российская национальная библиотека РОССИЙСКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА: СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ СБОРНИК СТАТЕЙ Санкт Петербург 2001 УДК 027.5 ББК 78.3 П 88 Составители: Редактор: Г. В. Михеева, д р иед. иаук Л. А. Шилов, каид. ист. иаук С. А. Давыдова, каид. филол. иаук Сборник статей составлен, в основном, по итогам исследований, но священных истории Библиотеки, а также материалам научных чтений «Рос сийская национальная библиотека: люди и книги», других конференций. В нем представлены биографические очерки о сотрудниках, работавших в разные не риоды — от ее образования до середины нашего века, и статьи и публикации, но священные мало изученным историческим отрезкам и событиям. Материалы сборника позволяют проследить судьбы представителей творческой иителли геиции России и самой Библиотеки в переломные моменты отечественной исто рии и не оставят равнодушными всех, кому дорого культурное наследие нашей страны. Печатается но постановлению Редакциоиио издательского совета РНБ Изд. лицензия 020246 от 7.05.97. Подписано к печати 24.12.01. Формат 60x84/16. Бумага писчая. Печать офсетная. Уел. иеч.л. 12,5. Уч. изд.л. 12,0. Тираж 400 экз. Заказ № 175 Издательство Российской национальной библиотеки, ОП. 191069, Саикт Петербург, ул. Садовая, 18 ISBN 5 8192 0117 5 © Российская национальная библиотека, 2001 г. 2 Содержание Мир, не познанный до конца........................................................................ 5 Предисловие...................................................................................................... 11 Список использованных сокращ ений........................................................ 14 Чурсин В. Д. Из истории знакомства с Петербургской Публичной библиотекой в странах Запада (первая половина XIX в .) ...............15 Сапожников А. И. Книги с автографами А. Н. Оленина из библиотеки графа П. К. Сухтелена.................................................. 38 Б. Ф. Володин. Карл Беккер в Императорской Публичной библиотеке..................................................................................................46 Михеева Г. В. Библиотекари скандинавы в Публичной библиотеке .... 61 Голубева О. Д. М. Горький и Публичная библиотека...............................67 Шилов Л. А. Начало формирования фонда рукописей новейшего времени (1919—1920 гг.) ..................................................... 84 Моричева М. Д. «...Выдатьв распоряжениев/о “Антиквариат” инкунабулы и рукописи...»..................................................................... 98 Варламова С.Ф. Три судьбы на фоне Российской национальной библиотеки............................................................................................... 116 Санкритяяна И. Р. Творческая деятельность и личная судьба моей матери Е. Н. С анкритяяна...........................................................134 Соколова Т. В. 40 послевоенных лет: отзывы читателей о Публичной библиотеке (июнь 1945 г. —июнь 1985 г .) ................. 148 3 *** О. А. Добиаш Рождественская. Речь, произнесенная на заседании Специальной смешанной комиссии 15 сентября 1922 г. Вступительная статья, публикация текста и примечания Т. П. Вороновой......................................................................................161 Портреты сослуживцев (из воспоминаний Г. В. Никольской). Предисловие, подготовка текстаи примечания Л. Б. Вольфцун.......................................................................................176 4 К 80 летит Ольги Дмитриевны Голубевой, раскрывшей немало исторических тайн Российской национальной библиотеки Мир, не познанный до конца «...Я твердо ступила на ту из дорог, Которую Случай, а может быть Бог, Мне в час испытания выбрать помог». И. Г. Кошевая Ольга Дмитриевна Голубева, несомненно, относится к когорте людей, вписавших в историю Публичной библиотеки свою страницу. Ее знают и в нашей стране, и за рубежом как книговеда, библиографа, биб лиотековеда, библиофила, специалиста по истории русской культуры, истории книги, истории Императорской Публичной —Государственной Публичной —Российской национальной библиотеки, издательского и библиотечного дела России. Ольга Дмитриевна из числа тех, кто умеет все делать «на отлично» — в школе, во Дворце пионеров, в университете, в научной и органи зационной деятельности, везде оставив свой примечательный и ори гинальный след. Характер Ольги Дмитриевны созвучен характеру нашего города. Та же строгость и «регулярность» в мыслях и деяниях. Такова же и ее 5 судьба: прямая и четкая. С 1944 г. по настоящее время она теснейшим образом связана с нашей Библиотекой, которая была единственным офи циальным местом ее работы, домом и судьбой. Ольге Дмитриевне, несомненно, повезло с первым научным руководителем в аспирантуре ГПБ — им был С. Д. Балухатый, уже тогда отмечавший незаурядный талант и целеустремленность молодой аспирантки. По окончании аспирантуры ею пройден путь от старшего библи отекаря, главного библиотекаря референта заместителя директора, заве дующего аспирантурой до заместителя директора по научной работе. В последней должности она трудилась в Библиотеке в течение 35 лет (с 1951 по 1986 г.) — случай уникальный и единственный в практике круп ных российских библиотек. В эти годы в научно исследовательской дея тельности ГПБ произошли коренные преобразования. Активно и постоянно шел процесс перестройки и организационного со вершенствования научно исследовательской работы, становления на учно методической деятельности в помощь библиотекам России. Был сформирован высококвалифицированный научный коллектив, спо собный решать крупные проблемы. Сложилась система организации исследовательских работ, возобновлена деятельность РИ СО (его бес сменным председателем она была все эти годы), созданы научные отделы, научно методические советы, проблемные комиссии, формы пла нирования, нормирования, отчетности, контроля. Стали традиционными ежегодные научные конференции, признанные международным книжным сообществом «Павленковские чтения», начали издаваться «Труды» Библиотеки. Изменилось само содержание научных работ, развернулись крупные библиотековедческие исследования, резко воз росло число издаваемых Библиотекой научных трудов. Библиотека ста ла крупным научно исследовательским учреждением в области библиотековедения, библиографоведения и истории книги, на нее была возложена функция центра по вопросам библиографии библиографии (с I960 г.), центра координации научно исследовательских работ в области библиотековедения, библиографоведения и книговедения в РС Ф С Р (с 1974 г.). Из методического центра библиотек Ленинграда ГПБ стала ме тодическим центром библиотек России. В этих преобразованиях четко проявились личностные качества Оль ги Дмитриевны: системность видения проблем, фундаментальный (уни верситетский) подход к их решению. Ольга Дмитриевна принимала непосредственное участие в под готовке и проведении большинства прошедших в 60—80 е годы Всерос 6 сийских совещаний и конференций по проблемам библиотечной дея тельности, выступала с докладами по важнейшим вопросам библиотеч ного строительства. В 70— 80 е годы она — активный участник создания и внедрения ББК в практику библиотек России. Эта коллективная ра бота была отмечена Государственной премией. Ольга Дмитриевна Голубева — один из руководителей, «запустив ших» в 1978 г. механизм реализации действующего до сих пор Все российского конкурса научных работ по библиотековедению, биб лиографии и книговедению. В разные годы она была членом ученых сове тов Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, Всесоюзной книжной палаты, специализированного Совета по защите докторских диссертаций при ГБЛ, Советов по библиотечной работе при Министер стве культуры СССР, по координации научно исследовательской работы при Министерстве культуры РС Ф СР, редколлегий, ряда изданий, многочисленных комиссий. Более 50 лет Ольга Дмитриевна Голубева — член ученого совета нашей Библиотеки. Она — один из организаторов первых совместных исследований, двусторонних научных семинаров с государственными библиотеками Болгарии, Польши, Венгрии, Германии, Югославии, Чехословакии. Ольгу Дмитриевну Голубеву, вне зависимости от личного эмо ционального отношения к ней, всегда бесспорно уважали и начальники, и подчиненные. Она твердо принимала решения, всегда выполняла обе щанное, поддерживала эти качества в других, была одинаково требовательна и справедлива ко всем. При этом старалась разъяснить суть и мотивы предпринимаемых действий. Может быть, в этом, помимо несомненного и столь редкого у нас организаторского таланта, кроется причина того, что ею осуществлены в Библиотеке кардинальные ор ганизационные преобразования, что всегда дается особенно тяжело в любом коллективе. Время на каждого из нас накладывает свой отпечаток. Личность Ольги Дмитриевны — сильная, волевая, с мощным рациональ ным компонентом — созвучна ее времени, суровому и требовательному. Ольга Дмитриевна последовательна и надежна во всем: в труде, в дружбе, в делах. Она могла посочувствовать, «войти в положение», ока зать реальную помощь. Среди самых ненавистных качеств всегда выделяла подлость, зависть, предательство как высшую концентрацию нравственного падения личности. Эту такую разную, но в целом требовательную и к людям, и к себе, женщину, обладающую сильным, не всегда дипломатичным характером, ценили и понимали за ее высокий профессионализм и увлеченность, уме 7 ние организовать и, что особенно важно, довести до конца, «до точки» любое порученное дело. Показателен и достоин размышлений, казалось бы, противоречивый и парадоксальный факт: обладая столь «непростым» характером, Ольга Дмитриевна проработала в Библиотеке 55 лет при семи разных директорах, при четырех из которых была заместителем по научной работе. Весом вклад Ольги Дмитриевны как главного редактора и активного члена редколлегий капитальных работ (более 150) в различных областях культуры и науки. Некоторые труды без ее организационного участия, безусловно, не родились бы или вскоре закончили свое существование. Так, создав в 1957 г. в ГПБ группу «литераторов» для подготовки мно готомного биобиблиографического указателя «Русские советские пи сатели», она стала (и продолжает оставаться по настоящее время) бес сменным председателем его редколлегии. Значительный вклад в развитие межнационального культурного взаимодействия Библиотеки внесло издание в Германии в 1979— 1994 гг. капитального научного труда «Корпусчитательских помет Вольтера на книгах его библиотеки» (т. 1—5), редколлегию которого также воз главляла Ольга Дмитриевна Голубева. Организационная работа «съедает» не только время, но, зачастую, и творческую самобытность личности, поэтому удивительным представля ется сочетание организаторской деятельности подобного масштаба и творческого потенциала ученого, сумевшего каждую свободную минуту посвятить научно исследовательской работе, обратив ее в творчество. Поразительны результаты: опубликовано более 200 оригинальных работ (объемом свыше 400 а. л.), в том числе 23 книги (17 из них посвящены Библиотеке). Публичная библиотека всегда находилась в сфере научных интересов Ольги Дмитриевны. Она писала о текущих вопросах ее научно исследо вательской деятельности, внедрении полученных результатов в практику работы библиотек России, выезжала в библиотеки регионов. Ее материа лы печатались в журналах «Библиотекарь», «Библиотека», «Советская библиография», «Советское библиотековедение», «Советское востоко ведение», сборниках «Библиотеки СССР», «Книга: Исследования и материалы», «Труды ГПБ», «The Book Collector», «Kniznica», «Библио текар» (София), «Zentralblatt fur Bibliothekswesen», «Impulse», «Novinky literatury» и др. Ряд ее методических пособий и статей переведен на бол гарский, румынский, словацкий языки. Однако сильной душевной привязанностью и потребностью для Ольги Дмитриевны, особым на 8 правлением в сфере ее научных интересов является раскрытие богатств фондов РНБ, изучение деятельности её сотрудников — видных предста вителей науки и культуры. Публичной библиотеке посвящено 89 работ Ольги Дмитриевны, 55 из которых опубликованы за последние 15 лет. Ею написаны и изданы книги о М. А. Корфе, В. Ф. Одоевском, В. В. Стасове, А. Н. Оленине, И. А. Крылове, А. Ф. Бычкове, Н. И. Гнедиче, В. И. Собо льщикове, а также ставшие хрестоматийными - «Хранители мудрости», «Автографы заговорили...», «В мире книжных сокровищ». Опубликова ны десятки статей, связанных с историей Библиотеки и ее сотрудниками. Многие работы приняты к печати в фундаментальных научных издани ях. В 1995 г. по идее и инициативе Ольги Дмитриевны Голубевой была создана книжная серия «Деятели Российской национальной библио теки». Ее три первые книги в этой серии уже в 1996 г. были отмечены I премией Всероссийского конкурса лучших научных работ по библиотечному делу. В настоящее время для этой серии подготовлена рукопись книги о Н. Я. Марре. Ждет своего издания книга «Публичная библиотека и М. Горький». Работа в Библиотеке всегда была ее истинной жизнью, а истинная, полноценная жизнь была и остается работой на благо Библиотеки. Ольга Дмитриевна продолжает трудиться. В настоящее время в центре ее внимания подготовка статей о деятелях Публичной библиотеки для эн циклопедического справочника «Невский проспект» к 300 летию Санкт Петербурга. Труд Ольги Дмитриевны Голубевой отмечен многими степенями, зва ниями и наградами: доктор филологических наук, старший научный сотрудник, заслуженный работник культуры РСФ СР. Она награждена орденом Трудового Красного Знамени, 10 медалями, значком Министер ства культуры СССР «За отличную работу», грамотами Министерства культуры СССР и РСФСР, Почетной грамотой Президиума Верховного Совета РСФСР. Ее имя занесено в «Книгу Почета» ГПБ. Данью признания заслуг является выпущенный в 2001 г. к 80 летию Ольги Дмитриевны издательством РН Б биобиблиографический ука затель, содержащий самые полные к настоящему времени материалы о ее творчестве и научной деятельности. Подлинная оценка деятельности любой личности может быть произ ведена только в историческом контексте, только время имеет право судить о сделанном. Личность Ольги Дмитриевны Голубевой выражает нравственный императив людей с неискаженным морально этическим мировосприятием, внутренний мир и деяния которых не могут быть 9 поколеблены новыми ценностными ориентациями нашего времени. И в этом смысле Ольга Дмитриевна Голубева — человек не только другого века, но и другого времени, уже ставшего историей. Библиотека — это целый мир, не познанный до конца, как Вселен ная, но изучаемый в его отдельных частях. Ольга Дмитриевна Голубева полностью принадлежит миру Библиотеки. Она не только исследователь прошлой истории, она активный участник, творец и создатель истории современной. Она уже самаистория Библиотеки, обладая по праву самым почетным званием, которое не присваивается никакими инстанциями, а дается только историей и жизнью, — Сотрудника и Человека Публичной библиотеки. Т. В. Петрусенко 10 Предисловие Представленные в сборнике статьи охватывают различные аспекты истории Библиотеки, впервые освещая многие моменты ее жизни и дея тельности ее сотрудников. Среди них — статья О. Д. Голубевой «М. Горький и Публичная библиотека», где рассматриваются эпизоды его связей с Библиотекой, его дружбы со старейшим сотрудником В. В. Стасовым, судьба подаренной Горьким Библиотеке части его архива, роль ее сотрудников в изучении творчества писателя. Статья В. Д. Чурсина «Из истории знакомства с Петербургской Пуб личной библиотекой в странах Запада (первая половина XIX в.)» основа на на изучении сведений о Библиотеке, появившихся в европейской пе чати на ранних этапах ее существования, которые обогащают наше пред ставление о деятельности Библиотеки, а главное, — показывают процесс постепенного становления на Западе представления о Публичной библиотеке как одном из крупнейших книгохранилищ Европы. Предметом исследования авторов четырех статей сборника являются различные факты и события, связанные с книжными и рукописными фондами библиотеки. А. И. Сапожников в статье «Книги с автографами А. Н. Оленина из библиотеки графа П. К. Сухтелена» продолжает на чатое в свое время О. Д. Голубевой изучение автографов на книгах из фондов Библиотеки как своеобразного источника для изучения фор мирования фондов и раскрытия творческих связей писателей и общест венных деятелей с нашим учреждением. О чрезвычайно сложной про блеме возврата Польше на основании Рижского мирного договора 1921 г. вывезенных в конце XVIII в. и в течение XIX в. рукописей, что привело к сокращению западного рукописного фонда Публичной библиотеки на две третьих его состава, свидетельствует «Речь, произнесенная на засе 11 дании специальной смешанной комиссии 5 сентября 1922 г.», О. А. Добиаш Рождественской, подготовленная к печати Т. П. Воро новой. Тему изъятия ценнейших рукописей и редких книг из фондов Библиотеки продолжает М. Д. Моричева в статье «...Выдать в распоря жение в /о «Антиквариат» инкунабулы и рукописи», где излагаются до настоящего времени остававшиеся неизвестными факты начала 1930 х гг. изъятия для продажи на внешнем рынке раритетов из фондов Публичной библиотеки. В статье Л. А. Шилова «Начало формирования фонда ру кописей новейшего времени (1919— 1920 гг.)» рассказано о становлении принципиально нового направления комплектования рукописных мате риалов, вызванного событиями революционного времени и гражданской войны, заставившими искать возможности для сохранения документов того времени, о роли известных писателей и ученых в этом деле (Д. И. Аб рамович, В. М. Андерсон, С. А. Венгеров, А. Ф. Кони, М. Л. Лозинский, Д. С. Мережковский, Б. Л. Модзалевский, Ф. К. Сологуб, Д. В. Филосо фов). О том, какие аспекты деятельности Библиотеки больше всего вол новали читателей в послевоенные десятилетия, как перестраивала она свою деятельность с учетом мнений и предложений читателей, их оценки работы отдельных подразделений и сотрудников рассказывается в статье Т. В. Соколовой «40 послевоенных лет: отзывы читателей о Публичной библиотеке (июнь 1945 г. - июнь 1985 г.)». Значительную группу материалов сборника составляют статьи о жиз ни, деятельности и судьбе сотрудников Библиотеки, работавших в ней в разные периоды ее истории и оказавших влияние на ее работу. В статье «Карл Беккер в Императорской Публичной библиотеке» Б. Ф. Володин рассматривает роль привлеченных для работы в Публичную библиотеку немецких ученых как проводников передовых для своего времени пред ставлений об организации работы научной библиотеки, отводя центральное место К. Беккеру - заведующему отделением медицины и естественных наук, прослужившему в Библиотеке почти 25 лет и оказавшему заметное влияние на развитие ряда направлений ее дея тельности (комплектование, описание книг, система каталогов). В статье Г. В. Михеевой «Библиотекари скандинавы в Публичной библиотеке» содержатся краткие биографические данные и сведения о выполнявшихся в Библиотеке работах сотрудников — выходцев из скан динавских стран: датчан Хенрика Кристиана Клауссена, Е. А. Фе, Э. С. Вейф, шведов Карла Магнуса Грана и А. Ф. Фореман, первой жен щины — сотрудника Библиотеки И. А. Старк, родившейся в Финляндии. 12 С. Ф. Варламова в статье «Три судьбы на фоне Российской нацио нальной библиотеки» сообщает о жизни и судьбе трех сотрудников, об щей чертой биографии которых была работа в одном из самых закрытых фондов Библиотеки — спецхране и для которых Библиотека стала последним местом их трудовой деятельности: о правнучке императора Николая I, графине Д. Е. Лейхтенберг (Богарнэ); члене Бунда, социалистической и коммунистической партий США и позднее ВКП(б) Е. Г. Лурье и сотруднике ВЧК с 1919 г. Я. О. Хаскине. Главный библиотекарь отдела газет И. Р. Санкритяяна посвятил свою статью «Творческая деятельность и судьба моей матери Е. Н. Санкритяяна» сотруднице Библиотеки, востоковеду Е. Н. Санкритяяна (Козеровской), которая прожила сложную жизнь будучи женой видного политического деятеля Индии профессора Бенареского университета, члена Индийской компартии Махапандита Рахула Санкритяяна. Данные о рукописном отделе и его сотрудниках содержатся в под готовленной публикации Л. Б. Вольфцун «Портреты сослуживцев (из воспоминаний Г. В. Никольской)». При всей субъективности, остроте и порой несправедливых оценках, эти воспоминания важны для изучения истории рукописного отдела 1930 х гг. Материалы сборника представляют интерес не только для библиоте коведов, но и для специалистов, интересующихся историей культуры, историей социально политической и общественной жизни страны, судь бами представителей творческой интеллигенции России. Отзывы и замечания просим направлять по адресу: 191069, Санкт Петербург, Садовая 18, Российская национальная библиотека, за местителю директора по научной работе. Л. А. Шилов 13 Список использованных сокращений ББК — библиотечно библиографическая классификация ВКБ ПБ — высшие курсы библиотековедения при Публичной библиотеке ВЧК — Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контр революцией, саботажем, спекуляцией и преступлениями по должности ГБЛ — Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина ГПБ — Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Сал тыкова Щедрина ИБО — Информационно библиографический отдел ИВ АН — Институт востоковедения Академии наук СССР ИН И О Н — Институт научной информации по общественным наукам ИПБ — Императорская публичная библиотека КГБ ЛВО — Комитет государственной безопасности Ленинградского военного округа КЗОТ — Кодекс законов о труде ЛГУ — Ленинградский государственный университет ЛИЖ ВЯ — Ленинградский институт живых восточных языков МИД — Министерство иностранных дел НКВД — Народный комиссариат внутренних дел НКП — Народный комиссариат просвещения ОГПУ — Объединенное государственное политическое управление при Совете Народных Комиссаров СССР (1923— 1934) ОФ О — Отдел фондов и обслуживания ПБ — см. ИПБ, ГПБ, РН Б РАН — Российская Академия наук РК КА — Рабоче крестьянская Красная армия РН Б — Российская национальная библиотека СВТЛ — Фонд спецвидов технической литературы УФСБ — Управление Федеральной службы безопасности ЦГАИПД СПб —Центральный государственный архив историко по литических документов ЦГАЛИ СПб — Центральный государственный архив литературы и искусства (Санкт Петербург) ЧК — Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, сабо тажем, спекуляцией и преступлениями по должности 14 В. Д. Чурсин Из истории знакомства с Петербургской Публичной библиотекой в странах Запада (первая половина XIX в.) Что знают о Публичной библиотеке (далее: П Б) Петербурга за гра ницей? Из каких источников проистекали эти знания? Кто из видных деятелей Европы и Америки имел с ПБ оставившие по себе след кон такты? Подобные вопросы неоднократно были предметом изысканий1, которые требуют своего продолжения. Материал, который может быть привлечен для такого исследования, поистине беспределен, и в этой ста тье мы ограничимся отдельными сведениями на эту тему, касающимися истории ПБ первой половины XIX в., не претендуя на полное ее освеще ние. XIX век отмечен необычайно бурным развитием культурных кон тактов России с Западом. После учреждения ПБ, однако, медленно, завоевывала себе известность во всем мире. Процесс ознакомления ино странной общественности с ПБ в Петербурге проходил с запозданием и не всегда был прост и достоверен, что зависело от качества информации. Но как это ни парадоксально, число отзывов о Библиотеке за рубежом до середины XIX в., возможно, превышает количество отечественных откли ков в печати за это же время. Ценность иностранных характеристик ПБ не очень, однако, высока, и сводится в основном к сухому, часто сте реотипному описанию, к тому же заимствованному нередко из русских источников. Разумеется, сам по себе факт информации уже любопытен, особенно на раннем этапе развития библиотеки; кроме того, среди ино странных описаний ПБ встречаются тонкие и глубокие наблюдения. Они заметно обогащают наши представления о деятельности знаменитого книгохранилища, наполняют гордостью за ту выдающуюся роль, ко торую сыграла Библиотека в истории Отечества. Библиотека есть — Библиотеки нет Как известно, начало формирования ПБ относится к концу XVIII в., но для публики онане была открыта официально вплоть до января 1814 г. В течение этих, почти 20 ти лет о ней в России знал крайне узкий круг лиц, преимущественно в Петербурге и Москве. Редкая информация про 15 скальзывала в газетах и журналах, в том числе в издаваемых в России на иностранных языках. Первая из известных нам иноязычных заметок о Библиотеке появилась в 1804 г. в одном из немецких журналов, являясь кратким описанием привезенной из за границы коллекции рукописей П. П. Дубровского2. Два года спустя сообщение об этой коллекции, уже размещенной в ПБ, опубликовал видный историк и библиограф, член Петербургской АН Ф. П. Аделунг5. Однако в большинстве своем историки Петербурга того времени, авторы редких путеводителей по городу, пока не осознавали всей зна чимости основания национальной библиотеки. Исключением являлась капитальная работа Генриха фон Раймерса «Санкт Петербург в конце своего первого столетия». Раймерс описывает только что построенное в центре города здание книгохранилища; говорит о том, что 140 тысяч томов уже разобраны по определенной системе. «Как только библиотека будет полностью приведена в порядок, на что может уйти еще годили два, ее откроют для каждого, кто пожелает. Ученый найдет здесь целое сокровище из редких сочинений. Может быть, однако, — пишет Раймерс, — следовало бы это ценное собрание ввиду великой на то нужды раз местить в Вильне или где либо еще, где открываются университеты, чем в шумной столице, в которой склонность к рассеянной жизни оставляет слишком мало досуга для научных изысканий. <...> До 30 ящиков с рукописями пока еще не открыты и сказать о их значимости решительно ничего нельзя» 4. Все это писал человек, на глазах которого происходило основание ПБ, и эти сведения, как впервые появившиеся, были напечата ны за рубежом. Предположение Раймерса не оправдалось: не год и не два Библиотека была закрыта, а больше. Иностранные путешественники ее просто не за мечали, хотя нередко в своих путевых очерках о России довольно полно запечатлевали жизнь Петербурга, находившегося, по выражению одного из них, «в полном цветении своих молодых сил»5. Любопытная характеристика ПБ содержится в книге немца Хри стиана Мюллера «Петербург. Очерк из истории нашего времени в пись мах, написанных в 1810, 1811 и 1812 гг.»6. В 1810 г. автор отправился в Россию, где много занимался ее историей и статистикой. Его пятое пись мо, отправленное на родину, называется «Культура народа, воспитание, науки и искусства», и здесь, после рассуждения об университете и не слишком больших еще успехах российского просвещения, Мюллер заме чает: «Достаточно веским доказательством того, что наука здесь еще не слишком в ходу и занимаются ею очень мало, является тот поразитель 16 ный факт, что в Петербурге, где находится резиденция императора и есть университет с Академией наук и искусств, вплоть до марта 1812 года не будет своей Публичной библиотеки и все выглядит так, будто можно вполне обойтись без нее...»7. Пишет он и о других столичных библиоте ках: «Библиотеки академий доступны лишь академикам. Чтобы пользо ваться чудесной библиотекой Эрмитажа, где собраны книги Вольтера, Дидро и других ученых людей, необходимо иметь особую протекцию и пересилить всю эту скуку множества формальностей. Библиотеки про чих учреждений находятся в пользовании лишь своих служащих». Далее о ПБ пишет следующее: «Чтобы придать ей внешний вид, ее разместили в трех изящных залах, украшенных галереями, и после февраля 1812 года в определенные дни и часы она будет открыта для публики8. <...> Но кому она может быть полезна? Ее фонды доходят до 1740 года и более половины сочинений составляют книги по теологии. Юриспруденция и история, судя по каталогу, крайне неполны, я не смог найти, например, “De Gothorura origine” Иордана, “Annales Ferdinandi” Кевенхиллера, “Историю Франции” Мезере и многие другие книги, зато нашел хроники маленьких немецких городков. Юриспруденция расставлена безо всякой системы, сочинения распределены согласно немецкому и латинскому языкам, словно затем, чтобы выставить напоказ библиотеку неким дивом. Впрочем, любезность и услужливость хранителей библиотеки достойны высокого одобрения. Один из них, молодой человек, дважды провел меня по отделениям, дал мне каталог, говоря лишь по русски, плохо понимая немецкий, еще хуже латинский и не зная никаких других иностранных языков, включая французский»9. Таково описание Библиотеки, сделанное свидетелем иностранцем не задолго до ее открытия. Библиотека есть 2 января 1814 г. ПБ была открыта. Об этом немедленно сообщили почти все столичные газеты и журналы, не исключая и немногих, еще тогда иноязычных, рассчитанных в значительной мере на иностранного читателя. «В то время как Россия все дальше несет блеск своего победно го оружия, чтобы утвердить мир, ее столица уже торопится предложить публике одно из самых приятных удовольствий, предоставив литератур ные сокровища, хранившиеся в ее недрах. В пятницу, 2 января, было тор жественно справлено открытие Императорской публичной биб ли отеки...» — так писала полуофициозная, издаваемая на французском 17 языке газета «Лё Консерватёр Импарсиэль»10. Подробно описывались акт открытия, история учреждения, здание. Откликов зарубежной прессы на открытие ПБ в Петербурге найти пока не удалось: страницы печати тех дней заняты, в основном, описанием военных действий армий коалиции против Наполеона11. После событий 1812 г. интерес к России за границей был не обыкновенно велик. Н. И. Тургенев в 1819 г. писал: «Мало по малу Рос сия взошла наконец в состав великого Европейского семейства во всех отношениях. Не один только звук оружия Российского обращает ныне на Россию внимание Европы: успехи гражданственности в нашем отечестве разделяют сие внимание с тех пор, как они для нас самих соделались важ ными»12. В Россию хлынул поток любознательных чужеземцев; кое кто из них, прослышав, посещал Библиотеку, о чем свидетельствуют первые ее отчеты. Администрация ПБ постаралась использовать благоприятную ситуацию, чтобы сделать новое учреждение, «сколько можно, более из вестным публике»12. При открытии Библиотеки по разным адресам были разосланы Правила пользования Библиотекой, изданные на 4 х языках (Avertissement de la direction de la Biblioteque Imperiale Publique aux personnes qui viennent lire et travailler a la dite Biblioteque). Эти же Правила в извлечениях печатались в «С. Петербургских ведомостях», издававших ся на немецком языке14. В Отчете Библиотеки за 1817 г. сообщалось о повышенном внимании к книгохранилищу, особенно к его Рукописному отделению и к ред костям, «кои не переставали привлекать в библиотеку множество зри телей, предпочтительно же из особ знатных и чужестранцев, желавших знать достопамятности новой столицы нашего отечества...»15. В те годы ПБ посетили представители семейства Залуских, французский писатель, автор знаменитых «Санкт Петербургских вечеров» Жозеф де Местр (в 1816 г.), английский, французский, «гишпанский» и прочиепослы при русском дворе. И все же в иностранной печати, посвященной Петербур гу 1810 х гг., ПБ отражения не находит16. Исключением, и весьма цен ным, является небольшая книжечка на голландском языке «Воспомина ние о Петербурге», хранящ аяся в РН Б в коллекции «Россика». Ее сочинитель Виллем де Клерк посетил Петербург в 1816 г., т. е. когда ПБ осматривали, по сути дела, первые посетители. Среди описаний города и рассуждений автора мы читаем следующий короткий абзац: «На Невском проспекте можно видеть также библиотеку, которая выглядит внешне весьма значительно. Однако на деле милое и беспрерывное “нет нет” (Nied Nied) русского провожатого удерживает путешественника от со 18 бранных в библиотеке сокровищ на почтительном расстоянии!»17 К за мечанию голландца Клерка можно прибавить те несколько строк, кото рыепосвятил ПБ француз М. Шопен (1795— 1870), долго живший в Рос сии, но издавший немало своих сочинений в Париже, в книге « Взгляд на Петербург» (1821). «Императорская библиотека, — пишет он, — это не что иное, как библиотека из Варшавы, дополненная несколькими частными собраниями». И еще: «Впрочем, мне она показалась более при тягательная числом, чем выбором сочинений, в ней содержащихся. Собрание сочинений по физике и математике наименее полное»18. Что касается последнего замечания, то оно возражений не вызывает. Отно сительно же первого следует сказать, что в 10—2 0 е г г . XIX в. существовало мнение о том, что Петербургская ПБ — это всего навсего библиотека Залуских, только по другому именованная. Пропагандист русской литературы — пропагандист Библиотеки В 1823 г. в Париже вышла в свет «Русская антология», составленная из произведений современных русских писателей. Составитель книги и переводчик П. Т. Эмиль Дюпре де Сен Мор (1772— 1854), который с 1819 по 1824 гг. жил в России и был лично знаком с некоторыми рус скими литераторами, в том числе с И. А. Крыловым, помогавшими ему переводить на французский язык свои произведения. Несмотря на некоторые недостатки, Антология вошла в историю как одна из первых попыток ознакомить иностранного читателя с молодой русской литературой19. Но интерес Сен Мора к России на этом не кончился. В 1828— 1830 гг. появляются два его сочинения, в которых он рассказывает о своем пребывании в России. Если в одном из них ПБ отмечена автором лишь на прилагаемой карте (за № 35) 20, то во втором описанию Библиотеки посвящена целая глава. «Если, вы, читатель, — обращается Сен Мор, — добрую половину своей жизни проводите в публичных биб лиотеках, в своей библиотеке или библиотеке Ваших друзей, может быть тогда Вы с интересом прочитаете о подробностях, которые я собираюсь рассказать»21. И далее Дюпре де Сен Мор описывает свои впечатления от посещения ПБ (в компании с сардинским послом). «Мне нравится, что очаг просвещения находится в самом центре, — замечает он по поводу расположения Библиотеки, — ибо со всего города всякому удобно сюда придти. Здесь не заблудишься, как у нас, в огромных залах: помещение очень тесное. Книги в библиотеке — главным образом по теологии, и спрашивают их мало. Любители подобного чтения нечасты: весьма ред 19 ко придет затребовать какого нибудь отца церкви французский аббат или монах доминиканец. Вот к чему сводится польза от 3 или 4 просторных залов». Сообщив о часах работы ПБ, отмечая ее сравнительную продолжительность, Сен Мор особое внимание уделяет знакомству с ру кописями: «Наш осмотр закончился посещением Рукописного от деления, что для нас было особенно интересно. В этом святилище мы были встречены г ном Ермолаевым, видным литератором и ученым...»22 Рукописи потрясли Сен Мора. Он повествует о собирателе рукописей и первом хранителе Отделения Дубровском, отмечает интереснейшие документы, среди них — знаменитую «Книгу часов» шотландской коро левы М арии Стюарт: «Один из хранителей сообщил нам, что лорд Дуглас, английский посол в России, вот уже добрый десяток лет, каждую неделю отправляется в библиотеку, чтобы с почтением целовать буквы, набросанные августейшей рукой королевы...»22 По поводу Рукописного отделения тогда ходило немало подобных историй, похожих на анекдоты, и в них подчеркивалась огромная тяга иностранных визитеров к этой жемчужине ПБ. Письмо, пролежавшее в книге 175 лет Однажды я был осчастливлен редкой находкой: раскрыв книгу, выпи санную из фонда, я обнаружил в ней самое настоящее письмо, аккуратно подклеенное к странице. Письмо было написано по английски, не очень разборчиво, но слова «Imperial Library» (Императорская библиотека) привлекли внимание. Установить автора письма оказалось несложно — это автор книги, попавшей мне в руки, английский художник Р. К. Портер24. Письмо было адресовано директору ПБ А. Н. Оленину и речь в нем шла о передаче в Библиотеку каких то материалов и датиро вано 24 сентября 1822 г. Биографические словари помогли воссоздать историю жизни этого незаурядного человека, больше похожей на авантюрный роман. Роберт Кер Портер (1777— 1842) окончил Школу живописи в Лондоне, и с 1790 х гг. его картины — батальная и церковная тематика, пейзажи — по являются на художественных выставках. В 1804 г. Портер едет в Россию, в Петербург и становится здесь придворным художником. Здесь его твор ческие успехи чередуются со светскими. В 1806 г. он живет и работает в Финляндии и Швеции, в 1807 г. — при Вюртембергском дворе. С 1808 г. он сражается в Испании против Наполеона, затем возвращается в Россию и женится на кн. М. Ф. Щербатовой. В 1817— 1819 гг. его видят при дво 20 ре персидского шаха, а кроме того он путешествует по стране и делает зарисовки персидских древностей. Затем опять Россия, а с 1826 по 1841 г. — Венесуэла, где Портер является английским консулом. Умирает он в Петербурге25. Художник, солдат, путешественник, дипломат, автор нескольких объ емистых сочинений — какая многообразная, бурная деятельность! И тут же Портер и П Б в Петербурге. На эту интересную страничку из истории зарубежных связей Библиотеки проливает свет хранящееся в архиве РН Б «Дело о всемилостливом пожаловании англичанину Керпортеру бриллиантового перстня за принесение им в дар библиотеке собрания рисунков и надписей персидских»26. Оказывается, Р. К. Портер довольно близко знал директора ПБ и, когда уезжал в Персию, согласился помочь страстному археологу А. Н. Оленину в его научных изысканиях. Английский художник поручение выполнил, а заодно преподнес Библиотеке коллекцию рисунков. «Все они сделаны лично мною, — пи сал он в объяснительном письме в ПБ 23 мая 1821 г., — и изображают места, связанные с классической древностью. А помимо этого они бе зукоризненно точны. Льщу себя надеждою, что оба эти обстоятельства увеличат ценность рисунков еще больше и будут для них основанием для нахождения в Императорской библиотеке»27. Что же касается найденного в книге письма, то оно существенно рас ширило наши представления о Портере — почитателе Библиотеки. Павел Свиньин и его плагиатор Литературные справочники называют до 100 сочинений Жака Арсе на Поликарпа Франсуа Ансло, появивш ихся при его жизни (1794— 1854). Он писал трагедии, водевили, поэмы, путевые очерки, хотя обиль но и посредственно, но его книги имели своих читателей. Его имя стало популярным после постановки трагедии «Людовик IX», за которую ко роль назначил ему пенсию в 2000 франков. За другую пьесу он в 1823 г. получил крест Почетного легиона. В 1826 г. Ансло в свите маршала Мармона едет в Россию на коро нацию Николая I, по возвращении откуда он опубликовал книгу « Шесть месяцев в России», написанную в эпистолярном жанре28. В Петербурге Ансло находился с мая по июль 1826 г. Интересующее нас 20 е письмо датировано июнем. Называется оно «Императорская библиотека. Г н Дубровский». Автор довольно подробно описывает ПБ, делает наблюдения, достойные внимания. «Один из этих залов, — как 21 он отмечает, — построенных по плану библиотеки Ватикана, заключает в себе сочинения, которые цензура не дозволила для лю бопытствующего изучения читателей»29. Или при посещении чи тального зала, высказывает такое наблюдение: « Нахождение этих людей всех возрастов, социальных положений и национальностей в сим тихом пристанищ е являет интересную и одновременно необычную картину»90. Книга стала известна во Франции и в России. Но это была скандаль ная известность. Дело в том, что критики сразу же обнаружили массу передержек, неточностей: коммерческая сторона слишком бросалась в глаза. А главное, текст книги поразительно напоминал труд русского ли тератора П. П. Свиньина «Достопамятности Санкт Петербурга и его окрестностей», вышедший параллельно на русском и французском язы ках в 1816— 1828 гг. и знакомый заграничной публике. «... Не было дру гого такого примера, чтобы сочинение, написанное по французски, было столь неосторожно и, смею сказать, столь нагло перепечатано на том же языке с сокрытием имени настоящего его автора», — с возмущением пи сал сам Свиньин и приводил длинный перечень совпадений своего тек ста с тем, который напечатал Ансло91. В качестве одного из примеров по добного «совпадения» приводим фрагмент из книги Свиньинана фран цузском языке, а в скобках — незначительные изменения, внесенные Анс ло. «Dans les chambres-a droite (placee a droite) des cabinets de lecture (des salles de lecture) se trouvent les livres russes dont le nombre a ete (s’est) considerablemente augmente (accru) depuis l’ordre donne par l’Empereur (depuis que l ’ordre a ete donne) de deposer a la Bibliotheque deux exemplares de chaque ouvrage imprime (de chaque ouvrage qui soit imprime)» . Таким образом, наша похвала в адрес Ансло за очерк о ПБ является, по сути дела, высокой оценкой работы П. П. Свиньина, поскольку по следняя вышла в свет в 1818 г., когда о книгохранилище знали крайне мало. А книга Ансло, будучи на треть плагиатом, сыграла, как видим, не которую роль в популяризации ПБ за рубежом. * «В комнатах (расположенных) направо от кабинетов для чтения (читальных залов) находятся русские книги, число которых значительно увеличилось (возросло) со времени указа, данного Императором (со времени, когда был дан указ) помещать в Библиотеку два экземпляра каждого печатного сочинения (каждого сочинения, которое было напечатано)» (фр.). Ср.: Свиньин П. П. Достопамятности СанктПетербурга и его окрестностей. СПб., 1818. Тетр. Ш. С. 167— 168; Ancelot М. Six mois en Russie... P. 142. 22 Ученый из Страсбурга «Я жалею, что по недостатку времени не смог более наслаждаться уче ной беседою с просвещенным и любезным библиотекарем, — рассказывал итальянец Г. Баруффи, обозревавший книгохранилище в сопровождении библиотекаря Муральта в сентябре 1854 г.— Но я помню, что он посо ветовал как достоверное то, что о библиотеке писал синьор Шнитцлер в своем прекрасном сочинении “La Russie, la Pologne et la Finlande”, отметив у него единственную ошибку в атрибуции некоей рукописи Минутиусу Феликсу»32. Кто же такой Шнитцлер, о котором помнили в 1850 х гг. дай позднее? Иоганн Генрих Шнитцлер (1802— 1871) — видный германский исто рик и статистик. В 1823— 1828 гг. жил в России будучи домашним учи телем, собирая одновременно обширные материалы о России, по видимому, не раз бывал в ПБ. В 1829 г. он уехал в Париж, где воз главил издание знаменитой «Энциклопедии народов мира» («Encyclope­ dic des gens du monde»); позднее выходят также капитальные труды Шнитцлера, открывшие Европе Россию. Можно суверенностью сказать, что «русская» тема прославила страсбургского (с конца 1840 х гг. он поселяется в Страсбурге) труженика науки. Его характеристика ПБ, представленная в сочинении «Россия. Поль ша и Ф инляндия», считалась в свое время одной из лучших33. Сам Шнитцлер в примечании к очерку говорит: «Это описание, как, впрочем, и описание коллекции Академии Наук, — первое наиболее полное из всех нам известных. Пусть это примут к сведению как направленное против толпы плагиаторов, которые не замедлят воспользоваться нашей рабо той». (В памяти еще была свежа история книги Ансло.) Что касается самого очерка о ПБ, то он сжат, академичен и дей ствительно точен. Шнитцлер использовал все предшествующие ему мате риалы и привел новые факты. Любопытно, что сердцевиной Библиотеки он считал рукописное собрание Дубровского, а не фонды Залуских. В 1864 г. Шнитцлер совершил поездку по России. Посетил ли он на этот раз Библиотеку, мы не знаем. Врач Огестес Грэнвилл в Петербурге «Был он среднего роста, квадратная фигура, лоб высокий, взгляд про ницательный и твердый. Его манеры были приятны и располагали к себе, а речь была живая, остроумная, полная мысли»34, — таким запечатлели 23 современники Огестеса Боцци Грэнвилла (1783— 1872), таким он, воз можно, запомнился служащим ПБ в Петербурге осенью 1827 г., которую описал затем в своей книге «Санкт Петербург» -65. По матери Грэнвилл был потомком корнуэлского дворянина, поселившегося в Италии, его отцом был итальянец. В 1802 г. Огестес оканчивает медицинский факультет университета в Павии и едет в Гре цию, где поступает на турецкую службу. Потом он живет в Малаге, в Лис сабоне. Он встречался с героем борьбы за независимость стран Латинской Америки Симоном Боливаром, дружил со знаменитым химиком Дальтоном, французским ученым зоологом Кювье, помогал скульптору Канове. На всю жизнь сохранил он любовь к Италии и принимал участие в движении за свободу и единство своей второй родины. Будучи в Петербурге по делам, он посетил однажды ПБ. «С. Пе тербург имеет лишь одну действительно публичную библиотеку», — отмечает Грэнвилл и описывает характер ее работы. «Библиотека открыта для публики, без какого либо отличия <...> Каждый посетитель должен сперва получить от одного из библиотекарей в передней комнате нижнего этажа входной билет, и его имя заносят в реестр. Известное число книг можно получить сразу, в частности, справочные издания, которые берут на том же этаже в читальной комнате. Это просторное помещение, и его сводчатый потолок покоится на пилястрах». О Русском фонде он пишет следующее: «Библиотекарь, заведующий отечественным отделением Публичной библиотеки, — мистер Крылов, к которому я и был пре провожден при своем посещении. Это тучный человек с приятными манерами, чрезвычайно простой и без тени тщеславия... От него я полу чил любопытную информацию о русской литературе»66 Потом Грэнвилл идет в Рукописное отделение, поднимается по лестнице в Круглый зал. Для истории ПБ представляет интерес еще ряд замечаний, харак теризующих положение Библиотеки в целом. «В настоящее время, — говорит Грэнвилл, — [у Библиотеки. — В. ¥.] нет средств на то, чтобы уве личить и далее имеющееся количество книг... Все старые революционные и значительная часть современных политических сочинений при покуп ке исключаются. Что же касается религиозных книг, то дело обстоит со вершенно иначе и величайшая терпимость проявляется в приобретении книг по любому вероучению»67. <...> «До сих пор приток публики в библиотеку не очень велик, редко превышая в неделю 100 или 120 че ловек, несмотря на многие меры, облегчающие ей доступ к литературе. Но учреждение еще слишком молодо, чтобы требовать большего, и в будущем в нем произойдут значительные улучшения. <...> Способ, по ко 24 торому книги расставлены — удачен, но ни порядок, ни переплеты книг не подобают Императорской библиотеке и великолепному городу, подобному С. Петербургу»48. И далее он пишет о предполагаемом рас ширении ПБ и о том, что строить новое здание поручено архитектору Росси. Таков интересный и достаточно важный, на наш взгляд, отзыв о ПБ английского врача. «... и т. д.» Материалы архива РН Б свидетельствуют о том, что в 1830— 1840 гг. интерес европейцев к ПБ по прежнему невелик'®. Это с очевидностью подтверждается и печатными документами. В иноязычной периодике этих десятилетий отзывы о Библиотеке крайне малочисленны. То же можно сказать и о книгах. В 1840— 1841 гг. в Штутгарте вышло огромное, на полторы тысячи страниц, сочинение П. А. Поссарта «Русская им перия». Две странички посвящены автором ПБ, где он, в частности, допу скает ошибку в перечислении книжных богатств Библиотеки, повторяет ставшее расхожим мнение о том, что Публичная библиотека «известна под именем библиотеки Залуских»40. Ошибку относительно количества книг ПБ мы находим и в книге Вильгельма Людеманна «Петербург как он есть», вышедшей в 1836 г. «Среди книжных собраний, — пишет он, — Императорская библиотека Академии (!) занимает ныне одно из первых мест в Европе. Она содержит более 300 тысяч книг и более 11 тысяч ру кописей, среди которых восточные являются уникальными и несравнен ными в своем роде»41. Речь здесь, безусловно, идет о Публичной би блиотеке, а спутана она по воле автора с библиотекой АН. В литературе этого времени часто упоминается «Путеводитель пу тешественникапо С. Петербургу» (1840 г.), составителем которого был обрусевший француз, профессор Ш. де Сен Жюльен. Одна страница справочника посвящена ПБ. «Эта библиотека, которая в 1830 г. на считывала только 272 190 томов, — указывает Сен Жюльен, — ныне име ет 414 тысяч, а не 200 000, как читаем мы в одном английском сочи нении»42. С историей ПБ он рекомендует ознакомиться по книге Шнитцлера, о которой шла речь выше, а в конце заметки сообщает дни и часы работы Библиотеки, как и положено подобному изданию. В подавляющей части книг о Петербурге, появившихся заграницей в 1830— 1840 е гг., о ПБ сведения отсутствуют вовсе. «Главная улица Пе тербурга называется Невским проспектом и заслуживает несколько более подробного описания»44, — говорит небезызвестный маркиз де Кюстин, 25 но о Библиотеке в своем нашумевшем произведении «Россия в 1839 году» не упоминает, хотя, думается, что и ему, и другим иностранцам о ее существовании было известно. Проспер Томас, бывший преподаватель Казанского университета, в своих «Воспоминаниях о России» описал довольно подробно здания, расположенные вокруг Библиотеки, закончив сокращением «etc.» (т. е. «и т. д.»). В это «и т. д.» попала и П Б44. В изданных Р. Харрисоном «Записках о 9 годах пребывания в России» (1855 г.) подробно излагаются впечатления о дворцах Петербурга, Нев ском проспекте, Гостином дворе, а затем автор вдруг признается, что он «противится искушению описать бесценные сокровища Нового Эрмитажа, редкости Музея (?), минералы Горного института, книги и свитки Императорской библиотеки»45. Иоганн-Георг Коль До нас дошло одно замечательное свидетельство того времени, принадлежащее географу и страстному путешественнику И. Г. Колю (1808— 1878)46. Он много ездил по странам мира, в томчислепо России, и впечатления о них нашли отражения в его воспоминаниях. Одной из лучших его книг является сочинение «С. Петербург в картинах и очер ках» (1841 г.). Мы позволим себе почти полностью воспроизвести здесь очерк Коля о ПБ, поскольку в нем передана самая атмосфера ее жизни 1830 х гг. «Среди книжных собраний [Петербурга] самым значительным является Императорская библиотека. В ней содержится вероятно до полумиллиона томов, а еще немало богатств продолжает оставаться запакованными в ящиках, так что точно все это подсчитать невозможно. <...> Здание библиотеки, большой великолепный дом, с одной стороны примыкает к проспекту, и, спасаясь от прозаической и шумной сутолоки этой широкой улицы, я подчас охотно бы заглянул в тихие залы этого храма муз, если бы не боязливые и мало привлекательные правила при выдаче книг, а также отсутствие совершенного каталога и порядка, кото рые так сильно затрудняют пользование библиотекой. Опасение за возможное и действительно нередко имеющее место во ровство дало повод для подобной боязливости, так же как большой при рост библиотеки вызвал этот беспорядок. Уже одно то, что надо проходить через целый полицейский кордон солдат и библиотечных служащих, которые лишают входящих верхней одежды, трости и галош, а потом снова после строгого осмотра облачают выходящих во все это, настолько раздражает, что некоторые опять сюда 26 не приходят. <...> При первом посещении ничего нельзя сделать, кроме как осмотреть залы и переплеты книг в сопровождении унтер офицера, который рассказывает вам разные чудеса о богатствах заведения. Книгу для чтения сразу не получить ни в коем случае. Ее название нужно занести сначала в большой реестр, и если она есть, и не выдана, и может найдена, то ее можно получить только на следующий день. Но даже и в такие, назначенные для чтения дни, в библиотеку зачастую стучишься понапрасну, потому что она закрыта из за какого нибудь из бес численных религиозных праздников. Меры предосторожности при выдаче книги на дом еще большие, вот и получается, что чересчур ответственные библиотекари могут довольно спокойно спать, а в конце года доложить начальству, что ни одна книга не украдена и не утеряна, как будто библиотеки являются лишь местом хра нения пыли и не имеют больше своей целью распространять эти книги среди людей столь широко, насколько это возможно». Как видим, Коль уделяет внимание вопросу о краже книг, который, вероятно, стоял тогда в ПБ весьма остро, причем он не одобряет мер пре досторожности, принимающихся администрацией. «Случается иногда, — продолжает Коль, — что за одной книгою бегаешь понапрасну целые недели. Первый раз ты упустил занесение кни ги в реестр и надо ее записать повторно, потом оказывается, что книгу не могли найти или нет на месте библиотекаря того отделения, где она хра нится. Иногда ты сам не сумел придти в указанный день и тогда ты теряешь на книгу свои права, так как она исчезает со стола, и ты на 4 й или 5 й день должен снова отправиться туда, чтобы заказать ее, и лишь на 6 й или 7 й день, наконец то ее читаешь. Залы библиотеки, впрочем, великолепны — светлы, высоки и про сторны. Пол паркетный и всегда начищен до блеска, столы чистые, без единого пятнышка, так как чернила в пузырьках зимой замерзают, а летом высыхают. Винтовые лестницы к верхней галерее сделаны эле гантно и изящно, лесенки для верхних полок устроены целесообразно и изобретательно. “Cette salle est superbe, magnifique”, — сказал иностранец, которого библиотекарь вводит в помещение. “Oui, — отвечает тот.