Я и не Икар, что на крыльях Дедала,

АНДРЕЙ ОСТЕРМАН
СУДЬБА
Часть I
Повесть в стихах.
ЮГО-КАМСКИЙ
2011 г.
1
Остерман Андреи Егорович
Родился 31 января 1926 года в Житомирской области, на Украине. В
школу пошёл в 1935 году в Омской области, Сибирь. С третьего
класса 1937 год по 1941 год продолжал учёбу в Запорожской
области, на Украине. В 1941 году вместе с матерью и братьями
Василием и Егором были высланы в Казахстан, Актюбинскую
область. В 1942 году вместе с матерью и отцом были отправлены в
трудовую армию. В 1943 году забрали к себе младших братьев,
остававшихся в Актюбинской области. Вначале 1944 года были
переведены в Молотовскую-Пермскую область, для работы в «ЮгоКамском» мехлесопункте лесорубами. В 1950 году перешёл на
работу, непосредственно, в «Юго-Камский» машзавод и,
одновременно, поступил учиться в вечернюю школу. В 1954 году
получил аттестат зрелости. В 1964 году окончил Пермский
политехнический институт заочно. Женился в 1948 году. Жена,
Анна Яковлевна. Воспитали трёх сыновей. Работал: лесорубом,
коновозчиком, грузчиком, в то время вся работа проводилась
вручную. На заводе работал плотником, пилорамщиком на
лесопилке, токарем, мастером, старшим мастером, старшим
диспетчером, начальником смены. Два года работал заместителем
2
директора техникума. Потом заместителем начальника цеха. С 1970
года, до выхода на пенсию – 18 лет работал начальником отдела
механизации завода.
Вступление
Нас прозой писать ещё в школе учили.
Стихами ж писать нас никто не учил.
Впервые случайно стихи получились,
В «тяжёлом» раздумье я их сочинил.
Виною тому, пенсионный мой возраст,
Я полон был сил и ещё мог творить,
Но пенсию дали, какая ж тут проза.
Осталось мне удочкой рыбу ловить.
О том написал, как мне душу терзает,
Разлука с любимой работой моей,
Как дома жена пирогами встречает;
Куда с неуёмной тоскою моей?
И вот я решил, что нашёл в себе жилку,
Проснулся годами нетронутый дар;
Хоть я не поэт, но стихами с копилки,
В душе потушу своей огненный жар.
И я окрылённый в газету подался
Стихи для печати в редакцию сдал,
Но только в печати мой стих оказался,
Как друг мой – поэт в пух и в прах раздолбал.
Мой друг говорит, что поэзии мало,
Что прозу в стихах, не стихи писать стал я.
Пусть прав он бросать я уж не поспешу,
не прозой – поэму, в стихах, я пишу.
Ведь я не сказал, что на крыльях Пегаса,
В поэзию лёгким я взмахом лечу,
не слышал, я лиру свою, и напрасно:
мне жаль, что не с детства стихи я пишу.
Я и не Икар, что на крыльях Дедала,
К светилу я близко уж не подлечу:
Пусть светит себе, коль ему богом дано,
3
Гореть, же в лучах его, я не хочу.
Поэму хочу я начать свою с предков.
Здесь главным героем мой будет отец.
Всё что напишу я, то правдою было,
Уж это я помню, рассказы отца.
Здесь вымысла мало, что было, то было.
Былое любил вспоминать без конца.
Когда вечерами без радио, света,
Мы, будто бы, с прошлого ждали ответа.
Мы жгли фитилёк на подсолнечном масле,
Надежды на лучшее чтоб не угасли.
ГЛАВА I
ОСТЕРМАНЫ, годы 1870 – 1914.
СТИХ I
Отец мой у польской границы родился.
Тогда уж не польской была та земля.
И где-то, под Ровно тот край находился,
Где, точно, то место, не ведаю я.
Волынью тот край благодатный прозвали,
С холмов открываются дальние дали.
Там жаворонок свою песню поёт,
В высокой траве своё гнёздышко вьёт.
Там реченька змейкой вилась меж брегами,
Чешуйчатой рябью на солнце искрясь;
Плотина высоко, широко плечами,
Как, «Бова – силач», в брега уперлась.
Там пруд отразился широким зеркалом,
По жёлобу шумно водица стекала.
Мне ту благодать видеть не довелось,
Бывать в том краю никогда не пришлось.
4
СТИХ II
Ту речку, Горынья, в народе прозвали,
На север она через Ровно течёт;
В верховьях не так «широка», и спокойно,
Она свои воды аж в Припять несёт.
Престижно всегда, возле речки селиться,
И взрослым, и детям, есть где порезвиться;
как движитель, крутит она жернова,
Водою поит заливные луга.
Там мельница тихо урчала, гудела,
Мурлыкала, как фантастический кот,
Крестьяне там спорили, громко шумели:
Кому молоть раньше, чей раньше черёд?
Всем переработать зерно своё, надо,
И мельница богом на благо им дана,
Поэтому, как уберут урожай,
Суши, и на мельницу, знай не зевай.
СТИХ III
Ту мельницу, прадед ещё мой, в день хмурый,
У пана за плату в аренду снимал;
С мешка, за помол, брал он меру натурой,
Тем самим, свой ларь до краёв наполнял.
У мельника дом и семья, и хозяйство,
А в доме, жена полновластной хозяйкой;
Пока он на мельнице мелет зерно,
Обед на столе поджидает его.
С германии он на волынскую землю,
Как многие немцы, надолго пришёл;
Он вместе с родными, привёз свою семью;
Согласие, мир и покой здесь нашёл.
Два сына у мельника: Готлиб и Михель,
А Готлиб в работники тоже уж вышёл;
На мельнице ловко отцу помогал,
Почти настоящим он мельником стал.
5
СТИХ IV
А время текло в том краю благодатном,
В саду абрикосы и вишни цветут;
Из Африки, путь свой, проделав обратный,
К гнезду аист с самкою хворост несут.
В пруду, камышами заросшие мели,
Там утки гнездились, лягушки жирели;
Там карп нерестился весной на мелях;
И солнце ласкало икринки в лучах.
Тут дети росли, тут и Готлиб резвился;
Подростком ещё, мальчик мельником стал;
С профессией мельника он подружился,
И лучшей уж доли нигде не искал.
Но лёгкие мельника пылью забиты,
И он задыхается, словно подбитый;
И все, кто всю жизнь, проработают тут,
До старости счастливой не доживут.
СТИХ V
Так прадед мой с жизнью не старый расстался,
Конечно, прабабушка дольше жила;
И старшим на мельнице Готлиб остался;
А младший наш Михель, помощник-душа.
А Готлиб был дед мой, ему бы жениться,
А Михель подросток, ему бы резвиться;
Пока ещё дома их мама была,
Не так уж и плохи их были дела.
Так дед продолжал мой на тех же условиях:
Молоть на округу крестьянам зерно,
Ему двадцать лет, никаких славословий;
А Михель пятнадцать лет прожил ещё.
А рядом в деревне девчонок немало,
Его вечерами тянуть туда стало;
Ведут хороводы, поют до утра.
Глядишь, на работу, не спавши, пора.
6
СТИХ VI
Вот выбор уж сделан, что надо девчонка,
Друг друга уже полюбили они;
Назначена свадьба, вина два бочонка,
Гулять, так гулять, пусть стучат каблуки.
Вино виноградное, сладко хмельное,
Трёх «летнее», шумно лилося рекою;
Оттопали свадьбу, распили вино,
Пора на работу, там ждёт уж зерно.
Ту девочку Эммой прозвали с рожденья,
Теперь уж хозяйкой вошла в чужой дом;
Стать этот дом должен её вожделеньем,
И жить, и любить теперь надо с умом.
Суметь и свекрови понравиться надо,
Хозяйкой бы стать полновластною рада;
И надо стать мамой, детишек рожать,
И, «трудолюбивыми», их воспитать.
СТИХ VII
Пока же был дом, молодая хозяйка,
Всего восемнадцать ей стукнуло лет;
И муж молодой - старший, в этом хозяйстве,
Ему – то уж двадцать один, спору нет.
И был Готлиб среднего роста – красивый,
Характер покладистый, и не спесивый;
И Эмма ему подходила под стать;
Отличная пара, не дать и не взять.
Когда это было? Давно это было.
К концу уже шёл девятнадцатый век,
Осталось пять лет жить, прожить в этом веке;
Что чувствовал, живший тогда человек?
От них уходил век больших изменений,
Но это был век и больших потрясений:
Реформа крестьянская бурно прошла,
Проиграна крымская Русью война.
7
СТИХ VIII
Зима уж прошла девяносто седьмого,
Февраль уже месяц стоял на дворе;
Их первенец близко, он уж на пороге,
Он скоро родился, всё в том феврале.
Ведь первенец радость, как тут не отметить?
Родных и знакомых, тут надо всех встретить,
Бокалы поднять, поздравленья принять,
И скатерти сладким вином заливать.
В семье всегда первенец – это событие,
Он главный наследник родительских дел,
Такое ль судьба начертала развитие,
И тот ли ему уготовлен удел.
Но разве узнаешь судьбину заранее:
Поймёшь, когда в лучший час жизни таранит;
Играет тобою судьба, неспроста,
Не знаешь, куда повернёт паруса.
СТИХ IX
Но безостановочно жизнь протекала,
Вперёд продвигалась, как в русле реки;
А первому сыну два года уж стало,
И именем, Гергардт, его нарекли.
Он бегал уже босиком и бесштанный,
И мир познавал он уже, как ни странно,
На вкус и на ощупь, всё пробовал сам,
Цеплялись ему лопухи к волосам.
На два года младше, сын Отто родился,
А в новом уж веке, ещё сын Эвальд;
Ещё пару лет, и Катрин появилась,
Их аист на крыльях, принёс (aus den wald).
К четвёртому году двадцатого века:
Четыре в дому их уже человека;
Домой не загонишь старших со двора,
А коростель в поле зовёт: - «спать пора»!
8
СТИХ X
Росли в доме дети, а Гергардт был старший,
Году на девятом он в школу пошёл;
К весне он познал лишь «азы», «Отче наш»,
И по случаю, дальше из школы ушёл.
Причина тому была очень серьёзна,
Судьба здесь вмешалася, «Матушка» грозно;
Мы уж говорили, не шутит она,
И жизненным парусом правит сама.
На мельнице двое работали братьев,
Известно, что Готлиб был старший сполна;
А Михель помощник, как бы на подхвате,
У Готлиба, как не крути, уж семья.
И Михелю двадцать годов уж минуло,
Но нет у него ещё девушки милой;
Он был холостой, и любил погулять,
Гусей он и уток любил пострелять.
СТИХ XI
А было в ту пору уж, где порезвиться:
Кругом была дичь, и не надо зевать;
В полях куропатка и дрофа гнездится,
А вот у воды, видов не сосчитать.
В ту пору весною и осенью небо,
Курлыкало, крякало и гоготало.
Сейчас столько дичи давно уже нет,
По воле людской, опустел от них свет.
Тогда же над прудом, над мельницей низко,
И утки, и стаи гусей пролетали.
Над мельницей часто снижались так низко,
Что тут-то под выстрелы и попадали.
И как молодому тут не соблазниться,
В кладовке ружьишко стоит у глазницы.
Уж осень, и птица снялась на крыло,
И сбилася в стаи, летает давно.
9
СТИХ XII
Однажды под вечер, забравшись на крышу,
Обычно – чердак, слуховое окно,
Оставив внизу под окошком ружьишко,
Потом за стволы потянул он его.
Оно зацепилось курками за створки,
Был, видимо, предохранитель попорчен,
Ведь выстрел иначе бы не прогремел,
И он настрелять уж гусей бы сумел.
Но тут помешались оконные створки,
Простреленный в грудь, опустил он ружьё.
Скатился он с крыши назад, на задворки,
И дома не сразу хватились его.
То первое было большое несчастье,
И это похуже любого ненастья.
И, нет тут морали, и надо сказать
Случилось несчастье, так надо понять.
СТИХ XIII
Лежал он в бурьяне высоком, колючем.
И было не просто так сразу понять,
Да лишь по ружью, что лежит под окошком,
Поняли, где можно его разыскать.
Не рано ли он невзначай застрелился,
Ведь он и в девчонку ещё не влюбился,
Любовь настоящую он не познал,
И жить он на свете ещё не устал.
Совсем уж стемнело, а гуси летели,
С гогоканьем, звонкими взмахами крыл.
Один только выстрел, уж птицы не пели,
И вечер крылом, чёрным, землю накрыл.
На кладбище рядом с отцом положили,
Поставили крест, и его не забыли.
Носили на эти могилки цветы,
И ставили в воду, чтоб дольше цвели.
10
СТИХ XIV
То был год шестой, уж кончалося лето,
Как-раз, в этот год, моя мать родилась.
Но сейчас не о том, мы сейчас не об этом,
Как с детством Гергадта, судьба обошлась.
Известно, что мельницей жили, кормились,
А дети малы ещё, тут появились
Заботы: помощник то кто, наконец,
Доселе с братишкой трудился отец.
Сторонний отцу, коль помощник прибудет,
То труд уж не будет семейный тогда.
Стараний достаточно к делу ли будет,
Устроил отец совещанье с утра:
«Помощником был мне в работе братишка,
Теперь ты Гергардт побросай свои книжки.
Пойдём, научу я тебя ремеслу,
Ведь мне не управиться там одному».
СТИХ XV
Так с девяти лет каждый день на работе,
И не был он, с детства, баловнем судьбы.
О младших, о хлебе насущном, в заботе,
Так жил он без детства, но все ж без нужды.
Отец говорил ему, - «мельником будешь,
Вкус хлеба к обеду уже не забудешь.
Не с хлебом единым, ты будешь с семьёй,
Прокормишь корову, и птиц и свиней».
Потом уже взрослый он мельницей бредил.
Отцовскую формулу всё повторял:
«У хлеба не будешь без хлеба к обеду»,
Но в жизни он много потом потерял.
Пока же работал почти что детёныш,
В свободные дни убегал – не догонишь.
Встречался со сверстниками на реке,
Купались до дрожи и грелись в песке.
11
СТИХ XVI
Вот год уж проходит, и снова случилось,
Ударила лошадь в лицо, под покров,
Братишке младшому, и вдруг получилось,
Кровавое месиво, вместо зубов.
В деревне у фельдшера раны промыли,
Потом его жидким бульоном кормили.
И долго и тихо стал рот заживать,
Потом ничего уж не мог прожевать.
Ещё в это лето Алёнка родилась.
В пруду карасей был хороший улов.
Под берегом крупные раки водились,
И рос здесь мальчишка без нижних зубов.
Годами здесь, жизнь, будто прочно сложилась,
Но счастье с несчастьем здесь крепко сдружилось.
А худшее всё ещё там впереди,
Большой, ещё жили, не чуя беды.
СТИХ XVII
Немецкие сёла, в Волыни не редкость,
Лишь были до первой войны мировой.
Теперь не отыщешь могилы там предков,
Не сыщешь и памяти жизни былой.
Но рано о том, мы сейчас не об этом.
Что было потом? Наступило уж лето.
Родился в десятом ещё один сын;
Гергараду тринадцать, пять младших за ним.
Тут кто за скотом, кто гусей гнал на речку,
Кто грядки полол, а кто старшим мешал.
Постричь, для шерсти, ещё надо овечку,
И спрясть, и носочки связать малышам.
Постичь мы не можем подробно всё это,
Отец в небытии уж давно бесконечном.
Теперь не расскажет подробности сам,
Но раньше рассказывал по вечерам.
12
СТИХ XVIII
Шло лето десятого, всё как обычно,
На крыше удод повторял всё «дуду».
И аисты деток кормили привычно,
Лягушек им жирных ловили в пруду.
На мельнице тихо, ремонт и приборка.
Пока у крестьян не поспела уборка,
А после уборки, пойдёт «помолот».
Потом сушка зерна и тогда уж молоть.
Пока ещё лето: в своём огороде,
В домашнем хозяйстве, работы полно.
Выращивать надо картошки, моркови
И свёклы, фасоль, и поставить вино.
На мельнице летом затишье сезонно.
Всему своё время, и это резонно.
Менять надо клинья, точить жернова,
И на зиму надо готовить дрова.
СТИХ XIX
Семья уж большая у мельника стала.
Детей народили: уж не впроворот.
И так не заметно их шестеро стало,
Не ждут ли, черёд свой, ещё у ворот.
Оно бы, наверное, так и случилось,
Коль всё по-другому бы не обернулось,
А Эмма ведь бабушкой была моей.
Жестоко судьба обошлась потом с ней.
Была моя бабушка женщиной кроткой,
Рожала детей и хозяйство вела.
Хлопот ей хватало с домашней работой,
Да жизни иной и не знала она.
Растила детей, одевала, кормила,
И всё хорошо так и дальше бы было,
Домашний очаг как могла, берегла,
Но новая тут их настигла беда.
13
СТИХ XX
Вот осень в окошко дождями стучится,
И аист уж с крыши давно улетел.
А с мельницы, просто так, не отлучиться,
Как-раз, у крестьян, «помолот» подоспел.
Та осень трагедией вдруг обернулась,
И жизнь кувырком, навзничь, перевернулась.
И с этих пор рушиться стала она,
И шли чередой за бедою беда.
А так ведь счастливо здесь жизнь начиналась,
Все трудолюбивые в этом селе.
Большая династия здесь намечалась,
Посмотрим, остался кто в этой семье.
Здесь господин случай, в миру балом правил
Плясать под свою он ду-ду всех заставил;
Но случай не всякий хороший бывал,
И в самом разгаре вдруг бал обрывал.
СТИХ XXI
Однажды стемнело уж, ужинать сели.
Охотники к ним постучалися в дверь.
Их двое, и с ними гончак прошёл в сени,
Здоровый такой в жёлтых крапинах зверь.
Охотников тоже за стол усадили,
Хозяйка в кладовку за салом пошла,
Когда же оттуда она выходила,
То тут и случилася эта беда.
Снаружи собака к дверям подходила,
Поднявшись на задние лапы, она,
На плечи передние ей положила,
И в губы лизнула, совсем не со зла.
В испуге и в шоке она отшатнулась,
Обратно в кладовку, и в угол забилась.
В депрессию впала, свихнулась с ума,
Так и не поправилась больше она.
14
СТИХ XXII
Чем фельдшер помочь деревенский сумел бы?
Подать аспирин, керосин прописать?
Душевную как он болезнь излечил бы,
Тут надо бы в Ровно ей путь прописать.
А маме всё хуже, то ночью соскочит,
«Смотри, там ведь чёрт, у окошка хохочет»
Лекарства с аптеки ей не помогли,
И богу молиться соседки пришли.
Потом уж зимой она всем говорила:
«Я жить не могу больше, скоро умру».
А мужу что делать, детей народили,
Никак не поднять их ему одному.
Такая идиллия, грустно и страшно,
Советы лечебны, дают, всё напрасно.
Крестьяне на мельнице ждут уж с утра,
К столу им нужна и мука и крупа.
СТИХ XXIII
Ушёл отец Готлиб с утра на работу:
Засыпать зерно, жернова запустить.
А мама, Гергадта послала в аптеку,
Валерьяновых капель велела купить.
Пришёл туда рано, закрыта аптека,
Попрыгал, пока показался аптекарь.
Открыли аптеку, лекарство купил,
Вприпрыжку, скорее домой припустил.
А Готлиб вернулся, совсем рассвело уж,
Но дома жены он нигде не нашёл.
И Гергадта нет, и куда унесло их?
С тревогою в сердце он в сени пошёл.
Уж очень тревожно, здесь что-то не так,
И тут он решил заглянуть на чердак.
15
СТИХ XXIV
В сенях на чердак вела лестница круто,
Взглянул за неё он и, что за напасть?
Стоит на коленях, присела, как будто,
На шее петля, не даёт ей упасть.
Вот хлопоты грустные, очень печальные,
Оправить им нужно дела ритуальные,
Но самоубийство смертельным грехом
Владыка считает, с церковных амвон.
И похоронить её рядом с родными
На кладбище, просто, уж запрещено.
Дубки стоят рядом с кладбищем, под ними,
Действо похорон будет завершено.
Итак, захоронили матери тело,
И это семейство вмиг осиротело.
Так без ритуала, - как самоубийц,
И к дочкам не явится сказочный принц.
СТИХ XXV
Маячит в дали только чёрная пропасть,
Пора нам расставить здесь всех по местам.
Дать всем имена, возраст всем обозначить,
А то растеряем их всех тут и там.
Отцу в это время и сорока нет,
А старший сын Гергардт - тринадцати лет,
Он мельник, уже был профессионал,
Как пять своих пальцев он мельницу знал.
Второй сын был Отто, одиннадцать лет,
А Катрин, Сестрёнке семи ещё нет.
Девятый год третьему, Эвальду шёл,
А младшей, Элен, лишь четвёртый пошёл.
Никто той беде уж никак не поможет,
Она ведь одна, говорят, не приходит.
И если бы старший не сын был, а дочь,
То в доме хозяйкой могла бы помочь.
16
СТИХ XXVI
Крепился дед, не поддаваясь депрессии,
Ведь младшему, Мише, без мамы невмочь.
Крестьянам зерно молоть надо на мельнице,
А тут окунулся, как в тёмную ночь.
А мама – прабабушка уж на кладбище,
Она не поможет встать на ноги Мише.
Годами двумя она раньше ушла,
Испить должен дед свою чашу до дна.
Скудны мои сведенья глубже в истории.
На сколько у деда обширна родня.
И на кого мог опереться в час горестный,
И чья же помочь тут могла бы семья.
Поблизости, видимо, нет никого.
Подставить плечо и не может никто.
СТИХ XXVII
Тут некогда долго рыдать, сокрушаться,
Уход нужен детям, и более чем
Младшому, здесь даже нельзя отлучиться,
А уж за скотиной ходить надо всем.
И с мельницы тоже нельзя отлучиться,
Гергардт ещё мал, всё здесь может случиться;
И, что тут придумать, что здесь предпринять?
Какое решение можно принять?
Но в выборе этом нельзя ошибиться,
На карту положена будет семья;
И, видимо, деду придется жениться,
Нужна ему новая в доме жена.
В такую большую семью войти надо,
Какая тут женщина выразит радость?
Хорошую душу ей надо иметь,
Чтоб холить детей, не своих, и жалеть.
17
СТИХ XXVIII
Но не было дано судьбой, разобраться,
Про мачеху злую, знать, дед не читал;
Хоть в выборе было нельзя ошибиться,
Но тут, как пескарь, на крючок он попал.
Вдовою была, и довольно красива;
Детей не любила, и нравом спесива;
За мельницу, видимо, замуж пошла,
Как щука, в сорожью семейку вошла.
Её, как родную мать, Эммою звали,
Сынок у неё, косой Эмилек, был.
Но нрава не сразу её распознали,
И мельницу в собственность, дед уж купил.
Дед с Гергардтом без выходных на работе;
А дома хозяйка в домашней заботе,
Тиранила, била детишек опять,
Их, будто, испортила родная мать.
СТИХ XXIX
И Отто и Эвальд малы, они гнулись,
Противостоять они ей не могли.
На Гергадта тоже она замахнулась,
Он вилы в живот ей воткнуть пригрозил.
Она уж его стороной обходила,
Но младших потом, как могла колотила.
Дед в эти разборки не очень вникал,
Молчал, больше мимо ушей пропускал.
Но вскоре трагедией всё обернулось:
Младшого швырнула она со стола,
Играючи, Катрин его подсадила,
Любила младшого братишку она.
Ударился сильно спиной о скамейку,
Недолго хворал, схоронили в земельке.
Уж легче ей стало вести ту семью,
Ёщё бы кого оглушить о скамью.
18
СТИХ XXX
Весна одиннадцатого уж шагает.
Трава зеленеет, омыта дождём;
И белый цвет яблонь в саду опадает,
До спелых плодов, дай-то бог, доживём.
Уж в поле посеяна рожь и пшеница,
Ячмень и овёс, просо и чечевица,
И дрофы, как страусы, шагают в степи,
Скотина уже не стоит взаперти.
На мельнице дед занимался ремонтом,
Взрослее все стали ещё на годок.
Гергардт, временами, с ребятами фронтом,
В пруду загоняют рыбёшку в садок.
Она же уходит и прячется где-то,
Но, все же, в садок попадает не редко.
На солнце как будто блестит серебро,
Глядишь, наполняется ею ведро.
СТИХ XXXI
И так не заметно, ещё год проходит,
Но всё не так просто, не так хорошо.
Один год уходит, другой год приходит,
И время стирается как порошок.
Так время течёт и природа резвится,
А дома никто уже не веселится;
Про мачеху тоже нельзя нам забыть,
О чём она думает, как будет жить.
Уж если пустили волчицу к овечкам,
То не успокоится скоро она:
Алёнку послала гусей гнать на речку,
Мала ещё та, не смышлёна была.
Круты берега, подмывало водою,
Алёнка ступила - обвал, с головою
В глубокий, бурлящий упала поток,
За сук зацепился лишь красный платок
19
СТИХ XXXII
И всё, как и прежде и пруд, и плотина,
И вербы спокойно листвой шелестят,
И в заводи плещутся стаи утиные,
Кормиться, на мели выводят утят.
Но уж не так ласково солнце сияет,
В выси жаворонок не так уж поёт;
А мачеха думает и день и ночь,
Подальше бы младшеньких вытолкать прочь.
И стала она уговаривать мужа,
Послать младших братьев в наймы к богачам.
И он уступил ей, - «Пусть братья послужат,
Помещику польскому по мелочам».
Но это: «Послужат пусть» – длиться поныне,
И не было братьев уж в этой долине.
Отец мой надеялся – «Будут в живых,
То может, отыщем когда-нибудь их»
СТИХ XXXIII
Во все эти беды вмешалась «другая»,
В глобальном масштабе, большая беда.
Все страны, одну за другой вовлекая,
Всемирная грянула, грозно, война.
Откуда же грянула эта команда,
А всё началося, от Франц Фердинанда.
В Сараево жертвой террора он пал,
Предлогом начала войны большой стал.
Пока же здесь жизнь продолжалася мирно,
И хлеб убирали, скотину пасли.
Война ещё не разразилась обширно,
Друг другу на западе чубы трясли.
Не думали, что войско русское споро,
Начнёт отступать и сюда придёт скоро.
Что от войск немецких придётся бежать,
И что было нажито, тут оставлять.
20
СТИХ XXXIV
Оставим теперь Остерманов в покое,
Осталося их половина как раз.
Их встретим, когда будет время другое,
И жизнь полоснёт их ещё, и не раз.
Вернёмся мы к ним, в другом месте - далече,
Им здесь уж война наступила на плечи.
В их жизни всё перевернулось вверх дном,
И встретимся с ними в краю мы другом.
Не так их тепло всех там солнышко греет,
И аист на крышу к ним не прилетит,
И вербы над прудом там не зеленеют.
Ничто их с тем краем пока не роднит.
Мне жить в том краю приходилось ребёнком.
На трости верхом я скакал жеребёнком.
Я в школе учился там с самих азов,
И край узнавал тот совсем не со слов.
21
ГЛАВА II
Допельштейны годы 1897-1914
СТИХ I
Жила на Волыни семья и другая.
Тут жизнь протекала совсем уж не так;
Семья эта бедна была и большая,
У них и отец, выпить был - не дурак.
На слово остёр был, и ловок в работе,
О хлебе насущном, не очень в заботе;
То, что заработает, мог и пропить,
Семья же старалась себя прокормить.
По линии матери, дед это был мой,
А бабушка стройна, красива была;
Детей народила к двенадцати, где-то,
А взрослыми семеро стали сполна.
Тут жизнью ребёнка и не дорожили,
Через одного, пятерых схоронили;
Коль выживёт, значит, по жизни пойдёт,
Из небытия в жизнь перешагнёт.
СТИХ II
Отца многодетность не очень заботит:
«Что, Много детей? Ну и пусть, подрастут;
Со временем люд из них будет работный,
А будут трудиться, так не пропадут».
Но. Как не крути, кто детей поднимает?
А он лишь набегами дома бывает,
От этих набегов, на новом пути:
Живот начинал у Альвины расти.
Так мама, Альвина, детей поднимала,
Отец продолжал по подрядам ходить;
Лишь, кончив подряд, он домой возвращался,
Домой: крупу, деньги, муку приносил.
Не хлебом единым детей можно ростить,
Их и одевать, и учить не так просто;
Ботиночки, как не крути, не купить,
Опять босиком им зимою ходить.
22
СТИХ III
Знакомиться с этой семьёю мы будем,
Когда кто родился, кому сколько лет.
Судьбу проследим, никого не забудем,
А новому веку четырнадцать нет.
Мы к этому времени всех прировняем,
И сколько исполнилось всем, подсчитаем.
Своим бытиём, все зашли в новый век,
Доселе детей было, шесть человек.
Сын старший был Густав, ему уж шестнадцать
Спокойного нрава, совсем не отец.
Второму, четырнадцать тот был Василий,
Они уж пасли и коров, и овец.
Насущный свой хлеб уж они добывали,
И младшим они, как могли, помогали.
Их, мама Альвина, учила читать,
Ведь школу они не могли посещать.
СТИХ IV
В четвёртом году родилась третья, Ольга,
А Вера четвёртой, попозже, в шестом.
Им десять и восемь, не нежились долго,
Гоняли овец по стерне босиком.
За пищу работали, старое платье.
И спали вповалку, на шатких полатях,
Старшие ложились уж особняком,
Им не уместиться там, под потолком.
И Лидию пятой в девятом родили,
В одиннадцатом уж Роман появился,
Не будем считать тех, кого схоронили;
Кто умер и, кто так и не оперился.
В шестнадцатом позже, Илья появился,
Пока ж его нет, ещё не народился;
Но позже увидим, что будет потом,
Успеем ещё, прочитаем о том.
23
СТИХ V
А дети раздеты и босы ходили,
И холодно, дома и дым ест глаза.
С полей кукурузы ботву приносили:
И печку топили ей два – три раза.
Безграмотность полная, школы не знали,
С семи уж их лет в пастухи отдавали.
Без радости детства, в работе росли,
И не доедали, и мёрзли в степи.
Зима на Волыни не так уж жестока,
Но слякоть и ветер, мороза сильней.
Когда меж холмами воздушным потоком,
Ни малых препятствий, проймёт до костей.
Теперь говорят, что мы бедны и нищи,
Но разве мы мечемся в поисках пищи?
Никак не сравниться нам с той беднотой,
Теперь жизнь другая не схожая с той.
СТИХ VI
Короткую эту главу я кончаю.
Уж дальше другие найдём мы слова.
Фамилию этой семьи называю:
Адольф Допельштейн был семейству глава.
Теперь мы и этих оставим на время.
Где встретим мы их и какое им бремя
Нести за спиной, да и полна ль сума?
Какая их там поджидает судьба?
Когда я вникаю поглубже в истоки,
И жизнь своих предков начну вспоминать,
Перо выдаёт моё грустные строки.
«Весёлое», тут не могу я писать.
За что наказала судьба моих предков,
Но многие также страдали не редко.
В такое уж время им жить довелось,
И счастье «меж; пальцев у них пролилось.
24
ГЛАВА III. Остерманы. Сибирь.
1914-1921 годы.
СТИХ I
И вот Сибирь: с её снегами,
С её лесами – колками.
И облака, под небесами,
Рассыпались осколками.
Там, на Волыни, зимой слякоть,
А снег – подсолнечная мякоть,
Приходит только в январе,
Весна ж приходит в феврале.
А здесь, ночную мглу пронзая,
На небе месяц в серебре.
Шумит, ночами, волчья стая,
Возле деревни, на холме.
Когда волчица от крылечка,
К себе подманит кобелечка;
Потом бочком, и от крыльца,
А там уж рвут его глупца.
СТИХ II
Леса волынские другие,
Там дуб и бук, сосна и клён.
Берёзы здесь стоят тугие,
Осину не согнёшь в поклон.
Вот на сосну уселся филин,
А сколько здесь следов, извилин,
Здесь в белом инее леса,
За зайцем в след идёт лиса.
Здесь призраком сова летает,
Вся белая, полярная.
И рысь неслышно пробегает,
Как хитрый кот – «коварная».
Здесь лось по насту режет ноги,
Мохнатый мишка спит в берлоге;
Уснул в своей норе барсук,
И слышен дятла дробный стук.
25
СТИХ III
Вы спросите, - причём Сибирь здесь,
Причём здесь филин и барсук?
Уж так судьба распорядилась,
Что предки оказались тут.
Там, между Любинской и Омском,
Обзаводилася потомством,
Всё «голытьба» крестьянская,
В деревне, «Астраханская».
Деревня та была большая,
Что в жизни каждой дом таит;
И мельница здесь паровая,
В четыре этажа стоит.
Здесь свист ремней, шум валовой,
И «пых» машины паровой.
СТИХ IV
Здесь дед, отец мой, Катрин жили,
И мачеха с сынком своим.
Все в ссылку в спешке уходили,
Младшие не вернулись к ним.
На родину, коль нет возврата,
То есть для мельника услада,
Зерном, где пахнет и мукой,
Там жить придётся год-другой.
Вы спросите меня сначала:
-В Сибирь они попали как?
«Судьба за что, туда загнала,
В сугробы, ведь не просто так?»
Не просто так, писал я выше,
Уж на Волыни жить не вышло,
Вдруг громом грянула война,
Всемирная была она.
26
СТИХ V
И все немецкие селенья
Вдруг опустели, вот аврал.
Рассыпалось их население,
За Волгу, дальше, за Урал.
И не по собственной уж воле,
Война с Германией доколе,
Обратный путь закрыт для них,
Приказом выселили их.
Вот так они в Сибирь попали,
Двух младших братьев потеряв;
Неведомо куда пропали,
Потом уж, «старший» их искал.
Искал он в мирные их годы,
Но лишь терпел одни невзгоды.
Не помогли не власть, ни бог,
Ответа получить не мог.
СТИХ VI
Людей в работе не хватало
И Остерманы – сын с отцом
На мельнице муку мололи,
Крупу крушили, всё добром.
Но много им пришлось учиться,
Могла бы и беда случиться.
Ремней здесь множество, не счесть,
Как на ходу их перевесть?
На жерновах, был «работягой»,
На мельнице, на водяной,
А здесь вальцы, и служит тягой
Локомобиль, ремень большой
Через туннель, на вал на первый,
По этажам, на, «самый» верхний.
И с множеством шкивов, ремней,
Так собирается ручей.
27
СТИХ VII
Работать здесь всегда с опаской,
Ремённый шум, гудит, свистит.
Просмотришь, травма будет тяжкой,
А то, и голова слетит.
Это теперь с электротягой,
Работать безопасно стало.
У каждого станка движок.
Валов, ремней исчез поток.
Уж год, второй, весна резвилась.
«Шестнадцатого» май пошёл.
Природа снова оживилась,
Час радости, любви пришёл.
Но счастье, радость и не снились,
Хоть уж берёза распустилась;
Лист пахнет пряно вечерком,
Гремит война в краю родном.
СТИХ VIII
Но, как душа огнём пылает,
По дому «измождённая».
И как там дети поживают,
К сиротству осуждённые.
Я помню, песню на «немецком»,
И в переводе русским текстом,
Слова такие были в ней;
Мать пела с бабушкой моей:
«Как из Волыни выселяли,
Богатый весь и бедный люд;
И как же велики печали,
Добро всё остаётся тут»
Когда кудели теребили
И вместе песню эту пели,
То обе горько плакали,
На грудь им слёзы капали.
28
СТИХ IX
На много позже это было,
Но всё тоска терзала грудь.
Болезнь такая – ностальгия,
Домой, как в грёзах видишь путь.
Она как сильная влюблённость
И день, и ночь терзает больно,
И хочется от боли выть,
Домой! Домой! Ни жить - не быть.
В тот год уж голову обрили,
Гергардту девятнадцать лет
Исполнилось, и проводили,
А время было, хуже нет.
Солдата в Омске муштровали.
В семнадцатом «Ура!» кричалиСвободу, брат солдат, встречай,
Про мордобой, уж забывай.
СТИХ X
Вот царь уже не на престоле.
Он отречение принял.
И посрывали с плеч погоны:
«Равны», солдат и генерал.
Не слишком много ль захотели?
Не будет генерал лежать,
Чтоб рядом с ним лежал солдат.
Избрали себе комитеты,
И сами стали править бал.
«Долой войну, даёшь советы»
Отец о дембеле мечтал.
«Вот отслужу я годик ровно,
И мы рванём домой под Ровно,
В обратный путь через Урал».
Но это он не отгадал.
29
СТИХ XI
Уже в дали над ними всеми,
Опять маячит Адмирал.
Всея Руси, войсками всеми,
Колчак командующий стал.
Поразогнали комитеты:
На большевизм, на советы.
За Русь, царя пошли в поход,
А бунтарей, дали в расход.
Гергардта это не прельщало:
Придётся с домом подождать.
Хорошего не предвещали
Не та, да и не эта власть.
Не нанимался он в солдаты,
На родину, домой попасть бы;
Ему служить же сколько лет,
Попробуй и скажи им нет.
СТИХ XII
И вот пришлось идти войною.
Сибирь заняли и Урал;
И дальше двинули на Волгу,
Но получился там провал.
Их красные поколотили,
Назад от Волги покатили.
Пинок там дали колчаку,
В том девятнадцатом году.
Гергардт шинель и гимнастёрку
С погонами, в костёр скидал;
Крестьянскую взял рубашонку,
И полушубок кто-то дал.
Свои все данные оставил,
Красноармейцем стал исправным;
Теперь он с красными шагал
В Сибирь, обратно за Урал.
30
СТИХ XIII
Пришёл домой, мороз и ветер,
В двадцатом, ну и в дверь стучать.
Уже темнело, был уж вечер,
-«Пустите переночевать».
Его не сразу опознали,
А в гости никого не ждали,
На шею бросилась сестра:
-«Гергардт, братишка, вот так да».
Такой переполох начался,
Отец из-за стола поднялся,
И мачеха, и Эмиль был,
И шум соседей встормошил.
Уж чем могли, тем угощали,
Его живым уже не ждали;
Да он и письма не писал,
Уж после бани дома спал.
СТИХ XIV
А ночью сон ему приснился,
Он снова на Волыни был.
С плотины к мельнице спустился.
А в небе коршун плавно плыл,
И братьев видел в отдалении,
Бежал и звал их в исступленьи,
Но быстро надвигалась ночь,
Они же уходили прочь.
Как будто коршун опустился,
И землю всю крылом накрыл;
Наутро он в поту проснулся,
И нехотя, глаза открыл.
И видит - потолок и стены,
Отец зачем-то вышел в сени,
А между брёвен мох в пазах,
Уж в доме разожгли очаг.
31
СТИХ XV
Он, лёжа, сладко потянулся,
«Четыре года так не спал».
С постели встал, вкруг оглянулся,
Неспешно одеваться стал.
Отец вернулся, - «С добрым утром,
Что видел ты во сне под утро».
«Я спал прелестно, сон видал,
Что на Волыни побывал,
И братьев видел но, как будто,
Они всё уходили в ночь.
Я думаю, что как раз, тут-то,
И кроется разгадка «вточь».
«Мне кажется, отец, что братья,
Уж не вернуться к нам в объятья,
И, что Волынь уже опять,
Не сможет больше нас принять.
СТИХ XVI
- «Неправда сын, наступит лето
И мы поедем на Волынь;
На всех закупим мы билеты,
Волынскую сорвём полынь».
- «Поедем в мае, а доколе,
Не ехать же нам в самый холод;
Чем в холод, лучше под дождём,
И так, полгода подождём».
Так рассуждал отец семейства.
- «По всей стране прошла война»,
Гергардт сказал, - «Я нагляделся,
Огня по рельсам шла волна».
- «Вагоны в дребезги разбиты;
Местами рельсы в жгуты свиты,
И шпалы разворочены,
И паровозы порчены».
32
СТИХ XVII
«Не будет радужной поездка,
Нам больше надо сухарей;
Не умереть, чтоб на повозке,
Сушить начнём их поскорей».
Ну, а пока отец в работе:
О хлебе впрок, его забота;
В лесу сын время проводил,
За дичью по лесу бродил.
Ходил с ружьишком за плечами,
За зайцем и за косачом.
И жили, пока, без печали,
Мясной суп ели с калачом.
Оставим их теперь до лета,
И встретимся уж в мае где-то.
Уж, коль надумали своё,
Не повернёшь их, «ё-моё».
33
ГЛАВА IV. Допельштейны
1914-1921 годы
СТИХ I
Вернёмся теперь мы опять к Допельштейнам,
Давно мы, как будто забыли про них.
Куда их швырнула судьба в этих войнах,
Не так ли далёко забросило их.
Не так далеко, до Симбирска добрались.
Там их из вагонов всех повыкидали.
Вагоны забрали на нужды войны:
- «Свободны», идите, куда кто хотит».
Жильё и работу искать разбредались.
Кто в городе, найдя работу, застрял.
Отец с сыновьями в поместье нанялись,
Работу конкретную не уточнял.
Ему безразлично, была бы работа.
Густав и Василий? О них нет заботы,
Но с ними кормиться хотят все семь «я».
Была бы сыта и не мёрзла семья.
СТИХ II
Итак, их всех вроде неплохо пристроил,
И Ольга, и Вера уже запряглись.
Телят и овец, на степные просторы,
Они выгоняли, на травы пастись.
Малы ещё были, и Вере лишь восемь,
А тут подошла уж холодная осень.
Зато Ольге десять, побольше была.
И не за горами идёт уж зима.
По инею, и по росе, выгоняли
Скотину пасти, босиком, без пальто.
А ноги в ципушках, кругом нарывали,
И греть их толкали в телячий помёт.
И волки у них на глазах нападали
На стадо, и ловко овцам горло рвали.
Детишкам одним волков не отогнать.
Хозяину только убытки считать.
34
СТИХ III
Уж осень прошла, и зима наступила.
Загнали скотину в хлева зимовать.
И зимушка землю под саваном скрыла,
И Волга уже начала замерзать.
А время идёт, год, второй уж проходит,
Родился мальчишка на папу походит,
Ему дали имя простое Илья.
В шестнадцатом мать ещё раз родила.
И вот уж прошла революция тихо,
Гражданская вдруг началася война,
На Волге она закружилась так лихо,
Различных мастей, за волною волна.
Василия с Густавом красные взяли.
Не красны, так белы, хоть кто бы забрали.
Их биться с Деникиным двинули в путь.
Служить революции, не щадя грудь.
СТИХ IV
Семья замерзала здесь и голодала,
Уже проходил восемнадцатый год.
И Ольга, и Вера отцу помогали,
Пасли и кормили помещичий скот.
И радости в жизни они не видали,
Младших ещё трое, и их не кидали.
Хоть чем-то кормились, и грелась изба,
И надо держаться, такая судьба.
Зимой девятнадцатого поджидала,
Похуже других всех бед – тифа напасть.
Сначала отца на кровать уложила.
Метался в жару, - “Не дай бог мне пропасть”
А после и Ольгу, и Веру свалило,
И мама Альвина за ними ходила,
Пыталась беднягам хоть чем-то помочь Они же метались в жару день и ночь.
35
СТИХ V
Хозяин, соседи, кто мог, помогали.
Не дали хоть с голода им умереть.
Одиннадцать лет уже Лидии стало,
Уж тоже могла за больным присмотреть.
Помощников старших мобилизовали,
Болезнь остальных всех парализовала.
Ещё и за младшими нужен догляд,
Альвина же мечется сутки подряд.
Отец всё в бреду, видит сладкие грёзы,
Как будто, ему дали снова подряд.
И солнце сияло, стояли берёзы,
Охранники тополи, строились в ряд.
В соседней деревне храм божий подняли,
Такой красоты никогда не видали.
Вверху колокольни уж слышится звон,
И манит, куда-то, в прекрасное, он.
СТИХ VI
На самом же деле, отец всё слабеет,
Куринный бульончик ему подают,
Пройти б через кризис, но тело немеет,
В Симбирской земельке нашёл свой приют.
А Олечка с Верой о том и не знали,
В бреду ещё долго на нарах лежали;
Не в койках больничных тянулись их дни,
Меж жизнью и смертью метались они.
Но молодость в битве со смертью сыграла
Победную роль, и подняла сестёр.
Да долго ещё они сил набирались,
И вот загорелся вновь жизни костёр.
Отца схоронили, кормильца не стало.
