С.М.Телегин РУССКИЙ СОЦИАЛИЗМ ВО ХРИСТЕ ФЕДОРА ДОСТОЕВСКОГО Христианство, поскольку оно существует в нашем мире и не оторвано от проблем повседневности, поскольку оно вынуждено пересекаться с Царством Кесаря – государством, не может не определить свое отношение к нему. Церковь вынужденно включается в политику. В связи с этим православный философ о. Сергий Булгаков отмечал: «Христианство, как, впрочем, и всякая религия, притязающая на абсолютность, простирает область своих интересов и влияния на все сферы жизни: по идее оно определяет всю человеческую жизнь от первого крика до последнего дыхания»1. Христианство не может быть совершенно вне политики уже потому, что сам человек есть «существо политическое». Политика – это средство внешнего устроения, а христианство – внутреннего устроения человека. «Отсюда вывод, - продолжает Булгаков, - христианин не может и не должен быть индифферентен к задачам политики и общественности, выдвигаемым современностью»2. Христианская политика есть, по определению, жизненное осуществление заветов Христа. Определяющее направление задается такой политике заповедями Иисуса. Идеалы и конечные цели такой политики даются религией. Средства же обусловлены принципом любви к ближнему, который распространяется не только на внутреннее чувство, но и на внешние общественно-политические отношения. «Идеал свободы личности и уважения человека к человеку и должен быть руководящей нормой христианской политики в области отношений как политических, так и экономических», - так представлял себе эту систему Булгаков3. Естественный идеал христианского государства – свободный союз людей, объединенных любовью во Христе, то есть то, что еще В.С. Соловьев называл «свободной теократией»4. Задача христианской политики состоит в подчинении языческого государства христианским задачам, в стремлении к его внутреннему просветлению и принуждению его служить христианским идеалам, в приближении к абсолютному идеалу свободной любви. Размышляя над этими вопросами, Ф.М. Достоевский в последнем (за январь 1881 года) выпуске «Дневника писателя» пришел к парадоксальному выводу о близости конечных целей христианства и социализма. Со всей присущей ему торопливостью и эмоциональностью писатель восклицал: «…я про наш русский “социализм” теперь говорю (и это обратно противоположное церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), цель и исход которого всенародная и вселенская церковь, осуществленная на земле, поскольку земля может вместить ее. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово. (…) Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм!»5. Именно эти слова Достоевского привлекли особое внимание критиков. В. Соловьев отмечал, что «в своем последнем дневнике Достоевский назвал 1 народную веру в церковь нашим русским социализмом»6. Философ засвидетельствовал, что именно эти идеи должны были лечь в основу продолжения «Братьев Карамазовых»: «”Русский социализм”, о котором говорил Достоевский,.. возвышает всех до нравственного уровня церкви как духовного братства, хотя и с сохранением внешнего неравенства социальных положений, требует одухотворения всего государственного и общественного строя через воплощение в нем истины и жизни Христовой. Церковь как положительный общественный идеал должна была явиться центральною идеей нового романа или нового ряда романов, из которых написан только первый – “Братья Карамазовы”»7. Тончайший знаток творчества Достоевского митрополит Антоний так прокомментировал высказывание писателя: «Идея народа, заключает Достоевский: вселенская церковь, это и есть наш социализм»8. Очень подробно останавливается на словах писателя о «русском социализме» С. Булгаков: «Когда Достоевский говорит, что православие есть наш русский социализм, “пресветлое единение во Христе”, то он хочет, конечно, высказать ту общую мысль христианского социализма, что лишь на религиозной основе можно находить надлежащее разрешение социальных вопросов»9. Религиозный мыслитель точно определил: «Основная мысль “христианского социализма” состоит в том, что между христианством и социализмом может и должно существовать положительное соотношение. Христианство дает для социализма недостающую ему духовную основу, освобождая его от мещанства, а социализм является средством для выполнения велений христианской любви, он исполняет правду христианства в хозяйственной жизни»10. Христианский социализм желает восстановления заветов Христа в нашей современной жизни, переделки социальных отношений на христианский лад, по законам любви. Вывод Булгакова совершенно ясен: «Принципиально христианский социализм вполне возможен»11. Христианский социализм – это религиозное оправдание социализма. Социализм должен стать христианским и подчинить свою политику христианским задачам. Христианство не должно бояться социализма, а должно увидеть в нем средство для реализации своих задач – единения людей в любви во имя Христово. Не социализм преодолевает страдания людей и язвы общества, а христианство побеждает эти страдания, но социализм становится для христианства средством в его историческом делании. Достоевский верит в христианство социальное. По его мнению, все, о чем мечтают социалисты, «давно уже есть в России, по крайней мере в зародыше и в возможности, и даже составляет сущность ее, только не в революционном виде, а в том, в каком и должны эти идеи всемирного человеческого обновления явиться: в виде божеской правды, в виде Христовой истины, которая когда-нибудь да осуществится же на земле и которая всецело сохраняется в православии» (XIII, 200). Писатель признает, что христианский социализм, действенно устремленный