Никита Мельников Танковая промышленность СССР в годы Великой Отечественной войны Институт истории и археологии Уральского отделения Российской академии наук Фотография на обложке: Борис Кудояров/РИА Новости Рецензенты: доктор исторических наук Г.Е. Корнилов доктор исторических наук О. Б. Мозохин Книга подготовлена в рамках Комплексной программы УрО РАН «Развитие военно-промышленного комплекса Урала и его базовых отраслей в советский период истории России» №s 18-6-6-17. Введение Великая Отечественная война обусловила серьезные социальноэкономические изменения в стране. Перемещение в условиях войны производственных мощностей и людских ресурсов западных промышленных центров на восток страны привело к появлению новых предприятий военпрома в Поволжье, на Урале и в Сибири, т. е. в регионах, которым ранее отводилась лишь второстепенная роль в деле производства вооружений. За прошедший период многие вопросы развития советского танкостроения военного периода так и остались нераскрытыми. Основными причинами неизученности развития танкового производства в советские годы были закрытость архивной документации для свободного доступа и идеологические догмы, заставлявшие исследователей идти строго в рамках существующего идеологического курса. Фактический запрет свободного научного анализа и мифологизация исторической памяти создали в СССР ситуацию, когда обобщение и изучение негативного опыта оказалось невозможным. Это, в свою очередь, привело к появлению иллюзии успеха «сталинской» индустриализации и завышению ее значимости для итогов войны. В то же время нельзя утверждать, что промышленное развитие Советского Союза в 1930-е годы и военный период имело исключительно негативные результаты. Автор данного исследования ни в коей мере не стремиться выявить и показать только отрицательную сторону советского танкостроения. В настоящее время появилась возможность на основе широкого круга документов (содержащихся как в федеральных, так и в региональных архивах) дать оценку развитию танковой промышленности СССР в условиях военного времени на более высоком уровне. В годы войны танкостроение качественно изменилось, когда на смену мелкосерийному производству приходит крупносерийный выпуск танков и самоходных установок. Центром этих преобразований стал Урал, который принял основную часть эвакуированного оборудования западных танковых заводов и стал основным центром броневого производства в годы войны. Следовательно, процессы, проходившие на уральских заводах, имели определяющее значение для всего советского танкостроения. Основные хронологические рамки исследования – 1939–1945 гг. Нижняя граница задана временем принятия на вооружение новых образцов советских танков, ставших основой бронетанковых войск Красной армии в условиях войны. Верхняя граница – это завершение Великой Отечественной войны. Но автор сознательно расширяет нижнюю границу работы до конца 1920-х гг. Во многом это оказалось вынужденной мерой. Анализ документов (в основном опубликованных) и литературы (прежде всего научно-популярной) показал, что многие особенности и проблемные аспекты развития советского танкостроения военного времени возникли и оформились еще в довоенный период. В исследовании подробно раскрываются результаты развития танковой промышленности к середине 1942 г., а также обосновывается складывание кризисной ситуации в отрасли во второй половине года, когда регулярный срыв производственной программы заставил танкостроителей искать пути выхода из сложившегося положения. Наращивание выпуска бронетанковой продукции шло в ущерб ее качеству. Раскрытие причин и последствий этого беспрецедентного явления не получило должного освещения в литературе. Отказ руководства страны сокращать завышенную программу для заводов танкопрома в условиях усиления дефицита производственных ресурсов вынудил танкостроителей идти по пути модернизации производства, опираясь преимущественно на собственные возможности. Ставка была сделана на автоматическую электросварку и литьё броневых деталей, конвейерно-поточный метод и другие способы интенсификации. В итоге к концу 1943 г. предприятия Народного комиссариата танковой промышленности (НКТП) не только смогли выйти на уровень бесперебойного выпуска плановой продукции, но и частично справились с проблемой перехода к серийному выпуску новых видов бронетанковой техники (танки и самоходные установки серии ИС, модернизация танка Т-34 и самоходок на его базе). В нашем исследовании за рамками изучения осталась история легкого танкостроения после середины 1942 г., когда прекратили свое существование два из трех заводов НКТП. В результате наступления противника на Волгу летом 1942 г. сталинградский завод № 264, выпускавший легкие танки и бронекорпуса для Т-34, был эвакуирован. В то же время свердловский завод № 37 вошел в состав Уральского завода тяжелого машиностроения. Третий завод – № 38 в Кирове – в июле 1944 г. был переведен в Харьков для развития производства нового среднего танка Т-44. Однако выпуск легких танков и самоходных установок продолжал существовать на двух заводах Наркомата среднего машиностроения: Горьковском автомобильном (ГАЗ) и заводе № 40. Последнее предприятие было создано в 1943 г. в рамках НКТП, но довольно быстро было переведено в состав НКСМ Разделение управления заводами легкого танкостроения между двумя наркоматами (танкопрома и средмаша) в годы Великой Отечественной войны создает определенные трудности для исследования. Для составления полной картины истории развития производственных процессов в этом секторе танкостроения необходимо изучение документов, в том числе Народного комиссариата среднего машиностроения. Литература о работе промышленных предприятий стала складываться по «горячим следам» событий. В основном это были небольшие статьи и брошюры, авторами которых являлись партийные и советские руководители, специалисты и управленцы, публицисты и писатели[1]. Крупные работы историков появились уже в послевоенные годы, они были посвящены работе тыла в 1941–1945 гг.[2] Однако закрытость документальных источников и сильное преуменьшение трудностей военных лет не позволили авторам провести в этих исследованиях глубокий анализ работы промышленных предприятий. Обобщенные сведения о промышленном производстве и выпуске военной продукции приведены в книге председателя Госплана СССР при СНК СССР Н. А. Вознесенского. Он первым предложил концепцию об истоках экономической победы Советского Союза над фашистской Германией. По его мнению, она состояла в преимуществах социализма, в общегосударственной собственности на средства производства и в плановом ведении народного хозяйства[3]. Большое значение для изучения всей танковой промышленности страны имеет историография промышленного развития Урала в годы Великой Отечественной войны, поскольку именно в этом регионе располагались основные предприятия Наркомата танковой промышленности СССР. Одним из первых анализ развития уральской промышленности в период войны дал экономист К.И. Клименко[4]. Качественный сдвиг в разработке вопросов историографии Великой Отечественной войны наметился с середины 50-х гг. XX века. Исследователям стала доступна часть архивных фондов, как центральных, так и местных, что позволило создать определенную документальную базу для подготовки исторических работ. Решающее влияние на тематику исследований оказала шеститомная «История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941– 1945 гг.»[5]. Значительное место в ней уделено вопросам развития промышленности СССР, впервые рассказано о танкостроении. Основные постулаты этого труда легли в основу логики изложения и оценочных суждений советских историков (и даже части современных) на последующие десятилетия[6]. Допуск исследователей в архивы, публикации директивных документов военного времени создали возможности для расширенного изучения истории войны на общесоюзном и региональных уровнях. Важным направлением советской исторической науки было освещение истории рабочего класса военной поры, его трудового подвига. Особенно большой вклад в разработку темы внесли труды А.В. Митрофановой, Г.Г. Морехиной, С.Л. Синявского, Б.Б. Тельпуховского[7]. Обобщающий труд по истории рабочего класса СССР в предвоенный и послевоенный периоды вышел в 1984 году[8]. Большое место танковой промышленности отводится в специальных исследованиях экономистов, из которых выделяются труды Г.С. Кравченко, Я.Е. Чадаева, Г.И. Шигалина. В работе Г. С. Кравченко содержится обобщенный материал по развитию экономики СССР в довоенные и военные годы. Автор указывает на повышение удельного веса военной продукции в промышленном производстве, выделяет долю Урала в танковой промышленности[9]. В региональной историографии появилась тенденция к комплексности анализа, преодолению отраслевой и локальной узости. В связи с этим особо отметим монографию А. В. Васильева[10]. Первые исследования, посвященные истории танковой промышленности, стали появляться только в 1980-е годы. В 1982 г. вышла совместная работа А.А. Антуфьева и У.А. Батырова[11], а в 1982 г. была защищена диссертация последнего[12]. В ней уделялось первостепенное внимание работе партийных организаций по мобилизации коллективов танковых предприятий на борьбу с постоянно возникавшими проблемами, на организацию социалистического соревнования, трудовых починов. Автор имел возможность ознакомиться с некоторыми документами партийных архивов. Однако ограниченность Источниковой базы не позволила ему в достаточной степени раскрыть проблемы организации производства танков на Урале. Изучение истории уральской промышленности и рабочего класса стало традиционным для региональной историографии. В монографии А.А. Антуфьева представлен комплексный анализ предприятий промышленности Урала, имевших общесоюзное значение. Рассмотрение танкового производства в данном исследовании не отличается глубиной анализа. Дана лишь общая картина производства танков в годы войны, без выявления особенностей развития и, что очень важно, без проблем уральских танковых предприятий[13]. В 1990-е годы начался процесс открытия для широкого круга исследователей ранее засекреченных документов, что послужило началом публикации множества работ научно-популярного характера, посвященных созданию и применению на поле боя советских танков и самоходных установок[14]. Их авторы, как правило, не используют прямых ссылок на материалы, что не позволяет считать их данные полностью репрезентативными. В то же время эти работы подробно рассматривают историю создания опытных и серийных образцов отечественной бронетехники, богаты фактическими данными. Авторы тщательно и скрупулезно воспроизводят историю создания советских танков и самоходных установок. Но производственный процесс, условия труда и быта для них, как правило, имеют второстепенное значение. В последние годы активизировался процесс научных изысканий в области истории военной промышленности. Авторы на основе вновь публикуемых данных пытаются реконструировать процесс развития советского военпрома довоенного и военного периодов[15]. Значительный фактический материал содержится в описательном труде по истории Уральского завода тяжелого машиностроения[16]. Исследованием эвакуационных процессов занимается М.Н. Потемкина[17]. Появляются работы, непосредственно относящиеся к истории танковой промышленности. В 2013 г. А.Ю. Ермолов выпустил монографию «Государственное управление военной промышленностью в 1940-е годы: танковая промышленность», где достаточно подробно описывается работа советской танковой промышленности в период Великой Отечественной войны[18]. Автор рассмотрел различные аспекты ее деятельности: организацию эвакуации, борьбу за повышение производительности труда, организацию массового производства военной техники, борьбу за качество, освоение нового вооружения, функционирование органов управления отраслью, повседневную жизнь работников танкостроения. Истории уральского танкостроения в 1940-е годы посвятил свои исследования Вас. В. Запарий. В 2015 г. вышла его монография «Танковая промышленность на Урале в 1940-е гг.»[19], в которой исследователь изучал производственные процессы и социальную сферу танкопрома. Вас. В. Запарий утверждает, что предприятия Наркомата танковой промышленности первоначально функционировали в условиях крайне неразвитого социально-бытового сектора. Но к 1943 г. руководство Наркомата танкопрома начало уделять больше внимания бытовому сектору[20]. В публикациях А. В. Сперанского и С. М. Тюшнякова раскрывается история уральского артиллерийского производства в 1930— 1940-е гг.[21]. Большая работа проделана исследователем С.В. Устьянцевым. В качестве соавтора он выступил в ряде монографий, посвященных истории отдельных предприятий и видам бронетанковой техники[22]. Необходимо отметить его авторское исследование «Очерки истории отечественной индустриальной культуры XX века». Вторая часть этой работы полностью посвящена истории Уральского вагоностроительного завода в годы Великой Отечественной войны. Именно это предприятие под названием Уральский танковый завод стало основным изготовителем среднего танка Т-34[23]. Основу Источниковой базы нашего исследования составили неопубликованные архивные документы, извлеченные из центрального Российского государственного архива экономики (РГАЭ), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), четырех региональных архивов Урала: Государственный архив Свердловской области (ГАСО), Объединенный государственный архив Челябинской области (ОГАЧО), Нижнетагильский городской исторический архив (НТГИА), Центр документации общественных организаций Свердловской области (ЦДООСО). Фонды указанных архивов содержат обширный документальный материал, отражающий широкий спектр проблем танкового производства. Часть сведений по промышленному развитию уральского региона была взята в Государственном архиве в г. Ирбите. Ценным источником информации стали приказы народных комиссаров танковой промышленности В.А. Малышева и И.М. Зальцмана. Эти документы содержатся как в центральном архиве (РГАЭ. Ф. 8752), так и в местных архивах (ГАСО. Ф. Р-262, Р-1930; ОГАЧО. Ф. Р-792, Р-1396, Р-1444; НТГИА. Ф. 417). Они характеризуют систему управления танковой отраслью, взаимоотношения центра с предприятиями. Эти документы дают представление о процессе перестройки производства на танковых заводах, основных производственных трудностях и т. д. В исследовании широко используются документы областных, городских и районных комитетов ВКП(б) Челябинской и Свердловской областей (ОГАЧО. Ф. П-288; ЦДООСО. Ф. 4, 10, 161, 1270). Здесь (наряду с документами о деятельности парторгов ЦК ВКП(б), первичных парторганизаций танковых предприятий) содержатся сведения о внутренних проблемах цехов и предприятий в целом, об особенностях производственных процессов, взаимоотношениях работников, организации труда и подготовке кадров. Разнообразный фактический материал содержится в фондах музеев машиностроительных заводов, в годы войны выпускавших танковую продукцию: Уралвагонзавода (УВЗ), Уральского турбинного завода, Уральского завода тяжелого машиностроения (УЗТМ), Челябинского тракторного завода (ЧТЗ). Здесь находятся коллекции документов, воспоминаний работников предприятий, фотографии и многое другое. В ряде заводских музеев есть рукописные книги о танкостроении в годы войны. Их происхождение следующее. 25 мая 1945 г. нарком танковой промышленности СССР В. А. Малышев издал приказ № 254с о создании книги, посвященной танкостроению в Советском Союзе в период Великой Отечественной войны. Согласно этому приказу на всех танковых, корпусных и моторных заводах (в список предприятий также включался НИИ-48) создавались редакционные коллегии в составе директоров, главных конструкторов, главных инженеров и других ответственных работников, под руководством которых должна быть сделана книга, подробно описывающая особенности производства данного предприятия в военный период[24]. В имеющихся рукописях достаточно подробно рассматриваются производственно-технологические процессы по изготовлению основной продукции данного предприятия, показаны связи по кооперации с другими заводами, конструкторские идеи, вскрываются преодоленные трудности и проблемы во время освоения производства новых изделий и многие другие моменты. В силу того, что главным редактором книги всегда выступал директор предприятия, а материалы готовили его подчиненные, то они не могли объективно отразить все процессы, в том числе негативные, существовавшие на заводе. В этом смысле историю развития производственных процессов на УЗТМ в значительной степени дополняют две рукописи (однотомная и расширенная версии), которые подготовили представители военной приемки Управления самоходных артиллерийских установок на заводе (рукописи хранятся в музее Уралмаша)[25]. К сожалению, такие работы удалось найти только по одному предприятию. Большое значение для описания процесса формирования танкостроительного комплекса СССР в течение первых советских пятилеток имеют сборники документов из серии «История создания и развития оборонно-промышленного комплекса России и СССР. 1900– 1963 гг.»[26]. Благодаря этим работам удалось реконструировать основные события конца 1920—1930-х гг., когда промышленность но развивать собственную танкостроительную программу. Сборник документов «Политбюро и “вредители”», подготовленный О.Б. Мозохиным, дал возможность проследить связь между попытками власти наладить контроль над развивающимся танкостроением и массовыми репрессиями против конструкторов и инженеров всего военпрома[27]. Ценные сведения об особенностях технических характеристик и эксплуатационных качеств советской бронетехники были получены от работников цеха по ремонту транспортных средств Уральской горнометаллургической компании (УГМК, г. Верхняя Пышма). Автор беседовал со старшим механиком А.В. Викторовым и слесарем по ремонту транспортных средств Н.П. Кобылиным, обслуживающих машины Музея военной техники УГМК. Музей регулярно на 9 мая организует праздничное шествие бронетехники и автотранспорта времен Великой Отечественной войны в честь Дня Победы[28]. Таким образом, имеющиеся в распоряжении документы (как опубликованные, так и неопубликованные) позволяют раскрыть основные особенности развития танковой промышленности СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны. Книга представляет расширенный и дополненный вариант ранее опубликованной монографии[29]. Глава I Формирование промышленной базы танкостроения в 1927–1941 гг § 1. Создание танковой промышленности в СССР (1927 – лето 1941 гг.) Танки первых пятилеток До начала 1930-х годов у отечественной промышленности фактически не было собственной производственной базы, пригодной для серийного выпуска бронетанковой техники. Отсутствовала и собственная конструкторская база, способная создавать новые модели бронированных машин. Именно в этих условиях начались попытки советского руководства организовать массовое производство танков. Однако причины, мешавшие запустить этот процесс ранее, устранены не были. Довольно быстро заводы, получившие задание начать или увеличить выпуск танков и комплектующих к ним, оказались не способны выполнить установленный план. Вместо признания проблемы и принятия соответствующих решений власть начала искать «вредителей», которые объявлялись истинными виновниками срыва программы увеличения выпуска оборонной продукции. В течение первой половины 1927 г. были закончены работы по изготовлению опытной машины Т-18 (МС-1), и было принято решение о начале серийного производства танков и танковых моторов на ленинградском заводе «Большевик» (бывшем Обуховском сталелитейном заводе). Фактически это был переработанный вариант французского танка «Рено ФТ» времен Первой мировой войны[30]. К тому времени на заводе «Большевик» уже существовало производство авиационных моторов и тракторов, что в значительной степени оправдывало выбор площадки для танкостроения. В октябре – ноябре 1927 г. появилась целая серия решений о строительстве на заводе нового цеха для выпуска танков, тракторов и авиамоторов – ввиду того, что в существующие заводские мощности новое производство не вписывалось. Строительство затянулось до конца 1929 г., поэтому временно изготовление и сборка моторов и танков по большей части производились в старых цехах на оборудовании, износ которого достигал 50 и более процентов. В 1927–1928 хозяйственном году (х.г.)[31] предприятие изготовило 23 танка, а в следующем году завод «Большевик» должен был выпустить еще 85 Т-18. В целом программа 1928–1929 х.г. была выполнена, но с запозданием на несколько месяцев[32]. По планам к выпуску этого танка должен был подключиться Сталинградский тракторный завод (СТЗ), но не ранее 1932 года. Поэтому в апреле 1928 г. было принято решение развернуть временное изготовление Т-18 и двигателей к нему на пермском Мотовилихинском машиностроительном заводе (бывший пушечный завод), который обладал свободными производственными площадями[33]. Но Мотовилихинский завод ввиду «малочисленности технического персонала по танкостроению» не смог справиться с возложенным на него заданием[34]. Точка в истории танкового производства на этом заводе была поставлена только в мае 1931 г. на совещании в Реввоенсовете СССР: «Больше танковых заказов на Мотовилиху не давать»[35]. Кроме того, в 1928 г. начиналась подготовка выпуска нового танка Т-12 (впрочем, тоже имевшего в своей основе всё тот же «Рено ФТ») на Харьковском паровозостроительном заводе им. Коминтерна при условии запуска его производства в 1929 году. По планам на 1929–1930 х.г. необходимо было изготовить 30 таких танков[36]. Важным сдерживающим фактором было отсутствие базы для выпуска мощных двигателей, достаточных для установки в танк. Начальник Управления моторизации и механизации (УММ) Рабоче-Крестьянской Красной армии (РККА) И.А. Халепский в ноябре 1929 г. указывал на тот факт, что планируемая материально-техническая база тракторостроения полностью не соответствует задачам «танко-тракторного вооружения армии», поскольку «мощности моторов и скорости движения тракторов ни в какой мере не отвечают тактическим требованиям моторизированных частей». В качестве основной меры, позволявшей преодолеть эту проблему в будущем, начальник УММ предлагал, ссылаясь на опыт США, создавать специальные моторные заводы, помимо существующих тракторных. По его мнению, это позволяло успешно повышать мощность моторов. Именно такой подход он наблюдал во время своих командировок в Соединенные Штаты[37]. Кроме моторного производства, в стране фактически отсутствовала промышленная база по изготовлению шестерней, шарикоподшипников и электрооборудования, способная удовлетворить нужды танкостроения. Этот сектор индустрии только начинал свое ращвитие, и пока данные комплектующие советсткая промышленность была вынуждена в значительной степени импортировать[38]. Уже к концу 1929 г. вся принятая программа советского танкостроения оказалась несостоятельной. Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 декабря 1929 г. констатировало, что в СССР «кроме танка Т-18, типов и конструкций танков среднего, большого и танкетки не имеется… Пятилетняя программа тракторостроения и моторостроения не увязаны с танкостроением и удовлетворением потребностей армии в мощных тракторах. Не проработано обеспечение танкостроения броней и моторами, нет достаточных конструкторских сил, обеспечивающих выполнение плана танкостроения». Поэтому было принято решение отправить «за границу авторитетную комиссию из представителей ВСНХ и НКВоенмора [Наркомата по военным и морским делам]»[39]. Именно это постановление послужило началом новой широкой программы по развитию советского танкостроения на основе заимствования иностранного опыта. В 1930– 1931 гг. по инерции еще продолжалось производство и проектирование прежних моделей танков: Т-12, Т-18, Т-20, Т-24 и других[40]. Но дальше мелкосерийного производства или изготовления опытных образцов дело так и не пошло. В 1920-х годах перед советским руководством регулярно вставал вопрос о причинах постоянного невыполнения промышленностью планов по производству военных заказов в целом и танковых в частности. По следственному делу «О контрреволюционной организации в военной промышленности» в мае 1928 г. было арестовано множество специалистов, начавших свою карьеру еще в царской России. Предполагаемым главой организации был помощник начальника Главного военно-промышленного управления (ГВПУ) В.С. Михайлов (до революции – генерал-майор). Он попал в поле зрения ОГПУ еще в 1926 г., когда первый зам. председателя ОГПУ Г.Г. Ягода высказал свои подозрения на его счет. По мнению Г.Г. Ягоды и начальника Экономического управления ОГПУ Г.Е. Прокофьева, озвученному в 1928 г., «группа бывших генералов и полковников царской армии в составе Михайлова, Дыммана, Высочанского и Кургуева» основала контрреволюционную организацию в 1922 г., деятельность которой «была направлена к срыву обороноспособности страны путем вредительства в военной промышленности и подготовке таким путем успеха будущей интервенции». В результате саботажной работы организации было «заторможено на несколько лет или сорвано совершенно производство» значительной части продукции военных заводов[41]. Именно деятельностью вредительской контрреволюционной организации новый начальник ГВПУ М.Е. Урываев и заведующий военно-морской инспекцией Наркомата рабоче-крестьянской инспекции И.И. Павлуновский объясняли провал развертывания производства танков на Мотовилихинском заводе[42]. Необходимо отметить, что персона И.И. Павлуновского на этом этапе стала одной из центральных в процессе поиска «вредителей». Он лично неоднократно допрашивал предполагаемого главу «вредительской» организации – В.С. Михайлова[43]. С И.П. Павлуновским был не согласен А.Ф. Толоконцев, который с 1926 по 1929 гг. возглавлял ГВПУ. То есть в эти годы он был непосредственным руководителем основных фигурантов дела, в том числе В.С. Михайлова. В начале февраля 1929 г. А.Ф. Толоконцев еще оставался главой ГВПУ. В своем обращении к Сталину он ставил под сомнение как факт вредительства, так и существование самой контрреволюционной организации. А.Ф. Толоконцев прямо указывал на то, что бывший царский генерал и арестованные вместе с ним специалисты в системе ГВПУ не имели реальной власти, а все важнейшие решения Александр Федорович принимал сам как глава военно-промышленного управления[44]. Уже к середине весны 1929 г. А.Ф. Толоконцев сменил пост руководителя ГВПУ на должность начальника Главного управления машиностроительной и металлообрабатывающей промышленности ВСНХ. Должность тоже важная, но не дающая такого влияния. Параллельно бывший глава военпрома стал менять свою позицию в отношении дела военных инженеров. Он больше не сомневался в факте существования «вредительской» организации и роли В. С. Михайлова в ней, но продолжал утверждать, что «ни РКП (в лице т. Павлуновского), ни другие органы (ОГПУ), обнаружившие вредительскую организацию, не указали фактов неправильного направления средств»[45]. Другими словами, бывший начальник ГВПУ не считал ущерб, нанесенный «контрреволюционерами», существенным. Однако сталинское руководство вынесло свои решения. Уже в середине июля 1929 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о военной промышленности. Вся тяжесть вины за провалы в военно-промышленном строительстве СССР была возложена, с одной стороны, на членов мнимой «вредительской» организации, которая якобы состояла из дореволюционных специалистов и длительное время разрушала советскую военную промышленность. А с другой стороны, Политбюро считало виноватым руководящий состав военной промышленности и отдельных заводов (конкретные фамилии названы не были, но по тексту очень хорошо видно, что эти претензии направлены и к А.Ф. Толоконцеву), которые были виновны «в недостаточной бдительности к многолетнему и явному вредительству и упущениям в военной промышленности» и должны были понести наказание. Для исправления ситуации создавалась специальная комиссия во главе с тем же И.П. Павлуновским, которая должна была «в кратчайший срок произвести чистку всего личного состава военной промышленности до заводов включительно». Такая чистка неизбежно увеличивала и без того серьезный кадровый дефицит в военпроме, поэтому Политбюро решило реализовать два параллельных мероприятия. Во-первых, Оргбюро ЦК ВКП(б) обязывалось «в месячный срок мобилизовать для военной промышленности не менее 100 чел., преимущественно членов партии, опытных производственников и молодых инженеров». Во-вторых, Высшему совету народного хозяйства следовало «рядом срочных и конкретных мероприятий немедленно разрешить вопрос об усилении технических кадров военной промышленности (путем переподготовки, устройства краткосрочных курсов и т. д.) и одновременно разработать план систематической подготовки для нее технического персонала»[46]. Однако успешно решить проблему кадрового голода так и не удалось. В октябре 1929 г. дело о «вредителях» в военпроме было закончено. Всего по нему проходил 91 человек. По мнению ОГПУ, «организация ставила перед собой задачи – путем вредительства и шпионажа ослабление обороноспособности страны и содействие иностранным интервентам». В подавляющем большинстве это были выходцы из дворянского сословия и имевшие инженерную специальность. Решение по этому делу выносило Политбюро ЦК ВКП(б). Пятеро из обвиняемых (все бывшие генералы) во главе с В.С. Михайловым были приговорены к высшей мере – расстрелу. Все остальные приговаривались «на разные сроки заключения в концентрационные лагеря»[47]. Так с конца 1920-х годов борьба с «вредительством» стала одним из факторов развития отечественного военпрома на этапе первых пятилеток. Соблазн обвинить в неудачах военного строительства конкретных «стрелочников» был столь велик, что очень быстро «вредители» стали обнаруживаться повсеместно. В результативной части обвинительного дела о вредителях в военной промышленности было сказано: «Ввиду того, что в процессе следствия установлен, помимо привлеченных к ответственности и арестованных, еще ряд лиц, входящих в к[онтр].-революционную] организацию в военной промышленности, находящихся на свободе, материалы следственного производства в части таковых направлены к доследованию»[48]. Дело инженеров-«вредителей» сильно повлияло не только на развитие советского военного производства. В результате активной деятельности И.П. Павлуновский резко изменил свою карьерную судьбу. Фактически именно он вместо А.Ф. Толоконцева стал управлять военпромом. С июля 1931 года И.П. Павлуновский находился в должности заместителя председателя ВСНХ (то есть был заместителем Г.К. Орджоникидзе) по военной промышленности. В 1932 г. ВСНХ и его управленческие структуры были расформированы. Управление военпромом было сосредоточено в Главном военно-мобилизационном управлении (ГВМУ) в рамках вновь созданного Наркомата тяжелой промышленности СССР под руководством Г.К. Орджоникидзе. Возглавил ГВМУ и стал фактически правой рукой наркома тяжпрома именно И.П. Павлуновский. А в 1934 г. он стал кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Тогда как карьера А.Ф. Толоконцева стала медленно стремиться в противоположном направлении. В 1933 г. он из Управления машиностроения и металлообработки перешел на должность начальника Главточмаша Наркомата тяжпрома, а в 1934 г. был выведен из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б). Однако итог обоих оказался одинаковым: в 1937 г. они были арестованы и впоследствии расстреляны[49]. 25 февраля 1930 г. Политбюро приняло постановление «О ходе ликвидации вредительства на предприятиях военной промышленности», где ущерб от мнимого «вредительства» был признан очень серьезным: «Вредительство не только подрывало базу снабжения Красной армии, но и наносило непосредственный ущерб совершенствованию военной техники, тормозило перевооружение РККА и ухудшало качество военных запасов. Необходимы героические усилия, для того чтобы наверстать упущенное». Своим постановлением Политбюро констатировало, что все меры, принятые для преодоления последствий деятельности «шпионской организации», оказались несостоятельными[50]. Это означало, в том числе, что к началу 1930-х годов возможности промышленности и отечественных конструкторов не позволяли надеяться на скорейшую разработку и серийное производство современных образцов бронетехники. Выход был найден в закупке боевых машин за границей. На заседании Политбюро от 20 января 1930 г. было решено направить в западные страны комиссию «в составе т. Осинского, Халепского и Будняка», которая должна была «произвести закупку за границей на сумму до 500 тыс. руб. отдельных экземпляров быстроходных тракторов, тягачей и моторов разных систем и ознакомиться с организацией их производства»[51]. В итоге за рубеж в течение 1930–1931 гг. было сделано несколько поездок, в том числе под руководством И.А. Халепского в Соединенные Штаты (где он уже неоднократно бывал по вопросам автомобиле- и тракторостроения), начальника инженерноконструкторского бюро по танкам С.А. Гинзбурга в Великобританию и другие[52]. Результатом этих путешествий стал процесс разработки и принятия на вооружение новых моделей советских танков. В течение 1931–1933 гг. советская промышленность начала освоение серийного производства нескольких видов броневых машин, частично или полностью основанных на импортных образцах. Самым массовым танком 1930-х годов в СССР стал Т-26, полностью копировавший английский танк «Виккерс 6-тонный» (или Vickers Mk. Е), разработанный английской фирмой «Виккерс-Армстронг» в 1928–1929 гг. 28 мая 1930 г. между фирмой и советской стороной был подписан контракт на поставку в СССР 15 танков Mk. Е в двухбашенном варианте. Танки закупались с полным комплектом технической документации и возможностью организации их серийного производства в Советском Союзе. 13 февраля 1931 г. Реввоенсовет СССР, заслушав доклад И.А. Халепского о ходе работ по новым танкам, постановил принять 6-тонный танк «Виккерс» на вооружение Красной армии как «основной танк сопровождения общевойсковых частей и соединений, а также танковых частей Резерва Главного Командования»[53]. Производство этого танка начал ленинградский завод «Большевик», который в течение 1931 г. должен был перейти с танка Т-18 на новую программу[54]. Первоначально Т-26 выпускался в двухбашенной модификации, вооруженный пулеметами. Однобашенный вариант танка был разработан КБ завода «Большевик» под руководством С.А. Гинзбурга в 1931–1932 гг. и отличался от предыдущих образцов танка Т-26 установкой пушки 20К калибра 45 мм и спаренного с ней пулемета ДТ во вращающейся цилиндрической башне. Сборочное и моторное производство были организованы на ленинградском заводе № 174 им. Ворошилова, созданного в 1932–1933 гг. на основе танкового производства завода «Большевик»[55]. Т-26 стал самым массовым советским танком и в разных модификациях выпускался вплоть до 1941 года. Всего было выпущено более 11,2 тыс. машин[56]. Кроме Т-26, закупочная комиссия приобрела у компании «Виккерс» два танка-амфибии, конструкция которых впоследствии легла в основу аналогичных советских моделей. В середине 1932 г. серийное производство отечественного плавающего танка под индексом Т-37 началось в Москве на заводе № 2 Всесоюзного автотракторного объединения (впоследствии завод № 37 им. Орджоникидзе)[57]. В 1932 г. готовиться к производству плавающего танка получил задание Горьковский автомобильный завод (ГАЗ)[58]. Танк БТ был полностью заимствован у американского конструктора Дж. Кристи[59]. Примечательно, что в США отказались принимать на вооружение машину Кристи, посчитав, что этот танк не имеет перспективы. Но военному руководству СССР машина очень понравилась, и Харьковский паровозостроительный завод освоил выпуск быстроходного колесно-гусеничного танка серии БТ, который изготавливался вплоть до 1939 года. Он стал вторым по массовости советским танком (после Т-26), выпущенным до начала Великой Отечественной войны, – более 8 тыс. машин[60]. Всего в течение 1930-х годов в серийном производстве было освоено несколько модификаций БТ: БТ-2, БТ-5, БТ-7, БТ-7А и БТ-7М. Все эти модели обладали схожими характеристиками и отличались в основном конструкцией башни и установленным вооружением. За исключением БТ-7М, который получил новый дизельный двигатель В-2. Машина конструктора Дж. Кристи обладала двумя особенностями, которые впоследствии использовались во всех модификациях БТ. Во-первых, это подвеска, которая была индивидуальной и пружинной. Двойные борта корпуса с наружными съемными листами защищали упругие элементы подвески от повреждений. С одной стороны, это гарантировало относительно высокую скорость и плавность хода, но с другой – резко сокращало внутреннее пространство танка и утяжеляло его. Во-вторых, тип движителя (способа передвижения) машины. За счет съемных гусениц танк мог перемещаться как на колесах, так и на гусеницах. Скорость движения на колесном ходу составляла 70 км/ч, на гусеничном ходу – 40 км/ч[61]. Первоначально, в 1930 г., БТ позиционировался как средний танк[62]. В августе 1933 г. Советом труда и обороны СССР была утверждена новая система бронетанкового вооружения РККА, после чего БТ вошел в число оперативных машин. Танки данного типа составляли основу самостоятельных механизированных соединений: «Танк должен быть быстроходным, вездеходным (в том числе плавучим) и мощно вооружен»[63]. К концу 1930-х гг. в РККА была принята новая классификация, где основой деления стал вес машины: малые, легкие, средние и тяжелые. По этой версии быстроходные танки стали классифицироваться как легкие[64]. Именно как легкие машины БТ стали известны в отечественной литературе. Танки серии БТ, как родоначальники колесно-гусеничной системы, должны были и дальше ее использовать. Но в конце первой пятилетки появилась идея «научить» их плавать. На смену быстроходному танку должен был прийти танк плавающий. Весной 1932 г. штаб РККА настаивал «на скорейшей модернизации БТ и построении опытного образца колесногусеничного плавающего танка по проекту ГПУ[65]. В этом же году осенью на московском заводе «Красный пролетарий» был собран первый экземпляр опытного плавающего колесно-гусеничного танка ПТ-1, разработанного под руководством Н.А. Астрова[66]. Осенью 1932 г. в Ленинграде на заводе «Красный Путиловец» (с 1934 г. – Кировский завод) началось освоение серийного производства танка Т-28. В течение первой половины года проводились испытания пробегом. Новый серийный танк разрабатывался в опытно-конструкторском отделе ленинградского завода им. Ворошилова. В августе – сентябре были кардинальным образом переработаны чертежи прототипа. Но, не дожидаясь изготовления опытного образца, в конце октября 1932 г. танк был принят на вооружение. А 14 ноября создатели новой машины за успешное конструирование были удостоены ордена Ленина[67]. Следовательно, новая машина была принята к серийному производству без детальной проработки. Уже к апрелю следующего года удалось собрать 12 новых танков, и они даже приняли участие в первомайских парадах в Москве и Ленинграде (10 и 2 машины соответственно). Но сразу же после парадных мероприятий танки были возвращены в цеха для доработки. Окончательно первая партия (14 танков) была готова только к 1 октября 1933 г., а всего до конца года была выпущена 41 машина из 90 запланированных[68]. Исследователь М.В. Коломиец считает, что фактически освоение производства было завершено уже в следующем году[69]. Сами кировские танкостроители считали, что серийное производство Т-28 началось в 1934–1935 годах. А в 1932–1933 годах были изготовлены только «первые образцы»[70]. Параллельно с созданием танка Т-28 активно проводились работы по тяжелой многобашенной машине, которые вылились в создание танка особого назначения Т-35. В основу модели были положены: проект немецкого конструктора Э. Гротте – танк ТГ (конструктор разрабатывал этот танк специально для СССР), результаты испытаний на казанском полигоне немецкого прототипа «Гросстрактор» (этот был немецкий прототип для немецкой армии) и материалы комиссии И.А. Халепского. Танк начали проектировать на заводе «Большевик» в 1931 г. В целом проект был закончен уже опытно-конструкторским машиностроительным отделом вновь созданного завода № 174 в 1933 г. и передан для серийного производства на хпз[71]. С 1931 г. началось формирование комплекса машиностроительных и металлургических предприятий, включенных в танкостроительный процесс. Для обеспечения потребности в броне в 1931 г. велась подготовка бронепрокатных баз на Ижорском, Кулебакском, Мариупольском, Подольском, Таганрогском заводах. Масштабы работ были таковы, что уже к концу 1932 г. металлургические предприятия должны были выпускать 62,5 тыс. тонн брони для 40 тыс. танков всех типов. На этом этапе ставка была сделана на углеродистую цементированную броню. К концу 1931 г. обозначились серьезные трудности. Ижорский завод смог подготовить производство на 3,5–4 тыс. тонн готовых броневых изделий вместо 6 тыс. по плану. Остальные заводы с поставленной задачей фактически не справились и продолжали работы по подготовке мощностей для броневого проката. Если на Мариупольском заводе еще велась активная подготовительная работа, то на остальных предприятиях реально ничего не было сделано. Так и не было подготовлено решение по созданию моторной базы для танков БТ, что ставило под вопрос всю программу быстроходного танка. Поэтому Наркомат по военным и морским делам поставил перед правительством вопрос о закупке для танка БТ 500 моторов за границей. Текущая подготовка мощностей по сборке танков тоже находилась в очень тяжелом положении. ХПЗ снизил для себя план по БТ с 25 до 6 танков в 1931 г. Но и их он не мог сделать, поскольку работы по инструментальному и термическому цехам были готовы только на 50 %, механическому цеху не хватало мостовых кранов и 140 станков. Кроме того, была провалена подготовка сборки танков, которая планировалась на 1-м автомобильном заводе (АМО), Ярославском автомобильном заводе и СТЗ[72]. Заранее обозначим, что на первых двух предприятиях танковое производство так и не появилось. Следовательно, осуществление танкостроительной программы шло в очень тяжелых условиях. Производителям остро не хватало обеспечения оборудованием и материалами. В июне 1932 г. К.Е. Ворошилов сообщал И.В. Сталину, что в части развития танкостроения дела идут «с большой “натугой”». Основными тормозами работы были броня и «целый ряд отдельных деталей механообработки». По его словам, «пока дела все еще неважны»[73]. Осенью 1932 г. были подведены первые итоги развития танковой промышленности. На 1 сентября ХПЗ смог изготовить только 76 танков ВТ из запланированных на этот год 482. Но первоначальная программа составляла даже больше – 900 танков и была занижена в течение 1932 года. Качество всех выпускаемых машин при этом оставалось крайне низким, поэтому все они шли только в учебные части. Аналогичным образом ситуация развивалась на ленинградском заводе им. Ворошилова, который выпустил только 362 танка Т-26 вместо 1660 машин по первоначальной программе и 1200 – по сниженной. При этом 19 танков из них сданы как учебные (т. е. низкого качества) и 22 без башен. Во многом танковое производство на заводе сдерживали поставщики комплектующих («Красный Путиловец», «Красный Октябрь» и № 7 ВОАО), которые тоже выполняли свою программу с колоссальными издержками. Серьезный провал в освоении сборки танков к концу года невольно позволил нивелировать недостатки бронепроизводства. Еще в начале 1932 г. выпуск броневого проката отставал даже от сборочного производства, но к середине года ситуация выправилась. Хотя только два из четырех металлургических заводов освоили выпуск брони, но и они продолжали работать значительно ниже установленных планов: на 1 сентября броневая программа была выполнена Ижорским заводом на 38 %, Мариупольским – на 25 %. В течение 1932 г. металлургические заводы освоили новый тип брони, поскольку прежний углеродистый цементированный вариант, во-первых, требовал дефицитных импортных ферросплавных присадок (никеля и молибдена), а во-вторых, оказался слишком сложным в производстве, «давая… почти 100-процентный брак». Ижорский завод перешел на хромо-кремнисто-марганцовистую сталь марки «ПИ», а Мариупольский – на двухслойную марганцовистую марку «МИ». Во второй половине года на Кулебакском заводе осуществлялись опытные плавки из двухслойной марганцовистой стали, но серийное производство предприятие пока еще не освоило. Новый тип броневой стали выглядел, безусловно, более перспективным, но и он не мог решить всех проблем бронепроизводства. Броневые листы из такого металла приходилось делать более толстыми: вместо 13- и 10-мм цементированной брони на танк Т-26 ставилась броня марки «ПИ» 15-мм толщины, что приводило к утяжелению корпуса до 800 кг¹. Следовательно, увеличивался общий вес боевой машины, на который танк не был рассчитан. Но проблема качества не была решена полностью. В середине 1933 г. брак по броневым частям танковых корпусов был на уровне 45–50 %[74]. Вместе с проблемой организации броневого и корпусного производства остро стоял вопрос обеспечения выпуска двигателей для танка ВТ. Танк Т-26 был менее требователен к мощности мотора, поскольку его основная задача в бою – поддержка пехоты. Поэтому ему не нужно было развивать высокую скорость. В течение 1931–1933 гг. на танк ставились двигатели в 90 л. с., которые в достаточном количестве выпускал ленинградский завод им. Ворошилова. Совершенно по-другому обстояли дела с быстроходным танком БТ, от которого требовались высокие маневренность и скорость. Эти показатели должны были обеспечиваться мощным 400-сильным мотором. В 1932 г. план выпуска БТ еще обеспечивался двигателями «Либерти», закупленными в США, и советскими моторами М-5 (создан на основе того же «Либерти»), переданными из авиации и требующими ремонта. Силами ленинградского завода «Красный Октябрь» и Авиаремтреста было отремонтировано около 500 моторов М-5. Но для них отсутствовали запасные части (а сам двигатель оставался все же авиационным и для нужд танкостроения без переделок не подходил), поэтому ремонт осуществлялся за счет демонтажа требуемых узлов и деталей с других моторов. В перспективе танк должен был получить разрабатываемый специально для него дизель-мотор, но такого двигателя еще не было[75]. Уже в 1933 г. советское руководство планировало перевести все отечественные танки на дизельные двигатели[76]. Следовательно, для танков БТ все еще не была создана моторная база, как и отсутствовало понимание того, где и какие двигатели можно производить[77]. Но не только броня и двигатели вызывали опасения для успешного осуществления танкостроительной программы. Советская промышленность не могла наладить производство собственных подшипников и электрооборудования в объемах, способных удовлетворить возрастающие потребности танковых заводов. Два действующих тогда подшипниковых завода (ГПЗ-1 и ГПЗ-2) могли обеспечить только 10–15 % потребности танкового производства. Остальной объем страна вынуждена была закупать за границей. Точно так же, в основном за счет импорта, решался вопрос поставок электрооборудования: стартеров, генераторов и электромоторов для вращения танковых башен, вентиляторов, стробоскопов и прочего[78]. 16 июля 1933 г. нарком по военным и морским делам СССР и председатель Реввоенсовета СССР К.Е. Ворошилов докладывал председателю Комиссии обороны СССР В.М. Молотову об итогах первой пятилетки: «Конструкции танков, состоящих в данный момент на вооружении РККА, могут быть сравниваемы в отношении их боевых качеств только с самыми лучшими аналогичными образцами заграничной техники, т. к. они не только не уступают им по отдельным своим элементам, но даже по некоторым категориям машин превосходят лучшие заграничные образцы: а) разведывательный танк Т-37 плавающего типа, уступая английскому танку амфибия «Карден-Ллойд» в скорости хода, превосходит последний по мягкости подвески и по толщине брони; б) общевойсковой танк Т-26 ничем не уступает английскому легкому танку «Виккерс», а по мощности вооружения превосходит его; в) оперативный танк БТ ничем не уступает американскому быстроходному танку «Кристи», а по мощности вооружения превосходит его; г) танк качеств[енного] усиления Т-28 значительно превосходит средний танк Виккерса по мощности мотора, скорости, вооружению и лучшим качеством ходовых частей; д) мощный танк особого назначения Т-35, не имеющий себе равного за границей, значительно превосходит французский танк ЗС по скорости хода и качествам ходовых частей; е) опытный образец оперативного плавающего танка ПТ-1 по новизне и совершенству конструкции не имеет себе равного за границей». Крайне оптимистично К. Е. Ворошилов оценивал количество выпущенных танков: «По количеству боевых машин, фактически состоящих на вооружении, Красная армия стоит на первом месте: РККА к 1 мая имеет 5600 танков, из них вполне современных около 4800 танков, тогда как 6 главнейших капиталистических государств, вместе взятых, имеют не более 3–4 тыс. современных танков». Но необходимо оговориться, что в общее число советских танков, перечисленных К. Е. Ворошиловым, входили почти 2,5 тыс. танкеток Т-27 и, например, только 12 танков Т-28 и 2 танка Т-35 (их производство только начиналось)[79]. Вместе с победными реляциями в первой части своего доклада, касающихся прежде всего количественной составляющей танкового парка РККА и достижений советской промышленности, К. Е. Ворошилов далее указывал на основные негативные черты развития отечественного танкостроения в частности и всей военной промышленности в целом. Отечественная промышленность боеприпасов работала неудовлетворительно: «Огнеприпасы для танковых пушек имеются в производстве в незначительном количестве, не обеспечивающем даже текущую боевую подготовку войск». 620 танков БТ из 710 изготовленных не имели пушечного вооружения, поскольку требуемое количество пушек еще не было изготовлено. С 1932 г. так и не был решен вопрос создания собственной моторной базы для БТ. На эти танки продолжали устанавливать американские «Либерти». Также осталась проблема зависимости от импорта подшипников и электрооборудования. К этому нужно добавить недостаточную обеспеченность запасными частями (25– 30 % от плана) при низком качестве и надежности отдельных узлов и агрегатов[80]. В том же русле ситуация развивалась весь следующий год. К октябрю 1934 г. все сборочные заводы продолжали работать с резким отставанием от установленного плана. ГАЗ и СТЗ по-прежнему находились в процессе освоения танкового производства, их различала только степень готовности этого направления. ГАЗ с 1932 г. практически ничего не сделал для освоения выпуска Т-37. Сталинградский завод все же вел подготовку производства Т-26, но и его состояние оценивалось как неудовлетворительное. Поэтому новые танкосборочные заводы, на появление которых так надеялось советское руководство, оставались в самом начале развития танкостроительной программы. По-настоящему тяжелое положение продолжало существовать в деле снабжения сборочных производств основными материалами и агрегатами. Подольский крекинг-завод и Мариупольский завод вновь должны были перейти на новую марку брони – на сталь марки «ИЗ», разработанную на Ижорском заводе. Потенциально новая броня должна была резко улучшить качество танковых корпусов. Напомним, что в предыдущем году брак при производстве броневого металла доходил до половины всей продукции. Но организация производства новой марки стали требовала переорганизации всего технологического процесса и резкого снижения выпуска основной продукции, поэтому заводы стремились всячески отодвинуть запуск этой новации. Но даже без этого оба корпусных предприятия, как и третье – Ижорский завод, резко отставали от графика производства. Из года в год воспроизводилась ситуация с нехваткой двигателей для танка БТ. Моторы М-5 советская промышленность перестала производить. Имелся их запас в количестве 500–600 штук, но и его не хватало для покрытия всей программы. Дизель-мотор, планируемый для БТ, еще не был разработан, поэтому в течение 1934 г. для установки в быстроходный танк дорабатывали другой авиационный мотор – М-17. Но и он не мог спасти положение, поскольку Рыбинский авиамоторный завод № 26 имел в 1934 г. задание только на 300 танковых вариантов М-17, из которых 220 предназначалось для Т-28. В дальнейшем нужно было рассчитывать на применение М-17 и для тяжелой машины Т-35. Ко всему прочему необходимо было добавить проблемы с другими узлами и агрегатами. Ярославский резино-асбестовый комбинат должен был поставлять заводу № 37 и заводу им. Ворошилова катки, диски, ленты «Феррадо» и прочие комплектующие, содержащие резинотехнические элементы. Но Ярославский комбинат обещал запустить эту часть своего производства в лучшем случае в начале 1935 года. Следовательно, ленинградский и московский заводы вынуждены были обходиться своими силами в изготовлении этих деталей. Продолжала существовать проблема шарикоподшипников. Для Т-26 «не было освоено в производстве» (читай – не выпускалось отечественной промышленностью) 6 наименований подшипников из 29, а для БТ – 6 из 22 (включая номенклатуру мотора М-5). До октября 1934 г., больше чем через 3 года серийного производства, так и не были определены постоянные производители радиаторов для танков. В августе 1934 г. задание на 10 тыс. радиаторов для ХПЗ получил Кольчугинский завод. Но, как оказалось, и этот вариант не рассматривался как окончательный. Похожая ситуация была на заводе им. Ворошилова[81]. Следовательно, с конца 1920-х годов положение принципиально не изменилось. Советское руководство прилагало значительные усилия для организации сборочного и отчасти броневого производства. Но вопрос обеспечения танкостроительных заводов двигателями, подшипниками, электрооборудованием и прочими комплектующими приходилось решать в значительной степени за счет импорта! Хотя об этом И.А. Халепский предупреждал еще в 1929 году. Тогда же ожидалось скорейшее строительство заводов, обеспечивающих производство этих агрегатов. Но их запуск всё время откладывался. В конце 1932 г. всерьез обсуждались импортные поставки для танковой промышленности на 1933 год[82]. Во многом зависимость от импорта сохранилась и в следующем году, хотя и значительно ослабла. Советская танкостроительная база создавалась без привязки к уже существующим мощностям, обеспечивающим производство основных комплектующих. Заводы, которые должны были выпускать необходимые агрегаты и броневые детали, находились в стадии строительства или расширения производства, а то и (как это было с двигателем для танка ВТ) отсутствовали даже в проекте. Все эти негативные моменты планировалось преодолеть в течение второй пятилетки[83]. Однако военное руководство СССР предпочитало упорно не замечать этих важнейших особенностей развития отечественного танкостроения и продолжало ставить перед ним новые задачи. Колесно-гусеничный движитель всерьез заинтересовал руководство РККА еще в конце 1920-х гг., когда готовились советские закупочные комиссии. Начальник Штаба РККА Б.М. Шапошников в своей служебной записке наркому по военным и морским делам СССР К.Е. Ворошилову рекомендовал приобрести подобные образцы легких и средних танков в Великобритании и США[84]. Конструкция Дж. Кристи оказалась самым привлекательным способом передвижения танков с точки зрения руководства Автобронетанкового управления РККА (АБТУ – создано в ноябре 1934 г.). Поэтому в течение 1930-х годов советские конструкторы вынуждены были работать над применением такого движителя для всех серийных танков. Основным аргументом стало то, что «гусеничные тяжелые машины не могут выдержать продолжительных скоростных пробегов вследствие износа гусениц и разрыва [их] отдельных звеньев». Танк Т-28 без поломок и разрушений штатных гусениц мог проехать не более 1 тыс. км[85]. [Забегая вперед, отметим, что эта проблема осталась нерешенной вплоть до конца Великой Отечественной войны.] Поэтому в течение второй пятилетки были разработаны и даже приняты на вооружение колесно-гусеничные модели Т-46 и Т-29, которые должны были заменить серийные общевойсковые танки Т-26 и танки качественного усиления Т-28 соответственно. В танковой программе, которая стала реализовываться на машиностроительных заводах страны, отчетливо проступало желание военного руководства получить универсальные машины, способные решать максимальное количество задач. Особенно это проявилось в судьбе ПТ-1. Усилия множества конструкторских коллективов были направлены не на доработку серийного производства, а на разработку достаточно сомнительных начинаний. Колесно-гусеничный движитель оказался крайне сложным в изготовлении и ненадежным в эксплуатации. В июне 1935 г. постановлением Совета труда и обороны (СТО) СССР танковая программа была скорректирована: «Установить на вооружение РККА следующие 5 типов танков: 1. Принять на вооружение Т-38 завода № 37 [вместо Т-37]; улучшить размещение водителя машины и поднять клиренс на 15 мм с тем, чтобы вес танка не увеличился более чем 150– 200 кг против представленного опытного образца. 2. Предрешить принятие на вооружение Т-46 опытного завода им. Кирова вместо танка Т-26; закончить заводские и войсковые испытания с тем, чтобы поставить на производство в 1936 г. на заводе им. Ворошилова. 3. Оставить на вооружении танк БТ. Отказаться от замены его на танк ПТ-1. В 1935 г. танк БТ изготовлять с мотором М-17, и в 1936 г. перевести производство этого же танка БТ на дизель-мотор на Харьковском паровозостроительном заводе. 4. Предрешить принятие на вооружение колесно-гусеничного танка Т-29 вместо Т-28; закончить его заводские и войсковые испытания с тем, чтобы в 1936 г. поставить на производство на Кировском заводе. 5. Оставить на вооружении танк Т-35 с производством его на Харьковском паровозостроительном заводе»[86]. Это постановление поставило окончательную точку в истории плавающего танка ПТ-1. Но остальные перспективные колесно-гусеничные модели (Т-46 и Т-29) еще оставались в мечтах АБТУ и советского руководства. 4 января 1935 г. руководство Кировского завода поспешило доложить Сталину: «К началу 1935 г…. завод подвел итог двухлетней напряженной борьбы за освоение производства среднего танка Т-28. Завод полностью выполнил план 1934 г. выпустив 51 машину при программном задании в 50 машин. Собранные машины, выпущенные в обкатку, были свободны от дефектов, имевшихся ранее. Аварии стали редким исключением. В результате наших мероприятий на заводе создана база для серийного производства танка Т-28 в пределах, требуемых мобилизационным планом завода»[87]. Но реальность оказалась намного сложнее победных реляций кировчан. В сентябре 1936 г. командование 6-й отдельной танковой бригады провело масштабные испытания с целью определения возможностей серийного Т-28 при движении по шоссе. Испытания выявили ряд серьезных конструктивных проблем. Танку требовалась новая система охлаждения, поскольку штатный радиатор не позволял машине двигаться на максимальных оборотах. При существующей подвеске танк мог использовать 4-ю передачу только на асфальтовой дороге или ровном щебеночном шоссе: «При движении по выбитому, часто встречающемуся шоссе подвеска испытывает сильные удары… Необходимо повысить эластичность (смягчить удары) и прочность подвески». В противном случае элементы ходовой части начинали разрушаться[88]. В «Справке о проверке дефектов танка Т-28» Комиссия советского контроля 10 февраля 1937 г. после предварительной проверки указала, что серийные машины обладают серьезным набором производственных недостатков: «…Общий срок службы танка значительно сокращается и, как показал опыт, не превышает 1000–1300 клм. при гарантии в 2000 клм…. Наличие перечисленных дефектов снижает боевую и тактическую характеристику танка тем, что танк должен часто останавливаться для устранения мелких и крупных дефектов…»[89]. Более детальная проверка выявила широкий набор конструктивных и производственных проблем среднего танка. Была назначена специальная комиссия, которая изучила с 7 по 17 февраля 1937 г. шесть машин. Все танки были выпущены в период с 1934 по 1937 г. и находились на Кировском заводе во время или после ремонта, были недавно изготовлены. Всего было выявлено и описано 15 дефектных узлов и агрегатов, включая коробку передач, главный фрикцион, подвеску, поворотный механизм башни, а также отмечалась низкая обеспеченность запчастями и специальным инструментом и т. д. В частности, комиссия указывала на катастрофический недовыпуск Кировским заводом запасных частей к Т-28, когда в 1934 г. изготовитель выполнил эту часть производственного плана только на 26 %, в 1935 г. – на 62,5 %, а в 1936 г. выполнение по большинству позиций заказа на запчасти не превышало 10–20 % от плановых показателей[90]. Выявленные дефекты не были отдельными недостатками отдельных машин, а являлись системной проблемой, которую необходимо было решать не только на производственном уровне. Налицо была потребность внесения в конструкцию танка и технологию его изготовления массовых изменений, которые по своему масштабу фактически были сопоставимы с радикальной модернизацией серийной модели. Танк Т-28 все эти годы выпускался в совершенно «сыром» виде: «Кировский завод… занимается «освоением» давно поставленной на производство машины»[91]. В похожем состоянии находились производства всех серийных советских танков. Соседний ленинградский «завод им. Ворошилова за 5 месяцев 1937 г. сдал лишь 17 танков Т-26 вместо 400–500 по плану; к освоению новой машины Т-46 завод не подготовился; до сих пор не устранены крупнейшие дефекты опытного и эталонного образца Т-46. В результате выполнение программы 1937 г. по выпуску 600 танков Т-26 и 100 танков Т-46 находится под угрозой срыва. […] НКО только в конце 1936 г. предъявил заводу требования дать гарантию работы мотора [Т-26] 100 час. на стенде и 200 час. в танке. Однако ни один двигатель, подвергнутый в январе-феврале месяцах 1937 г. длительным испытаниям, не дал гарантийного срока работы, и приемка машин военведом была прекращена. […] ХПЗ топчется на месте с производством Т-35 и ВТ-7, а завод № 37 [НКСМ] до сих пор не дал боеспособной разведывательной машины на смену танку Т-37»[92]. Объемы брака были огромны: в апреле 1934 г. по картеру двигателя танка Т-26 они доходили до 60 %, по поршням двигателя – до 55 %[93]. Вновь организованное производство не имело опыта крупносерийных технологий, низка была квалификация рабочих. Тем не менее брак и нарушения технологии приравнивались к сознательной диверсии, что зачастую вело к обвинениям во вредительстве. В январе 1936 г., менее чем через год после утверждения танковой программы, СТО своим постановлением принял на вооружение три новых танка: плавающий гусеничный Т-38 и колесно-гусеничные Т-46 и Т-29. В течение трех месяцев заводы-изготовители танков Т-37, Т-26 и Т-28 должны были подготовить прекращение их выпуска и полностью перейти на изготовление новых моделей. Кроме того, ХПЗ обязывался «в текущем году закончить строительство дизельного цеха и изготовить не менее 100 шт. танковых дизель-моторов»[94]. Сразу же оговоримся, что плавающий танк Т-38 относительно успешно пошел в серию и изготавливался вплоть до появления новой серийной модификации. Тут необходимо отметить, что параллельно с производством Т-37 и Т-38 шли работы по созданию легкого колесно-гусеничного танка. Однако машины с двойным движителем так и не пошли в серию. История с танковым дизелем затянулась на несколько лет и завершилась только после принятия на вооружение знаменитого двигателя В-2. В ноябре 1936 г. директор Кировского завода К.М. Отс в докладной записке секретарю ЦК ВКП(б) И.В. Сталину подробно описал негативные перспективы Т-29. АБТУ настаивало на немедленном прекращении производства Т-28 и начале выпуска его колесно-гусеничной версии. К.М. Отс считал, что в этой ситуации Кировскому заводу понадобиться 1–2 года «цеховой работы» на доработку «недостаточно проверенной в конструктивном отношении» машины Т-29. В то же время доработанная версия Т-28А дала резкое увеличение скорости сугубо гусеничного танка до 65 км/ч, тогда как Т-29 развивал максимум 42 км/ч на гусенице и 39 км/ч – на колесах. К тому же кировчанам удалось добиться резкого увеличения живучести гусеничных траков: «[теперь] мы можем гарантировать длительные скоростные пробеги… машины Т-28А без повреждения гусеницы». Поэтому директор Кировского завода вполне обоснованно считал, что «серийное производство Т-29 в таком конструктивном оформлении, как в настоящее время, совершенно нецелесообразно» и надеялся на сохранении выпуска Т-28[95]. Двойной движитель оказался слишком сложным для серийного производства. Советская промышленность, страдавшая от тотального дефицита оборудования, материалов и квалифицированных кадров, не могла полноценно справиться с поставленной задачей. За рубежом колесно- гусеничный движитель американского изобретателя действительно оказался достаточно популярным среди военных в 1930-е гг., но реального развития в серийном производстве не нашел, прежде всего из-за своей сложности и ненадежности. Первоначально армия Соединенных Штатов Америки заинтересовалась моделями Дж. Кристи. Однако серийно эти танки не выпускались. Во всем мире мире только Советский Союз всерьез реализовал идею американского конструктора. В отличие от СССР, нигде двойной движитель не получил распространения. В армиях Великобритании (Mk III, Мк IV, Мк V «Ковенантр», Mk VI «Крусейдер» и др.), Чехословакии (LT vz. 38/ TNHP), Швеции (Strv m/41) и Польши (колесно-гусеничный 10ТР и гусеничный 14ТР – но оба серийно не выпускались) были приняты на вооружение танки с подвеской по типу «Кристи», т. е. с опорными катками большого диаметра с винтовой цилиндрической пружиной. Однако использовалась такая подвеска без двойного движителя[96]. Но ни мировая практика, ни аргументы советских производителей не оказались значимы для военного руководства СССР. В мае 1937 г. нарком обороны К.Е. Ворошилов докладывал председателю Комитета обороны В.М. Молотову о провале производства колесно-гусеничных танков: «Есть опасения, что заказ 1937 г. по этим машинам [Т-46 и Т-29] также будет сорван промышленностью, так как за 4 месяца этого года не выпущено ни одного танка […] промышленность не принимает решительных мер по организации производства танков Т-46 и Т-29, о чем неоднократно НКО предупреждал НКОП и НКТП [Наркомат тяжелой промышленности], выпуск этих машин может быть сорван так же, как и в 1936 г.»[97]. Стало очевидным, что принятая программа развития танков с колесногусеничным движетелем требует как минимум серьезной корректировки. Параллельно с танкосборочными центрами в рамках второй пятилетки советской промышленности необходимо было работать над дальнейшим развитием основных смежных производств: бронекорпусным, моторным, производством комплектующих и запасных частей. В течение второй пятилетки значительно возросли планы по выпуску бронетехники, что в свою очередь потребовало роста объема изготавливаемых бронедеталей и агрегатов. По итогам завершения этого пятилетнего плана советское руководство рассчитывало в перспективе достигнуть выпуска 35 тыс. танков в год[98]. Такие грандиозные планы требовали радикального расширения танкостроительной базы СССР. Поэтому дополнительно к уже существующим центрам изготовления брони и танковых корпусов в Мариуполе и Ижоре было решено создать к октябрю 1937 г. броневое производство на Таганрогском металлургическом заводе им. Андреева и сталинградском заводе «Красный Октябрь» – по 12 и 32 тыс. тонн брони ежегодно. Этот объем должен был обеспечить бронекорпусное производство в Сталинграде на заводе «Красноармейская верфь» (12,5 тыс. корпусов ежегодно), появление которого ожидалось к 1 июня 1938 г. Здесь необходимо сделать уточнение о том, что новый бронекорпусной центр получил свое задание, исходя еще из старых планов на вторую пятилетку. Выход советского промышленного производства на 35-тысячный ежегодный выпуск танков требовал дальнейшего расширения обозначенных заводов[99]. Однако эти планы так и остались нереализованными. Бронекорпусное производство в Сталинграде появится только накануне Великой Отечественной войны. И далеко не в таком объеме. Как мы уже видели, к началу второй пятилетки в танкостроении сложилось тяжелое положение с производством мощных двигателей. Прежде всего для танка серии БТ – для него не было собственной моторной базы[100]. Быстроходный танк весом около 12–14 тонн, в отличие от гораздо более тяжелых Т-28 иТ-35 (25 и 50 тонн соответственно), требовал массового изготовления моторов. Объем ежегодного выпуска последних исчислялся несколькими десятками машин в год, тогда как БТ должен был производиться по несколько тысяч ежегодно. Первые модификации быстроходного танка (БТ-2 и БТ-5) оснащались или американскими авиационными двигателями, или отечественными аналогами. На БТ-7 (запущен в серийное производство в 1934 г.) был установлен другой авиационный мотор, специально модифицированный для установки в танк, – М-17. Подобными двигателями уже оснащались Т-28 и Т-35[101]. Частично проблема для быстроходного танка была решена. Но это был мотор, взятый из авиастроения. Массовому танку БТ требовался собственный двигатель. Предполагалось, что М-17 – это временная замена до тех пор, пока не пойдет в серию специально разработанный для БТ дизельный двигатель. Этот мотор все еще не то что не был запущен в производство, но даже разработан. Однако советское руководство было настроено крайне оптимистично и ожидало начала его производства на ХПЗ уже в 1936 году[102]. Кроме того, легкий плавающий танк (Т-37 и Т-38) и самый массовый советский танк Т-26 обладали двигателями, которые не подходили по своим мощностям для установки в такие машины. Плавающие танки весили менее 3,5 тонн, на них устанавливались моторы мощностью в 40 л.с. Общевойсковой танк Т-26 весил в разные годы производства от 8 до более чем 10 тонн и оснащался 90—95-сильным мотором[103]. Оба типа двигателя необходимо было менять на более мощные. Летом 1934 г. была осуществлена очередная поездка закупочной комиссии в Великобританию для приобретения новых образцов двигателей. Предполагалось, что в результате производства в СССР лицензионных моторов плавающий танк получит 90-сильный, а Т-26 – 120—130-сильный двигатели[104]. Но и это начинание осталось нереализованным. Двигатель Т-26 был скопирован с мотора английского танка «Виккерс 6тонный». Во-первых, реальный вес Т-26 намного превзошел расчетные 6 тонн «Виккерса», поэтому «родной» двигатель уже не справлялся с возросшей массой боевой машины. Во-вторых, в процессе освоения его производства конструкторами и технологами «был сделан ряд отступлений от оригинала, ухудшающих качество мотора. Это привело к систематическому обрыву клапанов и проседанию седел в цилиндрах, что выводило мотор из строя». В результате моторы не могли выдержать гарантийных испытаний на 100 мото-часов: «Ни один двигатель, подвергнутый в январе-феврале месяцах 1937 г. длительным испытаниям, не дал гарантийного срока работы, и приемка машин военведом была прекращена». Таким образом, все отечественное танкостроение страдало от отсутствия должным образом развитой моторной производственной базы. На всем протяжении первых двух пятилеток сборочные заводы вынуждены были обходиться либо двигателями недостаточной мощности, либо суррогатами от авиационного моторостроения. К сожалению, в распоряжении автора пока нет документов или исследований, позволяющих детально проанализировать процесс становления отечественного производства электронных узлов, шарикоподшипников и прочих комплектующих, используемых в том числе для танковой промышленности. Но можно с уверенностью считать, что на рубеже второй и третьей пятилеток эта проблема частично была решена, поскольку развертывание выпуска новых моделей танков проходило уже полностью на основе отечественных изделий. Однако отрывочные сведения позволяют утверждать, что зачастую процесс организации производства комплектующих и материалов осуществлялся, с одной стороны, крайне напряженно, а с другой – на основе иностранных технологий. В частности, в августе 1938 г. Госплан СССР считал, что «иностранная техническая помощь Наркоматом оборонной промышленности реализуется неудовлетворительно, новые виды изделий и установок осваиваются медленно, необходимое капитальное строительство для реализации этой техпомощи затянулось»[105]. Практически все проблемы организации танкового производства в 1930-х годах списывались различного уровня руководителями и представителями Наркоматов обороны и внутренних дел на вредителей в промышленности и управленческих структурах. Именно такие формулировки были использованы в документах. Новый виток поиска врагов народа в военной промышленности в целом и в танкостроении в частности произошел в 1936 г., когда в конце ноября нарком внутренних дел Н.И. Ежов доложил И. Сталину о раскрытии на заводе «Большевик» контрреволюционной фашистской и вредительской организации, которая «в своей практической подрывной работе поддерживала связи с к[онтр]-р[еволюционними] группами на опытном танковом заводе им. Кирова… танковом заводе им. Ворошилова…, орудийном заводе № 17… и Артиллерийском НаучноИсследовательском Морском Институте…»[106]. «Опытный завод № 185 им. С.М. Кирова, являясь единственной в Союзе базой опытного танкостроения, находился в руках контрреволюционеров, троцкистов и вредителей – агентов иностранных разведок, свивших гнездо под покровительством директора завода Барыкова». Именно деятельностью этой организации следствие объясняло провал опытных работ по проектам колесно-гусенично-плавающей машины Т-43-1 и колесно-гусеничных танков Т-29 и Т-46-1, разработкой которых в разные периоды руководил М. Зигель, арестованный в конце 1936 года[107]. Параллельно на ленинградском Кировском заводе была «вскрыта» контрреволюционная троцкистско-зиновьевская группа под руководством директора завода К.М. Отса, члены которой «проводили широкое вредительство в танковом производстве». Именно действиями этой организации следствие объясняло все недостатки серийного и опытного производства танков Т-28 и Т-29[108]. Своеобразным апофеозом борьбы с «вредительством» в военной промышленности стал арест в 1937 г. и последующий расстрел наркома оборонной промышленности М. Л. Рухимовича. Также были арестованы руководитель АБТУ И.А. Халепский, начальник 8-го главка НКОП К.А. Нейман и многие другие. Все они обвинялись, в том числе, во «вредительской» деятельности, в результате которой тормозились и срывались серийные и опытные работы по танкам. По всем признакам должен был оказаться среди арестованных и конструктор С.А. Гинзбург, руководивший проектными работами на заводе № 185[109]. Но на этом этапе судьба оказалась к нему благосклонна. В результате массовых чисток на танковых предприятиях и в руководстве Наркомата оборонной промышленности вся система танкостроения оказалась в тяжелом положении: «Руководство главка и танковых заводов находится в положении растерянности и неспособности ликвидировать в наикратчайший срок последствий вредительства»[110]. Как и в конце 1920х годов, после дела инженеров-вредителей советский военпром лишился целого ряда видных специалистов. Чистки 1936–1937 гг. привели к тому, что танкостроение потеряло многих крупнейших руководителей (таких как И. А. Халепский или К.М. Отс) и инженеров-конструкторов (М. Зигель). Многие из них стояли у истоков отечественного танкостроения и активно участвовали в его развитии. Однако вечно оправдывать вредительством неудовлетворительную работу танкостроения было невозможно. И уже к концу 1930-х термины «вредители» и «вредительство» исчезают из делопроизводственной документации. Все эти люди впоследствии были посмертно реабилитированы. Но проблемы развития танкопрома арестами решить не удалось. Следовательно, итогом развития танковой промышленности СССР к началу третьей пятилетки стала ставка на преимущественное внимание к сборочному производству в ущерб всем остальным отраслям танкостроения и смежных предприятий. На этапе первой пятилетки такой подход обеспечил тотальный дефицит поставок танковым предприятиям вооружений, броневых корпусов, двигателей, шарикоподшипников и прочего оборудования при низком качестве сборочного производства. На следующем этапе эта проблема была во многом нивелирована. В целом поставка узлов, агрегатов и отдельных деталей была налажена, в 1938 и 1939 гг. план производства танков и танковых моторов в целом выполнялся и даже перевыполнялся[111]. Правда, в основном за счет недоделок предыдущего периода. С третьей пятилетки начался процесс освоения выпуска новых образцов бронетанковой техники, приведший в производстве к полной замене модельного ряда к началу 1941 г. В августе 1938 г. Комитет обороны при СНК СССР принял систему танкового вооружения, которая значительно корректировала уже существующее танковое производство и обозначила ближайшие перспективы выпуска танков. Все машины, находящиеся в производстве, по мере разработки новых моделей должны были заменяться новыми образцами. Наконец была поставлена точка в судьбе колесно-гусеничных танков, прежде считавшихся перспективными: легкого разведывательного, Т-46 и Т-29. Все опытные и серийные работы по ним прекращались[112]. Более того, советское руководство наконец всерьез задумалось о возможном отказе от двойного движителя. Выдавая задание на разработку новых моделей танков, в части замены танков БТ было указано, что необходимо подготовить для испытаний три опытных образца: два гусеничных и один колесно-гусеничный. Но далее следовало очень важное уточнение: «Обязать НКО подвергнуть опытные образцы танков всесторонним сравнительным испытаниям и выбрать для представления на вооружение один образец, наиболее полно удовлетворяющий предъявляемым к танку требованиям». Это означало, что решение вопроса о принятии или непринятии двойного движителя для нового танка ставилось в зависимость от возможностей опытных машин, которые они должны будут показать на сравнительных испытаниях. Точно так же должна была решиться судьба двойного движителя для легкого пехотного танка, который должен заменить Т-26: на испытаниях из трех образцов нужно было выбрать самый удачный[113]. В отношении самой тяжелой и самой легкой плавающей машин у Комитета обороны сформировалась четкая и однозначная позиция: эти танки должны иметь сугубо гусеничный движитель. Необходимо повторить, что одним из основных аргументов в пользу развития колесно-гусеничного движителя был низкий ресурс эксплуатации гусеничных траков. Двойной способ передвижения позволял в значительной степени экономить этот ресурс. Поэтому профильные наркоматы заводов-изготовителей обязывались уже в 1938 г. изготовлять танковые гусеницы, имевшие ресурс не менее 3 тыс. км. До сих пор ресурс гусеничных траков оставался крайне низким. Потенциальное решение проблемы осуществления длительных пробегов без поломок траков становилось еще одним аргументом в пользу отказа от двойного движителя. Однако это постановление примечательно еще и тем, что дает нам возможность уточнить географию распространения заводов танковой промышленности СССР к концу 1930-х гг. Здесь перечисляются все сборочные заводы и производственные задания для них на ближайшее время. Исходя из этих данных, можно выделить две группы заводов: освоившие и осваивающие серийное производство. В первую группу входили предприятия, начавшие выпуск танков еще в первой пятилетке: 1. Ленинград. Кировский завод – танк Т-28; завод № 174 им. Ворошилова – танк Т- 26. 2. Москва. Завод № 37 – танк Т-38. 3. Харьков. ХПЗ № 183 – танки БТ и Т-35. Во вторую группу вошли всего два предприятия, которые должны были начать выпуск танков уже в 1938 году: 1. Харьков. Танкоремонтный завод № 48 – опытная партия танка БТ-5-ИС. 2. Сталинград. СТЗ – подготовка производства танков Т-26. Красноармейская судоверфь и завод «Красный Октябрь» – бронекорпуса Т-26 для СТЗ[114]. К этому списку необходимо добавить Ленинградский завод опытного машиностроения № 185 имени С.М. Кирова, который занимался разработкой новых моделей танков. Эти данные позволяют нам сделать вывод, что танковое производство на других заводах отсутствовало. Были прекращены попытки организовать выпуск плавающих танков на ГАЗе. В целом основная танковая программа к началу 1939 г. выполнялась тремя заводами Наркомата оборонной промышленности (ХПЗ, № 37 и 174). Значительная часть программы возлагалась на заводы Наркомата машиностроения (Кировский и СТЗ). Броневое производство обеспечивали предприятия «Спецстали» Наркомата металлургического производства[115]. После расформирования НКОБ и Наркомата машиностроения в 1939 г. ХПЗ, СТЗ, заводы №№ 37 и 174 вошли во вновь созданный Наркомат среднего машиностроения (НКСМ), Кировский завод – в Наркомат судостроительной промышленности (НКСП), броневые заводы – в Наркомат черной металлургии (НКЧМ)[116]. По итогам года выполнение запланированной программы снова оказалось проваленной по многим позициям. В частности, СТЗ так и не смог запустить танковое производство, завод № 174 из-за задержки поставок корпусов Ижорским заводом не смог вовремя собрать Т-26. По такой же причине ХПЗ провалил программу по Т-35. Параллельно завод № 183 сорвал план выпуска коробок перемены передач для Т-35 и БТ; и прочее[117]. Следовательно, советское танкостроение продолжало существовать в крайне напряженном состоянии. К концу 1938 г. АБТУ РККА сформулировало ряд требований к будущему отечественных танков, которые базировались на указании И.В. Сталина делать машины надежными, но рассчитанными на специалистов «среднего и ниже среднего» уровня. Здесь необходимо отметить, что эта цель была сформулирована И.В. Сталиным для авиастроения, однако представители АБТУ посчитали именно ее ориентиром для своей отрасли. Более детально поставленные задачи, с одной стороны, очертили направления развития отечественного танкостроения на ближайшее время, а с другой – подвели своеобразный итог развития предыдущих этапов, когда тема повышения качества боевых машин звучала постоянно. Требовалось создать надежную, однородную по своим свойствам бронетехнику ограниченного модельного ряда, когда отдельные танки одной и той же модели не будут существенно отличаться тактико-техническими показателями в зависимости от года выпуска[118]. В течение 1939 г. были в целом завершены работы над созданием опытных образцов новых танков для РККА. В основу их бронезащиты были положены изыскания по новой броневой стали. В своем совместном обращении в ЦК ВКП(б) нарком обороны СССР К.Е. Ворошилов, нарком среднего машиностроения СССР И.А. Лихачев и нарком тяжелого машиностроения СССР В.А. Малышев всячески превозносили достоинства новых танков, «равных которым еще нет». Авторы обращения отмечали, что к ноябрю 1939 г. были созданы три опытные тяжелые машины (КВ и СМК разработки Кировского завода, Т-100 – опытного завода № 185), две – средние (колесно-гусеничный А-20 и гусеничный А-32 завода № 183 НКСМ) и одна легкая (плавающий Т-40 завода № 37 НКСМ). Кроме того, в качестве другого важного достижения отмечалось создание на заводе № 75 НКСМ «наиболее совершенного из всех известных двигателей» – дизеля В-2, мощность которого «может быть доведена до 750 л. с. без переделок»[119]. Таким образом, советские конструкторы смогли подготовить три типа танка из четырех (четвертый появится чуть позже), которые были запланированы в августе 1938 г., и долгожданный танковый дизельный двигатель. Все опытные модели обладали уникальными тактико-техническими характеристиками и, казалось, могли удовлетворить даже самые смелые ожидания военных. Но реальность стала развиваться совершенно в ином направлении. Танки третьей пятилетки Тяжелые танки серии КВ. Из трех вариантов тяжелых танков для серийного производства был выбран КВ. Танк серии КВ был принят на вооружение в самом конце 1939 г. и обладал уникальным набором характеристик. Первые опытные машины были испытаны в реальных условиях боя на Карельском перешейке в период советско-финской войны. Танк был принят в двух модификациях: вооруженный 76,2-мм пушкой КВ-1 и более мощный КВ-2 с пушкой 152 мм[120]. Фактически это был самый неуязвимый танк в мире: толщина лобовых и бортовых деталей корпуса достигала 75 мм, которые не пробивались существующей на тот момент противотанковой артиллерией. Вплоть до конца весны 1940 г. Кировский завод изготавливал так называемые танки «установочной партии», когда шло освоение производства новой боевой машины. Серийное производство КВ началось только летом: в конце мая 1940 г. завод получил задание выпустить до конца года 230 танков (130 КВ-1 и 100 КВ-2). Уникальность принятия на вооружение нового тяжелого танка была в том, что он не прошел настоящих полигонных испытаний. Да, КВ-1 и КВ-2 хорошо показали себя в боевых условиях, но длительных проверок на надежность они не проходили. И только в июне после старта производственной программы Кировского завода Главное автобронетанковое управление (ГАБТУ) РККА начало ходовые испытания для «выявления всех дефектов». Однако эти испытания нельзя считать достаточными для принятия машины на вооружение. В них не вошли обязательные в таких случаях «специальные условия» – различные искусственные и естественные препятствия, которые должен был преодолеть испытываемый танк в течение длительного пробега. Но даже такая, усеченная проверка выявила большое количество дефектов. В целом машина была признана работоспособной, но отдельные узлы и агрегаты требовали «срочной доводки»[121]. Таким образом, в конце 1939 г. на вооружение была принята совершенно «сырая» машина, требовавшая длительных мероприятий по усовершенствованию и доработке, которые, по большому счету, нужно было провести еще до принятия на вооружение. В реальности же они начались только во второй половине 1940 г. вместе с началом серийного производства. Кировский завод вынужден был параллельно и выпускать, и дорабатывать КВ-1 и КВ-2. В итоге завод сконцентрировался на выполнении плана производства: по итогам года он выпустил 243 тяжелых танка (см. таблицу 5.8 приложения). Постепенно, медленно, но шло устранение конструктивных недостатков машины. А значит, Кировский завод менял технологический процесс на протяжении всего этого времени. В течение III квартала 1940 г. в конструкцию танка КВ было внесено 1671 изменение, из которых 153 были связаны с изменениями технологического процесса[122]. В рамках развития военного производства в 1940 г. было начато существенное расширение производственной базы танкостроения за счет уральских предприятий. Тяжелые танки серии КВ решено было изготавливать в Челябинске. Так стало реально воплощаться в жизнь старое желание советского руководства начать броневое и танковое производство на Урале. Производство тяжелого танка в регионе планировалось осуществлять силами двух предприятий, на которых началась подготовка сборочного и бронекорпусного производств. Приказом по НКСМ от 20 июня 1940 г. на Челябинском тракторном заводе предписывалось организовать сборочное производство тяжелых танков серии «КВ» и топливных насосов ТН-12 для дизельных двигателей. До конца года необходимо было выпустить опытную партию танков в количестве 5 шт., а в 1941 г. перейти на серийное производство и изготовить 300 танков КВ-1 и КВ-2. Изготовление броневых корпусов и башен танков КВ возлагалось на челябинский завод № 78 Наркомата боеприпасов (НКБ) СССР[123]. Пока корпусной участок завода № 78 НКБ находился в стадии становления, эту продукцию на Урал поставлял Ижорский завод. Кировский завод обеспечивал сборочное производство ЧТЗ прокатом и слитками специальных марок стали. Двигатели, электрооборудование, рации и другие комплектующие поступали с других предприятий[124]. Танковые пушки для КВ поставлял Кировский завод[125]. Выпуск новой техники сразу же столкнулся с серьезными проблемами. Организация тракторного производства на ЧТЗ и производство тяжелого танка на Кировском заводе, несмотря на кажущуюся схожесть, принципиально отличались друг от друга. В первом случае это была относительно хорошо отлаженная, крупносерийная поточная сборка такой массовой машины, как трактор, которая не требовала большого количества высококвалифицированных рабочих, и где все службы и цеха работали на главный сборочный конвейер. А новый тяжелый танк Кировского завода был абсолютно не приспособлен к массовому производству и требовал сборки стационарным методом, когда в сборочном цехе создается несколько постоянных площадок, где машина обрастает узлами и агрегатами. Производство танка изобиловало деталями сложной конфигурации, изготовление и сборка которых возлагалась на рабочихуниверсалов высокой квалификации. Ни такого количества высококвалифицированных рабочих, ни тем более опыта организации подобного производства у ЧТЗ не было. ЧТЗ было запрещено самостоятельно вносить какие-либо изменения в чертежи и технические условия, получаемые с Кировского завода, без совместного разрешения наркомов среднего и тяжелого машиностроения и наркома обороны[126]. И в то же время Кировский завод присылал в Челябинск чертежи крайне плохого качества: недоработанные линии допусков и технологии сборки агрегатов, в них содержалось большое количество исправлений, из-за чего чертежи плохо читались. ЧТЗ оставался в абсолютном неведении о тех изменениях, которые вводил Кировский завод в конструкцию постоянно дорабатываемых КВ. Такое положение заставляло руководство завода подвергать излишней проверке присланную документацию и, как следствие, задерживать подготовку производства[127]. Завод был поставлен в фактически безвыходную ситуацию: никаких изменений в конструкцию вносить нельзя, но в то же время собирать танк по имеющимся чертежам и техническим условиям не представлялось возможным. Такой набор проблем заранее обрекал челябинцев на организационные и производственные трудности. Свой первый танк ЧТЗ выпустил только в январе 1941 г., что фактически означало срыв планов по подготовке сборочного участка танкового производства в течение второй половины 1940 г. (см. таблицу 5.2 приложения). В дальнейшем правительство несколько скорректировало планы танкового производства на ЧТЗ. Уже февральская программа была снижена до 4 танков. В марте коррекции подвергался общий план выпуска КВ на 1941 год. Теперь ЧТЗ должен был выпустить в течение года только 200 танков КВ-1. Новая программа предусматривала полное освоение танкового участка тракторного завода уже к апрелю[128]. Однако только корректировка планов не позволила решить проблему организации серийного танкового производства. Личная инспекция наркома средмаша В.А. Малышева на ЧТЗ в марте 1941 г. показала неутешительные итоги. Нарком нашел подготовку производства танков и топливных насосов в неудовлетворительном состоянии[129]. К концу весны из 2 тыс. специальных приспособлений, необходимых для производства КВ -1, силами завода была изготовлена только треть[130]. Новый, сниженный план I квартала 1941 г. заводу удалось выполнить на 40 % (изготовлено 4 танка из 10), а за весь II квартал из запланированных 35 танков был изготовлен 21 (4 танка в апреле, 6 – в мае, 11 – в июне, из них последние четыре танка выпущены в период с 28 по 30 июня), что составило 60 % от плана[131]. Заводу остро не хватало специалистов и мощностей. Кроме того, завод так и не смог освоить производство топливных насосов для дизельных двигателей. Естественно, такая ситуация не могла не вызвать серьезных претензий вышестоящих структур. За срыв выполнения постановления правительства приказом по Народному комиссариату среднего машиностроения СССР от 28 ноября 1940 г. директору ЧТЗ И.Д. Соломоновичу объявлялся строгий выговор[132]. 4 апреля 1941 г. он был снят с должности директора ЧТЗ с формулировкой: «За систематическое невыполнение программы и срыв выполнения специальных оборонных решений правительства»[133]. Директором завода был назначен М.И. Шор, который оставался на этой должности вплоть до октября 1941 г., когда началась эвакуация в Челябинск ленинградского Кировского завода. Однако смена руководства предприятия сама по себе не могла привести к резкому улучшению положения с производством танков. В мае 1941 г. нарком среднего машиностроения В.А. Малышев констатировал: «…Челябинский тракторный завод, несмотря на ряд указаний, приказов и помощи со стороны наркомата [среднего машиностроения], до сих пор не выправил положения с выполнением оборонной программы, а утвержденные мною [В.А. Малышевым]… графики продолжает по-прежнему срывать»[134]. Как показала практика, Челябинский тракторный завод продолжал подготовительные мероприятия вплоть до начала Великой Отечественной войны: к концу июня 1941 г. практически все танковые цеха завода находились в состоянии строительства[135]. Завод изначально был поставлен в очень тяжелое положение. Тракторному заводу остро не хватало квалифицированных специалистов для сборочного производства, как рабочих, так и инженерно-технических работников. Постоянные метания советского руководства в географии и масштабах танковой промышленности страны тоже не добавляли оптимизма: план для ЧТЗ менялся всю первую половину 1941 г. В мае советское руководство приняло на вооружение новый тяжелый танк КВ-3 (постановление СНК и ЦК ВКП(б) № 1217-503сс от 2 мая 1941 г.), выпускать который должен был Кировский завод. Производство нового танка необходимо было подготовить к июлю 1941 г. Соответственно, вся программа по выпуску танков КВ-1 и КВ-2 отныне полностью поручалась ЧТЗ[136]. Это постановление выглядело абсолютно волюнтаристским. В момент еще не оконченного этапа подготовки производства на челябинский завод возлагалась вся ответственность оснащения бронетанковых сил страны на тот момент единственным тяжелым танком. А до начала войны оставалось менее двух месяцев. Легкий танк Т-50. С конца 1930-х годов сначала на опытном заводе № 185, а потом на Кировском заводе и заводе № 174 начались разработки принципиально нового танка, который должен был заменить легкий танк Т-26 сопровождения пехоты. С мая 1940 г. завод № 185 вошел в состав завода № 174, поэтому продолжение работ по новой легкой машине осуществлялось на объединенном предприятии и Кировском заводе. Каждый из претендентов представил свои собственные предложения, в итоге на вооружение была принята машина завода № 174. Окончательный серийный вариант нового легкого танка Т-50 возникал в условиях достаточно тяжелой конкурентной борьбы. Поэтому получилась относительно отработанная конструкция боевой машины. Танк был принят на вооружение только в начале 1941 г., и до начала войны наладить его серийное производство на заводе № 174 не удалось. Было выпущено всего около 50 экземпляров[137]. Средний танк Т-34. Новому советскому среднему танку Т-34 предстояло стать одной из самых знаменитых боевых машин Второй мировой войны. Но его путь к успеху оказался длинным, сложным и совершенно неоднозначным. Этот танк по сути дела повторил судьбу тяжелого КВ. Его приняли на вооружение в конце 1939 г., и он тоже не прошел сложных, длительных испытаний[138]. Зимой – весной 1940 г. полным ходом шла подготовка Т-34 к серийному производству на ХПЗ и Сталинградском тракторном заводе. Аппетиты советского руководства росли, и уже в июне 1940 г. вышло постановление СНК и ЦК ВКП(б) о плане производства нового танка до конца года. Заводу № 183 поручалось изготовить 500 танков, а СТЗ – 100[139]. Эти показатели оказались недостижимыми для предприятий. Харьковский завод № 183 в 1940 г. не смог справиться с новой программой по Т-34 и старой программой по БТ-7М. За первые 9 месяцев 1940 г. завод должен был выпустить 1 тыс. быстроходных танков, а изготовил только 780 штук. С июня по октябрь предприятие должно было произвести 225 новых средних машин, но собрано было только 45, из них принято военпредами – 9 (всего по итогам года было выпущено 117 танков). Проблемы были схожими с положением на ЧТЗ: рабочие чертежи сданы с опозданием на 1,5 месяца, разработка техпроцессов по цехам закончена с задержкой на 2 месяца, из почти 10 тыс. наименований специального инструмента к 1 ноября 1940 г. было готово немногим более 6,3 тыс. В этих условиях завод вынужден был осваивать выпуск новых танков[140]. Дальше – хуже. Гонка за выполнением плана порождала штурмовщину и нарушение технологии производства, что зачастую означало большое количество брака, низкое качество продукции и неизбежные доработки в дальнейшем. В своем приказе по Наркомату В.А. Малышев приводил два примера, напрямую связанных с периодом освоения производства Т-34 на харьковском заводе. В одном случае контрольный эталон маски танковой пушки был изготовлен на 7 мм меньше необходимого. Из-за этого на 130 башнях маски подгонялись индивидуально, что резко увеличивало трудозатраты на изготовление танковой башни. В другом случае муфты сцепления не прошли термической обработки и были поданы на сборочный конвейер. В таком виде они были установлены на 95 танков[141]. Следовательно, в скором времени эти танки, собранные и готовые к эксплуатации, должны были потерять способность передвигаться из-за разрушения муфт сцепления. Это не единичный пример на одном отдельно взятом предприятии, который можно было бы списать на безответственность заводского руководства. СТЗ в декабре 1940 г. и январе 1941 г. сорвал поставку гусеничных траков Т-34 для ХПЗ, что не позволило последнему сдать вовремя уже изготовленные танки[142]. Сам СТЗ в 1940 г. так и не смог освоить производство Т-34. На 1 января 1941 г. завод собрал 23 танка, из них только 6 прошли испытания, но ни один танк не был принят военпредами[143]. В этом отношении СТЗ практически в точности повторил судьбу ЧТЗ, с той лишь только разницей, что в отличие от челябинских заводов танкостроение в Сталинграде готовилось еще в первой пятилетке. Уже в ходе подготовки серийного производства выяснились множественные конструктивные недостатки новой машины: ненадежность и сложность изготовления отдельных узлов и агрегатов, теснота для экипажа и т. д. В начале 1941 г. на заводе № 183 начались работы по модернизации Т-34. Они шли по двум направлениям: малая и большая модернизация. Первая подразумевала конструктивные улучшения серийной модели, а вторая – разработку принципиально нового варианта: Т-34М. Модернизированный танк должен был иметь расширенную башню, усиленное бронирование и более совершенную торсионную подвеску. В целом мероприятия по разработке Т-34М были завершены к середине июня 1941 г. Но запуск в производство нового варианта Т-34 был остановлен начавшейся войной[144]. Малый плавающий танк Т-40. Сборочный завод № 37 в Москве выпускал легкие машины из деталей, поставляемых Горьковским автомобильным заводом. В течение 1939 г. были завершены испытания нового плавающего танка, и в декабре он был принят на вооружение под индексом Т-40. В отличие от среднего и тяжелого образцов, Т-40 не был запущен в серийное производство в спешке. Вплоть до осени 1940 г. продолжались его испытания и устранение конструктивных недостатков. Была выявлена ненадежность траков, электрооборудования и двигателей ГАЗ-202 (первоначально танк проектировался под импортный двигатель «Додж», ГАЗ-202 тогда еще только разрабатывался – таким образом, отчасти повторилась история первой пятилетки, когда серийное производство танков начиналось в условиях отсутствия моторной базы). Двигатели для легкого танка поставлял ГАЗ, а Подольский завод им. С. Орджоникидзе изготавливал бронекорпуса[145]. Однако длительные испытания и устранение части выявленных изъянов не помешали запустить плавающий танк в серийное производство с рядом конструктивных недоработок. Эти недостатки проявляли себя только в зимний период: движущаяся гусеница через воздухоприток набрасывала снег на радиатор. Так вышли из строя радиаторы на 8 танках из 23, направленных в январе и феврале 1941 г. в войска. Но главная проблема заключалась в том, что завод № 37 испытывал постоянные проблемы с поставками таких комплектующих, как бронекорпуса и моторы (Подольский завод и ГАЗ). Во многом поэтому завод сорвал программу 1940 г.: из 100 запланированных танков он выпустил только 41[146]. Броневое производство. В части броневой защиты боевых машин произошел существенный прорыв, который в условиях Великой Отечественной войны был положен в основу всего бронепроизводства. При проектировании опытных образцов новых моделей танков специалисты Научно-исследовательского института № 48 (НИИ-48, или Броневой институт) предложили следующую идею. Броня средних танков должна надежно защищать от наиболее распространенных на тот момент калибров противотанковой артиллерии – до 50 мм. Бронекорпус тяжелых танков проектировался под калибр 75 мм и более. К моменту начала изыскательских работ по поиску оптимальной системы противоснарядного бронирования в распоряжении советских специалистов не было необходимых сведений, поскольку советская промышленность выпускала в основном машины с противопульной броней, а данные по зарубежным аналогам отсутствовали. В ходе испытаний обстрелу были подвергнуты 900 броневых плит различных толщин и свойств. Так опытным путем было установлено, что лучше всего подходит гомогенная броня высокой твердости (более твердая) марки 8С для средних танков и средней (более мягкая) – для тяжелых. Исследователи отдельно указывали на то, что такая броня (и высокой, и средней твердости) обладала оптимальными возможностями для организации серийного производства, так как для нее не было необходимости создавать сложные технологические процессы. Правда, броня высокой твердости была склонна к образованию трещин, но этот недостаток нивелировался при надлежащем соблюдении технологического процесса[147]. Следовательно, открывались широкие возможности в дальнейшем привлекать к бронепроизводству заводы, ранее не имевшие опыта изготовления броневого металла. Гомогенная броня любой твердости хорошо сопротивляется только тупоголовым снарядам, но очень плохо – снарядам с остроконечной головной частью. Это было хорошо известно специалистам НИИ-48 еще на этапе проектирования новых типов брони. Однако они посчитали, что при прочих равных (технология производства и бронезащита) гомогенная броня все же подходит для серийного производства[148]. Начальник специального технического бюро Наркомата тяжелого машиностроения (НКТМ) Н.А. Рудаков (декабрь 1940 г.) придерживался иной точки зрения. Во время финской кампании два танка КВ получили (в числе прочих) по одному попаданию по нормали (то есть под прямым углом) остроголовым снарядом калибра 37 мм. В обоих случаях снаряд углубился в толщу брони на 68 мм, что создавало опасность пробития брони даже относительно небольшими калибрами. Выход был найден в применении цементированной брони. Даже начались соответствующие эксперименты на Ижорском заводе[149]. Но дальше опытных работ дело не пошло. Вплоть до конца Великой Отечественной войны советские танки использовали гомогенную броню высокой или средней твердости. По мнению Н.А. Рудакова, в проектировании брони для тяжелых танков изначально была заложена серьезная ошибка, поскольку использовались принципы, принятые при создании корабельной брони. Там действительно можно было использовать броню средней твердости, поскольку корабельная броня противостоит снарядам очень крупных калибров. Поэтому Н.А. Рудаков предлагал работать над возможностью создания брони высокой твердости больших толщин для тяжелых танков[150]. Забегая вперед, необходимо отметить два момента. Первый: броня высокой твердости для тяжелых танков была успешно создана в 1943 году, но внедрялась в серийное производство с большим трудом. Второй: в первой половине Великой Отечественной войны бронекорпусные производства на востоке страны массово столкнулись с проблемой трещин на броне высокой твердости, изжить которую до конца так и не удалось. Так что в этом случае с Н. А. Рудаковым согласиться очень сложно. Броня высокой твердости очень хорошо сопротивлялась снарядам при относительно небольшой толщине. Но в то же время обладала высокой склонностью к образованию трещин (более подробно этот вопрос будет раскрыт ниже). Впервые проблема проявила себя на первых серийных танках Т-34 в действующих частях в 1940 г., когда трещины стали появляться и расти в размерах буквально в течение первых нескольких часов эксплуатации танков. На данном этапе природа этого явления и методы борьбы с ним были не ясны[151]. Следовательно, использование брони средней твердости для тяжелых танков было скорее благом, в противном случае все танки получили бы массу бракованных корпусов. Наличие таких крупных танкостроительных центров, как ленинградский и харьковский, требовали мощной металлургической базы для изготовления броневых корпусов. Московский центр в силу небольших объемов производства и характеристик плавающего танка Т-40 вполне обходился без таковой. Броневое производство для новых легких машин сопровождения пехоты, средних и тяжелых танков продолжали выполнять крупнейшие металлургические предприятия страны: Мариупольский завод им. Ильича (Восточная Украина) и Ижорский завод (Ленинград). Оба эти завода вплоть до начала 1941 г. входили в состав Наркомата судостроения, поэтому в структуре производства на долю танковой брони приходилось до 40 % их производства (остальное – нужды судостроения)[152]. В то же время распределение отдельных единиц оборудования металлургических заводов по направлениям производства не давало столь однозначного результата. Заместитель председателя Госплана СССР М.З. Сабуров в своем письме в апреле 1940 г. предупреждал Комитет обороны при СНК СССР, что увеличение программы до 350 комплектов деталей для бронекорпусов Т-34 даст на Мариупольском заводе такой дефицит гибочного оборудования, что выполнение годовой программы по судовой броне в этой части производства завод вынуждено снизит до 8—10 % в год[153]. Это означало, что при увеличении танковой программы загрузка гибочных прессов под такие детали, как нос корпуса и башня, приведет к невозможности выполнения всей производственной программы завода. Но в итоге все вышло гораздо хуже. В октябре 1940 г. в своем докладе И.В. Сталину нарком судостроительной промышленности И.И. Носенко сообщал, что из-за загрузки Мариупольского завода бронетанковыми заказами ожидаемое выполнение плана по судовой броне будет на уровне 31 тыс. тонн вместо 45 тысяч[154]. Следовательно, фактическое производство корабельной брони сокращалось почти в полтора раза! Выход из ситуации был хорошо известен: перевод части узлов танкового бронекорпуса на литье, когда вместо раскроя и сварки отдельных деталей из катанных бронелистов необходимо было внедрить технологию отливки всего узла целиком (башня, нос корпуса). Предложение создать такую технологию было сделано Броневым институтом еще в середине 1939 года. К осени 1940 г. эта технология была найдена[155]. Но до начала войны в серийное производство ее запустить не успели. В целом производство брони, кроме основных заводов – Ижорского и Мариупольского, которые специализировались на корабельной броне, к концу 1940 г. разворачивалось (или уже действовало – к сожалению, точных данных нет) на Кулебакском, Выксунском и Таганрогском заводах. В частности, именно Кулебакский завод вместе с Мариупольским снабжали Подольский завод НКНП броневыми листами. Однако по итогам 1940 г. их поставки были на уровне 50 % от плана, что уже само по себе предопределило невозможность выполнить свои обязательства перед заводом № 37. При этом на Подольском заводе на раскрой и сборку бронекорпуса тратилось бронелиста примерно в 1,5 раза больше нормы[156]. В 1941 г. прокат броневой стали должны были начать сталинградский завод «Красный Октябрь» (листы толщиной до 45 мм), «Запорожсталь» и ленинградский Кировский завод (оба – листы до 75 мм). Также расширялось бронекорпусное производство. В дополнение к уже действующим заводам (Ижорский и Мариупольский заводы НКСП, Подольский завод Наркомата нефтяной промышленности, № 183 НКСМ; Выксунский НКЧМ – обозначен в документе как действующий) в 1941 г. должны были подключиться новые: сталинградский завод № 264 (бывший «Красноармейская верфь») НКСП и челябинский № 78 НКБ[157]. Челябинское предприятие получило новую программу параллельно с ЧТЗ. Завод № 78 НКБ находился в стадии строительства и по планам должен был обладать достаточно мощным мартеновским цехом, что и стало одной из причин развертывания корпусного производства на нем. Строительство основного завода еще в первой половине 1940 г. шло со значительным отставанием от графика. В июне 1940 г. первая очередь мартеновского участка (две печи) только готовилась к пуску[158]. Завод должен был в январе 1941 г. изготовить первые 5 корпусов тяжелого танка, к маю выйти на уровень выпуска 30 корпусов в месяц, а с августа выпускать 35 корпусов ежемесячно. Корпусной участок создавался на площадях чугунолитейного и станкосборочного цехов, которые находились в стадии завершения строительства. По первоначальным планам старое производство (изготовление изложниц для мартенов и станкостроение) полностью сохранялось. Соответственно, предприятие получило новую нагрузку без сокращения предыдущей программы. Главная особенность будущего бронекорпусного производства в Челябинске – изначальное ориентирование завода № 78 на производство литых башен вместо сварных из катаного листа. Первые партии башен КВ-1 должны были быть изготовлены по «традиционной» сварной технологии. Освоение литья планировалось окончить к марту 1941 г. и впоследствии полностью перейти на него[159]. Одновременное строительство основного производства и подготовка нового бронекорпусного участка оказались непосильной задачей для руководства завода. По плану предприятие должно было запустить бронекорпусной участок в течение четвертого квартала 1940 г. Для этого на Наркомат боеприпасов возлагалась задача поставить во второй половине года 526 единиц промышленного оборудования. Но к концу января 1941 г. завод № 78 получил только 87 единиц, из-за чего проектные организации (8ГПИ и 4ГСПИ) не смогли приступить к проектированию производства[160]. Следовательно, к моменту планируемого начала выпуска корпусов завод еще находился в самом начале подготовки корпусного участка. Невозможность наладить работу завода № 78 заставляла власти корректировать планы для него. Новая, мартовская программа предусматривала начало выпуска бронекорпусов КВ уже в июле 1941 г. [161]. Но и эти планы оказались невыполнимыми. На 1 мая 1941 г. завод № 78 смог подготовить для нужд броневого производства новый механический цех на 62,5 %, а термопрессовый и сборочный цеха только на 2,3 % и 5,7 % соответственно[162]. Завод не в состоянии был приступить к изготовлению корпусов в ближайшее время. Это случилось уже после начала войны и завершения эвакуации. В аналогичной ситуации находился завод № 264 НКСП. Он получил задание на освоение серийного производства корпусов Т-34 для СТЗ в августе 1940 г. До конца года он должен был изготовить опытную партию в 20 бронекорпусов и в следующем году перейти на уровень выпуска 2 тыс. комплектов в год. И точно так же, как и на заводе № 78 НКБ, по состоянию на 1 марта 1941 г. сталинградский завод ничего не сделал: «Технология производства корпусов и башен Т-34 не оснащена штампами, инструментом, приспособлениями и оборудованием»[163]. Таким образом, металлургическая промышленность, занятая в танкостроении, все предвоенные годы или осваивала, или уже выпускала серийно гомогенную броневую сталь в существующей номенклатуре. Пожелание начальника специального технического бюро НКТМ Н.А. Рудакова так и осталось нереализованным. Вскоре он сам признал, что на данном этапе исследований цементированная броня для танка КВ (40–85 мм) получается «такой же или даже хуже по стойкости, чем не цементированная (гомогенная)». По его словам, преимущества цементированной брони были проявлены только при больших толщинах (более 150 мм). Поэтому еще в 1940 г. работы по изучению цементированной брони были прекращены[164]. В массовом производстве находилась броня, которая наиболее эффективно противостояла только отечественным тупоголовым снарядам. Что само по себе очень не мало. Нужно учитывать, что на тот момент в мире фактически не существовало более защищенной бронетехники, чем новые советские танки. Другое дело, что у потенциального противника имелись все возможности начать массово использовать против советских машин остроголовые боеприпасы. А следовательно, в значительной степени ослабить их защищенность. Цементированная броня могла снять эту проблему, но на данном этапе она не исследовалась и не применялась. Уже в годы войны на востоке страны Броневой институт пытался вернуться к этому вопросу, но сил и средств для ее разработки уже не было. Дизельные двигатели серии В-2 . В Харькове в 1938 г. из состава ХПЗ был выделен и стал действовать самостоятельный дизель-моторный завод № 75 НКСМ. Именно на этом предприятии завершилась история создания долгожданного мощного дизельного двигателя для танковой промышленности. В апреле 1939 г. Комитет обороны при СНК СССР утвердил программу для завода № 75 на текущий год в 1 тыс. штук[165]. В 1940 г. ему полагалось выпустить 2,7 тыс. моторов, а в следующем году выйти на уровень 8 тыс.[166] В 1941 г. разные модификации В-2 устанавливались на все советские танки, за исключением плавающих. Перевод фактически всего отечественного танкостроения на дизель-моторы потребовал резкого увеличения программы для завода № 75 НКСМ. Тактико-технические характеристики двигателя оказались действительно уникальными. Неудивительно, что военное руководство СССР так ему обрадовалось (см. обращение К.Е. Ворошилова). Красная Армия уже давно требовала от промышленников подобный мотор. В-2, потребляющий дешевое тяжелое топливо, позволял, в том числе резко снизить расходы на производство горюче-смазочных материалов. До сих пор бронетанковые войска РККА использовали в основном дорогой авиационный бензин. Тем более теперь новый двигатель можно было использовать как универсальный, подходящий для множества боевых и транспортных машин. Но реальность опять оказалась далекой от идеала. Практически сразу же объемы производства не могли уложить в плановые рамки. Осенью 1939 г. завод № 75 выпускал не более 50–60 двигателей ежемесячно, что было значительно ниже годовой программы в 1 тыс. штук. Более того, дизельный двигатель требовал более высокой культуры производства, чем бензиновый. То есть он более сложен в изготовлении. Одна из важнейших деталей в этом плане – топливный насос. Их выпуск не удалось наладить в нужном количестве вместе с двигателями[167]. Эта проблема останется в танкостроении вплоть до конца Великой Отечественной войны. В августе 1940 г. руководство специального конструкторского отдела и моторостроительного конструкторского бюро СТЗ направило в ЦК ВКП(б) докладную записку, где были перечислены основные недостатки В-2 и предложена своя конструкция танкового дизельного двигателя. К основным недостаткам конструкторы СТЗ отнесли тот факт, что В-2 «является недоработанным образцом авиационного дизеля[,]… который не является ни надежным, ни весьма контактным и достаточно мощным, ни скольконибудь дешевым двигателем»[168]. В 1940 г. в части выполнения производственной программы принципиально ничего не изменилось: за 11 месяцев года завод № 75 выполнил план по В-2 на 65,4 %, а по запасным частям – на 13,3 % (хотя валовый объем, безусловно, вырос). Это сопровождалось, по мнению нового наркома средмаша В.А. Малышева, «множественным браком» и нарушением технологии производства[169]. Кроме того, проявили себя серьезные проблемы, связанные с самим двигателем. Уже в ноябре 1940 г. тот же В.А. Малышев констатировал, что новый двигатель обладал слишком низким гарантийным сроком работы. Модификация для Т-34 (В-234) должна была проходить 100 мото-часов, а для КВ (В-2-К) – 80 моточасов. Нарком приказывал увеличить гарантийную работу В-2-34 к 1 января 1941 г. до 150, а к 1 июля 1941 г. до 200 мото-часов; работу В-2-К – до 100 и 150 мото-часов соответственно[170]. В декабре 1940 г. (более чем через год после начала производства!) выяснилось, что установленные в двигателе воздухоочистители не обеспечивают нужной очистки от пыли и необходимо разрабатывать новые, поскольку старые ведут к прямой поломке мотора[171]. По мнению конструкторов СТЗ, танковый дизель должен был обеспечивать надежную работу на протяжении не менее 500–600 часов[172]. Конечно, их можно обвинить в лоббировании собственной разработки, которая была расписана в докладной записке только с положительных сторон. Но в то же время с ними нельзя не согласиться в части негативной оценки серийного В-2. 80, 100 и даже 200 гарантийных мото-часов работы – это крайне мало для боевой машины, при том что, как правило, двигатели не выдерживали и этого объема работ. Основными проблемами нового двигателя были следующие моменты: – неудовлетворительная работа воздухоочистителя и системы охлаждения; – ненадежность топливных и масляных насосов; – слишком частые случаи прорывов газов в стыке между головкой и блоком цилиндров; – повышенный износ поршневых колец; – и самый главный – слишком низкий ресурс двигателя. Видимо, в ноябре 1940 г. СТЗ все же получил задание на изготовление 5 опытных дизелей мощностью 500 л. с., способных работать не менее 500 мото-часов. Но к 1 марта 1941 г. ничего не было сделано[173]. 26 ноября 1940 г. нарком средмаша В. А. Малышев направил в ЦК ВКП(б) и СНК докладную записку с предложением организовать на СТЗ вторую базу по производству В-2[174]. СТЗ все силы был вынужден использовать на организацию серийного производства В-2. Военные и руководство страны слишком долго ждали дизельный танковый двигатель, чтобы так радикально менять серийную модель. В марте 1941 г. нарком Госконтроля Л.З. Мехлис констатировал, что СТЗ «как база моторостроения для Т-34 совершенно не готов». Дополнительно в январе 1941 г. к производству В-2 для танка Т-50 начал готовиться ленинградский завод № 174. Но и здесь работа шла неудовлетворительно[175]. В-2 необходимо было серьезно дорабатывать, но главная задача, которая ставилась перед основным предприятием по его изготовлению (и, по сути, единственным), – заводом № 75, – это скорейшее освоение плановых показателей выпуска В-2. Вместе с тем, предприятие разработало очередную модификацию дизельного двигателя для нового легкого танка Т-50 – В-4. А в марте 1941 г. получило новое задание – закончить разработку более мощного двигателя В-5 (до 700 л. с.) для нового тяжелого танка КВ-3 и начать его серийный выпуск с июня 1941 г.[176]Далее завод должен был освоить с августа 1941 г. серийное производство двигателя мощностью 850 л. с. и к октябрю разработать дизель на 1200 л. с.[177] Поэтому должного внимания серийный двигатель не получил. Проблемы двигателя В-2 были хорошо разобраны, как это ни странно, в США. Здесь мы вынуждены забежать несколько вперед. В 1942 г. советсткое руководство направило в Соединенные Штаты два «эталонных» танка – Т-34 и Кв-1. По итогам большой программы испытаний на Абердинском полигоне были подготовлены подробные отчеты и предоставлены в том числе советсткой стороне. Эти отчеты (как в оригинальном англоязычном варианте, так и в русском переводе) сегодня можно найти в Российском государственном архиве экономики[178]. Результаты испытаний дают исчерпывающее представление не только о конструктивных, но и о производственных особенностях советских бронемашин. Множество моментов в этом докладе можно списать на трудности военного времени, когда фронт требовал новых машин и на отработку технологии производства двигателей не было времени. Однако в значительной мере доклад описывает именно конструктивные особенности знаменитого танкового двигателя. Два момента в списке дефектов танка Т-34 американскими специалистами были отмечены как главные (первые по списку). 1. Работа воздухоочистителя: «Из сделанных наблюдений видно, что требования, предъявляемые в нашей стране [США] к воздухоочистителям боевых машин, совершенно не допускают применение воздухоочистителя русского типа. Это было подтверждено позже, после выхода из строя двигателя, когда внутри двигателя оказалось большое количество грязи». Другими словами, очиститель не справлялся со своей задачей. Следовательно, воздушная пыль (грязь) забивалась в мотор и уничтожала его изнутри. К этому необходимо добавить еще одну особенность этого агрегата: при всех своих недостатках он еще и препятствовал поступлению воздуха в двигатель в должном количестве. 2. Система охлаждения: «Охлаждение двигателя не удовлетворяет требованиям наших стандартов, и, если бы оно не компенсировалось конструкцией двигателя, то срок службы двигателя значительно бы сократился». Другими словами система охлаждения не справлялась со своими задачами, и только конструктивные особенности В-2 (он дизельный, следовательно, может относительно успешно эксплуатироваться на низких оборотах без перегрева) не позволяли двигателю выйти из строя слишком быстро[179]. Проблема перегрева танковых двигателей «тянулась» еще с начала 1930-х гг. (см. выше). Во многом благодаря именно этим особенностям советские танки наиболее успешно показывали себя в годы войны в зимний период, когда температура окружающей среды позволяла «раскручивать» двигатели на большие обороты без боязни перегрева, а воздух был во многом свободен от пылевой взвеси. Проблемы, существовавшие в момент принятия двигателя на вооружение, так и остались в его серийном производстве. По сути, само их наличие хорошо показывает, что долгожданный В-2 был запущен в серию с откровенно неработающими системами фильтрации воздуха и охлаждения двигателя. Нужно также учитывать, что задание на сборку «эталонных» танков заводы получили за несколько месяцев до их отправки в Соединенные Штаты. Они собирались тщательнее серийных образцов. И мы с уверенностью можем утверждать, что «рядовые» танки и моторы были значительно хуже испытанных на Абердинском полигоне. При внимательном прочтении отчета по Т-34, подготовленного американскими специалистами, создается устойчивое впечатление, что испытуемый танк в любой момент мог выйти из строя в силу целого букета причин: разрушение внутренних механизмов или отдельных деталей в коробке перемены передач, в бортовых или главном фрикционе, в других узлах и агрегатах. Даже гусеница начала разрушаться уже на первых десятках километров пробега. Но окончательно танк Т-34 сломался из-за двигателя. Он оказался самым слабым звеном. Танк в общей сложности проехал 317 км, когда через 72,5 часа испытаний мотор полностью вышел из строя. Починить его на месте не удалось, испытания были прекращены[180]. До этого момента поломки двигателя и других механизмов танка случались достаточно часто, но их удавалось устранить без эвакуации машины. Только окончательная поломка мотора заставила прекратить испытания. Результат абердинских испытаний ярко свидетельствует, что даже специально подготовленный двигатель не смог обеспечить надежную работу боевой машины. Танк оказался полностью обездвижен на 73-м часу испытаний. Этот срок недотягивает даже до заниженных довоенных требований. Но именно с такими моторами Советский Союз встретил события Великой Отечественной войны. Здесь же необходимо упомянуть еще один советский дизельный двигатель: авиационный мотор М-40. Сам авиадизель не сыграл никакой роли в истории танкостроения, но его производственная база послужила основой для освоения выпуска В-2 на востоке страны уже после начала Великой Отечественной войны. В течение 1940 г. двигатель М-40 был принят на вооружение, и была начата подготовка к его серийному производству на Кировском заводе (он стал ведущим заводом по выпуску М-40) и Харьковском тракторном заводе (ХТЗ). С конца марта 1941 г. Кировский завод начал серийный выпуск таких дизелей. Харьковский завод собрал первые 10 двигателей в июне 1941 г.