Семья голодала, ни хлеба, ни сала.
Постарше кто мог, побираться пошли,
И выхода лучше, они не нашли.
36
СТИХ VII
Осталася мать, с нею пять ребятишек,
Работников толком тут ни одного.
Зачем же пять лишних девчонок, мальчишек
Кормить безвозмездно? Спроси хоть кого.
И выставил их за ворота помещик.
Собрали пожитки, не сложишь их в ящик.
У всех по котомке, сложили в мешки,
Илья не уйдёт сам, его как нести?
Соседи в дорогу тележку им дали,
Сложили котомки, Илюшку в подушки.
Так легче, все вместе тележку толкали,
В котомках лежали и ложки, и кружки.
Тихонько пошли они в дальние дали.
Питались они тем, что им подавали,
И мама их, взором уж видит Волынь,
А в ночь под себя подстилали полынь.
СТИХ VIII
О том и не думал, чтоб вас позабавить,
Когда начал эту я повесть писать.
«Забавного» мало здесь, больше печали.
Сумею ль всю правду о них рассказать.
Назад они верно дорогу толкали,
Тележку на запад свою продвигали.
Вот первые вёрсты уже позади,
Шагать и шагать от зори, до зори.
А маме Альвине нельзя расслабляться,
Не дай бог, ещё чтобы кто заболел.
И если удастся до дому добраться,
То кто бы помочь им и там захотел?
«Километров нам прошагать больше «тышчи»,
в пути подадут хоть какую- то пищу.
За долгое лето, быть может, дойдём,
А, коль до зимы не дойдём – пропадём.
37
СТИХ IX
Путь их пролегал через Пензу, Воронеж,
И дальше на Харьков, Чернигов, Житомир.
Ходили в обход, в города не загонишь.
Идти надо так, чтоб никто уж не помер.
В конце уже мая до Пензы добрались,
Дорогу они всё на запад искали.
Их солнце палило, мочили дожди,
Потом уж они на Воронеж пошли.
А время сложилось совсем не удачно,
Деникин как раз на Москву наступал,
И пересеклись их дороги, конечно,
Но к счастью под пули никто не попал.
И как же найдут в тех краях их два брата,
И выживут, если, придут коль обратно,
Какие дороги их к нам возвратят,
Свой взор, поначалу, куда обратят.
СТИХ X
Альвина с детьми всё на запад шагала,
Им надо добраться домой до зимы.
Они в деревнях подрабатывать стали,
Но долго задерживаться не могли.
Какая ж должна быть у женщины воля,
Сквозь дождь и сквозь пули, такая уж доля.
Она как наседка детишек вела,
Побудем мы с ними, какие дела.
Они под Житомир к зиме уж добрались,
Их под Черняховом, закончился путь.
Девчонки к богатым в служанки нанялись,
И мама стирала, и гладила тут.
Альвина мечтала по тёплой погоде,
Весною отправиться дальше в дорогу.
И как не крути, там остался свой дом,
Но кто там живёт, и дадут ли жить в нём.
38
СТИХ XI
Пожить их пустила к себе старушонка.
Раздеты, все босы, зимой пропадёшь.
Уж как ни какая под крышей избёнка,
Зимой босиком далеко не уйдёшь.
Весною двадцатого Польша решила
Оттяпать кусок пирога у России.
Ещё на войну с юга Врангель пошёл,
Опять надо ждать пик войны, чтоб прошёл.
Поляков к зиме за Житомир прогнали.
И Врангеля сбросили в море к зиме.
И вновь в Черняхове они зимовали,
А Густав с Василием всё на войне.
Здесь много Волынских скопилося немцев,
С изгнанья, собравшихся здесь возвращенцев.
Все ждали, продолжить на родину путь,
И думы о том не дают им уснуть.
СТИХ XII
Весной двадцать первого, мир заключили
С поляками, очень, не «выгодный», нам.
В «подарок» они всю Волынь получили,
Граница закрыта уж накрепко там.
А Густав с Василием, «живы» остались,
Поляков от Киева, как уже гнали,
То слышали много, про маму свою.
Живые прошли через эту войну.
Вся западная с этих пор Украина,
России уж больше не принадлежит.
Поляки владеют ей вместе с Волынью.
Теперь нашим немцам там больше не жить.
Родных своих братья потом разыскали,
Они про границу с поляками знали.
Нашли они с радостью братьев, сестёр,
Но уж не разжечь на Волыни костёр.
39
Это наша бабушка Альвина.
Фото 1923-24 г
40
ГЛАВА V. Остерманы
Год 1921
СТИХ I
Вернёмся теперь мы опять к Остерманам.
Гражданская уж отгремела война.
К своим возвратилися воины станам,
Теперь возвращенцев на Запад волна.
Они уже тоже в дорогу собрались,
А с Польшею только что мир подписали.
Никто за Житомир уж не попадёт,
Закрыта граница на крепкий замок.
Но в этом бы кто им помог разобраться,
Газет им и карт не показывали.
Подумали б, чем в такой путь собираться,
И сами б себя не наказывали.
Но как бы, там, ни было, парус поставлен,
И сняты все чалки, причал уж оставлен.
Теперь их уже не воротишь назад,
Их вдруг обуял путешествий азарт.
СТИХ II
На станции «Любино» поезда ждали,
Неделю сидели, вагонов всё нет.
Напрасно запасы свои проедали,
Желающих много, им – «Ждите», в ответ.
И вот им к составу вагон прицепили,
Вещички, продукты свои погрузили,
И как будет дальше, не надо им знать,
А станцию надо хоть чуть разгружать.
Уже на полях видны первые всходы,
И дробно по рельсам колёса стучат.
Сибирь всё уходит как вешние воды,
Не рельсы, - ручьи и потоки журчат.
Поля, перелески, берёзы, осины.
Стада за полями, озёра, лощины,
Мелькают, уходят назад на восток.
Екатеринбург, паровозный гудок.
41
СТИХ III
В Екатеринбурге опять задержались,
Народ там, вповалку, без места лежал.
С начальником станции, матом ругались,
А он всё вагоны им не подавал.
Болели там и на полу умирали.
Кто с голоду, да и от тифа страдали.
И вот паровоз им состав подогнал,
Во время погрузки был сущий аврал.
Не только вагоны, все крыши заняли.
Начальству на станции легче дышать.
Так сотни людей в те вагоны загнали,
И надо состав тот быстрей отправлять.
Там в два этажа были пары в вагонах,
Битком в них набито, уж кто был на нарах,
Тот сверху смотрел хоть на ту кутерьму,
Солдаты так ездили в них на войну.
СТИХ IV
На станциях лишь паровозы меняли,
И ехали, кажется, через Уфу.
Состав тот стоять в тупиках оставляли,
Кто мог, разбредались искать кипятку.
Потом неожиданно трогались с места,
И многие долго искали то место,
Где поезд недавно недвижим стоял.
Не каждый, гудок паровозный слыхал.
Уже к Оренбургу они подъезжали,
Когда их отец тяжело заболел.
Простуда сильнейшая, с кашлем и жаром,
Без помощи всякой на нарах потел.
В пути заболеть – это гиблое дело,
Некстати, вдруг вялым становится тело.
В конвульсиях кашля, кружит голова,
Не слушается ни рука, ни нога.
42
СТИХ V
И там, в Оренбурге в тупик их загнали,
Здесь будет поставлен, как бы, в арьергарде,
«Найду кипятку, и в аптеку загляну»
Промолвил, слезая с вагона, Гергардт,
Тут самое умное, поезд покинуть,
И всею семьёю, на станцию двинуть.
Пока бы на всё уж рукою махнуть,
Отца подлечить, а потом уже в путь.
Обратно идёт с кипятком и лекарством.
Приходит в тупик, а там поезда нет.
Начались мученья, исканья, мытарства,
А поезда точно простыл уже след.
«И где же теперь я искать его буду?
И где продвиженья, маршрут я добуду?
На каждой мне станции надо искать,
Дальнейший маршрут его надо мне знать».
СТИХ VI
Попутными он догонял поездами,
Три дня с пересадками так кочевал.
И вот он увидел свой поезд глазами,
В сторонке он на полустанке стоял.
Товарный тот поезд, в проход пропустили.
Колёса стучать уж вовсю припустили.
Раздумывать тут Гергардт долго не стал,
И спрыгнув с ступеньки, на гравий упал.
Когда огляделся, глазам не поверил,
Покойника на одеяле несут.
Процессию взглядом ещё раз измерил:
Да, Катя и мачеха рядом идут.
Отца схоронили, лишь холмик остался,
А где полустанок тот, как назывался?
Его никогда уж я не отыщу,
То дедушка был мне родной по отцу.
43
СТИХ VII
Всё что до сих пор ещё было, теплилось,
Что сплачивало и держало семью,
Осталось на кладбище в этой могиле.
Закрыто навечно замками семью.
И умер наш дедушка не престарелый,
Он в возраст вошёл лишь вполне уже зрелый.
Ему пережить пришлось много невзгод,
Он мог бы прожить не один ещё год.
Из досок простой ему крест сколотили,
Поставили имя, воткнули в ногах.
Коленопреклонно прощенья просили,
У бога, - в своих приютить чертогах.
Ещё, уходя, ему раз поклонились,
И по полю к поезду заторопились.
Идут, слёзы горькие под ноги льют,
Отец их нашёл здесь свой вечный приют.
СТИХ VIII
Булаву главы, наш Гергардт принимает,
Но будто теперь не одна уж семья.
Одна их фамилия объединяет,
Но, а по родству, не отыщешь семь – «я».
Всего - то их четверо ровно осталось,
И всем от судьбы им немало досталось.
Пока, им жить вместе, судьбою дано,
То и руководство должно быть одно.
Как тяжко бы ни было, к поезду надо,
С востока на запад по зову судьбы.
И под Черняховом их поезд однажды
Дал тормоз, и будто привстал на дыбы.
Конец путешествию, тут-то что делать?
И стоило ль длинный такой путь проделать,
Чтоб на середине отца потерять,
И не дотянув до конца, здесь застрять.
44
СТИХ IX
Опять же до родины не дотянули,
Меж небом остались и между землёй.
Бессмысленно. К этому разве стремились?
Найдут – ли здесь радости просто земной?
И вышли с вагонов с душевною болью.
Никто не встречает их с хлебом и солью,
Никто не подскажет, как дальше им быть.
Куда им податься, с чего начать жить?
Хоть то хорошо, что уж нет «малолетних»,
Приют здесь нашли, вчетвером стали жить.
Гергардт за скотиной ухаживал в клетях,
Хозяин богатый нанял послужить.
Сестрёнка работала тоже по найму,
И мачеха с Эмилем тоже не крайние,
Хозяев зажиточных шли навещать.
Быть может картошки помочь покопать.
СТИХ Х
Так жили без радости, словно сироты,
Хотя уж не дети, помногу им лет.
Что ж, жить здесь до старости так не широко,
Когда своего ничегошеньки нет?
Уж лучше в Сибири им было остаться.
Там точно отец их в живых бы остался.
И жизнь там не так уж была тяжела,
На мельнице там хоть работа была.
Здесь климат волынский, и то помогает,
И аисты так же на крышах живут,
Там стары колёса, с телег закрепляют,
На них они гнёзда из хвороста вьют.
Под крышею так же удод поселился,
В выси жаворонок поёт, веселится.
И коростель так же зовёт, - «Спать пора!»
Ещё вдалеке бы виднелась гора.
45
СТИХ ХI
Усадьба помещичья тут возвышалась
Кирпичная кладка, железом крыта,
И сад за усадьбою вширь разрастался,
Как в зеркале к озеру дверь открыта.
Озёрко кругом камышом затянуло,
А сразу за садом плёс чистый, лазурный.
Здесь дети купались, здесь шум был и гам,
И рыба плескалась в воде по утрам.
Помещичью землю, крестьянам раздали.
В усадьбе засел прочно сельский совет.
К делёжке большой, «наши» уж опоздали.
Батрачить – теперь лишь один им совет.
От жизни такой опускаются руки
Для мельника это ужасные муки,
Ну, где настоящее дело сыскать?
Без денег не можешь ты дело начать.
46
ГЛАВА VI
(годы 1921-1929)
Это были наши будущие родители: Остерман
Гергардт и Допельштейн Герта.
Фото 1924г.
47
СТИХ I
Теперь обобщить можно то, что прожили,
Конец уже полный гражданской войне.
За годы войны, сколько жизней сложили,
От пуль и болезней в жестокой игре.
Война перепутала карты народам,
Всех перемешала; откуда кто родом?
Здесь семьи застряли с волынской земли,
И вместе остаться они здесь должны.
У них у всех только пустые карманы,
Теперь им тут вместе работу искать.
Здесь и Допельштейны, здесь и Остерманы,
Уж в главах одних мы их будем встречать.
Однажды здесь встретились Густав с Гергардтом
Одним поисковым, объяты азартом,
Они одногодки, чтоб дружбу начать,
Решит Густав Гергардта в гости позвать.
СТИХ II
Впервые здесь с Верой Гергардт повстречался,
Шестнадцать ей только исполнилось лет.
Он мысленно, образно к ней возвращался,
Но тут подождать надо, спору уж нет.
И Катрин уж взрослая, вышла годами,
Пока до сих пор не встречалась с парнями.
Тут кто виноват? Знать такая судьба,
Что не повстречалась со счастьем она.
Но хуже того, воспалением лёгких
Она заболела, копая картошку.
Вспотев, охладиться бежали к реке,
Она протекала здесь невдалеке.
И так скоротечно болезнь протекала,
Что через неделю, её уж не стало.
Последней, родной оставалась душа,
Теперь в мир иной и она отошла.
48
СТИХ III
«Единственный, Гергардт, теперь в своём роде»,
И нет из родных уж теперь никого.
Как много пережито за эти годы,
И можно ли выдержать больше того.
Но Гергардт считал сводным братом Эмиля,
И с мачехой был уважительно милым.
Несчастья он стойко все переносил,
Хотя иной раз белый свет был не мил.
Все беды начались с несчастия с мамой,
Большая была и счастливой семья.
Большие пережили б тяготы самые,
Коль вместе семьёй бы остались «семь я».
Уж не вчетвером, а втроем теперь жили,
И скучными их вечера теперь были,
Но к мачехе, Калас, заглядывать стал,
И в скорости место отца он занял.
СТИХ IV
Год двадцать второй, и жить легче уж стало,
Народу слабинку решил Ленин дать.
Промышленность чтобы доходной вновь стала,
Назад надо хоть один шаг отшагать.
Товарные вновь вход пошли отношения,
Пошёл вновь товаров рост на повышение.
Военный коммунизм приказал долго жить,
И НЭПу решил Ленин надолго быть.
С семнадцатого года крестьян задушили,
Хлеб даром у них продразвёрсткой гребли.
А чтобы не прятали, в землю не рыли,
Войска продразвёрстны были введены.
Их сорок три тысячи войск этих было,
Так власти крестьянам войну объявили.
Рабочим хлеб не на что было менять.
По карточкам стали им распределять.
49
СТИХ V
И можно ли верить творцам революции.
Уж слишком они ухватились за власть.
Развиться они не дадут революции,
Поверь, - над тобой же потешатся всласть.
Витает над всеми тень благополучия,
Поймаешь её, а она вдруг «скользючая»!
В руках её долго не в силах держать,
Она над тобой так и будет витать.
В двадцатом году на Поволжье, Кавказе
Хлеб выгребли и, не оставив семян.
Стал год двадцать первый смертельно голодный,
Не хуже чумы покосило крестьян.
Тогда же пешком из Поволжья Альвина
От смерти голодной детей уводила.
Сама же, не ведая даже того,
Она похвалу заслужила богов.
СТИХ VI
Но как бы потом всё не перевернулось,
Работу теперь стало проще найти.
Здесь предприниматели вдруг появились,
И всякие фирмочки стали расти.
Кругом молодёжь подрастала, влюблялась,
Тут Олечка с Миллером уж обнимались.
Его звали Карл, растил он усы,
В кармане носил на цепочке часы.
Они уже в скорости и поженились,
Она круглолица с недлинной косой.
Его кудри рыжие, солнышком вились,
Шутник и задира, не знавший покой.
И Верочка тоже уже подрастала,
Гергардта в упор она не замечала.
А он постоянно за нею следил,
Никто чтоб и близко к ней не подходил.
50
СТИХ VII
Как у Допельштейнов, так у Остерманов,
Запасов нет и, ни кола – ни двора.
Уж как говорится, пустые карманы,
Но думать о будущем тоже пора.
Крестьяне богаче, работников брали,
Их позже потом кулаками прозвали.
На них и работала вся беднота;
За пищу, за платье, за пару белья.
И в сельском хозяйстве пошло расслоение:
Богаче кто был тот богаче и стал.
Беднела беднейшая часть населения.
Бедняк не создаст богачу пьедестал.
Как прежде бедняк богача ненавидел,
И эксплуататора снова в нём видел.
И Сталин попозже уж это понял,
Руками бедняцкими жар загребал.
VIII
Пока худо-бедно, но жили, питались,
А мама Альвина семейству глава.
Роман и Илья, ещё детки, игрались,
Она их воспитывала, как могла.
С ней пять человек кроме Оли остались,
Они с Карлом жизнью своей занимались.
Она уж ребёнка ждала, и потом,
Не прячась, гордилась своим животом.
А Веру Гергардт приручал понемногу,
Уж дикого нрава была и строга.
Она, как Диана, была недотрога.
Заденешь, и дать оплеуху могла.
Любил свою Верочку он безответно,
На девять лет старше, что тоже приметно.
Два года ходил уж и не отступал,
И всё же сдалась – женихом он ей стал.
51
СТИХ IX
Год двадцать четвёртый, у Оли и Карла
Уж дочь родилась, это радость аль нет?
И мама Альвина уж бабушкой стала,
Здоровья желали им на много лет.
Родители девочку, Мейтой, назвали.
Кто знает, какое наследство ей дали.
И жить толком негде, и спать не на чём.
Добро, если есть молочко с калачом.
И в этом году Гергардт с Верой женились,
Как бы ни жилось, но по зову судьбы,
От стаи большой и они отделились,
Хотя у них тоже своей нет избы.
У Каласов тоже девчонка родилась,
Родители дочкою Элей гордились,
Гергардт её сводной сестрёнкою звал,
Конечно, не «кровная», кто бы ни знал.
СТИХ X
Здесь жителям местным жилось чуть «полегче».
Хотя есть свой угол, клочок свой земли.
Коровка своя и лошадка, овечки.
Сусеки, не все, до зерна, подмели.
Теперь налог твёрдый, два года уж НЭПа,
И продразвёрстки давно уж как нет.
Крестьяне свободно могли торговать,
Свободных рабочих могли нанимать.
А наши несчастные переселенцы,
Должны где то жить, как то хлеб добывать.
Они были, просто, недовозвращенцы,
Всё что у них было, уже не достать.
И трудно с такою судьбою смириться,
Да тут ещё дети начали родиться.
Конца ж нет туннелю и свет не видать,
Где выход, где доли, получше, искать?
52
СТИХ XI
Гергардт стал подумывать вновь о Сибири,
Уж сразу бы лучше остаться там жить.
И думы бы тяжкие мозг не сверлили,
На Гергардте Катрин смерть, грузом лежит.
Вину на себя возложил за утрату,
Сдержать от поездки пока было папу.
Ещё надо было хоть год подождать,
Тогда обстановку могли бы понять.
И почву готовить он стал для возврата.
Терять же тут нечего, там что найдёшь?
Теперь у него только где-то два брата,
И адреса нет, и письма не пошлёшь.
Один ехать с Верою он не решился,
А всех Допельштейнов с собой взять стремился.
Активно он их уговаривать стал,
И сопротивлений почти не встречал.
СТИХ XII
Зима в том году, «малоснежной» проплыла.
И если бывало к утру припушит,
И кажется, землю снежком уж прикрыло,
К обеду уж всё ручейками сбежит.
Избранницу Гергардт любил свою нежно,
Любовь его переполняла безбрежно.
Прожить без неё он не чаял и дня.
Она же к нему более холодна.
Чтоб ей угодить, он бы многое сделал,
Но если бы сделать он что-нибудь мог.
Его же терпению, нету предела,
Но если б немного помог ему бог.
Но бог от них видно давно отвернулся.
Ни разу в их сторону не обернулся.
Он демону злому бразды передал,
И тот уж над ними стал править свой бал.
53
СТИХ XIII
Бывало, на Верочку чувства нахлынут,
Прижмётся, и скажет, - “Сердечко моё”.
За талию он её нежно обнимет,
И видит в глазах отраженье своё.
Тогда уже счастье его безгранично,
К невзгодам становится он безразличным.
Готов совершить тогда подвиг любой,
Любимая лишь поддержала б душой.
Они с Верой уж поджидали ребёнка,
А радости не было, как же с ним быть?
При жизни такой, что родить цыганёнка:
“В кибитке потом, что ли будем с ним жить?”
И в двадцать шестом, он в начале родился.
Мальчишкой, «крикливым», на свет появился.
Сын – первенец, имя ему надо дать,
Андреем решили его записать.
СТИХ XIV
Тот мальчик, который у них появился,
Теперь эти строки выводит пером.
Девятый десяток, висок серебрится,
Но мысли и память – пока всё при нём.
И если писать от себя дальше буду,
То звать по родству всех своих не забуду.
Пока не родился я - каждый живой,
Ещё мне не родственник, будто чужой.
Теперь же Гергардт стал отцом моим верно.
А Верочка мамою стала моей.
Какой бы теперь ни была жизнь скверной,
А мы настоящей уж стали семьёй.
Мне жаль, что к истокам нельзя нам вернуться,
И со стороны бы на всех оглянуться.
Живыми бы их на заре увидать,
Как много бы можно за это отдать.
54
СТИХ XV
Год двадцать шестой стал и годом печали,
Младой совсем Оля из жизни ушла.
Остался ребёнок, и Карл в печали,
Один и с ребёнком, как ныла душа.
Он, как и отец мой совсем одинокий.
И не было родственников и далёких.
Откуда он взялся, я так и не знал,
Но после по жизни его я знавал.
И мама Альвина его пожалела,
Вторую дочь Лиду ему отдала.
Ей уж восемнадцать, и замуж поспела,
И Мейте уж мамою стала она.
Характер у Карла был не поноровный,
По жизни дорогою шёл он не ровной.
Тогда и сама жизнь не ровной была,
Ладьёй по глазури она не плыла.
СТИХ XVI
Отец продолжал собираться в дорогу,
Других агитировать не уставал.
Рассказывал он про охоту с порога:
Как заяц по первому снегу скакал.
Глухарь и косач там токуют весною,
С ружьём в лес пойдёшь, отдыхаешь душою.
А сколько кругом там свободной земли,
Бери, обрабатывай, и не дремли.
Опять в Астраханке, там, где они жили,
На первых порах могут всех приютить.
Уж все на дорогу деньжонок скопили,
И хлеба напечь, сухарей насушить.
Уж все, кроме Каласов были готовы,
Осталось отправиться только в дорогу.
Как ехали, я уж не буду писать,
Но к осени тут их уж не отыскать.
55
СТИХ XVII
На станцию, Любино, поезд наш, прибыл,
Там ждали отца, в Астраханку ушёл.
Один только день в Астраханке он побыл,
Жильё временное, на всех там нашёл.
На первых порах в Астраханке остались,
Конечно, земли им и там не досталась.
Свободные земли на севере есть,
Пока здесь решили на время засесть.
Здесь Густав пошёл кузнецом деревенским.
Его ремеслу, кузнец старший учил.
И дом там при кузнице был деревянный
Жильё и работу он здесь получил.
Там домик к зиме, как могли, подлатали,
И дров уже на зиму заготовляли.
И стали там с мамой Альвиною жить.
И все остальные устроили быт.
СТИХ XVIII
Отец с Карлом мельницу атаковали,
Работу обоим им как-то нашли.
Роман и Илья с мамой дома остались,
Они до работы и не доросли.
Тут холодно, тёплую надо одежду,
Но тут хоть какая - то будет надежда,
Что домом своим можно обзавестись,
Земли хоть клочок, можно, где то найти.
Здесь люди приветливые и простые,
На помощь придут, стоит только позвать.
Тут и на морозе зимой не застынешь,
Конечно же, валенки надо достать.
И шубу, и шапку к зиме достать надо,
Давай только деньги, продать будут рады.
Пока дядю Васю я здесь потерял.
Куда он пристроился, я не узнал.
56
СТИХ XIX
Теперь потекли вновь сибирские будни.
Пришла с холодами, ветрами зима.
На всех пимы-валенки пораздобыли,
В пимах нестрашны никакие снега.
Роман уж большой, он почти уж мужчина.
Шестнадцатая уж пошла годовщина.
Он тоже уже подрабатывать стал,
Дрова, где колол и в поленницы клал.
На много спокойнее жизнь, чем на юге.
НЭП не создаёт сумасшедший аврал.
Но часть из крестьян в отруба уходили.
И на хуторах основали причал.
Земли там, не малые были наделы.
Дома там добротные в окна глядели,
Пристрой ко дворам, где скотина кругом,
И сена стога, и амбары с зерном.
СТИХ ХХ
Год двадцать седьмой, уж исполнился год мне.
Вот я по земле уж ногами пошёл.
Но только пока я себя не припомню.
Ведь год в моей жизни лишь первый прошёл.
И папа мой с мамой второго уж ждали,
О нём и не думали, и не гадали,
Но семя запущено, всходам уж быть.
Извольте в объятья принять и любить.
На вдовушке дядя Василий женился.
Свой дом у неё, и Полиной зовут.
И сын был, Володя, уж бегал, резвился,
Он в куртку одет и в пимы был обут.
В семью Допельштейнов Полину приняли,
Подружками с мамой моей они стали.
И мама Альвина согласье дала,
И Полю в объятья свои приняла.
57
СТИХ ХХI
Она круглолица, полна и красива.
В гостях у неё появилась сестра.
Их жизнь начиналась, как будто красиво,
Но мужа сестра у неё увела.
Теперь дядя Вася в деревне соседней,
Устраивал жизнь с женой новой Устиньей.
Они полюбили друг друга навек,
Такой, видно, дядя мой был человек.
Такое моя мама не понимала.
Не знала она настоящей любви,
И брату дорогу в свой дом отказала,
До старости уж не общались они.
В её понимании он клятвопреступник.
Она никому не простит таких шуток.
Никак не могла тот поступок понять,
Устинью ж всю жизнь называла лишь б….
СТИХ ХХII
А дядя мой, Густав, уж тоже женился,
Агату, здесь местную немку нашёл.
Не с мира сего. Как в неё он влюбился?
Но к счастью он с нею так и не пришёл.
По дому, к хозяйству, как он с ней не бился,
Прилежности так от неё не добился.
С людьми не любила она говорить,
Игрушки строгать бы, лепить и творить.
Могла из чурбана коня она сделать,
Из глины могла изваять кабана.
В кузнечном хозяйстве меха переделать,
Корыто свиньям выстрогать из бревна.
Готовить обеды, стирать не любила,
Но делать приходится, хоть и не мило.
Посмотришь, бельё не совсем уж чисто.
Без соли обед, аль пересолено.
58
СТИХ XXIII
Агату мы охарактеризовали,
И пусть, ведь не нам с ними жить и любить.
Уж, как ни жилось, а детей нарожали,
До старости вместе сумели прожить.
И в жизни дальнейшей, мы мало общались,
В обширных просторах страны растерялись.
И чтобы совсем связи не растерять,
Так письма не переставали писать.
Год двадцать седьмой, и в разгаре уж лето.
Июль – появился мой маленький брат.
Я сам ещё мал и не помню я это.
Не знаю, насколько ему я был рад.
Потом же, мы с Васей всё вместе ходили.
И мир познавали, и речи учили.
Его постоянно за ручку держал,
Далеко от себя, его не отпускал.
СТИХ XXIV
Год двадцать восьмой уж плывёт облаками.
И летом мы с Васей ногами пошли,
Не топали громко ещё каблуками,
Шаг первый, второй, босиком мы прошли.
У Миллеров тоже уж сын появился,
И рыжим он, как и отец, уродился.
Все молоды были, способны рожать.
Теперь говорят – «Можно и подождать».
Отец был работой совсем не доволен.
Не старшим он мельником тут поступал.
Быть старшим в работе, любил по природе,
А тут кто хотел, тот над ним понукал.
В семействе уж скоро опять пополнение,
По этому поводу, тоже волненье.
Зов дикий природы стал преобладать.
Рождаемость в норме нельзя удержать.
59
СТИХ XXV
Под осень, сестрёнка у нас появилась,
Кареглаза и волосы тёмны как смоль.
Пока ещё с именем не согласились
Друг с другом, вот в чём и была сама соль.
Отец в честь сестры ей хотел бы дать имя,
А мама в честь Оли, никак уж не мило.
Отец как обычно, жене уступил,
И имя ей, Оля, печатью скрепил.
И как только мама об этом узнала,
То быстро к кроватке с дитём подошла,
Над ней наклонилась и громко вскричала:
- «Дитя моё Олечка, радость моя».
Дитя видно только что, как задремало,
По телу испуга волна пробежала,
И судороги, их попробуй, умерь.
Паралич дыханья, безвременно смерть.
СТИХ XXVI
Год двадцать восьмой, как годов исчисленье,
Как хронику лет, как дневник я пишу.
Пора уж друзья, по природе, веленью,
Оглянуться, подумать, куда я спешу.
Год двадцать восьмой, был шестым годом НЭПа
Шестилетний подъём, и уж голода нету.
Прощальный был год, перед тысяч смертей,
Грядёт сталинский план, лютой смерти черней.
Чистый социализм не прошёл поначалу,
Ленин шаг отступил и торговле дал ход.
И когда экономику чуть раскачали,
Крестьянство, как класс, и пустили в расход.
Пока ещё жизнь протекала размеренно.
Не чуя беды, все трудились уверенно,
Торговля шла бойко, шутили, смеялись,
Грядущих репрессий пока не боялись.
60
СТИХ XXVII
План НЭП для народа, был костью в капкане,
Приманкой в делении, кто наш, кто не наш.
Семейный подряд вне закона поставлен:
Крестьянин – кулак был, а НЭПман – торгаш.
Кулак был объявлен врагом для народа,
И НЭПман был враг, это та же порода.
Кулачество надо под корень, как класс.
Мы ж бедные были, знать то не про нас.
Последние месяцы вольно так жили,
«Великий» пока не пришёл «перелом».
Рожали детей, что потом пережили,
Не переложить на бумагу пером.
Учению Маркса уже не внимали,
Насильственно социализм насаждали,
При этом, коль надо убить миллион,
«Мы не остановимся, был бы резон».
СТИХ XXVIII
Год двадцать девятый, и я уже помню;
Был домик у нас небольшой за селом,
И в комнате, возле окна, полутёмной
Сидит моя бабушка с веретеном.
Отца помню, маму, на выходе сени,
Дорога проходит, и стог стоит с сеном.
А крыша пологая, крыта доской,
Отец мой с работы приходит домой.
Казахи проехали вниз по дороге,
Верблюды, телеги гружёны хламьём.
Чтоб лучше мне видеть, отец взял с порога
На крышу сеней меня бросил верхом.
Вот первое, что в своей жизни я помню.
До этого всё, где-то в сумраке полном.
Выходит ребёнок, уже с трёх годов,
Запомнить подробности жизни готов.
61
СТИХ XXIX
Но надо, чтоб яркое что-то мелькнуло,
Как эти казахи, с горбами верблюд.
И вдруг озарение, что-то толкнуло,
И записи с памяти уж не уйдут.
А Васе два года уже отсчитали.
Родители снова ребёночка ждали.
Решили: «Вдруг будет девчонка опять,
А то одни мальчики – будем рожать».
В деревне уже начались перемены:
«Великий» пришёл на село «перелом».
Крестьян выселяли, добро - в переделы,
Кто был по богаче, тот стал кулаком.
Здесь все Допельштейны уже прижилися.
У Густава, дяди, уж сын появился.
И лет восемнадцать прожил уж Роман
С девчонками он заводил уж роман.
СТИХ ХХХ
Отец мой корнями здесь не укрепился,
Теперь Допельштейнов ему не поднять.
И уж к переезду назад он кренился,
И маму к тому он сумел уломать.
Оттуда писали, что – «НЭП мы ломаем,
И если приедешь, тебя принимаем
В коммуну, где царствуют лишь бедняки,
Для жизни такой ты себя сбереги».
И к осени мы собрались в путь дорогу.
Я бабушку там не хотел оставлять.
Она же ту глупость отвергла с порога,
Капризам же детским нельзя потакать.
А мама сказала, - « мы ящик сколотим,
И к бабушке в нём тебя почтой пошлём».
И я согласился, - «пусть будет уж так,
Иначе уж, коль не возможно никак».
62
ГЛАВА VII
(годы 1929-1932)
СТИХ I
Отец мой с тех пор, как уехал с Волыни,
Так места себе уже не находил.
Он, видимо, так же метался б поныне,
Коль только б до этого часа дожил.
Что за непоседливость? Я думал об этом,
Не знал он покой, ни зимой и ни летом.
“Вот если поедем с тобой мы туда,
то там уж останемся мы навсегда”
Но времени мало проходит, представим,
Его ностальгия опять уже гложет.
Он, видимо, ауру с рожденья оставил
В родительском доме, уж чем, тут поможешь.
Он с аурой своей не мог объединиться,
Как рыба об лёд начинал снова биться.
И если б открыли границу потом,
Домой он помчался бы даже пешком.
СТИХ II
Опять оказались мы на Украине,
И смутно я помню, как были в пути.
На первых порах мы у Каласов жили,
Я с Элей игрался в дорожной пыли.
Они почему-то на хуторе жили.
Но НЭПманами, кулаками не были.
Красиво одет, хромовы сапоги,
Хозяйка на стол принесла пироги.
Потом нам отдельную комнату дали.
Столярная там мастерская стоит.
Бытовка в конце мастерской пустовала,
Мы в ней и устроили как-то свой быт.
В коммуне родители стали работать,
Там в организации были заботы,
Я помню, уже был большой скотный двор,
И бык племенной, за ним крепкий запор.
63
СТИХ III
Имущество даром в коммуну стекалось,
У НЭПманов брали, потом у крестьян,
Кругом кулаков раскулачивать стали,
Богатство шло в руки, какой там изъян.
Конюшня полна уж была лошадей,
В свинарник уже загоняли свиней,
Риквизация всё приносила плоды,
И строили новые скотны дворы.
Где мама и папа работали, помню,
Они активистами были в коммуне.
И днями они оставляли нас дома,
А двери нельзя открывать никому.
Бывало, стучали к нам в дверь и кричали:
«Где мама», и я отвечал без печали:
«Она кулаков раскулачивает,
А папа коммуну сколачивает».
СТИХ IV
У нас в декабре ещё брат появился,
Его в одеяле домой внесли красном.
Разочарования плодом явился,
Ведь ждали дочурку с обличьем прекрасным.
Ну что тут поделаешь, раз появился,
И папе Егорка потом полюбился.
Смышлёный был мальчик, болезни не знал,
Но маме работать уж он помешал.
С Василием нас это не огорчало,
Как заново маму мы приобрели.
Конечно, к Егорке она поначалу,
Немного ж и нам доставалось любви.
Три маленьких сына, как заняты руки,
И некому нас отдавать на поруки.
Нам только дождаться до новой весны,
В коммуне готовились ясли открыть.
64
СТИХ V
Зимой я болел воспалением лёгких,
И плохо ж, мне, было, бывал я в бреду.
Кружил потолок, надо мною нелёгкий,
И как в невесомости плыл на бегу.
Так долго у края обрыва блуждал я,
Сознанье, то было, то вновь уплывало.
Но жизнь победила и смерть отошла,
Меня на краю радость жизни нашла.
Когда не совсем ещё силы вернулись,
Я видел, как мама ко мне подошла:
«Уж умер бы что ли», - потом отвернулась.
И вновь от кровати моей отошла.
Она не заметила, что я очнулся,
Потом в безсознанье я вновь окунулся,
Но быстро вернулся я с небытия,
И кризис прошёл, и приподнялся я.
СТИХ VI
С улыбкой счастливою мама подходит,
К кровати моей наклонилась она.
В наклоне она целовать меня хочет,
Я жестом её отвожу от себя:
«Уж больше тебя целовать я не буду.
Зачем ты сказала, «уж, что ли б, он умер?»
Она ж стала плакать и слёзно просить,
Чтоб маленький сын мог тот грех ей простить.
Конечно, простил я её, она мама.
Не знала она, что ребёнок поймёт.
Да, ей нелегко приходилося с нами,
И впредь до такого она не дойдёт.
Какая тебе уж судьбой была дана,
Такой ты и должен любить свою маму.
На всю жизнь запомнил тот страшный урок.
Теперь мамы нету. Кому он был впрок?
65
СТИХ VII
Еще один помню случай неприятный.
Когда уж немного поправился я;
Тихонько пошёл мастерской необъятной,
И к выходу, было, направился я.
Навстречу собака мохната, большая,
А я, испугался, собаку не зная,
И с дуру, в испуге я громко вскричал.
Зачем я случайно ее повстречал?
И помню последствия, папа и мама
Решили, что надо нажать на курок.
Я видел потом, как она умирала,
И востократ хуже мне был тот урок.
Четыре мне года исполнилось только,
А уж пережить мне пришлось много столько.
Уж с этого возраста помню я все,
С дальнейшей же жизни уж много ушло.
СТИХ VIII
Хочу обратиться я к папам и мамам,
Чтоб бережно к детям своим относились,
И не подвергали душевным их травмам.
Хорошие б только им сны потом снились.
Обиду и ласку с трех лет вспоминают,
Из личного опыта это я знаю.
И сами об этом должны бы все знать,
Не смели бы правило то нарушать.
В той самой усадьбе, что с прудом и садом,
Весной детский садик и ясли открыли.
Мы жили по близости, хоть и не рядом,
И по утрам с братом туда мы ходили.
Родители нас не всегда забирали,
Мы часто неделями там ночевали.
Ведь мама должна на работу ходить,
Приходит лишь грудью Егорку кормить.
66
СТИХ IX
С Сибири частенько нам письма писали:
Коллективизация там началась.
Уже в Астраханке в колхоз всех загнали,
Забрали всю живность, в колхозе земля.
Крестьяне колхозниками уже стали,
А кто был богаче – на север ссылали.
Наш дядя Роман, Карл, дядя Илья,
Уехали сами, звала их земля.
И бабу Альвину с собою забрали,
От Омска, до Тара, идет пароход,
А там, вглубь болот их попутчики взяли,
Коллективизация там не пройдет.
Сначала Роман с Карлом были в разведке,
Там все хутора и дома стоят редко.
Не сложно там бросовый хутор сыскать,
Чтоб дело свое потихоньку начать.
СТИХ X
В коммуне все больше волынские немцы,
В Ликбезезе учились читать и писать.
То были, как мы же, недовозвращенцы,
Им некуда больше себя применять.
К нам школьный учитель заглядывал в садик:
Купался, играл с нами, плавал на зависть.
Я всею душою его обожал,
Завистливым взглядом его провожал.
Учитель тот, Гольц был, и звали Эмилем;
Сын Бодо – ровесник мне, к нам приходил,
И дочка их Герта к нам в сад приходила,
Учитель из глины лепить нас учил.
Всегда отутюжен, всегда был опрятен,
На брюках, рубашке ни складки, ни пятен.
Но, как и откуда туда он попал,
Я этого так никогда и не знал.
67
СТИХ XI
У Каласов изредка тоже мы были,
И с Элей меня туда брали играть.
Мы вместе играли и с ней мы дружили,
И мячик мы с нею любили гонять.
Однажды на улице с ней мы резвились,
Был нож у нее, и она с ним закружилась,
И ближе, чем надо я к ней подбежал,
И выше кисти до сих пор виден шрам.
Тот шрам у меня уж почти затянулся,
Но он не дает мне забыть лучик светлый,
«Который», на самой заре улыбнулся.
И что б было дальше? Сейчас не ответить.
Судьба непоседливая нас кидала,
Туда, где жить легче, она нас швыряла.
А жить уж всегда легче там, где нас нет,
И скоро опять здесь простынет наш след.
СТИХ XII
Год был тридцать первый, хирела коммуна,
Райкомы все требуют мясо сдать, хлеб.
Коров и свиней почти всех ковырнули,
Не так уж скотина ревет – пустой хлев.
В столовой коммуна кормилася общей,
Хиреет коммуна, и щи будут тощие.
В коммуне все поровну всё получали,
И детям обеды домой выдавали.
Коммуна прообраз была коммунизма,
Работай, ленись, а свое получай.
Потом уж еще было несколько …измов,
Пока же за общим столом пили чай.
Я помню тот стол, иногда я там кушал,
И взрослые там разговоры я слушал;
Себе кое-что я на ус там мотал,
Что помню поныне, а что забывал.
68
СТИХ XIII
Я помню, как бык племенной оторвался,
Я с мамой на ферме как раз побывал.
Над скотником главным он поиздевался,
Рогами он ребра ему поломал.
По лестнице на сеновал мы забрались,
От ярости бычьей там с мамой спасались;
Мужчины гуртом усмиряли быка,
Оглоблями, вилами мяли бока.
С великим трудом его в стойло загнали,
Веревку в кольцо, что продето в носу.
Ей снова к корыту его привязали,
И скотника уж на носилках несут.
Об этом писать и не надо, быть может,
Но случай тот в память тогда был заложен.
В коммуне то жизненный был эпизод,
Так жил и трудился в то время народ.
СТИХ XIV
Году в тридцать первом, налогом огромным,
Коммуну в первой обложил исполком.
Для нужд коммунаров паек уже скромный,
И скот забирали на бойню силком.
В такой обстановке уж нет перспективы,
Дальнейшее видится уж не красивым.
И ради спасенья придется бежать,
Опять лучшей доли придется искать.
А в тридцать втором было лето сухое,
Июль уже месяц, ни капли дождя.
Уж виделся голод, начальство глухое,
Обильно лишь множат портреты вождя.
И ехать решили вновь к дяде Роману,
Пока нам поездка была по карману.
Попробуем жить без колхозов, коммун,
Билеты отец приобрел уж в канун.
69
СТИХ XV
Колеса стучат: «тук-тук-тук», мы в вагоне,
Два дня, и в Москву наш состав прикатил.
Пролетки, и люди бегут по перрону,
Отец взял извозчика – нас погрузил.
И лошадь копытом – цок-цок по брусчатке,
Пролетка рессорная катит так мягко.
Приехали мы на Казанский вокзал,
Извозчик,- куда нам идти показал.
Потом на Свердловск мы поехали дальше,
В Свердловске вокзал, как обычно, забит.
Свободных нет мест, все как было и раньше,
Народ на полу, как и прежде, лежит.
Я помню нам с Васей копеечки дали,
И морсу попить мы пошли в другом зале.
Случилось же ориентир потерять,
Хватило ума хоть на месте стоять.
СТИХ XVI
Отец нас нашел здесь посередь вокзала,
И рад был, что мы никуда не ушли;
-«Ну, вы молодцы», - потом мама сказала.
-«Не стой вы, куда б мы искать вас пошли».
Отец наконец-то дождался компостер,
На Омск уж отправились мы из Свердловска.
И мы прибываем на Омский вокзал,
-«Поедем на пристань», - отец нам сказал.
Оттуда мы на пароход погрузились
И дальше поехали по Иртышу.
Приехали в Тара, на берег спустились,
Отец сказал: - «транспорт, пойду, поищу».
Километров сорок еще нам осталось,
Попутчики на лошадях отыскались.
Нас с мамой они согласились забрать.
Отцу же велели за ними шагать.
70
СТИХ XVII
Мы вещи в багаж сдали на Украине,
В Сибирь переехали так – налегке.
Ручная лишь кладь, да продукты в корзине,
Одеяло с подушкой в заплечном мешке.
Мы быстро отца потеряли из виду,
Быстрее шли лошади, как было видно.
Куда идти – возчик ему рассказал,
Пришел через день он, порядком устал.
На хутор приехали к дяде Роману,
Отдельно там жил он с женой, тетей Вандой.
И Верочкой, дочку назвали, как маму,
И дом не большой, ни сеней, ни веранды.
Тот хутор был так, выездной, лишь на время,
Тут поле распахивали для посева,
Хозяйство на хуторе было другом,
Здесь поле и лес, и болота кругом.
