И.И. СРЕЗНЕВСКИЙ И РУССКОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ: ОПЫТ И ПЕРСПЕКТИВЫ. К 205-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ И.И. СРЕЗНЕВСКОГО

Министерство образования и науки Российской Федерации
Институт русского языка имени В.В. Виноградова Российской академии наук
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего образования
«Рязанский государственный университет имени С.А. Есенина»
И.И. СРЕЗНЕВСКИЙ
И РУССКОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ:
ОПЫТ И ПЕРСПЕКТИВЫ.
К 205-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ И.И. СРЕЗНЕВСКОГО
Сборник статей
Международной научно-практической конференции,
21– 23 сентября 2017 г.
Ответственный редактор
кандидат филологических наук, доцент
Е.П. Осипова
Рязань
2017
УДК 481+482(09)
ББК 80.4+81г
С 75
Издание подготовлено при поддержке
Российского фонда фундаментальных исследований
(грант РФФИ № 17-04-14046)
И.И. Срезневский и русское историческое языкознание: опыт и перспективы.
К 205-летию со дня рождения И.И. Срезневского: сборник статей
Международной научно-практической конференции, 21–23 сентября 2017 г. /
отв. ред. Е.П. Осипова; Ряз. гос. ун-т имени С.А. Есенина. – Рязань, 2017. – 452 с.
ISBN 978-5-906987-27-3
В сборник Международной научно-практической конференции включены статьи
отечественных и зарубежных ученых, рассматривающих проблемы исторического
языкознания в свете направлений научного наследия выдающегося ученого
филолога-слависта: славяно-русской лексикологии, лексикографии, историколингвистического источниковедения, русской диалектологии.
Сборник предназначен для ученых-исследователей, преподавателей, студентов,
магистрантов, аспирантов и всех, кто интересуется историей русского языка.
Ключевые слова: Срезневский, словарь, историческая лексикология, славянорусская лексикография, источниковедение, русская диалектология.
Редакционная коллегия:
Е.П. Осипова, канд. филол. наук, доц. (отв. редактор),
Н.В. Колгушкина – заслуженный учитель РФ,
О.В. Никитин, д. филол. наук, проф.
И.Н. Хрусталев, канд. филол. наук, доц.,
М.И. Чернышева, д. филол. наук, проф.
УДК 481+482(09)
ББК 80.4+81г
ISBN 978-5-906987-27-3
© Осипова Е.П., отв. редактор
© Федеральное государственное
бюджетное образовательное учреждение
высшего образования
«Рязанский государственный
университет имени С.А. Есенина», 2017
CОДЕРЖАНИЕ
Раздел I
ПРОБЛЕМЫ
СЛАВЯНО-РУССКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКОЛОГИИ
Васильев В.Л. (Великий Новгород)
Очерки древне- и старорусской антропонимии новгородской земли (оттопонимные
реконструкции) . .......................................................................................................................................8
Бекасова Е.Н. (Оренбург)
К проблеме генетически соотносительных рефлексов в истории русского языка ..........................13
Генералова Е.В. (Санкт-Петербург)
Избыточность как характерная черта лексико-семантической системы языка
Московской Руси . ..................................................................................................................................19
Зайнуллина С.Р. (Ижевск)
О границах варьирования компонентного состава глагольно-именных устойчивых сочетаний
(на материале русских летописей) .......................................................................................................26
Килина Л.Ф. (Ижевск)
О семантической эволюции слов живот, жизнь, житие
(на материале Киевской летописи) . .....................................................................................................31
Коренева Ю.В. (Москва)
Учение, наука, ум: три слова из словаря И.И. Срезневского через призму
агиографического текста ......................................................................................................................37
Малышева И.А. (Санкт-Петербург)
«Прелестное хищение.., прелестной взор.., прелестныя места» . .....................................................42
Мольков Г.А. (Санкт-Петербург)
Обозначение оттенков цвета в физиогномическом трактате «Анфропоскопия»
в русском переводе 1732 года ...............................................................................................................50
Николенкова Н.В. (Москва)
Сложные слова и механизм их образования в церковнославянском переводе
Атласа Блау .............................................................................................................................................57
Орлова Н.М. (Саратов)
История терминологической лексики и языковой пуризм . ...............................................................64
Пенькова Я.А. (Москва)
К истории и предыстории слова будто в русском языке средневековья . ........................................69
Ряховская О.В. (Москва)
Особенности употребления глаголов с корнем -дерз- в русском
и церковнославянском языках ..............................................................................................................76
Соколов А.И. (Санкт-Петербург)
К истории слова предмет . ....................................................................................................................81
Старовойтова О.А. (Санкт-Петербург)
Особенности речевого поведения, отраженные в отэтнонимической лексике
русского языка XIX века .......................................................................................................................88
Судаков Г.В. (Вологда)
Речевой этикет устного общения в Древней Руси ..............................................................................93
Филиппов Д.К. (Санкт-Петербург)
О взаимосвязи социального статуса лица и формулы его именования на материале
севернорусских летописей XVII-XVIII веков
(Холмогорская летопись; Двинской летописец) ...............................................................................101
Халикова Н.В. (Москва)
Словесные образы земли и воды в филологическом дискурсе П.А. Флоренского ........................105
Хрусталёв И.Н. (Рязань)
Славянское языковое единство и топонимия Поочья . .....................................................................111
Якушкина Е.И. (Москва)
Лексические связи сербских и хорватских говоров с восточнославянскими (на материале
«Общеславянского лингвистического атласа») . ...............................................................................116
Раздел II
РУССКАЯ И СЛАВЯНСКАЯ ЛЕКСИКОГРАФИЯ
Акимова Э.Н. (Москва)
Фразеологические единицы со значением процесса речи в сербохорватском языке . ..................120
Безкоровайная Г.Т. (Москва)
Особенности словарных статей лексем благородство в русских и gentleness в английских
словарях толкового типа . ....................................................................................................................126
Зубкова Е.Н. (Ставрополь)
Специфика номинаций славянских фантастических птиц на материале исторической
лексикографии ......................................................................................................................................131
Илиева Т.И. (София. Болгария)
Старославянската морфемика като обект на лексикографско описание ........................................137
Калиновская В.Н., Эзериня С.А. (Санкт-Петербург)
Семантические девиации русской лексики XIX века: взгляд лексикографа . ................................145
Коваленко К.И. (Санкт-Петербург)
Глоссирование как лексикографический прием (на материале азбуковников XVII века) ............152
Коннова В.Ф. (Оксфорд. Великобритания)
Ботаническая терминология в историческом словаре . ....................................................................157
Макариjоска Л. (Скопье. Македония)
Сложенките со компонента благо - и добро - во црковнословенската лексикографија ................164
Приемышева М.Н. (Санкт-Петербург)
И.И. Срезневский и традиция создания словарей офенского языка ...............................................170
Хрома М. (Прага. Чехия)
Проект «гораздъ: виртуальный портал старославянского языка» и будущее
чешской старославянской лексикографии .........................................................................................177
Чернышева М.И. (Москва)
«Задачки Срезневского» в словаре русского языка XI–XVII вв. .....................................................182
Шаповал В.В. (Москва)
Словари Л.Е. Элиасова и Д.С. Балдаева: следы общего источника (информанта) .......................188
Шапошников А.К. (Москва)
Славянская сравнительно-сопоставительная лексикография от замыслов И.И. Срезневского до
реализации в ЭССЯ .............................................................................................................................197
Раздел III
ПРОБЛЕМЫ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ:
ОТ И.И. СРЕЗНЕВСКОГО ДО НАШИХ ДНЕЙ
Бурыкин А.А. (Санкт-Петербург)
О количестве и составе редакций «Повести об убиении Андрея Боголюбского» . .......................210
Державина Е.И. , Дубовицкий А.Б. (Москва)
Термины «бояре», «дети боярские» и «дворяне» в исторической лексикографии
и историографии ..................................................................................................................................219
Колосова В.Б. (Санкт-Петербург)
Проблемы анализа фитонимов в «Материалах для словаря древнерусского языка
по письменным памятникам» И.И. Срезневского ............................................................................229
Косов А.Г. (Уфа)
Источниковедческие проблемы документной лингвистики ............................................................235
Кулева Н.А. (Москва)
Февральская минея-четья первой четверти XV в. (РГБ ф. 173 № 92) как источник
«Материалов для словаря древнерусского языка» И.И. Срезневского ...........................................241
Логунова Н.В. , Мазитова Л.Л. (Пермь)
Лингвистическое источниковедение и лингвоперсонология:
о подходах к изданию источника . ......................................................................................................246
Плешакова В.В. (Рязань)
Славяно-русское «Житие Андрея юродивого» в публикации И.И. Срезневского ........................251
Тупикова Н.А. (Волгоград)
Послания Василия Шуйского, Лжедмитрия II и Сигизмунда III
в составе «русского» архива Яна Сапеги: структурно-содержательные и функциональные
особенности . ........................................................................................................................................257
Раздел IV
РУССКИЕ НАРОДНЫЕ ГОВОРЫ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ
Башмакова А.П. (Санкт-Петербург)
Безлично-предикативные слова в диалектном словаре:
лексикографические рекомендации ...................................................................................................264
Грязнова В.М. (Ставрополь)
Специфика лексико-тематической группы «наименования кушаний» в говоре старообрядцев
казаков-некрасовцев ставропольского края . .....................................................................................271
Ершова Н.И. (Саранск)
Синонимические отношения между эмотивными наименованиями лиц мужского пола по
отдельным чертам характера в русских говорах Мордовии ............................................................277
Земичева С.С. (Томск)
«Полный словарь диалектной языковой личности» как источник изучения
перцептивных метафор .......................................................................................................................283
Колосько Е.В. (Санкт-Петербург)
Санкт-Петербургская губерния в источниках «Словаря русских народных говоров» .................288
Красовская Н.А. (Тула)
Проблема неоднородности тульских говоров и некоторые морфологические особенности
(на материале архивных записей 70-х годов XX века) . ...................................................................293
Крючкова О.Ю. (Cаратов)
Научные парадигмы в диалектологии и диалектологическая традиция в саратовском
университете ........................................................................................................................................299
Михайлова Л.П. (Петрозаводск)
Совмещение исконных и экстенциальных признаков в этимологически
родственных словах .............................................................................................................................304
Мурзаева Т.И. (Саратов)
Особенности восточной группы южнорусского наречия на территории
Саратовской области . ..........................................................................................................................310
Мызников С.А. (Санкт-Петербург)
Диалектная лексика в историко-этимологических исследованиях .................................................316
Недоступова Л.В. (Воронеж)
Современное состояние одного воронежского говора
(морфологический аспект) ..................................................................................................................322
Никифорова О.В. (Арзамас, Нижегородская область)
Обрядовые фразеологизмы в этнокультурном аспекте(на материале
нижегородских говоров) . ....................................................................................................................327
Осипова Е.П. (Рязань)
Е.Ф. Будде и русская диалектология (к истории изучения рязанских говоров) ............................333
Романов Д.А. (Тула)
Морфологические черты тульского диалектного пограничья: архаика и современность ............339
Свешникова Н.В. (Саратов)
Диалектная речь в оценке ее носителей ............................................................................................345
Спиричева М.В. (Санкт-Петербург)
К трактовке написаний предударных гласных в южновеликорусских
отказных книгах XVII века .................................................................................................................351
Теуш О.А. (Екатеринбург)
Лексика с семантикой ‘покинутое жилище в севернорусских говорах ..........................................356
Тудосе В.И. (Кишинев, Молдова)
Образное диалектное слово в ранней поэзии С.А. Есенина . ..........................................................361
Ховрина Т.К. (Ярославль)
Слово в диалектном словаре и историческом ...................................................................................365
Раздел V
ЖИЗНЬ И НАУЧНОЕ НАСЛЕДИЕ
И.И. СРЕЗНЕВСКОГО
Астахина Л.Ю. (Москва)
Несколько страниц из жизни И.И. Срезневского . ............................................................................372
Горина М.М. (Москва)
Контакты словацкого кодификатора Л. Штура и И.И. Срезневского .............................................381
Делева Н. (София. Болгария)
Болгарские лексикографы эпохи возрождения и их контакты с И.И. Срезневским .....................385
Донина Л.Н. (Санкт-Петербург)
«Мысли…» И.И. Срезневского об исторической морфологии (имя существительное) . .............394
Исаченко Т.А. (Москва)
Первый ученый хранитель рукописного отделения БАН Всеволод Измайлович Срезневский
и задуманная им серия каталогов в свете новейших публикаций . .................................................400
Колгушкина Н.В. (Рязань)
Создание словаря древнерусского языка – семейное дело Срезневских .......................................406
Лукин О.В. (Ярославль)
Научное сообщество Кенигсберга, Берлина, Галле и Дрездена глазами адъюнкта
И.И. Срезневского (1839–1842 гг.) .....................................................................................................412
Степанова Е.В. (Москва)
И.И. Срезневский и Ф. Прешерн ........................................................................................................417
Чернышев А.Б. (Рыбинск, Ярославская область)
Антропологизм как научная парадигма XIX века и его лингвистические истоки в трудах
И.И. Срезневского . ..............................................................................................................................425
Раздел VI
К ЮБИЛЕЙНЫМ ДАТАМ ФИЛОЛОГОВ
Никитин О. В. (Москва)
История языка и компаративистика в трудах Николая Ивановича Греча . .....................................431
Сведения об авторах ..........................................................................................................................441
8
Раздел I
ПРОБЛЕМЫ СЛАВЯНО–РУССКОЙ
ИСТОРИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКОЛОГИИ
В.Л. Васильев
1Новгородский государственный университет
имени Ярослава Мудрого
ОЧЕРКИ ДРЕВНЕ- И СТАРОРУССКОЙ АНТРОПОНИМИИ НОВГОРОДСКОЙ
ЗЕМЛИ (ОТТОПОНИМНЫЕ РЕКОНСТРУКЦИИ)
Аннотация. В статье этимологически трактуется группа древнерусских личных имен,
которые реконструированы на основе новгородских географических имен. Рассмотрены
антропонимы Анцифор, Байко, Бакач, Барсан, Барыга, Басута, Бахмат, Безун/Безуня,
Бѣлохно, Бѣх/Бех, Бебяхта/Бебехта, Борил/Борило, Бул.
Ключевые слова: топонимы, антропонимы, реконструкция, Новгородский регион.
V.L. Vasilyev
Yaroslav-the-Wise Novgorod State University, Veliky Novgorod
STUDIES ON OLD RUSSIAN ANTROPONYMY OF THE NOVGOROD
LAND (RECONSTRUCTIONS BASED ON TOPONYMY)
Abstract.The article etymologically treats a group of the Old Russian personal names that
are reconstructed on the basis of the Novgorod Land geographical names. Anthroponyms such
as Ancifor, Bayko, Bakach, Barsan, Baryga, Basuta, Bakhmat, Bezun/Bezunja, Bѣlohno, Bѣh/
Beh, Bebjahta/Bebehta, Boril/Borilo, Bul is considered.
Keywords: toponyms, proper people’s names, reconstruction, Novgorod Land
Региональная топонимия является важным, но до сих пор мало используемым
источником пополнения наших знаний о забытой или малоизвестной антропонимии
отдаленного прошлого. В настоящей заметке этимологически рассмотрен ряд
средневековых личных имен и прозвищ, которые реконструируются на материале
современной новгородской топонимии и, как правило, удостоверяются документацией
XV–XVI вв. из области новгородских пятин и сопредельных регионов. Привлечение
топонимического источника дает возможность конкретизировать территориальнохронологические и социальные аспекты антропонимии (ее социохронотоп), равно как
доказательно обосновать существование антропонимии, не попавшей в письменность.
Данный подход – от топонима к антропониму – имеет большую исследовательскую
перспективу, обусловленную гигантским массивом анализируемых фактов.
© Васильев В.Л.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
9
Ограниченный объем заметки позволяет лишь проиллюстрировать значимость
оттопонимных реконструкций, число которых можно легко увеличить. Ниже сокращения
Хв., Пест., Холм., Бор., Люб., Ст., Под., Вол., Мош. отмечают районы Новгородской обл.
(расшифровку см. в НОС 1: 11–12).
Анцифор: < Анци́ферово с. Хв., Анци́ферово д. Хв. (= Анцыфорова д. при
оз. Анцыфоровское 1780-х гг.), ср. проявление Онцифоръ, Онцифоровичь, Онцифоровъ
в целом ряде новгородских берестяных грамот [Зал. ДНД 2004: 771], из летописи известен
новгородский посадник Онцифор Лукинич середины XIV в. (НПЛ: 164, 355, 356, 360, 362,
363, 472). Имя Анцифор – устно-разговорный др.-новг. вариант календарного Онисифор,
употребительный в период политической независимости Новгорода.
Байко: < Байково д. Ст. (= Байково д. Дретонского погоста 1498 г. НПК V: 246),
ср. Фалалей Байко, новгородский крестьянин 1498 г., Матвей Федоров сын Байкова,
московский дворянин 1565 г. (Вес. Он.: 20; Туп. СДЛСИ: 468). Прозвище Байко
родственно др.-рус. баяти ‘говорить, болтать’, ‘рассказывать басни, вымыслы’ (СлРЯ
XI–XVII 1: 83). Характеризовало болтливого человека.
Бакач: < Ба́кочино д. Ст. (= Бакачева д. на плане Старорусского уезда 1788 г.,
№ 50), Бакачи д. в Псковской обл. Прозвище, произведенное при помощи суффикса -ачот др.-рус. бакати, продолженного в рус. диал. ба́кать ‘говорить, разговаривать’ зап.
(СРНГ 2: 59), блр. ба́каць ‘пустословить’, укр. диал. ба́кати ‘сваливать вину’ и др. (Ан.
РЭС 2: 98). Характеризовало болтуна, пустослова, ср. сходные ряз., тул. Баку́ня, зап. ба́ка
‘краснослов, краснобай, говорун’ (Даль ТСЖВЯ 1: 40).
Барсан: < Барзаниха д. Бор. (= Барсаниха д., 1780-е гг.), Барсаниха д. Пест.
Носители антропонима жили в средневековых новгородских пятинах (плательщик
Степан Барсанов в Ужинском погосте 1542 г. ПКНЗ 4: 374) и на Русском Севере в XVI
в.: Иван Григорьевич Барсан Воропанов 1504 г., Барсанец Прокофьев Акинфов 1500 г.,
Барсан Гаврило Сильвестров, крестьянин 1547 г. на Двине (Вес. Он.: 25). Трактовка не
очевидна. Скорее всего, это др.-новг. гипокористика от календарного имени Варсонофий,
которая очень рано подверглась процессу апеллятивизации и использовалась для
характеристики человека. О Барсан как о прозвище свидетельствует возможность
приложения его к подлинному личному имени (типа Барсан Гаврило) в ст.-рус. составных
антропонимических номинациях одного лица, равно как наличие максимально сходного
прозвища варса́ня ‘лгун’ вят. (СРНГ 4: 60). Модификация Варсонофий > Барсан отражает
черты др.-новг. диалекта: передачу губного [v] как [б] (ср. фин. liiv- > др.-новг. либь
‘ливы’) и мену [о] на [а], нередкую при адаптации календарных имен [Зал. ДНД: 55, 205].
Помимо прозвища, указывают и собственное имя-гипокористику Барсон, соотносимую с
полным Варсонофий (Суп. СНФРИ: 65).
10
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Барыга: < Барыгино д. Пест. (= Барыгина д., по материалам XIX в.). В конце
XV в. отмечены Барыга Федко, Барыга Ондрейков, Степанко Барыга, Ивашка Барыга,
крестьяне в Локоцком, Вельевском, Ужинском и Влажинском погостах Новгородской
земли (НПК I: 219, 352, 735; II, 22), указаны Барыгины в Брянске, Владимире начала
XVI в. (Туп. СДЛСИ: 472; Вес. Он.: 26). Прозвище приравнивается к барыга ‘перекупщик,
барышник’ – усеченному образованию с суффиксом -ыга от барышник (Ан. РЭС 2: 238).
Судя по фактам XV–XVI вв., бары́га – вполне древнее слово, сохраняющее, впрочем,
в современном языке яркую негативно-оценочную окраску.
Басута: < Басу́тино д. Бор. (= Басутино с. Валдайского уезда 1780-х гг., = Босутино
д. Сеглинского погоста 1495/95 г. НПК I: 466). Ранний вариант топонима из НПК –
Босутино – единичен, во всех прочих материалах и в живом употреблении присутствует
основа с [а] в первом слоге, ср. также совр. фамилию Басутин. Антропоним Басута –
др.-новг. прозвище, по структуре относящееся к числу известных др.-рус. имен на -ута/юта: Ходута, Словута, Воюта, Любута, Борута и др. Элемент Бас- является корнем
гнезда родственных слов: др.-рус. баской ‘красивый, нарядный’, XVII в. (СлРЯ XI–XVII
1: 77), наряду с прозвищами Бас, Баса, Басенок, Баско, Басун XV–XVII вв. (Туп. СДЛСИ:
41; Вес. Он.: 27), рус. диал. бас, баса ‘красота, украшение’, басо́й, баско́й, ба́ский,
баси́стый ‘красивый, статный, нарядный’, баси́ть ‘украшать’, ‘наряжаться, франтить’,
баско ‘хорошо’ и др., все в новгородских и севернорусских говорах (СРНГ 2: 127–134).
Бахмат: < Ба́хмутово д. Ст. (= Бахмутово / Бахматово д., по материалам
XIX–XX в., = Бахматово д. Коростынского погоста, 1499 и 1524 гг. (НПК V: 396),
ср. новгородские крестьяне Федко Минин Бахматов в Бельском погосте 1539 г. (НПК
IV: 423), Гришка Бахматов, житель Старой Русы 1624 г. (ППКСР: 153) и в Водской
пятине Тимошко Кириллов сын Бахмат, олончанин 1672 г. (Туп. СДЛСИ: 42). Это
использовавшееся в средневековой Новгородской земле личное прозвище идет от др.рус. бахмат ‘выносливый конь татарской породы’, 1503 г. (СлРЯ XI–XVII 1: 81), ба́хмат
‘малорослая крепкая лошадь’, 1847 г. с пометой «стар.» (СРНГ 2: 155), которым близки
также вят. бахме́т, бахме́тка ‘мохнатый, косматый; неуклюжий, неповоротливый’
(Даль ТСЖВЯ 1: 56), арх. бахму́тко ‘о ком-либо волосатом, мохнатом’ (СРНГ 2: 156).
Менее вероятно, что ст.-рус. Бахмат – это прямое адаптированное на русской почве
(благодаря мене начальных м > б, ср. мусульманин > бусурманин) тюркское личное имя
Махмат (близкое к турецк. Mähmät, Mähmäd, преобразованному от имени пророка
Мухаммеда, араб. Muhammad ‘славный’, ‘восславляемый’). Но указанные выше слова
ба́хмат, бахме́т, бахме́тка, бахму́тко и т.п. так или иначе этимологически возводятся
к различным издревле известным вариантам имени мусульманского пророка: Махмат /
Махмет / Махмут / Мехмет / Бехмет (Ан. РЭС 2: 287–291).
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
11
Безун / Безуня: < Безуни д. Бор. (= Безуна, по карте 1863 г.), ср. еще редкие совр.
фамилии Безун, Безунов, Безунин. Отраженное в топониме и в фамилиях прозвище
служило для обозначения драчливого, озорного человека, сходное безуненный обозначало
‘шаловливый’ в Олонецкой губ.,1872 г. (СРНГ 2: 202). Ближайшими фонетическими
вариантами Безун / Безуня являются волог. базу́н ‘драчун, своевольник’, ‘удар, шлепок,
затрещина (Даль ТСЖВЯ 1: 38) и перм. базу́ня – прозвище ревуна, крикуна; в иной
суффиксации с таким же колебанием е/а в корне имеются смол. безу́льник ‘шалун,
шалунья’ и казан. базу́льник ‘шалун, озорник, повеса’ (СРНГ 2: 50, 51, 201), к этимологии
см. (Ан. РЭС 2: 77; 3: 50). Слова с гласным е в корне (личн. Безун / Безуня, безульник)
предположительно появились в результате сближения базу́н / базу́ня, базу́льник
с фонетически и семантически сходными арх. безу́м ‘беспокойный, шаловливый
ребенок; непоседа’ (СРНГ 2: 201), др.-рус. безумник ‘безумный, безрассудный человек’,
‘неразумный, глупый’ (СлРЯ XI–XVII 1: 128).
Бѣлохно: < Белохно́во д. Под. (= Белахново с. на плане Старорусского уезда 1788 г.),
ср. также совр. фамилию Белохнов. Прозвище, образованное путем усечения и при
помощи древне- и старорусского антропонимического суф. -хно, характерного для
исторической Новгородской земли до XVIII в., от композитного имени-прозвища
с первым компонентом Бѣло- типа др.-рус., ст.-рус. личн. Белобок, Белобород, Беловерх,
Белоголов, Белогуз, Белозор, Белоног, Белоус, Белоглаз и т.п. (Туп. СДЛСИ: 76-77;
Вес. Он.: 35), серб. Bjelosav, польск. Bialowąs, Bialobok, Bialogąb, Bialobrod и др., см.
[Rospond 1983: 43].
Бѣх / Бех: < Бёхово д. Вол. (= Бѣхово д, по данным XIX – начала XX вв.), как и др.польск. топонимы Biechowo (с 1232 г.) и Biechów (с 1325–1327 гг.) [Nieckula 1971: 25].
Хотя это гипокористическое личное имя или прозвище самостоятельно не обнаружено,
о существовании его отчетливо сигнализирует др.-новг. посессив Бѣшков («оу Данилки
оу Бѣшкова», из новгородской берестяной грамоты № 186, 1370–1380-е гг. [Зал. ДНД: 618619]) – от антропонима Бѣшко. Последний отличается от топонимически проявленного
Бѣх / Бех лишь суффиксальным оформлением (осложнен дополнительным -к-о), но
оба они образованы усечением (до первого слога) полного имени на Бѣ- / Бе- типа
некалендарных Бѣлый, Бѣлоус, Берислав (Туп. СДЛСИ: 76–77) или, что менее вероятно,
ст.-календ. Белфий, Бефаний с дальнейшим наложением суффикса -х-, характерного для
устно-разговорных форм антропонимии.
Бебяхта / Бебехта: < Бобя́хтино д. Холм. (= Бебяхтино д., по книге Холмского
уезда 1626 г. [Янин 1998: 181, № 223], в промежуточных исторических источниках
также Бабахина, Бобяхипино, Бабахи, Бобяхидино), Бобяхтино ур. Холм. (= Бебяхтина
д., согласно книге начала XVII в. [Там же: 182, № 291]). Ранние варианты обоих
12
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
топонимов предполагают образование от личного прозвища Бебяхта / Бебехта (второй
вариант прозвища требует допущения более ранней топонимической формы Бебехтино,
оставшейся незафиксированной); ср. совр. фамилию Бебехтин, встреченную на Урале,
равно как произведенную от близкого прозвища Бебех фамилию Бебехов (Бебехов
Иван Степанов, дьяк, сын боярский, из писцовой книги Вологды 1629 г. [Чайкина 1989:
209]). Прозвище Бебяхта / Бебехта образовано от *бебехтати ‘стучать, ударять’,
соотносительного с пск., смол. бебе́хать ‘издавать сильный глухой звук’, дон. бебе́х
‘удар’, бебе́хнуть, бебёхнуть ‘ударить кулаком’ (СРНГ 2: 168). Реконструируемый глагол
*бебехтати, в отличие от бебе́хать, осложнен суффиксом -т- (< -ът-), но данный суффикс
регулярен для глаголов звукоподражательных, ср. роптать, шептать, топтать, диал.
екта́ть ‘икать’. Средневековое Бебяхтино изменилось в совр. Бобя́хтино (в акающем
произношении – [баб’ахтина]) под влиянием вариантного названия деревни – Бабахина /
Бабахино; это вариантное название соотносится, в свою очередь, со звукоподражательным
баба́хать ‘стучать, ударять, бахать’, отличающимся от диал. бебе́хать только огласовкой
основы, ср. еще ст.-рус. прозвище Бабаха (Бабаха Воропанов под 1517 г., Иван Бабаха,
1695 г. [Туп. СДЛСИ: 33]).
Борил / Борило: < Бури́лово д. Люб. (= Борилово д. в волости Белой в Никольском
погосте 1501 г. НПК VI, 13). Др.-слав. личное имя, находящее немало проявлений
в письменности сербов и болгар: Борил, Борила, Борилко (Грк. РЛИКС: 42; Мор. СИ: 22).
Входит в группу древних имен-гипокористик с суффиксом -ил- (наряду с др.-рус. Судила,
Путил, Чурил, Твердило, Нездило и др.), соотносится с полными именами Боримир,
Борислав или Борис.
Бул.: < Бы́лова Гора́ д. Мош. (= Булова Гора д. в межевых материалах 1780-х гг.,
№ 3108, = Булова Гора д. в погосте Васильевском на Черной 1538/39 г. ПКНЗ 3: 21).
Топоним сохраняет память о поселенце на горе, который носил имя Бул. Оно не найдено
в др.-рус. источниках, но приравнивается к др.-чеш. личному имени-прозвищу Bul
[Svoboda 1964: 139] и к имени-прозвищу Bul(a) в языке древних полабско-поморских
славян [Schlimpert 1978: 26]. Родство с ними разделяют суффиксальные ст.-рус. прозвище
Булыня новгородского крестьянина 1545 г., Булыш (Вес. Он.: 54, 55), Булыч, Булько,
Булюк, Буляк, Булыга (Туп. СДЛСИ: 70), а среди апеллятивов, например, новг. булы́жка
‘ком земли’, булы́ндыши бран. ‘глаза’, булю́к ‘нарост на березе; чага’ (НОС 1: 99).
Источники и литература
Ан. РЭС – Аникин, А.Е. Русский этимологический словарь. – Вып. 1. – М., 2007. – 368 с.
Вес. Он. – Веселовский, С.Б. Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища
и фамилии. – М., 1974. – 383 с.
Грк. РЛИКС – Грковић, М. Речник личних имена код Срба. – Београд, 1977. – 166 с.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
13
Даль ТСЖВЯ – Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. – Т. 1–4. –
М., 1998.
Зал. ДНД – Зализняк, А.А. Древненовгородский диалект. – М., 2004. – 872 с.
Мор. СИ – Морошкин, М.Я. Славянский именослов, или собрание славянских
личных имен в алфавитном порядке. – СПб., 1867. – 213 с.
НОС – Новгородский областной словарь / Отв. ред. В.П. Строгова. – Вып. 1–12. –
Новгород, 1992–1995; Вып. 13. – Великий Новгород, 2000.
НПК – Новгородские писцовые книги. – Т. I–VI. – СПб., 1859–1910.
НПЛ – Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Под ред.
А.Н. Насонова. – М.; Л., 1950. – 642 с.
ПКНЗ – Писцовые книги Новгородской земли / Сост. К.В. Баранов. – Т. 1. – М., 1999;
Т. 2. – СПб., 1999; Т. 3–6. – М., 2001–2009.
ППКСР – Писцовые и переписные книги Старой Руссы конца XV–XVII вв. – М.,
2009. – 534 с.
СлРЯ XI–XVII – Словарь русского языка XI–XVII вв. – Вып. 1–29. – М., 1975–2011.
СРНГ – Словарь русских народных говоров. 2-е изд., испр. / Ред. Ф.П. Сороколетов. –
Вып. 1–48. – СПб., 2002–2015–.
Суп. СНФРИ – Суперанская, А.В. Словарь народных форм русских имен. – М., 2010. –
368 с.
Туп. СДЛСИ – Тупиков, Н.М. Словарь древнерусских личных собственных имен. –
СПб., 1903. – 904 с.
Чайкина, Ю.И. Опыт исторического регионального словаря русских фамилий //
Этимология. 1986–1987. – М., 1989. – С. 200–212.
Янин, В.Л. Новгород и Литва: пограничные ситуации XIII–XV веков. – М., 1998. –
216 с.
Nieckula, F. Nazwy miejscowe z sufiksami -ov-, -in- na obszarze Wielkopolski
i Małopolski. – Wrocław, 1971. – 401 s.
Rospond, S. Słowiańskie nazwy miejscome z sufiksem -jь. – Wrocław, 1983. – 432 s.
Schlimpert, G. Slawische Personennamen im mittelalterlichen Quellen zur deutschen
Geschichte. – Berlin, 1978. – 271 s.
Svoboda, J. Staročeská osobní jména a našé příjmení. – Praha, 1964. – 313 s.
Е.Н. Бекасова
2Оренбургский государственный педагогический университет
К ПРОБЛЕМЕ ГЕНЕТИЧЕСКИ СООТНОСИТЕЛЬНЫХ
РЕФЛЕКСОВ В ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКА
Аннотация. Вопрос о роли южнославянских и восточнославянских по
происхождению элементов в развитии и современном состоянии русского языка,
поставленный М.В. Ломоносовым и вызвавший повышенный интерес и горячие
споры учёных XIX и особенно XX веков, до настоящего времени не решён и требует
© Бекасова Е.Н.
14
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
исследования в соответствии с теми направлениями, которые выдвинул в своё время ещё
И.И. Срезневский.
Ключевые слова: рефлексы праславянских сочетаний, южнославянские
и восточнославянские соотносительные пары этимологически родственных слов,
полногласие / неполногласие, история русского языка, наследие И.И. Срезневского.
E.N. Bekasova
Orenburg State Pedagogical University
TO THE PROBLEM OF GENETICALLY CORRELATIVE REFLEXES IN THE
HISTORY OF RUSSIAN
Abstract. The question of a role of elements South Slavic and East Slavic by origin in
development and the current state of Russian put by M.V. Lomonosov and which has attracted
keen interest and hot discussions of scientists of XIX and especially the XXth centuries, isn’t
solved so far and demands a research according to those directions which it has put forward in
due time also I.I. Sreznevsky.
Keywords: reflexes praslavyanskikh of combinations, South Slavic and East Slavic
correlative couples of etymologically related words, polnoglasy / nepolnoglasy, Russian history,
I.I. Sreznevsky’s heritage.
Наличие в системах древнерусского и современного русского языка генетически
соотносительных пар этимологически родственных слов является классическим
сюжетом славянской филологии, который в разные времена разворачивается поразному, но всегда неотделим от осмысления генезиса русского литературного
языка, диагностирования памятников письменности и специфики их генетической
организации, а также, к сожалению, в некоторых случаях – от политического
привкуса.
Классические труды Ф.И. Буслаева, И.И. Срезневского, И.А. Бодуэна де Куртенэ,
А.И. Соболевского, Н.С. Трубецкого и др. заложили тот исследовательский фундамент,
который способствует возвращению к одним и тем же фактам языка – «сочетаниям *tort
или *tъrt или палатализациям», которые, по справедливому утверждению В.В. Колесова,
несмотря на повторяемость из курса в курс, «несомненно обогащают знание студента»,
становясь «не просто фактом интерпретации, но хорошо известным явлением языка»
[Колесов 1999: 348]. Однако именно эта повторяемость создаёт иллюзию исчерпанности
«вечного» вопроса славистики и приводит к формальному отношению к сложнейшим
языковым явлениям.
И.И. Срезневский в своё время поставил точный диагноз этой «неосновательной
уверенности», «при которой позволяют себе оставаться многие, <…> что в старых
памятниках наших формы языка, отличные от нынешних, чуть ли не все взяты
книжниками из старославянского, а в народе никогда не были. При такой уверенности
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
15
невозможно дойти до уразумения русского языка не только в его древнейшем
первобытном виде, но и в каждом из тех периодов, которые пережил русский язык
после» [Срезневский 2007: 34]. А результат такой «слабости соображения и ложной
уверенности» выливается в то, что для таких специалистов «прошедшие судьбы русского
языка – призрак воображения» [там же].
С другой стороны, сложность судеб восточнославянских и южнославянских
(старославянских, церковнославянских) по происхождению соотносительных элементов
и их переплетений в истории русского языка усугубляется проблемой древнерусских
источников. До сих пор исследование рефлексов праславянских сочетаний, как правило,
ограничивается констатацией их количественного наличия в определённой рукописи,
реже – в списках и редакциях памятника. А такой подход не позволяет выявить причины
и механизмы главной особенности соотношения двух языковых стихий, которая на
протяжении двух веков определяется как «претворение в собственность» (Ф.И. Буслаев),
«сожительство», «культурные преемства и наследия», «радиация», «прививка»
(Н.С. Трубецкой), «двумерность» (Б.Г. Унбегаун), «симбиоз, сращение, органическое
слияние, смешение» (В.В. Виноградов), «амальгама» (Г.О. Винокур), «сплав»
(Б.А. Успенский), «трансплантация, импортирование, инкрустирование» (В.В. Колесов,
Н.И. Толстой, Б.А. Успенский).
Однако при всём разнообразии метафорического восприятия процессов
взаимодействия, утраты или сохранения генетически соотносительных языковых явлений
прежде всего акцентируется наличие в русском языке гетерогенных элементов, а это
предполагает не поглощение старославянским языком русского, а, наоборот, принятие
русским языком особенностей церковнославянских текстов, при котором, как справедливо
отмечал И.И. Срезневский, «если и брали чужое, то почти всегда переделывали сообразно
с характером своего языка» [Срезневский 2007: 64]. Доказательством этому служит
прежде всего тот факт, что идеальная оппозиция восточнославянских и южнославянских
элементов не выдерживалась в абсолютной чистоте ни в церковнославянском,
древнерусском и современном русском языках, ни в отдельных рукописях, ни даже
в пределах контекста и слова [Бекасова 2010, 2016].
Десятилетия привычной констатации «русизмов» и «книжнославянизмов» для
доказательств принадлежности текста к русскому или церковнославянскому языку,
генезиса русского литературного языка и глобального южнославянского влияния
в XIV–XV вв. не только обусловили потерю научного интереса к уникальным явлениям
вхождения, взаимодействия и отбора гетерогенных элементов в систему языка, его страт,
уровней и словоформ, но и наложили хрестоматийный глянец на те явления, которые
были удостоены вниманием выдающихся русистов.
16
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
В связи с этим важным представляется предупреждение И.И. Срезневского о том,
что «в истории языка, как и во всякой истории, должно отличать явления случайные,
одновременные, остающиеся без всяких или по крайней мере без важных последствий,
от явлений, свивающихся как волокна в одну нить» [Срезневский 2007: 25].
Для генетически соотносительных рефлексов праславянских рефлексов происходило
их особое «свивание», когда, по формулировке В.В. Колесова, «важно перераспределение
альтернативных вариантов: для одних случаев предусматривались одни из них (норма),
а для других случаев – не другой, а одновременно оба» [Колесов 1989: 261], что в свою
очередь служит подтверждением концептуального положения о том, что «тот, кому
принадлежит «оба» <«одному языку принадлежит одно, а другому оба»>, является
развивающимся языком культурного действия» [Колесов 2005: 172].
Более 150 лет назад И.И. Срезневский указал, что необходимы конкретные
и системные исследования источников, которые чрезвычайно важны «для истории русского
языка, предмета непочатого» [Срезневский 2007: 102], и поставил грандиозную задачу,
которая бы содействовала решению проблемы формирования и становления русского
литературного языка в условиях влияния древнейшего литературно-письменного языка:
«Каждый из старых памятников языка должен быть разработан отдельно в отношении
лексикальном, грамматическом и историко-литературном. По сличению лучших списков
надобно составить для него особенный полный и подробный словарь, не пропуская
ни одного слова, ни одного оттенка его значения и особенную полную и подробную
грамматику … В том и другом должно быть отмечено влияние чужестранных языков. То
же влияние иностранных элементов должно быть отмечено и при историко-литературном
разборе памятника со стороны содержания, изложения и слога» [Срезневский 2007: 80].
Следует подчеркнуть, что И.И. Срезневский достаточно чётко определил не только
лексикографические аспекты обработки источника, но и «выход» на уровень текста. Это
тем более важно, что позже И.А. Бодуэн де Куртенэ достаточно чётко указал, что проблема
генетически соотносительных рефлексов не может решаться на уровне фонологии или
даже морфонологии, поскольку корреляции, «в которых один член возник на почве
родного языка, а другой заимствован», имеют «обычно семасиологическое задание,
а именно – они выражают различные модификации значения» [Бодуэн де Куртенэ 1963:
301].
Необходимость такой работы можно проиллюстрировать на примере одной из
самых востребованных «хрестоматийных» пар полногласной и неполногласной лексики
– берег / брег. Уже в древнерусском языке при употреблении обоих членов пары
наблюдается в целом нечастое неоспоримое преимущество полногласной лексемы:
судя по материалам XI–XIV вв., она встречается почти в 2 раза чаще, чем trat-лексема –
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
17
соответственно 135 и 78 (Словарь древнерусского языка 1). Однако в этой паре нередко
констатируется «преимущество» старославянизма в семантическом плане, поскольку для
него выделяется значение ‘крутой склон, откос’ (Slovník jazyka 4: 145; Старославянский
словарь: 102). В «Словаре древнерусского языка XI–XIV вв.» при наличии для обоих
членов пары значений ‘берег’, ‘высокий берег, обрыв’ указывается ещё одно значение
для неполногласной лексемы – образн. перен. ‘гора, крутизна’ (с. 316–317). Однако
в «Материалах» И.И. Срезневского полногласная и неполногласная лексемы находятся
в одной статье с тождественным значением (Т. 1, ч. 1: 70). По «Словарю русского языка
XI–XVII вв.» можно наблюдать развитие значений в корреляции: неполногласие попрежнему сохраняет значения ‘скала, обрыв’, ‘берег’ (1: 329) с одним бесприставочным
производным бреговистый (крутой, обрывистый, гористый), тогда как у полногласной
лексемы с XV в. появляются значения ‘прибрежная территория (участок земли,
владение, поселение), ’окраина, южная граница Московского государства’ (1: 141–142)
и фиксируются 7 бесприставочных образований, в том числе и бережистый (с крутыми
берегами). С XVIII в. неполногласие теряет своё «первичное» старославянское значение и
получает в словарях различные стилистические пометы типа поэт., ритор., церк.-книжн.,
устар., церк. Таким образом, налицо некая субъективность оценки многозначности
старославянизма, которая требует доскональной проверки по памятникам древнерусской
письменности, поскольку зафиксированные в словарях лексические значения могут
быть проявлением определённых разночтений в списках памятников, результатом
редакторской правки и др. [Устюгова 1987; Бекасова, Устюгова 2016].
И.И. Срезневский показал, что при изучении всего строя взаимодействующих стихий
и их функционирования в памятниках письменности определяющее значение в смешении
«книжного и народного» имеет «развитие уже не самого языка в его материальной
форме, а мысли, выражающиеся в языке» [Срезневский 2007: 99]. Отсюда и проблема не
столько так называемых книг и книжного языка, сколько «людей, образуемых книгами»,
в результате чего ситуация из узко направленных констатаций должна выйти в сферу
действительного изучения истории языка и создания содержательной картины его
развития.
Именно описание «обширного полотна» развития русского языка в его временных
и географических координатах позволило И.И. Срезневскому акцентировать внимание
на историческом аспекте осмысления языка. В таком контексте истинность исследования
проверяется всей историей определённого языкового явления, которое даёт основание
И.И. Срезневскому утверждать, что развитие языка «не есть смешение двух разных
наречий, книжного и народного», а естественный процесс смены старого новым
[Срезневский 1887: 164], а это в свою очередь позволяет вывести проблему генетически
18
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
соотносительных рефлексов праславянских рефлексов из прокрустова ложа «своё/чужое»
и субъективного отстаивания каких-либо пристрастий в исследовании организации
страт, уровней, систем и подсистем русского языка с включением в них старославянского
наследия.
Литература
Бекасова, Е.Н. Генетический фон древнерусского текста: монография. – Оренбург:
Изд-во ОГПУ, 2010. – 208 с.
Бекасова, Е.Н. Механизмы гетерогенной организации системы русского языка
(на материале рефлексов праславянских сочетаний) / монография. – Brno: Tribun EU,
2016. – 194 с.
Бекасова, Е.Н., Устюгова, Л.М. Отражение регионально-письменных традиций
в списках «Повести временных лет» // Вестник Воронежского государственного
университета. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. – Воронеж: Изд-во
Воронежского государственного университета, 2016. – № 3 – С. 53-57.
Бодуэн де Куртенэ, И.А. Избранные труды по общему языкознанию – Т. 1. – М.,
1963. – 385 с.
Колесов, В.В. «Жизнь происходит от слова…» – СПб.: «Златоуст», 1999. – 368 с. –
(Язык и время. Вып. 2).
Колесов, В.В. Древнерусский литературный язык. – Л.: Изд-во Ленинградского
университета, 1989. – 296 с.
Колесов, В.В. Рецензия на книгу М.Л Ремнёвой «Пути развития русского
литературного языка XI–XVII в.» (М., МГУ, 2003) // Вестник Московского университета.
Серия 9. Филология. – № 3. – 2005. – С. 170 – 179.
Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). – Т. 1–11. – М.: Русский язык,
Азбуковник, 1988–2016 (издание продолжается).
Словарь русского языка XI–XVII вв. – Вып. 1 (А–Б). – М.: Наука, 1975. – 371 с.
Срезневский, И.И. Мысли об истории русского языка / Вступ. ст. С.Г. Бархударова.
Изд-е 3-е стереотипное. – М.: КомКнига, 2007. – 136 с. (История языков народов Европы).
Срезневский, И.И. Мысли об истории русского языка и других славянских
наречиях. – СПб.: Тип. В.С. Балашова, 1887. – 165 с.
Срезневский, И.И. Словарь древнерусского языка / В 3-х томах. Репринтное
издание. – Т. 1. Часть 1. А–Д. – М.: Книга, 1989. – 807 с.
Старославянский словарь (по рукописям X–XI веков): Около 10 000 слов // Под
редакцией Р.М. Цейтлин, Р. Вечерки и Э. Благовой. – М.: «Русский язык», 1994. – 842 с.
Устюгова, Л. М. Книжнославянизмы и соотносительные русизмы в основных
списках «Повести временных лет» // Древнерусский литературный язык в его отношении
к старославянскому. – М., 1987 – С. 90 – 105.
Slovník jazyka staroslověnského: Lexicon linguae palaeoslovеnicae. – Vyd.1–50. – Praha:
Academia, 1958–1999.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
19
Е.В. Генералова
3Санкт-Петербургский государственный университет
ИЗБЫТОЧНОСТЬ КАК ХАРАКТЕРНАЯ ЧЕРТА
ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ ЯЗЫКА
МОСКОВСКОЙ РУСИ
Аннотация. Статья посвящена одной из отличительных особенностей русского языка
эпохи начального периода формирования литературного языка, а именно избыточности
лексико-семантической системы. В статье анализируются причины и описываются
проявления такой избыточности на сверхтекстовом уровне (синонимия, особенностями
которой в этот период являются очень широкий характер явления, частая дублетность,
осложненность вариативностью) и текстовом уровне (в виде расчлененно-описательных
(плеонастических) наименований, тавтологических сочетаний с избыточным зависимым
словом, усилительных сочетаний однокоренных лексем, формульных сочетаний
деловой письменности и частной переписки, содержащих повторяющуюся этикетную
информацию).
Ключевые слова: историческая лексикология, лексико-семантическая система,
плеоназм, тавтология, синонимия.
E.V. Generalova
Saint-Peterburg State University
REDUNDANCY AS A TYPICAL FEATURE OF THE LEXICAL-SEMANTIC SYSTEM
OF MOSCOW RUSSIA LANGUAGE
Abstract. The paper investigates a distinguishing feature of the Russian during initial period
of the literary language formation that is redundancy of the lexical-semantic system. The article
analyzes the causes and describes the manifestations of such redundancy on the super-text level
(synonymy, the features of which in this period are the very broad nature of the phenomenon,
frequent doubleness and the variability) and the textual level (in the form of pleonastic names,
tautological combinations with redundant dependent word, amplifying combinations of singleroot lexemes, formula combinations of business writing and private correspondence, which
contain repeated etiquette information).
Keywords: historical lexicology, lexical-semantic system, pleonasm, tautology, synonymy.
Языковая ситуация периода Московской Руси сложна и неоднозначна. В это
время используется и разговорный язык, и несколько отличающихся генетически
и функционально письменных разновидностей. В настоящей статье рассматриваются
лексические особенности текстов, созданных на народной основе, т.е. памятников,
представляющих обиходный и деловой язык. Именно в этих текстах наблюдаются активные
языковые процессы, формируется новое качество системы, что и позволило Б.А. Ларину
характеризовать эту эпоху как начальный период формирования русского литературного
© Генералова Е.В.
20
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
языка [Ларин 1961: 25]. Статья посвящена одной из отличительных особенностей
этой языковой разновидности, а именно избыточности лексико-семантической
системы.
Избыточность понимается как языковой плеоназм, т.е. дублирование единицы плана
содержания языка, которое может осуществляться при помощи либо повтора одной и той
же единицы плана выражения, либо использования других языковых единиц, имеющих
сходное значение [Иванов]. Языковое проявление плеоназма непосредственно связано
с иерархией языка и детерминировано языковой ситуацией [Филиппова 2011: 151].
Предметом рассмотрения настоящей статьи является избыточность на лексикосемантическом уровне, т.е. речь идет о наличии некоторого (избыточного) количества
знаков для выражения одного и того же или близкого лексического значения.
Выделяются несколько форм реализации такой избыточности: на сверхтекстовом,
системном уровне (пассивная избыточность) и на текстовом уровне (активная
избыточность, «реализуемая в определённом ситуативном и текстовом контекстах»
[Филиппова 2011: 152] или закрепленная в определённых контекстах).
Лексико-семантическая избыточность в языке Московской Руси: сверхтекстовый
уровень.
Одним из важнейших проявлений лексико-семантического плеоназма
в литературных языках является синонимия. Достаточно сложен ответ на вопрос,
являются ли богатые синонимические отношения показателем развитости системы
или одновременно и ее избыточности. Что касается лексико-семантической системы
Московской Руси, важно, что в диахронии имел место иной, отличный от современного
тип синонимических отношений.
В языке Московской Руси синонимия носит очень широкий характер, и на это
обращали внимание многие исследователи языка этого периода [Данилов 1955; Кутина
1958; Порохова 1964: 78]. В отношениях смысловой близости или тождественности
могли находиться практически любые лексемы (в том числе, и в литературном языке
синонимов не имеющие: двенадцатый – другонадцатый ‘следующий за одиннадцатым;
двенадцатый’, зверство – зверовье ‘охота, промысел диких животных’, баня –
мыльня ‘помещение для мытья’, зеленый – зелейный ‘цвета свежей травы; зелёный’).
По структуре фиксируются синонимы: разнокорневые (порубежный – украинный –
польский ‘находящийся на границе’, захребеток – затылье ‘оборотная, тыльная
сторона листа документа’, зайти – закатиться – залезть ‘о небесных светилах:
опустится за горизонт’) и однокоренные (вязаница – вязанка ‘связка дров, хвороста,
соломы’, зачатие – зачало – зачин – зачинание – начало – начинание – начало
‘возникновение чего-л.’, зазор – зазрение ‘стыд’). В синонимические отношения
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
21
вступают и отдельные лексемы, и устойчивые сочетания: дуровать – дурачить –
дурить – дурно чинить/учинить – промышлять дурным делом ‘совершать
противоправные действия’.
Особенность синонимии этого периода – обилие однокоренных синонимов
(если рассматривать однокоренные лексемы тождественного содержания как
словообразовательные
варианты,
то
осложнённость
словообразовательной
вариативностью – важнейшая черта синонимии языка Московской Руси). Несомненным
проявлением лексико-семантической системной избыточности является значительное
количество синонимов-дублетов (особенно однокоренных). Критериями дублетности
является тождественное лексическое значение лексем и сходные (максимально
близкие, по возможности идентичные) условия употребления. См., напр., замешкание –
замедление – задержание: И поехал с теми товары (для Б. Годунова) литовской торговой
человек Иван Жолобов; и как он на Невль приедет, и его б пропустили к Москве на Луки
без задержанья (РБС, 27, 1591 г.), Того старца к нам в строители отпустить без
замедления (Сл. Перм. I, 195, 1686 г.), Мои млстивыи гсдрь корол... посла своего прислал
безо всякого замешканя (В-К I, 63, 1621 г.);
заечный – заечинный – заячий: Тѣлогрѣику заечную Каптинъ самъ взял(ъ) 8 алт(ы)
нъ (RA, 45, 1623 г.), Да жене своей Ириньи приказываю шубу заечинную… да два кресты,
да ушники, да блестки (А. Солов. м., 181, 1582 г.), Да приказываю семьи своей Елене шубу
заечью под сукном, и охабень (А. Солов. м., 56, 1574 г.).
Анализируя материалы деловой письменности XVII в., С.С. Волков пишет о том,
что такую широкую дублетность можно считать даже полиномией (множественностью
наименований одного понятия), и подчеркивает, что «для эпохи складывающегося
на национальной основе литературного языка ... полиномия – вполне естесвенное
и неизбежное состояние языка, в словаре которого происходит отбор, выбор наиболее
подходящего наименования, семантическая или стилистическая дифференциация ранее
однозначных слов» [Волков 2006: 74].
Синонимия в языке этого периода осложнена широкой вариативностью, как
морфологической (испыт и испыть ‘проба, проверка’, заплот и заплота ‘сплошной
забор из бревен, толстых жердей или досок’), так и фонетической (дуброва и дубрава
‘лиственный лес, обычно с преобладанием дубов’, заика и заяка ‘человек, страдающий
заиканием’, зазреть и зазрить ‘увидеть), что также является проявлением избыточности
языковой системы этого периода.
Именно в языке Московской Руси активно складывается синонимия лексем
старославянского и русского происхождения. Памятники демонстрируют разрушение
чётких жанровых границ и появление в рамках одного текста и текстов сходной жанровой
22
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
принадлежности лексем разного происхождения: см. в значении ‘не имеющий болезней,
находящийся в хорошем состоянии здоровья’ здравый (И даи пити болящему здрав будет
(Леч. Котковой, 181, к. XVII в.), Корол гишпанскои по болѣзни своеи паки былъ здрав
стал (В‑К V, 29, 1651 г.)) – здоровый (А топереча у мѣня восмь члвкъ во дворе у нѣво
въсе здоровы (Моск. письм., 293, 1654 г.), Из Варшавы 24 г марта… пишутъ что корол
свѣискои здоров (В-К V, 104, 1656 г)). В результате в синонимические ряды включаются
слова из памятников разных жанров, причем у лексем может возникать или изменяться
стилистическая окраска: защита – защитник – защититель – заступник ‘кто охраняет,
оберегает’, доколе – докамест – доколева – докуда – докудова – докуду – докуды –
докуле – донележе – дондеже ‘пока, до тех пор пока, как долго’.
Что касается синонимии исконной и заимствованной лексики, в языке этого периода
немало усвоенных в разное время грецизмов и ориентализмов, кроме того, период
Московской Руси – начало активного взаимодействия с западной культурой, контактов
русского языка с европейскими языками, однако для русского языка XVI-XVII вв.
едва ли можно говорить о развитой синонимии, а тем более о конкуренции исконных и
заимствованных слов. Такая синонимия только складывается: врач – лекарь – доктор
(через немецкое Doktor или польское doktor из латинского doctor), грамота – лист
(семантическая калька с польского) ‘документ’. Характерная особенность лексикосемантической системы старорусского языка заключается в том, что заимствуется
тематически ограниченный круг лексики (в первую очередь конкретная лексика,
т.е. номенклатурные названия различных предметов, также военная лексика
и слова, называющие зарубежные реалии). Заимствуемая лексика практически
не вступает в синонимические отношения с исконной (ср. обратная ситуация
в языке петровского времени). Синонимические параллели исконных и зависимых
слов чаще встречаются в источниках, созданных со специальными целями,
а именно в разговорниках по изучению русского языка, записках иностранцев (например,
в Русско-английском дневнике Ричарда Джемса приведены пары бочерник – купор,
икра – кавьяр) [Мжельская 2003: 62]. Условия использования новых заимствованных
лексем, синонимичных исконным, как правило, еще не определены, и как раз неполнотой
заимствования и необходимостью использовать русское слово в качестве пояснения
часто объясняется их совместное синонимичное использование в текстах: с 3 человѣки
саржантовъ, пятидесятниковъ (СГГД 3, 324, 1631 г.).
Более характерна для языка Московской Руси синонимия общеупотребительных
и диалектных слов: заплата – заробок, вторник – второк и др.
Лексико-семантическая избыточность в языке Московской Руси: текстовый
уровень.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
23
Лексико-семантическая избыточность на текстовом уровне закреплена
в определённых вербальных контекстах. Свидетельством лексико-семантической
избыточности является наличие в языке Московской Руси:
а) расчлененно-описательных (плеонастических) наименований,
б) тавтологических сочетаний с избыточным зависимым словом,
в) усилительных сочетаний однокоренных лексем,
г) формульных сочетаний деловой письменности и частной переписки, содержащих
повторяющуюся этикетную информацию.
Рассмотрим их подробнее.
а) В памятниках делового и обиходного содержания XVI-XVII вв. фиксируется
большое количество расчленённо-описательных (плеонастических) наименований.
Такие сочетания эквивалентны однословным синонимам, однокоренным с одним из
компонентов, т.е. с семантической точки зрения второй компонент можно рассматривать
как избыточный. Так, синонимом сочетаний, образованных по модели “имя
прилагательное+существительное”, может выступать:
– существительное, от которого образовано прилагательное – несвободный
компонент таких сочетаний: середной день – среда, блюдо дискосное – дискос,
говяжье мясо – говядина, кипарисное дерево – кипарис, воинские люди – воины, или
существительное, однокоренное с таким прилагательным: стольный город – столица;
– существительное, образованное от прилагательного: завязочный мастер –
завязочник ;
– субстантивированное прилагательное: мир вселенный – вселенная, всенощное
бдение – всенощная, стремянной конюх – стремянной, духовная грамота – духовная,
горница мастерская – мастерская.
Значительное количество расчлененных наименований представляют собой названия
географических объектов (Архангельский город - Архангельск, Гишпанская (Шпанская)
земля – Гишпания (Шпания)) и жителей определенной местности (англичане (агличане,
англичене, агличене) – английские немцы, английские люди).
б) Широко распространены в языке Московской Руси также тавтологические
сочетания (по типу капустные щи). Это существительные с определением, несущим
избыточную информацию (водяной ключ, земляной вал, законный брак, мужняя жена),
и глаголы с избыточным дополнением или обстоятельством (казнить смертью, убить до
смерти, говаривать слово). Представляется, что появление таких сочетаний обусловлено
диффузностью семантики – важной особенностью лексико-семантической системы
языка Московской Руси. Значение слов в языке преднационального периода во многих
случаях не окончательно установилось, возникала необходимость его специализации,
24
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
и появление уточняющего определения или дополнения – одого из важных способов
дифференциации семантики (см., например, лексема казнь изначально имела более
широкое, чем в современном языке, значение ‘наказание’, что и обусловило появление
исключающего двусмысленность сочетания смертная казнь).
в) В языке Московской Руси в значительном количестве представлены также
усилительные сочетания однокоренных лексем. Это сочетания нескольких
однокоренных лексем (чаще всего глагола и существительного), которые обладают
устойчивостью и яркой экспрессивностью: воровством воровать, вал валить, затейкою
затеять, грабежом пограбить, убытками изубытчить, веровать (какую-л.) веру, иском
искать и т.п.
г) Избыточность на текстовом уровне проявляется и в деловых формулах
и формулах частной переписки. В.В. Даниловым были подробно описаны стилистические
процессы, происходящие в деловой письменности XVII в., в результате чего язык грамот,
челобитных насыщается синонимами (которые закрепляются как этикетные на уровне
формул) с целью усиления воздействия на адресата. В.В. Данилов подчеркивает, что
«из грамот можно выбрать несколько десятков синонимов, имеющих целью усилить
впечатление от сообщения, сделать более веским приказание, более строгим выговор,
глубже разжалобить лицо, которому адресована челобитная... например: зело оскорбися
и опечалися (гр. 1567 г.); скорбите и жалеете (гр. 1613); для смуты и шатости
(гр. 1614 г.); бережно и усторожливо (гр. 1625 г.); в покое и в тишине (гр. 1625 г.);
свободны и вольны, куда хотят (гр. 1627 г.); бедны и скудны (гр. 1627 г.); не боясь
и не страшася никого ни в чем (гр. 1635 г.); стройно, смирно и немятежно, в покорении
и в повиновении (гр. 1640 г.) и др. под.» [Данилов 1955: 213–214].
Таким образом, характерной особенностью лексико-семантической системы
языка Московской Руси является избыточность, состоящая в наличии множества
(плеонастического количества) знаков (форм) для выражения одного и того же или
близкого лексического значения.
Проявления такой избыточности наблюдаются:
1) на сверхтекстовом уровне: синонимия, особенностями которой в языке этого
периода выступают очень широкий характер явления, частая дублетность (особенно
однокоренных
синонимов),
осложненность
морфологической
вариативностью;
2) на текстовом уровне в виде:
а) расчлененно-описательных (плеонастических) наименований,
б) тавтологических сочетаний с избыточным зависимым словом,
в) усилительных сочетаний однокоренных лексем,
и
фонетической
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
25
г) формульных сочетаний деловой письменности и частной переписки, содержащих
повторяющуюся этикетную информацию.
Причины избыточности лексико-семантической системы языка Московской Руси
заключаются в языковой ситуации. Находясь на пике своего экстенсивного развития,
языковая система преднационального периода (по формулировке Б.А. Ларина, начального
этапа формирования литературного языка) предлагает близкое к максимальному
количество возможных вариантов выражения одного значения, в том числе дублетов, из
которых затем в национальный период развития языка происходит отбор определенной
формы (в данном случае слова или выражения) (реже – дифференциация лексем).
Литература
Волков, С.С. Стилевые средства деловой письменности XVII века: на материале
челобитных. – СПб: изд-во СПбГУ, 2006. – 342 с.
Данилов, В.В. Некоторые приемы художественной речи в грамотах и других
документах русского государства XVII в. // Труды Отдела древнерусской литературы. –
XI. – 1955. – С. 209-217.
Иванов, Л. Плеоназм. [Электронный ресурс] / http://www.krugosvet.ru/articles/
85/1008591/ 1008591a1.htm (дата обращения: 25.03.2017).
Кутина, Л.Л. К вопросу о синонимике в языке XVII в. // Ученые записки ЛГУ. –
№ 243 (Серия филологических наук). – Вып. 42. – Л., 1958. – С. 104–134.
Ларин, Б.А. Разговорный язык Московской Руси // Начальный этап формирования
русского национального языка. – Л.: изд-во ЛГУ, 1961. – С. 22–34.
Мжельская, О.С. Лексика обиходного разговорного языка Московской Руси XVIXVII вв. (по данным иностранных руководств для изучения русского языка). – СПб: издво СПбГУ, 2003. – 220 с.
Порохова, О.Г. Некоторые вопросы синонимии русского языка XVII в. // Исследования
по исторической лексикологии древнерусского языка. – М.: Наука, 1964. – С. 59–79.
Филиппова, И.Н. Классификация вербальной избыточности. // Вестник Московского
государственного областного университета. Серия: Лингвистика. – 2011. – № 1. – С. 150–
155.
Список сокращений источников
А. Солов. м. – Акты Соловецкого монастыря 1572–1584 гг. // Акты социальноэкономической истории Севера России конца XV–XVI вв. / Сост. И. З. Либерзон. – Л.,
1990.
В-К I – Вести-Куранты 1600–1639 гг. / Изд. подг. Н. И. Тарабасова, В. Г. Демьянов,
А. И. Сумкина; Под ред. С. И. Коткова. – М., 1972.
В-К V – Вести-Куранты 1651, 1652, 1654, 1656, 1658, 1660 гг. / Изд. подг.
В. Г. Демьянов / Отв. ред. В. П. Вомперский. – М., 1996.
Леч. Котковой – Лечебник последней трети XVII в. / Изд. Н. С. Коткова. // Источники
по истории русского языка XI–XVII вв. – М. 1991.
Моск. письм. – Котков С.И. Московская речь в начальный период становления
русского национального языка. – М., 1974.
26
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
РБС – Русско-белорусские связи: Сб. документов (1570–1667 гг.). – Минск,
1963.
СГГД 3 – Собранiе государственныхъ грамотъ и договоровъ, хранящихся въ
государственной коллегiи иностранныхъ дѣлъ. Часть третiя. – М., 1822.
Сл. Перм. I – Словарь пермских памятников XVI – начала XVIII в. / Сост.
Е. Н. Полякова. Вып. 1. – Пермь, 1993.
RA, 45, 1623 г – Russiske aktstykker fra det 17de århundrede / Av O. Broch,
Chr. S. Stang. – Oslo. 1961.
С.Р. Зайнуллина
4Удмуртский государственный университет
О ГРАНИЦАХ ВАРЬИРОВАНИЯ КОМПОНЕНТНОГО СОСТАВА ГЛАГОЛЬНОИМЕННЫХ УСТОЙЧИВЫХ СОЧЕТАНИЙ
(НА МАТЕРИАЛЕ РУССКИХ ЛЕТОПИСЕЙ)
Аннотация. В статье поднимается вопрос о границах варьирования компонентного
состава глагольно-именных устойчивых сочетаний на материале русских летописей.
Делается вывод о причинах варьирования рассмотренных устойчивых единиц, среди
которых основной является собственно лингвистическая причина – изменение способов
языковой репрезентации идеи, выраженной устойчивой единицей.
Ключевые слова: летопись, устойчивое сочетание, варьирование, компонент
S.R. Zaynullina
Udmurt State University
COMPONENT VARIABILITY OF THE COMPONENTS OF
VERBAL NOMINAL STABLE COMBINATIONS
(ON THE MATERIAL OF RUSSIAN CHRONICLES)
Abstract. The article raises the question of the limits of the variation of the component
composition of verbal-nominal stable combinations on the material of Russian chronicles.
We have come to the conclusion about the reasons for the variation of the considered stable
units, among which the main is the linguistic cause itself ­ the change in the ways of linguistic
representation of the idea expressed by a stable unit.
Keywords: chronicle, stable combination, variation, component
Язык древнерусских произведений отличается традиционностью. Как отмечает
известный специалист в области древнерусской литературы академик А.С. Орлов,
«в средние века русской письменности внешность ее произведений была менее богата,
мы имели меньше материала для выражения и поэтому дорожили им – отсюда повторение
и некоторое однообразие схем и формул» [Орлов 1902: 50].
© Зайнуллина С.Р.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
27
Исследование устойчивых единиц в аспекте их развития неизбежно сталкивается
с определенными трудностями, связанными с тем, что русская историческая фразеология
на данный момент еще не оформилась как раздел. В.Н. Телия считает, что данная наука
«должна рассматривать фразеологический состав в его диахроническом (динамическом)
аспекте» с учетом варьирования единиц и случаев их окказионального употребления,
и «в этом направлении фразеологии предстоит еще большая работа» [Телия 1996:
78]. На данный момент «перспективная линия изучения (от древнейшего состояния
к современному) фактически не представлена» [Пименова 2007: 51].
Существуют объективные факторы, затрудняющие работу с устойчивыми единицами
в историческом аспекте. Так, В.П. Жуков полагает, что существующие «методы изучения
устойчивости и идиоматичности сочетаний лексем и семем <…> малоэффективны для
изучения явлений диахронической фразеологии» [Жуков 2006: 58]. Ученый объясняет
это тем, что сохранившийся материал не дает достаточно достоверных сведений об
устойчивости древних сочетаний ввиду невозможности объективно оценить уровень
частотности последних.
Помимо названного экстралингвистического фактора, препятствующего развитию
исторической фразеологии, существует и фактор собственно лингвистический.
Как известно, идиоматичность современных фразеологизмов – следствие утраты
смысловой делимости сочетанием [Виноградов 1977]. Древнерусское же слово обретало
окончательный смысл только в окружении других слов, в контексте, где и происходила
актуализация синкретичного значения [Колесов 1989]. Таким образом, о свободной или
же о несвободной сочетаемости древнерусских составных единиц мы можем говорить
только с определенной долей условности, особенно если речь идет о первых памятниках
письменности. Сказанное, однако, не мешает проводить отдельные наблюдения за
частотностью употребления единиц и вариативностью входящих в их состав компонентов.
Древнерусские сочетания обладают многими признаками, присущими
современному фразеологизму, основными среди которых являются сверхсловный
характер, воспроизводимость, значительная степень употребительности, постоянное,
закрепленное за данной языковой единицей значение. В то же время нельзя не отметить,
что существует ряд признаков, принципиально отличающих древнерусскую формулу от
современного фразеологизма. Сопоставительное исследование обоих типов сочетаний
позволило выявить ряд особенностей древнерусских устойчивых единиц, отличающих их
от современных фразеологизмов: 1) меньшая степень устойчивости и идиоматичности,
2) обусловленность употребления предметом изображения, темой повествования (а не
жанром или стилем), 3) функционирование в текстах особого типа, которые в настоящее
время уже не создаются.
28
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Собственно языковой особенностью является меньшая степень устойчивости
древнерусских сочетаний. Фразеологизмы, являющиеся частью современного русского
литературного языка, обычно имеют постоянный компонентный состав, лишь в некоторых
случаях допускаются вариативность, причем «значительная свобода варьирования
компонентов заставляет подозревать, что словосочетание может быть описано как
свободное» (например, сочетание нести чушь может рассматриваться как свободное,
поскольку нести в практике употребления заменяется на пороть, говорить, писать,
а чушь – на ерунду, ахинею, бред и т.д.) [Баранов, Добровольский 2008: 53].
Для компонентного состава большинства древнерусских устойчивых сочетаний
характерны широкие возможности варьирования. Подробному исследованию одной
из наиболее распространенных в древнерусских воинских текстах устойчивых единиц
посвящена статья Н.В. Трофимовой «"И бысть сеча зла и ужасна" (Эпитеты начала
битвы в летописях)». В данной работе рассматриваются возможности варьирования
устойчивого сочетания, наиболее распространенный вариант которого – и бысть
сеча зла. Отметим, что под вариантами мы понимаем единицы, тождественные друг
другу в семантическом отношении. Наблюдение за функционированием сочетания и
бысть сеча зла в тексте «Повести временных лет» по Лаврентьевскому и Ипатьевскому
спискам показало, что «вид этой формулы не одинаков: первая группа с определяемым
сеча – бысть сеча зла, бысть сеча велика, бысть сеча силна, сеча силна и страшна,
вторая группа с определяемым брань – и бысть брань люта, брани ...бывши зьли,
и бысть брань крепка, и бывшю... брани крепце, брани же велице бывши, бывши брани»
[Трофимова 2010: 69]. Как видим, варьированию (в том числе грамматическому)
может быть подвержен любой компонент традиционного словосочетания. Несмотря
на качественное и количественное изменение в компонентном составе, мы все время
говорим об одной и той же языковой единице с постоянным значением, учитывая
возможности ее трансформации в зависимости от областной традиции или же от
индивидуальных особенностей создателя текста. В целом же Н.В. Трофимова вслед за
А.Н. Веселовским приходит к выводу, что «эпитеты в устойчивом употреблении теряют
свою экспрессивность, и на этапе, когда писатели начинают проявлять известную
самостоятельность, независимость от традиции, они пытаются поновлять старые
сочетания» [Там же: 74].
В приведенном выше примере были рассмотрены варианты предикативной
конструкции и бысть сеча зла. Варьирование компонентного состава характерно для
устойчивых сочетаний различных структурно-семантических типов. Рассмотрим
отдельные случаи изменения компонентного состава глагольно-именных устойчивых
сочетаний, функционировавших в текстах русских летописей, которые вошли в состав
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
29
древнерусского подкорпуса Национального корпуса русского языка (http://www.
ruscorpora.ru/search-old_rus.html).
Начнем с рассмотрения конструкции съвкупити вои многи. По структуре данное
сочетание является смешанным, то есть имеет черты глагольно-именного (съвкупити
вои) и атрибутивного (вои многи). Единица не отмечена в исторических словарях как
устойчивая, однако довольно частотна, следовательно, есть основание говорить о ее
традиционном характере. Приведем пример: слышав же Костѧнтинъ вѣсть wтъ wца
своего . нача совокуплѧти воѣ многы (Суздальская летопись).
В летописных текстах также можно встретить контексты, где на месте съвкупити
выступает глагол събрати: король же пѹсти Володислава . и собра много вои и иде
на Галичь (Галицкая летопись). Глаголы съвкупити и събрати являются близкими
по значению, в «Материалах для словаря древнерусского языка по письменным
памятникам» И.И. Срезневского (далее МСДРЯ) они оба толкуются через глагол
созвать. Причем в тексте «Повести временных лет», как и в случае с конструкцией
бысть сѣча зла, прослеживается зависимость выбора глагола от места, которое занимает
в повествовании устойчивая единица: в начальной части памятника предпочтение
отдается глаголу съвкупити, а в дальнейшем – глаголу събрати. В местных летописях
встречаем конструкции с обоими сочетаниями.
Третий вариант рассматриваемой единицы находим в Новгородской Первой
летописи: и почаста вое копитi . всѣволодъ . и двдъ собе . а Ярославъ цьрниговьскыи . и
игорь съ бра(т)ею . и не бѧше мира межи ими (Новгородская 1-я летопись. Синодальный
список). Ряд съвкуплѧти – събирати пополняется глаголом копити, который также имеет
значение ‘собирать’ (МСДРЯ).
В некоторых контекстах, взятых из местных летописей, можем наблюдать случаи
варьирования не только глагольного, но и именного компонента исследуемого сочетания:
Изѧславъ же р(ч)е имъ . а тотъ добръ кто по мнѣ поиде(т) и то рекъ съвъкоупи
множество вои (Киевская летопись). В приведенном примере представлен случай
лексико-грамматического варьирования единицы.
Перейдем к рассмотрению глагольно-именного сочетания створити любовь,
значение которого следует определять как ‘заключить мирный договор’. В древнерусском
языке, в отличие от современного русского языка, находим существительные любовь
‘мир, согласие’ и любовь ‘мирный договор’ (МСДРЯ). Приведем контекстный пример:
и великыи нашь кнѧзь игорь . и бояре его. и людие вси рустии послаша ны . къ роману
и стефану . и костѧнтину великымъ ц(с)ремъ грѣцкымъ . створити любовь самими ц(с)
ри . и съ всѣмъ боярьствомъ и съ всими людми грѣцкими . на всѧ лѣта дондеже слнце
сияеть . и всь . миръ стоить (Ипатьевская летопись). Приведенный текст является
30
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
довольно древним, он представляет собой фрагмент включенного в «Повесть временных
лет» военно-торгового договора 945 года о добрососедских отношениях между Киевской
Русью и Византийской империей. Примечательно, что в более поздних летописных
контекстах именной компонент сочетания створити любовь заменяется на миръ: в то
же лѣто ходи Игорь к Черниговоу . на Двдвча и сътвориста миръ (Киевская летопись).
Глагольный компонент замене не подвергается.
В МСДРЯ сочетание створити миръ зафиксировано как устойчивое, его значение
совпадает со значением створити любовь – ‘заключать мирный договор’). Семантически
слова миръ и любовь, безусловно, близки. Под словом миръ также понимается
‘спокойствие, мир, тишина’. В обоих случаях речь идет о характере взаимоотношений
между государствами, которые являются мирными, благожелательными.
Причины замены именного компонента рассматриваемого устойчивого сочетания,
по нашему мнению, следует искать в самой логике развития языка. Древнерусское
слово любовь синкретично и в зависимости от контекста может быть истолковано как
1) ‘любовь, привязанность, благосклонность, милость’;2) ‘пристрастие, склонность’;
3) ‘любовь, страсть’; 4) ‘согласие’; 5) ‘мир, согласие, мирный договор’ (МСДРЯ). Уже
с 13 века в летописных текстах мы наблюдаем специализацию значения: любовь как
‘мир, согласие, мирный договор’ начинает обозначаться словом миръ.
Еще одна исследуемая единица – възвратитисѧ въ своя си – не нашла отражение
в исторических словарях, однако, подобно конструкции съвкупити вои многы, отличалась
высокой степенью употребительности: роусь же видѧще пламень вмѣтахусѧ въ воду
морьскую хотѧще оубрѣсти и тако прочии възвратишасѧ въ своя си (Ипатьевская
летопись).
Позднее в ПВЛ глагол възвратитисѧ уступил место глаголам движения ити и ѣхати
и их приставочным производным. Приведем примеры:
• кнзь же олександръ съ новгородци. i с ладожаны . придоша вси здрави въ своя
си . схранени бмь и стою софьею . i млтвми всѣхъ стхъ (Новгородская 1-я летопись.
Синодальный список);
• Стославъ Wлговичь . скупѧсѧ съ Изѧславомъ Двдвичемъ . оу Хоробрѧ. и оутвердисѧ
якоже за wдинъ мужь быти и цѣловавше межи со(б)ю кр(с)тъ . и разъѣхастасѧ кождо
въ своя си (Киевская летопись).
В рассматриваемом случае смена глагола объясняется с точки зрения семантики:
выражение възвратитисѧ въ своя си в смысловом плане являлось избыточным, поскольку
глагол уже подразумевал идею движения в обратном направлении.
Анализ случаев употребления глагольно-именных устойчивых сочетаний в русских
летописных текстах показал, что компонентный состав данных единиц был подвержен
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
31
лексическому, а в некоторых случаях и лексико-грамматическому варьированию. Факты
лексической замены на сходный по значению компонент могут быть объяснены сменой
писца или же следованием областной традиции. С лингвистической точки зрения такие
изменения обусловлены стремлением к «обновлению» сочетаний в ходе развития языка.
Широкие возможности варьирования компонентного состава традиционных сочетаний
в древнерусский период объясняются тем, что фразеологический состав языка в ту пору
еще активно формировался, многие устойчивые сочетания в результате варьирования
распадались и приобретали статус свободных, другие же в том или ином виде вошли
в состав современного литературного языка.
Литература
Баранов, А.Н., Добровольский, Д.О. Аспекты теории фразеологии. – М.: Знак, 2008.–
656 с.
Виноградов, В.В. Избранные труды. Лексикология и лексикография. – М.: Наука,
1977. – 312 с.
Жуков, В.П., Жуков, А.В. Русская фразеология: учеб. пособие. – 2-е изд., испр. и доп. –
М.: Высш. шк., 2006. – 408 с.
Колесов, В.В. Древнерусский литературный язык. – Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1989. –
296 с.
Орлов, А.С. Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая
XVII в.). – М.: Имп. о-во истории и древностей Рос. при Моск. ун-те,
1902. – 50 с.
Пименова, М.В. Красотою украси: выражение эстетической оценки в древнерусском
тексте. – СПб.: СПбГУ; Владимир: ВГПУ, 2007. – 415 с.
Телия,
В.Н.
Русская
фразеология.
Семантический,
прагматический
и лингвокультурологический аспекты. – М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. – 288 с.
Трофимова, Н.В. «И бысть сеча зла и ужасна» (Эпитеты начала битвы в летописях) //
Русская речь. – 2010. – №1.– С.69–75.
Л.Ф. Килина
5Удмуртский государственный университет
О СЕМАНТИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ СЛОВ ЖИВОТ, ЖИЗНЬ, ЖИТИЕ
(НА МАТЕРИАЛЕ КИЕВСКОЙ ЛЕТОПИСИ)
Аннотация. В статье представлен анализ употребления слов живот, жизнь и житие
в тексте Киевской летописи. Доказывается, что условиях того или иного контекста
актуализируется определенный компонент смысловой структуры рассматриваемых
единиц. Делается вывод о том, что в тексте летописи отражены процессы конкретизации
семантики исследуемых единиц: животъ – срок земной жизни человека, жизнь –
© Килина Л.Ф.
32
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
имущество, нажитое, житие – земная жизнь (временная), которая противопоставлена
вечной жизни, а также образ жизни.
Ключевые слова: летопись, слово, значение, контекст, компонент.
L.F. Kilina
Udmurt State University
THE SEMANTIC EVOLUTION OF WORDS ZHIVOT, ZHIZN, ZHITIE
(ON MATERIAL OF THE KIEV CHRONICLE)
Abstract. The article presents an analysis of the use of the words zhivot, zhizn’ and zhitie
in the text of the Kiev Chronicle. It is proved that, under the conditions of a particular context,
a certain component of the semantic structure of the units under consideration is actualized. We
have come to the conclusion that the processes of concretization of the semantics of the units
under study are reflected in the text of the chronicle: zhivot means the period of the earthly life
of man, zhizn’ means property, zhitie means temporary life, which is opposed to eternal life, as
well as a way of life.
Keywords: chronicle, word, meaning, context, component.
Одной из задач исторической лексикологии является изучение эволюции семантики
языковых единиц, которое предполагает обращение к словарям, отражающим лексический
состав языка в разные периоды его развития. Необходимо также учитывать, что
трансформации, происходящие в семантической структуре слов, можно обнаружить при
анализе их контекстного употребления. Именно поэтому перспективным представляется
анализ функционирования лексических единиц в тексте, репрезентирующем изменения
в сознании носителей языка.
Тексты русских летописей представляют собой своды, составленные в течение
определенного времени, и являются благодатным материалом для изучения исторических
изменений значений слов. Так, Ипатьевская летопись – общерусский летописный свод
южной редакции к. ХIII – н. XIV в., древнейшим списком которого является Ипатьевский
XV в. В состав Ипатьевской летописи входит Киевская летопись (Киевский летописный
свод) (лл. 106 об.–245), которая описывает события 1119-1200 гг.
В данном исследовании рассматриваются особенности употребления в тексте
Киевской летописи имен существительных живот, жизнь и житие, которые, так
же как и другие слова с корнем -жи-, были очень употребительны в древнерусском
языке и обозначали то, «что связано с существованием живого организма и прежде
всего человека» [Колесов 2000: 75]. Анализируя специфику употребления имен
в древнерусском тексте, необходимо учитывать, что они имели сложную семантическую
структуру, изменения которой были обусловлены распадом именного синкретизма.
По мнению О.А. Черепановой, «семантический синкретизм может быть определен
33
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
как семантическая нерасчленность лексической единицы – слова (сочетания слов)»
[Черепанова 2007]. Рассматриваемым нами языковым единицам также был свойствен
семантический синкретизм, который проявлялся в нерасчлененности, диффузности
их значений. Кроме того, эти существительные, будучи однокоренными, имели много
общего в семантике и поэтому первоначально могли использоваться в аналогичных
контекстах.
Рассмотрим, как представлены интересующие нас существительные в словаре
И.И. Срезневского (1, с. 867–869, 877–878, 872–873):
Животъ
Житие
Жизнь
‘жизнь, vita’ ‘животное,
animal’, ‘имение,
имущество’
‘жизнь’, ‘обитание’,
‘образ жизни’, ‘мирское’,
‘имущество’,
‘описание жизни святых’
‘vita’, ‘образ жизни’,
‘существо’, ‘оживление’,
‘имущество’
Как видим, у всех имен есть значения ‘жизнь’ (vita) и ‘имущество’, а слова житие
и жизнь объединяет значение ‘образ жизни’.
В «Словаре древнерусского языка XI-XIV вв.» (3, с. 257–258, 263–266, 260–261) общее
значение ‘жизнь’ конкретизировано за счет выделения семантических компонентов,
в результате чего четко видны не только сходства, но и различия в семантике:
Животъ
Житие
Жизнь
‘жизнь, существование;
‘жизнь, существование;
‘жизнь, существование;
о вечной жизни в
период жизни, век;
период жизни, век;
раю; оживление,
бессмертие (даруемое
о земной жизни (в
деятельность; период
богом); образн. о Христе’
противоп. загробной)’
жизни, век’
Таким образом, общими являются компоненты ‘жизнь, существование’, ‘период
жизни, век’, кроме того, наблюдаем сходство компонентов слов животъ и жизнь –
‘бессмертие (даруемое богом)’ и ‘о вечной жизни в раю’ соответственно, в этом плане
противопоставленным оказывается слово житие, в семантике которого есть компонент
‘о земной жизни (в противоп. загробной)’.
В «Словаре русского языка XI-XVII вв.» (5, с. 103–104, 116–117, 109) слова животъ
и житие представлены с обобщенным значением (как в словаре И.И. Срезневского)
‘жизнь; образ жизни’ и ‘жизнь’ соответственно, конкретизировано только значение
слова жизнь – ‘физиологическое существование всего живого; бытие, существование
вселенной; век человека, жизнь (от рождения до смерти)’. Интересным является тот факт,
что компонент первого значения слова животъ ‘образ жизни’ у слов житие и жизнь
является самостоятельным значением.
34
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
В тексте Киевской летописи существительное животъ употребляется только
в значении ‘жизнь’, при этом в большинстве случаев (в 13 из 21) актуализирован
компонент ‘период жизни, век’. Во всех этих примерах слово животъ встречается
в составе устойчивых сочетаний с предлогом, отмеченных в исторических словарях: до
живота ‘до конца жизни’ (4), по животе ‘после смерти’ (4), въ животе (4), при животе
(1) ‘при жизни’, например:
• и тако посолникъ Изѧславль . приѣхавъ и сказа Изѧславоу . ѡже ѿстоупила его
соуть Изѧславъ же посла ѡпѧть посолъ . свои к ним̑ съ хрс̑тьнъıми грамотамн . и реч̑ им̑ въı
есте крс̑тъ цѣловали до живота своего (лл. 127-127 об.);
• и поча Володимеръ слати ко Игореви . ѡже . мѧ оумиришь съ братомъ . то по
Всеволожи животѣ помогоу ти про Киевъ . и тако прельсти Игорѧ (лл. 116 об.-117);
• Всеволодъ же еще съı в животѣ . своемъ посла . къ Изѧславоу . Мьстиславичю .
Володислава зѧтѧ своего (л. 118 об.);
• то мъı есмъı не Оугре ни Лѧхове . но единого дѣда есмъı вноуци . при вашемъ
животѣ не ищемь его . ажь но вас̑ . комоу Бъ҃ дасть (л. 237 об.).
В ряде случаев приведенные сочетания употребляются в одном контексте с другим
устойчивым сочетанием крест целовати ‘дать обещание, присягать’, например:
Гюрги же Володимира не собѣ искашеть . но цѣловалъ бѧшеть хрс̑тъ къ брату своему
Андрѣеви . въ животѣ и еще . яко по животѣ его . волость оудержати снв҃и его . и потомъ
к Володимеру къ Андрѣевичю . хрс̑тъ целова . яко искати ему Володимирѧ (л. 174 об.).
В подобных ситуациях используется также формула преступити (соступити) крест
‘нарушить обещание’: и съступи хрс̑та Мьстиславъ къ Ярославу . и плакасѧ того . всѧ
дн҃и живота своего (л. 109).
Семантический компонент ‘жизнь, существование’ актуализируется при
употреблении слова животъ в сочетании с глаголами дати, чаяти, блюсти, быти,
лишити, изпроврещи: нъı же оу ноужи сеи боленъ есмь велми . и не чаю собѣ живота
(л. 124), и рекоша ему мужи дивно есть кн҃же ѡже жалуеши . на сновца своего на Ѡлга
. а живота своего не блюдеши (л. 183 об.), наши же слышавше думаша . ѡже мы
дадимъ симъ животъ . а Половѣць много есть назадѣ . а насъ есть мало (л. 199), а се
слъıшахомъ . ѡже избити им̑ кнѧзѧ и васъ . и всю Роусь . да не боудеть славъı тобѣ ни
живота (л. 226 об), Ст҃ополкъ про волость чи не оуби . Бориса и Глѣба . а самъ чи долго
поживе . но и здѣ живота лишенъ а ѡнамо моучимъ есть вѣчно (л. 113), ѡбрати бо сѧ
болезнь на главу его и на верхъ его неправда снидет̑. ровъ издръı ископа . яму и впадесѧ
в ню . то бо зълѣ испроверже животъ свои (л. 197 об.). Последние два словосочетания
отмечены в словарях как устойчивые: лишити живота ‘убить’, изпроврещи животъ
‘умереть’.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
35
Все приведенные выше примеры подтверждают, что в сознании летописцев
животъ – период существования человека на земле, а также физическая жизнь, которая
членится на конкретные отрезки, исчисляется годами [Колесов 2000: 78], такую жизнь
можно дать (подарить), ее можно забрать, жизни можно и лишиться самому.
Слово жизнь стало известно на Руси в XI в., было новым, неопределенным по смыслу,
поэтому его редко использовали вплоть до XVIII в., «когда оно широко вошло в разговорную
речь» [Колесов 2000: 79]. Данное существительное в Киевской летописи встречается 16
раз, из них 12 раз в значении ‘имущество’, например: язъ же с вама и Ст҃ослава прогналъ
а волость ва есмь изискалъ . и далъ Новъгородъ и Поутивль . а жизнь есмъı его взѧли
. а имѣнье его раздѣлилѣ . на части . а Игорево я взѧлъ (л. 127 об.). В таких контекстах
существительное употребляется в сочетании с глаголами взяти, (по)губити, пожечи,
разграбити, быти, повоевати, лишити ся, налечи, вдати. По мнению В.В. Колесова, такое
значение было необычным и проявлялось редко, оно отмечается только в Ипатьевской
летописи и в «Слове о полку Игореве» [Колесов 2000: 79]. Логично предположить, что
жизнь в таких случаях сближается семантически с жито ‘богатство, имущество’.
Наибольший интерес представляют остальные 4 примера, в 3-х из которых
актуализирован компонент ‘жизнь, существование’, например: и реч̑ кн҃зь не даи Бъ҃
поганому вѣръı яти . николиже . а я оуже погинулъ и дш҃ею и жизнью (л. 191 об.) (контекст
приведен в «Словаре древнерусского языка XI-XIV вв.» в качестве иллюстративного
материала). Употребление в контексте слова душа ‘душа, духовная сторона человека’
в сочетании с рассматриваемым существительным свидетельствует о том, что речь идет
именно о физической жизни, сейчас на месте слова жизнь в таких случаях употребляется
слово тело (душой и телом). Еще два случая употребления данного слова отмечены нами
в одном фрагменте, в котором речь идет о жизни как о существовании, дарованном Богом:
яже посла . да доброу жизнь жившимъ . почтеши яко Бъ҃ . а еже не покорившюсѧ твоимъ
заповѣдемъ . предаси соудоу . всь бо соудъ праведенъ ѿ тебе . и безъ конца жизнь ѿ тебе
бл҃годатью своею . и всѧ милоуеши (л. 242).
В следующем примере слово жизнь, по нашему мнению, обозначает ‘существо’
(это значение приведено только в словаре И.И. Срезневского и «Словаре русского языка
XI-XVII вв.»): скорбью тогда бывшюю живии мрт҃вымъ завидѧть мерт҃вии радовахоусѧ .
аки моученици ст҃ѣи . ѡгнемь ѿ жизни сея искоушениє приємши (л. 224 об.). В данном
фрагменте рассказывается о страданиях, которые исходили от человека, т.е. от живого
существа.
По мнению В.В. Колесова, животъ указывает на точные пределы жизни,
а житие – «только на длительность ее протекания», связано «с пространственными
границами, длительностью, процессом, т.е. деятельностью человека» [Колесов 2000: 78].
36
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Существительное житие употребляется в тексте летописи только 4 раза, причем 3 раза
в аналогичных контекстах в значении ‘земная жизнь’ (в противоп. загробной):
• и то повѣстоваше с Поликарпом̑ . по всѧ дн҃и хотѣлъ бъıхъ свободитисѧ
ѿ маловременнаго . и суетнаго свѣта сего . и мимотекущаго и многомѧтежнаго
жититья (л. 189 об.);
• И тако молѧ въ срд̑ци своемь . да бъı мѧ Бъ҃ сподобилъ . мнискомоу чиноу .
и свободилсѧ бъıхъ ѿ многомѧтежнѧго житья . и маловременьнаго свѣта сего
(л. 241 об.);
• Аще ми Бъ҃ ѿдасть болезнь сию . молбами прчс̑тъıӕ его Мт҃ре и ст҃го ѿц҃а нашего
Федосья . Печерьскаго манастъıрѧ . егда бо ѿходѧ житья сего маловременьнаго .
и мимотекущаго (л. 189).
Слово житие в данном случае маркирует контексты, в которых речь идет
о священнослужителях, либо отказывающихся от прелестей земной жизни, либо
покидающих этот мир. Во всех трех примерах дается оценка земному существованию
человека как временному и быстротечному процессу, неслучайно здесь употребляется
слово свет ‘мир’, которое сочетается с прилагательными суетный и маловременный.
В одном случае репрезентировано значение ‘образ жизни’: и бъıс̑ велика . помощь . Би҃я .
бл҃говѣрному кн҃зю Володимеру . съ своими сн҃ъми . за честьное его житье . и за смирение
его (л. 107 об.).
Таким образом, в тексте Киевской летописи чаще других употребляется слово
животъ, причем только в значении ‘жизнь’ и, как правило, в составе устойчивых
словосочетаний. В условиях того или иного контекста актуализируется определенный
смысловой компонент, в большинстве случаев это ‘период жизни, век’, компонент ‘жизнь,
существование’ акутализирован лишь в нескольких примерах. Аналогичную картину мы
наблюдаем при употреблении слова жизнь: компонент ‘жизнь, существование’ отмечаем
лишь в трех примерах, во всех остальных случаях реализуется значение ‘имущество’,
которое не встречается в летописи у существительных животъ и житие. Примечательно,
что слово жизнь в сознании летописца не соотносится с понятием вечной, духовной жизни,
а обозначает жизнь земную, физическую, поэтому осмысляется как нечто материальное
и сближается в семантическом плане со словом жито ‘имущество, нажитое’, ‘богатство’.
Слово житие употребляется лишь в нескольких случаях во фрагментах, связанных
с агиографической традицией, при его употреблении также реализуется значение
‘жизнь’, однако актуализируется семантический компонент ‘земная жизнь’ (в противоп.
загробной), который отсутствует в смысловой структуре слов животъ и жизнь. В одном
случае житие встречаем в значении ‘образ жизни’, когда речь идет о благоверном князе
Владимире.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
37
Итак, в тексте летописи отражены процессы семантического развития исследуемых
единиц, а именно постепенное сужение семантики: животъ – срок земной жизни
человека, жизнь – имущество, нажитое, житие – земная жизнь (временная), которая
противопоставлена вечной жизни, а также образ жизни. В сознании летописца сближаются
существительные животъ и жизнь, обозначавшие физическое существование человека;
противопоставленным оказывается слово житие, которое используется автором
в ограниченном количестве однотипных примеров.
Литература
Колесов, В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. – СПб. : Издат.маркетинговый центр (ИМЦ) Филол. фак. С.-Петерб. гос. ун-та, 2000 . – 326 с. –
(Филология и культура) . – Библиогр.: с. 310–318. – Словарь-указ.: с. 319–324.
Черепанова, О.А. О соотношении понятий «семантический синкретизм» и «лексикосемантическая группа» в применении к лексической системе древнерусского языка //
Русская культура нового столетия: Проблемы изучения, сохранения и использования
историко-культурного наследия / Гл. ред. Г.В. Судаков. Сост. С.А. Тихомиров. – Вологда:
Книжное наследие, 2007. – С. 692–697.
Ю.В. Коренева
6Московский государственный областной университет
УЧЕНИЕ, НАУКА, УМ: ТРИ СЛОВА ИЗ СЛОВАРЯ И. И. СРЕЗНЕВСКОГО
ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ АГИОГРАФИЧЕСКОГО ТЕКСТА
Аннотация. В статье автор рассуждает о семантической связи слов наука, учение
и ум, которые в словаре И. И. Срезневского оказываются близкими по значению, что
подтверждается иллюстративными примерами из разных памятников письменности.
Также семантическая близость данных слов подтверждается их функционированием
в агиографическом тексте.
Ключевые слова: языковое сознание, семантика, словарь, И.И. Срезневский,
агиография, учение, наука, ум.
Y.V. Koreneva
Moscow State Regional University
LEARNING, SCIENCE, MIND: THREE WORDS FROM THE DICTIONARY
OF SREZNEVSKY THROUGH THE PRISM OF THE HAGIOGRAPHIC TEXT
Abstract. In the article the author discusses the semantic connection of words science,
learning and mind which in the dictionary of Sreznevsky turn out to be close in meaning
confirmed by illustrative examples from different literary monuments. Also, the semantic
proximity of these words is confirmed by their functioning in the hagiographic text.
© Коренева Ю.В.
38
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Keywords: linguistic consciousness, semantics, dictionary, Sreznevsky, hagiography,
learning, science, mind.
В современном языковом сознании значения слов одного этимологического гнезда
редко друг с другом связываются, что закономерно. Но такая закономерность-очевидность
современного восприятия этимологическую и, следовательно, семантическую связь
слов в их истории не отменяет. Опора на древнерусские и старорусские, если следовать
распространенной хронологии, памятники письменности в словаре И. И. Срезневского
позволяет читателю этого словаря видеть и понимать доступный нам семантический
спектр того или иного слова, иными словами, его семантический объём.
В современном русском языке лексемы учение и наука входят в один
словообразовательный ряд [Тихонов 2014: 525], а ум имеет иные словообразовательные
связи [Тихонов 2014: 519], но этимологически эти слова восходят, возможно, к одному
корню, как свидетельствует словарь М. Фасмера [Фасмер 1996, т.4: 161, 179–180], хотя
в словаре П.Я. Черных данных об этимологическом родстве слов ум и учить нет [Черных
1993, т. 2: 289–290, 297]. Восстановление этимологического гнезда корня *u(k)- включит
в него, помимо очевидных ученик, учитель, поучение, разучивать, учебный и проч.,
также единицы навык, привычка, обычай и их производные. В связи с особенностями
семантики этих слов, их морфологическими данными, функционированием в речи
и в интересующем нас религиозном дискурсе, и в его составе агиографической
концептосфере внимание привлекают единицы учение как дериват глагола учить, а также
слова наука и ум.
В житийных текстах, рассказывающих историю святости преподобного старцамонаха, данные лексемы показывают разную частотность (они в тексте жития
немногочисленны) и по-своему наполняют свой семантический объём:
• Под руководством сего богопросвещенного старца отец Леонид обучался науке
из наук и искусству из искусств – умному монашескому деланию, подвигу непрестанной
молитвы и противоборства страстям, и достиг просвещения духовного (преподобный
Лев Оптинский) [Преподобные старцы Оптинские 2004: 38];
• Когда спрашивали богоносного Старца: “Всем ли дается умная молитва?”
– отвечал он так: “Кого посетит Господь тяжким испытанием, скорбью, лишением
возлюбленного из ближних, тот и невольно помолится всем сердцем и всем помышлением
своим, всем умом своим. Следственно, источник молитвы у всякого есть, но
отверзается он или постепенным углублением в себя, по учению отцов, или мгновенно,
Божиим сверлом” (преподобный Лев Оптинский) [Преподобные старцы Оптинские
2004: 42];
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
39
• Старец учил, что новоначальному иноку прежде всего должно заботиться
о познании себя и укрощении своих страстей. Не действовать по внушению их, а,
призывая помощь Божию, противоборствовать им, не оправдывать их, а познавать
духовную свою немощь … (преподобный Лев Оптинский) [Преподобные старцы
Оптинские 2004: 47];
• Учил также Старец иметь любовь и послушание к настоятелю, хотя бы
• и случалось когда понести от него оскорбление, обличение, выговор или даже
наказание, хотя бы и незаслуженные (преподобный Иларион Оптинский) [Преподобные
старцы Оптинские 2004: 188];
• Подвижническая жизнь в Пустыни под руководством опытного старца Льва,
в совершенном послушании ему, изучение и исполнение на деле писаний святых отцов,
равно как и скорби, постигавшие отца Моисея от юности и всегда переносимые им
с молитвою и покорностью воле Божией, настолько подготовили, просветили
и укрепили его внутреннего человека, что он, вступив в должность настоятеля в зрелом
возрасте по годам телесным, был близок и к зрелости духовной…(преподобный Моисей
Оптинский) [Преподобные старцы Оптинские 2004: 105].
Наши исследования агиографической концептосферы показывают крайне
интересную семантическую закономерномть, подтверждающую тезис Л.Г. Панина
о том, что церковнославянский язык – это язык-консервант [Панин 1995]. Действительно,
анализ некоторых слов, особенно отглагольных существительных с процессуальным
значением на -ениj-, показывает сохранность в концептосфере преподобнического жития
тех семантических черт, которые выделяются историческими словарями, но почти
не фиксируются словарями современными. Мы говорим здесь о таких единицах, как
смирение, терпение, трезвение, спасение, служение, учение и под. Словообразовательная
специфика таких слов напрямую коррелируется с их стилистической функциональностью
и окраской. В житийном тексте такие слова часто семантизируются в соответствии со
своей этимологией, что как раз и позволяет говорить о сохранности древних значений
в агиографическом текстовом пространстве (подробнее в: [Коренева 2014; Коренева
2012; Коренева 2013]):
1. И вотъ, праведная Марiя, подобно святой Аннѣ матери пророка Самуила, вмѣстѣ
съ своимъ мужемъ дала такое обѣщанiе: если Богъ дастъ имъ сына, то посвятить его
на служенiе Богу [Житие и подвиги преподобного и богоносного отца нашего Сергия
1904: 8].
2. … подвижникъ попросилъ Митрофана притти къ нему въ пустыню … блаженный
юноша во смиренiи склонилъ главу предъ старцемъ и сталъ просить его о постриженiи
[Житие и подвиги преподобного и богоносного отца нашего Сергия 1904: 46].
40
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
3. Мiръ не знаетъ и не можетъ знать тѣхъ благодатныхъ утѣшенiй, какiя
ниспосылаются отъ Бога трудникамъ спасенiя [Житие и подвиги преподобного
и богоносного отца нашего Сергия 1904: 49].
Если толковый словарь принимать как надёжный источник среза языкового
сознания, то, в соответствии с мыслью И.А. Стернина и З.Д. Поповой [Попова,
Стернин 2010], необходимо, несмотря на авторитетность и стремление к объективности
толковой статьи словаря, констатировать недостаточность описания семантики слова.
Приходится констатировать также необходимость обращения именно к толковым
словарям, за неимением развитой лексикографической системы семантико-ассоциативных
словарей, принимая во внимание, конечно, так называемый Семантический словарь
Н.Ю. Шведовой и Русский ассоциативный словарь Ю.Н. Караулова по отношению
к современному русскому литературному языку. Что же касается исследований в этом
направлении русского языка в его диахронии и языка церковнославянского, то никаких
лексикографических данных такого типа мы получить не сможем, поэтому исследования
семантического объёма слов должны опираться, по нашему мнению, прежде всего на
текст как результат когнитивно-дискурсивной деятельности автора-авторов и поверяться
историческими словарями.
Показателен в этом отношении словарь И.И. Срезневского. Семантизация слова
в словаре не есть самоцель, словарь даёт по обширному полю памятников письменности
спектр значений слова, кстати, без детализации на религиозные и светские. Например,
святитель в значении “священнослужитель” имеет пять иллюстративных примеров из
Изборника 1073, Грамоты митрополита Киприана 1378, Грамоты Константинопольского
патриарха Нила в Псков 1382, Кормчей книги Ефремовской, Хроники Георгия Амартола
(по Уваровскому списку) [Срезневский 1989, т. 3: стлб. 303]. Такая картина свойственна
многим словам, ибо соответствует установке самого И.И. Срезневского: «Измаил
Иванович руководствовался следующими основаниями: если слово употреблено
в памятнике только в одном смысле, то хотя бы оно и повторялось несколько раз
в одном памятнике, надо выбирать только то место, в котором смысл слова резче
выражается; напротив, если слово употребляется с разными оттенками, надо делать
несколько выписок из одного памятника, чтобы указать разные оттенки в значениях
того же самого слова» [Срезневский 1989: IV].
Поэтому можно говорить о том, что в словаре И.И. Срезневского представлено
древнерусское языковое сознание в его, естественно, частичном проявлении, органично
совмещающее и религиозное и нерелигиозное в слове. Синкретизм в данном случае не
просто закономерен, он онтологически необходим, ведь современный научный подход
к семантике слов в русском языке секулярен.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
41
В житийных текстах учение имеет базовое значение “процесс постижения знания”,
наука – “приобретение знания и внутреннее знание”, а ум представляет собой полисемант
со сложными семантико-когнитивными связями, выступая прежде всего как “внутренний
интеллектуальный потенциал человека”. Обобщённой семой для всех трёх слов выступает
сема ‘знание’.
У И. И. Срезневского данные значения этих слов зафиксированы:
1) учение: изучение; приобретение знания, развитие; указание, наставление;
поучение, проповедь; знание; объяснение, толкование; образец, пример; догма; учение;
завет; наказание; название книги [Срезневский 1989, т. 3: стлб. 1334–1336];
2) наука – в такой форме лексема в словаре отсутствует; имеется слово наукъ:
ученье; наставление; знание; навык, привычка; расположение воли [Срезневский 1989,
т. 2: стлб. 344];
3) ум: душа, совокупность духовных сил; способность мыслить и познавать, разум;
мысль; разумение, понимание; знание, умение; разсудок; образ мыслей; предначертание;
промысл; причина, основание [Срезневский 1989, т. 3: стлб. 1211–1213],
при этом мы видим, что слова эти в древнерусском языке пересекаются своими
семантическими объёмами, т.е. не только наука и учение бытуют в одной семантической
области в языковом сознании, но и лексема ум тоже (этимологические связи данных слов
требуют дополнительных исследований).
Значения интересующих нас слов даны в словаре по разнообразным памятникам
письменности, в том числе летописям, но следует отметить крен в сторону религиозной и
нравственно-поучительной литературы, среди которой такие памятники, как: Богословие
св. Иоанна Дамаскина в переводе Иоанна, экзарха Болгарского; Житие Андрея Юродивого,
Житие Константина Философа, Кормчая книга Рязанская, Поучение Владимира
Мономаха, Слова Григория Назианзина, Слово о законе и благодати митрополита
Иллариона, Послание от Никифора, митрополита Киевского, к Володимеру, князю всея
Руси и др.
Лексемы учение, наука и ум в агиографическом тексте семантически близки
через обобщённую семантику ментальных сущностей, состояний и действий, через
семантику когнитивной деятельности. В словаре И. И. Срезневского эти единицы
семантизируются как явления языкового сознания из одной области, т.е. эти слова тесным
образом семантически переплетены: для учения и науки это обусловлено в том числе
этимологическими и словообразовательными причинами, причем расхождение семантики
этих слов мы не наблюдаем и в современном языке, а для лексемы ум вхождение в то же
поле ментальных действий и состояний обусловлено только семантическими причинами,
что и подтверждается иллюстративными примерами словаря.
42
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Литература
Житие и подвиги преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергия, игумена
Радонежскаго и всея России чудотворца. Составлено архимандритом Никоном.
Изд.5-е, испр. и доп. – Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1904. – 264 с. (Репринтное издание.
Без года).
Коренева, Ю.В. Лексема «спасение» в русском языке и агиографическом тексте//
Русский язык в современном мире: сборник статей по итогам научно-практической
конференции (22 мая 2014 года)/ В.Н. Селедцова, Н.В. Бубнова (общ.ред.). – Смоленск:
Изд-во «Свиток», 2014. – С.136–141.
Коренева, Ю.В. Терпение как агиографический концепт // Вестник Российского
университета дружбы народов. Серия «Русский и иностранные языки и методика их
преподавания». – 2012. – № 1. – С.112–119.
Коренева, Ю.В. Трезвение и трезвость: культурные смыслы слова (На примере житий
святых) // Русский язык в школе. – 2013. – № 4. – C. 72–74, 84.
Панин, Л.Г. История церковнославянского языка и лингвистическая текстология. –
Новосибирск: Издательство НИИ МИОО НГУ, 1995. – 217 с.
Попова, З.Д., Стернин, И.А. Лексическая система языка: Внутренняя организация,
категориальный аппарат и приемы описания. Учебное пособие. Изд. 2-е, испр. и доп. –
М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. – 176 с.
Преподобные старцы Оптинские. Жития и наставления. Изд.2-е, испр. и доп. –
Свято-Введенская Оптина Пустынь, 2004. – 516 с.
Срезневский, И.И. Словарь древнерусского языка. В 3-х тт. – М., 1989. (Репринтное
издание 1893–1912). – Том I. – Предисловие, I–IX.
Срезневский, И.И. Словарь древнерусского языка. В 3-х тт. – М., 1989. (Репринтное
издание 1893–1912).
Тихонов, А.Н. Новый словообразовательный словарь русского языка для всех, кто
хочет быть грамотным / А.Н.Тихонов. – Москва: АСТ, 2014. – 639, [1] с.
Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка: В 4 тт./ Пер. с нем. и доп.
О.Н.Трубачева; под ред. и с предисл. Б.А.Ларина. 3-е изд., стер. – СПб.: Терра–Азбука,
1996.
Черных, П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка:
13 500 слов: Т. 1–2. – М.: Рус.яз., 1993.
И.А. Малышева
7Институт лингвистических исследований РАН
«ПРЕЛЕСТНОЕ ХИЩЕНИЕ.., ПРЕЛЕСТНОЙ ВЗОР..,
ПРЕЛЕСТНЫЯ МЕСТА»
Аннотация. В статье анализируются причины и направления семантической
деривации прилагательного прелестный в русском языке середины XVIII века, роль
в этом общих процессов изменения общественной жизни и развития светской литературы,
© Малышева И.А.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
43
в частности, переводной (Прево д’Экзиль А. Приключения Маркиза Г… Пер с фр. яз.
И. Елагина и В. Лукина). На материале текстов середины и второй половины столетия
рассматриваются процессы активизации новых значений.
Ключевые слова: русский язык, XVIII век, историческая лексикология
и лексикография.
I.A. Malysheva
Institute for Linguistic Studies Russian Academy of Sciences
“PRELESTNYIE CHISHCHENIY.., PRELESTNOY VZOR ..,
PRELESTNYIA MESTA…”
Abstract.The article examines the reasons and directions of semantic derivation of
the adjective прелестный in Russian language of the middle of the 18th century, the role of
changes in social live, the development of secular literature, in particular translated works
(Mémoires et aventures d’un homme de qualité by A. Prévost d’Exiles, translated by I.
Yelagin and V. Lukin) as factors which influenced on semantic shifts. On material of texts of
the middle and the other half of the 18th century processes of activation of new meanings are
considered.
Keywords: Russian language, 18th century, historical lexicology and lexicography.
Прелестный – одно из слов, современная семантика которых формировалась
на протяжении XVIII века1. Общее направление семантического развития данного
слова известно: «Прелестный в XVIII в. распадается на два слова: 1) прелестный –
‘представляющий собою грех, соблазн, обольщение’; 2) прелестный – ‘обольстительный,
очаровательный’» [Виноградов 1999: 983]. Интерес представляют причины такого
смещения значения и сам процесс развития и активизации новой семантики.
Материалы первой половины XVIII в. представляют слово прелестный в его исконном
значении ‘ложный, обманчивый’, ‘соблазняющий, искушающий кого-либо’: Вси бо сии
соблазнишася, иже отцов духовных отвергоша от себя и помышляют … путем особым
и прелестным внити во царство небесное. Псш. Зерк. 542. Прелестное же <хищение>
есть, когда кто вещь чуждую нѣкиим подлогом и прелщением так отемлет. Уч. отр. 18.
Увидишь наконец сей славный толь народ Иль обезсилѣвшим от тяжести работ, Или
отдавшимся весь роскошам прелестным. Опыт о чел. 68.
В исследованиях по истории слова прелестный и однокоренных слов отмечается,
что в словах прельстить, прелесть, прелестный происходит переосмысление значений.
Причину этого видят в том, что «в XVIII в. эти слова, широко употребляясь в разных
жанрах светской литературы (художественной, научно-популярной, публицистической),
порывают с церковно-книжными контекстами и, попадая в иную сферу моральноэтических понятий, изменяют свое значение, одновременно теряя отрицательную
44
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
экспрессию» [Филин, ред. 1981: 273]. Семантические сдвиги в значении указанных слов
обусловлены, таким образом, не только собственно лингвистическими, но и историкокультурными и социальными факторами.
К середине XVIII столетия складывается новое отношение к литературному языку.
В связи с общими пуристическими тенденциями и стремлением избежать неологизмов,
в том числе и заимствований для обозначения новых понятий и реалий, он начинает
восприниматься как синтез церковнославянской и русской стихий: «Призыв к чтению
церковных книг связан, в частности, и с проблемой неологизмов … – в них должны были
найтись готовые слова, которые можно было употребить для обозначения новых понятий»
[Живов 1996: 306]. С другой стороны, становление светской культуры, не имевшей
в России собственной основы, сопровождалось заимствованием необходимых элементов:
«и секуляризация и европеизация культуры в России XVII–XVIII вв. выражается
прежде всего в усвоении ряда внешних форм поведения, быта, литературы и т.д.»
[Живов 1996: 63].
О том, какую роль в формировании нового литературного языка сыграла переводная
литература, писал В.В. Виноградов: «Для истории русского литературного языка
представляет громадный интерес история переводов с иностранных языков на русский. …
Дело идет не столько о частном заимствовании слов и понятий, сколько об общем
сближении семантической системы русского литературного языка с смысловым
строем западноевропейских языков (подчеркнуто нами – И.М.)» [Виноградов 1982:
166]. Одним из приемов передачи европейских понятий В.В. Виноградов называет
«прием семантического приноравливания русского или церковнославянского слова
к непосредственной передаче значений чужого слова», подчеркивая, что «гораздо чаще до
50–60-х годов XVIII в. выступают церковнославянизмы в роли выразителей европейских
понятий» [Виноградов 1982: 169], и в первую очередь это проявляется в переводах
с французского языка [Левин В. 1964: 59], которые в это время занимают господствующее
положение [Левин Ю., ред. 1995: 155].
Смещение семантики слов прелесть и прелестный, на наш взгляд, может быть
связано с общими социальными процессами первой половины XVIII в., с изменением
взглядов на быт, на семейные отношения, в том числе и с изменением отношения
к женщине. Развитие новых значений стало результатом поиска русского средства
передачи нового понятия: женщина становится объектом не только чувственного
влечения, но и предметом любования, восхищения. Исследователи русской культуры
и литературы XVII–XVIII вв. отмечают отражение постепенного изменения представления
о женщине. «Восторг, вызываемый женской красотой, имел, конечно, свое наименование
и в «церковном» языке, но там он назывался похотью или любострастием; привычные
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
45
контексты употребления этих слов ясно указывали, что речь идет о чувстве порочном
и предосудительном» [Живов 1996: 169].
В зарождающейся светской литературе XVII в. – начала XVIII в. появляется тема
любовных приключений, и в них особое значение начинают приобретать женские образы
(однако героинями выступают исключительно иноземки): «Литература начала XVIII в.
еще не могла полностью отрешиться от старых представлений о любви как проявлении
плотского греха. Но она уже трактует любовь как присущее человеку естественное
влечение. Героев повестей нового времени захватывают сильные и возвышенные чувства»
[Семенова 1982: 153]. В русской женщине происходят перемены, которые стали очень
заметны современникам. Князь М.М. Щербатов писал: «Приятно было женскому полу,
бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями
общества. … Страсть любования, до того почти в грубых нравах незнаемая, начала
чувствительными сердцами овладевать, и первое утверждение сей перемены от действия
чувств произошло» [Цит. по: Успенский 2008: 121].
Важным произведением, главной темой которого явилась тема любовная, стал
перевод В. Тредиаковским романа П. Тальмана «Езда в остров любви» (1730 г.). Этот
перевод вызвал очень неоднозначную реакцию в обществе. В. Тредиаковский в письме
И.-Д. Шумахеру писал, что духовные лица роман осуждают, «говоря, что я первый
развратитель русской молодежи, тем более что до меня она совершенно не знала
прелестей и сладкой тирании, которую причиняет любовь» [Цит. по: Успенский 2008:
121]. Однако книгу хорошо приняли придворные и дворянская молодежь [Николаев 2010:
257]. В самом романе слова прелестный нет: фр. charmante personne и belle personne
В. Тредиаковский переводит как прекрасная девица. В то же время, наверное, не случайно,
что самый ранний пример употребления слова прелестный в новой семантике (или
близкой к ней) и именно по отношению к женщине отмечен все-таки у В. Тредиаковского
в «Элегии II» (1735 г.): Очи свѣтлы у нея, цвѣта же небесна, Не было черты в лицѣ,
чтоб та не прелесна; ... Алость на устах весьма мяхкость украшала, А перловы зубы
во ней видѣть не мѣшала, Черностью ея власы соболю подобны, Паче шолку тѣ рукам
мяхкостью угодны … Не велика, ни мала, схожа на богиню, Поступью же превзошла
всякую княгиню. Трд. СРС 563.
Потом возникает некий временной пробел4, и новое значение начинает проявляться
лишь с середины 50-х гг. Формирование нового, переосмысленного значения находит
в русских текстах второй половины века постепенное, последовательное и нарастающее
отражение.
Наиболее
ранние
(не
единичные)
употребления
слова
прелестный
в формирующемся значении ‘прекрасный, очаровательный’ отмечаются в переводном
46
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
с фр. яз. романе А.-Ф. Прево «Приключения Маркиза Г … или Жизнь благородного
человека, оставившего свет» (перев. И. Елагина (ч. 1–4) и В. Лукина (ч. 5–6). СПб.,
1756–1765, 1767). Перевод в течение столетия был издан 5 раз, и, как отмечают
исследователи, «торжественный и синтаксически усложненный слог перевода долгое
время считался образцовым и, благодаря чрезвычайной популярности романа.., оказал
заметное влияние на повествовательную прозу» [Степанов 1988: 306]5. В переводе
И. Елагина прелестный употребляется в значении, которое в определенной мере
совмещает черты и исконного значения, и уже формирующегося нового: прелестный
‘приманивающий, прельщающий’, но и прелестный ‘прекрасный, очаровательный’:
Я … принужден был всею своею честностию защищаться от прелестных ея заразов.
Маркиз I 89. В такой нѣжной юности, и не взирая на прелестную ея красоту,
испытала уже она … жестокия напасти. Маркиз III 108. Изтекшая из раны великим
числом кровь не препятствовала показаться на лицѣ ея прелестному румянцу.
Маркиз IV 336.
Появление слова прелестный как характеристики женской красоты
и привлекательности именно в переводе И. Елагина7, вероятно, не случайно. В.Д. Левин
приводит высказывание И.И. Дмитриева о книжном языке послеломоносовского периода,
о роли Ломоносова8 и о его последователях, среди которых он называет Д.И. Фонвизина,
И.П. Елагина, С.А. Порошина и др. И. Дмитриев пишет: «Впоследствии времени
захотели сами быть начальниками … школы Елагин и Фонвизин. Первый обратился
к славянчизне: перевел почти по-славянски «Похвальное слово Марку Аврелию», …
другой, хотя и с большим вкусом, полагал, будто в высоком слоге надлежит мешать
русские слова с славянскими ..; по этой методе переложил он Иосифа, прозаическую
поэму г. Битобе … Последователи их захотели перещеголять своих учителей и уже начали
еще более употреблять славянские речения и обороты» [Левин В. 1964: 19]9.
В 60–70-е гг. слово прелестный в новом значении продолжает употребляться
в переводных текстах, наиболее частотно оно в периодике и в драматургии. К концу века
прелестный ‘прекрасный, очаровательный’ заметно расширяет свою сочетаемость: по
отношению к женщине – прелестная девица, прелестная незнакомка, прелестная богиня,
прелестная нимфа, прелестная грация, прелестнейшая красавица; по отношению
к мужчине – юноша прелестный и вечноюный, прелестный Амур, прелестный рыцарь;
по отношению к внешности – прелестный взор, прелестные глаза, прелестная улыбочка,
прелестная одежда; по отношению к чувствам, состоянию, восприятию чего-либо
– прелестные мечты, прелестнейшие слова, прелестная лень, прелестное действие
звуков, прелестная картина народного спокойствия (Радищев); по отношению к разным
объектам природы – прелестный ландшафт, прелестный брег, прелестная долина,
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
47
прелестные луга, прелестный ручеек, прелестнейший вид; по отношению к разным
вещам – прелестные модели (о посуде), прелестное сборище. Последние три группы
дают самое большое количество примеров.
Однако и в 60–70-е гг., и в конце века встречаются употребления, представляющие
собой синтез старого и нового значения, условно говоря, «переходное» значение
‘привлекательный, притягательный, приманчивый’: Всѣм вольность как тебѣ прелестна
И мнѣ она небезъизвѣстна. Нклв Феникс 154. Слава, прелестная для всѣх великих душ
– слава, которая вдали кажется блестящею цѣлию. Пант. ин. сл. II 69. Встречаются
и редкие примеры употребления данного слова в исконном значении ‘лживый, обманный’,
‘соблазняющий, искушающий’: Ты обитаешь С смертными тамо, Рѣчь гдѣ прелестна,
сердце не прямо. Хрс. Тв. VII 256. Таким прелестным обманом ты думаешь обольстить
меня как ребенка. П. Львов Алекс. 146.
Формирование новой семантики можно проследить по тому, как иноязычнорусские и русско-иноязычные словари первой и второй половины века используют
слово прелестный в переводах, в приводимых синонимических рядах: прелестныи,
злоковарныи, лстивыи, хитрыи, лукавыи, коварныи, прехитрыи (ВЛ 385 – 1731 г.),
прелесьныи, прелстителныи (ВЛ 669); ложное, неправедное, прелестное мнение
(ЛВ1 1: 904 – 1755 г.), прелестныя, любовныя слова (ЛВ1 1:1011), прелестен, обманчив
(ЛВ1 1 1044) – Прелестный … charmant, attirant (Нрд. 2: 626–1782 г.); charmant objet,
прелестной предмѣт (ФРЛ1 2: 173 – 1786 г.); привлекательный, прелестный лицем
(Ад. 1: 1026 – 1798 г.). Оба академических словаря отражают сформировавшееся новое
значение: Прелестный – ‘пленительный, весьма хороший, привлекательный’ (САР1 3:
1181); Прелестный – ‘пленительный, привлекательный красотою, пригожством’ (САР2
5: 219)10. Своего рода переходный материал дает РЦ (1771 г.), в котором прелестный
переводится на немецкий язык и как ‘прекрасный, очаровательный’, и как ‘язвительный,
двусмысленный’: Прелестный – reizend, anzüglich (РЦ 268)11.
Как показывают материалы КС XVIII, исконное значение у слова прелестный со
второй половины века как бы затухает, однако нельзя считать его утраченным в XVIII
столетии. Русская литература XIX в. знает еще достаточно примеров употребления слова
прелестный в исконном значении или в значении близком к нему12.
Примечания
Слово прелестный, как и прелесть, прельстить, является славянизмом.
Два исторических словаря, описывающих лексический состав русского языка
предшествующих столетий, дают достаточно пространные ряды слов в корнем -льст-,
|объединенных общим смыслом ‘обман, соблазн’; ‘лживый’; ‘ввести в заблуждение’
и т. п. (СДРЯ 8: 195–204; СлРЯXI–XVII 18: 257–260).
1
48
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
2
Шифры источников и словарей XVIII в. даются по сокращениям, принятым
в «Словаре русского языка XVIII века» [См.: Указатель 1984: 58–141].
3
Кстати, в «Тилемахиде» (1766 г.) в большинстве случаев значение слова прелестный
представляет некий синтез между старым и формирующимся новым значением –
‘обманный, прельщающий’ и ‘прекрасный’, например: Бойся прелестных ласк ея;
Сладости всѣ, окружающи их, суть им не-прелестны; но: Та Астарвея жена была, какБогиня, прелична, В тѣлѣ прелестном она имѣла разум прекрасный.
4
Интересен пример употребления данного слова у А. Кантемира (1742 г.), в нем можно
видеть некое совмещение значений ‘соблазнительный, приманчивый’ и ‘очаровательный,
прекрасный’: Подумаем о красотѣ и приятности женской ... Увѣряют, что в едином
составѣ тѣла ея все то собрано, что лучшаго и прелестнаго цѣлый свѣт в себѣ имѣет.
Кнт. Прир. 93.
5
О языке «Маркиза» см.: [Головчинер 1959].
6
Показательно, что в тех частях «Маркиза», которые принадлежат переводу
В. Лукина, прелестный в значении ‘прекрасный, очаровательный’ встречается чаще,
и не только по отношению к женщине: Тамо представилось глазам моим прелестное
зрѣлище. Маркиз V 52. Именно в переводе В. Лукина отмечен и наиболее ранний
пример сочетания прелестный пол: Слѣдовать ослѣпленно всѣм желаниям женским,
для того только, что они члены прелѣстнаго пола, … есть слабость нас и честь нашу
уничижающая. Маркиз V 120–121.
7
Как показывает материал, формирование новой семантики у слов прелесть
и прелестный шло параллельно. Наиболее ранние примеры употребления слова
прелесть в значении ‘красота, очарование’ по отношению к женщине также отмечаются
в переводах «Маркиза»: Я больше прелестями Донны Клары воспламенясь, ... объявил
Донну Термунду, что я вседневно … буду у него в домѣ. Маркиз IV 112. Тамо <в танцах>
изъявляют они <англичанки> всѣ свои прелести. Маркиз V 63.
8
Кстати сказать, у М. Ломоносова слово прелестный редко и употребляется в своем
исконном значении. В одном примере можно видеть «переходное» значение: [Мамай:]
Кто есть Тамире толь прелестен, Кого бы мне она хотела предпочесть? Лом. АСС VIII
331.
9
В переводах Д. Фонвизина («Иосиф», «Сидней и Силли») и в его собственных
сочинениях («Корион») слово прелестный ‘прекрасный, очаровательный’ встречается
по отношению к разным объектам: прелестное дыхание, прелестное сновидѣние,
прелестная тень древес, прелестная красота (то же самое можно сказать и об
употреблении Фонвизиным слова прелесть: лехкомыслие их <женщин> и вѣтренность
извиняются их прелестьми; прелести природы, прелести лѣснаго пѣния, прелести
весны). Однако Д. Фонвизин употребляет слово прелестный и в значении
‘обманный, прельщающий’: Я читал в них <книгах>, что есть на свѣтѣ Герои,
мудрыя, сердца благодѣтельныя, друзья ревностные словом, что есть люди,
и душа моя восхищалась сей прелестною мечтою. Фнв. Сидней 15. Кстати,
у Д. Фонвизина отмечается первый пример субстантивации прилагательного
прелестный: Какое множество в Москвѣ прекрасных лиц! Там всякой найдет
рай в собрании дѣвиц. … Не вы ль прелестными московскими прельщались? Фнв.
Корион 85. Следующие примеры субстантивации отмечены значительно позже –
в начале XIX в.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
49
10
Однако у слова прелесть САР1 и САР2 наряду со значением ‘красота, пригожство;
пленительный вид, взор’ дают и значение ‘коварство, обман, соблазн’ (САР1 3: 1181; САР2
5: 219).
11
Ср. также у Аделунга: anzüglich 1) прелестный, привлекательный, приманчивый;
2) досадительный, язвительный, колкий (Ад. 1: 110).
12
Например, в «Анне Карениной» Л. Толстого в сцене бала, когда Кити, с отчаянием
наблюдая, как танцуют Анна и Вронский, говорит себе: Да, что-то чуждое, бесовское
и прелестное есть в ней (т. е. коварное, соблазняющее, греховное).
Литература
Виноградов, В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX
веков. – М.: Высшая школа, 1982. – 529 с.
Виноградов, В. В. История слов. – М., 1999. – 1138 c.
Головчинер, В. Д. Из истории становления языка русской литературной прозы 50–
60-х годов XVIII века (Роман аббата Прево «Приключения Маркиза Г***, или Жизнь
благородного человека, оставившаго свет», в переводе И.П. Елагина и В.И. Лукина)
// XVIII век. – Вып. 4. М., Л.: АН СССР, 1959. – С. 66–84.
Живов, В.М. Язык и культура в России XVIII века. – М.: Школа «Языки русской
культуры», 1996. – 591 с.
Левин, В.Д. Очерк стилистики русского литературного языка конца XVIII – начала
XIX в. Лексика. М.: Наука, 1964. – 408 с.
Левин, Ю., ред. 1995 – История русской переводной художественной литературы.
Древняя Русь. XVIII век. – Т. 1. Проза / Отв. ред. Ю.Д. Левин. – СПб.: Дмитрий Буланин,
1995. – 568 с.
Николаев, С. И. Тредиаковский В. К. // Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 3.
СПб.: Наука, 2010. – С. 255–268.
Семенова, Л.Н. Очерки по истории быта и культурной жизни России. Первая
половина XVIII в. – Л.: Наука, 1982. – 280 с.
Степанов, В.П. Елагин И.П. // Словарь русских писателей XVIII века. – Вып. 1. А–И.
Л.: Наука, 1988. – С. 304–309.
Указатель 1984 – Словарь русского языка XVIII века. Правила пользования словарем.
Указатель источников. Л.: Наука, 1984.
Успенский, Б.А. Вокруг Тредиаковского. Труды по истории русского языка и русской
культуры. – М.: ИНДРИК, 2008. – 608 с.
Филин, ред. 1981 – История лексики русского литературного языка конца XVII –
начала XIX века / Отв. ред. Ф.П. Филин. – М.: Наука, 1981. – 375 с.
Словари и картотеки
КС XVIII – Картотека «Словаря русского языка XVIII века» (Санкт-Петербург, ИЛИ
РАН)
СДРЯ – Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). – Т. VIII. М.: Азбуковник, 2008.
СлРЯXI–XVII – Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 18. – М.: Наука, 1992.
50
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Г.А. Мольков
8Институт лингвистических исследований РАН
ОБОЗНАЧЕНИЕ ОТТЕНКОВ ЦВЕТА В ФИЗИОГНОМИЧЕСКОМ
ТРАКТАТЕ «АНФРОПОСКОПИЯ» В РУССКОМ ПЕРЕВОДЕ 1732 ГОДА
Аннотация. Перевод с латинского языка лексики, обозначающей оттенки цветов,
И.М. Сечихиным представляет собой интересный пример комбинации «славенских»
и «российских» по происхождению языковых средств. Первые используются
при передаче наиболее сложных для перевода в данный период окачествленных
относительных прилагательных с цветовым значением, еще малоактивных
в первой половине XVIII в. в русском языке, а вторые – при переводе уже известных
разговорному русскому языку приставочных и суффиксальных образований; среди
последних привлекает внимание использование двойной приставки попри-, ранее не
фиксировавшееся в письменности для обозначения меньшей интенсивности признака.
Ключевые слова: историческая лексикология, русский литературный язык,
цветообозначения.
G.A. Molkov
Institute for Linguistic Studies of Russian Academy of Sciences,
THE DESIGNATION OF COLOR TERMS IN THE PHYSIOGNOMIC
TREATISE “ANTHROPOSCOPIA”
IN THE RUSSIAN TRANSLATION OF 1732
Abstract. Translation from the Latin language of vocabulary, which denotes color terms,
made by I. M. Sechikhin is an interesting example of a combination of “Slavic” and “Russian”
by origin linguistic means. The “Slavic” elements are used for relative by origin adjectives with
a color semantics that are still inactive in the first half of the 18th century in Russian and rather
difficult to translate, and the “Russian” ones - in translating the prefixal and suffixal formations
already known to the colloquial Russian language. Among the latter, attention is drawn to the
use of a double prefix попри-, for it was’t previously fixed in writing texts to indicate a lower
intensity of the attribute
Keywords: historical lexicology, Russian Standard language, color terms
Перевод трактата «Анѳропоскопїа їли разсуждение человеческое о человеке из
внешних проначертанїи» был выполнен в 1732 году И. М. Сечихиным, учеником геодезии
при петербургской торговой таможне [Успенский 2008: 164]. Перевод был сделан
с латинского оригинала «Anthroposcopia seu indicium hominis de homine, ex lineamentis
externis» (автор – Andreas Otto)1 и известен в нескольких списках XVIII в., в том числе
в двух петербургских, из собраний РНБ: ОСРК, О.III.22 и Погод. собр. №1675 [Николаев
1996: 92]. Текст перевода будет цитироваться по первому из них.
Предметом нашего рассмотрения являются языковые средства, с помощью
которых И. Сечихин передает цветообозначения латинского оригинала, в первую очередь
© Мольков Г.А.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
51
интерес представляет передача им оттеночных цветообозначений. В исследованиях,
посвященных истории цветообозначений в русском языке, прослеживается резкое
увеличение количества прилагательных для дифференциации цветовых оттенков
на протяжении XVIII в. В более ранний период письменные памятники фиксируют
в основном названия базовых цветов, более дробное разграничение цветовых
характеристик характерно лишь для отдельных авторов начиная с XVII в. Так,
сочинение Ф. Котова 1627 г., по наблюдениям Н.Б. Бахилиной, интересно тем,
что его автор «указывает на оттенки цвета, на тонкости в цвете, тем, что он вводит
в литературный оборот цветообозначения, которые до сих пор не использовались
в литературе, например, глинастый, кирпичный» [Бахилина 1975: 67].
Конкретизация при передаче цвета в текстах XVII в. может быть связана
с практическими потребностями. В «Новгородских кабальных книгах» при описании
внешних примет заимщиков, кроме основных цветов, используется «довольно большое
количество сложных, когда необходимо уточнить цвет, например, темнорус, светлорус,
краснорус, спрокрасен, прочермень и т. д.» [Бахилина 1975: 71]. По приводимым
Н.Б. Бахилиной примерам видно, что оттенки цвета в этот период могут обозначаться
тремя основными способами: использованием относительного прилагательного
в функции качественного (кирпичный), лексикой с двумя корнями или сочетанием
слов (темнорус, рудожелтый, изчеремна бел) и добавлением аффиксов (спрокрасен,
черноват).
Из этих трех способов наибольшее развитие в XVIII в., в литературном языке
нового времени, получает первый. Как пишет Л.М. Грановская, «с середины XVIII века
группа имен прилагательных, обозначающих цвет, пополняется большим числом новых
слов – окачествленными относительными прилагательными» [Грановская 1964б: 98].
Новые цветообозначения по преимуществу востребованы специальной литературой
(по ботанике, зоологии, химии, минералогии и др.) и заимствуются в готовом виде
[Грановская 1964а: 9].
Физиогномический трактат можно отнести к специальной литературе. Его перевод
на русский язык И.М. Сечихиным был сделан в первой половине XVIII в., когда активное
освоение разветвленной европейской цветовой номенклатуры еще не началось. Однако
по характеру использования цветовых характеристик «Анфропоскопия» находится
близко к знакомому на русской почве жанру портретной характеристики человека.
Уже упоминавшиеся кабальные книги содержат «огромное количество паспортных
портретов-характеристик» [Бахилина 1975: 70], в составе которых часто указывается
цвет лица, глаз и волос. Именно в главах первой части трактата, посвященных
волосам (Caput II. De Capillis) и глазам (из нескольких глав, посвященных глазам, есть
52
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
специальная об их цвете – Caput XXII. De Coloribus Oculorum), встречается основная
масса цветовых характеристик.
Эту жанровую параллель интересно сопоставить с информацией, которую
содержит предисловие к «Анфропоскопии», написанное И. Сечихиным в защиту
В.К. Тредиаковского и его перевода «Езды в остров любви» [Николаев 1996: 92].
Среди прочего переводчик заявляет о собственном подходе к отбору языковых
средств; обращаясь к своему потенциальному критику, он пишет: я тебя за самого
простяка признаваю и мышлю что не токмо иного чего другаго но и славенского
не можешь разуметь языка и что тебе нужнея ведати предложу тебе уже общим
российским языком .. я в переводе сея смешенно славенского и российского общего
употребил языка, что мне всякой разумной во зло не поставит2. Также переводчик
пишет, что перевел трактат А. Оттона «славенороссийским, а не общим российским
языком». По наблюдению Б.А. Успенского, И. Сечихин впервые применяет термин
славенороссийский язык в новом значении, имея в виду не церковнославянский,
а именно результат смешения «славенских» и «российских» элементов [Успенский
2008: 165]. Можно предположить, что при переводе цветообозначений Сечихин
ориентировался на «российский язык» (ср. жанр «паспортных портретов»)
при отсутствии достаточных средств в текстах на церковнославянском («славенском»)
языке [Бахилина 1975: 50–51]. В то же время, по нашим наблюдениям, при
передаче цветовых значений переводчик старается близко следовать латинскому
оригиналу. Попробуем проследить, насколько точно ему позволяют средства для
обозначения оттенков цвета в используемом им «славенороссийском» языке первой
половины XVIII в. передавать физиогномически значимые цветовые особенности.
Основным способом обозначения оттеночности цвета в латинском трактате
являются разнообразные аффиксы. Русский переводчик использует тот же способ,
находя соответствия в русском языке, при этом, что наиболее примечательно, инвентарь
аффиксов в переведенном тексте оказывается шире, чем в оригинале. Рассмотрим
последовательно все встретившиеся варианты.
1) В оригинале используются образования от базовых цветов с приставкой sub-,
передающей значение меньшей интенсивности цвета. И.М. Сечихин при переводе
может использовать разные производные от русских цветовых прилагательных:
– основной способ – передача прилагательным с приставкой при-: Subnigri
Cholerico-Melancholicos designant3 (с. 9) > причерны <волосы> холерикомеланхоликовъ
сказуютъ (л. 33); Leniter subflavi capilli, egregiam ingeniorum subtilitatem et in disciplinis
capessendis promtitudinem ... pradicunt (с. 10) > мало прижелты власы преизрядную
разума остроту и в пояти<и> учения скорость ... сказуютъ (л. 33 об.); Capilli subrubri
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
53
avaros designant (с. 11) > власы прикрасны сребролюбивых извещаютъ (л. 34); Caesii
oculi subvirides, robur et vires corporis indicant (с. 65) > соловыя очи призелены крепость
и силу тела указуютъ (л. 66);
– с помощью суффикса -оват-: Circulus unus angustus subniger, alter igneus
seu sangvineus et latus, Virum prudentem ... denotat (с. 67) > кругъ <очей> едины уски
черноватъ други же огневиденъ или крововиденъ и широкъ мужа мудра праведна
... показуютъ (л. 76); Alba stigmata ut plurimum aliquid boni significant; subcrocea,
agritudines sui aut aliorum (с. 131) > белые пятны <на ногтях> какъ наиболше нечто
доброе сказываютъ желтоватыя болезни. свои или других (л. 105 об.);
– может быть использована приставка при- или двойная приставка поприи суффикс -оват- одновременно: Flavi et subaurei capilli, depressi et sese non crispantes,
ingenij bonitatem praesagiunt (с. 11) > желты и попризлатоваты власы опущены
и незавивающїися бл҃гость разума зрения же немощь предвозвещаютъ (л. 34); Linea Jovis
recta et continua, ... cui reliquae partes faciei subcandidae bene respondeant; Item si oculi
sintaperri et nigricantes, ... genaeque subrubentes, ... magnanimos commendat (с. 37) > линия
иовшиа <на лбу> прямая | и протягающаяся ... еже протчия части лица прибеловатого
добре сообразуются такожде аще очи будутъ немалы и чернеющїися ... ланиты же
краснеющияся ... великодушныхъ: оказуетъ (л. 49–49 об.);.