[181] Таким образом, к началу войны в стране была создана уникальная производственная база М-40. Двигатель выглядел перспективным, но его применение в авиации было неоднозначным. Прежде всего проблемы вызывали габариты и вес такого двигателя. Из-за особенностей конструкции он всегда будет более тяжелым и громоздким, чем бензиновый аналог. Но главное то, что М-40, пройдя государственные испытания, обладал широким кругом конструктивных недоработок, которые требовали его глубокой переработки. *** В советской историографии считался аксиомой тезис о безусловных успехах отечественного танкостроения накануне войны. Исключительно в положительных тонах оценивали итоги развития танковой промышленности СССР к середине 1941 г. авторы «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза»[182]. В целом с ними были согласны авторы «Истории второй мировой войны», добавляя, что «последующий ход событий подтвердил правильность конструкторских и технологических решений, предусматривающий выпуск средних и тяжелых танков с дизельным двигателем…»[183]. Советские танки, созданные накануне Великой Отечественной войны, принято было считать чуть ли не идеальными боевыми машинами. И в значительной мере с этим мнением можно согласиться. Но только лишь частично. Наряду с серьезными техническими и технологическими инновациями, которые имели действительно прорывное значение (броня 8С, дизельный двигатель, вооружение), новые танки зачастую были очень плохо приспособлены к серийному производству. Особенно в реалиях советской индустрии. К тому же слишком часто танкостроительные заводы наталкивались на невозможность наладить поставку комплектующих в силу их плохого качества, недостаточности или даже отсутствия у отечественных производителей. Яркий тому пример – танк Т-40, для которого вновь не оказалось двигателя достаточной мощности. В декабре 1940 г. представители Комитета обороны побывали на ведущих танковых и связанных с ними металлургических заводах страны для ознакомления с состоянием производства. Вывод их был неутешительным. С одной стороны, все головные заводы стремительно наращивали выпуск бронетехники: Кировский завод – КВ, № 183 – Т-34, № 75 – двигатели серии В-2, № 37 – Т-40, № 174 готовился к началу серийного выпуска Т-50. С другой стороны, в их серийной продукции проявилось слишком много общих негативных черт: – требование Комитета обороны (август 1938 г.) повысить ресурс живучести гусениц до 3 тыс. км так и осталось не выполнено; гусеничные траки новых машин по-прежнему жили недолго (менее 1,5 тыс. км, потом они начинали разрушаться); – точно так же не выдерживали длительной эксплуатации многие агрегаты и элементы, разрушаясь при пробеге до 1,5 тыс. км у КВ и 0,8–1,2 тыс. км у Т-34 (конкретных данных по Т-40 указано не было, но весь смысл текста сводился именно к такому же итогу); гарантийный пробег средней и тяжелой машины составлял 2 тыс. км, Т-40 – 4 тыс. км, который они не выдерживали; – во всех случаях называлось неудовлетворительным качество шарикоподшипников и шестерен коробки перемены передач (КПП); это слишком красноречиво указывало на то, что эти элементы (все они были уже отечественного производства – то есть их выпуск удалось наладить в относительно приемлемом количестве), хоть и поставлялись на сборочные заводы, но в основной массе были ненадлежащего качества (как мы отмечали выше, эта проблема тоже «тянулась» с первых пятилеток); – во всех танковых двигателях (бензиновый ГАЗ-202 для Т-40 и дизельная группа серии В-2) отмечался один общий недостаток – плохая работа воздухоочистителя, которая приводила к сокращению срока службы двигателя; – множественные замечания, которые свидетельствовали о неотработанности конструкций машин в целом или их отдельных агрегатов[184]. Отдельно нужно сказать про производство подшипников в СССР. К 1940 г. страна полностью избавилась от импорта этих деталей. Государственный подшипниковый завод № 1 им. Кагановича (ГПЗ-1, Москва) стал первым и основным предприятием по их изготовлению. Недостатки, выявленные Комитетом обороны, ярко показывают, что качество этой продукции еще требовало совершенствования. Да, страна добилась того, что эта продукция стала полностью производиться в СССР. Но кроме качества у шарикоподшипниковой отрасли оставались проблемы и с количеством. В апреле 1941 г. председатель Госплана М.З. Сабуров обвинил ГПЗ-1 в том, что он подтасовывает результаты своей отчетности. После этого нарком средмаша В.А. Малышев докладной записке на имя Председателя СНК В.М. Молотова заявил, что завод с конца 1940 г. работает равномерно, регулярно снижает брак, выполняет поставленные планы[185]. Но Госплан выявил одну «интересную» особенность выполнения программы на этом заводе. Действительно, завод стал работать лучше. Но, во-первых, план постоянно менялся со стороны НКСМ (в течение I квартала), а во-вторых, программа успешно выполнялась только по общему количеству подшипников. Всего ГПЗ-1 должен выпустить в I квартале 664 наименования подшипников. На 100 % и более план был выполнен только по 232 наименованиям, по 124 наименованиям – от 80 до 100 %, а по остальным – от 0 до 80 %. Дополнительно, вне программы завод выпустил 53 иных типа подшипников[186]. Поэтому говорить о стабильной работе ГПЗ-1 было преждевременно. На примере выпуска подшипников хорошо видна цена, которую пришлось заплатить стране за непременное развитие собственного производства и полное «импортозамещение». Практически все комплектующие для танкостроения (или шире – для машиностроения) теперь изготавливались внутри страны. Но качество этих деталей, узлов и агрегатов (от подшипников до двигателей) оказалось достаточно низким. Требовалась еще длительная работа по развитию этого сектора промышленности. Следовательно, новые танки и моторы требовали концентрации основных усилий на отработке их конструкции, а заводы должны были направить все свои усилия на подготовку технологической цепочки производства. Вместо этого предприятия были нацелены на наращивание серийного выпуска и (или) создание новых моделей. Поэтому низкое качество серийных танков и моторов, к сожалению, было предопределено. Кроме того, вместе с передовыми инновациями новые машины зачастую получали уже давно устаревшие механизмы и агрегаты. Основной проблемой были трансмиссия и ходовая часть. Новый танк Т-34 имел в истории своего создания колесно-гусеничный БТ и подвеску «Кристи». Родной «брат» нового среднего танка – А-20 создавался именно как машина с двойным движителем. Т-34 (или опытный А-32) от него отличался только отсутствием возможности передвигаться без гусениц. Но катки большого диаметра и винтовые пружины были наследованы новым средним танком полностью. Следовательно, Т-34 имел уже достаточно устаревшую подвеску, которая во многом не отвечала современным требованиям. В то же время на все остальные новые модели была установлена торсионная подвеска, которая практически не использовала внутреннее пространство и обеспечивала нужную плавность хода. Осознание этой проблемы пришло слишком поздно, и до начала войны реально сделать ничего не удалось. Еще один важный момент – это танковая трансмиссия, поскольку ее техническое воплощение вызывало слишком много вопросов. По мнению начальника Управления госрезервов при СНК СССР М. Данченко, новые тяжелые танки по своей идее, вооружению, весу, броневой защите, подвижности в основном отвечали боевым требованиям. Но трансмиссия (бортовые фрикционы – точно такая же система была у Т-34 и Т-50) не могла обеспечить должную гибкость танку при маневрировании и приводила к излишнему износу ходовой части. М. Данченко указывал, что КВ не может быть принят для массового вооружения. Но на ближайшее время, до разработки более совершенного образца, можно допустить применение этого танка. М. Данченко предлагал новый агрегат своей разработки: «Предлагаемая трансмиссия дает возможность танку совершать поворот вокруг своей оси путем перекатывания гусениц в разные стороны, а это дает танку чрезвычайную гибкость при маневрировании». Главное, что нужно было изменить, – это механизм поворота машины. Существующие бортовые фрикционы не позволяли осуществлять эффективный поворот. Так получался либо широкий радиус поворота (на ходу), либо разворот на месте, но в обоих случаях с избыточной потерей мощности. Современные требования, по мнению М. Данченко, запрашивали уже иной механизм поворота[187]. На тот момент уже был известен планетарный механизм гусеничной машины, гораздо более сложный в техническом плане, но позволявший машине эффективно маневрировать. На Т-34 был установлена трансмиссия танка Дж. Кристи: многодисковые фрикционы сухого трения (главный и бортовые) и четырехступенчатая КПП. Поворот осуществлялся блокировкой той или иной гусеницы с помощью бортовых фрикционов. Такая система обеспечивала высокую скорость при движении по прямой, в этом было ее главное преимущество. Но данная трансмиссия, кроме потери мощности при маневрировании, во-первых, требовала очень высоких усилий механика-водителя для совершения маневра (рычаг натягивался с усилием до 45 кг), а во-вторых, была крайне ненадежной в эксплуатации. Фрикционы достаточно быстро выводились из строя («сжигались») неопытным механиком-водителем или «залипали» в случае попадания масла (что случалось относительно часто)[188]. Трансмиссия КВ была устроена несколько иначе. Система фрикционов была той же. Отличия были в пятискоростной КПП и бортовых планетарных редукторах (по одному на борт), которые резко ослабляли усилие на поворотный рычаг водителя. Редукторы забирали часть мощности двигателя и, главное, снижали скорость машины. Однако для тяжелого танка не требовалось высоких скоростей. По существу письма М. Данченко возражали председатель Комитета обороны при СНК К.Е. Ворошилов и нарком средмаша В.А. Малышев. В части критики КВ они считали, что М. Данченко сделал неправильные выводы о невозможности принятия танка на массовое вооружение, поскольку это «противоречит опыту длительных испытаний, подтвердившему удовлетворительную маневренность КВ во всех отношениях». Но согласились с тем, что недостатки существующего механизма поворота требуют дальнейших изысканий и появления нового агрегата. Даже согласились с изысканиями своего оппонента, вследствие чего были инициированы разработки проектов трансмиссий к танкам Т-34 и КВ[189]. Эти изыскания вплоть до начала войны остались преимущественно только проектами. В этом заочном споре хорошо проявились два разных подхода к разработке и серийному производству боевой техники. В первом случае автор настойчиво указывал на основной недостаток данного конкретного образца техники и показывал его бесперспективность. Во втором случае оппоненты первого автора, в целом соглашаясь с недостатками, апеллировали фактически к тому, что танк уже производится и удовлетворяет существующим требованиям. Время и опыт покажут, что в части перспектив развития танкостроения прав окажется именно М. Данченко. А К.Е. Ворошилов и В.А. Малышев тем самым упустили возможность своевременной и очень необходимой модернизации новых моделей среднего и тяжелого танков. Однако мы должны учитывать еще один немаловажный фактор. На данном этапе развития отечественная промышленность доказала, что создание сложных механических устройств в реалиях Советского Союза упиралась в низкую техническую культуру в условиях серийного производства. Выпуск более совершенной трансмиссии для советских танков практически неизбежно создавал проблемы качества этой продукции. Однако эта особенность не стала препятствием в случае с дизельным двигателем, с броней высокой твердости или с другими узлами и агрегатами для танков. В дополнение к сказанному необходимо отметить еще один момент, который уже в условиях войны примет гораздо более серьезные масштабы, – провал плана капитального и жилищного строительства на танковых заводах. Проведенная в марте 1941 г. комиссией Наркомата государственного контроля проверка танкостроительных и связанных с ними заводов показала, что практически везде сроки ввода объектов сорваны. Основной причиной было отсутствие необходимого количества строителей, техники и строительных материалов. Особенно важно для нашего исследования то, что ни один «из 40 брусковых и 20 шлакобетонных [жилых] домов, подлежащих к сдаче в 1940 г. и I квартале 1941 г., на 25 февраля 1941 г. в эксплуатацию не сдан»[190]. Таким образом, советские конструкторы на рубеже 1939–1940 гг. смогли полностью обновить производственную линейку отечественного танкостроения. На вооружение были приняты принципиально новые модели, которые обладали революционными для того времени характеристиками: толщина брони, мощность вооружения, мотор и многое другое. На рубеже 1939–1940 гг. в серийное производство была запущена целая плеяда новинок бронетанковой техники: дизельные двигатели серии В-2, оснащенные ими средние танки Т-34 и тяжелые КВ и др. Резко расширилась география танковой промышленности. За этими решениями просматривается желание советского руководства во что бы то ни стало дать действующей армии как можно больше новых боевых машин. Но сделать это одним волевым приказом невозможно. Как показала дальнейшая практика, между концептуальной разработкой и серийным производством новых образцов образовалась огромная пропасть. На ее преодоление отечественной промышленности пришлось затратить слишком большие усилия с совершенно неоднозначным результатом. По целому ряду тактико-технических характеристик новейшие советские танки были передовыми боевыми машинами, обладавшими мощным вооружением и броней. По данным показателям они намного опередили иностранные аналоги. В то же время новые технические образцы были еще «сырыми», страдали множеством пороков и требовали конструкторской доработки, а технология их производства не была до конца отработана. Но вместо срочного решения этих проблем принимаются другие – ставка на непременное выполнение плана и увеличение выпуска танков за счет восточных предприятий. При таком подходе к развитию производства низкое качество бронетанковой продукции было неизбежным итогом. На заводах процветали штурмовщина и сверхурочные работы, люди трудились на износ. Их главной целью становилось выполнение плана выпуска военной техники. Ни о каких своевременных конструктивных доработках не могло быть и речи. Как раз наоборот – рост брака и ненадежность выпускаемой техники стали своеобразной закономерностью существования советской танковой промышленности все предвоенные годы. По нашему мнению, именно борьба с «вредительством», развернутая против управленцев, конструкторов и рядовых инженеров танкостроения (как, впрочем, и против представителей всей военной промышленности), создала систему управления, в которой исполнители властной воли не могли влиять на решения власти относительно направления развития танковой промышленности, принятия на вооружение того или иного образца и, что очень важно, критиковать эти властные решения. Поиск мнимых врагов в ситуации, когда еще молодое советское танкостроение, металлургия, моторостроение и производство различных комплектующих объективно не могло справиться с завышенными требованиями власти, в конечном итоге привел к формированию управленческой системы с «отрубленной» обратной связью. И управленцы от промышленности, и конструкторы танков видели, что новые образцы бронетехники не могут производиться в запланированных количествах, поскольку танкосборочные заводы не будут обеспечены необходимым количеством специалистов, промышленного оборудования и комплектующих. Новейшие модели танков и двигателей, принятые на вооружение, зачастую были совершенно не приспособлены к серийному производству и с этой точки зрения обладали крайне сомнительной конструкцией. (Напомним, что все 1930-е годы руководство РККА вместе с Политбюро требовали от танкостроителей массового перехода в серийном производстве на колесно-гусеничный движитель. В итоге он был признан неудачным, и усилия конструкторов, инженеров и технологов пошли прахом. Или ситуация с дизельным танковым двигателем, который оказался крайне ненадежным и тем самым так и не достиг той цели, для которой предназначался.) Однако возражать решению, принятому на самом верху, было невозможно, поскольку это автоматически означало конец карьеры, а иногда даже жизни. § 2. Формирование танкостроительного комплекса военного времени Расширение географии танкостроения в начале Великой Отечественной войны Ситуацию в танковой промышленности резко изменила начавшаяся 22 июня 1941 г. война. В течение первых дней войны руководство страны, с одной стороны, санкционировало начало танкового производства на других западных заводах, а с другой стороны, решило значительно расширить восточные производственные центры танковой промышленности за счет новых машиностроительных предприятий и подключения местных металлургических заводов к производству брони. Это было очень важное решение, поскольку оно кардинальным образом изменяло как географию танкопрома всей страны, так и структуру местной промышленности. ХПЗ им. Коминтерна и СТЗ получили государственное задание, предписывающее увеличить выпуск средних танков Т-34. План на август для ХПЗ составил 250 танков Т-34, такого же уровня СТЗ должен был достигнуть в сентябре 1941 года[191]. Соответственно, увеличивалась программа выпуска двигателя В-2. В начале июля СТЗ обязывался в срочном порядке закончить подготовку дизельного производства к сентябрю и до конца года изготовить 500 дизельных двигателей. Для обеспечения нового правительственного задания в начале июля 1941 г. на площадку СТЗ перемещалось авиадизельное производство Харьковского тракторного завода, которое ранее готовило изготовление авиационного дизельного двигателя М-40[192]. Производственная база Т-34 продолжала расширяться в первых числах июля за счет подключения к выпуску среднего танка предприятий Горьковской области: судостроительный завод «Красное Сормово» начал подготовку сборочного участка Т-34, а Кулебакский металлургический завод – изготовления бронекорпусов. Главной особенностью развертывания выпуска Т-34 в Среднем Поволжье стало применение для его оснащения (временно, до полного развертывания новой программы дизелестроения) авиационного двигателя М-17, который уже давно был хорошо известен танкостроителям и ставился на многие советские танки 1930-х годов. Их должен был изготовлять Горьковский автомобильный завод[193]. Накануне войны на московском заводе № 37 НКСМ и кооперирующих с ним предприятиях параллельно с наращиванием выпуска легкого плавающего танка Т-40 шла подготовка производства другой модели легкого танка – Т-50. Война внесла свои коррективы и в этот процесс. Уже в середине июля 1941 г. ГКО распорядился прекратить подготовку производства Т-50 на московских предприятиях и перейти с 1 августа на выпуск модернизированного варианта плавающего танка – Т-60. Он «разучился» плавать, но получил несколько более мощное вооружение и бронирование. До конца года завод № 37 должен был выпустить 1600 новых танков[194]. Но, как это неоднократно случалось в годы сталинского руководства, уже в ближайшее время этого объема производства танков показалось недостаточно. Желая во что бы то ни стало получить как можно больше боевых машин, ГКО 20 июля отдал распоряжение о необходимости выпустить до конца года 10 тыс. танков Т-60. В рамках этого решения план для завода № 37 увеличивался более чем в 2 раза: до конца года он должен был выпустить уже 3500 тыс. танков. Начиналась срочная организация сборочного производства Т-60 на ХТЗ и ГАЗе. С августа по декабрь они должны были изготовить 3500 и 3000 танков соответственно. Такая масштабная программа должна была быть обеспечена производством танковых корпусов, которое традиционно осуществляли предприятия с достаточно мощным для этого металлургическим комплексом. Помимо Подольского завода НКНП, который еще с 1930-х годов изготовлял корпуса легких танков для завода № 37 НКСМ, к выпуску корпусов подключались Коломенский завод НКТМ, Выксунский завод ДРО Наркомата станкостроения, таганрогский завод «Красный Котельщик», Ворошиловградский и Новокраматорский заводы НКТМ, Муромский вагоноремонтный и Кулебакский заводы НКПС[195]. Здесь необходимо отметить, что Коломенский завод уже в начале октября 1941 г. получил распоряжение, помимо дальнейшего развития корпусного производства, организовать выпуск танков Т-60[196]. Это стало естественным продолжением логики советского руководства: увеличение выпуска танков за счет расширения существующей производственной базы. Наиболее радикальные изменения в части дальнейшего развития танкостроения СССР произошли в Уральском регионе. В первые дни войны правительственная комиссия, возглавляемая членом ЦК ВКП(б), народным комиссаром среднего машиностроения В.А. Малышевым, вылетела на Урал. В ее задачу входило уточнение возможностей местных предприятий по приему и размещению мощностей танковых и кооперируемых с ними заводов. В результате комиссия совместно с директорами заводов и ответственными работниками местных партийных организаций разработала программу мероприятий по переводу группы промышленных предприятий края на производство танков[197]. Параллельно продолжал развиваться процесс реорганизации управления военной промышленностью, когда военные предприятия начинают переводиться в состав профильных наркоматов. Из-под управления Наркомата тяжелого машиностроения в состав Наркомата средмаша начали выводиться предприятия, связанные с производством бронетанковой техники: 28 июня – Кировский завод, 7 июля – Уралтурбозавод, примерно в это же время – УЗТМ и другие[198]. Этот процесс в целом был завершен в сентябре 1941 года, когда был создан Наркомат танковой промышленности. 24—25 июня 1941 г. было выпущено постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «Об организации новой базы по производству брони и танков КВ»[199]. С этого момента в систему танковой промышленности включались новые предприятия Урала и Сибири, что означало формирование в стране нового комплекса предприятий танкостроения. Именно это постановление стало формальным основанием для направления наркома средмаша В. А. Малышева в уральскую командировку. Вместе с ним вылетели директор Кировского завода, представители Наркомата строительства Юдин и Наркомата чермета Коробов. На Урале и в Сибири не существовало бронепрокатного производства. Вместе с развитием современной черной металлургии на Урале к 1941 г. еще оставались серьезные структурные проблемы. Важной особенностью развития этой отрасли в предвоенный период стал дефицит производимых легированных сталей и качественного проката. В регионе выпускались в основном конструкционные углеродистые стали. Следовательно, большая часть качественных металлов завозилась из других районов страны, а Урал выпускал главным образом сортовой прокат[200]. Поэтому в первой части постановления содержалось предписание немедленно организовать броневой прокат на Кузнецком и Новотагильском заводах. Кузнецкий металлургический комбинат (КМК) должен был сделать это, основываясь только на своих мощностях. На площадку Новотагильского металлургического завода (НТМЗ) в экстренном порядке необходимо было вывезти броневой стан и паровую машину к нему с Кировского завода[201]. Оборудование начало демонтироваться 25 июня 1941 г., и полностью оно прибыло в Нижний Тагил 18 августа 1941 г. Менее чем за месяц, 10 сентября, стан был введен в эксплуатацию. С небольшим опозданием он вступил в строй и начал давать броневой прокат (первоначально НТМЗ должен был пустить новые мощности к 1 сентября) [202]. К началу июля 1941 г. правительство приняло решение о дальнейшем расширении бронепрокатного производства в регионе. 2 июля вышло постановление СНК и ЦК ВКП(б) о «переводе» броневого стана Мариупольского завода им. Ильича на Магнитогорский металлургический завод (ММК). Демонтаж стана в Мариуполе был назначен на 15 июля. В течение июля – августа 1941 г. Магнитогорский завод должен был подготовить производственную площадку, принять стан и к 5 сентября запустить бронепрокатное производство[203]. Переброшенное из Мариуполя оборудование, вследствие задержки в дороге, начало монтироваться на ММК в конце лета 1941 г. и вступило в строй только в октябре того же года[204]. Пока мариупольский стан не прибыл и не вступил в строй, ММК начал катать броневую сталь на блюминге. Этот процесс был инициирован заместителем главного механика комбината Н.А. Рыженко. Был большой риск того, что блюминг не справится и будет сломан. Но результат оказался положительным. Блюминг выдержал нагрузку[205]. Интересно, что первоначально рассматривалась возможность переброски мариупольского стана на Уральский завод тяжелого машиностроения. 26 июня на совещании нескольких наркомов было принято решение переместить мариупольский стан на УЗТМ. Резко против этого выступили нарком средмаша В.А. Малышев, который как раз был в этот момент в Свердловске, и главный металлург Ижорского завода Д.Я. Бадягин. Мощности мартеновских печей УЗТМ были рассчитаны только на собственное кузнечно-прессовое оборудование. Следовательно, установка прокатного стана на Уралмаше требовала замыкания всего мартеновского производства только на прокат. Остальные цеха остались бы без металла[206]. Аргументы В.А. Малышева и Д.Я Бадягина подействовали, и стан был отправлен на один из крупнейших металлургических заводов страны – Магнитогорский комбинат. Так стал формироваться восточный комплекс бронепрокатного производства, который в годы Великой Отечественной войны изготавливал катанные броневые листы для бронекорпусного производства танкостроения. После потери Сталинграда летом 1942 г. ведущими предприятиями – изготовителями брони стали (в порядке убывания производственных мощностей) ММК, КМК, НТМЗ. Заводу № 78 НКБ было предписано в срочном порядке завершить подготовку корпусного участка и в течение июля начать выпуск комплектов КВ. Но сделать это оказалось невозможно. Завод все еще не обладал достаточными для подобного производства оборудованием и специалистами. Не имелись в необходимом количестве термические печи, а правильно-гибочное оборудование вообще отсутствовало, что делало абсолютно невозможным выпуск броневых узлов из гнутых броневых деталей (башня, нос, корма). По мнению наркома В.А. Малышева, ситуация усугублялась из-за отсутствия должного внимания со стороны профильного для завода наркомата[207]. Таким образом, не были устранены причины, мешавшие заводу закончить организацию корпусного участка еще в предвоенный период. Единственным предприятием на Урале, способным в кратчайшие сроки перейти на столь трудоемкий вид работ, был Уральский завод тяжелого машиностроения в Свердловске. В последних числах июня завод получил правительственное задание на освоение корпусного производства, чтобы уже в августе приступить к серийному выпуску броневых корпусов танка КВ-1. В июле 1941 г. планировалось выпустить 5 корпусов танка КВ, в августе – 25, в сентябре – 75, в октябре – 125, в ноябре – 175, в декабре – 225[208]. Предприятие имело законченный цикл производства: мартеновский, чугунолитейный и сталелитейный цеха, термический, прессовый и кузнечный цеха, мощные механические и сборочные цеха позволяли, при должных преобразованиях, осуществлять весь цикл операций по производству корпусов. Существовала широкая возможность для создания разветвленной сети кооперации производства, так как Свердловск являлся крупным железнодорожным узлом, который располагался достаточно близко к базам литейного и металлургического производства. Недостающее оборудование для Уралмашзавода предполагалось изыскать как путем передачи с других предприятий региона, так и изготовив его собственными силами[209]. Для обеспечения танкового производства ЧТЗ двигателями было принято решение развернуть выпуск В-2 на Уральском турбинном заводе в Свердловске[210]. Для реализации этой программы на Уралтурбозавод были переброшены авиадизельный цех Кировского завода и работники моторного завода № 75 НКСМ. Устанавливался план выпуска мотора В-2 на IV квартал 1941 г. – 500 штук[211]. Таким образом, будущая база дизельного производства в Свердловске стала формироваться, а в Сталинграде – заканчивала формирование на основе перемещенного авиационного дизелестроения. Параллельная переброска дизельного производства Кировского завода и ХТЗ на восточные предприятия фактически поставила крест на дальнейшей судьбе авиационного мотора М-40. Теперь относительно недавно сформированная база по производству авиационных двигателей была призвана создать аналогичную базу в области танкостроения. Понятно, что в таких условиях дизельные предприятия предпочтут «забыть» об авиационном моторе и все силы сосредоточат на организации выпуска танкового В-2. УЗТМ и турбинный завод еще до середины 1941 г. были в состоянии продолжающегося промышленного строительства, которое шло со значительным отставанием от заданного графика. Что, с одной стороны, позволяло разместить новое производство на строящихся и проектируемых площадях, но с другой – накладывало дополнительную нагрузку как на строительную сферу региона, так и на данные предприятия, которые уже страдали из-за катастрофического отставания от установленного графика. Передислокация авиадизельных мощностей Кировского завода была санкционирована постановлением СНК от 29 июня 1941 г.[212] Закончить перемещение необходимо было к 15 июля, а монтаж оборудования – к 10 августа[213]. Уральский турбинный завод не имел собственной заготовительной базы для литейного производства нового вида продукции. В порядке кооперации УЗТМ должен был осуществлять для него термообработку деталей, большую часть литья, производство поковок и штамповок дизельного двигателя. Для этого на УЗТМ перемещался цех цветного литья Кировского завода. Установку оборудования необходимо было завершить к 5 августа (менее чем через месяц) и начать выпуск силуминовых заготовок с 1 сентября 1941 г. Но в положенные сроки завод уложиться не смог и начал выпуск отливок в ноябре 1941 г.[214]Соответственно, только тогда смог запустить серийное производство двигателей и турбинный завод. В обеих рукописях по истории Уралтурбозавода содержится утверждение, что на Уралмаш «эвакуировались» только отдельные работники цеха цветного литья Кировского завода, без оборудования[215]. Однако это утверждение не подтверждается целым массивом документов, которые будут использованы ниже. Здесь мы упомянем лишь, что по состоянию на 7 июля 1941 г. цветнолитейный цех ленинградского завода уже был в дороге в Свердловск. Для работников этого цеха Уралмаш должен был к концу осени построить 50 домов упрощенного типа (бараков)[216]. Такое количество жилья для небольшой «группы специалистов» – это слишком расточительные условия. В связи с ростом танкового производства остро встал вопрос о дополнительном выпуске топливных насосов для дизельного двигателя В-2. Поэтому в срочном порядке на Куйбышевском карбюраторноарматурном заводе (Куйбкарз) и ЧТЗ началось освоение производства топливных насосов для СТЗ (хотя запустить выпуск топливных насосов на ЧТЗ пытались еще в 1940 г.)[217]. Отметим, что все военные годы продолжались в целом безуспешные попытки значительного расширения производственной базы по выпуску топливных насосов. Их изготовление пытались организовать в том числе на заводе № 76 НКТП (Уралтурбозавод). Но в итоге реально их производил только челябинский Кировский завод (после эвакуации харьковского завода № 75). Лишь с конца 1943 г. удалось наладить ограниченный выпуск топливной аппаратуры на барнаульском заводе № 77 НКТП[218]. В начале войны резко увеличилось танковое производство на ЧТЗ. По первоначальным планам, сформулированным в конце июня, завод должен был выпустить в июле 30 танков, в августе – 50, в сентябре – 75, в октябре — 100, в ноябре – 150, в декабре – 175; а в начале 1942 г. выйти на уровень месячного выпуска 200 КВ-1[219]. Однако уже в начале следующего месяца программа на III квартал 1941 г. была несколько снижена: 25, 40 и 65 танков соответственно[220]. Выполнить даже сниженный план без дополнительной помощи заводу было невозможно. Согласно постановлению ГКО во второй половине июля 1941 г. в Челябинск командируется целый ряд ведущих конструкторов и специалистов Кировского завода по производству танков во главе с заместителем главного конструктора Н.Л. Духовым. Ленинградцы выслали челябинцам большое количество специальной оснастки, приспособлений и инструментов, изготовили ряд сложных заготовок и деталей танков. Для скорейшего обеспечения программы по танкам директору Челябинского тракторного завода разрешалось задействовать на танковом производстве оборудование, занятое на изготовлении других видов продукции. При этом категорически запрещалось использовать оборудование танкового производства для обеспечения выполнения плана по другой продукции[221]. Таким образом, ЧТЗ в первые месяцы войны смог резко увеличить выпуск танков: с 21 шт. во II квартале до 75 шт. в III квартале 1941 г., т. е. более чем в 3 раза (подсчитано по данным таблицы 5.2 приложения). Но принятых мер оказалось недостаточно. Сказалась спешка при организации выпуска боевых машин. Темпы производства танков в первые месяцы войны на Челябинском тракторном заводе хоть и существенно превысили довоенные показатели, но при этом значительно отставали от запланированных. Даже с учетом роста производства в первые военные месяцы план III квартала был сорван. По планам, ЧТЗ должен был дать фронту 130 танков КВ-1[222]. То есть он смог выполнить задание только на 58 %. Еще хуже дела обстояли на Уралмашзаводе. Там вместо запланированных на III квартал 1941 г. 105 корпусов танка КВ удалось изготовить только 45, что составило 42,9 % от плана[223]. Завод № 78 НКБ продолжал безуспешную подготовку бронекорпусного участка. В отечественной литературе процесс переброски танковых и кооперирующих с ними мощностей на восток в конце июня – начале июля 1941 г. традиционно рассматривается в рамках эвакуации промышленных предприятий в годы Великой Отечественной войны. Эта точка зрения укоренилась еще в советский период: в двух наиболее крупных советских работах («История Великой Отечественной войны Советского Союза» и «История второй мировой войны») термины «переброска», «вывоз» и «эвакуация» применительно к перемещению мощностей Кировского и Мариупольского заводов в обозначенный период используются как синонимы[224]. На современном этапе развития историографии данная традиция была продолжена: в своей работе Н. С. Симонов процесс эвакуации промышленных предприятий (в том числе танковых) начинает летними месяцами 1941 года[225]. А. Ю. Ермолов перемещение мощностей Кировского завода в Свердловск в первые дни войны приводит как пример успешной эвакуации танковых предприятий[226]. Примерно в таких же рамках идут рассуждения в коллективной монографии «Экономический фундамент Победы», изданной в 2015 г.[227] Несмотря на современность издания, авторы работы в части описания событий начала войны, когда начинается переброска и эвакуация промышленности на восток, используют в основном труды советских историков. Вновь вводимых документов не представлено. Следовательно, назвать эту часть монографии «современной историографией» можно лишь условно. Тем не менее авторы главы V вслед за литературой советского периода считают все перемещения производств в первые месяцы войны эвакуацией[228]. Однако решение о формировании нового расширенного уральского танкостроительного комплекса и расширении сталинградского, перемещении сюда соответствующих мощностей западных производств было принято буквально в течение первых дней войны. Если в отношении ленинградских предприятий и можно предположить вероятность раннего этапа эвакуации, поскольку город практически сразу же оказался со стороны Финляндии в прифронтовой зоне (хотя формально война между СССР и Финляндией началась только 26 июня), то Харьков и Мариуполь в конце июня – начале июля 1941 г. оставались в глубоком тылу. Более того, в постановлениях СНК и приказах наркоматов, датированных концом июня – началом июля 1941 г. и санкционирующих переброску оборудования и кадров на Урал, слово «эвакуация» первоначально не использовалось. Из их текста напрямую следует, что цель перемещений – это создание новых производств на востоке страны, а не спасение «старых» предприятий от возможного захвата противником. Справедливости ради нужно отметить, что впоследствии термин «эвакуация» стал фигурировать в делопроизводственной документации. В частности, в своем приказе от 7 июля 1941 г. В. А. Малышев использовал слова «эвакуация» и «эвакуированный» относительно мощностей Кировского завода, которые к тому моменту уже находились в процессе транзита в Свердловск[229]. Но в данном контексте эти термины были применены скорее как синонимы «перевода» и «переброски»: с конца июня все перемещение грузов на восток шло через санкцию Совета по эвакуации при СНК СССР и контролировалось им же. Под эвакуацией в данном случае необходимо понимать заблаговременный вывоз промышленных мощностей и работников предприятий из районов, находящихся под угрозой нападения противника. Вопрос о частичной или полной эвакуации основных танковых предприятий в первые дни войны не мог стоять на повестке дня, так как на данном этапе угрозы им еще не существовало. Следовательно, восточное танкостроение на этом этапе продолжало развиваться в рамках создания самостоятельных танкостроительных центров, которые должны были действовать параллельно с западными предприятиями. Также необходимо отметить, что переброска в первые дни войны западных мощностей на восток не была уникальным явлением для танковой промышленности. Точно в такой же логике начиналось развитие автоизоляторного производства на Ирбитском диатомитовом комбинате (ИДК), когда 30 июня 1941 г. на предприятие прибыла группа московских проектировщиков, на следующий день началось строительство новой промышленной площадки, а через полтора месяца было закончено перемещение части производства Ленинградского фарфорового завода[230]. Именно на основе этих мощностей начинался выпуск электрических изоляторов для двигателей на ИДК. Относительно особенностей развития танкостроения в первые месяцы войны необходимо указать, что оно развивалось на основе экстенсивных методов. Постоянно к выпуску бронетанковой продукции подключались все новые и новые предприятия. Рост производства танков развивался не за счет совершенствования технологий и интенсификации процессов, а за счет расширения производственной базы. Помимо включения в систему танкостроения местных предприятий, необходимо отметить два важных фактора появления и развития восточных центров танкового производства. В одном случае советское руководство делало ставку на перемещение части материалов, кадров и оборудования на восточные заводы (переброска авиадизельного производства в Сталинград и Свердловск). В другом – начинало создавать новый танкостроительный центр, используя совершенно иной производственный компонент (применение для танка Т-34 бензинового двигателя М-17 на горьковских предприятиях). Доклад комиссии Академии наук по мобилизации экономики Урала на нужды обороны После начала Великой Отечественной войны, с конца августа 1941 г. на Урале начала действовать комиссия Академии наук СССР. Главная задача, которая была поставлена перед комиссией, – изучение возможностей использования уральской экономики на нужды обороны. По итогам работы к ноябрю 1941 г. был подготовлен доклад, включивший в себя индустриальное положение региона по состоянию на осень 1941 года и перспективы развития на 1942 год следующих отраслей экономики: черная и цветная металлургия, производство огнеупоров, флюсов и стройматериалов, лесохимия, топливоснабжение, электроэнергетика, водное хозяйство, железнодорожный транспорт, сельское хозяйство. К сожалению, в доклад не вошли такие отрасли, как машиностроение, металлообработка, химическая промышленность в целом и резинотехническая в частности, автотранспорт и сеть автомобильных дорог и многое другое. К тому же, как мы увидим впоследствии, данные комиссии, даже в этом усеченном качестве, часто страдали неточными сведениями. Но даже в таком виде материалы позволяют нам получить достаточное представление о ресурсных и производственных возможностях Урала в рамках последующего превращения края в основной центр бронепроизводства и танкостроения СССР после потери западных промышленных центров. Нужно учитывать, что будущий выпуск брони и танков тесно связан с большим количеством многих других отраслей экономики как региона, так и страны. Без детального анализа развития народного хозяйства Урала, ставшего в годы войны центром бронетанкового производства страны, трудно будет понять те проблемы, которые встанут перед совершенно новой для региона танкостроительной индустрией в условиях военного времени. Черная металлургия. Комиссия, исходя из тех задач, которые были поставлены перед отраслью в первые месяцы войны, рассчитала возможность примерно полуторакратного и двукратного роста производства чугуна, стали и проката в регионе в 1942 и 1943 гг. соответственно. Эти цели были вполне осуществимы при условии соответствующего роста добычи железной руды до 15,6 млн. тонн в 1942 году и 17,4 млн тонн в 1943 году. Причем больше половины роста производства должно было быть обеспечено развитием Магнитогорского рудника, который мог бы дать уже в 1942 г. до 8,5 млн тонн различных видов рудного материала[231]. Но в реальности ММК смог добыть в 1942 г. даже меньше железной руды, чем в 1941 году: 5,1 и 6,0 млн. тонн соответственно. В следующем, 1943 году было добыто примерно то же количество, и только в 1944 году наметился реальный рост, который продолжился в 1945-м: 5,1, 5,9 и 6,1 млн тонн соответственно. А добыча руды по Уралу в целом даже снизилась с 9,6 млн тонн в 1941 г. до 8,4 млн тонн в 1943 г. С 1944 года начался рост добычи железной руды до 9,7 млн тонн, а в 1945 г. – уже 10,6 млн тонн[232]. Реального роста не произошло даже к концу войны. Следовательно, планируемые объемы производства черной металлургии тоже оказались невозможны. В действительности Уральский регион в 1942 г. пусть незначительно, но все же снизил выпуск металла, а в следующем году только вернулся к показателям 1941 г. Двукратный рост оказался недостижим даже в победном 1945 г. (см. таблицу 1.1 и рисунок 1). Таблица 1.1 Динамика производства черных металлов на Урале в 1940–1945 гг.(тыс. т) [233] Рисунок 1 Расхождение планируемого[234] и фактического объема выпуска стали на Урале в 1941–1943 гг.[235] В связи с ростом производства черного металла ожидалось увеличение потребности в марганце до 700 тыс. тонн в 1942 г. и 1000 тыс. тонн в 1943 г. Основным источником получения марганцевых руд были месторождения Северного Урала – Полуночное и Марсятское (содержание марганца до 25– 28 %). Осенью 1941 г. эти месторождения еще находились в стадии освоения: велись горные работы, строились железнодорожные пути; что очень важно – шло строительство обогатительной фабрики, позволявшей снизить содержание в руде фосфора. Но ограниченность запасов (по оценкам специалистов – до 4,9 млн тонн) и отдаленность месторождений требовали развития использования марганцевых руд Среднего и Южного Урала. Наиболее трудной задачей было обеспечение производства ферромарганца, для которого необходимо содержание марганца минимум 40 %. Обогащение не могло полностью снять эту проблему, поэтому требовалось создание селективной добычи и сортировки руды на многочисленных мелких месторождениях в районах Нижнего Тагила и Сысерти и Магнитогорского месторождения. Комиссия призывала развивать казахстанские месторождения. Специфической проблемой советской черной металлургии (в том числе и уральской) был повышенный расход марганца по сравнению с американскими нормами в 2–2,5 раза. Это, в свою очередь, подталкивало к необходимости увеличения добычи руды – с одной стороны, а с другой – сокращать расход марганца[236]. В условиях резкого роста производства металла перед черной металлургией региона остро вставала проблема обеспечения предприятий коксом. Четко обозначился дефицит этого материала уже на этапе работы комиссии. На существующих коксохимических заводах (Магнитогорский, Нижнетагильский и Губахинский), по мнению членов комиссии, требовалось пустить по две дополнительных коксовых батареи и по одной батарее на Кемеровском заводе № 1 и КМК. В этом случае Магнитогорский коксохимический завод смог бы выжечь в 1942 г. 2,6 млн тонн кокса, Нижнетагильский – 1,25 млн тонн, Губахинский – 0,72 млн тонн (всего 4,59 млн. тонн). Но и эти мероприятия оставят баланс кокса на Урале в напряженном состоянии. Поэтому комиссия в качестве дополнительной меры предлагала строительство в регионе малых коксохимических заводов, которые позволили бы локально решать проблему дефицита кокса. Для производства нужного количества кокса (4,59 млн тонн) требовалось в общей сложности почти 6,7 млн тонн углей со следующих месторождений: Кузнецкое – 3,95 млн тонн, Карагандинское – 1,3 млн тонн, Кизеловское – 1,42 млн тонн. При условии пуска малых коксохимических заводов для них потребуется еще 0,5 млн тонн угля. По заводам уголь должен распределяться следующим образом: на Магнитогорском заводе коксуется кузнецкий и карагандинский уголь, на Нижнетагильском – кузнецкий с незначительным добавлением кизеловского угля, на Губахинском – кизеловский с незначительным добавлением кузнецкого[237]. Но к показателям обжига кокса, запланированным комиссией, уральская промышленность подошла только в 1943 г., выдав 4,4 млн тонн и достигнув в 1945 г. уровня 6,8 млн тонн. В течение 1942 г. удалось выжечь всего 3,5 млн тонн кокса[238]. Основные задачи, которые ставились перед уральской черной металлургией в начале военного периода, – это увеличение общей массы выплавляемого металла и организация производств, отсутствующих или недостаточно развитых для нужд обороны. До войны Урал производил примерно 1/5 долю советского чугуна, стали и проката. Но с учетом потери западных производственных регионов ожидалось, что его доля повысится до 60 %. Этот прогноз комиссии практически полностью оправдался, Урал производил около 50–60 % этой продукции все годы войны[239]. Правда, в основном за счет резкого сокращения производства в западных регионах. Основные строительные работы были намечены на ММК, НТМЗ, Златоустовском, Синарском, Новотрубном, Чусовском и Бакальском заводах. Кроме Урала, крупное строительство шло на КМК. Все строительство концентрировалось на площадках действующих заводов, за исключением Бакальского. Он был единственным новым строительным объектом. ММК должен был в 1942 г. запустить в производство две доменные печи по 1300 куб. м и четыре мартеновские печи; в 1943 г. еще две доменные печи того же объема, четыре мартена и два бессемеровских конвектора. НТМЗ в 1942 г. – одну доменную печь на 1300 куб. м и пять мартеновских печей; в 1943 г. – такую же доменную печь и семь мартенов. КМК в 1942 г. – две электропечи по 30 тонн; в 1943 г. – одну доменную печь на 1000 куб. м, две электропечи и два мартена. Чусовской завод в 1942 г. – одну домну на 600 куб. м и один конвектор; в 1943 г. – один конвектор и две мартеновские печи. Здесь сразу необходимо указать, что данные планы оказались слишком оптимистичными. Всего за годы войны магнитогорцы сумели ввести в строй только 2 домны и 5 мартенов, а Новотагильский завод – 1 домну и 5 мартенов[240]. Причем новотагильская доменная печь была запущена только в первой половине 1944 г.[241]. Комиссия также указала, что особые проблемы вызывает энергетическое хозяйство уральских металлургических заводов. И работы по энергетическим цехам относила к наиболее срочным. Главным фактором развития региональной металлургии в условиях войны комиссия считала оборудование эвакуированных заводов (в основном восточно-украинских). Именно оно должно было позволить достигнуть необходимых результатов: планировалось, что количество доменных и мартеновских печей к концу 1943 г. возрастет с 31 до 41 и с 69 до 113 соответственно, а мощность увеличится почти в 2 раза. Однако указала, что «не все оборудование оказалось возможным эвакуировать». Следующим сдерживающим фактором назывался дефицит огнеупоров. Следовательно, уже изначально эта амбициозная программа была поставлена под сомнение. Кроме того, указывалось, что уже в 1941 г. мощности сталеплавильного производства отставали от мощности прокатных цехов: дефицит слитков по всем заводам Урала составлял около 2 млн тонн. В то же время нужды обороны заставляли создавать в регионе новые прокатные станы (прокат брони). Следовательно, изначально закладывалась ситуация, когда значительная часть прокатных мощностей не сможет быть загружена. Поэтому программа развития требовала увеличения прежде всего именно мощности сталеплавильных цехов[242]. Из главнейших видов ферросплавов сырьевая база Урала позволяла производить ферромарганец, ферросилиций, силиколь, феррохром, феррованадий и ферротитан. Сплавы молибдена, вольфрама и кобальта в существенных размерах могли изготавливаться только на привозном сырье. Комиссия прогнозировала (что вполне ожидаемо) максимальное использование металла на нужды обороны. Следовательно, другие потребители будут неизбежно испытывать серьезные проблемы с получением металлургической продукции. Особенно остро эта проблема должна была возникнуть у такого потребителя металла, как железная дорога. Потребность в металле будет неизбежно нарастать, но удовлетворить этот спрос не будет возможным[243]. Цветная металлургия. Цветной металлургии Урала отводилось очень важное место, поскольку регион был богат полезными ископаемыми для этой отрасли. Уральская медная промышленность давала 2/3 выплавляемой меди и 100 % рафинированной меди. После потери западных алюминиевых заводов и месторождений только здесь появлялась возможность добывать и перерабатывать бокситы. Уральский алюминиевый завод (УАЗ) превращался в главный центр страны по производству этого металла. Годовая мощность СССР по производству алюминия составляла около 100 тыс. тонн в год. При этом на долю УАЗа приходилось 42 тыс. тонн. Уже на 1942 г. планировалось увеличить его производство до 84 тыс. тонн и ввести в строй Сталинский и Богословский заводы общим выпуском до 6 тыс. тонн. Мощность Богословского завода при его полной постройке оценивалась в 50 тыс. тонн в год. Работа алюминиевых предприятий обеспечивалась достаточно богатыми месторождениями бокситов СевероУральской группы, а также Каменской и Южно-Уральской группами. При условии суммарной мощности УАЗа и Богословского завода в 150 тыс. тонн в год запасов Северо-Уральской группы хватало на 15 лет, Каменской группы – на 5 лет. Южно-Уральская группа рассматривалась как подсобная база, поскольку была представлена бокситами низкого качества и трудными для добычи[244]. Реальность и здесь оказалась не такой радужной, как планировала комиссия. Производство алюминия действительно росло все военные годы, увеличившись в 1945 г. более чем в 2 раза. Но УАЗ смог увеличить выпуск алюминия только до 72,4 тыс. тонн в 1944 г., а Богословский завод был пущен в строй уже в самом конце войны (9 мая 1945 г. предприятие выдало первый металл)[245]. Огнеупоры. На фоне развития черной и цветной металлургии состояние огнеупорной промышленности находилось в гораздо более худшем положении. До войны в регионе выпускалось 22 % динасовых изделий и 12 % шамотных от общесоюзного производства. Но Урал был единственным поставщиком магнезитовой продукции. После потери западных промышленных регионов металлургическая промышленность неизбежно должна была столкнуться с острым дефицитом огнеупоров. Главная проблема заключалась в слабой развитости этого вида промышленности, хотя в регионе было достаточно необходимого сырья (огнеупорные глины, кварциты, тальк, магнезиты и т. д.). Запасы, по предварительной оценке, составляли миллионы тонн, но были слабо изучены. До начала войны вся база динасового производства была сосредоточена вокруг горы Караульная (Первоуральск). В 1941 г. шамотный кирпич произвели Богданович – ский завод, Сухоложский и Нижнетагильский заводы шамотных огнеупоров в общей сложности на 154,3 тыс. тонн; динасовый кирпич выпускал Первоуральский завод – 110,3 тыс. тонн; завод «Магнезит» – 140 тыс. тонн магнезитового кирпича и 250 тыс. тонн металлургического порошка. Кроме того, в огнеупорных цехах «Уралмета» при заводах Нижесалдинском, Белорецком, Алапаевском, Чусовском, Новотагильском и трех цехах при ММК, Златоустовском и Серовском металлургических заводах изготавливалась огнеупорная продукция. С их учетом выпуск огнеупоров в 1941 г. на Урале составил 207,7 тыс. тонн шамотного кирпича, 163,3 тыс. тонн динасового кирпича, 29,3 тыс. тонн сифонных изделий. С учетом дополнительных мероприятий и расширения производства за счет размещения эвакуированных мощностей, по мнению комиссии, в 1942– 1943 гг. выпуск шамотных изделий можно было увеличить почти в 2 раза, динасовых изделий – более чем в 1,5 раза. Производство магнезитового кирпича и металлургического порошка увеличивать не предполагалось, поскольку его уже сейчас выпускали больше потребностей. Но даже такое увеличение не покрывало потребностей металлургической промышленности. Поэтому предлагалось переводить на этот вид продукции ряд смежных производств и использовать магнезиты и естественные огнеупоры (тальк, хромиты и т. д.)[246]. Правда, нужно сразу оговориться, что такая потребность в огнеупорах была рассчитана, исходя из планов развития металлургической промышленности, т. е. массового строительства дополнительных доменных и мартеновских печей, электропечей и т. д. Но эта программа не оправдалась. Тем не менее налицо был острый дефицит огнеупорных материалов, преодолеть который без привлечения дополнительных ресурсов будет очень сложно. Это проблема серьезно обозначится к концу 1942 г., когда металлургические печи и прочее оборудование начнут выходить из строя в силу естественного производственного износа, а логика развития уральской металлургии будет заставлять строить новые печи параллельно с существующими мощностями. Как мы увидим в дальнейшем (см. II главу), выпуск огнеупоров хоть и был увеличен, но этого объема все равно было крайне недостаточно. Строительные материалы. В 1941 г. на Урале действовали 3 цементных завода: Невьянский и Катав-Иванов-ский (шлакопортландцемент), Сухоложский (портландцемент). Вводился в строй Пашийский завод глиноземистого цемента. Кроме того, действовали помольные установки на Нижнесалдинском и Магнитогорском заводах. Общее производство этих мощностей в 1941 г. оценивалась в 500 тыс. тонн по обжигу и 815 тыс. тонн по помолу цемента. Комиссия утверждала, что увеличение мощности на существующих заводах и запуск новых производств позволит увеличить выпуск готового цемента в 1942 г. примерно в 1,5 раза. И указывала, что при резком росте потребности в цементе необходимо будет построить два-три новых завода в районах Челябинска, Губахи и Карпинска. Основой этого строительства должны стать эвакуированные производства. Важным ресурсом для строительных материалов в то время были гранулированные доменные шлаки, которые производили, как правило, металлургические заводы. Помольные установки были на ММК, Серовском, Нижнетагильском им. Куйбышева, Нижнесалдинском, Чусовском и Ашинском заводах. Общее производство составило в 1941 г. 342 тыс. тонн гранулированных шлаков. В то же время потребность цементных заводов в этом материале составляла 460 тыс. тонн. Следовательно, образовывался дефицит шлаков для цементной промышленности региона в 108 тыс. тонн. Но потребность в гранулированных шлаках была гораздо шире одного производства цемента. Шлаки широко использовались для различных строительных целей – стеновые материалы изготавливались, в том числе, из шлакобетонных блоков. По ориентировочным подсчетам комиссии, эта потребность выражалась в 1200 тыс. тонн. Соответственно, мощность уральских помольных гранустановок покрывала потребность региона не более чем на 30 %. Пути увеличения выпуска комиссия предлагала искать в форсированном строительстве гранустановок на Новотагильском, Магнитогорском и Серовском заводах[247]. Следующий строительный материал, который рассматривала комиссия, – кирпич. Основной проблемой, которую выявил доклад, была высокая степень распыленности кирпичных заводов между различными ведомствами и высокая дифференциация мощности предприятий. Наряду с крупными механизированными предприятиями, выпускавшими кирпичи десятками миллионов штук, существовало множество мелких, полукустарных заводиков, работавших преимущественно сезонно и дававших не более 1–2 млн штук. Еще одна проблема – это диспропорции внутри самих предприятий между прессовым, сушильным и печным хозяйством. Например, на Ирбитском диатомитовом комбинате производственные мощности прессового хозяйства, по мнению комиссии, позволяли выпускать до 78,6 млн штук кирпича, сушильного – до 60,0 млн., а печного – 71,4 млн Примерно такой же разрыв был на свердловском заводе «Новострой» – 75,1 млн, 61,2 млн и 85,7 млн штук соответственно. Таким образом, основной проблемой стал процесс сушки кирпича[248]. В докладе комбинат назывался «Ирбитским кирпичным заводом». Но в действительности по состоянию на осень 1941 г. в Ирбите существовало два предприятия, выпускавших подобную продукцию: диатомитовый комбинат Наркомата стройматериалов и кирпичный завод НКПС. Первый выпускал в основном легковесный сплошной кирпич, а второй – трепельный кирпич. Последний обладал одной важной особенностью – такой кирпич очень сильно боится влаги, под воздействием которой быстро разрушается. Завод был в своих производственных возможностях гораздо скромнее комбината: в самом результативном 1941 г. он выпустил почти 10 млн штук. Поэтому, когда комиссия говорит о «Ирбитском кирпичном заводе», нам необходимо понимать, что в действительности это ИДК. Производственные возможности диатомитового комбината были, мягко говоря, сильно преувеличены комиссией. Указанного уровня производства предприятие смогло достигнуть только в 1936 г., когда с января по сентябрь было выпущено 50 млн. кирпичей[249]. Но впоследствии выпуск резко упал. Комбинат был пущен в строй в 1931–1932 гг. и состоял из диатомитового карьера, завода № 1 и завода № 2, спроектированных по одной технологической схеме. Однако из-за большого количества ошибок, допущенных при строительстве, оборудование и здания комбината стали в буквальном смысле разваливаться. В октябре 1938 г. завод № 1 был полностью законсервирован. За предшествующий период эксплуатации была разрушена печь № 2, ветхость перекрытий над сушилками и формовочным цехом достигла предела, к тому же надпечные сушилки грозили обвалом. Уже летом 1941 г. на основе площадей завода № 1 и перемещенных мощностей Ленинградского фарфорового завода им. М. В. Ломоносова стало формироваться автоизоляторное производство. Завод № 2 еще продолжал свою работу, но и его состояние было достаточно тяжелым: большинство фундаментов зданий и оборудования было выложено из трепельного кирпича. Уже к осени 1941 г. они были частично разрушены, а некоторое оборудование или было частично разрушено, или требовало капитального ремонта; агрегат № 4 формовочного цеха из-за разрушения фундамента был демонтирован; часть оборудования сушильного цеха находилась в аварийном состоянии и требовала капитального ремонта; в цехе обжига из двух печей ЗИГ-ЗАГ по 1600 куб. м одна находилась в аварийном состоянии (разрушена торцевая сторона), а половина второй печи была выведена на капитальный ремонт[250]. Поэтому реальные возможности диатомитового комбината (или Ирбитского кирпичного завода – по мнению авторов доклада комиссии АН СССР) были в два раза ниже. План на 1941 г. составлял для предприятия только 30 млн. штук кирпича, который комбинат успешно выполнял в течение всего года[251]. Осенью 1941 г. ИД К начал принимать на площадку завода № 2 эвакуированный Константиновский завод «Автостекло» (Донбасс)[252]. С этого момента стал полностью меняться профиль предприятия. С начала 1942 г. комбинат получил новое название: Ирбитский стекольный завод, основной продукцией которого стали броневое стекло для бронетехники и самолетов, стекла для прожекторов, жидкое стекло для изготовления электродов, керамические изоляторы свечей для двигателей, фарфоровая посуда и другое. Соответственно, выпуск кирпичей, в основном термоизоляционных, находился все годы войны на уровне 4–6 млн штук в год[253]. Примерно в таком же количестве выпускал свою продукцию в военные годы Ирбитский кирпичный завод, речь о котором пойдет во II главе. Но самое главное, что потребность в кирпиче в регионе на 1941 г. оценивалась в 1100 млн штук, а производилось, по очень оптимистичным подсчетам комиссии, только около 800 млн. (реально гораздо меньше). По оценке авторов доклада, потребность в кирпиче в следующем году должна была возрасти до 1500 млн штук. Тем самым разрыв между производством и потребностями увеличивался более чем в 2 раза! Покрывать этот разрыв предлагалось тремя путями. Во-первых, устранением дисбаланса между прессовым, сушильным и печным хозяйством, что позволит дать дополнительно около 200 млн штук. Вовторых, использованием заменителей кирпича для стеновых панелей (гипсовые и шлаковые блоки), что, по расчетам, даст экономию в 250 млн кирпичей (но сырье для шлаковых блоков и так в дефиците!). В-третьих, построить 5–6 новых кирпичных заводов общим производством в 250 млн. штук в районах Серова, Челябинска, Нижнего Тагила, Магнитогорска и Молотова[254]. Реальность стала развиваться с точностью до наоборот. Как мы увидим в дальнейшем, кирпичная промышленность региона не только не смогла увеличить свое производство, но резко его сократила. Стекольная промышленность на Урале в довоенный период практически отсутствовала. Существовало только 4 полукустарных производства по изготовлению стеклянной тары. В первые месяцы войны началось строительство первого на Урале механизированного завода по изготовлению листового стекла. К сожалению, источник ограничился только этой информацией и не дал ни названия, ни характеристики хода строительства этого предприятия (видимо, речь шла о будущем Ирбитском стекольном заводе). В качестве пожелания комиссия говорила о целесообразности строительства трех стекольных заводов в районах Нижнего Тагила, Магнитогорска и Златоуста на 4–6 тонн стекла в год[255]. Листовое оконное стекло – это тот материал, который еще в довоенный период оставался крайне дефицитным. При плане производства 53,7 млн кв. м стекла в 1940 г. по всем заводам «Главстекло» Наркомата стройматериалов СССР фактически было изготовлено всего 38,8 млн кв. м или немногим более 72 %[256]. Поэтому в условиях войны следовало ожидать только обострения его дефицита. Производство строительных материалов – это одна из самых проблемных сфер советской экономики. К началу войны эти трудности всё еще не были решены и, как мы увидим в дальнейшем, решены не будут. При исследовании баланса строительных материалов на 1941 г. (составлен Госпланом) бросается в глаза полное несоответствие потребностей развивающейся промышленности и возможностей индустрии стройматериалов. Практически по всем позициям видна колоссальная отрицательная разница между выделенными Госпланом фондами и заявками потребителей. Для примера автор привел баланс цемента по отдельным потребителям (см. таблицу 1.2). Но по всем остальным позициям (гвозди, кровельные материалы, асфальт, доски и прочее) ситуация была ровно такой же. Здесь необходимо уточнить, что по старой советской традиции «выделенные фонды» – это не фактический объем полученных товаров, а только право организации получить его. Зачастую потребители не могли выкупить весь положенный (обещанный) объем материалов, поскольку он полностью или частично отсутствовал у поставщиков. Таблица 1.2 Баланс распределения цемента между отдельными наркоматами и потребителями на 1939–1941 гг. (в тыс. тонн)[257] Топливоснабжение. Комиссия характеризовала положение со снабжением топливом как неблагоприятное. В регионе был только бурый уголь, используемый преимущественно в качестве топлива. В силу отсутствия собственных месторождений коксующегося угля, регион вынужден был импортировать сырье с кузнецких и карагандинских месторождений. В 1940 г. на Урал было завезено 8,0 млн тонн этого угля при фактической добыче 11,7 млн. тонн местных углей. Из завезенных углей около трети было израсходовано на коксование, остальное в основном пошло на удовлетворение потребностей электростанций. Проблема топливного дефицита возникла изначально, еще на этапе индустриализации первых сталинских пятилеток, поскольку в регионе просто отсутствовал качественный каменный уголь. Дальнейшее развитие уральского топливоснабжения комиссия видела в радикальном изменении сложившегося баланса. Предполагаемое развитие металлургии региона требовало безусловного увеличения потребления завозного угля, но общее расходование кузнецкого и карагандинского сырья на нужды уральской экономики необходимо было сокращать. После потери Донецкого угольного бассейна осенью 1941 г. необходимо было резко увеличить транспортировку угля в западные регионы страны – Поволжье и Центральный район. В том числе угля Кизеловского месторождения. Следовательно, необходимо было максимально увеличить добычу топлива на других уральских месторождениях. По плану, предложенному комиссией, общая добыча угля на Кизеловском, Челябинском, Богословском и других месторождениях должна была увеличиться в 1942 г. более чем в 2 раза – до 26,4 млн тонн (реально к этому показателю добыча угля в регионе приблизилась только в 1945 г. – 25,7 млн тонн, а в 1942 г. регион смог добыть всего 16,4 млн тонн[258]). В пересчете на условное топливо прогнозный показатель составлял 16,9 млн тонн, тогда как потребность Урала была около 24,5 млн тонн условного топлива. Соответственно, полностью отказаться от привозного угля регион не мог. Значит, все привозные качественные угли необходимо было направить на нужды металлургии (коксование), а все остальные отрасли (и прежде всего электроэнергетику) перевести на максимальное использование местного сырья. В цифрах это должно было иметь следующее значение: из 8–9 млн. тонн топлива Кузнецкого и Карагандинского угольных бассейнов пойдет на коксование около 5–6 млн тонн, а из 24,5 млн тонн местных углей – около 6 млн. тонн. В итоге коксование в 1942 г. должно было дойти до уровня 8 млн. тонн. В этой ситуации необходимо было провести максимально возможное районирование потребления местного угля. Предприятия Молотовской области должны были перейти в основном на кизеловский уголь, Свердловской – на богословский, Челябинской – на уголь Челябинского месторождения. В течение конца 1941 – начала 1942 гг. необходимо было осуществить процесс перевода промышленного оборудования на новый вид топлива. Одновременно – усилить борьбу за экономию топлива и провести простейшие рационализаторские мероприятия, которые позволят сократить удельный расход топлива[259]. Таким образом, члены комиссии в целом правильно спрогнозировали условия использования топлива на Урале. Весь качественный привозной уголь в военные годы использовался для нужд коксования. Все энергогенерирующие мощности работали исключительно на местном сырье. Но авторы доклада традиционно ошиблись в объемах добытого угля. Его оказалось произведено гораздо меньше. Но важно добавить еще одну негативную особенность, которая будет подробно рассмотрена нами в дальнейшем. Значительная часть местного топлива, добытого в военные годы, обладала еще более низкой калорийностью. Следовательно, показанный уровень добычи в пересчете на условное топливо давал значительно меньший объем угля. Электроэнергетика. По состоянию на 1941 г. уральская электроэнергетическая система «Уралэнерго» (Молотовская, Свердловская и Челябинская области) располагала мощностью в 860 МВт, из которой около 300 МВт приходилось на электростанции промышленных предприятий. Кроме того, свыше 100 МВт вырабатывали промышленные электростанции, не связанные с системой «Уралэнерго». К этому необходимо добавить недостаточность электрических связей между отдельными узлами региона, что не позволяло восполнить недостаток мощности на этих участках за счет других источников электроэнергии. В октябре 1941 г. электрическая нагрузка промышленности, транспорта и коммунально-бытового хозяйства Урала, отнесенная к шинам «Уралэнерго» (с учетом силовой нагрузки и потерь в сетях), составила около 800 МВт. Особенностью энергосистемы региона стала «высокая полнота графика нагрузок» в течение всего года. Следовательно, к этому периоду имеющаяся в наличии мощность была полностью исчерпана при отсутствии аварийных резервов. Обычно было принято выводить значительную часть оборудования на профилактический ремонт в летний период, когда общее потребление электроэнергии значительно снижалось. Нарушение планов ремонта основного оборудования электростанций заставляло энергосистему Урала работать в крайне напряженном состоянии, что влияло на надежность и качество электроснабжения. С учетом плохого развития энергосвязей даже в условиях балансирования на каждый данный период электрических мощностей (т. е. в целом система «Уралэнерго» в данный момент обеспечивала регион достаточным объемом мощностей), в ряде отдельных узлов возникал дефицит электроэнергии и падение напряжения сверх допустимого предела, чреватого остановкой производства. Наиболее неблагополучными были Молотовский, Тагильский и Кировоградский узлы. Нехватка рабочей мощности заставляла идти по пути жесткого лимитирования электропотребления. Была резко ограничена осветительная и бытовая нагрузка населенных пунктов Урала – до 30 МВт, но даже в этих условиях промышленности не хватало, по самым осторожным оценкам, около 40 МВт. С другой стороны, наращивание производства на военные нужды требовало увеличения потребления электроэнергии, что означало возрастание ее дефицита. Комиссия указывала главных потребителей энергии – металлургия, машиностроение и химия. «Энергетика Урала в ее нынешнем состоянии становится узким местом, лимитирующим фактором в выполнении Уралом своей исторической миссии». Указывалось также, что специальное июльское постановление ГКО «О форсированном строительстве электростанций на Урале» обеспечивает только часть прироста потребностей в электроэнергетических мощностях в регионе. Поэтому единственный вариант дальнейшего развития энергосистемы комиссия видела в использовании резервов уральских станций, в мероприятиях по экономии мощности и электроэнергии на станциях, в сетях и у потребителей. По плану развития энергетики края комиссия предлагала удвоение энергетических нагрузок к началу 1943 г. Основная мощность должна будет распределиться между предприятиями цветной и черной металлургии, машиностроения – в сумме 3/4 нагрузки всего народного хозяйства Урала. Ожидалось, что цветная металлургия к концу 1942 г. повысит нагрузку с 230 до 470 МВт, черная металлургия – с 210 до 410 МВт, машиностроительные и оборонные заводы примерно с 200 до 400–450 (к сожалению, источник не дает здесь точных цифр и говорит лишь, что суммарная нагрузка повысится на 230 МВт). Повышение нагрузки по узлам и районам должно было выглядеть следующим образом: в Северо-Западном районе (Молотовская область) со 155 МВт в октябре 1941 г. до 380 МВт в декабре 1942 г., в Нижнетагильском районе (Туринск – Нижний Тагил – Кировоград) с 85 до 230, в Средне-Уральском районе (Свердловск – Первоуральск – Полевской – Егоршино – Каменск) с 206 до 435, в Южно-Уральском районе (Уфалей – Кыштым – Челябинск – Златоуст – Карабаш – Магнитогорск – Белорецк) с 253 до 500. Приведенные данные показывают, что совмещенный электрический максимум потребителей составит порядка 1500 МВт. Что в сумме с учетом силовой нагрузки и потерь в сетях и минимум 100 МВт для ремонтного резерва дает рост до 1865 МВт. Следовательно, за 1942 г. необходимо ввести в эксплуатацию 1000 МВт новой электрической мощности. Эта цифра не учитывает автономного Серовско-Богословского района, на который должно прийтись еще 100 МВт. Эту программу можно было реализовать, по мнению комиссии, через две важнейшие предпосылки: максимальный темп ввода в эксплуатацию новых мощностей и обеспечение максимальной надежности электроснабжения. Развитие энергетики должно было идти по следующим направлениям. Во-первых, необходимо сделать ставку на существующие и заканчиваемые станции, поскольку именно они позволят получить энергию быстро и дешево. Это даст в Северо-Западном районе дополнительно 62 МВт, в Тагильском районе – 115 МВт (в основном по 50 МВт на станциях УВЗ и НТМЗ), в Средне-Уральском – 275 МВт (в основном 175 МВт на Красногорской станции, 50 – на СУГРЭСе, 25 – ТЭЦ УЗТМ и строительство станции на 12 МВт на Уралтурбозаводе на основе стендовой котельной), в Южно-Уральском – 150 МВт (100 МВт даст Челябинская ТЭЦ, 50 – Магнитогорская станция). В сумме примерно 600 МВт. Во-вторых, ограничить строительство новых станций четырьмя-пятью объектами, что даст возможность не распылять строительные мощности на многих площадках. В-третьих, вести строительство по максимально упрощенной схеме, ориентируясь на завозимое (эвакуированное) готовое оборудование крупных агрегатов. Это направление вызывало у комиссии наибольшие опасения, поскольку к моменту составления доклада в регион поступила лишь небольшая часть из запланированного западного оборудования. Именно этот факт, по мнению авторов доклада, может поставить под угрозу программу расширения энергетической базы региона в 1942 году[260]. Приведенные показатели работы электроэнергетики Урала резко противоречат цифрам, опубликованным в монографии А. А. Антуфьева. По его данным, в Свердловской области мощность всех электростанций равнялась 582,4 МВт[261]. По данным системы «Свердловэнерго» (образовалось в середине 1942 г, когда «Уралэнерго» было разделено на самостоятельные структуры – «Молотовэнерго», «Свердловэнерго» и «Челябэнерго»), в первой половине 1941 г. мощность всех турбогенераторов области (вся промышленная энергия генерировалась только ими) равнялась в сумме 352 МВт, из них на долю будущей системы «Свердловэнерго» приходилось 250 МВт[262]. Напомним, что, по данным комиссии Академии наук, осенью 1941 г. мощность Нижнетагильского и Среднеуральского районов, что в сумме и составляло систему «Свердловэнерго», равнялась 291 МВт. Нами за основу были взяты последние данные. Показатели А. А. Антуфьева требуют дальнейшего уточнения. Железнодорожный транспорт. На 1941 г. протяжение железнодорожной сети Урала (без Куйбышевской и Чкаловской железных дорог) составляла 6344 км. Из этого количества на Пермскую железную дорогу приходилось 1587 км, на дорогу им. Кагановича (Свердловскую) – 2395 км, на Южно-Уральскую железную дорогу – 2362 км. В силу исторических причин уральские линии развивались сначала как тупиковые и маломощные, а уже потом они стали магистралями транзитного значения. Это привело к крайней пестроте технических условий. В частности, к различиям руководящих уклонов и пропускных способностей, к общим различиям технической вооруженности дорог. Из общего количества 6344 км к магистральным линиям относились 5368 км, к ширококолейным ветвям – 913 км, к узкой колее общего пользования – 68 км (на дороге им. Кагановича). В то же время из общего количества дорог только 1/5 приходилась на двухпутные дороги, остальное – однопутные. По способам тяги они делились следующим образом: электровозная – 483 км, паровозы типа ФД – 1487 км, типа Э – 3560 км, остальные (Ы, О) – 138 км. Что очень важно, грузооборот с 1913 по 1937 гг. на Урале возрос в 6,5 раз, тогда как в по СССР в целом – только в 4 раза. При этом грузооборот в течение третьей пятилетки (т. е. к 1942 г.) должен был возрасти почти в 2 раза – с 65 тонн до 116 тонн на километр. Из этого объема примерно половина приходилась на внутриуральские перевозки, по 20 % приходилось на ввоз и вывоз грузов, немногим более 10 % – транзит. Внутриуральские перевозки складывались в основном за счет массовых грузов: уголь, руда и металлы, стройматериалы и лесоматериалы. Существовавшая сеть железных дорог региона имела ряд существенных недостатков, решить которые предполагалось в ходе третьей пятилетки, но решены они не были. Среди важнейших можно выделить следующие: 1. Недостаточная пропускная способность ряда важных направлений: Кизел – Чусовая – Молотов, Богословск – Серов – Гороблагодатская, Свердловск – Молотов – Киров, Вагай – Тюмень – Свердловск и другие. 2. Наличие значительного количества переломов весовых норм (Кизел, Чусовая, Молотов, Гороблагодатская, Бердяуш и др.), которые были вызваны различием руководящих уклонов и локомотивов. 3. Недостаточная мощность сортировочных устройств по уральской сети в целом и неприспособленность станций в важнейших узлах в частности (Свердловск, Челябинск, Молотов, Смычка, Дружинино, Бердяуш и др.). 4. Наличие 62 примыканий на перегонах, уменьшающих пропускную способность железнодорожных линий (на Пермской дороге их было 13, на им. Кагановича – 27, на Южно-Уральской – 22). Эти и другие проблемы удавалось смягчать в 1940–1941 гг., но в связи с планируемым ростом грузооборота комиссия ожидала (совершенно оправданно) резкого изменения характера и масштабов перевозок. Необходимо было проводить крупные работы по развитию железнодорожной сети Урала. Авторы доклада указывали, что основными направлениями, которые вызовут наибольшее количество проблем, станут следующие: Вагай – Тюмень – Свердловск и Курган – Свердловск (грузопотоки с восточного направления); Свердловск – Дружинино (на Казань); Свердловск – Пермь – Киров (и далее на запад); Чусовская – Пермь, Смычка – Гороблагодатская – Серов. Именно здесь нужно будет максимально увеличить затраты на капитальный ремонт и развитие железнодорожной сети[263]. Таким образом, комиссия представила доклад, содержавший обширные сведения по развитию промышленности региона. Но предсказала ему слишком оптимистичные перспективы развития. Практически по всем обозначенным отраслям реальность оказалась гораздо хуже предполагаемых результатов. Тем не менее, этот доклад дал достаточно трезвую оценку уровня развития экономики Урала по состоянию на конец лета – начало осени 1941 г. и обозначил проблемы, которые неизбежно должны были возникнуть в перспективе. Другой вопрос, что реальные объемы промышленного производства региона стали развиваться совершенно не в том направлении, как прогнозировали материалы комиссии. По ряду отраслей, например, производство строительных материалов и огнеупоров, вместо радикального роста стало развиваться падение объемов производства. В других случаях (производство электроэнергии, добыча угля, грузоперевозки и прочее) рост показателей был осуществлен, однако его уровень оказался ниже прогнозов комиссии не только в 1942 году, но даже к концу войны. На данном этапе развития современных исследований пока трудно сказать, какое влияние оказали выводы комиссии Академии наук на принятие решения советского правительства об эвакуации всех основных западных танковых заводов на Урал. И все же автору кажется очевидным, что сталинское окружение либо их использовало, либо исходило из подобных данных. Как мы увидим в дальнейшем, материалы комиссии и логика руководства страны совпадали в одном: завышенные ожидания от реальных возможностей восточных промышленных регионов. Особенно в течение конца 1941–1942 гг. Восстановление мощностей, перемещенных летом 1941 г С конца июля 1941 г. шел процесс восстановления перемещенных мощностей западных металлургических и танковых заводов. Если перевозка грузов в целом была завершена в конце лета, то промышленное строительство и ввод новых производственных площадок продолжались еще длительное время. Практически сразу восточная индустрия оказалась не в состоянии уложиться в отведенное для восстановления время. Основная причина срыва сроков развертывания производства крылась в абсолютной непродуманности управленческих решений, которые были приняты, в том числе, без учета реальных возможностей строительной промышленности, транспорта и производства строительных материалов. Трест «Свердловскпромстрой», который осуществлял промышленное строительство в Свердловске, находился в состоянии катастрофического дефицита транспорта, рабочих рук и материалов. Именно на его долю пришлась практически вся работа по строительству новых производств на Уралмаше и Уралтурбозаводе. Одним из важнейших трудовых ресурсов для строительных работ стали заключенные ГУЛага. Это была специфическая особенность всей советской индустриализации. Еще в октябре 1940 г. специально для нужд треста «Свердловскпромстрой» была создана особая исправительно-трудовая колония (ОИТК) с учетом ежедневного выхода на работу примерно 1 тыс. заключенных[264]. Но и этого ресурса оказалось недостаточно. Из 2890 рабочих, необходимых для завершения строительства на УЗТМ, в начале августа в работе было задействовано только 991 заключенный и вольнонаемный (в целом около 34 % от необходимого количества), а на площадке Уралтурбозавода из необходимых 2 016 рабочих имелось только 897 человек (около 43 %)[265]. Областной комитет ВКП(б), Наркомат строительства и профильные наркоматы пытались решить эту проблему. На промышленные площадки перебрасывались строительные рабочие с других объектов (две роты стройбатальона с Уралхиммаша), на строительных работах активно использовались переведенные из Ленинграда рабочие Кировского завода (поскольку их рабочие места еще предстояло создать), в состав «Свердловскпромстроя» были введены дополнительные мощности из западных регионов страны[266]. Но масштабы реконструкции были таковы, что радикально этими мерами решить проблему было невозможно. Ситуация продолжала развиваться ровно по тому же сценарию и в конце августа. Большинство площадок танкового производства в Свердловске продолжали находиться в стадии строительства. Острый дефицит стройматериалов и строительных рабочих привел к тому, что и на этом этапе все планируемые сроки были сорваны. В кузнечнопрессовом цехе № 37 Уралмаша к концу августа был сдан фундамент под трехтонный пресс и шел монтаж 10 печей для термической обработки броневых деталей (монтаж термопечей и прессового оборудования цеха был закончен только к середине ноября 1941 г.[267]). В цехе № 28 только начинался монтаж станков и оборудования, а в цехе № 70 переделывались ранее неправильно установленные фундаменты под термопечи. УЗТМ даже не приступал к строительным работам прессового цеха № 71, который технологически был связан с цехом № 70. Основная причина срыва сроков – острая нехватка рабочих рук. На строительстве объектов находилось, как правило, менее половины необходимых по плану людей[268]. Примерно те же проблемы испытывал Уралтурбозавод: острая нехватка строительных рабочих, дефицит строительных материалов и т. д. Но здесь добавилась своя, специфическая проблема «новостроящегося» завода. Общая проектная площадь цехов основного производства составляла почти 28 тыс. кв. м, вспомогательных цехов – 7,5 тыс. кв. м. Но из обозначенного количества площадей по состоянию на 1 июля 1941 г. было возведено только 7,1 тыс. и 3,2 тыс. кв. м соответственно[269]. Следовательно, необходимо было увеличить (построить) реальные производственные площади основных цехов в 4 раза, а вспомогательных – в 2 раза. В рукописи «История турбомоторного завода Свердловского Совнархоза…» содержатся несколько иные данные по проектным и построенным площадям: 35,4 тыс. и 10,3 тыс. кв. м соответственно. Но противоречий между данными двух рукописей нет. Поскольку в первом случае показаны площади будущего дизельного завода (№ 76), а во втором добавлены площади собственно турбинного завода, который впоследствии был выделен в самостоятельное предприятие и не входил в систему танковой промышленности[270]. Вместе с возведением новых промышленных зданий крайне медленно шел процесс строительства систем водоснабжения, канализации и отопления для новых производств, расширения сети заводских дорог. Практически не началось создание новой жилищной инфраструктуры: из планируемых двадцати многоквартирных деревянных домов, которые должны были быть закончены к середине сентября, не было начато строительство ни одного[271]. Этот момент был принципиально важен, поскольку прибытие ленинградцев увеличило коллектив турбинного завода более чем в 3 раза. Следовательно, неизбежно возникала проблема обеспечения жилой площадью новых работников. Забегая вперед, скажем, что приемлемо решить эту проблему не удалось вплоть до конца войны. Турбинный завод еще в довоенное время испытывал большие трудности с собственным жильем. Из примерно полутора тысяч своих сотрудников предприятие смогло предоставить жилплощадь только для 354 семей. Остальные или жили на площадях, принадлежащих другим предприятиям и ведомствам, или искали квартиры самостоятельно. По этой причине в течение первой половины 1941 г. с завода ушло около 100 человек. «Свердловск-промстрой» должен был построить для Уралтурбозавода 52квартирный каменный дом еще в I квартале 1941 г. и закончить строительство 16-квартирного деревянного дома[272]. Их строительство затянулось, и окончание пришлось уже на осень 1941 года. По планам советского руководства, составленным в конце июня 1941 г., турбинный завод должен был построить для новых работников 20 упрощенных домов (бараков) к 15 сентября и 30 – к 15 ноября 1941 г.[273]. Но ресурсов на это жилищное строительство уже не осталось. В том виде, в каком изначально планировалось создать жилье, оно так и не появилось. В начале войны на Урале действовали, как мы уже видели, 3 цементных завода, которые снабжали цементом не только промышленные стройки региона, но и поставляли свою продукцию на восток страны. Готовилась к пуску установка для производства глиноземистого цемента в Молотовской области (была запущена в середине октября 1941 г.). Но уже к августу 1941 г. возможности цементных предприятий не могли удовлетворить потребности растущей промышленности региона. Цементные заводы Свердловской области (где была сосредоточена большая часть этого производства) получили задание на 2500 вагонов цемента, а смогли произвести только 2 090[274]. Следовательно, все уральские стройки постоянно испытывали недостаток строительных материалов, который усугублял и без того тяжелую проблему ввода в строй новых объектов. «Свердловскпромстрой» в августе должен был получить для строящихся свердловских объектов (а кроме УЗТМ и турбинного завода, это строящийся «Станкозавод» и жилищное строительство всех этих трех промплощадок) 1955 вагонов основных строительных материалов. Но в течение месяца было отгружено только 583 вагона. Менее 30 %! Дальше – хуже. Планы на сентябрь свердловская железная дорога фактически отказалась выполнять: стройматериалы до места назначения невозможно было довезти в силу отсутствия свободных вагонов[275]. Интересен в этом отношении комментарий секретаря Свердловского обкома ВКП(б) по строительству и стройматериалам М. Ф. Надточего: «Указания были даны, но фактически результаты не достигнуты»[276]. Другими словами, «Свердловскпромстрой» остался без плановых поставок строительных материалов. К дефициту рабочей силы добавилась острая нехватка цемента, кирпича, досок и прочего. Здесь нужно сделать серьезное уточнение относительно состояния автомобильного транспорта в Свердловской области. На 1 января 1941 г. на балансе различных ведомств и организаций находилось 10993 автомобиля и автобуса всех типов. Из них только 54,3 % (т. е. 5969) были полностью технически исправными, остальные требовали серьезного ремонта[277]. Ситуация резко ухудшилась после мобилизации в первые недели войны. На нужды фронта были отобраны, естественно, прежде всего исправные автомобили. Этот факт не только сократил общее количество транспортных средств, но и изменил техническое состояние автопарка области. По состоянию на начало августа 1941 г. оставалось уже 8221 автомобилей и автобусов. Из этого числа только 3361 (41,2 %) были полностью исправными[278]. Таким образом, реально автопарк области был сокращен почти в два раза. Многие уральские производственные и инфраструктурные объекты были ранее построены с огромным количеством нарушений, и впоследствии их пришлось перестраивать. Это давало дополнительную нагрузку на уральские строительные управления. Металлоконструкции восточной системы газопроводов УЗТМ в середине 1941 г. были изготовлены из дешевой томасовской стали. Эта сталь оказалась абсолютно непригодной в работе, и ее пришлось менять на другие сорта. Но уже в середине августа 1941 г. этот процесс был остановлен, поскольку все имеющиеся мощности были направлены на создание нового танкового производства. По этой же причине не удалось начать строительство мартеновской печи № 5, хотя ее фундамент был готов еще в феврале 1941 г.[279]. В конце 1938 г. один из турбогенераторов мощностью 12 МВт теплоэлектроцентрали (ТЭЦ) УЗТМ был смонтирован «некомплектно». Другими словами, он был сдан, но должным образом не работал. Из-за этого ТЭЦ вместо положенных по проекту 22 МВт выдавала в зимний период 17–18 МВт, а в летний – только 10 МВт. После начала крупномасштабной реконструкции Уралмаша летом-осенью 1941 г. эту проблему пришлось устранять, но все работы проходили очень медленно. Причина была достаточно прозаичной – не хватало рабочих рук[280]. Перемещение в Нижний Тагил прокатного стана с Кировского завода и начало бронепрокатного производства резко увеличивали потребление Новотагильским заводом электроэнергии. Программа развертывания в регионе крупномасштабного военного (в том числе и танкового) производства в принципе предусматривала удвоение мощности ТЭЦ НТМЗ. Согласно Постановлению СНК от 10 июля на ТЭЦ Новотагильского завода начинается установка дополнительных мощностей (турбогенератор № 2 на 25 МВт, котел № 3, трансформатор), которые должны были увеличить производство электроэнергии в два раза – до 50 МВт. Однако вместо положенного по проекту срока (1 сентября 1941 г.) работы по тем же, что и на других объектах, причинам затянулись до начала 1942 г.[281]. К началу осени 1941 г. турбинный завод был совершенно не готов к производству танковых дизельных двигателей В-2-К. Строительство промышленных и инфраструктурных объектов неизбежно затянулось, а главный поставщик завода – УЗТМ, находясь точно в таком же положении, ни при каких обстоятельствах не мог выпускать необходимые детали двигателя. В середине сентября большая часть оборудования для изготовления заготовок для дизельного производства турбинного завода или была на начальной стадии монтажа, или продолжала монтироваться. А то, что уже было хотя бы частично готово, не имело технологии производства. Две малые печи «Калемак» были смонтированы, но не использовались для изготовления деталей двигателя. 5 печей САН-1,5 еще состояли в начале стадии футеровки. Автоклавы смонтированы не были, только вырыты котлованы под них. 50 литейщиков Кировского завода уже 1,5 месяца находились на Уралмаше, но их использовали только на земляных работах. И так по многим другим направлениям. Следовательно, говорить о начале поставок силуминовых заготовок на турбозавод в ближайшее время было невозможно. С учетом этого факта и состояния строительства самого дизельного производства Уралтурбозавод неизбежно оказывался в состоянии невозможности начать выпуск двигателей в сентябре. По утверждению представителей Уралмаша, работы по монтажу основного оборудования были закончены к концу сентября. Исходя из вышеперечисленных фактов мы считаем, что реально работы по основному оборудованию продолжились и в октябре. После чего вновь созданный цех цветного литья УЗТМ приступил к изготовлению пробных силуминовых отливок для В-2. Таким образом, реально Уралмаш начал поставку комплектующих для дизельного двигателя только со второй половины октября 1941 г. (напомним, что завод должен был дать первые комплекты деталей для дизеля еще в августе 1941 г.). Целый набор управленческих ошибок, которые совершило сталинское руководство в первые дни войны, стал вполне ожидаемо приводить к срыву программы запуска нового танкового производства на востоке страны. Причем восточные предприятия не стали исключением из общесоюзной практики танкостроительной индустрии. В августе была провалена программа выпуска танков на заводе № 37 НКСМ, ХТЗ и СТЗ[282]. В начале сентября за невыполнение августовского плана по танкам Т-60 главный инженер Н.Н. Козырев и главный диспетчер завода № 37 были лишены своих должностей и понижены до мастера и рядового работника соответственно[283]. Завод № 112 НКТП («Красное Сормово») провалил программу августа и сентября опять же по вине руководства предприятия[284]. УЗТМ и ЧТЗ провалили план по основной программе (бронекорпуса и танки соответственно) за весь III квартал 1941 г., а Уральский турбинный завод не смог выпустить ни одного двигателя. Такой масштабный проект, как запуск нового комплекса предприятий танкопрома, не мог быть реализован без тщательной проработки всех тонкостей и деталей. Но этого расчета как раз и не было сделано. Решения принимались без учета реальных возможностей промышленных предприятий, подключаемых к танкостроению, потенциала транспортной и энергетической инфраструктуры страны и восточных регионов, возможностей производства стройматериалов и строительной индустрии. Возникли именно те проблемы, которые так подробно описала комиссия Академии наук СССР: дефицит строительных материалов, электроэнергии и топлива, недостатки работы железнодорожной системы. Это было только начало, поскольку пока речь шла о расширении производства ограниченного круга уральских заводов, а впереди была массовая эвакуация в регион всех основных танковых предприятий страны и множества других промышленных мощностей. И еще одна проблема, которая в процессе строительства пока не возникала на предприятиях будущей танковой промышленности, – кадровый вопрос. Где взять необходимое количество рабочих таких специальностей, которые ранее не существовали на местных заводах? Уже скоро (в октябре-ноябре 1941 г.) НТМЗ, ММК, УЗТМ, Уралтурбозавод, ЧТЗ столкнутся с дефицитом, а иногда и полным отсутствием высококвалифицированных работников узких профессий. Эвакуация западных танковых заводов Эвакуация заводов танковой промышленности началась в самом конце августа 1941 г. В этот момент география танкостроения СССР стала решительным образом изменяться, так как в результате стремительного наступления противника появилась реальная угроза потери всех западных танкостроительных центров. 11 сентября 1941 г. был образован общесоюзный Народный комиссариат танковой промышленности (НКТП) во главе с В.А. Малышевым, сосредоточивший в своих руках управление всей танковой промышленностью страны[285]. Новое ведомство объединило под своим руководством предприятия, которые ранее были разделены между разными наркоматами. В течение первых месяцев войны внутри властной советской верхушки происходила серьезная дискуссия по вопросу возможного перемещения мощностей западных военных предприятий на восток. Сам факт этой дискуссии указывает на то, что единого решения по поводу мест эвакуации и четкого плана перемещения ведущих предприятий страны не было. Точнее будет сказать, что планы все же существовали, но промышленная эвакуация танкостроения была реализована совершенно по-другому. Прежде всего встал вопрос о переводе ленинградских танковых и кооперирующих заводов. Наркомат среднего машиностроения (НКСМ) в лице заместителя наркома С.А. Акопова в конце июля 1941 г. предлагал советскому правительству разделить ленинградский завод № 174 НКСМ на две части (в тот момент завод осваивал производство нового легкого танка Т-50). Одну отправить в Москву на завод № 37 НКСМ для организации там выпуска Т-50, а вторую – на Челябинский тракторный завод (ЧТЗ) для дальнейшего развития производства тяжелого танка КВ[286]. Но предложение в таком виде принято не было. Уралвагонзавод в Нижнем Тагиле был определен как база для размещения заводов № 120, 380 и 381 Наркомата авиационной промышленности. В своих обращениях к И.В. Сталину и В.М. Молотову нарком среднего машиностроения В.А. Малышев в начале июля доказывал, что площадку УВЗ необходимо использовать для артиллерийского и танкового производства ленинградского Кировского завода. Нарком считал, что размещение авиационных заводов не позволит полностью загрузить мощности нижнетагильского предприятия[287]. 11 июля 1941 г. частично эти предложения были поддержаны решением ГКО. ЧТЗ определялся как база для размещения ленинградского завода № 174 НКСМ, который должен был переводиться в Челябинск целиком. Был составлен план эвакуации в две очереди, и определено общее количество вагонов для перевозки. Тогда же был составлен план эвакуации Кировского завода на площадку нижнетагильского УВЗ, но какой-либо даты ее начала не существовало. Решение о начале эвакуационных мероприятий на Кировском заводе (в том числе о переброске танкового и пушечного производства) должно было поступить «по особому указанию»[288]. Но вскоре В.А. Малышев поменял свое отношение к переводу завода № 174. В конце июля – начале августа нарком стал доказывать И.В. Сталину и его окружению, что завод № 174 НКСМ необходимо переводить на другую площадку – на паровозоремонтный завод в Чкалове (Оренбурге). С ним был в корне не согласен заместитель наркома путей сообщений Б.Н. Арутюнов. Он мотивировал свою позицию тем, что ориентация чкаловского завода на танковое производство неизбежно приведет к общему сокращению промышленных площадок для ремонта локомотивов[289]. В итоге 19 августа В.А. Малышевым на основании решения Совета по эвакуации был подписан приказ о «немедленной» эвакуации завода № 174 НКСМ в Челябинск[290]. С конца августа 1941 г. началась переброска первой очереди производства легких танков этого предприятия. Одновременно на ЧТЗ выехала часть бронекорпусного производства Ижорского завода, занятая в изготовлении корпусов Т-50[291]. Несколько раньше на УВЗ ушла первая очередь мощностей Кировского завода (30 августа в Нижний Тагил уже прибыло 440 вагонов с людьми и оборудованием)[292]. Это было принципиально важное решение советского руководства. Исходя из его логики, осенью 1941 г. на Урале должен был сформироваться новый, беспрецедентный по масштабам комплекс по производству тяжелого танка КВ. В него должны были войти в том числе все крупнейшие металлургические и машиностроительные предприятия Свердловской и Челябинской областей: УВЗ и НТМЗ (Нижний Тагил), Уралмаш и Уралтурбозавод (Свердловск), ММК (Магнитогорск), ЧТЗ и завод № 78 НКБ (Челябинск)[293]. Но уже в начале осени эти планы советского руководства были подвергнуты серьезному изменению. Активное наступление противника на Украине создало угрозу потери всего промышленного потенциала на юге страны. Резко встал вопрос об эвакуации танковых и кооперирующих с ними заводов восточно-украинского региона, и главное – это определение базы для перемещения основного предприятия страны по производству среднего танка Т-34 – Харьковского паровозостроительного завода № 183 им. Коминтерна. Для его размещения требовалось 85 тыс. кв. м площадей. Но на востоке уже не осталось свободной промышленной площадки, способной вместить такое мощное производство[294]. Поэтому выход был только один – пересматривать ранее принятые решения. Фактически единственным предприятием на востоке страны, которое могло бы вместить намеченные для эвакуации мощности ХПЗ, был Уралвагонзавод. В авральном порядке все составы с эвакуируемой первой очередью Кировского завода были переправлены на другие предприятия, прежде всего на площадку ЧТЗ. Но тут возникла проблема размещения завода № 174, для которого просто не осталось места в Челябинске. В этот момент эвакуируемые мощности первой очереди завода № 174 находились в пути и проезжали Средний Урал. 6 сентября первые три маршрута уже прошли Свердловск, остальные располагались в районе Молотова (Перми)[295]. ЧТЗ больше не мог размещать у себя производство легких танков, и завод № 174, как того и хотел В.А. Малышев, был перенаправлен в Чкалов. Мощности бронекорпусного производства Т-50 Ижорского завода были направлены на Саратовский вагоноремонтный завод. Перемещаемые грузы стали поступать в Чкалов и Саратов в первой половине сентября. Закончить монтаж оборудования необходимо было к 15 октября, и с ноября начать совместный выпуск первых броневых корпусов и танков Т-50 на новом месте (10 танков)[296]. Так на востоке страны стала формироваться новая база по производству легких танков сопровождения пехоты. В середине сентября 1941 г. началась эвакуация украинских танковых и кооперирующих с ними предприятий. К переброске в Нижний Тагил на Уралвагонзавод были подготовлены сборочное танковое производство завода № 183 и бронекорпусной участок Мариупольского завода им. Ильича. Таким образом, в Нижнем Тагиле изначально планировалось объединить бронекорпусное и сборочное производства в рамках одного предприятия. Проектируемая мощность Уралвагонзавода в довоенный период – 42 тыс. вагонов в год, но фактически завод выпускал только 15–16 тысяч. Следовательно, завод обладал значительным запасом мощностей и производственных площадей, которые могли быть использованы для танкового производства. УВЗ располагал мощными металлургическим, литейным, кузнечным и штамповочным производствами, на создание которых в другом месте ушло бы 8—10 лет. Наличные мощности кузнечного цеха позволяли пропускать до 22 тыс. тонн поковок в год, но могли быть значительно увеличены за счет имевшихся запасов площадей. Заводская электростанция давала 49 МВт при проектируемой мощности в 100 МВт. На УВЗ планировалось построить 8 мартеновских печей, но к моменту начала эвакуации в строй было введено только 4 печи. Из проектируемых 8 электропечей действовали тоже только 4. По подсчетам специалистов завода им. Коминтерна, проектные возможности Уралвагонзавода с лихвой покрывали возможное производство 9 тыс. танков в год. Правда, на УВЗ не было механообрабатывающих и термических цехов, сильного инструментального хозяйства, но их можно было построить в течение нескольких месяцев[297]. Таким образом, Уралвагонзавод вполне подходил для размещения такого мощного предприятия, как завод № 183. Но в то же время реального места для эвакуации завода им. Ильича найдено не было. Его пришлось «подселять» вместе с ХПЗ на Уралвагонзавод. Следовательно, завод № 183 в Нижнем Тагиле получал еще меньшие площади, чем планировалось. Харьковский моторный завод № 75 эвакуировался на площадку ЧТЗ. Это единственный танковый завод, который был эвакуирован по заранее подготовленному плану. Постановление ГКО от 5 июля 1941 г., которое уточняло детали создания предприятий-дублеров по производству танковых двигателей на востоке страны, определяло место эвакуации всего завода № 75 на ЧТЗ[298]. Случай достаточно уникальный, поскольку все остальные предприятия танкопрома, как правило, перемещались и эвакуировались частями на разные промышленные площадки вне заранее подготовленных планов. Приказом наркома танковой промышленности В.А. Малышева 13 сентября 1941 г. определялась очередность эвакуации завода № 75 НКТП. Первую очередь (50 % производства и кадров) планировалось отправить немедленно, для того чтобы с 10 октября 1941 г. начать монтаж оборудования. К 25 октября монтаж планировалось закончить, что должно было послужить началом эвакуации второй очереди. Для полной эвакуации завода выделялось 1650 вагонов[299]. Основные мощности Харьковского тракторного завода эвакуировались в Сталинград на СТЗ и завод № 264 НКТП (производство легких танков Т-60), но часть оборудования и кадров перемещалось на УВЗ и Чкаловский паровозоремонтный завод[300]. Для скорейшего развертывания танкового и дизельного производства директора заводов № 183 (Ю.Е. Максарев) и № 75 (Д.Е. Кочетков) получили следующие указания. Завод № 75 должен был направить в Челябинск комплект штампов для штамповки деталей В-2, 3 комплекта испытательных стендов и две группы рабочих и инженерно-технических работников литейного (30–40 человек) и сборочно-испытательного цехов (25–30 человек). Завод № 183 должен был безотлагательно отправить на Уралвагонзавод группу рабочих и ИТР цеха № 700 (корпусное производство), стенд для сварки корпусов и другие «остронеобходимые» приспособления. По прибытии оборудования и кадров в Нижний Тагил следовало немедленно приступить к производству корпусов, используя сварщиков и оборудование УВЗ. Кроме того, в Нижний Тагил направлялась группа в 20–25 работников сталелитейного цеха, занятых на отливке бронедеталей, для организации подобного производства на УВЗ[301]. 17 сентября 1941 г. 15 ответственных сотрудников танкового завода вылетели в Нижний Тагил на УВЗ во главе с главным инженером ХПЗ П.М. Кривичем[302]. А на следующий день, 18 сентября, из Харькова на ЧТЗ ушел первый эшелон с людьми и оборудованием моторного завода № 75 НКСМ. С завода им. Коминтерна первый эшелон с большой группой конструкторов и технологов, а также технической документацией и наиболее ценным оборудованием был отправлен 19 сентября 1941 г. Всего в течение месяца было отправлено 26 эшелонов[303]. Обстановка на фронте оставалась крайне напряженной. Стало понятно, что провести эвакуацию в установленные сроки не удастся. 7 октября вышел приказ по НКТП о полной эвакуации всех украинских танковых заводов[304]. И уже 16 октября руководители харьковских предприятий подписали акты о завершении эвакуации. Из подлежащих эвакуации 12 140 работников завода № 183 в Нижний Тагил уехало 5 243 человека, с ХТЗ выехало 4 754 человека (30,3 % от списочного состава), с завода № 75 – 4 480 человек. Вместе с членами семей общее количество эвакуированных с трех харьковских предприятий составило 40 739 человек[305]. Переброска кооперирующего с ХПЗ броневого производства Мариупольского металлургического завода им. Ильича прошла менее удачно. Оборудование, занятое на производстве танковой и судовой брони, адресовалось в Нижний Тагил и частично в Челябинск. В начале сентября 1941 г. для отправки в Нижний Тагил были отгружены сварочные аппараты и сварочные щиты, часть приспособлений, готовые корпуса и башни и заготовки к ним. А 8 октября 1941 г., в самый разгар эвакуационных мероприятий, город захватывают немцы. В качестве трофеев им достались вся производственная оснастка, множество вагонов с оборудованием и основная часть рабочих[306]. Эвакуация большей части мощностей заводов ленинградского танкового центра началась в первых числах октября 1941 г. По решению СНК СССР от 4 октября и приказу по НКТП от 6 октября 1941 г. танковое производство Кировского завода вместе с кадрами эвакуировалось на ЧТЗ, а производство танковых пушек – на УЗТМ. Бронекорпусное производство КВ Ижорского завода переводилось на Уралмаш и челябинский завод № 78 НКБ, оставшаяся часть корпусного производства Т-50 – на Куйбышевский завод Особстроя НКВД, производство бронеавтомобилей – на Саратовский завод НКТП (бывший вагоноремонтный завод). Оставшееся танковое производство завода № 174 полностью эвакуировалось в Чкалов[307]. Основную часть работников бронекорпусного производства Ижорского завода принял УЗТМ, что превратило его в одно из крупнейших в стране предприятий по изготовлению танковых корпусов. Эвакуация ленинградских заводов началась и проходила в невероятно сложной обстановке. Противник развил активные наступательные действия и в разгар перевозок перерезал железнодорожную ветку, по которой шли основные грузы. Эвакуируемые грузы и часть людей по железной дороге транспортировались до станций Ладожское озеро и Шлиссельбург, потом перегружались на баржи и плыли по Ладожскому озеру или Новоладожскому каналу, далее по реке Волхов до станции Волховстрой, потом опять перегружались на железнодорожные платформы и следовали до места назначения. Учитывая особую важность переброски ленинградских танкостроителей на Урал, правительство приняло решение: руководство, квалифицированные рабочие и ИТР из Ленинграда до железнодорожной станции Тихвин доставлялись самолетами. Всего авиация должна была перевезти 5 тыс. человек с Кировского завода, 3,5 тыс. – с Ижорского завода, 1 тыс. – с завода № 174 и 1 тыс. – с других предприятий Ленинграда[308]. В конце ноября 1941 г. на ЧТЗ находился основной состав ведущих специалистов танкового производства, хотя эшелоны из Ленинграда в Челябинск продолжали приходить вплоть до января 1942 г.[309]. Московский завод № 37 и кооперированные с ним танковые производства завода им. «КИМ» и часть Подольского завода первоначально 10 октября 1941 г. должны были эвакуироваться на площадку Ташкентского завода сельскохозяйственного машиностроения (Узбекская ССР). В Свердловск на завод «Металлист» должно было переехать только производство нефтяных вышек[310]. Оборудование, работники и их семьи начали погрузку в железнодорожные вагоны, часть успела отправиться в дорогу. Но уже 19 октября эвакуируемые танковые мощности и люди были полностью перенаправлены в Свердловск на площадки местных заводов им. Воеводина и «Металлист»[311]. По похожему сценарию развивался процесс эвакуации другого московского предприятия, которое впоследствии вошло в состав танковой промышленности. Станкостроительный завод № 184 им. С. Орджоникидзе направлялся в г. Фрунзе (Киргизская ССР). Но он, как и его соседи, уже в пути был перенаправлен в Нижний Тагил[312]. Одновременно с заводом № 37 НКТП начал эвакуационные мероприятия Коломенский завод, где было организовано производство корпусов Т-60 и начата подготовка сборочного участка легких танков. Задание на организацию танкосборочного производства завод получил 4 октября, а уже 9 октября – распоряжение об эвакуации! Завод перемещался в Киров и должен был закончить этот процесс к 20 октября. Но реально, в условиях, когда началась массовая эвакуация всей западной советской промышленности, Коломенский завод (в дальнейшем – завод № 38 НКТП) объективно не мог уложиться в отведенные сроки. Причина была банальна для этого этапа: вагоны для погрузки стали катастрофическим дефицитом, а уже погруженное оборудование и люди подолгу простаивали в пути, поскольку все железнодорожные пути и развязки были забиты перемещаемыми грузами. С 7 по 8 ноября в Киров прибыло только 3 эшелона из 26 отправленных. В то же время в Коломне еще продолжалась погрузка значительной части литейного, кузнечного и энергетического оборудования[313]. Еще в июле и августе 1941 г. Урал стал активно принимать перемещаемые и эвакуируемые грузы. В дальнейшем поток эвакуируемого населения, материалов и грузов стал нарастать лавинообразно, что вылилось в колоссальную транспортную проблему. Специфика транспортной инфраструктуры СССР заключалась в том, что развивалось в основном только железнодорожное сообщение. Для развития автомобильного транспорта остро не хватало сети шоссейных дорог с твердым покрытием и самих автомобилей. Следовательно, проблема движения железнодорожного транспорта осенью 1941 г., т. е. в момент пика эвакуационных перевозок, стала неизбежным итогом. Составы, перевозившие перемещаемые мощности в течение лета – начала сентября 1941 г., находились в пути относительно недолго, хотя и не выдерживали установленный график. Он предписывал преодолевать 500– 600 км в день[314]. Напомним, что первой очереди эвакуируемого завода № 174 понадобилось немногим более недели, чтобы прибыть на Урал (в район Молотов – Свердловск). Но к октябрю 1941 г. ситуация резко обострилась в связи с ростом потока эвакуируемых грузов и людей, с одной стороны, и нарастанием встречного потока на запад, с другой. На фронт шли эшелоны с боеприпасами, вооружением и личным составом. Проблема усугублялась плохим состоянием железнодорожной сети Урала, которая была рассчитана преимущественно на внутрирегиональный грузопоток. Процент двухпутных дорог в среднем по стране составлял 29,5 %[315]. В то же время уральская сеть имела около 20 % таких путей, причем располагались они в основном на Южном Урале, на участке Транссибирской железнодорожной магистрали (см. данные доклада комиссии АН СССР в I главе). В ноябре 1941 г. по железным дорогам Свердловской области составы продвигались со скоростью не более 200–250 км в сутки, а на развязках вокруг Свердловска (станции Свердловск-Сортировочный, СвердловскПассажирский, Шарташ) простаивали до трех суток[316]. По данным М.Н. Потемкиной, средний показатель движения поездов в сутки в этот же период не превышал 180–200 км. Составы шли «трамвайным порядком» – буквально один за другим[317]. Создавалась ситуация неразберихи, когда грузы и люди подолгу простаивали и не могли двигаться либо разгружаться. 23 октября по состоянию на 18.00 дорога им. Кагановича (Свердловская железная дорога) приняла 183 вагона, из них 156 вагонов были грузовыми («грузы»), 27 – пассажирскими («люди»), за сутки было выгружено 314 вагонов (250 – «грузы», 64 – «люди»). Но при этом всего неразгруженными остались 402 вагона. На следующий день ситуация несколько изменилась: прибыло 138 вагонов (114 – «грузы», 24 – «люди»), выгружено 180 (165 – «грузы», 15 – «люди»), осталось 360. Основным проблемным местом стал нижнетагильский узел, где катастрофически не хватало средств выгрузки материалов и оборудования, а также возможностей приема и размещения людей[318]. 25 октября Молотовский обком ВКП(б) в своем обращении к свердловским коллегам констатировал неудовлетворительный прием составов, назначенных на станцию Гороблагодатскую (Нижний Тагил). 18 поездов были названы «брошенными», всего скопилось 1120 вагонов с грузами оборонного значения, горючим, эвакуируемыми мощностями и людьми[319]. Помимо эвакуируемых грузов и кадров западных предприятий, на восток хлынул поток так называемого «неорганизованного населения», т. е. гражданского населения, эвакуируемого самостоятельно, без предприятий. Количество таких поездов постоянно нарастало вплоть до ноября 1941 г. К началу месяца на подъездах к Свердловску на станциях Дружинино и Шаля уже скопилось до 10 «эвако-поездов» и ожидалось поступление до 200 вагонов в сутки (около 30 тыс. человек). Расселить такое количество людей на территории Свердловской области уже казалось невозможным, поэтому их необходимо было перенаправлять дальше на восток[320]. Часть проезжавших находилась в неотапливаемых вагонах, не обеспечивалась вовремя пищей или медицинской помощью. И как следствие – рост числа инфекционных заболеваний, особенно среди детей[321]. Тяжелая ситуация сложилась с эвакуированным гражданским населением. Так, направляемые в Нижний Тагил рабочие, ИТР и члены их семей в количестве 40 тыс. человек с Мариупольского, Ижорского завода и Харьковского завода № 183 в октябре 1941 г. уже не могли разместиться в городе. Бюро обкома, рассматривая этот вопрос, постановило – расселять в Нижнем Тагиле только работавших непосредственно на производстве. Члены семей рабочих и ИТР должны были, как тогда предполагали, временно (до ввода в эксплуатацию строящихся бараков) размещены по селам и поселкам, близлежащим к железной дороге[322]. После появления угрозы со стороны противника основные мощности всех трех западных центров танковой промышленности были эвакуированы на Урал. Таким образом, в регионе стал формироваться новый комплекс промышленных предприятий по производству этого вида вооружения, где все основные предприятия были сконцентрированы всего в трех городах: Нижний Тагил, Свердловск и Челябинск. В то же время, мы вынуждены признать, что эвакуация танковых заводов (как части всей эвакуированной промышленности) не стала столь успешным мероприятием, каким его описывала советская историография[323]. Более того, эта точка зрения продолжает развиваться на современном этапе. В упомянутой выше коллективной монографии «Экономический фундамент Победы» вслед за советской исторической наукой этот процесс продолжает именоваться «небывалым успехом». Автор VI главы «Изменение пространственной организации производительных сил в годы Великой Отечественной войны», кандидат экономических наук Е.В. Иванов прямо говорит: «По сути, целое индустриальное государство было перемещено на тысячи километров». Интересно, как Е.В. Иванов, ничуть не сомневаясь, заявляет, что «каждая организация сразу же четко знала, куда ее эвакуируют, а там знали, кто к ним прибудет и в каком количестве… Все это удалось обеспечить благодаря четкому и очень детальному планированию». Не менее интересен его вывод: «Таким образом, в плановой системе [советской экономики] никакой растерянности не было. Все развитие народного хозяйства, в том числе и его перебазирование на восток, было сразу же поставлено в строгие плановые рамки. Задания этих планов… детализировались сверху вниз, доходя до каждого исполнителя на местах. Каждый знал, что ему делать»[324]. Практически все свои выводы автор сделал на основе советской литературы. Постсоветских работ в его исследовании нет. Из всех сносок только одна указывает на архив, но эти данные, мягко говоря, ничего нового не несут и раскрывают второстепенные сведения. Более того, Е.В. Иванов использует еще советскую аббревиатуру Российского государственного архива экономики – ЦГАНХ[325]. Что лишний раз только подтверждает «свежесть» его суждений. Парадоксально, но реальность, вопреки мнению (или даже желанию) некоторых авторов, развивалась совершенно в противоположном направлении. Какого-либо четкого, заранее разработанного плана эвакуации, по которому бы начался процесс перемещения мощностей танковых предприятий на восток, не оказалось. Действительно, сталинское окружение в течение лета 1941 г. составило некоторый проект осуществления эвакуационной переброски ряда крупных машиностроительных предприятий. Но, с одной стороны, часть важнейших предприятий танкостроения оказалась даже без гипотетически запланированной базы (заводы № 183 и № 37), а с другой, реальность заставила все существующие планы полностью поменять и выстраивать логику размещения производственных мощностей уже буквально на ходу. И рассуждать в этих условиях о том, как все «четко» работало, нет никаких оснований. Приказы о начале эвакуационных мероприятий на западных предприятиях откладывались на самый последний момент. Власть стремилась во что бы то ни стало отсрочить неизбежное прекращение выпуска так необходимых для фронта танков. Такой подход имел достаточно тяжелые последствия для всей танковой промышленности страны. В результате затягивания начала эвакуации была потеряна значительная часть мощностей и работников украинских заводов. Ленинградские и московские предприятия вывозились в условиях постоянного воздействия противника, но завершили этот процесс относительно благополучно, во многом благодаря тому, что Ленинград и Москва потеряны не были. Создание системы восточных предприятий НКТП По мере прибытия эвакуированных украинских заводов танкопрома и соединения их с мощностями УВЗ в ноябре 1941 г. было создано новое предприятие – Уральский танковый завод (УТЗ) № 183 во главе с бывшим директором ХПЗ Ю. В. Максаревым[326]. Осенью 1941 г. на базе завода № 78 Народного комиссариата боеприпасов СССР и эвакуированных в Челябинск мощностей Ижорского завода решением ГКО № 892сс от 13 ноября 1941 г. образовался броневой завод № 200 по производству корпусов и башен тяжелого танка КВ и выплавке мартеновской стали. Его возглавил бывший директор Ижорского завода М.Н. Попов[327]. Основную часть танкового производства Кировского завода и харьковского моторного завода № 75 принял Челябинский тракторный завод. Возникшее объединенное предприятие, получившее название «Кировский завод», возглавил И.М. Зальцман, бывший директор одноименного ленинградского завода[328]. С этого момента челябинский Кировский завод стал единственным предприятием в стране, выпускавшим тяжелые танки КВ-1. Кроме того, он стал крупнейшим предприятием по производству дизельных двигателей: помимо выпуска В-2, он должен был организовать изготовление дизеля В-4 для танков Т-50 чкаловского завода № 174 НКТП. После размещения в Свердловске основных мощностей московского танкостроительного центра на площадках заводов «Металлист» и им. Воеводина формируется новый танковый завод. На объединенном предприятии, получившем название «Свердловский завод № 37 НКТП» (директор – Г. Р. Фрезеров, бывший директор московского завода № 37), было решено продолжить выпускать легкие танки Т-60[329]. 13 декабря 1941 г. большая часть мощностей Уралтурбозавода, занятых в изготовлении дизельных двигателей, была выделена в самостоятельный завод № 76 НКТП[330]. 