СТИХ XVIII
Заехали к черту теперь на кулички,
Здесь землю, не сложно себе отыскать;
Но нет у нас лошади, нет у нас брички,
И плуг нужен нам, чтобы землю пахать.
Дороги плохие здесь – топь и болота,
Зато здесь зимой не плохая охота.
Собаками зайца здесь прелесть гонять,
По свежему снегу тропить и стрелять.
Косач и глухарь здесь под снегом ночуют,
И утром их с лежки азартно поднять,
Сюда и олени зимою кочуют,
А уж куропаток и не сосчитать.
Пока ж нам устроиться как то здесь надо,
И зайцев стрелять нам пока еще рано.
Глупее поездки я той не видал,
От власти советской, куда б ни бежал.
77
71
Глава VIII
Годы 1932- 1933
Верхний ряд: 1. Карл Миллер; 2. дядя Роман; 3.Алёша
Горбунов; 3.Младший Допельштейн – Илья.
Нижний ряд: Ванда - жена дяди Романа, с дочкой
Верой и, Ирина - жена Алёши, с сыном Ермаеном.
Фото 1932 г.
72
СТИХ I
Ещё в нашей жизни глава началася,
И тут уже были большой мы семьей.
Жестоко там с нами судьба обошлася,
Оставили годы там жизни былой.
Но раз уж в болото, мы то, окунулись,
То надо идти, пока не оглянулись,
Нам эту дистанцию надо бежать,
Но только, так просто, её нам не взять.
И вот надо ехать до главной усадьбы,
Там дом был большой и амбар, и хлева,
В амбаре цепом молотили хлеба.
И баня стояла в дали за усадьбой,
Забором большим огорожен весь двор,
Высоки ворота, надёжный запор.
СТИХ II
Усадьба, та главная, дяди Романа,
Там баба Альвина и с нею Илья.
Не знаю я, как было им по карману,
Но были жилыми все эти дома.
И Миллер километром дальше, жил домом,
Тот не огорожен совсем был забором.
Жил он с тётей Лидой, и было детей;
Дочь Мейта и младше её – сын Андрей.
Друг к другу гостить вечерами ходили,
От нечего делать – играть в дурака.
Пить чай – и не надо им было вина.
Жердями за домом был лес огорожен,
Паскотина там для скотины была,
Опёночки в осени, брать их пора.
73
СТИХ III
Приехать – приехали. Жить то, как дружно?
Никто ж тут для нас ничего не припас.
И к зиме жильё подготовить нам нужно,
Питание надо иметь про запас.
Нам дядя Роман под жильё отдал баню,
Всё вместе здесь: кухня и зала, и спальня.
Отец сени из камыша смастерил,
От холода этим он двери прикрыл.
Но очень уж было пожароопасно,
В такой обстановке нам зиму всю жить,
И даже продукты здесь негде хранить.
Потом оказалось всё это напрасно,
Но это потом, а сейчас кто бы знал,
Какой нас удар впереди поджидал.
СТИХ IV
И здесь не жилось нам так ровно и гладко,
Как может казаться на первый вам взгляд.
От власти советской и здесь уж не сладко,
Что, единоличник жирует? Навряд.
Единого небыло дано налога,
Лоялен будь к власти и бойся подлога.
Для каждого был персональный налог,
А то и корову отымут в залог.
Сдавать обязательно лён заставляли,
Его надо сеять, потом убирать,
Вымачивать надо, в болото кидать.
Потом на сухом берегу расстилать,
На солнце сушить, потом мять и чесать,
Потом волокно государству сдавать.
74
СТИХ V
Ещё для себя надо лён, он пригожий,
Не видели вы, когда поле в цвету?
На синее море уж очень похоже,
Колышатся волны, бегут на ветру.
Из пряжи ткут ткани и ткут полотенца,
Одежду шьют взрослым, постели младенцам.
А семя льняное под пресс попадает,
И масло с льняного мешочка течёт.
Но прежде ещё с ним немало работы:
Чесать волокно, на жердях расстелить,
И жарко топить, чтоб его просушить.
Ещё после этого не без заботы,
За прялкой, за ткацким станком коротать,
И ткани мять, красить, каталкой катать.
СТИХ VI
Земля в тех местах небольшими полями,
В лесах и болотах, есть больше в длину.
Для пахоты годные ищут поляны,
И осенью перевернут целину.
Пока вместе с дядей Романом трудились,
Уж спелую рожь на полях покосили,
Потом собирали, вязали снопы,
Как на поле в шляпах сидят мужики.
И лён уж убрали, зерно смолотили,
Мочили, сушили, домой увезли,
И овощи разные в яму снесли.
Овёс убирали и сено косили.
Родителей руки моих были кстати,
Зерно молотить и сушить, и лопатить.
75
СТИХ VII
Без лошади в этих хозяйствах не жили,
Коровы и овцы и свиньи в хлевах.
У дяди Романа две лошади были,
У Карла лошадка гнедая в сенях.
У дяди кобылка была молодая,
Игривая – рыжая, гордая, злая.
Рассердишь – «готова» тебя растоптать,
Отпустят её во дворе, коль, гулять.
Собаки у дядюшки гончие были,
По осени можно и зайцев гонять,
Тогда в лес мужчин надо всех собирать.
И, кажется, мы ничего не забыли?
Пока же забот у всех не впроворот:
К зиме в заготовках хлопот полон рот.
СТИХ VIII
В болотах взрастают высокие кочки,
Меж ними вода, а на кочках трава.
Стоят они редко, похожи на бочки,
Ходить между ними – одна маята!
На кочках местами, красным-красно, клюквы.
Похожи они тогда больше на куклы,
Ещё б с украинской невестой сравнить,
На шее нанизаны бусы на нить.
Ещё комары там и мошки роями,
Кусают и жалят, что взвоешь порой.
Приходят слепни ещё с летней жарой,
Икринки, лягушки кишат под ногами,
На чистую воду утята плывут,
И уточки – мамы к себе их зовут.
76
СТИХ IX
А баба Альвина другая уж стала,
Она уж, конечно, отвыкла от нас.
Я помню, меня она вицей хлестала,
Причину той злости не помню сейчас.
И к ней мои тёплые чувства остыли,
У Карла мы в доме все четверо были:
И Мейта с Андреем, и я, и мой брат,
И бабушка в доме была, аккурат.
Была уже осень, земля уж застыла,
И мы выбегали во двор босиком,
Как ноги замерзнут – обратно броском.
И бабушка двери на засов закрыла,
А мы босиком, ноги негде согреть.
- «Пляшите! Не буду на вас я смотреть!»
СТИХ X
Писали нам Каллассы, что и не снилось,
В коммуне продуктов нет, нечего есть.
Ещё кормовая морковь сохранилась,
А что будет дальше? Уж видимо смерть.
Но Каллассы всё же живыми остались,
До самой войны потом письма писали,
Уж после мы их потеряли совсем.
В живых может Эля быть. Где она, с кем?
Нам в осень, из Тара пришло извещение,
Багаж, извещали, на пристань пришёл.
Дорога плохая, ждём снег, чтоб пошёл.
Трястись на телеге, теперь извращение.
По санной дороге уж лучше катить,
И лошадь одна может сани тащить.
77
СТИХ XI
Два там сундука были полны вещами,
За пять лет там кое-что приобрели.
Одежда и обувь для лета и в зиму,
Нам в «баню» сгрузили всё, что привезли.
То, в чём каждый день бы, по будням ходили,
Для вешалок гвозди по стенам забили.
Всё прочее пусть полежит в сундуках,
Оставили, с дуру, поближе, в руках.
Зимой волокно всё льняное сушили,
Его ближе к печке развешивали,
Временами его перемешивали,
И нам волокна часть в нагрузку ссудили.
Где можно развешивали, как всегда,
Не думая, что с ним случится беда.
СТИХ XII
Роман дядя с Вандой на хутор, на дальний
К Зине переехать решили пожить.
Меня и Верунью, с собой прихватили,
Чтобы не одной тёте Ванде там быть.
Сначала мужчины за зайцем ходили,
Зайчатину на зиму в бочку солили.
Такой я охоты потом не видал,
Хотя зайцев тоже потом я стрелял.
На хуторе дольнем мы шерсть теребили,
Роман на усадьбу домой уезжал.
И шерсть теребя, я по братьям скучал.
Берёзой, осиной мы печку топили,
И Ванда на прялочке пряжу пряла,
Такие у нас ежедневно дела.
78
СТИХ XIII
На главной усадьбе хранились припасы.
Нам бабушка тёлочку ростить дала,
А мама ей платья из наших запасов.
Уж прясть научилась, на прялке пряла.
То, что отобрала для бабушки мама,
Пока в сундуке у нас дома лежало.
Одежда, у них, в основном изо льна,
Примерно же так, как в эпоху Петра.
А дома везде волокно на жердочках,
Сухое горит оно, как керосин.
Гляди, осторожно подтапливай в топках,
Коль вспыхнет оно, то не справиться с ним.
И жили, как бы на пороховых бочках,
Суши его без возражений – и точка.
Его бы, конечно, не дома сушить,
Отдельно бы, где- то, местечко ссудить.
СТИХ XIV
Решил сменить свой стиль письма внезапно,
И перейти на пятистопный ямб.
Быть может я, потом вернусь обратно,
Посмотрим, я не так уж и упрям.
Закончил дядя наш в поле все работы,
Налоги свёз, убавились заботы.
Теперь уже и проще можно жить:
Своих друзей, знакомых навестить.
Немало их кругом у дяди было,
Умел знакомства с ходу заводить.
И в сельсовете тоже друзья были,
Так всё как будто легче ему жить.
Ему от Допельштейнов, видно, гены
Достались так, без всякой перемены.
Весь по отцу, любил он покутить,
Друзьям, случалось, лошадь прокрутить.
79
СТИХ XV
Не зря у дяди хутор тот подсобный,
На главном жили бабушка, Илья.
Он был стратег – и там он был свободный,
И там и тут была его семья.
Уехал с «дальнего» – домой он едет,
Уехал с «главного» – домой он едет.
Никто при этом не подозревал,
Куда свои стопы он направлял.
Бывало, где-то едут вместе с Карлом,
Зимой дороги гладки – нет болот.
Лошадушка бежит себе карьером,
Катись по глади и не знай забот.
В десятке вёрст, вперёд прямым просёлком,
Жил друг его Алёша Горбунов.
Втроём если поедут по посёлкам,
То где-то точно наломают дров.
СТИХ XVI
Там у Алёши чай они попили,
Потом, перешвырнулись в дурака.
Желание вдруг выпить появилось,
Чтоб погулять потом, аж до утра.
И вот уже втроём куда-то катят,
Где продадут чего, а где потратят.
Стоит у сельсовета магазин,
Вина домой везут пару корзин.
На хуторах кругом всё жили немцы,
Все богомольны были, прямо страсть,
И пить вино им грех переселенцам:
Религия им не даёт так пасть.
Совсем наш дядя с ними мало знался,
Дружить от них подальше он старался.
Друзей себе подальше заводил,
А иногда домой их привозил.
80
СТИХ XVII
Отец вином не очень увлекался,
Не так широко он, как дядя жил.
От дома далеко не отлучался,
Уж маму огорчать он не любил.
И мы уже заметно подрастали,
Игрушки мы из дерева строгали,
Отец нам часто в этом помогал,
Так вечера он с нами коротал.
И маме мы уж тоже помогали,
На крестовину пряжу намотать,
При свечке, длинными мы вечерами,
К работе тоже стали привыкать.
Питались там, мы больше овощами,
А на зиму мы поросят держали:
Не приходилось очень голодать,
Но не с чего и было жировать.
СТИХ XVIII
Уж где-то в ноябре уже под вечер
Зашёл как-то в наш «дом» дядя Роман.
Там сумрачно, горят дровишки в печке,
Илья, в гостях, уселся на топчан.
- «Пойдём, Гергардт, до Карла с тобой сходим,
Чем занимаются они, посмотрим.
Там поиграем с ними в дурака,
Скучают там они наверняка»,
А мама, возражать, тоже не стала:
- «Идите, коль так сильно хочется.
Мы, вчетвером, с Илюшенькой, - сказала, - Одни уснём, коль спать захочется».
Ещё вдвоём: Егорка и Василий,
У печки на полу с чем-то возились.
Я в это время даже тут не жил,
На хуторе, на «дальнем», с Вандой был.
81
СТИХ XIX
Сначала мама шерсть всё теребила,
Болтали так с Ильёй о том – о сём.
Потом ребят в постели уложили,
Раздевшись, улеглись там, кто на чём.
Илья наш на топчане в полулёжку,
Чтоб закурить – сварганил козью ножку.
И, чиркнув спичкой, важно закурил,
Щелчком её он в печку запустил.
Щелчком – ему так интересней было.
Она ж – жужжа, вертясь, ввысь поднялась.
Там на жердочках волокно сушилось,
И в раз, оно огнём и занялось.
Илья вскочил, всё быстро сгрёб в охапку
И потащил его бегом из хатки.
Сухой там камышовый коридор,
Он запылал мгновенно, как костёр.
СТИХ XX
Детей уже через огонь спасали,
Изрядно сами тоже обожглись.
Обратно мама в избу забежала,
Одежду хоть какую-то спасти.
Окошко слишком маленькое было,
Там, толком, ничего не проходило.
Спасла только постельное бельё,
Подушки протолкала за окно.
И выходить она не собиралась,
Хотя уже горело всё кругом,
И сам ещё дитя, Илья метался,
Её тащил из пламени силком.
Когда с отцом от Карла прибежали,
Тут крыша с потолком уже упали.
Сгорели вещи в сундуках в огне,
Одежда, что висела на стене.
82
СТИХ XXI
И документы тоже все сгорели,
Ни роду и не памяти тебе.
Осколки звезд на небесах горели,
Под ними пепла куча на земле.
В ночной рубашке, обгорели руки,
С «физическими», и душевны муки.
И брату Васе нелегко пришлось,
Лицом вперёд его Илья понёс,
А жарким сени пламенем горели,
Не пощадило и его оно.
Лицо и руки тоже обгорели,
На плечи нет накинуть ничего.
Что было, в один миг всего лишились,
Как будто только что на свет родились.
А бледный месяц сверху вниз глядел,
И громко под ногами снег скрипел.
СТИХ XXII
От сажи снег не бел, местами тёмный,
На одеяле дети там дрожат:
Пугливо озираясь, тени чёрны,
Ночные рубашонки их наряд.
Потом снесли их к бабушке Альвине,
Хоть бы вещей осталась половина.
Водой с колодца стали заливать,
И головёшки в сторону бросать.
Когда ж в конце до сундуков добрались,
И начали остатки разгребать,
Там тряпки обгорелые остались.
И в документах трудно, что понять.
Прошёл этап сибирской жизни первый,
Рукой судьбы отмерян был неверной.
Теперь как нищими жить продолжать,
Как голову совсем не потерять.
83
СТИХ XXIII
Не мог отец с судьбой своею ладить,
Не мог он как лошадкой ею управлять.
Её по шёрстке он не мог погладить,
Она ему как не родная мать.
И в этот раз из дома уманила,
Чтобы несчастье крепче их сразило.
Он, если бы из дома не ушёл,
Пожар бы тот, конечно, не прошёл.
Судьба, что лошадь, с норовом глубоким,
По зимнику, коль впереди раскат,
Туда пустить стремится сани боком,
Тогда уж кубарем все в снег летят.
И если кучер, вожжи вдруг уронит,
Тогда он, чёрта с два её догонит.
Домой тогда уж всем идти пешком,
Она же лишь помашет им хвостом.
СТИХ XXIV
Пожить к себе их Карл с Лидой взяли.
У мамы болевой и нервный шок.
Олифою ожоги поливали,
Присыпкой был какой-то порошок.
Приехал я, то было воскресенье,
Молились за её души спасенье
Знакомые, с соседних хуторов,
Теплилась печка, подложили дров.
За жизнь её серьёзно опасались,
Она же атеисткою была.
Из библии, молясь, псалмы читали
И веру она в бога обрела.
Илюша с Васей тоже пострадали,
И им олифой раны поливали.
У Васи маской след с лица слетел,
Заплакал он, - «без носа я теперь».
84
ГЛАВА IX
1933- 1934 годы
СТИХ I
Печальны в нашей жизни перемены,
Нам надо жить отдельною семьей,
Но жить уж не возможно современно,
Хоть хатой бы обзавестись своей.
И документы снова надо править,
Огарки паспортов в совет представить.
Отец тут имя, отчество сменял.
Егором он Михайловичем стал.
Хоть легче на детей их было править,
По месту лишь рожденья написать,
И копии оттуда подождать.
Но торопиться их кто мог заставить?
Хоть время и у нас не шло в просрок,
Вложились хоть в полугодичный срок.
СТИХ II
В ту зиму в те края корявым оком
Нагрянула беда – названьем оспа,
И тело кроется сплошным ожогом,
И люди погибали очень просто.
И редко ту болезнь переносили,
Не только дети, но и люди в силе.
Несчастье то минуло лишь того,
Коль сделана прививка у кого.
Я видел, как Верунья умирала,
Лицо, похоже на сплошной нарыв,
На шее жилка билася в надрыв,
Потом она вдруг мелко задрожала.
Она скончалась тихо уже в ночь,
То была первая дяди Романа дочь.
85
СТИХ III
У богомольцев здешних две потери,
Их проповедника забрал ОГПУ.
Судили и закрыты были двери,
И объявили меру высшую ему.
Религия была там вне закона,
Молились и боялися «Дракона».
И если в ОГПУ кто донесет,
То в жертву кто-то голову снесет.
Тут объявился новый проповедник,
Был Таубе Адольф, верили ему.
Был тоже на счету ОГПУ.
Он тоже, уж записан в ежедневник.
Но оспы эпидемия как раз,
Он от неё скончался в этот раз.
СТИХ IV
Поправилася мама наша вскоре,
Ожёгова короста вся сошла.
Олифа всё смягчила, нет и спора,
И вот уж поднялась, сама пошла.
Во всё холщовое её одели,
Из ситца лёгки платья все сгорели.
Тут юбки от груди до самых пят,
Шнурок и с боку бантики висят.
Уж одевали то, что люди дали,
Соседи погорельцам помогли,
И валенки подшиты принесли.
Не брезгуя, ту помощь принимали.
Домой, когда приехал я опять,
То маму я не мог узнать.
86
СТИХ V
Верунью схоронили, в доме скука,
А дядя отрывался по друзьям.
Скулила во дворе от скуки сука,
И волки завывали по ночам.
Бывал наш дядя дома временами,
И делом занимался вместе с нами;
Дрова из леса привозил порой;
И я уж «колоты», носил домой.
Я помню, что, в полста «шагах» от дома,
Береза красовалась, вширь и ввысь,
Собаку чуя, подходила рысь.
И куропатки на берёзе, не хоронясь,
Клевали почки, порхали, дрались,
Потом всей стаей поднимались ввысь.
СТИХ VI
Решил мой дядя их подкараулить.
За уголочком дома надо встать.
Тут чисто место, ближе не подрулить,
Оттуда вдруг удастся пострелять.
Меня же любопытство распирало,
Пошёл за дядей, сердце замирало.
А дядя мой не мог о том и знать,
Что я решил за ним понаблюдать.
Когда приблизился я к зауголку,
И шею вытянув, уж выглянуть решил,
Глаза мои вдруг белый дым затмил,
То дядя разрядил свою двустволку.
Тут шапка вдруг мелькнула перед ним,
Он в снег свою двустволку уронил.
87
СТИХ VII
Он в сторону другую от берёзы
Вдруг выстрелил, не знаю почему,
Вершка мне не хватило, были грёзы,
Лежал бы я тогда уже в гробу.
Зачем припоминаю случай этот?
А просто так, то было моё детство.
И мало ли, что в памяти всплывает,
Была зима, шёл тридцать третий год.
Об этом тёте Ванде не сказали,
И мать с отцом, никто о том не знали,
Что жертвой любопытства чуть не стал.
О том мы только с дядей двое знали.
Он куропаток больше не стрелял,
Резвиться на берёзе позволял.
СТИХ VIII
Пришла весна, в лесу мы с тётей жили.
Уж снег сошёл, и протекли ручьи.
Лягушки уж икринки отложили,
Из тёплых мест вернулись уж грачи.
Весенние пора начать работы,
И новые появятся заботы.
Поэтому на хуторе у нас,
Собрались все, приехали все в раз.
И мама с папой, Вася и Егорка,
И Миллеры, и Мейта, и Андрей.
Играли, бегали мы кто шустрей,
И вскоре, всё мне горечью взрыгнулось.
Об этом, я попозже расскажу,
Теперь порассуждать о том хочу.
88
СТИХ IX
Как память о былой в коммуне жизни,
У мамы новые галоши на ногах.
А почему они одни лишь сохранились?
Она в пожаре их надела впопыхах.
Несправедливости жестокой, стали
Они причиной, лучше б не бывали.
Как раз все вместе здесь у нас в гостях,
Не помнить лучше б мне о тех страстях.
За всё, что в жизни так не получилось,
Скопилось много горести в душе,
И где-то выход назревал уже.
Тут «подходящее», как раз случилось.
Прорвало вдруг плотину – понеслось,
И вылилась скопившаяся злость.
СТИХ X
И что случилось, теперь расскажу я.
Отец нас раньше никогда не бил,
Ему нас трогать мама запрещала,
И шалости он наши обходил.
В тот день, я говорил, что мы играли,
И радовались, что все собрались.
Галоши мама затолкала под кровать,
Ребята ползали тут, надо ж поиграть.
Вася с Андреем рантики срезали
С галош, удобно ими пострелять,
Но я не мог о том и знать.
На улице мы с Мейтой развлекались;
Когда отец за руки их поймал:
«А это нам Андрей резинки дал».
89
СТИХ XI
Когда же с Мейтой, мы домой вернулись,
В руке голошу, видел у отца.
Свиреп он был, вдруг резко развернулся,
Меня ударил со всего плеча.
«Вот на тебе резинки, на резинки»!
«Вот на тебе резинки, на резинки»!
Сначала я кричал, в топчан приник,
Потом так сладко потянулся и притих.
Тогда уж мама его отшвырнула.
Что было дальше, я не сознавал,
Я в шоке был, без памяти лежал.
Так вдруг при ясном небе молния сверкнула,
И разразился страшный гром.
С такой обидой, как же жить потом.
СТИХ XII
Безмолвно я с обидой той смирился,
Хотя и не был в этом виноват.
Но на всю жизнь запомнил, не забыл я,
Хотя в душе забыть я был бы рад.
Теперь, когда родные все в забвении,
Не вспоминать бы уж о прошлом времени,
Но изначально кто был виноват?
За всем советская стояла власть.
Это она по всей стране гоняла,
Не разобравшийся в лишениях народ,
Решать на день нельзя было вперёд,
Вдруг ночью чёрный ворон подойдёт,.
День завтрашний так мог не наступить,
И шага без оглядки не ступить.
90
СТИХ XIII
При нашей бедности, какую б хоть, подмогу.
В Германское посольство написать?
Писали многие, посылки понемногу,
С одеждою им стали посылать.
Отец туда и сам писать боялся,
И всех родных отговорить старался.
Советской власти он не доверял:
- «Посмотрите, какой будет аврал».
И точно, - всех потом арестовали,
Кто из Германии посылки получал,
Никто нигде их больше не видал,
И семьи тоже их потом забрали,
И правил «чёрный ворон» в колею,
«Шпионов» всё свозил в ОГПУ.
СТИХ XIV
Нам на жильё пристрой к амбару дали,
Отец его, как можно, изменил,
Там окна, двери и полы настлали,
И печку он из кирпича сложил.
Впритык он к дому клеть в заплот построил,
Он там для кроликов жильё устроил.
Держали в хлеве мы двух поросят,
И тёлочка уж родила телят.
И огород свой уже засадили,
И рожь взошла на поле, средь болот.
И появилось много уж забот,
И кролики кролят уж народили,
Кормёшки им хватало, - знай, коси.
Траву домой не далёко нести.
91
СТИХ XV
А вечерами у костра собравшись,
Рассказывали, кто, что вспомнить мог.
Отец наш, на чурбан верхом забравшись,
А бабушка Альвина – на порог.
И я в уме картины рисовал,
И мысленно их памятью скреплял.
Так лето к осени уже клонилось,
Мышей в тот год, леммингов, было страсть,
То настоящая была напасть.
Собрали, что осталось, торопились,
И зерновые быстро смолотили.
На зиму обеспечили себя,
Давалось всё конечно неспроста.
СТИХ XVI
Уж кроликов изрядно народилось,
И молочко уже было своё.
А с бабушкой так и не расплатились.
Куда нас денешь, «наше», иль твоё.
По первоснегу, зайцев настреляли,
Дрова в лесу себе заготовляли.
Чтоб зиму долгую в тепле прожить,
То много в печке дров надо стопить.
Мужчины все повестки получили,
Им с транспортом приказано прибыть,
И с топором, и пилы прихватить.
Там через лес дорогу будут строить,
Летом болота, мошки, комары,
И от костра зимой лес не сгорит.
92
СТИХ XVII
Рожден отец наш был не крестьянином,
Привык готовое молоть зерно.
Не утерпел жить долго селянином,
Ему уж надоело всё давно.
Уж год тридцать четвёртый – пришло лето,
Одежды никакой, обуви нету.
Не вырастил он на продажу - ни шиша,
И денег своих тоже, ни гроша.
Весной всё посадил и всё посеял,
Оставил нас, а сам в район ушёл,
Работу он на мельнице нашёл.
Крестьянский труд он по ветру развеял,
И мельником опять работать стал,
Деньгами всё ж зарплату получал.
СТИХ XVIII
Я помню точно, в Рыбинске район был,
И мельницу «крутил» Локомобиль.
Но нет его на карте, как и не был,
Не может быть, что я тут что забыл.
Он пятьдесят от нас был километров,
И те же, что у нас там дули ветры.
Отчаявшись, пешком туда ушёл,
Работу по душе себе нашёл.
А мы остались ростить в поле злаки,
Корову и телёночка пасти,
Чтоб волки вдруг его не унесли,
А об отце мы мало что и знали.
На выходные он не приходил;
Сто вёрст бы за день он не покорил.
93
СТИХ XIX
Мы в Тара, жили чисто на природе.
Уж летом интересно было жить,
Варили суп из овощей, и мяса,
В кастрюлю мало было положить.
Дядя Роман ружьё берёт с патроном,
Меня зовёт лес обойти загоном.
Я сбегаю по лесу, покричу,
И палкой по деревьям постучу.
Услышав выстрел, в стороне дороги,
Бегу стремглав обратно, что есть сил;
Я сделал то, что он меня просил.
Стоит он, широко расставив ноги,
Заяц-беляк в приподнятой руке,
Уж будет мясо в нашем котелке.
СТИХ XX
Со мной был случай ещё интересней.
Скотину я пошёл домой загнать,
Она паслась там, на опушке леса,
Уж солнышко клонилось отдыхать.
Берёзками младыми обрастала
Опушка леса, зелень глаз ласкала.
Зелёный меж берёзками прогал,
Там вика дикая и клевер прорастал.
Вверху, вдруг, крыльев свист раздался звонкий,
Он с каждою секундой нарастал,
В прогале коршун глухаря застал.
Ударился в него он грудью громко.
Опомнившись, туда я прибежал,
Зоб клювом ему коршун раздирал.
94
СТИХ XXI
Добыча та, конечно, мне досталась,
Не мог он сходу глухаря поднять.
Я с палкой был, ему бы тут досталось,
Пришлось ему свою уж жизнь спасать.
Какими ж надо обладать глазами,
Коль сам он, находясь под облаками,
В берёзках гуще глухаря узрел,
Сбил с ног, как камнем, и на спину сел.
Я радостный, домой пришёл с добычей,
Но сам ещё и не успел понять,
Как глухаря я тут сумел отнять.
В природе дикой есть такой обычай,
Добычу получает, кто сильней,
Кто слабже, тот и расстается с ней.
СТИХ XXII
Тридцать четвёртый год, пришла уж осень,
Собрали без отца мы урожай.
Все вместе помогали, мне уж восемь,
Погода позволяет – не зевай.
И мама никому не уступала:
Косила, пряла и снопы вязала,
И бабушка Альвина – хоть куда,
Хозяйкою была на хуторах.
И дяде младшему уж восемнадцать.
Всем верховодил дядюшка Роман,
Ему три года уж за двадцать,
Но было мало, чтоб набить карман.
И дядя Карл с Лидой без оглядки,
Не отдыхали, не играли в прядки.
Так дружно весь собрали урожай,
Налоги в срок платить не забывай.
95
Глава X
годы 1934-1935
СТИХ I
Уже по снегу вдруг отец вернулся,
Он в Рыбинск нас с собой забрать решил.
При мельнице жильём он обзавёлся,
И для скотины место застолбил.
На овощах без хлеба мы тут жили,
Картошку со свеклой и морковью варили;
Их заправляли кроличьим мясцом,
И коржики пекли со ржи с овсом.
Отец же хлеб с собой принёс отменный,
Он щедро всех родных им угощал.
Хлеб драгоценный каждый брал степенно,
И даже крошечки, как сахар смаковал.
Егорка ночью по нужде шёл сонный,
А на столе лежит кусочек хлеба скромный.
От хлеба он не мог глаза отвесть,
Отец отдал ему кусочек съесть.
СТИХ II
В дорогу две подводы снарядили,
Погода была ясна и тиха.
На первой нас с котёнком усадили,
И одеялом всех прикрыли для тепла.
Тут хрюкал поросёнок рядом с нами,
И хлопал удивлёнными глазами.
Корову привязали у задка,
Сначала упиралась, но пошла.
На вымя ей мешочек тёплый сшили,
И завязали бантом на спине.
Продукты на вторую погрузили,
Под сеном сохранились бы в тепле.
И, попрощавшись, вдаль мы поскользили,
По снегу гладкому, куда нас увозили?
Опять всё незнакомое кругом,
А думали совсем мы, о другом.
96
СТИХ III
А ночевали у крестьян в деревне,
Проехали мы где-то полпути.
И жили они будто здесь издревле,
Всё обветшало, спали на печи.
Наутро дальше тронулись обозом,
Отец с Романом каждый правил возом.
Продрогши, спрыгивали, шли пешком,
Морозным обдувало ветерком.
И мама на санях не прозябала,
А путаясь, в подоле, аж до пят,
Местами, в снег глубокий, проступаясь,
Шагала за коровой следом вряд.
А вдоль дороги заячьи всё тропы,.
Через дорогу лось свой след протропил;
И волки ночью стаей здесь прошли,.
Воркуют на берёзах косачи.
СТИХ IV
Зима, здесь в Тара, рано наступает.
Приходит холод уже в октябре,
А к ноябрю уж снегу накидает,
И санный путь открыт – катись себе.
Мы в Рыбинск уж приехали под вечер.
Дровами жарко истопили печку,
Нас на полати затолкали, как в карман,
Остался ночевать дядя Роман.
Отец соорудил корове стойло,
И поросёнку место там забил.
Ему не так уж много это стоило,
На пять штыков он в землю углубил.
Зато зимой тепла уж там хватало,
И недостатком корма не страдали.
Дядя Роман поутру укатил,
И налегке он в вечер дома был.
97
СТИХ V
Здесь протекала рядом бурно речка,
А выше водопад, водоворот.
Всё видно из окна от нашей печки,
Над водопадом пеший переход.
На речку спуск здесь длинный и пологий,
Ребята здесь катались, что день божий.
А мы втроём глядели лишь в окно,
Ни валенок у нас нет, ни пальто.
Здесь рядом с мельницей крахмальный цех был,
Картошку тёрли там и промывали.
Отходы ж населенью продавали.
И брали их за мизерную плату,
И отруби давали в счёт зарплаты.
Так что зимой наш скот не голодал.
В окошко в крыше свет к ним попадал.
СТИХ VI
Устроились мы здесь, совсем не плохо.
По карточкам нам хлеб всем выдавали,
И с мельницы нам доставались крохи,
Какие-то, обмётки попадали.
А с ними и крупа, мука ссыпалась
В карманы, обшлага, там оставалась.
И мама днями дома не бывала,
На мельнице с отцом работать стала.
Родители на мельнице старались,
Чтоб было сытно жить, и не был голод,
А мельница, зимой не отоплялась,
На этажах стоял собачий холод.
В работе – ватны брюки, полушубки,
Для обогрева рук – стоят буржуйки.
Мы ж забавлялись дома у окна,
И поджидали маму и отца.
98
СТИХ VII
В начале декабря был жуткий холод.
Гудел, я помню, мельничный гудок:
Отец сказал, что Кирова хоронят,
Хоронят, где? Взглянуть бы, хоть чуток.
В замерзшем я окне глазок протаял,
Увидеть, пронесут когда, я чаял.
На улице ж метель да снег кругом,
И лишь один прохожий шёл с ведром.
Отец сказал, - «Ведь это в Ленинграде».
А это где? Не здесь ли за углом?
Уж позже не остался я в накладе,
А всё узнал подробнее о том.
И как «врагов» потом за то казнили,
Которые в том «заговоре» были.
И сколько было их? Не сосчитать,
Но новых всё «врагов» пошли искать.
СТИХ VIII
Квартира наша – двор был постоялый,
Кто в Рыбинск, с наших мест не приезжал»,
И коль в этих краях был не бывалый,
Не где-нибудь – у нас он ночевал.
И ночью некуда ступить бывало,
Приезжих тут вповалку на полу лежало;
И весточки к нам с наших мест текли,
Их, как сороки, на хвосте несли.
И вот уже пришёл год тридцать пятый,
Мы вечером сидели у огня;
В плите была открыта дверца настежь;
Верхом вдруг прискакал дядя Илья.
Тайком от всех он взял у брата лошадь,
И прискакал на мельничную площадь;
Он по сестре уж очень заскучал,
Полсотни вёрст, за полдня, проскакал.
99
СТИХ IX
К началу мая снег стал быстро таять,
Дул ветер южный, веяло теплом.
Скворцы вдруг прилетели чёрной стаей,
Обзавестись им надо здесь жильём.
Но был в тот день прогноз для них не добрый,
Вернулся холод, намело сугробы.
И этот холод их застал врасплох,
Для многих стал конец уж очень плох.
Отец шёл с мельницы домой обедать,
Скворца полу замёрзшего принёс.
Его мы накормили, обогрели,
И он был будто рад, что не замёрз.
Он засвистал, запел, летал по дому,
Котёнок нас понял, его не трогал.
Когда стало тепло, и снег сошёл,
Опять скворец свою семью нашёл.
СТИХ X
Полати высоко были от пола,
И лестница, как на этаж вела.
Но не было перил с краю доколе,
Опасность для детей упасть была.
Однажды ночью тот урок случился,
Брат Вася вдруг с полатей тех свалился,
Он сотрясенье мозга получил,
И кто б его серьёзно полечил.
Потом уже всю жизнь в дальнейшем он,
Не мог в работе сильно напрягаться.
В ушах внезапно появлялся звон,
И головные боли стали появляться.
На грех наш мы ему не верили,
Он хитрый, думали, проверить – бы.
В дальнейшем он себе работу подыскал,
Водителем автомобиля стал.
100
СТИХ XI
Зато потом, отец сделал перила,
С полатей мы уже не падали.
Судьба жильцов ещё нам подарила,
Двоих нам на полати подали.
Их мать с отцом на нарах поселились,
Теперь уж впятером мы наверху резвились.
Не так свободно теперь стало жить,
Муку опасно стало приносить.
Весна уже пришла, на речном пляже
Уж солнце из лучей соткало нить,
А ветер из тех нитей сделал пряжу,
И в радугу её решил скрутить.
Кругом уже трава зазеленела,
И водопад звенит, вода звенела,
За речкой уж боярышник расцвёл,
Здесь мёдосбор хороший был для пчёл.
СТИХ XII
Теперь мы уже дома не сидели,
А бегали на речку босиком.
Однажды так, в обычный день недели,
К нам бабушка пришла, одна, пешком.
Котомка за спиной её болталась,
На сучковату палку опиралась,
Вошла, несмело села у окна,
Устала сильно, видимо, она.
В квартире лишь одно окно и было,
А солнце уже село за туманом.
И сумраком детали многи скрыло,
Мы ждали уж с работы папу с мамой.
А бабушка котомку развязала,
И коржик с луковкой себе достала.
Тогда я хлеба белого ей дал,
Ещё налил ей молока бокал.
101
СТИХ XIII
Потом пришли родители с работы.
Уж бабушка с дороги отошла,
Отбросила она свои заботы:
Весёлой и здоровой дочь нашла.
Родимая ты бабушка моя!
Отрывками лишь помню я тебя.
В поисках лучшей жизни мы скитались,
А не найдя её, мы снова разбегались.
Она пришла не просто так, а с вестью:
Они уж все в дорогу собрались.
Не ослабляют клещи власти – бестии,
Налоги вокруг шеи обвились.
Родители решили рассчитаться,
Со всеми вместе снова в путь податься.
«Коль все уедут, что нам делать тут?
Здесь тоже нелегко люди живут».
СТИХ XIV
Зарезали в дорогу поросёнка,
И мяса засолили сундучок.
Поехали обратно по просёлкам,
Глазами хлопал с кочки нам сурок.
Отец с коровой и телёнком пеший,
Не спутает дорогу ему леший,
Нас подвезли за плату, по пути,
Отец на день уж позже смог прийти.
Конец был мая, все уж наготове,
Забросили все земли, хутора,
Все Допельштейны, Карл, Горбуновы,
Собрались все, и ехать уж пора.
А ехать то они без нас решили,.
Да лишь у бабушки душа заныла.
Она одна пешком в Рыбинск пришла,
Нам весточку об этом принесла.
102
СТИХ XV
Не подготовили для нас телегу,
Лошадка запасная лишь была;
А без телеги тоже не поедешь,
Есть старенькая – нет к ней колеса.
Отъезд наш на неделю отложили,
И колесо к телеге мастерили;
Хоть, слава богу, ступицу нашли,
А дальше уж по образцу пошли.
Собрались, погрузили все пожитки,
И получился небольшой обоз;
Уж пять возов стояло у калитки,
И Горбунов своих сюда привёз.
Семнадцать человек с детьми нас было,
Конечно же, у взрослых сердце ныло;
Напрасно здесь прожито восемь лет,
Всё нажитое не придёт к нам вслед.
СТИХ XVI
И вот окончился период Тара,
Унылый, Заболотный, тихий край.
И жизнь для нас была здесь – божья кара,
Невзгод мы здесь хватили через край.
Обратно ехать нам не пароходом,
Со всем скотом уж только своим ходом,
И триста километров нам пути,
Уж дней за десять надо бы пройти.
На берегах озёр мы ночевали,
Их, благо, здесь на каждом километре.
И уток диких к ужину стреляли,
Шалаш скрывал нас от дождя и ветра.
Вели с собой мы, каждый, коровёнку,
По поросёнку, да и по телёнку.
Под кваканье лягушек, птичий звон,
Мы двигались вперёд, от Тара - вон!
103
Глава XI
годы 1935-1937
СТИХ I
Наш Рыбинский период был короткий,
Поменьше года мы прожили там.
Там лучше было жить, чем на болотах,
Опять судьба не улыбнулась нам.
Собрались, бросив всё, опять в дорогу,
И неоткуда было ждать «подмогу».
Мы сами делаем свою судьбу,
И предъявлять претензий некому.
Ведь всё равно мы вместе не держались,
Зачем было за всеми вслед бежать?
Уж лучше бы ещё тут задержались,
Сумели б, может быть, на ноги встать.
Приедем и опять искать работу,
А о жилье, кто снимет с нас заботу?
Мы, как цыгане, будем кочевать,
Сегодня здесь. где ж завтра ночевать?
СТИХ II
Конец пути, приехали под вечер
Мы в Астраханку, на кузнечный двор.
Агата встретила нас без привета,
Свой рот закрыть забыла на затвор.
От удивленья рот её раскрылся,
Когда обоз на двор пред ней явился.
А дядя Густав в кузнице стучал,
Приезд наш и его врасплох застал.
Семнадцать человек, и все вповалку,
Лежали ночью в доме, кто как мог.
А дядя Густав весел, он в развалку,
Ступал меж тел, и нас смешил, как мог.
Рассказывал про Ленина он сказку,
Смертельно было то тогда опасно,
О том, как в рай его Бог не пускал,
И чёрт ему от ада отказал.
104
СТИХ III
А утром разбрелись искать работу.
Кто по соседним пошёл деревням,
Отец на мельницу сходил в субботу,
Забито всё, там нас никто не ждал.
Год тридцать пятый был, начало лета:
Воркуют голуби, летают где-то.
В лазурном небе плывут облака,
Как айсберги, неведомо куда.
Отец в колхозе не хотел работать,
Пошёл он дальше мельницу искать.
Была б на мельнице ему работа,
Он лучшего уж не хотел желать.
И разыскал он мельницу в совхозе,
В хорошем не ошибся он прогнозе.
Он мельника работу получил,
Совхоз сорок шестой по счёту был.
СТИХ IV
И до чего ж красива здесь природа,
Иртыш в крутых виднелся берегах.
А ближе к озеру вела дорога,
Широкий плёс и птицы в камышах.
Квартиру в общежитии нам дали,
На счёт питания тут не страдали.
Корову, поросёнка привели,
Но от родных опять живём в дали.
Тут лес, за общежитием, без края.
Там землянику летом, знай, бери,
А позже и малина поспевает,
Лишь не ленись, варения вари.
Мы на зиму его в горшках хранили,
Тогда горшки лишь глиняные были.
Успели мы ту жизнь за хвост поймать,
А до конца, так не смогли понять.
105
СТИХ V
Нашёл отец любимую работу,
И всё так складно, здорово пошло.
Конечно, не без маминой заботы,
Сложилось всё и дома хорошо.
Картошки только мы не посадили,
Уж опоздали, поздно спохватились.
И в комнате мы всей семьёй,
Но кухня общая, с большой плитой.
Да это никого не огорчало,
Мы небыли баловнями судьбы:
Всегда б так жили, с самого начала,
Была б одежда, были бы сыты.
А папа с мамой даже размечтались,
Велосипеды купить собирались,
Чтоб ездить на озёра, на Иртыш,
Как самый младший подрастёт, малыш.
СТИХ VI
Соседи, нам и обувь подарили:
Валялась, где-то, в старых сундуках,
Мы с братом и зимой в « БУ» ходили,
Егорка же был в новых сапогах.
Бездетные соседки рядом жили,
Усыновить его, у нас просили.
Они купили ему сапоги,
И всё ж, отдать его? Нет, не смогли.
К нему же обратились за советом:
– «Скажи, ты сможешь жить у них всегда?»
– «Всегда я буду там, немецкой мордой,
– Лишь только рассержу их иногда».
Эти слова судьбу его решили,
Мы так же, как и прежде, вместе жили.
С тех пор судьбой мы стали управлять,
На много ль лет? Стоял вопрос опять.
106
СТИХ VII
Дядя Роман с Алёшей Горбуновым
К нам с семьями, нежданно, появились.
Две лошади везли телегу в гору,
На ней все, как цыгане, разместились.
Лошадушек к телеге привязали,
Травы зелёной и овса им дали.
Теперь это богатство ни к чему,
С ним, только вляпаешься тут в беду.
Работу б получить они готовы
На мельнице, у нас вдвоём,
И лошадей продать дядя готовил:
– «Теперь уже без них не пропадём».
Работы и квартиры не досталось,
Лишь поискать по близости осталось.
Алёша отлучился на три дня,
А лошади паслися у леска.
СТИХ VIII
Романтики давно уже не стало,
Всех одолели горькие заботы.
Вповалку ночью на полу лежали,
А днём ходили в поисках работы.
Дядя решил плевать на все заботы:
– «Давай, Андрей, поедем на охоту,
– На озеро поедем мы вдвоём,
– Обследуем мы этот водоём».
На озере все лодки на запорах,
Я думал, что он с кем договорился,
Ему ж был нужен лом для тех затворов;
И первый же замок пред ним раскрылся.
Поступок этот был мне не по нраву,
Ведь поступил мой дядя не по праву.
Жердь длинная была вместо весла,
Отталкивались ею ото дна.
107
СТИХ IX
Но утки нас к себе не подпускали,
А ловко хоронились в камышах.
Одни гагары лишь вблизи ныряли,
Перед нырком короткий крыльев взмах.
Они за миг, до выстрела, ныряли,
И дробь до них уж позже долетала.
