ЭССЕ "АРХЕОЛОГИЯ ЗНАНИЯ" М. ФУКО Введение Актуальность темы моего эссе обусловлена тем, что теория Мишеля Фуко стала объектом внимания, в том числе критического, со стороны представителей практически всего спектра общественно-политической мысли последней трети ХХ века. В первую очередь причиной повышенного внимания к Фуко можно считать проблемно-концептуальную несовместимость его теории с другими учениями. Такое пристальное внимание к теории Фуко объясняется тем фактом, что она является наивысшим примером следующего кризиса западной мысли и одновременного размышления над ней. Это связано с проблематизацией таких ключевых политических понятий, как власть, государство, управление, прогресс, демократия, права человека. Подход Фуко позволяет теоретически по-новому проанализировать весь спектр социально-политических проблем. «Археология знаний» – книга, написанная Мишелем Фуко и опубликованная в 1969 году. Она является основным экскурсом Фуко в методологию. Он написал её для того, чтобы иметь дело с порядком вещей, описанным ранее в «Словах и вещах». Он ссылается на англо-американскую аналитическую философию, в частности на теорию речевого акта. Фуко направляет свой анализ на «высказывание», основную единицу дискурса, которую, по его мнению, до сих пор игнорировали. Это, таким образом, не представление формальной теории, построенной логическим путём из аксиом, а описание конкретного подхода к истории («способ говорить» об истории). Археологический анализ стремится описать историю дискурса, совокупность «сказанного» во всех его взаимосвязях и трансформациях. Анализ дискурса отбрасывает все предубеждения об историческом единстве или преемственности, описывая вместо этого процессы дискурса во всех их разрушениях, порогах, различиях и сложных многообразиях. Целью моего исследования является рассмотрение труда "Археология знания" М. Фуко. 1 Основные лейтмотивы труда М. Фуко Итак, свое эссе хочу начать с того, что подобно великим мыслителям, которым он стремится следовать – Гегелю, Ницше, Марксу – Мишель Фуко неоднозначно балансирует между дисциплинами. Он обучался философии и психологии; его ранние книги были по литературе и истории. В «Археологии знаний» он признаёт, что он остро смущен вопросом о том, является ли эта последняя работа историей или философией, и, наконец, решает, что это ни то, ни другое. В конечном счёте Фуко, вероятно, будет утверждать, что он там, где это необходимо для того, чтобы радикально изменить форму наших знаний; что он работает не только в лакунах между областями исследования, но и на уровне ниже них. Могу отметить, что Фуко охарактеризовывает свою работу, на наш взгляд, слишком широко и легко, как поиск «культурного бессознательного». «Археология знаний» призвана установить основу этого поиска более конкретно, чтобы, как говорит Фуко, попытка определить то чистое пространство, откуда я говорю и которое медленно обретает форму в дискурсе, который я все еще ощущаю столь преждевременным, столь ненадежным. «Археология», как ее называет сам Фуко, – это дискурс о дискурсах, о том, как они изображены, как они меняются и что они воплощают в людях. На мой взгляд, данная книга является одной из самых теоретических на сегодняшний день. «Археология знаний» не могла выполнить свою задачу без изучения его ранних работ. «История безумия», появившаяся в 1965 году, изучает изменение понятий безумия в Европе между 17 и 19 веками и то, как они связаны с изменением понятий знания и ума. В изданной Мишелем Фуко в 1971 книге «Слова и вещи», прослеживается особая модель дискурса, объединяющая изменения в области научных изысканий, которые в начале 19 века стали относительно новыми науками: филология, биология и политическая экономия. В свою очередь «Рождение клиники», расследует эти 2 изменения в организации и применении знаний, которые привели к появлению клинической медицины. Именно ссылаясь на эти работы, я могу конкретизировать острые края и очевидные стыки теории, которую Фуко формулирует в «Археологии знаний». Из них он черпает и иллюстрирует основу методологии, содержащейся в рассматриваемой нами книге, одновременно играя на их