— Elle est dix Pieds plus haute et douze Pieds plus large que la plus grande salle de la biblioteque de Vienne et a Paris on a .. ,”47 Я не мог расслышать конца этой интересной бе седы, так как говорившие завернули за угол. Однако многие разговоры, которые тут слышишь, в том же духе. Приходят, хвалят величину залов, внешний порядок на полках, скользят по гладкому паркету, оглядывают 27 корешки книг, собственноручные письма французских королей в крас ном с золотом сафьяне, прекрасные шелковые и шитые серебром облож ки персидских и турецких манускриптов, рассматривают удивительные письма древних папирусов, расписанных рунами, осматривают хранящиеся в отдельном ящичке башмаки Пия VII и русский алфавит, написанный на невероятно малом пространстве, и раскланиваются... Но то, что несмотря на все эти помехи и неудобства, библиотеку посе щают еще многие прилежные книгочеи — очевидно, и здесь видишь не только немцев, русских и французов, но появляются порой и образован ные персы, и жители Бухары. Однако при более либеральных уста новлениях жизнь здесь была бы совсем иной. Теперь же она может пока заться незначительной, если учесть 500 000 томов, что тут имеются, и 500 000 городских жителей, живущих окрест, и круг областей, которые простираются радиусом в 100 миль на восток, юг и север, внутри которых библиотека является наиважнейшей» 4Ь. В середине столетия 1850 егоды внесли немало перемен в жизнь ПБ. Заметно возрос объ ем ее деятельности, завязались обширные международные связи. Библиотека становится широко известной в странах Запада. «... Ни один из просвещенных иностранцев, бывающих в Петербурге, не расстается с ним, не взглянув на эту величественную сокровищницу знаний человече ских», — сообщается в Отчете ПБ за 1853 г.49 Администрация Библио теки, учитывая такое внимание, развертывает значительную издатель скую деятельность, причем многие издания, в том числе путеводители, обо зрения фондов книгохранилища, выпускаются на западноевропейских языках и быстро попадают в руки иностранных читателей50. Немало сотрудников ПБ, таких как Р. И. Минцлов, Ф. А. Вальтер, Э. Г. Муральт, В. И. Собольщиков, М. А. Корф и другие, совершают поездки за границу и устанавливают там полезные контакты с библиотеками, книгопродав цами, научными учреждениями. О ПБ много откликов в русской, а также в зарубежной печати51. Многочисленные приобретения ПБ в эти годы (Синайский кодекс, коллекция проф. Тишендорфа, коллекция еврейских рукописей Ф ирковича и др.), образование коллекции «Россика» ста новятся предметом обсуждения на Западе. О ПБ пишут многие видные иностранцы, посетившие ее в разное время: французский писатель Тео филь Готье, англичанин Джордж Сала, итальянец Баруффи, американец Лоубат и др.52. Иногда это простое упоминание, как у Готье, иногда раз 28 вернутое описание, как у публициста путешественника Баруффи или видного археолога и антрополога Франции Жака Буше де Перта. В ПБ обращаются за помощью зарубежные исследователи, немало их работают в ее стенах (Поль Лакруа, А. Нойбауэр, В. Арндт, Э. де ла Феррьер и др.). Большую помощь оказали Библиотеке почетные члены, почетные кор респонденты и комиссионеры ПБ, как иностранцы, так и русские, жив шие за границей. Среди них достойны упоминания И. Е. Бецкой, С. А. Соболевский, Н. В. Ханыков, лейпцигский книготорговец И. Бэр, чешские ученые П. И. Ш афарик, А. Вертятка, К. Я. Эрбен, В. Ганка, немецкий профессор К. Тишендорф, польский писатель Ю. И. Кра шевский, французский ориенталист Ж. Дюлорье. Всех не перечислить, и о каждом можно сказать немало доброго. В Отчете Библиотеки за 1856 г. об одном из них написаны удивительно точные слова: «Наконец, вместе снами усердно работал еще сообщением библиографических указаний и разных справок как бы Русский, как бы свой [выделено нами.— В.Ч.], хотя и из отдаленного своего местопребывания, почтенный Гамбургский библиограф и редактор тамошних “Litterarische und Kritishe Blatter” Гоф ман, носящий не по имени только, но и на самом деле звание Почетного Корреспондента Библиотеки»55. Отчеты Библиотеки второй половины XIX в. сохранили сведения о тех, кто безвозмездно присылал в ПБ книги и рукописи. Среди дарителей очень много иностранных учреждений и частных лиц, и испытываешь глубокое волнение, когда читаешь эти сухие перечни — десятки стран, сотни больших и малых городов и просто местечек. Тут и директор Па рижской национальной библиотеки, и маститый латиноамериканский филолог, и каирский доктор, и пражский архитектор, камергер из Лис сабона, студент из Копенгагена и «неизвестное лицо» из Чикаго; люди всех положений, национальностей и возрастов. И это ли не лучшее свидетельство того, как неизмеримо выросла репутация ПБ за рубежом во второй половине XIX столетия! Везде Рашель Среди многих выдающихся иностранцев, чья жизнь отмечена кон тактами с Публичной библиотекой в 1850 х гг., знаменитая актриса Франции Элиза Рашель (1821— 1858) занимает почетное место. В Рос сию она приехала в зените славы, в Петербурге и Москве выступала с ок тября 1853 по февраль 1854 г., где ей устроили восторженный прием. Пресса была полна похвальными отзывами. М. С. Щепкин, молодой Стасов и 29 другие были в восторге. Небезызвестный театрал А. Вольф писал: «Вооб разите себе одушевленную, великолепнейшую античную статую, и вы получите понятие о наружности и осанке великой актрисы. В игре ее никогда не было ничего пошлого, ничего аффектированного, ничего утрированного, а всегда правда и правда в самых изящных формах»54. «Рашель и Рашель! Везде Рашель! В каждом уме и сердце Рашель!» — сообщали газеты. В самый канун нового 1854 г. происходит небольшой, но любопытный эпизод в жизни Петербурга: Рашель посещает Публичную библиотеку. Отчет Библиотеки за 1853 г. хранит по этому поводу полное молчание. Зато в газетах появились короткие заметки. 5 января 1854 г. в «Северной пчеле» было опубликовано стихотворение «Рашель в Императорской Публичной библиотеке», написанное Г. П. Данилевским, тем самым, что прославится вскоре как автор «Мировича» и «Сожженной Москвы», а пока обычным чиновником Министерства народного просвещения, быв шим накоротке с начальством ПБ: В чертог победного союза Труда и Мысли мировой Она, пленительная муза, Слетела тенью неземной. Так начинается стихотворение Данилевского, писавшего о том, как уважительно встретили в Библиотеке актрису великие писатели, в чьих пьесах выступала Рашель. А кончалось оно так: И ликовали эти сени, Когда почтительной стопой Их проходил бессмертный гений В лице артистки молодой! Стихи были чувствительны, но вместе высокопарны и малопонятны, что не преминули заметить в своем воскресном выпуске «С. Петербург ские ведомости» от 10 января 1854 г. В газете отмечалось, что Элиза «воз будила своим появлением поэтический жар двух поэтов» и что «вдохно вение второго поэта, имени которого мы не имеем права называть, выра зилось во французском четверостишии, очень милом. <...> Г жа Рашель унесла четверостишие с собою», — прибавляли «Ведомости». Кто же был этот неназванный второй поэт? Просматривая печатный каталог «Россики», я однажды натолкнулся на книгу под заглавием «Мадмуазель Рашель в С. Петербурге. Латинские стихи, сочиненные по случаю ее визита в Императорскую Публичную библиотеку»55. В бро шюре, представляющей собой перепечатку материалов из выходившей на 30 французском языке газеты «Журналь де Санкт Петерсбург» (от 20 ян варя 1854 г.), всего 6 страниц. В центре — латинские стихи (14 строк), принадлежащие известному петербургскому латинисту, некогда учителю И. С. Тургенева X. Ф. Вальтеру, работавшему с 1844 г. в ПБ: «Мельпоме на, скажи, опираясь на трагические котурны, не ты ли сама околдовыва ешь нас, приняв облик Рашели? Или нас захватывает искусство и плени тельное изящество Талии, которое никто не может передать, кроме бо гини?»58 и т. д. Поскольку ни Рашель, ни публика латыни не знали, Огюст Лепа, из «русских» французов, сделал французский перевод, кото рый, вероятно, и слышала Рашель. Из небольшого предисловия, предворяющего эти стихи, явствует, что в Рашели «литературные сокровища и устройство библиотеки вызвали чувств о в осхищ ения». «Библиотекари полюбили меня...» В 1856— 1857 гг. известный испанский писатель Хуан Валера (1824— 1905) в составе дипломатической миссии герцога де Осуна совершил поездку в Россию. В своих «русских» письмах (числом 36) он оставил интереснейшие зарисовки Петербурга, Москвы, учреждений, музеев и театров, которые он посетил, деятелей русской культуры, с которыми за вел знакомство. Заметное место в письмах Валеры занимают рассказы о Пе тербургской ПБ, которую он многократно посещал на всем протяжении своего пребывания в России с декабря 1856 по май 1857 г. Человек ши роко образованный, книголюб, Валера не мог обойти вниманием такую неисчерпаемую сокровищницу знаний, какой уже тогда была ПБ. Очень скоро он подружился с известным санскритологом К. А. Коссовичем, а также Э. Г. Муральтом, В. И. Собольщиковым и другими библиотекаря ми. Обращаясь к своему другу, литератору и дипломату Л. Аугусто де Куэто, он пишет, что «все библиотекари полюбили меня и предоставили в мое распоряжение все, что могли. По правде говоря, любезность и ус лужливость, проявляемые здесь ко мне, вряд ли еще где возможны» 57 . Особый интерес Валеры вызвали испанские автографы, хранившиеся в Рукописном отделении, о котором писатель вообще остался исключи тельно высокого мнения. В апреле—мае 1857 г. он снимает копии с писем Филиппа II, Карла V, кардинала Борджия и других. По просьбе Валеры, для него был составлен каталог испанских рукописей Библиотеки, кото рый он увез с собою на родину. 31 Некоторую роль сыграл Валера в пополнении бедных дотоле ис панских фондов ПБ, в расширении книгообмена с Испанией. 23 февраля 1857 г. он просит Л. Аугусто де Куэто оказать содействие с тем, чтобы «в Публичную библиотеку Петербурга были посланы самые значительные книги, какие выходят в Испании. Отсюда тоже найдется, что послать в обмен»58. Судя по письмам, Валере, возможно, обязана РН Б при обретением знаменитой 71 томной «Библиотеки испанских авторов» издателя Рибаденейры. Валера не отказался купить у библиотеки ряд ценнейших изданий дублетов. 8 мая 1857 г. Хуан Валера в полдень, поездом, выехал в Москву. Русского языка он не знал и, чтобы не чувствовать одиночества, захватил с собой книгу. «Но я обманулся в своих ожиданиях, — пишет он, — пото му что первый же человек, которого я увидел рядом с собою в вагоне, был сеньор Собольщиков, библиотекарь и архитектор Императорской библиотеки в Петербурге... Мы сразу же узнали друг друга и завязали беседу, а благодаря ему я разговорился и со всеми, кто был или появлялся в вагоне». Далее Валера пишет, что в течение беседы все присутствующие очень недоброжелательно отзывались о покойном Николае I и о приближенных нового царя Александра II: «... его министров кри тиковали нещадно, всячески чернили и клеймили как бездарных»59. Так впервые столкнулся Валера с Россией народной, услышал ее голос. Инте ресно, чтов разговоре принимал участие и В. И. Собольщиков. После недолгого пребывания в Москве Валера снова возвращается в Петербург, вновь посещает Библиотеку, а 6 июня 1857 г. морем уезжает в Испанию, навсегда сохранив к нашей стране самые добрые чувства60. * * * Во второй половине XIX в. за Петербургской ПБ на Западе утвердилась слава крупнейшего культурного центра России. Библиотека продолжала приобретать новых друзей в самых различных кругах за рубежного общества. Крепнут прежние и налаживаются новые связи с Европой. Библиотеку обозревают участники многих международных конгрессов и встреч, проводившихся в России, и сама она вносит по сильный вклад в международные культурные предприятия. Ее посещают, в ней работают видные ученые, писатели, политические деятели раз личных стран. Множится иностранная литература о Библиотеке, осо бенно увеличиваясь в дни ее 100 летнего юбилея61. А ведь в 1814 г. за падная печать, как было указано выше, никак не отозвалась на ее возни кновение. Таков был большой путь, пройденный библиотекою за 100 лет. 32 Примечания 1 См., например: Беккер И. И. М ицкевич в Петербурге. Л., 1955. С. 158; Копреева Т. Проспер Меримеи Петербургская Публичная библи отека/ / Вести, истории мировой культуры. 1958. № 3. С. 150— 156; Алек сеев М. П. Библиотека Вольтера в России / / Библиотека Вольтера: Кат. кн. М.; Л., 1961. С. 7—67; Вялова С. О. Вук Караджич и Публичная библиотека / / Источниковедческое изучение памятников письменной культуры: Сб. науч. тр. / ГПБ. Л., 1984. С. 49—71; Grimm W. von. Studien zur Geschichte der Kaiserlichen offentlichen Bibliothek in St. Petersburg (Leningrad). Leipzig, 1933 и др. 2Kurze Nachrichten von einer aufierst merkwurdigen Sammlung der altesten und seltensten Handschrifte... II Intelligenzbl. der Allgem. Lit.-Ztg. Halle. 1804. № 69, 77,78, 80, 82, 83. 4 C m .: Russland unter Alexander I. 1805— 1806. Bd. 6. Lfg. XVII. S. 254— 276; Bd. 8. Lfg. XXII. S. 82— 113. Пер. на рус. яз.: Сев. вестник. 1805. Ч. V. С. 210—229; Ч. VI. С. 85—98,207—222; Вести. Европы. 1805. Кн. 20. № 5. С. 48—55. В ученом мире Запада его публикация оценивалась весьма высоко, чему мы не раз находили подтверждение. Так в 1840 г. в ПБ об ратился директор архива и публичной библиотеки г. Касселя (Германия) X. Роммель с просьбой о предоставлении ему копий с писем французского короля Генриха IV; при этом он сослался на цит. работу Аделунга (Арх. РН Б. Ф. 1. On. 1. 1840. Д. 10. 5 л.). 4 Reimers Н. von. St. Petersburg am Ende seines ersten Jahrhunderts. St. Pete­ rsburg, 1805. T. 1. S. 382. 5Reinbeck Y. Fluchtige Bemerkungen auf eine Reise von St. Petersburg uber Moskwa, Grodno, Warschau, Breslau nach Deutschland im Jahre 1805. In Briefen... Leipzig, 1806. T. 1. S. 10. См. также: Seume J. G. Mein Sommer 1805. S. 1., 1806; Porter R. K. Travelling sketches in Russia and Sweden, during the years 1805, 1806, 1807, 1808. London, 1809. Vol. 1—2; Fabre, Badatelles. Promenades d’un desoeuvre dans la ville de St. Petersburg. Paris, 1812. Vol. 1— 2 и др. 6Muller Ch. St. Petersburg. Ein Beitrag zur Geschichte unserer Zeit in Briefen aus den Jahren 1810, 1811 und 1812. Mainz, 1813. В 1814 г. в свет вышел французский перевод этой книги. 7 Ibidem. S. 129. Как известно, Библиотеку собирались открыть в 1812 г., о чем и говорилось посетителям иностранцам. В связи сэтим, по видимому, Библиотеку посетил император Александр I в январе 1812 г., 33 что вызвало несколько откликов в печати Петербурга, в том числе ино язычной, но война с Наполеоном отодвинула это намерение. 8Ibidem. S. 129. 9 Ibidem. S. 129— 130. В написанном с немецкой скрупулезностью со чинении Д. Ф. Ш еффера «Описание Русской империи» (1812 г.) ПБ посвящено лишь 10 строк, где, в частности, говорится, что Библиотека, организованная «по предметам», уже, якобы, «открыта для общественн ого пользования». См.: Schaffer D. F. Beschreibung des russischen Reichs. Berlin, 1812. T. 1. S. 284. Заметим, что знаменитая французская писательницам м де Сталь, посетившая Петербург в 1812 г., в своих очер ках о России не упоминает ПБ, как, впрочем, и ее спутник, немецкий кри тик и поэт А. В. Шлегель. 10Le Conservateur impartial. 1814. Le 6 (18) Janv.; см. также: Der Russ. Invalide. 1814. 10 Jan. S. 10— 11. 11 Нами просмотрены «Times», «Journal des Debats» и ряд других газет и журналов. 12 Цит. по: Фомин А. К истории вопроса о развитии в России общ ест венных идей в начале XIX века/ / Рус. библиофил. 1914. № 7. С. 17. 12 Отчет Имп. Публичной библиотеки за 1814 год. СПб., 1815. С. 9. 14 St. Petersburger Ztg. 1814. № 97. Иноязычные газеты Петербурга и в последующее время упоминали о ПБ. См., например: Der Russ. Invalide. 1817. 10 Jan. S. 25—26. 15 Отчет Имп. Публичной библиотеки за 1817 год. СПб., 1818. С. 38. 16Wolff A. F. Skizzen von Russland in den neuesten Zeiten. Stuttgart, 1817; Hunter C. G. Russia: being a complete Picture of that Empire. London, 1817; MontuleEd. de. Voyage en Angleterre et enRussie, pedant les annees 1821, 1822 et 1823. Paris, 1825. T. 1—2; Green G. The Traveller’s Guide to St. Petersburgh by way of Sweden... 2ed. London, 1818 и др. Фанни Тарнов дажеутвержда ла, например, что в Российской столице не существует читален. См.: Tarnow F. Briefe auf eines Reise nach Petersburg an Freunde geschrieben. Berlin, 1819. S. 199. 17 Clercq W. de. Herinnering aan Petersburg. S. 1., (1822). S. 29. 18 Coup-d’oell sur Petersbourg. Par M. J. C. Paris, 1821. P. 13— 14. См. так жекн.: Chopin M. Russie. Paris, 1838. T. 1. P. 66. 19Десницкий В. А. Западноевропейские антологии и обозрения русской литературы в первые десятилетия XIX века / / Десницкий В. А. Избранные статьи по русской литературе XVIII—XIX веков. М.; Л., 1958. С. 206—209. 20Dupre de St.-Maure Е. L’Hermite en Russie, ou Observations sur les moeurs et les usages russes aucommencement du XIX siecle. Paris, 1829. T. 1—3. 34 21 Dupre de St.-Maure E. Petersbourg, Moscou et les provinces, ou Observa­ tions sur les moeurs et les usages russes au commencement du XIX siecle; Suite de l’Hermite en Russie. Turin, 1830. T. 2. P. 18. 22Ibidem. P. 27. 23 Ibidem. P. 26—27. 24Porter R. Travels in Georgia, Persia, Armenia, Ancient Babylonia, during the Years 1817, 1818, 1819 and 1820. London, 1821. Vol. 1—2. Письмо нахо­ дилось в 1-м томе. Р. К. Портер является автором и других книг, одна из которых указывалась выше (см. примеч. 5). 25 См. о нем: Thieme U., Becker F. Allgemeines Lexikon der bildenden Kunstler von des Antike bis zur Gegenwart / Hrsg. von H. Vollmer. Leipzig, 1933. T. 27. S. 288; Benezit E. Dictionnaire critique et documentaire des peintres, sculpteurs, dessinateurs et graveurs de tous les temps et de tous les pays. Ed. 2. Paris, 1956. T. 6. P. 771. См. также: Полиевктов M. А. Европейские пу тешественники по Кавказу. 1800— 1830 гг. Тбилиси, 1946. С. 132— 134. 26 Арх. РНБ. Ф. 1. On. 1. 1821. Д. 26. 27 Там же. Л. 1. Упоминание о Р. К. Портере находится во 2 м томе «Археологических трудов» А. Н. Оленина (СПб., 1882. С. 141,183, 185). 28Ancelot М. Six mois en Russie. Lettres ecrites a M. X.-B.Santines, en 1826, a l’epoque du couronnement de S. M. l’Empereur. Paris, 1827. P. 140— 148. В том же году вышло два переиздания книги, в 1828— 1829 гг.— перевод на итальянский и голландский языки. 29Ibidem. Р. 142— 143. 30 Ibidem. Р. 143— 144. 31 Свиньин П. П. Легкий способ составлять в Париже книги о России (еще несколько слов о книге «Six mois en Russie») / / Моек, телеграф. 1827. Ч. 18. С. 35—65. См. также рец. накн. Ансло: Там же. 1827. Ч. 15. С. 216— 232; Ч. 16. С. 153— 170. 32Baruffi G. F. Da Torino a S. Pietroborgo e Mosca passeggiata straordinaria. Torino, 1854. P. 63. 33 Schnitzler J.-H. La Russie, la Poloque et la Finlande. Tableau statistique, geographique et historique. St. Petersbourg; Paris; Leipzig, 1835. P. 252—259. О И. P. Шнитцлере см. кн.: Allgemeine Deutsche Biographie. Leipzig, 1891. Bd. 32. S. 175— 176. Кроме уже упомянутого отзыва Баруффи высокая оценка сочинения Ш нитцлера была дана французским ученым Г. Берт раном. См. кн.: Catalogue des manuscrits frangais de la Bibliotheque de St.Petersbourg publiee par G. Bertrand. Paris, 1874. P. 1. 34 Цит. no: Dictionary of national biography / Ed. by L. Stephen a. S. Lee. London, 1890. Vol. XXII. P. 414. 35 35 Granville A. В. St. Petersburgh. A Journal of travels to and from that capi­ tal... London, 1828. Vol. 1—2. Описание ПБ содержится во 2 м томе; све дения о собраниях книг Вольтера, Дидро и Гальяни — в 1 м томе (с. 559). 36 Ibidem. Vol. 2. Р. 237—239. 37 Ibidem. Р. 242. 38 Ibidem. Ср. мнение М. Н. Загоскина о том, что жители столицы сво ей Публичной библиотеки не знают (Загоскин М. Н. Одно утро в Имп. С. Петербургской Публичной библиотеке / / Атеней. 1828. Ч. 1. С. 54). 39 В 1834 г. в Библиотеку обратился англичанин Хоуз (Hawes), со биравший сведения о правилах, «коими управляются музеумы и пуб личные библиотеки разных государств» (Арх. РНБ. Ф. 1. On. 1. № 6. Л. 5—8). Однако подобные примеры единичны. 40Possart Р. A. F. Das Kaiserthum Russland. Stuttgart, 1840. T. 1. S. 222. Число книг, названное здесь Поссартом, — 413 тысяч, но во 2 м томе ука зана другая цифра — 425 тысяч (с. 311). 41 Ludemann W. von. Petersburg wie es ist. 2-te Aufl. Leipzig, 1836. S. 233. Публичную библиотеку нередко смешивали с Библиотекой АН. 42 St.-Julien Ch. de. Guide du voyageur a St. Petersbourg. St. Petersbourg, 1840. P. 241. 43 Custine, marquis de. LaRussieen 1839. Paris, 1843. T. 2. P. 160— 161. 44 Thomas P. Souvenirs de Russie. Epinal, 1844. P. 10. 45 Harrison R. Notes of a nine years’ residence in Russia, from 1844 to 1853. London, 1855. P. 37. 46 См. о нем: Allgemeine Deutsche Biographie. Leipzig, 1882. Bd. 16. S. 425—428. 47 «Этот зал превосходен, великолепен... — Да, да. Он на 10 футов вы ш ей на 12 длиннее, чем самый большой зал библиотеки Вены, а в Па риже...» (фр.). 48 Kohl J. G. Petersburg in Bildern und Skizzen. 2-te Aufl. Dresden u. Leipzig, 1846. T. 2. S. 2—7. Неточности, встречающиеся у Коля (он, на пример, преувеличивает количество книг, имеющихся в Библиотеке), не снижают большой ценности его наблюдений. 49 Отчет Имп. Публичной библиотеки за 1853 год. СПб., 1854. С. 65— 66. 50 Перечень их (около 100 названий) см. в кн.: [Minzloff R.]. Catalogue des publications de la Bibliotheque Imperial publique de Saint-Petersbourg depuis sa fondationjusqu’en 1861. St.-Petersbourg, 1861. 51 Из иностранных публикаций см., например: [Hehn V.]. DieKaiserliche offentliche Bibliothek in St. Petersburg II 111. Ztg (Leipzig). 1857. № 732. 36 Рец.: //Athaeneum. 1861. 23 march [перепеч. в кн.: Sobolshchikov V. Russian librarian and his english critic. St. Petersburg, 1864. P. 6— 14] и др. 52Gautier Th. Voyage en Russia. Paris, 1866. T. 1. P. 127— 128; Sala G. A. A journey due North; being Notes of a Residence in Russia, in the Summer of 1856. London, 1858. P. 75; Baruffi G. F. Da Torino a S. Pietroborgo e Moscapasseggiata straordinaria. Torino, 1854. P. 61—63; Morell J. R. Russia as it is; its court, its government and its people. London, 1854. P. 30; Loubat J. F. Narrative of the Mission to Russia, in 1866, of the Hon. Gustavus Vasa Fox. New York, 1873. P. 142— 143; Boucher de Perthes J. Voyage en Russie... en 1856. Paris, 1859. P. 169— 171 идр. 53 Отчет Имп. Публичной библиотеки за 1856год. СПб., 1857. С. 103. 54 Вольф А. И. Хроника Петербургских театров с конца 1826 до на чала 1855 года. СПб., 1877. Ч. 1. С. 173. О гастролях Рашели в России см.: Леонтьевский Н. Русские гастроли Элизы Рашель / / Ежегодник Ин та истории искусств. 1959. Театр. М., 1959. С. 267—275. 55 Mademoiselle Rachel a St. Petersbourg. Vers latines, composes a l’occasion de sa visite a la Bibliotheque Imperiale Publique. Par Ch. F. Walther. St. Petersbourg, 1854. 56 Перевод с латинского H. Бабкиной. 57Valera J. Obras completas. 2-a ed. Madrid, 1947. T. 3. P. 187. Текст пи сем см. на с. 80—202. О работе X. Валеры и других членов испанской мис сии в Публичной библиотеке см.: Отчет Имп. Публичной библиотеки за 1857 год. СПб., 1858. С. 118. Имя писателя в Отчете не названо. 58Op. cit. Р. 136. 59Op. cit. Р. 193— 194. 60 О Хуане Валере см.: Виноградов А. К. Мериме в письмах к Со болевскому. М., 1928. С. 151— 154, 159; 4 неизданных письма Проспера Мериме / Сообщ. Б. Г. Реизова / / Учен. зап. ЛГУ. № 212. Сер. филол. наук. Вып. 28. Л., 1956. С. 226—227. 61 [Ptaszycki S.]. Cesarska Biblioteka Publiczna i metryka litewska wPetersburgu. Krakow, 1884; Babine A. B. Libraries in Russia II The Libr. J. 1893. Vol. 18. P. 75; Wolter E. A. Russische Bucherraritaten II Centralbl. fur Bibliothekswesen. 1903. № 9— 10. S. 458—462; Fernow B. The Imperial Public li­ brary ofSt. Petersburg/ / The Libr. J. 1905. Vol. 30. P. 860— 861; Anrich A. von. Kaiserliche Bibliothek II Die Woche. 1914. № 9; Lantenil I. Bibliotheque Impe­ riale de St.-Petersbourg II Gaulois du Dimanche (Paris). 1914. Fevr.; Koch Th. W. Imperial Public library// The Libr. J. 1914. Vol. 41. P. 5—23; Koch Th. W. La Bibliotheque publique de Petrograd. Paris, 1923 и др. 37 А. И. Сапожников Книги с автографами А. Н. Оленина из библиотеки графа П. К. Сухтелена В своей книге «Автографы заговорили. . . » (Л., 1991) Ольга Дми триевна Голубева познакомила читателей с интересным источником, прежде остававшимся практически невостребованным, — автографами на книгах, хранящихся в фондах РН Б. Впервые в научный и чи тательский оборот было введено сразу более двухсот автографов — плод многолетней работы по их выявлению, осуществляемой хранителями Русского книжного фонда. Книга имела успех благодаря своей ин формативное™ и крайне удачной подаче материала — в виде отдельных очерков, рассказывающих о взаимоотношениях дарителя и адресата, ис тории появления автографа. Для этой цели О. Д. Голубева использовала широкий круг источников: письма, дневники, мемуары, официальные документы, публикации в периодической печати и др. Двести автографов — это лишь небольшая часть массива, который хранится в фондах РНБ: только учтенных в картотеках автографов насчитывается более 10 тысяч. Их выявление продолжается, часть книг с автографами выделена на от дельное хранение, но в большинстве своем они рассеяны по книжным полкам. В данной статье я хочу продолжить работу, начатую О. Д. Голубевой, и рассказать о трех книгах с автографами А. Н. Оленина из библиотеки графа П. К. Сухтелена, хранящихся ныне в РНБ. Алексей Николаевич Оленин (1763— 1843) имел родственные связи в аристократических кругах, его мать была урожденной княжной Вол конской. В 10 летнем возрасте Алексея привезли к влиятельной род ственнице, княгине Е. Р. Дашковой, представившей мальчика им ператрице Екатерине II, которая приказала зачислить его в Пажеский корпус1. С детства будущему государственному деятелю была присуща любовь к книге, о чем свидетельствует каталог личной библиотеки, относящийся к 1775 г .2 В нем помимо сочинений Вольтера, Мольера, Расина и Буало на французском языке, обязательных для просвещенно го человека той эпохи, представлены русские книги по военному ис кусству, свидетельствующие о первоначальном выборе будущей карьеры: «Военный словарь», «Тактика» и «Курс артиллерии». В 1780 1785 гг. Оленин обучался в Страсбургском университете и Дрезденском ар 38 тиллерийском училище, где изучал военные дисциплины, а также ис торию, древности и искусство. В 1789 1790 гг. он участвовал в русско шведской войне, где на полях сражений познакомился с военным инже нером П. К. ван Сухтеленом (1751— 1836), российским генералом гол ландского происхождения. Можно назвать конкретное боевое столк новение, в котором они участвовали вместе — 18 апреля 1790 г. в сраже нии при Пардакосках. В самом начале этого боя принц Ангальт Бернбургский, командовавший русскими войсками, получил смер тельное ранение, и старший по чину генерал майор Сухтелен принял командование на себя, в том числе и Псковским драгунским полком, где служил подполковник А. Н. Оленин^. Последующие несколько лет их жизненные пути не пересекались: Оленин в 1795 г. перешел на гражданскую службу, а Сухтелен возводил укрепления и строил крепости вдали от столицы: в Киеве, Риге и Ар хангельске. Вновь они встретились в 1801 г. в Петербурге, куда Сухтелен был срочно вызван императором Александром I для назначения генерал квартирмейстером и инспектором Инженерного департамента. В первые годы Александровского царствования дома Олениных и Сухтеленов были хорошо известны в Петербурге благодаря большому количеству посещавших их гостей. Выражаясь языком того времени, в первом из них «держали салон», хозяйкой которого была Елизавета Мар ковна Оленина, жена Алексея Николаевича. Сухтелен был вдовцом и потому о нем говорили, что он «держал открытый дом». Литературно художественный салон Олениных сыграл значи тельную роль в истории русской культуры, трудно назвать известного писателя, поэта или художника 1 йполовины Х1Хв., непосетившего этот гостеприимный дом. Наибольший расцвет и известность салона Олени ных приходятся на 20 30 гг., но в предшествующее десятилетие он также был достаточно известен. В трехэтажном особняке Олениных на набе режной Фонтанки у Обухова моста по воскресеньям собирались предста вители известных фамилий — князья Волконские, графы Чернышевы, Архаровы, Квашнины Самарины, Ниловы, Полторацкие. Существовал круг людей, близких Алексею Николаевичу по своим литературным интересам: А. А. Шаховской, С. Н. Марин, В. А. Озеров, Н. И. Гнедич, К. Н. Батюшков, В. В. Капнист, Д. Н. Блудов и С. С. Уваров. Большинство из них так или иначе были причастны к изданию журнала «Драматический вестник». Однако интересы Оленина не огра ничивались литературой, он был прекрасным художником и знатоком изобразительных искусств, истории, археологии и т. д. К сожалению, 39 почти не сохранилось сведений о личной библиотеке и картинной галерее Алексея Николаевича, которые, судя по воспоминаниям современников, были достаточно обширны. В мае 1801 г. в его домашнем кабинете по бывал Н. И. Греч, впоследствии отметивший в своих записках: «У меня глаза разбежались от множества книг и картин»4. Библиотека Оленина имела универсальный характер и насчитывала около 6 тысяч книг. В 1900 г. наследники продали книги петербургскому букинисту В. И. Клоч кову, от которого они частично поступили в И П Б 5. О любви Оленина к книгам, вероятно, было достаточно широко известно: 27 апреля 1808 г. его назначили помощником директора Императорских библиотек, а 13 октя бря 1811г. — директором ИПБ. Ниже по течению Фонтанки, вблизи ее впадения в Неву, находится Михайловский замок. После цареубийства 11 марта 1801 г. он утратил статус императорской резиденции, здесь разместили управление Свиты его императорского величества по квартирмейстерской части и выдели ли несколько казенных квартир: инженер генералу Сухтелену, полковни ку П. П. Ушакову6, архитектору Адмиралтейства Ч. Камерону. Современ ники отмечали гостеприимство Сухтелена, к обеду обычно собиралось по 20 30 человек7. По свидетельству офицера Л. Вольцогена8, среди гостей Сухтелена было много его соотечественников, голландцев на русской службе, которых в те годы — после установления на их родине про фран цузского режима, было немало. Целый ряд военных инженеров из Гол ландии достиг генеральских чинов на русской службе: Ф. де Волан, Я. де Витте, И. М. Гартинг,И. Фалькони. Однако круг гостей не ограни чивался земляками, он был гораздо шире: ученые из Петербургской Ака демии наук — ее президент барон А. Л. Николаи, академик Ф. Ф. Шу берт, члены корреспонденты Л. С. Ваксель, И. В. Бёбер и Е. Е. Келлер; ди пломаты — сардинский посланник Ж. де Местр и голландский по сланник Д. Гогендорп; художники А. О. Орловский, Я. Я. Рейхель и Л. де Сент Обен; архитекторы Ч. Камерон и Д. Кваренги; инженеры А. П. По шман, Спенглер и А. А. Бетанкур. Некоторые из перечисленных выше лиц запечатлены в серии карикатур художника А. О. Орловского, выпол ненных на квартире Сухтелена9. Это были русский и западноевропейский салоны в Петербурге, кото рые связывала между собой только личность Оленина — одного из немногих гостей Сухтелена с русской фамилией. Об активных контактах Оленина и Сухтелена свидетельствуют книги с автографами, переписка и официальные документы. В 1803 г. Алексей Николаевич подарил императору Александру I топографические карты 40 местности на пути от Ягодина (Сербия) до Константинополя, выполненные в 1719— 1720 гг. австрийским графом Вирмоном10. Принимал подарок генерал квартирмейстер Сухтелен, в ведении ко торого находилось Депо карт. Спустя три года Оленин подарил Сухтелену издание своего первого научного труда «Письмо к графу А. И. Мусину Пушкину о камне Тмутараканском, найденном на острове Тамане в 1792 м году» (СПб., 1806), на форзаце которого имеется надпись: Его Высокопревосходитель ству Милостивому Государю Петру Корнильевичу фан Сухтелену сей экземпляр в знак преданности посвящает сочинитель Алексей Оленин. 13 апреля 1806 С. П. бург. Принято считать, что это исследование Оленина положило начало русской эпиграфике и палеографии. Сухтелен высоко оценил научный труд Оленина, что видно из письма последнего, в кото ром Алексей Николаевич сообщал, что «маленький художник» (вероятно, сын Петр) скоро завершит перерисовку средневековых костюмов из редкого издания «Theuerdanck», и оно займет достойное ме сто в библиотеке Сухтелена11. К письму были приложены два списка гео графических карт России, имевшихся у Оленина и необходимых ему. Об их активных контактах свидетельствует и другое письмо, датиро ванное 10 апреля 1809 г., к которому Оленин приложил редкое издание И. Меркуриалиса «Искусство гимнастики» (Венеция, 1569), где на 88 й странице гравер допустил ошибку, выгравировав на древнегреческой вазе MY0IA, вместо nY 0IA . Это изображение было скопировано с какой то медали, и Алексей Николаевич просил «оракула» Сухтелена, владельца огромной нумизматической коллекции, отыскать ее. За книгой он обещал заити на следующий день 12 . В 1809 г. Оленин подарил Сухтелену свою вторую книгу — «Опыт нового библиографического порядка для Санкт Петербургской Им ператорской библиотеки», на форзаце которой он написал:Я Son Exellenсе Monsieur le general de Suchtelen de la part de l ’auteur comme un temoignage de respect et de reconnaissance. Ce 20 juillet 1809 [Его превосходительству господину генералу Сухтелену от автора в знак уважения и при знательности]. Это было первое в России печатное руководство по орга низации фондов и каталогов крупной библиотеки, давшее толчок разви тию отечественного библиотековедения, только зарождавшегося в тот период. Отмечу, что Сухтелен стал обладателем редкого экземпляра, в котором текст сопровождается чертежами здания И П Б. На одной из страниц книги сообщалось,что «Господин коллежский советник Сухте лен сочинил подробную опись книгам, печатанным в 15 м столетии с 41 1463 го по 1500 й год, коих число простирается до 450 ти книг»18. Речь шла омладшем брате генерала— Рохусе ван Сухтелене (1756— 1819), вы пускнике юридического факультета Лейденского университете, начав шем свою службу в качестве военного прокурора в голландской гвардии14. После учреждения в Голландии вассальной Батавской рес публики, Рохус уехал в Россию к старшему брату, где перешел на русскую службу. 19 декабря 1806 г. коллежский советник Р. Сухтелен был переве ден из Государственной коллегии иностранных дел в Императорскую библиотеку. Жалованье ему было положено в 2000 рублей (1200 рублей соответственно чину и добавочно 800 рублей из Кабинета его импе раторского величества)15. В 1809— 1812 гг. Р. Сухтелен отвечал в ИПБ за все инкунабулы, а также книги на голландском, шведском и датском языках. В эти годы он продолжал работу над каталогом инкунабул, сохранился экземпляр, насчитывающий уже до 680 названий16. Его труд в библиотеке был отмечен: 26 января 1812 г. император наградил его ор деном св. Владимира 4 й степени. Спустя полгода (7 июня), он подал прошение об увольнении «за слабостью здоровья и за старостью», но про сил дать ему очередной чин статского советника и пенсион. Разрешение на это мог дать только император, занятый в то время военными дей ствиями против Наполеона, и Сухтелену пришлось ждать три года до окончательного возвращения Александра I в Петербург. 26 апреля 1815 г. Р. Сухтелен обратился к Оленину за разрешением выехать для лечения в Стокгольм, где находился с дипломатическим миссией его старший брат. Вероятно, он вскоре уехал, и вопрос о пенсии решился уже в его отсутст вие: 8 марта 1816 г. Р. Сухтелен был уволен из ИПБ с чином статского со ветника и пенсией в 1200 рублей. 13/25 августа 1819 г. он умер в Сток гольме, где и был похоронен17. В 1816 г. Сухтелен подарил ИПБ редкий каталог букинистического аукциона, изданный в Берлине в 1736 г.18 В мае 1819 г. в Петербурге стало известно о намерении П. К. Сух телена продать свою библиотеку, остававшуюся в Михайловском замке19. Экспертом в этом деле выступил Оленин, давший согласие на при обретение книг «оптом», в то время как Сухтелен настаивал на оценке каждой книги. Сделка не состоялась, и Сухтелен перевез библиотеку в Стокгольм, где в апреле 1822 г. он арендовал одну их королевских дач в Ульриксдале20. Вероятно, официальная стокгольмская резиденция стала тесной для обширной библиотеки и различных собраний. Последний, третий автограф Оленина сделан на форзаце книги «Ob­ servations sur une note de l ’ouvrage intitule: Peintures de vases antiques», из 42 данной в Петербурге в 1818 т:А Son Excellence monsieur le Comte de Suchtelen general en chef au service de sa Majeste d ’Empereur de Russie etc. de la part de I ’auteur. Son Excellence voudra bien recevoir cet exemplaire, comme un gaqe de respect et de devocument, de la part d ’un ancien militaire, qui jadis cut I ’honneur de faire lespremieres armes sous les auspices de son excel­ lence et qui se nomme Alexis d ’Olenin, secretaire d ’Etat [Его сиятельству графу Сухтелену, генерал аншефу на службе российского императора и т. д. от автора. Ваше сиятельство, соблаговолите принять этот экзем пляр в знак уважения и преданности от бывшего военного, который не когда имел честь начать свою службу под покровительством вашего сиятельства и которого зовут государственный секретарь Алексей Оленин]21. Это исследование носит полемический характер, формально оно написана по поводу примечания Дидо старшего в книге известного французского археолога, хранителя Кабинета редкостей и медалей Национальной библиотеки в Париже О. Милена «Изображенияна ан тичных вазах» (Париж, 1808). Но сама полемика ведется именно с О. Миленом, а точнее с его более поздней книгой «Pierres gravees inedites tirees des plus celebres cabinets de l ’Europe, publiees et expliquees» (Париж, 1817). Почему то только в мае 1822 г. Оленин послал книгу Сухтелену, сообщив в приложенном письме, что она вполне серьезная для археоло г о в22. Ответное письмо Оленин получил из рук шведского скульптора Э. Гёте (1779— 1838), приехавшего в Петербург с рекомендацией Сухте лена. Ученик знаменитого Кановы, Гётеработалв России в 1822— 1823 гг. и за свои статуи «Бахус», «Спящая вакханка» и бюст И. П. Мартоса был избран почетным вольным общником Петербургской Академии ху дожеств. В течение более двух десятилетий Сухтелен был своеобразным свя зующим звеном в культурных контактах между двумя северными сто лицами: Петербургом и Стокгольмом. С его рекомендательными письмами Петербург посетили многие известные шведские ученые и ху дожники, о чем свидетельствует сохранившаяся переписка. Многие кни ги поступали в Петербург из Стокгольма благодаря Сухтелену: минист ру финансов Е. Ф. Канкрину он выслал книгу известного химика А. Ура по переработке железа23, военному министру графу А. И. Чернышеву— «сочинения Шведской военной академии»24. Извест ный историк Нильс Шёборг через Сухтелена передал экземпляр своего труда «Скандинавские древности» специально для И П Б25. 43 В 1834 г. Петр Корнилиевич был избран почетным любителем Санкт Петербургской Академии художеств, президентом которой с 1817 г. был А. Н. Оленин. После смерти Сухтелена наследники продали его библиотеку рос сийскому правительству, и книги были распределены между круп нейшими библиотеками Санкт Петербурга. Более 26 тысяч из них поступили в Императорскую Публичную библиотеку, где до сих пор про должают служить читателям. Примечания 1 Фрейман О. Р. Пажи за 185 лет. Фридрихсгам, 1894. С.71. 2 Мартынов И. Ф. О библиотеке Екатерининского пажа. Каталог книг Алексея Оленина, 1775 / / Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. М., 1977. С.155— 159. 2 Урусов С. П. История 4 го лейб драгунского Псковского Ея Величества полка. СПб., 1886. С.253. 4 Греч Н. И. Записки о моей жизни. М., 1990. С.131. 5 Голубева О. Д. Хранители мудрости. М., 1988. С.74—75. 6 Письмо Д. Л. Нарышкина к Д. А. Гурьеву от 15 ноября 1801 г -// РГАДА. Ф. 1239. Оп.З. Д.61713. Л. 1. I Вигель Ф. Ф. Записки. М., 2000. С.128; Schubert F. Unter der Dop peladler. Stuttgart, 1962. S. 46—47. 8 Memoiren des koniglich preussischen general der infanterie Ludwig Freiherrn von Wolzogen. Leipzig, 1851. S.46. 9 Швидковский Д. О. Трудная жизнь Чарльза Камерона / / Панорама искусств. М., 1988. Вып. 11. С. 241—242. 10 Письмо П. К. Сухтелена к А.Н.Оленину от 5 октября 1803 г. / / О Р РН Б. Ф. 542. Д. 311. Л.1. II Письмо А. Н. Оленина к П.К.Сухтелену от 14 апреля 1806 г ./ / РГВИА. Ф. 93. On. 1. Д. 864. Л.1— 1об. 12 Письмо А. Н. Оленина к П.К.Сухтелену от 10 апреля 1809 г. / / ОР РН Б. Ф. 993. Карт. 62. 14 Оленин А. Н. Опыт нового библиографического порядка для Санкт Петербургской Императорской библиотеки. Пг., 1809. С. 94. 14 Epen D. G. van. Het Geslacht van Suchtelen. Brussel, 1904. P. 42. 15 Apx. РНБ. 1806 r. № 45. Л. 6. 16 Catal. Biblio. Imper. P e tro .// OP РНБ. Разнояз. F.XVIII.53. 44 17 Об этом П.К. Сухтелен сообщил А.Н.Оленину в письме от 26 ав густа /7 сентября 1819 г. См.: Арх. РН Б. 1806 г. № 45. Л.39. 18 Книга приношений в пользу Императорской Публичной библио теки. СПб., 1853. № 124. 19 Письмо митрополита Евгения к В.Г.Анастасевичу от 27 мая 1819 г. / / Рус. арх. 1889. Кн.2. С.192. 20 Контракт об аренде, заключенный между генералом Сухтеленом и управляющим королевскими имениями Э.Адельсвердом / / ОР РНБ. Ф .965.0п.1.Д .18. 21 Пользуясь случаем, приношу искреннюю признательность Н.АЕлагиной за переводы французских текстов. 22 Письмо А.Н.Оленинак П.К.Сухтелену от 23 мая 1822 г. / / ОР РНБ. Ф.993. Карт.62. 28 Письмо Е.Ф.Канкрина к П.К.Сухтелену от 3 августа 1827 г. / / ОР РНБ. Ф.993. Карт. 61. 24 Письмо АИ.Чернышева к П.К.Сухтелену от 6 апреля 1834 г. / / ОР РНБ. Ф.993. Карт. 69. Инв. № 979. 25 Письмо Н.Шёборга к П.К.Сухтелену, 1826 г. / / Там же. Карт. 89. Инв. №2392. 45 Б. Ф. Володин Карл Беккер в Императорской Публичной библиотеке К началу 1840 х гг. Императорская Публичная библиотека в Петер бурге стала полноценной национальной библиотекой России. Ее первому директору А. Н. Оленину удалось, в частности, очень многое сделать для создания хорошо укомплектованного фонда русской книги1. Но при этом текущее комплектование иностранной литературой стало одной из самых уязвимых сторон деятельности Библиотеки2. Причина, в частности, заключалась в том, что в последние из занимаемых Олениным на посту директора годы для работы в Библиотеке привлекалось большое числа ученых и литераторов. Это способствовало превращению Библиотеки в своего рода «меценатский приют литераторов», и в результате некоторые сотрудники не занимались выполнением только библиотечных обязанностей. Но уже в I860 г. ее директор М. А. Корф имел все основания утверждать, что Библиотека «из учениц постепенно обращается в настав ницу»'1благодаря качественным изменениям, которые произошли в ее ра боте. В значительной степени они были обусловлены тем, что в Петер бургской библиотеке был усвоен немецкий библиотечный опыт, который стал неотъемлемой частью российского библиотечного дискурса — устройство библиотеки, т. е. организация расстановки фондов и каталогов, и принцип управления библиотекой, т. е. обеспечение сохранности фондов, их комплектование и организация обслуживания читателей. Организация научных библиотек Германии была образцом для Императорской Публичной библиотеки в Петербурге еще на этапе ее формирования. А. Н. Оленин был знаком, например, с работой одной из лучших библиотек Германии — Придворной библиотекой в Дрездене4 и, несомненно, при устройстве новой библиотеки Петербурга использовал знания, полученные в этой библиотеке. Само официальное, окончательное — после долгих поисков — название национальной библиотеки России не просто «Императорская», а «Императорская Публичная» было выбрано, по всей видимости, также из примера названий немецких библиотек, в том числе и Дрезденской, которая нередко именовалась Публичной библиотекой5. Есть основания предполагать, что Оленин также использовал принцип алфавитной расстановки отдельных фондов библиотеки, которая применялась в Дрездене с 1770 х гг. Можно ус мотреть и определенное влияние столь почитавшегося Олениным немецкого ученого, изучавшего античность, И. И. Винкельмана, в 46 стремлении первого директора украсить помещения и фасад Библиотеки гипсовыми статуями богов, богинь и великих мужей античной Греции. Сменивший в 1843 г. Оленина новый директор Д. П. Бутурлин, руководивший ею до конца своей жизни, т. е. до 1849 г., резко изменил приоритеты в организации и ведении работы Библиотеки. Прежде всего Бутурлин ужесточил требования к персоналу. Библиотекари рас сматривались им не как ученые, а как сотрудники, которые обязаны вы поднять определенные служебные, библиотечные обязанности, пред писанные соответственно их должностным инструкциям6. Что жекасает ся самих инструкций, то они были, в основном, направлены на орга низацию расстановки фондов и на организацию каталогов, т. е. на основ ные аспекты организации устройства Библиотеки. При Бутурлине была предпринята попытка привлечь всех сотрудников к работе с ее фондами с целью описания всех хранящихся в них изданий. К середине 1840 х гг. наметились определенные положительные изменения в организации и распределении фондов, а также в составлении каталогов ряда отделений Библиотеки — Отделения рукописей, Отделения эстампов, Русского от деления, Отделения истории. При Бутурлине стала просматриваться и тенденция к привлечению на работу в Библиотеку библиотекарей, а также ученых из Германии, которые имели хорошее представление об организации и ведении работы в лучших немецких библиотеках. Именно он принял на работу в качестве библиотекарей тех сотрудников, которые впоследствии стали ведущими специалистами. Некоторые из них руководили отделениями Библиотеки. Среди них — Бернгард Дорн, Рудольф Минцлов, Христофор Фридрих Вальтер. При Бутурлине был принят на работу и подданный Ганноверского королевства Карл Генрих Людвиг Беккер (1821 — после 1883). Беккер приехал в Петербург как выпускник Гёттингенского университета, кото рый пользовался в России в начале XIX в. особым уважением. Здесь учи лись многие общественные деятели и ученые. Среди них был, например, лицейский учитель А. С. Пушкина А. П. Куницын. Современники назы вали этот университет «блаженной ученой республикой»7. Гёттингенский университет, открытый в 1737 г., стал в XVIII в. луч шим университетом Германии и одним из лучших в Европе, оставался таковым и в начале XIX в. А это было связано с тем, какую роль играла в жизни университета библиотека. Об этом можно судить и по вое поминаниям современников. Так, один из его профессоров — Фридрих Гедике писал: «Многие профессора своей литературной славой обязаны 47 лишь библиотеке, которая их обеспечила всеми средствами для их науч ной работы, какие только можно пожелать»8. Восприятие библиотеки как составной и, что самое существенное, важнейшей части университета, принадлежала первому куратору Гёттингенского университета Герлаху Адольфу барону фон Мюнхаузену. По его мнению, успех, или, напротив, неуспех деятельности университета определяются тем, насколько удачно организована его библиотека. Начало 1850 х гг. — один из самых ярких и плодотворных периодов развития Библиотеки, который связан с именем нового директора — ба рона М. А. Корфа9. При Корфе, который сам происходил из курляндских немцев, немецкая библиотечная диаспора расширилась. Среди новых коллег немецкого происхождения особенно выделялись выходцы из остзейских провинций России — Егор Беркгольц и Виктор Амандус Ген, которых Корф ценил столь высоко, что называл их «жемчужинами библиотеки»10. И Беркгольц, и Ген были знакомы с библиотеками Германии, но в дан ном случае особое значение имело то, что они были, вне сомнения, зна комы с одной из самых крупных библиотек остзейских провинций — Университетской библиотекой в Дерпте (Юрьеве). Библиотека этого университета была одной из лучших научных библиотек. Она была организована по немецкой модели именно Библиотеки Гёттингенского университета. Это было, вне сомнения, заслугой директора этой библио теки Карла Симона М оргенштерна (1770— 1852), занимавшего пост директора с 1802 по 1839 гг.11 Корф продолжил работу по поиску наиболее оптимального для того времени устройства библиотеки. При нем окончательно сложилась и утвердилась ее структура — совокупность Отделений. Сама идея такой структуры — ее организации по отделениям, каждое из которых, будучи библиотекой в Библиотеке, не только имеет фонд, разделенный по видам документов, по языкам и по отраслям знаний, но и организует обслужи вание читателей, не была новой. Отраслевые отделения (Fachabteilungen) создаются в крупных немецких библиотеках ещев конце XVIII в. Создание структуры отраслевых делений сделало возможным си стематизировать литературу по отраслям наук. При этом отраслевая система структуры библиотеки, в отличие от отраслевой системы классификации наук, применяемой для расстановки книг, не обяза тельно должна была представлять собой научно энциклопедическую систему. Она в большей степени предназначалась для решения практи ческих задач обслуживания читателей данной, конкретной библиотеки. 48 Так, именно для этой цели была разработана одна из наиболее из вестных систем отраслевых отделений, применявшаяся с конца XVIII в. до 1927 г. в Придворной библиотеке Дрездена— система Иоганна Ми хаэля Ф ранке (1717— 1775). В ее основе лежал историко геогра фический принцип12. По этой системе были созданы 24 отраслевых отделения. Имелись за лы, в которых находилась литература, посвященная лишь какой нибудь одной науке, например, медицине (18 е отделение) или искусству (24 е отделение), в других же были сосредоточены книжные фонды различных отраслей знаний. Так, 6 е отделение специализировалось на филологии, Науке о государстве, а также математике и естественных науках. В 23 м собиралась литература по экономике, ремеслам, торговле, горному делу, военному делу, а также по прикладной математике. В то же время в биб лиотеке имелось не одно отделение, специализировавшееся на теологии, юриспруденции и истории. Например, наряду с отделением истории Саксонии (8 е отделение), имелось отделение, специализировавшееся на истории большой группы стран, преимущественно европейских — Анг лии, Венгрии, Голландии, Дании, Польши, России, Турции и Швеции (9 е отделение). Еще в одном (5 м) собиралась литература по истории трех романских стран — Испании, Италии и Португалии, а также Швей царии, а 7 е отделение было посвящено истории Ф ранции12. В отличие от системы Франке и от других аналогичных систем отрас левых отделений, применявшихся в немецких библиотеках, система отраслевых отделений Императорской Публичной библиотеки была максимально приближена к интересам конкретных наук и отраслей зна ния, была научно обоснованной. Каждое из подразделений было сориен тировано на раскрытие и сохранность фондов, обслуживание, комплек тованиев соответствии с потребностями читателей библиотеки. По сути, речь шла об обеспечении универсальности библиотеки через полноту ее отдельных частей 14 . Немецкие сотрудники Библиотеки во многом оказались идеальными проводниками передовых для того времени представлений об организа ции работы научной библиотеки. Это касалось как тех библиотекарей, которые были приняты на работу при Бутурлине (Беккера, Вальтера, Дорна, Минцлова), так и при Корфе. Дорн, в частности, проявил себя как идеальный заведующий Восточным отделением Библиотеки. Минцлов успешно руководил Отделением философии и Отделением инкунабул, альдов и эльзевиров. Вальтер принес огромную пользу как библиотекарь Отделения полиграфии и правоведения. Из тех, кто был приглашен на 49 работу в Библиотеку в годы правления Корфа, особенно яркой фигурой был Мориц Конрад Поссельт, возглавлявший Отделение истории, а затем — Юридическое отделение. Каждый из них, будучи ответственным за деятельность того или иного отделения Библиотеки, служил конкретной науке или конкретным наукам и содействовал превращению Им ператорской Публичной библиотеки — научной библиотеки — в ин струмент науки. В свою очередь, Отделения могли выполнять функцию инструментов науки, о чем можно было судить по тому, насколько хорошо была организована работа того или иного Отделения: в какой степени обеспечивалась сохранность книг, как производилось компле ктование литературой по той или иной отрасли, как велись каталоги и как происходило обслуживание читателей в нем. Каждый из указанных выше руководителей имели свои научные или литературные интересы15. Но как бы ни были сильны интересы того или иного библиотекаря немецкой диаспоры к науке и литературе, во время работы в Библиотеке они пре жде всего стремились к предельно четкому выполнению своих должност ных обязанностей. Все это относилось и к Карлу Беккеру, который сыг рал особую роль в жизни Библиотеки. Будучи заведующим Отделениями медицины, физико математических и естественных наук, он прекрасно проявил себя в служении этим наукам. Из всех представителей немецкой диаспоры именно Беккер оказал на развитие Библиотеки наиболее силь ное влияние. Карл Беккер родился в Гёттингене в 1821 г. в семье почтмейстера. Здесь он учился в университете, закончив который, получил степень кан дидата богословия. Приехав в Россию, 1 сентября 1849 г. он подал прошение о приеме на работу в Библиотеку на имя ее директора Д. П. Бутурлина. В 1853 г. он женился на Вере Ивановне Жеваховой, воспитаннице И. Т. Спасского — личного врача А. С. и Н. Н. Пушкиных16. В 1853 г. по случаю бракосочетания Карла Беккера директор Библиотеки М. А. Корф и его помощник В. Ф. Одоевский обратились в канцелярию императора с прошением о выделении Беккеру пособия «от монаршеских щедрот» в связи с тем, что несмотря на его усердную службу, он не располагает достаточным для вступления в брак состоянием17. Хотя деньги по случаю бракосочетания выделены не были, сам факт ходатайства руководителей Библиотеки за своего подчиненного был по казательным. Впоследствии они многократно обращались в канцелярию с просьбами о предоставлении ему дополнительного отпуска и пособия на лечение и получали поддержку. Подавались они и и в связи с ходатай 50 ством о награждении Беккера (в 1861г. он был произведен в кавалеры ор дена Станислава 2 й степени и стал надворным советником), на повышение его в звании. Следует отметить, что даже в столь официальных бумагах раскрывается индивидуальность Беккера. Так, в июле 1855 г. В. Ф. Одо евский в прошении о присуждении своему подчиненному чина VIII класса отмечал: «Библиотекари И. Пуб. Б ки не суть лишь простые хранители книг, они должны следить за развитием вверенной им части в ученом ми ре, уметь отличать от сочинений, как из множества прежних и вновь ежегодно появляющихся достойны поступать в б к у ... »18 Характеризуя К. Беккера, в одном из писем Одоевскому Корф, в частности, писал: « Г. Беккер есть, вне сомнений, один из добросовестнейших и полезнейших наших библиотекарей, которые без шума, без хвастовства, и почти без вознаграждения трудятся несравненно более многих других»19. Что касается Отделений, за которые Беккер отвечал непосредственно, он, по словам Корфа вывел науки «из того жалкого положения, в котором они находились» в Библиотеке, а сами Отделения «успел привести в отличнейшее устройство, поставил в уровень с современным состоянием науки на Западе»20. В отличие от своих коллег по немецкой диаспоре, он, выполняя определенные обязанности в отношении конкретного отделения, рассматривал его как часть единого организма Библиотеки. Неслучайно именно Беккеру удалось приспособить применяемую в Библиотеке систему классификации Оленина «Опыт нового библиографического порядка» к новым требованиям, а именно с учетом современных представлений о науке, с отражением новых отраслей знания, поскольку, по его словам, «современное состояние науки и численность богатств Императорской Публичной библиотеки позволяет желать некоторых до полнений к этой системе, и дополнений весьма значительных»21. Оставив в неприкосновенности основные деления системы Оленина, он их значительно дополнил, детализировал каждое из отделений и снабдил алфавитно предметным указателем. Беккер прекрасно знал как старые, так и новые, наиболее интересные библиографические системы, применявшиеся в различных библиотеках. За образец он взял систему А. Шлейхмахера, которая представлялась ему наиболее удачной в силу ее градаций (она содержала 12 575 отделений) и наличия тщательно состав ленного алфавитно предметного указателя (он включал в себя 34 000 тер минов). Согласно решению, принятому на общем собрании сотрудников Библиотеки в сентябре 1857 г., работа Беккера была в целом одобрена. 