МИНПРОСВЕЩЕНИЯ РОССИИ Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Волгоградский государственный социально-педагогический университет» Институт русского языка и словесности Кафедра литературы и методики ее преподавания «Устаревшие языковые единицы в произведение Е.Г. Водолазкина "Лавр "» Курсовая работа по направлению 44.03.05 «Педагогическое образование (с двумя профилями подготовки)», профили «Русский язык», «Литература» Исполнитель: Белакова Кристина Юрьевна (гр. ФЛ-РЛБZ-41, очно-заочная форма обучения), с размещением курсовой работы в ЭБС ФГБОУ ВО «ВГСПУ» ознакомлен (а) __________________________ (подпись обучающегося) Научный руководитель: Декатова Кристина Ивановна, доктор филол. наук, доцент ___________________________ Волгоград 2023 ОГЛАВЛЕНИЕ ВВЕДЕНИЕ............................................................................................................. 1. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ....................................... 1.1. Обзор творчества Е. Г. Водолазкина............................................................. 1.2. Обзор произведения Е.Г. Водолазкина «Лавр»…………………………… Вывод по первой главе ………………………………………………………….. 2. ЯЗЫКОВЫЕ ЕДИНИЦЫ В РОМАНЕ Е.Г. ВОДОЛАЗКИНА «ЛАВР» ….. 2.1. Стилистические функции речевой характеристики персонажей в романе Е.Г. Водолазкина «Лавр» 2.2. Особенности синтаксической организации Е. Г. Водолазкина текста романа «Лавр» Вывод по второй главе…………………………………………………………. Заключение……………………………………………………………………… Библиографический список…………………………………………………… ВВЕДЕНИЕ Курсовая работа посвящена изучению актуальной литературы, а именно романа Е. Водолазкина «Лавр». Исследование актуальной литературы всегда востребовано в литературоведческой науке. Актуальность нашей работы обусловлена малой изученностью творчества Е. Водолазкина в целом и романа «Лавр» в частности. Научная новизна исследования определяется тем, что ранее устаревшие языковые единицы в романе Е. Водолазкина «Лавр» были изучены фрагментарно. Объектом исследования является устаревшие языковые единицы в романе Е.Г. Водолазкина «Лавр». Предмет работы – языковые единицы в романе Е.Г. Водолазкина «Лавр». Цель работы состоит в исследовании особенностей устаревших языковых единиц в романе «Лавр». Данная цель достигается посредством решения следующих задач: 1) обобщить предшествующие исследования, посвященные творчеству Е. Г. Водолазкина и выбранной книге; 2) изучить устаревшие языковые единицы; 3) охарактеризовать пространственно-временные маркеры в романе «Лавр»; Для проведения исследования были использованы следующие методы и приёмы анализа текста: общенаучный описательный метод, сравнительно сопоставительный метод, семиотический анализ. 1. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ 1.1. Обзор творчества Е. Г. Водолазкина Евгений Германович Водолазкин - писатель, публицист, доктор филологических наук - родился в 1964 году в Киеве. Учился на русском отделении филологического факультета Киевского государственного университета, окончил с красным дипломом в 1986 и поступил в аспирантуру при Отделе древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР. После защиты в 1990 г. кандидатской диссертации на тему «Хроника Георгия Амартола в древнерусской литературе» поступил на работу в отдел древнерусской литературы Пушкинского Дома, возглавлявшийся академиком Д. С. Лихачевым. Работая в институте, публиковался в «Трудах Отдела древнерусской литературы», журнале «Русская литература» и других изданиях, принимал участие в подготовке Энциклопедии «Слова о полку Игореве» и «Библиотеки литературы Древней Руси». Участвовал в ряде конференций в России и за рубежом, в том числе – в Международных съездах славистов в Кракове (1998) и Любляне (2003). В 1998 г. в Пушкинском Доме Е. Г. Водолазкиным была организована международная конференция «Монастырская культура: Восток и Запад» (материалы конференции составили основу одноименного издания, вышедшего год спустя). С начала 2000-х годов наряду с научными исследованиями в области древней и новой русской литературы печатает публицистические и научно­популярные работы («Независимая газета», «Новая газета», «Литературная газета», журналы «Звезда», «Огонек», «Эксперт» и др.), среди которых книги «Часть суши, окруженная небом. Соловецкие тексты и образы» (2011) и «Инструмент языка» (2011). Приблизительно в это же время начал заниматься и литературным творчеством. Изданный в 2009 г. роман «Соловьев и Ларионов» стал финалистом Премии Андрея Белого (2009) и «Большой книги» (2010). В 2012 году выпускает роман «Лавр», который был номинирован на премию «Мраморный фавн» (2012), «Национальный бестселлер» (2013), а также стал лауреатом премии «Большая книга» (2013), «Портал» (2013) и «Ясная поляна» (2013). С 2012 г. Е. Г. Водолазкин – главный редактор альманаха Пушкинского дома «Текст и традиция» [38]. Е. Водолазкин пишет в жанрах роман, повесть, рассказ и пьеса. На сегодняшний день им написано 4 романа («Похищение Европы», 2005, «Соловьёв и Ларионов», 2009, «Лавр», 2012, «Авиатор», 2016), одна повесть («Близкие друзья», 2013), 4 рассказа («Совсем другое время», 2013, «Моя бабушка и королева Елизавета», 2014, «Опыт описания дачной местности», 2014, «Трамвай через Неву», 2015), 2 пьесы («Музей», 2014, «Пародист», 2014). Талант Е. Водолазкина не остался незамеченным критикой и литературоведением, существует определенный корпус текстов, посвященных анализу творчества писателя. Особый интерес для нашей работы представляют исследования романа «Лавр». Е. А. Иванова в статье «Лингвокультурологический потенциал романа Е. Водолазкина “Лавр”» пишет, что роман Е. Водолазкина «Лавр», несмотря на то, что это неисторический роман, дает возможность использовать сведения об истории средневековых монастырей и монашестве, о храмах и скитах, о культуре и искусстве России, архитектуре и живописи, в частности русского Севера, а главное, ставит вопросы о времени, о грехе, счастье и несчастье, добре и зле, времени и вечности [14]. Н. Махинина и М. Сидорова в исследовании «Мифологема смерти / рождения в романе Е. Водолазкина “Лавр”» отмечают, что проблема существования времени, тесно связанная с осмыслением смерти, становится основной в современной культуре. «Мифологема смерти / рождения реализуется в романе на уровне композиции, связанной с мотивами возвращения и круга, и в системе мифологических мотивов отсутствия границы между мертвым и живым мирами» [30]. А в работе «Историческое время в романе Е. Водолазкина “Лавр” (к постановке проблемы)» они пишут о специфики интерпретации исторического времени в романе «Лавр». Они выделяют две особенности. «Первая особенность - полемика автора с устоявшейся в современной литературе формой игры с историей. Она осуществляется через ироническое обыгрывание ставших стереотипными для исторического романа 1990-2000-х годов приемов соединения исторического и современного, таких как речевая организация, включающая в себя лексику и речевые обороты современной нам эпохи» [29]; «Вторая особенность структурирование повествования в