16 февраля 1942 г. в системе Наркомата танковой промышленности СССР в Челябинске начинает действовать Центральное танко-моторное конструкторское бюро, и при нем опытный завод под руководством Ж. Я. Котина. Новое предприятие создавалось на освободившихся площадях завода «Красный Пролетарий» на основе опытного завода ЧТЗ, цеха МХ-2 и эвакуированного из Харькова станкостроительного завода им. Молотова. В конце марта 1942 г. опытный завод переименовывается в Опытный танко-моторный завод № 100 НКТП[331]. Коллектив завода формировался на основе работников челябинского Кировского завода и квалифицированных рабочих и инженернотехнических работников, переведенных с заводов № 37, 76, 174, 183 и УЗТМ. В момент создания коллектив завода насчитывал 1059 человек, в течение года он был увеличен до 1310 человек за счет рабочих и инженерно-технических работников Кировского завода и перевода работников с других танковых предприятий страны[332]. В 1941 г. в Свердловск эвакуировался научно-исследовательский институт № 48 (с июля 1942 г. – Государственный Центральный научноисследовательский броневой институт – ЦНИИ-48). НИИ до войны входил в состав Народного комиссариата судостроительной промышленности СССР, где основным направлением его деятельности была разработка новых марок броневой стали и технологий, применявшихся при изготовлении различных броневых конструкций. После эвакуации НИИ-48, войдя в состав Народного комиссариата танковой промышленности, в целом сохранил это направление и на протяжении всей войны являлся главным центром по изучению и организации производства броневой защиты танков, самолетов и другой военной техники. В Челябинске начал действовать эвакуированный из Москвы завод № 255, который стал единственным в системе Наркомата танковой промышленности поставщиком электрооборудования[333]. Он разместился в плохо приспособленном для производства помещении – складе. Но завод начал выпуск продукции в условиях острой нехватки квалифицированной рабочей силы, при полном отсутствии нужных материалов и основных условий для производства стартеров и реле[334]. 6 октября 1941 г. был организован Уральский комбинат тяжелых танков КВ (УКТТ) во главе с директором Кировского завода И.М. Зальцманом. Комбинат включил в себя челябинский Кировский завод, Ижорский завод (УЗТМ) и Уралтурбозавод[335]. Но уже к весне 1942 г. УКТТ фактически прекратил свое существование. Такая концентрация управления в условиях военного времени себя не оправдала. УКТТ создавался в рамках формирования на Урале единого комплекса по производству тяжелого танка КВ. После того как в регион пришлось эвакуировать все ведущие предприятия танкостроения, функции Уральского комбината оказались слишком размыты. Примечательно, что после начала эвакуации ленинградских предприятий УЗТМ был переименован в Ижорский завод. С октября 1941 г. по начало следующего года Уралмаш в документах обозначается именно как «Ижорский завод». Но уже в январе 1942 г. Уралмаш смог вернуть свое прежнее имя[336]. Случай достаточно уникальный для восточных предприятий Наркомтанкопрома, поскольку все остальные местные промышленные площадки были так или иначе переименованы. Они либо получали название одного из эвакуируемых предприятий (челябинский Кировский завод, свердловский завод № 37), либо принимали новое обозначение (УТЗ, завод № 200). Более того, УЗТМ сохранил свое довоенное руководство: Б.Г. Музруков стал единственным «местным» танковым директором в регионе. О количественном и качественном составе кадров восточных танковых заводов говорят следующие данные. На нижнетагильский Уралвагонзавод с различных предприятий страны были перемещены сотрудники 13 предприятий. Основной костяк танкового производства составили работники бывшего харьковского завода № 183: из 12140 человек, подлежащих эвакуации с ХПЗ, прибыло только 5234. На Урал удалось эвакуировать только 10 % рабочих и 20 % инженерно-технических работников. Из 6344 работников Мариупольского завода в Нижний Тагил приехали только 732 (11,5 %), из них 589 рабочих, занятых на корпусном производстве. В Нижний Тагил прибыл Московский станкостроительный завод № 184 им. С. Орджоникидзе. Первоначально он должен был существовать как самостоятельное предприятие, но впоследствии вошел в состав УТЗ. Всего к концу 1941 г. на УВЗ прибыло около 9 тыс. работников с различных предприятий страны[337]. Уралмашзавод всего с июля 1941 г. по январь 1942 г. принял 3 757 человек: с Ижорского – 1885, ленинградского Кировского – 854, Краматорского – 79, «Красный Профинтерн» – 830 и «Большевик» – 109[338]. Всего коллектив Уралмаша на 1 января 1942 г. составляли 23547 человек[339]. На Уральский турбинный завод в течение августа-ноября прибыло 3737 человек, из них 3260 с ленинградского Кировского завода[340]. В середине 1941 г. штат работников свердловского завода насчитывал 1349 человек, следовательно, к концу года число работников находилось на уровне 5,5– 6 тыс. с учетом мобилизованных местных кадров[341]. На площадку свердловского завода № 37 было эвакуировано 3513 ИТР, рабочих и служащих: 1487 человек с московского завода № 37 НКТП, 1011 – с автомобильного завода им. «КИМ» и 1015 – с Подольского машиностроительного завода. Мобилизованные с местных свердловских предприятий в сумме составляли 1101 человек, в течение конца 1941 г. на завод было зачислено еще 1107 человек мобилизованного контингента. В сумме это составило 5 721 человек[342]. На челябинский Кировский завод в течение первого года войны прибывает 13550 человек. В том числе с ленинградского Кировского завода – 7500 человек (5891 – рабочих и 1 185 – ИТР), с харьковского завода № 75 – 3004 (1773 – рабочих и 1033 – ИТР), из Москвы – около 1 тыс. человек[343]. Коллектив завода в декабре 1941 г. состоял примерно из 35 тыс. человек[344]. Таким образом, эвакуация кадров серьезным образом сказалась на количественном составе работников танковых предприятий. По данным исследователя А. А. Антуфьева, в 1942 г. доля эвакуированных ИТР, рабочих и служащих среди персонала УТЗ им. Коминтерна составляла как минимум 22 %, Кировского завода – 30,8 %, УЗТМ – 44,8 %; в 1943 г. более 40 % всего персонала завода № 76 составили переброшенные и эвакуированные работники[345]. По нашим подсчетам, доля перемещенных работников на танковые предприятия уральской «большой тройки» выражалась в несколько иных цифрах: на УТЗ в конце 1941 г. их было 29 %, на Кировском заводе – около 39 %. Для УЗТМ цифры, приведенные А. А. Антуфьевым, нам представляются резко завышенными – реальная доля западных работников (вместе с перемещенными летом 1941 г.) на Уралмаше была на уровне 15–16 %. Наибольший процент переброшенные и эвакуированные работники составляли на «малых» уральских танковых заводах: в конце 1941 г. на Уралтурбозаводе и свердловском заводе № 37 НКТП их доля была на уровне 60 %. Трудность подсчета доли эвакуированных заключается в том, что коллективы танковых предприятий, начиная с конца 1941 г. и вплоть до конца 1942 г., постоянно изменяли свою численность. Некоторые, например, Кировский завод, постоянно росли и за год увеличили свой состав на треть[346]. Но рост контингента состоялся уже не за счет эвакуированных, а за счет трудовой мобилизации. Другие заводы, которые тоже массово привлекали местную рабочую силу, либо разделялись на разные предприятия (в начале 1942 г. УЗТМ был разделен на собственно Уралмаш и артиллерийский завод № 9 НКВ, а из состава турбозавода выделилась его основная часть – завод № 76 НКТП), либо, наоборот, входили в состав других (летом 1942 г. завод № 37 НКТП вошел в состав УЗТМ). Поэтому динамика численности работников того же Уралмаша постоянно менялась в течение всего 1942 г. Следовательно, при выявлении доли эвакуированных в составе коллективов новых танковых предприятий нам необходимо четко придерживаться определенного периода. В нашем случае это декабрь 1941 г., когда эвакуационные мероприятия в целом были уже завершены, массовое привлечение мобилизованного местного контингента еще не началось, а заводы еще не стали делиться и объединяться. Таким образом, к концу 1941 г. социально-промышленная база танкостроения приобрела окончательные очертания. После вариаций конца июня – начала сентября 1941 г., когда Урал готовился стать второй промышленной базой по производству тяжелых танков КВ, в регион были эвакуированы все западные танковые заводы. Тем самым Урал превратился в основной центр СССР по производству брони и танкостроения: все танковые заводы теперь располагались на линии Нижний Тагил – Свердловск – Челябинск, в Магнитогорске и Нижнем Тагиле находились два из трех основных предприятий по производству брони в стране. Третий центр располагался в Сталинске (Новокузнецке) на Кузнецком металлургическом комбинате, которой по мощности своего производства уступал только ММК и значительно превосходил НТМЗ. В уральском танкостроении четко оформились две группы промышленных объектов: «большая тройка» (УТЗ, УЗТМ и Кировский завод) и «малые» заводы (№ № 37, 76, 100, 200). Но это и предопределило основные проблемы дальнейшего развития танкостроения в регионе. Когда летом 1941 г. сталинское окружение строило свои планы на Урал, а комиссия Академии наук СССР готовила свой доклад о перспективах развития Урала на 1942–1943 гг., никто еще не предполагал, что сюда будет эвакуировано подавляющее большинство мощностей танковых предприятий страны. Все решения о начале и месте назначения эвакуации, как мы уже видели, принимались в спешке, без учета реальных возможностей местной промышленности. Справедливости ради необходимо сказать, что другого варианта у советского руководства просто не имелось. Альтернативой было или оставление западных предприятий на своих местах (в случае с заводами Восточной Украины это означало передачу этих мощностей врагу), или их уничтожение. Другие свободные площади для размещения танковой промышленности в стране отсутствовали. Поэтому с этой точки зрения размещение основных танковых предприятий страны на Урале абсолютно оправдано. Но, с другой стороны, Уральский регион был совершенно не готов к приему такого количества грузов, оборудования и кадров. Предстояло в кратчайшие сроки создать всю необходимую транспортную, топливноэнергетическую, социально-бытовую инфраструктуру. В то же время строительная сфера, производство строительных материалов, жилищнокоммунальное хозяйство и многое другое не позволяли решить возникшие проблемы максимально эффективно. Главной особенностью процесса приема эвакуированного танкового производства на Урале стало его совмещение с продолжающимся восстановлением мощностей, перемещенных летом 1941 г. Параллельное осуществление этих процессов накладывало дополнительную нагрузку на производство стройматериалов, строительство и транспорт. А эти сферы уже работали, катастрофически не справляясь с возложенными заданиями. После прибытия в Челябинск начал проявлять особенности своего характера директор Кировского завода, замнаркома танковой промышленности И.М. Зальцман. С особенностями этого человека мы не раз еще столкнемся в нашей работе. 13 октября Исаак Моисеевич как замнаркома приехал с инспекцией на Уралмаш для выяснения причин срыва сентябрьского плана. Тут он показал себя «во всей красе». В ходе инспекции И.М. Зальцман заметил, что цех № 29 для обработки башен тяжелого танка не использует уникальный лобошлифовальный станок фирмы «Тескер». Станок прибыл с Ижорского завода, где играл важнейшую роль в реализации программы КВ. Но уралмашевцы не смогли его использовать и обрабатывали башни на больших продольно-фрезерных и расточных станках. И.М. Зальцмана возмутил тот факт, что уникальный станок не используется, и он потребовал его применения. Начальник цеха № 29 И.С. Миценгендлер отказался, поскольку использование станка «Тескер» грозило нарушением уже сложившейся технологической цепочки и срывом программы. Но замнаркома решил настоять на своем, и в тот же день И.С. Миценгендлер был арестован и уволен с завода. Правда, уже в начале января 1942 г. он был реабилитирован и восстановлен на заводе сначала заведующим технического бюро в отделе главного технолога, а потом постепенно снова стал руководить цехом № 29[347]. Другой случай произошел через несколько дней. В сентябре Уральский турбинный завод оказался не в состоянии выпустить даже 5 двигателей В-2 из заготовок, поставленных харьковским заводом № 75. Хотя справедливости ради, нужно сказать, что работы по этим моторам все же шли. Во второй половине месяца уже активно производилась отработка механических операций на основе этих деталей. Но реальная сборка состоялась в конце октября. К 24 октября завод смог собрать только 4 двигателя, но ни один из них не прошел стендовых испытаний[348]. По мнению В.А. Малышева, в этом были виноваты лично директор И.И. Лисин и главный инженер завода А.П. Десфонтейнес[349]. В то же время само предприятие продолжало представлять из себя большую строительную площадку. 24 октября на завод прибыл И.М. Зальцман, который как заместитель наркома и руководитель УКТТ устроил подлинный разнос директору Уралтурбозавода И.И. Лисину и обвинил его лично в срыве производственной программы завода[350]. В тот же день И.М. Зальцман приказом по НКТП отстранил И.И. Лисина от должности директора с формулировкой: «Снять с работы и отдать под суд по законам военного времени…, с немедленным выселением из заводской квартиры»[351]. Новым директором турбинного завода был назначен человек, прекрасно владеющий проблемой организации дизельного производства, – бывший глава харьковского завода № 75 Д.Е. Кочетков. Казалось бы, что такие действия в отношении директора завода со стороны И.М. Зальцмана в октябре 1941 г. должны выглядеть довольно странно. Но странными они будут казаться только без понимания сути и особенностей эпохи. Логика взаимоотношений была такова, что в случае невыполнения плана виновным оставался конкретный «стрелочник» (в нашем случае – директор завода). И никого не интересовало, что объективно в том, что случилось, его вины нет. Справедливости ради скажем, что И.И. Лисин в итоге не потерял свободу, хотя и лишился должности директора Уралтурбозавода, однако уже в 1943 г. он возглавил вновь создаваемый свердловский завод № 50 НКТП. Выше уже отмечалось, что литые, штампованные и ряд других деталей Уралтурбозавод сам не производил, а должен был получать в порядке кооперации с УЗТМ. Но Уралмаш завершил основные работы по установке необходимого оборудования в сентябре 1941 г., в октябре произвел пробные отливки всех наименований и только в ноябре начал поставлять Уралтурбозаводу необходимые детали[352]. (Номенклатура поставок Уралмаша заводу в апреле 1943 г. составляла 154 наименования[353].) Следовательно, производство двигателей В-2, напрямую зависящее от поставок с Уралмашзавода, в сентябре – октябре 1941 г. действительно не могло быть начато по не зависящим от дизельного завода причинам. Более того, даже в конце ноября – начале декабря силуминовое производство цеха № 34 УЗТМ еще находилось в стадии становления. Продолжал формироваться коллектив этого производственного участка. Цех состоял из 700 бывших работников ленинградского Кировского завода, харьковского завода № 75, брянского «Красный Профинтерн», киевского «Большевик», Ижорского завода, завода № 8 НКВ; со стороны Уралмаша в состав цеха вошли 100 конторских работников, которые были направлены на обучение литейным специальностям непосредственно на производстве[354]. Снятие И. И. Лисина объективно не могло кардинально изменить ситуацию с производством двигателей. Турбозавод постоянно срывал план по моторам, в том числе из-за недопоставок Уралмашем основных деталей В-2 (даже в первой половине декабря они составили всего 8—12 % от плана). В свою очередь Златоустовский металлургический завод, согласно заказу от 30 октября, должен был поставить Уралмашу 545 тонн легированной стали для производства двигателя В-2 на УЗТМ. Но до середины ноября 1941 г. не мог выполнить заказ[355]. В ноябре 1941 г. брак по заготовкам отливок, выявленный еще на Уралмаше, составил от 13 до 45 % по отдельным заготовкам. Но в дальнейшем брак по этим же деталям продолжал выявляться в процессе обработки заготовок уже на Уралтурбозаводе. Например, из поставленных на 23 ноября 157 чугунных рубашек (одна из ведущих деталей В-2) было забраковано 149[356]. В ноябре завод вместо запланированных 150 двигателей В-2 смог изготовить только 60 (40 % от плана)[357], декабрьская программа в 260 дизельных моторов была выполнена на 50 % [358]. Сложность периода освоения выпуска В-2 во многом усугублялась тем, что первоначально эта задача была не единственной для Уральского турбинного завода. Кроме производства дизельного двигателя, на завод была возложена программа по авиационным моторам М-40. Т. е. еще то производство, которое осваивалось Кировским заводом в первой половине 1941 г. Осенью освоение производства В-2 стало приоритетным направлением деятельности Уралтурбозавода, с которым он справлялся крайне неудовлетворительно. Это не помешало руководству страны принять решение о выпуске на заводе двигателя М-40. Уже в конце 1941 г. вследствие того, что дизельный завод не мог справиться даже с основной программой, история с авиационными двигателями на заводе была прекращена[359]. На заводе вплоть до начала 1942 г. продолжались промышленное строительство (как, впрочем, и все годы войны) и установка оборудования. По состоянию на 1 января 1942 г. из 1223 металлорежущих станков было смонтировано 926. Все производственные площади, намеченные к пуску еще осенью 1941 г., или находились в стадии завершения строительства, или продолжали возводиться. В основном производстве трехпролетный корпус был готов на 89 %, но уже был введен в эксплуатацию, пристрой к нему – на 61 %, новый механический цех еще активно строился (были закончены только земляные работы и бетонирование колонн). Во вспомогательном производстве новый инструментальный цех находился на стадии завершения строительства, его готовность составила 86 %. Монтировались 3 стенда второй очереди испытательной станции. Тем не менее, даже это незавершенное строительство позволило увеличить общую производственную площадь основных цехов с 7 тыс. кв. м до 26 тыс. кв. м, а вспомогательных – с 3,2 тыс. кв. м до более 7,1 тыс. кв. м[360]. Таким образом, говоря о тяжелом положении с выпуском дизельных двигателей на заводе № 76 (Уральском турбинном заводе) в 1941 г., необходимо учитывать тот факт, что, во-первых, предприятие все еще находилось в состоянии строительства. А во-вторых, значительная часть полуфабрикатов, получаемых от заводов-поставщиков (в первую очередь от УЗТМ – основной заготовительной базы турбозавода, а также Кировского завода – единственного поставщика топливной аппаратуры), приходила с большими задержками, часто ниже заданной численности, и содержала большое количество брака, исправлять который приходилось уже дизельному заводу. На рубеже 1941–1942 гг. это можно считать основной причиной неудовлетворительной работы завода № 76. До войны УТЗМ специализировался на индивидуальном машиностроительном производстве, а номенклатура и расположение оборудования, установленные в соответствии с профилем предприятия, не соответствовали тем задачам, которые теперь были перед ним поставлены. Была острая нехватка специальных правильных средств, необходимых в корпусном производстве. Практически положение было такое, что обрабатывать броневые детали было негде, и для начала работ требовалось установить термические печи и правильные агрегаты. На заводе не было специалистов по корпусному производству. Для решения всех вопросов технологического порядка, составления соответствующей документации и подготовки кадров было создано специальное бюро, в состав которого вошли специалисты ЦНИИ-48, Ижорского и Кировского заводов. Исходя из опыта Ижорского завода, для термической обработки брони требовались специально сконструированные печи, однако их устройство требовало больших временных затрат, материальных средств и пересмотра технологических линий. Как раз в этот момент шло строительство 10 термических печей цеха № 37. Поэтому для запуска бронекорпусной программы заводу пришлось использовать обычные заводские вертикальные печи. Проверка образцов дала удовлетворительные результаты. Также, вопреки опыту Ижорского завода, было установлено, что допустимо одновременное помещение в вертикальную печь нескольких бронелистов одновременно. Это позволило на первых порах разрядить обстановку с нехваткой печей[361]. На Уралмаше, начиная с 1 октября 1941 г., полностью прекращался выпуск гражданской продукции. Кроме того, УЗТМ должен был передать заводу № 78 НКБ производство снарядов тяжелых калибров и оборудование завода «Красный Профинтерн», на котором они производились[362]. Выполнение производственного плана проходило в условиях, когда заводу постоянно чего-то не хватало. Особенно резко сказывалась неритмичность поставок на УЗТМ броневого листа. Бронелист для Уралмаша производили Магнитогорский (в декабре 1941 г. завод должен был получить 50—75-мм лист на 533 комплекта корпусов и 40-мм лист на 110 комплектов) и Кузнецкий металлургические заводы (40-мм лист на 423 комплекта и 12— 30-мм лист на 533 комплекта в декабре 1941 г.). На этом этапе лист НТМЗ не использовался (об этом ниже). Плохая организация поставок сказывалась прежде всего на возможности создать нужный задел по броневому листу[363]. Броневые листы сразу после прибытия на завод прямо из вагонов направлялись в производство. Любая задержка поставок приводила к тому, что стали возникать перерывы в работе заготовительного цеха брони, которые потом сменялись лихорадочной, авральной работой. Выше мы уже указывали на проблемы уральской железнодорожной сети, выявленные комиссией АН СССР. Возникновение новых потоков грузов неизбежно приводило к напряжению на отдельных участках железнодорожного сообщения. Такие напряжения случались достаточно регулярно – железнодорожная сеть страны в целом и особенно региона в частности находилась в перегруженном состоянии. Это стало дополнительной задачей к запуску новой программы на металлургических заводах (ММК, КМК и НТМЗ). Вместе с невыполнением плановых показателей бронепроката и плохим качеством листов корпусное производство уральских заводов получило еще одну проблему – задержки поставок броневого листа. Особенность бронекорпусного производства была такова, что завод для нормальной, ритмичной работы должен был получить весь броневой лист на текущий месяц до середины предыдущего. Другими словами, весь заказ брони на ноябрь Уралмаш должен был иметь уже в первой половине октября. Однако даже в первой декаде ноября 1941 г. УЗТМ бронелист на текущий месяц так и не смог получить. Следовательно, простои в работе заготовительных цехов, которые сменялись авралами и штурмовщиной, оказались неизбежными[364]. Б.Г. Музруков в середине октября в своем обращении в Свердловский обком ВКП(б) указывал на то, что в последнее время качество броневого листа сильно упало. Значительное количество плавок (партии бронелиста, поступающие на бронекорпусное производство, различались по произведенным мартеновским плавкам, которые неизбежно обладали некоторыми особенностями физического и химического состава) после температурной обработки в термических печах не приобретали необходимый волокнистый излом, и их приходилось отправлять в печи повторно. Следовательно, эти меры значительно удлиняли производственный процесс и перегружали термические печи. Что в условиях задержки поставок листа с металлургических заводов приобретало черты производственной катастрофы. Кроме того, нужную волокнистость не всегда удавалось получить даже после дополнительной термообработки, поэтому только в первой половине октября 1941 г. по этой причине было забраковано 1,5 тыс. тонн металла. Магнитогорский и кузнецкий броневые листы отличались большим количеством недостатков. Но прокатное производство НТМЗ (осенью 1941 г. листы новотагильского завода еще поставлялись на УЗТМ) было такого низкого качество, что уралмашевцы не могли его применять. В том же обращении директор УЗТМ говорил прямо: «…[нами] не учтен Тагильский лист, в связи с его некондиционностью»[365]. Предположить, что в условиях тоталитарной советской системы управления Борис Глебович самовольно, по каким-то личным причинам решил отказаться от использования брони Новотагильского завода, мы не можем. Это могло произойти только в том случае, если этот материал действительно нельзя было применять. Программа четвертого квартала 1941 г. по корпусам КВ для Уралмаша постоянно изменялась. Октябрьская программа в сентябре 1941 г. была повышена со 125 корпусов до 156. Приказом по НКТП от 6 октября 1941 г. октябрьская программа завышалась до 160 корпусов (потом, правда, была снижена до 140 корпусов, которую завод успешно выполнил[366]), а ноябрьская, по сравнению с программой лета 1941 г., увеличивалась до 200 корпусов. Но уже менее чем через месяц Уралмашзаводу (Ижорскому заводу) в ноябре 1941 г. предписывалось изготовить 220 корпусов[367]. В конечном итоге программа на IV квартал была установлена в 525 корпусов КВ. Ее завод выполнил на 106,7 %, изготовив 560 корпусов (см. таблицу 5.1 приложения). Работа Броневого института была особенно важна в начальный период войны, когда происходил процесс становления восточного бронепроизводства. Деятельность института была сконцентрирована на трех основных задачах: наладка броневого производства на заводах, переводимых на производство брони; проведение научноисследовательских работ, направленных на расшивку узких мест бронетанковой промышленности; систематическое обобщение опыта изготовления брони[368]. С первых дней пребывания на новом месте институт организовал квалифицированную поддержку металлургическим, корпусным и танковым заводам. Научные работники института были распределены на наиболее ответственные участки производства, 75 % из них были направлены на заводы для налаживания выпуска брони, обучения заводских кадров и ускорения обмена опытом между предприятиями. В 1942 г. бригады ЦНИИ-48 работали на 12 основных броневых заводах, а сам институт превратился в штаб по руководству деятельностью научных бригад на заводах по обобщению, систематизации и передаче передового опыта предприятий, проведению актуальных научно-исследовательских работ[369]. Научная помощь института позволяла заводам, производящим броню и бронекорпуса, более эффективно осваивать то или иное производство в течение всей войны. Так, 4 декабря 1941 г. состоялось совместное заседание представителей Ижорского завода (УЗТМ) и ЦНИИ-48 по рассмотрению технологии изготовления корпуса танка КВ. В результате были разработаны множественные изменения, которые дали экономию в 54,5 станкочаса[370]. При помощи НИИ на заводе № 200 была разработана и внедрена ускоренная обработка литых броневых изделий, которая позволила сократить продолжительность нагрева на 55 %. Ликвидированы в октябре 1941 г. массовый брак и значительная переработка на УЗТМ и заводе № 78 НКБ (№ 200 НКТП) из-за невозможности получить излом броневой стали нужной волокнистости, который характеризует важнейшие свойства брони. Метод термической обработки, внедренный институтом, позволил только на УЗТМ исправить около тысячи тонн брони и впоследствии полностью снять вопрос о браке из-за недополучения излома необходимой волокнистости. Совместно с Кузнецким, Магнитогорским и Новотагильским металлургическими предприятиями сотрудниками НИИ была разработана новая технология проката броневой стали без ограничения времени окончания прокатки, что только на ММК дало возможность увеличить производительность блюминга № 3 на 80 %. Магнитогорский блюминг долгие годы был основным оборудованием для изготовления толстой брони для тяжелых танков. Именно при помощи ЦНИИ-48 на Кузнецком, Магнитогорском и Новотагильском металлургических заводах была освоена выплавка броневой стали в больших мартеновских печах емкостью 120–190 тонн. Перевод производства брони для КВ в основные мартеновские печи позволил увеличить съем броневой стали с тех же печей в 2–2,5 раза. Совместно со специалистами Уралмашзавода институт разработал марку стали для литых башен танка КВ, которые содержали на 30 % никеля меньше, чем ранее применявшиеся марки. Также совместно с УЗТМ была разработана новая технология отливки башен КВ в кокиль, что способствовало увеличению бронестойкости, сокращению расходного коэффициента металла и значительному увеличению производительности литейных цехов[371]. После завершения эвакуации промышленных мощностей танковых производств появилась новая проблема: с максимальной эффективностью как можно быстрее ввести заводы в строй. Первоначальная задача, поставленная советским руководством в момент начала эвакуации украинских предприятий: «обеспечить нормальный выпуск танков и двигателей на новых местах», уже с 1 ноября 1941 г. оказалась совершенно нереальной[372]. В начале ноября 1941 г. был утвержден график восстановления заводов НКТП и установлены сроки контроля ввода предприятий в эксплуатацию на новых местах[373]. Но и здесь сталинское руководство осталось верным своим принципам: не считаясь ни с каким рациональным расчетом, ГКО дал эвакуированным заводам новые, нереальные сроки восстановления (см. таблицу 1.3). В.А. Малышев своим приказом в середине ноября конкретизировал сроки начала производства на новых местах. Кировский завод должен был запустить дизельное производство к 10 декабря, завод № 183 – танковое и корпусное производство Т-34 к 5 декабря, завод № 174 и Ижорский завод (та часть, которая оказалась в Саратове) – сборочное и корпусное производство к 1 декабря, ХТЗ на заводе № 264 – производство Т-60 к 20 ноября, завод № 37 – производство Т-60 к 25 ноября 1941 г.[374]. Реальность оказалось совершенно иной – восстановление затянулось на долгие месяцы. После размещения на новом месте заводу № 183 пришлось серьезно изменить технологическую цепочку производства танка Т-34. Дело в том, что в Харькове завод широко использовал кооперацию танкового производства с другими предприятиями. Броня и башни поступали с Мариупольского завода им. Ильича, траки изготовляли Сталинградский и Харьковский тракторные заводы, большинство штампованных деталей поступало с завода № 75. На нижнетагильском заводе № 183 все это производство было объединено на одном предприятии. В Харькове у завода не было собственной базы по изготовлению инструмента, тогда как в Нижнем Тагиле был организован инструментальный отдел, который производил весь необходимый специальный инструмент и значительную массу нормального инструмента[375]. Таблица 1.3. Сроки восстановления эвакуированных заводов[376] В течение последнего месяца осени УТЗ только принимал и размещал эвакуированное оборудование. Размещению прибывших мощностей во многом способствовали незавершенность строительства местных промышленных гигантов и наличие на них заделов по строительству. Поэтому часть оборудования удалось разместить в недостроенных или недооборудованных цехах. Однако танковое производство на территории бывшего Уралвагонзавода располагалось на площадях, оставшихся после размещения заводов Наркомата авиационной промышленности СССР (заводы №№ 120, 380, 381), и вскоре лимиты имевшихся площадей были исчерпаны, а продолжающие прибывать мощности пришлось размещать в не приспособленных для производства помещениях и создавать новые[377]. Времени и материальных средств на постройку капитальных цеховых корпусов не было, поэтому было принято решение отказываться от применения стали и бетона и строить временные деревянные корпуса там, где они окажутся достаточными. На УВЗ практически отсутствовали как сами механообрабатывающие цеха, так и свободные площади для них. Специфика Уралвагонзавода не позволяла правильно расположить цеха бронепроизводства, так как предоставленных площадей было совершенно недостаточно. Поэтому для организации броневого производства потребовалось дополнительно возвести два цеха – термический и правильно-отделочный. Указанные цеха, общей площадью 13,6 тыс. кв. м, были построены в рекордно короткие сроки – октябрь – ноябрь 1941 г. Не было цехов обработки и закалки броневых деталей, сборки и испытания, номенклатура стального и особенно цветного литья никоим образом не соответствовала танковому производству. Пришлось заново создать цеха: термической обработки брони и деталей из легированных марок сталей, цветного литья, механосборочного производства и т. д.[378] Масса оборудования, прибывшая на площадку бывшего Уралвагонзавода, требовала к себе повышенного внимания со стороны руководства. Однако нарком В.А. Малышев в начале декабря констатировал, что монтаж и сдача в эксплуатацию металлорежущего оборудования идет неудовлетворительными темпами. В течение ноября вместо 1352 станков, подлежащих монтажу в этом месяце, готово было только 721. Такое состояние восстановительных работ на заводе ставило программу декабря под угрозу срыва. Выгрузка прибывшего оборудования и его складирование, по мнению В.А. Малышева, велись «самым варварским и преступным способом». Ценные металлорежущие станки и электрооборудование были свалены в беспорядке в кучу и ржавели на открытом воздухе под снегом. Нарком возложил всю ответственность за происходящее на руководство завода. За преступное отношение к оборудованию и невыполнение своих прямых обязанностей «начальника отдела оборудования Ямова А.Ф. с работы снять, с завода уволить и отдать под суд»[379]. Вскоре обнаружился ряд проблем, связанных с плановым завершением строительства новых промышленных объектов. В течение зимы 1941– 1942 гг., то есть в период самой низкой температуры, давала о себе знать постоянная нехватка труб для отопления строившихся цехов, коммуникаций мартеновских печей и других трубопроводов[380]. Отсюда возникла проблема, которая впоследствии породит очень серьезные трудности для корпусного производства: отсутствие отопления. Низкая температура в цехах, как один из факторов, не позволяла изготавливать корпуса Т-34 надлежащего качества. К началу декабря 1941 г. УТЗ выпуск готовых машин еще не начал. Шла расстановка механического оборудования и форсированное строительство термического цеха. В литейном цехе только осваивалось производство литых башен и отдельных деталей корпуса. Однако некоторый задел по бронелисту из вывезенных из Харькова запасов у завода имелся, поэтому на сборочном участке из него была организована сборка корпусов и башен. Параллельно с организацией выпуска танка Т-34 завод № 183 должен был начать производство артиллерийских тягачей «Ворошиловец». На фоне полного провала освоения танковой программы в конце 1941 г. УТЗ даже не приступал к их выпуску[381]. Эта программа оказалась совершенно непосильной задачей для завода, он так и не начал производство тягача в дальнейшем. Приказ НКТП СССР от 5 января 1942 г. констатировал отставание ввода эвакуированного оборудования в эксплуатацию и предупредил директора завода № 183 Ю. Е. Максарева, что за дальнейший срыв графика восстановительных работ он может быть привлечен к ответственности[382]. Эвакуированный в Нижний Тагил московский завод № 184 планировалось восстановить к 15 января 1942 г. Для этих целей был выделен строящийся цех бывшего УВЗ. Кроме того, необходимо было построить административное и складское здания, столовую, жилые бараки для рабочих. Все выделенные сроки были сорваны: к середине января еще шли строительные работы, бетонировались полы. Следовательно, нельзя было монтировать оборудование[383]. Первоначально завод готовился изготавливать картеры для танка Т-34. И параллельно со строительством начинал готовить это производство. Однако уже в конце декабря руководство завода получило устное заявление главного технолога УТЗ К.Н. Гуревича о том, что предприятие будет выпускать какую-то иную продукцию[384].10 марта 1942 г. завод вошел в состав УТЗ и в течение месяца был принят в эксплуатацию в качестве корпуса № 184, который стал изготавливать фрикционы и узлы ходовой части[385]. Сложной оставалась ситуация на свердловских танковых заводах. В особенно трудном положении оказался завод № 37. Состоявший из нескольких эвакуированных предприятий, он из-за недостатка площадей был размещен на трех территориях, удаленных друг от друга на расстояние до четырех – пяти километров[386]. Это создавало дополнительные сложности в деле организации производства легких танков Т-60. Завод № 37 должен был пустить оборудование в имевшихся цехах бывшего завода «Металлист» к 25 ноября 1941 г. и закончить строительство двух новых площадок к 25 ноября и 15 декабря 1941 г. (два новых цеха из лесоматериалов были выстроены в рекордно короткие сроки – за 12 дней) [387]. Однако даже к концу ноября завод так и не смог приступить к танковому производству. Имелась возможность выпустить лишь ограниченное количество танков из задела по корпусам (100 шт.), который удалось вывезти во время эвакуации, при установленной норме выпуска 20 корпусов в день[388]. В довершение ко всему, часть оборудования (в общем количестве 320 вагонов), отправленная с подольского и московских предприятий, затерялась в пути и не была обнаружена вплоть до середины февраля 1942 г.[389]. К концу января 1942 г. большая часть станков, прибывших в конце предыдущего года, была установлена, но еще не были смонтированы 700-, 400-, 200- и 100-тонный прессы и другое оборудование. Не были пущены в эксплуатацию пресс для резки пятнадцатимиллиметрового листа и три мостовых крана, не подготовлен склад для бронелиста, оставалась недостроенной насосно-аккумуляторная станция, без которой невозможен пуск прессов, и т. д.[390] В результате такой организации производства на заводе № 37 программа декабря 1941 г. по танкам Т-60 была сорвана и выполнена только на 12 % (по данным В.В. Дубленных, завод изготовил в декабре 20 машин[391]), январская программа 1942 г. оказалась под угрозой срыва (на 25 января 1942 г. выполнено 33,0 % от плана). За почти три месяца пребывания в Свердловске завод самостоятельно не изготовил ни одной детали танка Т-60. Все танки, сданные военпреду, собирались из задела, привезенного в результате эвакуации[392]. К концу III квартала 1941 г. Челябинский тракторный завод значительно увеличил выпуск танков КВ, но так и не смог выйти на стабильное серийное производство. Проверка, проведенная в начале октября 1941 г. Наркоматом госконтроля СССР, показала неудовлетворительное состояние танкового производства на ЧТЗ: подача деталей со складов была организована плохо, в результате чего отдельные участки сборки простаивали; технологическая документация рабочих мест не отработана; не было четкой расстановки рабочих и мастеров по рабочим местам; хранение деталей в цехе не было организовано и т. д.[393] Для скорейшего разворачивания танкового производства в Челябинске, по указанию правительства, выпуск тракторов стал постепенно сворачиваться и с середины ноября 1941 г. временно прекратился[394]. Перед челябинским предприятием, объединенным с харьковским и ленинградским заводами, встала задача скорейшего пуска танкового и дизельного производства. Размещение прибывавшего оборудования и освоение танкового производства шло двумя путями. Согласно первому пути, для танкового производства реконструировались старые тракторные цеховые корпуса (МХ-1, цех № 100). Здесь использовались главным образом старые кадры тракторного завода, поэтому в дальнейшем эти цеха относительно быстро перешли на более передовой автотракторный метод обработки и сборки деталей. Тогда как в отстроенных заново цехах, где использовались кадры ленинградского Кировского завода, воспитанные на универсальном методе танкового производства, продолжали применять старую мелкосерийную технологию. В течение 1942 г. были введены в эксплуатацию новые танковые корпуса – MX-2, МХ-3, СБ-2, СБ-4, СБ-34, СД-2, СД-34, ЭК-2, термический цех № 1 – общей площадью 48 тыс. кв. м. В связи с постоянно увеличивавшейся программой по танкам в течение года особенно сильно стали отставать заготовительные цеха (сталелитейный, кузнечный и др.). Из-за неравномерной подачи заготовок сборка танков шла скачкообразно[395]. В октябре 1941 г., по мере прибытия эвакуированного оборудования и специалистов, предприятие начинает активно наращивать производство танков КВ: в IV квартале произведено 411 танков, рост производства составил 548 % по сравнению с III кварталом того же года (подсчитано по данным таблицы 5.2 приложения). Но и этот резкий рост выпуска тяжелых танков не удовлетворял руководство страны. Теперь челябинский завод объединял усилия двух танковых предприятий: ленинградского Кировского завода и Челябинского тракторного завода. Соответственно увеличилась программа по выпуску танков. По планам правительства, челябинский Кировский завод должен был выпустить только в ноябре 220 танков КВ[396]. В декабре завод справился с новой программой по выпуску на 40 %. По мнению представителей Челябинского обкома ВКП(б), предприятие не справилось со своей задачей[397]. Жесткий дефицит таких строительных материалов, как цемент и кирпич, недостаточная развитость транспортной инфраструктуры региона и загруженность железнодорожных линий в условиях массовой эвакуации не позволили развернуть массовое строительство новых и реконструируемых объектов предприятий танкопрома на основе бетона и кирпича. К этому необходимо добавить сжатые сроки и общий недостаток рабочей силы в строительной сфере, который обозначился еще летом 1941 г. Именно эти факторы привели к тому, что строители вынуждены были возводить заводские цеха и жилые дома из единственно доступного на тот момент материала – леса. Другая проблема, которая достаточно четко реконструируется по доступным документам, – это начало выпуска готовой продукции новыми танковыми заводами на востоке, а точнее, фактор появления первых машин на восстанавливаемых предприятиях. Они были собраны преимущественно из деталей, вывезенных в результате эвакуации (а часто только из них). Если мы будем более точными, то окажется, что начало производства на новом месте придется отодвигать еще на более поздний срок. По нашим оценкам – это первые месяцы 1942 г. В целом в схожих условиях развивалось танковое производство в Горьком. Отметим, что этот центр не получил такого количества эвакуированных мощностей и кадров, как Уральский регион, и в основном развивал танкостроение опираясь на собственные возможности. Первые танки завод № 112 (бывший «Красное Сормово») изготовил в сентябре, а всего до конца года было изготовлено 173 танка из 357, или 48,5 % от плана. Точно также задерживал выпуск бензиновых моторов М-17 Горьковский автозавод. Первые двигатель ГАЗ поставил только в августе, и это была его единственная поставка в течение месяца. Только в сентябре завод № 112 получил 10 моторов. Далее поставки продолжили свой рост и всего до конца года танковым заводом было получено 218 из 745 запланированных. Даже по состоянию на январь 1942 г. горьковский танковый завод ежедневно получал менее половины запланированных комплектующих от внешних поставщиков (КПП, радиаторы, двигатели и прочее)[398]. В результате массовой эвакуации на востоке СССР начинают формироваться новые заводы танковой промышленности. Эвакуационные мероприятия в основном были закончены в ноябре 1941 г. Таким образом, анализ источников и литературы приводит нас к следующей периодизации создания крупносерийной танковой промышленности: 1) июнь 1940 г. – июнь 1941 г.: попытки развернуть серийное производство среднего танка Т-34 на СТЗ и тяжелого танка КВ в Челябинске на ЧТЗ и заводе № 78 НКБ; 2) конец июня – середина сентября 1941 г.: массовая организация выпуска брони и танков на западных и восточных предприятиях (организация производства Т-34 в Горьковской области, подключение к производству танка КВ УЗТМ и Уралтурбозавода; переброска в Сталинград и на Урал части оборудования и специалистов ведущих металлургических, танковых и кооперирующих с ними предприятий, организация выпуска корпусов Т-60 на Коломенском заводе и т. д.); 3) вторая половина сентября – ноябрь 1941 г.: эвакуация основных предприятий танковой промышленности и кооперирующих с ними заводов, связанная с потерей центральных промышленных районов на западе страны; 4) ноябрь 1941 г. – весна 1942 г.: восстановление и пуск в эксплуатацию эвакуированных заводов на мощностях восточных предприятий. По данным советской историографии, к концу года на новых местах развернулись и начали действовать, постоянно наращивая производство, 8 танкостроительных, 6 корпусных и 3 дизельных завода[399]. То есть всего 17 предприятий. Это утверждение требует серьезного уточнения. Вопервых, в этом перечислении речь идет не о заводах, а о производствах. Крупные восточные танковые заводы, как и предприятия западных регионов страны до эвакуации, в свою структуру включали несколько производственных направлений. Поэтому заводов действовало несколько меньше. 9 предприятий выпускали танки: Кировский завод – танки КВ; УТЗ, СТЗ, горьковский № 112 – танки Т-34; чкаловский № 174 – танки Т-50; ГАЗ, свердловский завод № 37, завод № 38 в Кирове, сталинградский № 264 – танки Т-60. Бронекорпуса изготавливались на 6 предприятиях: УЗТМ – корпуса КВ; муромский завод № 176, выксунский завод № 177, кулебакский завод № 178, саратовский завод № 180, сталинградский завод № 264 – корпуса Т-60. Двигатели В-2 выпускали 3 предприятия: Кировский завод, завод № 76, СТЗ. Следовательно, общее количество действующих заводов ограничивается цифрой в 15 единиц[400]. Во-вторых, в этом перечне не учитывается ряд заводов, которые в ближайшее время должны были начать действовать: челябинский завод № 200 даст первые корпуса КВ уже в январе 1942 г., в конце декабря 1941 г. начинались работы по подготовке сборочного и корпусного производства Т-50 на заводе № 173 в Омске (по первоначальному плану он должен был выпустить первые легкие танки в феврале 1942 г.), подключались и другие предприятия[401]. В начале 1942 г. на УЗТМ было создано специальное конструкторское бюро для проектирования и обслуживания производства танковой артиллерии[402]. В феврале 1942 г. артиллерийское производство Уральского завода тяжелого машиностроения по решению ГКО было выделено в самостоятельный завод № 9 Наркомата вооружений. Новый завод создавался на территории и заготовительной базе УЗТМ[403]. И в-третьих, этот список будет неполным без планов на новое строительство. Сталинское руководство решило не останавливаться только на эвакуации танковых заводов и их восстановлении на новом месте. Появляются более широкие планы: параллельно с восстановительным процессом начинаются работы по строительству новых объектов. По решению ГКО в середине октября 1941 г. на Урале и в Западной Сибири должно было начаться создание трех новых промышленных площадок по производству легкого танка Т-50: в Кургане – сборочный завод, в Барнауле – сборочный и дизельный заводы. В середине ноября строительство сборочного завода было перенесено из Кургана в Челябинск, на площадку «Стройсемь». Работы начались в конце декабря 1941 г., а запустить производство планировалось к середине 1942 г.[404]. В советский послевоенный период был рожден очень устойчивый исторический миф, который в том или ином виде воспроизводится до сих пор. Типичный пример содержится в главе IX «Промышленность и кадры в условиях мобилизационной перестройки экономики: параллели военного времени и современных реформ» коллективной монографии «Экономический фундамент Победы». Автор главы доктор экономических наук С.М. Белозерова с легкостью воспроизводит этот миф: «Как свидетельствуют исторические документы, эвакуированные предприятия из западных и центральных областей, промышленного Донбасса за 3–4 недели выпускали продукцию на новых местах дислокации. На открытых площадках собирали танки под навесом, а потом строили стены»[405]. Примечательно, что автор «поместила» собираемые танки «под навес». Обычно в таких случаях «станки ставили прямо под открытым небом» – так фраза звучит чаще всего. В этой цитате прекрасно буквально всё. И то, что «свидетельствуют исторические документы», и что через 3–4 недели начинали выпускать, и что «под навесом». Мы не можем проверить эти утверждения, поскольку уважаемый автор не утруждает себя соответствующими ссылками на литературу или документы. В действительности процесс восстановления эвакуированного оборудования и становление нового производства на востоке страны затянулся на долгие месяцы, а его окончание было совершенно неочевидно. Производственные мощности и работники западных танковых предприятий эвакуировались в течение всей осени 1941 г. А некоторые грузы продолжали прибывать и после. Относительно танковых производств необходимо сказать, что, конечно же, не было никаких «открытых полей» и «навесов». На каком поле можно установить карусельный станок или термическую печь? Без фундамента и соответствующей инфраструктуры? Очень прискорбно, что доктор экономических наук продолжает воспроизводить подобные мифы. Глава II Производственные ресурсы танковой промышленности § 1. Выпуск основной продукции Проблемы бронекорпусного производства Первая проблема, которая четко обозначила себя на первом этапе броневого производства на востоке, – это трещины на корпусах средних танков. Трещины возникали еще в период сборки броневых корпусов, потом появлялись новые, а старые продолжали расти в размерах. Полностью избавиться от них не удалось до самого конца войны, но особенно остро вопрос борьбы с трещинами вставал в течение 1942 года. Главным координатором развития броневого и корпусного производства на Урале и в других регионах стал ЦНИИ-48. Под руководством Свердловского обкома ВКП(б) в 1942 г. была организована бригада специалистов броневого производства, в которую вошли представители ЦНИИ-48, УЗТМ и завода № 183. Бригада занималась вопросами развития броневого производства на заводе № 183 и Новотагильском металлургическом заводе. Непосредственно на самих предприятиях были разработаны конкретные мероприятия, которые позволили поднять бронепроизводство на новый уровень. В результате чего бригада добилась того, что «качество брони значительно улучшилось». Другим направлением работы института стало создание бронелитейного производства для легких танков. В течение февраля 1942 г. ЦНИИ-48 разработал комплекс мероприятий по организации изготовления литых башен Т-60 на ВерхИсетском заводе для завода № 37[406]. Кроме того, ЦНИИ-48 вплотную занимался вопросами внедрения в массовое производство закалки брони токами высокой частоты и кокильного литья, сварки танковых корпусов и многим другим. Теоретическая деятельность института касалась широкого круга вопросов. В начале 1942 г. ряд работ ЦНИИ-48 были выдвинуты на соискание Сталинской премии. Вот темы этих работ: «Разработка и внедрение в производство литых башен КВ», «Разработка марки стали-заменителя и процесса производства броневой стали для тяжелых танков КВ в основных мартеновских печах большой емкости», «Разработка и внедрение в производство процесса сварки тяжелых танков», «Новый тип противоснарядной танковой брони высокой твердости толщиной 20, 30, 35, 40, 45, 50 и 60 мм из кремне-хромо-никель-марганец-молибденовой стали марки МЗ-2»[407]. Для изготовления корпусов средних танков Т-34 (толщина броневых плит – 20 и 45 мм) использовалась броня высокой твердости (БВТ). Этот тип брони очень требователен к качеству металла, так как любое отклонение от технологии производства броневого листа или нарушение его химического состава приводило к резкому возрастанию количества и масштаба трещин на деталях корпуса танка. Существенно было и то, что с течением времени трещины могли увеличиваться в количестве и своих размерах. Танковый корпус из БВТ, пораженный трещинами, ослаблял свои защитные качества. Его броня легче пробивалась бронебойными снарядами, а в случае удачного попадания болванки плита могла расколоться в районе концентрации трещин. Но БВТ (при условии строгого соблюдения технологии производства, и только при этом условии!) обладала высокими останавливающими свойствами против снарядов калибром до 50 мм при относительно небольшой толщине. Именно это качество стало решающим фактором применения ее на советских средних танках еще в довоенный период. Броневые листы проходили следующие этапы обработки для получения БВТ: резка листа на детали, высокий отпуск деталей, правка, механическая обработка, улучшение (закалка с высоким отпуском), вторая закалка, низкий отпуск, правка. БВТ была очень чувствительна к уровню содержания углерода. Практика Ижорского завода (до эвакуации) показала, что при повышении содержания углерода до 0,36 % брак по трещинам на броневых деталях корпуса доходил до 90 %[408]. Основная трудность в организации массового выпуска листов БВТ – не столько сложность технологии, сколько необходимость строгого соблюдения технологических процессов. Именно этого не всегда удавалось добиться, особенно на востоке страны. После завершения закалки в металле возникали высокие остаточные напряжения, достигавшие 100– 120 кг/кв. мм. После низкого отпуска значительная часть напряжений снималась (около 40 %), но оставалась все же существенной: 60–90 кг/кв. мм. Более того, после правки деталей это напряжение, как правило, возрастало[409]. В дальнейшем именно это остаточное напряжение начинало рвать металл, особенно в местах сварки и реза. Следовательно, только строгое соблюдение технологии позволяло получить броневой металл высокого качества. Поэтому металлургические заводы и бронекорпусные производства танковых заводов на востоке страны с большим трудом осваивали выпуск БВТ. Новую уральскую бронепроизводственную базу во второй половине 1941 г. первоначально советское руководство планировало использовать только для выпуска тяжелых танков. На этапе разработки нового типа брони в конце 1930-х гг. считалось, что для защиты боевой машины от снарядов калибром от 75 мм и более БВТ уже не подходила (подробнее см. главу 1). Такая броневая плита, вне зависимости от качества и толщины металла, раскалывалась от прямого попадания снарядов крупных калибров, т. е. становилась более хрупкой и теряла свои преимущества. Поэтому на тяжелых танках (при толщине брони более 50 мм) до войны и в первые военные годы использовалась более вязкая броня средней твердости (БСТ) [410]. Именно из таких броневых плит изготавливались корпуса тяжелого танка КВ. В довоенный период металл для листов БСТ отливался из кислых печей в кузнечные слитки, после чего ковался на сляб и прокатывался на бронепрокатном стане. После организации производства брони на восточных металлургических заводах технология изготовления БСТ была упрощена без существенных изменений свойств брони. Металл выплавлялся в основных мартеновских печах и сразу же (без дополнительной обработки) разливался в листовые слитки. Внедрение производства БСТ относительно легко произошло на заводах, ранее не занимавшихся выпуском брони[411]. Основная причина – в отличие от БВТ, в броне средней твердости накопленные после закалки остаточные напряжения практически полностью снимались низким отпуском и впоследствии не возникали[412]. На корпусах тяжелых танков трещины тоже появлялись, но, во-первых, их количество было незначительным, во-вторых, они со временем не увеличивались и новые не образовывались. И самое главное – полигонные испытания обстрелом показали, что никакого реального снижения бронестойкости трещины на БСТ танка КВ не давали[413]. Следовательно, проблема трещин на броневых корпусах была специфической проблемой среднего танка Т-34. Незадолго до снятия с поста директора Уралтурбозавода И.И. Лисина в конце октября 1941 г. И. М. Зальцман показал, как должен себя вести директор танкового завода, если он хочет остаться на своей должности. Осенью уральские металлургические предприятия только осваивали выпуск броневого металла. Соответственно, корпусные производства очень часто получали некондиционный металл. Что в этой ситуации решил сделать Исаак Моисеевич? Он, пользуясь должностью заместителя наркома танковой промышленности, приказал принимать корпуса КВ со всеми теми недостатками, какие возникали в результате низкого качества металла. В обход Наркомата обороны (именно это ведомство должно было утверждать технические условия на броню) И.М. Зальцман приказал утвердить новые технические условия на БСТ: 1) полностью отменялись полигонные поплавочные испытания; 2) снижался нижний предел твердости по Бринеллю с 3,55 до 3,7 мм (диаметр отпечатка при испытании прессом Бринелля); 3) вместо обязательной ранее волокнистой структуры металла на изломе после термической обработки теперь допускались кристаллические участки и кристаллическая сыпь (ранее это считалось свидетельством достаточно грубого брака); 4) резко снижались требования к трещинам и расслоению металла (тоже грубое нарушение). В этой ситуации военпредам оставалось только констатировать отступление от правил: в таком виде они не могли принять корпуса КВ. Тем более что замнаркома предписал Б.Г. Музрукову (Уралмаш) сдавать бронекорпуса для Кировского завода только через отдел технического контроля (ОТК) своего завода, минуя военпредов[414]. Уже в Челябинске на Кировском заводе (вотчине И.М. Зальцмана) эти корпуса, естественно, никто не проверял, и они шли в сборочное производство. В этой ситуации все оставались или довольны, или не виноваты: военпреды снимали с себя ответственность, УЗТМ и Кировский завод давали максимальное количество бронекорпусов и танков, а нарком В.А. Малышев успешно отчитывался перед И.В. Сталиным о возрастающем выпуске танков на восточных заводах. Какова реальная боеспособность таких танков – это уже никого не волновало. Свердловский обком об этом доложил в ЦК ВКП(б) М.К. Маленкову. Но никаких санкций, которые бы предписывали отменить зальцмановские техусловия, не последовало. Это была одна из главных особенностей работы И.М. Зальцмана: если реальность не позволяет выполнить план, то его можно «выполнить» на бумаге. Но вернемся к броне Т-34. Как уже было сказано выше, в конце 1941 г. завод № 183 продолжал организацию производства бронекорпусов для Т-34. К началу декабря 1941 г. УТЗ еще не начал выпуск готовых машин. Шла расстановка механического оборудования и форсированное строительство термического цеха. Некоторый задел по бронелисту из вывезенных из Харькова запасов у завода имелся, поэтому на сборочном участке из него была организована сборка первых корпусов и башен. Именно благодаря вывезенному из Харькова и Мариуполя заделу в декабре 1941 г. удалось собрать 25 танков Т-34. С момента создания Уральского танкового завода НТМЗ был практически полностью переориентирован на выпуск плит БВТ толщиной 45 мм для УТЗ, который примерно с середины 1942 г. стал основным потребителем для Новотагильского завода (до этого момента НТМЗ изготавливал броню для легкого танка завода № 37). Кроме него, в начале 1942 г. броневые листы толщиной 10–15 мм для УТЗ изготавливал Кузнецкий металлургический комбинат. Некоторое количество двадцатимиллиметровых листов поставлял ММК[415]. Выплавка броневой стали для НТМЗ была делом новым, поэтому на заводе был принят не полный, а сокращенный процесс выплавки стали. Это давало возможность в максимально короткий срок освоить производство, но при этом сильно страдало качество. Производство бронелиста на Новотагильском заводе с сентября 1941 г. постоянно страдало от недовыполнения плана, завод выполнял свои обязательства на 65–70 %. Несмотря на «чрезвычайно упрощенную» технологию отливки стали, НТМЗ вместо положенных по норме 550 тонн в сутки отливал в конце ноября 1941 г. только 250 тонн. Прокат брони сопровождался постоянными авариями на стане. Ко всему прочему, часто не хватало какого-либо оборудования, в частности, парк изложниц мартеновского цеха вместо положенных 90 шт. состоял только из 15–25 штук[416]. Во многом именно такое состояние производственных процессов не позволило предприятию вывести свою продукцию на должный качественный уровень. По довоенным нормам, принятым на заводе им. Ильича, сорокапятимиллиметровый борт танка Т-34 выдерживал прямое попадание 45-миллиметрового противотанкового снаряда на дистанции 350 м. Но нормы для восточных заводов, изготовлявших аналогичный вид продукции, были сильно занижены: Т-34 должен выдержать попадание в борт тем же самым снарядом уже с расстояния более 800 м. Иными словами, снарядостойкость танковой брони Т-34 выпуска 1942 г. была значительно ниже довоенной. При этом повысить качество брони не было возможности «из-за необеспеченности выпуска стали в необходимом количестве»[417]. Погоня за выполнением плана заставляла Новотагильский завод все силы концентрировать на достижении нужного объема выплавки металла, не оставляя времени на подготовку и отработку технологии отливки и проката стали БВТ. На рубеже 1941–1942 гг. завод не мог отрегулировать нужную температуру закалки листов, поэтому броневые плиты получались неудовлетворительного качества – они раскалывались на полигонных испытаниях[418]. За период с декабря 1941 г. по июнь 1942 г. постоянные проверки военных представителей ГАБТУ на УТЗ показали, что в I квартале 1942 г. более 46 % проконтролированных проб имели грубую слоистость в изломе и более 45 % – слабую вязкость, что не допускалось по техническим нормативам и резко снижало качество брони. За этот же период из-за трещин, появлявшихся на металле, была забракована 951 тонна листов, а за апрель и 20 дней мая 1942 г. – 1836 тонн. Следовательно, трещины появлялись еще на этапе изготовления броневых листов, а потом только множились. С 1942 г. военпреды на Уралмаше начали обобщать результаты полигонных испытаний обстрелом броневых плит брони высокой и средней твердости, поступающей с бронепрокатных заводов для определения качества металла. К сожалению, в нашем распоряжении нет показателей по отдельным периодам того или иного года, источник дает только обобщенные годовые данные с 1942 по 1945 годы. Результаты первого года наблюдений показали неудовлетворительное качество. Годными были признаны менее половины исследуемых броневых плит для Т-34 (14 плит из 32). Уже в следующем году объем забракованных плит резко снизился: до 30 %. Листы БСТ тоже обладали недостатками, но в гораздо меньшей степени. В 1942 г. только 6 из 49 семидесятипятимиллиметровых бронеплит были признаны бракованными (см. таблицу 5.16 приложения). По мнению военпредов, такое большое количество брака продукции НТМЗ было вызвано несколькими причинами: прокат металла из слитков слишком большого веса (9 тонн вместо 5), нежелание руководства завода ввести нормальную технологию производства стали и т. д. Кроме того, руководство НТМЗ не стремилось улучшать качество металла во многом потому, что выполнением плана считался физический вес произведенного листа без учета дефектных мест[419]. При условии перехода плана только на бездефектное производство неминуемо бы возникла проблема необходимости резкого увеличения объемов производства. В конце 1941 г. – начале 1942 г. на КМК активно шел процесс освоения бронепрокатного производства. В течение декабря завод увеличил производство мартеновского цеха на 57 %, а листопрокатного – на 48 %. Тогда же начались работы по подготовке к бронепрокату рельсобалочного стана, который позволял изготавливать листы шириной до 850–900 мм. В конце 1941 г. на КМК наконец заработала отпускная печь, что позволило ликвидировать «полосчатость» и улучшить равномерность прогрева металла. Была запущена правильная машина для выпуска правленых бронелистов. В январе 1942 г. начали переделываться другие печи, что потенциально должно было довести металл до нужного качества[420]. Следовательно, до конца 1941 г. Кузнецкий комбинат не мог давать броневой металл удовлетворительного качества, поскольку на предприятии просто не существовало необходимой технологии. В схожем состоянии находился выпуск брони на ММК. Именно поэтому корпусные производства на востоке до начала 1942 г. получали бронеплиты низкого качества. Часть выпущенной продукции, безусловно, удавалось изготовить приемлемого состояния, но в подавляющем большинстве это были некондиционные изделия. Значительно лучше дела обстояли в Сталинграде на заводе «Красный Октябрь», поскольку предприятие относительно давно было знакомо с производством брони. Но этот танкостроительный центр существовал локально. Он не мог поставлять бронелисты в другие регионы, поскольку не имел возможности увеличить их выпуск. Но даже в случае принятия такого решения эти поставки вряд ли удалось бы наладить, поскольку возможности железной дороги были крайне ограничены. Только в первой половине 1942 г. восточные броневые заводы (НТМЗ, ММК и КМК) начали процесс реального улучшения качества бронепроизводства, который затянулся до второй половины года. На заводе № 183 первоначальная практика изготовления корпусов только усиливала возможность появления трещин. Прежде всего, был сильно занижен контроль качества броневых листов перед вырезкой детали. По технологии, принятой еще на Мариупольском заводе, броневые детали, которые поступали в коробленом виде, перед закалкой должны были выправляться в подогретом до температуры отпуска состоянии. После чего они калились «на ребро» (вертикально). В Нижнем Тагиле этой технологией практически пренебрегали. Бронедетали калились плашмя, и только потом, уже остывшие, правились от коробления. Такой «варварский» подход к броневому производству мог привести только к резкому росту размеров и количества трещин[421]. На этапе сборки корпусов повсеместное нарушение элементарных условий только усиливало процесс трещи-нообразования и общее снижение прочности бронекорпуса танка Т-34. Более того, не существовало отработанного четкого технологического процесса сварочных работ. Для увеличения показателей производства была отменена зачистка участков броневых деталей под сварку. Сварка велась электродами повышенного диаметра, что сокращало общую продолжительность сварочных работ, но ослабляло шов. Работники броневого участка часто не соблюдали необходимую точность размеров деталей корпуса. Уже на корпусном участке это приводило к увеличению зазоров между свариваемыми деталями брони, слишком большому сечению швов и, как следствие, усиливалось и без того избыточное напряжение металла. А осуществляли сварочные работы сварщики низкой квалификации[422]. Таким образом, на протяжении всех этапов бронекорпусного производства вероятность появления трещин только усиливалась. Рост выпуска средних танков на УТЗ резко сдерживался провалом организации производства в бронекорпусном цехе завода. По данным военпредов, работавших на заводе № 183, подсчитано, что выполнение программы по комплектам корпусов в I квартале 1942 г. составило в среднем 27,6 % от плана (см. таблицу 5.4 приложения). Завод был не в состоянии самостоятельно нарастить выпуск бронекорпусов до уровня, удовлетворявшего руководство страны. Поэтому с апреля 1942 г. временно начинаются поставки комплектов корпусов Т-34 с УЗТМ. Первоначально уралмашевские корпуса среднего танка предназначались для СТЗ и завода № 183[423]. На фоне проблем организации бронекорпусного производства (недостаток сварщиков и трещинообразование) стали выгодно смотреться преимущества литых танковых башен. Впервые вопрос об изготовлении таких крупных литых деталей, как танковая башня, был поставлен еще в 1939 г., когда основные броневые производства страны – Мариупольский и Ижорский заводы столкнулись с проблемой дефицита оборудования (прежде всего гибочного) для изготовления деталей из броневого листа. Весь довоенный период шли эксперименты для определения оптимального способа отливки крупных деталей (нос, башня) танков КВ и Т-34[424]. Практически сразу же после завершения эвакуационных мероприятий начался поиск технологий, позволявших осуществить этот процесс на восточных заводах. Для скорейшего наращивания темпов производства сначала на Уралмашзаводе, а затем и на остальных броневых заводах повсеместно вводилось литье танковых башен в песчаную форму. Внедрение литых башен КВ (к лету 1942 г. все производство башен КВ было переведено на литье) вместо сварных из катаного металла дало огромный положительный экономический эффект: – был резко снижен объем работ по механической обработке башен (с 231 нормо-часа до 140, т. е. на 40 %); – снижено потребление дефицитной катаной броневой стали для танка КВ на 20 %, снижен объем прессо-гибочных работ в целом по танку на 50 %, а следовательно, высвобождено прокатное, прессовое и гибочное оборудование в танковой и металлургической отраслях промышленности; – был ускорен процесс сварки башен в 2–3 раза и снижен объем сварочных работ на 75 %; – достигнута существенная экономия жидкого металла, кислорода и карбида кальция[425]. Определение новой технологии было найдено на рубеже 1941–1942 гг., когда в целом технологический процесс был успешно освоен литейным цехом УЗТМ. На начальном этапе специалисты Броневого института и литейщики Уралмаша пытались использовать итальянский процесс «Ансальдо», но практически сразу обнаружилась его непригодность для УЗТМ. Первые отливки были осуществлены в августе 1941 г., но башни получились с глубокими трещинами. Поэтому в Свердловске пришлось создавать свою, уникальную технологию раскисления и легирования броневой стали. Без этой технологии литые башни не смогли бы конкурировать с катаными. Эксперименты, несмотря ни на что, были продолжены, и приемлемое решение было найдено. С ноября 1941 г. литые башни пошли потоком[426]. Но не все проходило гладко. Ряд операций отрабатывался уже по ходу серийного производства: обрезка прибылей, поиск приемлемого процесса сушки стержней и ряд других элементов[427]. Следовательно, вышеописанные результаты внедрения башенного литья позволили выйти на плановый уровень производства только к весне 1942 г., когда все элементы технологии были окончательно отработаны. Весной 1942 г. на УЗТМ начался выпуск комплектов корпусов танка Т-34, производство которого было подготовлено за 45 суток. В отечественной литературе этот факт до сих пор преподносился как безусловный успех уралмашевцев[428]. И если смотреть только на показатели выпуска продукции (начало производства, рост выпуска бронекорпусов и т. д.), то успех покажется очевидным (см. таблицу 5.1 приложения). Однако реальность была такова, что результат оказался далеким от идеала. Приказом наркома танковой промышленности от 18 марта 1942 г. завод № 183 обязывался выдать Уралмашзаводу всю необходимую документацию, была снижена программа по комплектам корпусов КВ (с 450 до 280) и установлена программа выпуска корпуса Т-34 на II квартал 1942 г. (в апреле, начиная с 10-го числа, – 75 комплектов, в мае – 125, в июне – 125)[429]. Дополнительно, согласно плану на II квартал 1942 г., УЗТМ производил литые башни к танку КВ-1 для завода № 200, а завод № 200 для Уралмашзавода – литые башни Т-34[430]. Изготовление башен Т-34 на Уралмаше сразу же пошло по литейной технологии, которая была уже хорошо отработана на башнях КВ. Именно это позволило относительно быстро создать технологию для башни среднего танка и внедрить ее не только на УЗТМ, но и на заводе № 200. Завод № 183, приступивший к отливке башен Т-34 раньше Уралмаша, вынужден был отказаться от своего способа выполнения наружного контура стержнями и перейти на изготовление в форме по типу УЗТМ[431]. Именно литейная технология башни Т-34 позволила избавиться от трещин на этой детали среднего танка. Однако весь остальной корпус, с этой точки зрения, еще долго оставался большой проблемой. При организации производства корпусов Т-34 в марте 1942 г. УЗТМ столкнулся с теми же проблемами, что и УТЗ. Большое количество трещин имелось на бортовых деталях (на первых порах трещины были развиты и на лобовой детали Т-34)[432]. В большинстве случаев поражались броневые детали лобового выреза, балансирных вырезов и в районах сварки бортов с днищем. Размер трещин составлял от 10 до 100 мм, но большинство из них находились в зоне сварного шва и имели длину около 30 мм. После сварки корпуса на нем сразу же появлялись трещины, а со временем их количество и размер начинали увеличиваться. Новые трещины, обнаруженные после термической обработки, удалялись огнем газовой горелки и заваривались аустенитовым электродом[433]. Но целостность корпуса уже была нарушена, соответственно, ослаблялась его бронестойкость. Трудности в броневом производстве заставляли идти на изменение конструкции и технологии изготовления корпусов. Но это, в свою очередь, порождало новые, специфические проблемы. Заводы производили бронекорпуса, которые не соответствовали предъявляемым требованиям, даже сильно заниженным в условиях войны. В апреле программа УТЗ по комплектам корпусов была значительно снижена (до 400 штук) по сравнению с мартовским планом в 620 комплектов. За счет роста собственного производства и поставок УЗТМ выполнение программы по изготовлению корпусов на УТЗ удалось довести во II квартале 1942 г. в среднем до 91,7 %, но в то же время завод № 183 ни разу не выполнил план полностью, даже с учетом поставок Уралмашзавода (см. таблицу 5.4 приложения). В Мариуполе деталь танковой брони вырезали из броневого листа специальные обрезные станки. На восточных бронекорпусных заводах, где такого оборудования просто не имелось, настоящим спасением стало выжигание детали с помощью газовой резки. Но на месте среза металл перекалялся и трескался. При этом возможность применения газовой резки ограничивалась недостатком кислорода и позволяла выпускать на УЗТМ не более 10 комплектов в сутки. Поэтому главной задачей здесь стала скорейшая переброска, по решению ГКО, эвакуируемых кислородных установок и ввод в эксплуатацию строившихся, что позволило бы довести данное производство до 25 комплектов в сутки[434]. Тяжелое положение с трещинами на танковых корпусах стало естественным следствием особенностей создания бронепрокатного и корпусного производства в восточных регионах страны летом-осенью 1941 г. Этот процесс был осуществлен в предельно сжатые сроки в авральных условиях, а И.В. Сталин и его окружение требовали постоянно увеличивать выпуск танков. В течение всей первой половины 1942 г. уральские заводы непрерывно увеличивали выпуск корпусов и танков Т-34 (см. данные таблицы 2.1). Но в условиях, когда заводы вынуждены были все свое внимание сосредоточить только на количестве выпускаемой продукции, неизбежным итогом стало резкое сокращение качества боевых машин. Таблица 2.1 Рост выпуска башен, корпусов и танков Т-34 на УЗТМ и УТЗ в первой половине 1942 г.[435] Катастрофическое положение с броней Т-34 достигло такого уровня, что на конференции по качеству среднего танка (проходила 10–15 сентября 1942 г.) это вопрос стал одним из главных[436]. Трещины в броне в середине 1942 г. были самым распространенным дефектом Т-34, они составляли 56 % от всех рекламаций, поступавших с фронта. Следующим по счету дефектом, который встречался только в 13 % случаев, было разрушение бортовой передачи[437]. Масштабы проблемы и ее развитие на УТЗМ наиболее наглядно показаны в таблице 5.12 приложения. С момента начала сбора данных о поражении трещинами, в течение мая – июня 1942 г. доля дефектных корпусов стала стремительно приближаться к 100 %: с 65 % до 83,9 %. Во второй половине года проблема несколько ослабла (с 71,8 % в июле до 60,5 % в октябре), но реальное сокращение произошло с ноября по декабрь: с 45,0 % до 28,2 %. В музее бронетанковой техники УВЗ сегодня можно увидеть характерный образчик корпуса нижнетагильского Т-34, пораженного трещинами. В музее выставлен огнеметный танк ОТ-13-76. Уникальность этой машины состоит в том, что она не успела принять участие в боевых действиях, не получила повреждения и случайно была затоплена в подмосковном озере Черное зимой 1943 г. (по данным музея УВЗ). Корпус танка поражен несколькими трещинами различной формы (см. фото 1–7 приложения). Примечательно, что корпуса, произведенные на Уралмаше, имели совершенно иной характер трещин. Вместо нескольких крупных сквозных трещин уралмашевские корпуса поражались множеством мелких, располагавшихся, как правило, по краям броневой детали (см. рисунок 5 приложения). ЦНИИ-48 с 20 августа по 10 сентября 1942 г. провел свое первое исследование причин потерь Т-34 на поле боя (без указания заводовизготовителей). Обследовались только танки, находящиеся на ремонтных базах Москвы и горьковском заводе № 112. Следовательно, эту выборку нельзя назвать полностью репрезентативной. Значительная часть машин, оставшихся на поле боя, осталась неизученной. Из всего количества потерянных в бою танков большая доля имела внутренние поломки. Другой вопрос, что основную часть боевых потерь средних танков, уничтоженных огнем противника, ЦНИИ-48 объяснял другим, субъективным фактором. Большинство случаев пробития бронекорпуса приходилось на борт и подкрылки танка. Следовательно, противник был вовремя не обнаружен и смог действовать в относительно комфортной для себя обстановке. Возможно, как было написано в выводе, это объяснялось неопытностью экипажей, не умевших должным образом использовать тактические свойства танков. А также особенностью конструкции танка Т-34, которая не позволяла своевременно обнаружить огневые точки противника из-за неудовлетворительного кругового обзора[438]. В какой мере в данной ситуации трещины на корпусе способствовали поражению брони и сколько танков из исследуемых имели эти трещины – сказать трудно. Но впоследствии у Броневого института появились данные, позволяющие пролить свет и на этот вопрос. В первой половине декабря 1942 г. ЦНИИ-48 и завод № 183 провели принципиально иное исследование. Серийный корпус Т-34 был обстрелян на полигоне 45-и 76,2-мм снарядами. Результаты этих испытаний, как и предыдущих, НИИ посчитал в целом удовлетворительными с точки зрения стойкости танковой брони. Но здесь появились очень важные нюансы. Левый борт испытуемого танка имел множественные трещины, что стало причиной его «повышенной хрупкости». Дословная цитата: «При снарядных испытаниях длина трещин сильно увеличилась, а в некоторых местах трещины возникли вновь. При попадании в участок брони, ограниченный пересечением трещин, выбит кусок брони и нанесены значительные поражения внутри танка»[439]. Другими словами, трещины с высокой долей вероятности могли стать причиной разламывания части корпуса, гибели экипажа и потери самого танка. Это означало приговор бронестойкости средних танков выпуска 1942 г. (особенно первой половины и середины года). Т-34 вошел в историю как один из самых защищенных танков Второй мировой войны. Но действительность оказалась иной. Его надежность могла быть обеспечена только в случае тщательного соблюдения технологии производства броневого корпуса: от плавки металла в мартеновской печи до сборки корпуса на сварочном стенде. Но соблюсти ее в условиях массового производства первого периода войны оказалось трудноисполнимым делом, особенно на заводах, вновь начинающих изготавливать корпуса из БВТ. Проблемы бронекорпусного производства Т-34 встали достаточно остро, и решать их необходимо было в кратчайшие сроки: в отличие от Мариупольского завода, все восточные предприятия (УЗТМ, заводы № 112, 174, 183, 264 НКТП) в течение 1942 г. выпускали корпуса с огромным количеством трещин, поскольку не обладали необходимым объемом оборудования, технологиями и ресурсами для успешного развертывания выпуска корпусов из БВТ. Наращивание выпуска танков в первой половине 1942 г В конце 1941 – начале 1942 г. восточные танковые заводы находились в состоянии становления производства, так как практически все предприятия (кроме завода № 76) или значительно расширили свои производственные мощности за счет прибытия эвакуированных предприятий (УЗТМ – Ижорский завод, завод № 78 – № 200), или были созданы за счет слияния местных и эвакуированных мощностей (челябинский Кировский завод, Уральский танковый завод № 183, завод № 37 и т. д.). С самого начала работы, с конца 1941 г., танковым заводам ставились фактически невозможные задачи – «запредельные» планы ежемесячного выпуска основной продукции. И.В. Сталин во что бы то ни стало хотел увидеть как можно больше выпущенных танков. Как показала практика, такого количества продукции заводы не в состоянии были произвести и впоследствии, когда стали выходить из положения восстановления на уровень стабильного производства. В этом случае добиться максимального количества танков можно было только путем резкого сокращения требований к качеству поставляемого сырья и комплектующих для сборочного производства, а также к качеству самих танков. Исходя из ситуации, когда эвакуированные танковые заводы еще не могли обеспечить выпуск продукции на достаточно высоком качественном уровне, советское руководство пошло на дальнейшее снижение условий приема готовой продукции. С 15 января 1942 г. для военпредов ГАБТУ КА на танковых заводах устанавливались следующие требования для сдачи танков военпредам: – каждый десятый танк Т-34 и КВ и каждый пятый танк Т-60 по выбору военпреда подвергался пятикилометровому пробегу; – на каждом танке Т-60 и каждом десятом танке Т-34 и КВ производился отстрел пушки, кроме того, на каждом танке подвергались отстрелу пулеметы. Для увеличения количества поступавших в действующую армию танков военпреду разрешалось принимать машины без наличия некоторых приборов и агрегатов (при условии их отсутствия на заводе), в том числе: спидометров, башенных вентиляторов (в зимнее время), моторов поворота башни, переговорных устройств (при условии их замены сигнальными лампами), запасных бачков, раций и т. д.[440] Результат таких явно заниженных требований к качеству бронемашин не замедлил сказаться. Так, например, из 10 танков КВ, полученных 121-й танковой бригадой 10 февраля 1942 г., 5 (т. е. 50 %) вышли из строя в результате пробега от 140 до 250 км. В основном это произошло из-за ненадежной коробки перемены передач[441]. ГКО своим постановлением № 1231сс от 1 февраля 1942 г. установил, что Наркомат танковой промышленности СССР в январе 1942 г. «резко» не выполнил задания по выпуску танков[442]. Поэтому довольно скоро ежемесячные и поквартальные графики стали значительно корректировать в сторону уменьшения. Так, согласно приказу наркома В.А. Малышева от 26 декабря 1941 г., план на I квартал 1942 г. для УЗТМ составил 1245 комплектов корпусов КВ (380 – в январе, 415 – в феврале и 450 – в марте), но впоследствии план на 1 квартал 1942 г. в целом был снижен до 900 комплектов[443]. Точно так же изменились планы и для других заводов. Например, для Кировского завода план с 435 танков в январе был снижен до 280 в марте 1942 г.; для завода № 200 – со 130 комплектов корпусов в январе до 65 в марте 1942 г.[444]. Перед заводами танкопрома встала непосильная задача – выполнить совершенно нереальные планы руководства страны. Сделать это без колоссального набора проблем, связанных с качеством продукции, было невозможно. В начале 1942 г. советскому руководству пришлось пересмотреть свои планы по развитию танкового производства на Урале и в Западной Сибири. Уже 6 января 1942 г. ГКО решил полностью свернуть выпуск легкого танка Т-50 и перестроить заводы, занятые в его изготовлении. Одной из причин стало фактическое отсутствие двигателей В-4 для этого танка. В этих условиях чкаловский завод № 174 приступил к организации производства узлов и агрегатов танка КВ для Кировского завода. Омский завод № 173 начал подготовку выпуска Т-34, а саратовский завод должен был переориентироваться с выпуска корпусов Т-50 на броневые корпуса к другому легкому танку – Т-60 для сталинградского завода № 264[445]. В марте 1942 г. закончилась недолгая история танкового производства в Чкалове. По решению советского руководства чкаловский завод переводился в Омск и объединялся с заводом № 173 для совместного производства Т-34. Так появился омский завод № 174 НКТП. В Чкалове оставался только выпуск боеприпасов[446]. В конце января 1942 г. строящиеся новые площадки вместо планируемого изначально выпуска легкого танка были переориентированы на изготовление Т-34. Барнаульские заводы были объединены в единое предприятие под индексом С-10. Челябинский завод получил индекс С-70. Тогда же начались работы по выделению бывшей площадки «Стройсемь» из состава завода № 200 для будущего С-70[447]. Но уже в марте 1942 г. все работы по созданию нового завода в Челябинске были свернуты, и недостроенные мощности влились обратно в состав завода № 200[448]. Решение о начале создания новых танковых производств изначально выглядело более чем спорно. В момент, когда страна встает перед колоссальной проблемой восстановления эвакуированных мощностей, возникает задача строительства новых. Это неизбежное и ненужное распыление ресурсов впоследствии было осознано, и новое строительство было прекращено. В первой половине 1942 года начали проявляться основные проблемы организации работы свердловского завода № 37. Мы уже видели, что эвакуированные производства были размещены на трех площадках города, которые были отдалены друг от друга на несколько километров. Транспортные трудности взаимодействия разных цехов внутри одного завода стали лишь первым номером в длинном списке проблемных моментов существования предприятия. Весной 1942 г. сказалась поспешность при возведении цехов завода в конце предыдущего года. Крыши двух корпусов на территории бывшего завода им. Воеводина были временного типа: дощатый настил покрыт одним слоем толя. Во время дождя влага просачивалась сквозь образовавшиеся щели и попадала на оборудование и электропроводку[449]. За этот же период на заводе официально на должность начальника конструкторского отдела никто не был назначен. Фактически отделом руководил Суренян, поставленный устным распоряжением директора. Впоследствии все назначения на эту должность носили случайный и непостоянный характер. Такое отношение к конструкторскому отделу привело к тому, что он «из мозга завода превратился в самый плохой отдел». Конструкторы практически перестали общаться с производственниками, работы по улучшению конструкции танка Т-60 и внедрению в производство танка Т-70 по отдельным узлам или проводились с большим трудом, или не проводились совсем. Экспериментальный цех хоть и был создан, но совершенно не обеспечен ни кадрами, ни оборудованием, ни площадями и влачил жалкое существование. По словам самих конструкторов завода, танк Т-60 танкисты, не лишенные чувства юмора, прозвали ГД-2 («гроб на двоих»); но при таком отношении к изыскательским работам ни о каком усовершенствовании машины не могло быть и речи[450]. Необходимо отметить, что танки, собираемые заводом № 37, за весь период его существования были довольно низкого качества. Предприятие постоянно получало на свою продукцию большое количество рекламаций. В основном это были претензии на плохое качество бронекорпуса: при пробитии брони образовывалось не отверстие, а раскол плиты; сварные швы были не способны выдержать необходимые нагрузки и при попадании снаряда лопались[451]. Из-за плохой организации погрузки и загрузки железнодорожного транспорта вагоны, предназначенные для завода № 37, постоянно простаивали и мешали движению. Это вынудило военного прокурора свердловского участка железной дороги им. Кагановича Таранова в мае 1942 г. обратиться с жалобой к секретарю горкома В.И. Недосекину[452]. Зависимость предприятия от поставок комплектующих с других заводов стала главной «ахиллесовой пятой» завода и причиной постоянных головных болей его руководства. Завод № 183, согласно приказу наркома танковой промышленности В.А. Малышева от 2 декабря 1941 г., являлся постоянной базой по поставке литья для завода № 37: отливка траков, катков, ленивцев, масок и т. д.[453] Позже к поставкам литья, а также поковок были подключены челябинский Кировский завод, УЗТМ и СТЗ. Новотагильский металлургический завод поставлял броневой лист, Горьковский автомобильный завод – двигатели, среди поставщиков были Свердловский завод РТИ и другие предприятия[454]. С самого начала производства (конец ноября 1941 г.) и вплоть до переподчинения в сентябре 1942 года Уралмашу завод № 37 испытывал трудности из-за постоянных задержек предприятиями-изготовителями поставок по основным деталям. Нерешенность вопросов кооперирования и отсутствие надежной базы снабжения приводили к частым простоям конвейера сборки танков; руководство завода № 37 буквально завалило отдел танковой промышленности Свердловского обкома ВКП(б) жалобами на своих поставщиков. Задержки поставок комплектующих приводили к простоям собственного производства: «За первую пятидневку [мая 1942 г.] Горьковский автомобильный завод отгрузил нам третьего мая всего лишь 9 моторов [из 75]. Таким образом, завод в настоящее время третьи сутки стоит из-за отсутствия моторов и не собирает машин. Поставщиками траков для нашего завода является завод № 183… и завод СТЗ… [Из-за недопоставок этими заводами данной продукции в апреле заводом № 37] спущено с конвейера 109 машин без траков…» (из обращения директора завода № 37 Г.Р. Фрезерова к секретарю Свердловского обкома ВКП(б) В.М. Андрианову)[455]. Склады и территория забивались недоделанными машинами, мешая производству новых. Особенно тяжелое положение было с траками. Например, директор завода № 37 Г.Р. Фрезеров в своей жалобе писал следующее: «…аппарат [директора завода № 183 И.М. Зальцмана] в лице начальника цеха тов. Грачева заявил нашему представителю, что отливать траки не собирается»[456]. И только вмешательство свердловского обкома или Наркомата помогало выйти из очередной кризисной ситуации и заставить поставщиков выполнить свои обязательства[457]. Пытаясь найти выход из создавшейся ситуации, Наркомат танковой промышленности разрешил заводу № 37 премировать из собственных фондов работников предприятий – поставщиков, выполнявших графики поставок[458]. На заводе создалось сложное положение, среди причин которого можно выделить следующие: чрезмерно затянутый монтаж оборудования эвакуированных заводов, плохо организованная структура управления заводом, недостаток кадров и срывы по заказам кооперации[459]. Кроме того, внутри руководства завода сложились отношения, которые директор Уралмашзавода охарактеризовал как «ненормальные»[460]. Поскольку новый завод был создан из трех эвакуированных предприятий и двух местных, на нем неизбежно возникали трения внутри объединенного коллектива. Но вместо устранения разногласий они только усиливались дирекцией завода. Например, бывший главный инженер Подольского завода был послан на свердловский завод № 37 в качестве директора, но впоследствии директор завода Г.Р. Фрезеров назначил его сначала своим заместителем, затем заместителем главного инженера, а в самый разгар восстановительных работ – помощником директора по социально-бытовым вопросам. На заводе существовала внутренняя борьба между бывшими работниками московского завода № 37 и завода «КИМ». По сути дела, именно руководством был спровоцирован конфликт с бывшими работниками Подольского завода, после чего большинство из них ушло на другие предприятия. Существовавшая на заводе дисциплина находилась явно в неудовлетворительном состоянии. Приказы руководства были не продуманы и часто отменялись. Неудивительно, что в таких условиях работники завода не считали себя обязанными выполнять волю дирекции. На фоне этого необходимо отметить тот факт, что, по данным директора Уралмаша, завод № 37 располагал самым большим в Свердловске парком легковых автомобилей (26 машин) для обслуживания нужд руководящего состава (к примеру, у гораздо более крупного Уралмаша их было 16, у артиллерийского завода № 8 НКВ – 13 и т. д.)[461]. Сам по себе этот факт не является примером отрицательным. Необходимо иметь в виду, что завод был разнесен по разным частям Свердловска, а нужды оперативного управления требовали регулярного присутствия представите – лей дирекции на том или ином участке. Но Б.Г. Музруков именно факт большого количества автомобилей считал отрицательной характеристикой руководства завода № 37. В начале марта 1942 г. ГКО принял на вооружение новый легкий танк Т-70. Это была глубокая модернизация Т-60. Новая машина получила усиленную на 10 мм лобовую броню и броню башни, а вместо 20-миллиметровой авиационной пушки – 45-миллиметровую пушку. Но остался один из важнейших недостатков Т-60 – экипаж всего 2 человека. Выпуск нового танка уже в апреле должны были начать свердловский завод № 37 и кировский завод № 38 (бывший Коломенский). До конца мая изготовление Т-60 и Т-70 должно было идти параллельно, а с июня – только Т-70: в июне 125 танков на заводе № 37 и 120 танков на заводе № 38, в июле 175 и 150 танков соответственно[462]. Также легкие танки продолжал выпускать ГАЗ. Сталинградский завод № 264 выпускал только Т-60. Корпусное производство Т-70 было организовано на заводах № 176, 177 и 180[463]. Двигатели поставлял ГАЗ[464]. Но завод № 37 так и не смог наладить производство нового легкого танка. Видя бесперспективность увеличения количества выпускаемых на свердловском заводе легких танков, правительство приняло решение о снижении плана для этого предприятия. Приказом наркома танковой промышленности от 29 апреля 1942 г. заводу № 37 было предписано перейти на ежесуточный выпуск 15 танков (вместо 20–25) и передать освободившееся оборудование заводу № 76[465]. Тем не менее с конца 1941 г. и по середину 1942 г. завод непрерывно увеличивал выпуск легких танков. Уже в течение II квартала 1942 г. он фактически вышел на уровень планового производства. Всего за период своего существования в Свердловске завод № 37 произвел 1249 легких танков[466]. По данным А. А. Антуфьева, завод в 1942 г. выпустил 1218 танков Т-60 и около десяти Т-70[467]. По другим данным – 1219 легких танков Т-30 и Т-60 (см. таблицу 5.7 приложения). Свердловский дизельный завод № 76 в течение первой половины года активно наращивал производственные обороты. Но этот процесс был связан с низким качеством танковых двигателей, выпускаемых заводом. Во многом (но не во всём) проблемы завода № 76 объяснялись неудовлетворительными поставками отдельных узлов и деталей кооперирующими предприятиями. Прежде всего Уралмашем. Поставки Уралмашем силуминовых отливок для Уралтурбозавода, начиная с осени 1941 г., постоянно росли (см. данные таблицы 2.2 на с. 250). Таблица 2.2 Рост поставок силуминового литья УЗТМ на Уралтурбозавод /завод № 76/ в 1941–1942 гг. (в тоннах)[468] Но в то же время поставки с УЗТМ и других предприятий отличались, вопервых, неритмичностью, а во-вторых, большим количеством брака, что очень часто создавало напряженную ситуацию с производством на заводе. Например, вследствие серьезного нарушения технологического процесса, захламленности и неорганизованности рабочих мест продукция цеха № 34 УЗТМ (производство деталей В-2) содержала большое количество брака[469]. В начале 1942 г. Уралмашзавод, являясь для завода № 76 единственным производителем бронзовых прутков БАЖМ, постоянно задерживал их поставки[470]; в апреле того же года временно прекратил производство штамповок для В-2, чем вынудил директора завода № 76 Д.Е. Кочеткова обратиться непосредственно в СНК СССР с просьбой оказать давление на руководство УЗТМ[471]. В январе 1942 г. задержки поставок ряда деталей к двигателю В-2 (топливных насосов, форсунок и др.) и отсутствие поставок ковкого чугуна с Кировского завода привели к временной остановке производства моторов и потребовали личного вмешательства секретаря Свердловского обкома В.М. Андрианова[472]. В июне 1942 г. Златоустовский металлургический завод и Магнитогорский металлургический комбинат задержали поставку легированного металла свердловскому дизельному заводу[473]. Но списывать вину только на соответствующие предприятия нельзя, поскольку сами они находились в абсолютно схожих условиях. Задержки у УЗТМ возникали, как правило, по причинам задержек поставок со стороны других контрагентов или в результате неудовлетворительной работы железной дороги. К сожалению, невозможность, например, Серовского завода вовремя изготовить специальные сплавы для Уралмаша оборачивалась срывом производства комплектующих для Кировского завода или завода № 76. Таким образом, говоря о плохом качестве двигателей завода № 76, необходимо учитывать тот факт, что значительная часть полуфабрикатов, получаемых от заводов-поставщиков (в первую очередь от УЗТМ – основной заготовительной базы и Кировского завода – поставщика топливной аппаратуры), содержали большое количество брака, исправлять который приходилось уже дизельному заводу. Вопрос о качестве поставляемых заготовок, отдельных узлов и агрегатов периодически вставал в течение всей войны. И все же, несмотря на все эти трудности, начиная со второй половины 1942 г. завод № 76 начал успешно выполнять заданную программу по двигателю В-2. Оговоримся сразу, что в этом выполнении не учитывалась дефектная продукция, которая выявлялась после приемки военпредами. Уже в сентябре 1942 г. заводом было произведено на 50 моторов больше плановых показателей, за что в октябре он получил переходящее Красное знамя Государственного Комитета Обороны[474] и продолжал его держать в течение четырех месяцев[475]. Серьезные проблемы на Кировском заводе наметились с производством двигателей В-2. С начала 1942 г. на заводе был относительно стабильный рост производства двигателей, но уже к середине года он фактически остановился (см. таблицу 5.6 приложения). Приказом по НКТП от 15 марта 1942 г. отмечалось, что Кировский завод производил дизелей ровно в два раза меньше, чем харьковский завод № 75. И хотя у завода есть все производственные возможности расширить дизельное производство, он, полностью удовлетворяя свои потребности в двигателях, недопоставляет этот вид продукции прикрепленным по кооперации предприятиям (заводам № 112 и 183)[476]. К январю 1942 г. челябинский завод № 200 НКТП закончил основные работы по размещению эвакуированного оборудования и смог приступить к выпуску бронекорпусов КВ. Так закончилась полуторагодовая эпопея по организации корпусного производства в Челябинске. Однако завод так и не смог в течение 1942 г. выйти на стабильный уровень производства. Всю первую половину года предприятие в среднем выполняло программу не более чем на 83 % (подсчитано по данным таблицы 5.6 приложения). При этом нужно учитывать, что план, за исключением января, составлял не более 70–90 бронекорпусов в месяц, то есть был на достаточно низком уровне. УЗТМ в тот момент изготавливал в среднем около 240 корпусов КВ в месяц (подсчитано по данным таблицы 5.1 приложения). Все попытки административного воздействия на руководство завода оказывались тщетными. Без дополнительной материальной и кадровой помощи извне предприятие не могло самостоятельно увеличить объемы производства. Весной 1942 г. было решено развернуть ремонт танков КВ на заводе № 200. Но к концу августа того же года из 70 танков было отремонтировано только 10. Рабочей силой ремонтный участок был обеспечен только на 15–20 %, и специальных площадей под него не выделялось. Кроме того, производственная организация участка находилась в неудовлетворительном состоянии: в планово-производственном отделе и отделе кооперации отсутствовали специальные группы по ремонту, вследствие чего подготовка производства и кооперация с другими заводами совершенно не обеспечивали ремонт танков. Танки, подлежащие ремонту, стояли под открытым небом с неснятым вооружением и боеприпасами. Постепенно они приходили в негодность и частично расхищались (приборы управления, радио- и электрооборудование и т. д.). Поэтому Челябинским областным комитетом ВКП(б) было принято решение о возбуждении ходатайства о снятии с завода ремонта танков[477]. Вместе с тем, несмотря на обозначенные нами проблемы, танковые заводы в течение 1942 г. постоянно наращивали производство продукции и неуклонно увеличивали выпуск корпусов, двигателей и танков. В мае 1942 г. по итогам Всесоюзного социалистического соревнования работников танковой промышленности победителями были признаны ведущие танковые заводы: завод № 183, УЗТМ и Кировский завод. Из протокола совместного рассмотрения ВЦСПС и НКТП СССР итогов всесоюзного соцсоревнования работников танковой промышленности за май 1942 г.: эти предприятия «…значительно перевыполнили Госплан… и равномерно работали по суточному графику»[478]. В приказе наркома танковой промышленности В. А. Малышева от 12 июня 1942 г. говорилось, что «коллективы заводов – Кировского, № 183 и Уралмаш – завода выполнили… свои обязательства по Всесоюзному социалистическому соревнованию, перевыполнили государственный план по выпуску танков, танковых дизелей и бронекорпусов, равномерно работали по графику[479], в результате чего вышли победителями во Всесоюзном социалистическом соревновании и удостоены высокой награды…»[480]. В июне 1942 г. за образцовое выполнение заданий правительства по производству бронетанковой техники завод № 76 был награжден орденом Ленина, а УЗТМ и УТЗ № 183 – орденом Трудового Красного Знамени[481]. В обобщающих работах конец 1941-го – первая половина 1942 гг. рассматривались как восстановительный этап, и считалось, что к середине 1942 г. эвакуированные мощности танковой промышленности были полностью восстановлены на востоке страны[482]. Уральские историки в целом были согласны с выводами обобщающих исследований и утверждали, что к лету 1942 г. большинство эвакуированных в регион предприятий стали систематически выполнять свои задания[483]. Вслед за советской историографией идут авторы современной коллективной монографии «Экономический фундамент Победы»[484]. Этой же точки зрения придерживается исследователь истории танковой промышленности А.Ю. Ермолов[485]. Если воспользоваться только количественными данными, то окажется, что танковая промышленность и страны, и Урала к середине 1942 года достигла действительно впечатляющих результатов. Уралмаш успешно освоил выпуск бронекорпусов Т-34 параллельно с выпуском корпусов КВ и во II квартале в целом успешно справлялся с плановыми заданиями (см. таблицу 5.1 приложения). Кировский завод постоянно наращивал производство танка КВ и уже к маю вышел на полное выполнение и перевыполнение планов (см. таблицу 5.2 приложения). Выпуск двигателя В-2 Кировский завод увеличил с января по март более чем в 4 раза и точно так же, как и в танковом производстве, с мая стал стабильно перевыполнять план (см. таблицу 5.3 приложения). Челябинский бронекорпусной завод № 200 тоже добился впечатляющих успехов, уже в апреле перевыполнив план почти на 30 %. Правда, этот успех во многом был достигнут за счет полного провала программы предыдущего месяца, когда выпуск корпусов был равен 0. Но в течение следующих двух месяцев в целом положительная динамика выполнения программы сохранилась (см. таблицу 5.6 приложения). УТЗ нарастил выпуск бронекорпусов и танков с января по май примерно в 3 раза[486]. Завод № 37 за первое полугодие увеличил выпуск легких танков более чем в 3 раза. К маю он приблизился к выполнению программы, а в июне даже смог ее перевыполнить (см. таблицу 5.7 приложения). Таким образом, мы видим, что в целом в течение II квартала 1942 г. танковая промышленность работала успешно, зачастую перевыполняя плановые показатели. Это было серьезное достижение. На этом можно было бы поставить точку и сказать, что период восстановления эвакуированного производства закончен. Дальше заводы должны ждать следующие достижения и успехи. Но беда в том, что ограничиться только количественными показателями мы не можем. Важно также принимать в расчет качество бронетанковой продукции. Более детальный анализ событий 1942 г. не позволяет нам согласиться с уже устоявшейся точкой зрения. Заводы постоянно работали на увеличение количества выпускаемой продукции – это было главное требование, которое к ним предъявляло руководство страны. И именно за выполнение этого показателя заводы получали указанные награды. В то же время качество продукции танкостроения оставалось предельно низким. О надежности танков выпуска конца 1941 г. – начала 1942 г. красноречиво свидетельствуют предельно заниженные условия сдачи заводами боевых машин военпредам. По этим условиям танк фактически должен был только завестись и проехать некоторое расстояние. В январе-феврале 1942 г. из всех тяжелых машин, присутствующих на ремонтных базах, только 39 % танков были потеряны в бою, остальные имели различные заводские дефекты, устранить которые в действующих частях было невозможно[487]. Выше уже отмечалось, что в феврале 1942 г. 121-я танковая бригада в течение пробега до 250 км потеряла в результате поломок половину танков КВ. Ситуация принципиально не изменилась и к концу года. В середине ноября 1942 г. было осмотрено 84 вышедших из строя танка КВ, которые были выпущены с 10 октября по 4 ноября. Все они проработали не более 15 мото-часов, а некоторые вообще не имели пробега. 72 из них имели различные конструктивные дефекты, которые вывели их из строя, а 12 танков не «выездили» и 1,5–2 мото-часа, их качество на тот момент было до конца не выяснено. В 13 случаях вышел из строя двигатель, в 6 – была поломана КПП, на всех дефектных танках в целом было поломано 289 нижних катков, было обнаружено 38 негодных триплексов. Кроме того, все машины имели большое количество мелких поломок и дефектов (не установлены крепления аккумулятора и др.)[488]. Как мы уже видели выше, основными причинами потери танков стали не поражение от снарядов противника, а поломки двигателя. Но наиболее радикально проблема качества танков проявила себя в бронекорпусном производстве Т-34 – его броня из-за обилия трещин и проблем с металлом была явно далека от тех стандартов надежности, которые закладывали в него конструкторы. Поэтому советской танковой промышленности еще предстояло пройти сложный путь до вывода изготавливаемой техники на качественно иной уровень. М.Б. Барятинский, автор научно-популярной работы «Т-34 в бою», цитирует «Отчёт по испытаниям броневой защиты танка Т-34 обстрелом из 88-мм немецкой танковой пушки», составленный сотрудниками НИБТ полигона в мае 1943 г.[489], который красноречиво показывал качество бронезащиты Т-34: «Обстрел корпуса Т-34 с дистанции 500 м. 1) Бронебойный снаряд. Лобовой лист. Толщина – 45 мм, угол наклона – 40 град., угол встречи – 70 град. Пролом в броне. Сорван люк водителя. В броне трещины 160–170 мм. Снаряд рикошетировал. 2) Бронебойный снаряд. Балка носа. Толщина 140 мм, угол наклона – 0 град., угол встречи – 75 град. Сквозная пробоина, входное отверстие диаметром 90 мм, выходное – 200x100 мм, в сварном шве трещины 210–220 мм. 3) Осколочно-фугасный снаряд. Лобовой лист. Толщина – 45 мм, угол наклона – 40 град., угол встречи – 70 град. Незначительная выбоина. Вся левая сторона крепления лобового листа с бортовыми листами разрушилась. Установлено: 88-мм танковая пушка пробивает носовую часть корпуса. При попадании в лобовую часть снаряд рикошетирует, но вследствие невысокого качества брони образует пролом в броне. Броня корпуса обладает невысокой вязкостью – отколы, расслоения, трещины. Сварные швы корпуса при попадании снарядов в листы разрушаются. Выводы: 88-мм немецкая танковая пушка с 1500 м пробивает лобовую часть корпуса танка Т-34. <…> Для увеличения бронестойкости броневого корпуса Т-34 необходимо улучшить качество брони и сварных швов»[490]. Содержание цитаты и особенно последняя фраза совершенно однозначно показывают, что качество броневых корпусов было весьма далеко от необходимого. Низкая вязкость и, как следствие, отколы, расслоения и трещины, возникшие в результате обстрела, стали результатом дефектности металла корпуса. Вернемся к исследованию ЦНИИ-48, проведенному в конце августа – начале сентября 1942 г. Все эти машины проделали длинный временной путь от изготовления до попадания на ремонтные базы. Следовательно, они, скорее всего, были изготовлены не позднее первой половины 1942 г. А значит, мы вполне можем использовать данные исследования института для иллюстрации качества боевой техники, изготавливаемой на восточных заводах НКТП. По данным ЦНИИ-48, 35 % всех танков Т-34 в летних боях были потеряны (вышли из строя) без пробития бронезащиты, при этом основная часть неисправностей пришлась на поломки двигателя[491]. Эта цифра предельно важна для понимания процессов, проходивших на предприятиях танковой промышленности. Она означает, что более трети всех танков просто-напросто сломались в силу различных причин, а не были уничтожены противником. Конечно, некоторую часть поломок можно списать на неопытность экипажей. Мы предполагаем и такое (это тема отдельного исследования). Но в любом случае такой большой процент потерь по техническим причинам мог означать только одно – боевые машины, выпускаемые восточными танковыми заводами, были настолько низкого качества, что зачастую не могли доехать до поля боя. При этом мы далеки от переоценки значения трещино-образования на корпусах Т-34. Как показало исследование ЦНИИ-48, качество брони в целом было «удовлетворительного» состояния. Трещины на броне среднего танка, безусловно, не делали его беззащитным. Однако они резко увеличивали вероятность пробивания брони, если снаряд попадал непосредственно в трещину либо в область, примыкающую к ней. Этот факт отчасти подтверждают статистические данные исследования. Большая часть случаев пробивания корпуса пришлась на вертикальный борт и подкрылки (наклонные верхние боковые листы): из всех попаданий в лобовую деталь танка только 18 % были опасными, в вертикальные бортовые детали и подкрылки – 67,6 % и 28,6 % соответственно. Причем не крупными калибрами (88 мм и более), а средним калибром 50 мм, и даже допускались малые – 20 и 37 мм (либо это были подкалиберные снаряды) [492]. Исходя из полученных данных, ЦНИИ-48 вполне обоснованно посчитал, что основными факторами повышения живучести танков Т-34 на поле боя должно стать не увеличение толщины брони, а более тщательная тактическая подготовка экипажа и рост качества и надежности внутренних механизмов и ходовой части танка[493]. Последний фактор недвусмысленно указывает на качество изготавливаемой техники. Именно над этим предстояло работать танковым заводам. На основании всех изложенных фактов мы можем сделать вывод о том, что окончательное восстановление эвакуированной танковой промышленности произошло не к середине 1942 г., как считала советская историография и как продолжают считать современные авторы, а гораздо позже. Рост выпуска техники и выполнение плановых показателей нельзя считать объективным доказательством успехов восточных танковых заводов. Сами по себе эти факторы, безусловно, важны, но качество выпускаемой продукции требовало к себе повышенного внимания и заставляло и дальше работать над совершенствованием производственной сферы. О каком восстановлении промышленности можно говорить, если подавляющее большинство бронекорпусов основного советского танка Т-34 поражено трещинами, а больше трети машин ломаются, не участвуя в бою?! Именно в середине 1942 г. должен был бы начаться новый, последний этап становления восточного танкостроения – достижение должного уровня качества бронетанковой продукции. Но он был остановлен начавшимся в июле 1942 г. новым крупномасштабным наступлением противника, приведшим к потере сталинградского промышленного района. Это самым серьезным образом сказалось на работе всей танковой промышленности страны. Производственный кризис (лето 1942 г.) Летом 1942 г. в связи с началом наступления немецко-фашистских войск на Волгу и Северный Кавказ советское правительство приняло решение об эвакуации Сталинградского тракторного завода, завода № 264 и кооперирующих с ними предприятий. На тот момент СТЗ являлся крупнейшим предприятием по производству среднего танка: до эвакуации СТЗ выпустил 2520 танков Т-34, тогда как Уральский танковый завод, считавшийся головным предприятием НКТП по производству Т-34, в I и II кварталах 1942 г. – только 1820[494]. Совершенно очевидно, что в перспективе уже ближайшего полугодия УТЗ должен был нарастить выпуск средних танков и значительно превзойти уровень производства СТЗ. Мы приводим здесь эти данные для понимания проблемы масштабов потери сталинградских предприятий. Для снижения негативных последствий эвакуации принимается решение о сохранении общего объема производства танка Т-34 и двигателя В-2 за счет других предприятий. Это решение правительства имело далекоидущие последствия. Приказом по НКТП Уралмашу и Кировскому заводу предписывалось в течение августа 1942 г. подготовить производство и с сентября начать выпуск среднего танка Т-34. В целях обеспечения новой программы на УЗТМ прекращалось производство корпуса КВ, и в состав предприятия в статусе филиала включался завод № 37 НКТП. Для Кировского завода план выпуска тяжелых танков значительно сокращается[495]. В сентябре 1942 г. московский филиал завода № 37 был выделен в самостоятельное номерное предприятие «завод № 37 НКТП»[496]. На свердловском и челябинском танковых предприятиях сложилась ситуация, прямо напоминавшая события конца 1941 – начала 1942 г., когда в экстренном порядке необходимо было внедрить технологию, изготовить оснастку и наладить серийный выпуск новой, ранее незнакомой продукции. Хотя прежняя программа была существенно сокращена, этим уральским предприятиям так и не удалось выполнить переход на запланированные объемы выпуска среднего танка в установленные наркоматом сроки (см. таблицы 5.1 и 5.2 приложения). Сложной была ситуация на заводе № 183. Состояние корпусного производства стало основной причиной невозможности увеличить выпуск танков. Как видно из данных таблицы 5.4 приложения, рост производства комплектов танковых корпусов (корпус и башня) практически остановился уже в мае 1942 г., и завод не мог самостоятельно обеспечивать сборочное производство. За счет поставок Уралмаша выполнение программы по корпусному производству на УТЗ удалось довести во II и III кварталах 1942 г. в среднем до 88,5 % (подсчитано по данным таблицы 5.4 приложения), но в то же время завод ни разу не выполнил бронекорпусную программу полностью, даже с учетом поставок УЗТМ. Несмотря на то, что во второй половине 1941 г. Уралмаш был освобожден от производства гражданской продукции, тем не менее впоследствии УЗТМ продолжал изготовлять оборудование для металлургии, электроэнергетики и других отраслей промышленности. По данным А.А. Антуфьева, Уралмаш для Наркомата черной металлургии СССР поставил 17,1 тыс. тонн механоизделий[497]. По нашим подсчетам, с 1941 г. по март 1945 г. завод произвел металлургического оборудования более 163 тыс. тонн[498]. Кроме того, Уралмаш продолжал оставаться заготовительной базой для артиллерийских заводов № 8 и 9 и выполнял заказы для авиационной промышленности. По оценке директора завода Б.Г. Музрукова, на обеспечение нужд артиллерийских заводов уходило от 40 до 50 % всего заготовительного производства УЗТМ[499]. Такое количество «нетанковых» заказов не могло не сказаться на возможности завода по выпуску основной продукции. Б.Г. Музруков еще в мае 1942 г. обратил внимание руководящих органов (в частности, секретаря обкома ВКП(б) В.М. Андрианова) на то, что «в связи с получением… целого ряда новых дополнительных заданий оборудование завода, особенно заготовительных цехов, крайне перегружено»[500]. В конце 1943 г. этот факт признал Наркомат, говоря о том, что загрузка УЗТМ дополнительными заказами чрезмерна (приказ В.А. Малышева № 708сс от 23 ноября 1943 г.)[501]. Но никаких реальных действий не последовало. И не могло последовать, поскольку Уралмаш в годы войны остался единственным предприятием страны, способным выполнять такие сложные заказы, как выпуск металлургического оборудования и комплектующих к нему. Организация сборочного производства на УЗТМ была проведена в условиях постоянных штурмов и авралов. Первые 15 танков собрали в сентябре 1942 г. Но этот успех был преждевременным. Эти машины оказались непригодными для отправки на фронт и были использованы только в учебных частях[502]. Факт очень важный, поскольку существовавшие на тот момент условия сдачи боевых машин военной приемке совершенно не подразумевали высокого качества. Следовательно, первые уралмашевские Т-34 были действительно совершенно неудовлетворительного качества. Резкое увеличение и усложнение программы выпуска основной продукции привело к тому, что ведущие танковые заводы с осени 1942 г. начали регулярно срывать программу по основному производству боевых машин и комплектов корпусов. Сентябрьский план среди заводов Наркомата танковой промышленности выполнили только заводы № 76 (дизельные двигатели В-2) и № 255 (электрооборудование для танков)[503]. В октябре 1942 г. бронекорпусному производству на У ЗТМ, заводу № 183 (корпус Т-34) и заводу № 200 (корпус КВ) наркомат поставил оценку «неудовлетворительно». В ноябре такая оценка была поставлена уже всем танковым заводам, и особенно выделялись Кировский завод и завод № 183, которые, по словам наркома И.М. Зальцмана, к концу месяца подошли «с позорными результатами»[504]. В целом в IV квартале 1942 г. Уралмаш выполнил план по корпусу Т-34 только на 72,5 % (1123 изготовленных корпуса из 1550 плановых), по танкам Т-34 – на 72 % (252 танка из 350); корпусной завод № 200 – по корпусу КВ на 49,5 % (312 из 630); Кировский завод – по двигателям В-2 на 78,4 % (3095 из 3950), по КВ на 72,5 %, Т-34 на 78,4 %[505]. Таким образом, принятое решение об увеличении производства танков Т-34 серьезным образом сказалось на ритмичности выпуска продукции и сломало привычные внутрипроизводственные связи и связи между предприятиями по кооперации. В сложившейся обстановке необходимо было найти новый, ранее не использовавшийся подход к производству боевых машин; тем более что в конце 1942 – начале 1943 гг. заводы НКТП значительно расширили свое производство одновременно с увеличением выпуска Т-34. Дополнительно к основной программе танковые предприятия приступают к выпуску самоходных артиллерийских установок (САУ) на базе серийных танков: Уралмаш (СУ-122) и завод № 38 (СУ-76) в декабре 1942 г., Кировский завод (СУ-152) в феврале 1943 г.[506] Сложность ситуации была учтена, и появилось мнение о сокращении производственной программы для уральских заводов. В частности, в своем обращении к секретарю Свердловского обкома ВКП(б) В.М. Андрианову в начале января 1943 г. военные представители прямо заявили, что УЗТМ не в состоянии одновременно выполнять две программы – по танкам Т-34 и самоходам СУ-35 (СУ-122) и просили поставить перед наркомом танкопрома И.М. Зальцманом вопрос о снятии с завода одной из программ[507]. Вопросы качества танков во второй половине 1942 г., наряду с проблемой количественного роста, требовали незамедлительного решения. К концу года районный инженер ГАБТУ КА, инженер-полковник Г.И. Зухер констатировал неудовлетворительное качество Т-34 Уралмаша. Из 5 танков, предъявленных к испытаниям на полную заправку, 2 танка вышли из строя сразу же, пройдя 8—10 км. Третий танк был отбуксирован на завод после 130 км пробега. Два оставшихся пробег прошли, но «значительную часть времени танки стояли в поле на исправлении дефектов». Главный вывод, который сделал военпред: крайне небрежная сборка, которая ведет к прямой поломке машин: «На таких танках невозможно совершать марши, и без риска потери людей и материальной части невозможно идти в бой»[508]. Дальнейшее наращивание выпуска бронетанковой техники и комплектующих оказалось невозможно без дополнительного стимулирования производственной базы. Танковые заводы приблизились к пределу своих производственных возможностей. В этих условиях сталинское руководство все же решилось пойти на сокращение плановых показателей выпуска тяжелых и средних танков в феврале и марте, но оставило неизменным план по выпуску самоходной установки на базе Т-34 (см. таблицу 5.10 приложения). Однако даже эта сниженная программа первой половины 1943 г. оказалась невыполнимой: заводы продолжили рост производства, приблизились к плановым заданиям, но еще не смогли их выполнить полностью (см. таблицы 5.1, 5.3, 5.6, 5.10 приложения). Танковая промышленность встала перед необходимостью радикальной модернизации производственного процесса. Необходимо было, максимально задействовав имеющие технологии, кадровые и производственные возможности, осуществить качественно иной рывок в деле выпуска боевой техники. Дефицит квалифицированных кадров, специального оборудования и необходимость резкого улучшения качества изготовляемой техники и комплектующих требовали новых подходов к развитию танкопрома. В течение второй половины 1942 – первой половины 1943 г. танковые предприятия начинают массово внедрять в серийное производство технологии, ранее не использовавшиеся в танкостроительной индустрии. Изменения в организации производственных процессов С начала 1943 г. заводы, имеющие корпусное производство, начали осуществлять массовый переход с отливки в песчаную форму на технологию отливки в кокиль (металлическую форму). Раньше кокильное литье применялось только в цветной металлургии, но специалисты ЦНИИ-48 совместно с литейщиками Уралмаша разработали и внедрили в производство стальное фасонное кокильное литье для деталей танка, а в дальнейшем и для САУ. Первоначально кокиль выдерживал не более 10 заливок, но впоследствии, после проведения ряда изыскательских работ, его службу удалось продлить до 43 заливок. Первые две опытные башни были отлиты в мае 1942 г., в течение июня – июля были изготовлены 5 масок. Все детали оказались без дефектов и были установлены на танки. Начиная с февраля 1943 г. в массовом производстве находились отлитые в кокиль башня Т-34, лобовой щит Т-34 и другие детали. В 1944 г. впервые в мире на УЗТМ была освоена отливка в кокиль такой крупной детали, как подбашенная коробка танка ИС-2 (размером 2900x2500x405 мм). Благодаря применению кокильного литья экономия жидкой стали на одну башню Т-34 составила около 1 тонны (на 22 % меньше, чем отливка в песчаную форму). Произошло увеличение производительности в 2–3 раза за счет сокращения периода охлаждения отливки с 48 часов до 1,5 часов и снижения объема формовочных работ на 50 %. Расход кислорода и ацетилена уменьшился не менее чем в 2–3 раза. Удалось уменьшить расходы вспомогательных материалов (гвоздей, огнеупоров и т. д.) на 50 % и сократить количество транспортных маршрутов. Значительно увеличился съем литья с 1 кв. м формовочной площади (40–60 тонн в год против 10–15 тонн). Но главное, удалось снизить брак в 2–3 раза. Более того, такая башня приобрела более высокие механические свойства, а ее бронестойкость была увеличена на 15 %[509]. На Кировском заводе начались активные изыскательские работы по внедрению в массовое производство кокильного цветного литья. Первоначальные неудачи постепенно начали сменяться успехом, в итоге заводу удалось разработать и применить новую технологию. Внедрение кокильного литья повысило производительность труда в цветном литье в три раза. В январе 1943 г. в цехе цветного литья Кировского завода было занято 2154 человека, выдававших в месяц 511 тонн заготовок. К октябрю 1944 г. штат цеха был сокращен до 1 055 человек, но при этом здесь производилось уже 628 тонн литых изделий. Применение кокильного литья позволило заводу снизить количество брака по цеху цветного литья почти вдвое и отказаться от штамповки многих деталей[510]. Осенью 1942 г. Уралмаш впервые в истории мирового танкостроения осуществил перевод башни танка с литья на штамповку. В связи с резким увеличением программы завода литейные цеха оказались перегружены и не справлялись с плановым объемом работ. По решению директора завода Б.