Встретившееся наименование с приставкой sub- от прилагательного rubidus
“красноватый” передано сочетанием приставки и суффикса: Subrubidi oculi et quasi
sanguine subfusi, iracundiam arguunt (с. 65) > прикрасноваты очи и якобы кровию
подлиты гневливость кажутъ (л. 66).
2) Значение менее интенсивного цвета может передаваться с помощью причастий
от глаголов типа rubeo “краснеть, становиться красным”, albico “белеть, побелеть”.
В русском переводе в таких случаях также используется причастие: Linea Jovis recta
et continua, ... cui reliquae partes faciei subcandidae bene respondeant; Item si oculi sintaperri
et nigricantes, ... genaeque subrubentes, ... magnanimos commendat (с. 37) > линия
иовшиа <на лбу> прямая | и протягающаяся ... еже протчия части лица прибеловатого
добре сообразуются такожде аще очи будутъ немалы и чернеющїися ... ланиты же
краснеющияся ... великодушныхъ: оказуетъ (л. 49–49 об.); Oculi maculosi, praesertim
maculas perspicue albicantes, nigricantes, vel sangvineas circumquaque in circulis habentes,
hominem pessimi ingenij ... ostendunt (с. 68) > очи много пятен имущия особливо пятны
явственно | белеющияся чернеющияся или красноваты повсюду в кругах имущия
человека худеишаго разума ... пωказуютъ (л. 67–67 об.).
Как видно из приведенного примера (subrubentes > краснеющияся) приставка
sub- может быть проигнорирована (т.к. значение оттеночности уже передано за счет
54
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
причастия), но приставочные латинские причастия (в отличие от бесприставочных)
могут переводиться и несколькими другими способами. Может быть использовано
сочетание при- и -оват-: Valde autem flavi et quasi subalbicantes capilli, malignitatem
... notant (с. 11) > зело же желты и якобы прибеловаты власы злочстие ... обявляютъ
(л. 33 об.); а также сочетание приставок попри- в причастии: Calculi ignei subalbicantes ...
bona indolis homines depingunt (с. 69) > зернышки <в очах> огневидны поприбелеющїися
... доброи природы людеи sначатъ (л. 68).
3) В единичном примере используется цветообозначение с аффиксоидом semi-,
который переводится соответствующей русской морфемой: Caesii et semicrocei oculi,
deceptores ... praesagiunt (с. 65) > соловыя и полу желты очи обманщиковъ ... являютъ
(л. 65 об.).
4) Встречаются также окачествленные относительные прилагательные в цветовых
значениях – тот способ цветообозначения, который до середины XVIII в. в русском
языке был неактивен, в связи с чем их перевод заслуживает особенного внимания.
И. Сечихин может воспользоваться уже имевшимся на тот момент в языке
заимствованным прилагательным, обозначающим цвет. Так, например, словосочетание
citrini coloris “цвета цитруса” (с. 26), описывающее цвет лба, переводится словом
цитроновый (л. 43)4.
Также калькируется нестандартное цветообозначение, относящееся к глазам, –
caprinus (“козлиный, козий”), сопровождаемое пояснением в оригинале: Caprinus
oculorum color, seu squalide flavescens (с. 65; squalide flavescens букв. “грязно
золотистый / золотисто-желтый”) > козли цветъ очеи нечисто желтеющїися (л. 66).
Однако в нескольких случаях переводчик предпочитает использовать не
ближайший аналог – окачествленное цветовое прилагательное, уже существовавшее
в русском языке, а более специфическое средство. Одно из них распространено
в произведениях XVII в., сохраняющих традиции более ранних церковнославянских
текстов /[Бахилина 1975: 56]; в книжном регистре цвет мог обозначаться сложными
прилагательными со второй частью -видный. Так, при передаче прилагательного igneus,
имеющего в латыни значения и “огненный”, и “огненного цвета”, И.М. Сечихин
неоднократно использует сложное слово огневидный (см. выше цит. на поприбелеющийся,
л. 68), хотя уже в XVII в. прилагательное огненный могло передавать и цветовую
семантику (Сл.РЯ XI–XVII 12: 240). Однокоренное цветообозначение ignitus (с. 66),
возможно, чтобы обозначить разницу с igneus, он переводит как огневатый (л. 66 об.).
Прилагательное sanguineus (“кроваво-красный, кровавого цвета”) в описании глаз
в одном случае переводится книжным способом, с помощью образования на -видный
(Circulus .. igneus seu sangvineus (с. 67) > кругъ <очей> .. огневиденъ или крововиденъ),
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
55
а в другом (с. 68) – словом красноватый (л. 67 об.). И только в сочетании sanguinei coloris
(с. 59) это цветообозначение переводится словом кровавый (выдавшїися кроваваго
цвета очи, л. 63), которое в цветовом значении употреблялось уже в древнерусский
период (Сл.РЯ XI–XVII 8: 61)5.
На примере рассмотренной группы слов хорошо видны принципы отбора языковых
средств в рамках «славенороссийского» языка, о котором И.М. Сечихин пишет во
вступлении к переводу. Цветовая терминология физиогномики оказывается проще по
сравнению с ботанической или химической, но для ее адекватной передачи приходится
прибегнуть к компиляции разнородных языковых средств. Используются средства как
«славенского», так и «российского» происхождения.
В соответствии со взглядами В.К. Тредиаковского, которого поддерживает
Сечихин, во всех возможных случаях он старается пользоваться «общим российским
языком». Из средств, неизвестных современному русскому языку, отдельного внимания
заслуживают используемые переводчиком приставки по- и при-. По отдельности
каждая из них может передавать значение неполноты признака, однако возможность
сочетаться с основами, имеющими цветовую семантику, по историческим словарям
прослеживается только для при-6. Более того, эта приставка на момент перевода,
видимо, уже была типовым средством для передачи латинских слов с приставкой
sub-. В русско-латинском Лексиконе И. Спарвенфельда начала XVIII в. даются такие
соответствия: Приблѣдъ: приблѣдый. Subpallidus, subbluridus, pallidus; Прирыжъ:
жолтавый. Subrufus, rufulus (Сл.РЯ XI–XVII 19: 94, 269). Таким же способом
в 1718 г. переводит соответствующие латинские прилагательные Ф. Поликарпов
в сочинении Б. Варения «География генеральная», добавляя (как и Сечихин) суффикс
-оват-: многiе облака черныя и причерноватыя явно отъ навигаторовъ зрятся (с. 356);
в оригинале: plures nubeculae atrae et subnigrae manifesto a nautis conspiciuntur7.
Сочетание двух приставок попри- в обозначениях цветов (как и в целом для
обозначения меньшей интенсивности признака) исторические и диалектные словари
русского языка до сих пор не фиксировали. Однако образования поприбелеющийся,
попризлатоватый, поприкраснеющийся И.М. Сечихин использует при отсутствии
двойных приставок в латыни, что позволяет видеть в них допустимые в системе
«российского» языка обозначения, до сих в письменных текстах не встречавшиеся.
Переводчик использует то же сочетание приставок и для передачи нецветовых
признаков: поприковарный (л. 63 об.), попримрачный (л. 72), поприскупой (л. 72 об.),
поприкривой (л. 172).
«Славенский» идиом в сфере передачи оттенков цвета удачно дополняет
«российскую» составляющую. Фактически единственное его маркированное средство
56
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
цветообозначения – композиты – относится к тому способу передачи цветовых
особенностей, который в полной мере осваивается русским языком только со второй
половины XVIII в. Характерно указание Н.Б. Бахилиной на то, что эти славянизмы
в своих исходных контекстах «по существу не являются цветообозначениями, но содержат
указание на цвет, сравнение с цветом какого-то предмета» [Бахилина 1975: 56]. В итоге,
из таких разнородных средств, как не входившие до этого в письменную речь образования
на попри- и риторически возвышенные крововидный, огневидный, И.М. Сечихин
формирует однородную систему, достаточную для осуществляемого им перевода.
Примечания:
Мы пользовались первым изданием этого сочинения, вышедшим в 1647 г.
в Кёнигсберге, доступным на сайте books.google.ru, дата обращения 17.07.2017 (https://
books.google.ru/books?id=f8WO2ZnhjcEC&printsec=frontcover&dq=Anthroposcopia&hl=
ru&sa=X&ved=0ahUKEwjao8bBgZDVAhVaF8AKHfO5CD4Q6AEIJTAA#v=onepage&q=
Anthroposcopia&f=false).
2
Текст вступления цитируется по изданию С.И. Николаева [Николаев 1996: 142].
3
Значения латинских слов даются по словарю: Латинско-русский словарь.
Сост. – И.Х. Дворецкий и Д.Н. Корольков. Под общ. ред. проф. С.И. Соболевского. – М.,
1949.
4
Ср. использование в цветовом значении прилагательного цитронный
в Примечаниях к Ведомостям за 1730 г. (Родъ нашатыря цитроннаго желтаго цвѣта,
ч. V, с. 19); буквальная передача латинского citrini coloris русским словосочетанием,
видимо, была еще неприемлема: такие обозначения цвета (цвет + род. падеж) стали
возможны под французским влиянием только на рубеже XVIII–XIX вв. [Грановская
1964а: 12].
5
Примеры словаря показывают, что до XVIII в. употребления слова кровавый
в цветовом значении были образными и являлись художественным средством. Как
нейтральное цветообозначение слово появляется в специальной литературе второй
половины XVIII в. [Грановская 1964б: 104]; возможно, в связи с этой особенностью
И. Сечихин предпочитает, избегая ненужных коннотаций, добавлять -видный к данному
корню при переводе.
6
Исторические словари фиксируют цветообозначения с данной приставкой
в том числе и в непереводных текстах. Ср., например, в словнике Сл.РЯ XI–XVII
прилагательные: прибѣлый, прижелтый, призеленый, прикрасный, прирыжий,
присмуглый, причермный (все примеры – XVII века), которые используются наряду
с более многочисленными признаковыми словами с той же приставкой, передающими
неполную степень реализации нецветовых признаков, ср.: привредный, пригубастый,
прикислый, прикрутой, пристарый, присутулый, приузкий и др. В XVIII в. использование
этой приставки с цветообозначениями также возможно, ср. в словаре А. П. Майорова:
присмуглой, причеремоватой, причерноватой [Майоров 2011: 384, 387]. По-видимому,
в дальнейшем сочетание этой при- с цветовыми признаками выходит из употребления.
СРНГ фиксирует только образования типа прилуковатый, примёртвый, пристарый;
из цветообозначений отмечено только существительное призелень “Зеленоватый
1
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
57
цвет, легкая зелень” (СРНГ 31: 225). Приставка по- не отмечается в Сл.РЯ XI–XVII
в сочетании с цветовыми прилагательными (но ср. возможность слов типа покривый,
потолстый).
7
Цитируется по изданию: Vernardi Varenii Geografia generalis, in qua affectiones
generales Telluris explicantur. Cantabrigiae, Typis Academicis. Imprensis Cornelii Crownfield,
Celeberrimae Typographi. MDCCXII. P. 280 (Глава XXI, § 10).
Литература
Бахилина, Н. Б. История цветообозначений в русском языке. – М., 1975. – 288 с.
Грановская, Л. М. Прилагательные, обозначающие цвет, в русском языке XVII–
XX вв. Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. – М., 1964. – 24 с.
Грановская, Л. М. О некоторых процессах в группе имен прилагательных,
обозначающих цвет, в русском языке XVIII–XIX вв. // Ученые записки Азербайджанского
пед. ин-та языков. Серия XII: Язык и литература. – № 1. – Баку, 1964. – С. 98–109.
Майоров, А. П. Словарь русского языка XVIII века: Восточная Сибирь. Забайкалье.
– М., 2011. – 583 с.
Николаев, С. И. Литературная культура Петровской эпохи. – СПб., 1996. – 152 с.
Словарь русского языка XI–XVII вв., вып. 1–30. – М., 1975–2015.
Словарь русского языка XVIII в., вып. 1–21. – Л.– СПб., 1984–2015.
Словарь русских народных говоров, вып. 1–47. – Л.– СПб., 1965–2014.
Успенский, Б. А. Вокруг Тредиаковского. Труды по истории русского языка
и русской культуры. – М., 2008. – 608 с.
Н.В. Николенкова
9Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова
СЛОЖНЫЕ СЛОВА И МЕХАНИЗМ ИХ ОБРАЗОВАНИЯ
В ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКОМ ПЕРЕВОДЕ АТЛАСА БЛАУ
Аннотация. В статье речь идет о механизме образования сложных слов
в церковнославянском переводе, сделанном Епифанием Славинецким и его товарищами
в середине XVII в. в Москве. Традиционно считается, что переводы группы грекофилов
отличаются высоким стилем, в них используются искусственно составленные слова,
представляющие собой окказионализмы, кальки с греческого языка. Изучение перевода
с латинского языка показывает нам, что окказиональные образования составляют
меньшую часть среди композитов перевода, большая же часть – сложные слова,
имеющие опору в церковнославянском языке предшествующих периодов, в том числе
среди лексем, редко встречающихся в стандартном регистре. Также отмечен целый
ряд образований Славинецкого, сохраняющихся в литературном языке до нашего
времени.
Ключевые слова: церковнославянский язык, лексика, кальки, сложные слова.
©Николенкова Н.В.
58
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
N.V. Nikolenkova
Lomonosov Moscow State University
COMPLEX WORDS AND MECHANISM OF THEIR EDUCATION IN
THE ATLAS BLAVU CHURCH-SLAVIC TRANSLATION
Abstract. The article deals with the mechanism of difficult words formation in Church Slavonic
translation made by Slavinecky and his companions in the middle of the 17th century in Moscow.
Traditionally it is believed that the translations by grekofils made in high style, they use artificially
composed words constituting, tracing paper with the Greek language. The study of the Latin
language translation shows that occasionalisms presents a minority of composites part
translation-complex words having a foothold in the Slavonic language preceding periods,
among tokens, rare in the standard register. Also marked a number of entities by Slavinetsky,
remaining in the literary language up to our time.
Keywords: Church Slavonic language, vocabulary, vellum, compound words.
Изучение церковнославянского перевода латинского географического трактата
Theatrum orbis terrarium, sive Atlas novus [Blaeu 1645], выполненного в 50-е гг. XVII
в. в Москве Епифанием Славинецким и его товарищами [Николенкова 2013], дало
возможность под иным углом посмотреть на процессы, происходящие в книжной
церковнославянской лексике этого периода. В большинстве историко-лингвистических
работ вторая половина XVII в. рассматривается как период внутреннего распада системы
церковнославянского языка, который в результате приводит к прекращению использования
его как русского литературного языка и к формированию литературного языка нового
типа. В.В. Виноградов говорит о двух тенденциях в письменности рассматриваемого
периода: московские книжники стараются вернуть «чистоту славянской речи», стремясь
к архаизации и искусственной славянщизне; параллельно, под влиянием киевской
церковнославянской традиции, церковнославянский язык подвергается систематической
нормализации и грамматикализации [Виноградов 1982: 10-12].
К особенностям лексической структуры перевода Атласа Блау мы относим
широкое использование архаичных лексем, в предыдущие эпохи характеризующее
южнославянские переводы; использование грецизмов, в том числе введение не отмеченных
в переводах предшествующего периода [Николенкова 2015]; а также создание новых
слов, среди которых большое место занимают композиты. Появление сложных слов
в языке Славинецкого1 может быть, во-первых, связано с наличием такого же образования
в латинском источнике. Во-вторых, сложное слово может стать результатом творчества
переводчика, связанного с необходимостью передать смысл латинской лексемы.
Среди сложных слов, которые использует Епифаний Славинецкий, много тех,
которые встречались в церковнославянских переводах и раньше: Лѣсѡвъ и Дȸбрѡвъ
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
59
различество оутѣшаетъ: мнѡгозрачны ктомȸ животныхъ види… (29об; silvarum
nemorumque varietas oblectat: multiformes insuper animalium species (10a)2). В СлРЯ
XI-XVII вв. лексема «многозрачный» зафиксирована в переводах раннего времени
(Пандекты Антиоха) и в несколько ином значении – ‘имеющий хороший кругозор’
– в житии Евфимия Суздальского (конец XVI в.) [СлРЯ XI-XVII 9: 200-201], а также
в сочинениях Спафария, относящихся к более позднему периоду, чем наш текст (16751678). НКРЯ не имеет примеров употребления лексемы, то есть использованное
Славинецким сложное слово можно считать результатом конструирования в процессе
работы над переводом.
В лексиконе латинском для «forma» авторами предлагалось два варианта перевода –
«образъ» и «зракъ» [Нiмчук 1973: 200], а в Лексиконе словено-латинском для «multiformis»
предлагается вариант «многоѡбра(з)ный» [там же: 468]. В Атласе автор останавливается
именно на том варианте передачи корня, который идеально соответствует значению.
Среди других сложных лексем с элементом «много-» отметим «многѡцѣнный»:
Блговонныӻ# же вещи, и камыки многѡцѣнни извнѣ внос#тъ (24, & lapides pretiosos
extrinsecus important, 6с). Перевод первой части сложного слова в церковнославянском
тексте не опирается на структуру латинского, однако использование именно этой лексемы
для передачи латинского «pretiosos» отнюдь не случайно: лексема содержится в Мф 13:46
(Inventa autem una pretiosa margarita). В Евангельском тексте начиная с Остромирова
евангелия чтение передано как «обрѣтъ единъ мъногоцѣньнъ бисьръ» [СлРЯ XI-XVII 9:
223]. То же чтение встречаем в Острожской библии [Библия 1581], Библии 1663 [Библия
1663: 410] и в Новом Завете, который переводит позднее сам Епифаний [Исаченко 2004:
41]. Таким образом, Славинецкий соотносит слово с сакральным текстом, образцовым
для него. В Лексиконе словено-латинском переводчик предлагал варианты: «Драгiй.
Pretiosus. Carus. Sumptuos» » [Нiмчук 1973: 444]; «Многоцѣнный. Carus. Prа(e)сiosus.
Magni preti(i)!» [там же: 468].
Среди композитов перевода Атласа много слов с первой частью «благо-»,
к примеру: И видитс# блгключимство то, наздати первое граȸ, извѣтъ
прародителемъ дати (29; Ac videtur opportunitas ista condendæ primum urbi occasionem
majoribus dedisse (9b)); Островъ иногда меншій Зеландій, но гобзованіемъ
блгополȸчнѣйшъ (30об; Insula aliquanto minor Zelandia, sed fertilitate felicior (10b)).
Первая из лексем оказывается переводом «opportunitas» в значении ‘благоприятное
положение / удобный случай, благоприятный повод’ [ЛРС]; при этом латинская
лексема сложным словом не является. «Благоключимый» отмечено в [СлРЯ XI-XVII 1:
204] по списку Жития Феодора Едесского XVI в. В текстах XVI-XVII вв., созданных
на Руси, этой лексемы не отмечено [Николенкова, Герд 2011]. Рискнем предположить
60
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
такой путь образования слова: Славинецкий, понимая значение латинского слова,
нашел аналог на греческом (им, вероятно, и было сложное слово3) и создал кальку.
Другой вариант перевода слова мы находим в Лексиконе латинском: «opportunitas,
блг҃овременiе» [Нiмчук 1973: 293]. Вторая лексема переводит латинское «felicior».
Его значение передается более распространенным в старорусских текстах словом
«благополучный» [СлРЯ XI-XVII 1: 209; Николенкова, Герд 2011: 25]. Эта же лексема
выбрана для перевода «felix» в лексиконе латинском [Нiмчук 1973: 195]. Лексикон
словено-латинский подчеркивает разницу для переводчиков значений двух слов
с общим элементом «благо-»: «Благоключимый. Usui accommodates. Благоключимѣ.
Commode. Utiliter. Благоключимство. Facilis usus. Utendi facilitas. Commoditas. <…>
Благополучный. Felix. Auspicatus. Fortunat(us). Prosperus» [там же: 427].
В тексте Атласа «благоключимство» встретилось еще несколько раз, к примеру:
Тѣмже сосѣдна# сȸть емȸ многа верхоградіа блгорѡдецъ, за лововъ, птицеловленіи,
и рыболовленіи блключимства, вездѣ тамѡ назданна# (80об; Itaque vicinæ sunt ei
multæ arces nobilium, ob venatiоnum, aucupiorum, & piscationum commode passim illie
exstructæ (4c)). В этом фрагменте рассматриваемая лексема соответствует латинскому
«commode» (‘подобающе, прилично, как следует, умело, надлежащим образом’ [ЛРС]),
как было ранее предложено в лексиконе.
В этом предложении есть и другие интересные для нашей темы образования.
Так, латинскому «nobilis» (‘благородный, высокородный’) соответствует сложное
образование «благородецъ». Лексема не отмечена в словарях и НКРЯ, но и «благородие»,
и «благородный» церковнославянскому языку известны и встречаются и в переводных,
и в оригинальных текстах разного времени [СлРЯ XI-XVII 1: 215]. Латинскому
однокорневому «venatio» (‘охота’) соответствует «ловъ», частотный в текстах разного
времени [СлРЯ XI-XVII 8: 264], вариантом в текстах будет «ловление» [там же: 268],
на базе которого составлены два композита: «птицеловленіе» как аналог «aucupium»
и «рыболовленіе» для «piscatio»4.
Параллелизм при образовании новых лексем будет отмечен и для других
фрагментов перевода. В главе «Германия» перечислены повелители, владеющие
и управляющие частями страны: Первыи Царь Богемскіи, Чашникъ. Вторыи воевода
Ринскіи, брашноносецъ. Третіи Са#kонъ, меченосецъ. Четвертыи, Мархіонъ
Брандебȸргенскіи, кȸвікȸларій (74; Primus, Rex Bohemiæ, pocillator: Secundus, Palatinus
Rheni, dapifer: Tertius Saxo, ensifer: Quartus, Marchio Brandeburgensis, cubicularius
(1a)). В латинском тексте два сложных слова построены одинаково, что повторяется
и в церковнославянском переводе. Лексема «меченосецъ» отмечается в текстах XVII в.
[СлРЯ XI-XVII 9: 132] как новообразование в сравнении с более старым «меченоша»;
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
61
«брашноносецъ» – авторское образование Славинецкого, построенное по той же модели.
Ранее, в Лексиконе латинском, им предлагался вариант «пищеносецъ» [Нiмчук 1973:
152]. В приведенном фрагменте обращает на себя передача однокорневого «pocillator»
церковнославянским «чашникъ» и грецизированный вид латинизма – «кȸвȸкȸларій»,
типичный для перевода Атласа Блау [Николенкова 2015].
Есть в тексте Атласа сложные слова, появление которых мы связываем именно
с переводами Славинецкого. Так, в главе «Таврика» читаем: ȸже граȸскі# вины
наричютъ, Ханъ самъ, съ совѣтники раȸсȸжȸаетъ въ ихже изложніи винослѡвецъ
не требȸютъ (50; quas civiles causas vocant, Chanus ipse cum Consiliariis discernit. In
quibus exponendis, causidicis non egent (23b)). Образование «винословецъ» опирается
на структуру латинского слова и будет использоваться в церковнославянском
языке5. Но первое употребление принадлежит Славинецкому, оно отмечается еще
в Латинско-славянском лексиконе: «causificor, винословлю. Causato, винословiе»
[Нiмчук 1973: 116].
Очень часто, говоря о сложных словах как одном из признаков стиля «грекофилов»,
исследователи указывают на излишнюю «высоту словес», «извитие словес» [Виноградов
1982: 17], употребление «торжественных, нередко искусственно составленных слов»
[Камчатнов 2005: 257], в качестве примеров которых приводятся не прижившиеся
в языке разнопестровидный, адоплетенный, рукохудожествовать. При сплошном
анализе текста можно констатировать, что создание композитов не подчиняется лишь
идее барочного украшательства текста: многие лексемы, образованные Славинецким,
вошли в литературный язык.
Таким оказалось, к примеру, «кораблекрушение»: ƒже из кораблей тамѡ станище
имȸщимъ, или к томȸ кораблекрȸшеніемъ на егѡ бреги приразившимс#, тамѡ
проходити, великъ подzоръ есть (104; quos ex navibus ibi stationem habentibus,
vel etiam naufragio ad ejus littoral aliisis eo penetrasse vehemens suspicio est (20a)). Мы
полагаем, что имеем дело с первой фиксацией этого слова в письменности. В Лексиконе
латинском для «naufragus» предложен перевод «корабля истопленiе», для «naufragor» –
«разбиенiе корабля» [Нiмчук 1973: 278]. Однако при переводе связного текста возникает
необходимость в создании одного слова, что и приводит к его созданию.
Такое конструирование композита для лучшей передачи значения можно
проиллюстрировать на примере одной из наиболее частотных в тексте лексем
«верхоградіе»: Царскаѧ верхоградіа четыри имать: Неȸбȸргъ, Гагенсховъ, Гінсгагел̾, и
Претѡръ Рȸгардъ (30об; Regias arces quatror habet: Neuburgum, Hagenschow, Hinsgagel,
& curiam Rugard (10с)); Иматъ пр#мѡ верхоградіе Московское Івановъ городъ
(40об; Habet ex advero arcem Moschorum Ivanowgorod (16c)6). «Верхоградіе» как аналог
62
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
«arca» в значении «центр города», вероятно, имеет ассоциацию с «верхним городом».
Данная лексема не отмечается в исторических словарях [СлРЯ XI-XVII 2]. Опорное
латинское «arca» встречалась в переводах с латинского и раньше, однако какого-либо
церковнославянского аналога переводчики не находили: так, в тексте Геннадиевской
Библии «аb arce» и «ex arce» передается как «ѿ арсе» [Ремнева 2016: 85-87].
Образование сложных слов в церковнославянском переводе Атласа Блау оказывается
одной из ярких сторон лексической структуры этого текста. Мы рассмотрели несколько
возможностей их образования переводчиками. Это и кальки, в основе которых лежит
структура латинского источника, и лексемы, когда для переводчика важен смысл,
а не форма. Как нам кажется, анализ перевода, безусловно относящегося к «ученому»
регистру церковнославянского языка XVII в., дает возможность взглянуть на вопрос об
«искусственно составленных» сложных словах в «елино-славянском» стиле [Виноградов
1982: 17] с иной, чем ранее, точки зрения.
Примечания
Мы будем использовать примеры только из 1 тома – «Европа», перевод которого
выполнен Епифанием Славинецким. Перевод содержится в черновике (ГИМ Син. 779)
и беловике (ГИМ Син. 19). Цитаты будут даны по рукописи Син. 19 с соблюдением
орфографии, но без диакритики.
2
в нашем исследовании мы пользуемся латинским текстом, хранящимся в ГИМ
Москвы - № 54000/ГО-5683/1 [Blaeu 1645]. Также издание размещено по адресу:
http://bdh-rd.bne.es/; в наборе латинских цитат полностью сохраняется орфография
и грамматика средневекового текста, в том числе допущенные авторами ошибки.
В латинском источнике есть проблемы с фолиацией – часть номеров продублированы,
часть перепутаны.
3
Мы предполагаем, что в греческом могло быть «εὐκαιρία». Хочется поблагодарить
преп. кафедры классической филологии МГУ В.В.Муханову, которая поддержала эту
версию и дала советы относительно ряда других частей латинского текста, а также канд.
фил.наук, доцента той же кафедры Я.Л.Забудскую, чьи консультации в исследовании
латинского источника были востребованы при подготовке статьи.
4
Мы не ставим задачу выявлять структуру латинских лексем и их строение. Для
настоящей работы важно именно представление латинских слов в церковнославянском
переводе Епифания Славинецкого.
5
«винословие» и «винословный» есть в Беседах против протестанства Симеона
Полоцкого [СлРЯ XI-XVII 2: 186-187], «винословствовати» отмечено в Лексиконе
Вейсмана [там же], эти же лексемы фигурируют в [СлРЯ XVIII].
6
Смотри также приведенный выше пример на л. 80об.
1
Литература
Библия 1581 – Библіа сирѣч книгы ветхаго и новаго завѣта, по ȸzыкȸ словенскȸ.
Острог, 1581.
Библия 1663 – Библия. Москва. Печатный двор. 1663.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
63
Виноградов 1982 – Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного
языка XVII-XIX веков. – М., 1982. – 528 с.
Исаченко 2004 - Neues Testament in der Übersetzung des Priestermönchs Jepifanij
Slavynec’kij. Faksimile. Herausgegeben von Tat’jana A. Isačenko. Paderborn – München –
Wien – Zürich, 2004. – 830 с.
Камчатнов 2005 - Камчатнов А.М. История русского литературного языка: XI –
первая половина XIX века. – М., 2005. – 688 с.
ЛРС – Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. URL: http://linguaeterna.com/
vocabula/alph.php/
Николенкова, Герд 2011 – Материалы для чтения церковнославянских текстов/ Авт.сост. Н.В. Николенкова, А.С. Герд. – СПб., 2011. – 48 с.
Николенкова 2013 – Николенкова Н.В. Стратегии формирования церковнославянского
языка как языка науки в XVII в. (на примере перевода Атласа Blaeu) // Славянское
языкознание. XV Международный съезд славистов. Минск, 21-27 августа 2013 г. Доклады
российской делегации. – М., 2013. – С. 590-609.
Николенкова 2015 – Николенкова Н.В. Грецизмы в церковнославянском переводе
латинского текста XVII века как этап становления переводческой школы Епифания
Славинецкого // Перевод как средство взаимодействия культур. II Международная
научная конференция, Краков, Польша, 17-21 декабря 2015 г. Материалы конференции.
– М., 2015. – С. 221-230.
Нiмчук 1973 – «Лексіконъ латинский» Є. Славинецького. «Лексикон словенолатинський» Є. Славинецького та А. Корецького. Сатановського / підгот. до вид.
В. В. Німчук. – Київ, 1973.
НКРЯ – Национальный корпус русского языка, http://www.ruscorpora.ru
Ремнева 2016 – История русского литературного языка XI - сер. XVIII вв.:
Лингвотекстологический практикум: Учебное пособие / Под ред. М.Л.Ремнёвой /
Е.А. Кузьминова, Н.В. Николенкова, Т.В. Пентковская, М. Л. Ремнёва. — М.: МАКС
Пресс, 2016. – 202 с.
СлРЯ XI-XVII – Словарь русского языка XI-XVII вв. Т. 1 –. М. 1975 – наст.вр.
СлРЯ XVIII – Словарь русского языка XVIII века. Л.: 1984—1991. (Вып. 1—6); СПб.,
1992 – наст.вр. (Вып. 7 – и далее). URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/
Blaeu 1645 – Theatrum orbis terrarium, sive Atlas novus in quo tabulae et descriptions
omnium Regionum. Editae a Guiljele et Ioanne Blaeu. Amsterdami. Anno 1645.
64
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Н.М. Орлова
10Саратовский государственный университет
имени Н.Г Чернышевского
ИСТОРИЯ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКИ
И ЯЗЫКОВОЙ ПУРИЗМ
Аннотация. В статье рассматриваются вопросы истории морской терминологии
в аспекте пуристических тенденций XVIII-XIX вв.
Ключевые слова: история терминологии, морская терминология, пуризм.
N.M. Orlova
Saratov State University
THE HISTORY OF TERMINOLOGY AND LINGUISTIC PURISM
Abstract. The article deals with the history of Maritime terminology in the aspect of 1819th c. puristic tendencies.
Keywords: history of terminology, Maritime terminology, purism.
Лексика языков науки и техники на всех этапах развития связана с историей
общества, деятельностью специалистов и лингвистов [Черепанов 2011: 25, 129],
подвержена влиянию противоположных тенденций – от стремления к её упорядочению
до проявления семантико-стилистических процессов, свойственных лексической системе
в целом (метафоризации, образных употреблений, стилистического использования).
Формирование терминосистем накладывает отпечаток на каждую из них; морская
лексика – терминология одной из древнейших областей знания – развивает символические
значения, отмеченные еще в библейских текстах [Орлова 2006: 11-112].
Истоки формирования русской морской терминологии восходит к первым плаваниям
славян на речных судах по Дону, Волге и Каспийскому морю (IX в.). Петровская эпоха,
наряду с техническим обновлением флота, внесла колоссальные изменения в морской
лексикон. Старшая система морской терминологии сложилась в эпоху Петра I на базе
итальянского языка [Богородский 1948]. Вторая половина ХVII – начало ХVIII века
ознаменованы её обновлением на голландской (и частично английской) основе. Коренная
перестройка лексикона мореплавания придала ему непривычный для носителей русского
языка иноязычный облик, поэтому становится актуальным вопрос о заимствованной
морской лексике. Показательным является отношение к заимствованиям Н.Г. Курганова,
А.С. Шишкова, собирателей материалов для полного русского морского словаря –
А.П. Соколова, М.Ф. Рейнеке, П.Ф. Кузмищева, А.В. Фрейганга, профессиональных
моряков, решавших проблемы морской терминологии с практических позиций.
© Орлова Н.М.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
65
А.П. Соколов, анализируя в библиографическом обзоре одно из морских пособий ХVIII
века, замечал, что «эту чуждую речь мудрено разъяснить и с голландским лексиконом»
[Соколов 1883: 10].
Заимствованные термины становятся предметом пристального внимания в середине
XVIII века с завершением формирования морской терминосистемы и зарождением
пуристических тенденций. Отношение к заимствованиям нашло отражение
в специальных пособиях и лексикографической практике; так, Н. Кургановым
словари приложены к морским и военно-морским сочинениям; много терминов
включает словарь «Письмовника», где содержатся попытки перевода некоторых из
них на русский язык: абордаж – сцепка кораблей; лоцман – путеказ; лавирование –
косошествие; фрахт – провоз; нагель – гвоздь, штурман – кормчий, руль – кормило
[Курганов 1802: 381-424].
В словарях к специальным сочинениям стремление дать русский эквивалент термина
наблюдается в меньшей степени: Барбет, пушки палят барбетно, когда парапет
у батарей вышиною только в 3 фута, что можно через него палить, не делая амбразюр
[Курганов 1777: 339]. Насыщена толкованиями книга «Наука морская сиречь опыт
о теории и практике управления кораблем и флотом военным» [Курганов 1774]. Автору
были известны основные источники заимствований морской терминологии: «Словарь
морской» назван «изъяснением некоторых морских слов, а больше голландских»,
а кораблестроительные термины даны в разделе «Изъяснение английских званий
корабельным членам». Кроме того, толкование основных понятий морского дела дается
в начале каждой части книги («Теория кораблевождения», «Практика кораблевождения»,
«Искусство кораблевождения»). Толкования морских терминов эциклопедичны; в них
широко используется иноязычная лексика: Ахтерзейли. Задние паруса, то есть паруса
на грот и безань мачтах; Бакштаг. Курс судна между фордевиндом и галфиндом.
В словарных материалах «Морской науки», в отличие от «Письмовника», попытки
заменить иноязычную лексику русской практически отсутствуют.
Для А.С. Шишкова вопрос о терминах любой области знания решался в пользу русской
лексики: «для размножения просвещения в морских знаниях необходимо нужно, чтобы
сии науки на собственном языке нашем процветали» [Шишков 1800: 284]. Тем не менее
в работе по составлению словарей А.С. Шишков не руководствовался пуристическими
принципами. Особенно ярко характеризует взгляды А.С. Шишкова «Треязычный морской
словарь» (1795), в Предисловии к которому Шишков подчеркивает своеобразие морского
языка, неодобрительно отзывается о переводчиках морской литературы, неправильно
употребляющих термины, и отмечает, что в его словаре английские и французские
термины будут переводиться на русский язык, за исключением тех случаев, «коим нет
66
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
в нашем языке точно соответствующих» [Шишков 1795: IV], однако при переводе
Шишков использует морскую лексику иноязычного происхождения, не заменяя ее
русской (примеры из англо-русской части словаря): Frame – шпангоут, Jack – гюйс,
Shifter – помощник коку, Tack – галс.
Сходная картина наблюдается в «Морских журналах» 1797–1799 годов, в которых
высока плотность заимствованной лексики: около 17% общего числа знаменательных
слов, тогда как в большинстве текстов А.С.Шишкова эта величина не превышает 1,5–2%
[Захарова 2004: 18], что связано с функционально-стилевыми особенностями журналов
как текстов официально-делового стиля.
А.С. Шишков, таким образом, не стремился к замене морских иноязычных терминов
русскими, в том числе в художественной и документальной маринистике («Разбитие
русского военного корабля у берегов Швеции в 1771 году»), а приводил их русские
эквиваленты: бот (судно), констапель (артиллерийский офицер), штурман (исчислитель
пути корабельного), рей (бревно) [Шишков 1828: 262-334]. К этому способу толкования
Шишков прибегал довольно часто: Он не сошел с места, но только заранее велел гротбрам-стенгу (верхняя часть средней мачты), не снимая с нее вымпела, опустить на
низ. А.С. Шишков одним из первых употребил в стилистических целях контрастивное
столкновение (стилистический клэш) морской и бытовой лексики для достижения
комического эффекта в «Песне некоторого мореходца, изъясняющего любовь свою теми
словами и мыслями, какими по привычке к мореплаванию воображение его наполнено»:
Исчез тогда штиль чувств моих, Престранна буря в них возстала; Ты ж из очей своих
драгих Брандскугели в меня метала... и т.д. К «Песне...» прилагается «Истолкование
морских слов», из которого явствует, что Шишковым двигало стремление сделать
термины понятными для читателя: в чуждых русскому языку словах он видел их богатую
внутреннюю форму [Орлова 1984: 107-109].
Для Шишкова – моряка и лексикографа – термины иноязычного происхождения
прочно заняли свое место в морской терминологии и не могли быть заменены русскими;
для Шишкова-писателя их непонятность была несомненна, однако он не отказывался от
употребления иноязычной лексики, выражающей своеобразие морского языка.
В первой половине XIX века были предприняты попытки замены заимствованных
морских терминов русскими. Активно идет сбор местных и старинных слов для нового
морского словаря. Деятельность А.П. Соколова, А.В. Фрейганга, П.Ф. Кузмищева,
М.Ф. Рейнеке, Г. Савелова, записавших большое количество терминов, обсуждение
результатов этой работы и принципов составления словаря на страницах «Морского
сборника» – все это дало возможность сопоставить существующую терминологию,
ядром которой были заимствованные слова, и областные терминосистемы,
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
67
а также допетровскую морскую терминологию. Выяснилось, что многие русские
термины, которые употреблялись еще при Петре I, были неоправданно заменены
иностранными: «Порт прежде назывался окном, трап – лестницею, кок – поваром,
банка – насестью, гак – крюком <…>» [Соколов 1848: 364]. Собиратели морских слов
цель своей деятельности видели в возвращении морской терминологии утраченных
ею компонентов, в замене иноязычных терминов местными (или старинными)
русскими терминами: «не надобно было бы вводить слова банка, бар, клип, когда
бы знали, что для определения мелей, надводных и подводных, у нас есть десятки
своих слов» [Соколов 1848: 367]; «вместо того, чтобы придумывать мнимо-русские
слова, будем лучше прислушиваться к говору народа» [Мельницкий 1854: 304].
«Мужицкие» (=диалектные) морские термины вполне способны заменить многие
заимствования; например, беломорские слова покосы, покосить, матица, сращивать
рекомендовались как эквиваленты терминов галсы, лавировать, киль, сплеснивать
[там же: 304-309].
А.П. Соколов считал, что Н. Курганов и А.С. Шишков в преобразовании
языка делали насилие над ним [Соколов 1848: 369], хотя такое утверждение было
не вполне справедливым: лингвистические установки составителей морского
словаря, включающего как заимствованную, так и русскую лексику, формировались
в противовес пуристическим взглядам на язык в целом. Лексикографы этого направления
руководствовались не принципом полного отказа от иноязычных слов, а стремлением
к изучению традиционных морских терминов с целью частичной замены заимствованной
лексики русской.
По инициативе А.П. Соколова лексикографическая работа велась также другими
известными моряками. В «Записках Гидрографического департамента» и на страницах
«Морского сборника» публикуются материалы П.Ф. Кузмищева («Собрание слов
Восточного океана», 1846; «Новое дополнение к беломорским словам», 1848),
М.Ф. Рейнеке («Собрание местных особенных беломорских слов», 1844), А.В. Фрейганга
(«Собрание русских морских слов», 1852) и др.
Начиная с 60-х годов XIX века, когда заимствования прочно входят в язык моряков,
интерес к сбору морских слов ослабевает. Полный морской словарь, включающий
русскую, заимствованную и местную лексику, не был создан. Лексикография второй
половины XIX-XX вв., развивая традиции А.С. Шишкова, разрабатывает различные типы
переводных и толковых словарей. Лишь немногие иноязычные слова были заменены
русскими; уникальным примером является замена термина антретно – приближенно,
на глаз, которая, по нашим наблюдениям, произошла в период 80-е гг. XIX века – 30-е гг.
XX века [Орлова 1984: 68-69].
68
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Таким образом, значительная часть заимствований Петровской эпохи закрепилась
в языке, чему в немалой степени способствовало то, что даже в период деятельности
пуристов борьба с иноязычной морской лексикой не была активной. Реальная возможность
замены заимствованных терминов русскими существовала в первой половине XIX века,
однако собирателям материалов для нового морского словаря не удалось осуществить
обновления морского лексикона на русской основе. Небольшая часть иноязычных
терминов уступила место исконно русским маринизмам; своеобразный иноязычный
облик во многом определил пути дальнейшего развития и функционирования морской
лексики, ее роли в формировании национальной языковой и когнитивной картины мира
и культурно-языковой ноосферы [Орлова 1999: 288].
Литература
Богородский, Б.Л. Старшая система морской терминологии в эпоху Петра I // Уч. зап.
ЛГПИ им. Герцена. – Л., 1948. – Т.59. – С. 15–50.
Захарова, М.В. Языковые взгляды А.С.Шишкова и их отражение в его
лексикографической практике: автореф. дис. ... канд. филол. наук. – М., 2004. – 174 c.
Курганов, Н.Г. Книга морской инженер, то есть теория и практика о укреплении
напольных и приморских мест. – СПб., 1777. – 352 с.
Курганов, Н.Г. Наука морская сиречь опыт о теории и практике управления кораблем
и флотом военным. – СПб., 1774. – 432 с.
Курганов, Н.Г. Письмовник, содержащий в себе Науку Российского языка с седмью
присовокуплениями разных учебных и полезно-забавных вещесловий. – Ч. 1–2. – СПб.,
1802. – 818 с.
Мельницкий, В. По поводу статьи А.П. Соколова «Собрание русских местных
морских слов» // Морской сборник. – 1854. – № 3. – С. 302–309.
Орлова, Н.М. Функционирование морской лексики в тексте художественной
литературы (XIX-XX вв.): дисс.. канд. филол. наук. – М., 1984. – 207 с.
Орлова, Н.М., Черепанов, М.В. Культурно-языковая ноосфера и наука о языке //
Предложение и слово: докл. и сообщ. Международн. научн. конференции, посвященной
памяти проф. В.С. Юрченко. – Саратов, 1999. – С. 285–288.
Орлова, Н.М., Черепанов, М.В. Книга книг: филологический комментарий библейских
текстов. – Саратов: Научная книга, 2006. – 380 с.
Соколов, А.П. Несколько слов о морском словаре // Морской сборник. – 1848. –
№ 9. – С. 361–371.
Соколов, А.П. Русская морская библиотека: (Исчисление и описание книг, рукописей
и статей за 150 лет. 1701-1851). – СПб., 1883. – 405 с.
Черепанов, М.В., Орлова, Н.М. Введение в языкознание. Изд. 2-е, испр. и доп. –
Саратов: ИЦ «Наука», 2011. – 262 с.
Шишков, А.С. Треязычный морской словарь на английском, французском
и российском языках: В 3-х частях. – СПб., 1795.
Шишков, А.С. Морские записки или собрание всякого рода касающихся вообще до
мореплавания сочинений и переводов. – СПб., 1800. – 325 с.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
69
Шишков, А.С. Разбитие русского военного корабля у берегов Швеции в 1771 году //
Собрание сочинений и переводов. – Т. 12. – СПб., 1828. – С. 262–334.
Я.А. Пенькова
11Институт русского языка имени В.В. Виноградова РАН
К ИСТОРИИ И ПРЕДЫСТОРИИ СЛОВА БУДТО
В РУССКОМ ЯЗЫКЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ*
Аннотация. В статье на материале древне- и старорусского корпуса НКРЯ и картотеки
«Словаря русского языка XI‒XVII вв.» рассматривается история и происхождение слова
будто в русском языке допетровской эпохи. В современном русском литературном языке
будто употребляется как сравнительный, изъяснительный союз или модальная частица.
В старорусском языке будто как сравнительный союз практически не фиксируется,
исконными для будто являются употребления в роли модификатора ‒ маркера
недостоверности информации при передаче (цитировании) чужой речи, аналогичного
современному якобы. Сравнительные употребления будто являются производными
от модально-эвиденциальных. Cтарорусское будто предположительно восходит
к устойчивой древнерусской конструкции не буди то/того со значением, близким
к прохибитивно-дубитативному или даже апрехенсивному.
Ключевые слова: историческая лексикология русского языка, показатели
недостоверности высказывания, изъяснительный союз, сравнительный союз, союз
и частица будто, якобы, как бы.
Ya. A. Pen’kova
Vinogradov Russian language Institut of the Russian Academy of Sciences
TOWARDS THE HISTORY AND THE ORIGINS OF THE WORLD BUDTO
IN THE RUSSIAN LANGUAGE OF THE MIDDLE AGES
Abstract. The paper is devoted to the semantics and the origin of the word budto in the
Russian language of the pre-Petrine period. Data of both the National Russian corpus (corpus of
Old and Middle Russian) and the card-index of the «Dictionary of the Russian language of the
XIth ‒ XVIIth centuries» served as a material for the study. In modern Russian, budto functions as
a comparative conjunction, as a complementizer or as modal particle. Earlier in the history of the
Russian language, budto as a comparative conjunction occurred very rarely. Originally, budto
was a quotative-epistemic marker of the unreliable information, what is similar to the modern
Russian jakoby. Comparative uses of budto derived semantically from the epistemic-evidential
ones. Presumably, the Middle Russian budto derived structurally from the construction ne bud’i
to/togo with prohibitive-dubitative (or even apprehensive) meaning.
Keywords: historical lexicology of the Russian language, markers of the unreliability,
complementizer, comparative conjunction, conjunctions and particles budto, jakoby, kak by.
© Пенькова Я.А.
70
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Глагольные формы в истории русского языка могли служить источниками служебной
лексики. Так, формы от основы буд- в истории русского языка стали источником для
большого числа служебных и дискурсивных слов, среди которых условный союз
и модальная частица буде(т), частица нибудь – формант неопределенного местоимения,
союз и частица будто. В современных русских говорах реликтами форм от основы будявляются также буде/быде в качестве условного, разделительного, сравнительного союза,
модальной, вопросительной частицы или форманта неопределенного местоимения,
присоединяемого как проклитически, так и энклитически (СРНГ 3: 242-244), союз
и частица будто/бытто1, имеющие более широкое употребление в отличие от их
литературных когнатов (СРНГ 3: 339-340).
Лексические единицы, к которым принадлежит будто, относятся к классу
показателей достоверности/недостоверности высказывания. В последние десятилетия
возрос интерес к лексике такого рода. В [Козинцева 2000: 226-240] служебная лексика
современного русского языка (в том числе союз как будто) рассматривается как один из
способов выражения значений из семантического поля эвиденциальности. В [Булыгина,
Шмелев 1997: 293-304] в рамках показателей достоверности/недостоверности
выделяются маркеры гипотетичности и квазиассертивы. Последние «употребляются,
когда говорящий располагает непосредственной информацией об интересующем его
положении дел, хотя не вполне убежден в ее достоверности» [там же]. Квазиассертивы,
в свою очередь, делятся на импрессивы (например, кажется), квотативы (маркируют
чужой источник информации, например: вроде, как будто, говорят) и операторы
неуверенной оценки (например, мне кажется, по-моему) [там же]. Таким образом,
современный союз как будто представляет собой квотатив, который указывает на
косвенный источник информации.
Н.Д. Арутюновой для описания единиц подобного рода (прежде всего, частиц мол
и дескать) был предложен термин ксенопоказатели [Арутюнова 2000: 437–453]. Этот
термин в дальнейшем более широко использован в [Плунгян 2008: 285–311], в этой
же работе предложена новая интерпретация ксенопоказателей типа мол, де, дескать.
Семантико-синтаксические и дискурсивные различия сравнительных конструкций с как
бы и как будто в современном русском языке подробно рассмотрены в работе [Летучий
2008]. С диахронической точки зрения, много ценных наблюдений и выводов о средствах
выражения косвенной речи содержат исследования Е.А. Власовой (см., например,
[Власова 2014: 102-122]), эволюция основных маркеров ренарратива в истории русского
языка рассмотрена М.В. Копотевым [Копотев 2014].
Ксенопоказатель будто с диахронической точки зрения подробно не рассматривался.
В настоящей работе предлагается проследить некоторые аспекты истории и предыстории
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
71
слова будто в русском языке. Исследование выполнено на материале древнеи старорусского модулей НКРЯ, дополненных данными картотеки СРЯ XI-XVII вв.
Поиск в НКРЯ осуществлялся по вхождениям будт*, бутт*, будьто*, бутьто* будето*,
будито*, быдто*, бытто*, бытьто*; найдены следующие варианты: будто, бутто,
бутьто, будьто, будтось, будтосе, будтося, бытто, бутта. В картотеке СРЯ XI-XVII
вв. и в самом Словаре найдены также варианты бытьто и будетось. Перечисленные
варианты семантических различий не обнаруживают и при дальнейшем описании
не разграничиваются. Ниже приводятся примеры из НКРЯ, если специально не
оговорено иное.
Будто в современном русском литературном языке. Среди союзных употреблений
будто в качестве основного словарями современного русского языка выделяется будто
в роли сравнительного союза, в качестве второго – изъяснительный будто, вносящий
значение сомнения [МАС: 121].
Частица будто (также в составе конструкции как будто), согласно Словарю частиц,
имеет следующие употребления (толкования из [Шимчук, Щур 1999: 30-31]: «выражает
неуверенное предположение о возможности сообщаемого» (например: Лицо будто
знакомое); «выражает сомнение в искренности адресата, недоверие по отношению
к сообщаемому им» (например: Будто уж и вправду не понимаешь?); «выражает
уверенность в противоположности сообщаемому» (например: Будто я не забочусь
о детях!).
Старорусское будто. В (СРЯ XI-XVII, 2: 346) выделяется два основных типа
употребления старорусского будто. В рамках первого типа союз и частица не
разграничены и имеют значения ‘будто бы, якобы’ и ‘разве, неужели’. В рамках второго
типа выделяются изъяснительный и сравнительный союзы будто.
Мы предлагаем дополнить это описание, разделив союз и частицу во всех
употреблениях, проанализировав их частотность и диахронические изменения с учетом
системных отношений с близкими по значению единицами якобы и как бы2, которые,
в свою очередь, также подверглись семантической эволюции.
1. Изъяснительный союз – один из основных типов употребления будто
в старорусский период. В старорусском подкорпусе НКРЯ из 223 вхождений 91 –
в позиции изъяснительного союза. Из этого числа исключены случаи, в которых будто
употреблен после изъяснительного что. При этом самые ранние примеры в корпусе
именно такого рода (всего примеров со что будто 47, с яко будто - 1):
(1) Говорил ми отец мой… а сказываешь деи у себя мою грамоту жаловальную,
что будто яз тебе ослободнил те земли пахати [Грамота в. кн. Ивана Васильевича
И. Шушерину (1464-1473)].
72
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Очевидно, будто прошло путь от модификатора к союзу, переняв на себя функцию
изъяснительного что. Подтверждением этому является возможность стоять после другой
частицы (структуры типа что де будто), а также случаи, в которых будто употреблено в
двух соседних клаузах, и если в первой – непосредственно после что, то в следующей –
всегда внутри клаузы, например:
(2) Князь Ондрѣи… сказа, что будто присылал по него князь Борис брат его,
а говорил ему, чтобы с ним ѣхал ко князю, а князь будто к нему присылал… а к нему хотят
будто многие люди. [Летописец начала царства… (1553–1555)].
2. Будто в роли модификатора. С учетом контекстов с союзом что таких
употреблений большинство (124 из 223) и именно они являются исконными для будто.
В этом случае, как правило, будто является не просто эвиденциальным показателем,
как, к примеру, де, но одновременно и эпистемическим показателем – маркером
недостоверности информации при передаче чужой речи (‘говорящий считает, что
сообщаемое Х-м Р неверно’):
(3) А в грамоте своеи к нам писал еси, что еси на дружбе своеи стоял. А мы бутто
се на своем слове не устояли [Посольская книга по связям Московского государства
с Ногайской Ордой. Кн. 4. (1551-1556)].
Передаваемая чужая речь, по мнению говорящего, намеренно содержит
недостоверную информацию. Кроме того, в ситуации обычно присутствует тот, кто
получает выгоду от предоставления ложной информации, и тот, кому эта ложная
информация адресована. Перед нами, таким образом, семантические признаки ситуации,
в которой в современном русском языке, скорее всего, будет употреблен союз или частица
якобы.
Выделяются и некоторые другие дискурсивные типы употребления будто, однако
они маргинальны в рассматриваемый период: будто неуверенности (‘кажется’, ‘разве,
неужели’); усилительный будто (‘действительно, ведь’).
3. Будто как сравнительный союз в рассматриваемый период практически не
употребляется. Встретились лишь единичные случаи в текстах 2-й половины XVI – XVII
вв. (8 из 223), однако большинство из них все же нельзя считать чисто сравнительными,
ср. ситуацию присвоения номинации в (4) или условно-следственные отношения между
ситуациями в (5) (пример из СРЯ XI-XVII):
(4) Он, лютый, богоборных жидов на самого Господа вооружи, творя их бутто
законоревнителей. [А. Курбский. 2-e послание В. Муромцеву (1564-1583)];
(5) …за мною погналися… бутта я у них хатела отца удавить (Сказ о куре и лисице).
Современное и старорусское якобы. Согласно [Летучий 2008] якобы в современном
русском языке «чаще всего употребляется в контексте недоверия к чужим словам, которые
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
73
воспринимаются как сознательно вводящие в заблуждение» (см. также у Н.А. Козинцевой
со ссылкой на [Rakhilina 1996: 299-304]), «употpебляя якобы пpи введении чужих слов,
говоpящий откpыто мapкиpует свое отpицaтельное отношение к этой инфоpмaции»).
В старорусский период якобы ведет себя иначе. Выделяются следующие типы
употребления:
целевое (‘чтобы’): Нечестивии… ввергоша песъ множество въ огнь на мощи
святаго, якобы размешеномъ костемъ быти и не познати мощей святаго. [ВМЧ. 26
мая. Мучение святого и прославленного великомученика Христова Гергия Нового
(1530-1554)];
сравнительное (‘как бы, как будто, словно’): И се вижу к нам летящи бѣлы яко
снѣг двѣ птици, яко бы мало поменши гуси. [Досифей… Жития Зосимы и Савватия
Соловецких (1500-1503)];
якобы приблизительного количества: Бѣ же нѣкто муж, живый за озеромь
от манастыря того яко бы верстъ 40. [Сказание о Валаамском монастыре
(1558-1770)]).
Близкое к современному эпистемическому якобы появляется в текстах лишь в конце
XVII – начале XVIII вв.3: понеже той диавол, преобразився во ангела светла, рек ему,
якобы услышана его молитва у Бога и Бог якобы повелел взяти его и с плотию на небо.
[И.Т. Посошков. Завещание отеческое к сыну своему… (1718-1725)].
Старорусское как бы, в свою очередь, также употребляется отлично от современного
и во многом соответствует старорусскому якобы, выступая, по-видимому, в роли
стилистического синонима4.
Судя по всему, в конце XVII-XVIII вв. началась перестройка этой микросистемы
модально-сравнительных конструкций с якобы, как бы и будто (словно и вроде более
позднего происхождения). В старорусский период будто в основном выполнял роль
показателя недостоверности и косвенного источника информации, тогда как якобы и как
бы – целевых и сравнительных союзов. Таким образом, функционально среднерусское
сравнительное якобы больше соответствует современным сравнительным конструкциям
с как будто и как бы, не имеющим, однако, целевых употреблений, а старорусское
будто – современному якобы. Будто по внутренней форме отличается от близких
к нему якобы и как бы, так как не содержит сравнительный элемент. Отсюда и разное
направление семантической эволюции данных конструкций. Если якобы и как бы
в дальнейшем развивают модальные употребления на базе сравнительных, что на
широком типологическом материале доказано в [Летучий 2008а], то сравнительные
употребления будто, вопреки мнению А.Б. Летучего, являются производными от
модально-эвиденциальных.
74
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Предыстория будто. Источником союза будто послужили употребления
императивной формы от основы буд- буди (менее вероятно – формы презенса типа
буде) в соединении с местоимением то. Очевидность этого факта не вызывает
сомнения, поэтому специально происхождение будто не исследовалось. Заманчивым
выглядит предположение, что в древнерусский период императив буди должен был
употребляться в уступительных конструкциях типа *БУДИ ТО Х или *БУДИ ТО Р,
которые впоследствии лексикализовались. Однако древнерусский подкорпус НКРЯ,
а также тексты, рассмотренные в [Пенькова 2010], не содержат подобных примеров,
а объемный старорусский корпус выдает всего 6 таких вхождений, чего явно недостаточно
для того, чтобы свидетельствовать о тенденции к лексикализации конструкции. Кроме
того, неясен семантический мост, который бы связывал будто в своем исконном
употреблении в роли маркера недостоверности и чужой речи с *будь то – конструкцией,
к которой удобно возводить сравнительный, но не модально-эвиденциальный
будто. Семантически старорусский будто логичнее выводить из устойчивой
древнерусской перифразы не буди то/того со значением, близким к дубитативному,
прохибитивному или даже апрехенсивному. В древнерусском корпусе найдено 11 таких
примеров, ср.:
(6) ваша оуди Х(с˜)ви соуть, а оуды Х(с˜)вы створимъ ли оуды любодѣиц#; не боуди
того. [Пчела];
(7) не ст˜ыи илиӻ пущаєть молнию. не буди того. нъ анг˜лъ Г(с̃)нь приставленъ ѥсть
на се. [Житие Андрея Юродивого];
(8) да никтоже можеть рещи ӻко ненавиди(т˜) на(с˜) Бъ˜·не буди то кого тако любить
[Бг˜ъ]ӻкоже (нас) възлюбилъ. [Суздальская летопись].
Очевидно, в процессе лексикализации было утрачено отрицание не, но сохранилось
значение недостоверности (‘Р не соответствует действительности’). Такая экспрессивная
отрицательная формула использовалась для указания на то, что ситуация не соответствует
действительности, противоречит знаниям о мире, является нежелательной для
говорящего и оценивается им негативно. Значение этой конструкции, как кажется, до сих
пор сохраняется в одном из современных употреблений частицы будто, ср. толкование
в [Шимчук, Щур 1999]: «будто… выражает уверенность в противоположности
сообщаемому», ср. пример выше: не буди то кого тако любить [Бг˜ъ] ӻкоже (нас)
възлюбилъ – будто кого-нибудь так любит Бог, как нас возлюбил?
Структурно близкая конструкция да не би с апрехензивным значением
обнаруживается, к примеру, в современном болгарском языке (об особенностях этой
частицы см. [Иванова 2016]), формально она также включает одну из ирреальных форм
глагола быти (кондиционал) и отрицание5.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
75
Примечания
Работа выполнена при поддержке РФФИ (РГНФ): Грант № 15-04-00283
«Древнерусский глагол: функционирование и эволюция».
1
Вопреки мнению Л.А. Булаховского [Булаховский 1950: 330], бытто следует
признать фонетическим вариантом будто, ср. аналогичное соотношение буде/быде,
а также в Олонецком сборнике (л. 12): бы(т)те [=будьте] в помощ (благодарю Алексееву
А. за сообщение).
2
В текстах старорусского периода союз как будто не зафиксирован вовсе (его
нет в НКРЯ и в СРЯ XI – XVII вв.): первая фиксация, согласно корпусным данным,
относится только к 1743 г. (Тредиаковский В.К. Рассуждения об оде вообще). Не
встречается старорусское будто, в отличие от современного, и в конструкции будто бы
(о семантических особенностях сравнительных конструкций с бы и без см. [Летучий
2008а]).
3
При этом в значении, близком современному якобы в древнерусском языке мог
употребляться союз яко (см., например, [Булаховский 1950: 330]; [Власова 2014:
102-122]).
4
Строго композициональные употребления (типа: как бы корабли ни шатались...
[И. Т. Посошков. Завещание отеческое к сыну своему… (1718–1725)]) не рассматриваются.
5
Можно в чем-то сопоставить такой семантический путь с эволюцией глаголов
речи (будто этимологически не связан с глаголами речи, однако на определенном этапе
выступает при глаголах речи как эвиденциальный маркер): ср. лезгинское na luhudi ‘ты
скажешь’ → ‘как будто’ [Heine, Kuteva 2004: 268]); ср. также u=n=k:-o (лексикализованная
форма ‘ты скажешь’) ‘как будто’ в удинском, калька с азербайджанского dey әrsәn ‘как
будто’ (‘говорить’ в форме 2-го лица ед.ч. оптатива) [Майсак 2016: 359].
*
Источники:
МАС – Словарь русского языка: в 4-х т. – М., 1999. – Т.1.
НКРЯ – Национальный корпус русского языка (www.ruscorpora.ru)
СРНГ – Словарь русских народных говоров. Ф.П. Филин (ред.). – Вып. 3. – Л., 1968.
СРЯ XI-XVII – Словарь русского языка XI–XVII вв. С.Г. Бархударов (ред.). – Вып.
1. – М., 1975.
Литература
Арутюнова, Н.Д. Показатели чужой речи де, дескать, мол. К проблеме интерпретации
речеповеденческих актов // Н. Д. Арутюнова (ред.). Язык о языке. – М.: Языки русской
культуры, 2000. – C. 437–453.
Булаховский, Л.А. Исторический комментарий к литературному русскому языку. –
Киев, 1950. – 488 c.
Булыгина, Т.В., Шмелёв, А.Д. Гипотезы и квазиассерции // Т.В. Булыгина;
А.Д. Шмелёв. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). –
М.: Языки русской культуры, 1997. – С. 293–304.
Власова, Е.А. Jako recitativum в древнерусских летописях XI–XIII вв. // Вестник
Московского университета. Серия 9: Филология. – 2014. – № 2. – С. 102–122.
Иванова, Е.Ю. Болгарская частица да не би как маркер апрехенсива // «Корпусные
подходы к балканским языкам и диалектам» 5–7 декабря 2016 года. Институт
76
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
лингвистических исследований РАН (Санкт-Петербург) [Электронный ресурс]. Систем.
требования: Adobe Acrobat Reader. – URL: http://iling.spb.ru/confs/balkan2016/
slides/ivanova.pdf (дата обращения: 15.04.2017).
Козинцева, Н.А. К вопросу о категории засвидетельствованности в русском языке:
косвенный источник информации. // А.В. Бондарко, С.А. Шубик (ред.). Проблемы
функциональной грамматики: Категории морфологии и синтаксиса в высказывании. –
СПб: Наука, 2000. – С. 226–240.
Копотев, М.В. Эволюция русских маркеров ренарратива: синтаксис или лексика? //
Acta linguistica petropolitana. Труды института лингвистических исследований. – Т. 10. –
2014. – № 2. – C. 712–740.
Летучий, А.Б. Конструкции сравнения ситуаций с показателями как бы и как будто.
// Научно-техническая информация. – 2008. – №4.
Летучий, А.Б. Сравнительные конструкции, ирреалис и эвиденциальность. // B.
Wiemer & V.A. Plungjan (Hrsg.). Lexikalische Evidenzialitäts-Marker in slavischen Sprachen
// Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 72. – München: Sagner, 2008а. – S. 215-238.
Майсак, Т.А. Перфект и аорист в ниджском диалекте удинского языка. // Acta
Linguistica Petropolitana. Труды Института лингвистических исследований РАН.
Исследования по теории грамматики. Вып. 7: Типология перфекта. В.А. Плунгян,
Т.А. Майсак, К.П. Семёнова (ред.). – СПб.: Наука, 2016. – С. 315-378.
Пенькова, Я.А. Императив буди в деловых и летописных памятниках XII–XI- вв. //
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. – 2010. – №4. – С. 120–126.
Плунгян, В.А. О показателях чужой речи и недостоверности в русском языке: мол,
якобы и другие // B. Wiemer & V.A. Plungjan (Hrsg.). Lexikalische Evidenzialitäts-Marker in
slavischen Sprachen // Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 72. – München: Sagner,
2008. – S. 285–311.
Шимчук, Э.Г., Щур, М.Г. Словарь русских частиц. – Frankfurt-am-Main, 1999.
Heine, B., Kuteva, T. World Lexicon of Grammaticalization. – Cambridge, 2004.
Rakhilina, E.V. Jakoby comme un moyen de médiatisation en russe // Z. Guentchéva (ed.).
L’énonciation médiatisée. – Paris: Peeters, 1996. Р. 299–304.
О.В. Ряховская
12Московский государственный областной университет
ОСОБЕННОСТИ УПОТРЕБЛЕНИЯ ГЛАГОЛОВ С КОРНЕМ -ДЕРЗВ РУССКОМ И ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКОМ ЯЗЫКАХ
Аннотация. Предметом рассмотрения в данной статье является изменение семантики
лексем с корнем -дерз-, установление их значения в Евангельских текстах и сопоставление
слов с данным значением по параллельному тексту в русском, церковнославянском,
латинском и греческом вариантах.
Ключевые слова: императив, лексема, семантика, коннотация.
© Ряховская О.В.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
77
O.V. Riakhovskaia
Moscow State regional University
FEATURES OF THE USE OF VERBS WITH ROOT -DERZIN THE RUSSIAN, CHURCH SLAVONIC
Abstract. Тhe subject of this article is to change the semantics of the lexemes with root
-derz- , the establishment of them in the Gospel texts and the comparison of words with the
given value on the parallel text in Russian, Church Slavonic, Latin and Greek variants.
Keywords: imperative, lexeme, semantics, connotation.
В данной статье мы рассмотрим особенности употребления лексем с корнем -дерзв текстах Евангелий.
В «Материалах для словаря древнерусского языка» находим следующие слова
с данным корнем: дьрзание, дьрзати, дьрзливыи, дьрзно, дьрзновати, дьрзновение,
дьрзновеньныи, дерзнути, дьрзнутие, дьрзо, дьрзовати, дьрзостити, дьрзость,
дьрзостьно, дьрзостьнъ, дьрзти, дьрзухъ, дьрзъствовати, дьрзыи (Срезн.: 777–780).
Все эти слова имеют положительную коннотацию: смело, осмеливаться, смелый,
отважный.
В современном русском языке имена существительные, прилагательные, наречия
с корнем -дерз- имеют ярко выраженную отрицательную коннотацию. Дерзость
– 1. Свойство по знач. прил. дерзкий. 2. Дерзкий поступок, а также дерзкое
высказывание, дерзкие слова (МАС: электр.ресурс). Дерзкий – 1. Непочтительный,
грубый, вызывающий. 2. Вызывающе смелый, пренебрегающий опасностью (МАС:
электр.ресурс). Однако значение «исполненный дерзания, смелый» присутствует
в словарях с пометой высокое (РСС: электр.ресурс). А вот глагол дерзать и его видовая
пара дерзнуть сохраняют положительную коннотацию, но имеют стилистические
пометы. Дерзать – 1. Высок. Смело стремиться к чему-л. благородному, высокому,
новому. 2. (сов. дерзнуть) на что или с неопр. Книжн. Осмеливаться, отваживаться (МАС:
электр.ресурс).
В текстах Библии слова с корнем -дерз- встречаются 81 раз (дерзновение в 19
контекстах, дерзать – в 9, дерзок – в 3, дерзнуть – в 5, дерзкий – в 12, дерзко – в 5,
дерзость – в 24, дерзостный – в 1, дерзнувший – в 2, дерзновенно – в 1) и в подавляющем
большинстве контекстов с положительной коннотацией.
В текстах Евангелий данный корень употребляется только в словах с положительной
коннотацией. Всего мы насчитываем 8 употреблений лексем с корнем –дерзв церковнославянском переводе, семь из них в глаголах в форме повелительного
наклонения, и одно употребление в краткой форме действительного причастия
прошедшего времени – дерзнув.
78
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Дерзати, дерзнути – осмелиться, ободриться (ЦСС: 78).
Дерзаю – имею смелость, не боюсь, бодрюсь, мужаюсь (ПЦСС: 142).
Дерзати – 1. не робеть, ободриться, быть смелым, θαρσέω 2. отваживаться, решаться,
τολμάω 3. хвастать [Седакова 2005: 110]
– И сé, принесóша емý разслáблена [жи́лами], на одрѣ́ лежáща: и ви́дѣвъ Иисýсъ
вѣ́ру и́хъ, речé разслáбленному: дерзáй, чáдо, отпущáются ти́ грѣси́ твои́ (Матфей гл.9,
ст.2).
– прiи́де Иóсифъ, и́же от Аримаѳéа, благообрáзенъ совѣ́тникъ, и́же и тóй бѣ́ чáя
цáрствiя Бóжiя, дерзнýвъ вни́де къ пилáту, и проси́ тѣлесé Иисýсова (Марк гл.15, ст.43).
В русском варианте всего 3 употребления глагола дерзать, и все 3 – это формы
повелительного наклонения. Во всех трех контекстах эти формы усилены обращением
(чадо, дщерь) и представляют собой простые, нераспространенные, восклицательные
предложения, что максимально дополняет и усиливает собственную семантику
императива.
– И вот, принесли к Нему расслабленного, положенного на постели. И, видя Иисус веру
их, сказал расслабленному: дерзай, чадо! прощаются тебе грехи твои (Матфей гл.9, ст.2).
– Иисус же, обратившись и увидев ее, сказал: дерзай, дщерь! вера твоя спасла тебя.
Женщина с того часа стала здорова (Матфей гл.9, ст.22).
– Он сказал ей: дерзай, дщерь! вера твоя спасла тебя; иди с миром (Лука гл.8, ст.48).
В тех 5 контекстах, в которых в церковнославянском варианте также используется
глагол дерзать, в русском переводе ему соответствуют глаголы ободриться (2 контекста),
мужаться (1 контекст), бояться с отрицательной частицей не (1 контекст), осмелиться
(1 контекст).
Ободриться – сов. (несов. ободряться). Воспрянуть духом, почувствовать себя
бодрее, увереннее (МАС: электр.ресурс).
– А́ бiе же речé и́мъ Иисýсъ, глагóля: дерзáйте: áзъ éсмь, не бóйтеся. / Но Иисус
тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь; это Я, не бойтесь (Матфей гл.14, ст.27).
Мужаться – несов. Проявлять мужество, стойкость в опасности, в беде и т. п.;
крепиться (МАС: электр.ресурс).
– Сiя́ глагóлахъ вáмъ, да во мнѣ́ ми́ръ и́мате: въ мíрѣ скóрбни бýдете: но дерзáйте,
[я́ко] áзъ побѣди́хъ мíръ. / Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете
иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Иоанн гл.16, ст.33).
Бояться – 1. Испытывать боязнь, страх (МАС: электр.ресурс).
– И стáвъ Иисýсъ, речé егó возгласи́ти. И возгласи́ша слѣпцá, глагóлюще емý: дерзáй,
востáни, зовéтъ тя́. / Иисус остановился и велел его позвать. Зовут слепого и говорят
ему: не бойся, вставай, зовет тебя (Марк гл.10, ст.49).
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
79
Осмелиться – сов. (несов. осмеливаться). Набраться смелости, решимости для
какого-л. поступка; отважиться, посметь (МАС: электр.ресурс).
– прiи́де Иóсифъ, и́же от Аримаѳéа, благообрáзенъ совѣ́тникъ, и́же и тóй бѣ́ чáя
цáрствiя Бóжiя, дерзнýвъ вни́де къ пилáту, и проси́ тѣлесé Иисýсова. / пришел Иосиф
из Аримафеи, знаменитый член совета, который и сам ожидал Царствия Божия,
осмелился войти к Пилату, и просил тела Иисусова (Марк гл.15, ст.43).
В греческом варианте церковнославянскому глаголу дерзать соответствует глагол
θαρσέω – быть смелым, спокойным, не бояться, не унывать, отваживаться (Вейсман: 597).
В «Греческо-русском словаре христианской церковной лексики» указано и однокоренное
существительное θάρροσ – храбрость, смелость, мужество, дерзновение (Назаренко: 92).
– ὁ δὲ Ἰησοῦς στραφεὶς καὶ ἰδὼν αὐτὴν εἶπεν θάρσει θύγατερ ἡ πίστις σου σέσωκέν
σε καὶ ἐσώθη ἡ γυνὴ ἀπο τῆς ὥρας ἐκείνης / Иисус же, обратившись и увидев ее,
сказал: дерзай, дщерь! вера твоя спасла тебя. Женщина с того часа стала здорова
(Матфей гл.9, ст.22)
В Евангелии от Марка (глава 15, стих 43) используется сочетание τολμήσας
εἰσῆλθεν. Τολμήσας – это форма аористного причастия от глагола τολμαω («отваживаться,
осмеливаться, дерзать» (Вейсман: 1248)), εισῆλθεν – форма аориста активного залога от
глагола εισερχομαι («входить, вступать» (Вейсман: 383)). Дословно это выражение может
переводиться, как «вошел осмеливаясь».
– прiи́де Иóсифъ, и́же от Аримаѳéа, благообрáзенъ совѣ́тникъ, и́же и тóй бѣ́ чáя
цáрствiя Бóжiя, дерзнýвъ вни́де къ пилáту, и проси́ тѣлесé Иисýсова. / пришел Иосиф
из Аримафеи, знаменитый член совета, который и сам ожидал Царствия Божия,
осмелился войти к Пилату, и просил тела Иисусова. / ἐλθὼν Ἰωσὴφ ὁ ἀπο­̀ Ἁριμαθαίας
εὐσχήμων βουλευτής ὃς καὶ αὐτὸς ἦν προσδεχόμενος τὴν βασιλείαν τοῦ θεοῦ τολμήσας εἰσῆλθεν
προ­̀ς τὸν Пιλᾶτον καὶ ᾐτήσατο τὸ σῶμα τοῦ Ἰησοῦ
В латинском переводе в 4 контекстах используется глагол confido – твердо надеяться,
полагаться (Дворецкий: 178).
– сiя́ глагóлахъ вáмъ, да во мнѣ́ ми́ръ и́мате: въ мíрѣ скóрбни бýдете: но дерзáйте,
[я́ко] áзъ побѣди́хъ мíръ./ Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете
иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир. / Haec locutus sum vobis, ut in me pacem
habeatis; in mundo pressuram habetis, sed confidite, ego vici mundum» (Иоанна гл.16,
ст.33).
В «Материалах для словаря древнерусского языка» в качестве соответствия глаголу
дерзати упоминается латинский глагол audere – 1. желать; 2. отваживаться, дерзать,
осмеливаться, сметь, решаться [Дворецкий 2002: 90], однако в исследуемых контекстах
данный глагол не обнаружен.
80
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
В Евангелии от Матфея (глава 14, стих 27) церковнославянскому употреблению
глагола дерзать соответствует в русском варианте глагол бояться с частицей не,
а в латинском тексте используется выражение habete fiduciam. В «Материалах» к слову
дерзновение приводится латинская параллель fiducia. Fiducia – 1. уверенность, упование,
надежда (Дворецкий: 326). Выражение habete fiduciam мы можем перевести как
«имейте упование».
– Statimque Iesus locutus est eis dicens: «Habete fiduciam, ego sum; nolite timere!» /
А́ бiе же речé и́мъ Иисýсъ, глагóля: дерзáйте: áзъ éсмь, не бóйтеся. / Но Иисус тотчас
заговорил с ними и сказал: ободритесь; это Я, не бойтесь.
А в Евангелии от Марка (глава 10, стих 49) русскому и церковнославянскому
вариантам дерзать – не бояться соответствует выражение animaequior esto,
в котором animaequior – сравнительная степень прилагательного animaequus –
невозмутимый (Дворецкий: 59). В словаре отмечено, что данная лексема встречается
в «Biblia Sacra Vulgatae Editionis» (утвержденный Тридентским собором 1546 г. латинский
перевод Библии). А esto – форма императива будущего времени от глагола sum – быть.
Animaequior esto – будьте невозмутимее/ будьте более невозмутимыми.
– Et stans Iesus dixit: «Vocate illum». Et vocant caecum dicentes ei: «Animaequior esto.
Surge, vocat te». / И стáвъ Иисýсъ, речé егó возгласи́ти. И возгласи́ша слѣпцá, глагóлюще
емý: дерзáй, востáни, зовéтъ тя́. / Иисус остановился и велел его позвать. Зовут слепого
и говорят ему: не бойся, вставай, зовет тебя.
В Евангелии от Марка (глава 15, ст.43) εἰσῆλθεν церковнословянское деепричастие
дерзнув а в латинском варианте audacter introivit. Audacter – 1. смело, отважно;
2. дерзко, нагло (Дворецкий: 90). Introivit – форма перфекта от глагола intraeo –
входить, въезжать, вступать (Дворецкий: 420). Следовательно, audacter introivit –
отважно вошел.
– venit Ioseph ab Arimathaea nobilis decurio, qui et ipse erat exspectans regnum Dei,
et audacter introivit ad Pilatum et petiit corpus Iesu. / прiи́де Иóсифъ, и́же от Аримаѳéа,
благообрáзенъ совѣ́тникъ, и́же и тóй бѣ́ чáя цáрствiя Бóжiя, дерзнýвъ вни́де къ пилáту,
и проси́ тѣлесé Иисýсова. / пришел Иосиф из Аримафеи, знаменитый член совета,
который и сам ожидал Царствия Божия, осмелился войти к Пилату, и просил тела
Иисусова.
В Евангелии от Луки (глава 8, стих 48) в латинском варианте отсутствует форма
повелительного наклонения глагола дерзать
– At ipse dixit illi: «Filia, fides tua te salvam fecit. Vade in pace». / Он сказал ей: дерзай,
дщерь! вера твоя спасла тебя; иди с миром.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
81
Словари и источники
Вейсман, А.Д. Греческо-русский словарь / Репринт V-го издания 1899 г. – М.: Греколатинский кабинет Ю.А. Шичалина, 1991.
Дворецкий, И.Х. Латинско-русский словарь. – 7-е изд., стереотип. – М.: Рус.яз., 2002.
– 846с.
МАС – Словарь русского языка: В 4-х т. / АН СССР, Ин-т рус. яз.; Под ред.
А. П. Евгеньевой. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Русский язык, 1981–1984 [Электронный
ресурс].
URL:
http://www.slovari.ru/default.aspx?s=0&p=240
(дата
обращения:
20.02.2012).
Назаренко, А.А., свящ. Греческо-русский словарь христианской церковной лексики
(с толковыми статьями): 4500 слов и выражений. – М.: Издательство Московской
Патриархии Русской Православной Церкви, 2015. – 192 с.
ПЦСС – Полный церковно-славянский словарь / Сост. прот. Г. Дьяченко [Электронный
ресурс]. URL: http://www.slavdict.narod.ru/_0547.htm (дата обращения: 23.09.2011).
РСС – Русский семантический словарь. Толковый словарь, систематизированный по
классам слов и значений / Российская академия наук. Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова;
Под общей ред. Н.Ю. Шведовой. – М.: «Азбуковник», 1998. [Электронный ресурс]. URL:
http://slovari.ru/ default. aspx?s=0&p=235 (дата обращения: 17.06.2012).
Срезн. – Срезневский, И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по
письменным памятникам, А-К. – Т.1. – СПб, 1893.
ЦСС – Церковнославянский словарь. Для толкового чтения Св. Евангелия, часослова,
псалтири и других богослужебных книг / Сост. прот. А. Свирелин. – Изд.4-е. – М.: ДАРЪ,
2012. – 384 с.
Литература
Седакова, О.А. Церковнославяно-русские паронимы. Материалы к словарю. – М.:
Греко-латинский кабинет Ю.А. Шичалина, 2005 – 432 с.
А.И. Соколов
13Санкт-Петербургский государственный технологический институт
К ИСТОРИИ СЛОВА ПРЕДМЕТ
Аннотация. Описывается орфографическая вариантность кальки предмет в русском
языке XVIII века. Рассматриваются причины возникновения вариантности: изначальная
ориентация слова в форме предмѣт на одно из значений (‘цель’) французского objet,
дальнейшее калькирование семантической структуры иноязычного корреспондента,
переосмысление его внутренней формы с последующей заменой морфемы
-мѣт- на -мет-.
Ключевые слова: русский язык, XVIII век, историческая лексикология
и лексикография, орфографическая вариантность.
© Соколов А.И.
82
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
A.I. Sokolov
St. Petersburg State Technological Institute (technical university)
ON THE HISTORY OF THE WORD ПРЕДМЕТ
Abstract. The article examines the orthographic variation of the calque предмет in Russian
language of the 18th century. The following reasons of variation are considered: primordial
orientation of the word in the form предмѣт to one of the meanings (‘purpose’) of French
objet, further calquing of semantic structure of the foreign word, reinterpretation of its inner
form with subsequent substitution of the morpheme –мѣт– for –мет–.
Keywords: Russian language, 18th century, historical lexicology and lexicography,
orthographic variation.
Слово предмет привлекало внимание лингвистов ХХ–XXI веков по крайней мере
четырежды. Об истории происхождении слова, времени его вхождения в лексическую
систему русского языка, о развитии его семантической структуры, о гипотетическом
авторстве данного слова-кальки писали В.В. Виноградов [Виноградов 1999: 536–538],
Г. Хютль-Ворт [Hüttl-Worth 1956: 157–158], В.В. Веселитский [Веселитский 1972: 61–67],
М. Смит [Smith 2006: 48–50]. За пределами внимания исследователей, однако, осталась
орфографическая вариантность слова (предмѣт и предмет) в языке XVIII века; не
описана ее динамика, не установлены причины ее появления.
Первые примеры употребления слова предмет были обнаружены Ю.С. Сорокиным
в «Журнале или Поденной записке Петра Великого»1. Они содержатся в донесениях
дипломата М.П. Бестужева-Рюмина и датируются 1720 годом. Слово предмет
используется в значении ‘результат, ради достижения которого осуществляются
определенные действия; цель’: Так же справедливо было, чтобы Ваше Величество
<английский король> гарантировали Его Царскому Величеству его новыя завоевания,
дабы учинить заплату ему за военные убытки, которая от единаго упрямства Шведов
толико продолжается. Ничего не может основательнѣе быть сего требования Его
Царскаго Величества; понеже предмѣт сего намѣреваемаго союза был по большой
части противу Швеции (ЖПВ II: 713)2.
Сам факт появления слова предмет в русском языке в 20-х годах XVIII века сомнения
не вызывает (нет более ранних фиксаций), но его первоначальная орфографическая
форма (или формы) достоверно может быть установлена в случае обращения к архивным
подлинникам. Можно предположить, что написание слова предмет через «ять»
в материалах «Журнала» является аутентичным, так как, судя по тексту «Предисловия»,
роль князя М. М. Щербатова, получившего задание разобрать архивы Петра I, сводилась
к минимуму: опубликовать документы государственной важности в их первозданном
варианте и с учетом правок императора.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
83
Но строго говоря, на сегодняшний день единственным достоверным примером
написания слова через «ять» (предмѣт) является, согласно нашим материалам, его
фиксация в источнике конца 40-х годов XVIII века, в официальной речи посла Швеции
барона Гепкена при вручении верительной грамоты (слово предмет употребляется
в значении ‘цель’): Таковые сентименты, милостивѣйшая Государыня, дальнѣйших
о том засвидѣтельствованей не требуют, однакож Его Величество не меньше с охотою
случаев к тому ищет; и я в рассуждении того точнѣйшими указами снабдѣн будучи,
оные нынѣ исполняю, и всегда исполнять буду с радѣнием достойным предмѣта, и той
глубокой венерации, которую к персонѣ Вашего Императорскаго Высочества имѣю
(Приб. Спб. в.: 7).
Немногочисленные регистрации слова предмет второй половины 50-х годов
XVIII века (7 употреблений) свидетельствуют о последовательном написании его через
«ять» при одновременном расширении лексического значения слова (‘вещь’): Человѣк
разсматривающий предмѣты чувств своих неинако, как по елику их оныя не посредственно
досягают, считает животных только от великаго слона, до малаго несѣкомаго (ЕС
1756 II: 416). Стабильная форма написания через «ять» в конце 50-х – начале 60-х
годов отмечается, прежде всего, в «Ежемесячных сочинениях» (1759), в еженедельном
издании «Праздное время, в пользу употребленное» (1760), а также в «Содержании
ученых рассуждений» (1759), в сочинении Ф. Эмина «Похождение Мирамонда» (1763).
С начала 60-х годов у слова предмет появляется значение ‘повод, причина’: Когда
два любовника <Карита и Полидор> пришли уже в храм, то проводили их к главному
жрецу, которому объявили они предмѣт своих желаний <обратиться с молитвой
к богам об исцелении Эпидора> (Карита: 121).
Параллельно отмечается возникновение вариантности в написании слова предмет
через «е», однако орфографические варианты никак не привязаны к тому или иному
значению слова. Ср. (см. пример выше) разное написание слова при его использовании
в одном и том же значении ‘вещь, материальный объект’: Иногда .. представляют Радугу
для показания различных цвѣтов, кои суть предметы зрѣния (Иконолог. лекс.: 311).
Или в значении ‘задача’: Важнѣйший предмет сельскаго домостроительства состоит
в том, чтоб стараться о произращении полевых и садовых плодов, дерев, кустов
и прочаго (ТВЭО 1765 I: 1). Главнѣйший предмѣт трудов нашего Общества клонится
к тому, чтоб поощрять земледѣлие и деревенское хозяйство (ТВЭО 1765 I:147).
Во второй половине 60-х годов наблюдается усиление конкуренции вариантов слова
при своеобразном распределении «зон распространения». Собственно, вариантность
в написании отмечается лишь в петербургских изданиях. Так, в некоторых источниках
фиксируется последовательное использование формы предмѣт, например: «Трактат
84
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
вечный» (ТВ 1768), «Всякая всячина» (1769–1770), «Российская универсальная
грамматика» Н.Г. Курганова (1769). В то же время в ряде оригинальных и переводных
сочинений регистрируется исключительное написание слова через «е» – предмет,
например: «Устав кадетского корпуса» И. Бецкого (Бцк. Устав 1766), «Предисловие»
А. Шлецера к своему изданию «Русской правды» (Шлецер 1767), «Брак души» – сборник
стихов, посвященных Екатерине II (1769) и др.
В тот же период в Москве, в Университетской типографии, издаются переводные
сочинения, печатаются публичные речи профессоров Московского университета
А. Барсова, С. Десницкого и др. Отличительная черта данных текстов – полное отсутствие
написания слова через «ять», последовательное употребление формы предмет:
(Гравиль 1765; Коменск. 1768; Дильтей 1768; Дсн. 1768; Ист. Фрейера 1769; Брсв Речи
1788 и др.).
В 70–90-е годы XVIII века в петербургских изданиях сохраняется тенденция
к вариантному написанию слова предмет, причем более распространенной, «сильной»
формой становится предмѣт. Данный вариант используется как единственный
в периодических изданиях «Академические известия» (1779), «Санкт-Петербургский
вестник» (1778, 1781), «Собеседник любителей российского слова» (1784). Исключительно
в таком написании слово встречается в изданиях произведений Я. Княжнина (Княж.
Россл.), в переводах сочинений Ф. Фенелона (Фенел. Телемак). Вариант же предмет
отмечен как основной в периодических изданиях «Новые ежемесячные сочинения»
(1787), «Муза» (1796), «Санкт-Петербургский журнал» (1798), «Почта духов» (ПД
1802), в оригинальной и переводной литературе (Рдщв Уш.; Физ. Гил.; Жанлис 1792).
В некоторых изданиях встречаются оба написания (Богд. 1783; Вольтер 1788; Наставник).
Для московских изданий того же периода характерно устойчивое написание предмет
(например, Блэкстон I; Плт. 1785; МЖ; Пнк. 1800; ММ; Шлкв ДПМ); вариант предмѣт
представлен единичными случаями (Фревиль I: 241, 312).
По-разному отражается орфографическая вариантность слова в словарях
и грамматиках XVIII – начала XIX века.
Так, в «Словаре разноязычном» Н. Г. Курганова слово отмечено в варианте предмѣт:
Объект, предмѣт, предзор, вещь, причина (ПК 1769: 402). В этом же написании оно
представлено у Ж. Виньерона (Кр. Лекс. 1771: 124), в словарях И. Нордстета (Нрд. II: 620)
и Я. Родде (Сл. Родде: 277), а также в «Полном французском и российском лексиконе»
(ФРЛ1 II: 173, 559).
При этом, в «Лексиконе» И. Геснера, изданном в Москве, регистрируется вариант
предмет (ЛГ 1767: 308); такое же написание слова отмечено в «Словаре Академии
Российской» (САР1 IV: 118) и в «Лексиконе» И. Аделунга (Ад. I: 648).
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
85
В словарях И. Гейма, профессора Московского университета (словари изданы
в Москве), слово предмет фигурирует в различных вариантах. Так, в «Российскофранцузско-немецком словаре» представлен вариант предмѣт (Гм II: 541), тогда как
в «Немецко-российско-французском словаре» зафиксирован вариант предмет (Гм НРФ I:
31, 108, 635; II: 82, 140, 186 и др.).
При активной вариантности в написании слова предмет, отмечаемой в сочинениях
и словарях 80–90-х годов, вектор в его орфографическом оформлении задается, повидимому, САР1 и грамматиками, изданными после выхода в свет САР1, включая
«Академическую грамматику» 1802 г. (АГ: 62, 82, 157). Позже написание слова
предмет через «е» переносится в САР2, тем самым обретая статус нормативного
(САР2 V: 173).
Проблема написания буквы «ять» составляет отдельную тему в рамках исследования
явлений вариантности в языке XVIII–XIX веков, попыток упорядочения орфографии
в общем. (О противниках буквы «ять» и тех, кто выступал за ее сохранение, см., например
[Грот 1876: 189–190 и др.])
Не случайно, как кажется, Н. И. Греч, начиная с десятого издания «Краткой русской
грамматики», вводит в главу «О правописании отдельных слов» параграф, где дается
список слов в их правильной орфографии, среди которых и слово предмет с написанием
через «е» [Греч 1843: 142].
В действительности же гипотетически изначальное написание слова через «ять»
необходимо связывать с процессом формирования его семантики. Можно с большой
долей уверенности предполагать, что слово предмет было создано в среде дипломатов
и вошло в лексическую систему языка, прежде всего, в значении ‘цель’. Отсюда
и корнем новации становится –мѣт– (создание кальки – акт индивидуальный), а само
слово в данном значении начинает конкурировать со словом мѣта, правда, не в прямом,
а в переносном значении: «Мѣта. Намѣрение или предмет, конец желания, намѣрения»
(САР1 IV: 430).
Очевидно также, что формирование семантики слова предмет происходило под
влиянием французского языка, где слово objet уже на рубеже XVII–XVIII веков являлось
многозначным, а одним из его значений было ‘конец, завершение какого-либо намерения,
цель’ (Furetière: Objet), (Richelet II: 259).
О том, что написание слова предмет через «ять» связано так или иначе со значением
‘цель’, пишет Ф.И. Буслаев: «Ошибочное понятие о значении слова может вести
и к ошибочному начертанию. Так слово предмет производили от гл. мѣтить, и писали
с ѣ: предмѣт; между тем как это слово происходит от гл. метать, откуда с предлогами:
у-мет, по-мет, пред-мет» [Буслаев 1863: 88].
86
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Очевидно, что слово в орфографической форме предмѣт представляло собой
неточную кальку (ориентированную на одно из значений французского корреспондента –
‘цель’), однако данное написание быстро закрепилось за всеми значениями слова,
семантика которого формировалась под влиянием фр. objet. Параллельно, по-видимому,
в языковом сознании происходил процесс переосмысления внутренней формы слова;
уточнение перевода его корня (лат. iacio ‘бросаю, кидаю’) привело к замещению
-мѣт- на омонимичный -мет- и стало причиной возникновения орфографической
вариантности.
Примечания
Публикация «Журнала» датируется началом 70-х годов XVIII века. В «Предисловии»
князь М.М. Щербатов пишет, что первую часть «Журнала» (где и зафиксированы
употребления слова предмет) супруга Петра, Екатерина Алексеевна, «приказала
переписав напечатать … но не известно за чем сие не исполнилось» (ЖПВ I: IV–V). В
этой же первой части, указывает он, Петр I «во многих местах поправить своею рукою
изволил: и таковых черных сочинений обретается в архиве Петра Великого восемь, из
коих поправленных Его собственною рукою пять» (ЖПВ I: IV).
2
Сокращения источников СРЯ XVIII [см. Указатель 1984]; дополнительные
источники и их сокращения приводятся в каждом нечетном выпуске Словаря. В списке
источников статьи указаны сочинения, не включенные в СРЯ XVIII. Примеры даются в
упрощенной орфографии, написание буквы «ять» при этом сохраняется.
1
Литература
Буслаев, Ф.И. Историческая грамматика русского языка, составленная Ф. Буслаевым.
2-е изд., передел. Ч. 1–2. – М., 1863. – Ч. 1. – 259 с.
Веселитский, В.В. Отвлеченная лексика в русском литературном языке XVIII –
начала XIX в. – М., 1972. – 319 с.
Виноградов, В.В. История слов: Ок. 1500 слов и выражений и более 5000 слов,
с ними связанных. – М., 1999. – 1138 c.
Греч, Н.И. Краткая русская грамматика. 10-е изд, испр. и доп. – СПб., 1843. – 146 с.
Грот, Я.К. Спорные вопросы русского правописания от Петра Великого доныне.
2-е изд. – СПб., 1876.– 460 с.
Указатель 1984 – Словарь русского языка XVIII века: Правила пользования словарем.
Указатель источников / Сост. Л.Л. Кутина, О.Е. Березина, А.А. Алексеев. Л., 1984. С. 58–141.
Hüttl-Worth, G. Die Bereicherung des russischen Wortschatzes im XVIII. Jahrhundert.
Wien, 1956. – 232 s.
Smith, M. The Influence of French on Eighteenth-Century Literary Russian: Semantic and
Phraseological Calques. Bern; Frankfurt a. M.; NewYork, 2006. – 401 s.
Словари и источники
АГ – Российская грамматика, сочиненная Императорскою Российскою Академиею.
– СПб., 1802.
Богд. 1783 – Богданович И.Ф. Душинька. – СПб., 1783.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
87
Брак 1769 – Брак души благочестивыя, небесному жениху Христу сыну Божию
уневестившияся. – СПб., 1769.
Бцк. Устав 1766 – Бецкой, И.И. Устав Императорскаго Шляхетнаго сухопутнаго
кадетскаго корпуса учрежденнаго в Санктпетербурге для воспитания и обучения
благороднаго российскаго юношества. – СПб., 1766.
Вольтер, Ф.М. Микромегас: Философическая повесть / Пер. с фр.
[И. Г. Рахманиновым]. Нов., испр. изд. – СПб., 1788.
Гм НРФ – Гейм, И. Новый и полный словарь. Первое отд., содержащее немецкороссийско-французский словарь. – Ч. 1–2. – М., 1796–1797.
Грайар де Гравиль, Б.К. Друг девиц / Пер. с фр. Павел Фон Визин. – М., 1765.
Дильтей, Ф.Г. Первыя основания универсальной истории с сокращенною
хронологиею. – Ч. 3. – Т. 1. – М., 1768.
Жанлис, С. Ф. Новое детское училище, или Опыт нравственнаго воспитания обоего
пола и всякаго состояния юношества / Пер. с фр. – СПб., 1792.
Иконолог. лекс. – Лакомб де Презель, О. Иконологический лексикон / Пер. с фр.
Иваном Акимовым. – СПб., 1763.
Ист. Фрейера 1769 – Иеронима Фрейера Краткая Всеобщая История / Пер. с нем.
Харитона Чеботарева. – М., 1769.
Княж. Россл. – Княжнин, Я.Б. Росслав: Трагедия в стихах, в пяти действиях. – СПб.,
1784.
Коменск. 1768 – Коменский, Я.А. Видимый свет на латинском, российском, немецком,
италианском и французском языках представлен. – М., 1768.
ПД 1802 – Почта духов. 2-е изд. – СПб., 1802.
Приб. Спб. в. – Прибавление к Санктпетербургским ведомостям в пятницу ноября 11
дня 1748 года. – СПб., 1748.
ТВ 1768 – Трактат вечный между Всероссийскою империею и Речью Посполитою
Польскою. – СПб., 1768.
Фенел. Телемак – Фенелон, Ф. Странствовании Телемака сына Улиссова / Пер.
Иваном Захаровым. – Ч. 2. – СПб., 1786.
Фревиль, А.Ф. Жизнь славных детей / Пер. с фр. [Л. А. Цветаева]. Ч. 1. М., 1800.
Шлецер 1767 – Правда руская данная в одиннатцатом веке от великих князей
Ярослава Владимирича и сына его Изяслава Ярославича / Издание Августа Шлецера.
СПб., 1767.
Furetière – Furetière, A. Dictionaire universel, contenant généralement tous les mots
François. 3 éd. T. 3. Rotterdam, 1708.
Richelet – Richelet, P. Dictionnaire de la langue françoise, ancienne et moderne. T. 2.
Amsterdam, 1732.
88
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
О.А. Старовойтова
14Санкт-Петербургский государственный университет
ОСОБЕННОСТИ РЕЧЕВОГО ПОВЕДЕНИЯ, ОТРАЖЕННЫЕ
В ОТЭТНОНИМИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКЕ РУССКОГО ЯЗЫКА XIX ВЕКА*
Аннотация. В русском литературном языке XIX века наблюдается активный процесс
образования новых слов, обусловленный причинами экстралингвистического характера.
Об актуальности проблем, связанных с межнациональными контактами свидетельствует
отэтнонимическая лексика. В данной группе важное место занимают единицы,
указывающие на особенности поведения представителей различных этносов. Речевое
поведение оказывается самой яркой отличительной особенностью, которая находит
отражение в лексических и семантических новообразованиях эпохи.
Ключевые слова: русский язык; русский литературный язык XIX века; историческая
лексикология и словообразование; лексика, мотивированная этнонимами.
O. A. Starovoitova
Saint-Petersburg State University
THE REFLECTION OF SPEECH BEHAVIOUR IN THE 19TH CENTURY
RUSSIAN LEXIS FORMED BY ETHNONYMS
Abstract. The XIXth century Russian literary language is characterized by an active process
of formation of new words. Their appearance is largely due to the extralinguistic factors. The
lexis formed by ethnonyms confirm s the relevance of the problems associated with interethnic
contacts. В данной группе важное место занимают единицы, указывающие на особенности
поведения представителей различных этносов. Речевое поведение оказывается самой
яркой отличительной особенностью, которая находит отражение в лексических
и семантических новообразованиях эпохи.
Keywords: the Russian Language, the 19th century Russian Literary Language, history of
lexis and word-building, lexis derived from the names of the ethnos.
В ряду задач, стоящих перед русистикой, изучение истории русского языка,
в частности процессов сложения и изменения его словаря, имеет непреходящее значение.
Антропоцентричность современной научной парадигмы позволяет по-новому взглянуть
на некоторые аспекты казалось бы уже хорошо известных явлений. Таким образом,
историческая лексикология, занимаясь изучением истории как отдельных слов, так и их
различных объединений, позволяет с большой долей объективности судить об истории
познавательной деятельности народа, «осмыслить направление языковых изменений,
отражающих актуальные фрагменты картины мира современника» [Черняк 2006: 173].
Речевое поведение, по определению Т.Г. Винокур, представляет «образ человека,
составляющийся из способов использования им языка применительно к реальным
обстоятельствам его жизни» [Винокур 1993: 16]. «Именно речевое общение оказывается
© Старовойтова О.А.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
89
важнейшим фактором становления индивида как социальной личности, и речевое
поведение составляет существенную ее характеристику» [Чеботникова 2011: 139],
поэтому речевое поведение наших соотечественников в XIX веке представляет
определенный исследовательский интерес, а языковое воплощение его особенностей
может стать предметом специального изучения: ..коренные Пермяки заметно русеют
и <…> природный язык их начинает теряться и заменяться Русским..1 [Рогов 1869: III].
Обширность темы и вызываемая данным обстоятельством неизбежность
разнообразных подходов к ней позволяют ограничить ее рассмотрение каким-либо
конкретным аспектом. В рамках настоящего сообщения представлен анализ лексики
на основе деривационного подхода – описания словообразовательных моделей,
базирующихся на этнонимах и описывающих речевое поведение индивида.
Выбор отэтнонимической лексики не случаен: как справедливо было замечено,
«..жизнь превращается во взаимную конкуренцию всех наций и народов» [Гофштеттер
1902: 157]. Обращение к источникам, описывающим межнациональные контакты в ХIХ
веке, подтверждает, что подобная «конкуренция», став в силу целого ряда обстоятельств
социально-политического характера актуальной проблемой, нашла отражение в лексике
русского языка, в т. ч. в новациях рассматриваемого периода: Немец, употребляющий
в своей обыденной жизни и дома русский язык, есть обруселый немец, и русский, говорящий
дома и в своей семье по немецки, есть уже онемеченный русский. Таких онемечившихся
русских нашлось довольно значительное число: 1.962. Они уже забыли свой родной
язык, они уже пристали к чужому берегу. Ополячилось 88 чел.; олатышилось 498 чел.;
объэстонилось 25 чел., и наконец, оевреилось 23 человека [Ч. 1884: 102].
1. Глаголы, образованные от этнонимов, составляют один из подтипов отыменных
глаголов с суффиксом -ø-//-и-(ть), в современном русском языке его характеризуют как
малопродуктивный: «Имеющиеся глаголы образованы от имен мужского рода с нулевым
окончанием и непроизводной основой: француз – французить, цыган – цыганить»
[Бахтурина 1966: 87]. Глагол является непереходным и может иметь прямое (реже) или
метафорическое (по преимуществу) значение [Там же]. Подобная его характеристика
не совпадает с картиной, представленной в русском литературном языке XIX в.
1.1. Отыменным глаголам с суффиксом -и-(ть), образованным от этнонимов,
в русском языке XIX в. была свойственна преимущественно прямая мотивация.
Весь массив употреблений подобных глаголов в XIX в. может быть сведен
к следующим значениям: 1. ‘Вести себя как представитель определенного этноса, на
соответствующий лад’: Фридрих Фридрихович <…> и патриотизму русскому льстил,
стараясь как нельзя более во всем русить.. [Лесков 1902: 28]. Сочетание русить во всем
указывает на разные стороны поведения персонажа. 2. ‘Говорить на соответствующем
90
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
иностранном языке’: Гольц вообще говорил хорошим русским языком. Видно было, что
он не мало жил и в деревне. Французить он не любил, и его французский жаргон был
не из особенно бойких, правильный и, по звуку, жестковатый [Боборыкин 1897: 197].
3. ‘Изменять на иностранный лад, коверкать (слова, речь, манеру говорения)’: Хочу только
предостеречь вас на счет разговора: не следует чрез меру французить, как многие,
называющие, например, улицу Большую Морскую «Grande rue de la mer», Гороховую –
«ruе des рois».. [Имеретинский 1893: 161].
Лексическое значение большинства глаголов на -и-(ть) в русском литературном
языке XIX века формулируется как ‘поступать подобно тому, кто обозначен производящим
именем’ [Бахтурина 1966: 103]. Семантическое содержание мотивирующего словаэтнонима при «выполнении нового номинативного задания» [Языковая 1977: 74], т. е.
образовании отэтнонимического глагола, создает определенную трудность с точки
зрения удовлетворения требования максимальной объективности входящих в смысл
идентифицирующей номинации признаков (что значит – вести себя как немец, русский,
француз и т. д.?), что, с одной стороны, ведет к синкретичности значения, а с другой –
способствует формированию многозначности.
Как показывает исследованный материал, преобладающими являются 2-е и 3-е
из указанных выше значений, т. е. уподобление этносу, наименование которого легло
в основание деривационного процесса, обычно трактовалось через подражание его языку,
а не через характеристику по внешним признакам: французить – ‘говорить как француз;
на французский манер’. Таким образом, многоликий мир воспринимался носителями
русского языка прежде всего как многоязыкий, что и закрепилось в русской языковой
картине мира благодаря высокой частотности употребления отыменных глаголов
с суффиксом -и-(ть), образованным от этнонимов, с соответствующим значением.
Подобная словообразовательная модель оказалась экономной и выразительной,
выступив эквивалентом некоторых описательных оборотов, например: Притирая
и манеря на французскую стать, Карамзин стер с языка всю выразительность
и силу.. [Надеждин 1836: 57].
1.2. Образованные от этнонимов с помощью суффикса -и-(ть) глаголы в XIX в.
имеют грамматический статус, отличный от современного – наличие прямого дополнения
указывает на их переходность: Он <А. Д. Копиев, отставной генерал-майор> любил
русить иностранные слова; <…> про лифляндских помещиков говорил он, что у кого из
них более поместьев, тот и фонее [Вигель 1850–1860].
В качестве видовой соотносительной пары выступают глаголы с приставкой
о-(об-), реже по- и пере-: Видя приближение своей кончины <…>, – Крополи призвал
своего сына, молодаго поваренка, подававшаго блестящия надежды, и, со слезами на
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
91
глазах, просил сохранить тайну приготовления макаронов, офранцузить свое имя..
[Дюма 1847: 200].
Использующиеся в качестве прямого дополнения лексемы слово, имя, фамилия
и под. подтверждают, что такие глаголы характеризуют речевое поведение человека
(устную и письменную форму). Такое употребление было отмечено еще в языке XVIII в.:
офранцузить – ‘переделать на французский лад (слово)’ (Словарь 2011, 18: 143),
правда, данный пример является единственной лексикографической фиксацией глаголов
подобного типа. Категоризация данной словообразовательной модели происходит
в XIX веке.
Развитию новых оттенков и значений способствует и сочетаемость лексических
единиц, что также должно быть принято во внимание. В случае, когда в качестве
дополнения используются лексемы, соотносимые с гиперонимом текст, следует
говорить о формировании оттенков значения. Во-первых, речь может идти о переводе
текста с одного языка на другой: Советует <Адольф Фохт> послать в Journal de Genève
сжатый и офранцуженный разсказ С–ова, утверждая, что этот журнал не может
отказаться его напечатать [Бакунин 1896: 279], о приспособлении его к особенностям
языка-реципиента: ..он <один из гениев натуральной школы, знающий французский
язык> стал надстрочно переводить для г. Виардо сочинения г. Гоголя, а г. Виардо
долженствовал сообщить этому переводу слог и свойство французского языка, как
говорится, офранцузить чужеземное слово [Белинский 1860: 432], а во-вторых, кроме
языковой обработки текста может предполагаться и такая его переделка, которая связана
с переносом на другое культурное пространство. Об этом свидетельствует, например,
метаязыковой комментарий к одному глаголу подобного типа: У сербов относительно
перевода с чужого языка существует слово посербить т.е. совершенно усвоить,
претворить в свое сербское, чтобы казалась сербским оригинальным, а не переводом
[Голенищев-Кутузов 1904: 100].
2. Сходное с представленным в п. 1.2. употреблением демонстрируют глаголы,
мотивированные этнонимами, но использующие иные словообразовательные средства,
а именно суффиксы -изова- (-изирова-): Белорусс, дворовый или крестьянин, по
зажиточнее, в своей семье старается полонизировать свою речь [Ратч 1867: 40].
Для характеристики речевого поведения использовались глаголы германизировать,
китаизировать и полонизировать. Ряд таких глаголов открытый, но тип следует считать
малопродуктивным.
3. Лексический состав русского языка в XIX в. в связи с развитием системы стилей
русской научной и газетно-публицистической речи активно пополнялся отглагольными
существительными, в т. ч. образованными от глаголов, мотивированным этнонимами.
92
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Подавляющее большинство таких девербативов образовано от переходных глаголов (см.
1.2): Подтвердилось в эту поездку нашу в Малую Азию многочисленными фактами и наше
предположение, сделанное в предъидущем отчете об отурчивании слов иностранных
перестановкой слогов, или отдельных букв.. [Извлечения 1865: 29].
Среди всего многообразия русской отэтнонимической лексики, вошедшей
в систему языка в XIX в., важное место занимают единицы, описывающие характер
взаимоотношений представителей различных этносов и указывающие на особенности их
поведения. Речевое поведение оказывается самой яркой отличительной особенностью,
которая находит отражение в лексических и семантических новообразованиях эпохи.
Примечания
Работа выполнена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного
фонда, грант №14-04-00388 «Дифференциальный словник “Словаря русского языка
XIX века” (буквы М–Н–О)».
1
Примеры из дореформенных изданий приводятся с изъятием ера, заменой ѣ на е, i
на и, орфография и пунктуация источников сохранена.
*
Литература
Бакунин, М.А. Соборное послание <LXXVIII. 1870. Берн> // Письма М. А. Бакунина
к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. – Женева, 1896. – С. 278–279.
Бахтурина, Р.В. Значение и образование отыменных глаголов с суффиксом -ø-//-и(ть) // Развитие словообразования современного русского языка / Под ред. Е. А. Земской
и Д. Н. Шмелева. – М.: Наука, 1966. – С. 74–112.
Боборыкин, П.Д. Перевал. Роман в 3 ч. // Собрание романов, повестей и рассказов
П.Д. Боборыкина в 12 т. – Т. 7. – СПб., 1897. – 373 c.
Вигель, Ф.Ф. Записки (1850–1860) // Национальный корпус русского языка.
[Электронный ресурс]. URL: http://search.ruscorpora.ru (дата обращения: 05.06.2017).
Винокур, Т.Г. Говорящий и слушающий. Варианты речевого поведения. – М.: Наука,
1993. – 172 с.
Голенищев-Кутузов, А. Четырнадцатое присуждение премий им. А. С. Пушкина.
1901 год. Отчет и рецензии // Сборник Отделения русского языка и словесности
Императорской Академии наук. – Т. LXXV. – СПб., 1903. – С. 19–109.
Гофштеттер, И. Пожарностраховое дело в земских губерниях (Новгородской,
Казанской, Вятской, Пермской и Нижегородской). «История его развития и современная
его постановка». – СПб., 1902. – 300 с.
Дюма, А. Виконт де-Бражлон // Библиотека для чтения. – 1847. – Т. 85. – С. 174–262.
Извлечения из отчетов лиц, отправленных за границу для приготовления
к профессорскому званию. <…> 4) Магистранта восточного факультета Виктора
Максимова // Журнал Министерства народного просвещения. – 1865. – Ч. CXXVIII.
Имеретинский, Н.К. Пажеские и офицерские потехи в былые времена. 2-е изд. –
СПб., 1893. – 185 с.
Лесков, Н.С. Островитяне // Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: в 36 т.3-е изд.– Т. 12. –
СПб., 1902. – 194 с.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
93
Надеждин, Н.И. Европеизм и народность, в отношении к русской словесности //
Телескоп. – 1836. – Ч. ХХХI. – С. 5–60.
Ратч, В. Сведения о польском мятеже 1863 г. в Северо-Западной России. – Т. I. –
Вильна, 1867. – 686 с.
Рогов, Н. Предисловие // Пермяцко-русский и русско-пермяцкий словарь,
составленный Н. Роговым. – СПб., 1869. – 415 с.
Словарь русского языка XVIII века. – Вып. 18. – СПб.: Наука, 2011.
Ч. Е. Грамотность в Риге // Журнал Министерства народного просвещения. – 1884. –
Ч. CCXXXIII. – С. 99–110.
Чеботникова, Т.А. Речевое поведение как один из способов актуализации личности
// Вестник Челябинского государственного университете. – 2011. – №28 (243). – Вып. 59:
Филология. Искусствоведение. – С. 139–143.
Черняк, В.Д. Фрагменты русской языковой картины мира в зеркале неологических
словарей // Русская академическая неография (к 40-летию научного направления). –
СПб.: «Лема», 2006. – С. 171–173.
Языковая номинация (Общие вопросы) / Отв. ред. Б.А. Серебренников,
А.А. Уфимцева. – М.: Наука, 1977. – 359 с.
Г.В. Судаков
15Вологодский государственный университет
РЕЧЕВОЙ ЭТИКЕТ УСТНОГО ОБЩЕНИЯ В ДРЕВНЕЙ РУСИ
Аннотация. Данная работа является первым опытом изучения динамики устного
речевого этикета в условиях Древней Руси ХI – ХVII гг. В качестве источников
исследования используются частные письма новгородцев, написанные на бересте,
и словари-разговорники, созданные иностранцам, приезжавшими в Россию.
Хронологические границы исследования: начало Х1 – начало ХV111 вв. В качестве единиц
анализа избираются этикетные формулы: приветствие, обращение, приглашение к столу
и обычаи застолья, диалог при обсуждении бытовых тем, выражение благодарности,
прощание. В качестве результата зафиксирована эволюция основных этикетных формул,
что вызвано развитием бытовой культуры и влиянием письменных образцов.
Ключевые слова: древнерусский язык, устное общение, речевой этикет, речевые
ситуации, взаимодействие форм речи, культурное влияние.
G.V. Sudakov
Vologda State University
THE EVOLUTION OF ORAL SPEECH ETIQUETTE
IN RUSSIA IN XVI-XVII CENTURIES
Adstract. This work is the first experience of studying the dynamics of speech etiquette in
the conditions of oral communication from the middle of the 11th century to the beginning of the
© Судаков Г.В.
94
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
13th century. The research material are private letters on birch bark, dictionaries phrasebooks
from the late 16th – early 17th centuries. The evolution and chronology of appearance of the
basic etiquette formulas are fixed, the influence of everyday culture and written samples on oral
etiquette are established.
Keywords: history of the Russian language, verbal speech etiquette, speech situations,
speech etiquette formulas, the interaction of oral and written forms of speech, cultural influence.
Изучение речевого этикета в письменных памятниках древности, особенно
в деловой письменности, – дело очевидное, проверенное временем и накопившее
хорошие традиции. Понятно, что для изучения речевого этикета письменного общения
есть источниковая база, насчитывающая десятки тысяч памятников. Но древнерусская
письменность тематически многообразна, её роды и виды исчисляются десятками, эта
письменность фиксирует и развитие государственности, и социально-экономические
перемены, и эволюцию культурных форм. Имеются и такие памятники, которые
обслуживали культуру повседневности, фиксировали ежедневные ритуалы устного
общения. Выполняя коммуникативную функцию, единицы речевого этикета позволяют
регулировать общение (устанавливать контакт), опознавать (идентифицировать) адресата
и апеллировать к собеседнику.
В «Мыслях об истории русского языка» И.И. Срезневский писал: «… история
русского языка представляется связью нескольких историй отдельных, и две главные
из них – история языка простонародного и история языка книжного, литературного. На
ту и на другую филолог должен обращать внимание отдельно. И так как жизнь языка
в книге возможна только потому, что есть или была жизнь языка в народе, то историю
народного языка он должен изучить прежде и даже более, чем историю книжного»
[Cрезневский 1959: 38]. Русский речевой этикет, то есть нормы и правила ведения
диалога, в зависимости от формы речи также подразделяется на этикет устного общения
и этикет письменного общения.
Базой нашего исследования стали, во-первых, частные письма ХI – ХV вв,
выполненные на бересте. Берестяные грамоты, как это часто отмечалось, фиксируют
живую разговорную речь преимущественно древних новгородцев. Тексты грамот
цитируются по электронной публикации на портале «Рукописные памятники Древней
Руси. Древнерусские берестяные грамоты» (см. Источники).
Во-вторых, привлечены тексты словарей-разговорников ХVI– ХVIII вв., созданных
иностранцами, приезжавшими в Россию по дипломатическим, торговым и иным
причинам. Разговорники
воспроизводят ситуации бытового общения, начиная от
приветствия и вступления в речевой контакт до сцен благодарностей и прощания.
К настоящему времени открыто и издано более десятка подобных текстов, из них
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
95
в свое время Б.А. Ларин выделил и впервые издал как наиболее научно значимые три:
Парижский словарь московитов 1586 г., Русско-английский словарь-дневник Ричарда
Джемса (1618-1619 гг.); Генрих Вильгельм Лудольф. Русская Грамматика. Оксфорд,
1696 г. Эти тексты цитируются нами по изданию: Ларин Б.А. Три иностранные источника
по разговорной речи Московской Руси ХVI-ХVII веков [Ларин 2002]. В эту книгу
включено также «Руковедение в грамматыку во Славянороссийскую: Ко употреблению
учащыхся Языка Московскаго» (подготовлена и издана Ильей Копиевичем в 1706 г). Она
также привлечена нами для исследования.
Речевой этикет прошлого исследуется с конца ХХ столетия преимущественно по его
фиксациям в письменной художественной речи ХIХ – ХХ вв. [Луцева 1999; Тупикова
2003; Лю Минлин 2007; Бирюлина 2009]. В ряду этих исследований выделяется
монография Н.С. Гребенщиковой «История русского приветствия», отличающаяся
глубиной ретроспективы и высоким научным уровнем [Гребенщикова 2004], однако
здесь используются, в отличие от нашей статьи, не памятники народно-разговорной речи,
а восточнославянский фольклор и тексты официального и делового характера.
Под речевым этикетом в Древней Руси мы понимаем стихийно сложившиеся
правила, регулирующие речевое поведение, и систему устойчивых формул общения,
принятых в обществе для контакта собеседников. В современном этикете выделяется до
15 тематических групп единиц [Соколова 2005], в древнерусском языке их было несколько
меньше: отсутствуют или многозначны формулы знакомства, утешения, комплимента,
неодобрения, поэтому в качестве единиц анализа избраны этикетные формулы: приветствие,
обращение, приглашение к столу и обычаи застолья, поддержание гармоничного диалога
при обсуждении бытовых тем, выражение благодарности, прощание. В качестве гипотезы
исследования выдвигается идея эволюции основных этикетных формул (обращения,
приветствия, приглашения, просьбы, одобрения, благодарности и т.д.), что вызвано
развитием бытовой культуры и влиянием письменных форм общения.
В первых по времени берестяных грамотах мы встречаем и информацию
о собеседниках, и фразеологию просьбы (далее цитаты из текстов воспроизводятся
с некоторым упрощением графики, что несущественно для анализа этикетных формул).
В изложении результатов анализа принят хронологический характер.
Грамота 246, относящаяся к 1025-1050 гг., имеет такое начало: от Жировита къ
Стоянови (названы адресат и адресант). Иногда называется только адресант: отъ
Нежате (грамота 586 – 1100-1120 гг.). Подобное краткое представление собеседников
характерно для всего древнерусского периода (грамоты 160, 9, 549, 842, 69, 344 и др.),
до конца ХIV века. Иногда обращающийся называет свой социальный статус (поп, дьяк),
иногда – социальный статус адресата или наименование по степени родства (брат,
96
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
отец, мать, невестка). Древнерусское приветствие первоначально – это приветствиеосведомление.
Просьба об уплате долга в грамоте 246 сопровождается словами: посъли же добръмь.
Похожая формула есть в грамоте 613: добръ сътвори. Тот же оборот замечен в грамоте
9 (1160-1180 гг.), где Гостята просит родственника: да еди добре сътворя.
В грамоте 531 встречаем другую формулу обращения к брату о помощи: брате
господине попецалуи моемоу ороудье, в грамоте 136 фиксируем ту же модель: осподин
печалесь детьме моими. Обратим внимание на то, что смысл этого обращения в призыве
прежде всего к сопереживанию и уже на этой эмоциональной основе – к последующим
действиям.
На рубеже 1100-1120 гг. начинают отмечаться и первые опыты приветствиявеличания: покланяние от Ефрема къ братоу моемоу Исоухие… покланятися братьче
мои (грамота 605). Ср. подобное в грамоте 549 (1180-1200 гг.): покланяение от попа къ
Гречиноу. В этом же документе встречаем и первый образец формулы прощания: целоую
тя. Слово поклон, с которого начинается обращение, находим в грамоте 147 (1220-1240
гг.): поклоно от подвоискаго ко Филипу, см. также грамоту 67 (1300-1320), 53 (13201340). Поклонение – это не просто приветственный жест, поклон в сочетании со словами,
начинающими и заканчивающими речь, подчеркивает уважение, почтение к человеку,
обладающему равным или более высоким социальным статусом.
Уже в начале ХIV века встречаем факты совмещения двух вариантов приветствия:
начальное краткое называние имен (от Петра къ Коузме) и конечное а язо ся кланею
(грамота 344, 1300-1320 гг.).
Окончательный вариант развития формулы с поклоном предполагает кольцевую
композицию: в начале текста поклон от Филикса ко Смену – в окончании текста а я тобе
много кланяняюся (грамота 414 – 1340-1360 гг.); поклонъ от Степана ко Сменку … язо
тобе ся кланяю (грамота 186 – 1360-1380 гг.).
В начале ХIV века отмечено появление новой формулы обращения, связанного
с обычаем челобития: челомъбитие ко гжи мтри от Онсифора (грамота 354 – 13401360). Челобитие к родной матери появляется под влиянием развивающегося этикета
официального делового письма. Фиксируется и такая формула: поклонъ ко Юрью
и к Максиму и от всихъ сиротъ … а на томъ тобе чоломъ (грамота 370 – 1360-1380 гг.).
Хозяйственное распоряжение могло начинаться и со слова приказъ, одна попадья
отдала «приказъ от попадьи к попу», чтобы муж меньше рассказывал о своих делах
Онании и Кюрьяку (грамота 538 – 1380-1400 гг.).
В грамоте 610 (1360-1380 гг.) наблюдаем новый формуляр в полном объеме:
«Поклонъ от Роха ко г(осподи)ну моему к Фефилату чтобы еси г(споди)не далее
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
97
месче мне на доре и язъ быхъ г(осподи)не собе и избу поставиле а язъ тобе г(осподи)
не чоломъ бию аминъ г(осподи)и помилуи дьяка Бельского». Употребление обращения
господине в каждой фразе – заметная особенность речевого этикета, примерно с конца
ХIV века.
Таким образом, в берестяных грамотах частного содержания фиксируются постепенно
меняющиеся конструкции представления адресата и адресанта, формулы приветствия,
выражения благодарности, обычай поклонения (поклонение, поклонъ, кланяюся), речевые
обороты усиления просьбы (попечалуете, слово добро, добро сътвори), формирующаяся
формула прощания (целую тя). В частные письма проникают из деловой письменности
элементы челобитной, частые повторы официального обращения господине.
Словари-разговорники ХVI – XVII вв. имеют цель зафиксировать именно стереотип
устного общения в диалогическом формате, конструкции устного речевого этикета.
Тексты в разговорниках – это записи живой речи, повседневных разговоров, наиболее
актуальных и часто воспроизводимых выражений; ритуал общения в них воспроизводится
от момента приветствия и установления контакта между собеседниками до момента
благодарности и прощания.
Выбранные для анализа тексты также повторяют динамику развития этикетных
формул на протяжении почти столетия. Именно в этом порядке и будет рассмотрен
фактический материал: парижский словарь московитов 1586 года, словарь Ричарда
Джемса 1618-1619 гг., образцы диалогов из грамматики Лудольфа 1696 года. Эти записи
точно привязаны к территории (известно место записи) и ко времени (есть точные даты
записи). Характеризуя Парижский словарь московитов, Б.А. Ларин отмечал: 1) «всё
записанное было достоянием живого языка в конце ХVI века»; 2) речевой материал «был
достоянием севернорусского городского общего разговорного языка» [Ларин 2002: 57].
Запись живой речи в этом словаре сделана латиницей, но Б.А. Ларин в большинстве
случаев дает и кириллический вариант.
Вначале охарактеризуем формулы приветствия, с которых начинается словарь 1586 г.
Фраза с пожеланием добра, здоровья и милости от имени Бога повторяется неоднократно:
Даи бог здаровья. Добраи ночи сударь (с. 62); Как те бох милует (с. 63). Пожелание
здоровья – часто отмечаемая формула, используемая во время разных ситуаций, особенно
в застолье: Пей на здоровье (с. 77).
Популярны в конце XVI века, как свидетельствует словарь 1586 г., обращения
(о)сударь, (о)сударыня – производные от государь, государыня. До сих пор словари
фиксировали их первое употребление в словаре Р. Джемса, начиная с 1619 г. (СлРЯ ХI–
XVII, 28: 253-254). Кроме этого, в разговорник включены обращения: Милай друг; Мила
подруга (с. 79).
98
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Челобитье в XVII веке становится, судя по данным словаря, нормальным оборотом
речевого этикета, причем Ларин видит в этом выражении значение ‘благодарю’: Я тебе за
то дело чолом бью чете мене седелал (с. 63). Обороты добро говори (с. 68), добро делашь
(с. 69), то мне любо; И мине то велико любо (с. 112) являются формой поощрительной
оценки для поддержания разговора. Стремление к гармоничному доброжелательному
диалогу – это обязательное качество русской беседы.
Словарь фиксирует формулы застольного этикета: Абедай с нам. Вузинай с нами
(с. 84), которые отражают характерную черту русского гостеприимства: если гость зашёл
во время домашней трапезы, он обязательно приглашается к столу.
Следующий памятник – это «Русско-английский словарь-дневник Ричарда Джемса
(1618-1619 гг.), который, по мнению Б.А. Ларина, «широко и относительно точно отражает
разговорный язык Московской Руси» [Ларин 2002: 177]. Надо добавить, что Ричард
Джемс как ученый капеллан очень добросовестно собирал материал и фиксировал при
возможности несколько фразеологических вариантов одного речения. А положительный
эмоциональный настрой составителя выразился в том, что первый комплекс форм, которые
представлены в самом начале памятника, – это парадигма спряжения глагола люблю
в настоящем времени и формы прошедщего времени того же глагола (с. 214).
«Из Англии – с любовью» – замечательная установка для отбора речевого материала для
словаря. Неслучайно уже на первых страницах составитель предупреждает о том, что
в русской речи есть не только ласково слово «приветливое слово» (с. 292), но и «деревённые
слова», то есть оскорбительные и непристойные (с. 244). Поэтому собеседникам
рекомендуется поскрести слово «смягчить слова, чтобы они казались дружескими,
благосклонными» (с. 310).
Затем мы находим рекомендуемые формы обращения: сударь, сударыня (с. 237);
мила моя сударыня (с. 274). В большинстве зафиксированных слов, как это видно
в предыдущей фразе, и в связных текстах проставлено ударение.
Находят свое место в словаре благопожелания: Бог на помощ (с. 247); Хлеб да соль
(с. 254), похвальное славославие: (и)сполать тебе (с. 251), пожелания здоровья: Как ти
владыко сохранеит? (с. 297). Демонстрация интереса к состоянию здоровья, самочувствия
собеседника – это выражения расположения к адресату» [Гребенщикова 2004: 25].
Впервые здесь отмечаются формулы клятвы: верь Богу «клянусь Богом» (с. 261),
уступки собеседнику: Что пожалуишь «как вам угодно» (с. 292). При прощании полагалось
пригласить гостя для повторного визита: Побувайте сюды (с. 297); извиниться и просить
прощения: Не поминай лихом (с. 310); не осуди, пожалуй (с. 276), Бог судит (с. 283).
В «Русской грамматике» Лудольфа более осознанно подобраны темы для разговора
и подробнее разработаны диалоги, «фразеологический материал Лудольфа почти целиком
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
99
свежий, единственно у него зарегистрированный для конца ХVII в. и до сих пор в оборот
наших исследования по истории русского языка не принятый» [Ларин 2002: 534-5356].
К сожалению, так остается и до сих пор.
В числе первых слов и оборотов, включенных в словарь, речевые средства
благодарности и приветствия: благодарю, спасибо; Какъ тебя богъ милуетъ? [Ларин
2002: 535-536]. Здесь обращают внимание два обстоятельства: 1) выбраны наиболее
необходимые для общения речевые элементы; 2) учтены синонимы, позволяющие
в зависимости от ситуации варьировать этикетные формулы. В раздел «Розличние
речи простие», где представлены образцы устного общения, включены приветствия
и благодарности: Здравствуи; Как тебя богъ милуетъ; Спасибо, я не гораздо здоровъ
(с. 569). Учитывая далее приведенные фразы, можно считать, что синонимом к спасибо
мог выступать оборот челомъ бью: Пожалуи, садися. – Челомъ бью, я не устал; Изволишь
с нами хлеба кушать? – Челомъ бью, дело мне (с. 569). Форма вежливого приглашения
к какому-либо действию начиналась со слова пожалуй: Пожалуи, приди чаще къ намъ
въпредки (с. 570). Здесь же зафиксированы благопожелания: Богъ помочь (с. 570)
Второй блок диалогов касается важной в русском разговоре, по мнению Лудольфа,
темы застолья. К речевому этикету застолья относятся выражения: не погнушайся
нашимъ кушениемъ (с. 553); Отпотчиваи (с. 570). Заслуживает внимания специально
сформированный раздел «О ествомъ и питии», приведем выдержки из него: Завтракаль
ли ты? Изволишь с нами хлеба кушить. Мы не дожидались гости, не суди, что
я запростъ тебя держать здесь. Пожалуи, куши, не побрезгуи нашимъ кушениемъ
(с. 570-571). Далее идет обычай «здоровной чаши»: Изволишь чарку вотки? Ренского
у насъ нетъ, чемъ тебя потчивать? … Пожалуи, пейте кругомъ Буди здоровъ, на твое
здоровие. – Челомъ бью, я починалъ пить про здоровие хозяина (с. 571-572). В застольный
ритуал входит и выражение благодарности: То твое пожалование, что с нами запростъ
удоволиться изволилъ. – Слава Богу, я доволно елъ, я сытъ. – Челомъ бью за любовь. –
Прости (с. 573).
В качестве приложения к «Русской грамматике» Лудольфа Б.А. Ларин опубликовал
«Руковедение в грамматыку во Славянороссийскую: Ко употреблению учащыхся Языка
Московскаго». Здесь приводятся восемь русско-латино-немецких «разговоров».
Первые три разговора объединены темой приветствия: Поздравление оутреннее;
Поздравление полуденное; Поздравление вечернее. Здесь довольно много синонимических
приветствий, которые мы объединили в соответствующие группы: Добрый день. – Слава
Богу (Слава творцу небесному); Желаю тебе добраго дня – Такова жъ и я тебе желаю;
Буди тебе добро севодне (Сей вечеръ буди тебе щасливыи) – И тебе не худо буди
(И тебе благополучныи); Здравствуи – Здравствуи и ты; Зело здравствуи – И ты толико
100
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
здравствуи; Здравъ буди ты – Ты такожде здравствуи; Здавия тебе желаю – Тако жъ
и я тебе желаю; Здравиемъ тя дарю – Я тебя такожъ; Повелеваю тя здравствовать –
Я такожде тебя (с. 631-632). Из этих примеров особенно очевидно, что русское
приветствие с пожеланием добра или здоровья – это больше благопожелание, чем
собственно приветствие.
Разговоры 4-5 посвящены отходу ко сну и пожеланиям доброй ночи: Буди тебе сия
ночь щчаслива – И тебе блгополучна; Имеи себе добрую ночь – И ты то жъ не худую;
Ночь сия вамъ буди блгоугодна – И тебе блгополучна (с. 632).
Таким образом, в корпусе древнерусских текстов обнаружены памятники, относящиеся
к разным периодам истории и адекватно отражающие особенности устного речевого
этикета. Исследование показало эволюцию речевого этикета в сторону его развития
и обогащения: это касается формул приветствия, обращения и прощания, благодарности
и благопожелания, застолья и просьбы. Так, приветствия от вербализованного жеста
(кланяюсь, челом бью, целую) развиваются в сторону осведомления (как бог милует?),
затем благопожелания (будь здоров). В речевом этикете ярко проявляются важнейшие
ценности русской культуры: общинность, общительность, гостеприимство, искренность,
эмоциональность, духовность, скромность.
Источники
Ларин, Б.А. Три иностранные источника по разговорной речи Московской
Руси ХVI-ХVII веков. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2002. – 686 с. См. принятые
сокращения: М – Парижский словарь московитов 1586 г., Д – Русско-английский словарьдневник Ричарда Джемса (1618-1619 гг.); Л - Генрих Вильгельм Лудольф. Русская
грамматика. Оксфорд, 1696 г.; К – «Руковедение в грамматыку во Славянороссийскую:
Ко употреблению учащыхся Языка Московскаго»; автор – Илья Копиевич, издана
в 1706 г.
Рукописные памятники Древней Руси. Древнерусские берестяные грамоты (http: //
gramoty.ru/index.php?act= full&id=) – далее указывается № грамоты.
СлРЯ ХI-ХVII вв. – Словарь русского языка ХI-ХVII вв. – М.: Наука, 1975. Выпуск
2. – 372 с.
Литература
Бирюлина, А.И. Эволюция русского речевого этикета (на материале художественной
литературы ХIХ-ХХI веков): диссертация …кандидата филологических наук:
10.02.01. – Тамбов, 2009. – 200 с.
Гребенщикова, Н.С. История русского приветствия (на восточнославянском фоне):
монография. – Гродно: ГрГУ, 2004. – 306 с.
Луцева, О.А. Речевой этикет (категория вежливости) и его изменение на стыке двух
эпох (конец Х1Х – первая четверть ХХ века): диссертация …кандидата филологических
наук: 10.02.01. – Таганрог, 1999. – 151 с.
Лю Минлин. Фигуры речевого этикета в динамике русской лингвокультуры (на
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
101
материале художественных текстов конца ХIХ – первой трети ХХ века): диссертация …
кандидата филологических наук: 10.02.01. – М., 2007. – 164 с.
Соколова, Н.Л. О системном характере речевого этикета // – Филологические науки,
2005. – №1. – С. 43 – 52.
Срезневский, И.И. Мысли об истории русского языка. – М.: Учпедгиз, 1959. – 136 с.
Тупикова, С.Е. Развитие бытового речевого этикета как функциональносемантической универсалии (на материале текстов ХIХ-ХХ вв.): диссертация …
кандидата филологических наук: 10.02.19. – Волгоград, 2003. – 206 с.
Д.К. Филиппов
16Санкт-Петербургский государственный университет
О ВЗАИМОСВЯЗИ СОЦИАЛЬНОГО СТАТУСА ЛИЦА
И ФОРМУЛЫ ЕГО ИМЕНОВАНИЯ
НА МАТЕРИАЛЕ СЕВЕРНОРУССКИХ ЛЕТОПИСЕЙ XVII-XVIII ВЕКОВ
(ХОЛМОГОРСКАЯ ЛЕТОПИСЬ; ДВИНСКОЙ ЛЕТОПИСЕЦ)
Аннотация. Статья посвящена рассмотрению антропонимического материала
в структурном, социолингвистическом и функциональном аспектах в севернорусских
летописях XVII-XVIII веков. В ходе работы были показаны основные тенденции развития
антропонимов в указанный период, а также сделаны выводы о тесном взаимодействии
социального положения лица с формулой его именования. Были получены данные,
уточняющие представление о лексике севернорусских летописей и характеризующие
особенности развития региональных антропосистем.
Ключевые слова: антропонимика, антропоним, Севернорусские летописи, Двинская
летопись, Холмогорская летопись, структурный аспект, социолингвистический аспект,
функциональный аспект
D.K. Filippov
Saint-Petersburg State University
ON INTERRELATION BETWEEN A PERSON’S SOCIAL STATUS
AND NAMING FORMULA. A CASE STUDY
OF NORTH RUSSIAN MANUSCRIPTS OF THE
17–18TH CENTURIES
(DVINA CHRONICLE, KHOLMOGORY CHRONICLE)
Abstract. The article deals with anthroponyms in 17th and 18th century North Russian
manuscripts studied in their structural, sociolinguistic and functional aspects. In the course of
work the main tendencies of the anthroponym evolution in the indicated period was shown.
A conclusion was made that a person’s social status correlates with his/her naming formula.
The results obtained provide new insights on North Russian manuscripts vocabulary as well as
regional anthroposystems evolution.
© Филиппов Д.К.
102
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Keywords: аnthroponimics, anthoronym, North Russian manuscripts, Dvina chronicle,
Kholmogory chronicle, structural aspect, sociolinguistic aspect, functional aspect.
Историческая антропонимика на данный момент является актуальным направлением
современных исследований. Изучая региональные антропонимические системы,
историческая антропонимика добывает «ценнейшие сведения о развитии языка как
официально-делового, книжного, так и живого, разговорного» [Дьякова 2007: 3], а также
исследует имена собственные, которые имеют пространственно-временную отнесенность
и «являются источником этнокультурной и социокультурной информации» [Там же].
Главной задачей исторической антропонимики считают «описание путей формирования
общерусской системы именования» [Сидоренко 2005: 3].
Язык второй половины XVII – начала XVIII века знаменует начало нового языкового
периода – это «время, когда закладываются основы русского национального языка»
[Ларин 2005: 325]. Этот период является одним из важнейших этапов становления
русских личных имён – именно тогда «наша современная антропонимическая система
фактически сформировалась» [Зинин 1972: 4]. Древнерусская антропонимическая
система постепенно сближается с современной и обрастает привычными для нас
структурными формулами именования лиц. Так, к примеру, в XVII веке в употребление
активно входят трёхчленные структуры именования (Имя + Отчество + Фамилия).