рамках соотнесения исторического и внеисторического начал. В романе воссоздается исторический облик эпохи через описание конкретных событий, введение исторических лиц, примет жизни Древней Руси второй половины XV - начала XVI века. Автор таким образом демонстрирует способность человека существовать одновременно в прошлом и настоящем, прежде всего через ощущение своей связи с главными началами жизни» [29]. С. Г. Павлов в работе «Сакральная семиотика романа Е. Водолазкина “Лавр”» выделяет неконвенциональную концепцию имени, богословское учение о безмолвии и Пятидесятнице и символике имён. Кроме того, автор статьи разделяет композицию на три семиотических круга: Круг первый. Знаки в пути, Круг второй. От Устины к Анастасии, Круг третий. Крестоносец. «Первый семиотический круг очерчивает поиск Арсением знака богоугодности своего подвига. Во втором - имя Устина символизирует, с одной стороны, источник греха и покаяния Арсения, с другой, итог этого покаяния. В третьем - ещё один семиотический круг оформляет идею победоносного крестоношения. Здесь ему стало казаться, что жизнь движется к своему началу. Не к началу всеобщей жизни, сотворенной Господом, а к его собственному началу» [33]. Н. В. Трофимова в статье «Традиции древнерусской литературы в романе Е. Г. Водолазкина “Лавр”» отмечает мировоззрение русского средневековья, проявившегося в символике, в объяснении и понимании событий героями. «Повествовательной основой романа служат сюжетные эпизоды отдельных житий и агиографические топосы. Значительны обращения к памятникам древнерусской переводной литературы. Средневековые тексты упоминаются, пересказываются, цитируются, создавая исторический колорит и иллюзию реальности событий персонажей» [44]. Н. С. Шуринова в работе «“Мертвый язык” как средство воскрешения субъективности “другого” в романе Е. Г. Водолазкина “Лавр”» отмечает специфику архаических языковых элементов в романе, с помощью которых автор моделирует картину мира древнерусского субъекта и сближает ее с мировоззрением и опытом современного читателя [47]. Д. В. Нургалеева в статье «Хронотоп “псковских” глав романа Е. Г. Водолазкина “Лавр”» пишет, что пространство в исследуемой части текста организовано как мифическое, описывается его устройство (центр, периферия, хаос) и прослеживается связь между физическими перемещениями героя и его духовными переменами. Отмечается, что по достижении Арсением целей юродства линейное течение времени прекращается и приходит к полной остановке [32]. Обзор литературы по творчеству Е. Водолазкина показывает, что устаревшие языковые единицы в романе «Лавр» были изучены фрагментарно, поэтому требуется дальнейшее исследования с использованием разных интернет источников и художественной литературы. 1.2. Обзор произведения Е.Г. Водолазкина «Лавр» В романе Е.Г. Водолазкина «Лавр» отражено мировоззрение русского средневековья, проявившееся в символике, в объяснении и понимании событий героями. Повествовательной основой романа служат сюжетные эпизоды отдельных житий и агиографические топосы. Роман «Лавр», вышедший в 2012 г., стал значительным событием в литературе, на которое откликнулись не только критики, но и литературоведы. Существует мнение о том, что «произведение выстроено по канонам древнерусской литературы» и представляет собой роман-житие. Это, в первую очередь, выражается с помощью проникновения черт юродивого и преподобнического жития. Начнём с юродства. Юродство – это святость, которая не желает быть узнанной и надевает на себя маску нелепости. В церковной традиции этот подвиг называется сверхзаконным, потому что он не основан ни на одном уставе. Здесь могут быть и эксцентрика, и чудачество, но все это лишь бурление на поверхности. Важно осознавать ту глубину, которая таится под ним. Внешнее «похабство» противопоставлено у юродивого внутреннему благочестию: днем юродивый «ругается миру», ночью же молится о его спасении. Юродивый – человек, порвавший с обществом. Юродство сродни монашеству: это тоже уход от мира, только другими средствами. Это именно уход, потому что выбравший такую стезю обычно покидал родные края и юродствовал там, где его никто не знал. Он «умирал для мира» – не только для того мира, в котором жил прежде, но и для того, в котором оказывался: придя в чужую землю, юродивый уже не становился ее частью. Для юродивого характерно пренебрежение к телу. Нередко юродивые ходили босыми, а то и нагими круглый год, что в русских условиях представляет, несомненно, особое испытание. Судьба юродивых не была простой, и телесные испытания не ограничивались для них морозом и голодом. Их эксцентрическое поведение приходилось по душе далеко не всем. Юродивых били, случалось – убивали. Многие люди считают, что юродивые персонажи встречались только в древнерусских текстах, но это не так. Поразительный современный роман «Лавр» Евгения Водолазкина пронизан мотивом юродства. Самого автора часто спрашивали о юродстве критики и читатели. На это автор отвечал так: «С тех пор как я издал роман «Лавр», меня стали часто спрашивать о юродстве. Это понятно: в книге описывается юродивый – и не один. В русле данной темы наибольшее впечатление на меня производят вопросы об автобиографичности романа. Увы, биография академического ученого не предполагает здесь сколько-нибудь интересного ответа. Автобиографичность юродской темы состоит для меня, пожалуй, лишь в том, что исследование древнерусской литературы занимает значительную часть моей жизни. Древнерусским своим опытом мне приятно поделиться в этих заметках. Еще приятнее – предоставить слово древнерусским текстам, порадовав читателя их красотой.» Его слова оправданы, ведь Евгений Водолазкин — филолог, доктор филологических наук, ученик академика Д.С. Лихачева, всю жизнь занимается древнерусской литературой в Пушкинском Доме в Санкт-Петербурге. Именно по этим причинам в его романе «Лавр» возникли мотива юродства. Так где же и как они проявляются? Например, эпизод с попыткой Жилы ограбить могилу дочери посадника сходен с фрагментом «О могильном воре» из «Жития Андрея Юродивого» и «Словом о возграбившем мертвых и паки спасшемся покаянием» из «Пролога» Также, весь рассказ о том, как студеной зимой Арсений пытался выжить, избитый человеком, которому он помог, и о видении, вернувшем его, замерзающего, к жизни, почти дословно воспроизводит текст «Жития преподобного Прокопия Устюжского». Это доказывается в таблице, расположенной под текстом, в которой сопоставляется текст романа «Лавр» с древнерусским источником. Автор романа создает вымышленные ситуации на основе отдельных деталей житийного текста. Находит аналогию в том же житии. Е. Водолазкин умело оперирует древнерусскими текстами. Царь в романе заменяется посадником Гавриилом, деньги Арсений отдает не иноземному, а разорившемуся псковскому купцу. Практически полностью взят из «Жития Василия Блаженного» эпизод, в котором Устин забрасывает камнями жилища добродетельных горожан и целует углы домов грешников. Смысл всех поступков разъясняет посаднику не сам блаженный, в силу его молчания, а юродивый Фома, при этом значение эпизодов, раскрывающих дар провидения и чудотворения, данный герою, остается тем же, что и в житии. Юродивый Фома играет роль, согласно типам, выделенным Т.