Г. Музрукова были использованы свободные силы пресса мощностью 10 тыс. тонн для изготовления штампованной башни Т-34. Конструкцию башни разработали конструктор И.Ф. Вахрушев и технолог В.С. Ананьев. Башня изготовлялась из броневого листа размером 3000 мм на 5 500 мм при толщине в 45 мм. Башня находилась в производстве с октября 1942 г. по март 1944 г. (т. е. до полного прекращения производства Т-34 на УЗТМ). Всего было выпущено 2050 штампованных башен[511]. Это составило около 40 % от башенного производства за данный период (подсчитано по данным таблицы 5.1 приложения). Перевод башни с литья на штамповку позволил прежде всего разгрузить и без того перегруженное литейное производство и дать танковой промышленности большее количество башен при гораздо более высоком качестве (штампованная башня обладала лучшей бронестойкостью, чем литая). Но в то же время штамповка обладала рядом серьезных недостатков. Для этого производства использовался дефицитный катаный броневой лист, который поставляли металлургические заводы. Поэтому башня оказалась более дорогой: согласно прейскуранту, установленному НКТП для УЗТМ, себестоимость корпуса Т-34 с литой башней составила 45 тыс. рублей, а со штампованной – 50 тыс. рублей[512]. Неоценимый вклад в повышение производительности труда на танковых заводах внес эвакуированный в Нижний Тагил Институт электросварки АН УССР под руководством Е.О. Патона. Работа на новом месте началась с создания собственной производственной базы для изготовления сварочных головок, электрической и флюсовой аппаратуры. Проектное бюро института занялось проектированием установок для автоматической сварки корпусов тяжелых танков КВ, средних Т-34 и легких Т-60 и Т-70. Специалисты Института электросварки впервые в мире решили сложнейшие научные и технические задачи, связанные с автоматической сваркой брони, разработали совершенную технологию и необходимое оборудование. До конца 1941 года были смонтированы и пущены в эксплуатацию девять автоматических установок для сварки отдельных узлов танков, разработан технологический процесс, смонтированы и пущены установки для скоростной сварки авиабомб, подготовлены сварщики, работающие на автоматах, и мастера-наладчики. В январе 1942 г. на двух установках для автоматической сварки началась сварка бортов корпуса Т-34. Корпус этого танка требовал большого объема сварочных работ. Днище и подкрылок приваривались к борту двумя мощными швами длиной более 5 метров. На эту работу квалифицированный сварщик затрачивал около 20 часов. Сварочный же автомат, управляемый учеником-подростком, мог выполнить эту работу за 2 часа. По инициативе Е.О. Патона на заводе № 183 в Нижнем Тагиле была введена в действие первая в мире поточная линия производства бронекорпусов танков. С июля 1942 г. конвейер для сварки корпусов, где действовало 19 установок для автоматической сварки под флюсом, был отлажен и работал бесперебойно. Это позволило высвободить для других работ 280 высококвалифицированных сварщиков, которых заменили 57 рабочих более низкой квалификации[513]. Е.О. Патон в докладной записке на имя секретаря отдела танковой промышленности Свердловского обкома ВКП(б) в марте 1942 г., говоря об эффекте перехода на автоматическую сварку ряда швов корпуса танка Т-34, указывал на следующие положительные стороны нового метода: «Вследствие большой производительности скоростной автоматической сварки под слоем флюса сроки сварки корпусов будут заметно сокращены, причем уменьшится расход рабочей силы, электроэнергии и электродной проволоки»[514]. Революционность нового метода заключалась в том, что, с одной стороны, он позволял резко повысить производительность труда и увеличить скорость сварки в несколько раз, а с другой стороны, задействовать сварщиков в гораздо меньшем количестве и низкой квалификации (см. таблицу 2.3 на с. 274). Более того, автоматическая сварка значительно повысила прочность сварочных швов и снизила количество трещин на корпусе. Также достигалась существенная экономия за счет снижения расхода электроэнергии и материалов. Исследователь С.В. Устьянцев ставит под сомнение высокую эффективность автоматической сварки. Сергей Викторович справедливо указывает, что на УТЗ в общем объеме сварочных работ автосварка значительно уступала ручной: – только 23 % веса наплавленного металла по корпусу Т-34 (30 % – по башне); – в целом суммарная длина швов, выполненных автоматической сваркой, на корпусе и башне Т-34 была меньше сделанных ручной сваркой почти в 8 раз. Таблица 2.3 Результат внедрения автоматической сварки на заводе № 183 (по отдельным операциям)[515] В итоге автор сделал вывод, что «основную роль в бронекорпусном производстве [на заводе № 183] в годы войны сыграли подготовленные в 1930 гг. или же хорошо обученные в военное время квалифицированные сварщики…»[516]. Здесь необходимо сделать важное уточнение. Заслуга метода Патона, безусловно, не в том, что автоматическая сварка заменила ручную. Исследователь очень убедительно доказал, что основной объем сварочных работ по-прежнему выполнялся вручную. Однако С.В. Устьянцев забывает указать, что автосварка, во-первых, применялась на наиболее ответственных участках бронекорпуса Т-34 (см. часть 1 таблицы 2.3), а вовторых, приводила к резкому сокращению потребности в высококвалифицированных сварщиках (см. часть 2 таблицы 2.3). Поэтому основная заслуга нового метода заключалась в появлении возможности роста объема сварочных работ до необходимого уровня (при условии соблюдения требований шов автоматической сварки превосходил по своим качествам ручной) при минимальных затратах. Можно с уверенностью утверждать, что без автосварки бронекорпусные производства в 1942– 1944 гг. не смогли бы нарастить производство танковых корпусов до планового уровня. У корпусных заводов физически отсутствовал резерв квалифицированных сварщиков. Следовательно, возможность применять работников низкой квалификации на одном из участков без потери качества производства позволяла концентрировать сварщиков высоких рабочих разрядов на других местах. Поэтому без технологических инноваций общий рост выпуска танков и САУ был бы невозможен. Тем не менее, эффективность этого метода показала необходимость повсеместного внедрения автоматической электросварки на танковых заводах. Однако автосварка еще долго не получала здесь широкого распространения. Для преодоления этого приказом наркома И.М. Зальцмана № 837с от 18 декабря 1942 г. в Нижнем Тагиле в конце января 1943 г. созывалось совещание представителей Института электросварки АН УССР, ЦНИИ-48 и заводов, производящих бронекорпуса (УЗТМ, заводы № № 183, 200,112 и др.)[517]. Другим приказом И.М. Зальцмана № 200с от 28 марта 1943 г. определялись количество и срок установки автосварки на бронекорпусных заводах наркомата. Завод № 183, в дополнение к уже существующим, должен был с 15 апреля по 15 мая 1943 г. установить 7 агрегатов автосварки, УЗТМ с 1 мая по 1 июня 1943 г. – 8, завод № 200 с 15 апреля по 15 июня 1943 г. – 5[518]. Внедрение автоматической сварки в массовое производство позволило бронекорпусным заводам значительно увеличить ритмичность изготовления и количество выпускаемых корпусов. Так, если в I квартале 1943 г. на УЗТМ основное количество изготовленных корпусов танка Т-34 приходилось на последний месяц (январь – 240, февраль – 285, март – 425), то в IVквартале 1943 г. выпуск корпусов был практически равномерным (октябрь – 353, ноябрь – 372, декабрь – 375)[519]. Переход на поточную и конвейерную организацию производства позволил не только значительно сократить потребность в рабочих кадрах и облегчить их труд, но и в среднем снизить квалификацию работников. Была изжита штурмовщина, предприятия стали выпускать продукцию более ритмично, а выполнение графика производства стало нормой. Из таблицы 2.4 видно, что если в 1942 г. примерно половина машин изготовлялась в третьей декаде месяца, то в 1943–1944 гг. ритмичность выпуска танков на заводе № 183 была почти идеальной. Таблица 2.4 Ритмичность выпуска танков на УТЗ № 183, % к итогу[520] Постепенно внедряя новые методы, танковые предприятия к середине 1943 г. выходят на качественно новый уровень производства, когда все установленные планы регулярно выполняются. Так, если в первой половине года среднемесячное выполнение программы на Уралмашзаводе находилось на уровне 80,5 %, то во второй – уже 100,2 %[521]. Переход на поточный метод производства осуществлялся двумя путями. Во-первых, это организация механосборочных цехов по принципу законченного цикла работ: начиная с обработки деталей и заканчивая сборкой. Во-вторых, отказ от группового расположения станков, что крайне затрудняло планирование выпуска деталей. В процессе производства детали делали большие «петли» в цеховых грузопотоках, что требовало большого количества транспортных средств и рабочих (см. схемы 1 и 2 приложения). К концу 1943 г. на Уральском танковом заводе действовало 59 поточных линий, к 1 июля 1945 г. их количество увеличилось до 144. На Уралмаше – 20, в 1944 г. здесь было уже 47 поточных линий и шесть специальных участков. На Кировском заводе к февралю 1945 г. было создано 150 поточных линий[522]. На заводе № 76 за годы войны появились 22 поточные линии[523]. Все производственные потоки приводили к основному сборочному конвейеру, где осуществлялась конечная сборка танков. Рассмотрим подробно работу основного сборочного конвейера на заводе № 183. Порядок работы конвейера на каждом заводе НКТП, а также количество узлов и агрегатов каждый месяц определялись специальным приказом народного комиссара танковой промышленности[524]. В строгом смысле этого слова конвейерное производство танков использовалось в танковой промышленности еще в довоенный период на харьковском заводе № 183. Здесь сборка танков производилась на цепном конвейере, рассчитанном на мелкосерийный выпуск; основные механизмы танка подавались на него уже в собранном виде, и основной объем работ подгоночных и сборочных работ выполнялся уже непосредственно на машине, что значительно удлиняло время ее нахождения на конвейере. На сборочном конвейере УТЗ было два подготовительных участка. На первом корпус Т-34 устанавливался на стенды, где производились все операции по его раскрытию, установке электрооборудования, баков, подвесок, трубок, кронштейнов под мотор. На втором корпус стоял на козлах, где осуществлялись операции по установке поддерживающих колес с балансирами, направляющих колес и передних подвесок. После завершения подготовительных работ корпус перемещался на ленту конвейера. Все детали поступали из кладовой и располагались вдоль левой стороны линии, готовые к сборке. По мере продвижения ленты производился монтаж бортовых передач, приводов управления, коробки перемены передач, мотора, топливной, масляной и воздушной системы, которые готовились к сборке вне линии основного конвейера. Большинство сборочных работ было механизировано (внедрены электрогайковерты, пневмомашинки и т. д.). На конвейере машины заправлялись топливом, маслом и водой, а после регулировки переводились на стенды, где проходили проверку. Закрытие корпуса и установка гусениц производились на сдаточном конвейере. Таким образом, вся работа по сборке Т-34 на заводе № 183 была разделена на 8 подготовительных узлов работ (на двух подготовительных участках) и 35 сборочных позиций[525]. Внедрение поточного метода производства на Уралмашзаводе обеспечило рост производительности труда за 10 месяцев 1943 г. на 65 % при увеличении выпуска продукции на 60 %[526], позволило сократить срок сборки корпуса на 70 часов и высвободить 500 кв. м производственных площадей. Кировскому заводу в 1943 г. удалось сократить трудоемкость изготовления дизельного двигателя на 42 % по ручным работам и на 20 % – по станочным, что равнялось труду 3 412 квалифицированных рабочих и работе более 500 станков[527]. В 1943 г. танкосборочные и моторные заводы НКТП получили приказ, о массовом внедрении поточных методов в производство. В целом эффективность метода ни у кого не вызывала сомнений, однако перестройка производственных процессов на некоторых заводах шла с большими затруднениями. К началу ноября 1943 г. большинство заводов Наркомата танкодрома в целом выполнили план организации поточных линий на 75–80 %, за исключением заводов № 112 (сборка Т-34) и № 38 (сборка СУ-76). Они смогли выполнить задание только на 25 и 30 % соответственно. Но даже в этом, незавершенном состоянии новый способ производства позволил на «отстающих» заводах повысить объем изготовленных деталей на 40 и 35 %, а на остальных заводах – от 40 до 60 % к концу осени 1943 г.[528]. Переход на поточную и конвейерную организацию производства позволил не только значительно сократить потребность в рабочих кадрах и облегчить их труд, но и в среднем снизить квалификацию работников. Была изжита штурмовщина, и предприятия стали выпускать продукцию более ритмично, а выполнение графика производства стало нормой. Так, если раньше, в начале войны, большая часть месячной программы выполнялась в третьей декаде, то к концу войны танкостроителям удалось наладить относительно ритмичный подекадный выпуск боевых машин (см. таблицы 2.4 и 2.5). Таблица 2.5 Ритмичность работы УЗТМ в годы войны, % к итогу [529] Внедрение поточно-конвейерного метода производства потребовало осуществления ряда организационно-технических мероприятий, большой работы технологов, конструкторов, механиков и т. д. Более того, такая система изготовления продукции не могла эффективно существовать без высокой культуры производства, дисциплины, оперативности и организованности на всех производственных участках. Малейшая заминка приводила к осложнению всего ритма работы не только определенного производственного участка, но и всего завода. Иногда нарушение производственного процесса на одном заводе могло сказаться на других предприятиях, так как все танковые заводы существовали в системе кооперации, которая после массового внедрения конвейерно-поточного метода только усложнилась. Летом 1943 г. вновь обострилась проблема снабжения уральских заводов цветными и легированными металлами. В июне Уралмаш стал срывать поставки заводу № 76 необходимых заготовок. У этого кризиса была единственная реальная причина: завод остался без легированных сталей, алюминия и силумина в первых числах месяца. 11 июня завод имел запас алюминия только на одни сутки. Снабжать цех № 34 цветным металлом УАЗа приходилось прямо с колес. Основной поставщик легированных сталей Серовский завод срывал поставку своих материалов[530]. Завод им. Серова первоначально должен был поставить металл до начала июня, что являлось обязательным условием работы всех заготовительных производств: материалы должны приходить заранее. После личного вмешательства главы обкома В.М. Андрианова директор Серовского завода Лядов обещал выполнить весь заказ 9 и 10 июня. Но ничего не было готово и позже. Б.Г. Музрукову пришлось уже вместе с вторым секретарем обкома А.Б. Аристовым и обкомовскими секретарями отделов танковой промышленности А.И. Паниным и черной металлургии Юрьевым в ежедневном режиме пытаться получить металл. Следующая дата была назначена на 14 июня (именно тогда Борис Глебович договорился с железной дорогой). Потом на 14—15-е. Но уже 15 июня Б.Г. Музрукову стало известно, что реально отгрузка намечается не ранее 17–20 июня. Все это привело к тому, что уже в середине месяца Уралмаш остановил линию штоков подвески шестерни бортовой передачи Т-34 для собственного производства и линии распределительных валов и кривошипов для завода № 76[531]. Кроме того, дизельный завод не мог нормально получать заготовки с Кировского завода, поставка которых также постоянно срывалась[532]. Вся эта ситуация крайне пагубно отразилась на работе завода № 76 и отчасти Уралмаша. Они сорвали июньскую программу по основному производству, за что получили гневные телеграммы от Л.П. Берии с требованием непременно выполнить программу следующего месяца[533]. Отметим, что дизельный завод план на июль выполнил на 103,3 %, а Уралмаш смог выполнить только на 86 % (помимо металла, УЗТМ не дополучил и другие материалы: обрезиненные катки, подшипники, сальники и прочие комплектующие)[534]. Добавим, что июнь стал неудачным месяцем для всей танковой промышленности страны. Помимо свердловских заводов план был выполнен (по оценке Наркомата[535]) на Кировском заводе на 64 % по КВ и на 70 % по Т-34, на заводе № 112 по Т-34 – на 59 %, на заводе № 40 по новому легкому танку Т-80 – 0 % (завод № 40 в начале июля 1943 г. был передан в состав НКСМ)[536]. Таким образом, решающими факторами наращивания выпуска танков стали методы усовершенствования производства. Вопросы кооперирования были решены в пользу танковых заводов. Кооперация предприятий позволила свести к минимуму дублирование производственных процессов и сосредоточить все имеющиеся ресурсы того или иного предприятия для выпуска относительно узкой номенклатуры изделий. Все заводы Наркомата танковой промышленности СССР были связаны между собой системой кооперации. Данные рисунка 2 показывают, что заводы, выпускавшие Т-34, с 1942 по 1944 г. непрерывно увеличивали выпуск средних танков. При этом если взять динамику выпуска танков по полугодиям, то окажется, что, начиная с первой половины 1944 г., рост производства средних танков на этих предприятиях фактически остановился[537]. Рисунок 2 Рост выпуска танка Т-34 (в шт.)[538] Следовательно, в течение 1942 г. танковые заводы еще могли наращивать свое производство за счет экстенсивных методов: восстановление эвакуируемых мощностей, привлечение новых работников, расширение станочного парка и т. д. Но к концу года эта возможность была исчерпана. Предприятия были вынуждены искать новые подходы к возможности роста производства. Постепенно внедряя новые методы, они во второй половине 1943 г. выходят на качественно новый уровень производства, когда все установленные планы регулярно выполняются. В обобщающем исследовании «История второй мировой войны. 1939– 1945 гг.» эвакуация сталинградских промышленных предприятий рассматривалась как потеря «одной из крупных баз производства качественных металлов, танкостроения и артиллерийского вооружения». А снижение производства боевых машин предприятиями танковой промышленности в первой половине 1943 г. по сравнению со второй половиной 1942 г. объяснялось перестройкой производственных мощностей в связи с ростом выпуска средних и тяжелых танков и организацией производства самоходных артиллерийских установок. Отмечалось, что после перехода на новые методы производства (кокильное литье, автоматическая сварка, создание поточных линий и т. д.) танковая промышленность стала работать ритмичнее и эффективнее[539]. Уральские исследователи не отмечают влияние процесса эвакуации на развитие танкового производства региона, а внедрение новых методов производства и увеличение выпуска боевых машин рассматривают как дальнейший этап развития промышленности в военный период. Например, А.А. Антуфьев называет 1943 год временем «новых впечатляющих достижений уральского танкостроения». Автор подробно анализирует все основные технологии и методы организации производственного процесса, но причин их применения не раскрывает[540]. А.Ю. Ермолов не рассматривает влияние эвакуации сталинградских предприятий на динамику выпуска боевых машин. Но, в отличие от предыдущих исследователей, считает (без ссылок на какие-либо данные), что переход на новые методы производства произошел уже в 1942 году[541]. Исходя из фактов, перечисленных нами выше, становится очевидным, что завершение перехода на новые производственные технологии в танковой промышленности произошло не раньше второй половины 1943 г. Только начиная с конца 1943 г. танковые заводы окончательно вышли на выпуск бронетанковой техники и комплектующих строго по установленным планам и в установленном объеме. Борьба с трещинами в броне танка Т-34 Трещины на броне танка Т-34 стали основной проблемой бронекорпусного производства советского танкостроения. Решить полностью этот вопрос не удалось вплоть до конца войны. Основными заводами, производящими броневые корпуса среднего танка и САУ на его основе, были УЗТМ и завод № 183. На их долю в течение 1943 г. приходилось более 70 % выпуска этой продукции. Остальная часть делилась между двумя предприятиями: завод № 112 (Горький) и завод № 174 (Омск)[542]. Поэтому от работы уральских заводов напрямую зависело качество бронезащиты танков Т-34 и самоходок. Трещины также возникали на корпусах легких танков и САУ. Но их размеры и количество на легких машинах не были критичными. Этому в основном способствовала более легкая и простая конструкция корпуса, в котором не возникало избыточного напряжения в броневых деталях[543]. В то же время трещины в броне тяжелых танков и САУ совершенно не являлись проблемой, об этом мы писали выше. В конце 1941 – первой половине 1942 г. все восточные заводы, выпускавшие корпуса Т-34 (УЗТМ, №№ 112, 183, 174, 264), столкнулись с одинаковым набором проблем, не позволявших максимально эффективно нарастить выпуск этой продукции, – нехватка достаточного количества станочного, правильного и печного оборудования. Мы уже видели, что технология изготовления корпуса Т-34 была разработана применительно к условиям и возможностям Мариупольского завода им. Ильича. Все восточные заводы не имели технической возможности обеспечить нужную технологию производства. Сотрудники Броневого института совместно с представителями сталинградского завода № 264 в течение первой половины 1942 г. разработали упрощенную технологию изготовления, которая учитывала возможности новых производственных баз. Новая технология в разы увеличила производственные возможности бронекорпусных предприятий, но в то же время во многом способствовала потенциальному распространению трещин. Изменения шли по нескольким направлениям. Во-первых, упрощение термообработки броневых деталей. В силу дефицита термических печей (их строительство шло активно все годы войны, но достичь нужного уровня было невозможно из-за недостатка ресурсов) был разработан новый режим закалки броневых деталей. Напомним, что старая технология выглядела так: первая закалка, высокий отпуск, вторая закалка, низкий отпуск. Новый метод резко сократил количество операций. Была отменена сначала первая закалка, а потом, после отмены механической обработки деталей (об этом далее) – и высокий отпуск. Оставшаяся закалка (вторая по старой технологии) бронеплиты теперь производилась в термической печи не в один ряд, а в четыре – пять, что увеличило съем с 1 кв. м пода практически в 2 раза. Но дефицит отпускных ванн и кранового оборудования не позволял наращивать производство далее: невозможно было увеличить количество операций низкого отпуска. Опытным путем было установлено, что бронеплиты без низкого отпуска несколько повышают свою бронестойкость. Это стало решающим фактором отмены и низкого отпуска. Однако данное решение обернулось ростом проблем в другом месте. Как мы помним, низкий отпуск позволял значительно снизить остаточное напряжение металла, следовательно, устранение этой операции привело к резкому росту возможности трещинообразования. Во-вторых, применение соединения бронедеталей «в шип». Старая технология подразумевала соединение броневых деталей между собой «в замок» и «в четверть», что требовало большого объема механической обработки на продольно-строгальных и фрезерных станках (срезание части металла в месте соединения). Была разработана новая технология соединения в «шип», когда «детали не врезались друг в друга, а частично накладывались друг на друга». Это в разы сократило объем необходимых станко-часов для основных деталей корпуса Т-34: со 198,9 до 36,0. В результате полигонных испытаний было установлено, что в целом новый метод дает удовлетворительные результаты. В-третьих, применение газовой резки для закаленных деталей. После закалки детали из стали 8С несколько увеличивались в размерах, следовательно, незначительно, но смещались технологические отверстия. Поэтому завод № 264 широко применял подрезку деталей после закалки, что также увеличивало вероятность трещинообразования. ЦНИИ-48 считал такую практику вполне оправданной. В результате этих и некоторых других мер заводу удалось резко сократить продолжительность производственного цикла от изготовления отдельных броневых деталей до сдачи корпуса с 45 до 20 суток (более чем в два раза), а процесс собственно сборки корпуса – с 9 до 2 суток (в 8,5 раз)[544]. Создание новой технологии преподносилось как однозначное достижение ЦНИИ-48 и завода № 264. Однако уже в середине 1942 г., когда эти методы стали распространятся на корпусных заводах, размер трещинообразования на корпусах Т-34 принял катастрофические масштабы. Озабоченный плохим качеством брони и броневого листа, изготавливаемых на броневых и металлургических предприятиях, Наркомат танковой промышленности СССР летом 1942 г. сформировал в составе своего 3-го главного управления спецсектор по бронелисту во главе с заместителем начальника московской группы Броневого института А.Ф. Стоговым. В задачу сектора входило назначение на заводы технических инструкторов для контроля, организации помощи и улучшения технологии броневого производства[545]. А в августе того же года приказом наркома танковой промышленности И.М. Зальцмана на корпусных заводах (УЗТМ, заводы № 112,174, 183, 200 – последний выпускал только корпуса к тяжелым машинам) учреждалась должность главного инженера по бронекорпусному производству[546]. Причин образования трещин было слишком много. А новый метод изготовления корпусов Т-34 был далеко не единственной и даже не основной причиной этой проблемы. Выше мы рассмотрели некоторые из них: неудовлетворительные условия сварки, методы отливки и проката броневого листа, химический состав плавок и многое другое. Поэтому для эффективной борьбы с трещинообра-зованием недостаточно было ограничиться внедрением только бронелитья отдельных узлов корпуса и автоматической сварки, хотя сами по себе только эти меры резко снижали количество брака. Главным организатором борьбы с трещинами на корпусе Т-34 стал ЦНИИ-48. Первым направлением стало усовершенствование работы металлургических заводов. Как показали исследования института, которые проводились в течение 1942 г. на Новотагильском заводе, основная причина брака при производстве броневого листа на этапе проката (а значит, это один из факторов появления трещин) – слишком большой вес стального слитка. По мнению сотрудников ЦНИИ-48, его необходимо было снизить с 9 тонн до как минимум 5 тонн. Сотрудники Броневого института для НТМЗ считали идеальным вес слитка в 3,7 тонны[547]. По данным таблицы 2.6 видно, что при использовании такого слитка показатели некачественности листов резко снижались, а свойства поверхности, наоборот, возрастали (на этом этапе практически исчезали многие виды брака). Таблица 2.6 Изменения качества броневых листов в зависимости от веса слитка (по данным ЦНИИ-48)[548] Кроме того, плиты из 3,7-тонных слитков показывали гораздо меньшую хрупкость. Результаты исследования ЦНИИ-48 полностью подтвердили опыт завода им. Ильича (где до войны и производился бронелист для корпуса Т-34). Кроме улучшения поверхностных качеств, переход на меньшие слитки резко повышал качество изломов (см. таблицу 2.7). Таблица 2.7 Изменения качества излома броневых листов в зависимости от веса слитка (по данным ЦНИИ-48)[549] Использование слитка меньшего веса резко улучшало техникоэкономические показатели. Выход годных листов при переходе со слитка весом до 9 тонн на слиток 3,7 тонны увеличивался до 100 %, а необходимость удаления поверхностных дефектов просто пропадала (с 43 % до 0 % соответственно)[550]. Казалось бы, все плюсы налицо. Качество металла резко повышается, и таким образом можно будет сократить количество корпусов с трещинами. Но практика оставалась совершенно иной – снижение веса слитка было крайне невыгодно металлургическому заводу, поскольку резко увеличивало объем прокатных работ и, как следствие, занижало общее количество прокатанного металла. Еще раз напомним, что главным критерием выполнения плана для завода оставался общий вес прокатанных бронелистов. Об этом мы подробно писали выше. Кроме трещин, другим массовым видом брака броневых листов стали рванины на их кромках. Этот вид брака хоть и не был критичным для самих броневых деталей, но резко увеличивал объем обрезков, т. е. отходов при вырезке броневых деталей из листа. ЦНИИ-48 в течение длительных изыскательных работ на ММК и КМК свел эти проблемы (и трещины, и рванины) к минимуму. Для этого институт ввел достаточно жесткую регламентацию условий разливки жидкой стали по изложницам и изменил конфигурацию граней слитков[551]. Неоднократные обращения военпредов ГАБТУ в вышестоящие инстанции возымели свое действие, и со второй половины 1942 г., как отмечают источники, качество металла и танковых корпусов, собираемых заводом № 183, постепенно начало повышаться[552]. Этот же факт косвенно подтверждается резким падением количества трещин и процента бракованных корпусов Т-34 на УЗТМ (см. таблицу 5.12 приложения). Таким образом, к концу 1942 г. металлургические заводы стали регулярно давать броневой лист относительно удовлетворительного качества, что в целом снизило вероятность появления трещин по причинам брака бронепрокатного производства на металлургических заводах. Однако качество металла продолжало напрямую зависеть от заводаизготовителя и условий осуществления конкретной плавки. В разные периоды времени качество металла, поступавшего на танковые заводы, было разным, что тоже становилось фактором роста брака бронекорпусов. Очень многое зависело от химического состава плавки и содержания вредных примесей. Так, на НТМЗ в 1 квартале 1942 г. среднее содержание фосфора в металле составляло 0,029 %, но уже в III квартале его содержание удалось понизить до 0,024 %. В середине 1942 г. на металлургических заводах были введены более жесткие технические условия на прокатку брони. Но объективно это привело к формальному росту брака – на 40 % в отдельные месяцы[553]. Однако это совершенно не означало резкого ухудшения условий плавки: ужесточились требования, следовательно, тот лист, который ранее считался годным, теперь записывался в брак. В другом случае превалирование поставок некачественного бронелиста одного из поставщиков приводило к росту брака уже изготовленных машин по вине корпусного завода. В июле 1943 г. бронелист, поступающий на УЗТМ с Магнитогорского комбината, был подвержен трещинообразованию лишь на 3,7 %, тогда как листы КМК – на целых 30 %[554]. Соответственно, количество дефектных корпусов именно в этом месяце неизбежно возросло (см. таблицу 5.12 приложения). Сохранение серьезной проблемы качества металла как минимум в конце 1942 – первой половине 1943 г. подтверждают данные процитированного нами выше «Отчёта по испытаниям броневой защиты танка Т-34» в мае 1943 г.: «Броня корпуса обладает невысокой вязкостью – отколы, расслоения, трещины» и как главная рекомендация в этом отношении – повышение качества металла[555]. Кроме того, данные таблицы 5.16 приложения в целом хорошо иллюстрируют сохранение проблем в производстве брони для Т-34 и самоходок на его основе вплоть до конца войны. Все военные годы доля забракованных листов постоянно сокращалось с 56,25 % в 1942 г. до 13,30 % в 1945 году. Но, в отличие от брони средней твердости, количество годных листов никогда не равнялось 100 %[556]. Другим направлением в деле борьбы с трещинообразо-ванием стало дальнейшее развитие бронекорпусных производств. В начале июня 1942 г. ЦНИИ-48 разработал целый пакет необходимых требований для Уралмаша, который отчасти или полностью можно было применять и к другим подобным предприятиям (в зависимости от того, какое оборудование отсутствовало или присутствовало на них). Все рекомендации делились на три больших блока: заготовка деталей, конструктивные изменения и сварка. Заготовка деталей. Работники института установили, что существует жесткая связь между химическим составом броневых листов, с одной стороны, и развитием трещин, с другой. Нормы содержания углерода и марганца должны были находиться в пределах 0,20—0,26 % и 0,9– 1,4 % соответственно. Не допускалось нарушение норм содержания марганца, фосфора и других элементов. Поэтому очень важно было создать на бронекорпусном заводе дополнительный поплавочный контроль химического состава листов, вне зависимости от контроля на заводах-поставщиках (видимо, и здесь металлургическим заводам танкостроители не могли доверять). Другой фактор – это характеристики металла по виду излома. При использовании пятибалльной шкалы НТМЗ (см. выше) плавки, которые имели 4 и 5 баллов вязкости, не должны были допускаться на лобовые, бортовые и кормовую нижнюю детали корпуса, а плавки, имеющие 5 баллов по вязкости, шиферности и расслою, вообще должны были исключаться из производства. Поступающий лист должен был также иметь жесткий отбор по твердости: листы с индексом твердости выше 3,7 обязательно необходимо было отжигать повторно. Следующий момент – огневая резка. Ее нужно было максимально сократить, и использовать (там, где это возможно) машинную резку и резку различными приспособлениями. Напомним, что восточные заводы не имели достаточно такого оборудования, какое было у Мариупольского завода (обрезные станки). Поэтому единственным способом организации массового производства бронекорпусов стало использование именно огневой резки, которая разрушала структуру металла на месте реза, а значит, вела к образованию трещин. При осуществлении огневой резки следовало строго ограничить количество допустимых дефектов (выхватов, подрезов и пр.), максимально сократить количество остановок и доводить начатую резку до конца, не допуская перерывов более 1 часа при прохождении одного шва. А термическую обработку готовых деталей производить не позднее 8 часов после окончания резки. Полагалось полностью исключить резку закаленных деталей, в том числе подрезку деталей при сборке. Этот момент был принципиально важен, поскольку бронекорпусные заводы для облегчения своей работы стремились сначала закалить детали (или даже листы), а потом уже в них делать необходимые вырезы (например, технологические отверстия). Именно так возникали трещины вокруг вырезов под балансиры в бортовой детали корпуса[557]. Позже, с 1 октября 1942 г., ЦНИИ-48 стал регулярно публиковать основные свои предложения для броневых и бронекорпусных производств под названием «Экспресс-информация» (закрытое издание в системе НКТП для служебного пользования). Как правило, издание содержало одну статью по определенной проблематике. В первом номере была опубликована статья, посвященная устранению трещин на деталях Т-34. Авторы убедительно доказали, что основная причина появления трещин на бортовой детали корпуса напрямую связана с применением газовой резки по закаленной поверхности после термической обработки. Трещины появлялись вокруг вырезов под балансиры и крепления картера уже термически обработанной детали. Но при условии вырезания конфигураций до термообработки трещины или не появлялись совсем (вокруг вырезов), или появлялись только на деталях, имеющих высокое содержание углерода[558]. Именно в качестве одного из своих достижений в деле упрощения и ускорения своего бронекорпусного производства в конце 1941 г. завод № 112 указал закалку бронелистов до огневой вырезки[559]. После окончания огневой резки (до закалки), по мнению специалистов ЦНИИ-48, желательно было ввести магнитный контроль трещин: деталь зачищалась и обсыпалась намагниченной мелкой металлической стружкой, которая четко показывала контуры трещины, даже если визуально она не наблюдалась. Трещины до 5 мм полагалось вышлифовывать наждачным кругом, а до самой резки допускать только резчиков, прошедших соответствующие курсы в техникуме и выдержавших итоговые испытания. Последнее утверждение означает, что часто на эти работы допускались рабочие с несоответствующей квалификацией. По завершении закалки процесс охлаждения деталей должен был быть организован, исходя из особенностей их химического состава. Например, сталь с содержанием углерода более 0,24 % и марганца более 1,2 % должна была проходить закалку в масле. Низкий отпуск рекомендовалось проводить не в пламенных печах, а в селитровых ваннах или печах с принудительной циркуляцией. Также предлагалось повторять контроль деталей намагниченной стружкой после термообработки. Конструктивные изменения касались прежде всего особенностей осуществления сварочного процесса. В частности, рекомендовалось перевести крепление задних и передних рам со сварки на клепку (без применения добавочной сварки); уменьшить сечение сварочного шва на 4–5 мм при креплении днища подкрылка с бортовыми деталями и крепления защиты картера. Большой комплекс мероприятий намечался при переводе соединения «в шип» лобовой детали с бортами корпуса на новый способ с помощью внутреннего угольника (см. рисунок 4 приложения). Новое соединение уменьшало внутреннее напряжение при сварке, облегчало сборку узла и исключало подрезку каленых деталей при сборке, а главное – ликвидировало само соединение «в шип», которое способствовало появлению трещин. Сварка. Необходимо было расширить применение аустенитовых электродов (электроды для сварки трудносвариваемых сортов черного металла) минимум до 10 % от общего объема расхода электродов на один корпус, распространив их на соединение лобовой и бортовых деталей и ряд других узлов[560]. В нашем распоряжении нет данных об объеме применения электродов в первой половине войны, но во второй половине удельный расход аустенитовых электродов был именно такой. Таблица 2.8 Средний расход электродов на один бронекорпус из БВТ (в кг, по данным на 1 января 1945 г.)[561] Для корпуса Т-34 до модернизации на рубеже 1943–1944 гг. (Т-34-76) доля аустенитовых электродов составляла 13,5 % от общего веса использованных электродов, после модернизации немного выше – 13,6 %, для нового танка Т-44 – уже почти 19 %, для средних самоходок – по 10 % (подсчитано по данным таблицы 2.8). Важное уточнение касалось аустенитовых электродов: предлагалось запретить практику их применения на повышенных режимах тока (до 320 А). В таких условиях все преимущества этих электродов сводились на нет. Нормальной сила тока считалась на уровне 200–220 А. Сами сварочные швы предлагалось максимально уменьшить – это даст значительную экономию электродов. Предлагалось до окончательной постройки термических печей для отпуска корпусов целиком немедленно ввести отпуск следующих узлов: носового узла корпуса, бортов с подкрылками и упорными кронштейнами, заднего узла[562]. В части нормализации силы тока рекомендации сотрудников Броневого института натолкнулись на совершенно неожиданное препятствие. На Уралмашзаводе, как и на множестве восточных предприятий, в большом дефиците оказалось контрольно-измерительное и регулирующее оборудование (подробнее об этом ниже). На данный момент у нас нет исчерпывающих данных по этому вопросу, но уже сейчас понятно, что речь идет о широком спектре аппаратуры: от газосчетчиков на металлургических заводах до элементарных счетчиков электроэнергии. Введение обязательного низкого отпуска всего сваренного корпуса стало следующим большим шагом для борьбы с трещинами. Уже 10 июня 1942 г. народный комиссар танковой промышленности В.А. Малышев предписал всем заводам, занятым производством Т-34, построить к 1 сентября 1942 г. необходимое количество термических печей для низкого отпуска корпусов. После запуска печей все корпуса Т-34 немедленно после сборки должны были подвергаться низкому отпуску. До постройки печей, начиная с 15 июня, необходимо было ввести низкий отпуск после сварки башни, смотровых приборов и т. д. Кроме того, необходимо было установить строгий контроль над качеством получаемого бронелиста, проводя систематические замеры химического состава и излома плит[563]. Со второй половины 1942 г. корпусные производства начали строительство термических печей на бронекорпусных участках. На УЗТМ две печи были запущены уже в начале июля 1942 г. До конца года были введены технологии подогрева броневого листа перед вырезкой отверстий для балансиров, вырезки закаленных бортов с подогревом и другие[564]. Именно эти мероприятия позволили Уралмашу резко снизить количество бракованных корпусов в течение второй половины 1942 г. (см. таблицу 5.12 приложения). В январе 1944 г. были сданы в эксплуатацию двухкамерная электропечь для отпуска корпуса Т-34 после сварки и электропечь для подогрева закаленных бортов перед вырезкой отверстий для балансира, дававшая более равномерный прогрев, чем прежняя[565]. Еще одним направлением по борьбе с трещинами стало производство мерного броневого листа, который должны были изготавливать металлургические заводы. Основные детали бронекорпуса Т-34 (подкрылки, вертикальные и наклонные бортовые детали) вырезались огневой резкой из катаных броневых листов. Как уже отмечалось выше, такая технология приводила к ослаблению металла на месте среза. В первой половине 1942 г. на заводе «Красный Октябрь» в Сталинграде была разработана и опробована новая технология прокатки «на ребро» мерных броневых полос для деталей танков Т-70 и Т-34[566]. Уже в начале мая 1942 г. СНК СССР распорядился начать работы по испытанию и организации производства таких полос на заводах НКЧМ[567]. После эвакуации сталинградского промышленного района эти работы были продолжены на КМК на рельсобалочном стане «900» в течение ноября 1942 – января 1943 г. Это технология позволила получить калиброванную полосу шириной до 550 и 691 мм с жесткими допусками по размерам (не более 6–8 мм), с плоскими ровными кромками, без рванин, плен (отслоение металла), массовой серповидности и других дефектов[568]. Химический состав самого металла оставался прежним, как не менялась и технология сборки корпуса. Но революционность подхода заключалась в том, что использование мерных полос позволяло отказаться от значительного объема огневой резки. Если при традиционном подходе из броневого листа вырезались заготовки по периметру будущей детали, то теперь от мерной полосы отрезались фактически готовые вертикальные и наклонные бортовые элементы корпуса (подкрылки), которые потом сваривались между собой. Экономический эффект нового метода позволял более чем на треть сократить время на обработку подкрылков, сэкономить расход броневой стали до 15 %; расход кислорода до 15 тыс. куб. м на 1 тыс. корпусов[569]. Бронелист при выходе из-под прокатного стана необходимо было обрезать по краям, поскольку продольные кромки выходили неровными. Ко всему прочему, обрезание листа само по себе было трудоемкой операцией, поскольку требовало значительных производственных площадей, повышенного расхода кислорода и дополнительной загрузки кранового оборудования. Изготовление мерных полос сводило эти проблемы на нет. Но НКЧМ старался всячески отодвинуть эту инициативу. Внедрение нового метода требовало значительной модернизации производственного процесса, а ЦНИИ-48 настаивал на его организации на всех трех металлургических предприятиях – изготовителях брони для Т-34[570]. Правда, использовать эту технологию можно было только на рельсобалочном стане (как раз на таком стане эта технология отрабатывалась в Сталинграде и на КМК). Но такого оборудования не было на НТМЗ. Следовательно, эту технологию он не мог воспроизвести без установки подобного оборудования. В условиях войны этого сделано не было. Именно такой проект по организации производства мерной полосы на КМК, ММК и НТМЗ направил в конце февраля 1943 г. ЦНИИ-48 в Свердловский обком ВКП(б) для последующей передачи в СНК В.М. Молотову. Но В.М. Андрианов по пока непонятным причинам решил придержать письмо Броневого института[571]. Однако инициатива ЦНИИ-48 все же дошла до верха. В течение весны-осени 1943 г. бронекорпусные производства Т-34 (УЗТМ, заводы № 112и 183) получили по несколько тысяч штук таких полос, выпущенных на КМК, для изготовления деталей корпуса среднего танка. Их опыт убедительно доказал эффективность этого метода: из всех поставок по прямому назначению (т. е. без вырезки контура детали) было использовано более 90 %. Остаток приходился на слишком короткие обрезки и участки, имевшие выраженную серповидность[572]. Использование мерных полос резко сократило объем газовой резки, но не могло ее полностью отменить. Оставалось большое количество работ по вырезанию других деталей корпуса, вырезке конфигураций в бортовых деталях под балансиры и прочее. Здесь необходимо было найти принципиально иной подход. В начале 1943 г. ЦНИИ-48 разработал и внедрил в производство сначала на УЗТМ, а потом и на корпусных производствах Т-34 других заводов индуктивный метод местного подогрева, который позволял снизить негативные воздействия газовой резки и сварки на детали корпуса. В результате применения подогрева общий процент трещин на УЗТМ сократился, по данным НКТП, весной 1943 г. с 15–20 % до 3,17 %¹. В принципе эти данные подтверждаются материалами военпредов Уралмаша. Но с очень серьезной оговоркой: сокращение весной 1943 г. числа дефектных корпусов характерно только для первого осмотра, который проводился непосредственно после сборки. Уже летом доля корпусов, пораженных трещинами, неуклонно выросла. Однако среднее количество трещин на 1 дефектный корпус осталось на уровне менее 2 (см. таблицу 5.12 приложения). В июле 1944 г. Броневой институт обобщил весь накопленный опыт автоматической сварки броневых деталей и издал его в очередном выпуске «Технической информации» (издание, которое во многом заменило «Экспресс-информацию»). В статье был сделан вывод о том, что качество шва автоматической сварки значительно выше, чем ручной. Но в этом случае резко возрастала роль качества присадочных материалов (электродная и присадочная проволока, флюс), свариваемого металла и подготовки изделия под сварку. В значительной степени автосварка была более требовательна к соблюдению технологии, чем ручная. Следовательно, неправильное применение автосварки приводило к множеству дефектов. В публикации обобщались и подробно исследовались причины и характер таких дефектов, возникающих при сварке. Значительную часть их составляли трещины в основном металле или металле шва (ТО и ТШ). Но в рамках этого обобщающего исследования были хорошо исследованы и трещины, возникающие при сварочных работах. Именно на этих проблемах остановимся подробнее. Трещины в основном металле были двух видов: параллельные (продольные) или перпендикулярные (поперечные) к оси шва. Такие трещины не всегда возникали сразу после сварки. Они могли обнаруживаться через несколько часов или даже дней. И всегда увеличивались в размерах с течением времени. В значительной степени росту ТО способствовала газовая резка броневой заготовки, без которой невозможно было обойтись совсем. Главная проблема таких трещин была в том, что они часто возникали внутри металла, не выходили на поверхность и не могли быть обнаружены визуально. В зависимости от направления наибольших внутренних напряжений ТШ располагались или поперек, или вдоль шва. Продольные трещины бывали либо «горячие» (обнаруживались на еще горячем металле после удаления шлаков, а их внутренняя поверхность была всегда окислена), либо «холодные» (обнаруживались спустя некоторое время после сварки). Количество и масштабы ТО и отчасти ТШ зависели от качества самого металла, об этом мы уже говорили. Далее вероятность появления ТО резко возрастала при неправильных режимах применения газовой резки, ее непоследовательности и ошибках в раскрое листов. Так возникали небольшие трещины, надрывы по кромке реза. При применении автосварки они увеличивались и расширялись, образуя поперечные трещины. Нарушение режима и равномерности нагрева могли привести к нарушению структуры и механических свойств металла, что создавало значительное внутреннее напряжение бронезаготовки. А значит, влекло вероятность появления ТО. Грубая правка, сопровождавшаяся деформацией заготовки, могла привести к появлению трещин по кромкам детали. Эти трещины также увеличивались автосваркой. Качество присадочных материалов напрямую влияло на появление и развитие ТШ. Если в составе электродной и присадочной проволоки было слишком высокое содержание вредных примесей (сера, углерод, фосфор) либо, наоборот, пониженное содержание марганца или оксида марганца, то это прямо вело к появлению ТШ. На следующем этапе важно было соблюсти регламент подготовки изделия под флюс. Деталь узла должна быть свободной, ненапряженной. Другими словами, все детали должны иметь правильные размеры, без нарушений допусков. В противном случае одну или несколько деталей приходилось «натягивать» и создавать в ней значительное внутреннее напряжение, что само по себе уже приводило к появлению ТО и ТШ. Последнее, что приводило к появлению трещин, – любое нарушение режима сварки: слишком высокая или низкая сила тока, рост или понижение напряжения, неправильная скорость сварки. Но помимо трещин, здесь появлялось множество других дефектов (пористость и ноздреватость, дефекты провара основного металла, дефекты формирования металла шва)[573]. Таким образом, все основные мероприятия по борьбе с трещинами были хорошо известны и разработаны уже к началу 1943 г., а к середине 1944 г. были обобщены и опубликованы. Повторим их еще раз: строгий контроль химических и физических свойств бронелиста, использование огневой резки только до термообработки, соблюдение условий и режима автосварки, строительство термических печей для отпуска корпусов после сварки. В течение 1943 г. к ним добавились метод прокатки мерных полос и индуктивный подогрев. Казалось бы, вопрос трещино-образования должен быть снят к концу 1943 г. или хотя бы в следующем году. Но трещины продолжали появляться все военные годы на всех корпусных производствах Т-34. А с течением времени при эксплуатации образовывались новые трещины и продолжали увеличиваться в размере. Особенно остро эта проблема возникала у танков, бронекорпуса которых изготавливали Уралмашзавод и завод № 183 (декабрь 1942 г.). Как отмечал нарком танковой промышленности И.М. Зальцман, на заводе № 183 это происходило по причине неудовлетворительного состояния сварки, а также отсутствия единого руководства процессом сварки и металлургическим производством. На Уралмаше были плохо организованы «сварка и термическая обработка брони, особенно при проведении низкого отпуска после закалки»[574]. Следовательно, основная трудность заключалась в самой организации процесса. Речь шла о массовой перестройке значительной части технологического процесса как на металлургических заводах (прежде всего на НТМЗ), так и на бронекорпусных производствах. На последних необходимо было ввести переобучение рабочих, построить новые термические печи и создать новые производственные участки. Заводы, которые тогда находились в состоянии постоянного отставания от программы выпуска корпусов и готовых машин, были просто не готовы сосредоточиться на этом перевооружении, поскольку это требовало фактически остановки или, по крайней мере, значительного замедления производственного процесса. Поэтому они вынуждены были внедрять новые технологии очень медленно, параллельно пытаясь выполнить план выпуска основной продукции. Т. е. продолжали выпускать фактически бракованные корпуса. Все перечисленные меры, при условии их нормального и своевременного применения, позволяли свести проблему трещин к минимуму. Тем не менее, они периодически появлялись. Основная причина «всплесков» появления трещин с 1943 г. – это грубое нарушение технологии изготовления бронекорпуса на корпусных заводах НКТП. На УТЗ трещины корпуса Т-34 стали массово обнаруживаться в течение зимы – весны 1943 г., причем они возникали в относительно небольшом количестве (как правило, 1–3 на корпус), но большого размера (200–400 мм), и располагались на наиболее ответственных деталях корпуса. В мае трещины были практически на всех корпусах[575]. Детальный анализ причин резкого увеличения числа трещин на УТЗ был подробно произведен военпредами завода. Заключались они в следующем: – отмечалась неудовлетворительная работа ОТК бронекорпусного отдела, который не следил за отдельными операциями корпусных цехов, что приводило к росту брака. На этапе цеха № 730[576] нарушался режим скорости реза конфигурации бортов, что в 1 декаде апреля привело к увеличению количества трещин в 2 раза. В целом не осуществлялся контроль скорости реза и условий охлаждения бортовых деталей; – в цехе № 763 (стендовая сборка корпусов) грубо нарушалась технология сборки на стенде: уже каленые бронедетали массово подрезались огневой резкой, что тоже неизбежно вело к росту числа трещин (до 20 % корпусов), подрезка бортов, передней части крыши, лобовой детали, днища и прочее; – далее корпус шел в сварочный цех № 770, где нарушения развивались по нескольким направлениям. Во-первых, не соблюдался регламент подготовки к автосварке, что вынуждало исправлять огрехи с помощью ручной сварки, это приводило к повышению до 40–50 % брака и общему ухудшению качества шва. Во-вторых, нарушался режим сварки бронекорпуса. Отсутствие групповых амперметров на сварочных аппаратах не позволяло контролировать силу тока. Именно это стало причиной появления трещин на подкрылках. В-третьих, часто до работ допускались работники, не знавшие элементарных правил сварки. В-четвертых, бронесварочная группа продолжала использовать устаревшие электроды[577]. Таким образом, суть нарушений сводилась к следующим моментам. Рост выпуска танков резко опередил возможности завода по производству специального инструмента, приспособлений и оснастки. Станочный парк был перегружен. На заводе господствовала низкая технологическая дисциплина, которая сопровождалась нежеланием технологической группы и ОТК бронекорпусного отдела изучать причины образования трещин. Весь этот перечень очень хорошо свидетельствует о том, что ни одно из этих нарушений не является неустранимым. На любом из этапов риск возникновения трещин легко было свести к нулю простым соблюдением технологии. Однако как раз технология и не соблюдалась, поскольку строгое следование техническим условиям делало невозможным выполнение планового задания. В своем анализе военпреды главным виновником считали ОТК. Но что мог сделать Отдел техконтроля в ситуации отсутствия амперметров или необходимых электродов? Мог остановить производство, и тогда все его руководство, скорее всего, было бы арестовано за саботаж. Поэтому ОТК предпочитал в условиях угрозы провала декадной (месячной или квартальной) производственной программы закрывать глаза на «отдельные недостатки». Нарком И.М. Зальцман в июне 1943 г. отмечал, что корпусные заводы, выпускавшие бронекорпус Т-34, успешно осуществили основные мероприятия, которые позволили снизить количество брака. Но в то же время эпизодически, в период «штурма», пускали в сборку сваренные узлы без последующего низкого отпуска[578]. Это опять же характеризуется летним всплеском трещиноо-бразования на УЗТМ (см. таблицу 5.12 приложения). Периодически Наркомат танковой промышленности издавал приказы, где тем или иным заводам указывалось на «недопустимое положение с трещинами» и на необходимость борьбы с ними[579]. Но, как уже упоминалось выше, полностью решить эту проблему не удалось вплоть до конца войны (см. таблицу 5.12 приложения). Острота проблемы была резко снижена по сравнению с уровнем 1942 г., но оставалась достаточно серьезной. Главная причина заключалось в том, что для изготовления корпуса Т-34 применялась броня высокой твердости – металл, требующий точного соблюдения технологии производства от выплавки стали в мартене до сварки бронекорпуса. Примечательно, что ни союзники СССР по антигитлеровской коалиции, ни Германия так и не решились применить БВТ для своих машин. Советский Союз стал единственной страной, серийно выпускавшей боевые машины из брони, закаленной на высокую твердость (Т-60 и Т-70, Т-34, ИС-2). Но такой танк, как Т-34, был разработан, исходя из производственных и технологических возможностей промышленности Восточной Украины (Мариупольский завод им. Ильича и ХПЗ № 183). Только там была возможность выпускать знаменитые средние танки без риска массовых технологических нарушений. Полностью воссоздать технологию производства корпуса из БВТ на востоке страны так и не удалось (например, пришлось полностью изменить технологию сварки элементов корпуса). Здесь для воссоздания производственного процесса не было ни технических, ни производственных, ни политических факторов. Относительно последнего момента хотелось бы пояснить следующее. Варить качественную сталь и производить корпуса без трещин восточные предприятия вполне могли. Но для этого пришлось бы резко сократить план выпуска боевых машин, а на первых этапах необходимо было еще больше сократить – для начала и завершения технологической, технической и кадровой модернизации бронекорпусных производств. Пойти на это советское руководство не решилось. Поэтому вплоть до конца войны значительная часть Т-34 и САУ на его основе выпускалась с заведомо бракованным броневым корпусом. *** Таким образом, к середине 1943 г. в целом была завершена отладка работы танковой промышленности СССР в условиях военного времени. Четкого порога, после которого можно было бы обозначить завершение этого перехода, нам обнаружить пока не удалось. Но существует ряд факторов, которые позволяют утверждать, что это произошло во второй половине 1943 года. Во-первых, качество техники. С 1 апреля 1943 г. нарком танковой промышленности СССР И. М. Зальцман утвердил новые требования к заводским и военпредовским испытаниям танков и САУ. Теперь они составляли 30 и 50 км пробега соответственно. Каждый сотый танк Т-34 и КВ должен был подвергаться большим испытаниям на 300 км, а все легкие, средние и тяжелые самоходки и легкие танки – на 200 км. В дополнение к этому каждые два месяца все боевые машины должны были проходить гарантийные испытания на 2 тыс. км (двигатели В-2 на всех заводах испытания проходили в мото-часах). Особые условия были предъявлены к УТЗ как головному предприятию по выпуску Т-34. Его танки гарантийным испытаниям подвергались раз в месяц[580]. Однако уже к концу лета 1943 г. оказалось, что такой объем гарантийных работ стал слишком тяжелым испытанием. Его не могло пройти подавляющее большинство всех выпускаемых машин, а в реальной боевой жизни танки и САУ, как правило, столько не успевали наездить. С сентября 1943 г. возвращенный на свой пост В.А. Малышев (с июля 1942 г. по июнь 1943 г. наркомат возглавлял И. М. Зальцман) снизил объем гарантийных пробегов для всей бронетехники с 2 тыс. до 1 тыс. км[581]. В любом случае, резкое увеличение и ужесточение приемо-сдаточных и гарантийных испытаний свидетельствует о возросшем уровне качества выпускаемой техники. По сравнению с условиями начала 1942 г., когда только каждый десятый танк испытывался хоть каким-то пробегом, новые правила означали качественный прорыв, достигнутый танковыми заводами страны. К этому необходимо также добавить еще один факт. Мы уже отмечали, что в середине 1942 г. до трети танков Т-34, находившихся в ремонтных частях, имели поломки внутренних механизмов. Исследования ЦНИИ-48 во второй половине 1943 г. (подробно о них речь будет впереди) показали, что и здесь был достигнут очередной прорыв. Технические неисправности, которые выводили машины из строя, в зимних боях 1942/1943 гг. под Сталинградом имело уже 8,6 % исследуемых танков, а в боях под Орлом летом 1943 г. этот показатель стал стремительно снижаться – только 2,0 % машин[582]. Следовательно, к середине 1943 г. качество танков, САУ и дизельных двигателей вышло на более высокий уровень. Хотя не стоит переоценивать этот фактор. Вплоть до конца войны все боевые машины всех танковых заводов еще требовали повышения работы над своим качеством. Во-вторых, выполнение плановых показателей. Постепенно внедряя новые методы, танковые предприятия к середине 1943 г. вышли на качественно новый уровень производства, когда все установленные планы стали регулярно выполняться. Так, если в первой половине года среднемесячное выполнение программы на Уралмашзаводе находилось на уровне 80,5 %, то во второй – уже 100,2 % (подсчитано по данным таблицы 5.1 приложения). Примерно такая же ситуация была на Кировском заводе (особенно если принимать во внимание первоначальные планы ГКО – они корректировались в течение первой половины года) и заводе № 200 (см. таблицы 5.2, 5.3 и 5.6 приложения). В начале января 1944 г. на своем первом заседании в этом году коллегия Наркомата танкопрома подвела итоги работы своих предприятий. Все танковые заводы страны в целом декабрь 1943 г. закончили либо с выполнением, либо с перевыполнением производственной программы. План по самоходкам и танкам был выполнен на 100,8 %, по дизельным двигателям – на 102,9 %. Подавляющее большинство заводов стабильно наращивали задел (узлы и агрегаты) для сборки основной продукции в следующем периоде. В качестве негативного момента коллегия отметила то, что завод № 174 закончил год совершенно без заделов (но с полным выполнением плана), а все дизельные заводы (Кировский, № 76 и 77) плохо наращивали заделы по узлам[583]. В течение 1943 г. дальнейший эффективный рост выпуска бронетанковой техники совершенно неожиданно стал тормозиться разразившимся к концу 1942 г. кризисом заготовительного производства в танковой промышленности и невоенных отраслях, в строительстве и на транспорте. Отчасти этот процесс был отражен в протоколе заседания январской коллегии НКТП: все заводы в той или иной степени не выполнили план по выплавке стали и производству стального литья[584]. В 1943 г. вся танковая промышленность и снабжающие ее предприятия других ведомств столкнулись с фактами износа оборудования, дефицита ресурсов или работников основного производства. Без эффективного решения этой проблемы наращивание выпуска и дальнейшее удержание производства бронетанковой техники на достигнутом уровне было невозможно. § 2. Развитие невоенных отраслей промышленности, строительства, транспорта и заготовительного производства в танкостроении В течение второй половины 1942 г, когда заводы Наркомтанкопрома вынуждены были постоянно наращивать основное производство, произошли качественные изменения в работе заготовительных цехов танковых заводов и смежных предприятий региона, обеспечивающих основную деятельность танковой промышленности. С одной стороны, произошел количественный рывок, выразившийся в росте выпуска основной продукции, а с другой – постоянная эксплуатация оборудования привела его значительную часть к фактическому износу, потребовался капитальный ремонт многих агрегатов. Кроме того, в тяжелом состоянии продолжали оставаться производство строительных материалов и само строительство. Индустриальная база танкостроения В I главе мы уже подробно говорили о состоянии некоторых отраслей уральской промышленности. Достаточно подробно нами была рассмотрена проблема производства строительных материалов в регионе к концу 1941 г. и вариант его развития на предстоящий период. К 1943 г. все проблемы, которые были обозначены в докладе комиссии Академии наук СССР, только обострились. Дефицит строительных материалов, вполне оправданный на этапе массового развития местных промышленных площадок и восстановления эвакуированных производств в конце 1941 – начале 1942 гг., в дальнейшем не только не был решен, но, наоборот, начал увеличиваться. В Свердловской области (на тот момент один из самых насыщенных регионов по количеству промышленных объектов в стране с учетом временного выбытия западных предприятий) четко обозначился катастрофический спад производства одного из основных строительных материалов – кирпича. Всего в области насчитывалось 110 заводов, выпускающих кирпичи. В главе I мы уже писали о диспропорции внутри производств отдельных заводов, разной степени развитости предприятий региона и т. п. Все эти черты были присущи и предприятиям Свердловской области. На середину 1943 г. их мощность оценивалась в 290–356 млн. кирпичей в год. Даже приблизиться к такому уровню выпуска не удавалось ни разу за все военные годы. В 1941 г. (с учетом довоенного полугодия) кирпичные заводы области смогли выпустить самое большое количество этого стенового стройматериала – 187 млн штук кирпича, в 1942 г. – 92,5 млн. штук при плане в 263,7 млн. План выпуска на первое полугодие 1943 г. составил 51,6 млн штук, но заводы смогли изготовить только 11,8 млн. Это был крайне низкий показатель, поскольку минимальная потребность в кирпиче в первой половине 1943 г. оценивалась в 150 млн штук[585]. Следовательно, реальное производство составило менее 8 % от существующих потребностей. Всего за 1943 год область смогла выпустить 74,8 млн штук кирпича (менее 50 % от плана – подсчитано автором)[586]. Фактически это производственные мощности одного только завода «Новострой» в довоенный период! Резкий рост производства во второй половине 1943 г. был вполне оправдан, поскольку в изготовлении кирпичей как нигде более важную роль играл сезонный фактор. Летний период максимально использовался для добычи сырья (которая велась преимущественно ручным способом) и сушки кирпичей без специального оборудования. Именно на это время года приходилась активная часть работы кирпичных полукустарных «заводиков» местной промышленности и промкооперации. Правда, их доля была весьма невысока: за 1943 год они суммарно дали только 3,5 млн кирпичей из 74,8 млн, или менее 5 %[587]. Даже с учетом полного выполнения плановых заданий (а эти производства смогли изготовить менее половины от запланированного объема продукции) местные и промкооперативные организации не могли радикально повлиять на общий валовой выпуск кирпичей в области. Небольшой рост выпуска кирпичей в Свердловской области обозначился только в 1944 г., когда все кирпичные заводы области смогли суммарно изготовить 83 млн. штук. Правда, и в этом случае план оказался выполнен лишь наполовину. Всего ожидалось производство 160–165,5 млн штук[588]. При соотношении запланированного и фактически выпущенного кирпича нужно всегда понимать, что эти цифры будут далеки от реальной потребности региона в стеновых материалах. При планировании и составлении баланса уровня выпуска красного кирпича в конце 1944 г. на предстоящий год уполномоченный Госплана И.Н. Крутиков исходил из потребности всего строительного комплекса Свердловской области в 302 млн. штук кирпича. Будучи большим оптимистом, он подсчитал, что кирпичные заводы региона смогут выпустить в 1945 г. 183 млн. штук. Но в то же время представитель Госплана, насколько это было возможно, где-то глубоко в душе оставался реалистом. Опыт предыдущих лет какого-либо оптимизма не внушал: в предыдущий военный период валовый объем производства находился на уровне 70–90 млн. штук в год. И.Н. Крутиков предлагал образовавшийся дефицит (а он ни много ни мало составлял почти 40 % – подсчитано автором) покрывать за счет масштабного расширения производства кирпичных заменителей – шлакоблоков. Они были в разы дешевле (менее затратен в изготовлении) кирпича, и создание несложных установок позволяло быстро нарастить их выпуск[589]. Завод «Главвоенпромстрой» УралОВСУ разработал специальную установку, которая выпускала за одну рабочую смену 1 тыс. шлакоблоков (7 тыс. условных кирпичей). Но дальше И.Н. Крутиков опять превращался в оптимиста и считал, что область, при условии принятия «шлакоблочной» программы, сможет в течение года выпустить этих стеновых материалов на 119 млн штук условных кирпичей. Отчасти его планы подтверждались тем, что в IV квартале фактическое производство шлакоблоков превысило план в полтора раза: вместо запланированных 20,3 млн штук удалось произвести 30,5 млн[590]. Видимо, именно здесь нужно искать причины внезапного роста выпуска кирпича в 1944 г. по области в целом. Разница между валовым выпуском кирпича в 1943 г. и 1944 г. составляет как раз примерно 10 млн штук. Объективных причин для позитивного перелома в развитии кирпичного производства нами не обнаружено, следовательно, увеличение объема изготовленного кирпича произошло благодаря росту выпуска шлакоблоков. Уполномоченный Госплана по Свердловской области был прекрасно осведомлен о состоянии дел в региональной промышленности. Он, как никто другой, представлял себе реальные возможности уральских кирпичных заводов. Однако вышеописанная программа – это суммарные потребности промышленных предприятий и строительных организаций области на предстоящий 1945 год. В своих лучших традициях советское руководство составляло производственные планы, резко превышающие реальные возможности заводов. Решение проблемы обеспечения уральского строительства за счет увеличения выпуска шлакоблоков было заранее обречено на провал, поскольку изготовление заменителей кирпича должно было идти не вместо кирпичей, а параллельно с ним. Другими словами, И.Н. Крутиков предлагал, не сокращая основного производства (оно должно было только увеличиться), создать в регионе фактически новую отрасль производства строительных материалов. Таких возможностей и ресурсов у региональной промышленности просто не было. Мы уже видели в I главе всю пестроту структуры уральского кирпичного производства. С одной стороны, кирпичная промышленность сочетала в себе такие вполне современные предприятия, как «Новострой» и Ирбитский завод, способные выпускать по нескольку десятков миллионов штук кирпичей в год. А с другой стороны, в Уральском регионе существовало огромное количество небольших сезонных (действовавших в летний период) кирпичных заводиков местной промышленности и промкооперации. Следовательно, те процессы, которые будут протекать на Ирбитском заводе и в «Новострое», станут определяющими для всей кирпичной промышленности региона. В силу сезонности работ в этой отрасли доля «Новостроя» в общем выпуске кирпича разнилась в зависимости от времени года. В целом за 1943 г. завод дал менее 18 % всей продукции области, тогда как за I квартал 1944 г. уже более 22 %[591]. Следовательно, только хорошо оборудованные заводы (как «Новострой») могли эффективно работать в зимний период. К концу 1943 г. – началу 1944 г. были решены многие (но далеко не все) проблемы свердловского кирпичного завода. Рабочие «Новостроя» в продовольственном снабжении были отнесены к особому списку, а значит, стали потенциально получать улучшенное питание. Заводу были обеспечены лимиты электроэнергии и топливные фонды (случай достаточно редкий для военного времени в отношении невоенного производства). Однако и это не позволило кардинально переломить ситуацию. И.Н. Крутиков утверждал, что основная проблема всей кирпичной промышленности – катастрофический недостаток кадров. К этому добавлялись нехватка запасных частей и, как следствие, плохой ремонт оборудования. «Новострой» был самым передовым предприятием Урала в данной сфере: он имел современное техническое оснащение, в отличие от большого количества мелких полукустарных предприятий промкооперации и местной промышленности. В период войны завод резко снизил выпуск кирпичей с 56 млн. штук в 1941 г. до 30,8 млн. в 1942 г. и 13,3 млн. в 1943 г. К первой половине 1944 г. из двух производственных очередей реально работала только одна и только в одну смену (вместо двух). Но даже для этого объема работ кадры оставались большим дефицитом. Из необходимых 550 человек формально на заводе числилось 307, а реально работало – 225 человек. Поэтому даже для запуска только второй смены требовалось еще как минимум 250 человек. Но и это еще не всё. Большинство работников были временными кадрами, которых предприятия-потребители присылали на кирпичный завод для выполнения своей программы[592]. В еще более сложном состоянии находился второй крупный завод кирпичной промышленности области – Ирбитский. Его проблемы не были решены даже частично. При общей годовой потребности 5404 тонн условного угля (около 9 тыс. тонн в натуральном выражении – завод мог рассчитывать только на поставку местного низкокалорийного топлива) предприятие в течение 1942–1944 гг. получило менее 19 %. Важным источником поставок топлива в 1943 и 1944 гг. стали потребители завода, которые суммарно предоставили большую часть угля. Именно за счет этого на Ирбитском заводе в итоге топливная обеспеченность находилась на уровне 30 % от плана. Но уже в ноябре 1944 г. поставки угля практически полностью прекратились, и как минимум до начала декабря (а возможно, и дольше) завод вынужденно простаивал. Соответственно, все военные годы Ирбитский завод мог обеспечить лишь низкий уровень производства основной продукции. Если в 1941 г. было выпущено почти 10 млн штук кирпича, в 1942 г. – менее 5, в 1943 г. – менее 6, а за 1944 г. – менее 3 млн штук[593]. Так же, как и «Новострой», Ирбитский завод вынужден был использовать работников от потребителей. Этот контингент составлял около четверти всей рабочей силы на заводе в 1943 и 1944 гг.[594]. Именно дефицит кадров стал главным фактором плохой работы предприятия. Из-за отсутствия угля завод простоял в общей сложности 135 пресс-смен, тогда как за счет отсутствия рабочей силы – 360 пресс-смен[595]. Но, в отличие от «Новостроя», в Ирбите основные «коренные» рабочие кирпичного предприятия как минимум до конца 1944 г. так и не получили статус работников военного производства. Продовольственные карточки им выдавали по категории «служащие». Это означало, что работники завода при достаточно тяжелых физических нагрузках не могли набрать необходимый суточный объем калорий[596]. Примечательно, что в создании тяжелой производственной ситуации власти пытались обвинить само руководство завода. В своем постановлении в середине марта 1942 г. Ирбитский райком партии констатировал, что в течение предыдущих двух месяцев Ирбитский кирпичный завод выполнял менее половины от месячной программы. В основном по причине отсутствия топлива и электроэнергии. Но вся вина была возложена на руководство предприятия: «Все эти недостатки явились следствием безответственного отношения директора завода тов. КАЗАНЦЕВА и секретаря парторганизации тов. РУБИНШТЕЙН, которые не занимались по-настоящему работой завода и довели его до такого позорного состояния»[597]. В качестве одной из мер, которая потенциально позволяла бы решить проблему кадров, могло стать использование труда заключенных ГУЛАГа. И.Н. Крутиков предложил организовать при «Новострое» колонию на 150 заключенных[598] (данных об организации на заводе колонии получить пока не удалось. – Примеч. авт.). Несмотря на отдельные положительные моменты развития «Новостроя», тем не менее все кирпичные заводы как Свердловской области, так и всего Уральского региона страдали общими проблемами вплоть до конца войны: некомплект рабочей силы и дефицит топлива. Что приводило к резкому падению производства, чаще всего в два-три раза, а иногда и более[599]. Примерно в схожем состоянии находилась цементная промышленность. Сухоложский цементный завод весь 1942 год и как минимум первую половину 1943 года проработал крайне неудовлетворительно. При условии нормального снабжения предприятия ресурсами цементный завод мог выпускать до 210 тыс. тонн цемента в год, но в течение этого периода он «больше стоял, чем работал». В первой половине 1942 г. завод простаивал из-за отсутствия топлива. С середины 1942 г. добавились другие проблемы: постоянный дефицит электроэнергии. При нормальном снабжении предприятия в 2500 кВт цементный завод не получал и 1400 кВт. Чаще всего он работал с ограничениями в 500, 400 и даже 50 кВт[600]. Цементные заводы Свердловской области в середине 1943 г. фактически остановились из-за недостатка гранулированного шлака. Например, обком привел следующие данные: завод им. Серова должен был отгрузить Невьянскому цементному заводу 9,5 тыс. тонн гранулированного шлака, но реально цемзавод получил менее 1 тыс. тонн[601]. Ну и проблема железнодорожных перевозок: в течение I квартала 1943 г. железная дорога «совсем не возила строительных материалов»[602]. Следовательно, производство стройматериалов в регионе находилось в таком плачевном состоянии, что промышленность Урала была обречена на постоянный катострофический дефицит этой продукции. Положение усугублялось неудовлетворительной работой железной дороги, которая не могла вовремя обеспечить как доставку топлива на предприятия, выпускающие строительные материалы, так и доставку строительных материалов потребителям. Именно в силу недостатка стеновых материалов единственным доступным материалом для строительства (прежде всего жилищного) был лес-кругляк, который обязательно должен быть заготовлен где-то неподалеку от стройки (иначе возникали проблемы с его транспортировкой). Например, трест «Свердловскпромстрой» для нужд строительства на УЗТМ и заводе № 76 зимой 1942–1943 гг. настоял на выделении лесосеки именно в Верхнепышминском районе на 25 тыс. куб. м, иначе у него неизбежно возникали проблемы с его транспортировкой на стройплощадки[603]. Есть несколько условий правильной заготовки бревен для строительства. Первое – лес нужно рубить в зимний период (лучше всего в конце зимы), когда дерево менее всего пропитано влагой. Если бревна заготавливали в другое время, то это гарантированно приводило к его повышенному увлажнению. Второе – лес нельзя использовать в строительстве сразу после заготовки. Этот строительный материал, даже срубленный зимой, должен просохнуть (отлежаться) в течение достаточно длительного времени. Без соответствующей просушки брёвна будут обязательно трескаться и нарушать свою геометрию. Чаще всего времени и технических возможностей для этой процедуры у уральских строителей не было, поэтому большая часть зданий строились из свежесрубленного леса. Следовательно, уже к следующей зиме стены бараков, а именно для них чаще всего использовался лес-кругляк, покрывались щелями, через которые наружу выходило тепло. Особое положение занимало производство оконного стекла. В материалах комиссии Академии наук СССР (подробно мы их рассматривали в I главе) показано, что на Урале до начала Великой Отечественной войны не существовало серийного производства оконного стекла. В нашем распоряжении есть общая статистика его производства в СССР с 1940-го по первую половину 1944 г. Таблица 2.9 Выпуск оконного стекла на заводах «Главстекло» Наркомата стройматериалов СССР в 1940 – первой половине 1944 г. (в млн кв. м)[604] Данные таблицы 2.9 наглядно демонстрируют нам, что заводы стекольного главка Наркомата стройматериалов с началом войны резко сократили свое производство. Среди главных причин такого падения выпуска, безусловно, можно назвать временную потерю западных промышленных регионов страны, где находилось значительное количество этих заводов. Но так можно объяснить только часть причин падения выпуска оконного стекла. Зная, в каких условиях работали другие заводы, выпускающие стройматериалы, мы должны полностью перенести эти условия и на стекольную промышленность. Тотальный дефицит всех производственных ресурсов – сырья, транспорта, электроэнергии, топлива, рабочих рук и прочего – не мог не распространиться на заводы стекла и не обвалить их производство. Кроме «Главстекла» этот материал мог выпускаться в рамках других ведомств. Ирбитский диатомитовый комбинат в результате всех перипетий лета – осени 1941 г. был преобразован в Ирбитский стекольный завод. В качестве основной продукции он все военные годы выпускал специальные стеклянные изделия, преимущественно для военной промышленности. В том числе завод делал оконное стекло. Для него это была не основная продукция, годовой объем которой в масштабах не только страны (см. таблицу 2.9), но даже Свердловской области был крайне незначительным: в 1942 г. было выпущено 1,4 тыс. кв. м стекла, в 1943 г. – 31,7 тыс., 1944 г. – 12,2 тыс., в 1945 г. – 46,5 тыс.[605]. В данный момент в нашем распоряжении лишь отрывочные сведения о производстве оконного стекла. Но уже сейчас становится понятным, что Уральский регион (следовательно, эта ситуация влияла в том числе на все основные предприятия НКТП) не имел достаточно мощного стекольного производства, поэтому вынужден был его импортировать из других регионов. А поскольку транспортировка грузов в условиях войны (особенно невоенного значения) была крайне затруднительна, мы с уверенностью можем утверждать, что промышленное и жилищное строительство региона было обречено на тотальный дефицит стекла для окон. Все основные строительные материалы в годы войны стали крайне дефицитным товаром. Особая строительно-монтажная часть «Уралмашстрой», которая осуществляла строительные работы на многих основных промышленных площадках области, постоянно испытывала острую нехватку стройматериалов. На работы по заводу № 50 НКТП за первую половину 1944 г. ОСМЧ получила только 150 тонн цемента из необходимых 400, но совершенно не имела кровельных материалов (необходимо было 420 рулонов толя) и стекла (2,5 тыс. кв. м). И точно так же отсутствовали стройматериалы по другому свердловскому объекту. «Уралмашстрой» не могла продолжать работы на ГПЗ-6 из-за отсутствия 700 тонн цемента, 16 тыс. кв. м кровельных материалов, 4,8 тыс. кв. м оконного стекла и т. п.[606] Кроме того, у ОСМЧ «Уралмашстрой» существовала другая программа, которая была гораздо шире свердловских объектов. Предполагалось значительное расширение завода № 183 и некоторые работы по другим площадкам области (Алапаевская ГЭС и Алапаевский металлургический завод, завод № 767 НКХП, строительство шоссейной дороги УВЗ – Нижний Тагил и др.). Для выполнения этой программы соотношение необходимого объема стройматериалов и имеющегося в наличии было катастрофическим. Не хватало практически всего (см. таблицу 2.10). Таблица 2.10 Баланс стройматериалов ОСМЧ «Уралмашстрой» (июль 1944 г.)[607] План работ включал в себя программы различных инстанций (постановления ГКО, СНК, приказы Наркомстроя и т. п.). Все необходимые наряды были выписаны. Но в своем обращении в обком руководство «Уралмашстроя» утверждало, что обеспечение нарядов даже по постановлениям ГКО не производилось. Следовательно, строительномонтажная часть «Уралмашстрой» изначально была поставлена в ситуацию, когда выполнить весь объем работ было невозможно из-за недостатка материалов. Пытаясь найти выход из сложившегося положения, местные и центральные власти всю вторую половину военного периода пытались возложить изготовление кровельных, стеновых и отделочных материалов, скобяных и других изделий на сами промышленные предприятия и строительные организации. ОСМЧ «Свердловскпромстрой» должна была еще в конце 1942 г. построить собственный кирпичный завод на 17 млн кирпичей в год. Однако вплоть до конца войны этого сделать не удалось[608]. У «Свердловскпромстроя» для подобного строительства отсутствовали производственные и кадровые возможности. Ориентация всей восточной промышленности на нужды обороны не давала возможности осуществить развертывание массового выпуска стройматериалов даже в приближенном к нужному количестве. Дефицит был таков, что жилищное строительство (которое было по определению вторично по отношению к промышленному) обеспечивалось, как правило, не централизованными нарядами, а силами собственных подсобных хозяйств самих предприятий и организаций, для которых возводилось жилье. В конце июля 1944 г. управляющий Свердловской областной конторой Всесоюзного банка финансирования капитального строительства промышленности, транспорта и связи (Промбанк СССР) М. Андриевский в своем докладе руководству Промбанка и первому секретарю Свердловского обкома ВКП(б) В.М. Андрианову о ходе жилищного строительства в области прямо указывал на это: красный кирпич, пиломатериалы и бутовый кирпич изготавливают подсобные производства. В качестве примера он отмечал, что на УАЗе стали делать кровельные материалы из пустой жестяной тары из-под каустика; ОСМЧ «Уралмашстрой» сама изготавливала все стеновые материалы, металлические, железобетонные и деревянные конструкции. В качестве контрпримера приводился У КС завода № 183, где все подсобные предприятия уже более года находились в стадии проектирования. Он же указывал, что все стройки области испытывают недостаток стекла, изготовить которое промышленные предприятия были не в состоянии[609]. Казалось бы, самообеспечение предприятий – это тот выход, который позволить решить или значительно снизить проблему обеспечения промышленности строительными материалами и огнеупорами. Но в условиях войны подобная практика приводила к еще большому распылению одного из главных дефицитных ресурсов – кадрового. Более того, предприятия, которые строились и специализировались на выпуске определенного вида узкой продукции (огнеупоров, красного кирпича, скобяных изделий и т. п.), в таких условиях оказывались не у дел. Их оборудование не могло эффективно использоваться, а вместо него приходилось создавать новые подобные мощности на крупных заводах. Другая проблема, связанная с обеспечением танкостроительного производства это дефицит огнеупоров. Они, как и красный кирпич в строительной сфере, стали дефицитным материалом для строительства и текущего ремонта мартеновских печей в металлургическом производстве предприятий НКТП. Эта проблема была в значительной степени усилена тем, что во второй половине 1942 г. бронекорпусные производства начали строительство термических печей, которое поглощало значительную часть выделяемых для заводов огнеупоров. Так, печное хозяйство УЗТМ за первые два года войны увеличилось в 1,5 раза по площади и в 2 раза по количеству. Но с течением времени любое оборудование изнашивается: к середине 1943 г. печи, построенные в 1941 г., пришли в негодность и требовали срочного ремонта[610]. Для нужд текущего ремонта только мартеновских печей на Уралмаше в IV квартале 1942 г. требовалось 1035 тонн огнеупорного кирпича, а в I квартале 1943 г. еще 800 тонн. Но поступило всего 827,3 и 280,7 тонн соответственно. Все это означало, что мартеновский цех УЗТМ уже к весне 1943 г. оказался перед реальной возможностью остановки. В течение 1942 г. стойкость свода мартеновской печи № 1 Уралмаша составляла в среднем 100 плавок, печи № 2—107 плавок, печи № 3 – 133 плавки (в нормальных условиях свод из динасового кирпича выдерживал до четырех сотен плавок). К концу марта 1943 г. стойкость свода уже составляла 52 и 21, 39 и 44, 34 и 42 плавки соответственно, т. е. сократилась примерно в 3–4 раза[611]. В свою очередь, увеличилась средняя продолжительность плавок в январе – феврале 1943 г. по сравнению с августом – сентябрем 1942 г.: печи № 1 – более чем на 10 %, печи № 2 – почти на 14 %, печи № 3 – на 23 %, печи № 4 – более чем на 14 % (см. таблицу 2.11). Запущенность печей была такова, что дальше уже невозможно было откладывать текущий ремонт, поскольку в условиях постоянной эксплуатации не осуществлялось должного ухода. Мартеновские печи № 1, 2 и 3 требовали срочного ремонта уже в течение апреля – мая, а печь № 4, по мнению парторга ЦК на УЗТМ М.Л. Медведева, должна быть остановлена немедленно – в марте 1943 г. Он также утверждал, что из-за отсутствия огнеупоров цех может полностью остановиться. Всего на выполнение полного цикла ремонтных работ требовалось 2346 тонн динаса, 580 тонн шамота и 86 тонн магнезита[612]. В марте и апреле Уралмашу было отгружено сверх плана 400 и 500 тонн динаса соответственно[613]. Если взять за основу план I квартала 1943 г. в 800 тонн (плановых показателей поставки огнеупоров на II квартал в нашем распоряжении нет – Примеч. авт), то окажется, что в марте – апреле УЗТМ получил около 1200 тонн динаса при потребности в 2 346 тонн, т. е. этого объема все равно было недостаточно для нормальных ремонтных работ. Таблица 2.11 Сравнительная продолжительность плавок при удовлетворительном (1942 г.) и неудовлетворительном (1943 г.) снабжении огнеупорным кирпичом (в часах)[614] В отчете военной приемки на Уралмаше особо подчеркивается тот факт, что именно в 1943 г. наблюдалась «неравномерная работа [мартеновского] цеха [УЗТМ]», который «испытывал исключительные трудности в получении различных материалов, особенно огнеупоров, топлива, ферросплавов (импортных), электроэнергии и ряда других». Работа мартеновских печей в годы войны во многом осложнялась тем, что качество огнеупоров и других материалов было предельно низким. По свидетельству военпредов на Уралмаше, своды печей имели стойкость в 2– 3 раза ниже, чем в нормальных условиях[615]. Здесь необходимо сделать небольшое отступление и указать на проблему поставок импортных ферросплавов или шире – на степень зависимости всего танкопрома от импорта. В нашем распоряжении есть только разрозненные данные о поставках на заводы НКТП и других отраслей ленд-лизовских материалов (речь идет именно о ленд-лизе, поскольку другого значимого импорта в годы войны в СССР просто не было) и их важности для танкостроения. Эти данные не позволяют нам составить исчерпывающее представление о роли ленд-лиза в экономической жизни советской танковой промышленности. Однако одно упоминание военпредов о проблеме поставок импортных ферросплавов говорит нам о том, что именно в производстве брони эта зависимость была существенной. Масштаб работ по ремонту и строительству печного хозяйства промышленных предприятий по всему Уралу был колоссальный, а специалистов остро не хватало. Работу по Свердловской области выполняло особое строительно-монтажное управление № 7 Союзтеплостроя, которое катастрофически страдало от недостатка трубоукладчиков и печников. Управление постоянно срывало сроки ввода в эксплуатацию практически всех объектов в первой половине 1943 г.[616]. Поэтому Уральская контора Союзтеплостроя (обслуживала ремонт и эксплуатацию печей в регионе) не могла предоставить гарантии для ремонта печей. В первой половине года Теплострой, совершенно неожиданно для УЗТМ, присылал на 1–2 дня несколько каменщиков, которые в авральном порядке останавливали работу печей и проводили срочный ремонт. Также без предупреждения они заканчивали свою работу и уезжали на другие объекты в регионе[617]. Б.Г. Музруков утверждал, что за первые два года войны Союзтеплострой ни разу не проводил плановых капитальных ремонтных работ на Уралмаше[618]. Выполнялся только остро необходимый текущий ремонт. Ситуация стала меняться во второй половине года. Ценой невероятных усилий в течение июля – августа 1943 г. Уралмаш и Теплострой совместно отремонтировали две мартеновские печи (600 куб. м кладки), а в сентябре начали восстанавливать третью. Кроме мартенов, подошла очередь ремонта печей бронекорпусного производства. Всего на осенние ремонтные работы заводу требовалось 1675 куб. м огнеупоров[619]. К сожалению, здесь источник дает размер потребности в огнеупорах не в штуках, а в кубометрах, следовательно, мы не можем точно сравнить потребности в огнеупорном кирпиче на начало года и план на ремонты осенью 1943 г. Наш подсчет дает цифру примерно в 3 тыс. тонн (это очень приблизительный подсчет, который может значительно колебаться в ту или иную сторону – Примен. авт.). Это значит, что объем работ оставался предельно большим. И получить на него весь требующийся кирпич вряд ли было возможно. Всего на ремонтных работах на УЗТМ трудилось 13 специалистов Союзтеплостроя (10 сентября Свердловское управление обещало прислать еще 5 человек) и 35 каменщиков-огнеупорщиков Уралмаша. Представители Теплостроя заверяли Свердловский обком, что этого количества работников вполне хватит для окончания ремонтных работ до конца года[620]. Однако радикального снижения аварийности на УЗТМ в следующем, 1944 году так и не произошло. В целом количество простоев снизилось на треть, что все равно резко превышало уровень 1942 года и оставалось примерно на одном уровне до конца войны. Таблица 2.12 Простои мартеновских печей УЗТМ (в пече-сутках)[621] Катастрофический дефицит строительных материалов и огнеупоров поставил в тяжелое положение строительную сферу, капитальный и текущий ремонт оборудования (прежде всего металлургического) на предприятиях танковой промышленности. Это стало одним из основных факторов срыва строительных и ремонтных программ на заводах танкопрома. В то же время нельзя эту ситуацию автоматически распространять на производства других отраслей промышленности. В условиях военного времени любое предприятие, вне зависимости от отрасли, могло обладать своей, специфической особенностью, которая позволяла решать очень узкий круг проблем. Мы уже видели, как отличалась работа двух схожих заводов – Ирбитского кирпичного и «Новостроя», когда последний смог вывести к концу войны свое топливно-сырьевое обеспечение и материально-продовольственное снабжение на качественно иной уровень. Нечто похожее происходило в снабжении мартеновского производства огнеупорными материалами. Два из трех основных танковых заводов страны – УТЗ и УЗТМ все военные годы не могли достроить свои мартены (на заводе № 183 – № 7 и 8, на Уралмаше – № 5): огнеупоров не хватало даже для текущего ремонта. Но Новотагильский металлургический завод, обладая собственным огнеупорным производством, в сопоставимых масштабах ничего подобного не испытывал. Наоборот, НТМЗ с августа 1941 г. по март 1945 г. смог построить 5 (пять!) мартеновских печей (№ № 3–7) и домну № 3[622]. Причем нужно учитывать, что мощности мартенов Новотагильского завода и предприятий НКТП несоизмеримы: объем печей первого в разы больше, чем вторых. Следовательно, потребность в огнеупорном кирпиче для НТМЗ была в десятки раз больше: как для строительства, так и для текущего содержания. Эту потребность предприятие смогло реализовать в основном за счет собственного огнеупорного производства, которое к тому же было значительно расширено в течение военных лет. До конца 1942 г. были пущены в эксплуатацию гофманская печь № 3 мощностью 45 тыс. тонн и периодическая печь № 11 на 5 тыс. тонн огнеупоров, а в следующем году – гофманская печь № 4 и периодическая печь № 12. Одновременно были завершены работы по строительству цеха доменных припасов и брикетного отделения на 80 тыс. тонн огнеупорного сырца в год[623]. Размер этих мощностей позволил НТМЗ практически исключить проблему катастрофической нехватки огнеупорного материала для нового строительства. Но в то же время его ресурсы оказались совершенно недоступны даже для соседнего предприятия. Если какая-то часть огнеупорного кирпича Новотагильского завода и попадала на завод № 183, то его было совершенно недостаточно для завершения строительства мартенов УТЗ. Подобным образом развивалась ситуация на ММК. Напомним, что Магнитогорский комбинат обладал тремя цехами, выпускающими огнеупорную продукцию. Такие производственные возможности позволили ММК построить за все годы войны, по данным А. А. Антуфьева, 2 доменные печи и 5 мартенов[624]. В первой половине 1942 г. комбинат смог запустить в эксплуатацию мартеновские печи № 5 и 6 и среднелистовой стан. Однако все эти объекты были сданы с большим количеством недоделок. В целом план по строительству за 7 месяцев 1942 г. был выполнен только на 34 %. Основные проблемы оказались традиционными для военного времени: дефицит рабочей силы и материалов (лес, металлоконструкции, огнеупоры и т. д.). Поставки леса были выполнены железными дорогами меньше половины от плановых показателей. При этом основная часть лесоматериалов пошла на изготовление специальной тары для нужд фронта. Следовательно, для строительства практически ничего не осталось[625]. Действовавший на ММК динасо-шамотный завод выпускал 65–70 тыс. т продукции в год. Это не покрывало даже эксплуатационных нужд комбината. Существовала теоретическая возможность увеличить производственные мощности огнеупорного участка ММК в 1,5 раза: на предприятии имелось соответствующее эвакуированное оборудование комбината «Запорожсталь» на 100 тыс. т в год, но оно «лежит без дела»: не было свободных рабочих для реального начала строительных работ[626]. Следовательно, и Магнитогорский комбинат, и Новотагильский завод также испытывали дефицит огнеупорного кирпича, пусть и не в таких объемах, как танковые заводы. В военные годы Первоуральский динасовый завод долгое время оставался единственным предприятием в системе Главогнеупора НКЧМ по производству динаса. Всё остальное – это выпуск огнеупорного кирпича в рамках металлургических заводов (например, ММК и НТМЗ), которые «не покрывают и собственных потребностей»[627]. Только после освобождения Украины в 1944 г. положение должно было начать радикально меняться, когда начнут восстанавливаться довоенные мощности. Постоянный дефицит огнеупоров показывает, что производства, специализировавшиеся на их выпуске, не могли справиться со своей задачей в рамках всей промышленности Урала и других регионов. В распоряжении автора пока нет обобщающих сведений о работе огнеупорной промышленности за все годы войны. Имеющаяся на сегодняшний день литература не позволяет нам достоверно судить о развитии этой. Л.М. Сонин написал книгу, посвященную истории Первоуральского динасового завода, без ссылок на источники и историческую литературу. Весь раздел его работы, раскрывающий военный период, повествует прежде всего об ограниченном наборе проблем производства и отдельных личностях[628]. Статистика в книге практически отсутствует. Есть только голословное утверждение, что с середины 1943 г. завод стал выполнять все правительственные планы[629]. Но это утверждение очень хорошо объясняет появление на Уралмаше огнеупоров для ремонта мартенов во второй половине того же года. Таблица 2.13 Выпуск шамотного кирпича и магнезита на заводах «Главогнеупора» НКЧМ в 1941–1942 гг. (тыс. тонн)[630] Таблица 2.14 Выпуск динасововых материалов на Первоуральском динасовом заводе НКЧМ в 1941–1943 гг. (тыс. тонн)[631] Динамика производства шамотного и динасового кирпича на заводах страны (см. таблицы 2.13 и 2.14) показывает, что центр производства огнеупоров в 1942 г. сместился в Свердловскую область, где находились 3 шамотных завода (давших 2/3 всей продукции в стране) и единственный динасовый завод. Эти данные не позволяют судить о производстве во второй половине войны, но дают нам возможность оценить тот факт, что, в отличие от стройматериалов, производство огнеупоров продолжало расти все военные годы. Хоть и не достигло тех результатов, которые планировала комиссия Академии наук СССР (см. 1 главу). С учетом того, что круг потребителей продукции свердловских заводов распространялся, в том числе за пределы региона, причина острого дефицита огнеупоров становиться понятной. Как мы уже видели, собственное производство на ММК и НТМЗ не позволяло поставлять шамот и динас другим предприятиям. В середине 1942 г. ситуация на Первоуральском динасовом заводе оставалась очень тяжелой. Завод выпускал около 12 тыс. тонн динаса в месяц[632]. За год количество работников предприятия незначительно выросло с 1 460 человек в 1941 г. до 1 610 в 1942 году. Но с учетом возросшей программы этого количества было явно недостаточно. Количественно самой важной составляющей части трудового коллектива – рабочих осталось практически неизменно – 1122 против 1170 человек. План на 1942 г. – 1500 рабочих[633]. Таким образом, на лицо дефицит рабочей силы, который усугублялся крайне низкой трудовой дисциплиной. В течение 1942 г. было совершено 738 прогулов и 721 самовольный уход (дезертирство) при крайне высокой текучести кадров. За год на завод поступило работать 1198 человек, а убыло по различным причинам – 1293[634]. В 1942 г. первоуральский завод начал строительство 28 новых печей, которые должны были обеспечить рост производства примерно в 2 раза. К середине года были готовы 4 печи, еще 4 строились. Для остальных только проводились земляные работы. Такое состояние объектов не позволяло надеяться на завершение строительной программы в срок, а значит, и выполнение плана на следующий год было под большим вопросом[635]. Кроме того, нужно учитывать традиционный дефицит рабочей силы, материалов, топлива и энергии, который неизбежно должен был даже не просто возникнуть (эта ситуация давно стала нормой), а резко увеличиться при условии запуска всех запланированных печей. Поэтому реальное увеличение производства зависело слишком от многих факторов, чтобы ограничиваться только успехами или провалами печного строительства. Видимо, всё же в 1942 г. новые печи не были запущены. В отчете завода по основной деятельности за этот год нет данных о работающих новых мощностях. Напротив, есть прямое свидетельство, что ни один пусковой объект не введен в эксплуатацию[636]. Ввод в действие строящихся печей начался только в 1943 году. В мае были запущены печи № 9 и 10, в конце июля – № 5, 6, 7 и 8, в конце декабря – №№ 11 и 12. Мощность каждой печи – 3 700 т[637]. Следовательно, как минимум до конца 1943 г. предприятия Наркомтанкопрома могли рассчитывать только на первоуральский динас, которого выпускалось катастрофически мало. Дефицит огнеупоров был неизбежным делом, хотя его острота, безусловно, значительно снизилась к концу 1943 года. Начало работы новых первоуральских печей в мае как нельзя лучше иллюстрирует «появление» динаса на Уралмаше летом 1943 г. Наличие относительно большого количества рабочей силы, резервов топлива и электроэнергии, возможностей проведения ремонтных работ позволяли крупнейшим металлургическим заводам Урала решать проблемы снабжения основного производства выпуском собственных огнеупоров. Для себя ММК и НТМЗ во многом нивелировали эту проблему. Но она оказалась трудноразрешимой, в том числе для танковых предприятий, которые зависели от поставок огнеупорной продукции с других заводов. Начиная с первых дней войны, советское руководство постоянно возвращалось к мысли о завершении строительства на Уралмаше мартеновской печи № 5, фундамент которой был заложен еще в первой половине 1941 г., а в перспективе – строительство печи № 6. По новым планам, принятым в августе 1943 г., завершение работ по печи № 5 должно было состояться к октябрю текущего года. Отсутствие специалистов, огнеупоров и оборудования делали эти планы совершенно нереальными[638]. Печь так и не была построена. Как и на Уралмаше, серьезные проблемы металлургического производства возникли на нижнетагильских заводах во второй половине 1942 – начале 1943 гг. Данные таблицы 5.4 приложения красноречиво показывают, что уже к лету 1942 г. рост производства бронекорпусов на заводе № 183 остановился. Увеличение выпуска танков Т-34 здесь во многом обеспечивался поставками корпусов с Уралмаша. Качественного сдвига, который мог бы исправить положение, не происходило. К середине года на УТЗ четко обозначилось отставание сталелитейного производства завода от потребностей механосборочных цехов, которые вполне могли обеспечить выпуск 750 танков в месяц. И это несмотря на то, что с августа 1942 г. мощности мартеновского производства УТЗ выросли практически в 1,5 раза, когда дополнительно к существующим четырем мартеновским печам заработали еще две[639]. Шесть печей мартеновского цеха № 561 были рассчитаны на объем 17 куб. м и 35 тонн металла каждая[640]. Такое положение сложилось по двум основным причинам. Во-первых, впервые обозначился дефицит газа на заводе. После проблем, связанных с заготовлением торфа в области, газогенераторная станция (ГГС) УТЗ больше не могла поддерживать нормальный для производства уровень в 1,4–1,5 тыс. калорий. Такой уровень калорийности обеспечивался не менее чем пятидесятипроцентным содержанием торфа Аятского месторождения (как наиболее богатого) в смеси с басьяновским. После начавшихся перебоев с доставкой торфа газогенераторная станция не могла гарантировать нужное содержание калорий. Кроме заводской ГГС, газ на УТЗ поступал с НТМЗ, но и с этой стороны стали возникать перебои. По причинам дефицита газа печи завода № 183 в октябре 1942 г. простояли 5,3 пече-суток, а в ноябре не менее 2 пече-суток[641]. Во-вторых, введение новых мартенов в работу не смогло в целом увеличить выпуск жидкой стали до необходимых проектных объемов. Если в июне на заводе было выплавлено почти 7,3 тыс. тонн металла, то после запуска печей № 5 и 6 в течение августа – октября 1942 г. только на уровне 10 тыс. тонн в месяц. А с ноября 1942 г. начинается падение объемов выплавки стали: за 20 дней ноября было выплавлено менее 5,5 тыс. тонн. Причина такого положения была во многом схожа с ситуацией на УЗТМ. В течение весны 1942 г. старые мартены эксплуатировались буквально на износ и начинали приходить в аварийное состояние. Поэтому уже в ноябре мартеновское производство потребовало капитального ремонта: «своды и подины… оказались в крайне запущенном состоянии». С 15 по 20 ноября из 6 печей работали только 2[642]. Принципиально ничего не изменилось и в следующем периоде. Обобщающих данных за последний квартал 1942 г. в распоряжении автора, к сожалению, нет. Но за I квартал 1943 г. завод № 183 выплавлял менее 10 тыс. тонн металла в месяц (всего за квартал – 29,3 тыс. тонн). Другими словами, производство осталось примерно на уровне III квартала 1942 г. Во II квартале 1943 г. выпуск стали резко возрос до 34,3 тыс. тонн, а во второй половине года завод выплавлял по 12 тыс. тонн в месяц, что было на 3– 3,5 % больше плановых показателей[643]. Поэтому можно утверждать, что только со второй половины 1943 г. УТЗ стал выплавлять нормальный объем мартеновского металла. В январе 1943 г. коксодоменный газ с Новотагильского завода на УТЗ стал подаваться неравномерно и с перебоями. Иногда это стало приводить к остановке ряда цехов завода № 183. В конце января – начале февраля в Нижний Тагил выехала специальная бригада, состоящая из сотрудников обкома и уполномоченного Госплана И.Н. Крутикова. Бригада выявила следующее состояние производства. Коксодоменный газ, состоящий на 23 % из коксового газа и на 77 % из доменного, должен был подаваться калорийностью не менее 64 мгкал/ч. Фактическая подача в декабре 1942 г. составляла 67,3 мгкал/ч, а в январе 1943 г. в среднем – 57 мгкал/ч. Но уже во второй половине января подача газа упала до 33,8 мгкал/ч (т. е. почти в два раза) при постоянных перебоях, а в отдельных случаях прекращалась совсем[644]. Первая причина была достаточно прозаической для того периода – плохие поставки топлива. Но вторая была гораздо глубже и сложнее и во многом походила на ситуацию в печном хозяйстве Уралмаша в первой половине 1943 г. Печное и газовое хозяйство НТМЗ и завода № 183 находилось в настолько тяжелом состоянии, что приводило к постоянным перерасходам и утечкам газа. Необходимо отметить, что НТМЗ весь необходимый газ для себя получал в полном объеме, его не хватало только для УТЗ. В мартеновском цехе НТМЗ удельный расход газа превышал норму на 28 %. Дорогостоящий коксовый газ новотагильцы тратили на сушку ковшей, желобов, прочего оборудования и даже освещение. До 10–15 % газа уходило через шиберы Блау-Нокс в трубу. Эта проблема была известна еще в сентябре 1942 г., но ее решения не последовало. Кладка газовых каналов была не плотной, поэтому на участках, прилегающих к шиберным рамам, газ выходил прямо в помещение цеха. Его приходилось поджигать, чтобы не отравить работающих в цехе людей. Газ выходил через щели, его сжигали объемом более 2100 куб. м/ч, это в момент, когда на заводе № 183 его катастрофически не хватало. Без должного ремонта кладка мартеновских печей стала постепенно приходить в негодность. Стенка регенератора печи № 1 при газовом периоде была целиком объята пламенем. Что, естественно, означало дополнительные расходы газа до 300–400 куб. м/ч, а кладка разрушалась гораздо быстрее, что грозило ее преждевременным выходом из строя. В целом расходование газовой смеси шло совершенно бесконтрольно, с частыми злоупотреблениями богатыми смесями. Кроме того, в печах практически отсутствовала тепловая и уплотнительная изоляция. Подобная изоляция была установлена на ММК и КМК, что позволяло экономить до 10–12 % газа. В прокатном и термическом цехах газ и воздух подавались отдельно, что приводило к более длительному периоду перемешивания и горения, который заканчивался только в боровах. У ряда печей были изношены кладки торцевых стенок, в которых стали появляться щели до 75—100 мм, выпускавшие газ наружу. В прокатном цехе НТМЗ было установлено 7 нагревательных и 7 термических печей. В них сжигался газ высокой калорийности – 2500 кал/ куб. м. Но для нагревательных печей было вполне достаточно 1 700 кал/ куб. м, а для термических – 1200 кал/куб. м или даже можно было перевести их только на доменный газ. Но отрегулировать газовую подачу не было технической возможности: все печи снабжались от одного смесителя, который был установлен перед прокатным цехом. Следовательно, термические печи не могли получать более бедную смесь и работали на высококалорийном газе[645]. Далее на заводе № 183 проблемы продолжали множиться. В мартеновском цехе танкового завода некогда богатая контрольно-измерительная аппаратура, не имея квалифицированного ухода, была запущена и фактически не использовалась. Уплотнительная и тепловая изоляция сводов печей тоже не была вовремя сделана. Накануне начала войны своды были хорошо изолированы и давали высокую стойкость – до 400 плавок. Но к началу 1943 г., помимо необходимого капремонта печей, из-за неплотности в стенках головок и регенераторов газ утекал через щели. В печах кузнечного цеха тоже были изношены стенки, и началось «разгорание» рабочих окон печей. А для сжигания газа в печах не хватало воздуха, поэтому содержание СО достигало 7–8 %, что соответствовало потерям 35–40 % газа и приводило к необходимости повышать его калорийность. Главный вывод, который сделала обкомовская бригада, заключался в нерациональном использовании газа. Только за счет простейших мероприятий, прежде всего на НТМЗ (перевод сушилки на доменный газ, уплотнение газовых каналов и стенок регенераторов и т. д. – то есть без радикальной модернизации производства и капитального ремонта оборудования), можно было добиться существенной экономии коксодоменного газа, которая решила бы проблемы со снабжением завода № 183[646]. Но такие работы требовали огромного количества огнеупорных материалов и трудозатрат, которых и так не хватало (прежде всего для УТЗ). Тем не менее, какая-то часть мероприятий была проведена, и с 15 марта 1943 г. газ стал нормально поступать на УТЗ[647]. Но уже к концу года ситуация вновь обострилась. Коллегия Наркомата танковой промышленности в начале 1944 г. отметила, что снабжение газом завода № 183 вновь вызывает опасения. Особенно в зимний период[648]. К сожалению, никаких подробностей в документе не приводится, только констатация возникшей проблемы. Скорее всего, газ продолжал поступать, но оборудование НТМЗ должным образом отремонтировано не было, и некоторое напряжение возникало неизбежно. О глубоких ремонтных работах на нижнетагильских предприятиях на этом этапе нам ничего пока не известно. Дефицит огнеупоров для заводов НКТП остался проблемой до последних месяцев войны. По словам исследователя С. В. Устьянцева, в качестве временной меры ЦНИИ-48 в 1943 г. предложил вместо кирпичной кладки при ремонте электропечей использовать «набивку пластичными массами» – к сожалению, автор не привел более детальной информации[649]. Но, видимо, с 1944 года эта практика в той или иной мере была распространена на других металлургических производствах танковой промышленности. С конца 1942 г. было фактически остановлено строительство мартенов № 7 и № 8 завода № 183. Основные причины – отсутствовали огнеупорные материалы и красный кирпич, специальные трубы, цемент и многое другое. Реально строительство не было продолжено ни в марте, ни в ноябре 1943 г., хотя попытки продолжались[650]. В планах на промышленное строительство на заводе в начале 1944 г. печи № 7 и № 8 сначала присутствовали[651]. Но завершить их строительство до конца войны так и не удалось. ГКО в том же 1944 году все же решил приостановить завершение строительства последних двух печей[652]. К середине 1943 г. печи были построены на 80 и 50 % соответственно[653]. В то же время сначала медленное строительство, а потом полная его остановка в мартеновском производстве были вполне естественны. Не только и не столько из-за дефицита материалов и оборудования, с одной стороны, и постоянных проблем с топливом – с другой. Специфика организации металлургического процесса в 1943 – начале 1944 гг. на заводе № 183 была такова, что даже имеющийся объем выпуска мартеновского металла был в излишке. В течение 1943 г. общая выплавка в мартеновском цехе, как мы уже видели, постоянно росла: в 1 квартале было получено 29,3 тыс. тонн металла, во II – 34,3 тыс., в III – 36 тыс., в IV – 36,8 тыс. тонн. При этом интересно, что выполнение плана было на уровне 85,5 %, 107,5 %, 103,5 % и 103,0 % соответственно, а в целом за год план был выполнен ровно на 100 %. В течение года печи имели 760 пече-суток простоев, или 38 % календарного времени. Из них основная доля приходилась на излишнее количество ремонтных работ («холодные» ремонты – 300,3 пече-суток, «горячие» – 165,2) и отсутствие газа (74,3 пече-суток). Это был слишком высокий показатель. При условии приведения всех работ в норму общее количество простоев не должно было быть более 260 пече-суток (или 13 % календарного времени). По данным уполномоченного Госплана И.Н. Крутикова, на УТЗ и Уралмаше средний съем стали с 1 кв. м пода печей на одинаковых марках стали составлял 4,45 и 5,0 тонн соответственно. Главная проблема заключалась, по его мнению, в том, что на заводе № 183 мартеновский цех выпускал больше литья, чем его мог освоить цех крупного фасонного литья № 563 (литье крупных броневых деталей – элементов танковых башен). Довольно часто мартеновскому цеху приходилось сливать жидкий металл в изложницы для получения болванок, которые потом снова переплавлялись. К началу 1944 г. в цехе крупного литья отсутствовала канава для слива стали в изложницы, поэтому сталь разливалась в произвольных местах цеха. Часто в отдельные изложницы, которые были установлены прямо на земляном полу, без специальных поддонов[654]. С. В. Устьянцев утверждает, что в военные годы сохранялось производство слитков, но «в умеренных масштабах»: 5,5 тыс. тонн в 1942 г., почти 9 тыс. тонн в 1943 г. и 3,4 тыс. тонн в 1944 г.[655]. Очевидно, это и есть тот самый объем неиспользованного металла, который пришлось переливать в болванки. От общего объема выплавки металла он составил достаточно незначительное количество. В 1943 г. при максимальном «выпуске» болванок за все военные годы на них было переведено менее 7 % мартеновской стали. Но выплавка слитков – это был еще хороший вариант. В условиях, когда изложниц не хватало, металл просто сливался в яму («козёл») и складировался на территории завода все военные годы. Переработать его не было никакой возможности: на заводе не было столь мощного копра. Другая проблема – перегрев металла в результате задержки разлива в цехе крупного литья по причине того, что цех не мог сразу переработать весь жидкий металл и его полную разливку приходилось задерживать. И.Н. Крутиков предлагал прежде всего переместить завод № 120 НКАП с территории УТЗ на другую площадку. Он занимал значительную часть площадей цеха № 563, из-за чего в большой степени, цех не мог развить и расширить собственное производство[656]. Перемещать завод в условиях войны – достаточно дорогое удовольствие, пойти на которое можно было только в крайнем случае (как эвакуация). Перевод завода, как и ожидалось, правительство не санкционировало. Пришлось изыскивать резервы. Благо, они нашлись. Цех № 563 в течение 1944 г. сумел повысить съем фасонного литья на имеющихся площадях на 75 %, поэтому проблема переноса завода № 120 отпала сама собой[657]. Такой существенный рост производства объяснить достаточно просто. На рубеже 1943–1944 гг. произошла наиболее серьезная модернизация Т-34. Средний танк получил новую, значительно более тяжелую башню, следовательно, потребности цеха крупного фасонного литья резко возросли. А значит, ушла проблема «лишнего» металла в мартеновском цехе. Ситуация со стальным литьем на заводе № 183 является ярким свидетельством особенностей организации советского военного производства, когда выполнение плана в валовых показателях является главным показателем работы того или иного производства. Ведь в этой ситуации мартеновский цех, начиная со II квартала 1943 г., регулярно перевыполнял план. А что делать потом с этим «перевыполнением» – никто реально не думал. Зато завод мог отчитаться о высоких результатах в таком-то подразделении. Еще и поэтому была снята острота необходимости достраивания двух последних мартеновских печей – для них не было должного объема производства. Отчасти эту ситуацию можно переносить на всю металлургию. Рост строительства новых сталеплавильных мощностей, безусловно, тормозился не только дефицитом огнеупоров, строительных материалов и рабочей силы как на заводах НКЧМ, так и на танковых заводах. На заводе № 200 НКТП к середине 1942 г. действовали 4 мартеновские печи по 17 кв. м каждая, способные выдавать суммарно 400 тонн стали ежесуточно. Но для основного производства – изготовления корпусов танков КВ требовалось только 100 тонн[658]. Следовательно, основная часть мощностей мартеновского цеха фактически простаивала. Точно по такой же логике развивалась ситуация на УТЗ: по мнению комиссии Госплана СССР, завод не вводит новые печи, так как «6 работающих печей уже обеспечивают завод сталью»[659]. Эта же комиссия утверждала, что ввод мартеновской печи № 7 на ММК искусственно сдерживается из-за недостатка коксового газа. Ее запуск завод планировал только в конце 1942 г., когда будет достроена коксовая батарея № 6[660]. Эти факты заставляют нас совершенно по-иному смотреть на проблему строительства новых сталелитейных мощностей на металлургических и танковых заводах. Зачастую их увеличение было излишним в рамках развития только танкового производства (или танкового и артиллерийского, как в случае УЗТМ). Но никаких дополнительных заказов танкостроение и кооперированные с ним бронепрокатные производства взять в тех условиях на себя не могли. Этому мешал слишком серьезный дефицит широкого круга производственных ресурсов (в том числе кадровых) у восточной промышленности. С лета 1941 г. все танковые заводы находились в стадии перманентного строительства. Однако этот процесс не был закончен в следующем году, как того следовало ожидать в рамках завершения восстановления эвакуированной промышленности. Наоборот, он стал развиваться и продолжился вплоть до конца войны. Дефицит всех основных строительных материалов и недостаток рабочих предопределили резкое отставание темпов строительства от заданных планов. Первый секретарь Свердловского обкома ВКП(б) В.М. Андрианов в ноябре 1942 г. направил в ГКО справку, где достаточно подробно описал необходимые подготовительные мероприятия на заводе № 183 для его выхода на выпуск 1 тыс. машин в месяц к весне 1943 года. Главная проблема, по его мнению, это развитие заготовительных цехов, которые, помимо всего прочего, страдали от недостатка производственных площадей. Всего заводу не хватало 12–15 тыс. кв. м для литейных цехов и 15–20 тыс. кв. м для бронекорпусного производства. Эти площади можно было получить в основном за счет выведения с территории УТЗ авиационных производств. Напомним, что еще летом 1941 г. на площадях завода были размещены ленинградские заводы №№ 120, 380 и 381 (см. 1 главу). Ими было занято 5 тыс. кв. м в цехах крупного литья, 3 тыс. кв. м в кузнице и 17 тыс. кв. м в главном корпусе завода[661]. Но даже при условии вывода авиационных производств дефицит площадей на заводе оставался. Другими словами, на УТЗ необходимо было провести крупномасштабную реконструкцию производства, по объемам сравнимую со стройками первых пятилеток. Перечисление только строек вспомогательного производства, железнодорожного строительства и других мощностей заняло у В.М. Андрианова более страницы машинописного текста[662]. Ни такого объема строительных материалов, ни рабочей силы, ни оборудования у завода и подрядных организаций просто не было. Еще летом 1942 г., по решению ГКО, на заводе № 183 должно было начаться массовое промышленное строительство. Намечалось расширение цеха мелкого стального литья № 550 (выплавка в электропечах стали для траков и деталей подвески) на 6 тыс. кв. м, в рамках которого строительство должно было идти в две очереди. В первой очереди планировалось запустить плавильное отделение с электропечами № 7 и 8 к 15 октября 1942 г., а во второй очереди – формовочно-заливочно-очистное отделение и электропечи № 9 и 10 к 1 декабря 1942 г. Все эти работы не были закончены в положенный срок и перешли на следующий год. По состоянию на конец февраля 1943 г. работы первой очереди все еще продолжались: была сдана коробка цеха, заканчивались работы по подстанциям и фундаментам, шло сооружение водопроводов, водостоков, освещения скрапного пролета, полов по всей площади и крыши. Но при этом сумели запустить печь № 7 в декабре 1942 г. и печь № 8 в феврале 1943 г. Окончание работ второй очереди ГКО перенес на май 1943 г., но реально они даже не начинались: по состоянию на март 1943 г. отсутствовали механизмы для новых электропечей и электрооборудование для подстанций. Всю эту материальную базу еще предстояло найти[663]. Видимо, окончательное строительство цеха до конца войны так и не состоялось. В своей работе С.В. Устьянцев говорит только о строительстве печей № 7 и 8. Про планируемые печи № 9 и 10 даже не упоминает. Автор утверждает, что в 1943 г. цех № 550 получил новый пристрой на 2,3 тыс. кв. м[664]. Следовательно, плановые задачи (строительство 6 тыс. кв. м промышленных площадей, новое оборудование) были выполнены лишь частично. Однако на 1944 год строительство на УТЗ планировалось в гораздо больших масштабах. Эти работы должна была выполнять ОСМЧ «Уралмашстрой». Помимо дальнейшего расширения цеха № 550 и строительства мартенов № 7 и 8, на заводе № 183 к осени 1944 г. должны были появиться огнерезно-сдаточный цех на 6 тыс. кв. м, экспериментальный цех № 540 на 3,6 тыс. кв. м, новые отжигательные печи, построены вторая и третья нитки водовода (4 км), реконструированы и расширены железнодорожные пути завода. Строительство огнерезносдаточного цеха и 12 отжигательных печей было отнесено к категории «главнейших строек» по НКТП в Свердловской области[665]. Но в течение первого полугодия ОСМЧ «Уралмашстрой» заканчивала и сдавала в основном старые объекты, завершение которых планировалось еще ранее: реконструкция броневых цехов, фундаменты под оборудование по цехам, пятая и шестая секции брызгального бассейна, мульдошарнирный кран и другое оборудование[666]. Между танковым заводом и городом наконец-то должна была появиться возможность свободного автомобильного сообщения: ОСМЧ должна была построить дорогу УВЗ – Нижний Тагил[667]. Именно для этих проектов у «Уралмаш – строя» катастрофически не хватало строительных материалов (ситуация была подробно описана выше). С.