51 Было предложено, после внесения необходимых дополнений и поправок, издать инструкцию и обеспечить ею каждого библиотекаря. Хотя работа по внесению дополнений завершена не была, а инструкция не была опубликована, проведенная Беккером работа позволила значительно усо вершенствовать таблицы классификации, применяемые в отделениях Библиотеки22. Наиболее полно библиотечные профессиональные воззрения Беккера и его предложения по улучшению работы Императорской Публичной библиотеки были высказаны им в обосновании проекта организации в Библиотеке каталога приобретений и каталога периодических изданий, который был подготовлен им в 1857 г. Именно этот проект оказал влияние на дальнейшее развитие Библиотеки — даже те его предложения, которые не были реализованы в полном объеме и те, которые были отвергнуты. До кумент под названием «Проект усовершенствования каталога при обретений и каталога периодики», подготовленный на немецком языке, был передан на рассмотрение дирекции Библиотеки и ее сотрудникам. При составлении «Проекта» Беккер опирался на представление об облике библиотекаря и библиотечной работе, высказанное еще Ф. А. Эбертом: «Деятельность библиотекаря состоит в том, что он работа ет сегодня в большей степени на будущие поколения ^подчеркнуто Бек кером. — Б. В .), по отношению к которым он должен быть ценным и разу иным хранителем... для которых он собирает из его (подчеркнуто Бек кером. — Б. В .) и предшествующего (подчеркнуто Беккером. — Б. В .) вре мени то, что достойно быть собранным... »22. Обсуждению “Проекта” на за седании Хозяйственного комитета Библиотеки, которое проходило 4 фев раля 1858 г. под председательством заместителя директора В. Ф. Одо евского, предшествовала большая предварительная работа, в которой были затем представлены Беккером материалы на имя В. Ф. Одоевского24. В «Проекте» Беккер рассматривал, на первый взгляд, очень кон кретный, узкий аспект организации работы Библиотеки, в частности отстаивал необходимость выделения в большой библиотеке специального сотрудника для осуществления контроля за новыми приобретениями. В действительности же, обращаясь к конкретным и действительно узким аспектам деятельности Библиотеки, Беккер выявлял наиболее уязвимое на тот момент место в работе Библиотеки, рассматривая затронутую проб лему в широком контексте развития. Но основное внимание, как он считал, необходимо уделять качеству комплектования библиотеки. Ведь центральным вопросом реформ Кор фа было именно решение вопроса о политике комплектования. 52 Речь шла, разумеется, не о критике самой системы комплектования. Напротив, те изменения, которые произошли к тому времени благодаря реформам М. А. Корфа и поддержке этих начинаний сотрудниками, и в значительной степени именно со стороны немецкой диаспоры, прини мались как само собой разумеющийся уровень работы Библиотеки. Обсуждался вопрос о совершенствовании механизма заказа изданий и их распределения внутри Библиотеки после получения. По инициативе Корфа вносятся принципиальные изменения в по литику комплектования Библиотеки в отношении современной ино странной литературы. Ему все же удалось преодолеть сопротивление императора Николая I, который считал, что обмен книгами нежелателен, и в основном из за того, что в таком случае русские книги нужно высылать заграницу. В. Ф. Одоевский, который был помощником директора с 1846 по 1861 гг., особое внимание уделял комплектованию новейшей иностранной литературы, которой было недостаточно: по физике, химии, естествознанию, математике, геологии25. В течение XIX в. в Императорской Публичной библиотеке сложились богатейшие коллекции книг на иностранных языках, в том числе и на немецком языке26. Беккер полагал, что в Библиотеке сложился противоречивый порядок приобретения литературы: с одной стороны, каждый биб лиотекарь предлагал заказывать то, что по его мнению следует приоб рести Библиотеке; с другой, — то же самое могли делать и читатели, пред лагая пополнить фонды Библиотеки необходимыми, с их точки зрения, изданиями; с третьей, — Библиотека получала предложения от книжных магазинов Петербурга. И в каждом из трех случаев могло быть заказано одно и то же издание, причем в нескольких экземплярах, что приводит к появлению дублетов, в то время как многие интересные книги не приобретаются вовсе. Причиной создавшегося положения Беккер считал тот факт, что сотрудники Отделений Библиотеки практически не стре мились избегать дублирования, более того — подобная организация комплектования даже способствовала появлению большого количества дублетов27. Выявил он и множество других противоречий. Так, например, во время болезни или отпуска библиотекаря в Библиотеке не работали с теми заявками, за сбор которых он несет ответственность. Не было никакого контроля и за заявками, поданными зарубежным букинистам. Вместо того, чтобы требовать их выполнения в течение определенного периода, а именно в течение года, выполнение заявок, как правило, затягивалось, в результате чего очередной дублет мог поступить 53 в Библиотеку спустя длительное время, когда затребованная книга уже могла быть приобретена или получена по другому каналу. Осложнена бы ла эта ситуация, полагал Беккер, и тем, что все контакты с зарубежными книгопродавцами контролировались самим директором, М. А. Корфом, а значит, по каждому поводу нужно было подавать прошение на его имя28. Библиотека не могла контролировать, таким образом, ни уровень цен, ни качество покупавшихся книг. И наконец, уже поступившие в Библиотеку книги часто распределялись в Отделениях сотрудниками, которые не имели никаких библиографических знаний и не знали состава фондов29. И в этом, и в других случаях Беккер опирается на работы библиоте коведов, приводя положения из работ различных авторов — Ю. Петцоль да, И. Шмидта, М. Шреттингера и Ф. А. Эберта. В данном случае в каче стве доказательства он ссылается на положения Эберта, но приводит их в изложении К. Мольбека, что следует воспринимать не иначе, как уси ленную аргументацию. Только при этом Беккер в приводимой им цитате заменяет слова Мольбека «цитируемый литератор» именем цитируемо го Мольбеком автора, т. е. Эберта: «По мнению Эберта то, что называет ся текущей покупкой, или приобретением новой литературы, в особенно сти необходимая в связи с этим механическая работа для учета выделя емых на эту работу сумм, требует выделения специального служащего. В больших библиотеках это могло бы осуществляться в тех случаях, если управляющий библиотекарь эти дела не может вести сам»80. Что касается вопроса о ведении каталога поступлений, т. е. инвен тарного каталога для всей Библиотеки в целом, то эта идея коллегами была поддержана. Было принято решение в течение года наладить эту ра боту. Также было решено, что служащий, на которого возложат обязан ность вести каталог заказов и приобретений, будет консультировать и читателей81. В начале I860 х гг. Библиотека даже начала издавать каталог при обретенных новых книг на иностранных языках82. Предложение же Беккера отказаться от практики ведения каталогов по Отделениям и создать единый алфавитны й и систематический каталоги для всей Библиотеки88 не было поддержано и против него высказались именно представители немецкой диаспоры — Дорн, М инцлов и Муральт, а также Беркхольц и Ген84. Расхождения во взглядах с коллегами по немецкой диаспоре имели место и в дальнейшем. Наиболее ярко они проявились в начале I860 х гг. в отношении понимания роли библиотеки в современном обществе. Бек кер и Собольщиков полагали, что библиотека может и должна участ 54 вовать в жизни общества более активно и, следовательно, быть доступной широкому кругу читателей. Вальтер, Минцлов, Поссельт и другие представители немецкой диаспоры настаивали на неизменности вне временной функций государственных библиотек как архивов человече ских знаний'*5. Хотя убедить коллег полностью отказаться от практики ведения ка талогов по каждому Отделению отдельно Беккеру не удалось, он смог добиться существенных результатов в плане достижения единого подхода к ведению каталогов и описанию книг. Инициатива Беккера относитель но разработки новых правил каталогизации способствовала проведению ревизии состояния организации фондов и каталогов отделений Библио теки в 1863— 1864 гг., в результате которой были выявлены значительные расхождения в сокращениях названий книг при их описании, в аналитических описаниях статей из сборников, в описаниях многотом ных издании и т. д. Карл Беккер был одним из представителей немецкой библиотечной диаспоры, сложившейся в национальной библиотеке России. Как и дру гие немецкие коллеги, он принес с собой опыт организации и работы не мецких научных библиотек. Для Императорской Публичной библиотеки это стало импульсом к сближению учреждения, именуемого «Bibliothek », и того объекта, которому служит библиотека, именуемого «Wissenschaft», т. е. к сближению библиотеки и науки, что было отражено в самом на звании зарождавшейся в Германии в начале XIX в. библиотечной науки — Bibliothek-Wissenschaft'57. Беккер прожил в России почти 25 лет, оставаясь подданным Ганновер ского королевства, а затем, после объединения германских государств О. В. Бисмарком, — подданным Пруссии. Оставив в чине действительного статского советника государственную службу в России, он вернулся в Гер манию, жил в земле Баден в г. Карлсруэ, где начал активно заниматься исследовательской деятельностью'58. Библиотека как единый организм стала преображаться благодаря качественным изменениям, которые начали происходить в работе Отделений Библиотеки. Модель немецкой научной библиотеки начала успешно функционировать на микроуровне, т. е. на уровне Отделений. Затем возникла потребность в достижении взаимодействия между этими Отделениями — лабораториями отдельных наук. И тогда особенно ощутимым оказался импульс, который принес с собой в Петербург именно Беккер — особую гёттингенскую способность охватывать весь «космос» наук. Знания и навыки Беккера проявились во всех начинаниях 55 его новаторской деятельности в Императорской Публичной библиотеке, прежде всего в «Проекте» раскрытия фондов через каталоги. Не менее значимо было и его участие в реформировании системы текущего ком плектования иностранной литературой. Он сделал очень многое для того, чтобы обеспечить высокий уровень качества комплектования и стремил ся реализовать в Петербургской библиотеке принцип комплектования, заложенный в уставе Университетской библиотеки Гёттингена. Это гёттингенский идеал универсальной или «энциклопедической» биб лиотеки: предпочтение должно отдаваться книгам, которые, как ут верждал первый директор Гёттингенской библиотеки Христиан Готтлоб Хейне, способствуют прогрессу и в которых «содержится хотя бы один шаг вперед», а не книгам, содержащим просто повторения и компиляции уже известного или тривиального 39 . В Петербурге модель немецкой научной библиотеки была реализова на далеко не в полном объеме, поскольку в принципиально иных социо культурных условиях это было и невозможно. Но именно активное ус воение опыта немецких научных библиотек, ориентация на немецкую модель идеальной для того времени научной библиотеки сделали воз можным превращение Императорской Публичной библиотеки, одной из самых молодых национальных библиотек Европы того времени, в одну из лучших библиотек этого типа, а именно в библиотеку, которая по качест ву работы могла быть даже сопоставимой с лучшей национальной би блиотекой своего времени — Библиотекой Британского музея. И в данном случае модель немецкой научной библиотеки оказалась вое требованной не просто в другой стране и в иных социо культурных ус ловиях, а в научной библиотеке особого вида, и даже в библиотеке такого типа, который в Германии в это время отсутствовал, — в национальной библиотеке. Такая библиотека по отношению к гражданам своей страны полностью выполняет две основные функции: «национальной памяти» (сбора и хранения документов отечественной письменности) и цен тральной универсальной научной библиотеки страны. При этом мае штабы деятельности национальной библиотеки не были в данном случае ограничены пределами одного, конкретного государства. И в рас сматриваемый нами период времени и впоследствии Императорская Публичная библиотека, как и учреждение, являющееся ее основным «конкурентом» — Библиотека Британского музея, стала полноценной европейской научной библиотекой, в максимально возможном объеме выполняющей функции сбора и хранения не только письменности стран и народов мира, но, в первую очередь стран и народов Европы. 56 Примечания 1 В первой половине XIX в. основным источником комплектования русского фонда были поступления по обязательному экземпляру. Со блюдение закона и, соответственно, контроль за полнотой поступлений осуществлялся сотрудниками Библиотеки. См. об этом: Голубева О. Д. А. Н. Оленин. СПб., 1997. С. 36. 2 Запериод с 1811 по 1849 гг. Библиотека приобрела 10 246 томов, но при этом доля иностранных книг составила всего 6 7 тысяч. См.: История Государственной ордена Трудового Красного Знамени Публичной биб лиотеки имени М. Е. Салтыкова Щедрина. Л., 1963. С. 32. 2 С м .: Голубева О. Д. М. А. Корф. СПб., 1995. С. 105. 4 Назначенный в 1808 г. помощником директора, а затем с 1811 г. директор библиотеки на протяжении многих лет, до 1843 г. включитель но, А. Н. Оленин в годы учебы в Дрезденской артиллерийской школе в 1780 1785 гг. посещал Королевскую библиотеку в Дрезденекак читатель. С м .: Голубева О. Д. Хранители мудрости. М., 1988. С. 8. 5 Понятие «публичная библиотека» было использовано, например, в названии книги Ф. А. Эберта, посвященной Дрезденской библиотеке. См.: Ebert F. A. Offentliche Bibliothek zu Dresden. Leipzig, 1822. 6 При Бутурлине одним из важнейших требований, предъявляемых к сотрудникам Библиотеки, являлось наличие языковой подготовки, т. е. знание иностранных языков. В 1843 г. министр народного просвещения поддержал его предложение, согласно которому каждый желающий ра ботать в Библиотеке в должности библиотекаря должен был владеть русским, французским, немецким, латинским, греческим языками (или вместо одного из них — каким нибудь восточным языком); помощник библиотекаря должен был знать русский и три иностранных языка. 1 Так назвал его, например, в одном из писем к А. И. Тургеневу И. Ф. Журавлев. С м .: Письма Александра Тургенева к Булгаковым. М., 1939. С. 8. 8 Цит. по: Фабиан Б. Гёттингенская университетская библиотека в XVIII в. / / История библиотек: исследования, материалы, документы / РНБ. СПб., 2000. Вып. 3. С. 208. 9 Он руководил Библиотекой с 1849 по 1861 гг. и вошел в ее историю как реформатор, который сделал эту библиотеку одной из лучших в мире. Как известно, Корф укрепил ее материальное положение: в 1850 г. по его 57 предложению Библиотека была передана в ведение Императорского дво ра, поэтому ассигнования на ее содержание возросли почти вдвое. 10 Именно так охарактеризовал их М. А. Корф в одном из писем к В. Ф. Одоевскому, написанном на французском языке: “Се sont les perles de la Bibliotheque”. Цит. по: Императорская Публичная библиотека за сто лет, 1814— 1914. СПб., 1914. С. 211. 11 С м .: История Тартуского университета. 1632— 1982. Таллин, 1982. С. 74, 77. 12 С м .: Handbuch der historischen Buchbestande in Deutschland. Bd. 17. Sachsen. A-К. Hildesheim etc., 1997. S. 102. 12 Наиболее полно отраслевая структура Придворной библиотеки в Дрездене была раскрыта в к н .: Ebert F. A. Offentliche Bibliothek zu Dresden... S. 149— 195. 14 Идея формирования универсальности библиотеки путем дости жения полноты отдельных ее частей получила наиболее глубокое обосно ваниев деятельности Роберта фон Моля (Robert von Mohl) (1799— 1875), который в 1836— 1844 гг. руководил Университетской библиотекой в Тюбингене. С м .: Geiger К, Robert von Mohl als Vorstand der Tubinger Universitats-Bibliothek/ / Zentralblatt fur Bibliothekswesen. 1900. Bd. 17. S. 161— 191. В дальнейшем, в 1880 e гг., идея универсальности библиотеки была воплощена на более высоком, региональном уровне. За полноту в той или иной сфере знаний в этом случае отвечает одна из библиотек региона, а универсальность обеспечивается всеми библиотеками, входящими в систему. 15 Так К. Беккер совмещал, например, службу в Библиотеке с пре подаванием немецкой словесности в Пажеском корпусе в период с 1850 по 1862 гг. В 1859 г. была издана его книга Краткий очерк немецкой лите ратуры” (“Kurzer Abriss der deutschen Literaturgeschichte”). 16 Брак с В. И. Жеваховой был, к сожалению, недолгим. Она умерла в феврале I860 г. во Франции, где супруги Беккеры проводили отпуск вместе с детьми — дочерями Александрой и Софией. 17 Арх. РНБ. Ф. 1. On. 1.1849. Л. 22. 18 Там же. Л. 56. 19 Цит. по: Императорская Публичная библиотека за сто лет... С. 108. 20 Императорская Публичная библиотека за сто л ет... С. 205—206. 21 Рапорт К. Беккера и В. И. Собольщикова в дирекцию Импера торской Публичной библиотеки 28 июня 1857 г.//А р х . РНБ. 1857. N. 55. Л. 4 об. — 5. 58 22 С м .: История Государственной ордена Трудового Красного Знаме ни Публичной библиотеки... С. 65. 22Арх. РНБ. Ф. 1.N 60. On. N 1. 1858. Здесь Беккер цитирует Эберта по и зд .: Ebert F. A. Die Bildung des Bibliothekars. Leipzig, 1820. S. 9. 24 Арх. РНБ. Ф. 1. On. N 1. 1858. N 60. 25 Значительно изменил Корф и уже учрежденный ранее статус по четного библиотекаря. Им были введены два новых не столько по на званию, сколько по содержанию варианта этого звания — почетный член и почетный корреспондент. Почетными членами становились лица, «приобретшие себе известность любовью к просвещению и Библиотеке», а почетными корреспондентами — известные библиотекари и кни гопродавцы, «от коих можно ожидать полезного трудами их, сно шениями или пожертвованиями, содействия Библиотеке». Библиотека тем самым выражала свою благодарность им за оказание денежной помо щи и содействие в приобретении редких изданий. Это сыграло значитель ную роль в укреплении общественных и культурных связей Библиотеки, а главное, благодаря активной поддержке, оказываемой Библиотеке ее почетными членами и корреспондентами, в корне изменилось ее комплектование как современной книгой, так и изданиями прошлых лет, что особенно положительно повлияло на состав фондов иностранной литературы, в том числе и литературы из немецких государств. Почетные звания присваивались государственным и общественным деятелям, уче ным, библиографам, книготорговцам — как российским гражданам, так и подданным других государств. И именно граждане немецких го сударств сыграли в этом особую роль. С м .: Леликова Н. К. Почетные чле ны и почетные корреспонденты Императорской Публичной библиотеки / / Публичная библиотека: люди, книги, жизнь: Сб. статей. СПб., 1998. С. 29—40. 26 О том, какой процент иностранного фонда составляли издания на немецком языке, можно судить по одному из наиболее ценных и богатых собраний иностранной литературы, каким является фонд, получивший название «Полиграфия». В Отделении полиграфии, получившем это название в 1850 г., собраны издания, преимущественно, универсального характера, а именно то, что находилось за пределами разделов принятой в те годы классификации наук и искусств, например: энциклопедии и справочники, ученые записки академий, университетов, а также полные собрания сочинений отдельных авторов. Всего в этом отделении хра нится 70 500 томов. Из них издания, опубликованные в Германии и в других немецкоязычных странах, составляют 29 957 томов. Издания 59 XVI в. составляют 552 единицы, XVII в. — 1 720, XVIII в. — 8 500. В этом фонде немало изданий, вышедших в свет в городах Балтийского региона, в ганзейских городах, например, в Гамбурге и Любеке. Так, здесь особенно полно представлены каталоги гамбургских книжных аукционов с 1653 по 1752 гг. С м .: Handbuch deutscher historischer Buchbestande in Europa. Bd. 8. 1. Rutland. Teil 1. St. Petersburg; Hildesheim etc., 2001. S. 105— 108. 27 Арх. РНБ. Ф. 1. N 60. On. N 1. 1858. Л. 24. 28 Там же. Л. 25. 29 Там же. Л. 26. 80 Арх. РНБ. Ф. 1. N 60. On. N 1. 1858. Л. 1. Здесь Беккер цитирует Мольбека по и зд .: Molbach С. Uber Bibliothekswissenschaft oder Einrichtung und Verwaltung offentlicher Bibliotheken. Nach der 2. / Aufl. des danichen Orig­ inals ubersetzt v. H. Ratjen. Leipzig, 1833. S. 142. 81 В протоколе последнее положение было даже подчеркнуто. См. : Архив РНБ. Ф. 1. N 60. On. N 1. 1858. Л. 24. 82 См. об этом: История Государственной ордена Трудового Красного Знамени Публичной библиотеки... С. 111 33 Арх. РН Б. Ф. 1. N 60. On. 1. 1858. Л. 24. 34 Арх. РНБ. Ф. 1. N 60. On. N 1. 1858. Л. 24. 85 С м .: История Государственной ордена Трудового Красного Знаме ни Публичной библиотеки... С. 78. 86 Разработанные Беккером правила были переведены на русский язык А. А. Стойковичем и с середины I860 х гг. стали считаться официальной инструкцией, получившей известность под названием «Подробные правила ведения каталогов Императорской Публичной библиотеки... ». Они представляли собой комплексную инструкцию по вопросам ведения как инвентарного, так и алфавитного и систе матического каталогов. С м .: История Государственной ордена Трудового Красного Знамени Публичной библиотеки... С. 102. 87 Это отражено в названии первой крупной работы по библиотеко ведению Мартина Шреттингера: Schrettinger М. Versuch eines vollstandigen Lehrbuches der Bibliothek-Wissenschaft. 2 Bde. Munchen, 1808— 1829. 88 В Германии Беккер опубликовал книги: «История земли Баден во времена римлян» (Geschichte des badischen Landes zur Zeit der Romer. N 1. Karlsruhe, 1876) и «Попытка решения кельтского вопроса через опре деление различий кельтов и галлов» (Versuch einer Losung der Celtenfrage durch Unterscheidung der Celten und der Gallier. Karlsruhe, 1883). 89 Цит. по: Фабиан Б. Гёттингенская университетская библиотека... С. 200. 60 Г. В. Михеева Библиотекари-скандинавы в Публичной библиотеке Среди сотрудников Императорской Публичной, затем Государст венной Публичной, ныне Российской национальной библиотеки на про тяжении ее более чем двухвековой истории трудилось немало иностран ных подданных или иностранцев по происхождению, принявш их со временем российское подданство. Они родились и воспитывались, а чаще всего и получали образование, в других странах и неизбежно вносили элементы западной культуры, в том числе книжной и библиотечной, в работу Библиотеки. После основания Библиотеки в конце XVIII —первой четверти XIX в. в числе ее сотрудников преобладали лица польской и французской на циональностей, и это вполне объяснимо: в ее основе лежало собрание братьев Залуских, привезенное как трофей из Варшавы; Екатерина II по кровительствовала полякам эмигрантам, и особенно —французам, поки нувшим свою страну после Великой Французской революции. В середи не XIX в., особенно в период директорства М. А. Корфа, библиотеку бу квально заполонили немцы, зачастую даже не владевшие русским язы ком; против их массового “полона” боролись А. Ф. Бычков, В. В. Стасов и другие сотрудники, стремившиеся сделать Императорскую Публичную библиотеку прежде всего центром русской культуры и тщательно заботи лись о ее кадровом составе. Скандинавы никогда не брали библиотеку «в полон», тем не менее на протяжении разных периодов жизни нашего учреждения отдельные сотрудники, выходцы из скандинавских стран, в ней работали, для многих Публичная библиотека стала основным местом их службы, они внесли определенный вклад в ее развитие, а история Библиотеки тесно переплелась с историей их судеб. Первыми в Библиотеке появились датчане, вернее, датчанин. Еще в начальный период формирования нашей библиотеки с 1798 г. по 1802 г. в ней трудился Хенрик Кристиан Клауссен (в русском варианте —Федор Клаузен)1. Он родился в 1770 г., до приезда в Россию учился в Копенга гене, затем —в Киле, и снова жил и работал в Копенгагене, получил степень доктора права, опубликовав несколько работ по истории датско го права. По приезде в Россию в марте 1798 г. по указу Павла I был опре делен в создающуюся Императорскую Публичную библиотеку. Занимал ся разбором и описанием фондов библиотеки Залуских: за ним были 61 закреплены книги по юриспруденции и медицине. В 1802 г. обратился с прошением об увольнении от службы «по слабости здоровья и назначе нии ему полной пенсии в уважение заслуг его предков перед Гольштейн Готторпским домом»2 . Просьба об увольнении была удовлетворена, Кла уссена наградили чином надворного советника и единовременной выда чей ему годового жалованья, однако Александр I на назначение Клауссе ну пенсии согласия не дал «по причине маловременной бытности его на службе». Наибольшую известность Клауссен получил как автор книги «Великие и достохвальные деяния российских государей, полководцев, гражданских чиновников и других людей». Изданная в Берлине в 1802, в Петербурге в 1803, она затем переводилась на французский и англий ский языки и неоднократно переиздавалась в Париже, Лондоне и других городах. С 1856 по 1904 г. (48 лет) трудился в Императорской Публичной биб лиотеке Карл Магнус Гран, известный среди сослуживцев как Карл Иванович2. Швед по происхождению, он родился в 1837 г. в Финляндии в семье ремесленника, которая перебралась в Петербург. Здесь Карл Магнус окончил училище при шведской евангелистско лютеранской церкви Св. Екатерины и 16 января 1856 г. был зачислен дежурным читального зала в качестве вольнотрудящегося. В 1864 г. его перевели в Отделение изящных искусств. Судя по служебным характеристикам, Гран отличался совершенным знанием дела, усердием, точным и ревност ным исполнением возложенных на него обязанностей и безукоризнен ным поведением. В 1865 г. он был удостоен звания личного почетного гражданина, а впоследствии награжден орденом св. Станислава 3 й степени. В 1873 г. был назначен штатным помощником заведующего читальным залом, при этом с особого разрешения императора время, которое он прослужил в Публичной библиотеке, было зачислено ему в действительную службу, что имело значение при чинодвижении. В 1877 г. в чине коллежского секретаря былпричислен к Канцелярии обер прокурора Святейшего Синода вне штата. К. М. Гран проработал в Библиотеке до конца жизни, скончался он в 1904 г. Если численность выходцев из Скандинавии была невелика по срав нению со служащими других национальностей в Публичной библиотек е, то революционные преобразования в ней они совершали безусловно. К числу таких «революционеров», разрушивших принятые устои и каноны, следует отнести Иозефину Франциску Старк4. Известно, что государст венная служба для женщин в Российской Империи была закрыта, а биб лиотечная профессия в XIX в. воспринималась вообще как сугубо муж 62 ская. Долгое время считалось, что женщины сотрудницы появились в Библиотеке лишь с 1917 г., однако работа над биобиблиографическим словарем «Сотрудники Российской национальной библиотеки —деятели науки и культуры» позволила изменить это традиционное представление и точно определить, когда же первая женщина «проникла» в состав библиотечных работников5. Произошло это 9 сентября 1882 г., и совер шила это Йозефина Старк, уроженка Тавастгуса (ныне —Хамменлина, Ф инляндия). Дворянка по происхождению, она окончила Высшие женские (Бестужевские) курсы в 1881 г. и с 1882 г. служила в библиоте ке О. Н. Поповой (бывшей Черкесова). В том же году она была принята вольнотрудящейся в Императорскую Публичную библиотеку, многие годы занималась каталогизационными работами. В октябре 1917 г. «не штатный чиновник» Старк получила должность младшего помощника библиотекаря высшего оклада, в 1918 г. стала старшим помощником би блиотекаря —весьма высокая по тем временам библиотечная должность. С 20 мая 1918 г. в возрасте 74 лет она уволилась из Библиотеки, прорабо тав в ней 36 лет. Монашеский, строгий облик Йозефины Старк хорошо воссоздан ее внуком Борисом Старком в его недавно опубликованных воспоминаниях6. После 1917 г. штатный состав Библиотеки претерпел существенные изменения, все меньше в ней становилось лиц дворянского происхожде ния, все больше —из мещан или служащих. Судьбы сотрудников, как и история Библиотеки,— это зеркальное отражение всех сложных и трагических поворотов в истории нашей страны7. В это время Библиотека была своего рода прибежищем для выбро шейных осколков прошлой жизни. Среди них оказалась и Елизавета Александровна Ф еь . Отец ее был датчанин, по образованию юрист, а мать, урожденная Миллер, —родная сестра генерала Е. К. Миллера, главнокомандующего белогвардейскими войсками на Севере России, в эмиграции с 1930 г. возглавлявшего Российский Общевойсковой Союз. Елизавета Александровна Фе, по окончании в 1913 г. Анненшуле, работала медсестрой в военных лазаретах, окончила факультет общест венных наук пединститута в 1924 г., в 1924—27 гг. училась на Высших библиотечных курсах при Публичной библиотеке, одновременно подрабатывала в небольших технических библиотеках, была членом Об щества библиотековедения. С сентября 1927 г. приступила к работе в Публичной библиотеке. В совершенстве владевшая скандинавскими, немецким, английским, французским, итальянским и польским языками, она была очень ценным работником в Отделении социальных наук, зани 63 малась составлением каталогов по экономике и социологии в Главном читальном зале. С февраля 1930 г. старший помощник библиотекаря Фе была избрана секретарем Ассоциации научно экономических библиотек Ленинграда, существовавшей при Публичной библиотеке. Деятельность ее в Публичной библиотеке была многоплановой: она занималась обра боткой богатейшей коллекции американских официальных изданий, вела библиографическую работу, составляла предметный каталог статей из экономических журналов, сотрудничала в библиографическом бюллете не Публичной библиотеки, принимала участие в работе Бюро экскурсо водов при Библиотеке. Казалось бы, все складывалось благополучно. Однако 9 августа 1930 г. она была арестована по «делу родственников генерала Миллера», уволена из Библиотеки с 9 октября. Постановлени ем Коллегии ОГПУ от 8 февраля 1931 г. Елизавета Фе была осуждена на 3 года концлагерей с заменой на высылку в Восточную Сибирь. В 1932 г. Коллегия ОГПУ повторно осудила Фе на высылку в Уфу сроком на 5 лет. Отбыв срок, она продолжала жить в Уфе, преподавала немецкий язык в школе. Судьба еще раз связала Елизавету Александровну Фе с нашей библиотекой. Известно, что 1 февраля 1956 г. в типографии Публичной библиотеки был отпечатан автореферат ее кандидатской диссертации «К вопросу о развитии существительного в немецком языке» под грифом 1 го Ленинградского гос. педагогического института иностранных язы ков. Однако, по данным М. Д. Эльзона9, защита не состоялась (причину этого выяснить так и не удалось). Елизавете Александровне в это время был 61 год. Дальнейшая судьба ее так и осталась не выясненной. В 1989 г. Фе реабилитирована за отсутствием состава преступления. С 1935 по 1941 г. в Публичной библиотеке работала Агнесса Федоров на Фореман, урожденная Мильк9а. Шведка по национальности, она роди лась в Петербурге в 1885 г. Трудовая деятельность ее началась в 1920 е гг. Она работала приемщицей на оптическом предприятии, затем вязальщи цей в артели шляпного производства. С 1930 по 1934 г. служила машини сткой в разных учреждениях. С 1934 г. начинается ее библиотечная рабо та —библиотекарем в Институте растениеводства. С апреля 1935 г. она поступила в сектор обработки Публичной библиотеки. Зная четыре иностранных языка (английский, немецкий, французский и шведский), Аннесса Федоровна успешно овладела каталогизацией книг на иностран ных языках, выполняла работу машинистки каталогизатора. К 1938 г. она стала библиотекарем 1 го разряда. 9 ноября 1938 г. ее уволили за «неяв ку на работу», что было связано с ее арестом по так называемому делу «антропософов». Ей инкриминировалась в вину контрреволюционная 64 пропаганда и участие в антропософском обществе. В ходе следствия, однако, эти обвинения не подтвердились. Выяснилось, что Мильк не про пагандировала среди окружающих людей антропософских идей, а пользовалась соответствующей мистической литературой индивидуально. С 1939 г. Агнесса Федоровна была восстановлена на работе, но не надолго. 7 февраля 1941 г. она была выслана из Ленинграда и уволена с этого дня по статье 47 п. “д” КЗОТ РСФСР. На обыкновен ном языке это означало «в связи с арестом». На этом следы ее обрывают ся, и дальнейших сведений о ней установить не удалось. И наконец, совсем недавно, в 1940—1970 егг. в Публичной библио теке служила Эстер Самойловна Вейф. Многие специалисты моего поко ления, не говоря уже о более старшем, учились у нее в Ленинградском университете датскому языку. Эстер Самойловна родилась в 1911 г. в Копенгагене в семье портных. До 1927 г. жила с родителями в Дании, окончила среднюю школу и с 1927 г. с родителями переехала в СССР; как она писала в анкетах, «семья вернулась из эмиграции», т. к. ее отец, живший в Белоруссии, в 1905 г. убежал из тюрьмы, где находился как политзаключенный, и перебрался в Копенгаген10. В 1926 г. семья получи ла советское подданство. Все родные Эстер Самойловны —отец, мать и сестра —скончались в период блокады, брат погиб на Ленинградском фронте. Сама она работала на различных фабриках, а с 1946 г. поступила библиотекарем в Гос. Публичную библиотеку им. М. Е. Салтыкова Щедрина11. Ее работа в Библиотеке была связана с иностранным гене ральным каталогом, знание скандинавских языков позволяло ей оказывать консультационную помощь многим сотрудникам. В 1950 г. Э. С. Вейф по итогам аттестации, а на самом деле —идеологической чист ки кадров, была представлена к увольнению из Библиотеки, поскольку «деловой и политический кругозор тов. Вейф не соответствует требова нию библиотечного работника»12. Не помогла и предоставленная справ каиз Университета за подписью М. П. Ганзен и Е. Н. Благовещенской о проверке ее знаний в области родного датского языка и подтвержде ниями, что Эстер Вейф владеет не только в совершенстве им, но и свобод но читает и говорит по шведски, а также знает литературный норвежский язык12. Спасла полученная после блокады инвалидность, и Эстер Самой ловна была вновь зачислена в Библиотеку с того же 1951 г. натуж ерабо ту, но уже через инвалидную артель14. С 1948 г. она начала вести прак тические занятия со студентами по датскому языку в ЛГУ. В 1956 г. была переведена в штат Библиотеки15, в которой проработала до 1974 г., хотя еще временно работала в 1976 г ,16 65 Таковы лишь некоторые из библиотекарей, выходцев из разных скан динавских стран. Судьбы их так или иначе оказались связаны с Публич ной библиотекой, и от этого стали духовно богаче они, а история Библ иотеки оказалась так или иначе связанной со странами Северной Европы. В конце хотелось бы отметить и еще одну весьма важную сторону, свя зывающую национальную библиотеку России и скандинавские страны: в разные годы в Библиотеке работало немало скандинавистов, выпуск ников Петербургского и Тартусского университетов, но это особый сюжет и он требует специального освещения. Примечания 1 Подробнее о нем см.: Шилов Л. А. Клаузен Федор / / Сотрудники Российской национальной библиотеки — деятели науки и культуры: Биогр. слов. Т. 1. Императорская Публичная библиотека, 1795— 1917. СПб., 1995. С. 256—258. 2 Там же. С. 257. 2 Бенина М. А. Гран Карл Иванович / /Т а м же. С. 172. 4 Эльзон М. Д. Старк Йозефина Александровна / / Там же. С. 496. 5 Шилов Л. А., Михеева Г. В. Предисловие / / Там же. С. 24. 6 Старк Б. Отец Борис и Матушка Наталья / / Новый мир. 2000. № 1. С. 148. I Шилов Л. А, Михеева Г. В. Предисловие/ / Сотрудники Российской национальной библиотеки — деятели науки и культуры: Биогр. слов. Т. 2. Российская Публичная библиотека — Государственная Публичная биб лиотекав Ленинграде, 1918— 1930. СПб., 1999. С. 31—36. 8 Эльзон М. Д. Фе Елизавета Александровна / / Там же. С. 603—604. 9 Там же. С. 604. 9аАрх. РН Б. Ф. 10/1. 10Арх. РН Б. Ф. 10/1 (1948). Л. 3. II Там же. Л. 6. 12 Там же. Ф. 10/1 (1951). Л. 10. 14 Там же. Л. 11. 14 Там же. Л. 16. 15 Там же. Ф. 10/1 (1948). Л. [13,18]. 16 Там же. Ф. 10/2. Л. 6 об. 66 О. Д. Голубева М. Горький и Публичная библиотека Несколько вступительных слов Время изменило представление части общества о послеоктябрьской отечественной истории. Во весь голос заговорили о давлении системы на поведение людей, о плене идеологизма и политического прессинга. Как обычно, впадая в крайность, некоторые с каким то сладострастием стали выискивать «ошибки», «отступления» ранее почитаемых авторитетов. Присоединяясь к короткой, но очень емкой характеристике М. Горь кого, данной Мариной Цветаевой: «Человек—эпоха»1, нужно признать, что на его долю выпало пройти через сложный путь социальных противо речий и потрясений века. В начале 20 го столетия Горький приобрел огромную известность и славу. А в конце века стало «модно» обвинять Горького во всех прегрешениях. В 1980— 1990 е «перестроечные» годы поношение Горького в нашей критической литературе стало обычным явлением. Критики соревновались друг перед другом, кто изощреннее предъявит обвинение Горькому. Писателю вменяли в вину оправдание сталинских методов построения советского общества, прямое подстрека тельство к террору, убийствам, называя его «придворным» писателем Сталина, «певцом» ГУЛАГа и НКВД. Приходишь в оторопь от всех этих нелепейших обвинений! Его имя уже не носит родной город и главная улица Москвы... Ни одного писателя в мире не травили у себя на родине так, как Горь кого в России. По свойственной нам привычке нас бросает от одной крайности в другую! Бесспорно, нужно снять с Горького иконный глянец ортодоксального марксиста, верного ленинца, друга и соратника Сталина. Однако нельзя согласиться с огульной критикой, с чудовищным искажением под линного Горького. Конечно, он был сложной и противоречивой фигурой. Но он не был придворным бардом сталинской эпохи, послушным слугой тоталитарного режима. Неоспоримо, что Горький — уникальная личность, человек феноме нальной духовной одаренности, честный, талантливый художник. Он всегда болел душою за Россию и ее народ. Превыше всего ставил защиту 67 общечеловеческих ценностей. Через все его творчество рефреном про ходит уверенность в возрождении страны к жизни светлой, человеческой, надежда, что человек трудом своим установит чудеса справедливости, а помогут ему в этом просвещение, знание, наука и культура. Требуется спокойная, беспристрастная оценка Горького. Появилась неодолимая потребность вновь вернуться к рассмотрению темы «А. М. Горький и Российская национальная библиотека», показать связь Горького с Библиотекой, ее деятельностью, ее сотрудниками. Аче рез все это показать реальные попытки писателя внести свой вклад в «окультуривание» страны. Книга написана. В ней шесть глав. Первые главы — « Великий книж ник» и «Книги всем» — трактуют о гармоническом сочетании в Горьком писателя, страстного «книгочея», собирателя книг, их пропагандиста, ре дактора, издателя, создателя общественных библиотек. Третья глава по священа дружбе А. М. Горького и старейшего сотрудника Публичной библиотеки В. В. Стасова. Четвертая глава — «Немые, но красноречивые свидетели прошлого» — повествует о судьбе подаренного Горьким Биб лиотеке личного рукописного архива и современном состоянии рукопи сного наследия, связанного с именем писателя, хранящегося в Библиоте ке. Следующая глава — « Подарки А. М. Горького в фондах Библиотеки» — рассказывает о переданных писателем книгах, большинство из кото рых имеют дарственные надписи различных писателей, переводчиков А. М. Горькому. Специальная глава рассказывает о том, что делала и делает Биб лиотека для писателя («Публичная библиотека — А. М. Горькому»), Здесь речь идет о выставках, указателях, публикациях, исследованиях сотрудников, посвященных его жизни и творчеству. Естественно, в сборнике мы сможем опубликовать только одну главу. Мы выбрали «А. М. Горький и В. В. Стасов». А. М. Горький и В. В. Стасов Несмотря на огромную разницу лет (44 года!), между Алексеем Мак симовичем Горьким и Владимиром Васильевичем Стасовым установи лись близкие дружеские отношения. Но поначалу было далеко не так. Человек очень импульсивный в проявлении симпатий к одним и антипатий к другим, Стасов в конце 1900 х годов более чем прохладно относился к Горькому, причисляя его к «третьестепенным и чет веростепенным людям!»1. Хотя к тому времени первые томики очерков и 68 рассказов (1898— 1899) уже принесли Горькому признание и мировую известность, Стасов, по его словам, «терпеть не мог никаких “босяков”»2, «весь парш ивый его театр — и все его добродетельные воры, мошенники, пьяницы и прочие гады, все это дрянь, глупость и пре увеличение, фальшь и притворство»2. Тем не менее Стасов счел нужным в письме от 29 декабря 1901 г. к председательствующему в Отделении разряда изящной словесности академику А. Н. Веселовскому вторым по еле К. К. Арсеньева выдвинуть кандидатуру М. Горького в почетные академики4. Официальное сообщение об избрании Горького в почетные академи ки было опубликовано 1 марта 1902 г. в «Правительственном вестнике». Вырезка из газеты была наклеена на лист бумаги и по приказанию мини стра внутренних дел Д. С. Сипягина вместе со справкой департамента полиции о политической неблагонадежности Горького представлена Николаю II. Император наложил резолюцию: «Более, чем оригинально!» Вслед за тем великий князь Константин Константинович, президент Ака демии наук, получил письмо из Министерства народного просвещения, предписывающее опубликовать новое сообщение в «Правительственном вестнике» о том, что академики, избирая Горького, не знали о его «не благонадежности». Что и было сделано. В знак протеста против такого ре шения А. П. Чехов и В. Г. Короленко отказались от звания почетных ака демиков и вернули свои дипломы. Поступок Короленко и Чехова Стасов расценил как «факт важный, исторический, общеевропейский протест против полицейского нынешне го бешенства»5, но сам заявил, что будет приходить «только на рассужде ния о пушкинских премиях и других книжных и библиографических (со вершенно ничего не значащих делах). На всем прочем — упорно отсутст вовать»6. Л. Н. Толстому же 10 марта 1902 г. сообщил, что «взял да вышел и ушел вон из нашей Академии. Там все мне не нравилось, конечно, всего более история наша с Горьким...»7. Забегая несколько вперед, скажем, что в период власти Временного правительства справедливость была восста новлена. В марте 1917 г. Академия послала Горькому как почетному академику приглашение на очередное заседание, показывая тем самым, что всегда считала его почетным академиком, лишенным звания только императорской властью. Так Горький был восстановлен в правах почетно го академика, а в мае 1918 г. и Короленко, отказавшийся от этого звания в 1902 г., снова был избран в почетные академики.* * Здесь и далее подчеркнуто автором статьи. —О. Г. 69 Личное знакомство Горького и Стасова, общение людей высокой интеллектуальной культуры резко изменили их представление друг о друге. Зимой 1903 г. Горький через скульптора Илью Яковлевича Гинцбурга хотел познакомиться со Стасовым. Но совершилось это через полгода — 18 августа 1904 г. у Ильи Ефимовича Репина в «Пенатах» в Куоккало на очередной «среде» — литературно художественном вечере. Как писал Владимир Васильевич своему брату Дмитрию Ва сильевичу, «тут произошло, наконец, большущее мое знакомство с Горь ким»ь. Первая же встреча произвела на обоих огромное впечатление. Вна чале Горький настороженно, недоверчиво отнесся к Стасову. И, как писал последний, «вообража себе, что я барин и чиновник — а и тех и других он не выносит. Но скоро все переменилось, его maussaderie et mauvaise volonte улетели как дым, и он сделался настоящим самим собою. А сам собою он — преотличный, пречудесный». И самое главное, у Стасова измени лись взгляды на писателя как на творческую личность. «Все, что я про него читал и слышал,— все глупейший вздор, выдумка и ложь. Он вышел совсем другой и прехороший, преинтересный, преотличный малый, только мало разговорчив». Но тут же в скобках добавляет: «иной раз, вдруг!»9. В письмах к своим близким Стасов буквально захлебывался от вое торга. Он признается своей дочери С. В. Фортунато (15 сентября 1904 г.): «Скажу тебе лично про себя, что еще недавно я мало знал сочинения Горького, мало их читал, доверял газетам и критикам, и потому был на половину против Горького. Но теперь для меня все переменилось. Я его всего прочел, лично с ним познакомился и теперь считаю его великим писателем (невзирая на многие его недочеты, ошибки, погрешности и промахи); считаю его вместе с тем чудным человеком, одним из умней ших и глубочайших людей России и одним из крупнейших и оригиналь неиших наших талантов» 10. Используя выражение Стасова, скажем и «пошла такая дружба, про сто страх!»11. Горький был приглашен на стасовские именины на дачу в Ста рожиловку в Парголово, которые почему то праздновались 22 августа 1904 г. вместо обычного 15 августа.* * надутость и недоброжелательность (фр.). 70 Восьмидесятилетний именинник, любитель веселой выдумки, в крас ной шелковой рубахе, в зеленых сафьяновых сапогах, именитых своих го стей — М. Горького, И. Н. Репина, Ф. И. Шаляпина и А. К. Глазунова — встречал былиной «Троим богатырям со четвертым». По просьбе хозяина торжества былину сочинил юный С. Я. Маршак. Как в большом селе— славном Парголове, В той ли деревне— Старожиловке У старого боярина Володимира Растворились ворота тесовые Перед гостями, перед великими... Гой вы, гости, гости славные, Мы давно о вас вести слышали! То не бор шумит, и не гром гремит В бурю грозную, в полночь темную. Это голос Федора — Великого — Славного богатыря — Ивановича. Горы с треском содрогаются, Темны лесушки преклоняются, И что есть людей, все мертвы лежат. Так запой же нам мощным голосом, Загреми, как гром,— мы послушаем, Задрожим, как лист, в бурю по ветру, Припадем к земле и поклонимся Первому богатырю — Илье Репину, Еще второму — Максиму Горькому, Третьему богатырю — Федору Великому Слава! Уже кончили мы песню звонкую, Песню звонкую — богатырскую, Увидали: пыль, будто столб, летит, Быстрый конь бежит, и земля дрожит, Это мчится он с гулким топотом, Это брат меньшой, богатырь большой Александр, свет Константинович! Слава! 22 августа 1904 г. Парголово12. 71 Маршак прочел гостям былину с возможным для молодого поэта вы ражением. Но, по словам поэта, на «высокого, костистого, чуть сутулого человека в сапогах с высокими голенищами, в наглухо застегнутой тем но синей куртке приветственная ода “Три богатыря со четвертым” не про извела особого впечатления»1'1. Горький один из гостей не похвалил ав тора. Но зато принял большое участие в судьбе юноши: за свой счет отправил в Ялту лечиться от туберкулеза и продолжать учение в ял тинскои гимназии 14 . По признанию Стасова, Горький в Старожиловке «был многим обра дован и доволен, говорил, что никогда не забудет дня», проведенного на даче 15 . Письма Стасова того времени наполнены превосходными эпитетами в адрес Горького. Своей невестке— П. С. Стасовой (21 сентября 1904 г.) сознавался, что Горький так его восхищает, «до самого корня души,— та кой это чудесный и глубокий человек!»16, а дочери добавлял, что он в таком восхищении, «что и сказать нельзя», что Горького «страшно» любит и обожает17. Очарованный Стасов в письме к жене Репина Наталии Борисовне Нордман признавался: «3 й месяц плаваю в восторге — от Горького! Что за чудная натура! Что за чудная голова! Что за поэзия!..»18 В те дни, когда реакционная пресса начала травить Горького, воз мущенный Стасов выступил с горячим протестом19. Реакционный кри тик В. П. Буренин в «человеконенавистнической» газете «Новое время» опубликовал несколько статей против Горького, утверждая, что книги Горького не имеют покупателя, что в произведениях Горького нет мысли, нет художественности. Особенно он ополчился на поэму «Человек»20. Стасов дал убедительную и страстную отповедь. «Я нарочно справ лялся (нечего делать!) по конторским официальным документам,— писал Стасов,— и узнал, что “Мещане” были напечатаны в количестве 60 000 экз. и все издание распродано; “На дне” напечатано с начала 1903 г. в 16 ти изданиях в количестве 80 000 экз. и теперь продаются последние экземпляры. “Рассказы” в 5 ти томах с начала 1903 г. до сентября 1904 года проданы в количестве 23 000 экз. каждый том, всего — 115 000 экз. И это то и есть “умеренная продажа!” Какое мерзкое чувство злости, ненависти и зависти тут дышит! Какой гадкий подлог!» Разоблачив Буренина и доказав популярность писателя у читателей, Стасов дает оценку творчества Горького и, в частности, поэмы «Человек»: «Все у него [Горького] носит глубокие следы образования и возрастания на изучении великих созданий, следы глубокой пытливой собственной 72 мысли, постоянного расширения умственного горизонта. <...> Дакто же такой Горький,4 спрашивает далее Стасов,4 как не вечно неутомимый, всю свою жизнь могучей мыслью, страстный мыслитель, одаренный вме сте с нею и глубочайшим могучим художественным творчеством? С с амых первых шагов его в литературе еще с 1892 года, чем как не мыслью, страстью, пытливою мыслью в вопросах жизни наполнены все творения Горького? “Песня о чиже и дятле”, “Песня о Буревестнике”, “Коновалов”, “Озорник”, “Вывод”, “Орловы”, “Трое”, “Бывшие”, “Проходимец”, мно жество других столь же великих созданий^ фазве все это не полные глу бокой мысли творения, разве все это не вечно живая, трепещущая, бью щаяся мысль о всем нынешнем, существующем, являющаяся в форме ве дикого, страстного поэтического таланта? Это ли еще не вечная мечта о счастье и несравненной великой будущности человечества? “Человек”Я одно из капитальнейших и глубочайших творений Горького. Какая ширина и объем мысли, какая красота и сила, какая поэзия картин, какая свежесть и скульптурность выражений! Эта вещь54 5одно из наи важнейших и оригинальнейших созданий всей русской литературы. В нем, как и во всех замечательнейших творениях Горького, веет тот самый глубокий, великий и поэтический дух, который присутствует в совершен нейших произведениях Байрона и Виктора Гюго!»21 И. Е. Репин целиком соглашается с оценкой Стасова и спешит сооб щить ему об этом: «Ваш отзыв об этом глубоком таланте [Горького] и об его саморазвитии будет иметь решающее значение в определении его зна чения в нашей литературе. До сих пор о нем было много нелепых не справедливостей^ 5грусливых нападок и наглых буренинских (резких) ругательств. Отлично Вы смазали этого повременного цепного барбоса, теряющего свои зубы»22. Статья Стасова была достойной отповедью и декадентской печати, встретившей горьковскую поэму буквально в штыки. С разносной критикой выступили Зинаида Гиппиус, Д. В. Философов и Г. И. Чулков. Гиппиус назвала поэму «Человек» бессмысленной и с иронией писала о горьковском призыве к свободе, к освобождению человеческой личности. Философов пытался доказать, будто в поэме «Человек» «нет никакой глубины, никаких загадок, никаких проблем»22. Стасов в один ряд ставил с «Человеком» горьковские произведения «Город Желтого Дьявола» и «Прекрасную Францию», считая их истин ными щедеврами. «Настоящий Байрон нашего времени. Какая сила! Ка кая красота! Какая картинность языка! Можно только удивляться крас кам Максима Горького»,4 писал он брату (4 сентября 1906 г.)24. 63 Стасов ценил молодого Горького как «великого продолжателя ве ликих, правдивых и национальных созданий русской литературы»25 и возмущался, что «в последнее время на нашем веку, в нынешние дни» мало людей, «которые у нас в России в самом деле понимают Горького»26. Страстный в своих оценках, Стасов для усиления их часто сгущал крас ки. Так в письме к племяннице Варваре Дмитриевне Комаровой (26 нояб ря 1904 г.) он сравнивал Горького, который «теперь от головы до пяток» его «наполняет» с «раздушенным духами и помадами Тургеневым (писателем ничтожнейших все только “амуров”), хотя человека все таки до известной степени талантливого и изящного». Горького он считал «в сто раз выше» Достоевского54 5«ретрограда, ханжи, неизлечимого консерватора и ло маки». А Горького же признавал сделанным «из того же теста и той же опары, что Байрон и Виктор Гюго»27. Отделение искусств Публичной библиотеки, которым руководил Стасов, постоянно посещали его друзья54 5композиторы, художники, писатели, многие выдающиеся деятели русской культуры. Вполне ве роятно, что Горький был среди них. Сотрудник Библиотеки И. И. Да заревский, познакомившийся с Горьким у Стасова, писал в своих вое поминаниях о ненависти к писателю помощника директора Н. П. Лихачева28, известного своими крайне реакционными взглядами: «Как то Горький зашел к Стасову в библиотеку и, не застав его, удалил ся. Писателя заметил Лихачев и распорядился, чтобы швейцары неизмен но передавали Горькому на случай его возможных дальнейших посеще ний, что Стасова в библиотеке нет»29. Е. П. Пешкова в письме к автору этой статьи вспоминает, что Горький «неоднократно бывал в ней (Биб лиотеке.4 О. Г.) во время работы там В. В. Стасова»80. Сам Горький в опубликованном эссе «Н. Ф. Анненский» пишет, что 9 января 1905 г. «забежал... зачем то» в вестибюль Библиотеки81. Это неоспоримое свидетельство того, что Горький после знакомства со Ста совым в Библиотеку заходил. Кстати сказать, это произведение загадало загадку, которую, если нам и не удастся разрешить, то высказать свое мнение о ней мы обязаны. Начнем все по порядку. Общеизвестно, что события 9 января 1905 г. застали Горького в Петербурге. Гапоновское «Собрание русских рабочих» назначило на вое кресенье 9 января шествие рабочих к царю с прошением об облегчении их тяжелой жизни. Власти решили потопить в крови это мирное выступле ние рабочих. Накануне в Петербурге уже знали о готовящемся расстреле мирного шествия. Знал об этом и Горький. Он попытался было предот 6 вратить убийство безоружных рабочих: ездил с делегацией общественных деятелей к министрам и убедился в бесполезности попыток. Скульптор И. Я. Гинзбург, хороший знакомый Стасова, со слов по следнего рассказывал, что Горький в тот же день, 8 января 1905 г., пришел в Публичную библиотеку в читальный зал и, «прервав занятия находив шихся в зале, обратился к ним с революционной речью, в которой при зывал всех принять участие на следующий день в демонстрации»22. Такой поступок вполне естественен и мог бы быть. Убедившись, что нельзя рассчитывать на помощь высоких чиновников предотвратить беду, Горь кий пытается использовать молодую интеллигенцию. Тем более, что большевики, видя, что не могут предотвратить шествие к царю рабочих, решили встать в ряды демонстрантов, чтобы, по возможности, руково дить ими. Эта публикация ГинзбургаЯ Единственное доказательство хо рошей осведомленности в те дни больного Стасова о действиях Горького. Но никаких других подтверждений о митинге именно 8 января в Публичной библиотеке нами не обнаружено. По всей вероятности, здесь произошла ошибка в дате. Остальные свидетельства утверждают, что митинг в Библиотеке был 9 января 1905 г. Об этом говорят и офи циальные документы!»! 