Р. Руди, «конфидента или наперсника» главного героя. Он наделен даром пророчества, он один понимает поступки Устина и разъясняет их окружающим, пророчествует о будущем главного героя. У второстепенных героев тоже есть житийные прототипы. Для юродивых Фомы и Карпа ими были блаженные Николай Кочанов и Феодор, жившие одновременно в Новгороде в XIV в. В житиях блж. Феодора и Николая повествуется о мнимой вражде юродивых, преследовавших друг друга по водам Волхов. Мотив хождения юродивого по воде есть и в Житии Василия Блаженного. Наряду с конкретными источниками в романе использовано большое количество топосов, происходящих из житий юродивых и преподобных. Самый главный топос - одежда Арсения, чужие лохмотья, в которых его тело тоже кажется ему чужим. Вместе с отказом от крестильного имени и молчанием -это первый шаг его к юродству. Позже, когда ему отдают теплый тулуп, он оставляет его как ненужную вещь, а затем, одетый посадником в богатую одежду, делает так, что его раздевают в корчме, а он вновь с облегчением надевает старую одежду. На пароме переправляющиеся называют Арсения «человеком Божьим», паромщик не берет с него денег и говорит ему: Плавай, аще хощеши, человече Божий. Мню, яко посещение твое благо есть, и это убеждение совпадает с древнерусскими представлениями. Юродивый Фома адресует герою слова, представляющие собой перефразированные цитаты из «Послания к коринфянам апостола Павла»: «Ты и есть юродивый, иже избра себе житие буйственное и от человек уничиженное» В романе Е. Володазкина «Лавр» также встречается и отсылки к чертам преподобного жития. Их меньше, но они есть. Преподобничество- это то,к чему стремились люди во вемена Древней Руси. В наше время очень трудно приобщиться к святости. Евгений Водолазкин показал это в своём романе. Например, днем Устин совершает неожиданные поступки, а ночью молится. С ночными молитвами связывается аскетический мотив житий преподобных Арсений отдает себя на съедение комарам. За неожиданные поступки герой подвергается побоям и чуть не умирает сначала после столкновения с калачником Прохором, а потом - избитый человеком, которому он помог дойти до дома. Т.Р. Руди отмечала, что «мотив оскорблений и "биений" юродивых парадоксальным образом... соединяется в агиографической традиции с мотивом неприкосновенности этих угодников Божиих». В романе этот мотив присутствует в разговоре завелических жителей с юродивым Фомой. Использован в произведении и целый ряд мотивов, общих для житий юродивых и преподобных. Так, мотив нацеленности героя даром пророчества проходит на протяжении всего произведения, начиная с пророчества Арсения о смерти отца. Мотив «нежелания славы от человек» проявляется сначала в рассказе о жизни Арсения в Белозерске, когда он прямо говорит: Слава моя одолела меня, гнет к земле и мешает беседовать с Ним, а в конце жизни в уходе из общежительного монастыря, где к нему постоянно шли люди, в уединенную келью. Характере рен и мотив труда героя на поварне, куда Амвросий идет работать по своей 5 воле. В этом фрагменте звучит цитата из «Жития Кирилла Белозерского»: «Терпи огнь сий,.. да сим пламенем вечного огня избудеши» , которая была отмечена в статье о «поварне» древнерус-ср ских житий автором романа . Топос преподобнических житий встречается в подробном рассказе о принятии Амвросием схимы: игумен «крестообразно остриг две пряди с головы Амвросия, чтобы вместе с волосами тот оставил долу влекущие мудрования Общим местом для обоих типов житий были прижизненные чудеса. Даром чудотворения наделены многие герои произведения, в первую очередь Христофор и Арсений. В последний период жизни Лавр не только исцеляет, но и изгоняет бесов. Таким образом, жития стали основным сюжетным и отчасти стилистическим источником романа, а мотив юродства прочно вписался в структуру «Лавра» и характеристику героев. Вывод по первой главе 2. ЯЗЫКОВЫЕ ЕДИНИЦЫ В РОМАНЕ Е.Г. ВОДОЛАЗКИНА «ЛАВР» 2.1. Стилистические функции речевой характеристики персонажей в романе Е.Г. Водолазкина «Лавр» Роман Е. Г. Водолазкина «Лавр» был опубликован в 2012 г., но и в настоящее время остается тем ярким литературным событием, которое вызывает интерес и у филологов-профессионалов, и у обычных читателей. Неисторический роман «Лавр» является художественным воплощением профессиональных научных интересов автора: доктор филологических наук Е. Г. Водолазкин в научных кругах известен как специалист в области древнерусской литературы. Характеризуя жанровую отнесенность романа, многие критики условно определяют его как роман-житие или как стилизацию под житие. Однако в основе жития, призванного «стать биографией духовных и светских лиц, канонизированных христианской Церковью,… лежала биография героя, чаще всего исторического лица, известного самому автору лично или по рассказам его современников» [1]. Но «житие не биография, а назидательный панегирик в рамках биографии, как и образ святого в Житии не портрет, а икона» [1]. Житие «обращено, собственно, не к слушателю или читателю, а к молящемуся… Оно описывает индивидуальную личность, личную жизнь, но эта случайность ценится не сама по себе, не как одно из многообразных проявлений человеческой природы, а лишь как воплощение вечного идеала» [1]. «Лавр» же обращен именно к читателю и дает современному человеку уникальную возможность увидеть мир глазами праведника, прожить его жизнь с падениями и взлетами, что называется, изнутри, пройти вместе с главным героем его духовный путь, проникнуться мироощущением средневекового человека, которому чужда хорошо знакомая современному обществу формальная псевдорелигиозность, который всегда живет в постоянном Божьем присутствии, что и определяет вектор всех поступков героев романа: и наделенного даром целительства врача-травника Арсения / Устина / Ам-вросия / в монашестве Лавра; и его деда Христофора, обучившего внука искусству врачевания; и старцев Кирилло-Белозерского монастыря, настоятельницы и сестер Иоанно-Предтеченского девичьего монастыря, и юродивых Фомы и Карпа, и всех страждущих больных. Читатель попадает в реалии эпохи Древней Руси, перемещается в пространство и время XV в., однако именно языковая ткань текста, особый стиль этого произведения через искусное соединение живого древнерусского языка с современным Лингвостилистические русским особенности поднимает романа нас над обусловлены временем. глубинным смыслом художественного текста, его идейно-тематической основой. Повествование о трагической личной любви талантливого целителя, не сумевшего спасти свою тайную невенчанную жену Устину при родах, перерастает в духовный и философский роман о любви истинной, о самоотречении, в роман «не о Средневековье... даже не о современнике. Он о “вневременнике”. О человеке, который один и тот же, хорошо это или плохо, и в Средневековье, и сейчас, со своими проблемами, любовью, завистью, ненавистью» (Е. Водолазкин) [2]. Концепция единства временного и вечного