вперед, является подлинным спасением для России. Социальное христианство не ограничивает личность рамками святой себяспасаемости, оно двигает 2 человечество вперед к христианскому идеалу, к соборному спасению Духа. В таком христианстве кроется духовная база русского социализма, который не ограничивается построением лишь вещных, материальных основ. В системе «русского социализма во Христе» начало духовное восходит над началом материальным. Через социализм во Христе Россия – Третий Рим – открывает миру новую страницу социальной и исторической жизни. В этом мировая ценность идеи российского мессианства. Русский социализм во Христе видит своим идеалом жизнь русского народа на основе религии, национального самосознания, труда и социальной справедливости, формирования национального государства, дающего народу духовную и трудовую свободу. В своей общественно-политической деятельности христианин может выступать только во имя Христа. Лишь религия дает социализму силу для объединения людей не механического, а истинного, духовного, любовного. Одна только Церковь может ставить перед собой задачу, за которую берется социализм, и только она одна способна эту задачу решить. Религия – единственная сила, способная установить подлинную внутреннюю связь между людьми, поскольку эта связь не по принуждению, не «по закону», а по благодати, во Христе. Христианский социализм противопоставляет материалистическому атеистическому мировоззрению религиозное мировоззрение, требующее от человека служения высшим началам. Русский социализм Достоевского опирается на четыре принципа, составляющие одно целое: 1) религиозность, содержащую чувство священного, слияние с Абсолютной Истиной; 2) национальность как замысел Бога о русском народе, его мессианское предназначение; 3) государственность, имеющую сакральную и национальную основу в образе монарха; 4) тайну красоты и правды жизни как отблеск на нашей земле Света и Слова Божия. В учении Достоевского можно выделить три основных начала: социальное, национальное, религиозное. Все эти три категории взяты в нерасторжимом единстве. Христианский социализм основан на вере в деятельную жертвенную любовь и ее всепобеждающую силу. Религиозный философ С.Л. Франк считал, что «основное христианское решение социального вопроса есть – вопреки всем усмешкам скептиков, неверующих, мудрецов века сего – вольная, жертвенная любовь к ближним, вдохновленная верой во Христа и Его Правду – исповедание не на словах, а на деле, всемогущества Бога любви»12. Христианский социализм ставит своей целью преобразование всего общества (а не только души и жизни отдельного человека) по принципам христианской морали, по заветам Христа. Христианский социализм – это социализм во имя Богочеловечества. В понятии «русский социализм» национальное определяет социальное13. В основу своей социальной системы Достоевский выдвигает идею нации. Нация есть та социальная категория, которой принадлежит решающая роль в социальном процессе. Высшей социальной ценностью признается нация, подчиняющая себе классовые и личные интересы. Личность и класс служат нации через национально организованное государство. Классовая солидарность и сотрудничество, самоорганизация 3 классов достигается на основе признания общих национальных интересов. Однако такое национальное единство и возможно не по принуждению, а лишь в любви, во Христе. Сущность идеи «русского социализма» Достоевского заключается в том, что носителем подлинной истины может быть на нашей земле лишь весь народ в целом; но народ не является творцом этой истины, и истина эта не народная. Истина эта вселенская и божественная. Вселенская истина эта получает полное воплощение в Церкви; народ же, храня истину и Церковь, служит им, и в этом его цель. Цель не в народности, не в патриотизме или национализме, а в Церкви. Народ же оправдывает себя перед лицом этой истины и совершает нравственный подвиг ради ее свершения. Народ является носителем истины, но не для владения ею, а для служения ей. «Да, - пишет Достоевский, - мы верим, что русская нация – необыкновенное явление в истории всего человечества» (XI, 27). При этом он твердо устанавливает приоритет национального над общечеловеческим, выводя второе из первого: «Прежде чем понять общечеловеческие интересы, надобно усвоить себе хорошо национальные, потому что после тщательного только изучения национальных интересов будешь в состоянии отличать и понимать чисто общечеловеческий интерес» (XI, 236). Нация для Достоевского – это, прежде всего, духовное единение людей на основе сознания общности исторической судьбы в прошлом, общей национальной культуры, национальных традиций и стремления продолжить свою историческую жизнь в будущем. Нация – это не только племенное, но и духовно-психологическое единство и она, следовательно, объединяет разные народы, населяющие Россию. Россия не может быть только русской. Это слишком бедно для ее многонационального и всемирного исторического духа. Достоевский постоянно говорит о том, что цель и сущность русской идеи заключается в единении всего человечества. Он отмечает, что «национальная идея русская есть, в конце концов, лишь всемирное общечеловеческое единение» (XIV, 23). Российская нация – это органическое единство всех народностей России, объединенных общим историческим прошлым и принадлежащих к общей культуре, языку, хозяйственному организму. Это связано, разумеется, с тем, что само понятие «нация» имеет духовное, а не материальное, содержание. Жизнь нации выявляется в национальном духе, национальном самосознании, которому соответствует религиозное чувство народа. От силы национального духа зависит крепость