5доклад директора Библиотеки начальству 10 января 1905 г.: «Вчера в читальном зале состоялась про тивоправительственная сходка, и сегодня я закрыл читальную залу Библиотеки впредь до особого распоряжения»22. О митинге в Библиотекеподтверждает и сам Горький, который писал, что 9 января, когда он «зачем то» заходил в вестибюль Публичной биб ли отеки, то слышал, как «наверху, в зале библиотеки, истерически шуме ли, точно на погибающем пароходе»24. Очевидцы или современники тех дней вспоминают о выступлении Горького на митинге. В зависимости от политического «настроя» мемуариста воссоздавалась и картина «импровизированного митинга». Сотрудник Библиотеки и известный публицист Д. В. Философов25 пер вым в печати, еще в 1912 г., вспомнил, «когда в громадном зале, где по разумным правилам библиотеки, все говорят шепотом, раздались бурные речи ораторов, когда на стол, где лежали “ученые” книги, вскочил Мак сим Горький»26. Все остальные воспоминания о митинге и выступлении на нем М. Горького были написаны уже значительно позже и, к сожалению, не лишены неточностей. Например, Н. Р. Политур27 «группу лиц во главе с Максимом Горьким», организовавшим митинг, назвал членами первого в России революционного Временного Правительства!28 Но все мемуари 6— сты были едины в понимании главного54 5настроя речи Горького54 «долой самодержавие» 39. Они утверждали, что Горький рассказывал об увиденных зверствах на улицах, когда в толпы мирных людей, среди которых были старики, жен щины, дети, врезалась конница; как она рубила, топтала людей, как сол даты в упор расстреливали безоружных^ 5т призывал студентов идти на Дворцовую площадь: «Все мы должны идти туда и стать в первых рядах с нашими братьями!»40 «Молодежь, студенты! Разве тут ваше место? Идите к ним, к тем, кого убивают, боритесь за их дело!»41 И. И. Лазаревский42, работающий под непосредственным руководст вом Стасова в качестве хранителя русских художественных изданий в Русском отделении, 9 января был дежурным по Библиотеке и свидетелем митинга в читальном зале. Он утверждал, что Горький дважды выступал на митинге, призывая присутствующих идти на Дворцовую площадь и заявить протест против зверства царской опричнины и полиции. Вторич ное выступление было вызвано несогласием с речью публициста Н. Ф. Анненского, убеждавшего всех немедленно разойтись и ни в коем случае не идти тотчас на Дворцовую площадь под пули44. О полемике Горького с Анненским вспоминает и писательница Т. М. Фарафонтова: «...Рядом с Максимом Горьким выросладругая фигу ра, седовласая, тучная; это был старый писатель Н. Ф. Анненский, тот, чьей дружбой так дорожил Горький. Старик тесно придвинулся к Алек сею Максимовичу и с дрожью в голосе, как бы оберегая своего молодого друга, заговорил: 4 Не надо этого делать, не время сейчас идти под царские пули; по верь мне, Алексей Максимович, я первый подставил бы свою старую грудь, если бы находил сейчас это нужным! Давай сначала проверим все подробности. Анненский говорил долго, его поддержали другие. Горький го рячился. Затем он сделал какие то указания своим друзьям и порывисто пошел к выходу...» 44 Вероятно эта полемика с Анненским очень повлияла на взгляды Горь кого, ибо в дальнейшем ни в письмах, ни в своих произведениях он не упоминает о своей явной причастности к митингу в читальном зале Пуб личной библиотеки. Более того, в очерке «Н. Ф. Анненский» писатель воссоздает совершенно иную картину произошедшего: он видит в вестиб юле плачущего Анненского, которого вели под руки с лестницы, «ноги его подгибались». «Я много видел слез от отчаяния и скорби, но мне думает 67 ся,4 писал Горький,4 что слезы Н. Ф. Анненского в день 9 января54 самые страшные и сжигающие душу человеческие слезы»45. Некоторые исследователи пытаются объяснить умолчание Горького о своем участии в митинге тем, что он не хотел раскрывать в легальном журнале «Вестник Европы» свое активное участие в революции. «Вое поминания об Н. Ф. Анненском» были задуманы Горьким в 1912 г., в год смерти публициста, и предназначались для публикации в легальном журнале «Вестник Европы». Очевидно, поэтому, полагает, например, Ц. И. Грин в своей статье «Публичная библиотека в период первой рус ской революции», что А. М. Горький, засвидетельствовав в очерке самый факт волнений в читальном зале Библиотеки, в то же время ничего не ска зал о своей причастности к ним46. Выходит, что легальность, открытость для широкой публики журнала сдерживала писателя? Он якобы боялся себя раскрыть. Такое объяснение не выдерживает критики, ибо Горький никогда, нигде не вспоминал факта своего выступления на митинге в Библиотеке! Невозможно допустить, что у него случилась амнезия, про вал в памяти. И это при том, что все современники всегда отмечали фено менальную память писателя47. И после революции Горький ни в одном из своих собраний сочинений не меняет текста очерка об Анненском; в очер ке о Савве Морозове, написанном в 1923 г., в котором события 9 января 1905 г. описаны с большой детализацией, чуть ли не по минутам, также нет ни звука об его участии и выступлении на митинге в Публичной биб ли отеке48. Писатель явно сознательно замалчивал, игнорировал этот факт. Ведь не случайно же не обмолвился он о нем в письме 9 апреля к Е. П. Пеш ковой, подробно описывающем все события того дня. В чем дело? Нам ду мается, что в течение нескольких часов жизни изменилось политическое самосознание писателя. Страшные, трагические события 9 января по трясли и ужаснули М. Горького, их участника и очевидца. Охваченный гневом и отчаянием Горький фактически призывал к «героизму жертв». Но слова Анненкова и его отчаяние бессилия, «сжигающие душу челове ческие слезы» «отрезвили» Горького, мгновенно понявшего, что с голы ми руками Я 5земного сделаешь, и что неизбежно наступит «героизм бор цов». Писатель отказался от своего призыва идти под пули, более того, он «вычеркнул» его как ошибочный призыв из своей памяти! Потрясенный всем увиденным и пережитым 9 января, Горький напи сал воззвание « Всем русским гражданам и общественному мнению евро пейских государств», в котором призывал «граждан России к немедлен ной, упорной и дружной борьбе с самодержавием». За это воззвание Горь 66 кий был арестован и заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. На защиту Горького встали деятели науки, культуры, литературы. 15 января 1905 г. газета «Berliner Tageblatt» («Берлинер Тагеблат») выступила со статьей «Спасите Горького», в которой был приведен текст обращения к людям науки, литературы и искусства, ко всем обще ственным деятелям с призывом выступить на защиту арестованного Горь кого. Выступление газеты нашло широкий отклик в подавляющем большинстве европейских стран. С протестом против ареста Горького выступили деятели науки, искусства Ф ранции, Австрии, Италии, Англии, Венгрии, Дании, Испании, Норвегии, Португалии, Румынии и США. Взрыв негодования во всем мире и буря протестов, вызванные аре стом Горького, принудили правительство выпустить Горького из кре пости, где он написал пьесу «Дети Солнца». В стороне, естественно, не остался Стасов. Он активно протестовал против заключения М. Горького в Петропавловскую крепость. Благодарный Горький писал Стасову 26 марта 1905 г.: «Так хочется повидаться с Вами, пожать Вам руку и поблагодарить от всего сердца за доброе отношение ко мне»49. М. Ф. Андреева в письме от 5 июня 1905 г. приглашала Стасова прие хать к ним в Куоккала 9 июня: «Алеша будет читать своих Детей Солнца — Вы и сами знаете, как нам приятно Вас видеть, и хочется еще раз ска зать Вам это — доставьте нам большое удовольствие — приезжайте к нам»50. Чтение состоялось, Репину даже удалось зарисовать Горького и слушателей — В. В. Стасова, М. И. Куприна, Н. Г. Гарина Михайловско го, Ф. Д. Батюшкова51. В письме к жене Репина Н. Б. Нордман от 21 января 1905 г. Стасов признавался: «Одно только я делаю твердо, упорно — читаю газеты русские и иностранные. Вот это, все это теперь — единственное, настоя щее мое дело, но такое, где я весь и куда я прильнул каждым мускулом и нервом»52. Эта же мысль высказывается им и в конце 1905 г. «Только об этих происшествиях и событиях [революции.— О. Г.],— писал он дочери,— у нас и идет везде речь с утра до вечера, и дома, и везде, где ни будь. Все про чее отступило на задний план... <...> видишься и разговариваешь с мно жеством... людей, товарищей служащих, а также с целой толпой посети телей... Все это люди по разным делам, по разным вопросам — и каждо му надо отвечать, разъяснять, указывать, наставлять, советовать, и, одна ко же, несмотря на все это, дело никогда не обходится без того, чтоб и со 78 всей этой массой людей не поговорить, хоть отрывочно, о текущих ужасах и событиях»55. Публичная библиотека стала как бы центром единения интел лигенции в те дни — так говорится в романе Горького «Жизнь Клима Самгина» в сцене описания утра 9 января, проведенного Самгиным в помещении училища на собрании интеллигенции. Выступавший — «благообразный старик» — сказал: «Наша обязанность — как можно больше видеть и обо всем правдиво свидетельствовать. Показания... что? Показания приносить в Публичную библиотеку и в Вольно эко номическое общество...»54 Дружба Горького со Стасовым была недолгой, но яркой, проникнутой взаимным уважением и общей любовью к искусству. Они встречались неоднократно в течение года — с 15 августа 1904 г. до последней встречи 17 августа 1905 г. в Куоккала. Ровно год. Горький жалел, что судьба так мало отвела времени на их общение. «Жизнь не часто дарит радость го ворить о человеке с искренним к нему уважением»,— сокрушался писа тель55. Мы уже знаем, с какой любовью отзывался Стасов о Горьком в печа т и и в письмах. И писатель немедленно же откликнулся на предложение литературоведа и библиографа С. А. Венгерова написать несколько стра ниц воспоминаний о Стасове. «Мне радостно будет вспомнить о встречах с Владимиром Васильевичем, который и в старости любил жизнь, людей, искусство горячей любовью юноши!»56 — отвечал он Венгерову. В домашнем кру гу писатель вспоминал о Стасове, друзьям рекомендовал ознакомиться с его работами о музыке57. Вскоре Горький прислал свою статью «О Ста сове», которая была помещена в сборнике воспоминаний «Незабвенному Владимиру Васильевичу Стасову»58. Горький высоко ценил Стасова, это го «седого ребенка большого роста, с большим и чутким сердцем», ко торый «много видел, много знал, он любил жизнь и возбуждал любовь к ней»59. «Политику он не любил,— писал Горький,— морщился, вспоми ная о ней, как о безобразии, которое мешает людям жить, портит им мозг, отталкивает от настоящего дела. <...> Его стихией, религией и богом было искусство... и вера “в творческую энергию людей”. <...> Им он отдал всю свою жизнь без остатка... делал все, что мог, и все, что мог,— сделал»60. В течение своей жизни Горький в разное время знал еще несколько сотрудников Публичной библиотеки. Но ни с одним из них подобной или 79 даже отдаленной дружбы, как с Владимиром Васильевичем Стасовым, не было. Вместо эпилога В 1936 г., через несколько дней после смерти Горького, дирекция Биб лиотеки обратилась в Библиотечное управление с просьбой утвердить ряд мероприятий по увековечению памяти писателя в Публичной библ иотеке. Дирекция просила присвоить имя Горького Общему читальному залу (ныне Научный читальный зал техники и медицины), в котором Го рький выступал в Кровавое воскресенье 9 января 1905 г. с горячим про тестом против зверского расстрела рабочих, и установить в нем бронзо вый бюст писателя с надписью: «В этом зале 9 января 1905 года Алексей Максимович Горький выступал с горячими словами протеста против кровавой расправы над безоружным народом». Библиотека просила также присвоить имя писателя IV филиалу — «Библиотеке всемирная литература», в организации которой Горький принимал деятельное участие6. Но тогда это не осуществилось. По всей вероятности, предложения были сочтены слишком мелкими для памяти писателя. Однако эго ни в коем случае не умаляет значения Горького для Библиотеки. Движется время, уходят и приходят новые поколения, а взгляды Горького на книгу как на двигатель цивилизации, как на главный путь приобщения к духовным богатствам общества, как на орудие фор мирования и развития сознания людей, содействия расцвету личности — остаются бесспорными и помогают защитить книгу от противников печатного слова. В этом неоценимая заслуга Горького. Примечания Несколько вступительных слов 1Цветаева М. Письма к Анне Бесковой. СПб., 1991. С. 911. А. М. Горький и В. В. Стасов 1Стасов В. В. Письмо к Д. В. Стасову от 1 дек. 1900 г. / / Стасов В. В. Письма к родным. 1900— 1906. М., 1962. Т. 3, ч. 2. С. 53. 2Е г о же. Письмо к В. Д. Комаровой от 29 дек. 1904 г. / / Там же. С. 260. 6Его же. Письмо к Д. В. Стасову от 4 сент. 1906 г. / / Там же. С. 327. 80 4Князев Г. А. Максим Горький и царское правительство / / Вести. АН СССР. 1932. № 2. С. 26. 5Стасов В. В. Письмо к Д. В. Стасову от 28 марта 1902 г. / / Ста сов В. В. Письма к родным. 1900— 1906. М., 1962. Т. 3, ч. 2. С. 116. 6Тамже. С. 117. 7Лев Толстой и В. В. Стасов. 1878— 1906. Л., 1926. С. 303. ьСтасов В. В. Письмо к Д. В. Стасову от 24 авг. 1904 г. / / Стасов В. В. Письма к родным. 1900— 1906. М., 1962. Т. 3, ч. 2. С. 236. 9Стасов В. В. Письмо к С. В. Фортунато от 15 сент. 1904 г. / / Там же. 10Письмо к Н. Ф. Пивоваровой от 23 авг. 1904 г. / / Там же. С. 247. и Тамже. С. 232. 12Подлинный текст хранится в фонде Стасовых в Рукописном отделе Института русской литературы РАН (Пушкинский Дом) (Ф. 294. Оп. 2. Ед. хр. 249). Приведенный текст уточнен С. Я. Маршаком в письме от 20 марта 1964 г. к автору настоящей работы. 18М. Горький в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1981. Т. 1. С. 205—206. 14Стасов В. В. Письмо к С. В. Фортунато от 4 сент. 1904 г. / / Стасов В. В. Письма к родным. 1900— 1906. М., 1962. Т. 3, ч. 2. С. 243. 15Письмо к Д. В. Стасову от 24 авг. 1904 г. / / Там же. С. 236. 16Письмо к П. С. Стасовой от 21 сент. 1904 г. / / Там же. С. 248. 17Письмо к С. В. Фортунато от 21 июля 1905 г. / / Там же. С. 279. 18И. Е. Репин и В. В. Стасов: Переписка. 1895— 1906. М.; Л., 1950. Т. 3. С. 74. 19Стасов В. В. Неизлечимый / / Новости. 1904. 2 окт. (№ 272). 20Новоевремя. 1904. 15 авг. (№ 10221). 21Новости. 1904. 2 окт. (№ 272). 22И. Е. Репин и В. В. Стасов: Переписка... С. (№ 346). 28Новый путь. 1904. № 11. С. 326. 24Письмо к Д. В. Стасову от 4 сент. 1906 г. / / Стасов В. В. Письма к родным. 1900— 1906. М„ 1962. Т. 3, ч. 2. С. 327. 25Стасов В. В. Статьи и заметки, не вошедшие в книжные издания: В 2 т. М„ 1952.Т. 1.С.250. 26Стасов В. В. Письмо к В. Д. Комаровой от 26 нояб. 1904 г. / / Пись ма к родным. 1900— 1906. М., 1962. Т. 3, ч. 2. С. 253. 27Там же. 28Михеева Г. В. Лихачев Николай Петрович / / Сотрудники Рос сийской национальной библиотеки — деятели науки и культуры: Биогр. слов. Т. 1. 1795— 1917. СПб., 1995. С. 319—323. 81 29Цит. по: Голубева О. Д. М. Горький и Публичная библиотека/ / Тр. ГПБ.Л., 1964. Т. 12. С. 65. 90Личный архив О. Д. Голубевой. 31Горький А. М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1952. Т. 17. С. 97. 32Гинзбург И. Встречи с Горьким / / Звезда. 1938. № 3. С. 173. 33Арх. РН Б. Ф. 1. On. 1. 1905. Ед. 49. Л. 2. 34Горький А. М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1952. Т. 17. С. 97. 35Грин Ц. И. Философов Дмитрий Владимирович / / Сотрудники Российской национальной библиотеки... Т. 1. С. 541—545. 36Философов Д. Наше книгохранилище / / Речь. 1912. 16 апр. (№ 103). 37Соколинский Е. К. Политур Николай Робертович / / Сотрудники Российской национальной библиотеки... Т. 1. С. 413—415. зьПолитур Н. Р. Дорога к знанию / / Крас, панорама. 1924. № 8 (26). С. 15. 39Рейно К. А. Митинг в читальном зале. (Воспоминания старого биб лиотекаря) / / Веч. Крас. газ. 1935. 21 янв.; Фарафонтова Т. Большое серд це / / Лит. газ. 1936. 30 июня (№ 37); Лазаревский И. И. А. М. Горький в Публичной библиотеке в Петербурге 9 января 1905 г. (Воспоминания) / / Арх. А. М. Горького при Институте мировой литературы РАН. МОГ. 8— 2— 1; Каховская И. К. Горький 9 января 1905 г. / / Новый мир. 1959. № 3. С. 218—221. 40Фарафонтова Т. М. Большое сердце... 41Каховская И. К. Горький 9 января... С. 219. 42Острой О. С. Лазаревский Иван Иванович / / Сотрудники Рос сийской национальной библиотеки... Т. 1. С. 304—308. 43Лазаревский И. И. А. М. Горький в Публичной библиотеке... 44Фарафонтова Т. М. Большое сердце... 45Горький А. М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1952. Т. 17. С. 97. 46Грин Ц. И. Публичная библиотека в период Первой русской рево люции / / Тр. ГПБ. Л., 1957. Т. III (6). С. 162— 163. 47М. Горький в воспоминаниях современников... Т. 1. С. 211; Т. 2. С. 143, 291 и др. 4ЬГорький А. М. Савва Морозов / / М. Горький в эпоху революции 1905— 1907 годов: Материалы, воспоминания, исслед. М., 1957. С. 29—34. 49Горький А. М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1954. Т. 28. С. 365. 50Цит. по: Голубева О. Д. М. Горький и Публичная библиотека... С. 65. 51И. Е. Репин. 70 репродукций с картин и рисунков / Худ. ред. И. С. Зильберштейн. М., 1951.Л. 70. 82 52И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка... С. 79—80. 58Письмо к С. В. Фортунато от 7 ноября 1905 г. / / Стасов В. В. Пись м ак родным. 1900— 1906. Т. 3 ,ч. 2. М., 1962. С. 295—296. 54Горький А. М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1952. Т. 20. С. 533. 55Тамже.Т. 10. С. 206. 56М. Горький. Материалы и исследования. М.; Л., 1941. Т. 3. С. 110. 57Летопись жизни и творчества А. М. Горького. М., 1958. Вып. 2. С. 68. 58Горький А. М. О Стасове/ / Незабвенному Владимиру Васильевичу Стасову: Сб. воспоминаний. СПб., 1910. С. 35—38. 59Там же. С. 37. 60Горький А. М. О Стасове / / Собр. соч.: В 30 т. М., 1951. Т. 10. С. 203—206. 61Голубева О. Д. М. Горький и Публичная библиотека... С. 90. 83 Л. А. Шилов Начало формирования фонда рукописей новейшего времени (1919— 1920 гг.) Публичная библиотека до Октябрьской революции 1917 г. не ставила перед собой задачи пополнения Рукописного отделения документами новейшего времени. Это, естественно, не означало, что подобные до кументы не попадали в фонды Отделения, они нередко входили в состав поступавших в Библиотеку коллекций, представлявших большой ис точниковедческий интерес для истории страны и литературной истории. События революционного времени заставляли изменять такой подход. Особенно остро проблема физической сохранности документов встала во время гражданской войны. Многие журналы и издательства прекращали свою деятельность, немало писателей и ученых покидали свое место жи тельства, уезжали в другие районы страны или за границу, не имея при этом возможности увезти свои библиотеки и архивы. Уплотнения квар тир, реквизиции, аресты ит. п. также становились причинами утери цен ных документов. Все это порождало в научной и литературной среде определенную тревогу за судьбу документальных материалов, стрем ление найти возможности для их сохранения. Эти настроения разделя лись и многими сотрудниками Публичной библиотеки. На совещании библиотекарей и заведующих отделениями Библи отеки, состоявшемся 29 сентября 1919 г., при обсуждении доклада ко миссии по выработке программы работ в Отделениях были высказаны предложения о «приобретении материалов по истории русской ли тературы конца XIX и начала XX вв., истории современной революции и последних дореволюционных годов.., следуя основному принципу, руководившему до сих пор деятельностью Библиотеки, именно: началу универсальности». Одновременно было признано «желательным уси ление личного состава» Рукописного отделения, «созвать совещание из представителей литературы, составить обращение к печати... обратиться к законодательной власти с просьбой об издании декрета о передаче в Библиотеку рукописных материалов, хранящихся в районных библиотеках»1. Обсудив эти предложения, Малый комитет Библиотеки 11 октября признал «пополнение Рукописного отделения материалами по новой литературе... необходимым», а мероприятия, высказанные на совещании библиотекарей, — «желательными». Д. И. Абрамовичу, 84 B. М. Андерсону, М. Л. Лозинскому и Д. В. Философову было поручено подготовить список деятелей литературы и науки, «подлежащих при глашению на совещание для разработки плана пополнения Рукописного отделения при содействии литераторов и общественных кругов». Признано было также желательным усиление личного состава от деления2. На заседании 17 октября список приглашенных на совещание был утвержден2. Эти предложения были представлены в Комитет Библиотеки, являвшийся в эти годы основным управляющим органом, и рассмотрены им 18 октября. Комитет признал необходимым расширить деятельность Рукописного отделения за счет приобретения материалов новейшего вре мени и поручил Малому комитету созвать «совещание из представителей науки и литературы и обратиться к ним с просьбой оказать Библиотеке всемерное содействие в осуществлении намеченной ею задачи обогащения Рукописного отделения историческими и литературными архивами и документами». Решено было и усилить штат отделения «слу жащими, обладающими необходимой научной подготовкой, а также возбудить перед надлежащими органами власти ходатайство об издании законоположения, предоставляющего Библиотеке право на получение из конфискованных и национализированных частных собраний всех необходимых ей рукописей»4. 5 ноября 1919 г. состоялось совещание представителей научной и литературной общественности совместно с ведущими сотрудниками Библиотеки, посвященное расширению деятельности Рукописного от деления и пополнению его материалами новейшей русской истории и словесности. В нем приняли участие Ф. Д. Батюшков, А. Н. Бенуа, C. А. Венгеров, А. Л. Волынский, Я. П. Гребенщиков, Л. Я. Гуревич, Л. Г. Дейч, В. Г. Дружинин, А. Ф. Кони, М. К. Лемке, Е. П. Леткова Сул танова, А. Н. Макаров, Д. С. Мережковский, Б. Л. Модзалевский, П. И. Нерадовский, А. С. Николаев, А. Н. Римский Корсаков, Ф. К. Со логуб, П. Н. Шеффер, а также сотрудники Публичной библиотеки Д. И. Абрамович, В. М. Андерсон, И. А. Бычков, М. Л. Лозинский, В. В. Майков, Д. В. Философов, В. А. Чудовский и И. И. Яковкин. В спи ске приглашенных значились также А. А. Блок, А. М. Горький, Н. А. Кот ляревский, Н. А. Морозов, М. В. Новорусский, С. Ф. Ольденбург, Л. Ф. Пантелеев, А. М. Ремизов, Е. В. Тарле, К. И. Чуковский, А. А. Шахматов и некоторые другие, но, судя по протоколу и явочному листу, на совещании они не присутствовали. Председательствовал на со вещании директор Библиотеки Э. Л. Радлов. 85 Докладчик (М. Л. Лозинский) изложил выработанные комиссией библиотекарей предложения о расширении деятельности Рукописного отделения в плане «систематического пополнения его материалами новейшей русской истории, а равно материалами, относящимися к лите ратурному движению конца XIX и начала XX вв.». В соответствии с этим в Отделении должны быть образованы три новых фонда: 1) материалы по истории общественного движения в России в конце XIX — начале XX вв.; 2) материалы по истории новейшей литературы (конца XIX — начала XX вв.); 3) материалы по истории науки в России за последние деся тилетия. Конкретные программы этих фондов и планы их собирания намечалось разработать в соответствующих трех секциях, которые пред лагалось образовать на совещании. М. Л. Лозинский особо подчеркнул, что все задуманное «может быть осуществлено единственно при широкой общественной поддержке»5, которую и призвано обеспечить совещание. Доклад вызвал оживленный обмен мнениями. С. А. Венгеров, при ветствуя активизацию деятельности Рукописного отделения Пуб личной библиотеки, вместе с тем отметил, что подобные же цели ставят перед собой и другие учреждения, а это при отсутствии размежевания вызовет конкуренцию, «могущую повести к ненормальному повыше нию цен на исторические документы»6. Развивая эту мысль, М. К. Лем ке однако добавлял, что «сферы деятельности разных хранилищ долж ны быть разграничены. Им не следует собирать параллельно однород ные материалы, а размежеваться». Он предлагал, чтобы Публичная библиотека включила в свой состав «русский революционный архив», а материалы по истории новейшей литературы «должны отойти к Пушкинскому Дому». Обосновывая свою позицию, он в ходе дискуссии выдвигал и такой аргумент: «Хранилища рукописей должны служить делу науки, научные же работы должны при наименьшей затрате времени давать наибольший продукт», а это возможно при раз межевании хранилищ и концентрации фондов, при универсальности же хранилищ документы распыляются7. Подобную точку зрения разделял и П , Н. Шеффер, который высказался в пользу частичного размещения хранилищ рукописей, которое было бы направлено к подбору определенных комплексов. Это, считал он, легко осуществимо при но вых поступлениях, но может быть достигнуто и в отношении уже име ющихся материалов «путем их передачи и обмена»8. Однако большинство участников совещания не считали необходи мым размежевание комплектования различных архивохранилищ и огра ничение собирательной работы Рукописного отделения Публичной 86 библиотеки. В. М. Андерсон, отвечая С. А. Венгерову, указывал, что Пуб личная библиотека, «если и будет конкурентом других учреждений, то конкурентом доброжелательным, не стремящимся перебивать у них предложенные им материалы. Что же касается возможного повышения цен на документы, то Библиотека, заботясь о полноте своих собраний, обязана быть щедрой, особенно если собственник рукописи вправе ею дорожить или находится в тяжелых материальных условиях»9. Не раз делял мнения о нежелательности конкуренции в собирании рукописей и А. Ф. Кони, считавший, что «она может принести только пользу»10. Трудности же для исследователей, порождаемые комплектованием одно родными материалами в разных хранилищах, должны, по его мнению, преодолеваться сводной регистрацией. Такой позиции придерживался и Б. Л. Модзалевский, который на примере учреждений Академии наук доказывал, что их соперничество в приобретении документов принесло «большую пользу делу собирания рукописей», без этого немало ма териалов «погибло бы вовсе»11. Решительно высказался против какого бы то ни было размежевания деятельности Публичной библиотеки и других хранилищ Д. В. Фи лософов. «Библиотека,— считал он,— призвана поддерживать свою тра дицию энциклопедичное™ и универсальности и ни в чем не ограничив ать своих задач... Наоборот, Библиотека призвана всемерно расширять наследие отцов, тщательно сохраняя и ничтожнейшие черновые набро ски, столь важные для истории текста и критического исследования памятников»12. Интересны высказывания Ф. К. Сологуба. Имея в виду позицию М. К. Лемке, он утверждал: «Наука, поэзия, литература не должны стремиться к наименьшей затрате сил. Наоборот, ценно именно расточение сил, ценно только то, что производится с затруднением. Ина че будет фабричное производство. Не минус, а плюс, если картины и рукописи рассеяны по лику Земли... Пусть библиотеки хранят старое, пусть они собирают новое по принципу созидательному, кон структивному. Пусть конструктивное начало способствует образованию бесчисленных культурных центров»19. В целом совещание одобрило предложения докладчика и образовало из своего состава 3 секции для содействия Рукописному отделению в пополнении его фондов документами новейшего времени. Были организованы, с правом кооптации, под председательством сотрудников Библиотеки секции: литературно художественная (М. Л. Лозинский, Ф. Д. Батюшков, А. Н. Бенуа, С. А. Венгеров, А. Л. Волынский, Я. П. Гребенщиков, Л. Я. Гуревич, Д. С. Мережковский, Б. Л. Мод 87 залевский), научная (Д. И. Абрамович, В. Г. Дружинин, А. П. Макаров, П. И. Нерадовский, А. С. Николаев, Э. Л. Радлов, А Н. Римский Корса ков, Ф. К. Сологуб, Е. П. Леткова Султанова, П. Н. Шеффер, И. И. Яков кин) и по истории общественного движения (В. М. Андерсон, Л. Г. Дейч, М. К. Лемке). Характерно, что участвовавшие в совещании представители Рукописного отделения И. А. Бычков и В. В. Майков на нем не выступали и единственные из участников не вошли в образованные секции, что отражало их негативное отношение к пополнению фондов документами новейшего времени. Проведение совещания в Библиотеке не оценивалось как рядовое со бытие, о чем, в частности, свидетельствует отправленное вскоре после со вещания письмо правительственного комиссара Библиотеки В. М. Ан дерсона управляющему делами Совета народных комиссаров РС Ф СР В. Д. Бонч Бруевичу. Сообщая о направлении «с оказией» статей В. И. Ленина, он одновременно писал: «Рукописи насочень интересуют и в этом отношении Библиотека теперь становится на новый путь. У нас на днях приступает к занятиям комиссия из посторонних Библиотеке людей литературы и науки, целью которой явится консультация по длин ному ряду поднимаемых вопросов “рукописного” характера. Все такого рода резолюции я Вам сообщу: тема для декрета, о котором придется про сить Владимира Ильича»14. Комитет Библиотеки после совещания принял ряд решений по организации работы нового фонда. Для усиления штата Рукописного от деления 13 ноября в него из Отделения полиграфии был переведен биб лиотекарь Д. В. Философов, на которого было возложено заведывание новым фондом15. 27 декабря 1919 г. он обратился с просьбой о предо ставлении ему отпуска без сохранения содержания до 1 февраля 1920 г. Такой отпуск ему был предоставлен, на время его отсутствия воз ложенные на него обязанности исполнял Ю. Н. Данзас, а предваритель ное решение вопроса о желательности приобретения и оценки рукописей нового времени поручалось «президиуму 3 х секций»16. Поскольку В. Д. Философов после этого больше в Петроград не возвращался, а вы ехал в Польшу, 22 марта 1920 г. по предложению президиума 3 х секций заведование фондом было возложено на Д. И. Абрамовича17 (через не сколько лет заведовать фондом стал В. Г. Гейман). 18 ноября 1919 г. Комитетом был установлен определенный порядок приобретения и оценки предлагаемых рукописных материалов но вейшего времени, поступивших через секции, образованные совещанием представителей литературы и науки: были обозначены хронологические 88 границы приобретений для нового фонда (для материалов по истории общественного движения устанавливался период начиная с 1854 г., для всех остальных материалов — начиная с 1881 г.; вопрос о приобретении и оценке рукописей на сумму до 5000 рублей решался директором Библиотеки по заключению председателя секции и заведующего новым фондом, а относительно материалов, стоимость которых превышала эту сумму, мог решаться только Комитетом18. Уже вскоре после проведенного 5 ноября совещания, 10 ноября 1919 г., состоялось первое заседание литературно художественной секции. Что касается секций научной и истории общественного движения, то следов их деятельности обнаружить не удалось. По видимому, работа этих секций не была развернута, что находит подтверждение и в том, что большинство членов научной секции (Е. П. Леткова Султанова, П. И. Нерадовский, А. Н. Римский Корсаков, Ф. К. Сологуб, П. Н. Шеффер) участвовали в рабо те литературно художественной секции. До конца 1919 г. эта секция про вела 4 заседания, в которых приняли участие 17 человек. На всех за седаниях присутствовали С. А. Венгеров, М. Л. Лозинский, Ф. К. Сологуб, на трех — С. А. Адрианов, Ф. Д. Батюшков, Е. П. Леткова Султанова, Д. В. Философов, на двух — А. Л. Волынский, В. Д. Комаров, М. С. Пла тонов, А. М. Ремизов. Естественно, деятельность секции не сводилась лишь к заседаниям. Предметами ее занятий стали определение круга архивов, желательных для приобретения Библиотекой, выявление владельцев или лиц, знающих о судьбе этих архивов и способных оказать содействие в их приобретении, вести переговоры о передаче или продаже их Публичной библиотеке. По предложению Д. В. Философова было признано также желательным образование коллегии для раскрытия журнальных анони мов и псевдонимов путем опроса близких к редакциям лиц. В результате был намечен широкий круг собраний документов для приобретения Библиотекой, включавший около 80 личных собраний писателей, 14 ар хивов издательств и около 40 архивов редакций журналов и газет. Среди частных архивов были собрания А. В. Амфитеатрова, К. Д. Бальмонта, Андрея Белого, А. А. Блока, В. Я. Брюсова, С. А. Венгерова, 3. Н. Гип пиус, А. М. Горького, В. И. Иванова, М. М. Ковалевского, В. Ф. Комис саржевской, Д. С. Мережковского, А. М. Ремизова, Ф. К. Сологуба, Г. И. Чулкова и многих других. Предполагалось приобрести архивы изда тельств «Знание», «Огни», «Скорпион», «Ш иповник», «Альциона», «Гриф», «Мусагет», «Путь» и др., редакционные архивы «Аполлона», «Вестника Европы», «Вопросов жизни», «Золотого руна», «М ира 89 Божьего», «Мира искусства», «Русского богатства», «Нивы», «Речи», «Биржевых ведомостей», «Русских ведомостей» и т. д.19 Члены секции приняли на себя обязательство собрать сведения о судьбе, местонахождении и составе отдельных собраний, вести перегово ры об их передаче или продаже Публичной библиотеке с владельцами. Так, С. А. Венгеров и Е. П. Леткова Султанова вели переговоры с A. М. Горьким о передаче части его архива Библиотеке, завершившиеся его согласием. Комитет Библиотеки 24 ноября 1919 г. постановил выра зить Горькому благодарность за дар, а Венгерову и Летковой Султановой — за содействие20. Однако поступившая в Библиотеку часть архива в 1927 г. по его воле была передана в единый фонд горьковских рукописей, сосредоточенный сначала в Пушкинском Доме, а затем в Институте мировой литературы Академии наук СССР. Кроме того, С. А. Венгеров выяснял судьбу архивам . М. Ковалевского, вместе с Д. В. Философовым они обсуждали возможности передачи архива редакции газеты «Речь». Я. П. Гребенщиков занимался поисками архива Ю. Н. Милютина, Ф. Д. Батюшков вел переговоры с П. П. Гнедичем об условиях пере дачи хранивш ихся у него рукописей. П лем янница В. В. Стасова B. Д. Комарова, сотрудница Пушкинского Дома, вела переговоры с его руководством о передаче стасовского архива, сообщив на заседании 11 декабря о том, что Н. А. Котляревский согласен передать Публичной библиотеке части этого архива, в том числе музыкальные материалы21. А. Л. Волынский на том же заседании сообщил, что А. Н. Тихонов намерен передать Библиотеке рукописные материалы из архива «Летописи». Л. Я. Гуревич выясняла судьбу архивов «Русской мысли» и «Северных записок», членом редколлегии которых ранее являлась, и установила, что архив журнала «Северные записки» уничтожен22. Е. П. Леткова Султанова вела переговоры с В. Г. Савинковой Успенской и заручилась ее согласием на передачу Библиотеке «на определенных ус ловиях» архива Глеба Успенского и писем Б. В. Савинкова. В результате переговоров членов секции с В. А. Ляцкой последняя «обещала представить в Публичную библиотеку опись ее личного архива, в который вошли документы, принадлежавшие ее отцу, академику А. Н. Пыпину»2'1. Члены секции установили контакты и с другими владельцами архи вов, намеченных к приобретению Публичной библиотекой. Например, при содействии секции Библиотека приобрела черновую рукопись рома на Ф. К. Сологуба «Тяжелые сны», рукописи стихотворений и «Книги о смерти» С. А. Андреевского, рукопись романа Д. С. Мережковского 90 «14 декабря», рукопись пьесы 3. Н. Гиппиус «Зеленое кольцо» и мате риалы, связанные с ее постановкой в Москве и Петербурге24, и другие документы. По некоторым вопросам, возникавшим в процессе работы, секция обращалась к администрации Библиотеки с пожеланиями. Так, на заседа нии 20 ноября секция постановила «признать желательным, чтобы Рос сийская Публичная библиотека предприняла в официальном порядке розыски архива Ф. М. Достоевского, хранившегося вдовою его Анной Григорьевной в разных банках»25. Именно поэтому 29 ноября Комитет Библиотеки обратился в правление Северо областной конторы Народно го банка с таким запросом: до сведения Комитета дошло, что «в некото рых петроградских б. частных банках хранятся различные рукописи Ф. М. Достоевского в сейфах, значащихся на имя вдовы писателя А. Г. Достоевской». Ввиду того, что «собирание и хранение рукописей отечественных писателей является одной из основных задач, лежащих на Р.П.Б.», Комитет просил выяснить и сообщить, в каких именно банках имеются сейфы на имя А. Г. Достоевской с тем, чтобы возбудить хода тайство о передаче рукописей в Библиотеку26. 27 ноября секция обратилась в Комитет с предложением выработать условия, на которых Библиотеке «следует принимать в свое распоряже ние архивы изданий, которые могут возобновиться», а также обсудить вопрос об обращении «к некоторым из ныне здравствующих писателей с просьбой написать свои воспоминания с тем, чтобы этот труд обусловли вался материальным вознаграждением»27. С. А. Венгеров предложил приобретать для Рукописного отделения «не только подлинники, но и оо копии, представляющие научную и литературную ценность» . На том же заседании секция обратилась к сотруднику Центрального Комитета государственных библиотек Д. М. Пинесу с просьбой взять на себя во время поездки в Москву ведение переговоров с проживавшими в Москве «собственниками архивов, намеченных к приобретению Рос сийской Публичной библиотекой»29. Подобное поручение он имел и от администрации Библиотеки. В декабре 1919 г. им были проведены переговоры с многими писателями и деятелями искусства, о результа тах которых он сообщал в письмах М. Л. Лозинскому и И. И. Яковкину: многочисленные сведения о местонахождении архивов, лицах, имею щих отношение к ним или которые могли бы дать информацию об их судьбе; излагались итоги переговоров с многими владельцами архивов, об их отношении к самой идее формирования фонда документов новей шего времени в Публичной библиотеке. Так, В. Я. Брюсов «радостно и 91 сочувственно» встретил предложение о передаче в фонд своего архива, сообщив, что может передать свои рукописи, переписку с совре менниками, свои «заметы» о них, архив «Весов» и часть архива «Рус ской мысли». Но ввиду его болезни, разбор материалов и передача их откладывается00. Согласился передать как свой архив, так и архив «Ор» Вяч. Иванов, но разобрать материалы в настоящее время не сможет вви ду отъезда из Москвы. Г. И. Чулков, располагавший богатым архивом, личным и редакторским («Нового пути», «Вопросов жизни», «Факе лов», «Золотого руна»), находившимся в Царском Селе, готов был «с удовольствием» передать его, если он сохранился, Публичной библио теке. А в знак этой готовности вручил Д. М. Пинесу несколько своих рукописей для передачи в Рукописное отделение Библиотеки («Театр Пушкина», «Достоевский и судьба России», «Пушкин и Великая Рос сия»). Приветствовал идею создания фонда новейшего времени и Н. А. Бердяев и выразил готовность передать свои рукописи, письма к нему, часть архивов «Вопросов жизни» и «Русской мысли», хотя при этом сомневался, вправе ли он передавать рукописи и письма других лиц без их согласия и гарантирована ли Публичной библиотекой «вре менная забронированность переписки». Как указывал Д. М. Пинес, эти вопросы беспокоили и других литераторов, с которыми он встречался, и потому Библиотеке «их нужно вырешить принципиально»01. Согласилась на передачу имеющегося у нее архива сестра В. Я. Брю сова Надежда Яковлевна (письма и рукописи Александра Добролюбова и др.). М. К. Морозова, у которой хранились архивы издательства «Путь», Московского религиозно философского общества, Соловьев ского общества, редакции «Московского еженедельника», сообщила, что часть документов передала в Румянцевский музей, но «с удовольствием будет передавать» и в Публичную библиотеку'12. Примерно такой же была и позиция А. Белого, который заявил, что часть своего архива сжег, часть передал на хранение в Румянцевский музей, но, может быть, «в будущем кое что передаст в фонд современной литературы» Публичной библиотеки, «идея которого ему очень симпатична»00. Композитор А. Т. Гречанинов выразил готовность передать часть своего архива и сра зу же передал Д. М. Пинесу для Рукописного отделения несколько сво их рукописей («Песни Лады», «Песни Гафиза» и др.). «В принципе» согласился на передачу личного архива и архива издательства «Скорпион» С. А. Поляков, но только «отжившую» его часть, пока еще не разобранную. 92 Отрицательно отнесся к предложению К. Д. Бальмонт. Собственные рукописи, говорил он, дороги ему, как «интимные заметы», переписка с друзьями — интимна и неприкосновенна. Самую идею фонда новейшей литературы воспринимает не ясно, в сохранность документов в Пуб личной библиотеке не верит («сожгут у меня, сожгут и в Публичной библиотеке»)44. В. Ф. Ходасевич сообщил, что часть архива «Перевала» сожжена, а часть хранится у него, передавать его он не собирается. Но может написать «для фонда современной литературы (не для печати) историю литературных кругов начала века, конец “Перевала”, начало “Золотого руна”, 1904— 1905 гг.— вскроет несколько десятков псевдони мов и историю их происхождения»45. Положительные в целом результаты переговоров Д. М. Пинеса в Москве, как и многие другие начинания литературно художественной секции, по разным причинам реализовать не удалось. Не последнюю роль в этом сыграло и то обстоятельство, что в 1920 г. деятельность секции начала свертываться, в том числе вследствие выбытия многих ее актив ных членов. В начале марта 1920 г. умер Ф. Д. Батюшков, в сентябре — С. А. Венгеров, в 1920 г. эмигрировали Д. С. Мережковский и Д. В. Философов, в 1921 г. — А. М. Ремизов, в начале 1920 г. уехала в Мо скву Л. Я. Гуревич, и т. д. Однако и в 1920 г. продолжал функционировать так называемый пре зидиум 3 х секций по новому фонду, включавший руководителей этих секций (Д. И. Абрамович, В. М. Андерсон, М. Л. Лозинский). Президиум продолжал переговоры с владельцами архивов, рассматривал предложе ния о продаже, оценивал собрания документов, по его рекомендациям Комитетом Библиотеки принимались решения о приобретении рукопи сей за определенную президиумом цену. Так в 1920 г. были приобретены письма разных лиц к Ф. Д. Батюшкову, архив музыкального критика М. М. Иванова, рукописные материалы П. П. Гнедич, архив А. М. Реми зова, альбом «Пятницы», письма И. А. Гончарова, детский дневник вел. кн. Дмитрия Павловича и др. Комитет не всегда соглашался с предложениями президиума секций. Было отклонено, например, намерение приобрести у Н. Ф. Финдейзена материалы по истории Русского музыкального общества, поскольку, по мнению Комитета, они необходимы прежде всего Консерватории46. Не согласился Комитет и с предложением приобрести рукописи изданных и неизданных стихотворений вел. кн. Константина Константиновича («К. Р.») на том основании, что их следует предложить Академии наук, «как уже обладающей обширным составом сочинений названного авто 93 ра»,т?. Отверг Комитет и предложение о покупке рукописи Андрея Бело го «Петербург». Оценивая результаты деятельности Совещания представителей лите ратуры и науки и созданных им секций по формированию фонда ру кописей новейшего времени, следует признать, что сделано было немало. Правда, в общем потоке поступлений рукописей в данный период эти материалы составляли незначительную часть. Библиотека по прежнему продолжала приобретать большое количество документов старого вре мени, возникли новые мощные источники их поступления. Прежде всего, необходимо отметить роль Центрального комитета государственных библиотек и существовавшего при нем Госу дарственного книжного фонда. С переездом в марте 1918 г. советского правительства в Москву часть аппарата Наркомпроса оставалась в Петрограде. В Москву переехал Внешкольный отдел, возглавлявшийся Н. К. Крупской и ведавший массовыми, народными библиотеками, а Библиотечный отдел, занимавшийся государственными и научными библиотеками, продолжал работать в Петрограде. Небольшой аппарат служащих этого отдела не мог стать авторитетным для научных библиотек разных ведомств, и в середине 1918 г. был образован Цент ральный комитет государственных библиотек (Ц К ГБ) сначала как всероссийский орган с отделением в Москве, возглавлявш имся В. Я. Брюсовым, а с конца декабря 1918 г. — как ЦКГБ Союза коммун Северной области. Председателем Комитета был А. В. Луначарский, его заместителем и управляющим делами — А. П. Кудрявцев^8. Почти все руководящие посты в ЦКГБ занимали ведущие сотрудники Публичной библиотеки (В. М. Андерсон, А. И. Браудо, М. Л. Лозинский, И. И. Яков кин), большую часть служащих составляли работники Библиотеки, а сам Комитет разместился в переданном Библиотеке в 1918 г. здании по Садовой ул., 18. В составе ЦКГБ функционировал Государственный книжный фонд, куда был передан ставший формироваться книжный фонд Книжной пала ты и куда поступали национализированные и конфискованные книжные собрания, библиотеки учреждений, прекративших после революции свое существование, частные бесхозные библиотеки. В результате здесь сосредо точились огромные богатства, в том числе и рукописные. В составе ЦКГБ действовала также Закупочная секция, приобретавшая для Книжного фон да у частных владельцев наиболее ценные книжные собрания. Только за 1918— 1919 гг. было закуплено около 70 таких собраний, насчитывавших свыше 100 тысяч томов. 94 При распределении поступивших книг и рукописей пре имущественное право ЦКГБ предоставлял Публичной библиотеке. Это принципиально было зафиксировано в постановлении ЦК от 12 декабря 1918 г.39 В других решениях Комитета порядок распределения детализи ровался. Так, при поступлении обширной и весьма ценной библиотеки проф. Б. В. Никольского, расстрелянного ВЧК, устанавливалось: «Несомненно, что многие отделы библиотеки должны быть переданы Публичной библиотеке, интересы которой... должны быть поставлены, как и всегда, на первое место; затем необходимо иметь в виду интересы Академии Наук, и в отношении библиографического отдела— Книжной Палаты. Остальная часть библиотеки подлежит передаче в Го сударственный Книжный фонд»40. Многие собрания, минуя Книжный фонд, по распоряжению ЦКГБ сразу направлялись в Публичную библиотеку. Так происходило, напри мер, с коллекцией барона Д. Г. Гинзбурга. Получив сообщение о разгро ме особняка Гинзбурга на 1 линии Васильевского острова, ЦК направил туда своего сотрудника Д. М. Пинеса, который, ознакомившись с состоянием библиотеки, «пользовавшейся по собранным в ней книж ным, актовым и рукописным богатствам громкой известностью не толь ко в России, но и по всей Европе», констатировал, что она «подверглась жесточайшему погрому... На полу валялись груды всяких осколков, перемешанных с обрывками писем и записок известнейших русских деятелей, никогда не изданных и представляющих крупнейший истори ческий интерес». 18 ноября 1918 г. ЦКГБ уполномочил Пинеса произ вести разборку оставшегося после разгрома имущества и «в целях предупреждения дальнейшего расхищ ения книжных и рукописных собраний, архива и инкунабул, перевезти таковые в Публичную библиотеку»41. Так и было сделано. Всего за годы гражданской войны из Государственного книжного фонда в Публичную библиотеку поступило более 900 рукописей42, в том числе и рукописей новейшего времени. Но независимо от количе ства поступивших рукописей, главное значение мер по расширению деятельности Рукописного отделения, предпринятых в 1919— 1920 гг., заключается в том, что с этого времени пополнение рукописных фондов документами новейшего времени принципиально становится частью собирательной деятельности Публичной библиотеки, проводимой при поддержке научной и литературной общественности. 95 Примечания 1ЦГАЛИ СПб. Ф. 97. On. 1. Д. 68. Л. 3—3 об. 2Там же. Д. 64. Л. 62. 8Тамже. Л. 63. 4Там же. Д. 63. Л. 40 об.— 41. 5Там же. Д. 69. Л. 1— 1 об. 6Там же. 7Там же. Л. 2 об.— 3. Лемке, еще до совещания, 17 сентября 1919 г. направил в Комитет Библиотеки развернутое письмо, в котором утвер ждал, что «самодержавный режим прежнего времени совершенно исключал разработку вопросов новейшей русской истории с при влечением к исследованиям новых источников, рукописных и напе чатанных за границей», в результате чего научные силы направлялись «на изучение всевозможных древнепечатных и рукописных книг». Он предлагал реформировать рукописные хранилища, в том числе и в Пуб личной библиотеке, «создав из них повсюду два отдела: старых и новых материалов, вверив их двум совершенно самостоятельным заведующим» (ЦГАЛИ СПб. Ф. 97. On. 1. Д. 79. Л. 32—33). 8Там же. Л. 2. 9Там же. Л. 2 об. 10Там же. и Там же. Л. 2. 12Тамже. Л. 3. 18Там же. 14ОР РНБ. Ф. 369. Карт. 232. Ед. хр. 19. 15ЦГАЛИ СПб. Ф. 97. On. 1. Д. 63. Л. 51. 16Там же. Д. 64. Л. 80. 17Тамже. Д. 102. Л. 12. 18Там же. Д. 64. Л. 73. 19Там же. Д. 69. Л. 6,13 об., 18. 20Там же. Д. 64. Л. 74. 21Там же. Д. 69. Л. 27 об. 22Тамже. Л. 17. 28Там же. 24Там же. Д. 79. Л. 29. К. И. Чуковский в своем дневнике писал, что Публичная библиотека купила у Д. С. Мережковского рукопись «14 декабря» за 15 тысяч рублей (Чуковский К. Дневник, 1901— 1929. М., 96 1997. С. 120). В действительности, все обстояло следующим образом. Рукописи и Д. С. Мережковского, и 3. Н. Гиппиус были предложены по следней для продажи Публичной библиотеке как «ей принадлежащие». По видимому, это объясняется тем, что Мережковский, будучи членом литературно художественной секции, не считал приемлемым продажу своей рукописи от своего имени. Гиппиус оценивала рукопись мужав 15 тысяч рублей, а рукопись своей пьесы и материалы к ее постановке — в 10 тысяч рублей, куплены же они были за 15 тысяч рублей каждая (ЦГАЛИ СПб. Ф. 97. On. 1. Д. 79. Л. 29; Д. 64. Л. 75). 25Там же. Л. 13. 26Там же. Д. 79. Л. 34. 27Там же. Д. 69. Л. 17 об. 28Там же. 29Там же. 30Арх. РН Б. Ф. ЦКГБ. Д. 66. Л. 1, 5. 31Там же. Л. 1 об.— 2. 32Там же. Л. 7 об.— 8. 33Там же. Л. 6 об.— 7. 34Там же. Л. 5 об.— 6. 35Тамже. Л. 7. 36ЦГАЛИ СПб. Ф. 97. On. 1. Д. 102. Л. 4. 37Тамже. Л. 18. 38А. П. Кудрявцев — литератор и книговед, заведовал Библиотечным отделом Наркомпроса; с 1921 по 1931 гг.— помощник библиотекаря и библиотекарь Публичной библиотеки. 39Арх. РН Б. Ф. ЦКГБ. Д. 3. Л. 13 об. 40Там же. Д. 56. Л. 78. 41Там же. Д. 86. Л. 124 об. 42История Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Сал тыкова Щедрина. Л., 1963. С. 170. 97 М. Д. Моричева «...Выдать в распоряжение в/о “Антиквариат” инкунабулы и рукописи...» Российская национальная библиотека на протяжении всей своей ис тории теснейшим образом была связана с государственными, по литическими и экономическими преобразованиями, происходившими в жизни страны и общества. Некоторые страницы ее истории почти забыты и до последнего времени были мало изучены. К ним, например, относится передача Польше из фондов ГПБ рукописей и книг библиотеки Залус 1 ких , хотя возврат осуществлялся на государственном уровне с привлеч ением крупнейших отечественных и польских ученых. Остались почти совершенно неизвестными события, связанные с изъятием из фондов Публичной библиотеки ценнейших рукописей, инкунабул и книг XVII— XVIII вв. для продажи за валюту на внешнем рынке, имевшие место в на чале 1930 х гг. Теперь появилась возможность приоткрыть и эту таинственную страницу истории Библиотеки. Продажа раритетов из фондов Публичной библиотеки — это лишь малая часть обширной драматической кампании, проводившейся в 1920— 1930 гг. по распродаже на экспорт культурных ценностей России. До последнего времени об этом не принято было писать, и лишь с 1990 х гг. стали появляться публикации на эту тему2. Однако они касались в основном вывоза за границу музейных ценностей: картин из Эрмитажа, церковной утвари, антикварных изданий из частных коллекций и др. Вопросы изъятия рукописей и книг из государственных книгохранилищ в них почти не затрагивались. А между тем такие факты имели место. Как пишет П. Хорошилов, экспортно антикварная кампания пе режила несколько волн: первую — в 1920 г., вторую — в 1922— 1923 гг., третью, заключительную — в 1928— 1933 гг. Последняя волна оказалась самой мощной2, именно она и захлестнула Публичную библиотеку. Как известно, во второй половине 1920 х гг. после XIV съезда ВКП (б) был взят курс на индустриализацию страны, для чего требовались огром ные капиталовложения. Внешние источники финансирования для моло дого советского государства были закрыты. Для изыскания валютных средств принимались решения по изъятию из крупнейших музеев и биб лиотек материалов, имеющих высокую валютную стоимость для их реа лизации через Всесоюзное объединение (в/о) «Антиквариат»4. Эта акция приобретала огромные размеры и вызывала тревогу деятелей культуры. 98 Именно в этот период директор Всесоюзной библиотеки СССР им. В. И. Ленина В. И. Невский обратился к занимавшему до 1929 г. пост наркома просвещения А. В. Луначарскому с обстоятельным письмом, в котором писал: «До меня дошли слухи, что заграничные антиквары, при нимающие участие в скупке произведений искусства, находящихся в рус ских музеях, в самое последнее время стали интересоваться и древними рукописями, латинскими и в том числе древневизантийскими, хра нящимися в русских книгохранилищах, как, например, в Академии наук СССР. Как мне стало известно, агент антиквара Лепке Кригера затребовал каталоги именно указанных рукописей. Отсюда понятно, почему я взял на себя смелость обратиться к вам с настоящей запиской, так как то народное бедствие, которое уже коснулось произведений искусства, — их распродажа, по видимому, угрожает и рукописным соб раниям. Я употребил выражение “народное бедствие” и настаиваю на этом названии, так как иначе не могу назвать те меры, которые, если они будут осуществлены, делу увеличения валютного фонда не послужат, а кредит наш за границей подорвут. <...> Как директор Ленинской библиотеки, человек, близко стоящий к науке и искусству и как комму нист, я обращаюсь к вам, уважаемый Анатолий Васильевич, и прошу Вас войти с ходатайством в ЦК ВКП (б) о приостановке этого губительного разрушения рассадников культуры и просвещения. <...> Уже сейчас не удачная продажа тех ценностей, которые вывезены на Запад, взволнова ла широкие круги советской общественности: продажа эта производит впечатление какой то ужасной государственной катастрофы»5. В. И. Нев ский оказался прав: распродажа культурных ценностей не обошла сто роной и фонды библиотек. Как свидетельствуют архивные документы, процесс по изъятию раритетов из фондов Публичной библиотеки начался в январе 1930 г. Наркомпрос, в чьем ведении в тот период находилась Библиотека, постоянно направляет в ее адрес указания, распоряжения, запросы по этому вопросу. Так 3 января 1930 г. уполномоченный Наркомпроса по Ленинграду, обращаясь к директору ГПБ Н. Я. Марру, пишет: «Уполнар компрос просит допустить представителя Антиквариата т. Богнара Э. И. к отбору из Вашей Библиотеки книг, имеющих экспортное значение (именно дублетов, о которых мы лично с Вами говорили)»6. Однако, как показало время, дело дублетами не ограничилось. Наркомпросом в Библиотеку была направлена специальная, как она называлась, «ударная бригада»7, которая производила отбор и предъявление в «Госантиквари ат» материалов, имеющих валютную ценность. 