в романе реализуется не только через «провокационные» анахроничные детали, часто вызывающие недоумение у читателей (Из-под снега полезла вся лесная неопрятность – прошлогодние листья, потерявшие цвет обрывки тряпок и потускневшие пластиковые бутылки [3]), но и через такой важный прием в создании образа, как речевая характеристика, или речевой портрет, персонажа. Речевая характеристика (речевой портрет) – это подбор особых для каждого действующего лица литературного произведения слов и выражений как средство художественного изображения персонажей. В одних случаях для этой цели используются слова и синтаксические конструкции книжной речи, в других средством речевой характеристики служат просторечная лексика и необработанный синтаксис и т. д., а также излюбленные “словечки” и обороты речи, пристрастие к которым характеризует литературный персонаж с той или иной стороны (общекультурной, социальной, профессиональной и т. п.)» [4]. Различные уровни речевого портрета (фоносемантический, лексический, синтаксический и др.) исследовались такими учеными-лингвистами, как М. В. Панов, М. В. Китайгородская и Н. Н. Розанова, Е. А. Земская, в структуре художественного текста – М. Н. Пановой, Л. К. Чурилиной, Е. А. Гончаровой, Е. А. Ивановой, Ю. Н. Кургановым, М. В. Пьяновой и др. Речь персонажей передается в художественном тексте способами прямой, косвенной, несобственно-прямой речи и их смешанными формами. Под прямой речью в художественном произведении понимается «передача письменных или устных слов одного из персонажей в их буквальном виде, с сохранением всех языковых особенностей его речи, а также эмоциональных оттенков выражения» [5, с. 98]. Следует отметить, что в романе «Лавр» автор использует ненормативные варианты оформления прямой речи и диалогических единств, а именно без знака тире, что создает иллюзию общения между героями на совершенно ином, ментальном уровне: Фома сказал: Отдавая себя Устине, ты, я знаю, изнуряешь свое тело, но отказ от тела – это еще не все. Как раз это, друг мой, и может привести к гордыне. / Что же я могу еще сделать, подумал Арсений. / Сделай больше, прошептал ему в самое ухо Фома [3]. Рассмотрим лингвостилистические особенности речевой характеристики двух ключевых персонажей романа – Арсения и юродивого Фомы. Речь необычного пытливого одаренного ребенка, только одно присутствие которого облегчало непростую жизнь людей, состояла из обращенных к его самому первому учителю – деду Христофору – вопросов об устройстве мира, вселенной, о жизни и смерти, об искусстве врачевания: Велики ли светила, спросил мальчик [пункт. авт.]; Что такое душа; Если живой делает душа, значит, она есть и у животных? Что судится телеси человеческому? Устами Христофора автор так характеризует Арсения мальчика: Дед Христофор наблюдал, как таинственные токи иконы перетекают в руки Арсения. Однажды он сделал следующую запись: у ребенка какая-то особая сосредоточенность. Его будущее представляется мне выдающимся, но я просматриваю его с трудом [3]. Вся взрослая сознательная жизнь Арсения – это диалог, диалог с Богом, с миром Высшим, с душами умерших, с природой, а главное, с любимой, с Устиной, диалог необычный, односторонний, безответный или включающий ответ имплицитный, слышимый только главным героем. И одна из самых характерных синтаксических единиц речевого портрета главного героя – это обращение, а также вводные слова со значением ‘призыв с целью привлечения внимания к сообщению’ (знаешь, видишь, понимаешь), вопросительные по цели высказывания предложения: Ты же видишь, любовь моя, что происходит. Я не говорил с тобой, любовь моя, несколько месяцев, и у меня нет оправдания. Вместо того чтобы искупать мой страшный грех, я вязну в нем все более. Как могу, моя бедная девочка, отмолить тебя у Господа, когда сам погружаюсь в пучину? [3]. Речь Арсения-врача очень редко включает медицинские и анатомические термины (сердце, позвоночник, моровая язва, живот, сердечная жила и т. д.), а в целом проста, лаконична, умиротворяюща, целительна, ведь «в процессе лечения существенную роль играло слово. Слово как таковое – что бы оно ни означало. Ввиду ограниченного набора медикаментов роль слова в Средневековье была значительнее, чем сейчас». При этом говорил Арсений очень мало, так как всегда он «помнил слова Арсения Великого: много раз я сожалел о словах, которые произносили уста мои, но о молчании я не жалел никогда. Чаще всего он безмолвно смотрел на больного. Мог сказать лишь: тело твое тебе еще послужит. Или: тело твое пришло в негодность, готовься его оставить; знай, что оболочка сия несовершенна» [3]. В речи Арсения постоянно сочетается древнерусский и современный русский языки. Причем переход от одной языковой стихии к другой, как нам кажется, не является случайным, а становится стилистическим маркером единения мира земного и надземного, временного и вечного, граница между которыми проходит в душе праведника, духовно возросшего до способности эти два мира в себе объединить и, будучи здесь и сейчас, жить в вечности. Так, используя славянизмы, Арсений общается со своими современниками: и с простыми людьми, которые встречаются на его пути (с больными, путниками, разбойниками), и с сильными мира сего – с князем, его семьей, воеводой, с некоторыми духовными лицами. Но с людьми, близкими по духу, которым так же, как и ему, открылась вечность, кто соединяет в себе знания о мире земном и неземном (со старцами, с юродивыми Фомой и Карпом, с итальянцем Амброджио, с дедом Христофором), а также с теми, кто пребывает уже в вечности (с Устиной, Ангелом, душами умерших), Арсений говорит на современном русском языке, на языке будущего, понятном нам, живущим через века: Княгини и дщери ея коснуся моровая язва. Велика слава твоя, Арсение, в земли белозерстей. Яви же хытрость врачебную, да почтен будеши от князя. – Токмо от Спаса нашего Иисуса Христа мзды жду, ответил Арсений, и что ми есть в почитании княжем? – Отвернувшись в сторону, он сказал Устине: – Посмотрю, любовь моя, что я смогу сделать для этих людей. Оттого, что они принадлежат к княжескому роду, болезнь не становится легче. Тяжелее, правда, тоже [3]. Таким образом, через речевую характеристику героя осуществляется связь времен – прошлого и будущего – и пространства, видимого и невидимого, земного и небесного. Очень интересно в романе показан и противоречивый образ юродивого Фомы. Большинству из нас, живущих в ХХI в., юродство как «необычный феномен духовной культуры Древней Руси» [6] кажется малопонятным. Синонимами субстантива «юродивый» в современном русском языке являются слова аскет, безрассудный, безумный, блаженный, Божий человек, Христов человек. Юродивый – «это человек, который добровольно избирает путь сокрытия своих способностей, притворяется лишенным добродетелей и обличает мир в отсутствии этих самых добродетелей» (Андрей Виноградов) [7]. Юродивые «в истории русской церкви именовались святыми. Если производить слово “святой” от греческих слов, то оно означает такого человека, который живет жизнью не земною, а небесною, т. е. который не привязывается