самой нации. Нация – духовное единство, но ее образованию благоприятствуют и такие факторы, как единство языка, территории, религии. Именно эта религиозность нации и лежит в основе ее всемирной отзывчивости, о которой так ярко говорил Достоевский: «Народ же наш именно заключает в душе своей эту склонность к всемирной отзывчивости и к всепримирению»(XIV, 418). Писатель видит миссию русской нации в выходе за государственные границы, во всемирности и всечеловечности ее целей: «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом 4 всех людей, всечеловеком, если хотите» (XIV, 439). В этих словах писатель формулирует мессианские задачи русской нации. Достоевский полагал, что «всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном, и заключается спасение мира, что живет он на то, чтоб стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной» (XIV, 19). Великим народ делает вера, что он может сказать свое последнее слово миру, вера в святость своих идеалов и истинность этой веры. Писатель постоянно говорит о потребности русского народа «всеслужения человечеству», о «всемирном назначении нашем», о том, что русская идея есть синтез всех иных идей, раздельно взятых у европейских народов (XI, 7). Мессианская цель русского народа заключается в том, чтобы «изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!» (XIV, 439). Каждый народ имеет свои неповторимые в истории пути роста, свое неповторимое место и свою неповторимую миссию в истории человечества. Эта миссия, являясь на самом деле замыслом Бога об этом народе, не может быть выполнена никаким другим народом. Каждый народ имеет свою историческую судьбу, свой священный миф, который призван сохранить народ и его самосознание. Принцип национального самосохранения соотносится с «русским исканием целения миру». Это тяжелое и радостное бремя, добровольно возложенное русскими на свои плечи в то чудесное историческое мгновение, когда Русь приняла православие и стала Третьим Римом. Вся русская история в этом смысле есть особое явление, чудо, поскольку история эта имеет свою цель – сохранение истинного облика Христа ради спасения в будущем всего мира. Издревле, пишет Достоевский, Россия «понимала, что несет внутри себя драгоценность, которой нет нигде больше, - православие, что она – хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах» (XIII. 206). Православие есть объединяющая сила, ведущая русскую нацию к исполнению ее исторической миссии на земле. Вне религиозной основы не может существовать и быть обоснован или оправдан никакой мессианизм. Русский мессианизм без православия есть нелепица. Мессианский идеал русского народа есть та цель, к осуществлению которой он стремится в своем всемирно-историческом развитии. Мессианская идея направлена в будущее русского народа и мировой истории. В силу этого мессианская идея прогрессивна, а не реакционна. Это мессианское предназначение всегда вело и ведет Россию к жертвам, к дерзаниям и подвигам, наставляло русских служить, спасать и строить. В мессианской сущности русской идеи заложены силы, спасающие не только русскую, но мировую судьбу. Русский человек всегда верил, что православная культура имеет в этом мире великую и священную миссию – миссию духовного обновления и преображения. Оно несет миру то становление, то спасение и 5 ту радость, вне которых человечеству не удержаться на уровне подлинного духовного бытия. Мессианская цель русского православия – поглотить мрак и вознести над миром солнце правды и красоты. Ключевая роль в социальном учении и мессианских переживаниях Достоевского отведена, как это видно, религии. Именно в судьбах христианства заключена цель русского народа. Достоевский говорит о русском народе, «ведущем все от Христа, воплощающем все будущее свое во Христе и во Христовой истине и не могущем представить себя без Христа» (XIII, 272). Религия лежит в основе личной, семейной, общественной, национальной и государственной жизни. Православие учит идти в великом до конца. Православие стало путеводной звездой для русской души, влекущей русский гений на молитву, прозрение и творчество. Оно измеряет мистикой своей неизмеримые глубины русской души, насыщая ее мессианским заданием: «Русская вера, русское православие есть все, что только русский народ считает за свою святыню; в ней его идеалы, вся правда и истина жизни» (XIII, 287). Русская культура родилась в лоне Православной Церкви, она освящена и согрета тем мистическим огнем, который исходит от алтарей. «В судьбах настоящих и в судьбах будущих православного христианства – в том заключена вся идея народа русского, в том его служение и жажда подвига за Христа» (XIII, 403). Отсюда – вывод Достоевского: «А идеал народа – Христос» (XIV, 445). Русский человек не знает ничего выше христианства. В этом русском православии «утраченный образ Христа сохранился во всем свете чистоты своей» (XIV, 362). Православная религия как религия большинства русской нации, как религия преимущественных создателей русской культуры, истории и государственности, является духовной основой и идеальной целью личности, нации, государства. При этом важное место отводит Достоевский Церкви как социальному институту. Церковь есть начало объединяющее, в ней основа всеединства и общественности. Церковь является хранительницей высших идеалов, высших абсолютных ценностей. Уже в силу этого она не может не быть центральным пунктом всей социальной программы писателя. Интересно рассуждение Достоевского по этому поводу: «Вникните в православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации. В русском христианстве, по-настоящему, даже и мистицизма нет вовсе, в нем одно