99 В поле зрения этой комиссии в первую очередь попадали рукописи, инкунабулы, книги XVII—XVIII вв., ав начале ее работы — и гравюры. Кампания по изъятию ценных изданий для «Антиквариата» совпала с активно ведущимися работами по выделению из фондов ГПБ инку набул, ценных и редких изданий XVII—XVIII вв. для передачи поль скому правительству по условиям Рижского мирного договора и в соот ветствии с постановлением совместной советско польской Специальной комиссии от 30 октября 1922 г. Устремления представителей «Антиквариата» перекрещивались с интересами Библиотеки, и тогда для разрешения спорных и конфликтных ситуаций Библиотека вынуждена была обращаться в Народный комиссариат иностранных дел (НКИД). Так уже в марте 1930 г. к одному из писем в административно право вой отдел агентства НКИД в Ленинграде Публичная библиотека приложила акт «ударной бригады» об отобранных ею гравюрах и про сила агентство НКИД возвратить ей подлинный акт или заверенную с него копию8. Следует указать, что как раз в течение всего 1930 года шли активные дискуссии о возможности выделения и передачи польской сто роне гравюр из собрания, описанного В. И. Собольщиковым, и других частей фонда изобразительных материалов. О реакции НКИДа дает представление письмо от 19 марта 1930 г., полученное Библиотекой из Наркомпроса: «Народный комиссариат по иностранным делам отношением своим от 11 марта с. г. за № 19940/с категорически возражает против [переда чи] “Антиквариату” отобранных ударной бригадой коллекций гравюр собраний Собольщикова, Ратькова Рожнова и Чечулина. Соглашаясь с доводами НКИД, Главнаука предлагает исключить из списков намеченных бригадой к передаче “Антиквариату” гравюр вышеозначенных собраний и об исполнении донести в секретном порядке»9. Судя по тому, что вопрос о гравюрах в последующих до кументах не поднимался, они были исключены из материалов, пе реданных для продажи через «Антиквариат». Обращает на себя внимание тот факт, что об исполнении своего указания Наркомпрос просит донести в секретном порядке. Это связано с тем, что вся работа по изъятию цен ностей из музеев и библиотек, несмотря на размах, проводилась без ши рокой огласки, а переписка осуществлялась под грифом «секретно». Требовал разрешения и вопрос о надлежащем оформлении изданий, которые должны были быть отчуждены из фондов ГПБ для реализации на внешнем рынке. 100 В одном из документов говорится о том, что Библиотеке объявили «под расписку просьбу Гос. Торг. Конторы “Антиквариат” о том, чтобы ГПБ накладывала из политических соображений штамп “Дублет” на те книги, которые на основании распоряжения Главнауки были переданы и будут переданы в Антиквариат для реализации на внешнем рынке»10. Руководство Библиотеки во избежание недоразумений с польской стороной и, полагая, что дело может приобрести политический оттенок, посчитало необходимым обратить на это внимание как уполномоченно го Наркомпроса, так и Ленинградское агентство Наркоминдела. Биб ли отека просила дать указание, какой из двух штампов следует ставить на отчуждаемых изданиях: штамп старого образца «Дублет продан» (по видимому, имевший хождение в середине XIX в., в пору, когда ИПБ продавала свои дублеты на аукционах), или штамп «Подлежит отчуждению» 11 . Представители Наркоминдела уклонились от прямого совета, считая, что вопрос подлежит согласованию между Наркомпросом и Наркомторгом, и просили немедленно их ставить в известность лишь в тех случаях, когда будут заявлены требования на фонды, подлежащие передаче Польше по условиям Рижского мирного договора12. Какой из двух штампов было рекомендовано проставлять на изы маемых из фондов изданиях по архивным документам, установить не удалось. Можно предположить, что оба штампа были в ходу, так как на продажу шли не только дублеты, но и единственные экземпляры хра нивш ихсяв Библиотеке материалов. Неопределенность в вопросе оформления изданий, подлежащих пе редаче в /о «Антиквариат», а также недоразумения, возникавшие из за необходимости для ГПБ в первую очередь выполнять обязательства по Рижскому мирному договору, приводили к замедлению темпов работы, что не удовлетворяло вышестоящие инстанции. 10 июля 1930 г. Наркомпрос направляет директору Библиотеки Н. Я. Марру письмо (копию — в «Антиквариат»): «Сектор науки НКПроса [Наркомпроса] предлагает Вам совместно продолжать вы деление книг и манускриптов из Публичной библиотеки, начатые в марте с/г Ударной Бригадой НКПроса»12. Сотрудники «Антиквариата» акти визируют свою деятельность, пытаясь прибегнуть к иным, чем прежде, формам работы. В любопытном документе, относящемуся к ноябрю 1930 г., говорилось: «4 ноября в Публичную библиотеку явился предста витель Конторы Советский Антиквариат гр. Мухин для того, чтобы уста новить формы работы по выделению из собрания Библиотеки книг для 101 экспорта, причем указывал, что наиболее [приемлемым] для Антиквариата методом был просмотр книг представителем конторы Антиквариат по пол кам. Отвергнув совершенно решительно это предложение, Публичная библиотека руководствовалась тем, что процессы такого рода требуют осо бой секретности ввиду того, что Библиотекой производятся работы по вы полнению Рижского мирного договора. Всякое допущение посторонних лиц даже к каталогам старой книги (не говоря уже о доступе к полкам) может повлечь нежелательные осложнения с экспертизою польской стороны»14. В этом же документе, который был направлен начальнику Политконтроля ОГГУ в Ленинградский военный округ, высказывались сомнения относительно личности гр. М ухина и содержалась просьба сообщить Библиотеке, «представляется ли возможным допустить гр. Мухина к производству отбора из ее собраний книг для экспорта». Помимо отбора целых партий литературы, подлежащей передаче «Антиквариату», Библиотека получала распоряжения Наркомпроса, ка сающиеся изъятия единичных, особо редких изданий, имеющих несомненно высокую валютную стоимость, которые могли быть реа лизованы в кратчайшие сроки. Так письмом за № 178/с от 21 февраля 1931 г. Библиотеке предлагалось «под ответственность вр. зам. директора т. Богнара передать “Антиквариату” две Библии: одну Гутенберговскую — 42 строчную и одну латинскую Библию Шосера, 1462 г. — сроком на один месяц»15. Сохранился и акт передачи этих двух раритетов в торговую ор ганизацию. Он гласит: «На основании предписания зав. сект, науки НКП РС Ф С Р тов. Луппола от 21 февраля 1931 года составлен на стоящий акт в Ленинграде 3 марта 1931 года заместителем директора Государственной Публичной библиотеки тов. Звейнеком П. П., с одной стороны, и заместителем директора Всесоюзного объединения Госанти квариат тов. Богнаром Э. О., предъявившего в удостоверение своей личности членский билет ВКП (б) за № 014450 и действовавшим на основании вышеуказанного письма тов. Луппола, с другой, в том, что Государственной Публичной библиотекой переданы, а Госантиквариатом приняты на месячный срок для ознакомления следующие инкунабулы: Biblia latina, in-f3. Напечатана в 2 столбца по 42 строки, в 2 х томах, том I имеет 324 листа, том II — 317 л., на бумаге. По мнению исследователей, первая печатная библия, вышедшая из типографии Гутенберга в Майнце ок. 1455 г. Переплет XIX века. Biblia latina in-f3 Moguntiae, 1462, per. Joh. Fust et Pet. Schoeffer. В 2 столбца по 48 строк, в 2 х томах, том I имеет 242 л., том II — 239 л., на 102 пергаменте. Переплет XIX века». Акт заканчивался примечательным добавлением: «Государственная Публичная библиотека обращает вни мание на исключительную ценность передаваемых изданий и на необхо димость самых тщательных мер к их охране»16. После осмотра и изучения библия Шеффера в апреле 1931 г. была во звращена «Антиквариатом» в ГПБ, о чем свидетельствует копия доверен ности, выданной Библиотекой сотрудникам А. В. Ивановой и И. С. Пин целю для ее получения17. Это драгоценное издание и по сей день хранится наряду с другими инкунабулами в хранилище, стилизованном под сред невековую библиотеку и широко известном как «Кабинет Фауста». Од нако 42 строчной библии Гутенберга Публичная библиотека в тот период лишилась. По утверждению В. С. Люблинского, экземпляр Гутенбергов ской Библиии, который в 1858 г. по поручению Императорской публич ной библиотеки приобрел для нее на аукционе франкфуртский комис сионер И. Бэр за баснословную по тем временам сумму в 1355 талеров, с начала 1930 х гг. находился в коллекции Бодмера в Ш вейцарии18. С эпизодом передачи экземпляра Гутенберговской библии для реализации за валюту в 1931 г. связан еще один любопытный документ. По видимому, в ГПБ поступил устный запрос о том, известны ли Биб ли отеке дефекты, обнаруженные в принадлежавшем ей экземпляре Биб лии. В письме, подписанном директором и ученым секретарем Библио теки, направленном в Комиссию по чистке Госантиквариата (видимо, такая в тот период существовала) говорится: «Государственная Публичная Библиотека сообщает, что о про изведенной в неизвестное время подмене 26 прописных букв в Гутенберговской библии, переданной в настоящее время в Гос антиквариат, Библиотеке стало известно лишь со слов прибывших сейчас в Ленинград представителей английской фирмы Мэкс. Что касается отсутствия в вышеупомянутой Библии отдельных листов, то об этом Публичная библиотека была осведомлена, но со ответствующего упоминания не было сделано в акте о передаче библии Госантиквариату»19. Этот документ интересен двумя моментами. Во первых, он позволяет предположить возможность подмены 26 прописных букв в период ознакомления с Библией в самом «Госантиквариате». Во вторых, что более существенно, свидетельствует о том, что специалисты английской торговой фирмы, по видимому, заинтересовались возможностью при обрести этот раритет и тщательно его изучали. 103 Публичная библиотека, поначалу отстраненная от участия в фор мировании из ее фондов партий литературы, предназначавшихся для передачи в «Госантиквариат», оказывалась, мягко говоря, в странной ситуации. Так в феврале 1931 г. Наркомпрос дважды в срочном порядке запрашивает Библиотеку о том, какие из книг (по списку, составленному «Антиквариатом» на инкунабулы) не должны быть в него включены, как подлежащие передаче Польше по условиям Рижского мирного договора. «Требуемое разъяснение, — как говорилось в письме, — необходимо для сектора науки и Правительственной комиссии для окончательного реше ния о выделении инкунабул для нужд “Антиквариата”»20. В ответ на запрос директор Библиотеки, а им с 1 ноября 1930 г. был назначен М. М. Добраницкий, сообщает: «<...> Государственная Публичная библиотека не получала до сих пор такого предложения, в ее распоряжении нет списка инкунабулов, составленного Госантиквариатом и по наведенным ученым секретарем ГПБ тов. Банком у заместителя директора Госантиквариататов. Богнара справкам таковой отсутствует и в Госантиквариате. Ввиду сказанного, прошу в целях возможности установить затре бованные Вами данные переслать упомянутый список в Государственную Публичную Библиотеку или указать, где он ею может быть получен»21. Как несколько позже выяснилось, такой список еще только состав лялся в недрах каких то инстанций в Москве22. Все это свидетельство вало о скоропалительности и плохой организации этой работы. Примерно через месяц, когда список изданий, намеченных к изъятию из фондов ГПБ, по видимому, был уже отработан, торговая организация со своей стороны извещает директора Библиотеки: «На основании распоряжения зав. сектором науки Наркомпроса за № 268/с от 15/III с. г. командируется зав. книжным отделом Всесоюзного экспортного объединения “Антиквариат” тов. Сабадош для приемки выделенных для нас представителями бригады НКП 119 экземпляров книг и для участия в выделении дублетов иностранных книг из вве ренной Вам библиотеки»22. Работа по выделению книг, имеющих валютную стоимость, про водилась в крайне сложных и неблагоприятных для Публичной биб ли отеки условиях. Помимо специальной «ударной бригады», сформированной Нар компросом для этих целей, в Публичную библиотеку в феврале 1931 г. при были два работника Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (тт. Киселев и Петровский), имевшие поручение от сектора науки Нар 104 компроса установить, какие из выделенных в Ленинской библиотеке Го сантиквариатом инкунабул и особо ценных изданий представлены в собраниях Ленинградской Публичной библиотеки. На основании каталогов выяснилось, что приблизительно третья часть этих изданий (75—80 экземпляров) имеется в обеих библиотеках. Обеспокоенные тем, что такое положение может вызвать желание Госан тиквариата изъять эти книги именно из фондов ГПБ, дирекция обрати лась с письмом в сектор науки, обосновывая важность оставления совпа дающих с Ленинской библиотекой инкунабул в фондах ГПБ. Это вызы валось прежде всего необходимостью возврата большого количества ин кунабул (на тот период свыше 500) Польше в связи с выполнением реше ний Рижского мирного договора, а также тем, что «...Публичная Библио тека уже выдала Госантиквариату значительное число книг и крайне цен ных рукописей с миниатюрами в порядке выделения непосредственно приходящихся на ее долю книжного фонда валютной ценности, причем эти изъятия не приходится считать законченными, так как ознакомление экспертов Госантиквариата с отдельными ценными изданиями, храня щимися в Публичной библиотеке, продолжается и в настоящее время»24. Однако доводы Публичной библиотеки не возымели действия. Требования Наркомпроса и Правительственной комиссии, которая за ним стояла, были чрезвычайно жесткими и не оставляли никакой на дежды на благоприятный для Библиотеки исход дела. В письме, на правленном в ГПБ 15 марта 1931 г. заведующим сектором науки Нар компроса И. Лупполом, говорилось: «Препровождаем при сем список книг, осмотренных представителя ми бригады НКП от Ленинской библиотеки, Вам предлагается незамед лительно выделить все 119 экземпляров, за исключением книг польско го происхождения, и передать таковые Гос. Конторе “Антиквариат”. В тех случаях, когда на указанный номер по списку в запасах Пуб личной библиотеки в наличии имеется по нескольку экземпляров, та ковые должны быть переданы “Антиквариату” с правом для Библиотеки сохранить за собою один экземпляр. В тех же случаях, когда из перечне ленных номеров в Библиотеке имеется единственный, он все же должен быть передан “Антиквариату”, так как тождественный ему экземпляр в единственном количестве будет сохранен во Всесоюзной Ленинской Госу дарственной библиотеке (в Москве). Кроме того, Вам надлежит отдать распоряжение по вверенной Вам библиотеке о немедленном выделении дублетов книг по иностранным каталогам для тех же целей, с допуском к ним “Антиквариата”»25. По 105 существу это был приказ, невыполнение которого могло повлечь за собой для руководства Библиотеки самые неблагоприятные последствия. И тем не менее директор Библиотеки М. М. Добраницкий во время своей командировки в Москву по делам, связанным с изъятием книг для «Антиквариата», заявил протест И. Лупполу по поводу действий пред ставителей Ленинской библиотеки, которые производили отбор изданий из фондов Публичной библиотеки без какого то ни было согласования с самой Библиотекой. О том, что было отобрано 119 инкунабул для реа лизации через «Антиквариат» в ГПБ узнали лишь из письма самого И. Луппола. Руководство сектором науки просило выразить свое недовольство действиями библиотекарей ГБЛ ее директору В. И. Невскому. Тот в свою очередь пояснил, что лишь выделил сотрудников для этой цели, а их обя занности определял один из работников сектора науки (тов. Вольтер), который должен был предупредить дирекцию ГПБ о цели их приезда26. Как вытекало из сложившейся ситуации «виноватым» вроде бы ока зывался рядовой служащий сектора науки Наркомпроса. Несогласованность в действиях организаций, призванных осущест влять эту работу, проистекала, с одной стороны, из необходимости любы ми средствами выполнить решения, принятые на правительственном уровне, а с другой, — от атмосферы секретности, в которой проводились изъятия раритетов. Разрозненность действий инстанций, занимавшихся этим вопросом, крайне осложняла работу Публичной библиотеки и приводила к необхо димости вести трудную и не всегда дающую реальную отдачу переписку с вышестоящими организациями. Так в одном из писем, направленном наркому просвещения С. А. Бубнову, говорилось: «Государственная Публичная библиотека в Ленинграде получила Ваше предписание за № 150 от 16/1 выдать “Антиквариату” инкунабулы и рукописи по приложенному списку. Выделив указанные экземпляры из собраний Библиотеки, считаю однако необходимым, до передачи их Антиквариату, довести до Вашего сведения о следующих серьезных обстоятельствах, не учтенных или неиз вестных составителями этого списка. К сожалению, Публичная библио тека к участию в его согласовании не была привлечена. В числе подлежащих передаче Антиквариату инкунабул включен за № 1 экземпляр Dante. Firenze, 1481, снабженный надписью польской про вениенции (принадлежность Красиньскому). Выдача ее Антиквариату в настоящее время, когда Публичной библиотекой еще ведутся работы по 106 выполнению Рижского договора с Польшей, не может иметь места ввиду серьезных последствий, которые это могло бы иметь в дальнейших пере говорах с Польшей о возврате культурных ценностей»27. По поводу возникающих сложностей и коллизий Публичная биб лиотека неоднократно обращалась в Наркоминдел. На одно из таких обращений председатель союзной делегации по переговорам с Польшей Н. П. Колчановский сообщал М. М. Добраницкому: «В связи с работами A/о “Антиквариат” по реализации части фондов Публичной библиотеки, Наркоминдел обратился к наркому внешней торговли СССР и наркому просвещения РС Ф С Р с письмом, в котором указывается, что Антиква риат не должен совершенно включать в свой фонд книги, рукописи и про чие ценности, в свое время конфискованные в Польше царским правительством... Что же касается ценностей, не конфискованных, относящихся к 17 и 18 столетию, то Антиквариат должен оставить в Библиотеке все то, что согласно указаний Ваших и тов. Вайнштейна на мечено к представлению польской стороне в качестве эквивалента как за оставленные в СССР ценности, так и в порядке компромиссного соглашения между делегациями в Смешанной комиссии»28. В другом письме Н. П. Колчановский прямо указывает: «Полагаю, что следует категорически не выдавать Антиквариату книги 17 и 18веков»29. Несмотря на опасные последствия, которые это могло иметь, дирекция Библиотеки не оставляла надежду на то, что ей удастся отстоять наиболее ценные издания, имеющие непреходящее значение, и не ослабляла уси лий по их сохранности в фондах. Об этом яркое представление дает письмо, направленное в Нарком прос 16 сентября 1931 г. В нем говорилось, что «представители Госантик вариата», работающие в ГПБ «заинтересовались между прочим пользующимся мировой известностью так называемым Синайским кодексом. Этот ценнейший рукописный памятник 4 го века, являющийся наиболее древним греческим текстом Нового завета, со вре мени своего поступления в Государственную Публичную библиотеку в середине 19 века, непосредственно из Синайского монастыря, привлекает к себе особое внимание ученых и широких кругов ценителей всего мира. Посещающие Библиотеку иностранцы прежде всего просят показать им Синайский кодекс, который во всех путеводителях и справочниках упо минается, как один из величайших редкостей, хранящихся в Публичной Библиотеке. Так как, по видимому, Антиквариат собирается поставить вопрос о продаже Синайского кодекса заграницу, я считаю необходимым предупредить Вас об этом политически, как мне кажется, недоступном 107 мероприятии и просить Вас принять меры, с целью воспрепятствовать его осуществлению»00. Однако этот страстный призыв руководства ГПБ не был услышан. Спустя два года, в декабре 1933 г. в Публичную библиотеку с пометкой «Директору лично» поступило категорическое распоряжение наркома просвещения А. С. Бубнова: «Предлагаю Вам выдать “Антиквариату” рукопись Библии “Синайский кодекс”. Об исполнении мне сообщить»01. В архиве ЦГАЛИ СПб имеются два документа, свидетельствующие о выполнении этого распоряжения. Один из них — акт передачи, состав ленный самим М. М. Добраницким и являющийся его автографом: «13 декабря 1933г. на основании распоряжения тов. Бубнова от 8/X II 1933 г. № 2787/с Государственная Публичная Библиотека еда ла, а “Антиквариат” в лице зам. председателя всесоюзного объединения “Антиквариат” тов. Прусакова принял рукопись “Codex Sinaiticus” на трехстах сорока пяти полных листах и двух полулистах, из которых один не сброшюрован. Директор ГПБ: М. Добраницкий Зам. пред, объединения “Антиквариат”: Г. Прусаков»02. А еще через несколько дней М. М. Добраницкий направил на имя С. А. Бубнова краткое донесение: «Сообщаю, что согласно Вашего рас поряжения от 8/9 декабря с. г. за № 2787/с рукопись “Синайский кодекс” передана по акту 13/XII с. г. Рукопись принял зам. управляющего объ единением “Антиквариат” тов. Прусаков»00. Так Библиотека в декабре 1933 г. лишилась одного из редчайших памятников письменности IV века. В опубликованной в 2001 г. книге «Проданные сокровища России» приведены удивительные подробности продажи этого уникума за рубеж. Оказывается, вопрос о продаже «Синайского кодекса» был предметом рассмотрения на закрытом заседании Политбюро ЦК ВКП (б) 5 декабря 1933 г. Решение гласило: «Обязать т. Бубнова выдать Наркомвнешторгу рукопись библии “Синайский кодекс” и разрешить НКВТ продать ее»04. Под этим решением стояла подпись Сталина. Данный факт свидетель ствует о том, что решения об изъятии и продаже за валюту уникальных произведений искусства и культуры принимались на самом высоком уровне и руководители учреждений были бессильны противостоять этому. Представляет интерес и предыстория продажи Синайского кодекса, приводимая в книге со ссылкой на американский источник. В 1931 г. в числе западных торговцев в Советскую Россию приехал английский букинист Морис Эттингаузен. Для него была специально 108 организована экскурсия по Публичной библиотеке, во время которой он заинтересовался коробкой из старинной кожи с надписью «Codex Sinaiticus». Сопровождавший его сотрудник Наркомвнешторга признался, что это название ему ничего не говорит. В ответ Эттингаузен шутя предложил прислать эту коробку в Лондон, если у Москвы будет нужда в деньгах. К шутке отнеслись серьезно. Заинтересованный в при обретении уникума Британский музей, после консультаций с премьер министром Англии Мак Дональдом и архиепископом Кентерберийским, приобрел Синайский кодекс за 100 тысяч фунтов стерлингов55. Извест но, что он и по сей день хранится в Национальной библиотеке Велико британии. В череде событий, неблагоприятно отразившихся на фондах Пуб личной библиотеки, имело место одно, выпадающее из рамок обычных представлений того времени, позволившее сохранить в ее коллекциях необыкновенную достопримечательность. Речь идет о молитвеннике, принадлежавшем шотландской королеве Марии Стюарт, с которым она, согласно легенде, всходила на эшафот. Пытаясь уберечь от выемки из фондов наиболее ценные с научной точки зрения материалы, руководство Библиотеки по собственной ини циативе вышло с предложением о продаже молитвенника Марии Стюарт. В письме, направленном Добраницким в сектор науки в апреле 1931 г., говорилось: «Сейчас у нас ведутся работы по выделению для Госантиквариата книг, имеющих валютную ценность. Стремясь выделить для данной цели экземпляры, не подрывающие значение отдельных коллекций и воз держиваясь поэтому от включения в выделенный фонд уникальных экзем пляров, сохраняющих к тому же научное значение, я, по договоренности с т. Пруссаковым (из Госантиквариата) считал бы возможным заменить таковые имеющим несомненно очень высокую валютную ценность руко писным молитвенником (часовником), принадлежащим Марии Стюарт и снабженным ее автографом. Рукопись эта хотя и имеет миниатюрные изо бражения, не является памятником особой художественной ценности: высокую материальную стоимость дают ей лишь знаки принадлежности Марии Стюарт. Ожидая Ваших указаний по этому вопросу, которые необ ходимо получить в самом срочном порядке, обращаю Ваше внимание на то, что сведения о нахождении этого молитвенника в Публичной библиотеке помещены в путеводителях и нескольких других, посвященных Библио теке, изданиях. Этот момент при разрешении вопроса приходится учитывать»56. 109 К счастью, предложение Библиотеки не получило поддержки Нар компроса. Ответ был кратким: «Сектор науки считает невозможным переуступку рукописного молитвенника (часовника) с автографом М арии Стюарт “Антиквариату”, поскольку таковой значится в пу теводителях Библиотеки и опубликован в других изданиях»'"*7. Эта реликвия до сих пор хранится в Отделе рукописей РНБ. Нельзя не заметить, что два года спустя, как уже отмечалось, вопреки ре шительному возражению руководства Публичной библиотеки и не смотря на аналогичную ситуацию с отражением в путеводителях и спра в очниках местонахождения Синайского кодекса, он все таки был изъят из фондов ГПБ и продан. Как уже упоминалось, работа по изъятию из ГПБ редких и ценных изданий, имеющих валютную стоимость, проводилась начиная с 1930 г. Однако особую остроту она приобрела в 1933 г., когда в стране, по види мому, ощущался большой дефицит валютных поступлений'"*8, и внимание Наркомпроса вновь было обращено к фондам Публичной библиотеки. В январе 1933 г. в ГПБ поступает распоряжение Бубнова о выдаче в /о «Антиквариат» 10 инкунабул и 14 манускриптов по прилагаемому списку". Против каждого названия была проставлена его продажная цена. Сообщая Бубнову об исполнении этого распоряжения, Доб раницкий возражает против передачи «Антиквариату» инкунабулы Dante, Firenze, 1481 г., как имеющей пометку о принадлежности поль скому роду Красиньских (о чем уже ранее упоминалось). «Не менее велики мои сомнения, — пишет он далее, — относительно значительной части показанных в списке рукописей: № 3 — Plutarch. Vie des illustres; № 4 — Discourse de Plutarchs; № 8 — Le jeu d’amour; № 9 — Lounge de Saint Jenon; № 10 — Information des princes; № 12 — Le roman de Troye; № 13 — Livre de la chasse; № 14 — Epistre de Heronimus. Все они принадлежат к так называемому Сент Жерменскому фонду, составленному сотрудником российского посольства Дубровским из раз грабленного во время французской революции имущества Парижского аббатства Сен Жермен. Этот фонд продолжает привлекать к себе особое внимание французского правительства, неоднократно в самые последние годы возбуждавшего вопрос о его возвращении. Ввиду делавшихся уже Антиквариатом заявок на эти рукописи, мною были получены в 1931 го ду указания, в результате сношений с Наркоминделом, воздержаться от выдачи всего Сен Жерменского фонда (всего 62 номера)»40. 110 В этом документе обращает на себя внимание обеспокоенность Добраницкого ценами, по каким будут реализованы «Антиквариатом» издания, изъятые из фондов Библиотеки. В связи с этим он указывает: «Если бы обозначенные здесь цены могли бы еще компенсировать ущерб от лишения наших собраний в своем большинстве исключительно важных памятников письменности, то совершенно другое положение будет в том случае, если от их реализации Антиквариатом будет выруче на значительно меньшая сумма. Не признаете ли Вы поэтому более целесообразным поставить вопрос перед Правительством о разрешении Антиквариату продать выделенные материалы лишь при условии реализации их за приведенные в списке цены»41. В зависимости от научной значимости документов, цены на них, ука занные в списке, варьировались от 2 500 до 50 000 рублей, а общая стой мость всех 14 рукописей равнялась 250 тысячам рублей. Стоимость 10 инкунабул составляла 43 тысячи рублей. Как вытекает из письма, Добраницкого беспокоила не только потеря Библиотекой своих раритетов, но и финансовая выгода, которую может получить или которой может лишиться государство от их продажи. Спустя 10 дней Добраницкий в письме, адресованном Ленинградскому отделению в/о «Антиквариат» также высказывает свою тревогу по поводу возможности продажи рукописей, относящихся к Сен Жерменскому фон ду. Письмо заканчивалось уведомлением: «Передавая поэтому на 4 х дневный срок для ознакомления пе речисленные 9 №№, Государственная Публичная библиотека просит Антиквариат учесть приведенные обстоятельства, побудившие Биб лиотеку срочно опротестовать перед Наркомом по просвещению выполнение полученного предложения в соответствующей части» 42 . Библиотека всеми способами стремилась минимизировать ущерб, на носимый кампанией по изъятию сокровищ из ее фондов. И усилия эти не всегда оказывались бесплодными. Из 14 рукописей, указанных в пред писании Наркомпроса от 16/1 33 г., как подлежащие продаже через в/о «Антиквариат», девять были возвращены Библиотеке, из 10 инкунабул удалось отстоять четыре. В апреле 1933 г. в ГПБ поступает очередное указание Бубнова о пе редаче в распоряжение в /о «Антиквариат» одной инкунабулы и семи рукописей по прилагаемому списку также с обозначениями их цены4/ Сообщая о готовности выполнить это распоряжение, Добраницкий пишет: «Считаю, однако, необходимым довести до Вашего сведения неко 111 торые данные, характеризующие выдаваемые материалы, изъятие кото рых, как я уже сообщал 18 февраля 1932 тов. Лупполу и позже в ответ на запрос от 5 июля тов. Агору, наносит большой урон коллекциям Государственной Публичной библиотеки им. Салтыкова Щедрина. № 1 по списку Beda, Historia ecclesiastica (несмотря на название, памятник светского характера, исторического содержания). Един ственная в СССР древнейшая английская рукопись (8 го — 9 го вв.). № 2 Fulgentius. De fide catholica — одна из старейших сохранившихся рукописей итальянской работы, с глоссами и иллюстрациями, еде данными в Корби. Является одним из томов многотомной рукописи, раз розниваемой настоящим изъятием. № 3 Evangelium — единственная в СССР рукопись с древними ирландскими миниатюрами. Чрезвычайно важна для истории искусства, в частности для древнерусского искусства. № 4 Columella. De re rustica. № 5 Cicero. Rethorica. № 6 Martianus Capella. Grammatica. — Все три замечательны как па мятники античной культуры, являются предметами постоянного изу чения. № 7 Psalterium Romanum — интереснейший памятник по истории средневековой миниатюры. № 8 Инкунабул Eschenbach Titurel und Parcival. Первое издание зна менитого средневекового романа, легшее в основу всех дальнейших изда ний, важен для истории печати. К сказанному необходимо добавить следующее: 1) все перечисленные рукописи, кроме № 1, происходят из Сен Жер менского фонда, о котором в свое время уже была переписка с Нар коминделом; 2) эти же рукописи в качестве основных образцов так называемого Корбийского письма подверглись как раз в последние годы особенно тщательному изучению советских ученых, давшему ряд выводов крупно го исторического и социально экономического значения»44. Как видим, Библиотека в своих ответах каждый раз не уставала дока зывать, что изъятие ценных материалов из ее коллекций наносит непоправимый ущерб не только фондам, но прежде всего отечественной науке. Убедительность аргументов в данном случае одержала верх над стремлениями получить выгоду от продажи раритетов. Как показала про верка списка, все материалы, о которых в нем шла речь, хранятся в кол лекциях Российской национальной библиотеки45. 112 В архивных документах последующего периода не удалось об наружить следов дальнейших изъятий материалов из фондов ГПБ. Вопрос о том, сколько же всего было изъято рукописей, инкунабул и книг XVII—XVIII вв. для продажи за валюту, пока остается до конца непроясненным. Не удалось обнаружить список, содержащий 119 названий редких книг, о котором упоминается в ряде документов 1930 г., и какиеиз них были переданы в в/о «Антиквариат». Помимо этого спи ска несомненно передавались книги XVII—XVIII вв. из числа дублетов ГПБ, о чем также есть неоднократные упоминания. Хочется надеяться, что дальнейшие разыскания окажутся плодотворными и смогут привести к новым неизученным фактам истории РНБ. Примечания 1 См.: Моричева М. Д. Библиотека Залуских и Российская нацио нальная библиотека. СПб., 2001. 2 Васильева О. Ю., Кнышевский П. Н. Красные конкистадоры. М., 1994; Серапина Н. Эрмитаж, который мы потеряли / / Нева. 1999. № 3. С. 135— 157; Пиотровский Б. Б. История Эрмитажа: Краткий очерк. Ма териалы и документы. М., 2001 и др. 2 Хорошилов П. Вместо эпилога / / Проданные сокровища России. М., 2001. С. 235. 4 В архивных документах того времени встречаются различные наименования этой организации: государственная торговая контора «Антиквариат», контора «Советский антиквариат», Всесоюзное объ единение «Госантиквариат» и просто «Антиквариат». Этим объясняется и разнобой в названии этой организации в настоящей статье. 5 Цит. по: Вздорнов Г. Славянские рукописи Фекулы / / Наше на следие. 1991. № 6. С. 140. 6 ЦГАЛИ СПб. Ф. 97. Оп. 2. Д. 5. Л. 81. I В апреле 1930 г. было принято решение о создании Особых бригад из представителей Главнауки и финансового отдела для отбора в музеях материальных ценностей на экспорт / / Проданные сокровища России... С. 243. (В архивных документах Публичной библиотеки они именуются «ударными бригадами». — М.М.) 8 ЦГАЛИ СПб. Ф. 97. Оп. 2. Д. 5. Л. 75. 9 Там же. Л. 68. 10 Там же. Л. 55. II Там же. Л. 43. 113 12 Там же. Л. 53. 12 Там же. Л. 32. 14 Там же. Л. 13. 15 Там же. Д. 7. Л. 7. В письме искажена фамилия издателя Библии 1462 г. В действительности — это Шеффер. 16 Там же. Л. 8. 17 Там же. Л. 30. Документом ошибочно предписывалось получить Библию «в двух экземплярах», в то время как на самом деле надлежало получить Библию в 2 х томах. 18 Люблинский В. С. Книга в истории человеческого общества: Сб. избранных книговедческих работ. М., 1972. С. 215. 19 Там же. Л. 33. 20 Там же. Л. 12— 12 об. 21 Там же. Л. 13. 22 Там же. Л. 28. 28 Там же. Л. 23. 24 Там же. Л. 10. 25 Там же. Л. 19. 26 Там же. Л. 28. 27 Там же. Д. 14. Л. 7. 28 Там же. Д. 7. Л. 26—26 об. 29 Там же. Л. 29. 80 Там же. Л. 44. 31 Там же. Д. 14. Л. 106. 82 Там же. Л. 107. 88 Там же. Л. 110. 84 Цит. по: Проданные сокровища России... С. 114. Приводится факсимильное воспроизведение выписки из этого решения. 35 Там же. С. 114— 115. 36 ЦГАЛИ СПб. Ф. 97. Оп. 2. Д. 7. Л. 31. 87 Там же. Л. 34. 88 См.: Проданные сокровища России... С. 291. 39 ЦГАЛИ СПб. Ф. 97. Оп. 2. Д. 14. Л. 18— 19. 40 Там же. Л. 7. 41 Там же. Л. 7—7 об. 42 Там же. Л. 9. 48 Там же. Л. 64— 65. 44 Там же. Д. 14. Л. 73—73 об. 114 45 Автор выражает глубокую признательность сотрудникам РН Б Н. А. Елагиной и Л. А. Колге, осуществлявшим сверку списков рукописей и инкунабул с их наличием в фондах Библиотеки. 115 С. Ф. Варламова Три судьбы на фоне Российской национальной библиотеки Более 200 лет существует Российская национальная библиотека. Уникальны ее фонды. Ни социальные бури, не раз потрясавшие Россию, ни желание последующих поколений порой забыть прошлое не могут сте реть его из исторических памятников, хранящихся в фондах РНБ. Фон ды РН Б, как археологический пласт, отражают историю страны и об щества. Не менее уникальны люди, служившие ей в разные исторические времена. Пример тому — персонажи нашей статьи. Казалось бы, что общего между графиней Д. Е. Лейхтенберг (Бо гарне), участницей революционного движения в России и за рубежом Э. Г. Лурье и сотрудником Петроградской ЧК с 1919 г., ветераном партии и Великой Отечественной войны Я. О. Хаскиным? По разному сложились их судьбы до РНБ, но общей чертой их биографии стала рабо та в одном из самых закрытых фондов РН Б — спецхране, где были востребованы их знания многих иностранных языков и репертуара зару бежной литературы. В разное время они ушли из жизни, но РН Б стала последним местом в трудовой деятельности каждого из них. Причудли во переплелись и их судьбы. Прежде всего, о самом фонде, в котором они работали. Спецхран как таковой не был особенностью советской системы. В фондах оте чественных и зарубежных библиотек национального масштаба за всю историю их существования хранились издания, ограниченные для широ кого круга читателей политической цензурой, корни которой уходят в XV век. Задачи такого рода хранилищ были сформулированы в тор жественном акте открытия Императорской Публичной библиотеки в 1814 г., где упоминалось созданное по примеру Ватиканской библиотеки секретное отделение как «особое хранилище для всех тех печатных книг и рукописей, которые по силе законов для цензуры книг изданных долж ны скрыты быть от большей части публики, но которые могут находить ся в императорской Публичной библиотеке, во первых, потому, что она есть вместилище книг всякого рода, во вторых, что и запрещенные кни ги иногда нужны бывают для справок самому правительству»1. В XIX в. Публичная библиотека была тесно связана с цензурным ведомством, которое являлось основным источником пополнения секретного отделе 116 ния Библиотеки и способствовало выполнению закона об обязательном экземпляре. В 40—50 е гг. директора Публичной библиотеки Д. П. Бу турлин, а затем М. П. Корф возглавляли негласный комитет (так называемый «Бутурлинский комитет»), учрежденный Николаем I с целью верховного надзора за цензурой2. В советский период спецхраны библиотек начали создаваться с пер вых лет советской власти, с началом формирования системы госу дарственного контроля печатных изданий, которая постепенно транс формировалась в тотальную систему государственного идеологического надзора за содержанием печатной продукции страны и библиотечных фондов. Спецхраны открывались с разрешения Главлита РСФ СР (затем СССР), который регламентировал через свои местные органы состав спецхранов и всю их деятельность. Нет надобности подробнее оста навливаться на истории этого феноменального явления. С конца 80 х гг. XX в. начались демократические преобразования в стране, и спецхраны перестали быть тайной для широкой общественности. Сначала появились газетные публикации, а затем в 90 х и последующих годах во просы советской цензуры и спецхранов библиотек нашли отражение в материалах научно практических конференций, публикациях докумен тов и фундаментальных исследованиях2. К 1990 г. завершился пересмотр состава спецхранов, и вся литература, ограниченная по политическим и иным мотивам, не имеющим отношения к охране государственной и служебной тайны, стала доступна широкому кругу читателей. В 1991 г. был ликвидирован и Главлит. В составе спецхрана особое место занимал иностранный фонд. Пополнение его являлось частью общей политики Библиотеки в области иностранного комплектования, направленной на информационное обеспечение читателей. Неслучайно библиотеки имели право с 1947 г. отражать поступления в иностранный фонд спецхрана в общих слу жебных каталогах, а с 1956 г. — и в читательских. Все поступления из за рубежа, за исключением технических и ряда научных изданий, пре дусмотренных специальным списком, проходили предварительную цен зуру. В спецхран направлялись издания, ограниченные цензурой для об щего пользования, в основном, по политическим мотивам. Значительную часть их составляли общественно политические газеты и журналы веду щих капиталистических стран мира, «генерально» закрытые для широко го круга советских читателей. Вместе с тем, по сравнению с поступления ми зарубежных изданий в открытые фонды РНБ, поступления в ино странный фонд спецхрана не превышали 2 %. 117 В советский период Публичная библиотека потеряла право получать в свой спецхран издания, «для справок самому правительству» нужные. Установленные Главлитом СССР категории спецхранов библиотек ли шили не только Публичную библиотеку, но и все библиотеки Ленинграда получать эмигрантские антисоветские издания, а также издания, содержащие наиболее одиозные материалы о лидерах Советского государства и партийных разногласиях, ограниченные двумя цен зорскими знаками. Такие издания, как правило, «оседали» в Москве и направлялись в ЦК КПСС, ряд министерств, ГБЛ и И Н И О Н 4. (В конце I960 х гг. было сделано исключение только для издания «Salisbury Н. Е. The 900 days. The siege of Leningrad. N.Y., 1969», заказан ного за рубежом Публичной библиотекой и получившего ограничение на два знака. Понадобилось ходатайство директора ПБ перед Ленинград ским обкомом КПСС, а того в свою очередь — перед соответствующими московскими инстанциями, чтобы книга была, в конце концов, прислана в спецхран ПБ.) В результате объем иностранного фонда спецхрана РНБ был в несколько раз меньше по сравнению со спецхраном РГБ. Условия хранения и порядок выдачи читателям ограниченных для доступа изданий не раз менялись. До 1936 г. спецхран входил в структу ру ПБ как Отдел специального хранения иностранной литературы, выда ча из которого осуществлялась с разрешения директора Библиотеки5. Читателям иностранцам зарубежная периодика выдавалась в зал основ ного фонда, а в отдельных случаях — и в самом отделе. (В 1936 г. по телефонограмме начальника иностранного отдела Леноблгорлита было дано разрешение пользоваться литературой спецхрана писателям Б. Брехту и Плювье (PluvierJ.M .?)6. В 1936 г. спецхран был слит с секрет ным отделом, в котором хранились секретная литература и зарубежные издания на русском языке, в единый Отдел специального хранения (OCX)7. С годами, по мере ужесточения политической обстановки в стра не, ужесточались и правила выдачи читателям ограниченных изданий, имели место и обратные явления. При всем при том, иностранные фон ды спецхранов библиотек были одним из немногих источников информирования советского общества о западном мире. Состав читателей спецхрана с годами существенно не менялся: среди них были, в основном, научные работники, профессорско пре подавательский состав вузов города, аспиранты, студенты старших курсов, журналисты и другие представители творческой интеллигенции. Иностранные издания из спецхрана использовались при съемках кино фильмов и театральных постановках. Трудно, например, представить 118 сейчас, что журналы «Stern» и «Spiegel», небрежно брошенные на си денье роскошного «Мерседеса» героем фильма «Зимняя вишня», были доставлены на «Ленфильм» из спецхрана РН Б, а фривольные костюмы героинь спектакля «Трехгрошовая опера» Б. Брехта в Ленинградском те атре на Литейном сделаны по фотографиям из журналов того же спец храна. Претерпевал изменения и порядок цензорского просмотра иностран ных изданий. В 1930 е гг. просмотр осуществлялся или непосредственно в помещениях иностранного отдела Леноблгорлита с выдачей запрещен ных изданий лично заведующему спецхраном ПБ, или цензор Ленобл горлита работал непосредственно в самой Библиотеке с оплатой труда за счет ПБЬ. Библиотека была заинтересована в просмотре иностранной ли тературы в своем учреждении и ходатайствовала еще в 1925 г. перед ор ганами цензуры о разрешении образования «секретного отделения и о свободном пропуске в адрес библиотеки иностранных изданий»9. Осно ванием для ходатайства послужило сообщение зам. директора И. И. Яков кина на заседании правления ПБ 9 октября 1925 г. «о задержании в по лучении иностранной литературы, чинимых Гублитом, весьма пагубно отражающихся на пополнении ценнейших коллекций библиотеки» (имелись в виду случаи возврата за рубеж целых ящиков литературы из за одного задержанного номера, или запрещения получения Библиотекой изданий, которые потом свободно продавались в книжных магазинах)10. В 1940 х гг. право цензорского просмотра имели и ответственные работ ники спецхрана ПБ, которое использовалось, в основном, при просмотре изданий прошлых лет, в том числе и трофейной литературы. В конце 1948 г. распоряжением Главлита СССР употребление местных цензорских знаков было запрещено. Контроль возлагался только на ра ботников Леноблгорлита, а с начала I960 х гг. была введена единая для всей страны централизованная система цензорского просмотра ино странной литературы работниками Главлита СССР с проставлением их личных цензорских знаков. Сотрудникам спецхрана ПБ приходилось работать в условиях же сткой регламентации их работы как с фондами, так и считателями и в по стоянном контакте с сотрудниками Леноблгорлита, курирующими Библиотеку. Более того, часть сотрудников Леноблгорлита работала по совместительству в ПБ, а сотрудники ПБ переходили на работу в органы цензуры. В первые годы Советской власти молодое пополнение ПБ не могло в полной мере соответствовать высоким требованиям, предъявляемым к 119 сотрудникам Императорской ПБ, таким, как, например, знание иностранных языков. В течение длительного времени после 1917 г. в иностранных фондах Библиотеки работали многие представители старой русской интеллигенции разных сословий. Д. Е. Лейхтенберг и Э. Г. Лурье поступили на службу в ПБ почти одновременно: Лейхтенберг — в 1924 г., после присоединения «Биб лиотеки всемирной литературы» к ПБ как филиального IV отделения, а Лурье — в январе 1925 г. на должность научного сотрудника того же от деления (по рекомендации председателя Научного общества марксистов проф. М.В.Серебрякова). Дора (Дарья) Евгеньевна Лейхтенберг была дочерью принца Евгения Максимилиановича Лейхтенбергского (кн. Романовского), внучкой вел. кн. Марии Николаевны, старшей дочери Николая I, троюродной сестрой Николая II. Ее родословная по отцовской линии ведет к пасынку Напо леона Евгению Богарне, а по материнской — к фельдмаршалу М. И. Кутузову. За последнее время о ней появилось немало публика ц и й 11, но ни одной пока не удалось (и вряд ли кому либо удастся) в полной мере разгадать загадку: что заставило эту блистательную велико светскую даму (в первом замужестве княгиня Кочубей, во втором — баронесса Гревениц), мать двоих детей, в возрасте за 40 лет принять реше ние отказаться от баварского подданства и вернуться в 1918 г. в голодную революционную Россию, где единственным средством для ее существова ния было блестящее знание пяти европейских языков. Одно бесспорно: это был ее осознанный выбор. В анкете, заполненной ею в ПБ (1925), при всей завуалированное™ ответов на вопросы (частично изменены ее имя и фамилия, год рождения, скупые сведения об отце (был военным, имел дом, умер в 1901 г.) в графе «какой политической партии сочувствует» Дора Евгеньевна ответила: «РК П (б), почему после революции в Германии осталась в России»12. А в анкете Наркомата Просвещения (Главнаука) за тот же год в ответе на вопрос «подвергалась ли репрессиям» мы находим: «высылка за пределы России на 3 года за критику царствующих лиц и правительства 1905 08»1'1. Позднее, в 1929 г., на комиссии по расследованию обстоятельств появления заметки «Прав нучка Николая Палкина» в вечернем выпуске «Красной газеты» (16 сент. 1929 г.) объяснение причины высылки из России прозвучало в более резкой форме. Возмущенная расстрелами, она сказала в домашнем кругу: «Противно жить в стране, во главе которой стоит дурак и трус»14. И это похоже на правду. Судя по воспоминаниям ее современницы М. Петер сен15, лично знавшей Д. Е. Лейхтенберг по работе в ПБ, она была «своеоб 120 разной и красочной фигурой», «со свойственной ей импульсивностью не скрывала своих эмоций», отличалась «экстравагантностями». По мне нию М. Петерсен, многие в Ленинграде в 1920— 1930 х гг. знали ее как герцогиню Лейхтенбергскую. Она вспоминает свою первую встречу с Д. Е. Лейхтенберг в 1918 или 1919 г. в Гос. институте истории искусств, открытом в особняке графа В. П. Зубова, за раздачей супа из пшена, выде ленного Местным продовольственным комитетом для слушателей: «...на белом лакированном столе... стоял большой черный котел с супом, а возле стола с уполовником в руке стояла высокая, статная, не первой молодо сти дама в темном безукоризненно сидящем платье... Я... не сводила глаз с уполовника, которым дама действовала с таким непередаваемым вели чием и изяществом»16. Можно согласиться с мнением 3. И. Беляковой, что Д. Е. Лейхтен берг принадлежала к тому кругу Дома Романовых, которые осуждали политику Николая II и приветствовали Февральскую революцию как выход из создавшейся в России ситуации17. В Советской России Д. Е. Лейхтенберг с 1918 г. связала свою жизнь с австрийским подданным В. А. Маркезетти18. Романтическую историю их знакомства описала в своих воспоминаниях М. Петерсен: «Говорили, что он нашел ее однажды вечером лежащую без чувств в сугробе, привел к себе домой, и с тех пор они не разлучались до их общего трагического конца»19. В 1919 г. по рекомендации М. Горького Лейхтенберг и Марке зетти начали работать переводчиками в издательстве «Всемирная литера тура», а затем в «Библиотеке всемирной литературы» (он — в качестве заведующего, она — заместителем заведующего), в 1924 г. продолжили работу в ПБ, занимая те же должности. В 1926 г. Д. Е. Лейхтенберг по лучила гражданство РС Ф С Р. (В. А. Маркезетти обратился с ходатайством о получении гражданства СССР в июле 1937 г. Оно было удовлетворено в декабре того же года , когда он уже был арестован, за месяц до расстрела.) Эмилия Гершовна (Григорьевна) Лурье вернулась в Советскую Россию из эмиграции в 1921 г. Она происходила из купеческого со словия20. Ко времени возвращения в Россию за ее плечами были годы активной революционной борьбы в Варшаве, арест, ссылка в Астрахан скую губернию, побег в Швейцарию, после окончания Бернского уни верситета переезд в Америку, где она проживала как политэмигрантка, занимаясь педагогической и журналистской деятельностью. Она состо яла членом нескольких политических партий (Бунда, социалистической и коммунистической партий США, с 1931 г., после неоднократных, на 121 чиная с 1922 г., попыток вступить в партию, — кандидат в члены ВКП(б)).В 1921г. былапереводчицей Коминтерна. До поступления в ПБ преподавала исторический материализм в Высшей военной воздухопла вательной школе, заведовала библиотекой Московско Нарвского райко ма партии, была членом научного общества марксистов и Общества библиотековедения. Зачисленная на должность научного сотрудника «Библиотеки всемирной литературы», она была откомандирована в Философское и Русское отделения ПБ, где занималась составлением систематического каталога по философии. В сентябре 1928 г. Лурье была назначена заведующей Отделом специального хранения иностранной литературы. В ее обязанности входил контроль за поступающей в Биб ли отеку иностранной корреспонденцией, в том числе и для « Библиотеки всемирной литературы», получение закрытых изданий в Леноблгорлите, доставка их в спецхран ПБ. В 1929 г. была включена в состав Ученого совета ПБ. Совместная работа таких неординарных личностей, которые пред ставляли собой Лейхтенберг, Маркезетти и Лурье, полярных как по своему социальному происхождению, так и по мировоззрению, не могла не привести к столкновению. В Библиотеке Д. Е. Лейхтенберг держалась независимо. Она не скрывала своего высокого происхождения, открыто говоря о своих родственных связях в России и за рубежом, не смущаясь, но смущая своих слушателей21. Конфликт разразился уже через год (в 1929 г.). Ему способствовала общая ситуация в ПБ, связанная с переходным периодом от отделен ческой структуры Библиотеки к организации отделов по функциональ ному принципу. В разработке проекта организации единого отдела ком плектования принимал участие по поручению дирекции и В. А. Марке зетти22. Э. Г. Лурье как заведующая спецхраном имела ряд претензий к Маркезетти (в частности, по качеству иностранного комплектования и по порядку просмотра иностранной почты). Э. Г. Лурье была недовольна просьбой Д. Е. Лейхтенберг о возможности получения из США материалов по американской библиографии для подготовки библиографического указателя по заказу ЛГУ. По видимому, это и явилось причиной появления в стенной газете «Голос библиотечного работника» заметки «Об одной выписке» за подписью «Критик», в ко торой, не называя фамилий, говорилось о нарушениях принципа отбора зарубежных изданий при выписке на 1928— 1929 гг. в условиях острого дефицита финансовых средств ПБ (выписка изданий для частных нужд, журналов мод и др.)2'1. На самом деле, автором заметки была Лурье, о чем 122 она сообщила в своей объяснительной записке, представленной комиссии П Б24. Заметка в стенной газете имела широкий резонанс в Библиотеке. И вслед за ней появилась публикация «Правнучка Николая Палкина» в вечернем выпуске «Красной газеты» с выпадами непосредственно против «начальственной супружеской четы» Маркезетти — Лейхтенберг: «Вся Публичная библиотека охает по поводу тех безобразий, какие творятся заведующим иностранным отделением библиотеки (Моховая, 36) гр. Маркезетти и его «дражайшей половиной» герцогиней Дорой Евгеньев ной Лейхтенберг, правнучкой Николая Палкина... Маркезетти, как веда ющий выпиской иностранной литературы, бросает на ветер сотни рублей валюты, чтобы выписать то, что нравится его жене... Герцогиня мечет громы и молнии против местной стенгазеты и полна антисемитского не годования...»25 Заметка не имела подписи, но было ясно, что исходила она из самой Библиотеки. Через день после газетной публикации директор Библиотеки М. Я. Марр своим распоряжением по Управлению ПБ (18 сентября 1929 г.) создал специальную комиссию под председательством члена Ленинградского Совета, члена Бюро секции научных работников проф. М. Я. Басова «для всестороннего обследования постановки дела в отделе комплектования и «Библиотеке всемирной литературы»26. Кроме того, было сделано обращение ко всем сотрудникам Библиотеки с призывом дать свои заявления по этому поводу лично или опустив их в специаль но вывешенный ящик. Комиссия нашла неправомерной критику в адрес комплектования библиотеки американской литературой и журналами мод (на них есть спрос читателей, в частности, журнал «Femina», упомянутый в газетной статье, выдавался по разрешению ученого секретаря ПБ по запросам различных учреждений: «Совкино», театров Комедии, Народного дома и др.). Вместе с тем материалы комиссии дают представление о той атмо сфере взаимной подозрительности и недоверия, которые сложились ме жду сотрудниками спецхрана и В. А. Маркезетти. Так, в своей объясни тельной записке сотрудница спецхрана В. В. Шмурло27 (племянница историка, проф. Юрьевского университета Е. Ф. Шмурло, из дворян, бес партийная) приводит случаи формального, «политически недопустимо го» отношения Маркезетти к работе (вскрытие иностранной почты в от сутствие Лурье, направление без проверки в открытый фонд журнала, первый экземпляр которого был направлен в спецхран, и даже отказ на ее просьбу дать в стенную газету материал по реорганизации Отдела ком 123 плектования и взаимоотношениях с другими отделами, сославшись на то, что он (Маркезетти) передал свой проект И. И. Яковкину)28. В свою очередь, Маркезетти, отметая эти упреки в свой адрес, обвинял Шмурло в тех же нарушениях (вскрытие почты и направление в спецхран и другие фонды изданий без его ведома, о чем он в свое время докладывал И. И. Яков кину, после чего испортились его отношения и со Шмурло, и с Лурье)29. В объяснительной записке Э. Лурье80 приводятся причины появления заметки в стенгазете, случаи направления литературы в фонды без ее просмотра, допущенные Маркезетти, в связи с чем по ее инициативе «Шмурло начала работать в качестве помощника Маркезетти и следить за почтой». В ответ на запрос И. И. Яковкина о работе Шмурло, Лурье дала положительный отзыв о ее деловых и политических качествах («прош ла чистку без всяких»). Как видно, острие критики было направлено, в первую очередь, против Маркезетти, Лейхтенберг была лишь промежуточным звеном. Что касается самой Л. Е. Лейхтенберг, то комиссия констатировала, что она «не изжила характерных черт своего класса... в ее взаимоотношениях с сотрудниками.., лишена избирательных прав..., несмотря на ее обжалование», и потому сочла нежелательным даль нейшее пребывание Лейхтенберг в П Б81. К чести комиссии, по результатам ее работы не было сделано ради кальных политических выводов. Несмотря на критику в свой адрес, ос тался в П Б в той же должности В. А. Маркезетти. Конфликт был погашен увольнением из Библиотеки на основании личных заявлений Д. Е. Лейх тенберг (с 15.10.29), а затем и Э. Г. Лурье (28.12.29). Исполнение обязан ностей по спецхрану временно было возложено на В. В. Шмурло. Дальнейший трудовой путь Д. Е. Лейхтенберг делает еще один зага дочный поворот. 