Так дядя патронташ опустошил,
И ни одну из них не подстрелил.
Потом природою мы любовались,
Заплыли мы довольно далеко,
Но камыши и плёсы не кончались,
То озеро довольно велико..
Мы лодочку на место привязали,
Без дичи налегке домой шагали.
Хоть уток настрелять не удалось,
Побыть нам на природе довелось.
СТИХ X
Был вечер, как всегда, обычный самый,
Мы с дядей напоили лошадей,
Оставили пастись их на поляне,
Лишь путы завязали посильней.
Чтоб ночью далеко не ускакали,
Верёвки не дай бог бы, не порвали.
Беспечно повели мы здесь себя,
Оставив в ночь пастись их у леска.
Бывают же завистливые люди,
И если надо, выследят тебя.
А тут им дали лошадей на блюде,
Хоть волосы дери, но всё уж будет зря.
А ночью, наших лошадей не стало,
Одни лишь путы на траве лежали.
И никаких потом о них вестей,
И денег нет, нет следа лошадей.
108
СТИХ XI
Безмерно дядя лошадей любил,
И надо ж так бездарно их лишиться;
Уж под окном бы у телеги пристропил,
Трудней было б кому на них польститься.
Искал не один день по всей округе,
Напрасно были все его потуги.
Вернулся в воскресенье Горбунов,
И подозренье пало на него.
Подвыпив, дядя сильно возмущался,
Держа его, за ворот пиджака:
– «Ты за какие денежки продался?
– Воров, не ты ли подослал сюда?»
Смертельная, меж них, легла обида,
И повода простить никто не видел,
Разъехались все в разные края,
И больше не встречались никогда.
СТИХ XII
И в детстве дядю больше я не видел,
Я искренне всегда его любил;
Меня ничем он в детстве не обидел,
Обидел бы, так я б ему простил.
Два года мы с ним в Тара вместе жили,
С дядей Ильёй мы, как-то не дружили;
А остальных, так близко не знавал,
О дяде Васе, мало что, и знал.
Опять в своём соку мы здесь варились,
Хоть не далёко все тут и живут;
В одном районе все тут расселились,
Но пеший, всё равно, не близок путь.
Не думали далёко разъезжаться,
Намеревались в тех краях остаться;
Отец бы только жить стал по уму,
Не стал бы, вновь пытать свою судьбу.
109
СТИХ XIII
Здесь осенью мы с Васей в первый раз,
Так как ему уж стало восемь;
Пошли уже учиться в первый класс,
Но мне уж девять было в эту осень.
С трудом мы там, на русском изъяснялись,
А в Рыбинске я не успел начать;
Пропущен год, и надо догонять,
И, как же мне понравилось учиться.
Не по слогам уж скоро стал читать,
Могло на год уж раньше так случиться;
Коль было в чём и где, раньше начать.
Я вскоре книжки брал в библиотеке,
Уж там записан был я в картотеке;
О брате не могу того ж сказать,
Ему с трудом давалось, что познать.
СТИХ XIV
Каникулы уж скоро наступили,
Всем классом мы ходили на Иртыш;
С крутого берега, смеясь, катили,
А нос замёрз, «потри его, малыш».
Не так уж с братом мы могли кататься,
Ботиночки уж стали расползаться;
Отец старался, их чинил, как мог,
Купить бы валенки нам, кто помог.
Тут не до жиру, тут уж быть бы живу,
Впредь кое-чем нам надо обрастать;
И надо время, чтоб засеять ниву,
И, чтобы, кое-что приобретать.
Так, чтобы крепче на ноги подняться,
На месте надо дольше задержаться;
Надо терпенье, надо захотеть,
К единому местечку прикипеть.
110
СТИХ XV
Отец наш человек был своенравный,
И резкий окрик сразу давал сбой;
И как он, столько лет, служивший в армии,
Не мог терпеть команды над собой.
На мельнице работали в три смены,
И он был старшим только в своей смене;
Над ними «главный» наверху стоял,
Он всем им наставления давал.
Ругался за расплавленный подшипник,
Или за размочаленный ремень;
А к этому он не хотел привыкнуть,
И налетел косою на кремень.
Не мог он сдерживать свои эмоции,
И медленно их выдавать по порции;
Всегда всё сразу выплеснуть готов,
И заявленье на расчёт - на стол.
СТИХ XVI
Согласие в расчёте ему дали,
«Свободен», комнату освободи»;
«В любые теперь ехать можешь дали,
На все четыре стороны иди».
А на дворе, хоть март, но зимний холод,
Вдруг всё оборвалось и, снова в голод?
Он не подумал сгоряча о нас;
Мы не окончили и первый класс.
В ту пору вербовали на Камчатку,
Мужчин, в охотский рыболовный флот;
Это ж не то, что заменить перчатки,
Как мельник, вдруг на палубу взойдёт.
И в Омск они уехали с соседом,
Уж решено так было за обедом;
Но там семейных отказались брать,
Куда теперь свои стопы подать?
111
СТИХ XVII
Поступок тот никто б понять не мог,
Сродни он был даже самоубийству;
Ему бы раньше кто понять помог,
Что в жизни глупо поддаваться буйству.
В тот день на стол судьбу свою он бросил,
И радостно, в ответ она ему взбрыкнула;
Теперь, уж нас, она будет пинать:
Как мяч футбольный, мимо врат швырять.
И уж потом, когда в них попадёт,
Не на том месте будут те ворота;
Когда начнётся радостный подъём,
Мы попадём в струю водоворота.
Отсюда ж нас пока не прогоняли,
Мы только-только эту жизнь познали;
Три дня лишь надо было переждать,
И сгоряча концы не обрубать.
СТИХ XVIII
Путь до Камчатки – не в другой край поля,
Уверенно туда мы собрались;
В дорогу поросёнка закололи,
И без коровы снова остались.
Отца мы две недели поджидали,
Куда он делся? Кто бы нам сказали?
В Караганде успел он побывать,
Работу под землёй решил искать.
И вот в клети спускается он в шахту:
Там сыро и темно, и низкий потолок,
штрек, в конце несут шахтёры вахту,
вот
Лопата и отбойный молоток.
Течёт за ворот, лужи под ногами,
Пугающе трещит под потолком;
«О, Господи! Уж это не для нас,
Бежим, пока не придавило нас.
112
СТИХ XIX
Поднялись с шахты: солнце, свежий воздух,
Как хорошо под небом голубым;
А из груди торжествующий возглас:
Теперь поедем к семьям мы своим.
Домой приехал, валенки все в глине,
Колодцы что-ль, будет копать отныне?
Иначе, я никак, не мог понять,
Где можно, столько глины натоптать?
Он всё искал, куда бы нас пристроить,
Работать где? Но прежде, где нам жить?
Лишь Астраханка, может нас пристроить,
Она нам поперёк пути лежит.
Там бабушка с Ильёй квартировали,
В том доме временно нам угол дали;
Опять мы с бабушкой здесь стали жить,
Отец в колхозе стал свиней кормить.
СТИХ XX
Здесь снова в школе мы учиться стали,
А так, как я, во всём преуспевал;
Во второй класс меня здесь записали,
И я от сверстников не отставал.
Но тут вдруг заболел я малярией,
Трясло меня сначала раз в неделю;
И в этот день, я школу пропускал,
Потом, опять успешно догонял.
Весной уж каждый день меня трясло,
Совсем не стал уж школу посещать;
Лекарством очень горький хинин был,
Тот порошок мог в горле сильно драть.
Не может бабушка давно с постели встать,
К постели боль в желудке приковала;
Весной болезнь стала отпускать,
И вскоре уж она стала вставать.
113
СТИХ XXI
Здесь дядя Густав дул в огонь мехами,
Их сыновья, Василий и Андрей;
Ходили в ту же школу вместе с нами,
Прихода ждали лета поскорей.
Брат, Вася без меня не стал учиться,
Уроки делать, он умел лениться;
Ему бы бегать, про всё забывать,
Лишь школу, не хотел он посещать.
Тридцать шестой уж год, начало мая,
В дворах весь мусор чисто собирали;
Дымы костров, столбами поднимаясь,
Серым ковром, деревню застилали.
Меня болезнь немного отпустила,
Уж школу посещал, сколь было силы;
О том, что я окончил второй класс,
Мне дали справку, дальше – в добрый час.
СТИХ XXII
Отцу свиней кормить было не в радость,
В колхозе, лишь писали трудодни;
Но, трудодни, это такая гадость,
Не деньги – отруби за эти дни.
Мы зиму, как-то перезимовали,
И, ненадолго ж, мы там задержались,
Уж место это нам пора менять
Пора уж что-то лучше подыскать.
Устроился не далеко в совхозе,
По специальности нигде работы нет;
Копаться здесь опять ему в навозе,
Платили б, чтобы был к обеду хлеб.
Но нет жилья, хоть вывернись в изнанку,
За лето выстроить надо землянку;
Там деревенька, километра через два,
И лес, окраина, у леса целина.
123
114
СТИХ XXIII
За лесом, к северу, широкий луг зелёный,
Там земляника, щавель сочный рос;
С берёзок и осин, шатёр просторный,
Отец для нас построил в полный рост.
Два месяца мы в том шатре прожили,
Пока землянку себе не сложили;
Стены из дёрна, метр под землёй;
И два оконца, свет дают дневной.
Там нары приподнял отец повыше,
Поставил стол, кровать и две скамейки,
Сложили печь, труба дымит над крышей;
Учиться есть где, Васе и Андрейке,
Здесь с местной ребятнёй мы подружились,
Впервой друзья у нас тут появились;
Сентябрь месяц, первое число,
Пора нам в школу, лето уж прошло.
СТИХ XXIV
Вдруг, в сентябре, к нам бабушка приходит,
Не знаю, как там, она нас достала?
Она пешком, опять там нас находит,
Здесь нас она, в последний раз видала.
И надолго она не задержалась,
На следующий день уж распрощалась;
Деревня наша в несколько домов,
Скорее хутором назвать годится.
Ютился он в сторонке от дорог,
Тут бабушка могла и заблудиться,
И проводить, меня, её послали;
В последний раз, мы рядышком шагали,
И на прощание меня не обняла,
Душа её, ко мне была черства.
115
СТИХ XXV
От жизни тяжкой она очерствела,
И стала безразличной ко всему;
В Сибири их, как взрывом раскидало,
И каждый жил по смыслу своему.
Вокруг себя детей уж не держала,
По разным деревням все разбежались;
А затянул их наш отец в Сибирь,
И вырваться оттуда, нет уж сил.
Сквозила в поведеньи безысходность,
Ей приходилось выбирать, с кем жить;
А здесь у нас, Жить, тоже не возможно,
Тут негде приютиться, как тут быть?
И лишь теперь, её я понимаю,
Когда визит последний вспоминаю;
Тяжёлый камень сердце ей давил,
Для ласки уж не оставалось сил,
.
СТИХ XXVI
По «разному», влияли переезды,
На жизнь и на учёбу нашу с братом;
Я прыгал через класс и, очень трезво,
Вперёд глядел, и не взирал обратно.
Уж в третий класс я здесь пошёл учиться,
Было и где развлечься, порезвиться;
Сибирское, хоть лето коротко,
Но равнодушным не оставит никого.
За домом нашим лес, потом, поляна,
Соседние там свиньи землю рыли;
Ребята, рядом в чижика играли,
Кого-то на «баталках» прокатили.
Вдруг, волк матёрый, выскочил из леса;
Глаза, клыки, похож он был на беса,
Ближайшую свинью, плечом он сбил,
На спину бросил, в лес с ней припустил.
116
СТИХ XXVII
Гурьбой по следу мы за ним бежали,
В лесу он её волоком тащил;
Мы от него немного отставали,
Потом он в лог крутой её спустил.
У нас тут храбрости уж не хватило,
И мы домой обратно припустили;
вдруг он не один,
Ещё б кого из нас не прихватил».
Такие яркие страницы детства,
Из памяти уже не исчезают;
Мы забываем многое, но это,
Как яркое видение вдруг всплывает.
Здесь не в зверинце, видели мы волка,
Мы разглядеть успели его толком;
Его иэ пращи выкинул к нам лес,
Обратно, также быстро он исчез
Подумали:- «а
СТИХ XXVIII
Родители работали в совхозе,
Кормили скот, зерно перегребали;
А бедность оставалась безысходной,
Что за работу им перепадало?
Отходы из-под веялки давали,
Мы их толкли и пышки запекали;
Полыни, частью были семена,
Мы всё съедали, в эти времена.
И малярия нас там донимала,
Меня теперь трясло не так уж часто;
Тут заболела ей и наша мама,
Болезнь эта – тяжёлое несчастье.
По графику, ритмично так приходит,
Перетрясёт, перезнобит - уходит;
По графику и в школу я ходил,
Ставало мало, для учёбы, сил.
117
СТИХ XXIX
Зима пришла, буранами богата,
Мороз, сугробы, яркая луна;
Мерцанье звёзд, но в чём-то есть утрата,
В сравнении с летом, не понять сполна.
Соседи к нам в землянку собирались,
Житейские дела здесь обсуждали;
Рассказы мамы, часто и отца;
Раскрывши рот, внимали без словца.
А в школе, вдруг учебники собрали,
Их стопками, к директору снесли;
Вождей портреты, краской замарали,
В список троцкистов, многих занесли.
После работы – в клуб, митинговали,
Врагов народа, имена назвали;
И предложили, всем голосовать:
Собак тех, поголовно расстрелять.
СТИХ XXX
Казалось нам, что это всё нам снится,
Проходят дни медлительной чредой;
Доносы, слежки, хуже не приснится,
Это уж год пришёл тридцать седьмой.
А жить здесь дальше стало не возможно,
От голода уйти уж очень сложно;
Хоть жалко здесь бросать своё жильё,
Но лучше, не придумать ничего.
Страдал отец бессонными ночами,
И рад бы был уснуть, но жуткая тоска,
Сжимала горло острыми когтями;
И, выбор правильный, не сделаешь никак.
И так опять в совхозе рассчитались,
И с этим местом мы опять расстались;
Нас , в Любино, на лошади свезли,
Мы даже в мыслях, плана не везли.
118
ГЛАВА XII
Годы 1937- 1939
Остерманы младшие:
Я - Андрей, Василий и Егор.
Фото 1938 г
119
СТИХ I
Скользили сани и полозья пели,
От слабости кружилась голова.
Был март и солнечны лучи уж грели:
Сибирская кончается глава.
До станции всего лишь двадцать пять,
Часа за три сумеем мы их взять.
То было восемнадцатого марта:
Сибирское, мы покидали царство.
Вот кучер налегке катит обратно,
Приехали на станцию в обед;
С Сибирью распрощаться безвозвратно
Решили: натерпелись мы тут бед.
Но ехать – то куда? Как бы мы знали;
Мы даже пальцем в небо не попали,
Итак, решили ехать наугад
Подальше от Сибири – лишь не в ад.
СТИХ II
Отец у кассы интересовался:
Какой – бы, проще, поезд оседлать?
Меж пассажирами он потоптался,
Где легче жить? Пытался он узнать.
Сказали: в Фрунзе – сытно и тепло,
Но нет билетов, мимо пронесло.
Шёл следующий поезд на Москву,
А нам-то всё равно, по существу.
Отец билеты взял на Украину,
От Мелитополя не далеко
Есть станция Светло - Долинская,
И там сказали сытно и тепло.
На Украину так на Украину,
Но жаль, нельзя нам ехать до Волыни.
Туда нам навсегда был путь закрыт,
Но братьев наш отец не мог забыть.
120
III
В выси над нами мартовское солнце
И отражает снег его лучи;
Хоть не стучит ещё весна в оконце
Но скоро потекут уже ручьи.
Покрыта вся Сибирь ещё снегами,
И он трещит упруго под ногами.
На станцию уж поезд подошёл,
Шум, гам и наш вагон отец нашёл.
В Москве нам предстояла пересадка
Извозчиком—на Киевский вокзал:
И в толчее людской опять посадка:
Вагон наш нам носильщик показал.
А через двое суток Украина,
Вдали видна зеленая долина:
Как будто не тонули мы в снегах:
Всего четыре дня и – вот весна.
IV
На «Светлой», поезд наш остановился:
Стоит не долго - надо выходить.
Одеты все легко, я удивился:
Уже в дверях на нас теплом пахнуло,
Приятно тёплым ветерком обдуло.
Ступили в сказку, аль в прекрасный рай,
Где жить то будем, папа, выбирай?
За насыпью зелёная лужайка,
А в отдалении, небольшой базар, торговли
разгар.
А что там продают? Пойди, узнай-ка,
Вот сухофруктов чашка, объеденье,
Не ели мы такого от рожденья.
Ещё купили свежий нам творог
И молочко, присели на лужок.
там самый
121
V
Жаворонок поёт высоко в небе,
Над ним плывут лениво облака.
Не место предаваться сладкой неге:
Отец ушёл: нам ждать его пока.
Жильё пошёл искать он и работу,
Переживали мы его заботу,
А мимо проходили поезда
И люди - кто туда, а кто сюда.
Две девушки под насыпью гуляли,
Им проходящий поезд поджидать,
Саратовски страданья запевали,
Не мог от них свой взгляд я оторвать.
Мы босые играли на поляне,
Такого счастья мы не ожидали.
Встречали, провожали поезда,
На станции сидели мы три дня.
VI
Потом отец приехал, а телега,
Коровами двумя, запряжена.
Совсем уж смех, такого мы доселе
Не видели нигде и никогда.
Коровы яловые – не доились,
Но их на мясо сразу не пустили,
На шеи, сгромоздили .им ярмо,
Возить теперь им всякое; добро».
И повезли они нас тихим ходом,
А ехать нам не так уж далеко:
Плывём куда-то. Словно, пароходом,
Туда, где есть работа и жильё.
Отца приняли скотником в совхозе,
Опять ему копаться здесь в навозе.
Терпеть теперь уж надо и молчать,
И жизнь надо снова начинать.
122
VII
Мы прибыли на хутор в пять домов
Четыре дома за логом стояли,
Один по эту сторону логов.
Две половины его пустовали.
В нутрии исправные стояли печи,
Нужна теперь нам лампа или свечи
Нам керосиновая лампа даёт свет,
Но радио, конечно, тоже нет.
Кругом была земля её нам дали,
Теперь нам можно сеять и садить:
Пятнадцать соток лошадью спахали,
И под окном не надо городить.
Соседи семенами нас снабдили,
И огород свой мы уж засадили
А за посадками уж мне ходить,
Арбузы не забыли посадить.
VIII
Как описать то место где, осели
В который раз с родителями мы?
О нём мы и не слышали доселе:
Нам жить тут и учиться, и расти.
Токмак и Молочанск, и Мелитополь:
В полуокружьи этих городов
Лежит совхоз наш в бремени годов,
Именем Кирова он назывался:,
Из трёх участков – ферм он состоит:
Скот племенной на фермах размножался
Здесь скотником отец на ферме стал.
На второй ферме не было квартиры
И нас на Новоградовку сселили:
Четыре километра каждый день
Ходили, всякую отбросив лень.
123
IX
Четыре километра – всё полями,
И перекрёсток поперёк дороги.
Как страусы, дрофы ходят по поляне,
И суслик убегает, дай бог ноги.
Высоко в небе коршуны летают,
За сусликами копчик наблюдает:
Нельзя от норки далеко уйти,
Когтями перехватит на пути.
На ферму с братом в школу мы ходили
Деревня ж имени – Лихая.
Егорку в детский сад определили,
А жизнь казалась чудная такая.
И украинский мы язык совсем не знали.
Пока на русском мне учиться разрешали:
Учитель мне задание давал,
От сверстников, чтоб я не отставал.
X
Мы уж с ребятами здесь подружились,
А школа здесь была всего в три класса
Мы быстро «украинскому» учились,
Проблем лежала перед нами масса.
Каникул летних время уж настало,
Мы на ноги с колен ещё не встали.
Нас, чтобы легче было прокормить,
Пришлось Василия в детсад определить.
Я с мамой на поля ходил, к примеру;
Бригадой женщины свеклу сапали,
Загонка длинная по километру,
А солнце сверху жарит, как в Сахаре.
На краю поля бочка на телеге,
Нельзя мне было предаваться неге:
Ведро с водой по полю я носил
И щедро женщин жаждущих поил.
124
XI
Порою, мы и там не доедали,
Бывало, что к обеду пуст поднос.
Но, вот в детсаде сухарей нам дали
И с фермы молока отец принёс.
Стеснялись мы объедками питаться,
К обеду бы подалее убраться:
За общежитием устроились в тени
И с молочком поели сухари.
Как – раз в то время вишни поспевали:
Я на ближайшем древе их набрал,
Тогда впервые мы их здесь поели.
Уж на работу час идти настал,
Но я четыре лишь часа работал,
Потом другой мальчишка туда топал.
Теперь уж с кружкой он ведро носил
И воду нёс к тем, кто её просил.
XII
Несчастье летом, здесь с отцом случилось:
На выгоне кормил, поил быков;
Корыто на него перевернулось,
И рёбра поломал он с двух боков.
Не мог ходить, не мог чихать и кашлять,
Большое было то для нас несчастье:
Он больше месяца в постели пролежал,
Потом тихонько на ноги привстал.
А вот для нас «хорошим» обернулось,
Что малярия где-то выпала в пути.
Она к нам больше так и не вернулась,
По ней мы и не думали грустить.
Здесь смена климата своё сыграла,
Что быстро так она от нас отстала,
И всё равно мы сказку здесь нашли
И дальше б так по этому пути.
125
.
XIII
В каникулы работы нам хватало,
Ходили коллективно на поля:
Они бурьяном бурно зарастали,
Работа нам тогда игрой была.
Буркун-- высокий, с пышным жёлтым цветом
Люцерну одолел, ей мало света.
Рубили ( саблей ) мы его с плеча:
Бегом скакали с криками - ура!
Потом пшеницу одолел жук красный:
На колосках пыльцу он объедал.
С ним время только тратили напрасно:
Собрать его никто не успевал.
Потом верёвки длинные нам дали,
По двое, растянув их, мы бежали.
На время осыпался вредный жук,
Другой борьбы не знали тогда тут.
СТИХ
XIV
Идёшь, бывало, с хутора в Лихую,
После обеда марево в степи:
Разлился водоём в реку большую,
За ним деревья и дома в пыли.
То марево тебя влечёт и манит,
Но сколько не стремись к нему – обманет,
Оно всегда уходит от тебя,
Водицы не найдёшь там и глотка.
На ферме ветрогон стоял высокий:
Из недр воду в бак он поднимал.
И трубы шли по улицам широко,
Людей и скот водою он снабжал.
И возвышался здесь он одинокий,
Он виден был со всех полей широких,
Лопасти собраны в большое колесо,
Хвост держит их по ветру хорошо.
126
XV
Была тогда трёхпольная система
Из трёх полей - одно под чёрным паром.
Гулял торнадо по полям системно,
Слой плодородный брал он с поля даром.
Так – как всё лето поле то взрыхляли
И сорняки на нём уничтожали,
Столб пыли уходил до облаков,
Явленье - порожденье дураков.
У нас уже арбузы завязались,
Мы любовались, как они растут.
Своим мы именем их отмечали
И каждый день уже бывали тут.
Вот мой арбуз мне показался спелым,
Сорвал его движением несмелым:
Вкуснее ничего не ели мы,
Потом всегда тот вкус мы помнили.
XVI
В тот год, я помню, туча налетела,
«Пронизанная», тысячами стрел,
И в раз кругом, как ночью потемнело:
Со страхом, любопытством на неё смотрел.
В ней беспрерывно молнии сверкали,
Раскаты грома землю содрогали;
Сплошной лилась водица пеленой,
Казалось, что дрожит весь шар земной.
И к счастью время было уж под вечер,
Все люди уж с полей домой пришли:
В полях открытых могло покалечить,
А тут укрытие себе нашли.
Когда прошло то страшное явленье,
Сверкнуло солнце вновь на удивленье.
А я – то думал, что уж ночь нашла.
Но нас вновь тишь и благодать нашла.
127
XVII
Когда мы в Новоградовку вернулись,
Увидели бурлящую реку.
По логу плыли тыквы и арбузы,
:В копнах несло солому и траву.
И мы с ребятами пошли купаться,
На копнах по течению кататься.
Вода была парное молоко,
Там много что водою пронесло.
На выгонах скота поубивало:
Погибли и коровы, и быки,
А кое – где и люди пострадали,
Попались кто у тучи на пути.
Но всё прошло и солнце вновь сияло,
Обильно землю влагой напитало,
Но зерновые сильно полегли:
И полностью подняться не могли
.
XVIII
Уж лето к щедрой осени клонилось,
Здесь той поры нет ничего милей.
Она порой, как дойная корова,
Чем больше, доишь, тем она щедрей.
В Сибири и во сне бы не приснилась
Та милость, что у дома уродилась,
А кроме, сколько здесь всего кругом?
Не съесть, не насладиться тем добром.
Арбузами мы просто объедались,
Арбузы с хлебом лучшая еда:
Мы ими никогда не насыщались,
Они не приедались никогда.
Но, не смотря на щедрую природу,
Здесь много бедного кругом народу:
Одежду обувь не на что купить,
Не будешь и на фруктах одних жить.
128
XIX
Кончаются каникулы большие,
Возле Лихой ни речки, ни пруда.
У фермы первой речка – мы босые
В жару купаться бегали туда.
Нам в речке и коней купать давали,
И рысью и галопом мы туда скакали.
У огородов ниже – плотина,
Учиться плавать бегали туда.
Мы многое здесь за лето познали,
Уж плавали и ездили верхом,
На украинском уж не плохо мы болтали
И совершенства было то для нас верхом.
И лес был не большой у этой речки,
И возвышались тополя как – будто свечки,
И ивы наклонялись над рекой,
Как будто бы пришли на водопой.
XX
По речке ниже на два километра
Колхозная деревня – «Ясное».
Большая школа там десятилетка
И я теперь туда - уж дело ясное.
Одно лишь неудобство небольшое,
Ребята враждовали меж собою:
Лихивцами с Лихой звали ребят,
Из «Ясного» – Яснопы все подряд.
Бывало, нам дорогу преграждали,
Нас меньше, разобщаться нам нельзя.
Нахрапом, их заслоны, часто брали:
Держались коллективно мы не зря.
И это крепко нас объединяло,
Между собою мы не враждовали.
В четвёртый класс пошёл я в сентябре,
На украинском мы учились языке.
129
XXI
Семь километров бегал теперь в школу:
Четыре и плюс три, и всё бегом.
Это плохая тренировка, что – ли?
Готовился я к жизни – не в наём.
Пред «Ясным» росла ягода маслина,
Она бела мучниста – не малина,.
Мои ей угощались там мои друзья,
Идти по одному дальше нельзя.
Тут был наш сборный пункт, пред Ясным:
Мы дальше шли уже отрядом,
Так нам не преградят дорогу - ясно,
И школа тут совсем уж рядом.
А в школе у меня уже успехи,
Не оставлял я за собой огрехи.
Потом меня избрали уж в УЧКОМ,
Одним из лучших стал учеником.
XXII
У Новоградовки баштан был рядом,
Арбузов поле целое живьём.
Лежат они в бурьяне ряд, за рядом,
Но сторож там с собакой и ружьём.
С начала их ночами – так таскали,
Потом по накладным их отпускали.
А кто их вешал, кто им счёт держал?
Тут каждый, сколько надо, столько брал.
С Лихой сюда ходить было далеко:
Богатство это доставалось нам.
Могли мы пользоваться им широко,
Арбузов дома целый был шалман.
Повидло сладкое из них варили,
В чём было можно – на зиму солили.
Собрали с огорода урожай,
Ушла уж осень щедрая – прощай,
130
XXIII.
В Лихую вскоре мы переселились:
Освободился домик не большой.
Собачка, куры с нами поселились,
Перевезли сюда весь скарб мы свой.
В совхозе тёлочку нам подарили,
Чтоб мы корову себе вырастили.
Породистая тёлочка была:
Глядишь – и мы дождёмся молочка.
Какой зима, предстанет здесь пред нами?
Привыкли мы к сибирским холодам.
Она ж пришла с ветрами и дождями:
Недели две морозам и снегам.
Мы в школу зиму налегке ходи
Лишь в январе в ладоши колотили,
А в феврале уж потекли ручьи,
Пригрело солнце – выползли жуки.
XXIV
На Украине год уж мы прожили,
Очередной пошёл – тридцать восьмой.
Как под Дамокловым мечом мы жили:
Падёт чья голова очередной.
Подобны мирным диким травоядным:
К ним львица подобралась совсем рядом:
Не убегают далеко – глядят,
Сегодня – то опять кого съедят?
Мы из Сибири письма получали:
Рассказывал наш Карл анекдот,
На Карла, куда надо настучали:
Исчез наш Карл в ночь под новый год.
Я и не знал, откуда он явился,
Куда он по несчастью провалился?
Или в Гулаге смерть он претерпел,
попал он сразу под расстрел?
Или
131
XXV
Жильё своё сменили снова в марте:
Дом не большой – на въезде был второй.
Даже не дом – землянка, как на карте,
Добрый сарай и погреб был большой.
Пред домом абрикосы прорастали,
Потом свой белый цвет бросали,
Гудели в них и пчёлы, и хрущи,
И светлый радовал расцвет души.
За домом с торца огород приличный,
Там кукуруза, мелочь и укроп.
Ещё и в поле был участок личный,
Картошку, там садили себе впрок.
.Надеялись на урожай приличный,
Потом мы это сверим при наличии.
В том домике хватало места нам,
В сарае – нашим птицам и скотам.
XXVI
И там у нас случались огорченья:
Собаку нашу Рябченко убил.
Он управляющий был нашей фермой:
Он от безделья, её застрелил.
Мы с братом в магазин пришли за хлебом
И он за нами тоже следом бегал,
А тот с ружьём здесь мимо проходил,
В собаку, сдуру, взял и выстрелил.
То в жизни нашей первая собака
И всей душой мы все её любили.
Впервые в жизни всей семьей мы плакали,
В глубоком трауре в тот день мы были.
Наш пёсик кур своих знал, как по списку,
«Чужих», не подпускал к кормушке близко,
Он вообще был ласков и умён,
Моральный претерпели мы урон.
132
XXYII
Собачка в доме заявка на оседлость,
Здесь будто мы уж к пристани пришли.
Пока под нами почва не разверзлась,
То мы б коней уж и не запрягли.
Цвели в тот год напрасно абрикосы:
Ещё в цвету побили их морозы,
Они весною первые цветут,
Поэтому их заморозки бьют.
Тридцать восьмой уж год – весна в разгаре,
Заканчивал уж я четвёртый класс.
Уж сносно языком владел – Гайдара
На «украинском», я читал как-- раз.
Отец на лето с фермы рассчитался,
Он скот домашний попасти нанялся:
Мы с Васей ему должны помогать,
Я полюбил природу наблюдать.
XXVIII
На зорьке утром рано мы вставали
И дули – что есть духу в свой кларнет.
Со всех дворов скотину выгоняли
И оживал спросонья белый свет.
Собачку уж другую с собой брали
И кличкой, Тузик, мы её прозвали.
Помощником хорошим Тузик стал:
«Отбившихся», он к стаду возвращал.
И наша тёлочка с нами ходила,
Цветом красна – на лбу белый цветок.
Именем Квиточка её мы наградили
За то, что звёздочка на лбу цветёт.
Её мы холили, её любили,
Как с деточкой мы с нею говорили.
Она за это привязалась к нам,
Бывало, что ходила по пятам.
133
XXIX
Нам надо было знать прогноз погоды,
Мы в поле находились каждый день.
А одеваться надо по погоде,
И лишнее носить с собою лень.
Цвет неба на закате наблюдали,
Явления природы изучали.
Циклон предвидели по облакам,
Так прогнозировали мы по дням.
Блаженным было лето на природе:
Я фауну и флору наблюдал.
Итак, в зависимости от погоды
Живой и неживой мир познавал.
То лето в моей памяти осталось
И многое в ней прочно записалось.
Я помню, было лёжа на спине,
Следил за жаворонком в мягкой синеве.
XXX
Уж в августе скот на стерню пускали.
На ровном месте вижу бугорок;
Когда руками землю раскидали,
Пшеницы чистой запасёно впрок.
Потом свою Квитулю подозвали,
Как добывать зерно ей показали:
Она довольно быстро в курс вошла
И бугорки раскапывать сама пошла.
Мышиный труд успешно мы зорили,
Ведь всё - равно скоро будут пахать.
С собой зерно домой мы приносили,
Успели мыши много закопать.
А Квитка, наша, тут уж не зевала
И с удовольствием на пастбище бежала:
Не надо целый день Траву искать, щипать,
Лишь надо бугорочек раскопать.
134
XXXI
Я наблюдал мышей и насекомых;
Как гусеницы кормятся в листве.
Стрекоз любил – в полёте невесомых,
Жуков в своём красивом естестве.
Любил смотреть, как тучки в небе тают,
Как копчики над полем зависают;
Как коршун высоко в небе парит,
И чуть заметно крылья шевелит.
Отец с собой газеты брал – на воле
От корки и до корки их читал.
На Запад он смотрел опять в тревоге:
Военный там уж рокот нарастал.
Не каждый день подряд ходил я в поле,
Не каждый день коров я пас на воле.
Меня брат Вася часто подменял,
Тогда и я на речке отдыхал.
XXXII
Благословенная уж осень снова.
Хоть до баштана теперь далеко,
Когда арбузы в магазин привозят
Их разгружать не так уж и легко.
С друзьями к магазину мы бежали:
Свои услуги там мы предлагали.
Ставали мы цепочкой в длинный ряд:
Арбузы по рукам летят, летят.
Натурой за работу нам платили,
Брал каждый, сколько может унести.
Второй арбуз ногами мы катили,
Один могли лишь на руках нести.
В садах поспели яблоки и груши,
И сливы всех сортов – чего же лучше?
Дал огород хороший урожай,
Лишь не ленись – снимай, заготовляй.
135
XXXIII
Был общий двор между двумя домами.
Напротив нас по – больше дом стоял:
Там главный врач с семьёю проживали,
Хорош мужик – жена сплошной скандал.
Но вскоре они дом освободили:
Жильё, получше, они получили.
К нам переехал главный агроном,
Был человек с достоинствами он.
Жил Николай Иванович с женой,
И звали её просто Валентина,
Он был ещё довольно молодой
И пятилетнего растили сына.
Семьёй хорошей Логвиновы были,
Мы с ними вскоре семьями дружили.
И маме стала, валя, как сестра.
Их сын, Володя, бегал к нам с утра.
XXXIV
Опять пора уж в школу собираться.,
И стадо нам пора уже бросать.
Уж одному отцу там управляться,
Лишь в воскресенье будем помогать.
Егорка тоже уж пошёл учиться,
Он в коллектив способен тоже влиться.
Немного брата, Васю, не догнал,
Тот здорово от «старшего» отстал.
С соседями не всеми мы дружили,
Их меркою одною не измерить,
Через дорогу семья, Химич, проживали,
Как степень доброты и зла проверить.
У дома братья с тузиком играли
И в сторону дороги мяч бросали,
Как только Тузик резво мяч догнал,
Через дорогу выстрел прозвучал.148.
136
XXXV
Если б кому она уж так мешала,
Какой в деревне без собаки двор?
За что опять судьба нас наказала?
Мы ж не боимся, что зайдёт к нам вор.
Уж мы потом собак больше не брали,
Зачем же нам эти переживанья;
С собакою оседлость нам не впрок:
Усвоили уж этот мы урок.
По - близости тут сад был – сливы вишни,
Нам в том саду пяток деревьев дали.
Для обработки коллективно вышли:,
Белили, рыхлили м обрезали,
Поспели вишни, а потом и сливы,
Какие были радости приливы.
Без нас чтоб их не смели обобрать,
Ходили с Васей туда ночевать.
XXXVI
Пошли дожди поля водой залило,
Под крышей ветер обрывал карниз.
А в декабре сплошным всё льдом покрыло:
Мы на коньках катались без границ.
В тот год зима сугробы наметала
И лютым нас морозом угощала:
Плохой урок под сорок в тех местах,
Фруктовые деревья терпят крах.
Соседу нашему квартиру дали
На «Первой» - и в конторе кабинет.
И там мы с братом мельницу видали,
Но для отца пока там места нет.
Сосед наш обещал что перетянет
И нас – лишь там жильё достанет;
Пока же - на « Второй» мы поживём,
Отёла, нашей, Квитки подождем.
137
XXXVII
К нам гости в этот год, не жданы были,
Как вдруг с Сибири прибыла семья.
Мы даже рядом с ними там не жили,
Но приютили мы их у себя.
И как не странно мы им рады были,
Их « Наши « нашим адресом снабдили.
Семья эта не полная была:
Жена от мужа дочек увезла.
Росли две дочки : Людочка и Панна,
Одиннадцать уж Людочке Годов:
В работе нам она не уступала
И с ней дружить всегда я был готов.
И до сих пор её я образ помню,
Но речь и говор я её не помню.
Была и полненька и круглолица,
А Для меня, как родная сестрица.
XXXVIII
Cолнце щедро, землю, пригревает,
С моря дуют южные ветра.
Снег с полей водой в ручьях стекает:
В бурны реки, превратив лога.
Юшанлы, речушка, взбеленилась:
Вышла с берегов, дома залила;
Залила водой совхозный сад,
Ждём, когда уйдёт вода назад.
Грязь густая, грязь, как липкий клейстер,
Чернозём раскис - не впроворот.
Ноги вязнут, словно в жидком тесте:
Привяжи галоши - засосёт
Расползлись ботинки у мальчишки,
И завидовал он малой птичке:
Ей в грязи пешком не утопать:
Песни петь, под облака летать.
138
ГЛАВА XIII
Годы 1939 -1941
СТИХ I
И лишь вода сошла – переезжаем
Мы на «Первую» в щитовый дом,
Не большой дом, мы не возражаем,
Нам семьёю хватит места в нём.
Мельником опять отец устроен,
Он спокоен, от души доволен.
То сосед наш – главный агранном
Поспособствовал – ему поклон.
Появились новые ребята,
С ними нам знакомиться, дружить,
Год уже идёт тридцать девятый,
Сколько нам осталось здесь пожить.
Школы нет здесь никакой, на «первой»,
И учились рядышком в деревне,
Здесь не то, что в «Ясном», нет вражды,
С «роскошанцами» мы здесь дружны.
СТИХ II
На хорей я вдруг переключился,
Скучно стилем всё одним писать.
Я сначала дактилем словчился,
Долго, знать, хорей не удержать.
Но пока что, им я побалуюсь
Уж потом я как-то образуюсь
Стилем я каким буду писать
Трудно будет мне сейчас понять.
Самый главный план повествования –
Описание судьбы отца
139
Но совместным нашим проживанием
Судьбы наши слились как одна
Несмотря на это – от порога
Каждый будто шёл своей дорогой
И характер, помыслы свои
Друг от друга, будто не сродни.
СТИХ III
Брат Василий, тот всегда с хитринкой,
А Егор упрямый был и злой.
Я же любознателен, новинкой
Быстро увлекаюся любой.
Мы родителей одних творенья
Разными были до изумленья:
Младшие, не знаю почему,
Отвергали преданность мою.
Кличкою обидною прозвали:
«Соней», одноклассницей моей:
У друзей предательством считалось,
Предпочтенье если отдал «Ей».
Но надуманным всё это было,
У меня душа по ней не ныла;
Зависть – что учился хорошо,
Что давались знания легко.
СТИХ IV
Здесь – на «Первой» Дружные ребята,
Новых заводили мы друзей.
И, согласно, возрасту, три брата:
Каждый был в компании своей.
У меня друзей было четыре:
Я считал, что лучше нет их в мире,
Не было размолвки ни одной,
Каждый для меня, как брат родной.
Ваня Куцов – первый, самый близкий,
А второй – Семён был Бабивской.
140
Мичкодан Володя – тоже близкий,
Вася Сегеда – был тоже свой.
Вместе дружно в школу мы ходили
И уроки вместе мы учили,
Бегали по речке на коньках,
Меж собой всегда были в ладах.
СТИХ V
Сад совхозный – в центре дуб огромный
Кроной чистил облака, как мог.
От него аллеи идут ровно:
Щупальца раскинул осьминог.
А за садом пляж был на разливе,
Как же были мы на нём счастливы.
«Голые» купались без стыда,
Были мы мальчишками тогда.
В отдаленьи девочки купались,
Территория у них своя:
Весело барахтались, визжали,
Наполнялась нежностью душа.
Мы их территорий не касались,
Будто бы мы с ними и не знались,
Нарушать мальчишеский завет?
Был на то не писаный запрет.
СТИХ VI
Переполненная счастьем чаша,
Шёл уже тридцать девятый год.
Словно и судьбой живём не нашей,
Обуздать лошадку кто помог?
Будто – бы совсем она смирилась,
Воле нашей будто покорилась;
Сани не швыряла под откос,
А надолго? Не закрыт вопрос.
Так впервые радовались жизни,
141
Голода закрыт больной вопрос.
Тут перекреститься б надо трижды,
Но уж очень атеизм возрос.
Домик – будто свой без всякой платы,
И хватает не большой зарплаты.
С «одежонкой» плохо - вот беда,
Разрешится ж и она когда.
СТИХ VII
Наш отец впервые был счастливый,
На ходу закручивал усы.
И работа, и любви приливы:
Счастье не положишь на весы.
Мама и здорова и красива,
Было видно как она счастлива.
А отец не чаял в ней души,
Было время радости, любви.
Уж на западе сгущались тучи,
Гитлер уже Польшу захватил.
Западную себе Украину
И Союз Советский отхватил.
В классе мы шестом тогда учились,
И, бежать вперед не торопились,
Время шло, нам некуда спешить:
С нашей Квиткой можно ещё жить.
СТИХ VIII
C ноября война кровопролитна,
Шла в карельских северных снегах,
Так задумал главный наш правитель:
Близко у границы Ленинград.
Отодвинуть её были в силе:
Не уменьем – численно пробили.
Не считая – жизни клали в снег,
142
Пылью – был советский человек.
С Гитлером был договор заключен:
Десять лет на нас не нападёт;
Значит жизнь для нас благополучно,
Так и дальше Счастливо пойдёт.
Десять лет совсем был срок не малый,
Мы же все уж взрослыми бы стали.
Все надеялись, что будет так,
Кто нарушить может мирный пакт?
СТИХ IX
Раннею весной «сорокового»
Отпуск взял отец очередной,
И поехал в Сталино к шахтёрам
Одежонки прикупить, какой.
Денег понемногу подкопили:
Молочко соседки уносили,
И продали Квиточкин приплод,
А она ещё приподнесёт.
По приезду снял отец заплечный
Свой мешок, заполненный под вязь;
Он завязан явно не навечно,
Прямо на пол высыпал всё в раз.
Там поношенная – чуть одежда,
Что потерпит ещё - есть надежда.
Зимней же одежды, нету тут,
К нам быть может что – то завезут.
СТИХ X
Я к первоначальному стилю вернулся,
Хорей мой исчерпал себя до конца.
Не вытянуть слог и строку, я запнулся,
Так не дотянуть – не увидеть венца.
Но тут оказалось и в этом есть сложность,
Забросив хорей, сразу всплыть не возможно.
143
Мне для перехода разминка нужна,
Потом в колею меня вправит она.
Год сороковой уж шесть классов кончаем:
За поясом книжки – бежим мы вприпрыжку,
Увлёкшись, друг дружку, смеясь, обгоняем,
И скоро забросим на полку мы книжки.
Потом уж наступит счастливое лето,
С ребятами мы поработаем где – то.
Купаться мы будем – в песке загорать,
В зелёном лесу бегать – в войны играть.
СТИХ XV
В каникулы летние мы не скучали,
Ходили в совхозе работу просить.
На конном дворе лошадей нам давали,
Что б свёклу полоть или сено грести.
И радость, и гордость, коль лошадь получишь,
К себе приласкаешь её и приучишь.
И это уж значит – не на один день,
Ты будешь работать, лишь было б не лень.
В обед уж верхами домой мы скакали:
Работали мы по четыре часа.
И, сдав лошадей, мы домой уходили,
Ведь мы мало- летки – нам больше нельзя.
Работы мы разные там выполняли:
Люцерну на конных граблях подгребали,
Траву в междурядьях свеклы подрезали.
На лошади правили мы, сидя верхом,
А взрослый с пололкой за нами пешком.