человеколюбие, один Христов образ, - по крайней мере, это главное» (XIII, 302). Эти слова несут в себе ту истину, что Церковь – это не только храм для молитвы, но образ жизни, сама жизнь. Церковь – это действующая здесь, на земле, сила. Как сила она самостоятельна и не может быть подчинена другой силе – государству. Но у Церкви и государства могут быть общие цели. Вернее сказать, Церковь и должна задавать цели государству. Социальное и государственное строится по тем нормам и в рамках тех ценностей, которые задаются религией. Союз Церкви и государства представляется важнейшим в деле морального и религиозного возрождения 6 русского народа. Разумеется, формирует государство не Церковь, поскольку в высшем и финальном плане она отрицает государство - Царство Кесаря. Государство формирует сам народ, но Церковь одухотворяет государство как тело, задает ему цели как средству для достижения нацией своих исторических задач. Православие есть религиозно-нравственная основа русского национального государства. Вопрос о христианской основе государственной системы – один из центральных в «русском социализме» Достоевского. Сферой христианской жизни в подлинном смысле слова может быть только Церковь – свободное любовное единение людей во Христе. Идеалом христианского социализма становится преобразование государства и общества по образцу церковной общины. Ошибочно было бы утверждать, что христианство есть государствообразующая религия. Христианство не создавало это языческое по форме, антихристианское по существу государство. Церковь даже во всем противоположна государству, как противоположно царство «небесное» и царство «земное», жизнь «во Христе» или жизнь в «миру», как сфера «благодати» и «закона». Христианство не несет ответственности за это государство и стремится к преодолению этого государства. Государство не создается Церковью, но в своем высшем социальном идеале оно должно перерасти в Церковь в общем плане обожения человека и мира. Такова мысль Достоевского, высказанная в «Братьях Карамазовых» и в «Дневнике писателя». В качестве образца он приводит первые христианские общины: «Начались христианские общины – церкви, затем быстро начала созидаться новая, неслыханная дотоле национальность – всебратская, всечеловеческая, в форме общей вселенской церкви» (XIV, 465). Эти первоначальные общины и последующие монастыри писатель считает прообразом будущей социальной гармонии. Не церковь должна превратиться в государство (как в католичестве), а государство в церковь. Логика Достоевского безупречна: не Церковь создает государство, а народ, нация, пронизанная христианским духом, создает государство как духовно-свободное, а не административнопринудительное единение. Он утверждал, что «в восточном идеале – сначала духовное единение человечества во Христе, а потом уж, в силу этого духовного соединения всех во Христе, и несомненно вытекающее из него правильное государственное и социальное единение» (XIV, 178). Государство создается на основе нравственного единения людей, причем нравственная идея предшествует государственной и создает ее. Однако связь между государственной идеей и религиозно-нравственной не прямая. Между ними возникает третий, связывающий их, элемент – национальное самосознание. Характер религии и характер государства в равной мере зависят от строя национальной души: «В каком характере слагалась в народе религия, в таком характере зарождались и формулировались и гражданские формы этого народа. Стало быть, гражданские идеалы всегда прямо и органически связаны с идеалами нравственными, а главное то, что несомненно из них только одних и выходят» (XIV, 461). Государство выражает нравственность и волю образующей его нации. Основной принцип 7 национально-государственной жизни России дан в православии, понимаемом, прежде всего, в глубинном нравственном, мировоззренческом плане, как душевный строй. Православие есть строй души человека и только в силу этого оно определяет строй государства. Не нация существует для государства, а государство существует для нации и ставит своей целью ее процветание. Для Достоевского государство есть высшее проявление воли нации к самосохранению, саморазвитию, к жизни и выполнению своей миссии в истории. Нация тесно связана с государством. Духовные ценности нации получают свое выражение в государстве, и сильное государство есть высшая ценность нации. Государство зарождается в недрах нации, строится на ее моральных ценностях и определяется религиозным чувством. Государство есть форма, нация – содержание. Идеальное государство необходимо нации для закрепления и реализации своих мессианских устремлений, для выполнения своей цивилизационной роли. Государственная власть должна быть национальной, надклассовой и независимой от личных корыстных влияний. Только власть, опирающаяся в равной мере на все элементы населения, на все классы, может обеспечить здоровое развитие нации и целостность государству. Государство должно выражать волю нации, его политика должна отвечать историческим, национальным задачам, духу нации. Государство есть организованное объединение членов нации, выражение духовного единства нации, это оформление нации в истории. Идеальное государство служит нации, всему народу, обеспечивая крепость и единство нации, при котором все классы представляют собой тесно спаянную национальную семью. Государство требует от личности выполнения своих обязанностей. Права личности проистекают из выполненных обязанностей. Государство устанавливает первичность нации по отношению к личности и классу и обеспечивает выполнение личностью своих обязанностей перед нацией. Государственная и национальная идея – это идея служения своему народу, почитание национального достоинства. Создание национального государства есть важнейшая задача сохранения нации и выполнения ее исторической роли. Идеальная государственная власть не может быть оружием одного класса ради подавления других, но оружием всех классов ради процветания и здорового развития нации. Надклассовая сущность государственной власти непосредственно вытекает из классовой солидарности. Достоевский многократно обращается к этой проблеме. Он пишет: «Нет у нас сословных интересов, потому что и сословий-то в строгом смысле не было. (…) Русский дух шире сословной вражды, сословных интересов и ценсов» (XI, 23). Писатель утверждает приоритет национального над классовым: «Всякий русский прежде всего русский, а потом уже принадлежит к какому-нибудь сословию» (XI, 32). Деление на классы есть болезнь общества, которая приводит к их противостоянию, борьбе и истощению национальных сил. Напротив, естественно, исторически сложившиеся слои русской нации (крестьяне, помещики, дворяне), никогда сами по себе не стремившиеся к 8 классовой обособленности, должны слиться в одно целое в едином служении общенациональным целям. Классы и сословия, по Достоевскому, представляют собой отдельные органы единого организма – государства. Они взаимно дополняют друг друга, их общее сотрудничество необходимо для процветания нации и государства. Взамен классовой борьбы «русский социализм» Достоевского несет классовый мир и сотрудничество на основе взаимного смирения и жертвования собственными интересами и амбициями ради ближнего. Такое социальное единство нации возможно, если все люди перестанут осознавать себя лишь в рамках своего класса, а поймут, что все они – братья во Христе. Не классовая борьба, а братство во Христе, единый национальный организм, соборность есть залог развития общества, нации, государства и личности. Это вовсе не означает, что в идеальном государстве Достоевского совсем нет хозяев и слуг. Равенство в христианском социализме достигается не экономическое и не классовое, а моральное. Оно определяется братским любовным служением. Поэтому Достоевский допускал существование господ и слуг, но он не допускал деления общества на господ и слуг. Он размышляет от имени такого слуги: «Какое мне дело, что ты талантливее меня, умнее меня, красивее меня? Напротив, я этому радуюсь, потому что люблю тебя. Но хоть я и ничтожнее тебя, но как человека я уважаю себя, и ты знаешь это, и сам уважаешь меня, а твоим уважением я счастлив. Если ты, по твоим способностям, приносишь в сто раз больше пользы мне и всем, чем я тебе, то я за это благословляю тебя, дивлюсь тебе и благодарю тебя, и вовсе не ставлю моего удивления к тебе себе в стыд; напротив, счастлив тем, что тебе благодарен, и если работаю на тебя и на всех, по мере своих слабых способностей, то вовсе не для того, чтоб сквитаться с тобой, а потому, что люблю вас всех» (XIV, 71). Достоевский называет это «русским решением вопроса». Ошибочно было бы считать, что «русский социализм» Достоевского предполагает отказ помещика или капиталиста от собственности или, тем более, насильственное перераспределение между богатыми и бедными. Христианское служение капиталиста не в том, чтобы продать свой завод, а деньги раздать бедным. Такой поступок был бы отказом от служения, бегством от обязанностей. Христианским долгом капиталиста было бы оставаться в своем «звании» и подчинить свои дела христианскому духу человеколюбия, заботиться о своих работниках и видеть в них не просто людей, а братьев во Христе. Труд обязателен для всех, уважение к труду – одна из добродетелей христианина. Поэтому богатство – это такой же крест, как и бедность, такое же рабство и служение. В христианском понимании не только бедный служит богатому, раб господину, но и богатый служит бедному, господин служит рабу и каждый несет бремя своего «звания». Уже в Посланиях Апостолов содержится мысль, что раб должен повиноваться господам, как Христу, исполняя волю Божию. Раб служит не господину, а Господу, зная, что каждый получит по мере своего добра и смирения (Еф. 6, 5-9). Тем более раб должен с любовью служить господину, 9 если они оба христиане, именно потому, что господа «верные и возлюбленные и благодетельствуют им» (1 Тим. 6, 1-2). Господа же должны уповать на Бога, быть щедрыми и добрыми (1 Тим. 6, 17-19). Дело не в том, что апостолы мирились с институтом рабства или даже стремились к его укреплению, призывая рабов смириться и безропотно служить господам. Дело в том, что христианство переносит вопрос об отношениях между людьми из сферы экономической, социальной и правовой (деление на рабов и господ) в сферу религии и морали (деление на добропорядочных и аморальных). Жизнь каждого человека – испытание, определенное Богом. Человек должен нести свой крест и терпеть рабское положение не потому, что он не имеет права восстать, а потому, что это его испытание, проверка его совести, его веры в справедливость и любовь Бога (это чем-то похоже на судьбу Иова). Революционер не верит в справедливость Бога и поэтому хочет установить свою справедливость на земле, но только увеличивает страдания и разобщение. Христианин верит в справедливость Бога и поэтому готов терпеть несправедливость на земле. Каждый должен «в своем звании» выполнять свои христианские обязанности. Более того, «раб, призванный в Господе, есть свободный Господа; равно и призванный свободным есть раб Христов» (1 Кор. 7, 22). Раб перестает быть рабом во Христе, но он получает новое рабство – служение Господу. Христианский идеал – служение не господину, а Господу, во Христе же все свободны. Так христианство