Формула именования зависела от большого количества факторов – от контекста,
от социального статуса лица, от его положения и т.п. Это отмечали многие исследователи –
например, С.И. Зинин говорил о том, что «в XVII-XVIII вв. развернутая формула
именования лица в России находилась в большой зависимости от характера документа,
а также от того, к какому классу, сословию принадлежал именуемый» [Зинин 1972: 25].
Об этом же упоминает и В.К. Чичагов, отмечая, что количество структурных компонентов
имени зависело от многих причин, в частности, «от социального и семейного положения
именуемого», от титула и т.п. [Чичагов 1959: 9]. Какие же изменения происходили
в формуле именования лица при разном социальном положении?
Трудно делать какие-то выводы только на основании рассмотрения структурных
типов имен, но лишь только нам становится известен их «социальный» контекст, сразу же
открываются некоторые закономерности в соотнесении структуры имени и социального
статуса лица, которое носит это имя. Анализ формул русских именований проводился
на материале летописей (официальных документов), «так как жанры эпистолярный,
художественной литературы характеризуются некоторым своеобразием построения
встречающихся в них именований лиц, определяемым как особенностями жанров, так
и отношением к ним автора» [Зинин 1972: 25]. К тому же севернорусские летописи
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
103
подробно представляют «социальный» контекст антропонимам, на основании которого
мы можем сделать определенные выводы.
При анализе материала в структурном аспекте было принято решение разделить
весь антропонимический фонд севернорусских летописей на группы, различающиеся
формулами именования лиц. Таких групп у нас оказалось 9:
• «Имя» (Суздальский епископ Нифонт),
• «Имя+Отчество» (Князь великий Иван Васильевич),
• «Имя+Фамилия/Прозвище» (Подьячей Кир Афанасьев),
• «Имя+Номинация по имени отца+Показатель родственных отношений»
(Дмитрей Иванов сын Темиров),
• «Имя+Отчество+Фамилия» (Наместник князь Семен Ивановичь Микулинской),
• «Имя+Отчество+Фамилия+Прозвище»
(Григорий
Васильевич
Морозов
Поплева),
• «Имя+Отчество+Номинация по географическому признаку» (Князя Семена
Борисовича Суздальского),
• «Имя+Номинация по географическому признаку» (Прохор Сарский),
• «Имя+Номинация по географическому признаку/Фамилия+Прозвище» (Иван
Тать Хрыпунов).
Все эти группы были рассмотрены во взаимодействии с социальным статусом, который
имеет каждое лицо. Для удобства изучения антропонимов в социолингвистическом
аспекте именования были распределены на пять основных групп (Титул, должность,
церковный сан, воинская принадлежность, лица без социального статуса), внутри
которых производилось более дробное деление (например, внутри группы «должность»
были выделены такие категории, как посадник, наместник, писец, приказчик, посол,
подьячий, дьяк, окольничий, стольник и стряпчий).
Во взаимодействии между структурой имени и социальным статусом лица
в каждой категории мы проследили, насколько была частотна та или иная модель
именования для того или иного социального статуса, а также какие модели преобладали
и какие формулы оказались более продуктивными. На основании рассмотренного
материала и проведения социолингвистического анализа были сделаны следующие
выводы:
• Формула имени в большей степени зависит от титула, чем от должности.
• Продуктивный структурный тип «Имя+Отчество+Фамилия» чаще всего
встречается при именовании лиц, занимающих высокие должности или имеющих
высокие титулы, такие, как воеводы и князья.
• Структура «Имя+Номинация по имени отца+Показатель родственных
104
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
отношений» становится всё менее продуктивным типом, она встречается в основном
у лиц, занимающих невысокие должности (такие, как писцы).
• Структура «Имя» присуща либо лицам церковных санов, либо обычным
горожанам и людям без определенных титулов. Кроме того, практически все женские
имена имеют именно эту структуру. Любопытно отметить, что женские имена могут
быть обнаружены в севернорусских летописях либо в качестве «великих княгинь»
(5 примеров), либо совсем без социального статуса (4 примера).
• Структура «Имя+Отчество» в большей степени употребляется для именования
лиц знатного происхождения, царей и великих князей.
• Структура «Имя+Фамилия» может употребляться для именования людей,
занимающих средние управленческие, военные и рабочие должности, такие, как «дьяки»,
«подьячие», «наместники», «стрельцы» и т.п.
• Структурный тип «Имя+Отчество+Фамилия+Прозвище» практически вышел из
употребления, употребляется крайне редко.
• Структурный тип «Имя+Отчество+Номинация по географическому признаку»
выявлен исключительно у князей и великих князей.
• Структурный тип «Имя+Номинация по географическому признаку», как
правило, применяется к лицам, имеющим церковный сан, привязка к местности служит
своеобразным ориентиром, позволяющим отнести то или иное лицо к определенному
региону.
Кроме того, мы попытались проследить, насколько формула именования зависит от
контекста и от повторов имени. Было выяснено, что развернутая формула имени, как
правило, употреблялась при первом упоминании антропонима в тексте. При повторном
же упоминании писец может давать уже неполную структуру имени, исключая некоторые
его компоненты. Это подтвердило наши выводы, так как при первом употреблении имени
писец обращался, прежде всего, к социальному статусу лица, а не к контексту.
Таким образом, в антропонимах рассматриваемых памятников прослеживается
сильная зависимость структуры имени с социальным статусом лица, а повторное
использование одних и тех же имен могло лишь в некоторых случаях отчасти изменить
формулу именования лица.
Тщательно проанализировав примеры антропонимов, мы также делаем вывод о том,
что антропонимия севернорусских летописей встраивается в контекст эпохи, дополняя
наши сведения об отражении именований в региональных антропосистемах. Можно
утверждать, что курс основных тенденций эпохи в рассматриваемых нами памятниках
был соблюден.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
105
Источники
Двинской летописец // Полное собрание русских летописей. – Том 33. – Л., 1977. –
С. 148–164.
Холмогорская летопись // Полное собрание русских летописей. – Том 33. – Л., 1977.
– С. 125–138.
Литература
Дьякова, Н.С. Изменение в системе именований жителей г. Устюжны Железнопольской
в XVI-XVII вв. (по материалам сотных 1567, 1597 и 1626 гг.). Автореф. дис. … канд.
филол. наук. – Вологда, 2007. – 23 с.
Зинин, С. И. Введение в русскую антропонимию (Пособие для студентов-заочников). –
Ташкент, 1972. — 277 с.
Ларин, Б.А. Лекции по истории русского литературного языка (Х – середина
XVIII в.). – СПб., 2005. — 416 с.
Сидоренко, Е.Ю. Система русской региональной антропонимии начального периода
становления русского литературного языка (на материале памятников деловой письменности
XVII в. г. Тобольска). Автореф. дис. … канд. филол. наук. – Тюмень, 2005. – 19 с.
Чичагов, В.К. Из истории русских имен, отчеств и фамилий. – М., 1959. – 129 с.
Н.В. Халикова
17Московский государственный областной университет
СЛОВЕСНЫЕ ОБРАЗЫ ЗЕМЛИ И ВОДЫ
В ФИЛОЛОГИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ П.А. ФЛОРЕНСКОГО
Аннотация. В представленной статье рассматриваются функции образных единиц
с семантикой пространства в создании научного стиля П.А. Флоренского. Используется
метод проекции отношения ученого к конкретной действительности на отвлеченные
идеи. Вокруг основных научных понятий формируются устойчивые образы-инварианты,
образуя единое семантическое поле. Вариативность образов ценна для исследования
научного идиостиля.
Ключевые слова: метафора, категория образности, словесный образ, научный стиль,
инвариант, образ автора.
N.W. Khalikova
Moscow State Region University
VERBAL IMAGES OF EARTH AND WATER
IN THE PHILOLOGICAL DISCOURSE OF THE P.A. FLORENSKY
Abstract. In the presented article functions of figurative units with semantics of space which
create Florensky’s scientific style are considered. The attitude of the scientist to a concrete
reality is projected onto abstract ideas. Around the basic scientific concepts, stable images© Халикова Н.В.
106
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
invariants are formed, forming a single semantic field. The variability of images is valuable for
the study of scientific idiostyle.
Keywords: мetaphor, figurativeness, scientific style, verbal image, image of the author.
История книжной интеллектуальной культуры позволяет порой сближать
неожиданные имена ученых и находить в их работах современные проблемы. Так же
как в новой художественной литературе, господствует отсылка читательского сознания
не к опыту человека и его реальности, а к другим текстам, в филологическом дискурсе
современности господствует текст как вещь и интерстекст с системой перекрестных
ссылок как основа сопоставительного метода исследования. В многочисленных
столетних дискуссиях о том, что же такое филология, выкристаллизовалось итоговое,
что «это наука, имеющая своим объектом текст как целое, а предметом – смыслы,
воплощенные в языковых и параязыковых структурах этого текста, а также явные
и неявные закономерности текста и свойства, характеристики составляющих его единиц»
[Хроленко 2017: 6]. Но только ли текст-вещь цель филологии? Возвращая научному
сообществу забытое определение филологии у Ф.Ф. Зелинского, О.В. Никитин отмечает,
что «гораздо важнее <…> проникнуть в историко-культурную панораму, в которой он
[термин] используется» [Никитин 2010: 23]. Поразительно, что в последнее десятилетие
современное филологическое общество все чаще обращается к работам по философии
языка и языкознанию ХΙХ и ХХ веков не столько с исторической точки зрения, сколько для
воссоздания внутреннего духовного мира ученого. И, что совсем удивительно, возросло
количество работ о языке ученых-гуманитариев и естественников того времени: Буслаева,
Хомякова, Виноградова, Менделеева, Вернадского, Бердяева, Флоренского и др., особенно
ученых-энциклопедистов, не замыкавшихся в области одной науки. О чем говорит эта
тенденция? Была ли филология только «в то время» наукой не о тексте, а о человеке
или остается ею всегда? Та же проблема относится и метафоре, словесному образу.
В современной «стандартной» филологии их нет, а у классиков – поэзия научного стиля.
Общность языкового мышления почти всех подлинных русских филологов в том, что
слово и текст не являются оторванными от личности и культуры в целом. Именно такими
были И.И. Срезневский и П.А. Флоренский. Оба были широко эрудированными в разных
областях научной и общественной мысли. Оба отличались пристальным вниманием
к антиномии «разума» и «художественности» в языке. Во всех серьезных этимологических
начинаниях Флоренский опирался именно на «Материалы для словаря древнерусского
языка по письменным памятникам» И.И. Срезневского, глубоко ценил и хорошо
знал его работы по древним памятникам литературы. Философское, религиозное
и филологическое дарование было нераздельно в сознании этих двух авторов, а образность
их текстов, или жизнь образов в произведениях, представляет собой подлинный предмет
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
107
исследования. Прежде всего их роднит особое русское мировоззренческое начало.
С.Л. Франк в специальной работе об этом феномене, отмечал, что у русского ученого
«мысли, как выражения личности и личной жизни, неизбежно переплетаются
с воспоминаниями», а русская наука, ее «наиболее глубокие и значительные мысли были
высказаны не в систематических научных работах, а в литературной форме» [Франк
1996: 103, 151].
Срезневского и Флоренского как языковедов и историков отличало одно общее
качество – принцип инвариантности в науке, то, что позже у Флоренского назовут научным
символизмом. И.И. Срезневский считал, что «язык, как и народ, есть естественное
произведение, удобно и правильно сравниваемое со всяким другим естественным
произведением. Основные правила исследования разнообразия естественных произведений
должны быть повсюду общи – в языкознании, как, например, и в зоологии или в ботанике.
Все испытатели природы ищут единства в разнообразии и стараются подводить его
под первообразы» [Срезневский 1887: 11-12]. Та же идея является основной для всех
работ Флоренского о науке. Инвариантность – основной признак научного мышления
Флоренского: разнообразные его исследования, не только филологические, имели единую
точку схождения «Всю свою жизнь я думал, в сущности, об одном: умственный взор
направлялся в разные стороны, много разных предметов прошло предо мною. Однако не
я проходил пред ними, ибо искал одного, всегда одного, и внутренне занят был одним.
Я искал того явления, где ткань организации наиболее проработана формующими ее
силами, где проницаемость плоти мира наибольшая, где тоньше кожа вещей и где яснее
просвечивает через нее духовное единство» [Флоренский 1992: 3].
При изучении языка художественной литературы создаются словари поэтических
образов, где можно наблюдать развитие основных устойчивых метафорических моделей,
создающих образ мира действительности в значимых для культуры временных отрезках.
То же отличает и язык рефлексирующей филологии и философии языка. «Нет ничего
внешнего, что не было бы явлением внутреннего. <…> метафизическая сущность вся
сплошь должна быть явленной наглядно» [Флоренский 1972: 115]. «А образ-троп тем
и необходим в культуре, что в нем духовное значение, смысл – и материальная вещь
природы скреплены прямо и друг в друге живут (как в человеке душа и тело)» [Гачев
2004: 14].
Образность понятий – качество, которое индивидуализирует разных филологов
и философов ХΙХ и ХХ веков, но, как и в поэзии, можно отметить универсальные
парадигмы языкового сознания ученого, выстраивающие «образ предмета» филологии,
передающие из поколения в поколения основные мировоззренческие позиции
отечественной науки, или, как говорил И.И. Срезневский, «народной науки Русской».
108
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Научный дискурс создавал устойчивые образы интеллектуального и духовного единого
для всех философов языка пространства. Более того, помещенный в это пространство
человек тоже наделялся особым образом – «ученого вообще» или «русского ученого»,
«европейского ученого» и вообще – «образ человека в культуре и языке». [см.: Логический
анализ языка 1999].
Принципиальная образность филологических и философских текстов начала ХХ
века позволяла формировать широкий круг оценочных коннотаций и таким образом
формировать образ самого говорящего. Для этого в самом языке есть предпосылки
в механизме образности, действующем и в обыденном языке [См. об этом: Рябцева
2000: 178]. «Опредмечивание» интеллектуальных явлений за счет стилистической
маркированности, ассоциативности, универсальности всегда выражает отношение
говорящего к действительности и «своеобразную семантическую генерализацию,
отражает национальные приоритеты и национальный характер языка» [Рябцева 2000:178].
Термины субъект познания («образ автора») и автор текста различаются, при этом для
художественного текста более традиционным является «образ автора» в интерпретации
В.В. Виноградова, Ю.В. Рождественского, О.Г. Ревзиной. Для научного и философского
текстов удачен термин М.Н. Кожиной и М.П. Котюровой субъект познания, под которым
«понимается автор не как реальная личность, а как ее обобщенный познавательный
образ <…>. Другими словами, субъект речи проявляется действительно как фактор,
оказывающий влияние на отбор и употребление языковых единиц» [Очерки истории…
1996: 90]. В этом аспекте возникает интереснейшая исследовательская проблема
стилистической преемственности и новаторства в филологическом дискурсе ХΙХ и ХХ
веков. Существует несомненная связь между мировоззрением ученого, его образом
жизни и – стилем. Для русской критической и научно-философской мысли был выработан
определенный стиль, с устойчивой олицетворяющей и опредмечивающей метафорикой
для базовых концептуальных понятий.
Основной пространственной метафорой объекта познания (обычно самой науки,
главного концепта науки) является «живое» дерево, стоящее в «почве», тянущееся
к «небу».
Сравните: 1) «Русскому мировоззрению свойственно древнее представление
об органической структуре духовного мира, имевшееся в раннем христианстве
и платонизме. Согласно этому взгляду, каждая личность является звеном живого целого,
а разделенность личностей между собой только кажущаяся. Это напоминает листья
на дереве, связь между которыми не является чисто внешней или случайной; вся
их жизнь зависит от соков, полученных от ствола» [Франк 1996: 158]; 2) «Прямо
до национального характера отвлеченной мысли с земли вскочить невозможно;
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
109
однако, можно попробовать добраться через землю национальной жизни и небо
отвлеченной мысли связующую плазму языка и выражения, которые как ствол
и плоть, окружает вознесения и порывы отвлеченной мысли и соками земли и жизни
и снабжает и питает. А слово (а в нем уже живет образ, первичное созерцание)
всегда древо <…>» [Гачев 2004: 13-14]; «Физика английская <…> менее какой-либо
иной притязает на объяснение. <…> Образно: английскому вкусу нравится дерево
с его естественными волокнами, незакрашенное масляной краской, нравится
все возможно непосредственно добытое из земли, из леса, из моря» [Флоренский :
Т 3(1),113].
Мысль о том, что общие мировоззренческие категории и общий культурный
и религиозно-философский и научный фон позволяют использовать одни и те же
образные парадигмы в филологическом дискурсе разных ученых (до его современного
состояния «текстоцентризма»), еще требует внимательной проверки. Мы остановимся на
универсальных образах пространственного континуума вокруг «древа познания»: земле
(почве, возделывании земли, растения) водного потока (реки, ручья, моря) в научной
филологической прозе П.А. Флоренского.
Образы воды и почвы позволяют ученому не только определить базовые концепты
научного дискурса («средоточия») – слово, образ, символ, имя, язык, но и соединить их
со своим миропониманием, создать системы – так называемые антиномии Флоренского:
«вещь / личность», «жизнь-процесс / модель-смерть-остановка», «природа / культура»,
«наука и философия», «образ и символ». Флоренскому нужна была идея жизненной
силы, творчества и мысли в зрительно воспринимаемом пространстве земли (почвы)
и водного потока. «<…> Все эти средоточия настоящей книги – разное, но все – об
одном, и одно это есть та твердая почва, без которой ни шагу не сделает мысль
ближайшего за нами будущего. <…> От этих водоразделов, идеи целого, формы,
творчества, жизни, – потечет мысль в новый эон истории» [Флоренский 2000: 41].
Идея одухотворенной материи, движущей силы бытия связана у Флоренского
с детским восприятием действительности при созерцании моря и земли [Флоренский
1992]: «Таким именно образом уже с самого раннего возраста сложились в моем уме
категории знания и основные философские понятия. Позднейшее размышление
впоследствии не только не укрепило и не углубило их, но, напротив, сначала, при
изучении философии, расшатало и затемнило, не дав ничего взамен, если не считать
чувства горечи. Но мало-помалу, вдумываясь в основные понятия общего миропонимания
и прорабатывая их логически и исторически, я стал на твердую почву, и когда
огляделся, то оказалось, что эта твердая почва есть та самая, на которой я стоял
с раннейшего детства: после мысленных скитаний, описав круг, я оказался
110
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
на старом месте (1920. VI.25. Серг[иев] Пос[ад])»; «Мысль моя не протекала
систематически, а всегда волновала и поражала меня. Она была всегда прерывистой,
то запрятываясь глубоко в область подсознательную, то вспыхивая с ослепительной
ясностью <…>. Это была не линия течения, а скорее пунктир, и образ подземных рек,
простегивающих земную поверхность, казался мне особенно близким» (1920. VI.25.
Серг[иев] Пос[ад]).
Почва, семя, зерно, корень – все исторически «живое», подвижное, наделенное
смыслом и развитием: язык, мысль, народ, философия, слово. Система образов,
связанных с землей, у Флоренского вполне традиционна. Эти же метафоры можно найти
у Ф.И. Буслаева, В.В. Виноградова, А.М. Пешковского. Гораздо интереснее в образной
системе работает метафорическая модель язык, слово, семема, символ – вода.
В 5-ой главе «Строение слова» («Мысль и язык») дано в определении фонемы
и семемы слова сравнение с организмом, в противопоставленности «твердости»
и «текучести»: «<…> самое слово в своем строении содержит равносильную той,
функциональной противоречивость структурную: твердости и текучести, причем и та,
и другая должны быть, однако, проработаны человеческим духом. Иначе говоря, обе
должны быть формами слова, слагать собою форму слова» [Флоренский 2000: 213].
«Вода» в текстах у Флоренского – обязательно стихия, жизнь, духовное, бессознательное,
чувственное, интуитивно опытное, идея движения, история вообще. Доминанта силы,
присущей любому потоку, задает эмоциональный тон текста.
«Научное описание – подобно морскому валу: по нему бегут волны, возбужденные
проходящим пароходом; поверхность этих изборождена колебаниями от плавников
большой рыбы, а там друг по другу, - все меньшие и меньшие зыби, включительно до
мельчайшей, может быть, микроскопической ряби. Так и описание… » [Флоренский
2000: 115]. «Никому и в голову не приходило усумниться, подлинно ли в физике нужно
видеть передовую волну математического естествознания, и потому наибольшую
объяснительную силу…» [Флоренский 200: 117]
«Самая жизнь, говорю, размывает те насильственные плотины, которыми науке
хотелось бы стеснить ее. <…> Тощая и безжизненная, как сухая палка, торчит наука
над текущими водами жизни, в горделивом самомнении торжествует над потоком. Но
жизнь течет мимо нее и размывает ее опоры» [Флоренский 2000: 120].
Стилеобразующий прием олицетворения ключевых понятий филологического
и философского дискурса, «опредмечивание» интеллектуальных и духовных понятий как
два разнонаправленных процесса метафоризации придает филологическому рассуждению
Флоренского неповторимую экспрессивность и глубину. Его метафоры не «украшение»
речи, а способ создания целостного образа действительности, который складывается из
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
111
разных картин мира (индивидуальной, религиозной, научной, национальной) в единое
пространство, где процесс переноса значения происходит в одних и тех же парадигмах.
Образная парадигма возникает только тогда, когда осмысляется самое важное положение
статьи. Множество одинаковых образов в работах разных лет позволяет говорить
о едином образно-метафорическом поле в составе концептуального поля Русский язык /
Слово.
Литература
Гачев, Г.Д. Осень с Кантом: Образность в «Критике чистого разума». – М., 2004. –
329 с.
Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке / Отв. ред.
Н.Д. Арутюнова, И.Б. Левонтина. – М., 1999. – 424 c.
Никитин, О.В. Что такое филология? // Вестник Московского государственного
областного университета. Серия: русская филология. – 2000. – № 1. – С. 23–30.
Очерки истории научного стиля русского литературного языка ХVΙΙΙ–ХХ веков / под
ред. М.Н. Кожиной. – Т. 2. – Ч. 1. – Пермь, 1994. – 380 c.
Рябцева, Н.К. Этические знания и их «предметное воплощение» // Логический
анализ языка: Языки этики. – М., 2000. – С 178–189.
Срезневский, И.И. Мысли об истории русского языка и других славянских наречий. –
СПб., 1887. – 164 с.
Флоренский, П.А. Иконостас // Богословские труды. – № 9. – М., 1972. – С. 80-148.
Флоренский, П.А. Детям моим Воспоминание прошлых дней. – М , 1992. – 560 с.
Флоренский, П.А. У водоразделов мысли. Образ и слово. В кн.: Сочинения в 4 т. –
Т. 3 (1). – М., 2000. – С. 27–252.
Хроленко, А.Т. Введение в филологию: учебное пособие. – М., 2017. – 252 с.
Франк, С.Л. Русское мировоззрение. – Спб., 1996. – 740 с.
И.Н. Хрусталёв
18Рязанский государственный университет
имени С.А. Есенина
СЛАВЯНСКОЕ ЯЗЫКОВОЕ ЕДИНСТВО И ТОПОНИМИЯ ПООЧЬЯ
Анотация. В статье рассматривается вопрос славянского языкового единства на
примере топонимов Поочья и соотносимых с ними географических наименований других
славянских территорий.
Ключевые слова: славянские языки, топонимия, гидронимия, апеллятив, этимология.
© Хрусталёв И.Н.
112
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
I.N. Khrustalev
Ryazan State University named for S. Yesenin
SLAVIC LANGUAGE UNITY AND TOPONYMY OF THE POOCH’YE
Abstract. The article explores the question of Slavic linguistic unity on the example
of the toponyms of Pooch’ye and geographical names of other Slavic territories related
to them.
Keywords: slavic languages, toponymy, hydronymy, appellative, etymology.
В обстановке сегодняшнего осложнения отношений между некоторыми славянскими
странами и, что вызывает наибольшее сожаление, проявления открытой враждебности
части некоторых славянских народов к другим славянским народам необходимо,
на наш взгляд, еще раз вспомнить о единстве всех славян, ярчайшим проявлением
которого является единство языковое. Нельзя не отметить, что именно в духе истинного
панславизма, ведущего к упрочению славянской общности, несмотря на политические,
религиозные и культурные различия, и проходила вся научная и общественная
деятельность И.И. Срезневского.
Для того, кто хотя бы немного знаком с несколькими славянскими языками, их
общность совершенно очевидна. Исследованием этой общности занимался в течение
всей жизни и другой выдающийся ученый-славист, организатор и редактор уникального
«Этимологического словаря славянских языков» – О.Н. Трубачев, который во многих
своих работах обращался к топонимическому материалу как свидетельству расселения
славян на территории Европы в Средневековье и доказательству своей точки зрения
в рассмотрении проблемы прародины славян. На единство славянской топонимии
(структурное и семантическое) как один из компонентов языковой общности в целом
обращали внимание многие лингвисты, в том числе чешский ученый Владимир
Шмилауэр, который убедительно доказал наличие такого единства в своей известной
работе «Přiručka slovanske toponomastiky» (Praha, 1970).
В данной статье мы также пытаемся на имеющемся в нашем распоряжении материале
рассмотреть проблему общности древней славянской топонимии. В некоторых своих
работах [Хрусталев, 2008 и 2014], исследуя водные наименования Поочья, образованные
от терминов подсечного земледелия и относящиеся к пласту старой славянской
гидронимии, мы уже указывали на то, что, для многих названий находятся соответствия
на территориях практически всех славянских стран. В первую очередь, это касается
топонимов с корнем -тереб-. Это, например, следующие наименования:
на территории Верхнего и Среднего Поочья – Теребенка, Теребинка, Теребленка,
Теребуш, Теребушка, Требушка, Теребовка, Теребовская, Теребатинка, Теребетинка,
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
113
Теребиловка, Теребна, Требеш, Требушинской, Теребенской, Требликовской, Теребово,
Теребушки и др.;
на территории Верхнего Поднепровья (басс. Сожа, Десны и Сейма) – Теребревка,
Теребынь, Теребка, Теребуж, Теребень, Теребынь, Теребуж, Теребивля и др.;
на севере Псковской, западе и северо-востоке Новгородской и западе Тверской
области – Теребенское, Теребутинец, Теребутское, Тереботка, Теребинка, Теребони,
Теребляны, Теребня, Теребутицы, Теребуша, Теребец, Теребыни; п-ов Теребичий Рог,
ур. Теребожево и др.;
в юго-западной Украине – Теребля, Теребовля, Нетреба;
в северо-западной Белоруссии – Теребейно, Трибушки, Теребово, Теребежово,
Теребень, Теребовичи, Теребунь;
в Чехии и Словакии – Třeboň, Třebíč, Třebůvka, Třebenice, Třebište;
на западе Польши – Trzebów, Trzebnice, Trzebież, Trzebusz;
в Словении – Trebuša, Trebnje, Veliko Trebeljevo, Trebež;
в Хорватии (в Далмации) и в соседних районах Боснии и Черногории – Trebižat,
Trebišnjica, Trebimlja, Trebinje, Trebinjska glava.
Данные топонимы мотивируются глаголом *terbiti (русск. теребить), который
обозначал один из этапов подготовки подсеки (ср. блр. церабíць – ‘прорубать, прочищать
лес’, блр. церабеж – ‘корчевание’; словен. trebiti – ‘корчевать’, рус. диал. тереб –
‘расчищенная от кустарника под пашню земля’(Фасмер, 4: 45), укр. обл. теребíвля –
‘место, очищенное от зарослей’, о.-с. *terbiti – ‘очищать’, ‘чистить’, ‘шелушить’,
‘корчевать’(Черных, 2: 237).
Нам кажется, в этой связи не лишним будет еще раз процитировать О.Н. Трубачева,
писавшего: «…именно подсечно-огневое земледелие, сопряженное с вынужденной
сменой посевных площадей, именно это добывание хлеба насущного, а не какая-то
выдуманная агрессивность, было наиболее могущественным фактором, гнавшим славян
в далекие миграции, побуждавшим их к территориальной экспансии» [Трубачев 1997:
147].
Как демонстрирующие топонимическое единство можно рассматривать, на наш
взгляд, также связанные с подсекой поокские гидронимы Тырница и Тырна, два рязанских
ойконима Тырново и болгарский топоним Велико Търново, если учесть, что общеслав.
*-tor-/*-ter-/*-tьr-/*-tyr- (и.-е. *ter-: *tor-: *tr: *tri – ‘тереть’, ‘оттачивать’, ‘поворачивать’,
‘сверлить’ > общеслав. *terti > рус. тереть) (Черных, 2: 237) часто являются основой для
образования терминов подсечного земледелия [Хрусталев 2008: 96].
С указанным видом земледелия, по-видимому, связаны и такие соотносимые
славянские топонимы, как р. Келец, р. Колец, р. Кельца, оз. Келецкое, с. Кельцы
114
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
(рязанское Поочье), город Kielce (Польша), нас. пункты Vysný Kelcov, Nizný Kelcov,
Nová Kelca (Словакия), которые мотивируются апеллятивом *kъlъ – ‘кусок дерева,
бревна, спиленного пня’ (<*kъlti, – ‘бить, ударять, сечь’) (Черных, 1: 402), который, по
предположению Ю.П. Чумаковой, актуализирует значение ‘место вырубки’, то есть
также входит в терминологию подсечного земледелия [Чумакова 1992: 126–127].
Изоглоссы во всех славянских землях прослеживаются и для русских топонимов
Слотина, Слоча, Слочья, Солодча, Солодша, Солотча, Солоща (Поочье), Солотина,
Солоти (Белгородская обл.), Нижнее Солотино (Курская обл.), Слотино (Московская
и Нижегородская обл.). Это проявляется в наличии таких наименований, как Солотвино
(Украина, Закарпатье), Слот (Украина, Черниговская обл.), Солотино (Украина,
Харьковская обл.), Салоцiн (Белоруссия, Гомельская обл.), Слатина (Сербия), Slatina
(Румыния), Дива Слатина, Слатина (Болгария), Slatina (Словения и Хорватия), Slatiňany,
Slatina, Slatiny, Slatina nad Zdobnicí (Чехия) и др.
Мотивирующими апеллятивами для них являются русск. слотина, солотина –
‘топкое болото, тpясина’; слота – ‘ненастье, слякоть, сильная гpязь’; солоть – ‘жидкое
болото на твеpдом основании’ (Мурзаев: 509, 513–514), болг., макед. слатина – ‘болото’;
с.-х. slatina – ‘минеральный источник’; словенск. slatina – ‘куpоpт’; чеш., словацк. slatina
– ‘болото’; укр. солотвина – ‘соляное болото’ (< праслав. *solt-) [Smilauer 1970: 167]. Так
как указанные апеллятивы в гидрографических значениях представлены практически
во всех славянских языках, можно утверждать, что относятся они к праславянскому
лексическому фонду. Э.М. Муpзаев предлагает связывать русские географические
термины либо со словом соль, либо с лит. saltas – ‘холодный’, лтш. salts – ‘морозный,
ледяной’. Стоит сказать, что, принимая во внимание общеславянский характер указанных
апеллятивов, едва ли можно говорить об их балтийском происхождении, однако стоит
допустить их генетическое родство, так как лит. saltas, лтш. salts могут быть сатэмным
отражением индоевропейского коpня *k’ol- – ‘холодный’, пpи кентумных готск. kalds,
нем. kalt, др.-исл. kaldr, англ. cold – ‘холодный’ (Черных, 2: 348)). В праславянском
в таком случае имелась бы именно интересующая нас основа *solt-, однако там
значение ‘холодный’ представлено лексемой *choldъ < *koldъ (предположительно *koldъ
> ст.-сл. кладезь, русск. колодезь) (Черных, 2: 348). Возможно стоит предположить, что
праславянские *solta, *soltь, *soltina являются закономерными сатэмными рефлексами
индоевропейского корня, а *choldъ: *koldъ – ранними заимствованиями из германских
языков. Таким образом, изначально данные апеллятивы (а затем и топонимы) указывали
на температуру воды объектов, на то, что они питаются холодными источниками.
На многих славянских территориях представлены также наименования с корнем
*sopot-: Сопот (Новгородская обл.), Сопоть (Тверская обл.), Сопот (Украина, Львовская
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
115
обл.), Сопотов (Поочье), Сопот (Болгария), Сопотница (Македония, Сербия, Босния
и Герцеговина), Sopotnice (Чехия). Соответствующий апеллятив-термин находим
в южнославянских языках: сербохорв. сопот – ‘источник’, ‘ключ’; болг. диал. сопот –
‘сильный водный источник’, ‘сырое место’, ‘канава’ (Мурзаев: 362), который вполне
может мотивировать указанные топонимы (у восточных и западных славян подобный
апеллятив, по-видимому, также имелся, на что и указывает топонимия). Очевидно, что
*sopot, в свою очередь, произведено от *sopѣti (русск. сопеть – “пыхтеть, храпеть, шумно
дышать” (Даль, 4: 279) и указывает на то, что водный источник издает характерные звуки,
то есть актуализирует ту же семантику, что и, например, русск. гремяч – ‘родник, ключ’
(Мурзаев: 135) (< греметь). Однако в словаре Даля указаны диалектные лексемы пск.
сопот в значении ‘сильная тяга пламени’ и сопочить в значении ‘пылать, гореть’ (Даль,
4: 280), так что вполне вероятно, что на восточнославянской почве у данного апеллятива
развилась и семантика термина подсечно-огневого земледелия.
Литература
Трубачев, О. Н. Смоленские мотивы // В поисках единства. – М., 1997. – С. 130–183.
Хрусталев, И.Н. Терминология подсечного земледелия как фактор формирования
гидронимии Центральной России // Вестник Рязанского государственного университета
имени С.А. Есенина. – 2008. – № 4. – С. 93–99.
Хрусталев, И.Н. Гидронимы Центральной России, мотивированные терминами
подсечного земледелия // Слово. Словесность. Словесник // Материалы Всероссийской
научно-практической конференции преподавателей и студентов. – Рязань, 2014. – С. 309–
312.
Чумакова, Ю.П. Расселение славян в Среднем (Рязанском) Поочье по лингвистическим
и историческим данным. – Уфа: Изд-во Башкирского университета, 1992. – 170 с.
Šmilauer, Vl. Přiručka slovanske toponomastiky. – Praha, 1970.
Словари и источники
Мурзаев, Э.М. Словарь народных географических терминов. – М., 1984.
Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. – Спб.; М.; 1912, 1914. –
Т. I–IV.
Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка / Пер. с нем. и доп.
О.Н. Трубачева. – М., 1987. – Т. 1–4.
Черных, П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: 13
560 слов. – М., 1994. – Т. I–II.
116
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
Е.И. Якушкина
19Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова
ЛЕКСИЧЕСКИЕ СВЯЗИ СЕРБСКИХ И ХОРВАТСКИХ ГОВОРОВ С
ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКИМИ (НА МАТЕРИАЛЕ “ОБЩЕСЛАВЯНСКОГО
ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО АТЛАСА”)
Аннотация. В докладе рассматриваются сербские и хорватские ареалы, имеющие
лексические связи с восточнославянскими говорами. Больше всего лексических
пересечений с восточнославянскими говорами имеют кайкавские и северные чакавские
говоры, примыкающие к словенской территории. Общие с восточными славянами
лексемы встречаются также в приморском Адриатическом поясе и в Славонии,
в центральном штокавском ареале их число минимально.
Ключевые слова: Общеславянский лингвистический атлас, сербские говоры,
хорватские говоры, восточнославянские говоры, лексика, ареал, лингвистическая
география.
E.I. Yakushkina
Moscow State University
LEXICAL RELATIONS OF SERBIAN AND CROATIAN DIALECTS WITH
EASTERN SLAVIC LANGUAGES (ON THE BASIS OF THE MATERIAL OF THE
“SLAVIC LINGUISTIC ATLAS”)
Abstract The present paper describes on the basis of the material represented in the Slavic
Linguistic Atlas which groups of the Serbian and Croation dialects have lexis common with the
East Slavic dialects. There are a lot of such words in the Kaikavian and northern Chakavian
dialects near Slovenian territory. Common to the Eastern Slavs lexemes are also found in the
Adriatic region and in Slavonia. In the central Shtockavian area their number is very small.
Keywords: The Slavic Linguistic Atlas, Serbian dialects, Croatian dialects, lexis, area,
linguistic geography.
В докладе ставится цель – описать на материале лексических выпусков атласа
(ОЛА 1988, 2000, 2003, 2007, 2009, 2012, 2015), какие области на хорватско-сербской
территории чаще корреспондируют с восточнославянскими и существует ли ареальная
типология подобных лексических связей. Как показано в исследовании Т.И. Вендиной
по
типологии
славянских
ареалов,
лексическая
общность
хорватско-сербских
и восточнославянских говоров может быть представлена как локальными пересечениями,
так и большими ареалами, в которые входят и некоторые говоры западноюжнославянской
группы, чаще всего чешские и словацкие [Вендина 2014]. Лексем, общих для всего
или большей части хорватско-сербского ареала и всей или большей части Восточной
Славии и отсутствующих в других славянских говорах, по всей видимости, не так много.
© Якушкина Е.И.
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
117
Ср.: звати ‘звать’ (преимущественно русско-белорусско-хорватско-сербская изолекса,
в украинских говорах глагол представлен ограниченно, в словенском – двумя пунктами),
луг ‘луг’ (кроме хорватско-сербских и восточнославянских говоров также в четырех
словенских пунктах и в одном пункте в Эгейской Македонии). Связи хорватско-сербских
говоров с восточнославянскими часто продолжаются и в других периферийных областях
Южной Славии: восточной и юго-западной Болгарии, Македонии.
.Естественно предположить, что лексические связи с восточнославянскими языками
обнаруживают наиболее архаичные и периферийные говоры хорватского и сербского
языков (они же и периферийные для всего ареала распространения лексемы). Общие
лексемы также обычно являются архаизмами, но имеются среди них и результаты
параллельного развития (южнославянско-севернославянские связи отражают “как
древнейшие связи…, так и более поздние общие тенденции развития” [Соболев 2000:
1036]). Наибольшее число лексем, общих с восточнославянскими языками, из всех
хорватских и сербских говоров показывает северо-западная Хорватия, прежде всего
хорватские кайкавские говоры (все или в отдельных пунктах), а также северные
чакавские (о чакавско-русских и чакавско-восточнославянских лексических связях см.
[Толстой 1997а: 267–268]): palac ‘палец руки’ (с.-х. ‘большой палец’), zabi ‘забывает’
(с.-х. заборавља), kuri ‘курит’ (с.-х. пуши), kosa ‘коса’ (с.-х. плетеница), vlasi ‘волосы’
(с.-х. коса), slina ‘слюна’ (с.-х. пљувачка), ide zamuž ‘выходит замуж’ (с.-х. удаје се,
вост.-польск. idzie za muš, бел. идзе замуш, укр. иде замуж, русск. идет (иде) замуж),
pleše ‘танцует, пляшет’ (шток. игра), smetana ‘сливки’ (с.-х. кајмак, скоруп, слово
зафиксировано в хорватских переселенческих говорах на территории Австрии (область
Градишче), самом северном хорватском пункте, и в периферийных сербских пунктах на
территории Румынии и Венгрии, данная лексема также встречается в русских говорах),
mlezivo ‘молозиво’ (шток. грушевина), vugorek ‘огурец’ (с.-х. краставац, укр. вогирок,
агирок), češnjak(ek) ‘чеснок’ (с.-х. бели лук), celina ‘земля, которую не пахали много лет’
(с.-х. ледина, celina засвидетельствована также в сербском пункте в Румынии), povreslo
‘перевясло’ (с.-х. уже, povreslo также фиксируется в Хорватском приморье), *krъtъ ‘крот’
(с.-х. кртица), skrlup ‘пенка’ (в основной массе сербскохорватских говоров эта основа
сохранилась в виде скоруп, в огласовке же, тождественной восточнославянской, основа
представлена только в одном хорватском и двух словенских пунктах), vrhnje, vrhnja
‘сливки’ (карпат. верхнина, вост.-укр. вершки, белорус., ю.-рус. вяршок: параллельное ли
это явление или древняя общность, определить трудно, ср. макед. врф), ljubiti ‘любить’
(зафиксировано только в Градишче, при с.-х. љубити ‘целовать’). В исследованиях
южнославянско-восточнославянских лексических связей обычно отмечается их высокая
концентрация в Словении [Вендина 2014: 143; Куркина 1992: 43; Толстой 1999: 25-
118
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
26]. Действительно подавляющее большинство перечисленных лексем фиксируются
и в словенских говорах, за малым исключением (kosa ‘заплетенные волосы’), которое
может быть вызвано недостатком данных. Лексемы, общие с восточнославянскими
языками, обычно противопоставляют хорватские кайкавские говоры штокавским:
в штокавских, как правило, имеет место лексическая или семантическая инновация, что
подтверждают приведенные выше с.-х. и шток. параллели. Инновация по сравнению
с кайкавско-восточнославянской общностью может быть как собственно штокавской,
так и восточно-южнославянской, захватывающей и центрально-южнославянскую
территорию. Так, общеславянское слово слюна, связывающая хорватские кайкавские
говоры с восточнославянскими, с юго-востока вытеснено дериватами глагола плевать,
типа пљувачка.
Второй ареал на хорватско-сербской территории, где фиксируются лексемы, общие
с восточнославянскими говорами, это Хорватское приморье и Черногория, говоры
которых также носят периферийный характер. В двух пунктах в этих областях
встречается наименование морщин от корня *mъrs- (мрске), что не характерно для
южных славян (с.-х. бора). В Приморье, в Истрии и западной Славонии употребляется
слово plet’е, pleć ‘плечо’ при типичном южнославянском rame. В северо-западной
Хорватии, в Приморье, в Черногории, в южной Сербии и в отдельных пунктах в разных
точках хорватско-сербского арела эта лексема употребляется в значении ‘спина’, которое
встречается и в некоторых белорусских и украинских говорах, преимущественно
западных.
Наряду с хорватско-сербскими ареалами, которые хорошо известны по своим связям
с восточными славянами, такие связи в материалах атласа обнаруживаются и в других
архаичных областях. Такой областью является, во-первых, Славония. Здесь фиксируются
такие лексемы, как korito ‘деревянное корыто, выдолбленное из одного куска дерева’
(с.-х. наћве, *koryto также в словацких, в карпатских и некоторых русских говорах),
čeljusti ‘челюсти’ (с.-х. вилице; čeljusti также в Словении, Истрии, восточной Сербии),
kika ‘волосы’ (русск. кика ‘женский головной убор’, в центральной Сербии и в сербском
пункте в Румынии кика – ‘коса’).
Схождения с восточнославянскими языками обнаруживает и инновационная
хорватско-сербская область – территория штокавского диалекта. Так, штокавский
и восточнославянский ареалы объединяет заимствование купус ‘капуста’ (в остальных
южнославянских говорах, а также в чешских распространена лексема zelje), лексема
виноград ‘виноград (растение)’ (в зап. с.-х. говорах, в болг., макед. лоза, лозjе). Лексема
удати се ‘выйти замуж’ является общей для штокавских и карпатских говоров (удаеся,
удаеця) (ср. похожий ареал слова čadъ /čadjа ‘сажа’ [Толстой 1997: 160]).
Раздел I Проблемы славяно–русской исторической лексикологии
119
Встречаются изолексы, которые запад Южной Славии объединяют
с западнославянскими языками, а восток – с восточными (граница проходит по территории
Сербии): зап.-с.-х., чеш., словацк. *pazucha (или дериваты) ‘подмышка’, болг., макед.,
серб. – обозначения связанные с *myška).
Таким образом, на хорватско-сербской территории наиболее близкими лексически
к восточнославянскому ареалу являются кайкавские и северные чакавские говоры,
примыкающие к словенской территории. Общие с восточными славянами лексемы
встречаются также в приморском Адриатическом поясе и в Славонии. Минимально
число таких лексем в штокавском ареале.
Литература
Вендина, Т.И. Типология лексических ареалов Славии. – М., 2014. – 692 с.
Куркина, Л.В. Диалектная структура праславянского языка по данным
южнославянской лексики. – Ljubljana, 1992. – 260 c.
Общеславянский лингвистический атлас. Серия лексико-словообразовательная. –
Вып. 1. Животный мир. – М., 1988.
Общеславянский лингвистический атлас. Серия лексико-словообразовательная. –
Вып. 4. Сельское хозяйство. – Братислава, 2012.
Общеславянский лингвистический атлас. Серия лексико-словообразовательная. –
Вып. 6. Домашнее хозяйство и приготовление пищи. – М., 2007.
Общеславянский лингвистический атлас. Серия лексико-словообразовательная. –
Вып. 8. Профессии и общественная жизнь. – Warszawa, 2003.
Общеславянский лингвистический атлас. Серия лексико-словообразовательная. –
Вып. 9. Человек. – Kraków, 2009.
Общеславянский лингвистический атлас. Серия лексико-словообразовательная. –
Вып. 10. Народные обычаи. – М., 2015.
Соболев, А.Н. Вопросы древнейшей истории южносдавянских языков и ареальная
лингвистика // Јужнословенски филолог. LVI/3-4. – Београд, 2000. – С. 1035–1050.
Толстой, Н.И. Из географии славянских слов. Сажа-чад // Избранные труды. –
Т. II. – М., 1997. – С. 159–164.
Толстой, Н.И. Сербскохорвасткая лексика на общеславяснком фоне // Избранные
труды. – Т. II. – М., 1997. – С. 261–270. [Толстой 1997а].
Толстой, Н.И. О соотношении центрального и маргинального ареалов в современной
Славии // Избранные труды. – Т. III. – М., 1999. – С. 10–30.
Раздел II
РУССКАЯ И СЛАВЯНСКАЯ ЛЕКСИКОГРАФИЯ
Э.Н. Акимова
1Государственный институт русского языка имени А.С. Пушкина
ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИЕ ЕДИНИЦЫ СО ЗНАЧЕНИЕМ
ПРОЦЕССА РЕЧИ
В СЕРБОХОРВАТСКОМ ЯЗЫКЕ
Аннотация. Фразеологические единицы (ФЕ) со значением процесса речи
в сербохорватском языке образуют самостоятельную группу, объединенную семантически
и имеющую широкое речевое распространение. Все они имеют интегрирующий
компонент значения и различаются дифференцирующими. Исследуемые ФЕ делятся на
три группы: фразеологизмы информации, фразеологизмы эмоционального отношения
и фразеологизмы побуждения и на множество семантических подгрупп. По структуре
исследованные ФЕ являются в основном глагольными и равны словосочетанию.
Ключевые слова: сербохорватский язык; структурные и семантические типы
фразеологических единиц со значением процесса речи; фразеологизмы информации,
фразеологизмы эмоционального отношения, фразеологизмы побуждения.
A.N. Akimova
State institute of Russian language named after as Pushkin
PHRASEOLOGICAL UNITS HAVING MEANING OF THE SPEECH
PROCESS IN SERBO-CROATIAN LANGUAGE
Abstract. Phraseological Units (PU) having the meaning of speech process in Serbo-Croatian
language constitute a separate group, which is semantically united and is very frequently used in
speech. Every unit has an integral component as well as a distiguishing one. The analyzed PU
are divided into three groups: information praseologisms, emotional phraseologisms, and action
phaseologisms. They also are subdivided into many semantic groups. The structure of these PU
is verbal and they are equal to the word combination.
Keywords: Serbo-Croatian language, structural and semantic types of phraseological units
meaning the process of speech information phraseologisms, emotional attitude phaseologisms,
action phraseologisms.
Изучение глаголов, характеризующих процесс речи, нашло отражение в работах
Л.М. Васильева, который выделил три группы названных глаголов в соответствии
с тремя видами речевой деятельности: «1. Собственно речевая деятельность, реализующая
коммуникативную интенцию создания и обмена информацией. 2. Речевая деятельность,
реализующая коммуникативную интенцию совершения действий по отношению
какому-либо лицу, которое остается пассивным. 3. Речевая деятельность, реализующая
коммуникативную интенцию совершения действий в форме речи по отношению к лицу,
которое в результате этого действия должно стать активным» [Васильев 1981: 19].
© Акимова Э.Н.
Раздел II Русская и славянская лексикография
121
В соответствии с видами речевой деятельности выделяется три группы глаголов
речевой деятельности: «а) глаголы информации; б) глаголы перформативно-оценочные,
получившие такое определение в силу того, что прагматическое значение оценки
отношения оказывается главным, основным, а значение речевой деятельности отходит
на второй план, становится вторичным, неглавным; в) глаголы побуждения – глаголы,
отражающие такой вид речевой деятельности, который направлен на побуждение
адресата к определенным действиям» [Васильев 1981: 20].
Соответственно среди фразеологических единиц (ФЕ) сербского языка,
обозначающих процесс речи, мы выделяем фразеологизмы информации, фразеологизмы
эмоционального отношения и фразеологизмы побуждения.
ФЕ информации делятся на три подгруппы. Первая – со значением ‘собственно
речевая деятельность’: бити у речи – говорить, казати коју реч – высказать свое мнение,
преврнути језик (језиком) – проговорить, сказать (всего 6). Сюда же относятся ФЕ со
значением начала и конца процесса речи: грло се растворило – отозваться, заговорить,
запеть, перестать молчать, отварати уста – начать говорить, скратити језик –
попридержать разговор, следить за своими словами (всего 11), а также ФЕ со значением
молчания: држати језик за зубима – молчать, изгубити дар говора – потерять способность
говорить, издаје глас – быть не в состоянии произнести ни слова (от удивления и т.п.)
(всего 8).
Вторая подгруппа включает фразеологизмы, указывающие на способ передачи
информации. Это большая и многообразная подгруппа ФЕ, основной компонент значения
которых содержит указание на способ производства речи: 1) красноречиво: бити сладак
на језик – быть сладкоречивым, красноречивым, уметь вкрадываться в доверие, говорит
као да чита – иметь дар слова, легко говорить, быть хорошим, искусным оратором
(всего 3); 2) прямо, открыто, свободно: бити вољан на беседу – говорить свободно, не
опасаясь последствий, кресати истину у лице – говорить истину без страха, називати
(крстити) правим именом – говорить истину (всего 13); 3) понятно: говорити српски
– говорить понятно, ясно, просто, извести начистак (начисто) – разъяснить (всего 2);
4) осторожно, нерешительно: чувати језик – осторожно говорить, отбацивати куке –
избегать прямого разговора (всего 2); 5) много: брбљати као чавка – много, без перерыва
говорить, развезати (одвезати, дријешити) језик – много говорить (всего 3); 6) громко,
тихо: викати из све гласе – (кричать как можно громче), говорити с пола језика – говорить
про себя, тихо, запевати (завикнути) што горло да – запеть, закричать что есть мочи, во
все горло (всего 7); 7) нечетко, непонятно, неприятно: говорити као да има кнедлу у грлу
(у губици) – говорить непонятно, с трудом, против воли, говорити на јатаган – говорить
резко, грубо, заносчиво, дробити као јаре на лупатак – говорить быстро, непонятно
122
Раздел II Русская и славянская лексикография
(всего 9); 8) во всеуслышание: доћи (доспети) на бубањ – разгласить, сделать явным,
известным, привезати канту – распространить о ком-либо какую-нибудь шутку (всего 4);
9) неожиданно, необдуманно: бити на језику – чуть не высказаться, говорити у беспуће –
говорить глупо, шиворот-навыворот (всего 4); 10) с желанием/нежеланием: говорити као
преко батине – говорить против воли, сврби језик – невозможно молчать, хочется сказать
(всего 2); 11) лицемерно: ићи низ длаку – льстить, угождать кому-то, скупљати бодове
– льстить, подлизываться, приспосабливаться к обстоятельствам, терати комедију –
лицемерить (всего 4); 12) напрасно: бацати бисер пред свиње – говорить что-либо тому,
кто этого не понимает, као глухима говорити – напрасно, безуспешно говорить, тупити
језик – напрасно говорить (всего 5).
Третья подгруппа включает фразеологизмы, содержащие в своем значении
компонент, указывающий на содержание информации, которое очень многообразно:
1) обман, ложь, неправда: бријати без бритве – обманывать кого-либо, грешити
душу – говорить неправду, лагати и мазати – обманывать кого-либо сладкоречиво,
подметнути чавче под голуба – обмануть кого-либо, удалити од истине – не говорить
правду, лгать (всего 11); 2) обещание того, что нельзя выполнить: обећавати златна
брда – давать невыполнимые обещания, обещать невозможное, больше чем можно
сделать, обећавати (нудити) брда и долине – давать невыполнимые общания (всего
4); 3) злословие: разносити по (бабље) језике (по језицима) – сплетничать о ком-либо,
чесати језик – сплетничать (всего 2); 4) жалоба: јадати јаде – горевать, плакать,
жаловаться, тући по главу – каяться, жаловаться (всего 2); 5) пустословие: блебетати
као крешталика – говорить чепуху, всякую всячину, брбљати као стара баба – говорить
что-либо, болтать чепуху, без умолку, говорити на јабану – говорить чепуху, всякую
всячину, изводити криве Дрине – легкомысленно вести себя, говорить и делать чепуху
(всего 6); 6) повторение уже известного, произнесение того же самого: измислити
барут – делаться важным, говоря об известных вещах, прирасти за језик – часто
употреблять в речи какое-либо слово, ударити (диплати) у старе дипле – повторять
старое, давно известное (всего 4); 7) сокровенное, заветное: повући чип до краја –
высказать все, излазити с бојом на сриједу (на видик) отворено износити – открыть
свои мысли (всего 2); 8) раскаяние: туцати главу о зид – каяться в своих поступках,
когда уже поздно, хватати се за косу – каяться, осознавать прегрешения (всего 3); 9)
предсказание, прорицание: бацати боб – гадать, предсказывать, предвидеть, читати
с длана – предсказывать будущее, глядя на ладонь (всего 2); 10) преувеличивать:
правити од бухе слона (всего 1).
ФЕ со значением эмоционального отношения делятся на две неравные подгруппы,
которые, в свою очередь, распадаются на более мелкие подгруппы.
Раздел II Русская и славянская лексикография
123
К первой подгруппе относятся фразеологизмы, выражающие отрицательное
эмоциональное отношение: бацати камен – осуждать, обвинять, хулить, порицать,
грдити (псовати) на пасје име – ругать жестоко, резко. строго, дати ђаволу – проклинать,
ругать, дијелити батине – жестоко нападать словами на кого-то, начинити кусим
и репатим – сказать все самое худшее о ком-то, очернить кого-то, оправити главу –
резко, строго упрекать, укорять кого-либо, очитати круницу – строго упрекнуть,
укорить кого-либо, пљувати у браду – осрамить, очернить кого-либо, претесати кости –
клеветать, плохо говорить о мертвом, просути пасју чорбу – оклеветать, очернить коголибо, псовати као лађар – много ругать, проклинать, разапинати на криж – обвинять
кого-либо явно, клеймить, порицать, скидати (све) богови (с неба) – сильно ругать,
убити глас – испортить хорошее мнение о ком-либо, создать кому-либо дурную славу,
читати буквицу – распекать, укорять кого-либо, шибати језиком – резко нападать на
кого-либо, говорить о ком – либо дурно, плохо и мн. др. (всего 30). Сюда же относятся
ФЕ со значением ‘выражать свое отношение с помощью насмешек’: говорити иза леђа –
говорить против кого-либо (без чьего-либо ведома), правити будалом – осмеивать
кого-либо, смијати се испод брка – смеяться украдкой, за спиной, смијати се у брк –
откровенно, дерзко смеяться и др. (всего 9).
Вторая подгруппа фразеологизмов со значением положительной оценки представлена
всего двумя ФЕ: свирати у усте дипле – одобрять, быть единомышленником и скидати
капу – одобрять чьи-либо поступки, приветствовать кого-либо.
Фразеологизмы со значением побуждения основным своим компонентом имеют
значения ‘принуждать’, ‘заставлять’. С данными ФЕ связаны идиомы с семантикой
‘умолять’, ‘упрашивать’, ‘просить’, ‘требовать’, имеющие в основном синкретичное
значение. В нашем материале можно выделить две подгруппы по основному признаку
значения ‘принуждение’ и ‘просьба’. Остальные компоненты значения являются
дополнительными.
Первая подгруппа – фразеологизмы со значением ‘заставлять молчать’, ‘не давать
говорить’: завезати језик – заставить замолчать кого-либо, не дать кому-либо говорить,
метнути бриницу (на уста) – не дать кому-либо свободно высказаться, ни дуди ни гудало
вади – не говорить, молчать, поткратити језик – заставить кого-либо замолчать (всего
5). Сюда же входят ФЕ с антонимичным значением: развезати језик – вызвать кого-либо
на разговор, чупати клијештима – с трудом вытягивать слова.
К данной группе относятся и фразеологизмы со значением ‘убеждать’:
гријати главу – частым повторением убеждать, уговаривать кого-либо, метнути
у главу – навязывать кому-либо какую-то мысль, уговаривать кого-либо
(всего 3).
124
Раздел II Русская и славянская лексикография
Ко второй подгруппе относятся фразеологизмы со значением побуждения
посредством просьбы: кумити Богом – заклинать, умолять, усердно молить кого-либо,
молити као Бога – заклинать, умолять кого-либо (всего 2). Данные ФЕ указывают на то,
каким образом совершается просьба, то есть во фразеологизмах присутствует компонент
значения ‘усердно’. В следующих ФЕ также наличествует указание на то, как совершается
просьба, в них содержится компонент значения ‘чрезмерно’: тражити круха над подачом
– быть нескромным, просить больше, чем нужно, чрезмерно требовать, насртати на кесу
– дерзко требовать денег (всего 3).
Итак, фразеосемантическая группа со значением речи занимает особое место
в системе фразеологии, что объясняется той значительной ролью, которую играет речь
в жизни человека, являясь основным средством общения. ФЕ со значением процесса речи
в сербохорватском языке образует самостоятельную группу, объединенную семантически
и имеющую широкое речевое распространение.
Компонентный анализ фразеологизмов со значением процесса речи позволил
обнаружить тесные взаимосвязи, существующие во фразео-семантической группе
исследуемых единиц. Все ФЕ объединяются одним общим (интегрирующим)
компонентом значения (указанием на процесс речи) и одновременно различаются
другими (дифференцирующими) компонентами значения.
С учетом дифференцирующих признаков все исследуемые фразеологизмы можно
разделить на три большие группы: фразеологизмы информации, фразеологизмы
эмоционального отношения и фразеологизмы побуждения. Каждая из указанных групп
подразделяется на подгруппы, а последние, в свою очередь, на микроподгруппы.
В результате последовательного выяснения отношений между ФЕ в группе,
указывающей на информацию, выделяются следующие подгруппы: 1) ФЕ, обозначающие
собственно процесс речи; 2) ФЕ, указывающие на способ передачи информации; 3) ФЕ,
указывающие на содержание информации.
Среди фразеологизмов со значением эмоционального отношения выделяются
две подгруппы. В одну из них входят единицы, указывающие на отрицательное
эмоциональное отношение, в другую – на положительное.
Фразеологические единицы побуждения также делятся на две подгруппы, основным
значением которых являются в первом случае – ‘принуждение’, а во втором – ‘просьба’.
Что касается сравнительно-сопоставительного с русской фразеологией аспекта,
считается, что фразеология разных языков различается внутренней формой. В нашем
материале большинство ФЕ имеют различную внутреннюю форму, но при этом –
одинаковую базу. Например, фразеологизм правити од бухе слона – делать из блохи слона
соответствует русскому делать из мухи слона. Внутренняя форма данных фразеологизмов
Раздел II Русская и славянская лексикография
125
различна, но база одинаковая: делать из чего-то маленького что-либо большое. Другой
пример завезати њушку – завязать морду, а в русском – завязать язык. Внутренняя база
значений здесь сходна: закрыть что-либо.
Рассматривая все параметры фразеологизмов со значением процесса речи в двух
языках, можно отметить, что многие из них являются эквивалентами: метать бисер
перед свиньями – бацати бисер пред свиње, открыть рот – отварати уста, втягивать
язык – увлачити језик, держать язык за зубами – држати језик за зубима.
Существуют неполные эквиваленты фразеологизмов процесса речи. Они
различаются одним или несколькими компонентами, причем их значения одинаковы:
обещать золотые горы – обечавати златне куће (обещать золотые дома).
Есть ФЕ, которые присущи одному из языков: реветь белугой, переливать из пустого
в порожнее, давать жизни, петь дифирамбы, вещать собак на шею, протирать
с песочком; скинути ђем за зуба (сбросить удила с зубов) – освободиться, свободно
говорить; ударати у старе дипле (ударить в старую пастушью свирель) – повторять
старое, давно известное; бријати без бритве (брить без бритвы) – говорить неправду.
Всего по одной ФЕ можно связать с лингвострановедением: кричать (орать) во всю
Ивановскую (громко кричать, орать) – изводити криве Дрине (говорить чепуху).
Структура исследованных ФЕ нами подробно не рассмотрена, но она очевидна:
практически все фразеологизмы (за некоторыми исключениями) являются глагольными
и по структуре равны словосочетанию.
Литература
Васильев, Л.М. Семантика русского глагола: Глаголы речи, звучания и поведения. –
Уфа, 1981. – 184 с.
Русско-хорватский или сербский фразеологический словарь / Rusko-hrvatski ili srpski
frazeološki rječnik / Urednik A. Menac. Zagreb, 1979-1980.
Трофимкина, О.И. Сербохорватско-русский фразеологический словарь. – СПБ., 2005.
Matešič, J. Frazeološki rječnik hrvatskog ili spskog jezika. Zagreb, 1982.
Menac, A. Trostinska R. Hrvatskosrpsko-rusko-ukrainski frazeološki rječnik. Zagreb,
1985.
126
Раздел II Русская и славянская лексикография
Г.Т. Безкоровайная
2Московский политехнический университет
Высшая школа печати и медиаиндустрии
ОСОБЕННОСТИ СЛОВАРНЫХ СТАТЕЙ ЛЕКСЕМ
БЛАГОРОДСТВО В РУССКИХ
И GENTLENESS В АНГЛИЙСКИХ СЛОВАРЯХ
ТОЛКОВОГО ТИПА
Аннотация. В статье сопоставляются особенности репрезентации лексемы
благородство в известных русскоязычных толковых словарях и gentleness
в английских. Исследованы, в частности, словарные статьи из авторитетных словарей
Даля, Срезневского, Самюэля Джонсона(Samuel Johnson’s Dictionary), Oxford English
Dictionary, Тезаурус Роже, etc. В словарной статье gentleness даны несколько толкований,
при этом на первый план выходит значение, связанное с рождением с благородной семье.
В русскоязычных словарях нет прямой связи благородства и рождения в знатной семье.
В этом случае используется лексема дворянство. Делается вывод об универсальности
и национальной специфике рассмотренных концептов, связанных с различным
мировоззрением, историей и культурой русских и англичан.
Ключевые
слова:
лексикографические
источники,
словарная
статья,
экстралингвистические факторы, национально-специфический концепт, благородство,
gentleness.
G.T. Bezkorovaynaya
Moscow Polytechnic University
Moscow State University of Printing Arts
THE PECULIARITIES OF THE DICTIONARY ISSUES БЛАГОРОДСТВО IN
RUSSIAN AND GENTLENESS IN ENGLISH AUTHANTIC DICTIONARIES
Abstract. The article concerns the comparison of Russian lexeme благородство and
English gentleness issues in a number of authentic Russian as well as English dictionaries. The
issues from such well-known dictionaries as Dahl, Sreznevsky, Samuel Johnson’s Dictionary,
Oxford English Dictionary, and Roget’s Thesaurus have been researched. The dictionaries
give some meanings of these lexemes but the first in case of the lexeme gentleness meaning
is explained in the connection with being born in a gentle family. In Russian lexicography
the connection with the birth in an honorable family is represented by a lexeme дворянство.
The analyses resulted in a statement that there are both general and nationally specific features
in these lexemes which can be clearly seen from their fixation and interpretation in authentic
dictionaries.
Keywords: lexicographic resources, issue, extra-linguistic factors, national specific
concepts, благородство, gentleness.
Выдающийся ученый-лингвист, историк языка и лексикограф И.И. Срезневский
писал: «Язык есть собственность нераздельная целого народа. Переходя от человека
© Безкоровайная Г.Т.
Раздел II Русская и славянская лексикография
127
к человеку, от поколения к поколению, из века в век, он хранится народом как его
драгоценное сокровище, которое по прихотям частных желаний не может сделаться
ни богаче, ни беднее, — ни умножиться, ни растратиться» [Срезневский: 9].
Национальная картина мира любого народа отражает реальную действительность,
и экстралингвистические явления при включении и толковании той или иной лексемы
всегда остаются в фокусе внимания лексикографов. Словари фиксируют и сохраняют
языковые единицы национального языка, что является их важнейшей задачей.
В данной статье предпринята попытка сопоставления словарных статей лексем
семантического поля благородство в русских и gentleness в английских словарях
толкового типа. В качестве материала исследования взяты соответствующие словарные
статьи из известных российских (Словарь Академии Российской, словари В.И. Даля,
И.И. Срезневского, Д.Н.Ушакова), а также англоязычных словарей (Dr. Johnson
Dictionary of English, The Oxford English Dictionary (далее OED), Roget’s Thesaurus
(далее RT). Прежде всего, следует подчеркнуть, что исследованные лексикографические
источники не являются в полной мере только толковыми. Толковый словарь содержит
слова с объяснениями, дает ему грамматическую и стилистическую характеристики.
Привлеченные к исследованию словари, кроме этого,
обладают признаками
энциклопедий, ассоциативных словарей и т.п.
Кажется интересным сопоставить словарные статьи в хронологически близких
изданиях – в Dictionary of the English language by S. Johnson (1755) и в словаре Академии
Российской (1789-1794). В статье gentleness у Джонсона связь человека с благородным
рождением обнаруживается уже в первом толковании значения лексемы:
GE’NTLENESS. ʃ. [from g^-ntk.] 1. Dignity of birth; gondneſsof extraction.
2. Softneſs of manners; ſweetneſs of difyoſition; meckneſs. Milton.
3. Kindneſs; benevolence. Obſolete. Shak\ſpesre.
В русском, «Словаре Академии Российской», опубликованном чуть позже, отдельного
заглавного слова благородство нет, однако оно содержится в статье дворянство:
Дворянство –1) благородство, достоинство дворянина. Пожаловать дворянство.
Предводитель дворянства. 2) В виде собирательного означает дворяне ч. II.
Сам выбор для фиксации в качестве заглавной статьи в русскоязычном источнике
свидетельствует о том, что в русской картине мира лексема дворянство главенствует:
высокопоставленным, обладающим положением при дворе является дворянин, и такого
акцента, как рождение в благородной семье, который присутствует в толковании
gentleness в английском словаре, не наблюдается.
В русле данного анализа в таком уникальном словаре, решающим многие
лексикографические задачи, как «Толковый словарь живого великорусского словаря»
128
Раздел II Русская и славянская лексикография
В.И. Даля (далее – ТСД), находим толкование данного концепта под заголовком
благовеличие: «Благородие ср. дворянское происхождение; всякому дворянину,
независимо от заслуг или от выслуги его, а равно и всякому обер-офицеру, присвоен
почет благородия; благородство ср. качество, состояние это, дворянское происхождение;
поступки, поведение, понятие и чувства, приличные сему званию, согласные с истиною,
честию и с нравственностию. Ваше благородие черт зародил, а нас, грешных, Господь
спосоздал, говорят о приказных. Благородный, происходящий от дворянского рода,
дворянин; обер-офицер, чиновник обер-офицерского чина; согласный с правилами чести
и чистой нравственности; честный, великодушный, жертвующий своими выгодами на
пользу других».
Этот факт можно объяснить нечастым использованием, и отличным от английского
значением, и ролью концепта благородство в языковой картине мира России в то
время. Именно поэтому благородство составляет лишь часть большой словарной
статьи благовеличие. Возможно, большая популярность и фиксация в русских словарях
лексемы дворянство связана с привязанностью благородного происхождения к наличию
собственности и близости к царскому двору. В английском же gentleness прослеживается
связь с принадлежностью к gentry – наличием собственности и принадлежностью
к высшим слоям общества.
Связь благородного рождения и поведения описана в указанном словаре, в других
известных английских аутентичных словарях она явна, и лишь в словарях последних
десятилетий становится не первым значением.
В период создания OED и RT – в XIX в. – концепт «благородство» актуализируется.
Процессы, происходившие в обществе после буржуазной революции во Франции,
вызвали изменения в социальной структуре английского общества. В понятие
благородства стало вкладываться иное: качества джентльмена могут быть воспитаны,
а не только унаследованы. В ассоциативном словаре Роже в статью включены титулы,
звания высокопоставленных лиц: короли, цари и т.п., подчеркивается связь понятия
с благородным статусом, высоким положением персоны.
О тенденции включения экстралингвистической информации особенно
в зарубежных лексикографических источниках писали российские лингвисты, в частности
О.Н. Иванищева, В.В. Морковкин [Иванищева 2005; Морковкин 1986]. В OED
представлены лексико-семантические варианты (далее ЛСВ) gentleness/nobleness в 14
статьях ЛСВ noble, 47 gentle и 25 статьях lady. Рамки статьи не позволяют представить
все варианты с семами gentle / noble концепта «благородство» [см.: Безкоровайная 2015,
2017]. Филологический характер данного словаря имплицирует полисемантический
характер концептов. Кроме дефиниции, в словаре дано описание. Американский лингвист
Раздел II Русская и славянская лексикография
129
Юджин Найда отмечает, что дефиниция – это минимум информации о предмете, в то
время как описание содержит больше, чем просто значение слова [Найда 1983: 66].
Еще одной отличительной чертой статей в OED является иллюстративный материал из
текстов.
Обратимся к словарной статье: Gentleness – The state, quality, or fact of being genteel;
an instance of the same – Состояние, качество или факт знатности, пример того же
самого; Gentle – 1. belonging to or included among the gentry; of rank above the community.
Принадлежащий к «джентри», выше по рангу в обществе; 2. Appropriate to persons of
quality. Now chiefly with sarcastic implications. Относится к людям достойным. Сейчас
используется саркастически; 3. Having the habits characteristic of superior station; that ranks
or claims to rank above the commonalty on the ground of manners or style of living. Имеющий
привычки, которые ставят его выше обычных людей в манерах и в стиле жизни; 4. Of
persons; gentlemanly or ladylike in appearance; well-dressed (Now vulgar, exc. In depreciatory
sense…). О людях с манерами джентльмена или леди, хорошо одетые (сейчас вульгарно
– в унижающем достоинство стиле); 5. Elegant or graceful in shape or appearance (Now
only with playful or sarcastic mixture of sense. Элегантный или грациозный по форме
и внешности (сейчас только в игривой или саркастической манере); 6. Comb as genteel;
l-like – looked, –looking, -shaped adis. В словосочетаниях – похожий на джентльмена –
выглядящий как джентльмен и т.п. Кроме знатности, в словарных толкованиях с семой
gent появляются характеристики человеческих, личных качеств: джентльмена возвышают
его манеры, одежда, стиль. Именно процессы, характерные для английского общества,
о которых говорит М. Оссовская в своей работе, нашли свое отражение в дополнительных
оттенках значений gentleness и nobleness.
Интересно, что лексемы благородный и дворянин, а также их производные
представлены отдельными статьями в материалах словаря И.И. Срезневского. В словаре
Ушакова находим словарную статью благородный, в которой два основных значения:
отношение к социальному статусу и наличие определенных морально-этических качеств:
«БЛАГОРОДНЫЙ, благородная, благородное; благороден, благородна, благородно.
1. только полн. формы. Аристократического или дворянского происхождения
(дореволюц.). Институт благородных девиц. 2. Способный пренебречь личными
интересами, высоконравственный, безукоризненно честный. Благородный поступок.
Благородный характер. Благородный человек. Благородные металлы – не окисляющиеся
на воздухе (золото, серебро и платина). Благородное расстояние (разг.) – довольно
далекое расстояние. И тихо целить в бледный лоб на благородном расстояньи. Пушкин».
Рассмотрим еще один источник – Толковый словарь русского языка под редакцией
Т.Ф. Ефремовой. Находим 2 основных значения данного концепта: «БЛАГОРОДСТВО
130
Раздел II Русская и славянская лексикография
благородство [благородство] ср. 1) Отвлеч. сущ. по знач. прил.: благородный (2*3,4). 2)
устар. Знатность, дворянство».
Как видно из приведенных примеров, в русских источниках зафиксирована связь
с происхождением человека, однако нет развернутых толкований и примеров из текстов,
тогда как концепт «благородство» является одним из ключевых для стран Европы
и Америки, о значении которого для английской культуры писала М. Оссовская:
«В 1400 г. джентльмен значило то же самое, что «generosus» (благороднорожденный)
и «generosifilus» (сын благороднорожденного), и не связывалось с принадлежностью
к определенной группе. Лишь около 1414 г. в судебных реестрах это слово начинает
означать определенную социальную категорию – младших сыновей, лишенных
наследства в силу обычая единонаследия. Не желая, чтобы их принимали за йоменов
или франклинов (свободных землевладельцев недворянского происхождения), которых
они ставили ниже себя, они именовали себя «джентльменами» [Оссовская 1987:
127-128].
Из проведенного анализа статей благородство / gentleness, отдельных лексем
данного семантического поля некоторых словарей русского и английского следует, что
«каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации
(концептуализации) мира. Выражаемые в нем значения складываются в некую единую
систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается
в качестве обязательной всем носителям языка. Свойственный данному языку способ
концептуализации действительности отчасти универсален, отчасти национально
специфичен, так что носители разных языков могут видеть мир немного по-разному,
через призму своих языков» [Апресян 2006: 912].
Литература
Апресян, Ю.Д. Интегральное описание языка и системная лексикография. Избранные
труды. – М.: Языки русской культуры, 1995. – Т.2. – 765 c.
Безкоровайная, Г.Т. Роль конституентов семантического поля gentleness/nobleness
в создании текстовых смыслов. // Язык в слове, фразеологизме, тексте. Коллективная
монография. – Орел, 2015. – С. 392-400.
Безкоровайная, Г.Т. Семантическое поле как фрагмент национальной картины мира
// Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Теория языка. Семиотика.
Семантика. – М., 2017. – Т. 8. № 2. – С. 413-419.
Иванищева, О.Н. Лексикографирование культуры в двуязычном словаре: Диссертация
… доктора филол. наук: 10.02.19. – СПб, 2005. – 410 с.
Караулов, Ю.Н. Общая и русская идеография. – М.: Наука, 1996. – 264 с.
Морковкин, В.В. О базовом лексикографическом знании // Учебники и словари
в системе средств обучения русскому языку как иностранному. – М.: Рус. яз., 1986. –
С.102–117.
Раздел II Русская и славянская лексикография
131
Найда, Ю. Анализ значения и составление словарей // Новое в лингвистике. Вып. ΙΙ.
М., 1962. – С. 45–71.
Оссовская, М. Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. – М.: Прогресс,
1987. – 528 с.
Словарь Академии Российской. 1789-1794 Код доступа: ггhttp://etymolog.ruslang.ru/
index.php?act=sar. Дата обращения 15.05.2017.
Срезневский, И.И. Мысли об истории русского языка. Код доступа:
http://www.ruthenia.ru/apr/textes/sreznevs/srezn1.htm. Дата обращения – 15.05. 2017.
Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Код доступа: http://www.
dict.t-mm.ru/dal/b/bl.html. Дата обращения 15.05.2017.
Толковый словарь русского языка / Под ред. Ефремовой Т.Ф. Код доступа: http://www.
nashislova.ru/efremovoy2/2/?&page=17. Дата обращения 13.04.2017.
Толковый словарь русского языка / Под ред. Ушакова Д.Н. Код доступа: hhttp://
ushakovdictionary.ru/word.php?wordid=2662 Дата обращения 13.04.2017.
The Oxford English Dictionary. Mode of access: http://www.oxforddictionaries.com/ru/
определение/английский/gentleman?searchDictCode=all. Дата обращения 13.04.2017.
Etymology Dictionary. Mode of access: http:// www.etymonline.com
Johnson Samuel Dictionary of the English Language. Код доступа.http://www.
whichenglish.com/Johnsons-Dictionary/index.html Дата обращения 13.04.2017.
Roget Peter Mark. Roget’s Thesaurus. 1991 [EBook #22] Код доступа: http://www.
gutenberg.org/cache/epub/22/pg22.html Дата обращения 13.04.2017.
Е.Н. Зубкова
3Cеверо-Кавказский федеральный университет
СПЕЦИФИКА НОМИНАЦИЙ СЛАВЯНСКИХ ФАНТАСТИЧЕСКИХ ПТИЦ
НА МАТЕРИАЛЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКОГРАФИИ
Аннотация. Статья посвящена исследованию семантики, истории и специфики
наименований славянских фантастических птиц. Рассматриваются вопросы
происхождения, включения в активный словарный запас и толкования номинаций
Алконост и Сирин. На основе данных исторической лексикографии выделены все
значения, входящие в семантическую структуру лексем, а также смысловые компоненты
данных слов в значении ‘фантастическая птица’. В докладе также предложена попытка
реконструировать место Алконоста и Сирина в рамках низшей славянской мифологии.
Ключевые слова: языковая картина мира, мифологическое мышление, низшая
мифология, русский демонарий, фантастические птицы, Алконост, Сирин, церковнославянский словарь, словарь древнерусского языка, этнолингвистический словарь,
словарь Академии Российской, толковый словарь, этимологический словарь, словарь
XVIII века.
© Зубкова Е.Н.
132
Раздел II Русская и славянская лексикография
E.N. Zubkova
North-Caucasian Federal University
PECIFICATION OF THE SLAVIC FANTASTIC BIRDS’ NOMINATION
ON THE MATERIAL OF THE HISTORICAL LEXICOGRAPHY
Abstract. The report is devoted to research of semantics, history and the properties of
Slavic fantastic birds’ nominations. The issues of origin, becoming part of an active vocabulary
and definitions of the lexemes Alkonost and Syrin are considered. All components of the
lexeme’s semantic structure and the word’s semantic components in the meaning ‘fantastic
bird’ were named on the material of the historical lexicography. The reconstruction of Alkonost
and Syrin’s place in the Slavic lower mythology was proposed in this report.
Keywords: linguistic picture of the world, mythological thinking, lower mythology,
Russian lower mythology, fantastic birds, Alkonost, Syrin, Church Slavonic dictionary, Old
Russian Dictionary, ethnolinguistic dictionary, Dictionary of the Russian Academy, dictionary,
etymological dictionary, eighteenth-century dictionary.
«Мифологическое мышление составляет неотъемлемую часть сознания на
протяжении всей истории, а мифология как воплощение мифологического сознания
является важной частью национальной картины мира» [Питина 2002: 157]. Следы этой
древнейшей формы общественного сознания сохраняются в наше время, в том числе
в виде наименований фантастических существ.
«Фантастические образы создаются путем переработки, комбинирования
и переосмысления элементов существующих образов либо мыслительных образов,
включающих чувственно-наглядные и рационально-логические компоненты» [там же:
18]. А.Н. Афанасьев подчеркивал, что древние люди осознавали тождество поэтических
образов и явлений природы, но с течением времени мифические представления,
отделившись от стихийной основы, стали восприниматься как отдельно существующие
[Афанасьев 2008: 17].
Одной из групп русского демонария являются птицы, т.е. «особая группа животных
персонажей, представленных в народной культуре как собирательно, так и индивидуально
и отличающихся от других групп животных способностью летать (а от летающих
насекомых – неспособностью ползать)» (СД 4: 345). В данной статье рассмотрим
следующие номинации славянских фантастических птиц: Алконост и Сирин.
По происхождению лексемы Алконост ‘зимородок’ и Сирин ‘сирена’ являются
греческими. Важно отметить, что слово Алконост из общеславянского фонда (аналоги
– alkyon (чешский), alkyón (словацкий)) (ЭС I, вып. 1: 76); оно связано с мифом
о древнегреческом герое Алкионе. Лексема Алконост вошла в активный словарный
запас в XV в., впервые фиксируется в Палее XVI в. (БАС 1: 94). Время появления
и распространения номинации Сирин в словарях не отмечается.
Раздел II Русская и славянская лексикография
133
«Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам»
И.И. Срезневского содержат толкования названий обеих птиц. «Алконостъ – морская
птица алкiона, halcedo, ἀλχυών, ἀλχυονίς - ίδος: – Есть оубо птица именемъ алконостъ,
имѣѥтъ же гнѣздо си на брезѣ пѣска въскраи морѧ и ту износить iаица своiа. Кни?
Бытѣискыiа, рекомаiа палѣiа Александро-Невской лавры. XIV в. Ср. Азбуковник
и сказанiе о неудобь познаваемых рѣчахъ. XVII в.» (Срезневский I: 17). «Сиринъ (Греч.
σειρῆν) – название птицы: – Бл͂гословествѧть мѧ звѣрιе польстιи, сирину и дьщери птичѧ
(σειῆνες). Книга пророка Исаи, XLIII. 20 (Упыр.). – Сиринесъ – вм. формы множ. числа
(σειῆνες)» (Срезневский III: 358).
«Словарь русского языка XI-XVII вв.» содержит два варианта лексемы Алконост:
1) «Алконостъ (алконосъ), м. То же, что алкионъ. Есть убо птица именемъ алконостъ,
имѣетъ же гнѣздо си на брезѣ пѣска въскраи моря. Никольский Е. К. О литературных
трудах митрополита Климента Смолятича, писателя XII века, СПб., 1892, сп. XV в. 153.
XV в.? XII в.»; 2) «Алкионъ, м. Морская птица (зимородок). Аликонъ ес<ть> морьская
птица, гнѣздо же си творить на морьстѣмь брезѣ. Никольский Е.К. О литературных
трудах митрополита Климента Смолятича, писателя XII века, СПб., 1892, сп. XV в., 129.
XV в.? XII в.» (СлРЯ XI – XVII 1: 29).
Слово Сирин имеет в данном словаре два значения: 1) ‘птица, предположительно
страус’ (как и слово сиринесъ) и 2) ‘сказочная птица с человеческим лицом и грудью
и с туловищем птицы; сирена’. О сиринѣхъ…явистася в рецѣ Нилѣ два животна
человѣкообразна: до пупа мужъ и жена, отъ пупа птица…ихже наречютъ
сладкопѣснивыа сирины. Слышав же сихъ пѣсни человѣкъ…весь пленяется мыслию
и въслѣдъ ихъ шествуя, умираше. Хронограф. Хронограф редакции 1512 г.// ПСРЛ. Т.22.
Ч.1. СПб., 1911, сп. 1538 г. вар. XVI-XVII вв., 300» (СлРЯ XI – XVII 24: 156).
В «Словаре русского языка XVIII века» толкование слова Сирин не представлено,
лексема Алконост дана в варианте алкион: «Птица из сем. зимородков, живущая по
берегам морей и рек. На морских же волнах гнѣздо алкиона птицы, о неиже повѣствуют:
яко егда он на водах морских гнѣздо себѣ устелет, никогда же буря на морѣ не бывает,
донели же он дѣти выведет. Политиколепная апофеосис, М., 1709, 20» (СлРЯ XVIII 1).
В «Словаре Академии Российской, по азбучному порядку расположенному»
также представлено толкование слова а́лкіон: «Алкіон, на. с. м. 2 скл. Гр. Птица. Зри
Зимородокъ» (САР 1: 24). Вторая номинация понимается следующим образом: «Сиринъ,
на, с.м. 2 скл. Гр. Птица въ св. писаніи упоминаемая см. Сова, Филинъ. Ту почітаютъ
Сирини. Исаи, XIII, 21» (САР 6: 150).
В «Словаре церковно-славянского и русского языка» Императорской Академии наук
1847 г. находим снова толкование лексем алкiонъ и Сирин: «Алкіон, а, с., м. Alcedo,
134
Раздел II Русская и славянская лексикография
Alcyon, птица. Зимородок» (Словарь 1847, 1: 6); «Сиринъ, а, с. м. Птица. Сова. Филинъ.
Ту почиють сирины. Книга пророка Исаи, XIII, 21» (Словарь 1847, 4: 126).
«Полный церковно-славянский словарь» дает следующее толкование: Алконосъ,
Алконостъ – «птица, представляемая на лубочныхъ картинахъ полуженщиной, полуптицей,
съ большими разноцвѣтными перьями и дѣвичьей головой, осѣненной короной и ореоломъ,
въ которомъ иногда помѣщена краткая надпись. Въ рукахъ Алконостъ держитъ райскiе
цвѣты, а на другомъ экземплярѣ – развернутый сверток съ объяснительной надписью. Во
всѣхъ этих изображенiяхъ Алконостъ называется райской птицей и обыкновенно становится
рядомъ съ птицей Сиринъ, отъ которой отличается только тѣмъ, что у Алконоста постоянно
вѣнецъ на головѣ, а у Сирина одно только сiянiе. Значенiе ихъ также тождественно, съ
тѣмъ лишь различiем, что при описанiи Алконоста постоянно упоминается, как мѣсто его
пребыванiя, река Евфратъ (Труды Моск. Арх. Общ., 1867 г.)» (Дьяченко 1898: 11-12). Под
Сирином понимается «миѳическая птица». «Птица сиринъ обрѣтается на морѣ; сладко
поетъ, наводя на пловцовъ тяжкiй сонъ. Когда они спятъ, корабль сокрушается о камень,
и они становятся пищею сиренамъ». Буслаев, Русскiе духовные стихи. Русская рѣчь
1861 г., № 23, апрњль, стр. 33. Сн. Историко-литературный анализъ стиха о Голубиной
книгњ, Мочульскаго, стр. 147» (Дьяченко 1898: 601).
«Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля предлагает такие
толкования: «Алконо́стъ, м. сказочная райская птица, съ человѣческимъ лицомъ,
изображавшаяся на нашихъ лубочныхъ картинахъ» (Даль 1: 11); «Си́ринъ м. црк. птица
сова, или филинъ, пугачъ; есть лубочн. картины, изображающiя райскихъ птицъ сирина
и алконоста (сирена?), съ женскими лицами и грудью. Будутъ селенiя сириномъ и селища
струwiономъ. Книга пророка Исаи || Сири́номъ зовуть долгохвостую сову, похожую на
ястреба; летаетъ и днемъ, Surnia» (Даль 4: 192).
Важно отметить, что три словаря (СлРЯ XVIII, САР, Словарь церковно-славянского
и русского языка Императорской Академии наук») в качестве единственного варианта
употребления лексемы приводят вариант алкион. «Словарь русского языка XI-XVII
вв.» дает три варианта: Алконост, Алконос и алкион; «Полный церковно-славянский
словарь» – два: Алконост и Алкион; «Материалы для словаря древнерусского языка
по письменным памятникам» И.И. Срезневского – тоже два: Алконост и алкиона.
Номинация Сирин имеет только один устоявшийся вариант во всех словарях, но
«Материалы» И.И. Срезневского приводят особую форму множественного числа –
Сиринес.
Анализ собранных данных свидетельствует, что в целом в семантической структуре
лексемы Алконост по данным семи исторических словарей выделяются такие значения:
1) ‘фантастическая птица или ее изображение’; 2) ‘морская птица, зимородок’.
Раздел II Русская и славянская лексикография
135
Первое значение включает следующие смысловые компоненты (расположение по
частотности употребления): изображается на (русских) лубочных картинах, райская
(обитает на райской реке Евфрат, имеет сияние вокруг головы), сказочная, с человеческим/
девичьим лицом, полуптица-полуженщина с большими перьями различной окраски,
голову венчает корона/ венец, в руках держит цветы (и надпись), рядом располагается
птица сирин.
Второе значение лексемы Алконост именно как морской птицы, зимородка
представлено в словаре И.И. Срезневского (1: 17), СлРЯ XI-XVII (1: 29), САР (1: 24),
«Словаре церковно-славянского и русского языка» Императорской Академии наук (1847,
1: 6); СлРЯ XVIII века в качестве места проживания этого животного допускает также
берега рек (1). «Полный церковно-славянский словарь» и «Толковый словарь живого
великорусского языка» В.И. Даля характеризуют слово Алконост только как название
фантастического существа с человеческими чертами, которое изображалось на лубках
(Дьяченко 1898: 11-12; Даль 1: 11). При этом «Полный церковно-славянский словарь»
отмечает, что значение Алконоста и Сирина тождественно, отличаются же они только
местом обитания: Алконост живет у реки Евфрат (Дьяченко 1898: 11-12).
В целом в семантической структуре лексемы Сирин выделяются такие значения:
1) ‘фантастическая птица или ее изображение’, 2) ‘сова (похожая на ястреба)’, 3) ‘филин’,
4) ‘сирена’, 5) ‘страус’, 6) ‘пугало’.
Первое значение включает следующие смысловые компоненты (расположение
по частотности употребления): с женским/ человечьим лицом и грудью и туловищем,
располагается рядом с тождественным ей алконостом на лубочных картинах, сказочная,
без венца-короны, имеет сияние вокруг головы, райская, упоминается в Священном
писании, летает днем и ночью, мифическая.
Лексему Сирин толкуют как название реальной птицы четыре словаря («Материалы»
И.И. Срезневского, САР, «Словарь церковно-славянского и русского языка» 1847 г.,
Словарь В.И. Даля – с указанием места ударения) и как мифической, сказочной – три
словаря (СлРЯ XI-XVII – с первым значением ‘страус’, «Полный церковно-славянский
словарь», Cловарь В.И. Даля). Важно отметить, что В.И. Даль допускает употребление
слова Сирин в значении ‘пугало’, что, вероятно, связано с пугающими, страшными,
негативными характеристиками данной птицы (Даль 4: 192).
На основе полученных данных можно сделать вывод, что они являются
представителями низшей мифологии, так как не обладают божественным статусом и не
оказывают прямого влияния на судьбу человека. Образ Алконоста отличается от Сирина
наличием царственного атрибута (венец-корона), цветами в руках, а также внешним
видом (зимородок – сова/ филин, т.е. дневная – ночная птица, морская – лесная птица).
136
Раздел II Русская и славянская лексикография
Можно предположить, что изначально эти птицы могли символизировать светлую
и темную сторону, добро и зло, что впоследствии утратилось из-за ассоциации птицы
с душой, а затем – с раем.
Женские части тела Алконоста и Сирина являются остатком возможности
превращения представителей низшего демонария в человека. При этом важно отметить,
что сохранилась именно верхняя часть туловища, как связанная с небом, чистая.
По пространственной классификации низшей мифологии Алконост является
морским духом (он способен превращаться в зверей и птиц), переселение которого
на райскую реку Евфрат с принятием христианства нейтрализовало возможные
отрицательные черты; Сирин – лесным (как хозяин леса обладает внешностью хищника),
последующая локализация которого на море, как и способность губить пением, связана
со сближением с образом сирены. Алконоста можно считать олицетворением водных
просторов, небесных рек. Образ Сирина практически утратил подобную метафоризацию.
Литература
Афанасьев, А.Н. Славянская мифология/ Александр Афанасьев. – М.: Эксмо; СПб.:
Мидгард, 2008. – 1520 с.
Питина, С.А. Концепты мифологического мышления как составляющая концептосферы
национальной картины мира. – Челябинск: Челяб. гос. ун-т., 2002. – 191 с.
Словари
Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Втрое издание,
исправленное и значительно умноженное по рукописям автора. – СПб.-М., 1880. –
Т. 1. – 723 с.
Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Втрое издание,
исправленное и значительно умноженное по рукописям автора. – СПб.-М., 1882. –
Т. 4. – 712 с.
Дьяченко, Г. Полный церковно-славянский словарь (с внесением в него важнейших
древнерусских слов и выражений). – М.: Типография Вильде, 1898. – 1120 с.
Срезневский, И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным
памятникам. – СПб.: Типография Императорской Академии Наук, 1893. – Т. 1. – 1420 с.
Срезневский, И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным
памятникам. – СПб.: Типография Императорской Академии Наук, 1912. – Т. 3. – 1684 с.
СД – Славянские древности: Этнолингвистический словарь: В 5-ти томах / Под общ.
ред. Н.И. Толстого. – М.: «Международные отношения», 2009. – Т. 4. – 656 с.
САР – Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный:
В 6 тт. – СПб.: При Императорской Академии Наук, 1806. – Ч. 1. – 1310 с.
САР – Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный:
В 6 тт. – СПб.: При Императорской Академии Наук, 1822. – Ч. 6. – 1478 с.
СлРЯ XI – XVII – Словарь русского языка XI-XVII вв./ Гл. редактор Г. А. Богатова. –
М.: Издательство «Наука», 2000. – Вып. 24. – 257 с.
Раздел II Русская и славянская лексикография
137
СлРЯ XI – XVII – Словарь русского языка XI-XVII вв./ Гл. редактор С. Г. Бархударов. –
М.: Издательство «Наука», 1975. – Вып. 1. – 375 с.
СлРЯ XVIII – Словарь русского языка XVIII века / АН СССР. Ин-т рус. яз.; Гл. ред.:
Ю. С. Сорокин [Электронный ресурс]. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1984. — Вып. 1. –
224 с. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/.
БАС – Словарь современного русского литературного языка: В 17-ти т. Академия
Наук СССР, 17. Институт русского языка. – Москва-Ленинград: Издательство Академии
Наук СССР, 1950. – Т. 1. – 768 с.
Словарь 1847: Словарь церковно-славянского и русского языка, составленный
вторым отделением Императорской Академии наук: В 4 тт. – СПб.: Типография при
Императорской Академии наук, 1847. – Т. 1. – 439 с.
Словарь церковно-славянского и русского языка, составленный вторым отделением
Императорской Академии наук: В 4 тт. – СПб.: Типография при Императорской Академии
наук, 1847. – Т. 4. – 488 с.
ЭС – Этимологический словарь русского языка / Автор-составитель Н.М. Шанский. –
М.: Издательство Московского университета, 1963. – Т. 1. – Вып. 1. – 198 с.
Т.И. Илиева
4Кирилло-Мефодиевский научный центр,
Болгарская Академия наук
СТАРОСЛАВЯНСКАТА* МОРФЕМИКА КАТО ОБЕКТ
НА ЛЕКСИКОГРАФСКО ОПИСАНИЕ
Аннотация. В публикации дискутируется вопрос о создании Словаря морфем
в старославянском языке. Автор аргументирует необходимость подобного
лексикографического пособия, оценивает существующие предпосылки для успешной
реализации подобного проекта, описывает свои взгляды на характеристики финального
продукта – объем и содержание, макро- и микроструктуру.
Ключевые слова: старославянский язык, историческая лексикология и лексикография,
словарь морфем.
T.I. Ilieva
Cyrillo-Methodian Research Centre
Bulgarian academy of science
OLD SLAVONIC MORPHEMICS AS SUBJECT
FOR LEXICOGRAPHIC DESCRIPTION
Abstract. The paper discusses the creation of a Glossary of the Morphemes in the Old
Slavonic Language. The need for such a lexicographic tool is justified and an assessment
is given of the existing grounds for the successful accomplishment of the project. In
addition, the author presents her vision of the end product – scope, macrostructure and
microstructure.
© Илиева Т.И.
138
Раздел II Русская и славянская лексикография
Keywords: Old Slavonic language, diachronic lexicology and lexicography, glossary of
morphemes.
В настоящата публикация се поставя на дискусия създаването на Речник на
морфемите в стсл. език. По-долу ще се опитам да аргументирам нуждата от подобно
лексикографско пособие, ще направя оценка на наличните предпоставки за успешната
реализация на един такъв проект, ще изложа визията си за характеристиките на крайния
продукт – обхват, макро- и микроструктура.
При все че лексиката на т.нар. мъртви езици по-леко се поддава на разлагане на
съставните й части от тази на модерните, а стсл. език в частност се отличава с отчетливо
изразен морфемен строеж, науката все още не разполага с пълно и систематизирано
описание на неговата морфемика. Недостатъчни в това отношение са листата
с етимологичните гнезда към включения в речника на Садник-Айцетмюлер лексикален
материал (Sadnik, Аitzetmüler 1955: 211-341) и гнездовият речник на Н. Радович
(Radovich 1975), в които подредбата на словния ресурс по коренова морфема, без да се
отдиференцират отделните съставни елементи, дава само откъслечна информация за
т.нар. родствени думи, т.е. такива от един и същ корен с различни афикси, но не откроява
тяхната морфоструктура.
Недостатъчни са и a tergo-списъците към някои паметници, в които лексемите се
редят не в прав, а в обратен порядък, така че да се групират по суфикси, тъй като те
предоставят поглед единствено върху т.нар. лексико-семантични групи думи, т.е. думи
образувани с помощта на един и съща наставка, но от различни корени, отново без оглед
на цялостния набор изграждащи елементи [Sadnik, Aitzetmüller 1955: 173-207; Ribarova
2003; Aitzetmüller 1975; Думитреску, Стан 1976; Давидов 1981: 91-115; Aitzetmüller 1990;
Hansack 1990; Dumitrescu 2004: 5-49; Пичхадзе и др. 2004; Пичхадзе, Макавеева 2008:
573-622; Илиева 2013: 177–198; 2014: 199–222; 2016].
Ако и изброените справочници да позволяват на ползвателя с относителна лекота
да отдели съответните морфеми – коренови или афиксални, чрез сравнение на всички
приведени в дадената група думи, те все пак не представят морфемния им строеж поради
неразчленеността на отделните сегменти.
Условия за реализацията на Речник на морфемите в стсл. език има:
• Първо, процедурата по разчленяване на думите на морфи чрез метода на
сравнението, при който всяка членима дума се разглежда на фона на еднокоренните
й думи (вертикален ред) и на фона на наличните в езика структурно-тъждествени
думи, т.е. такива, които имат в състава си същия афикс (хоризонтален ред), е добре
отработена и описана в езикознанието с оглед на съвременния руски език в работите на
В.А. Богородицки [1915: 153-158], А.М. Пешковски [1956: 11-22], М.В. Панов [1968:214-
Раздел II Русская и славянская лексикография
139
216], Е.С. Кубрякова [1974], а с оглед на английския – от Дж. Гринберг [1963: 81-90
и американските дескриптивисти [Блумфилд 1968; Nida 1946; Bloch 1942; Нarris 1981].
• Второ, в науката за модерните славянски езици е натрупан вече значителен
практически опит в жанра ‚морфемен речник‘, базиран на лексикографските работи на
Дж. Патрик Patrick 1938, К. Волконска и М. Полторацка Wolkonsky, Poltoratzky 1961,
Д. Уорт, А. Козак и Д. Джонсон Worth, Kozak, Johnson 1970, Л. Херман Нerman 1975,
А.И. Кузнецова и Т.Ф. Ефремова 1986.
• Най-сетне равнището на теоретичните научни изследвания по стсл. морфемика
във фундаменталните трудове на Р.М. Цейтлин (1977, 1986) и нейната ученичка
В.С. Ефимова (2006) е още една обективна предпоставка за успешното изпълнение на
един бъдещ проект на такъв тип палеославистичен лексикографски справочник.
Целта на един бъдещ Речник на морфемите в стсл. език, от една страна, трябва
да бъде определяне морфемния инвентар на езика по данни на достигналите до нас
писмени свидетелства, а, от друга, показване дистрибуцията (обкръжението), в което
се появяват съответните елементарни частици, тяхната синтагматика. Съобразно
тази цел справочникът следва не само да предлага прост азбучен списък-регистър
с наличните в езика морфемни единици – корени и афикси, без отношение към думите,
в които се срещат, но и да представя морфемния инвентар на стсл. език във вида на
определени устойчиви последователности от морфеми, иначе казано, под формата на
думи, разчленени на морфеми и поместени в речниковата статия на един или друг заглавен
морф. Така лексикографски единици в този речник, от една страна, ще бъдат отделните
думи с оглед на техния морфемен състав, а от друга, самите морфеми, налични в стсл.
език. По този начин справочникът чрез фиксирането във всяка една дума на съставящия
я набор морфеми – коренни и афиксални, ще позволява наблюдение едновременно
в ретроспекция – върху информацията, която се съдържа в отделната лексикална единица
за миналите етапи на словния състав на стсл. език, и в перспектива – върху сетнешния
развой на облиците през следващите периоди от еволюцията на славянските езици.
Методиката на изготвяне на Речника нa морфемите в стсл. език трябва да следва
добре отработената в съвременната лингвистика процедура на последователен
морфемен анализ, базиран на синхронно (отнесено към съответния исторически
етап от еволюцията на езика) членение, включващ съответно идентифициране
и систематизиране на морфемите в стсл. език, както и установяване закономерностите
на тяхното функциониране и съчетание чрез изпълняване на следните изследователски
стъпки:
• отделяне на най-малките значими елементи на думите – морфите и свеждането им
до една инвариантна морфема с нейните аломорфи;
140
Раздел II Русская и славянская лексикография
• описание на тяхната аранжировка с извеждане закономерностите в тяхната
съчетаемост;
• класифицирането им по място в думата и по функция, т.е. определяне вида на
съответната морфема.
Необходимо е анализът да се придържа към правилото за съчетаване в единство
на формалните и семантичните критерии. От една страна, винаги трябва да се отчита
семантиката – думата да се съпоставя с други семантически родствени думи, чрез които да
бъде изтълкувана, тъй като от разнообразието и широтата на значенията на производните,
влизащи в едно гнездо, зависи степента на определеност на значението на корена. От
друга страна, наличието в езика на строго определен инвентар морфи, както коренни, така
и афиксални, предполага широкото прилагане на формалните критерии в членението на
думите на изграждащите ги елементи по метода на съпоставката във вертикал – на фона
на еднокоренните производни, и в хоризонтал – на фона на структурно-тъждествените
множества. Разбира се, работата над съставянето на Речника на морфемите в стсл. език
трябва да започне с отделяне на корените и съставяне на списък на радикалните морфеми
в стсл. език, тъй като основен елемент в структурата на думата се явява коренът. Едва
след това същото трябва да се направи и за афиксите.
За изготвянето на Речника трябва да се използват възможностите на компютърната
техника. Машинната обработка ще облекчи работата. Но тя изисква щателна постмашинна
обработка за отстраняване на неизбежните грешки – обединяване в един корен на
омонимични корени; механично разделяне на афикси (особено суфикси) на по-малки
съставни елементи, което не винаги е оправдано. някои сближения, които са възможни
в праславянски или праиндоевропейски език но не и в стсл.
В основата на словника на Речника на морфемите в стсл. език безспорно трябва да
легне лексикалният материал от Старославянский словарь (1994), обхващащ думите,
засвидетелствани в класическите старобългарски паметници, с налагащите се отстъпления
от изходния словник. Като допълнителни източници е необходимо да бъдат привлечени
всички останали общи палеославистични речници: Словарь старославянского языка
(1958-1994), Речникът на И.И. Срезневски (1893-1903) и този на Фр. Миклошич (18621865), Словарь древнерусского языка ХI-ХIV вв. (1988 ), както и наличните индекси към
отделни средновековни паметници на старославянски език. Широката лексикална база
се търси умишлено, доколкото тя би послужила като източник за максимално попълване
вертикалните и хоризонталните редове на думите, съотнасянето с които прояснява
структурата на отделната лексикална единица, влияе на нейното членение.
В словника на Речника на морфемите в стсл. език е резонно да бъдат включени
и онези думи, които са произведени от чужди основи, свързани със славянски афиксални
Раздел II Русская и славянская лексикография
141
морфи. Техните коренови морфеми следва да се дават в отделни речникови статии,
ако от тях се образува значително количество производни (не по-малко от четири
лексеми).
От словника следва да се изключат двусъставните формации, служебните думи,
както и тези с отрицателна частица не-, образувани на принципа на юкстапозицията.
Местоименните корени трябва да влязат само ако от тях могат да бъдат произведени
други части на речта (напр. свои: √-ств-о, √-ск-ыи и т. н.).
По отношение на структурата намирам за най-оптимално Речникът на морфемите
в стсл. език да се придържа към модела на Словарь морфем русского языка
[Кузнецова, Ефремова 1986]. Съобразно това справочникът следва да има две части –
речник на кореновите морфеми1 и речник на афиксите, съответно с префиксален2
и суфиксален дял3. Като четвърта част на справочника е необходимо да се даде указател
на думите, поместени в речника с посочка на източника, от който са ексцерпирани,
и с препратка към заглавните статии в предните три раздела, в които се среща думата.
Респективно, всяка една дума ще присъства в толкова статии, от колкото морфа
се състои.
Така построен справочникът ще даде възможност да се установи абсолютното тегло
на коренни и афиксални морфеми, честотата на употребата им в деривацията. Ще изпъкнат
повтарящите се афиксални обкръжения (модели думи), абстрахирани от попълващите ги
и конкретизиращи корени, да се проследи честотата на възпроизводимост на съответния
модел – от 1-2-3-4-....и т.н. представителя до десетки и стотици. Ще се откроят аномалните
корени и афикси, съществуващи в една или две думи. Разбира се, не бива да се забравя
относителността на данните, предвид фрагментарността им – поради тясната тематична
насоченост на средновековната славянска литература в нея са фиксирани едни думи и то
в засилена употреба, а други изобщо отсъстват или имат ограничено представителство.
За по-правилна преценка тук трябва да се прибягва до метода на проспекцията.
Справочникът ще има и учебно-практическа ценност – ще се откроят първичните
(коренни) думи, и производните. Това отсяване ще подпомогне методико-педагогическата
работа по преподаване и усвояване на стб. и цсл. език, която предполага най-напред да
се изучават коренните думи, а после техните производни, чиито значения са функция на
значенията на първите. Разпределянето им по семейства ще се яви средство не само за
вникването в повтарящите се модели и структури, в закономерностите, но също така и
в извънсистемните явления. Речникът ще може да бъде използван освен при изучаване
морфемния инвентар на стсл. език, също и като база за изследване на разни въпроси на
славянското историческо словообразуване.
142
Раздел II Русская и славянская лексикография
Литература
Блумфилд, Л. Язык. – Москва, 1968. – 608 с.
Богородицкий, В А. Лекции по общему языковедению. – Казань, 1915.
Гринберг, Дж. Квантитативный подход к морфологической типологии языков.
Новое в лингвистике // Новое в лингвистике. – Выпуск III. – М., 1963. – С. 60-94 .
Давидов, А. Обратен речник на „Беседа против богомилите” от Презвитер Козма. –
Трудове на ВТУ „Кирил и Методий”, том ХVI, кн. 2. – София, 1981. –– С. 91-115.
Думитреску, М., Стан, М. Синайский патерик. Обратный словарь. Составили М.
Думитреску и М. Стан. Index a tergo. – București, 1976.
Ефимова, В. Старославянская словообразовательная морфемика. – Москва, 2006. –
365 c.
Илиева, Т. Обратен речник на лексемите в химнографските творби на Климент
Охридски. – Македонски jaзик, 64, 2013. – С. 177–198.
Илиева, Т. Словникът на Храбровото Сказание за буквите – статистическа
характеристика. – Във: Филология и текстология. Юбилеен сборник в чест на
70-годишнината на проф. Уилям Федер (= In honorem, 2). Шумен, 2014. – С. 199–222 (с
приложен обратен речник към „О писменех“ на Черноризец Храбър).
Илиева, Т. Обратен речник към словата на Климент Охридски - http://www.abcdar.
com/pubs/СловаКлОхр%20обратен%20списък%20ред..pdf.
Кубрякова, Е.С. Основы морфологического анализа. – Москва, 2008. – 228 с.
Кузнецова, А.И., Ефремова, Т.Ф.. Словарь морфем русского языка. – Москва:
«Русский язык», 1986. – 1136 с.
Панов, М.В. Русский язык и советское общество. Словообразование современного
русского литературного языка / под ред. М.В. Панова. – Москва, 1968. – 185 с.
Пешковский, А.М. Русский синтаксис в научном освещении, – М.: Языки славянской
культуры, 2001. – 544 с.
Пичхадзе, А.А. и др. История Иудейской войны” Иосифа Флавия. Древнерусский
перевод. Издание подготовили А.А. Пичхадзе, И.И. Макавеева, Г.С. Баранкова, А.А.
Уткин, – М., 2004.
Пичхадзе, А.А., Макавеева, И.И.. „Пчела”. Древнерусский перевод. Т. II. Издание
подготовили А. А. Пичхадзе, И. И. Макавеева. – М., 2008.
Крысько, В. Б. (гл. ред.) Словарь древнерусского языка ХI-ХIѴвв. Т.I. – Москва, 1988.
Срезневский, И.И. Материалы к словарю древнерусского языка. Т. I-III. – СПб.,
1893-1903. Репринт. Москва, 1989.
Цейтлин, Р.М., Вечерка,Р., Благова, Э. Старославянский словарь (по рукописям
Х-ХIвв.). / Под редакцией Р. М. Цейтлин, Р. Вечерки и Э. Благовой. – Москва, 1994.
Цейтлин, Р.М. Лексика старославянского языка. Опыт анализа мотивированных слов
по данным древнеболгарских рукописей X-XI вв. – М., 1977. – 336 с.
Цейтлин, Р.М. Лексика древнеболгарских рукописей X-XIвв. – София, 1986.
Aitzetmüller, R. Das Hexaemeron des Exarcen Johannes. VII. Graz, 1975.
Wortstelleverzeichnis. Ruckläufiges Wörterbuch, 463-501.
Aitzetmüller, R. Paraenesis die altbulgarishe Übersetzung von Werken Ephraims des Syrers.
5. Band. Herausgegeben von R.Aitzetmüller. Index. Ruckläufiges Wörterbuch. Fraiburg I. Br.,
1990. – MLSDV, T. XXVIII (XX, 5); Index a tergo.
Bloch, B., Trager G. Outline of linguistic analysis. – Baltimore, 1942.
Раздел II Русская и славянская лексикография
143
Dumitrescu, М. Altkirchenslavisch-griechisches Wörterbuch des Codex Suprasliensis
von Karl H. Meyer (Glückstadt und Hamburg, 1935). Обратный словарь. – В: Глѫбины
кънижьныѩª. Кн. 3. Речници. Шумен, 2004, 5-49.
Hansack, E. Die Lexik der altrussischen Version des “Jüdischen Krieges” des Flavius
Josephus. Bd. 2. Rückläufiges Belegstellenverzeichnis. [Studia et exempla linguistic et
philological. Series V: Lexica, t. II]. – Regensburg, 1990.
Нarris, Z.S. Methods in structural linguistics. – Chicago. 1981.
Нerman, L.J. А dictionary of Slavic word families. – Columbia etc., 1975.
Kurz, J. (red.) Slovnik jazyka staroslovĕnského. ČAV. Т, I – III. – Praha, 1958-1994.
Miklosich, F. Lexicon palaeoslovenico-graeco-latinum. 2 Neudruck der Ausgabe. Wien
1862-1865. Scientia Verlag Aalen. 1977.
Nida, Е. Мorphology: Тhe descriptive analysis of words. Ann Arbor, 1946.
Patrick, G.Z. Roots of Russian language. An elementary guide to Russian wordbuilding.
– New York, 1938.
Radovich, N. Vocabolario palaeoslavo. I. Padova, 1975.
Ribarova, Zd. Indexy k Staroslověnskému slovníku/Indexes to the Old Church slavonik
Dictionary/Словоуказатели к Старословянскому словарю. – Praha 2003.
Sadnik, L. Аitzetmüler, R. Handwörterbuch zu den altkirchenslavischen Texten. –
Heidelberg. 1955.
Wolkonsky, C., Poltoratzky, M. Hаndbook of Russian roots. New York, 1961.
Worth, D.S., Kozak, A.S., Johnson, D.B. Russian derivational dictionary. – New York, 1970.
Бележки
* Авторката възприема по-общото, битуващо в науката, название старославянски
език, за да избегне съществуващия в науката терминологичен разнобой по отношение
наименованието на първия литературен език на славяните. Под това наименование
обаче несъмнено трябва да се разбира писмено кодифицираното наречие на българските
славяни от IХ – Х в.
1
В първата част в качеството на леми се извеждат кореновите морфеми, като
отделните аломорфи на един морф се дават в отделни речникови статии, които се
свързват с кръстосани отпратки една с друга. Под всеки заглавен корен се привеждат
еднокоренните думи, разчленени на морфеми, като в началото на гнездото се поставя
първичната дума, ако е засвидетелствана. Следват съществителните с нулев суфикс,
после като неизменяеми части наречията, следвани от безпрефиксните производни със
суфикси по азбучен ред на суфиксите и накрая префиксалните деривати по азбучен ред на
първия префикс. При омонимите следва да се указва и тяхното значение.
2
В префиксалната част на речника под всеки заглавен префикс в азбучен ред се дава
списък на всички афиксални обкръжения на корена, в които се среща даденият префикс.
Паралелно се изброяват всички корени, употребими със съответното обкръжение.
Думите без префикс се включват в обща статия под лема ‚нулев префикс‘ (-Ø) в началото
преди първия префикс по азбучен ред – без-. Следват морфемните обкръжения на корени,
в които даденият префикс се среща в съчетание с други префикси по азбучен ред на
втория. Успоредно се изброяват корените, които се поставят на мястото на радикала (√), за
да се получи дума. Ортографичните варианти на представките се дават в обща речникова
статия като аломорфи, като се посочват в ‘[ ]‘ веднага след заглавната лема, напр. без-
144
Раздел II Русская и славянская лексикография
[ бес-, бе-]. Омонимните префикси следва да се дават в отделни статии, например 1 съ(за движение надолу) и 2 съ- (за изразяване на социативност). Префикси, при които става
наслагване на префикса и корена не се включват.
3
В суфиксалната част на речника под заглавния суфикс се дават моделите, в които
даденият суфикс се среща най-напред в безпрефиксни модели, а после и в префиксални
най-напред на първо място, после на второ, трето и т.н. до n-позиция, например - ьство,
ач-ьство, ьн-ич-ьство. Паралелно се дават корените в азбучен ред, които се поставят на
мястото на радикала (√) в модела, за да се възстанови разчленената дума Омонимните
суфикси следва да се дават в отделни статии, например 1-ьць (за образуване на nomina
personalia) 2-ьць (за образуване на nomina deminutiva).
Радикална част
и(j)- /бо(j)-/
√-ти
√-ва-ти
√-ч-ь
√-¬ни-¬
въз-√-ти
из-√-ти
из-√-ва-ти
низъ-√-ти
по-√-ти
по-√-ва-ти
при-√-ти
про-√-ти
прэ-√-ти
прэ-√-ва-ти
раз-√-ти
раз-√-ва-ти
съ-√-ти
у-√-ти
у-√-ва-ти
у-√-ва-ни-¬
у-√-и-ств-о
у-√-и-ств-ьн-ъ
у-√-и-ц-а
у-√-тел-ьн-и-ч-ьск-ъ
у-√-ти-¬
у-√-я-ти
у-√-¬ни-¬
Суфиксална част
Префиксална част
-от1 място
√-от-а (т­г-, щедр-, чист-,
шир-, юн-, бльв-, выс-,
длъг-, добр-, крас-, лэп-,
наг-, прав-, пуст-, раб-,
рэсн-, сир-, скор-, слэп-,
срам-, сух-, тих-, топл-)
√-от-ы (пэг-)
√-от-а-ти (раб-)
√-от-а-ни-¬ (раб-)
√-от-ив-ъ (пэг-)
√-от-ив-ьн-ъ (рэсн-)
√-от-ин-а (бльв-)
√-от-ък-ъ (лих-)
√-от-ьн-ъ (раб-, т­г-, юн-)
√-от-ьн-о (лэп-)
√-от-ьн-ик-ъ (раб-)
√-от-ь-ств-о (сир-)
не-√-от-а (чист-)
о-√-от-эти (т­г-)
по-√-от-а-ти (раб-)
по-√-от-и-ти (раб-)
2 място
√-в-от-ъ (жи-)
√-в-от-ьн-ъ (жи-)
√-ик-от-а (вел-)
√-р-от-ьн-ъ (мок-)
отъотъ-√-Ø
отъ-√-Ø-ъ1 – вэт, лэк, яд
отъ-√-Ø-ъ2 – рок
отъ-√-Ø-а – рад
отъ-√-Ø-ти – вес, врэс, да,
и[д], кры, мы, пас, плу,
трь, тр­с...
отъ-√-Ø-щи –влэ[к], врэ,
ре[к], сэ[к], те[к]
отъ-√-Ø-­– роч
отъ-√-а-◊ – прьв
отъ-√-а-ти – бэг, бэж,
вращ, врьз, вэщ, гън, дых,
лаг, л©ч, мет, мэт, мьщ,
пад, пущ...
отъ-√-а-ни-¬ – вэщ, мет,
мэт, ръв
отъ-√-а-ва-ти – вэщ
отъ-√-в-ити – ста
отъ-√-в-ьц-ь – да
отъ-√-ва-ти – кры, мы, ри
отъ-√-е-◊ – далеч
отъ-√-е-ни-¬ – вал, врьж,
дъш, кръв, л©ч, мьщ, пад,
пущ, реч, рэш, сэч
отъ-√-и-◊ – (н)¬л, сел, тол
от-√-ии (jь-и) – роч
отъ-√-и-ти – вал, вод, врат,
гон, дэл, лож, л©ч, мьст,
145
Раздел II Русская и славянская лексикография
Радикална част
бо(j)- /би(j)-/
раз-√-и
раз-√-и-н-ик-ъ
раз-√-и-ск-ыи
раз-√-и-ств-о
у-√-и
у-√-и-ств-о
у-√-и-ц-а
у-√-и-ч-ьн-ыи
Суфиксална част
√-ьл-от-а (свэт-)
3 място
√-√-от-и¬ (лэп-)
√-√-от-а (лэп-)
Префиксална част
м­ч, нос...
от-√-ищь – роч
отъ-√-и-¬ – мьст
от-√-ин-а – роч
отъ-√-л-о – пэ
отъ-√-л-ьØ – рас
отъ-√-ни-¬ – да
отъ-√-н©-ти – бэг, ри, риг,
сэк, тръг
отъ-√-ова-ти – рэз
от-√-ов-иц-а – рок
от-√-ти-¬ –врьс, ­
отъ-√-у-◊ – вьс©д, к©д,
(н)©д, с©д, т©д
отъ-√-э-◊ – вьс©д, к©д,
(н)©д, сел, с©д, тол, т©д
отъ-√-ь-◊ – врьн, (н)©д
отъ-√-ьнъ – мет, (н)©д,
роч
от-√-ьн-ик-ъ – роч
отъ-√-ьн-э-¬ – рад
отъ-√-ьств-о-ва-ти – дес­т
отъ-√-яти –вал, ган, да, рэ,
сто, ча
отъ-√-я-ни-¬ – ча
отъ-не-√-√-щи – мо[г]
отъ-у-√-Ø-ти –мы
не-отъ-√-ьнъ – вэт
В.Н. Калиновская,
С.А. Эзериня
5Институт лингвистических исследований РАН
СЕМАНТИЧЕСКИЕ ДЕВИАЦИИ РУССКОЙ ЛЕКСИКИ XIX ВЕКА:
ВЗГЛЯД ЛЕКСИКОГРАФА*
Аннотация. В статье на ряде примеров рассматриваются некоторые особенности
динамики семантических процессов в литературном русском языке XIX века,
реализующиеся в появлении специфических элементов семантики слова, регистрируемых
© Калиновская В.Н.
146
Раздел II Русская и славянская лексикография
лексикографами. Колебания, девиации в сторону от «магистрального», нормативного
семантического развития той или иной лексемы манифестируют реальный объем
семантического потенциала слова, одновременно являясь яркой приметой эпохи;
наиболее полно и последовательно они находят свое отражение в историческом словаре
дифференциального типа.
Ключевые слова: русский язык XIX века, историческая семантика, лексикология
и лексикография, семантические девиации
V.N. Kalinovskaya, S.A. Ezerinya
Institute for Linguistic Studies Russian Academy of Sciences
SEMANTIC DEVIATIONS IN XIX-TH CENTURY RUSSIAN LEXIS:
A VIEW THROUGH THE LENS OF LEXICOGRAPHY
Abstract. The paper focuses on some specific features in the dynamics of semantic
processes in the 19th century Russian literary language resulting in forming particular elements
in a word’s semantics being under study of lexicographers. Variations, deviations away from
the ‘mainstream’ semantic development of a word, being a bright distinctive mark of the epoch,
manifest at the same time its full potential semantic volume. The differential-type historical
dictionary is supposed to comprise and represent these lexico-semantic facts most thoroughly
and consistently.
Keywords: 19th century Russian language, historical semantics, lexicology and lexicography,
semantic deviations.
В процессе работы над вокабулой в историческом словаре, подобном «Словарю
русского языка XVIII века» и особенно дифференциальному «Словарю русского языка
XIX века»1, лексикограф, проводя полноценное лексикологическое исследование,
выявляет у лексемы не только спектр устоявшихся, сформировавшихся в определенную
историческую эпоху элементов лексического значения слова, получающих статус
отдельного значения, но также и специфические элементы семантики слова, реализующие
в речевых употреблениях ее потенции, в силу ряда причин подобного статуса не
получившие.
В последнем случае речь идет о тех семантических явлениях, которые в словарной
статье указанных исторических словарей обычно попадают за «тире Срезневского» либо
снабжаются знаком «входа-выхода» D (см. примеры ниже). С точки зрения исторической
перспективы, формально такие явления выглядят как некоторые колебания, отклонения,
девиации в сторону от «магистрального», нормативного семантического развития той
или иной лексемы. Тем не менее, они являются (1) наглядной демонстрацией реального
объема семантического потенциала слова и (2) одновременно яркой приметой эпохи;
их возникновение напрямую отражает социально-культурную и языковую ситуацию
в обществе во всем ее разнообразии, в поисках говорящими и пишущими наиболее
точных и емких средств мыслевыражения — и в этом заключается особая ценность
Раздел II Русская и славянская лексикография
147
подобных фактов «бокового» семантического развития лексики для историков
языка.
Наиболее последовательное отражение подобных фактов, представляющих
особые лексико-семантические сдвиги, которые наблюдаются при употреблении слова
в определенных контекстах и ситуациях общения, возможно именно в таком жанре
лексикологического исследования, как исторический словарь. Семантическое описание
слова в историческом словаре дифференциального типа имеет свою специфику: оно
предполагает фиксацию актуальных речевых явлений, отражение идеологической
нормы эпохи и других языковых фактов, получающих социокультурное и культурноисторическое объяснение.
Объективный, исторически выверенный анализ употребления той или иной
лексической единицы требует от лексикографа целостного восприятия слова, единственно
возможного при условии преодоления привычных для лингвистов антитез (Трубачев
1994: 3 и след.). О необходимости синтеза отдельных направлений исторического
языкознания для истории конкретных слов писал еще ранее В.В. Виноградов [Виноградов
1995]. Значительное продвижение по этому пути было достигнуто в последнее время
в развивающемся направлении «дериватология», одной из насущных задач которой
является изучение «проблем мотивации и производности (их соотношения)» и «вклада
компонентов словообразовательной структуры производного слова в его семантику»
[Кадькалова 2015: 4].
Проллюстрируем предварительные замечания анализом конкретного словарного
материала. В отдельных случаях, например при описании семантической структуры
слов, образованных по одной словообразовательной модели «без- + корень/основа
+ (н)ый» и включенных (на разных основаниях) в словник Словаря (безбородый,
безвоздушный, безвольный, безвозмездный и т.д.), есть риск того, что лексическое значение
новообразованной единицы будет определено по аналогии с ранее зафиксированными
однотипными словами, как это часто бывает, на основе его словообразовательного
значения — ‘не имеющий чего-л.’. Случается, что такого рода факты лексической или
же семантической неологии и вовсе не описываются (см. СРЯ XVIII) по причинам
особенностей структуры словарной статьи, разного рода ограничений ее объема,
недостаточности контекстов для выявления семантической динамики. В «Словаре
русского языка XIX века» круг подобных слов включает как лексические новообразования,
так и лексику, получившую семантическое развитие в описываемый период. Данная
лексика заслуживает внимания по двум причинам: прежде всего, в силу чрезвычайной
продуктивности самой модели, не утратившей своей актуальности, а также в связи с ее
семантическими потенциями.
148
Раздел II Русская и славянская лексикография
Для примера приведем составленную и прошедшую предварительное обсуждение
словарную статью к слову безбородый.
1) БЕЗБОРО’ДЫЙ: в такой огласовке (русское полногласие) прилагательное
впервые было отмечено в словаре XVIII века (Вейсманов Лексикон 1731: 251), коррелятом
к нему явилось безбрадый, зафиксированное в тексте Апофеосиса.
Более ранним письменным текстам (до XVIII века) была известна лишь книжнославянская форма безбрадный (в Сл. Срезневского, Сл. XI-XVII вв. отмечается один
и тот же единств. пример, из Панд.Никон.). Словарь 1847 года закрепляет обе формы как
стилистические варианты.
Практически все современные словари отмечают в качестве основного
(и единственного) значения прилагательного безбородый — ‘не имеющий бороды’,
фактически воспроизводя словообразовательное значение производного слова,
«внутренняя форма» которого прозрачна и очевидна (что не является фактором
семантизации употребления слова в конкретной речевой ситуации – об этом писал
В.В. Виноградов в указанной выше работе). Данное значение может быть рассмотрено
как основное, денотативное значение, и в этом случае можно говорить о том, что языковой
факт «зеркально» отражает реальную действительность. Однако эти отношения
представляются гораздо более сложными, когда мы проанализируем непосредственно
контексты XIX века, необходимо учитывая при этом (как считал Виноградов) связь
истории конкретного слова с его положением в лексико-семантической системе
языка на данном этапе и в ее развитии, а также с культурно-историческим фоном.
Антонимом к данному прилагательному является слово бородатый (СРЯ XI-XVII
фиксирует два значения: ‘имеющий бороду’, XI в. и субстантив ‘мужчина’, XVII в.,
свидетельствующее о социокультурной обусловленности последнего – речь идет не
о юноше, а физиологически и в социальном отношении зрелом, опытном человеке).
Данный факт указывает на необходимость соотнесения прилагательного безбородый
с прилагательным молодой (проецируем семантическую структуру последнего на
употребление анализируемого слова в выявленных контекстах). Историко-культурная
подоплека семантических девиаций также имеет большое значение: здесь базой для
формирования каждого из приводимых ниже лексико-семантических вариантов
является сам факт отсутствия/наличия бороды у человека, который на разных этапах
истории культуры определенного (в данном случае – русского) общества приобретал
символический смысл (принадлежности к определенной его части или чего-то нового,
нарождающегося). Таким образом, в основе семантического развития лежат разные
мотивационные модели, в которых проявляется семиотическая, знаковая природа
производящей основы (корня).
Раздел II Русская и славянская лексикография
149
Правомерно выделить следующие семантические новации в структуре известного
прилагательного:
БЕЗБОРО’ДЫЙ, ая, ое. K 1. Юный, очень молодой (о человеке). Явился у нас
в Москве драгунский майор Дергачев, пленил легион красавиц, а сам пленился Наташею.
Она, не задумавшись, изменила безбородому студенту, и я с геройским видом держал
над нею брачный венец, на зло всем товарищам. Н.И. Греч. Поездка в Германию [1831] /
Сочинения Николая Греча II 42 (1855). Мало, мало русских понимают суть дела и судят
здешние <парижские> порядки крайне поверхностно, — безбородые и седовласые
одинаково. К.Д. Кавелин — В.Д. Спасовичу 3 (15) августа 1862 г. /СС К.Д. Кавелина
II XXVIII (1898).
K 2. Бреющий бороду в соответствии с требованиями религии (униатской,
католической, буддийской и т.п.), должностного или служебного регламента, устава
(о чиновниках, военных). Надеюсь, что учреждение церковных причтов по городам
Виленской губернии будет полезно, не в одном церковном смысле. Я намерен
приохотить несколько воссоединенных отличнейших священников к отращению
бороды и взятию рясы, а за тем определить их в помянутые города, так как здесь
нужно ныне обращать внимание преимущественно на древлеправославных людей
и раскольников. Второстепенные же места и сельские приходы буду замещать
впоследствии священниками безбородыми. Митрополит И. Семашко — гр. Протасову
10 июня 1840 г. /Записки Иосифа митрополита Литовского II 154 (1883). Весь образ
действий Пруссии в датском вопросе определяется теми самыми демократическими
тенденциями и революционными партиями, с которыми прусское правительство борется
на жизнь и на смерть: Пруссия имеет в виду подчинить себе эти элементы и управлять
движением, которое в сущности ей враждебно. Можно ли обещать успех этой политике?
Удовольствуются ли немецкие демократы и революционеры тем, что Дания будет
унижена? Успокоятся ли они на лаврах, которые теперь так нетрудно стяжать прусскому
безбородому воинству? Не подействует ли напротив вся эта история ободрительно на
крайние партии в Германии? .. Г. фон-Бисмарк играет в азартную игру. Но что’ г. фонБисмарк и эти куриозные немецкие революционеры, состоящие по большей части на
службе в разных канцеляриях и казенных учебных заведениях? М.Н. Катков. Передовая
статья в «Московских ведомостях» 8 апреля 1864 г. /М.Н. Катков. Собрание передовых
статей «Московских ведомостей». 1864 год. 214 (1897). Князь Холмский обращался с ним
<вице-губернатором Бубликовым> так же высокомерно, как с последним писцом своей
канцелярии. Все это наложило на его безбородое лицо печать вечного уныния. Выражения
его глаз никто не видел, потому что с молодых лет он носил четырехугольные синие очки.
Вестник Европы 474 [1896, июнь]. До чего глупы лица у этих раскормленных жрецов.
150
Раздел II Русская и славянская лексикография
Словно кастраты, жирные, гладкие, безбородые, безусые. Точно — в Моршанск попал.
Особенно главный лама; тот все щурился да хмурился и почесывал то место, откуда
ноги растут. Вас.И. Немирович-Данченко. У голубого моря (Люди и природа в низовьях
Волги) 110 [1902].
Семантические потенции первого значения позволяют выделить следующие
употребления, которые можно рассматривать как семантические девиации на фоне
системно-норматиных значений:
– Перен. Начинающий, неопытный в каком-либо деле (часто иронически). Слышали
мы стороною, г. Булгарин приобрел уже до десяти тысяч подписчиков... У нас на Москве
А.А. Орлов готовит полное издание своих романов... Боже мой! сколько надежд, сколько
сладостных надежд!.. Если они исполнятся, пусть тогда ренегаты и безбородые Шеллинги
и Гегели доказывают, что у нас нет литературы!.. В.Г. Белинский. Метеорологические
наблюдения над современною русскою литературою [1836] / Сочинения В. Белинского
I 488-489 (1861). Молодежь с такою-же жадностью бросалась тогда <в 1830-40-е гг.>
на выходившие книжки журналов, с какою теперь безбородый адвокат бросается
на первую денежную „практику». Дело 20 [1873, №2]. Издание — аноним; в нем нет
собственных имен. Как редактор не подписался, то литературное приличие не позволяет
нам его называть. Ясно одно: этот человек, больной загнанным внутрь самолюбием,
проклял своих соотечественников, не умевших оценить его достоинств, и возымел
намерение перевернуть вверх дном современную Россию посредством издания в Цюрихе
непериодического обозрения «Вперед». Сотрудники обозрения очевидно принадлежат
к русской безбородой партии; это видно из того, что в сообщениях из России лица,
места, события перепутаны именно таким образом, как обыкновенно происходит
в политических разговорах между гимназистами. Отдел этот совсем ребяческий.
Р.А. Фадеев. Русское общество в настоящем и будущем [1874] /СС Р.А. Фадеева III 25
(1889).
Возможность выделения значения подтверждается наличием такого сочетания, как
безбородая молодь: Со скуки-то по мужьям и сошлись многие из них, и боярские жены,
и служилых людей, и смердки, — сошлись, так бы сказать, с молодью безбородой, что
и в походах не бывали. Д. Л. Мордовцев. Москва слезам не верит [1885].
Наконец, приведем еще одно употребление, представленное в наших материалах
единственным примером:
– Перен. Публ. Ирон. О чём-либо новом, нарождающемся, еще не окрепшем.
Есть минуты в жизни народов, когда всякое новое учение, каково бы оно ни было,
всегда получает необыкновенное могущество вследствие необыкновенного движения
умов, которое характеризует эти эпохи. А нужно признаться, жар, с которым у нас на
Раздел II Русская и славянская лексикография
151
поверхности общества бьются, чтобы найти какую-то потерянную национальность,
доходит до невероятной степени. Роются во всех уголках нашей истории; переделывают
историю всех народов мира; приписывают им общее происхождение с племенем
Славянским, смотря по большей или меньшей их заслуге; перерывают всю кору земного
шара, чтобы открыть в ней свидетельства нового народа Божия; и между тем как эта
упрямая национальность ускользает от всего этого тщетного труда, фабрикуют новую
национальность, которую желали бы наложить на страну, относящуюся, впрочем,
совершенно равнодушно к лихорадочному увлечению этой безбородой науки.
Н.И. Страхов. Славянофильство и Гегель. [1864] / Н.И. Страхов. Из истории литературного
нигилизма 1861-1865. 351-352 (1890).
Как показывают контексты, подобные семантические колебания характеризуют,
в первую очередь, публицистический дискурс русского литературного языка; именно
такого рода тексты служат прекрасной иллюстрацией того, как язык ярко проявляет свои
творческие потенции при формировании общественной мысли в сложную и бурную
эпоху социально-политической жизни России XIX века.
Литература
Виноградов, В.В. Слово и значение как предмет историко-лексикологического
исследования — Вопросы языкознания — № 1. — 1995. — С. 5-34.
Кадькалова, Э.П. Выход в теорию словообразования, 2015.
— Цит. по:
Развитие словообразовательной и лексической системы русского языка: Материалы
VI Международного научного семинара, посвященного памяти профессора
Э.П. Кадькаловой, Саратов, 27-28 октября 2016 г. / Отв. ред. О.И. Дмитриева,
С.А. Семеновская. — Саратов: Амирит, 2016. — С. 4.
Трубачев, О.Н. Праславянское лексическое наследие и древнерусская лексика
дописьменного периода /Этимология. 1991-1993. — М., 1994. — С. 3-23.
Примечания
*Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научноисследовательского проекта: Лексико-семантические новации в русском языке XIX в.,
№ 15-04-00032.
1
Работа по созданию такого Словаря ведется в Словарном отделе Института
лингвистических исследований РАН (Санкт-Петербург). Оформление словарных статей
дается по правилам, принятым для данного словаря.
152
Раздел II Русская и славянская лексикография
К.И. Коваленко
6Институт лингвистических исследований РАН
ГЛОССИРОВАНИЕ КАК ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКИЙ ПРИЕМ
(НА МАТЕРИАЛЕ АЗБУКОВНИКОВ XVII ВЕКА)*
Аннотация. В статье рассматриваются глоссы, написанные на полях
в лексикографических компиляциях Московской Руси — азбуковниках. Помимо функций,
свойственных глоссам во всех литературных произведениях, в азбуковниках они несут
специфическую функциональную нагрузку: позволяют сократить словарный свод
и соединить между собой словарные статьи, толкующие близкие по значению лексемы.
Ключевые слова: лексикография, азбуковники, рукописи, глоссы, Московская
Русь.
Kovalenko K.I.
Institute for Linguistic Studies Russian Academy of Sciences
GLOSSING AS LEXICOGRAPHICAL METHOD
Abstract. The article describes the use of marginal glosses in the lexicographical
compilations of Muscovy called azbukovniki. Besides functions typical for glosses in Russian
texts of that time, they were used by lexicon compilers with other purposes: to shorten the
number of entries in a lexicon and to connect entries describing similar words.
Keywords: lexicography, lexicons, manuscripts, glosses, Moscow Rus’
Глоссирование непонятных, устаревших или диалектных слов для разъяснения их
значения впервые начало применяться у древних греков при изучении поэзии Гомера,
а впоследствии получило широкое использование при толковании библейских текстов
[Федосеева 2000: 107]. В древнерусской литературе необходимость глоссирования
была во многом обусловлена переводным характером литературных произведений.
Посредством глосс давался перевод иноязычных слов, раскрывались значения терминов,
новых понятий, неизвестных реалий, в глоссах содержались варианты перевода,
разъяснения неясных фактов, с их помощью восполнялись мнимые или действительные
пропуски [Ковтун 2001: 30-32; Лихачев 2001: 91].
На основе глосс, выписанных вместе с малопонятными словами, были созданы
глоссарии — первые лексикографические своды Древней Руси, известные с XIII в. [Ковтун
1963: 10]. Объединение разных глоссариев, а также привлечение иных лексических
материалов привело к появлению нового лексикографического жанра — алфавитов,
или азбуковников (термин «азбуковник» редко встречается в самоназвании словарных
сводов, но принят в научной литературе). Словарные статьи в них были расположены
по первой букве заголовочной единицы в соответствии с кириллическим алфавитом, над
© Коваленко К.И.
Раздел II Русская и славянская лексикография
153
словом зачастую имелась ссылка на язык-источник заимствованного слова, а на полях —
указание на литературный или лексикографический источник статьи.
Несмотря на то что сам жанр азбуковников имел в своей основе собрания глосс,
составители продолжали использовать глоссирование, снабжая глоссами заголовочные
лексемы или лексемы из толковой части. Как и в других древнерусских произведениях,
глоссы в азбуковниках могли быть разных типов: интерлинеарные были написаны между
строк, маргинальные – на полях рукописи, а внутритекстовые глоссы, иначе называемые
интерполяциями, содержали объяснение слов непосредственно в тексте словарных
статей, что создавало многоуровневость толкования. В данной статье будут рассмотрены
маргинальные глоссы, поскольку они использовались не только для пояснения
непонятных слов или показа лексических вариантов при переводе иноязычного слова, но
и как лексикографический прием.