ни к чему земному, порочному, а всем существом своим постоянно стремится от земли к Богу» [6]. Юродивый Фома наделен даром прозорливости, читает мысли Арсения и понимает его без слов на этапе молчальничества и юродства (часть «Книга отречения»), поясняет непонятные на первый взгляд поступки главного героя жителям Завеличья: Я выполнил твою просьбу относительно Прохора. Если я правильно понял тебя через реку, ты не хотел, чтобы власти его наказывали. / Я просто о нем молился, сказал Арсений Устине. Просил: Господи, не постави ему в грех сего, не ведает бо, что творит. Молись о нем и ты, любовь моя. / Юродивый Фома кивнул: Насчет твоей молитвы завеличские уже в курсе, я им говорил [3]. В речи Фомы представлена вся палитра разностилья, отражающего его парадоксальную манеру поведения: Фома может ударить человека, прогоняет на другую половину города юродивого Карпа, бранит горожан и тут же их вразумляет, прорицает. В его высказываниях, размышлениях и поучениях самым причудливым образом соединяются элементы древнерусской речи, в том числе церковнославянизмы (Но знаешь ли ты, друже, что...; Аще же тя зде единожды обрящу, сокрушу без милости твои члены. Яко исчезает дым, исчезнеши), книжные слова и обороты (душевно рад, коллега, что ты не принял сего безотрадного образа; профессия, ознакомлю со следующими фактами; прибегну к парадоксу; мне нужна твоя консультация; медицина бессильна и др.), жаргонизмы и бранные слова (линяйте отсюда, рыло, морда, вертихвостки, сраный веник, сей фрукт (в отношении человека), засранцы, сукины дети и т. д.), инвективы и их эвфемистические эквиваленты (твою дивизию, ё-моё), устойчивые обороты с разговорной стилистической окраской (Явился не запылился!; Как пить дать...), свойственные современному русскому языку. Такое языковое «хулиганство» объяснимо в поведении человекапрорицателя, только принявшего вид безумца и обличающего пороки человеческие. Итак, постоянное взаимодействие элементов древнерусской и современной русской языковой системы создает неповторимый стиль романа. А языковое оформление речевых портретов героев не только способствует реализации характеризующей, экспрессивной, информативной, модальной функций данного художественного приема создания образа, но и является средством выражения глубинного смысла всего произведения. 2.2. Особенности синтаксической организации Е. Г. Водолазкина текста романа «Лавр» В строе текста важна каждая его единица, относящаяся к любому из уровней языка. Первое внимание лингвиста притягивает лексика, особенно в том случае, когда она, как в романе «Лавр», необычна, оригинальна, служит иллюстрацией и одновременно средством временных смешений и смещений в тексте романа, а также признаком его постмодернистской сути. Однако единицы других языковых уровней не менее важны, пусть их система и роль в тексте не столь наглядны, как у лексики. Об этом пишет их М.Н. Крылова: «…Синтаксис является организующей силой текста, завершающей его построение, именно синтаксис формирует лексические единицы в те комбинации, которые достигают или не достигают своих коммуникативных целей» [12, с.146]. Значимость синтаксического строя произведения для реализации художественных целей автора, не случайность выбора писателем тех или иных синтаксических конструкций отмечают многие исследователи: Дж. А. Ассади, М. Хамад [20], Г. Н. Гумовская [4] и др. Первое, что видит исследователь, рассматривающий строй романа «Лавр», – синтаксис достаточно произведения короткие, высказывание и характеризуется если автор на несколько отдельных, видит простотой. Предложения возможность разделить чаще всего простых предложений, то он это делает. Например: «Это было его первое обращение к Устине после ее смерти, и он испытывал трепет. Арсений не просил у нее прощения, не считал себя вправе быть прощенным. потому что Он просто просил ее об участии в важном деле и надеялся, что она откажет. Но Устина молчала. [3, не В ее молчании он почувствовал сомнение» с. 120]. К языковым элементам, с помощью которых осуществляется связность текста, у Е. Г. Водолазкина в первую очередь относятся личные и притяжательные местоимения: он, она, ее и др., а также сочинительные союзы: и, но и др. Структура текста в итоге получается предельно простой, прозрачной, незамысловатой восприятия. и, как следствие, легкой для Предложения в тексте либо простые, состоящие чаще всего из двух предикативных частей. как нам представляется, служит стилизации либо сложные, Такой синтаксис, древнерусского языка. Стилизация происходит и на фактическом уровне (имитируются структуры короткого простого или сложного предложения), и на идеи˘ ном (реализуется идея «детства литературы», согласно которой создается синтаксис, свойственной речи ребенка, подростка, человека, познающего язык, только открывающего все его глубины и возможности). Кроме того, короткие и преимущественно простые предложения имитируют устную речь повествователя. Хотя рассказ ведется от третьего лица, повествователь – это сам Арсений (Устин, Амвросий, Лавр), глазами которого читатели видят все происходящее и словами которого обо всем происходящем рассказывается. В начале предложений, как это бывает в устной разговорной речи, могут располагаться союзы: «Но эта узкая лента была уже розовой, из чего стало ясно, что спускается ночь и последняя полоска неба исчезнет. И Арсений снова закричал, потому что наступающий всеобщий мрак нес с собой безнадежность» [3, с. 335]. Синтаксический строй романа «Лавр» одновременно является стилизованным и под древнерусский текст, и под непосредственную устную речь, с ее разговорной интонацией и синтаксической простотой. Двучастность сложных предложений, использованных писателем, часто становится систематичной: целый ряд расположенных рядом в повествовательных фрагментах текста предложений являются сложными, состоящими из двух частей. Например: «Дорогие снадобья Арсений раздавал тем, у кого не было возможности их купить. Дороже всего стоили лекарственные средства, которые привозились из иных стран. Были среди них и такие, о каких Арсений только слышал от Христофора или читал в немецком лечебнике» [3, с. 148]. Схожая структура соседних предложений способствует созданию текста, произносимого с ровной интонацией, словно древняя книга с описаниями болезней и рецептами лекарств, читаемая самим героем романа. Говоря о стилизации синтаксического строя древнерусского языка, мы оцениваем те фрагменты текста романа, которые не написаны на древнерусском языке, а выглядят вполне по-современному. Естественно, вводя в текст фрагменты на древнерусском языке (напомним, что Е. Г. Водолазкин является специалистом по древнерусской филологии), автор полностью воссоздавал и соответствующий синтаксис. Например: «И аще кто в болезнь впадет, есть от харадра разумети, жив будет или умрет. Да аще будет ему умрети, отвратит лице свое харадр, аще ли будет ему живу быти, то харадр, веселуяся, взлетит на воздух противу солнца» [3, с. 31]. Фрагменты, подобные данному, мы не анализировали. В любом случае основную особенность синтаксического строя романа «Лавр» Е. Г. Водолазкина можно оценить, как нарочитую простоту, стилизованную под древнерусский текст (и/или устную разговорную речь). Например: «Через непродолжительное время раздались удары в дверь. Арсений видел, как она тряслась. Он чувствовал сожаление, что не успел умереть до этого стука» [3, с. 107]. Эта простота привносит в текст ясность и в то же время делает его необычным, привлекает внимание. Ведь читатель знаком с обычными для художественной литературы синтаксическими конструкциями, его типичным, средним уровнем сложности, и он испытывает определенные синтаксические ожидания, приступая к чтению современного романа. Простота одновременно притягивает и озадачивает читателя, но не оставляет его равнодушным. Смещение временного плана повествования, о котором говорят многие исследователи [6, 19], влечет за собой изменения не только в лексике, но и в синтаксисе. Синтаксис живо откликается на темпоральные трансформации текста, которые в течение всего повествования предпринимает автор. Такие «вторжения» обычно неожиданны. Например, в повествование о жизни средневекового села вводится аллюзия на текст вполне современного учебника по математике: «Передвижение из пункта А в пункт Б, сокрушались в слободке, не представляется возможным или сильно осложнено» [3, с. 115]. В данном предложении использована не только необычная лексика (из пункта А в пункт Б), но и неожиданные, современные формы сказуемых (не представляется возможным или сильно осложнено), характерные для книжного стиля. В другом примере современная лексика вводится в рассказ о средневековом путешествии: «Не огорчил даже тот очевидный факт, что из города его вывел не ангел – о чем, по правде говоря, мечталось» [3, с. 159], и вслед за необычными словами (очевидный факт) идут синтаксические изменения: предложение сложное, состоит из трех частей, третья часть представляет собой присоединительное придаточное, выделенное с помощью знака препинания тире, которым писатель обычно пренебрегает. Временные смещения встречаются в речи героя-повествователя, который в некоторые моменты повествования словно переносится в иное время и начинает говорить, как современный человек. При этом трансформации подвергается и синтаксис. Например, у Гроба господня в Иерусалиме герой произносит длинную молитву, в которой есть и предложения, подобные следующему: «Знаешь, я ведь постоянно разговариваю с Устиной, рассказываю ей о том, что творится в мире, о своих впечатлениях, чтобы в любой момент она была, что называется, в курсе происходящего» [3, с. 360]. Автор, как видим, выходит здесь за границы средневековой стилистики и использует не только современный канцелярит (чтобы в любой момент она была, что называется, в курсе происходящего), но и современный синтаксис: предложение сложное, состоящее из нескольких частей, осложненное вводным оборотом (что называется), однородными членами и т. п. Его пунктуация полностью соответствует современным правилам. Наиболее яркий и ставший уже хрестоматийным пример такого типа – это упоминание автором о пластиковых бутылках под ногами прогуливающихся в средневековом лесу Арсения и Устины. Приведем это предложение, на которое обратили внимание уже, кажется, все исследователи романа «Лавр»: «Из-под снега полезла вся лесная неопрятность – прошлогодние листья, потерявшие цвет обрывки тряпок и потускневшие пластиковые бутылки» [3, с. 82]. Это первый фрагмент романа, где читатель неожиданно наблюдает «сюрприз» из иного времени, поэтому за данное предложение обязательно «запинается», воспринимая текст, и читатель, и филолог, и критик. Как видим, в предложении трансформировались не только содержание, что проявилось посредством лексики (пластиковые бутылки), но и синтаксическое и пунктуационное оформление: автор использует тире, вводит в текст причастный оборот, количество которых у него в целом невелико, и однородные члены. Синтаксис предложения вполне современен, он утрачивает характерную «древнерусскую» простоту. Временные смещения могут быть и «объявленными», соответствующими сюжету и содержанию романа. Например, в «Книге покоя» автор переносит повествование в 1907 г., и в нем вполне ожидаемы лексика и синтаксис, характерные для этого времени. Это ожидание частично оправдывается: в тексте, к примеру, появляются знаки препинания, отсутствующие в «древнерусской» части романа. Однако и здесь автор смещает временной план, вводя в текст лексику гораздо более позднего времени и иной стилистической окраски. Например: «В сущности, об Амброджо Флеккиа у нас до сих пор очень мало фактического материала» [3, с. 391]. Наряду с лексическим элементом научного стиля (фактического материала) и морфологической особенностью (мы-научное: у нас) видим синтаксический (вводное слово в сущности). Перенеся повествование в иное время, которое можно назвать современным, которое близко читателю, Е. Г. Водолазкин начинает писать по- современному, и его предложения неожиданно становятся длинными и осложненными. Например, в «Книге Пути» повествование переносится в 1977 г. (это еще одно из видений Амброджо), и читатель находит предложения, подобные следующему: «Что делает она здесь, в русской провинции, среди вросших в землю подслеповатых окон, старых автомобилей, льняных (с накладными карманами) рубах навыпуск и дождями омытых, посыпанных пылью (ветер едва заметно колышет под ними ковыль) морщинистых и желтолицых обитателей досок почета?» [3, с. 234]. Не затрагивая лексику (она, естественно, изменилась), коснемся трансформированного синтаксиса: предложение вопросительное (вопросительный знак не опущен, как это часто бывает в тексте), осложненное обособленными уточняющим обстоятельством и согласованным определением, однородными членами, вводными сочетаниями. По сравнению с предложениями «древнерусской» части, оно достаточно длинное. Как видим, синтаксис следует за временными перемещениями и смещениями, служит им, выступает как один из их инструментов. Даже при перемещении повествования в иное время синтаксические и пунктуационно- графические особенности первого типа (характерные для древнерусской части романа более простые конструкции) и второго (свойственные имитируемому времени более сложные) могут сопоставляться и сталкиваться. Например, при описании одного из прозрений Амброджо автор переносит читателя в 1951 г.: «На ступенях магазина Русский лен фотографировалась группа из пяти человек. Слева направо: Матвеева Нина Васильевна, Коротченко Аделаида Сергеевна (верхний ряд); Романцова Вера Гавриловна, Мартиросян Мовсес Нерсесович, Скоморохова Нина Петровна (нижний ряд)» [3, с. 312]. В первом предложении видим отсылку к древнерусскому временному плану: наименование магазина написано без кавычек. Во втором предложении наблюдаем синтаксическое и пунктуационное оформление, полностью соответствующее современной норме и имитирующее стилистику подписи под фотографией в газете. В синтаксическом строе романа Е. Г. Водолазкина встречаются конструкции экспрессивного синтаксиса. Назовем некоторые из них. Конструкции с повторами помогают писателю выделить то или иное слово