В. Устьянцев в своем исследовании достаточно подробно описал работу всех производственных объектов, подразделений и служб нижнетагильского завода № 183 в годы войны. Однако автор не выделил строительные работы на предприятии в отдельный сюжет. В разделе «Строители» есть утверждение, что «основные объекты, построенные и пущенные в действие в годы войны, уже указаны и описаны в предшествующих главах…»[668]. Нам пришлось внимательно проштудировать весь увесистый II том произведения С.В. Устьянцева. С уверенностью можно сказать, что целостного материала по строительству в годы войны в книге не содержится. В начале своего повествования автор говорит о завершении строительства двух новых цехов в конце 1942 года[669]. Далее есть отрывочные сведения о площадях, занимаемых тем или иным цехом, иногда встречается информация об их увеличении или уменьшении[670]. Но из текста совершенно не следует, по каким причинам эти площади появились или исчезли. Автор просто ограничивается констатацией такого факта. В книге есть сведения об объемах капитального строительства на УТЗ, взятые из рукописи по истории танкостроения на заводе № 183 в годы войны. В части строительства производственных площадей эти сведения дают очень важную информацию: в 1942 г. было возведено 25 тыс. кв. м, в 1943 г. – 15 тыс., а в последующие годы фактически ничего построено не было[671]. Уточним, что здесь речь идет только о новых площадях. Реконструкция и отремонтированные сооружения в это число не входят. Следовательно (если эти данные верны), все планы по строительству в последние полтора военных года действительно реализованы не были. Кроме Нижнего Тагила, массовое строительство было запланировано на других уральских площадках Наркомата танковой промышленности. С конца 1942 г. крупномасштабное строительство должно было начаться на заводе № 76. В середине декабря 1942 г. ГКО принял решение организовать на свердловском дизельном заводе выпуск топливной аппаратуры. Для этого в Свердловск планировалось перебросить 800 рабочих бывшего СТЗ. Но уже в апреле 1943 г. ГКО приостановил решение о переброске рабочих[672]. С января 1943 г. ГКО санкционировал на заводе № 76 новое массовое промышленное строительство, основная цель которого – создание на предприятии собственного заготовительного производства. Прежде всего, до конца лета этого же года планировалось построить цех цветного литья. То есть именно с момента создания на заводе № 76 цветно-литейного производства Уралмаш переставал бы производить заготовки из силумина и ряд другой продукции для дизельного производства. На самом УЗТМ очень сильно рассчитывали на это, поскольку снятие дизельной программы серьезным образом разгрузило бы уралмашевское производство. Кроме того, на заводе № 76 планировалось возвести сборочный цех с испытательной станцией, цех топливной аппаратуры (его строительство должно было осуществляться в рамках уже нового плана – в мае программа была уточнена), расширить заводскую ТЭЦ и т. д. Но практически сразу же ход строительной программы стал развиваться крайне медленно. Основная проблема осталась прежней: еще с 1941 г. ОСМЧ «Свер-дловскпромстрой», помимо катастрофического недостатка материалов, продолжала испытывать дефицит рабочей силы. На стройке по планам должно было находиться не менее 2 тыс. человек, а реально с января по апрель 1943 г. на новых объектах присутствовало не более 350 рабочих[673]. В начале июля 1943 г. директор завода № 76 Д.Е. Кочетков докладывал секретарю обкома по строительству М.Ф. Надточему о неудовлетворительном ходе строительных работ на предприятии. Дмитрий Ермолаевич утверждал, что «Свердловскпромстрой» так и не приступил к реальному строительству по новой майской программе, работая «еще хуже, чем за [предыдущие] четыре месяца». В июне трест перевел с завода № 76 на другие стройки 100 человек, а новых рабочих так и не выделил (все новые люди назначались на другие площадки). Таким образом, в целом на строительстве новых объектов дизельного завода, как правило, участвовало не более 250, а иногда и 150 строителей. Работы по всем основным промышленным объектам завода (литейный, заготовительный цеха, цех топливной аппаратуры и другие) так и не были начаты. Заводу даже не были выделены наряды на основные строительные материалы: 213 тонн цемента, 747 куб. м пиломатериалов; отсутствовали фонды на металл и трубы. Заводу остро не хватало транспорта (вагонов и автомобилей). Единственное, что в этом плане было обещано, это 5 трофейных автомашин, но их прибытие ожидалось не ранее сентября 1943 года[674]. Всё, что смог ответить на это М.Ф. Надточий: трест «Свердловскпромстрой» не имеет возможностей выполнить требования завода[675]. В августе этого же года, когда стало окончательно ясно, что завершить строительные работы в срок невозможно, планы окончания строительства стали традиционно корректироваться. В целом сроки были сдвинуты на конец 1943 года[676]. И вполне ожидаемо они были сорваны: вплоть до конца года ничего сделано не было. В течение 1 квартала 1944 г. все объекты, кроме цеха топливной аппаратуры, находились на консервации. К концу апреля этот цех был готов на 70 %: завершались кровельные работы, остекление, внутренняя отделка и установка сантехники. Ожидалось, что цех может быть сдан уже в течение II квартала. Но все остальные стройки находились в крайне плачевном состоянии. Цветно-литейный цех имел только задел в 6–7 %, сборочный цех находился на стадии проектирования, расширение ТЭЦ завода так и не начиналось. В последнем случае в торможении строительства был во многом заинтересован сам дизельный завод. Монтаж котла № 3 был необходим только для подачи пара на турбинный завод (до конца 1941 г. – единое с дизельным предприятие). А для нужд завода № 76 пара от существующих двух котлов вполне хватало[677]. Именно поэтому строительство и монтаж котла постоянно задерживались. В целом строительство производственных мощностей дизельного завода продвигалось очень медленно. В середине 1944 г. ни один новый цех так и не был введен в строй[678]. Вплоть до конца войны строительство закончить не удалось. Параллельно с дизельным заводом массовое строительство планировалось осуществить на Уралмаше. Была принята программа по существенному расширению энергетического хозяйства предприятия. Предполагалось уже осенью 1943 г. завершить строительно-монтажные работы по развитию парового хозяйства (сдача котла № 7, новых водопроводов и обмуровки) и водоснабжения (фильтровальная станция), закончить теплофикацию цеха № 100. К октябрю необходимо было достроить уже описанный выше мартен № 5, к середине ноября – первую очередь копрового цеха (шихтарник), к декабрю – пристрой к обрубному цеху (цех № 53). Глобальное строительство затевалось в танкосборочном производстве: возведение трех пролетов с востока к цеху № 100 на 7,5 тыс. кв. м в ноябре и двухпролетного пристроя к цеху № 102 на 1,4 тыс. кв. м в декабре 1943 г., а также некоторые другие объекты и оборудование[679]. Эти работы были традиционно сорваны и перешли на 1944 год. Однако и с началом года новое строительство на УЗТМ практически не продвинулось. ОСМЧ «Свердлов-скпромстрой» до конца февраля 1944 г. так и не провела подготовительных работ по трехпролетной части цеха № 100 и травильноволочильному цеху. Шло только строительство пристроя обрубного цеха № 53. Все остальные работы были законсервированы[680]. Весной традиционно строительные работы стали расширяться. В апреле 1944 г. была только выдана техническая документация по трехпролетной части цеха № 100, бронезаготовительному, травильно-волочильному и копровому цехам, по дробильно-сортировочному устройству и углеподаче заводской ТЭЦ. Заканчивалась подготовка документации на пристрой к цеху № 38. По некоторым объектам были начаты земляные работы. Окончание всех этих работ планировалось на июль – сентябрь 1944 г. В то же время завершались работы по обрубному цеху: уже были пущены 2 печи и 2 мостовых крана, монтировалась вентиляция для дробеструйных камер и т. д. Заканчивались строительство и монтаж пиролизной установки[681]. Двухпролетный пристрой обрубного цеха № 53 был сдан в эксплуатацию уже к концу апреля, но параллельно завершалось его строительство. До середины мая планировалось закончить монтажные работы и ликвидировать недостатки. Цех был сдан без гидроочистки. Работы по ней были начаты, но УЗТМ изменил проект, и они были приостановлены. В дальнейшем работы возобновились, но проходились уже в осложненных условиях действующего производства[682]. ОСМЧ «Свердловскпромстрой» заранее оговаривала, что не может гарантировать и эти сроки строительства. Не были устранены причины, которые не позволили завершить основные работы в прошлом году, а в текущем году добавилось еще объектов. Количество строительных рабочих осталось прежним, т. е. их остро не хватало. Так же не хватало транспортных средств, строительные материалы не завозились[683]. И действительно, в следующем месяце реально велись работы только по пиролизной установке, пристрою к цеху № 53 и травильно-волочильному цеху. Остальные работы даже не начинались[684]. Строительство травильно-волочильного цеха резко осложняло обилие грунтовых вод, которые не удавалось своевременно отводить в силу недостатка водяных насосов. Правда, в случае с цехом № 100 задержка строительства была во многом связана с самой ОСМЧ. Сначала «Свердловскпромстрою» удалось добиться замены железобетонных конструкций на металлические. Сделано это было абсолютно сознательно, поскольку первые материалы должна была изготавливать ОСМЧ, а вторые – УЗТМ. Но Уралмаш в силу отсутствия металла заготовить ничего не смог, и уполномоченный Госплана И.Н. Крутиков добился обратной замены металлических конструкций на железобетон[685]. Уже в этом повороте событий хорошо просматривается проблема недостатка рядового проката и строительных материалов. Каждая сторона стремилась снять с себя ответственность и переложить ее на другую, поскольку ни металлические конструкции, ни железобетон нельзя было получить свободно. К концу лета стало окончательно ясно, что сроки завершения строительства на Уралмаше в очередной раз сорваны. В начале сентября 1944 г. управляющий городской конторой Промбанка Парков подробно докладывал в Свердловский горком ВКП(б) о состоянии строительства на Уралмаше, где констатировал невыполнение мартовского решения ГКО. Помимо «Свердловскпромстроя», работы на УЗТМ со II квартала 1944 г. стала вести ОСМЧ «Стройгаз». По основным уралмашевским объектам работы находились в следующем состоянии. Трехпролетная часть цеха № 100 находилась в готовности на 50 %. Работы велись «Стройгазом». Основной проблемой был дефицит металлоконструкций и древесных плит. К началу сентября на объект было завезено только 270 тонн металлических конструкций из необходимых 600 тонн. При плане поставок в III квартале 450 кв. м деревоплиты реально в течение июля и августа поступило по 50 кв. м. Примерно в таком же состоянии находился другой объект «Стройгаза» – бронезаготовительный цех, готовность которого составляла 40 %. Были проведены земляные работы и подготовлены фундаменты под колонны. Но не было завезено стеновых материалов и леса, которые должны были поставить Уралмаш и «Свердловскпромстрой». Следовательно, реальных работ не проводилось. Строительство травильно-волочильного цеха ОСМЧ «Свердловскпромстрой» было выполнено на 70 % и законсервировано. «Свердловскпромстрой» реализовывала большую программу жилищного строительства, которая, правда, тоже проваливалась из-за недостатка материалов[686]. В течение 1943 г. на всех предприятиях четко обозначилась новая проблема, которая стала мешать, в том числе строительству. Территории заводов оказались захламлены отходами производства. Прежде всего металлической стружкой. Завод № 50 с конца 1943 г. до середины 1944 г. перевыполнил план по сдаче «металлоотходов» и отгрузил 807 вагонов общим весом 15,7 тыс. тонн. В том числе в металлолом сдавались корпуса танков Т-60 и Т-70, которые остались еще с 1942 г. Для транспортировки их разрезали автогеном. При этом на территории завода оставалось еще около 8 тыс. тонн отходов, для уборки которых у предприятия не хватало собственных ресурсов. Поэтому директор завода И.И. Лисин просил у обкома 100 человек из числа заключенных[687]. В начале 1944 г. реализация большой строительной программы Уралмаша задерживалась во многом еще и по причине захламленности территории металлоломом. Весной строительство трехпролетной части цеха № 100 и бронезаготовительного цеха тормозились именно из-за этого[688]. Полностью новое строительство на заводах танковой промышленности не было завершено вплоть до конца войны. Катастрофический дефицит строителей и строительных материалов делал это нереальным. Что в этой ситуации важно: план по строительству на танковых заводах был в целом выполнен! Проблема заключалась в том, что ход выполнения строительной программы, согласно советской традиции, исчислялся не построенными зданиями и созданными площадями, а объемом освоенных денег, другими словами – ход строительства отображался в рублях. По данным уполномоченного Госплана И.Н. Крутикова, в процентном отношении строительная программа за первую половину 1944 г. на заводе № 183 была выполнена на 58,2 % в годовом исчислении (т. е. выполнялась с опережением), на заводе № 50–85,7 %, на заводе № 76–57,0 %, наУЗТМ – 75,7 %. Соответственно, программы II-го квартала были перевыполнены по всем танковым заводам[689]. Однако выше мы уже видели, что реальное выполнение планов было очень далеко от желаемого. Практически все строительные программы в итоге не укладывались в положенный срок и переносились на следующий период. Справедливости ради необходимо отметить, что строительство на танковых заводах имело приоритет по отношению к невоенным предприятиям. За январь – май 1944 г. в Свердловской области годовой план по Наркомату электростанций был выполнен только на 30,7 %, по НТМЗ – на 13,3 %, по тресту «Богословуголь» – на 16,3 %; за этот же период по заводу № 183 – на 44,1 %, по заводу № 76–48,8 %[690]. Поэтому при использовании данных по строительству мы должны быть предельно аккуратны. Описанная ситуация меняет картину мира на прямо противоположную. Подробно показанный нами неудовлетворительный ход строительства на всех танковых заводах Свердловской области в данных представителя Госплана оборачивается не просто крупным успехом на фоне остальных предприятий и объектов, но часто сделанный с перевыполнением планов! В 1943 г. к уже существующим строительным проблемам танковой индустрии добавилась еще одна. Весной ГКО и нктп изменили условия приема машин военпредами. Если по старым правилам небольшому испытательному пробегу по выбору военпредов подвергалась каждая десятая машина, то теперь все без исключения танки и САУ должны были пройти испытания как минимум в несколько десятков километров. Следовательно, объем приемо-сдаточного пробега бронетанковой техники увеличивался в геометрической прогрессии по сравнению с предыдущим годом. Но специальных танковых дорог и полигонов на восточных танковых заводах не существовало. Это означало, что танки и самоходки вынуждены были использовать общегородские дороги. Пока действовали прежние техусловия на испытания, это не представляло проблем, поскольку объем ездящей техники был предельно небольшим. Всё изменилось с апреля 1943 г., с вводом новых правил и таяния грунта и дорог после морозов. Особенно тяжелое положение сложилось на Уралмаше, поскольку завод находился в городской черте, и выезд за город без прохождения через городские улицы был невозможен. Примерно с 20 июня 1943 г. ежедневно по 8—10 машин выезжало в сторону г. Березовского по мощеному тракту. И уже к концу месяца покрытие тракта было практически полностью испорчено, мосты на нем и в городе были в значительной степени разрушены, следовательно, по улицам Березовского невозможно было проехать[691]. Свердловский облисполком в июле 1943 г. запретил прохождение бронетехники вне дорог, специально для этого предназначенных. Л.П. Берия сделал соответствующий запрос на имя В.М. Андрианова и Б.Г. Музрукова, поскольку ему пожаловался старший военпред Г.И. Зухер, утверждавший, что испытания июльских танков не проводились[692]. По воспоминаниям С.Т. Лившица (в октябре 1941 г. после ареста И. С. Миценгендлера он возглавил бронекорпусной цех, а в 1942 г. филиал Уралмаша – бывший завод № 37), этот эпизод представлен с несколько иной стороны. В июле 1943 г. Л.П. Берии, помимо Г.И. Зухера, пожаловался главный инженер А.Л. Кизима, замещавший Б.Г. Музрукова на посту директора. А.Л. Кизима напрямую позвонил в Кремль и передал Л.П. Берии, что большие контрольные испытания танков не проводятся по приказу местных властей. Через час разгневанный первый секретарь обкома В.М. Андрианов вбежал в кабинет А.Л. Кизимы и пообещал в непечатных выражениях, что он еще припомнит это главному инженеру. Всё, правда, обошлось[693]. Требуемые дороги еще предстояло создать, а технику необходимо было прогонять уже сейчас. Поэтому у Уралмаша не было иного выхода, как нарушать предписания городских и партийных властей. Дороги близ завода и в соцгородке превратились в сплошные рытвины и ухабы, заполненные грязью. Местные власти пытались заставить заводское руководство проводить испытания только внутри территории предприятия. Милиция оцепила выезды с завода, но сделать они против бронированной техники ничего не могли[694]. Танки и самоходки все равно прорывались на городские улицы. В течение июля – начала августа УЗТМ не регулярно, но довольно часто продолжал практиковать выезд техники в березовском направлении. По утверждению секретаря Березовского райкома ВКП(б) Дмитриева, «за последнее время участились случаи массового хождения танков Уралмашзавода по Березовскому тракту и по улицам города». В результате уже к 10 августа было разрушено 40 км дорог, в том числе 15 км мощеного тракта, и до 10 деревянных мостов. Одним из последствий этого стал разлом моста через р. Шиловку и прерывание транспортной связи с поселком Старопышминским. Хлеб, следовавший в поселок, теперь перегружался на разрушенном мосту с машин на подводы. Дмитриев требовал у первого секретаря обкома заставить директора Уралмаша починить дороги[695]. То, что УЗТМ должен провести ремонт, ни у кого не вызывало сомнений. Но реально восстановление мостов и дорог началось только в октябре, когда завод отправил на ремонтные работы технику и 50 рабочих[696]. Пока нам не удалось найти достоверных фотографий, которые бы показали последствия неоднократного проезда бронетехники по улицам Свердловска. Но некоторое представление о том, что могут сотворить танки с дорожным покрытием, нам может дать фотография уралмашевского полигона (см. фото 12 приложения). На ней хорошо видно, что с течением времени гусеничные машины способны превратить в непролазную грязь любую неукрепленную поверхность. Пример строительства уралмашевского танкодрома показывает, насколько серьезно власть отнеслась к созданию подобных объектов. Техзадание на строительство танкового полигона и дороги к нему было получено Уралмашем 9 июля 1943 г.[697] Головной строительной организацией стал трест «Свердловскпромстрой», все строительные работы планировалось закончить до 15 октября. В помощь ему был выделен 126-й отдельный дорожно-строительный батальон (около 500 человек), который 6 июля по приказу Верховного главнокомандующего выбыл из состава Западного фронта и уже 17 июля прибыл в Свердловск[698]. Кроме того, из рот тылового обслуживания НКО для ОСМЧ выделялось 736 человек и специальная техника (6 тракторов, 4 грейдера, 4 катка и др.)[699]. Для премирования и дополнительного питания рабочих на строительстве танкодрома специальным приказом Наркома торговли СССР А.В. Любимова выделялось 20 тонн хлеба, который должен был распределяться без карточек по 200 граммов в день на человека[700]. Правда, авторы исследования «Неизвестный Уралмаш» утверждают, что «работы велись вручную», а строителям «выдавался бесплатный обед из двух блюд и куска хлеба в 100 г»[701]. Казалось, что необходимое было выделено (причем выделено реально, а не на бумаге). Значит, полигон и дорога должны вскоре появиться. Но жестокая реальность и здесь взяла свое. Первоначально всё шло по плану. С 17 июля, после прибытия на место, дорожно-строительный батальон стал активно заготавливать каменный материал для дорожного покрытия: шашки, щебень, пакеляж (камни в форме усеченной пирамиды). По сведениям заместителя командира батальона саперов, камня было заготовлено даже больше, чем нужно, – более 6 тыс. куб. м. Но осенью заготовленный материал по большей части пропал. Источник не дает вариантов причин и направления его исчезновения. По состоянию на 12 октября 1943 г. в наличии у строителей оказалось только 1,5 тыс. куб. м[702]. Ситуация потребовала личного присутствия первого секретаря обкома. В.М. Андрианов прибыл на строящийся танкодром в конце октября и утвердил новые сроки окончания работ – 6 ноября 1943 г.[703]. Видимо, именно из-за пропажи камня не удалось до конца достроить дорогу на полигон, и ее строительство перешло на следующий год. Благо, в ноябре грунт начал промерзать, и проблема разрушения дорог временно отпала сама собой. По планам на 1944 г. трест «Свердловскпромстрой» должен был закончить строительство танковой дороги до 10 мая[704]. В то же время авторы книги «Неизвестный Уралмаш» утверждают, что 21 ноября дорога протяженностью почти 7 км была сдана в эксплуатацию. Но тут же уточняют: «Наспех построенный танкодром часто выходил из строя, особенно в дождливую погоду. Поэтому отдельные участки закрыли [бракованными] бронеплитами…» Этими же плитами была выложена недостроенная дорога на полигон[705]. Следовательно, дорога была действительно сдана, но считать ее полностью построенной нельзя. Она начала эксплуатироваться в том виде, в каком существовала, а в последующий период «доделывалась» с помощью бронеплит, поскольку заготовленный камень «пропал». Судьба нижнетагильского танкодрома не так хорошо известна. К сожалению, исследователь С.В. Устьянцев ограничился лишь упоминанием приказа наркома о его строительстве[706]. Тем не менее, строительство танкодрома для УТЗ тоже встретило серьезные трудности. Пока невозможно даже поверхностно воспроизвести этот процесс, но очевидно, что он имел серьезные проблемы. В нашем распоряжении имеется обращение треста «Свердловскпромстрой» в обком в июле 1943 г., где руководство ОСМЧ сообщает (видимо, был соответствующий запрос), что бригада треста на УТЗ «никаких проектных работ по танкодрому завода № 183 не проводит и никаких предложений от завода № 183 и Тагил строя НКВД не имеет»[707]. Следовательно, в этот момент шел активный поиск подрядчика для начала строительства танкового полигона в Нижнем Тагиле. Горьковский завод № 112 получил задание на строительство танкодрома и танковой дороги только в начале августа 1944 г. Первая очередь должна была быть готова к октябрю 1944 г., а вторая – только во 11 квартале 1945 г. [708] В еще более тяжелом положении находились новые уральские предприятия, которые были технологически связаны с танковой промышленностью. Они, как правило, должны были быть построены с «нуля». А в условиях тотального дефицита рабочей силы и строительных материалов этот процесс заранее обрекался на серьезное отставание от графика. С 1942 г. строительство Свердловского шинного завода находилось до весны 1943 г. фактически на консервации. Реальных работ на этой площадке не велось. До апреля 1943 г. «Свердловскпромстрой» был освобожден от всех «нетанковых» заказов, а в течение I квартала железная дорога в очередной раз отказывалась осуществлять перевозку стройматериалов. Следовательно, реально строительство на площадке шинного завода началось только в середине весны 1943 г. В апреле были завезены песок, лес, цемент и щебень. Поэтому Свердловский обком ожидал, что основные строительные работы к лету должны быть завершены, и уже в июне завод сможет приступить к выпуску обрезиненных танковых катков[709]. Строительство ГПЗ-6 осуществлял трест «Уралтяжстрой», который формально не останавливал стройку. По заданию ГКО (конец июня 1942 г.) трест должен был к середине ноября 1942 г. закончить строительство цеха на 2 тыс. кв. м и возвести новый корпус на 7 тыс. кв. м. Первый объект был сдан только в марте 1943 г., а второй – в апреле того же года был готов только на 80 %. Причина задержки была очевидной для тех условий: недостаток материалов и строительных рабочих. При необходимых 150 работниках ежедневно выходило не более 40. Самое опасное для завода то, что оборудование для основного производства он уже получил. Но его некуда было даже убрать. Поэтому оно продолжало находиться под открытым небом и начинало портиться¹. Ситуация с заводами НКРП и НКСП ярко показывает, в каком неравенстве они находились по отношению к танковым предприятиям, которые снабжались и обеспечивались в первую очередь. Но в то же время фактическое отсутствие или слабое развитие производства резинотехнических изделий и шарикоподшипников на востоке страны приводило к низкому качеству конечной продукции – танков и самоходок. Вновь, как и в годы первых пятилеток, сталинское окружение воспроизводило одни и те же ошибки – первоочередное внимание танкосборочному производству в ущерб производствам комплектующих, что делало невозможным получение требуемого количества бронетехники в установленный срок и приемлемого качества. На сегодняшний день в распоряжении автора есть документы, позволяющие более детально оценить результаты выполнения строительных планов по нескольким периодам войны. Это годовые отчеты Промбанка СССР (он был основной организацией в стране, финансирующей и контролирующей промышленное строительство) за 1941, 1942 и 1944 годы. Статистическая информация, комментарии и, что особенно важно, эволюция оценок годовых итогов дают нам представление о реальных масштабах и результатах промышленного строительства за годы войны. В целом план капитального строительства за 1941 г. (45 млрд руб.) был выполнен на 62,2 % (25,5 млрд руб.). Для нашего исследования гораздо важнее выполнение строительной программы за второе полугодие, которая сократилась на треть в денежном выражении по сравнению с первым: с 24 млрд руб. до 17 млрд руб. План за 1 и II кварталы (10 и 14 млрд руб.) был выполнен на 55 и 60 % (5,5 и 8,5 млрд руб.), а за III и IV кварталы (10 и 7 млрд руб.) – на 65 и 71 % (6,5 и 5 млрд руб.), всего в 1941 г. было осуществлено 2722 стройки, контролируемых Промбанком. Несмотря на резкое падение темпов выполнения плановых работ во второй половине года, промышленное строительство, по мнению руководства Промбанка, имело положительные черты, которые позволяли оптимистично смотреть на годовые итоги. В условиях войны был взят курс на скоростные темпы строительства оборонных предприятий, предусматривающий возведение зданий упрощенного типа, максимальное использование материалов-заменителей, отказ от непромышленных сооружений и т. д. Везде, где это оказывалось возможным, строительные организации не возводили подсобные помещения (гаражи, бытовки и прочее), дощатые или бетонные полы заменялись на земляные, кирпичные или шлакоблочные стеновые материалы и металлоконструкции – на деревянные и многое другое. В качестве примера было приведено Тагильское отделение Промбанка, благодаря которому было прекращено расходование «излишков… цемента путем внедрения растворов на молотом шлаке». Только по двадцати стройкам Хабаровского края, Свердловской и Челябинской областей было сэкономлено 11 662 т металла, 32799 т цемента, 33 500 тыс. шт. кирпича и 82350 кв. м кровельных материалов[710]. В 1942 г. план капстроительства (16 037 млн руб.) был выполнен на 83,6 % (13412 млн руб.). В отчете отмечено, что отдельные наркоматы даже перевыполнили плановые показатели: НКСМ на 21 %, НКВ на 15 % и др. Общий объем годовых работ (и плановых, и фактических) в рублевом выражении резко снизился по сравнению с предыдущим периодом. Но авторы отчета указывали на ряд положительных моментов, которые должны были, по их мнению, показать некоторую успешность деятельности Промбанка. При общем снижении объема работ наблюдалось сохранение прироста производственных мощностей. Если в довоенном 1940 г. прирост был осуществлен на 2415,4 млн руб., то за 1942 г. даже немного больше – на 2480 млн рублей. Казалось бы, что при значительно меньших затратах на строительство был достигнут тот же результат. Такой итог авторы отчета связывали с массовым использованием методов упрощения и ускорения в строительной сфере. Для подтверждения этого тезиса было приведено множество примеров. Карборундовый завод, эвакуированный из Запорожья в Ташкент, был не только выстроен на новом месте «полностью восстановленным», но даже увеличил свои возможности за счет создания дополнительных производств (цех карбит-бора и карбит-кальция). Объем капиталовложений в Запорожье потребовал для полного строительства 9987 тыс. рублей, а в Ташкенте – всего 5880 тыс. На восстановление этого предприятия в Средней Азии потребовалось средств на 41,1 % меньше. Резко были сокращены сроки строительства: подготовительный цех был возведен за 5 месяцев вместо 30, печной цех – за 7 вместо 36, цех крупного дробления – за 4 вместо 24. Удельное расходование основных материалов в 1942 г. оказалось намного меньше, чем в довоенный период. На 1 млн руб., затраченных на строительство в 1940 г., приходилось 85,6 т металла, 480 т цемента и 280 тыс. штук кирпича. Но в 1942 г. расход составил уже 46,5 т, 195 т и 124 тыс. штук соответственно. То есть расходование перечисленных материалов сократилось практически в 2 раза, чего удалось добиться за счет широкого применения местных материалов (известь, алебастр и др.) и заменителей (шлак, смолы и др.). На УАЗе 30 % цемента в бетоне было заменено золой. Скоростные методы также показали хороший результат на ММК, где домна № 6 была построена в течение 1 года, тогда как на «Азовстали» на подобную печь потребовалось 2 года и 8 месяцев, а в Запорожье – 2 года. В кратчайшие сроки был возведен механический цех в Свердловске (видимо, имеется в виду завод № 37 НКТП). В среднем строительство было ускорено на 23 %[711]. Таким образом, Промбанк, подводя итоги первых полутора лет войны, в целом говорил о достаточно успешных результатах реализации капиталовложений, достигнутых в экстремальных условиях. Однако целый набор фактов заставляет нас усомниться в его выводах. Как нельзя лучше это иллюстрирует возведение новых цехов на свердловском заводе № 37 НКТП в конце 1941 г.: деревянные стены вместо капитального здания и толь в один слой вместо металлической кровли. Поэтому уже в первые месяцы 1942 г. начали проявлять себя первые проблемы – щели в стенах и протекающая крыша. Обращает на себя внимание относительно высокий процент выполнения плана за вторую половину 1941 г. Запланированное строительство новых промышленных зданий на востоке страны (а речь шла именно об этой части СССР, поскольку на западе шли военные действия) было выполнено с июля по декабрь в целом на 67,6 %, то есть более чем на 2/3 (подсчитано автором). С этим трудно согласиться, поскольку ход восстановительных и строительных работ после начала войны заставляет сделать иные выводы (см. главу I). И действительно уже во второй половине военного периода реальное контролирование выполненных планов заставило Промбанк скорректировать свои выводы об успехах промышленного строительства. На этом этапе резко возросло количество строек, осуществляемых в промышленности. Если в 1943 г. Промбанком финансировалось 10718 строек (почти в 4 раза больше, чем в 1941 г.), то в следующем 1944 г. их объем увеличился еще в 2 раза – уже 20647 строек. В значительной степени этот рост был обусловлен массовым отстраиванием разрушенных промышленных объектов на западе страны. В 1944 г. удельная доля восстанавливаемых предприятий в общем весе затрат на капстроительство составила 34,3 % (в фактическом выполнении). В целом план 1943 г. в финансовом выражении был вып олнен на 92,1 % (на 14298 млн руб. из 15524 млн), а план 1944 г. – на 94,1 % (на 23746 млн руб. из 25222 млн). При этом план по восстанавливаемым заводам был исполнен на 104,3 % (8 134 млн руб. из 7799 млн), кроме того, перевыполнение строительной программы наблюдалось по отдельным наркоматам: НКЧМ – на 2,8 %, НКТП – на 37,4 %. Но программа по такому важнейшему для строительной сферы ведомству как Наркомат стройматериалов была выполнена всего на 61,4 %[712]. Уже последний факт заставляет нас усомниться в истинности данных советской финансовой статистики. Как может успешно развиваться строительство без строительных материалов? А при использовании массива выше перечисленных фактов мы тем более не можем согласиться с успешной реализацией планов по капстроительству. Проблема дефицита основных ресурсов для этой сферы решена не была. И действительно уже в отчете о контрольной работе Промбанка за 1944 г. появляется множество данных, опровергающих достижения, описанные им же в предыдущие годы. Основные причины невыполнения строительной программы были наконец-то перечислены в этом отчете: дефицит стройматериалов, оборудования, транспорта и рабочей силы. Но далее был прописан подробный анализ негативных моментов финансовой отчетности, которая радикально искажала реальную картину итогов капитального строительства. Первое – это банальная подмена планов. Для примера было приведено создание нефтепровода в Куйбышеве (этот объект не имеет отношения к танкостроению; но разбор данного кейса очень показателен, так как ровно такую же методику использовало подавляющее большинство строительных организаций). В 1943 г. общая стоимость всех работ по строительству нефтепровода оценивалась в 206 млн руб., из которых в данном году удалось освоить только 15 млн. Следовательно, весь оставшийся объем работ в сумме 191 млн руб. перешел на 1944 г., на который изначально планировалась лишь завершающая часть в 85 млн руб. (из тех же 206 млн) [713]. По итогам этого года подрядчик для отчетности использовал только ранее запланированный объем (85 млн) и доложил о перевыполнении плана на целых 6 %! В результате программа на 1944 г. перевыполнена, но объект остался не достроенным: – вместо 11 км нефтепровода уложено только 6,8 км; – вместо 57 емкостей – 29; – вместо 10 тыс. кв. м жилья – 6,5 тыс. В отчете по капстроительству в тресте «Челябуголь» значилось, что объем всех работ (в денежном выражении) исполнен на 81,3 % (да, программа сорвана, но большая часть якобы выполнена). Однако из 5 шахт и 3 разрезов в действие был сдан только один «Чумляковский» разрез, который в плане занимал лишь 7 %. Подобным образом было реализовано строительство на ММК: из 104 % реально было создано только 56 %. На второе место Промбанк поставил завышение сметных расходов. Поскольку исполнение программы исчислялось в рублях, стройки оказались крайне заинтересованы в повышении своих трат. Трест «Магнитстрой» на 13 % завысил выполнение плана за счет удорожающих факторов. В итоге он отчитался в успешном завершении года, но строящиеся объекты закончены не были. Интересный пример был приведен по Кировскому заводу. При плане по монтажу оборудования на этом предприятии в 10 млн руб. фактически эти работы были оценены в 45 млн руб. Таким образом, выполнение составило целых 450 %! А виной всему было использование не отечественного, а импортного оборудования. Что автоматически позволяло резко повысить объем выполненных работ, правда, только в рублевом выражении. Стоимость оборудования была включена в объем монтажа. Это оказалось очень распространенной практикой. Из всех строек в Свердловске нашелся только один завод – ГПЗ-6, который осмелился оценить установку импортного оборудования по сметным (то есть запланированным) ценам. Иначе его недовыполненный план оказался бы преодоленным на целых 30 %. Дополнительно в капитальные работы включались расходы на транспортировку оборудования между стройками (НКЧМ), завозу продовольствия (НКВД) или иные случаи. И это все при «огромном невыполнении плана отгрузки цемента, кровельных материалов и металла». Справедливости ради нужно отметить, что зачастую этот фактор был вынужденной мерой, поскольку поставщики требовали у покупателя предоставления рабочей силы и транспорта, так как первые их банально не имели. А вывезти «цемент, кровельные материалы и металл» было невозможно в силу того, что они просто отсутствовали на базах. Особое значение Промбанк отводил огромному объему недоделок уже сданных объектов. Подрядчики не несли никакой материальной ответственности за них, поэтому были совершенно не заинтересованы исправлять. НаХТЗ строительная организация показала 91 526 куб. м, сданных в эксплуатацию. Но заказчик согласился только с 6200 куб. м, которые были полностью сделаны. Все остальное имело множественное незаконченное строительство: не полное окончание кровли и полов, нет оконных рам и т. п.[714] Вместе с тем в отчете Промбанк был отмечен ряд позитивных черт, начавшихся в развитии строительной сферы. Во-первых, это количество строительных рабочих, которое впервые с 1941 г. достигло довоенного уровня: 1216 тыс. чел. в 1940 г., 874 тыс. в 1943 г. и 1204 тыс. в 1944 г. А вовторых, значительное улучшение снабжения строящихся объектов строительными материалами в 1944 г.[715]Правда, дефицит всё еще продолжал оставаться достаточно острым. В начале данного параграфа мы уже отмечали развитие положительных тенденций в производстве красного кирпича и стекла, которые четко обозначились с 1944 г. Впервые с начала войны падение производства прекратилось, и начался слабый, но очевидный рост. Но, конечно же, этот рост еще не мог удовлетворить потребности всего строительного комплекса. Выше мы уже рассмотрели ситуации, когда объекты строительства в танкостроении и на смежных предприятиях страдали от дефицита стройматериалов. В содержании отчета Промбанка за 1944 г. есть еще один факт, дополняющий эти данные: «Как и в предыдущие годы, финансовое положение подрядных организаций в 1944 г. характеризуется большой насыщенностью оборотными средствами, значительная часть которых осталась неиспользованной». По состоянию на конец 1944 г. свободный остаток денежных средств составил 544 млн руб., а прирост – 115 млн или 27 %. При этом все средства, выделенные в качестве капиталовложений, увеличились с 2760 млн до 3593 млн руб.[716] Свободный остаток – это в значительной степени те средства, которые строительные организации так и не смогли потратить на свою деятельность после всех возможных «приписок». Основная причина, на взгляд автора – это как раз невозможность приобрести строительные материалы в нужном количестве. Следовательно, деньги не являлись для строительных организаций дефицитным ресурсом. Как раз наоборот, финансы можно было использовать относительно свободно (именно об этом говорит наличие свободных остатков). Без боязни, что они кончатся. Но приобрести основные материалы, транспортное или производственное оборудование, нанять людей было невозможно, поскольку отсутствовал свободный рынок этих товаров. Сначала нужно было получить фонды для отоваривания, а потом ждать, когда долгожданные ресурсы появятся на базах или конкретной организации будут выделены люди в качестве рабочей силы. Иногда этого можно было и не дождаться даже частично. Исходя из всего вышесказанного, мы можем сделать неутешительный вывод. Исчисление планов строительства в рублевом выражении, к сожалению, не может отображать реальную картину выполнения строительной программы ни по отдельным годам, но по военному периоду в целом. Но другой статистики нет. Следовательно, на сегодняшний день мы еще не обладаем инструментарием, который позволит подвести окончательный итог крупномасштабному строительству в промышленной сфере. Дефицит практически всех стройматериалов, транспорта, строительной техники и рабочих обрекал строительную сферу на катастрофическое невыполнение планов, заставлял строительные организации и промышленные предприятия искажать неутешительные результаты своей деятельности. В итоге планы не выполнялись и из года в год переходили на следующий период. Топливно-энергетический комплекс Урала Помимо всех прочих проблем организации танкового производства, вся уральская индустрия столкнулась с дефицитом электроэнергии. Хотя в предвоенный период на Урале был создан достаточно мощный топливноэнергетический комплекс, он был явно не рассчитан на тот объем производства, который развернулся здесь в связи с эвакуацией огромного количества промышленных предприятий страны. Об этом прямо говорилось в докладе комиссии Академии наук СССР, который мы подробно разобрали в I главе. Энергетика региона стала одним из важнейших тормозов дальнейшего развития танковой промышленности в целом, поскольку неизбежный дефицит мощностей не позволял получать необходимый объем электроэнергии. Начало Великой Отечественной войны энергетическая система Урала встретила в самом разгаре своего развития. В 1941 г. она продолжала формироваться прежде всего в рамках тепловой энергетики. Все основные теплостанции региона находились в стадии становления. Это, с одной стороны, ограничивало возможности единой системы региона «Уралэнерго», но, с другой стороны, уже в ближайшей перспективе давало возможности роста установленной мощности и производства электроэнергии. Многие уральские производственные и инфраструктурные объекты были ранее построены с огромным количеством нарушений, и впоследствии их пришлось перестраивать. Мы помним (см. главу I), что энергогенерирующая установка уралмашевской ТЭЦ была установлена дефектно, и это тоже накладывало свои трудности, о которых мы говорили выше. Перемещение в начале войны в Нижний Тагил прокатного стана из Ленинграда и начало бронепрокатного производства резко увеличивали потребление Новотагильским металлургическим заводом электроэнергии. Программа развертывания в регионе крупномасштабного военного (в том числе и танкового) производства в принципе предусматривала удвоение мощности ТЭЦ НТМЗ. Постановлением СНК от 10 июля на ТЭЦ Новотагильского завода была начата установка дополнительных мощностей (турбогенератор № 2 на 25 МВт, котел № 3, трансформатор), которые должны были увеличить производство электроэнергии в два раза: до 50 МВт. Однако вместо положенного по проекту срока (1 сентября 1941 г.) работы, по причине нехватки строительных мощностей и кадров, затянулись до начала 1942 г. [717], поэтому энергохозяйство уральских блок-станций вызывало вполне оправданные опасения. Не вселяли оптимизма и железные дороги региона. Основной груз, который перевозился железнодорожным транспортом, – это именно топливо. Резко увеличить объем внутрирегиональных, внешних и транзитных перевозок было невозможно, поскольку это требовало длительной реконструкции железнодорожной сети. По этим же причинам невозможно было быстро нарастить объем перемещений хотя бы только внутри региона. К этому нужно добавить проблему обеспечения железных дорог новым подвижным составом. Все предприятия, задействованные в изготовлении или ремонте вагонов и паровозов, были полностью переориентированы на другое производство либо резко сократили объем своей основной довоенной продукции. Достаточно сказать, что Харьковский паровозостроительный завод был эвакуирован на нижнетагильский Уралвагонзавод, который в итоге стал называться Уральский танковый завод, выпускавший все военные годы танки Т-34. Так страна одновременно лишилась двух своих крупнейших предприятий по изготовлению и паровозов, и вагонов. Только один этот факт предопределил, с одной стороны, дефицит подвижного состава, а с другой – невозможность своевременного обновления железнодорожного транспорта на фоне постоянной эксплуатации все военные годы. Причем в данном случае необходимо учитывать еще один момент. Постоянная эксплуатация железнодорожных путей неизбежно приводила к их повышенному износу. Своевременной замены негодных рельсов также не ожидалось, поскольку все основные мощности металлургических заводов были направлены на производство танковой брони. В ситуации тотального дефицита подвижного состава и железнодорожных рельсов вполне ожидаемо регион должен был столкнуться с их постепенным разрушением в силу износа уже в скором времени. Однако этого в целом удалось избежать за счет поставок материалов и оборудования в рамках программы ленд-лиза. Именно американские рельсы, паровозы и вагоны позволили предотвратить паралич железнодорожного движения. По лендлизу СССР получил 622,1 тыс. метрических тонн рельсов, что, по разным подсчетам, составляло от 56,5 % до почти 97,2 % всего отечественного производства. Поставки американских локомотивов и вагонов превысили их изготовление в СССР в разы. Однако даже с учетом суммы собственного производства и американского вклада советская железнодорожная система все военные годы испытывала жесткий дефицит рельсов, вагонов и локомотивов[718]. Во многом спасти положение и помочь должно было перевозимое и эвакуированное оборудование западных электростанций, которое начало перебрасываться на восток по мере потери западных территорий страны под натиском врага. По свидетельству будущего главы «Свердловэнерго» А.М. Маринова, для системы «Уралэнерго» уже 5 июля 1941 г. было отправлено 400 вагонов теплосилового оборудования[719]. Однако эвакуированные теплоэнергетические мощности часто обладали одной негативной особенностью. По словам К.Д. Лаврененко (Заслуженный деятель науки и техники РСФСР, после войны работал замминистра энергетики и электрификации СССР), восточные стройки получали западное оборудование, обычно называвшееся одним словом – «некомплектное». Демонтировавшееся в течение нескольких дней, часто под обстрелом врага, оборудование не всегда удавалось снять полностью. Еще хуже было то, что эшелоны с эвакуированными мощностями часто подвергались бомбардировкам. А это значит, что теплоэнегетические объекты на востоке получали только части агрегатов. Например, паровую турбину без одного цилиндра или с поврежденными, разбитыми деталями, без регулирования, подшипников и т. д. Для доукомплектования нужно было в совершенно неподходящих условиях, часто в заснеженном поле, производить инвентаризацию прибывшего оборудования. Выяснять, чего не хватает, и определять, что нужно конструировать, где и когда изготовлять или взять от однотипного агрегата. Были случаи, когда повреждалась большая деталь чугунного литья. Но все заводы котельного оборудования остались на западе страны. Чугун – очень плохо свариваемый металл. Пришлось найти способы приварки заплаток на поврежденные места. Одновременно с восстановлением и комплектованием агрегатов ускоренно строились промышленные здания, шел монтаж котлов и турбин, во многих случаях без мостовых кранов, которых крайне не хватало. На месте изготавливались конденсаторы паровых турбин с помощью домкратов, лебедок и других простейших механизмов, поскольку конденсаторы, как правило, не удавалось вывезти с эвакуируемых площадок[720]. Возникли ровно те проблемы, которые так подробно описала комиссия Академии наук СССР: дефицит электроэнергии и топлива, недостатки работы железнодорожной системы. Это было только начало, поскольку пока речь шла о расширении производства ограниченного круга уральских заводов, а впереди была осень 1941 г. и массовая эвакуация в регион большого количества военных предприятий страны и множества других промышленных мощностей. Энергетика стала одним из важнейших тормозов дальнейшего развития региональной промышленности, поскольку неизбежный дефицит мощностей не позволял получать необходимый объем электроэнергии. ГКО уже в решении от 9 июля 1941 г. наметил первоочередные меры по увеличению мощностей Средне-Уральской и Челябинской ГРЭС, Красногорской ТЭЦ – основных электростанций Уральского региона. 17 ноября 1941 г. СНК СССР принял постановление «Об обеспечении электроэнергией предприятий Поволжья, Урала и Сибири», в котором предусматривалось расширение существующих и строительство новых электростанций. Основное внимание уделялось использованию котлов и турбин, эвакуированных с юга и из центра страны. В соответствии с данным постановлением, было форсировано строительство Челябинской ТЭЦ, которой в перспективе отводилась решающая роль в электроснабжении южноуральской промышленности. Одновременно шло сооружение местных ТЭЦ и ГРЭС, расширялись заводские ТЭЦ на УВЗ (УТЗ), УЗТМ и НТМЗ. Вводились также небольшие фабрично-заводские электростанции, мелкие гидроэлектростанции упрощенного типа. Они, как правило, строились силами самих промышленных предприятий и оснащались в основном эвакуированным оборудованием[721]. С конца 1941 г., когда резко возрос объем потребляемого топлива уральскими заводами и электростанциями, в полном масштабе проявила себя проблема топливного сектора региона. У этой проблемы были две основные причины: состояние уральской железнодорожной системы и работа угледобывающих трестов. Мы уже отмечали выше, что железнодорожная сеть региона встала перед необходимостью масштабной реконструкции, осуществить которую в условиях военного времени не представлялось возможным. К тому же после 1941 г. добавилась еще одна проблема. Жестко обозначился и просуществовал все годы войны дефицит грузовых железнодорожных вагонов и локомотивов. Именно эти факторы стали одной из основных причин недополучения уральскими предприятиями (и в том числе энергогенерирующими установками) основного топлива. Другим тормозом нормального обеспечения электростанций улем стала топливодобыча, которая все военные годы находилась в достаточно тяжелом положении. По данным исследователя С.А. Баканова, угледобывающие предприятия Урала и Сибири, ставшие основными поставщиками топлива, в связи с массовыми мобилизациями рабочих на фронт резко сократили свою добычу. Суточная и месячная добыча падали всю осень 1941 г. [722] Относительно последствий для уральской энергетики это означало возникновение дефицита топлива. В течение 1 квартала 1942 г. часто суммарные запасы угля на складах уральских электростанций находились на уровне ниже 2 суток. В марте 1942 г. электростанции региона работали с нулевым остатком, недополучив более 100 тонн угля[723]. Это не позволяло создать какой-либо топливный запас, так как весь поступающий уголь приходилось направлять прямо в производство. Недостаток топлива на этом этапе стал основной причиной неудовлетворительной работы электроэнергетики. С.А. Баканов утверждает, что только к апрелю – июню 1942 г., когда отрасль получила новые рабочие руки, ситуация стала выправляться и это падение было приостановлено. Но дефицит подвижного состава на железных дорогах Урала остался. Железнодорожные вагоны и локомотивы были задействованы в перебросках войск, боеприпасов, других стратегических грузов, а на перевозку топлива их уже не хватало. Даже добытый уголь было не на чем вывезти. Поднятый из недр на воздух уголь окислялся и имел способность к самовозгоранию, как это случалось в Челябинском бассейне. А тресту «Богословуголь» НКПС не подал около четверти требовавшихся вагонов, что привело к частым простоям карьерных экскаваторов и, как итог, к срыву производственной программы за III и IV кварталы 1941 г.[724] Уже в первый месяц войны были очерчены будущие проблемы уральской энергосистемы. Первое, в чем себя показало возросшее потребление электроэнергии, – обычное в довоенное время снижение нагрузки в субботу и воскресенье больше не происходило. Коэффициент заполнения графика суммарной нагрузки стал доходить до 0,98. План производства электроэнергии на июнь 1941 г. был выполнен на 105 %, а к 24 июля план месяца был уже выполнен на 108 %. Такая напряженная работа энергосистемы региона могла быть осуществлена только через полное использование всех имеющихся резервов. Что означало резкое сокращение текущих и капитальных ремонтов. В конце июля 1941 г. во всей системе «Уралэнерго» в ремонте находилось мощностей только на 30 МВт вместо положенных 85. Без капитального ремонта осталось 9 котлов и значительное количество турбин. Так же невозможно, оказалось, вывести на профилактический ремонт ни одной линии электропередач, соединяющих северные и южные направления[725]. Это было только начало военного периода, следовательно, в дальнейшем данные проблемы только обострятся. По мере развертывания эвакуированного производства и роста промышленных мощностей региона система энергообеспечения предприятий неизбежно начинала давать сбои. Происходило это по разным причинам. Так, в конце 1941 г. дефицит электроэнергии определялся прежде всего постоянно возрастающими потребностями заводов в связи с размещением и пуском эвакуированного оборудования, а иногда и проблемами со стороны самих предприятий. ТЭЦ УЗТМ вместо положенной проектной мощности в 20 МВт в конце ноября 1941 г. давала только половину нормы (8—12 МВт). Основной региональный поставщик электроэнергии «Уралэнерго» обвинял в этом само руководство завода, так как оно не обеспечивало свою теплоэлектростанцию торфом, и ТЭЦ работала с постоянными перебоями из-за необеспеченности топливом. Весь необходимый торф Уралмашзаводу был выделен, и его необходимо было только вывезти[726]. Но у завода, как и у всех предприятий региона, были большие проблемы с доставкой грузов: крупногабаритные перевозки (в данном случае торф и уголь) могла осуществлять только железная дорога, поэтому именно в ее возможности упиралась их доставка. Необходимо сразу оговориться, что в случае с УЗТМ здесь могли быть и технические проблемы. Мы помним, что энергогенерирующая установка уралмашевской ТЭЦ была установлена дефектно, это тоже накладывало свои трудности, о которых мы говорили выше. Эта проблема проявлялась прежде всего в период теплой погоды, но в конце ноября недооборудованная ТЭЦ уже могла давать более высокую мощность. Следовательно, проблема заключалась именно в обеспечении топливом. В ноябре и декабре 1941 г. ТЭЦ УТЗ нагрузку в 47 МВт не выполнила и в часы утреннего и вечернего максимума недодала промышленности 2,3 МВт/ч, что вынудило систему «Уралэнерго» ограничить подачу электроэнергии ряду важнейших потребителей области (Первоуральский новотрубный завод, Исаковские прииски, Верх-Исетский завод и др.). Произошло это из-за плохой подачи топлива со склада завода и отсутствия должного запаса угля[727]. Этот факт наглядно подтверждает зависимость всей уральской энергосистемы от деятельности любой конкретной станции. Если какой-либо элемент давал сбой (в данном случае заводская блокстанция), это тут же отражалось на потребителях в других районах региона. Железная дорога им. Кагановича до 15 декабря должна была создать на заводе № 183 пятнадцатидневный запас торфа, но с конца ноября по декабрь на заводе были нулевые остатки торфа, а снабжение ТЭЦ шло с колес. Вследствие отсутствия торфа ТЭЦ УТЗ периодически вставала, а вместе с ней останавливался завод. В первых двух декадах декабря завод вставал 6 раз по 4–7 часов. Недогруз торфа исчислялся тысячами тонн[728]. Примечательно, что во всех перечисленных случаях перебои со снабжением электроэнергией связаны с необеспеченностью заводских ТЭЦ топливом. Местное партийное руководство и профильный наркомат в сложившихся условиях стремились всю вину возложить на руководителей предприятий, обвиняя их в элементарном попустительстве. Но в тот момент перед управленческим звеном уральских предприятий стоял огромный набор проблем. Теплоэнергоснабжение было одним из составляющих этого набора. Соответственно, директорат заводов постоянно стремился «спихнуть» этот вопрос на другие ведомства. Из-за нехватки угля зимой 1941–1942 гг. в энергетике региона сложилась катастрофическая ситуация: в декабре снизила нагрузку ЦЭС Златоустовского завода, на грани остановки оказалась СУГРЭС, встали Усть-Катавский, Кусинский и Симский заводы, совершенно не получало топливо коммунальное хозяйство городов. Электростанции исчерпали все собственные запасы и государственные резервы и работали практически с колес, что приводило к аварийным отключениям и ограничениям потребителей. В отдельные дни поставки угля составляли только 50–70 % от потребности, поэтому отключались даже сами угольные копи. Сбои в энергоснабжении вели к отключению водоотлива и частичному подтоплению шахт. В ноябре – декабре 1941 г. разрезы треста «Богослов-уголь» отключались 116 раз и простояли 77,5 часов. Экономия электроэнергии приводила к прекращению движения трамваев и троллейбусов в крупных городах Урала. Из-за недополучения топлива в ряде учреждений Свердловской области установилась температура в 9°, в том числе в помещениях областного управления НКВД. Освещение в квартирах давали по часам, и только по решению обкома квартиры отдельных ответственных работников подключались к круглосуточному электроснабжению. Например, заведующий кафедрой шахтного строительства Свердловского горного института вынужден был обратиться в обком, чтобы ему разрешили пользоваться дома для работы настольной электролампой. Только к февралю 1942 г. удалось накопить хотя бы часовые запасы угля на электростанциях, но по-прежнему любой сбой в подаче вагонов с топливом мог привести к их полной остановке[729]. Несмотря на рост мощностей, 1942 год стал очень тяжелым для электроэнергетики края. Уральская промышленность постоянно наращивала военное производство и продолжала испытывать хронический недостаток электроэнергии, спрос на которую превышал ее производство. Из-за перебоев с энергообеспечением лихорадило работу целых индустриальных отраслей. Энергию приходилось делить путем введения особого лимитирования, для чего потребовались специальные постановления ГКО. В 1942 г. несоответствие между потребностями предприятий и возможностью обеспечения их энергией вылилось в неоднократное превышение военными заводами установленных лимитов электроэнергии. В мае 1942 г. состоялось принципиальное решение о разукрупнении комбината «Уралуголь». На его основе были созданы три самостоятельных комбината: «Челябинск-уголь», «Молотовуголь» и «Свердловскуюль». Внутри комбинатов продолжали действовать тресты, но предприятия в них передавались из одного в другой так, чтобы соблюсти целостность трестов по территориальному принципу и способу добычи (подземная или открытая). Разрезы объединялись в отдельные добычные тресты, как и действующие шахты, а строящиеся шахты – в территориальные шахтстрои. Тогда же на базе шахт поселков Половинка и Коспашский были созданы два новых треста – «Сталинуголь» и «Коспашуголь», а в июле того же года был образован специальный трест «Кизелуглеразведка». Новая схема управления позволила упростить административную структуру, повысить оперативность в принятии решений и приблизить управленческий аппарат к производству. Вмешательство в принятие решений со стороны Наркомата сохранялось, но не сопровождалось более столь жесткими «оргвыводами», как ранее[730]. Вскоре разукрупнению подверглась энергетическая промышленность региона. В конце июня 1942 г. СНК СССР принял решение о разделении единой системы «Уралэнерго» на три самостоятельные районные управления. 15 июля 1942 г. нарком электростанций СССР Д.Г. Жмерин подписал приказ о создании «Молотовэнерго», «Свердловэнерго» и «Челябэнерго» во главе с К.В. Солнцевым, А.М. Мариновым и И.И. Бондаревым соответственно. В Свердловске создавалось объединенное диспетчерское управление, которое должно было регулировать переток мощностей между уже самостоятельными уральскими системами, регламентировать график ремонтов мощностей и введения ограничений для потребителей[731]. Впоследствии оно получило название «Главуралэнерго». Осенью 1942 г. приключилась еще одна «беда, откуда не ждали». По данным Г.Е. Корнилова, погода в 1942 г. на Урале выдалась крайне неблагоприятной. Затяжная холодная зима сменилась дождливым летом, а оно в свою очередь – холодной осенью и ранней зимой[732]. Особенно сильно это ударило по топливному положению в Свердловской области. Свердловский торфяной трест предупредил танковые заводы о резком сокращении поставок торфа до середины следующего года в силу «исключительно неблагоприятных метеорологических условий». Поскольку год выдался дождливый, трест не имел технической возможности просушить до кондиции добытый торф. Следовательно, необходимо было ждать следующего лета, когда торф сможет досохнуть. Единственный выход, который был предложен заводу № 183, Уралмашу и заводу № 76, – переходить на уголь[733]. Одна из особенностей развития промышленности Свердловской области – это массовое использование богатых торфяных запасов региона. Из общего объема добытого торфа на Урале за годы войны на долю Свердловской области приходится более 70 %[734]. Соответственно, процессы, происходившие в торфодобыче Свердловской области, определяли развитие заготовительной базы значительной части газогенераторных и электрогенерирующих станций региона. Природно-климатические особенности второй половины 1942 г. привели к тому, что на этом этапе заготовка торфа резко упала: по сравнению с предыдущим годом – на 26 % в области и на 17 % по Уралу в целом. В следующем году резко возросла (добытый торф был просушен) – на 35 % по области и Уралу по отношению к 1942 г. А в течение 1944–1945 гг. заготовка торфа пришла в «норму» (подсчитано по данным таблицы 2.15). Таблица 2.15 Динамика показателей заготовки торфа на Урале накануне и в годы войны (в тыс. т)[735] Это был достаточно тяжелый удар для станций Свердловской области, работающих на торфе. И дело было не только в перестройке технологических цепочек и оборудования, которые потом придется переделывать обратно. Переход на новый вид топлива в конце 1942 – начале 1943 гг. означал организацию новых железнодорожных маршрутов в регионе, где система железных дорог и так находилась в очень напряженном состоянии. К началу февраля 1943 г. заводы смогли частично перейти на уголь. Но дальше столкнулись со следующей неизбежной проблемой – начались перебои в снабжении углем[736]. Масштаб предстоящей реконструкции на ТЭЦ Уралмаша мы вполне можем представить. Так получилось, что незадолго до рассматриваемых событий на УЗТМ было проведено исследование о возможности перевода теплоцентрали с торфа на уголь. В конце мая 1942 г. в Госплан было направлено соответствующее заключение доктора технических наук, профессора А.М. Гурвича, который подробно изучил котловое хозяйство уралмашевской ТЭЦ. По его данным, на теплоцентрали УЗТМ действовало 4 малых и 2 больших котла. Средняя нагрузка на них в 1941 г. составила 19,5 и 40 т/ч соответственно. 2 из 4 малых котлов уже к этому моменту были полностью переоборудованы под уголь, поскольку завод пытался сократить потребление торфа. Этот опыт был признан неудачным. Котлы, после переделки, сократили продолжительность непрерывной кампании и снизили нагрузку на 25–35 % из-за повышенной зольности и интенсивности шлакования. Остальные котлы работали на смеси торфа (75 %) и угля (25 %). На ТЭЦ поставлялся богословский и челябинский уголь. Наиболее предпочтительным был первый, поскольку обладал относительно высокой влажностью и не давал повышенной температуры. Чего, напротив, не имел челябинский уголь, который приводил к перегреву уралмашевских котлов. Кроме того, такой уголь поступал часто марки ВМ (мелочь), предназначенной для пылесжигания. Он не задерживался в топках и улетал в трубу. По словам А.М. Гурвича, при условии всех переделок и реконструкций, которые включали серьезные работы по частичной модернизации оборудования, можно было значительно снизить потребление торфа – с 250 тыс. тонн в год до 95 тысяч. Но при этом невозможно было от него отказаться полностью[737]. Следовательно, ТЭЦ Уралмаша в условиях отсутствия поставок торфяного топлива вынуждена была сокращать производство электроэнергии. Тяжелая ситуация с торфодобычей (безотносительно возможности перевода электростанций на уголь) означала, что угледобывающая отрасль должна будет нарастить свою добычу и восполнить недостаток торфяного топлива. Но сделать это в самый ответственный момент так и не удалось. С ноября 1942 г. по март 1943 г. добыча угля на Богословских разрезах выросла незначительно: с 242,6 тыс. тонн до 271 тысячи[738]. Следовательно, уральская промышленность в целом и энергетическая в частности на рубеже 1942–1943 гг. неизбежно сталкивались с дальнейшим обострением дефицита топлива. В январе 1943 г. завод № 183 из 44 тыс. тонн богословского угля получил только 75 %, а из 25 тыс. тонн челябинского – 52 %, УЗТМ получил из 36,5 тыс. тонн – 81 % и из 15 тыс. тонн – 36 % соответственно. Завод № 76 из 8 тыс. тонн челябинского угля получил 33 %. Ситуация несколько улучшилась в следующем месяце только за счет резкого снижения программы месячных поставок; до 38 тыс. тонн богословского угля, но уже совершенно без челябинского для завода № 183; до 32 тыс. тонн богословского и 11 тыс. тонн челябинского угля для УЗТМ; до 3 тыс. тонн челябинского угля для завода № 76. При этом недогруз в первые 10 дней февраля находился на уровне 10–20 %[739]. В частности, от управляющего «Свердловэнерго» А.М. Маринова 13 августа 1942 г. на имя секретаря Свердловского обкома ВКП(б) В.М. Андрианова поступила жалоба на руководство УТЗ, где, в том числе, говорилось следующее: «Завод № 183 постоянно перебирает лимиты, из-за чего приходится отключать частично или полностью ряд предприятий области». Вина за превышение лимитов полностью возлагалась на руководство завода, так как проведенная 10 июля 1942 г. проверка показала, что на заводе имеются существенные резервы для экономии электроэнергии, изыскать которые можно через устранение ряда дефектов. Энергетики были столь решительны в своем желании заставить нижнетагильских танкостроителей соблюдать условия энергообеспечения, что передали материалы по заводу № 183 в прокуратуру[740]. Очевидно, что лимиты распределялись не согласно потребностям военных (и всех остальных) предприятий, а по имевшимся возможностям энергетической промышленности Урала. 23 июня 1942 г. первый секретарь Свердловского обкома направил основным уральским заводам НКТП (УТЗ, УЗТМ, Кировский завод) телеграммы с требованием «войти в установленный лимит», в противном случае заводы ставились перед угрозой отключения[741]. Но в то же время Народному комиссариату электростанций, управляющему «Свердловэнерго» А.М. Маринову, управляющему «Челябэнерго» И.И. Бондареву и «кому бы то ни было» было запрещено осуществлять ограничения или частичные отключения электроэнергии для танковых заводов без специального разрешения Государственного комитета обороны. ГКО обязал выделять электроэнергию в соответствии с установленными лимитами[742]. Военные предприятия неоднократно обращались в вышестоящие инстанции с просьбой увеличить лимиты до необходимого уровня. В частности, УТЗ 6 июня 1942 г. направил в Наркомат танковой промышленности ходатайство[743], а 25 июня 1942 г. письмо в адрес Свердловского обкома партии с просьбой поддержать ходатайство об увеличении лимитов заводу на 5–6 МВт. Объяснялось это тем, что в ближайшее время в строй должны были вступить новые мощности, которые потребуют значительного увеличения энергозатрат[744]. Обком поддержал ходатайство, и в июле лимиты танковому заводу были увеличены на требуемые 5 МВт[745]. В качестве временной меры, которая могла бы снизить остроту проблемы, рассматривался вопрос о возможности отключения на военных заводах в часы максимального использования электроэнергии подсобных цехов и отдельных агрегатов. Эти мощности необходимо было перевести на работу в ночную смену при условии, если их круглосуточное функционирование не обязательно[746]. Требовались кардинальные меры для исправления сложившейся обстановки. По решению правительства в апреле 1942 г. сооружение электростанций на Урале было приравнено к военному строительству. К числу первоочередных строек СНК СССР отнес дальнейшее расширение Челябинской и Красногорской ТЭЦ, Средеуральской ГРЭС. В постановлении ГКО от 6 августа 1942 г. о строительстве Челябинской ТЭЦ подчеркивалось, что из-за недостатка электроэнергии «на Урале создалась угроза срыва дальнейшего ввода новых мощностей на заводах, производящих продукцию для фронта. Это требует, – указывал ГКО, – проведения чрезвычайных мероприятий и мобилизации всех средств для ликвидации этого нетерпимого положения»[747]. Строительство новых электростанций и реконструкция существующих мощностей позволили уже в течение 1942 года увеличить выработку электроэнергии в Свердловской и Челябинской областях на 22,3 % и 15,5 % соответственно[748]. Этот рост был значительно ниже тех планов, которые предрекал Уральскому региону доклад комиссии АН СССР. Напомним, что, по ее прогнозам, за 1942 г. мощность энергосистемы Урала должна была вырасти более чем в 2 раза. Соответственно, ожидался дальнейший рост производства электроэнергии. Но даже такой «скромный» реальный прирост обеспечил со стороны энергосистемы региона резкое увеличение военного производство в течение года. Таким образом, с момента организации массового военного производства на Урале в конце 1941 г. регион неизбежно столкнулся с проблемой дефицита электроэнергии. Трудно сказать, насколько эта проблема была понятна руководству страны в момент принятия решения об эвакуации на Урал промышленных предприятий, в том числе ведущих военнопроизводственных центров страны. Налицо только один факт – существующие возможности уральской энергосистемы не могли полностью удовлетворить потребности металлургических и военных заводов даже в первой половине 1942 г., когда они только начинали развивать выпуск военной продукции. Дальнейшая возможность увеличения промышленных мощностей постоянно находилась под угрозой срыва, в том числе в результате дефицита электроэнергии. Только постоянный рост ее производства и жесткое лимитирование снабжения предприятий других отраслей позволили снизить остроту проблемы. К концу 1943 г. проблема нехватки электроэнергии и перерасхода лимитов во многом сохранилась. Система «Свердловэнерго» в декабре 1942 г. вопреки запретам несколько раз отключала филиал № 2 УЗТМ (часть бывшего завода № 37 НКТП – довоенный завод им. Воеводина) в течение месяца, иногда даже по 2–4 раза в день на 20–40 минут[749]. Поэтому перед уральской промышленностью встала задача дальнейшего развития и экономии энерго-мощностей. По планам промышленного строительства в годы первых пятилеток в Свердловске, в северной части города, должна была появиться ТЭЦ, обеспечивающая электроэнергией вновь создаваемые предприятия (тогда это были турбинный и станкостроительные заводы) и тепловой нагрузкой всю центральную часть города. «Уралтеплоэлектропроект» еще в 1939– 1940 гг. провел подготовительные (топографические, геодезические, геологические) работы и создал проектную документацию на возведение ТЭЦ. Осталось только выбрать конкретное место для строительства: или где-то на Березовском тракте, или около будущего станкозавода (в годы войны на его базе был создан артиллерийский завод № 8 НКВ). Но дальше проектов дело не пошло. В первые месяцы войны специалисты «Уралтеплоэлектропроекта» предлагали начать это строительство[750]. Предложения в правительство со стороны Свердловского обкома выносились дважды: во второй половине 1941 г. и в первой половине 1942 г. Но советское руководство в тот момент предпочитало (вполне оправданно) строительство новых промышленных, в том числе энергетических, мощностей не начинать[751]. И про идею мощной ТЭЦ в Свердловске надолго забыли. В Челябинске всю вторую половину 1941 г. активно шло завершение строительства местной ТЭЦ. В конце августа 1941 г. прибыло два батальона в 2 тыс. человек, а к ноябрю 1943 г. количество строителей увеличилось почти в 3 раза. В первый месяц войны Наркомат электростанций пересмотрел параметры строящейся Челябинской ТЭЦ и 7 июля 1941 г. вынес решение об увеличении ее мощности до 100 МВт, с перспективой увеличения до 150 МВт. Челябинская ТЭЦ в городе и области стала объектом № 1. Первый пар от котла на турбину был подан 31 декабря 1941 г., а днем рождения Челябинской ТЭЦ-1 стало 18 января 1942 года. Теплоцентраль была сдана в эксплуатацию с номинальной мощностью в 25 МВт. ТЭЦ активно строилась все военные годы и к концу войны достигла проектной мощности 250 МВт. В том числе благодаря монтажу самого крупного в стране турбогенератора на 100 МВт, эвакуированного со Сталинградской ГРЭС. Поэтому к концу военного периода Челябинская централь стала основным генерирующим объектом Южного Урала и второй по мощности станцией региона[752]. Крупнейшим генерирующим объектом Урала в годы войны была Красногорская ТЭЦ, которая обеспечивала электроэнергией Уральский алюминиевый завод (г. Каменск-Уральский). С 1941 по 1945 гг. на станции было введено новой мощности 225 МВт и смонтировано 10 котлов общей производительностью 2 тыс. т/ч. Таким образом, к концу войны ТЭЦ смогла довести свою мощность до 275 МВт, а всего за военные годы централь увеличила выработку электроэнергии почти в 5 раз. К 1945 г. Красногорская ТЭЦ обеспечивала почти половину электроэнергии в Свердловской области[753]. Несмотря на тяжесть военных лет, совсем без новых энергетических объектов не обошлось. Появление нескольких производственных площадок к востоку от УЗТМ (заводы № 37 и 76 НКТП, завод № 8 НКВ и др.) требовало дополнительного источника генерации энергии. Поэтому на заводе № 76 во второй половине 1942 г. все же было начато создание собственной ТЭЦ. Первоначально идея заводской теплоэлектроцентрали возникла еще на этапе военного строительства на Уральском турбинном заводе летом 1941 г. В начале июля директор предприятия И. И. Лисин и представители обкома обратились в НКТМ и Главное управление котлотурбинной промышленности Наркомата электростанций с предложением создать на основе стендовой котельной завода собственную ТЭЦ. Турбозавод как раз заканчивал производство турбины на 12 МВт для Кизеловской ГРЭС[754]. Это начинание было поддержано комиссией Академии наук, которая планировала развитие уральской промышленности в условиях войны. Но, как и в случае с новой свердловской ТЭЦ, руководство страны первоначально посчитало, что установка генерирующей станции на турбинном заводе вызовет излишний объем строительно-монтажных работ. Что было совершенно верно: в тот момент Уралтурбозавод представлял из себя огромную строительную площадку, и начинать новый объект в таких условиях было невозможно. В начале августа НКСМ ответил отказом[755]. В конце сентября, однако, вопрос был снова поставлен уже перед самим В.М. Малышевым, который был в Свердловске[756]. Но и на этом этапе идея развития не получила. Строительство ТЭЦ на заводе № 76 (бывший Уралтурбозавод) началось в следующем году. К сентябрю 1942 г. был смонтирован турбогенератор на 12 МВт, который работал на двух котлах бывшей котельной. Такой режим не обеспечивал нормальной работы турбогенератора, и он не развивал полной мощности, поскольку часть пара отбиралась на нужды завода[757]. Только в начале следующего года начались работы по монтажу третьего котла[758]. Дефицит котельного оборудования долгое время оставался трудноразрешимой проблемой для всей уральской энергетики. К концу 1943 г. УТЗ закончил большую программу развития собственной централи. Заводу удалось, впервые за 1,5 года войны, поднять мощность ТЭЦ до требуемых 50 МВт. Это удалось сделать за счет монтажа и запуска третьего турбогенератора, который позволил вывести на капремонт первые два турбогенератора. Со второй половины 1943 г. активно продолжались работы по монтажу котла № 5 производительностью 160–200 тонн пара в час. Котел ранее принадлежал эвакуированному заводу им. Сталина и находился в г. Миассе (Челябинская область). По первоначальным планам он должен был быть смонтирован в феврале 1943 г. Но и в марте работы по монтажу были завершены только на 35 %. Этому мешало отсутствие значительной части оборудования котла[759]. Окончательно котел был запущен только в конце года. За счет модернизации производства удалось снизить общий расход пара с 5,24 кг/кВт/ч до 4,96 кг/кВт/ч. Это подтверждается данными системы «Свердловэнерго». По их расчетам, в конце 1943 г. ТЭЦ завода резко увеличила выработку электроэнергии – с 30,5 млн кВт/ч в октябре до 43,1 млн кВт/ч в декабре[760]. На этом в целом работы по расширению энергетического хозяйства УТЗ были закончены. В планах ГКО была еще установка в 1943 г. на заводской ТЭЦ турбогенератора на 24 МВт. После окончательного освобождения Харькова в городе во второй половине года начались крупномасштабные восстановительные работы. Поэтому Государственный комитет обороны разрешил заводу № 183 не проводить работы по дальнейшему расширению ТЭЦ и предписал передать турбогенератор на ХТЗ[761]. К началу января 1943 г. на Уралмаше действовало 5 дуговых электропечей (3 на самом УЗТМ и 2 в филиале № 1 – бывший завод «Металлист») суммарной мощностью 8,5 МВт. И готовилась к запуску еще одна печь – № 4 на УЗТМ на 3,5 МВт. Особенностью работы этих печей было то, что они потребляли электроэнергию не равномерно в течение дня, в определенное время. В этот момент потребление достигало пиковых значений. Именно поэтому завод часто не мог уложиться в установленный для него лимит в 27 МВт. 6 января 1943 г. директор Уралмаша Б.Г. Музруков обратился в обком с предложением совместно со «Свердловэнерго» составить график максимальных нагрузок для завода. Ну и заодно предложил не считать отдельные пиковые значения потребления энергии с перебором в 1–1,5 МВт выходом из лимита[762]. «Свердловэнерго» оказала посильную помощь в составлении графика, но вопрос о переборе мощности так и не был решен[763]. Вскоре оказалось понятно почему. Через несколько дней после обращения Б.Г. Музрукова стали известны итоги работы комиссии по мобилизации ресурсов на нужды обороны страны АН СССР, которая изучала энергетическое хозяйство УЗТМ в декабре 1942 г. Бригада под руководством члена-корреспондента Академии наук В.И. Вейца подготовила доклад «Неотложные задачи и мероприятия по экономии электроэнергии на Уралмашзаводе в условиях войны». Доклад очень подробный и крайне неутешительный для УЗТМ. Не будем его приводить полностью и ограничимся лишь краткими выводами. Работа комиссии показала, что при проведении определенного объема мероприятий на заводе можно повысить экономию электроэнергии на 38 млн. кВт/ч в месяц (примерно на 30 %) и снизить рабочую мощность на самом предприятии на 5 МВт (примерно на 25 %). Всего лимит для УЗТМ составлял 29 МВт: 20 МВт приходилось собственно на производство Уралмаша, 3 МВт – филиалы № 1 и 2, соцгородок – 1,5 МВт и завод № 9 НКВ – 2,5 МВт[764]. Один из важных моментов заключался в том, что Уралмаш не имел достаточного количества измерительной аппаратуры и не всегда знал объем потребленной энергии. За ноябрь 1942 г. было учтено только 2/3 всей потребленной энергии в производстве: зачастую отсутствовали элементарные электросчетчики. Поэтому часто на том или ином производственном участке невозможно было откорректировать потребление энергии. К слову сказать, все жилые помещения были ими оборудованы в обязательном порядке. В рамках мероприятий по экономии энергии предлагалось перевести работу электропечей на газ[765]. Совещание на заводе, на котором обсуждались основные выводы комиссии, признало итоги исследования и предложения представителей АН по экономии в целом правильными и перспективными. Однако в итоговом протоколе было отмечено следующее. В связи с развертыванием на заводе № 76 массового промышленного строительства в дальнейшем Уралмаш сможет полностью передать на дизельный завод № 76 всю программу силуминового литья. Но в перспективе это могло только несколько снизить остроту проблемы, поскольку уже сейчас при лимите для основного завода в 20 МВт реальные потребности производства требовали 26 МВт, а в 1943 г. ожидался прирост мощности еще на 18 МВт. В этой ситуации экономия на сулуминовом производстве была бы «съедена» новыми потребностями. Увеличение использования газа виделось уралмашевцам тоже бесперспективным: перевод электропечей на газ потребовал бы увеличения его поступления на 8 тыс. куб. м в час, а по состоянию на конец 1942 г. завод постоянно испытывал дефицит газа на уровне 22,5 тыс. куб. м в час[766]. Несмотря на эти ограничения, уже в феврале 1943 г. УЗТМ составил подробный план (из 40 мероприятий) по экономии электроэнергии на заводе. Судя по тексту, этот план руководство завода, прекрасно знавшее ситуацию и без комиссии АН, начало готовить еще в конце 1942 г. Намеченная программа по экономии начала осуществляться в течение последующего периода и, видимо, была рассчитана до конца года (в документах Свердловского обкома есть справка от 19 августа 1943 г.: план осуществляется под контролем танкового отдела обкома)[767]. Однако в ситуации военного времени нужно иметь в виду один очень важный факт. Все военное производство Урала, несмотря на постоянный дефицит электроэнергии все военные годы, тем не менее находилось в достаточно привилегированном положении по отношению к невоенным предприятиям и особенно к гражданскому населению. Зачастую эти объекты или резко ограничивались в потреблении топлива и энергии, или полностью отключались на неопределенный срок (как, например, Ирбитский кирпичный и Сухоложский цементный заводы). Выше мы уже рассматривали отдельные проблемы развития электроэнергетики Уральского региона во второй половине 1941–1942 году. Основная трудность данной сферы уральской индустрии – это невозможность обеспечить в должном объеме возрастающие потребности промышленного производства в регионе. Это касалось не только вспомогательных производств (например, цементная промышленность), но и оборонных предприятий. Даже танковые заводы, которым по распоряжению ГКО запрещено было ограничивать подачу энергии, периодически страдали или от сокращения поставок электроэнергии, или от невозможности уложиться в отведенный лимит. В течение 1942 – начале 1943 гг. в энергетике развивались процессы, по своей природе предельно схожие со всей промышленностью. К осени 1942 г. здесь четко обозначились кризисные явления, связанные с эксплуатационным износом оборудования. В период максимального роста мощностей и ежедневной напряженной работы энергосистемы на пределе возможностей резко сократилось количество капитальных ремонтов. Особенно остро эта проблема стала сказываться именно в 1942 г. – через почти год такой эксплуатации уральских энергосистем. В 1942 г. в системе «Свердловэнерго» из запланированных капитальных ремонтов котлов общим объемом 1940 т/ч было проведено только 1135 т/ч (58,5 %); из 342,5 МВт плановых капремонтов турбин было выполнено только 274,5 МВт (80,1 %). Уже в следующем году все запланированные капитальные ремонты котлов и турбин были полностью выполнены, но что важно – их объем резко возрос: до 2418 т/ч и 430 МВт соответственно[768]. Это означало рост реального количества работ более чем в два раза в первом случае и более чем полуторакратное увеличение во втором. Практика эксплуатации энергогенерирующих мощностей на износ, когда в течение 1941–1942 гг. фактически отсутствовали вывод мощностей в резерв и должный объем текущих и капитальных ремонтов, оказалась совершенно невозможной на этапе 1943 года. Как в случае с мартенами и другим печным оборудованием уральской металлургии, энергосистема Урала грозила полным выходом из строя. Ввод новых генерирующих установок, с одной стороны, и тяжелое состояние оборудования, с другой, сделали возможным и необходимым вывод в ремонт постоянно работающих турбин, котлов, трансформаторов и прочего оборудования. В течение 1942 г. чаще всего аварии происходили в котельном оборудовании. В системе «Свердловэнерго» произошло 90 таких аварий. После проведенных капремонтов в 1943 г. количество аварий сократилось в 6,5 раз – 14 за год. Более чем в 5,5 раз сократились потери от аварий. Если в 1942 г. система «Свердловэнерго» потеряла 6339,0 МВт/ч электроэнергии, то в 1943 г. – только 1114,0 МВт/ч (см. рисунок 3 приложения). Также сократилось общее количество аварий – с 263 в 1942 г. до 78 в 1943 г., т. е. почти в 3,5 раза[769]. Соответственно, с ростом капитальных ремонтов в целом нормализовалась работа электростанций, и резко сократилась аварийность. В этой ситуации начинает приходить в норму частота электрического тока. В течение 1942 г. были периоды, когда система работала только 0,3–0,7 % всего рабочего времени на нормальной частоте (50 Гц), а чаще всего – на низкой или сниженной частоте (от 49,8 Гц до 45 Гц и даже ниже). Такой режим работы энергосистемы области начался в октябре 1941 г. и закончился только в марте 1943 г. Уже в течение декабря 1943 г. «Свердловэнерго» смогла постоянно поддерживать необходимый уровень частоты[770]. Снижение частоты вырабатываемого тока стало неизбежным следствием требования верховного руководства страны выдать необходимую энергетическую мощность для промышленности региона. В ситуации, когда энергогенерирующие установки не могли дать необходимый объем мощности, его искусственно завышали через снижение частоты. В условиях реального производства это означало, что промышленное оборудование не могло работать в нормальных режимах (например, электродвигатель будет работать только на сниженных оборотах). Однако и в конце года ситуация в системе «Свердловэнерго» оставалась далеко не радужной. Энергосистема продолжала развиваться в предельно напряженном состоянии. Постановлением советского правительства среднесуточная мощность всех электростанций Свердловской области в 1943 г. была определена в 523,6 МВт, а лимит электроэнергии для всех потребителей и для собственных нужд, включая потери в сетях (это неизбежный элемент работы любой энергосистемы, сегодня нормальными считаются потери 4—10 %, их рост свидетельствует о накапливающихся проблемах – Примеч. авт.), установлен в 524 МВт. Следовательно, система «Свердловэнерго» продолжала работать без свободных мощностей и не имела возможности выводить оборудование для всех видов необходимых ремонтных работ. Безусловно, ремонтов стало гораздо больше по сравнению с предыдущим годом, но их все еще было недостаточно. Параллельно с ростом ремонтных работ в энергосистемах в 1943 г. начала развиваться новая проблема. Резко упало качество угля, поставляемого на электростанции. Особенно отмечалось низкое качество топлива с Челябинского угольного бассейна. В течение 1943 г. увеличилась среднемесячная зольность угля – с плановых 26,5 % до 36,6— 38,6 %. Но это среднемесячные показатели, а в отдельных случаях зольность была гораздо более высокой – до 40 % и более с содержанием пустой породы. Тем самым теплотворная способность угла резко снизилась – с 4000 калорий в начале 1942 г. до 3 350 калорий к осени 1943 г. К этому нужно добавить высокую влажность приходившего в период дождей угля – до 25 %[771]. Сформировалась зольно тяжелая тенденция, которая просуществовала в том или ином виде все военные годы во всех энергосистемах Урала: зольность в целом была выше нормы, а калорийность – ниже[772]. Такое положение, вызванное низким качеством топлива, приводило к необходимости резкого увеличения поставок угля на электростанции. Если падает калорийность, то необходимо сжигать больше топлива для получения нужного объема пара. И это без учета износа оборудования, поскольку повышенная зольность и сжигание большего количества топлива изнашивали оборудование сверх нормативов. Но как раз этот фактор не учитывался. Лимиты для электростанций системы «Свердловэнерго» (как и других систем) распределялись, исходя из «нормальной» калорийности. Это само по себе обеспечивало дефицит топлива. А железная дорога и угольные тресты уже работали в перенапряженном состоянии и не могли вовремя обеспечить запланированные объемы поставок. В этой ситуации электростанции Урала продолжали постоянно расходовать уголь со склада. Только в системе «Свердловэнерго» в ноябре 1943 г. все потребители ежедневно ограничивались на 55 МВт[773]. Если к этому добавить вынужденные поставки в Молотовскую область и потери при перетоках (об этом подробнее ниже), то только на этих двух факторах осенью 1943 г. система «Свердловэнерго» каждый день не могла выдать потребителям более 100 МВт из объема запланированной электроэнергии. В следующем году ситуация в целом сохранила положительную тенденцию развития. Два флагмана среднеуральской энергетики – Красногорская ТЭЦ и СУГРЭС смогли значительно увеличить выработку электроэнергии – на 12 и 19 % соответственно. А в целом «Свердловэнерго» увеличила выработку на 13,7 %. Общее количество аварий в системе сократились, хоть и незначительно: с 78 в 1943 г. до 69 в 1944 г. При этом если в предыдущем году аварийные потери составили более 1160 МВт/ч, то в следующем – уже менее 464 МВт/ч. Таким образом, общие потери сократились в 2,5 раза. Это стало результатом большой работы по устранению дефицита котельной мощности. На КрТЭЦ были введены в строй новые, более мощные котлы, а на СУГРЭС повышена паропроизводительность существующих котлов (как и на части красногорских, тех, которые не смогли заменить). Таким образом, Средне-Уральская ГРЭС стала работать на максимальной мощности на 6 котлах, а Красногорская ТЭЦ – на 10. Именно этот факт, с одной стороны, устранил резкое отставание возможностей котельного хозяйства электростанций «Свердловэнерго» от потребностей турбинных установок, а с другой стороны – позволил проводить текущие и капитальные ремонты котлов без снижения мощности электростанций. Данной возможности были лишены генерирующие предприятия в два предыдущих военных года. До сих пор ремонтные работы требовали пусть частичной и временной, но остановки котлового оборудования. Однако не всё развивалось так радужно. На этом этапе сохранились многие негативные моменты предыдущих лет, хотя их влияние резко сократилось. Вместе с общим сокращением аварий в системе, их годовое количество на основном генерирующем объекте – Красногорской ТЭЦ – в 1944 г. неожиданно увеличилось с 14 до 25. Это, безусловно, не идет ни в какое сравнение с периодом 1942 г., когда аварии исчислялись десятками. Но и это достаточно печальный факт, поскольку работа ТЭЦ фактически определяла результаты деятельности всей областной системы. В течение I, II и III кварталов 1944 г. «Свердловэнерго» смогла удержать работу на нормальной частоте, но в последнем квартале ее опять пришлось снизить. Это стало результатом плохого снабжения углем. Фактор недополучения планового объема угля электростанциями продолжал существовать весь 1944 год, но в течение IV квартала положение оказалось наиболее тяжелым. Помимо понижения частоты, системе «Свердловэнерго» пришлось вновь столкнуться с недовыполнением плана, который был исполнен на 95,9 %. Как мы указывали выше, поступавший на электростанции «Свердловэнерго» уголь часто обладал зольностью, превышающей проектную норму. Что и приводило к росту аварийности. Кроме того, СУГРЭС в 1944 г. стала получать гораздо больше богословского угля. Если в 1943 г. доля этого сырья составляла 9 %, то в 1944 г. – уже 28 %. Работа электростанций региона на многозольных углях вызывала исключительно высокий зольный износ котельных поверхностей и, как следствие, выход котлов из строя[774]. Во многом такая ситуация продолжила свое существование и в следующем, 1945 году, когда основной проблемой оставался дефицит топлива весь год. Именно это стало причиной выполнения плана по выработке электроэнергии на 95,5 %. Особенно остро проблема продолжила влиять на работу электростанций в I и IV кварталах 1945 г., когда недопоставки были максимальными. Всего свердловская энергосистема не смогла выработать почти 80 тыс. МВт/ч. На аварийные потери пришлось 1,9 тыс. МВт/ч[775]. Кроме плохого топливоснабжения и проблем с выработкой электроэнергии, в тяжелом состоянии находились линии электропередачи (ЛЭП). С 1941 г. по 1943 г. энергетические системы региона вынуждены были постоянно ремонтировать ЛЭП. Если объем ремонта оборудования электростанций или резко отставал от плана, или в лучшем случае выполнялся в соответствии с программой (в 1943 г.), то электрические сети постоянно ремонтировались с перевыполнением плана. Причем процент перевыполнения рос от года к году. В 1941 г. ремонтные работы на ЛЭП системы «Свердловэнерго» превысили запланированный объем в человекочасах на 6,4 %, в 1942 г. – на 24,8 %, а в 1943 г. – уже на 29,3 %[776]. В 1943 г. начался большой объем капитальных ремонтов по всем элементам системы «Свердловэнерго», которые в целом были закончены к октябрю 1943 г. Значительно увеличился объем испытательных и ремонтных работ на ЛЭП. В том числе были восстановлены две передвижные высоковольтные лаборатории, которые бездействовали с 1941 года[777]. Это и позволило в итоге резко снизить аварийность оборудования и дать дополнительные мощности. В 1943 г. электростанции «Свердловэнерго» только на экономии богословского угля дали дополнительно 40 тыс. МВт/ч электроэнергии[778]. Неудовлетворительное состояние сетей, соединяющих Молотовскую и Свердловскую области, имело серьезные негативные последствия. По данным на ноябрь 1943 г., «Главуралэнерго» ежедневно переводила из системы «Свердловэнерго» в «Молотовэнерго» от 20 до 40 МВт. Система «Свердловэнерго» на этих перетоках теряла гораздо больше, поскольку потери в электросетях, кроме запланированных, дополнительно составляли 40 % (величина совершенно запредельная). Следовательно, в Молотовскую область приходилось направлять не требуемые мощности, а увеличенные до 40–60 МВт, что ежедневно вынуждало ограничивать местные промышленные предприятия[779]. Поэтому распоряжение правительства о запрете ограничения снабжения электроэнергией военных и связанных с ними предприятий на практике было абсолютно невыполнимо. Уральские электростанции не могли генерировать тот уровень энергии, какой был необходим для промышленности. Были либо полностью отключены, либо резко ограничены все возможные потребители (население, городская инфраструктура, невоенное производство), но электроэнергии все равно не хватало. В рамках схожих процессов развивалась работа южноуральской энергетической системы. По итогам 1943 г. «Челябэнерго» смогла максимально приблизиться к выполнению производственной программы, но, тем не менее все же не выполнила ее. План по выработке электроэнергии был выполнен на 98,4 %, по выработке тепла – на 96 %. Основным тормозом развития системы в 1943 г. стала крупнейшая станция Южного Урала – Челябинская ТЭЦ. Наименее успешными месяцами для нее были: январь – план был выполнен только на 60,8 %, май – на 70,8 %, июнь – 79,3 %. В первом месяце план был сорван вследствие неблагоприятных погодных условий (сильные снежные заносы, парализовавшие работу склада), последние два месяца – из-за котла № 4, который приходилось выводить в ремонт. Все остальные месяцы для ТЭЦ в целом были относительно успешными, но неудовлетворительная работа в январе вынудила станцию перейти на сниженную частоту. Кроме того, в течение года было множество других факторов, негативно влиявших на работу районного управления в целом и ТЭЦ в частности. Важным моментом явилось неудовлетворительное пылеприготовление и высокая зольность коркинского угля (53 % вместо 36 %). Пониженная калорийность топлива (3 328 кал/кг вместо 3 500 кал/кг) в течение года вынудила ТЭЦ работать со значительным перерасходом электроэнергии на собственные нужды и повышенным расходом топлива. В начале следующего года на ТЭЦ планировались работы по улучшению пылеприготовления и котлового оборудования, что должно было вывести работу котлов на полную проектную мощность[780]. В течение 1943 г. на централи по решению ГКО должен был быть установлен котел № 7, но завершение работ было перенесено на следующий год[781]. Развитие Челябинской государственной районной станции на фоне ЧТЭЦ в 1943 г. выглядело гораздо выигрышнее. Весь год станция находилась на плановом уровне производства и достигла значительной экономии электрои теплоэнергии на собственные нужды. За исключением сентября, когда наблюдался существенный перерасход энергии. ЧГРЭС получила в течение месяца более трети от общего объема топлива коркинского угля с высокой зольностью и низкой калорийностью (относительно плана): 31,67 % и 3693 кал/кг соответственно[782]. В следующем году фактор высокой зольности угля для Челябинской ГРЭС вышел на первый план и стал определять работу станции. Для обеспечения полной мощности ЧГРЭС необходима была зольность не выше 27,5 %. Однако среднемесячная зольность в 1944 г. находилась на уровне 30–34 %, в некоторые дни октября и ноября – почти 39 %, что на отдельных котлах давало зольность выше 60 %. В таких условиях котлы снижали свою паропроизводительность на 50–60 %, а нагрузка всей станции падала до 97 МВт вместо заданных 142 МВт. Кроме того, в летние месяцы ЧГРЭС не была загружена полностью диспетчером системы «Челябэнерго». Это дало 0,25 % невыполнения всей годовой программы. В течение всего 1944 г. станция не смогла выдать 0,1 % плана из-за задержек поставок топлива. В итоге Челябинская ГРЭС недовыполнила план по выработке электроэнергии на 0,6 %[783]. Увеличенная зольность топлива потребовала максимальной загрузки котлов. Поэтому большинство котлоагрегатов в течение 1944 г. имело лишь по одному текущему ремонту. Данный факт означал, что котлы, работая по полугоду и более без ремонтных работ на угле повышенной зольности, получали зашлакованную поверхность и повышенный износ агрегатов. Следовательно, они работали с пониженной производительностью. Такая ситуация стала основной причиной повышенного удельного расхода топлива на выработку единицы электроэнергии: 0,570 кг/кВт/ч вместо 0,558 (в 1943 г. фактический расход составил 0,559 кг/кВт/ч). Однако высокая зольность была не единственной причиной повышенного расхода угля. Другим важным фактором стал износ турбогенераторного оборудования. Турбина № 4 проработала в течение 1944 года 5 месяцев без лопаток дисков 21-й и 24-й ступени, а турбина № 1 с конца ноября действовала без верхнего яруса диска 24-й ступени. Все это дало повышение расхода пара на 10 %[784]. Прогноз предыдущего года о выходе установленного котлового оборудования Челябинской ТЭЦ на проектную мощность оправдался. Котел № 7 был все-таки смонтирован и пущен в мае 1944 г. Правда, до июля он работал без своих мельниц. В итоге нагрузка станции в течение первого полугодия оказалась только на уровне 100–110 МВт вместо плановых 140. На фоне работы нового котла около 2 месяцев без собственного пылеприготовления функционирование всего мельничного парка теплоцентрали находилось в достаточно тяжелом положении. В течение всего года в силу конструктивных дефектов не действовала вторая мельница котла № 5. Мельницы Гумбольдта четвертого котла были сданы в эксплуатацию с дефектной броней и в плохом техническом состоянии, поэтому проработали этот год плохо. Высокая аварийность котловых агрегатов привела к тому, что вместо санкционированного решением ГКО капитального ремонта трех котлов во втором полугодии пришлось вывести четыре котла[785]. Удельный расход условного топлива на выработку единицы электроэнергии Челябинской теплоцентрали был ниже, чем на ЧГРЭС, и показал некоторое улучшение по сравнению с 1943 г. Фактический расход в 1944 г. оказался на 0,003 кг/кВт/ч ниже, чем в предыдущем году, и составил 0,547 кг/кВт/ч, хотя все равно был выше запланированных показателей – 0,537 кг/кВт/ ч[786]. Последний военный год система «Челябэнерго» в целом отработала с незначительным перевыполнением плана выработки – на 0,6 %. Но обе станции районного управления внесли разный вклад в выполнение программы. Челябинская теплоцентраль перевыполнила план почти на 4,8 %, а Челябинская ГРЭС – недодала 4,7 %. С июля по октябрь 1945 г. ЧГРЭС не выдавала плановую мощность в связи с отсутствием потребительской нагрузки в сетях как районного управления, так и во всей системе «Главуралэнерго». При этом в обозначенный период Челябинская ГРЭС передала в соседнюю систему «Свердловэнерго» в июле 13 495 МВт/ч, в августе – 820, в сентябре – 9384, в октябре – 11490. В последние два месяца нагрузка в сетях появилась, но тут возникли проблемы у поставщика топлива. В ноябре и декабре станция работала фактически с колес и зачастую вынуждена была снижать нагрузку из-за недостатка угля[787]. Обе станции «Челябэнерго» по результатам года показали существенное снижение удельного расхода топлива: ЧГРЭС тратила 0,560 кг/кВт/ч вместо запланированных 0,572, ЧТЭЦ – 0,527 при плановых 0,545 кг/кВт/ч. Такое снижение было достигнуто по двум основным причинам. Во-первых, благодаря низкой загрузке ЧГРЭС летом – осенью 1945 г. А во-вторых, в связи с большим количеством осадков весной и летом станция по циркуляционному водоснабжению работала на прямоток, что позволяло держать более низкую температуру циркулируемой воды. Следовательно, станции удавалось выдерживать более высокое качество вакуума в турбинах, чем в 1944 году[788]. Однако эти данные будут неполными без указания на то, что мешало добиться еще более высоких показателей в экономичности. Оказалось невозможным, даже на фоне низкой загрузки летне-осеннего периода, выполнить весь объем необходимых текущих ремонтов. Топливо весь период продолжало поступать достаточно низкого качества: среднегодовая зольность угля была выше 30 %. Это особенно стало ощущаться в конце года на фоне возникших перебоев в снабжении углем[789]. Все уральские теплостанции в условиях войны столкнулись с одной общей проблемой: постоянный дефицит топлива при ухудшении его качества (влажность и зольность). Периодически, особенно в дождливые периоды, к этому набору добавлялась повышенная влажность топлива. По данным исследователя С.А. Баканова, комбинат «Челябинскуголь» за годы войны выполнил годовой план только 1 раз – в 1944 году, в остальное время добыча держалась на уровне от 81,5 % (в 1941 г.) до 99,6 % (в 1945 г.). По отдельным же трестам комбината перевыполнение программы отмечалось лишь в Коркинском шахтоуправлении (102,9 % в 1941 г.) и тресте «Коркинуголь» (105–106 % в 1943–1945 гг.). «Егоршинуголь» сумел перевыполнить план только в 1942 г. (317,6 тыс. тонн) и в 1943 г. (485,5 тыс. тоннн) – 101 % плана. «Молотовуголь» вышел на уровень заданий в 1943 г., а в 1945 г. уже выполнил его на 106,4 %, причем 28 из 37 шахт комбината справились с плановыми заданиями досрочно. Общий рост добычи угля на Урале составил за годы войны 178 %, причем наибольший рывок был сделан в Свердловской области, где за счет ввода новых месторождений добыча увеличилась более чем в 3 раза. Наименьший прирост отмечался в Кизеловском бассейне (133 %), где к этому времени оставалось все меньше неосвоенных перспективных участков[790]. Мы не согласны с С.А. Бакановым в той части, где он утверждает, что «проблема снабжения уральской промышленности местным энергетическим углем была практически решена уже в 1944 г.»[791]. Как раз наоборот, проблема обеспечения уральской энергетики углем продолжала существовать все военные годы. Безусловно, ее острота была во многом нивелирована во второй половине военного периода. Той нехватки обеспечения генерирующих объектов топливом, которую испытывала система «Уралэнерго» до своего расформирования и районные управления в конце 1941–1942 гг., уже не было. Но была высока вероятность не получить вовремя нужный объем угля на отдельном промежутке времени. И еще один момент, который уважаемый исследователь не берет во внимание, – качество уральского угля. Выше мы уже описывали процесс, который в том или ином виде продолжался всю войну. Часто уголь поступал на электростанции повышенной зольности и пониженной калорийности. Стоит еще раз напомнить, что план добычи топлива для угольных трестов составлялся, исходя из нормальной зольности и калорийности. Следовательно, можно с уверенностью утверждать, что в пересчете на условное топливо и затраты на выработку энергии электростанциями региона уральские угольные тресты, безусловно, работали все военные годы с серьезным отставанием от программы. Таким образом, энергетическая система Урала развивалась в крайне напряженном состоянии. До 1943 г. главным образом росли установленные мощности генерирующих установок Уральского региона. В то же время на этом этапе сохранялся дефицит электроэнергии для предприятий, обусловленный, с одной стороны, ростом потребления за счет вводимого оборудования, а с другой стороны – крайне неэкономным использованием этого оборудования, что в свою очередь порождало перерасход энергии. Крупнейшие машиностроительные и металлургические предприятия региона (ММК и НТМЗ, Кировский завод, УТЗ и Уралмаш) имели собственные ТЭЦ и ЦЭС, которые во многом снижали остроту проблемы дефицита энергии для этих заводов. Но трудность заключалась в том, что первоочередное обеспечение металлургических и военных производств энергомощностями приводило к необходимости ограничения прочих промышленных объектов, поскольку вся генерация, преобразование и распределение были завязаны в единую систему. Следовательно, перерасход у одних потребителей неизбежно влиял на ограничения для других. Ярким примером стало положение на Сухоложском цементном заводе, когда он фактически остался без нормального снабжения электроэнергией и вынужден был останавливать свое производство. Его случай не является единичным, в таком положении находились практически все невоенные предприятия. В то же время такие крупные заводы, как Уралмаш, зачастую не имели в нужном количестве измерительной аппаратуры и не могли эффективно расходовать электроэнергию. Часто промышленные предприятия региона перебирали положенный лимит электроэнергии во многом из-за невозможности эффективно отрегулировать потребление тока. Иные особенности промышленного развития Помимо танкового и артиллерийского производства, Уралмаш все военные годы вынужден был изготавливать те или иные заказы для различных отраслей промышленности, прежде всего металлургической. Производство некоторых видов металлургического оборудования на УЗТМ выражалось в цифрах, приведенных в таблице 2.16: Таблица 2.16 Выпуск металлургического оборудования на УЗТМ в 1940–1945 гг. (в тоннах)[792] Из этих данных хорошо видно, что с 1942 г. произошло резкое падение производства обозначенного металлургического оборудования почти по всем позициям, кроме валков холодного проката. Причем пик падения по разным наименованиям оборудования пришелся на 1942 и 1943 гг. В 1944 г. удалось во многом приблизиться к лучшим показателям за 1941–1942 гг. А значит, только на завершающем этапе войны Уралмаш стал реально способен работать на производство оборудования и комплектующих для металлургии страны и региона. Но эти данные показывают только фактическое выполнение заказов. Значительная часть заказанного оборудования так и не была изготовлена. В марте 1943 г. уполномоченный Госплана И.Н. Крутиков докладывал председателю Госплана СССР А.В. Вознесенскому о проверке результатов выполнения заказов для черной металлургии на УЗТМ. Уралмаш должен был изготовить, по постановлению ГКО от 9 января 1943 г., в I квартале 1943 г. 700 тонн поковок, 1700 тонн оборудования и запчастей. Причем большинство этих заказов – долг завода, который перешел с 1942 года. К концу квартала большая часть заказов для черной металлургии (в основном для ММК и НТМЗ) на УЗТМ или не изготавливалась, или изготавливалась, но крайне медленными темпами. По мнению И.Н. Крутикова, завод все мощности пустил на танковое и артиллерийское производство[793]. Это было вполне естественное решение для Уралмаша, поскольку спрашивать с него будут прежде всего выполнение военных, а не металлургических заказов. В начале июня 1943 г. положение с прокатным оборудованием на НТМЗ стало угрожающим: прокатный, броневой и бандажный станы находились уже в аварийном состоянии. Заводские специалисты по мере сил их ремонтировали и устанавливали временные крепления, но выйти из строя эти агрегаты могли в любой момент. По упоминавшемуся выше постановлению ГКО, Уралмаш должен был изготовить для Новотагильского завода передаточный вал и его шестерни для паровой машины, рабочие валки, шпиндели и станичные ролики для бронепрокатного стана, другие детали и оборудование. Все эти заказы неоднократно подтверждались Наркоматом танкопрома в приказах от 3 марта, 3 мая 1943 г. и в других случаях[794]. Под давлением обкома Уралмаш был вынужден начать изготовление оборудования для НТМЗ, но окончательно заказ реально мог быть выполнен только в августе-сентябре того же года[795]. Такое положение на НТМЗ, безусловно, не могло не сказаться на основной деятельности предприятия. В течение мая завод смог отгрузить для УТЗ только 3954 тонны броневого листа (около 70 % от плана). Ситуация осталось без изменений и в начале следующего месяца[796]. Тем самым Новотагильский завод не смог выполнить свои обязательства в том числе перед Уралмашем (поставки бронелистов). Точно так же УЗТМ не успевал выполнить заказы по другим направлениям. По решению ГКО, еще в течение 1942 года завод должен был изготовить 7 комплектов броневых деталей для бронепоездов, но до конца года даже не приступил к этому. ГКО в начале 1943 г. повторно обязал выполнить это заказ до 1 апреля. Но реально комплекты начали изготавливаться только в июне и были выпущены в июле 1943 г.[797]. Уралмаш должен был поставлять броневые плиты артиллерийским полигонам НКБ для контрольных испытаний различных видов боеприпасов. В начале лета завод должен был изготовить для Софринского, Уральского, Чапаевского и других полигонов в общей сложности 204 бронеплиты на 300 тонн, толщиной от 75 до 150 мм. Но в течение июня – июля 1943 г. УЗТМ даже не приступал к их изготовлению. Дело дошло до того, что полигоны в начале августа вынуждены были практически полностью прекратить контрольные отстрелы. Только вмешательство Свердловского обкома позволило выдать в сентябре 1943 г. несколько плит для Софринского полигона, а остальные заказы были выполнены еще позже[798]. Серьезным испытанием для уральской индустрии стала транспортная проблема. Помимо крайне напряженной работы железнодорожной системы, которая осуществляла подавляющее большинство всех перевозок внутри региона, в тяжелом состоянии находилось автотранспортное хозяйство тыловых регионов СССР. В первой главе мы уже видели, в каком состоянии находился автомобильный транспорт Свердловской области в 1941 году. К 1944 г. ситуация в целом по области в значительной степени ухудшилась. Во-первых, сократилось общее количество автомобилей, за исключением самого Свердловска. По сравнению с январем 1941 г., их количество уменьшилось к 1944 г. с 7372 до 5738 штук. Исправных в начале 1944 г. было только 4390, или 76,5 %[799]. Но самые главные изменения в течение войны произошли не в количестве автомобилей, а в их качестве. В силу острого дефицита бензина значительная часть машин была переведена на газогенераторное топливо. Попросту – на дрова. Этот тип топлива был достаточно распространен в годы войны не только в СССР, но и в мире, в том числе в Германии. В Свердловской области к 1944 г. на «газген» было переведено более трети всего грузового автопарка[800]. Но танкосборочные заводы выпускали пусть и очень специфические, но все же транспортные средства: танки и самоходки. К тому же этот транспорт обеспечивался топливом (соляркой) почти в неограниченных количествах. Именно это преимущество предприятия смогли использовать для наиболее полного развития своих подсобных хозяйств. А с апреля 1943 г. этому во многом способствовало изменение условий приемосдаточных испытаний для бронетехники: теперь все машины нужно было в обязательном порядке испытывать пробегом в десятки километров. Выше мы уже видели ситуацию, когда уралмашевские бронемашины разрушили дороги Свердловска и Березовска. Но точно так же танки разрушали дороги и мосты по всей Свердловской области (данных по другим регионам у нас нет, но не приходится сомневаться, и там ситуация развивалась схожим образом). В середине октября 1943 г. начальник дорожного отдела Свердловского облисполкома Бугров в своем обращении в обком ВКП(б) прямо говорил о тяжелой ситуации на дорогах области в течение года. Несмотря на запрет передвигаться бронемашинам по всем государственным и основным местным дорожным направлениям (соответствующие письма неоднократно направлялись в адрес руководства Уралмаша и завода № 183), «движение танков и танков-тягачей, перевозящих сельскохозяйственные продукты, продолжаются по большинству дорог, причем за последние 1,5 месяца движение танков приняло массовый характер». Последний факт вполне понятен: первая половина осени – пора уборки урожая. Органы милиции и местные власти принимали некоторые меры для предотвращения их проезда, но эти действия, мягко говоря, были недостаточны. Ставились шлагбаумы, милиционеры пытались останавливать танки с помощью угрозы пистолетом и прочее[801]. Повторилась история 1943 г., когда горком запретил уралмашевцам выводить танки на улицы города. Что могли сделать один-два человека даже с помощью длинной деревянной жерди (шлагбаума) и пистолета против бронированной машины весом в десятки тонн? Правильно – ничего. Поэтому дорожному отделу облисполкома и органам милиции только и оставалось, что составлять акты и писать жалобы в обком. В качестве констатации факта приведем лишь некоторые результаты «сельскохозяйственных заготовок» Уралмаша и завода № 183. 1. Во многих местах полностью было разрушено полотно государственных дорог (Свердловск – Ачит – Красноуфимск – Манчаж; Свердловск – Невьянск – Нижний Тагил; Свердловск – Косулино и другие). Конечно же, это не было твердое покрытие в современном понимании (асфальт). Чаще всего это были просто грунтовые дороги, выровненные грейдером. Но и это было достаточно, поскольку дороги оказывались труднопроходимыми для автомобильного транспорта. Твердое покрытие пусть редко и низкого качества, но присутствовало. В частности, вечером 18 сентября 1943 г. танк Уралмаша частично разрушил (по ширине гусениц) на протяжении 8 км черное покрытие дороги (щебень, политый гудроном) от Свердловска в сторону колхоза им. Тельмана Белоярского района[802]. 2. Были полностью разрушены или находились под угрозой разрушения мосты через реки Ут (с. Кленовское), Руш, Уфа (г. Красноуфимск) и другие. И в этих случаях милиционеры пытались остановить танки, но фактически сделать ничего не могли. Если им и удавалось остановить танк и выяснить личность механика-водителя, то, как правило, этим всё и ограничивалось[803]. Сразу же оговоримся, что вышеприведенные данные говорят не только о работе транспорта с подсобными хозяйствами, но и обо всех перемещениях в рамках сельхоззаготовок. Наличие транспорта стало важнейшим преимуществом танковых заводов «большой тройки» Урала и других танкосборочных заводов. Этот инструмент оказался крайне дефицитным для других предприятий танкопрома и уральской промышленности в целом. Практически всю войну индустрия региона просуществовала в условиях тотального кризиса автомобильных перевозок из-за дефицита транспорта, топлива и запчастей. В течение первой половины всего военного периода (примерно до середины 1943 г.) танковая промышленность столкнулась еще с одной серьезной проблемой – поставки комплектующих с заводов другой отраслевой принадлежности. Перечень поставок для одного конкретного завода исчислялся сотнями наименований и десятками поставщиков. В рамках данного исследования очень сложно проследить все межпроизводственные связи. Отметим лишь, что для свердловских заводов до середины 1943 г. дефицит таких материалов, как обрезинка для катков Т-34 или шарикоподшипники, объяснялся задержкой строительства Свердловского шинного завода, заводов РТИ, № 713 (Свердловск) и № 563 (Нижний Тагил) Наркомата резиновой промышленности (НКРП) и свердловского Государственного подшипникового завода № 6 (ГПЗ-6) НКСМ. Подробнее об этом процессе ниже. Здесь мы ограничимся тем, что обозначим существенную для танковой промышленности проблему – плановое снабжение танкостроения со стороны сторонних поставщиков оказалось невозможным. Только со второй половины 1943 г., когда на востоке стали действовать новые предприятия по производству комплектующих (резиновое бандажи, подшипники и прочее), проблемы снабжения танковых заводов этими материалами несколько выправилась. В частности, на Т-34 перестали массово устанавливать катки с внутренней амортизацией. В нормальной ситуации мирного периода поставку комплектующих можно было бы наладить из других регионов. В годы войны транспортная система страны испытывала колоссальное напряжение, поэтому любой новый транспортный маршрут упирался в ограниченные возможности советской железной дороги. Особое место занимала уральская система железных дорог, поскольку она являлась транзитной для сибирских и западных предприятий. Вопрос состояния железнодорожного транспорта Урала нами уже неоднократно поднимался. Уральская и смежные железные дороги с большим трудом справлялись с уже существующей номенклатурой перевозок. Поэтому любой новый маршрут возникал с очень большим трудом. А в ситуации, когда в данном конкретном регионе формально уже существовало собственное производство того или иного материала (комплектующих или узла), надеяться на его поставки из других областей было трудно. Ограниченные возможности строительной индустрии и производства строительных материалов на этапе становления восточного танкостроения и восстановления эвакуированных мощностей с большими издержками не позволили создать на мощностях уральских и поволжских предприятий танкосборочные, бронепрокатные и дизельные заводы. С 1943 г. большая программа нового промышленного строительства, которая была призвана расширить производственную базу танкопрома, оказалась ограничена скудными возможностями строительных организаций и предприятий, выпускавших стройматериалы. Эти сферы советской индустрии страдали от политики распределения ограниченных ресурсов, когда все основные силы концентрировались на военном производстве. Тогда как гражданским сферам доставались лишь остатки топлива, электроэнергии, техники и оборудования, кадров и прочих ресурсов. Именно поэтому не удалось реализовать планы на строительство новых промышленных мощностей. Во многом похожим образом развивалось производство огнеупоров. С конца 1941 г. для выпуска бронекорпусов Т-34 на востоке страны (подавляющее большинство – на УТЗ и УЗТМ) стали массово строить термические печи. Только на Уралмаше печное хозяйство удвоилось за годы войны. Возводились мартеновские и доменные печи на ММК, НТМЗ, КМК, УТЗ и других заводах. В этой ситуации на нужды строительства накладывалась потребность в текущем ремонте печей, поэтому резко возросла потребность в огнеупорных кирпичах всех видов. Специализированное производство динаса – важнейшего вида огнеупоров – с 1942 по 1943 гг. существовало только на Первоуральском динасовом заводе. Однако он, в силу недостатка все тех же производственных ресурсов, работал неудовлетворительно. Огнеупоры выпускали специализированные производства металлургических заводов, но их едва хватало на новое строительство самих предприятий. Текущий ремонт печей и газопроводов в металлургии также страдал от дефицита материалов. Со второй половины 1942 г. четко обозначилась проблема обеспечения металлургических производств кирпичом для текущего ремонта. В первой половине года это стало грозить остановкой мартеновских печей из-за их изношенности. Похожие проблемы стали назревать на металлургических заводах. Только концентрация внимания и сил на выпуске огнеупорных материалов, в том числе некоторая помощь Первоуральскому динасовому заводу, помогла избежать высокого пика кризиса. Все военные годы огнеупоры, которые к тому же были гораздо худшего качества, чем требовалось, были в слишком большом дефиците. На крупнейших бронекорпусных заводах – УТЗ и УЗТМ – за годы войны так и не удалось построить дополнительные мартеновские печи. Здесь, с одной стороны, сказался дефицит материалов, а с другой – возведение новых мощностей было во многом излишним. Для них не хватило бы потребителей. Завод № 183 вплоть до начала производства увеличенных башен Т-34-85 имел объем металла, который периодически не мог использовать. Излишки приходилось отливать в изложницы или даже сливать в яму. В похожем состоянии находился завод № 200, мартеновские мощности которого в основном простаивали. В то же время на металлургических заводах в результате постоянной эксплуатации оборудования (прежде всего прокатного) обозначился его износ. Но эффективно его отремонтировать и заменить изношенные части предприятия были не в состоянии. Основной изготовитель валков и других элементов прокатного оборудования – УЗТМ был завален гражданскими заказами, но выполнить он их все не мог, поскольку концентрировался на танковом и артиллерийском производстве. В 1942–1943 гг. завод резко сократил выпуск гражданской продукции, но к 1944 г. его вновь пришлось наращивать. Бронепрокатное производство не могло эффективно производить бронелист, в том числе для Уралмаша, без валков, которые должен был изготовить УЗТМ. Многие проблемы восточной индустрии можно было решить при эффективно работающем транспорте. Каждый восточный регион СССР (а с 1943 г. началось освобождение западных промышленных районов) обладал набором материалов, которые выпускались в относительно большем или меньшем количестве. Например, на Урале производили относительно много красного строительного кирпича, но очень мало оконного стекла. Но состояние железнодорожного транспорта, концентрация его усилий прежде всего на транспортировке топлива, сырья и вооружений, узость региональной железнодорожной инфраструктуры не позволяли наладить регулярный обмен материалами между регионами страны. На локальном уровне невозможно было использовать и автомобильный транспорт. Этому мешали два фактора. Во-первых, состояние дорожной инфраструктуры. На Урале и далее на восток практически не было дорог с хоть каким-то твердым покрытием. В подавляющем большинстве это были грунтовые дороги. Следовательно, передвижение по ним было крайне затруднительно и сопряжено с высокими потерями топлива. Во-вторых, катастрофический дефицит топлива. Особенно для гражданских секторов экономики. Это вынуждало предприятия и организации переводить автомобили на газогенераторное топливо («на дрова»). Что резко понижало мощность и ресурс двигателей. Но эти факторы оказались совершенно незначимы для танкосборочных предприятий. Они имели транспорт, которым были совершенно не нужны дороги, а топлива было в избытке: танки и самоходки. Их нужно было испытывать пробегом, а следовательно, можно было использовать для различных заводских нужд. Но эта возможность была только у сборочных заводов, моторные заводы этого уже не имели. Все военные годы восточная индустрия в целом и танковая в частности страдали от дефицита топлива и электроэнергии. Топливную проблему на Урале обусловило отсутствие нужного количества рабочей силы и техники в распоряжении местных угольных трестов, которые в первой половине войны регулярно срывали план угледобычи. Во второй половине военного времени обозначилась другая проблема: при относительно высоких темпах добычи топлива резко понизилось его качество. Выросли влажность и зольность, но понизилась калорийность угля. Но даже в случае выполнения планов добычи уголь не мог попасть к потребителю из-за неудовлетворительной работы железнодорожного транспорта. Поэтому энергогенерирующие установки весь период войны существовали в условиях либо дефицита, либо потенциального дефицита топлива. Только в 1943 г. уральской энергосистеме удалось полностью наладить производство электроэнергии. До этого момента выполнение плана по генерации электроэнергии было слишком формальным, поскольку частота в сети с конца 1941 г. по начало 1943 г. была много ниже положенных 50 Гц. К концу 1943 г. восточные районные электростанции и блок-станции промышленных предприятий через установку дополнительного котлового и генерирующего оборудования вышли на относительно стабильный режим производства электроэнергии. Дальнейший эффективный рост поставок электроэнергии был невозможен без монтажа дополнительных котлов и генераторов. В этот момент обозначилась новая задача – восстановление западных промышленных баз. Поэтому все свободное оборудование было направлено на запад страны. В развитии уральской энергетики было два негативных фактора, преодолеть которые она так и не смогла. Первое – это низкое качество электросетей, когда на перетоках энергии на большие расстояния (несколько сот километров) потери в сетях составляли 40 и более процентов. Управление «Свердловэнерго» на перетоках в Молотовскую область ежедневно в 1943 г. теряло мощность до 60 МВт, что равнялось такой ТЭЦ, как у завода № 183, или двум-трем таким, как у Уралмаша. Высокое количество аварий и аварийных работ в сетях подтверждает факт низкого качества сетевого оборудования и как следствие высокие издержки при транспортировке электроэнергии. Второе – низкое качество или даже отсутствие эффективного регулирующего и контрольно-измерительного оборудования на предприятиях. Каждый частный потребитель или учреждение в обязательном порядке имели электросчетчик, который регистрировал объем потребленной энергии. Но на таком предприятии, как Уралмаш, массово не было даже элементарных амперметров и оборудования, регулирующего мощность и напряжение. Зачастую завод не знал, какой объем энергии и куда он потратил. Следовательно, дефицит электроэнергии на восточных предприятиях можно было отчасти решить через установку соответствующих контрольно-измерительных приборов. Сейчас трудно сказать, какой объем энергии восточные энергосистемы теряли из-за некачественных сетей и недостатка оборудования у потребителей. Но только в рамках Уральского региона речь идет о мощностях, сопоставимых со строительством такой крупной электростанции, как СУГРЭС. Глава III Работники танковых предприятий § 1. Изменения в кадровом составе Количественные изменения Летом – осенью 1941 г., когда на восток активно перемещались и эвакуировались основные танковые производства страны, работники западных предприятий стали основным фактором увеличения численности уральских заводов. Но этот источник быстро себя исчерпал: вместе с окончанием эвакуации закончился приток работников западных предприятий. Другим источником кадрового пополнения индустрии стала мобилизация контингента на танковые заводы с других промышленных предприятий. В первые месяцы войны народному комиссару танковой промышленности было разрешено мобилизовать до 10 тыс. квалифицированных рабочих и ИТР эвакуированных заводов (кроме наркоматов авиационной промышленности, боеприпасов, вооружения и черной металлургии). Кроме того, на заводы танковой промышленности привлекалось большое количество населения из других областей и республик. В Свердловской области трудились работники из 42 регионов, а в Челябинской – из 35[804]. Практика привлечения простых жителей для работы в танковой промышленности носила не столько добровольный, сколько принудительный характер и была присуща всему периоду войны. Так, в марте 1944 г., в связи с расширением производства в стране тяжелых танков и САУ, на освобожденных территориях Украины необходимо было мобилизовать 3 тыс. мужчин и 1 тыс. женщин и направить их на профильные заводы в Ленинград и на Урал[805]. Однако несмотря на принятые меры в начале 1942 г. наркомату танковой промышленности в целом не хватало 45 тыс. рабочих, в том числе 27 тыс. квалифицированных[806]. НКО 5 января 1942 г. передал Наркомтанкопрому для работы на танковых предприятиях 13 тыс. человек из числа военнообязанных. 