XVI
Так время не ждало и мы подрастали,
И в лес часто бегали в войны играть.
Нас много - в «атаку» мы бойко бежали,
В «врага» с самопалов ловчились стрелять.
144
А лес тот поныне мне снится, бывает,
Участок сосновый я не забываю:
С друзьями на сучьях, усевшись верхом,
Уроки учили там, как за столом,
Отрывок учили из «Князя Олега»,
Никак Ваня Куцов запомнить не мог:
Заплакал он горько слезами бедняга,
Обидно – не дал ему памяти. Бог.
Семён Бабивской - тот был памятью цепкий,
А Мичкодан Вова, тот бойкий и крепкий,
Василь Сегеда , тот спокойный всегда;
На помощь придёт, если надо когда.
XVII
Уж осень и все на год старше мы стали,
Учиться уже в седьмой класс мы пошли.
И младшие за нами в след подрастали,
Они свою ношу уж сами несли.
Егор пошёл в третий, Василий в четвёртый
И каждый из них уже был калач тёртый.
Свободы в учёбе нам не занимать,,
Родители нам ре могли помогать.
Нам в школе военные сводки читали,
Европа у Гитлера под сапогом.
Уж через Ламанш «ФАУ» ракеты летали
На Лондон, А что ещё будет потом?
Союзником Гитлера «наши» считали,
Военные сводки спокойно читали.
Всё происходило так близко от нас,
А нам невдомёк, что уж близок наш час.
XVIII
Зимой, «наша» Квитка, бычком разродилась,
Спокойный здоровый с звездою на лбу.
К весне он подрос и рога разрастались,
Любимец наш - все угощенья ему.
145
Он с Квиткой из стада домой, чтоб бежали,
Мы их кукурузной ботвой угощали.
Шесть ведер чистейшей фонтанной воды
К приходу домой им готовили мы.
Бычка за медлительность, Лодырем, звали,
Бежал он домой и по «бычьи» бунчал,
И прямо к корыту к воде приникали,
И каждый глоток у них в горле звучал.
Потом уж под летний навес уходили,
Ещё их кормили там, Квитку доили;
Потом молочком угощали бычка,
Уже тридцать литров за день молока.
XIX
Дочь, Люда у Логвиновых появилась:
Сестрёнка Володи уж в сороковом.
Прошёл уже год, как она появилась,
Водились мы часто с ней с братом вдвоём.
И Людочка Бахарева приходила,
И со своей Тёскою тоже водилась.
А бегала с фермы она к нам второй,
И будто была она нашей сестрой
Всем, что у нас было, её угощали,
Запомнил её я потом навсегда,
Нас скоро жестоко судьба раскидала,
И нас зашвырнуло чёрт знает куда.
Пока же мы жили, с друзьями дружили,
Ещё на лопатки нас не положили;
Пока ещё счастливо в мире живём,
Но жили тогда мы одним только днём.
146
XX
Адольф приходил, мы с ним спустимся в погреб,
Он к кринке со сливками вдруг приникал:
Как маленький мальчик, он свой подбородок
И губы, и нос, словно в краску совал
А Ольгины дети всегда. Наблюдали,
Как струйки молочные в дойке журчали;
Всегда им по кружке с ведра молочка;
Напившись, домой шли, кряхтя и пыхтя.
Последние дни мы так счастливо жили,
Надеялись, что к нам война не придёт.
И как же наивны тогда все мы были:
Бежать бы в Сибирь опять раньше на год.
Но верили В силу мы Армии Красной,
За этой спиной нам и не было страшно.
Не пустят фашистов к нам – в наш огород,
Жить будет спокойно Советский народ.
XXI
Не знали, какая там сила скопилась:
Там тысячи танков, воздушны армады,
Солдат миллионы там расположились.
Готовые к бою орудий армады.
Все наши военные специалисты
Расстреляны были – враги и троцкисты.
Учили же в армии лишь наступать:
Никто и подумать не мог отступать
Уверовали до последнего часа.
Что армия в раз опрокинет врага.
В бою перевесит весов наших чаша,
Фашистов не пустим мы в наши врата.
Поэтому мы до последнего ждали,
Поэтому край этот не покидали
И думали: «как – ни будь переживём,
Что будет, увидим - пока подождём,
147
XXII
Двадцать второго июня ровно в четыре часа…
Воскресное утро – немного проспал я,
Бегу на конюшню – коня запрягать.
«А лошадь твою уже Вове отдал я,
Придётся тебе ещё дома поспать».
Печально и грустно, друзья запрягают,
А мне уже ничего не предлагают.
Залез на шелковицу – ягод поел,
С тяжёлой душой я до дому побрёл.
Пришёл я – несчастье тут? Как же иначе:
Отец по избе ходит взад и вперёд,
А мама, схватившись за голову, плачет.
Несчастье, конечно, - дурак не поймёт
«Случилось – то что, что же так, убиваться»?
Письмо из Сибири? Опять с кем прощаться?»
«Сейчас передали – война началась.
148
ЧАСТЬ II. ВОЙНА
ГЛАВА I
Годы 1941 – 1945
СТИХ I
Война началася, всё перевернулось,
Вся жизнь кувырком и всё встало вверх дном.
Проснулися братья, им не улыбнулись.
Всё происходящее кажется сном.
Радиопродуктор наш чёрный картонный
Который уж раз повторял монотонно:
«Враг будет разбит, мы его победим,
Земли мы своей ему пядь не дадим».
В четыре часа вся граница пылала,
Земля встала дыбом, пылали тылы.
Внезапным налетом парализовало,
Уж с той стороны идут танки в пыли.
И нечем сдержать эту грозную силу,
Что неудержимо вперёд устремилась.
Везде в окружении наши полки,
Был самым ужасным день первый войны.
СТИХ II
Второй день войны, был день мобилизации,
Военнообязанные шли вперёд.
Многие без повесток и организации,
Все с пятого по восемнадцатый год.
В слезах провожали, рыдали, плясали,
На призывных пунктах гармони играли,
Теперь соберемся и, враг не пройдёт,
149
Не вступит нога его в наш огород.
Второй день войны – уже к вечеру враг,
До ста километров прошёл от границы;
Такими вот темпами как отступать?
И насмерть стояли войска, приграничны,
От первого, быстро очнувшись, разгрома,
В войска шли, кто может, от каждого дома.
Их всех ещё надобно вооружать,
Военным понятиям всех обучать.
СТИХ III
И что теперь делать, куда нам деваться?
В Сибирь – бы уехать и там переждать.
Теперь же с семьей туда трудно добраться,
И нам от судьбы, видно, не убежать.
Теперь же судьба перестала быть личной,
Она миллионами правит привычно,
И мрак чёрным облаком землю прикрыл,
И вырваться, кажется, нету уж сил.
Так с чем же сравнить можно то состояние,
Постигшее, в первые дни, нас, войны?
Мы будто упали в глубокую яму,
Откуда и выходы, нам не видны,
Тут я вспомнил тучу, что вдруг налетела,
И солнечный день, в тёмну ночь превратила:
Но туча не так и обширна была,
Не всем, на земле, разрушенье несла.
IV
И мы продолжали здесь жить, ожидая,
В ближайшие дни, что судьба принесёт.
Уборка уже началась урожая:
Успеть надо с ней, вдруг сюда враг придёт.
На нас перекинулась эта забота,
Мальчишек теперь стали звать на работу.
Зерно от комбайнов свозить бы - успеть,
Теперь мы в пятнадцать лет стали взрослеть.
150
Отец говорит,- «ты, Андрей, самый старший,
Меня заберут – я не знаю куда,
Вам жить без меня с мамой будет непросто,
Ты маме уж тут помоги без меня.
Фашистов сюда может – быть и не пустят,
А там, может быть, и меня уж отпустят;
Но если отсюда и вас повезут;
Пишите в Сибирь – адреса нас найдут.
V
В июле призыв опять – это не праздник,
Мальчишек призвали шестнадцати лет.
В тот день ушёл в армию мой одноклассник:
Красняк то был Пётр – пропал его след.
Попали они под немецкие танки,
Потом уже их не найдут и останки.
Петру на прощанье я руку пожал,
Держался он стойко: - «прощай»,- мне сказал.
Тогда же и папе прислали повестку:
Ему к утру в Розовку надо прибыть.
В тот раз уж собрали одних только немцев,.
В родных тех местах им теперь уж не быть.
Ушёл и Адольф с папой, Райман и Мэнцер,
Всего их набралося семеро немцев.
С немецких колоний же сотни пришли,
И семеро «наших» туда же пошли.
VI
Их распределили по сотням, десяткам,
Составили списки, поставили в строй.
Назначили старших: В десятке – десятник,
Потом ночевать отпустили домой.
На каторжный труд их в труд - армию взяли:
Оружие немцам уж не доверяли,
Не – благонадёжными вдруг родились,
Правительству не по душе мы пришлись,
Пришёл отец вечером хмурый, уставший,
151
Ему собираться в неведомый путь.
В дорогу нельзя отправляться не спавши,
Хотя бы не много, но надо уснуть.
А мама всю ночь у плиты хлопотала,
И гуся в дорогу ему запекала.
Домашних ему пирожков напекла,
И к утру в дорогу его собрала.
VII
Мы с ним распрощались, а мама рыдала,
Никак не хотела его отпускать.
В безвестность так ранее не уходил он:
«Родные, прощайте»,- сумел он сказать.
И также Адольфа мы с ним провожали,
И Райман, и Мэнцер его уже ждали:
Котомки на плечи – и в смутную даль,
На станции поезд уж их поджидал.
До станции двадцать ещё километров,
Из Розовки «пешими» надо шагать.
«Палимые» солнцем, гонимые ветром,
Их НКВД пошли сопровождать.
Они в одночасье все ЗЭКами стали,
В товарны вагоны их всех затолкали,
Отправился поезд вперёд на восток;
Сначала дал длинный, прощальный свисток.
VIII
Без главы семейства теперь мы остались.
Теперь для него уж другая судьба,
Иннам она, знать, уж другая досталась,
Пока – что стоит ещё наша изба.
А армии Гитлера, неудержимо,
Минуя заслоны, всё прут себе мимо:
Прибалтику и Белоруссию взяли,
И пол – Украины уж тоже заняли.
И нет ещё силы, чтоб их задержать,
У них же возможность есть, чтоб наступать.
Над нами фашисты летают с крестами:
152
Их лётчики в шлёмах глядят сквось очки.
И всякие знаки чертят в небе «рамы»,
А «наших» всё нет – нашим не до игры
На Киев Фашисты уже наступают
И клинья уже под Москвой забивают,
А мы собираем в полях урожай,
Его в тыл возить надо – знай, успевай.
IX
Дороги у нас были всё грунтовые,
А за пятьсот метров проходит большак.
Мы семечки жарим – бежим не впервые,
Их красноармейцам в пилотки ссыпать.
Машины на запад гружёны войсками.
И днями проходят, идут и ночами.
Обратно же повоевавших везут,
А мы уж опять с угощеньями тут.
Бывало, лишь мама Квитулю подоит,
Хватаем ведро и бежим на большак.
С машин у бортов котелки подставляют:
«Мне, хлопчик, плесни», - «и мне тоже, вот так»
Со стороны фронта мы тоже встречали,
Был жалок их вид и в глазах их печали.
Хлеб, яички и молочко мы несли,
«Спасибо, спасибо», - лишь слышали мы.
X
На всех же фронтах шли жестокие бойни,
Отпор там врагу с каждым днём нарастал.
Отважно сражались советские воины,
Уж не безнаказанно он наступал.
Под Киевом жёсткий отпор ему дали,
И под Ленинградом его задержали.
Не дали прорваться ему на Москву,
Пришлось придержать наступленье ему.
Но уж в сентябре битва возобновилась,
153
И «нашим» уже Киев не удержать.
И за Мелитополь - совсем рядом с нами,
Казалось, что дальше, нельзя отступать.
Я видел, как станцию «Светлу» бомбили:
Там боеприпасы для фронта скопили.
То был фейерверк, там всю ночь грохотало,
И станции этой на карте не стало.
.
XI
Сентябрь, и первого мы пошли в школу,
Затишье как – раз было на всех фронтах.
Неделю лишь мы не работали в поле,
Как вновь самолёты летают в крестах.
И нас по домам уж теперь распустили,
Как – бы невзначай нас тут не разбомбили.
Скопление недопустимо детей:
Увидит нас, и расстреляет злодей.
По – прежнему, так же мы Квитку доили,
И Ольгины дети шли пить молочко;
Потом квитку в стадо с бычком выводили
И шли они рядом вдвоём бок обок.
По– прежнему, мы на большак выходили
И семечки красноармейцам носили,
И, каждый, нас видя, шофёр тормозил,
И к нам за гостинцем вперёд выходил.
XII
В восьми километрах у Розовки в поле
Был аэродром спрятан прифронтовой.
И каждое утро летят с того поля,
Девятки «отважных,» бомбить вражий строй.
С друзьями мы взглядами их провожали,
Потом возвращения их поджидали,
А по возвращению можно считать,
154
Осталося, сколько, их там догорать.
Наутро опять вылетает их девять:
Но вот возвращаются – три, потом – два.
Так каждое утро без сопровождения,
Удачно до цели проскочишь едва.
Бой под Мелитополем шёл уж неделю,
А по большаку подкрепления едут,
Оттудова многие едут в бинтах,
Их больше осталось лежать в тех полях.
XIII
Уж вечер, темно, мы сидим на карнизе,
А домик наш торцем на запад глядел.
С карниза увидишь по -больше чем с низу,
Но зрение тоже имеет предел.
Пылало там зарево по горизонту,
Разрывы зенитных снарядов по фронту.
Творилось там страшное - трудно понять,
На нас надвигалася чёрная рать.
«А будут, ребята у нас партизаны»?
Вдруг Куцов Ванюша спросил у ребят.
«Теперь уже поздно», - Сказал Мичкодан нам,
«Так быстро отряд не успеть, уж собрать.
«Придут сюда немцы, что делать – то будем?
А бой тут пройдёт. Куда прятаться людям»?
Семён Бабивской про себя рассуждал,
И каждый о том, что и он размышлял.
XIV
Гремит Мелитополь всё ближе и ближе,
И долго тот натиск уж не удержать.
Тут каждый стремится укрыться пониже,
Или вглубь страны от войны убежать.
Так Логвинов – друг наш, семью свою к тёще,
В Бердянск, вдруг решил увезти на повозке.
155
Согласен брат Вася им кучером стать,
В пути на Бердянск – лошадьми управлять.
К Бердянску повозка подъехала ночью:
Там длинной змеёю прожекторный луч,
Десятый, двенадцатый, рвут небо в клочья,
Снаряды зенитные рвутся у туч.
Прожекторный луч вдруг упал на дорогу,
Как змей засосать был готов всех в утробу.
Метнулися лошади рвутся в галоп,
От страха у кучера мокрый стал лоб.
XV
В лесу нашем НКВД часть стояла,
Но мы туда бегали всё – ж е играть.
Из поджигов там, затаясь, постреляем,
Потом с того места подальше бежать.
Второго мы так октября там играли,
Под вечер всей «стаей» домой прибежали:
Пора уж из стада животных встречать,
Их маме кормить и доить помогать.
У нашего дома соседи толпятся,
Протиснулся внутрь и, что за напасть?
Лежит на полу наша мама в припадке,
Но что за беда помогла ей упасть?
И тут на столе я увидел повестку:
К шести нам утра быть готовым к отъезду.
Продуктов на месяц с собой можно взять,
Но, какже их на четверых рассчитать?
XVI
Соседки тут маму лекарством поили,
И вскоре уж с пола она поднялась.
Животных фонтанной водой напоили,
Потом отдыхать их свели под лабаз.
156
Соседи ближайшие нам помогали,
Мы с братьями дружно гусей порубали;
Их надо ещё теребить потрошить,
Потом их зажарить и смальцем залить.
И Квиточку мама ещё подоила,
И всех кто тут был - молочком попоила.
Нет сил, оторваться, ласкать, целовать,
В дорогу нам вещи еду собирать.
Успел хоть брат, Вася, вернуться с Бердянска,
А то без него бы пришлось отправляться;
Дальнейшая, как бы сложилась там жизнь,
Попав в оккупацию, был бы он жив?
XVII
Муку и крупу мы в мешочки ссыпали,
Картошки морковки набрали в кульки.
Посильные ноши себе создавали,
Мешок не поднять полноценный муки.
Гусей мы до ночи на противнях жарим,
Потом, до утра, что- то жарим и парим;
И Ольга с детьми собирается в путь,
Без нас собирать ей и нечего тут.
Не чистая сила с Сибири их гнала,
Илья не приехал, оставил одних,
На месте бы жили и горя – не знали,
За что им мытарить одним, без родных.
Последний раз Квиточку мы подоили,
И в стадо их вместе с сынком проводили.
Сдержать не возможно горючей слезы.
Во дворы заезжают за нами возы.
XVIII
Обидно до слёз мне, друзья что, проспали?
Хотя бы один проводить подошёл.
157
Прощай, в трудный час, они мне не сказали,
Как – будто к соседям я в гости пошёл.
Я что, себе выдумал дружбу большую?
Им, будучи другом, от них ждал, такую ж?
Вот если – бы кто – то из них уезжал,
Я ночь бы не спал, в путь бы их провожал..
Повестки такие всем немцам раздали,
Приказано всем выезжать в этот день.
Возы наши, НКВД провожали:
Они не проспали, им было не лень.
Соседи ближайшие нас провожали,
Они, не стесняясь, слезу утирали,
Мы всё погрузили – и тронулись в путь:
Прощай, Украина, нам нравилось тут.
XIX
Иду за телегой, себе представляю:
Бежит наш бычок и, к - корыту попить.
Там нету воды, я не соображаю,
Воды принести, как могли мы забыть.
Меня душат слёзы, сдержать нет их силы,
Но как же водички мы не наносили?
Опять представляю – сознанье мутит:
Бежит наш бычок и по-бычьи бунчит.
И Квиточка к бочке подходит напиться,
Никто не встречает, никто не поит.
От этих видений нет силы - забыться,
Иду, как в тумане, ком в горле стоит.
Везде на дорогах заставы стояли,
Но мы документы им не предъявляли,
Мы не по своей воле ехали тут:
Нас сопровождающие здесь ведут.
158
XX
Потом через тридцать уж лет мы узнали:
Сосед у нас, Мищенко, рядом дома.
Они не хозяйственны, кур не держали,
Не сеяли и не держали скота.
Вот Квиточка в вечер приходит из стада
И к бочке подходит – напиться ей надо,
Бычок наш к пустому корыту бежал,
Там Мищенко с острым ножом его ждал.
Его почему-то на фронт не забрали,
Остался он дома ещё после нас.
Бычка во дворе нашем и ободрали,
А мясо домой унесли про запас.
В ту бочку с которой мы Квитку поили,
Сложили всё мясо, потом просолили.
Про Квиточку я ничего не узнал,
Конечно, её-то уж кто-то прибрал.
XXI
Мы к станции Стульнево уж подъезжаем,
Там с разных сторон всё подводы идут,
На землю у рельсов свой скарб выгружаем,
Погрузки в вагоны мы ждать будем тут.
Народу на станции много скопили,
Не дай бог, чтоб нас тут ещё разбомбили.
Скопленье народа – находка врагу:
Найдёт раздолбает, покрошит в рагу.
На этой мы станции и ночевали,
Дул северный ветер и снег пролетал.
Костры жечь опасно, их не разжигали,
Прижавшись, друг к другу, кто спал, кто не спал.
Обычно попозже здесь снег пролетает,
А этот год холодом нас провожает.
В какие края поезд нас повезёт?
Лишь НКВД о том знает вперёд.
159
XXII
Октябрь, четвёртое, катят вагоны,
Под нас подгоняют товарный состав.
В два яруса нары дощаты в вагонах,
О! случай, под нас только пульман поставь
Мы маму с продуктами вниз загружаем,
А сами наверх – ближе к окнам , сигаем.
Вагон загрузили, кто нары занял,
А кто на полу между нар прозябал.
По центру вагона железная печка,
Дрова надо, чтобы её протопить.
Темно вечерами, нужна ещё свечка,
Воды чистой надо варить и попить.
И Ольгу с детьми мы сюда загрузили,
Они сперепугу в два голоса выли.
Отсюда не скоро уж выгрузят нас,
Поедем, неспоро, – теперь не до нас.
ГЛАВА II
Октябрь 1941 года
Путешествие в Казахстан
СТИХ I
Впервые, без отца, в вагонах,
И нас везут, как скот.
Нас охраняют на прогонах,
Мяукает, заблудший кот.
Я дактилем писать запнулся
И чуть, надолго, не заткнулся,
Я б с места сдвинуться не смог,
160
Если бы ямб мне не помог.
Здесь станции и полустанки:
Черниговка, Камыш-Заря,
От Волновахи лишь остатки,
Там занимается заря.
С путями всюду неполадки,
Их распахали там, как грядки.
Не починить их быстро вдруг,
Тогда тупик нам лучший друг.
СТИХ II
Здесь мы отстаиваться будем:
Обеды на кострах варить,
Здесь дров себе в запас добудем,
Не далеко искать ходить.
Кругом горелые вагоны;
Мы на открытые платформы
Кладём дрова себе в запас:
Не строго охраняют нас.
Нас очень ловко провозили
Всегда, где был вчера налёт.
Нас и ни разу не бомбили:
И мы опять едем вперед.
В вагонах скучно ехать нам
И днями, нарушая нормы,
Мы на открытые платформы,
Чтоб видеть всё по сторонам.
III
Вот Ольгинка, Донецк в огне,
вагоны, тереконы;
И здесь в тылу, как на войне
Щепьём забиты все прогоны.
К Ясиноватой подъезжаем,
Как раз фашисты там летают,
Дымят
161
Зенитки резко бьют по ним,
Но враг, уходит невредим.
В Донбассе надолго састряли,
На запад поезда идут:
Туда гружёные составы
Всё технику на фронт везут.
Оттуда слышится свисток,
Вагоны с красными крестами:
Там руки ноги под бинтами,
Мчит «санитарный» на восток.
IV
C «опасной» «зоны» выезжаем,
Отсюда резко на восток
Мы Украину покидаем,
Даём прощальный ей свисток.
По-прежнему на полустанках
Томимся днями на стоянках;
Хоть мы пока и не спешим,
Но так запасы проедим.
Как эстафету нас кидают:
«От» Гуково до Лиховской,
Там в тупики нас загоняютОттуда тягой уж другой.
Так и иссякнет провиант:
Мы бы неделями стояли
И паровоза поджидали,
Но с нами едет комендант.
V
Нас комендант проталкивает рьяно,
Он никому покоя не даёт,
И паровоз он требует упрямо,
Так наш состав опять вперёд идёт.
Вот Тацинский, Морозовск, Обливская,
На Сталинград мы едем, не взирая,
162
На долгие стоянки в тупиках,
Но там хоть варим пищу на кострах.
От Сталинграда едем вверх вдоль Волги,
Вот мы уже в Саратове, а там
Безлюдно, уже все немцы из Поволжья
«Расселены» по дальним сторонам.
Теперь на юг мы едем, где-то тут
После Уральска, мы в Казахстан ныряем;
Потом мы его снова покидаем;
От Соль-Илецка едем на Мартук
VI
Поездка эта стала жизни частью,
Мы месяц на колёсах провели;
И неизвестно к счастью иль к несчастью,
На станцию Мартук нас привезли.
Здесь нам велели из вагонов выгружаться,
Но где тут нам с пожитками прижаться?
Зал ожидания и маленький перрон;
Не вместит нас и половины он.
И нас частично в клубе разместили.
Держались с Менцерами мы в пути:
Их четверо, да и в одном совхозе жили,
И вместе б нам пристанище найти.
Сын, Яша, В среднем нам ровесник был,
Две дочери и сними тоже мама.
И в клубе с ними тоже вместе были,
Про Ольгу мы, конечно, тоже не забыли.
VII
Мартук – районный центр, элеватор,
Сюда со всех сторон везут зерно.
Подводы – не машины и не трактор:
Телега, дышло, два быка, ярмо.
163
А на телеге короб, сбитый плотно.
Зерно возить удобно, не хлопотно.
Засыпал его дома до венца
Езжай на нём до самого конца.
На элеваторе распорядились:
«Пустыми» никому не уезжать,
Переселенцев с поезда сгрузили,
Каждой подводе две семьи забрать».
Вот две подводы к клубу подъезжают:
По- взрослому быками управляют
Два мальчика четырнадцати лет,
В их поведении «мальчишеского» нет.
VIII
Мы, сверстники, им сразу приглянулись,
И Яша Менцер тут же подошёл.
Тут две сестры с дочуркой подвернулись
И Олька с мальчиками: - всё, пошёл!
Мартук стоит у самой у границы,
Над нами пролетают стаей птицы.
Актюбинская область – Актюба,
Вдали проходит гор гряда.
Летают в небе беркуты кругами,
Начало ноября, но не зима.
Поверхность вся покрыта здесь холмами,
По ним дорога вьётся, как змея.
В низинах белой пеной ковыли
Колышатся волной под буйным ветром,
С холмов видать на много километров
Селений ни вблизи нет, ни вдали.
IX
Ребят тех звали Витя и Алёша:
Рыжов и Загорулько – мужички.
Быками править, не нужны поводья,
164
Дорогу сами выберут бычки.
бы в тридцать седьмом на Украине,
Светлой на коровах едем ныне,
И мартовское солнце грело нас,
И жаворонки в небе радовали глаз.
Теперь уж жаворонки замолчали
И едем по казахской мы степи.
С холмов видны холмы, безлюдны дали,
Смотри не раскисай – терпи.
А мама наша, сидя на возу,
Кругом глядя, в бескрайние просторы,
Не веря, затуманенному взору,
Нет-нет да со щеки смахнёт слезу.
Как
Со
X
Опять встаёт вопрос, опять безвестность,
Куда теперь мы едем и зачем?
Ответы на вопросы не известны.
На долго мы сюда иль на совсем?
И вспоминаю я опять, идя за возом,
Квитулю нашу и бычка в совхозе,
И как, там в оккупации друзья?
Вернёмся – ли, когда ни - будь туда?
Я думаю: могли мы избежать всё это?
Если б в тот день, как началась война,
Продать своё хозяйство, как-то,
И рвать в Сибирь, в знакомые края.
Осесть в совхозе бы сорок шестом,
С «которого», так глупо мы сорвались;
Мы так же без всего теперь остались,
Но, может, были б вместе мы с отцом.
165
XI
Но мы себе и не могли представить
Лишать себя всего, к чему пришли.
Всю жизнь нам было нечего оставить,
А там впервые счастье мы нашли,
Четыре года жили и растили,
С Квитулею одной семьёй мы жили:
В холодный, даже год тридцать восьмой,
В мороз, забрали мы её домой.
Мы добровольно не могли сорваться:
Надеялись, а вдруг да пронесёт.
Научены мы были, как бросаться,
Потом тебе никто не принесёт.
Мне скучно на возу – иду пешком,
Меня дорогой ностальгия гложет,
С колен подняться, кто теперь поможет?
Здесь нам бы выжить, прочее – потом.
XII
Через дорогу лог пролёг глубокий,
На дне резвится небольшой ручей.
Кружится в небе беркут одинокий:
Нам чай сварить здесь, тот ручей ничей.
Быкам здесь попастись можно привольно,
Травы сухой, высокой здесь довольно.
Немного надо им передохнуть
И двинуться вперёд, продолжить путь.
Иду, а в голове роятся мысли:
С отцом, когда мы встретимся опять?
Он нам сказал, - «В Сибирь пишите письма»,
Приедем, надо сразу написать.
Но нам сегодня, видно, не попасть,
Уж солнце клонится к закату ближе,
И где-то надо на ночь нам тут пасть.
166
ХIII
Конечно, и быки уже устали,
Их надо попоить и покормить.
Опять в логу речушка протекала,
Здесь можно и обед, и чай сварить.
Мы табором в логу расположились,
Сначала налегке мы подкрепились,
Собрали возле речки, что могли
Потом себе костёр тут развели.
Зашло уж солнце, звёзды замерцали,
Быки паслись, совсем стало темно,
Все улеглись, запасы все сожгли:
Не жарко и костёр погас давно,
С рассветом снова тронулися в путь,
Всего сорок пять километров.
Холмы закончились, с равнины тянет ветром,
Сегодня уж доедем как-нибудь.
XIV
Поднялось солнце, ковыли волнуют ветры.
Вдали полоска леса, как мираж,
Виднелася на многи километры,
Разнообразя, дикий сей пейзаж.
А слева гряда гор, у горизонта
Тянулася на юг широким фронтом.
Там от людского глаза в стороне
Гнездились беркуты высоко на скале,
Когда проехали мы через лес,
Увидели селенье небольшое:
Налево прудик, неширокий плёс,
А дальше ветрогона колесо большое.
Конюшня, фермы, клуб и магазин,
И мельница за клубом в отдаленьи.
Направо дом колхозного правленья,
У клуба стоп! – здесь мы притормозим.
167
ГЛАВА III
Казахстан. Колхоз им. Шевченко.
Мартукский район, Актюдинская область
Ноябрь 1941 г. – Октябрь 1942 г.
СТИХ I
Четырнадцать нас в клубе поселили.
На удивленье украинский здесь колхоз.
В двадцатых их сюда переселили,
Тут сеют, возят на поля навоз,
Колхоз тот звали именем Шевченко,
Там, Загорулько и Герасименко,
Преобладают жителей костяк,
А свежей крови, так себе – пустяк.
Они свою культуру сохранили,
Язык и песни привезли с собой.
Мы в Казахстане, как на Украине,
Язык не надо изучать другой.
Я выбрал время, и проведал лес.
Там в основном берёза и осины.
Но мало, «стройных», больше половины,
Как будто, пошутил над ними бес.
СТИХ II
Ещё вершины срублены у многих,
Не так уж низко, метров до семи.
Какие надо иметь «длинны» ноги,
Чтоб до вершины с топором дойти.
Загадка эта тут не разрешилась,
Умом не смог добраться до вершины,
Но так оставить это я не мог.
Пойму я, кто туда забраться мог.
Лишь ностальгию этот лес навеял,
168
И, на прочь, от меня ушёл покой,
И смуту он в душе моей посеял,
Хоть наш лес, был породы не такой.
У нас рос ясень, илем, дуб, сосна и клён,
А здесь растёт осина и берёза,
Но этот не боится бури и мороза,
К берёзе подхожу я на поклон.
СТИХ III
В Колхозе быстро всем нашли работу:
Кому на ферму за скотом ходить,
Об этом у нас не было заботы.
Кому на ток пшеницу молотить.
В бригаду с братом, Васей, нас послали:
«Свезите керосин для трактора»,- сказали.
Уже мороз, а шагом бык идёт:
Граблями руки, тело дрожь берёт.
Нам ехать семь в бригаду километров:
Придумать что, как руки нам согреть?
Ещё насквозь нас продувает ветром.
А груз доставить, надо нам успеть.
Нельзя – ли руки в керосин мокнуть?
Ведь он не замерзает на морозе.
Над бочкой мучились, в какой уж позе,
Вдвоём сумели пробку открутить.
СТИХ IV
Потом мы прыгали, чуть не ревели:
Холодный керосин, и на ветру,
Мы под рубашкой свои руки грели,
И опыт тот был нам не по нутру.
Мы до зимы в бригаде пребывали,
Траву косили – сразу подгребали.
Кругом были не убраны хлеба,
Мужчин не стало – одна детвора.
169
Мой украинский опыт так был впору:
Умел я, и косить, и подгребать,
Лишь вместо лошади – быков здесь пара,
Умеют они борозду держать,
С работы мы не ездили домой:
Три раза в лень в бригаде нас кормили,
Вагон нам, для ночлега, привозили,
Постель, одежду брали мы с собой,
СТИХ V
До декабря пшеницу мы косили:
На корм скоту – овсюг; в степи - траву.
Пшеницу на арбах домой возили,
Там молотили и сушили на ветру.
На благо --- осень без дождей стояла,
И в поздней нам уборке помогала.
Огромный фронт у тыла хлеб просил,
И тыл работал, Не жалея сил.
Работали в бригаде всё подростки,
Ещё был комбайнёр и тракторист,
И бригадир ещё, хромой без трости:
Высок был ростом и плечист.
Работали не по четыре мы часа:
Темно – быков мы запрягали,
Темно – мы также в вечер выпрягали,
Не уходя, видна доколе полоса.
СТИХ VI
Ноябрь сухой, неповторимый,
Как в ноябре хлеба косить?
Грачи, как туча, чёрной силой
Нам помогали молотить.
Шумит косилка монотонно,
Грачи галдят неугомонно.
Загонка километр длиной:
170
Сиди себе и песни пой.
Косилки клином друг за другом,
За ними грабли коны вслед,
Зима уж скоро грянет вьюгой,
Поля покроет белый снег.
Пастись скотину гонят в степи:
Траву сухую там едят,
Хоть пастбищный сезон продлят,
А скоро в стойло и на цепи.
СТИХ VII
Быки и лошади с работы
Уходят в степь и на лужок.
Брат, Вася, там за ними смотрит,
Он ночь не спит, он пастушок.
А молодёжь после работы
Поужинали – нет заботы.
Ей прозябать не вмоготу:
Прыжки в длину и в высоту.
Девчонки, хором поют песни,
На украинском языке,
И весело, и грустно вместе,
Но мы резвимся налегке.
Потом к девчонкам мы садимся,
Горланим, песни до ночи.
Уж спать ложимся в полночи,
Своей мы взрослостью кичимся.
СТИХ VIII
Была там девушка Оксана,
Глазастая, с длинной косой,
Певунья и красива станом,
Я любовался ей порой.
Здесь женщины стога метали,
И девочки им помогали.
171
Хлеба надо в стога сложить,
И по снегу домой возить.
В начале декабря нагрянул,
Циклон со снегом и пургой,
За ночь он все поля загладил,
Пришлось уехать нам домой.
Комбайн, косилки, арбы, грабли,
Всё завершилось в одну ночь.
Бригадой всей отсюда прочь,
Пока совсем мы не озябли.
СТИХ IX
А дома новость, в полумраке клуба,
Письмо читаю бабушки родной.
Писал я, по приезду им отсюда:
Нам про отца хоть весточки одной.
Они письмо от папы получили,
И адресами нас объединили,
Теперь могли друг другу мы писать,
И было что друг другу рассказать.
В то время, как наш поезд пробирался
Окольными путями, на восток,
Уже к столице нашей подбирался,
Кипучей лавой, вражеский поток.
На Юге, до Ростова уж добрались,
На севере - в блокаде Ленинград,
Но сотни тысяч насмерть там стояли,
И мало кому, выжить удалось.
СТИХ Х
В труд - армии отец под Соликамском,
Там строили бумажный комбинат.
И, обращались, сними там по хамски:
Как на врагов, нацелен автомат.
Тайгу рубили, строили бараки:
172
Колючка, и с винтовками солдаты.
В Боровске лагерь строили себе,
Жестокой, было надо, так судьбе.
Вручную под фундамент грунт копали,
На тачках отвозили под откос.
Площадку, под строительство, ровняли,
Там техники не ставился вопрос.
Карточная была уже система.
Коль норму сделал – полный ешь паёк,
Не сделал – и отрезан корешок.
Об этом уж другая будет тема.
СТИХ ХI
Работали там строго по-бригадно:
«Один за всех и все за одного».
И если кто не выполнил, что надо,
Паёк срезали всем до одного.
И если уж дистрофиками стали,
Пониженный паёк ещё снижали;
Тогда работать уж никто не мог,
Лишь нары и барачный потолок.
Наш друг, Адольф, мужчина был здоровый:
Работать мог, но мал ему паёк,
Он опухал, не лезли в обувь ноги,
И к ноябрю уж безнадёжно слёг.
Один из первых умер тихо в ночь,
Десятками потом уж уходили.
Их под Боровском где-то хоронили,
И кто бы думал выжить им помочь.
СТИХ ХII
Но не писал отец об этом в письмах:
Цензура бы не стала пропускать.
В конце уж декабря, в последних числах,
Наш почтальон начал к нам в дверь стучать.
173
Над «лагерем» дымят бараков трубы,
Писал, что от цинги теряет зубы,
Что восемьсот грамм хлеба их паёк;
Так почему ж тогда Адольф наш слёг?
Не представляли мы, что это мало,
Что, мало кто паёк тот получал:
Посылочку никто не посылал.
И выжить мы отцу не помогали,
Писал, что коль на корточки присядет,
Без рук подняться, уже нету сил:
Но ничего от нас он не просил,
Не думал уж, что до конца дотянет.
СТИХ XIII
Нужны ж стране были рабочи руки,
Зачем голодной смертью их морить?
Немного бы по больше им продуктов,
Могли б работать, родине служить.
Лишь первый год войны, ещё запасы
Не исчерпались до черты опасной:
Значит, сейчас, чем больше уморить,
Тем легче будет остальным прожить.
Но, кто тогда в стране работать будет?
Такие стройки требуют людей.
Одни умрут, а новые придут,
Продолжат стройку, жизнию «своей»?
А мы как бы колхозниками стали,
Выписывали нам по накладным,
За труд продукты, как и всем иным,
И мы пока ещё не голодали.
СТИХ XIV
А на фронтах начались перемены:
Разгром фашисты терпят под Москвой.
Шестого декабря в контрнаступленье
Пошли войска широкой полосой.
174
Враг отступал, и технику бросая,
Топтался в снежном поле, замерзая.
А командиры стали понимать,
Что в лобовой атаке лишь терять.
Мобильные отряды создавали,
Глубоко заходили в тыл врага;
Коммуникации ему перерезали:
Ему уж выбираться из котла.
К весне наши ресурсы истощились
И, начатое, нечем завершить,
Вражий огонь уж нечем подавить,
Движение вперёд остановилось
СТИХ XV
В колхозе всё пшеницу молотили,
И все, кто мог, работал на току,
На помощь пленных немцев привозили,
Работали со всеми на ветру.
Уж научились говорить три слова:
Давай-давай, Иван, полова!
И лишь, сидели дома, малолетки,
Дочь Бартель да Егор и Ольги детки.
А мама в молотилку подавала:
Уж очень бойкая она у нас бывала,
И все работали. И всё было путём,
Мороз и ветер были нипочём.
А Яша Менцер с нами не работал:
Он скотником приставлен был к быкам,
Уж с ноября работал только там.
Там основная для него была работа.
СТИХ XVI
Стояла там конюшня рядом с лесом,
Телятник – «возле», черепицей крыт.
Пространство между ними - под навесом,
Колодезь в центре, несколько корыт.
Лабазом называлось это место.
175
Ворота были на проход для въезда,
Сюда возили сено из степи.
Телят и лошадей поили до зари.
В тот год здесь зимовали двадцать тёлок,
И беспривязно шестьдесят телят.
Мы, три подростка, «тех» телят и тёлок
Кормили и поили, как дитят.
Из степи сами сено мы возили,
За вениками бегали мы в лес,
И каждый по охапке прутьев нёс.
Навоз мы тоже сами вывозили.
.
СТИХ XVII
А третьим был у нас Ульянов Коля,
Из Николаева, здесь с мамой жил.
Он старше был меня лишь на полгода,
Но всё умел – такой он парень был.
Возили сено на санях – площадке,
Быки, ярмо, не то, что на лошадке.
Наложим воз, хоть трактором тащить:
Быки идут, в пути б не развалить.
Осиновые лыжи сделал Коля,
И получилось ловко у него.
И мы себе по паре откололи,
Его мы переняли мастерство.
На лыжах мы в тот лес потом ходили,
Скользили и за поясом топор.
Тот лес тот снег я помню до сих пор,
Как веники берёзовы рубили,
СТИХ XVIII
В тот год зима с буранами, снегами,
заглушая волчий вой.
Со всех сторон несло снега ветрами:
В логах, в лесу лишь ждал его покой.
Снега ветрами крепко трамбовало:
Гудела,
176
Нога животных там не проступала.
Берёзы до верхушек занесло,
Не ветром же вершины им снесло?
На лыжах по верхушкам мы ходили,
Берёзы выбирали по ровней.
Потом мы веточки на веники рубили,
Не думая весной, что будет с ней.
И плакали потом весной берёзы:
Шёл от корней живительный поток,
В берёзовый он превращался сок,
Вниз по коре текли живые слёзы.
СТИ XIX
И был в работе строгий распорядок:
Вставали рано – в пять часов утра.
лабаз пускали всех телят и тёлок,
Поили их с корыта – не с ведра.
Пока они в лабазе разминались,
Мы в стойлах и проходе убирались,
В корыта засыпали свежий корм.
После бурана снег мы убирали:
Лопатами на кубики секли,
И вилами как из пращи кидали,
Открыть, чтобы ворота мы могли.
Сугробы надувало выше крыши,
И всё надо в ручную раскидать,
Его тут тонны надо перебрать,
С навозом сани из ворот чтоб вышли.
В
СТИХ XX
Мы в клубе печку хворостом топили.
В лесу после порубок сучьев – рай.
Возили их оттуда и тащили:
Посильную лишь ношу набирай.
177
Толкать в печь хворост непрерывно нужно,
А без тепла простынешь и дашь дуба.
Мы с мамой ночью запрягли быка,
В лесу решили нарубить дрова.
Лишь только мы берёзу уронили,
И начали кряжи с неё пилить:
Как хором волки песню затянули,
Совсем уж рядом продолжают выть.
Совсем немного дров мы нагрузили,
Наш бык сбесился и верёвку рвёт;
Хоть мы его к берёзе прикрутили,
Дрова мы сверху хворостом прикрыли.
СТИХ XXI
По вою слышно – велика там стая,
Нам страшно за быка и за себя,
И не отбиться, топором махая,
Но, видно, стая та была сыта.
Наш бык помчался – лошадь не догонит,
Мы на воз пали, нас он не уронит?
Отстанешь так его уж не догнать,
А стая как? Попробуй их понять.
Топили мы потом соломой печку,
Не ездили уж больше ночью в лес.
И в тот бы раз поставить богу свечку,
Чтоб не смутил и не попутал бес.
И лес уже задуло до верхушек,
Уже дрова оттуда не достать,
И хвороста под снегом не видать,
И кроме зайцев, никаких «зверюшек».
СТИХ XXII
Мы жили там, как спецпереселенцы.
Про нас не забывал НКВД.
Клешнями спрута – всюду их агенты
178
Отслеживали: кто, и что, и где.
А наша Бартель – Глупая бабёнка,
Кичилась, что была вблизи у фронта,
Противотанковые рыла рвы:
Видала много я, не то, что вы.
При этом говорила про листовки,
«Которые», бросал им самолёт,
Хотелось ей внимания - чертовски,
Чтоб высунуться, как-нибудь, вперёд.
И не оставили её тут без вниманья,
Ушёл уже в НКВД донос:
уж только времени вопрос,
Когда прервут её здесь пребыванье.
Теперь
СТИХ XXIII
Нагрянули к нам в клуб нежданно гости.
Сорок пять километров на санях.
Перетрясли все вещи наши гости:
Постели, сундуки и, что в сенях.
Казах, был в звании старшим лейтенантом.
В моих учебниках нашёл он карту.
Зачем вам карты, вздумали бежать?
И приказал он их конфисковать.
А Бартельшу они с собой забрали,
Судьбу её не дано проследить.
Был суд тогда, военным трибуналом,
Могли и к смертной казни присудить.
А жизнь наша дальше протекала,
Писал ответы бабушке я в Омск.
Писал отцу я письма в Соликамск.
А дочка Бартельши с сестрой осталась.
179
СТИХ XXIV
Скотина ящуром зимою заболела,
Слюна и пена изо рта течёт.
Но поголовно их не истребляли,
Лишь резали, которая падёт.
Мы сами резали и обдирали,
А мясо без голов в район сдавали.
Болезнь та человеку не страшна,
Я на себе тот опыт испытал.
Телята, овцы, больше погибали,
Зарезали овец триста голов.
В амбар до крыши мяса накидали,
Благо на улице трещал мороз.
Скотина взрослая болезнь побеждала,
Со временем она на спад пошла.
А через месяц и совсем прошла,
А времечко вперёд к весне бежало.
СТИХ XXV
Мороз трескучий, ветер завывает,
В лабазе пусто, кончился запас.
За сеном ехать – хуже не бывает,
Ведь рукавичек тёплых нет у нас.