16 сентября 1931 г. она поступает на работу в иност ранный отдел Леноблгорлита на должность ответственного переводчика, а затем — старшего контролера, с оформлением допуска к секретным материалам без представления рекомендаций (как это было принято), только по договоренности с ответственным сотрудником ОГПУ82. И это после хлесткой критики в ее адрес, прозвучавшей со страниц газеты, и шума вокруг ее имени в ПБ. По всей видимости, ее знали и поддерживали в высших эшелонах Советской власти, которые в то время проявляли заинтересованность в сотрудничестве с лояльно настроенными буржуаз ными специалистами. (О наличии ее «связей» в Смольном и ОГПУ, о «документе, заверенном Караханом88», своем знакомстве с В.И. Лениным Д. Е. Лейхтенберг говорила членам комиссии в ПБ, утверждая, что об 124 этом знает заместитель директора ПБ В. М. Андерсон44.) Как стало известно из частных разговоров ветеранов КГБ на их встречах в Музее квартире Ф. Э. Дзержинского на Гороховой, 2 (ны не— Музей политиче ской полиции России XIX—XX вв.), в 1918— 1919 гг. Лейхтенберг рабо тала переводчиком в Информационном отделе Петроградской ЧК. Личностью Д. Е. Лейхтенберг заинтересовался в свое время писа тель А. В. Сапаров, опубликовавш ий в 1972 г. повесть из хроники чекистских будней «Опасные комедианты»45, в которой он приводит ряд достоверных фактов из жизни Д. Е. Лейхтенберг и описывает ее встречу с С. А. Мессингом46, на которой она якобы сообщила ему лично сведения о казни одного из чекистов, узнанные ею во время зарубежной поездки в 1924 г. Подраздел повести так и называется: «Герцогиня Лейхтенбергская помогает чекистам». (Кстати там же, мы находим сведения о знакомстве Доры Евгеньевны с А. А. Блоком и ее участии в создании драматического театра на Фонтанке (1919), что тоже выглядит правдоподобно, так как в это время она работала в Петроградском театральном отделе.) Вероятно, автор имел в своем распоряжении со ответствующие документальные материалы. Работа Д. Е. Лейхтенберг в Леноблгорлите наглядно показывает, как одни и те же кадры одновременно использовались и в органах цензуры, и в спецхране ПБ. Так за время работы Д. Е. Лейхтенберг в Леноблгор лите с сентября 1931 г. по март 1934 г. она дважды зачислялась в штат ПБ (с сентября 1931 г. — на должность помощника библиотекаря спецхрана, затем уволилась с апреля 1932 г. «ввиду отозвания меня обратно в Ино Горлита», и снова зачислена с октября 1932 г. на ту же должность, в тот же отдел)47. В Леноблгорлите высоко оценивали качество работы Д. Е. Лейх тенберг как переводчика («превосходно знает все европейские языки») и вместе с тем отмечали ее «рассеянность и неорганизованность»48. При увольнении Д. Е. Лейхтенберг из Леноблгорлита (1934) новым местом ее работы назван спецхран Комиссии содействия ученым. Однако о ее работе там мы не располагаем никакими сведениями. Основным ме стом ее деятельности до конца жизни осталась ПБ, где она снова встрети лась с Э. Г. Лурье, на этот раз в одном и том же отделе. Э. Г. Лурье с 1930 по 1935 гг. работала в разных научных, учебных и культурно просветительных учреждениях города (Библиотеке АН, Му зее антирелигиозной пропаганды, Русском музее, Ленинградском ин статуте красной профессуры и др.). Вернулась в ПБ лишь в марте 1936 г. 125 и была зачислена в Отдел специального хранения сначала на должность главного библиотекаря, затем библиотекаря 1 го разряда. С 1935 г., с началом массовых политических репрессий в стране, увеличился поток изданий (отечественных и иностранных), на правляемых в спецфонды Библиотеки, ужесточились требования к ор ганизации их работы. Вероятно, в связи с этим 29 июля 1936 г. вышло распоряжение № 95 по Управлению ПБ об организации в составе ПБ спецотдела, «функциями которого должны являться хранение, обработ ка, наблюдение за пользованием всей литературой, находящейся как в русском секретном, так и в иностранном секретном фонде (спецхрана)». Согласно этому распоряжению, возглавил спецотдел заведующий секрет ной частью В. А. Шалов, за ним также были оставлены обязанности веде ния секретной переписки ПБ. Все секретные фонды были изъяты из ведения Отдела фондов и обслуживания. Для ведения текущей библиотечной работы в спецотделе были утверждены: Лурье, библиоте карь 1 го разряда (русский фонд); Лейхтенберг, главный библиотекарь (иностранный фонд)'®. Им оставался работать вместе один год. Д . Е. Лейхтенберг была уволе на из ПБ 25 июля 1937 г. по докладной записке В. А. Шалова о на рушениях ею порядка работы с запрещенной литературой40. 10 сентября 1937 г. она была арестована вместе со своим мужем В. А. Маркезетти, приговорена к высшей мере наказания (отнюдь не за нарушения правил спецхрана, а за пособничество шпионско террористической деятельно сти) и расстреляна 5 ноября 1937 г. Спустя 52 года выяснилось, что в ее действиях не было состава преступления. Волна репрессий 1937 г. коснулась и Э. Г. Лурье. В том же июле 1937 г. она была переведена из спецхрана в Отдел национальной литературы, где занималась необработанным еврейским фондом, в конце года исключена из партии за «политическую неустойчивость и связь с иностранными подданными», в июне 1938 г. арестована, но (редкий случай!) в конце года освобождена «запрекращением дела». В январе 1939 г. Лурье вернулась на работу в ОНЛ (ей даже была выплачена зарплата за вынужденный прогул), но в декабре того же года (в связи с «невозможностью исполь зовать ее в ОНЛ из за почерка»), была переведена в Отдел комплектова ния, где работала в группе иностранных книг, занимаясь международным книгообменом41. Уволена из ПБ по сокращению штатов в октябре 1940 г. Умерла в период блокады Ленинграда. Не менее яркой фигурой был и Яков Осипович Хаскин42, чья работа в ПБ приходится на послевоенный период. До поступления в ПБ он 126 также прошел свои «университеты». Позволим себе подробнее остано виться на его биографии, т.к. сведений о нем не найдем в Биографическом словаре сотрудников РН Б (в ПБ — с 1947 г.) Он родился в сентябре 1900 г. в г. Либава Курляндской губернии, в мещанской семье. Отец был лесным бракером, мать — домохозяйкой. Трудовую деятельность начал рано, в возрасте 15 лет, после окончания 5 ти классов коммерческого училища. С 1915 по 1918 гг. работал ки номехаником в Либаве. С семьей расстался в 1918 г. (впоследствии его родители жили в Риге, где погибли в 1941 г. от рук фашистов). В январе 1919 г. Я. О. Хаскин приехал в Петроград и с марта того же года начал работать в Петроградской ЧК сначала делопроизводителем, затем заведующим канцелярией. В октябре 1919 г. вступил в РКП(б), а в январе 1920 г. был избран первым организатором объединенного комсо мольского коллектива Петроградской ЧК и роты Петроградского ко митета4/ Имя Я. О. Хаскина занесено на Мемориальную доску «Они были одними из первых», которая до сих пор висит в здании У Ф СБ РФ С. Петербурга и Ленинградской области на Литейном пр., 4. Дальнейшая служба Я. О. Хаскина вплоть до 1931 г. проходила в органах и войсках ВЧК/ОГПУ в Ленинграде, Новгороде, Пскове, где он занимал разные должности, в том числе комиссара 1 го Особого отряда Петроградской ЧК, военкома стрелковой бригады ВОХР, начальника от деления различных отделов ППО ГПУ в Л ВО (иностранного, контрраз ведывательного, особого, секретно оперативного), заместителя начальника Псковского окружного отдела. За работу в органах был на гражден Коллегией ОГПУ маузером44. Представляется, что находясь на работе в органах ВЧК/ОГПУ в эти годы, он не мог не знать о таких известных в Петербурге личностях, ка кими были Д. Е. Лейхтенберг и В. А. Маркезетти. Не случайно в 1975 г. Я. О. Хаскин был допрошен в качестве свидетеля по делу о реабилитации В. А. Маркезетти и показал, что «со слов других работников УНКВД ЛО ему известно о том, что Маркезетти оказывал помощь советским органам госбезопасности в проведении различных мероприятий»45. Его по казания способствовали реабилитации Маркезетти. С 1931 г. дальнейшая трудовая деятельность Я. О. Хаскина получила другое направление. В это время было создано акционерное общество «Отель» — специальная организация по обслуживанию приезжающих в СССР иностранцев, и Хаскин становится управляющим Ленинградским отделением этого Общества, чему, безусловно, способствовало его сво бодное владение немецким, а затем и французским языками. В 1933 г. 127 произошло слияние A/о «Интурист» и «Отель» в единое Всесоюзное ак ционерное общество «Интурист» с переводом его из ведения Нарком внешторга в подчинение Президиуму ЦИК СССР. В связи с этим пред седатель правления A/О «Интурист» В. Курц обратился с письмом к секретарю Ленинградского горкома ВКП(б) М.С. Чудову с просьбой рассмотреть кандидатуру Я. О. Хаскинакак наиболее целесообразную по деловым качествам на должность директора Ленинградской конторы А/о «Интурист» с учетом его опыта работы, значимости Ленинградского от деления, в ведении которого находятся две лучшие гостиницы города — «Астория» и «Европейская». 2 февраля 1933 г. Я. О. Хаскин был утвержден в этой должности на секретариате ЛК ВКП(б)46. С сентября 1934 по 1937 г. в качестве директора Ленинградского от деления «Интурист» и Уполномоченного по романским странам Я. О. Хаскин служил в Париже, где находился вместе со своей семьей. После возвращения из Франции был на грани ареста, избежать которого ему помогли друзья, посоветовав ехать в Ленинград (со слов род ственников). Однако репрессии коснулись и его, и, в большей степени, его родных. В январе 1938 г. Я. О. Хаскин был исключен из партии («по оговору»), но уже в июне того же года реабилитирован. В 1939 г. был осужден на 10 лет его брат Лев Хаскин, тоже сотрудник НКВД, капитан госбезопасности. Дважды Яков Осипович обращался в вышестоящие инстанции с просьбой пересмотреть это решение: в первые дни войны с просьбой дать ему возможность искупить свою вину на фронте и после 1956 г. Ответ он получил только в 1957 г., когда его брат был реабилити рован посмертно. С апреля 1939 г. до начала Великой Отечественной войны Я. О. Хаскин работал в Ленинграде, в должности директора Гос. концертного бюро, а затем Ленинградского театра эстрады. В первые дни войны вместе с частью артистов театра ушел в народное ополчение47. В сентябре 1941г. Политуправление Ленинградского фронта направило Я. О. Хаскинав по литотдел 8 й Армии на должность старшего инструктора по работе среди войск противника. В этой должности он воевал на Ленинградском, Волховском, 2 м Украинском фронтах до окончания войны, был награж ден орденами «Красногознамени», «Отечественной войны 2 й степени», «Красной звезды», медалями «Заотвагу», «За оборону Ленинграда» и др. После окончания войны в 1945— 1946 гг. Я. О. Хаскин служил в Советской военной администрации в Германии, в Берлине в должности цензора, а затем исполняющего обязанности начальника отдела цензуры Управления пропаганды (по немецкой печати). В начале 1947 г. вернул 128 ся в Ленинград, где был восстановлен с 17 марта 1947 г. в прежней долж ности директора Ленинградского театра эстрады и миниатюр «в связи с прибытием по демобилизации из рядов Советской армии в соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР»48. Уволился из театра в начале 1948 г. по собственному желанию. В ПБ Я. О. Хаскин начал работать по совместительству с сентября 1947 г. в отделе специального хранения в качестве цензора, а с января 1948 г. — в штате ПБ, в должности старшего библиографа Кабинета биб лиотековедения с откомандированием в OCX. Начало его работы в ПБ пришлось на особый период в развитии иностранных фондов ПБ. Уже в годы войны и, особенно, в послевоенный период шло их интенсивное по полнение трофейной немецкой литературой из разных источников: непо средственно из Политуправления Ленинградского фронта, по мере осво бождения оккупированных территорий (это были, в основном, издания служебного характера для командного состава и пропагандистская лите ратура для рядовых солдат вермахта и оккупированного населения), из Ленинградского филиала Госфонда литературы, Бюро информации Со ветской военной администрации в Германии, ГБЛ и др.). Разбор массива трофейной немецкой литературы осуществлялся в конце 1940 х — нача ле 1950 х гг. непосредственно в ПБ специально созданной комиссией из ответственных работников спецхрана и других подразделений библио теки под руководством Я. О. Хаскина (в январе 1949 г. он работал по со вместительству в Леноблгорлите). В дальнейшем, с середины 1950 х гг. основным источником пополнения иностранных фондов ПБ становится международный книгообмен. Более 26 ти лет своей трудовой деятельности отдал Я. О. Хаскин Публичной библиотеке. После завершения работы цензорской группы он возглавлял участок информационно библиографической работы и чи тальный зал спецфонда в должности редактора специалиста, а с 1965 г. — главного библиотекаря. С конца 1940 х гг. одним из главных на правлений его деятельности в OCX стало создание систематического ка талога спецфонда, в котором были отражены вначале только иностранн ые книги, а с 1962 г. — и отечественные издания. Этот каталог имел особое значение для читателей спецхрана, так как до 1956 г. сведения о литературе спецхрана отсутствовали в общих каталогах библиотек и библиографических указателях. Читатели вспоминали Я.О. Хаскина с благодарностью. Один из них писал в некрологе о Якове Осиповиче в 1989 г.: «Этот образованнейший, интеллигентнейший человек, знаток мно гих иностранных языков... руководствовался не канцелярскими, бюро 129 критическими параграфами, а интересами дела... Он видел читателя, что называется, “насквозь” и сам подсказывал нам полезные для нас ис точники, книги, статьи...» Вместе стем, он не имел законченного высшего образования (в 1924 г. окончил 1 й курс правового отделения ЛГУ, в 1949— 1951 гг. — 3 курса Ленинградского гос. Библиотечного института им. Н. К. Крупской (ЛГБИ) (экстерном), откуда был отчислен за неиме нием документов о среднем образовании. Ему нравилась работа в П Б и библиотечное дело. Эту любовь он пе редал своей дочери Римме Яковлевне Хаскиной, которая после оконча ния ЛГБИ проработала 18 лет в ПБ в секторе систематизации Отдела обработки и каталогов (1955— 1973), ав последниегоды — в должности главного библиотекаря, и вынуждена была уйти из за тяжелой болезни, от которой преждевременно скончалась в возрасте 44 лет (1974). Это была большая потеря для ее родных и коллег по работе. Ровесник века, Я. О. Хаскин был свидетелем многих героических и трагических событий нашего времени. Вел большую общественную рабо ту, был среди тех, кто стоял у истоков создания Ленинградской орга низации Всесоюзного физкультурно спортивного общества «Динамо», с 1924 по 1931 гг. избирался членом Совета Ленинградского правления общества, заведовал его агитационно пропагандистской секцией49. У него было много друзей. Один из них — друг юности известный советский ки норежиссер Ф. М. Эрмлер50. Их многое объединяло: возраст, родная Латвия, юношеская влюбленность в кинематограф, коммунистическая убежденность (оба вступили в партию в 1919 г.), служба в органах ВЧК / ОГПУ. Для них обоих, выходцев из бедных еврейских семей окраины России, революция и Советская власть открыли двери в большой мир. Поздравляя Эрмлера с присвоением ему звания «народный артист СССР» (1948), Я. О. Хаскин писал в приветственной телеграмме: «...че рез сугробы жизни от сапожника до Великого гражданина — блестящий путь51». Этой дружбе они были верны до конца своих дней. В последний период своей жизни Я. О. Хаскин был членом Совета ветеранов КГБ ЛВО, принимал участие в работе исторической секции, в организации музея кабинета Ф. Э. Дзержинского на Гороховой, 2, де лился воспоминаниями о своих сослуживцах. Так, в книге Д. М. Мол давского «Александр Прокофьев» (Л., 1985) приведены воспоминания Я. О. Хаскина о совместной работе на знаменитой Гороховой, 2 в 1920 х гг. с будущим известным русским советским поэтом А. А. Про кофьевым (с. 30—31). О людях того поколения А. Прокофьев напишет в 130 стихотворении «Мы» в 1930 г.: «...Огонь, и воду, и медные трубы каждый из нас прошел»52. Эти слова можно отнести и к Я. О. Хаскину. 0 себе самом Яков Осипович не любил ни говорить, ни писать. Была ли это присущая ему скромность, верность присяге, данной государству, которому он служил, боязнь за своих близких — вероятно, и то, и другое, и третье. Уйдя на пенсию в 1974 г., он не прерывал связей с ПБ. В тече ние последующих 15 ти лет оставался на партийном учете в Библиотеке, бывал на партийных собраниях, заходил в свой отдел, общался с коллегами, друзьями. Он был нашим современником. Многие сотруд ники ПБ помнят его неординарную личность — высокую, чуть сутуло ватую фигуру, орлиный профиль, копну седых и рыжеватых волос, внимательный, приветливый, чуть ироничный взгляд, готовность пошу тить, обменяться острым словом. Он дожил до глубокой старости и умер в 1989 г. Таковы сложные судьбы людей, живших в эпоху глобальных перемен в истории России. И примеры их не единичны. Это были люди своего времени. Каждый из них добровольно выбрал свой жизненный путь, завершение его уже от них не зависело. К сожалению, пока остаются пробелы в их биографиях, их тайны ушли с ними в небытие. Несмотря ни на что, каждый из них оставил свой след в истории РНБ, и этим жива память о них. Примечания 1 Описание торжественного открытия Императорской Публичной библиотеки, бывшего генваря 2 дня 1814 г. СПб., 1814. С. 192— 193. 2 История Государственной ордена Трудового красного знамени Публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова Щедрина. Л., 1963. С. 57, 96— 101. 5 На подступах к спецхрану: Тр. межрегион, науч. практ. конф. «Свобода научной информации и охрана государственной тайны: прош лое, настоящее и будущее». Санкт Петербург, 24—26 сент. 1991 г. СПб., 1995; Цензура в царской России и Советском Союзе: Материалы конф. Москва, 24—27 мая 1993 г. М.: «Рудомино», 1995; Блюм А. В. За кули сами «М инистерства правды»: тайная история советской цензуры, 1917— 1929. СПб., 1994; История советской политической цензуры: Документы и коммент. М., 1997; Лютова К. В. Спецхран Библиотеки Академии наук: из истории секретных фондов. СПб., 1999; Блюм А. В. 131 Советская цензура в эпоху тоталитарного террора. 1929 1953. СПб., 2000 и др. 4. Цензура в царской Россини Советском Союзе... С. 15. 5. ЦГАЛИ СПб. Ф. 97. Оп. 2с. Д. 1/9. Л. 1. 6. Там же. Ф. 97. Оп.З. Д.19. Л. 1—2. 7. Арх. РНБ. Ф. 2. On. 1. № 39. Л. 113. 8. ЦГАЛИ СПб. Ф.97. Оп. 2с. Д. 4/17. Л.18; Оп. 3. Д. 18. Л. 3. 9. Там же. Ф. 97. On. 1. Д. 252. Л. 32 об. 10. Там же. Л. 33. 11. Белякова 3. И. Мариинский дворец. СПб., 1996; Ее же. Романовы. Как это было. СПб., 1998; Сахаров И. В. Дора Евгеньевна Лейхтенберг (баронесса Дарья Евгеньевна Гревениц, урожденная графиня Богарне) / / Ленинградский мартиролог, 1937— 1938. СПб., 1998. Т.З. С. 499—503; Его же. Лейхтенберг (Богарне) Дарья Евгеньевна / / Сотрудники Россий ской национальной библиотеки — деятели науки и культуры: Биогр. слов. Т.2. СПб., 1999. С. 393—395 и др. 12. Арх. РНБ. Ф. 10/1. Л. д. Д. Е. Лейхтенберг. Л. 1,3. 13. Там же. Л. 4 об. 14. Там же. Л. 16 об. 15. Петерсен М. Герцогиня Лейхтенбергская / / Новое русское слово. Нью Йорк. 1964. 8 марта. 16. Там же. 17. Белякова 3. Романовы... С. 84. 18. Михеева Г.В. Загадка Маркезетти //П етербургские чтения 97. СПб., 1997. С. 588—591; Ее же. Маркезетти Виктор Александрович / / Сотрудники Российской национальной библиотеки... Т. 2. С. 425—428. 19. Петерсен М. Указ. соч. 20. Варламова С. Ф. Лурье Эмилия Гершовна (Григорьевна) / / Сотрудники Российской национальной библиотеки... Т. 2. С. 406—408. 21. М. Петерсен так описала свою первую встречу с Лейхтенберг в стенах ПБ: «Герцогиня шествовала по великолепной, тогда еще не изуро дованной, Екатерининской зале навстречу портрету своей пра пра пра бабки (работы Левицкого), с которой она имела известное сходство (сходство с императором Николаем I и его дочерью Марией Никола евной было разительное), и вслед за ней, со стопкой книг в руках, шел почтительно библиотечный служитель...» (Петерсен М. Указ. соч.). 22. Арх. РНБ. Ф. 10/1. Л. д. Д.Е. Лейхтенберг. Л. 9 об., 10. 23. Там же. Л. 25. 24. Там же. Л. 24,24 об. 132 25. «Правнучка Николая Палкина» / / Крас. газ. 1929. 16 сент. (веч. вып.) С. 3. 26. Арх. РН Б. Ф. 10/1. Л. д. Д. Е. Лейхтенберг. Л. 7—8. 27. Александрова В. А., Варламова С. Ф. Шмурло Вера Владимировна / / Сотрудники Российской национальной библиотеки... Т. 2. С. 647. 28. Арх. РН Б. Ф. 10/1. Л. д. Д. Е. Лейхтенберг. Л. 23,23 об. 29. Там же. Л. 17 об. 30. Там же. Л. 24, 24 об. 31. Там же. Л. 15. 32. ЦГАЛИ СПб. Ф.281. Оп. 3. Д. 61. Л. 1—3. 33. Л. М. Карахан — секретарь Петросовета, заместитель наркома иностранных дел. Репрессирован и расстрелян в 1937 г. 34. Арх. РН Б. Ф. 10/1. Л. д. Д. Е. Лейхтенберг. Л. 19. 35. Сапаров А. В. Фальшивые червонцы. Две повести из хроники чекистских будней. Л., 1972. 36. С. А. Мессинг — полномочный представитель ОГПУ по Ле нинградскому военному округу. Репрессирован и расстрелян в 1937 г. 37. Арх. РН Б. Ф. 10/1. Л. д. Д. Е. Лейхтенберг. Л. 26—27. 38. ЦГАЛИ СПб. Ф.281. Оп. 3. Д. 61. Л. 4—7. 39. Арх. РНБ. Ф. 2. On. 1. № 39. Л. 113. 40. Там же. Ф. 10/1. Л. д. Д. Е. Лейхтенберг. Л. 29. 41. Там же. Л. д. Э. Г. Лурье. Л. 14, 21, 24—25,34. 42. Там же. Л. д. Я. О. Хаскина. (1974) Л. 1—2,3—7. 43. Чекисты Петрограда на страже революции. Л., 1989. Кн. 2. С. 106, 191 (с фото). 44. ЦГАИПД СПб. Ф. 1728. Д. 475614. Л. 2. 45. Арх. РН Б. Ф. 16. On. 1. № 36, Л. 96—97. 46. ЦГАИПД СПб. Ф. 1728. Д. 475614. Л.5. 47. ЦГАЛИ СПб. Ф. 378. On. 1. Введение. Л.1. 48. Там же. Ф. 378. On. 1. Д. 15. Л. 11. 49. ЦГАИПД СПб. Ф. 1728. Д. 475614. Л. 2. 50. Эрмлер Ф. М. (1898— 1967), народный артист СССР, трижды лауреат гос. премий СССР (Фильмы «Обломок империи», «Встречный», «Великий гражданин», «Перед судом истории» и др.). 51. ЦГАЛИ СПб. Ф. 166. On. 1. Д. 290. Л. 3. 52. Прокофьев А. А. Стихотворения и поэмы. Л., 1976. С. 110. 133 И. Р. Санкритяяна Творческая деятельность и личная судьба моей матери Е. Н. Санкритяяна Моя мать, Санкритяяна (Козеровская) Елена Норбертовна (21.07.1899, Петербург — 16.10.1979, Ленинград), — востоковед (мон головед, тибетолог), библиотековед, библиограф, была родом из дво рянской семьи профессора высшей математики и механики Главного ар тиллерийского управления в чине генерал майора (до 1917 г.), на чальникаТехартшколы (1918— 1923). В 1916 г. окончила гимназию княгини Оболенской, поступила на кур сы французского языка «Alliance Frangaise» (окончила в 1919 г.). С 1916 г. играла на театральной сцене «Народного дома» вместе с отцом, актером любителем драмы, и в различных рабочих театрах Петрограда. Трудовую деятельность начала в 1917 г., поступив на работу кон торщицей в Техартшколу. Помимо работы занималась в школе экранного мастерства Театра просвещения. Кроме того, училась и закончила в 1923 г. драматическую студию по классу Е. И. Тиме. В марте 1920 г. поступила на работу конторщицей в Петроградское театральное общество (ПТО). В ноябре 1921 г. после увольнения из ПТО по сокращению штатов вновь вернулась на работу в Техартшколу. Была переписчицей, а затем библиотекарем на складе учебных пособий, где проработала до мая 1923 г., когда была уволена по сокращению штатов. В 1923 г. поступила на учебу в ЛИЖВЯ по монголо тибетскому раз ряду. В Восточном институте её учителями были академик Б. Я. Влади мирцов (монгольская литература, история, язык) и академик Ф. И. Щербатский (тибетская литература и язык). В 1926 г. она блестяще окончила Л ИЖ ВЯ и была направлена на ра боту в Сибирское краевое отделение Государственной экспортно им портной конторы «Сибгосторг» (Новосибирск— Улан Батор), гдедолж на была работать переводчиком монгольского языка в должности научно го сотрудника. В связи с необходимостью перехода советско монгольской границы к месту своей службы, она была направлена в административный отдел Ленокрисполкома с командировочным удостоверением для получения загранпаспорта. Но поскольку ей было отказано в выдаче паспорта, она не смогла выехать на место своей службы в Монголию и работать по специальности. 134 В 1926— 1928 гг. занималась в Научно исследовательском восточном институте усовершенствованием знаний монгольского языка под ру ководства академика Б. Я. Владимирцова, являясь его аспиранткой, и одновременно — изучением тибетского языка и санскрита с академиком Ф. И. Щербатским, который обратил внимание на ее трудолюбие и рабо тоспособность. В эти годы она преподавала русский язык монголам на рабфаке северных народностей и работала в библиотеках Клуба металли стов и Ленинградского строительного института. Как не имеющая посто янной работы по специальности была зарегистрирована безработной на Ленинградской бирже труда в 1927 г. В 1928 г. она получила приглашение от директора Института буд дистской культуры АН СССР академика Ф. И. Щербатского работать научно техническим сотрудником в возглавляемом им институте, ко торый после реорганизации влился в Институт Востоковедения (ИВ АН), куда она автоматически попала в 1930 г. Здесь она работала в ру кописном отделе младшим научным сотрудником, занимаясь описанием монгольских рукописей. В 1929 г. вошла в состав научных работников Ленинграда. Её первой научной работой было составление большого словаря буддистских терминов на монгольском языке. В 1930— 1932 гг. училась и окончила ВКБ ПБ. В октябре 1931 г. уволилась по собственному желанию из ИВ АН в связи с замужеством и отъездом в Самарканд по месту работы своего первого мужа. С октября 1931 по март 1932 г. была заведующей библиотекой Педагогической академии в Самарканде. После развода с мужем вернулась в Ленинград и вновь стала работать в ИВ АН библиотекарем научно технической библиотеки института. Ввиду отсутствия штатной должности в институте в 1932— 1936 гг., была вынуждена работать в других библиотеках города. С мая 1932 по июнь 1933 г. заведовала факультетской библиотекой и работала техническим переводчиком в лаборатории Артиллерийской академии РККА. С июня 1933 по январь 1934 г. работала библиотекарем 2 го разряда в секторе техпропаганды в Центральной геологической биб лиотеке (по договорному соглашению). С января 1934 г. по февраль 1936 г. заведовала научно технической библиотекой фарфорового завода им. М. В. Ломоносова. Все эти годы не прерывала связи с ИВ АН, где работала по договору. В марте 1936 г. заведующий индо тибетского кабинета ИВ АН Ф. И. Щербатский пригласил её на должность научно технического со 135 трудника в возглавляемый им кабинет. В характеристике, данной ей академиком Щербатским, отмечалось, что она «основательно знает два восточных языка— тибетский и монгольский. Кроме того, хорошо разби рается в третьем — санскрите». Он поддержал её просьбу о зачислении на должность младшего научного сотрудника. Она была ученым секрета рем и работала в рукописном отделе института, где занималась описанием тибетских и монгольских рукописей. Но главной научной работой в ИВ АН было участие в составлении большого тибетско санскритского словаря, монгольского словаря и грамматики тибетского языка. Здесь осенью 1937 г. произошла встреча, оставившая неизгладимый след на всю её оставшуюся жизнь. По приглашению Академии наук СССР для работы в ИВ АН прибыл вице президент научного общества Бихар и Орисса (г. Патна), видный политический деятель Индии, профессор Бенареского университета по санскриту, новой и древней истории и литературы Индии махапандит Рахул Санкритяяна (1893— 1963). Это был многосторонний ученый в области общественных наук и филологии: он занимался философией, санскритом, пали и другими классическими языками Индии; большую часть своей жизни посвятил реставрации санскритских рукописей, благо даря чему получил международную известность. Он поддерживал дружеские отношения с академиком Ф. И. Щербатским, с которым пе реписывался с 1929 г., и считал его крупнейшим мировым ученым в об ласти тибетологии, индологии, буддологии. Их объединял глубокий ин терес к тибетскому языку, санскриту, буддизму и обширные знания ис тории и культуры Индии и Тибета. Благодаря стараниям Ф. И. Щербатского, в Ленинградском ИВ АН было установлено изучение буддизма и была составлена первая в мире буддистская энциклопедия. Р. Санкритяяна давно стремился приехать в Ленинград, чтобы показать Ф. И. Щербатскому сфотографированные им многочисленные санскритские рукописи на пальмовых листах, в том числе буддистскую логику Джармакирти, найденные им во время по ездки по Тибету в 1936 г. Приехав в Ленинград, он консультирует в индо тибетском кабинете, встречается с академиком Ф. И. Щербатским, участвует в совместной работе по составлению словаря и грамматики тибетского языка, занима ется разговорным тибетским языком и санскритом с сотрудниками каби нета, в том числе и с Е. Н. Козеровской. Их творческие и личные встречи сблизили их настолько, что они полюбили друг друга и решили вступить 136 в брак. В декабре 1937 г. она стала женой Р. Санкритяяна. Однако их совместная жизнь была недолгой. В начале 1938 г. муж был вынужден выехать в Индию, так как не был продлен его заграничный паспорт. По приезде в Индию он намеревался выписать к себе жену, но не смог этого сделать из за политических волнений в Индии. За активную национально освободительную деятельность он, как член Индийской коммунистической партии и руководитель крестьян ского движения в штате Бихар, подвергался преследованиям со стороны английских колониальных властей. Аресты следовали за арестами, и это лишило его возможности воссоединиться с женой и новорожденным сы ном Игорем, автором этой статьи. Я родился 5 сентября 1938 г. Отец уз нал о моем рождении через несколько месяцев во время своего ареста. Тревожной и тяжелой в эти годы была и жизнь моей матери, когда на чался разгром индо тибетского кабинета. Многие ее коллеги по работе были арестованы и репрессированы. Избежать их судьбы помогла положительная характеристика, данная моей матери заведующим спецчастью ИВ АН М. А. Бескровной. Однако в 1940 г., несмотря на заступничество Ф. И. Щербатского, мать была уволена по сокращению штатов. По поводу её увольнения Ф. И. Щербатский в докладной записке ученому специалисту ИВ АН В. Л. Дашевскому писал, что она «является в настоящее время един ственным тибетологом института. Сокращение единственного сотруд ника является полным уничтожением этой дисциплины, установление и поддержка которой была желанной целью в течении многих лет. Для систематического изучения истории литературы, религии и языка Тибе та настоятельно требуется вернуть Е. Н. Санкритяяна к продолжению её работы по составлению тибетско русского словаря, научного описания тибетских рукописей и ксилографов». Эта просьба не была удовлет ворена. В 1940 г. основной работой моей матери становится Ленинградский университет, с которым она сотрудничала с 1938 г. по договору. Здесь она работала в Научной библиотеке им. М. Горького главным библиотекарем, а затем — заведующей восточным ее филиалом, где занималась описани ем тибетских и монгольских рукописей, хранящихся в ЛГУ. Всё это время мой отец и академик Ф. И. Щербатский постоянно переписывались. Они сообщали друг другу о проделанной работе в области буддистики, делились научными планами на будущее. Отец со ветовался с Щербатским, благодарил за материальную поддержку его жены и мечтал о новой поездке в Ленинград, но начавшаяся война 137 прервала их переписку. Ф. И. Щербатский уехал в эвакуацию, где скон чался в 1942 г. В годы Великой Отечественной войны моя мать и я оставались в осажденном Ленинграде все 900 блокадных дней. Мать не прерывала ра боту ни на один день и принимала активное участие в общебиблиотечных мероприятиях по обеспечению жизнедеятельности Научной библиотеки им. М. Горького. С 1942 по 1943 гг. она работает заместителем директора по научной части, и в том, что книжный фонд восточного филиала биб лиотеки полностью сохранился, велика и её роль, за что она была на граждена во время войны медалью «За оборону Ленинграда», а после войны — медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941— 1945 гг.». О том, как она мужественно перенесла все лишения и не взгоды, голод, болезни, смерть родных и близких, сохранила меня, своего малолетнего сына, онаписала к мужу в 1944 г.: «В нашей квартире было — 10 °С, не было никакой еды. Игорь спасся только благодаря детскому саду. Я чудом тогда спаслась и объясняю это огромным желанием выжить». Помимо основной работы моя мать одно время работала сиделкой в военном госпитале №1012. В связи с эвакуацией ЛГУ в апреле 1943 г., она переходит на работу в Публичную библиотеку на должность главного библиотекаря и участвует в создании коллекции «Ленинград в Великой Отечественной войне». Коллекция представляет собой собрание всех видов печатных материалов на русском языке, посвященных обороне и блокаде Ленинграда и из данных в период с июня 1941 по май 1945 г. Обширные материалы коллекции являются историческими документами, первоисточниками, по которым можно изучать историю обороны Ленинграда и жизнь блокадного города. Коллекция существует и сейчас, представляет интерес как для специалистов историков, так и для всех, интересующихся исто рией обороны Ленинграда. В ней имеются алфавитные и тематические каталоги, в составлении которых принимала участие моя мать. За 1,5 года ее работы в ПБ, с апреля 1943 по сентябрь 1944 г., она оставила о себе хорошую память и дружественные отношения со всеми членами этой научной группы. После возвращения в Ленинград университета она была от командирована в ЛГУ для педагогической работы: в 1944 г. был воссоздан восточный факультет, в состав которого вошла кафедра индо тибетской филологии, и 15 сентября 1944 г. моя мать была зачислена на должность ассистента кафедры монгольской филологии восточного факультета. Она 138 была первым преподавателем тибетского и монгольского языков с 1944 по 1949 гг. С 15 декабря 1944 г. она вновь получила должность за ведующей библиотекой восточного факультета. В эти годы продолжалась её научная работа, заключавшаяся в под готовке учебных пособий для чтения монгольских и тибетских древних классических текстов для студентов и аспирантов восточного факульте та университета. Мой отец (в последний раз он был выпущен из тюрьмы с момента признания Индийской коммунистической партии легальной в 1943 г.), поехал в начале 1944 г. в Иран и был вынужден находиться в Тегеране до окончания войны у своего друга без работы и средств существования. Лишь благодаря усиленным хлопотам моей матери и по вызову ректора Ленинградского университета А. А. Вознесенского моему отцу удалось снова приехать в СССР. 4 июня 1945 г. он, после 7 летней разлуки, вновь увидел свою жену и в первый раз увидел меня, своего 7 летнего сына. На его глазах из руин восстанавливался Ленинград. Ему была пре доставлена виза на въезд и работу в университете. Он был зачислен на должность профессора кафедры индийской филологии восточного факультета, в 1945— 1947 гг. преподавал санскрит, пали, хинди, урду, ли тературу и историю древней и новой Индии, читал лекции по индийской философии. Одновременно с преподавательской работой отец, находясь в Ленинграде, приступил к фундаментальной работе «История Цент ральной Азии», которую он писал более 18 ти лет. Значительная часть материалов этой книги была собрана им за два года работы в Ленингра де, где его интересовали вопросы по истории и современному состоянию Средней Азии. С целью изучения процесса изменений в жизни и быту народов Сред ней Азии, происходивших в результате социалистических пре образований, он хлопотал о посещении 5 ти среднеазиатских республик. Однако, к его разочарованию, ему не дали разрешения осмотреть ар хеологические раскопки в Средней Азии, и он был вынужден огра ничиться теми материалами, с которыми ему удалось ознакомиться в Ленинграде. В подборе книг ему оказывала существенную помощь его жена, как опытный библиотекарь и библиограф. На основе собранного и изученного материала он сделал обзор всего Азиатского региона и доказывал, что между Индией и Россией существует очень тесная связь, что они внутренне близки друг к другу. Об этом он хотел написать книгу, однако сомневался в том, что она будет опубликована в СССР, и это было основной причиной его возвращения 139 в Индию. «История Центральной Азии» (в2 х томах) — наиболеезначи тельная из книг, написанных моим отцом. По возвращению на родину он завершил эту главную научную работу своей жизни и получил за неё премию Национальной академии литературы Индии в 1959 г., которую ему вручил премьер министр Индии Джавахарлал Неру. Не только издание этой книги заставило его вернуться в 1947 г. на родину, но и другое значительное событие: получение Индией не зависимости от английского колониализма. Для патриота, активного борца за свободу своей отчизны, было трудно оставаться в такое время вдали от нее. В связи с этим им были предприняты все возможные меры для выезда вместе с ним его жены и сына. По его ходатайству Британским посольством были выданы все документы на мою мать и меня, разре шающие нам въезд в Индию в случае получения его женой советского заграничного паспорта. И вновь, как в 1926 г., моей матери было отказа но в выдаче заграничного паспорта и наш выезд не состоялся. Как и в 1938 г., обстоятельства сложились так, что 5 июля 1947 г. мой отец поки нул Ленинград и вернулся один для продолжения научной и об щественно политической работы, но уже в свободной Индии. По следовавшие за этим события помешали ему вернуться в СССР и его брак с моей матерью был разрушен окончательно. В 1948 г. отец временно вышел из состава Коммунистической партии Индии из за разногласий по национальному вопросу и по поводу на ционального языка в Индии. Для официальных органов СССР это по служило основанием для запрета на переписку между ним и его женой и сыном. В течение 5 ти лет, до его возвращения в ряды ИКП, он ничего не знал о судьбе своей семьи. Ж изнь моей матери после 1949 г. резко изменилась. За отказ раз вестись с мужем её сняли с преподавательской работы и освободили от занимаемой должности в библиотеке восточного факультета. В июне 1949 г. она была переведена на должность младшего научного сотрудника Восточного НИИ ЛГУ, где она занималась подготовкой учебных пособий по монгольской филологии. Однако 1 апреля 1950 г. она была освобож дена от занимаемой должности и оказалась безработной в связи с лик видацией Восточного института. В характеристике, данной ей в ЛГУ, говорилось, что «Е. Н. Сан критяяна является специалистом в области дефицитной специальности — тибетской филологии, знает языки: тибетский, монгольский, англий ский, французский, немецкий. Специалист библиотековед и биб лиограф... Муж Е. Н. иностранноподданный, находится в Индии». 140 Упоминание в этой характеристике сведений о местонахождении мужа в Индии служило препятствием для ее устройства на другую рабо ту. Лишь в апреле и мае 1950 г. моей матери удалось получить временную работу в научной библиотеке ИВ АН. В дальнейшем, в течение 4 х меся цев (июль — сентябрь) она была лишена и этой временной работы и любых средств к существованию. В это время она соглашалась на любую работу, на любую должность, но никто не помогал ей; она потеряла много знакомых и была абсолютно одна с сыном. Моя мать была вынуждена влезть в долги, все её ценные вещи и одежда были в ломбарде. После тщет ных попыток самой найти работу она была вынуждена обратиться с пись мом за помощью в устройстве на работу к своему депутату Верховного Совета СССР, секретарю Ленинградского обкома ВКП (б) В. М. Ан дрианову, в котором писала: «Принуждена к Вам обратиться, т.к. нахожусь в совершенно безвыходном положении. В Государственной Публичной библиотеке моё заявление лежит с июня месяца, мне не отка зывают, но и не берут на работу. Места свободные там есть. То положение, в котором я нахожусь в течении 5 месяцев, заставляет меня просить Вашей помощи в устройстве на работу, которая дала бы мне возможность просуществовать самой и поднять сына — школьника 12 лет». Её за явление рассмотрела секретарь депутата Кушелева и проявив со страдание к судьбе женщины матери, заставила дирекцию ПБ зачислить ее 28 сентября 1950 г. в штат на должность старшего библиотекаря. Однако, узнав о снятии с работы Кушелевой, мою мать 24 ноября 1950 г. переводят на временную работу и 25 декабря 1950 г. как оформленную временно освобождают от работы. 8 января 1951 г. она была вновь зачислена на временную работу старшим библиотекарем, но лишь 2 июня 1951 г. ее окончательно перевели в штат в той же должности. В рапорте заведующей ОФО Моховой отмечалось, что «Е. Н. Санкритяяна прояви ла себя квалифицированным работником обслуживания, хорошо знающей книжные и журнальные фонды». Ее беспокойству за безработицу пришел конец. Однако 900 рублей было недостаточно для нашего существования. По вечерам моя мать была вынуждена брать дополнительную работу по договору в библиотеке ИВ АН, и 2 года она работала как простой библиотекарь в двух учреждениях с утра до вечера. В течение всех 15 ти лет работы в ПБ до ухода на пенсию ее не пе ревели на должность главного библиотекаря даже тогда, когда име лись свободные ставки и отдел кадров предлагал ее заведующей А. М. Древинг сделать это. Она была вынуждена уйти на пенсию со став 141 ки старшего библиотекаря, хотя многие годы была заведующей библио текой восточного факультета ЛГУ, главным библиотекарем ПБ в 1943— 1944 гг. Остался невостребованным до конца ее научный потенциал как специалиста востоковеда, знатока тибетского и монгольского языков. После возвращения в ПБ моя мать работала на разных участках. Сначала в ОК занималась каталогизацией иностранных книг, затем была цензором по проверке фондов отделов Россики, Полиграфии, Иностран ного журнального фонда. В 1955 г. она была направлена в ОР для описа ния и составления каталогов монгольских и тибетских рукописей и кси лографов, хранящихся в ПБ. Затем многие годы она работала в Н ЧЗ 4, где была ответственной дежурной по залу. Она оказывала помощь читателям научно технического задав поиске,подбореи розыскекниж ных и журнальных изданий, выдавала библиографические справки и консультировала по тематическим каталогам зала. В свободное от де журств время работала в секторе СВТЛ, где занималась описанием и инвентаризацией стандартов, ГОСТ ов и ОСТ ов. Последнее место работы в ПБ до ухода на пенсию — иностранный журнальный фонд, где она занималась пропуском и описанием ино странных журналов. Свободное знание европейских языков позволяло ей квалифицированно заниматься каталогизацией иностранных книг и проверкой описаний иностранных книжных и журнальных фондов. Уже после ухода на пенсию в 1965 г. она была приглашена на временную работу в ОР на должность старшего редактора для подготовки к печати научного труда « Краткий систематический каталог тибетских рукописей ГПБ» (вышел в печать в 1972 г.). В дальнейшем, вплоть до 1974 г., она ра ботала на временной работе по 2 месяца, как пенсионерка, в иностранном журнальном фонде, где её очень ценили как незаменимого специалиста в описании наиболее сложных журнальных изданий, как высококвалифи цированного библиотекаря и библиографа, высокообразованного че ловека, владеющего многими европейскими и восточными языками. Ее жизнерадостность, скромность, тактичность и высокая культура в общении с людьми снискали ей общую любовь и безграничное уважение. Все знали о ее тяжелой научной и личной судьбе и глубоко сочувствова ли ей, помогали чем могли. Личная судьба моей матери сложилась драматически. После оконча ния волнений, связанных с устройством на работу, в 1951 г. она писала в БОКС в консульский отдел М ИД СССР министру иностранных дел СССР А. Я. Вышинскому, пытаясь узнать о судьбе мужа, от которого не 142 имела вестей с 1948 г. Она добивалась разрешения на переписку с ним, но получала лишь отписки. Попытки отца найти свою жену и сына через своих друзей, побывав ших в 1951 1952 гг. в Ленинграде в университете, ИВ АН и по ее до машнему адресу окончились провалом. Им везде говорили, что они ни чего не знают о его семье, хотя наш домашний адрес оставался прежний, а в ЛГУ и ИВ АН прекрасно знали о ее работе в ПБ с 1950 г., и чтобы моя мать не могла встретиться с друзьями отца в эти дни, ее «прятали» в библиотеке, заставляя работать с утра до вечера под предлогом срочной работы. В 1953 г. ее уже не «прятали», так как нас уже не искали. Отец решил, что он никогда не сможет найти ни жены, ни сына. Но мы знали о его существовании и о его попытках связаться с нами через его друзей и пытались дать о себе знать индийцам, приезжавшим в Ленинград в 1953 г. Была, например, предпринята попытка встретиться с делегацией индийских женщин в гостинице «Астория», но нам категорически не разрешили встретиться с ними. По моему совету мать решилась ещё раз написать отцу письмо, и оно неожиданно для нас (и для него) дошло до адресата. Однако встретиться нам удалось лишь в 1963 г. при трагических об стоятельствах. К моменту получения от нас письма отец, потеряв всякую надежду навстречу снами, женился вторично и имел семью, которая по мешала ему вернуться в Ленинград для встречи с нами. Он сделал по пытку приехать к нам в 1958 г., оформил для этого заграничный паспорт, но не смог поехать в СССР из за таинственной пропажи своего паспорта и сердечного приступа, случившегося с ним в Пекине, который заставил его вернуться в Индию. Все эти годы продолжалась переписка между нами. По его просьбе всё это время его друзья, приезжавшие в Ленинград с различными делегациями, встречались снами, передавали его наилуч шие пожелания и сожаления о невозможности его приезда к нам по со стоянию его здоровья и семейным обстоятельствам. В конце 1961 г. он серьезно заболел и был привезен в августе 1962 г. в Москву в Центральную клиническую больницу с диагнозом прогрессирующий паралич и потеря памяти. Он провел в больнице семь месяцев, так ни разу и не покинув её пределов. Однако ни моей матери, ни мне не давали раз решения на его посещение до января 1963 г. Лишь перед самым его отъ ездом в Индию, после усиленных хлопот моей матери нам было разрешено приехать в Москву для прощания с ним. Через 16 лет разлуки моя мать и я получили возможность вновь увидеть любимого человека и быть свидетелями его страданий. 13— Моя мать смогла увидеть своего мужа только 3 раза, мне «повезло» больше, я видел своего отца 7 раз. Отец узнал нас, был счастлив встрече с нами. Мы оба глубоко сочувствовали его страданиям и простились с ним навсегда. Через два месяца после нашей встречи отец скончался 14 апреля 1963 г. в Даржилинге (Индия). Незадолго до своей кончины за особые заслуги перед нацией он был удостоен награды Падма Бхушан. После его кончины наша связь с Индией продолжалась благодаря интенсивной пе реписке между нами и друзьями отца. Многие годы моя мать переписы валась с большим другом отца, его личным секретарем, видным деятелем ИКП, доктором Махадев Прасад Саха. Их переписка началась в 1962 г. во время тяжелой болезни отца, когда он был связующим звеном между ним и нами. В тяжелые дни прощания с отцом доктор Саха писал мне: «Я счастлив, что Вы и Ваша героическая мать, проведшая все 900 дней в осажденном Ленинграде вместе со своим малолетним сыном, имела возможность встретиться с моим самым большим другом Рахулом. Сот ни тысяч людей в Индии знают Вашу мать и Вас. В связи с Вашей большой потерей они выражают Вам свои глубокие соболезнования». Переписка доктора Саха и моей матери продолжалась до последних лет жизни моей матери, а моя переписка с ним4 фо его смерти в 2000 г. Перед его кончиной я получил его статью из индийской газеты, посвященной отцу, где тепло упоминается моя мать и я. Личная дружба и затем дружеская переписка связывало мою мать с преподавателем индийских языков в ЛГУ в 1962 1964 гг. профессором Аруной Халдар. В своих воспоминаниях в связи со 100 летним юбилеем отца она писала о личных встречах с ней и мной в Ленинграде. Она писала спустя много лет после кончины моей матери, что ей после бесед с Еленой Норбертовной Санкритяяна было ясно, что моя мать настоя щий научный сотрудник, преданная жена и превосходная мать, верный друг, исключительно искренний и душевный человек. Она узнала, что Рахулджи называл мою мать Умой при прощании в 1963 г. А. Халдар с прискорбием узнала о смерти Елены Норбертовны от сер дечной недостаточности и всегда вспоминала ее, как хорошего друга всех, кто интересуется индологией, Россией и Индией. Во время поездки в Индию в 1996 г. я встретился с А. Халдар в её квартире в городе Патна и мы вновь вспоминали мою мать и сожалели, что она как не стремилась побывать в Индии, так и не смогла это осуществить. В течение I960 1970 х гг. нас неоднократно посещали друзья и со ратники отца, почитатели его таланта. Многие индийцы, узнав тра гическую историю судьбы матери, которая была опубликована в ин 133 дийской прессе, писали ей и мне слова поддержки и солидарности. Мою мать глубоко уважали как талантливую, одаренную ученицу Ф. И. Щербатского, высоко ценимого в Индии, и преданную жену Р. Санкритяяна. Для примера хочу привести только одну выдержку из письма пре подавателя из штата Бихар доктора Н. К. Вайшья, которая в своем пись ме к матери в 1966 г. так описывала сцену прощания отца и матери в 1938 г.: «Прожив с Вами всего полтора месяца Рахулджи отправился в Индию 13 января 1938 года. Вы провожали его на вокзале и залились слезами. В этот момент Рахулджи написал Вам на память одно предло жение: “Будем помнить друг друга (на санскрите)”, и Вы не отошли от своего места, пока поезд не скрылся от Ваших глаз. В этой картине вырисовывалась суть женского сердца. И картина эта очень трогательная и правдивая. Впервые, мы индийцы, узнали о Вас, когда у Вас родился сын, об этом событии нас известил доктор Щербатской. Наряду с сообщением также был напечатан Ваш снимок с новорожденным, который многие газеты и журналы Индии помещали на своих полосах. Именно тогда Индия познакомилась с русской женой Рахулджи”. В течение многих лет после смерти отца мою мать и меня постоянно приглашали на различные праздничные мероприятия, посвященные Индии, которые проводились в ЛГУ и во Дворце дружбы с народами за рубежных стран в Ленинграде. Многие индийцы специально приезжали в Ленинград, чтобы встретиться с нами. Так в 1966 г. посол Индии в СССР Трилоки Накх Кауль дал обед в гостинице «Астория» в нашу честь и устроил торжественный прием в Эрмитаже по случаю передачи в кол лекцию музея бронзового бюста Р. Санкритяяна. На этом приёме в присутствии многих иностранных и советских корреспондентов он ска зал: «Здесь рядом с бюстом махапандита Рахула Санкритяяна присутст вует его жена и сын. Мы рады, что в этот торжественный момент они находятся здесь с нами». Но самым главным сокровенным желанием моей матери и моим была возможность посещения Индии, мест, связанных с жизнью и дея тельностью самого дорогого для нас человека. Для моей матери ее за ветное желание могло осуществиться осенью 1966 г., когда она получила приглашение на преподавательскую работу от друга мужа Р. С. Джо уши, одного из руководителей ИКП. Ей предлагалось место пре подавателя русского языка в университете Горакпура (штат Уттан Ира деж). Она согласилась с этим предложением, чтобы хоть таким образом посетить Индию и выслала документы, необходимые для оформления 135 приглашения. Однако для поездки в Индию ей было необходимо оформить заграничный паспорт. При обращении в Ленинградский Гор ком партии за разрешением на его получение, ей было вновь отказано по причине отсутствия официального приглашения. И моя мать не смогла, как и в 1947 г., выехать в Индию. Единственное, что ей удалось осущест вить, как жене Рахула Санкритяяна,4 4это получить двухкомнатную квартиру в обмен на нашу комнату в коммунальной квартире. В 1970 г. ее обращение к Генеральному секретарю ИКП Р. Рао с этой просьбой было удовлетворено после того как Рао обратился с аналогичной просьбой в Международный отдел ЦК КПСС. Благодаря этому хо датайству, в мае 1970 г. мы получили ордер на отдельную квартиру, и по еле всех многолетних невзгод и лишений, которые выпали на долю моей матери, она смогла спокойно прожить 9 оставшихся лет в нормальных жилищных условиях. Но самая сокровенная ее мечта побывать в Индии не была реализована, о чем она все время горько сожалела и переживала. В последние годы жизни мать занималась приведением в порядок нашего семейного архива, но не смогла закончить эту работу из за тя желой гипертонической болезни и сердечной недостаточности. 16 ок тября 1979 г. она скончалась в возрасте 80 лет. В последний путь на Южное кладбище Ленинграда ее проводили многочисленные сослуживцы по работе, друзья, знакомые и родные, которым она так много сделала за свою жизнь и которые до сих пор вспоминают ее теплыми словами. С тех пор прошло много лет, но имя Елены Норбертовны Санкритяяна неоднократно вспоминалось в раз личных публикациях России и Индии. В 1987 г. вышел документальный фильм «СССР4 4Япония: добрососедство и сотрудничество», в котором одним из основных эпизодов является самоотверженный труд ра ботников библиотеки восточного факультета ЛГУ в период блокады Ле нинграда 1941 1944 гг., заведующей которой в то время была моя мать. Фильм был снят режиссером Ленинградской студией документальных фильмов Ю. Г. Заниным для показа в Японии. В 1993 г. была торжественно отмечена 100 летняя годовщина со дня рождения Рахула Санкритяяна, крупного ученого, путешественника, писателя, философа, общественно политического деятеля Индии. В те чение 1995 1996 гг. по всей Индии проходили семинары и выставки, открывались памятники и бронзовые бюсты моего отца. Организаторы этих торжественных мероприятий в Индии, России, Германии отдали должное моей матери, как ученому востоковеду и талантливой ученицы Ф. И. Щербатского. 136 Президент юбилейного комитета Р. Санкритяяна доктор Т. Талукдар в письме ко мне писал: «На всех выставках и семинарах мы всегда вспоминали Вашу мать и Вас, так как мы все знали, что долгие годы Рахулджи был очень привязан к обоим из Вас несмотря на гео графические преграды». По приглашению Петербургского университета в октябре 1995 г. состоялась выставка и семинар, посвященные Р. Санкритяяна, как про фессору Ленинградского университета 1945 1947 гг. Во время семина ра отмечалась и роль моей матери, как первого преподавателя тибетско го и монгольского языков в ЛГУ в 1944 1949 гг. На этом семинаре доктор Т. Талукдар сделал мне официальное при глашение посетить в первый раз родину моего отца. В ноябре 1996 г. эта долгожданная поездка состоялась, и я получил возможность осуществить несбывшуюся мечту моей матери посетить Индию. Я побывал во многих местах, связанных с жизнью и деятельностью моего отца. На приемах и пресс конференциях всегда вспоминали мою мать, ее роль в жизни мое го отца и сожалели, что ее мечта побывать в Индии не осуществилась. В этой поездке самым волнующим и значительным для меня было посещение могилы моего отца в г. Даржилинге 13 ноября 1996 г. Я отдал ему свой сыновний долг, опустив землю с могилы матери из С. Петербурга в землю возле белокаменной буддийской ступы, в которой находится прах моего отца. С собой я взял землю с места кремации отца и опустил ее в могилу матери на Южном кладбище, когда вернулся в С. Петербург. Таким образом я навечно соединил своего отца со своей матерью. Я бережно храню память о своих покойных родителях и пока я жив, живы и они, которые, несмотря на трагическую судьбу, пронесли через всю жизнь любовь и оставили о себе светлую память*. * В статье приведены фрагменты документов, писем и публикаций из се мейпого архива автора. 