осуждает не собственность, а эгоизм собственников. Эта логика очень близка Достоевскому: «В христианстве, в настоящем христианстве, есть и будут господа и слуги, но раба невозможно и помыслить. Я говорю про настоящее, совершенное христианство. Слуги же не рабы» (XIV, 458). Если люди не рабы и господа, а братья во Христе, тогда их отношения определяет не классовая борьба, а Христова любовь: «Вот, вот именно такие будут отношения господ к своим слугам, если те и другие станут уже совершенными христианами! Слуги и господа будут, но господа уже будут не господами, а слуги не рабами» (XIV, 458). Слуга как человек и по нравственному человеческому достоинству равен господину. Тогда «все будут воистину новые люди, Христовы дети, а прежнее животное будет побеждено» (XIV, 459). Так народ организуется в общину, в семью, примиряя этим труд с капиталом через систему, при которой все противоречия и конфликты решаются по любви, которая в России всегда выше закона. Высшим выразителем и носителем идеи национального государства для Достоевского является монарх. Можно определенно сказать, что его утопия – монархическая. У народа, по словам писателя, есть «только Бог и царь, - вот этими двумя силами и двумя великими надеждами он и держится» (XIV, 487). Власть монарха есть исторически наднациональная, надклассовая, постоянная и преемственная. Монархия есть результат работы религиозно-национального нравственного инстинкта русских, их понимания национально-государственной формы. Духовный идеал монархии отражал идею свободного, не обусловленного насилием, добровольного подчинения 10 свободного человеческого духа высшим национальным и духовным ценностям. Православная монархия организована по заветам Христа. Этим законам в равной мере были подчинены и царь, и боярин, и помещик, и крестьянин. У писателя не вызывает сомнения религиозная природа власти монарха: «В то же время и весь русский народ совершенно подтвердил новое назначение России и царя своего в грядущих судьбах всего Восточного мира. С тех пор главное, излюбленное наименование царя своего народ твердо и неуклонно поставил и до сих пор видит в слове: “православный”, “царь православный”. Назвав так царя своего, он как бы признал в наименовании этом и назначение его, - назначение охранителя, единителя, а когда прогремит веление Божие, - и освободителя православия и всего христианства, его исповедующего, от мусульманского варварства и западного еретичества» (XIV, 77). Достоевский утверждает исключительную роль монарха в сложном процессе роста российской нации и государства. Полнокровное напряжение жизненных сил русского народа сопровождалось расцветом монархической власти. При этом, как он считает, «у нас, русских, есть, конечно, две страшные силы, стоящие всех остальных во всем мире, это всецелость и духовная нераздельность миллионов народа нашего и теснейшее единение его с монархом» (XIV, 10). Сама идея монарха явилась лишь сознательным выражением глубинных, подсознательных процессов, творивших русскую историю. История русской нации творилась в монархии, и нация утвердилась в истории через монархию. Связь роста и расцвета русского народа с утверждением и усилением монархического принципа не случайна для писателя. Монархия является не только формой правления, но точкой концентрации всех творческих сил и самосознания русского народа. Монархическая власть опирается на триединство: Один Бог на небе – один царь и один народ на земле. Власть царя есть проявление на нашей земле власти Бога. Если вера народа верна, то и власть монарха совершенна. «Россия, - по словам Достоевского, - уже сознает про себя, с народом и царем своим во главе, что она лишь носительница идеи Христовой» (XIV, 363). Церковь, купечество, дворянство и крестьянство всегда чувствовали свое духовное единение с монархом, которого считали своим представителем и заступником пред Богом. По сути, монарх предстает как духовный вождь и отец нации, а сама монархия становится общенародной, национальной. Народ всеедин со своим царем, «ибо кто же его не видал около царя, близ царя, у царя? Это дети царевы, дети заправские, настоящие, родные, а царь их отец. (…) …тут идея, глубокая и оригинальнейшая, тут организм, живой и могучий, организм народа, слиянного с своим царем воедино. Идея же эта есть сила. (…) Царь для народа не внешняя сила, не сила какого-нибудь победителя, а всенародная, всеединящая сила, которую сам народ восхотел, которую вырастил в сердцах своих, которую возлюбил, за которую претерпел, потому что от нее только одной и ждал исхода своего из Египта. Для народа царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его. (…) Если хотите, у нас в России и нет никакой другой силы, зиждущей, сохраняющей и ведущей нас, как эта органическая, живая связь 11 народа с царем своим, и из нее у нас всё и исходит» (XIV, 492). Само осуществление русской национальной идеи невозможно без монарха, который и является ее первым носителем и выразителем в вечности. Именно на монарха возлагал Достоевский надежды на социальные реформы и создание справедливого общества – русского социализма во Христе. Всякий писатель мыслит художественными образами. Так и Достоевский выдвигает два образа, несущие в себе его утопический идеал – сад и пук прутьев. Идея всеединства людей, идея национального единения предстает в образе пучка: «Одним словом, хоть и старо сравнение, но наше русское интеллигентное общество всего более напоминает собою тот древний пучок прутьев, который только и крепок, пока прутья связаны вместе, но чуть лишь расторгнута связь, то весь пучок разлетится на множество слабых былинок, которые разнесет первый