В ранних сводах маргинальные глоссы были немногочисленны. На поля выносились
фонетические или лексические варианты слов; изредка они служили для того, чтобы
снабдить словарную статью дополнительным иноязычным или русскоязычным
эквивалентом. Так, в азбуковнике подготовительного этапа к статье Лотрь, разбоиникъ
(Солов. 302/322, л. 249об.), толкующей слово из простой мовы1 лотръ ‘разбойник’
(ГБСМ 17: 122-123), приписан в виде глоссы на полях транслитерированный греческий
эквивалент с тем же значением листисъ (от греч. λῃστής ‘разбойник’), к статье Артофоръ,
сосудъ в нем̾ же тѣло хсво держатъ (Солов. 302/322, л. 250об.) дан русский эквивалент
— дароносица.
В этих же функциях глоссы использовались и позднее. В них могло содержаться:
— фонетический или орфографический вариант: Паидагонъ, пѣстунъ, или дѧтка
(глосса, относящаяся ко второй половине слова: дка) (Погод. 1642, л. 116), Гоѳосо (глосса:
гоѳосъ), бедры (Арх. Д446, л. 56), Кинкосъ (глосса: кикнос), лебедь (Юд. 4, л. 57), Манены
(глосса: манелы), (т) наручницы женскїѧ красоты (Юд. 4, л. 66). В последних трех
статьях в глоссах содержатся слова, вернее передающие иноязычные этимоны: греч.
γοφός ‘бедро’, греч. κύκνος ‘лебедь’ и старобел. манеля ‘браслет’ [Прыгодзіч, Ціванова
1997]);
— словообразовательный вариант: Русалїѧ, игры скоморошиѧ (глосса: скоморошскиѧ)
(O.XVI.1, л. 91 об.); На траченїе, на погубленїе (глосса: пагуба) (Погод. 1145, л. 114);
Реѳан̾даръ, мскам блюститель, сирѣчь конюшеи (глосса: конюхъ) (Погод. 1145, л. 138);
— полногласный вариант слова: Артемить, прах (глосса: порох) (Солов. 18/18, л. 58);
— лексический вариант: Прузи, пругомъ наричетъ в̾ марковѣ, в тол̾ковwмъ еvаглїе,
коники (глосса: кобылки) травныѧ (Погод. 1145, л. 136); Анеѱеи, племѧнникъ (глосса:
сн҃овец) (Погод. 1642, л. 9); Кгды (глосса: егда), когда (Юд. 4);
154
Раздел II Русская и славянская лексикография
— близкое по значению слово: Мурины, тол, мурскїѧ земли (глосса: стран) чл҃вцы
(Погод. 1651, л. 83); Сталость, доблесть (глосса: крѣпwс) (Погод. 1145, л. 146); Архелай,
тол, староста (глосса: началник) или кнѧжа люду (Солов. 18/18, л. 57);
— иноязычный эквивалент: Кодеѯъ (глосса: билiя) (т) книга содержащїѧ в себѣ
разныѧ книги (Юд. 4, л. 60), Презвитеръ (глосса: їереи), старецъ, старѣйшїи чл҃къ
(Погод. 1642, л. 118). В первой из статей в заголовочном слове и в глоссе представлены
слова из разных языков, обозначающие собрание книг, — лат. соdex и греч. βιβλία; во
второй — наряду с дословным переводом греч. πρεσβύτερος ‘священник’ (первоначально
‘старый человек’, ‘старейшина’ [LSJ]), дается транслитерация другого греч. слова ιερεύς,
употреблявшегося в этом же значении;
— русский эквивалент иноязычного слова: Езгула (глосса: кукушка) (т) птица
зогозка (Погод. 1642, л. 57об.), Порѳирокїѧ, порѳиропродателница (глосса над первой
частью слова: багрѧно) (Погод. 1642, л. 121об.), Анафима, клιaтва, проклιaтство, или
офера (глосса: вещь), или дар… (Солов. 18/18, л. 53об.);
— уточнение значения: поскольку словник азбуковников содержал и апеллятивы,
и имена собственные, в отдельных случаях требовалось вносить уточнения, к какому
классу принадлежит та или иная лексема. Так, например, в статьях Мерра, горесть
(глосса: землѧ) (Юд. 4, л. 66об.) и Анаѳофъ (глосса: мѣсто есть в земли веньѧминовѣ),
или анафъ, ѿповѣдь, или пѣснь, или печаль, или убожество… (Солов. 18/18, л. 54)
в толковании представлены переводы иноязычных слов как апеллятивов, а в глоссах
даются указания на то, что толкуемые единицы являются именами собственными
и обозначают названия местностей. В статье Генесисъ (глосса: родословїе), бытїѧ (Юд.
4, л. 22) толкование, наоборот, содержит имя собственное — название первой книги
Библии, принятое в русской традиции, а глосса — перевод непосредственно латинского
слова genesis ‘рождение, возникновение, происхождение’ [Дворецкий];
— другое значение: в статье Корнусъ (языковая помета над словом: ла — «латинское»),
тѣло (глосса: рогъ) (Погод. 1642, л. 81об.) глосса появилась в результате ошибки
в заголовочном слове, вызвавшей смешение латинских слов corpus ‘корпус’ и cornu (gen.
cornus) ‘рог’ [Дворецкий]; в статье Оупероιaсъ, горница (глосса: самодержица) (Погод.
1145, л. 158об.) значение слова соответствует греческому ὑπέροικος ‘жилище наверху’
[LSJ], в то время как глосса могла относиться к транслитерированному на греческий
латинскому слову imperatrix ‘императрица’;
— иную грамматическую конструкцию: Оудень ене еоумор̾ѳонъ, нѣсть красно
(глосса: не красно ес) (Погод. 1145, л. 157об.).
Как уже отмечалось, глоссы такого рода не являлись специфическими для
азбуковников, они регулярно встречались и в других текстах древнерусской литературы
Раздел II Русская и славянская лексикография
155
XI–XVII вв. В частности, в Геннадиевской библии маргинальные глоссы содержат
пояснения латинских вкраплений в текст, латинские соответствия славянским лексемам,
варианты перевода, пояснения и комментарии к иноязычным понятиям [Ромодановская
2001: 138-139]. Позднее внутритекстовые глоссы использовались для толкования новых
понятий в научно-популярных текстах [Малышев 2017].
Специфика жанра азбуковника определила использование глоссирования
в лексикографических целях. Одним из них стало указание на сходную словарную статью.
Отсылки к сходной словарной статье в азбуковниках делались преимущественно
посредством указания на букву, с которой начиналось слово, близкое по фонетическому
облику или по значению. Так, например, в одном из азбуковников начала XVII в. отсылка
к слову «ноздророгъ» дана следующим образом: Аруй ариси, звѣрь wрѧй, сказано же
есть w семъ звѣри пространнѣе в буквѣ, нарицаемѣй нашъ, еѳиwпи ноздрорwга sвѣря
наричют аруи, ариси (Погод. 1145, л. 28). Учитывая то, что словарный свод насчитывал
уже около шести тысяч словарных статей, буквенные разделы были довольно обширными,
и не всегда можно было легко найти нужную словарную статью. Необходимо было
усовершенствовать словарную технику, что и было сделано: в азбуковнике Давида Замарая
каждые 3–5 словарных статей были пронумерованы буквами кириллического алфавита,
так что составитель мог сделать отсылку к номеру соответствующего подраздела, напр.
В лахерне. пис. ниж. стих хпд (Арх. Д446, л. 37об.).
Несмотря на активное использование нумерации при отсылках к другим словарным
статьям, в азбуковниках данного типа в этой функции могли использоваться и глоссы.
Так, в Юд. 4 к статье Рота (т) божба; или полкъ воинов (л. 95об.) дана глосса спира,
которая, с одной стороны, вводит слово, близкое по значению к заголовочному (спира
— от др.-греч. σπεῖρα ‘отряд’), с другой — отсылает к словарной статье Спира, сонмъ,
или собор (Юд. 4, л. 100). Этот же прием используется и в азбуковнике Сергия Шелонина,
хотя и крайне редко. К примеру, в статье Еихъгенълаубъ… wбрящетсѧ, другой же плод,
кой на дубе ростет, кой латынове называют своим ιaзыкwм, жолуди (глосса: гландуле),
а по руски, желудки дубовые (Солов. 18/18, л. 201–201об.) в глоссе дана отсылка к статье
Гландуле (языковая помета над словом: не — «немецкое»), желудки дубовыѧ (Солов. 18/18,
л. 148об.).
В другой функции используется глоссирование в Краткой редакции азбуковника
Давида Замарая, что можно выявить при сравнении Погод. 1642 с текстом азбуковника
Арх. Д446 — наиболее ранним представителем Сийской редакции. При наличии
двух близких по содержанию словарных статей (следующих одна за другой или
расположенных на расстоянии нескольких листов) в Арх. Д446, в Погод. 1642 имеется
лишь одна из них, в то время как альтернативная форма дана в глоссе, ср. Алазоникосъ,
156
Раздел II Русская и славянская лексикография
гордъ и Амагоръ, гордъ, или высокооумен в Арх. Д446 (л. 9об. и 11об.) — Алазоникосъ
(глосса: амагор), гордъ в Погод. 1642 (л. 7), Аримѳосъ, число. Арипомосъ, число же
в Арх. Д446 (л. 22) — Аримѳосъ (глосса: арипомосъ), число в Погод. 1642 (л. 16), Iстїѧ, огнь
и Iкгнисъ, огнь в Арх. Д446 (л. 96об. и 97) — Їстїѧ (глосса: їкгнисъ), огнь в Погод. 1642 (л.
66об.), Калатру, воднаѧ мѣста и Каламиту, воднаѧ же мѣста в Арх. Д446 (л. 109об.) —
Калатру (глосса: каламиту), воднаѧ мѣста в Погод. 1642 (л. 76), Ѳертенеосъ, ѳевраль
и Ѳистъ, ѳевраль в Арх. Д446 (л. 245об.) — Ѳертенеосъ (глосса: фистъ), ѳевраль в Погод.
1642 (л. 153об.) и т.д. Таким же образом могло происходить объединение словарных статей
со сходными заголовочными словами: так, при наличии статей Кастрон, город и Кастран,
станы в Арх. Д446 (л. 109) мы находим лишь одну статью в Погод. 1642: Кастрон, горwд
(глосса: станы) (л. 75об.). Не исключено, что в протографе оба заголовочых слова были
написаны одинаково, что дало основание объединить две статьи в одну.
В результате благодаря глоссированию составитель Краткой редакции имел
возможность сократить словарный свод, не потеряв информацию о толкуемых единицах.
Однако необходимо отметить, что данный лексикографический прием был реализован
довольно непоследовательно, так что в словарном своде осталось большое количество
близких по содержанию словарных статей, в отдельных случаях полностью идентичных.
Таким образом, глоссы в азбуковниках XVII века не только позволяли внести
исправления в фонетический облик слова или уточнить значение, что являлось их
функцией и в других литературных произведениях, но и сократить словник за счет
объединения сходных словарных статей, а также сделать отсылку к лексической единице,
близкой по значению.
Источники
Арх. Д446 — рукопись БАН, Архангельское собрание, Д № 446, в 4º, 1632 г., лл.
1–262об.
Погод. 1145 — рукопись РНБ, собрание М.П. Погодина, № 1145, in folio, 1630-1650-е
гг., лл. 21–171об.
Погод. 1642 — рукопись РНБ, собрание М.П. Погодина, № 1642, в 4º, 1630-е гг., лл.
1 –174
Солов. 18/18 — рукопись РНБ, Соловецкое собрание, № 18/18, in folio, 1650-е гг., лл.
1–538
Солов. 302/322 — рукопись РНБ, Соловецкое собрание, № 302/322, in folio, 1610-е,
лл. 246–267
Юд. 4 — рукопись РГБ, собрание Г.Г. Юдина, ф. 594, № 4, в 4º, 1626 г., лл.
1–125об.
Литература
ГБСМ — Гiстарычны слоўнiк беларускай мовы. Тт. 1–. Мiнск: Навука i тэхнiка, 1982.
Раздел II Русская и славянская лексикография
157
Дворецкий, И.Х. Большой латинско-русский словарь [Электронный ресурс] / По
материалам словаря И.Х. Дворецкого. — Режим доступа: http://linguaeterna.com/vocabula/
index.php
Ковтун, Л.С. Русская лексикография эпохи Средневековья. – М. –Л.: Изд-во АН
СССР, 1963. – 444 c.
Ковтун, Л.С. Языкознание у восточных славян в X–XV вв. // История русской
лексикографии / Отв. ред. Ф.П. Сороколетов. – СПб.: Наука, 2001. – С. 23–58.
Лихачев, Д.С. Текстология (на материале русской литературы X–XVII вв). – СПб.:
Алетейя, 2001. – 758 с.
Малышев, А.А. Толкование в научно-популярных текстах первой половины XVIII
века (на примере журнала «Примечания к Санкт-Петербургским ведомостям»). Автореф.
дис. …к.ф.н. – Архангельск, 2017.
Прыгодзіч, Ціванова 1997 — Старабеларускі лексікон: Падручны перакладны
слоўнік. Менск: Беларускае выдавецтва Таварыства «Хата», 1997. Укладальнікі:
Прыгодзіч Мікалай, Ціванова Галіна. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://
www.slounik.org/starbiel/
Ромодановская, В.А. Об источниках и характере энциклопедических глосс
Геннадиевской библии (1499 г.) // ТОДРЛ. Т. 52. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. – С.
138–167.
Федосеева, Н.Д. Глосса // Языкознание. Большой энциклопедический словарь / Гл.
ред. В.Н. Ярцева. – М.: Большая Российская энциклопедия, 2000.
LSJ — Liddell H.G., Scott R. A Greek-English Lexicon / revised and augmented
throughout by Sir Henry Stuart Jones with the assistance of Roderick McKenzie. [Электронный
ресурс]. — Режим доступа: http://www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus:text:
1999.04.0057.
Примечания
*Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ, проект № 16-3401008 «Русские рукописные словари как культурный феномен: история бытования
и литературный контекст».
1
Проста мова — письменно-литературный язык Великого княжества Литовского
в XIV-XVII вв.
В.Ф. Коннова
7Оксфордский университет
БОТАНИЧЕСКАЯ ТЕРМИНОЛОГИЯ В ИСТОРИЧЕСКОМ СЛОВАРЕ
Аннотация. В статье рассматривается возможность таксономической идентификации
названий растений, встретившихся в двух важных источниках русской ботанической
терминологии – «A Dictionarie of the Vulgar Russe Tongue Attributed to Mark Ridley» конца
XVI в. и «Травнике Любчанина 1534 г.», дошедшем до нас в списке 1616 г. Данные этих
© Коннова В.Ф.
158
Раздел II Русская и славянская лексикография
памятников должны быть использованы в дополнениях к вышедшим томам «Словаря
русского языка XI-XVII вв.».
Ключевые слова: Ботаническая терминология XVI в. Дополнения к «Словарю
русского языка XI-XVII вв.».
V.F. Konnova
University of Oxford
BOTANICAL TERMINOLOGY IN THE HISTORICAL DICTIONARY
Abstract. The article considers the possibility of the taxonomic identification of the plants’
names recorded in two important sources of Russian botanical terminology: «A Dictionarie of
the Vulgar Russe Tongue Attributed to Mark Ridley» (late 16th C.) and «Travnik Lyubchanina
1534 g.» (in a manuscript of 1616). The data of these books should be used in the supplement
to the «Slovar’ russkogo yazyka XI-XVII vv.».
Keywords: Sixteenth Century Botanical terminology. Supplements tо the «Slovar’ russkogo
yazyka XI-XVII vv.».
В «Словаре русского языка XI-XVII вв.» даются разные типы дефиниций названий
растений, иногда лапидарные, как например, бархат ‘растение (бархотец)’, иногда более
развернутые, например, агарикъ ‘древесный гриб, употребляемый как лечебное средство’
или портулатова трава ‘портулак, стелющееся растение с мясистыми листьями’.
Иногда в дефиницию включается латинский термин: александрийский листъ ‘листья
растения Cassia senna’, солоноворотъ ‘растение Heliotropium villosum’, кишнецъ
‘название эфирного растения семейства зонтичных (Coriandrum sativum) и шаровидные
плоды его величиной с мелкий перец, употребляемые в кулинарии и медицине’. Форма
и формулировка дефиниций может, конечно, зависеть от авторов словарных статей
и общих требований редакторов отдельных томов, особенно если учесть, что СлРЯ XIXVII создается и издается на протяжении более 50 лет.
Однако возникает более существенный вопрос – возможно ли и нужно ли
определять точно вид или род того или иного растения, встретившегося в древнерусских
памятниках. Названия деревьев и многих сельскохозяйственных растений
общеизвестны, стабильны, во многих случаях однозначны, их дефиниции в СлРЯ
более унифицированы: береза ‘береза’, осина ‘дерево осина’, тополь ‘тополь, дерево,
растение из семейства ивовых’. Названия полевых, лесных и огородных растений
часто многозначны и варьируются хронологически и географически [Waniakowa:
29-33]. Тем больший интерес представляет собой попытка идентифицировать
ботанический термин, найденный в памятниках. Самыми важными источниками
для истории русской ботанической терминологии являются, несомненно, «Травник
Любчанина» 1534 г. и списки названий растений в «A Dictionarie of the Vulgar Russe
Раздел II Русская и славянская лексикография
159
Tongue», приписываемом Марку Ридлею, английскому врачу при московском дворе
в конце XVI в.
«Травник Любчанина», известный в нескольких списках XVI-XVII вв., является
переводом нижненемецкого «Hortus Sanitatis», сделанным в 1534 г. Николаем Бюловoм.
К сожалению, этот важный источник русской лексикологии остается до сих пор
неизданным, но хорошее представление о его составе дают работы Т.А. Исаченко
[Исаченко 2016] и Б.Н. Морозова [Морозов 2016]. В настоящей статье используется
«Сказание глав» списка 1616 г., подготовленного к печати Т.А. Исаченко и любезно
предоставленного мне ею [Исаченко, рукопись], материалы Травника Любчанина
цитируются по этому источнику, в скобках указывается номер главы. Каждая глава в списке
состоит из латинского термина, написанного кириллицей, и его русского соответствия.
В рукописи 1616 г. 542 главы посвящены описаниям растений. Даже при учете утраты
некоторых глав или отсутствия перевода латинского термина Травник Любчанина
содержит около 500 ботанических терминов. Хотя этот памятник изначально был одним
из источников СлРЯ XI-XVII, далеко не все его данные вошли в корпус словаря.
Список названий растений в словаре М. Ридлея состоит из 3 частей. В конце
рукописей Laud Misc. 47а и Laud Misc. 47b в Бодлеанской библиотеке Оксфорда,
составивших издание словаря 1995 г. (подробнее о рукописях, их составе, авторстве
и принципах издания см. во Введении издателя Дж. Стоуна [Ridley: 28-42], находятся
тематические списки (Classified Vocabularies). В рукописи 47а раздел «Растения»
(Plantes) состоит из 307 русских слов, большая часть из них с латинскими переводами,
6 названий растений обьясняются по-английски, очевидно, эти растения были не известны
в Англии и автор не знал их латинского термина. В списке растений в рукописи 47b 258
латинских терминов, большая часть которых переведена на русский, хотя есть некоторое
количество латинских (и 3 английских) названий, оставшихся без русского перевода и не
встретившихся в рукописи 47а. В основном данные в обеих рукописях совпадают, хотя
есть и расхождения, о которых говорится ниже.
Наконец, в основной алфавитной части словаря имеются названия растений,
отсутствующие в тематических списках, они даются с английскими переводами
(например, винаградъ. the grape; b. vine; ситронъ. a citron; b.), как и некоторые термины,
известные в тематических списках с латинским соответствием (орехъ грескои /
греческои nux inglans. a walnut).
Таким образом, всего в словаре М. Ридлея более 300 ботанических терминов. Цель
настоящей работы – показать, какие дополнения к уже вышедшим томам СлРЯ XI-XVII
могут быть сделаны на основе данных словаря М. Ридлея и как можно идентифицировать
ботанические термины в этом словаре путем сравнения с данными Травника Любчанина
160
Раздел II Русская и славянская лексикография
и английских травников и словарей XVI в. Можно предположить, что М. Ридлей, врач
и выпускник Кембриджского университета, знал такие травники, как «Grete Herball»
1526, W.Turner «A New Herball» 1562-1568, J.Rider «Bibliotheca scholastic» 1589. Именно
эта последняя книга считается некоторыми исследователями возможным источником
или, по крайней мере, образцом для составителя словаря М. Ридлея [Ridley: 27].
Действительно, большая часть латинских ботанических терминов М. Ридлея находится
в «Bibliotheca scholastic». Конечно, латинская ботаническая терминология XVI-XVII
вв. не была унифицирована, даже в одном источнике можно наблюдать многозначность
термина, например, англ. beare foot or branke ursine имеет латинские соответствия acathus,
horpacantha, marmorania, brancha vrsina, consilago, pulmonaria [Rider: 1739]. В словаре
М. Ридлея отмечаются терминологические расхождения между рукописями 47а и 47b.
Одному русскому слову соответствуют два латинских термина: земленои дымъ. fumaria
в 47а, fumus terrae в 47b: воронои салъ. satirium в 47а, ворона сало. fabaria в 47b. Или же
латинский термин переводится двумя разными русскими, как например, angelica. дагиль в
обеих рукописях, щемелика в 47а; кобушки белои в 47а, ковшица, кобишь белои в 47b.
Названиям растений в словаре М. Ридлея посвящена статья польских
исследовательниц [Болек, Борковска]. Там они поделены на 5 групп: 1. 109 лексем имеют
в СлРЯ XI-XVII раннюю датировку, чем словарь М. Ридлея (1599 г. – предположительная
дата отъезда М. Ридлея из Москвы), из них 32 впервые зафиксированы в Травнике
Любчанина; 2. 28 терминов Ридлея имеются в Травнике Любчанина, но отсутствуют
в СлРЯ XI-XVII; 3. Ридлей дает более раннюю дату появления 73 названий растений,
чем известная по СлРЯ XI-XVII; 4. 55 терминов встретились только в словаре
М. Ридлея; 5. 15 названий отсутствуют в исторических источниках, но засвидетельствованы
в диалектных и этимологических словарях. Семантика ботанических терминов в статье
не рассматривается. Авторы статьи допускают «с большой долей вероятности, что одним
из источников Словаря Ридли был именно Травник Любчанина» [Болек, Борковска: 31,
33]. Более осторожный подход кажется предпочтительным. Действительно, 2/3 латинских
ботанических терминов М. Ридлея и их переводов на русский язык совпадает с данными
Травника Любчанина. Но 52 латинских термина Ридлея отсутствуют в русском источнике,
а в более 70 случаях есть расхождения: латинский термин по-разному переводится
в этих памятниках или одному русскому слову соответствуют в них два латинских
названия.
Представляется, однако, возможным путем сопоставления русских, латинских
и английских данных в названных выше источниках установить с большой долей
вероятности, какие именно растения включены в списки М. Ридлея, имеем ли мы дело
с многозначностью термина или с ошибочной идентификацией. Английские ботанические
Раздел II Русская и славянская лексикография
161
источники полезны еще и потому, что есть исследования, сопоставляющие их латинскую
терминологию с современной ботанической таксонимией Линнея [Rydén: 72-84, индексы
в издании Травника У. Тёрнера [Turner: 330-337, 787-802].
Рассмотрим некоторые примеры возможных дополнений к СлРЯ XI-XVII по
материалам словаря М. Ридлея. Первую группу составляют ботанические названия
латинского происхождения, отсутствующие в Травнике Любчанина. Вот некоторые
примеры:
аргентина. argentina [Rifley: 55], в [Rider:1739] англ. argentina переводится лат.
Thalictrum, a [Latham: 30] цитирует лат. argentina с англ. переводом silverweed, совр. лат.
Potentilla anserina [OED], русское название этого растения лапчатка гусиная [Анненков:
769] приводит Argentina как фармацевтическое название растения Potentilla anserina.
арниариа. herniaria. В [Анненков: 169] Herniaria. грыжник;
бекoбомъ. becabunga [Ridley 61]. [Latham 47] переводит лат. beccabunga как англ.
brooklime, что согласно OED совр. Veronica beccabunga, рус. вероника поточная или
поручейная. Ср. [Анненков: 176] Veronica beccabunga, фарм. назв. Beccabunga (Herba),
вероника ручейная;
безторта, бесторта. bistorta [Ridley 64]. Англ. bistort, лат. bistorta есть в “Grete
Herball” [Rydén: 73] и [Turner: 732], совр. Polygonum bistorta, в [Анненков: 263] Bistorta –
фарм. назв. растения Polygonum Bistorta, рус. богородичник и др. названия;
верга уриа. virga /verga aurea [Ridley: 81]. Лат. термин переводится на англ. goldenrod [Latham: 514, Turner: 714, 765], совр. Solidago virgaurea L. [Анненков: 335] дает много
русских названий, в том числе золотая розга, кальку латинского термина (как и англ.
golden-rod), вошедшую в употребление у торговцев травами;
индивеа. endivia [Ridley: 165]. В Травнике Любчанина лат. термин переведен на рус.
щербакъ (192). В [Turner: 403] англ. endive дается лат. перевод Intubus hortensis. Совр.
лат. Cichorium endivia L., рус. эндивий или салатный цикорий;
пaртулака. portulaca [Ridley: 276]. Растение портулак, лат. Portulaca oleracea L., рус.
блошки, нога курячья трава [Анненков: 268-269]. В Травнике Любчанина портулака,
курия нога (372).
Эти примеры показывают, что некоторые названия растений латинского
происхождения, впервые зафиксированные у М. Ридлея, вошли в лексический состав
русского языка (эндивий, портулак, а также валериана, вербена, вероника, отмеченные
в СлРЯ XI-XVII в цитатах XVII в.). Другие были, возможно, известны только фармацевтам
и медикам, так как соответствующие латинские термины стали частью современной
латинской номенклатуры или фармацевтическими названиями (аргентина, арниариа,
бекабомъ/ бекабунга, бесторта, верга уреа).
162
Раздел II Русская и славянская лексикография
Вторую группу ботанических названий, отмеченных только в словаре Ридлея,
составляют записи, с трудом поддающиеся идентификации, возможные искажения
русских слов, курьезы или следствие недоразумения, например:
авортъ. asarum [Ridley: 53]. Кроме того, в обеих рукописях лат. термин переводится
подлешникъ. Ср. в Травнике Любчанина: Азорум. Копытникъ. Подлѣшник (19).
Aнгл. название растения Asarum europaeum L. в XVI в. было hazelwort [OED]. Возникает
подозрение, что запись Ридлея является передачей русскими буквами англ. a wort
‘растение’, входящего во многие ботанические названия.
белакапотени primula veris [Ridley: 61]. Запись рус. слова у Ридлея можно читать как
белокопытень, но лат. термин приписан ему ошибочно, если учесть, что он переводится
в обеих рукописях еще и как бухвица бела, этот перевод подтверждается диалектными
данными [Анненков: 272], Белокопытень, вероятно, то же самое, что копытник
в Травнике Любчанина, ср. в СлРЯ XI-XVII копытень ‘лекарственное растение (Asarum
europeum)’ в Леч. IV; диал. белокопытник ‘растение Asarum europeum, копытень
европейский’ (СРНГ 2: 221).
зечеа. millifolium [Ridley: 157]. Тут неясно и русское слово, хотя оно отчетливо
написано в рукописях а и b. Может быть, это искажение какого-то русского названия,
например, заячья, встретившегося в составе названий многих растений (СРНГ 11: 204).
В словаре Ридлея есть и другой перевод лат. Термина – гречи дикои. Такое название
растения Achillea millifolium известно [Анненков: 5], там же отмечено и порѣзная трава
в соответствии с лат. мелефолиюм (299) в Травнике Любчанина.
очи на помочь. euphragia [Ridley: 274]. В Травнике Любчанина: евфрагия. свечки
(187). Вполне вероятно, что запись Ридлея является не названием растения, а указанием
на его применение в примочках при воспалении глаз [Waniakowa: 37], ср. рус. очанка,
англ. eye-bright [Turner: 740].
Слова этой группы записей Ридлея могут войти в исторический словарь со знаком
вопроса.
Самую большую группу дополнений в СлРЯ XI-XVII составляют лексемы,
отмеченные в словаре М. Ридлея и в Травнике Любчанина, а также записи М. Ридлея,
подтвержденные более поздними словарями и диалектными данными.
Например:
зимозелень. pirola [Ridley: 158]; Травник Любчанина: Пирола. Зимозеленъ (387).
Ср. [Анненков: 281] зимоленка, зелень зимняя, зимозеленица. Pyrola rotundofolia.
Совр. рус. грушанка и грушовка;
обратимово корение. Consolida rubea [Ridley: 255]; Консолида рубея. Обраимово
корен<ье> (157). Латинский термин не встретился в известных источниках, оборотим
Раздел II Русская и славянская лексикография
163
появилось как название неидентифицированного магического растения в рукописях
травников конца XVII в. [Chodurska: 244];
клопникъ. Thlapsi. Ср. (СРНГ 13: 304) клопник, клопик, клопняк ’растение
Thlapsi arvense, ярутка полевая’;
медвежи ягоди. solanum [Ridley: 212]. Ср. [Анненков: 333] паслен. Solanum,
медвежьи ягоды. Solanum dulcamara ‘паслен сладко-горький’.
И Травник Любчанина, и Словарь М. Ридлея являются источниками русской
ботанической терминологии, которая должна быть более полно представлена
в историческом словаре русского языка.
Литература
Болек, А., Борковска, А. Названия растений в словаре М. Ридли – английского
врача царя Федора Ивановича //Zeszyty naukowe Uniwersytetu Jagiellońskiego. Prace
Językoznawcze, z. 122. – Kraków, 2004. – s. 25-39.
Исаченко, Т.А. Травники государственной казны / К 400-летию московского
(Флоровского) списка 1616 г. // Средневековая письменность и книжность XVI-XVII вв.
Источниковедение. Сборник материалов конференции (7-8 ноября 2015, Александров). –
Владимир, 2016. Т.1. – С. 165-182.
Морозов, Б.Н. К вопросу об изучении списков и иллюстраций Травника Любчанина
// Средневековая письменность и книжность XVI-XVII вв.. Источниковедение. Сборник
материалов конференции (7-8 ноября 2015, Александров). – Владимир, 2016. Т. 2. –
С. 37-73.
Chodurska, H. Ze stidiów nad fitonimami rękopismiennych zielników
wschodniosłowiańskich XVII-XVIII wieku. – Kraków, 2003.
Rydén, M. The English Plant Names in the Grete Herball (1526). Contribution to The
Historical Study of English Plant-Name Usage. – Stockholm, 1984.
Waniakowa, J. Polskie gwarowe nazwy dziko rosnących roślin zielnych na tle
słowiańskim. – Kraków, 2012.
Словари
Анненков, Н. Ботанический словарь: справочная книга для ботаников, сельских
хозяев, садоводов, фармацевтов, врачей, дрогистов, путешественников по России
и вообще сельских жителей. – СПб.,1878.
СлРЯ XI-XVII – Словярь русского языка XI-XVII вв., вып. 1-30. – М., 1975-2015
(издание продолжается).
СРНГ – Словарь русских народных говоров, вып. 1-43. – Л.- СПб., 1965-2010
(издание продолжается).
Latham, R.E. Revised Medieval Latin Word-list from British and Irish Sources. – London,
1965.
OED – Oxford English Dictionary on-line. www.oed.com
Ridley, A. Dictionarie of the Vulgar Russe Tongue Attributed to Mark Ridley. Edited from
the late-sixteen-century manuscript and with introduction by Gerald Stone. – Kőln, Weimar,
Wien, 1996.
164
Раздел II Русская и славянская лексикография
Rider, J. Bibliotheca scholastica. – London, 1589.
Turner, W. A New Herball, 1562-1568. Ed. by G.T.L.Chapman and M.N.Tweedle. vol.
1-2. – Cambridge, 1989.
Л. Макариjоска
8Универзитет „Св. Кирил и Методиј“
Институт за македонски јазик „Крсте Мисирков“, Скопје, Р Македонија
СЛОЖЕНКИТЕ СО КОМПОНЕНТА БЛАГО - И ДОБРО - ВО
ЦРКОВНОСЛОВЕНСКАТА ЛЕКСИКОГРАФИЈА
Аннотация. Анализата на сложенките со компонента благо-, добро- во
црковнословенската лексикографија покрај нивната застапеност, ги потврдува нивните
структурни особености, соодносот со грчките паралели, поголемата застапеност
во небиблиските текстови, синонимните односи. Од аспект на зборообразувачката
варијантност се изделуваат сложенките образувани со различни суфикси. Се изделуваат
структурните образувања што се формално зависни од грчките модели. Од аспект
на преведувачката постапка образувањето нови зборови по аналогија на грчките
зборообразувачки модели со помош на соодветни домашни компоненти е еден од
основните патишта за именување апстрактни поими.
Клучни зборови: црковнословенски јазик, лексикографија, зборообразување,
сложенки.
Makarijoska Liljana
Ss. Cyril and Methodius University in Skopje,
Institute of Macedonian Language "Krste Misirkov"
THE COMPOSITES WITH THE COMPONENTS BLAGO-, DOBROIN THE CHURCH SLAVONIC LEXICOGRAPHY
Abstract. The analysis of the composites with the components blago-, dobro- in the Church
Slavonic lexicography, in addition to their representation, confirms their structural features,
the relation with the Greek parallels, the greater representation in non-biblical texts and the
synonymous relations. From the aspect of the word-forming variation, the composites formed
with different suffixes are diferentiated. Structural formations are formally dependent on Greek
models. From the aspect of the translation process, the formation of new words by analogy of
Greek word formation models with the help of appropriate domestic components is one of the
basic paths for naming abstract notions.
Keywords: Church Slavonic language, lexicography, word formation, compounds
Предмет на нашиот интерес се сложенките со благо- и добро- во црковнословенскиот
јазик, од аспект на лексикографската потврденост во речниците на старословенскиот и на
© Макариjоска Л.
Раздел II Русская и славянская лексикография
165
црковнословенскиот јазик од одделни редакции, што се разликуваат според жанровската
припадност и хронолошкиот опфат на изворите. На пр. Старославянский словарь по
рукописям X–XI веков (натаму СС) лексикографски го документира лексичкиот фонд
на 18 жанровски различни старословенски ракописи и тоа: евангелие, апостол, псалтир,
молитвеник, служебник и др., четиритомниот Slovník jazyka staroslovenského (SJS) покрај
18 канонски текстови вклучува уште 77 извори од XII до XVI век, односно 95 извори,
корпусот на Речникот на црковнословенскиот јазик од македонска редакција (РЦЈМР) го
сочинуваат 29 текстови од XII до XVI век и тоа библиски (евангелија, апостоли, псалтири,
паримејници) од кои некои се користени како извори и за Lexicon palaeoslovenico-graecolatinum на Миклошич (LPGL) и за SJS, како и небиблиски текстови: триоди, минеј,
пролог, паренезис, дамаскин; корпусот на Речникот на црковнословенскиот јазик од
хрватска редакција (RCJHR) го сочинуваат 60-ина текстови од XII до XVI век: глаголски
фрагменти до крајот на XIII век (апостоли, мисали, бревијари, хомилии, апокрифи,
легенди), најстарите глаголски текстови на мисали, бревијари, псалтири и зборници.
Сложенките со благо-, добро- со оглед на застапеноста, продуктивноста на
компонентите и на суфиксите, имаат значајна улога во збогатувањето на лексичкиот
фонд. Анализата на сложенките во корпусот на црковнословенските речници и нивната
компаративно-структурна анализа, овозможува увид во нивната жанровска и хронолошка
распространетост и во еволуцијата на нивното значење. Споредбениот индекс кон
речниците обработувани во рамките на Комисијата за црковнословенски речници
(СИРКЦСР) го опфаќа речничкиот фонд во СС, SJS, RCJHR, РЦЈМР, како и во Словарь
древнерусского языка XI–XIV вв. (СДРЈ) и овозможува да се согледаат специфичностите
и влогот на секој речник. Сложенките можат да бидат разгледувани од различни аспекти,
а од структурен или зборообразувачки аспект се изделуваат сложенки од компоненти со
словенска или несловенска (грчка) основа, дво- и трокомпонентни сложенки, сложенки
без или со соединителен вокал -о-, -е-, бессуфиксни и суфиксни образувања итн.
Според Indexy k staroslovìnskému slovníku (ISS) во канонските ракописи се
документирани 78 сложенки со благо- и 30 со добро, во LPGL 432 сложенки со благои 177 со добро-, вo Материали для словаря древнерусского языка (натаму МСДРЈ)
од Срезневски 249 сложенки со благо- и 113 со добро-, а во „Толковий словар живого
великорусского языка“ (ТСЖВРЈ) од В.И. Дал 323 со благо- и 142 со добро-, во SJS има
438 со благо- и 165 со добро-. Вo РЦЈМР има 240 сложенки со благо- и 58 со добро-, а во
RCJHR има 92 сложенки со благо-, 18 со добро-.
Поголемиот број сложенки во редакциските речници на црковнословенскиот јазик
се должи на поголемиот хронолошкиот опфат на изворите, на жанровската структура
на корпусот што вклучува текстови кои претходно не биле или само делумно биле
166
Раздел II Русская и славянская лексикография
лексикографски обработени, како и на одразот на културните средишта и на нивните
јазични норми. Споредбата со СС и SJS, кој ги вклучува изворите за кирилометодиевската
традиција во преписи со различно време и потекло, се документира надоврзувањето
на традицијата, особено во библиските текстови, а во поглед на сложенките кои се
документирани само во LPGL се следат некои понови тенденции заеднички за целата
црковнословенска писменост и за македонските небиблиски, пред сè химнографски дела
поврзани со дејноста на Охридската школа. Значајно збогатување на лексичкиот фонд нуди
прологот, паренезисот, дамаскинот. Разликите во врска со застапеноста и структурните
особености на сложенките во РЦЈМР и RCJHR се должи на тоа што макeдонските текстови
се преводи од грчки, а хрватските при уредувањето на литургиските текстови од XIII
век се ориентираат на латинските извори, а текстовите од двата корпуса се разликуваат
и според жанровската припадност (литургиски/библиски наспроти небиблиски). Во
хрватските ракописи нема многу нови сложенки кои не биле познати во канонските, па
станува збор за чување на наследениот фонд, а не за образување нови [Sudec 2016:324–
329, 334]. Во врска со влогот на одделни редакциски речници ќе укажеме дека во СДРЈ се
документирани 194 сложенки со благо- непотврдени во останатите редакциски речници,
додека 93 сложенки од РЦЈМР не се регистрирани во СС, во LPGL и во SJS, а само
неколку од RCJHR.
Според Цејтлин [1973:431−432] само 19 се регистрирани само во евангелски текст.
Со оглед на тоа што во РЦЈМР, во RCJHR и во споредуваните речници СС, LPGL и SJS е
застапена лексиката од евангелието, апостолот, псалтирот, паримејникот, логично е што
сите содржат познати сложенки, а разликите се должат на лексички и зборообразувачки
варијанти односно подновувања.
Од аспект на жанровската припадност на текстовите појавата на сложенките се
поврзува со барањата на стилот, поаѓајќи од простиот збор како стилистички неутрален,
наспроти сложениот како високо книжен, па сложенките се помалку својствени на
библиските текстови, на пр. на евангелието, паримејниците [Миовски 1997:129].
Нагласената присутност во небиблиските текстови ги одразува новите тенденции во
развојот на црковнословенскиот јазик. На пр. во РЦЈМР од 54 сложенки со добро- 15
се јавуваат само во химнографските текстови, а некои не се потврдени во останатите
редакциски речници: добродавьчь, доброжительнъ, добролиствьнъ, доброплодовитъ,
доброславьнъ, добротроyдьнèкъ, во RCJH: доброволение, доброобрьвень. Во РЦЈМР
се изделуваат и сложенките употребени единствено во прологот, паренезисот или
дамаскинот.
Во СС од 99 лексеми со корен благ- и компонента благо-, 19 се прости зборови со
корен благ-, а останатите 80 единици се сложенки со благо-. Од аспект на лексичко-
Раздел II Русская и славянская лексикография
167
граматичките карактеристики, 36% од 99 лексички единици со благ- и благодокументирани во СС се именки, 34% придавки, 25% глаголи и 5% прилози. Очигледно
во библиските текстови преовладале именските групи 70%, пред глаголите [Клименко
2001:23]. Во поглед на припадноста на сложенките кон определен зборовна група, во
РЦЈМР најбројни се придавките (1077), именките (958), па глаголите (243) и прилозите
(171), а од 240 сложенки со благо- придавки се 34%, именки 31%, глаголи 22,5% и прилози
12,5%, од 58 сложенки со добро- придавки се 29 или 50%, именки 26%, глаголи 17%,
а прилози 7%.
Од аспект на зборообразувачката варијантност се изделуваат сложенките образувани
со различни суфикси. На можностите на старословенското зборообразување кај сложенките
со благо- укажува на пр. зборообразувачкото гнездо со основа благослов(ес)- во СС со
17 единици: благословити, благословествение, благословествити, благословествовати,
благословесьствовати,
благословествьнъ,
благословестити,
благословесьнъ,
благословещвление, благословещение, благословешение, благословляти, благословение,
благословление, благословенъ, благословленъ. Во старословенскиот лексически систем
сложенките воспоставуваат зборообразувачки врски обединувајќи се во зборообразувачки
гнезда. Само 12 единици oд СС не стапуваат во зборообразувачки врски со други,
а повеќето сложенки се образувани од атрибутивни изрази: благая воня, благое врύмя,
благая доyша [Клименко 2001:23–24]. Полниот модел на зборообразувачкото гнездо
предполага: именка, придавка, глагол и прилог, а во СС има само едно: благочьстие,
благочьстивъ, благочьстьнъ, благочьстовати и благочьстьно. Материалот за СС
потврдува дека обично зборообразувачкото гнездо има 2–3 члена, а од 15 гнезда само во
4 има прилог, во 10 има глагол. Покарактеристични се зборообразувачките гнезда, што
се состојат од именка, придавка и глагол, а се потврдени во 6 случаи или во 40% од
вкупниот број гнезда [Клименко 2001:25]. На пр. именката благовоние, вo МСДРЈ [1958
I:92] се бележи во зборообразувачкото гнездо од 7 члена: благовонение, благовоние,
благовоннĄи, благовоньство, благовонюяи, благовоня, благовоняти, доброволение од
5 члена: доброволение, добровольно, добровольнъ, добровольствие, добровольство.
Според ISS во канонските ракописи се документирани гнезда со 3–4 члена: благовύрие,
благовύрьно, благовύрьнъ, благовύрьнύ; доброродие, доброродьнъ, доброродьство;
доброчьстивъ, доброчьстие, доброчьсть, доброчьстьнъ, па со 7 члена: благодарити,
благодарие, благодарьствити, благодарьствие, благодарьствовати, благодарьствьнъ,
благодарение. Во РЦЈМР најчесто бележиме со 3–4 члена: благобоязнивъ,
благобоязньнъ, благобоязньство; благоволение, благоволити, благовольнъ, благовольно,
со 5–6: благооyгодити, благооyгодьникъ, благооyгодьнъ, благооyгодьно, благооyгодьнύ;
благолύпие, благолύпота, благолύпъ, благолύпьнъ, благолύпьно, благолύпьнύ, со 13 члена:
168
Раздел II Русская и славянская лексикография
благодарение, благодарие, благодарити, благодарование, благодаровати, благодарьно,
благодарьнъ, благодарьнύ, благодарьствие, благодарьство, благодарьствовати,
благодарьствьно, благодарьствьнъ.
Анализата на зборообразувачката структура на сложенките потврдува дека иако при
образувањето на сложенките учествуваат истите суфикси како и при еднокоренските
зборови продуктивноста на суфиксите не е еднаква. При образување називи на лица во
СДРЈ од вкупно 1387 сложенки, -ьць е најчест суфикс во 272 сложенки, -никъ во 141,
-тель во 56, а 34 сложенки се бессуфиксни, а од другите девербативни превладуваат -ние
со 265 потврди, -ьство со 95 и -ьствие со 26. Од 87 деривати со суфикс -ьць со значење
‘лице’ во старословенските ракописи, 51 се сложенки [Цейтлин 1977:115]. И во корпусот
за РЦЈМР суфиксите -ие, -ние за именување дејства и суфиксот -ьць за лица се најчесто
потврдени суфикси, а при образувањето сложенки, се јавуваат и други суфикси (-никъ,
-тель, -ица, -ьство, -ьствие), но нивниот број е многу помал во споредба со еднокоренските
[Макаријоска 2002:8]. Во врска со сложенките со благо- во РЦЈМР со -ние се образувани
27, со -ие 19, со -ьство, -ьствие 12, со -ьць и со -ица по 4, со -никъ 3, со -тель 2. Мострова
[2004:399–402] за сложенките со суфикс -тель, -ьникъ, -ьць заклучува дека оние со -ьникъ
со полисемантички карактер, се намалуваат (29 %) во однос на сложенките на -тель, а
најпродуктивни се оние со -ьць.
Од аспект на зборообразувачката структура во РЦЈМР има трикомпонентни сложенки:
богоблагодýтьнъ, вьсеблагородьнъ, вьсеблагословенъ. Се изделуваат сложенките чии
втори компоненти може да се употребуваат како самостојни, еднокоренски: благодоyшьно,
благозаконьно, благоподобьнъ, благо©хание, добролþбьзнъ, доброплодьнъ, или не:
благодύть, благолύпие, благородие, благотишие.
Вјалкина [1964: 108–113] посветува нужно внимание и на грчките паралели
на сложените зборови во староруските ракописи од XI–XIV век или на односот на
словенските сложенки кон грчките оригинали и разликува буквален превод на двете
компоненти и создавање нов, сложен збор според обрасци познати во јазикот или
соодветна еднокоренска морфема. Според Шуман [1958] во старословенските ракописи
се среќаваат 1096 лексеми во чија зборообразувачко-семантичка структура се набљудува
калкирање. Според Цејтлин [1977] од 54 типа сложенки во 39 првата компонента одговара
на соодветен член од грчката сложенка: благо- eÙ-, бого- qeo-, добро- eÙ-и по правило,
се работи за буквален превод. Според Мострова [2004:409] тенденцијата зa калкирање
е карактеристична за сите ракописи од XIV век, но со различен степен во зависност од
книжевните центри.
На пр.: еквивалент на грчкото eÙ- е благо-, пр. грч. eÙαggšlion благовύствование,
благовύстование, благовύωение, грч. eÙ£restoj благогодьнъ, благооyгодьникъ,
Раздел II Русская и славянская лексикография
169
благооyгодьнъ, грч. eÙdoke‹n благоволити, благоизволити, благохвалити, грч. eÙqume‹n
благодоyшити (с­), благодоyшьствовати, грч. eÙsšbeia: благовύрие, благовύрьствие,
благовύрьство, благочьстие, благочьсть, како и добро- грч. eÜosmoj добровоньнъ, грч.
eÙpαqe‹n, eÙpore‹n доброприимати, грч. eÙpοie‹n, eÙergete‹n добросътворити, грч.
¢gaqopoie‹n, kalopoie‹n добротворити, грч. kalodid£skaloj доброоyчительница. Според
РГЦСЛП грч. ¢gaqopoie‹n: благословити, благотворити, добродύяти, добросътворити,
грч. ¢gaqourge‹n: благотворити, добротворити. Во прилог на смисловиот превод
за една грчка сложенка има повеќе словенски: eÙcαriste‹n: благодарити, благодати,
благохвалити, добродарьствити, eÙdok…a: благоволение, благословение, волύ, изволение.
При проучувањето на сложенките во старословенските ракописи Цејтлин
[1977] доаѓа до заклучок дека сложенките на добро- потполно се совпаѓаат во своето
знaчење со зборовите на благо- aкo имаат иста втора компонента, а притоа во грчкиот
текст се јавува eÙ-. Сложенките на добро- се јавуваат како понов лексички слој во
споредба со сложенките со благо-. Вo MСДРЈ се документирани повеќе синоними
со благо- добро-: благобоязнивъ, добробоязнивъ; благовольство, добровольство;
благовоньнъ, добровоньнъ; благогодьнъ, доброгодьнъ; благодарьствие, добродарьствие;
благодоyшие,
добродоyшие;
благодύтельнъ,
добродύтельнъ;
благокрасьнъ,
доброкрасьнъ; благополоyчьнъ, доброполоyчьнъ и др., во РЦЈМР: благодоyшьствовати,
добродоyшьствовати; благообразьнъ, доброобразьнъ; благоразоyмьнъ, доброразоyмьнъ,
во RCJHR благогласьнь, доброгласьнь.
Литература
Вялкина, Л.В. О глагольных сочетаниях с преж- в древнерусском языке XI–XIV
вв. // Исследования по исторической лексикологии древнерусского языка / под ред.
Р.И. Аванесова. – Москва, 1964.
Вялкина, Л.В. Словообразовательная структура сложных слов в древнерусском
языке XI−XIV вв. // Вопросы словообразования и лексикологии древнерусского языка. −
Москва, 1974. – С. 156−195.
Клименко, Л.П. Лексика с корнем благ- и композиты с компонентом благов старославянском языке X−XI вв. // Вестн. Нижегор. университета им. Н.И. Лобачевского.
Сер. Филология. Вып. 1 (3). Н.Новгород: Изд-во ННГУ, 2001 – C. 22−30.
Макаријоска, Л. Девербативните именки во македонските црковнословенски
ракописи од XII−XVI век, Институт за македонски јазик „Крсте Мисирков“, Скопје, 2002.
Миовски, М. Лексиката на македонските паримејници наспрема старословенскиот
лексички фонд // Реферати на македонските слависти на XII Меѓународен славистички
конгрес – Скопје, 1997. – С. 123–132.
Мострова, Т. Сложни думи в преводи от XIV век // Преводите през XIV столетие на
Балканите, София, 2004. – С. 397–412.
Цейтлин, Р.М. Лексика старославянского языка. Опыт анализа мотивированных слов
по данным древнеболгарских рукописей X−XI вв. – М.: Наука, 1977. – 336 c.
170
Раздел II Русская и славянская лексикография
Schumann, K. Die griechischen Lehnbildungen und Lehnbedeutungen im Altbulgarischen
– Berlin, 1958.
Sudec, S. Imenske slozenice u hrvatskom i makedonskom crkvenoslavenskim jeziku //
Осми научен собир на млади македонисти, Филолошки факултет „Блаже Конески“,
Скопје, 2016. – С. 323−337.
Скратеници на речниците
МСДРЈ 1893–1912 – Срезневский И.И. Материали для словаря древнерусского
языка, I–III, Изданiе отдύления Русскаго языка и словесности Императорской академiи
наукъ. – Санктпетербургъ.
РГЦСЛП 2003 – Речник на грчкоцрковнословенските лексички паралели, ред.
Аргировски М., Институт за македонски јазик „Крсте Мисирков“, Скопје.
РЦЈМР 2006 – Речник на црковнословенскиот јазик од македонска редакција, т. I,
Вовед, а-б, гл. ур. З. Рибарова, ред. Л. Макаријоска, З. Рибарова, Р. Угринова-Скаловска,
Институт за македонски јазик „Крсте Мисирков“, Скопје.
СДРЈ 1988–2013 – Словарь древнерусского языка (XI−XIV вв.). – Москва: Институт
русского языка РAН.
СИРКЦСР 2015 – Споредбен индекс кон речниците обработувани во рамките на
Комисијата за црковнословенски речници при МКС, I, а−з, ред. З. Рибарова, МАНУ,
Скопје. http://ical.manu.edu.mk/books/Sporedben%20indeksMANU.pdf.
СС 1994 – Старославянский словарь (по рукописям X−XI веков), ред. Цейтлин Р.М.,
Вечерка Р., Благова Э., Москва.
ТСЖВРЈ 1956 – Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка, т. I,
Государственное издательство иностранных и национальных словарей, Москва.
ISS 2003 – Ribarova Z., Indexy k staroslovìnskému slovníku, (red. Bláhová E.),
Praha.
LPGL 1963 – Miklosich F. Lexicon palaeoslovenico-graeco-latinum, repr. Wiena.
RCJHR 2000 – Rječnik crkvenoslavenskoga jezika hrvatske redakcije, red. Grabar B.,
Mareš F. V. – sv. I (a–vrědь), Staroslavenski institut, Zagreb.
SЈS 1966–1997 – Slovník jazyka staroslovenského, red. Kurz J., Hauptová Z., Academia,
nakladatelství Československé akademie vĕd, I–IV, Praha.
М.Н. Приемышева
9Институт лингвистических исследований РАН
И.И. СРЕЗНЕВСКИЙ
И ТРАДИЦИЯ СОЗДАНИЯ СЛОВАРЕЙ ОФЕНСКОГО ЯЗЫКА
Аннотация. В статье кратко характеризуется традиция создания сводных
словарей условных языков в России XIX-XX веков, над которыми работали В.И. Даль,
И.Т. Смирнов, Е.Р. Романов, В.И. Чернышев, В. Симаков, В.Д. Бондалетов, Д.И.
Алексеев. Однако у истоков этой традиции стоял И.И. Срезневский, работавший
© Приемышева М.Н.
Раздел II Русская и славянская лексикография
171
над созданием русско-офенского и офенско-русского словарей в конце 30-х гг. XIX в.
В статье дается общая характеристика этих рукописных источников.
Ключевые слова: историческая лексикология, историческая лексикография,
социальная диалектология; персоналии: И.И. Срезневский.
M.N. Priemusheva
Institute for Linguistic Studies Russian Academy of Sciences
IZMAIL SREZNEVSKY AND THE TRADITION OF CREATING THE 'OFENYA'
(PEDLARS') LANGUAGE DICTIONARIES
Abstract. The article gives a brief overview of the tradition of creating composite
dictionaries of secret languages (dictionaries of argot), which was quite strong in Russia
in the 19th and 20th centuries, being represented by works of V. Dahl, I. Smirnov,
E. Romanov, V. Chernyshov, V. Simakov, V. Bondaletov, D. Alexeev. Nevertheless, it was
I. Sreznevsky who established this tradition with his elaboration of the Russian-'Ofenya' and
'Ofenya'-Russian dictionaries in 1830-s. The article contains a general description of these
manuscripts.
Keywords: Historical lexicology, historical lexicography, social dialectology, personalia:
Izmail Sreznevsky.
Традиция создания словарей условных языков торговцев и ремесленников
начала складываться в первой трети XIX в. Материалов таких языков, «рассеянных
в провинциальной периодической печати» (Д.С.Лихачев), археографических сборниках,
рукописных фондах было зафиксировано достаточно много, что позволило обратить
внимание ученых и исследователей на этот интересный лингвистический объект, тогда как
попытки составления сводных словарей лексики таких языков являлись более значимым
этапом в их изучении, позволяя от эмпирического этапа перейти к сравнительному
и аналитическому методу их исследования.
Первыми из обнаруженных на данный момент сводных словарей таких языков были
рукописные словари И.И. Срезневского (1839) и В.И. Даля (1854, 1855). Эти словари
базировались на лексике офенского языка как наиболее популярного и известного,
а также наиболее самобытного среди других условно-профессиональных языков.
Офенский язык в узком смысле — это язык офеней, торговцев-ходебщиков, разносчиков,
коробейников, преимущественно Ковровского, Вязниковского и некоторых других уездов
Владимирской губернии, в широком — обобщенное наименование ряда условных языков
торговцев и ремесленников.
Наиболее известными в отечественной лингвистике, благодаря работам известного
русского лингвиста, исследователя русского тайноречия В.Д. Бондалетова, являются
офенские словари (офенско-русский и русско-офенский), составленные В.И. Далем
в 1854–55 гг., включающие около 5000 слов [Бондалетов 2004].
172
Раздел II Русская и славянская лексикография
Малоизвестными или совершенно неизвестными являются еще несколько как
рукописных, так и изданных сводных словарей конца XIX— первой половины XX века.
В Архиве Словарного отдела ИЛИ РАН хранится рукописный словарь 1901 г.,
составленный учителем г. Кашина (Тверская губ.) И.Т. Смирновым, автором ряда
опубликованных и рукописных материалов по условным языкам: «Словарь условных
языков в некоторых местностях губерний Ярославской, Костромской, Тверской,
Владимирской, Самарского края и воровского языка петербургских мазуриков» (250
л.), и присланный им в Академию наук [Смирнов 1901]. Словарь составлен на базе
источников, опубликованных в Трудах ОЛРС, Известиях ОРЯС и Сборнике ОРЯС,
в том числе и с учетом статьи Н. Смирнова с данными воровского языка из романа Вс.
Крестовского «Петербургские трущобы», а также с использованием четырех собственно
авторских источников. Словарь представляет собой как офенско-русскую часть (125 л.),
так и русско-офенскую (100 л.). Поскольку принцип расположения материала корневой,
то словарь предваряет словоуказатель. В словоуказателе представлено 1098 корневых
единиц с дериватами. Так, например, в гнездо со словом шиботать ‘работать’ попадает
67 слов. В приложении к словарю в виде таблицы сведены основные системы счета
зафиксированных языков. Систематизаторская работа исследователя проведена тщательно
и аккуратно. Показательно, что словарь является сводным не только в отношении
условно-профессиональных арго, но и воровского языка, как и далевский. В отличие от
офенских словарей В.И. Даля, все данные в этом словаре строго документированы: автор
принципиально различает отдельные условные языки, но через сопоставление данных
пытается доказать их частичное сходство.
Еще один лексикографический опыт по сопоставлению словаря ряда условных
языков принадлежит Е.Р. Романову, редактору неофициальной части «Могилевских
губернских ведомостей», автору публикаций по белорусским условным языкам. В 1912 г.
в «Белорусском сборнике» им публикуется «Опыт словаря условных языков Белоруссии.
С параллелями великорусскими, малорусскими и польскими» [Романов 1912]. Это, посвоему, уникальный словарный опыт: автор в таблитчатой форме сопоставляет данные
13 условных языков ремесленников и нищих, что позволяет увидеть сходство и различия
сравниваемых языков. Слова в словаре объединены по принципу частеречной общности,
а существительные (преимущественная часть словника) представлены по понятийным
сферам. На каждом развороте дана таблица из 14 граф. В первой располагается русское
слово, в последующих, по группам, – языки белорусских ремесленников, белорусских
нищих, язык лаборей и польских воров.
До сих пор не обнаружены рукопись В.И. Чернышева «Словарь офенского языка.
Введение. Обзор материалов» (218 стр.) и картотека «Собрание слов офенского языка по
Раздел II Русская и славянская лексикография
173
рукописным и печатным материалам» (10 583 карточки) (1933) [Чернышев 1970: 713],
свидетельствующие о целенаправленном изучении исследователем материалов офенских
языков и попытке создания их сводного словаря. Сохранилось не только упоминание об
этих материалах в описи личного архива ученого, но и свидетельство их использования.
Так, при указании источников своего исследования («Турецкие элементы в русских
арго») Н.К. Дмитриев отмечал: «Использованные арготические материалы цитируются
так: 1) арго маклаков (запись Р.С. Лисовской, картотека Ларина) = ЛМ; 2) офенский
и другие не-городские арго (cобр. В.И. Чернышевым) = ЧО; 3) воровской арго по картотеке
Ларина = В.» [Дмитриев 1931: 165, курсив наш — М.П.].
Труд, аналогичный работе И.Т. Смирнова и В.И. Чернышева, предпринял филологсамоучка, любитель и собиратель русского фольклора – В. Симаков, также житель города
Кашина, рукописные словари и труды которого хранятся в Отделе лингвистического
источниковедения Института русского языка им. В.В. Виноградова. Сводный «Словарь
офенского языка» [Симаков 1940] составлен по всем опубликованным данным XIX в.
(42 источника). Словарь предваряет введение, в котором автор рассуждает о статусе
и характере офенского языка, считая его не тайным и не условным, а «торгово-классовым»,
«профессиональным» языком. Словарь содержит около 10 000 слов и является русскоофенским.
Задачу составления сводного арготического словаря поставили перед собой еще
в 60–70-е годы XX в. В.Д. Бондалетов и Д.И. Алексеев, и реализацию ее продолжает
В.Д. Бондалетов на материале, во много раз превышающем объем указанных выше
рукописных словарей, включающем как данные источников XIX в., так и собранные
в экспедициях в течение второй половины XX в. [Бондалетов 1991].
Однако для истории отечественного языкознания важно особенно подчеркнуть, что
у истоков этой традиции создания сводных словарей условных языков стоит именно
И.И. Срезневский.
В молодые годы И.И. Срезневский достаточно серьезно увлекся изучением
материалов офенского языка. Свидетельством этого являются его статья «Афинский
язык» в «Отечественных записках» (1839 г.), наблюдения и рассуждения о природе
офенского языка в «Мыслях о русском языке» (1849) и о специфике галивонского
наречия в статье «Частные вопросы о местных видоизменениях русского народного
языка» (1852). Первая в истории языкознания научная интерпретация офенского языка,
сформулированная И.И. Срезневским в его статьях, неоднозначна: в своей концепции
офенского языка он объединил основные гипотезы его происхождения (искусственный
язык, наречие местное, остатки языка меря), не отдавая предпочтения крайностям его
интерпретаций. Отметим, что В.И. Даль такие языки считал искусственными. Интерес
174
Раздел II Русская и славянская лексикография
к тайным языкам молодого И. Срезневского И.В. Ягич объяснял романтической
натурой молодого исследователя и склонностью его «поэтизировать обычные вещи»
[Jagič 1895: 12].
Однако И. Срезневский не просто описывал и осмыслял этот уникальный
лингвистический объект. Подтверждают настоящий интерес молодого Срезневского
к этому объекту составленные им рукописные словари офенского языка ученого,
хранящиеся в Петербургском филиале Архива РАН [Срезневский 1839]. Материалы
словарей опубликованы [Приемышева 2009: 6–31].
Как впоследствии и В. Даль, и И. Смирнов, И. Срезневский составил два словаря.
Первый – русско-офенский, без самоназвания, зарегистрированный в фонде как «Офенский
словарь по алфавиту русских слов», представляет собой черновой, полный, от А до Я,
вариант записей. На 31 листе формата, чуть меньше тетрадного, по алфавиту, с нарушениями,
повторами, непоследовательными данными ударений, представлен столбцами список
русских слов в левой части с одним или несколькими офенскими эквивалентами в правой.
Слова в обеих частях не имеют каких-либо помет, в отличие от идентичных, но существенно
больших по объему словарей В. Даля, в словарях которого эпизодически встречаются
пометы вл<адимирское>, гал<ичское>, маз<урики>, ш<ерстобиты> и некот. др. Слова на
каждую последующую букву начинаются с нового листа.
Второй «Словарь Афинского или Афёнского наречия» — незаконченный обратный
словарь как чистовой вариант, вероятно, создавался на базе первого. Содержит 12
л. формата альбомного листа, от А до Н, с пропуском буквы М. Офенские слова по
алфавиту каждой буквы пронумерованы. Слова на каждую последующую букву также
начинаются с нового листа. Показательно, что в словарь включается и третья графа –
немецкий эквивалент. Не все слова русско-офенского словаря фиксируются в словнике
офенского. Так, на 34 офенских слова на букву «А», представленных в русско-офенском
словаре, в словник офенско-русского не попадает 14 слов. И так от 8 до 16 слов на все
последующие буквы. Словник же офенско-русского словаря целиком обнаруживается
в русско-офенском словаре.
Русско-офенский словарь содержит 579 русских слов и соответствующие им 1053
офенских. На период создания аналогичных словарей В.И. Далем в 50-е годы это самый
большой словарь офенской лексики. Даже материалы статьи И.И. Срезневского (249
офенских слова и словосочетания) превышают на момент ее выхода существующие
до этого периода словники из этнографических публикаций. Преимущественная часть
словника отражает словарь, общий для владимирских и костромских офеней, а также
для торговцев Галича, Бежецка, Кашина, Нерехты, рязанских нищих, нижегородских
шаповалов и некот. др. социально-территориальных групп (аклюга ‘церковь’, акрель
Раздел II Русская и славянская лексикография
175
‘хлеб’, алман ‘язык’, аноха ‘пятак’, башлыка ‘грош’, безулепый ‘слепой, кривой’, бендюх
‘день’, бирить, бирять ‘давать’, бирс ‘рубль’, ботень ‘денежка’, босва ‘ты’, бряйка
‘пища’, бурмеха ‘шуба’, бусать ‘пить, выпивать’ и мн., мн. др.). На букву А фиксируются
два слова, которые встречаются только в сводных словарях И. Срезневского и В. Даля:
абрабан ‘великан’ и алафит ‘иноземный купец’. По сути, это уникальное и совершенно
несистемное совпадение как по отсутствию у всех условных языков русского эквивалента
‘великан’, так и по идентичности словосочетания ‘иноземный купец’. Однако других
свидетельств того, что Даль в какой-то мере использовал материалы Срезневского, нет:
словари имеют множество несовпадений и отличий. Ряд слов, при сравнении со сводным
Индексом всех условных языков XIX в. [Приемышева 2009: 438–696], встречается только
в словарях И. Срезневского. Например, из словника на А это анте ‘вот’, антюки ‘южные
великороссияне’, ахтварый ‘дурной’.
Приписка на титуле рукописи офенско-русского словаря — «Словарь Афинского
или Афёнского наречия, собранный И. Срезневским в Харькове, на пути из Харькова
до Петербурга, 1839», с одной стороны, соотносится с биографическими данными.
По воспоминаниям сына, И.И. Срезневский 17 сентября 1839 г. выехал из Харькова
в свою известную учебную поездку в Германию, Чехию и другие славянские страны, где
планировал изучать славянские языки, знакомиться с бытом ряда славянских народов.
1 октября он был в Москве, 22 октября – в С.-Петербурге, затем отправился в Германию,
а 23 сентября 1842 г. вернулся в Харьков. С другой стороны, материалы словаря
и некоторые другие факты не позволяют считать, что эта приписка абсолютно достоверна.
Во-первых, V том журнала «Отечественных записок», в котором была опубликована статья
Срезневского об офенском наречии, в которой содержится примерно треть материалов
будущего словаря, подписан в печать 1 марта 1839 г. Более того, статья начинается
с истории знакомства автора с тульскими малярами, от которых он услышал первые
офенские слова, «лет пять тому назад…». Во-вторых, материалы словаря Срезневского
в абсолютно полном объеме содержат материалы публикаций условных языков Бежецка,
Кашина, и в значительном объеме — материалы условных языков Коврова, Нерехты,
Углича, опубликованные в Трудах Общества любителей российской словесности
(Т. XX. Ч.V. М., 1820). Однако не исключено, что часть материалов действительно была
записана по пути из Харькова в Петербург или в другое время, так как словарь содержит
и уникальный языковой материал. То есть все-таки слова записывались ученым в разное
время, у различных корреспондентов и из различных источников, так как перед нами не
собственно словарь владимирских офеней, а словарь ряда условных языков. Вероятно,
И. Срезневский собирался каким-то образом включить эти материалы в отчет о своей
научной поездке, однако впоследствии это не понадобилось. Видимо, этим намерением
176
Раздел II Русская и славянская лексикография
была вызвана приписка на титуле рукописи, а также наличие в чистовом словаре третьей
графы, содержащей немецкие эквиваленты арготических слов.
Словари И.И. Срезневского хоть и были ранними лексикографическими опытами
молодого ученого, но характеризуют его как человека ищущего, творческого, системно
и всесторонне подходящего к интересующему его объекту. И несмотря на то что словари
не были опубликованы, они в истории русского языкознания по праву начинают традицию
лексикографического описания русского тайноречия в научных целях, традицию
собирания, осмысления, глубокого и всестороннего научного изучения русских условных
языков.
Литература
Бондалетов, В.Д. Принципы составления сводного арготическо–русского словаря //
Актуальные проблемы лексикологии. Ч.1. – Даугавпилс: ДГПИ, 1991. – С. 20–21.
Бондалетов, В.Д. В.И. Даль и тайные языки в России. – М.: Наука, Флинта, 2004. – С.
240–440.
Дмитриев, Н.К. Турецкие элементы в русских арго // Язык и литература. Т. VII. – Л.,
1931. – С. 159–180.
Приемышева, М.Н. Тайные и условные языки России XIX в. Ч. II. – СПб.: НесторИстория, 2009.
Романов, Е.Р. Опыт словаря условных языков Белоруссии (с параллелями
великорусскими, малорусскими и польскими) // Белорусский сборник. Вып. 9. – Вильна,
1912. – 124 с.
Симаков, В. Словарь офенского языка (составлен по имеющимся печатным
материалам). 1940 г. Рукопись // Архив Отдела лингвистического источниковедения и
истории русского языка Института русского языка РАН им. В.В. Виноградова. Ф. 8. Ед.хр.
1. 179 л.
Смирнов, И.Т. Словарь условных языков в некоторых местностях губерний
Ярославской, Костромской, Тверской, Владимирской, Самарского края и воровского
языка петербургских мазуриков. 1901 г. Рукопись // Архив Словарного отдела ИЛИ РАН.
Ед.хр. 101. 255 л.
Срезневский, И.И. Словарь Афинского или Афёнского наречии (1839 г.) / СПбФ
АРАН. Фонд 216. Оп.4. Ед.210.
Срезневский, И.И. Офенский словарь по алфавиту русских слов (Русско-офенский
словарь) / СПбФ АРАН. Фонд 216. Оп.4. Ед.211.
Чернышев, В.И. Избранные труды. Т. II. – М.: Просвещение, 1970.
Jagič, V. Die Geheimsprachen bei den Slaven // Sitzungsberichte der kais. Akademie der
Wissenschaften in Wien. Philosophisch–Historischeklasse. – Bd. CXXXIII. – Wien, 1895. –
80 s.
Раздел II Русская и славянская лексикография
177
М. Хрома
10Славянский институт Академии наук Чешской Республики
ПРОЕКТ «ГОРАЗДЪ: ВИРТУАЛЬНЫЙ ПОРТАЛ
СТАРОСЛАВЯНСКОГО ЯЗЫКА» И БУДУЩЕЕ
ЧЕШСКОЙ СТАРОСЛАВЯНСКОЙ ЛЕКСИКОГРАФИИ
Аннотация. Статья посвящена лексикографическим проектам Отделения
палеославистики и византинистики Славянского института Академии наук Чешской
республики. Основной темой статьи является новый пятилетний проект «ГОРАЗДЪ:
Виртуальный портал старославянского языка», цель которого – цифровая обработка
в статье указанных печатных лексикографических работ.
Ключевые слова: старославянский язык, лексикография, оцифровка, компьютерные
базы данных, Славянский институт АН ЧР.
Chroma, M.
Institute of Slavonic Studies of the Czech Academy of Sciences
PROJECT „GORAZD: AN OLD CHURCH SLAVONIC DIGITAL HUB“ AND
THE FUTURE OF THE OLD CHURCH SLAVONIC LEXICOGRAPHY IN THE
CZECH REPUBLIC
Abstract. The paper deals with the Old Church Slavonic lexicographical projects of the
Department of Paleoslavistics and Byzantology of the Institute of Slavonic Studies of the
Czech Academy of Sciences. The main part of the paper is devoted to the new five year project
„GORAZD: An Old Church Slavonic Digital Hub“, whose main goal is the digitization of the
referenced printed lexicographical works.
Keywords: Old Church Slavonic, lexicography, digitization, computer databases, Institute
of Slavonic Studies of the CAS.
Отделение палеославистики и византинистики Славянского института Академии
наук Чешской Республики является одним из крупнейших центров старославянской
лексикографии. В течение второй половины 20-го и в начале 21-го веков специалисты
института создали несколько лексикографических работ, которые до сих пор являются
в мировом масштабе основными для палеославистического исследования1. Их
крупнейшим проектом является четырехтомный Slovník jazyka staroslověnského
(Словарь старославянского языка; ССЯ 1966–1997), самый большой в мире по объему
включенного материала словарь старославянского языка. Этот словарь основан на
выборке канонических старославянских памятников IX–XI веков и на младших
списках текстов кирилло-мефодиевского периода или тесно с ним связанных. В ССЯ
включены также тексты чешской редакции церковнославянского языка, дошедшие
до нас в младших списках особенно русского или южнославянского происхождения.
© Хрома М.
178
Раздел II Русская и славянская лексикография
В 2015 году завершилась публикация дополнений к первому тому словаря (Dodatky
k I. dílu Slovníku jazyka staroslověnského; Дополнения 2015), соединяющих метод
обработки и обогащающих материал ССЯ недавно обнаруженными или вновь издаными
старославянскими памятниками.
В сотрудничестве с Российской академией наук в 1994 году был издан
Старославянский словарь (по рукописям X–XI веков) (СС 1994), отличающийся от
ССЯ упрощенной структурой и ограниченной материальной базой, предназначающей
его прежде всего для учебных целей и для ознакомления с основами старославянской
лексики. В настоящее время в Славянском институте готовится второе, дополненное
и переработанное издание этого словаря.
С 2008 года в Славянском институте издается Řecko-staroslověnský index
(Греческо-старославянский
указатель),
сопоставляющий
словарный
запас
старославянских переводных текстов с их греческими образцами. На данный момент
издан первый том указателя, включающий в себя словарные статьи заглавий α–γ
(ГСУ 2014).
С развитием компютерных технологий в начале нового тысячелетия все чаще встает
вопрос о создании цифровой версии ССЯ. Конкретные идеи параметров, которыми
такая версия должна обладать, сотрудники Славянского института систематически
обдумывают приблизительно с 2010 года. Результатом их усилий является запущенный в
марте 2016 года пятилетний проект с названием GORAZD: Digitální portál staroslověnštiny2
(ГОРАЗДЪ: Виртуальный портал старославянского языка). Основной целью проекта
является предоставление открытого доступа к трем выше приведенным бумажным
лексикографическим работам, возникшим в Славянском институте. В рамках проекта будет
также оцифрована и постепенно опубликована уникальная старославянская картотека,
содержащая в трех своих разделах (старославянская лексика, греческо-старославянская
и латинско-старославянская картотеки) в целом около 1500000 карточек. Таким образом
будет обеспечено длительное сохранение этих словарей в электронном виде. Более
того, программное обеспечение позволит в дальнейшем дополнять, совершенствовать
и расширять их лексикографический состав в соответствии с уровнем научного
познания.
Основная база данных ССЯ не будет оцифрована в виде изначального печатного
издания, но подвергнется модификации для повышения удобства использования. Во
время цифровой обработки в ССЯ будут внесены все дополнения и модификации
первого тома по проекту Дополнений. Научные и фактографические толкования целого
словаря будут переведены с латинского на английский, а наряду с чешскими, русскими и
немецкими эквивалентами старославянских лексем будут дополнены также переводы на
Раздел II Русская и славянская лексикография
179
английский. Отдельные словарные статьи словаря будут постепенно связаны ссылками
с карточками старославянской картотеки, что позволит пользователю словаря получить
доступ ко всем цитатам слова данного заглавия, в том числе и к тем, которые в ССЯ не
приведены.
СС будет включен в проект ГОРАЗДЪ в виде второго издания словаря (которое
сейчас готовится) сначала в рамках статей на букву "а", дальнейший материал будет
опубликован после выхода запланированного печатного издания словаря. Основной
инновацией второго издания словаря является добавление лексикального материала
вновь обретенных старославянских канонических памятников и добавление английских
эквивалентов старославянских лексем (в первом издании эквиваленты приведены
только на чешском и русском). Фактографические толкования в СС будут переведены
с русского на чешский, но, так как они в словаре используются в минимальном объеме
и почти исключительно в объяснениях отдельных употреблений предлогов или сложных
глаголов, словарь останется доступным и понятным также для пользователей из разных
языковых сред.
Цифровая база ГСУ будет запущена в рамках изданного первого тома, включающего
в себя заглавия букв α-γ, дальнейший материал будет опубликован по завершении
печатных изданий следующих томов. Словарные статьи ГСУ будут постепенно связаны
ссылками с соответствующими словарными статьями ССЯ.
В рамках проекта ГОРАЗДЪ разработаны три специализированные компьютерные
программы для автоматизации процесса оцифровки многоязычных толковых словарей
и энциклопедий. Этими программами являются Генератор словарных статей,
Редактор словарных статей и Экспортный модуль. Все эти программы будут доступны
бесплатно и будут приспособлены для работы с документографической системой
INVENIO – открытым программным обеспечением для управления виртуальными
библиотеками, разработанным организацией ЦЕРН (Европейская организация
по ядерным исследованиям). Эта документографическая система будет отвечать
требованиям работы с историческими словарями и будет также использоваться как
платформа для доступа к виртуальным словарям, созданным в рамках проекта ГОРАЗДЪ.
В рамках проекта будет также создан метод для оптического распознавания печатных
старославянских текстов. Для применения этого метода другими пользователями
будет подготовлен и опубликован пакет специальных инструментов, совместимых
с программой ABBYY FineReader. Пакет будет опубликован в качестве самостоятельной
базы данных в свободном доступе, и в него войдут Настройка старославянского как языка
пользователя, Руководство по пользованию и Словарь для оптического распознавания
старославянского языка.
180
Раздел II Русская и славянская лексикография
Базы данных будут доступны на сайте http://www.gorazd.org в конце 2020 г.
Интерфейс словарей будет обладать передовыми возможностями поисков и перекрестных
запросов. Вполне естественным является простой поиск по заглавиям, греческим,
латинским или древневерхненемецким эквивалентам и по переводам на живые языки.
Таким образом, будет возможно использовать цифровые версии ССЯ и СС как словари,
например: чешско-старославянский, английско-старославянский и т.д. Запросы поисков
можно будет фильтровать по другим критериям, включая запрос по морфологическим
категориям (поиск по частям речи, по типам склонения или спряжения), и по присутствию
запроса в отдельных памятниках. Возможным будет также полнотекстовый поиск,
который позволит обнаружить запрос по конкретной форме слова в памятниках. Объем
и комбинация критериев поиска значительно повысят удобство использования словарей
по сравнению с их печатными изданиями и откроют новый взгляд на словарный состав
старославянского языка.
Одной из важных частей програмного обеспечния проекта ГОРАЗДЪ является
экспортный модуль. Главной его функцией будет полный или частичный экспорт базы
данных по выбранным критериям, чтобы создать форматированный текст в формате
HTML, который в дальнейшем можно открыть и отредактировать в доступных
текстовых редакторах (Microsoft Word и т.п.). Таким образом будет возможно из
включенного лексикального материала создать отдельные словари по разным критериям,
например, словарь чешской редакции церковнославянского языка, который до сих пор
в самостоятельном виде отсутствует.
Проект ГОРАЗДЪ откроет широкие возможности будущего развития и дополнения
включенных в него словарей. В ССЯ будут включены дополнения к 1-ому тому, что
обязывает коллектив авторов к подобной обработке и трех остальных томов словаря.
Оцифровка позволит проводить более эффективную работу не по алфавитному
порядку отдельных словарных статей, как это было до сих пор, а по отдельным
памятникам. Открывается также перспектива включения лексикографической обработки
старославянских памятников, которые до сих пор в ССЯ отсутствуют, например, часть
памятников, обретенных в 1975 году в монастыре св. Екатерины в Синае (Псалтирь
Дмитрия3 и Синайский мисал), или некоторые церковнославянские памятники чешской
редакции, у которых до сих пор отсутствовали критические издания (напр., Житие св.
Анастасии [Чайка 2011], или Молитвы Григория Великого [Вепржек 2013]). Возможно
будет также переработать концепции отдельных групп памятников, которые в течение
почти пятидесяти лет создания ССЯ в некоторых случаях несколько устарели. Так,
например, Молитва против дьявола в ССЯ выступает как памятник чешской редакции
церковнославянского языка, но новейшие исследования чешского ученого Вацлава
Раздел II Русская и славянская лексикография
181
Конзала причисляют этот текст к кирилло-мефодиевскому периоду и, возможно,
к авторству самого св. Мефодия [Конзал 2015]. Но такие глубокие структурные поправки
пока остаются под вопросом для проработки в будущем.
Открытый доступ к программному обеспечению проекта ГОРАЗДЪ позволит сделать
цифровую обработку других исторических словарей, связанных со старославянским
или церковнославянскими языками, например, с почти завершенным Этимологическим
словарем старославянского языка (ЭСЯС 1989-) или со словарями хорватской (Хорватский
словарь 2000-) или македонской редакции церковнославянского языка (Македонский
словарь 2006-). В случае интереса авторов этих словарей будет возможно подключить
базы данных к интерфейсу проекта ГОРАЗДЪ и связать эти данные со словарными
статьями уже включенных словарей.
Литература
Vepřek, M., Modlitba sv. Řehoře a Modlitba vyznání hříchů v církevněslovanské tradici.
Olomouc: Univerzita Palackého v Olomouci, 2013.
ГСУ – Řecko-staroslověnský index. I. díl = Index verborum graeco-palaeoslovenicus.
Tomus I – Prolegomena; Tabellae synopticae monumentorum slavicorum; Α–Γ. Hl. red. Emilie
Bláhová. Slovanský ústav AV ČR, v. v. i., Euroslavica, Praha 2014.
Дополнения 2016 – Slovník jazyka staroslověnského – Lexicon linguae palaeoslovenicae
V, Addenda et corrigenda. Hl. red. Z. Hauptová – V. Konzal – Š. Pilát. Praha: Slovanský ústav
AV ČR, v. v. i.; Euroslavica, 2016.
Конзал 2015 – Konzal, V., Staroslověnská modlitba proti ďáblu: nejstarší doklad exorcismu
ve velkomoravském písemnictví. Praha: Slovanský ústav AV ČR, v. v. i., 2015.
Македонский словарь 2006 – Речник на црковнословенскиот jазик од македонска
редакциjа I-. Гл. уредник З. Рибарова. Скопje: Институт за македонски jазик Крсте
Мисирков, 2006-.
Миклас 2012 – Psalterium Demetrii Sinaitici (monasterii sanctae Catharinae codex slav.
3/N) adiectis foliis medicinalibus. Sub redactione Henrici Miklas. Wien: Holzhausen 2012.
Словарь 2016 – Slovník jazyka staroslověnského: historie, osobnosti a perspektivy. Eds.
František Čajka – Marcel Černý. Praha: Slovanský ústav AV ČR, v. v. i., 2016.
СС – Старославянский словарь (по рукописям X–XI веков). Под редакцией Р.М.
Цейтлин, Р. Вечерки и Э. Благовой. – Москва: Русский язык 1994. Репринтное издание:
Москва: Русский язык, 1999.
ССЯ – Slovník jazyka staroslověnského – Lexicon linguae palaeoslovenicae I–IV. Hl.
red. J. Kurz – Z. Hauptová. Praha: Academia; Euroslavica, 1966–1997. Репринтное издание:
Словарь старославянского языка. Том 1–4. – Санкт-Петербург: Издательство СанктПетербургского университета, 2006.
Хорватский словарь 2000 – Rječnik crkevnoslavenskoga jezika hrvatske redakcije –
Lexicon linguae Slavonicae redactionis Croaticae I–II. Gl. ured. B. Grabar – Z. Hauptová –
F. V. Mareš – Z. Ribarova. Zagreb: Staroslavenski institut, 2000–2015.
Чайка 2011 – Čajka, F., Církevněslovanská legenda o sv. Anastázii. Praha: Slovanský
ústav AV ČR, v. v. i., 2015.
182
Раздел II Русская и славянская лексикография
ЭСЯС 1989- – Etymologický slovník jazyka staroslověnského 1-. Hl. red. E. Havlová – A.
Erhart – I. Janyšková. Brno: Academia; Tribun, 1989-.
Примечания
История создания и детальная информация ко всем приведенным словарям доступна
в публикации Slovník jazyka staroslověnského: historie, osobnosti, perspektivy [Словарь
2016].
2
Проект реализован при поддержке гранта NAKI II Министерства культуры Чешской
Республики (DG16P02H024) на 2016-2020 г.г., руководитель проекта – др. Штефан Пилат.
3
До сих пор существует только фототипическое издание Псалтира Димитрия,
изданое в 2012 году [Миклас 2012].
1
М.И. Чернышева
11Институт русского языка имени В.В. Виноградова РАН
«ЗАДАЧКИ СРЕЗНЕВСКОГО» В СЛОВАРЕ РУССКОГО ЯЗЫКА
XI-XVII ВВ.
Аннотация. Статья посвящена анализу сложных случаев в «Материалах для словаря
древнерусского языка» И.И. Срезневского, на которые указывает знак вопроса вместо
дефиниции. Описано несколько случаев определения неустановленной семантики
в «Словаре русского языка XI-XVII вв.».
Ключевые слова: русская историческая лексикография, семантика, дефиниция,
И.И. Срезневский, «Материалы для словаря древнерусского языка», «Словарь русского
языка XI-XVII вв.».
M.I. Chernysheva
Institute of Russian Language Russian Academy of Sciences
"THE SREZNEVSKY’S TASKS "
IN THE DICTIONARY OF THE RUSSIAN LANGUAGE
11TH-17TH CENTURIES
Abstract. The article presents an analysis of complex cases in "Materials for the Old
Russian Dictionary", created by I.I. Sreznevsky. They are indicated by a question mark instead
of a definition. Several examples from the "Dictionary of the Russian Language 11th-17th
Centuries" show how the process of establishing semantics is going on.
Keywords: russian historical lexicography, semantics, definition, I.I. Sreznevsky,
"Dictionary of the Russian Language 11th-17th Centuries".
Как известно, в 1912 г. закончилось растянувшееся на долгие годы издание
«Материалов для словаря древнерусского языка» И.И. Срезневского [Материалы]. И хотя
© Чернышева М.И.
Раздел II Русская и славянская лексикография
183
уже через пять лет в России начались события, мало способствовавшие продолжению
трудов, предпринятых Измаилом Ивановичем, тем не менее, уже в мае 1925 года Алексей
Иванович Соболевский в своей ставшей знаменитой «Докладной записке», адресованной
Отделению русского языка и словесности Академии наук, выступил с предложением
создать «Комиссию по собиранию словарных материалов» с центром в Петербурге
и отделениями в Москве и других городах, с тем чтобы накопленные лексические
материалы послужили созданию ряда исторических лексиконов. Речь шла о четырех
словарях: 1) словаре древнего церковнославянского языка, 2) словаре, представляющем
собой продолжение «Материалов» Срезневского, с расширением круга источников
и включением в словник как церковнославянских, так и древнерусских лексем, которые
сохранились в произведениях, «составленных или переведенных не позднее XIV в.
по спискам XI–XVII вв.», 3) словаре старого языка Московской Руси «по памятникам
литературы, законодательства и делопроизводства, оригинальным и переводным
XV–XVII вв.», 4) словаре старого языка Польско-Литовской Руси «по памятникам
литературы, законодательства и делопроизводства, оригинальным и переводным
XIV–XVII вв.». По мнению А.И. Соболевского, задачи Комиссии не ограничивались
собиранием лексических материалов (хотя это представлялось ему главной задачей),
но необходимо было также их подвергать «обработке… с точки зрения происхождения,
звуковой формы, грамматических особенностей и – главным образом – значения»
[Соболевский 1960: 110].
Уже в то трудное время А.И. Соболевский стал делать первые выписки, заложив
основы будущей двухмиллионной (выборочной) Картотеки ДРС (КДРС – Картотеки
Древнерусского словаря), созданием которой затем в тогдашнем Ленинграде занимался
Б.А. Ларин и его сотрудники. Однако в результате драматических событий, разыгравшихся
в филологической среде, в 1950 г. Картотека была перевезена из Ленинграда, где она
находилась в Институте языка и мышления им. Н.Я. Марра, в Москву. Теперь она
хранится в Институте русского языка им. В.В. Виноградова РАН на Волхонке.
На базе этой картотеки было испробовано несколько типов русского исторического
словаря, концепции которых отражали состояние развития исторических дисциплин того
времени. Результатом последней смены концепции стало рождение «Словаря русского
языка XI – XVII вв.» (СлРЯ XI – XVII вв.), который в конце концов стал выполнять задачи
словарей, обозначенных Соболевским под вторым и третьим номером. История создания
КДРС и формирования концепции СлРЯ XI – XVII вв. подробно и документированно
описана в работе Л.Ю. Астахиной «История Картотеки. Авторский состав» [Астахина
2001]. По словам известного отечественного филолога, «только этот труд примирил
ларинцев с Москвой».
184
Раздел II Русская и славянская лексикография
«Словарь русского языка XI – XVII вв.» стал прямым преемником «Материалов»
И.И. Срезневского и продолжателем этого труда.
В начале издания СлРЯ XI – XVII вв., в первых выпусках (примерно с первого
по шестой), составители Словаря фактически воспринимали свой труд как единое
произведение, слитое с «Материалами» И.И. Срезневского, хотя и превосходящее
«Материалы» по объему словника (с этой точки зрения показателен подход,
продемонстрированный в работе [Богатова 1984]). Это объясняется тем, что
в Картотеке ДРС собран в основном лексический материал памятников XV–XVII вв.,
так что ранние фиксации лексем из древнейших памятников письменности главным
образом формировались за счет выписок из «Материалов» И.И. Срезневского, о чем
свидетельствовал знак *(«звездочка»). Кроме того, именно этот труд во многом, если не
в основном, определял семантическую разработку древней части словарной статьи СлРЯ
XI – XVII вв. Таким образом, во время подготовки и издания первых выпусков СлРЯ XI –
XVII вв. «Материалы» И.И. Срезневского были не просто важнейшим источником этого
Словаря, но непререкаемым авторитетом, так что приводимые в «Материалах» сведения
не проходили дополнительную проверку.
В другой работе уже говорилось о реакции мировой общественности на начальные
выпуски СлРЯ XI – XVII вв., когда прозвучала фраза: «Мы ожидали другой словарь»,
а также об одновременно развивавшемся стремлении словарного коллектива
к углублению словарной разработки и пересмотру многих первоначальных установок
(о понятии «внутренняя критика» – см.: [Чернышева 2011]). Все это привело в конце
концов к почти полной смене концепции Словаря, так что он из «общедоступного
справочного пособия [выделено нами – М.Ч.] при чтении древнерусских текстов разных
жанров» (как об этом было сказано в Предисловии к первому выпуску) превратился
в подлинный академический словарь [Чернышева 20121].
Таким образом, издающийся с 1975 г. СлРЯ XI – XVII вв. изначально был
и остается до сих пор прямым преемником «Материалов» И.И. Срезневского. Но только
с 80-х годов прошлого века в Словаре началась серьезная исследовательская работа по
уточнению и совершенствованию лексических, семантических и источниковедческих
данных, представленных в «Материалах». Этому процессу, безусловно, способствовало
расширение и совершенствование источниковой базы СлРЯ XI – XVII вв., использующего
новые и новейшие издания источников. Результаты стали показывать в Предисловиях
к выходящим выпускам Словаря, все это со временем привело к созданию нового
типа Предисловия, отражающего итоги аналитических проверок и исследовательских
разработок [Чернышева 20122]. Всего в Предисловиях к 30-ти выпускам СлРЯ XI – XVII
вв. находится более 250 аналитических объяснений, хотя большая часть разработок,
Раздел II Русская и славянская лексикография
185
проведенных в ходе подготовки очередного выпуска, в Предисловиях никак не
оговаривается, поскольку результаты оказываются «вписанными в тело» Словаря.
Одним из показателей творческой работы является, образно говоря, «решение
задачек Срезневского». Речь идет об установлении лексической семантики слов со
знаком вопроса, когда значение описываемого слова ко времени издания «Материалов»
определить не удалось. Объем решенных «задачек Срезневского» в СлРЯ XI – XVII вв.
пока не подсчитан и не оценен.
В качестве иллюстрации того, как проводится подобного рода работа, далее
приводится несколько образцов «решенных задачек» из готовящегося к изданию 31-го
выпуска СлРЯ XI – XVII вв. – середина буквы «У» (некоторые результаты подобного рода
деятельности – по материалам 30-го выпуска – см. в работе [Кривко, Чернышева 2015],
где находятся примеры изысканий, некоторые из которых по трудности можно назвать
«филологическими детективами»).
Прежде всего следует сказать, что часть «нерешенных задачек» возникла по причине
отсутствия ко времени подготовки «Материалов» иноязычного оригинала, который не
просто помогает, но в ряде случаев играет решающую роль при определении семантики
лексемы переводного памятника. Хотя нельзя не упомянуть в связи со сказанным
важнейшее достоинство труда И.И. Срезневского, состоящее в том, что почти все цитаты
из переводных источников (за небольшим исключением) в «Материалах» сопровождаются
параллельным текстом из иноязычного оригинала – факт, свидетельствующий о серьезном
источниковедческом базисе этого произведения.
***
В третьем томе «Материалов» сопровождается знаком вопроса слово оудеснѣвати
из «Жития Кириака»: Оц҃ь…оудесневаеть предложениемъ (δεξιοῦται τῇ διαθέσει, excipit
affectu) [Материалы III: 1148]. Это Житие находится в составе сентябрьского тома
«Великих Миней Четиих» митрополита Макария [ВМЧ, Сент. 25–30: 2172–2183]
и в «Соборнике» Нила Сорского [Нил.Сор.Соборник II: 63–77]. Интересующая
нас лексема встретилась только в ВМЧ; у Нила Сорского, думается, слово вызвало
сомнения, поскольку он его заменил другим. В самом деле, помимо неясной семантики,
структура слова тоже неясна. Обращение к контексту греческого оригинала [PG 115]
позволяет определить его значение, при этом переводчик, по-видимому, не смог
подобрать славянский эквивалент соответствующему глаголу δεξιόομαι ‘приветствовать’
и создал новое слово, в котором нашел отражение его этимологический опыт.
Соотнеся глагол δεξιόομαι с названием правой руки δεξιά, т.е. десницей, он образовал
структурно подобную лексему, которая так и осталась однажды употребленной
в древнерусском языке – hapax legomenon. Итак, «задачка Срезневского» может
186
Раздел II Русская и славянская лексикография
быть лексикографически (в форме словарной статьи) решена следующим
образом:
ДЕСНЕВАТИ. Приветствовать (как передача греч. δεξιόομαι – первоначально:
‘поднимать правую руку – δεξιά – для приветствия’). Тамо [в Иерусалиме] убо… отъ
великаго Еусторгия [Кириак] приемлется… иже любоприятенъ въ истину отець, много
сего, якоже лѣпо бѣ, удесневаеть предложениемъ (πολλῇ τοῦτον ... δεξιοῦται τῇ διαθέσει
‘приветствует его с большим расположением’). (Ж. Кириак.) ВМЧ, Сент. 25 – 30, 2199 –
2200. XVI в. [ср. Нил.Сор. Соборник, II, 65 – 66. XV в.: бл҃гим и дх҃овным предложениемъ
упокоявает].
В некоторых случаях решить «задачки Срезневского» удается благодаря последним
достижениям источниковедов-славистов, осуществляющих новые качественные
издания памятников письменности, которые были известны И.И. Срезневскому только
в рукописном виде. Так случилось со словом оудобизньныи, во второй фиксации
сопровождаемым знаком вопроса. Последнее издание «Изборника Святослава 1073
г.» (называемого в болгарской традиции «Симеоновым сборником») [Изб.Св. 1073 г.],
содержащее греческий оригинал, благодаря соотнесению со словом греческого оригинала
πρόχειρον позволило определить искомую семантику: ‘легкий, нетрудный, доступный’,
которая вписывается в семантический объем всего словообразовательного гнезда:
УДОБИЕ (5 знач.) Легкость, податливость.
УДОБИЗНА, ж. 1. Легкость, отсутствие трудности и др.
Таким образом, словарная статья СлРЯ XI – XVII вв. может выглядеть следующим
образом:
УДОБИЗНЕНЫЙ, прил. Легкий, нетрудный, доступный. А еликоже есть
удобизньное се дѣло дрьзыхъ, то отъ всего ся сами отъклонишася и оштуждиша, уже бо
ни мужи суть отърѣзаннаго ради, ни жены имьже чресъ естьство (εἰς τὸ πρόχειρον τοῦτο
ἔργον). Изб.Св. 1073 г., 971 (л. 206).
В некоторых случаях использование новых критических изданий позволило уточнить
и углубить понимание семантики, предложенной в «Материалах».
В качестве иллюстрации можно привести трактовку сочетания оудолия островная –
в словарной статье удолие (оудолиѥ). В «Материалах» находится следующее объяснение
того, почему греческое название Кикладских островов в «Житии Андрея Юродивого»
переведено сочетанием оудолия островная: «ошибочный переводъ: смѣшенiе греч.
κυκλάδες и κοιλάδες» [Материалы III: 1153] (напомним: Κυκλάδες - это «группа
кругообразных островов, расположенных вокруг Делоса»). Внимательное чтение
широкого контекста позволяет обнаружить в этом месте использование переводчиком
«двуязычного дублета» – специального приема, характерного для ряда переводов
Раздел II Русская и славянская лексикография
187
с греческого языка, когда вводится и оригинальное звучание иноязычного слова,
и его перевод [Чернышева 1994], который здесь поставлен до грецизированной формы
прилагательного.
Так что, учитывая находящееся в «Материалах» предположение о способе
прочтения слова оригинала, предлагается расширить контекст, добавив вторую часть
«двуязычного дублета»; лексикографически это может выглядеть следующим образом:
УДОЛИЕ, с. 1. Низменное место, долина; тж. образно…
2. Нижняя часть чего-л., низ…
3. Удолья островная – перевод αἱ Κυκλάδες вероятно, в результате соотнесения слов
κυκλάδες и κοιλάδες. Живуще въ Асии да бѣжать въ удолья островная, плакати бо ся
начнуть Асия по островѣхъ, а островѣ по Асѣи (εἰς τὰς Κυκλάδας) [ср. ниже: тогда, реч<е>
[Иоанн Богослов] въставить рать на Кукладьскыя островы – ἐπὶ τὰς Κυκλάδας τῶν νήσων].
Ж. Андр.Юрод., 419. XIV в. ~ XII в.
В заключение хочется сказать, что, несмотря на существование уже нескольких
крупных исторических словарей русского языка: «Словаря древнерусского языка XI–XIV
вв.» (СДРЯ XI–XIV вв.), «Словаря русского языка XI – XVII вв.», «Словаря обиходного
русского языка Московской Руси XVI – XVII вв.» (СОРЯ)» и других, – «Материалы
для словаря древнерусского языка» И.И. Срезневского со временем не утеряли своей
ценности. Отечественные филологи по-прежнему используют это произведение в своих
исследованиях, а некоторые из них опираются исключительно на труд И.И. Срезневского,
предпочитая его всем остальным лексиконам.
Литература
Астахина, Л.Ю. История Картотеки // Словарь русского языка XI – XVII вв.
Справочный выпуск. – М., 2001. – С. 7 – 55.
Богатова, Г.А. История слова как объект русской исторической лексикографии. – М.,
1984. – 255 c.
Кривко, Р.Н., Чернышева, М.И. Лексикографические миниатюры: критические
заметки по русской и церковнославянской исторической лексикографии // Slověne. 2015.
T. IV. № 1. – С. 204 – 217.
Соболевский, А.И. Докладная записка А.И. Соболевского о составлении словарей
древнерусского и старорусского языка // Вопросы языкознания. 1960. № 2. – С. 110
(переизд.: Соболевский А.И. Труды по истории русского языка. Т. 2. Статьи и рецензии.
М.: Языки славянских культур, 2006. – С. 413– 414).
Чернышева, М.И. К вопросу об истоках лексической вариантности в ранних
славянских переводах с греческого языка: переводческий прием “двуязычные дублеты” //
Вопросы языкознания. 1994. N 2. – С. 97–107.
Чернышева, М.И. Параметры лексикографической критики // Слово и словарь.
Vocabulum et vocabularium. – Харьков-Клагенфурт, 2011. – С. 7-10.
Чернышева 20121, М.И. . Словарь русского языка XI–XVII вв. в свете «внешней»
188
Раздел II Русская и славянская лексикография
и «внутренней» критики // Человек о языке – язык о человеке. Сб. статей памяти акад.
Н.Ю. Шведовой. – М., 2012. – С. 369 – 377.
Чернышева 20122, М.И. «“Материалы для словаря древнеруcского языка”
И.И. Срезневского и “Словарь русского языка XI-XVII вв.”: формирование нового
типа Предисловия» // И.И. Срезневский и русское историческое языкознание:
К 200-летию со дня рождения И.И. Срезневского. Сб. научн. статей межд. научн. конф.
26-28 сентября 2012 г. / Отв. ред. И.М. Шеина, О.В. Никитин. – Рязань: Ряз. гос. ун-т им.
С.А. Есенина, 2012. – С. 93-104.
Источники
ВМЧ, Сент. 25–30 – Великие Минеи-Четии, собранные всероссийским митрополитом
Макарием. Изд. Археограф. комис. Сентябрь. Дни 25–30. – СПб., 1883.
Ж. Андр.Юрод. – Молдован, А.М. Житие Андрея Юродивого в славянской
письменности. – М., 2000 (греческий оригинал – в издании).
Изб.Св. 1073 г. – Симеонов сборник (по Светославовия препис от 1073 г.). Т. 3.
София, 2015 (греческий оригинал – в издании).
Нил.Сор.Соборник II – Лённгрен, Т.П. Соборник Нила Сорского. Ч. 2. – М., 2002.
PG 115 – Migne J.-P. Patrologiae cursus completus. T. 115. Col. 920–944.
Словари
Материалы – Срезневский, И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по
письменным памятникам. СПб., 1893–1912 г. (переизд.: М., 1958; 1989).
СДРЯ XI–XIV вв.: Словарь древнерусского языка (XI – XIV вв.). Т. I – XI (1988 –
2016). – Москва: Русский язык, Азбуковник (издание продолжается).
СлРЯ XI – XVII вв. - Словарь русского языка XI – XVII вв. Вып. 1 – 30. – М.: Наука,
Азбуковник, Нестор-история, 1975 -2016 (продолжающееся издание).
СОРЯ – Словарь обиходного русского языка Московской Руси XVI – XVII вв. Т. 1 –
7. – Санкт-Петербург: Наука, 2004 – 2016 (издание продолжается).
В.В. Шаповал
12Московский городской педагогический университет
СЛОВАРИ Л.Е. ЭЛИАСОВА И Д.С. БАЛДАЕВА:
СЛЕДЫ ОБЩЕГО ИСТОЧНИКА (ИНФОРМАНТА)?
Аннотация. Части словарной статьи, которые могут быть скрытыми цитатами из
словаря Даля и других источников, обнаруживаются в двух уникальных словарях. Один
(1992) описывает криминальный жаргон, другой (1980) – территориальный диалект.
В ряде случаев искажение исходной цитаты таково, что можно предполагать наличие
общего промежуточного источника (информанта, посредника).
Ключевые слова: критика слова, скрытая цитата, связь между двумя источниками.
© Шаповал В.В.
Раздел II Русская и славянская лексикография
189
V.V. Shapoval
Moscow City University
DICTIONARIES BY L.E. ELIASOVA AND D.S. BALDAEV:
TRACES OF A COMMON SOURCE (INFORMANT)?
Abstract. Two unique dictionaries comprise parts of some entries, which are very likely
hidden quotes taken from the dictionary by V. Dahl, and some other sources. One of them
(1992) describes the Russian criminal jargon, treated very broadly, the other one (1980) then
lists many unique words from Russian dialect, spoken in Transbaikalia region. There are several
cases, where the original text is transformed in both dictionary in the same way. Thus, one
can conclude, that there was a common intermediate source (informant) influenced the both
secondary dictionaries.
Keywords: dictionary criticism, hidden quotation, link between two sources.
Источники диалектного словаря могут сочетаться самым причудливым образом,
однако по преимуществу устная форма бытования территориального или социального
диалекта в случае фиксации уникального материала предопределяет и трудность
повторного обращения к источнику или информанту. Исключения в общем встречаются, но
в массе своей нестандартный материал даже не очень отдаленного прошлого оказывается
проверяемым только косвенными путями. Этим определяется и необходимость учитывать
всякого рода текстологические переклички в описаниях уникализмов. Именно в этом
материале следы работы неизвестного читателя словаря Даля, отложившиеся в двух
словарях (Элиасов 1980; ББИ 1992), оказываются до известной степени схожими, что
и обуславливает необходимость присмотреться к ним внимательнее.
І. Обращает на себя внимание наличие в словарях Л.Е. Элиасова и Д.С. Балдаева
(с соавторами; далее – ББИ) ряда редких слов, например: запука ‘прихоть, причуда’
(Элиасов 1980: 127) – ‘примета, суеверие’ (ББИ 1992: 88) = cлово с «?», обе пары
в толковании (Даль3, 1: 1558); зеп ‘карман, пришитый снаружи в виде заплаты’ (Элиасов
1980: 135) [-ь принят за -ъ и потерян; отсюда м. р.? – В.Ш.] – зепь ‘карман, сумка’
(ББИ 1992: 92) = «Зепь [зѣпь каз. Опд.] ж.» (Даль3, 1: 1697); ремса ‘комель дерева
с гнилой сердцевиной’ (Элиасов 1980: 358) [? Возможно, это толкование от рамша через
промежуточную ассоциацию ‘негодный товарный лес’: «Можно ли верить, скажем,
в реальность <...> забайк. ра́мша ‘негодные товары’ (Элиасов 1980: 350) и херсонск.
ра́мжа, ра́мша ‘остатки товаров, не проданные на ярмарке’» (Аникин 2000: 19), ср.
и жаргонное (?) рамжа ‘остаток нереализованных краденых товаров’ (ББИ 1992: 205)]
– ремса ‘почтовый перевод’ (ББИ 1992: 209) = «Реме́са, риме́са» (Даль3, 3: 1675); шихан
‘льдина, стоящая ребром’ (где необычный род. мн. от м. р. «столько шихан») / ширхан
‘неизвестная опасная болезнь’ (Элиасов 1980: 464) – ‘холм, бугор; / отрава, яд [по
химическому заводу в г. Шиханы Саратовской области?]; фурункул’ (ББИ 1992: 288) =
190
Раздел II Русская и славянская лексикография
‘льдина; холм, бугор’ (Даль3, 4: 1442; Даль2, 4: 654); яман ‘домашний козел’ (Элиасов
1980: 470) – ‘мужчина с бородой [переносно]; мусульманский священнослужитель
[смешано с имам?]’ (ББИ 1992: 301) = (Даль3, 1: 1574) и другие.
Есть другие совпадения по линии Даль – Элиасов без ББИ: шойда ‘контрабандный
товар’ (Элиасов 1980: 465) = «тайный, безтаможенный провозъ чая»; «Шо́йдаръ,
[шо́йдарь забайк. Опд.]» (Даль3, 1: 1460–1461); похоже на утрату существенных деталей
толкования [предполагаю, от монг. шуудай ‘мешок’ (Кручкин 2013: 400)]; ювач ‘пресная
лепешка’ (Элиасов 1980: 468) = ‘родъ татарскихъ лепешекъ’ (Даль3, 1: 1543). Возникает
вопрос о степени актуальности материала в словаре примерно второй половины XX века.
Чайная контрабанда для этого времени была явным анахронизмом, как и золотуха ‘обоз
с золотом’ (Элиасов 1980: 465) = «обозъ сибирскаго золота» (Даль2 1: 715).
ІІ. Есть основания (во всяком случае пока) говорить о сходном цитировании томов
Даля (А–З, Р–Я) в обоих словарях. Необычное же слово в промежутке И–П могло
и не испытать влияния Даля, например: «МУСА́Н, а́, м. Ремень, которым прикрепляют
охотничьи лыжи к ноге» (Элиасов 1980: 215). Возможно, следует читать иначе: *На мусат
добрый кремень надо. За этим угадывается забытое +муса́т ‘кремень’.
Тем не менее этим материалом нельзя пренебречь по причине трудности проверки: за
пределами границ возможного влияния Даля оказываются (вероятно) ценные варианты:
змиг ‘короткий отдых’ (Элиасов 1980: 136), зник ‘отдых, покой после освобождения
из ИТУ’ [с произвольной криминализацией, спровоцированной ассоциациями,
вызванными подбором синонимов в толковании Даля] (ББИ 1992: 92) = ‘срокъ,
отдыхъ, покой, свобода’ (Даль3, 1: 1719); зунт ‘небольшая яма с водой для промывки
золотоносного песка’ (Элиасов 1980: 138) = ‘ларь или яма, для скопа или стока воды’
(Даль2, 1: 720).
Важно учитывать сложность путей цитирования. Так, цитаты из Кривошапкина
вряд ли будут подтверждены устными свидетельствами: «ЗЛОБА́Н, а, м. Небольшая
возвышенность с крутыми склонами»; = «ЗЛО́БОК, бка, м. Возвышенность, небольшая
горка» (Элиасов 1980: 136), хотя сомнительное енисейское злобан [Кривошапкин 1865,
2: 48] «напоминает хорошо документированное зло́бок в том же значении» [Шаповал
2015: 163].
Цитирование труда проф. А.М. Селищева о семейских еще более обильно, но
это другая тема: паритовать, пилнасти [с утратой знака мягкости в транскрипции],
талаша [без толкования] (Элиасов 1980: 286, 298, 406). Это пример заимствования
из великорусского юго-запада в говоре семейских: «ритават'» [Селищев 1920: 65],
«Кое-что изъ этихъ <польских> заимствованій переняли и предки семейскихъ. Словарь
семейскихъ сохраняетъ воспоминанія объ этомъ. Ср. такія слова, употребляемыя и въ
Раздел II Русская и славянская лексикография
191
настоящее время семейскими: ал’ба (или), пил’насти...» [Селищев 1920: 66]. У Селищева
тала́ша́ приведено только как обращение к буряту: «Любить, штобы кланялись ему.
Заламаетца, а ты просишь ево: талаша дай землицы» [Селищев 1920: 9]; «Одинаково
съ “сибиряками” семейскіе зовутъ бурята “брацким”, а бурятку “брачохой” (брачоха), въ
почтительно-дружественномъ обращеніи къ буряту они называютъ его “та́ла”, “талаша”
(бур. тhала – пріятель)» [Селищев 1920: 65] и др.
ІІІ. В ряде случаев ошибки прочтения слова или толкования весьма вероятны:
«ВХОДИ́НЫ, мн. Новоселы» (Элиасов 1980: 83) < входи́ны, мн. – ‘+новоселье’, ср.:
псковское, пермское, вологодское «Вхо́дины и входи́ны, мн. Новоселье, праздник
по случаю новоселья» (СРНГ, 5: 240), «вхо́дины ж. мн. пск. влазины, вселины,
новоселье» (Даль2 1: 281). Неправильное прочтение толкования новоселье как
новоселы (новосёлы) могло быть обусловлено множественным числом толкуемого
слова, а реконструируемое единственное число возникло поздне́е и только
в иллюстративном примере: *входи́н (м. р.) < три входина. Сомнения в реальности
толкования усиливаются явно отредактированными искусственными иллюстративными
примерами.
«ЗАШИМО́РИТЬ, рю, ришь, сов, неперех. Начать мошенничать» (Элиасов 1980:
134), возможно, < +зашиши́морить «зашильничать, заплутовать, замошенничать» (Даль2II: 689). Пропуск одного из двух слогов -ши-.
«УШО́МКАТЬ, аю, аешь, сов., перех. 1. Успокоить. Ушомкали его... Горячинск.
Ушомкать можно... Борзя. Ушомкаем... Кяхта. 2. Ушомкать дело. Уладить, утрясти дело.
… Шелопугино. … Горхон» (Элиасов 1980: 432). Ср. вологодское умомкать ‘унять,
успокоить’ (Даль2, 4: 507). Примечательно, что и Д. Балдаев проявил интерес к этому
месту в словаре Даля: «УМРИТЬ – успокоить, усмирить» (ББИ 1992: 255; Балдаев 1997-II:
99), ср.: «Умо́мкать кого, влгд. унять, успокоить; –ся, затихнуть, замолкнуть, успокоиться.
Дѣти умомкались»; <толкование у Балдаева перенесено к слову, расположенному
в первых двух изданиях Даля строкою ниже:> «Умо́ра... Умори́ть кого...» (Даль3, 4: 1017)
[Шаповал 2003: 303]. Ранее мы предположили, что в ББИ к слову умрить (< уморить)
приписано толкование от умомкать. Такие переклички могут говорить в пользу того, что
перед нами результат двух трансформаций одной выписки из Даля, однако ушомкать
и ушомкаться имеют солидную документацию по многим регионам (кроме южных)
и более широкую многозначность (СРНГ, 49: 24–25), нежели представленное только
у Даля умомкаться (СРНГ, 47: 195). Именно последнее стало вызывать вопросы после
публикации богатого материала картотеки СРНГ.
«УПА́ТОЧИТЬСЯ, чусь, чишься, сов. Устать, измучиться. УПЕТО́ЧИТЬ, чу, чишь,
сов. Спрятать» (Элиасов 1980: 427), ср.: «Упе́тать кого, ярс. влгд. вят. арх. тмб. кур. ипр.
192
Раздел II Русская и славянская лексикография
упёхтать кстр. из(за)мучить, замаять; уморить, доконать, покончить, порѣшить, уходить,
потерять (кого), упрятать, погубить... -ся, стрд. или взв. по смыслу речи... усталъ, выбился
изъ силъ. Упе́то́чить сиб. то же; заточить, сослать» (Даль2 4: 514). Судя по материалу
Даля, к упето́чить (с толкованием «то же») ожидается упето́читься, а не упа́точиться.
Эти расхождения напоминают ошибки копирования.
К ним добавляются иногда и несомненные ошибки интерпретации: затебе́невать
‘изнурять голодом, морить’ (Элиасов 1980: 130) ≠ оренбургское и сибирское затебенева́ть,
о конях ‘начать тебенева́ть, стать ходить на тебеневкѣ, по отавѣ, на зимнемъ подножномъ
корму’ (Даль3, 1: 1712). Получился совсем другой глагол.
Еще большие сомнения порождает возможность свежего словопроизводства на
основе историзма: «ЗАТИ́НА, ы, ж. Крепостная пушка... Стрелять мне пришлось из
затины. В Кронштате тогда затин много было...» (Элиасов 1980: 130), ≠ «Зати́нная пищаль,
затынное, крѣпостное ружье, уставляемое на сошкѣ» (Даль2, 1: 670). Информант относит
свой опыт в лучшем случае ко времени, когда его «бросала молодость на кронштадский
лед», что создает непреодолимые противоречия с обнаруживаемой деривационной
активностью историзма допетровского времени. Кто-то ошибся.
См. также щерлоты (Элиасов 1980: 467) = щерлопа «скалы, скалистый берегъ»
(Даль3, 4: 1504), где различие напоминает очитку; но вместе с тем встречается и более
противоречивый материал: «РО́КЛЕН, а, м. Скала, нависающая над водой» (Элиасов
1980: 360) ≠ «Ро́кля ж. ирк. байк. скала́» (Даль3, 3: 1712). Во-первых, материал
Л.Е. Элиасова дает более детальное толкование. Однако: «Забайк. рокле́н … весьма
сомнительно» (Аникин 2000: 465). Во-вторых, за записью роклен с учетом точного
толкования просматривается английское rock lean ‘скальный наклон’, что заставляет
вспомнить другой английский по виду уникализм этого же словаря: ракун ‘медведь,
вышедший из берлоги после спячки’ < ‘енот?’ (Аникин 2000: 20).
Наличие комплекса уникальных ошибок прочтения и интерпретации
в малоизвестном слове часто указывает на цитирование определенного источника, но
не отменяет необходимости поиска дополнительных свидетельств как против, так и за
достоверность уникальной фиксации. Все это заставляет обратиться в будущем к более
тщательному анализу средних томов Даля и других возможных источников. К мнимому
названию жилища кылыгей уже сейчас можно добавить еще и нарагон: «1. КЫЛЫГЕ́Й,
я, м. Заимка, дом недалеко от деревни» (Элиасов 1980: 179) < 2. кылыге́й +ʻзаикаʼ, ср.
(Аникин 2000: 179); «1. НАРАГО́Н, а, м. Зимовье, избушка, стоящая в стороне от дороги»
(Элиасов 1980: 233) – несомненно, из толкования ʻ*сторожкаʼ, ошибочно усмотренного
на месте ʻсторожокʼ < 2. нарагон ʻсторожок, при помощи которого зверь попадает
в ловушкуʼ (Элиасов 1980: 233; Даль3, 2: 1195). Последнее слово известно только из
Раздел II Русская и славянская лексикография
193
записок охотника А.А. Черкасова как обозначение спускового механизма, но в значении
жилья им не употребляется.
Обнаруженные интерпретационные приемы напоминают те, которые встречаются
в ББИ, что позволяет провести параллели такого рода и далее. Так, два названия умельца
могут восходить к неверно понятым цитатам из Даля: «УРА́Н, а, м. Мастер на все руки»
(Элиасов 1980: 427), возможно, произвольно усмотрено вторичное значение слова орёл.
Ср.: «Ура́лъ м. воинскій крикъ... у одного племени киргизовъ искони уранъ: орелъ!..»
(Даль2, 4: 521). Сравнимо с другим «умельцем»: «ПО́КША, и, м. Мастер на все руки»
(Элиасов 1980: 315), возможно, усмотрено вторичное значение слова левша, ср.: «По́кша
об. лѣвша, лѣворукій» (Даль2, 4: 256; СРНГ, 29: 17–18]. Многозначность такого рода не
только уникальна, но и напоминает произвольную лексикографическую криминализацию
у Балдаева, о которой мне уже приходилось говорить.
В качестве итога следует заключить, что многослойное искажение предполагаемой
цитаты оказывается непростым объектом верификации. В лучшем случае можно говорить
о подтвержденном сомнении по отношению к отдельным словам (входины, ушомкать,
упаточиться и др.), но в силу общей непредсказуемости итога трансформаций очень легко
и реальное слово принять за результат небрежного цитирования или частичного забвения
смысла собственных или чужих выписок. Сокращенные и порой серьезно искаженные
цитаты из словаря Даля при всей сложности четкого проведения внешней границы
явления поражают рядом несомненных черт сходства в двух рассматриваемых словарях.
Какие-то цитаты из Даля растворились почти без остатка, другие же отложились в виде
спорных формулировок. Несомненно одно, карточки или куцые выписки в обоих случаях
прошли через одни и те же руки или, по меньшей мере, копировались и осмыслялись
в одном ключе. Этот феномен заслуживает дальнейшего изучения с учетом многолетнего
личного знакомства составителей указанных словарей.
Литература
Кривошапкин, М.Ф. Енисейский округ и его жизнь. – Т. I-II. – СПб.: Тип.
В. Безобразова и К., 1865. – 6, VIII, 378; 2, 188 с.
Селищев, A.M. Забайкальские старообрядцы. Семейские. – Иркутск: Изд. Ирк. гос.
ун-та, 1920. – 80 с.
Шаповал, В.В. Как нельзя цитировать Даля // Русское слово: диахронический
и синхронический аспекты. Мат. междунар. научн. конф. – Орехово-Зуево: МГОПИ,
2003. – С. 302–304.
Шаповал, В.В. Словарные материалы М.Ф. Кривошапкина как объект критики //
Человек и язык в коммуникативном пространстве. – Вып. 6 (15). – Красноярск, 2015. – С.
162–168.
194
Раздел II Русская и славянская лексикография
Справочные материалы
Аникин, А.Е. Этимологический словарь русских диалектов Сибири / 2-е изд., доп. –
Новосибирск: Наука, 2000. – 765 с.
ББИ 1992 – Балдаев, Д.С. Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона. – Одинцово:
Края Москвы, 1992. – 526 с.
Даль2 – Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х тт. – СПб.;
М.: М.О. Вольф, 1881-1882.
Даль3 – Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х тт. – СПб.;
М.: Т-во М.О. Вольф, 1904-1907.
Кручкин, Ю.Н. Монгол-орос толь бичиг. – Москва; Улан-Батор; Лос-Анджелес: [без
изд-ва], 2013. – 1260 с.
Элиасов, Л.Е. Словарь русских говоров Забайкалья. – М.: Наука, 1980. – 472 с.
СРНГ – Словарь русских народных говоров. – Вып. 1–24. – М.; Л.: Наука, 1965–1989;
Вып. 25–49. – СПб.: Наука, 1990–2016.
А.К. Шапошников
13Институт русского языка имени В.В. Виноградова РАН
СЛАВЯНСКАЯ СРАВНИТЕЛЬНО-СОПОСТАВИТЕЛЬНАЯ
ЛЕКСИКОГРАФИЯ ОТ ЗАМЫСЛОВ И.И. СРЕЗНЕВСКОГО
ДО РЕАЛИЗАЦИИ В ЭССЯ*
Аннотация. Начиная с 41 вып. ЭССЯ в словаре должны быть обязательно
представлены словарные статьи, на которые уже имелись неоднократные ссылки
в изданных 40 выпусках. Так как указанных форм насчитывается менее 1000 (931), они
сформируют объём 2 выпусков не менее 500 словарных статей в каждом. Практика
показывает, что словарных статей может быть больше в одном выпуске ЭССЯ (600,
700, даже 800). Часть перечисленных реконструкций (особенно со знаком «?») может не
получить подтверждения на славянском материале. Но большинство должны обязательно
получить этимологию для сохранения преемственности и единообразия словаря.
Следует ужесточить отбор словарных статей приставочных имён, особенно производных
с глагольными формами приставок (ср. *pabirъka и *pobirъka) и сущ. на -anьje / -enьje /
-ěnьje. Чтобы не утонуть в океане приставочных глаголов (на per-, po-, pod-, pri-, pro-, sъ-,
vъ-, vy-), предлагается не отказываться вовсе от включения «проходных» (простейших
случаев приставочных словообразований) глаголов, отглагольных причастий на -anъ /
-enъ / -ěnъ, а формировать словарные статьи оптимизированного вида. Всё это позволит
включить в один выпуск ЭССЯ несколько тысяч словарных статей и исчерпать весь
репертуар приставочных производных, как вероятно древних общеславянских, так
и относительно поздних параллельных образований.
Ключевые слова: праславянская лексикография, словарная статья, ссылка, заглавное
слово, реконструкция, этимология, приставочные имена, приставочные глаголы.
© Шапошников А.К.
Раздел II Русская и славянская лексикография
195
A.K. Shaposhnikov
Institute of Russian Language Russian Academy of Sciences
SLAVIC COMPARATIVE LEXICOGRAPHY FROM I.I. SREZNEVSKIY’S
PROJECTS UNTILL THEIR REALIZATION IN ETYMOLOGICAL DICTIONARY
OF SLAVIC LANGUAGES
Abstract. This article is a short review of Russian comparative lexicography of Slavic
languages during the last 150 years. The Common Slavic Fundamenta (Grundriß) is still in the
middle of the way to the completion. The author argues that this important type of lexicography
shows wide heuristic perspective and gives many possibilities and illustrations for scholar and
scientific research work. Since the 41st issue of ESSYa the entries on which already there were
numerous references in the issued 40 issues should be necessarily submitted. As far as specified
forms are totaled less than 1000 (931), they will produce content of 2 issues, not less than 500
entries in each of them. Practice shows, that entries can be much more in one issue of ESSYa
(600, 700, even 800). A part of the listed reconstructions (especially with "?") can not receive
confirmation on a Slavic material. But the majority necessarily should receive etymology for
preservation of continuity and uniformity of the dictionary. It is necessary to toughen selection
of entries of prefixal names, especially derivatives with verbal forms of prefixes (compare
*pabirъka and *pobirъka) and substantives on -anьje/-enьje/-ěnьje. The author proposes not to
refuse at all from inclusion of the elementary cases of prefixal word-formations, verbs, verbal
participles on -anъ/-enъ/-ěnъ and to form entries of the optimized kind, but not to sink at ocean
of prefixal verbs (on per-, po-, pod-, pri-, pro-, sъ-, vъ-, vy-). All this will allow to include several
thousand entries in one issue of ESSYa and to exhaust all repertory of prefixal derivatives, either
(probably) ancient Common Slavonic or late parallel formations.
Keywords: comparative lexicography, Slavic languages, continuity and uniformity of
a dictionary, entry, reconstruction, etymology, prefixal names and word-formations
Во время заграничной научной командировки в славянские страны 1839–1842 гг.
И.И. Срезневский пришел к мысли о необходимости создания сводного сравнительносопоставительного словаря всех славянских языков. Весьма своевременный проект так
и не был осуществлен этим выдающимся представителем отечественного сравнительноисторического направления. В 1843 г. увидел свет труд И.И. Срезневского «Исследование
о границах славянских наречий» [Срезневский 1843]. А 8 февраля 1849 г. в его речи
«Мысли об истории русского языка и других славянских наречий» на торжественном
акте С.-Петербургского университета уделено внимание отношению русского языка
к другим славянским языкам.
Между тем и к 1970-гг. проект всеобъемлющего сравнительно-сопоставительного
словаря славянских языков так и не был реализован, несмотря на то что он был
теоретически разработан еще в начале 1960-х гг. [Трубачев 1963].
Только в 1974 г. вышел в свет первый выпуск ЭССЯ (1974 – продолж.). Этот словарь
ориентирован на реконструкцию и этимологизацию всего совокупного праславянского
196
Раздел II Русская и славянская лексикография
лексического фонда. Наиболее полное изложение принципов, на которых построен ныне
выходящий ЭССЯ, см. работу О.Н. Трубачева «ЭССЯ. Проспект. Пробные статьи» [1963].
Как
следует
из
перечисленных
утилитарных
свойств
сравнительно-
сопоставительного словаря (Шапошников1 2016), он является базовым практически для
всех наук о человеке и человеческом обществе, необходимым и достаточным условием
для верных определений и суждений по любому вопросу гуманитарного характера,
и даже для некоторых дисциплин естественнонаучного цикла (например, палеозоологии,
популяционной генетики, ботаники, геологии). Продолжающиеся отечественные издания
нескольких сравнительно-сопоставительных словарей (ЭССЯ, ЭСТЯ, ЭСИЯ) оставляют
еще значительную эвристическую перспективу, дают надежду на новые открытия
в гуманитарных науках.
О перспективах завершения ЭССЯ приходится задуматься ввиду крайне негативной
политической и идеологической ситуации в «славянских» странах, которая в основных
чертах уже сложилась к 2000 г. Каков необходимый и достаточный объём работ остается
составителям на ближайшее десятилетие?
1) начиная с 41-го выпуска ЭССЯ в словаре должны быть обязательно представлены
словарные статьи, на которые уже имелись неоднократные ссылки в изданных
40 выпусках. Этимологии, ожидаемые начиная с 41 выпуска ЭССЯ:
*padati 22: 204–205; 28: 138–140; 34: 105
*paxati 28: 142–144; 34: 110
*pajati (sę) 22: 206; 28: 145; 34: 111;
*pakъ 28: 136, 137, 138,
*paliti (sę) 28: 150; 34: 114
*pamętь 28: 154
*pariti(sę) 28: 158; 34: 120
*paskuditi(sę) 28: 162
*pasti, padǫ 22: 207; 28: 163; 34: 121
*pasti, pasǫ (sę) 22: 207–208; 28: 164; 34:
122;
*patriti 28: 170–171
*paziti 28: 172
*pažiti 28: 172
*pečaliti(sę) 28: 173
*pekt’i(sę) 28: 177, 34: 126
*pelěti / *pel’ati 22: 210; 38: 6; 41:
*pelniti(sę) 28: 180; 34:126
*pelti, *pelvǫ (sę) 28: 180–181; 34: 126; 38:
7; 41:
*pelviti? 28: 181
*pepeliti(sę) 28: 182
*perbьrati? санскр. paribharati
*perbros? санскр. paribhraṃśa
*perbyvati лтш. pārbūvēt, pārbūvēju, pārbūvē
‘перестроить, перестраивать’, санскр.
paribhāvayati ‘to spread around’
*perdati? лит. pérduoti ‘передать’, лтш.
pārdot, pardu, pard, pārdevu ‘продать,
продавать’: санскр. paridā, paridadāti ‘to
give, grant, bestow’
*perděliti? 28: 183
*perdъ 28: 183
*perxoditi, *perxoditь: санскр. pariṣkandati
‘to leap or spring about’
*perkydati,
*perkydajetь:
санскр.
paricodayati ‘to set in motion, urge, impel,
exhort’
*permerti, *permьrǫ, *permьretь: санскр.
parimriyate ‘to die (in numbers) round (acc.)’