137 Т. В. Соколова 40 послевоенных лет: отзывы читателей о Публичной библиотеке (июнь 1945 г.— июнь 1985 г.) С началом мирной жизни заметно изменились состав и количество посетителей Публичной библиотеки. Сюда вновь заспешила молодежь, постепенно возрождался интерес к научной книге. Читальный зал работал с 9 до 23 часов, но мест не хватало и по сетителей волновал вопрос: как скоро откроется второй зал. Беспокоила также судьба наиболее ценной части фонда — книг и рукописей, эва куированных в августе 1941 г. Лишь осенью 1945 г. фонды Библиотеки (около 10 млн томов) были вновь воссоединены, что вызвало горячие отклики читателей: «... вместе с работниками библиотеки мы с волнением переживаем праздник возвращения бесценных сокровищ в родной город. Сердца наши полны благодарности тем рядовым советским людям, ко торыев годы войны и блокады сохранили одно из величайших богатств советского народа, гордость и славу русской культуры — Государствен ную Публичную библиотеку им. М. Е. Салтыкова Щедрина» («Смена», 03.11.1945 г.). К январю 1946 г. ГПБ полностью восстановила довоенную систему обслуживания, но уже вскоре потребовались изменения. Посещаемость в 1946 г. составила свыше 836 тысяч. Особенно много было студентов ЛГУ, многотиражка которого даже опубликовала специальную статью «Пуб личная библиотека им. Салтыкова Щ едрина помогает студентам в их учебной и научной работе», автор которой отмечал: «Успехи в учебе луч ших студентов в значительной мере объясняются тем, что они много и упорно работают в Публичной библиотеке, умело используют все ог ромные возможности, которые она открывает для своих посетителей» («Ленинградский университет», 07.12.1946 г.). В другой заметке, симво лически названной «Наш второй университет», группа студентов кон статировала: «Целой системой отлично продуманных мероприятий помогает нам библиотека стать всесторонне развитыми, культурными и сознательными людьми. Широки и разнообразны запросы советского студенчества. Публичная библиотека с успехом их удовлетворяет» («Ве черний Ленинград», 31.03.1947 г.). Мест для всех желающих попасть в Публичку не хватало, и не только в читальном зале. «Два воскресенья подряд я не могу попасть в читальный зал Публичной библиотеки только потому, ч т о б гардеробной 148 нет места для одежды»,— сообщал возмущенный читатель в редакцию га зеты («Вечерний Ленинград», 08.12.1946 г.). Чтобы оборудовать дополнительные места для читателей, было р ешено переместить типографию. Однако не хватало места и для книг: хранимый фонд более чем втрое превышал первоначальные количествен ные расчеты. Поэтому уже в 1948 г. строители начали устанавливать в здании Библиотеки сотни деревянных креплений, что на время осложн ило работу по обслуживанию, но, что небезлюбопытно, нареканий со стороны читателей не вызвало. Для первых послевоенных лет в целом характерно особо трогательное отношение к книге и людям, хранящим книжные богатства. Это отноше ние наиболее эмоционально выразилось в январе 1949 г., когда, несмотря на тяготы будней, общественность отметила 135 летие со дня открытия Публичной библиотеки. К этому времени через читальные залы ГПБ еже дневно проходило до 2,5 тысяч читателей, особенно интенсивно возрастал интерес к технической книге. Если в 1948 г. в ГПБ было записано 2514 инженеров, то в 1951 г.— уже 6025. Несмотря на большой объем работы, сотрудники ГПБ расширяли индивидуальное информирование, в пер вую очередь — новаторов производства. В числе благодарных читателей тех лет — модельщики, кузнецы, слесари, станочники скоростники и многие другие представители рабочих специальностей, активно по сещавшие специально созданный кабинет самообразования. Деятель ность ГПБ в помощь научно техническому прогрессу особенно высоко оценивалась читателями. Среди активно спрашиваемых изданий ГПБ тех лет следует выделить серию указателей, популяризирующих передовой опыт в машиностроении и металлообработке. «Ювелирная работа»,— го ворили читатели о деятельности главного библиографа М. А. Садовой и ее коллег. В начале 1950 х гг. ГПБ ввела обслуживание научных работников по телефону, что существенно экономило время читателей и ускоряло доступ к двенадцатимиллионным фондам. Деятельность библиотеки в этот период очень широко отражалась в средствах массовой информации. Ленинградская студия кинохроники выпустила специальный фильм «Сокровищница культуры» по сценарию Н. Балясникова, почитателя ГПБ. Определенную помощь оказывали читатели, пресса в решении про блем, связанных со зданием на наб. р. Фонтанки, 36, официально переданным ГПБ в 1949 г., однако еще в 1957 г. не освобожденным дру гими учреждениями. Авторы одной из статей, названной «Восемь лет бес 149 плодных ожиданий», от имени читателей напомнив об огромной роли и значении ГПБ, настойчиво спрашивали: «Когда же Ленгорисполком по может библиотеке?» («Советская культура», 25.05.1957 г.). Этот же во прос интересовал и газету «Смена», привлекшую внимание к очередям при входе в ГПБ: «Почему же в самой лучшей библиотеке города из года в год повторяется это “временное явление”?» («Смена», 20.01.1957 г.). Различные предложения поступали от читателей и в адрес руководства ГПБ: об увеличении тиражей рекомендательных библиографических по собий для рабочих, о необходимости более частых встреч с авторами тех нических изданий, проведении читательских конференций с отчетами о работе Библиотеки и др. Интересное письмо одного из читателей ГПБ опубликовал журнал «Здоровье» (I960, № 1). Автор предлагал: «... Целесообразно при каждой библиотеке, где имеются читальные залы, которые посещают ежедневно сотни человек, отвести хотя бы небольшую аудиторию, где можно раз мяться, сделать несколько физических упражнений». Это предложение имело широкий резонанс, и начальнику отдела коммунального стро ительства МК РС Ф С Р было предложено предусмотреть создание спор тивных комнат при разработке проектов крупных библиотек, а библио текам, имеющим такую возможность, предлагалось оперативно организо вать подобные комнаты. К сожалению, у ГПБ не было и пока еще нет такой возможности. 27 ноября 1959 г. состоялась конференция читателей, посвященная 20 летию работы научных читальных залов ГПБ, на которой руководи тели и сотрудники Библиотеки услышали не только много добрых, благодарственных слов, но и ряд пожеланий и критических замечаний. Особое внимание читатели обратили на необходимость нового здания для ГПБ в квартале ул. Садовая — пер. Крылова, а также на восстанов ление права ГПБ на второй обязательный бесплатный экземпляр, на не обходимость увеличения комплектования иностранной научной литера турой; высказывались жалобы на шум в залах, на читателей, нарушаю щих правила поведения в Библиотеке и др. В течение ряда лет одной из острых тем диалогов читатель—биб лиотекарь был открытый доступ к фондам. На специальной читательской конференции, посвященной этой теме, мнения читателей разделились. Многие не одобряли этой новой формы обслуживания. Опасения читате лей сводились, в первую очередь, к тому, что будет невозможно оператив но получить самые спрашиваемые книги. При этом молодежь, особенно аспиранты, приветствовала открытый доступ к фондам, введенный в ГПБ 150 летом I960 г. Забегая вперед, отметим, что 35 лет спустя вынужденной отменой этой формы обслуживания были одинаково недовольны всека тегории читателей. Любопытным представляется еще один аспект отзывов читателей о ГПБ. В I960 е гг. у посетителей библиотеки, особенно у представителей старшего поколения, появился повышенный интерес к психологическому аспекту взаимоотношений с библиотекарями. Один из читателей, впервые пришедший в ГПБ еще в 1920 е гг., в январе 1962 г. направил в дирекцию ГПБ подробное письмо, в котором обобщил свой многолетний читательский опыт и, в частности, отметил: «Публичная библиотека все гда славилась необыкновенно внимательным отношением всех ее сотрудников, больших и малых, к потребностям читателей». И далее: «Я ни на что и ни на кого не жалуюсь: мои заявки удовлетворяются в установленные сроки, все совершается в установленном порядке без вся ких нарушений установленных правил. Но ведь... существует же в при роде и еще нечто:... добрые человеческие отношения и то, что определя ется словами “услужливость”, “предупредительность”, “бла гожелательность”. Эти человеческие свойства отнюдь не враждебны установленному порядку: наоборот, они то лучшего всего и под держивают его. Как мне хотелось бы, чтобы эту простую истину усвоили все те... молодые девушки, которые сидят у Вас за барьерами читального зала». (Арх. РНБ. Ф. 2. Оп. 46/1. Ед. хр. 20. 1962 г.) Подытоживая свои размышления о душевных качествах библиотекарей, Г. П. Блок от имени интеллигентов старшего поколения напутствует: «...Дело это очень серьезное и нужны... не “меры взыскания” и “меры поощрения”, а умная и долгая воспитательная работа, возможно более мягкая». Продолжали волновать читателей и другие аспекты библиотечной деятельности. Причисляя ГПБ к «передовым участкам нашей жизни» и возмущаясь сохранением в библиотеке ручного труда, читатель интересуется: «А как же мирятся с этими безобразиями парт, и проф организации ГПБ?» (Арх. ГПБ. Ф. 2. Оп. 46/1. Ед. хр. 20. 1962 г. Л. 73). Доходило порой и до более резких выражений. «Ваша борьба с ворами принимает непристойный характер» (Арх. ГПБ. Ф. 2. Оп. 46/1. Ед. хр. 20. 1962 г. Л. 47), — записала в книгу отзывов и пожеланий дама, раз гневанная распоряжением дирекции, запрещающим вход в ГПБ с большими сумками и портфелями. Известный эндокринолог, профессор считает, что высылка изданий по МБ А «нарушает работу читального зала 151 основной библиотеки города» и предлагает как можно скорее осуществить необходимые мероприятия (Арх. ГПБ. Ф. 2. Оп. 46/1. Ед. хр. 20. 1962 г. Л. 8—9). Одно из писем читателей было переслано в ГПБ из редакции газеты «Известия» с просьбой «по человечески ответить ему», т. к. копия письма отправлена Н. С. Хрущеву. Суть жалобы — недоволь ство отсутствием свободного доступа к ряду изданий, ограничениями, введенными на выдачу и микрофильмирование книг по йоге, теософии, исследованиям психических явлений. Заявитель искренне верит, что «тов. Хрущев стоит за развитие личности и, по видимому, не знает, что делают за его спиной» (Арх. ГПБ. Ф. 2. Оп. 46/1. Ед. хр. 20. 1962 г.). В ответе ученого секретаря ГПБ Н. Рычковой отмечено, что читатель предварительно «не переговорил» ни с заведующим ОФО, ни с замес тителем директора по библиотечной работе, сообщается, что в настоящее время ему дано разрешение на выдачу интересующих книг, но что касает ся микрофильмирования, то некоторые из книг действительно не подле жат микрофильмированию. К началу I960 х гг. вновь обострились проблемы, связанные с тради ционно неограниченным доступом в ГПБ учащейся молодежи. Не только сотрудники, но и читатели полагали, что «многие могли бы пользовать ся услугами районных библиотек и не ехать со всех концов города в Публичную библиотеку. Но районные библиотеки, как правило, закры ваются в 8 часов вечера. Библиотеки нужно открывать и закрывать на 2— 3 часа позже, чем сейчас. Это сэкономит людям время и разгрузит Пуб личную библиотеку» («Ленинградская правда», 06.02.1963 г.). Судя по записям в « Книге отзывов и пожеланий», с годами читатели становились более требовательными к уровню и качеству ком плектования, особенно иностранного, что, к сожалению, не всегда сопро вождалось ростом финансовых возможностей ГПБ. Инженер патентовед завода «Фармакон» настоятельно просит приобрести последние издания фармакопей США и Англии, так как его завод остро нуждается в них для повседневной работы (12.03.1966 г.). В ответ получено обещание приобрести эти издания с учетом возможностей ГПБ, прежде всего — в сфере международного книгообмена, так как валюты на покупку ино странных монографий в 1966 г. ГПБ не получила. Ровно год понадобился библиотеке для приобретения в фонд ЦСБ 4 томной музыкальной энциклопедии на итальянском языке стоимостью 144 рубля (02.07.1967 г.). Подобные случаи были, конечно, единичными и не отражают в полной мере поистине самоотверженную работу со трудников, ответственных в те годы за комплектование фонда, а, скорее, 152 свидетельствуют о сложной, неоднозначной ситуации, в которой осу ществлялась и развивалась многогранная деятельность ГПБ. Нельзя не отметить при этом главной, на наш взгляд, заслуги ру ководства ГПБ того периода: постоянное внимание к сохранению высокого кадрового потенциала и лучших библиотечных традиций, что особенно ценилось читателями. М нение очень многих читателей в развернутом виде выражает такая запись: «Около 40 лет я состою читательницей. В стенах Библиотеки много передумано дум, поставлено целей. Некоторые из этих целей посчастливилось достичь. И все это бла годаря помощи Библиотеки, благодаря ее богатству, ее щедрости. Но Библиотека богата не только своими фондами, и не только ценнейшие фонды Библиотеки помогают читателям идти трудным путем научных поисков. В этом несомненная заслуга библиотечных работников. Кадры сотрудников Библиотеки являются ее несомненным сокровищем. Вни мание, отзывчивость, забота, сразу ободряют, согревают каждого приходящего в любой из многочисленных залов Библиотеки. Культура обращения, тонкая вежливость, предупредительность, терпение является примером поведения для очень многих учреждений нашего города. “Ле нинградский стиль” работы Публичной библиотеки известен далеко за пределами Ленинграда» (04.07.1967 г.). Записи, подобные процитированной, отражали сущностный характер деятельности ГПБ, очень высокий уровень выполнения базовых библиотечных функций. С сожалением следует отметить, что сопутству ющая инфраструктура, в наименьшей степени зависящая от сотрудников ГПБ, порой вызывала справедливые упреки читателей. «Придя в научный зал ГПБ им. Салтыкова Щедрина в цельном платье, я, увы, ухо дила из библиотеки в порванном платье. Кто же будет возмещать ма териальный ущерб запорчу одежды и чулок читателей?» (15.07.1967 г.). Когда «колючие» стулья начали увозить для ремонта, временно сократив число читательских мест, снова появились недовольные, среди прочего4 и отсутствием кое где электролампочек: «...быть может, стоя и можно работать, но в темноте4 фешительно нет» (02.09.1967 г.). Более серьезные проблемы возникли после того, как продол жительность обслуживания была сокращена на 45 минут4 ^ е р а вы нужденная, вызванная перешедшим допустимые пределы несоответст вием штатного расписания ГПБ (не увеличивающимся) и объемами фондов, посещаемости и книговыдачи (постоянно растущими). Хотя МК РС Ф С Р санкционировал подобную меру и в отношении ГБЛ, и реальное количество «пострадавших» посетителей ГПБ было не 13— велико (в период с 22 часов до 22 часов 45 минут ранее было занято не бо лее 4 % читательских мест), неизбежно появились жалобы и даже по желания вернуться к режиму 1950 х гг., когда ГПБ обслуживала читателей до 23 час. 30 мин. 24 часов. Нельзя не признать, что кадровые трудности на фоне растущей интенсивности работы вызвали некоторое снижение качества об служивания на некоторых участках, что тут же отразилось в чи тательских отзывах. Появились недовольные работой отдельных залов (08.12.1967, 03.02.1968 г. и др.) и даже тем, что именно читают со трудники пунктов выдачи в отсутствие посетителей. «Застигнув» биб лиотекаря за чтением, посетитель записывает: «Мне кажется, а в других организациях это твердо установлено, что если нет работы, то необходимо читать не художественную литературу, а литературу по повышению специальности. Жаль, что в такой передовой библиотеке не пользуются этим простым и экономичным способом подъема технического уровня и квалификации сотрудников, а стоило бы» (28.01.1968 г.). Авторы записей не забывали и своих собратьев по читательскому цеху. Возмущаясь слишком мягким, по его мнению, наказанием для «не суна» (исключение из числа читателей на 5 месяцев), читатель ГПБ с 1929 г. резюмирует: «Если так пойдет дальше4 4гз библиотеки вынесут не только все книги, но и самого директора» (27.09.1967 г.). Молодые читатели, особенно студенты дипломники, «приписанные» к общим залам на наб. р. Фонтанки, 36, в свою очередь, недовольны ог раничениями на доступ в главное здание ГПБ, особенно4 4io субботам и воскресеньям (21.10.1967 г.). Читатели научных залов, наоборот, про тестуют против порядка, при котором оба экземпляра книги из основного фонда могут быть отправлены в общие залы (07.07.1968 г.). И все, независимо от возраста, возмущаются, попав «под удар» §9 «Правил пользования читальными залами Государственной... Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова Щедрина» (Л., 1957), несмотря на его явную справедливость по отношению к другим читателям в условиях пе реполненности залов и очередей при входе в Библиотеку. Данный па раграф предписывал ответственным дежурным убирать книги со стола и предоставлять освободившееся место другому читателю, если «владелец» книг отсутствовал более 30 минут. И хотя на практике этот срок «рас тягивался» до 1 1,5 часов, возмущения «пострадавших» было не избежать, как и при проведении обязательных проветриваний читальных залов, названных одним экспансивным гражданином «диким обычаем» (16.02.1969 г.). Но, хотя, кроме приведенных мотивов, изредка 135 появляются жалобы на контролеров («не пропустили без очереди»4 03.03.1969 г.), на сотрудников РЖ Ф (за «не слишком доброе отношение» 426.04.1969 г.), а также просьбы «прекратить чрезмерное количество ремонтов» (13.01.1969 г.), все таки подавляющее число записей ос тавляли благодарные читатели, восхищенные «приветливым, дру желюбным отношением на всех звеньях4 4тг входа до выхода», тем, что «везде чувствуется внимание, заинтересованность, стремление помочь» (07.07.1968 г.). Благодарили за своевременное информирование о новых поступлениях, «обстоятельную помощь в кропотливых и трудоемких поисках» иностранной технической литературы, за то, что «сотрудники библиотеки всегда стремятся помочь читателям и делают это весьма чут ко и квалифицированно», «сохраняют старые традиции благоже лательности, приветливости и четкого обслуживания» (28.01.1968 г., 21.04.1968 г., 24.10.1968 г., 04.06.1969 г. и др.). Разумеется, как бы ни были выразительны, ярки, конкретны сохранившиеся записи, число их авторов крайне невелико по сравнению с общим количеством посетителей. И все таки они бесценны, так как свидетельствуют не только об определенном векторе мнения о ГПБ, но и о настроениях в среде самих читателей. В этой связи показательным представляется сравнение одной из последних записей за 1969 год и первой4 4sa 1970 год. Прочитав чью то жалобу на 20 минутное отсутствие сотрудницы Н ЧЗ 4, другой возмущенный читатель пишет: «Жалоба4 4южь. Какие претензии мы можем предъявить к единственному дежурному на два зала? Я в библиотеке работаю много лет и к библиотеке отношусь как к храму науки, и очень обидно, когда мы, читатели, не ценим этого, а вме сто извинения за допущенные нарушения подчас грубим, а иногда и жа лобы пишем» (19.07.1969 г.). Авот4 4зачало 1970 х гг.: «Удивляюсь, по чему до сих пор в Ленинградскую Публичную библиотеку записывают только с высшим образованием. Я имею среднетехническое образование, и меня в ГПБ не записали. Такого унижения я еще не встречал за всю свою жизнь» (10.01.1970 г.). Пройдет еще 15 20 лет и эта же тема, оставшись поводом для жалоб, превратится и в предмет судебных разбирательств, а сотрудники ОФО узнают дорогу в суд как представители ответчика. Хотя и тогда, и теперь Библиотека не отказывает в обслуживании никому, начиная со школь ников, многие считали и считают «настоящей Публичкой» только главное здание на пл. Островского, не доверяя филиалам и диф ференцированной системе обслуживания. 133 В 1970 егг. появляются первые записи протесты против оп ределенных льгот для читателей4 Докторов наук. Одно из характерных мнений: «Я уважаю докторов наук, профессоров, но считаю выделение их среди читателей в своего рода касту недемократическим, бестактным правилом» (09.04.1971 г.). Характерно, что подобная точка зрения имела много сторонников и почти четверть века спустя, как показало широкомасштабное и многоаспектное анкетирование читателей, проведе нное ОФ О и ИБО. Вероятно, даже открытие запланированного в новом здании Библиотеки специализированного зала для докторов наук не из бавит читателей от неких комплексов и жажды социальной спра ведливости. Наряду с такими, увы, традиционными сюжетами, как плохая осве щенность, плохие стулья, долгое ожидание заказов, отправка двух экземпляров в общие залы, режим работы и т. п., появляются и новые темы, например, ББК. Это безусловное достижение теоретиков и практиков библиотечного дела в целом было воспринято положительно и принесло несомненную пользу. Но не обошлось и без некоторых про блем со стороны читателей, которых не устраивала «невероятная дроб ность», когда фактически «нужен ключ к ключу ББК», при этом «нет многих слов» и т. д. (20.02.1970 г.). Справедливости ради отметим, что по добные отзывы не стали ни массовыми, ни традиционными. Несмотря на известную долю обоюдного консерватизма, и сотрудники, и читатели не только довольно быстро воспринимали позитивные новшества, но и старались, по возможности, усовершенствовать их. Показательной можно считать ситуацию с установкой «библиографа автомата» в Н ЧЗ 4, то есть, по сути, введением телефонного внутрибиблиотечного библиогра фического обслуживания. Читатели тут же откликнулись не только просьбой расширить репертуар изданий, «охваченных» подобным тематическим информированием, но и предложением «принимать за казы от специалистов на систематическое библиографическое опо вещение о новых поступлениях4 4 открытками по почте или в персональных конвертах “до востребования”. Это могла бы быть подписная или абонементная услуга за дополнительную, относительно невысокую плату». И далее4 4«Библиографическое обслуживание читателей, вероятно, можно было бы организовать в рамках хозрасчета с привлечением для выполнения этой работы студентов старших курсов профилирующих вузов. Осуществление высказанных пожеланий могло бы оказать существенную помощь читателям и вывести ГПБ на первое 136 место в стране по оперативности библиографического обслуживания» (16.01.1970 г.). К сожалению, так и не удалось выяснить, был ли «дан ход» про цитированному выше, но, судя по реальной библиотечно библи ографической практике последующих десятилетий, разумное сочетание бесплатности и платности в оказании услуг постепенно становилось од ним из основных девизов деятельности ГПБ. Это касается, в частности, размещения объявлений и рекламной продукции в стенах ГПБ. В сен тябре 1970 г. читатель ГПБ с 1937 г. высказал мнение, что Библиотека могла бы помочь в деле улучшения научно просветительской информации, размещая сведения о предстоящих докладах, научных дискуссиях и т. п. Это предложение из эпизодических сюжетов превратилось со временем в развернутое и самостоятельное направление деятельности ГПБ, став одним из образцов сочетания принципов платно сти и бесплатности. Что касается общей атмосферы в ГПБ периода 1970 х гг., то су щественный интерес представляют, на наш взгляд, отзывы старейших читателей, знакомых с ГПБ еще спервых послереволюционных и предво енных лет. Вот один из них: «... всегда приятно видеть спокойную тру довую обстановку в залах, спокойное, предупредительное обслуживание нас, читателей. Я помню обстановку, которая существовала в 1921 г., а также в годы Великой Отечественной войны, и теперь, когда я бываю в библиотеке, я не могу не порадоваться и не поблагодарить обслуживаю щий персонал за исключительно предупредительное отношение» (29.04.1971 г.). Подобные отзывы, конечно, могли радовать, но не могли успокоить библиотечных сотрудников и руководителей всех уровней, отнюдь не склонных «почивать на лаврах» достигнутого. Не ограничива ясь работой с записями в книги отзывов и пожеланий, дирекция ГПБ приняла решение о необходимости массового опроса читателей, про веденного в 1979 г. Было распространено около 900 анкет, получено бо лее 1700 замечаний и предложений практически по всем основным направлениям деятельности ГПБ, связанной с обслуживанием читателей. Представляется любопытным, что наибольшее количество поже ланий имело отношение, скорее, к библиотечной инфраструктуре, чем к базовым функциям. Например: продлить часы работы столовой (108), ликвидировать очереди в Библиотеку и шум в залах (68), ликвидировать очереди в столовую (65), увеличить объем ксерокопирования (57), обо рудовать в залах принудительную вентиляцию (50), ускорить ремонт в Отделе газет или организовать подобный отдел в другом месте (42), 137 приобрести современное оборудование для Библиотеки (38), улучшить освещение в залах (32), расширить ассортимент продуктов в столовой, ввести диетические блюда (31), ускорить строительство нового здания (21), иметь в Библиотеке релаксационные зоны (комнату отдыха, спортзал, зимний сад, бассейн) (20), создать комплекс ГПБ в центре города (за счет ресторана «Метрополь» и др.) (19). Что касается комплектования и использования фондов, то лиди ровали жалобы на плохое комплектование иностранной периодикой (72), что, как уже отмечалось, зависело не столько от того, как администрация ГПБ распоряжалась финансовыми средствами, сколько от тех, кто эти средства выделял. Пожеланий улучшить комплектование русской книги было не сопоставимо меньше (10), как и замечаний о работе по восполнению ут раченных книг (6). При этом 12 человек хотели бы видеть в структуре ГПБ полноценный фонд диссертаций, такой, как в ГБЛ. Иногда пожела ния расширить тот или иной фонд сопровождались довольно неожидан ными альтернативными предложениями. Так в 20 анкетах содержались конкретные направления оптимизации фонда СВТЛ (ны не— НТиТД), в том числе активная покупка зарубежных патентов, организация па тентного киоска и т. д., или — «убрать» этот фонд в Инженерный замок. В 25 анкетах имелись неудовлетворительные оценки каталога, в 23 — читательского систематического каталога, но только 20 человек считали, что в Библиотеке должна быть организована «автоматизация поиска», еще меньше (6 человек) предложили перевести на ЭВМ каталоги (как в Библиотеке Конгресса США). В 8 анкетах для усиления сохранности книг предлагалось «вмонтировать в обложки книг микродатчики». Таким образом, можно констатировать, что на рубеже 1970— 1980 х гг. реальные запросы и представления читателей ГПБ о возможностях ав томатизации библиотечно библиографических процессов отличались чрезвычайной скромностью, по крайней мере — в количественном выражении, что особенно контрастировало с характером и содержанием стратегических планов развития ГПБ. Хочется отметить также особую группу пожеланий, которые можно понять, но, по разным причинам, нельзя было принять, причем многие из них неосуществимы и в настоящее время. Среди них: продлить часы ра боты библиотеки (24), вернуть/расширить свободный доступ к фондам отраслевых Н Ч З (19), ликвидировать ограничения в количестве выда ваемых книг (14), разрешить вносить свою литературу, фотоаппараты (11), расширить помещение выставки новых поступлений (10), ввести 158 бессрочные читательские билеты (6), разрешить выход из Библиотеки (для отдыха на улице) без сдачи книг (4), расширить помещение фонда литературы по библиотековедению (4), организовать консультации переводчиков в залах (4) и ряд других. Пожелания конструктивного и реального характера были учтены в практической работе соответствующих подразделений Библиотеки, что дало определенный результат. Повторное анкетирование, проведенное через 4 года, показало явное улучшение ситуации по многим позициям, но зато появились иные предложения, например: поставить таблички с Ф.И.О. библиотекаря, сделать заказ литературы из фонда платным, ввести плату за пользование Библиотекой, организовать продажу канцелярских товаров, организовать библиотечно библиографические семинары для читателей; некоторые жаловались на большие опоздания поступлений зарубежных газет, хотели бы уменьшить бюрократизм в оформлении и выполнении заказов и т. д. Определенной особенностью тех лет можно считать повышенное вни мание читателей к фонду СВТЛ, что отразилось и в записях в книге от зывов и пожеланий, и в анкетах 1983 г. Диапазон предложений был пре дельно широк: от жалоб на шум и очереди в зале до идеи создания единой патентной библиотеки на базе ГПБ и библиотеки Инженерного замка. Группа читателей считала «совершенно необходимой» организацию в зале СВТЛ подсобного фонда, содержащего «хотя бы» указатели ГОСТов, ОСТов и некоторых других, наиболее часто спрашиваемых нормативно технических документов. Впрочем, проблемы расширения открытого доступа к фондам и очереди по прежнему волновали читателей практи чески всех залов. «Расширить ЗОФ, расширить подсобный фонд НЧЗ, расширить ВНП, расширить ЦСБ» и т. д.— этот повторяющийся глагол лучше других свидетельствовал о главной проблеме ГПБ того периода — нехватке помещений разного типа и назначения. Что касается общего стиля обслуживания, то его оценки по прежнему очень высоки. «Доброе, отзывчивое и гуманное отношение», «очень веж ливы в обращении с людьми», «выдержанность, корректность», «знание своего дела, серьезное, но дружелюбное отношение к читателям», «я 49 лет имею удовольствие и счастье быть читателем нашей библиотеки», «я хоть и начал посещать Вашу библиотеку только в этом году, но очень почувствовал, что тут работают хорошие и чуткие люди» — такие записи безусловно доминировали в общем потоке отзывов. К сожалению, невозможно привести здесь многие другие записи, ан кеты и иные документы, которые проанализированы нами, осмелимся 159 лишь утверждать, что в конце 1970 х — начале 1980 х гг., несмотря на все проблемы и эпизодические огрехи, ГПБ находилась в наилучшей фазе взаимоотношений с читателями, когда библиотекари действительно изу чали потребности читателей и искренне старались им помочь, а читатели высоко ценили и уважали труд библиотекаря, и это являлось доминантой в работе всех сотрудников — от дирекции до младших библиотекарей. Ш ирокая образованность, интеллигентность в общении, неизменная готовность сделать больше обязательного — таковы основные черты типичного для тех лет сотрудника ГПБ. На сохранение, воспитание, поощрение этих качеств были направлены, по сути, все основные меры и решения дирекции, ад министрации ГПБ. Именно эти качества не только чрезвычайно высоко ценились читателями, но и составляли фундамент кадрового потенциала ГПБ, необходимого для решения новых задач в новых условиях. 160 О. А. Добиаш Рождественская Речь, произнесенная на заседании Специальной смешанной комиссии 15 сентября 1922 г. В ст упит ельная статья, публикация т екст а и прим ечания Т. П. В ороновой По Рижскому мирному договору с Польшей от 18 марта 1921 г. (7 я статья, 9 пункт) Россия обязалась возвратить книги и рукописи, вы везенные царским правительством из польских библиотек в конце XVIII и в течение XIX в. В первую очередь это касалось библиотеки братьев Залу ских, создателем которой был Юзеф Анджей, граф Залуский, епископ Киевский и великий референдарий коронный (1702— 1773), про исходивший из знатной польской фамилии. Ю. А. Залуский посвятил всю свою жизнь и огромное состояние приобретению книг, рукописей, документов и с помощью старшего брата, графа Анджея Станислава Костка, епископа Краковского, собрал знаменитую библиотеку, равной которой не существовало в Польше. В 1747 г. библиотека была тор жественно открыта в Варшаве для всеобщего пользования . В 1795 г. фон ды библиотеки Залуских (после 3 го раздела Польши) были вывезены в Петербург, где стали основанием для Императорской Публичной библиотеки. Публикуемый документ содержит выступление О. А. Добиаш Рожде ственской 15 сентября 1922 г. на заседании Специальной смешанной комиссии (польской и русско украинской) в Москве . Комиссия была создана для определения порядка возвращения Польше книг и рукописей из польских библиотек, хранящихся главным образом в Публичной библиотеке. В состав комиссии входили видные польские и российские ученые. Среди них от России: академик С. Ф. Платонов, заместитель ди ректора Публичной библиотеки А. И. Браудо, О. А. Добиаш Рождествен ская (тогда профессор Петроградского университета), профессор того же университета и библиотекарь Публичной библиотеки И. Яковкин, член и непременный секретарь Российской Академии наук С. Ф. Оль денбург, профессор М. И. Пергамент. Кроме того, в разные годы в работе комиссии принимали участие сотрудники Публичной библиотеки: * Bankowski Р. Biblioteka Publiezna Zaluskich ijej tworcy. Warczawa, 1959. ** OP РНБ. Ф. 254. Добиаш-Рождественская О. А. Ед. xp. 47 (Машинопись на 16 листах с авторской правкой). 161 М. Л. Лозинский, Э. Л. Радлов, В. М. Андерсон, В. Г. Гейман, А. Гладыше ва, В. В. Майков, И. А. Бычков, Д. И. Абрамович, В. Э. Банк. Польскую сторону представляли: директор университетской библио теки в Познани Э. Кунце, хранитель университетской библиотеки в Вар шаве Ст. Ригель, директор библиотеки во Львове А. Вернадский, профес сор Варшавского университета, член Польской Академии наук, директор архива в Люблине С. Пташицкий, директор архива в Варшаве Ю. Се мевский. Комиссия работала с 23 ноября 1921 по 11 мая 1923 г. в Москве. Жаркие споры и дискуссии, к сожалению, для российско украинской делегации закончились неблагоприятно: отстоять рукописи, хранящиеся в Публичной библиотеке, за очень небольшим исключением, не удалось. Заявление О. А. Добиаш Рождественской о том, что «в силу преоблада ющего мирового значения Публичной библиотеки все рукописное собра ние в полном его составе, и прежде всего латинское собрание, надлежит в принципе объявить неприкосновенным», вызвало со стороны польских экспертов ожесточенную критику. Особенно это относится к выступле ниям М. Гандельсмана и М. С. Сташевского . В итоге в течение 1923— 1934 гг. в Польшу вернулось более 14 тысяч рукописей. Перечень их шифров был опубликован в 1928 г., а затем дополнительно — в 1937 г. в Кракове . Подробные данные о возвращенных из Ленинграда рукописях содержатся также в книге хранителя Отдела рукописей Национальной библиотеки Польши Петра Баньковского . Все манускрипты были пере даны этой библиотеке как наследнице библиотеки Залуских. Вторая мировая война уничтожила за небольшим исключением этот бесценный фонд, из которого только некоторая часть была увезена немец кими захватчиками, а другая — сожжена. Это случилось в октябре 1944 г., после подавления Варшавского восстания. Dokumenty dotyczqce akcji delegacyj polskich w Komisijach Mieszanych Reewakuacyjnej i Specjalnej w Moskwie. Zeczyt 8. Rewendikacja sbiorow polskich z Rosyjskiej Biblioteki Publicznej w Petersburgu i innych bibliotek Rosji i Ukrainy. Warszawa, 1923. S. 127— 131, 317—321; 159— 163. “ Sigla codicum manuscriptorum qui olim in Bibliotheca Publica Leninopolitana exstantes nunc in Bibliotheca Universitatis Varsoviensis esservantuz. Edita cura Delegationis Polonicae in mixta Polono-Sovietica commissione Peculiari Moscoviae. Krakow 1928; Supplementum... Krakow, 1937. *“ Bankowski P. R^kopicy rewindykowane przez Polsk? na podstawie traktatu ryskiego i ich dotychczasowe oprecowanie. Krakow, 1937. 162 Благодаря тщательным разысканиям польских библиотекарей, к 1979 г. удалось обнаружить 1 894 единиц уцелевших рукописей, среди которых наибольшее число составляют немецкие (1 190 единиц). Список их шифров (новых и старых петербургских) опубликован в каталоге В. С. Купшчаи К. Мушиньской . Несмотря на то, что перевод речи О. А. Добиаш Рождественской на польский язык былнапечатан в Варшавев 1923г. (направах рукописи) , мы посчитали целесообразным опубликовать ее в оригинале как сви детельство отчаянной попытки русских ученых спасти бесценные фонды Публичной библиотеки от разрушения. Достаточно сказать, что в ре зультате польских изъятий западный рукописный фонд библиотеки сократился на 2/3 своего состава (отдано более 14 тысяч единиц, осталось около 6 тысяч!). Но самое горькое для мировой науки заключается в том, что подавляющая часть этого фонда погибла. Как писала О. А. Добиаш Рождественская, «гибельным был факт сдвига... Ни для людей, ни для библиотек годы и события проходят не даром». В предыдущих речах наших оппонентов с польской стороны вначале прозвучало не мало такого, что могло вызвать нас к сведению старых тя желых счетов, ибо слишком много усилий было в них затрачено на кра сочное изображение темных дел старины. Но мы не будем вступать на этот путь. Мы будем «держаться в рамках», намеченных вначале акад. Ольденбургом1, не поминая «ни насилий русских над поляками, ни по ляков над русскими», не говорить ни о мрачных подробностях вывоза польских библиотек, ни о еще более ужасных подробностях сожжения библиотек русских. И как бы ни будили иные речи духов минувшего, мы отворачиваемся от этих привидений: здесь мы должны сделать слишком важное дело — дело настоящего и будущего, а оно может привести к чему нибудь положительному только в атмосфере спокойного обсуждения. Kupsc В. St.; Muszynska К. Katalog r^kopisow. Seria 2. Tom 2. R^kopicy z biblioteki Zaluskieh zwrocone z Leningradu w latach 1923 — 1934. Warszawa, 1980. S. 563—584. “ Referat Eksperta Delegacji Rosyjsko-Ukrainskiej prof. O. Dobijasz-Rozdziestwienskiej // Dokumenty dotycz^ce akcji... S. 225—236. 163 Я коснусь немногих пунктов в речах предшествовавших уважаемых г.г. ораторов, которых освещение могло бы содействовать выяснению нашей точки зрения. Диктуют ли интересы науки такие меры, как возврат увезенных за столетия назад библиотек, не сохранивших уже своей индивидуальности и живших в условиях, подобных условиям Российской Публичной библиотеки? Каков по этому вопросу: 1) опыт; 2) суждение беспристрастной нау ки? Уважаемый г. профессор Гандельсман2 дал по этому вопросу две справки, из которых одна во многом представляется неверной, а другая — недостаточно убедительной. Справка первая: «Могу вас уверить, господа, что в практике наполеоновских войн нет факта захвата чужой собственности без последовавшей, хотя бы до говорной, санкции. В то же время не могу не припомнить, что Франция в 1815 г. вынуждена была вернуть веете предметы, которые... поступили в Париж». Если в этой аргументации звучит желание снять тень с дорогого для воспоминания польского народа, героя и противопоставить его методы методам Екатерины II, то желание это может быть — субъективно — по нятно. Но историку и объективному мыслителю не может не пред ставляться крайне слабой защитой ссылка на «хотя бы последующие договоры». Не знаю, принесли ли они какое нибудь утешение ограбляемым народам. Снявши голову, по волосам не плачут. И тот, кто совершил one рацию усечения, делает уже излишне красивый жест, возвращая прическу. Могучий, воинственный насильник со стотысячной армией за спиной всегда мог получить нужную ему санкцию, а если контрагент — соответствующее правительство — заупрямилось бы, он всегда мог сфабриковать такое, которое было бы более сговорчивым. Так именно — мы это знаем — поступал Наполеон. Екатерина II была только откровен нее. Я видела бы оправдание коллекционерских предприятий Наполеона не в «хотя бы последующих договорах», но в величии его идеи как сына революционной Франции с ее всемирной мечтой — идеи, которая однако Наполеону не далась, потому что, как деспот и солдат, он разрушил ее сам грубостью выполнения. Эта идея была— создать в Париже, в городе све точе, «сердце мира», мировой очаг науки и ее сокровищ — архивов и 164 библиотек. Но деспот и солдат победил в нем мирового деятеля и револю ционного вождя: наполеоновское коллекционерство загубило многое в европейских библиотеках. Растеряв, перепутав, перетопив их в альпий ских потоках, он совершил грех перед мировой наукой. Именно в таком смысле все это было грехом и бедствием, гораздо бо лее, чем в том, что вместо Мадрида и Ватикана архивы Европы получил Париж. Гибельным был факт сдвига. Но однажды совершившись, он был непоправим. Ни для людей, ни для библиотек годы и события проходят недаром. Из того, что произошло, нужно было, не теряя времени, сделать вы воды для будущего. Их сделала французская наука. Армии ее ревностных архивистов начинают классифицировать со средоточенныев Париже материалы. Для многих из них, пред лицом не поправимое™ совершенного ущерба, открывалась лучшая судьба на берегах Сены, нежели на берегах Тибра и за Пиренеями. В огромном го роде, где науку еще окружал свет лучших дней революционной свободы и всечеловеческих идеалов, открывались для исследователей всего мира наглухо скрытые прежде сокровища. Приподнималась завеса, скрывав шая ранее от науки тайны ватиканских и мадридских архивалий. Каза лось, примирившись с неизбежным, библиотечное дело могло двинуться к дальнейшему развитию на иной, лучшей основе. В этот то момент, когда в Париже начиналась большая и пло дотворная работа, «Ф ранция вынуждена была», как совершенно точно указывает уважаемый г. проф. Гандельсман, «вернуть» коллекции. Она вынуждена была к этому реставрационными стремлениями Священного союза4, менее всего руководившегося научными соображениями или пра вами наций, но направлявшегося под эгидой Метерниха4 политикой мести очагу революционной заразы и эпигону Великой революции — Наполеону. И если этот причудливый гений, при всем величии своей идеи, со вершил преступление, сдвинув с места почтенные фонды, еще больший ущерб нанес им Священный союз, вынудив Францию вновь тревожить только что успокоившееся и начавшее приходить в гармонию целое. Об этом навряд ли могут быть два мнения. Результат новой пла чевной операции — исчезновение огромной части рукописных сокровищ, перепутанные связи их и последовательность; обессмысленные каталоги, драгоценные памятники, перемолотые на бумагу за невозможностью их 165 вывезти и брошенные случайные части; результат — вновь более чем на полстолетия сгустившаяся тайна над архивами Рима и Мадрида. Таким образом, я считаю мало удачной для доказательства тезиса г. профессора Гандельсмана его первую ссылку. Она доказательна скорее в смысле обратном. Неубедительной точно также представляется и другая ссылка на «мнение моих друзей, ряда наиболее известных историков и архивистов Ф ранции, Бельгии и Англии, с которыми (как замечает г. проф. Ган дельсман) мне пришлось говорить в этом году о моем выезде в Москву, и для которых было вполне очевидно, что ограбление польских библиотек должно быть возмещено». В этом указании, к сожалению анонимном (уважаемый проф. Гандельсман не поименовал моих друзей), есть нечто вроде ссылки на арбитраж европейской науки. При известных условиях в нем мог бы быть для нас веский аргумент. Тем более что и мы всей душой хотели бы идти навстречу удовлетворению законных желаний польской стороны. Весь вопрос — какой ценой для интереса общей науки? Я не знаю, кто друзья г. проф. Гандельсмана, и что именно — о фор мах и пределах возмещений — они ему говорили. Мы вполне допускаем возможность, что в настоящие дни, когда мир охвачен духом мести и отравлен ядовитым хлебом репараций, иные ученые высказывают мысли, какие не высказали бы в спокойное время. Но и у нас были друзья и учителя среди западных великих ар хивистов. Мне вспоминаются их голоса, звучавшие в менее тревожные времена. Мне вспоминаются незабвенные лекции моего учителя и друга, директора Национального архива Ш. В. Ланглуа5, который в качестве грозного урока деяний, каким не следует подражать, изображал нам ужа сы того, что произошло в результате репараций Священного союза. Я вспоминаю столь красноречивое в своей сдержанности осуждение великим немецким филологом Л. Траубе6 (Vorlesungen und Abhandlun gen. T. I. P. 85) намерений немецких ученых «требовать обратно в 70 г. немецкие рукописи, оставшиеся в Париже». Этого последнего замечания было бы довольно, чтобы обнаружить неверность положения г. профессора Гандельсмана, будто в 1815 г. все рукописи были вывезены обратно из Парижа. Всякий, кто работал в Национальной библиотеке, в Национальном архиве и в Лувре, знает, как много еще там осталось от коллекционерского предприятия Наполеона I. К счастью! если мы оценим судьбу вывезенных архивалий. 166 Мы твердо помним уроки истории, стараемся вдуматься в них — как и в заветы наших учителей, провозглашенные вне угара политических страстей, в годы мирной работы. Мы не можем думать, что время течет бесплодно, что вещи не из меняются в нем. И если нельзя было вернуть 15 лет — срок жизни менее одного поколения — как вернуть 130? Мы глубоко понимаем многие чувства наших собеседников польской стороны. Идя им навстречу, мы добросовестно сделаем все, чтобы вернуть утраченное там, где следы к нему не заросли и где его извлечение не губит живых организмов. Вспоминая одну из глубже всего затронувших нас и убедительных речей, которые были сказаны в этом почтенном собрании с польской сто роны, — речь уважаемого профессора Пташицкого7, я остановлюсь на том глубоком вопросе, с которым он обратился к нам. Мысль его была: « Неужели из этого здания, стройного в других частях и недостаточно организованного в частях спорных, нельзя вынуть тех старых камней, которые когда то послужили для его основания». Очень сложен, разумеется, ответ на этот вопрос. Он много и раз нообразно подкреплялся сделанными нам указаниями и предложениями способов этой операции выемки. Много дебатировался вопрос об «ор ганической связи», о «понятии коллекции». Я не претендую сейчас ох ватить его в целом. Это дело специальной экспертизы. Сегодня, когда близятся, по видимому, к окончанию наши беседы общего характера, мне хотелось дать только некоторые иллюстрации, которые добросовестно выяснили бы нашим собеседникам, почему мы — поскольку речь идет о нашем научном убеждении — не могли бы принять ответственности за выемку старых камней — по крайней мере в огромном множестве слу чаев. Тут, конечно, есть оттенки и исключения... Я коснусь, в виде иллюстрации, вопроса, почему мы стоим за неприкосновенность рукописного собрания Публичной библиотеки в латинском его фонде. Я буду говорить о нем, как ближе мне знакомом, как наиболее мно гочисленном по составу вывезенных из Польши рукописных № № и как особенно подходящем под определение мирового: 1. В силу своего содержания. 2. В силу тех отношений и связей, в какие «польские» в нем части вступают с частями непольского происхождения. В ряду более чем 8 с % тысяч р[укопис]ей, которые составляют ла тинский фонд Публичной библиотеки (Траубе и Коржениовский8 в 167 пределах одной сотни расходятся в его учете), приблизительно половина происходит из польских библиотек. Мы говорим «приблизительно», ибо не знаем точных методов определения этого происхождения и менее все го могли бы положиться на букву «z» (zet) «писаного инвентаря»9. Как приходится оценивать в жизни и значении Публичной биб лиотеки эту часть, пришедшую из Польши или прошедшую через нее? Я говорю «прошедшую», ибо для многих из этих р[укопи]сей Польша яв ляется не их родиной, но лишь предпоследним этапом их долгого пути с запада на восток. Большинству присутствующих здесь ученых известна классификация, по какой расположены в Публичной библиотеке латин ские ее собрания (как и многие, давно сложившиеся системы, она подвер галась во многом справедливой критике, но она освящена долгой тради цией и, во всяком случае, теперь уже практически удобно рассматривать материал в ее рамках). В этой системе самые крупные по числу и по зна чению массы латинских mss обнимают отделы т. наз. теологии и философии, (быть может, до 2 тысяч). Менее многочисленны, но сами по себе значительны и содержательны — отдела юриспруденции и истории. Далее следуют поэзия, элоквенция, полиграфия и другие более мелкие отделы. Самый факт, что обсуждаемые ныне mss — латинские mss, дает сериозную точку опоры происхождения их как мировых ценностей. Латинский язык с самого начала средних веков, над пестрым хаосом начинающих определяться народных индивидуальностей, стал языком той интернациональной интеллигенции, которая группировалась более всего около Церкви, — вселенской, мировой по своим заданиям, идеям и интересам. Составляя огромную сверхнародную Rem Publicam litterarum, связанную, выше и вне местных привязанностей, общностью школы, мыслей, стремлений и общностью форм их выражения, эта ин теллигенция противостояла миру в его стихийном разнообразии: с Библией в одной руке и с Дигестами — в другой, она стремилась пе рестроить себя и мир по Моисею, Христу и Юстиниану10. Сверхнациональное содержание, свойственное ее творчеству и свя занную тесно с формой латинского языка в средние века, останется, в из вестном смысле, не менее характерным для латинских рукописей более поздней эпохи — XVJ XVI и XVII вв., когда чисто национальные интере сы все свободнее и шире находят себе выражение в народных языках. Если с этим общим критерием подойти к латинскому собранию Пуб личной библиотеки — он находит в нем полное оправдание. 168 В самом деле, что представляют самые многочисленные группы (я назвала бы их коллекциями) латинских отделов? Я перечислю главнейшие. Это прежде всего огромная группа (ее можно считать во многих сот нях рукописей) латинской патрологии, в копиях большей частью поль ской, но весьма часто и иной руки — Отцы, учителя Западной церкви: Бл. Августин11 — в десятках рукописей; Григорий Великий12 — в десятках рукописей; Беда Почтенный12 и Исидор Севильский14 в очень большом числе списков. Менее роскошно, но весьма полно представлены другие: Амвросий15 и Иероним16, Евсевий17 и Тертулиан18, Петр Блуасский19 и Гуго Викорианец20, Фома Аквинский21 и Бонавентура22, Гильом Парижский22 и Гонорий Отенский , Иоахим Флорский и Петр Мандукатор , Ив Буржский27 и Дуранд28, Жерсон29 и Клеманжис20, Николай М ирский21 и Иероним Пражский22 и т. д., и т. д. Среди перечисленных важных писателей Средневековья, конечно, нет ни одного польского автора, но их мы найдем очень мало вообще в группе теологии, особенно в классическое Средневековье. И из рукописей, в каких нам являются эти итальянские, французские, испанские, ирландские отцы, весьма значительное число писано не поль скою рукою. Они попали в фонд Залускихили в предшествовавшие ему коллекции, из Франции и др. стран. Особенно следует подчеркнуть, что многие из них вовсе не являются частями польских коллекций, но вошли в Публичную библиотеку через Музеи Дубровского22, Сухтелена24, Строгановых25, и индивидуально как отрывки далеких, разметанных французской Революцией библиотек — Корбийской, Клермонской, в конечном итоге Сен Жермен ской и других. Вместе с аналогичными рукописями этих последних непольских хра нилищ (более молодыми в Публичной библиотеке, но более древними и ценными безотносительно) патрологические коллекции Публичной библиотеки сложились в богатые, неоцененные сокровища мирового зна чения. Исследователь, который приедет в Петроград, чтобы изучить традицию текста Григория Великого или Бл. Августина, имеет перед со бою большую семью списков, где самыми многочисленными являются польские рукописи, но самыми драгоценными — рукописи фонда Дуб ровского, знаменитые по своей глубокой древности и стильной, свое образной красоте, по редкому палеографическому одеянию унциалов и ранних национальных шрифтов, в которое они облечены. Разрывать 169 такие серии, оставляя часть на берегах Невы и перевозя другую на берега Вислы, нам представляется ущербом для науки, а потому отрицательным деянием пред ее беспристрастным судом. Мы, русские ученые, которым в нашем поколении и в нынешней тревожной мировой обстановке, судь ба вверила охрану этого сокровища, не могли бы взять на себя ответст венность участия в подобном деянии. Мы знаем и понимаем, что на многих из этих рукописей есть при знаки, есть черты, по которым можно и следует установить их «связь с историей и культурой Польши». Эти черты исходят из того факта, что они, хотя и не созданные польским духом, были освоены этим духом, были переписаны, во многих случаях, польскою рукою, иногда покрыты — то в большем, то в меньшем числе — польскими глоссами. Однако эти произведения не родные сыновья польской культуры, но адаптированные ее дети. Связь с польской культурой есть только оттенок, эпизод в их многовековой жизни, относительно второстепенный элемент их сущест ва, их значения, исчезающий перед общеисторическим, мировым их зна чением. В них, и с ними Польша — только сотрудник и чаще преемник всемирной культуры; и ее роль влагается в ту работу, где последнюю по времени, но не последнюю по значению долю принимает и Россия. В общем, по преимуществу мирном странствии произведений науки и искусства в северную русскую столицу мы не можем не видеть одного из проявлений того огромного движения, которое фатально несло культуру с запада на восток, и в котором Польша и Россия были край ними последними этапами многовековой, полной значения, историчес кой дороги — навстречу восходящему Солнцу. То, что было сказано более детально о патрологической серии латин ского фонда, относится ко всем почти его частям, в особенности в так называемых отделах теологии, философии и юриспруденции. Возьмем ли мы его литургическую серию: его лекционарии, миссалы, антифонарии, бревиарии, богатейший цикл сакроментариев, где так прекрасно до полняют друг друга палегорафически, литературно и по содержанию древние тексты — в своей одежде унциала, меровингского и гиберно саксонского письма (из Музея Дубровского), редкой красоты Строганов ские Horae (часовники) с разнообразные, более всего, впрочем, обиходно го типа (и обиходного письма) рукописями польских библиотек. Возь мем ли мы агиографию, где царствует (собранная опять таки из Музеев Дубровского, Залуских и Сухтелена) богатая семья «Золотой Легенды» Якова из Вараццо36, его гомилии и Sermones (проповеди), его конкорда ции и комментарии — везде одна картина. В большинстве этих 170 рукописей нельзя отрицать их «связь с историей и культурой Польши», ибо они часто в ней описаны и через нее перешли. Они сгруппировались на долгие сроки в блестящих очагах польской культуры, как великие ее обитатели, и в пометках, списках польских аббатов и епископов носят на себе следы этих связей. Но по праву исконной исторической принадлежности единственно последовательным актом было бы вернуть их в эти обители, где их покой тоже в свое время нарушила святотат ственная, с точки зрения исторического права, рука. В интересах же нау ки эти памятники, вступившие в новые, мирового смысла, соединения, должны остаться в этих соединениях, и их разрыв только и может бо лезненно отразиться на движении, на работах общей науки. Все эти патрологические, агиографические и т. п. памятники, являясь наследием огромной вселенской Грезы, веявшей когда то над грубыми и скудными веками, грезы, к которой причастен был некогда весь европей ский мир, — эти памятники ныне стали, в их общей связи, объектом исторического изучения, к которому прилагает свою исследующую мысль весь мир. И не последней является в этом исследовании доля рус ской мысли и русской науки. Все эти соображения вполне применимы к многим частям, так называемой философской серии и к р[укопис]ям канонического права (отделы философии и юриспруденции). Но здесь и там, лишь как редкие оазисы, мелькают польские имена. Уставы монастырских конгрегаций — Василия Великого47, Бенедикта Нурсийского48, Августина, правила цистерцианцев, францисканцев, доминиканцев, переписанные с все католических текстов польской рукой или просто вывезенные из Италии, Франции и Германии; статуты общих соборов, списываемые для Польши или попадавшие в нее в иностранных списках постановлений римской Курии или общих соборов; Петр Ломбардский49 и Алан Лилльский40, Раймунд41 и Дуранд, Иннокентий Второй42 и Григорий Девятый44 в своих посланиях и декреталиях естественно примыкают к общей канони ческой традиции и связываются с традицией французских рукописей каролингской и более поздних эпох в канонических манускриптах других фондов. Материалы Пражского и Парижского университетов, трактаты о гуситской ереси — весь этот сложный материал есть материал для об щей истории Средневековья, где польский вклад невозможно и про тивоестественно отделять от других его частей, и где все теряют при таком разделении. Случайно или нет составилась эта комбинация в Пе троградском хранилище, — она сложилась благоприятно для науки — 171 русской, польской и общей. В ее охране мы видим наш насущный долг и нашу первую обязанность. Есть в ряду латинских рукописей отделы, к которым характеристика их как трудно отделимых частей мирового хранилища приложима в ином смысле и где момент связи с историей и культурой Польши сильнее, тес нее и очевиднее, чем в предшествующей серии. Это отделы истории, зло квеннии. поэзии, отчасти полиграфии, известныечасти юриспруденции. Они пестрят именами польских авторов и богаты произведениями, где история и культура Польши занимает центральное место. Центральное, но не исключительное. Из рассмотрения «писаного ин вентаря» Публичной библиотеки и даже печатных индексов, каковы каталог Муральта44 и каталог Корженевского (именующий себя «катало гом рукописей, относящихся к Польше») видно, что в них отмечены мно го произведений, связь которых с Польшей заключается только в том, что они некоторое время в ней находились, значит кого то в ней интересова ли. Например: H istoria Orientalis неизвестного французского автора, Metthei Palmeri Florentini, De temporibus Иоанна Златоуста45 из библио теки венгерского короля Матвея Корвина46 и т. д., и т. д. Я не могла бы сказать, каков приблизительно % этих чужих про изведений в списках польской (латинской речи) историографии. В ката логе Корженевского они составляют около 10%. Но, поскольку речь идет о чисто польских историках, поэтах, риторах и философах, постановление извлечения этого материала из Публичной библиотеки не представляется нам положительным актом. В силу пре обладающе мирового значения Публичной библиотеки все рукописное собрание, в полном его составе, и прежде всего латинское собрание, под лежит в принципе объявить неприкосновенным. Только эта приннипиа льная неприкосновенность защитит Публичную библиотеку от тягост ной операции триажа, где под давлением столь неблагоприятной для на учного спокойствия атмосферы борьбы будет идти бесплодный спор о преобладании «мирового» или «национального» значения вечных цен ностей. Мы полагаем, что отказ от этой операции и искание оснований для полюбовного соглашения более соответствовало бы спокойной ат мосфере жизни в Публичной библиотеке и достоинству русской и поль ской наук. Впрочем мы полагаем, что эти, в более тесном смысле слова, польские (латинской речи) материалы, хотя и в своем одеянии международного языка, обнаруживают теснейшую связь с прямо польскими (по языку) 172 рукописными фондами. Их судьба должна обсуждаться именно в этой связи. Я не буду идти дальше в своих иллюстрациях. Дело систематической оценки — в затронутом спором значении содержания Публичной биб лиотеки не может быть задачей общего собрания. Моей задачей было на некоторых примерах обнаружить те мотивы, по которым мы защищали ее в оспариваемой части — в ее качестве мировой. Да будет искренность нашего убеждения стоять вне сомнений для польской стороны. Примечания 1 Ольденбург Сергей Федорович (1863— 1934) — русский вое токовед индолог; академик с 1900 г.; непременный секретарь АН; в 1930­ 1934 гг. — директор Института востоковедения АН СССР; эксперт рос сийско украинской делегации Специальной смешанной комиссии в 1922— 1923 гг. по выполнению Рижского договора 1921 г. о возвращении Польше культурных ценностей, вывезенных Россией в конце XVIII и в течение XIX в. 2 Гандельсман М. (Dr. Marceli Handelsman) — профессор Вар шавского университета, член Польской АН, председатель Варшавского Общества любителей наук, редактор журнала «Przeglad Historyczny», эксперт польской делегации в Специальной смешанной комиссии по вы полнению Рижского договора 1921. 