ветер» (XIII, 94). В Европе уже всё обособилось и ни в какой пучок не свяжется более. В России же, хотя этот пучок и рассыпался, «все же есть надежда, что пучок опять соберется» (XIII, 95). Такой связующей силой обладает национальное самосознание и православие. С древних времен связка прутьев является символом сильной государственной власти и национального единства. Образ же сада прямо относит нас к утопическим мифам об островах и долинах блаженных. По мнению Достоевского, «человечество обновится в Саду и Садом выправится – вот формула» (XIII, 265). Писатель полагал, что в своем историческом развитии человечество проходит три этапа: первобытное механическое единство, разобщенность буржуазной цивилизации и будущее христианское всеединство. Эта идея легла в основу его знаменитого рассказа «Сон смешного человека». Та же мысль содержится и в его публицистических произведениях, политических и пророческих по сути. «Теперь ждут третьего фазиса: кончится буржуазия и настанет Обновленное Человечество. Оно поделит землю по общинам и начнет жить в Саду» (XIII, 266). Эта утопическая надежда на райский сад, на новые сельскохозяйственные общины и есть «русское решение вопроса», «русский социализм». Райский сад указывает на Божественного Творца, на изначальное священное пространство, где жили первые совершенные люди. Жизнь в Саду – это Золотой век человечества, но Достоевский видит его не только в далеком прошлом, но и в близком будущем. Сад – это совершенное мифологическое пространство, где обитают совершенные богоподобные люди. Между тем, как известно, Достоевский был яростным критиком западного революционного социализма, за что уже при жизни заслужил клеймо реакционера. Ведь и сам он, говоря о «нашем русском социализме во Христе», отметил, что берет слово «социализм» «обратно противоположное церкви»(XIV, 489). В этих словах чувствуется его давнишняя полемика с Белинским. В своих воспоминаниях Достоевский упоминает, что учение Христово Белинский, как социалист, «необходимо должен был разрушать», считая его невежеством. В то же время Сам Христос, родись он сегодня, неизбежно, по мысли критика, «примкнул бы к социалистам и пошел за 12 ними» (XII, 12). Достоевский, вспоминая о 40-х годах, говорит о возникшей тогда ошибочной идее: «Действительно правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации» (XII, 154). Но сам писатель вовсе не считает, что «социализм – это вечное учение Христа». Такой тезис он признавал глубоко ошибочным и губительным для православия. Он видел здесь сатанинскую подмену понятий. Революционный социализм – это «устройство человеческого общества уже без Христа и вне Христа»; такой социализм «есть ни что иное, как насильственное единение человечества» (XIV, 7). Русский социализм Достоевского видит в политике религиозное делание как исполнение заветов Христа. Атеистический социализм стремится построить жизнь вовсе без церкви. Такой «социализм имеет задачей разрешение судеб человечества уже не по Христу, а вне Бога и вне Христа» (XIV, 362). Для христианства социализм есть лишь средство для исполнения заповедей Иисуса. Для революционеров же социализм есть высшая ценность сам по себе, цель всей деятельности. Всякий христианин должен быть «социалистом» в том плане, что он чувствует ответственность за судьбу ближних, испытывает чувство деятельной любви. Но не всякий социалист есть христианин. Делиться своим последним имуществом с ближним или отнять и поделить имущество богача – вот различие двух подходов. Отдать свое или отнять и поделить чужое – вот главный водораздел между христианским и революционным социализмом. Это две разные формы – социализм человекобожества и социализм Богочеловечества. Революционный западный социализм – это искушение Великого инквизитора из романа «Братья Карамазовы», искушение хлебом, земными материальными благами; это «голос живота», но не Духа. Революционный социализм, по мысли Достоевского, несет антихристианские, человеконенавистнические идеалы. По сути, он есть сатанинское учение, поэтому его идеологи лгут, когда говорят, что «всё, что проповедуют социалисты, проповедовал и Христос» (XIV, 368). Между христианством и западным социализмом существует не просто религиозная бездна. Это бездна между Богом и дьяволом. Вопрос о русском и западном социализме решался Достоевским в том плане, что западный революционный социализм возник из католичества, которое предало Христа, а русский социализм возник из православия, из чувства любви и братства во Христе. Человек принадлежит и Царству Духа и Царству Кесаря. Социализм желает свести жизнь человека только к одному плану – Царству Кесаря. Церковь зачастую обращает внимание и жизнь верующего только к Царству Духа. Лишь свобода и любовь способны объединить оба плана в гармоничное целое и явить «новое небо и новую землю». Таким образом писатель призывает бороться не с самим социализмом, а с сатанинским обманом в социализме. Отношение христианства к социализму может быть сведено к одному, но очень важному вопросу: должен ли христианин быть социальным реформатором? Если мы верим, что христианская вера есть обладание 13 полнотой правды, то ее принципы должны охватывать не только частную, но всю нравственную, в том числе и социальную, жизнь. В отношении к социальным проблемам христианин должен иметь свою, специфически христианскую, установку. Сам вопрос о социальной справедливости должен решаться в рамках учения Христа о справедливости. Любовь к ближнему требует подлинного плодотворного осуществления в социальных реформах. В таких реформах христианин обязан принимать действенное участие, и в этом смысле он должен стать «социалистом». При