противоречиях, смещая акценты и перетасовывая концепции. Вышеупомянутые ссылки тем более важны для меня, потому что Мишель Фуко вводит полный набор новых терминов и новых значений для используемых ранее терминов. Его метод характерен тем, что он должен назвать его словом «археология», приняв старый термин и придав ему новое значение. Его письменность – сама археология – о том, как концепции растут и меняются в рамках форм знания, и, в свою очередь, изменяют эти формы, как определенные условия делают возможными изменения в том, как люди думают и говорят. По моему мнению, это изобилие неологизмов, которые достаточно скоротечны, неизбежно вызывает критику. Но Фуко, в ответ, обвинил бы своего критика в том, что он оказал иллюзорное доверие языку. Он понимает, что люди говорят на языке, который не является полностью их языком, который постоянно меняется по мере его использования и который предает их смысл, существуя во всевозможных неизвестных внутренних и внешних отношениях. Именно поэтому Мишель Фуко фокусируется на дискурсе отдельно от мысли: люди говорят одновременно и больше, и меньше, чем они думают. Субъект, объективируя себя в языке, ограничен своими формами. Человек, желающий создать новую форму для мысли, должен одновременно освободить для нее пространство в языке. 3 Истоки концептуальности труда М. Фуко Как я полагаю, «Археология знаний» исходит из фундаментального изменения природы истории, которую Фуко видит, начиная с Маркса. Одним из аспектов этого изменения является отношение историка к документу, записи и ряду дискурсов. Однажды историк попытался воссоздать прошлое через документ путем интерпретации и усиления. Именно поэтому объектом историка стал сам документ. Таким образом, для истории документ — это уже не инертная материя, сквозь которую она пытается восстановить то, что делали или говорили люди, то, что уже миновало, оставив лишь призрачный след: в самой документальной ткани история стремится определить единства, совокупности, ряды, отношения. На мой взгляд, история становится своего рода раскопками человеческих архивов, причем каждый уровень и каждая находка тщательно прорисовываются в своих отношениях с другими в данной области. Это как раз очень похоже на археологию. Я считаю, что Фуко находит объекты, обычно изучаемые интеллектуальной историей, отдельным произведением или произведением / творчеством автора («oeuvre»), недостаточными категориями для его археологии. Он предпочитает исследовать концепции, темы и парадигмы на всех уровнях дискурса – искурсивные закономерности. Изменения в закономерностях дискурса происходят постоянно, но наиболее важным среди этих изменений является нечастая преемственность того, что Фуко называет эпистемами, идеи, которые период держит о фундаментальной природе знания, которые определяют поле отношений и возможностей, в которых возникают все дискурсы. Более того, Фуко видит изменение в эпистемах, происходящее примерно между 1775 и 1825 годами, когда упорядочение знаний на основе классификации, качественных различий и статических «рядов рядов» понятий уступило место 4 другому, основанному на органических структурах, функциональных различиях и последовательности во времени. В то же самое время я хочу подчеркнуть, что такие изменения обозначают границы между периодами интеллектуальной истории. Тем не менее, Фуко настаивает на том, что эпистема – это не просто последняя попытка сохранить понятие цайтгайста, «дух времени» Фуко утверждает, что описанные им отношения представляют ценность для определения одной частной конфигурации; они отнюдь не являются знаками для описания облика культуры во всей его целостности. Изменение эпистем происходит в разное время для разных мыслителей, и в некоторой мере не зависит от изменений в социальной и политической истории, которые часто использовались для обозначения исторических периодов. Эпистема представляет собой ряд отношений между дисциплинами и набор возможностей для размышлений. У него есть свои исключения. Это лишь основа, на которой культура во всем ее многообразии и противоречии, постоянно формируется. Но, как мне хотелось бы отметить, в самих