И скирд задёрган, сено не берётся,
Секатором его рубить придётся,
Железный лом, к нему приклёпан нож,
Без содрогания в руки не возьмёшь.
Арсен подъехал – главный зоотехник:
«Что, хлопчики, пронял до слёз мороз?
На вас посмотришь, так одна потеха,
Граблями руки, подморожен нос.
Возьми-ка шубенки мои с овечки»,
Легко я в них секатором рубил,
лом холодный руки не знобил,
В тех шубенках рукам тепло, как в печке.
Мне
180
СТИХ XXVI
Арсен поступком этим пал мне в душу,
Хорошим парнем я его считал.
Потом, что было, мненье не нарушу,
Не по своей он воле жёстким стал.
Когда уж сено повезли, позёмка
«Сильнейшая», несла снежинки звонко,
Снег выдувало с поля дочиста,
Снежинками и камень точится.
Грачи там почему-то задержались,
Зима их там застала по – неволе.
Они огромный чёрный клин создали:
«Похожий», на распаханное поле.
Так против ветра, сидя, не сдавались:
Тот клин не в силах ветру с места сдуть.
Так сидя, Можно и передохнуть,
Прижавшись,
так друг к другу – согревались.
СТИХ XVII
Мы по всему союзу растерялись,
Со всеми переписку я держал.
Лишь дяде Васе письма не писали,
И он в ответ нам тоже не писал.
Тому причину вы должны бы помнить,
И ту потерю уж нельзя восполнить.
Дядя Роман наш, с первых дней войны,
На фронт попал – защитником Москвы.
Потом его с передовой забрали,
В труд-армию переместили, в тыл.
Илюшу тоже мобилизовали,
Потом пропал – не грамотный он был.
Мы письма от него не получали,
Детишки его здесь у нас росли.
Мы Ольге помогали, как могли:
Но что они в ту пору понимали.
181
СТИХ XXVIII
Дядя Роман – потом в Бугуруслане,
В Краснотурьинске дядя Вася был,
В Кузбассе – Дядя Густав, на «засланьи»;
Известно – Папа в Соликамске жил.
А с тётей Лидой бабушка в Сибири:
Они там тоже не балдели с жиру.
Писали в письмах: «бабушка больна,
Желудком «мается», и жизнь ей не мила».
Ох! Бабушка, страдалица ты наша,
Ты не видала в жизни красных дней,
Лишь муками переполнялась чаша,
А мы лишь в письмах говорили с ней.
Когда в тридцать втором от голода бежали,
И в Тара, наконец, вернулись к ней,
Не подарили ей счастливых дней:
А привезли с собой одни печали.
СТИХ XXIX
Ей суждено с родными быть в разлуке:
Терзаться, думать о родной душе.
Скрывать, переживать, сердечны муки,
И сколько же терпеть, «истерзанной» душе.
Была когда-то мамочкой – наседкой,
И выводила в свет просторный деток,
Но вот, когда поднялись на крыло,
То их по белу свету разнесло.
Желудком бабушка давно страдала:
Ещё было в году тридцать шестом,
Когда мы в Астраханке проживали,
Периодически лежать пластом,
Её тогда уж боли заставляли.
травами она сама
И утоляла боли как могла,
Болезни же её не оставляли.
Лечилась
182
СТИХ XXX
Конюшня привлекала и манила
Подростков, из деревни каждый день.
И клуб, и стадион им заменяла,
Бежать сюда с утра было не лень.
Зимою лошади не все в работе,
Ребята проявляли к ним заботу,
Выгуливали, ездили верхом,
И чистили их щёткой и скребком.
Алёша Загорулько и Рыжов,
Сюда ходили, Вася Беленький,
И все, кто где-то отлучиться мог,
В конюшню направляли валенки.
Занятье себе подбирали сами:
Травили анекдоты просто так,
Объезживали часом, молодняк,
И кобылиц случали с жеребцами,
СТИХ XXXI
Зима проходит, чтоб ей было пусто.
Отец писал, что если не умрёт,
То, может быть, весной его отпустят.
А снег ручьями скоро поплывёт.
И март пришёл вдруг с тёплыми ветрами,
Потом буран нагрянул с холодами.
К апрелю всё же снег с полей сошёл,
В лесу ж надолго он хранилище нашёл.
После тепла – апрель в первой декаде,
В глаза швырнул пургою белый снег.
Зима, вернувшись, не была, в накладе:
Сквозь вьюгу слышен звонкий её смех.
Зимы возврата, случаи не редки:
В степи в такую вьюгу замерзать,
И кто тебя придёт туда спасать?
О том легенды оставляли предки.
183
СТИХ XXXII
Легенда в Казахстане есть такая,
Вернее бы сказать, легенда – быль.
В ту пору уже тоже снег растаял
И тёплый ветер шевелил ковыль.
Пять верховых казахов тихо, цепью,
Собравшись в гости, ехали той степью:
Вдруг степь бураном стало заметать,
Ни горизонта, ни дороги не видать.
Те гости по приданью родовиты,
В степи они погибли в этот день.
В преданиях остались, не «забыты»,
И память возвращает их к живым.
Немало в тех степях белых костей.
А это время холода возврат:
В народе называют: Бис – Кунак,
А в переводе это - пять гостей.
СТИХ XXXIII
И лишь опять тепло восстановилось,
И потекли весенние ручьи,
Озёра ото льда освободились,
На север птичьи стаи потекли.
С тех пор, когда мы в Тара проживали,
Такие стаи птиц мы не видали.
Дырявый небо перекрыл платок,
Гусей и уток плыл сплошной поток.
Апрель, ещё работали на базе,
Ворота уж не надо огребать.
Хранили сено также мы в лабазе,
Но скоро скот на волю выгонять.
Не наша это будет уж забота,
В колхозе подберутся пастухи,
здесь не для этой чепухи:
Здесь интересней будет нам работа.
А мы
184
СТИХ XXXIV
Мы в мае землю под посев пахали,
Пара быков и двух лемешный плуг.
В бригаде мы опять, как бы в аврале,
После зимы сюда опять собрались в круг.
Работали мы день с утра до ночи,.
Один за плугом, а другой погонщик.
На день нам норму бригадир давал,
Габун делянку сажнем отмерял.
Стерня на нож и лемех набивалась,
Тогда плуг не пахал, а бороздил,
И мы стерню там просто поджигали,
И ветер сажу по полю носил.
Пахали мы, на дьяволят похожи:
Глаза и зубы белы у ребят,
А лица были чёрны, как агат,
Но посмеяться не было прохожих.
СТИХ XXXV
Быки к работе быстро привыкали,
Тогда уж можно одному пахать.
По очереди мы на копнах спали,
Коль так, можно погонщиков забрать?
Быки как бы, того не замечая,
Свою работу чётко выполняют.
Шагает, «бороздной», по борозде,
А рядом с ним подручный по стерне.
Но, как ты не крути, быки не трактор:
Они имеют свойство уставать,
Потом ещё у каждого характер,
И круто может он забастовать.
Сначала станет, и его не сдвинешь,
А будешь бить – на землю упадёт:
Откинет голову; вот-вот умрёт,
И ты его ничем уж не поднимешь.
185
СТИХ XXXVI
В работе нам режим установили:
С пяти часов утра до десяти.
Без завтрака и отдыха пахали,
По звону рельса нам потом на стан идти.
Быков поили, корм им задавали,
И нас покушать тоже приглашали.
У нас же был хороший аппетит,
Как говорят – не жёвано летит.
Потом до двух часов мы отдыхали,
Здесь каждый подбирал себе режим:
Которые на нарах в будке спали,
А кто-то баловством был одержим.
Ещё, покушав. Мы опять пахали,
Нам надо было норму выполнять:
То, что намеряно, надо кончать,
А раньше мы быков не выпрягали.
СТИХ XXXVII
И на быках, и трактором пахали,
Ведь посевную надо завершать.
Поля зерном отборным засевали,
С начала пашню надо боронить.
На стане Джетысае мы стояли,
Недели две там сеяли, пахали.
Потом перебрались мы в Кара-су,
Засеяли и эту полосу.
Течёт там ключ холодный из колодца,
Песок на дне играет и кипит.
В низине там зелёное болотце,
Там уточки гнездятся, кулики.
Здесь лес кончался – начинались горы,
Красивей места, там не отыскать;
Селенье, если б мне обосновать,
Я б выбрал Кара-су здесь у предгорья.
186
СТИХ XXXVIII
Мне передали, что отец приехал,
Прошёл уж май и начался июнь.
Я отпросился и домой поехал.
А радость встречи распирает грудь.
Еду верхом, лошадку мне тут дали,
Работу мы уже тут завершали.
Я задержусь в деревне как-нибудь,
Здесь тоже мне работу подберут.
Дорогу суслики перебегали,
В сторонке столбиком стоит сурок.
Пространство марево перекрывает,
Лошадка моя тюпачком идёт.
Я не спешу, боюсь я этой встречи,
Какие муки вынёс наш отец.
Уж, видно, он не прежний молодец,
Куда же мне спешить? – Ещё не вечер.
СТИХ XXXIX
Преставилось мне грустное видение:
Он не похож на прежнего отца.
Добрался, как до нашего селения?
Ведь шёл пешком сюда из Мартука.
А мы тогда уже не в клубе жили,
Нас на квартиру женщина пустила:
Муж был на фронте, а она одна;
Такая жизнь была ей не мила.
Не смело, как-то мы с отцом обнялись,
Казалось мне, рассыпаться он мог.
Под кожей только кости выступали,
Я горечи слезу сдержать не мог.
Он кушать, и боялся, и стеснялся,
К столу он подходил, как бы чужой.
И хлеб, стеснялся, есть тоже не свой,
Не легче, чем в плену изголодался.
187
СТИХ L
Была необходимость так людей морить?
Понятно, там, в блокаде Ленинград,
Продукты невозможно подвозить,
Но здесь, зачем их голодом морят?
За девять месяцев, пока там были,
Семь тысяч человек похоронили.
Работали бы люди на полях,
Давали б хлеб и тем, кто в лагерях.
Ходил отец, на палку опираясь,
Пока ещё он не набрался сил.
Он не хотел жить, как бы побираясь,
Хоть воду, хворост из лесу носил.
Ему судьба опять дала шанс выжить
Ещё бы бог поправиться помог,
Чтобы не спотыкаться о порог,
С любимой рядом быть и её видеть.
СТИХ LI
Не к лучшему на фронте перемены,
Осенний радовал нас перелом,
Не знали мы, какие ждут нас беды,
Весной фашисты пошли на пролом.
под Харьковом сначала проиграли,
По плану промедлили, не дожали.
Потом Севастополь, разгромы в Крыму,
Как по поговорке: в «Крыму всё в дыму»
Так в сорок втором Южный фронт стал провальным.
Фашисты пошли на Кавказ, Сталинград,
И битвы весенней итог стал печальный,
Нас позже победы воодушевят.
Ленинград продолжает бороться в блокаде,
А в городе голод воды хоть глоток
Через Ладогу возят людей на восток.
В сентябре уже битва в самом Сталинграде.
188
СТИХ LII
Так встретили лето мы сорок второго,
Всё тает надежда вернуться домой.
Здесь надо работать, не дано иного,
В войне перелом прийти может зимой.
Возили в Мартук зерно на элеватор,
В жару нам продукты хранить трудновато.
В дорогу: хлеб масло и сахар-песок,
Ещё что-то с дому и варим чаёк.
На рейс уходило три дня и две ночи,
Узнал я дорогу, чтоб не заплутать.
Но сами быки знали днём, знали ночью,
В каком направлении дорогу толкать.
Потом один день выходной нам давали,
А после опять короба загружать,
И вновь мы быков на Мартук направляем.
СТИХ LIII
Мельница в колхозе жерновая,
Нету камня, не на чём молоть.
Папа наш, помалу поправляясь,
Уж дрова мог в печку наколоть.
Глаз намётан у него был цепкий,
Увидал в степи он камень крепкий:
Уходил уже он в степь гулять,
Может земляники поискать?
«Вот бы камень тот в колхоз доставить,
Я всё лишнее с него бы смог сколоть,
Жёрнов в мельницу бы смог поставить
И тогда опять зерно молоть».
Мысль та его не покидала:
«Вот уж он на мельнице опять:
Видит, как зерно будет всыпать,
Как зерно по жёлобу стекала.
189
СТИХ LIV
Верхний жёрнов мог ещё работать,
«Нижний», только надо заменить.
Появилась у него забота:
Председателя к тому склонить.
Председатель был совсем не против;.
Можно, так сказать, совсем напротив.
Дал телегу и три мужика,
Привезти тот камень до «млынка»
Взяли ломики, лопаты, доски:
Увязался с ними наш Егор:
Вот нашли в степи тот камень плоский,
Въехали телегой на бугор.
Шевелили, камень тот, ломами,
До чего ж тяжёл был – «бог ты мой».
Так ни с чем бы и поехали домой,
Но Егорка постучал их лбами.
СТИХ LV
Посмотрел на камень, на телегу,
Про себя о чём-то бормотал.
Он не стал советовать с разбегу:
Думал, то ложился, то вставал.
А потом сказал, что надо яму
Выкопать здесь под телегой прямо,
В яму ту телегу закатить:
По доскам тот камень погрузить
Мужики там долго хохотали
И, до слёз смеясь, копали.
Затолкали камень по доскам
Ломиками, будто полз он сам.:
Возле мельницы сгрузили камень
И теперь его надо тесать,
Трудодни отцу стали писать:
Стал работником он нужным самим.
190
СТИХ LVI
Случилось так, один в Мартук поехал,
Тому я удивляюсь до сих пор.
Быков четыре, везут две телеги
В связке одной, где «задние» в упор.
И так же ночью пас быков в степи я,
И так же я один боялся спать,
Потом в пути я на брезенте спал,
И солнца луч лицо мне припекал.
На элеваторе распорядились:
«На станцию поедешь, и смотри,
Там утром ленинградцы выгружались,
Одну семью с собой ты забери.
Так год назад нас также выбирали,
Ребята: Загорулько и Рыжов,
Есть в том души, какой-то зов,
Когда-то так и мы туда попали.
СТИХ LVII
Я, самостоятельный мужчина,
Судьбу я чью-то повернуть могу,
Кого я взял, тому уж есть причина:
Понравится кто - тем я помогу.
Быков оставил я в сторонке
И вдоль перрона прохожу по кромке,
Я взглядом выбирал, кого забрать,
Кому тут предпочтение отдать,
А вот семья в сторонке на котомках:
Мальчишка, лет четырнадцать, сестра,
Отец и мать, бабулька при потомстве,
Как будто видел, где-то их вчера.
У них кости торчат словно трости,
детишки, Будто старички,
Не играют они в городки
И приехали они сюда не в гости.
А
191
СТИХ LVIII
«Здравствуйте, с колхоза я приехал,
И вас с собою я могу забрать.
Вижу я, вам это не потеха,
Но детишки там не будут голодать.
Зовут меня так попросту Андреем,
Нам вместе ехать будет веселей.
Коль вы согласны, будем загружать,
Я паспорта не буду проверять»
Они все Логиновы были:
Отец был Николай Иванович,
А дочка с мамою - Елены были,
Бабуля, сын Володя – Наконец.
Вещички быстро в короб покидали,
Повёл своих быков в обратный путь,
И, с богом, Потихоньку, как-нибудь,
И мы направились в степные дали.
СТИХ LIX
Солнце в полдень сильно припекает,
Возле речки буду тормозить.
Пьют быки, пасутся, отдыхают,
Пассажиров надо покормить.
С самого утра они не ели,
Видимо уже давно всё съели.
Расстелил брезент я на траве
И достал, что было в кошеве:
Масло, хлеб и пирожки творожные.
Всё разделили поровну на всех,
Хлеб в ладошки брали осторожно,
Потерять хоть крошку был бы грех.
Масло, пирожки, всё вмиг сметали,
Теперь сутки ничего не есть.
Разве у кого-то, что-то есть?
Через полчаса, все сладко спали.
192
СТИХ LX
А я тогда немного прогулялся,
Между холмами я попал в овраг.
Там южный склон мне щедро улыбался
Земляникой красной, словно мак.
Полную фуражку там набрал я,
Пассажиров своих растолкал я,.
Угостились земляникой всласть,
Самим сходить туда, так легче пасть.
А потом лишь чаёк попивали,
Утром дальше ехать натощак,
И мы дальше путь свой продолжали,
Разговоры вели мы просто так.
В полдень мы к правленью продолжали:
Председателю сдаю гостей
И спешу на скотный поскорей
Там быков своих я распрягаю.
СТИХ LXI
Отец свой камень всё ещё терзает,
Но он при этом быстро устаёт.
Зубило, куда наставлять, он знает,
Но силы колотить не достаёт.
Он рад, что может быть полезен,
На вид уж меньше он болезнен:
Уж начинает мясом обрастать,
Но трудно пищу без зубов жевать.
А Логиновы тоже уж при деле,
И бабушка – бухгалтер, мама врач;
Уж тоже не сидят они без дела,
И тоже ростят мясо на костяк.
А мама наша – огородником в колхозе,
И трудятся там женщины весь день;
Утрами вставать рано им не лень,
Потом бригадам овощи развозят.
193
СТИХ LXII
А Логиновы меня обожали,
Они, как будто, крестники мои.
И взглядом нежно, долго провожали,
При встрече радовались мне.
Уж время сенокосное началось:
Мы все опять в бригаде собрались:
Мы поначалу были в Джетысае,
А в эту пору степь не увядает.
Я косогон порвал в густой траве,
Поехал в кузницу, сделать заклёпки;
А к лесу волк бежит, его узрел,
Попробую догнать его по тропке.
Он через ров махнул уж возле леса,
А конь мой круто здесь затормозил,
И я его, назад заворотил:
Их мало ль тут болтается, балбесов
.
СТИХ LXIII
«Светило» утром рано восходило,
А мы сидели ели за столом.
Там возле леса старый стог – «Светило»
Освещало его утренним лучом.
А там волчонки – малы задиралки,
На том стогу играли в догонялки:
Сама волчица, рядом на траве,
Потягивалась, лёжа на спине.
Там возле леса на быках косил я,
Километр загонка, как постель,
И, сидя на сидении, песни пел я,
Под монотонную косилки трель.
У косогона муфта часто грелась,
И надо её маслом заливать,
А, если случится об этом забывать,
То, смотришь, докрасна она нагрелась.
194
СТИХ LXIII
Ягода в лесу росла ожина,
Чёрная в крупинку, как малина:
Обойду загонку и, в ложбину,
лакомлюсь ожиной,
Смазать косогон я забываю
И опять загонку объезжаю.
Муфта высохла, огнём горит,
Чем с испугу я мог её залить?
Были в том лесу и волчьи норы,
Лазили, искали мы волчат.
Уж на воле они в эту пору
И по норам уже не сидят.
В Джетысае мы косьбу кончали
И теперь мы будем в Кара-Су
Утреннюю собирать росу:
Вот туда теперь переезжаем.
,Собираю,
СТИХ -LXV
Должность пастуха мне предложили,
Лошадей в степи пасти верхом.
Четырёхметровый кнут мне дали
И лошадь, Сардинку, под седлом.
Это был предел моих желаний,
Я в восторге от воспоминаний:
Степь и горы с лесом во главе,
На природе ясно в голове.
В табуне «Каштан» был полосатый:
Маленький монгольский жеребец.
Злой, как чёрт, упрямый, волосатый,
Вымотал с Сардинкой нас вконец.
С лошадьми лягался и кусался,
Надо лишь его было стеречь,
То в бескрайнюю потянет степь,
То опять он в горы направлялся.
195
СТИХ LXVI
Кобылица моя вороная
Выбракована из РККА.
Она на ноги была больная,
В беге спотыкалась иногда.
Рысью она по земле стелилась:
Скорость – и в галоп другой не снилась,
Повод лишь в натяг надо держать,
Шею не давать вытягивать.
Далеко вперёд её потянет:
Будет голова передолять,
Ноги не успеют, приотстанут,
Будет она кувырком летать.
Тяжести возить её не брали,
Налегке держали под седлом.
Ездили на ней верхом
И в натяге поводья держали.
СТИХ LXVII
А меня о том предупреждали,
Я берёг её придерживал.
Так мы с нею стадо объезжали,
Я в азарт её не отпускал.
Но Каштан нам не давал покоя,
И всегда нас очень беспокоил.
Вот понёсся в горы он бегом:
«Догоню и угощу кнутом».
Отпустил Сардинки я поводья,
Уж сама сумела цель избрать:
Растянулась и, как бы поплыла,
Ближе – ближе, стала догонять.
Через луку вперёд я потянулся
И арапником его достал,
Сам при этом перевесом стал:
В ту ж секунду она кувыркнулась.
196
СТИХ LXVIII
От луки рукой я оттолкнулся
И вперёд Сардинки улетел:
Через голову перевернулась,
Я с под неё убраться не успел.
Лукой она мне ногу придавила,
Я испугался, думал что убилась,
Но я на ноги её поднял,
По шее её потрепал и приласкал.
Наутро у меня нога распухла,
Не мог я на неё привстать.
Побыть теперь придётся возле кухни,
И отдыхать, в вагончике лежать.
И пролежал неделю я на стане,
солнце грелся, отдыхал,
«Месть страшную» я Гоголя читал,
И мальчик уж другой гонял Каштана.
На
СТИХ LXIX
Мы с Кара-Су ходили в горы,
Орлят хотелось нам достать.
Проведывали волчьи норы,
Волчонка бы ещё достать.
Орлят мы всё же двух достали
Волчонка, всё же мы поймали:
Отбился от «своих» в степи
Он жил на стане на цепи.
Дождливая пришла погода
И отпустили нас домой,
На стане сторож, непогода,
Храп лошадей и волчий вой.
Они всю ночь так не отстанут,
Волчонок цепь перекрутил,
Аль сторож его задушил,
И волки отошли от стана.
197
СТИХ LXX
Я былые годы вспоминаю,
Будто повернуло время вспять.
Молодость свою не забываю:
Помню, как сейчас отца и мать.
Папа наш поправился довольно,
Чувствовал себя довольно вольно:
Он работал, будто на себя,
Камень свой долбил, точил с утра.
В августе уж он его доделал,
Старый надо снять, его поднять.
Из простого камня жёрнов сделал:
Радовался, как тут не понять.
Здесь работал он не подневольно
Инициативою своей,
Запустить бы мельницу скорей,
Услыхать, как жёрнов гудит ровно.
СТИХ LXXI
Мало было папе в жизни надо,
Чтобы опять «счастливому» быть.
Лишь была б семья и мама рядом,
Было б что в кастрюлю положить.
И была б любимая работа:
В жизни главная его забота,
И ещё бы не было войны,
Родины не гибли бы сыны.
Мама всё ходила в огороды:
Овощи полоть и поливать,
Уж работы тоже там хватало,
Некогда на лаврах почивать.
Но судьба завидовала счастью,
Скоро уж ему придёт конец.
Где-то чёрный уж скакал гонец,
Буревестник нового ненастья.
198
СТИХ LXXI
Мы опять бригадой в Джетысае,
Собрались опять всё молодёжь.
Началась уборка урожая,
Вечером нас спать не укладёшь.
Появился Логинов Володя,
Научился уж держать поводья,
Анекдоты новые привёз
И смешил порою нас до слёз.
Сифилис в колхозе появился:
Заразила нянечка детей,
Среди взрослых он распространился,
С той поры, как разобрались с ней.
И уже друг друга опасались;
Эта хворь, через любой контакт;
Запросто передаётся так,
Тогда, любой болячки, мы боялись.
СТИХ LXXIII
Если через пищу хворь приходит,
То сначала горло заболит.
Просто так она уж не уходит,
Долго будешь ты её лечить,
У меня вдруг горло заболело,
От испуга и спина вспотела.
Беру лошадь и в колхоз скачу,
Показаться по скорей врачу.
Логинова горло посмотрела:
«Ты Андрюша, что перетрухнул?
От простуды горло покраснело:
Из ключа водицы ты глотнул»?
И она мне справку написала,
У меня от сердца отлегло,
Сразу на душе стало легко.
Отдыхал три дня, как приказала.
199
СТИХ LXXIV
Помогли отцу поставить жёрнов,
Вхолостую его запустил.
А потом для пробы всыпал зёрна,
И муку в ладонях ощутил.
Радовался первому помолу,
Радовался мельничному звону;
Радовался он ржаной муке:
Тёплой не очищенной в руке.
Появился снова в жизни смысл:
Он востребован и стоит жить.
Жить не ради трудодней и чисел,
Их ему в копилку не сложить.
Ярче ему солнце засияло,
Он уж пользу может приносить:
И муку молоть, крупу дробить,
Не тянуть к себе лишь одеяло.
СТИХ LXXV
Дети Ольги в детский сад ходили.
Там кругом берёзы разрастались.
По ним дети белками скользили,
На ветвях галчатами резвились.
Старший сын Илюша там игрался,
По неопытности вниз сорвался:
О землю ударился спиной,
И представился он в мир иной.
Я опять в бригаду возвратился,
Там уборочная шла страда;
В молодёжный коллектив включился,
От темна в работе до темна.
бы досыта нас там кормили:
А энергии тогда, хоть отбавляй.
Свежий надо собрать урожай,
И мы, не жалея сил, трудились.
Лишь
200
СТИХ LXXVI
Лето к осени опять уже клонилось,
Уж сентябрь месяц на дворе.
Суслики с запасами возились,
Разветвленья строили в норе.
Как Дамоклов меч в выси над ними,
Постоянно копчики кружили,
Один сторож зорко наблюдал,
И тревогу свистом подавал.
Мы ж хищника кремлёвского не знали,
«Который» зорко сверху наблюдал,
И что взбредёт на ум его вассалам,
То до поры никто из нас не знал.
Там уже точно что-то замышляли,
Чтобы сорвать с насиженных нас мест,
Разве какой-то смысл в этом есть?
здесь стране хоть хлеб давали.
Мы
Глава IV
Труд-армия, Гурьев, Камыш
Октябрь 1942 г. – апрель 1943 г.
СТИХ I
Мы пока ещё в «Шевченко» жили.
Об Оксане я ещё хочу сказать.
Рано так она ушла из жизни,
С ней сама, решила завязать.
Сильно она парня полюбила,
Пережить обман не стало силы:
Хоронили её всем селом,
Билась мама её о землю челом.
В это время страшное хмельное,
Тоже погибали от любви:
Их воображение больное,
201
И отчаянье в петлю влекли.
Вспоминаю я её певуньей,
Промелькнула яркою звездой,
Навсегда осталась молодой;
Лишь могила поросла полынью.
СТИХ II
Так до октября опять дожили,
Жизнь сохранила нам судьба.
Благосклонно к нам благоволила,
И отца от смерти сберегла.
К нам в пристанище его вернула,
И, как солнышко нам улыбнулась.
Но она всесильной не была,
Наша общая на всех судьба.
К нам нормально люди относились,
Жили и работали, как все:
Мы изгнанием не тяготились,
Радовались и такой судьбе.
Но вдруг новая гроза над нами:
Глупый и бездарный был приказ,
Как потом использовали нас?
Понесло нас вновь волной «цунами».
СТИХ III
Как работники мы там ценились,
И отец уж тоже был в цене.
Хлеб растили, со скотом водились,
Пользу приносили мы стране.
Мы колхоз своим уже считали,
И в изгнании себя не ощущали,
Все трудились, не жалея сил:
Всяк, по силам, пользу приносил.
Если, «нас» куда - то переводят,
Значит, там без нас нельзя никак.
Если кто-то стрелку переводит,
Значит, он уверен – нужно так.
Семью нашу надвое порвали:
202
Младши дети здесь теперь одни
Вырабатывают трудодни,
Маму, папу и меня забрали.
СТИХ IV
И поехали мы на Мартук,
Яша Менцер тоже едет с нами;
А куда нас дальше повезут?
Это мы увидим скоро сами.
Вот опять с друзьями расставаться,
С братьями на долго-ли прощаться?
Маму б хоть оставили при них,
Как им жить одним среди «чужих»?
А у мамы сердце разрывалось,
На руках повестки, как тут быть?
На прощанье Тихо зарыдала,
Горе это – лишь слезой залить.
Степь и сопки нас уж не прельщали:
Тут романтики уж никакой,
И ковыль уж осенью седой,
Край Актюбинский мы покидаем.
СТИХ V
В Мартук приехали уже под вечер:
На лошадях не то, что на быках,
На месте огляделись уж беспечно:
Немало нас с котомками в руках.
Так новую главу мы начинаем,
С хозяйством теперь мы кончаем;
Военный перед нами комендант,
Нас всех учли и завязали бант.
В телячьи нас вагоны погрузили
И едем на Актюбинск – не в Россию.
Там к нам ещё вагоны подцепили:
203
На юг и юго-запад покатили,
Кругом видны лишь степи Казахстана,
И не видать нигде, ни деревца:
Колючку ест с ягнятами овца,
Двугорбый топчется верблюд у стана.
СТИХ VI
Такие из дверей видны пейзажи,
На путь свернули Гурьев – Кандагач,
А паровоз дымит, плюётся сажей,
Нас догоняет чёрный ворон – грач.
Как горьковский он чёрный буревестник,
Нам нёс на крыльях только скверны вести.
В ночь поезд наш на станции Макат
Притормозил, весёлый свой. Накат.
«Мужчины из вагонов выгружайтесь,
С вещами на перроне стройтесь вряд!
А женщины, в вагонах оставайтесь,
Работа вам найдётся здесь навряд.
Но как так? Нас опять тут разделяют,
Такого не должно, не может быть;
Так сердце матери не выдержит,
Когда семью в три части раздирают,
СТИХ VII
Мы вышли из вагонов - встали в строй,
Но мама выскочила вслед за нами:
Она подняла истеричный вой,
«Я не поеду, я останусь с вами»!
Два конвоира дружно подскочили,
Оттаскивать к вагону её стали;
Она толкнула их, что было сил:
Один из них винтовку уронил.
«Другой» ему тогда своё толкует:
204
«Ты отведи её туда к забору
И пристрели, пусть не бунтует».
Тут: комендант как раз явился впору:
«Что произошло, во что вы тут ввязались»?
Нашу историю тогда уж папа изложил:
«Терпеть всё это, нет уж больше сил»,
«Отстаньте от неё, что привязались»!
СТИХ VIII
Пока я добрый и не передумал,
Бери своих и убирайся – вон!
Такой исход я б даже не придумал:
Скорей, скорей обратно в свой вагон.
Потом из строя многие сбежали,
И прятаться в вагоны прибежали.
Пустынна эта станция была:
Лишь степь и рельсы, воют провода.
Я про себя проклял её на веки:
И вижу до сих пор в ночи забор,
Так в жизни и торчит проклятой вехой;
Всё с содроганьем помню до сих пор.
Район Маката нефтяной добычи,
Здесь рыть траншеи в жиже ледяной,
И нефтепроводы тянуть зимой,
Труд каторжный, тяжёлый необычный.
СТИХ IX
Пропитана здесь почва солью, нефтью,
Зимой в любой мороз не замерзает;
Вода для пищи только привозная,
И обувь никогда не просыхает.
Ребята, что остались там в Макате,
К весне пришли уж к своему закату.
Дизентерия летом к ним пришла:
Летальная для многих там была.
205
От этой нас спасла напасти мама:
Нам с папой и не выжить было там;
Она потом всегда уж была с нами,
И с ней намного легче было нам.
А через день мы в Гурьев прикатили,
Конечная здесь станция – тупик.
Подъехали к барьеру мы впритык,
И стали ждать, Чтоб нас распределили.
СТИХ X
Мы огляделись, город тёмный, грязный,
Котельные все топятся мазутом;
Со всех концов страны народ здесь разный.
Придётся ждать, что будет завтра утром:
Нас не спешат, как будто брать в работу.
Не так проста, видать, эта забота.
Сначала надо списки изучить,
Потом кого куда распределить.
Наутро к нам телеги подъезжают:
Похоже на верблюжий караван.
Верблюдами казахи управляют:
Необходим здесь тоже свой талант.
По спискам нас к телегам вызывают,
Кидаем на телеги свой багаж;
Мы не спешим – какой уж тут кураж,
Нам ничего пока не объясняют.
СТИХ XI
Мы к небольшой подъехали конторе,
Работает кирпичный здесь завод.
Окраина: карьеры на просторе,
А дальше степь и мрачный небосвод.
Конюшня рядом: лошади, верблюды
И, чем-то занимаются тут люди.
206
Блуждает по двору «седой» осёл,
И фыркнул, глядя на него, осёл. Директор здесь,
Быстров, седой, усатый,
Запомнился таким, каким он был;
Тетрадку взял рукой он волосатой
И всех, кого куда распределил.
Послали нас камыш косить у моря,
От города на юг за двадцать вёрст.
Лишь посреди пути один стоит, как пёрст
За десять вёрст аул в степном просторе.
СТИХ XII
Верблюд – корабль пустыни важный, гордый
Идёт, как бы качаясь, по волнам.
И, еле поспевая за двугорбым,
Отшагиваем по его следам.
Сидеть и ехать – холодно, тоскливо,
Пронизывает ветер и дождливо.
Уж третью осень, третий год подряд
В «неведомое» движемся мы вряд.
Войне ж конца не видно идёт бой,
Смертельный бой за город Сталинград.
На юге за Кавказ снарядов вой,
На севере - за город Ленинград.
Давно мы с папой рядом не шагали,,
На Украине довелось шагать,
Когда мне маму поручил оберегать,
И младших братьев, чтоб не обижали.
СТИХ XIII
Мы через три часа на камыш - косе,
Приехали на берег заливной.
Но не блестят на стеблях свежих росы,
Камыш поспел уж и стоит сухой.
207
Не берег это – степь кончается,
Камыш отсюда начинается:
И ничего тут заливного нет,
Здесь море отошло, оставив след.
Здесь примитивные стоят строенья,
Бараки длинные из камыша,
Их три на П, Но без соединенья.
А в середине место для двора.
Бараки эти – низкие землянки,
На половину «вырыты» в земле,
И два оконца светят в потолке,
Две печки, нары, тёмно, как в дуплянке.
СТИХ XIV
Нам карточки раздали продуктовы,
Теперь только по ним мы будем жить.
К тому мы небыли ещё готовы:
Без карточек теперь, считай, не жить.
По восемьсот грамм хлеба на день дали,
Крупу, муку, жиры и сахар прописали;
И это всё нам брать сухим пайком,
На месяц это трудно разделить потом.
Но для начала всё не так и плохо:
У нас с собой был сухарей мешок.
Мука, крупа, жиры, ещё гороха,
То были заготовки наши впрок
Отец, когда с трудармии вернулся,
То предложил, впрок сухари сушить,
Муку, крупу и прочее скопить,
Пока и пряник нам кнутом не обернулся.
СТИХ XV
В бараке угол справа мы заняли,
Напротив печки и против двери.
У нас соседи только справа были;
На печке, встань пораньше и вари.
На нарах простыней отгородили
208
Свой угол, так удобнее нам было.
Вместо ботинок: шкуры дали нам,
Учились чуни подгонять к ногам.
Мне с папой утром дали две косы,
Делянку отвели – «извольте взять».
Нам с папой там вдвоём камыш косить,
А маме собирать, снопы вязать
Снопы определённого размера,
И норма по количеству снопов;
Исполнил, сложил бабки, будь здоров,
И, как уж говорится, гуляй смело.
СТИХ XVI
У наших чуней чудных шерсть наружу,
И очень даже просто их кроить.
Округ стопы «овальное» окружье,
С запасом на три пальца очертить,
Потом мы по периметру обрежем,
И дырочки по кромочке прорежем;
Затянем по длиннее ремешок,
Вокруг ноги обтянем наш шнурок.
Носки, теплей портянки намотаем:
Тепло, легко и ничего не жмёт.
Как босиком мы по стерне шагаем.
Хоть снег, хоть дождь, ничто их не проймёт.
Итак мы каждый день косить ходили;
А норма та не так уж и легка,
Работали мы чаще до темна,
Без нормы мы домой не уходили,
СТИХ XVII
Камыш косить всегда легче по ветру,
Тогда ровней ложится он в валок.
Растет он ввысь на три и выше метра,
И тяжело поднять на бабку верхний сноп.
Вязать за нами мама отставала,
209
Тогда догнать нас мы ей помогали;
А уставали мы косой махать,
То мама шла кого-то подменять.
Камыш рос на десятки километров,
Заблудишься, обратно не найдёшь,
Букашкой в нём ты видишь только небо;
А растеряешься, то не туда уйдёшь.
Но прелесть здесь уж в том, что воздух чистый.
Конечно, лучше здесь камыш косить,
Чем в жиже ледяной траншеи рыть,
А он сухой, от инея искристый.
СТИХ XVIII
Хочу узнать я, что там под ногами,
Копнул, а там слои рыбёшек – мель;
Как бы нарочно, «сложены» слоями,
Уж «превращающихся» в белый мел.
Вот органическое удобренье,
Лакомство камышу, как нам варенье.
Вот от чего он буйно так растёт,
Взять этот слой домой да в огород.
Хлеб на два дня сюда нам привозили,
Раз в месяц остальной сухой паёк.
И воду тоже в бочке нам возили.
Когда Урал застыл, возили лёд.
В любую мы посуду воду брали,
Но не во что в запас её налить,
Дай бог, чтоб было чем глаза промыть,
мы вдоволь снегом обтирались.
Зимой
СТИХ XIX
Коптят коптилки вместо ламп в бараке,
Камыш в печи горит, трещит, дымит.
Живём в бараке, как в пещерном мраке,
Таков у нас теперь домашний быт.
Мы в тазике на печке снег топили,
210
Бельё исподнее в нём кипятили,
Чтоб не завшиветь окончательно;
А так всё было замечательно.
Уж в ноябре на землю выпал снег,
Его здесь очень много не бывает.
Против Актюбинска, так просто смех;
Сугробов здесь больших не надувает.
А во дворе чурбан с наковалёнкой;
Там косы свои каждый отбивал,
Как струнку остриё на ней ровнял,
Не хватит при тупой косе силёнок.
.
СТИХ XX
Бывало, выходил глубокой ночью
Послушать жизнь ночную в камышах,
Там стая волчья воет, что есть мочи
От скуки, все на разных голосах.
Заплакал, завизжал вдруг, как ребёнок,
В зубы к лисе, видно, попал зайчонок.
Летит сова, тихо крылом шурша,
Почуяв мышь, у кромки камыша.
Там на снегу кругом заячьи тропы,
Живое мясо ходит в камышах,
Его не выследить и не затропить
И для охоты нет у нас ружья.
Рабочих здесь сто пятьдесят и более,
Национальностей здесь разных собралось,
Конечно уж не по своей тут воле.
СТИХ XXI
Продуктов нам пока ещё хватало,
У нас ещё запас был сухарей;
И в речке пламя звонко полыхало,
И дым валил с распахнутых дверей.
Оставили однажды нас без хлеба,
Что думать: не доехала телега?
211
А завтра утром снова в камыши,
Голодному косу не протащить.
мы втроём по простоте душевной
Решили людям помощь оказать
сухарей, паёк наш ежедневный
Решили всем по чашечке раздать.
Собралась очередь, как в магазине,
Сухарики всем сыпем просто так.
Благодарят, сухарики хрустят,
Нам длинную жить надо ещё зиму.
Вот
Мы
СТИХ XXII
И вскорости после того поступка,
Когда добавки, негде было взять;
Мы не наелись, это уж, не шутка,
С тех пор мы стали голодать.
Теперь паёк мы пополам делили:
С одной мы половины суп варили,
Приправив его солью, чуть крупой.
Не полагалось нам ни луку, ни картошки,
Суп настоящий не с чего сварить.
И не было ни свёклы, ни моркошки,
Лишь на базаре можно бы купить.
На то зарплаты нашей не хватало,
Да и далёко на базар ходить,
Обратно на плечах мешок тащить
А выходной раз в десять дней давали.
СТИХ XXIII
Я помню – восемнадцатого марта
С Сибири ехали в тридцать седьмом,
Прошло шесть лет, опять того же марта
Мы в Гурьево с отцом идём вдвоём.
Уж снег растаял, солнце пригревало,
Мы взять воды с собой не догадались;
212
Песок был тёплый, я шёл босиком,
Пить захотелось, но лишь степь кругом.
Песок всё в дюны ветром надувало
И, вижу вдруг, песок на них сырой:
Копнул – под ним снег чистый спрессовало,
Пропитан он уже насквозь водой.
Вот это, скажу, было, наслажденье,
Нас жажда перестала донимать;
Лишь стоило песочек раскопать,
И дальше мы уж шли без приключений.
СТИХ XXIV
По карточкам нам сахар полагался,
Но иногда его могло не быть:
Тогда нам заменитель предлагался.
Могли, вместо, конфеты предложить.
Но если нам их распродать поштучно,
Расположившись, где – ни будь, сподручно,
На эти деньги можно б прикупить,
Что посытнее в субчик положить.
Вот и базар, пора остановиться,
Чтоб для торговли место подобрать;
Здесь оглядеться надо, прицениться,
Почём и как, конфеты распродать.
Отец пошёл подальше потолкаться,
Я за прилавком стал поторговать,
К себе казашек местных подзывать;
Они активно стали торговаться.
СТИХ XXV
В торговые способности поверив,
Вдруг, вижу, танком милиционер
Прёт, на меня свои глазёнки вперив,
Уж, что-ль купить конфет, надумал «кавалер»?
Он вместе с сумкой сгрёб мои конфеты:
213
Вцепился мне в рукав прихватом цепким,
Как будто воровской раскрыл притон,
И потащил меня с базара – вон!
В участке дал по морде для острастки:
«Скажи, с кем, ты конфеты воровал?
К какой ты банде, воровской причастен?
Я всё, как было, честно рассказал,
И что работаю я в строй участке.
Он справочку навёл по телефону:
И про конфеты тоже расспросил,
Потом себе в карман часть положил;
Крикнул над ухом: «всё тут по закону»!
СТИХ XXVI
Отец искал меня между рядами,
Но я вернувшись сам его искал.
Воробушки скакали под ногами:
«Как бы их кот за хвостик не поймал».
Купили свёклы, морковь, лук картошки;
Пол литра молока, всё понемножку,
Да много на себе не унести.
Конфеты мы уже не продавали,
Отбили нам желанье торговать.
Получку лишь свою поиздержали:
Осталось бы продукты выкупать.
Теперь обратно двадцать километров,
По дюнам по пескам в обратный путь,
В лицо нам южный ветер будет дуть,
Пойдём мы тихо, не считая метры.
СТИХ XXVII
Весной верблюды свою шерсть меняют,
На них от нас возили камыши.
И шерсть тогда с них клочьями свисает,
Лишь подходи, бери, скребком чеши.
веретенце с мамой пряжу пряли,
На
214
Носки, перчатки, шарфики вязали;
Так при коптилке время шло вперёд,
А между тем уж сорок третий год.
В котле под Сталинградом Паулюс спёкся,
Уж разблокирован был Ленинград;
«Наш» наступательный порыв всё разрастался,
И пятился фашист назад, назад,
Но очаги его сопротивленья
Не так ещё легко было сломить,
Пытался он ещё возобновить
Победное былое наступленье.
СТИХ XXVIII
Однажды утром рано до восхода,
Я вышёл из барака подышать.
На севере всегда, как с парохода,
Дым тучей, горизонта не видать.
И вдруг явление Фата – Моргана:
Видны дома, вагоны, рельсы, краны;
Весь город был приподнят над землёй,
Толкает паровоз вагон пустой.
Хотел бежать в барак пригласить папу,
Явление, чтоб это он узрел.
Его же, будто кто хватил в охапку,
Искомкал, перегнул и перегрел.
Мне одному явленье то явилось:
Потом ещё ходил я по утрам,
Смотрел на север – дым лишь только там,
Оно уж больше никогда не повторилось.
СТИХ XXIX
В апреле на камыш Быстров приехал:
Директор наш усатый и седой;
На лошади владения объехал,
В барак зашёл, как раз был выходной.
Отец сказал, что мельник он хороший:
215
Может молоть пшеницу, рожь, горошек.
«Есть мельница, работает давно,
Молоть на ней ты будешь не зерно».
«Вы завтра на работу не ходите,
Подводу я за вами подошлю;
Вещички вы свои тут соберите,
Жильё я в городе вам подыщу».
Тревога тихо в душу мне закралась:
Молоть, коль не пшеницу, не горох,
То кроется, какой - то здесь подвох,
Но выбора для нас тут не осталось.