*perpadati,
*perpadajetь:
санскр.
paripādayati ‘to change’
*perpadъ: санскр. paripāda, paripad ‘a trap,
a snare’
Раздел II Русская и славянская лексикография
*perpekt'i, *perpečetь: санскр. paripacati ‘to
bring to maturity, to cook’
*perpěkati,
*perpěkajetь:
санскр.
paripācayati ‘to cook, roast’
*perpluti, *perplovetь: лит. pérplaukti
‘переплывать,
переплыть’:
санскр.
pariplavate ‘to swim or float or hover about
or through’
*perplyvati, *perplyvajetь: лит. pérplaukti
‘переплывать,
переплыть’:
санскр.
pariplāvayati ‘to bathe, water’
*perpǫtьje?: санскр. paripanthī ‘one who
obstructs the way’
*persěsti, persendu: лит. pérsėsti ‘пересесть,
пересяду’, лтш. pārsēšanās ‘пересадка’
*persiděti, *persiditь? санскр. pariṣīdati ‘to
sit round, besiege, beset’
*persъčьtъ: лит. pérskaičiuoti ‘пересчитать,
пересчитывать’: parisaṃcita ‘collected,
accumulated’
*persyxati, *persyxajǫ: санскр. pariśoṣayati
‘to dry up, emaciate’
*peršiti, *peršivati: лит. pérsiūti ‘перешить,
перешивать’; санскр. pariṣīvyati ‘to sew
round, wind round’
*perti 22: 210–211, 225; 28: 186, 34:127
*pertopiti, *pertopjǫ: paritapati, paritapyate,
paritapyati ‘to burn all around, to set on fire,
kindle’
*perversti / *pervьrtnǫti?: лит. pérversti
‘перевернуть, переверну’
*pervezti,
*pervezetь:
лит.
pérvežti
‘перевезти’: санскр. parivahati ‘to carry
about or round’
*pervortiti? санскр. parivartate, parivartati
‘to turn round, revolve’
*pervortъ? лит. pérversmas ‘переворот’,
санскр. parivarta ‘turning round, revolving’,
‘revolution of a planet’
*pervozъ? лит. pérvežimas ‘перевоз’:
санскр. parivaha, parivāha ‘the overflowing
of a tank’
*perzati 28: 187
*perzьrěti, *perzьrějǫ? санскр. parijīryate,
parijīryati ‘to become worn out or old or
197
withered; to be digested’
*peržegt’i, *peržьgǫ? санскр. paridahati ‘to
burn round or through or entirely, consume
by fire’
*per(ъ)jьti, *per(ъ)jьdetь: лит. péreiti
‘перейти, перейду’, лтш. pāreja ‘переход’:
санскр. pariyāti ‘to go or travel about, go
round or through’
*pěniti(sę)? 28: 187, 34: 127
*pěstъ 28: 187
*pěšьjь 28: 188
*pěti(sę) 28: 189, 34:128
*pěvati 22: 211; 28: 190, 34: 128
*pędliti (sę) 28: 190, 34: 128;
*pęstъ 28: 190
*pęta 22: 212; 28: 191
*pęti, *pьnǫ 22: 212, 224; 28: 191, 34: 130
*pętiti (sę) 28: 191
*pętriti 22: 212
*piliti 28: 194
*pinati(sę)? 22: 213; 28: 196
*pipati(sę) 28: 197
*pirati 22: 213 – 214
*pisati 22: 214; 28: 200
*piskati ‘стучать, стирать’ 28: 201
*pitati / *pitěti 22: 215
*piti(sę) 22: 215; 28: 203
*pixati (sę) 28: 193
*pl’u(nǫ)ti 28: 227
*pl’ugavъ 28: 226
*pl’uskati/*pl’uxati 28: 227
*pl’ьvati(sę) 28: 228
*plakati(sę) 28: 205
*plata I 28: 205
*platati/*platiti I 28: 206
*platiti (sę) II 22: 216; 28: 207
*plaviti (sę) 22: 217; 28: 209
*ple(d)meniti (sę) 28: 210
*plekt’e 28: 210, 212, 213, 214
*pleščiti(sę) / *plěščiti(sę) 28: 215
*pleskati(sę) / *plěskati(sę) 28: 215
*plesknǫti 28: 215
*plesti(sę), *pletǫ 22: 219; 28: 217
*plěxa 28: 220
*plěšь 28: 221
198
*ploditi(sę) 22: 219; 28: 228
*plodъ 28: 229
*ploxati 28: 229
*ploxъ/*plošь 28: 230
*plošati, *plošiti, *plošěti 28: 229
*plošь 28: 230
*plotiti(sę) 28: 231
*pluti 28: 233
*pluty, -ъve? 28: 233
*ply(nǫ)ti 22: 220; 28: 234
*plyvati 22: 220; 28: 235
*plьvati 22: 221
*pogoditi sę 28: 236
*pojasъ 28: 238, 241
*pojavati / *napajati 22: 221
*pojiti (sę) 22: 221–222; 28: 145, 243
*pojьskati, *pojьščǫ 28: 245
*po(k)těti / *po(k)titi sę 28: 249
*pole 28: 255
*polěti I 28: 249 – 250
*polěti II 28: 250
*polxati (sę), *polxnǫti (sę) 28: 250, 34: 132
*politi 28: 251, 34: 132
*polkati (sę) (*polxati) / *polskati (sę) 28:
252
*polknǫti (sę) (*polxnǫti) / *polsknǫti (sę)
28: 252
*polmeniti (sę) 28: 252–253, 34: 132 – 133
*polniti (sę) 28: 253
*polnъka 28: 253
*polnь 28: 253
*položiti 34: 134
*polsati 34: 134
*polskati (sę) 28: 252
*polsknǫti (sę) 28: 252
*polšiti (sę) 22: 223; 28: 253; 34: 135
*polta? 28: 205
*polti 28: 147, 254; 34: 135
*poltiti 34: 135
*polvěti 28: 254
*polziti 28: 256; 34: 136
*polznǫti (sę) 28: 256
*polъ/*pola 22: 223; 28: 254
*polъjь 28: 250
*polъkъ/*polъka 28: 254
Раздел II Русская и славянская лексикография
*pomęnǫti 28: 257
*pominati 22: 223 – 224; 28: 257
*pominǫti 28: 258
*pomьniti/-ěti (sę) 22: 224; 28: 258; 34: 137
*pǫpъ 22: 227; 29: 11
*porati 34: 140
*porędati 34: 140
*poręditi 28: 260; 34: 141
*porěti 28: 260
*poročiti 28: 261
*porǫka 28: 261
*porščati/iti 34: 145
*porsiti (sę) 28: 262
*poršiti 28: 262; 34: 144
*porti 28: 263; 34: 146
*portiti 22: 225
*porzdьnъ 28: 265; 34: 148
*posluxъ 28: 265
*poslušati/-iti 28: 265
*posъlati 34: 148
*povědati 28: 266; 29: 5; 34: 149
*pověděti 22: 226; 29: 5 – 6; 34: 149
*poverti 29: 6
*pověsti 34: 150
*pověstiti 29: 6
*povirati 29: 6
*poviti 34: 150
*povьrgati 29: 7
*povьrgnǫti 29: 7
*pozdě 29: 7
*pozdьnъ 29: 8
*poznati 29: 8; 34: 151
*pozoriti 29: 8
*pozьrěti 29: 8
*pǫčati 34:152
*pǫčiti 34: 153
*pǫčiti / *pučiti 22: 226; 29: 9
*pǫditi 22: 226–227; 29: 9; 34: 154;
*pǫdjati 22: 227; 29: 9; 34: 155
*pǫkati/*pukati 29: 11; 34: 157
*pǫknǫti 34: 158
*pǫkt’i 34: 159
*pǫtati 29: 12; 34: 160
*pǫtiti 22: 227
*pǫtь 22: 227; 29: 12
199
Раздел II Русская и славянская лексикография
*pragati 29: 13
*pragnǫti 29: 12
*pragt’i / *pragati 29: 13
*praprǫdъ / *praprǫda 29: 13
*praskati 22: 229; 34: 163
*prasknǫti 22: 229; 34: 163
*praščiti 34: 163
*praviti 22: 230; 29: 15; 34: 166
*pravьda 29: 17, 18
*pražiti 29: 13, 19; 34: 169
*pręgati 22: 231
*pręgnǫti 34: 172
*pręgt’i (sę) 22: 231, 232; 29: 22; 34: 173
*prěmiti 34: 170
*prěmъ 29: 19
*prěsknъ 22: 230–231; 29: 19
*pręslo 29: 22
*pręsti, *prędǫ 22: 232; 29: 22; 34: 174
*prętati (sę) 22: 232; 29: 23; 34: 174
*prętnǫti 22: 232; 34: 175
*pričь 29: 25
*prikrъ 29: 26
*pristati 29: 26
*pritъčiti/-ati (sę) 29: 26
*prizoriti 29: 26
*pročiti 29: 26
*pročь 29: 26
*prodati 34: 175
*prokъ 29: 26
*prositi 29: 27
*prosterti 34: 177
*prostiti 34: 179
*prostorniti 34: 180
*prostorъ 34: 179
*prostъ 29: 28, 29
*prozoriti 29: 29
*prǫditi 34: 181
*prǫdъ 29: 29, 30; 34: 181
*prǫtati 34: 182
*prǫžiti 22: 233; 29: 31; 34: 182
*pruliti? 29: 31
*pryskati/*prъskati 29: 32; 34: 183
*prysknǫti 34: 183
*pryščiti 34: 183
*pučiti (sę) 22: 233; 29: 9
*puxati 22: 233; 29: 33; 34: 184
*puxnǫti 22: 233; 34: 185
*pukati 29: 11
*puliti 29: 35
*puriti (sę) 22: 234; 29: 36
*puskati 22: 234; 29: 36; 34: 186
*puskněti/*pyskněti 29: 36–38
*pustěti 29: 39
*pustiti 9: 64; 22: 234; 29: 40; 34: 191;
*pustošiti 29: 41
*pušiti 29: 42; 34: 193
*pyliti 29: 48; 34: 199
*pyrь 29: 48
*pyskněti 29: 36–38
*pyskъ 29: 38
*pysčiti (sę) 22: 235
*pyšьnъ(jь) 34: 199
*pytati 9: 65; 22: 235; 29: 49; 34: 200
*pyxati 29: 48; 34: 198
*pъlkъ 29: 44
*pъrxati 34: 197
*pъrkati 29: 45
*pъrliti 29: 46
*pъrpati 29: 46; 34: 197
*pъrskati 29: 46; 34: 197
*pъršati/*pъršiti 29: 46
*pъrzati 29: 47
*pъržiti 29: 47
*pъrzniti 29: 47
*pъrznǫti 29: 47
*pъsk- 29: 47
*pъtati 22: 235; 29: 47
*pъvati 29: 47
*pьxati 22: 235; 29: 50; 34: 201
*pьjaněti 29: 50
*pьjaniti 29: 51
*pьjanъ 29: 50 – 51
*pьlěti 29: 51
*pьlxъ 29: 51
*pьlkati 29: 51
*pьlniti 9: 65; 22: 235–236
*pьlnъ 29: 51
*pьlzati 29: 52; 34: 202
*pьlzti 9: 65; 29: 53; 34: 202
*pьnǫti 22: 236; 34: 203
200
*pьnь 22: 236; 29: 56
*pьrati 29: 57
*pьrěti 29: 57; 34: 203
*pь(ъ)rxati 29: 57
*pь(ъ)rxnǫti 29: 58
*pьrsь 22: 238; 29: 58
*pьršati 29: 58
*pьršiti 29: 58
*pьsati 22: 238; 29: 58
*pьsovati 29: 58
*pьsti 29: 59
*račiti 34: 204
*radovati 34: 204
*raniti 29: 59; 34: 204
*raziti 9: 66; 29: 61; 34: 206
*rekt’i 29: 68; 34: 207
*rěka 29: 68
*rěděti 29: 68
*rěditi 29: 69
*rědъkъ 29: 69; 34: 208
*rěx- 29: 72–73
*rějati 9: 67; 34: 209
*rěsti, *ręt(j)ǫ 29: 75–76
*rěšiti (sę) 9: 67; 29: 72–73, 77; 34: 212
*rězati 9: 67; 29: 82; 34: 214
*rězvěti 29: 82
*rězviti (sę) 29: 83
*ręditi (sę) 9: 68; 29: 87; 34: 217
*rędъ 29: 118–119; 30: 116
*ręgnǫti 29: 90
*ręgti 29: 121–122
*ręsiti 29: 90
*rinǫti 6: 68; 29: 91; 34: 219
*ristati/*riskati 29: 91
*ritati 34: 219
*ritь 29: 92
*r’uti, *revǫ 34: 220
*r’utiti (sę) 29: 92; 34: 220
*r’utjati (sę) 29: 93; 34: 221
*roditi (sę) 5: 78–79 9: 69; 29: 97; 34: 221
*rodьnъ(jь) 5: 78–79
*rogъ 34: 222
*rojiti (sę) 29: 98; 34: 223
*romiti (*ob-po-romiti?) 28: 261
*roniti (sę) 9: 71; 29: 101–102; 34: 223
Раздел II Русская и славянская лексикография
*ron’ati 34: 223
*ropiti 9: 71
*rosa 29: 102, 103
*roviti 34: 223
*rovъ 29: 103
*rǫbati 29: 106; 34: 225
*rǫbiti (sę) 29: 107; 34: 224
*rǫgati 29: 122
*rǫka 9: 71; 29: 114; 30: 242; 34: 225
*ruxati 34: 226
*ruměniti (sę) 29: 125; 34: 227
*runo 29: 126
*rusati/*rusiti 34: 227
*rušiti (sę) 29: 127; 34: 230
*ruti 29: 127
*ružiti 29: 128
*rъtъ 29: 132
*rъvati (sę) 29: 134; 34: 233
*ryčati 29: 134
*rydati 34: 233
*rygati (sę) 9: 72; 29: 134; 34: 233
*ryknǫti (sę) 29: 134
*rypati (sę) 29: 134; 34: 233
*ryti (sę) 9: 72; 29: 135; 34: 234
*saditi (sę) 5: 80–81, 9: 73; 29: 142; 34: 240
*sadjati 34: 241
*sadliti 29: 145
*sadьniti I 29: 147
*samъ 29: 147
*sedliti (sę) 9: 73; 29: 150; 34: 245
*sednǫti 29: 152
*sedъlati 29: 152; 34: 246
*serdъ 29: 154
*sědati? 34: 248
*sěděti I 29: 157; 34: 248
*sěděti II 29: 158
*sědnǫti 29: 157; 34: 249
*sě(ja)ti 29: 159; 34: 252
*sěkati? 34: 253
*sěknǫti (sę) 29: 160
*sěkti (sę) 9: 74; 29: 162; 34: 255
*sěmeniti 34: 255
*sěrěti 29: 164
*sěriti (sę) 29: 164
*sěsti (sę) 29: 166; 34: 257
Раздел II Русская и славянская лексикография
*sěti? 34: 258
*sětati (sę) 29: 166
*sětiti (sę) 29: 166
*sęg(a)ti, *sęgnǫti 5: 81–8
*sęknǫti 9: 74; 29: 172
*sidliti 29: 173
*siliti (sę) 29: 173
*siněti 29: 174
*siniti 29: 174
*sinǫti sę 5: 82
*sirotěti 29: 175
*sirotiti 29: 176
*sirъ(jь) 29: 175
*sitьnъ 29: 176
*sivěti 29: 176
*siviti (sę) 29: 176
*sivъ 29: 176
*skabiti sę 29: 177
*skakati 29: 177; 34: 260
*skaliti sę 29: 177
*skarad-/*skarěd-/*skaręd- 30: 131
*skeub-r- ~ skoub- 30: 155
*skēro- 30: 145
*skliznǫti (sę) 29: 178
*skobliti (sę) 29: 178
*skočiti (sę) 9: 74; 29: 179; 34: 261
*skoknǫti 34: 260
*skolba 29: 180
*skolbiti sę 29: 180
*skoliti 29: 181
*skoměti 29: 182
*skomiti 29: 183
*skopiti 29: 184
*skorditi 29: 184
*skora 29: 184, 185
*skoriti sę 29: 184
*skormiti sę 29: 185
*skǫděti 29: 185
*skǫpěti 29: 185
*skrabati/*skrobati (sę) 29: 188; 34: 261
*skrebti 34: 261
*skrěbati 29: 188
*skrěbti 29: 189; 34: 261
*(s)krękъ 29: 189
*skridlo 29: 190
201
*skrobati 29: 190
*skubati 29: 191; 34: 262
*skubiti 34: 262
*skubti (sę) 9: 74; 29: 192; 34: 262
*skula 29: 192
*skvariti 29: 193
*skverti 34: 262
*skvьrniti 29: 195
*skъlznǫti (sę) 29: 196
*skъrběti 29: 196
*skъrbiti 29: 198
*skъrda 29: 200
*skъrtati 29: 200
*skъržiti 29: 200
*skyriti 29: 200
*slaběti 29: 202; 34: 263
*slabiti 29: 203; 34: 264
*slabnǫti (sę) 29: 204; 34: 265
*slaviti 29: 206; 34: 266
*slěditi 29: 207; 34: 266
*slědovati 29: 207; 34: 266
*slědъ 29: 207
*slěpъ(jь) 29: 208
*slěpiti 29: 209
*slęknǫti 29: 211
*sliniti 29: 211
*slizь 29: 211
*sloniti 29: 213
*sluxati 29: 214; 34: 267
*slušati (sę) 29: 216; 34: 267;
*sluziti / *sl’uziti 34: 267
*slъxnǫti 29: 216
*slъxъ 29: 216
*slyxati 29: 216
*slyšati (sę) 29: 217
*slьpnǫti 29: 218
*slьziti (sę) 29: 218; 34: 268
*smagati 29: 218
*smagnǫti/*sm’agnǫti ? (*smęgnǫti) 29: 219
*smaliti (sę) 29: 220
*smažiti (sę) 29: 221
*směxati 29: 221
*směxnǫti 29: 221
*směxъ 29: 221
*smějati (sę) 29: 222; 34: 269
202
Раздел II Русская и славянская лексикография
*směšiti 29: 222; 34: 269
*smokъtati? *smъkъtati? 29: 223
*smoliti (sę) 29: 223 – 224
*smorditi 29: 226
*smǫditi < *svǫditi 29: 227
*smučati/*smukati/*smucati 29: 227
*smuknǫti 29: 227
*smъrgati 29: 228
*smъrgnǫti 29: 228
*smъrkati (sę) 29: 228
*smъrknǫti (sę) 29: 228
*smъrkъ 29: 228 – 229
*smygati 29: 229 – 230
*smьrděti 29: 231
*snaga 29: 231
*snastiti 29: 231
*snažiti 29: 232
*sněžiti 29: 232
*snovati, *snujǫ 29: 240; 34: 269
*snuti (sę), *snovǫ (sę) 29: 243
*sobě 29: 246
*sobiti 29: 246
*sočiti (sę) I 29: 249
*sočiti II 29: 250
*soxa 34: 276
*sokъ I 30: 6
*sokъ II 30: 6
*soldъ 30: 7
*solděti (sę) 30: 7
*solditi (sę) 30: 8; 34: 278
*soldъkъ 30: 8
*soliti 30: 10; 34: 278
*solniti (sę) 30: 10
*solstiti 30: 10
*solstь 30: 10
*solvěti 30: 11
*sopatěti/*sopatiti 30: 11
*sopěti 30: 11
*sopiti 30: 12
*soriti (sę) 30: 12; 34: 284
*sormiti (sę) 30: 13
*sormota 30: 13
*soxa 30: 15
*sova 30: 16
*sovati sę 30: 16; 34; 285
*sǫčiti 30: 17
*sǫditi (sę) 30: 20; 34: 287
*sǫkъ 30: 24
*sǫpiti 30: 25
*sǫponiti 34: 295
*sǫpъ 30: 25
*spěti 5: 83–84
*staja 30: 26
*staměti 30: 29
*stanoviti (sę) 30: 29; 34: 295
*starati (sę) II 30: 34; 34: 300
*starъ(jь) 30: 33
*stati, nǫ (sę) 5: 84, 30: 40; 34: 301
*staviti (sę) 9: 75; 30: 51; 34: 304
*stebati (sę) 30: 55
*stegati (sę) 30: 56
*stegno/*stegnъ/*stegnь 30: 56
*stepenь 30: 57
*stergt’i (sę) 30: 59
*sterti (sę) 30: 59
*stežь II 30: 60
*stěna 30: 61
*stěniti (sę) I 30: 60
*stěnъ/*stěnь/*stěna 30: 61
*stig(a)ti, *stignǫti 5: 85
*stigt’i 30: 62
*stogъ 30: 67
*stojati 5: 85, 30: 64
*storbiti (sę) 30: 65
*storniti (sę) 30: 65
*stǫpati (sę) 30: 70
*stǫpiti 9: 75; 30: 71
*stradati 30: 71
*strastь 30: 72
*strěxa 30: 72
*strěkati 30: 73
*strěliti/*strěl’ati 30: 73
*strępati 30: 74
*strigt’i 30: 76
*strojiti 30: 77
*stromiti 30: 77
*stromъ 30: 77
*stropъ 30: 78
*strovъ/*strovo/*strava 30: 81
*strugati/*strъgati 30: 84
203
Раздел II Русская и славянская лексикография
*strujiti/*strujati 30: 84–85
*strupъ 30: 86
*strьměti/*strьmiti (*strъm-?) 30: 88
*strьženь/*stьrženь 30: 88
*studiti 30: 90
*stъlpъ 30: 91
*styd- 30: 92
*styděti (sę) 30: 92
*styditi 30: 93
*stydnǫti 30: 93
*stьbelьje/*stьbenьje 30: 93
*stьbьlь 30: 94
*stьlati 30: 94
*stьpь 30: 94
*stьrb- 30: 94
*stьrv- 30: 94
*suditi 30: 95
*sujь 30: 95
*sukati 30: 96
*suliti 30: 96
*sunǫti 9: 75; 30: 97
*supti, *sъpǫ 9: 75; 30: 97
*sušiti 30: 98
*svěně 30: 100
*světati/*svitati 5: 86; 30: 100
*světiti 30: 101
*světьlo 30: 102
*světьlъ 30: 102
*svěžъjь 30: 102
*svętiti 30: 103
*svigati 30: 103
*svitati 30: 103
*svoboda 30: 104, 105
*svobodь 30: 104, 105
*svojь 30; 106
*svorb- 30: 106
*svǫditi 30: 106
*svьrbiti 30: 106
*svьtěti 30: 106
*svьtnǫti 30: 107
*sъdoba 30: 107
*sъdobiti 30: 107
*sъdorvъ 30: 108
*sъxnǫti 30: 109
*sъlati 9: 75; 30: 109
*sъlęknǫti 30: 109
*sъlgati 30: 109
*sъlnьce 30: 110
*sъldnǫti 30: 110
*sъmělъ 30: 111
*sъmotrěti 30: 111
*sъmǫtiti 30: 112
*sъmykati 30: 113
*sъmьrknǫti (sę) 30: 113
*sъnuzdьnъ 30: 113
*sъpati I 30: 114
*sъpati II 30: 114
*sъpěvati 30: 114
*sъpniti (sę) 30: 115
*sъpnǫti 30: 115
*sъrokъ 30: 116
*sъrǫbъ 30: 116
*sъsati 30: 117
*sъsora 30: 14
*sъtъ 5: 86–87; 30: 117
*sъvada 30: 118
*sъvaditi 30: 118
*syxati 30: 118
*sypati 30: 121
*syrъ(jь) 30: 123
*sytъ 30: 123
*sytь 30: 123
*sьcati 30: 124
*sьjati 30: 124
*sьrati 30: 125
*sьrditi (sę) 30: 125
*sьrdьce 30: 125
*sьršati 30: 127
*sьršavěti 30: 127
*sьrz-(*sьrg-) 30: 127
*šab-(*ksē(i)b-?) 30: 127
*šajati 30: 127
*šalo-mǫt- 30: 129
*šalъ/*šalь 30: 128
*šariti 30: 129
*šastati < *ksē(i)d-t- < *skē(i)d- 30: 130
*šatrati/*šatriti 30: 130
*šatъ/*šata 30: 130
*šelmъ 30: 130
*šelušiti 30: 131
204
*šered- < *ksered- < *skered- 30: 131
*šętati 30: 131
*šibati 30: 132
*šiditi 30: 134
*šija 30: 134
*širiti (sę) 30: 135
*širokъ 30: 135
*šiti 30: 136
*šulъ 30: 138
*šuměti/*šumiti 30: 139
*šur- < *kseur- < *skeur-/*skour- 30: 140
*šutiti 30: 141
*šutъ 30: 141
*šьpъtъ 30: 142
*šьrgati/*šьrkati 30: 142
*šьrpati?/*šarъpati? 30: 143
*šьstъkъ 30: 143
*šьstьje 9: 76
*šьvъ 30: 144
*ščapъ 30: 145
*ščav- 30: 146
*ščekati 30: 146
*ščekotati/*ščekъtati 30: 147
*ščel- 30: 147
*ščelepъ 30: 147
*ščemiti 30: 147
*ščeniti sę 30: 148
*ščepa 30: 149
*ščeriti 30: 150
*ščetina 30: 151
*ščetr- ~ sketerà 30: 146
*ščeul-, *ščul- 30: 152
*ščęditi 30: 152
*ščikati, *ščiknǫti 30: 153
*ščipati, *ščipnǫti 30: 153
*ščitъ 30: 154
*ščuliti 30: 155
*ščuniti/*ščьvati 30: 155
*ščupati 30: 155
*ščurěti (sę)/*ščuriti 30: 155
*ščьrbъ/*ščьrba 30: 156
*tačati 30: 156
*tajati 30: 157
*tajiti 30: 157
*tajьnъ(jь) 30: 157
Раздел II Русская и славянская лексикография
*takati 30: 157
*tariti < *tōr- < *ter-/*tor- 30: 158
*tatь 30: 158
*tatьba 30: 159
*tekt’i 9: 76; 30: 164
*telę 30: 165
*telkt’i, *tъlkǫ 9: 77; 30: 165
*tepati 30: 166
*teplěti 30: 166
*teplъ 30: 166
*tepti 30: 166
*terbiti 9: 77; 30: 168
*ter’ati 30: 168
*terti, *tьrǫ 30: 158; 168–170
*terzvěti 30: 170
*tesati 30: 171
*těkati 30: 172
*těnь 30: 172
*těskniti 30: 173
*těsknъ 30: 173
*těsto 30: 173
*těšiti 30: 173
*tęgati/*tęzati 9: 78; 30: 174
*tęgnǫti 30: 174
*tęgotěti 30: 175
*tęgotiti 30: 175
*tęgъk- 30: 176
*tęmiti? 30: 175–176
*tęti, *tьnǫ 30: 176, 235
*tęzati 9: 78
*tęželъ 30: 178
*tęžьkъ 30: 176, 179
*tixъ 30: 180, 184
*tirati 9: 78
*tiskati 30: 183
*tišь 30: 184
*t(j)udjati, t(j)udjiti (sę) 39: 16
*točiti (sę) I 9: 78; 39: 16
*točiti (sę) II 39: 17
*toka/*tokъ 30: 189
*tolčiti (sę) 30: 189
*tolka/*tolkъ 30: 189
*topiti (sę) 30: 158, 191
*topnǫti 30: 183–184
*topъtati (sę) 30: 193
205
Раздел II Русская и славянская лексикография
*torčiti (sę) 30: 194
*toriti 30: 194
*torpiti 30: 195
*tǫča 30: 196
*tǫgъ 30: 117
*tǫxnǫti (sę) 30: 196
*tǫpěti 30: 197
*tǫpiti 30: 197
*tǫpъ 30: 196
*tratiti (sę) 9: 80; 30: 199
*traviti (sę) 9: 82; 30: 201
*trepati (sę) 30: 203
*trepъka/*trepъkъ 30: 204
*trěskati 30: 206
*trěskъ 30: 206
*tręsti (sę) 9: 82; 30: 210
*trimati 30: 211
*trošiti 9: 82; 30: 211
*trǫbiti 30: 214
*trǫdъ 30: 214
*trǫsiti (sę) 9: 82; 30: 215
*trǫtiti (sę) 30: 216
*truditi (sę) 30: 216
*trudъ 30: 216
*truniti (sę) 30: 217
*trupati 30: 217
*trupъ 30: 217
*truti, *trovǫ 30: 218
**tryti 30: 218
*tučiti 30: 218
*tučьněti/*tučьniti 30: 218
*tuxnǫti (sę) 30: 219
*tukati 9: 83
*tuliti (sę) 30: 219
*tuně 30: 117
*turiti (sę) 30: 220
*tušiti (sę) 30: 221
*tvьrděti 30: 222
*tvьrditi (sę) 30: 222
*tъkati 9: 83; 30: 224
*tъknǫti 9: 83; 30: 224
*tъlkt’i (sę) 30: 225
*tъlmiti 30: 226
*tъrgati/*tьrzati 9: 84
*tъlstěti 30: 226
*tъlstiti 30: 226
*tъpъtati (sę) 30: 227
*tъrčati/*tъrčiti 30: 227
*tъrgati/*tъrzati (sę) 30: 228; 39: 33;
*tъrgnǫti 30: 228
*tъrgovati 39: 35
*tъrkati 30: 228
*tъrknǫti 30: 229
*tъrpati 30: 229
*tъščati 30: 229
*tъščiti 9: 84; 30: 229
*tъščetiti 30: 230
*tъščьjь 30: 221
*tycati 30: 230
*tyka 30: 230
*tykati 9: 84; 30: 230, 231
*tynъ 30: 232
*tyti 30: 161, 232
*tьlěti 30: 232
*tьma 30: 232
*tьmьněti 30: 233
*tьmьniti 30: 233
*tьmьn’ati (?) 30: 234
*tьmьnъ(jь) 30: 233
*tьniti 30: 234
*tьnъčati 30: 235
*tьnъkъ(jь) 9: 85; 30: 235
*tьp- 30: 181
*tьrpěti 30: 236
*tьrpnǫti 30: 237; 39: 38
*tьrzati 9: 84; 30: 237; 39: 39;
*učiti (sę) 9: 86; 30: 238
*uditi (sę) 30: 238
*udъ 9: 86
*uxo 30: 240
*umerti 30: 242
*uměti /*umiti 5: 87; 9: 86
*umъ 30: 242
*usta 9: 87; 30: 243
*uti 9: 87; 30: 247
*uzda 30: 254
*vabiti 9: 88; 39: 45
*vaditi I 9: 88; 30: 255
*vaditi II 30: 255
*vaditi III 30: 256
206
*vajati 9: 88
*valiti (sę) 9: 89; 30: 259; 31: 125
*val’ati (sę) 30: 260
*vapьno 1:72
*varati I 30: 264
*varati II 30: 265
*variti (sę) I 9: 90; 30: 266
*variti II 30: 266
*važiti 39: 63
*večerь 39: 63
*vedrěti 30: 268
*vedriti (sę) 30: 268
*velěti 5: 89
*velikъ 31: 7
*velkt’i, *vьlkǫ (sę) 9: 90; 31: 10, 79; 39: 67;
*velьjь 31: 10
*verděti 31: 10
*verditi (sę) 31: 11
*vergt’i, *vьrgǫ 9: 91; 29: 29; 39: 68
*verti (sę) / *virati 5: 89; 31: 11
*verzti 31: 11, 108; 39: 70;
*veselěti (?) 31: 12
*veseliti (sę) 31: 12–13
*vesti, *vedǫ (sę) 9: 91; 31: 14
*vetъšati 9: 91; 31: 14
*vezti 9: 92; 31: 15
*věčiti (sę) (?) 31: 21
*vědati 9: 92; 30: 118; 31 19; 39: 76;
*věděti 9: 92; 31: 19; 39: 74;
*vějati (sę) 9: 92; 31: 21; 39: 78;
*věko 31: 16, 17, 18, 19
*věkověčiti (sę) (?) 31: 21
*věkъ 9: 92; 31: 21
*věniti 39: 78
*věnovati 39: 78
*věnьčati (sę),*věnьčiti 31: 22
*věriti 9: 93; 31: 22
*věsiti (sę) 31: 25; 39: 80;
*věsti 9: 93; 31: 26
*věstiti 31: 27
*věstъ 9: 94
*věstь 31: 26
*věšati (sę) 31: 29
*věta/*větь 39: 85
*větiti 9: 95; 31: 29
Раздел II Русская и славянская лексикография
*větrěti 31: 33
*větriti (sę) 31: 34
*větviti (sę) 39: 84
*větvь 39: 85
*větъ 9: 95; 31: 36
*vęditi 31: 38
*vędliti 31: 38
*vędnǫti 31: 39
*vęzati (sę) 31: 43–44
*vęznǫti (sę) 31: 44
*vęzslo 31: 44
*vęzti 31: 45
*viděti (sę) 31: 50
*vidьněti (sę) 31: 52
*vixati (sę) 9: 95; 39: 89
*vixnǫti (sę) 9: 95; 31: 54; 39: 89;
*vijati 39: 90
*vil- 9: 95
*viliti 9: 22
*vil’ati 9: 22
*viniti 9: 95; 31: 56; 39: 90
*virati 5: 89
*visěti 31: 60
*visnǫti 31: 61
*vitati 31: 62
*viti (sę) 9: 96; 31: 58, 65
*voda 9: 97; 31: 72
*vodьniti 24:20
*voj-, *viti 30: 118
*vojevati 39: 104
*volati (sę) 39: 106
*volčiti (sę) I 9: 98; 31: 79; 39: 107;
*volděti 31: 83
*volga 31: 91
*voliti *dovoliti 5: 88; 9: 98; 39: 108
*vol’a 5: 87–88
*volsti 31: 89
*volžiti 31: 91; 39: 110
*volžьnъ(jь) 31: 91
*voniti 31: 91
*von’a 31: 91
*von’ati 31: 92
*vortiti 9: 100; 31: 101; 39: 121
*vortjati 39: 124
*voržiti (sę) 39: 130
Раздел II Русская и славянская лексикография
*voščiti 31: 108
*voziti (sę) 9: 101; 31: 101
*vǫditi 31: 110
*vъrkati 39: 133
*vъrknǫti 39: 133
*vъrnǫti sę 30: 118
*vyknǫti 31: 116; 39: 134
*vykt’i 31: 117;
*vysokъ 31: 117
*vьdověti 31: 118
*vьlgnǫti 31: 118
*vьl- 31: 125
*vьrěti 9: 101; 31: 127; 39: 136
*vьrgati 9: 102; 39: 137
*vьrgnǫti 31: 127; 39: 137
*vьrgt’i 9: 102; 31: 127
*vьrxt’i 31: 127
*vьrxъ 31: 128
*vьrpati 9: 102
*vьršati (sę) 31: 128
*vьršiti I 31: 129
*vьršiti II 31: 129
*vьrtěti (sę) 31: 134
*vьrtnǫti (sę) 31: 138
*vьrvь 31: 142
*vьrzati 31: 142
*zadъ 31: 174
*zadь 31: 175
*zariti (sę) I 31: 175
*zar’a 31: 176
*zeleněti (sę) 31: 177
*zeleniti 31: 177
*zelenъ(jь) 31: 178
*zemь 39: 146
*zerdъ/*zordъ 31: 179
*zějati 31: 180
*zěpati 31: 181
*zěvati 31: 181
*zębnǫti 31: 183; 39: 147
*zębti 31: 183; 39: 147
*zidati 31: 184
*zima 31: 184
*zinǫti 31: 191
*zirati 5: 90
*značiti (sę) 31: 197; 39: 149
207
*znaka/*znakъ 31: 197
*znameniti/*znamenati 31: 198
*znamenovati (sę) 31: 198
*znati (sę) 5: 89; 9: 103; 31: 199
*znobiti (sę) 31: 201
*znojiti 31: 202
*zobati 31: 202
*zojiti (sę) 31: 204
*zojь 39: 150
*zojьnъ(jь) 31: 208–209
*zola 31: 211
*zoliti 31: 209; 39: 150
*zoltěti 31: 209
*zoltiti (sę) 31: 210; 39: 150
*zolь/*zola 31: 209
*zoriti 31: 175
*zoriti I 31: 213
*zoriti (sę) II 31: 213
*zorkъ 31: 214
*zǫbiti 31: 218; 39: 151
*zǫbъ 31: 218
*zvěrěti 31: 220
*zvoniti 31: 220; 39: 152
*zvon’ati (sę) 39: 152
*zvonъ 39: 152
*zvǫčati 39: 152–153
*zvǫčiti 39: 153
*zvǫkъ 39: 153
*zvьněti 39: 153
*zъlěti 31: 221
*zъliti (sę) 31: 221
*zъloběti 31: 220 – 221
*zъlobiti (sę) 31: 222
*zъlojěditi 31: 223
*zъvati (sę) 31: 224
*zybati 31: 225
*zykati 31: 225
*zyriti I 31: 225
*zyriti II 31: 225
*zьdati 31: 226
*zьditi 31: 227
*zьjati 31: 226
*zьrěti / *zirati 5: 90; 9: 103; 31: 175, 229;
39: 158
*zьrkati? 31: 231
208
*zьrno 31: 230
*zьrtati 31: 231
*žalěti 31: 231
*žaliti 31: 232; 39: 158
*žalostь 31: 232
*žalovati 31: 233; 39: 159
*žariti 31: 233
*žarъ 9: 103
*žas-/*žax- 9: 104
*žegt’i 9: 104; 31: 235; 39: 159
*želbъ 9: 104
*želd- 31: 237
*ženiti (sę) 31: 239
*žerbę 31: 240
*žerdlo 31: 241
*žerti 31: 242; 39: 159
*žestokъ 31: 243, 244
*žędati 31: 244
*žędliti 31: 245
*žędovati 31: 244
*žędьnъ(jь) 31: 245
*žęti, *žьmǫ 9: 104; 31: 245; 39: 160
*žęti, *žьnǫ 5: 91; 31: 246; 39: 160
*židati (sę) 5: 91
*židъkъ 31: 247
*žigati 39: 160
*žiliti 31: 248
*žirěti 31: 251
*žinati 5: 91
*žirovati 31: 252
*žiti 9: 105; 31: 253; 39: 164
*živěti (sę) 39: 165
*živъ 31: 254
*živiti 31: 255; 39: 165
*žuliti 31: 256
*žuriti 31: 256
*žuti 39: 166
*žьdati *židati sę 5: 91; 31: 256
*žьgati 39: 166
*žьlčь 31: 257
*žьltěti 31: 257
*žьltnǫti 31: 258
*žьltъ(jь) 31: 258
*žьniv- 31: 258
*žьrati 39: 166
Раздел II Русская и славянская лексикография
*žьvati, *žujǫ 39: 166
Так как указанных форм насчитывается
менее 1000 (931), они сформируют объём
1-2 выпусков не менее 500 словарных
статей в каждом. Практика показывает, что
словарных статей может быть больше в
одном выпуске ЭССЯ (600 – 700 – даже 800).
Часть вышеперечисленных реконструкций
(особенно со знаком «?») может не получить
подтверждения на славянском материале.
Но большинство обязательно должны
получить этимологию для сохранения
преемственности и единообразия.
2) следует ужесточить отбор словарных
статей приставочных имён, особенно
производных с глагольными формами
приставок, как весьма поздних образований
(ср. *pabirъka и *pobirъka).
3) Чтобы не утонуть в океане
приставочных глаголов (на пере-, по-,
под-, при-, про-, с-, в-, вы-), предлагаю
не отказываться вовсе от включения
«проходных»
(простейших
случаев
приставочного словообразования) глаголов,
отглагольных причастий на -anъ/-enъ/-ěnъ
и сущ. на -anьje/-enьje/-ěnьje, (особенно,
если они лексикализовались относительно
рано), а формировать словарные статьи
оптимизированного вида:
*perbьrati, *perberǫ: рефлексы в
ст.-слав., цслав., ст.-болг., болг., макед.,
сербохорв., словен., ст.-слвц., слвц., ст.чеш., чеш., в.-луж., н.-луж., дравено-полаб.,
ст.-польск., польск., словин.-кашуб., др.русск., ст.-русск., русск., ст.-укр., укр., ст.блр., блр. языках и диалектах.
Раздел II Русская и славянская лексикография
209
Гл., производный с преф. *per- от гл. *bьrati, *berǫ (см.)
Кроме того, там, где это представляется возможным, дать полную словарную статью
некоторым приставочным глаголам, которые
а) имеют точное соответствие в балтийских языках, санскрите и ведическом языке
[Шапошников2 2016];
б) очень важны для этимологизации значимых приставочных именных образований.
Всё это позволит включить в один выпуск ЭССЯ несколько тысяч словарных
статей и исчерпать весь репертуар приставочных производных, как, вероятно, древних
общеславянских, так и относительно поздних параллельных образований.
Литература
Трубачев, О.Н. Этимологический словарь славянских языков (праславянский
лексический фонд). Проспект. Пробные статьи. / Сост. О.Н. Трубачёвым. – Москва, 1963.
Шапошников1, А.К. Сравнительная лексикография славянских языков // Лексикологиjа
и Лексикографиjа у светлу савремених приступа. Зборник научних радова / Уред. др Стана
Ристић, др. Ивана Лазић Коњик, др Ненад Ивановић. – Београд: Институт за српски језик
САНУ, 2016. – C. 211–221.
Шапошников2, А.К. Русско-санскритский словарь общих и родственных слов /
Russian-Sanskrit Dictionary of Common and Cognate Words – предварительные результаты
электронной сравнительно-сопоставительной лексикографии // Материалы Седьмой
Международной научной конференции Русский язык в языковом и культурном
пространстве Европы и Мира: Человек, Сознание, Коммуникация, Интернет. К 200-летию
основания Варшавского Университета // Warszawa 2016.
ЭССЯ: Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический
фонд. Вып. 1–40 (1974–2016 – продолж.). – М.: Наука.
Примечания
*Статья подготовлена по программе финансовой поддержки гранта РГНФ № 15-0400072 «Лексика славянских языков в диахроническом аспекте: генетический, ареальный
и типологический подходы».
210
Раздел III
ПРОБЛЕМЫ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ:
ОТ И.И. СРЕЗНЕВСКОГО ДО НАШИХ ДНЕЙ
А.А. Бурыкин
1Институт лингвистических исследований РАН
О КОЛИЧЕСТВЕ И СОСТАВЕ РЕДАКЦИЙ
«ПОВЕСТИ ОБ УБИЕНИИ АНДРЕЯ БОГОЛЮБСКОГО»
Аннотация. В статье рассмотрены взаимоотношения двух редакций «Повести
об убиении Андрея Боголюбского», которая атрибутирована киевскому архитектору
Кузьмищу Киянину. Высказано суждение, что Краткая «Лаврентьевская» редакция
Повести принадлежит самому Кузьмищу Киянину. Добавления Пространной
«Ипатьевской» редакции Повести по Ипатьевской летописи, вероятно, были сделаны
позднее, возможно, подмастерьем Кузьмища и непосредственно со слов Кузьмища
Киянина как очевидца и участника событий конца мая 1174 г. во Владимире
и в Боголюбове или же внесены самим Кузьмищем в письменный текст при помощи
особых приемов (изображение самого себя в третьем лице). Имеется ряд позднейших
переработок Краткой и Пространной редакции этой повести в других летописных сводах.
Ключевые слова: текстология; хронология; редакция текста. лексика, «Повесть
об убиении Андрея Боголюбского»; авторский стиль; архитектор, летопись.
A.A. Burykin
Institute of linguistic researches Russian Academy of Sciences
ON THE QUANTITY AND STRUCTURE OF VERSIONS «THE STORY ABOUT
THE MURDER OF ANDREY BOGOLYUBSKY»
Abstract. In article there are observed two versions «The story about the murder of
prince Andrey Bogolyubsky», which is attributed to the Kiev architect Kuzmishche Kijanin.
The judgement is stated that Short “Lavrentevsky” version of Story belongs to Kuzmishche
Kijanin. Additions of Vast “Ipatyevsky” version of Story under Ipatevsky annals, possibly, have
been made later, probably, a journeyman of Kuzmishche and is direct according to Kuzmishche
Kijanin as eyewitness and the participant of events of the end of May, 1174 in Vladimir and in
Bogolyubov, or are brought by Kuzmishche in the written text by means of special receptions
(the image itself in the third party). There is a number of the latest processings of Short and Vast
edition of this story in other Russian annalistic arches.
Keywords: textual criticism; chronology; text edition, versions, Lexicon, «The story about
the murder of Andrey Bogolyubsky»; author’s style; the architect, the annals.
Проблемы состава текста такого произведения древнерусской литературы второй
половины XII века, как «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», сами по себе
достаточно хорошо известны. Соотношение и хронология появления двух редакций
© Бурыкин А.А.
Раздел II Русская и славянская лексикография
211
Повести – краткой, наилучшим образом известной по Лаврентьевской летописи,
и пространной, вошедшей в состав Ипатьевской летописи, до сих пор представляет
собой нерешенную проблему, каждый из вариантов решения которой имел и имеет своих
сторонников [Колесов 1987: 365-366].
Вопрос об относительной хронологии двух редакций «Повести об убиении Андрея
Боголюбского» привлекает сейчас наше внимание в сложной перспективе – соотношение
текста двух редакций и лексический состав обеих редакций становится актуальным в связи
с возможностями и задачами выявления такого языкового материала, в первую очередь
лексического материала, который можно считать наиболее значимыми особенностями
авторского стиля киевского зодчего, который считается автором этой повести. Данная
точка зрения на авторство повести имела сторонников и до 1972 года – выхода в свет
исследования Б.А. Рыбакова [Рыбаков 1972: 79]; более того, этому обнаруживаются
дополнительные доказательства.
Текстология «Повести об убиении Андрея Боголюбского» имеет четыре предмета.
Во-первых, это соотношение Краткой и Пространной редакций. Во-вторых, это варианты
текста Краткой редакции, коих обычно указывается три: 1) по Лаврентьевской летописи
(Лавр. Лет. с. 180 и сл.), 2) по Радзивилловской летописи (Радз. лет. с. 137-139); 3) по
Московско-Академическому списку Суздальской летописи, совпадающему с текстом
Радзивилловской летописи (Лавр. лет. вып.2. стлб 367-371). Мы добавим к этому текст
краткой редакции Повести по Летописцу Переяславля Суздальского (Летописец Пер. Сузд.
с. 99-101). В-третьих, это соотношение краткой редакции «Повести» с повествованиями
о гибели Андрея Боголюбского по другим летописным сводам, аналогичные тексты
которых традиционно не причисляются к редакциям «Повести» и, насколько известно,
вообще не рассматриваются в связи с литературной судьбой «Повести». В четвертых,
это определение авторского компонента в разных редакциях повести в связи
с поддерживаемой нами гипотезой, что автор «Повести» Кузьмище Киянин является
также переводчиком трех повестей из Мусин-Пушкинской тетради, автором «Слова
о полку Игореве» и автором миниатюр Радзивилловской летописи [Бурыкин 2016].
Варианты краткой редакции «Повести» сами по себе различаются не слишком
значительно: различия касаются наличия или отсутствия предлогов и союзов, вариантов
отдельных слов или порядка слов в сегментах объемом в 4-5 слов. При этом чтения
Радзивилловской летописи, Суздальской летописи и Летописца Переяславля Суздальского
нередко оказываются лучше чтений Лаврентьевской летописи, что, видимо, и заставило
Б.А. Рыбакова думать об испорченности краткой редакции «Повести». Однако привлекает
внимание заголовок «Повести», отмечающий ее начало внутри погодной записи, которая
в целом более объемна, нежели «Повесть» – «О убиеньи АндреевЬ», встречающийся
212
Раздел II Русская и славянская лексикография
только в Лаврентьевской летописи (Лавр. лет. с. 180). и в Суздальской летописи (Сузд.
лет. стлб. 367). Этот заголовок сходен с построением «…о пълку ИгоревЬ, Игоря
Святъславличя», перед которым обнаруживается пропуск после слов «начяти старыми
словесы трудныхъ повѣстiи … о пълку Игоревѣ…», и с заголовком одной из частей
«Девгениева деяния» – «Аще думно есь слышати о свадебе Девгееве, и о всъхыщении
Стратиговне» – произведения, находившегося в Мусин-Пушкинском сборнике сразу
после «Слова о полку Игореве». Для нас это принципиально важно, поскольку мы
предполагаем, что переводы всех трех повестей Мусин-Пушкинской тетради, «Слово»
и «Повесть об убиении Андрея Боголюбского принадлежат одному и тому же автору –
киевскому зодчему Кузьмищу Киянину.
Главная неожиданность, позволяющая снять сразу несколько проблем в изучении
текста «Повести», – в тексте Краткой «Лаврентьевской» редакции «Повести» по
Лаврентьевской, Радзивиллловской и Суздальской летописям в финале читается
«молися помиловати князя нашего и господина Всеволода, своего же приснаго
брата», в то время как в Летописце Переяславля Суздальского – «…князя нашего
и г(о)с(поди)на Ярослава, своего же приснаго и бл(а)городнаго с(ы)новца» (Летописец
Пер. Сузд., с.101). Судя по всему, тут речь идет о «сыновце» - двоюродном племяннике
Андрея Юрьевича, князе Ярославе Изяславиче Луцком (ок. 1132 — после 1174, до 1180),
дважды завладевавшем Киевом (см. хронологию киевских княжений: [Рыбаков 1972,:
25-26, ср. также 28, 32, 76, 77, 256, 305, 363, 375]), но после 1174 года исчезающем
со страниц летописей. Это означает, что Краткая редакция «Повести об убиении
Андрея Боголюбского» может быть датирована временем не позже конца 1174 –
начала 1175 года
Лексические соответствия «Слова» и такого памятника, как «Повесть об убиении
Андрея Боголюбского» по Ипатьевской летописи весьма репрезентативны. Рассмотрим
лексические совпадения «Слова о полку Игореве» и обеих редакций «Повести об убиении
Андрея Боголюбского.
Лексика, общая для «Слова» и Краткой редакции «Повести»:
Аминь, Богородиц҃а, братъ, великый, Великыи князь, видѣти, внукъ, всякыи, вѣкъ,
глаголати, гласъ, день, драгыи, духъ, душя, женчюгь (sic!), звѣри, земля (русская), злато,
златоверхыи, зло, князь, кровь, лѣто, мечь, младъ, многъ, мужьство, напереди, ночь,
обида, отъяти, око, паволокы, побѣда, пририщюще, прольяти, путь, пѣти, сабля,
свѣтъ, святыи, сердце, слышати, сребро, створити, сынъ, търгати, тѣло, узорочье,
умъ, христьане, человѣкъ. Всего 54 слова, из них только 5 слов - аминь, вѣкъ, лѣто,
напереди, рыскати (пририщюще) отсутствуют в Пространной редакции. При этом наше
особое внимание привлекают только слова напереди (буквальное совпадение), рыскати
Раздел II Русская и славянская лексикография
213
(за счет повторений префиксальных форм в «Слове»), и Аминь как авторская формула
завершения текста.
Раритетными, показательными совпадениями лексики «Слова» и обеих редакций
или архетипа редакции «Повести об убиении Андрея Боголюбского» можно считать
слова драгыи, форму женчюгъ (она совпадает по написанию со «Словом»), златоверхыи,
мужьство, напереди, отъяти, паволокы, пририщюще, прольяти, сабля, створити,
търгати, узорочье.
Лексика, общая для «Слова» и Пространной редакции «Повести»:
Богородица, братия, братъ, великыи, великыи князь, велми, вѣтрило, видѣти, внукъ,
въскладати, вскочити, всякий, выверечи, выскочити, глаголати, гласъ, глядати, городъ,
градъ, день, дивии, доспѣти, драгыи, дружина, духъ, душя, жемчюгъ (sic!)? звѣрье, земля,
злато, златоверхыи, зло, знати, золото, зрѣти, князь, кровь, Кыевъ, мечь, младъ, многъ,
молвити, мужьство, ночь, обида, обычаи, оксамитъ, отець, отпѣти, отъяти, очи,
паволокы, побѣжая, повѣрже, поганыи, полкъ, постлати, потктися, почяти, пригвоздити,
прискочити, прольяти, путь, отпѣти, речи, Русская земля, сабля, сверзити, сверзити,
свѣтъ, святыи, сердце, серебро, слезы, слово, слышати, солнце, сребро, створити, столпъ,
стояти, страна, сынъ, търгати, узорочье, умъ, христьяне, человѣкъ.
Всего 89 слов, из них 39 слов отсутствуют в Краткой редакции «Повести» – вот они:
братия, велми, въскладати, вѣтрило (в другом значении), выверечи, выскочити,
глядати, городь, градъ, дивии, доспѣти, дружина, знати, золото, зрѣти, Кыевъ,
молвити, обычаи, оксамитъ, отець, отпѣти, повѣргнути, поганыи, полкъ, постлати,
поткнутися, почяти, пригвоздити, прискочити, речи, Русская земля, серебро, слезы,
слово, солнце, столпъ, стояти, страна. Сюда можно добавить вариант написания
жемчюгъ.
Репрезентативными или раритетными из этого перечня можно признать слова
вѣтрило (но здесь иное значение, чем в «Слове»), дивии (производное), доспѣти,
молвити, обычаи, оксамить, постлати, пригвоздити, столпъ (в другом значении) — от
7 до 9 слов.
Здесь привлекают внимание формы слов золото и серебро, не похожие на
словоупотребление Кузьмища – у него злато и сребро. Из слов-примет его стиля
примечательны только слова оксамитъ и столпъ — архитектурный термин.
Существенно, что общими для «Слова» и «Повести…» оказываются такие слова, как
въскладати, вѣтрило, глядати, дружина, златоверхий, мужьство, оксамитъ, паволока,
плакатися, пригвоздити, (по)ткнутися, сабля, узорочье. Другие слова, не приводимые
здесь, являются малодоказательными и могут учитываться только в совокупности со
значимыми фактами.
214
Раздел II Русская и славянская лексикография
Из этих лексем интересующая нас профессиональная терминология ремесла
Кузьмища Киянина встречается в обеих редакциях Повести – это еще одно свидетельство
того, что эти слова, так же, как и менее показательные для нашей темы, были в Краткой
«Лаврентьевской» редакции «Повести» и из нее вошли в Пространную: обратное – то,
что Пространная редакция, сокращаемая почти в четыре раза, почти ничего не потеряла
из слов этой группы.
Если мы принимаем тезис о первичности Краткой «Лаврентьевской» редакции
Повести – а нам придется это сделать в связи датировкой этой редакции по упоминанию
Ярослава Изяславича (вместо Всеволода Юрьевича) в тексте по Летописцу Переяславля
Суздальского, то нам придется признать, что лексика Кузьмища, а именно: и строительные
термины, и терминология «мастера золотого узорочья», как выражался Б.А. Рыбаков
о занятиях Кузьмища [Рыбаков 1972: 94-109, 501], и иные слова, характерные для его
узуса, – присутствуют в Краткой редакции и сохраняются в Пространной редакции
Повести, в то время как новые лексемы из той же группы в Пространной редакции
единичны.
Показательно, что префиксальная форма пририщюще, соотносительная с формами
рыскаше, дорискаше, рища из «Слова», отсутствует в Пространной редакции, но
встречается во всех четырех списках Краткой «Лаврентьевской» редакции. В обеих
редакциях встречаются формы глагола скочити, общего для «Повести» и «Слова»,
в обеих редакциях Успенский собор обозначен как «У богородици Златоверхое».
Б.А. Рыбаков обратил внимание, что в Краткой редакции «Повести» по Лаврентьевской
летописи имеется дефект после слов яко полату красну [Рыбаков 1972: 80]. Однако
в Летописце Переяславля Суздальского читаем: «Смыслъ бо очистивъ и умъ, и яко
полату красну, ц(е)рк(о)вь създа въ Володимири и въ Б(о)голюбѣмъ…». Слово церковь,
хоть и отделенное от других слов, присутствует и в Ипатьевской летописи, и, похоже, что
составитель Пространной редакции имел перед собой более исправный текст, чем тот,
который попал в Лаврентьевскую, Радзивилловскую и Суздальскую летопись с Краткой
«Лаврентьевской» редакцией, дополнив его сравнением с Соломоном, повторенным
четыре раза (в Краткой «Лаврентьевской» редакции Соломон упомянут всего однажды).
Текст Пространной редакции «…умъ, яко полату красну душю украсивъ всими добрыми
нравы, уподобися царю Соломану, яко домъ Господу Богу и церковь…» содержит вставку,
за которой следует очевидный повтор описания того же храма: «И украсивъ ю и удививъ
ю сосуды златыми и многоцѣньными», частично повторяющий стиль Краткой редакции,
но частично показывающий новые словоупотребления, как бы выдающие другого автора.
Между общими фрагментами Краткой «Лаврентьевской» и Пространной
«Ипатьевской» редакциями «Повести» есть различия в лексическом составе.
Раздел II Русская и славянская лексикография
215
Интересующая нас лексика, имеющая параллели со «Словом», присутствует
в совпадающих текстах обеих редакций – значит, она принадлежит архетипу «Повести»
и, несомненно, тексту Кузьмища. Однако в Пространной редакции хорошо виден переход
от общего описания воздвигнутого храма с перечислением средств отделки (общего для
обеих редакций) к деталям внутренней конструкции и отделки храма, представленным
с большим числом подробностей. Б.А. Рыбаков, считавший, что владимирский
летописец1 сокращал Пространную редакцию повести, не обратил внимания на то, что
предполагаемые им сокращения приходятся точно на описание деталей внутренней
отделки храма, но не касаются общих описаний. Мы, принимая первичность и авторскую
отнесенность Краткой «Лаврентьевской» редакции (рука Кузьмища), выскажем еще одно
предположение: похвала церковному строителю Андрею, читаемая в обеих редакциях
«Повести», и описание внутреннего убранства храма принадлежат разным авторам,
хотя бы и близким по роду занятий. Кузьмище – определенно архитектор, зодчий, а его
ассистент, делавший вставки в Пространную «Ипатьевскую» редакцию, похоже, его
помощник, подмастерье, дизайнер, специалист по внутренней отделке храмов. Этот
безвестный Подмастерье, думается, не только проявил себя как описатель «узорочья»
внутреннего убранства храма, но и вмонтировал в Пространную «Ипатьевскую»
редакцию рассказ о Кузьмище Киянине и его диалоги с убийцами князя Андрея
и их соучастниками – если он принадлежал к той же строительной мастерской, что
и Кузьмище (так сказать, был членом одной корпорации с Кузьмищем), то должен был
знать те подробности, о которых умолчал автор Краткой «Лаврентьевской» редакции,
и дополнил ими текст «Повести», читаемый в Ипатьевской летописи и нигде более.
Текстология «Повести», в частности история ее Краткой редакции, содержит
некоторые материалы, не привлекавшие к себе внимания. Это известия об убийстве
Андрей Боголюбского, которые, с одной стороны, не являются списками Краткой
«Лаврентьевской» редакции, как тексты Краткой редакции четырех называвшихся выше
летописей, и, с другой стороны, не являются и лапидарными сообщениями о трагическом
уходе князя из жизни. Мы здесь имеем в виду рассказы о гибели Андрея Боголюбского,
читающиеся в Воскресенской, Никоновской и Тверской летописях.
Тексты рассказа о гибели Андрея Боголюбского по Воскресенской (Воскр. Лет. с.8990) и Никоновской летописям (более полный текст из двух ее вариантов: Никон. лет.,
с. 249-251) очень близки друг другу. Удивительная их особенность – то, что они при
своей краткости близки не к Лаврентьевской, а к Ипатьевской летописям – это как бы
своего рода отдельная Краткая «Ипатьевская» редакция. Этот же рассказ по Тверской
летописи, примыкающий к двум вышеназванным по композиции (Твер. лет. стлб. 250252), имеет странные отличия от двух вышеназванных летописей – после краткого
216
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
рассказа «Ипатьевского» типа мы находим в тексте после указания «О нем же повѣсть»
похвалу князю Андрею по Краткий редакции из Лаврентьевской летописи (Твер. лет.
стлб. 253-254).
Любопытнейшее явление составляет одно разночтение в текстах, прослеживаемое
по всем редакциям Повести. Вот что мы видим в сцене гибели князя:
Лаврентьевская летопись: Онъ же во торопъ м вскочь по нихъ, начатъ ригати
и глаголати въ болезни^сердця (Лавр. лет. с.157);
Радзивилловская летопись: (О]нъ ж(е) въ отороnе въскочъ по них, нач(а)тъ
рыгати и гл(агола)ти въ болѣзни с(е)рдца. (Радз. лет., с. 138);
Суздальская летопись: вскочь по ни- начать ригати и гл(агола)ти в болезни сердца
(Сузд. лет., стлб. 369);
Ипатьевская летопись: Онъ же в оторопѣ выскочивъ по нихъ, и начатъ ригати
и глаголати, и въ болѣзни сердца иде подъ сѣни. (Ипат. лет., стлб. 587);
Перевод В.В. Колесова (Ипатьевская летопись): Князь же, внезапно выйдя за
ними, начал рыгать и стонать от внутренней боли, пробираясь к крыльцу. [Колесов
1997: 213]; то же минимум в двух более ранних изданиях;
Летописец Переяславля Суздальского: Онъ же въ оторопе въскочивъ, поиде по
них, начя тръгати и г(лаго)лати въ болезни с(е)рдца. [Летописец Пер. Сузд. 1995, 100].
Воскресенская летопись: князь же во оторопѣ воскочивъ по нихъ , и нача стенати
и глаголати въ болѣзни сердца. (Воскр. лет. с. 89);
Никоновская летопись: Князь же во отoponѣ въекочивъ по нихъ, и начя стенати
и глаголати въ болѣзни сердца (Никон. лет. с.250);
Тверская летопись: оиъ же начать отъ сердца рыкати въ болѣзни (Твер. лет.,
стлб. 252).
Единственно корректное чтение – в «Летописце Переяславля Суздальского»: нача
тръгати и глаголати (смертельно раненный князь начал биться в конвульсиях), причем
оно дано уже в первом издании «Летописца…» [Оболенский 1851: 83], и оно же дает нам
еще один лексичекий пример сходства «Повести» и «Слова» – глагол търгати, търгнути
встречается в «Слове» в формах вытърже, утърже, претъргоста.
Чтение, основанное на неточном словоделении с минимальным искажением графики
текста: начатъ рыгати – в Радзивилловской летописи, начатъ ригати – в Лаврентьевской,
Суздальской и Ипатьевской летописи.
Чтение, показывающее измененное расположение слов во фразе: начать отъ
сердца рыкати – появляется в Тверской летописи. Форма начатъ (никого из лингвистов
не смущавшее пассивное причастие на –тъ!) здесь присутствует и указывает, что
в этом источнике отразился текст, близкий к Лаврентьевской летописи и ее группе,
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
217
и к Ипатьевской летописи, но он подвергся изменениям в порядке слов под пером
компилятора Тверской летописи.
Чтения с лексической заменой: нача стенати – присутствуют в Воскресенской
и Никоновской летописях. Эти чтения в равной мере выводимы как из чтения Летописца
Переяславля Суздальского, так и из чтений большинства текстов, не исключая и Тверскую
летопись.
Некоторые подтверждения о соотношении редакций «Повести» можно найти
в миниатюрах Радзивилловской летописи. Шесть миниатюр Радз. лет., связанных
с убийством Андрея Боголюбского, согласно мнению ее издателей, представляют
следующие сюжеты: Ил. 541. Нападение на Андрея Юрьевича Боголюбского
заговорщиков Кучковичей; Ил. 542. Приход вооруженных заговорщиков к дворцу Андрея
Боголюбского и взлом дверей в спальню; Ил. 543. Иссечение левой руки и убийство
Андрея Боголюбского заговорщиками — по рисунку, при участии жены князя; Ил. 544.
Отпевание и погребение убитого Андрея Боголюбского; Ил. 545. Избиение горожанами
в Боголюбове посадников, тиунов и мечников Андрея Юрьевича; Ил. 546. Перевоз тела
князя Андрея Юрьевича из Боголюбова во Владимир духовенством и жителями города.
Здесь несколько непонятным на первый взгляд является нарушение хронологии —
если на ил. 541 изображено нападение на князя в «ложнице», то почему рисунок,
на котором заговорщики взламывают дверь в «ложницу», не предшествует этой
иллюстрации, а следует за ней. Н.Л. Панина предполагает здесь нарушение порядка
следования миниатюр [Панина 2002]. Мы считаем, что на ил. 541 иллюстратор изобразил
сцену грядущего убийства князя, который «и враждебное убийство слышавъ наперед до
себе» [Радз. лет. 1989: 138], «вражное убийство слышавъ напередѣ до себе» [Ипат. лет.
1908, стлб. 584]. Этим устраняется несовпадение реального и иллюстрируемого времени.
Расправа заговорщиков с князем, оставшимся без своего меча, — сюжет миниатюры
543. На ней видно, что заговорщики наносят князю удары мечами и саблями. В Краткой
редакции «Повести…» читаем: «иссѣкше и саблями и мечи и идоша прочь» [Радз. лет.
1989: 138], что соответствует изображению 541. В Пространной редакции сказано:
«и секоша и мечи и саблями и копийныя язвы даша ему» [Ипат. лет. 1908, стлб. 587],
и на ил. 543 действительно появляется копье в руках одного из заговорщиков, почемуто одетого в доспехи в отличие от всех. Иллюстратор знал, что поранена была
левая рука князя, отделение ее от тела – поздний домысел, как и вставленная в обе
редакции фраза «Петръ же оття ему руку десную». Локус действия на ил. 543 — уже
не «ложница» князя, а то место, где заговорщики нашли раненого князя и добили его.
Это то самое место, где, по Краткой редакции «Повести…», и был найден клирошанами
убиенный князь.
218
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
Подведем итоги. Выявление особого текста Краткой редакции «Повести» об
убиении Андрея Боголюбского по Летописцу Переяславля Суздальского позволило
нам датировать краткую редакцию «Повести» временем осени 1174 – зимы 1174-1175
гг., ибо позже благопожелания в адрес Ярослава Изяславича, сыновца (двоюродного
племянника) убиенного князя, были уже неуместны и уступили место в тексте похвале
Всеволоду Юрьевичу (1154-1212), брату Андрея Юрьевича.
Установленная датировка Краткой «Лаврентьевской» редакции «Повести»
однозначно утверждает ее приоритет над Пространной «Ипатьевской» редакцией,
дополнения в которую вносились, как отметил Б.А. Рыбаков, до 1189 г.
Краткая «Ипатьевская» редакция «Повести», читающаяся в Воскресенской
и Никоновской летописях, возможно, является сокращением Пространной редакции,
присутствующей только в Ипатьевской летописи. Яркий признак этой редакции
– рассказ о приближенном князя по имени Прокопий, именем которого пытались
воспользоваться заговорщики. Этого эпизода нет ни в одном из четырех источников
Краткой «Лаврентьевской» редакции повести. Единственным источником таких сведений
мог быть тот «детескъ» или «кощей малъ», который, согласно некоторым источникам,
находился в ложнице князя и о котором сообщают Никоновская («Князь же рече дьтску
своему: – Се не Прокопiи») и Воскресенская летопись с похожим текстом; в Тверской
летописи адресат реплики князя не указывается, но отмечено «Бѣ бо съ нимъ единь кощей
малъ».
Общие элементы языка «Повести» и языка «Слова о полку Игореве», большая часть
которых связывается с профессией Кузьмища Киянина – архитектор, присутствуют
и концентрируются в Краткой «Лаврентьевской» редакции «Повести». Это в какойто мере странно, но однозначно снимается тезисом о единстве автора текстов
и вторичности Пространной редакции «Повести». Показательно, что упоминания
о болгарах, отсутствующие в «Слове», отсутствуют и в Краткой редакции «Повести»
и появляются только в Пространной редакции. Только в Пространной редакции
появляется описание внутреннего убранства храма, которое, как мы предполагаем,
принадлежит другому автору, а именно – Подмастерью Кузьмища, золотых дел мастерудизайнеру. Совпадения использованной им лексики со «Словом» не столь многочисленны
и не столь выразительны, как совпадения Краткой «Лаврентьевской» редакции.
Устранить фигуру Подмастерья из истории текста, вернувшись к предположению
Б.А. Рыбакова о первичности Пространной редакции, не удастся – становятся
непонятными причины появления двух Кратких редакций «Повести», в Лаврентьевской
летописи и в Воскресенской, Никоновской и Тверской летописях, где вообще мы видим
контаминацию двух «кратких» редакций «Повести».
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
219
Литература
Бурыкин, А.А. Киевский зодчий Кузьмище Киянин – автор «Слова о полку Игореве»?
// Вестник Костромского университетев им. Н.А Некрасова. 2016. Т.22. №.1. – С.121–129.
Колесов, В.В. Повесть о убиении Андрея Боголюбского //Словарь книжников и
книжности Древней Руси. Вып.1 (XI-первая половина XIV в.). – Л.: Наука, 1987. – С.365–
367.
Оболенский, К.М. Летописец Переяславля Суздальского, составленный в начале XIII
века. – М.: В университетской типографии, 1851. – 113 с.
Панина, Н.Л. Книжное искусство Древней Руси. (Электронная версия). –
Новосибирск. 2002. – URL: http://asp.mmc.nsu.ru 4 октября 2017 г.
Рыбаков, Б.А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». – М.: Наука,
1972. – 523 c.
Сокращения
Воскр. лет. – Летопись по Воскресенскому списку. ПСРЛ. Т. VII. – Спб., 1856.
Ипат. лет. – Ипатьевская летопись. ПСРЛ. Т. II. Изд.2. – СПб., 1908.
Лавр. лет. – Лаврентьевская летопись. ПСРЛ. Т. I. – СПб., 1856.
Летоп. Пер. Сузд. – Летописец Переяславля Суздальского. ПСРЛ. Т.41. – М., 1995.
Никон. лет. – Летописный сборник, именуемый Патриаршею, или Никоновскою
летописью. ПСРЛ т.IX. – СПб., 1862.
Радз. лет. – Радзивилловская летопись. ПСРЛ. Т. XXXVIII. – Л., 1989.
Сузд. лет. – Суздальская летопись //Лаврентьевская летопись. ПСРЛ. Т. I. Вып. 2.
Суздальская летопись по Лаврентьевскому списку. – Л., 1927.
Твер. лет. - Летописный сборник, именуемый Тверскою летописью. ПСРЛ. т. XV. –
СПб., 1863.
Примечания
Странно, что этот «владимирский летописец» ни разу не обмолвился о походах
Андрея Юрьевича на волжских болгар и даже не упомянул об этом народе, сократив
текст, относящийся к болгарам, в своей редакции (по логике Б.А.Рыбакова) или, по
нашим рассуждениям, оставив освещение этих событий киевлянину – составителю
Пространной редакции.
1
Е.И. Державина, А.Б. Дубовицкий
2Институт русского языка имени В.В. Виноградова РАН
ТЕРМИНЫ «БОЯРЕ», «ДЕТИ БОЯРСКИЕ» и «ДВОРЯНЕ»
В ИСТОРИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКОГРАФИИ И ИСТОРИОГРАФИИ
Аннотация. В статье на примере трех терминов – «бояре», «дети боярские»
и «дворяне» – сделан анализ отражения социально-политической терминологии
в историографии и исторической лексикографии. В связи с составлением специального
© Державина Е.И., Дубовицкий А.Б.
220
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
словаря социально-экономической и политической лексики древнерусского языка
намечены его задачи и перспективы.
Ключевые слова: история России, история русского языка, историография,
историческая и терминологическая лексикография.
E.I. Derzhavina, A.B. Dubovitsky
Institute of Russian language Russian Academy of Sciences
TERMS “BOYARE”, “DETI BOYARSKIE” AND “DVORYANE”
IN HISTORICAL LEXICOGRAPHY AND HISTORIOGRAPHY
Abstract. In the article the analysis of social and political terminology exampled as
“boyare”, “deti boyarskie” and “dvoryane” is reflected in historiography and historical
lexicography. Tasks and prospects are set regarding the composition of a special dictionary of
social and political lexicon of the ancient Russian language.
Keywords: history of Russia, history of Russian language, historiography, historical and
terminological lexicography.
Термины «бояре», «дети боярские» и «дворяне» относятся к категории
терминов, бытовавших в истории России, в отличие от терминов, сформулированных
исследователями. Они широко представлены в источниках, относящихся как
к домонгольскому периоду, так и ко времени более позднему, вплоть до начала XVIII
века. Эти термины многократно исследовались и трактовались на протяжении развития
историографии и лексикографии в XIX–XXI вв. [Ключевский 1989; Ключевский 1994;
Сергеевич 2007; Павлов-Сильванский 2001; САР 1789–1794; Срезневский 1893/1989;
СДРС XI–XIV; СлРЯ XI–XVII]. Однако нам представляется возможным вновь обратиться
к ним и рассмотреть представленность терминов в лексикографических трудах
и попытаться выявить сформировавшиеся к сегодняшнему дню взгляды ученых на эти
социальные группы. Кроме того, уточнить эти взгляды, прежде всего на термины «дети
боярские» и «дворяне».
Терминологическая лексикография и предполагаемый в перспективе словарь,
условно пока называемый нами словарем социально-экономической лексики,
предполагает тщательный отбор лексических единиц, которые составят его словник.
Термины, относящиеся к социальной организации русского общества, безусловно,
войдут в этот словник. Они трудны для понимания их семантической наполненности
в историческом развитии общества. Ученые не раз рассматривали их в своих
исследованиях, высказанные ими мнения во многом дополняют и уточняют друг друга,
но порой они выступают как противоречивые. Почему такое возможно? Во-первых,
из-за недостаточности материала источников, и, во-вторых, из-за разницы в подходе
к трактовке термина. Тема наша находится, можно сказать, на стыке исторических
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
221
и филологических исследований. Такое соединение взглядов на проблему способно,
как представляется, дать значительные результаты. Дифференцированный подход
к письменным источникам, в том числе привлечение переводной литературы – все это, на
наш взгляд, дает положительные результаты, не говоря уже об опоре на этимологические
и источниковедческие исследования.
Многие исторические термины становились предметом исследования как историков
(главным образом), так и филологов. Мы решили обратиться к трем из них – бояринъ,
дети боярские и дворяне. К тому же все они входят в алфавитный отрезок, включенный
в первый том «Материалов для древнерусского словаря» И.И. Срезневского [Срезневский
1893/1989], что говорит о разработке соответствующих словарных статей самим автором.
Помимо «Материалов» Срезневского, для анализа разработок словарных статей на
указанные слова выбраны несколько лексикографических изданий, это – Словарь
Академии Российской [САР 1789–1794], Словарь древнерусского языка XI–XIV вв.
[СДРС XI–XIV], Словарь русского языка XI–XVII вв. [СлРЯ XI–XVII], Материалы для
терминологического словаря Г.Е. Кочина [Кочин 1937].
Обратимся теперь к рассмотрению конкретных терминов и терминологических
сочетаний. Слову боярин (болярин) посвящено большое количество научной литературы1,
оно входит во все исторические словари русского языка. С точки зрения происхождения,
слово рассматривается как заимствованное. Известно две формы слова боярин–болярин,
соотношение которых оценивается учеными по-разному. Более известен и привычен
взгляд, согласно которому форма с –л- является южнославянской и более ранней. Однако
в словаре А.Е. Аникина мы видим совершенно иное понимание этого соотношения:
«Слово б[оярин]… допустимо толковать как фонетически первичное, а ст.-слав. как
результат контаминации формы с –j- и bol’- в боле I»2 [Аникин 2011: 133–134].
Как же представлено слово в историко-лексикографических трудах? В САР у слова
боярин выделяется две лексемы: «1. Вельможа. Степень сего достоинства в старину
давалася первейшим особам в государстве, которое они удерживали и при чинах своих;
2. Господин, помещик и всякой, имеющий слуг». Это последнее значение соотносится
с фонетическим обликом его – барин, о котором сказано, что он появляется у слова
«в обыкновенном употреблении». Думается, что первое значение ориентировано на
появившиеся ко времени составления труды Ивана Никитича Болтина и других историков.
Кстати говоря, Болтин был одним из авторов–составителей первого академического
словаря. И такой факт можно отметить как опору филологического труда на исторические
разыскания при исследовании исторических реалий и терминов.
Далее, не касаясь развития отечественной лексикографии, можно обратиться
к близким к нашему времени словарям. Словари исторического жанра, естественно, не
222
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
могли обойти стороной слово боярин. В том числе в первом томе словаря Срезневского
[Срезневский 1893/1989] дано подробное, можно сказать, энциклопедического характера
толкование, в котором, однако, не прослеживается историческое изменение лексического
наполнения термина. (Хотя, надо признать, что Срезневский ориентировался на ранний
период истории Руси). У него объединены служилые бояре, т.е. получающие земли
по службе, и родовитые, т.е. поступавшие на службу князя, уже имея земли в личном
владении. Выделено и еще одно значение: «Бояре не при князьях, а как высшее сословие
народное, всего яснее являются в Новгороде». И в самом деле, бояре новгородские
имели отличия от прочих. Приведем весьма характерное свидетельство о новгородском
боярстве времен Новгородской республики. Жильбер де Ланнуа (фламандец, в будущем
бургундский посол), посетивший Новгород в 1413 г. как представитель Тевтонского ордена,
оставил следующее описание новгородской аристократии: «Далее, внутри упомянутого
города проживают великие сеньоры, прозываемые боярами (Bayares). И некоторые из
горожан владеют землей, протяженностью в 200 лье, богатые и на диво могущественные;
и нет у русских в Великой Руси других сеньоров, кроме этих, выбираемых по желанию
коммуны. <…> И там два начальника, герцог и бургграф (т.е. тысяцкий и посадник),
кои управляют вышеуказанным городом; оные правители выбираются из года в год.
И мы посещали упомянутого епископа и упомянутых сеньоров» [Хрестоматия 1960:
545–549].
В отличие от «Материалов» И. И. Срезневского, СлРЯ XI–XVII вв. не отличается столь
большим, энциклопедического характера толкованием. В нем выделено три значения,
хотя и сделано различие во временном наполнении термина. Значения следующие:
«1. Старший дружинник, советник князя; 2. Феодал-землевладелец; 3. Высший служебный
чин в Русском государстве XV–XVII вв., а также лицо, пожалованное этим чином».
В таком взгляде виден исторический подход к пониманию термина, хотя разработано
слово не столь подробно, что, видимо, определяется первоначальным замыслом словаря
как краткого. Действительно, на протяжении времени значение слова изменялось
вслед за изменением исторических реалий в широком понимании этого слова. В СДРЯ
XI–XIV вв. представлено обобщенное толкование слова – ‘член высшего сословия
в феодальном обществе’, которое согласуется с ограничением исторического периода
и круга источников словаря.
Не лишено смысла также обращение внимания на то, как отражены терминологические
сочетания со словом бояринъ в разных словарях. В СлРЯ XI–XVII вв. сочетание бояринъ
большой (больший), великий толкуется как ‘представитель высшего слоя боярства’.
В СДРЯ XI–XIV вв. сочетанию дано несколько иное, но близкое толкование:
‘относящийся к числу наиболее знатных и влиятельных бояр’. В Материалах Г.Е. Кочина
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
223
находим сочетания со словами великие, вячщие, лучшие, которые можно понимать
в этом же ключе. Однако в СлРЯ XI–XVII вв. сочетание вящий бояринъ не выделено,
его можно увидеть в словарной статье, в цитате из Новгородской первой летописи, на
слово ВЯЩИЙ в оттенке ‘наиболее знатный, родовитый’ ко второму значению3. Лучшие
бояре, отмеченные в Материалах Г.Е. Кочина и СДРЯ в словарной статье на слово боярин,
в СлРЯ XI–XVII вв. встречается в статье на слово лучший под значением ‘богатый; наиболее
состоятельный, привилегированный или знатный представитель своего сословия или
какой-л. группы’. Сочетание лучший бояринъ в СДРЯ XI–XIV вв. дополнено сочетанием
добрыи бояринъ, оба они, как отмечают авторы словаря, имеют такое же значение, как
и больший, великий бояринъ. Оно выделено только в этом словаре и в Материалах Кочина.
В СлРЯ XI–XVII вв. отмечено сочетание введенный боярин, оно толкуется как ‘боярин,
в обязанности которого входило ведение судебных дел от лица князя’. Такое понимание
терминологического сочетания не согласуется с толкованием, данным ему Срезневским,
а также с пониманием его С.М. Соловьевым, который считал этот термин синонимом
слову горододержавец и считал, что это те правители города, которые ‘обязаны были
садиться в осаду и защищать город, где кормятся’ [Соловьев 1960: 506]. В «Материалах»
И.И. Срезневского термин находится под словом въвести без толкования. Сам же глагол
имеет такое толкование: ‘поставить, назначить на какую-л. должность’4. Это сочетание
представлено и в Материалах Г.Е. Кочина без толкования. В СДРЯ XI–XIV вв. его нет,
возможно, из-за отсутствия сочетания в источниках словаря.
Выделенные СДРЯ и в Материалах Г.Е. Кочина сочетания молодыи, мьньшии
бояринъ, скорее всего, имеют одно и то же значение, которое в СДРЯ XI–XIV вв. выглядит
так: ‘член младшей дружины’. СлРЯ XI–XVII вв. в словарной статье МЕНЬШИЙ
выделяет сочетание мѣньшие бояре со значением ‘менее родовитая или менее богатая
часть боярства’, хотя в первом томе этого словаря выделены сочетания бояринъ малый
(меньший), мелкий, молодший (молодой) со значением ‘представитель рядового боярства’.
Как видим, значения разнятся.
Сочетание бояринъ путный отмечено всеми словарями. И.И. Срезневский привел
его под словом путный со значением ‘боярин, заведующий управлением княжескими
доходами’5. В СДРЯ – ‘боярин, ведающий сбором натуральной подати с населения
определенной территории’; в СлРЯ XI–XVII вв. также, как у Срезневского, сочетание
приведено под словом путный со значением ‘боярин, имеющий в своем управлении
(в качестве «кормления») какую-л. территорию и получающий с нее доходы’.
Здесь перечислены далеко не все сочетания, выделенные составителями того или
иного словаря. Как видим, материал в них организован по-разному и трактовки терминов
несколько различаются. То, что терминологические сочетания разбросаны в разных
224
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
местах и даже томах (выпусках) лексикографических изданий, затрудняет их поиск
и возможность видеть картину в целом.
Сочетанию дети боярские в исторических словарях повезло меньше – оно
отмечено не во всех лексикографических трудах. Дети боярские, по С.М. Соловьеву,
«составляли высший отдел младшей дружины. … имеют одинаковое положение
с боярами относительно права отъезда и волостей, не имея только права участвовать в думе
княжеской» [Соловьев 1960: 508, 512]. В САР есть только сынъ боярский со значением
‘в Сибири сим именем называется казацкий урядник’. В «Материалах» Срезневского
о них написано: liberi bojarum, т. е. дети бояр. В СДРЯ XI–XIV вв. сочетание дети боярские
нами не найдено. В СлРЯ XI–XVII вв. сочетание встречается дважды: под статьей ДЕТИ
и БОЯРСКИЙ. В статье ДЕТИ выделено отдельное сочетание под общим значением
‘молодые слуги, дружинники, спутники’ с двумя значениями: а) Вольные слуги князя
с правом отъезда, позднее – светские феодалы знатного происхождения и б) Уездные
феодалы в XVI–XVII вв. В статье БОЯРСКИЙ сочетание толкуется как ‘представитель
низшего разряда служилых “по отечеству”, т. е. по происхождению, людей’. И только
в Материалах Г.Е. Кочина зафиксировано несколько сочетаний с термином дети боярские:
дворовые, добрые, лучшие, молодшие (молодые).
Теперь обратимся к термину дворянинъ. В САР у слова отмечено три значения:
‘1. В старину слово сие значило то же, что и дворовой, т. е. при дворе служащий, и дворяне не
едиными токмо услугами Государю занималися, отправляя разные должности дворского
служения, но и телохранительную стражу и первостатейное войско составляли’, два других
значения для избранной темы не столь существенны. В «Материалах» Срезневского слово
дано без толкования. В СДРЯ XI–XIV вв. оно толкуется как ‘княжеский слуга (вольный
или холоп), выполнявший различные хозяйственные и административные обязанности’,
в СлРЯ XI–XVII вв. у слова дворянинъ отмечено два значения: ‘1. Лицо, находящееся на
службе при дворе князя; 2. Лицо, причислявшееся с середины XVI в. к государеву двору;
дворянин’. Также отмечено несколько терминологических сочетаний: думный дворянинъ,
выборные, городовые дворяне, московские, ратный дворянинъ. Этот список шире, чем
в Материалах Г.Е. Кочина, где отмечены только дворяне княжие и царевы (татарские).
Прежде всего следует сказать, что все эти термины описывают господствовавшую
в Средние века в России социальную группу феодалов в разных ее ипостасях, при
этом терминами «бояре», «дети боярские» и «дворяне» не исчерпывается описание
феодального сословия в России X–XVII вв. Дело в том, что в те времена аристократия
была двух видов: титулованная и нетитулованная. Титулованная аристократия – это
князья. В истории России наибольший след оставили два княжеских рода: Рюриковичи,
ставшие основателями правящей династии, и Гедеминовичи, перешедшие на русскую
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
225
службу в XV в. из Великого княжества Литовского во времена возвышения Москвы
и складывания Русского централизованного государства. Нетитулованная аристократия –
это бояре, которые, как и князья, являлись крупнейшими феодалами-землевладельцами,
были ближайшим окружением князей (за исключением Новгорода и Пскова во времена
существования там самостоятельных республик, когда местные бояре представляли
собою независимую от приглашенных князей правящую верхушку). Однако у них не
было княжеского титула. Кроме того, можно сказать, что с ранних этапов существования
Древнерусского государства бояре были связаны с князьями отношениями службы. Эта
служебная подчиненность претерпевала существенные изменения на протяжении веков:
от широких иммунитетных прав в домонгольское время до существенного их урезания к
XVI в. Классическим примером крупного и влиятельного боярского рода были Романовы,
которые, тем не менее, относились к нетитулованной аристократии.
Необходимо также избегать путаницы при чтении источников XVI–XVII вв.,
в которых мы часто можем встретить следующее выражение: «боярин князь Бельский»,
«боярин князь Шуйский». На первый взгляд, это противоречит всему вышесказанному.
Однако противоречия здесь нет, так как в данном случае термин «боярин» означает не
крупного феодала-землевладельца, главу рода, а члена Боярской думы с чином боярина.
Боярская дума появилась на рубеже XV–XVI вв. и стала высшим законосовещательным
органом при великом московском князе. Внутри нее существовали так называемые
думные чины, высшими из которых были чины боярина и окольничего [Ключевский
1994]. То есть такие фразы в источниках следует понимать как то, что князь Бельский
является членом Боярской думы с высшим чином боярина. Таким образом, термин
«боярин» в XVI в. приобретает новое значение, характеризующее высшее чиновное
положение в государственной иерархии.
Боярам в отечественной науке посвящена обширная историография, в которой
по вопросам их происхождения и значения самого слова боярин между учеными мало
противоречий [Ключевский 1989; Сергеевич 2007; Павлов-Сильванский 2001; Дьяконов
2005].
Намного больше сложностей у исследователей вызывает трактовка терминов «дети
боярские» и «дворяне», особенно применительно к периоду XV–XVII вв. XVIII век дает
совершенно другую картину, ибо «бояре» и «дети боярские» уходят с исторической
сцены и со страниц источников, а термин «дворяне» получает новое содержание – теперь
это слово означает новый консолидированный господствующий класс дворянства.
В литературе, конечно, даются трактовки того, кто такие «дети боярские»
и «дворяне» для периода XV–XVII вв., подчеркивается как сходство, так и различие
между ними [Сергеевич 2007: 398; Павлов-Сильванский 2001: 80]. Однако наряду
226
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
с этими, как правило, беглыми описаниями в историографии общим местом является
полное смешение данных терминов, то есть выставление знака равенства между ними
[Епифанов 1977: 336]. С этим никак нельзя согласиться. Нам представляется разумным
внести разъяснения и предложить свою, дополнительную трактовку термина «дети
боярские».
Прежде всего, что объединяет людей, входивших в группы «детей боярских»
и «дворян»? Конечно, то, что все они относились к категории служилых людей. Общество
той эпохи делилось на служилых и тяглых. Для служилых по отечеству, то есть для феодалов
(существовали еще служилые люди по прибору) налогом в пользу государства (князя или,
в дальнейшем, царя) и была их служба, военная или гражданская. И «дети боярские»
и «дворяне» относились к этому слою общества. Но они не относились к аристократии,
это была служилая феодальная мелкота. Их материальным обеспечением, как правило,
было поместье, а не вотчина, то есть условное землевладение. Вотчинами же владели
князья и бояре. «Дети боярские» и «дворяне» составляли основу феодального войска,
прежде всего – конницы, и должны были выходить в поход по первому требованию князя.
В научной литературе распространена мысль о том, что начало формирования русского
дворянства как отдельной сословной группы связано с присоединением Новгорода
к Москве в конце XV в., когда Иван III расселил на землях, отобранных у новгородского
боярства вотчин, своих вольных слуг, при этом дав им эти земли на поместном праве
[Рубинштейн 1964: 22]. С этим сложно спорить, однако надо подчеркнуть, что источники
свидетельствуют о том, что Иван III расселил на новгородских землях не «дворян»,
а «детей боярских». В 3-й Псковской летописи под 1499 годом есть запись: «…поимал
князь великой в Новегороде вотчины церковные, и роздалъ детем боярским в поместье…»
[ПСРЛ 2000: 252]. С точки зрения политической целесообразности, большой разницы не
было. Но для нас ясно, что люди той эпохи отчетливо видели отличие эти двух групп.
Это, в первую очередь, относится к социальному происхождению тех и других.
«Дворяне» известны в наших источниках с домонгольских времен. Это были зависимые
люди, люди «под дворским», то есть слуги управителя дворца. Часто они принадлежали
к холопской среде. В любом случае, это не феодалы, то есть не привилегированный
слой общества, обладающий «феодом». Таковыми они станут лишь в XVI в. То есть
социальный слой, из которого формировалось дворянство, – это слой мелких слуг князя,
иногда вольных, иногда зависимых, но в любом случае не знатных.
«Дети боярские» – это потомки знатных бояр. Боярином считался глава рода,
а «дети боярские» – это его сыновья, племянники, все родственники мужского пола
по нисходящей линии. Надо также помнить, что бояре были не только у великого
московского князя, но и у удельных князей, существовавших до XVI в. Таким образом,
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
227
«детей боярских» в это время было множество. На их положение сильно повлиял процесс
объединения земель вокруг Москвы, преодоления раздробленности и возникновения
нового централизованного государства, ибо этот процесс привел к уничтожению уделов,
переходом княжеско-боярской аристократии на службу великому московскому князю,
а также к обеднению и обезземеливанию многочисленной прослойки потомков боярских
родов. Вскоре «дети боярские» начнут, как и «дворяне», служить московскому князю
и получать за это поместья [Черепнин 1960; Борисов 2000]. Служебный статус этих двух
категорий, действительно, будет очень близким. Однако социальный статус все же был
разным. Впрочем, к XVIII веку эти различия исчезли и сложилось единое российское
дворянство.
Нам представляется возможным высказать мысль о некотором сходстве термина
«дети боярские» с существовавшей в то же время в Западной Европе системой
феодальных титулов. Эта система состояла из сложной иерархии, обусловленной
особенностями складывания западноевропейских государств. В ней присутствовали
герцоги, маркизы, бароны, графы и другие титулы. Нам хочется обратить внимание на
одну особенность этой системы. Она связана с правилом майората, которое сложилось
при Карле Великом к началу IX века. Это правило наследования имущества только
старшим сыном (или старшим в роде), при котором остальные сыновья лишались
наследства и добывали себе средства на жизнь, как правило, своим воинским
искусством. При этом официальным титулом имел право владеть лишь тот, кто получал
наследство. Например: 3-й граф Солсбери. Однако существовало неписаное правило,
по которому, при встрече в обществе других аристократов, младшего брата также
можно было назвать графом, хоть он и не являлся им официально. Такое обращение
получило название «титулы учтивости».
Возможно, в случаях употребления термина «дети боярские» в источниках мы видим
отголосок этого правила. Другими словами, «сын боярский» не имел права претендовать
на звание «боярин», ибо не являлся главой рода. Но он претендовал на то, чтобы его
имя связывали со знатью, даже если эта связь была слабой и находилась в далеком
прошлом.
Необходимо, впрочем, сделать следующее замечание. С конца XVI в. эти различия
между «детьми боярскими» и «дворянами» становятся не столь значимыми. Это связано
с тем, что в результате опричного террора по отношению к боярским родам и неудачной
для России Ливонской войны численный состав служилых людей сократился. Государство
же было заинтересовано в пополнении людьми для службы. Поэтому появились случаи
верстания в «дети боярские» людей из низших социальных групп – из казаков или даже
холопов [Дьяконов 2005: 205]. С другой стороны, после событий Смутного времени
228
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
начала XVII в. мелкопоместное неродовитое дворянство значительно возвысило свою
роль во внутриполитической жизни страны. И все же отголоски различий этих двух
социальных групп сохранялись вплоть до Петра I.
Представленный нами материал показывает, что в области древнерусской
социально-политической лексики есть много проблемного, отсюда, вероятно,
происходят различия в ее представленности в словарях. Мы не касались анализа текстов,
в которых она встречается, что предполагается сделать в дальнейшем. Задуманный
нами терминологический словарь, как нам представляется, поможет снять некоторые
противоречия, а также сможет представить социальную лексику более полно.
Литература
Аникин, А.Е. Русский этимологический словарь. Вып. 4. – М., 2011. – 328 c.
Борисов, Н.С. Иван III. – М., 2000. – 644 с.
Дьяконов, М.А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. –
СПб., 2005. – 384 с.
Епифанов, П.П. Войско и военная организация // Очерки русской культуры XVI века.
Ч. 1. – М., 1976. – С. 292–380.
Ключевский, В.О. Терминология русской истории; История сословий в России //
Сочинения. Т. VI. – М., 1989. – С. 225–391.
Ключевский, В.О. Боярская дума Древней Руси. – М.: Ладомир, 1994.
Кочин, Г.Е. Материалы для терминологического словаря Древней России. – М.; Л.,
1937. – 487 с.
Павлов-Сильванский, Н.П. Государевы служилые люди. – М., 2001. – 338 с.
ПСРЛ – Полное собрание русских летописей. Т. V, вып. 2/ Псковские летописи. – М.,
2000.
Рубинштейн, Н.Л. Дворянство в России / Советская историческая энциклопедия.
Т. 5. – М., 1964.
САР 1789–1794 – Словарь Академии российской 1789–1794. Т. 1–6. – М., 2001–2006.
СДРС XI–XIV – Словарь древнерусского языка XI–XIV вв. Т. 1–. М., 1988–.
Сергеевич, В.И. Древности русского права. Т. 1. – М., 2007.
СлРЯ XI–XVII – Словарь русского языка XI–XVII вв. Т. 1–. М., 1975–.
Соловьев, С.М. История России с древнейших времен. В пятнадцати томах. Т. 3. – М.,
1960. – С. 225-391.
Срезневский, И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным
памятникам. Т. I. – СПб., 1893 (Переизд.: Словарь древнерусского языка Репринтное
издание. М., 1989).
Стефанович, П.С. Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI
веках. – М., 2012.
Хрестоматия 1960 – Новгород и Псков в начале XV в. (Гильбер де Ланноа) //
Хрестоматия по истории СССР: с древнейших времен до конца XV века / Под ред.
М.Н. Тихомирова. – М., 1960.
Черепнин, Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV–XV
веках. – М., 1960.
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
229
Примечания
Анализ взглядов на понимание слова "боярин" дано в книге [Стефанович 2012].
2
Там же см. литературу.
3
(1335): Того же лѣта князь великый позва владыку к собѣ на Москву на честь,
и посадника, и тысячкого и вятшихъ бояръ. Новг I лет., 332.
4
Слова градодержавецъ у Срезневского нет.
5
С. М. Соловьев пишет о путных боярах или путниках, что они ‘получали содержание
с доходных статей княжеских (путей)’ [Соловьев 1960: 506].
1
В.Б. Колосова
3Институт лингвистических исследований РАН
ПРОБЛЕМЫ АНАЛИЗА ФИТОНИМОВ В «МАТЕРИАЛАХ
ДЛЯ СЛОВАРЯ ДРЕВНЕРУССКОГО ЯЗЫКА
ПО ПИСЬМЕННЫМ ПАМЯТНИКАМ» И.И. СРЕЗНЕВСКОГО*
Аннотация. Статья представляет концепцию, первичные результаты и проблемы
проекта «Фитонимия русского языка в диахроническом аспекте (XI-XVII вв.)». Цель
проекта – определение генезиса, хронологии возникновения, путей заимствования
фитонимов на разных этапах развития русского языка. Она требует создания базы
данных древнерусских фитонимов. На начальном этапе принципы заполнения базы
отрабатывались на материале труда И.И. Срезневского «Материалы для словаря
древнерусского языка по письменным памятникам». При сплошной обработке словаря
выявились следующие сложности: 1) идентификация растений, отсутствующий или
сомнительный перевод; 2) затруднения в определении источника; 3) многочисленные
опечатки в словарных иллюстрациях; 4) неоднозначность вопроса о времени появления
фитонима в языке; 5) вопросы графической репрезентации (выносные буквы, написания
под титлом и пр.); 6) машинный поиск слов в доступных базах данных; 7) отсутствие
русско-древнерусских словарей. В статье также содержится обзор интернет-ресурсов,
имеющих отношение к теме проекта.
Ключевые слова: древнерусский язык, фитонимы, база данных, цифровые
гуманитарные науки, И.И. Срезневский, хронология, машинный поиск.
V.B. Kolosova
Institute for Linguistic Studies Russian Academy of Sciences
PROBLEMS OF PHYTONYM ANALYSIS IN “MATERIALS FOR THE OLD
RUSSIAN DICTIONARY BY WRITTEN MONUMENTS”
BY I.I. SREZNEVSKY*
Abstract. The article presents the idea and the primary results of the project “Russian
Phytonyms in Diachronic Aspect (11-17 cc.)”. The aim of the project – fixing the genesis,
chronology of appearing, ways of borrowing phytonyms on various development stages of the
© Колосова В.Б.
230
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
Russian language – requires creating the database of the Old Russian plant names. At the first
stage of the project, the principles of creating and filling the database were worked through on
the text of “Materials for the Old Russian Dictionary by Written Monuments” by I.I. Sreznevsky.
The dense processing of the work demonstrated the following problems: 1) identification of
plants (doubtful or no translation); 2) identification of the source; 3) numerous misprints in
quotations; 4) the time of appearing of a phytonym in the language; 5) questions of graphical
representation (kern characters, titlos, etc.); 6) automatic word search in existing databases; 7)
absence of Russian – Old Russian dictionaries. The article also contains a review of internet
resources concerning the theme of the project.
Keywords: Old Russian language, phytonyms, database, Digital Humanities,
I.I. Sreznevsky, chronology, automatic search.
Статья представляет концепцию и первичные результаты проекта «Фитонимия
русского языка в диахроническом аспекте (XI-XVII вв.)», выполняемого группой
исследователей из Петербурга, Москвы и Екатеринбурга. Целью является изучение
истории бытования фитонимов в русском языке XI-XVII веков, а именно: определение
генезиса, хронологии возникновения (относительной и абсолютной), путей
заимствования на разных этапах развития языка. Данная цель требует прежде всего
найти и атрибутировать все фитонимы, упомянутые в различных жанрах древнерусской
письменности, то есть создать базу данных древнерусских фитонимов.
С точки зрения методологии, проект относится к направлению Digital Humanities1,
методы и научные достижения которого все активнее используются в различных областях
гуманитарных наук.
Выборка фитонимов — трудное и времязатратное дело, особенно для ранних
периодов развития письменности. Вероятно, по этой причине большая часть
исследовательских работ по фитонимам основана на ограниченном количестве текстов
либо на лексикографических материалах, как, например, [Бахтурина 1979], [Шеина
1998], [Трафименкова 2015].
Описание окружающего мира, как правило, не входило в сферу внимания
древнерусских книжников, и для самого раннего этапа (XI-XII вв.) возможна лишь
констатация списка фитонимов и выделение определенных категорий растений
(разводимые vs дикоросы; деревья, кустарники, травы, овощи и т.д.). К тому же первые
письменные тексты, хотя и восходят к XI веку, известны в более поздних списках, при
этом большинство из них являются переводами с греческого или же находятся под
сильным влиянием иноязычной религиозной литературы2.
Основным инструментом исследования станет электронная база данных, отражающая
следующие аспекты проанализированных текстов в отношении фитонимии: оригинал,
т.е. фитоним в языке-источнике (если есть); русский фитоним (с фонетическими,
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
231
морфологическими, лексическими вариантами); денотат, то есть ботаническое
номенклатурное название растения (при наличии возможности определения); источник
(с указанием автора, времени и места создания); описание растения (при наличии
в тексте); функция или символическое значение растения.
«Пробным камнем» для отработки приемов заполнения базы данных, выявления
и преодоления сопутствующих проблем стал фундаментальный труд И.И. Срезневского
«Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам». При
сплошной обработке словаря выявился ряд сложностей. Попытаемся сгруппировать их
по темам.
Одной из проблем является идентификация растения, обозначенного той или иной
лексемой. Перевод зачастую неясен, как в случае с растением БЖȣРЪ: «Ѡ были гл҃емѣмъ
бжоуръ. Егда комоу боуд ιaзык свѧзан. да кадитсѧ с ним и рѣшитсѧ ѿ съоузъ. носѧи корень
его не заблоудитъ ѿ поути. ниж боитсѧ ѡтравы. ниж звѣреи. но и сѣмѧ его съ вiном пïемъ
исцѣленïе болѣзнеи своихъ. въноутрьших и вънѣшнихъ покажаιaи дом свои с листвïем
с коренемь егѡ. не вниде в ѡнь дѫхъ нечистъ» [Срезневский I: 86].
Здесь же мы сталкиваемся и с затруднением в определении источника. При цитате
значится помета «Сбор. Троиц. 278»; в указателе сокращений находим: 1) Сбор.
Троиц. XII в. — Сборник поучений XII в. библ. Троицко-Серг. лавры; 2) Сбор. Троиц.
XV в. — Сборник XV в. библиотеки Троицко-Сергиевской лавры; 3) Сбор. Троиц.
XVI в. — Сборник XVI в. библиотеки Троицко-Серг. лавры № 321, что затрудняет поиск
первоисточника. В результате поисков рукопись была отождествлена как Сборник
ХV века из собрания Троице-Сергиевой лавры (ф. 304.I) Российской государственной
библиотеки. Описание листа рукописи с интересующей нас цитатой гласит: «л. 270
об. Галиново на Ипократа. Туж же мелкия статьи с надписями: О кровопущании.
Животныи о лунных днех, о удобных зодиох, добрых и злых и посредних. От Хитрець.
О власожелцех. Оканч. сказанием чуднаго свойства былия, глаголемаго Бжур» (http://old.
stsl.ru/manuscripts/book.php?col=1&manuscript=762)
При сравнении оригинала с «Материалами…» выявлены опечатки: гл҃емѣмъ вм.
гл҃емѣмь; боуд вм. боуд..; заблоудитъ вм. заблоудить; пïемъ вм. пïемо; въноутрьших вм.
въноутрьшних. Таким образом, цитата должна выглядеть следующим образом: «Ѡ были
гл҃емѣмь бжоуръ. Егда комоу боуди ιaзык свѧзан. да кадитсѧ с ним и рѣшитсѧ ѿ съоузъ.
носѧи корень его не заблоудить ѿ поути. ниж боитсѧ ѡтравы. ниж звѣреи. но и сѣмѧ его съ
вiном пïемо исцѣленïе болѣзнеи своихъ. въноутрьшних и вънѣшнихъ. покажаιaи дом свои
с листвïем с коренемь егѡ. не вниде в ѡнь дѫхъ нечистъ».
Неоднозначен и вопрос о времени появления фитонима в языке. Так, по данным
«Словаря русского языка XI-XVII вв.», «номинация береза как название дерева известна
232
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
в первой фиксации по двинским грамотам XV века, липа — по источнику XVI века,
хотя производные березовый и липовый зафиксированы в Новгородской летописи
XII века» [Трафименкова 2015: 38]. В то же время фитоним береза является частью
древней ботанической лексики; все славянские формы демонстрируют близкое сходство
и восходят к прасл. *berza, которое, в свою очередь, возводится к и.-е. основе *bherәĝos,
bherәĝā со значением ‘блеск, свет, белый цвет’ [ЭССЯ 1: 201-202]. Очевидно, что он
появился в русском языке значительно раньше XII в., как и множество других фитонимов,
попавших в письменные тексты существенно позднее или вовсе не попавших в силу
узкой жанровой направленности того или иного произведения. Видимо, та же ситуация
возникла с парой аворъ / аворовъ: при статье «аворовъ» значиться ‘прил. от аворъ’
и цитата «Привѧзашѧ свѧтааго дѫбѣ соусѣ аворовѣ», в то время как при статье «аворъ =
ιaворъ» лишь значение ‘явор, platanus’ — без цитаты [Срезневский I: 5]. Для компенсации
почти полного отсутствия в литературе фитонимов, не относящихся к группам деревьев,
кустарников и культурных растений, необходимо привлекать этимологические словари —
в первую очередь ЭССЯ.
Компьютерная обработка любого текстового материала затрагивает вопросы
графической репрезентации. Их решение зависит от задач, ради которых составлялся
корпус [Бурыкин 2015: 18]. Аутентичная орфография текстов ценна тем, что позволяет
наблюдать процессы изменения в написании слов; это тем более важно в проекте такого
хронологического охвата. Но она же создает проблемы чисто технического свойства, не
говоря уже о сложной предварительной задаче получения распознанных электронных
версий ранних текстов.
В труде И.И. Срезневского использованы следующие графемы: ѣ, ѥ, ѡ, ѧ, ѩ,
ѫ, ѭ, ѯ, ѱ, ѳ, ѵ, ȣ, а также йотированный «а» и паерок. Подобные знаки, даже если
и отражаются аутентично в скопированных текстах, все равно «не распознаются
поисковыми программами, имеющими собственные заданные заранее шрифтовые
настройки» [Бурыкин 2015: 20]. Отдельную сложность составляют варианты написания:
выносные буквы (сѧдет, егда), написания под титлом (бл҃гооуханы, г҃лемȣмоу). Если их
выделять курсивом или верхним индексом, то при конвертации из программы Word
в Excel, где планируется набирать информацию на первом этапе проекта, или при
верстке это форматирование исчезает и его нужно восстанавливать вручную. Поэтому
пришлось разработать инструкцию, чтобы все участники набирали нетипичные
графемы единообразно и чтобы в дальнейшем стало возможным создать программу
автоматического поиска информации. Для таких случаев было принято решение
использовать два типа репрезентации текста — максимально близкую к источнику
и в упрощенной записи. Так, мы заменяем «і», «ï» на «и», «ѡ» на «о» и так далее, но
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
233
«ять» сохраняем, так как он может обозначать как «е», так и «и» (в зависимости от
диалекта).
В результате обсуждения была принята следующая система замен: I, і / Ї, ї — И, и; Ȣ, ȣ
/ Оу, оу — У, у; S, ѕ — З, з; ΙA, ιa / Ѧ, ѧ — Я, я; Ѡ, ѡ — О, о; Ѣ, ѣ — Ѣ, ѣ; Ѥ, ѥ — Е, е; Ѩ,
ѩ — Я, я; Ѫ, ѫ — У, у; Ѭ, ѭ — Ю, ю; Ѯ, ѯ — Кс, кс; Ѱ, ѱ — Пс, пс; Ѳ, ѳ — Ф, ф; Ѵ, ѵ — И,
и / В, в; Ѿ, ѿ — От, от. Титла раскрываются: пр҃ка — пр(оро)кА; сн҃е чл҃чь — с(ы)не чл(ове)
чь; выносные буквы помечаются знаком «+»: прωсиет, просити — прωсиет+, просит+и+.
Таким образом, словарная статья БЖȣРЪ в упрощенной записи выглядит так: «О были
гл(агол)емѣмь бжуръ. егд+а кому буд+и+ язык+ связан+, да кадится с ним+, и рѣшится от
съузъ. нося и корень его, не заблудить от пути, ниж+ боится отравы, ниж+ звѣреи. но и сѣмя
его съ вином пиемо, исцѣление болеѣзнеи своихъ вънутрьшних+ и вънѣшнихъ. покажая
и дом+ свои с листвием+, с коренемь его, не вниде в онь духъ нечистъ».
Самой сложной является задача машинного поиска слов из ЛСГ «Растения».
В Интернете размещены некоторые базы данных, содержащие тексты
древнецерковнославянской и древнерусской литературы: Исторический подкорпус
в составе Национального корпуса русского языка (НКРЯ) (ruscorpora.ru), электронный
корпус древнецерковнославянских текстов Corpus Cyrillo-Methodianum Helsingiense
(http://www.helsinki.fi/slaavilaiset/ccmh/),
старославянский
корпус
Университета
Южной Калифорнии (http://www-bcf.usc.edu/~pancheva/HistoricalSyntaxSouthSlavic.html)
и др. (см. тж. [Резникова, Копотев 2005]). Однако они не предоставляют возможности
семантического поиска и, следовательно, автоматического создания списка фитонимов,
встречающихся в текстах. Так, путем обращения к словарям можно понять, что лексемы
бросква, броскиня, бросквиня, бросвина и прасквы означают персик, однако обратный
поиск не предусмотрен, то есть у нас есть древнерусско-русский словарь, но нет словаря
русско-древнерусского — или же словника древнерусских фитонимов, чтобы можно
было автоматизировать поиск по текстам, набранным в электронном виде.
Некоторые шаги в этом направлении делаются. Так, в древнерусском разделе
Исторического подкорпуса НКРЯ есть возможность выбрать в меню «Грамматические
признаки» такие варианты, как «личное имя», «отчество», «по мужу», «топоним»
и «этноним», однако меню «Семантические признаки» пока не функционирует
(в Основном, Газетном, Параллельном, Поэтическом, Устном, Акцентологическом,
Мультимедийном и Мультимедийном параллельном корпусах такая опция есть, и ЛСГ
«Растения» в ней предусмотрена).
Ресурс С. Балыбердина http://oldrusdict.ru/dict.html#, где «Материалы…»
представлены в электронном виде, дает возможность поиска по словарным статьям
в дореформенной графике (возможен ввод букв ѣ, ѥ, ѧ, ѩ, ѫ, ѭ, ѯ, ѱ, ѳ, ѵ, ї; йотированный
234
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
а отсутствует) и поиска по значению в современной. Можно выбрать часть речи, ЛСГ
(у автора «категория»), область (предусмотрены «имена Богов», «интересные слова»
и «церковные термины») и количество букв. В категориях, среди которых присутствуют
«военная тема», «дни недели», «животные» и др., растения первоначально не были
выделены; в данный момент автор заполняет эту ЛСГ.
Ресурс М.А. Левченко Concordances 1.0 дает возможность контекстного
и морфологического поиска, поиска слов и их семантических аналогов, статистики по
частям речи и ЛСГ «Животные», «Птицы» и «Цвета». «Растения не предусмотрены,
хотя можно искать конкретные названия на общих основаниях. Интересным с точки
зрения древнерусской лексикографии представляется раздел «Слово Даниила Заточника»
с возможностью сравнения 11 списков произведения и анализа их лексической близости
(http://concordance.pythonanywhere.com/test/zatochnik/index).
Описанный проект, находясь на стыке лексикографии, этноботаники и DH, нуждается
в соответствующем наборе методов для решения поставленных задач. «Материалы»
Срезневского служат своеобразным полигоном для выработки и шлифовки приемов
и методов создания базы данных древнерусских фитонимов. Этот труд является срезом
разнообразных жанров литературы того времени и дает повод задуматься о соотношении
памятника и источника, графическом представлении текстов, определении денотатов,
хронологии возникновения фитонимов, технической обработке полученных данных.
Литература
Бахтурина, Р.В. Названия трав в «Назирателе» // Памятники русского языка. − М.,
1979. − С. 131-149.
Бурыкин, А.А. Электронный ресурс для исследований в области русской лексикологии
и лексикографии «Библиотека лексикографа»: Опыт работы, перспективы пополнения,
возможности использования // Теоретическая и прикладная лингвистика. 2015. № 4. −
С. 5-28.
Резникова, Т.И., Копотев, М.В. Лингвистически аннотированные корпуса русского
языка (обзор общедоступных ресурсов // Национальный корпус русского языка:
2003−2005. − М.: Индрик, 2005. − С. 31−61.
Срезневский, И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным
памятникам. − Санкт-Петербург, 1890–1912.
Трафименкова, Т.А. Представление фрагмента языковой действительности
«Растительный мир» в «Словаре русского языка XI-XVII вв.»: Особенности
лексикографирования. // Научные ведомости. Серия Гуманитарные науки. 2015. № 6
(203). Вып. 25. − С. 36–43.
Шеина, Н.В. История наименования трав в русском языке XI-XVII вв.:
Лексикографический аспект. Дисс…..канд. филол. н. − М., 1998. – 24 c.
ЭССЯ — Этимологический словарь славянских языков. − М.: Наука, 1974–2014.
Вып. 1–39. Продолжающееся издание.
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
235
Примечания
*Статья публикуется при поддержке гранта РФФИ № 17-06-00376 «Фитонимия
русского языка в диахроническом аспекте (XI-XVII вв.)».
1
Общепринятого перевода термина пока не существует; предлагались варианты
«цифровая гуманитаристика», «цифровые гуманитарные науки», «компьютерные
методы в гуманитарных науках» и др. В данной статье мы будем пользоваться
аббревиатурой DH.
2
Так, в «Слове Даниила Заточника» из трех фитонимов — дуб, пшеница,
смоковница — последнее употреблено в сочетании смоковница проклѧтаѧ, которое
восходит к библейской метафорике.
А.Г. Косов
4Башкирский государственный
педагогический университет имени М. Акмуллы
ИСТОЧНИКОВЕДЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ДОКУМЕНТНОЙ
ЛИНГВИСТИКИ*
Аннотация. Новизна диахронического подхода в наибольшей степени проявляется
при интегрировании документной лингвистики и исторического лингвокраеведения.
Основным источником исторического лингвокраеведения признаются рукописные
тексты, однако привлечение печатных указов из «Полного собрания законов Российской
империи» может помочь в решении многих вопросов исторической стилистики. Среди
указов и законов, посвящённых различным сторонам документоведческой деятельности,
можно выделить законодательные акты, устанавливающие формы различных видов
документов; законодательные акты, регламентирующие написание различных
реквизитов документа; законодательные акты, регламентирующие делопроизводство
и процессы документирования; законодательные акты, регламентирующие систему
документооборота.
Ключевые слова: источниковедение, историческое лингвокраеведение, документная
лингвистика, документный жанр, унификация и стандартизация деловой письменности.
A.G. Kosov
Bashkir State Pedagogical University
named after M. Akmulla
SOURCE STUDY PROBLEMS OF DOCUMENTARY LINGUISTICS
Abstract. The novelty of the diachronic approach becomes mostly evident in the integration
of the Documentary Linguistics and the Historical Linguistic Regional Study. The main source
of the Historical Linguistic Regional Study is handwritten texts, but the use of printed decrees
from the “Complete Collection of Laws of the Russian Empire” can help in solving many
problems of the Historical Stylistics. Among the decrees and laws on various aspects of the
© Косов А.Г.
236
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
document-scientific activity, it is possible to single out the following: legislative acts that
establish the forms of various types of documents; legislative acts that regulate the writing
of various document details; legislative acts that regulate office work and documentation
processes; legislative acts that regulate the system of document flow.
Keywords: Source Study, Historical Linguistic Regional Study, Documentary Linguistics,
documentary genre, unification and standardization of business writing.
Современная документная система является результатом многовековой практики
употребления текстов делового содержания. На протяжении долгого времени эта система
подвергалась достаточно существенным изменениям, при этом менялся не только состав
документов, но и совокупность лингвистических средств, с помощью которых создаются
документные тексты. Поэтому актуальными, на наш взгляд, являются исследования
по документной лингвистике в диахроническом аспекте, выявляющие особенности
стандартизации деловой письменности на протяжении определённого исторического
периода.
Новизна диахронического подхода в наибольшей степени проявляется при
интегрировании документной лингвистики и исторического лингвокраеведения. Как
справедливо замечает Л.А. Глинкина: «Историческое лингвокраеведение в России в целом
не имеет таких глубоких корней, как синхронное. Это относительно новое направление
в языкознании второй половины XX в., в котором синтезируется проблематика
лингвистического источниковедения, исторической диалектологии, филологического
краеведения, исторической стилистики» [Глинкина 2001: 3].
Главным
направлением
деятельности
лингвистического
источниковедения
было собирание и издание древних рукописных книг с углубленным историкокультурным комментарием. В истории науки оно было представлено именами таких
выдающихся учёных, как Ф.И. Буслаев, А.Х. Востоков, Е.Ф. Карский, В.О. Ключевский,
Б.А. Ларин, Д.С. Лихачев, С.П. Обнорский, А.А. Потебня, А.И. Соболевский,
И.И. Срезневский, Б.А. Рыбаков, А.А. Шахматов и др. Материально-научная база этого
направления оказалась изначально необозримой и безграничной. Реальный объем
письменного наследия был непомерно велик за счет неописанных рукописей, которые
хранились в больших и малых городских архивах. С.И. Котков призывал осваивать
старинное рукописное богатство в разных уголках страны: «Дальнейшее развитие
истории русского языка во многом зависит от приобщения исследователей к рукописному
наследию, притом не только уставному и полууставному, но также и скорописному»
[Котков 1991: 4].
Основной задачей исторического лингвокраеведения на современном этапе является
введение в научный оборот новых транслитерированных текстов делового письма,
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
237
которые могут служить материалом не только для исследования языковых единиц
разных уровней, но и для исследования по отечественной истории, а также по истории
государства и права России.
Таким образом, основным источником исторического лингвокраеведения
признаются рукописные тексты (чаще всего скорописные), хранящиеся в региональных
архивах. Однако привлечение огромного массива печатных документов может
помочь в решении многих вопросов исторической стилистики. В частности, изучение
законодательных актов из «Полного собрания законов Российской империи» позволяет
проследить пути становления документной системы в общероссийском и региональном
масштабах, а также установить особенности влияния на различных уровнях языка
документных актов центральных канцелярий на язык документов провинциальных
учреждений.
Изучение рукописных памятников XVII – XIX вв. с точки зрения документной
лингвистики заключается в исследовании различных аспектов унификации
и стандартизации деловой письменность той эпохи. В частности, выявление и анализ
трафаретов деловой речи и связанных с этим устойчивых, постоянно повторяющихся
конструкций, становящихся важным признаком деловой речи.
Поэтому в рамках документной лингвистики важен анализ устойчивых конструкций
в деловой письменности XVII – XIX вв. с целью выявления стандартного построения
документных жанров, объединённых коммуникативным значением, а также с точки
зрения обнаружения динамики в построении отдельных видов документов.
Особенностью стандартизации делового языка XVII – XIX вв. является то, что
она всё решительнее определяется законодательством. Поэтому наряду с рукописными
материалами актуальным считаем привлечение печатных указов и законов, касающихся
регламентации делопроизводства и документирования того времени, из «Полного
собрания законов Российской империи» в качестве источников для документной
лингвистики.
«Полное собрание законов Российской империи» – это многотомное собрание
документов центральных канцелярий XVII, XVIII и XIX вв., в которых отразилась
внутренняя и внешняя политика России того времени. Тематикой документов,
помимо прочего, является и упорядочение документирования, документооборота
и делопроизводства в целом.
Все указы и законы, посвящённые различным сторонам документоведческой
деятельности, можно разделить на 4 группы:
1. Законодательные акты, устанавливающие формы различных видов
документов.
238
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
Начиная с середины XVII века устанавливаются формы присяги для разных
чиновников и граждан: указы от 31 августа 1651 г., 10 ноября 1653 г., 2 Марта 1711
г., Февраль 1726 г., 7 Маiя 1727 г., 22 Августа 1728 г., 8 Марта 1762 г., 28 Iюня 1762 г.
и др.
С петровского времени существенные изменения претерпевает форма многих
документов. Для них разрабатывались «генеральные формуляры», т.е. образцы, по
которым следовало составлять документы. Обязательность составления документов по
формулярам предусматривается многими законоположениями Петра: согласно указу
Петра I «Форма о Судѣ» (5 ноября 1723) требовалось, чтобы в челобитной титул царя
указывался только один раз в начале, а сама просьба излагалась по пунктам, т.е. была
сделана попытка формализовать текст документа, сделать его максимально удобным для
чтения.
Несколько ранее – указом от 22 февраля 1714 г. – губернаторам предлагалась форма
ведомости для присылки сведений о произведённых сборах налогов и казённых расходах,
состоявшая из 22 пунктов.
С первой половины XVIII в. при вступлении в должность нового императора
издавался указ с приложением формы клятвенного обещания: указы от 28 Февраля 1730
г., 17 Декабря 1731 г., 27 Августа 1747 г., 25 Декабря 1761 г., 11 Iюля 1762 г. и др.
В связи с проведением переписи населения вводились формы составления ревизских
сказок: указы от 1 Марта1744 г., 28 Ноября 1761 г., 13 Февраля 1763 г., 10 Декабря
1781 г. и др.
2. Законодательные акты, регламентирующие написание различных реквизитов
документа.
В петровское время начинает регламентироваться употребление отдельных
составных частей (реквизитов) формуляра документа. Указом 11 ноября 1721 г.
«О титулахъ Его Императорского Величества» устанавливались правила написания
титула императора в разных видах документов. Полный титул императора указывался
только в межгосударственных документах («Въ грамотахъ въ Иностранныя
государства»). В документах внутреннего употребления титул императора указывался
сокращённо, но по-разному в зависимости от жанра документа.
Именно с этого времени при вступлении на престол нового императора одним
из первых издавался указ под названием «Форма о титулахъ Его Императорскаго
Величества».
В 1722 году издаётся «Табель о рангах», положивший начало строгой системе чинов,
званий, титулов, употребление которых в официальных бумагах было обязательно до
1917 года. Современная практика официального адресования в своей основе восходит
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
239
к правилам формального речевого этикета на письме, получившем обоснование именно
в тот период.
Именно в коллежском делопроизводстве выделяется из текста и становится
самостоятельным элементом формуляра дата документа: во многих документах она
пишется под текстом с левой стороны листа: «Ноября 12 дня 1723 го года».
Самостоятельным элементом формуляра становится и наименование документа;
в некоторых случаях к нему примыкает обозначение краткого содержания документа:
«Рапортъ о получении указа», хотя требование указывать краткое содержание документа
(заголовок к тексту) окончательно формируется только в делопроизводстве министерств
в XIX в.
3. Законодательные акты, регламентирующие делопроизводство и процессы
документирования.
В петровскую эпоху появляются учреждения бюрократического типа, а также
регламенты для них, определяющие точно состав, организацию, компетенцию
и делопроизводство. Ещё в 1699 г. Пётр I вводит в обращение гербовую бумагу, в 1700 г.
издаёт указы об отмене столбцовой формы документа и всеобщем переходе к тетрадной
форме (листовой и книжной).
Так как преобразования Петра I осуществлялись главным образом через
законодательные акты, значение законов как источника регламентации делопроизводства
в рассматриваемый период сильно возросло. В это время как структура, так и деятельность
всех государственных учреждений стали регулироваться законами. Поэтому в XVIII в.
особое значение уделяется порядку издания, обнародования и исполнения законов:
– 16 марта 1714 года был издан указ «О печатанiи и о продаже въ народъ указовъ»,
по которому устанавливался порядок обнародования законов;
– 30 августа 1714 года издаётся указ, в соответствии с которым все посылаемые для
исполнения распорядительные акты должны быть запечатаны;
– указом от 19 марта 1719 года «О отвѣтах на указы» регламентировался порядок
исполнения законодательных актов;
– по указу от 12 ноября 1723 года «О печатанiи указовъ и промеморей» все важные
официальные документы должны были издаваться в печатном виде.
Законодательной основой реформы стал утверждённый Петром I 28 февраля 1720 года
«Генеральный регламент» коллегий, по которому в коллегиях и других государственных
учреждениях XVIII века в законодательном порядке была определена новая организация
делопроизводства, получившая название «коллежской».
4. Законодательные акты, регламентирующие систему документооборота.
Большое количество указов этого времени посвящено правилам подачи и рассмотрения
240
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
челобитных. Так, указом от 8 декабря 1714 г. «О челобитныхъ» устанавливается, «гдѣ
кому челобитную подать надлежитъ». После этого акта последовало ещё множество
указов, запрещающих подавать челобитные или прошения непосредственно императору,
минуя местные присутственные места. Это указы от 22 декабря 1718 г., 4 декабря 1719 г.,
23 мая 1720 г., 27 февраля 1722 г., 6 апреля 1722 г., 17 апреля 1722 г., 19 августа 1725 г.,
15 октября 1725 г., 23 апреля 1730 г., 22 мая 1740 г., 28 мая 1742 г., 10 мая 1749 г.,
12 марта 1752 г., 29 сентября 1753 г., 8 августа 1759 г., 4 марта 1762 г. Так впервые
устанавливались правила документооборота, хотя ещё только для одного конкретного
документного жанра.
Кроме того, можно выделить комплексные законодательные акты, регламентирующие
различные стороны делопроизводства. Например, «Учреждение для управления
губерний Всероссийской империи», изданное Екатериной II.
«Учреждения» подробно определили не только место и функции присутственных
мест, но и порядок делопроизводства в этих учреждениях. Согласно этому документу
переписка между учреждениями превращается в своеобразный ритуал, который
нужно хорошо знать, чтобы занимать место в бюрократической системе.
Для сношений «властей и мест» устанавливались определённые виды документов,
в зависимости от положения учреждения в иерархической лестнице. Так создавалась
иерархия не только учреждений, но и документов. В видах документов и порядке
сношений выражалась строгая субординация учреждений. Вышестоящие инстанции
«указывали», нижестоящие «доносили» об исполнении указаний. Равные инстанции
сносились между собой на паритетных началах – предложениями и сообщениями.
25 июня 1811 г. было издано «Общее учреждение министерств» –
законодательный акт, определивший всю систему министерского устройства, включая
их делопроизводство и систему взаимоотношений с другими учреждениями и лицами.
Приобретают устойчивый вид реквизиты «Адресат» и «Адресант», появившиеся ещё
в XVIII в. в коллежском делопроизводстве. Именно в министерском делопроизводстве
появляются бланки учреждений с угловым расположением реквизитов.
Постановку делопроизводства в XIX в. характеризует ещё большая, по сравнению
с коллежским, его регламентация, устанавливаемая законом.
Таким образом, диахронические исследования по документной лингвистике
направлены на выявление путей нормализации и стандартизации делового языка, а также
на уяснение жанрово-стилистических особенностей деловой переписки второй половины
XVII − начала XIX веков, что возможно при совокупном изучении как рукописных, так
и печатных архивных документов.
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
241
Литература
Глинкина, Л.А. Историческое лингвокраеведение на Южном Урале: проблемы,
поиски, перспективы // Лингвистическое краеведение на Южном Урале. Ч. III. Очерки по
языку деловой письменности XVIII века / Под общ. ред. Л.А. Глинкиной. – Челябинск,
2001. – С. 3-21.
Котков, С.И. Источниковедческие исследования и научное издание памятников
в области русского языка // Источники по истории русского языка XI-XVII вв. – М.,
1991. – С. 3–14.
Примечание
*Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект 15-04-00412
Н.А. Кулева
5Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН
ФЕВРАЛЬСКАЯ МИНЕЯ-ЧЕТЬЯ ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XV В.
(РГБ Ф. 173 № 92) КАК ИСТОЧНИК «МАТЕРИАЛОВ
ДЛЯ СЛОВАРЯ ДРЕВНЕРУССКОГО ЯЗЫКА» И.И. СРЕЗНЕВСКОГО
Аннотация. В статье рассказывается о вкладе в изучение февральской минеи-четьи
первой четверти XV в. (РГБ ф. 173 № 92) И.И Срезневского, который впервые ввел эту
рукопись в научный оборот и продемонстрировал своеобразие ее лексического состава.
Ключевые слова: минея-четья, агиография, славянская письменность, рукопись,
историческая лексикография, лексика, иноязычные оригиналы.
N.A. Kuleva
Institute of Russian language Russian Academy of Sciences
THE FEBRYARY MENATION READER OF THE FIRST QUARTER OF THE
15TH CENTURY. (RSL, No. 173 No. 92) AS SOURCE OF “MATERIALS FOR THE
DICTIONARY OF THE OLD RUSSIAN LANGUAGE” OF I.I. SREZNEVSKY
Abstract. The article describes the contribution to the studying of the February menaion
reader of the first quarter of the 15th century. (RSL, No. 173 No. 92) of I.I. Sreznevsky, who
for the first time introduced this manuscript and showed an originality of its lexical structure.
Keywords: menaion reader, hagiography, Slavic writing, manuscript, lexicon, foreignlanguage originals.
Как известно, после принятия христианства на Руси появилась различная
агиографическая литература, которая проникала к нам, главным образом, из
южнославянских стран. Наряду с другими памятниками церковнославянской литературы:
евангелием, псалтырью, апостолом, различного рода поучениями и сказаниями и др.,
© Кулева Н.А.
242
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
жития являлись основным и излюбленным чтением для средневекового человека.
Они входили в состав разного рода собраний текстов: сборников смешанного типа,
торжественников, прологов, патериков, а также миней-четьих. С древнейших времен
до нас дошло не так много списков такого рода миней. Это Супрасльская мартовская
минея XI в. и Успенская майская XII в. Списки миней XIII – XIV вв. нам не известны.
Минеи-четьи XV в. сохранились в весьма ограниченном количестве. К их числу
относится исследуемая нами рукопись, датируемая по филиграням первой четвертью XV
в., она хранится в Отделе рукописей Российской Государственной библиотеки в составе
собрания Московской Духовной Академии под номером 92 (РГБ, ф. 173/I [МДА], №
92). Это самый ранний сохранившийся список миней-четьих за февраль (далее: Мин.
чет.февр.). Рассматриваемая минея содержит 30 житий (два из которых представлены
фрагментарно: житие преп. Александра не имеет концовки и переходит плавно в житие
муч. Садофа, которое не имеет начала) и семь гомилий на февраль. Особенность этого
памятника заключается в том, что все жития и гомилии здесь являются переводными и
нет сказаний о русских святых.
Особое место в истории изучения Мин.чет.февр. принадлежит И.И. Срезневскому,
который впервые привлек внимание к ней других специалистов. Описание рукописи
и небольшая выборка слов были опубликованы им в «Сведениях и заметках
о малоизвестных и неизвестных памятниках» [Срезневский 1875: 377–390].
И.И. Срезневский, описывая Мин.чет.февр. и сравнивая ее с другим древним
памятником XI в. – Супрасльской рукописью, на основании сопоставления языка этих
двух произведений делает предположение о том, что эти две рукописи были частями
единого целого и что уже в XI веке существовала полная годичная славянская минея-четья.
По мнению архиеп. Сергия (Спасского), который в своей работе подробно прослеживает
этапы формирования данного типа миней, такого рода памятники появились на Руси
не позднее XII в. [Cергий 1901 (1997: 38)]. Этой датировки придерживаются и другие
исследователи: М.Н. Сперанский – на основании рассмотрения состава домакарьевских
миней-четий за сентябрь и октябрь [Сперанский 1896, 1901, 1904] – и Д.Е Афиногенов –
на основании исторических фактов в исследовании о минеях-четиях ИосифоВолоколамского монастыря [Афиногенов 2000].
Изучение рукописи Мин.чет.февр. показало, что она имеет самостоятельное
значение с точки зрения её лексического состава, что впервые оценил И.И. Срезневский,
выделивший целый ряд редких слов, так что он включил позже Мин.чет.февр. в состав
источников «Материалов для словаря древнерусского языка» (далее: «Материалы»).
В рукописи остались его пометы: подчеркнутые и выбранные из текста слова. Приводя
примеры из минейных текстов, ученый почти всегда указывал конкретную страницу
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
243
Мин.чет.февр., иногда приводил греческое или латинское соответствия с указанием места
оригиналов, которые, по-видимому, на тот момент были ему известны.
Для И.И. Срезневского Мин.чет.февр. стала важным лексикографическим
источником. Примеры из этого памятника иллюстрируют многие словарные статьи. Не
менее 117 словарных статей «Материалов» И.И. Срезневского составлены исключительно
на материале минейных текстов указанной рукописи.
Как известно, продолжателем «Материалов» И.И. Срезневского стал «Словарь
русского языка XI–XVII вв.» (далее: СлРЯ XI–XVII вв.). Авторы этого словаря учитывают
все источники своего предшественника. Поэтому лексика Мин.чет.февр., входящая
в состав «Материалов», представлена и в СлРЯ XI–XVII вв. В первых выпусках словаря
цитатный материал этого памятника авторы черпали из «Материалов» Срезневского
и отмечали его звездочкой*. Однако не все словарные статьи, имеющиеся в «Материалах»,
мы обнаруживаем в СлРЯ XI–XVII вв. Например, лексемы витальникъ, возвоѥвати,
вълснути, въпоутьныи, въхластитисѧ, въцвѣлити, гоусопаша, двороватися,
замѣжитисѧ, изъ˫ащнениѥ, лоуньновидьныи, коумирослоугованиѥ, погърбитисѧ,
подоболичиѥ, потьмленыи, придьргноути, съгнѣтаниѥ и некоторые другие отмечены
только в работе Срезневского и проиллюстрированы лишь материалом из Мин.чет.
февр. После того как М.И. Чернышевой были выявлены греческие соответствия к Мин.
чет.февр. (список их опубликован в «Справочном выпуске СлРЯ XI – XVII вв.» 2001.
С. 329), появились совершенно новые возможности для понимания минейных текстов
интересующего нас памятника. На современном этапе все цитаты, взятые из «Материалов»,
при составлении СлРЯ XI–XVII вв. проверяются по рукописи и сопровождаются
греческими параллелями; в случае необходимости контексты расширяют.
В результате обращения к иноязычным оригиналам Мин.чет.февр. стало возможным
определить семантику некоторых слов, которая отсутствовала или имела знак вопроса
в «Материалах» Срезневского. Некоторые примеры.
Возвоѥвати. Воевать против кого-л. И азъ возъвоюю на нь [дьявола] въ имѧ Га҃
моего Іу҃ Ха҃ (в греч. ἐγὼ στρατεύομαι κατʼ αὐτοῦ ἐν ὀνόματι τοῦ κυρίου). Ж. Март., 136.
Въцвѣлити. Кричать, вопить, издавать крики (от радости или скорби). Идоущоу
же ст҃омоу и приближащюсѧ на мѣсто, бѣси гласомъ великымъ въцвѣлиша (в греч. οἱ
δαίμονες φωνῇ ὠλόλυζον). Ж.Триф., 12 [ср. Материалы III, 1436 – цвѣлити ‘заставлять
плакать, обижать’].
Двороватисѧ. Размещаться на дворе, находиться под открытым небом. Тако
же и Дв҃дъ и прочїи пр҃рци и ст҃їи мѹжи женитвѣ припрѧгъшесѧ и дѣти прижившее въ
нб҃снѣмь цс҃твѣ дворѹютсѧ (в греч. τῶν λοιπῶν ἁγίων ἀνδρῶν... ἐν τῇ βασιλείᾳ τῶν οὐρανῶν
αὐλιζομένων). Ж. Мартин., 134 [в СлРЯ XI–XVII вв. 4, 193 – ‘пребывать’].
244
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
Дѣтсколичныи. Младенческий. Не всѧко велїчьствомь тѣла оумалити хѡтѧ въ
образѣ дѣтьсколичьнаго въздраста, но злобою младеньствоующемь ѿ нбс҃наго ѡц҃а нашего
присѣщаемомъ быти (в греч. ἐν σχήματι τῆς βρεφοειδοῦς). Ж. Влас., 216 [в СлРЯ XI–XII вв.
4, 39 – ‘детский’ (?)].
Замѣжитисѧ. Закрыть, зажмуриться (о глазах). Замѣживъшисѧ ѻчима, великѡмь
ѡгнемь жьгома, никого же ѿ своихъ знающи (в греч. μεμυκότας ἔχουσα τοὺς ὀφθαλμοὺς).
Ж. Петр., 260.
Кратѣтисѧ. Быть колеблемым, качаться, трястись. И нача кратѣтисѧ ѿ вольства
своего (ἤρξατο σαλεύεσθαι ἐκ τῆς προθέσεως αὐτοῦ). Ж. Мартин., 134 [в СлРЯ XI–XVII вв.
8, 25 – ‘отстраняться, отвращаться’ (?)].
Лежальныи. Тканый. И ѡболкъсѧ въ ризы лежальны˫а и въсѣдъ на конь сърѣте цр҃ѧ,
и достоино поклоненїе створи емоу (в греч. περιβαλλόμενος χιτῶνας ὑφαντοὺς). Ж.Фед.
Страт., 344 [в СлРЯ XI–XVII вв. 8, 196 – ‘драгоценный, тщательно хранимый’ (?)].
Мьрзѣлище. То, что вызывает отвращение; гнусность, мерзость (о языческих
идолах.) Зеусь ни чл҃кь быс<ть>… ни Аѳина жена ни ѡбразѡм чл҃чьскыимь хѡдїша, ни
проча˫а мьрзѣлища творении быша от Ба҃ (τὰ λοιπὰ βδελύγματα). Муч.Триф., 20 [в СлРЯ
XI–XVII вв. 9, 96 – это значение со знаком вопроса (?)].
В СлРЯ XI–XVII вв. на основании «Материалов» Срезневского имеется ошибочное
прочтение в результате неверного словоделения. Благодаря более широкому контексту
и опоре на оригинал можно предположить, что не существует лексемы изборница
‘эпитет церкви’ (СлРЯ XI–XVII вв. 6, 101), единожды отмеченной в Мин.чет.февр., – это
слово съборница (зборница). Цитата должна читаться следующим образом:
Съединенїе и съвъкѹпленїе ст҃ѣи зборьници, рекше цр҃кви (в греч.: τῆς ἁγιωτάτης
Ἐκκλησίας). Ж.Авксен., 167 [ср.: СлРЯ XI–XVII вв. 23, 83: сборница ‘церковь’].
Лексика Мин.чет.февр. дает ценный и разнообразный материал для исследований.
При отсутствии научного издания данного памятника И.И. Срезневский не мог отразить
в своих «Материалах» все богатство его лексического состава. Поэтому при сплошном
чтении данного памятника были выявлены лексемы, отсутствовавшие в старославянской
(SJS) и в русской исторической лексикографии (СлРЯ XI-XVII вв., СДРЯ XI-XIV вв.).
Приведем некоторые примеры слов, не описанных в исторических словарях:
бѣсо˫адецъ – словообразовательная калька от греч. δαιμονιοφάγος ‘тот, кто
побеждает (дословно: пожирает) беса’: ѿ аѹксентїа бѣсо˫адьца (Ж.Авксен., 150);
вольство (πρόθεσις) ‘желание, похоть’: и се еи г҃лющи раждизааше мѹжа на
похотѣнїе плотьско, и нача кратѣтисѧ ѿ вольства своего (Ж. Мартин.,134);
дългоморе (παραθαλάττιος) ‘приморская полоса, побережье’: повелѣно же быс<ть>
воиномъ съ христїаны по градą же и по дългоморе· ѫстрьмишасѧ на кѫмирьскы˫а грамы
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
245
[вм. храмы] (τῆς πόλεως καὶ τοῦ παραθαλαττίου) (Ж.Порфир.Газ., 309);
изданикъ (κεράμιον) ‘вид глиняного сосуда’: въземъ же изданикъ, въ немь же
поставля˫аю си водѹ (Ж. Мартин., 139) [в Волок. и ВМЧ это слово заменено лексическим
вариантом : корчагъ];
изъвертѣние (ἐξόρυξις) ‘выкалывание (о глазах)’: wчесъ изъвертѣнїе (ὀφθαλμών
ἐξορύξεις) (Нект.пам.Феод., 352);
мѣстоработание (πραγματεία) ‘занятие, забота’: алча же и жажда и ранамъ рабъ
нарицаемъ, и по всѧ дн҃и себе въ добрааго мѣстоработанїа, ˫аже ѿ всѣхъ бещестїа въ
хвалѹ въмѣнѧ˫а (τὰς καλὰς πραγματείας) (Ж.Влас., 205);
новопосагъшии – словообразовательная калька от греч. νεόγαμος ‘новобрачный,
только что сочетавшийся браком’: отроковица нѣкто новопосагъши въ чертозѣ сѣдѧщи
(κόρη τις νεόγαμος) (Ж. Авксен.,170);
съименьникъ (ἐπώνυμος) ‘тот, именем которого кто-л. назван; дающий кому-л.
свое имя’: [о иноке Евросине] веселию съименьникъ (τῆς εὐφροσύνης ἐπώνυμος)
(Ж. Влас., 207);
съпомощь – словообразовательная калька от греч. συνεργεία ‘содействие, помощь’:
ц҃рца... г҃ла има: мл҃твами вашими въложи ми б҃ъ еже ваю дѣло и съпомощь емѹ быс<ть>
(Ж.Пофир.Газ., 304) [В СлРЯ XI-XVII вв. 27; 67 зафиксированы глагол спомощи
и существительное спомощникъ];
ѹчернение (ἀνθρακιά) ‘сажа, копоть’: въ мѧкъкѹю и ѹкрашенѹю ризѹ, ˫аже ѿ
ѹчерненїа ѹгльнаго ѡболкъсѧ (ἐκ τῆς ἀνθρακιᾶς ἀσβόλην) (Ж.Влас., 205) и некоторые
другие.
Работа по изысканию гапаксов и редких слов продолжается.
Таким образом, вклад И.И. Срезневского в изучение данного памятника переоценить
невозможно. Благодаря ему эта рукопись впервые введена в научный оборот, и именно
И.И. Срезневский продемонстрировал своеобразие ее лексического состава.
Список сокращений
Изв.ОРЯС – Известия Общества русского языка и словесности Академии наук.
Сб.ОРЯС – Сборник Общества русского языка и словесности.
Литература
Афиногенов, Д.Е. Новгородское переводное четье-минейное собрание:
происхождение, состав, греческий оригинал // Monumenta linguae slavicae.
Dialecti veteris fontes et dissertationes. T. XLIV. – Freiburg i. Br., 2000. –
S. 270 – 283.
Ретков сб. – Супрасъслски или Ретков сборник: Т. 1 – 2. Изд.: Йрдан – Заимов; Марио
Капалдо. Т. 2. – София, 1983.
246
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
СДРЯ – Словарь древнерусского языка (XI – XIV вв.). тт. I – X. – М., 1988 – 2013
(издание продолжается)
Сергий (Спасский), архиеп. Полный месяцеслов Востока. Т. 1 – 3. – М., 1997.
СлРЯ XI-XVII вв. – Словарь русского языка XI –XVII вв. Вып. 1 – 29. – М.,
1975 –2017 (издание продолжается)
Справ.вып. – Словарь русского языка XI – XVII вв. Справочный выпуск. – М., 2001.
– С. 310.
Сперанский, М.Н. Октябрьская минея-четья до-макарьевского состава // Изв. ОРЯС.
Т. 6. Кн. 1. – М., 1901. – С. 57 – 87.
Сперанский, М.Н. Сентябрьская минея-четья до-макарьевского состава // Изв.ОРЯС.
Т. 1, Кн. 2. – М., 1896. – С. 235 – 257.
Сперанский, М.Н. Славянская метафрастовская минея-четья // Изв.ОРЯС. Т. 9, Кн.
4. – М, 1904. – С. 173 – 202.
Срезневский, И.И. Материалы для Словаря древнерусского языка. тт. I – III. – СПб.,
1893 – 1912; переизд. М., 1989.
Срезневский, И.И. Февральская книга Минеи четии древнего состава по списку XVв.
// Сб.ОРЯС. Т. 12. – СПб., 1875. – С. 377 – 390.
Чернышева, М.И. Словарь русского языка XI-XVII вв.: дополнения и исправления:
Тетрадь первая: А-Б. – М., 2006.
Lampe G.W. A Patristic Greek Lexicon. – Oxford, 1962.
Micloshic, Fr. Lexicon Palaeoslovenico-graeco-latinum. – Vindobonae, 1862 – 1865.
SJS – Slovník jazyka staroslověnského. tt. I – IV. – Praha, 1966 – 1997; переизд. СПб.,
2006.
Н.В. Логунова, Л.Л. Мазитова
6Пермский государственный национальный
исследовательский университет
ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ
И ЛИНГВОПЕРСОНОЛОГИЯ: О ПОДХОДАХ К ИЗДАНИЮ ИСТОЧНИКА
Аннотация. В статье рассматривается влияние новых аспектов и направлений научных
исследований на подходы лингвистического источниковедения к изданию источников.
В частности, обосновывается необходимость ориентироваться при публикации
рукописных материалов на цели предстоящего исследования. Речь идет о корректировке
принципов издания с учетом потребностей лингвистической персонологии.
Ключевые
слова:
лингвистическое
источниковедение,
лингвистическая
содержательность, лингвистическая информационность, лингвистическая персонология,
историческая языковая личность, речевой портрет личности.
© Логунова Н.В., Мазитова Л.Л.
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
247
N.V. Logunova L.L. Mazitova
Perm State University
LINGUISTIC SOURCE STUDY AND LINGUISTIC PERSONOLOGY:
APPROACHES TO THE PUBLISHING SOURCE
Abstract. The article explores the impact of new aspects and research areas in the
approaches linguistic source studies and the edition of sources. In particular, the necessity to
be guided at the publication of manuscripts on the purpose of the upcoming study. We are
talking about the adjustment of the principles of editions tailored to the needs of linguistic
personology.
Keywords: linguistic source study, linguistic pithiness, linguistic information, linguistic
personology, historical language person, speech portrait of a person.
Зарождение лингвистического источниковедения связано с именем С.И. Коткова,
который основал это научное направление [Котков 1980] и разработал принципы издания
лингвистических источников, обнародованные в 1961 году. Первоначально они были
установлены для издания памятников древнерусской письменности. По мере расширения
состава публикуемых источников (стали издаваться деловые и частно-деловые
тексты XVI–XVIII веков) лингвисты продолжали руководствоваться в целом теми же
принципами, скорректированными для более поздних документов сотрудниками Сектора
лингвистического источниковедения и исследования памятников языка Института
русского языка АН СССР. Письменные тексты XIX–XX веков учеными этого научного
коллектива не воспринимались в качестве лингвистического источника, и потому при
их публикации рекомендовалось применять правила издания исторических документов,
которые не были ориентированы на сохранение лингвистической содержательности
и информационности.
Выбор принципов, которыми руководствовался коллектив Сектора лингвистического
источниковедения и исследования памятников языка, прежде всего определялся
актуальными для русистики того времени задачами, в числе которых установление основы
древнерусского литературного языка, характеристика языка великорусской народности,
изучение процесса формирования русского национального языка и под. Именно этими
целями и ограничивалась лингвистическая содержательность источников, которую они
стремились сохранить при издании текстов. Но, по мнению Л.Ф. Копосова, уже тогда
руководитель коллектива С.И. Котков не считал «это свойство источника постоянным: оно
изменяется по мере развития научного знания, возникновения новых идей и концепций,
зависит от степени “проникновения науки в материю языка”» [Копосов 2012: 22].
Таким образом, очевидно, что изменение научной парадигмы или возникновение
любого нового аспекта исследования влечет за собой необходимость корректировки
248
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
принципов публикации источника. Так, например, для современной русистики тексты
XIX–XX вв. уже стали предметом активного разноаспектного изучения, и потому
применение при их публикации принципов, которых придерживаются историки, не
может удовлетворить лингвистов.