представлениях об эпистеме и во всех меньших вариациях, происходящих в формах дискурса, лежит подозрение Фуко, на которое он только намекает, что он привносит в историю контуры изменений, которые постепенно заражают западную культуру со времен Канта. Оглядываясь на свою работу в заключении, Фуко замечает, что в этом как раз и состоит самое важное: избавить историю мысли от ее трансцендентальной зависимости. Я считаю, что эта задача является наиболее радикальным аспектом новой постмарксисткой истории, что в свою очередь имеет два основных последствия. Она вытесняет идею настоящего субъекта, который может преодолеть ограничения времени, организуя и «понимая» историю, и таким образом восстановить прошлое. Она также разрушает понятие непрерывной истории, основанной на потоке причин и следствий, на социальной или культурной аналогии, или, в конечном счете, на необходимом развертывании идеальной модели. 5 Для этого неуловимого поиска Фуко заменил бы историю разрывов, которая допускает шанс, признает предел нашего понимания, и вместо того, чтобы находить «более глубокое» единство в различиях, делает различия своими основными материалами и создает из них свое единство. Археология прослеживает закономерности среди различий. Могу сказать, что его творчество построено вокруг стержня систематических определений и объяснений. Но осознавая трудности в понимании его сложных понятий, он постоянно пересказывает заявления, чтобы сформировать идею с нескольких сторон, предлагает множество, часто пространственных, метафор и выделяет важные области, задавая вопросы себе и своему читателю. Эта последняя техника достигает своей высшей точки в блестяще написанной части книги – выводе, преподнесённый как диалог между Фукоавтором и Фуко-самокритиком. Здесь Фуко отвергает неоднократные попытки представить его как структуралиста и отрицает любое утверждение о том, что археология является новой «наукой». 6 Заключение Мой интерес к произведению Мишеля Фуко связан с тем, что его интересует сам процесс познания ситуации в достаточно сложных и неоднозначных условиях. Я возвращаюсь и возвращаюсь к данной работе в надежде найти дополнительный ключ к более глубокому понимаю того, что сегодня происходит в повседневности. Возможно, что эта идея достаточно иллюзорна, но она есть, к ней я возвращаюсь и стремлюсь глубже познать работу Мишеля Фуко, такую сложную и парадоксальную. Вот почему мне интересны и актуальны идеи этого мыслителя, несмотря на их сложность и неоднозначность. Он стремится осознать - помочь нам это сделать вместе с ним - феномен разрыва, прерывность текущего процесса, понять смысловую насыщенность момента и определить пути поиска адекватного дискурса; усвоить то, что дискурс характеризуется бессознательным отражением прежних предпосылок и установок, что дискурс выступает как «оболочка и граница высказывания». В заключении хочу отметить, что Мишель Фуко стремиться обнаружить нерациональную опору разума, определить «дискурсивные действия», позволяющие власти управлять человеческими телами. Он учит внимательно относиться к происходящему, ценить неожиданные события и возникающие анонимные высказывания и размышлять над ними в условиях бурно меняющегося мира. 7 Список использованных источников 1. Фуко Мишель. Археология знания / М. Фуко / пер. с фр. М. Б. Раковой, А. Ю. Серебрянниковой; вступ. ст. С. Колесникова. - СПб.: ИЦ «Гуманитарная академия»; Университетская книга, 2014. - 416 с. - (Серия «Ars Рича, Французская коллекция»). 2. Дилёз Жиль. Новый архивариус (Археология знания) / Ж. Дилёз // Фуко Мишель «Археология знания». - 2004. - С. 381-413. - 416 с. 3. Вайль П. По поводу Фуко / П. Вайль. Стихи про меня. - М.: Колибри, Азбука-Аттикус, 2011. - С. 630-638. 4. Загурская Н. В. Постчеловек. Version N / Postmen. Версия Н: монография / Н. В. Загурская. - Х.: ХНУ имени Н. Каразина, 2016. - 292 с. 5. Нагибин Ю. М. Будем как Фет / Ю. М. Нагибин // Учитель словесности. - М.: Издательский дом «Подкова», 1998. - 672 с., С. 327-342. 6. Головаха Е. И. Социальное безумие: история, теория и современная практика / Е. И. Головаха, Н. В. Панина. - К.: Абрис, 1994. - 168 с. 8