2 Священный союз — союз европейских монархов (австрийского, прусского и русского), заключенный после крушения наполеоновской империи по инициативе императора Александра I. 4 Меттерних Клемент Вентцель, князь, герцог Порталла (1773— 1859) — австрийский дипломат и министр иностранных дел, председательствовал на открывшемся в сент. 1814 г. Венском конгрессе. 5 Ланглуа Шарль Виктор (Langlois Ch. V., 1863— 1929) — фран цузский историк медиевист, профессор Сорбонны, директор Наци онального архива Франции, член академии надписей. 6 Траубе Людвиг (Traube Ludwig, 1861— 1907) — немецкий филолог и палеограф. 1 Пташицкий С. (Ptaszycki Stanislaw) — профессор и проректор Люб линского университета, член Польской АН, директор Гос. архива в Люблине. 8 О каталоге Корженевского см. в кн.: Korzeniowski Jozef. Zapiski z r^kopisow Cesarskiej Biblioteki Publicznej w Petersburgu i innych Bibliotek petersburskich. Krakow, 1910. 173 9 «Писаный инвентарь» — имеется в виду инвентарь, составленный в ИПБ в середине XIX в. на все рукописные книги западного фонда. 10 Юстиниан I (482—565) — византийский император с 527 г. 11 Бл. Августин (Aurelius Augustinus, 354—430) — христианский тео лог и философ; 12 Григорий I Великий (Gregorius Magnus, ок. 540—604) — римский папа с 590 г. 19 Беда Почтенный (Beda Venerabilis, ок. 673—735) — первый англий ский историк и теолог, автор «Historia ecclesiastica Gentis Anglorum». 14 Исидор Севильский (Isidorus Hispalensis, 570— 636) — хри стианский теолог. 15 Амвросий (Ambrosius Mediolanensis, 340—397) — христианский теолог. 16 Иероним (Eusebius Hieronymus, 347 (?) — 420) — христианский теолог, переводчик Библии на латинский язык (Вульгаты). 17 Евсевий Кесарийский (Eusebius Caesariensis, ок. 267—338) — хри стианский писатель и историк Церкви. 18 Тертулиан (Tertullianus Quintus Septimius Florens, ок. 160—245) — один из отцов апологетов христианской Церкви. 19 Пьер Блуаский (Petrus Blesensis, ок. 1135— 1204) — французский писатель и церковный деятель. 20 Гуго Викторианец (Hugo de Sancto Victore, 1096— 1141) — фран цузский теолог. 21 Фома Аквинский (Thomas Aquinat, 1225— 1274) — величайший теолог и философ схоласт Средневековья. 22 Бонавентура (Johannes Fidanza de Bagnorea, 1221— 1274) — итальянский теолог францисканец. 28 Гильом Парижский (Guillaume de Paris, ум. 1312) — доминиканец, генеральный инквизитор Франции. 24 Гонорий Отенский (Honorius Augustodenunsis, ок. 1080 — ок. 1157) — французский теолог и философ. 25 Иоахим Флорский (Joachim de Fiore, Flore, Floris, de Celico, o k . 1132— 1202) — итальянский религиозный деятель. 26 Петр Мандукатор (Pierre le Mangeur, Comestor, Manducator, ум. 1179) — французский теолог. 27 Здесь, по видимому, ошибка, и речь идет об Иве Шартрском (Yves, ок. 1040— 1116) — французском теологе. 28 Дуранд (Durand de Saint Pourcain, ок. 1270 1275— 1334) — доми никанский теолог. 174 29 Жерсон (Gerson, Jean Charles, 1363— 1429) — французский теолог, канцлер Парижского университета. 90 Клеманжис (Niccolas de Clamanges, 1360— 1437) — ректор Парижского университета в 1393 г., французский теолог. 91 Св. Николай Мирский (епископ в «Муге en Lycie», ум. 342 г.) жил при Константине Великом (ок. 285—337). 92 Иероним Пражский (ок. 1378— 1416) чешский теолог гусит. 44 «Музей Дубровского» — так назвал свою знаменитую коллекцию П. П. Дубровский (1754— 1816), первый хранитель «Депо манускрип тов» ИПБ. 24 Сухтелен Петр Корнильевич (1751— 1836) — граф, русский ди пломат и библиофил. 45 Имеются в виду граф Александр Сергеевич Строганов (1733— 1811), обер камергер, член Гос. совета, сенатор, главный директор импе раторских библиотек, и граф Александр Григорьевич Строганов (1795— 1891), генерал адъютант, член Гос. совета. 46 Яков из Бараццо (Jacques de Voragine, ум. 1298) — итальянский церковный деятель, составитель знаменитого собрания житий святых «Золотой Легенды». 47 Василий Великий (Basilius Magnus, ок. 330—379) — христианский теолог и основатель малоазийского монашества. 48 Бенедикт Нурсийский (Benedictus, ок. 480—543) — основатель за падного монашества. 49 Петр Ломбардский (Petrus Lombardus, ок. 1100— 1160) — итальян ский теолог. 40 Алан Лилльский (Alain de Insulis, ум. 1202) — французский теолог. 41 Раймунд (Raymond de Penafort, ок. 1180— 1275) — испанский ка ноник, доминиканец. 42 Иннокентий II (ум. 1143) — римский папа с 1130. 44 Григорий IX (ок. 1160— 1241) — римский папа с 1227. 44 Муральт Эдуард Гаспарович (1808— 1895) — сотрудник И П Б с 1838 по 1864 гг. Его каталог см. в кн.: Catalogue des manuscrits grecs de Bibliotheque imperiale publique, S.Petersbourg, 1846 et 1864. 45 Иоанн Златоуст (Johannes Chrysostomus, o k . 344—407) — кон стантинопольский патриарх, церковный деятель и писатель. 46 Матвей Корвин (Corvin Mathias, 1443— 1490) — венгерский ко роль, обладал обширной библиотекой, насчитывающей более 50 000 ко дексов. 175 Портреты сослуживцев (из воспоминаний Г.В.Никольской) Предисловие, подгот овка т екст а и прим ечания Л .Б .В ольф цун Ж анр дневниковых записей, не официальных, но приватных вое поминаний, так же как и эпистолярный, все больше уходит в прошлое. За напряженным ритмом жизни все меньше остается времени для анализа окружающей действительности, для погружения в мир раздумий и на блюдений. Распространенная некогда в России традиция вести дневни ки почти исчезла, когда их, в качестве вещественных доказательств, в 1920— 1930 е гг. стали изымать наряду с письмами, стремясь найти там компрометирующие материалы. Люди боялись за себя, за своих близких и друзей и старались не держать у себя возможные «улики». Тем боль шую ценность представляют дошедшие до нас воспоминания, сохранив шиеся свидетельства и зарисовки ушедшей эпохи. Чрезвычайно яркий и выразительный материал о Рукописном от делении второй половины 1930 х гг. и о его сотрудниках оставила Галина Всеволодовна Никольская (1897— 1942). Она работала в ПБ с 1934 по 1940 г. и к своим воспоминаниям об Отделе, его жизни, нравах и обычаях добавила, как сама она называла, «personalia». В них она нарисовала свое образные портреты, острые и живые, а иногда и беспощадные. Однако, несмотря на жесткость характеристик, сквозь ироничный и не комплиментарный взгляд, проглядывает личность самого автора, че ловека сложного и тонкого, умного и наблюдательного, подчас яз вительного, а иногда и сентиментального, но, самое главное, — тро гательно преданного Рукописному отделу, ставшему для него вторым домом. Воспоминания Г.В.Никольской были обнаружены среди бумаг А.Д.Люблинской1, сохранившей их в своем личном архиве. PERSONALIA Владимира Владимировича Майкова2 я знал2 гораздо ближе, чем Бычкова4, и немало часов моего рабочего времени ушло на беседы с ним, — на беседы, во время которых Майков бывал со мною дружески от кровенен. Во многих отношениях он являлся совершенной про тивоположностью Бычкову. Начать с интеллекта... Майков был совсем не умен. Ума ему не могла прибавить даже та высококультурная среда, в которой он провел и детство, и юность, и молодость, т.е. тот период, ко 176 гда формируется характер и интеллект человека. А между тем, он вое питывался у своего дяди — Л. Н. Майкова5, который и сам был высоко культурным человеком и вокруг которого группировался самый отборный цвет тогдашней интеллигенции. В. В. Майков видел и знал поч ти всю профессуру, почти всех академиков того времени. Но... глупому сыну не в помощь богатство... Конечно, в своей области Майков был боль шим знатоком, обладал огромным опытом и охотно им делился с теми, кто интересовался древнерусской палеографией. О своей работе в Архео графической комиссии и в Обществе любителей древней письменности, секретарем которого он одно время состоял, Майков мог говорить без кон ца и всегда с заметным чувством самодовольства. Если продолжать параллель с Бычковым, так следует сказать, что у Майкова отсутствовали и такт, и выдержка, особенно последняя. Он мог из за пустяков вспылить, рассердиться, был очень обидчив и не умел скрыть этого. Правда, что он и остывал быстро, никогда долго не сердился. Но в серьезных случаях, ка жется, был злопамятен. У меня с ним только раз вышло небольшое столкновение на прин ципиальной почве. Я разбирал архив газеты «Новое время», часть ко торого у нас оказалась. К моему столу подошел Майков, в разговоре со мной машинально взял лежавшую поверх других рукопись и стал ее про сматривать. Это была какая то антисемитская статья, пытающаяся по строить идеологическое основание антисемитизма. Майков внимательно ее прочел, положил на место и сказал: «Ловко здесь все подобрано». — «Мошенники часто бывают ловкими», — возразил я. Майков так и веки нулся. «Почему — мошенники?» — «Да потому, что антисемитизм есть идейное мошенничество!» И лицо, и лысина Майкова густо покраснели, он энергично отрицательно потряс головой и, резко встав, ушел. Я думал, что Майков будет на меня дуться, — нет, обошлось... Сказать, что он был неработоспособен — нельзя. Когда ему было ну жно, он умел работать очень усидчиво. Но в стенах Рукописного от деления он почти все время лодырничал беззастенчиво. Время у него ухо дило на бесконечные разговоры с сотрудниками и на путешествия по всей библиотеке. Редко можно было застать его сидящим на месте за работой. Но он сам, разумеется, ставил свою работу чрезвычайно высоко, считал ее в высшей степени продуктивной, и без всякой иронии, а весьма серь езно причислял себя, вместе с Бычковым, к «жемчужному фонду» Пуб личной библиотеки. Вообще, он был большой хвастунишка, и хвастовство его было какое то наивное, неумное. Очень любил он при всяком случае упоминать о своем звании «члена корреспондента Академии наук». Не 177 льзя было ничем доставить ему большего удовольствия, как назвать его «академиком». Наивноеи жалкое тщеславие, которогов Бычковене было ни грана! А за Майкова мне иногда вдруг становилось неловко. Над этой его чертой у нас немало издевались, иногда чуть ли не в глаза ему, и он этого не понимал, все принимал всерьез. Как и Бычков, Майков был для своих лет очень бодр. Только за по следние два года он начал немного горбиться при ходьбе. Ненавидя су ществующий строй, он, тем не менее, был исключительно жаден на все подачки со стороны этого строя в виде разных премий, домов отдыха и пр. О своем материальном благополучии он очень заботился, не отказывался ни от какой возможности получить хотя несколько лишних десятков руб лей, и все с тем же тщеславием рассказывал какие пирожки, ветчину и кон сервы он покупал у Елисеева. Для себя он не был скуп. Но никому бы не пришло в голову попросить у него взаймы, а если бы кто нибудь и рискнул, так, наверное, получил бы отказ. Из того, что я сказал о Майкове, можно заключить как будто о моем отрицательном отношении к нему. Нет... Я должен, отдавая дань справедливости, добавить, что, во первых, все указанные мною отри цательные его черты, относясь к числу отрицательных по существу, ни кому не делали никакого вреда. Мало того, Майков был в полном смысле слова П О РЯД О ЧН Ы Й ЧЕЛОВЕК, и я уверен, что никогда, никому он не сделал никакой пакости. В нем чувствовалось врожденное бла городство (слово в наши дни мало кому понятное). Во вторых, если извинить ему его тщеславие и старческий эгоизм, он был, в сущности, очень добродушный старик. Все его «генеральство», все его наивно детское увлечение своими учеными званиями и заслугами нисколько не мешало ему быть очень простым, милым человеком. Может быть, он и хотел казаться «генералом», но ничего «генеральского» в нем не было. Среди нас он был всегда нашим старшим товарищем — и только. Если исключить Бычкова, так из всего Рукописного отделения Майков откровеннее и больше всего беседовал со мной. Не знаю, чем объяснить его симпатию ко мне... Во всяком случае, я ею дорожил, так как, повто ряю, несмотря на все его манеры, Майков и мне был очень симпатичен, да, кроме того, говорить с ним было интересно, особенно когда разговор ка сался прошлого. Рассказчик он был далеко не блестящий, но все таки я всегда его слушал с удовольствием. Между прочим, во время моей работы над архивом Платонова6 я был поражен крайней неприглядностью личностей большинства наших ис ториков и спросил у Майкова, может ли он назвать мне кого нибудь из 178 них, кто бы являлся человеком хорошим, чуждым интриг, без раздутого самомнения? Подумав, Майков назвал В. Г. Васильевского7 и, еще поду мав, прибавил к нему М. К. Любавского8. Настоящей притчей во языцех среди сотрудников Рукописного от деления была жена Майкова — Мария Семеновна9. Говорили, что это — фурия, сумасшедшая баба, мнящая себя ученой, что Майков боится при ней пикнуть, совершенно ею терроризирован и пр. и пр. Доля правды была в этих разговорах. Немногие из сотрудников Рукописного от деления, заходившие к Майкову, когда тот был болен, рассказывали, что Мария Семеновна одного чуть не выгнала, другого обругала... При знаюсь, я с неприятным чувством звонил к нему в квартиру зимой 1939 г., когда Майков опять прихворнул и мне поручили, как живущему очень близко от него, что то ему передать. Однако Мария Семеновна встрети ла меня чрезвычайно любезно и настойчиво приглашала к ним. Через нес колькоднейяпош елк Майковыми снова встретил самый любезный при ем. Так всегда бывало и в дальнейшем... Мария Семеновна была очень неглупым и образованным человеком. Но некоторые ее черты делали ее, действительно, человеком и тяжелым, и неприятным: это ее [неразб.], нетерпимость, крайняя резкость, шумли вость... Среди ученого мира она пользовалась репутацией «несносной дамы». Любопытные замечания о ней я встретил в письмах гр. С. Д. Ше реметева10 к С. Ф. Платонову и, помню, тщательно прятал эти письма от Майкова, которого эти замечания крайне огорчили бы. Перед своей су пругой он благоговел, ее имя не сходило у него с уст, и их отношения были близки к отношениям супружеской четы Простаковых, основы ваясь на формуле: «Мои глаза, матушка, при твоих ничего не видят...» Когда я бывал у Майковых, говорила все время Мария Семеновна, а сам Майков хранил молчание и только изредка вставлял несколько слов. В облике Марии Семеновны, всей фигуры, было что то неприятное, напо минавшее жабу. О всех сотрудниках Рукописного отделения она отзывалась достаточно резко, и мне совершенно непонятно, каким обра зом мог я заслужить ее милостивого расположения. С Александрой Дмитриевной Люблинской11 мы сблизились за по следние годы, и ее дружеским отношением ко мне я очень дорожил. Нет человека, о котором не говорили бы плохого, и нет человека, в котором не было бы чего нибудь плохого. Таким плохим я считаю в Люб линской ее слишком презрительное отношение к большинству людей, 179 иногда бестактное их третирование. То и другое вытекало из высокого мнения о себе, для которого у Люблинской имелись основания. Не нра вилась мне в ней и ее способность очень практично и ловко устраивать свою карьеру. Но, с другой стороны, кто бы не воспользовался такой сво ей способностью, если она у него имелась. Уж лучше пусть карьеру дела ют люди умные и талантливые, чем бездарности с претензией на ум и талант. А Люблинская была и умна, и талантлива. Кроме того, обладала дав ненько забытым у нас качеством — умением говорить и умением сказать всегда содержательно, логично, убедительно. Знаний у нее было много не только по ее прямой специальности — западной истории и палеографии, — но и во многих других областях. Ее живой, гибкий ум с чрезвычайной легкостью схватывал сразу самую сущность всякого вопроса. Можно себе представить, что к такому человеку, как Ухмылова12, она должна была относиться резко отрицательно. Та тоже ее не любила и по баивалась, так как не раз на производственных совещаниях Люблинская ставила Ухмылову в неловкое положение, обнаруживая какой нибудь ее ляпсус, вызванный, большей частью, ее малой научной осведом ленностью. Вся система Рукописного отделения служила для Люб линской постоянным объектом ее нападок и предлогом к постоянному раздражению. В ней было достаточно мужества, чтобы открыто и честно громить эту систему, что, конечно, обостряло ее отношения с Ухмыловой. Незадолго до моей болезни, мы с ней, после долгих и откровенных бесед на все эти темы, заключили нечто вроде союза, целью которого было до биваться изменений в Рукописном отделении. Пересмотрев весь состав Рукописного отделения, мы не могли с ней остановиться ни на одном человеке, которого следовало бы привлечь к нашему союзу. Когда ученым секретарем Публичной библиотеки был назначен Зельцле12, Люблинская потратила немало энергии для внуш ения ему необходимости пере стройки работы Рукописного отделения. Зельцле с ней соглашался, но в решительный момент, очевидно, струсив, занял оппортунистическую позицию. Конечно, если бы Люблинская была только умна и образованна, меж ду нами не могли бы возникнуть такие тесные отношения, какие воз никли в последние годы. Но для меня за эти годы Люблинская стала чут ким, заботливым, отзывчивым товарищем, и именно эти черты в ней я очень ценил. Ценил я, конечно, и возможность беседы, обмена мнениями с человеком умным, своеобразным, на все горячо реагирующим и абсо лютно чуждым всякого штампа в своих суждениях о чем бы то ни было. 180 Многие сотрудники Рукописного отделения неоднократно жа ловались мне на то, что Люблинская их «третирует». В этом была правда, и это, как я уже сказал, мне в ней не нравилось. Но, нужно сказать, что и наши сотрудники относились к ней очень холодно. Ее высокомерие яв лялось до некоторой степени «защитным» поведением. Она несколько раз за последнее время приходила ко мне расстроенная и удрученная — посоветоваться, уходить ей или нет из Рукописного отделения. Разумеет ся, в интересах Рукописного отделения, я горячо советовал ей оставать ся. Руководительницей Люблинской на историческом и палео графическом пути была Ольга Антоновна Добиаш Рождественская14, достойный товарищ Бычкова. Насколько высоким авторитетом являлся он в области древнерусской палеографии, настолько же велик был ее ав торитет в палеографии западноевропейской. Я знал Добиаш Рож дественскую уже в те годы, когда тяжелая сердечная болезнь заставляла ее экономить свои силы, отказываться от публичных выступлений или сокращать их. И все таки в каждом ее выступлении — даже на наших производственных совещаниях — в ней чувствовался большой тем перамент, страстность и редкий ораторский талант. Она говорила ув леченно, горячо и красиво... Красота ее речи была очень тонкой и изящ ной. Такими же были и образы, часто встречавшиеся в ее речи. Как то раз она делала для сотрудников Рукописного отделения небольшой доклад на узко специальную тему — о средневековых французских мастерских письма в Корби15. Я заранее приготовился зевать. Но каково было мое приятное разочарование! Я услышал не доклад, а какое то своеобразное научное стихотворение в прозе. Это впечатление достигалось не какой нибудь неуместной лирикой или обилием красот и общих слов; оно до стигалось необыкновенно стройной архитектоникой доклада, его про зрачной ясностью, изяществом изложения и некоторых образов. Во истину, не бывает скучных тем, а бывают скучные докладчики... С сотрудниками Рукописного отделения Добиаш Рождественская держалась по товарищески — просто, но мне она никогда не внушала теплых чувств. По моему, она была человеком малоискренним, ди пломатом. Политические убеждения свои, весьма далекие от сочувствия современности, она маскировала очень ловко и современной тер минологией оперировала очень бойко. 181 Однажды с ней произошел довольно конфузный казус. Архивы — вещь предательская... В архиве Богословского института (таковой существовал в Петербурге приблизительно до 1923 г.) разбиравшая его Б.И.Равкина16на шла материалы, свидетельствовавшие о том, что Добиаш Рождественская была в составе его профессуры. Питавшая к ней неприязненные чувства, Равкина при случае заметила ей: «Подумайте, Ольга Антоновна, ужев со ветское время существовали такие учреждения, как Богословский инсти тут!» Добиаш Рождественская сделала невинно большие глаза и удивлен но воскликнула: «Неужели?» У Равкиной хватило такта не идти дальше в своем злорадстве. В последний год своей жизни Добиаш Рождественская производила тяжелое впечатление. Она с трудом передвигала ноги, придерживалась за шкафы и столы; страдала сильной одышкой, едва говорила. Ее, и раньше худое, лошадинообразное лицо похудело еще больше. Она скончалась в августе 1939 г. Если не считать Люблинскую, единственным представителем Рукописного отделения на торжественной гражданской панихиде по ней в университете был Римский Корсаков17. Чувствовал ли он, стоя у ее гро ба, что следующая очередь его?.. Андрей Николаевич Римский Корсаков — сын композитора — был ч еловеком интересным, хотя и не отличался большим умом. Ум возмещался в нем широкой, наследственной культурностью европейского стиля и прой денным им жизненным путем, исключительно богатым по количеству встречавшихся на нем интересных людей и фактов. Потому я очень любил наши длительные беседы с ним в моем «углу», беседы, начинавшиеся всегда как то невзначай и затягивавшиеся иногда на целый час. Римский Кор саков далеко не обладал даром слова; постоянно отвлекался в сторону, как бы теряя нить мысли, загромождая свою речь бесконечными вводами, за путанными предложениями, затрудняясь в выборе слов, но слушать его все гда было одно удовольствие — настолько интересно было содержание его рассказов. Много было в нем остроумия, довольно тонкого и не всегда без обидного. Он мастерски подмечал смешные стороны в людях. Умел при желании кольнуть... но исключительная воспитанность и утонченная куль турность, при полном отсутствии какой либо мизантропии или оз лобленности, препятствовали сколько нибудь частому проявлению этого умения. 182 Римский Корсаков и внешне имел европейский облик. Высокого роста, безукоризненно выбритый, безукоризненно одетый, корректный, он напоминал какого нибудь заграничного доцента или профессора. В наши «чайные перерывы» он вносил немало оживления, много ост рил; если же другие принимались острить на его счет, он первый весело и добродушно смеялся. Мне нравилась в нем глубокая любовь к жизни, вкус к жизни, причем последнее было для него равносильно вкусу к работе. В этом он был мне так понятен! Римский Корсаков как то рассказывал мне, что три недели своего отпуска он просидел у себя в кабинете за интересной и дорогой для него работой по подготовке к печати очередного тома биографии его отца, и эти три недели были для него прекрасным отдыхом. Работал он всегда много, и весь был — совсем по молодому — полон раз ных замыслов. Душа у него была вообще совсем молодая. Он так живо, тем пераментно реагировал и на события политические, и на новую симфонию Шостаковича, и на какой нибудь, затронувший его положительными или отрицательными сторонами, спектакль... Положение его в Рукописном отделении было самое выгодное как в смысле абсолютной самостоятельности работы, благодаря ее спе цифичности (никто, кроме него, ничего не понимал в описании нот), так и благодаря тому, что работа Римского Корсакова являлась для него не толь ко интересной и близкой, но буквально родной: несколько лет он посвятил описанию архива своего отца, переданного в Рукописное отделение. Этот архив находился в шкафу, стоявшем прямо за столом Римского Корсакова, и таким образом Андрей Николаевич мог чувствовать себя совсем как до ма. Понятно, память его гениального отца была для него священна, и все личные взгляды и симпатии Римского Корсакова находились в полной зависимости от музыкальной личности его отца. Поэтому для него было своим и близким все тяготевшее к «могучей кучке», включая сюда и невыносимого Стасова, и наоборот, в нем замечался холодок, иногда иро нический, ко всем именам и фактам музыкальной жизни, антагонистич ным в отношении к «могучей кучке». Римский Корсаков в этом случае получил тяжелую наследственность. Я улавливал в нем холодок и по отношению к такому исклю чительному явлению в русской жизни, как Чайковский. Возможно, что здесь играла роль и некоторая ревность. Чайковский стал в наши дни на такую высоту, на какой не стоял никакой другой композитор. Для Рим ского Корсакова этот факт сам по себе не мог быть особенно отраден. 183 Вместе с тем, он не мог теперь этот факт игнорировать, не мог обходить Чайковского тем пренебрежительным молчанием, каким обходил его в свое время редактируемый им «Музыкальный современник», журнал поклонников и эпигонов «могучей кучки» и Скрябина, как будто между этими явлениями музыкальной жизни было что нибудь общее! Не желая отставать от века и быть анахронизмом, Римский Корсаков включил Чайковского (главным образом, в отношениях его с Н.А.Римским Кор саковым) в круг своих интересов и говорил о нем много и охотно со все ми являющимися к нему за разными справками и советами музыканта ми; тон его бывал в этих случаях почтительно холодноватым. Дескать, вынужден отдавать должное — и только... Из за Чайковского у меня с ним однажды вышла маленькая, но до вольно выразительная размолвка. В разговоре со мной Римский Корсаков торжествующе злорадным тоном заметил: «А все таки знаете, и у Чайковского есть пошлости». Во мне все дрогнуло от возмущения, и я спросил: «Какие же?» — «Дав „Онегине": „Увы, сомненья нет, — влюб лен я..."или в „Иоланте": „Кто может сравниться с Матильдой моей..."» И Римский Корсаков как то шаржированно стал напевать эти мотивы. Мне тоже не нравилась ни та, ни другая ария, но есть люди, к которым нельзя применять слово «пошлость»... Я почувствовал, что краснею от негодова ния. В первую минуту мне хотелось ответить, что, с моей точки зрения, у нас с Н.А.Римским Корсаковым есть еще большая пошлость (я имел в виду партию Мизгиря), но решил, что не буду бить Римского Корсакова его же оружием, да в данном случае эго было бы и бестактно, и грубо, так как речь шла бы об его отце. Помолчав немного, я проговорил: «Мне ка жется, тот, кто так характеризует Чайковского, характеризует еще боль ше самого себя...» Римский Корсаков как бы немного растерялся, потом, пожав плечами, ответил: «Да, может быть». Этот наш диалог происходил незадолго до его смерти. Он, вообще, легко терялся. Вероятно, здесь играла роль его большая нервность. Он не выносил толпы, суматохи, крика... В практических жизненных вопросах Римский Корсаков иногда казался совсем бес помощным и мог поверить всякой нелепости, какую бы ему ни сказали. В таких случаях в нем мелькало что то трогательное и в то же время ти пично интеллигентское. Я забыл упомянуть об одном, тоже трогательном факте. Я был на «Снегурочке», которую перед этим давно не слышал. Музыка ее про извела на меня огромное впечатление, и я во многих местах плакал. На другой день, встретившись с Римским Корсаковым, я сказал: «Вчера я 184 плакал по вине Вашего отца». Римский Корсаков удивился: «Как так?» Я ответил ему, сам сильно волнуясь, и вдруг увидел у него на глазах еле зы. В эту минуту я всем существом своим почувствовал, что для Рим ского Корсакова его отец не только предмет гордости и преклонения, но что для него он был живой, любимый человек, отец. Узнав потом, что у меня почему то всегда вызывает слезы гениальный по красоте хор птиц в «прологе», он, смеясь, говорил, что, когда ему захочется довести меня до слез, он станет напевать мотив этого хора. Наши беседы с ним были, может быть, менее часты, чем с Майковым, так как Римский Корсаков не относился к числу лодырей, но [был] гораз до теплее и содержательнее. И чем дальше, тем все чаще и чаще я улав ливал в нем какую то недоумевающую растерянность. Точно жизнь ста новилась ему все более неприятна. Очень нервно переживал он начало второй мировой войны и нашу войну с Финляндией. Помню, как в пер вый же день войны он обращался ко всем сотрудникам с беспокойно наивным вопросом, способствует ли лунная ночь бомбардировкам горо да с аэроплана? «Я не боюсь бомбардировки, — заметил он мне, — но я ужасно боюсь всякой паники...» Я жалею, что не записал некоторых его рассказов о Н. А. Римском Корсакове, о других композиторах, артистах... Помню, он говорил, что больше всех своих опер сам Н. А. Римский Корсаков любил «Царскую невесту», считал ее наиболее удачной и стройной. Как то раз я спросил, каковы были религиозные воззрения его отца? Андрей Николаевич довольно долго молчал, как бы затрудняясь ответом, потом сказал: «Конечно, он не был религиозен в церковном смысле слова. Но все таки что то было... ему близок был пантеизм...» Рассказывал он, что ком позитор не любил, когда в его операх выступал Шаляпин, несмотря на то, что ценил в нем артиста; не любил потому, что внимание публики переключалось с оперы в целом на отдельного исполнителя. Еще при первом моем знакомстве с ним, в 1927 28 гг., Римский Кор саков жаловался на сердечные недомогания. В гигиенических целях он давно бросил курение и тщательно следил за своим здоровьем. Он был очень подвержен простуде; часто болел гриппом и страдал иногда каким то стихийным насморком. Приходя в Рукописное отделение, он в таких случаях начинал буквально непрерывно сморкаться. Так продолжалось полчаса, даже час... до того, что у меня начинало болеть над переносицей. 8 го или 9 го мая 1940 г. Римский Корсаков в последний раз был в Руко писном отделении. Он жаловался на головную боль и недомогание; не завтракал, а взял кружку с чаем к себе на стол, сказав, что потом выпьет. 185 На следующий день он не пришел, и мы узнали, что у него воспаление легких. Две недели мы жили между надеждой на его возвращение к нам и страхом перед его потерей. 23 го мая, в восьмом часу вечера ко мне позвонила по телефону М .С.М айковаи сказала, что Андрей Николаевич только что скончался. Федор Яковлевич Попов18 перешел в Рукописное отделение в 1935 г. из Отдела обработки. Почему его туда перевели — мне так и осталось неизвестным. Из всех сотрудников Рукописного отделения он был един ственным, кто в прошлом никогда не вел никакой научной работы. Прав да, таковой не вела и Б.И.Равкина, но та хотя [бы] была педагогом ВУЗа и считала своей специальностью русскую литературу. Попова я знал еще до его перехода в Рукописное отделение. Когда я сам только что поступил в Публичную библиотеку, я не был знаком поч ти ни с кем из сотрудников других ее отделов (да и потом то я знал их очень, очень мало). Невольно я обратил внимание на одного из них, со вершенно мне незнакомого, пожилого, очень видного, который, ветре чаясь со мной, всякий раз раскланивался. Часто мы встречались с ним в «курилке» и разговаривали о том, о сем, причем его фамилия долго ос тавалась мне неизвестной. Оказывается, это был Попов... Когда я впо следствии спросил его, почему он так учтиво со мной раскланивался в то время, он обошел этот мой вопрос молчанием. В Рукописном отделении Попову была поручена разборка и описание архива профессора Духовной академии Дмитриевского19. Попов про сидел над этим архивом, вероятно, около двух лет, внимательнейшим об разом прочитывая каждое, даже самое незначительное письмо, каждую ерундовскую бумажку... Руководители Рукописного отделения, оче видно, поняли, что такая работа — не для Попова, и постепенно он стал переходить на работу организационно контрольно хозяйственную. Стал ведать приемкой от сотрудников разобранных и описанных архивов, их размещением, проверкой и учетом инвентаря, ключами; часами толковал со слесарем, со столяром и пр. В этой хозяйственной сфере он был, как рыба в воде... В дальнейшем он стал часто заменять Бычкова по выдаче и приемке рукописей, подсчету листов, сохраняя и все свои «завхозовские» функции. Конечно, Попов не мог быть научным работником за отсутствием вся кого опыта в исследовательской работе. Такой опыт уже не приобретается 186 в 60 лет... Неоднократно замечал я и большие прорехи в его образовании. По образованию он был юрист, а в других вопросах — истинный дипломат, хотя судил о многом «с ученым видом знатока». Однако и об истории, и литературе, и искусстве его понятия были довольно шаткими. Выручал его иногда апломб... но ведь не все попадаются на такую удочку. Он не был умен, не был и неумен... Раз начавши говорить или что нибудь рассказывать, долго не мог остановиться, еще более отвлекаясь в сторону, чем Римский Корсаков, но говорил и рассказывал он неплохо; даже неинтересные факты передавал интересно и образно. Плохо умел он слушать — опасный показатель для интеллекта. Он слушал иногда, каза лось, только для того, чтобы сейчас же начать рассказывать по поводу услышанного какой нибудь факт, известный ему. А такие факты набирались у него в достаточном количестве по любому поводу, реши тельно на всякую тему. Чертой, поглощавшей в Попове все прочее, доминирующей надо всем, была его потрясающая, педантичная аккуратность — аккуратность, воз веденная в степень абсурда, отталкивающая от него даже людей к нему очень расположенных. Более принципиального, скучного, невыносимого и страстного педанта я никогда не встречал. Я не буду рассказывать анек дотичных примеров этого педантизма в его личном обиходе и привычках. В своем обиходе и привычках, как и в работе служебной, я сам очень аккуратен. Определенный порядок на моем письменном столе, опреде ленная форма карточки с описанием рукописи и т.п. — для меня не звук пустой, а очень важный фактор в моей работе. Но и меня подчас душил педантизм Попова — внеразумный педантизм, педантизм не ради инте ресов дела, а «сам в себе», как принцип. К счастию, лично мне почти не пришлось сталкиваться с Поповым на этой дорожке; другие же сотруд ники, от которых он принимал архивы, с которыми он имел больше чисто деловых сношений, — те ссорились с ним все поочередно и, случалось, довольно крупно. В основе педантичных придирок Попова лежало само по себе разумное стремление внешне упорядочить нашу неунифицированную — кто в лес, кто по дрова — работу. Но поскольку до самого конца не суще ствовало у нас ни обязательной для всех инструкции, ни строго установ ленных внешних форм описания, — постольку и Попов не имел ни фор мального права, ни данных собственного опыта требовать от сотрудников соблюдения угодных ему деталей. Самое большее, он мог договариваться сними о их соблюдении. Он же начинал говорить тоном декрета. 187 Вообще, он был нетерпим и вспыльчив, а вспылив, мог быть очень грубым. Это свидетельствовало — тем более, в обстановке культурного учреждения — о недостаточной его культурности. Но вместе с тем Попов был прекрасным товарищем, всегда охотно, с готовностью делавшим все, о чем его просили. По отношению к себе я это должен особенно отметить, так как мне многократно приходилось поль зоваться разными его и мелкими, и крупными услугами, за которые я ему бесконечно благодарен. В нем была резко выраженная черта мизантропа и неврастеника. Он боялся всяких публичных выступлений, говорил, что стесняется всех малознакомых людей. Часто болея, несмотря на свою геркулесовскую внешность, Попов был страшно мнителен и слишком много внимания уделял заботам о своем физическом состоянии, постоянно подвергая его разным анализам, постоянно к нему прислушиваясь. Я знал его ближе и лучше, чем другие наши сотрудники. Поэтому я знаю, что он мог быть и очень чутким, и нежным, заботливым товарищем, на которого в минуту жизни трудную можно было рассчитывать. Знаю, каким он был подвержен приступам тяжелой меланхолии... Я как то сказал ему, что под его внешней, педантической раз меренностью и аккуратностью, по моему, кроется что то глубоко, какое то постоянное уклонение от нормы, и эта размеренность и аккуратность есть своего рода постоянно применяемое им противоядие. Попов ничего мне не возразил... Когда к нам поступила Анна Николаевна Михайлова20, я в своем дневнике дал ей резко отрицательную характеристику, как человеку, умеющему тихо и незаметно устраивать свои делишки, попадать в милость к сильным мира сего, втихомолку попутно подставить ножку мешающему ей товарищу и, в конце концов, всем казаться единственной и незаменимой, сохраняя, при этом, на лице постоянное выражение благости. В этой характеристике оказалось все, в большей или меньшей степени, правдой. Действительно, для Михайловой работать значило непременно делать карьеру, непременно быть в центре, непременно считаться авторитетом. Без этого работа для нее теряла смысл. Правда и то, что ради карьеристических соображений она не по брезговала бы очень многим, вплоть до доноса. Так оно и было, когда 188 Михайлова обратилась к директору с заявлением, направленным против Ухмыловой, с которой у нее были отвратительные отношения. Зато Бычкова она сумела совсем очаровать, и старик явно благоволил к ней больше, чем к другим из «молодых» сотрудников, и действительно счи тал ее ценным и незаменимым работником, а она всячески пользовалась этим. Сумела она устроиться секретарем стенной газеты, наладить дружескую связь с парткомом. Для нее была тяжким ударом замена прежнего секретаря парткома Ухмыловой. Михайлова, кажется, одна из всего Рукописного отделения, кончила архивные курсы, считала себя крупным специалистом в архивоведении, а всех наших остальных сотрудников третировала в этом отношении, как ма лограмотных или совсем безграмотных, причем высказывала это с завидной откровенностью. Самомнение у нее, вообще, было изумительное, иногда до комизма. Очень немного я могу сказать о Евгении Эдуардовне Гранстрем21. Более близко я ее узнал только за самое последнее время. Среди со трудников Рукописного отделения она была действительно молодой: она поступила к нам 24 х лет. Держалась в стороне, казалась очень за стенчивой и очень боялась Бычкова. Рукописное отделение пред ставлялось ей землей обетованной, которой она достигла; в каждом со труднике она видела великого ученого; работа представлялась ей иде альной, и она работала с яростным увлечением и над своими греческими рукописями, и над архивом Соляной конторы... Последний год она очень сблизилась с Люблинской, всецело попала под ее влияние и с этих пор из лагеря апологетов Рукописного отделения перешла в лагерь оппозиции. Что раньше было для нее чуть ли не предметом культа, теперь стало подвергаться беспощадной критике и высмеиванию. Пелось все с чужого голоса и потому производило неприятное впечатление. Как человек, Гранстрем была доброй и отзывчивой, культурной, так тичной, очень мягкой. Нравилась мне в ней ее фанатическая любовь к животным. На эту сближавшую нас тему мы с ней не раз беседовали. Римский Корсаков охотно принимал участие в таких разговорах, зато Равкина, не любившая животных, начинала зевать и пренебрежительно замечала: «Опять об этом!..» Но удивляла меня в Гранстрем какая то, ка завшаяся напускной, байронически фаталистическая настроенность. Иногда то, что она говорила, казалось естественным для 16— 17 летней 189 девицы (да и то не в наше время), и очень странно, наивно и неестествен но звучало в устах человека под 30 лет. Может быть, и здесь было чье нибудь влияние... Не больше могу я сказать и о Татьяне Матвеевне Казмичевой22. Странный она была человек... Я уже упоминал о ее нервности и за стенчивости. Вся она была какая то вечно «отсутствовашая», витавшая в ведомых только ей мирах, и взгляд ее часто казался устремленным толь ко в эти миры. На грех, я еще ей порекомендовал для чтения моих милых «уголовных» авторов, и Казмичева только ими и бредила. Мы, шутя, называли ее «Мисс Гирфорд» — героиня одного из романов Г. Уд22. Я не могу сказать, была ли та умна, добра... Последнее — вряд ли; она была слишком нагружена своим, чтобы замечать других с их горестями и неудачами. Кое какие знания у нее были, над архивами она работала добросовестно, делая множество сложных и часто лишних изысканий. Может быть, от нервности она была вспыльчива и могла быть грубой. С ней, единственной из всего Рукописного отделения, у меня на этой почве дважды выходили столкновения. О чем то мы заспорили, она спорить совершенно не умела, сейчас же приняла задиристый тон и сказала мне какую то грубость, вроде того, что «вы сами этого не знаете, а беретесь рассуждать». Я, тоже немного повысив голос, заметил, что говорить в по добном тоне я не привык и не могу позволить, чтобы со мной так говори ли, а потому прекращаю разговор. Несколько дней потом мы лишь, молча, раскланивались при встречах; потом, конечно, обошлось... Говорить с Казмичевой вообще было трудно из за ее невозможной дик ции. Приходилось постоянно переспрашивать или отвечать ей невпопад. Самым молодым сотрудником и по возрасту, и по времени поступления в Рукописное отделение была Нина Вячеславовна Карпинская24. Мо лоденькая, худенькая, она говорила хриплым басом. Нас всех поражала в ней полная и редкая в ее годы индифферентность, я даже не мог соста вить себе о ней никакого определенного мнения. Единственно, что я о ней знал и что говорило в ее пользу, это была ее любовь к цветам и к Бунину. О Юрии Израилевиче Бронштейне25, работавшем по западным (немец ким) рукописям, могу сказать только то, что это был милый, деликатный человек и прекрасный, отзывчивый товарищ. Весьма неудобным для служ бы качеством являлась его исключительная неусидчивость на месте. Не 190 знаю когда он работал... Увидеть его сидящим за своим столом было просто невозможно. Правда, у него и стола то, можно сказать, не было. Пользуясь его исключительной деликатностью и безответностью, его постоянно перемещали с места на место. К сожалению, Бронштейн страдал сильной глухотой, из за чего я избе гал с ним говорить. Сам же он, как многие глухие, говорил так тихо, что его иногда трудно было расслышать, особенно если разговор происходил в шумной «курилке». В заключение — несколько замечаний графологического характера. Разумеется, разные психографологи, вроде известного в свое время Моргенштерна26, занимавшиеся угадыванием будущего, прошлого и ана лизом характера по почерку, на 99% шарлатанили, но какой то процент правды они, при большом опыте, могли сказать. Что касается будущего, то это также может угадываться по почерку, как могло читаться оно средневековым астрологам по звездам. Думаю, что также обстоит дело и с прошлым. Характер человека в известной, очень незначительной сте пени, несомненно отражается в почерке наиболее своими яркими чертами, отражается не всегда, а только в некоторых случаях. Скупость Плюшкина, заставлявшая его лепить букву на букву и строчку на строчку, отразилась на его почерке. Но, с другой стороны, очень сжато, мелко, убористо может писать и человек совсем не скупой. Неряшливый, безалаберный человек часто пишет соответствующим образом — часто, но не всегда. Тургенев в своем рассказе «Отчаянный» отметил, как любопытную особенность, что его герой — образец безалабернейшего человека — писал четким, аккуратным почерком. Зато я не знаю примера, чтобы аккуратный человек писал грязно, расхлябанно, неаккуратно. Само собой, на почерке отража ются нервные, физические и возрастные особенности. Во всех трех случаях почерк принимает неустойчивый характер, в линии букв видна дрожь руки. Очень часто характерен почерк душевнобольных. Несомненно на почерке отражается профессия, и притом в некоторых случаях парадоксально. Например, русские художники почти, как правило, имели некрасивый и банальный почерк. Таковы почерки Репина, Вереща гина, Крамского, Серова и многих других. Литераторы (не писатели, а именно литераторы) чаще всего пишут мел ко, довольно четко, и общий вид их почерка очень интеллигентен. В этом отношении типичен почерк А.А.Измайлова, Щеголева, Ясинского, Вейн берга, Суворина27 (исключая четкость, в коей он был неповинен). 191 Государственные деятели в большинстве имеют что то общее в их почер ках, почти всегда малоразборчивых, как будто пишущий знал, что все рав но каждое написанное им слово должно быть разобрано и будет разобрано. Укажу на почерки Победоносцева, Витте, Коковцева...28 Очень неразборчивый почерк был у К. Н. Бестужева Рюмина, Н. И. Костомарова29, графа С. Д. Шереметева и у А. С. Суворина. Красивый и четкий почерк был у С. Ф. Платонова. Его рукописи, дажечерновые, было приятно читать. Более своеобразно и очень мелко, но замечательно красиво писал С. Н. Шубинский80. У него, действительно, строчки были, как бисе ром низаны. Еще более своеобразно писал, когда ему приходила фантазия, А. М. Ремезов81. Его почерк являлся стилизацией древнерусских руко писей. Самым мелким почерком обладал, по моему, Р. И. Сементковский82. Его строчки представляли иногда собою почти ряд точек, снабженных кое где хвостиками вверху или хвостиками внизу. Во время подготовки мною к печати писем Суворина и Костомарова мне пришлось немало биться с некоторыми их словами, совершенно не разборчиво написанными. Легче всего неразборчивое слово про читывается, так сказать, с налета. Если же заранее знаешь, что оно не разборчиво, перед ним непременно станешь в тупик. Поэтому, когда ко мне приходили с просьбой прочесть какое нибудь слово, я всегда го ворил: «Только заранее не указывать мне это слово...» И я начинал читать весь абзац. Легче всего прочесть неразборчивое слово в связи с кон текстом, по смыслу. Если ничего не помогало, я оставлял рукопись «вылежаться» и от времени до времени, как бы невзначай, взглядывал на роковое слово. Этот прием часто помогал... Вдруг что то блеснет в голове — и слово прочитано... Эти воспоминания о Рукописном отделении, которые мною писались с большой нежностью и любовью к нему, уместнее всего закончить рас сказом об одном несколько комичном, но трогательном случае, дающем представление о том, какое впечатление производило Рукописное от деление на посторонних ему людей. В апреле (года не помню) мы скромно, в стенах Рукописного от деления, поздравили Майкова с каким то очередным его юбилеем (он был на них невероятно падок и праздновал их и «на Антона и на Онуф рия»), В Рукописное отделение, кроме очень ограниченного числа со 192 трудников, никто не имел доступа, а прочие сотрудники Публичной библиотеки, не имевшие туда права входа, должны были в случае надобности брать особый пропуск. Ради юбилея Майкова был разрешен всем «вольный вход». Кто то из наших сотрудников заметил, что одна, уже пожилая, седая сотрудница вытирает слезы и спросил, что с ней? Она, сквозь слезы, с виноватой улыбкой ответила: «Да так... Я уми лилась... Уж очень у вас здесь хорошо!» 1941. 12/VIII. Примечания 1Арх. СПб Ф ИРИ РАН. Западноевропейская секция. Ф. 13. 2 Майков Владимир Владимирович (1863— 1942), археограф и палео граф, член корреспондент АН, сотрудник ПБ с 1896 г., Рукописного отделе ния — с 1900 г. 2 Personalia, так же как и воспоминания, написаны от мужского лица. 4 Бычков Иван Афанасьевич (1858— 1944), археограф, член кор респондент АН, хранитель Рукописного отделения с 1881 г. 5 Майков Леонид Николаевич (1839— 1900), историк русской литера туры, академик, сотрудник ПБ в 1882— 1893 гг. 6 Г. В. Никольская составила предварительную опись архива историка академика С. Ф. Платонова (I860—1933), поступившего в Рукописное отде ление ПБ в 1937 г. I Васильевский Василий Григорьевич (1838— 1899), византинист, академик. 8Любавский Матвей Кузьмич (I860— 1936),историк России, академик. 9 Боровкова Майкова Мария Семеновна (1879— 1942), историк литера туры. 10 Шереметев Сергей Дмитриевич (1844— 1918), граф, председатель Археографической комиссии, член Государственного совета. II Люблинская Александра Дмитриевна (1902— 1980), историк ме диевист, палеограф, сотрудница ПБ в 1934— 1941,1943— 1949гг. 12 Ухмылова Татьяна Константиновна (1893— 1970), работала в ПБ в 1934— 1948, 1953— 1961 гг. При И. А. Бычкове была заместителем заведу ющего Рукописного отделения. 14 Зельцле Бернгард Рудольфович (1897— 1942), сотрудник ПБ в 1928— 1942 гг., с 1940 г. — заместитель директора. 14Добиаш Рождественская Ольга Антоновна (1874— 1939), историк ме диевист, палеограф, член корреспондент АН, сотрудница Рукописного от деления в 1926— 1939 гг. 193 15 О. А. Добиаш Рождественской принадлежит исследование «История Корбийской мастерской письма в 651 830 гг. по ленинградским кодексам» (Л., 1934). 16 Равкина Берта Израилевна (1891— 1971), работала в ПБ в 1937— 1948 гг. 17 Римский Корсаков Андрей Николаевич (1878— 1940), музыковед, философ. В ПБ работал в 1918— 1940 гг., с 1930 г. — в Рукописном отде лении. 18 Попов Федор Яковлевич (1879— 1958), сотрудник ПБ в 1925— 1955 гг., с 1935 г. — Рукописного отделения. 19 Дмитриевский Алексей Афанасьевич (1856— 1929), византинист, специалист по литургике, член корреспондент АН. 20 Михайлова Анна Николаевна (1904— 1968), архивист, сотрудница ПБ в 1936— 1959гг. 21 Гранстрем Евгения Эдуардовна (1911— 1992), специалист в области греческой и славяно русской палеографии. В Отделе рукописей прорабо тала 40 лет (1934— 1974). 22 Казмичева Татьяна Матвеевна (1902— 1981), поэт, переводчик. В ПБ работала в 1938— 1941 гг. 28 Генри Вуд (1820— 1887), английская писательница. 24 Карпинская Нина Вячеславовна (1916— 1942), сотрудница ПБ в 1938— 1942 гг. 25 Бронш тейн Юрий Израилевич (1899— 1943), сотрудник ПБ с 1937 г. до призыва в РККА в 1941 г. Занимался разбором и описанием немецких рукописей. 26 Моргенштерн Илья Федорович — автор неоднократно из дававшейся в начале XX в. книги «Психографология: Наука об опре делении внутреннего мирачеловека по его почерку». 27 Измайлов Александр Александрович (1873— 1921), литературный критик, журналист; Щеголев Павел Елисеевич (1877— 1931), историк, исследователь жизни и творчества А. С. Пушкина; Ясинский Иероним Иеронимович (1850— 1931), журналист, писатель; Вейнберг Петр Исае вич (1830— 1908), поэт и переводчик; Суворин Алексей Сергеевич (1834— 1912), журналист, литератор, издатель газеты «Новое время». 28 Победоносцев Константин Петрович (1827— 1907), Витте Сергей Юльевич (1849— 1915), Коковцев Владимир Николаевич (1853— 1943) — русские государственные деятели конца XIX — начала XX вв. 194 29 Бестужев Рюмин Константин Николаевич (1829— 1897), русский историк, академик; Костомаров Николай Иванович (1817— 1885), рус ский историк, член корреспондент АН. 90 Ш убинский Сергей Николаевич (1834— 1913), историк, пуб лицист, редактор журналов «Древняя и новая Россия», «Исторический вестник». 91 Ремезов Алексей Михайлович (1877— 1957), русский писатель, с 1921 г. — в эмиграции. 92 Сементковский Ростислав Иванович (р. 1846), литератор и публи цист. 195