Отдельного рассмотрения, на наш взгляд, требует проблема публикации источников
в свете появления нового исследовательского направления – лингвистической
персонологии [Нерознак 1996; Плесовских 2014 и др.]. По мнению В.П. Нерознака,
«[в] рамках общей персонологии может быть выделена в самостоятельное направление
науки о языке лингвистическая персонология, исследующая состояние языка
(индивидуации) как частночеловеческой языковой личности (идиолектной личности), так
и многочеловеческой (полилектной) языковой личности – народа. В антропоцентрической
системе происходит последовательная смена индивидуации у каждой конкретной
языковой личности» [Нерознак 1996: 213]. Таким образом, объектом рассмотрения
лингвистической персонологии является языковая личность, а предметом – выявление
общего и особенного в ее языке и концептосфере.
Мы разделяем мнение исследователей, которые настаивают на том, что для
современной лингвистики все более актуальным становится изучение речевой продукции
исторических языковых личностей, являющихся носителями не элитарного, а низового
типа речевой культуры и репрезентирующих массовое языковое сознание [Иванцова 2010;
Караулов 1987; Плесовских 2014]. Результатом разностороннего изучения различных
структурных уровней языковой личности – вербально-семантического, когнитивного
и прагматического (по терминологии Ю.Н. Караулова) – может стать речевой портрет
носителя языка.
Нами накоплен определенный опыт по реконструкции речевых портретов
жителей русской провинции XVIII–XX веков на материале региональных архивов
Северного Прикамья. Эти реконструкции мы производили главным образом на основе
частных писем, которые мы считаем наиболее репрезентативными для данного
аспекта исследования. Речевые портреты создавались с учетом таких параметров, как
круг затрагиваемых тем (высвечивающих прагматику общения и аксиологические
приоритеты личности), стиль письма, манера общения с адресатом, уровень реализации
речевых компетенций – как элементарных, так и текстопорождающих, а также внешних
параметров писем (предпочтения в оформлении, наличие или отсутствие признаков
саморедактирования, особенности почерка) [Логунова, Мазитова 2016; 2017]. При
таком подходе к исследованию речевой продукции исторических языковых личностей
одинаково важны как лингвистическая содержательность, которую С.И. Котков считал
понятием собственно языковым, так и лингвистическая информационность, имеющая
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
249
отношение прежде всего к внешним средствам выражения языка и внешним условиям
его существования.
Работа с региональными рукописными источниками открыла для нас богатство
провинциальных архивов и убедила нас в том, что введение их в научный оборот
существенно расширит исследовательскую базу для гуманитарных отраслей знания.
Именно поэтому уже более десяти лет мы публикуем рукописные документы разных
жанров из фондов музеев Северного Прикамья. В этой работе мы в основном опираемся
на традиционные принципы, принятые для лингвистических изданий, но распространяем
их на документы XIX–XX вв., поскольку, с нашей точки зрения, их репрезентативность
нисколько не меньше, чем у источников предшествующих эпох. При этом некоторые
из правил лингвистического издания памятников письменности, утвердившиеся
в русистике, мы посчитали необходимым скорректировать в соответствии с задачами
наших исследований в русле лингвоперсонологического подхода.
В частности, при печатном воспроизведении рукописных документов мы
в соответствии с принятыми традициями:
- сохраняем типичный для каждого из жанров документов формуляр;
- тексты приводим в современной графике с сохранением букв, вышедших из
употребления;
- выносные буквы даем в строке, но выделяем курсивом;
- сокращенные слова поясняем в примечаниях, титла и другие надстрочные знаки
не воспроизводим;
- конец строки и страницы отмечаем соответственно знаками одиночного
и двойного слеша;
- сохраняем авторскую орфографию, описки не исправляем, указания на них даем
в подстрочных примечаниях, в случае необходимости предполагаемый вариант прочтения
приводим в примечаниях курсивом. В примечаниях же отмечаем и факты авторских
исправлений, и другие дефекты текстов;
- воспроизводим приписки и пометы, сделанные на полях рукописей с указанием
места их расположения;
- констатируем смену почерков в пределах одного текста;
- при передаче имен собственных строчную букву заменяем на прописную, что
констатируется в примечаниях;
- для каждого документа указываем номер листа (лицевого или оборотного), если
листы дела пронумерованы.
Вместе с тем, мы посчитали необходимым пересмотреть отдельные положения,
предусмотренные традиционными правилами. Так, нам представляется важным сохранять
250
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
авторское деление текста на слова. Общепринятое для лингвистических изданий правило
разделения текста на слова в соответствии с современными нормами правописания
обусловлено, на наш взгляд, возможными затруднениями в членении древнего текста
и понимании его смысла. В отношении источников XIX–XX вв. такой проблемы не стоит,
зато авторское деление текста на слова демонстрирует уровень определенных речевых
компетенций пишущего, что является частью лингвоперсонологического описания.
Мы считаем также необходимым передавать авторскую пунктуацию, в том числе
воспроизводя оригиналы, не содержащие необходимых знаков препинания, без какоголибо редактирования. Применение этого подхода позволяет не только оценивать
пунктуационные компетенции автора текста, но и выявлять уровень языковой рефлексии
языковой личности. Так, постановка ненормативных, но осмысленных знаков препинания
свидетельствует о высоком уровне языкового мышления, тогда как полное отсутствие
пунктуационных знаков обнаруживает у автора признаки «бесписьменного» языкового
сознания.
Само расположение текста на пространстве листа, с нашей точки зрения, высвечивает
определенные черты языковой личности, включая характер, темперамент, уровень
письменной речевой культуры и навыки текстопорождения. Поэтому мы скрупулезно
сохраняем авторское размещение текста, в том числе и деление на абзацы (или отсутствие
таковых).
Для расширения лингвистической содержательности и информационности
публикуемого источника мы считаем необходимым сопровождать издание справочным
аппаратом, который включает инвариантную часть (алфавитно-частотный указатель
апеллятивной лексики) и переменную, определяющуюся характером самого источника.
Так, в состав справочных приложений могут входить: словники лексики ограниченного
употребления, лексики эпохи, специальной лексики, указатели антропонимов, топонимов,
наименований учреждений и т.п. [Монастырский быт 2011; Логунова, Мазитова 2015].
Таким образом, в соответствии со всем изложенным нам представляется
целесообразным при публикации источников ориентироваться на цели предстоящего
исследования и в зависимости от этого корректировать традиционные принципы
лингвистического издания рукописей.
Литература
Иванцова, Е.В. О термине «языковая личность»: истоки, проблемы, перспективы
использования // Вестник Томского государственного университета. – 2010. – № 4 (12).
Филология. – С. 24–32.
Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность. – М.: Наука, 1987. – 262 с.
Логунова, Н.В., Мазитова, Л.Л. Речевая культура жителей Северного Прикамья
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
251
в начале XX века: материалы и исследования: монография / науч. ред. Л.Л. Мазитова. –
Соликамск: РИО СГПИ, 2015. – 228 с.
Логунова, Н.В., Мазитова, Л.Л. Портрет исторической языковой личности купца
И.С. Щеголихина (на материале эпистолярных текстов начала XX века) // Слово
и текст в свете современных филологических наук : сб. научных трудов по материалам
I Международной научно-практической конференции (30 апреля 2016 г.). – Нижний
Новгород: НОО «Профессиональная наука», 2016. – С. 94–102.
Логунова, Н.В., Мазитова, Л.Л. Речевой портрет провинциалки предреволюционной
России // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. 2017.
Том 9. Выпуск 1. – С. 38–45.
Копосов, Л.Ф. Лингвистическое источниковедение: история и современное состояние //
Вестник МГОУ. Серия «Русская филология». № 3. 2012. С. 20–24.
Котков, С.И. Лингвистическое источниковедение и история и русского языка. –
М., 1980. – 294 с.
Монастырский быт и уклад XIX века: рукописные материалы Соликамского
Святотроицкого мужского монастыря: монография / составители Н.В. Логунова, Л.Л.
Мазитова; науч. ред. Н.В. Логунова. – Соликамск: РИО СГПИ, 2011. – 220 с.
Нерознак, В.П. Лингвистическая персонология: к определению статуса дисциплины
// Язык. Поэтика. Перевод. Сб. науч. тр. – М.: Московский государственный
лингвистический университет, 1996. – С.112–116.
Плесовских, Т.С. Лингвоперсонология в контексте антропологического подхода //
Science Time. – 2014. – Вып. № 4 (4). – С. 173–179.
В.В. Плешакова
7Рязанский государственный университет имени С.А. Есенина
СЛАВЯНО-РУССКОЕ «ЖИТИЕ АНДРЕЯ ЮРОДИВОГО»
В ПУБЛИКАЦИИ И.И. СРЕЗНЕВСКОГО
Аннотация. Статья характеризует публикацию И.И. Срезневского о славяно-русском
Житии Андрея юродивого, увидевшую свет в сборнике ОРЯС 1880 года, не только
с историко-филологической стороны, но и в оценке ее духовной значимости.
Ключевые слова: И.И. Срезневский, юродство, Житие Андрея юродивого, памятник
письменности, славяно-русская филология, духовная значимость.
V.V. Pleshakova
Ryazan State University named for S. Yesenin
SLAVONIC-RUSSIAN “THE LIFE OF ANDREW
THE FOOL-FOR-CHRIST” IN THE PUBLICATION OF I.I. SREZNEVSKY
Abstract. The article characterizes the publication of I.I. Sreznevsky on
the Slavonic-Russian Life of St. Andrew the Fool for Christ in 1880, not only
© Плешакова В.В.
252
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
from the historical and philological side, but also in assessing its spiritual
significance.
Keywords: I.I. Sreznevsky, foolishness for Christ, Life of Andrew the Fool for Christ,
a monument of writing, Slavic
В традициях отечественной филологии – обращение к темам значимым не только
в научном отношении, но и в духовном. Романтически-возвышенные устремления
и «тёмные метания» русской жизни XIX века, ее взлеты и падения побуждали лучшую
часть общества утверждаться на камне веры, «Камень же бе Христос» (1 Кор. 10,4).
Богу содействующу, благодаря самоотверженному служению нескольких поколений
славистов на протяжении девятнадцатого столетия были открыты, изучены,
опубликованы и таким образом стали достоянием общественности основополагающие
памятники древнеславянской и древнерусской письменности. Это разыскания
и исследования А.Х. Востокова, И.И. Срезневского, В.И. Григоровича, Ф.И. Буслаева,
протоиерея А.В. Горского и многих других подвижников русской науки. В этом
ряду заметное место занимают историко-филологические труды И.И. Срезневского
последнего, петербургского периода его жизни, 50-х‑70-х годов, когда изучение
и публикация славяно-русских рукописей становится «основной областью его научных
интересов» [Смирнов 2001: 97]. Многие из памятников письменности, вводимых
в научный оборот, вышли в свет в Сборниках Отделения русского языка и словесности
(ОРЯС) Императорской Академии Наук в разделе «Сведения и заметки о малоизвестных
и неизвестных памятниках» (1867-1881 гг.). Небольшие по объему, эти заметки носят
на первый взгляд не строго научный характер. Как правило, они содержат общие
культурно-исторические сведения, текст памятника, часто в отрывках, по различным
спискам, не всегда самым древним из сохранившихся, а также словарь к тексту. Не
пренебрегал И.И. Срезневский и простым пересказом, переложением содержания
памятника по-русски. Это тяготение Срезневского к малому жанру иногда вызывало
непонимание, а то и упреки современников (И.В. Ягича, П.Н. Полевого). Но все же
и критичный И.В. Ягич в конце концов вынужден был признать: «Совокупность трудов
его [Срезневского – В.П.] представляет собою великолепную мозаику в древнерусском
стиле» [Ягич 2003: 476]. На наш взгляд, выбор Срезневским малого жанра «заметок»
может быть объяснен по крайней мере двумя причинами. Первая из них: «маленькие»
публикации служили большой и долговременной научной цели – созданию Словаря
древнерусского языка. Другая весьма вероятная причина выбора малого жанра
кроется в научно-педагогическом подходе к публикации. Ученый желал придать своим
разысканиям, за которыми стояла большая черновая работа, характер доступности
и общезначимости. И это ему удавалось. Прекрасный русский литературный язык,
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
253
увлекательное изложение, легкий слог – все это происходит от хорошего знания
предмета, любви к нему.
Широко известный в славяно-русской традиции памятник переводной литературы
«Житие Андрея юродивого» (далее – ЖАЮ), сохранившийся во множестве списков
(более 240), привлек внимание И.И. Срезневского «вскоре после издания в 1870 г.
первого октябрьского тома Великих Четьих Миней митрополита Макария, в котором
значительную часть занимает ЖАЮ» [Молдован 2000: 17]. Был даже обнаружен
экземпляр этого тома Миней, принадлежавший И.И. Срезневскому, с его карандашными
пометками на полях, где «приведены некоторые разночтения по двум другим спискам
ЖАЮ (в настоящее время – ГИМ, Син. 924, 1-я пол. XV в. (у Срезневского: XV-XVI вв.)
и ГИМ, Син. 925, 1-я четв. XV в. (у Срезневского: XVI в.)» [Там же].
В конце жизни И.И. Срезневский вновь обращается к ЖАЮ и создает «заметку»,
посвященную этому памятнику. Она была опубликована в 20-м томе Сборника ОРЯС под
номером 87 в разделе «Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках»
(с. 149-184).
Приступом к публикации является краткий очерк о зарождении подвига крайнего
самоотвержения ради Христа – юродства – в среде египетского монашества. Опираясь
на «Церковную историю» Евагрия Схоластика (сирийского автора VI в.), а также
на «подробное житие, которое в древнее время было переведено и по-славянски»
[Срезневский 1880: 149], Срезневский рассказывает о «старейшем по времени из тех,
которые называемы были σαλοί» [Там же], – о Симеоне-юродивом, жившем во времена
Юстиниана. Срезневский приводит из славянского Жития святого Симеона, которое
считал более выразительным, чем греческое, три примера «чудодейств», т.е. чудачеств,
блаженного Симеона. Приведем последнее из них: «Однажды святого увидел продавец,
не знавший, что он юродивый, и ему как разумному сказал: не хочешь ли ты, молодец,
стоять здесь и продавать сочиво, а не ходить без дела? Симеон сказал: да. Ставши на
место, он начал раздавать сочиво народу и сам есть вволю, так как перед тем всю неделю
не ел… Когда хозяин увидел, что он ничего не продавал, а только сам ел и раздавал
нищим, он побил его сильно, оборвал ему бороду и прогнал его…» [Срезневский 1880:
150]. Примеры славянского Жития, переданные по-русски, помогают раскрыть начальное
положение о сущности юродства (по Евагрию): «Этот человек до того отвергся тщеславия,
что людям, не знавшим его, казался помешанным, хотя и был исполнен всякой мудрости
и Божией благодати» [Срезневский 1880: 149].
Затем Срезневский переходит к характеристике подвига юродства на Руси, которое
появляется у нас после принятия христианства. Юродивым «был спустя слишком 500 лет
после Симеона в только что основанном монастыре Киево-Печерском чернец Исакий»
254
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
[Срезневский 1880: 150]. Завершается рассказ о жизни Исакия вполне по-ученому:
«Сказание это внесено в Повесть врем[енных] лет и в древний Патерик Печерский»
[Срезневский 1880: 151]. Далее в «заметке» следует часто цитируемый в дальнейшем
у других авторов (см., например, Ковалевский 1992: 148-149) отрывок о распространении
юродства на Святой Руси: «Спустя еще 500 лет, во второй половине XVI века
в Русской земле было уже много храмов, в которых покоились мощи прославленных
юродивых или которые были построены в их имя. Новгород славил своего Николая
Кочанова и Феодора, Устюг Прокопия и Иоанна, Ростов Исидора, Москва Максима
и Василия Блаженного, Калуга Лаврентия, Псков Тимофея отрока и Николу Салоса.
Время Иоанна Грозного было особенно благоприятно прославлению юродивых. Один
из них, Дометиан, был призван еще до его рождения (1530 г.), матерью его царицей
Еленой, и яко юродствуя глаголаше: родится Тит широкий ум (И.Г.Р. VIII. пр. 308)»
[Срезневский 1880: 151].
К собственно филологическому изложению И.И. Срезневский переходит только
после достаточно обстоятельного ознакомления читателя с подвигом юродства, когда
после общедоступных рассказов обращается к твердой лингвистической «пище». Здесь
сначала приводится перечисление древнерусских лексем в соответствии с греческими,
называющих юродивых и юродство, что подтверждается несколькими примерами
употребления из памятников древнеславянской и древнерусской письменности: от
Супрасльской рукописи до Прологов.
Исследователь приводит целое гнездо однокоренных слов, а затем расширяет
его до лексико-семантического поля. Это часто употребляемое слово оуродъ: юродъ
в соответствии с греческим μωϱός ‘глупый’. «Кроме того, употреблялось слово оуродъ
и вместо греч. σκαιός» [Срезневский 1880: 153]. Согласно Словарю А.Д. Вейсмана,
лексема σκαιός имеет значение: а) левый; б) неловкий, неумелый, грубый,
невежественный, глупый; в) несчастный, дурной; г) эп. западный [Вейсман 2006: 1133].
Также оуродъ: юродъ «издревле употребляется и для перевода греч. σαλός, юродивый:
так в житии блаженного Симеона он назван постоянно оуродъ=юродъ (Zродъ); так
и в Патерике Исакий, который поча по миру ходити оуродомъ ся творя и пр. Издревле
в некоторых случаях слово μωϱός переводилось и словом Zродивъ. <…> В таком же
значении употреблялось и слово Zродьнъ=оуродьнъ. <…> Употреблялось и наречие
Zродьскы. <…> Делаться юродивым называлось Zродитися. <…> Быть юродивым
– Zродовати. <…> Есть и глагол объюродѣти в том же смысле. <…> Слово μωϱία
передавалось словами Zрожда и Zродьство: оуродьство. <…> в Патер[ике] Печ[ерском]
два раза сряду в рассказе об Исакии употреблено выражение: нача оуродство творити;
в слове Ио[анна] Злат[оуста] на Вел[икий] Четв[ерг] в Супр. рукоп.: видѣ ли Zродьство,
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
255
видѣ ли безакониѥ (печ. стр. 313) – словом этим передано ᾴναισθησία; в Ефрем. Кормчей,
2 Ник. XVI: оуродьство вм. βλακεία (luxus). <…> От этого слова произведен глагол
оуродьствовати . <…> Андрей юродивый в житии не называется оуродомъ: юродомъ,
а похабомъ, и сколько знаю, только за ним одним осталось в переводном житии это
прозвание, как равносильное греч. σαλός и μωϱός: буди похабъ мене дѣля I: 6 <…>
При воспоминании об одном только русском юродивом, Николе Псковском, летописец
псковский воспользовался словом похабъ <…> Ближе к особенному значению слова
похабъ употреблено слово похабленый в слове с. Козьмы презвитера на еретиков <…>
В смысле, совершенно соответствующем сущ. похабъ, как σαλός, употреблено прилаг.
похабный в виде наречия похабно в июльской Служеб. минее в отношении к Симеону
юродивому (21 июля) <…> Производное от сл. похабъ сущ. похабьство известно пока
тоже из Жития Андрея юродивого: самохвальное похабьство. XIII: 66» [Срезневский
1880: 153-155].
Ученый характеризует ЖАЮ как произведение агиографического жанра,
справедливо замечая, что «жизнеописательного в нем очень мало» [Срезневский 1880:
156]. Действительно, ЖАЮ – это произведение скорее аскетической и эсхатологической
литературы. Ценными являются соображения Срезневского о времени жизни Андрея
юродивого: исследователь предполагал, что подвижник жил раньше, чем считал издатель
греческого текста ЖАЮ (К. Яннинг) – не в IX-X вв., а во время Льва I Великого, который был
императором Византии в 457-474 гг. и имел прозвище Макелла («Мясник»). Аргументация
И.И. Срезневского до сих пор сохраняет актуальность. Впрочем, ученый допускал, что
ЖАЮ могло быть написано и гораздо позже – от имени современника блаженного Андрея,
«потому-то и прославлен был Андрей значительно позже» [Срезневский 1880: 157]. В конце
своих рассуждений И.И. Срезневский делает предположение: не создавалось ли Житие
дважды – в VI веке и в X веке, когда оно было «переделано и разукрашено прибавками
разного рода?» [Там же]. «Как бы то ни было, – подытоживает автор, – Житие Андрея
юродивого очень важно – не по тому времени, когда подвизался Андрей, а по своему
содержанию, как произведение, заключающее в себе между прочим изложение понятий
о мире, его явлениях, его прошедшем и будущем» [Срезневский 1880: 157-158].
Считая (ошибочно), что «славянский перевод Жития Андрея юродивого <…>
не сохранился в древних списках: все старейшие из имеющихся в виду списков его
относятся к XV-XVI веку», Срезневский справедливо утверждает, что «язык перевода
сам по себе заявляет иное: это язык древний – и по правильности строя, и по подбору
слов» [Срезневский 1880: 158]. На страницах 158-164 своей публикации ученый приводит
четыре отрывка из ЖАЮ по Проложной редакции: 1) как Андрей стал юродивым: «При
Льве велицемь цесари бысть…»; 2) благословение на подвиг в храме святой Анастасии:
256
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
«По явлении же первемь в другую нощь…»; 3) в блудилище: «В един убо от днии…»;
4) видение некоей жены о святости блаженного Андрея: «Ходящу убо некогда святому
Андрею…». Они приведены по славяно-русскому списку из Пролога Новгородской
Софийской библиотеки пол. XIII в. с разночтениями по Лобковскому Прологу 1262 г.,
а также по Новгородскому Прологу XIV в.
В конце публикации И.И. Срезневским дан большой «выбор слов» с греческими
соответствиями и краткими примерами из ЖАЮ, многие из которых затем вошли
в «Материалы к словарю древнерусского языка». Однако, как полагает А.М. Молдован,
из 194 слов, выбранных И.И. Срезневским, только 140 могут быть признаны собственно
древнерусскими [Молдован 2000: 69].
Заканчивает И.И. Срезневский свою статью сведениями о тех шести списках ЖАЮ,
которые, как он характерно выразился, были у него «под рукою» [Срезневский 1880:
/179-184].
Юродство во Христе – не от мира сего. Поэтому изучать явление юродства
чисто рационалистическими методами весьма затруднительно. «Око не виде, и ухо
не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его» (1 Кор.,
2, 9). И.И. Срезневский, несмотря на отдельные неточности его лингвистических
интерпретаций, допущенные в данной «заметке», дал адекватный сложному предмету
образец описания духовных (иррациональных) явлений. Это главное.
Источники и словари
Вейсман, А.Д. Греческо-русский словарь / Репр. изд. – М., 2006.
Срезневский, И.И. Материалы для словаря древнерусского языка / Репр. изд. – М.,
1958. – Т. I-III.
Срезневский, И.И. Житие Андрея юродивого // Сборник Отделения русского языка
и словесности Императорской Академии Наук. Сведения и заметки о малоизвестных
и неизвестных памятниках. – СПб., 1880. – Т. 20, Ч. 5. – С. 149-184.
Литература
Ковалевский, И. Юродство о Христе и Христа ради юродивые в восточной и русской
Церкви. – М., 1992. – 284 с. (+I-IV).
Молдован, А.М. Житие Андрея Юродивого в славянской письменности. – М., 2000.
– 760 с.
Смирнов, С.В. Отечественные филологи-слависты середины XVIII – начала XX вв.:
справочное пособие. – М., 2001. – 336 с.
Ягич, И.В. История славянской филологии / Репр. изд. – М., 2003. – 976 c.
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
257
Н.А. Тупикова
8Волгоградский государственный университет
ПОСЛАНИЯ ВАСИЛИЯ ШУЙСКОГО, ЛЖЕДМИТРИЯ II
И СИГИЗМУНДА III В СОСТАВЕ «РУССКОГО» АРХИВА
ЯНА САПЕГИ: СТРУКТУРНО-СОДЕРЖАТЕЛЬНЫЕ
И ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ
Аннотация. В исследовании впервые рассматриваются особенности старорусских
и старопольских памятников деловой письменности начала XVII века, составляющие
важную часть реконструированного архива польского гетмана Яна Петра Сапеги.
Лингвистическая содержательность документов – исторических свидетельств событий
Смутного времени раскрывается на основе анализа структурных и функциональных
характеристик текстов, определявших новые способы выражения светского содержания в
сфере официального письменного общения в преднациональный период. Русскоязычный
и польскоязычный материал сопоставляется при соотнесении как одной, так и разных
групп источников, отразивших формирование норм русской и польской речи на основе
взаимодействия книжно-письменной традиции и народно-разговорной стихии.
Ключевые слова: лингвистическое источниковедение, история русского языка,
история польского языка, деловая письменность, архивный фонд, документ.
N.A. Tupikova
Volgograd State University
THE EPISTLES OF BASIL SHUISKY, FALSE DMITRY II AND SIGISMUND III
IN THE «RUSSIAN» ARCHIVE OF JAN SAPEHA:
STRUCTURALLY SUBSTANTIVE AND FUNCTIONAL
Abstract. the features of Old Russian and Old Polish monuments of business writing of the
beginning of the XVII century, that form an important part of the reconstructed archive of the
Polish hetman Jan Peter Sapeha, are considered in the research for the first time. The linguistic
content of the documents as historical evidence of the events at Vogue time is revealed on
the basis of an analysis of the structural and functional texts’ characteristics that determined
new ways of secular content expressionin the official written communication spherein the prenational period. The Russian-language and Polish-language materials are compared with the
correlation of both one and different source groups that reflected the formation of the Russian
and Polish speech norms on the basis of theinteractionof book-written tradition and folkcolloquial elements.
Keywords: Linguistic Source Study, history of the Russian language, history of the Polish
language, business writing, archive fund, document.
Обращение к «реальным» текстам и к употреблению в них языка всегда открывает
новые перспективы в изучении исторической памяти народов [Молдован 2009: 11–12;
Ешич 2002: 25–26]. И.И. Срезневский, так много посвятивший рассмотрению данной
© Тупикова Н.А.
258
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
проблемы, удивительно точно и образно выразил суть этой научной деятельности:
«филолог разгадывает … духовную жизнь народа, законы и формы его мыслей, …
проникает в глубину внутренней истории народов, определяет их влияние одних на
другие, выводит помощию своих мелких, часто скучных, утомительных соображений
факты общепонятные и общелюбопытные» [Срезневский 1986: 62].
Для исследования различных форм воплощения идеи «славянской взаимности»
[Никифоров 2007: 8] важнейшими источниками остаются памятники деловой
письменности как документы эпохи, которые являются свидетельствами описываемых
событий, воспроизводимых с различной степенью точности. К целостным собраниям
такого рода принадлежит «русский» архив польского гетмана Яна Петра Сапеги –
предводителя иноземного войска в период российской Смуты начала XVII столетия.
«Будучи гетманом Лжедмитрия II, а затем Сигизмунда III, этот человек [Ян Сапега]
в течение 1608–1611 гг. находился в самой гуще событий, и ценность его бумаг для
реконструкции и осмысления событий Смуты трудно переоценить» [Россия XV–XVIII
столетий 2001: 235]. Реконструкция данного комплекса осуществлена коллективом
волгоградских ученых под руководством доктора исторических наук И.О. Тюменцева,
что позволило опубликовать, тем самым ввести в научный оборот «Дневник» Сапеги
[Памятники истории Восточной Европы 2012; Тюменцев 1997: 120–124] и более 400
документов, относящихся к архиву [Русский архив Яна Сапеги 2012], а также продолжить
поиск, который и в настоящее время приводит к новым находкам, имеющим культурноисторическое значение [Тюменцев 2005: 6–7].
В лингвистическом плане архивный комплекс исследован только в первом
приближении [Тупикова 2004; 2007; 2010] и требует дальнейшего внимания, поскольку
открывает новые грани в изучении той фазы истории родственных славянских языков,
когда «усиливается процесс концентрации общенациональных элементов» [Виноградов
1978: 36]. Накопление нового эмпирического материала в результате расширения круга
архивных источников и анализа их «лингвистической содержательности» [термин
см.: Котков 1980: 10] пополняет сведения о состоянии разных уровней системы,
показывает взаимодействие книжной и народно-разговорной стихий, официальноделовых и обиходно-бытовых элементов, определявшее эволюцию русской литературной
речи [Иванов 1987: 4]. Важную роль в осмыслении названных процессов играют также
факты, обнаруживающие «толерантность» (Н. И. Толстой) языка Речи Посполитой,
когда активизируется стихия, для обозначения которой З. Клеменсевич употребил
термин “surowa mowa”, имея в виду то, что в сфере письменного официального общения
при постепенной замене латыни укрепляются позиции «польщчизны», происходит
«перелом» [Лер-Сплавинский 1954: 159], отражающийся в свободе «филологического
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
259
обращения с текстами» [Толстой 1988: 62], в появлении новых норм выражения светского
содержания.
Послания русского царя Василия Шуйского, самозванца Лжедмитрия II и польского
короля Сигизмунда III составляют важную часть реконструированного собрания бумаг,
вышедших из канцелярий противоборствующих сторон. Лингвистический анализ
архивного комплекса предполагает соотнесение документов как одной, так и разных групп
памятников письменности – русскоязычных и польскоязычных. Русскоязычные тексты –
грамоты Василия Шуйского и Лжедмитрия II; польскоязычные документы – универсалы,
официальные письма и ассекурации Лжедмитрия II, послания Сигизмунда III: письма,
ответы и ассекурации короля. В структурном отношении типовым является трехчастное
деление этих текстов: начальный протокол, конечный (финальный) протокол, основная
часть. Характеристика структурно-содержательных особенностей документов позволяет
сопоставить русскоязычный и польскоязычный материал. Так, можно разграничить
указные и похвальные грамоты Василия Шуйского и Лжедмитрия II, грамоты-воззвания
русского царя и соответствующие им по целевому назначению универсалы самозванца.
Указные грамоты Шуйского направлены конкретному адресату, в них содержатся
повеления и приказы подданным (например, воеводам А. Репнину, И.Н. Салтыкову,
И.Д. Плещееву, А. Микулину, И.Д. Болховскому и др.), распоряжения по конкретным
делам (о выдаче жалованья стрельцам, казакам и др., об отсылке царских грамот в разные
города, отправке плотников для судового дела и т.д.). Похвальные грамоты могут иметь как
единичного, так и коллективного адресата; они объединяют в себе похвалу за усердную
службу, а также приказ объединиться, выступить против государевых врагов. Грамотывоззвания Шуйского обращены к коллективному адресату, предназначены для прочтения
вслух перед населением (духовенством, посадскими, служилыми) и имеют целью
призвать население хранить верность царю, не верить «воровской смуте». Адресатом
грамот Лжедмитрия II в большинстве случаев является предводитель его войска, Ян
Сапега, поэтому в указных грамотах чаще всего даются приказания находящемуся на
службе гетману. Несколько русскоязычных грамот самозванца, которые можно отнести
к похвальным, адресованы жителям присягнувших ему русских городов.
Следует сказать, что переписка самозванца велась на польском и на русском
языках. На польском языке тексты более лаконичны, затрагивают вопросы, требующие,
как правило, безотлагательного решения и демонстрируют «государевы амбиции»
самозванца. После традиционного зачина, включающего перечисление титулов
адресанта и этикетную формулу обращения к адресату, кратко сообщается о каком-либо
происшествии и в подчеркнуто любезном тоне выражается определенное категорическое
«царское» волеизъявление. На русском языке грамоты Лжедмитрия II имеют более
260
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
пространный характер, содержат длинные перечисления, многочисленные повторы,
дополнения и пояснения по каким-либо делам, чаще конкретно-бытового свойства
(денежные и кормовые поборы, факты насилия ратных людей, оскорбление монастырской
братии и т.д.). Декларативными являются в этом случае предписания «царика», которые
не содержат четких формулировок наказаний за провинности в отношении обиженных,
оскорбленных, пострадавших.
Тексты русско- и польскоязычных грамот, официальных писем имеют обязательные
элементы: в начальном протоколе присутствуют обозначение автора (интитуляция),
перечисление всех титулов лица, и определение тех, которым адресуется грамота
(инскрипция), в ряде бумаг указывается также название населенного пункта адресата.
В финальном протоколе называется место и время написания документа (в летоисчислении
от сотворения мира). В грамотах (и официальных письмах) Лжедмитрия II дополнительно
подчеркивается статус «царствующей............... особы»; кроме того, финальный протокол
писем «царика» мог быть более пространным, с пожеланием здоровья адресату. Главная
часть рассматриваемых текстов содержит ряд типовых структурно-содержательных
элементов, что позволяет говорить о своеобразном «формуляре основного текста»
в преднациональную эпоху развития делового языка. Так, в основной части текста
официальных писем Лжедмитрия II можно выделить два обязательных элемента:
мотивировочную (указывающую на полученные ранее сведения) и инициаторную
(с модальной направленностью волеизъявления) части. Необходимо отметить, что
и грамоты царя Василия Шуйского, и русскоязычные послания самозванца содержат
скрепы, свидетельствующие о тех, кто составлял собственноручно документ (например,
в Москве это думный дьяк В. Янов, дьяки А. Шапилов, С. Ефимьев, Г. Елизаров и др.;
в канцеляриях Лжедмитрия II – думные дьяки Д.И. Софонов, Н.В. Лопухин, И.И. Чечерин,
дьяк И. Микулин, подьячий Г. Отлипаев и др.).
Среди посланий самозванца обращает на себя внимание такой жанр, как
универсалы (лат. «universales litterae» – послания, предназначенные для всех, открытые,
торжественные). Примечательно, что в составе архивного комплекса отложились
универсалы только самозванца, тогда как польский король Сигизмунд III не использовал
в деловом общении с наемниками такого рода документы, Лжедмитрий II, наоборот,
нарочито подчеркивал свои монаршие претензии, копируя королевское поведение. По
целевому назначению эти документы можно соотнести в составе архивного комплекса
с грамотами-воззваниями царя Василий Шуйского: они содержат пафосные призывы
перейти на службу к самозванцу и обещания щедрой награды.
Структурно-содержательные особенности польскоязычных ассекураций (заверения
в выплате какой-либо суммы или в возмещении понесенных убытков, гарантии
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
261
наемному войску о выплате за службу, а в случае невозможности выплаты – выдаче
земли с крепостными и принадлежавшими этой земле поместьями) позволяют выделить
начальный протокол, где указывается адресат послания, но не всегда перечисляются все
титулы лица, финальный протокол, в котором указываются место и дата составления
бумаги, основную часть текста, заключающую описание событий, послуживших
причиной призвания наемного войска на службу, указывающую условия будущих
расчетов.
Польскоязычные послания Сигизмунда III – это, прежде всего, официальные
письма, которые направлялись лично гетману Сапеге либо всему войску; они
могли содержать оценку былых заслуг предводителя и воинства, условия службы
на стороне Речи Посполитой, результаты переговоров с послами сапежинцев,
сообщения об отправке королевских посланников с поручением, изложение планов
боевых действий против московских правительственных войск и др. Выделяются
послания-ответы коллективному адресату – сапежинскому войску на кондиции,
выдвигаемые королю, ответы посольствам и послам, направленным от наемников
и др. Среди важных документов – ассекурации Сигизмунда III, скрепленные
подписью короля, которые служили солдатам гарантией получения оговоренного
содержания за службу – денежных выплат из казны после вступления поляков
на московский престол либо вольного пребывания и удовлетворения своих нужд
на русских землях, вплоть до полного владения захваченными территориями.
В посланиях короля изложение может вестись не только от третьего лица – JKM p.n.m.
(«Его Королевского Величества, Пана нашего Милостивого»), но и с использованием
формы «мы величия». Последнее отмечено, как правило, в ассекурациях и письмах,
адресованных лично гетману. При этом переписка отражает меняющееся отношение
к наемному войску в зависимости от обстановки на завоеванных поляками московских
землях. Это, в частности, проявляется в составе формул речевого этикета, употребляемых
в королевских бумагах (наличии / отсутствии зачина Urodzony wiernie nam mily!
и завершающего пожелания dobrego od Pana Boga zdrowia и др.); в коротких обращениях
к гетману на «ты» или любезных письмах на «вы/ты» при доверительной интонации;
в суровой лаконичности или морализаторской пространности посланий короля;
в настоятельности выражаемой просьбы или почти мольбы помочь коронному войску.
Проявляется и уничижительная, и властная направленность посланий.
Рассматриваемый материал позволяет говорить о том, что в документах «русского»
архива Яна Сапеги начала XVII века отразились общие тенденции в развитии делового
стиля в родственных славянских языках: формирование жанрово-стилистических
разновидностей, о чем свидетельствует соотнесенность групп и русско- и польскоязычных
262
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
документов по ряду особенностей; утверждение трехчастной структуры деловых текстов
для выражения определенного содержания; полифункциональное использование
языковых средств, обусловленное смысловой доминантой контекстов и становящееся
основой деловой речи в преднациональный период.
Литература
Виноградов, В.В. Основные этапы истории русского языка // Виноградов В.В.
Избранные труды: История русского литературного языка. – М.: Наука, 1978. –
С. 10–64.
Ешич, М.Б. Этничность и Этнос // Встречи этнических культур в зеркале языка:
(в сопоставительном лингвокультурном аспекте). – М.: Наука, 2002. – С. 7–71.
Иванов, В.В. Вопросы исследования истории русского языка и лингвистическое
источниковедение в трудах С. И. Коткова // История русского языка и лингвистическое
источниковедение. – М.: Наука, 1987. – С. 3–13.
Котков, С.И. Лингвистическое источниковедение и история русского языка. – М.:
Наука, 1980. – 292 с.
Лер-Сплавинский, Т. Польский язык. – М.: Наука, 1954. – 368 с.
Молдован, А.М. Славистика сегодня // Известия РАН. Серия литературы и языка.
Т. 68. № 1. – М.: Наука, 2009. – С. 3–15.
Никифоров, К.В. К 60-летию Института славяноведения РАН: В.К.Волков
о перспективах развития славистики // Славяноведение. 2007. № 2. С. 3–8.
Памятники истории Восточной Европы. Источники XV – XVII вв. Том IX.
Дневник Яна Петра Сапеги (1608 – 1611) / И. О. Тюменцев, М. Яницкий, Н. А. Тупикова,
А. Б. Плотников. – Москва–Варшава: «Древлехранилище», MMXII (2012). – 456 с.
Россия XV–XVIII столетий: сб. науч. ст. / сост. и ред. И.О. Тюменцев. – Волгоград;
СПб.: Изд-во ВолГУ, 2001. – 288 с.
Русский архив Яна Сапеги 1608–1611 годов. Тексты, переводы, комментарии /
под ред. И.О. Тюменцева. – Волгоград: Изд-во Волгоградского филиала ФГБОУ ВПО
РАНХиГС, 2012. – 688 с.
Срезневский, И.И. Русское слово. Избранные труды / сост. Н. А. Кондрашов. – М.:
Просвещение, 1986. – 176 с.
Толстой, Н.И. История и структура славянских литературных языков. – М.: Наука,
1988. – 239 с.
Тупикова, Н.А. Функционирование лексических единиц в старопольских
деловых текстах начала XVII в. (к проблеме лингвистического описания документов
в составе архивного комплекса) // Славянский альманах 2003. – М.: Индрик, 2004. –
С. 475–487.
Тупикова, Н.А. Лингвокультурологический аспект исследования документов
в составе архивного комплекса (на материале памятников письменности начала XVII в.)
// В огледалния свят на езика и культурата / сост. Р. Русев, Е. Недкова. – Русе: Лени-Ан,
2007. – С. 212–231.
Тупикова, Н.А. Послания короля Сигизмунда III Вазы как памятник истории
польского литературного языка // Славянские языки: единицы, категории, ценностные
Раздел III Проблемы источниковедения: от И.И. Срезневского до наших дней
263
константы: сб. науч.тр. / редкол. Н.А. Тупикова (отв. ред.) [и др.]. – Волгоград: Изд-во
ВолГУ, 2010. – С. 47–62.
Тюменцев, И.О. Источники по истории смуты начала XVII столетия в России
из Государственного архива Швеции в Стокгольме // Вестник Волгоградского
государственного университета. Серия 4: История. Философия. Вып. 2. – Волгоград: Издво ВолГУ, 1997. – С. 120–124.
Тюменцев, И.О. К читателю // Русский архив Яна Сапеги 1608–1611 годов:
опыт реконструкции и источниковедческого анализа [монография] / Авт. коллектив:
И.О. Тюменцев, С.В. Мирский, Н.В. Рыбалко, Н.А. Тупикова, Н.Е. Тюменцева; под ред.
проф. О.В. Иншакова. – Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2005. – C. 5–10.
Раздел IV
РУССКИЕ НАРОДНЫЕ ГОВОРЫ:
ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ
А.П. Башмакова
1Санкт-Петербургский государственный университет
БЕЗЛИЧНО-ПРЕДИКАТИВНЫЕ СЛОВА В ДИАЛЕКТНОМ СЛОВАРЕ:
ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКИЕ РЕКОМЕНДАЦИИ
Аннотация. В статье на материале Псковского областного словаря с историческими
данными рассматриваются особенности лексикографического описания безличнопредикативных слов, отмечается сложность идентификации таких слов в диалекте,
ставится вопрос о необходимости максимального отражения в словаре особенностей их
употребления.
Ключевые слова: диалект, псковские говоры, безлично-предикативные слова,
лексикографическое описание, словарь.
A.P. Bashmakova
Saint Petersburg State University
IMPERSONAL PREDICATIV WORD IN THE DIALEKTAL DICTIONARY:
LEXICOGRAPHIC RECOMMENDATIONS
Abstract. The article discusses the features of the lexicographic description of impersonal
predicative words on the material of Pskov regional dictionary with historical data. There is the
complexity of identifying such words in the dialect, in this regard the article raises the question
about the need for maximum reflection in the dictionary of the peculiarities of their use.
Keywords: dialect, Pskov dialects, impersonal predicative words, lexicographic description,
dictionary.
Безлично-предикативные слова – это лексико-грамматическая группа, статус которой
в грамматике русского языка однозначно не определен. Вопрос о статусе и составе этой
группы в литературном языке был поставлен Л.В. Щербой в работе «О частях речи
в русском языке» в 1928 г. и разрабатывался В.В. Виноградовым в книге «Русский язык»
1947 г. В 50-е – 60-е годы ХХ в. проходила дискуссия, посвященная частеречному статусу
этой группы [См. об этом: Циммерлинг 1998: 65–87; Лукин 2002: 35–47]. Но вопросы
и о составе этой группы слов, и о том, может ли она иметь статус самостоятельной части
речи, так и остались открытыми.
При составлении толковых словарей авторы обычно основываются на принципах
существующих грамматик и отражают наиболее устоявшиеся традиционные взгляды.
Сложность определения частеречного статуса безлично-предикативных слов ведет
© Башмакова А.П.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
265
к вариативности способов их подачи в толковых словарях. Особенно проблема
усложняется в диалектных словарях, составители которых обычно опираются на
принципы, разработанные авторами словарей литературного языка [Башмакова 2013:
104-109]. Однако именно диалектный словарь, где представлен часто уникальный для
литературного языка материал, не только позволяет отразить явления, зафиксированные
литературным языком, но дает возможность показа переходных и синкретичных явлений,
тенденций развития русского языка. Диалектный словарь позволяет рассмотреть на
материале говоров вопросы, которые можно назвать спорными в отношении русского
литературного языка. Поэтому диалектный словарь, на наш взгляд, требует разработки
собственного лексикографического описания, которое отражало бы особенности
диалекта, его отличия от литературного языка не только в области семантики, но
и в грамматическом аспекте. Прежде всего это относится к словарям полного типа, каким
является Псковский областной словарь с историческими данными (ПОС).
На наш взгляд, есть основания считать безлично-предикативные слова
самостоятельной частью речи. На это указывает:
1) Обобщенная семантика группы: особое и однородное значение характеристики
ситуации в целом, неконтролируемой человеком и существующей независимо от него,
а не характеристика действия, признака или предмета (как для наречия или, последнее,
для прилагательного). Ср., например, употребление словоформы гоже в разных частях
речи:
безл.предикат. О наличии благоприятных условий. Везде́, где го́жэ, се́ют. Дн. Тут
цвята́м ня го́жы, тут цвяты́ сто́пчиш. Пыт.
нареч. 1. Правильно, как следует. Он мне сказа́л, што я го́жэ де́лаю. Холм. 2. Очень.
Ло́шку падарила пастаялка, го́жъ ясная. Холм.
прил. Какой должен быть, удовлетворяющий определенным требованиям.
Абе́дишнъя мълако́ ужэ ня го́жэ. Порх.
2) Общность грамматических признаков: синтаксическая функция, характер
синтаксического распространения; особенности употребления и сочетаемости.
3) Возможность объединения в семантике одного слова семантики различных
семантических групп. Например, из 8 значений безлично-предикативного слова
вольно 5 диалектных, при этом разные значения одного слова оказываются в разных
семантических группах: «Состояние природы, окружающей среды или обстановки»:
ясно, безоблачно (Фсё круго’м аблажы’ла, дош бу’дя, а там вро’де павальне’й. Палк.),
прохладно, не душно (Ра’ньшъ полога’ ве’шълись ф сеня’х, нъвярху’ бы’лъ во’льнъ.
Порх.), об отсутствии ограничений, запретов (Та’да во’льно бы’лъ, таргу’й как купи’л.
Печ.); «Состояние человека» (в одном случае душевное состояние, в другом физическое):
266
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
о чувстве свободы, независимости (Ни так ску’шно, здесь вальне’е, а рабо’ты бо’льшъ.
Печ.), просторно, не тесно (Тебе’ во’льно там сиде’ть? А то я подви’нусь. Пл.); «Слова
с модальным значением»: о наличии условий для осуществления чего-н., можно (Хатя’
во’льна тябе’ аддахну’ть, што е’тих саро’к до’ма нет. Нев.), о возможности действовать
по своему желанию, произвольно (А во’льна, кто как ска’жа: пакаля’кать, пабалта’ть. Дн.);
«Значение количественного состояния/оценки»: о большом количестве чего-н, много,
обильно (Ри’са ни так во’льна. Оп.). При этом во всех значениях присутствует элемент
положительной оценки. Сложность разграничения семантических групп – показатель
единства лексико-грамматической группы безлично-предикативных слов.
4) Наличие большого количества слов в говорах. Выборка безлично-предикативных
слов из 1 - 21 выпусков ПОС показала значительное преобладание собственно диалектных
слов внутри семантических групп (например, в группе «Состояние природы, окружающей
среды, обстановки» они составляют около 90%, в группе «Психофизическое состояние»
- около 73%, и более 80% – в группе слов с модальным значением); т.е. можно сказать,
что группа пополняется, это живое явление, которое развивается в ключе общеязыковых
тенденций к аналитизму [Акимова 1990].
Безлично-предикативные слова достаточно разнородны. Это слова, соотносимые
с наречиями: немного,негде, некрасиво, слова с модальным значением: можно, нельзя,
слова собственно категории состояния: жаль, холодно и др. Поэтому первый вопрос,
который встает в процессе лексикографического описания, – это необходимость
идентификации безлично-предикативных слов. Для этой цели в качестве показателей
безлично-предикативного слова могут служить следующие особенности: 1) возможность
употребления без подлежащего и инфинитива и в качестве самостоятельных
предложений, 2) наличие инактивного субъекта, 3) значение характеристики ситуации
в целом неконтролируемой человеком и существующей независимо от него [Языковая
картина мира и системная лексикография 2006], 4) обозначение актуального положения
дел; отсутствие в значении предиката семы процесса, изменения в рассматриваемый
промежуток времени [Булыгина 1982: 7–85; Селиверстова 1982: 86–157].
Основанием идентификации слова как краткого прилагательного или наречия
в предикативной функции, в свою очередь, может служить наличие подлежащего среднего
рода в форме единственного числа. Однако здесь представляют сложность случаи со
словом «это», которое может использоваться для обозначения объекта или выступать
в качестве частицы, с придаточными предложениями, имеющими функцию подлежащего,
и в сочетаниях с инфинитивом. Рассмотрим этот вопрос подробно, используя названные
выше показатели безлично-предикативного слова.
Возможность употребления без инфинитива и самостоятельно
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
267
Среди рассмотренных нами безлично-предикативных слов есть семантические
группы, которые представлены только в сочетаниях с инфинитивом. Например, безличнопредикативные слова, обозначающие нежелание что-н. делать: нехота, нежелательно,
нехвота, неохота.
Нехо́та. О нежелании делать что-н. – с инф. Неихо́та бы́ла жыть. Гд. Уй, кака́я
грязну́ха, туды́ идти́ няхо́та. Остр. – кому. Нам няхо́та фстава́ть с пално́чы. Кар. – с придат.
предлож. Гляде́ть нехо́та, Лю́да, как са́нки нет [платок закрывает подбородок]. Порх.
Но эта группа не вызывает сомнений относительно грамматического статуса,
поскольку обозначает состояние как факт, неизменный на протяжении рассматриваемого
периода времени, и всегда предполагает наличие инактивного субъекта (неохота всегда
кому-н. и в какой-то момент времени). Также с инфинитивом или с придаточным
предложением употребляются слова, имеющие в семантике элемент оценочности.
Например:
Неловко. Жалко. – с инф. Ма́линьких [котят] губи́ть няло́фка. Печ.
Жалковато. Ослабл. О бережном отношении к чему-н. – с инф. Ко́жанаи сапаги́
наси́ть жалкава́та, а ке́рзаваи купи́ть де́нях ни хвата́ять. Пуст.
Любо. Приятно, радостно. – с инф. Лю́ба им бы́ла на гуля́нки хади́ть. Холм. –
с придат. предлож. Мне лю́бо, кагда́ они́ дво́е иду́т ф кино́. Ляд.
Вместе с тем, в семантической группе, выражающей интеллектуальное состояние,
сочетания с инфинитивом не зафиксированы, но последовательно используются
придаточные предложения:
Незнати. Об отсутствии сведений о чем-н. – с придат. предлож. Жы́ли-пажы́ли,
нязна́ти, как ана́ де́ла сацыни́лась, как бу́тта ба́рин ф ка́рты село́ проигра́л. Остр.
Втямку. Помнится. – кому, с придат. предлож. Мне фтя́мку, што фчара́ он был.
Н-Рж.
Возможно, что кажущаяся ограниченность в сочетаемости связана с недостаточным
количеством записанных примеров. То есть данный показатель не может служить
единственным основанием для идентификации безлично-предикативного слова
в диалекте.
Наличие инактивного субъекта
Случаи, когда субъект состояния выражен эксплицитно, сравнительно
немногочисленны. Например:
Благоприятно. О своевременной, удобной ситуации. – кому, с придат. предлож. Мне
к но́вому го́ду благоприя́тно бу́дет, што у пчо́л семья́ но́вая. Гд.
Надо. Нужно, необходимо, требуется. – что кому. Э́ то нам хала́т на́до. Нельзя́
бы́ло с откры́тым, ну, ниудо́бно, не́ было так ра́ньшэ. Стр.
268
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
В большинстве случаев субъект (говорящий, адресат, любой человек в такой
ситуации) восстанавливается из содержания высказывания. Информант говорит
о себе:
Неладно. Нехорошо, невесело. Ве́сила быва́ла, э́та сича́с нила́дна, а ра́ньшы хоть
и гара́ст урабо́таюцца, а пе́сьни паю́т. Гд.
Дивья. Удивительно, странно. – с придат. предлож. Дивья́, што я каси́ть пашла́. Дн.
Указанием на адресата высказывания как на субъект состояния служит глагол
в форме 2-го лица или в повелительном наклонении в другой части сложного предложения:
Неудобно. О чувстве несвободы, стеснения. Хърашо́, вдваём жывёш, а бы́ли
п мушши́ны, неудо́бна бы бы́ла. Остр.
Легко. Об ощущении незначительного физического веса; нетяжело. – с инф. Вазьми
лямошник, лягошэ буде нести. Пск.
В тех случаях, когда подразумевается обобщенный субъект (любой испытывает
это состояние в этой ситуации), идентифицировать безлично-предикативное слово
значительно сложнее:
Любота. Об ощущении удовольствия; приятно, хорошо. Любата́ сматре́ть на но́выи
дама́, што пастро́ены. Оп.
Легко. О душевном спокойствии. Бяз дум жыть ляго́шы. Пушк.
По нашему мнению, в последнем примере предикатив следует идентифицировать как
наречие в предикативной функции, так как высказывание отражает позицию говорящего
в отношении бездумной жизни вообще (жить не думая, по мнению говорящего, всегда
спокойнее), вряд ли можно говорить об актуальности обозначаемого положения дел
в пределах указанного или предполагаемого промежутка времени. В первом же случае
контекст, как кажется, привязывает высказывание к конкретному моменту. Вид домов,
которые недавно построены, вызывает удовольствие рассказчика.
Отсутствие в значении семы процесса, изменения в рассматриваемый
промежуток времени
При идентификации безлично-предикативных слов важную роль играет связь
высказывания с определенным моментом времени. Часто в высказывании присутствует
лексически выраженный элемент, связывающий ситуацию с моментом времени. Это
может быть указание на прошедшее или будущее время:
Голодно. О состоянии постоянного недоедания. И го́ланна бы́ла жыть. Дед.
Легко. Об ощущении незначительного физического веса; нетяжело. Вазьми́
лямо́шник, ляго́шэ бу́де не́сти. Пск.
С моментом говорения высказывание может быть связано с помощью употребления
повелительного наклонения в другой его части:
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
269
Грузно. Об ощущении значительного физического веса, тяжести. Де́фки, памаги́ти
мне стрич афцу́, а то анно́й гру́зна яё падыма́ть. Локн.
Ту же роль может играть детерминант – наречие времени или места:
Вольно. Просторно, не тесно. Тебе́ во́льно там сиде́ть? А то я подви́нусь. Пл.
Использование полузнаменательного глагола, сообщающего о наступлении
состояния, тоже привязывает ситуацию к какому-то моменту времени:
Легко. Об ощущении незначительного физического веса; нетяжело. Как баре́тки
сняла́, так сра́зу ляго́шы итти ста́ла. Пушк.
Таким образом, при разграничении безлично-предикативных слов и наречий
семантический признак, т.е. значение характеристики ситуации в целом, не
контролируемой человеком и существующей независимо от него, и отсутствие
в значении семы процесса, изменения в рассматриваемый промежуток времени, кажется
наиболее существенным. При этом, если формально выражена связь высказывания
с определенным моментом времени, то, на наш взгляд, можно говорить о безличнопредикативном слове. Это особенно важно для слов, имеющих оценочный оттенок
семантики и в силу этого способных характеризовать и ситуацию в целом, и действие
как таковое, т.е. выступать и в качестве безлично-предикативного слова, и в качестве
наречия в предикативной функции. Вместе с тем, выделяются семантические группы
слов, которые однозначно могут быть отнесены к безлично-предикативным: в частности,
в группах слов со значением «Об отсутствии возможности/необходимости делать
(сделать) что-н.» (негде, некогда, незачем, невмоготу, николи, неоткуль, невозносимо,
невсумоху и др), и «О желании/ нежелании делать (сделать) что-н.» квалифицирующим
признаком является сама семантика предикативов.
С другой стороны, показателями наречия, в отличие от безлично-предикативного
слова, оказываются обобщенность высказывания в целом и отсутствие его связи
с конкретным моментом времени.
Второй вопрос при лексикографическом описании – это задача, по возможности,
формализовать толкование. В Псковском областном словаре это связано с двумя
аспектами. Во-первых, это стремление тождественным образом описывать тождественные
в семантическом и грамматическом отношении группы слов (что является одной из
основных задач лексикографии [Морковкин 1987: 33–42; Откупщикова 1995: 140–144]),
желание отразить в толковании общие семантические признаки групп слов. Во вторых создание электронной версии словаря и выведение семантических рядов. Мы предлагаем
для безлично-предикативных слов, помимо толкования с помощью литературных
синонимов, использование, в отличие от слов других частей речи, формулы «О состоянии,
ощущении и т.п.». Например:
270
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Надоедливо. О состоянии раздражения, досады. В го́ради надае́длива, шу́мна о́чень,
у нас лу́чшэ. Локн.
Грузно. Об ощущении затруднительности, обременительности, неудобства делать
что-н. – кому. Учи́тилю гру́зна: рибёнка ни тронь; а де́ти фсё ба́лавные. Печ. – кому,
с инф. И ня гру́зна бы́ла бы во́семь-та рубле́й мне гасуда́рству вы́делить. Беж. – в чем. Ф
сапага́х о́чинь гру́зна, жа́рка нага́м. Гд.
Вредно. Об отрицательном воздействии чего-н. на что-н. – чему. Лисапе́ду си́льна
вре́дна зимо́й нъ маро́зи. Палк. Убяри́ ты ко́сы с со́нца, на со́нцы каса́м вре́дна. Вл. – от
чего. Пе́сни петь, што глаза́м вря́дна ат слёс. Н-Рж. – с инф. Там вре́нно рабо́тать, на э́том
ле́ннике. Гд.
И эти же примеры подводят нас к третьему вопросу лексикографического описания
– грамматической характеристике слова. Система грамматических характеристик,
указываемых в диалектном словаре, на наш взгляд, должна быть максимально
подробной. Для безлично-предикативных слов это особенно важно. Причем именно
в тех случаях, когда грамматическая характеристика оказывается спорной или сложной
и неоднозначной, необходима не только максимальная представленность материала,
но и последовательное привлечение внимания к самим этим фактам. Это позволяет
не только показать своеобразие определенным образом организованного материала
(через организацию однотипного материала, что тоже важно), но и систематизировать
особенности связей семантики и синтаксиса. Это позволяет прослеживать связь
грамматической характеристики и семантического содержания.
Литература
Акимова, Г.Н. Новое в синтаксисе современного русского языка. – М.: Высшая школа,
1990. – 168 с.
Башмакова, А.П. Различия в описании безлично-предикативных слов в диалектных
словарях // От буквы к словарю: сб. ст. к 200-летию со дня рождения акад. Я. К. Грота. –
СПб.: Наука, 2013. – С. 104–109.
Булыгина, Т.В. К построению типологии предикатов в русском языке // Семантические
типы предикатов. – М., 1982. – С. 7–85.
Лукин, О.В. Дискуссия о частях речи и «Вопросы языкознания» в 1950-е годы //
Вопросы языкознания. – 2002. – № 1. – С. 35–47.
Морковкин, В.В. Об объеме и содержании понятия «теоретическая лексикография» //
Вопросы языкознания. – 1987. – № 6. – С. 33–42.
Откупщикова, М.И. Безлично-предикативные слова (категория состояния) в Новом
академическом словаре // Очередные задачи русской академической лексикографии: сб. –
СПб.: ИЛИ РАН, 1995. С. 140–144.
Псковский областной словарь с историческими данными. – Вып. 1-26. – Л., СПб.,
1967 – 2015.
Селиверстова, О.Н. Второй вариант классификационной сетки и описание некоторых
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
271
предикативных типов русского языка // Семантические типы предикатов. – М., 1982. –
С. 86–157.
Циммерлинг, А.В. История одной полемики // Язык и речевая деятельность. – СПб.,
1998. – Т.1. – С. 65–87.
Языковая картина мира и системная лексикография / отв. ред. Ю.Д. Апресян. –
М.: Языки славянских культур, 2006. – 912 с.
В.М. Грязнова
2Северо-Кавказский федеральный университет
СПЕЦИФИКА ЛЕКСИКО-ТЕМАТИЧЕСКОЙ ГРУППЫ «НАИМЕНОВАНИЯ
КУШАНИЙ» В ГОВОРЕ СТАРООБРЯДЦЕВ КАЗАКОВ-НЕКРАСОВЦЕВ
СТАВРОПОЛЬСКОГО КРАЯ
Аннотация. В статье рассматривается идеографическая специфика лексикотематической группы «Наименования кушаний» в русском островном говоре казаковнекрасовцев Ставропольского края. Автор обосновывает положение о том, что
состав лексики говора в рамках изучаемой группы выявляет как его происхождение,
так и историю скитаний его носителей. В результате изучения идеографической
классификации лексико-тематической группы «Наименования кушаний» автор выявляет
коммуникативно-номинативные предпочтения носителей говора.
Ключевые слова: говор казаков-некрасовцев, имя существительное, идеография,
лексика.
V.M. Gryaznova
North-Caucasian Federal University
THE SPECIFICITY OF LEXICAL-THEMATIC GROUP «NAMES OF FOODS»
IN THE DIALEKT OF OLD BELIEVERS NEKRASOV COSSACKS
IN STAVROPOL KRAI
Abstract. Тhe article considers the specifics of ideographic, lexical-thematic group “Names
of foods” in the Russian island dialect of Nekrasov Cossacks in Stavropol Krai. The author
substantiates the position that the composition of the vocabulary of the dialect in the studied
group identifies as its origin and the history of the wanderings of its speakers. A study of the
ideographic classification, lexical-thematic group “Names of foods” the author reveals the
communicative and nominative preferences of native speakers of the dialect.
Keywords: dialect Nekrasov Cossacks, noun, ideograph, vocabulary.
Среди различных социальных групп русского этноса, проживающих на Ставрополье,
находится особая социально-конфессиональная группа – это казаки-некрасовцы.
Этнокультурное своеобразие казаков-некрасовцев состоит в том, что в течение двух
с половиной веков проживания в Турции, в условиях инославянского окружения, они
сохранили русский язык, культуру, обычаи: иначе, систему этнических констант, которая
© Грязнова В.М.
272
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
и является той призмой, сквозь которую человек смотрит на мир и которая определяет
этничность сознания человека. Некрасовцы всегда воспринимали русскую речь как
способ и средство выражения их национального русского облика. Некрасовка Капустина
Т.И. сказала: «Нам Игнат заповедовал не мешать своего языка. Он гутарил нашим
предкам: «Потеряете язык – себя не сбережете» [Рабчевская 2012: 25].
Материалом работы послужили записи речи носителей говора, сделанные
в 70-х гг. ХХ в. О.К. Сердюковой [Сердюкова 2005], также записи автора статьи,
сделанные впоследствии (примеры из авторской картотеки, в отличие от примеров
из Словаря О.К. Сердюковой, не помечаются). Принадлежность к островному типу,
происхождение говора, история скитаний казаков-некрасовцев обусловили определенные
лингвокультурологические характеристики говора казаков-некрасовцев. Опишем их
в общих чертах на материале такой лексико-тематической группы существительных,
как «Наименования кушаний». Идеографическая классификация лексики помогает
выявить и описать исторически сложившуюся в говоре картину мира, которая, вопервых, включает мир реалий казака-некрасовца, всего того, что познано и осмыслено им
в материальном и духовном мире; во-вторых, в ней отражены связи и отношения между
всем существующим, зафиксированные в сознании казака-некрасовца; в-третьих, в ней
открывается система оценок всего того, что существует и происходит в жизни человека.
Вначале дадим общую характеристику состава данной группы и кулинарных
пристрастий носителей говора. Основу пищи некрасовцев составляли продукты
земледелия и рыболовства: жареная и отварная рыба, отварная фасоль с луком, бобы,
горох с квасом, различные овощи. Картофель, помидоры употребляли в пищу редко
(в васкрисеню) из-за того, что их урожай был небольшим. Рыбу заготавливали впрок:
солили, сушили, вялили. Солили мясо кабана, если удавалось его добыть. Мясо ели
редко в силу недостатка средств, а также по причине длительных постов и еженедельных
постных дней. Гаврила Дмитриевич Беликов так рассказывает: «Мясу варили очинь ретка,
па разным празникам: разгавеня, ражыство, на пасху». Кур берегли для получения яиц.
Употребляли молоко, сметаны было очень мало (делали её сами), яйца использовали как
компонент различных салатов, из них делали и яичницу, но редко. Яйцо предназначалось
для обмена. Вот как вспоминает Синяков Никита Филиппович: «Яичка дадуть тибе,
крёсная, или крёсный, или мать, бяжым халвы, белай или краснай, купить, или сахар
варёнай пакупаим». Было множество салатов: из огурцов, раков, картофеля, зелени.
Каждая семья пекла хлеб из пшеничной муки, из такой же муки готовили пирожки
с рисовой кашей, тыквой, повидлом, фасолью. Из кукурузной муки также делали выпечку.
Много вкусных блюд готовили из пресного теста: плещинду с тыквой, трояки, калачи.
На зиму делали заготовки: солили рыбу, помидоры, огурцы, капусту. Чай заваривали
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
273
из листьев айвы, варили компот из фруктов, к сладким блюдам подавали приправу –
подслащенную воду (сыту). Некоторые блюда некрасовцев являются ритуальными:
запеченные яйца на пасху, стюдень рыбный, стюдень сладкий, урек, свадебный каравай,
крещенские кресты, пасхальный кулич, поминальные и масленичные блины.
Русский востоковед В.Ф. Минорский в начале ХХ века побывал у некрасовцев.
Вот как он описывал типичное угощение некрасовцев: «Перед отъездом приезжих
накормили, посадив в красный угол под образа. Угощение состояло из мелких сладких
слив, мёда и сметаны с чёрным хлебом. … К ужину хозяйка постелила на стол чистую
домотканую скатерть, поставила чёрный хлеб из очень светлой муки, чашки с мелкой
жареной рыбкой, вроде сардинок, и мёд. Рыбу ели руками, а в мёд прямо макали хлеб»
[по кн.: Ямнова 2013: 188-189].
Группа «Наименования кушаний» в говоре казаков-некрасовцев Ставропольского
края состоит из следующих лексико-семантических подгрупп: 1) названия общих
понятий, 2) названия хлебобулочных изделий, 3) названия блюд, 4) названия продуктов.
1. Подгруппа «Общие понятия» делится на:
а) наименования еды как расчлененного множества и как целостной совокупности:
Еста [ёста], приготовка [пригатофка] – еда, кушанье (Ёста фсякая была, фкусная. Наставили на стол пригатофку, атес паел). Кусмяка [куcмяка] – большой кусок.
б) наименования приема пищи по временному параметру, процессов приготовления
пищи, общих и частных, наименования приспособлений для еды: Обед [абёт] – завтрак
(Абет бываитъ утрам). Запой [запой] – пиршество в честь окончания уборки урожая
(Фсё пажнуть, запой зделають, мяса наворють, курей нажарють [Сердюкова 2005: 80].
Солило [cалила] – засолка (Салила была. Салили в бочках. Мала хто салил капусту. Качан
раздяляли на части, ета называица пилюльки). Стряповня [стрипавня] – приготовление
пищи (Стюдень - стрипавня такая: прасушиваиш ету рыбу, запякаиш иё в русских
пячах, штоб запах был, штобы сырость ня пахла, штоп пячоным пахло). Байдажок
[байдажок] – небольшая палочка для еды (Байдашком галушки бирём, ф чяснок акунаим
и в рот иё сажаим).
2. Подгруппа «Названия хлебобулочных изделий» является самой многочисленной
в группе «Названия кушаний», что отражает гастрономические пристрастия некрасовцев
и вообще восточных славян. Хлебобулочные изделия называются по разным признакам:
а) виду теста, б) способу приготовления и начинке, в) виду изделия, свойствам
и материалу.
2.1. Названия по виду теста
Калач [калач] – изделие из сдобного теста, напоминающее восьмерку (Калащи када нивесту прасватають, свикровя нивеску кармить). Каныш [каныш] – вид изделия
274
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
из рядов слоеного теста (Каныш - на новый гот пякли, хочиш пятнацать, хочиш двацать
пышек, туда денюшку лажыли: каму щасть папала). Стряпано [стряпана] – изделия
из сдобного теста (Кажнай день стряпана была). Колабушка [калабушка] – небольшая
булочка из сдобного теста (Калабушки - ани как хлебушык: мука пашаничная, на ваде,
дрожы, зделаиш булачку и пикёш). Баклава [баклава] – вид изделия из рядов слоеного
теста (Баклава – раскатываица пышка, здобная теста, очинь тонка, патом масла
сливачная, черис три пышки пасыпаица фустыкам, сиропом заливаица). Кокурка
[какурка] – булочка из кислого теста с надрезами наверху. Какурачка - катаим каг
булачку, парежым ножычкам). Трояка [траяка] – изделие из пресного теста, тонкий
корж. (Трояки – абыкнавеная теста замешывають, как на вареники, патом шарики
делають, разложуть, раскатывають, тонка-тонка). Накваска [накваска] – 1. кислое
тесто для заквашивания, закваска (Теста делали на накваски, ис хлеба аставють
и паставють).
2.1. Названия по способу приготовления и начинке
Катламка [катламка] – небольшие лепешки, которые жарят в масле, а потом
заливают медом или сметаной с сахаром (Катламки - пышку раскатаим, маслам
смазываим, жарим, патом сахарам усыпаим, мёдам и смятана). Копытце [капыцца] –
изделие из теста с творогом, ватрушка (Капыццы - пышку скатаим, яичках набьём ф сыр
и ф пышку зъварачивъим, в руских печках пякли. Пирог [пирох] – хлеб печеный (Дражэй
никаких ни было, аставляли кусочик хлеба, яво ф теста и муку закатывали, фсю ночь
стаить, и вот падайдеть када, ф печки пякли. Да света пираги пякли уже). Абыденка
[абыдёнка] – хлеб, который печется днем, на скорую руку (Быденка – срочный хлеб, пякли
днем, на скаврадах, а так пирох). Плячинда [плящинда] – особый вид пирога с начинкой
из тыквы (Замесиш абыкнавеная теста, патом пышки, начинка с сырой тыквы, ишо
изюм, а лучшы финик дабавляють, сверху маслам, сахарам, инджырам).
2.3. Названия по виду изделия, свойствам и материалу.
Калачик [калачик] – бублик (Раскатають тесту и на скавраду, масла нимного,
и в русскаю печь, патом пиривярнуть их, и на марличку. В нардэк макали, на заетку).
Симитка [сими́тка] – бублик турецкого производства, с кунжутом (Турки пякли, мы ни
пякли. Радитили привазили) – от тур. simit. Малай [малай] – сладкий хлеб из кукурузной
муки с добавлением меда (Малай с кукурузы, абыкнавенная кислая теста, наквасачку
паставиш, туда нардэк дабавляють, палучался как пирох сладкий, нъпадоби тарты
у вас, как пень трухлявый). Тарана [тарана] – сладкое кушанье, сдобные шарики из муки
и щербета (Тарана, мы иё пакупали. Турки туда яйцо, дрожы, пшаничну муку, ришёта
бяруть и труть, ана падаить, и шарики делають) – от тур. Tarhana. Какурка [какурка]
– лепёшка в дальнюю дорогу (Када аццы ездили на рыбалку, мы делали им какурку, ана
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
275
год ляжала: сахар пясочный, масла пашаничная, мука и вада, фсе пирямешываиш, патом
делаиш).
3. Подгруппа «Названия блюд» является немногочисленной и включает:
а) наименования жидких (условно первых) блюд, б) наименования вторых блюд, салатов
и десерта.
3.1. Названия жидких (условно первых) блюд. Журка [журка] – отвар от галушек (Када
галушки свориш, етат сок астаёца, журка, вот яво и ели с галушками, фкусная, посная
яда). Шарба [шарба] – уха (Шарба - вазьмем луку, накрошым иво, вадичкай папарим,
маслички туда поснай и парица, кипить вада. И ложыли туда рыбу, голавы, пятрушку,
укропчик). Затирка [затирка], затируха [затируха] – постный суп, заправленный
пшеничной мукой (Затирка – разатрёш муку, пашаничную, прасеиш, а вада закипела,
катушки катаюца и ты их вориш, картошку паложыш туда, ана атварица, пъталкёш
и вот гатова). Мамалыга [мъмалыга] – постный суп, заправленный кукурузной мукой
(Хто пабиднеи, затирку с пашатнай муки мял, лукавичку пиряжариш, ложыш, если ня
пост, вот и мъмалыга).
3.2. Названия закусок, вторых блюд, салатов и десерта.
Студень рыбный [стюдень] – закуска из рыбы, считалась мужской (Запякаиш
рыбу ф печки, запякли и ставим иё варить, пасмотриш, если мягинькая, то сымаиш
и начинаиш ламать, паламаим и заливаим квасам, туда щиснок, лимон, укроп –
ета стюдень рыбнай). Студень красный [стюдень] – закуска овощная, считалась
женской (Стюдень краснай – квас, туда крошыца буряк, шиснок, капуста, лимон,
и вот гатоф). Рыба в медник клоденная – томленая рыба с приправами (Бралси
медник, слой рыбы, слой луку, персым чёрным сыпали, щяснок, пятрушка – ета рыба,
в медник клодиная). Сальник [сальник] – кушанье из икры рыбы (Сальник делали.
Икра пастаить ф сали, патом иё убивають, туда лучок мелинька, масла и вуксус, ето
на хлеб намажым и ядим). Кырныярык [кырныирык] – блюдо из баклажан (Бируца
синенькие, разризаюца ни да канца, внутрь фарш, зелинь, обжариваица в масли, ета
кырныирык) – из тур. языка. Кравай [кравай] – тушеное мясо (Кравай на свадьбу
делали). Дулма [дулма] – блюдо из фарша (из мяса или риса), которым начиняют
болгарский перец (Дулма – балгарский перис срязають макушку, а фарш с луком,
если мясной, рис атваривали, и тушать) – от тур. dolma – фарш. Салата [салата]
– салат (Салату делали, на руке резали, без даски, чиснаковная салата, картошная
салата, из ракаф салата: кляшшы да хвостики, да щяснок. Урек [урек] – поминальная
каша из пшена (Бирёца зярно пшана, талкли ф талкушках, варица, туда мёт, сахар,
на помины). Заедка [заетка] – десерт, чаще сладкий (Малай, калащик, траяка – ета
на заетку). Речель [рищель] – варенье (Рищель – вареня с айвы, хочиш цыликом,
276
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
хочиш – на две-три части, ложым, сироп кипить, укипить и пасмотриш на яво
густату) – от тур. Recel.
4. Подгруппа «Названия продуктов» включает:
4.1. Наименования продуктов, используемых при изготовлении еды: Мукишка
[мукишка], мукишечка [мукишачка] – мука (Кажная семя мукишку имела). Хлебная
мука – пшеничная мука (Съламату с пащатнай муки и с хлебнай муки делали,
и с пащатнай хлеп пякли. Пачатная мука [пащатная] – кукурузная мука (Пащатную муку
збалтаим, укутали, наставили, ф печку сажаим). Зетинное масло [зятиная] – оливковое
масло (Масла в Турсии была зятиная, маслинная, мы иё пакупали) – от тур. zeytin. Принч
[принч] – рис (Пираги с принчу, наворим, масла туды) – от тур. pirinc. Сяркё [сяркё] –
винный уксус (Сярке- ета виннай вуксус) [Сердюкова 2005: 284] – от тур. sirke.
4.2. Наименования продуктов, из которых готовится закваска: Мая [майа] – 2. дрожжи
(Мая – иё мы пакупали, када пянирь квасили, ложачку маи дабавляли) – от тур. мауа.
Накваска [накваска] – 2. кислое молоко, используемое для закваски (Мълако скипятим,
астынить, заквасим - ета кислая мълако, накваска). Прибёлка [прибёлка] – закваска для
хлеба (Прибелачк,у наквасачку, ф чашки становим).
4.3. Наименования молочных продуктов: Молочина [малачина] – молоко (Мълачины
было мало). Кисляк [кисляк] – кислое молоко (Мълако заквасим, будить кисляк). Пенирь
[пянирь] – сыр (Закваску заквасиш, ета сырная закваска, мълако, када пракиснить,
туда леш, када иё стянить, в марличку павесиш, ана стичет, ета пянирь называли) –
от тур. Peynir. Сколотина [скалотина], сувратка [сувратка] – сыворотка, остающаяся
при изготовлении сливочного масла (Am масла астаёцца сувратка, скалотина). Ялок
[ялок] – сгусток сметаны (Ялок ф смятани, свёрнутай).
Исследование лингвистического материала, собранного в различных экспедициях
к местам проживания казаков-некрасовцев, вернувшихся из Турции в села и посёлки
Ставропольского края, дало возможность определить социально-исторические
особенности функционирования архаичного южнорусского говора в условиях
тюркоязычного окружения, выявить в языковой картине мира казака-некрасовца общее
ядро информации образов и символов, характерных для языкового сознания всего
русского этноса и особенных этнокультурных частей и вкраплений, выделяющих казаковнекрасовцев.
Литература
Рабчевская, А.К. Вновь обретенная Родина. О казаках-некрасовцах. – Ставрополь,
2012. – 96 с.
Сердюкова, О.К. Словарь говора казаков-некрасовцев. – Ростов-на-Дону:
издательство Ростовского университета, 2005. – 319 с.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
277
Ямнова, Т.И. Жизнь казаков-некрасовцев в Турции. Русские путешественники
о жизни казаков на чужбине и материалы собирательских экспедиций сотрудников музея
в Ставропольский край // Экология традиционных культур: проблематика исчезающих
этнокультурных групп в современном мире. Материалы Международной научной
конференции. СКФУ. – Ставрополь: Сервисшкола, 2013. – С.188-189.
Н.И. Ершова
3Национальный исследовательский Мордовский
государственный университет имени Н.П. Огарёва
СИНОНИМИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЭМОТИВНЫМИ
НАИМЕНОВАНИЯМИ ЛИЦ МУЖСКОГО ПОЛА ПО ОТДЕЛЬНЫМ ЧЕРТАМ
ХАРАКТЕРА В РУССКИХ ГОВОРАХ МОРДОВИИ
Аннотация. В статье охарактеризованы существительные – эмотивные
наименования лиц мужского пола, обозначающие отдельные черты характера,
в русских говорах Мордовии; описаны синонимические отношения между ними.
В результате аналитического рассмотрения фактического материала выявлена общая
специфика явления синонимии в рамках данной группы слов на диалектном материале
в сопоставлении с литературным языком.
Ключевые слова: существительное, эмотив, синоним, синонимический ряд, значение,
говоры, литературный язык.
N.I. Ershova
Ogarev Mordovia State University
SYNONYMIC RELATIONSHIP BETWEEN THE EMOTIVE NAMES OF
MALES FOR CERTAIN TRAITS IN THE RUSSIAN DIALECTS OF MORDOVIA
Abstract. The article describes nouns – emotive names for males, indicating individual
traits, in the Russian dialects of Mordovia; described synonymic relations between them. As a
result of analytical consideration of factual material reveals General specifics of the phenomenon
of synonymy within this group of words in dialectal material in comparison with the literary
language.
Keywords: noun, emotive, synonym, synonymic line, value, dialects, literary language.
Эмоционально окрашенные слова создают повышенный эмоциональный тонус
диалектной речи, придавая ей большую выразительность, связанную с необходимостью
усиления воздействующей силы высказывания. Значение эмотивов – наименований лиц
мужского пола в русских говорах Мордовии полностью оценочно, а употребление в речи
направлено на достижение одной коммуникативной задачи: характеризуя то или иное
лицо по определенному параметру, выразить свое отношение к нему, положительные или
отрицательные эмоции (см. [Мягкова 2000: 55]).
© Ершова Н.И.
278
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
В лексике говоров представлены те же системные отношения, которые характеризуют
любую языковую систему: полисемия, омонимия, синонимия, антонимия. Данные
явления характерны и для диалектных эмоционально окрашенных существительных,
называющих лиц мужского пола в русских говорах Мордовии.
Из всех видов семантических связей наибольшее внимание уделяется синонимии в
связи с особой сложностью и малой разработанностью данной проблемы. Л.И. Баранникова
называет диалектными синонимами «слова в пределах одной грамматической категории,
близкие или тождественные по значению, если они распространены в одном говоре или
территориально близких говорах» [Баранникова 1962: 102]. Слова, передающие сущность
одного и того же понятия, закрепленные в говоре и представляющие неотъемлемую
часть той или иной диалектной лексической системы, составляют синонимический ряд,
принцип построения которого основывается на различиях в семантике и эмоциональноэкспрессивной окраске синонимов (см. [Ершова 2014: 288]).
При установлении типологии семантических отношений между компонентами
синонимических рядов в специальной литературе прочно укрепилась традиция выделять
несколько разновидностей синонимов: 1) синонимы абсолютные, или дублеты, –
с тождественным значением; 2) синонимы относительные, или семантические, –
с близким значением; 3) синонимы стилистические (эмоционально-экспрессивные,
экспрессивные), различающиеся экспрессивно-стилистической окраской; 4) синонимы
семантико-стилистические, различающиеся оттенками значения и эмоциональноэкспрессивной окраской (см. [Розенталь 2010: 231]).
Названия лиц мужского пола в русских говорах Мордовии характеризуются
исключительным богатством и разнообразием. Входящие в их состав наименования
лиц мужского пола по отдельным чертам характера составляют диалектные эмотивы,
составляющие как небольшие и простые двучленные объединения синонимов, так
и многочленные синонимические ряды. Они реализуются в следующих инвариантных
значениях синонимов:
1) ‘смелый, отчаянный мужчина’:
Атлет: А рабяты-тъ нони смирны, ни аднаво атлётъ нет (Енгалычево, Дубенский
район) (Словарь 1: 8).
Смельчага: Был нъ селе один смельчагъ, звали ёво Макул (Маколово, Чамзинский
район) (Словарь 2: 1183).
Ухач (в 4 значении): У миня внук ох и ухачь, ничяво ни баиццъ (Ямщина, Инсарский
район) (Словарь 2: 1401).
Данные слова являются дублетами.
2) ‘тихий, скромный мужчина’:
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
279
Робочка: Он у нас фсю жысть робъчькъ, мухи ни абидит (Малый Азясь,
Ковылкинский район) (Словарь 2: 1081).
Титина: Такой титинъй яво сын был (Никольское, Торбеевский район) (Словарь 2:
1316).
Чумоход: Сын у миня нъстаящий чюмахот (Киселевка, Зубово-Полянский район)
(Словарь 2: 1487).
Указанные диалектизмы составляют ряд абсолютных синонимов.
3) ‘забияка’:
Бузуй: А он бузуй был, мужык-тъ Дашкин (Малый Азясь, Ковылкинский район)
(Словарь 1: 50).
Дерун: В этъм парятки адни дируны (Трофимовщина, Ромодановский район)
(Словарь 1: 179).
Дракун: Он у нас ни дракун был, не с кем не дрался. У нас ф семье-тъ дръкуноф нет
(Рождествено, Ичалковский район) (Словарь 1: 199).
Кочеток (во 2 знач., перен.): Кинулси бы нъ миня, къчаток, я бы тибе пъказал, пачом
сотня грибяшкох (Лаврентьево, Темниковский район) (Словарь 1: 428).
Наименования бузуй и кочеток в русских говорах Мордовии выступают в качестве
абсолютных синонимов. Семантическими синонимами по отношению к ним являются
слова дерун и дракун, лексическая структура которых включает дифференциальную сему
‘драчун’.
4) ‘жадный, скупой мужчина’:
Жада (неодобр.): Эх и жада, зимой снегу ни выпрасиш! (Атемар, Лямбирский район)
(Словарь 1: 224).
Жадоба (неодобр.): Хотелъ у нёво выпръсить, чай этъ первый жадобъ в деревни
(Суподеевка, Ардатовский район) (Словарь 1: 224).
Жадуга (неодобр.): У нас ф шабрах мужык жадугъ страшэнный (Булаево,
Темниковский район) (Словарь 1: 224).
Мжа (неодобр.): Какой он фсе-тъки мжа. Нъвазил фсяво и малъ (Муравлянка,
Ельниковский район) (Словарь 1: 533).
Секур (неодобр.): Етът сикур дитям сваим капейку ни даст ат этъкъй бальшой
пенсии (Кулишейка, Рузаевский район) (Словарь 2: 1132).
Скундыжник (неодобр., во 2 значении): Нидавнъ пъ тиливизиру кино казали пръ
скундыжникъ. Ну каторый кажну капейку трисёт, прежъ чем дать (Шишкеево,
Рузаевский район) (Словарь 2: 1170).
Шалыга (неодобр., в 3 знач., перен.): Сасет мой шалыгъ – жадный (Трофимовщина,
Ромодановский район) (Словарь 2: 1497).
280
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Как видим, указанные наименования с идентичным значением используются
носителями говора для отрицательной характеристики лиц мужского пола, о чем
свидетельствуют помета «неодобр.» в «Словаре русских говоров на территории
Республики Мордовия».
5) ‘рассеянный мужчина, разиня’:
Растопша: У этъвъ растопшы ис-пъд носа фсе унисут (Мельцаны, Старошайговский
район) (Словарь 2: 1067).
Розя: Колькъ наш третьи варюшки тирят, вот розя тък розя, боли таких нету
(Шаверки, Краснослободский район) (Словарь 2: 1086).
Акуля (во 2 значении): Эх ты, акуля, ни помниш, куда сопствинну шапку дел (Кушки,
Темниковский район) (Словарь 1: 5).
Данные диалектизмы являются абсолютными синонимами.
6) ‘упрямый мужчина’:
Крутяк: Крутяк он, Павил-тъ, яво, крутяка, уш ни пириспориш (Лаврентьево,
Темниковский район) (Словарь 1: 443).
Букмень: Дъ таких букмений рази пирибидиш, хъть лопни, ани нъ сваём (Новая
Александровка, Большеигнатовский район) (Словарь 1: 51).
Булыч (во 2 значении): Такой булычь рази каво паслушъццъ, сё равно па-своиму
зделът (Челмодеевский Майдан, Инсарский район) (Словарь 1: 52).
Завертень: Фсключил тиливизър. Гъварю, ни надъ, познъ уш, а он, завиртинь, никаво
ни паслушъл, фсключил, и фсё (Кулишейка, Рузаевский район) (Словарь 1: 249).
Прямак: У миня атец был такой примак, ой, упрёццъ нъ сваём, и тоцкъ
(Новоникольское, Ельниковский район) (Словарь 2: 1007).
Своебышник: Какой у Нюрки сын свъябышник, так ы зделыл фсё па-своиму (Атемар,
Лямбирский район) (Словарь 2: 1124).
Сорвач: Гъворилъ, пъежжай посли армии, нет, он, сорвач, посли школы удрал ф
Тюмень (Манадыши, Атяшевский район) (Словарь 2: 1207).
Диалектизмы букмень, булыч, завертень, сорвач являются дублетами, остальные
наименования выступают по отношению к ним в качестве семантических синонимов,
имея в своем значении дифференциальные семы: ‘своенравный’ (крутяк), ‘неуступчивый’
(прямак), ‘своевольный’ (своебышник).
7) ‘хитрый мужчина’:
Мудрушка: Он у нас мудрушка, фсё хитрит (Пятина, Ромодановский район)
(Словарь 1: 550).
Булызина (во 2 значении): Жыл рядъм с нами такой булызинъ, што фсех вакрук
пальцъ абвадил (Апраксино, Чамзинский район) (Словарь 1: 52).
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
281
Жульбак: Нигде таких жульбакоф нет боли, как у нас ф силе (Старая Фёдоровка,
Старошайговский район) (Словарь 1: 240).
Миркитан: Знаю я этъвъ миркитанъ, так и нъравит исхитриццъ (Шалы,
Атюрьевский район) (Словарь 1: 534).
Указанные лексемы составляют многочленный синонимический ряд дублетов.
8) ‘назойливый, надоедливый мужчина’:
Гармач: Апять идёт, вот павадилси, гармачь едъкъй (Внуково, Кочкуровский
район) (Словарь 1: 132).
Мула: Ох и мулъ у них паринь, хоть што выпрасит (Кочуново, Ромодановский
район) (Словарь 1: 551).
Надоедник: Ну, што ты, нъдаедник, ни даш мне дъпалоть грятку, вынь дъ вылъш
сичяс (Атемар, Лямбирский район) (Словарь 1: 587).
Подлыгала: Ну он и пъдлыгалъ, ни люблю таких (Суподеевка, Ардатовский район)
(Словарь 2: 854).
Скинда: Да што ты надаел мне, скинда (Русские Найманы, Большеберезниковский
район) (Словарь 2: 1154).
Диалектизмы мула, гармач, надоедник, скинда являются дублетами; подлыгала
выступает по отношению к ним в качестве семантического синонима, поскольку имеет
в своем значении дифференциальную сему ‘подлиза’.
9) ‘мужчина, любящий много спать’:
Дремуха: Хъш и мужык, а дрямухъ страшэнный, дъ абедъ спит. Куды уш яво
бригадиръм! (Шишкеево, Рузаевский район) (Словарь 1: 200).
Дремуша: Атец-тъ у ей был извесный дримуша (Подверниха, Старошайговский
район) (Словарь 1: 200).
Сонуря: Ты, сонуря, нъ пожарникъ што ль здаёш? (Ведянцы, Ичалковский район)
(Словарь 2: 1205).
Соныря: Ванькъ, фставай, саныря, праспиш фсё на свети (Никольское, Торбеевский
район) (Словарь 2: 1205).
Данные диалектизмы являются дублетами, образуя в русских говорах Мордовии
пары словообразовательных синонимов, различающихся суффиксами: дрем-ух-а – дремуш-а, сон-ур-я – сон-ыр-я.
10) ‘легкомысленный, беззаботный мужчина’:
Неоха: Он и сам-тъ ниоха харошый, ветир в гълаве. И жану такую взял (Хилково,
Торбеевский район) (Словарь 1: 655).
Пустальга: Вот пустальга! У ниво никаких забот нет! (Селищи, Краснослободский
район) (Словарь 2: 1015).
282
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Трясок: Взял гармонь этът трясок-ът и нъмолызгъвът (Суподеевка, Ардатовский
район) (Словарь 2: 1346).
Указанные наименования образуют многочленный ряд абсолютных синонимов.
11) ‘лживый мужчина’:
Булда (неодобр.): Таму булде сроду ни верь (Лаврентьево, Темниковский район)
(Словарь 1: 52).
Кета: Этът кетъ сроду правду-тъ ни гъварит (Трофимовщина, Ромодановский
район) (Словарь 1: 361).
Перкурат (в 1 значении): Этът пиркурат апять чяво-тъ наплёл (Софьино,
Ельниковский район) (Словарь 2: 806).
Плетень: Чяво яво слушъть: плитень он и есть плитень (Атемар, Лямбирский
район) (Словарь 2: 821).
Данные диалектизмы, за исключением слова булда, составляют синонимический ряд
дублетов; булда, представленное в «Словаре русских говоров на территории Республики
Мордовия» с пометой «неодобр.», выступает в качестве эмоционально-экспрессивного
синонима.
Как видим, эмоционально окрашенные наименования лиц мужского пола образуют
в лексико-семантическом плане четко определяющиеся синонимические ряды, члены
которых тесно связаны между собой по значению. Особой частотностью отличаются
в рассматриваемых говорах абсолютные синонимы, которые редки в литературном
языке. Это явление связано с их длительным существованием в языке. Часто встречаются
в рассматриваемых говорах экспрессивно-стилистические синонимы, отличающиеся
друг от друга градиентом оценочности в структуре семемы. Семантические синонимы
практически не представлены.
Литература
Баранникова, Л.И. К вопросу о диалектной синонимии // Вопросы стилистики. –
Саратов, 1962. – Вып. 1. – С. 101–121.
Ершова, Н.И. Синонимические ряды названий домашних животных в русских
говорах Мордовии // Лексический атлас русских народных говоров (Материалы и
исследования) 2014 / Ин-т лингв. исслед. – СПб.: Нестор-История, 2014. – С. 288 – 301.
Мягкова, Е.Ю. Эмоционально-чувственный компонент значения слова. – Курск: Издво Курск. госпедун-та, 2000. – 110 с.
Розенталь, Д.Э., Голуб, И.Б., Теленкова, М.А. Современный русский язык: учеб.
пособие. – М.: Айрис-пресс, 2010. – 446 с.
Словарь русских говоров на территории Республики Мордовия: в 2-х ч. –СПб.: Наука,
2013. Ч. 1. – С. 1–672. Ч. 2. – С. 673–1560.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
283
С.С. Земичева
4Томский государственный университет
«ПОЛНЫЙ СЛОВАРЬ ДИАЛЕКТНОЙ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ»
КАК ИСТОЧНИК ИЗУЧЕНИЯ ПЕРЦЕПТИВНЫХ МЕТАФОР*
Аннотация. На материале речи носителя сибирского старожильческого говора
рассматриваются перцептивные метафоры, исходное значение которых связано
с одним из типов восприятия: зрительным, слуховым, осязательным, вкусовым,
обонятельным. Выявлены наиболее востребованные сферы-источники и сферы-мишени
метафорического моделирования. Сделан вывод о том, что перцептивные метафоры
часто включают компонент негативной оценки, а их использование в контекстах может
осложняться шутливой, иронической, сочувствующей коннотацией.
Ключевые слова: перцептивная метафора, лингвосенсорика, диалектная языковая
личность, сибирские говоры, народно-речевая культура.
S.S. Zemicheva
Tomsk State University
«COMPLETE DICTIONARY OF A DIALECT LANGUAGE
PERSONALITY» AS A SOURCE OF STUDY OF PERCEPTIVE METAPHORS
Abstract. The material for the article is the records of Russian Siberian dialect. The object
is perceptive metaphors, i.e. metaphors direct meaning of which is associated with one of the
types of perception: visual, audial, tactile, taste and olfactory. The most relevant source and
target spheres of metaphorical modeling are revealed. The author concludes that perceptual
metaphors often include component of negative evaluation, and their use in contexts can be
complicated by humorous, ironic, sympathetic connotation.
Keywords: perceptive metaphor, sensory linguistics, dialect language personality, Siberian
dialects of Russian, folk-speech culture.
Материалом для статьи послужили метафорические номинации в речи Веры
Прокофьевны Вершининой (1909-2004), коренной жительницы с. Вершинино Томского
района Томской области, русской, малограмотной. В качестве источника материала
использовался «Полный словарь диалектной языковой личности» (2006-2012, 1–4).
Словарь включает как диалектные, так и общерусские единицы, зафиксированные в речи
информанта в течение длительного времени.
Перцептивная метафора понимается в работе как лексема в переносном значении,
исходное значение которой относится к одному из типов ощущений – зрительных,
слуховых и т.п. Всего было проанализировано 63 единицы – собственно метафоры
(лексико-семантические варианты слов, имеющие в источнике помету «переносное»),
а также фразеологизмы и пословицы, где значение слова трансформируется. Исходное
значение чаще всего связано со звуком (27 единиц) и осязанием (20); несколько реже –
со сферами зрения (7), вкуса (7), запаха (2). Далее рассмотрим выделенные номинации,
классифицируя их по результирующему значению.
© Земичева С.С.
284
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Чаще всего перцептивные метафоры характеризуют человека. Упоминаются, как
правило, негативные эмоции – огорчение, страдания, тревога, страх, раздражение:
Я всё ей, имя' отдала [краску]. А теперь хватилась – а у меня нету краски-то. <…> Вот
тепе'рича я села да и запела; Ты таскаешь [дрова] маешься… горькой горечью; Вгорячахто [после развода], наверно, ничё не надо было, а счас всё понадобилось. Отмечается
также отсутствие каких-либо эмоций, равнодушие, получающее отрицательную оценку:
Ну, да как же, тебе чё, тебе ничё не жалко. И ни жарко и ни холодно. Единственное
упоминание положительной эмоции включено в иронический контекст: Он [муж] поедет
молоть – своёй матери дас[т], это, хлеба, муки, мешок, да нашим, дак они ой, петухом
пели! Залюбили [зятя].
Достаточно часто с помощью метафор характеризуются психологические качества,
характер человека. Здесь также шире представлена отрицательная оценка – обозначаются
вспыльчивость, неуживчивость, нечуткость: Никогда он [муж] меня пальцем не
задевал. Такой горячий был, кода' заруга'тся, да потом опе'ть сразу итойдёт; Ну она
[односельчанка] тяжёла. Тяжёла, трудно ей угодить; Гена у нас, он вроде мале'нько
с душком <…> Ну, мале'нько у его есь псих-то тоже. В некоторых случаях говорящий
стремится смягчить негативную оценку: Дак ей там и собрали для на похороны отца,
и профсоюз выделили. Аγа. Вот Вале! А здесь прямо, я говорю, черствова'то отнеслись.
Реже представлены номинации положительных черт характера. Позитивно
оценивается способность быстро собраться, отправиться куда-либо: Маруся проводит:
она лёгка на ногу. С помощью температурных метафор обозначается чуткость, доброта:
[Она то у той, то у другой племянницы. С детя'ми всё во'дится.] Своих-то детей
нету – всех обогревают они. До'бры они. Отношения между самыми близкими людьми
моделируется с помощью пословицы, включающей световую метафору: Мать да
дочь – тёмна ночь. Таким образом указывается, что подобные отношения скрыты от
посторонних.
С помощью обозначений света носитель диалекта обозначает также интеллектуальные
качества человека, степень его образованности: Всё равно, у его [племянника]
голова све'тла; [Вы тоже не слишком верующая?] Ну я-то не понимаю ничё. Чё я,
тёмна. Тёмный человек. Ничё не разбираюсь. При этом обращает на себя внимание
дихотомичность данных обозначений, а также тот факт, что негативные характеристики
говорящий приписывает себе, а позитивными наделяет близкого человека.
Метафорически обозначаются и различные аспекты поведения человека. Не
одобряется привычка жаловаться, ныть: «У нас тоскливо тут» – я-то хожу всё, а она всё
шумли'т над ём [больным], это скулит; [Ситуация: соседки жалуются на жизнь] Девки
исстона'лись. Негативно оценивается также склонность к конфликтам, бранная речь:
Матери'лась! Что ты! Лаялась, как кобель; Я говорю: «Кто это лаял тут тебя?» <…>
Я слышу, что прям: «Бессовестный!», прям… руга'т, ши'бко ревела; Валя сама грубовата,
я посмотрю на её, дак она тоже, сидит да чё-нибудь рявкнет! Для обозначения речи,
нарушающей этические нормы, диалектоноситель активно использует метафорическую
модель переноса «животные» – «человек», выражая таким образом негативную оценку.
Неодобрение вызывает также чрезмерная болтливость, обозначенная через уподобление
человека предмету: [Скороговоркой, подражая:] «От я заболела, так заболела…» – она
така' трешо'тка, ты её не знашь? Это моя племянница.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
285
Неодобрительно воспринимается и неискренность, которая может проявляться
в склонности представлять события в худшем виде, чем на самом деле, или, наоборот,
приукрашать действительность, хвастать: Не видал свиней-то у ней? [Нет.] Гыт, больши'.
«Хоро'ши, хоро'ши» – ну конешно. Так говорит, дак она… Так бы сказала «ху'деньки,
ма'леньки», она любит поплакать; Хорошо, мол, вы поёте, Лексе'й Николаич, ну…
неважно де'лате. «Триста семнадцать печей склал» – не врёт? Врёт, врёт. С помощью
тактильной метафоры обозначается остроумие, язвительность: Она тоже была остра'
на язык, мать-то у их.
При помощи глаголов звука в переносном значении описываются различные
предосудительные действия (воровство, пьянство, разврат): Ну, вперёд не надо давать
[в долг]. А то чё же − надо возьмёт где, свиснет, укра'дет, а там надо выпить, а тут надо
долг отдавать; А Гена-то много [пьёт]. Только бутылки свистят. Народ-то все уйдут,
он и тут пьёт; Она связалась с каким-то, офицером. <…> А он её тоже надсмеялся да
и бросил, этот. Во всех случаях метафоры носят диалектный или просторечный характер.
Ненормативное поведение обозначается и общерусской вкусовой метафорой: Сколько
она мне насолила. С ребёнком оставила меня, говорю, отбила [мужа]. Метафорически
обозначается также бездействие, получающее негативную оценку: И никого! Не сделали
никого. Этого попросила тоже: и не пришёл, не мычит не телится, ничё; Ну, счас у
Настасьи Ивановны там дом сгорел, и… ни слы'ху ни духу, никого. Заштрахо'ванный
был, хоть получили бы мале'нько, а то ничё. Сгорел и всё.
Существительное звезда, исходное значение которого связано со зрительной сферой,
в переносном значении получает в речи диалектоносителя негативную оценку: Дак сама
вопросы задаёт, так же сама же опе'ть и реша'т всё: «Так? Так?» – сама всё – о-ой!
Кака'! Така' звезда дак… В данном случае диалектная специфика проявляется в наличии
негативных коннотаций. В СРНГ (11: 212) фиксируется использование существительного
для описания бойкого, решительного, изворотливого человека. В литературном языке
существительное имеет, как правило, позитивную оценку.
Использование фразеологического оборота другим голосом запеть в значении ‘резко
изменить своё поведение, образ жизни’ также несколько отличается от литературного,
т.к. лишено коннотаций угрозы или неодобрения и окрашено сочувствием к человеку,
о котором идёт речь: Катерина Андре'вна теперь [после смерти дочери] не запоёт.
Другим голосом запоёшь.
В некоторых случаях метафорические обозначения поведения носят шутливый
характер: Я не знаю, пошто'. Ругался, не итдава'л [отец замуж]. То ли посолить меня
хотел; А ей не дали отпуск. <…> Ну, они тут били в колокол везде… Дали отпуск.
Достаточно редко моделируется физическое состояние человека. В фокусе внимания
оказывается состояние опьянения (в обоих случаях метафоры носят просторечный
характер): А Коля – пьяно'й же, он здесь подпил, пьяный, жрать не жрёт тоже, жар,
рассолодел, и никакого толку, ничё не делал там-ка, в городе; Они поехали, Виктор,
и Де'на, и… хозяина повезли едва живого, тёпленького. В одном примере обозначается
болезненное состояние: Я подымаюсь – а пло-охо чувствую! – подымаюсь – а мне опе'ть
так же! Опе'ть всё замутилось <…> ну, сознание я не потеряла больше. Шутливое
метафорическое обозначение получает также состояние человека, долго пребывающего
в помещении, без свежего воздуха: Чё, Екатерина Вадимовна, прокиснешь в избе у нас!
286
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
На улице хорошо.
Перцептивные метафоры характеризуют также отдельные аспекты социальной
жизни, в частности, бедность: Скрыпи'т, мол [усмехается] да стои'т. Худо' дерево, гыт,
скрыпи'т, да стоит, а хоро'ше дерево раз, да упадёт. Правда в пословице говорится.
Скрыплю', да живу. Обозначается также необходимость следовать нормам социума:
Голосую всё время. <…> Живём как попало, говорю: волк в стадо, дак вой по-волчьи, чё,
правда. Ну, как не голосовать, раз велят дак? Тактильная метафора обозначает наличие
авторитета, влияния: Он судьёй был там, юрис[т]. <…> Большой вес имел. С помощью
цветовой метафоры обозначается наличие связей, знакомства: Конце'рва-то хоро'ша,
и хрусталь, и всё по цёрным дверям.
Достаточно редки случаи олицетворения: [Передразнивает скрипящую дверь:] Уа-ауу! Голосом ревёт; Погоду-то хотела [узнать], а радио заикало, заикало, заикало, да так
и … не послушала. Зафиксированы также отдельные примеры, в которых неодушевлённый
предмет выступает как субъект восприятия. В первом случае это шутливый контекст,
заданный собеседником: [А счётчик под зеркалом смотрится и смотрится.] Да нет,
он с этой стороны, наверно, не смотрится [шутливо]. Во втором примере способность
прибора фиксировать и воспроизводить речь связывается со способностью восприятия:
Это не говорит [магнитофон]? Ничё, там не мота'т? Ага… Не слу'шат, не мота'т?
Абстрактные понятия (количество, время) обозначаются с помощью собственно
перцептивных метафор довольно редко (хотя перенос «конкретное» – «абстрактное»
в целом широко представлен в речи информанта [Гынгазова 2013]). Так, существительное
капелла, в прямом значении относящееся к музыкальной сфере, обозначает большую
семью, многочисленных родственников: И счас бы мог [один заколоть свинью] – ну
к чему их [родственников] созывать? Они от завтра опе'ть приедут, вся капелла. При
номинации времени, срока задействуются звуковой и температурный коды: О'бшем,
четыре раз в тюрьме сидел он. И всё… звонок от звонка, четыре года дали, он…
[отсидел]; Наверно, с неделю, больше уж в избушку перешли они. И всё-то переходят!
До'лга у их песня будет; Думаю: ушла ли умерла ли она там? Пойду проведать её, а
там [в бане] и след застыл, там никого нет; Сколько котлет, сколько всего было!
Много было народу на горячем-то столе [о первых поминках после похорон]. Глагол
пахнуть в конструкции с отрицанием означает несоответствие первоначальной оценке,
планам: «Проваляюсь дён пятнадцать [в больнице]». Я говорю: «Миша, не пахнет тут
пятна'дцати днями!»
С помощью музыкальных метафор говорящий даёт негативную оценку различным
аспектам жизни: Мне эта надоела музыка… помидоры [о рассаде]; «Куды'-то девался
[обещавший жениться мужчина]». Нету его. Аня всё пережива'т [за дочь, родившую
ребёнка]. [Что теперь переживать?] Ну. Песенка спета. При этом упоминание
диалектоносителем песни в прямом значении обычно окрашено позитивно [Земичева
2016: 114, 129]. Негативные коннотации в контекстах с переносным значением связаны,
видимо, с десакрализацией соответствующих понятий [Бунчук 2008].
Наконец, с помощью перцептивных метафор даётся общая оценка жизни или какоголибо её периода. При этом разные коды (тактильный, цветовой, вкусовой) оказываются
в некоторой степени изоморфны друг другу: Я говорю, мы и так тяжёлу жизь
перенесли; Вот сколько корвалола у меня, покажу… берегу! Думаю, на чёрный день;
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
287
Жаловалась шибко [свекровь на невестку]. Я поняла, что там это, тоже… не мёд,
не сахар. Как показывают примеры, преобладает негативная оценка. Образы хорошей
жизни присутствуют только в контексте с отрицанием.
Таким образом, перцептивные метафоры в дискурсе диалектоносителя достаточно
разнообразны. В метафорических контекстах активно используются звуковые и
тактильные номинации, в то время как при употреблении перцептивной лексики в прямом
значении ведущая роль принадлежит зрению [Земичева 2016: 175]. Перцептивные
метафоры сконцентрированы вокруг человека, характеризуя различные аспекты его
жизни: психологическую, социальную, физическую. Диалектоноситель использует
метафорические обозначения в номинативной или оценочной функции, а также с
целью создания иронии, шутки. В речи диалектной языковой личности зафиксированы
метафоры, имеющие различную стилистическую принадлежность (общерусские,
просторечные, диалектные). Преобладание негативных оценочных коннотаций является
общерусской закономерностью, но в ряде случаев говорящий выражает сочувствие
тому, о ком говорит, смягчает негативную оценку. Диалектная специфика проявляется
также в направлении метафоризации: результирующее значение чаще всего относится
к сфере «человек», достаточно редко характеризуются природа, мир артефактов и сфера
абстрактных понятий.
Литература
Полный словарь диалектной языковой личности / под ред. Е.В. Иванцовой. − Томск:
Издательство Томского университета, 2006–2012. – Т. 1–4.
СРНГ – Словарь русских народных говоров / гл. ред. Ф.П. Филин. – Л., 1976. –
Вып. 11.
Гынгазова, Л.Г. Сенсорные основания метафорического представления
невещественных объектов (время, количество, речь) в дискурсе диалектной языковой
личности // Вестник Томского государственного университета. Филология. – 2013. –
№ 5(25). – С. 31–36.
Земичева, С.С. Перцептивная картина мира диалектной языковой личности. – Томск:
Изд-во Том. ун-та, 2016. – 208 с.
Бунчук, Т.Н. Хоть (матушку) репку пой: к культурно-этимологической
интерпретации фразеологизма // Фразеологизм и слово в национально-культурном
дискурсе (лингвистический и лингвометодический аспекты): Международная научнопрактическая конференция, посвященная юбилею проф. А.М. Мелерович. – М.,
2008. – С. 51–54.
Примечание
*Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект №1618-02043)
288
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Е.В. Колосько
5Институт лингвистических исследований РАН
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ В ИСТОЧНИКАХ «СЛОВАРЯ
РУССКИХ НАРОДНЫХ ГОВОРОВ»*
Аннотация. Диалектная лексика Петербургской губернии занимает особое место
в системе русских народных говоров. В ней сконцентрирована лексика центральных
и северных российских говоров. Кроме того, она объединяет диалектизмы, единицы
просторечия, терминологическую лексику и фольклорные слова. В статье рассматривается
лексика из Словаря русских народных говоров (СРНГ), имеющая помету Петерб. Автор
провел изыскания и выяснил, из каких источников лексика, зафиксированная в СанктПетербургской губернии, попала в СРНГ, кем были эти собиратели, из каких письменных
или печатных источников выбирался лексический материал для Словаря. В статье
анализируются виды источников и особенности диалектной лексики, относящейся к этим
видам, приводятся примеры слов и их значений.
Ключевые слова: словарь русских народных говоров, диалектная лексика, диалектная
лексикография.
E.V. Kolosko
Institute for Linguistic Studies Russian Academy of Sciences
OF ST. PETERSBURG PROVINCE IN THE DICTIONARY
OF RUSSIAN FOLK DIALECNS
Abstract. Petersburg vocabulary takes a special place in the system of Russian folk dialects.
It concentrates the vocabulary of the central and northern Russian dialects. In addition, it
combines dialectisms, units of urban vernacular, terminological vocabulary and folklore words.
The article deals with the vocabulary from the Dictionary of Russian Folk Dialects, which has
a Petersburgian litter. The author carried out research and found out from which sources the
vocabulary fixed in the St. Petersburg province fell into the WGRU, who these collectors were,
from which written or printed sources the lexical material for the Dictionary was selected. The
article analyzes the types of sources and features of dialect vocabulary related to these species,
gives examples of words and their meanings.
Keywords: Dictionary of Russian folk dialects, dialectal vocabulary, dialect lexicography.
В середине XIX, начале XX века появился ряд диалектных словарей и фольклорных
сборников, были опубликованы многочисленные научные статьи и книги, посвященные
истории, этимологии русского языка, этнографическим особенностям жизни регионов.
Но Санкт-Петербургская губерния не изучалась так подробно, как Олонецкая,
Архангельская, Вятская или Смоленская. Диалектная лексика Санкт-Петербургской
губернии лишь фрагментарно изучалась учеными и любителями российской словесности.
Об этом говорят рукописи ученого архива Императорского русского географического
общества, изданные Д.К. Зелениным.
© Колосько Е.В.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
289
Новый подъем лексикографической работы начался в конце 50-х годов XX
века. Как писали редакторы Словаря русских народных говоров: «Исключительно
важное значение диалектных данных для решения многих кардинальных вопросов
исторического и современного языкознания настоятельно требовало введения в научный
оборот лексических богатств народных говоров, их исследования и интерпретации»
[Кузнецова, Сороколетов 1998: 529]. В 1961 году был опубликован «Проект Словаря
русских народных говоров» Ф.П. Филина – вдохновителя идей и первого редактора
СРНГ. Словарные материалы, используемые составителями Словаря русских народных
говоров (СРНГ), разделяются на лексикографически обработанные данные (словари),
архивные материалы (картотеки ИЛИ РАН), данные, полученные в результате выборки
отдельных диалектных слов в описаниях обычаев, слов разговорного языка жителей
регионов России (статьи в научных сборниках), и слова, выписанные из фольклорных
произведений, имеющих географическую помету. В словаре представлена главным
образом лексика сельских жителей, так как СРНГ – дифференциальный диалектный
словарь. Но по принятым составительским правилам в словарь включаются некоторые
элементы городского просторечия и фольклорные слова. Лексика жителей СанктПетербургской губернии представляет собой уникальный сплав собственно диалектной
лексики, слов, находящихся на границе диалектной, общенародной и просторечной
лексики, слов, относящихся к городской петербургской речи, и народных наименований
терминологического характера (например, названия растений и птиц, распространенных
на территории Петербургской губернии).
Санкт- Петербургская губерния являлась административной единицей Российской
империи с 1727 года. В XIX – начале XX веков Петербургская губерния включала в себя
Гдовский, Лужский, Новоладожский, Петергофский, Царскосельский, Шлиссельбургский
и Ямбургский уезды. Словарь русских народных говоров отражает диалектную лексику
XIX – XX веков. Исходя из этого, первое упоминание о лексике Петербургской губернии
в рукописных архивных материалах датируется 1848 годом. Вероятно, это год начала
реализации программы Российской Академии наук по сбору лексических данных
в различных регионах России. Собирателями русской народной речи в XIX веке были
писатели, историки, лингвисты. В программе по собиранию сведений по Петербургской
губернии участвовали И.И. Срезневский (Царскосельский у.), П.А. Иваницкая
(Ямбургский и Лужский у.), Чернышев В.И. (Петербургский, Лужский, Гдовский,
Петергофский, Ямбургский, Новоладожский), Корнилов (Петербург) и другие, чьи имена
остались неизвестными. Собирателям удалось получить ценные языковые факты. Так,
в Царскосельском уезде зафиксировано слово фармазо′н. Широко распространенное
в простонародье слово имело здесь свое региональное значение ‘человек иного
290
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
вероисповедания или сектант’. Фармазон – скопец – цитата из неизвестного рукописного
источника. Может быть, именно из материалов И.И. Срезневского диалектное слово
бала′хтина ‘вязкая выбоина на дороге’ (Царск. Петерб., 1848 – 1850) и слово трелю′дница
‘о притворщице’ (Царск. Петерб., 1848). Это слово входит в большое гнездо однокоренных
слов трелю′дник, трелю′дный, трелю′дить, трелю′диться, трелю′дничать,
трелю′дство, имеющих общие семы в значениях ‘привередничать, капризничать’,
‘шутить, забавляться’, ‘важничать, много требовать’. Но значение петербургского
слова выделяется на этом семантическом фоне. Материалы Иваницкой, собранные
в Ямбургском и Лужском уездах, содержат лексику, среди которой есть диалектные слова.
По записям невозможно установить точную дату фиксации слов. Ценность собранных
П.А. Иваницкой слов в том, что это уникальные словоформы, зафиксированные в речевом
контексте. Работал по программе собирания языковых данных и С.К. Булич – выдающийся
языковед, который преподавал в Петербургском университете, занимался сравнительным
языковедением, кроме того, был товарищем председателя Этнографического отделения
Географического общества. С.К. Булича живо интересовала лексикология русского
языка, и он подбирал материалы по этимологическому словарю русского языка.
Данные, опубликованные в "Материалах для русского словаря" (1890 и 1896), и ответы
Булича на программу Московской диалектной комиссии по Петергофскому, Лужскому
и Гдовскому уездам (1895-1897) были использованы при составлении СРНГ. Например,
телепа′ть ‘очень быстро есть, уплетать’. Петергоф. Петерб., 1896. Как уже упоминалось,
в словарь русских народных говоров включаются и слова городского просторечия. Так,
в материалах С.К. Булича находим слово фигура′нт. Из цитаты ясно, что это местное
наименование булочника: «В петербургских булочных называют булочника, умеющего
печь разные фигурные хлебы фигурант».
Часть диалектных слов оказалась в сводном диалектном словаре благодаря трудам
П.И. Кеппена – российского ученого, статистика, этнографа, который организовал
систематический сбор статистических данных о числе, национальном составе населения
России. Так, слово тулу′п ‘ремесленник’ отмечено им в 1862 году как петербургское. Из
петербургской брошюры «Наставление о возделывании льна» П.И Кеппен взял в свой
словарь слово трепе′ц – ‘рабочий – трепальщик льна или пеньки’.
Множество статей по этнографии и фольклору народов России и славянских
стран, материалы и отчёты этнографических экспедиций печатали научные журналы
«Записки Географического общества» и «Живая старина». Это были издания Отделения
этнографии Русского географического общества в Санкт-Петербурге с 1890 по1916-й
год. Любители российской словесности могли печатать в них свои статьи. В «Живой
старине» была опубликована статья Н. Кедрова, которая посвящена лексике говоров
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
291
Ладожского региона. Статья датирована 1865-м годом. Из нее в СРНГ вошли такие слова,
как теплово′е в значениях ‘ночлег на станции’ и ‘плата проезжающими за ночлег, тепло
в помещении’, тонь ‘как, настолько’. Тонь бы тебе праведно владеть. Ладож. Петерб.,
1865.
Членом Императорского русского географического общества был и Владимир Вильерде-Лиль-Адам, автор этнографического очерка «Деревня Княжая Гора и ее окрестности»,
опубликованного в Записках РГО в 1871г. Из этого источника мы получили почти тысячу
диалектных слов, записанных в живой разговорной среде. Впервые в статье Вильерде-Лиль-Адама появилось слово терпле′ние в значении ‘терпение, выносливость’.
Это слово впоследствии было зафиксировано не только в Ленинградской области, но
и в Новгородской, Архангельской, Северо-Двинской, Костромской, Ивановской и многих
других областях. Это говорит о вероятности более раннего появления данной словоформы
в русских говорах. В архиве Академии наук находятся полевые записи диалектных слов
в материалах О.И. Срезневской, которая, продолжая дело своего отца, собирала
диалектную лексику в Лужском уезде Петербургской губернии в 1907 году. Возможно,
именно из этого архива не имеющие автора записи живой разговорной речи жителей
Лужского уезда. Яркая эмоциональная лексика выбрана из произведений известного
в Петербурге писателя, юмориста Н.А. Лейкина. Например, выражение фик-фок, на
один бок обозначает модно одетого человека, модную одежду: Лучше нашей Лизутки
одета: Платье фик-фок, на один бок, шляпка тру-ля-ля , и веерок в руках («Перед
картинами общества», 1903г.). Особое внимание привлекают к себе записи Лихтенштадта
В.О. – революционного деятеля, который в течение 11 лет находился в заключении в
Шлиссельбургской крепости. Там он записывал лексику, услышанную, вероятно, от людей,
приехавших из различных регионов России. Петербургские материалы, датированные
1911-м годом, содержат как диалектную, так и просторечную лексику (усвистну′ть,
угреши′ться). Интересны примеры слов, «рожденных» именно в Петербурге. Так, слово
фило′н ‘хитрец, пройдоха’ впервые отмечено как петербургское Лихтенштадтом, затем
оно фиксируется в значении ‘уличный попрошайка’ как ленинградское. В дальнейшем
это слово получило большое распространение в различных говорах, и от него образовался
полисемантичный глагол фило′нить.
В Большой словарной картотеке Института лингвистических исследований РАН
и в картотеке Словаря русских народных говоров имеется часть архивных рукописных
материалов, автор которых и год записи неизвестны. Например, слово трґахтель –
‘воронка для переливания жидкости’. Гдов. Петерб., Слов. карт. ИРЯЗ. Из отрывочной
записи Или от самого хозяина или с под тыльца поглядевшего, или со зла сказавшего, под
которой стоит помета Луж. и З.Г.О., составитель предположил, что это Лужский уезд
292
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
и Записки Географического Общества, вывел словоформу тылец и поместил в словарь
сочетание с-под тыльца без толкования и года.
Словарь В.И. Даля является наиболее ценным лексикографическим источником
Словаря русских народных говоров. В предисловии у Даля перечисляются пометы
Петерб., Птрб. – петербургское слово; Птрб. – гдв. слово гдовского уезда; Птрб. – новолад,
Птрб. – шлисс., Птрб.- ямб. Это говорит о намерении создателя словаря охватить весь
регион и собрать диалектные слова, такие как тимля′ный ‘о насмешнике, обманщике,
хитреце’. Этот словарь включил лексику различных архивных материалов Российской
Академии наук XIX века. Вместе с ними в словник Словаря русских народных говоров
вошли неопубликованные петербургские материалы Второго дополнения к Опыту
областного великорусского словаря, датированные 1905 – 1921 годом. Например, наречие
тры′мом – тра′мом ‘полностью, целиком (исчезнуть, пропасть)’.
Отдельные лексико-семантические группы диалектных слов представляют
материалы ботанического словаря Н.И. Анненкова (1878 г.) и словаря наименований птиц
России М.А. Мензбира (1897). Часть из этих наименований являются оригинальными
петербургскими словами. Например, бараба′нщик – ‘самец белой куропатки’, трику′н
– ‘клест-еловик’ или бара′н – гриб, растение Sparassis rubra Fr., сем. Гимениальных,
кобы′лья трава, растение Melampyrum sylvaticum L., марьянник лесной. Но большая
часть слов органично входит в языковой континуум русских народных говоров.
Например, наименование птицы треску′н и трескуно′к – ‘птица чирок’, в первый раз
зафиксированное Мензбиром как петербургское слово, затем отмечалось в Симбирской
и Тобольской губерниях, в XX веке в Томской области и в Киргизской ССР.
Причина помещения в диалектный словарь фольклорной лексики та же, что
и причина включения в словарь части просторечной лексики: эти слова не отражены ни
в одном лексикографическом издании, они являются частью лексикона диалектоносителей,
и если мы не зафиксируем эти словоформы (обозначив пометой фольк.), то они будут
потеряны для ученых-лингвистов. Кроме того, есть часть фольклорных слов, входящих в
речевой обиход диалектоносителей. Например, из «Песен» Рыбникова слово уте′шный
‘приносящий утешение, успокоение’. А и спасибо же, Никита Полица, верный слуга, на
твоих на суветах утешных. Лодейноп. Петерб., 1862. Иные песни у нас такие утешные.
Старорус. Новг. Так с тридцати лет и прожила весь век одна горюхой, некому слова
утешного сказать мне, беду, радость делить не с кем. Поддор. Новг.
В данной статье приведены примеры из различных источников, использованных при
составлении Словаря русских народных говоров: из словарей В.И. Даля, М.А. Мензбира,
Н.И. Анненкова, архивных рукописных материалов Академии наук, хранящихся
в картотеках ИЛИ РАН, научных статей и фольклорных текстов, которые имеют в СРНГ
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
293
помету Петерб. Эти данные введены в научный оборот благодаря многолетнему труду
собирателей, хранителей и лексикографов русского языкового фонда.
Литература
Кузнецова О.Д., Сороколетов Ф.П. Современная диалектная лексикография //
История русской лексикографии. – СПб : «Наука», 1998. – С . 529 – 570.
СРНГ - Словарь русских народных говоров. Второе издание. Вып. 1-49, М.- СПб:
«Наука», 2002-2016.
Примечания
*Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научноисследовательского проекта РГНФ (« Сводная диалектная и региональная лексикография;
теория и практика»), проект № 13-04-00148.
Н.А. Красовская
6Тульский государственный педагогический университет
имени Л.Н. Толстого
ПРОБЛЕМА НЕОДНОРОДНОСТИ ТУЛЬСКИХ ГОВОРОВ
И НЕКОТОРЫЕ МОРФОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ
(НА МАТЕРИАЛЕ АРХИВНЫХ ЗАПИСЕЙ 70-Х ГОДОВ ХХ ВЕКА)
Аннотация. В данной статье рассматривается проблема неоднородности тульских
говоров. Автор говорит о возможности выделения говоров юго-западных, западных
районов и говоров восточных районов. В качестве примера неоднородности говоров
приводятся диалектные морфологические особенности, которые имеют большую
сохранность и большее разнообразие на юго-западной территории.
Ключевые слова: морфологические особенности, неоднородность, приграничные
территории, тульские говоры.
N.A. Krasovskaya
Tula state pedagogical University named after L.N. Tolstoy
HETEROGENEITY OF THE TULA DIALECTS AND
SOME MORPHOLOGICAL FEATURES
(BASED ON THE ARCHIVAL RECORDS
OF THE 70-IES OF XX CENTURY)
Abstract. This article deals with the problem of heterogeneity of the Tula dialects. The
author speaks of the possibility of separating the dialects of the South-Western, Western and
Eastern regions. Dialectal morphological features, which have greater safety and greater
diversity in the South-Western territory, are given as an example of the heterogeneity of dialects.
Keywords: morphological characteristics, heterogeneity, border area, Tula dialects.
© Красовская Н.А.
294
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Тульские говоры имеют сложную характеристику, с середины ХХ века они
рассматриваются и классифицируются как говоры переходного типа. Однако, по
нашим данным, до сих пор не существует полного и системного описания тульских
говоров, поэтому выявление и анализ диалектных явлений, бытующих на территории
распространения указанных говоров, по сей день являются важными. Положение тульских
говоров между юго-восточной, юго-западной диалектной зоной, близость к говорам
центра естественным образом ведет к смешению и пересечению на данной территории
многих диалектных фактов. Но в ряде теоретических работ конца XIX – первой половины
ХХ века либо просто имеются указания на особенности тульских говоров, либо в целом
описывается их неоднородный, переходный характер. Сведений о том, как пересекаются
на территории тульских говоров явления, относящиеся к разным диалектным зонам,
какова примерная территория влияния той или иной диалектной зоны, где проходит
граница, сколько можно определить таких границ, до сих пор не существует. В ряде своих
исследований мы уже обращали внимание на данную проблему, условно обозначив ее как
проблему выявления и описания внутренней типологии тульских говоров.
Наша изыскательская деятельность позволяет утверждать, что можно выделять
разновидности, более тяготеющие к восточным границам Тульской области (это
Богородицкий, Воловский, Кимовский районы), то есть закономерным образом
тяготеющие к юго-восточной диалектной зоне, и к западным (или юго-западным)
границам области (это Одоевский, Суворовский, частично Чернский районы), то есть
тяготеющие к южной, юго-западной диалектным зонам. Пока для нас остается открытым
вопрос о территориях, относящихся к северным районам административных границ
Тульской области. Видимо, говоры этих территорий тяготеют к говорам центральных
областей. Серьезным образом облегчило бы задачу описания подобных разновидностей
внутри тульских говоров сведение в единую сетку подробного рассмотрения данных
о всех изоглоссах и пучках изоглосс, формирующих указанную диалектную территорию,
но из-за малодоступности и объективной разрозненности указанного материала подобную
работу в полном объеме пока осуществить не удается.
Для того чтобы точнее определиться с внутренней типологией тульских говоров, по
нашему мнению, необходимо, с одной стороны, проводить подробнейший и всесторонний
системный анализ диалектных фактов, распространенных как на территории тульских
говоров, так и (что, на наш взгляд, имеет принципиальное значение!) имеющих
приграничную с тульскими говорами локализацию. Более широкий охват исследуемой
территории позволяет точнее охарактеризовать многочисленные диалектные факты.
С другой стороны, для создания развернутого описания разновидностей тульских говоров
необходимо привлечение широкого историко-культурного и этнографического контекста.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
295
Целый ряд исследований и наблюдений как собственно языковых, так
и этнографических и историко-культурных фактов подтверждает наши мысли
о довольно заметном выделении на территории тульской группы говоров нескольких
разновидностей. Нельзя в этом смысле обойти базовые работы: это исследования
Е.Ф. Будде, В.Н. Сидорова, в основном проведенные на территориях Новосильского
(в начале ХХ века еще входил в административные границы Тульской губернии),
Богородицкого, Воловского уездов, то есть на территориях, примыкающих к южным
и восточным границам современной Тульской области. Следует остановиться на
исследованиях Д.М. Савинова, сделавшего очень ценные и интересные для нас
предположения о формировании типов вокализма южнорусского наречия в целом
и, в частности, типов вокализма тульских говоров. Небезынтересной для проведения
дальнейших исследований по определению внутренней типологии тульских говоров
является работа М.А. Родиной, связанная с изучением и системным описанием говора
одного населенного пункта Одоевского района. Изыскательская деятельность А.В. ТерАванесовой о влиянии устроения засечных черт на распространение и формирование
языковых явлений также весьма примечательна вследствие учета этнографического
и исторического контекста формирования языковых явлений. Очень интересны
исследования И.Е. Климова, собирателя, фольклориста, ученого, о разновидностях
тульского костюма и их распространении на территориях бывшей Тульской губернии.
К подобным изысканиям можно отнести и наблюдения о тульском костюме в широком
контексте изучения русского костюма, сделанные в работах уроженца Рязанщины,
коллекционера и ученого С.А. Глебушкина. Обязательно следует вспомнить
многочисленные исследования фольклористов о разнообразии тульского фольклора. Это,
например, работы Ю.В. Гайсиной, Ю.А. Бортулевой и др. Исследования всех указанных
выше ученых в той или иной степени свидетельствуют о внутренней неоднородности
тульских традиций, культурных, этнографических, языковых, о сложности и разнообразии
тульских говоров.
В ряде работ мы уже останавливались на характеристике некоторых фонетических
черт, бытующих на территориях, приграничных с тульскими говорами, обращались мы
и к описанию лексических фактов приграничной локализации. В рамках данной статьи
охарактеризуем некоторые морфологические особенности тульских говоров, опираясь
на записи, сделанные как в приграничных районах с тульскими говорами (Белевский
район), так и районах, относящихся к центральной части Тульской области (Щекинский
и Плавский районы). В диалектологии традиционно считается, что полевые материалы,
полученные от диалектоносителей, родившихся в конце XIX – начале ХХ века, более
насыщены диалектными фактами, чем материалы, полученные от диалектоносителей,
296
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
родившихся в 30-40-е годы ХХ века. Именно поэтому мы обращаемся к архивным
записям 70-х годов ХХ века. Подчеркнем, что для объективности сопоставления мы
взяли на выбор одну запись из каждого населенного пункта, примерно равную по объему
другим. Отметим, что возраст и образование информантов приблизительно одинаковы.
Итак, в записи, сделанной в п. Шереметьево Белевского района, нами были отмечены
следующие диалектные морфологические особенности:
1. Разрушение среднего рода и совпадение с его женским, что проявляется
в конструкциях с согласованием по женскому роду: кака′jь де′лъ-тъ; вот ана′, кака′jа
де′лъ-тъ.
2. Форма личного местоимения в Р., В. падежах имеет окончание –е: jа жыла′-тъ, у
мине′ дите′j-тъ мно′γъ; ани′ тибе′ взятʼ; витʼ у-мине′ дет; ат- мине′ прям ушо′л адин;
вы тут у-мине′; у-мине′ три рибʼо′нкъ.
3. Конечный [тʼ] в 3-м лице глаголов: ани′ γъваря′тʼ; ни-jме′jутʼ пра′ва; о′н-ы сича′с
стро′итʼ ко′нныjь двары′; ани′ γъвара′тʼ; принаси′тʼ – нʼь-пирино′сʼутʼ, и свет нам
нʼь-право′дʼутʼ; нʼьшиво′ нʼь-γъвари′тʼ за-э′тъ; а-ади′н зна′читʼ па-ру′сски пʼьриво′чик
спра′шывъjитʼ; он γъвари′тʼ; ани′ jе′дутʼ; нʼьчаво′ ни-бу′дитʼ; машы′нъ-тъ стаи′тʼ нъдаро′γʼь.
4. Неразличение личных окончаний в 3-м лице множественного числа у глаголов I и
II спряжений: принаси′тʼ – ни пирино′сʼутʼ, и свет нам ни-право′дʼутʼ.
5. Наличие постфикса –си у возвратных глаголов: так нʼь-прабjо′сси; он ришы′лси
уйти′ть; баи′сси за-ни′х; мы са′ми харо′нимси; ади′н аста′лси.
6. Формы инфинитива с комбинированным суффиксом –ти+ть либо с суффиксом
–ть вместо –ти: прави′стʼ свет; ле′γшъ пьрине′стʼ вас, разве′ткъ далжна′ к вам
прийти′тʼ.
Несколько меньше морфологических особенностей наблюдается в записи, сделанной
в с. Селиваново Щекинского района. Отметим также, что те черты, которые были
отмечены в данной записи, проявляются в речи информанта весьма непоследовательно:
1. Разрушение среднего рода и совпадение с женским, что проявляется в конструкциях
с согласованием по женскому роду: а-была′ се′нъ в-адно′м сара′jь.
2. Конечный [тʼ] в 3-м лице глаголов: када′ ку′пʼутʼ; а ни-ку′пʼутʼ и ни сjиди′м; илʼ
прʼьвизу′тʼ, ну прʼьвизу′тʼ вос; ну и пъ-дире′вни jе′здиjитʼ; хто кашо′лъчкʼу ку′питʼ;
а-ща′с как jидʼа′тʼ; вот лижа′тʼ пре′jутʼ; хоть пъзавʼа′нутʼ, а-пълижа′тʼ; што на э′ту
каду′шку бу′дитʼ э′тих агурцо′ф; а нако′лʼутʼ у-са′хърницу; разде′лʼутʼ – вот тибе′ и
фсʼо; типе′рʼ к-винцу′ jиjо′ блъгъславлʼа′jутʼ; ниве′стъ ръспуска′итʼ во′лъсы и во′итʼ;
типе′рʼ jиjо′ убира′jутʼ, адива′jутʼ; мълады′х бу′дутʼ; кирпичи′, махо′тки бjутʼ; визʼо′тʼ
те′стʼу′ палли′тру; или там пада′ритʼ руба′ху; а до′чири минʼа′ го′нʼутʼ.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
297
3. Неразличение личных окончаний в 3-м лице множественного числа у глаголов I и
II спряжений: када′ ку′пʼутʼ; а ни-ку′пʼутʼ и ни сjиди′м; разде′лютʼ – вот тибе′ и фсʼо;
мълады′х бу′дʼутʼ; а до′чири минʼа′ го′нʼутʼ.
4. Наличие постфикса –си у возвратных глаголов: што ты тут му′чьjисси; ну
вы′мыисси?
О непоследовательности проявления морфологических признаков свидетельствуют,
например, такие факты, которые употребляются наряду с приведенными выше: у-минʼа′
ишшо′ са′хърница jестʼ; даду′т; ниве′сту сажа′jут нара′нʼь, дъ-иду′т де′въчки забра′гъjу, ико′ны нъкрыва′jут, што′ры ве′шъjут; у-минʼа′ де′нʼγи вы′тъщили, у-тибʼа′
де′нʼγи; ты у-минʼа′ живʼо′ш, а уминʼа′ слʼо′зы нъ-γлаза′х.
Еще меньше морфологических диалектных особенностей наблюдается в записи,
сделанной в д. Губаревка Плавского района:
1. Форма личного местоимения в Р., В. падежах имеет окончание –е: у-мине′ рука′
тут э′тъ нива′жнъjь.
2. Формы инфинитива с комбинированным суффиксом –ти+ть либо с суффиксом
–ть вместо –ти: на′дъ нъ-тълчиjу′ уне′стʼ; бе′гъли фсе пъмага′ли трʼасʼ пинʼку′.
3. Конечный [тʼ] в 3-м лице глаголов: вот jиjo′ изамну′тʼ, вы′тащутʼ, пьритрʼасу′тʼ,
уш пасле′дниj тре′тиj рас пало′жутʼ; ате′ц с-ма′тирьjу спатʼ на-пе′чкʼь лижа′тʼ.
4. Неразличение личных окончаний в 3-м лице множественного числа у глаголов I
и II спряжений: вот jиjo′ изамну′тʼ, вы′тащутʼ; уш пасле′дниj тре′тиj рас пало′жутʼ.
В то же время отмечаются многочисленные морфологические факты,
соответствующие литературному языку: зде′лъjут; фсʼо э′тъ приво′зʼьт скирда′ми; муки′
заба′лтъвъjут, заква′ску кладу′т; и су′шат, и мнут, и вот э′тим бузу′jут; как минʼа′
сва′тъл жыни′х, вызыва′jит минʼа′; пада′j мне палʼто′ маjо′.
При общем рассмотрении морфологических особенностей, выявленных в записях,
сделанных на территории населенных пунктов разных районов Тульской области,
становится заметно, что в записях Белевского района таких черт больше, степень их
сохранности выше, встречаются морфологические особенности, судя по многочисленным
примерам, гораздо чаще и последовательнее. В записи, сделанной в с. Селиваново
Щекинского района, самих морфологических диалектных черт меньше, степень их
сохранности значительно ниже: например, наиболее устойчивая черта из приведенных –
конечный [тʼ] в 3-м лице глаголов – встречается весьма непоследовательно. В одной фразе
могут быть отмечены и случаи с [тʼ] в окончании, и случаи с [т]. Если анализировать
иные глагольные формы и их особенности, то их в целом также немного. Однако еще
реже отмечаются диалектные морфологические черты в записи, сделанной в Плавском
районе.
298
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Как следует из приведенных выше примеров, больше всего отличительных диалектных
признаков наблюдается среди глагольных форм, незначительное число морфологических
особенностей у имен существительных и местоимений. Все отмеченные выше
морфологические особенности являются типично южнорусскими, никаких иных, кроме
приведенных в примерах, особенностей нами обнаружено не было. Это свидетельствует
о том, что даже в записях, сделанных от диалектоносителей рождения конца XIXначала XX века, морфологические черты встречались весьма непоследовательно. Лишь
по количественному признаку и в незначительной степени по качественному можно
определить, что в говорах, бытующих на территориях, примыкающих к тульским говорам
с юго-запада и запада (Белевский район), морфологические особенности встречаются
чаще.
Основываясь только на рассмотрении морфологических признаков (или только
фонетических, или лексических) нельзя выявить внутренние типы в тульских
говорах. Видимо, в современных условиях заметной нивелировки говоров выводы
о неоднородности, внутренней типологии тульских говоров можно делать в процессе
комплексного анализа диалектных фактов всех языковых уровней в рамках широкого
историко-культурного контекста.
Литература
Будде, Е.Ф. О некоторых народных говорах в Тульской и Калужской губерниях. –
СПб., 1897. – 82 c.
Гайсина, Ю.В. Верхнеокская песенная традиция тульского региона как
этномузыкальная система: автореф. дис. …канд. искусствоведения. – М., 2008. – 23 с.
Климов, И.Е. Крестьянский костюм Богородицкого уезда Тульской губернии (по
следам экспедиции Н.М. Могилянского) // Международной научно-практической
конференции «Традиционный костюм народов России в исторической динамике»
25-27 ноября 2017 г. (доклад).
Красовская, Н.А., Шестопалова, Л.В. Проявление системных отношений в лексике
русских говоров Воловского района Тульской области // Лексический атлас русских
народных говоров: материалы и исследования. – СПб: Наука, 2016. – С.340-348.
Красовская, Н.А. Лексика Белёвского района Тульской области: некоторые данные
// Диалектная лексика-2016 (К 90-летию со дня рождения О.Д. Кузнецовой) / отв. Ред.
О.Н. Крылова, С.А. Мызников. Ин-т лингв.исслед. РАН. – СПб.: Нестор-История, 2016. –
С. 228-241.
Родина, М.А. Апухтинский говор как типичный говор переходного типа // Вестник
ПСТГУ. Серия III: Филология. № 2(24). – М., 2011. – С. 44-52.