СТИХ XXX
А в вечер зарево за горизонтом:
Такое в детстве в Тара я видал,
Тогда по лесу шёл огонь к нам фронтом.
Теперь понял я – там камыш пылал.
К обеду к нам подвода подкатила,
Вещички на неё мы положили,
Поехали на дымный горизонт.
Что ждёт нас там, какой работы фронт?
Урал, как нитью город разрезает,
Две половины – разные по цвету;
На «правом» Русских больше проживает,
А левый – чёрный: с разных концов света.
Нас в доме у казахов поселили:
Жили уже там немцев пол семьи,
Родители и сын, вставали до семи,
Главу мы здесь уж новую открыли.
ГЛАВА V
ГОРОД ГУРЬЕВ. КИРПИЧНЫЙЗАВОД.
216
АПРЕЛЬ 1943 г.- декабрь 1943 г.
СТИХ I
В степи карьер был гипсового камня,
На отжиг привозили его в печь.
Потом дробили его молотками,
Чтоб в жёрнов мог из бункера он течь.
На мельнице, на жерновой, мололи:
Пыль гипсом застывала в лёгких, в горле,
Потомственного мельника сюда;
Вместо зерна здесь пыльная руда.
Там камни мама молотком дробила,
Отец вверху на жерновах сидел,
И в жерло камушки толкал зубилом;
Дышать здесь не мукой его удел.
Судьба швырнула сани здесь в сугроб,
И сотворила шутку не смешную,
Последнюю уж шутку роковую;
Стал исполнителем судьбы Быстров.
СТИХ II
Был цех ещё здесь производства знатный,
Он гипсовые плиты выпускал:
Основой камышитовые маты,
Внутри тех плит он гипсом заливал.
Наладили большое производство,
Но грубо просчиталось руководство;
Огонь от моря предвещал беду,
Сгореть всем скирдам в огненном аду.
Камыш, покосов лишь первоначальных,
Сложили в скирды, рядышком в степи;
Они сбежали участи печальной,
Всё остальное не могли спасти.
Свернули в скорости, то производство,
Теперь уж только осенью пойдёт;
Камыш не лес, он быстро отрастёт:
«Без» опытное было руководство.
СТИХ III
217
А мне работа лёгкая досталась:
Завод кирпичный надо покорить,
Мне лошадь дали, просто оказалось,
С карьера глину на завод возить.
Приёмный бункер крошит комья мельче,
Битюг немецкий, чуть слона поменьше.
Карьера три, по пять в них землекопов,
Грузили глиной бункер до верхов.
Проста упряжка – шлея и постромки,
Их завершает барок, «деревянный».
Тащил мой конь безропотно вагонки,
Но не был он лошадкой оловянной.
Как маленький, щекотки он боялся:
Ударишь его вицей под живот,
И он работе объявлял бойкот,
Обидевшись, кусался и лягался.
СТИХ IV
Казалось, мыслил он по-человечьи,
В нём развит не плохой был интеллект;
Он мир воспринимал не по – «овечьи»,
Тому примером случаев комплект.
Отправились в карьер за вагонеткой,
Я барок на крючок накинул метко;
Но он её везти, наверх, не стал:
«Отцепляй барок», будто мне сказал.
Я посмотрел наверх – там, работяги,
На плечи куртки – время на обед;
Тут уж везти вагон не стало тяги,
Какой здесь может быть с него ответ.
Пришлось снимать с крючка обратно барок
И, он наверх пошёл уж налегке;
Урчало, видно, тоже в животе.
Такой уж был тот конь подарок.
СТИХ V
218
А в это время на фронтах затишье.
Зимой был наступательный порыв.
За Харьковом идти дальше, не вышло,
Кулак собрал здесь немец на прорыв.
В то время, как с отцом пошли мы в город,
На Харьков в наступленье пошёл ворог.
Вновь его отстоять не удалось,
За Северный Донец уйти пришлось.
В боях наши войска поистрепались,
Потери быстро нечем пополнять.
На этом рубеже остановились,
Чтоб летнего сраженья подождать.
Готовить будут новые резервы:
Боеприпасы, танки подвозить;
Активную разведку проводить,
Чтоб замысел врага раскрылся первым.
СТИХ VI
Работалось же нам совсем не сладко:
У мамы с папой каторжный был труд,
Дышали они гипсом, алебастром;
Здоровье эти камни перетрут.
В обед мы там, в столовую ходили,
И не всегда нас «свежим» там кормили.
Понос случился у отца простой,
От жерновов не отойдёшь – простой.
В барак дизентерийный положили:
А это, что смертный приговор;
Там тоже ничем лучше не кормили,
И бегать в туалет надо во двор.
Тайком его забрала домой мама,
Теперь вместо неё он камни бил,
Насколько у него хватало сил,
А бюллетень ему не выдавали.
СТИХ VII
219
И у меня не так всё было гладко,
Но в этом я и сам виновен был,
Был мастером у нас казах, Алматов:
Его я указание осудил:
Его тогда считать не мог я правым,
Но, возражать, мы не имели права.
Тогда меня с работы он прогнал,
Грозил подать в военный трибунал.
Директор, разобравшись, заступился,
Меня ж было нельзя не наказать.
Тогда своей я лошади лишился,
И стал с сырцом вагончики катать.
Сто кирпичей сырца на вагонетке,
Для сушки по сараям развозить,
И тут никак нельзя уж возразить;
А тяга – руки, ноги малолетки.
СТИХ VIII
В напарники девчонка мне досталась:
Ленивая и хитрая была,
В работе она мне не помогала:
Держась за вагонетку, рядом шла.
И грудью, и плечом я упирался,
Всем телом и ногами напрягался;
И это, просто так не обошлось:
На полусогнутых ходить пришлось.
Как будто сухожилья усыхали,
А в икрах ног кипит, горят огни.
К врачу с температурой лишь пускали:
А нет: «Не притворяйся! Не стони!
На цыпочках бежал я на работу,
То было не во сне, а наяву,
Умру, думал, и не переживу,
Но конь мой проявил о мне заботу.
СТИХ IX
220
Теперь работал с ним другой мальчишка,
Усердно он кнутом его хлестал.
Я видел, что ещё конь не сбесился,
И молча, за всем этим, наблюдал.
Я знал, что скоро будет забастовка,
В работе скоро будет остановка;
Тогда его ничем уж не спихнуть,
Не будет вагонетку он тянуть.
Предчувствие моё там подтвердилось,
Тогда меня Алматов подозвал:
«Ну как, ты осознал то, что случилось?
Запомни, то закон, что я сказал».
– «Я понял, и перечить впредь не буду,
Как скажешь, так и надо поступить.
Кнутом обуха не перешибить,
Перечить безопаснее верблюду».
СТИХ X
«Твой конь бунтарь, им невозможно править,
Не слушает он просто никого.
Иди, попробуй, сможешь если сладить,
То оставайся, забирай его»
Я подошёл, ко мне он потянулся
И, кажется, как будто улыбнулся.
Положил голову мне на плечо,
Приветствовал меня он горячо.
А землекопы рты поразевали:
Коня тут бил, Все кто ни попадя.
Досель они такого не видали,
И он повёз, минуту погодя.
А я его ласкал, по щёчкам гладил;
От лютой каторги меня он спас,
На помощь мне пришёл в недобрый час;
Теперь бы лишь Алматов не подгадил.
СТИХ XI
221
У папы всё уже восстановилось,
Но в скорости с температурой слёг.
В больницу на сей раз не положили:
Я дома помогал ему, как мог;
Ежа поймал в бурьяне у конюшни,
Домой принёс его отцу покушать.
Он жирный суп с того ежа сварил
И, нас бульоном тоже угостил.
Потом под кнут мне воробей попался,
Я в озерине уточку убил.
Так, лёжа дома, папа поправлялся:
Через неделю уж здоров он был.
Судьба теперь – изба на курьих ножках:
То передом, то задом повернёт,
То улыбнётся, то к чертям пошлёт,
То мимо пронесётся на подножке.
СТИХ XII
В Сибири к нашей бабушке, Альвине,
Ко всем гастритам привязался рак..
Скончалась в муках наша героиня;
Всю жизнь судьбу влачила на плечах.
Лишь дочка Лида ей глаза закрыла
И пятаки на веки положила,
Птенцы все разлетелись, кто куда,
И без вести пропал сынок, Илья.
Я вспомнил, как пешком пришла с клюкою
В последний раз, году в тридцать шестом:
Смотрела с затаённою тоскою,
К кому пристать, подставит, кто плечо?
Ей шестьдесят три года только было,
В другое время можно б ещё жить;
Умела травами людей лечить.
А вот сама себя не излечила.
СТИХ XIII
222
Когда в колхозе были мы, «Шевченко»,
Там председатель однорукий был;
Он руку потерял на финском фронте,
Он голодом нас, немцев, не морил.
А после нас, всё круто изменилось,
Правление колхозное сменилось.
Стал председателем знакомый нам Арсен:
Теперь он стал уже совсем не тем.
Отчитывал, приезжий из райкома:
«Вы кормите здесь немцев на убой,
Впредь ни работы, ни какого корма;
Иначе, ты ответишь головой»!
Зимою ещё немцев привозили;
«Умерших» наспех зарывали в снег,
Не слышен больше в клубе детский смех,
Весной в могиле общей хоронили.
СТИХ XIV
Те немцы, что здесь первыми прибыли,
У местных расселились по домам;
Они уже, как будто старожилы
И, кое- что Арсен им выдавал.
Ребята с Ольгой до весны дожили,
И Менцеры здесь кости не сложили.
Но тут он моим братьям отказал,
Работы им он больше не давал;
Они ходили сусликов ловили
И с голоду не стали умирать,
Снимали шкурки, суп мясной варили,
О помощи к нам стали призывать.
Материально мы помочь не в силах;
И стали думать, как ребят спасать?
А может их в труд-армию забрать?
Лишь бы начальство с этим согласилось.
СТИХ XV
223
Опять бы мы семьёй объединились,
Всем вместе легче было бы прожить;
Ребята бы в труд - армии трудились,
Могли б паёк рабочий получить.
У нас жизнь боком проходила мимо,
Если б не ноги, было бы терпимо;
Хожу на полусогнутых ногах,
Как балерина в танце, на носках.
Из этого, казалось состоянь,
Мне уж не выбраться теперь никак;
Алматовское длилось наказанье,
Откликнулось непослушанье так.
И на работе тяжело уж очень,
Хоть вагонетки я уж не толкал,
Но норму наш завод лишь выдавал,
С шести часов утра до часу ночи.
СТИХ XVI
Рабочий день так долго продолжался,
Что был в работе не один простой;
Он временем рабочим не считался,
В учёт входил только кирпич сырой.
Время ремонта мы не отдыхали,
Кирпич сырой в сараях козловали.
Со мной тут и произошёл скандал:
Я вслух несправедливость осуждал.
Дорогой утром, идя на работу,
Лунатиком дремал я на ходу;
К коню несу я ласку и заботу,
Делю я с ним и радость и беду.
Мне лишь с родными некогда делиться:
Я прихожу с работы – они спят,
Я утром ухожу – все, тоже спят,
Лишь в выходной мы можем отключиться.
СТИХ XVII
224
Возле завода, рядом, озерина,
Туда вода излишняя стекает;
Там не живёт карась и осетрина,
Жук-плавунец всё заживо съедает.
Туда мы мёртвых крыс, мышей кидали,
Вода вкруг них бурлила, «закипала»;
Росли в воде той пресной камыши,
Какая-то отрада для души.
На дне карьеров, снизу выступала,
Прозрачная, солёная вода,
На дне соль пирамидой выступала –
Красивое ваяние творца.
Земля солёная здесь, не живая,
И нужен постоянный ей пролив,
Дренаж, для стока соли и, полив.
Дождей здесь маловато выпадает.
СТИХ XVIII
Урал наполнен рыбой чрезвычайно:
Сазан здесь, вобла, сельдь и осетры;
Как копчики, летят над гладью чайки,
Охотясь у поверхности воды.
Вот падает одна, сложивши крылья,
За ней камнями падают другие;
Добычу съесть «счастливой» не дадут,
Преследуют, пока не отберут.
По берегу сады и огороды,
И ветряки по берегу реки;
Здесь силой ветра поднимают воду,
Энергии электро, «вопреки».
А тут крыло и коленвал, и штанга,
Качает воду каждый в садик свой,
В воде, простой насосик поршневой,
А ветер исполняет роль мустанга.
СТИХ XIX
225
Ещё сомы огромные водились,
«Таких» не видел больше никогда;
В разлив весной на мели выходили,
И попадали там под острога.
Я видел раз, везли сома с разлива,
Лоснился он под солнышком красиво;
На голове извозчик восседал,
А за телегой хвост его свисал.
Ещё там сазана везли мешками
С разлива прямым ходом на базар.
Дробил ишак короткими шажками,
Тяжёл ему хозяина азарт.
В Урале в сети осетра ловили,
Глушили молотком, держа за нос,
Затаскивали в лодку во весь рост,
На комбинат консервный отвозили.
СТИХ XX
С Урала воду для питья носили,
Случилось с мамой мы пошли вдвоём:
С крючками закидушки прихватили,
За червячками раскопал назём.
На пристани пшеницу разгружали,
И где-то, что-то в воду просыпали;
Смотрю, таскают мальчики со дна
Не крупного – с ладошку, сазана.
Мы с мамой тоже на две закидушки,
Стали из-под баржи рыбу доставать,
Мы тридцать штук достали на две ушки,
Такой удачи больше не видать.
А тридцать первый, крупный мне попался,
Я стал его на берег поднимать,
Но он сумел крючок мне поломать;
С рук выскользнул и нам он не достался.
СТИХ XXI
226
Шумит базар опять разноголосо,
Вот из мешка по чашке мелкий лук;
Не дорого, да это и не просо,
Не на посадку мне, но всё равно возьму.
Очистили его мы без остатка,
Тушили на пару, чтоб было сладко;
Уселись мы все трое за столом,
Мы, как капусту, ели хлеб с лучком.
Вставать мне утром рано непременно,
Встал на ноги, но сердцем ещё спал.
Я сразу не заметил перемены,
Я, будто выше ростом стал;
А оказалось, выпрямились ноги,
И нету боли в икрах – «мой ты бог»,
Мне излечиться мой лучок помог,
О, мама, папа, помогли мне боги.
СТИХ XXII
А на фронтах затишье продолжалось,
Готовились к решающим боям.
Фашисты о реванше всё мечтали,
На Курск, должно, захлопнуться клещам.
Решающее здесь должно сраженье,
Определить, чьё будет пораженье;
И, победивший, будет впредь решать,
Куда и как, в дальнейшем наступать.
В боях жестоких дугу распрямили,
С концов дуги, летит фашист, в провал;
и Белгород освободили;
Фашист теперь уж только отступал.
Освободили нашу Украину,
Фашист теперь за Днепр уходил;
И огневой рубеж там укрепил,
Но впредь опять показывал он спину.
Орёл
СТИХ XXIII
227
Я братьям написал о наших размышленьях,
Что можно бы и их сюда забрать;
Они согласны, но без промедленья,
Им зиму там не перезимовать.
И в сентябре отцу неделю дали,
Чтоб съездить мог он к ним в степные дали,
Чтоб мы могли семью объединить.
Хоть и в труд - армии, но вместе жить.
Приехал снова он в колхоз «Шевченко»,
Проведал Ольгу, Менцер и других.
Арсен под вечер заглянул зачем-то,
И больше дел тут нету никаких.
Сначала пайку мы свою делили,
Потом работать тут приняли их:
Устроили в столярных мастерских,
И продуктовы карточки определили.
СТИХ XXIV
Завод кирпичный на зиму закрывали,
Уж в октябре стал дождик моросить;
В сараях кирпичи не просыхали,
И мне работу уж пора сменить.
Начальник строй - конторы был Клименко,
А заместитель его – Яковенко,
Начальник на тачанке выезжал:
Как барин на сидении восседал,
А Яковенко на линейке боком.
По всей длине положена кошма,
А то, мозоль надавишь ненароком;
Хоть – благодать, рессорная была.
Линейку эту мне препоручили:
Я кучером у Яковенко стал,
По всем объектам с ним я разъезжал,
Пока судьба всё вновь не изменила.
СТИХ XXV
228
Фриске, соседи наши по квартире,
Сын, Травка, имел столяра разряд;
К нему Василия определили
Учеником столярных дел в наряд.
Егор, помощником был на подхвате,
Но тоже хлеб дают и деньги платят;
Ещё б родителям, куда уйти,
Но нет здесь лучшего для них пути.
В квартире всем нам тесновато стало,
Жильё по - больше подыскать пора;
Нам место в общежитии досталось,
И ход отдельный с заднего двора.
Всё, кажется, теперь не так уж плохо,
Но мал трудоармейский Нам паёк,
И никаких запасов нет уж впрок;
Хоть бы крупы немного, иль гороха.
СТИХ XXVI
Возле столярных мастерских – контора,
Я по утрам там указаний ждал.
Не надо было мне уже повтора:
Довольно быстро город я познал.
И, если час свободный выдавался,
Я в мастерскую к братьям отправлялся:
Брат, Вася, уже рамы мастерил,
И без гвоздей в шип ящик колотил.
Хозяин разрешал мне полевачить:
Кому-то, что-то надо подвести,
И кто, как может за работу платит.
Порой, домой, что удавалось принести.
А Яковенко был мужик отменный,
Меня он никогда не обижал,
Поблажек лишних тоже не давал,
был по-украински откровенный.
И
СТИХ XXVII
229
Не видел кто, как бабочка порхает,
Выискивая, на цветках, нектар:
И степь, и лес, поляны облетает,
Охватывая не один гектар.
Была ж доселе гусеницей жирной,
Листочками питалась себе мирно;
Тут не возможен никакой обзор,
Какой уж там без крыльев кругозор,
Меня «Линейка»; на крыло подняла,
Она мне помогала жизнь познать;
И сразу впечатлений много стало,
И я не мог их не запоминать.
Мне привести их надобно в систему:
Сейчас я их из памяти беру,
Системно изложить даю перу,
По ранее начертанной мной схеме.
СТИХ XXVIII
Я помню, нас казахи усадили
За стол, что б щедро чаем угостить.
Мы строй - материалы им возили,
К столу не надо долго нас просить.
Нас четверо, а пять кусочков хлеба,
И брынзы пять кусочков поверх хлеба;
И воблы пять кусочков небольших,
И чая, чайник, нам на четверых.
Мы воблы съели, каждый по кусочку,
И хлеба, брынзы, чай надо глотнуть,
А на тарелке ещё по кусочку,
Но кто к ним смеет руку протянуть?
Я был голоден, а другие сыты?
Не позволяла никому их съесть
Мораль, и человеческая честь,
А, если всё не съели, значит сыты.
СТИХ XXIX
230
Мешок муки за торцем у кровати,
Подушками «прикрыт», разным тряпьём;
Его необходимо перепрятать:
Линейка тут моя нужна с конём.
Меня в свободный час перехватили,
Перевести мешочек попросили,
Богатству был такому удивлён.
Где взяли? Это не моё уж дело.
Меня лишь попросили увезти,
Лишь бы от Яковенко не влетело;
Но тут мне надо вовремя прийти.
Мешок мы на линейку положили,
Прикрыли сверху сеном и кошмой;
Перевезли совсем уж в дом другой,
Мне за работу щедро заплатили.
СТИХ XXX
Подсобное хозяйство стройконторы
За городом на заливных лугах,
Картошку там растили, помидоры,
Весною рыба шла на острога.
Мы ездили туда, копать картошку,
И каждый себе в сумку клал немножко;
А я предполагал, что вытрясут
Мешочки, домой взять не дадут.
Карманы я в пальто себе прорезал,
И, за подклад себе картошки накидал.
Когда трясли, то у забора трезво,
Я, прислонясь, с улыбкой наблюдал.
Я в кузов с задней стороны поднялся,
Подклад, мой груз съестной, отягощал;
Что б этого никто не замечал,
Я у кабины задом прислонился.
СТИХ XXXI
231
Бывали мы на рыбном комбинате,
Там в автоклавах осетра варили;
И сазана варили в маринаде,
Там в чанах воблу тоннами солили.
Куда всё шло? Ответили б не внятно,
Какое дело, Шла война, понятно?
Снабжать и фронт, и тыл, и про запас,
Понятие то было не про нас.
Я с транспортёра сазана большого,
Себе тайком запрятал под кошму,
Прикрыл то место сеном и рогожей,
Взял одного и, больше не возьму.
И так довольно часто мне случалось
Чего-нибудь на ужин привести,
Родителей и братьев угостить,
Не каждый день удача улыбалась.
СТИХ XXXII
Через Урал понтонный мост проложен,
Переезжаешь – под ногами скрип;
Верблюд и урослив и осторожен,
Мост закачается – он сразу в крик.
Ложится посередь моста, плюётся,
Тут кто ругается, а кто смеётся;
И создаётся пробка во весь мост,
Он не желает покидать свой пост.
И я там попадал, в такую пробу;
Стоять подолгу приходилось, ждать,
Уговорить его совсем не просто:
Боится он на зыбкий мост ступать.
На правом берегу все управления,
Вопросы производства там решать;
Там разнарядки: кому, что давать,
Там трест, материальное снабжение.
СТИХ XXXIII
232
Главбух конторы, женщина – еврейка,
Ей радо в трест с отчётом за квартал.
Сказали мне: «ты к десяти подъедь-ка»,
Подъехал точно, подле крылечка стал.
«На Яковенковой я таратайке?
Пусть сам катается на балалайке,
А мне к крыльцу тачанку подавай,
И ты, Андрей, отсюда уезжай».
Что ж, с воза «баба» и кобыле легче,
Тачанку уж не мне ей подавать,
Начальник пусть ей самолюбие тешит,
И то! Главбуху боком восседать.
Я лучше с Яковенко покатаюсь,
С ним можем говорить мы по - мужски;
Со зла он не полощет мне мозги,
От скуки с ним в дороге не скучаю.
СТИХ XXXIV
В рабочий день в столовой раз кормили,
А в выходной, желудку отпускной;
Такие дикие порядки были,
Делили мы паёчек, «свой» сухой.
Запряг я лошадь в свою колесницу:
Послали скорой помощью в больницу;
Я, как обычно, утром не поел,
В обед в столовой тоже был пробел:
По вызовам мы ездили с врачами.
С аппендицитом девочку привёз,
Топилась в коридоре печь углями;
Пошуровал угли, ещё принёс,
Пригрелся, голода совсем не чуя,
Как вдруг желудок сильно заболел,
От боли я как будто онемел;
И встать, и выпрямиться не могу я,
СТИХ XXV
233
Доктор возле меня остановилась,
В руках её батон был нарезной:
«Что сжался, что с тобой случилось»?
«Желудок режет, словно нож сквозной».
Краюху по нарезку отломила,
«На, съешь», и прошагала мимо.
«А можно? Вдруг потом умру»?
Взял крошку в рот, тут надо по уму,
Я сразу проглотить её боялся.
Сжевал, ещё кусочек отщипнул,
заметил, с болью как расстался.
Теперь уж медлить не хватило сил,
Я доктора всю жизнь ту вспоминаю:
Какая у неё была судьба?
Но верно то, что добрая душа,
А это человека украшает.
И не
СТИХ XXXVI
Пишу, и чувствую к себе презренье,
Поэму про отца хотел писать;
А всё идёт через моё воззренье,
Теперь никак сначала не начать.
Отец у нас всё слабже становился,
Слезать уж с камня он не торопился;
Не мог мазать тяжёлым молотком,
И не прочистишь лёгкие ершом.
Обидно, что помочь был я бессилен,
В другое время, просто бы ушёл,
В больницу подлечиться б положили;
Работу бы другую, где нашёл.
И надо ж было сюда напроситься.
Он тряпкой рот не мог уж прикрывать,
Через неё сил не было дышать;
Отсюда уж ему не отлучиться.
СТИХ XXXVII
234
Когда мы с ним камыш зимой косили,
бодр был и телом и душой.
Мы сорок километров в день ходили,
Проблемы не было такой большой.
С косою мышцы, тело упражнялось,
На чистом воздухе легко дышалось;
А тут всё покатилось под откос,
По – «быстрому» развился силикоз.
Но надо было жить, надо трудиться,
На то труд - армия, тут не до слёз;
И, что начертано, тому случиться,
И радужных не строили мы грёз.
Война дальше на запад продвигалась;
Освободили Киев и Тамань,
Корсунь-Шевченковский, потом Умань.
У нас по-прежнему всё оставалось.
Он
СТИХ XXXVIII
Работа кучера мне помогала
Мой неширокий множить кругозор,
По трестам, предприятиям мотала:
Весь город попадал под мой обзор.
Минусовая уж температура:
Тропинка скользкая, забор – клавиатура;
Солёная не замерзает грязь,
И кренделяют ноги – пишут вязь.
Два лейтенанта молодых в обновках
Ногами вдоль забора кренделят.
Один из них ступил на скользкую бровку
И, в грязь упал лицом – как говорят.
«О Город! Ты проклятый самый в мире»!
Поднялся, и в сердцах, он прокричал.
Шинель, хоть не выбрасывай в канал,
Её не отстирать ни в каком мыле.
СТИХ XXXIX
235
Ещё один я помню случай яркий,
Приехал Дуров с труппой и зверьём.
Не видел я их выступленье в цирке,
Зато, зверей в вагонах зрел живьём.
Клеть Дуров заказал для обезьяны,
И смастерили её без изъяна;
Ту клеть надо к вагонам подвезти,
Но их уж не было на том пути.
Их на товарный двор перетолкали,
И в темноте тот путь надо найти;
Вдвоём мы клеть по рельсам с ним таскали:
На лошади по рельсам не пройти.
Я не был раньше никогда в зверинце,
Сам Дуров всех зверей мне показал;
Тридцать рублей мне за работу дал,
Зверей я раньше зрел лишь на картинке.
СТИХ L
Зима на Каспий снова наступила,
За одну ночь Урал покрылся льдом;
Хотя всего лишь минус десять было,
Так лёдостав свершился ноябрём,
Вот уж декабрь, а вместо снега – иней:
Покрыты пухом провода всех линий,
Из труб домов тяжёлый, чёрный дым,
Летают клочья сажи вместе с ним.
Левобережный город был неряшлив,
Он закопчён и под ногами грязь:
Там не оденешь, белую рубашку,
Там сажа сверху падает, как мазь.
И жизнь здесь наша толком не сложилась,
По слухам нам её скоро менять;
И, где-то дальше будем продолжать,
Хоть с братьями мы сносно тут прижились.
СТИХ LI
236
Покрылись снегом и земля, и крыши,
Вторая половина января:
Все, как обычно, на работу вышли,
И время шло и крутится земля.
Но к концу дня, снег был уже не белый,
Он был пропитан чёрной сажей, бедный.
И прочно слух распространился тут,
Что скоро нас на север повезут.
И Яковенко, будто ненароком,
Решил меня об этом расспросить:
«Послушай, и каким ты это боком,
Надумал нашей дружбе изменить»?
«Да, наша дружба, видно, канет в лету,
Хоть я не стал бы ничего менять,
Не надо только на меня пенять;
Моей вины тут не было, и нету.
СТИХ LII
Нас в новые одели полушубки,
По спискам шапки, ватные штаны
И валенки, вот это уж не шутки;
Такие здесь одежды не нужны.
Мы полушубки сразу же одели,
И сажа клочьями на них летела;
Они не так уж и были белы,
Когда под нас вагоны прибыли.
Опять сидим в товарны мы вагонах,
Состав стоит на берегу реки;
Солдаты с сорок третьего в погонах
Вагон свой комендантский стерегли.
Продуктами на пять нас дней снабдили
И больше ничего уж не дадут,
Хотя бы на неделю растянуть;
«Буржуйку, чем попало, мы топили.
ГЛАВА VI
ПРО ПУТЬ – ДОРОГУ НА УРАЛ.
237
ЯНВАРЬ – ФЕВРАЛЬ 1944 года
СТИХ I
По спискам нас в вагоны погрузили,
Здесь рядом с нами Фриске, Гриша Медзгер;
Знакомых много было, мы не грустили,
С «кирпичного» мальчишка, Андрей Регер.
А, Яша Менцер, летом убежал.
В Шевченко он работать продолжал.
Для мамы с папой это избавленье,
Из каторги – на свет переселенье.
И всё равно, везут нас в неизвестность,
Никто нам ничего не объяснял.
Подробности не так и интересны,
Никто вперёд разгадывать не стал.
Для папы, кажется, уж слишком поздно:
Совсем успел он лёгкие забить,
Развязка, видно, надвигалась грозно.
СТИХ II
Уж ночь, на льду тяжёлый мрак сгустился,
Кругом всё тихо, паровоза нет.
Я с берега на твёрдый лёд спустился,
Здесь только мой маячит силуэт.
Вдали на льду темнеет пирамида,
Там, возле майны, кучей лежит рыба;
В карманы и за пазуху набрал,
И за мешком к вагону побежал.
Когда второй уж раз я воротился,
Меня соседи, как-то засекли;
И тут толпой на лёд уж понеслись
И все мешками рыбу понесли.
Боялся я, нагрянут сюда с шмоном;
Ту рыбу кто-то должен охранять,
Найдут и нам беды не избежать,
Но паровоз подъехал с тихим стоном
СТИХ III
238
В обратный путь не шатко, поехали не валко,
Макат – проклятый. Потом пошли на Кандагач.
Актюбинск и Мартук, знакомый элеватор,
Не далеко здесь горький, арсеновский калач;
Не верилось мне о жестокости Арсена,
Мы там растили скот, в степи косили сено.
Не уж-то он бы с нами, такое сотворил:
Работы не давал бы и голодом морил,
Проехали, забыли и, дальше не «тужили»;
А впереди маячит, «российский», Соль-Илецк.
Когда шли с Украины, то тут уже мы были,
Коль вспомни и запомнил, то тоже молодец.
Не долго, мы стояли, здесь поезд поджидали,
На складе я вилочек капусты прихватил;
И только я вилочек за пазуху сложил,
Как встречного вагоны навстречь побежали.
СТИХ IV
Они мне перекрыли путь к нашему составу,
Со всей бегу я силы встречному навстречь.
«Наш». Скорость набирал, совсем не по «уставу»,
А встречный такой длинный, его не пересечь;
Когда прошёл навстречу, последний вагон встречный,
Совсем я обессилел, я выдохся сердечный.
Меня уж обгонял последний наш вагон,
Я как не напрягался, он шёл на перегон.
Передние перила у тамбура хватил я,
Швырнуло на ступеньки, О! Боже, уцелел.
Морозный воздух свежий, спокойно уж вдохнул я,
За пазухой вилочек капусты холодил.
Теперь до Оренбурга может не быть стоянки,
А за вагоном вихри швыряют снег и пыль;
На бортик навалившись, рукой глаза прикрыл,
А поезд без стоянки минует полустанки.
СТИХ V
239
Совсем уж околел я, хотя и в полушубке,
А, тамбур мой последний, открытый с трёх сторон.
Здесь воздуха хватает, не то, что в «душегубке»,
И снизу поддувает, и сверху не воронь.
Состав остановился уже глубокой ночью,
Я с тамбура спустился, вагон открыть нет мочи.
Я тут без документов, мог поезд потерять,
А там без сантиментов, все продолжают спать;
Но, почему один я, в разведку отправлялся,
И никого из братьев с собою я не брал?
Опасности, один, за всех я подвергался,
Съестное, на платформах, внимательно искал.
Здесь надо смотреть в оба, вагоны охранялись;
Большую неприятность, как – бы, не схлопотать:
Охранник тебя может прикладом почесать,
Мы осторожны были и с ними не встречались.
СТИХ VI
В разъездах, полустанках мы слабо разбирались,
Мы не имели карты, чтоб путь свой проследить;
Куда везут, не знали, и не предполагали,
Отец боялся снова в «концлагерь» угодить.
Его здесь провозили, он кое-что запомнил,
И городишко, Орск, ему о том напомнил.
В Челябинске стояли, я помню, как сейчас,
Здесь можно оглядеться, воды набрать в запас.
С ведром бродил по рельсам, ныряя под вагоны;
Приметы, для возврата, к составу, примечал.
Нашёл я здесь, жмыхами, гружёные платформы,
И я вместо водицы, в ведро их натолкал.
Когда я возвратился, то многие пустились
В дорогу к тем платформам, чтоб жмыхи разыскать;
Но только уж не многим, их удалось достать,
Там в скорости уже охрана появилась.
СТИХ VII
240
Отец наш не заметно по лесенке спустился,
Ушёл он из вагона, ни слова не сказав;
Он тоже к тем платформам отправиться решился,
И не пойдёт обратно, ни плитки не достав.
Не видел он охраны, и уж пошёл в попятки,
Как вдруг приклад железный, ударил меж лопатки.
Упал он ниц, меж рельсы, сознанье потеряв,
И сколько пролежал он, никто из нас не знал.
Пришёл, шатаясь, молча, забрался на полати,
И больно, и обидно, но нам не рассказал;
Оль прозевал, попался, тогда за всех ответишь,
И, только перед смертью, он мне о том сказал.
И лёжа на полатях, он сам в себе замкнулся,
От боли и обиды лежал он и молчал,
С открытыми глазами, судьбу он проклинал;
Удар её ужасный, он об неё споткнулся.
СТИХ VIII
Продукты уж кончались, нас с голодом венчали,
Мы тихо продвигались, одни жмыхи жуя;
Свердловск мы миновали и в Молотов попали,
Здесь нас не ожидали, видно, не та струя.
Кто-то не разобрался, куда нас направляли,
За Каму, вдруг на север, нас дальше потолкали;
Отец узнал здесь трубы, и город Краснокамск.
«Теперь», сказал, «поедем, мы прямо в Соликамск».
Приехали в Губаху, опять остановились,
Мы ночь здесь простояли, ни взад и ни вперёд;
Мы перед кем-то будто, здесь точно провинились,
С голодных здесь вагонов, никто нас не берёт.
Уже на третьи сутки назад нас потолкали,
Опять у Камы трубы наш поезд миновал,
И Молотов тот самый, что нас не принимал,
А мы уж третьи сутки ни крошки в рот не брали.
СТИХ IX
241
Мы вышли на платформу, с вещами рядом встали,
От слабости голодной, кружится голова.
Построили по форме, по пайке хлеба дали, Голодные, с
ладоней, сметали счёта в два.
Голод не утолили, но больше стало силы;
Потом наши вещички в машину погрузили,
А папу посадили, в пути, их охранять;
Он был уже не в силах, пешком в строю шагать,
Наш строй трудоармейцев, стоял против вокзала;
И наверху названье стояло Пермь II
Нам дали провожатых: «шагай вперёд», сказали,
Один из них шёл сзади, а первый – голова.
И тридцать километров мы за день одолели,
Большая здесь деревня – Култаево зовут;
Машина поджидала, покушать нам дадут?
Покушать нам не дали, - «вы утром всё сметали».
СТИХ X
Совсем уж обессилев, бредём мы по деревне
Быть может, кто- то, что-то покушать нам подаст,
Напрасные желанья, сильны предубежденья;
Здесь много всяких ходит, самим бы не пропасть.
Уж третий год военный, запасы истощились.
В одном дому семьёй, мы на ночь напросились.
В мундирах по картошке, на ужин дали нам,
И чай, горячий, горький, для каждого стакан.
А утром снова хлеба по пятьсот грамм нам дали,
То был паёк на сутки, как хочешь, так дели.
Но мы делить не стали, а весь опять сметали,
И коль настигнет жажда, то снегом утоли.
Построились в шеренгу, по списку перекличка,
Теперь уж больше хлеба сегодня не дадут;
Энергии б хватило пройти конечный путь,
А по обочь дороги лишь ворон да синичка.
СТИХ XI
242
Мы километров десять отшагали,
В колонне мама, Вася и Егор.
Мы с папой лишь в деревне ночевали,
Остался он разогревать мотор.
Их трое, там, в деревне оставалось,
Там много делать нечего, казалось;
Уж мы успели далеко уйти,
Они ж, не обгоняли нас в пути.
А у меня нога, вдруг, заболела,
Ещё дорога шла в крутой подъём;
Болит в бедре, совсем уж онемела,
И скоро ли, до места мы дойдём.
Гора же эта длинная такая,
Осталась уж деревня там, внизу;
А я, как будто, воз с собой везу,
Мне пот лицо, ресницы заливает.
СТИХ XII
Погода ясная и снег сверкает,
Как мириады лампочек горят,
И, лучик света, каждая бросает,
Мы одолели уже пол горы.
Месяц февраль и, снег ещё не тает,
Природа первозданная такая.
И, тишина, лишь стылый снег скрипит,
И от усталости в висках стучит.
Вдруг тишину нарушил шум мотора,
Остановились, отступили в снег;
Машина наша тихо едет в гору,
Проходит мимо, глядим ей с грустью вслед,
Вдруг срезалась, в снегу забуксовала;
«А ну, ребята, дружно, «подсоби»!
«С боков и сзади её подтолкни»!
Толкнули, снова продвигаться стала,
СТИХ XIII
243
Но я уж от борта не отпустился,
Вскочил на крюк, метнулся через борт;
И, за бортом, на время притаился,
Мне не желателен здесь был разбор.
Так тихо миновали мы колонну,
И, в лес заехали, «под» сосен кроны.
Я передвинулся к отцу вперёд,
Он рад, и за руку меня берёт.
Сидели мы бок-обок на скамейке,
Я чувствую – нога уж не болит,
Но, как там сзади, «наша» полсемейки
Пешком, дорогу снежную торит.
Не в Соликамск хоть, слава богу, едем,
Я чувствую: здесь будет не тюрьма,
Но и не обойдётся без ярма:
Нас запрягут, но, поживём, увидим.
СТИХ XIV
Два раза по пятьсот грамм хлеба дали,
А в Гурьево давали восемьсот;
Нам восемьсот грамм, тоже было мало,
А как же, если будет лишь пятьсот?
Мы утром свою пайку сразу съели,
Но досыта мы ею не наелись;
Сейчас уже под ложечкой сосёт,
Никто уж ничего не поднесёт.
Мы сытости давно уже не знали,
Поэтому, всё время голодны:
Голодные в вагонах уж лежали,
Не восстановит пайка эти дни.
Что ждёт нас там, за этими лесами?
Нам не впервой гадать, куда идём.
СТИХ XV
244
Лес расступился, деревенька снова,
Во всех деревнях схожие дома.
«Бревенчаты», и это тут основа,
Вкруг окон облицовка – кружева.
Двор крышей крыт: крылечко и ворота;
От непогоды двор закрыт заплотом
Стоят в селеньях дома – близнецы,
Застыли в окнах стёкла – леденцы.
Потом ещё лес, и ещё деревня
Причудливо лес инеем покрыт,
Так было здесь до нас, ещё издревле.
Здесь лось, пройдя, оставил след копыт,
Дорога снова лесом, и, долина.
Внизу селенье: улицы, дома
И, над заводом, чёрная труба;
Конец, видать, дороге нашей длинной.
СТИХ XVI
Мехлесопункт – контора и конюшня,
Тут сено разгружали с двух саней.
Мы въехали во двор, сюда нам нужно?
Собака, кошка, скачет воробей.
В кабине технорук мехлесопункта,
Он нас встречал с пути в конечном пункте,
И хлеба он привёз нас подкормить,
Чтоб мы ещё могли пешком ходить.
С техноруком в контору мы поднялись,
Хохол – начальник, Подопригора.
«Вопрос: «вы кто, и как тут оказались»?
«Приехали с машиной мы сюда,
Нас пятеро, мы в списках, Остерманы,
В одно нам место надо бы попасть;
Любая нам работа вместе всласть,
Не разбегаться нам, как тараканам».
СТИХ XVII
245
«Ну, хорошо, пошлю вас на Татарку»,
Здесь сено привезли двое парней;
Они вас подвезут, они с Татарки,
Машину разгрузите поскорей».
Начальнику я напишу записку,
«Вас примут там и супу дадут миску».
«По трём участкам вас распределим,
Там топоры и пилы вам дадим.
А остальные завтра подойдут:
По больше будет там у нас народа,
Инструкции на месте вам дадут».
Вещички нам на сани покидать:
Поехали – больница, школа и завод,
Там всюду трудится народ,
А мы дровами будем их снабжать.
СТИХ XVIII
Шёл на Татарку зимний санный путь,
На лошадях туда лишь добирались;
Но был ещё узкоколейный путь,
Об этом мы пока ещё не знали.
Морозно было – градусов под двадцать,
Отец продрог, задумал поразмяться:
Решил пройтись за санками пешком,
Но, понужнули, «хлопцы», лошадей кнутом.
Я соскочил, издав протяжный свист,
А сани скрылись уж за поворотом.
Я в стороне поднял еловый хлыст,
В вершинах сосен слышен тихий ропот.
За поворотом сани ждали нас,
Мы сели и ребята извинились.
Мы рады, что ребята спохватились,
Средь лесовозных мы дорог не заблудились,
Опять же повезло нам в этот раз.
СТИХ XIX
246
И в скорости мы были на Татарке,
Пора уж вылезать нам из саней;
И возчики скрутили по цигарке,
А конюх Ваня принял лошадей.
Теперь уж, точно, дальше не потянем,
Надолго мы в этом лесу застрянем;
Здесь и работать будем мы и жить,
Любить, жениться и детей родить.
Здесь протекает реченька, Татарка,
Деля лесоучасток пополам.
Стоят бревенчатые здесь бараки,
Тут отведут жильё, где-то и нам,
Пока глядим назад мы на дорогу,
Начальника бы надо нам найти;
Мы, как «приблудные», сюда пришли,
К какому нам приблизиться порогу.
СТИХ XX
Барака два, на берегу на левом,
Стоят друг к другу под прямым углом,
Конюшня длинная, чуть в отдаленьи;
Всё общим окаймляется двором.
Ещё повыше, скромные домишки,
Сорока скачет, бегают детишки;
Семейные здесь, местные, живут,
Ещё в тридцатых поселились тут.
Зигзагом круто речка извернулась,
На левом и на правом берегу.
Площадка для домов освободилась.
Мост не большой здесь пересёк реку,
Для нужд хозяйских, воду брали в речке;
Но, был ещё Медянка, ручеёк,
Там чаще воду брали на чаёк,
Такие мои первые засечки.
СТИХ XXI
247
Нам надо, как-то здесь определяться,
Февраль был месяц – пятое число;
К начальнику пришли мы предъявиться,
За речкою контора, - дом, крыльцо.
Поднялись, осторожно огляделись,
В прихожей мы, конечно, не разделись,
Начальник – вновь усатое лицо:
Такой же, как наш, гурьевский, Быстров.
Но этот не Быстров был, а Ширинкин,
И, Николай Максимович, зовут,
Записку прочитал он без запинки;
Талоны дал: - «покушать вам дадут».
«В бараке женском коменданта встретьте,
Она на место вас определит:
Там, где в дальнейшем, будете вы жить».
Что ж, будем ждать мы с остальными встречи.
СТИХ XXII
Вдоль стен в мужском бараке были нары,
НЕ из досок, с берёзовых жердей;
Мы угол выбрали за печкою, по нраву,
В конце, подальше от входных дверей.
В восьмом часу домой шли лесорубы,
Шагали, молча, плотно, стиснув зубы,
И возчики въезжали на конях,
Кто пуст, а то дровишки на санях.
В столовую мы с папой шли со всеми,
Нам на талоны дали хлеба двести грамм;
Суп, кашу, чай, всё быстро съели,
И утром в шесть часов мы были там.
Но этого, конечно, было мало:
Там, суп – баланда, каши – ложка, чай.
Всё проглотили, будто невзначай,
Но сытыми от этого не стали.
ГЛАВА VII
248
ТАТАРКА,
ФЕВРАЛЬ – МАЙ 1944 г.
СТИХ I
Опять меж брегами здесь речка резвится,
Но меньше Горыньи она раза в пять.
На солнце не так здесь она серебрится,
Ещё по весне надо лёд разломать.
Пока же сокрыта она подо льдами,
Изгибы её перекрыты мостами;
Дорожка железная к Каме ведёт,
По ней паровозик вагоны везёт.
Вагоны строй – лесом, дровами гружёны,
Чрез камскую базу везут на завод;
В заводе, разделаны, будут сожжёны,
Он их кубометрами, запросто, жрёт,
Не всё про завод мы тогда ещё знали,
Был узок тогда ещё наш кругозор,
Отсюда был виден, лишь наш, конный двор,
Вокруг же леса на дрова вырубали.