или выражение с тем, чтобы подчеркнуть какую-то мысль. Повтор может сочетаться с другими приемами экспрессивного синтаксиса, например, с умолчанием: «Сколько же во мне скотского, подумал Арсений. Сколько же» [3, с. 123]. Анафора наблюдается в построении полного и неполного предложения, причем в неполном чувствуется недосказанность, оборванность. Повторенный элемент словно повисает в воздухе, что привлекает внимание к его семантике – передаче с его помощью значения высокой степени, большого количества. Парцелляция, чаще других синтаксических фигур встречающаяся в тексте романа, в некоторой степени связана с отмеченной выше стилизацией древнерусского текста с его краткостью и простотой предложений. Эта связь наиболее явна, когда автор просто разбивает двухчастное сложное предложение (как уже было сказано, одну из наиболее характерных для него структур) на два простых: «Всего несколько дней болезни превратили его в бессильную груду мяса. Которая через несколько дней начнет разлагаться» [3, с. 121]. Встречается парцелляция и в других случаях. Например, выделив в самостоятельные предложения однородные сказуемые, писатель показывает расчлененность действий, растянутость их во времени: «Поскользнулся на лестнице. Полз по ней на четвереньках. Соскальзывал и снова полз» [3, с. 335]. Одно из однородных определений, ставшее парцеллятом, может транслировать самую главную в данном фрагменте текста мысль: «А еще без устали любовался ее глазами, ставшими с беременностью совсем другими. В них появилось что-то влажное, беззащитное. Напоминавшее Арсению глаза теленка» [3, с. 79]. Номинативные предложения с однородными членами позволяют Е. Г. Водолазкину привносить в текст динамику и иронию. Например, в сцене, предшествующей исповеди, с помощью такого предложения представлено перечисление священником возможных грехов «средней тяжести»: «Недолжное соблюдение поста, смех до слез, ругань, празднословие, подмигивание, пляски со скоморохами, обмер и обвес покупателя, кража сена, плевок в лицо, удар ножнами, распускание сплетен, осуждение монаха, чревоугодие, пьянство, подглядывание за купающимися» [3, с. 54]. Использование данной конструкции не только передает мысль о множественности грехов, на которые способен человек, но и вносит иронию по поводу их мнимо1 значимости. Столь пространный список, во время чтения которого герои чуть ли не засыпают, показывает и незначительность большей части прегрешений, содержащихся в исповедях, и одинаковость грехов, которые совершают разные люди. Эта мысль подтверждается одной из следующих фраз повествования: «Под утро, когда перешли к личной исповеди, Арсению и Христофору почти уже нечего было добавить» [3]. Рассматривая конструкции экспрессивного синтаксиса, мы должны выяснить, какую роль они играют в тексте романа «Лавр». Служат ли данные конструкции повышению общего экспрессивного строя романа? На данный вопрос мы должны ответить отрицательно. Во-первых, средства синтаксической стилистики встречаются в тексте не очень часто. Во-вторых, это не те конструкции, которые могут значительно повысить эмоциональный градус текста. В романе практически нет риторических вопросов и восклицаний, минимальны повторы и инверсии. В результате применение автором конструкции˘ экспрессивного синтаксиса не нарушает того эффекта «умаления» экспрессии, который создает автор всем синтаксическим строем романа. Говоря о синтаксической организации романа «Лавр», выше мы не могли не коснуться вопроса о пунктуационном (пунктуационно-графическом) оформлении синтаксических конструкций. Рассмотрим данный вопрос более подробно. Пунктуацию В. Г. Водолазкина в романе характеризует минимализм, в соответствии с которым в тексте практически нет кавычек, а тире встречается только как знак середины предложения. Особенно сильно минимализм отразился на оформлении чужой речи: прямая речь и реплики диалога представлены в тексте как обыкновенные абзацы. Например: В принципе, ответил старец, мне нечего тебе сказать. Разве что: живи, друже, поближе к кладбищу. Ты такой дылда, что нести тебя туда будет тяжело. И вообще: живи один. Так сказал старец Никандр [3, с. 14]. Здесь мы видим типичный пример оформления прямой речи (или реплики диалога). Кавычки (или тире) отсутствуют, слова автора (ответил старец) выделяются только запятыми. Авторское пояснение реплики «Так сказал старец Никандр» не помещено в отдельный абзац. Схожим образом маркируются диалоги. Например: Однажды она спросила: Ты возьмешь меня в жены? Ты – жена моя, которую люблю больше жизни. Я хочу быть твоею, Арсение, перед Богом и людьми. Потерпи, любовь моя. Он поцеловал ее в ямку над ключицей. Ты будешь моею перед Богом и людьми. Только потерпи немного, любовь моя [3, с. 81]. В данном примере мы видим четыре реплики диалога, оформленные как обычные абзацы. Такое графическое представление прямой речи и диалогов, конечно, привлекает внимание читателя. Оно может вызвать удивление, заинтриговать или возмутить, но в любом случае не оставит равнодушным. Несомненно, таким образом Е. Г. Водолазкин имитирует древнерусский текст, отсылает к жанру жития из русской литературы того периода, когда пунктуационные знаки еще практически не использовались. Как отмечает Е. Н. Иваницкая, «в древнерусском тексте практически отсутствовала пунктуация, и вплоть до XVII века сохранялось слитное, без пробелов между словами, написание» [5, с. 177]. Конечно, автор не может воссоздать такую неудобную для современного читателя структуру полностью, но элементы, отсылающие к ней, в текст вводит. И. В. Кузнецов и Н. В. Максимова связывают оригинальный прием подачи автором чужой речи с постнормой, характерной для эстетики постмодернизма, и отмечают, что «изобретательность в подаче чужой речи, представленная в „Лавре“, находится в русле новейших тенденций развития литературного языка» [13, с. 68]. В этом случае можно говорить о возвращении к истокам: графический прием, использованный автором с отсылкой к оформлению древнерусского текста, оценивается современными исследователями как инновационный. Придавая чужой речи в романе необычное оформление, отсылающее к древнерусскому тексту, автор может сознательно столкнуть его с современной лексикой. Например: «Знаю, что собираешься на небо, сказал с порога кельи старец Никандр. Но образ действий твой считаю, прости, экзотическим» [3, с. 22]. Здесь не выделена с помощью соответствующих пунктуационных знаков реплика диалога, но при этом употреблено не вписывающееся в картину времени (действие происходит в XV в.) слово экзотический. Писателем создается некий временной парадокс, в формировании которого значимую роль играют синтаксис и пунктуация. Авторские особенности пунктуационного оформления текста касаются в романе и других знаков препинания, в том числе восклицательного и вопросительного. Всего 19 раз в тексте романа встречается восклицательный знак – наиболее актуальное в современном русском языке графическое средство выражения экспрессии. При этом восклицательный знак употреблен автором в случаях, когда эмоции персонажей наиболее сильны. Например: Увидев по правому борту киевские горы, корабельщик Прокопий закричал: Преподобнии печерстии, молите Бога о нас! [3, с. 263]. Встречается он, кроме того, при передаче громкого крика: «Вы слышали меня, крикнул капитан еще раз на ходу, всякий поднимающий – будет казнен!» [3, с. 324]. Но наиболее интересно использование восклицательного знака в репликах, которые переводят повествование в иную историческую эпоху. Например, восклицательный знак видим в выражении, относящемся к жаргону и вложенном автором в уста одного из персонажей, напоминающих современных «братков»: «Теперь он сидит и думает, что я его кинул, вот что херово. Вот что херово, я говорю!» [3, с. 157]. То есть пунктуационный знак становится одним из средств временного смешения и смещения в романе. В тексте встречаются множество предложений, являющихся восклицательными по своей экспрессивной окраске, но восклицательным знаком не выделенных. Это во многих случаях эмоциональные восклицания в структуре диалога и внутренней речи: «Так сколь же разнообразен мир, думал Арсений» [3, с. 148], «Грози, говнюк, грози, прокричал юродивый Фома без злобы» [3, с. 178]. Вопросительный знак встречается в тексте романа чаще, чем восклицательный, однако находим множество реплик диалога, в которые он не вписан, хотя предложения являются вопросительными по цели высказывания. Например: Что ты хочешь прочесть в моих глазах, спросил старец. То ты и сам, отче, ведаеши [3, с. 54]. Отсутствие восклицательных и вопросительных знаков также соотносится с графикой и пунктуацией древнерусского текста, в котором отсутствие знаков препинания приводило к тому, что «мы не можем судить об интонации» [5, с. 182]. Это отсутствие должно, казалось бы, снижать эмоциональный градус повествования, делать его интонацию более ровной и спокойной, а звучащий в голове у читателя голос повествователя – бесстрастным. Однако Е. Г. Водолазкин добивается прямо противоположного эффекта. Эмоции представлены в тексте, как звук в сильно натянутой, готовой в любой момент пронзительно зазвенеть струне. Отсутствие пунктуационно-графических средств выражения эмоции˘ способствует повышению эмоционального градуса текста. Кроме того, это отсутствие наделяет читателя большей самостоятельностью, дает ему больше прав. Именно читатель должен оценить, элементом чего является реплика – диалога или повествования. Именно читатель должен решить, является ли предложение вопросительным и с какой интонацией его следует произносить. Итак, синтаксис романа Е. Г. Водолазкина «Лавр» оказывается не менее интересным и значимым средством формирования текста, чем лексические единицы, он принимает участие в реализации творческого замысла писателя, выполнении его художественных интенций. При этом на уровне синтаксиса творческая концепция получает свое окончательное оформление, а синтаксис становится пусть и не таким заметным на первый взгляд, но очень важным конститутиентом оригинального авторского стиля. Синтаксический строй соотносится с замыслом писателя о создании романа, в котором смешаны и смещены временные планы. Различные временные пласты в романе в духе эстетики постмодерна расположены нелинейно; время циклично, герои и события могут вновь и вновь пересекаться, сополагаться и расходиться. Эта оригинальная темпоральная концепция отразилась на синтаксическом строе произведения. Основное, главное время повествования относится к эпохе Древней Руси, и автором выбираются соответствующие синтаксические конструкции – короткие предложения с обилием личных и притяжательных местоимений в качестве средств связи, отсутствие вопросительных и восклицательных знаков и пунктуационно-графических элементов оформления прямой речи и диалога. Как только временной план смещается, и на страницы романа врывается стихия иного времени (современный блатной жаргон, советский канцелярит, научная лексика и др.), синтаксис трансформируется и начинает выполнять роль формирующего средства для текста соответствующего временного пласта. Восприятие текста романа «Лавр» создает впечатление, что автор сознательно «смиряет» экспрессию, которую обычно придает тексту синтаксис. Недлинные предложения, многие из которых однотипно построены, способствуют выравниванию интонации; той же цели служит и отсутствие во многих предложениях необходимых в соответствии с их строением восклицательных и вопросительных знаков. Реплики персонажей оформлены как повествовательные единицы. Синтаксическая неоформленность заставляет адресата текста читать его более медленно, что лишает повествование динамики, опять же способствуя снижению уровня экспрессивности. Однако Е. Г. Водолазкин достигает противоположного результата: экспрессивность текста только увеличивается, а то, что для ее выражения применено немного внешних атрибутов и она заложена в само содержание текста, делает воздействие романа на чувства читателя еще более сильным. Подход Е. Г. Водолазкина к синтаксическому строю романа «Лавр» можно назвать новаторским. Синтаксис прекрасно продуман писателем, как и все другие языковые элементы текста, и сознательно использован им в качестве одного из инструментов достижения своего художественного замысла. Применение средств синтаксиса выверено писателем по построенной им постмодернистской концепции романа, с учетом смещения в нем временных пластов и трансформации категории экспрессивности. Вывод по второй главе ЗАКЛЮЧЕНИЕ В данной курсовой работе перед нами стояла цель – изучить особенности устаревших слов в романе Е. Водолазкина «Лавр». В процессе исследования пришли к следующим выводам. Устаревшая лексика представляет собой слова, которые вышли из активного употребления в связи с исчезновением понятий, которые они обозначали. Они понятны носителям языка, но активно не используются. Церковная и религиозная лексика является явным средством стилизации эпохи, то есть помогает воссоздать особый временной колорит или способствует архаизации стиля, указанию на библейско-евангельский подтекст. Методом сплошной выборки в романе «Лавр» было выявлено более 50 единиц языкового материала, которые дают основание сделать вывод о равномерном распределении устаревших слов и церковной лексики в произведении. Устаревшие слова представлены лексемами, обозначающими: части тела человека, действие объекта/ субъекта речи; указывающими на место и время совершения действия, особенности быта (имеют в тексте авторские объяснения, представлены единичными примерами); местоимения, союзы и наречия (легко обнаруживают свое значение в контексте. Церковная лексика распределена по следующим семантическим группам: наименование Бога, важных церковных дат, событий (праздников), церковных ритуалов, званий и предметов церковного обихода. Важно отметить, что устаревшая лексика органично вводится в контекст произведения, не маркируется особыми средствами; автор трактует отдельно значения историзмов. Все это, на наш взгляд, свидетельствует об особенностях творческой манеры писателя, ставящего своей целью максимальную точность при изображении эпохи и рода деятельности действующих лиц. Библиографический список