Савинов, Д. М. Эволюция систем вокализма в южнорусских говорах. – М.: Институт
русского языка им. В.В. Виноградова РАН, 2013. – 319 с.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
299
О.Ю. Крючкова
7Саратовский национальный исследовательский
государственный университет имени Н.Г. Чернышевского
НАУЧНЫЕ ПАРАДИГМЫ В ДИАЛЕКТОЛОГИИ
И ДИАЛЕКТОЛОГИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ
В САРАТОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ
Аннотация. В статье рассматриваются структурное, функциональное,
коммуникативное, когнитивное, лингвокультурологическое, корпусное направления
русской диалектологии и вклад Саратовской диалектологической школы в их развитие.
Ключевые
слова:
диалектология,
научные
парадигмы,
Саратовская
диалектологическая школа.
O.JU. Kryuchkova
Saratov State University
SCIENTIFIC PARADIGMS IN DIALECT STUDIES AND
DIALECTOLOGICAL TRADITION IN SARATOV UNIVERSITY
Abstract. The author considers structural, functional, communicative, cognitive, corpus,
and linguistic cultural approaches to the Russian dialect studies, as well as the contribution of
the Saratov dialect school to their development.
Keywords: dialect studies, scientific paradigms, Saratov school of dialect studies.
Современная отечественная диалектология представляет собой полипарадигмальную
научную область. В ней выделяются структурное, функциональное, коммуникативное,
когнитивное, лингвокультурологическое направления. В последнее время начинает
развиваться корпусная диалектология.
В Саратовском университете традиция изучения русской народной речи начинает
складываться уже в первые годы его существования. В 1918–1921 гг. в Саратовском
университете работает Н.Н. Дурново, член Московской диалектологической комиссии
(МДК), принимавший активное участие в создании первой в Европе диалектологической
карты русского языка. Саратовская диалектологическая школа, сложившаяся в 40-е гг.
XX в., прошла вместе с наукой о русских народных говорах все ступени ее развития
и в настоящее время является школой полипарадигмального типа.
Структурная парадигма имеет в русской и славянской диалектологии наиболее
давнюю традицию. Развитие структурной диалектологической парадигмы неразрывно
связано с развитием лингвогеографии. Развернувшаяся во 2-й половине XX в. масштабная
работа над составлением диалектологических атласов (Диалектологический атлас
русского языка – ДАРЯ, Общеславянский лингвистический атлас – ОЛА, региональные
© Крючкова О.Ю.
300
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
атласы) стимулировала значительные достижения в области структурной диалектологии,
развитие диалектной лексикографии, создание типологии русских народных говоров.
В СГУ коллективная диалектологическая работа разворачивается с 40-х гг.
прошлого века под руководством Л.И. Баранниковой. В 40-е-70-е гг. XX века саратовские
диалектологи были активнейшими участниками крупных проектов исследования русских
и славянских народных говоров – ДАРЯ и ОЛА.
Параллельно велась работа над Атласом русских говоров Среднего и Нижнего
Поволжья, объединившая усилия диалектологов вузов Поволжья. За 50 лет интенсивной
работы, которой руководила Л.И. Баранникова, на территории Среднего и Нижнего
Поволжья было обследовано около 700 пунктов, 618 из которых вошли в Атлас. В 2000 г.
Л.И. Баранниковой были опубликованы отдельным изданием важнейшие 38 карт Атласа
[Баранникова 2000]. Материалы, накопленные в ходе работы над поволжским Атласом,
были использованы в Учебно-краеведческом Атласе Саратовской области, раздел «Языки
и наречия» (Атлас 2013).
Благодаря исследованиям Л.И. Баранниковой [Баранникова 1975, Баранникова 1988]
и возглавляемого ею научного коллектива была определена особая природа диалектной
речи так называемых территорий позднего заселения, установлены специфические
закономерности ее развития, а говоры Среднего и Нижнего Поволжья стали наиболее
изученными из диалектных единиц этого типа.
Лингвогеографическая работа продолжается в СГУ. Саратовские диалектологи
участвуют в работе над Лексическим атласом русских народных говоров, возглавляемой
Институтом лингвистических исследований РАН (СПб.), продолжают исследовать
специфику говоров на территориях позднего заселения [Мурзаева 2015].
Функциональная парадигма, активно развивающаяся в отечественной диалектологии
с середины XX в., ставит в центр внимания вопросы функционирования русских
народных говоров. В исследованиях функционального направления изучается динамика
диалектных систем, характер их стилистической дифференциации, взаимодействие
диалектов с литературным языком, место русских народных говоров в языковой ситуации,
особенности идиолектного варьирования говоров, специфика функционирования
в говорах языковых единиц и категорий.
Функциональный подход к изучению русских народных говоров сформировался
в саратовской диалектологической школе в трудах Л.И. Баранниковой, в частности
в ее докторской диссертации и известной монографии «Русские народные говоры
в советский период (К проблеме соотношения языка и диалекта)» [Баранникова 1967].
Проблемы функционирования русских народных говоров сохраняют свою актуальность,
и исследования этой направленности продолжаются учениками Л.И. Баранниковой
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
301
(работы В.Е. Гольдина, О.Ю. Крючковой, Т.И. Мурзаевой, Н.В. Свешниковой, Т.Н.
Медведевой, А.И. Бурановой). В рамках функциональной парадигмы укрепляется
мысль о необходимости изучения диалектов как полноценных языковых идиомов, об
отказе от дифференциального подхода к анализу их структуры, сосредоточивающего
внимание лишь на специфических диалектных явлениях и диалектных различиях,
о недостаточности выборочных сведений о говоре, полученных по специальным
вопросникам и анкетам. Выдвигается требование недифференциального описания
диалектов, подчеркивается ценность значительного по объему текстового материала
как источника изучения народных говоров. В 80-е–90-е гг. под руководством
В.Е. Гольдина саратовские диалектологи начали активный сбор аудиозаписей
диалектной речи.
Коммуникативная парадигма, получившая теоретическое обоснование в 90-е гг.
XX в. в работах В.Е. Гольдина [Гольдин 1997]), ставит в центр внимания специфику
диалекта как такового, как особого типа речевой коммуникации. Основной задачей
этого направления становится выявление общих принципов организации диалектной
речи, отличающих ее от речи литературной. Для диалектологических исследований
коммуникативного направления использование репрезентативного текстового материала
является обязательным условием. Выполненные в русле коммуникативной парадигмы
текстоориентированные диалектологические исследования позволяют выявить
коммуникативные закономерности, как объединяющие диалектную речь с другими
типами речи, так и составляющие ее специфику [Гольдин 2009].
Когнитивная парадигма формируется в диалектологии с конца 90-х гг. XX в. как
часть интенсивно развивающейся когнитивной лингвистической парадигмы. В задачи
когнитивной диалектологии входит характеристика диалектной концептосферы,
выявление особенностей языкового сознания носителей диалекта, специфика
организации и передачи знаний в диалектной коммуникации. Когнитивное
направление диалектологических исследований в саратовской диалектологической
школе представлено, например, работами [Гольдин, Крючкова 2008], [Крючкова,
Гольдин 2016], а также в целом ряде исследований, посвященных анализу
отдельных концептов и концептуальных оппозиций (работы О.Ю. Крючковой,
В.Е. Гольдина, Ю.В. Каменской).
Лингвокультурологическая парадигма развивает богатую этнолингвистическую
традицию. Ее задачей применительно к диалектологии является изучение воплощенной
в диалектах народной культурной традиции. Лингвокультурологическая парадигма тесно
связана с когнитивной и необходимо дополняет ее, поскольку при изучении диалектной
концептосферы существенно ограничены возможности исследовательской интроспекции
302
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
и значительную ценность имеют данные, раскрывающие особенности уклада жизни
носителей диалекта, элементы сохраняемой в традиционном сельском сообществе
культурной традиции (фольклор, обряды, обычаи, мифология, прецедентные тексты),
специфику мировосприятия диалектоносителей (мнения и суждения информантов
о различных сторонах материальной и духовной жизни). Для получения таких данных
необходимы непосредственные записи речи носителей народно-речевой культуры,
значительные по объему массивы текстов (см., напр,. выполненные на материале
диалектных текстов работы [Крючкова 2008, Свешникова 2015]).
Корпусная диалектология является частью стремительно развивающейся в настоящее
время корпусной лингвистики, цель которой – создание электронных коллекций текстов
и лингвистических баз данных, обеспеченных поисковыми системами, необходимыми
для решения различных исследовательских задач. Сегодня корпусная диалектология
находится в стадии своего становления: разрабатываются принципы организации
диалектологических корпусов, характер и методика их разметки, тестируются и создаются
необходимые для обработки и поиска материала компьютерные программы.
Одним из важнейших направлений диалектологической работы в Саратовском
государственном университете в 2000-е гг. становится создание мультимедийного
диалектного корпуса, получившего название «Саратовский диалектологический
корпус» (СарДК). В корпусе представлен исключительно ценный диалектный материал
– значительные по объему тексты, записанные от диалектоносителей. В соответствии
с целями корпуса – представить диалект как целостное культурно-коммуникативное
образование, построить модель традиционного сельского общения на диалекте – его
текстовая база формируется таким образом, чтобы она могла отражать важнейшие
типы диалектной речи (речь бытовую, фольклорную, речь в условиях официального,
обрядового общения), различные формы речи (диалог, полилог, монолог), разнообразную
тематику сельского общения, социальную дифференциацию носителей говора (по полу,
возрасту, профессии, уровню образования), индивидуальные особенности языковых
личностей диалектоносителей, типы прецедентных (культурных) текстов, используемых
в диалектном общении.
Диалектная речь хранится в корпусе в 3-х видах: в виде звучащей речи (цифровой
аудио- или видеозаписи), в виде текстовой расшифровки звучащей речи и в виде
специально размеченного (для исследовательских целей) текста. К каждому тексту
в корпусе применяются 3 вида разметки: пословная лексико-морфологическая разметка,
жанровая разметка, тематическая разметка. СарДК включает комплекс лингвистических,
культурологических, историко-этнографических сведений о каждом включенном в корпус
говоре. Каждый отдельный говор образует самостоятельный подкорпус. СарДК может
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
303
стать базой для перспективного проекта создания общерусского диалектологического
корпуса, включающего все основные типы русских народных говоров. Концепция
русского диалектологического корпуса представлена в работах [Крючкова, Гольдин 2008;
2011; 2015].
На материале СарДК проводятся исследования разной направленности,
репрезентативная тестовая база корпуса, его мультимедийный и лингвокультурологический
характер позволяют ставить и решать новые исследовательские задачи, получать новые
надежные данные при рассмотрении традиционных диалектологических проблем
[Крючкова, Гольдин 2013], [Буранова 2015].
СарДК отвечает не только современным запросам лингвистической науки, но и имеет
большое социокультурное значение. Диалектологические корпуса сохраняют уникальные
сведения о судьбах людей, об истории села, края и страны в восприятии и оценках
сельских жителей. Это позволяет использовать материалы таких корпусов в исторических,
культурологических, социологических исследованиях. Материалы мультимедийных
диалектологических корпусов могут использоваться в краеведческих музейных
экспозициях и собраниях. Таким образом, мультимедийный диалектологический корпус
– это не только современная форма хранения, обработки и использования диалектных
текстов, но и возможность постепенно возвращать людям богатство, собранное для них
наукой, возвращать в форме, легко доступной для использования: в форме электронной
фиксации бытовых и фольклорных текстов, записанных от них самих, от их родственников
и односельчан.
Литература
Атлас 2013 – Учебно-краеведческий атлас Саратовской области. – Саратов: Изд-во
Сарат. ун-та, 2013. – 144 c.
Баранникова, Л.И. Русские народные говоры в советский период (К проблеме
соотношения языка и диалекта). – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1967. – 206 c.
Баранникова, Л.И. Говоры территорий позднего заселения и проблема их
классификации // Вопросы языкознания. – 1975. – № 2. – c. 22-31.
Баранникова, Л.И. Лексико-семантические процессы в говорах территорий позднего
заселения // Слово в различных сферах речи. – Волгоград: Изд-во ВПИ, 1988. – С. 44-56.
Баранникова, Л.И. Атлас русских говоров Среднего и Нижнего Поволжья. – Саратов:
Изд-во Сарат. ун-та, 2000. – 104 С.
Буранова, А.И. Количественные признаки языковых идиомов: диалектная речь на
фоне литературно-разговорной (на материале русского языка): дисс. … канд. филол. наук.
– Саратов, 2015. – 211 с.
Гольдин, В.Е. Теоретические проблемы коммуникативной диалектологии: дисс. …
докт. филол. наук в виде науч. докл. – Саратов, 1997. – 52 c.
Гольдин, В.Е. Повествование в диалектном дискурсе // Известия Саратовского
университета. Новая серия. Т. 9. Серия Филология. Журналистика. – 2009. – Вып. 1. – С. 3-7.
304
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Гольдин, В.Е., Крючкова, О.Ю. Текст и знание в диалектной коммуникации //
Материалы и исследования по русской диалектологии. Кн.3(9). – М.: Наука. 2008. –
С. 398-413.
Крючкова, О.Ю. Религиозно-мифологические представления современных
носителей русской традиционной народной культуры // Образ России извне и изнутри.
М. – Калуга: Издательство «Эйдос» (ИП Кошелев А.Б.), 2008. – С. 84-96.
Крючкова, О.Ю., Гольдин, В.Е. Текстовый диалектологический корпус как модель
традиционной сельской коммуникации // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные
технологии: Труды международной конференции «Диалог–2008». – М.: РГГУ, 2008. –
С. 268-273.
Крючкова, О.Ю., Гольдин, В.Е. Корпус русской диалектной речи: концепция
и параметры оценки. // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии:
Труды международной конференции «Диалог–2011». – М.: РГГУ, 2011. – С. 359-367.
Крючкова, О.Ю., Гольдин, В.Е. Параметры обработки текстов для русского диалектного
корпуса // Труды международной конференции «Корпусная лингвистика–2015». – СПб.:
С.-Петербургский гос. университет, Филологический факультет, 2015. – . – С. 84-96.
Крючкова, О.Ю., Гольдин, В.Е. Устно-разговорная речь и обыденное сознание //
Русская устная речь. Вып. 2. – Саратов: Амирит, 2016. – С. 170-180.
Мурзаева, Т.И. Судьба говоров курско-орловского типа на территории позднего
заселения // Актуальные проблемы русской диалектологии. – М.: Ин-т русского языка
им. В.В. Виноградова РАН, 2015. – С. 148-150.
Свешникова, Н.В. Мифологические рассказы в диалектной коммуникации // Язык
в пространстве речевых культур. – М. – Саратов, ИД «Наука образования», 2015. –
С. 93-99.
Л.П. Михайлова
8Петрозаводский государственный университет
СОВМЕЩЕНИЕ ИСКОННЫХ И ЭКСТЕНЦИАЛЬНЫХ
ПРИЗНАКОВ В ЭТИМОЛОГИЧЕСКИ РОДСТВЕННЫХ СЛОВАХ*
Аннотация. В статье приводится группа этимологически родственных диалектных
лексических единиц, имеющих общую семантику и различающихся фонемным составом
в начале слова. Анализируются слова с этимологическим корнем песк- ‘пескарь’,
многие из которых являются модифицироваными единицами и могут быть отнесены
или к вариантам, или к самостоятельным лексемам. Наблюдается внутригрупповое
варьирование разного характера. Делается попытка объяснить отмеченные явления
результатом разнородных процессов исконного и экстенциального характера.
Ключевые слова: этимология, диалектная лексика, варианты слова, фонетические
процессы, этнические контакты.
© Михайлова Л.П.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
305
L.P. Mikhailova
Petrozavodsk State University
COMBINING VERNACULAR AND EXTENCIAL SINGS
THE ETIMOLOGICALLY RELATED
Abstract. This article describes a group of lexical units that share a common semantics
and fonemics slightly different composition at the beginning of the word. Analyses words with
which the root песк- ‘gudgeon’, many of which are modified units and may be assigned or to
options, or to a separate lexems. There is an intra-group variation of different nature. An attempt
to explain the observed phenomena by the result of the heterogeneous processes of the origin
and extencial nature is made.
Keywords: etymology, dialect vocabulary, variants of words, phonetic processes, ethnic
contacts.
Этимологические исследования основаны на учете формальных и семантических
совпадений слов, входящих в гнездо родственных слов. Исторические процессы,
происходящие в течение веков, могут отдалять новообразования от исходных слов до
неузнаваемости. Яркий пример – слово чан, являющееся родственным слову доска́
(Фасмер 4: 314). В диалектной лексической макросистеме русского языка обнаруживаются
слова, корни которых фонетическим обликом значительно отличаются от исходных
производящих основ. Поставим задачей показать корневое гнездо, в лексических
единицах которого представлены явления, возникшие в результате разных процессов
как внутреннего развития русского языка, так и внешнего воздействия. Формальные
элементы слова, явившиеся следствием влияния иноструктурной языковой системы,
относим к числу экстенциальных [Михайлова 2013: 6].
Примечательны материалы группы севернорусских названий рыб, представленных
в СГРС и Картотеке СГРС: «Ярким примером затемнения внутренней формы в процессе
фонетических изменений являются многочисленные варианты ихтионима пескозоб, ср.
бескозо'б, бескозуб, вискозо'б, дескозоб, ескозоб, искозоб, козоб, козобан, мяскозоб,
нескозоб, оскозоб, свозоб, скозоб, яскозо'б, яскозуб и др. Если исходная форма в данном
случае имела прозрачную внутреннюю форму, хотя при этом мотивация и требовала
комментариев, то производные формы в процессе своего развития утратили связь
и с исходной формой пескозоб, и с признаком, характеризующим рыбу как поедающую
песок (т. е. то, что находится на его поверхности, или в нем)» [Березовская 2006: 14].
Слово пескозо́б ‘пескарь’, широко известное в говорах русского языка, имеет
варианты, обусловленные модификацией анлаута. Наиболее распространенным является
вариант бескозо́б ‘рыба пескарь’ Вин., Карг., Усть, Шенк. Арх. (АОС 2:12), бескозо́б
‘маленькая рыбка (обычно пескарь)’ Арх. Вель, Карг., Кон., Лен., Он., Плес., Прим., Уст.,
Холм., Шенк.; Влг. В-Важ., Тарн. (СГРС 1: 107), Аш., Беж., Холм. Пск. (ПОС 26: 60),
306
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
‘рыба пескарь (?)’ Мош., Новг., Под., Сл., Холм. Новг. (НОС 2010: 40), бескозо́б ‘пескарь’
Шенк. Арх., Волог 1902, ‘маленькая рыбка’ Вытегор. Олон., «подкамешник» Петрозав.
Олон., «из названий рыб» Екатеринбург., Шадр. Перм., «род рыбы» Онеж. Арх., ср.
бескозо́м Красноуф. Перм. (СРНГ 2: 267), бескозо́ба ‘пескарь’ Ост. Твер. (Селигер 1: 42).
В говорах Урала в значении ‘пескарь’ известны лексические единицы: бескозо́б Камышл.
(СРГСУ 1: 43), бескозо́бишка , бескозу́б. Камен. (СРГСУ-Доп: 25). Основная территория
бытования – Север, Северо-Запад, Урал.
По мнению Б.А. Ларина, объяснение мены звонких и глухих согласных
в севернорусских говорах «надо искать в их субстрате, так как языки угро-финской
группы имеют и другие фонологические противопоставления рядов согласных (например,
глухие сильные – глухие слабые – звонкие), а в некоторых диалектах – утрату звонких,
в других – озвончение глухих (например, в севернокарельских говорах оэвончение k – t –
p в сильной позиции)» [Ларин 1959: 47].
Вариант вискозо́б ‘пескарь’ имеет точечный ареал – Арх. Вель, Никольская (СГРС
2: 115). Р.Ф. Пауфошима отмечает широко распространенную спирантизацию звука [б]
в севернорусских говорах – на территории Архангельской, Вологодской, Кировской,
Костромской областей, в ряде окающих говоров Калининской и Новгородской областей
[Пауфошима 1983: 51].
Мена [v] ~ [b] характерна для топонимии Русского Севера, в частности в Белозерье,
что связывается с вепсскими данными [Матвеев 2004: 34]. Опираясь на материалы по
топонимии типа Вадоги и Бадоги (названия покосов) между озерами Белым и Онежским,
в Каргополье, И.И. Муллонен пишет: «Бесспорно, вепсский фонетический облик
топонимического элемента *vadag позволяет видеть в нем своеобразный критерий
вепсского происхождения топонимии прибалтийско-финского типа на упомянутой
территории» [Муллонен 1994: 65]. Это, в свою очередь, свидетельствуют о влиянии
вепсского языка на появление начального в- вместо б- в русском слове. Следует иметь
в виду довольно широкое распространение мены данных звуков в русских говорах
[Михайлова 2008]. Важно учитывать и тот факт, что «в случае, когда прибалтийскофинскому соответствует русское б, чаще всего речь идет об инновации на русской почве»
[Мызников 2004: 362].
Вариант дескозо́б ‘мелкая речная рыба, не употребляемая в пищу’ Влг. Кир. [СГРС, 3,
218] отражает мену звуков б’- ~ д’-, которая редко представлена в севернорусских говорах,
например, в слове десновáться ‛суетиться, хлопотать’: «Не могý места прибрáть, весь
день хожý деснýюсь» (в иллюстрации выражено явное недовольство своими действиями. −
Л. М.) Прим. Арх. (АОС 11: 105), ср. бесновáться ‛находиться в сильном возбуждении,
чрезмерно волноваться’ (ССРЛЯ 1: 406), бесовáть ‛быть недовольным, сердиться’ Караг.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
307
Перм. (СПГ 1: 36). Его можно считать частным случаем проявления мены звуков г ~ д ~б
[Михайлова 2011].
Территориально и семантически с лексической единицей дескозо́б связан вариант
ескозо́б ‘рыба пескарь’ Арх. Карг., Уст., Волог. Кир. (СГРС 3: 331) и его производные:
ескозо́бец Волог. Кир., ескозо́бик Арх. Карг., Волог. Бабуш., ескозо́бчик Арх. Уст. (СГРС
3: 332), ср. также е́ска в том же значении Арх. Карг. (СГРС 3: 331). Здесь отражается
мена начальных j- ~ д’. Группе с начальным е- соответствует чисто фонетический
вариант с начальным и-: искозо́б ‘мелкая рыба (пескарь; подкамешник; бычок и др.)’
Арх. Вин., Карг., Нянд., Уст., Волог. Бел., искозо́бик Волог. Бабуш., искозо́бчик Арх.
Шенк., искозо́ба Арх. Нянд. (СГРС 4: 341-342). В группу слов с указанной меной звуков
относятся и орфографические варианты яскозо́б, яскозуб (см. выше). Мену начальных
j- ~ д’- квалифицируют как признак воздействия фонетических особенностей вепсского
языка [Суханова, Муллонен 1986: 43].
Слова с начальным м- отражают известную русским говорам мену губных согласных
б ~ м, ср.: мула́вка ‘булавка’ Слобод., Орл. Вят (СРНГ 1816 340) и була́вка; муздану́ть
‘ударить с силой’ Смол. Смол. (СРНГ 11816 336) и буздану́ть ‘сильно ударить’ Корот.
Ворон. (СРНГ 3: 255). Этот факт обусловлен тем, что «не отличается губная артикуляция
при произнесении п, б, с одной стороны, и м, с другой: в обоих случаях нижняя губа
смыкается с верхней» [Аванесов 1949: 167]. В описываемой группе представлены
лексемы: мескозо́б ‘рыба пескарь’ С.-Вост; Кат., Полев., Реж., Сл.-Тур., Сукс., Туг.
(СРГСУ 2: 128), Шадр. Перм., Урал., Ср. Урал., Курган и мескосо́п Урал. 1970 (СРНГ
18: 126), мескозо́к Суксун. Свердл., мескозу́б Добрян. Перм., Ирбит. Свердл. (Там же),
мескозо́бик ‘рыба (какая?)’ Бутк. Ср. Урал (СРГСУ-Доп: 298), мискозо́б ‘рыба пескарь’
Снч. Вят. (ОСВГ 6: 56), Копт. Ср. Урал (СРГУ-Доп.: 300), ‘рыба голец’ Борович. Новг.
1890, мескозо́бка ‘щука’ Сл.-Турин. Свердл. 1971 (СРНГ 18: 126) – преимущественно
в пермских и уральских говорах.
К этой группе примыкает лексика с начальным звуком н-: нескозо́б ‘рыба пескарь’
Слободо-Турин. Свердл. (СРНГ 21: 153), нискозо́б Н.-Тавд., Таб. Ср. Урал, нискозобой
сущ. Байк. С.-Ур., Туг. Ср. Урал (СРГСУ 2: 205, 209). О неустойчивости вариантов,
различающихся консонантным анлаутом, свидетельствуют данные говоров Прикамья,
ср. названия пескаря: бескозо́б Перм., мескозо́б Красновиш., мескозу́б Добр., мескозо́к
Суксун, низкозо́б Солик. (РСП).
В результате вполне закономерного фонетического преобразования (пескозо́б
> пскозо́б) возник вариант скозо́б ‘пескарь’ Симб. 1859, далее – скозо́бец Ряз., Сарат.,
1911, Пенз., Тамб., скозо́пец Тамб. 1934-1950, скозо́бчик Городищ. Пенз. 1852, Пенз.,
скозо́бщик Пенз. 1970, ско́зобь Тамб. 1911 (СРНГ 38: 51).
308
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Преобразование скозо́б > оскозо́б, скозо́б > козо́б могло произойти (в зависимости от
территории контактирования русского населения с иными этносами) под воздействием
тюркских или финно-угорских языков, особенностью которых является отсутствие
консонантных сочетаний в анлауте слова [Лыткин 1974: 119; Гаджиева 1990: 528].
Ликвидация сочетания согласных произошла за счет появления протезы: скозо́б >
оскозо́б (tt- > att-) и сокращения до одного элемента: скозо́б > козо́б (tt- > t-). Сведения
по последнему варианту лексикографически оформлены: козо́б и козо́ба ‘рыба голец’
Арх. Кон. козоба́н ‘мелкая рыбка, малек’ Волог. Кир. (СГРС 5: 216-217). Ср. также
козо́н ‘пескарь’ Кат. Ср. Урал (СРГУ 2: 25). Что касается варианта свозоб, отмеченного
в Картотеке СГРС, то его появление можно объяснить некоторой «фонетической
вольностью», диктуемой многообразием слов с непонятной мотивационной
основой.
Таким образом, в представленной группе этимологически родственных слов
произошли процессы, приведшие к изменению фонемного состава слов. Часть изменений
отражает характерные для русского языка процессы: труднопроизносимое безударное
начало сложного слова утрачивает редуцированный и упрощается (п’ьскозо́б > пскозо́б
> скозо́б); происходит мена губных согласных (бескозо́б ~ мескозо́б); возможно, сюда же
относится и мена носовых (мескозо́б ~ нескозо́б). Остальные процессы, которые привели
к появлению незакономерных вариантов (бескозо́б, вискозо́б, дескозо́б, ескозо́б, козо́б,
оскозо́б) проходили под влиянием иноструктурных языков.
Литература
Аванесов, Р.И. Очерки русской диалектологии. Ч. 1. – М.: Учпедгиз, 1949. – 335 с.
Березовская, Е.А. Ихтиологическая лексика в говорах Русского Севера : Автореф.
дис. ... канд. филол. наук. – Екатеринбург, 2006. – 19 с.
Гаджиева, Н.З. Тюркские языки // Лингвистический энциклопедический словарь /
гл. ред. В. Н. Ярцева. – М.: Советская энциклопедия, 1990. – С. 527–529.
Ларин, Б.А. Русско-английский словарь-дневник Ричарда Джемса (1618–1619 гг.). –
Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1959. – 423 с.
Лыткин, В.И. Сравнительная фонетика финно-угорских языков // Основы финноугорского языкознания (вопросы происхождения и развития финно-угорских языков). –
М.: Наука, 1974. – С. 108–213.
Матвеев, А.К. Субстратная топонимия Русского Севера. Часть II. – Екатеринбург:
Изд-во Урал. ун-та, 2004. – 369 с.
Михайлова, Л.П. Лексикализация несистемных фонетических явлений в русских
говорах (мена в ~ б) // Лексический атлас русских народных говоров (Материалы
и исследования) 2008 / Ин-т лингв. исслед. – СПб.: Наука, 2008. – С. 404–413.
Михайлова, Л.П. К ареальной характеристике лексических единиц с меной согласных
г ~ д ~ б // Лексический атлас русских народных говоров (Материалы и исследования)
2011 / Ин-т лингв. исслед. – СПб.: Наука, 2011 – С. 57–69.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
309
Михайлова, Л.П. Словарь экстенциальных лексических единиц в русских говорах. –
Петрозаводск: Изд-во КГПА; М.: ООО «Вариант», 2013. – 352 с.
Муллонен, И.И. Очерки вепсской топонимии – СПб.: Наука, 1994. – 156 с.
Пауфошима, Р.Ф. Фонетика слова и фразы в севернорусских говорах // отв. ред. Р. И.
Аванесов. – М.: Наука, 1983. – 112 с.
Суханова, В.С., Муллонен, И.И. О «г» протетическом в русских говорах Карелии //
Севернорусские говоры в иноязычном окружении. – Сыктывкар, 1986. – С. 38–45.
Использованные словари
АОС– Архангельский областной словарь / под ред. О.Г. Гецовой. Вып. 1–17. – М.:
Изд-во Московского ун-та; Наука, 1980–2016.
НОС 2010 – Новгородский областной словарь / Ин-т лингв. исслед. РАН; изд.
подгот. А.Н. Левичкин и С.А. Мызников. – СПб.: Наука, 2010. –1435 с.
ОСВГ – Областной словарь вятских говоров / под ред. В.Г. Долгушева и З. В.
Сметаниной. Вып. 1–10. – Киров, 1996–2016.
ПОС – Псковский областной словарь с историческими данными. Вып. 1–8. – Л.:
Изд-во Ленингр. ун-та, 1967–1990. Вып. 9–26. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1994–
2016.
РСП – Рыболовный словарь Прикамья / Бакланов М.А. [и др.; науч. ред. И.А.
Подюков]. – СПб.: Изд-во «Маматов», 2013. – 216 с.
СГРС – Словарь говоров Русского Севера / под ред. А.К. Матвеева. Т. I–VI. –
Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001–2014.
Селигер – Селигер: материалы по русской диалектологии: словарь. Вып. 1–6 / под
ред. А.С. Герда. – СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2003–2014.
СПГ – Словарь пермских говоров / ред. А.Н. Борисова, К.Н. Прокошева. Вып. 1–2.–
Пермь: «Книжный мир», 2000–2002.
СРГСУ – Словарь русских говоров Среднего Урала / отв. ред. А.К. Матвеев. Т. 1-7. –
Свердловск: Среднеуральское книжн. изд-во, 1964–1988.
СРГУ-Доп. – Словарь русских говоров Среднего Урала. Дополнения / под ред.
А.К. Матвеева. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1996. – 580 с.
СРНГ – Словарь русских народных говоров / под ред. Ф.П. Филина, Ф.П.
Сороколетова. Вып. 1–49. – М.; Л.; СПб.: Наука, 1967–2016.
ССРЛЯ – Словарь современного русского литературного языка. Т. 1–17. – М.; Л.:
Изд-во АН СССР, 1948–1965.
Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1–4. – М.: Прогресс, 1964–
1973.
Примечание.
*
Исследование выполняется в рамках реализации комплекса мероприятий
Программы развития опорного университета ФГБОУ ВО «Петрозаводский
государственный университет» на 2017 год.
310
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Т.И. Мурзаева
9Саратовский национальный исследовательский
государственный университет имени Н.Г. Чернышевского
ОСОБЕННОСТИ ВОСТОЧНОЙ ГРУППЫ ЮЖНОРУССКОГО НАРЕЧИЯ
НА ТЕРРИТОРИИ САРАТОВСКОЙ ОБЛАСТИ
Аннотация. В статье исследуется современное состояние южнорусских говоров
Саратовской области, которые по комплексу диалектных особенностей соотносятся
с Восточной группой южнорусского наречия. Автор обнаруживает неполноту набора
характерных признаков этой группы на территории позднего заселения и изменения
в результате междиалектных контактов.
Ключевые слова: южнорусский говор, диалектные особенности, устойчивость,
изменения.
T.I. Murzaeva
Saratov State University
FEATURES OF THE EASTERN GROUP OF SOUTHERN RUSSIAN
DIALEKTS ON THE TERRITORY OF SARATOV REGION
Abstract. The article examines the current state of the southern Russian dialects of the
Saratov region, those dialectal features that relate to the complex of Eastern group. The author
discovers the incompleteness of the set of characteristics of this group on the territory of the late
colonization and the changes as a result of interdialectal contacts.
Keywords: South-Russian dialect, dialectical features, sustainability, changes.
Южнорусские говоры встречаются на всей территории Саратовской области
в рассеянном распространении [Баранникова 2000: 30-31]. Особо выделяются говоры
южных районов Саратовского Заволжья: Питерского, Александрово-Гайского,
Ершовского, Пугачевского районов, соотносящиеся по ряду особенностей с Восточной
(Рязанской) группой говоров исконной территории. Материалом для данной статьи
послужили записи, сделанные в диалектологических экспедициях 2003 – 2017 гг.
в селах Саратовской области: Большая Таволожка Пугачевского района, Алексашкино
Питерского района, Орлов-Гай и Новорепное Ершовского района, Куриловка
и Дмитриевка Новоузенского района, Ивановка и Клевенка Ивантеевского района.
Одной из наиболее ярких черт Восточной группы говоров является ассимилятивнодиссимилятивное яканье [Захарова, Орлова 1970: 133]. В традиционном говоре
с. Орлов-Гай ассимилятивно-диссимилятивное яканье близко к сильному: перед
ударными гласными верхнего подъема произносится пякýт, лянивый, вясы́ и даже аспярин
[Мурзаева 2016: 190]; перед ударным [а]: адява́лись, спярва́, тялят, мътяматика; перед
гласными среднего подъема: тярпеть, ляте́ли (́е́ из ятя), дялóф, вяснóй, дълякó (о́ из о
под восходящим ударением), свякрóвью, чирядо́м, фпярёт, ляпёшки, но: типе́рь, визде́,
дите́й, в диревни, интиресный (ореховский подтип).
© Мурзаева Т.И
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
311
Сходная модель вокализма реализуется в традиционном говоре с. Новорепное.
Разница в том, что ассимилятивно-диссимилятивный тип выявляется с меньшей
последовательностью, не определяется разновидность, а отклонения возможны
практически перед любым ударным гласным. Так, вместо ожидаемого [а] произносят [е]:
детя́м (и дятя́м), атмечя́ли, дете́й (и дяте́й), текёт, пъсреди́ни. Возможно, диалектная
норма взаимодействует с орфографическим образцом, в результате чего иногда
наблюдается широкий звук [е] а-образного типа [Мурзаева 2013: 51-52]. В южнорусском
говоре с. Ивановка отмечено ассимилятивно-диссимилятивное яканье кидусовского
подтипа, при котором предударный [и] произносят перед [е] любого происхождения,
а также перед ’о: дире́вня, γлиде́ли, привизём, ръссмиёмси и т.п. В остальных позициях
наблюдается [а].
В Алексашкино перед ударным [а] у старшего поколения диалектоносителей
обнаруживается [а]: сястра́, сляпая, дяла, фсяγда, бряхать и т.п.; перед гласными
верхнего подъема – [а]: убяру́ть, сястры́, сястру, привязу́ть, пятух, пъяви́лъсь, ляпили,
пярина, из рязины; перед о и этимологическим ô также [а]: свякро́фь, тялок, сяло́,
вядро́, тяпло́, нямовъ, чиряночик; перед ’ó - [и]: бирёш, фпирёт, пилёнкъй, дирёцца;
перед [е] (из е, ь и ê) также [и]: типе́рь, дитей, йичмень, тиле́γъ, ниде́лю, нивесту,
у мине́. Можно предположить, что ассимилятивно-диссимилятивное яканье находится на
пути преобразования ореховского подтипа в кидусовский. Зафиксированы отклонения
от этой системы: произношение [а] перед ударными [е] из ятя, ’ó: пъγлядел, пъбяднее,
к сястре, сямье, тярпеть, пъ щяке, дяфчёнки, с сямьёй, вядёть, пъвярнёсся. В речи
информантов, испытавших заметное влияние литературного языка, обнаруживается
иканье с незначительными следами яканья.
Неоднозначна ситуация с яканьем в говоре с. Б. Таволожка. В речи незначительной
части старшего поколения обнаруживается следующее. Перед ударным гласным нижнего
подъема произносят [а]: успявала, атрязали, сястра, дяся́тки, матяря́, прияжжала
и т. п.; перед гласными верхнего подъема – [а]: бяру́ть, дяржусь, сястры, тьвяты, вязуть,
сляпыйи, сямью, смяюцца, явилась, звянить, нарядили, пякли, сястрицы, сняжы́шше;
перед этимологическими о и ô также [а]: свякрофь, дивяноста, сяло, вядро, дялоф,
пятровна, нямношка, тьвятоф; перед ’ó – [и]: биγём, бирём, фпирёт, затикёть; перед
[е] (из е, ь и ятя) как [а], так и [и]: ляксеич, аблидяне́йим, глядел, ня верить, в диревьях,
типерь, винец, ниделю, у мине́. Очевидна система ассимилятивно-диссимилятивного
яканья, возможно, новоселковского подтипа с движением в сторону кидусовского.
Однако в речи большинства диалектоносителей наблюдается умеренное яканье, причем
у себя они яканья не замечают, считают, что на «я» говорят только в другом конце села
(где система ассимилятивно-диссимилятивная). Согласно материалам, хранящимся
312
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
в краеведческом музее г. Пугачева, село основано в 1774 году раскольниками.
Впоследствии появились переселенцы из с. Лопаевки Саратовской губернии, а затем –
из Пензенской губернии [Мурзаева 2017: 10]. Вероятно, близкие по типу диалекты
с разными системами предударного вокализма взаимодействовали.
Другая важнейшая особенность Восточной группы говоров – прогрессивная
ассимиляция заднеязычной <к> после парных мягких согласных, ч и й – весьма
характерна для рассматриваемых говоров [там же: 9]. В Дмитриевке: то́лькя, то́льки,
ско́лькя, ма́линькяя, ху́динькяя, ста́ринькяя, динькя, вну́чкя, до́чкя, тихни́чкя, ръндачкя́,
де́въчкя, пе́чкя, γало́въчкя, плато́чкя, ф пе́чких, пе́чкю, све́чкю, крючкём, на до́йкю,
капе́йкя, пъламо́йкя; в Б. Таволожке: скольки, мале́нькя, дочинькя, Танькя, Витькя, печкя,
самау́чкя, вирёвычкя, балалайкя, пристройкя, лабаγре́йкя; в Куриловке: сколькя, скольки,
толькя, люлькя, дядинькя, Онькя (от Анна), капейкя, абойкя, дочькя, речькя, казачькя,
девъчькя, кадушъчькя, печькю.
Отмечена существенная морфологическая особенность – наличие форм дательного
и предложного падежей у существительных с исконными i-основами с окончанием –е: ф
пылé, ф стипе́, ф пяче́, зγаре́л ва рже́. Для данных говоров вообще характерно сближение
в склонении i-основ с a-основами: жызня, какую жызню, бале́зню, це́рква, ф церкву
(а также церкъфь, ф церкъфь), зъ свякро́вий, ша́лий накро́юсь; это сближение отразили
наречия, восходящие к именным формам: осиний (осенью), но́чий (ночью), рысий (рысью).
Свойственные Восточной группе говоров словоформы с мáтирий, мáтирю записаны
в Куриловке, Дмитриевке, Клевенке.
Из остальных черт Восточной группы отмечены следующие:
– произношение вышынь (вишня) в Б. Таволожке;
– наличие в парадигме глагола мочь форм типа магёт, ни мажы́ в Б. Таволожке;
– употребление слов кату́х, кътушо́к ‘помещение для домашнего скота’, раγа́ч
‘ухват’ в Куриловке и Дмитриевке.
Основой диалектного комплекса Восточной группы говоров является сочетание черт
южного наречия, южной и юго-восточной диалектных зон. Особенностей южной зоны
в рассматриваемых говорах не отмечено. Сохраняется целый ряд черт юго-восточной
зоны. Прежде всего это отнесение части имен существительных среднего рода к женскому,
что обнаруживается как по формам самих существительных, так и по согласуемым
с ними словам [Кудряшова 1982: 63-64]. Это распространяется на целый круг слов
не только с ударным, но и с безударным окончанием. В Дмитриевке: у мине́ пълатно́
така́йа мате́ришнъйа была́, сяло́ иё пъчяму́ так назва́ли, сяло́ ана така́я жъ была́, кака́я
у на́с свътафство́, мы́лъ была́, ста́ли вари́ть мы́лу са́ми, мы́ла жы́ткъя, кускава́я мы́ла
пашла́ така́я, така́я бу́чила, в э́ту бу́чилу, вот теста вот така́я кру́γлъя, ки́слую те́сту,
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
313
плаха́я адияла, кака́я пла́тья е́сть, каку́ю-тъ ляка́рству, пъмишше́ния така́я бальша́я,
сама́ннъя така́я зъγражде́ния, нъ кришше́нью. В Б. Таволожке: сяло́ ана́ абръзава́лъсь
давно́, зярно́ ана́ былá суха́я, пла́тья была́, пла́тью, ссыпа́ли ф храни́лищу, адяя́лу ста́ру,
ни адну́ сло́въ; так же ведут себя отвлеченные существительные: давле́ния о́чинь бальша́я,
де́тства на́ша прашла́ плаха́я, кака́я пита́ния была́, абйиде́ния была́. В Клевенке: сяло
была такая грамадная, сяло пачти фся згарала, пачти фсю сяло знаю, штоб зёрнушка
шла, детства была трудная, адиялу, фсю времичку, извищения пришла, у нас свиданья
была, васпитанья нихарошая. В Алексашкино: чистую зярно, зярно ничи́стъя, худую
бильё, и щяс цала́ пла́тья мая́, вынисла карыту бальшуя, мя́са была́ б я иё и ни хачю, была́
мы́ла, фсю времю, виселья какая, шла такая кино.
Широко употребляются формы родительного падежа множественного числа
с окончанием –ов/–ев у существительных с а-основами женского рода. В Алексашкино:
дра́къф, бабушкъф, кучкъф; в Клевенке: игръф, лисъф; в Дмитриевке: ба́пкъф, аве́чкъф,
пы́шкъф, ата́ръф (отар), какле́ткъф, таре́лкъф; в Куриловке: у аглоблиф, иγръф,
тыквъф, внучькиф.
Формы множественного числа имен существительных отражают общерусскую
тенденцию к унификации окончаний. В именительном падеже конкурируют окончания –а,
–ы. С одной стороны, у существительных женского и мужского рода отмечаются формы
типа сятя́ (сети), пичя (печи), цырквя, лъшыдья, къринья (Дмитриевка), шаля́, матиря́,
дъчиря́ (Алексашкино), платья́, частя́ (Клевенка). С другой стороны, у существительных
среднего рода наблюдается южнорусская флексия –ы. В Дмитриевке: о́кны, йа́йцы,
ста́ды, а также формы исконно среднего рода рибяты, дифчяты. В Куриловке: окны,
кольцы, рябяты, ягняты, поросяты. В Клевенке: яйцы, валчяты.
Формы творительного падежа множественного числа с основой на заднеязычный
согласный к характеризуются специфическим окончанием –ими, которое очень
устойчиво [Мурзаева 2017: 244]. В Дмитриевке: ло́шкими, чу́ркими, иγо́лкими, паду́шкими,
с яблъкими, рубе́чкими, ку́бичкими, са сли́фкими, кро́шкими; в Куриловке: с рибитишкими,
с ручкими, с сейилкими, за паряткими, тряпкими, скалкими, с цыпляткими; в Б. Таволожке:
плиткими, рубечкими, падушкими, девушкими, матыгими, ниткими, спичкими, палкими,
маргушкими, с пряникими; в Клевенке: с мальчишкими, за яблъкими, кучкими, даяркими.
Особенностью юго-восточной зоны является употребление ударного окончания -уя
у слов адъективного склонения в винительном падеже единственного числа женского
рода, зафиксированное в Клевенке и Алексашкино: карыту бальшуя, залу́ какуя;
апярацыю зделали фтаруя, на высату такуя.
Еще одна важнейшая черта рассматриваемой зоны – постфикс –си в возвратных
формах глаголов прошедшего времени мужского рода. В Клевенке: закрылси,
314
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
атслужылси, начиналси, бирёмси; на стыке возвратного постфикса с окончанием 2 лица
единственного числа осуществляется регрессивная ассимиляция согласного: никуда ни
денисси, спускайисси, падымисси, байисси. В положении после гласных обнаруживается
тенденция к стандартизации постфикса –ся: баялъся, влюбилъся, называлися, хотя
возможны и общеупотребительные дралась, асталась, баялась. В Дмитриевке: напи́лси,
аста́лси, учи́лси, ръзари́лси, присни́лси, пандра́вилси; в положении после гласных:
пъзнако́милися, ръзашли́ся, учи́лъся, учуся, съγласи́лися, купа́лися, възнави́лъся, а также
учи́лись, сашла́сь, уγъвари́лись. В Куриловке: вярнулси, училси, абарвалси, зъсучилси;
в Б. Таволожке: жанилси, строилси, пъявлялси, адявалси, красилси, абγляделси, строилси.
Саратовская область с точки зрения диалектного членения является территорией
позднего заселения. В разное время из различных мест сюда переселялись носители
неодинаковых диалектов: южнорусских, севернорусских и среднерусских [Мурзаева 2016:
184]. Несмотря на диалектное разнообразие региона, исконная основа в рассматриваемых
говорах проявляется отчетливо (то же наблюдается на территории Оренбургской области)
[Баженова 2013: 16-19]. В то же время диалектная пестрота обусловила усвоение
южнорусскими говорами черт, ранее им не свойственных [Баранникова 2005: 201-202].
Среди них стяженные формы адъективного склонения. Обычно имена прилагательные
и изменяющиеся по их типу слова имеют двусложные окончания с сохранением
интервокального й (см. случаи типа жы́ткъя, кускава́я, така́я бальша́я, сама́ннъя, ки́слую,
каку́ю-тъ), однако это не распространяется на формы притяжательных местоимений,
которые в Дмитриевке и в Куриловке закрепились в нехарактерных для южнорусских
говоров стяженных формах: у маво́ сы́нъ, из маво́ до́мъ, к атцу́ маму́, сваму́ сы́ну, на
ацца на маво, хачю сваво хлеба, маво Ванички. Такие формы широко распространены
в среднерусских говорах Саратовской области, откуда они в результате междиалектных
контактов могли проникнуть в южнорусские. В Б. Таволожке употребляются стяженные
формы прилагательных и неличных местоимений: свадьбъ была харо́шъ, юпки дли́нны
насили, аткрыли церкву кулуγу́рску, ана стро́γа была, была ужа́сна рош, знаиш каки́
фку́сны, вы́шшъ абръзавания, здания стари́нна, дедушку сваво́ и маво́. Параллельно,
иногда в одной и той же синтагме, используются формы с двусложными окончаниями:
тожа была нибальшая а шу́стра, чяшка была така́ алюми́нива бальшая, залатые штоль
какие-тъ или жо́лты, са́ма бальшая уражайнъсть.
Исконные диалектные комплексы на территории позднего заселения обычно
претерпевают существенные изменения. С одной стороны, им свойственна неполнота
набора характерных признаков, с другой стороны, сами эти признаки переживают
определенную динамику [Мурзаева 2016: 34; Хохлова 2012: 116]. Так, в Дмитриевке
параллельно употребляются формы лавють и ловуть; в Алексашкино случаи
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
315
прогрессивной ассимиляции заднеязычных типа тольки, тихонькя, маленькя, Райкя,
Толькя, Валькя отмечены лишь у двух информантов, при этом более частотными являются
примеры типа толька, Тонька, что свидетельствует о затухании указанной диалектной
черты. Личные и возвратное местоимения в рассматриваемых говорах характеризуются
сосуществованием диалектных и литературных форм, при котором может быть преобладание
либо тех, либо других. Параллельно используются южнорусские и севернорусские формы
родительного падежа а-основ: ат мами, у мами, у папи, но биз работы. В системе глагола в
говорах Саратовской области наиболее заметным является переход к употреблению форм
3 лица с [т] в окончании. Представлены все стадии этого перехода: от исключительного
распространения диалектных форм до преобладания литературных форм при единичных
диалектных. Соотношение диалектных и литературных форм в речи обусловлено такими
важнейшими факторами, как возраст говорящего, образование, профессия, влияние
окружающей языковой среды [Мурзаева 2017: 355].
Литература
Баженова, Т.Е. Современное состояние южнорусского говора на территории
Оренбургской области // Самарский научный вестник. – 2013. – № 3 (4). – С. 16-19.
Баранникова, Л.И. Атлас русских говоров Среднего и Нижнего Поволжья. – Саратов:
Изд-во Сарат. ун-та, 2000. – 104 с.
Баранникова, Л.И. Говоры территории позднего заселения и проблема их
классификации // Л.И. Баранникова. Общее и русское языкознание: Избранные работы. –
М.: КомКнига, 2005. – С. 192-203.
Захарова, К.Ф., Орлова, В.Г. Диалектное членение русского языка. – М.:
«Просвещение», 1970. – 167 с.
Кудряшова, Р.И. Категория среднего рода в южнорусских донских говорах
Волгоградской области // Вопросы русской диалектологии. – Куйбышев, 1982. – С. 63-76.
Мурзаева, Т.И. Динамика южнорусской диалектной системы на территории
Саратовской области // Вестник Самарского университета. История, педагогика,
филология. – № 3.2. – 2016. – С. 34-39.
Мурзаева, Т.И. Диалектно-литературная интерференция в речи сельской
интеллигенции // Духовность и ментальность: экология языка и культуры на рубеже XX–
XXI веков. – Липецк: Изд-во ЛГПУ, 2017. – Ч. 1. – С. 241-246.
Мурзаева, Т.И. Заимствованные слова в диалектной речи // Развитие
словообразовательной и лексической системы русского языка. – Саратов: Амирит, 2016.
– С. 189-195.
Мурзаева, Т.И. Из истории классификации говоров Саратовской области // Русская
устная речь. Вып. 2. – Саратов: Амирит, 2016. – С. 180-186.
Мурзаева, Т.И. Преобразования в южнорусских говорах на территории Саратовской
области // Предложение и слово. – Саратов: Изд-во «Научная книга», 2013. – С. 48-54.
Мурзаева, Т.И. Современные процессы в говорах Саратовской области // Язык
в пространстве речевых культур. – Москва – Саратов: Амирит, 2015. – С. 72-78.
Мурзаева, Т.И. Специфика исследования современной диалектной речи //
Современные научные исследования и разработки. – Прага: Vydavatel «Osvícení», 2017.
– С. 353-358.
316
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Мурзаева, Т.И. Традиционное и новое в говорах Пугачевского района Саратовской
области // Живое слово: фольклорно-диалектологический альманах. Вып. 5. – Волгоград:
Перемена, 2017. – С. 9-13.
Хохлова, Н.В. К проблеме изучения динамики диалектов // Русская диалектология:
традиционные подходы и инновационные технологии. – Волгоград: Перемена, 2012. – С.
116-122.
С.А. Мызников
10Институт лингвистических исследований РАН
ДИАЛЕКТНАЯ ЛЕКСИКА
В ИСТОРИКО-ЭТИМОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ
Аннотация.В статье предлагается анализ места диалектных данных в этимологических
исследованиях. Отмечаются задачи более углубленного изучения этимологической
стороны только диалектных данных. Рассматривается происхождение некоторых лексем,
анализируемых ранее, с некоторыми корректировками этимологических версий.
Ключевые слова: русские говоры, этимология, словарь.
S.A. Myznikov
Institute for Linguistic Studies Russian Academy of Sciences
DIALECTICAL VOCABULARY IN HISTORICAL
AND ETYMOLOGICAL STUDIES
Abstract. The article suggests the analysis of the place of dialectal data in etymological
studies. The tasks of more in-depth study of the etymological side of only dialectal data are
noted. The origin of some of the lexemes analyzed earlier with some corrections of etymological
versions is considered.
Keywords: Russian dialects, etymology, dictionary.
Включение диалектных данных в общенародный контекст при этимологических
исследованиях имеет давнюю исследовательскую традицию. Однако к настоящему
времени в связи с завершением работы над некоторыми диалектными региональными
словарями перед исследователями встает задача более углубленного изучения
уже этимологической стороны только диалектных данных, что выливается в ряд
этимологических лексикографических проектов.
Уже на данном начальном этапе развития диалектной этимологической лексикографии
можно выделить некоторые типы словарей.
1. С точки зрения происхождения материалов:
а) словари, анализирующие исконную лексику; б) словари, в которых
рассматриваются заимствованные данные. Причем некоторые словари сосредоточены на
© Мызников С.А.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
317
анализе иноязычной лексики, вошедшей в русские говоры из различных языковых групп
(тюркских, балтийских, финно-угорских, самодийских). Например, словари балтизмов:
Ю.А. Лаучюте «Словарь балтизмов в русском языке», А.Е. Аникина «Опыт словаря
лексических балтизмов в русском языке»; словари тюркизмов: Е.Н. Шиповой «Словарь
тюркизмов в русском языке»; Р.А. Юналеевой «Тюркизмы в русской классике».
Имеется также весьма фундаментальное начало изучения иноязычной лексики
Русского Севера: «Материалы для словаря финно-угро-самодийских заимствований
в говорах Русского Севера» под редакцией А.К. Матвеева.
2. Ряд трудов сосредоточен на анализе собранных данных в определенном регионе.
Таков, например, «Историко-этимологический словарь русских говоров Алтая» (под
редакцией Л.И. Шелеповой).
Этимологическому анализу русских говоров Тихвинского района и смежных
территорий Ленинградской области посвящен труд А.С. Герда «Материалы для
этимологического словаря севернорусских говоров», публикуемый в выпусках издания
«Севернорусские говоры» (Вып. 6-10). Важное место у А.С. Герда занимали исследования
регионального лексикона на предмет выявления межъязыковых внутриславянских
связей, а также их происхождения [Герд 1995, 1999, 2004, 2008, 2009]. Еще в 1989 году он
выражал сожаление по этому поводу: «У нас пока нет таких словарей, но в перспективе
они явятся главным источником для построения истории отдельных диалектов. Несмотря
на определенную асистемность лексики, именно она представляет собой бесконечно
благодатный источник для проблемно ориентированных историко-диалектологических
и этногенетических построений» [Герд 1989: 148]. В этой же статье отмечается как
крайне важное: «...привлечение в исследования этногенетической направленности
географически и хронологически далеких ареалов, таких как чешский, словацкий,
лужицкий, словенский необходимо для определения общих первичных истоков диалекта.
Анализ таких зон дает возможность выявить архаику в лексике, которая нередко лучше
сохраняется на периферии, в маргинальных ареалах, и помогает отличить факты поздние,
узколокальные, от древних, порой праславянских» [там же: 148]. А.С. Герд излагает
важные для создания такого рода словаря идеи: «Для регионального этимологического
словаря по-прежнему наиболее сложным остается вопрос о критериях отбора слов (ареал,
хронология, отношение к производным). Конечно, как и в любом этимологическом
словаре, даже в рамках заданных принципов отбор слов не может быть строго
последовательным. Заранее заданная опора на ареал также не всегда надежна. Так, сейчас
уже очевидно, что точно такой же тип представляют новгородские говоры вокруг озера
Ильмень, по реке Вишере, около Любытино, на севере Псковской области, что, кстати,
совершенно верно и с исторической точки зрения. Этимология диалектного слова — это
318
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
этимология его словообразовательной формы и его значения. При этом главное внимание
следует уделять значению слов, привлекаемых для анализа» [там же]. По мнению А.С.
Герда, крайне важно различать в представлении истории развития значений слова в
монографии и в словаре. Словарь — особый тип текста, который сам собой задает уже
определенный формат изложения, в котором порой не так легко в едином виде представить
этимологию и формы, и значения. Большую проблему представляет и то, как, в какой
степени учитывать, использовать и подавать в региональном этимологическом словаре
определения значений из разных словарей — полностью, сокращая или видоизменяя [там
же]. Во многих этимологических словарях значения слов, форм из разных источников
нередко обобщены и укрупнены. Во многих областных словарях реальное значение
и употребление глаголов, прилагательных могут быть прояснены только через примеры.
При усилении внимания к этимологии значения из областных словарей в ряде случаев
необходимо приводить цитаты, а не только сами определения.
3. Кроме того, продолжается традиция включения диалектных данных в общерусский
этимологический контекст в труде А.Е. Аникина «Русский этимологический словарь»,
который первоначально носил название «Опыт этимологического словаря русского
языка, с вниманием к старой и диалектной лексике». В данной работе представлены
исчерпывающие по своей полноте сведения по анализируемым материалам как по
источникам, так и по этимологической литературе. Также весьма значителен вклад
в пополнение словника русских диалектных лексем, не анализированных ранее,
с весьма надежными этимологическими версиями. Используемый А.Е. Аникиным метод
анализа заимствованной лексики привел к отказу от ряда считавшихся правдоподобными
трактовок русских слов как заимствований в пользу исконно- или праславянских
этимологий, и наоборот — некоторые слова, считающиеся в литературе исконно- или
праславянскими, возможно трактовать как заимствования исходя из несоответствия
в семантике и наличия сходных иноязычных этимонов.
Следует отметить, что в ходе этимологических исследований праславянского
лексикона также активно используются диалектные данные, например, только ссылок на
СРНГ в 38 выпусках ЭССЯ насчитывается свыше 13 тысяч.
Однако, оставляя в стороне общетеоретические основания этимологии такого рода
данных, обратимся к анализу некоторых диалектных данных, включенных в словарный
текст.
Довольно часто в лексиконе происходят динамические изменения, одни слова уходят
на периферию и начинают рассматриваться как диалектные, другие, наоборот, могут
актуализироваться. Так, лексема напарье 'род бурава', имеющая помету – спец. (БАС),
в XIX веке в Словаре 1847 года: напа'рье 'буравъ' напа'рьице, 'умен. слова напарье', при
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
319
том, что вариант напа'рья рассматрвается как устаревший (Слов. Акад. 1847, 3: 388).
Причем первые фиксации варианта напарья относятся к 1551 г. (Срезневский 2: 305).
В русских говорах этот материал имеет многочисленные фиксации: напа'рье 'бурав'
Пинеж. (Симина). Напа'рья 'бурав' Пинеж. (Симина). Напа'рье 'коловорот' Медвежьегор.,
Онеж. (КСРГК). Напа'рей 'большой ручной бурав; сверло' (Даль). Верхотур., Гарин.
Свердл., 1971. Тул. (СРНГ 20: 63).
Восходит к немец. диал. napper, nepper 'сверло' [Фасмер 3: 42], при том, что вепс.
napar'g' 'бурав' (СВЯ, 952) является заимствованием из русского языка. Кажется совсем
неоправданным включение лексемы напа'рня, напа'рье как префиксальных образований
в словообразовательное гнездо прилагательного па'рный [Шелепова 7: 56].
Следует отметить, что в русских говорах присутствуют сходные данные с другим
консонантизмом: Напа'лья 'большой ручной бурав; сверло' Вытегор. Олон., 1858.
Олон. (Даль). Новг., р. Мста, Костром., Волог., Вят. (СРНГ 20: 62). 'Деревянная рукоятка
бурава' Волхов. Ленингр., 1967. Напа'лья 'маленькое долото' Волог., 1846. Волог. (Даль).
Напа'лья 'сверло' Маловиш., Крестец., Шимск. (НОС). Па'лья 'топор для выдалбливания
лодок' Сусанин. Костром., 1980 (СРНГ 25: 183).
О.В. Востриков слово палья 'инструмент для выдалбливания лодок, корыт и т. п., тесло'
относит к влиянию вымершего финно-угорского языка, сравнивая его с фин. ра1jа 'молот,
кувалда', ливв. раľľи 'молот', вепс. раľ 'молот, дубина' [Востриков 1981: 32]. Однако
в прибалтийско-финских языках данное гнездо стоит изолированно, имея фиксации
только в финско-карельско-вепском ареале [SKES: 473], отсутствуя в эстонском языке, ср.
эст. пui, kaigas, vеттаl, таlk, таdjakas 'дубина' (РЭС: 151). Поэтому в отношении анализируемого
гнезда напрашивается сравнение со славянским материалом, ср. польск. раlа, чешск. раliсе
'деревянный молоток' (Фасмер 3: 193), ср., однако, морд. мокш. пляз 'тесло – плотничье
орудие, род топора с лезвием, расположенным перпендиулярно к топорищу' (МКРСС: 497).
Кроме того, следует отметить, что коми палич 'палка, дубина, палица' представляет собой
результат влияния русского языка (КЭСКЯ: 215). На наш взгляд, во-первых, лексема палья
представляет собой деривационный вариант, возникший в результате переразложения
и утраты форманта на-, ср. напалья 'большой ручной бурав, сверло' (НОС), напалье 'то
же' (ЯОС), во-вторых, форма с [л] в анализируемом слове не является этимологически
первичной, а отражает замену фонемы [р] на [л].
Еще один подобный пример. Лексема та'шка 'гусарская кожаная сумочка, носимая
на ремнях', имеющая помету – устар. в БАСе, фиксируется в русском языке c конца XVIII
века: В САР фиксируется единица в значении более близком к этимону: та'шка 'немец.
карман' (САР 2, 6: 678). Та'шка 'у гусаров роль кожаной сумки, служащей вместо кармана,
и носимой на ремнях, прикрепленных к портупее' (Слов. Акад. 1847, 4: 272). В настоящее
320
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
время слово большей частью представлено в диалектных источниках: Та'шка «вязанка
лучины для освещения в избе» Онеж. [Подвысоцкий: 171]. Та'шка «мешок со съестными
припасами у лопарей, который они, отправляюсь на лесную охоту, перевешивают через
спину оленя» Кольск. [Подвысоцкий: 171]. Та'шка 'ноша, охапка чего-л.' Арх., 1847,
Беломор. (СРНГ 43: 316-317). Та'шка 'вещевой мешок, котомка' Молог., Некоуз., Пошех.,
Рыб., Маслов. (ЯОС); 'Сумка' Маслов., Некоуз. (ЯОС). Та'шка 'вязанка, охапка чего-л.
(дров, сена, листьев)' Онеж., Терск., Кандалакш. (СРГК 6: 444). Ташлы'к, ташлычо'к
'дорожный заплечный мешок' Терск. Мурман. (СРГК 6: 444).
Данное гнездо рассматривается как германское заимствование, ср. ср.-в.-нем. tasche
'сумка', д.-в.-нем. tasca, при укр. ташка, чеш. taška 'сумка', др.-польск. taszka [Брюкнер:
48], причем латыш. taška заимствовано из русского языка [Фасмер 4: 30]. Однако для
кольских (Мурманская область) данных можно привести сходные саамские материалы,
ср. саам. швед. tasko 'небольшой мешок или кошелек', саам. лул. taskō 'рюкзак для
провизии', саам. норв. das’ko, tas’ko 'сумка, ручная сумка', 'небольшой заплечный мешок';
саамские данные рассматриваются как результат скандинавского воздействия, ср. швед.
taska 'небольшая сумка', 'кошелек', норв. taska 'кошелек'. В прибалтийско-финских языках
это гнездо представлено в западно-финских языках, ср. фин. tasku 'карман', 'дамская
сумочка, прикрепляемая к поясу', водск. tasku, эст. tasku 'карман' [SKES: 1243]. В.И. Абаев
сопоставляет осетинские данные с материалами других языков: осетин. tæsk’æ 'корзина'
с германскими – др.-верх.-нем. tasca, швед. taska, с финно-угорскими – венг. táska 'сумка',
с итал. taska 'сумка, карман', однако считает происхождение их невыясненными [Абаев
1965: 27].
Таким образом, приведенные примеры показывают важность полного свода всех
лексических данных, задействованных для этимологического анализа. Причем кажется
оправданной попытка сочетать традиционные методы этимологического анализа
(детальный анализ фонетических, семантических вариантов) с особым вниманием
к историко-культурному компоненту.
Литература и источники
Абаев, В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. М.; Л., 19581989. Т. 1-4.
Аникин, А.Е. Опыт словаря лексических балтизмов в русском языке. – Новосибирск,
2005.
Аникин, А.Е. Русский этимологический словарь. Вып. 1-10. – М., 2007-2016.
Востриков, О.В. Финно-угорские лексические элементы в русских говорах ВолгоДвинского междуречья // Этимологические исследования. – Свердловск, 1981. С. 3-45.
Герд, А.С. К истории образования говоров Поволховья и южного Приладожья. //
Севернорусские говоры. Вып. 5. – Л., 1989. – С. 146 – 171.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
321
Герд, А.С. Материалы для этимологического словаря севернорусских говоров //
Севернорусские говоры. Межвузовский сборник. Вып. 6 / Отв. ред. А.С. Герд. – СПб.:
Изд-во С.-Петербургского университета, 1995. – С. 85-107.
Герд, А.С. Материалы для этимологического словаря севернорусских говоров (Д, Е,
Ж, З) // Севернорусские говоры. Межвузовский сборник. Вып. 7 / Отв. ред. А.С. Герд. –
СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1999. – С. 117-140.
Герд, А.С. Материалы для этимологического словаря севернорусских говоров (И, К,
Л, М) // Севернорусские говоры. Межвузовский сборник. Вып. 8 / Отв. ред. А.С. Герд. –
СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 2004. – С. 173-235.
Герд, А.С. Материалы для этимологического словаря севернорусских говоров (Н, О,
П, Р) // Севернорусские говоры. Межвузовский сборник. Вып. 9 / Отв. ред. А.С. Герд. –
СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 2008. – С. 209-262.
Герд, А.С. Материалы для этимологического словаря севернорусских говоров (С-Я)
// Севернорусские говоры. Межвузовский сборник. Вып. 10 / Отв. ред. А.С. Герд. – СПб.:
Изд-во С.-Петербургского университета, 2009. – С. 144-176.
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Второе издание,
исправленное и значительно умноженное по рукописи автора. Тт. 1-4. – М.-СПб., 18801882 (2-е изд.).
Картотека «Словаря русских говоров Карелии и сопредельных областей». [КСРГК]
Картотека «Словаря русских народных говоров». [КСРНГ]
Лаучюте, Ю.А. Словарь балтизмов в русском языке. Л., 1982.
Лыткин, В.И., Гуляев, Е.С. Краткий этимологический словарь коми языка.
Сыктывкар, 1999. [КЭСКЯ]
Материалы для словаря финно-угро-самодийских заимствований в говорах
Русского Севера. Вып. 1 (А-И). Под ред. А.К. Матвеева. Екатеринбург, 2004.
Мокшанско-русский словарь / Под ред. Б.А. Серебренникова, А.П. Феоктистова,
О.ЕН. Полякова М., 1998. [МКРСС]
Новгородский областной словарь. Отв. ред. В.П. Строгова. Вып. 1-12. Новгород,
1992-1995. [НОС]
Подвысоцкий, А. Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и
этнографическом применении. СПб., 1885.
Зайцева, М.И., Муллонен, М.И. Словарь вепсского языка. – Л., 1972. [СВЯ]
Русско-эстонский словарь / Под. ред. Х. Леэметс, Х. Сари. – Таллин, 1984-1994. Т.
1-4. [РЭС]
Словарная картотека пинежских говоров, дар Г. Я. Симиной Словарной картотеке
ИРЯЗ (ныне картотека СРНГ, хранящаяся в ИЛИ РАН). [Симина]
Словарь Академии Российской по азбучному порядку расположенный. Тт. 1-6. –
СПб., 1806-1822. [САР 2]
Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей: в 6 т. / гл. ред. А.С.
Герд. – СПб., 1994–2005. [СРГК]
Словарь современного русского литературного языка. В 17 тт. – М. – Л., 1948-1965. [БАС]
Словарь церковнославянского и русского языка, сост. Вторым отд. Акад. наук. –
СПб., 1847. Т. I-IV. [Слов. Акад. 1847].
Срезневский, И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным
памятникам. Тт. 1-3. – СПб., 1893-1912.
322
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Словарь русских народных говоров. Т. 1–49. – М., Л., – СПб., 1965–2016. [СРНГ]
Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка. Тт. 1-4. – М., 1964-1973.
Шелепова, Л.И. (ред.). Историко-этимологический словарь русских говоров Алтая.
Тт. 1-7 (А-О). – Барнаул, 2007-2013.
Шипова, Е.Н. «Словарь тюркизмов в русском языке». – Алма-Ата: Наука, 1976.
Этимологический словарь славянских языков / Под ред. О.Н. Трубачева,
А.Ф. Журавлева, Ж.Ж. Варбот. – М., 1974-2016. Вып. 1-40. [ЭССЯ]
Юналеева, Р.А. Тюркизмы в русской классике. – Казань: «Таглимат», 2005.
Ярославский областной словарь. Вып. 1-10. – Ярославль, 1981-1991 [ЯОС].
Brückner, A. Slovnik etymologiczny języka polskiego. Kraków, 1927.
Suomen kielen etymologinen sanakirja. O. 1-7. – Helsinki, 1955–1981. [SKES]
Л.В. Недоступова
11Воронежский государственный технический университет
СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ОДНОГО ВОРОНЕЖСКОГО ГОВОРА
(МОРФОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ)
Аннотация. В статье представлен морфологический аспект речи жителей старинного
села Старая Меловая. Смешанное население использует элементы украинского, русского
литературного языка и южновеликорусского наречия, представляющие интересную
в лингвистическом плане картину.
Ключевые слова: говор, народная речь, заселение, инфраструктура, языковой
материал, морфологические особенности, украинский язык, самостоятельные
и служебные части речи, языковая ситуация.
L.V. Nedostupova
Voronezh State Technical University
THE CURRENT STATE OF ONE VORONEZH DIALECT
(MORPHOLOGICAL ASPECT)
Abstract. The article presents the morphological aspect of the speech of the inhabitants of
the ancient village of Staraya Melova. The mixed population uses elements of the Ukrainian,
Russian literary language and the South-Russian dialect, representing an interesting linguistic
picture.
Keywords: speaking, people speaking, settling, infrastructure, language material,
morphological features, Ukrainian language, independent and official parts of speech, special
linguistic situation.
В современных условиях народные говоры испытывают сильное влияние
литературного языка. Этот факт понуждает диалектологов активизировать работу
© Недоступова Л.В.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
323
по сбору языкового материала (Авдеева 2008: 1, 3). Возможности современной
звукозаписывающей техники позволяют точно фиксировать речь сельских
жителей старшей возрастной группы, сохраняющую интересные территориальные
особенности.
По некоторым статистическим данным, в настоящее время в сельской местности
проживает 1/4 населения Российской Федерации (примерно 38 млн. чел.). Это достаточно
большая часть жителей страны, сохранивших речевую традицию своей местности.
Несмотря на мощное влияние литературного языка, говоры всё ещё остаются достаточно
стабильной языковой системой.
В Воронежской области, на территории нескольких районов, распространены
украинские говоры. Это преимущественно юго-западные и южные районы области:
Острогожский, Лискинский, Каменский, Ольховатский, Подгоренский, Павловский,
Россошанский, Кантемировский, Богучарский, Петропавловский, Калачеевский.
Следует отметить, что основное заселение воронежских земель произошло
в Петровскую эпоху, когда этот край стал колыбелью российского флота. Петр I основал
в «здешних странах многие Государственные заведения», тогда было «несравненно
больше населено из разных мест переведенцами», «а по Указу 1696 года браны были
переведенцы и из других Украинских городов, Русские люди и Черкасы» [Болховитинов
1800: 12].
Целью данной работы является определение морфологических особенностей
говора села Старая Меловая. Находится оно в северной части Петропавловского района
Воронежской области, у реки Толучеевка. Старая Меловая – самое древнее село данного
района. Оно, как военная крепость, было основано беглыми украинскими казаками
в 1716 году согласно распоряжению Петра I. Своё название село получило по имеющимся
в этих местах меловым холмам. Народонаселение состояло из малороссов, великороссов
и цыган. Здесь жили казаки – острогожцы и харьковчане. По данным сельского совета,
в настоящее время в селе проживает около 2500 человек. Сами жители называют себя
«хохлами».
Языковым материалом нашей работы стала речь Опрышко Надежды Григорьевны –
коренной жительницы села, 1940 года рождения. Запись произведена в 2017 году.
Ввиду того, что Старая Меловая расположена в самом южном районе Воронежской
области, здесь, по мнению информантки, наблюдается смешение русского
и украинского языков. Определим наиболее существенные морфологические
особенности старомеловатского говора. Самостоятельные части речи представлены
существительными, прилагательными, глаголами, местоимениями, наречиями
и числительными.
324
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Для существительных характерно следующее:
1) процесс разрушения 3 склонения, а именно: существительное женского рода
жизнь приобретает форму жи’зня [жи′зня о′чинь поменя′лась] и переходит в состав
1 склонения;
2) окончание -ою вместо -ой у существительных женского рода 1 склонения в
единственном числе в творительном падеже: водо′ю, зимо′ю, маши′ною, соло′мою,
со смита′ною, то′пкою, чирыпы′цою. В данном случае наблюдается сохранение
древнерусского окончания. Тенденция к сохранению древнерусского окончания, как
утверждает А.Д. Черенкова, наблюдается в русских говорах Воронежской области
[Черенкова 2016: 141];
3) -э на месте нулевого окончания у существительного 2 склонения в именительном
падеже: нэ ходы′л авто′бусэ;
4) окончание -эм вместо -ю у существительного женского рода 3 склонения
в единственном числе, творительном падеже: дэревя′нни ла′вкы булы′ покры′ты тка′нэм;
5) украинское окончание -у у существительных мужского рода 2 склонения
в родительном падеже единственного числа: до до′му;
6) окончание -и на месте -ы у существительных 1 склонения женского рода
в родительном падеже: внутри′ ха′ти, слой капу′сти, -ы на месте -и у существительных
3 склонения женского рода в родительном падеже: у двэры′, у цэ′рквы;
7) в связи с тем, что в украинском языке ѣ совпал с [и], а в русском языке – с [е],
в дательном и предложном падежах единственного числа существительных 1 склонения
и в предложном падеже единственного числа существительных 2 склонения русскому
окончанию -е соответствует украинское -и: γолови′, в сови′ти, в сили′, в фо′рми, в шко′ли,
в сва′дьби, на стини′, в по′γриби, в Калачи′;
8) южнорусской флексией характеризуются существительные именительного падежа
множественного числа: γоро′шинкы, рэбяти′шкы, ко′шкы, лю′ды, са′ны;
9) окончание -ив после мягкого согласного в родительном падеже множественного
числа: γородки′в, γороди′в, ме′трив, у хохли′в;
10) украинское окончание -амы с сохранением твёрдого согласного
у существительных во множественном числе в творительном падеже: вэчэра′мы,
ноγа′мы.
Прилагательным свойственно следующее:
1) на месте [-ово] произносится [-оγо]: обяза′тельноγо, трудово′γо;
2) широко представлены краткие прилагательные на месте полных, как в украинском
языке: алюми′нивы – алюминиевые, бума′жны – бумажные, вэлы′ки – великий,
взро′сли – взрослые, γоря′ча – горячая, дэревя′нни – деревянные, жэлэ′зну – железную,
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
325
кра′сна – красная, ма′лэнько – маленькое, мочёни – мочёные, нача′льна – начальная,
обы′чна – обычная, остальны′ – остальные, сре′дня – средняя, стикля′нни – стеклянные,
то′лста – толстая, цэ′ла – целая.
Для глаголов показательно:
1) отсутствие т в I спряжении в 3 л. ед. ч. у глаголов I спряжения: бува′я, дохо′дя,
пидво′зя, прихо′дя, прийижжа′я. Во II спряжении наблюдается -т’: бежи’ть. Глаголы
I и II спряжения в 3 л. мн. ч. заканчиваются на -т’: бу′дуть, зака′нчивають, ро′блють,
розри′жуть, розво′дють, помоγа′ють, прывезу′ть. Данные черты сближают исследуемый
диалект с говорами южнорусского наречия;
2) отсутствие перехода [е] в [‘о] в таких формах, как бэрэ′м, живэ′м. Названное
явление свойственно украинскому языку и его диалектной системе. Произношение [е]
в окончаниях глаголов I спряжения распространено в говорах южнорусского наречия
[Бромлей, Булатова, Захарова 1989: 195];
3) суффикс -в на месте -л в глаголах прошедшего времени в муж. р.: приноси′в,
оста’вся. Эта украинская черта обусловлена фонетической причиной: характером
произношения альвеолярного [л] в конце слова;
4) употребление постфикса -ся на месте -сь после гласных в возвратных глаголах:
дэржа′лося, отвлэка′лася, собыра′лыся. Наличие форм с постфиксом -ся после гласных
связано с сохранением его в первозданном виде в украинском языке, однако оно
немногочисленно;
5) использование окончаний -э и -ы вместо -и в глаголах мн. ч.: бра′лэ, копа′лэ,
кла′лэ, продова’лэ, спива′лэ, сохроня′лэ, танцэва′лэ, чита′лэ; вари′лы, вынима′лы,
е′халы, закрыва′лы, кра′силы, ла′зилы, ма′залы, мочи′лы, мы′лы, называ′лы, нарэза′лы,
отбе′ливалы, прыносы′лы, рэγистри′ровалы, сажа′лы, сэ′ялы, стро′илы, стыра′лы,
сшива′лы, тка′лы, топы′лы, уха′живалы, ходи′лы, эконо′милы.
Для местоимений характерны особенности:
1) полные и укороченные формы слов: друγы′, така′, таку′, такы′, таки′ – другие,
такая, такую, такой, такие. Это является чертой украинской речи;
2) утрата начального «н» в местоимении 3 л. муж. р. ед. ч. в винительном падеже: на
ёγо ста′вилы корова′й;
3) отсутствие перехода [е] в [‘о]: йие′ насыпа′ешь в сы′то; у нэе′ была′ маши′на;
γото′выла йие′ сэмья′. Данный черта – особенность украинского языка и его диалектной
системы, а также южнорусских говоров.
Наречиям свойственно следующее:
1) использование укороченных форм слов: акура′т, вручну′ – аккуратно, вручную;
2) варианты функционирования лексемы ещё: ще, ище′, ищё, ишшэ′;
326
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
3) использование твёрдых согласных на месте мягких: внызу′, конэ′шно, нэмно′жко,
осо′бэнно, постэпэ′нно, ры′дко, свэ′рху, сыча′з.
Для числительных характерно использование количественных, порядковых
и собирательных числительных, как и в литературном языке. Однако они отличаются
фонетическим обликом: оды′н дом сложи′лы; дви дэрэвя′нны ло′жкы; тры чилови′ка
стоялы; ме′трив на дэ′сить-пятна′цать; у пэ′рвой ха′ты шоб она′ була′; пото′м
друγо′му начина′ют стро′ить; на ли′то бэрэ′м там тро′я-чэ′твиро тиля′т.
Служебные части речи в говоре отмечены предлогами, союзами и частицами.
Особый интерес представляют предлоги, отличающиеся от предлогов русского языка
и сохранившиеся в исконном виде, не утратив украинский облик:
1) «до» используется в значении «к»: до до′му, до у′лыцы, до на′з, до невэ′сты, до
лю′дэй;
2) предлог «з» функционирует на месте «с»: з дэ′рева, з двух сторо′н, з ра′зных,
з цвэта′мы, з по′ля;
3) предлог «на» зафиксирован в значении «в»: на по′γриби, на мыскы′,
на ха′ту;
4) предлог «у» иногда употребляется в значении «в»: у ка′ждом до′мэ, у ка′ждом
двори′, одэ′ты у фо′рму, у по′ли робы′лы;
5) предлог «изо» в значении «из»: изо′ всэγо′ сэла′.
Союзы
1) «и» и «а» используется в говоре, как и в литературном языке: умо′м и хва′ткой;
и я′γоди, и я′блоки, и γру′ши; висно′й и о′синью; а вэ′чером було′ жа′рко; а пэ′чку ма′залы
γлы′ной; а була′ ишшэ′ светы′лка;.............................................................................................
2) союз «да» в значении «и»: в сара′е да в по′γриби; ходы′лы на помы′нки да
уγащща′лы;
3) разделительный союз «или» имеет украинское оформление: и′лы пилсэла′ ходы′лы;
покры′ты жили′зом и′лы чирыпы′цою; в воскрисе′нье и′лы в субо′ту.
Частицы
1) «нэ» и «ны» используются в говоре на месте «не» для выражения отрицания: нэ
зро′бы, нэ остыва′ло, нэ ста′вилы, нэ розрисо′ваны, нэвэлы′ки; ны вси′, ны одно′й, ны
отлыча′етца;
2) часто к словам добавляются частицы «ж», «же» и «то»: проблэ′ма ж с то′пкою
була′, ре′зали ж ис кусо′чков; бы′ло ма′ло жэ, ра′ньшэ жэ булы′ и ла′мпы кероси′новы; на
береγу′-то ре′чки, нэльзя′ бы′ло купы′ть-то, к утру′-то жар остыва′л.
Таким образом, можно утверждать, что в селе Старая Меловая в течение десятилетий
создавалась особая языковая ситуация, результатом которой стало смешение украинских
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
327
и русских черт, в том числе особенностей южнорусских говоров. Наши наблюдения
позволяют сделать вывод о формировании переходного русско-украинского диалекта,
который в лингвистическом плане представляет собой самобытное явление. Следует
учесть и мнение диалектолога Воронежского государственного университета М.Т.
Авдеевой о том, что украинские говоры на территории России, в том числе и в Воронежской
области, отличаются не только от говоров русского языка (что естественно), но и от
говоров украинского. При этом не только в той степени, в какой различаются между
собой два любых говора одной языковой системы, но и тем, что они многое заимствовали
из русского языка, в основном – из его литературного варианта (Авдеева 2008: 1, 4).
Изучение народных русско-украинских говоров на современном этапе является
объективной необходимостью. Важно сохранение ценнейших сведений о развитии
родственных языков, потому что в них содержатся факты об истории взаимоотношений
людей, проживающих на соседних территориях.
Литература
Авдеева, М.Т. Словарь украинских говоров Воронежской области: в 2 т. / Авдеева М.Т.;
ВГУ. – Воронеж: Издательско-полиграфический центр Воронежского государственного
университета, 2008. – Т. 1. – 227 с. Т.2 – 306 с.
Болховитинов, Е.А. Историческое, географическое и экономическое описание
Воронежской губернии, собранное из историй, архивных записок и сказаний. – Воронеж,
1800. – 220 с.
Черенкова, А.Д. К вопросу о склонении имён существительных в говорах
Воронежской области // Известия Волгоградского государственного педагогического
университета, № 9-10 (113), 2016. – С. 138-142.
Русская диалектология / С.В. Бромлей, Л.Н. Булатова, К.Ф. Захарова и др.; под ред.
Л.Л. Касаткина. М.: Просвещение, 1989. – 221 с.
О.В. Никифорова
12Национальный исследовательский
Нижегородский государственный университет
имени Н.И. Лобачевского (Арзамасский филиал)
ОБРЯДОВЫЕ ФРАЗЕОЛОГИЗМЫ В ЭТНОКУЛЬТУРНОМ АСПЕКТЕ
(НА МАТЕРИАЛЕ НИЖЕГОРОДСКИХ ГОВОРОВ)
Аннотация. Статья посвящена описанию этнокультурного своеобразия
нижегородской диалектной лексики и фразеологии. На примере обрядовых
фразеологизмов, которые в тексте семейных (родильно-крестильного, свадебного,
погребально-поминального) и календарных обрядов приобретают символическое
значение, показана связь культурных фактов с семантикой диалектного фразеологизма.
© Никифорова О.В.
328
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Ключевые слова: нижегородские говоры, обрядовые фразеологизмы, традиционная
народная культура.
O.V. Nikiforova
National Research Lobachevsky State University
CEREMONIAL PHRASEOLOGICAL UNITS IN THE ETHNOCULTURAL
ASPECT (ON THE MATERIAL OF NIZHNY NOVGOROD DIALECT)
Abstract. The article is devoted to the description of ethnocultural originality of the Nizhny
Novgorod dialectal vocabulary and phraseology. On the example of ritual phraseological
units, which in the text of family (maternity, wedding, funeral) and calendar ceremonies
have a symbolic significance, the connection of cultural facts with the semantics of dialectal
phraseology is shown.
Keywords: Nizhny Novgorod dialects, ceremonial phraseological units, traditional folk
culture.
Язык народа как форма культуры находится в тесных связях с традиционной
этнической культурой и отражает характерные особенности коллективного сознания
народа. «Народ и язык – единица неразделимая…» – эта мысль И.И. Срезневского
подчёркивает, что у каждого народа есть свой языковой и этнокультурный мир
[Срезневский 2012: 10]. Каждый народ осознанно живет в определенной культуре,
а язык, являясь источником и носителем духовных ценностей, мудрости и опыта
народа, репрезентирует данную культуру. Описание языка как культурно-исторического
феномена невозможно осуществить без изучения языковых связей с одним из
этнотворящих компонентов культурно-национальной жизни – обрядов, являющихся
важной составной частью культуры. Обряды сопровождают человека на всем его
пути. Исследователи квалифицируют их как одни из самых древних и самых важных
компонентов в духовной сфере жизни этноса, его культуры. Обрядом называется
определённая традицией (обычаем) и сопровождаемая словесно последовательность
символически-условных, лишенных практической целесообразности действий,
которые символически выражают и оформляют важные моменты, касающиеся разных
периодов жизни человека. Семейные (родильно-крестильный, свадебный, погребальнопоминальный) и календарные обряды повторяют образцы поведения и направляют на
достижение прагматической цели (обезопасить себя от злых сил, обеспечить успех
в деле, соблюсти определенный предками порядок перехода из одного мира в иной,
из одного статуса в другой). Обряды как этнокультурные конструкты являются одним
из способов освоения окружающего мира, регламентации социального поведения
человека, поддержания устойчивости и передачи культурной традиции от поколения
к поколению.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
329
«Средствами создания «текстов» культуры служат языковые знаки – элементарные
единицы языка культуры» [Алефиренко 2002: 239-240]. Для исследования этнической
культуры благодатным материалом выступает обрядовая фразеология, т.е. устойчивые
сочетания, используемые в обрядовом тексте. «В центре диалектной лексико-фраземной
номинации стоит сам человек, познающий субъект, его восприятие действительности,
ценностное отношение к миру реалий, и поэтому главным мерилом значимости
окружающего мира является человек – его тело, чувства, состояния, потребности
и интересы» [Брысина, Кудряшова 2007: 197]. Именно фразеология отражает историю,
культуру, быт народа, а фразеологизмы выражают национальную самобытность народа –
носителя языка, поэтому фразеологизмы рассматриваются не только как знаки
языка, но и как знаки культуры. Фразеологизмы содержат культурную память народа,
хранящуюся в образах, мотивирующих семантику лексической единицы. Внутренняя
форма фразеологизмов определяется национально-культурной спецификой устойчивого
сочетания, выявление которой позволяет исследовать жизнь народа, проживающего
на определенной территории, восстановить утраченные звенья старинных обрядов,
восполнить наши сведения о культурных традициях прошлых поколений [Никифорова
2011: 232-237]. Являясь продуктом исторических эпох, язык, особенно его фразеология,
отражает национальную специфику образного восприятия народом – носителем языка
– объективной действительности. Справедливость суждения о том, что «диалектная
фразеология является особой формой хранения и отражения национально-культурной
информации – основы для порождения символических значений в ценностно-смысловом
пространстве этноса» [Маслова, Мочалова 2013: 63], проиллюстрируем нижегородскими
обрядовыми фразеологизмами.
Фразеологизм забелённая девка, имеющий значение ‛просватанная невеста’,
опирается на символическую семантику белого цвета в народной культуре. Известно,
что изначально белый цвет принадлежал погребально-поминальному обряду
и символизировал смерть. В свадебном обряде присходит посвящение девушки-невесты
в группу замужних женщин, т.е. смерть и рождение в новом статусе. В нижегородском
свадебном тексте прилагательное белый имеет несколько значений: ‛переходное
состояние между живыми и мёртвыми’, ‛символ смерти’, ‛символ чистоты, непорочности,
невинности невесты’, ‛защита от проникновения потусторнних сил’.
Особой этнокультурной значимостью обладает обрядовый фразеологизм князева
баня ‛баня в доме жениха накануне свадьбы’. Денотативное значение – ‛помещение,
где моются’ дополняется культурной коннотацией – ‛место для ритуального очищения’.
Фразеологизм обозначает прощание жениха с неженатым положением и приобретение
статуса молодого хозяина, отражает переход субъекта обряда в другую ипостась
330
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
и содержит пожелание жениху лёгкого перехода в новый статус. «Девушки шли
к жениху, несли ему мочалку, мыло, бельё. У жениха была князева баня» (с. Новосёлки
Арзамасского р-на). «У жениха накануне сварьбы баня – князева баня и пирушка
для друзей. Подруги невесты приносют для бани рубаху и брюки» (с. Василевка
Починковского р-на).
Ономасиологический признак составного наименования благословенный хлеб
выражен прилагательным, мотивированным глаголом благословить ‛перекрестить,
осенить крестом, иконою или десницей, с поучениями и пожеланиями’ (Даль 1: 94).
В толковом словаре современного русского языка прилагательное благослове́нный
имеет пометы «устар.», «высок» и считается мотивированным глаголом благословить
‛возблагодарить’ (МАС 1: 95). Являясь символом изобилия, достатка, материального
благополучия, хлеб представляет собой сакральный вид пищи, связанный
с представлением о том, что Бог, наделяя человека хлебом, дает ему одновременно
и долю, и счастье, которые тот заслуживает. «Благословенный хлеб и́ли. После приезда из
цэркви вынимали две буханки хлеба, одна – невеста, друга – жених, вырезали из горбушки
клинышки, которы заставляли исть жениха и невесту» (д. Горицы Навашинского
р-на). Свадебный обряд относился к обрядам перехода, когда основные действующие
лица обряда – жених и невеста – получают новый статус в обществе. Получение нового
статуса всегда сопровождается перераспределением доли, символом которой служит
хлеб клинышки. Доля – одно из центральных представлений славянской картины мира,
заключающее в себе понятие о судьбе человека, жизненных благах, которыми он будет
обладать. Поэтому сочетание благословéнный хлеб репрезентует чувство благоговения
перед этим кушаньем.
Важное ритуальное, символическое значение хлеба в свадебном обряде
и способность обрядовых лексических единиц аккумулировать в себе культурные смыслы,
свидетельствующие о том, о чем думает народ, иллюстрирует фразеологизм делить
советник: «За свадебным столом жениху и невесте подают советник – пшеничный
каравай, украшенный завитушками из теста. Заранее пекут два советника. От одного
советника жених отрезает два куска: один себе, другой – жене. Затем оставшуюся
часть и другой советник по кускам раздают гостям, сначала оделяют родителей. Так
советник делят» (д. Высоково Ковернинского р-на). Советник – «свадебная обрядовая
выпечка – пресной колобок из ржаной муки, украшенный фигурками птиц, животных»
Костр. (СРНГ 39, 185). Совместное поедание обрядовой пищи является знаком
закрепления связи между двумя родами – родственниками жениха и невесты, символом
окончательного соединения сторон. Советник выступает «носителем общей идеи, идеи
совместного едения как породнения» [Хоробрых 2001: 97].
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
331
Интересна семантика фразеологизма продавать курник. В словаре В.И. Даля
лексема ку́рник реализует свадебное значение ‘род калача, с запеченною курицею, это
свадебный хлеб-соль молодым от всех родных’ в донских говорах (Даль 2: 225). СРНГ
фиксирует ку́рник в значении ‘свадебный хлеб’ во многих русских народных говорах
(СРНГ 16: 134-136). В наши дни в говорах Нижегородской области словом кýрник
называют ржаной пирог с любой начинкой – с мясом, яйцами, орехами и др. Пекут его
из пресного теста в виде лепешки с повидлом или другой начинкой, украшают елочками,
репьем и выкупают курник на горном – свадебном пиру. «Курник делали, пекли с ызюмом,
рядили палочкой от репейника да в нëво фставляли» (с. Леньково Лысковского р-на). «На
сварьбу пекли большой круглый пирог – курник. Каждый из гостей выкупал свой кусок,
а деньги шли молодым. Так курник продавали» (с. Белавка Воротынского р-на). Можно
констатировать процесс деэтимологизации лексемы кýрник, что связано с разрушением
старинного свадебного обряда вообще, в связи с чем забываются символические свойства,
приписываемые участию кур в свадебном действе. Издавна курицу считали символом
семьи и замужней женщины. В говорах Нижегородской области слово ку́рник имеет
и другое значение, в частности ‘елка, репейник’. В д. Моргуша Дальнеконстантиновского
р-на курник (наряженный репейник) выкупают за свадебным столом по частям.
В южных районах (Вадский, Первомайский, Лукояновский, Перевозский, Починковский)
ку́рник – елку – на заре подруги наряжают цветами из бумаги, на свадьбе елку по
веточкам выкупают, давая взамен подарок. «Крёстные молодой приносили на свадебный
пир курник – куст ёлки или сосны, наряженной подругами невесты на девичнике.
Каждый гость одаривал молодых и брал сладости с курника» (с. Берсеменово
Дальнеконстантиновский р-н).
Утерянную на современном этапе смысловую символику обычая репрезентирует
фразеологизм разбивать плошку ‘процесс разбивания домашней утвари с целью
проверки невесты на её честность’. «Если невеста была честной, то молодой разбивал
плошку, в которой была яишница» (с. Огнев-Майдан Воротынского р-на). «Молодой
сообщал всем, была ли невеста честной. Если была честной, он разбивал плошку,
в которой тёща подносила ему яичницу, разрезал блины на равные части, если
нет – вырезал середину. Брал целый стакан, если была честной, или стакан
с трещиной, если нечестной» (с. Вареж Павловского р-на). Одно из главных свадебных
действий осуществлялось с помощью предмета – символа. По мнению Т.В. Цивьян,
в традиционной народной культуре существуют объекты, которые «почти теряют
собственное значение и приобретают значимость и новые валентности в пределах
иной системы, связанной непосредственно с моделью мира» [Цивьян 2005: 10].
К таким предметам можно отнести плошку, которая в нижегородских говорах не столько
332
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
‘глиняная латка, сковорода’ Влад., Костр., Иван., Калин., Пенз., Киров., Горьк. (СРНГ
27: 160), сколько семантическая доминанта чести. Символика разбивания посуды как
проверка невесты на её честность является более древней, на современном этапе её
семантика утрачена, а обряд разбивать стакан, рюмку символизирует счастливую жизнь
молодой семьи.
С народным календарём связан фразеологизм беседочные вечера – «время, когда
молодёжь собиралась на осенне-зимние вечерние гуляния – беседки (как правило, среда,
пятница, воскресенье). Беседочные вечера были три раза в неделю, вот воскресенье,
среда и пятница была» Шахун. (ДСНО 1: 119). Беседка, беседки, беседушка, по Далю,
«калужск., новг., твер., олон., вологодск., ниж. вечеринка, вечерница, вечорки, посиделки,
посидки, супрядки, досветки; сбор девок с веретеном и куделью в один дом, обычно
в круговую, на всю ночь; сходбища осенние и зимние, взамен летних хороводов,
начиная от конца уборки хлеба, когда уже жгут по избам огонь: с Симеоналетопроводца (1 сентября)» (Даль 1: 140). Беседки начинались после завершения
сельскохозяйственных работ. В южных районах Нижегородской области молодёжь
собиралась на беседки с Покрова (14 октября), в северных районах на беседки ходили
позже – с 21 ноября (Введенье). Беседочные вечера продолжались до Великого поста.
Таким образом, обрядовые фразеологизмы, репрезентируя обрядовую
действительность, порождаемую этническим сообществом, принадлежат к тем
единицам, которые наглядно иллюстрируют связь языка и культуры. Изучение обрядовых
фразеологизмов позволяет рассмотреть особенности русской культуры, постичь смысл
русских обрядов.
Литература
Алефиренко, Н.Ф. Знаково-символическая семантика и культура // Вопросы
региональной лингвистики. Сборник научных трудов, посвящённый памяти проф. Л.М.
Орлова. – Волгоград: Перемена, 2002. – С. 234-242.
Брысина, Е.В., Кудряшова, Р.И. Антропоцентризм диалектной картины мира
// Динамика и функционирование русского языка: факторы и векторы: Материалы
Международной научной конференции Волгоград, 10-12 октября 2007 г. – Волгоград:
Изд-во ВГИ ПКРО, 2007. – С. 197-198.
Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х т. – М.: Рипол
Классик, 2002.
Диалектный словарь Нижегородской области. Вып. 1. – Нижний Новгород: Изд-во
Нижегородского госуниверситета им. Н.И. Лобачевского, 2013.
Маслова, А.Ю., Мочалова Т.И. Этнолингвистическая репрезентация обрядовой
деятельности во фразеологии русских говоров Республики Мордовия // Финно-угорский
мир. – 2013. – № 2. – С. 59-63.
Никифорова, О.В. Этнокультурная семантика обрядового фразеологизма (на
материале нижегородских говоров) // Проблемы языковой картины мира на современном
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
333
этапе: Сборник статей по материалам международной научной конференции молодых
ученых. Вып. 10. 16 – 17 марта 2011 г. – Н. Новгород: Изд-во НГПУ, 2011. – 232-237.
Словарь русских народных говоров. Выпуски 1-46. – Л.-Спб.: Издательство «Наука»,
1965-2013.
[Эл. ресурс http://iling.spb.ru/vocabula/srng/srng.html]
Срезневский, И.И. Об изучении родного языка вообще и особенно в детском возрасте.
– М.: Книга по требованию, 2012. – 95 с.
Хоробрых, С.В. К проблеме системных связей народной свадебной терминологии (на
материале обрядовой традиции Прикамья) // Литературные образы и языковые категории:
Сборник статей молодых учёных. – Пермь: ПГПУ, 2001. – С. 93-100.
Цивьян, Т.В. Модель мира и её лингвистические основы. – М.: УРСС, 2005. – 280 с.
Е.П. Осипова
13Рязанский государственный университет имени С.А. Есенина
Е.Ф. БУДДЕ И РУССКАЯ ДИАЛЕКТОЛОГИЯ
(К ИСТОРИИ ИЗУЧЕНИЯ РЯЗАНСКИХ ГОВОРОВ)
Аннотация. В статье рассматривается значение монографии Е.Ф. Будде «К истории
великорусских говоров. Опыт историко-сравнительного исследования народного говора
в Касимовском уезде Рязанской губернии», изданной в 1896 году, для дальнейшего
развития русской диалектологии как самостоятельной научной отрасли и изучения
рязанских говоров. Автор статьи отмечает ценность лексических материалов, собранных
Е.Ф. Будде в Рязанской губернии конца XIX века, для анализа развития лексической
системы рязанских говоров. Анализ проводится на примере лексики, связанной
с традиционной культурой рязанских крестьян.
Ключевые слова: русская диалектология, рязанские говоры, диалектизм, лексема,
лексическая система, семантика, сема, микросема.
E.P. Osipova
Ryazan State University named for S. Yesenin
EVGENY BUDDE AND RUSSIAN DIALECTOLOGY:
ONTO THE HISTORY OF RYAZAN DIALEKTS’ STUDIES
Abstract. The article analyses the importance of Evgeny Budde’s monograph ‘Onto the
History of Great Russian Dialects: Historical-Comparative Research of the Folk Dialect in
Kasimov Area of Ryazan Province’ published in 1896 for further development of Russian
dialectology as an independent scientific branch and for studies of Ryazan dialects. The author
of the article notes the significance of the lexical materials collected by Evgeny Budde in
Ryazan Province of the late XIX century for analysis of the development of the Ryazan dialects
lexical system. The analysis is based on vocabulary related to the traditional culture of Ryazan
peasants.
© Осипова Е.П.
334
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Keywords: Russian dialectology, Ryazan dialects, dialectism, lexeme, lexical system,
semantics, sema, microsema.
В лекции «Мысли об истории русского языка» И.И. Срезневский, отмечая
«разнообразие состава говоров в разных краях» [Срезневский 1959: 64], указывал на
необходимость описания каждого местного говора русского языка в качестве важного
источника реконструкции древнего состояния языка: «Можем ли мы проникнуть
в древний выговор русский? Можем при помощи сравнительного изучения народных
местных наречий» [там же: 31]; «народный язык …. чертами своего развития на наречия
и говоры, если рассматривать их сравнительно, дает ясное понятие о том, чем был он
прежде» [там же: 85].
Первые фиксации рязанской диалектной лексики («Труды Общества любителей
российской словесности» при Московском университете) относятся ко второму
десятилетию XIX века – начальному периоду становления научной диалектологии.
Авторами публикаций были любители и ценители народного слова, не имевшие
специальной филологической подготовки, поэтому данные материалы представляют
собой расположенные в алфавитном порядке лексемы, сопровождающиеся толкованиями.
Лишь в работах М.Н. Макарова обнаруживаются попытки объяснить происхождение
слов, связать диалектные особенности с этнографическими и этническими группами,
принявшими участие в формировании населения Рязанского края.
Работы Е.Ф. Будде, впоследствии члена-корреспондента Петербургской Академии
наук по Отделению русского языка и словесности, знаменуют другой, научный этап
в развитии русской диалектологии. Назначение Е.Ф. Будде учителем русского языка
и словесности в Скопинское реальное училище Рязанской губернии можно считать
началом научного изучения рязанских говоров. Поездки по уездам, посещение
ярмарок, непосредственное общение лингвиста с носителями диалектов создали
прочную базу для двух монографий о рязанских говорах – магистерской диссертации
«К диалектологии великорусских наречий. Исследование особенностей рязанского
говора» (1892) и докторской диссертации «К истории великорусских говоров. Опыт
историко-сравнительного исследования народного говора в Касимовском уезде
Рязанской губернии» (1896).
Исследование говоров южных уездов Рязанской губернии в начале 90-х годов
XIX века вызвало у Е.Ф. Будде желание познакомиться и с северной частью губернии,
а замеченные им различия между речью жителей севера и юга Рязанщины побудили
искать границу между этими говорами. Монография «К истории великорусских говоров.
Опыт историко-сравнительного исследования народного говора в Касимовском уезде
Рязанской губернии» стала значительным шагом вперед в развитии диалектологических
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
335
исследований, поскольку Е.Ф. Будде диалектологические изыскания перевел на
совершенно иной уровень: ученый-филолог связал мещерские говоры с предполагаемым
их прошлым, т.е. фактически обратился к историко-сравнительному исследованию
современных рязанских говоров северной части губернии и памятников древнерусской
письменности. Не случайно, указывая на новаторский характер данного труда,
А.А. Шахматов определил его «единственным и пока совершенно одиноко стоящим
в нашей ученой литературе», отметив при этом: «некоторые выводы и положения уже
теперь заняли подобающее им место в истории русского языка» [Шахматов, 1898: 49].
Основным материалом для докторской диссертации послужили полевые записи,
сделанные ученым в Спасском и Касимовском уездах Рязанской губернии, куда летом
1894 года Е.Ф. Будде был командирован историко-филологическим факультетом
Императорского Казанского университета. По признанию автора, самое деятельное
участие в его труде принимал А.А. Шахматов. Во «Введении» Е.Ф. Будде подчеркивает:
«С научной разработкой современных нам наречий и говоров связаны наши представления
о древнейших эпохах русского языка… Точное знакомство с живыми русскими
наречиями и говорами, составленное на основании научного их описания, исследования
и, по возможности, личного наблюдения должно быть исходною точкой при наших
заключениях о русском языке прошедших веков» [Будде, 1896: 7]. Очевидно, что на
выбор предмета исследования – мещерские говоры – повлияло убеждение, что описание
и исследование всякого народного говора рано или поздно должно быть принято во
внимание при построении общей истории русского языка. При этом ученый апеллирует
к авторитету академика И.И. Срезневского, считавшего, что «чтобы материалы для
истории русского языка были приготовлены вполне, нужно по каждому из наречий
русских и их местных оттенков должны быть составлены отдельно словари и сборники
образцов из песен, пословиц, сказок, разговоров и т.д.» [там же: 9].
Объехав весь северо-восток Рязанской губернии, Е.Ф. Будде отметил разницу между
мещерскими говорами и говорами южной части Рязанской губернии и определил Оку
границей между ними. Именно Е.Ф. Будде впервые указывает на наличие различий,
которые будут установлены во второй половине XX века на основе диалектных,
этнографических, исторических, топонимических данных в виде рубежа, разделяющего
Рязанщину на северо-восточную и южную части.
При описании фонетики мещерских говоров исследователь значительно более
подробно разбирает явления консонантизма, поскольку явлениям в области гласных
обычно уделяли больше внимания, а специфика согласных звуков, по мнению
Е.Ф. Будде, представляет не меньший интерес для истории русского языка, что было уже
значительным шагом вперед.
336
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Описание фонетики, грамматики рязанских говоров Е.Ф. Будде сопровождает
словарем – в магистерской диссертации 1892 года и текстовыми записями, содержащими
значительный лексический материал, – в докторской диссертации. Нельзя не отметить
и того факта, что в данной монографии Е.Ф. Будде обнаруживается сознательное
движение от словников в первых работах – к текстовым записям, способным дать
целостное представление о говоре, особенностях его фонетической, грамматической
и лексической системы конца XIX века.
В работах ученого, посвященных рязанским говорам, в научный оборот вводятся
свыше 250 рязанских диалектных слов. Особая ценность лексических материалов
Е.Ф. Будде определяется тем, что основная их часть (около 180 лексем) не зафиксирована
другими печатными источниками XIX века. Эти слова относятся к различным частям
речи, в их фиксации Е.Ф. Будде отражает произносительные особенности описываемых
говоров, например: адевало ‘одеяло’, абряд, абряда ‘комплекс женской одежды’, адёжа
‘одежда вообще’ – явление аканья, йигнок ‘ягненок’, па лятам ‘летом’, ня носють ‘не
носят’, с рядами ‘рядами’ – наличие яканья, цунно ‘чУдно’, ануцы ‘онучи’ – наличие
цоканья, произношение нн на месте дн, шшыкочить ‘кричит, крачет (о сороке)’ – наличие
долгого твердого шипящего, толькя ‘только’ – ассимилятивное смягчение заднеязычного
согласного, рагОw ‘рогов’ – наличие у неслогового и другие фонетические явления.
В лексиконе Е.Ф. Будде мы находим слова, отражающие различные стороны жизни
рязанских крестьян. Значительная часть диалектных слов характеризует бытовую сторону
жизни рязанских крестьян: в них содержится информация, относящаяся в основном
к четырем тематическим группам: одежда, обувь, головные уборы и украшения; посуда
и домашняя утварь; жилище и хозяйственные постройки; пища.
Самую многочисленную группу составляют названия одежды. Записал лингвист
лексемы наряд, обряд, обряда, являющиеся общими наименованиями одежды: «У нас
обрЯда во какАя: кУрта, анУцы, безымёнка; такИ-ти безымёнки ткУтца, как анУца,
тОлькя с рядАми, анА лЕтния, па лятАм нОсют, а анУца зИмния…» (с. Ерахтур); «У нас
нарЯда другАя: сукманЫ, рагОw нет, ня нОсють» (с. Борки).
Тексты, записанные Е.Ф. Будде в Касимовском и Спасском уездах (в современных
административных границах это территория Касимовского, Клепиковского, Рязанского,
Спасского, Шиловского районов), – свидетельство бытования предметов традиционного
рязанского костюма и изменений, происходящих с ним в течение длительного времени.
В частности, материалы лингвиста показывают, что уже в конце XIX века рога, рожки
‘головной убор замужней женщины в форме рогов’, понька ‘домотканая юбка замужних
женщин’ являлись архаическими в местах своего бытования: «У старинУ насИли рагА,
при мне уш смянИли. У сарханАх хОдють таперь; пОнька спЕрьди раскрЫтая, на
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
337
гълавЕ сарОка з зОлътам; зАпан пат пОяс, а эта хартук» – с. Шостье [Будде 1896:
341]; «У нас нарЯда друhАя: сукманЫ, раhОу нет, ня нОсють» – с. Борки [там же: 340];
«НихтО ни нОсит пОньки… Я ни пОмню, мОжыть, да минЯ насИли пОньки. У ваднЫх
старУшкаф паОйник!» – Уланова Гора [там же: 350]; «У нас пОньки и рагА шышОцки
нОсють, ис халстИны вшывАють…» – с. Китово [там же: 364]; «Поньки и рашкИ
пълатянныя бЫли» – Бельково [там же: 361]. Впервые именно Е.Ф. Будде зафиксировано
наименование понява и название особой разновидности поневы – понька раскрытая
(с. Шостье Кас.у.) как обозначение самого древнего типа данной юбки, у которой два
передних полотнища оставались не сшитыми вместе, т.е. распашной поневы.
Материалы Е.Ф. Будде ценны еще и тем, что дают нам возможность проследить
развитие семантической структуры диалектного слова. Ученым в Скопинском уезде
записаны лексемы грибатка (ед.ч.) ‘одежда с длинными рукавами’, грибатки (мн.ч.)
‘особо длинные рукава на крестьянской одежде, концы этих рукавов’. Очевидна общность
семы ‘длинные рукава’. Примечательно, что в 20-ые годы прошлого столетия известный
этнограф Н.И. Лебедева отмечала в Скопинском уезде наличие старинной женской рубахи
с длинными рукавами, которые «набирались» на руку [Лебедева 1929: 11]. В современных
рязанских говорах лексема грибатки обозначает отделку на женской рубахе, кофте,
фартуке в виде сборок, оборок на подоле или концах рукавов, на это указывает картотека
Рязанского областного словаря и полевые материалы начала нынешнего века. Видимо,
с изменением покроя, архаизацией одежды с очень длинными рукавами получила
развитие микросема, также отмеченная Е.Ф. Будде, – ‘концы рукавов’. Очевидно,
с разрушением формы старинной крестьянской женской рубахи наименование было
перенесено с обозначения отмеченных отделкой концов рукавов на название отделки.
Также, по свидетельству Е.Ф. Будде, загрязненную, запачканную одежду называли
захлюснутой. Следует отметить, что и теперь в рязанских говорах широко бытует глагол
захлюстаться ‘сильно испачкаться’.
Записи Е.Ф. Будде, с одной стороны, являются иллюстрацией архаизации
лексического состава рязанских говоров, при которой слова уходили из активного
употребления в основном в связи с изменениями в жизненном укладе, с другой –
свидетельством устойчивости лексической системы, когда диалектные слова сохраняются
на протяжении веков. Лексемы пекиш, пекуш, ‘маленький глиняный горшок’
отмечены в «Трудах Общества любителей российской словесности при Московском
университете» под 1820 [Макаров], 1824 [Дмитревский] годами, зафиксированы в 1850
году [Боричевский], отмечены в монографиях Е.Ф. Будде 1892 и 1896 г.г. Картотека
Рязанского областного словаря указывает на широкое бытование данной реалии в 5070-е годы XX века, и теперь еще старожилы рязанских сел рассказывают о маленьком
338
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
горшочке для запекания каши, употребляя при этом уменьшительные формы пекишок,
пекушечка.
Примечательно, что в публикациях первой половины XIX века отсутствует рязанская
обрядовая лексика, что объясняется, на наш взгляд, особенностями развития русской
диалектологии как научной отрасли в данное время. Как правило, записи лексики не
имели системного характера, были случайными, поэтому словники в основном включают
предметную лексику, связанную с материальной культурой рязанского крестьянина.
Характерно, что в текстах, записанных Е.Ф. Будде в Касимовском уезде, обнаруживаются
лексемы, являющиеся частью обрядовой лексики: аряхИ ‘лакомство из муки, которое
использовали во время календарных праздников и (локально) в свадебном обряде’
(«КакУрки (несосватанные девки) аряхИ пякУть из пшОннай мукИ, талкУть и пякУть.
НивЕста приспявАить из пшанА блИноу а аряхОу» [Будде 1896: 344]; вечерИна, вечОр
‘баня невесты с подругами накануне свадьбы’ («ПатОм вицОр, вицырИна; пайдуть
у баню парьтца; из бАни выдйть, утирАльникам-рушникОм накрОють и вядУть пОд
рыки») [там же: 346]; космАтка ‘просватанная девушка, невеста’ («НивЕсту касмАткай
вильчЯют… ПридАнава-та? Адёжи-ти и вОсимь, и семь! Дублёна шУба, пиряшЫта,
хажАла шУба, читьвёрта: зимнии, чятЫря. Летам: паддёвка сукОнна, панИтак
руськай») [там же: 350]; пОсвитак ‘длинная исподняя рубаха’ («КадА прасвАтають,
расплятУть кОсу, анА расплятёмши идёть. ПОсвитак наздЕнуть; лЕтная врЕмя –
паддёуку т назденуть, а то шубу: сарахАн адИн – эта пяцАльна! На галавУ Эзли сиротА
– папрОшша [там же: 345].
Несмотря на ошибки, содержащиеся в данном труде (в частности, недостаточно точное
разграничение явлений фонетических и морфологических, смешение исторических эпох
при анализе языковых фактов и др.), которые А.А. Шахматов объясняет поспешностью,
а мы – во многом состоянием диалектологической науки в конце XIX века, нельзя не
подчеркнуть, что многие идеи и выводы Е.Ф. Будде сохраняют свою актуальность
до настоящего времени. Констатируя факт, что профессор Казанского университета
Е.Ф. Будде давно приобрел почетную известность целым рядом научных сочинений,
и рекомендуя Отделению русского языка и словесности присудить Е.Ф. Будде премию
имени М.В. Ломоносова за данную монографию, А.А. Шахматов отмечает: «Он среди
представителей науки о родном языке успел занять видное и почетное место: редкий из
них обогатил в такой значительной степени наши знания о живых русских говорах, как
г. Будде, мало кто так хорошо и разносторонне знаком с народной речью» [Шахматов
1898: 2].
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
339
Литература
Боричевский, И. Простонародные слова и выражения в Рязанской губернии // Журнал
Министерства народного просвещения. Ч. 65. – СПб., 1850. – С. 154-157
Будде, Е.Ф. К истории великорусских говоров. Опыт историко-сравнительного
исследования народного говора в Касимовском уезде Рязанской губернии. – Казань,
1896. – 380 с.
Дмитревский, А. Несколько провинциальных слов, употребительных в Касимовском
уезде // Сочинения в прозе и стихах: Труды Общества любителей российской словесности
при Московском университете. – М., 1824. Ч. 5. – С. 327-329.
Лебедева, Н.И. Материалы по народному костюму Рязанской губернии // Труды
Общества исследователей Рязанского края. Вып. XVIII. – Рязань, 1929. – 35 с.
Макаров, М.Н. Краткая записка о некоторых простонародных словах Рязанского,
Пронского, Скопинского, Михайловского, Ряжского и Спасского уездов Рязанской
губернии с объяснением их значения и с некоторыми замечаниями об их обрядах,
одежде и прочее // Труды Общества любителей российской словесности при Московском
университете. – М., 1820. Ч. 20. – С. 12-26.
Макаров, М.Н. Опыт простонародного словотолковника. – М., 1846.
Срезневский, И.И. Мысли об истории русского языка. – М., 1959. – 136 с.
Шахматов, А.А. Евгений Будде. К истории великорусских говоров. Опыт историкосравнительного исследования народного говора в Касимовском уезде Рязанской губернии.
Казань, 1896. Стр. 377. Критический отзыв. – СПб., типография Императорской Академии
наук, 1898. – 49 с.
Д.А. Романов
14Тульский государственный педагогический университет
имени Л.Н. Толстого
МОРФОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ТУЛЬСКОГО ДИАЛЕКТНОГО
ПОГРАНИЧЬЯ: АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ
Аннотация. В работе дается краткий обзор морфологических особенностей,
характерных для тульских говоров в пограничных районах: преимущественно южных,
западных и восточных. Выделяются интегральные и дифференциальные черты
в диалектной морфологии тульских, орловских, рязанских и калужских говоров.
Материал, собранный в экспедициях, рассматривается с привлечением диахронических
данных диалектологии.
Ключевые слова: диалектология, морфология имен и глаголов, склонение, падежные
флексии, инфинитив, причастия, деепричастия.
© Романов Д.А.
340
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
D.A. Romanov
Tula State Pedagogical University named after L.N. Tolstoy
MORPHOLOGICAL FEATURES OF TULA DIALECTAL FRAGRANCE:
ARCHAICS AND CONTEMPORANEITY
Abstract. The article gives a brief overview of the morphological features characteristic of
the Tula dialects in the border regions: mainly southern, western and eastern. Isolated integral
and differential features in the dialectal morphology of the Tula, Orel, Ryazan and Kaluga
dialects. Material collected in expeditions is considered with the use of diachronic data of
dialectology.
Keywords: dialectology, morphology of names and verbs, declension, case inflexions,
infinitive, participles, gerunds.
Морфологическая система пограничных районов Тульской области характеризуется
многими чертами, свойственными центральной территории говоров, а также
южнорусским говорам в целом. Специфические черты носят фрагментарный, единичный
характер и чаще всего могут быть расценены не столько как результат языкового
контакта, характерного именно этой территории, сколько как следствие языковой
интерференции местных жителей с переселенцами, что является результатом миграции
населения в более широком пространстве, чем элементарное территориальное
соседство. Рассмотрим ненаблюдаемые зафиксированные много ранее, гипотетически
возможные (т.е. архаические) и отмечаемые современными экспедициями (т.е. живые)
морфологические черты пограничных зон тульских говоров в наиболее показательных их
проявлениях.
С точки зрения родовой характеристики имен существительных, всем пограничным
зонам тульских говоров, как и большинству южнорусских говоров в целом, свойственна
утрата среднего рода и примыкание большинства подобных слов к женскому роду.
Большим количеством примеров растворение среднего рода в женском представлено
в южном, юго-западном и юго-восточном пограничье. В Ефремовском, Каменском,
Куркинском и Чернском районах Тульской области отмечается употребление слов
гумно, дело, тавро, поместье, угодье с окончаниями женского рода. Нередко переход
из среднего в женский род сопровождается в сравнении с литературным вариантом
дополнительной суффиксацией, при этом первоначальное слово почти выходит из
употребления, заменяясь дериватом иного рода. Такие случаи распространены не только
в пограничных, но и в центральных территориях тульских говоров. Например, слово
ведро употребляется крайне редко, заменяясь словом ведерка, что зафиксировано не
только в юго-западном Чернском, но и в центральных Тепло-Огаревском, Ясногорском,
Ленинском и других районах Тульской области.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
341
Как известно, еще в первой четверти XX в. академик С.П. Обнорский констатировал
факт разрушения в южнорусских говорах категории среднего рода, отмечая
в качестве центральной зоны подобного процесса многие уезды Калужской, Орловской
и Тульской губерний [Обнорский 2010]. С.П. Обнорский обращал внимание прежде
всего на проявление подобного разрушения в виде согласования существительного
среднего рода с прилагательным в форме женского рода (вроде новая пяро или парная
молоко). Современное состояние тульско-калужского и тульско-орловского пограничья
не характеризуется обильным распространением подобных сочетаний (особенно
в именительном падеже), а содержит лишь отдельные случаи видоизменения самого
слова, приобретающего окончание женского рода (вроде угодья, поместья, ожерелья
и т.д.). Кроме того, нельзя сказать, что только южные и западные окраины тульских
говоров характеризуются подобными чертами. Они встречаются и на востоке, и на севере
территории как отражение общей тенденции южнорусского ареала.
Еще одной стороной диалектного процесса взаимопроникновения субстантивных
родов является употребление слов 1-го склонения мужского рода в согласуемых
словосочетаниях с прилагательными женского рода. Это относится к словам владыка,
слуга, глава, судья (новая владыка, верную слугу и т.п.). С.И. Котков отмечал подобные
явления в Белевском районе Тульской области, а также в тульско-елецком пограничье,
т.е. на юге территории тульских говоров [Котков 1963: 147].
Как центральные, так и пограничные зоны тульских говоров характеризуются
многочисленными случаями использования Р.п. слов мужского рода с окончанием -у (-ю).
Как специфическую черту необходимо отметить использование окончания -у в словах
среднего рода, распространенную в западном пограничье тульских говоров (Суворовский
район). В частности, случаи использования форм из полю, из домишку, от делу имеют
хотя и незначительное, но показательное распространение на этой территории.
Соприкасающиеся на юге Елецкий район Липецкой области и Ефремовский район
Тульской области сохраняют в языковом обиходе формы П.п. мужского рода с окончанием
-у, вроде на вереху, в стану, на дубку и под. По наблюдениям С.И. Коткова, елецкие
грамоты второй половины XVII в. в обилии содержат аналогичные примеры (в ухожью,
в остатку, на пчельнику) [Котков 1963: 168].
В истории русского языка и исторической диалектологии особняком стоит вопрос
о фиксации окончания -у в П.п. одушевленных слов мужского рода. Существуют
прямо противоположные точки зрения на возможность подобного формообразования.
Очевидно, южнорусская территория в этом отношении не была однородна.
В частности, в воронежских и рязанских говорах, по данным В.И. Собинниковой [1961]
и В.Н. Новопокровской [1958], подобные флексии одушевленных существительных были
342
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
распространены. В курско-орловской же зоне они почти не фиксировались. В настоящее
время говорить о локализации случаев вроде на казаку или при сыну только в восточной
пограничной с Рязанью зоне тульских говоров не представляется возможным, хотя, видимо,
исторически так и должно было быть. Современные одушевленные существительные
с П.п. на -у встречаются крайне редко и не имеют отчетливой локализации. Данная
флексия у слов среднего рода также четко не локализована, но наиболее часто
отмечается в Ефремовском районе (юг территории): на гумну, на дворишку. Что касается
отмеченных С.И. Котковым форм П.п. имен собственных вроде в Ельцу с возможным
вариантом в Ельцы [Котков 1963: 174], то сейчас такие формы в тульском пограничье не
отмечаются.
Р.п. ед.ч. имен существительных женского рода твердого варианта 1-го склонения
потенциально может содержать в пограничных зонах тульских говоров окончание -е или
-и. При этом, по данным истории языка, окончание -е должно характеризовать западную
изоглоссу, а окончание -и – южную. Реального подобного состояния зафиксировать
не удалось. Окончание -е встречается единично и характеризует лишь отдельных
носителей говора, окончание же -и (вроде у мами, у Ирини) зафиксировано в том числе
и на западных территориях, т. е., помимо исконно обладающего этой чертой тульскоорловского пограничья, она проявляется и в западном контактном ареале – тульскокалужском. П. п. существительных женского рода 1-го склонения достаточно часто на всей
территории тульских говоров характеризуется окончанием -ы после твердого согласного
(в избы) и чрезвычайно редко окончанием -и после мягкого согласного (в семьи).
В целом же размытость литературных форм универсально фиксируется только в основах
на свистящий согласный (на улицы, о птицы, при сестрицы и под.), что обусловлено
не столько морфологическими, сколько фонетическими причинами – характером
2-ой степени редукции <э> после отвердевшего [ц].
Потенциально юго-западное пограничье тульских говоров должно характеризоваться
формой В.п. ед.ч. от существительных мать и дочь (древнего склонения на согласный),
образуемой по типу матеря, дочеря. Однако в современных тульских говорах подобные
формы не отмечены. Скорее всего, подобный вариант является диалектно-историческим,
замененным в современных говорах на формы матерю, дочерю. Вероятно, прав
С.И. Котков, писавший: «Видимо, в южновеликорусских говорах в XVII веке форм
матерь, дочерь и матерю, дочерю не было. Появление их относится к более позднему
времени: формы матерю, дочерю сменили не старые формы винительного единственного
матерь, дочерь, в формы матере, дочере, проникшие в винительный из родительного
падежа, которые в южновеликорусских условиях приобретали вид матеря, дочеря»
[Котков 1963: 184].
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
343
Показательно, что формы матеря, дочеря в первой четверти XX в., по данным того
же С.И. Коткова, были особенно распространены в Новосили, т.е. такие формы еще 100–
80 лет назад были чертой тульско-орловского пограничья. В настоящее время всю зону
тульских говоров, включая окраинные, характеризует только В.п. ед.ч. матерю, дочерю.
Если говорить о других словах бывшего склонения на согласный, то следует указать на
возможную представленность формы свекры в тульско-рязанском пограничье, поскольку
исторически рязанские говоры по употреблению этой лексемы резко отличались от
говоров остальной южнорусской территории, где были представлены формы свекровь,
а чаще свекровья. Так, 103-я карта Атласа русских народных говоров центральных
областей к востоку от Москвы давала четкую локализацию формы свекры на рязанской
территории. Однако тульско-рязанское пограничье (Кимовский, Куркинский и отчасти
Новомосковский районы) в современной речи формы свекры не содержат. Универсально
на территории тульских говоров, включая пограничные зоны, распространено диалектное
общеюжнорусское свекровья.
Множественное число форм среднего рода в Белевском районе Тульской области
и на юге территории (в Ефремовском и Каменском районах) точечно представлено
окончаниями -ы: гумны, яйцы. О более конкретной локализации подобного явления
говорить в настоящий момент не приходится.
Другие диалектные особенности именной морфологии пограничных зон тульских
говоров сводятся к следующему.
1. Практически полное отсутствие собирательных форм числительных, несмотря на
данные исторической диалектологии о возможном расширении собирательных лексем
в тульско-орловском пограничье.
2. То же можно сказать о количественных сочетаниях с первым компонентом
сам- (сам-друг, сам-третий, сам-пят и под.). В настоящее время такие формы не
фиксируются.
3. Р.п. личных местоимений у мене, у тебе распространен широко по всей территории
тульских говоров, включая пограничные.
4. Историческая форма В.п. указательного местоимения женского рода тое
(в акающей огласовке тае) присутствует лишь как частица. Она фиксируется в отдельных
населенных пунктах тульско-орловского пограничья. Характерное ее употребление
в тульских говорах известно по речи Акима в драме Л.Н. Толстого «Власть тьмы».
Глагольные формы тульского диалектного пограничья представлены такими чертами.
Во-первых, употреблением инфинитива на -ть вместо исторически закономерной
формы на -ти. Подобные инфинитивы (несть, рость, везть, плесть и т.д.) были
в большом количестве зафиксированы в Суворовском районе, т.е. на тульско-калужском
344
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
пограничье. Как справедливо замечал в свое время С.П. Обнорский, подобные формы
«чужды севернорусскому наречию, но составляют типическую черту южнорусских
говоров и полосы среднерусского наречия, а в границах его – особенности Московщины»
[Обнорский 2010: 406].
Отдельную черту составляет осложнение инфинитивных форм на -ти добавлением
постфикса -ть (наиболее частотно в глаголе движения итить, иттить, идить).
Эта узкая диалектная черта по-разному представлена в тульском пограничье. Так,
южное, тульско-орловское пограничье (Чернский район), а также говор Белевского
района содержат форму итить с глухим согласным в основе. Западное же, тульскокалужское пограничье представлено формой идить (Суворовский район). В д. Западное
Суворовского района зафиксировано приставочное придить. П.Я. Черных считал, что
форма итить является результатом внутрислоговой ассимиляции по глухости, т.е.
является вторичной по отношению к идить [Черных 1948]. С.И. Котков не соглашался
с мнением П.Я. Черных и полагал, что обе формы возникли приблизительно
одновременно [Котков 1963: 208]. Несмотря на разницу в понимании механизмов
и времени возникновения различения звонкого и глухого согласного в корне глагола
движения, территориальное разграничение глухости и звонкости в данном случае, по
мнению всех авторитетных диалектологов прошлого века, четко противопоставляет
западные и южные говоры южнорусских территорий, что и до сих пор сохраняется
в пограничных зонах тульской группы.
Вся зона тульских говоров, включая пограничье, входит в ареал неприкрытости
конечного слога форм 3-го лица ед.ч. русских глаголов. Чаще всего эта черта характеризует
глаголы I спряжения. По данным Атласа русских народных говоров, все территории,
расположенные к востоку от линии Суджа – Курск – Новосиль, характеризуются
неприкрытостью конечного слога в 3-ем л. ед.ч. (вроде несе, веде, любя, можа и т.п.). Вся
зона тульских говоров, включая пограничье, отражает отсутствие -ть в 3-ем лице ед.ч.
Причастие и деепричастие представлены в пограничных зонах нечасто. Из
локальных черт имеет смысл отметить две. Первая – в области страдательных причастий
прошедшего времени, когда от глагольных основ инфинитива образуются диалектные
формы с суффиксом -т-, в то время как литературный язык отражает формы с суффиксом
-нн-. Например, пойматый, отогнатый. Такие формы встречаются локально на западе
и юге тульского пограничья.
Второй чертой является использование деепричастий на -мши в соответствии
с литературными (чаще древними) формами на -вши. Эта черта, свойственная многим
южнорусским говорам, отражена в речи жителей как центральных, так и периферийных
территорий Тульской области. Причем формы вроде выпимши, дожимши, устамши
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
345
функционируют как в предложениях с глаголами, т.е. в роли добавочного действия
(деепричастия), так и в предложениях без сказуемого – в функции глагола прошедшего
времени.
В заключение следует отметить, что морфология тульского диалектного пограничья
имеет гораздо больше общих южнорусских черт, чем локальных особенностей.
Многие подобные особенности, потенциально возможные исходя из данных
системной диалектологии и истории русского языка, в настоящее время утрачены и не
фиксируются даже в единичном употреблении. Однако в отдельных случаях пограничье
характеризуют уникальные языковые показатели в области морфологии (например,
Р. п. имен существительных среднего рода с окончанием -у(-ю) или корневые т и д
в инфинитивах глаголов движения итить–идить), что свидетельствует об исторически
существовавшем разграничении морфологических характеристик многих идентичных по
значению форм на различных территориях южнорусского наречия.
Литература
Обнорский, С.П. Именное склонение в современном русском языке. Множественное
число. Издание 2-ое, репринтное. – М., 2010. – 418 с.
Котков, С.И. Южновеликорусское наречие в XVII столетии. – М., 1963. – 235 с.
Черных, П.Я. О формах итти, итить, идить // Доклады и сообщения филологического
факультета МГУ. Выпуск 7-ой. – М., 1948. – С. 50–64.
Собинникова, В.И. К вопросу о разграничении южновеликорусских говоров на
территории Воронежской области // Филологический сборник. – Воронеж, 1961. –
С. 72–96.
Новопокровская, В.Н. О некоторых морфологических особенностях рязанских
говоров XVII века (имя существительное) // Ученые записки Орловского госпединститута.
– Т. 13. Кафедра русского языка, выпуск 5. – Орел, 1958. – С. 84–102.
Н.В. Свешникова
15Саратовский национальный исследовательский
государственный университет имени Н. Г. Чернышевскогo
ДИАЛЕКТНАЯ РЕЧЬ В ОЦЕНКЕ ЕЕ НОСИТЕЛЕЙ
Аннотация. Статья посвящена анализу рефлексивов в речи носителей одного из
вологодских говоров. В центре внимания – языковые особенности диалектной речи,
получившие метаязыковую оценку.
Ключевые слова: русские говоры, диалектная речь, метаязыковое сознание,
рефлексив.
© Свешникова Н.В.
346
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
N.V. Sveshnikova
Saratov State University
DIALECTAL LANGUAGE IN THE SPEACKER’S VALUATION
Abstract. The article deals with the reflexives analysis in the language in one of the
Vologda sub-language. It focuses on the language characteristics of the dialectal language with
metalanguage assesment.
Keywords: russian sub-dialects, dialectal language, metalanguage consciousness, reflexive.
В труде «Мысли об истории русского языка» И.И. Срезневский, говоря
о необходимости тщательного изучения диалектов, отмечал большое разнообразие состава
местных говоров, которые отличаются «не только особенными словами и выражениями,
но и формами образования, изменения и сочетания слов, более всего, впрочем, выговором»
[Срезневский 1887: 35]. Сегодня в лингвистической науке всё больший интерес вызывает
вопрос, связанный с исследованием обыденного метаязыкового сознания: как осмысляют
и оценивают языковые особенности диалекта его носители [Ростова 2000; Иванцова 2002;
Крючкова 2004, 2008 и др.]. Важным материалом для его изучения служат метаязыковые
высказывания, содержащие прямые оценки фактов диалектной речи.
Для написания данной статьи использовались метатексты, которые были
записаны от представителей архаического слоя говора с. Мегра Вытегорского района
Вологодской области. Значительную часть этих высказываний составляют оценки речи,
спровоцированные прямыми вопросами диалектолога о каких-либо языковых фактах
местной речи. Однако немало и метатекстов, которые возникали спонтанно в процессе
общения диалектолога и носителя говора, что свидетельствует «об активности речевой
рефлексии говорящих в естественных условиях их речевой деятельности» [Крючкова
http://sarteorlingv.narod.ru/dialekt/ocenki.html].
Как показал анализ материала, носители изучаемого диалекта осознают и оценивают
преимущественно лексические и в меньшей степени фонетические особенности
местной речи. Метаязыковые оценки грамматических фактов говора отсутствуют. Как
справедливо замечает Л.Э. Калнынь, «сложнее всего для лингвистически неискушенного
диалектоносителя уловить существо фонетических и морфологических различий»
[Калнынь 1997: 118]. Причина тому – особые условия устной коммуникации, при которой
затруднено осознание особенностей собственной речи и партнера.
Из области фонетики в фокус внимания носителя говора попадает довольно
ограниченное число языковых явлений. Одна из таких особенностей, на которую указывали
многие информанты, – их окающее произношение. Говоря об этом явлении, жители
Мегры, как правило, противопоставляют свою речь речи носителей литературного языка
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
347
или представителей акающих говоров: «вот вы [саратовские диалектологи] говорите
свысока: вы говорите карова, мая, салома. А у нас всё на о: корова, моя. Поняла?»; «на
Орловщине всё на а говорили. Там всё на а, а здесь всё на о»; «дочь в Ленинграде живёт.
Она уже чисто говорит, уже не ломает языка. Не скажет там «пошла», она уже чисто
скажет «пашла».
Эти фонетические явления (оканье - аканье) имеют в говоре специальные обозначения:
окать – говорить на о, акать – говорить свысока. Особый термин существует и для
окальщиков: их называют окалáми. У носителей мегорского диалекта есть совершенно
четкое осознание того, что окающее произношение отличает не только их речь, но и речь
жителей всей Вологодской области: «Мы все вологодские - окалá». Причем некоторые
информанты указывают на различия в «качестве» оканья в рядом расположенных селах:
«вот у нас рядом Водлица. Вот там уж говорят на о. Я туда замуж вышла. Вот у нас
в Мегре редко так говорят, а в Водлице хорошо на о хлопают»; «а оштинские могут
сказать «корова» и «карова». Они больше на а. Вот немножко различие есть».
Другая фонетическая черта, отмечаемая жителями Мегры в местной речи, –
произношение звука [о] перед [j] на месте [о] после заднеязычных согласных: «мы-то
говорим нормально – «какой». Вологодская же область: всё на о». Метаязыковую оценку
этот факт речи получил не случайно: этой особенностью мегорский говор противостоит
некоторым соседним диалектам, в которых в данной позиции произносят звук [ы] или
[э]: «в Верховье-то все говорят «какэй». У нас-то на о – «какой», у них на э как-то.
Ну там уж наречие такое, всё на эй – «какэй!»; «а вот в Коштугах, например. Мы
говорим «какой», а они говорят «какый». Эта особенность в произношении гласного,
отличающая изучаемый говор от других, нашла отражение в дразнилке, сочиненной
жителями Мегры: «мы коштугских обычно дразнили вот так: «какый за рекый поехал
за мукый, за гороховой такый». Говоря об этом явлении, информанты замечали, что
раньше это различие проявлялось более ярко, потому что «так там говорили и бабки,
и молодые».
Некоторые из жителей села указывали как на характерную для их родного говора
черту особую реализацию согласных фонем /чʼ/ (произносимую как звук [цʼ]) и /л/
(произносимую как звук [ў]). Причем эти явления оценивались говорящими как почти
утраченные в настоящее время, сохранившиеся только в речи пожилых людей: «сицяс»,
«молцю» говорят в Верховье. У нас-то мало теперь: старики-то вымерли»; «ел» у нас
никто не говорил, а вот в Оште говорили «ел». А у нас «еў» да «пошеў», «ушеў». Теперьто говорят «ел», а раньше нет. Ну старики, конечно, не говорят».
Мало отмечено высказываний диалектоносителей об интонационных особенностях
местного говора. Оценки этой стороны диалектной речи встречаются только у жителей,
348
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
имевших возможность контактировать с представителями других говоров / языков,
интонация которых не схожа с интонацией мегорского диалекта. При этом внимание
акцентируется, как правило, на различии в темпе речи: «мы часто говорим. Нас звали
частобаями. Мы говорим быстро: тыр-тыр-тыр, опять тыр-тыр-тыр. Нам говорят:
«Видно, что вологодские. Вологодские трещотки!»; «нас, если мы собрáлись, нас не
понять: ты-ты-ты-ты-ты-ты». Единичны контексты с указанием на своеобразие
ритмической структуры предложения, словесного ударения: «у них [жителей Ивановской
области] тихая речь, они говорят плавно, протяжно, как-то протяжно. Вот так,
с какой-то выдержкой. У нас же не так»; «вепс скажет и выделяет-то первую часть,
начало слова-то (о фиксированном ударении вепсского языка). Интересный такой язык!
У нас так не говорят».
Гораздо чаще метаязыковую оценку получают лексические факты говора. Эти
контексты содержат разного рода информацию о лексических особенностях мегорского
диалекта: о семантике слов и фразеологических единиц, их функционировании,
этимологии, системных отношениях и проч.