13 мая 1942 г. НКО выделил для НКТП 14,5 тыс. военнослужащих, выписывающихся из госпиталей[807]. Комитет по распределению рабочей силы направил в эту отрасль в 1942 г. 19,2 тыс. человек, а всего за годы войны около 60 тысяч[808]. Однако, говоря о танковых предприятиях, мы должны понимать, что в разные военные годы отдельные заводы могли обладать разным количеством работников. В I главе мы уже видели как менялся коллектив УЗТМ в 1942 году. В начале года его артиллерийское производство было выделено в самостоятельный завод № 9 НКВ, в середине 1942 г. в состав Уралмаша вошел завод № 37 НКТП, но уже в 1943 г. он стал самостоятельным заводом № 50 НКТП. Соответственно, в 1942 г. количество работников УЗТМ сначала резко упало, потом выросло, а в 1943–1944 гг., когда возник завод № 50 и на него переводились работники Уралмаша, контингент последнего опять уменьшился (см. данные таблицы 5.14 приложения). Следовательно, линейное изменение численности работников предприятий не всегда отражает сокращение или увеличение потребности в кадрах. Численность рабочих и служащих в целом по стране в годы войны была значительно ниже довоенного уровня, составив, по сравнению с 1940 г., в 1942 г. – 59 %, в 1943 г. – 63,2 %, в 1944 г. – 75,6 %, в 1945 г. – 86,5 %. Для сохранения кадрового состава предприятий танковой промышленности в условиях тотальной мобилизации мужского населения на фронт решением ГКО в июне 1942 г. вводился строгий порядок призыва в армию работников военных заводов, в том числе Наркомата танковой промышленности. Военнообязанные, занятые на танковом и дизельном производстве, могли быть призваны только по специальному решению Государственного комитета обороны[809]. Все военные годы в целом в системе НКТП наблюдался постоянный рост количества работников предприятий (см. данные таблицы 5.14 приложения). Мобилизация в армию рабочих и служащих в военные годы серьезно не отразилась на численном составе работников танковой промышленности. В оборонной промышленности и приравненных к ней отраслях тяжелой индустрии рабочие, имевшие разряд выше третьего, а также ведущие инженерно-технические работники и служащие не подлежали призыву. В армию призывались, как правило, рабочие низкой квалификации. В начале войны удалось вернуть на военные заводы несколько тысяч квалифицированных рабочих, необдуманно мобилизованных в армию, но не успевших еще уехать на фронт. Всего за время войны, по данным А. А. Антуфьева, с Кировского завода на фронт ушло 5,1 тыс., с УЗТМ – 5,0 тыс. рабочих, что для этих заводов является очень незначительной цифрой[810]. На примере Кировского завода и предприятий Нижнего Тагила видно, что призыв в армию значительно уступал другим причинам увольнения с предприятий: за данные периоды в армию ушло 10,4 % и 7,3 % соответственно (см. таблицы 3.1 и 3.2 на с 452–453). Тогда как основной причиной убыли работников стал самовольный уход с предприятия, или «дезертирство», как его именовали документы заводов, партийных и государственных организаций. В рамках конкретного примера УЗТМ, взятого за определенный промежуток времени – чтобы исключить возможные призывные кампании как разовые явления в течение года, можно увидеть, что во 11 квартале 1944 г. призыв играл действительно незначительную роль. За этот период из 1727 человек, по разным причинам уволенным с завода, в РККА было направлено всего 89 человек, или немногим более 5 %[811]. Таблица 3.1 Распределение персонала, выбывшего в 1940–1945 гг. из коллектива Кировского завода, по причинам ухода, чел. [812] Таблица 3.2 Распределение рабочей силы, ушедшей с предприятий Нижнего Тагила в военные годы, по причинам выбытия, чел.[813] Тем не менее на практике, в повседневной жизни заводов призыв в армию играл достаточно существенную роль. Еще до войны руководству предприятий приходилось постоянно решать проблему призыва молодежи на срочную службу. Дефицит кадров сложился на этапе индустриального строительства, поэтому потеря, пусть даже временная, молодых рабочих и инженеров была достаточно болезненным обстоятельством. Директора заводов вынуждены были обращаться в обкомы и соответствующие наркоматы с просьбой отменить, отсрочить или сократить количество призываемых в армию. 7 июня 1941 г. Б.Г. Музруков обратился к руководителю Свердловского обкома ВКП(б) В.М. Андрианову с просьбой содействовать получению отсрочек для своих кадров. Всего по УЗТМ подлежало призыву более 1 тыс. рабочих и ИТР 1922 года рождения. Из этого количества около двух сотен работников низкой квалификации можно было заменить «вторыми и третьими членами семьи» (жены и дети-подростки). Но более 800 человек обладали квалификациями массовых профессий (токари, фрезеровщики, формовщики и др.) или были высококвалифицированными рабочими (карусельщики, кузнецы, сталевары и др.). Их заменить полностью было невозможно. Среди призывников были даже начальники и заместители начальников цехов, старшие мастера. Борис Глебович просил 696 отсрочек для рабочих и 59 для ИТР[814]. В.М. Андрианов и обком, как могли, содействовали Уралмашу, но профильный для завода Наркомат тяжелого машиностроения согласовал только 200 отсрочек[815]. В начале июня 1941 г. директор Уралтурбозавода (будущий завод № 76 НКТП) обратился в Свердловский обком с просьбой содействовать отмене призыва почти двух десятков инженеров[816]. Но первый секретарь обкома В.М. Андрианов указал, что вопросы отсрочки от призыва решает только НКО, и советовал обращаться в профильный для завода Наркомат среднего машиностроения с подобными просьбами[817]. Фактически это означало, что первый секретарь обкома этому заводу отказался помогать. После начала войны и соответствующего постановления ГКО практика призыва резко сократилась, однако не исчезла совсем. Периодически директорат танковых заводов и обком обращались к правительству с просьбой сократить объем призывников на том или ином предприятии. В особенно тяжелом положении оказались заводы, не относящиеся к «военным» наркоматам и не имеющие такого объема «брони». Директор свердловского ГПЗ-6 НКСМ в апреле 1943 г. написал обращение в обком с просьбой посодействовать заводу и ходатайствовать перед Наркоматом средмаша о снятии с подшипникового завода «разбронирования». Завод имел бронь на 304 работника. По указанию Наркомата он должен был «разбронировать» (то есть отправить на фронт) из них 25 человек. Это количество работников (начальники цехов, инженеры, мастера, наладчики, токари и др.) являлись костяком коллектива и состояли в основном из эвакуированных. Кроме того, завод имел еще около 2 тыс. человек, которые не подлежали мобилизации и не имели какой-либо квалификации[818]. Уход на фронт 25 из 304 квалифицированных специалистов был катастрофичным для предприятия. Позже «разбронирование» для ГПЗ-6 было отменено Наркоматом[819]. В этом факте очень хорошо отражена ситуация военного времени на промышленном предприятии. Если его руководству удавалось достучаться до высшего начальства и донести свою позицию, то хорошо: в армию в этом году не заберут. Но могут в следующий раз и не услышать, и завод (не обязательно ГПЗ-6) может лишиться необходимых ему специалистов. Ситуация на ГПЗ-6 была очень тяжелой: соотношение 304 квалифицированных работников и 2 тыс. «не имеющих квалификации» ярко демонстрирует, что на заводе в подавляющем большинстве трудились женщины и подростки без специального образования и квалификации. Поэтому во многом такой низкий процент работников танкостроения, ушедших в армию, объясняется большой работой, которую приходилось проделывать руководству этих предприятий в борьбе за людские ресурсы. Без этой борьбы доля ушедших в армию была бы намного больше. В условиях тотального дефицита рабочих и инженерных кадров возможный и реальный призыв в армию лег тяжелым бременем на танковую промышленность. Но только призывными кампаниями дело, к сожалению, не ограничивалось. Местные военкоматы постоянно пытались выполнить призывной план, не считаясь с реальным местом работы человека и наличием у него брони. Началась настоящая борьба между ведомствами за людей. В условиях войны мужчины призывного возраста, вполне естественно, стали настоящим дефицитным ресурсом. Причем и военкоматы, и заводы вынужденно конкурировали за право обладания этим ресурсом, поскольку каждая из сторон должна была выполнить свой собственный план. Завод № 183 с 1942 г. стал практиковать «командировки» своего персонала на реки северо-востока Свердловской области для ловли рыбы на нужды предприятия. По большому счету это была возможность отправить ослабленных голодом и трудом рабочих на легкие работы, где они могли отдохнуть и получить лучшее питание. Состояние их здоровья было таково, что они не могли быть призваны в армию из-за недостаточной массы тела. Постепенно, участвуя в относительно легких работах и имея под рукой такой продукт питания, как рыба, они поправляли здоровье, «набирали вес». В этот момент местные военкоматы, воспользовавшись тем, что сроки командировочных удостоверений у многих из них заканчивались, призывали бывших дистрофиков в действующую армию. Формальным основанием для призыва, как аргументировали местные военкоматы, являлось нахождение работников завода на «нетанковых» работах. Конечно, директор УТЗ писал письма и в обком, и командованию Уральского военного округа, часть рабочих удавалось отстоять, но часть все же уходила в армию. По мнению исследователя А.А. Антуфьева, в военное время заводы Урала часто были укомплектованы инженерно-техническими работниками лучше, чем рабочими. Это объясняется тем, что с эвакуированными заводами вывозились прежде всего руководящие работники и специалисты. Среди прибывших на уральские предприятия оказывалось по нескольку директоров, их заместителей, главных инженеров, механиков, энергетиков и т. д. Получалось так, что на новом месте немалая их часть занимала должности на ранг ниже. Эвакуированные работники благодаря своему опыту и знаниям повышали профессиональный уровень технического и управленческого аппарата промышленности Уральского региона[820]. Таким образом, на предприятиях Наркомата танковой промышленности с первых месяцев войны начался быстрый рост числа рабочих и служащих, он продолжался до начала IV квартала 1942 года. В 1943 г. рост контингента предприятий стабилизировался, а с 1944 г. начинается его незначительное сокращение. На примере Уральского завода тяжелого машиностроения и завода № 200 видно, что увеличение контингента произошло в 1942 г., а с 1944 г. начинается его сокращение (см. таблицы 3.3 и 3.4). Таблица 3.3 Изменение обеспеченности УЗТМ рабочими и инженерно-техническими работниками в 1941–1945 гг. [821] Таблица 3.4 Динамика количества работников завода № 200 в 1941–1945 гг.[822] Общее снижение числа работников на некоторых заводах происходило по разным причинам. Во-первых, за счет предприятий, которые переключались на выпуск гражданской продукции или передавались в другие отрасли; во-вторых, за счет возврата специалистов по реэвакуации на прежние предприятия; в-третьих, вследствие улучшения механизации и автоматизации производства. Часть иных причин мы рассмотри ниже. Но в то же время в целом к концу войны количество рабочих и служащих в Свердловской области увеличилось на 38 %, а в Челябинской области – почти на 55 % по сравнению с довоенным периодом[823]. После освобождения от врага территорий, где ранее размещалось танковое производство, туда направляется часть рабочих и специалистов с восточных предприятий Наркомата танковой промышленности. Так, в марте 1944 г. для восстановления ленинградских предприятий восточные танковые заводы должны были направить в Ленинград часть оборудования, 300 квалифицированных рабочих и 170 ИТР (см. таблицу 3.5). Таблица 3.5 Перевод работников восточных танковых заводов на ленинградские предприятия в марте 1944 г.[824] Приказом наркома В.А. Малышева № 369сс от 3 июня 1944 г. на ленинградские предприятия «без ущерба производству» переводилось 900 квалифицированных рабочих и 300 инженерно-технических работников для Кировского завода и 300 квалифицированных рабочих и 100 ИТР для Ижорского завода (см. таблицу 3.6). Как видно из приведенных данных, в годы войны переброска кадров на западные предприятия носила эпизодический характер и в полном смысле этого слова реэвакуацией не являлась, так как основная масса мощностей, оборудования, квалифицированных рабочих и специалистов оставалась на востоке. Заводы в западных областях страны восстанавливались в основном не за счет реэвакуации, а путем привлечения дополнительных ресурсов[825]. Главным источником восстановления оборудования на западных предприятиях стал вывоз его с немецких и польских заводов. Процесс пополнения восстанавливаемых заводов кадрами хорошо прослеживается по данным НКТП относительно движения контингента ИТР в рамках самого наркомата. Таблица 3.6 Перевод работников восточных танковых заводов на ленинградские предприятия в июне 1944 г.[826] В течение 1944 г. на восстанавливаемые предприятия (СТЗ, завод им. Ильича, ленинградский Кировский и Ижорский заводы) на инженернотехнические должности было направлено 2336 человек. Кстати, примерно столько же уже находилось там по состоянию на 1 января 1944 г. – 2555 человек. Из всего количества направленных в течение 1944 г. 266 человек – бывшие работники этих заводов, которые были ранее эвакуированы и до сего момента работали на предприятиях других наркоматов; 220 человек – выпускники ВУЗов и техникумов; 497 человек были офицерами из числа ограниченно годных к военной службе в резервных частях НКО; 150 человек ранее работали не по специальности на других заводах НКТП. Остальные были специалистами, возвращающимися в рамках реэвакуации, или переводились с других заводов по приказам и распоряжениям наркомата[827]. При этом важно, что общее количество инженерно-технических работников по НКТП в целом за 1944 г. увеличилось с 29 508 до 31 726, т. е. на 2218 человек[828]. В течение года количественно рос только контингент восстанавливаемых заводов. Остальные предприятия, хоть и в рамках статистической погрешности, но сокращали и рабочих, и ИТР (см. таблицу 5.15 приложения). Следовательно, рост контингента восстанавливаемых предприятий хоть и шел в том числе за счет восточных заводов, но не имел серьезных последствий для последних. В период завершения боевых действий на территории западных регионов СССР, а особенно после окончания Великой Отечественной войны многие работники эвакуированных предприятий начали самостоятельную миграцию на запад. Только этим можно объяснить следующие мероприятия. 7 июля 1945 г. выходит совместный приказ наркомов внутренних дел и танковой промышленности со ссылкой на распоряжение СНК от 18 июня 1945 г. На основании этого распоряжения администрации предприятий НКТП приказывалось в двухмесячный срок произвести отбор паспортов у рабочих и служащих с выдачей удостоверений[829]. В приказе не указывалось конкретно, но, видимо, такая превентивная мера затрагивала всех работников этих предприятий. Необходимость резкого увеличения численности рабочего класса на предприятиях военпрома в годы войны обусловила серьезные изменения в половозрастном составе работников промышленных предприятий. В связи с уходом мужчин на фронт стал более активно использоваться труд женщин и подростков. В народном хозяйстве СССР в конце 1942 г. удельный вес женщин составил 53 % (против 38 % в 1940 г.), а молодых рабочих в возрасте до 18 лет на производстве было занято 15 % от общей численности рабочих и служащих[830]. Но в то же время доля подростков и женщин на предприятиях НКТП была значительно ниже. По состоянию на 15 декабря 1942 г. в танковой промышленности Свердловской области трудились в основном мужчины в возрасте 18–49 лет (64,4 %), а доля подростков составила всего 9,1 % (6,3 % юношей и 2,8 % девушек), женщин – 26,6 %. Примерно такое же соотношение половозрастных групп было на челябинских предприятиях Наркомата танковой промышленности[831]. На отдельных заводах доля подростков была различной. На заводе № 76 в конце войны трудилось 915 подростков, или 13 % от всего коллектива. Но если взять всех работников предприятия, стаж которых был менее 6 лет, то таких окажется 11 %х. Это значит, что доля молодежи в танковой промышленности на самом деле была значительно больше приведенных цифр. Достигнув 18 лет, они переставали быть подростками и переходили уже в следующую возрастную категорию. Следовательно, большей частью рабочего коллектива была все же молодежь, которая, кстати, в условиях войны получила откровенно недостаточное образование и квалификацию. Помимо привлечения эвакуированных кадров и мобилизации трудовых резервов, танковая промышленность использовала, в том числе, заключенных ГУЛАГа и спец-переселенцев. Труд заключенных в народном хозяйстве региона широко использовался на контрагентских началах, то есть путем предоставления рабочей силы лагерями и колониями НКВД предприятиям других наркоматов[832] [833]. Более того, труду заключенных на заводах Наркомтанкопрома придавалось серьезное значение. В конце июня 1945 г. директор завода № 76 Савельев потребовал замену освобождающимся по амнистии 233 человекам, так как отсутствие этих людей, по его мнению, ставило под угрозу срыва июльскую программу[834]. На Кировском заводе в 1944 г. трудилось 2 тыс. заключенных. Помимо неудовлетворительных условий проживания (особенно в сравнении с рядовыми работниками танковой промышленности), эти люди занимались тем, что абсолютно не соответствовало их здоровью: 570 человек из этого числа, признанных годными для средних работ в производстве, использовались на тяжелых работах[835]. Благодаря принятым мерам, танковые заводы не испытывали острого дефицита рабочих кадров, в отличие от предприятий невоенного сектора. Такого положения, как, например, в кирпичной промышленности Свердловской области (см. II главу) или на ГПЗ-6 НКСМ, когда не хватало более половины кадрового состава, в танковой промышленности не было. В то же время напряженным положение оставалось вплоть до конца войны. По мнению А.А. Антуфьева, в промышленности Урала, благодаря широким масштабам принудительного набора рабочей силы, ее дефицита вообще не существовало, а имела место лишь проблема недостатка квалифицированных рабочих кадров (см. таблицу 3.7 на с. 466). А.А. Антуфьев утверждает, что уральские машиностроительные предприятия (среди которых основными были заводы НКТП) «в основном не испытывали существенного недостатка рабочей силы»[836]. По данным исследователя, все военные годы относительно небольшой дефицит рабочей силы присутствовал практически постоянно, не считая отдельных отклонений. Недостаток работников, если брать только количественную составляющую, существовал на уровне нескольких процентов. Но подчеркнем, что цифры А. А. Антуфьева не всегда верифицируются другими источниками. Впрочем, статистика заводов и Наркомата танковой промышленности тоже часто не согласуется между собой. Тут надо всегда иметь в виду, что данные могут разниться в силу объективных причин: в одних случаях использовалось среднесписочное количество работников предприятий в течение года, в других – состав контингента на определенную дату. Именно этим можно объяснить незначительные расхождения в данных таблицы 3.3 и таблиц 5.14 и 5.15 приложения. Таблица 3.7 Изменение обеспеченности рабочей силой предприятий танковой промышленности Урала в 1940–1945 гг., % к плану[837] Однако есть основания полагать, что ни заводская, ни наркоматовская статистика не отражает всей полноты кадрового дефицита на танковых предприятиях военных лет. В нашем распоряжении есть комплекс данных по заводу № 50, позволяющий объяснить расхождения в статистике разных источников и поставить под сомнение данные по кадровому дефициту как в исследовании А.А. Антуфьева, так и в документах Наркомата танковой промышленности. По данным рукописи по истории свердловского агрегатного завода № 50, среднесписочное количество всего персонала предприятия было ниже плана в 1943 г. на 8,8 %, в 1944 г. – на 7,7 %, в 1945 г. – на 5,2 %. Но сразу же оговоримся, что это дефицит всего персонала на заводе, включая служащих. Если брать только рабочий контингент, то уровень будет несколько иной: 7,4 %, 3,1 % и 4,4 % соответственно[838]. Вроде бы дефицит небольшой, и в целом он укладывался в тренд, существовавший на других танкостроительных заводах (см. таблицу 3.7). Но эти показатели дают некое усредненное положение на заводе в течение длительного периода (года), исходя из планов, установленных Наркоматом. Более детальную информацию можно найти в обращении директора завода И.И. Лисина в НКТП и Свердловский обком ВКП(б) в начале октября 1944 г. Эти данные рисуют совершенно иную картину нехватки кадров. На 1 октября 1944 г. на заводе имелось 5210 рабочих при плане 5812. Это само по себе дает нехватку кадров более 10 %. Но в реальности ситуация была гораздо хуже, поскольку заводу необходимо было вводить дополнительные выходные для своих работников, что, по расчетам И. И. Лисина, автоматически увеличивало потребность в рабочей силе до 6197 человек. Следовательно, дефицит достигал уже 16 %. А в целом по заводу, исходя из потребностей отдельных цехов и служб, дефицит, по подсчетам дирекции, доходил почти до 22 % всех работников[839]. С одной стороны – налицо достаточно глубокий дефицит кадров, а с другой – серьезные противоречия между данными различных источников. Устранить противоречия между «дефицитами» рукописи по истории завода и обращением директора можно, если обратиться к данным Наркомата танковой промышленности. В течение I квартала 1945 г. мы видим те же фактические показатели наличия рабочих – 5210 человек. Но план при этом был обозначен на уровне 5400 человек. Значит, исходя из данных НКТП, дефицит рабочих кадров в начале 1945 г. (то есть периода, близкого к октябрю 1944 г., когда И. И. Лисин писал свое обращение в обком) составлял всего 3,5 %[840]. Это как раз находится в рамках показателей 1944 и 1945 гг., которые приводятся в рукописи по истории завода (3,1 % и 4,4 % соответственно). Следовательно, статистика Наркомата и реальное положение дел на заводах – это две большие разницы. В этой ситуации мы вынуждены констатировать, что имеются все основания не доверять наркоматовской статистике. Кадровый дефицит на танковых заводах в действительности был гораздо больше. Видимо, Наркомат хорошо знал о желании руководства заводов расширить штаты своих предприятий, но совершенно сознательно не шел им навстречу. Еще в январе 1942 г. нарком танковой промышленности констатировал, что вместо усовершенствования технологии руководство танковых предприятий стремится выполнить план путем увеличения станков и рабочих[841]. Поэтому, когда мы говорим о конкретных цифрах кадрового «голода» на танковых заводах, необходимо учитывать разницу между плановыми показателями, установленными сверху (в нашем случае Наркоматом), и реальной потребностью предприятий в течение тех или иных временных рамок. В реалиях советской системы управления первые цифры всегда будут ниже вторых. Танковые заводы практически весь военный период постоянно испытывали две параллельные проблемы: общая низкая квалификация кадров и их низкая работоспособность в силу недостатка питания и отсутствия полноценного отдыха. Учитывая этот факт, стремление заводов повысить план по кадрам становится абсолютно понятным. Предприятия пытались увеличить свое производство, в том числе за счет роста количества работников. В то же время штаты управленческого персонала, наоборот, росли. Иногда неоправданно. В ноябре 1943 г. нарком танковой промышленности В.А. Малышев издал приказ, заставляющий сократить число управленцев на Кировском заводе на 7 %, на Уралмаше – на 8,5 %, на заводе № 112 – на 11,5 %, № 38 – на 8,5 %, № 76–12,1 %, № 77–11,6 %[842]. В I главе мы уже видели, как заводам приходилось проводить массовое переобучение по некоторым профессиям, а иногда направлять на рабочие специальности даже служащих. Поэтому всеми возможными способами руководство предприятий стремилось минимизировать дефицит прежде всего по основным направлениям кадрового «голода». Для Уралмаша в середине 1944 г. приоритетом являлось металлургическое направление. При среднем показателе укомплектованности завода рабочими на 95,0 %, металлургические цеха имели дефицит кадров менее 1 %. Сложностью являлось то, что сюда необходимо было направлять физически здоровых людей, которых среди мобилизованной на завод молодежи оставалось крайне мало[843]. В условиях тяжелых физических нагрузок организм многих рабочих истощался, и их необходимо было менять. Другая проблема – это квалификация рабочего персонала. По данным А.А. Антуфьева, уральские заводы за годы войны практически не изменили структуру рабочих по квалификационным разрядам. Автор полемизирует с исследователем И.Ф. Мартыненковым, который утверждает, что «рабочий, подготовленный в период войны и выполняющий определенную операцию на своем станке, не знал своего станка, операционного эскиза, чертежа; он не имел теоретических знаний»[844]. А.А. Антуфьев критикует точку зрения о низкой квалификации уральских рабочих военного времени и вопрошает: «Как же могли рабочие при таком уровне подготовки выпускать первоклассную военную технику?». Он считает, что «переход промышленности […] к выпуску сложной боевой техники, выплавке и прокату высококачественных сталей повысил требования к профессиональным знаниям и мастерству рабочих, сопровождался их переподготовкой и переквалификацией»[845]. Однако в действительности реалии нового производства требовали совершенно иного подхода к организации производственного процесса. Западные заводы для танкового производства традиционно использовали относительно большое количество высококвалифицированных рабочих. Основной контингент рабочих довоенных УВЗ и ЧТЗ был ориентирован на крупносерийный выпуск машиностроительной продукции: вагонов и тракторов соответственно. УЗТМ специализировался на изготовлении индивидуальных заказов. Эвакуированные кадры во многом нивелировали потребность в большем количестве рабочих высокой квалификации, но проблема оставалась все военные годы. При сопоставлении показателей таблиц 5.12 и 5.14 приложения хорошо видно, что в 1943 и 1944 гг. в целом по Наркомату танковой промышленности доля вновь прибывших рабочих составляла 35,0 % и 31,1 % от годовой численности. Для отдельных заводов этот процесс выглядит следующим образом. На Кировском заводе контингент рабочих обновился на 33,7 % в 1943 г. и на 26,4 % в 1944 г., на УТЗ – на 31,5 % и 20,7 %, на заводе № 112 – на 16,4 % и 15,5 %, на заводе № 174 – на 47,5 % и 26,1 % (все перечисленные заводы не меняли свою организационную структуру в 1943–1944 гг., в отличие от УЗТМ – из его состава был выделен завод № 50 – или СТЗ – был полностью разрушен во время боев и восстанавливался в указанный период). Имея такую огромную текучесть кадров, очень сложно было удержать относительно высокий квалификационный производственный разряд. Особенно ярко это проявилось при организации производства основных танковых агрегатов (КПП, бортовые фрикционы и т. д.) на заводе № 50 (37) и дизельных двигателей на заводе № 76. Все проблемы организации выпуска этих узлов и проблемы с их качеством, безусловно, были предопределены в том числе низким уровнем общей квалификации работников. На заводе № 76 все военные годы постоянно сокращалась доля кадровых рабочих, ранее работавших на ленинградском Кировском заводе и свердловском турбинном заводе. Если в 1942 г. их доля была 51 %, то к 1945 г. она сократилась до 32 %. Соответственно падал средний тарифный разряд: с 4,7 в 1942 г. до 3,5 в 1945 г. Во многом именно это привело к искусственному завышению квалификации отдельных рабочих, когда разрыв между тарифным разрядом работника и выполняемым им работами доходил до 4 разрядов. Другими словами, работу, требующую квалификации 7-го разряда, зачастую выполнял рабочий 3-го разряда[846]. На дизельном заводе в 1945 г. только 3,6 % работников имело высшее образование и 8,7 % среднее[847]. Во многом похожей была ситуация на заводе № 50 (37), где эвакуированные кадры с 1942 г. стали активно «размываться» новыми работниками. С 1942 по 1945 г. на предприятие (в том числе в 1942–1943 гг., когда оно входило в состав УЗТМ) вновь пришло 5109 человек. Причем половина от этого числа – в течение 1942 года[848]. Следовательно, на данном этапе исследований нам необходимо признать, что пока историческая наука не обладает необходимым набором фактов, которые бы позволили достоверно и на высоком научном уровне судить об уровне квалификации работников советской промышленности в целом и танковой в частности в годы войны. Сейчас мы можем лишь констатировать, что опираться только на заводскую статистику квалификационных разрядов невозможно без опасности скатиться к формализму. В условиях тотального дефицита по-настоящему квалифицированных кадров и высокой текучести рабочей силы руководство предприятий всеми способами стремилось завысить разряды работников. Как минимум это спасало от опасности потерять часть коллектива в результате очередной волны мобилизации или позволяло закрепить людей на производстве за счет улучшения их материального положения. Но в то же время обозначилась другая проблема: широкое привлечение неквалифицированных кадров и относительно слабая техническая вооруженность заводов привели к росту числа вспомогательных рабочих по отношению к основным производственным. Нарком танковой промышленности В.А. Малышев отмечал, что в июле 1942 г. в среднем по НКТП на 100 основных рабочих приходилось 92 вспомогательных, а к маю 1943 г. число последних увеличилось до 116 человек. (В приказе наркома И.М. Зальцмана, предшествовавшего В. А. Малышеву на этом посту, даны другие данные на май 1943 г.: 130 вспомогательных рабочих на 100 «основников»[849]). Цифра изменения соотношения основных и вспомогательных рабочих была различной по разным заводам. Так, на УЗТМ на каждые 100 основных рабочих в январе 1942 г. приходилось 117 вспомогательных, к маю 1943 г. это соотношение составило уже 100 к 150, на заводе № 183 вспомогательный контингент за этот же срок увеличился с 85 до 108, на Кировском заводе – со 102 до 118, на заводе № 200 – с 90 до 124 человек. Из 2523 рабочих завода № 37 по состоянию на июнь 1942 г. около 1600 человек – впервые пришедшие на производство, а удельный вес вспомогательных рабочих, то есть работников, занятых на операциях наладки и установки оборудования, обеспечения необходимого инструмента и его доставки на рабочие места и т. д., составлял 55 %[850]. Как видно из приведенных данных, наибольшее удельное количество вспомогательных рабочих было на Уралмашзаводе. В своем приказе № 477 от 25 июля 1943 г. нарком танкопрома В.А. Малышев констатировал, что приказом директора завода с основного производства было снято более 2 тыс. человек – они были переведены на работы по бытовому обслуживанию в цехах и полевые работы в совхозах. Директору УЗТМ Б.Г. Музрукову предписывалось перевести на основное производство до 1 сентября 900 вспомогательных рабочих, а к 1 октября 1943 г. еще 900 человек[851]. В конце 1944 г. ситуация оставалась схожей. На 2272 рабочих основного производства приходилось 2933 вспомогательных[852]. Превалирование вспомогательных рабочих стало закономерным итогом промышленного развития в условиях войны. Жесткий дефицит транспорта, топлива, сырья и электроэнергии заставлял предприятия максимально использовать ручной труд. Что неизбежно приводило к росту неквалифицированного контингента заводов. Другое направление роста вспомогательного персонала – подсобные хозяйства танковых заводов, которые в условиях тотального дефицита сельскохозяйственной техники и горюче-смазочных материалов тоже требовали увеличения персонала. Поскольку какие-либо массовые выступления в военные годы были исключены, для рабочих оставался только один способ попытаться улучшить свое положение – самовольный уход с работы, который в тот момент рассматривался как дезертирство и считался уголовным преступлением. На основании указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1941 г. «Об ответственности рабочих и служащих предприятий военной промышленности за самовольный уход с предприятий» такой поступок карался лишением свободы на срок от 5 до 8 лет[853]. Однако невнимание администрации предприятий к нуждам трудящихся, а вернее, невозможность в условиях войны реально удовлетворить их минимальные потребности, приводило к усилению роста числа самовольных уходов. Из данных таблицы 5.12 приложения видно, что в целом по Наркомату в течение 1943 и 1944 гг. на танковые заводы ежегодно приходило более 50 тыс. новых рабочих, но почти половина из них дезертировали! Только в первой половине 1945 г. началось значительное сокращение абсолютных показателей и доли самовольно ушедших рабочих: почти в 2 раза в годовом выражении и более чем на 30 % соответственно. Таблица 5.12 приложения (к сожалению, в ней отсутствуют показатели за 1942 г.) дает возможность увидеть динамику самовольных уходов с предприятий танкостроительной отрасли. Естественно, что наибольшее количество побегов совершалось с крупнейших заводов: уральская «большая тройка», горьковский завод № 112, омский завод № 174 и т. д. Вплоть до 1944 г. лидером по этим показателям оставался челябинский Кировский завод. Только в 1945 г. он уступил это малопочетное место СТЗ. С Кировского завода в течение 1943 и 1944 гг. убежало примерно одинаковое количество: 6593 и 6675 человек соответственно. Это более половины от пришедших на предприятие за эти периоды! Завод № 112 имел больше всего дезертиров по отношению к вновь пришедшим на предприятие. Доля побегов составила в 1943 г. 76,0 % (интересно, что в целом за этот год ушло с завода на 30 % больше, чем пришло), а в 1944 г. – 83,3 %. Следовательно, здесь едва успевали набирать новых рабочих, как они снова разбегались! Только в 1945 г. эта тенденция была сломана, когда с горьковского и челябинского заводов сбежало «всего» около трети от пришедших, а общее количество случаев дезертирства в системе НКТП сократилось в разы. Меньше всего рабочие стремились убежать с Уралмаша. Здесь в 1943 и 1944 г. дезертировало 34,6 % и 38,8 % от числа пришедших. Но, видимо, в предыдущем периоде (1942 г.) доля дезертирства здесь была на уровне среднестатистических показателей по Наркомату. Количество вновь пришедших было вполне сопоставимо с другими предприятиями. На нижнетагильском УТЗ, по сравнению с Уралмашем, было примерно равное количество рабочих: 20 573 человек на УЗТМ и 20 970 на заводе № 183 среднесписочно в течение 1943 г. (см. таблицу 5.14 приложения). А прибыло в этом же году 6631 и 7030 соответственно. В течение 1943 г. произошли важные качественные изменения в социальной политике Уралмаша, которые позволили так резко сократить долю дезертиров. В следующем году такая политика руководства завода позволила более чем в 2 раза уменьшить потребность в новых кадрах (см. таблицу 5.12 приложения). Однако необходимо сделать три важных уточнения, которые несколько сгладят успех УЗТМ. Во-первых, напомним, что осенью 1943 г. из состава Уралмаша был выделен завод № 50 НКТП. Соответственно, в 1944 г. сократилась потребность в рабочих для УЗТМ примерно на треть (подсчитано по данным таблицы 5.14 приложения). Но даже с учетом этой корреляции его работники все равно сбегали реже, чем с других заводов. Второе уточнение более сложное и неоднозначное. Согласно отчету отдела кадров УЗТМ за 11 квартал 1944 г., завод по разным причинам покинули 1727 человек. Из них дезертиров было 698, или 40,4 %[854]. Приведенные данные вступают в некоторое противоречие со статистикой наркомата (см. таблицу 5.12 приложения). Получается, что за II квартал с завода выбыла, в том числе в результате дезертирства, половина всего контингента, ушедшего с Уралмаша за весь 1944 год! Третье уточнение. В феврале 1943 г. уполномоченный по Свердловской области Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) Кулефеев обратился с письмом к председателю комиссии А.А. Андрееву и главе обкома партии В.М. Андрианову. Письмо называлось «О неправильном привлечении к уголовной ответственности по Указу Президиума ВС СССР от 26 декабря 1941 года рабочих УЗТМ». Кулефеев обвинял руководство завода в «формальном отношении» к передаче в прокуратуру материалов на работников, самовольно ушедших с предприятия. Всего за IV квартал 1942 г. и 20 дней января 1943 г. было возбуждено 1172 дела о дезертирстве. Военным трибуналом свердловского гарнизона за этот период было рассмотрено 590 дел, из них 390 – заочно (ушедшие не были найдены). 448 человек были приговорены к различным тюремным срокам, оправданы – 4, в 77 случаях материалы были отправлены на доследование, 10 приговоров было отменено по кассации. Но, как отмечал уполномоченный, незначительное количество оправдательных приговоров объяснялось тем, что подавляющее большинство дел рассматривалось заочно[855]. По данным Кулефеева, в течение IV квартала только прокуратурой Орджоникидзевского района Свердловска были прекращены дела на 40 рабочих, как не имеющих ничего общего с дезертирством. Далее он приводил множественные примеры, когда рабочих неоправданно обвиняли. Упомянем несколько таких примеров. Дело рабочего А.Г. Глушкова: начальник цеха № 31 «по состоянию здоровья» перевел его на легкие работы в общежитие, а впоследствии сам же передал материалы на А.Г. Глушкова для привлечения к уголовной ответственности за дезертирство. Точно так же были заведены дела на токаря А.А. Шибалова, ранее уволенного с завода по состоянию здоровья, и электромонтера И.А. Безуглова, переведенного на лесозаготовки. Были факты оформления привлечения к ответственности людей, находящихся «на больничном листе» или даже умерших[856]. Отдельно Кулефеев выделял случаи с рабочими, как правило молодыми, которые просто не могли выйти на работу. У них совершенно или частично отсутствовали верхняя одежда и обувь. Так был арестован милицией и привлечен к ответственности П.Х. Дикун. А на улице была зима. В такой ситуации часто рабочим Уралмаша, как, впрочем, и всех остальных предприятий, приходилось выбирать: или оставаться в общежитии и получить уголовное наказание, или не возвращаться из цеха и фактически там жить[857]. Очевидно, что эта ситуация не была уникальной для Уралмаша. В подобных условиях жил весь советский тыл. В то же время даже приведенная статистика и примеры неоправданных обвинений в дезертирстве не позволяют нам утверждать, что самовольный уход с работы в годы войны не был массовым явлением. Чаще всего бежала молодежь. Эта проблема обозначилась достаточно рано. Начальник Главного управления трудовых резервов И. Москатов указывал В.А. Малышеву, что на Кировском заводе с января по апрель 1942 г. из 1774 нарушений трудовой дисциплины на 16—20-летних приходилось 1064 случая[858]. Сам В.А. Малышев в своем приказе от 30 июня 1942 г. предписывал руководству предприятий принять срочные меры к улучшению материально-бытовых условий и условий труда молодежи. Именно эти факторы приводили к дезертирству и росту преступности[859]. Майор госбезопасности Колесниченко, говоря о причинах дезертирства с завода № 76, выделил следующие: плохие бытовые условия, нехватка обуви и одежды, плохое питание. Основной контингент дезертиров состоял из окончивших школы ФЗО и РУ, мобилизованных по линии Наркомата обороны и из оккупированных районов (см. таблицу 3.8). Таблица 3.8 Категории дезертиров, покинувших завод № 76 в 1943 и 1944 гг., чел[860] Рукопись по истории турбомоторного завода приводит в значительной степени иные абсолютные цифры дезертирства с предприятия в годы войны. В 1942 г. с завода самовольно ушел 331 человек. Дальше показатели начинают резко расти – в 1943 г. дезертировало почти в два раза больше – 610 человек. В следующем году был пик уходов – 734 случая. И только в 1945 г. побеги резко сократились – 264 случая[861]. Но по части анализа структуры самовольно ушедших с завода данные майора Колесниченко выглядят достоверными, поскольку подтверждаются источниками по другим предприятиям. Директор завода № 50 И.И. Лисин в октябре 1944 г. также утверждал, что бегут с предприятия в основном неместные[862]. Примерно такое же положение было на Уралмаше. Как мы уже видели выше, во II квартале 1944 г. завод покинули 1727 человек, из них дезертировали – 698. Например, следующие по численности графы: «командировки на другие заводы» и «болезнь, инвалидность» набирали по 298 и 277 человек соответственно. В основном дезертировали: – рабочие, проработавшие менее года (413 человек) и до 3 лет (119 человек); – молодежь до 25 лет (500 человек); – мобилизованные по линии НКО (322 человека) и выпускники школ ФЗО и РУ (181 человек)[863]. Но в 1944 г. обозначилась совершенно новая проблема, тесно связанная с темой дезертирства. К этому моменту были освобождены западные регионы СССР. Поэтому на уральские предприятия стали прибывать призывники 1927 года рождения, мобилизованные с Украины. Они, в отличие от жителей регионов РСФСР, были физически крепкими и здоровыми. Но, как утверждает источник, украинцы находились «по 2–2,5 года в оккупации», что автоматически делало их крайне ненадежными в глазах заводского руководства. Из 600 человек, мобилизованных в Житомирской области, до УЗТМ доехало только 309 человек. Из них впоследствии сбежал еще 61 человек[864]. Видимо, подобные факты стали причиной того, что уже к концу года правительство перестало направлять жителей Украины на Урал и в другие регионы. Согласно приказу по НКПС «О перевозке мобилизованных рабочих в ноябре – декабре 1944 г.», весь контингент украинцев (52 400 человек) перемещался на предприятия исключительно внутри своей республики[865]. Подготовка кадров Способы, методы и формы подготовки рабочих кадров в условиях Великой Отечественной войны в целом в промышленности достаточно освещены в работах предыдущих исследователей[866]. Здесь мы рассмотрим лишь те моменты, которые были характерны для подготовки кадров танковой промышленности Урала. В связи с постоянной текучестью кадров на танковых предприятиях, как, впрочем, и на всех остальных, встал вопрос об обучении, повышении квалификации и переквалификации работников. Одним из основных источников пополнения кадрового состава промышленных предприятий (в том числе и танковых заводов) в годы войны стали выпускники ремесленных училищ (РУ) и школ фабрично-заводского обучения (ФЗО). Причем не только местных учебных заведений, но и эвакуированных из западных областей. В первые месяцы войны удалось вывезти 344 училища, 219 школ ФЗО с 270 тыс. учащимися и педагогическим персоналом. На Урал прибыло 40 тыс. воспитанников трудовых резервов, 2,5 тыс. из 239 ремесленных, железнодорожных училищ и школ ФЗО. В Свердловскую область только в 1941 г. было эвакуировано 24 школы и 79 училищ, в которых обучалось 13,9 тыс. человек[867]. Часть учебных заведений была размещена при основных танковых предприятиях. На примере завода № 183 подготовка кадров выглядит следующим образом. Уральский танковый завод подготовку вновь прибывших работников, ранее не имевших соответствующего опыта и образования, осуществлял в несколько этапов. На первом этапе новые рабочие готовились только как «операционники», которые могли выполнять только одну – две производственные операции. На втором этапе обучающиеся дополнительно к производственным навыкам получали теоретические знания. При отделе кадров завода существовала сеть курсовой подготовки, где учащимся преподавалось по 2–3 часа теории, а остальное время они были заняты на производстве. Дальнейшее обучение было представлено несколькими вариантами: – кружки при техникуме, где повышался общетехнический уровень рабочих, самостоятельно проработавших на производстве 2–3 месяца. Обучение в таких кружках проводилось под руководством инженеровтехнологов; – стахановские школы, куда направлялись рабочие, не выполняющие положенные нормы. Они обучались новым, более совершенным приемам труда. Через такие школы за годы войны прошло около 11,5 тысяч человек, которые в результате смогли повысить свои нормы выработки на 35–40 %; – целевые курсы, куда направлялись рабочие для освоения новой технологии, повышения разряда, получения новой профессии и т. д. Через целевые курсы прошло 15,8 тыс. человек. В зависимости от производственной необходимости обучение новых рабочих ограничивалось только первым этапом или могло быть продолжено[868]. Техническое обучение на свердловском заводе № 76 НКТП по производству танковых двигателей в целом повторяло методы завода № 183 и шло по 4 основным направлениям: индивидуальное обучение, техникум (группы по 16–18 человек), стахановские школы и курсы целевого назначения[869]. Таким образом, подготовка кадров на танковых заводах осуществлялась по схожим схемам и не имела принципиальных отличий от аналогичного процесса на других предприятиях. В условиях военного времени требовалось увеличить количество подготавливаемых рабочих для пополнения предприятий. Поэтому пришлось пойти на значительное сокращение сроков обучения в учебных заведениях системы государственных трудовых резервов. Срок обучения в РУ (до войны – 2,5 года с теоретическим курсом до 40–50 % от учебного времени) сократился до одного года. Приказом по Главному управлению трудовых резервов от 22 июля 1942 г. в училищах был установлен семичасовой учебно-производственный день: 6 часов производственного обучения и 1 час теоретических занятий. В школах ФЗО до войны обучение продолжалось шесть месяцев (теория – 5—20 % от учебного времени), тогда как в военных условиях сроки обучения сократились до 2–3 месяцев непосредственно на производственном участке[870]. Периодически, в зависимости от появившихся потребностей производства, организовывались досрочные целевые выпуски учащихся РУ и школ ФЗ0. Так, в июне 1942 г. приказом по Свердловскому областному управлению трудовыми резервами директор Свердловского ремесленного училища № 1 должен был направить на УЗТМ 126 учащихся[871]. В октябре того же года Главное управление трудовыми резервами должно было досрочно выпустить 2 тыс. учащихся ремесленных училищ, достигших шестнадцатилетнего возраста и «осиливших программу производственного обучения», и направить их на танковые заводы. В частности, Кировский завод должен был получить 300 человек, УЗТМ – 150, завод № 200–500 и завод № 183–700[872]. Начиная с 1943 г. Совет народных комиссаров СССР признал сложившуюся практику досрочных выпусков учащихся училищ и школ фабричнозаводского обучения порочной, поскольку дообучение этих рабочих приходилось проводить непосредственно на производстве, а значит, затрачивать бесценные средства и время. Согласно решению Совнаркома от 3 февраля 1943 г., досрочный выпуск учащихся мог производиться не чаще двух раз в год и по предложению Главного управления трудовых резервов при СНК[873]. Таким образом, досрочный выпуск не исчезал полностью, но теперь регламентировался в течение года. Рост сети ремесленных училищ и школ ФЗО потребовал увеличения усилий по организации мобилизационных мероприятий для набора подростков в учебные заведения. Первый призыв молодежи прошел организованно и на добровольной основе, в результате чего в ряде областей страны план призыва был перевыполнен. Учебные заведения Челябинской области приняли 15 200 человек при плане 8200. Но впоследствии набрать установленный по плану контингент становилось всё сложнее. Мобилизационный план на 1942/1943 учебный год полностью выполнить не удалось. Так, в той же Челябинской области он был выполнен только на 70,9 %[874]. Секретарь Свердловского обкома ВКП(б) В.М. Андрианов в мае 1942 г. в телеграмме Главному управлению трудовыми резервами при СНК сообщил, что в области в школы ФЗО возможно набрать не более 5 тыс. человек мужского и женского пола, и просил оставшуюся часть призвать из других областей[875]. Очень скоро ресурс местной молодежи для набора в РУ и школы ФЗО был исчерпан. К началу 1943/1944 учебного года Свердловская область оказалась не в состоянии выполнить мобилизационный план. Заведующий бюро Свердловского обкома ВКП(б) по учету и распределению рабочей силы Серозеев констатировал следующее. В городской местности практически все подлежащие призыву подростки или уже учились, или работали по специальности, поэтому предыдущий набор прошел в значительной степени за счет школ Наркомата просвещения и снятия молодежи с предприятий и из учреждений. По состоянию на 1 января 1943 г. из 121,6 тыс. подростков, проживающих на селе, около 20 тыс. уже работали в государственных и кооперативных предприятиях и учреждениях. Из оставшегося контингента около 21 тыс. человек было призвано в ряды РККА, 18,5 тыс. мобилизовано в РУ и школы ФЗО, 16,2 тыс. – учащиеся школ Наркомпроса. 45,9 тыс. человек – это «колхозники, которые в настоящее время являются основной рабочей силой в колхозах». Таким образом, «при настоящем положении с контингентом молодежи выполнить намечающийся план призыва по Свердловской области в 13 тысяч человек не в состоянии», только за счет «переходящего контингента» (тринадцатилетних в четырнадцатилетних) призвать можно было порядка 3–4 тыс. человек[876]. Со второй половины 1943 г. важную роль в комплектовании танковых заводов по линии трудовых резервов стали играть западные регионы СССР. За II квартал 1944 г. из 2540 человек, направленных на УЗТМ, 640, или 25 %, были мобилизованными подростками из Свердловской и Вологодской областей (к сожалению, источник не дает разбивки по областям). Правда, не все они доехали до завода, часть или не явилась для отправки, или сбежала еще в пути. Кроме жителей Вологодской области, на Уралмаше работали подростки из Орловской области[877]. Отчасти именно из-за дефицита местного контингента для покрытия мобилизационного плана в РУ и школы ФЗО стали направляться беспризорники и подростки из соседних областей, детских домов и колоний. В дальнейшем для создания более эффективной системы профессионального образования в НКТП постановлением правительства от 2 ноября и приказом наркома В.А. Малышева от 6 ноября 1943 г. создается Главное управление учебными заведениями Наркомата танковой промышленности (ГУУЗ НКТП). Этими же правительственными постановлениями для расширения базы подготовки квалифицированных кадров инженерно-технических работников танковой промышленности в Челябинске организуется Челябинский механико-машиностроительный институт (ЧММИ) в составе механико-технологического и танкового факультетов. ЧММИ планировалось разместить в помещениях, ранее занятых Сталинградским механическим институтом, который переводился обратно в Сталинград[878]. Так Урал получил возможность самостоятельно осуществлять подготовку инженерно-технических работников для нужд танковой промышленности региона. Всего к концу войны в составе Наркомата танковой промышленности СССР находились три высших учебных заведения (Сталинградский механический, Челябинский механико-машиностроительный и Мариупольский металлургический институты) и восемь техникумов (Челябинский, Свердловский, Нижнетагильский, Харьковский, Сталинградский, Ленинградский и Колпинский машиностроительные и Мариупольский металлургический техникумы)[879]. Такая разветвленная сеть начального, среднего и профессионального высшего образования позволила обеспечить относительно приемлемый уровень подготовки квалифицированных рабочих и инженерных кадров для танковых предприятий в условиях Великой Отечественной войны. В течение военного времени все заводы танковой промышленности СССР находились в достаточно тяжелом положении относительно количества и структуры своих производственных кадров. Высокая текучесть в сочетании с низкой квалификацией новых работников создавали на предприятиях условия, когда развитие производственного процесса во многом сдерживалось достаточно низким качеством основной массы работников танковой промышленности. Однако еще раз отметим, что общая квалификация и количество рабочих и инженерно-технических работников танкопрома находились на значительно более высоком уровне, чем в невоенных отраслях восточной промышленности страны. § 2. Условия труда и быта Жилищные условия Материально-бытовое положение работников танковой промышленности в годы войны было относительно дифференцированным и зависело от занимаемой должности. В более привилегированном положении находилось руководство и ведущие специалисты заводов, в более низком – рабочие низших квалификаций. Среди последних тоже была своя градация, когда самое дно «социальной лестницы» занимали рабочие стройбатальонов или стройколонн. Особенно остро вопрос материально-бытового положения встал в период массовой эвакуации, когда Урал принял около 2,2 млн человек гражданского населения. Существовавшая на Урале система приема и размещения эвакуируемых производственных мощностей и гражданского населения объективно не могла справиться с нахлынувшим потоком промышленных перевозок и движения населения. Мероприятия, проводимые местными партийными и хозяйственными организациями всех уровней, давали положительный, но, к сожалению, лишь временный эффект: увеличение затрат на оборудование мест погрузки-разгрузки вагонов, создание на предприятиях специального премиального фонда, направленного на улучшение разгрузки вагонов, строительство бараков, сокращение минимальной площади, отводимой на одного человека, запрещение направлять на определенные территории эвакуированных и т. д. Коренным образом ситуацию могло исправить только снижение количества перевозок. Что и произошло в начале 1942 г., когда иссяк поток эвакуированных. Главная особенность жилищного строительства, развернувшегося в период эвакуации и восстановления танковой промышленности, состояла в том, что в связи с недостатком времени, средств и материалов строилось жилье в основном временного типа (бараки и землянки). Именно здесь впоследствии разместилась часть эвакуированных работников с семьями и основная масса молодых рабочих. Со временем эти здания довольно быстро ветшали и требовали ремонта. По мере прибытия эшелонов с эвакуированными людьми обозначилась проблема расселения. Уже к 1942 г. восточные города оказались переуплотнены настолько, что дальнейшее их заселение грозило серьезными последствиями в силу возрастающей возможности эпидемиологических заболеваний. Расселение эвакуированного населения стало чрезвычайно сложной задачей. Такая ситуация образовалась не только из-за сокращения объемов жилищного строительства в годы войны при резком росте населения, особенно городского, но и в силу того, что дефицит жилья (в основном для танковой промышленности регионе – на Урале) сложился еще в довоенное время. На одного человека здесь приходилось 4,9 кв. м жилой площади, тогда как по стране в целом этот показатель достигал 6,5 кв. м только на одного городского жителя, а в сельской местности эта цифра была выше. Проблема во многом усугублялась особенностями советской индустриализации, когда упор делался прежде всего на промышленное строительство, а транспортная и социальная инфраструктура городов развивались по остаточному принципу. В условиях ускоренного освоения перемещенных мощностей летом 1941 г. все возможности, и без того ограниченные и дефицитные, были сосредоточены на возведении производственных цехов и установке оборудования. На строительство жилых домов (бараков) и других социальных объектов (детские сады, бани, столовые и т. д.) ресурсов уже не осталось. В октябре 1941 г. на УЗТМ прибыло свыше 15 тыс. работников и членов их семей с Ижорского и Кировского заводов и еще 4 тыс. строительных рабочих и членов их семей. Потребность в жилой площади только для них составила 76 тыс. кв. м. За счет имеющихся жилых фондов сам завод мог расселить 8,4 тыс. человек, остальные 10,6 тыс. предлагалось расселять силами горсовета[880]. В 1940 г. в соцгородке Уралмашзавода норма жилья на человека составляла 4,73 кв. м. Но это средние цифры. Норма расселения в жилых домах была 4,97 кв. м на человека, а в бараках – уже 3,88. Т. е. средняя площадь на одного человека в бараках была примерно на 18 % меньше среднестатистических данных по всему жилищному фонду. Первоначально прибывающих по эвакуации работников и их семьи планировалось размещать по норме 4,5 кв. м, но впоследствии ее пришлось снизить до 3 кв. м[881]. По данным на 1 марта 1942 г., средняя обеспеченность жилплощадью в городах Свердловской области составила 3,1 кв. м на человека[882]. Схожие проблемы с прибывающим гражданским населением обнаружились и в Челябинске. Директор челябинского Кировского завода И.М. Зальцман так охарактеризовал эвакуацию рабочих ленинградского предприятия: «…Расселять постоянно прибывающих рабочих с Кировского завода некуда, на эвакопункте сегодня (24 декабря 1941 г.) скопилось около 4 тыс. человек, и прибывающий эшелон в 560 человек расселять некуда. Такое скопление людей вызывает заболевания у детей и осложняет эпидемиологическую обстановку»[883]. По состоянию на 13 января 1942 г., удалось расселить только 3 тыс. человек[884]. Челябинский облисполком ситуацию на январь 1942 г. обрисовывал следующим образом: «Для обеспечения минимальной средней нормы жизнеобеспечения на жителя области 2,9 квадратных метров требовалось построить 767 тыс. квадратных метров жилой площади»[885]. Следовательно, в то время на одного человека в среднем приходилось гораздо меньшая площадь. Всего в Свердловской области, по состоянию на 1 февраля 1942 г., эвакуированного населения числилось 389052 человека, из них 158844 – прибывшие с предприятиями работники и их семьи. Из общего числа эвакуированных в Нижнем Тагиле было расселено 60374 человека, в Свердловске – 146696[886]. До 1 февраля 1942 г. в Челябинск прибыло 428000 человек, эвакуированных из прифронтовой полосы, из них 168000 – с предприятиями и учреждениями[887]. Прибытие такого количества нового населения неизбежно порождало проблему расселения, поскольку свободных площадей в регионе не было. Данные, представленные на рисунке 3, наглядно показывают, в каком положении оказались работники восточных танковых предприятий к концу 1941 года. При этом необходимо учитывать, что эти данные отображают очень усредненную ситуацию. Зачастую эвакуированные размещались в еще более тяжелых условиях, поскольку в этих цифрах учтены и квартиры руководства, и барачные комнаты рабочих. Рисунок 3 Изменение обеспеченности жильем работников танковой промышленности в годы войны (кв. м на человека)[888] Как видно из данных рисунка 3, средняя обеспеченность работников восточных танковых предприятий жильем в начале 1942 г. была меньше 4 кв. м на человека. Из этой логики выбивается только горьковский завод № 112, поскольку ему не пришлось принимать такое количество эвакуированных, как другим восточным танковым заводам. Поэтому здесь на одного человека приходилось немногим более 5 кв. м. Нам остается только констатировать тот факт, что работники уральских и сибирских танковых заводов оказывались в худших условиях по сравнению со своими горьковскими коллегами. Особенно тяжелым оказался 1942 год, когда на заводы пришли новые рабочие и их приходилось расселять только через уплотнение. Если взять за основу соотношение нормы жилья в бараках и средних цифр по Уралмашзаводу, то, соответственно, нам придется уменьшать данные по распределению квадратных метров на одного человека по Наркомату в целом и по отдельным заводам как минимум на 18 %. Но эти цифры будут еще очень оптимистичными. УЗТМ по отношению к своему коренному контингенту принял наименьшее количество «приезжих» работников. Следовательно, все остальные предприятия Наркомата танкопрома на Урале были в еще худшем положении. В бараках, землянках и полуземлянках на одного человека приходилось много меньше 3 кв. м. Особенно тяжело эта ситуация отразилась на «малых» уральских заводах НКТП. Турбинный завод еще в довоенное время страдал от катастрофической нехватки жилья. На почти 1,5 тысячи работников у завода имелось квартир и комнат только для 354 семей. Остальные были расселены по жилым помещениям других предприятий и организаций города. Из-за жилищных проблем с января по май 1941 г. завод покинуло 93 человека, а в начале июня у директора лежало 380 заявлений об уходе. Количественный состав Уралтурбозавода к осени 1941 г. увеличился более чем в 3 раза. Но жилье, которое необходимо было построить по тем правительственным решениям, которые принимались в начале войны, так и не появилось в положенные сроки. В результате катастрофической нехватки жилья многие работники завода (в том числе квалифицированные рабочие ленинградского Кировского завода) были расселены за 8—10 км от предприятия в жилом фонде горсовета и других заводов[889]. Примерно в таких же условиях оказались работники созданного осенью 1941 г. свердловского завода № 37 НКТП, коллектив которого сформировался сходным образом. Предприятие в конце 1941 г. должно было расселить 12 тыс. человек. В состав завода вошли жилые помещения бывшего завода им. Воеводина, у которого имелось только 3872 кв. м. Из них 2244 кв. м приходилось на каменные жилые дома, а 1628 кв. м – на бараки. На этой жилой площади уже проживало 1145 человек. То есть здесь уже в среднем приходилось 3,38 кв. м на одного человека. Времени и средств на строительство даже временных бараков тоже не было. Поэтому всех работников завода и их семьи расселили в студенческих общежитиях (около 4,5 тыс. кв. м), в комнатах жителей, выселенных из Свердловска в сельскую местность (это дало 400 комнат на 1 тыс. человек), и методом уплотнения в жилом фонде города (на 20 тыс. кв. м здесь была расселена основная часть эвакуированных)[890]. По нашим подсчетам, в целом на долю завода № 37 приходилось около 31 тыс. кв. м жилья, следовательно, в среднем на одного человека – 2,35 кв. м. Тяжелое положение с жильем на Урале и в Сибири, сложившееся еще в довоенный период, не позволило расселить на должном уровне эвакуируемые семьи работников танковой промышленности. Вместе с приказами о начале эвакуации предприятий поступали распоряжения о строительстве жилья на новых местах. Другими словами, в тот момент проблема отсутствия свободных площадей была хорошо известна советскому руководству. Но реально воплотить в жизнь эти решения не было никакой возможности. Для этого отсутствовали и строительные материалы, и строительные рабочие. А главное – не было даже времени на это строительство. Начало и завершение самого массового этапа эвакуации пришлись на позднюю уральскую осень и начало зимы, когда температура воздуха была много ниже нуля. В таких условиях местным заводским, партийным и советским руководителям не оставалось ничего другого, как пытаться использовать в основном только имеющийся жилой фонд. А это означало крайне стесненные бытовые условия. Жизнь двух и даже более семей в одной комнате стала неизбежной нормой. Решить должным образом жилищную проблему не удалось ни одному уральскому или сибирскому танковому заводу вплоть до конца войны. Горьковский танкостроительный центр находился в несколько лучшем положении, но к концу войны ситуация здесь несколько ухудшилась. Сталинградские предприятия в этом контексте мы не рассматриваем, поскольку в середине 1942 г. они были эвакуированы, а с 1943 г. начался процесс восстановления разрушенной производственной и социальной инфраструктуры. Следовательно, в Сталинграде (а также в Харькове и Ленинграде) развивались в значительной степени иные процессы. Успешному решению жилищного вопроса помешал ряд факторов. С 1941 по 1945 г. для работников танковой промышленности появилось значительное количество новых квадратных метров жилья, преимущественно барачного типа. Однако это только нивелировало проблему дефицита жилых помещений, но не решило его полностью, поскольку первые военные годы вместе с увеличением квадратных метров увеличивался контингент предприятий. Основные причины – острая нехватка строительных рабочих и стройматериалов. Лес-кругляк для бараков стал единственным доступным ресурсом для строительства. Хотя нужно признать, что работники танковых заводов находились еще в относительно неплохих условиях по сравнению с работниками «невоенных» заводов. Многие рабочие свердловского шарикоподшипникового завода долгое время были вынуждены жить прямо в цехах: для них просто не было помещений. Суровые условия военного времени поставили людей в тяжелое положение. Вполне ожидаемо, что все внимание страны было сосредоточено на выпуске военной техники, а не на создании приемлемых жилищных условий для людей, которые изготавливают эту технику. С января по март 1942 г. на завод № 183 прибыли десятки тысяч человек, которые были расселены в землянках и бараках типа общежитий. Такие общежития были оборудованы по преимуществу только нарами и совершенно не были обеспечены каким-либо инвентарем и постельными принадлежностями. Плотность проживания здесь достигала 3,2 кв. м на человека и грозила вспышками эпидемий. Летом того же года был совершен некоторый ремонт этих помещений (штукатурка, установка постоянных печей вместо железных и т. д.), и ситуация с жилищнобытовыми условиями в целом была улучшена[891]. Зимой 1941–1942 гг. работники тогда еще самостоятельного завода № 184 оказались в очень тяжелых условиях. Поскольку все усилия были направлены на строительство производственных площадей, рабочие, инженерно-технические работники и руководство эвакуированного предприятия были размещены в землянках при заводе № 183. В землянках, где их расселили, отсутствовало освещение, были постоянные перебои с топливом. Положение эвакуированных работников осложнялось тем, что из Москвы они выехали во Фрунзе, поэтому взяли с собой мало теплых вещей и часть из них распродали по дороге. Оказавшись в итоге в Нижнем Тагиле, многие семьи остались без зимней одежды, а приобрести ее на новом месте было невозможно. Более того, рабочие завода столкнулись с проблемой получения хлеба и других продуктов питания: вставать в очередь за ними приходилось в 4–5 утра, а коммерческая торговля отсутствовала[892]. Руководство предприятий уделяло мало внимания улучшению жилищных условий своих рабочих. Это положение было во многом обусловлено ситуацией на предприятиях, когда все ресурсы были направлены на выполнение плановых заданий основного производства. Такая стратегия заставляла руководство танковых заводов вынужденно сосредотачивать все свои усилия на производственной сфере, а для должного улучшения материально-бытового положения работников просто не оставалось реальных возможностей. Как отмечал в своем приказе № 849с от 30 декабря 1942 г. нарком танковой промышленности И.М. Зальцман, план по жилищному строительству заводами НКТП в Свердловской и Челябинской областях был выполнен на 34,3 % (Кировским заводом – на 32 %, Уралмашем – на 30 %). Кроме того, имеющийся жилой фонд должным образом не содержался и не ремонтировался, из-за чего начал разрушаться и частично был потерян[893]. Но это выполнение плана строительства в финансовом выражении, следовательно, реально было построено еще меньше (см. II главу). За годы войны резко изменилась ситуация с жильем на УТЗ, который к началу 1945 г. увеличил обеспеченность жильем своих работников в 1,5 раза и превысил наркоматовские показатели, правда, всего на 0,06 кв. м (см. рисунок 3 и таблицу 5.11 приложения). Нужно учитывать, что это оказалось возможным благодаря не столько строительству нового жилья, сколько сокращению контингента, проживающего на этих площадях. С 1942 по 1944 г. на заводе шло два параллельных процесса. С одной стороны, количество квадратных метров увеличилось почти на 12 %, а с другой – количество проживающих сократилось почти на 23 % (подсчитано по данным таблицы 5.11 приложения). Прямо противоположным образом развивался жилищный вопрос на горьковском заводе № 112 и омском заводе № 174. В Омске обеспеченность жильем в течение 1943 г. упала с 3,59 до 3,35 кв. м на человека, а в следующем году снижение продолжилось до 3,26 кв. м. Работники горьковского завода № 112 продолжали находиться в наиболее благоприятном положении. Завод к концу войны, в отличие от подавляющего большинства танковых предприятий, не увеличил, а сократил, пусть и незначительно, долю жилплощади на одного человека. Здесь к концу войны обеспеченность жильем снизилась с 5 до 4,66 кв. м на человека. Хотя общее количество квадратных метров жилья увеличилось более чем на 20 %, что нивелировалось общим увеличением трудового коллектива предприятия (см. рисунок 3 и таблицу 5.11 приложения). Мы уже говорили в I главе о том, что в наиболее трудном положении оказались работники «малых» танковых заводов, поскольку у их предприятий просто не было жилищных фондов. По свидетельству парткома завода № 76, в середине 1944 г. контингент рабочих завода на 82 % состоял из эвакуированных и мобилизованных из других областей страны. Следовательно, для этих людей необходимо было обеспечить хоть какие-то жилищные условия. Зимой 1942–1943 гг. был создан Рабочий поселок завода, состоящий в основном из бараков и землянок. К весне 1944 г. от землянок в основном удалось избавиться: к этому времени в них проживало только 200 человек. Основная масса (3,5 тыс. человек, или около половины всех рабочих) была расселена в бараках Рабочего поселка. Создание поселка проходило в период массового промышленного строительства и расширения основного производства, поэтому бараки были очень низкого качества. Они не были утеплены должным образом, в них не было электричества и воды. Тем не менее летом 1943 г. завод провел большую работу по обустройству поселка. Бараки были по возможности отремонтированы, утеплены и остеклены. Все деревянные нары, по утверждению парткома завода № 76, были заменены железными кроватями. Правда, эти меры не решили одной из главных проблем барачного поселка: плотность проживания была крайне высокая, на одного человека здесь приходилось 1,8 кв. м. Это самый низкий показатель, обнаруженный нами на заводах танковой промышленности, кроме рабочих стройколонн, которые жили в наиболее худших условиях на всех предприятиях. Другая часть работников (в основном квалифицированные рабочие и ИТР, переброшенные с ленинградского Кировского завода) продолжала жить в отдалении до 10 км от завода[894]. В совершенно схожих условиях жили работники свердловского завода № 50 (бывшего завода № 37). Летом 1944 г. эвакуированные и мобилизованные из других регионов страны составляли 81 % кадрового состава. В барачных общежитиях завода, которые также возникли в основном в течение 1942–1943 гг., были установлены двухъярусные койки, а на одного проживающего приходилось 2,1 кв. м[895]. Проверка Свердловского обкома ВКП(б) в январе 1944 г. показала, что условия жизни в общежитиях были крайне тяжелыми. В помещениях царили грязь, вонь и холод[896]. Данные таблицы 5.11 приложения по заводу № 50 идут в прямое противоречие с описанными выше фактами. По информации Наркомата танкопрома, получалось, что в среднем на одного работника агрегатного завода приходилось более 3,33 кв. м на человека по состоянию на 1 января 1944 г и 4,10 кв. м ровно через год! Это очень высокий, но совершенно не реальный показатель. Да, к концу войны здесь тоже почти удалось избавиться от землянок. Что само по себе уже являлось достижением[897]. Значительная часть работников вместе с семьями были расселены методом уплотнения в жилищном фонде Свердловска еще в период эвакуации. Их поселили в основном в проходные комнаты, свободные углы, кухни и коридоры. Принципиально ничего не менялось вплоть до конца войны. Во второй половине 1943 г. заводу № 50 (он тогда только выделился из состава УЗТМ) передали здание по улице Карла Либкнехта, дом № 23 на 11 тыс. кв. м (видимо, сегодня здание Уральского государственного архитектурнохудожественного университета; точно установить не удалось)[898]. Но как минимум до конца 1944 г. в нем оставались жить прежние жильцы, и расселить их не было возможности[899]. 11 тыс. кв. м – это более двух третей от всего жилого фонда завода № 50 на начало 1944 г. (подсчитано автором по данным таблицы 5.11 приложения). Беда в том, что метры были, но проживали на них совершенно другие люди. Более того, для некоторых работников завода № 50 начались новые испытания. В 1944 г. народный суд и прокуратура Свердловска выселили из частного сектора и жилищного фонда города 225 семей и 450 одиноких работников предприятия. И это в условиях, когда продолжалась реэвакуация значительной части организаций на запад. Следовательно, высвобождались площади в городе (как жилые, так и нежилые)[900]. До конца года обкому и городу удалось в Ленинском районе Свердловска найти жилье для 150 человек. Кроме того, строительный трест «Уралтяжстрой» сдал для завода № 50 два жилых дома на 24 квартиры[901]. Таким образом и была увеличена обеспеченность работников завода № 50 до средних показателей по Наркомату. Однако реально ничего не поменялось, поскольку главный жилой объект завода – дом на улице Карла Либкнехта – оставался по большей части занятым. Данные таблицы 5.11 приложения наглядно показывают, что все военные годы общее количество жилплощади росло на всех заводах. Исключения есть, но они всегда объясняются какими-либо иными факторами. В 1944 г. СТЗ и объединенный завод № 75 находились на освобожденной территории, где жилищный фонд в значительной степени пострадал от военных действий (в Сталинграде практически полностью был уничтожен). Ленинградский Кировский завод, который в конце 1943 г. начал восстанавливать свою работу, не так сильно пострадал от военных действий. Но и здесь обеспеченность была предельно низкой: 3,48 и 3,56 кв. м на одного проживающего в 1944 и 1945 гг. (на начало года) соответственно. Колебания объема жилищного фонда УЗТМ объясняются включением и выходом из его состава агрегатного завода в 1942–1943 гг. Таким образом, можно утверждать, что все восточные заводы пусть незначительно, но увеличивали объем своего жилья за годы войны. В то же время изменение количества работников на танковых заводах шло в противоположных направлениях. Даже если мы исключим восстанавливаемые предприятия, то увидим, что такие заводы, как Кировский, № 112 и 174 последовательно увеличивали свой контингент (за исключением завода № 112, который в течение 1944 г. незначительно, на 210 человек, но сократил свой коллектив). Другие заводы – УТЗ, УЗТМ, № 50 – напротив, начиная с 1943 г. стали сокращать персонал. Соответственно, менялась потребность в жилищном фонде. В первой группе средняя обеспеченность жильем уменьшалась, тогда как во второй группе, напротив, увеличивалась. Особенно важно, что на фоне увеличения жилого фонда к концу войны ситуация в этой группе стала в некоторой степени исправляться. Однако абсолютно на всех заводах положение с жильем продолжало находиться на крайне низком уровне – около 4 кв. м на человека (см. рисунок 3 и таблицу 5.11 приложения). В конце войны советское руководство всерьез озаботилось тяжелым положением в жилищной сфере на танковых заводах страны. В январе 1945 г. вышло постановление ГКО, которое напрямую указывало на необходимость «коренного улучшения жилищных условий рабочих на СТЗ, Уральских и Сибирских заводах». ГКО заявил, что возведение жилья необходимо было считать важнейшей задачей в рамках капитального строительства в системе НКТП в 1 квартале 1945 г.[902] Требование советского руководства было, безусловно, важным и необходимым, однако ситуация со строительной сферой не позволяла надеяться на выполнение этой программы. Работники танковой промышленности на востоке страны вынуждены были продолжать жить в стесненных условиях, поскольку переломить ситуацию можно было в том числе при условии изменения политики в отношении строительной сферы и производства стройматериалов. До завершения войны надеяться на это было невозможно. Однако нельзя использовать только одни абсолютные и средние показатели квадратных метров. Необходимо учитывать, что условия жизни работников танковой промышленности были усугублены состоянием жилищного фонда, когда имеющееся жилье годами не ремонтировалось, а построенное в годы войны отличалось низким качеством. Уже осенью 1942 г. Наркомат танковой промышленности констатировал следующее: выпускники ремесленных училищ и школ ФЗО, поступая на танковые заводы, зачастую лишались элементарных условий нормальной жизнедеятельности. В общежитиях, где они проживали, были грязь и беспорядок, катастрофическая нехватка постельного белья, мебели и умывальников. Рабочие неудовлетворительно снабжались питанием, одеждой и обувью, не было мастерских по их ремонту, парикмахерских и прачечных. Молодежь (в основном подростки) по сути, была предоставлена сама себе и оставалась без внимания взрослых: количества штатных воспитателей было явно недостаточно для охвата всего контингента (приказом по НКТП от 13 октября 1942 г. предусматривался один воспитатель на 150–200 человек)[903]. Вот как описывает свое посещение общежития, где проживали подростки – работники челябинского Кировского завода, контролер ОТК цеха № 200 К. И. Алексеева: «В окнах почти не было стекол. А стоял ноябрь. Дул холодный ветер. Сушильные шкафы не работали. На трехъярусных кроватях только матрацы. Ни одеял, ни простыней. Кое у кого лежали подушки»[904]. Приказ по НКТП № 495 от 3 ноября 1942 г. констатировал: «Общежития [УТЗ] содержатся грязно, не обеспечены требуемым количеством хозяйственного инвентаря и постельных принадлежностей. В бараках завода № 183, отведенных под общежитие молодым рабочим, имеются сквозные щели, из-под полов выступает вода, рабочие спят на полу и на загрязненных матрасах в одежде, стирка постельных принадлежностей не организована»[905]. Острый дефицит стройматериалов в целом и особенно оконного стекла не позволял надеяться на то, что жилье танкостроителей будет качественно и в срок отремонтировано. Увеличение числа рабочих за счет выпускников РУ и строительных батальонов на заводе № 76 привело к тому, что он оказался не готов зимой – осенью 1943 г. к обеспечению прибывающих всем необходимым. В связи с особенностями производства (большое количество отходов в виде металлической стружки, машинного масла и т. д.) одежда и обувь рабочих быстро приходили в негодность и требовали ремонта или замены (потребность завода в обуви в марте 1943 г. составила 5 тыс. пар). По причине отсутствия обуви ежедневно на работу не выходило несколько человек[906]. Типичный пример: «…член ВКП(б) т. Пономарев, рабочий цеха № 400, больше месяца не выходил с завода, так как был переведен на казарменное положение и не имел обуви. В столовой у него вытащили продуктовые карточки, он совсем опустился и начал воровать. Несмотря на его просьбы, ему своевременно не помогли и не разобрались в его положении». Такое положение стало обычным явлением для танковой промышленности Урала. Проходившие проверки и следовавшие за ними санкции и предписания реальных положительных последствий, как правило, не имели. В октябре 1942 г. в Челябинск для проверки выполнения решений ЦК ВКП(б) и принятия мер по улучшению условий труда и быта молодых рабочих была направлена специальная комиссия из представителей совнаркома и ЦК партии во главе с членом ЦК и секретарем ВЦСПС К. И. Николаевой. Комиссия проверяла условия труда и быта рабочей молодежи на Кировском заводе, ММК и других предприятиях[907]. Обеспокоенный тяжелыми санитарными условиями на танковых заводах наркомат в конце февраля 1943 г. разослал предписание: обеспечить в жилых помещениях предприятий (Кировский завод, УЗТМ, заводы № 76, 183 и 200) необходимые санитарные условия, а бани, прачечные и «дезинфекционные устройства» инвентарем, мылом и другими средствами. В течение февраля – марта начальник Управления труда и заработной платы НКТП Фельдман должен был проверить санитарное состояние общежитий на указанных заводах[908]. Но уже в мае того же года Наркомат констатировал постоянную убыль рабочего контингента танковых заводов Урала (в данном приказе наркома И.М. Зальцмана были отмечены только уральские предприятия). Основную причину нарком видел в отсутствии заботы со стороны дирекции предприятий о создании нормальных жилищно-бытовых условий, особенно для молодых рабочих. Претензии наркома были уже, к сожалению, стандартны: отсутствие постельного белья, плохое санитарное состояние общежитий и т. д.[909]. То есть с февраля никаких существенных изменений не произошло, и заводы так и не наладили нормальный быт своих работников. К зиме 1943–1944 гг. УЗТМ и завод № 76 к обеспечению работников всем необходимым оказались опять не готовы. С наступлением холодов многие рабочие этих предприятий (особенно молодежь и мобилизованные из других районов) не имели обуви и одежды. Вследствие этого они вынуждены были или ходить босыми и жить в цехах, или не выходить на работу. Все это сопровождалось плохими жилищными условиями и питанием. То есть существенных изменений не произошло. В начале 1944 г. проверка Свердловским горкомом ВКП(б) бараков завода № 50 показала, что его работники живут в катастрофических условиях. В бараках было плохое отопление, у людей отсутствовало постельное белье, многие рабочие не меняли нательное белье с июля 1943 г.: люди «спят в грязных лохмотьях»[910]. Однако положение работников всех танковых производств было еще не самым худшим. В ноябре 1943 г. на Свердловском шинном заводе жилье отсутствовало совсем. А то, что должно было быть построенным, – не строилось. Рабочие вынуждены были жить прямо в цехах, поэтому вновь прибывших мобилизованных Наркоматом обороны из Узбекистана пришлось разместить в неотапливаемом сарае[911]. На фоне описываемого довольно странно выглядят голословные утверждения уже упоминаемого соавтора коллективной монографии «Экономический фундамент Победы» Е.В. Иванова о решении проблемы снабжения населения одеждой: «Государство в плановом порядке решило эту проблему разом для всей страны. В самое короткое время было налажено массовое производство ватных стеганых телогреек и штанов. Часто их выдавали на производстве бесплатно, вроде как спецодежду. В течение трех месяцев [автор говорит о периоде начала войны] вся страна оделась в эти телогрейки… Можно сказать, что эти телогрейки стали еще одним мощным оружием Советского Союза»[912]. Реальность была совершенно иной. Продовольственное обеспечение и состояние здоровья Война поставила всех советских людей в достаточно тяжелые условия, когда все основные усилия общества были направлены на обеспечение продовольствием прежде всего действующей армии. В несколько лучшем положении, относительно всех остальных категорий гражданского населения, находились работники военных и приравненных к ним предприятий. Но и их ситуация была далека от идеальной. Уже весной 1942 г. в танковой промышленности четко обозначилась проблема с обеспечением работников продуктами питания. По данным исследователя Вас. В. За-пария, нарком танкопрома в письме И.В. Сталину подробно описал положение работников своей промышленности: «Рабочие и ИТР работают на танковых заводах по 11–13 часов в сутки, без выходных дней. Вместе со временем, затраченным на проход от дома до завода и обратно, а также на обеденный перерыв, рабочий находится вне дома 14– 15 ч. в сутки. Получают питание один раз в сутки с вырезкой талонов из продкарточек. Большинство рабочих остаток продуктов по карточке передают семье и не могут взять с собой на работу завтрак»[913]. Летом 1942 г. на уральских танковых заводах (это подчеркивалось Наркоматом танковой промышленности именно в отношении заводов этого региона) обострились заболевания авитаминозом, цингой, они заняли первое место среди других заболеваний. В наиболее тяжелом положении оказался опять завод № 183. Здесь в течение июля – августа ежедневно от работы по больничному листу освобождалось до 1 тыс. человек, «а число рабочих, имевших те или иные признаки поражения авитаминозом, но еще практически трудоспособных, исчислялось цифрой до 10 000 человек». Ситуация принципиально не изменилась и к январю 1943 года. В поселке № 8а, где была расселена основная масса рабочих стройколонн, не имелось элементарных условий для проживания, там продолжала господствовать антисанитария: разрушенные уборные так и не были восстановлены, отсутствовали мусорные ящики. «Бойцы» стройколонн, находясь в этих нечеловеческих условиях, получали самое худшее питание. Поэтому в подавляющем большинстве случаев именно они умирали от дистрофии и цинги[914]. Скученность и полная антисанитария приводили к вспышкам инфекционных заболеваний. За три дня февраля 1942 г. в Нижнем Тагиле было зарегистрировано 24 случая заболевания сыпным тифом на заводе № 183 и 6 случаев на соседнем заводе № 56 НКБ[915]. К концу марта 1942 г. в целом по области было зарегистрировано 179 случаев заболевания тифом[916]. Нехватка витаминов и продуктов питания приводила к тому, что рабочие начинали быстро уставать и теряли работоспособность. Естественным следствием недостатка питания стала дистрофия. Именно такие больные, по мнению заведующего Свердловским облздравотделением Шаклеина, давали наиболее частые случаи хронических заболеваний с тяжелыми последствиями. По его данным, только в больнице УТЗ, где обслуживались в том числе работники завода № 56 НКБ, за 11 месяцев 1942 г. было зафиксировано 177 случаев смерти от дистрофии. За 20 дней декабря, кроме смертей в цехах и общежитиях, в приемном покое заводской больницы было 14 аналогичных случаев. Медсанчастью № 3 завода № 183 к концу 1942 г. было увезено домой и отпущено в длительные отпуска свыше 1,5 тыс. человек[917]. Изза нехватки витаминов и пищи зимой 1942 г. на заводе ежедневно умирало по 2–3 человека[918]. По состоянию на 1 марта 1943 г., количество только учтенных больных на Уралмаше составило 3,5 тыс. человек (более 11 % от списочного состава предприятия – подсчитано по данным таблицы 5.14 приложения), из них 535 было освобождено от работы по болезни и 215 госпитализировано. В период с 1 января по 24 февраля 1943 г. от дистрофии на Уралмашзаводе умерло 65 человек[919]. В результате антисанитарных условий в общежитиях завода № 76, где была повсеместная грязь и теснота, постельное белье не менялось по несколько месяцев, отсутствовала холодная и тем более горячая вода, увеличилось количество заболеваний. В IV квартале 1942 г. болело 2 574 человека с потерей 25 810 рабочих дней, в январе 1943 г. – 545 человек с потерей 5 395 дней, в феврале 1943 г. – 946 человек с потерей 9 680 дней. До санобработки 50 % проживающих в общежитиях страдали от вшей. Основные виды заболеваний: грипп, фурункулез, вшивость, желудочные заболевания и травматизм. Проводимые мероприятия по оздоровлению труда были явно недостаточны. На заводе имелось 2 санпропускника, только в восьми цехах работали душевые, а в трех только умывальники с горячей водой. В столовых дизельного предприятия была грязь, нехватка ложек (!), очереди, у обслуживающего персонала не было спецодежды. Неделями в меню присутствовали только щи из кислой капусты и грибы, а значительная часть продуктов расхищалась. Вследствие штурмовщины в конце месяца и отсутствия выходных дней оказалось неизбежным переутомление рабочих. В результате такого положения на заводе начинают встречаться дистрофия и авитаминоз: в январе 1943 г. – 252 случая (освобождено от работы 64 человека), в феврале 1943 г. – 567 случаев (освобождено 103 человека). В начале 1943 г. рабочим начали выдавать «витаминную воду», на витаминное питание (250 г молока и 50 г томатов) было переведено 500 человек, на усиленное питание было переведено 300 ослабевших рабочих[920]. По данным инструктора танкового отдела Свердловского горкома ВКП(б) В. Буряка на свердловском дизельном предприятии 19 и 20 мая на работу не вышло 20 % рабочих. На предприятии наблюдался рост заболеваемости по заводу: в апреле было выдано 1110 больничных листов, за 22 дня мая – 818. Основными заболеваниями были грипп и дистрофия[921]. В мае 1943 г. ежедневно на работу не выходило до 10 % рабочих в целом по Наркомату танковой промышленности. Особенно большое количество невыходов на работу отмечалось на крупнейших танковых заводах: Кировский завод – отсутствовало 3,5 тыс. человек ежедневно, завод № 183 – 3 тыс., УЗТМ – 2,8 тыс.[922] Ослабленное питание и тяжелые физические нагрузки не позволяли человеческому организму нормально функционировать. В целом по региону ситуация была очень тяжелой. По данным исследователя Г.Е. Корнилова, в Челябинской области в 1943 г. смерть от дистрофии и авитаминоза наступила у 14,7 % от всех умерших, а в следующем году уже у 27,4 %. В Свердловской области по этим же причинам в 1944 г. скончалось 36,4 %[923]. В январе 1943 г. директор завода № 76 констатировал, что «у отдельных рабочих появляются отеки рук и ног, а затем рабочие выбывают по болезни из строя или же работают с пониженной производительностью»[924]. Дистрофия стала настоящим бедствием для «малых» танковых заводов. На свердловском дизельном предприятии особенно сложной обстановка стала в начале 1944 г., когда за две недели февраля от дистрофии скончалось 14 человек, а в марте на каждые 100 человек работающих приходилось 26 дней нетрудоспособности в месяц по этой причине. Именно в последующий период кризис в целом был преодолен, когда в апреле 1944 г. нетрудоспособность от дистрофии упала до 18 дней, в мае – июне до 15–16 дней, а во второй половине лета «с появлением овощей и общим улучшением питания на заводе дистрофия была окончательно побеждена»[925]. В среднем в 1943 г. на каждые 100 работников завода № 76 фиксировалось 8,4 случаев дистрофии с потерей 7,8 дней. В следующем году динамика резко ухудшилась, когда фиксировалось уже 10 случаев на 100 человек с потерей 113 дней. И только в 1945 г. заболевания дистрофией больше не отмечались[926]. Озабоченный таким положением, наркомат в феврале 1943 г. предписал организовать (заводы №№ 200, 100, 76) и расширить (завод № 183, Кировский завод, УЗТМ) на уральских танковых предприятиях, в качестве первой обязательной меры, производство противоцинготной настойки из хвои. В дальнейшем заводы должны были в своих парниковых и тепличных хозяйствах выращивать культуры, богатые витаминами (лук, салат и др.), в весенне-летний период организовать сбор дикорастущих растений (молодой крапивы, плодов шиповника и т. д.) и ботвы огородных растений[927]. О том, какими вкусовыми качествами обладал напиток из хвои, рассказывала уже упоминавшаяся выше И.К. Алексеева: «Он, может, был бы даже приятным, будь в нем хоть немного сахара. А нам давали натуральный, ничем не подслащенный. Сводило не только челюсти, но и желудки, глаза пощипывало, но пить приходилось. Эта мера позволила сохранить зубы, хотя и поныне военная нехватка витаминов дает себя знать»[928]. Другим методом борьбы с авитаминозом и дистрофией стали дрожжевые установки, которые начали монтироваться на уральских промышленных предприятиях в первой половине 1943 года. Для борьбы с этим заболеванием во второй половине военного периода создавались специальные условия для лечения дистрофиков. Завод № 76 открыл специальный барак-госпиталь на 60 человек. «Больной, направленный врачом завода в госпиталь, попадал в чистую, светлую, теплую палату. За ним ухаживали медсестры и няни, за его здоровьем наблюдал квалифицированный врач. Для больных было организовано трехразовое питание»[929]. Однако масштаб катастрофы был таков, что это лечение в реальности оказывалось лишь каплей в море. По-настоящему ситуацию могло исправить только массовое увеличение рационов питания для рабочих. Мы уже описывали выше практику УТЗ, когда ослабевшие от дистрофии работники завода командировались на север области для рыбной ловли. Совершенно оторванными от реальности выглядят рассуждения уже неоднократно процитированного нами «экономиста» Е.В. Иванова: «… подавляющее большинство населения без хлеба не оставалось. Рабочий по своей карточке получал 800 г хлеба на день, служащий – 500 г. Кажется даже много. Кто сейчас съедает 800 г хлеба в день, но, как говорят, приварок не тот. Страна смогла прожить с хлебом, потому что к началу войны были накоплены большие запасы, которые позволили продержаться до 1944 г., когда начался урожай с освобожденных территорий»[930]. В наиболее тяжелом положении оказались уроженцы Средней Азии (таджики, узбеки, казахи и другие), которые попадали на промышленные и строительные объекты (в том числе и танковые заводы) в качестве «трудармейцев». Другими словами, они были мобилизованы Наркоматом обороны, но направлялись не на фронт, а на неквалифицированные работы в промышленность и строительство. Тяжесть их положения усугублялась во многом тем, что «трудармейцы» должны были снабжаться по линии НКО, что зачастую приводило к практической невозможности ими получить сезонную обувь и одежду. Именно выходцы из Средней Азии чаще всего страдали от дистрофии. По мнению упоминавшегося выше Шаклеина, почти 100 % случаев смертей от дистрофии в конце 1942 г. приходилось на эту категорию работников завода № 183[931]. Схожей была ситуация на других уральских предприятиях НКТП. В августе 1942 г. в больницу УЗТМ поступило в тяжелом состоянии 3 человека, которые впоследствии скончались. Им всем был поставлен диагноз «паратиф». При вскрытии выяснилось, что от постоянного голодания их организмы достигли крайнего истощения, начался процесс перерождения внутренних органов. Все умершие ранее были призваны НКО и служили в составе трудколонн, а на момент госпитализации один был чернорабочим, другой – стройбатальоновцем, третий – рабочим цеха № 30[932]. В своих воспоминаниях главный конструктор специального конструкторского бюро газовых турбин Уральского турбомоторного завода М.М. Ковалевский (в годы войны руководил энергетическим хозяйством ТЭЦ завода № 76) всю вину за тяжелое положение среднеазиатских «трудармейцев» возлагал на них самих. По его мнению, «посланцы» «были заворожены возможностью поднакопить денег и, вернувшись, хорошо подправить свои, давно ожидающие “капиталовложений”, хозяйственные дела. Непосредственная зарплата невелика, но если продать свои карточки за полторы-две тысячи рублей? А начальнику сказать, что украли, и получить талоны. Но и талоны на дополнительное питание можно тоже продать и прийти снова…». Поэтому карточки и талоны у таких работников отбирали, а кормили сначала непосредственно на рабочем месте, потом в специально созданной чайхане[933]. В этом мнении ветерана, на себе испытавшего реалии заводской жизни военного времени, четко читается негативная оценка таких поступков выходцев из Средней Азии. Нужно сказать, что жители азиатских республик вели себя подобным образом вне зависимости от места работы. И методы борьбы с их «несознательностью» тоже в целом были однотипными. В качестве меры в борьбе с дистрофией заведующий облздравом Шаклеин предлагал в том числе кормить «трудармейцев» на месте, «не выдавая больным на руки карточек, с отпуском на руки лишь части хлеба»[934]. Однако для понимания модели поведения этих людей нужно иметь в виду, что они оказывались в совершенно незнакомой для себя обстановке, в иной культурной среде, зачастую даже не имея возможности, в силу незнания русского языка, объясниться с окружающими. У них не было достойного жилья, одежды и обуви. Как правило, они не умели говорить и тем более читать по-русски, у них не было никакого представления о том, что такое карточки и талоны на питание. В этой ситуации их легко можно было обмануть и предоставить ложную информацию. Скорее всего, продавая по незнанию свои карточки, «трудармейцы» пытались не нажиться, а элементарно выжить в этих очень сложных для себя условиях. Но выбирали ошибочную стратегию. Коренная ошибка такого выбора была не в желании заработать на перепродаже, а в непонимании такого явления, как карточная и талонная система. Масштаб проблемы дистрофии, не только применительно к выходцам из Средней Азии, но и к остальным работникам танковой промышленности, был колоссальным. И начала дистрофия себя проявлять уже в течение первого года войны, когда в 1942 г. появились первые умершие от голода. Но в зависимости от предприятия эта проблема с течением времени развивалась по-разному. Здесь мы опять вынуждены разделить все предприятия на две группы: «большие» (заводы № 112, 174, УТЗ, УЗТМ и Кировский завод) и «малые» (заводы № 37/50, 76, 200 и др.). Причем в качестве критериев деления в данном случае нужно использовать два фактора. Во-первых, это масштаб. Крупные предприятия имели уже устоявшуюся сеть подсобных хозяйств, которые могли вполне сносно содержать, так как имели некоторую свободу маневра людскими и материальными ресурсами. В отличие от «малых» предприятий, у которых эти ресурсы были в дефиците. Во-вторых, «большая тройка» уральской танковой индустрии, горьковский завод № 112 и омский завод № 174 получили совершенно неожиданное преимущество, которое характеризовалось скорее не масштабами предприятий, а особенностями выпускаемой продукции. У них у единственных был в относительно свободном доступе транспорт, который в том числе они могли использовать для обслуживания собственных подсобных хозяйств и получения дополнительных продуктов питания. Танки, самоходки и тягачи на их основе выступали и как транспортные средства для перевозки людей и грузов, и как механизированные средства для всех видов сельскохозяйственных работ. Характер подсобных хозяйств (подхозы) заводов танковой промышленности был весьма разнообразным. Все зависело как от конкретного предприятия и его возможностей, так и от места расположения хозяйства. В момент своего создания осенью 1941 г. свердловский завода № 37 НКТП получил Пышминское подсобное сельское хозяйство, основная направленность которого – животноводство. Помимо того, что оно находилось в 25 км от города, хозяйство было разбросано по местности, «при тощей земле, требующей больших удобрений». Сельскохозяйственные участки были небольшими и на достаточном удалении друг от друга: в общей сложности 62 га пахотных земель располагались на 32 участках по 0,2—10 га каждый. Поэтому хозяйство «не представляло собой особой ценности для завода и было малопродуктивно»[935]. Большей важностью обладало Горнощитское подсобное хозяйство, которое находилось в 18 км от города (завод получил его в марте 1942 г.[936]). К сожалению, точно установить структуру этого хозяйства по имеющимся у нас документам очень сложно: часть текста невозможно прочитать. Но в него, в том числе, входили: 545 га пашни, 224 га выгона, 32 га усадьбы, овощехранилище на 300 тонн, мельница, 1 тыс. кв. м теплиц и 3,2 тыс. парниковых рам[937]. Но даже это «более ценное» хозяйство работало крайне неоднозначно. Урожайность картофеля и удойность молока были на очень низком уровне (оговоримся, что источник дает цифры общие по обоим подхозам). В среднем одна корова давала 3,84 л молока в день в 1942 г., 4,17 л – в 1943 г., 3,71 л – в 1944 г. и – 3,65 л в 1945 г. (По данным НКТП, удойность в хозяйстве бывшего завода № 37 осенью 1942 г. доходила до 5,1 л в день[938].) Урожайность картофеля падала все военные годы и составляла в 1942 г. 76 ц/га, в 1943 г. – 62 ц/га, 28 ц/ га – в 1944 г. и только 18 ц/га – в 1945 г.[939]. Два подсобных хозяйства завода № 76 в период подготовки посевной кампании в марте 1943 г. находились в очень печальном положении. Отсутствовал план посева. Ощущался общий дефицит кормов и семян. Рабочий инвентарь, транспорт и тракторы были в неудовлетворительном состоянии. В итоге подхозы дизельного завода оказались полностью не готовы к севу[940]. Одним из вариантов обеспечения работников индустрии в условиях войны стало развитие огородничества. Там, где государство не могло обеспечить своих граждан питанием, оно пыталось частично возложить проблему производства еды на плечи самих работников предприятий. Секретарь Свердловского обкома ВКП(б) А.П. Панин считал, что нужно вести соответствующую работу с населением: «Людям не разъяснили значение огородов, кто имеет огород – тот настоящий патриот»[941]. В условиях военного времени самостоятельное выращивание картофеля стало одной из основных форм дополнительного получения питания для населения. По данным Г.Е. Корнилова, посевные площади под картофель, используемые населением, были увеличены в полтора раза (на 49,8 %) – с 459,8 тыс. га до 689,0 тыс. га в целом по Уральскому региону. Но, что очень важно для нашего исследования, наибольший рост наблюдался в Свердловской и Челябинской областях, где посадки были увеличены более чем на три четверти (на 76,7 % и 75,6 % соответственно)[942]. Сам факт увеличения посевов говорит о резком возрастании роли картофеля, выращенного самостоятельно. Однако многие «несознательные» граждане не хотели (а чаще всего не могли) развивать огородничество и выращивать картофель. На партсобрании завода № 76 в апреле 1943 г. прозвучали следующие цифры. На тот момент 55 % рабочих завода имели собственные наделы (до 1,5 соток). В основном от собственных наделов отказывалась молодежь[943]. Если мы будем всё списывать только на «несознательность» молодых рабочих, то рискуем быть неточными. Нужно понимать, что в таком индустриальном центре, как Свердловск (а с таким же успехом мы можем говорить и о Нижнем Тагиле, Челябинске, Горьком и любом другом крупном городе), очень трудно заниматься огородничеством в силу элементарной географии. Свободных площадей под посадку в городской черте практически не было. Всё, что было возможно, уже давно засадили местные жители. Поэтому новые наделы могли возникнуть только за городом. Следовательно, воспользоваться таким наделом новичку было очень сложно: рабочий график практически не оставлял свободного времени, а для того чтобы добраться до загородного участка, необходимо было затратить значительные усилия. К этому нужно добавить весьма высокую вероятность кражи посаженного картофеля и проблемы с его хранением. С другой стороны, значительная часть работников танковых заводов (как и всех уральских предприятий) все же старалась самостоятельно выращивать продукты питания. Касалось это прежде всего местных жителей, которые могли и проследить за посевами, и сохранить убранный урожай. Но сделать это в крупном городе было трудно даже им. Население крупных промышленных центров зачастую было лишено дополнительной возможности самостоятельно вырастить продукты питания. Поэтому для многих семей единственной реальной формой получения еды для себя и семьи были рынок, сеть государственных магазинов и заводская столовая. В совершенно ином состоянии находилось сельское хозяйство работников УЗТМ. Помимо подхозов, завод мог через использование бронетехники и заводского железнодорожного транспорта активно использовать земли вокруг города. По данным авторов книги «Неизвестный Уралмаш», весной 1943 г. семья каждого работника завода получила приличный по размерам огород за городом вблизи поселка Красное (20–30 км от завода). Между заводом и поселком существовало железнодорожное сообщение. Курсировали заводские локомотивы с открытыми платформами, на которых были смонтированы скамейки. Разрабатывалась целина (то есть ранее какого-либо организованного хозяйства там не было) не силами отдельных семей. Заводское руководство специально выделило танки, к которым приделывались плуги. Именно с помощью такой техники была вспахана земля. Завод также организовал транспортировку урожая. Осенью выращенные овощи доставлялись в город с помощью железнодорожного транспорта или даже танков с установленными вместо башни коробами или платформами «с горой мешков», на которых «усаживалась толпа огородников с лопатами и ведрами»[944]. Так заводское руководство в очередной раз доказало, что нужды работников для него не пустой звук. Одна из особых форм обеспечения работников промышленности в советский период – децентрализованные заготовки (децзаготовки). Заводские ОРСы (в нашем случае) получали тот или иной сельскохозяйственный район, где могли закупать продукты питания по значительно более высоким ценам, чем плановые государственные заготовки. Но для успешного выполнения таких заготовок нужен был транспорт. При его отсутствии у предприятия просто не было возможности вывезти продукты питания на завод. В начале марта 1943 г. руководство УЗТМ просило обком, в том числе дать дополнительные ресурсы для получения продуктов питания для своих рабочих[945]. По запросу обкома секретарь по торговле Свердловского городского комитета ВКП(б) Бобров через несколько дней подготовил справку, где, в частности, указал следующее. Облзаготторг выделил в феврале для разных предприятий Свердловска (трест «Свердловскпромстрой», «Свердловэнерго», завод № 46 и другие) в общей сложности 426 тонн овощей и 84 тонны свежемороженой капусты. Но данные предприятия и организации не смогли вывезти весь этот объем продуктов питания именно из-за отсутствия транспорта. Поэтому Бобров рекомендовал овощи передать Уралмашу[946]. В этот же период на соседнем предприятии обсуждалась ровно та же проблема. 4 марта 1943 г. прошло партсобрание на заводе № 76. Среди других вопросов рассматривалась заготовка овощей для нужд предприятия. Руководству ОРСа вменялся провал заготовок продуктов питания. За весь зимний период ОРС смог заготовить только 50 тонн овощей, а всего заводу было выделено 600 тонн, которые находились у колхозов. Нужно было только вывезти их. Представитель ОРСа Уманский пытался оправдаться отсутствием транспорта. «По приказу директора завода… [нам] должны были выделить тягач, машины и людей». В этом случае можно было бы в феврале вывезти до 100 тонн картофеля. «Но танк не работает [так в тексте]», поэтому транспорта нет. Следовательно, ОРС не смог выполнить заготовки. Вроде бы все логично: в силу отсутствия транспорта (единственное транспортное средство – танк – было сломано) оказалось невозможным осуществить децзаготовки. Руководству ОРСа в этом случае нужно посочувствовать и срочно помочь найти возможность вывезти овощи. Но партком советского предприятия никогда не выбирал тривиальных (с современной точки зрения) решений! Вот что ответили на реплику представителя отдела снабжения: «Путь т. Уманского нереален и неправилен… Все спрятались за транспортом, а реально ничего не делается в этой части»[947]. Вместо помощи – осуждение. Поэтому, когда мы говорим о продовольственном снабжении танковых предприятий в годы войны, необходимо понимать, что ситуация во многом зависела от двух факторов: масштабы завода и особенности его производства. Именно в силу этих факторов танкосборочные заводы так выгодно отличалась даже от тех же агрегатных и дизельных предприятий НКТП. Вплоть до конца 1942 г. питание на танковых заводах было по преимуществу одноразовым: работники получали только один обед в заводской столовой. С начала 1943 г. начинается процесс организации на предприятиях НКТП сначала вторых обедов, а потом и третьих. В литературе и источниках часто встречается утверждение, что обеды были бесплатными для работников. Это, безусловно, так, но отметим, что финансовые возможности работника не были единственным фактором его благосостояния. Поскольку особенности развития советской системы распределения потребительских товаров (в том числе продуктов питания или в нашем случае обедов в заводской столовой), особенно в условиях войны, подразумевали не свободный рыночный обмен, а жестко регламентированную систему снабжения, где деньги играли второстепенную роль. Поэтому главным фактором получения питания в столовой были совершенно не деньги, а наличие, с одной стороны, права получить этот обед (талон), и с другой стороны, буквально физическое присутствие этого обеда (которого могло и не быть). При организации первого обеда заводы использовали прежде всего карточный фонд (то, что выделяло государство) и продукты, полученные в подсобных хозяйствах. Именно такая ситуация была на УЗТМ в мае 1943 г. [948] Следовательно, для организации вторых обедов необходимо было изыскивать дополнительные средства. Именно ими и стали децзаготовки. На первых порах военного времени они существовали как дополнительная возможность получить продукты питания, а впоследствии превратились в один из основных источников пополнения продуктового фонда предприятий танкопрома. В мае 1943 г. Свердловский обком ВКП(б) сделал месячный расчет потребности продуктов для улучшения питания работников танковой промышленности. Для введения вторых обедов получились следующие цифры (см. табл 3.9 на следующей странице). Обращает на себя внимание явное «ущемление» в организации вторых обедов дизельного завода. Для него количество вторых обедов не суммируется по предыдущим категориям, а жестко закрепляется в количестве 2500 человек. Соответственно, для него резко сокращалась потребность в продуктах питания. Если по количеству работников завод № 76 «отставал» от Уралмаша примерно в 5 раз, то по объему требуемых продуктов – в 8–9 раз. Таблица 3.9 Потребность в продуктах питания при введении вторых обедов на танковых заводах Свердловской области (на май 1943 г.)[949] Тем не менее эти данные наглядно показывают, что для организации дополнительного питания даже для ограниченного количества работников танковых заводов потребуется изыскать дополнительные источники. Их можно было взять только за счет децзаготовок и децзакупок, поскольку возможности получения дополнительных госфондов и существенных ресурсов для развития собственных подсобных предприятий у танковых заводов не было. В частности, в отчете парткома дизельного завода за вторую половину 1943 г. (отчет датирован маем 1944 г.) утверждается, что подсобные хозяйства работают неудовлетворительно[950]. Уже во второй половине 1943 г. реальные объемы децзаготовок только по заводу № 76 превысили прогнозируемые цифры обкома. Более того, децентрализованные ресурсы намного превзошли объемы государственных поставок. Заготовки мяса уже в августе были выше планов обкома почти на 2 тыс. тонн, а в течение IV квартала 1943 г. они находились на уровне 10 тыс. тонн ежемесячно, что равнялось почти троекратному превышению обкомовских планов. Децзаготовки дали возможность получить объем поставок больше, чем госфонды, по мясу на 32 %, по жирам – на 88 %, по крупам и картофелю – на 60 %[951]. Именно это позволило к концу года перевести всех работников завода № 76 на двухразовое питание. Однако относительно сроков перевода в источниках имеются существенные разногласия. В рукописи по истории дизелестроения указывается, что все работники стали получать второе питание «только начиная с 1944 года»[952]. В то же время в отчете парткома указывается более ранняя дата – сентябрь 1943 г.[953]. Поэтому достоверно сказать, когда именно дизельный завод смог обеспечивать всех своих работников как минимум двухразовым питанием, мы не можем. Но в любом случае это произошло к концу 1943 года. В 1945 г. 80 % работников этого завода было переведено уже на трехразовое питание[954]. Несколько иначе развивалась ситуация на вновь созданном заводе № 50. После его выделения из состава УЗТМ в сентябре 1943 г. агрегатный завод потерял очень важный в то время ресурс – уралмашевский транспорт. Следовательно, резко сократились возможности предприятия по развитию своих подсобных хозяйств и получению децзаготовок. И подхозы, и децзаготовки остались, но их вклад значительно снизился. В III квартале 1944 г. среднесуточная калорийность питания работников завода находилась на уровне 2500 кал. То есть не дотягивала даже до «нормальной» калорийности в 3 200. При этом нужно учитывать, что тяжелая физическая работа требовала гораздо большего объема питания. Во многом именно поэтому росли смертность и инвалидность. Ежедневно на работу не выходило около 500 человек[955]. Проверка жилых бараков завода № 50 в январе 1944 г. (мы уже говорили о ней выше) также показала, что из 40 жителей барака № 6 по ул. Азина (в основном здесь жили татары, башкиры и узбеки, русских – 12 человек) 70 % были дистрофиками. 15 человек, живущих в бараке, не работали от 1 до 4 месяцев: «валяются опухшими без помощи». 4 человека умерли от истощения. Все эти люди, как невыполняющие производственные нормы, получали плохое питание. Подобная ситуация наблюдалась в бараке № 4 (адрес был указан как «добавочный по Уралтяжстрою № 9»), где жило 30 человек. Из них 24 человека были больными. Многие из жителей не ели по нескольку дней. В этой ситуации комиссия, обследовавшая состояние бараков, указала, что 13 января в бараке был зам. директора по быту завода № 50 Бобылев и обещал доставить еду. Но к вечеру следующего дня помощь так и не последовала, 4 человека находились уже в очень тяжелом состоянии[956]. Все военные годы объемы децзаготовок, выполняемых силами самих предприятий, стремительно росли. В нашем распоряжении есть данные, позволяющие проследить эту динамику буквально по всем видам продуктов питания как в весе, так и в стоимости. Автор считает, что к любым показателям советской статистики в рублях нужно относиться крайне критически, поскольку зачастую эти цифры плохо коррелируется с фактическим объем выполненных работ или поставленных материалов (см. II главу). Наиболее достоверными будут объемы заготовленных продуктов (в весе). По важнейшему виду продовольствия в военные годы – картофелю – эти показатели были следующими: за 1942 г. в целом системой НКТП через децзаготовки было получено 1 066 тонн, за 1943 г. – 3786 тонн, а за 1944 г. уже 7211 тонн[957]. Таким образом, за 3 года децзаготовки этого товара выросли в 7 раз. Но эти данные не полные, поскольку кроме децентрализованных заготовок еще существовали децзакупки. В 1942 г. они дали несколько больше – 1150,4 т картофеля. И здесь мы опять сталкиваемся с невозможностью достоверно оценить объем поставок в рублях. Децзаготовки были оценены в 503,5 тыс. рублей, а больший объем децзакупок в гораздо меньшую сумму – 130 тыс. рублей![958] Именно поэтому сложно выявить долю всех децентрализованных источников поступления картофеля в общем объеме поставок этого продукта в системе НКТП. По данным ГлавУРСа, Наркомат получил в течение 1942 г. картофеля на 13714,1 тыс. рублей, в том числе из децисточников – на 2215.6 тыс. рублей[959]. Простой математический расчет дает нам 16,2 % доли последних. Но зная, что заготовки были дороже закупок почти в 4 раза, выявить реальное соотношение государственных поставок и децисточников нельзя. Более того, средняя стоимость 1 кг сильно разнилась в зависимости от региона. В Челябинской области в рамках децзаготовок было закуплено около четверти всего картофеля – 235,3 т. Но потрачено на его приобретение почти половина всех средств в рамках Наркомата — 233.6 тыс. рублей! Самым крупным поставщиком картофеля в 1942 г. стала Кировская область. Здесь через децзаготовки было приобретено 259,9 т на сумму почти в 10 раз меньшую, чем в Челябинской области – 28,6 тыс. рублей[960]. Такая дифференциация цен говорит нам о том, что никаких правил и установленных цен на закупки продовольствия по децентрализованным фондам не было. Можно лишь предположить, что на этом этапе их общий объем был относительно небольшой (возможно менее 15–20 %) в рамках НКТП. Точно также мы не можем определить долю всех децисточников в общем балансе продовольственных товаров в 1944 г. В отчете есть данные, что их объем увеличился на 54 млн рублей, или на 63,3 %, по сравнению с 1943 г. Следовательно, объем децзаготовок и децзакупок всех продуктов резко возрос, но, не имея отдельных данных по картофелю (как в весе, так и в рублях), мы снова не можем точно определить их значимость. Очевидно, она стала еще больше по сравнению с предыдущими периодами. Резко возросла роль ОРСов, которые тоже повысили объем поставок продовольствия. За 1944 г. они поставили потребителям 12 186 т картофеля (на 179 % больше, чем в 1943 г.)[961], что, на наш взгляд, вполне сопоставимо с объемом всех децзаготовок за этот же период. Но зная, насколько различалась ситуация на отдельных заводах в зависимости от его транспортных возможностей (например, УЗТМ и завод № 50), мы должны с осторожностью говорить о линейном улучшении питания работников всех танковых заводов. Их положение оставалось крайне дифференцированным в зависимости от предприятия и занимаемого положения на нем. Что очень хорошо подтверждается ситуацией на заводе № 50 в начале 1944 г. Ничего подобного на том же Уралмаше к этому времени уже не наблюдалось. В снабжении продовольствием населения СССР, начиная с середины войны, важную роль стали играть поставки продуктов питания из США. Их объемы по ленд-лизу непрерывно росли, начиная с 1942 г. и до конца войны. В 1942 г. – на сумму менее 190 млн долларов, в 1943 г. – почти на 500 млн, в 1944 г. – почти на 690 млн, в 1945 г. – почти на 550 млн долларов в ценах периода Второй мировой войны[962]. На данном этапе исследования мы не можем достоверно оценить долю иностранных продуктов в обеспечении питания работников танковой промышленности. Однако мы можем утверждать, что вклад США в этой части был весьма существенным. Только в 1944 г. СССР получил американского продовольствия на сумму более 9,6 млрд долларов в ценах начала 2018 г.