СТИХ II
Тут девушки, немочки, в женском бараке,
По мобилизации – их шестьдесят:
Они не замужние и, пока в браке,
По ясным понятиям не состоят:
Они коновозчики и лесорубы,
Катали кряжи, аж до боли, сжав зубы;
Потом на вагоны грузили дрова,
От зари, до зари, от «темна», до «темна».
Пришли остальные сюда уж под вечер,
Здесь мама с братишками, Фриске с семьёй;
Их человек тридцать, пригнал снежный ветер,
И часть разместили в бараке другом.
Постель, спецодежду и карточки дали
На хлеб и продукты, на месяц вперёд;
249
Сказали, работать, куда кто пойдёт,
Потом до утра, кто как мог, отдыхали.
СТИХ III
Не так уж широк был в лесу круг профессий,
Важнейший и первый там был лесоруб;
Другие гужом дрова возят из леса
На плодбище, к рельсам, там грузчики ждут.
Мы, большая часть, коновозчики стали,
В дугу, запрягать как, ещё не видали;
На Юге коня запрягают в шлею,
Куда, показали, вставлять нам дугу.
Василий и Травка, пошли столярами,
Егор, самый младший, наш брат – почтальон;
И папу послали на вывоз гужами,
Но, брёвна грузить, уж не в силах был он.
Десятники есть на отгрузке, порубке,
И конюх в конюшне, ещё пилоправ:
Татарин, Фаткулин, с заплатой рукав,
И инвалид, Лузин, возил нам продукты.
СТИХ IV
На этом ещё закрывать список рано:
В конторе есть табельщик, есть комендант,
И есть медсестра, но ей мало прав дано;
В больнице есть старший над ней, педиатр.
А мы первый раз лошадей запрягаем,
Хомут им на шею не так надеваем;
Дугу не понятно, как надо вставлять,
Подтягивать черезсидельник опять.
Нам всё рассказали и всё показали,
В оглоблях должны сани туго сидеть,
Из стороны в сторону, чтоб не «вихляли»,
На скосах дороги, чтоб не залететь.
И вот, первый день едем мы на работу,
Не знаем, как сани дровами грузить
250
Не знаем мы, как и куда, их возить,
Привыкнем мы скоро и к этой работе.
СТИХ V
А снега в лесу лошадям аж под брюхо,
Мы сани не знаем там, как развернуть;
К поленницам. Как то подъехали глухо,
Давай двухметровник на сани тянуть.
Теперь вспоминаю тот день, первый самый,
Как будто, во сне, что-то двигало нами;
Всё делали так не осознано мы,
Как Зомби, лунатики из темноты.
Нас распаровать бы по возчикам старым,
Своя здесь сноровка, свои здесь азы:
Осознано мы бы осваивать стали
Лесную науку, скорее в разы.
Так, мыкались мы, как слепые котята,
Не знали, по случаю, как поступить.
На сани, как толстый нам кряж положить
И не помогали друг другу ребята,
СТИХ VI
Дрова мы верёвкой сильней затянули,
Дорога на плодбище шла под уклон,
Передние сани в раскат затянуло,
И на бок легли они левым крылом.
Мы остановились, поднять попытались,
Но сил не хватило лежат, как лежали,
Тут девушка едет, объехала нас,
Вернулась и всем показала нам класс.
Она подняла жердь, тут рядом с дорогой
И вставила между полозьев её,
Одна себе ей развалила нам дровни,
Глядим мы ей вслед, только: ОЁ, МОЁ!
Дрова привезли мы к железной дорожке,
Десятник замерял, в тетрадь записал;
251
И место разгрузки перстом указал,
Здесь рядом дымилася печкой сторожка.
СТИХ VII
Отец с Соликамска знакомого встретил,
Они в сорок первом и сорок втором
В лесу погибали, его здесь заметил;
Они и спарились, работать вдвоём.
Напарника звали, Коопом Андреем,
Но сил они оба немного имели;
Им вместе работать была не судьба,
Не долго, возили на пару дрова,
Отец ослабел, еле двигались ноги,
Он лошадь не мог уже сам запрягать;
Так, где уж, грузить ему дровами дровни,
По легче б, работу ему подыскать,
Начальник, Максимович, вошёл в положение:
Ночами участок велел охранять,
Хоть карточки хлебные мог получать;
Ему благодарность за то одолжение.
СТИХ VIII
Мы жили семьёй, хоть и в общем бараке,
Стеною меж нами была простыня;
Здесь рядом хорошие были ребята,
Но, не подружился, ни с кем, сразу я.
Соседи по нарам общались, дружили,
И общее между собой находили;
Смотрю, все уж парами возят дрова,
В работе пошли у них лучше дела.
Пока я один нагружу свои сани,
Вдвоём уж они накидали быстрей.
С двумя каждый кряж уж понятно концами,
Вдвоём, лишь бери, и клади по ровней.
И, если случится, в раскат завалиться,
То тут, одному, только время терять;
252
И жерди на всех, одному вырубать,
А то, сиди, жди, как бы кто появился.
СТИХ IX
Подумывать стал я: - «уж мне не пора ли
Другую работу себе подыскать».
Я с детства умел обращаться с пилами,
Топор умел тоже в руках я держать.
Пошёл я к начальнику и объяснился:
«Пошли лесорубом, - пред ним я взмолился,
«Напарника нет, а один не могу,
Мне норму не выдать, лишь буду в долгу».
Собрал бригадиров: глядят друг на друга.
Он прямо спросил: «кто Андрюшку возьмёт?
Он хочет работать в лесу лесорубом,
На вывозке норму он не выдаёт».
Молчат бригадиры, а кто-то хохочет,
Сомненье берёт их, я мал был и худ,
Возиться со мной, что на шею хомут;
Обузу ни кто на себя брать не хочет.
СТИХ X
Один из них: Пётр Зиновьевич Ощепков,
Подумав, сказал: «пусть ко мне он идёт,
Не надо смеяться, ребята не щепки:
Быть может, как раз, там себя он найдёт».
Наутро в бригаду пришёл с топором я,
Что тут моё место понял уж потом я;
С дороги присели к костру отдохнуть,
И я подошёл тёплый воздух вдохнуть.
Ощепков сказал, - «вот пила лучковая,
А там, лежит липа, большая, в снегу,
Тебе для начала работа такая:
Её ты разделаешь – там погляжу».
И точно, большая, уж тут оторвуся,
Сучки обрубить надо, в кучу сложить,
Потом двухметровник с неё напилить,
Зиновьевич думал, что день провожуся
СТИХ XI
253
Сучки обрубить не большая проблема,
Пилу взял лучковую: - «Как ей пилить»?
Попробовать надо, - какая дилемма?
С вершины начать, и не надо спешить.
Начал я с вершины пилить осторожно:
Пошла, «дорогая», легко и не сложно,
Чем ближе от комля, тем толще кряжи;
Лучок не прошёл, Топором – зарубил.
Пилу я освоил, мне даже приятно;
Послал бригадир меня и позабыл,
В бригаду я, значит, ещё не принят был,
Пока испытание тут проходил.
Закончил. К костру отправляться я буду,
Топор на плечо и пилу на плечо,
В бригаде пылает костёр горячо,
И этот я день никогда не забуду.
Это Ощепков Пётр Зиновьевич.
254
СТИХ XII
К костру подошёл, на плечах инструменты,
А Пётр Зиновьевич. с усмешкой глядит;
Я вижу – не верит, долой сантименты,
«Задание? – Липа, кряжами лежит».
«Уже всю разделал? Я что-то не верю,
Сейчас я пойду, и на месте проверю,
Вернулся: - «ну, кажется, ты молодец,
Меня удивил ты сегодня, малец.
«Давай – ка с тобой спилим сосну напару»,
Опять же лучковкой, сначала подпил,
Потом, топором подрубить, дай бог пару;
Пилили свободно, он не торопил.
Понравилось: - «будешь со мною на валке.
И так в одночасье я вальщиком стал,
Уж не на подхвате, в бригаду попал,
Трудилась бригада, ни шатко, ни валко.
СТИХ XIII
Ощепков сюда до войны поселился,
Он жил на участке с женой и детьми;
Две дочери, Ванечка, сын, здесь резвился,
Корова, картошка, не так «голодны»
В бригаде семь девушек-немок трудились,
Они подневольные, не торопились;
Тут каждый день норму давай на гора,
По три кубометра, хоть лес, хоть дрова.
А сосны и ели здесь небо сверлили,
Нам легче давать было лес строевой;
Его коновозчики с места возили,
А в норму входил он такой же ценой.
Нам меньше в поленницу класть двухметровник,
Совсем нелегко с ним в глубоком снегу,
В поленницу ложить через не могу,
Так пусть же уж лучше лежат они в брёвнах.
СТИХ XIV
255
С лучковой пилой были часто проблемы,
На зубьях её нужен ровный развод;
А вдруг пилоправ тут оставил пробелы,
То влево, аль вправо она поведёт.
Тогда не пойдёт уж она, как по маслу,
Ты будешь потеть силу тратить напрасно;
Зиновьевич правил её топором
И я перенял у него тот приём.
Бывало в лесу я за два-три приёма,
Её направляю на истинный путь;
Потом пилоправ уж в станке своём дома
Разводкой своей исправлял её суть.
А я после этого чурку отрежу,
С изъяном я в лес её не понесу;
Ещё поправлять я ему занесу,
Тогда я любую лесину разрежу.
СТИХ XV
Нам хлеб каждый день аккуратно возили,
И мы выкупали свои пятьсот грамм;
В столовую после работы спешили,
Суп, кашу и чай никому не отдам.
Свой хлебный паёк мы весь сразу съедали,
На утро, обед себе не оставляли;
А утром суп, кашу и чай, словно щи,
Съедали без хлеба – кишки полощи.
Потом отправлялись мы в лес на работу,
Двенадцать часов, от семи, до семи:
Коль не проявил о себе ты заботу,
Что было отмеряно, съел, то терпи.
Но силы тебя покидают с полсмены,
И ноги не ходят, и руки дрожат,
А кто за тебя будет норму давать;
И кору, с деревьев, и почки, объел бы.
СТИХ XVI
256
А тут ещё снами беда приключилась,
Отец свои карточки все потерял;
На двадцать мы дней одной пайки лишились,
Отца не оставишь, он больше страдал.
И на пятерых у нас пайки четыре,
И хлеба, и супа, и каши четыре,
Он очень страдал, сильно переживал;
Никто не ругал его, не укорял,
Но очень чувствительными оказались
Нам не достающие эти сто грамм.
По лёжкам кряжи тяжелее катились,
И гири подвешены, будто к ногам;
Старался в лесу недостачу калорий
Я почками липовыми пополнять;
Стал семя от лип на снегу собирать,
Но было всё это, что капелька в море.
СТИХ XVII
Тем, кто на работе сумел отличиться,
Давали талон – дополнительный пай;
Им можно было хорошо подкрепиться,
Там двести грамм хлеба, суп, каша и чай.
Но нам никогда тот талон не давали,
За нас его кадровики поедали;
Не важно, в лесу он работал, аль нет,
Но он получал дополнительный хлеб.
Был рыжий Каменских, был чёрный Каменских,
Десятники оба, но «чёрный», «стар, ком».
Он и не давал те талоны нам, немцам.
Он распоряжался вторым тем пайком,
Не дай тому времени, бог, повториться.
И раньше, бывали, «голодны», порой,
Бежали в Сибирь за надеждой другой,
Теперь же лишь надо судьбе покориться.
СТИХ XVIII
257
Деревья валить, не камыш косить в плавнях,
Другая сноровка здесь, шире размах;
Дрова отправляли в завод мы не сплавом,
Возили на плодбище на лошадях.
В любую погоду в костёр, словно в печку,
Мы сучья любые кидали беспечно;
И искры взлетали столбом до небес,
Зимой не боится огня стылый лес.
Костёр наш в глубоком снегу, как в воронке,
Снег жаром своим растопил до земли;
Пичужка мала, здесь от жара в сторонке,
Клюёт что-то и, не мешаем ей мы.
По несколько дней все отходы сжигаем
В одном всё сжирающем ярком костре;
Потом отстаёт он от нас в стороне,
Вперёд продвигаясь, другой разжигаем.
СТИХ XIX
В лесу было в валенках трудно работать,
По дереву скользкому в них не пройдёшь;
Ботинки давали, и с ними хлопоты,
Размеры большие, едва унесёшь.
Умельцы здесь были из местных рабочих,
Что лапти из лыка плели, между прочим;
Была здесь из них небольшая артель,
С лип лыка надрать – вот и вся канитель.
Легко в них, как в Гурьево в чунях телячьих,
А стелькою служит для них береста,
Портянки оборами стянуты накрест,
А, что старомодно, так то, не беда.
В фуфайках и в ватных мы брюках ходили,
Свои полушубки решили продать,
И валенки, чтобы не так голодать.
НЕ много, конечно, за них получили.
СТИХ XX
258
Из группы парней молодых на участке,
Я самим был слабым в цепочке звеном;
Ещё принимал я в работе участье.
Но сил не хватало до леса пешком.
Была коновозчиком девушка Эля,
Она по пути меня в лес подвозила;
Но чаще туда и обратно пешком,
С пилой на плече, с топором, на другом.
Работать с Ощепковым, было бы можно,
Смекалистый, ловкий он был лесоруб;
Кряжи до поленницы катит по лёжкам,
Как зайцы, у деда Мазая, бегут.
Спокойный, умеренный был, не ругался,
И голос он никогда не повышал;
На всех одинаково, ровно дышал,
На месте без дела в лесу не топтался.
СТИХ XXI
Февраль, слава богу, прожили мы вместе,
Пополнен, урезанный, наш был паёк;
И март месяц не предвещал для нас чести,
Судьба становилась опять поперёк.
Днём папа на нарах лежал безучастно,
А ночью лесной охранял наш участок,
И начали ноги мои опухать,
И больше размером стал лапти я брать.
Здесь девушки меньше, чем мы голодали,
У них в Казахстане надёжный был тыл;
Посылки с продуктами им посылали,
Какой-то приварок добавочный был.
А мы на пайке в пятьсот грамм голодали,
Нам не от кого было помощи ждать,
Могли на судьбу, только мы уповать
Я помнил, что мы папе не помогали.
СТИХ XXII
259
Тогда же понял я, как он в сорок первом,
Надеялся помощь от нас получить;
Не знали тогда, что и нам, уж, не первым
Такое же, здесь, суждено пережить.
Быть может, работу сменил я напрасно,
С лошадкой привык бы, и было б прекрасно?
Не надо б пешком в лесосеку ходить,
Пилу с топором на плечах не носить.
А эта работа меня измотала,
Здоровые сосны, всё время в наклон,
Спилил, повалилась, и снова с начала,
И соснам, и елям, земной слать поклон.
Для этой работы, я вновь не пригоден,
Нам эту бы зиму перезимовать,
А летом удастся здесь, что разыскать,
Грибы, или ягоды, лес не бесплоден.
СТИХ XXIII
В конце уже марта пошёл к медсестре я,
Она направленье в больницу дала;
Я шёл не от лени искать избавленья,
Дошёл я до края – там пропасть была.
Пойду в Юго-камск, обращусь я в больницу,
Идти далеко – не дают колесницу;
Никто не подаст под меня дилижанс,
Больные лишь ноги – единственный шанс.
В больнице народа… сижу, жду приёма,
Больных принимает там, женщина – врач;
Волнуюсь я, жду от неё приговора,
Меня вызывают, иду я не вскачь.
Она посмотрела: велела разуться
И пальцем вдавила мне лунки в ногах,
Они же распухли, как тесто в дежах
Дала бюллетень, как домой мне вернуться.
260
СТИХ ХXIV
Не надо мне утром идти на работу,
В столовую всё равно надо спешить
Хоть и без работы, а кушать охота,
Уж с вечера ждёшь, как до утра дожить.
Всего на два дня бюллетень выдавали,
Но, благо, потом его дальше продляли;
С тех пор и ходил каждый третий я день,
Километров двадцать, продлить бюллетень.
Лежим мы с отцом теперь рядом на нарах;
С дежурства, придя, он немного поспит,
Потом предаёмся мы воспоминаньям,
Отец всё мечтает до лета дожить
Ещё он мечтал, чтобы вновь в магазинах
В свободной продаже на полках был хлеб,
И крупы, и сахар, и выбор конфет;
Картошка б стояла свободно в корзинах.
СТИХ XXV
Ещё изложил он такую мыслишку,
Уйти бы за Каму ему одному;
Наняться в деревне за хлеб, молочишко
Работать, и там, переждать бы войну.
От мысли такой нам пришлось отказаться,
Потом ты придёшь, как легализоваться,
С таким-то здоровьем, куда ты пойдёшь?
Умрёшь, пропадёшь, и концов не найдёшь.
Ему с каждым днём тяжелей становилось,
Вставать по ночам, на работу ходить;
Апрельское солнце лучами резвилось,
И снег продолжал ручейками сходить.
Нам не становилось от этого легче,
Дорога раскисла, идти тяжело,
И чавкают лапти – воды в них полно,
Одна лишь надежда на близкое лето.
СТИХ XXVI
261
А врач – терапевт, что меня принимала,
Добра, «сердобольна», внимательная;
Фамилия Лехнер и Софьею звали;
Процедура со мной занимательная.
Сажусь на скамейку и лапти снимаю,
Она своим пальчиком лунки вдавляет
В моих, как подушки, распухших ногах,
Головкой качает, и молвит: «Ах, ах».
И так уже месяц всё без изменений,
Хожу я в больницу, туда и сюда;
Лекарственных нет для меня применений,
Голоден я просто, нужна мне еда.
Уж третья декада апреля проходит,
Синички не так, как зимою пищат;
Они колокольчиком резво звенят,
Растаял уж снег, лишь в логах ещё сходит.
СТИХ XXVII
Мы к самой трагичной странице подходим,
В судьбе нашей к лучшему нет перемен;
В апатии медленно время проходит,
Таких безысходных не знали времён.
Отец не наденет уж в праздники туфли,
В глазах его искорки жизни потухли;
Числа двадцать пятого он уже слёг,
Не радует то что сошёл уже снег.
И брат наш Василий в больнице на койке,
Падение в детстве даёт себя знать,
Кружит голова, в ушах шум беспокоит,
Не могут врачи ту болезнь распознать.
Меня ж донимает в больницу хожденье,
Туда и сюда, на опухших ногах;
Хоть тяжести я не ношу на плечах,
Камертонами ноги гудят в утомленьи
СТИХ XXVIII
262
Сестра медицинская наша лишь может,
Больного три дня без работы держать;
Хотя отцу это ничем не поможет;
В больницу уж надо его отправлять.
Мне двадцать восьмого апреля в больницу,
Я сопровождать пойду с ним «колесницу»;
И, кажется, что уж последний то путь,
Его уже больше нам не возвернуть..
В больнице я в регистратуре взял бирку;
Потом и к врачу его сопровождал;
В палате же койки стояли впритирку,
Печальным он взглядом меня провожал.
Сказал ему: - «вновь через два дня я буду»,
«А может быть, мама ещё подойдёт»,
Работа от нас никуда не уйдёт:
Отпустит начальник, наведывать будем.
СТИХ XXIX
Потом я пришёл к нему первого мая,
Апреля тридцатого мама была;
Поплакала, рядом, его обнимая,
Шатаясь, в слезах, на Татарку пришла.
Она рассказала, что он умирает,
Последние дни он уже доживает;
Я первого этого не уловил,
Желанье он высказал, но не просил..
«Картошки мне жареной, если б покушать,
Я вижу во сне её, как наяву»
«Ещё хочу птиц щебетанье услышать
И видеть, пасущийся скот на лугу»,
Слова эти в памяти запечатлел я,
И годы, без слёз, их не мог вспоминать;
Те годы, то время, устал отметать;
Но больше не в силах был что-то поделать.
СТИХ XXX
263
Домой на Татарку до леса, полями,
Картошки! Картошки! Ведь папа просил;
Зимой было снега не меряно нами,
Её от мороза надёжно прикрыл.
Вскопал острой палкой я целую гряду,
Где пусто, а где-то по несколько кряду;
Я доброй картошки сумел накопать,
Здесь хватит, что б папе покушать подать.
У кромки бы леса мне остановиться,
Так ноги болят, что идти не могу;
Мне надо два дня, чтобы восстановиться;
Как бы тут совсем не загнуться в дугу.
Дремлю, я к берёзе спиной прислонился:
И вновь, Украина, мы с папой идём
Из леса, по вязанке хворост несём,
И ястреб над лесом летает, резвится.
СТИХ XXXI
Четвёртого мая вдвоём пошли к папе
Мы с мамой, картошки пожарив с утра,
Я за два дня силы, как будто по капле
Копил, чтоб расходовать их для добра.
Осталася мама одна на базаре,
А я пошёл к папе, как будто в угаре;
В столовой хотел попросить, подогреть
Картошку, и папе её поднести.
Ещё, когда с мамой мы шли по полянам,
Букетик саранок я насобирал;
В халате сестра на крылечке стояла:
«А Остерман умер», цветы ей отдал.
Обрыв получился, мгновенный и страшный:
Я сел на крылечко и тихо рыдал,
Лицо на коленях руками зажал,
Исчез мой порыв, вожделенный и страстный.
264
СТИХ XXXII
Разбит я, шатаясь, вернулся к базару,
Там мама хотела, что папе купить,
В слезах преподнёс я и ей эту кару,
Моё опозданье мне не искупить.
Нельзя было медлить с моим посещеньем,
Второго, мне было, идти с угощеньем;
Но это не самый был страшный прокол,
Потом я могилу отца потерял.
Дошли до больницы и морг посетили,
Там папа, спокойный, и смирный лежал;
Прощенья за всё у него мы просили;
Я больше его никогда не видал.
У главврача справку о смерти мы взяли,
Оставили папу, там, в морге лежать,
Его, чтоб забрать, надо гроб заказать;
Мы с мамой обратно домой пошагали.
СТИХ XXXIII
Мы пятого мая гроб соорудили,
Не сообразили же сколотить крест;
Шестого могилу копать снарядили,
А гроб с хлебовозом отправили вслед.
Я утром оделся, в столовой покушал,
Потом походил, свои ноги послушал;
И мне показалось, что я не дойду;
«Мне завтра в больницу, я завтра пойду»
Разбит был физически, также морально,
Свалился на нары и слёзно рыдал.
А папу на кладбище не театрально,
Кроме мамы из нас никто не провожал..
Седьмого в больницу пришёл на приём я,
Оттуда проведать могилу пошёл,
Но, где та могила? Её не нашёл.
Хоть мама словесно и обрисовала..
СТИХ .XXXIV
265
Потом в выходной взял лопату и с мамой,
Пошли мы могилу отца поправлять;
Но долго искали примету ту самую,
Что нам помогла бы её разыскать.
Но много могил свежих и безымянных,
Накопано там без крестов деревянных;
Теперь нам её уже не разыскать,
Отцу в безымянной могиле лежать.
То, что не пошёл я, отца хоронить,
Был в жизни моей самый страшный прокол,
И буду себя до конца я казнить;
Пусть и не написан о том протокол.
Лопату оставил под тополем там,
Тяжёлый лежал на сердцах у нас камень,
И будет давить он не днями – годами;
Заметный на сердце останется шрам
СТИХ XXXV
Ушёл наш отец в сорок семь лет из жизни,
Так точно и дед наш ушёл в сорок семь;
И не было псалмов, и не было тризны
Жестоко судьба надсмеялась над всем.
Всю жизнь отец искал точку опоры,
Её отыскать было трудно в ту пору;
Он остепенился уж в тридцать седьмом,
Но вскоре летит всё опять кувырком.
За что же ты, боже¸ на нас рассердился,
За что же жестоко так нас наказал;
За то, что в ту пору мы мало молились?
Не праведно каждый из нас поступал?
Тяжёлых грехов не бывало за нами,
И папа ни как наш их не совершал;
Он жизни для нас просто лучше искал
Но мы были пешки, и двигали нами.
266
СТИХ XXXVI
А в это же время гремели сражения,
За освобождение наших границ;
Ломаются вражеские укрепленья,
Под пулями враг теперь падает ниц.
Мы, мало, что знали, как происходило;
Сражение в этом, огромном, горниле;
Газеты, журналы, к нам редко идут,
И однообразно для нас дни текут.
А там, уж в Румынию перешагнули,
Уже разблокирован наш Ленинград,
К границе уж польской дугу разогнули,
Взят Крым, И Житомир, и Кировоград.
Но враг до конца был ещё не повержен;
Ещё миллионы там жертвой падут,
Мне как сил набраться, мне как выжить тут,
Быть может нас, Зеленью, лето подкормит.
ГЛАВА VIII.
ПОСЛЕ ОТЦА
МАЙ – ОКТЯБРЬ 1944
Дистрофия; инвалидность.
СТИХ I
Весна та тяжёлой была в нашей жизни,
Мы были до крайности истощены.
Искали мы, чем поддержать, силы жизненны
В тех поисках были мы изощрены.
Крапиву варили, лягушек ловили
С них шкурки снимали, а мясо варили
Картошку в полях пощадил нам мороз
Подкорку глодали мы с лип и берёз.
Пиканы потом подросли на покосах
И кислица стала расти на лугах.
Лишь было б съедобно, для нас нет вопроса
Надёжнее стали стоять на ногах.
267
Но мне промышлять на семью приходилось
Полями, лесами с больницы иду,
В мешок я на ужин всего накладу
Картошка гнилая крахмалом годилась.
СТИХ II
Покрылись листвою берёзы, осины,
Черёмуха белым накрылась плащом.
И небо сквозь кроны прозрачное, синее,
Опять в Юго-камск отправляюсь пешком.
Хожу я два месяца уж на «больничном»,
Теперь для меня надо что-то уж личное.
Мой врач меня больше не может держать
На «больничном», со мной, что-то надо решать.
Собрали комиссию: снял я одежды:
Кружили, вертели: «присядь, теперь встань»,
Присесть – то присел я, а встать нет надежды;
«Дадим инвалидность, пухнуть сам перестань».
Итак, на шесть месяцев стал инвалидом:
Теперь я свободен, хожу, где хочу.
В лесах поддержание жизни ищу,
Я единоличным стал индивидуумом.
СТИХ III
Хоть, благо, меня не лишили довольствия,
Рабочие карточки я получал;
Но получать деньги, «лишён», удовольствия,
Что есть Райсобес, тогда даже не знал.
И бог с ним, за то, приобрёл я свободу,
Ходил я на промысел, как на работу;
Лишь комендатура, вцепилась мне в хвост,
Раз в месяц, являйся, иначе - запрос.
Километрах в трёх деревенька, Голяшка,
Правее и выше – угорье, Коты;
Хозяйство подсобное там размещалось,
От нас туда было четыре версты.
268
Там были поля – выше лес и покосы;
Рос щавель там и земляника цветёт,
Её собирать уж придёт мой черёд
Дожди их поят, и сверкают в них росы.
СТИХ IV
Там мама в бригаде картошку сажала,
Свеклу и морковь высевала в грядах;
«Съедобного», в поисках, их навещал я,
Там, от разнотравья, пестрело в глазах.
Лепёшкин там, сторож, с ружьём всесторонне
Поля не давал посещать посторонним;
Пока ещё нечего там и искать,
Но можно из лунок картошку достать.
Я щавеля набрал, и картошки с десяток,
Пошёл на Татарку, прямушку искать,
В сторонке, глухарка, десяток цыпляток;
Но мне, всё равно, их никак не догнать.
Звериная, видно, тропа под ногами,
Километров восемь по ней отшагал;
Потом уже понял, что маху я дал,
Деревня там Лозы, на берегу Камы.
СТИХ V
С Котов на Татарку нашёл я тропинку,
Она уходила в сосняк молодой;
Повыше участка, к Татарке, в низинку,
Мостом через речку – обломыш сухой.
Тропинка мне эта потом угождала,
От глаз посторонних меня укрывала;
На общей дороге порой лишний раз,
Мне не попадать под начальственный глаз.
Не всем по нутру, то, что я не работал,
Поменьше светиться – прямой мой девиз,
По этой тропе уходил без заботы
И не раздражал любопытный каприз.
Я с тыла в Коты приходил не заметно,
269
Потом исчезал я опять, в никуда;
Ходил я туда на поля и луга,
Все ориентиры имел на примете
.
СТИХ VI
На вырубках, где росли сосны и ели,
Осинник сплошной растёт и березняк;
Они растут быстро, и в скорости, жерди
Сплошным частоколом уж в небо глядят
Весной нарубили жердей в буераках,
И на лошадях подвозили к бараку»
А после кругом закопали столбы
И обрешетили столбы в три жерди.
Стоймя, потом в землю те жерди воткнули,
Забором сплошным обогнули барак;
Охрану с ружьём у ворот посадили:
Выходит, не выйдёшь теперь, просто так.
Была это лишь величайшая глупость,
Вода и дрова, и столовая с вне;
Ещё туалет за двором в стороне,
Тут наш комендант показал свою тупость.
СТИХ VII
А он был Каменских, Буденовец бывший,
Он нас нецензурно ругал, обзывал;
«Не делают норму – стягом по кубышке»!
Начальство напутствовал он, наставлял.
Одежду давали в лесу в одни руки,
Мужчинам и женщинам ватные брюки
Уж жарко, как женщинам, в «ватных» ходить?
По своему стали пороть и кроить.
С подклада скроили себе белы кофты,
И синие юбки с другой стороны;
Каменских приехал: и, ах, вы пройдохи!
Зачинщицы в карцере ночь провели.
А звали Каменского, Павел Андреевич;
270
В не добрую память о нём я пишу,
И больше не вспомню, на сём, завершу,
Потом не бывало, таких, дуралеев.
СТИХ VIII
Левее Голяшки, был лес на болоте,
Там много стояло стволов сушняка;
Две девушки: Циглер и Грац, по работе
Углежогам сухие возили дрова.
По вырубкам старым туда шла дорога,
И я не попал бы туда от порога;
Они же там много черники нашли,
Наелись досыта, домой привезли.
Я, их решил выследить расположенье,
По следу тележному утром пошёл;
Местами черничник густой и высокий,
А ягоды крупные, ух, благодать;
Я стал их горстями в ведро собирать:
Вдали, где-то, ворон кричал одинокий.
СТИХ IX
Тихо ли, быстро ли, ягодка к ягодке,
Горсточка к горсточке, горка растёт;
Я через валёжины ползаю налегке,
Ведро же само за мной не перейдёт.
А небо захмарилось, кроны качаются,
Хоть тихо, но верно ведро наполняется;
Я уж далеко от дороги ушёл,
И ягод, черники, я много нашёл.
Я время не знал, да и солнца не видно,
Ведро я набрал, и платком завязал;
Здесь так много ягод, уж, как не завидно,
Я горстку за горсточкой в рот высыпал.
Стал дождь поливать, я сорвался к дороге,
Но только в густющий липняк я попал;
Там каждый листочек меня поливал;
К своей я, уж точно, не вышёл дороге.
СТИХ X
271
Так рано и ждать меня некому дома,
И ягоды все, всё равно, я не съем;
Но где мне дорогу искать не ведомо,
Отчаялся я, пал духом совсем.
И, вдруг, я на торную вышёл дорогу,
К какому по ней можно выйти порогу;
Налево? Направо, по ней мне идти?
Пойду я направо: «дорожка, веди».
Дорога меня привела на Голяшку,
А их, деревень, не одна, целых три;
Итак, удлинил я дорогу в окружку
А влево, на Каму я мог бы прийти.
Но мне повезло, теперь дома я буду,
А дождь, то утихнет, то снова польёт;
И кто его знает когда он пройдёт?
Теперь я дорогу, уж ту, не забуду.
СТИХ XI
Меня комары донимают и мошки,
Платком я в лесу голову повязал;
Теперь же платок на ведре и, до крошки
Загрызли, и веткой я их отгонял.
Клещей мы в лесу, тогда не опасались;
Они Безобидней в ту пору кусались,
Ещё не дошёл сюда энцефалит,
И обыкновенный он был паразит.
В лаптях по лесной я дороженьке шлёпал,
А воздух так чист, ароматен и свеж;
Достали меня комары, я их хлопал
На шее, носу на глазах, и, «промеж»
Несу я чернику, такое богатство,
Наполнено ею большое ведро;
Как папа бы рад был – такое добро,
Не пережил с нами голодное рабство.
СТИХ XII
272
Мы ягоды на два раза разделили,
На ужин пять литров и на утро - пять;
Поняли вкус леса, мы так насладились,
Теперь мне понятно, на чём промышлять
На утро я снова пошёл в то болото,
Теперь я ходил туда, как на работу;
Носил теперь ягоды я через день,
Ходить на базар было тоже не лень.
Два литра с ведра отбирал в кувшин ягод;
По двадцать рублей за стакан продавал,
На двести рублей молока покупал,
И так через день продавал, покупал.
Мы ягоды в общую чашку ссыпали,
Потом выливали туда молоко;
И, вместе, степенно, черпали со дна.
СТИХ XIII
Забор-частокол ещё был вкруг барака
И строили сами, ребята, его;
Два Кайзера, сын и отец, не дурачась,
К жердям приколачивали частокол.
И хитрую соорудили лазейку;
Судьбу там они обманули, злодейку,
Как только строительство кончили, прочь
Ушли в ту лазейку они в ту же ночь.
И глупый забор стал не актуален,
Позор, тот не долго, просуществовал,
И вскоре уж он затенять нас не стал.
Победу Каменских не торжествовал,
А солнышко весело в окна глядело,
Высокий забор, их уж не закрывал;
И кто где хотел, по участку гулял,
Кого наша сильно свобода задела?
СТИХ IV
273
Лесная тропинка вела нас на Каму,
А там зелены заливные луга;
Там щавель и дикий чеснок прорастали,
Наведывался временами туда.
Кладезь витаминов с тех зарослей травных,
Слоями в корзину ложились исправно;
Я щавель охотно потом поедал
И, горьким пером чеснока заедал.
За Камой был центр районный, Оханский,
Здесь речки впадают, Татарка, Шанай;
А там, перевалочный пункт, югокамский,
И Гари, чуть ниже, Деревня большая.
Здесь был перевоз, стоял дом в междуречьи:
На весельной лодке к Оханску гребли;
Обратно на зов наш к нам лодку вели,
Мы не шиковали, платить было не чем.
СТИХ XV
Работали зиму, в снегу утопая,
Не верилось, что он, когда-то сойдёт;
С болезнью случилась удача слепая,
Судьба подыграла, как дальше пойдёт.
Я стал поправляться, уж ноги не пухли.
Но лапти ещё заменяли мне туфли;
Витаминизированный дало стол
Нам лето, что б уж не случился прокол.
С судьбой теперь надо покорно мириться,
Набраться бы сил и, чтоб взглядом вперёд;
Опять, чтоб в единой упряжке трудиться,
В «которой» так трудится весь наш народ.
И будем считать, что здесь в нужном мы месте,
Что именно здесь больше пользы от нас;
Что здесь приближаем мы мир каждый час,
Но, чтобы здесь выжить, держаться нам вместе.
СТИХ XVI
274
Я Софью Владимировну вспоминаю
И в мыслях, всегда её благодарю,
Когда я плодами ведро наполняю
Её в том заслуга, что так жить могу.
Но я к ней потом больше не возвращался,
За помощью больше я не обращался,
И лично её не отблагодарил;
Хоть мысленно, я её боготворил.
Что объединяло нас здесь на участке,
И мы оставались единой семьёй;
Здесь мама тем стержнем была, что в ненастье
К себе нас тянула, магнитной стрелой.
Готова стеною, за нас стать, горою:
Чтоб нас, от напасти любой оградить,
Пожертвовать жизнью, чтоб нас защитить,
Доказывала она это порою.
СТИХ XVII
В подсобном хозяйстве работала мама,
Она показала мне, где те Коты;
Сажали картошку, весной, ещё в мае,
И сеяли морковь, капусту, свеклу.
Мы жили не только моим приношеньем,
Здесь каждый старался добыть угощенье;
И мама старалась, как только могла,
Однажды нам мяса домой принесла.
Она целый выводок ронж наловила,
И с вкусным нас ужином в вечер ждала;
С крапивой и щавелем борщ нам сварила,
И, каждого с мясом, тарелка ждала.
Так каждый, как мог, привносил свою лепту,
Брат, Вася, кротов в кротоловки ловил;
Шкурки сдавал, с тушек мясо варил,
Никто не ленился, не кормит зря лето.
СТИХ XVIII
275
В Котах уж поспело красно земляники,
Я переключился её собирать;
Она, оказалось, не хуже черники,
«Сладка», и сочна, а какой аромат.
Когда уж с верхом я ведро набирал,
То сам угощался, горстями в рот клал.
В Котах, ближе к лесу, подъём идёт к бору,
На южном же склоне хорошие сборы.
Ложусь я на спину, на тёплую землю
И в небо гляжу, в ту лазурную даль»
Такую я жизнь, с наслажденьем приемлю,
Ещё бы сосущий гнус не заедал.
Опять через день на базар отправлялся,
На выручку вновь молока покупал;
Как жалко, что папа ту жизнь не застал,
Мы все поправлялись, и я поправлялся.
СТИХ XIX
На вырубках старых малина поспела,
Её уж куда веселей собирать;
Потом я и ей отдавался всецело,
За нею не надо нос в землю втыкать.
Сидишь на валёжине, как на скамейке,
А ягоды сладки, размером с копейку;
Их можно быстрее ведёрко набрать,
сложно на вырубках их разыскать.
Мы ягоды впрок тогда не собирали,
Нам негде посуду и сахар достать;
И надо мне деньги, чтоб хлеб покупать.
Поэтому, часть ягод мы продавали,
Потом и грибочки в лесу появились,
Маслята росли в молодом сосняке;
Они, как ребятки, купались в песке,
С под хвои, подмигивая, веселились.
Не
СТИХ XX
276
Нашёл в лесу ягоду я костянику,
Сочна эта ягода – кисло-сладка;
Плантация, будто, не так велика,
Но ягода, густо, пучками росла.
Ведро своё быстро я ими наполнил,
лишь приблизительно, место запомнил;
Решил, на базар сходить, завтра с утра,
Уж ягода, очень была красива.
Но покупать ягоды, люди боялись:
«Ты что сюда ягоды волчьи принёс»?
Один лишь мужчина хвалил, восторгался,
И в рот себе высыпал целую горсть,
Уже после этого в очередь стали,
И стали все пробовать и покупать;
И весело стало мне так торговать,
И всю костянику мою разобрали
И,
СТИХ XXI
У Васи работа не так подконтрольна,
Они с Фриске Травкой, из мастеровых;
Столы, стулья, парты просили ремонта,
Разборка и сборка, контроль, не для них.
Они, между делом, чему-то учились,
Берестяные, туески мастерили;
Красивым орнаментом тискали их,
Смотрелись узоры, красиво на них.
Весною мы лапти плести научились,
каждую ногу колодка своя;
Бесплатно теперь мы их сами носили,
А, если продашь, то и прибыль твоя.
Егор – почтальон, ходил мимо базара:
Он лапти носил продавать, туески
И он не скучал, не страдал от тоски,
Он уж не стоял, прислонясь у забора.
На
СТИХ XXII
277
В Котах появились уж клубни картошки,
Воспользоваться потаённой тропой?
Там, выйдя из леса, их брать понемногу,
Потом не заметно, обратно, домой.
И, чтоб посещение поля не всплыло,
Следы оставлять, не желательно было;
Кусты я подкапывал, не вырывал,
По две-три картошки, с куста, только брал.
Однажды взял Копа Андрея с собою,
Мы вышли на поле, кусты подрывать;
Следы аккуратно ровнять за собою,
Я слишком увлёкся, глаза вскинул – глядь!
Лепёшкин к нам, сторож, с ружьём приближался,
Я крикнул: - «Андрей»! – И в кусты в три прыжка;
Тут выстрел, и дробь, вкруг, по листьям, шурша,
Андрей, где-то рядом в кустах потерялся.
СТИХ XXIII
Я вышёл на тропку: - «Андрей», - да – «Андрей»!
Но, громко кричать, мне уж точно нельзя,
Мне надо домой возвращаться скорей;
Мешок свой, с картошкой, с собой я не взял.
Андрей уже тоже, ходил на «больничном»,
В предплечье рука загноилась прилично;
Мы с ним не работали, если успеть,
Нас разоблачить, надо лишь захотеть.
Максимович утром скакал туда верхом,
Как только Лепёшкин с известьем придёт;
Он вмиг на участок прискачет с проверкой,
И быстро отсутствующих здесь найдёт.
Я, как рассчитал, точно так и случилось,
Лесной я тропинкой домой прибежал;
Присев, на скамейку, его поджидал,
Вот скачет, он мимо меня: - Получилось!
СТИХ XXIV
278
А Кооп не вернулся, темнеть уже стало,
С испугу он мимо тропы пробежал;
И я не видал, его просто не стало,
Тропу не нашёл он, в лесу заплутал.
Максимович ждал его с строгим допросом:
«Кто был с тобой на поле»? – Прямо с вопросом,
В лесу я был, кислицу, щавель искал,
Потом заблудился и долго плутал».
Ведь там было двое, один он вернулся,
А где же второй? Но ведь я не в расчёт;
С допросом Максимович сам заблудился,
Андрей свой мешок не оставил врасплох.
Но если бы я не успел обернуться,
То точно в тюрьму бы он нас засадил,
Но ловко его я там опередил,
Тропинка моя мне не даст заблудиться.
СТИХ XXV
Другой раз я Фриске взял, Травку, с собою,
Темнело уж, как мы на поле пришли;
Картошки набрали, идём мы тропою,
Я сзади, а Травка идёт впереди,
И вот удивленье, себя презираю,
Тропу под ногами совсем я теряю;
А Травка идёт, всё вперёд и вперёд,
Вот вышли к Татарке - бревно – переход.
Уж я по нему не раз переправлялся,
А тут пошатнулся и в речку упал;
Мешок хоть в руке у меня задержался,
Себя и картошку в воде искупал.
Куриная, то слепота , приключилась,
Я с сумерками, как цыплёнок ослеп;
Мне надо усаживаться на насест,
Меня медсестра рыбьим жиром лечила.
279
СТИХ XXVI
Я шёл с Юго-Камска по нижней плотине,
Ещё было это весенней порой;
Мальчишки под берегом – согнуты спины,
А руки по локти у них под водой.
Гляжу: То один, то другой, разгибаясь,
По крупному раку на берег бросают;
И, ползают раки, клешнями, водя,
Чиста и прозрачна была та вода.
Плотина отсыпана вся крупным шлаком,
Под шлаком на дне было много пустот;
Туда заползали хвостом вперёд раки,
А клешни, как ножницы, стерегли вход.
Суёшь туда руку – клешнями хватает,
Я обе штанины у брюк завязал;
В кальсонах вдоль берега так промышлял,
До верху наполнил штаны: так бывает.
СТИХ XXVII
Потом уже воду в пруду загрязнили,
Когда перешёл завод с дров на мазут;
Не чищены стоки с мазутом поплыли,
И плёнкой мазутной покрылся весь пруд.
А в ту пору я здесь не раз развлекался,
Не ради забавы я здесь изгибался;
Варёные раки, вода солена,
Вкуснейшая пища – отходов гора.
Пока, было лето, мы всё промышляли,
Всегда находили поесть, что ни будь;
Но на зиму ничего не запасали,
Опять нам придётся голодными быть.
А красное лето уж к осени клонит,
В лесу уже ягод пора отошла;
Черёмуха лишь, да рябина красна,
И ветер уж тучи осенние гонит.
280
СТИХ XXVIII
Четыре уж месяца я поправляюсь,
И, кажется, сил уж довольно набрал;
Без помощи рук я уже поднимаюсь,
Колени я с грузом уже разгибал.
Я пенсию не получал, а без денег
Не просто прожить даже в лучшее время;
Я не иждивенец, я старший в семье,
Зависеть от младших – судьба не по мне.
Октябрь, и я пойду в лес лесорубом:
Напарника надо себе подыскать,
И Зоя Кожевникова, со мной цугом
В упряжке одной, согласилась пахать.
Она была девушкой полной и крепкой,
Картошку сажали с братишкой вдвоём;
Корову держали, творог с молоком,
Им легче с картошкой, морковкой и репкой.
281