Более всего в нашем материале представлено метаязыковых высказываний,
поясняющих семантику диалектных слов. Особые условия коммуникации (общение
носителей различных культурно-коммуникативных кодов) вынуждают диалектоносителя
разъяснять слова и выражения, которые, по его мнению, могут быть неизвестны
диалектологу [Крючкова 2008]. Толкования лексических единиц даются разными
способами, в частности:
- через синонимы (бесёда это раньше ходили с прялками. Собиралися и помоложе
девчонки, и молодухи - только что замуж вышли. Это посиделки);
- через сопоставление с литературным эквивалентом (в простонародье-то так уж
говорят верес, а по-настоящему он зовётся можжевельник);
- через мотивирующее слово (банник кто? Банный хозяин) и др.
Однако самым распространенным является описательный способ толкований слова,
при котором информант подробно разъясняет его значение, часто приводя в качестве
иллюстрации ситуации употребления этого слова: «да самоходка… в клубе танцевали,
договорились, к родителям придут чай попить, поговорят и тут-то останутся. Девку
оставят. Это называется самоходка. С клуба сразу своя пришла»; «заготовляли вот
дрова школам, больницам. А вручную всё ведь. Были пилы, поперечки называются. Вот
с двумя ручками, пилишь: «нашим-вашим, нашим-вашим». Мы с братом пилили, отцу
помогали. Нам-то интересно с лучком: он быстро берёт мягко дерево, чем поперечка.
А папа у нас отберёт: «Решите последний лучок!». Как правило, информанты, давая
семантическое описание диалектного слова, уточняют с помощью специальных
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
349
метавыражений, что поясняемые слова используются именно в их селе: «танцы были
на гумнах - площадка такая большая с хорошим полом, у нас гумном звали; расстилали
подстилку большую, препоны по-нашему назывались; в колодцы бурачки плели, чем воду
черпать, в нашей деревне бураком называли».
Контексты с указанием на особенности использования лексических единиц содержат
сведения о частотности слов в речи носителей диалекта (овсяник – редко так называют:
хлеб-то из овсяной муки не пекут сейчас); об их вариативности (вот у нас вышка
называется. Ну бельё повешали на вышку. Мы зимой бельё на чердаке сушили. Кто чердак
зовёт, кто вышкой); о специфике бытования лексических единиц внутри говора (дом
двужирный там стоял. Двухэтажный значит. Так старушки говорили - «двужирный».
Только тако раньше было названье. У нас так ведь меняются названья; она про свекровь
либо про маму свою, если вспоминала, всё говорила «покойна головушка». А молодые уже
так не скажут. Этого слова у них нету) и др.
Широко распространены высказывания, в которых проводится сопоставление
лексических единиц, бытующих в данном говоре, со словами с аналогичным значением
в других диалектах: «у нас рукавички звались, здесь деницы. «Одень деницы, голорукимто не ходи!». Не знаю, каки таки деницы. «Да ведь рукавицы!» Вот говор-то был какой!»;
«тётя Маша приглашала к себе: «Я вот вам робушек напеку». У нас калитки зовут,
у них – робушки, в Ивановской области»; «там был мыс речной. Она говорила: «Там
на лядине». Кака лядина? У нас вот скажут: «На мыс сходи», а у них вот в Водлице:
«В лядину сходи».
Рефлексии подвергаются и слова, имеющие в разных говорах одинаковую звуковую
форму, но отличающиеся своим значением. Подобных высказываний немного, и в основном
они встречаются в речи информантов, имеющих опыт общения с представителями других
диалектов: «я был на курсах в Великом Устюге. Мы жили на квартиры у одной женщины.
Она мужику говорит: «Ну я пошла обряжаться». Я говорю: «Как пошла обряжаться?
куда? Обрядится, как найдёшь потом?» - «Обряжаться у нас – «ходить за скотиной»:
скотину подоить, покормить». Вот и пойми: у нас обряжаться – «прятаться», а там «ухаживать за скотиной». А у меня и глаза на лоб: как обрядится, что потом делать?
как тебя найти?»; у нас тётя Маруся была: «Девочки, приходите в гости! Я завтра буду
прятаться. Приходите чаю пить». Как это она будет прятаться? А как мы придём
чаю пить? Мария Захарова говорит: «Тётя Маруся, так ты будешь прятаться? А чего
мы придём? Как же?» Интересно это: у нас ишь скажут «хозяйничать надо», а там «прятаться».
Метатексты, которые несут информацию о наличии / отсутствии какой-либо лексемы
в говоре Мегры, в условиях естественной коммуникации единичны: «У нас вот кадуйские
350
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
(из пос. Кадуй Вологодской обл.) говорили эводе. Их спросят: «Где ложки?» – «Эводе!
Что не видишь!» Это к чему?? Что не сказать: «Вот, посмотри на столе». Так-то оно
по-русски, но каки-то чудные, интересные слова. У нас этого не было».
Объектом рефлексии являются конкретные языковые единицы, особенности их
употребления в мегорском говоре, общих же суждений о диалектной речи, диалектном
слове встречается мало. Как правило, подобные высказывания появляются как
завершающие фразы, подытоживающие размышления говорящего о каком-либо языковом
факте: «а он серьёзно так: «Обрядилась – «пошла за скотиной». А как же иначе?»
Я говорю: «Может быть, и так тоже правильно». У каждого по-своему называют»;
«молодые так теперь уже не скажут. Что-нибудь по старинке уже теперь не скажут.
Теперь они по-теперешнему воспитаны, так они по-теперешнему и слова говорят».
Оценивая местную речь, носители мегорского говора в ряде случаев сопоставляют
ее с речью горожан. Суждения о городской речи свидетельствуют о том, что информанты
хорошо осознают, что она отличается от привычной для них речи: «у них наречие вот
такое, знаете, городское. Вот у нас деревенское наречие». Для большинства говорящих
существование «деревенского наречия» и городского – это непреложный факт, в их
понимании местная речь такова, какой она была и до них: «эти слова я повторяла сзади
мамы. Вот мама говорила, так я от ней и перенимала эти слова. И все так в нашем
поколении делали: от родных слова повторяли. С этим и осталися». Именно поэтому
родная речь не осознается информантами как неполноценная, не оценивается негативно.
Для некоторых же диалектоносителей речь горожан – это речь правильная, и замечаемые
факты диалектной речи, которые не совпадают с литературной нормой, расцениваются
как нарушения русского языка: «те, что в городе живут, чисто говорят. Мы некоторые
слова говорим неправильно. Как-то надо так, а мы как-то говорим некоторые буквы не
так»; «девушки выйдут замуж, уедут в город и уже по-городскому говорят. Они уже
по-чистому говорят. Мы так ещё и ковырнём»; «мы попросту говорим, по-деревенски,
в городе же много вот так слов не ломают». Признавая литературный язык более
престижным, говорящие, тем не менее, не проявляют негативного отношения к своей
родной речи.
Метатекстовые комментарии в диалектной речи, содержащие прямые оценки
языковых фактов, дают ценный материал для исследования метаязыкового сознания
представителей традиционной народно-речевой культуры. Кроме того, они
являются важным источником собственно лингвистических сведений (о семантике,
происхождении, функционировании языковых единиц), необходимых для полного
и глубокого изучения диалекта.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
351
Литература
Иванцова, Е.В. Феномен диалектной языковой личности. – Томск, 2002. – 312 с.
Крючкова, О.Ю. Рефлективность диалектной речи // Язык. Сознание. Культура.
Социум. – Саратов, 2008. – С. 214-223.
Крючкова, О.Ю. Метатекст в диалектном тексте // Проблемы современной русской
диалектологии. Тез. докл. междунар. конф. 23-25 марта 2004 г. – М., 2004. – С. 82-84.
Крючкова, О.Ю. Оценки речи как выражение специфики народного речевого
сознания // http://sarteorlingv.narod.ru/dialekt/ocenki.html
Калнынь, Л.Э. Русские диалекты в современной языковой ситуации и их динамика //
ВЯ, 1997, № 3. – С. 115-124.
Ростова, А.Н. Метатекст как форма экспликации метаязыкового сознания. – Томск,
2000. – 193 с.
Срезневский, И.И. Мысли об истории русского языка. – С-Петербург, 1887. – 164 с.
М.В. Спиричева
16С.-Петербургский государственный университет
К ТРАКТОВКЕ НАПИСАНИЙ ПРЕДУДАРНЫХ ГЛАСНЫХ
В ЮЖНОВЕЛИКОРУССКИХ ОТКАЗНЫХ КНИГАХ XVII ВЕКА
Аннотация. В статье рассматривается дискуссионный вопрос о типе безударного
вокализма после мягких согласных, который был свойствен южновеликорусским говорам
в XVII веке. Работа основана на анализе орфографии отказных книг, привлекаются
данные современных южнорусских говоров.
Ключевые слова: историческая диалектология, южнорусские говоры, фонология,
вокализм, аканье, яканье, деловая письменность 17 века.
M.V. Spiricheva
Saint Petersburg State University
ON THE INTERPRETATION OF VARIANT SPELLINGS OF PRETONIC
VOWELS IN THE 17TH SOUTH RUSSIAN ADMINISTRATIVE WRITTEN
RECORDS (OTKAZNYJE KNIGI)
Abstract. The article deals with the controversial issue of unstressed vowel system after
palatalized consonants which was characteristic of the 17th century South Russian dialects. The
vocalism is studied on basis of comprehensive analysis of spelling variants in administrative
written records (otkaznye knigi); data of modern South Russian dialects is taken into account.
Keywords: historical dialectology, South Russian dialects, phonology, vowel systems,
akan’e, jakan’e, administrative written records of the 17th century.
Реконструкция состояния вокализма южновеликорусских говоров XVII века
необходима для понимания их дальнейшей эволюции.
© Спиричева М.В.
352
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
Одной из основных черт современных южнорусских говоров является аканьеяканье (неразличение безударных гласных фонем неверхнего подъема при совпадении их
в части позиций с /a/). Этой чертой они отличаются от литературного языка, который,
как известно, характеризуется аканьем после твердых согласных и иканьем после мягких
(совпадение безударных гласных с /i/), и от севернорусских говоров, где наблюдается
оканье (различение безударных гласных неверхнего подъема). При определении типа
вокализма обычно учитывают позицию первого предударного слога, хотя можно говорить
и о заударном аканье, яканье, еканье, иканье. В зависимости от фонетических условий,
в которых происходит совпадение фонем с /a/, выделяют разновидности яканья, при
этом говорят о позиции /a/ и позиции «не-а», в которой происходит совпадение гласных
с другой фонемой (обычно /i/).
Вопрос о происхождении и развитии типов аканья-яканья осложняется отсутствием
письменных памятников с южнорусских территорий, написанных ранее XV века.
Окончательно не решен вопрос о типе вокализма после мягких согласных,
который был свойствен южновеликорусским говорам в XVII веке: традиционно он
характеризуется как яканье. Так, С.И. Котков, обращавшийся к данным памятников
разных южновеликорусских территорий, отмечал в них черты диссимилятивного яканья
(тип вокализма, при котором качество гласного первого предударного слога зависит от
ударного гласного, расподобляясь с ним по подъему) [Котков 1963: 63-85]. Об отражении
диссимилятивного яканья в различных южновеликорусских памятниках делали
выводы и другие исследователи [Хабургаев 1966: 300-304; Новицкая 1959: 11; Галинская
2002: 208].
В своих исследованиях ученые принимали предложенную А.А. Шахматовым
редукционную гипотезу происхождения аканья-яканья, согласно которой произошло
сокращение гласных в редуцированном звуке с дальнейшим их развитием в гласные
разного качества в зависимости от подъема ударного гласного [Шахматов 1915: 331343], и исходили из установки о первичности диссимилятивного яканья в говорах. Как
прямое отражение яканья трактовались написания я на месте этимологического /е/,
/ê/. Аргументами в пользу диссимилятивности были написания я (обозначаем как я не
только графему для обозначения /a/ после мягких согласных, возникшую из ѧ, но и сам ѧ,
а также а-йотированное) на месте гласных неверхнего подъема перед слогом с ударным
гласным верхнего подъема (лебядиног(о), невялик и т.п.) и написание графемы и на месте
этимологического гласного неверхнего подъема перед слогом с ударным гласным /a/, то
есть в позиции «не-а» (двинатцати).
В работах также отмечались написания е на месте я, характерные для многих текстов
(например, евляет, девеноста и т. д). С.И. Котков и Г.А. Хабургаев объясняли такую
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
353
замену «нейтральностью» отражения редукции, подразумевая под буквой е обозначение
предполагаемого А.А. Шахматовым редуцированного, специальной графемы для
обозначения которого не существовало [Котков 1963: 63-85; Хабургаев 1966: 301].
Другой трактовки данных южновеликорусских памятников придерживался
В.Н. Сидоров, который видел в них отражение еканья, полагая, что за написаниями е стоит
не редуцированный, а «полноартикулируемый» звук, близкий к [e] [Сидоров 1969: 71-83].
При таком рассмотрении написаний В.Н. Сидоров опирался на анализ В.В. Ивановым
волоколамских (среднерусских) памятников, для которых констатировалось еканье,
несмотря на то, что в них встретились не только написания е на месте этимологических
/e/, /ê/, /a/, но и написания я, а на месте этимологического /е/ (воѧводы, ничаво, Щалкова,
полявую, семдѧсѧтного) [Иванов 1960: 203-287].
Выводы В.Н. Сидорова были сделаны на основании анализа примеров,
приведенных в работе С.И. Коткова, а не на результатах самостоятельного исследования
грамот (невозможность обратиться к первоисточнику отчасти связана со сложностью
чтения скорописи). Само же исследование С.И. Коткова строилось на выборе
нескольких примеров из большого количества памятников, написанных на разных
территориях.
Задача данного исследования состоит в более детальном рассмотрении орфографии
памятников с целью выявления фонемного значения неэтимологических написаний
(в понимании Щербовской фонологической школы). Трактовка орфографии производится
в зависимости от материала самих текстов и данных современных говоров, а не исходит
из тезиса о первичности определенных типов яканья.
Материалом исследования являются южновеликорусские отказные книги, изданные
С.И. Котковым и Н.С. Котковой [Памятники южновеликорусского наречия]. Издание
содержит книги 10-ти южнорусских территорий (Белгород, Брянск, Воронеж, Елец,
Карачев, Курск, Новосиль, Мценск, Орел, Рыльск), записи относятся к 1-й половине XVII
века.
В отказных книгах почти не встречается написаний буквы и на месте гласных
неверхнего подъема (Карачевская. отк. кн: силищь л. 558. Орловская отк. кн.: Гримячий
л 1078). Эти написания находятся на месте этимологического /e/, что может быть
свидетельством иканья (т. е. следствием изменения /е/ > /i/), а не яканья. Кроме того,
написание и в форме силищ можно рассматривать как антиципацию (или как межслоговую
ассимиляцию ударному /i/).
В отказных книгах наблюдается преобладание написаний е вместо я.
1. Только в Воронежской книге количество написаний я вместо е превосходит
количество обратных замен: 14 написаний я вместо е, 5 написаний е вместо я.
354
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
2. В Брянской, Елецкой, Карачевской, Курской, Новосильской, Мценской и Орловской
отказных книгах встречаются написания я вместо е, однако их число не превосходит
количества обратных замен.
3. В Белгородской и Рыльской отказных книгах встретилось минимальное количество
написаний а (я) вместо е (соответственно 2 и 1 случай), в то время как написания е на
месте /a/ в них довольно частотны.
Исходя из преобладания неэтимологических написаний е, можно сделать
предположение, что, по крайней мере, в Белгородской и Рыльской книгах отражается
еканье. В книгах, содержащих большее количество замен, может отражаться яканье с
/е/ в положении «не-а», если написания я вместо е и е вместо я разводятся позиционно.
В любом случае необходимо доказать, что буквой е обозначается фонема /e/, и объяснить
появление обратных замен, для чего нужно обратиться к данным современных говоров,
а также проанализировать орфографию самих текстов.
Возможность совпадения гласных неверхнего подъема с /e/ в некоторых
позициях подкрепляется данными современных говоров. В современных говорах,
характеризующихся яканьем, в позиции «не-а» обычно выступает гласный переднего
ряда верхнего подъема [i]. Однако выделяется одна разновидность диссимилятивного
яканья с [e] перед гласными нижнего и нижне-среднего подъемов ‒ так называемое
задонское яканье. Некоторые исследователи отмечают [е] в предударных слогах
и при других типах яканья. Например, в брянских говорах А.Б. Пеньковский отмечал
наличие вида диссимилятивного яканья, в котором /a/ появляется перед всеми ударными
гласными, кроме /a/, а в качестве «не-а» выступает [е] [Пеньковский 1967: 14-15].
В воронежских говорах И.П. Гринкова отмечала тип яканья, в котором перед ударным
/a/ наблюдаются то [a], то [e] [Гринкова 1947: 202-203] (В приведенных в этой работе
примерах только в одном случае /е/ является неэтимологическим:гледят). Наконец,
зафиксировано умеренное яканье с произношением [е] перед мягким согласным
[Сидоров 1969: 8-9].
О совпадении гласных неверхнего подъема с /e/ может свидетельствовать написание
ѣ на месте этимологического /а/. При общем смешении е и ѣ в безударных позициях
подобная замена говорит о том, что на месте этимологического /a/ уже возникла
фонема /e/. Смешение е и ѣ в безударных позициях наблюдаются во всех отказных
книгах. Написание ѣ вместо /a/ встречается в Белгородской и Рыльской книгах (именно
в тех книгах, где минимально количество написаний я вместо е), а также один случай
встретился в Новосильской отказной книге.
В Белгородской отказной книге слово десятина пишется как с буквой е во втором
слоге, так и с ѣ в пределах одной фразы: а то дикоя поля | измѣрил в десѣтины а десетину
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
355
мерилъ | в длину по асмидесят сажен [л. 702].
Написания ѣ вместо я также встречаются в слове дровяной. В Белгородской отказной
книге такое написание встречается 1 раз: дравѣнои л. 469 об. В Рыльской отказной книге
замены производят 3 писца: 1) дровѣнои л. 328, дровѣнои л. 419 об.; 2): дровѣног л. 600;
3) дровѣнои л. 478, дровѣнои л. 480 об. и дровеног л. 481 об., дровеног л. 483.
В Новосильской отказной книге встретилось написание липѣга л. 23 об. ‒ от липяг
‘возвышенность, покрытая липовым лесом’ (СРНГ 17: 60).
Итак, орфография памятников и данные современных говоров показывают, что
неэтимологические написания графемы е могут обозначать фонему /e/.
Более конкретное определение типа вокализма, включающее в себя трактовку
обратных написаний (т.е. написаний я вместо е), должно опираться на анализ позиционных
особенностей проводимых замен. В Белгородской и Рыльской отказных книгах
неэтимологические написания я встречаются в тех позициях, где можно предположить
наличие фонемы /а/, объясняющееся переходом /е/ > /о/ с дальнейшим наложением
аканья [Спиричева 2017: 313-318]. Выведение каких-либо закономерностей в остальных
книгах удается с большей трудностью из-за небольшого количества примеров.
Таким образом, комплексное изучение орфографии памятников требует иной
интерпретации южновеликорусского вокализма XVII века, что позволит в дальнейшем
наметить другие пути развития аканья-яканья.
Литература
Галинская, Е.А. Историческая фонетика русских диалектов в лингвогеографическом
аспекте. – М., 2002. – 271 с.
Гринкова, И.П. Воронежские диалекты // Учен. зап. ЛГПИ им. А. И. Герцена. Т. 55.
– Л., 1947. – 300 с.
Иванов, В.В. Из истории волоколамских говоров XV XVIII вв. К вопросу
о складывании и развитии средневеликорусских говоров на территории вокруг
Москвы // Учен. зап. Института славяноведения АН СССР. Т 19. – М., 1960. –
С. 203-287.
Котков, С.И. Южновеликорусское наречие в XVII столетии: (Фонетика
и морфология). – М., 1963. – 235 с.
Новицкая, И.С. Новосильские говоры в их истории и современном состоянии
(фонетика и морфология). Автореф. дис. … канд филол. наук. – Л., 1959. – 18 с.
Памятники южновеликорусского наречия: Отказные книги / Изд. подготовили
С.И. Котков, Н.С Коткова. – М., 1977. – 359 с.
Пеньковский, А.Б. Фонетика говоров западной Брянщины. Автореф. дисс…. канд.
филол. наук. – М., 1967. – 35 с.
Сидоров, В.Н. Из русской исторической фонетики. – М., 1969. – 110 с.
Словарь русских народных говоров. Т. 17. – Л., 1981.
Спиричева, М.В. Из наблюдений над предударным вокализмом южновеликорусских
356
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
говоров XVII века (на материале отказных книг) // Материалы XIX Открытой конференции
студентов-филологов. Санкт-Петербург, 18–22 апреля 2016 года. – СПб., 2017. – С. 313—318.
Хабургаев, Г.А. Заметки по исторической фонетике южновеликорусского наречия:
(Вокализм) // Учен. зап. Моск. обл. пед. института. 1966. Т. 163. Вып. 12. – С. 271-314.
Шахматов, А.А. Очерк древнейшего периода истории русского языка. - Пг., 1915. –
367 с.
О.А. Теуш
17Уральский федеральный университет
имени Первого Президента России Б.Н. Ельцина
ЛЕКСИКА С СЕМАНТИКОЙ ‘ПОКИНУТОЕ ЖИЛИЩЕ’
В СЕВЕРНОРУССКИХ ГОВОРАХ
Аннотация. Лексика, называющая покинутые жилые места, в русском языке
и диалектах представляет собой компактную группу лексем. Все наименования
являются древнейшими по происхождению: имеют праславянские и, в конечном
итоге, индоевропейские корни. Единство группы определяется общностью
словообразовательного облика.
Ключевые слова: лексика, Европейский Север России, внутренняя форма,
производящая основа, диалект.
O.A Teush
Ural Federal University named after the
First Prezident of Russia B.N. Yeltsin
VOCABULARY WITH SEMANTICS PACENOTE ILISE IN NORTHERN
RUSSIAN DIALECTS
Abstract. Vocabulary, calls abandoned residential space in the Russian language and
dialects is a compact group of tokens. All the names are ancient in origin: proto-Slavic and,
eventually, IndoEuropean roots. The unity of the group is defined by common derivational form.
Keywords: vocabulary, the European North of Russia, the inner form, producing the
Foundation, the dialect.
Освоение Европейского Севера России было длительным процессом. Расселение
преимущественно осуществлялось не на пустых территориях, а на землях, заселенных
охотниками и собирателями, стоявшими на уровне развития мезолита. Нередко в силу
различных причин (изменения географической среды, трансформации политических
условий) происходили миграции населения. Оставленные поселения постепенно
разрушались, будучи заброшенными, зарастали бурьяном, однако память о покинутых
© Теуш О.А.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
357
деревнях сохранялась в названиях мест как в именах собственных, так и в именах
нарицательных.
Наименования покинутых жилых мест представляют собой компактную группу
лексем. В основе номинаций представлено ограниченное количество производящих
основ.
Основная группа наименований связана с корнем город- (праславянского
происхождения: гóрод ʻогражденное стеной, валом, поселение, крепостьʼ < *gord-,
связано чередованием гласных и согласных с *žьrdь – русск. жердь ʻшест из длинного
тонкого ствола дереваʼ (ТСРЯ, 232)), ср. русск. литер. городи’ще ʻместо, где в древности
был город или укрепленное поселениеʼ, которое производно от городи’ще ʻувелич.
к го’родʼ (ТСРЯ, 164). В диалектах выявлены: городи’на ʻстаринное городищеʼ (Влад.),
городе’ц ʻто жеʼ (Влад., Яросл.) (ЭССЯ 7, 33), городи’ца ʻто жеʼ (Яросл.: Пересл.) (ЯОС
3, 100), городи’ще ʻместо прежнего поселенияʼ (Киров.: Халт.) (КСГРС), городо’к ʻместо,
сохранившее следы бывшего укрепленного поселения, городищеʼ (Яросл.: Рост.) (ЯОС 3,
100). Ср. также русск. литер. городи’ще ʻв археологии – остатки древнего укрепленного
поселения или города (эпохи неолита и железного века)ʼ (ЭС, 282). Древнейшие русские
городища относят к эпохе неолита, большинство – к эпохе железного века. Слово
городище встречается в русских летописях с начала XII в. В значении ʻместо, где был
городʼ лексема городище активно функционирует в древнерусских текстах: «Исходит
бо изъ городища того седмь рѣкъ, и стоит по рѣкамъ тѣмъ тростiе велико», «Град
минухомъ плывуще, не град же убо, но точiю городище» (Срезневский 1, 555). Слово
городище употребляется, например, в «Книге Большому Чертежу»: «А речка Руда
вытекла по правой стороне Муравской дороги и пала в Ворскол, ниже Хотмышского
городища. От берега от Донца, от старого городища 380 сажен, стоит в ниском
месте», «А ниже Змеева городищах речка Комолша, а на Комолше городище Каменное,
от Змеева верст з 10, лесом подле Донца»), – для обозначения места бывшего города.
Городищем здесь называется всякое огороженное валом или стенами жилое место,
служившее укрепленным центром известного, более или менее значительного поселения.
Существование на территории России городищ определяется XI – IX вв. до н. э.
в рамках археологических культур – ананьинской, дьяковской, штриховой керамики,
днепро-двинской и других. Древние индоевропейцы считали укрепленным огороженное
изгородью, оградой поселение, ср. хет. gurta- ʻкрепостьʼ, лит. gardas, cт.-слав. градъ
ʻкрепость, городʼ, чеш. hrad ʻкрепость, дворецʼ и др. [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 743];
таковым же представление об укрепленном поселении оставалось у славян. Русская
лексема городи’ще ʻместо, сохранившее следы бывшего в древности города или
укрепленияʼ имеет соответствия в большинстве славянских языков, ср. болг. градище
358
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
ʻгородище, развалины города, селения, крепостиʼ, диал. градиште ʻместо, где был когдато город, крепостьʼ, макед. градиште ʻто жеʼ, сербохорв. грàдūште ʻместо, где был
город, крепость, развалины городаʼ, словен. gradíšče ʻместо, где был город, замокʼ, ст.чеш. hradiště ʻгородищеʼ, слвц. hradisko, hradište ʻместо, где был город, крепостьʼ, в.-луж.
hrodźišćo ʻто жеʼ, полаб. gordaistĕ ʻпустынное место, где когда-то был город или замокʼ,
польск. grodziszcze, grodzisko ʻместо, где была крепость, развалиныʼ (ЭССЯ 7, 34).
Городи’ще – топоним, называющий многие села в России и в древнеславянских
землях: деревня, возникавшая на месте старого укрепленного поселения, обычно
именовалась Городищем. Большинство топонимов такого рода образовано в XII – XIV вв.,
когда на месте заброшенных укрепленных поселений возникали крестьянские селения.
В частности, Городищем называется деревня Мигачевского с/с Кирилловского района
Вологодской области. «По мнению археолога Л.А. Голубевой, д. Городище возникла
на месте вепсского поселения, запустевшего в начале XI в. Селение имело важное
местоположение: недалеко от него начинался от Шексны главный путь новгородцев на
восток через волок Словенский. Топоним Городище впервые упоминается в грамоте
1397 г.: «Се яз, Кирило игумен... купил есми у чернеца Ферапонта... Мигачевскую
деревню... з Городищем». В то время Городище – пустошь, купил ее основатель КириллоБелозерского монастыря Кирилл у Ферапонта, игумена Ферапонтова монастыря.
В грамоте конца XV в. Мигачево и Городище называются уже «променными
деревнями». Деревня Городище упоминается в переписных книгах 1585 и 1678 гг.»
[Чайкина 1988:55]. Такого же происхождения (являются названиями опустевших
селений) топонимы Городище и Городищево в Вожегодском, Кичменгско-Городецком,
Устюженском, Череповецком и Бабушкинском районах Вологодской области (КСГРС).
Западнославянские по происхождению имена собственные, связанные с лексемами
с семантикой ʻпокинутое поселениеʼ, встречаются во многих местностях Германии, где
живут или жили некогда славяне, как в почти неизмененном виде (например, в Познани
Grodzisko – 11 деревень и имений, в Кенигсбергском округе – Grodzisken, Grodtken,
Groditz, Groeditz и т. д.), так и в более искаженном, германизированном виде (Graz,
Stargard, Grötzsch и др.).
Слово се’лище используется в археологии в значении ʻостатки древнего
неукрепленного поселенияʼ (ЭС, 950), се’лище, сели’ще ʻместо, на котором в древности
было расположено неукрепленное селениеʼ (ТСРЯ, 871). Селище, как правило, не
имеет внешних признаков, что затрудняет его поиски при археологических раскопках.
Оно обнаруживается по наличию культурного слоя и находкам отдельных предметов,
принадлежавших его древним обитателям. В древнерусских текстах лексема се’лище
использовалась в значениях ʻжилище, место бывшего селаʼ, ʻполе, пашня, угодье на
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
359
месте бывшего селенияʼ (Срезневский 3(1), 326). Полным синонимом является слово
се’льбище [http:www.dict.t-mm.ru/ushakov/c/ce10.html].
От двор ʻкрестьянский дом со всеми хозяйственными постройками, отдельное
крестьянское хозяйствоʼ, ʻучасток земли между домовыми постройками одного владения,
одного городского участкаʼ, ʻотгороженный от улицы участок земли с надворными
постройками при отдельном доме, усадьбеʼ (праславянского происхождения: < *dvor-,
связано чередованием гласных с *dvьrь – русск. дверь (ТСРЯ, 182), возводится к и.-е.
*dhu̯er-/*dhu̯or-, ср. др.-инд. dvā́ram ʻворота, дверьʼ, лат. forum ʻпередний двор, рыночная
площадьʼ, лтш. dvars ʻкалиткаʼ (ЭССЯ 5, 169)) производны двори’на ʻместо бывшей
деревниʼ (Костр.: Галич., Чухл.), двори’ще ʻместо, где находилась деревняʼ (Влг.: У.-Куб.;
Киров.: Халт.) (КСГРС). Последнее имеет соответствия в серб. двȏрȗште ʻместо, где
раньше был дворʼ, чеш. dvořiště ʻместо, где был дворʼ, укр. дворище ʻдворище, место, где
был двор, усадьбаʼ (ЭССЯ 5, 169).
Две лексемы имеют в качестве производящей основы домов- (< дом ʻжилое
зданиеʼ праславянского происхождения (*domъ), имеет индоевропейские корни: и.-е.
*domos/*domus «обозначало не строение, а общественную организацию, семью» (ТСРЯ,
208)): домови’на ʻместо, где когда-то стоял домʼ (Костр.: Костр., Сусан.) (ККОС, 101102), (Яросл.: Дан.) (ЯОС 4, 13), домови’ще ʻто жеʼ (Влг.: Сямж.) (СВГ 2, 43), (Карел.:
Медв.) (СРГК 1, 483), (Яр.: Бор., Ив.) (ЯОС 4, 13).
Прозрачна внутренняя форма наименований печи’ще, печи’ща ʻместо прежнего
житья со следами стоявших тут когда-то печейʼ (Влг.: Вель., Кадн., Ник., Тот.)
(Дилакторский, 359), печи’ще ʻместо, где раньше стоял домʼ (Яросл.) (Мельниченко, 145),
(Яросл.: Люб., Перв., Пош., Преч.; Костр.: Костр.) (ЯОС 7, 104). Лексемы производны от
печь ʻсооружение (из камня, кирпича, металла) для отопления помещения, приготовления
пищи на огне, на жаруʼ (праславянского происхождения: < *pektь, производному
с суффиксом -tь от глагола *pekti (> русск. печь ʻприготовлять пищу сухим нагреванием
на жару, в печиʼ)) (ТСРЯ, 641). Лексема печи’ще является распространенным
в прошлом на Европейском Севере России названием формы семейной общины, а затем
(в XVI-XVIII вв., а в некоторых районах и в XIX в.) формы землевладения и сельского
поселения, состоявшего из нескольких родственных семей-дворов. Каждая семья имела
право на определенную долю в сельскохозяйственных угодьях печища. Эту долю можно
было продать, завещать, унаследовать, раздробить на более мелкие части при условии
согласия всех дворов-семей, составлявших печище [Косвен 1950: 65-76].
Слово монастыри’ще ʻместо, где находился монастырь и его владенияʼ (Влг.:
Кир.) (КСГРС) является образованием от монасты́рь ʻрелигиозная община монахов или
монахинь, представляющая собой отдельную церковно-хозяйственную организациюʼ,
360
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
ʻтерритория, храм и все помещения такой общиныʼ (< ср.-греч. μοναστήριον, μαναστήριον
ʻуединенное местоʼ < μονάζω ʻжить в одиночествеʼ < μονή ʻпребывание на местеʼ,
ʻостановка, медлениеʼ, ʻместо жительстваʼ, ʻжилищеʼ (Вейсман, 824)) (ТСРЯ, 458).
Лексема монастыри’ще представлена в названии украинского города Монастирище.
Существует легенда о том, что название Монастирище возникло из слов монастырь на
пепелище. По преданию, в этой местности было несколько монастырей, один из которых
был каменным, а другие – из дерева. В XVI в. во время пожара все помещения монастыря
были уничтожены, кроме каменного, который имел чёрный, обугленный вид.
Лексемы анализируемой группы имеют словообразовательное подобие: маркированы
суффиксами -ина, -ица, -ище.
Литература
Гамкрелидзе, Т.В., Иванов, Вяч.Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы.
Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры. Т. 1-2. –
Тбилиси, 1984. – 1330 с.
Косвен, М.О. Северо-русское печище, украинские сябры и белорусское дворище //
Советская этнография. 1950. № 2. – С. 65-76.
Чайкина, Ю.И. Географические названия Вологодской области: Топонимический
словарь. – Архангельск, 1988.
Словари и источники
Вейсман – Вейсман А.Д. Греческо-русский словарь. М., 1991.
Дилакторский – Словарь областного вологодского наречия. По рукописи П.А.
Дилакторского 1902 г. – СПб., 2006.
ККОС – Живое костромское слово. Краткий костромской областной словарь. –
Кострома, 2006.
КСГРС – Картотека «Словаря говоров Русского Севера» (хранится на кафедре
русского языка и общего языкознания УрФУ).
Куликовский – Куликовский Г. Словарь областного олонецкого наречия в его бытовом
и этнографическом применении. – СПб., 1898.
Мельниченко – Мельниченко Г.Г. Краткий ярославский областной словарь. –
Ярославль, 1961.
СВГ – Словарь вологодских говоров. Т. 1-. – Вологда, 1983-.
СВЯ – Словарь вепсского языка / Сост. М. И. Зайцева, М.И. Муллонен. – Л., 1972.
СКП – Словарь географических терминов в русской речи Пермского края. – Пермь,
2007.
СРГК – Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. Вып. 1-6. –
СПб., 1994-2005.
ТСРЯ – Толковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении
слов. – М., 2008.
ЭС – Самый полный иллюстрированный энциклопедический словарь. – М., 2008.
ЯОС – Ярославский областной словарь. Вып. 1-10. – Ярославль, 1981-1991/
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
361
Сокращения
Бор. – Борисоглебский район Ярославской области
Вель. – Вельский уезд Вологодской губернии
Влад. – Владимирская область
Влг. – Вологодская область (губерния)
Галич. – Галичский район Костромской области
Дан. – Даниловский район Ярославской области
Ив. – Ивановский район Ярославской области
Кадн. – Кадниковский район Вологодской области
Карг. – Каргопольский уезд Олонецкой губернии
Карел. – Республика Карелия
Кир. – Кирилловский район Вологодской области
Киров. – Кировская область
Костр. – Костромская область, г. Кострома
Люб. – Любутинский район Ярославской области
Медв. – Медвежьегорский район Карелии
Мышк. – Мышкинский район Ярославской области
Ник. – Никольский район Вологодской области
Олон. – Олонецкая губерния
Перв. – Первомайский район Ярославской области
Пересл. – Переславский район Ярославской области
Пош. – Пошехонский район Ярославской области
Преч. – Пречистенский район Ярославской области
Рост. – Ростовский район Ярославской области
Сусан. – Сусанинский район Костромской области
Сямж. – Сямженский район Вологодской области
Тот. – Тотемский район Вологодской области
У.-Куб. – Усть-Кубинский район Вологодской области
Халт. – Халтуринский район Кировской области
Чухл. – Чухломской район Костромской области
Яросл. – Ярославская область
В.И. Тудосе
18Славянский университет Республики Молдова
ОБРАЗНОЕ ДИАЛЕКТНОЕ СЛОВО
В РАННЕЙ ПОЭЗИИ С.А. ЕСЕНИНА
Аннотация. В работе рассматриваются диалектизмы из ранних стихотворений поэта.
Основное внимание уделено идиостилю С.А. Есенина и описанию диалектной лексики
в лирике раннего периода творческой деятельности С.А. Есенина: представлен материал
с комментированием, извлечённый из текстов поэтических произведений. Данный
© Тудосе В.И.
362
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
материал представляет ценность для изучения лексики русского языка и изучения
творчества великого русского поэта.
Ключевые слова: диалектная лексика, идиостиль, поэзия и мироощущение
С.А. Есенина, периодизация творчества, семантика диалектных слов у поэта.
V.I. Tudose
Slavic University of the Republic of Moldova
SHORT DIALECTIVE WORD IN THE EARLY POETRY
OF S.A. YESENIN
Abstract. In the work dialectisms from early poems of the poet are considered. The main
attention is paid to the idiosyncrasy of SA Esenin and the description of dialectal vocabulary in
the lyrics of the early period of SA Yesenin’s creative activity: the material with commentary,
extracted from the texts of poetic works, is presented. This material is an informational value
for studying the vocabulary of the Russian language and studying the work of the great Russian
poet.
Keywords: dialectal vocabulary, idiostyle, poetry and attitude of S. Yesenin, periodization
of creativity, semantics of dialect words for a poet.
Языком письменности, науки, культуры, официально-деловых бумаг служит
литературный язык, однако средством повседневного общения для немалой части
русских людей как в России, так и за её пределами является местный говор. Известный
русский филолог В.И. Чернышёв отмечал: «Словарные запасы деревни богаче запасов
города… Когда мы захотим расширить своё историческое и филологическое образование,
то здесь знание народного языка окажет нам неоценимую услугу» [Чернышев: 1970].
Учёные-лингвисты признают необходимым фиксацию и описание диалектов
в связи с тем, что в настоящее время происходит процесс «языковой унификации,
которая осуществляется за счёт исчезновения диалектов … и несёт за собой негативные
культурные, духовные и социальные последствия» [Кожемякина 2010: 480-491].
Диалекты необходимо собирать и сохранять, но, несмотря на большое количество
материала, собранного в диалектологических экспедициях, проблематика, связанная
с народными говорами, как считает Н.Н. Пшеничнова, по-прежнему требует привлечения
дополнительного материала и научных исследований [Пшеничнова 1996].
В последнее время всё возрастающая роль кодифицированных норм литературного
языка приводит к нивелировке народных говоров, поэтому диалектологи начали ставить
перед собой задачу не только описать то, что ещё осталось в традиционных говорах на
местах, в регионах, «но и оценить их современное состояние с позиции лингвоэкологии,
то есть в связи с задачами их сохранения, осмысления их значения в судьбах русского
языка» [Прохорова 1957]. И художественная литература является примером такого
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
363
«лингвоэкологичного» отношения к диалектизмам, которые помогают создать
уникальный стиль писателя [там же].
Многие русские писатели использовали живое народное слово в своих произведениях.
Диалектную лексику как одно из средств выразительности речи умеренно и уместно
использовали в свои произведениях А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, Н.С. Лесков,
П.П. Бажов, С.А. Есенин, М.А. Шолохов, В.М. Шукшин, В.П. Астафьев и др. В языке
художественной литературы диалектизмы служат для изображения специфики быта,
культуры, местных географических особенностей. Они помогают ярче охарактеризовать
героев, передать индивидуальность их речи, а иногда служат и средством сатирической
окраски, например, у М.А. Шолохова или у В.М. Шукшина.
Говор села Константиново, где С.А. Есенин слышал образную народную речь,
имеет свои особенности. Являясь представителем Восточной (Рязанской) группы
южновеликорусского наречия, он включает в себя все языковые особенности данного
региона [Ярцева 1990: 133].
Сергей Есенин с детства слышал образную народную речь: мать пела ему старинные
песни, бабушки рассказывали сказки, используя слова и обороты речи, характерные
для их местности. Знаток народного языка, С. Есенин в своих стихотворениях
использовал много диалектных слов. Чаще всего диалектизмы встречаются в ранних его
произведениях.
Понять и оценить раннюю поэзию С.Есенина нельзя без знания фольклора, народных
традиций, обрядов, примет, запаса слов, почерпнутых из рязанского диалекта. Сам поэт
об этом говорил следующее: «В первом издании у меня много местных, рязанских слов.
Слушатели часто недоумевали, а мне это сначала нравилось. «Что это такое значит, –
спрашивали меня: Я странник улогий // В кубетке сырой?» Потом я решил, что это ни
к чему. Надо писать так, чтобы тебя понимали. Вот Гоголь: в «Вечерах» у него много
украинских слов – целый словарь понадобилось приложить, а в дальнейших своих
малороссийских повестях он от этого отказался. Весь этот местный рязанский колорит
я из второго издания своей «Радуницы» выбросил» [Розанов 1986: 440]. Но всё же в его
стихах сохранилось много от родного говора. Диалектные слова позволяют поэту ярко,
образно рисовать картины деревенского пейзажа, изображать родную «чахленькую
местность» и преображённую цветением весны, красками лета «страну берёзового
ситца».
Чаще других в произведениях С. Есенина встречаются собственно лексические или
этнографические диалектные слова: Пишут мне, что ты, тая тревогу, // Загрустила
шибко обо мне, // Что ты часто ходишь на дорогу // В старомодном ветхом шушуне
(«Письмо матери»); Ты играй, гармонь, под трензель, // Отсыпай, плясунья, дробь! // На
364
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
платке краснеет вензель, // Знай прищёлкивай, не робь! («Плясунья», 1915 г.) Немало
у С. Есенина акцентологических диалектизмов, характерных для его родных мест: низкÓ,
веселÓ, беднÓ, холоднÓ, недалЁко.
Одно из ранних произведений – «Песнь о собаке», где Сергей Есенин использует
различные тропы – эпитеты, метафоры, сравнения, олицетворения, заставляющие остро
сопереживать животному, у которого отняли щенят: И глухо, как от подачки, // Когда
бросят ей камень в смех, // Покатились глаза собачьи // Золотыми звёздами в снег.
В данном стихотворении наблюдаем фонетическую диалектную особенность в рифме
смех – снег (в рязанских диалектах снех) – оглушение фрикативного звука г в абсолютном
конце слова в х.
Встречаются грамматические диалектизмы – отсутствие чередований согласных
в глагольных основах: свеситься – свешусь; прокопытить – прокопычу: Пятками
с облаков свесюсь // Прокопытю тучи, как лось («Инония»), употребление возвратных
форм глаголов 1 лица с постфиксом -ся вместо литературного -сь: женюся, запеклися
и др. («Хороша была Танюша…»).
Среди есенинских словообразовательных диалектизмов можно выделить следующие:
ввечеру, вдогон, цвет, яблонный, поспевая, схолодела: У оврага за плетнями ходит
Таня ввечеру (вечером); Мне вдогон (вдогонку) смеялась речка; Зацелую допьяна,
изомну, как цвет (цветок); Словно яблонный (яблоневый) цвет, седина; Она бежала,
поспевая (успевая) за ним бежать; Побледнела, словно саван, схолодела (похолодела),
как роса и др.
Местные, рязанские слова используются поэтом для речевой характеристики героев,
обозначения предметов быта. Классическим примером этого служит стихотворение
«В хате».
В поэтических текстах С.А. Есенина чаще всего встречаются диалектные
существительные и прилагательные, которые выполняют роль художественноизобразительного средства в речи как авторской, так и персонажей. Примеры: Задымился
вечер, дремлет кот на брусе // Кто-то помолился: «Господи Исусе». («Задымился вечер,
дремлет кот на брусе…»). Брус – часть полатей, предназначенная для хранения хлеба.
Полати – одно из самых тёплых мест в избе – расположены под потолком над печью.
И третий мой бокал я выпил, // Как некий хан, // За то, чтоб не сгибалась в хрипе //
Судьба крестьян («1 мая»). Слово хрип бытует в селе Константиново: на своём хрипу
перенесла. Как отмечено в словаре В.И. Даля, хрип – загривок, спина.
Диалектная лексика чрезвычайно выразительна в поэтической речи Есенина. Она
органично включается в стихотворную ткань, создает особое стилистическое своеобразие,
отличающее есенинское творчество, подчёркивает яркую индивидуальность великого
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
365
русского поэта. Местные слова помогают Сергею Есенину выразить любовь к родной
стороне, к той земле, где он родился и вырос.
Родная рязанская речь, органично влившаяся в общий поток поэтического слова
С.А. Есенина, позволяет ему «петь по-свойски, самобытно, делает его поэзию наилучшим
выражением широких закатов за Окой и сумерек в сырых лугах, когда на них ложится
не то туман, не то синеватый дымок с лесных гарей» [Паустовский 1984: 28].
Творчество С.А. Есенина всегда привлекало исследователей – писателей, учёных,
студентов. Как отмечает Л.А. Кононенко, «о языке С.А. Есенина написано много
интересного, подчас противоречивого, спорного и почти всегда отмечающего его
самобытность. Но только словарь, на наш взгляд, может приблизить к адекватной
оценке силы и яркости его идиолекта, его вклада в развитие общелитературного языка»
[Кононенко 2005].
Литература
Кожемякина, В.А. Проблема сохранения языков малочисленных народов Севера
России //Решение национально-языковых вопросов в современном мире. Страны СНГ
и Балтии. – М., 2010. – С. 480-491.
Кононенко, Л.А, Шадрина, М.Г. О концепции создания «словаря языка С.А. Есенина»
// «Современное есениноведение». – 2005. – № 2. – С. 102 – 106.
Паустовский, К. Г. Золотая роза // Паустовский К. Избранное – Киев, 1984. – 202 c.
Прохорова, В.Н. Диалектизмы в языке художественной литературы. – М., 1957. –
80 с.
Пшеничнова, Н.Н. Типология русских говоров. – М., 1996. – 208 с.
Розанов, И.Н. Воспоминания о Сергее Есенине // С.А. Есенин в воспоминаниях
современников. В 2-х т. Т. 1. – М.: Худож. лит., 1986.
Чернышев, В.И. Избранные труды. – М., 1970. – 1372 с.
Ярцева, В.Н. Лингвистический энциклопедический словарь. – М.: Советская
энциклопедия,1990. – 685 с.
Т.К. Ховрина
19Ярославский государственный педагогический
университет имени К.Д. Ушинского
СЛОВО В ДИАЛЕКТНОМ СЛОВАРЕ И ИСТОРИЧЕСКОМ
Аннотация.
В
статье
рассматриваются
семантические
диалектизмы,
функционирующие в ярославских говорах как самостоятельно, так и в составе устойчивых
сочетаний. Проводится сопоставительный анализ материалов «Ярославского областного
словаря» и исторических словарей русского языка, выявляющий, какие изменения
© Ховрина Т.К.
366
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
в семантической структуре общенародных слов произошли в диалектах, вскрываются
особенности употребления таких лексем в русских говорах.
Ключевые слова: диалектная лексика, семантика, лексическая сочетаемость,
ярославские говоры, историческая лексикография.
T.К. Khovrina
Yaroslavl State K.D. Ushinsky Pedagogical University
WORD IN THE DICTIONARY OF DIALEKT AND HISTORY
Abstract. The article deals with semantic dialectisms functioning in Yaroslavl dialects
both independently and as part of collocations. The author presents comparative analysis of
the materials from the Yaroslavl Regional Dictionary and historical dictionaries of the Russian
language which shows the changes in the semantic structure of dialectal words and the ways of
using such lexemes in Russian dialects.
Keywords: dialect words, semantics, lexical compatibility, Yaroslavl dialects, historical
lexicography.
Областные словари, созданные и создаваемые в настоящее время, являются базой
для характеристики процессов взаимодействия между лексикой говоров и литературного
языка. Вместе с тем они представляют материалы и для исторической лексикологии,
так как «диалектная лексика объединяет в себе элементы, относящиеся к истории,
к глубокой старине, и элементы, характеризующие момент развития диалектной
системы» [Сороколетов 2011: 320]. В диалектной лексике сохранились разнообразные
элементы, дающие возможность более достоверно восстановить процесс исторического
развития словарного состава русского языка.
.Важное место в лексическом составе говоров занимают слова общенародные,
материально совпадающие с литературными, но имеющие иную семантику, так называемые
семантические диалектизмы. Нередко в таких словах в говорах «развиваются особые,
специализированные значения и оттенки, на первый взгляд укладывающиеся в известные
общерусские смыслы» [Сороколетов 2011: 339]. Многие из таких слов довольно древнего
происхождения, обнаруживающие связь с лексико-семантической системой русского
языка на разных этапах его исторического развития, существуют в лексике ярославских
говоров. Поэтому представляется интересным, с одной стороны, определить, какие
слова, бытующие в говорах, зафиксированы в памятниках древнерусской письменности
и в источниках XVI–XVIII вв., в каких значениях они засвидетельствованы в них, и,
с другой стороны, установить, какие изменения произошли в их семантической структуре
в народной речи, т. е. проследить историческое развитие семантики слова. Обратимся
к материалам «Ярославского областного словаря» и изданных к нему «Дополнений»
и сопоставим их с данными исторических словарей русского языка.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
367
.«Ярославский областной словарь» (ЯОС) под ред. Г.Г. Мельниченко (издан в 10
выпусках в 1981–1991 гг.) – словарь дифференциального типа. Основными источниками
ЯОС и «Дополнений» (изданы в двух томах в 2015 г.), с одной стороны, являются записи
живой народной речи, а с другой – материалы письменных источников XIX–XX вв.,
хранящих ярославскую диалектную лексику. Поэтому ЯОС является в определенном
смысле историческим словарем. Исторические свидетельства о народных говорах
представляют большую ценность для современной диалектной лексикографии, они
отражают, в какое именно время и в каких говорах бытовали те или иные слова
и раскрывают их семантику. Одним из таких источников ЯОС является, в частности,
«Словарь ростовского говора» (1902), составленный учителем Ростовского городского
училища В. Волоцким. Значимость этого труда заключается в том, что он содержит
диалектные слова, уже вышедшие из употребления или представляющие исключительную
редкость в говорах Ярославского края.
.Рассмотрим семантическую структуру отдельных лексем, функционирующих
в ярославских говорах. Глагол тосковать, имеющий в литературном языке значение
‘испытывать тоску’, в просторечии и диалектах обладает иной семантикой. В собрании
В. Волоцкого это слово дано со следующим определением: ‘чувствовать стеснение,
быть сдавленным’ и проиллюстрировано так: Сперва у него грудь тосковала, а потом
кашель открылся (Волоцкий: 92). Данное слово в значении ‘недомогать’ зафиксировано
в памятниках деловой письменности XVII века, например: «Ферапонтова монастыря
трудникъ Ияковъ тосковалъ, болелъ трясавицею». Дела патр. Никона, паче же чудеса
врачебныя. 1676 г. (СлРЯ XI–XVII вв. 30: 68). Это свидетельство может быть соотнесено
с подобной записью, сделанной в вологодских говорах, в которой у глагола проявляется
значение ‘быть больным, болеть’, ср.: Я в зиму часто тоскую, всё лежу (СВГ 11: 48).
Лексема тосковать в значении ‘испытывать боль’ характерна для диалектной речи, ср.,
например, в рязанских говорах: Воды напилася и не стала тосковать, и не стала блевать
(СРНГ 44: 296). Причем чаще она употребляется, если речь идет о какой-либо части тела,
испытывающей боль, например: А ноженьки-то как тоскуют (ЯОС 9: 111); Я, девки,
плохо себя чувствую, голова чего-то тоскует (СВГ 11: 48), и именно об ощущении
тупой, ноющей боли: Кости-то у его больно тосковали после раненья-то (СВГ 11: 48);
Палец тоскует, очень болит (СРГК 6: 498). В значении ‘болеть, ныть’ это слово известно
в просторечии, находим его в произведениях художественной литературы: «К ненастью…
спина страсть тосковала, а потом и ноги отнялись». Д.М. Мамин-Сибиряк (МАС 4: 389).
С данной семантикой слово может быть охарактеризовано как диалектно-просторечное.
.Добавим к сказанному, что в диалектах, в частности в рязанских говорах, слово
тосковать отмечено еще в одном значении ‘беспокойно вести себя, проявлять
368
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
беспокойство (о животном)’, ср. обращение к поросенку: Чего тоскуешь, иди ляг гденибудь (СРНГ 44: 296). Таким образом, в народной речи происходит расширение
и детализация семантики лексемы тосковать.
.Другой глагол скучать, имеющий в литературном языке значение ‘испытывать
скуку’ (МАС 4: 126), в диалектной речи, как и тосковать, имеет отношение не
к эмоциональному, а к физическому состоянию человека. Скучать (чем) в говорах
означает ‘болеть, хворать’, в данном случае речь может идти вообще о здоровье человека
(ср.: Всё вот скучает здоровьем. Вят.) или конкретизироваться: то, что у него болит, что
тревожит. Отсюда и появление в говорах таких необычных для литературного языка
сочетаний, как скучать ногами (руками, животом и т. д.), ср.: Нина-от тоже скучает
всё ногам да рукам (ЯОС 9: 43); Не больно нынче здоров, головой всё скучает. Костром.;
Левой ногой скучаю, ишь кака лева нога, а права добра. Арх. (СРНГ 38: 200). Оба случая
такого употребления этой лексемы отмечены в говорах Ростовского уезда (Яросл. губ.)
конца XIX в.: Он с детства здоровьем скучает; Давно ли ты ногами скучать стал?
(Волоцкий: 85).
.В. Волоцкий приводит глагол скучать (чем) еще в одном значении – ‘нуждаться’: Все
нынче деньгами скучают. Выражение скучать деньгами, т. е. ‘нуждаться, терпеть нужду’
характеризуется как устойчивое, оно известно также в костромских и вятских говорах.
В других случаях лексема скучать (чем) приобретает в диалектах семантический
оттенок ‘испытывать в чем-либо потребность’, например: Все хлебушком-ту в деревнету скучают. Вят. (СРНГ 38: 200). С этой семантикой данная лексема распространена
в севернорусских говорах, таким образом, нуждаться (скучать) – это не только
испытывать материальные затруднения, но и терпеть нужду, испытывать недостаток
в чем-либо конкретно.
.Следует заметить, что в диалектной речи глагол скучать (чем) обнаруживает, прежде
всего, с точки зрения современного русского языка, устаревшее управление, свойственное
ему в предшествующие периоды развития, ср.: скучать своим состоянием, т. е.
‘чувствовать, изъявлять скуку’ (САР 6: 202), или в устаревшем уже значении ‘тяготиться
чем-либо’, например: «Запорожцы начали понемногу скучать бездействием и особливо
скучною трезвостью, не сопряженною ни с каким делом». Н.В. Гоголь (МАС 4: 126).
.В памятниках старорусской письменности лексема скучать зафиксирована
в значении ‘испытывать от чего-л. досаду, неудовольствие; тяготиться чем-л.’, например:
«А царю без воинства не мочно быти: аггели… и те ни на един час пламеннаго оружия из
рук своих не опущают… службою своею не скучают». Ив. Пересветов. XVII в. ~ XVI в.
Другой пример: «А синбирские жители гораздо скучают, что вор Стенька великую смуту
учинил». Разин. восст. 1670 г. Ср.: «А онъ о томъ зело скучаетъ, что задержался корабль
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
369
и по договору за простой корабля платить капитану за всякую неделю по 100 рублевъ».
Петр. сб. 1704 г. (СРЯ XI–XVII вв. 25: 49).
.В диалектах, как видим, наблюдается развитие семантической структуры слова
в сторону расширения и уточнения приведенного значения, что проявляется в особой
лексической сочетаемости глагола скучать, невозможной в литературном языке.
В народной речи детализируется то, что тяготит человека (нужда, нездоровье), от чего он
страдает (нехватка чего-либо, потребность в чем-либо), а значит – испытывает досаду,
неудовлетворенность.
.Еще один глагол биться (чем) по своей семантике и лексической сочетаемости
в ярославских говорах явно обнаруживает связь со словами, рассмотренными выше.
Лексема биться в значении ‘испытывать сильные материальные затруднения; жить
в нужде; перебиваться’ свойственна разговорному языку (БАСРЯ 1: 658). В ярославских,
как и в других северно- и среднерусских говорах, глагол биться (чем) в сочетаниях
с существительными приобретает значение ‘терпеть нужду в чем-л. определенном’,
например: биться деньгами ‘нуждаться’ (Деньгям-ту бьёмся, милая. Некр.), а также: Вот
уж второй год бьюсь дровами, не хватает на зиму. Рост.; Бьёмся сеном нынче. Пош.
(ЯОС 1: 61; ЯОСД 1: 55). Ср. в костромских говорах: Сена-то хватит на зиму, а соломой
давным-давно бьюсь (СРНГ 2: 302); в вятских: В войну бились больно хлебом-то; Кормомто билися всю весну; Бьюсь житьём-то давно (ОСВГ 1: 79).
.В других случаях сочетания с глаголом биться (чем) в ярославских говорах означают
‘страдать, мучиться (от какой-л. болезни, от боли в какой-л. части тела)’ и, как видно из
вышесказанного, сближаются в своем употреблении с лексемами тосковать и скучать;
ср.: Уж я так бьюсь животом, моченьки нет. Некр.; Весь день бьюсь головой. Пош.;
Какой год бьюсь ногами. Мышк. (ЯОС 1: 61; ЯОСД 1: 55).
.В сочетаниях с иным управлением биться (в кого) в диалектной речи происходит
конкретизация значения ‘прилагать много усилий, стараний для достижения
чего-л.’, в котором это слово функционирует в разговорной речи (БАСРЯ 1: 658). Так,
например, биться в скотину – ‘прикладывать усилия, старания для выращивания
сельскохозяйственных животных’: Мебель не покупали, а бились в скотину (ЯОСД 1: 55);
биться в сына (в дочь и т. п.) – ‘стараться делать для кого-то, угождать’: Всю жизнь
билась в сына, а он топеря даже в отпуск не побывает. Пош. (ЯОС 1: 61).
.В говорах, таким образом, происходит детализация семантической структуры
рассмотренных лексем за счет их особой лексической сочетаемости, именно это
и отличает диалектную речь от литературного языка.
.Обратимся теперь к слову увод, в литературном языке обозначающему действие
по значению глагола уводить (МАС 4: 453). Эта лексема в Словаре И.И. Срезневского
370
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
приведена в значении ‘похищение’ (?), причем оно сопровождено знаком вопроса
и проиллюстрировано примером из «Повести временных лет»: «Брака у них не бываше,
но умыкиваху уводы девицы» (Срезневский 3: 1122). Подобное толкование слова увод с
пометой «старин.» представлено в Словаре Академии Российской (1822): «злоумышленное
кого откуда уведение». И далее следует пример из Никоновской летописи: «Умыкают
бо уводы девицы в жены себе». Здесь же, в следующей словарной статье, дается слово
уводчик – тот, «которой украдкой уводит» (САР 6: 863). В обоих примерах в летописном
тексте слово увод представлено в древнерусской форме тв. пад. мн. ч. уводы именного
склонения с основой на *ŏ.
.В современных говорах русского языка употребляется наречие уводом, по
происхождению восходящее соответственно к форме тв. пад. ед. ч. слова увод. В Словаре
русских народных говоров оно толкуется так: ‘без согласия родителей, убежав из дома
или будучи увезенной силой, выйти замуж’, т. е. оно употребляется в определенной
ситуации, если речь идет о замужестве, ср.: Звал меня замуж уводом. Новг.; Я-то
нет, не уводом (вышла замуж). Арх. (СРНГ 46: 179). Обычно это слово используется
в устойчивых сочетаниях уводить (увести) уводом, уводом выйти (замуж), например:
Уводом увели меня, а сестра свадьбой; Меня уводом уводили (СРГК 6: 568). Такое
употребление лексемы уводом в ярославских говорах засвидетельствовано именно
в материалах В. Волоцкого, ср.: Уводом женился, а жену бьёт; Родители не соглашались,
так она уводом грозилась выйти (Волоцкий: 95). Здесь как устойчивое представлено не
только выражение уводом выйти (замуж), но и уводом жениться. Таким образом, слово,
зафиксированное в древнерусских летописях, продолжило свою историю в народных
говорах.
.Рассмотренный даже незначительный диалектный материал показывает, насколько
важно привлечение исторических свидетельств о лексическом составе русского языка
на разных этапах его развития для характеристики современного состояния лексикосемантической системы диалектов. Сопоставление материалов региональных словарей,
разных по времени создания, и исторических дает возможность действительно проследить
историческое развитие семантики диалектного слова.
Литература
Волоцкий, В. Сборник материалов для изучения Ростовского (Яросл. губ.) говора //
Сб. ОРЯС. – Т. 72. № 3. – СПб., 1902. – 115 с.
Сороколетов, Ф.П. Диалектный словарь в системе словарей национального языка //
Ф.П. Сороколетов. Избранные труды. – СПб.: Наука, 2011. – С. 315–333.
Сороколетов, Ф.П. Способы семантической разработки слов в областных
словарях // Там же. – С. 335–356.
Раздел IV Русские народные говоры: история и современное состояние
371
Словари
БАСРЯ – Большой академический словарь русского языка. – Т. 1. – СПб.: Наука,
2004.
ОСВГ – Областной словарь вятских говоров. – Вып. 1–2. – Киров, 2012.
САР – Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный:
в 6 ч. – СПб., 1806–1822.
СВГ – Словарь вологодских говоров: в 12 вып. – Вологда: ВГПИ/ВГПУ, 1983–2007.
СРГК – Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей: в 6 вып. – СПб.:
Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1994–2005.
СРНГ – Словарь русских народных говоров. – М.; Л.; СПб.: Наука, 1965–2015. – Вып.
1–48.
МАС – Словарь русского языка: в 4 т. / под ред. А.П. Евгеньевой. – М.: Русский язык,
1981–1984.
СлРЯ XI–XVII вв. – Словарь русского языка XI–XVII вв. – М.: Наука, 1975–2015. –
Вып. 1–30.
Срезневский – Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по
письменным памятникам: в 3 т. – Т. 3. – СПб., 1912.
ЯОС – Ярославский областной словарь: в 10 вып. / под ред. Г.Г. Мельниченко. –
Ярославль: Изд-во ЯГПИ, 1981–1991.
ЯОСД – Ярославский областной словарь: Дополнения: в 2 т. / под науч. ред.
Т.К. Ховриной. – Ярославль: РИО ЯГПУ, 2015.
Раздел V
ЖИЗНЬ И НАУЧНОЕ НАСЛЕДИЕ
И.И. СРЕЗНЕВСКОГО
Л.Ю. Астахина
1Институт русского языка имени В.В. Виноградова РАН
НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИЗ ЖИЗНИ И.И. СРЕЗНЕВСКОГО
Аннотация. В статье приведены выдержки из «Дневника» А.В. Никитенко – коллеги
И.И. Срезневского по Петербургскому университету и Академии наук. В нескольких
эпизодах выявляется характер и темперамент И.И. Срезневского, реагирующего на
события в стране, на отношение окружающих к нему и его деятельности. Мнение
современника – это взгляд с близкого расстояния, не позволяющий оценить всю
масштабность личности коллеги.
Ключевые слова: университет, академия, студенты, огорчиться, противиться,
поддерживать, сожаление, странности, знаменитость.
L.Yi. Astahina
Institute of Russian Language Russian Academy of Sciences
SEVERAL EPISODES FROM SREZNEVSKY’S LIFE
Abstract. The article presents excerpts from the diary of A.V. Nikitenko – a colleague
of I.I.Sreznevsky at St. Petersburg University and the Academy of Sciences. Several episodes
reveal the character and temperament of Sreznevsky reacting to the events in the country, the
attitude of others toward him and his activities. The opinion of a contemporary is a look at close
range, not allowing to assess the magnitude of the colleague’s personality.
Keywords: get upset, resist, support; regret, eccentricities, truth.
Со дня рождения И.И. Срезневского прошло более 200 лет. Результаты титанического
труда, которые остались людям, и сам Измаил Иванович – своего рода эталон, пример
служения науке. В таких случаях факты частной жизни выдающегося человека часто
бывают интересны далеким потомкам, но не всегда о них сохраняются свидетельства.
Но вот нашлись записи современника И.И. Срезневского – Александра Васильевича
Никитенко (1804–1877), который встречался с ним на заседаниях Второго отделения
Академии наук, в Петербургском университете, в дачном пригороде Санкт-Петербурга,
за границей – в Швейцарии. Он оставил свой знаменитый «Дневник», опубликованный
И.Я. Айзенштоком в 1955–1956 гг. в трех томах с его вводной статьей и примечаниями.
Как правило, коллеги и сотрудники, общающиеся чуть ли не ежедневно, не могут
оценить значение личности своего современника и товарища. «Лицом к лицу – лица не
увидать, большое видится на расстоянии», – как написал С.А. Есенин. Коллеги обычно
© Астахина Л.Ю.
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
373
замечают (если вообще присматриваются к окружающим) черты характера человека, видят
его в повседневных обстоятельствах, оценивают суть его поступков с близкой дистанции.
В их описаниях перед читателем вырисовывается человек со своими эмоциями, своим
характером и взаимоотношениями с товарищами, с делами и решениями в привычной
обстановке. Именно в этом проявляется живой человек.
Первое упоминание об И.И. Срезневском в «Дневнике» А.В. Никитенко относится
к 8-му февраля 1849 года, когда в Отделении русского языка и словесности Академии наук
он «читал диссертацию по части русского языка и славянских наречий». В примечании
№ 261 находим: «Имеется в виду его актовая речь «Мысли об истории русского языка»
(СПб., 1849). Никитенко называет ее «диссертацией из-за узко специального характера»
[Никитенко 1955, 1: 323] – (далее слово Дневник не приводим). Напомним: Срезневский
был приглашен из Харькова в Санкт-Петербург и выступил со своей программной
работой о судьбах русского языка, которая сформировалась у него после путешествия по
славянским странам.
И.И. Срезневский встречался с А.В. Никитенко в Петербургском университете и во
Втором отделении Академии наук (ОРЯС). Обстановка была далеко не простой. 7 декабря
1856 г. Никитенко записывает: «На Срезневского подан от кого-то донос (безымянный)
президенту Академии (Д.Н. Блудову – Л.А.). В нем говорится, что Срезневский дурно
издает академические “известия”, наполняет их дурными статьями, преимущественно
своими; что не смотрит за корректурой, не делает ничего основательного для филологии
и только обманывает доверие к нему Второго отделения и т.д. и т.д. Граф Блудов отдал
донос И.И. Давыдову (1794-1865, академик, проф. философии, затем – литературы,
в 1847-1858 гг. – директор Главного педагогического института в СПб. – Л.А.), сказав,
что решительно не верит доносчику. Срезневский сильно огорчился. Мы выслушали
довольно длинную защиту его и выразили ему свое участие как товарищу. Иван Иванович,
в продолжение года сам беспрестанно уязвляемый безыменными доносами, более всех
сочувствовал Срезневскому. Много плодов соберут со всего этого наука и общество!»
[Никитенко 1955, 2: 450]. Сын Срезневского Всеволод Измайлович написал об этом
случае в статье «К истории издания “Известий” и “Ученых записок Второго отделения
Академии наук (1852-1863)”» [Срезневский 1905: 59-60]. По его намекам можно понять,
что автором доноса был академик-славист Петр Павлович Дубровский.
Но, видимо, огорчение Срезневского нашло выход в энергичной деятельности –
в издании древних письменных памятников. Все значительные работы И.И. Срезневского
появились в печати несколько позднее: «Сказания о святых Борисе и Глебе.
Сильвестровский список» – в 1860 г., два издания «Древних памятников русского
письма и языка (XI–XIV веков)» – в 1863 г. и в 1882 году. «Сведения и заметки
374
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
о малоизвестных и неизвестных памятниках» начали публиковаться в Сборниках
ОРЯС с 1867 года и были закончены в 1881 г., уже после кончины И.И. Срезневского.
Всего была опубликована 91 статья.
Летом 1858 г. А.В. Никитенко по состоянию здоровья вынужден был поехать
в Швейцарию. И вот 28 июля 1858 г. он записывает: «Совершенно неожиданно
и с удовольствием встретил И.И. Срезневского, ехавшего с женой в Лаутербруннен.
Он возвращается из Италии в Россию и заехал сюда только на один день» [Никитенко
1955, 2: 136]. Сам Никитенко жил в Интерлакене.
1861 год в России отличался нескончаемыми студенческими волнениями. «На лекции
у меня было студентов пять, у других и того меньше. У Срезневского, например, три.
Всего посещающих лекции 75 человек, а подавших просьбы около 700. Отчего же они
не ходят в университет? – пишет Никитенко 19 октября 1861 года и высказывает мысль
о пассивном сопротивлении (как в Венгрии). – У нас везде и во всем подражание… хотят
оказать безмолвный протест» [там же: 230]. «Студенты… подбросили в университете
четыре записки с ругательствами на тех своих товарищей, которые посещают лекции.
Швейцар Савельич с прискорбием мне говорил, что некоторые из студентов (смутников,
как он их называет) бродят по коридорам и уговаривают товарищей не ходить на лекции»
[там же: 230].
И.И. Срезневский был принципиален в отстаивании своего мнения по научным
вопросам. В записи о заседании в Академии наук 1 июня 1863 г. Никитенко говорит
о споре его с историком М. Погодиным, который «доказывал, по общепринятому мнению,
что Кирилл и Мефодий – настоящие изобретатели славянского письма и переводчики
Священного писания. Второй (Срезневский – Л.Ю.), основываясь на сказании черноризца
Храбра, утверждал, что славяне до Кирилла и Мефодия, по принятии христианства,
писали уже греческими буквами и имели евангелие и псалтырь в переводе на славянском
языке. Оба, как обыкновенно, остались при своих мнениях» [там же: 337].
А.В. Никитенко отмечает, что И.И. Срезневский иногда был запальчив и несговорчив,
если считал себя правым. «Три заседания одно за другим в Академии наук… третье
в комиссии по Уваровским премиям. В последнем произошло у меня препирание
с Срезневским. Я присудил премию Островскому за его драму «Грех да беда на кого не
живет». Срезневский противился этому с яростью. Драма ему не понравилась, и он не
считал ее достойною премии. Я сам далек от того, чтобы признать ее первоклассным
произведением; но если нам дожидаться шекспировских и мольеровских драм, то
премии наши могут остаться покойными; да такие пьесы и не нуждаются в премии.
Островский один у нас поддерживает драматическую литературу, и драма его «Грех да
беда» хотя не блестит первоклассными красотами, однако она не только лучшая у нас
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
375
в настоящее время, но и безотносительно отличается замечательными драматическими
достоинствами. [Я.К.] Грот сильно меня поддерживал. Состоялось шесть голосов
в пользу моего предложении и два против, считая в том числе и голос Срезневского»
[там же: 355].
Некоторые поступки И.И. Срезневского говорили о его положительном отношении
к автору «Дневника»: «1863 год. Сентябрь. 16. Понедельник. Вечером заседание в совете
университета. Очень много дела. Между прочим, выбирали декана филологического
факультета. Выбрали опять Срезневского. Я охотно положил ему белый шар. И тут
выразилось недоброжелательство ко мне. Из четырех голосов я получил один, и то этот
дан был мне Срезневским. Прочие получили по два утвердительных и два отрицательных»
[там же: 363-364].
В записи 24 сентября 1863 г. А.В. Никитенко отмечает горячий темперамент
Срезневского: «Бурное заседание в совете университета… Выступил на сцену опять
вопрос, поднятый восточным факультетом в прошедшее заседание о производстве
за знаменитость вдруг четырех докторов из его членов. Закипела страшная битва.
Главными действующими лицами тут были я, Срезневский, [А.К.] Казембек и сами
проектируемые доктора, которые сами защищали свою знаменитость и предъявляли
свои права на докторство… Я решился прочитать заготовленную мною по этому
случаю записку… Записка моя была выслушана с большим вниманием и вызвала
страшнейшую бурю со стороны Срезневского. Впрочем, несмотря на ярость защиты
своего факультетского предложения, Срезневский не вышел из пределов приличия.
Он начал с сожаления, что должен поддерживать мнение, противное моему,
и настаивал на знаменитости предлагаемых докторантов. Я продолжал со своей стороны
настаивать, что не нам самим следует признавать знаменитость своих сочленов,
а надо, чтобы это сделал ученый свет. Но вот поднялся Казембек и прочитал
свою записку, очень умно и остроумно написанную, которая окончательно
добивала восточный факультет. Слова его как ориенталиста имели значительный вес.
Решено было спросить начальство: можно ли разуметь закон таким образом, что
университет может признавать знаменитостями и дать по этой причине докторство своим
собственным сочленам? Вопрос в сущности смешной, но так как факультет все-таки не
достигал своей цели, то я и Казембек не противоречили этому решению. Срезневский,
видимо, утих и смирился» [там же: 366].
Через две недели запись такая: «Ужасная буря, дождь, мрак и ни одного извозчика
до Полицейского моста. Тут попался нам один, и мы с Срезневским уже доехали до
Аничкова моста» [там же: 369]. Как видим, творческие споры не мешали поддерживать
добрые, приятельские отношения двум академикам-коллегам.
376
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
Об отчетах по университету за 1863 г. А.В. Никитенко пишет так: «Четвертый год
сряду я уже исполняю эту неблагодарную работу. В этот раз [П.П.] Пекарский выразил
мысль, чтобы отчеты наши не состояли из общих мест. Мысль совершенно основательная,
но так как я должен был принять ее на свой счет, то сегодня я решился объяснить мой
отказ по этому предмету. Меня, однако же, не допустили до этого Срезневский и сам
Пекарский. Последний очень горячо извинился, уверяя, что имел в виду не меня, но
плетневские отчеты [П.А. Плетнев – ректор университета – Л. А.]. Тем дело и кончилось.
Я не счел себя вправе отказаться более от этого поручения, хотя оно очень неприятно»
[там же: 375].
Как видно, у автора «Дневника» разногласия с И.И. Срезневским были нередкими:
«Президент Академии навязывает нам выбор в члены-корреспонденты [М.Н.] Каткова
и И.С. Аксакова. Отделение, как и вся Академия, сильно на это негодует… Только один
Срезневский не против домогательств президента… К.С. Веселовский и Я.К. Грот
поехали к Блудову попытаться, нельзя ли отклонить его от несчастной мысли выбрать
Каткова. Против Аксакова не столько восстают. Разумеется, я не могу быть в пользу
Каткова. Вообще странное и нелепое положение Академии, что она должна расточать
знаки своего уважения по приказанию начальства. Но это ли одни странности у нас?
Говорят, что Россия страна чиновников без правосудия и хорошего управления. Теперь
можно будет сказать, что она есть и страна докторов и членов ученых обществ без
науки. Выбрали В.И. Даля. А как было бы кстати выбрать А.М. Горчакова. Выбрали
А.Н. Островского, Н.С. Тихонравова и Д. Даничича в Белграде» [там же: 386].
«Непременный секретарь Академии К.С. Веселовский, – пишет А.В. Никитенко, –
особо отмечает страсть Д.Н. Блудова к избранию в почетные члены и членыкорреспонденты Академии лиц, имевших самые отдаленные отношения к науке, но
занимавшие видное служебное или общественное положение» [там же: 624]. Академик
П.С. Билярский писал Я.К. Гроту: «Предложение Каткова в члены-корреспонденты я
считаю несчастьем для Отделения. Отчего же мы не избрали его раньше, а именно только
тогда, когда он восстал против [А.И.] Герцена? Истинной причины нельзя будет скрыть
от публики, и это избрание причинит много неприятностей. Кажется, лучше отложить,
пока затихнет, забудется, и тогда наш выбор никому не будет резать глаза» [там же: 624].
В декабре 1863 г. А.В. Никитенко собирается уходить из университета и размышляет
о положении дел в нем: «Университеты хотят опереться на науке; науку в среде своей
сделать господствующей и, увлекши ею юношество, побороть в его сердце незрелые
политические и социальные влечения. Мысль сама по себе основательная и верная.
Но дело в том, что университеты не имеют силы для ее осуществления. Им недостает
для этого двух главных вещей – единства и согласия корпорации профессорской и, во-
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
377
вторых, талантов в самих профессорах… Увлечению надобно противопоставить нечто
равносильное, а этого-то равносильного и нет» [там же: 390]. Из всех преподавателей
он далее упоминает только Измаила Ивановича: «И.И. Срезневский очень доволен,
когда три или четыре студента, разумеется, из плохих или посредственных, с великою
ревностию выписывают у него разные кавыки и юсы из старых шпаргалов, и думает, что
юноши зело прилежат учению книжному. Но он не видит, что делается вокруг его и за
спиною его» [там же: 390].
На следующий день Никитенко записал: «Читал у Грота отчет свой… Тут были
Срезневский и Билярский. Беда с такою работой, в которой каждый по мере сил своих
и самолюбия хочет участвовать… Языком и словесностью почти не занимались, а каждый
делал то, что случайно попадало ему в руки, – то в архиве, где он официально занимается,
то для своих лекций и пр. Я возился с этими господами с 12 до трех часов и объявил им,
что в последний (пятый) раз составляю отчет и ни за какие блага уже не примусь за эту
смешную и неблагодарную работу» [там же: 391].
Здоровье А.В. Никитенко постепенно ухудшалось, и 7 января 1864 г. он записывает:
«Отвез письмо к Срезневскому об увольнении меня из университета, так как 17-го числа
окончится мое пятилетие. У Срезневского просидел часа два. Не знаю, искренно или нет,
но он очень жалел, что я ухожу из университета. Впрочем, я решительно не понимаю,
почему бы он лгал в этом случае. Я виделся также с ректором по этому поводу. То же
сожаление» [там же: 394].
Однако в работе Академии наук А.В. Никитенко продолжал активно участвовать:
«Совещание между мною, И.Б. Штейнманом и Срезневским о продвижении в докторы
(почетные) [Н.И.] Костомарова. Положено помедлить. Но при этом я объявил, что буду
решительно противиться избранию его в профессоры» [там же: 402]. Здесь он и Измаил
Иванович были солидарны: «Срезневский выразился прямо, что он будет протестовать
против всего Совета, если б он захотел сделать его доктором» [там же: 419].
Интересна запись А.В. Никитенко 12 февраля 1864 г.: «Среда. Похороны
А.Х. Востокова. Из Петропавловской лютеранской церкви мы проводили его на Волково
кладбище… Из церкви гроб вынесли и поставили на дроги мы, академики. Провожавших
до могилы было довольно много. На могиле Срезневский сказал коротенькую, но весьма
приличную речь в честь покойного, который действительно был один из замечательных
ученых и один из честнейших людей. Я, правду сказать, не очень большой веры в так
называемую славянскую науку, но Востокова нельзя было не уважать и не любить за его
сердце» [там же: 407–408]. А.В. Никитенко не выступал в этот день. Хорошие мысли,
как он выразился, пришли к нему позже: «Востокова я уважал и любил, но восторгаться
славянством значило бы для меня искусственно себя настраивать» [там же: 407–408].
378
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
В Академии наук обстановка оставалась сложной, и Никитенко объективно писал об
этом: «1864 год. Май. 7. Четверг. Непристойная сцена между Срезневским и Билярским
в Академии. Билярский захотел отомстить Срезневскому за то, что этот подавал голос
против назначения ему полного вознаграждения (60 руб. за печатный лист) за сделанные
им выписки в академическом архиве о Ломоносове на том основании, что это простые
выписки без всяких исследований. Срезневский был прав, и с ним согласились все другие
члены Отделения, в том числе и я. Теперь Билярский, в качестве редактора «Записок»
Академии, напал на Срезневского за представленную им для напечатания в этом сборнике
статью о русских летописях, называя эту статью сырым материалом и недостойною
чести быть напечатанною в академическом издании. Это значит око за око зуб за зуб.
Однако Билярский неправ, в статье Срезневского есть исследования, хотя и невеликие.
Во всяком случае, статья эта не могла подлежать контролю одного члена, между тем
как уже Отделение ее одобрило. Срезневский, человек чрезвычайно самолюбивый и
не умеющий владеть собою, когда дело идет о том, чтобы усомниться в его необъятной
учености и ученых заслугах, отвечал, что не Билярскому судить Срезневского и что
первому можно учиться у последнего. Слово за слово, дошло до непристойных личностей
и таких речей, которым прилично место не в ученом собрании, а в кухне или передней.
Академики превратились в бранящихся баб или сторожей. Их нельзя было удержать.
Недоставало только пощечин» [там же: 437]. Статья была опубликована только в 1903
г. в Известиях ОРЯС [Срезневский 1903: 120-173]. В Примечании приведены строки из
письма Билярского о том, что статья «написана весьма небрежно», «состояла только из
грубого материала, бог знает для какой цели и надобности набросанного из летописи»
[Никитенко 1955, 2: 633, прим. № 337].
Мы знаем, что Второе отделение АН было уничтожено в 1923 году. Но еще задолго
до этого оно было неудобным для академических властей своей независимостью.
А ведь в 1841 г. оно было образовано из бывшей Академии Российской, которую
с 1783 г. возглавляла Е.Р. Дашкова.
26 мая во вторник 1864 г. Никитенко записывает: «Вечером собрание нескольких
академиков у президента на совещании по вопросу о слиянии II отделения с III.
Я и Срезневский защищали самостоятельное существование II отделения. Грот очень
неловко и очень тупо защищал слияние. Президент (Ф.П. Литке – Л.А.) вел себя хорошо,
он, как и следовало, искал примиряющего начала. В конце заседания пришли к мысли
уничтожить вообще отделения и слить их в одну безраздельную корпорацию. Не решив,
однако, ничего окончательно, положили обдумать эту меру и послать ее на рассуждение
прочим членам» [там же: 443].
5-го сентября 1864 г. было еще одно заседание в Академии наук. «Президент было
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
379
опять поднял вопрос о II отделении, то есть о слиянии его с III. Так как я главный
противник этого слияния, то Литке обратился ко мне, чтобы высказал свое мнение
относительно компромисса, предложенного некоторыми членами. Компромисс состоял
в том, чтобы слить все отделения в одну безразличную массу, и тогда не было бы никакой
обиды национальному чувству и отечественной науке в уничтожении Второго отделения,
которое таким образом разделило бы только общую судьбу всех других отделений...
Говорили много и не пришли ни к какому решительному заключению. Срезневский
начал было увертываться, однако скоро понял, что это нехорошо, и выразился в пользу
моего мнения. Билярский и Грот молчали. Пекарский что-то пробормотал, кажется,
против, но ничего не сказал. Когда [Ф.Н.] Устрялова спросили, считает ли он полезным
присоединить историю ко II отделению, он хриплым, едва слышным голосом отвечал,
что считает за лучшее оставить ее в III, но не подтвердил этого никаким мотивом» [там
же: 460–461].
4 декабря 1864 г. Никитенко отметил случай, когда знаток армянской и грузинской
литературы, академик «М.И. Броссе насмешил Академию. Возражая Срезневскому порусски, он выразился, что мнение последнего несогласно “с добрым умом”» [там же:
480].
Но некоторые обстоятельства заставляли Срезневского отмалчиваться и не принимать
активного участия в обсуждении тех или иных вопросов.
16 января 1865 г. состоялось «заседание комиссии, которую Академия назначила
для выработки проекта празднования столетнего юбилея [М.В.] Ломоносова со дня
его смерти. Комиссия на этот раз действовала вяло... [Никитенко] предложил начать
праздник обеднею, так как это будет на Святой неделе, потом церковным поминовением и
закончить актом в Академии, все приняли это очень холодно… Или мы боимся, чтобы нас
не упрекнули в клерикальном направлении? Кажется, этого нечего опасаться. Ломоносов
был настоящим русским, и по-русски следовало бы и почтить его память.
Срезневский, который в Отделении сильно поддерживал эту мысль, теперь молчал
как рыба» [там же: 493].
В начале марта 1865 г. зашла речь о медали в честь Ломоносова. Литке против –
в Академии нет денег. Никитенко поясняет: «Ему возражали Грот, Срезневский
и я. Академии неприлично приглашать к складчине (нужно-то всего рублей
600)… Кончили все-таки тем, что положено ходатайствовать о медали от имени
Академии. Странно, право, что Академии так мало дела до Ломоносова. Положим,
он не великий человек науки в общем смысле, но для нас он очень важен как первый
проложивший у нас путь науке и образователь нашего ученого и литературного языка»
[там же: 501].
380
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
И.И. Срезневский с годами становился сдержаннее и старался не проявлять
своего взрывного темперамента по незначительным поводам. 18 марта 1865 г., как
пишет Никитенко, «в Академии наук… сильно поссорились Билярский и Срезневский.
Последний, впрочем, вел себя сдержаннее и умереннее, но Билярский вышел из себя,
как это часто c ним случается. Причина ссоры самая пустая. Билярский, по поручению
Академии, составил сборник бумаг, относящихся до Ломоносова и хранящихся
в академическом архиве. Этот сборник (П.С. Билярский. Материалы для биографии
Ломоносова. СПб., 1865 – Л.А.) напечатан, но еще не пущен в продажу, хотя по
экземпляру и роздан уже некоторым из членов. Срезневский свой экземпляр отдал комуто на прочтение, кажется [В.И.] Л<аманскому>. Вот и все. Билярский стал доказывать,
что Срезневский не имел права этого сделать, тот возражал, что имел – ну и пошло»
[там же: 502]. В официальном письме на имя Я.К. Грота Билярский писал, что это «есть
нарушение моего права на ученую собственность, а открытое заявление об этом поступке
среди заседания есть наглая насмешка над моим правом» [Истрин 1906: 244-245].
Как видим, в «Дневнике» А.В. Никитенко перед нами выступает не столько
ученый-славист, сколько живой человек И.И. Срезневский, увиденный в различных
обстоятельствах глазами его коллеги, относящегося к нему по-разному. Это дает
возможность представить обстановку, в которой работали ученые в середине XIX века,
и с этих позиций посмотреть и оценить труд человека, оставившего замечательные
работы по истории русского языка.
Литература
Истрин, В.М. Письма к академику Петру Спиридоновичу Билярскому, хранящиеся
в Новороссийском университете. – Одесса, 1906. – 319 с. С портр.
Никитенко, А.В. Дневник. – Т. 1 (1826-1857). – М., 1955. – 542 с.
Никитенко, А.В. Дневник. – Т .2 (1858-1865). – М., 1955. – 652 с.
Срезневский, Вс.И. К истории издания «Известий» и «Ученых записок Второго
отделения Академии наук (1852–1863)». – СПб., 1905. – 142 стр.
Срезневский, И.И. Чтения о древних русских летописях. Чтения IV–XII. Повесть
временных лет // Известия ОРЯС, т. 8, кн. 1 – СПб., 1903. – С. 120–173.
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
381
М.М. Горина
2Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова
КОНТАКТЫ СЛОВАЦКОГО КОДИФИКАТОРА Л. ШТУРА
И И.И. СРЕЗНЕВСКОГО
Аннотация. Статья посвящена контактам и взаимоотношениям двух выдающихся
филологов – Л. Штура и И.И. Срезневского. В работе исследуется история знакомства
словацкого и русского лингвистов, а также их взаимное влияние друг на друга как
ученых и педагогов на основании их переписки, воспоминаний и исторических трудов.
В заключении автор приходит к выводу о том, что тесная дружба со славистом Л. Штуром
во многом повлияла на взгляды И.И. Срезневского как слависта и преподавателя. В то же
время в лице И.И. Срезневского Л. Штур видел поддержку братского русского народа
в борьбе за национальные права словаков в Австрийской империи.
Ключевые слова: этнография, национальное Возрождение, филология, славянские
контакты, национальное самосознание.
M.M. Gorinа
Lomonosov Moscow State University
CONTACTS OF THE SLOVAK CODIFIER L. SHTUR AND I.I. SREZNEVSKY
Abstract. The article is devoted to contacts and mutual relations of two outstanding
philologists L. Shtur and I.I. Sreznevsky. The history of dating of Slovak and Russian linguists,
as well as their mutual influence on each other as scholars and teachers on the basis of their
correspondence, memories and historical works is studied. In the end the author comes to the
conclusion that a close friendship with the Slavic L. Shtur greatly influenced the views of
I.I. Sreznevsky as a Slavist and a teacher. At the same time, in the person of I.I. Sreznevsky, L.
Shtur saw the support of the fraternal Russian people in the struggle for the national rights of
Slovaks in the Austrian empire.
Keywords: ethnography, national Revival, philology, Slavic contacts, national selfconsciousness.
В XIX веке отношения Российской империи со славянскими народами,
большинство из которых находилось под национальным гнетом (чехи, словаки, хорваты
и словенцы в империи Габсбургов, лужичане в немецких княжествах, болгары и сербы
в Османской империи), достигли апогея. Именно в Российской империи и русских, самой
могущественной нации среди славян, зависимые народы видели опору и возможность
освобождения из-под власти завоевателей. Немалую роль в этом сыграли победы
Российской империи над Османской империей в русско-турецких войнах (1768-1774
и 1877-1878 годы). Они питали надежды славян, столетиями живших под турецким
игом, наконец утвердиться в национальных правах и обрести независимость. Западные
славяне Австрийской империи (а с 1867 года – Австро-Венгрии) в свою очередь
© Горина М.М.
382
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
надеялись, что Россия поддержит их в борьбе за культурную автономию и возможность
говорить и писать на собственном языке. Да и внутри Российской империи интерес
к братским славянским народам в середине века активно рос. С одной стороны, в кругах
интеллигенции возникла идея создания славянских кафедр в университетах. С другой,
идея поддержки славян находила отклик в связи с внешнеполитическими интересами
России. По одной из версий, министр просвещения С.С. Уваров предлагал императору
и правительству обратить внимание на преподавание славистических дисциплин.
Он видел необходимость укрепления межкультурных связей для предотвращения
ассимиляции славян на австрийских территориях. Одновременно с этим славяноведение
формировалось как наука. Подготовкой новых преподавательских кадров занялись на
государственном уровне. В славянские земли отправляли молодых ученых для изучения
этнографии, культуры и языка народов. Одним из них стал Измаил Иванович Срезневский
(1812-1880).
И.И. Срезневский начал интересоваться этнографией задолго до путешествия
в славянские земли империи Габсбургов. Еще во время жизни в Харькове он собирал
народную поэзию, преимущественно украинскую. Ученый довольно рано познакомился
со словацкими песнями. Не зная словацкого языка, он записал словацкие песни, которые
ему напели словацкие торговцы и ремесленники, путешествовавшие по Малороссии.
Книжка (в ней было 64 страницы) вышла в свет в 1832 году. Когда в Харьковском
университете, где преподавал И.И. Срезневский, возникла необходимость найти педагога
для путешествия к южным и западным славянам, выбор пал на него. Перед поездкой
ученому выдали подробную инструкцию. В ней шла речь о задачах и целях стипендиата. От
И.И. Срезневского требовалось изучить не только славянские языки, фольклор, народные
песни, но и собрать обширный этнографический материал, информацию о промышленности
и географии территорий расселения славян. Ученый отправился в путешествие в сентябре
1839 года, а вернулся из него спустя три года. Путь его первоначально пролегал через
немецкие земли: он останавливался в Берлине и Галле. Значительное время он провел
в Чехии, Моравии (февраль-июль, сентябрь-декабрь 1840 года, январь 1841 года) и Словакии
(март-июль 1842 года) [Кишкин 1990: 40]. Во время поездки И.И. Срезневский знакомится
с выдающимися деятелями периода словацкого Национального Возрождения, писателями
и учеными: Я. Колларом, П.Й. Шафариком, Я. Голлым, М.М. Годжей и Л. Штуром. Со
многими зарубежными славистами у И.И. Срезневского завязалась крепкая и теплая
дружба, о чем свидетельствуют многочисленные письма русского филолога матери,
а также длительная переписка с иностранными друзьями и коллегами. Мы остановимся
на связях И.И. Срезневского с кодификатором словацкого литературного языка, борцом
за национальные права словаков – Л. Штуром.
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
383
И.И. Срезневский и Л. Штур познакомились в немецком Галле в феврале 1840 года.
В это время будущий кодификатор словацкого языка проходил обучение в университете,
который посещали многие протестанты. Об этом эпизоде и первом впечатлении от
знакомства И.И. Срезневский в письмах не оставил обширных воспоминаний. Известно,
что вскоре русский славист покидает немецкие земли: он оправляется в Прагу, затем
в Вену и Загреб. Вновь он встретится со Штуром только в 1842 году во время
пребывания на территории Словакии. 19 марта он приезжает в Братиславу на пароходе
и в тот же день видится с Л. Штуром. В своих письмах к матери русский филолог
описывает словацкого коллегу как «ревностного славянина» [Срезневский 1895: 282].
Из оставшихся воспоминаний И.И. Срезневского становится очевидно, что ученых
объединяла искренняя дружба. Л. Штур познакомил своего русского гостя с братом –
Карлом Штуром. На тот момент он возглавлял евангелический лицей (евангелическая
церковь Аугсбургского исповедания – прим. автора) в Модре. И.И. Срезневский приехал
к нему в гости совместно со Штуром на четыре дня. О приеме у словацких друзей
он писал: «Я тут как дома» [Срезневский 1895: 283]. Л. Штура и И.И. Срезневского
связывало не только личное общение, но и обмен профессиональным опытом. Русский
филолог побывал на лекции своего словацкого коллеги в евангелическом лицее
в Братиславе. На тот момент при нем существовала единственная в Венгрии, входившей
в состав Австрийской империи, кафедра языка и литературы чешско-словацкой.
Одним из ее преподавателей был Л. Штур. К тому же он возглавлял при лицее Чешскославянский кружок. Основной задачей, которую ставили перед собой члены кружка
изначально, было культивирование родного языка. И.И. Срезневский восхищенно
отзывается в своих письмах не только о Л. Штуре как о бескорыстном педагоге, но
и о молодом поколении словацких патриотов: «Лекцию читал Штур: он преподает
сравнительную славянскую грамматику на Словацком наречии. Аудитория была
полная. И его слушают из любви к родному языку, и он читает без платы. 2-й час была
беседа: студенты декламировали и читали свои сочинения. Благородное юношество»
[Срезневский 1895: 283].
Безусловно, двух лингвистов более всего объединяла любовь к славянской культуре
и славянским языкам. Их дружба переросла в братское взаимопонимание и поддержку.
В Братиславе русский филолог много времени проводит с М.М. Годжей, по вечерам
к ним присоединяется Л. Штур. Накануне отъезда И.И. Срезневского пришли провожать
сербы и словаки. Иноземного ученого горячо благодарили за «дружбу, советы, братскую
взаимность», а с М.М. Годжей и Л. Штуром он побратался «на жизнь» [Срезневский
1895: 292]. Да и в дальнейшей переписке И.И. Срезневский и Л. Штур обращались друг
к другу не иначе, как: «Милый мой друг и брат». В письмах И.И. Срезневский жалуется
384
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
своему словацкому приятелю на одиночество и грусть после отплытия из Братиславы
и прощания со Словакией.
По всей видимости, уже покинув словацкие земли, И.И. Срезневский создает
прощальное письмо [Досталь 2003: 519], которое посвящает всем славянам. Великий
ученый и великий гуманист призывает славян к возрождению национального самосознания
через изучение самих себя (науку – прим. автора). При этом И.И. Срезневский призывает
сохранить опыт предшествующих поколений и даже противников славянской культурной
автономии: «Между нами еще есть много людей, одаренных великим умом, обширными
знаниями, которых слишком одолело увлечение, любовь ко всему чужеземному... Уважим
их заслуги, оставим их нашими учителями, нашими вожатаями в том, в чем они могут быть
примером для времени будущего» [Досталь 2003: 521]. Однако в его письме отсутствуют
воинственные призывы к восстанию или революции во имя освобождения от иноземного
гнета. Русский филолог, напротив, указывает славянам единственно возможный путь
уважения и любви к ближайшим соседям: «Тем горячее должна быть в нас любовь к тем
народам, с которыми Провидение соединило нас в один государственный союз» [Досталь
2003: 521].
Во время путешествия И.И. Срезневский неплохо овладел словацким языком. В своих
письмах к матери, описывая сцену прощания в Братиславе, он прямо говорит: «Отвечая
им, сколько мог выразить свои чувства на их наречии, я плакал» [Срезневский 1895: 292].
Однако Л. Штуру он писал по-русски, но буквами чешского алфавита [Кишкин 1990: 45].
Из писем словацкого реформатора становится ясно, что в совершенстве И.И. Срезневский
владел именно чешским языком и питал к нему большую любовь [Štúr 1954: 240]. Скорее
всего, именно по этой причине Л. Штур писал И.И. Срезневскому на чешском, хотя уже
в 1844 году реформатор предложит кодификацию словацкого литературного языка,
которая станет опорной точкой для формирования его современного варианта.
В письмах к русскому филологу Л. Штур, возглавлявший движение за национальные
права словаков, жаловался на цензуру, притеснения со стороны венгерского
правительства, а также обманутые надежды будителей на понимание государственных
властей и ослабление политики мадьяризации [Štúr 1954: 356]. Из писем Л. Штура
мы узнаем о намерении И.И. Срезневского издать сборник словацких преданий
и сказок, чему словацкие будители были особенно рады [Štúr 1954: 354]. Кроме того,
в переписке с И.И. Срезневским Л. Штур поднимал и языковой вопрос, прямо указывая
на то, что «хорошо поступишь, если предложишь рассуждение о разделении словацких
диалектов, ни у кого другого для этого нет ни столько опыта, ни столько материала»
[Štúr 1954: 354].
Возможно, словацкий филолог повлиял на И.И. Срезневского как педагога. Лекции
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
385
Л. Шура и зарубежных славистов включали в себя комплекс дисциплин: литературу,
филологию, этнографию и историю [Загора 2007: 95]. Первоначально И.И. Срезневский
ориентировался при построении курса славяноведения именно на них. Однако вскоре
славяноведение попало в немилость власти: разоблачение Кирилло-Мефодиевского
общества в Киеве спровоцировало рост антипанславистских и антиславянофильских
настроений в Российской империи. В результате И.И. Срезневскому пришлось
пересмотреть лекции, акцентировав в них внимание на филологии.
Таким образом, главным итогом путешествия И.И. Срезневского в славянские
земли стало знакомство с культурой, языком, литературой и народным духом славян,
любовь к которым затем он передал молодому поколению российских славистов. Личное
знакомство, обмен опытом и длительная переписка с будителями помогла укрепить
межнациональные связи и стала отправной точкой для формирования отечественного
славяноведения. Для словацкого народа внимание могущественных соседей – русских –
имело неменьшее значение. Общение с И.И. Срезневским подняло дух братских народов
в борьбе за их национальные права.
Литература
Досталь, М.Ю. И.И. Срезневский и его связи с чехами и словаками. – М.: Полиграф
сервис, 2003. – 572 c.
Загора, Р. Людовит Штур и Кирилло-Мефодиевское общество. – Будапешт: Russica
Pannonicana, 2007.– С. 85 - 96. На рус. яз. – Фонд: КХ, Шифр: Х 29/1474, Инв.№ 000382406.
Кишкин, Л.С. Словацко-русские литературные контакты в XIX веке. – М.: ИСБ, 1990.
– 210 c.
Срезневский, И.И. Путевые письма Измаила Ивановича Срезневского из славянских
земель. 1839-1842. – СПб.: Б. и., 1895. – 374 с.
Štúr, L. Listy L’udovita Stura. Bratislava: Vyd. Slovenskej akad. vied, 1954.
Н. Делева
3Софийский университет имени Святого Климента Охридского
БОЛГАРСКИЕ ЛЕКСИКОГРАФЫ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
И ИХ КОНТАКТЫ С И.И. СРЕЗНЕВСКИМ
Аннотация. Представлены малоизвестные сведения, собранные болгарскими
исследователями, которые относятся к связям выдающихся русских славистов
с филологами-болгарами. Внимание уделено влиянию проф. И. Срезневского на
К. Петковича и С. Филаретова. Подчеркивается роль болгар эпохи Возрождения для
собирания материалов о болгарском языке, необходимых для изучения славянских языков.
Высказано мнение, что русско-болгарский разговорник, автор которого С. Филаретов,
© Делева Н.
386
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
является частью серии карманных изданий, изданных в 1854 г. и предназначенных для
русских солдат.
Ключевые слова: двуязычная лексикография, И. Срезневский, К. Петкович,
С. Филаретов.
N. Deleva
Sofia University «St. Kliment Ohridsky»
BULGARIAN LEXICOGRAPHERS
FROM THE PERIOD OF THE NATIONAL REVIVAL
AND THEIR CONTACTS WITH I.I. SREZNEVSKY
Abstract. Little-known information is presented, collected by Bulgarian researchers, which
pertains to the connections of eminent Russian Slavic scholars with philologists from Bulgaria.
Attention is paid to the influence of prof. I. Sreznevsky on K. Petkovich and S. Filaretov. The
role is emphasized of the Bulgarians from the period of the National Revival in the collection
of materials on the Bulgarian language, necessary for the studies of Slavic languages as
a whole. An opinion is expressed that the Russian-Bulgarian phrasebook authored by S. Filaretov
is part of a series of pocket-size publications, meant for the Russian soldiers, and printed
in 1854.
Keywords: Bilingual Lexicography, I. Sreznevsky, K. Petkovich, S. Filaretov.
Родные исследователи эпохи Возрождения Болгарии накопили большой и значимый
объем сведений о болгарско-русских связах этого периода. Краткий обзор некоторых
работ, написанных на болгарском языке, также собственные наблюдения над некоторыми
лексикографическими произведениями этого времени могут пролить свет на процесс
общения между двумя странами, дополнить картину взаимности в области просвещения,
образования, в частности, двуязычной лексикографии, также общение болгарских
словарников с проф. И.И. Срезневским.
Роль русского образования в процессе формирования болгарской интеллигенции
эпохи Возрождения бесспорна. В период после Крымской войны наступает период
самого интенсивного русско-болгарского общения в области просвещения. Это является
результатом сочетания новых потребностей болгарской культурной жизни и интересов
России. За период 40-70 гг. XIX в. в русских высших и средних учебных заведениях
получили образование более 500 болгар. Это представляет собой 30 % интеллигенции
с высшим образованием, более 25% – со средним. [Генчев 2002: 199]. В монографии,
посвященной деятельности московских славянских комитетов, А. Андреев в качестве
приложения приводит список 930 болгар – мужчин и женщин, получивших образование
в России за весь период Возрождения [Андреев 2014: 285-433].
Одно из направлений, в котором проявляется русское культурное влияние с 30-х гг.
XIX в. и до Крымской войны, связано с интересом ученых-славистов к болгарской теме
в Харькове, Одессе, Казани, Москве, Санкт-Петербурге.
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
387
Контакты болгар с И.И. Срезневским относятся к началу 40-х гг. XIX в., в этот период
он читает лекции в Харьковском университете. По инициативе В. Априлова болгарская
колония в г. Одессе устанавливает контакты с выдающимся ученым-славистом. Один из
выпускников Ришелевского лицея и духовной семинарии в Одессе К. Петкович становится
одним из самых талантливых студентов И.И. Срезневского в Санкт-Петербургском
университете. Л. Минкова на основе архивных документов добавляет новые сведения
к биографии К. Петковича, опираясь на 80 неопубликованных писем Захария Княжеского
его влиятельным петербургским знакомым [Минкова 2009: 15].
К. Петкович поступает в СПб. университет благодаря усилиям Захария Княжеского
(Письма к Погодину из славянских земель (1835-1861) [Цит. по: Минкова 2009: 3].
Во время пребывания в Харькове З. Княжески был тепло принят И.И. Срезневским,
который в это время возглавлял кафедру славистики. В рекомендательном письме
О.М. Бодянскому И. Срезневский пишет: «Не много нужно слов, пиша письмо
с человеком подобно г. Княжескому. Довольно вам сказать, что болгарин образованный
и полный любви к родине, чтобы вы обласкали его как родного. Он достоин ваших ласк
и вашего участия. Вы верно не откажете ни на одну из его просьб [Минкова 2005: 311].
Одно из писем, которое З. Княжески пишет 29 июля 1847 г. влиятельным людям
столицы, обращено к И.И. Срезневскому, в это время уже руководившему кафедрой
славистики Санкт-Петербургского университета, с просьбой наставлять подателя
письма, молодого и усердного болгарина Константина Дмитриева [Минкова 2009: 4].
В тот же день, 29 июля 1847 г., З. Княжески отправляет и письмо в Москву П.А. Плетневу
с просьбой «быть попечителем и благодетелем этой бедной страны Болгарии. Примите
участие в ее образовании...» [Унджиева 1962: 166].
В результате усилий З. Княжеского и успешной сдачи экзаменов получен
диплом и все необходимые документы из Ришелевского лицея, при участии П.А.
Плетнева (по мнению Л. Минковой) К. Петкович становится стипендиатом СПб.
университета. Молодой болгарин – один из лучших студентов И.И. Срезневского,
проявляющий большой интерес к новоболгарскому языку. Об усилиях ученого,
связанных с составлением болгарско-русского словаря и о помощи, которую оказывает
ему К. Петкович, можно судить из исследования Г.А. Венедиктова. По его мнению,
К. Петковичу принадлежит определенный вклад в увеличение объема словарных
материалов И.И. Срезневского, связанных с изучением болгарского языка как части
славянской филологии [Венедиктов 1990: 105-129]. Словарь рукописный, хранится
и сейчас в архиве И.И. Срезневского в Петербургском отделении Архива РАН, фонд
216, оп. 3, а.е. 378. На заглавной странице тетрадки надпись: «Словарь болгарскорусский. Составленный болгарином Константином М. Петковичем. С. Петербург.
388
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
1848 12 октября». Часть словаря нам знакома по сканированной копии. Трудно
сдерживать свое волнение, читая и изучая слова, написанные мелкими изящными
буквами. Описание особенностей этого лексикографического труда содержится также
в [Кювлиева-Мишайкова 1997: 93-98]. Словарь включает около 2700 слов, к ним
добавлен и список из 320 собственных имен. Словник отражает преимущественно
лексику, связанную с бытовым общением, главным образом незаимствованнную.
Очевидно, такой подбор целенаправлен. Нельзя не согласиться с предположением
В. Кювлиевой, что словарь составлен с учетом включения исконной лексики,
которой интересовался И.И. Срезневский для сопоставления с так называемой им
«старославянской лексикой» [Кювлиева 1997: 95]. К отдельным словам добавлены
замечания в скобках с указанием страницы письменного памятника, в котором
встречается данное слово, напр. хъртка ‘гончая собака’ (gl. 58 хрът); чаша ‘стакан’ (glag.
Cloc 85), уста ‘рот’ ( gl. 85). Болгарские слова представлены как однозначные единицы
– в качестве соответствия приводится обычно однословный русский эквивалент, напр.
колко ‘сколько’, паланка ‘маленький уездный город’. В некоторых случаях приводятся
и синонимы чаршия ‘ряд лавок, базар’; усетовам ‘чувствую, ощущаю’. Ко многим
словам, кроме русского перевода, добавлены и соответствия на греческом, французском
или латинском языке, что является свидетельством высокой образованности
К. Петковича. Некоторые слова сопровождаются и речевыми формулами, напр. утро
‘утро’. Добро утро. Отв. Дал ти бог добро. Этот незаконченный словарь содержит
богатый лексический и фонетический материал и имеет важное значение для
истории болгарского языка и болгарской лексикографии. Он также свидетельствует
о важной роли русской лексикографической школы XIX в. для подготовки первых
болгарских филологов.
По сведениям Г. Венедиктова, под руководством И.И. Срезневского К. Петкович
работал и над двумя небольшими словарями, связанными с переводом с чешского
на болгарский, – Краледворской рукописи и Судом Любуши. Важно подчеркнуть, что
чешско-болгарский словарь Петковича первая (или одна из первых) попыток составления
подобного двуязычного словаря болгарином. Немаловажен и тот факт, что переводы
и словари составлены не только по настоянию Срезневского, но и под его руководством
[Венедиктов 1990: 112-113].
Еще студентом К. Петкович пишет исследование «Свадебные обычаи македонских
болгар» (Рукописный отдел Архива Русской академии наук, фонд 216, оп. 3, № 508 –
о нем: [Минкова 1980: 52-68]). Это сочинение К. Петковича не потеряло своего значения
как содержащее интересные варианты песен и как факт из ранней истории болгарской
фольклористики.
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
389
С проф. И.И. Срезневским общался и другой талантливый филолог-болгарин Савва
Филаретов.
С. Филаретов родился в 1825 г. в г. Жеравна, учился у известного Саввы Доброплодного
в г. Котел, в 18-летнем возрасте стал учителем в г. Шумен. По обычаям того времени
благодарные граждане собирают средства и посылают талантливого педагога учиться
в греческой школе в Стамбуле. В 40-ые годы в турецкой столице проживают передовые
болгары, которые советуют ему поехать в Россию и там получить славянское образование,
чтобы принести большую пользу для своего отечества.
В 1844 г. известный и в Москве болгарский торговец и благодетель Иван Денкоглу
выделяет из своих средств стипендию на учебу одного болгарина в Московском
университете с единственным условием – вернуться обратно в Болгарию и работать
учителем. В 1852 г. его стипендиатом становится выпускник Первой одесской гимназии
Филаретов. За годы, проведенные в Одессе, С. Филаретов устанавливает дружеские
контакты с Н.Н. Мурзакевичем. Он снабжает его рекомендательными письмами, в одном
из них пишет своему другу проф. О.М. Бодянскому: «Поручаю вашей благосклонности,
мой добрейший и почтеннейший Иосиф Максимович, молодого болгарина Филаретова…
Будьте ему добрым помощником и руководителем, а также и ходатаем у кого нужно»
(письмо от 29 авг. 1852 г., ИЛ АН УССР, ф. 99, а. е. 92, л. л. 69-70. Цит. по [Минкова 2005:
290]). Он живет и учится в Москве до 1857 г., до окончания своего высшего образования.
Под руководством руководителя кафедры славистики филологического факультета
О.М. Бодянского и под его покровительством проходит весь период обучения
С. Филаретова, а благодаря обстоятельству, что он стипендиат И. Денкоглу, входит
в круг его знакомых – общественных деятелей и ученых, среди которых Аксаковы, М.П.
Погодин, С.П. Шевырев, П.И. Бартенев, А.Ф. Вельтман. К концу февраля 1854 г. студенту
второго курса Историко-филологического факультета Савве Филаретову поставлена
задача составить русско-болгарский разговорник для русских воинов–участников
в Крымской войне. Заслуга получения этой трудной и срочной задачи принадлежит
академику Петербургской академии наук, профессору Московского университета
славянофильских убеждений С.П. Шевыреву. Подробные сведения о написании книги
содержатся в письме С. Филаретова С.П. Шевыреву от 8 апреля 1854 г., из которого видно,
что весной 1854 г. в связи с разговорником составитель был в Петербурге, где благодаря
Спиридону Палаузову был представлен министру народного просвещения А.С. Норову.
В конце письма Филаретов сообщает, что имел удовольствие познакомиться с проф.
И.И. Срезневским, К.К. Косовичем и др. (цит. по [Унджиева1990: 27], письмо хранится
в Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей. Л. ф. Шевырева,
№ 850, ед. хр. 582).
390
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
Книга выходит из печати в марте 1854 г., сразу отправлена на фронт в Болгарию.
Филаретова попросили остаться еще неделю в столице «… сверять разные записки
о Болгарии и болгарах и изложить письменно свое собственное мнение как о верности
записок, так и об удобнейшем способе еще сильнее воодушевить болгар и ободрить
их, чтоб они смелее взялись за оружие против своих притеснителей, действуя согласно
инструкциям главнокомандующего над русскими войсками» (Государственная публичная
библиотека им. Салтыкова-Щедрина, Санкт-Петербург, 850, а. е. 582, цит. по [Минкова
2005: 295; Унджиева 1990: 27, 137]).
В статьях и монографиях болгарских исследователей рассматриваются особенности
«Карманной книги…» С. Филаретова, однако, по-нашему мнению, ее следует
рассматривать как часть серии подобных произведений. В 1854 г. в Санкт-Петербурге
изданы три пособия с однотипным названием «Карманная книга для русскихъ воиновъ
въ Турецкихъ походахъ» [Джамбазов 1977: 24]. Нам удалось уточнить, что речь идет
о русско-румынском разговорнике [Гинкулов 1854] и словаре и о русско-греческом
разговорнике и словаре [Гумалик 1854]. В журнале «Москвитянин» в отделе «Критика»
в мае 1854 г., т.е. через два месяца после выхода в свет книги Филаретова представлена
рецензия на две книги: «Карманная книга для русских воинов в турецких походах».
С.-П. 1854. В тип. Штаба Отдельного корпуса внутр. Стражи. В 16 д. л. 2 части.
Стр. в I-й 97, во II-й 95. И «Карманная книга для русских воинов, находящихся в походах
против турок по Болгарским землям». С.-П. В тип. Имп. Ак. Наук. 1854. В 16 д. л.
стр. 164.
«Обе эти книги, составленные по одному и тому же плану, очень хорошо
приспособлены к употреблению, для которого они назначены. В первой помещены:
1) Разговоры Российско-Турецкие; 2) Словарь Российско-Турецкий, и 3) Основные
правила Турецкого разговорного языка. Во второй: 1) разговоры Русско-болгарские;
2) Русско-болгарский словарь, и 3) Основные правила Русско-болгарского языка.
В словарях той и другой книги собраны все нужнейшие и употребительнейшие слова;
основные правила языков изложены кратко, просто и ясно, а разговоры касаются именно
тех предметов, о которых нужно говорить воину с местными жителями». В примечании
к первой книге указано, что она написана в 1828 г. О. Сенковским, «имя которого уже
служит ручательством, что книга, составленная им, составлена с полным знанием дела»
[Москвитянин 1854, IV: 20-23]. В рецензии не указано имя ее автора, также не указано,
что С. Филаретов – автор Русско-болгарской книги.
До настоящего времени в исследованиях болгарских ученых о «Карманной
книге…» С. Филаретова только в одном месте было высказано мнение, что ему было
поручено составление краткого руководства по подобию русско-турецких разговорников
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
391
Сенковского [Унджиева 1990: 27]. Так как нам удалось ознакомиться с текстами
оригинальных изданий этих двух книг, стало возможным подробное сравнение их
содержания.
Имя С. Филаретова обозначено на 3 странице после небольшого вступления под
заглавием «Замечания к русско-болгарским разговорам», в котором указаны некоторые
фонетические различия между двумя языками и принятые условные обозначения.
Книга Сенковского состоит из двух частей – в первой части включены «Разговоры
русско-турецкие» и «Словарь русско-турецкий употребительнейших слов», во второй
– краткая грамматика турецкого языка. Книга Филаретова объединяет «Разговоры
русско-болгарские», «Словарь» и «Основные правила новоболгарского языка». В книге
О. Сенковского Раздел II первой части назван «О взятии языка и распросе пленного»,
а у Филаретова она озаглавлена «Еще распросы о неприятеле». В части «Разговоры…»
С. Филаретов разрабатывает отдельный раздел V – «Разговоры Русского воина
с Болгарским священником» (с. 52-60). С. Филаретов придерживается текста пособия
Сенковского, снабжая его болгарскими соответствиями. Это в некоторой степени дает
и ответ на вопрос о коротких сроках, за которые была составлена книга. Этот факт ни
в коем случае не уменьшает заслуги молодого болгарского филолога, который в это время
студент второго курса Историко-филологического факультета Московского университета
и на которого было возложено такое ответственное поручение.
По нашим предположениям, имея в виду содержание указанных выше книг – русскогреческий и русско-румынский, их составители взяли за основу то же самое издание 1828 г.
«Карманная книга…» С. Филаретова заслуживает особого внимания, так как
объединяет первый русско-болгарский разговорник, первый русско-болгарский словарь
и первую грамматику новоболгарского языка.
В первой части «Разговоры…» (с. 3-61) Филаретов, следуя за русским текстом
О. Сенковского, в нескольких местах добавляет реплики, демонстрирующие его теплое
отношение к русским, напр. «Русские желают нам добра. Они наши братья и единоверцы»
[Филаретов 1854: 17]. Предложение из русско-турецкого разговорника «Я прихожу
к вам в гости, с добрым желанием и миром. Обходитесь со мной не как с неприятелем,
но как с другом» Филаретов дополняет словами «единоверным и единоплеменным»
[Филаретов 1854: 41, 47-48], «между нами не может быть никакой вражды»
дополнено «мы братья по языку и вере» [Сенковский 1828: 66-67; Филаретов 1854: 41,
47-48].
Второй раздел книги – «Словарь Русско-Болгарский» (с. 61-116). В словарь
входят 2443 заголовочных русских слов (1392 существительных, 686 глаголов, 325
прилагательных и причастий, 24 наречия, 3 местоимения, 2 предлога, 2 частицы,
392
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
1 числительное и 8 словосочетаний) [Джамбазов 1977: 25]. Впечатление производит
очень частое использование турцизмов как соответствие или одно из соответствий
русских слов, напр. Баня – баня, хамам; Дворец – сарай, палат, жалование – заплата, хак.
С точки зрения перевода, интерес представляют слова-заимствования из
международной лексики, свидетельствующие о том, что они еще не присутствовали
в общенародной языковой практике, напр. Компания –другарство, дружина, депутат –
представитель.
Языковая подготовка С. Филаретова помогает ему успешно представить словаомонимы, используя краткое толкование-пояснение к одному из них для разграничения
значения, напр. Небо – небе; Небо (во рту) – небце.
Третий раздел «Карманной книги…» – «Основные правила новоболгарского языка»
(с.119-163) – написан болгарином, владеющим хорошо обоими языками. Автор понимал,
что следует написать грамматический очерк общенародного языка, по этой причине он
не придерживался строго нормативной системы какой-нибудь из уже опубликованных
болгарских грамматик [Русинов 1977: 34]. Автор справился с трудной задачей описать
грамматику коротко и понятно, так как она должна была служить пособием для русских
воинов при их прямом общении с болгарами.
Грамматический очерк включает разделы о буквах, о падежах, о членах,
о существительных именах, о прилагательных, о числительных, о местоимениях,
о глаголах, о наречиях, о союзах, о предлогах, о междометиях.
Стоит отметить, что еще в начале 50-х гг. XIX в. С. Филаретов пишет, что
в болгарском языке нельзя говорить о склонении, а значения падежей в русском
языке выражаются с помощью предлогов, т. е. аналитическим путем. Для
удобства русского пользователя автор приспосабливает предложные сочетания
болгарского языка к русским падежным конструкциям, «из которых читатель
увидит еще яснее, какую частицу или предлог должен ставить перед именительным
падежом, когда ему нужно будет выразить тот или другой из косвенных падежей»
[Филаретов 1854: 122].
Самый большой интерес представляют сведения об употреблении артикля
в болгарском языке. Артикли обозначаются как «частицы, которые приставляются к концу
имен существительных или прилагательных» для обозначения определенности предмета
[Филаретов 1854: 120]. (Первое описание грамматики С. Филаретова принадлежит
Р. Русинову [Русинов 1977: 34-38].
Отсутствие опыта и традиции, короткий срок, за который нужно было справиться
с трудной задачей составления болгарской части «Карманной книги…», бесспорно,
являются доказательством филологического чутья и таланта С. Филаретова.
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
393
О требовательности автора к себе можно судить из его письма от 13 января 1856 г.,
адресованного И. Денкоглу, в котором С. Филаретов жалуется, что его «Карманная
книжка» полна промахов и недостатков, поскольку его заставили «написать ее наизусть
за 5-6 дней», а потом ждать в типографии сорок дней, не имея возможности ничего
исправить (Из Архивата на … т. 2: 455, № 2342).
Проф. И.И. Срезневский в «Замечаниях о Словаре славянских наречий»
в библиографической записке пишет по поводу «Карманной книги…» С. Филаретова,
что эта книжка интересна между тем и как практическое руководство для изучения
болгарского наречия [Цит. по Венедиктов 1990: 127].
В 1857 г. С.Филаретов оканчивает университет и отправляется на родину.
В Петербурге встречается с проф. И.И. Срезневским и передает ему книги от
О. Бодянского [Минкова 2005: 297]. После возвращения в Болгарию
в 1858 – 1859 г. С. Филаретов активно сотрудничает в газете «Цариградски вестник»,
описывая достижения в области школьного образования. В 1861 г. вынужден покинуть
Софию, посещает Петербург и Москву. В письмах С. Филаретова Н. Герову неоднократно
он передает ему приветы и от проф. И. Срезневского (Из Архивата на … т. 2: 492, №
2386; 593, № 2510). После успешной сдачи необходимого экзамена поступает на русскую
дипломатическую службу в Стамбуле, которую занимает до конца своей жизни в 1863 г.
Наша дальнейшая работа в архивах и библиотеках станет продолжением поистине
возрожденческого энтузиазма и трудолюбия исследователей русско-болгарских
культурно-просветителских связей.
Литература
Андреев, А. Руските славянски комитети в България (1857-1878), В.-Тырново, 2014.
Венедиктов, Г.Г. И.И. Срезневски и началото на българската лексикография. –
В: Българистични студии. С., 1990. – С. 105-129.
Генчев, Н. Българо-руски културни общувания през Възраждането. – С., 2002.
Гинкулов, Я. Карманная книжка для русских воинов в походах по княжествам
Молдавии и Валахии. Ч. 1-2. – Спб., тип. Акад. наук, 1854.Ч. 1. Разговоры и словарь
русско-ромынские (валахо-молдавские). 15, 228 с. С. 1-14. «Предварительные замечания
о словопроизношении ромынском». С. 1-82. «Разговоры русско-ромынские (валахомолдавские)». С. 83-228. «Словарь русско-ромынский употребительнейших слов» (около
4000 слов, от авось до ячмень). Ч. 2. Основные правила ромынского (валахо-молдавского)
языка. 186, VI с.
Гумалик, Д. Карманная книга для русских воинов в походах по турецко-греческим
землям. Греческие разговоры. Словарь. Грамматика. – Спб., тип. Акад. наук, 1854. 64, 110
с. – С. 5-64. Русско-греческий военный разговорник. С. 1-76. Словарь русско-греческий
(около 2500 слов, от абордаж до ящик).
Джамбазов, П. Транслитерация и интерференция в первом русско-болгарском
разговорнике и в первом русско-болгарском словаре. – В: Болгарская русистика, 1977,
394
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
№ 4, 24-33.
Из архивата на Н. Геров 1914: Из архивата на Найден Геров. – Т. 2. – С., 1914.
Кювлиева-Мишайкова, В. Българското речниково дело през Възраждането. – С., 1997.
Минкова, Л. Българи възрожденци в Русия. – С., 2005.
Минкова, Л. Константин Петкович – един непознат? Български език и литература,
2009, № 3.
Москвитянин. Учено-литературный журнал. 1854. Т. III. № 9, май, кн. 1.
Русинов, Р. Первая грамматика новоболгарского языка, предназначенная для русских
воинов. – В: Болгарская русистика, 1977, № 4, 34-38.
Унджиева, Ц. Документи по българското Възраждане в съветските архиви. –
В: Известия на Института по литература на БАН, кн. XII, – С., 1962. – С. 115-175.
Унджиева, Ц. Сава Филаретов. – С., 1990.
Л.Н. Донина
4Санкт-Петербургский государственный университет
Институт лингвистических исследований РАН
«МЫСЛИ…» И.И. СРЕЗНЕВСКОГО ОБ ИСТОРИЧЕСКОЙ МОРФОЛОГИИ
(ИМЯ СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ)
Аннотация. В статье систематизированы идеи И.И. Срезневского об исторической
морфологии русского языка. Основные положения его теории сопоставлены с
фактическими данными памятника XV в. «Летописец Еллинский и Римский».
Ключевые слова: И.И. Срезневский, древнерусский язык, «Летописец Еллинский
и Римский», морфологические изменения, сравнительно-исторический метод в
языкознании, XV век.
L.N. Donina
Saint Petersburg State University
Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences
«THOUGHTS...» BY I.I. SREZNEVSKY ABOUT HISTORICAL MORPHOLOGY
(NOUN)
Abstract. In this article Sreznevsky’s conception of historical morphology of Russian
language is analysed and presented. The main features are compared with factual information
by XV century ancient writing “Hellenic and Roman Chronicle”. Refs 3.
Keywords: I.I. Sreznevsky, Old Russian, “Hellenic and Roman Chronicle”, morphological
alterations, comparative and historical method in linguistics, 15th century.
При каждом обращении к «Мыслям об истории русского языка» академика
И.И. Срезневского вновь поражает концентрация этих самых мыслей в тексте одной
книги, одного выступления [Срезневский]. Многие из высказанных положений,
© Донина Л.Н.
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
395
несомненно важных и новаторских, стали с тех пор общепринятыми, но, как кажется,
«любимой» для И.И. Срезневского была идея о динамизме языковой системы: в разных
формулировках она повторяется многократно и всякий раз аргументируется анализом
изменений на разных языковых уровнях.
Морфологические изменения описаны в небольшой по объему части в конце
V раздела, в целом посвященного сопоставлению славянских наречий. Тезис о том, что
«формы словообразования и словоизменения тратили постепенно свой вид, значение
и употребление», доказывается на примере «некоторых из подробностей изменений»
[Срезневский 1959: 51].
Прежде других названы изменения в консонантном словоизменительном типе
существительных. Поучительно, что рассмотрение морфологических изменений
И.И. Срезневский начинает с периферийных сфер именного склонения, которые
способны длительное время сохранять остатки прежних состояний системы и дают
множество фактов для изучения произошедших преобразований. Эти древние по
происхождению существительные вызывали интерес и первых историков русского языка,
и нынешнего поколения исследователей. Присоединимся к рассмотрению того, как
«употребление некоторых форм все более тратилось» [Там же], описав функционирование
слов, в древности принадлежавших к названному словоизменительному типу,
в памятнике, известном под названием «Летописец Еллинский и Римский» второй
редакции [Летописец Еллинский и Римский].
Морфология этого памятника не изучена, в этом смысле не выполнен завет
И.И. Срезневского, высказанный в последних строках «Мыслей об истории русского
языка»: «Каждый из старых памятников языка должен быть разобран отдельно
в отношении лексикальном, грамматическом и историко-литературном» [там же: 80].
В отношении «Летописца Еллинского и Римского» это пожелание И.И. Срезневского
осуществить сложно. Сразу после обнаружения памятника (его впервые описал
в 1866 г. А. Попов в монографии «Обзор хронографов русской редакции») стала понятна
его значимость. И.И. Срезневский включил хронограф в число источников своего
словаря древнецерковнославянского и древнерусского языков. В 1904 г. Императорской
Археографической комиссией было принято решение о необходимости его издания
и начаты подготовительные работы, но публикация памятника стала возможной только
на рубеже XX–XXI вв. благодаря многолетним трудам и усилиям О.В. Творогова.
К сожалению, для лингвистических исследований эта публикация может быть
использована только при применении особых дополнительных методик, так как
текст не печатается «буква в букву, знак в знак, строка в строку», а реконструируется;
рукопись, по которой ведется публикация, несколько раз меняется, ни один из списков
396
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
не воспроизведен полностью, разночтения подводятся выборочно и не по всем
спискам…
Между тем для изучения названной группы существительных, обычно неполно
отраженной в памятниках, «Летописец Еллинский и Римский» особенно важен. Отметим
также, что основные списки относятся к первой половине XV в., редактор объединил
в составе хронографа множество переводных и оригинальных произведений X-XV вв.,
периода, который представлялся Срезневскому весьма ценным с точки зрения истории
русского языка: «С таким богатством строя оставался русский народный язык до
XIV в.» [там же: 84 («О древнем русском языке»)]. Существительные с древней основой
на –ес (количественно ограниченная и закрытая группа существительных среднего рода,
входящих в определенный древнерусский словоизменительный класс, но не обязательно
в класс этимологических основ на *s) представлены в «Летописце» полнее, чем в других
текстах, в силу его объема, жанра и энциклопедичности содержания. В «Летописце»
употреблены существительные грано, диво, иго, исто, дѣло, дрѣво, ложесно, коло, небо,
око, руно, слово, тѣло, удо, ухо, чело, чрѣво, чюдо, причем имеются словоформы всех
падежей единственного, множественного и двойственного числа. Во всех падежных
формах этих существительных (1435 употреблений) как единственного числа (кроме
именительного, винительного падежей, звательной формы), так и множественного
представлены словоформы с варьирующимися флексиями — при вариативных
основах.
И.И. Срезневский обращает особое внимание именно на основы подобных
существительных, которые он в связи с такой их особенностью, как варьирование основы,
называет «наращаемыми именами существительными». Этот термин справедливо
кажется ученому неудовлетворительным, и в дополнениях к четвертому изданию
«Мыслей об истории русского языка» 1887 г. он помещает примечание: «Оставляю
термин, к которому все привыкли, хотя он и не выражает идеи, как не выражают
подлинной идеи и многие другие термины» [там же: 51]. (И сейчас в славистике
используется несколько терминов для описания таких существительных и их основ
(подробнее см. [Донина]): «разносклоняемые основы» и «неравносложные основы»
(С.Б. Бернштейн) «неравносложные существительные» (Н.А. Кондрашов), «парциальные
основы» (Ю.С. Маслов).)
И.И. Срезневский демонстрирует интересный и ценный методологический
подход к изучению исторической морфологии: он сужает проблему (пишет только об
основах единственного числа), но расширяет контекст ее освещения (в данном случае
пространственно — до «всех наречий славянских»): «Древний обычай отличать
в наращаемых именах существительных и прилагательных и в причастиях именительный
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
397
падеж единственного числа от падежей косвенных одинаково слабел с течением времени
во всех наречиях славянских» [Срезневский 1959: 51]. Таким образом, применяемый
метод можно рассматривать как сравнительный.
Далее исследователь высказывает в виде логического конструкта гипотезу
о выравнивании основ: «Это удаление слов от древней первобытной формы пошло
двумя путями: или забываема была совершенно идея наращения и слово изменяться
стало в косвенных падежах, как будто не наращаемое, или же и падеж именительный
получал форму наращенную» [там же: 51]. Обратим внимание еще на одну эмпирически
проявленную здесь черту подхода И.И. Срезневского к исторической морфологии, важную
и плодотворную для дальнейшего развития этой науки: ее задачу он обозначает как
изучение процессов изменения («удаления») русского языка (среди других славянских)
от исходной системы, а не как реконструкцию этой системы (индоевропейской или
праславянской, названной им «древней первобытной формой»). Рассмотреть по существу
исходный конструкт автора затруднительно, поскольку никак не обозначены временные
рамки, в которых протекали эти «два пути», но теоретически существуют и другие
возможности. Можно, устранив обе древние основы единственного числа, выработать
новую общую, например, добавив суффикс, как в единственном числе существительных
с древней основой на *-ęt. В этих (уже трех) случаях изменения служат тому, чтобы
вернуть слову единство формы путем выравнивании основ, но языковая система
в своем движении может найти (и находит) «полезное применение» каждой из возникших
по фонетическим причинам форм: «встроить» их в грамматическую систему, наделив
каждую из них способностью передавать особое грамматическое значение, например,
числа; «насытить» их семантически, увязав с одной основой определенное значение
слова; противопоставить стилистически.
Рассматривая и сравнивая «два пути» выравнивания основ, И.И. Срезневский
указывает, что «случаев последнего рода гораздо более, но есть и первые; так, средние
имена на о (тѣло, небо) в большей части славянских наречий потеряли наращаемость
по крайней мере в единственном числе; в наречиях юго-западных удержалась она только
для множественного числа, и то не без исключений, и только в хорутанском, да кое-где
в хорватском не совсем забыта в числе единственном (око род. ока и очеса и т.д.)» [там
же: 51–52]. По правде говоря, ни в древнерусском, ни в русском не приходилось среди
существительных среднего рода, входивших в древности в словоизменителный тип на
*-s, встречать «случаи последнего рода», т.е. такие, в которых в единственном числе
«падеж именительный получал форму наращенную». Когда Срезневский пишет, что их
«гораздо более», возможно, он имеет в виду упоминаемые в другом месте типы слов,
с основами на *–n, например.
398
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
При анализе конкретного языкового материала становится понятно, что реальная
картина гораздо более сложна, чем изначальная схема: на грамматическую закономерность
накладываются лексические особенности слов, определяющие их синтаксические
функции, и каждое слово из этого древнего списка, если и движется общим путем, то со
своей скоростью. Так, для существительного слово (в «Летописце Еллинском и Римском»
встречается 396 раз, причем во всех падежных формах единственного и множественного
числа) наиболее абстрактное из значений (слово Божие) связано во всех падежах с
основой без -ес, основы же с -ес характеризуются конкретными и определенными
значениями, часто в устойчивых сочетаниях с предлогами. В целом же переходная
парадигма содержит обилие вариантов и основ, и окончаний, не нагруженных особыми
функциями в тексте; старые и новые словоформы сосуществуют, находясь в равных
достоинствах.
К древнерусскому языку в полной мере относится наблюдение, сделанное
И.И. Срезневским относительно «наречий юго-западных». Все падежи множественного
числа демонстрируют гораздо большую традиционность форм, противопоставляя
парадигму множественного числа парадигме единственного числа не только системой
окончаний, но и характером основы, что соответствует языковой тенденции выдвижения
категории числа на более важное место в системе по сравнению с категорией типа
склонения: Егда же противу слово слышах, сила нѣкая изыде изъ устъ eгo, и не възмогоша
словеса моя противу словесъ старца сего [Летописец Еллинский и Римский: 1-294].
При этом парадигмы множественного числа разных существительных
рассматриваемой группы по-разному представлены в тексте «Летописца» основами
с суффиксальным элементом и без него. Небеса (30 — с –ес : 1 — без -ес), телеса
(30 : 4), чюдеса (40 : 0) в этом отношении близки к словеса (121 — с –ес : 4 — без -ес).
«Медлительность» в процессе утраты суффиксального элемента можно рассматривать
как свидетельство того, что именно эти слова исконно входили в консонантный тип
склонения на -*s. Как известно, эти же существительные (конечно, с дифференциацией
значения) в некоторых формах множественного числа и в современном русском языке
могут иметь суффиксальный элемент -ес. Но существительные дрѣво (3 — с -ес : 27 —
с основой дрѣв-), дѣло (6 : 59), удо (2 : 8) образуют парадигму множественного числа,
в которой основ без -ес на порядок больше, чем основ с суффиксальным элементом,
что заставляет думать о появлении элемента -ес в их основах под действием аналогии.
Т.о., слова, исконно принадлежавшие к типу склонения на *-s, более устойчивы в своих
формах; слова, перенявшие образец склонения этого типа по аналогии, так же легко
оставляют его. Говоря словами И.И. Срезневского, «не все превращается равномерно,
иное скорее, другое медленнее…» [Срезневский 1959: 21].
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
399
В последующем изложении материала выдающийся русский славист расширяет круг
языков, на базе которых рассматривает несколько типов существительных, видимо, одного
временного среза; проблема сужается до констатации наличия или отсутствия наращения
в именительном падеже единственного числа. При переходе непосредственно к русскому
материалу сравнительный метод в некоторой степени дополняется анализом изменений
во времени, что является, как нам кажется, значительным шагом вперед в развитии новой
науки — истории русского языка: «В русском языке закон наращаемости имен и причастий
долго был в силе, нет сомнения, что не только в XIV веке, но и позже был он в памяти народа,
но потом все более был забываем, а теперь представляет в говорах народных только бедные
остатки». Важным представляется и обращение к народным говорам, в этом фрагменте
описание основ с наращениями обогащается признанием «колебаний»: «говорится стремя
и стремень, вымя и вымень…» [Cрезневский 1959: 52–53].
Среди других изменений именной морфологической системы названы, главным
образом, «потери» в грамматических категориях: двойственного числа, различий
«склонения мужского и женского», падежей в разных славянских языках современного
автору периода. Здесь также хочется обратить внимание на некоторые временные «якоря»,
дополняющие описание действия процессов-потерь в пространстве: «Это ослабление
значения форм падежных показалось в языке русском уже издавна: его можно заметить
уже и в памятниках XIV в.» [там же: 56].
Наконец, отметим еще одно приближение сравнительного метода к сравнительноисторическому в этом программном сочинении И.И. Срезневского: «Формы
словообразования и словоизменения тратили постепенно свой вид, значение
и употребление. Вид этих форм изменялся от произношения…» [там же: 51].
Действительно, рассмотренные И.И. Срезневским существительные получили
разные основы в разных словоформах именно вследствие фонетических изменений
праславянского периода. Указание на то, что морфологические изменения формируются
на фонетическом основании, делает возможным переход от описания «потерь»
и «трат» к пониманию последовательности, взаимосвязанности и причинности языковых
изменений.
Литература
Донина, Л.Н. «Парциальные основы» имен существительных в «Летописце
Еллинском и Римском» // Вестник СПбГУ. Серия 9. Филология. Востоковедение.
Журналистика. — 2015. — Вып. 3. — С. 60–69.
Летописец Еллинский и Римский. Т. 1. Текст / осн. список подгот. О.В. Твороговым и
С.А. Давыдовой. — СПб.: Дм. Буланин, 1999. — 513 с.; Т. 2. Комментарий и исследование
О.В. Творогова. — СПб.: Дм. Буланин, 2001. — 271 с.
400
Раздел V Жизнь и научное наследие И.И. Срезневского
Срезневский, И.И. Мысли об истории русского языка: Читано на акте Императорского
Санкт-Петербургского университета, 8 февраля 1849 г. / авт. вступ. ст. С.Г. Бархударов. —
М.: Учпедгиз, 1959. — 135 с.
Т.А. Исаченко
5Российская государственная библиотека
ПЕРВЫЙ УЧЕНЫЙ ХРАНИТЕЛЬ РУКОПИСНОГО ОТДЕЛЕНИЯ БАН
ВСЕВОЛОД ИЗМАЙЛОВИЧ СРЕЗНЕВСКИЙ И ЗАДУМАННАЯ ИМ СЕРИЯ
КАТАЛОГОВ В СВЕТЕ НОВЕЙШИХ ПУБЛИКАЦИЙ*
Аннотация