[963] Видимо, лендлизовские товары поступали через госфонды, но их движение в отчете ГлавУРСа отражено не было. В целом в течение 1943–1944 г. питание работников танковой промышленности значительно улучшилось (см. таблицу 3.10). В 1944 г. заводы системы НКТП сделали ставку на улучшение питания рабочих и ИТР, выполняющих и перевыполняющих нормы (см. таблицу 3.11). Питание передовиков производства стало резко отличаться от среднезаводских показателей. Следствием этого выбора стало тяжелое положение рабочих, не выполняющих нормы. Именно эти люди были описаны комиссией горкома ВКП(б), проверявшей бараки завода № 50 (см. выше). С одной стороны, передовики-«стахановцы» резко улучшили свое положение, но с другой – значительная часть рабочих была поставлена на порог голодной смерти: не выполнил нормы – не получил нормальное питание, не получил нормальное питание – не можешь выполнить нормы. Таблица 3.10 Среднемесячная обеспеченность работников заводов НКТП отдельными продуктами питания в 1943 и 1944 гг. (в кг)[964] Таблица 3.11 Среднемесячная обеспеченность стахановцев на заводах НКТП отдельными продуктами питания в 1944 г. (в кг)[965] К концу войны напряженность с питанием в целом снизилась, но оставалась достаточно серьезной на отдельных предприятиях. В то же время на УЗТМ был предпринят ряд мер для оказания помощи своему коллективу, что позволило не только обеспечить питание на предприятии, но и дало возможность работникам и их семьям самостоятельно выращивать овощи. Организация рабочего времени и отдыха Для нормальной жизнедеятельности человека очень важно наличие полноценного отдыха. В условиях войны об этом очень часто приходилось забывать. Но все же совершенно обойтись без выходных дней было невозможно. Их количество в системе НКТП определялось Наркоматом и руководством каждого предприятия и в течение войны изменялось. Так, во второй половине 1942 г. их число ограничивалось 2 днями в месяц[966]. Но 2 дня выходных в месяц – это запланированная цифра. Реальность в 1942 г. была такова, что постоянные авралы и штурмовщина заставляли руководство предприятий и производственных цехов часто отменять тот или иной очередной выходной день. В течение года на заводе № 183 среднее количество выходных находилось на уровне ниже полутора раз в месяц[967]. Долго такое положение оставаться не могло. Человеческий организм не может постоянно находиться в напряжении и требует времени на восстановление. Понимали ли эту аксиому руководители всех рангов и уровней? От мастера и начальника цеха до наркома? Думается, что прекрасно понимали, но вечная погоня за выполнением плана заставляла их работать именно по выбранному сценарию. Тем не менее, с течением времени неизбежно приходит понимание необходимости введения дополнительных выходных. В мае 1943 г. УТЗ принял решение об установлении жесткого графика для каждого цеха завода, когда один выходной объявлялся каждую декаду месяца, т. е. 3 раза в месяц[968]. Однако на практике этого показателя не удалось достичь даже к концу 1944 г., когда в течение IV квартала среднее количество выходных в месяц было 2,6 дня (самый большой показатель в течение года)[969]. Если мы посмотрим на данные по другим заводам, то окажется, что политика введения выходных дней была различной на каждом предприятии в разные периоды войны. В среднем по Наркомату танковой промышленности в 1943 и 1944 гг. было соответственно 2,2 и 2,7 дня выходных в месяц на одного рабочего. Самое меньшее количество выходных среди всех заводов Наркомата в 1943 г. было у работников завода № 76: около 1,5 в месяц. (Интересно, что рабочие завода отдыхали только 17 дней в этом году, а в целом все работники предприятия имели в среднем 17,7 выходных[970].) В следующем году завод работал несколько меньше: 2 выходных в месяц. К этим показателям приближался Кировский завод: по 1,7 дня в 1943 г. и 1,8 – в 1944 г. Одним из самых «отдыхающих» танковых заводов был УЗТМ. Его работники имели в среднем 3,5 дня выходных в 1943 г. и почти 4 дня в 1944 г. Больше отдыхали только работники восстанавливаемого ленинградского Кировского завода – 4,2 дня в месяц[971]. При этом нужно учитывать, что в «нормальных», то есть невоенных условиях человеку в году полагалось 60 выходных дней (праздники, особые дни отдыха и 52 воскресенья)[972]. В годы войны, когда все очередные отпуска и праздничные дни были отменены, зачастую рядовые рабочие танковых производств были лишены даже одного-двух выходных дней в месяц. Обозначенные нами выше цифры – это среднее количество, в которое входят и рабочие, и «командный» состав. Именно последняя категория имела наиболее привилегированное положение. На заводе № 76, при всем его тяжелом социальном положении, для руководящих работников существовал специальный дом отдыха, где начальство могло отдохнуть в течение 6 дней: «Такой отдых, хотя и очень короткий, действовал самым целительным образом»[973]. С 1 октября 1944 г. ГКО попытался распространить практику обязательных трех выходных на все заводы. Более того, количество выходных в месяц для работников горячих цехов увеличивалось до 4 дней[974]. В реальности на многих заводах люди продолжали работать больше: как, например, на заводах № 76, № 50 и Кировском. Но все предприятия Наркомтанкопрома, начиная с III квартала 1944 г. (т. е. с октября), увеличили количество выходных: Кировский завод – с 1,5 дней на одного рабочего в III квартале до 2,3 в IV квартале; завод № 50 – с 2,3 до 2,6; завод № 200 – с 1,8 до более 2 и так далее[975]. Следовательно, в реальности требование ГКО соблюдено не было. Проблема введения дополнительных выходных была тесно увязана с продолжительностью рабочего дня. В среднем по всей промышленности страны она составила в годы войны 10–11 часов[976]. Примерно такой же она была и у предприятий танкостроения: в среднем работники работали по 10,2 часа в день в 1943 г., по 10,1 ч. – в 1944 г. и 9,9 ч. – в первой половине 1945 г. Самая высокая продолжительность рабочего дня была у работников Кировского завода – по 10,4 часа в день в 1943 и 1944 гг. и 10,3 – в первом полугодии 1945 г. Самый щадящий режим рабочего дня создало для своих работников руководство УЗТМ: по 10, 9,6 и 9,2 часа в день в 1943, 1944 и первой половине 1945 гг. соответственно[977]. Однако это средние показатели. Для понимания всей ситуации необходимо знать, как складывалось это рабочее время в реальности для разных категорий участников производственного процесса. При планировании бюджета рабочего времени на III квартал 1943 г. руководство завода № 183 исходило из средней продолжительности рабочего дня 10,0 часов (реально средняя продолжительность в течение этого года была на уровне 10,3 часа) для 10850 всех производственных рабочих. Из них 8250 человек должны были трудиться 11 часов, 1700 рабочих вредных и тяжелых производств – 8 часов, 900 подростков до 16 лет – 6 часов. К этому необходимо добавить кормящих матерей, которые имели сокращенный рабочий день; неизбежные опоздания на работу (например, из-за поломки трамвая) и походы в медпункт. Все это несколько сокращало среднюю по заводу продолжительность рабочего дня и делало его ниже 10 часов. Но в то же время обычной практикой были периодические авралы и штурмовщина, которые продолжительность, наоборот, поднимали. В итоге она находилась как раз на уровне 10 часов[978]. Таким образом, работники танковой промышленности находились в очень суровых трудовых рамках. Как, впрочем, и работники всех отраслей народного хозяйства СССР. Даже минимальных условий для восстановления сил у них просто не было. Работать приходилось на износ. По мере преодоления кризисных ситуаций в промышленности руководство страны шло на постепенное улучшение положения работников как всей промышленности в целом, так и танкостроения в частности. В январе 1943 г. для рабочих и инженерно-технических работников Наркомата танковой промышленности, занятых на производстве в горячих цехах (в сталеплавильном, прокатном, огнеупорном, кузнечно-прессовом и бронекорпусном производстве), были повышены нормы продовольственного снабжения[979]. В тяжелом положении оказались подростки, работающие на промышленных предприятиях военного времени. Указом от 14 марта 1943 г. президиум Верховного Совета СССР ограничил рабочий день подростков 6 часами и запретил их использование на сверхурочных работах, а в марте 1944 г. установил для них гарантированный еженедельный день отдыха и годовой отпуск в 12 дней[980]. Однако принятых мер оказалось явно недостаточно, и приняты они были слишком поздно. В июне 1945 г. на основных предприятиях Свердловской области (всего на 51-м заводе) был проведен медосмотр молодых рабочих в возрасте от 14 до 17 лет. Осмотром было охвачено 8173 подростка (5715 юношей и 2458 девушек). По заявлению заведующего Свердловским облздравом Шаклеина у 3676 человек (что составило 45 % от общего числа исследуемых) были обнаружены нарушения здоровья. Наиболее распространенными оказались следующие заболевания: различные формы туберкулеза (244 случая), заболевания верхних дыхательных путей (262 случая) и сердечнососудистой системы (239 случаев), нарушение питания, физическое недоразвитие (1184 случая) и др. По мнению Шаклеина, причинами этого стали плохие условия труда и быта, низкое качество питания, а также отсутствие полноценного отдыха подростков. Школьники в течение года отдыхали на каникулах три раза в год в общей сложности более трех месяцев. И в то же время подростки, работающие на производстве, отпусков не имели (кроме относительно небольших, введенных в конце войны)[981]. Такие тяжелые жилищно-бытовые условия на предприятиях танковой промышленности существовали потому, что от руководства заводов в первую очередь требовали непременного выполнения плановых показателей выпуска продукции, и за их нарушением всегда следовали выговоры, строгие выговоры, снятия с должности, отдача под суд и другие крайние меры. Но никогда в течение всей войны ни органы государственной или местной власти, ни руководство предприятий, ни партийные структуры на местах не думали об обеспечении рабочих всем необходимым как о чем-то обязательном, за невыполнение чего могли бы последовать какие-либо взыскания. Стремясь укрепить дисциплину, руководство повсеместно уповало на уголовно-правовые меры наказания, не уделяя должного внимания созданию элементарных жилищно-бытовых условий для рабочих. Глава IV Рост производства в условиях ограниченных возможностей § 1. Разработка новых образцов техники С 1942 г. начинается процесс разработки новых видов техники. Первоначально он шел крайне медленно и непоследовательно. Но впоследствии изыскательские работы стали приводить к вполне конкретным и перспективным результатам. Развитие легких машин Эвакуированный завод легких танков № 37 начал свой уральский этап в конце 1941 г. в крайне сложных условиях и закончил в середине 1942 г., войдя в состав УЗТМ. Но за тот короткий период, пока он существовал, на свет появилось несколько достаточно перспективных опытных образцов. Их появление было тесно связано с судьбой легкого танка Т-60. Его новый модернизированный вариант Т-70 получил несколько большее бронирование и 45-миллиметровую пушку. Но в то же время наследовал главные недостатки Т-60: в целом слабое бронирование и всего 2 члена экипажа. Именно последний фактор делал машины на базе еще довоенного плавающего танка Т-40 малоперспективными и уязвимыми на поле боя. К маю 1942 г. завод № 37 подготовил несколько образцов опытного легкого танка Т-45 (см. фото 8—11 приложения). Завод уже осваивал в то время серийное производство легкого танка Т-70. Предложение заслуживает пристального внимания хотя бы с той точки зрения, что предприятию удалось в очень трудных для себя условиях не только разработать, но собрать и испытать новый образец танка. Принципиально Т-45 отличался от Т-70 тем, что полностью создавался на базе серийного Т-60. Фактически конструкторам удалось только установить новую башню, которая ставилась в существующий погон танка Т-60, имела вооружение, идентичное Т-70, – 45-миллиметровую пушку. В то же время у Т-45 было более удачное расположение механизмов, чем у Т-70, поэтому вместо 4–5 выстрелов в минуту новый танк делал до 7–8. Бронирование танка было несколько легче, чем у Т-70. Толщина верхнего лобового листа у опытного образца была повышена по сравнению с Т-60 с 15 до 25 мм (35 мм у Т-70), а нижний оставался прежним – 35 мм (у Т-70 – 45 мм). Это позволяло сохранить ходовую часть предыдущей модели, поскольку удельное давление на грунт осталось практически прежним: 0,54 кг/см у Т-60, 0,578 – у Т-45, 0,72 – у Т-70. На танк должен был устанавливаться двигатель ЗИС-16 Миасского автомоторного завода им. Сталина мощностью 85 л. с., более надежный, чем ГАЗ-202 танка Т-70, и потреблявший не высокооктановый авиационный бензин, а бензин «второго сорта». Представители завода считали Т-45 более удачной заменой Т-70, поскольку новая модель позволяла запустить ее серийный выпуск немедленно, без серьезной перестройки производства. Новый танк можно было изготавливать почти полностью на старой оснастке, а значит, без снижения выпуска[982]. В конце июня 1942 г. все материалы по опытному Т-45 были переданы в центральные органы власти[983]. В течение весны – начала лета 1942 г. над созданием совершенно иной машины на базе легкого танка активно работали представители ЦНИИ-48. Фактически у разработчиков получилась первая советская самоходная установка. Представители института назвали свою машину: легкий «безбашенный танк усиленного бронирования» Т-48. Впервые идея была предложена директором ЦНИИ-48 А. С. Завьяловым секретарю Свердловского обкома ВКП(б) В. М. Андрианову 1 апреля 1942 г., в сопровождении диаграммы, сравнивающей тактические данные Т-48 и Т-70 (см. рисунок 6 приложения). А. С. Завьялов отмечал один из главных недостатков Т-70 – уязвимость его бортов и кормы не только от немецких 37-миллиметровых противотанковых пушек, но даже от 15-миллиметровых пулеметов. Лоб Т-48 предполагал бронирование в 45 мм, борт – 40 мм, корма – 30 мм. Отказ от башни был вынужденной мерой, но, с одной стороны, позволял усилить бронирование почти до уровня Т-34, а с другой – сохранить вес машины – 6,5 тонн (например, вес Т-70 был уже более 9 тонн)[984]. Тактико-технические требования на Т-48 были подготовлены к 30 июня 1942 года. ЦНИИ-48 и Военный металлургический комитет Всесоюзного научного инженерно-технического общества на основании опыта использования самоходов противником считали, что основной тактической задачей Т-48 должна стать «подсобная работа» в помощь средним и тяжелым танкам при прорывах укреплений противника. Благодаря мощному бронированию и 45-миллиметровой пушке, «безбашенный танк» будет эффективно бороться с огневыми средствами и средними танками противника. Благодаря простоте конструкции и базе Т-60, новая машина могла быть быстро и легко запущена в серийное производство[985]. Однако все эти перспективные разработки так и остались «на бумаге». В июле 1942 г., в связи с началом производства в Свердловске средних танков Т-34, завод № 37 НКТП перестал существовать и вошел в состав УЗТМ. Следовательно, в Свердловске закончилась недолгая история производства легких танков. Все опытные разработки новых легких машин для Уралмаша оказались лишними. У нового производства была совершенно иная задача – организация выпуска среднего танка. В этих условиях про данные разработки легких машин в Свердловске забыли и не вспоминали уже никогда. Однако выпуск легких машин продолжался на заводе № 38 в Кирове и на ГАЗе, а броневых корпусов – на заводах № 176, 177 и 180 НКТП. Попытки модернизации средней бронетехники Основной советский средний танк Т-34, воспетый в отечественной историографии, мемуаристике и художественной сфере, тем не менее обладал значительным набором недостатков. В первой главе мы уже говорили об основных конструктивных и производственных проблемах средней машины. К этому необходимо добавить серьезные затруднения с организацией его производства на восточных танковых заводах. Но самое главное, что танк уже к концу 1942 г. начал устаревать настолько, что требовалась модернизация существующей серийной модели или даже полная ее замена. Московский филиал ЦНИИ-48 в конце 1943 г. проделал большую работу по обобщению опыта боевого применения Т-34. Исследовалась поражаемость среднего танка в зимних боях 1942–1943 гг. (под Сталинградом) и летних боях 1943 г. (под Орлом). Итоги исследования звучали как приговор знаменитому советскому среднему танку. Если в летних боях 1942 г. немцы имели в основном артиллерию калибром 50 мм и менее (см. выше), то под Сталинградом на долю крупных калибров 75 и 88 мм приходилось уже не менее 30 %, а на долю 50-миллиметровых пушек около 40 %. Под Орлом противотанковая артиллерия противника уже состояла в основном из крупных калибров. Причем кумулятивные снаряды и под Сталинградом, и под Орлом использовались в незначительном количестве. По выводам исследователей, сопротивляемость брони Т-34 зимой 1942–1943 гг. была недостаточной, а под Орлом уже неудовлетворительной. Следовательно, этому танку необходимо было искать замену. Выводы исследования о поражаемости брони Т-34 в зимних боях под Сталинградом, по словам самих исследователей, нельзя было считать совершенно объективными, поскольку со времени боев прошло около года, не было сведений об отдельных операциях, где были потеряны танки, и отсутствовали данные о четких причинах выхода машин из строя. Обследованию были подвержены 304 подбитых танка, находившихся в ремонте на заводе № 180. Дополнительно были использованы материалы о 105 корпусах Т-34. Летние исследования ЦНИИ-48 под Орлом были лишены этого недостатка, поскольку были проведены сразу же на месте после завершения боев: данные собирались и систематизировались с 5 июля по 4 августа 1943 г. уже по 1036 танкам Т-34 и КВ (в подавляющем большинстве изучались средние танки)[986]. До второй половины 1942 года Т-34 еще оставался относительно защищенным танком, поскольку у противника в качестве противотанковых средств преобладали калибры противотанковой артиллерии до 50 мм. Даже 50-миллиметровая противотанковая пушка немцев не наносила советскому среднему танку большого вреда. Выше мы уже видели результаты исследования августа – сентября 1942 г., когда для поражения Т-34 немцы вынуждены были использовать 50-миллиметровую пушку в основном для ударов по бортам советского танка. Более половины всех попаданий в корпус Т-34 (вне зависимости от того, была пробита броня или нет) приходилось на подкрылки, а на лобовые детали – только 22,65 %. Менее всего страдала башня танка – 19,14 % от всех попаданий[987]. Следовательно, немцам для поражения советского среднего танка приходилось действовать преимущественно из засад и целиться в наименее защищенные части корпуса Т-34. Видимо, именно в результате этого исследования специалисты Броневого института совершили свою главную ошибку за все предвоенные и военные годы: они составили совершенно неверный прогноз дальнейшего развития бронезащиты отечественных средних танков. В конце декабря 1942 г. сотрудники ЦНИИ-48 подготовили доклад «Создание брони для средних и тяжелых танков и разработка технологии ее изготовления на новых промышленных базах». Среди правильных и логичных выводов о том, какими свойствами должна обладать танковая броня, в докладе в качестве первого обобщения было указано, что основным требованием к тактикотехническим характеристикам отечественных танков должна стать способность выдерживать попадания с малых дистанций. Этот тезис был основан на данных первого исследования поражаемости советских танков (август – сентябрь 1942 г.). В частности, в тексте доклада содержалось утверждение, что немецкие противотанковые орудия для того, чтобы не обнаружить себя, стараются навязать бой на дистанции до 500 м[988]. Авторы исследования достаточно подробно разобрали систему противотанковой обороны (ПТО) противника на уровне пехотного полка, пехотной дивизии и мотодивизии. Они указали, что основу ПТО немцев составляли 37-миллиметровые пушки и некоторое количество пушек калибром 50 мм. При этом было указано, что часто для борьбы с советскими танками использовались 88- и 105-миллиметровые зенитные орудия[989]. Именно для защиты от калибров до 50 мм практически идеально подходило бронирование советского среднего танка (как, впрочем, и тяжелого)[990]. Для таких условий и был спроектирован этот танк. Вплоть до осени 1942 г. броня Т-34 в целом успешно справлялась с поставленными задачами. Но уже в битве за Сталинград ситуация начала резко меняться. На вооружении противника стали массово появляться новые противотанковые артиллерийские системы, которые в течение относительно непродолжительного периода (около полугода – от Сталинградской до Курской битвы) свели на нет все преимущества бронирования советских средних и тяжелых танков. Советская бронетехника оказались практически беззащитна после появления у противника в массовом порядке новых, более мощных противотанковых систем калибром 75 и 88 мм. По расчетам сотрудников ЦНИИ-48, под Сталинградом на долю противотанковой артиллерии крупных калибров приходилось не менее 30 %. Теперь у немцев исчезла необходимость выбирать для поражения борт Т-34 или КВ. Лоб и башня советских танков оказались незащищенными с любого ракурса. 75миллиметровые пушки давали 89 % сквозных поражений по броне Т-34, а 88-мил – лиметровые – 97,8 %, тогда как 50-миллиметровые пушки давали только 36,3 % опасных поражений. Поэтому крупные немецкие калибры позволяли вывести танк из строя уже при первом попадании, а в среднем Т-34 выдерживал только два попадания снаряда противника[991]. Выводы двух комиссий ЦНИИ-48 по поражаемости танков Красной Армии в 1943 г. (и под Сталинградом, и под Орлом) относительно живучести знаменитого советского среднего танка оказались для него совершенно неутешительными. Преимущества бронирования Т-34, которые он получил ранее благодаря своей удачно разработанной бронезащите, теперь «им уже полностью утеряны, а недостатки его, в частности значительная перегрузка, и отсюда недостаточные скорость и маневренность, в особенности в тяжелых условиях движения, а также неудовлетворительная видимость у танка, стали решающими для судьбы танка в бою. Коренная модернизация танка Т-34 стала совершенно необходимой». И если под Сталинградом средняя машина еще имела некоторые преимущества в лобовом и башенном бронировании, то под Орлом, после дальнейшего увеличения доли крупнокалиберной противотанковой артиллерии противника, все участки корпуса Т-34 (как и тяжелого танка КВ) оказались абсолютно уязвимы. Более 50 % всех потерь или 70 % потерь от пробития брони под Орлом приходились на поражение башни и лобовой детали корпуса[992]. Исследователи считали, что броню средней машины нужно либо радикально усилить до полной непробиваемости снарядами 75 и 88 мм, либо, наоборот, максимально облегчить бронирование для предотвращения поражаемости только от осколков и малых калибров, что позволит резко увеличить скорость и маневренность. Оба предложения позволяли значительно снизить общие потери Т-34. В то же время представители ЦНИИ-48 не видели реальных дальнейших перспектив развития среднего танка: «Для Т-34 нет возможности создать достаточно удовлетворительное по стойкости бронирование». Танк уже перетяжелен, из-за чего он потерял два других своих преимущества – скорость и маневренность. Следовательно, для реального повышения живучести танка необходимо было усиливать все его броневые детали. Но машина уже не имела таких возможностей. «Замена танка Т-34 другим, более надежно забронированным танком, а также модернизация самого танка Т-34 путем усиления броневой защиты наиболее ответственных деталей стала совершенно необходимой»[993]. В качестве временной меры было предложено два варианта возможного усиления брони Т-34. Для их осуществления необходимо было пересмотреть весовую программу танка. Представители института предлагали изыскать возможности облегчить неброневые детали и броневые детали бортов и кормы корпуса для высвобождения не менее 1,5 тонны общего веса. По первому варианту предполагалось усиление бронирования лба башни до полной неуязвимости от крупнокалиберной артиллерии противника и бортов башни до частичной неуязвимости (под углами 0—45°) при общей площади бронирования около 3,3 кв. м, что даст возможность избежать до 40 % потерь от поражений брони, полученных в оба периода (это покрывало до 30 % всех потерь танков). По второму варианту – усиливались лоб башни и лоб корпуса до полной неуязвимости при общей площади бронирования около 3,7 кв. м, что позволяло ликвидировать до 30 % потерь, подобных полученным под Сталинградом и до 40 % – под Орлом (снова до 30 % всех потерь танков)[994]. Казалось бы, уже существует возможность замены серийного среднего танка. В течение второго полугодия 1942 г. на Уральском танковом заводе был разработан танк Т-43, обладавший значительно более мощным бронированием, чем серийная модель Т-34. При усилении лобового бронирования до 75 мм и бортов до 60 мм маневренность новой модели сохранилась на уровне Т-34 (напомним, что бронирование корпуса Т-34 – 45 мм). Это удалось сделать прежде всего за счет замены пружинной подвески Т-34 на торсионную, что в значительной степени облегчило конструкцию машины. Последний факт принципиально важен – устаревшая еще в конце 1930-х гг. пружинная подвеска знаменитого советского танка не имела никаких перспектив в развитии. А самый главный ее недостаток – это слишком большие габариты, которые делали внутреннее пространство танка очень тесным для экипажа и придавали излишний вес конструкции. Требовалась кардинальная переработка этого элемента ходовой части машины. Конструкторам завода № 183 это вполне удалось. Уже к середине 1943 г. советское танкостроение могло дать адекватную замену среднему Т-34. Новый танк имел 78,5 % деталей, заимствованных у Т-34, что в значительной степени облегчало его запуск в серийное производство (это выгодно отличало его от нового тяжелого танка серии ИС – о нем речь пойдет ниже). При этом трудоемкость его изготовления, после отработки всех производственных операций, обещала быть на 15–20 % меньше, чем у серийного Т-34. Конструкторам, по требованию ГАБТУ, удалось установить в нем даже более мощную 85-миллиметровую пушку[995]. По большому счету, это было дальнейшее развитие работы над предвоенным опытным образцом Т-34М, который должен был заменить серийную машину, но этого до войны сделать так и не успели (см. подробнее в I главе). С конца 1942 г. по июнь 1943 г. шла проработка опытных образцов Т-43. Был завершен большой испытательный пробег (по свидетельству парторга завода № 183, – 3509 км). Конструкторы учли большинство замечаний, высказанных со стороны ГАБТУ КА, кроме одного – не удалось убрать люк механика-водителя на лобовой детали корпуса. Но в июне 1943 г. нарком В.А. Малышев приостановил дальнейшие испытания (в том числе испытательный пробег Нижний Тагил – Москва – Нижний Тагил)[996]. Правда, в начале августа он издал приказ о полигонных испытаниях новой опытной машины[997]. УТЗ был готов запускать Т-43 в серийное производство в III квартале 1943 г. и даже начинал рассчитывать бюджет рабочего времени с учетом выпуска новой машины. Но в серию танк так и не пошел. Четкого и ясного ответа, почему не состоялась история Т-43, в существующей литературе нет, хотя процесс создания и совершенствования опытных образцов этого танка рассмотрен достаточно подробно. Исследователи С.В. Устьянцев и Д.Г. Колмаков считают, что главный недостаток опытной машины крылся в неустранимых конструктивных огрехах[998]. Авторы труда «Неизвестный Т-34» утверждают, что основная проблема заключалась в невозможности дальнейшей модернизации опытного танка[999]. Но все эти аргументы кажутся нам неубедительными, поскольку данные факторы оказались не актуальны по отношению к новому варианту модернизации серийного среднего танка – Т-34-85. Вот уж где действительно были исчерпаны все реальные возможности дальнейшего развития! М.Н. Свирин главной причиной прекращения проекта Т-43 считал боязнь советского руководства того, что подготовка производства новой машины «повлечет за собой некоторое снижение объемов ее выпуска в канун планировавшихся обширных наступательных операций»[1000]. Нам видится, что все претензии к Т-43 были совершенно иного рода. Они не относятся к конструктивным особенностям или отдельным недостаткам этого танка. Вся проблема заключалась в сугубо экономических причинах. Для нового среднего танка просто негде было изготавливать катаные броневые листы. Дело в том, что завод № 183, являясь головным и крупнейшим изготовителем Т-34, в качестве одного из основных поставщиков бронелиста толщиной 45 мм имел соседнее предприятие – НТМЗ (лобовая, кормовая и бортовые детали корпуса Т-34). В то же время Новотагильский завод вплоть до конца февраля 1944 г. производил в основном именно такой лист и в основном для завода № 183. В январе и апреле 1943 г. металлургическое предприятие получало заказы почти на 7 тыс. тонн бронелиста в месяц. К июлю общая программа была снижена до 6,3 тыс. тонн. Из них на 45-миллиметровый лист для УТЗ в январе и апреле приходилось почти 70 % выпуска всего броневого производства, или 4,3–5 тыс. тонн (остальная часть – на листы 25–35 мм для легких самоходок и танков других заводов НКТП), а в сентябре – 83 %. Но объем производства листа для завода № 183 увеличился незначительно – до 5,2 тыс. тонн. К осени общий план повысили почти до 6,6 тыс. тонн, но доля заказов для УТЗ возросла до 92 %, или 6,1 тонн. К концу года общий объем планового производства бронелиста на НТМЗ увеличился до 8,8 тыс. тонн, а доля 45-миллиметровых листов для завода составила почти 60 %, или 5,3 тыс. тонн. В первые два месяца 1944 г. объем и структура заказов на броневой прокат НТМЗ снова продолжили свои изменения: в январе – общий объем 7,3 тыс. тонн, доля УТЗ – 68 %, или 5 тыс. тонн; в феврале – общий объем 8 тыс. тонн, доля УТЗ – 56 %, или 4,5 тыс. тонн. Таким образом, в течение всего обозначенного периода НТМЗ выпускал броневой лист толщиной только до 45 мм. При этом Уральский танковый завод оставался основным потребителем этой продукции, забирая больше ее половины. Средний объем планируемых поставок новотагильского бронелиста на завод № 183 находился на уровне 5 тыс. тонн. Для сравнения: корпусные производства других танковых заводов (УЗТМ, заводы № 38,112, 174 и др.) должны были получать от нескольких сотен до 1 тыс. тонн брони[1001]. Кроме Новотагильского завода, 45-милиметровый лист выпускали ММК и КМК, но уже для широкого круга предприятий, производивших корпуса Т-34 и САУ на его базе: УЗТМ, заводы № 112 и 174 НКТП, тот же УТЗ. Именно эти три завода (ММК, КМК и НТМЗ) до середины 1944 г. были единственными изготовителями 45-миллиметровой катаной брони для Т-34. В системе Наркомата черной металлургии действовали еще Выксунский, Кулебакский и Чусовской заводы, которые выпускали бронелисты, но толщиной только до 20 мм. Общий объем производства первых двух предприятий находился на уровне нескольких сотен тонн, а третьего – 2–3 тыс. тонн. В самом конце Великой Отечественной войны 45миллиметровый лист в незначительном объеме начал выпускать Кулебакский металлургический завод, в основном для горьковского завода № 112[1002]. Листы толщиной 60 мм и более на тот момент делал только один завод в стране – ММК, остальным не позволяла мощность прокатных станов. Из всего объема бронепроката ММК комплекты для тяжелых машин (листы до 60 мм) в январе, апреле и июле 1943 г. составляли до 20 %, или 1 тыс. тонн, 4,2 тыс. тонн и 4,5 тыс. тонн соответственно[1003]. К примеру, майская программа для Кировского завода (именно для майской программы ММК изготавливал бронелисты в апреле) составила 100 танков КВ-1с и 85 самоходных установок СУ-15 2[1004]. Осенью 1943 г. начался переход танковой и металлургической промышленности на новую модель тяжелого танка серии ИС. Он уже имел более толстую катаную броню – до 90 мм. План на сентябрь для ММК по бронелисту резко сократился: с примерно 16 тыс. тонн в июле до 12,9 тыс. тонн в сентябре, т. е. на 20 %[1005]. Металлургический комбинат готовился к освоению нового типа брони. Впоследствии ММК стал снижать общий объем выпуска броневых листов: в марте 1944 г. – 17,5 тыс. тонн, в ноябре – 16,5 тыс. тонн, в январе 1945 г. – почти 15 тыс. тонн. Доля комплектов бронелистов для тяжелых танков и САУ на ММК за этот период резко возросла до более чем 80 %: 12 тыс. тонн в январе 1945 г. Уже в начале 1944 года Магнитогорский комбинат перестал выпускать 45миллиметровый лист. Это производство теперь возлагалось в основном на КМК и в значительной степени на НТМЗ[1006]. Факт начала работы Мариупольского завода крайне примечателен для нашего рассуждения. В 1944 г. именно производственные возможности завода им. Ильича позволили начать организацию серийного выпуска нового нижнетагильского среднего танка Т-44 в Харькове. К концу 1944 – началу 1945 гг. Мариупольский завод вышел на уверенное четвертое место по общему объему выпуска броневого листа. Он максимально приблизился к уровню производства НТМЗ: 8,5 тыс. тонн против 10 тыс. тонн Новотагильского завода[1007]. Снятие с производства Т-34 и начало серийного выпуска Т-43 в 1943 г. означало, что советская металлургия должна почти полностью поменять существующую структуру броневого проката. Тот массив бронелиста, который ранее приходился на Т-34, практически исчезал. А параллльно с организацией выпуска проката для серии ИС необходимо было бы организовать массовое производство броневых листов, толщина которых фактически равнялась параметрам катаной брони старого тяжелого танка. В этой ситуации НТМЗ фактически оставался бы без основной части заказов (а в перспективе и КМК, поскольку очевидно, что Т-34 придется снимать с производства), а основная тяжесть по выпуску броневого листа для тяжелых и уже новых средних танков должна была лечь на одно предприятие – ММК. Только он на тот момент имел техническую возможность массово выпускать бронелисты такой толщины. Комбинат должен был бы резко увеличить производство толстых бронелистов в достаточно короткий период. Но справиться с таким объемом работ один завод был не в состоянии. Следовательно, запустить в массовое производство Т-43 вместо Т-34 не было никакой возможности – у него просто отсутствовала бронепрокатная база. Как не было возможности запустить Т-43 вместе с серийным танком. Справедливости ради нужно отметить, что с марта 1944 г. (примерно через полгода после отказа от Т-43) ситуация для НТМЗ резко изменилась, когда он, впервые за военные годы (не считая осени 1941 г.), получил заказ на более толстый лист. В конце I квартала 1944 г., в связи с резким увеличением объема выпуска тяжелых машин, в программе НТМЗ появился комплект бронелистов 30–60 мм для Уралмаша. Металлургический завод с марта 1944 г. резко сократил выпуск 45миллиметровых плит для УТЗ – с 5 до 3 тыс. тонн из общего ежемесячного объема в 10 тыс. тонн. Начиная с этого момента, основным потребителем новотагильского листа (в общем весе) становится не завод № 183, а Уралмаш. Ежемесячно в конце 1944 – начале 1945 гг. в Свердловск планировалось поставлять примерно по 5 тыс. тонн листа толщиной 30–75 мм (летом 1944 г. УЗТМ начал выпуск новой самоходки СУ-100, которая имела 75-миллиметровую лобовую катаную броню). Факт начала производства на НТМЗ более толстой брони и ее массовой поставки на Уралмаш (т. е. в другой город, не Нижний Тагил), тем не менее, не меняет общей картины. В любом случае объем выпуска листов толщиной 75 мм был в значительной степени ниже уровня 50 % от общего производства бронелиста, поскольку указанные показатели (3, а потом 5 тыс. тонн) касаются заказа на комплект броневых листов толщиной от 30 до 75 мм. К сожалению, на данный момент у автора отсутствуют данные ежемесячного выпуска продукции НТМЗ, и пока невозможно точно вычислить объем выпуска 75-миллиметровых листов. В то же время Свердловск находился от Нижнего Тагила относительно недалеко и имел прямое железнодорожное сообщение. Организация нового направления перевозок на таком незначительном расстоянии (около 140 км) и в незначительном объеме (9,3 % от общего выпуска бронелиста в целом по стране по состоянию на январь 1945 г.) не могла вызвать серьезных трудностей. Нужно также учитывать, что этот объем катаного бронеметалла теперь не поставлялся с ММК. В действительности выпуск броневых листов толщиной 60 и более миллиметров в Мариуполе начался только в начале 1945 г. и вплоть до конца войны оставался крайне незначительным. Бронекорпусное производство сталинградского завода № 264 (комплекты деталей корпуса Т-44, об этом ниже) продолжали обеспечивать уральские заводы. В мае 1945 г. ММК должен был поставить в Сталинград почти 1,5 тыс. тонн комплектов листов толщиной 8—75 мм, НТМЗ – 1,05 тыс. тонн толщиной 45–75 мм, а завод им. Ильича – только 0,26 тыс. тонн толщиной 30–90 мм[1008]. Поэтому на этапе окончания Великой Отечественной войны Мариупольский завод еще не мог нарастить свой довоенный объем броневого проката. Более того, в рамках I главы мы уже говорили о том, что все военные годы уральские металлургические предприятия не могли увеличить свое производство в силу острой нехватки рудного сырья и коксующихся углей. Добавим к этому острый дефицит огнеупоров для нормального объема текущих ремонтных работ. Организация выпуска новых танков Т-43 (даже без учета возможностей восточных бронепрокатных станов) неизбежно сталкивалась с проблемой развития добычи и производства сырья для основного производителя броневого металла – уральской металлургии. Преодолеть это противоречие без решения вопроса об увеличении общего выпуска черного металла было невозможно. Но вернемся к попыткам модернизации среднего танка. Сталинское руководство приняло единственно возможное в той ситуации решение: оставить на вооружении Т-34, но уже в модернизированном виде. 1 января 1944 г. ГКО принял на вооружение новый вариант среднего танка: Т-34 с 85-миллиметровой пушкой С-53 образца 1944 года. Однако на этом этапе его конструкция и дальнейшее будущее еще не были окончательно утверждены. Пока же новый танк должен был вооружаться новой пушкой, установленной в штатный погон башни взамен 76,2-миллиметровой пушки Ф-34. Первоначальный план перехода подразумевал постепенное увеличение выпуска новых образцов на всех заводах, выпускавших Т-34, с 25 штук в январе до 800 штук в апреле 1944 г. Только с мая 1944 г. танковая промышленность должна была полностью перейти на новую пушку: с января выпуск начинался на заводе № 112, с февраля – на заводе № 183, с марта – на заводе № 174 и Кировском заводе. Причем только в марте УЗТМ должен был начать изготавливать Т-34 с расширенным до 1600 мм погоном: в марте – 10 штук, а в апреле – 50[1009]. Скорее всего, это была попытка оставить весовые характеристики танка на прежнем уровне и сохранить прежний объем производства. Однако старая башня не могла использоваться для новой пушки, так как была слишком мала. Уже 23 января 1944 г. ГКО частично пересмотрел свое решение и утвердил новый график выпуска Т-34 с пушкой С-53 – с новыми башнями под широкий погон, конструкция которых была окончательно утверждена ГКО в середине декабря 1943 г.[1010] С конца января 1944 г. первым производство новой башни должен был начать восстанавливаемый в Харькове объединенный завод № 75 НКТП для завода № 112: 75 башен с расширенным погоном в феврале и 100 – в марте[1011]. Сталинское руководство все же оставило для завода № 112 в плане на февраль (был утвержден 5 февраля) 25 танков Т-34-85 с «нормальным погоном» против 75 Т-34-85 с «расширенным погоном». Все остальные заводы должны были продолжать выпускать средний танк старого образца[1012]. 19 февраля 1944 г. вышел приказ наркома танковой промышленности В.А.Малышева, где подробно были разъяснены меры по немедленной модернизации брони Т-34 с расширенным погоном. Во-первых, резко возрастало бронирование лба корпуса и передних боковых стенок башни – до 75 мм, а бронировка люка механика-водителя и защиты пулемета – до 90 мм. Увеличение веса должно было компенсироваться снижением бронирования на 5—10 мм днища, крыши, нижнего кормового листа и других второстепенных элементов корпуса. Во-вторых, необходимо было повысить надежность трансмиссии танка за счет изменения настроек коробки перемены передач, бортовых передач и т. д. Третье изменение касалось пожарной безопасности машины: требовалось отработать перенос топливных баков из моторного и боевого отделений на кормовую часть[1013]. Таким образом, на этом этапе был выбран некий смешанный вариант нового бронирования среднего танка, фактически включавший все предложения ЦНИИ-48 в части усиления толщины корпуса. Нарком поставил предельно жесткие сроки. Уже к 1 марта УТЗ должен был выдать всю необходимую техдокументацию заводам, занятым в производстве Т-34: № 50, 112, 174 и УЗТМ. Завод № 183 должен был изготовить два опытных образца к 15 марта и испытать их до 22 марта, заводы №№ 112 и 174 – к 25 марта изготовить по одному новому танку по чертежам завода № 183. Но самое интересное, что всем директорам обозначенных заводов необходимо было, не дожидаясь результатов испытаний, сразу же после получения чертежей приступить к подготовке техпроцесса[1014]. Это был довольно странный приказ, и реальных последствий он не имел. В таком виде модернизация Т-34 не была осуществлена. В итоге был выбран первый вариант ЦНИИ-48 – как самый дешевый и простой при реализации, поскольку второй вариант предусматривал увеличение толщины лобового листа (что было затруднительно уже само по себе – см. на проект Т-43) и не давал принципиальных преимуществ. Тем более невозможен был смешанный вариант, содержащийся в февральском приказе В. А. Малышева: усиление всей башни и лба корпуса. Именно так на свет появился Т-34-85 с более мощной 85-миллиметровой пушкой. На танке установили литую башню с толщиной брони в лобовой проекции 90 мм, по типу башни Т-43. Тем более что технологический процесс и ее конструкция в целом уже были отработаны специалистами Броневого института, которые в 1943 г. в рамках работ по созданию литой брони высокой твердости для тяжелых танков ряд изысканий вели по литым башням Т-43[1015]. Новая башня имела дифференцированную броню: лоб – 90 мм, борт – 75 мм, корма – 52 мм. По данным исследователя С.В. Устьянцева, к концу февраля 1944 г. технология производства новой башни и все работы по монтажу оборудования на заводе № 183 были закончены[1016]. Это было единственно возможное усиление бронирования среднего танка. Изготовить новую литую башню не составляло большого труда (по сравнению с организацией массового производства 75-миллиметровых броневых листов): ее могли делать и впоследствии делали все бронекорпусные производства заводов № 112, 174, 183. Правда, и здесь не обошлось без недостатков. Новый вариант Т-34 был разработан и принят без настоятельной рекомендации ЦНИИ-48 об изыскании возможности облегчить существующую конструкцию корпуса. Если быть точным, то вес бронекорпуса без башни все же несколько снизился – с 11,5 тонн до 11,35 тонн. Тогда как вес башни (без вооружения) увеличился с 3,14 до 4,56 тонн[1017]. Другими словами, новая башня дала танку более 1,5 тонн нового веса, а массу корпуса (без башни) удалось уменьшить всего на 150 кг! Напомним, что ЦНИИ-48 в качестве одного из радикальных вариантов модернизации Т-34 предложил оставить на Т-34 только легкую броню, поскольку в этом случае его выживаемость увеличится за счет повышенной маневренности. Конструкция танка уже в 1943 г. была предельно перегружена, что привело к недостаточной скорости. В настоящее время среди исследователей нет единого мнения об изменениях весовых характеристик Т-34. С.В. Устьянцев и Д.Г. Колмаков считают, что с 1943 по 1944 г. (т. е. Т-34 и Т-34-85) вес танка увеличился с 31,4 до 33 тонн[1018]. Авторы коллективной работы «Неизвестный Т-34» называют несколько иные данные: с 30,9 до 32,2— 32,5 тонны[1019]. М. Барятинский увеличивает вес с 30,9 до 32 тонн[1020]. Но в любом случае весовые характеристики модернизированного танка снова были повышены более чем на тонну (как раз разница в весе, указанная нами), а значит, скорость и маневренность вновь несколько снизились, что шло вразрез с рекомендациями специалистов Броневого института. Новый вариант модернизации только усилил эти недостатки. В 1938–1939 гг. прототип нового среднего танка – Т-32 проектировался с учетом веса 19 тонн[1021]. Уже после принятия на вооружение и начала серийного производства вес Т-34 постоянно увеличивался все годы выпуска, достигнув в итоге 32–33 тонн. Но подвеска и мощность двигателя за это время фактически не изменились. Более того, необходимо учитывать, что двигатель В-2 первоначально разрабатывался для быстроходного танка БТ, который, в зависимости от модификации, весил от 11 до 14 тонн. Таким образом, к концу войны разница между проектным и реальным весом Т-34 составила 12 тонн или более, но мощность двигателя и характеристики подвески не изменились. Однако полностью внедрить новую башню и отменить в производстве старую оказалось не так просто. Изначально только к лету 1944 г. планировалось перейти на производство новой модификации на всех заводах. Но и этот срок оказался невыполнимым. В конце марта 1944 г. нарком танковой промышленности приказал утвердить новые сроки перехода омского завода № 174 на выпуск Т-34 с новыми пушками. В апреле необходимо было изготовить первые 15 танков с пушкой С-53, но установленной в штатный погон. С мая предписывалось выпускать Т-34 только с новыми пушками. Переход на новые башни должен был затянуться до сентября 1944 г.: в мае необходимо было изготовить 25 танков с новыми башнями с погоном 1600 мм, в июне – 50, в июле – 75, в августе – 100, с сентября – полностью (150 танков). С 10 июля завод должен был прекратить отливку старых башен[1022]. Следовательно, вплоть до августа 1944 г. завод № 174 продолжал выпускать Т-34 с новой пушкой, но старой башней. Новая 85-миллиметровая пушка Т-34 только калибром могла быть сравнима с немецкими 75- и 88-миллиметровыми аналогами. В реальности она значительно уступала по бронепробиваемости немецким системам. Немецкие снаряды 75 и 88 мм имели лучшие показатели по пробитию брони даже при более низком весе и на более низких скоростях. ЦНИИ-48 к концу 1943 г. предоставил результаты сравнительных испытаний советских и немецких противотанковых снарядов, которые он проводил в течение года на полигоне свердловского завода № 9 НКВ и Гороховецком полигоне. Снаряды испытывались по одинаковым броневым плитам БСТ и БВТ толщиной 75 и 90 мм. В результате выяснилось, что немецкие 75- и 88-миллиметровые снаряды обладают возможностью пробивать броню на 30–40 % толще, чем советские 85-милиметровые. Преимущество немецких снарядов заключалось в более совершенной конструкции и подборе марок стали. В отличие от тупоголовых советских аналогов, немецкие снаряды имели остроконечную форму головной части, которая была упрочнена напаянным бронебойным наконечником. А в ряде случаев встречалась головная часть из высоко-углеродистой специальной стали, закаленной на высокую твердость. Но начать новое серийное снарядное производство советской промышленности, по мнению представителей Броневого института, не позволял парк имеющихся металлообрабатывающих станков[1023]. Поэтому в реальности Т-34-85 получил артиллерийскую систему с характеристиками, безусловно, лучше, чем у «старой» 76,2-миллиметровой пушки, но танк (как и советская противотанковая пушка соответствующего калибра) продолжал уступать в бронепробиваемости немецким 75- и 88миллиметровым противотанковым и танковым пушкам. Именно в силу этих особенностей советские конструкторы вынуждены были проектировать во второй половине войны противотанковые артиллерийские системы повышенного калибра. Так на свет появились 100и 122-миллиметровые противотанковые пушки для самоходной и полевой артиллерии. Вместе с развитием разработки Т-43 во второй половине 1942 г. УТЗ начал работать по новому проекту – Т-44. На этом этапе проектируемый танк имел характеристики, равные серийному танку, и обладал весом меньше на 5–6 тонн. Пока была еще совершенно не ясна его будущая судьба, но отмечалось, что из-за меньшего веса и конструктивных нововведений его эксплуатационные характеристики будут значительно лучше серийного танка[1024]. Концептуально проект окончательно оформился к февралю 1944 г. Танк Т-44 разрабатывался в конструкторском бюро завода под руководством того же А.А. Морозова. От Т-34 и Т-43, который был по большому счету глубокой модернизацией Т-34, танк Т-44 отличался устройством, компоновкой, габаритами, формой и толщиной брони корпуса и башни (лоб корпуса – 90 мм, борт – 75 мм, башня – 120—90 мм). Настоящей находкой конструкторов стало расположение двигателя не вдоль, а поперек корпуса, что позволило заметно сократить длину силового отделения, улучшить положение экипажа и сместить башню в центр корпуса. За счет этого удалось убрать люк механика-водителя с лобового листа на подбашенный. На машине была установлена индивидуальная торсионная подвеска, более совершенная трансмиссия и т. д.[1025] Ликвидация люка механика-водителя на лобовой детали корпуса – это очень важное техническое решение. Такой люк присутствовал у всех модификаций Т-34. ГАБТУ постоянно требовало его убрать, поскольку он значительно ослаблял лобовую броню. Но это не представлялось возможным, поскольку он был единственным способом быстро попасть на свои места и покинуть танк механику-водителю и стрелку-радисту. Этот люк давал приемлемый обзор при движении по-походному. Присутствие лобового люка на Т-43 стало единственным замечанием ГАБТУ (всего их было четыре: расширить погон и установить 8 5-миллиметровую пушку, отменить ножной пуск двигателя и убрать люк), которое не смогли ликвидировать конструкторы УТЗ на новых опытных образцах Т-43 в середине 1943 г. (пока история этого танка не была закрыта совсем)[1026]. По приказу В.А. Малышева № 159с от 14 марта 1944 г., УТЗ должен был подать для утверждения в наркомат к 10 апреля план развертывания производства Т-44, исходя из даты начала серийного выпуска с 1 июля 1944 г.[1027]. Однако нижнетагильский завод № 183 так и не приступил к производству нового танка. После освобождения Харькова осенью 1943 г. на основе мощностей довоенных заводов №№ 75 и 183 был организован завод № 75 НКТП (приказ В.А. Малышева № 582с от 5 октября 1943 г.[1028]). До июля 1944 г. вновь созданный завод занимался ремонтом танков. С конца 1943 г. начинали восстанавливать свое производство сталинградский завод № 264 и Мариупольский завод им. Ильича. Уже в течение первой половины следующего года Мариупольский завод приступил к производству броневого листа. 18 июля 1944 г. вышло постановление ГКО об организации производства Т-44. Мариупольский завод начал выпускать литые танковые башни, завод № 264 – бронедетали (вырезка, термообработка, правка и т. д.), их сварка и монтаж, сборка машин – завод № 75. Первые серийные танки должны были выйти из заводских цехов в ноябре 1944 г. – 25 штук. В декабре – еще 100 штук, а к маю 1945 г. планировался ежемесячный выпуск на уровне 300 танков. В этот момент во многом была повторена история свердловского завода № 37 НКТП. Танковое производство завода № 38 НКТП в Кирове переводилось в Харьков на площадку завода № 75[1029]. Производство двигателей В-44 было начато на восстанавливаемом Сталинградском тракторном заводе, для которого завод № 75 НКТП должен был наладить выпуск дизельной топливной аппаратуры и масляных насосов[1030]. Организация танкосборочного производства на промышленной площадке, сначала в значительной степени ослабленной эвакуацией, а потом разоренной военными действиями, – дело очень непростое. В этом смысле перевод кировского завода выглядит абсолютно логичным. Как и свердловский завод легких танков, завод № 38 стал основой для создания сборочного участка в Харькове. Правда, нам остается констатировать в очередной раз, что узость производственных ресурсов советской промышленности заставляла власть жертвовать одной моделью бронетехники ради другой. Перемещение завода № 38 означало, что в системе НКТП прекращается выпуск легких самоходок СУ-76. Они, конечно, продолжали производиться, но теперь только в рамках Наркомата средмаша. Причины «переезда» нового среднего танка на Украину нужно искать в той же сфере, что и решение не принимать на вооружение Т-43. Все основные броневые детали корпуса Т-44 должны были состоять из толстой катаной брони, производить которую для нижнетагильского завода № 183 на востоке страны не представлялось возможным. Восстановление восточно-украинских предприятий должно было решить этот вопрос. На данный момент мы не обладаем всем исчерпывающим набором данных, которые позволили бы в деталях оценить уровень производственных возможностей танковых предприятий на востоке Украины и в Сталинграде после их освобождения. Однако по данным документов, имеющихся в распоряжении автора, он был достаточно высоким. В течение последних двух лет войны завод им. Ильича (именно он до войны был единственным производителем брони для Т-34) резко увеличил выпуск жидкой стали по сравнению с уральскими заводами НКТП. Два главных бронекорпусных предприятия страны – УЗТМ и УТЗ в 1943, 1944 и первой половине 1945 гг. выплавили 157, 188, 98 (Уралмаш) и 211, 209, 109 (УТЗ) млн тонн стали. За этот же период завод им. Ильича выпустил 25, 271 и 143 млн тонн[1031]. На 1 января 1944 г. на мариупольском предприятии действовал только один тонколистовой стан. К концу года были запущены еще два среднелистовых и один толстолистовой станы[1032]. Из этих данных видно, что уже в 1944 г. завод им. Ильича был вполне в состоянии освоить выпуск бронелистов для нового среднего танка. Как мы уже видели выше, осенью это предприятие уверенно вышло на производство брони как минимум уровня НТМЗ. Поэтому восстанавливаемый украинский танкостроительный завод потенциально был вполне способен вывести производство нового танка на достаточно высокий уровень. Параллельно с развитием среднего танкостроения продолжалась история САУ на базе Т-34. На Уральском заводе тяжелого машиностроения вместе с производством серийной самоходной установки, начиная уже с января 1943 г., велись работы по ее усовершенствованию. Завод № 9 взял на себя разработку системы вооружения. В результате в апреле того же года была изготовлена опытная СУ-122М с новым орудием Д-11, установленным не на тумбе, а в рамке. Государственные испытания в июне 1943 г. показали, что после некоторых улучшений СУ-122М может быть принята на вооружение самоходных артиллерийских частей Красной Армии. Все замечания были реализованы на новом опытном образце СУ-122-111[1033]. Во второй половине апреля 1943 г. УЗТМ и ряд других предприятий получили задание на проектирование новой средней противотанковой САУ. Необходимо было взять за основу СУ-122М и вместо 122-миллиметровой гаубицы установить орудие с баллистикой 85-миллиметровой зенитной пушки образца 1939 года. Причем Центральное артиллерийское конструкторское бюро (ЦАКБ) под руководством В.Г. Грабина должно было спроектировать, а завод № 9 изготовить новое орудие. В результате в июле 1943 г. на испытания были предложены: 1. СУ-85-1 с 85-миллиметровой пушкой С-18-1 ЦАКБ с измененной люлькой УЗТМ; 2. СУ-85-11 с 85-миллиметровой пушкой Д5-С85 завода № 9; 3. СУ-122-111 – модернизированная СУ-122 со 122-миллиметровой гаубицей Д-6 завода № 9; 4. СУ-85-IV с 85-миллиметровой пушкой С-18 ЦАКБ. Испытания показали, что все предложенные образцы имеют существенные дефекты, но все же СУ-85-II, обладавшая лучшими показателями, была рекомендована к производству при условии устранения всех выявленных недостатков. В III квартале 1943 г. УЗТМ начал выпуск СУ-85, которые были в технологическом плане более удачными и совершенными машинами, чем предыдущие СУ-122. По бронепробиваемости СУ-85 была лучше танка Т-34-76 на 57 % и лучше СУ-122 на 45 %. Из общего числа деталей 73 % были заимствованы у Т-34, 7 % – у СУ-122 и 20 % изготовлены вновь. Всего было выпущено 2653 самоходные установки[1034]. В связи с принятием на вооружение СУ-8 5 приказом по НКТП СССР № 477сс от 9 августа 1943 г. на УЗТМ с августа прекращалось производство танка Т-34 и самоходной установки СУ-122. Завод должен был начать выпуск СУ-85 с 25 августа (с 25-го по 28-е – 10 машин в день, с 29 по 31 – по 20)[1035]. Кроме того, по приказу № 475, датированному тем же числом, Уралмаш переходил на изготовление расширенного до 1800 мм погона для танка КВ с 85-миллиметровой пушкой Д-5 (КВ-85): в августе – 40 шт., в сентябре – 80 шт.[1036] Вооружение СУ-85 позволяло эффективно бороться с новыми немецкими танками T-V «Пантера» и T-VT «Тигр» с расстояния до 1 тыс. м. Но эти танки в силу более мощной брони и вооружения старались навязать бой на дистанции 1,5–2 тыс. м, когда мощности вооружения САУ было уже недостаточно для уверенной пробиваемости, а лобовая броня не обеспечивала надежной защиты. Таким образом, встала необходимость разработки нового артсамохода. Очень важно было сохранить маневренность и подвижность как наиболее ценные качества средней САУ, а также значительно увеличить броню и разработать вооружение, способное бороться с немецкими танками на дистанции 1,5–2 тыс. м. Для решения проблемы было предложено 3 варианта: 1. модернизированный вариант СУ-85 – СУ-85БМ. В ее рубке устанавливалось орудие с увеличенным на 1068 мм стволом. При сохранении прежнего веса снаряда его начальная скорость возрастала с 800 до 900 м/с, тем самым повышая бронепробиваемость на 20 %; 2. СУ-Д-25, вооруженная длинноствольной 122-милиметровой пушкой типа А-19; 3. СУ-Д-15 со 152-милиметровой гаубицей Д-15[1037]. Но поскольку орудия калибра 122 и 152 мм могли перегрузить средний артсамоход и ухудшить его маневренность, а возможности 85милиметрового орудия не реализовывались полностью, наиболее приемлемым вариантом оказалась 100-милиметровая зенитная морская пушка Б-34. Для реализации проекта НКТП обязал Уралмаш к 15 января 1944 г. спроектировать среднюю САУ на базе агрегатов танка Т-34 и вооружить его пушкой С-34 конструкции ЦАКБ (разработанной на основе зенитной Б-34) и к 25 февраля 1944 г. представить прототип на государственные испытания. Однако после получения чертежей от ЦАКБ выяснилось, что установка пушки С-34 повлечет за собой серьезные конструктивные изменения корпуса СУ-85 и несколько ухудшит показатели по весу, что было крайне нежелательно. И так как ЦАКБ выступило решительно против каких-либо изменений своей пушки, Уралмаш обратился на завод № 9, где в кратчайший срок на основе С-34 было разработано новое орудие Д-1 °C. По баллистике оно равнялось предшественнику, но было значительно легче и устанавливалось в корпусе без серьезных конструктивных изменений. 9 марта 1944 г. САУ успешно прошла государственные испытания и при условии устранения несущественных недостатков была рекомендована к принятию на вооружение. И уже 14 апреля на заводе выходит распоряжение о немедленной подготовке к серийному производству СУ-100[1038]. Но неожиданно ЦАКБ потребовало формального исполнения приказа НКТП об установке на самоходку пушки С-34. Свыше двух месяцев тянулись переговоры между инстанциями. В результате было решено изготовить опытную САУ СУ-100-2 согласно требованиям ЦАКБ и провести повторные испытания двух прототипов. Прошедшие в конце июня 1944 г. испытания выявили явные конструктивные недоработки у СУ-100-2. Таким образом, 3 июля 1944 г. ГКО своим постановлением № 6131 принял СУ-100 с пушкой Д10-С на вооружение. Завод должен был окончить подготовку производства к 15 августа 1944 г., а начиная с сентября, приступить к выпуску САУ. На время подготовки производства СУ-100 Уралмашзавод освобождался от изготовления оснастки для Сталинградского тракторного завода[1039]. Выпуск СУ-100 с сентября по декабрь 1944 г. происходил с одновременным сохранением в производстве СУ-85. Это вызвало некоторые трудности, но выход был найден в максимальном приближении СУ-8 5 к СУ-100. Лобовая броня СУ-85М была доведена до 75 вместо 45 мм, добавлялась командирская башенка и т. д. Благодаря такому «гибриду» без особого труда и серьезной ломки производственных процессов Уралмаш успешно перешел на выпуск СУ-100 и произвел по май 1945 г. 1770 артсамоходов[1040]. В отличие от Т-43 и Т-44, новая самоходная установка имела в основном прежние 45-миллиметровые листы. Только лобовая деталь была толщиной в 75 мм. Поэтому бронепрокатное производство не могло столкнуться с большими проблемами в организации выпуска дополнительного объема толстого броневого листа. Программа месячного выпуска СУ-100 в IV квартале 1944 г. исчислялась 150 штуками, а в начале 1945 г. немногим более 200 (см. таблицу 5.1 приложения). Следовательно, больших сложностей не могло возникнуть, и в итоге не возникло. Вместе со средним танком перед необходимостью глубокой модернизации встала тяжелая машина. Появление у противника в массовом порядке новых противотанковых орудий свело на нет все преимущества КВ на поле боя. Теперь его броня, точно так же, как и у Т-34, легко пробивалась со всех сторон. Первые попытки заменить серийный КВ начались еще в 1942 г., но их итог оказался совершенно отличным от судьбы Т-34. В марте 1942 г. на опытном заводе № 100 начинаются изыскательские работы по созданию принципиально новой машины: «скоростной танк усиленного бронирования» КВ-13. Это была попытка приблизить массовогабаритные характеристики тяжелого танка к параметрам среднего при сохранении его боевых возможностей. Первоначально работами руководил С.Н. Махонин, а затем его сменил Ж.Я. Котин. Новый проект тяжелого танка заслуживает более пристального внимания. По большому счету, советская промышленность могла уже в 1942 г. дать принципиально новую замену Т-34. КВ-13 по своим тактико-техническим характеристикам (скорость, броня) и производственным возможностям намного превосходил серийный средний танк. И вполне мог заменить на поле боя существовавший тогда тяжелый КВ -1. Именно в силу дефицитности толстых броневых листов при разработке КВ-13 ставка была сделана на максимальное использование литых деталей корпуса и башни[1041]. Но тогда неизбежно возникала бы следующая проблема – возможности литейного производства бронекорпусных заводов. Они уже находились на уровне максимального использования своих мартеновских печей. А появление нового танка с таким количеством литых деталей неизбежно резко увеличивало нагрузку на литейное производство. Несмотря на то, что завод № 100 создавался как опытный, в первый год существования основные силы предприятия были направлены на серийные работы для Кировского завода. Летом 1942 г. почти всё механическое оборудование использовалось на изготовлении 2 тыс. комплектов стартера, а в сентябре завод должен был прекратить все опытные работы, чтобы помочь Кировскому заводу в производстве Т-34. И только приказом И.М. Зальцмана от 17 октября 1942 г. завод № 100 освобождался от серийных работ, и всё оборудование переключалось на полную конструктивную доработку танков и двигателей. В результате объем опытных работ за 1942 г. был выполнен заводом № 100 только на 43,1 % (по данным У. А. Батырова – на 40,7 %[1042]), тогда как серийных – на 229,5 %[1043]. Уточим, что процент выполнения плана в данном случае вновь высчитывался в рублях. Поэтому о его реальном уровне можно лишь догадываться. В ноябре 1942 г. завод включился в работу над созданием самоходных установок на базе серийных танков, кроме того занимался усовершенствованием танка КВ. Поэтому изготовление и испытания опытного КВ-13 шли очень медленно. В сентябре 1942 г. был собран первый опытный образец. При испытаниях в нем выявили ряд недостатков и уже в декабре приступили к изготовлению двух опытных образцов улучшенной конструкции (корпуса изготавливал УЗТМ, башни – завод № 200). Однако в феврале 1943 г. начинаются разработки нового тяжелого танка, для которых были использованы эти две опытные машины. На этом работы по КВ-13 прекратились[1044]. Дальнейшая модернизация танка серии КВ в середине 1943 г. носила временный характер и рассматривалась как вариант переходного периода к подготовке производства более совершенного танка серии ИС. Модернизированный КВ-85, по сути дела, являлся старым вариантом КВ с расширенным погоном и новой башней, предназначенной для нового танка ИС-1. Полигонные испытания опытных танков ИС и модернизированного КВ проходили совместно с испытаниями средних самоходных установок (см. выше) летом 1943 г.[1045] В результате КВ-85 был принят на вооружение, и на Кировском заводе началась подготовка производства танка ИС-1 с 85-милиметровой пушкой Д-5Т. Танк КВ-85 выпускался с августа по октябрь 1943 г. (всего 148 машин), а с октября параллельно с завершением серии КВ начинается выпуск танка ИС-1 (корпуса ИС изготовлял завод № 200)[1046]. С ноября 1943 г. на базе танка ИС-1 началось производство самоходной артустановки ИСУ-152[1047]. При создании нового тяжелого танка конструкторы пошли дорогой, проторенной уже при проектировании КВ-13. Было использовано максимальное количество литых броневых деталей, прежде всего для наиболее ответственных узлов: носовая часть корпуса, подбашенная часть и башня. Всего литые узлы и детали серийного корпуса ИС составляли до 45 % от общей массы[1048]. Вес бронекорпуса ИС (без башни) увеличился незначительно по сравнению с КВ-1С: 17,21 тонн против 16,17 тонн. Таким образом, разница составила немногим более тонны. В то же время вес броневого литья для нового танка вырос почти в 3 раза: с 4,66 тонн для КВ-1C до 12,92 тонн для ИС[1049]! На этапе проектирования танк создавался под броню высокой твердости. В течение первой половины 1943 г. ЦНИИ-48 и завод № 200 активно работали над технологией изготовления такого типа брони для толщин 90 —130 мм. Изначально считалось, что БВТ из стали 8С для толщин более 50 мм уже не подходит, т. к. обладает более низкой пластичностью, чем броня средней твердости. Именно из такой брони изготавливались отечественные тяжелые танки и подавляющее большинство танков других государств. Но специалистам Броневого института удалось найти оптимальный химический состав и создать технологию производства, которые обеспечили высокую живучесть толстой броне, закаленной на высокую твердость. Анализ полигонных испытаний показал, что новая броня (как катаная, так и литая; в отчете ЦНИИ-48 она называется сталь 51C) обладает более высокой способностью противостоять снарядам, чем БСТ из плит подобных толщин[1050]. Новая сталь оказалась достаточно сложной для организации серийного производства в условиях военного времени. Опытным путем было установлено, что для получения качественных свойств толстой БВТ необходима обязательная предварительная гомогенизация при температуре выше 1000 °C. Иначе качество резко снижалось. К примеру, на заводе № 183 при отработке технологии термической обработки башен Т-43 не было печей, обеспечивающих такой температурный режим. Поэтому гомогенизацию пришлось проводить при температуре ниже 1000 °C в условиях более сложного и длительного процесса[1051]. В итоге на начальном этапе для ускорения организации производства было решено применять броню средней твердости. Руководству Кировского завода, в отличие от УТЗ, очень не хотелось начинать производство нового типа танка. Здесь позиция кировчан вполне понятна: новая машина потребует радикальной перестройки производственного процесса. В августе 1943 г. Кировский завод предоставил собственный вариант нового тяжелого танка, который фактически повторял серийный образец КВ-1C. Нарком В.А. Малышев в достаточно резкой форме раскритиковал новую кировскую машину, указав, что она не способна эффективно использовать 122-миллиметровую пушку Д-25. Ее установка приведет к резкому утяжелению танка, следовательно, он будет перегреваться, не будет иметь возможности обеспечивать нужные средние скорости и минимально приемлемую надежность, и многое другое. Поэтому приказом наркома кировский вариант отклонялся, и заводу приказывалось сосредоточить все силы на организации производства танков ИС[1052]. 31 октября 1943 г. решением ГКО на вооружение был принят танк ИС-2 с установленной вместо 85-миллиметровой пушки 122-миллиметровой пушкой Д-25Т. Согласно приказу наркома танковой промышленности В.А. Малышева от 1 ноября 1943 г., Кировский завод должен был начать производство нового танка в декабре того же года в счет программы ИС-1, изготовив 35 танков[1053]. Впоследствии, в январе 1944 г. ИС-1 был снят с вооружения, поскольку он обладал одинаковым с ИС-2 бронированием, но его вооружение потенциально было равным модернизированному варианту Т-34 (напомним, что серийный выпуск Т-34-85 начался только весной 1944 г.). Поэтому советское руководство посчитало, что реальных преимуществ у первой вариации ИС нет. Удивительно, но новый танк ушел в серийное производство с рядом недостатков конфигурации бронекорпуса, которые были хорошо известны еще на этапе проектирования. Практически полностью они подтвердились в результате обследования танков ИС-1 и ИС-2, подбитых на фронте зимой – весной 1944 г.[1054]. Но специалисты ЦНИИ-48, работавшие над созданием литой брони тяжелых танков, еще как минимум осенью 1943 года предупреждали, что принятая конструкция лобовых деталей корпуса (верхние скосы носа и подбашенной коробки, нижняя деталь носа) и башни (боковые и задняя части) не обеспечивают надежной защиты от снарядов 88-миллиметровой противотанковой пушки противника[1055]. Мнение сотрудников Броневого института на этом этапе не было услышано. Только в середине марта 1944 г. вышел приказ наркома танковой промышленности, предписывающий улучшить бронирование танка в лобовой части (башня и корпус). В частности, нарком приказал заменить верхнюю часть носа сложной конфигурации на спрямленную[1056]. После начала производства ИС-2 и ИСУ-152 для Кировского завода и УЗТМ была снижена почти в два раза программа выпуска танка Т-34 (до 150 машин в месяц, начиная с января 1944 г.). Но в связи с этим другие танковые заводы должны были увеличить выпуск Т-34 и СУ-85 для покрытия недостающего количества танков (в марте на 50 шт., в апреле на 75 шт. и в мае на 100 шт.). План на начало 1944 г. для танковых заводов представлен в таблице 4.1. Таблица 4.1 План роста выпуска танков ИС в начале 1944 г. [1057] Программа на декабрь 1943 г. по ИС-2 Кировским заводом была успешно выполнена, самоходных установок ИСУ-152 изготовлено 5 шт. в ноябре и 30 – в декабре (см. табл. 5.2 приложения). Программа по тяжелому танку планомерно выполнялась в течение всего 1944 года. Но в то же время обнаружились огромные трудности в освоении производства новых машин. В течение практически полугола главной целью для кировцев стало наращивание количества выпускаемых танков и САУ. Планомерно увеличивая их выпуск, завод постоянно добивался выполнения плановых показателей, но при этом качество танков и САУ оставалось предельно низким. Полученное в конце декабря 1943 г. правительственное задание выйти к апрелю 1944 г. на расчетный уровень производства 300 тяжелых машин в месяц Кировский завод начал успешно осваивать и в январе – феврале работал строго по графику. Однако уже в середине марта завод получил новое задание: общее увеличение программы и выход к июлю 1944 г. на выпуск 500 машин в месяц. Для обеспечения новой программы на Кировском заводе полностью прекращалось производство среднего танка Т-34 (из существующего задела необходимо было изготовить 75 танков) и увеличивались поставки бронекорпусных заводов (УЗТМ и завод № 200). Кировцы успешно справились с этим заданием и к июлю вышли на требуемый уровень выпуска 500 машин в месяц[1058]. Башня и лобовая деталь нового танка изначально проектировались как литые. Конструкторы учли возможности бронепрокатного производства и не стали его излишне загружать. При увеличении выпуска тяжелых танков и САУ до 500 шт. в месяц неизбежно возникала проблема перегрузки бронекорпусного производства завода № 200. Нужно было чем-то жертвовать. Поэтому советское руководство решило прекратить корпусное производство Т-34 на УЗТМ и, соответственно, сборочное производство среднего танка на Кировском заводе. В марте 1944 г. программа по корпусам Т-34 с УЗТМ была снята. Вместо них Уралмаш должен был начать с мая 1944 г. производство комплектов корпусов и башен ИС-2 для Кировского завода[1059]. Для компенсации снижения общего выпуска среднего танка другие заводы снова должны были повысить свое производство. С апреля по июль они должны были дать дополнительно, сверх установленных ранее планов, следующее количество машин: завод № 112 – с 10 до 40 Т-34 в месяц, завод № 174 – с 10 до 35, завод № 183 – с 5 до 30, УЗТМ-с 10 до 2 °CУ-85[1060]. Когда Уралмаш в конце декабря 1943 г. получил новое задание ГКО на последующий период, его руководство еще не знало о возможном изготовлении комплектов корпусов ИС-2. Заводу предстояло организовать выпуск бронекорпусов ИСУ-152 и модернизированного варианта Т-34 (175 и 150 шт. соответственно), выйти в производстве корпусов и самоходок СУ-85 на уровень 250 в месяц, начать выпуск башен (только башен) ИС-2 по 85 в месяц. Это была серьезная работа, которая требовала значительной перестройки производственного процесса: необходимо было к лету 1944 г. закончить строительство пяти пролетов в цехах № 53 и 100, построить 15 термических печей и 2 селитровые ванны, изготовить 16 мостовых кранов и почти 800 наименований инструмента и многое другое¹. После мартовского решения советского руководства, которое возникло совершенно неожиданно для заводов, эти процессы не полностью, но были изменены. Это означает, что решение о прекращении выпуска среднего танка появилось уже после начала подготовки производства на Кировском заводе 300 новых тяжелых машин в месяц. Когда у сталинского окружения появилось желание получить их 500 штук в месяц, тогда и созрело решение о прекращении выпуска Т-34 на этом предприятии. Наркомат танковой промышленности с самого начала организации серийного выпуска ИС-2 и САУ был серьезно обеспокоен состоянием производства. В приказе от 1 февраля 1944 г. нарком В.А. Малышев, отмечая низкое качество тяжелых танков и артсамоходов, предписал следующее. Конструкторским и технологическим бюро Кировского завода было запрещено вести разработку новых проектов, а с февраля по апрель следовало сосредоточиться на доводке танков и самоходных установок. Все силы завода № 100 на тот же период переключались на совершенствование тяжелых машин. Директор опытного завода Ж.Я. Котин, одновременно являвшийся заместителем наркома и главным конструктором Наркомата танковой промышленности, вплоть до полного освоения производства назначался на должность главного конструктора Кировского завода. Из работников завода создавались группы в составе двух конструкторов и двух испытателей танков для изучения проблем работы машин в боевых условиях на фронте. Из состава «ответственных» конструкторов выделялись группы (не менее десяти человек) для «ежедневного и систематического» контроля за качеством изделий, монтажом танков и САУ[1061]. Проведенные в марте испытания танка ИС-2 и САУ ИСУ-152 показали, что улучшение качества по сравнению с февралем не произошло. В.А. Малышев в апреле указывал, что в случае непринятия мер по повышению качества выпускаемой продукции должностные лица Кировского завода будут привлечены к ответственности. Принятые меры оказались недостаточными, качество выпускаемых машин продолжало оставаться низкого уровня на протяжении всего периода роста производства. В течение января – мая 1944 г. ни один танк не прошел испытания гарантийным пробегом на 1 тыс. км, трехсоткилометровый сдаточный пробег из 27 машин выдержали только 12. В июне на машинах военпредами было обнаружено в среднем по 5–6 дефектов (на некоторых до 25). Вывод наркомата был однозначным: это результат нарушения технологической дисциплины и неудовлетворительной работы сборщиков и сдатчиков[1062]. Только в III квартале 1944 г., когда количество бездефектных машин, сдаваемых военпреду, увеличилось с 3 % до 34 %, качество производства существенно возросло[1063]. К концу года работа по доводке танков и самоходных установок ИС была завершена. Нарком танковой промышленности В.А. Малышев в своем приказе № 690с от 3 декабря 1944 г. констатировал, что конструкция танка ИС-2 отработана, вследствие чего Ж.Я. Котин освобождался от поста главного конструктора Кировского завода и возвращался на прежние должности[1064]. Основная причина такого неудовлетворительного качества машин серии ИС, изготовленных в первой половине 1944 г., заключалась в том, что вместо концентрации внимания на качестве производства основной упор был вновь сделан на скорейшее увеличение количества выпускаемых танков и артсамоходов. Постоянно наращивая выпуск боевых машин, Кировский завод точно в намеченный срок (июль 1944 г.) вышел на расчетный уровень производства 500 машин в месяц, и только после этого начались серьезные сдвиги в улучшении качества машин. Такого количества завод не выпускал никогда (за исключением октября 1943 г. – 515 шт.; см. таблицу 5.2 приложения). Поэтому не удивительно, что сразу же обозначились проблемы качества танков и САУ серии ИС. Освоение серийного выпуска ИС шло с большим трудом. При устранении просчетов проектировщиков было изменено 38,8 % всей конструкторской документации, только на Кировском заводе произвели свыше 7,8 тыс. переделок в конструкции нового танка. Сборочные цеха, чтобы расширить полезные площади, перестраивались по 2–3 раза. Станочный парк механических цехов, насчитывавший 1650 станков, неоднократно перемещался на новые места, где станки иногда работали на временных опорах[1065]. Помимо работ по созданию новых машин, завод № 100 в течение войны осуществлял испытания всех трофейных немецких танков и техники США и Англии, поступавшей по ленд-лизу. Завод становится центром создания и испытаний всех советских тяжелых танков, разработанных за годы войны. В 1944 г. здесь был создан и испытан ряд опытных тяжелых танков, из которых наиболее известны ИС-3, ИС-4 и ИС-6[1066]. Развитие дизельного производства Эвакуация сталинградского танкостроительного центра также отразилась на всем дизельном производстве Наркомата. С июля 1942 г. уральские заводы (Кировский завод и завод № 76) временно стали единственными производителями В-2. Челябинское предприятие должно было повысить выпуск в течение второй половины 1942 г. с 850 моторов в месяц в июне до 1400 в декабре, то есть более чем в 1,5 раза (подсчитано по данным таблицы 5.3 приложения). Точно так же для свердловского завода план увелчился с 420 до 700 моторов в месяц[1067]. Однако необходимо отметить, что планы увеличения общего производства танков и двигателей на III квартал были составлены еще в начале июня 1942 г., то есть еще до начала эвакуации сталинградских предприятий (она состоялась во второй половине июля). Но таких показателей ни один завод не смог достигнуть и к концу войны. Поэтому уже в начале 1943 г. планы (и месячные, и квартальные) для всех заводов были значительно сокращены. Более того, до начала эвакуации СТЗ власти рассчитывали, что с ноября 1943 г. дополнительно к существующим мощностям (в том числе и СТЗ) начнет действовать дизельный завод в Барнауле. Его проектная мощность составляла 2 тыс. двигателей в год[1068]. Именно на эту площадку и было эвакуировано сталинградское производство В-2. С середины 1942 г. рост производства двигателей В-2 на Кировском заводе – основном предприятии Наркомата по выпуску танковых дизелей – фактически остановился и возобновился только во второй половине 1943 г. (см. таблицу 5.3 приложения). Это в очередной раз подтверждает тезис о влиянии эвакуации сталинградского танкостроительного центра на работу всей танковой промышленности страны. План для этого предприятия был увеличен с 1000 до 1200 моторов в месяц в июле 1942 г., но полностью выйти на этот уровень и продолжить стабильное производство Кировский завод смог только к июлю 1943 г. Здесь мы вновь можем отметить практику И.М. Зальцмана (на тот момент он оставил пост наркома и был снова директором Кировского завода) во что бы то ни стало выполнять план на своем предприятии. Даже если это чревато осложнениями для других заводов и в целом для танкостроения. Завод № 183 постоянно слал Кировскому заводу рекламации на его двигатели для Т-34. К январю 1944 г. их накопилась некая критическая масса, которая заставила И.М. Зальцмана отправить в Нижний Тагил заместителя начальника производства Коробова и заместителя начальника ОТК Волощенко. 26 января они прибыли на УТЗ и осмотрели кировские двигатели, которые находились на складе и на потоке. Вместо детального анализа ситуации и выявления типичных дефектов кировчане решили сосредоточиться в основном на обследовании недавно созданного моторного склада[1069]. После завершения своих работ они составили соответствующий акт (правда, не стали его согласовывать ни с директором завода № 183 Ю.Е. Максаревым, ни с другими руководителями УТЗ). Эта командировка позволила Исааку Моисеевичу отчитаться перед наркомом В.А. Малышевым и «свалить» всю вину на руководство нижнетагильского завода. Якобы в основной массе дефектов был виноват сам УТЗ: – небрежные разгрузка и хранение моторов, что вызвало различные механические повреждения и попадание грязи внутрь; – в 14 случаях, когда мотор не развивал положенную мощность, необходимо было надлежащим образом регулировать тяги и устранять люфты; – небрежный монтаж и состояние документации. И действительно, на УЗТ относительно недавно был создан моторный склад, где были случаи плохой разгрузки и хранения. Уже 22 января меры были приняты, а виновные наказаны (то есть еще до приезда кировчан). 11 февраля Ю.Е. Максарев направил заместителю наркома танковой промышленности П.М. Зернову письмо, в котором представил свою точку зрения. УТЗ регулярно направлял в Челябинск рекламации на моторы, в ответ на которые Кировский завод все же провел некоторые мероприятия по улучшению, но значительная часть дефектов осталась. Прибывшие 26 января представители Кировского завода всё пытались трактовать неудовлетворительными условиями хранения В-2, но, по мнению Юрия Евгеньевича, основная причина дефектов заключалась в некачественной сборке и транспортировке моторов. Ю.Е. Максарев согласился, что случаи неудовлетворительной разгрузки были. За небрежность и халатность ответственный кладовщик был осужден, а заведующий складом получил выговор. Однако 17 февраля 1944 г. вышел приказ В.А. Малышева, где нарком всю вину возложил на руководство УТЗ и приказывал наказать виновных[1070]. Детальный анализ ситуации со стороны Свердловского обкома выявил следующее. Существенных недостатков на складе завода № 183 обнаружено не было. Кировский завод поставлял в Нижний Тагил двигатели в вагонах или на открытых платформах, установленные на деревянные подставки без упаковки в деревянные ящики, как это делалось в начале 1943 года. Были случаи, когда груз не крепился болтами к подставкам или крепился не всеми болтами. Моторы устанавливались по 3 в ряд поперек состава на расстоянии 100–150 мм друг от друга. Моторы, не укрепленные должным образом, ударялись коллекторами и получали механические повреждения. В случае установки на платформы груз часто покрывался рваным брезентом, поэтому он приходил в снегу. Исходя из этого, УТЗ предъявил ряд требований к Кировскому заводу: упаковывать моторы в ящики; усилить подставки под моторы; погрузку осуществлять только на исправные платформы и должным образом укреплять их; устранить рваный брезент[1071]. Налицо дефицит транспортных средств и транспортировочных материалов, который был у Кировского завода. В такой ситуации И.М. Зальцман шел по традиционному для себя пути: выполнять план вопреки всему. У нас нет сомнений, что такое решение директор принимал лично или закрывал глаза на подобную практику. В любом случае он нес за него прямую ответственность. Само поведение его подчиненных в Нижнем Тагиле хорошо показывает их желание отвести от себя все обвинения. С другой стороны эта история показывает, какого масштаба достиг кризис заготовительного производства. Именно недостаток средств, а не безалаберность работников челябинского завода, заставил отправлять двигатели без должной упаковки. Точка в этом конфликте была поставлена наркомом В.А. Малышевым в начале мая 1944 г., когда он своим приказом утвердил условия хранения и транспортировки двигателей. С июня и впоследствии дизельные заводы (Кировский, № 76 и № 77) должны были обеспечивать горячую консервацию моторов и упаковывать их в специальную деревянную тару. Танкосборочные заводы (№ 112, 174 и 183) обязались хранить В-2 в упакованном виде и без специального разрешения не распаковывать. Отдельно Кировскому заводу впредь запрещалось отправлять моторы на открытых платформах, а использовать только крытые вагоны. Главснаб НКТП обеспечивал дизельные производства тарным лесом. Интересно, что свердловский и барнаульский заводы обязывались изготавливать тару сами, для Кировского завода ее должен был делать УЗТМ[1072]. Вторым по объему выпуска танковых двигателей был свердловский завод № 76. С начала 1943 г. в целом выполняемая программа продолжала отличаться низким качеством и большим содержанием брака: в январе наркомат отметил ухудшение качества моторов завода № 76[1073]; в феврале 30 % всех изготовленных моторов было возвращено на испытательные станции. (К концу апреля долю возвращенных моторов удалось снизить до 18 % и в целом сократить количество брака по заводу) [1074]. Программа мая 1943 г. по моторам В-2 была сорвана. Из запланированных 700 двигателей на 24 мая было сдано только 290 (41,7 %) [1075]. Также завод не смог полностью выполнить своих обязательств в следующем месяце (см. II главу) Проверка Наркомата, проведенная в первой половине 1943 г., показала, что моторы завода № 76 были самого низкого качества среди всех остальных дизельных предприятий. Теплоотдача в масло его двигателей оказалась на 25 % выше, чем у Кировского завода. Из-за проблем сборочного производства моторы свердловского завода отличались значительно более высоким расходом масла: 10–11 грамм на лошадиную силу в час вместо 6– 7 грамм. Часть В-2 не была унифицирована (т. е. не соответствовала подобным деталям двигателей изготовления других заводов). Наркомат констатировал, что на заводе продолжают существовать систематические нарушения технологии, плохо ведется учет, устранение дефектов и т. д. За это 22 июля 1943 г. главный технолог завода № 76 был переведен на более низкую должность (его место занял инженер Уралмашзавода Мирмович) [1076]. Но и это радикально не исправило ситуацию. По состоянию на начало ноября 1944 г. (с апреля по октябрь) большая часть рекламаций по всем двигателям В-2 приходилась на продукцию свердловского завода[1077]. Барнаульский завод получил эвакуированное оборудование и кадры СТЗ и уже в 1943 г. превысил проектные 2 тыс. моторов в год. А в следующем году выпустил почти 4,5 тыс. двигателей[1078]. После освобождения Сталинграда и завершения боевых действий весной 1943 г. начинается восстановление промышленного потенциала города. В конце апреля ГКО издал специальное постановление «О восстановлении СТЗ». К маю на заводе необходимо было организовать ремонт танков и моторов; к октябрю – их выпуск; к апрелю 1944 г. – выпуск тракторов[1079]. Однако советское руководство считало, что в целом производство танковых моторов остается недостаточным. В мае 1943 г. всем дизельным заводам предписывалось увеличить выпуск и довести к 1 августа свои мощности: Кировский завод – до 50 моторов ежесуточно, завод № 76–30, завод № 77– 15[1080]. В сентябре этого же года нарком В.А. Малышев констатировал, что часть производственных мощностей Сталинградского завода уже восстановлена, и возложил на него задачу отремонтировать до конца месяца 30 танков Т-34 и 60 В-2[1081]. В ноябре и декабре завод должен был уже изготовить 40 новых дизелей и восстановить 90 Т-34 и 65 В-2[1082]. До конца года СТЗ успешно выпустил положенное количество двигателей (см. таблицу 5.8 приложения). Также в ноябре к ремонту В-2 должен был приступить ленинградский Кировский завод[1083]. Однако впоследствии конкретного плана и задания для него в данной части не появилось. Но и это было еще не все. Появилась идея в течение 1943 г. создать новый завод по производству В-2 в Новосибирске[1084]. К счастью такой завод так и не начал строится: распыление дефицитных ресурсов на создание нового завода могло привести только к общему сокращению потенциала всего танкостроения. В июле 1944 г., после начала подготовки выпуска нового среднего танка Т-44, была окончательно определена производственная база двигателей для него. Ей стал восстанавливаемый СТЗ. В сентябре этого же года он обязывался закончить подготовку производства (параллельно с выпуском В-2) и выпустить первые пять В-2-44, а с октября – полностью перейти на изготовление нового двигателя. К концу года завод должен был выйти на уровень выпуска 100 новых дизелей в месяц. Правда, в плане производства на I квартал 1945 г. ежемесячный выпуск В-2-44 определялся на уровне 65– 70 штук[1085]. В конце июля 1943 г. Наркомат подвел промежуточный итог развития всего советского дизелестроения в условиях войны. В.А. Малышев отметил низкое качество двигателей В-2, особенно производства завода № 76. Им были перечислены основные дефекты двигателей всех заводов: – течи масла, топлива и воды, пропуски воздуха и газа, что свидетельствовало о крайне небрежном монтаже и создавало проблемы на сборочных участках танковых заводов; – заправка двигателей грязным топливом; – неправильная регулировка или монтаж отдельных моторных деталей, что говорило о низкой квалификации работников дизельных заводов; и многое другое[1086]. В первой половине войны качество продукции всех дизельных заводов еще оставалось достаточно низким. Во многом этому способствовала политика, направленная на максимальную замену в дизеле дефицитных материалов на более доступные. Данные мероприятия носили тем больший характер, чем больше территорий (а следовательно, ресурсов) терял Советский Союз. Уже 4 сентября 1941 г. на основе распоряжения СНК от 30 августа 1941 г. вышел приказ по НКСМ, где танковым заводам предписывалось разработать и изготовить из черных сплавов часть деталей двигателя и машины, ранее выполнявшихся из алюминия и алюминиевых сплавов[1087]. Но дизельные предприятия не стремились внедрять новые сплавы и вести подобные разработки, поскольку это потребовало бы серьезного изменения части технологической цепочки и временного, пусть и не большого, но все же сокращения производства. Осенью 1942 г. (в сентябре и ноябре) вышли два приказа наркома танковой промышленности В.А. Малышева о переводе 43 наименований деталей двигателя с алюминиевых сплавов на чугун и проведении опытных работ по замене алюминиевых картеров чугунными. В конце ноября 1942 г. дизельным заводам № 76 и 77 предписывалось провести испытания и обеспечить с 1 января 1943 г. производство ряда деталей двигателя В-2 из вторичных алюминиевых сплавов[1088]. Эти приказы как, впрочем, и последующие, заводы выполняли с большими трудностями. Так, Уралмаш из необходимых 28 наименований к июлю 1943 г. на чугун перевел только 8[1089]. Ситуация впервые резко изменилась после апреля 1943 г., когда в танкостроении и всей советской промышленности начался поворот к новому качественному росту. Фактически все материалы-заменители в дизельном производстве так или иначе были отменены. 21 апреля 1943 г. нарком танковой промышленности приказал немедленно прекратить ставить на КВ и СУ-152 моторы с чугунными блоками и крышками. Необходимо было использовать только алюминий[1090]. Другим направлением развития дизельного производства стали новые требования к гарантийным испытаниям. С апреля 1943 г. танковая промышленность наконец стала уходить от совершенно недостаточных 100–150 гарантийных мото-часов для В-2. Правда, не очень далеко. Модификация для Т-34 и САУ на его базе должна была выдерживать 200 мото-часов, для тяжелых машин – 150. Только в конце января 1945 г. гарантийная работа танковых двигателей была повышена на 50 мото-часов и составила для средних машин 250, а для тяжелых – 200[1091]. Таким образом, с 1939 по 1945 гг. гарантийный срок всех серийных модификаций В-2 был повышен в 2,5 раза. Но это крайне незначительная величина. Танковый мотор должен быть надежным и обеспечивать бесперебойную работу в течение нескольких тысяч мото-часов. Однако в годы войны дизельные заводы не могли обеспечить и того незначительного срока, который должны были служить моторы. Кировский завод – головное предприятие по выпуску В-2 – в течение 1944 г. так и не смог добиться полного прохождения гарантийных испытаний своих моторов. В I квартале с гарантийных испытаний было снято 72 % двигателей (почти три четверти!), во II – 45,5 %, в III – 40 %, в IV— 14,55 %. Налицо резкое снижение доли дефектных моторов. Но даже в конце войны Кировский завод не смог обеспечить выпуск продукции, обладавшей стабильными характеристиками. Примечательно, что серийные испытания те же двигатели проходили весь 1944 год относительно равномерно. Доля В-2, снятых с серийных испытаний, колебалась весь год в пределах 7,5–9,5 %[1092]. В начале 1944 г. все дизельные заводы в целом успешно выполняли план выпуска двигателей, но плохо исполняли программу изготовления узлов и заготовок. Поэтому у них не было необходимого задела, что срывало суточный график производства. Отдельно отметим Кировский завод, который неудовлетворительно осуществлял план по узлам и их поставке отдельным заводам, нарушал график сборки и сдачи готовых моторов[1093]. Эта ситуация как нельзя лучше раскрывает «особенности» поставок В-2 заводу № 183. 11 апреля 1944 г. на свердловском заводе была осуществлена проверка комиссией Наркомата госконтроля СССР, которая вновь выявила множественные недочеты. Основной проблемой стало массовое попадание некондиционных деталей на сборочный участок. А иногда на двигатели устанавливались даже откровенно бракованные детали. С 1 января по 12 марта 1944 г. было выявлено 10 моторов, которые были сняты со стендов и переработаны именно из-за брака. За что начальник ОТК завода Н.П. Левитский получил выговор[1094]. В этой ситуации важно то, завод № 76 не имел четко работающей системы выявления некондиционных и бракованных изделий, которые впоследствии резко снижали работоспособность танкового дизеля. В начале 1945 г. ситуация принципиально не изменилась. Все заводы, выпускающие В-2 (Кировский, № 76 и 77), продолжали изготавливать двигатели, не способные пройти полный объем испытаний[1095]. В I квартале 1945 г. гарантийные испытания на заводах №№ 76 и 77 выдержали только 2 мотора из 3. Резко вырос процент съема двигателей на стендовых испытаниях: на заводе № 76 в январе 1945 г. было снято 35,2 % моторов, в феврале – 43,4 %, в марте – 43,2 %; на заводе № 77–17,3 %, 34,4 % и 20,3 % соответственно[1096]. Такой большой рост дефектных моторов можно объяснить только значительным увеличением гарантийного срока службы двигателей, к которому свердловский и барнаульский заводы оказались не готовы. Относительно высокий процент моторов, снятых с испытаний, совершенно не означал, что в реальных условиях все двигатели непременно будут постоянно ломаться. Старший инженер-инспектор завода № 76 Вандаловский с 3 декабря 1944 г. по 20 марта 1945 г. был командирован на фронт, где в боевых условиях наблюдал двигатели В-2-34, установленные на СУ-100. За этот период машины прошли 400–860 км, но ни одного случая поломки двигателя по вине завода-изготовителя зафиксировано не было[1097]. Правда, в последней фразе есть существенная оговорка: «по вине завода-изготовителя». Следовательно, при несоблюдении необходимых регламентных работ мотор вполне ожидаемо выходил из строя, но это действительно уже не прямая вина завода. К концу войны отдельные экземпляры В-2 в условиях реальной эксплуатации могли намного превысить ресурс, заложенный заводомизготовителем, и обеспечивали надежную работу бронетехники на протяжении многих сотен километров. Кроме описанного выше случая можно найти множество других примеров успешного применения советского дизеля в боевых условиях. Авторы монографии «Боевые машины Уралвагонзавода. Танк Т-34» приводят их: переброска 5-го гвардейского танкового корпуса в район Прохоровки на 330–380 км в июле 1943 г.; успешная работа танков 1-й гвардейской танковой армии в 1944 г., когда машины отрабатывали свой ресурс до 150 %; наступление советских войск на Дальневосточном театре военных действий летом 1945 г. и прочее[1098]. Мы должны согласиться с уважаемыми авторами в том, что, безусловно, надежность и качество двигателей резко выросли к 1945 г. Этот факт бесспорен. И отметим, что долю дефектных моторов в начале 1945 г. и в предыдущие периоды нельзя сравнивать напрямую. С усложнением требований к продукции возрастали критерии «качественности». И если предъявлять к двигателям выпуска конца войны условия приемки начала или середины военного времени, то окажется, что процент дефектных экземпляров резко упадет (если не исчезнет совсем). Необходимо отметить другое. Надежной, гарантированной работы для всех выпускаемых двигателей добиться все еще не удалось. Моторы были очень дифференцированы в этом отношении. Часть партии обеспечивала работу танка в течение многих сотен километров, и в то же время другая часть могла сломаться еще до исчерпания гарантированного ресурса. Именно этот факт подтверждают результаты гарантийных и серийных испытаний В-2 на дизельных заводах. Даже на самом передовом Кировском заводе часть моторов выбраковывалась на этих этапах. Ситуация усугублялась тем, что фактически только Кировский завод смог организовать массовый выпуск топливной аппаратуры для дизельных двигателей. Некоторое количество этой продукции (для собственных нужд) изготавливалось на барнаульском заводе № 77[1099]. Начиная с конца 1942 г. цех топливной аппаратуры должен был быть построен на свердловском дизельном заводе, но это строительство так и осталось в планах вплоть до конца войны (см. II главу). Весь 1943 г. Наркомат танкопрома пытался заставить завод № 76 организовать хотя бы собственное производство форсунок. Но и это оказалось невыполнимо[1100]. Следовательно, основное дизельное производство (сам Кировский завод и завод № 76) напрямую зависело от качества челябинских топливных аппаратов, которые долгое время находились на низком уровне[1101]. Во второй половине 1943 г. 10–11 % всех рекламаций на моторы из действующих частей приходилось на топливную аппаратуру[1102]. Наркомат отмечал, что наибольшие проблемы были в работе механических цехов. Особые нарекания вызвал цех топливной аппаратуры, когда повысилось количество бракованных топливных насосов и форсунок[1103]. Следовательно, сразу оба ведущих дизельных завода (сам Кировский и свердловский) массово получали дефектное топливное оборудование. По данным наркома В.А. Малышева, в течение III квартала 1944 г. на всех заводах в результате заводских и военпредовских испытаний было снято 28 % топливных насосов и 40 % форсунок[1104]. Это колоссальные цифры! Получается, что топливная аппаратура в значительной мере даже в конце войны выпускалась низкого качества. В 1943 г. начали решаться конструктивные проблемы двигателя и его элементов. В середине 1942 г. был разработан новый воздухоочиститель «Циклон», который с конца года стал устанавливаться на серийные машины вместо откровенно неработающего «Помона». Но из-за малого объема бункера для улавливания грязи его пришлось увеличивать. Так к осени 1943 г. появился очиститель «Мультициклон», который помимо прочего отличался более высокой степенью очистки поступающего воздуха от пыли. Если «Помоны» по регламенту необходимо было чистить каждые 30 минут, то новые очистители – уже каждые 2 часа. Однако даже последний вариант воздухоочистителя не давал надежного фильтрования. На марше после 2 часов хода (в летний период) бункеры «Мультициклона» заполнялись пылью более чем на 75 %. К этому нужно добавить разработку и внедрение в производство в 1942–1943 гг. новых радиаторов, которые хоть и были далеки от идеала (плохая пайка радиаторов приводила к потере их производительности), но уже позволяли эксплуатировать бронетехнику в летний период без боязни перегрева двигателя[1105]. В то же время мощность всех серийных моторов оказалась крайне недостаточной. Мы уже описывали выше историю эволюции Т-34, который к концу войны оказался резко перетяжеленным. В аналогичной ситуации относительно своего двигателя находился новый тяжелый танк серии ИС. Он получил несколько модернизированный вариант мотора предыдущей модели КВ – В-2-ИС. Фактически это был тот же мотор, что и у среднего танка. Его мощность была увеличена незначительно, до 520 л. с. при 2000 оборотов в минуту[1106]. После принятие на вооружение танка ИС ГКО всерьез озаботился проблемой отсутствия должного двигателя для средних и тяжелых танков. Вновь, как и в 1930-е гг., отечественное танкостроение не могло обеспечить боевые машины моторами соответствующей мощности. Кировский завод и завод № 76 в сентябре 1943 г. должны были разработать и передать на испытания новые двигатели на 800 л.с. (при 2200 оборотах в минуту) на базе опытного мотора В-12 к январю 1944 года[1107]. Позже к созданию нового дизеля был подключен завод № 77[1108]. То есть, за несколько месяцев нужно было создать и изготовить новый мотор. В итоге оба опытных образца уральских заводов появились. В начале 1944 г. Кировский завод получил задание подготовить производство нового двигателя В-11 на 700 л.с. и с июня организовать его серийный выпуск. Наркомат установил, что в 1944 г. этот двигатель должен был стать основным и на его производство во второй половине года должны будут перейти заводы № 76 и № 77. А с 1945 г. выпускать планировалось только В-II[1109]. Но его запуск в серию затянулся более чем на год. В июне 1944 г. был установлен первый плановый выпуск В-11: 75 моторов в этом месяце. В октябре 1944 г. завод получил новый план запуска В -11 в серийное производство[1110]. Но все они оказались провалены. 29 марта 1945 г. ГКО принял В-11 для нового тяжелого танка ИС-3[1111]. Только в конце апреля 1945 г. полная техническая документация была выдана цехам и производство В-11 всё-таки началось. Фактически Кировский завод смог выпустить только установочную партию[1112]. Поэтому реальной своей роли до конца войны новый двигатель сыграть не успел. Иная судьба была у свердловского варианта. К моменту начала производства двигателя В-2 (конец 1941 г.) конструкторский отдел завода № 76 состоял из 72 человек. Но к апрелю 1943 г. его штат сократился до 17 человек; часть конструкторов ушла на работу в цеха, а часть уволилась с завода. По заявлению главного инженера завода Т.П. Чупахина за два года существования завод ничего нового в дизелестроение не принес и не произвел никаких улучшений серийного дизельного двигателя. Но при этом всю вину возлагать только на конструкторский отдел нельзя. Все попытки конструкторов внести какую-либо новацию, как правило, оканчивались полной неудачей, поскольку присутствовал существенный «тормоз» опытных конструкторских работ: на заводе отсутствовала опытноэкспериментальная база, ее дважды пытались создать и оба раза ликвидировали. И в то же время конструкторов часто использовали как резерв рабочей силы на подсобных работах (очистка цехов от стружки, разгрузка угля и т. д.)[1113]. Впоследствии такое тяжелое положение с конструкторской базой и качеством продукции на заводе № 76 было исправлено. К осени 1944 г. завод смог самостоятельно разработать новый тип дизельного двигателя В-14 мощностью 700 л.с., а согласно плану конструкторских работ по наркомату на 1945 г. завод должен был заниматься разработкой другого мощного дизельного двигателя, что было бы невозможно без существования достаточно подготовленной конструкторской базы[1114]. Но до конца войны ни один новый свердловский серийный дизель так и не увидел свет. В ноябре 1944 г. В.А. Малышев отметил, что довести разработку В-14 до конца заводу № 76 все еще не удалось[1115]. И только в конце марта 1945 г. нарком констатировал, что заводские испытания были завершены и назначил на 20 апреля 1945 г. стендовые испытания В-14 на заводе № 100[1116]. В июне 1944 г. на барнаульском заводе успешно начались испытания нового мотора с насос-форсунками[1117]. К началу 1945 г. эти испытания были признаны успешно законченными, и Наркомат назначил государственные испытание В-16Ф на конец января – начало февраля этого же года[1118]. Следовательно, и свердловское и барнаульское предприятия не могли закончить разработку новых моторов до мая 1945 г. Все моторостроение для средних и тяжелых машин с 1940 г. в СССР развивалось только в рамках дизельного производства. Ни одна страна больше не использовала настолько массово такой тип двигателя для бронетехники, за исключением Японии, где дизельные моторы были, по сути, единственными силовыми установками для бронетехники. Кроме того, американский танк «Шерман» из 13 различных своих модификаций имел одну со спаренной дизельной установкой – М4А2. Этот вариант поставлялся для корпуса морской пехоты США и в Советский Союз. Следовательно, двигатели на тяжелом топливе были хорошо известны в мире. Уже после войны в отечественной литературе сформировалось стойкое убеждение, что танковый дизель обладал «бесспорными преимуществами перед карбюраторными бензиновыми двигателями»[1119]. Можно встретить ссылки на воспоминания Г. Гудериана, которой считал, что Германия не могла разработать и запустить в массовое производство танковых дизелей в силу дефицита алюминия и легированных сталей[1120]. Но реальность была глубже и сложнее того, что показывала советская историография. В феврале 1944 г. был опубликован обзор старшего техника-лейтенанта С.Б. Чистозвонова, посвященный развитию немецкого танкового двигателестроения[1121]. В конце статьи автор представил свою версию отказа германской промышленности от дизеля для танков. Редакция журнала сделала специальную пометку, что это только предположение самого С.Б. Чистозвонова. В Германии были разработаны и хорошо известны авиадизели, которые можно было применять в танкостроении: двухтактный фирмы «Юнкере» или 12-цилиндровый «Даймлер-Бенц» DB-603. Это были уже выпускающиеся модели. Отказ немецких конструкторов от использования этих установок был их принципиальным решением, поскольку они не видели в дизеле радикальных преимуществ в случае применения в танке. У бензинового мотора есть несколько важнейших положительных особенностей: минимальные габариты, безотказность запуска, дешевизна конструкции и долговечность. Да, дизельный двигатель обеспечивает экономию топлива до 30 %. Но для его изготовления требуется значительно больший, чем для карбюраторного мотора, расход высоколегированных сталей и высококвалифицированного человеческого труда. При относительно короткой жизни танка в реальных условиях боя, экономия топлива выглядела крайне незначительным преимуществом на фоне вложенных в него усилий. Более высокую пожароопасность бензинового двигателя автор тоже поставил под сомнение: при должной продуманности конструкции пожарная опасность от технической неисправности будет сведена на нет, а при попадании снаряда в мотор или топливо пожар почти неизбежно возникал и в дизельном двигателе[1122]. Мы согласны с данным автором в том, что германские конструкторы (как, впрочем, и подавляющее большинство их иностранных коллег) совершенно осознанно не стали применять двигатели на тяжелом топливе для бронетехники. На том этапе развития промышленности и технологий в серийном производстве сложно было воплотить достаточно надежный и относительно дешевый дизельный мотор. Но в Советском Союзе, где напомним, обратная связь между конструкторской мыслью и военным производством с одной стороны и выбором властных решений с другой работала с сильными искажениями, ставка была сделана именно на дизель. Уже во второй половине XX века такие моторы стали набирать популярность во всем мире. С течением времени они стали настолько компактными и дешевыми (впрочем, оставаясь все равно дороже бензиновых), что их начали применять не только для военной техники, но и в гражданском автомобилестроении. Дизельное производство в СССР в годы войны в целом повторило путь развития советского танкостроения. Первостепенное значение уделялось количественному выполнению плана. Качественная составляющая всегда оставалась вторичной. После апреля 1943 г. ситуация начала меняться. Моторы получили больший ресурс, стали надежнее в эксплуатации. Но вплоть до конца войны оставалась проблема существования дефектных экземпляров. Хотя масштабы были резко снижены. Это говорит в том числе о низкой культуре производства. От полуголодных полуграмотных рабочих с сомнительной квалификацией очень трудно ожидать высокого мастерства в изготовлении таких сложных двигателей, как дизельные. § 2. Общие итоги развития отрасли В танковой промышленности постоянно осуществлялась политика максимального упрощения и удешевления технологии изготовления боевых машин и их отдельных агрегатов. В этой связи был издан специальный приказ народного комиссара танковой промышленности В.А. Малышева № 24с от 15 января 1942 г., где, в частности, заводам НКТП предписывалось направлять в наркомат материалы по упрощению конструкции и технологии изготовления корпусов, узлов и деталей танков для обобщения и передачи другим заводам[1123]. Но в то же время очень важно было сохранить унификацию деталей. В отличие от довоенного периода, когда каждый вид танковой продукции выполнял отдельный завод (броневые листы, двигатели, корпуса, готовые машины), теперь танки и комплектующие изготовлялись на множестве различных предприятий. Поэтому приказом В.А. Малышева № 206мс от 16 февраля 1942 г. самостоятельные изменения в конструкции танков и моторов без согласования с наркоматом запрещались[1124]. За все годы войны танковая промышленность постоянно срывала производство запасных частей для боевых машин. Особенно остро эта проблема встала в период восстановления эвакуированных мощностей. Впоследствии острота вопроса была снижена, но полностью проблема снята не была. Так, программа февраля 1942 г. по запасным частям была выполнена: Кировским заводом – на 56 %, заводом № 183 – на 44 %, заводом № 37 – на 33 %. В апреле танковые заводы выполнили план по запчастям на 70 %. И хотя в июне часть заводов смогла даже перевыполнить это задание, но основные предприятия отрасли опять сорвали план: Кировский завод его выполнил на 63,3 %, завод № 183 – на 58,2 %[1125]. В июле выполнение плана по наркомату в целом достигало 89 %, но уже в августе за первую половину месяца едва дотянули до 28,2 % [1126]. Примечательно, что в деле борьбы за четкое исполнение графика выпуска запасных частей наркомат не применял репрессивных санкций. Только письменные и устные порицания. В основном использовались поощрительные меры воздействия. В мае 1942 г. вышел приказ наркома В.А. Малышева, где, в частности, указывалось, что заводу, выполнившему план по запчастям, полагалась премия в размере 3 % от стоимости заказа[1127]. Согласно приказу по Наркомату танковой промышленности № 123сс от 18 февраля 1943 г. заводу засчитывались в производственный план каждые 2 танка из 3 восстановленных как новые, при условии, что завод выполнил задание по запчастям[1128]. В результате часть предприятий с этим заданием справились, и уже в мартовскую программу они смогли включить: завод № 183 – 20 танков Т-34, Кировский завод – 16 танков Т-34 и 8 КВ, завод № 76–50 моторов. Но в то же время УЗТМ лишился такой возможности, так как не смог выполнить план производства запасных частей[1129]. Пытаясь восполнить огромные потери в живой силе и технике на фронтах Великой Отечественной войны, советское правительство требовало от танковой промышленности прежде всего повышения количества выпускаемой бронетехники, при этом не уделяя надлежащего внимания качественной составляющей. Отсутствие должного внимания к качеству боевых машин приводило к тому, что в действующую армию поставлялись танки, часто не отвечавшие предъявляемым запросам. При этом тактикотехнические требования в условиях войны были значительно ниже довоенных. Столь слабое внимание наркомата к производству запасных частей для боевых машин можно объяснить только отсутствием у руководства должного понимания важности ремонта поврежденной техники. Наличие брака в корпусах и отдельных агрегатах танков приводили к поломке машин еще до ввода в бой и, как следствие, значительно снижали боеспособность танковых и самоходных частей РККА. Однако техника шла на фронт непрерывным потоком, и это в значительной мере компенсировало боевые потери и снижало значимость ремонтных частей на фронте. Уже в конце войны советские управленцы отчасти признали порочность такой практики. В марте 1944 г. профессор, генерал-майор бронетанковых войск Н.И. Груздев на заседании танковой секции технического совета нктп, говоря о направлениях в деле совершенствования танковой техники, в частности, констатировал следующее: «Нередко высказывались взгляды о том, что „жизнь” машины кратковременна, а потому машины надо делать кое-как, лишь бы побольше. Война показала, что в бою хороши лишь те танки, которые хорошо сделаны»[1130]. Традиционно считается, что уже в 1942 г. отечественная промышленность превзошла противника в количественном исчислении. В действительности все военные годы, в том числе и во второй половине 1941 г., советские танковые заводы выпускали больше машин, чем немецкие. Следовательно, только количество выпускаемой техники нельзя считать решающим фактором для формирования коренного перелома в ходе войны. В книге «Неизвестный Уралмаш» приводится фрагмент беседы с Л.И. Горлицким, который в годы войны был главным конструктором по самоходной артиллерии УЗТМ. Именно он стоял во главе создания всех самоходок на базе танка Т-34. Приведем два фрагмента воспоминаний, которые, на наш взгляд, показательно характеризуют особенности советской военной промышленности. «– Лев Израилевич, уже к середине 1942 года наша танковая промышленность производила танков больше, чем Германия с ее союзниками. Это факт не скрывали даже в советское время. Но в том же 1942 году враг захватил Сталинград, вышел из строя крупнейший в мире танковый завод. Как такое могло произойти? – Этот же самый вопрос мы, танкостроители, задали военным на одном из совещаний в ГКО. Вопрос был задан даже в более резкой форме: “Скажите, сколько же вам еще надо танков, чтобы начать одерживать победы?”. – И какой был ответ? – Понятно, что на такой вопрос ответа не было»[1131]. И второй фрагмент. Лев Израилевич вместе с коллегами изучал поведение СУ-122 зимой 1943 г. на Волховском фронте: «Был момент, когда думал, что всё, жизнь кончилась. Как сейчас помню разъяренного командира полка самоходной артиллерии с пистолетом в руке: “Застрелю, если через час не почините самоходки!”. Он не мог выполнить боевой приказ – выдвинуться на огневую позицию – все машины остановились, т. к. распаялись трубки радиаторов. Когда СУ-122 собирали на заводе, на складах не оказалось цельнокатаных трубок, произвели замену на те, что были под рукой. И вот результат… слава богу, что в нашей ремонтной бригаде оказалось всё, что необходимо»[1132]. В этих коротких отрывках отразилось очень многое. Уже в начале войны советская промышленность смогла выпустить бронетехники больше, чем Германия. Но долгожданного перевеса на фронте еще долго не происходило. Безусловно, одной из основных причин этого было низкое качество выпускаемых танков и самоходных установок. Два фактора интересовали власть прежде всего: рост производства и достижение плановых показателей. Вплоть до середины 1943 г. танковые заводы должны были постоянно увеличивать выпуск техники. Только во второй половине 1943 г. наступает стабилизация выпуска и регулярное выполнение планов. Достигнуть этих результатов без резкого падения качества было невозможно. Необходимо отметить важную особенность подобного способа производства. Постоянно наращивалось количество выпускаемых танков (особенно после перехода на конвейерно-поточный метод производства) и одновременно, хотя и неоправданно медленно, шло повышение их качества. Процент качественно изготовленных машин постепенно увеличивался. Н.И. Груздев, говоря о проблемах оснащения войск новой техникой, высказал следующую мысль: «Смысл перевооружения состоит в том, чтобы сделать технику врага на поле боя неполноценной, т. е. заставить противника отказаться от действующей техники – произвести перевооружение, следовательно, временно, но резко сократить выпуск продукции для фронта… [Но] чтобы перевооружение прошло быстро, необходимо иметь заранее отработанные типы агрегатов»[1133]. Здесь Н.И. Груздеву можно возразить. Одних отработанных агрегатов не хватит. Пример танков Т-43 и Т-44 показал, что дополнительно необходимо иметь современную индустрию, способную массово выпускать новые комплектующие для модернизированных образцов военной техники. Армия Советского Союза на протяжении всей войны имела в своем составе относительно ограниченное количество различных типов бронетехники, причем в основном это были образцы, разработанные еще в довоенный период и в течение войны только подвергавшиеся модернизации. Это касается легких и средних танков и самоходных артиллерийских установок на их основе. Танки и САУ серии ИС, по сути дела, стали единственными машинами, которые были приняты на вооружение и серийно производились уже в ходе войны. Советская танковая промышленность, в отличие от Германии и стран-союзниц по антигитлеровской коалиции, в течение военного периода смогла ограничиться внедрением в серийное производство только одной новой модели. Все остальные модели танков были или довоенной разработкой (КВ-1, Т-34, Т-40), или дальнейшей их модификацией (КВ-1С, КВ-85, Т-34-85, Т-60, Т-70, Т-80), или являлись самоходной установкой на основе серийной модели (СУ-152, СУ-122, СУ-85, СУ-100, СУ-76), а значит, не требовали серьезных изменений производственного процесса. Из данных таблицы 5.9 приложения, рисунков 4 и 5 видно, что советская танковая промышленность уже в 1942 г. выпустила наибольшее количество танков. Это был период, когда в первой половине года эвакуированная на восток танковая промышленность находилась в стадии восстановления, а летом были потеряны Сталинградский тракторный завод и предприятия сталинградского района (крупнейшие на тот момент производители танка Т-34). Но этот показатель был достигнут во многом за счет повышения доли легких танков (около 40 % в общем объеме). Уже в следующем году их полностью снимают с производства, а доля легких машин продолжает сохраняться только за счет САУ на базе Т-70, запущенных в серию в конце 1942 г. В связи с переориентацией на легкие самоходки вместо танков их производство резко увеличилось в 1944 г. по сравнению с предыдущим годом (см. рисунки 4 и 5). Единственным танком, который с учетом всех модификаций (включая САУ на его базе) прошел всю войну, был средний Т-34. Его производство непрерывно росло вплоть до конца 1943 года. В 1942 г., после потери СТЗ, танковая промышленность смогла продолжить рост выпуска среднего танка за счет ликвидации свердловского завода легких танков и подключения к производству Т-34 Уральского завода тяжелого машиностроения и челябинского Кировского завода. Рисунок 4 Производство танков в СССР в 1941 – первой половине 1945 гг.(в шт.) [1134] В конце 1943 г. УЗТМ прекратил выпуск Т-34 и сосредоточился на противотанковых САУ на его базе (СУ-85 и СУ-100). В начале 1944 г. Кировский завод также прекратил производство среднего танка, а все свои мощности направил на изготовление тяжелых машин серии ИС (тяжелый танк ИС-2, самоходные установки ИСУ-152 и ИСУ-122). Это стало причиной общего сокращения производства средних танков в 1944 г., но с учетом роста выпуска СУ-85 и СУ-100 выпуск средних машин был сохранен на прежнем уровне (см. рисунок 5). Рисунок 5 Производство танков и САУ в СССР в 1941 – первой половине 1945 гг. (в шт.)[1135] Тяжелый танк как тип претерпел серьезные изменения, и в этом отношении полностью соответствовал мысли Н.И. Груздева о пагубности полного перевооружения: при перестройке производства Кировского завода на выпуск новой серии тяжелых танков ИС в течение 1943 г. пришлось значительно сократить производство танков серии КВ, а выпуск танков ИС и САУ на их базе был полностью отработан только к началу декабря 1944 года. В конце 1942 г. на вооружении танковых частей германского вермахта появляется новый тяжелый танк T-VI «Тигр», а в середине 1943 г. – T-V «Пантера». Традиционно в отечественной литературе считается, что противопоставить им советские бронетанковые войска на тот момент ничего не могли. Стоявший на вооружении РККА тяжелый танк КВ- 1C значительно уступал немецкому аналогу как по вооружению, так и по бронезащите. В действительности это не совсем так. Главной проблемой стали не новые танки противника, а новые артиллерийские системы. Выше мы уже подробно разобрали основные причины необходимости модернизации среднего танка Т-34 – массовое применение вермахтом артиллерии калибром 75, 88 мм и более с конца 1942 года. Такие пушки стали основой противотанковой артиллерии и были установлены на новые немецкие танки (ТЛТ «Тигр» – 88 мм, T-V «Пантера» – 75 мм) и самоходные установки («Ягдпантера» – 88 мм, «Ягдтигр» – 128 мм и другие). Танк против танка на поле боя встречались не так часто, как это принято считать. Основным противником танка в бою была противотанковая артиллерия. Вместе с тяжелым танком Германии пришлось создавать новый средний танк (T-V «Пантера»), так как прежняя средняя машина T-IV уже не справлялась с поставленными задачами. В то же время советским конструкторам вместо создания новой средней машины удалось (или скорее пришлось) ограничиться только увеличением калибра орудия и башни танка Т-34, и Красная Армия получила новый танк, способный по вооружению противостоять «Тиграм» и «Пантерам», хоть и не на равных. На той же конференции Н.И. Груздевым были подведены итоги развития мирового танкостроения к весне 1944 года. Дизельный двигатель В-2 и его модификации, форма корпуса Т-34, ширина траков гусеницы, торсионная индивидуальная подвеска советских танков, по мнению Н.И. Груздева, «являются элементами передовой техники и служат объектом подражания». До лета 1943 г. в вопросах танкостроения военно-техническая мысль Красной Армии являлась лидирующей, а основные тактико-технические данные советских танков были наиболее отработанными. Однако с появлением на поле боя новых образцов бронетехники противника и союзников это абсолютное лидерство было утеряно. Трансмиссия, элементы ходовой части (амортизаторы), механизмы поворота башни, стабилизирующие устройства наиболее отработаны были в зарубежных машинах. Но в то же время во всех странах (в том числе и в СССР) диапазон мощностей моторных установок не соответствует требованиям дальнейшего совершенствования танков[1136]. В целом Н.