этом христианский социализм ни в коем случае нельзя считать «реакционным учением». Один из крупных теоретиков этого направления, Лисандро де ла Торре, утверждал, что «социал-христиане раздражают реакционеров из-за их критики, за их обращение к социальным проблемам»14. Он отмечал правоту требований «социал-христиан к государству защищать интересы трудящихся», поскольку «государство обязано обеспечивать работникам дальнейшее существование сложившегося порядка. Как последний аргумент, они ищут пристанище в надежде обнаружить средство для воссоздания христианства в его изначальной форме»15. Так христианство своим авторитетом обосновывает и укрепляет социальное реформаторство. Христианский социализм – это попытка разрешить социальный вопрос с точки зрения христианской веры, попытка христианства занять позицию относительно проблем нищеты широких слоев трудящегося народа. В России 70-80-х годов XIX века – это, прежде всего, крестьянство и городские низы (мещане и зарождавшийся пролетариат). Многие верующие сознают, что равнодушно-пассивное отношение к нуждам ближних есть великий грех. Люди, принадлежащие к христианской церкви, принимают свою ответственность относительно социальной несправедливости. Христианский социализм – это понимание того, что одной только милостыней, примирением с ближним или индивидуальной благотворительностью нельзя исправить положения дел в обществе. В то же время христианин понимает, что зло в человеческой жизни не может быть объяснено неправильными общественными отношениями. В этом смысле христианин никогда не будет социальным революционером. Для христианина социальное зло, как и всякое зло, есть следствие греховной природы человека, и поэтому оно не может быть окончательно устранено никакими внешними человеческими средствами. Главное, что отличает христианского социалиста от революционера, это признание, что за зло в нашем мире ответственность несет не общество, не «среда», а сам человек. Страдать от неправды в мире, князем которого является дьявол, есть судьба человека, но здесь же, по словам Достоевского, испытывается и его свобода выбора. Такая вера, разумеется, не должна служить основой для пассивного безразличия к социальным проблемам. Стремление к социальным реформам должно вытекать из веры христианина, из его деятельной любви, из свободы выбора, но не становиться делом жизни, главной целью или восприниматься в качестве панацеи от всех бедствий. Таким образом, христианин во всем противоположен материалистическому социализму, 14 основанному на вере в земные блага, на возбуждении классовой ненависти, он не может быть революционером. Любая революция, любая социальная реформа есть перемена лишь внешних обстоятельств жизни. Такие изменения могут быть плодотворны только в связи с внутренним духовнонравственным улучшением самих людей. Не социальные реформы, по мнению Достоевского, ведут к улучшению нравственности человека, а, напротив, только духовное преображение человека ведет к установлению справедливого социального порядка. Для христианина социальные реформы есть лишь следствие духовного прогресса. Только в таком смысле христианин может быть социалистом. С.Булгаков, вслед за Достоевским, отрицал революционный путь развития общества. «Должна быть, - писал он, - только христианская проповедь задач социализма и христианское истолкование его действительных целей (христианская этика и философия социализма)»16. То есть христианский социализм – это не какой-то особый социальный строй или экономический порядок, а это социализм как средство реализации заветов Христа, по заповеди любви к ближнему и исполнения каждым своего служения. Христианский социализм Булгакова или «русский социализм во Христе» Достоевского – это не общественный строй, а строй души, это – «мистический социализм». Учение христианского социализма опирается на обещание Царства Божия на земле. Иисус возвестил Царство Божие, которое осуществится в конце мира. Таким образом, христианский социализм есть одновременно попытка очистить подлинное учение Христа от поздних искажений, возвратиться в первые века христианства, но и эсхатологическое учение о конце света, о Царстве Божьем на земле. Это не только воспоминания о райском саде, об Эдеме, но и мечты о Новом Иерусалиме. Не случайно, что христианский социализм является составной частью эсхатологии христианства и утопических идеалов Достоевского. Русский социализм во Христе – это не только ранняя, но и конечная форма социального православия. Булгаков С.Н. Христианский социализм. Новосибирск, 1991. С. 30. Там же. С. 31. 3 Там же. С. 32. 4 Соловьев В.С. Критика отвлеченных начал // Русский вестник. 1879. Т.141. № 5-6. С. 550-551. 5 Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 15 т. СПб., 1988-1996. Т.XIV. С. 489. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи в скобках. 6 Соловьев В.С. Философия искусства и литературная критика. М., 1991. С. 239. 7 Там же. См об этом: Телегин С.М. Религиозно-утопический миф Ф.М. Достоевского // Религиозные и мифологические тенденции в русской литературе XIX века. Сб. статей. М., 1997. С. 146 – 156. 8 Митрополит Антоний. Словарь к творениям Достоевского. Париж, 1980. С. 37. 9 Булгаков С.Н. Указ. соч. С.228. 10 Там же. С. 227. 11 Там же. С.228. 12 Франк С.Л. По ту сторону «правого» и «левого». Минск, 1992. С. 32. 13 Телегин С.М. Восстание мифа. М., 1997. С. 188. 14 Torre L. de la. Obras. T.III. Temas filosoficos. Buenos Aires, 1957. P. 48-49. 15 Ibid. P. 49. 16 Булгаков С.Н. Указ. соч. С. 103. 1 2 15 Статья опубликована в книге: Современная филология: итоги и перспективы. Сборник научных статей. М., 2005. с. 105-126 16