И. Груздев был, безусловно, прав. Однако в части его мнения о двигателе В-2 необходимо сделать серьезное уточнение. Потенциально дизельный двигатель был действительно незаменимым для применения в танкостроении. Беда была лишь в том, что он за годы войны так и не стал по-настоящему мощным и надежным. В отличие от всех других советских танков и самоходок, Т-34 и САУ на его базе потребляли гораздо большее количество резины. Подвеска типа «Кристи» требовала установки по всему диаметру танкового катка резинового бандажа (обрезинки). Следовательно, для всех заводов, выпускавших Т-34, необходимо было изготавливать такие бандажи. В расчете на выпуск нескольких тысяч танков в год требовалось создание специальной индустрии для удовлетворения нужд танкостроения. Во второй половине 1941 – начале 1942 г. горьковский завод № 112 вынужден был ежемесячно отправлять на Ярославский шинный завод до 20 десятков вагонов для обрезинки катков[1137]. Нижнетагильский завод № 563 НКРП как самостоятельное предприятие появился в июне 1943 г. в результате завершения строительства цеха резиновых изделий УТЗ и передачи его Наркомату резиновой промышленности[1138]. До этого момента УТЗ (как и многие заводы по производству Т-34) вынужден был выпускать катки с внутренней амортизацией. Такие катки начал изготавливать СТЗ еще в конце 1941 года. Все катки сталинградских танков были без обрезинки. На УТЗ удавалось сделать обрезиненным хотя бы один каток с каждой стороны. Резину пришлось также убрать с ведущих и направляющих колес Т-34[1139]. Ситуация была выправлена только в 1943 г., когда было запущено производство заводов резиновых технических изделий в Нижнем Тагиле, Свердловске и других городах. Всего в обрезинке катков было задействовано 5 предприятий резиной промышленности по стране (заводы № 366, 563, 713, 735, 736 НКРП). Они должны были в IV квартале 1943 г. выполнить обрезинку 45 000 катков[1140], что, примерно, соответствовало квартальному плану выпуска Т-34 и САУ на его базе. В июле 1943 г. Наркомат танковой промышленности систематизировал все основные производственные дефекты Т-34, которые мешали нормальной эксплуатации машины. По мнению наркома В.А. Малышева, они возникали из-за нарушений технологии и производственной дисциплины: 1. Поломка КПП: а) разрушение зубьев шестерен (в основном эти дефекты были характерны для завода № 183, Кировского завода иУЗТМ); б) разрушение картеров КПП (завод № 112). 2. Поломка траков, производства завода № 112. 3. Разрушение подшипников бортовой передачи (заводы № 112 и № 183). 4. Преждевременный выход из строя катков с внутренней амортизацией завода № 183[1141]. Более детально рассмотреть ситуацию нам позволяет рисунок 2 приложения. Он показывает, что основные причины провала первичных приемо-сдаточных испытаний военной приемки на УЗТМ происходили в подавляющем большинстве из-за некачественных деталей и агрегатов, поставляемых на Уралмаш другим заводами (это вполне согласуется с пунктами 1 и 3, выделенными В.А. Малышевым). Поэтому вопрос качества советской бронетехники во многом являлся системной проблемой всей промышленности СССР, а не набором отдельных недостатков на отдельных заводах. Безусловно, каждое из предприятий Наркомата танкопрома обладало целым комплексом изъянов, которые выливались в особенности его продукции (например, пункты 2 и 4, или двигатели В-2 производства завода № 76, потреблявшие в два раза больше масла, чем продукция Кировского завода). Но именно наличие этих недостатков в большой массе заставляет нас сделать вывод о проблемах всей промышленности, которая не могла обеспечить качественное изготовление ни комплектующих, ни готовой бронетехники. Хотя, еще раз повторим, что к концу войны многие недостатки были преодолены, танки и самоходки стали более надежными, а их выпуск вырос. Относительно пункта 3 и качества отечественных шарикоподшипников хотелось бы сделать некоторое уточнение. На данный момент автор не располагает хоть какой-то статистикой по поставкам импортных подшипников на советские танковые заводы. Но эти поставки безусловно были. Еще с 1930-х гг. четко обозначилась проблема качества этих отечественных деталей. Напомним, что в годы первых пятилеток танкостроение сначала полностью, а потом частично зависело от их поставок из-за границы. В целом к началу 1940-х гг. эта зависимость была преодолена, но качество отечественной продукции оставалось достаточно низким. Именно поэтому советские шарикоподшипниковые заводы (особенно на востоке, после эвакуации) были одной из причин частой поломки танковых узлов и агрегатов. После начала поставок по ленд-лизу этот товар стал настолько важным для танкостроения, что заставил В.А. Малышева в конце ноября 1943 г. распорядиться создать на заводах неприкосновенный запас импортных шарикоподшипников, который будет расходоваться только по его личному распоряжению. Этот приказ вышел в связи с «транспортными затруднениями зимнего периода»[1142]. Исследователь А.Ю. Ермолов в своей работе приводит данные о проценте танков Т-34, успешно прошедших 300-километровые испытания с апреля 1943 г. (с момента их начала) по февраль 1944 года. Эта статистика хорошо показывает, что если в первые месяцы наблюдений объем техники, успешно прошедшей испытания, составлял менее 23 %, то в последние месяцы был уже выше 80 %[1143]. В первой половине войны Красная Армия проводила успешные наступательные действия в рамках фронтов только в зимних условиях (наступление под Москвой в конце 1941 – начале 1942 г., Сталинградская наступательная операция в ноябре-декабре 1942 г. и т. д.). Здесь мы не будем подробно разбирать причины этого явления, но укажем, что в части производственных и конструктивных особенностей выпускаемой бронетехники такой итог вполне закономерен. Можно выделить несколько таких особенностей. 1. Выше мы уже видели, что до середины войны советские танковые моторы оснащались крайне ненадежными воздухоочистителями, которые даже при непродолжительных маршах приводили к тому, что воздушная пыль попадала в двигатель и выводила его из строя. В зимних условиях объем пыли в воздухе резко сокращался, поэтому ресурс двигателя значительно увеличивался. 2. При низкой температуре нивелировалась проблема неудовлетворительно работающей системы охлаждения танкового двигателя (особенно на Т-34). Что давало возможность разгонять танки до большей скорости на относительно длительное время (только так ее можно приблизить к паспортной). 3. В зимние периоды, совершенно неожиданно, проявился гораздо больший ресурс танковых гусениц. Средний срок службы гусеничных цепей зимой оказался на 45–80 % выше, чем летом. Это особенность наблюдалась вплоть до конца войны[1144]. По мере продвижения Красной Армии по территории Восточной Европы и Германии в марте 1945 г. начинается процесс изъятия и вывоза материальных ценностей польских и немецких предприятий. Первыми стали верхнесилезские заводы: польский «Хута-Банкова» в г. Домброва Гурнича (в постановлении ГКО и приказе наркома танкопрома указан Домброва Гурна, но очевидная ошибка – это сельский населенный пункт в Нижней Силезии); польский «Бисмарк – Хута Батория» в г. Великие Гайдуки (Хайдуки Бельки, был включен в г. Хожув); немецкий «Гутнер» в местечке Хохенлинде близ г. Беутен (польский Бытов). Оборудование предназначалось для бронекорпусного производства на заводе № 264 и Ижорском заводе[1145]. Впоследствии появился ряд постановлений, санкционировавших перевозку оборудования еще с нескольких немецких заводов. Все грузы предназначались для восстановления и развития восточно-украинских, ленинградских и сталинградских танкостроительных предприятий[1146]. Общей проблемой для танковых заводов стало несоответствие трудоемкости изготовления того или иного вида продукции довоенным нормам и нормам передовых предприятий, действующим в условиях войны. Так, в начале 1942 г. трудоемкость изготовления танка Т-60 на свердловском заводе № 37 составляла 2500 часов, а на заводе № 264 – 4700, т. е. почти в два раза больше. На изготовление дизельного мотора В-2 на заводе № 76 уходило 2700 часов, на челябинском Кировском заводе – 1800 часов; но известно, что до войны харьковский завод № 75 производил В-2 за 600 часов (ровно в 4,5 раза меньше, чем на заводе № 76)[1147]. К весне 1943 г. разница в трудоемкости изготовления одних и тех же машин была значительно нивелирована, хотя все еще оставалась существенной. Так, трудоемкость производства мотора В-2 на заводе № 76 была на 26 % больше, чем на Кировском заводе. Происходило это оттого, что в системе Наркомата танковой промышленности отсутствовал достаточно хорошо организованный обмен техническим опытом: одни и те же вопросы решались заводами различно, изолированно друг от друга и не всегда качественно, что приводило к большим потерям. Другая проблема – оснащенность промышленным оборудованием и квалификация работников. Для преодоления этих недостатков предполагалось создание в рамках НКТП специальных научно-исследовательских институтов, работающих над совершенствованием технологии производства. Основой для подобного НИИ должны были послужить Центральный научно-исследовательский институт технологии машиностроения Наркомтяжмаша СССР и работающее при Наркомате станкостроения Бюро технических нормативов[1148]. В целом принятые меры по устранению разницы трудоемкости дали положительный эффект. На примере рисунков 6 и 7 видно, что трудоемкость изготовления комплектов корпусов Т-34 в течение войны была снижена в 1,5–2 раза. Но в то же время производительность на головном предприятии по производству Т-34 – заводе № 183 была выше в 1,2–1,5 раза, чем на других предприятиях. Рисунок 6 Изменение трудоемкости изготовления башни и корпуса Т-34 (в часах) [1149] Одним из важнейших показателей боеспособности танковых частей в условиях Второй мировой войны является наличие радиоаппаратуры в боевых машинах. Но значительная часть танков, выпускаемых советской промышленностью в годы войны, радиостанциями не обеспечивалась. В мая 1943 г. нарком И.М. Зальцман констатировал, что выпуск радиостанций значительно отстает от выпуска танков, поэтому половина танков радиостанциями не оснащается. И только с ноября 1943 г. советские танки стали полностью укомплектовываться приемопередаточными станциями[1150]. Рисунок 7 Изменение трудоемкости изготовления Т-34 без башни и корпуса(в часах) [1151] Мы уже видели, что даже в последние годы войны танки и САУ продолжали иметь множественные дефекты. Уралмаш вплоть до конца войны продолжал получать рекламации на свои машины. В первой половине 1945 г. гарантийный пробег на 1 тыс. км выдержали 33,3 % испытываемых машин, а большие контрольные испытания на 300 км – только 25 %[1152]. По сообщению военпреда Уралмашзавода Гайда, командированного на фронт в начале 1945 г., в полку, где он находился, за время первого трехсоткилометрового марша по причинам производственного брака из строя вышло 8 самоходных установок СУ-100 (полк СУ-100 состоял из 16 машин, следовательно, потеряно было до 50 % САУ)[1153]. Данные рисунка 1 приложения показывают, что за два последних года войны доля бездефектных танков и САУ Уралмаша всегда колебалась в пределах 30–60 %. Данные рисунка 2 приложения позволяют нам более детально посмотреть на эту проблему. В течение 1944 г. основной причиной снижения надежности машин стали узлы и агрегаты, изготовленные заводом № 50. Среди важнейшей продукции свердловского агрегатного завода были КПП, для которых необходимо было изготавливать множество разных шестерен. Ненадежность КПП в той или иной степени была характерна для танков и самоходов всех заводов-изготовителей в течение войны. Испытания на Абердинском полигоне в США в 1942 г. показали, что шестерни в различных танковых механизмах и агрегатах начинали разрушаться уже с первых десятков километров движения машины, а значит, потенциально могли привести к ее полной поломке (напомним, что в конечном итоге испытуемый Т-34 вышел из строя по вине двигателя)[1154]. С 1942 по 1944 г. из общего количества шестерен, снятых с машин и имеющих сколы (т. е. механические повреждения), 43 % имели дефекты структуры металла или термообработки. Что означало их неудовлетворительное изготовление уже на этом этапе. Среди других причин главным называлось низкое качество выполненных закруглений торцов зубьев со стороны включения. В таком случае даже при высоком качестве цементированного слоя шестерни (другими словами, при удовлетворительной структуре металла и термообработке) на ее углах легко образовывались трещины[1155]. В этом случае возникали излишние динамические нагрузки (удар) на зубья шестерни. Опыт работы завода № 50 в условиях войны показал, что предприятию в рамках существующих производственных программ остро не хватало оборудования и особенно квалифицированного персонала. В условиях войны работники этого завода в основной массе имели не столько низкую квалификацию (хотя это тоже была серьезная проблема), сколько совершенно ненормальные условия труда и быта. Схожие условия существовали на многих других производствах КПП – Кировский завод, завод № 183 и др. От полуголодного человека, живущего без необходимого объема отдыха и питания, очень сложно ожидать высоких производственных результатов. Кировскому заводу на полную отработку танка серии ИС потребовалось больше года (ноябрь 1943 г. – декабрь 1944 г.), тогда как на заданный объем производства предприятие вышло уже в июле 1944 г. Тяжелое положение с качеством продукции имело место на УТЗ № 183 в Нижнем Тагиле. В 1942 г. количество бездефектных машин, представленных военпредам, составило здесь всего 5–7 %, в 1943 г. – 14 %, в 1944 г. – 29 %, в 1945 г. – 49 %[1156]. Таким образом, даже в конце войны количество бракованных машин, предъявляемых для приемки на ведущем заводе по производству среднего танка Т-34, составляло больше половины общего объема. Опыт Кировского завода, Уралмаша, свердловских заводов № 50 и № 76, других предприятий Наркомата танковой промышленности и смежных отраслей хорошо нам демонстрируют жесткую корреляцию между постоянно растущим количеством выпущенной продукции и явно недостаточным ростом ее качества. На данном этапе исследований пока трудно сказать, что стало причиной такого отношения к военпрому в целом и к танкостроению в частности со стороны сталинского окружения. Это был осознанный выбор (дать фронту как можно больше техники) или невольный результат искаженной системы обратной связи? Здесь мы лишь констатируем, что вплоть до конца войны к выпускаемым танкам и самоходным установкам оставалось слишком много претензий по качеству изготовления и надежности в бою. Заключение С конца 1920-х до конца 1930-х г. отечественное танкостроение прошло сложный путь становления. За этот период полностью оформился подход сталинского руководства к развитию танковой промышленности, который продолжал применяться и после начала Великой Отечественной войны: максимальное наращивание выпуска бронетехники в ущерб развитию производств, выпускающих узлы и агрегаты. Первостепенное внимание уделялось только сборочному процессу. Именно на него тратились основные усилия и средства. Изготовление таких комплектующих, как шарикоподшипники, свечи зажигания, даже броня и двигатели имело второстепенное значение. Закономерным итогом стало низкое качество первых советских танков, которые не выдерживали даже заниженных гарантийных испытаний. Постепенно эта ситуация перестала быть временным элементом или вынужденной мерой и стала закономерностью. Борьба с вымышленным вредительством в 1928–1929 гг. и особенно в 1937–1938 гг. привела не только к потере многих опытных конструкторов и инженеров. Наверное, наиболее тяжелым последствием для всей военной промышленности стала утрата обратной связи между властью и военпромом. Это выражалось в отсутствии критики со стороны исполнителей на то или иное властное решение. Танкостроители вынуждены были работать с постоянной оглядкой на высшее начальство, которое жестоко карало за любой промах. Если решение о запуске в производство какого-либо образца было уже принято на самом верху, завод не имел возможности повлиять на это решение, даже если оно являлось ошибочным. Все 1930-е годы танковая промышленность была вынуждена разрабатывать колесно-гусеничный движитель для большинства типов танков. Тем не менее в 1939 г. на вооружение были приняты принципиально новые образцы бронетехники, которые в значительной части конструкционных решений определили развитие мирового танкостроения на годы вперед. В 1940–1941 гг. в производстве были заменены все серийные модели бронетехники. Это был безусловный успех, но полностью реализовать потенциал новых танков советской промышленности не удалось. Одним из отрицательных итогов стало принятие на вооружение в 1939 г. нового среднего танка Т-34 с устаревшей и бесперспективной подвеской типа «Кристи», которая была применена именно для того, чтобы прототип умел ездить и на колесах, и на гусеницах. Эта возможность новому танку так и не понадобилась, но заменить ему подвеску на более совершенную не удалось вплоть до конца войны. В похожем положении оказался танковый дизель, который разрабатывался все 1930-е годы. Пока он не появился, советские танки оснащались преимущественно авиационными моторами. Принятый на вооружение в 1939 г. дизельный двигатель оказался крайне ненадежным, сложным в производстве и требующим слишком высокой доли высококвалифицированного труда. Система броневой защиты Т-34 на основе брони высокой твердости давала хорошие результаты при относительно небольшом весе, но была крайне требовательна к соблюдению технологического процесса. Много вопросов вызывали трансмиссия, система охлаждения двигателя, воздухоочиститель и многое другое. Именно эти особенности знаменитого советского среднего танка стали серьезным препятствием для организации его массового выпуска. Подобные проблемы (в той или иной степени) были присущи всем новым серийным машинам. Без существенной и должной проработки всего комплекса требуемых мер (управленческие решения, конструкция опытных машин и устройство производственного процесса) новые образцы принимались на вооружение и внедрялись в серийное производство сразу на нескольких предприятиях. Заводы не имели необходимого времени на освоение серийного производства, следовательно, они либо не вели работы по устранению недостатков новых машин (Кировский завод и танк КВ), либо были не в состоянии справиться с освоением плановых показателей выпуска танков (ХПЗ и танк Т-34), либо не смогли вовремя осуществить подготовку нового производства (ЧТЗ и танк КВ, СТЗ и танк Т-34, и т. д.). К концу весны – началу лета 1941 г. стало очевидно, что новые средние и тяжелые танки необходимо переделывать. Харьковский завод № 183 разработал модернизированный вариант Т-34М, а Кировский завод – КВ-3. Восточные регионы к началу 1940-х гг. потенциально были готовы к организации танкового производства. Этому способствовали созданные транспортная и топливно-энергетическая структуры, степень развития металлургии и машиностроения. Новая отрасль промышленности вполне обеспечивалась кадрами нужного качественного и количественного уровней. При условии должного объема помощи со стороны западных предприятий (инженерами, технологами и квалифицированными рабочими, оборудованием, материалами и прочим) относительно успешное начало выпуска было предопределено. Тем не менее, с самого начала именно эти условия не были соблюдены. Объем плановых заданий для сталинградских и челябинских заводов оказался в значительной мере выше их производственных возможностей. Все 1930-е гг. Сталинградский тракторный завод продолжал безуспешные попытки организовать у себя сборку танков Т-26. После принятия на вооружение Т-34, в 1940 г. правительство приняло решение параллельно начать его производство на ХПЗ и СТЗ. Однако, как и прежде, сталинградский завод не смог завершить этот процесс в намеченный срок. Только к концу 1941 года СТЗ оказался способен нарастить выпуск средних танков до приемлемого уровня. Решением правительства во второй половине 1940 г. на Челябинском тракторном заводе и заводе № 78 НКБ начались попытки наладить производство тяжелого танка серии КВ. Однако до начала Великой Отечественной войны ЧТЗ собственными силами так и не смог освоить серийный выпуск танков. Во второй половине 1940 г. из запланированных пяти машин установочной партии завод не выпустил ни одной, а в первой половине 1941 г. – меньше половины положенных по плану. Завод № 78 НКБ закончил организацию бронекорпусного производства только после принятия эвакуированного ижорского оборудования и кадров к началу 1942 года. С первых дней войны все управленческие решения относительно выпуска бронетанковой продукции были реализованы в достаточно узком направлении. Даже беглый анализ приказов и постановлений органов государственной власти показывает, что главная задача, поставленная перед танковой промышленностью, – максимальное увеличение выпуска боевых машин в кратчайшие сроки. Именно в таких условиях появляются новые танкостроительные центры в Среднем и Нижнем Поволжье, на Урале. По нашим подсчетам, только в первый месяц войны в систему танковой промышленности и броневого производства, помимо уже существовавших заводов, было вновь вовлечено не менее 14 предприятий различных наркоматов: 4 завода на Урале (УЗТМ, Уралтурбозавод, ММК и НТМЗ), 1 – в Западной Сибири (КМК), 1 – в Москве (Коломенский завод), 6 – в Среднем Поволжье (ГАЗ, «Красное Сормово», Кулебакский металлургический завод, Выксунский завод, Куйбкарз, Муромский вагоноремонтный завод), 4 – на Восточной Украине (ХТЗ, Ворошиловградский и Новокраматорский заводы, таганрогский завод «Красный Котельщик»). Серийный выпуск танков в Сталинграде и Челябинске был реализован только после начала войны, когда восточному танковому производству была оказана существенная помощь. На восток были переброшены мощности бронепрокатных и моторных производств западных предприятий. Возможности Уральского завода тяжелого машиностроения и Уральского турбинного завода были значительно расширены за счет переброски части мощностей Кировского завода. На УЗТМ была перевезена часть оборудования и специалистов цветно-литейного цеха, а на турбинный завод – авиадизельный цех. Существовавшее на Харьковском тракторном заводе производство авиадизелей М-40 было перенесено на СТЗ, что дало возможность закончить организацию дизельного производства в Сталинграде. Магнитогорский и Новотагильский металлургические заводы приняли броневые прокатные станы с Ижорского и Мариупольского заводов, Кузнецкий комбинат начал осваивать бронепрокатное производство своими силами. Так на востоке станы началось изготовление катаных броневых листов для танковых корпусов. Несколько по иному развивалась ситуация в Среднем Поволжье. Заводы Горьковской области должны были организовать выпуск Т-34, опираясь сугубо на местные ресурсы (кроме 45-миллиметровых бронелистов, они поставлялись из других регионов). Поэтому на начальном этапе заводу № 112 («Красное Сормово») было разрешено ставить на средние танки хорошо известные с 1930-х годов авиационные двигатели М-17. В первые дни войны желание сталинского руководства резко увеличить количество боевых машин привело к тому, что вместе с организацией новых баз восточные регионы получили значительно возросшую программу выпуска танков. Для выполнения нового объема заданий региональная промышленность не обладала всем необходимым объемом ресурсов. Уралмаш начал изготовление корпусов для тяжелых танков, Уралтурбозавод готовил выпуск танковых двигателей. Такой объем нового производства был совершенно не обеспечен соответствующим количеством квалифицированных кадров рабочих и ИТР. Отсутствовала материальнотехническая база, фактически ее только предстояло создать. Причем в условиях тотального дефицита оборудования, рабочих рук, строительной техники и стройматериалов. Новый объем военных заказов необходимо было осуществлять на фоне сохранения прежней гражданской программы. А значит, предприятия вынуждены были его развивать параллельно с основным производством. К этому нужно добавить, что уровень развития топливно-энергетического комплекса восточных регионов оказался недостаточным в новых реалиях. Местные металлургия и машиностроение подходили к тому моменту, когда лимиты потребления ими электроэнергии и запасы топлива для электростанций будут исчерпаны. Пока эта проблема была еще не очевидна, но она проявится уже зимой 1941–1942 гг., когда промышленность на востоке стала набирать обороты по развитию заданий, полученных в самом начале войны, и начали восстанавливаться эвакуированные танковые производства. Тем не менее в первые месяцы войны в Горьковской области, в Сталинграде и на Урале начали создаваться локальные центры танкостроения. Вполне естественно, что этот процесс осуществлялся с большими трудностями и высокими издержками. Одно из основных препятствий – отсутствие четкого руководства отраслью. Создание Наркомата танковой промышленности СССР как единого руководящего центра обещало улучшить положение. Однако вскоре произошли события, значительно изменившие ситуацию. Успехи противника на фронте в августе – сентябре 1941 г. привели к необходимости эвакуации всех основных танкостроительных центров СССР. В ходе боев осенью была полностью захвачена Восточная Украина. Враг вплотную подошел к Ленинграду и Москве. Приказы о начале эвакуации откладывались до последнего момента. Поэтому вывоз оборудования и кадров с Украины начался буквально за несколько дней до прихода частей вермахта. Большая часть харьковчан отказалась эвакуироваться, а Мариуполь был захвачен противником в разгар погрузочных работ. Так советская танковая промышленность лишилась значительной части специалистов и оборудования для броневого и танкосборочного производств. Ленинградские и московские предприятия эвакуировались относительно благополучно, поскольку в итоге эти города захвачены не были. Четкого и понятного плана эвакуационных работ у власти не оказалось. Многие предприятия сначала следовали в один пункт назначения, но уже когда они были в пути, эшелоны перенаправлялись на новые места. Московские завод № 37 НКТП, кооперированные с ним мощности и станкостроительный завод № 184 должны были добираться до Средней Азии, но в итоге оказались в Свердловске и Нижнем Тагиле. Ленинградцы оказались в похожей ситуации. Кировский завод поехал в Нижний Тагил на УВЗ, а завод № 174 – на Челябинский тракторный завод. В этот момент выяснилось, что ХПЗ тоже необходимо эвакуировать, но подготовленной площадки для него нет. Поэтому заводу № 183 предоставили единственную площадку, способную его принять, – УВЗ, Кировский завод перенаправлялся на ЧТЗ, а завод № 174 – на Чкаловский паровозоремонтный завод. Еще до завершения своего формирования производственная база уральского танкостроения претерпела очередные серьезные изменения. В связи с началом массовой эвакуации промышленных предприятий на восток в регионе кардинальным образом была изменена структура танкового производства. В конце 1941 – начале 1942 г., после завершения эвакуационных мероприятий, Урал превратился в центр танковой промышленности страны, так как сюда были эвакуированы основные мощности всех западных заводов, ранее занятых в танковом производстве. Нижнетагильский Уралвагонзавод принял Харьковский завод № 183 им. Коминтерна и Мариупольский завод, став Уральским танковым заводом (выпускал Т-34). На Уралмашзавод переехала основная часть корпусного производства Ижорского завода. В Свердловске эвакуированные предприятия (московский завод № 37, Подольский завод им. С. Орджоникидзе и автомобильный завод им. «КИМ») и местные заводы (им. Воеводина и «Металлист») объединились в завод № 37 НКТП по производству легких танков. На основе слияния части мощностей Ижорского завода и челябинского завода № 78 НКБ для производства бронекорпусов танка КВ был образован завод № 200 НКТП. Челябинский тракторный завод принял основную часть дизельного завода № 75 и ленинградский Кировский завод и стал выпускать тяжелые танки КВ и дизельные двигатели. Чкаловский завод № 174 уже весной 1942 г. был переправлен в Омск. В беспрецедентно короткие сроки (буквально в течение года) на Урале был создан мощный танкостроительный комплекс, в военные годы ставший основным (а по ряду видов продукции единственным) поставщиком бронетанковой техники для войск Красной Армии. Здесь находились два (свердловский завод № 76 и челябинский Кировский завод) из трех дизельных заводов (до лета 1942 г. третьим был СТЗ, после – барнаульский № 76). Оборудование и кадры западных предприятий обеспечили максимально быстрое (насколько это было возможно в тех условиях) преодоление негативных последствий эвакуации и трудностей восстановительного периода. К середине лета 1942 г. советская танковая промышленность вышла на уровень относительно стабильного количественного производства по всем видам продукции, а в ряде случаев работала с перевыполнением плана. Признанием успехов стали высокие правительственные награды, полученные заводами Наркомата танковой промышленности СССР в мае – июне 1942 г. Казалось бы, это успех. И действительно, в результате эвакуации были перемещены ведущие танкостроительные мощности страны, за счет чего резко возросла производственная база восточной индустрии. Тем не менее все эвакуированные предприятия надолго задержали процесс восстановления производства. По первоначальным планам ГКО это должно было произойти до конца 1941 г. Но реально восстановительные работы были закончены только весной 1942 г. Ресурсная база, обеспечивавшая танковую промышленность, и производственные возможности танкостроения резко возросли по сравнению с серединой 1941 г., однако продолжали отставать от необходимого уровня. Общий объем выпуска танков, безусловно, вырос. Но, во-первых, был далеко не таким, как это изначально планировало сталинское руководство. А во-вторых, сами танки оказывались достаточно низкого качества. Это можно было оправдать крайне неблагоприятной обстановкой, сложившейся на фронте. Красная Армия несла огромные ежедневные потери не только в живой силе, но и в технике, которую надо было постоянно восполнять. Но качество этого пополнения не выдерживало критики. Новые правила военной приемки танков были таковы, что небольшим пробегом испытывался только один танк из десяти. Это не могло не сказаться на надежности бронетехники. Больше трети потерь танков Т-34 в боях летом 1942 г. пришлось на поломки внутренних механизмов и агрегатов. В течение 1942 г. заводы, занятые в производстве корпуса Т-34 (сталинградский завод № 264, горьковский завод № 112, уральские УЗТМ и завод № 183), выпускали корпуса с огромным количеством трещин. Все это говорит о низком качестве бронетанковой продукции восточных предприятий НКТП. Во второй половине 1942 г. произошел слом темпов роста производства, связанный с необходимостью эвакуации сталинградского танкостроительного центра. Его мощности распределялись между танковыми и металлургическими предприятиями на Урале. Кроме производства двигателей В-2 Сталинградского тракторного завода, которое уехало в Барнаул на вновь созданный дизельный завод № 77 НКТП. Эвакуация неминуемо снижала общий выпуск средних танков Т-34 по наркомату в целом. По состоянию на середину 1942 г. сталинградский центр лидировал по объемам выпуска среднего танка. В попытке максимально снизить негативные последствия переброски СТЗ и связанных с ним заводов было принято решение об увеличении выпуска средних танков на уже производящих их предприятиях и начале изготовления Т-34 на УЗТМ и Кировском заводе (где ранее они не выпускались). Кроме того, в конце 1942 г. завод легких танков № 38, Уралмаш и Кировский завод получили задание создать и освоить производство самоходных артиллерийских установок на базе легкого, среднего и тяжелого танков. Все эти факторы привели к серьезному изменению уже устоявшихся производственных процессов и системы кооперации. Сформировался производственный кризис танкостроения. Необходимо было освоить выпуск новой продукции, в той или иной степени прежде незнакомой. Завод № 37 прекратил свое самостоятельное существование и вошел в состав УЗТМ как сборочный участок. Уралмаш, помимо увеличения выпуска корпусов Т-34 и снятия с производства корпусов КВ, освоил выпуск танка Т-34 и САУ СУ-122. Производство корпусов для тяжелых машин временно полностью перешло на завод № 200. Кировский завод, с сохранением в производстве тяжелых танков (но резким сокращением объема их выпуска), освоил сборку Т-34 и САУ на базе танка КВ. При получении новых заданий танковые заводы столкнулись с проблемой резкого невыполнения плановых показателей выпуска двигателей, корпусов и готовых машин. Заводы были поставлены фактически в безвыходное положение: с одной стороны, наркомат и ГКО постоянно требовали исполнения заданий, с другой – установленная программа была им не под силу, поскольку не соответствовала производственным и кадровым возможностям. Учитывая этот факт, в 1 и II кварталах 1943 г. программа выпуска среднего танка была снижена по сравнению с первоначальными планами (см. таблицу 5.10 приложения). Уралмаш, вплоть до прекращения выпуска среднего танка Т-34 в августе 1943 г., не мог войти в установленный график по всем видам основной продукции. Кировский завод стал полностью выполнять план выпуска танков, САУ и двигателей только в середине 1943 г., завод № 200 – в июле 1943 г. (см. таблицы 5.1, 5.2, 5.3, 5.6 приложения). В этой ситуации ставка была сделана на модернизацию производственных процессов. Переход на конвейернопоточный метод стал мерой вынужденной. Это было напрямую связано с эвакуацией сталинградских танковых заводов. Восточные заводы Наркомата танковой промышленности СССР, столкнувшиеся с проблемой увеличения выпуска бронетехники, в условиях тотального дефицита производственных ресурсов могли ее решить только через модернизацию танкостроительной базы. В бронекорпусном производстве был применен широкий круг нововведений, которые помогли резко сократить количество и объем трещин на корпусах Т-34 и в целом усовершенствовать технологию изготовления. Перевод на литье башен средних и тяжелых танков уменьшил расход дефицитного катаного броневого металла, а значит, позволил полностью перевести башенное производство на литейную технологию без использования катанного металла. Массовое применение автоматической сварки способствовало решению проблемы ограниченного количества квалифицированных сварщиков, поскольку стало возможным использовать рабочих низкой квалификации. В танкосборочном производстве и дизелестроении технический прогресс проявился в организации поточных линий и сборочных конвейеров. Новый метод, во-первых, выводил на необходимый уровень производство танков и САУ; во-вторых, снял проблему штурмовщины и позволил предприятиям с течением времени работать по установленному графику без массовых производственных авралов; в-третьих, снизил потребность в квалифицированных рабочих кадрах. Но в то же время поставил танковые заводы в еще большую зависимость от предприятий-поставщиков, поскольку неритмичные поставки узлов и агрегатов или высокое содержание брака на одном заводе могли привести к остановке конвейера на другом. Таким образом, танковая промышленность смогла преодолеть негативные последствия эвакуации сталинградских предприятий, занятых в производстве Т-34, и полностью освоила новые виды продукции только к середине 1943 года. Со второй половины 1943 г. и вплоть до завершения войны танковые заводы стабильно выполняли поставленные планы. Вместе с тем, основной упор в деле производства танков и САУ делался на повышение количества выпускаемой техники. Уралмашзавод вплоть до конца войны продолжал получать рекламации на свои машины, в которых отмечалось низкое качество его танков и САУ. С момента начала систематического сбора данных военпредами в июне 1943 г. и до конца войны процент машин Уралмаша без дефектов колебался в пределах между 30 % и 50 %. Даже в первые 5 месяцев 1945 г. военпреды после первого испытания принимали в среднем только 54,6 % машин (подсчитано по данным рисунка 1 приложения). Однако это нельзя представить как отдельные недостатки конкретного завода. Рисунок 2 приложения наглядно показывает, что в 1944 г. главным виновником повторных контрольносдаточных испытаний самоходных установок было не сборочное производство УЗТМ, а основные предприятия-поставщики: завод № 50 НКТП (КПП, бортовые фрикционы и т. д.), завод № 76 (двигатели В-2) и ГПЗ-4 (шарикоподшипники). Кировскому заводу на полную отработку танка серии ИС потребовалось больше года, хотя выпуск готовых машин шел строго по установленному графику. Завод № 76 только к концу 1944 г. вышел на бездефектное производство двигателей В-2. Но после повышения объема гарантийных испытаний свердловский дизельный завод, как и завод № 77, резко снизил количество моторов с удовлетворительным качеством. Даже в конце войны значительная доля серийных моторов на всех дизельных заводах (по нашим оценкам, от 15 % до 25 %) не выдерживала гарантийных испытаний. Тяжелое положение с качеством продукции оказалось на УТЗ № 183 в Нижнем Тагиле. Приведем еще раз те данные, которые мы указывали выше. В 1942 г. число машин, принятых военпредами без доработок и дефектов, требующих немедленного устранения, составило 5–7 %, в 1943 г. – 14 %, в 1944 г. – 29 %, в 1945 г. – 49 %. Следовательно, даже в конце войны доля бракованных машин, предъявляемых приемке на ведущем заводе страны по производству среднего танка Т-34, составляла больше половины от всех изготовленных танков. Серьезной проблемой для танковой промышленности на востоке страны стало освоение производства бронекорпуса Т-34. Разработанный для уникальных технологических возможностей Мариупольского завода им. Ильича, он оказался совершенно непригоден для массового производства на восточных заводах. Пришлось в течение 1942 г. радикально менять технологию сборки корпуса и приспосабливать ее к особенностям новых танкостроительных центров. Эта технология была разработана на сталинградском заводе № 264 в первой половине 1942 г. и впоследствии стала успешно применяться на других корпусных производствах. Но новый способ изготовления не избавил корпус среднего танка от главного дефекта – трещины брони. Эта проблема существовала все военные годы, разной была только ее острота. Самый трудный период был именно в 1942 г., когда трещинами поражалось более половины всех изготовленных корпусов. В течение 1943 г. вопрос трещинообразования и улучшения брони Т-34 отпал сам собой. Нет, конечно, советские металлургические и корпусные производства продолжали работать над улучшением качества своей продукции. Но беда была в том, что необходимо было полностью менять систему бронирования советских средних и тяжелых машин: противотанковая артиллерия противника стала массово получать новые орудия (75- и 88-миллиметровые пушки), которые уверенно пробивали броню Т-34 и даже КВ с дистанции 1,5 тыс. м и более. Конструкторы УТЗ № 183 предложили вполне адекватный с точки зрения развития бронетехники ответ. Была разработана новая модель среднего танка – Т-43, удовлетворяющая требования защиты от новых немецких пушек. Но изготавливать его массово было невозможно. Восточное бронепрокатное производство было не в состоянии выпускать толстую броню для нового танка, поскольку мощности бронепрокатных станов не позволяли увеличить до нужного уровня производство брони толщиной 60–75 мм. Фактически все оборудование, занятое на производстве 45-миллиметрового листа, переводилось бы на выпуск новой брони. Что невозможно было сделать не только по причине отсутствия необходимых производственных мощностей, но и сырья, поскольку такое производство порождало резкое увеличение выплавки броневой стали. А следовательно, возрастала потребность в таких производственных ресурсах, как электроэнергия, железная руда, коксующийся уголь. Поэтому советские танкостроители обошлись только установкой новой литой башни в средний танк. Так появилась его новая модификация – Т-34-85 с большей башней и более мощной пушкой. Неспособность восточных металлургических заводов нарастить производство толстых катаных листов была учтена при проектировании нового тяжелого танка ИС в 1943 году. Эта машина изначально создавалась с учетом максимального использования литых деталей (до 45 % от общего веса бронекорпуса). К концу 1942 г. восточные невоенные отрасли промышленности, строительство, транспорт и заготовительное производство в танкостроении столкнулись с общими проблемами в виде острого дефицита производственных ресурсов и износа оборудования. Преодолеть кризис или значительно улучшить свое положение предприятиям и организациям удалось только к 1944 году. В этом отношении ситуация в обозначенных секторах экономики в большой степени была похожа на развитие кризиса в танкостроении и возникла в силу дефицита таких производственных ресурсов, как квалифицированные рабочие, промышленное оборудование и запчасти к нему, строительные мощности и стройматериалы, топливо и электроэнергия, транспорт и многое другое. Все военные годы предприятия Наркомата танковой промышленности действовали в условиях нехватки рабочей силы. Но эта проблема не идет ни в какое сравнение с предприятиями невоенного сектора (ГПЗ, Ирбитский кирпичный завод, строительные тресты), где нехватка рабочих рук доходила до 50 % и более. Что особенно важно для танкостроения, кадровый дефицит был усилен недостатком квалифицированных рабочих и ИТР. Существовавшая в годы войны система производственного обучения трудовых кадров свела к минимуму объем преподавания учебных дисциплин и в целом продолжительность учебы. Фактически она проводилась прямо на рабочем месте. К тому же ситуация усугублялась периодическими досрочными выпусками учащихся школ фабрично- заводского обучения и ремесленных училищ. Следовательно, предприятия получали выпускников с крайне низким качеством подготовки. Другим отягчающим обстоятельством для танковой промышленности стала высокая текучесть кадров, сохранившаяся до конца войны. Жесткие правовые ограничения вплоть до применения уголовных наказаний за самовольный уход с работы (эти действия трактовались как дезертирство) не могли эффективно справиться с желанием людей покинуть предприятие. По нашим подсчетам, в 1943 и 1944 гг. (на этот период у нас есть полные данные) ежегодно в системе Наркомата танкопрома доля вновь прибывших рабочих составляла около трети от списочного состава. Но это не приводило к соответственному увеличению контингента рабочих ни в целом по наркомату, ни применительно к конкретным заводам. Из этой логики выпадают только восстанавливаемые предприятия – СТЗ, харьковский № 75 и ленинградский Кировский завод. Вполне логично, что в целом их трудовые коллективы постоянно росли. Хотя и здесь доля ушедших была очень большой. Абсолютным лидером по количеству дезертировавших рабочих за указанные годы был челябинский Кировский завод. В 1943 и 1944 гг. с него ежегодно сбегало более 6,5 тыс. человек, или 28,2 % и 29,5 % соответственно от всех самовольно ушедших со всех танковых заводов (подсчитано по данным таблицы 5.12 приложения). К примеру, следующими в этом списке были заводы, с которых самовольно уходило в 2–3 раза меньше. Дезертирство рабочих стало основной причиной убыли контингента. Высокая доля самовольных уходов с работы была предопределена неудовлетворительным социальным положением работников танковой промышленности. Низкое материально-бытовое обеспечение сочеталось с тяжелыми условиями труда и острым дефицитом питания и отдыха для рабочих. Положение инженерно-технических работников и особенно руководящих кадров было несколько иным. Им предоставлялись лучшие, по сравнению с рабочими, условия. Но ситуация в танковой промышленности не шла ни в какое сравнение с гражданским сектором, где условия труда и быта были еще хуже. Жилищные условия были на крайне низком уровне. На восточных танковых заводах уже с конца 1941 г., после завершения эвакуационных мероприятий, сформировалась ситуация, когда на одного проживающего приходилось менее 4 кв. м жилой площади. К концу войны обеспеченность жильем принципиально не изменилась: теперь на одного человека приходилось немногим более 4 кв. м. Следовательно, все процессы, которые существовали в жилищном секторе танковых предприятий, в целом развивались в одинаковом направлении. Разными были только стартовые условия. Поэтому такие заводы, как № 112, ухудшили обеспеченность среднестатистического работника жильем, а такие, как № 183, несколько улучшили. Но и в том, и в другом случае существовал серьезный дефицит жилой площади, преодолеть который за годы войны не удалось ни одному заводу. Низкая квалификация рабочих танковых производств и нехватка производственных ресурсов (оборудования, сырья, энергии) заставляли идти по пути увеличения трудовых коллективов, чтобы восполнить перечисленные недостатки. Но ни сами предприятия, ни строительные тресты, которые должны были возводить новое жилье, не обладали нужным количеством строительных материалов, техники и рабочих. Поэтому все военные годы планы по жилищному строительству регулярно срывались. Оно всегда оставалось вторичным по отношению к промышленному строительству, которое, к слову, тоже резко отставало от установленных планов. В целом с 1 января 1942 г. по 1 января 1945 г. объем жилой площади, принадлежащей Наркомату танкопрома, увеличился только на 20 % (подсчитано по данным таблицы 5.11 приложения). Однако проблема нехватки жилья не существовала сама по себе. В годы войны работники предприятий, в том числе и танковых, не могли свободно приобретать средства личной гигиены, постельное белье, одежду и обувь, прежде всего из-за отсутствия в свободной продаже этих товаров. В значительной степени трудовые коллективы находились на обеспечении товарами первой необходимости силами своих предприятий. Недостаток одежды и обуви, особенно в зимний период, мог стать для работника препятствием для возможности дойти до работы. Поэтому руководство заводов вынуждено было стремиться к решению этой проблемы. Массовое строительство бараков как наиболее доступных сооружений в условиях тотального дефицита строительных материалов и слабое развитие таких элементов жилищной инфраструктуры, как водопровод, паровое отопление и канализация, создавали тяжелые бытовые условия для работников предприятий и их семей. Многие танкостроители и члены их семей не могли регулярно выполнять важнейшие гигиенические процедуры. Возможность помыться, постирать одежду или постельное белье стала труднодоступной. Особенно остро эта проблема встала перед работниками «малых» танковых заводов. Многие рабочие свердловских заводов № 50 и 76 месяцами не могли посетить баню, ходили в грязной одежде и спали на грязном постельном белье (если оно было). Низкое качество продуктов питания и общий недостаток необходимого количества калорий, с одной стороны, и продолжительность рабочего дня более 10 часов при откровенно недостаточном количестве времени для отдыха, с другой стороны, создавали условия, когда человеческий организм терял работоспособность, и работник не мог восстановить силы для продолжения эффективной трудовой деятельности. В таком случае заводы также были вынуждены стремиться к увеличению количества рабочих для выполнения всего объема плановых работ. Особенно остро проблема недостатка питания и продолжительности рабочего дня стояла в течение 1942–1943 гг. Именно на этот период приходится наибольшее количество заболеваний и смертей от дистрофии и цинги. В следующем году ситуация в значительной степени была выправлена. Рабочие всех танковых заводов стали получать большее количество продуктов питания при улучшении их качества. Сократилась продолжительность рабочего дня при увеличении общего количества выходных дней. Ситуация сильно разнилась в зависимости от конкретного предприятия. Два соседних завода, тесно связанных системой кооперации, находились на диаметрально противоположных сторонах этого процесса. Кировский завод в Челябинске все годы войны имел худшие условия труда и быта для своих подчиненных: высокая продолжительность рабочего дня, малое количество выходных дней, низкая обеспеченность жилплощадью и т. д. Неудивительно, что предприятие, являясь самым крупным заводом в системе НКТП, имело самое большое количество дезертиров. Безусловно, эти показатели не всегда и не во всём были самыми критическими. В отдельные периоды по какому-либо фактору самым худшим часто оказывался другой завод. Но все социальные показатели Кировского завода всегда стремились к концу списка. Совершенно иное положение было на свердловском Уралмаше. Все те же показатели развивались на заводе с точностью до наоборот. Уралмаш в каждом конкретном случае, может, и не создавал самых лучших условий для своих работников среди заводов Наркомтанкопрома, но занимал либо лидирующие, либо близкие к ним позиции: одна из самых низких продолжительность рабочего дня, большее количество выходных дней, усиленное по сравнению с другими заводами питание, достаточно высокая обеспеченность жильем и прочее. Во всем этом чувствуется забота заводского руководства о своих подчиненных. И как главный итог – самый низкий показатель по доле сбежавших с производства и резкое сокращение потребности в новых кадрах во второй половине войны. Мы далеки от того, чтобы абсолютизировать успехи УЗТМ и клеймить стиль управления дирекции Кировского завода. Разница в социальном развитии этих предприятий, безусловно, присутствовала и была хорошо видна. Но радикально жизнь их работников не различалась. Все коллективы танковых заводов имели совершенно схожие проблемы, и разными были только их масштабы. Необходимо понимать, что разница в уровне обеспечения, условиях труда и отдыха дала возможность Уралмашу (по сравнению с другими предприятиями НКТП) резко сократить количество дезертиров, закрепить больше людей на заводе и, следовательно, лучше использовать свой человеческий потенциал. Меньшая текучесть кадров позволяла повысить не формальную, а реальную квалификацию рабочих. В то же время трудное социальное положение рабочих на соседних заводах № 50 и 76 было одним из факторов низкого качества продукции этих предприятий. Обобщение опыта нижнетагильского завода № 183 доказало, что при работе на износ, при отсутствии нормального отдыха и питания резко падала работоспособность людей. В случае аврала и продолжения работы более 12 часов рассчитывать на этих работников на следующий день уже не приходилось. Они физически не могли выполнить обычный объем работ. Однако необходимо оговориться, что положение в танковой промышленности выгодно отличалось от ситуации в гражданском секторе экономики. Все военные годы рабочие Ирбитского кирпичного завода получали только карточное снабжение по норме служащих. Что в сочетании с тяжелой физической работой не могло положительно повлиять на качество производства. Таким образом, производственные процессы, которые развивались в советской танковой промышленности в условиях Великой Отечественной войны, имели 3 главных задачи: – увеличение количества выпускаемой техники; – повышение качества выпускаемой техники; – своевременная замена серийных машин новыми моделями. Мы вынуждены констатировать, что наиболее успешно была решена только первая задача. Количество выпускаемой техники вышло на плановый уровень уже в течение 1943 г., когда основные программы стали регулярно выполняться всеми заводами системы НКТП. В части улучшения качества выпускаемых машин налицо ограниченность успехов советских танкостроителей. С конца 1941 г. по март 1943 г. советская бронетехника страдала слишком большим набором недостатков производственного характера: бронекорпуса Т-34 поражены трещинами, низкая надежность боевых машин, малый рабочий ресурс дизельных двигателей. С апреля 1943 г. усложнились приемо-сдаточные испытания, когда были резко повышены требования к качеству танков и самоходных установок. Стали лучше справляться со своими задачами системы охлаждения и воздухоочистки. Качество техники, безусловно, улучшилось, но все существовавшие проблемы были только нивелированы, решены лишь отчасти и поэтому продолжали существовать. Но уже в усеченном виде. Серьезной модернизации был подвергнут производственный процесс. Технические и технологические возможности танковых заводов были адаптированы к недостатку рабочей силы должной квалификации. Танковой промышленности удалось максимально использовать потенциал большого количества неквалифицированных работников, не получивших должного объема знаний и живущих в тяжелых материально-бытовых условиях. Провалы советского танкостроения и ограниченность процесса повышения качества бронетехники в части человеческого фактора были предопределены низким качеством жизни работников танковой промышленности, а в части производственного фактора – ограниченностью потенциала ресурсной базы танкопрома. Третья производственная задача тоже была решена частично. Здесь главным ограничивающим фактором стали возможности металлургического, дизельного и танкосборочного производств, которые не позволили найти наиболее эффективный ответ возросшей мощности противотанковой артиллерии и новой бронетанковой технике противника. Советские средние бронемашины так и не удалось полноценно модернизировать: именно предел производственных возможностей не позволил заменить уже порядком устаревший Т-34 новой моделью. Новый тяжелый танк ИС и САУ на его базе были вполне удачными машинами с точки зрения вооружения и бронезащиты. Они разрабатывались исходя из особенностей восточной танковой промышленности. Но мощность серийного двигателя В-2 уже давно не соответствовала возросшему весу средних и тяжелых танков и самоходок. Организовать производство более мощной модификации дизеля не удалось вплоть до конца войны. Список сокращений АБТУ – Автобронетанковое управление РККА АН – Академия наук СССР АН УССР – Академия наук Украинской Советской Социалистической Республики БВТ – броня высокой твердости БСТ – броня средней твердости ВКП(б) – Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков) ГАБТУ – Главное автобронетанковое управление РККА ГАЗ – Горьковский автомобильный завод ГВМУ – Главное военно-мобилизационное управление Наркомата тяжелой промышленности СССР ГВПУ – Главное военно-промышленное управление ГГС – газогенераторная станция (завода) ГКО – Государственный комитет обороны СССР ГПЗ (ГПЗ-1, ГПЗ-4 и др.) – Государственный подшипниковый завод (№ 1, № 4 и др.) ГУРТ – Главное управление по ремонту танков НКТП ГУУЗ (НКТП) – Главное управление учебными заведениями НКТП ГЭС – гидроэлектростанция ИДК – Ирбитский диатомитовый комбинат ИТР – инженерно-технические работники КА – Красная Армия (см. РККА) КМК – Кузнецкий металлургический комбинат КПП – коробка перемены передач ЛЭП – линия электропередачи ММК – Магнитогорский металлургический комбинат НКАП – Наркомат авиационной промышленности СССР НКБ – Наркомат боеприпасов СССР НКВ – Наркомат вооружений СССР НКВоенмор – Наркомат по военным и морским делам СССР НКНП – Наркомат нефтяной промышленности СССР НКО – Наркомат обороны СССР НКОП – Наркомат оборонной промышленности СССР НКСМ – Наркомат среднего машиностроения СССР НКСП – Наркомат судостроительной промышленности СССР НКТМ – Наркомат тяжелого машиностроения СССР НКТП – Наркомат танковой промышленности СССР НКХП – Наркомат химической промышленности СССР НКЧМ – Наркомат черной металлургии СССР НТМЗ – Новотагильский металлургический завод ОГПУ – Объединенное государственное политическое управление при СНК СССР ОИТК – Особая исправительно-трудовая колония ПТО – противотанковая оборона ОСМЧ – Особая строительно-монтажная часть ОТК – Отдел технического контроля (завода) ОРС – Отел рабочего снабжения (завода) Промбанк – Всесоюзный банк финансирования капитального строительства промышленности, транспорта и связи СССР РККА – Рабоче-крестьянская Красная армия САУ – самоходная артиллерийская установка СНК (Совнарком) – Совет народных комиссаров СССР СТЗ – Сталинградский тракторный завод СТО – Совет труда и обороны СССР СУГРЭС – Среднеуральская государственная районная электростанция ТЭЦ – теплоэлектроцентраль УВЗ (Уралвагонзавод) – Уральский вагоностроительный завод УЗТМ (Уралмаш) – Уральский завод тяжелого машиностроения УММ – Управления моторизации и механизации РККА УТЗ (завод № 183) – Уральский танковый завод № 183 НКТП ХПЗ (завод № 183) – Харьковский паровозостроительный завод № 183 им. Коминтерна ХТЗ – Харьковский тракторный завод ЦАКБ – Центральное артиллерийское конструкторское бюро ЦК ВКП(б) – Центральный комитет ВКП(б) ЦНИИ-48 (НИИ-48) или Броневой институт — Центральный научно-исследовательский институт № 48 НКТП ЧГРЭС – Челябинская государственная районная электростанция ЧТЗ – Челябинский тракторный завод ЧТЭЦ – Челябинская теплоэлектроцентраль УАЗ – Уральский алюминиевый завод УГМК – Уральская горно-металлургическая компания Список источников и литературы Опубликованные источники Сборники документов История Коммунистической партии Советского Союза: в 6-ти томах. Т. 5. Коммунистическая партия накануне и в годы Великой Отечественной войны, в период упрочения и развития социалистического общества. 1938– 1958 гг. Кн. 1.М., 1970. Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941 гг.). Т. 4: сборник документов / Под ред. А. К. Соколова. Сост.: Т. В. Сорокина и др. М., 2015. Партийная организация Челябинской области в период Великой Отечественной войны. Челябинск, 1967. Политбюро и «вредители»: Кампания по борьбе с «вредительством» на объектах военной промышленности / Отв. составитель О. Б. Мозохин. М., 2016. Продовольственная безопасность Урала в XX веке. Документы и материалы. Т. 2. / Под ред. Г. Е. Корнилова, В. В. Маслакова. Екатеринбург: Академкнига, 2000. Советское военно-промышленное производство (1918–1926 гг.). Т. 2: Сборник документов / Под редакцией В. А. Золотарева; отв. сост. Т. В. Сорокина. М., 2005. Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. М., 2001. Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1937). Т. 3. Часть 1 (1927–1932): сборник документов / Под ред. А. А. Кольтюкова; отв. сост. Т. В. Сорокина. М., 2008. Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1937). Т. 3. Часть 2 (1933–1937): сборник документов / Под ред. А. А. Кольтюкова; отв. сост. Т. В. Сорокина. М., 2011. Воспоминания Лаврененко К. Д. Вспоминая энергетику военных лет // Россия электрическая: Воспоминания старейших энергетиков. М., 1975. Ковалевский М. М. Я помню… Штрихи к истории турбомоторного завода. Люди, дела, судьбы. Екатеринбург, 1994. Максарев Ю. Е. Лавина из 35 тысяч танков // Т-34: путь к победе. Харьков, 1985. Маринов А. М. Опорный край державы // Электрификация России: Воспоминания старейших энергетиков. М., 1984. Новиков В. Н. Накануне и в дни испытаний. Воспоминания. М., 1988. Неопубликованные источники 1. Государственный архив Российской Федерации Фонд Р-5446 – Совет Министров СССР Фонд Р-6822 – Совет по эвакуации при Совете Народных Комиссаров СССР 2. Российский государственный архив экономики Фонд 1880 – Всесоюзный банк финансирования капитальных вложений СССР (Стройбанк СССР) Фонд 4372 – Государственный плановый комитет Совета Министров СССР (Госплан СССР) Фонд 7516 – Народный комиссариат боеприпасов СССР Фонд 7914 – Главный контролер Комитета обороны при Совете Народных Комиссаров СССР Фонд 7964 – Министерство энергетики и электрификации СССР (Минэнерго СССР) Фонд 8115 – Министерство автомобильной промышленности СССР Фонд 8736 – Главное управление стекольной промышленности Минпромстройматериалов СССР Фонд 8752 – Народный комиссариат танковой промышленности СССР Фонд 8798 – 12-е Главное управление Министерства оборонной промышленности СССР Фонд 8875 – Министерство черной металлургии СССР Фонд 8884 – Учреждения по руководству огнеупорной промышленностью Министерства черной металлургии СССР 3. Государственный архив Свердловской области Фонд Р-262 – Уральский завод тяжелого машиностроения Фонд Р-1930 – Уральский турбомоторный завод 4. Объединенный государственный архив Челябинской области: Фонд П-288 – Челябинский областной комитет КПСС Фонд Р-792 – Государственное предприятие «Производственное объединение «Челябинский тракторный завод им. В.И. Ленина» и его правопреемники акционерное общество, открытое акционерное общество «Уралтрак», открытое акционерное общество «Челябинский тракторный завод» Фонд Р-1396 – Челябинский опытный завод № 100 Министерства транспортного машиностроения СССР 5. Центр документации общественных организаций Свердловской области Фонд 4 – Свердловский областной комитет В КП (б) Фонд 10 – Ленинский районный комитет ВКП(б) г. Свердловска Фонд 161 – Свердловский городской комитет ВКП (б) Фонд 1270 – Куйбышевский районный комитет ВКП(б) г. Свердловска 6. Нижнетагильский городской исторический архив Фонд 196 – Новотагильский металлургический комбинат Фонд 417 – Уральский вагоностроительный завод 7. Государственный архив в г. Ирбите Фонд Р-306 – Ирбитский кирпичный завод Фонд Р-691 —Ирбитский стекольный завод Фонд Р-985 – Коллекция документов по истории г. Ирбита Свердловской области 8. Коллекции документов музеев: Музей трудовой и боевой славы Челябинского тракторного завода Музей Уральского турбинного завода Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод» Музей истории Уралмашзавода Музей энергетики Урала Литература Агеев С. С., Бриль. Ю. Г. Неизвестный Уралмаш: история и судьбы. Екатеринбург, 2003. Антуфьев А. А. Уральская промышленность накануне и в годы Великой Отечественной войны. Екатеринбург, 1992. Антуфьев А. А., Батыров У. А. Борьба партийных организаций Урала за создание и развитие танковой промышленности в годы Великой Отечественной войны. Свердловск, 1982. Баканов С. А. Угольная промышленность Урала: жизненный цикл отрасли от зарождения до упадка. Челябинск, 2012. Барятинский М. Т-34: правда о прославленном танке. М., 2009. Батыров У. А. Деятельность КПСС по развитию танковой промышленности на Урале в годы Великой Отечественной воны (1941– 1945 гг.): дисс. на соискание уч. степени канд. ист. наук. – Челябинск, 1982. Белов П. А. Вопросы экономики в современной войне. М., 1951. Бутенина Н. В. Ленд-лиз: сделка века. М, 2004. Бюро статистики: [сайт]. URL: https://www.statbureau. org/ru/unitedstates/inflation-calculators?dateBack= 1944-10-l&dateTo=2017-10l&amount=690000000 (дата обращения: 05.05.2018). Васильев А. Ф. Промышленность Урала в годы Великой Отечественной войны, 1941–1945. М., 1982. Великая Отечественная война Советского Союза. 1941–1945. Краткая история: изд. 2-е, исп. и доп. М., 1970. Во имя Победы. Свердловск в годы Великой Отечественной войны / Под ред. А. В. Сперанского. I изд. Екатеринбург, 2005; II изд. Екатеринбург, 2010. Вознесенский Н. А. Избранные произведения. 1931–1947. М., 1979. Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Великой Отечественной войны. М., 1947. Дубленных В. В. Производство бронетехники на Урале (на примере завода № 37 (50)) // Урал в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.: тезисы науч. – практич. конф. Екатеринбург, 1995. Ермолов А. Ю. Государственное управление военной промышленностью в 1940-е годы: танковая промышленность. М., 2013. Ермолов А. Ю. Перестройка танковой промышленности СССР. 1941–1942 годы // Отечественная история. 2004. № 3. Ермолов А. Ю. Эвакуация предприятий советской танковой промышленности в 1941 г.: уникальное историческое явление или масштабная неудача? // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: История России. 2010. № 2. С. 23–24. Желтов И., Павлов М., Павлов И. Неизвестный Т-34. М., 2001. Желтов И., Сергеев А., Павлов И., Павлов М. Танки ИС. М., 2001. Запарий Вас. В. Государственная политика по стабилизации социальнобытового положения работников уральской танковой промышленности в 1945–1950 гг. // Российский научный журнал. 2015. № 6. С. 52–68. Запарий Вас. В. Система ОРСов и их роль в организации материального обеспечения работников танковой промышленности Урала в 1942–1945 гг. // Годы поисков и свершений: кафедра истории науки и техники УГТУУПИ- РФУ. 1999–2014 гг. В рамках Пятой ежегодной научной конференции кафедры истории науки и техники. Екатеринбург, 2015. С. 89–92. Запарий Вас. В. Танковая промышленность на Урале в 1940-е гг. Екатеринбург, 2015. История Великой Отечественной воны Советского Союза. 1941–1945. в 6ти томах. Т. 1. Подготовка и развязывание войны империалистическими державами. М., 1960; Т. 2. Отражение советским народом вероломного нападения фашистской Германии на СССР. Создание условий для коренного перелома в войне. М., 1961. История Второй мировой войны: в 12 томах. Т. 4. Фашистская агрессия против СССР. Крах стратегии «молниеносной войны». М., 1975; Т. 5. Провал агрессивных планов фашистского блока. М., 1975. История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 5. Кн. 1.М., 1970. История советского рабочего класса. Т. 3. М., 1984. История социалистической экономики СССР. Т. 5. Советская экономика накануне и в период Великой Отечественной войны. М., 1978. Караганов А. Комсомольцы и молодежь Челябинской области в Отечественной войне. Челябинск, 1943. Клименко К Уральский промышленный район. М., 1945. Коломиец М. В. КВ. «Клим Ворошилов» – танк прорыва. М., 2006. Коломиец М. В. Средний танк Т-28. Трехглавый монстр Сталина. М., 2007. Коломиец М. В. Т-26. Тяжелая судьба легкого танка. М., 2007. Коломиец М. В., Свирин М. Н. Тяжелый танк Т-35. Сухопутный дредноут Красной Армии. М., 2007. Коломиец М. Танки-амфибии Т-37, Т-38, Т-40 // Фронтовая иллюстрация. 2003. № 3. Корнилов Г. Е. Уральское село и война. Екатеринбург, 1993. Котляр Э. С. Государственные трудовые резервы СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1975. Кравченко Г. С. Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.). М., 1970. Кривицкий А. Как советский народ помогает Красной Армии. М., 1945. Маламуд Г. Я. Спецконтингент. Челябинск, 2004. Мартыненков И. Ф. Деятельность партийных организаций Урала по закреплению кадров тяжелой промышленности в годы четвертой пятилетки // Из истории индустриализации. Свердловск,1970. Минц И. И. Великая Отечественная война Советского Союза. М., 1947. Митрофанова А. В. Рабочий класс Советского Союза в первый период Великой Отечественной войны (1941–1942 гг.). М., 1960. Митрофанова А. В. Рабочий класс СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1971. Морехина Г. Г. Рабочий класс – фронту: Подвиг рабочего класса СССР в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945 гг. М., 1962. Очерки истории коммунистических организаций Урала (1921–1973 гг.). Т. 2. Свердловск, 1974. Павленко В. Д. Деятельность партийных организаций Урала по разрешению проблем кадров для промышленности в первый период Великой Отечественной войны (июнь 1941 – июнь 1942 гг.) // Деятельность КПСС по созданию материально-технической базы коммунизма. Сб. трудов Челябинского пединститута. Вып. 10. Челябинск, 1976. С. 100–111. Павленко Г. К. Юные гвардейцы тыла. Трудовые резервы Урала – фронту. 1941–1945. Челябинск, 2004. Подвиг трудового Урала. Свердловск, 1965. Полная энциклопедия танков мира. 1915–2000 гг. Минск, 2001. Потемкина М. Н. Эвакуация населения в уральский регион // Урал в стратегии Второй мировой войны. Екатеринбург, 2000. С. 156–160. Потемкина М. Н. Эвакуация в годы Великой Отечественной войны на Урале: люди и судьбы. Магнитогорск, 2002. Свирин М. Н. Броня крепка. История советского танка. 1919–1937. М., 2005. Свирин М. Н. Стальной кулак Сталина. История советского танка 1943– 1955. М., 2006. Сенявский С. Л., Телъпуховский Б. Б. Рабочий класс СССР. 1938–1965. М., 1971. Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920—1950-е годы: темпы экономического роста, структура, организация производства и управление. М., 1996. Слободкин К. М. Танк на постаменте. М., 1968. Советский легкий танк Т-50 и машины на его базе. «Бронетанковая серия». Выпуск 11. М., 2007. Соколов Б. Роль ленд-лиза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. // Загадки ленд-лиза: Стеттиниус Э. Ленд-лиз – оружие победы. М., 2000. С. 305–332. Солдатенко В. И. Трудовой подвиг советского народа в Великой Отечественной войне. М., 1954. Солянкин А. Г., Павлов М. ВПавлов И. В., Желтов И. Г. Отечественные бронированные машины. XX век. В 4 т. Т. 1. 1905–1941 гг. М., 2002. Солянкин А. Г., Павлов М. ВПавлов И. В., Желтов И. Г. Отечественные бронированные машины. XX век. В 4 т. Т. 2. 1941–1945 гг. М., 2005. Сонин Л. М. Повесть о стойкости. Екатеринбург, 2002. Сперанский А. В., Тюшняков С. М. Артиллерийское производство на Урале в предвоенный период и годы Великой Отечественной войны // Вестник ЮУрГУ. 2017. Т. 17. № 2. Серия «Социально-гуманитарные науки». С. 47–50. Сперанский А.В. Модернизация артиллерийского производства на Урале в 1930—40-е гг. // Историческая наука и историческое образование как факторы гуманизации общества. Екатеринбург, 2012. С. 264–271. Сперанский А. В. Производство артиллерии на УЗТМ в годы Великой Отечественной войны //Актуализация исторического знания и исторического образования в современном обществе. Ч. 2. Екатеринбург, 2013. С. 238–245. Средний Урал в Великой Отечественной войне. Свердловск, 1978. Тыл – фронту. Челябинск, 1990. Урал – фронту. М., 1985. Устъянцев С. В. 15 славных лет ЕВРАЗ НТМК. Екатеринбург, 2015. Устъянцев С. В. Очерки истории отечественной индустриальной культуры XX века. Ч. 2. Уральский танковый завод № 183. Нижний Тагил, 2010. Устьянцев С. В., ПислегинаА. В., Фахретденова А. X. Элита российской индустрии. Уралвагонзавод. Екатеринбург, 2001. Устьянцев С., Колмаков Д. Боевые машины Уралвагонзавода. Танк Т-34. Нижний Тагил, 2005. Харламов А. Молодые уральцы – фронту. М., 1943. Чадаев Я. Е. Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны (1941–1945). М., 1985. Шигалин Г. И. Народное хозяйство СССР в период Великой Отечественной войны. М., 1960. Щит и меч Отчизны. Оружие Урала с древнейших времен до наших дней / Под ред. А. В. Сперанского. Екатеринбург, 2008. Экономический фундамент Победы: параллели истории и современности: монография / Под общ. ред. И. В. Караваевой. М., 2015. Якунцов И. А. Рабочий класс Урала в годы Великой Отечественной войны: партийное руководство решением проблемы кадров. Иркутск, 1987. Якунцов И. А. Урал в годы Великой Отечественной войны. (1941 _ 1945 гг.). Пермь, 1997. Приложение Таблица 5.1 Динамика производства бронетанковой продукции на УЗТМ с июля 1941 г. по июль 1945 г. (в шт.)* * Составлено по: ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 66. Л. 15–16. ** В числителе указано запланированное количество продукции, в знаменателе – фактический выпуск. *** УЗТМ должен был в декабре 1942 г. изготовить установочную партию СУ-35 (СУ-122) в 25 машин[1157]. Таблица 5.2 Производство танков и САУ на ЧТЗ и челябинском Кировском заводе, 1941–1945 гг. (в шт.)* * Составлено по: 1941 г. – Валеев Р. Р. Рекорды Челябинского тракторного завода // Военно-исторический журнал. 2003. № 3. С. 13–15; 1942–1945 гг. – ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6. Д. 292. Л. 7; Оп. 7. Д. 311. Л. 2–3; Оп. 8. Д. 316. Л. 3; РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 295. Л. 113; Д. 296. Л. 300; Д. 297. Л. 97, 115; Д. 298. Л. 236; Д. 300. Л. 50. ** В числителе – плановые показатели, в знаменателе – фактическое выполнение. В скобках (только для первой половины 1943 г.) дается первоначальный объем планируемой продукции, без скобок – окончательный. *** По данным за август 1942 г. нет разбивки плана по КВ-1 и КВ-1с, поэтому для них показан общий план в 150 танков. Таблица 5.3 Динамика производства двигателя В-2 на Кировском заводе с января 1942 г. по декабрь 1944 г. (в шт.)* * Составлено по: ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6. Д. 292. Л. 57; Оп. 7. Д. 311. Л. 3; Оп. 8. Д. 316. Л. 4. ** В данной таблице использованы скорректированные (окончательные) планы производства на 1943 г. Изначальные поквартальные планы были несколько выше. Например, план на II квартал составил: апрель – 1200, май – 1250, июнь – 1300 (РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 298. Л. 240). Таблица 5.4 Производство корпусов и башен на УТЗ № 183 в январе – сентябре 1942 г.* * ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 288. Л. 65. Таблица 5.5 Выпуск танков в годы войны на УТЗ им. Коминтерна (в шт.)* * История танкостроения на Уралвагонзаводе. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 2. Л. 14 // Архив выставочного комплекса ОАО «Уралвагонзавод». ** У первоисточника – 2835, но эта цифра является явной опечаткой и не коррелируется как с итоговыми данными за год, так и с другими источниками (авт.). Таблица 5.6 Динамика производства бронекорпусов на заводе № 200 НКТП в 1942– 1944 гг. (в шт.)* * Составлено по: ОГАЧО. П-288. Оп. 6. Д. 292. Л. 66; Оп. 7. Д. 311. Л. 46– 47; Оп. 8. Д. 316. Л. 32. Таблица 5.7 Выпуск танков Т-30 и Т-60 на заводе № 37 НКТП в Свердловске* * Составлено по: Материалы музея Уралтрансмашзавода; РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 87. Л. 191. ** Рассчитано автором в среднем в месяц с декабря 1941 г. по июнь 1942 г. Таблица 5.8 Выпуск танков, самоходных установок и двигателей В-2 (1940–1945 гг.)* *Составлено по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 162–164. Таблица 5.9 Производство танков и САУ в 1941 – в первой половине 1945 гг.* * Составлено по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 162–164. Таблица 5.10 Изменение плана выпуска тяжелых и средних танков в I и II кварталах 1943 г.* * Составлено по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 295. Л. 111–113; Д. 296. Л. 300; Д. 297. Л. 96–97; Д. 298. Л. 239–240. ** КЗ – Кировский завод. Таблица 5.11 Обеспеченность заводов НКТП жилой площадью* * РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 117. Таблица 5.12 Текучесть рабочих и трудовая дисциплина на предприятиях НКТП* * Составлено по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 116. Таблица 5.13 Сведения о трещинах на корпусах Т-34 и САУ, изготовленных из брони высокой твердости на УЗТМ * * Военная приемка Управления самоходной артиллерии ГАБТУ РККА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Свердловск, 1945. (Рукопись). Л. 126, 129 // Материалы музея истории Уралмашзавода. Таблица 5.14 Численность работающих по заводам НКТП* * Составлено по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 105. Таблица 5.15 Насыщенность рабочими и инженерно-техническими работниками по отдельным заводам НКТП * Составлено по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 497. Л. 2. Таблица 5.16 Качество броневых плит различных толщин, выявленное в результате полигонных испытаний обстрелом (по данным военной приемки на УЗТМ, в шт.)* * Составлено по: ГАБТУ РККА. Военная приемка Управления самоходных артиллерийских установок на Уралмашзаводе. Материалы по обобщению технического опыта производства артсамоходов и бронекорпусов на Уралмашзаводе. 1941–1946 гг. Часть 2. Свердловск, 1946. (Рукопись). Л. 208–210 // Материалы музея истории Уралмашзавода. ** Так в тексте. Иллюстрации Рисунок 1 Бездефектная сдача самоходных установок военпредам контрольносдаточным цехом УЗТМ (в %)* *Военная приемка Управления самоходной артиллерии ГАБТУ РККА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Свердловск, 1945. (Рукопись). Л. 202 // Материалы музея Уралмашзавода Рисунок 2 Повторные контрольно-сдаточные пробеги САУ на УЗТМ в 1944 г. (в %)* *Военная приемка Управления самоходной артиллерии ГАБТУ РККА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Свердловск, 1945. (Рукопись). Л. 199 // Материалы музея Уралмашзавода. *Итоги развития системы Свердловэнерго в 1943 г. (Рукопись.) Л. 11 // Материалы музея энергетики Урала. Рисунок 3 Аварийность в системе «Свердловэнерго» в 1942 и 1943 гг. (в кВт/ч)* Рисунок 4 Схема нового крепления лобового листа Т-34 с помощью угольника* *ЦДООСО. Ф.4. Оп. 31. Д. 287. Л.47. Рисунок 5 Типичное расположение трещин на деталях корпуса Т-34 на УЗТМ* *ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 69. Л. 32. Рисунок 6 Сравнительная тактическая диаграмма бронезащиты Т-48 и Т-70* *ЦДООСО.Ф.4.Оп.31.Д.286.Л.33.1 часть. Схема 1 Схема технологического потока детали 12.001-1 (балансир) на УТЗ* *История танкостроения на УТЗ № 183. Т. 2. Кн. 1. 1946. (Рукопись.) Л. 167 // Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Схема 2 Схема технологического потока детали 16.003-б (крышка бортов пер.) на УТЗ* *История танкостроения на УТЗ № 183. Т. 2. Кн. 1. 1946. (Рукопись.) Л. 167 // Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Фото 1 Огнеметный танкОТ-34-76 производства УТЗ № 183. Общий вид танка. (Личный архив автора) Фото 2-3 Трещина на правой вертикальной бортовой детали корпуса ОТ-34-76 Фото 4-5 Сквозные трещины вокруг шаровой установки гнезда пулемета на верхнем лобовом листе корпуса (правая сторона). Вид снаружи и изнутри Фото 6-7 Сквозная серповидная трещина на верхнем лобовом листе (левая сторона). Вид снаружи и изнутри Фото 8-9 Опытный легкий танк Т-45 (1942 г.)* *ЦДООСО. Ф. 4.Оп. 31. Д. 288. Л. 231. Фото 10 Опытный легкий танк Т-45 (1942 г.)* *ЦДООСО. Ф. 4.On. 31. Д. 288. Л. 231 Фото 11 Серийный легкий танк Т-60 (1942 г.) ЦДООСО. Ф. 4.0п. 31. Д. 288. Л. 231 *ЦДООСО. Ф. 4.Оп. 31. Д. 288. Л. 231. Фото 12 Вид трассы для испытаний. Танкодром Уралмашзавода. Июль 1943 г. *Военная приемка управления самоходной артиллерии ГБТУ КА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Свердловск, 1945. (Рукопись.) Л. 196 // Материалы музея Уралмашзавода. Примечания 1 Караганов А. Комсомольцы и молодежь Челябинской области в Отечественной войне. Челябинск, 1943; Кривицкий А. Как советский народ помогает Красной Армии. М., 1945; Харламов А. Молодые уральцы – фронту. М., 1943; и др. Вернуться 2 Белов 77. А. Вопросы экономики в современной войне. М., 1951; Минц И. И. Великая Отечественная война Советского Союза. М., 1947; Солдатенко В. И. Трудовой подвиг советского народа в Великой Отечественной войне. М., 1954; и др. Вернуться 3 Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Великой Отечественной войны. М., 1947; Вознесенский Н. А. Избранные произведения. 1931–1947. М., 1979. Вернуться 4 Клименко К. Уральский промышленный район. М., 1945. Вернуться 5 История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг. В 6 т. М., 1960–1965. Вернуться 6 Великая Отечественная война Советского Союза. 1941–1945. Краткая история: изд. 2-е исп. и доп. М., 1970; История Второй мировой войны: в 12 томах. М., 1973–1982; История Коммунистической партии Советского Союза: в 6 томах. Т. 5. Коммунистическая партия накануне и в годы Великой Отечественной войны, в период упрочения и развития социалистического общества. 1938–1958 гг. Кн. 1.М., 1970. Вернуться 7 Митрофанова А. В. Рабочий класс Советского Союза в первый период Великой Отечественной войны (1941–1942 гг.). М., 1960; Митрофанова А. В. Рабочий класс СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1971; Морехина Г. Г. Рабочий класс – фронту: Подвиг рабочего класса СССР в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945 гг. М., 1962; Сенявский С. Л., Телъпуховский Б. Б. Рабочий класс СССР. 1938–1965. М., 1971; и др. Вернуться 8 История советского рабочего класса. Т. 3. М., 1984. Вернуться 9 Кравченко Г. С. Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.). М., 1970; ЧадаевЯ. Е. Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны (1941–1945). М., 1985; Шигалин Г. И. Народное хозяйство СССР в период Великой Отечественной войны. М., 1960. Вернуться 10 Васильев А. Ф. Промышленность Урала в годы Великой Отечественной войны, 1941–1945. М., 1982. Вернуться 11 Антуфьев А. А., Батыров У. А. Борьба партийных организаций Урала за создание и развитие танковой промышленности в годы Великой Отечественной войны. Свердловск, 1982. Вернуться 12 Батыров У. А. Деятельность КПСС по развитию танковой промышленности на Урале в годы Великой Отечественной войны (1941– 1945 гг.): дисс. на соискание уч. степени канд. ист. наук. Челябинск, 1982. Вернуться 13 Антуфьев А. А. Уральская промышленность накануне и в годы Великой Отечественной войны. Екатеринбург, 1992. С. 161–176. Вернуться 14 Коломиец М. В. Т-26. Тяжелая судьба легкого танка. М., 2007; Коломиец М. В., Свирин М. Н. Тяжелый танк Т-35: Сухопутный дредноут Красной Армии. М., 2007; Полная энциклопедия танков мира. 1915–2000 гг. Минск, 2001; Свирин М. Н. Броня крепка. История советского танка. 1919–1937. М., 2005; Солянкин А. Г., Павлов М. В., Павлов И. ВЖелтов И. Г. Отечественные бронированные машины. XX век. В 4 т. Т. 1. 1905–1941 гг. М., 2002; и др. Вернуться 15 Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920—1950-е годы: темпы экономического роста, структура, организация производства и управление. М., 1996; Соколов А. К. От военпрома к ВПК: советская военная промышленность. 1917 – июнь 1941 гг. М., 2012; и др. Вернуться 16 Агеев С. С., Бриль. Ю. Г. Неизвестный Уралмаш: история и судьбы. Екатеринбург, 2003. Вернуться 17 Потемкина М. Н. Эвакуация населения в уральский регион // Урал в стратегии Второй мировой войны. Екатеринбург, 2000. С. 156–160; Она же. Эвакуация в годы Великой Отечественной войны на Урале: люди и судьбы. Магнитогорск, 2002; и др. Вернуться 18 Ермолов А. Ю. Государственное управление военной промышленностью в 1940-е годы: танковая промышленность. М., 2013. Вернуться 19 Запарий Вас. В. Танковая промышленность на Урале в 1940-е гг. Екатеринбург, 2015. Вернуться 20 См.: Запарий Вас. В. Государственная политика по стабилизации социально-бытового положения работников уральской танковой промышленности в 1945–1950 гг. // Российский научный журнал. 2015. № 6. С. 52–68; Он же. Система ОРСов и их роль в организации материального обеспечения работников танковой промышленности Урала в 1942–1945 гг. // Годы поисков и свершений. Екатеринбург, 2015. С. 89–92. Вернуться 21 образование как факторы гуманизации общества. Екатеринбург, 2012. С. 264–271; Он же. Производство артиллерии на УЗТМ в годы Великой Отечественной войны // Актуализация исторического знания и исторического образования в современном обществе. 4.2. Екатеринбург, 2013. С. 238–245; Сперанский А. В., Тюшняков С. М. Артиллерийское производство на Урале в предвоенный период и годы Великой Отечественной войны // Вестник ЮУрГУ. 2017. Т. 17. № 2. Серия «Социально-гуманитарные науки». С. 47–50. Вернуться 22 Устъянцее С. В., ПислегинаА. В., Фахретденоеа А. X. Элита российской индустрии. Уралвагонзавод. Екатеринбург, 2001; Устъянцее С.В., Колмаков Д.Г. Боевые машины Уралвагонзавода. Танк Т-34. Нижний Тагил, 2005; и др. Вернуться 23 Устъянцее С. В. Очерки истории отечественной индустриальной культуры XX века. Ч. 2. Уральский танковый завод № 183. Нижний Тагил, 2010. Вернуться 24 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 66. Л. 1–8. Вернуться 25 Военная приемка управления самоходной артиллерии ГБТУ КА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Рукопись. Свердловск, 1945 // Материалы музея истории Уралмашзавода; Материалы по обобщению производства артсамоходов и бронекорпусов на Уралмашзаводе. 1941–1946. В 6 частях. Рукопись. Свердловск, 1946 // Материалы музея истории Уралмашзавода. Вернуться 26 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941 гг.). Т. 4: сборник документов / под ред. А. К. Соколова; сост.: Т. В. Сорокина и др. М., 2015; Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1937). Т. 3. Часть 1 (1927–1932): сборник документов / под ред. А. А. Кольтюкова; отв. сост. Т. В. Сорокина. М., 2008; Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1937). Т. 3. Часть 2 (1933–1937): сборник документов / под ред. А. А. Кольтюкова; отв. сост. Т. В. Сорокина. М., 2011; Советское военно-промышленное производство (1918–1926 гг.). Т. 2.: Сборник документов / под ред. В.А. Золотарева; отв. сост. Т.В. Сорокина. М., 2005. Вернуться 27 Политбюро и «вредители»: Кампания по борьбе с «вредительством» на объектах военной промышленности / отв. сост. О. Б. Мозохин. М., 2016. Вернуться 28 В составе шествия принимают участие танки Т-34-76, Т-34-85, ИС-2, самоходная установка СУ-100 и другая техника. Вернуться 29 Мельников Н.Н. Модернизация танковой промышленности СССР в условиях Великой Отечественной войны. Екатеринбург, 2017 Вернуться 30 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 161–163, 358. Вернуться 31 Хозяйственный год – это период времени, применительно к которому ведется отчетность и осуществляется планирование деятельности предприятий, объединений и всего народного хозяйства. По длительности равен 12 месяцам, но может начинаться в разные сроки. В Советской России и СССР с сентября 1921 г. до сентября 1930 г. хозяйственный год не совпадал с календарным и, как правило, исчислялся с 1 октября по 30 сентября. Постановлением ЦИК СССР от 20 сентября 1930 г. исчисление хозяйственного года было установлено с 1 января по 31 декабря и тем самым полностью совпало с календарным годом (Большая советская энциклопедия. Т. 28. М., 1978. С. 329). Вернуться 32 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 358–359. Вернуться 33 Там же. С. 161–163. Вернуться 34 Там же. С. 358–361. Вернуться 35 Там же. С. 545–546. Вернуться 36 Там же. С. 161–163, 370–371. Вернуться 37 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 380–382. Вернуться 38 Там же. С. 358–361. Вернуться 39 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 388–389. Вернуться 40 Там же. С. 508–510. Вернуться 41 Советское военно-промышленное производство (1918–1926 гг.). Т. 2.: Сборник документов / под ред. В.А. Золотарева; отв. сост. Т.В. Сорокина. М., 2005. С. 605–607; Становление обороннопромышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 284–292. Вернуться 42 Политбюро и «вредители»: Кампания по борьбе с «вредительством» на объектах военной промышленности / отв. сост. О. Б. Мозохин. М., 2016. С. 71–78. Вернуться 43 Там же. С. 65–70. Вернуться 44 Политбюро и «вредители»: Кампания по борьбе с «вредительством» на объектах военной промышленности / отв. сост. О. Б. Мозохин. М., 2016. С. 15–19. Вернуться 45 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 319–320. Вернуться 46 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 331–337 Вернуться 47 Политбюро и «вредители»: Кампания по борьбе с «вредительством» на объектах военной промышленности / отв. сост. О. Б. Мозохин. М., 2016. С. 334–335. Вернуться 48 Политбюро и «вредители»: Кампания по борьбе с «вредительством» на объектах военной промышленности / отв. сост. О. Б. Мозохин. М., 2016.С. 333. Вернуться 49 Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. М., 2001. С. 747, 756. Вернуться 50 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 426–431. Вернуться 51 Там же. С. 418–419. Вернуться 52 Свирин М. Н. Броня крепка. История советского танка. 1919–1937. М., 2005. С. 127, 135. Вернуться 53 Коломиец М. В. Т-26. Тяжелая судьба легкого танка. М., 2007. С. 6–7, 9. Вернуться 54 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 545. Вернуться 55 Солянкин А. Г., Павлов М. В., Павлов И. В., Желтов И. Г. Отечественные бронированные машины. XX век. В 4 т. Т. 1. 1905–1941 гг. М., 2002. С. 73. Вернуться 56 Полная энциклопедия танков мира. 1915–2000 гг. Минск, 2001. С. 108. Вернуться 57 Свирин М. Н. Броня крепка. История советского танка. 1919–1937. М., 2005. С. 150–156. Вернуться 58 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 294–322. Вернуться 59 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 503–507. Вернуться 60 Полная энциклопедия танков мира. 1915–2000 гг. Минск, 2001. С. 111. Вернуться 61 СолянкинА. Г., Павлов М. В., Павлов И. ВЖелтов И. Г. Отечественные бронированные машины. XX век. В 4 т. Т. 1.1905–1941 гг. М., 2002. С. 98. Вернуться 62 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 503–507. Вернуться 63 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 145–148. Вернуться 64 Солянкин А. Г., Павлов М. В., Павлов И. В., Желтов И. Г. Указ, соч. С. 76. Вернуться 65 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 663–666. Вернуться 66 Солянкин А. ГПавлов М. ВПавлов И. ВЖелтов И. Г. Указ, соч. С. 95. Вернуться 67 Коломиец М. В. Средний танк Т-28. Трехглавый монстр Сталина. М., 2007. С. 15. Вернуться 68 Коломиец М. В. Средний танк Т-28. Трехглавый монстр Сталина. М., 2007. С. 16, 18 Вернуться 69 Там же. С. 19. Вернуться 70 РГАЭ. Ф. 8798. Он. 4. Д. 5. Л. 10, 14. Вернуться 71 Коломиец М. В., Сеирин М. Н. Тяжелый танк Т-35. Сухопутный дредноут Красной Армии. М., 2007. С. 15–18. Вернуться 72 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 575–578. Вернуться 73 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 682–683. Вернуться 74 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 137–138. Вернуться 75 Такой двигатель будет принят на вооружение только в 1939 г. под маркой В-2, когда уже встанет вопрос о снятии с производства танка БТ (прим. ает.). Вернуться 76 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 146–147. Вернуться 77 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 718–719. Вернуться 78 Там же. С. 719–721. Вернуться 79 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 135–140. Вернуться 80 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 135–140. Вернуться 81 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 308–322. Вернуться 82 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 719–722. Вернуться 83 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 145–146. Вернуться 84 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1927–1932). Т. 3. Ч. 1: сборник документов. М., 2008. С. 389–390. Вернуться 85 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 424–425. Вернуться 86 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 396–397. Вернуться 87 Политбюро и «вредители»: Кампания по борьбе с «вредительством» на объектах военной промышленности / Отв. составитель О. Б. Мозохин. М., 2016. С. 471. Вернуться 88 Там же. С. 463–464. Вернуться 89 Политбюро и «вредители»: Кампания по борьбе с «вредительством» на объектах военной промышленности / Отв. составитель О. Б. Мозохин. М., 2016. С. 478. Вернуться 90 Там же. С. 503–515. Вернуться 91 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 680. Вернуться 92 Там же. С. 678–680. Вернуться 93 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 234. Вернуться 94 Там же. С. 487. Вернуться 95 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 424–425. Вернуться 96 Полная энциклопедия танков мира. 1915–2000 гг. Минск, 2001. С. 77–79, 99, 164, 182–185, 317. Вернуться 97 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 654. Вернуться 98 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 636. Вернуться 99 Там же. С. 635–636. Вернуться 100 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 145–146. Вернуться 101 Солянкин А. ГПавлов М. В., Павлов И. В., Желтов И. Г. Отечественные бронированные машины. XX век. В 4 т. Т. 1. 1905–1941 гг. М., 2002. С. 81. Вернуться 102 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 396–397. Вернуться 103 Солянкин А. Г., Павлов М. В., Павлов И. В., Желтов И. Г. Отечественные бронированные машины. XX век. В 4 т. Т. 1. 1905–1941 гг. М., 2002. С. 44, 85. Вернуться 104 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 371–372. Вернуться 105 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 184–188. Вернуться 106 Политбюро и «вредители»: Кампания по борьбе с «вредительством» на объектах военной промышленности / отв. сост. О. Б. Мозохин. М., 2016. С. 417, 422–423. Вернуться 107 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 678–680. Вернуться 108 Политбюро и «вредители»: Кампания по борьбе с «вредительством» на объектах военной промышленности / отв. сост. О. Б. Мозохин. М., 2016. С. 457–461, 474. Вернуться 109 Там же. С. 582–583. Вернуться 110 Становление оборонно-промышленного комплекса СССР (1933–1937). Т. 3. Ч. 2: сборник документов. М., 2011. С. 678. Вернуться 111 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 502–503. Вернуться 112 Там же. С. 184. Вернуться 113 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 180. Вернуться 114 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 183–184. Вернуться 115 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 247. Вернуться 116 Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920—1950-е годы: темпы экономического роста, структура, организация производства и управления. М., 1996. С. 123. Вернуться 117 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 266–267. Вернуться 118 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 240–241. Вернуться 119 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 423–427. Вернуться 120 Коломиец М. В. КВ. «Клим Ворошилов» – танк прорыва. М., 2006. С. 14. Вернуться 121 Коломиец М. В. КВ. «Клим Ворошилов» – танк прорыва. М., 2006. С. 19–20. Вернуться 122 Коломиец М. В. КВ. «Клим Ворошилов» – танк прорыва. М., 2006. С. 28. Вернуться 123 ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д. 57. Л. 59–85; П-288. Оп. 42. Д. 14. Л. 151. Вернуться 124 ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д. 57. Л. 37, 55–56. Вернуться 125 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 79. Л. 104. Вернуться 126 ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д.57. Л. 33. Вернуться 127 ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д. 57. Л. 20. Вернуться 128 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 77. Л. 152; Д. 79. Л. 103. Вернуться 129 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 79. Л. 160, 164. Вернуться 130 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 42. Д. 17. Л. 77. Вернуться 131 Подсчитано по: ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д. 82. Л. 45; Д. 84. Л. 21; П-288. Оп. 42. Д. 15. Л. 1–5; Д. 17. Л. 92, 152; РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8.Д. 79. Л. 103. Вернуться 132 ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д. 57. Л. 6. Вернуться 133 Коллекция документов Музея трудовой и боевой славы ЧТЗ. Вернуться 134 ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д. 82. Л. 43. Вернуться 135 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 42. Д. 17. Л. 152. Вернуться 136 ГАРФ. Р-5446сч. Оп. 106с. Д. 14. Л. 6–9. Вернуться 137 Советский легкий танк Т-50 и машины на его базе. «Бронетанковая серия». Выпуск 11. М, 2007. С. 12. Вернуться 138 Желтов ИПавлов М., Павлов И. Неизвестный Т-34. М., 2001. С. 16–17. Вернуться 139 Там же. С. 23. Вернуться 140 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 77. Л. 47. Вернуться 141 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 77. Л. 48. Вернуться 142 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 77. Л. 44. Вернуться 143 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 79. Л. 72–76. Вернуться 144 Желтов И., Павлов М., Павлов И. Указ. соч. С. 36–38. Вернуться 145 Коломиец М. Танки-амфибии Т-37, Т-38, Т-40 // Фронтовая иллюстрация. 2003. № 3. С. 53–55. Вернуться 146 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 788, 790–791. Вернуться 147 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 64. Л. 3, 10—11об. Вернуться 148 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 64. Л. 8. Вернуться 149 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 617–618. Вернуться 150 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 673. Вернуться 151 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 786–787. Вернуться 152 Соколов А.К. Указ. соч. С. 471. Вернуться 153 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 611–612. Вернуться 154 Там же. С. 651. Вернуться 155 Там же. С. 637. Вернуться 156 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 792. Вернуться 157 Там же. С. 700. Вернуться 158 РГАЭ. Ф. 7516. On. 1. Д. 636. Л. 261; Д. 638. Л. 243–244. Вернуться 159 РГАЭ. Ф. 7914. On. 1. Д. 199. Л. 1–9. Вернуться 160 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 42. Д. 14. Л. 152; Д. 16. Л. 48–49. Вернуться 161 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 79. Л. 103. Вернуться 162 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 42. Д. 17. Л. 92. Вернуться 163 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 793. Вернуться 164 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 855. Вернуться 165 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 321. Вернуться 166 Там же. С. 430. Вернуться 167 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 408. Вернуться 168 Там же. С. 641. Вернуться 169 РГАЭ. Ф. 8115. Он. 8. Д. 79. Л. 34–40. Вернуться 170 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 30. Л. 85. Вернуться 171 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 77. Л. 134. Вернуться 172 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 641. Вернуться 173 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 791. Вернуться 174 Там же. С. 661. Вернуться 175 Там же. С. 791. Вернуться 176 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 79. Л. 105. Вернуться 177 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 79. Л. 250; Д. 80. Л. 311. Вернуться 178 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 573;. Д. 574; Д. 575; Д. 576. Вернуться 179 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 576. Л. 13. Вернуться 180 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 576. Л. 61, 67. Вернуться 181 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 183. Л. 280. Вернуться 182 История Великой Отечественной войны Советского Союза. Т. 1. Подготовка и развязывание войны империалистическими державами. М., 1960. С. 415. Вернуться 183 История второй мировой войны. 1939–1945. Т. 12. Итоги и уроки второй мировой войны. М., 1984. С. 156. Вернуться 184 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 697–701. Вернуться 185 РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 41. Д. 77. Л. 1–3. Вернуться 186 РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 41. Д. 77. Л. 4–6. Вернуться 187 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 643. Вернуться 188 Интервью с Н.П. Кобылиным от 14.06.2018. Личный архив автора. Вернуться 189 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 675. Вернуться 190 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 797. Вернуться 191 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 85. Л. 7; Д. 86. Л. 154. Вернуться 192 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 313–314. Вернуться 193 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 173–174. Вернуться 194 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 84. Л. 181–183. Вернуться 195 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 84. Л. 158–162. Вернуться 196 ГАРФ. P-6822. On. 1 Д. 178. Л. 25. Вернуться 197 Урал – фронту. М., 1985. С. 64. Вернуться 198 РГАЭ. Ф. 8115. Он. 8. Д. 82. Л. 115, 276. Вернуться 199 РГАЭ. Ф. 8875. On. 1. Д. 99. Л. 171. Вернуться 200 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 33–35. Вернуться 201 РГАЭ. Ф. 8875. On. 1. Д. 99. Л. 171. Вернуться 202 НТГИА. Ф. 196. On. 1. Д. 123. Л. 2. Вернуться 203 ГАРФ. Ф. Р-5446сч. Оп. 106с. Д. 22. Л. 1; РГАЭ. Ф. 8875. On. 1. Д. 100. Л. 1– 7. Вернуться 204 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 17. Л. 118. Вернуться 205 Агеев С. С., Бриль Ю. Г. Неизвестный Уралмаш. История и судьбы. Екатеринбург, 2003. С. 260. Вернуться 206 Агеев С. С., Бриль Ю. Г. Неизвестный Уралмаш. История и судьбы. Екатеринбург, 2003. С. 259. Вернуться 207 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 20. Л. 88. Вернуться 208 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 17. Л. 98–99, 108; Д. 20. Л. 30. Вернуться 209 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 17. Л. 117, 182. Вернуться 210 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 17. Л. 97, 108. Вернуться 211 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 17. Л. 122; Д. 71. Л. 2; Ф. Р-1930. Оп. З.Д. 11. Л. 35,42. Вернуться 212 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 146–147. Вернуться 213 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 311. Вернуться 214 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 17. Л. 105, 122; Д. 67. Л. 298. Вернуться 215 История дизелестроения на заводе № 76 б[ывшего]. НКТП. Рукопись. Л. 5 // Материалы музея истории Уральского турбинного завода; История турбомоторного завода Свердловского Совнархоза за годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Рукопись. 1959. Л. 7 // Материалы музея Уральского турбинного завода. Вернуться 216 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 312. Вернуться 217 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 313, 316. Вернуться 218 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 11–12. Вернуться 219 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 143–144. Вернуться 220 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 178. Вернуться 221 ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д. 82. Л. 135. Вернуться 222 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 178–179. Вернуться 223 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 20. Л. 132; Д. 66. Л. 15. Вернуться 224 История Великой Отечественной воны Советского Союза. 1941–1945. Т. 2. Отражение советским народом вероломного нападения фашистской Германии на СССР. Создание условий для коренного перелома в войне. М., 1961. С. 141; История второй мировой войны. Т. 4. Фашистская агрессия против СССР. Крах стратегии «молниеносной войны». М., 1977. С. 137. Вернуться 225 Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920—1950-е годы: темпы экономического роста, структура, организация производства и управления. М., 1996. С. 141. Вернуться 226 Ермолов А. Ю. Эвакуация предприятий советской танковой промышленности в 1941 г.: уникальное историческое явление или масштабная неудача? // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: История России. 2010. № 2. С. 23–24. Вернуться 227 Экономический фундамент Победы: параллели истории и современности: монография / под общ. ред. И. В. Караваевой. М., 2015.– 344 с. Вернуться 228 Экономический фундамент Победы… С. 101. Вернуться 229 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 311–321. Вернуться 230 Демин Ф. П. Ирбитский стекольный завод. (Рукопись) // ГА в г. Ирбите. Ф. P-985. On. 1. Д. 57. Л. 77, 82. Вернуться 231 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 4–9. Вернуться 232 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 127, 142. Вернуться 233 Антуфьев А.А. Указ. соч. С. 140. Вернуться 234 По данным Комиссии АН СССР. Вернуться 235 Составлено по: факт – Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 29, 140; план – ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 4. Вернуться 236 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 10–12. Вернуться 237 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 12–14. Вернуться 238 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 144. Вернуться 239 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 140. Вернуться 240 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 126, 130; Устъянцее С. В. 75 славных лет ЕВРАЗ НТМК. Екатеринбург, 2015. С. 25. (По данным А. А. Антуфьева, на НТМЗ были построены за годы войны 4 мартеновские печи). Вернуться 241 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 128. Вернуться 242 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 15–23. Вернуться 243 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 24, 29. Вернуться 244 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 31, 36–38. Вернуться 245 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 150, 161. Вернуться 246 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 53–58. Вернуться 247 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 61–64. Вернуться 248 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 64–65. Вернуться 249 Демин Ф. П. Ирбитский стекольный завод. (Рукопись) // ГА в г. Ирбите. Ф. P-985. On. 1. Д. 57. Л. 60. Вернуться 250 ГА в г. Ирбите. Ф. Р-691. Оп. 1.Д. 79. Л. 1,8-10. Вернуться 251 ГА в г. Ирбите. Ф. Р-691. On. 1. Д. 79. Л. 2. Вернуться 252 Демин Ф. П. Ирбитский стекольный завод. (Рукопись) // ГА в г. Ирбите. Ф. P-985. On. 1. Д. 57. Л. 79–80. Вернуться 253 Материалы Ирбитского историко-этнографического музея. Вернуться 254 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 65–66. Вернуться 255 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 66–68. Вернуться 256 РГАЭ. Ф. 8736. On. 1. Д. 49. Л. 12. Вернуться 257 Составлено по: РГАЭ. Ф. 4372. Он. 41. Д. 2019. Л. 59–61. Вернуться 258 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 100. Вернуться 259 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 93–114. Вернуться 260 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 117–130. Вернуться 261 Антуфьев А.А. Указ. соч. С. 115. Вернуться 262 Итоги развития системы Свердловэнерго в 1943 г. (Рукопись). Л. 3 // Материалы музея энергетики Урала. Вернуться 263 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 159. Л. 171–183. Вернуться 264 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 192. Л. 280. Вернуться 265 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 191. Л. 124–125. Вернуться 266 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 174. Л. 173; Д. 191. Л. 123. Вернуться 267 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 162. Л. 372. Вернуться 268 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 191. Л. 75–77. Вернуться 269 История дизелестроения на заводе № 76 б[ывшего]. НКТП. Рукопись. 1946. Л. 28 // Материалы музея истории Уральского турбинного завода. Вернуться 270 История турбомоторного завода Свердловского Совнархоза за годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Рукопись. 1959. Л. 8 // Материалы музея Уральского турбинного завода. Вернуться 271 ЦДООСО. Ф. 4. Он. 31. Д. 191. Л. 77–79. Вернуться 272 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 182. Л. 194, 239. Вернуться 273 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 312. Вернуться 274 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 162. Л. 260. Вернуться 275 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 191. Л. 57–58. Вернуться 276 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 191. Л. 56. Вернуться 277 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 187. 216, 220. Вернуться 278 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 187. Л. 62–63. Вернуться 279 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 191. Л. 222, 224. Вернуться 280 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 189. Л. 130. Вернуться 281 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 189. Л. 127, 128–129. Вернуться 282 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 86. Л. 149, 154. Вернуться 283 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 87. Л. 13. Вернуться 284 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 3. Л. 88. Вернуться 285 ОГАЧО. Ф. Р-792. Оп. 1. Д. 82. Л. 132. Вернуться 286 ГАРФ. Ф. P-6822. On. 1. Д. 212. Л. 26. Вернуться 287 ГАРФ. Ф. P-6822. On. 1. Д. 175. Л. 1–2, 5–6. Вернуться 288 ГАРФ. Ф. P-6822. On. 1. Д. 441. Л. 3. Вернуться 289 ГАРФ. Ф. P-6822. On. 1. Д. 175. Л. 12, 14–15. Вернуться 290 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 86. Л. 30. Вернуться 291 ГАРФ. Ф. P-6822. On. 1. Д. 118. Л. 5; Д. 541. Л. 201 г. Вернуться 292 ГАРФ. Ф. P-6822. On. 1. Д. 118. Л. 5. Вернуться 293 Уралтурбозавод и завод № 78 НКБ, безусловно, небольшие предприятия, но упоминаются нами в связи с формированием танкостроительного комплекса. Вернуться 294 ГАРФ. Ф. P-6822. On. 1. Д. 214. Л. 5. Вернуться 295 ГАРФ. Ф. P-6822. On. 1. Д. 118. Л. 9. Вернуться 296 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 3. Л. 1–2. Вернуться 297 История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 2. Л. 24–25 // Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 298 РГАЭ. Ф. 8115. Оп. 8. Д. 82. Л. 311–316. Вернуться 299 ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д. 82. Л. 134. Вернуться 300 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 2. Л. 24–26. Вернуться 301 НТГИА. Ф. 417. On. 1. Д. 212. Л. 88–89; РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 1. Л. 25– 26. Вернуться 302 Слободкин К. М. Танк на постаменте. М., 1968. С. 6. Вернуться 303 Комаров Л. С. и др. Летопись Челябинского тракторного (1929–1945 гг.). М., 1972. С. 227. Вернуться 304 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 3. Л. 47–48. Вернуться 305 ГАРФ. Ф. P-6822. On. 1. Д. 441. Л. 62об-65, 68–69, 70-70об. Вернуться 306 История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 1. Л. 43 // Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 307 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 17. Л. 255; ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д. 82. Л. 145; РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 3. Л. 32–34. Вернуться 308 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 3. Л. 32–33. Вернуться 309 Устъянцев и др. Элита российской индустрии… С. 42. Вернуться 310 ГАРФ. P-6822. On. 1. Д. 178. Л. 5; РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 3. Л. 74–78. Вернуться 311 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 4. Л. 1. Вернуться 312 ЦДООСО. Ф. 4. On. 1. Д. 198. Л. Зоб. Вернуться 313 ГАРФ. P-6822. On. 1. Д. 178. Л. 25–26. Вернуться 314 Потемкина М. Н. Эвакуация в годы Великой Отечественной войны на Урале: люди и судьбы. Магнитогорск, 2002. С. 35. Вернуться 315 Потемкина М. Н. Указ. соч. С. 35. Вернуться 316 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 36. Д. 342. Л. 24. Вернуться 317 Потемкина М. Н. Указ. соч. С. 35. Вернуться 318 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 188. Л. 98, 99. Вернуться 319 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 188. Л. 124. Вернуться 320 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 188. Л. 105. Вернуться 321 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 36. Д. 342. Л. 24. Вернуться 322 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 36. Д. 336. Л. 7. Вернуться 323 См.: История социалистической экономики СССР. Т. 5. Советская экономика накануне и в период Великой Отечественной войны. М., 1978; История Великой Отечественной воны Советского Союза. 1941–1945. Т. 2… С. 219–220. 139–142. Вернуться 324 Экономический фундамент Победы… С. 121–122. Вернуться 325 Там же. С. 132. Вернуться 326 История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 1. Л. 43 //Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 327 ОГАЧО. Ф. П-288. Он. 6. Д. 292. Л. 65; Ф. Р-792. Он. 1. Д. 82. Л. 181, 182. Вернуться 328 ОГАЧО. Ф. П-288. Он. 6. Д. 292. Л. 63. Вернуться 329 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 145; Ф. 161. Оп. 6. Д. 1520. Л. 19. Вернуться 330 История турбомоторного завода Свердловского Совнархоза за годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Рукопись. 1959. Л. 13 // Материалы музея Уральского турбинного завода. Вернуться 331 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 4. Л. 192; ОГАЧО. Ф. P-1396. On. 1. Д. 1. Л. 1,2; Желтов И., Сергеев А., Павлов И., Павлов М. Танки ИС. М., 2001. С. 6. Вернуться 332 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6. Д. 292. Л. 67–68; P-1939. On. 1. Д. 1. Л. 1. Вернуться 333 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6. Д. 292. Л. 69. Вернуться 334 История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 2. Л. 53 // Материалы музея Уралвагонзавода. Вернуться 335 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 17. Л. 240; Д. 24. Л. 13. Вернуться 336 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 163–164. Вернуться 337 История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 2. Л. 21, 283 // Материалы музея Уралвагонзавода; Устъянцев С. В., Пислегина А. В., Фахретденова А. X. Элита российской индустрии. Уралвагонзавод. Екатеринбург, 2001. С. 42–43; Максарев Ю.Е. Лавина из 35 тысяч танков // Т-34: путь к победе. Харьков, 1985. С. 99. Вернуться 338 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 225–226. Вернуться 339 Доклад директора УЗТМ по основной деятельности за 1941 г. Л. 14 // Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 340 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 231. Вернуться 341 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 182. Л. 194. Вернуться 342 Ордена Трудового Красного Знамени завод № 50 Министерства трансмаша. Материалы по истории развития танкового производства в период Великой Отечественной войны. Рукопись. 1946. //РГАЭ. Ф. 8798. Оп. 4. Д. 14. Л. 19. Вернуться 343 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6. Д. 292. Л. 63; Партийная организация Челябинской области в период Великой Отечественной войны. Челябинск, 1967. С. 151. Вернуться 344 Подсчитано по: Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 235; РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 105. Вернуться 345 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 231, 232. Вернуться 346 Подсчитано по: Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 235. Вернуться 347 Агеее С. С., Бриль Ю. Г. Указ. соч. С. 266–267. Вернуться 348 ГАСО. Ф. Р-1930. Оп. 3. Д. 9. Л. 131; Д. 11. Л. 61. Вернуться 349 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 2. Л. 67. Вернуться 350 ГАСО. Ф. Р-1930. Оп. 3. Д. 9. Л. 127–136. Вернуться 351 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 4. Л. 2-2об. Вернуться 352 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 71. Л. 12–13, 15. Вернуться 353 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 36. Л. 394–399. Вернуться 354 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 162. Л. 381, 384. Вернуться 355 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 11, 134. Вернуться 356 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 114. Вернуться 357 ЦДООСО. Ф. 161. Оп. 6. Д. 1261. Л. 75, 86, 89. Вернуться 358 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 97–98; ОГАЧО. Ф. Р-792. Оп. 3. Д. 8. Л. 68; ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 62. Вернуться 359 ГАСО. Ф. Р-1930. Оп. 3. Д. 11. Л. 42; ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 28. Вернуться 360 История дизелестроения на заводе № 76 б[ывшего]. НКТП. Рукопись. 1946. Л. 15 // Материалы музея истории Уральского турбинного завода. Вернуться 361 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1 Д. 69. Л. 16–20. Вернуться 362 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 17. Л. 252. Вернуться 363 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 87, 89, 90, 92. Вернуться 364 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 167. Л. 71. Вернуться 365 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 175. Л. 363. Вернуться 366 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 162. Л. 367. Вернуться 367 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 17. Л. 235, 252, 285. Вернуться 368 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 34. Вернуться 369 Батыров У. А. Указ. соч. С. 128–129. Вернуться 370 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 76–79, 243–246. Вернуться 371 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 34–38. Вернуться 372 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 3. Л. 47–48. Вернуться 373 Очерки истории коммунистических организаций Урала (1921–1973 гг.). Т. 2. Свердловск, 1974. С. 224. Вернуться 374 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 4. Л. 92. Вернуться 375 История танкостроения на УТЗ № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 2. Л. 27– 29.//Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод» Вернуться 376 Постановление ГКО № 876сс от 9 ноября 1941 г. // Материалы музея истории Уралмашзавода. Вернуться 377 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 174. Вернуться 378 Устъянцев С. В. и др. Элита российской индустрии… С. 46; История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 1. Л. 45// Материалы музея Уралвагонзавода. Вернуться 379 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 2. Л. 55, 57. Вернуться 380 НТГИА. Ф. 417. On. 1. Д. 209. Л. 245, 270. Вернуться 381 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 82. Л. 60. Вернуться 382 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 24. Л. 31. Вернуться 383 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 3–4; Д. 286. Л. 256. Вернуться 384 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 3. Вернуться 385 Устъянцее С. В. Очерки истории… С. 47, 102. Вернуться 386 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 25. Вернуться 387 ЦДООСО. Ф. 10. Оп. 3. Д. 247. Л. 16. Вернуться 388 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 95–97. Вернуться 389 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 242. Л. 143. Вернуться 390 ЦДООСО. Ф. 161. Оп. 6. Д. 1520. Л. 11–12. Вернуться 391 Дубленных В. В. Производство бронетехники на Урале (на примере завода № 37 (50)) // Урал в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.: тезисы науч. – практич. конф. Екатеринбург, 1995. С. 282. Вернуться 392 ЦДООСО. Ф. 161. Он. 6. Д. 1520. Л. 11. Вернуться 393 ОГАЧО. Ф. Р-792. Он. 1. Д. 84. Л. 66–67. Вернуться 394 Батыров У. А. Указ. соч. С. 60; Митрофанова А. В. Рабочий класс СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1971. С.132. Вернуться 395 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6. Д. 292. Л. 58–59, 61. Вернуться 396 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 4. Л. 32–34. Вернуться 397 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6. Д. 292. Л. 6. Вернуться 398 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 27. Л. 4, 28, 29об. Вернуться 399 История КПСС. Т. 5. Кн. 1. М., 1970. С. 296. Вернуться 400 Подсчитано по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 92. Л. 86–87. Вернуться 401 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 7. Л. 105–107. Вернуться 402 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 5. Вернуться 403 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 73. Л. 7, 107. Вернуться 404 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 6. Л. 52–55; Д. 7. Л. 115. Вернуться 405 Экономический фундамент Победы… С. 193. Вернуться 406 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 76–79, 243–246, 328. Вернуться 407 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 203–207. Вернуться 408 История танкостроения на УЗТМ в 1941–1945 гг. Рукопись. Т. 3. 1946. Л. 3– 7 // ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 69. Вернуться 409 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 21. Л. 2. Вернуться 410 История танкостроения на УЗТМ в 1941–1945 гг. Рукопись. Т. 3. 1946. Л. 3– 7 // ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 69. Вернуться 411 История танкостроения на УЗТМ в 1941–1945 гг. Рукопись. Т. 3. 1946. Л. 9 // ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 69. Вернуться 412 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 21. Л. 2. Вернуться 413 Военная приемка управления самоходной артиллерии ГБТУ КА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Рукопись. Свердловск, 1945. Л. 125 // Материалы музея истории Уралмашзавода; История танкостроения на УЗТМ в 1941–1945 гг. Т. 3. Рукопись. 1946. Л. 26–27 // ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1.Д. 69. Вернуться 414 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 162. Л. 356–358. Вернуться 415 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 92. Вернуться 416 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 7–8. Вернуться 417 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 174–175. Вернуться 418 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 10. Л. 4. Вернуться 419 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 88. Вернуться 420 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 10. Л. 61–63, 65. Вернуться 421 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 90. Вернуться 422 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 91. Вернуться 423 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 248. Вернуться 424 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 582–584,611612. Вернуться 425 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 76; Д. 287. Л. 36. Вернуться 426 Агеее С. С., Бриль Ю. Г. Указ. соч. С. 261, 263. Вернуться 427 Военная приемка Управления самоходной артиллерии ГАБТУ РККА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Рукопись. Свердловск, 1945. Л. 72 // Материалы музея истории Уралмашзавода. Вернуться 428 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 165; Кравченко Г. С. Указ. соч. С. 172; Подвиг трудового Урала. Свердловск, 1965. С. 30–39; и др. Вернуться 429 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 2, 248. Вернуться 430 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 337, 388. Вернуться 431 Военная приемка Управления самоходной артиллерии ГАБТУ РККА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Рукопись. Свердловск, 1945. Л. 72 // Материалы музея истории Уралмашзавода. Вернуться 432 Там же. Л. 125. Вернуться 433 Материалы по обобщению производства артсамоходов и бронекорпусов на Уралмашзаводе. 1941–1946. Рукопись. Ч. 1. Свердловск, 1946. Л. 176 // Материалы музея истории Уралмашзавода. Вернуться 434 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 10–11. Вернуться 435 Составлено по: ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 66. Л. 15–16; История танкостроения на УТЗ № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 2. Л. 14 // Материалы музея Уралвагонзавода. Вернуться 436 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 94. Л. 43. Вернуться 437 Ермолов А. Ю. Государственное управление… С. 205. Вернуться 438 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 17. Л. 19–20. Вернуться 439 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 289. Л. 67 об. Вернуться 440 ГАСО. Ф. Р-262. Оп.1. Д. 35. Л. 224; ОГАЧО. Ф. Р-792. Оп. 3. Д. 8.Л. 45. Вернуться 441 ГАСО. Ф. Р-262. Д. 24. Л. 248–249, 256; ОГАЧО. Ф. Р-792. Оп. З.Д. 8.Л. 216. Вернуться 442 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 105–107. Вернуться 443 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 2; Д. 66. Л. 16. Вернуться 444 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6. Д. 292. Л. 57, 66. Вернуться 445 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 8. Л. 125–126. Вернуться 446 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 85. Л. 38–39. Вернуться 447 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 9. Л. 157–160, 191–192. Вернуться 448 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 87. Л. 271. Вернуться 449 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 145–146. Вернуться 450 ЦДООСО. Ф. 161. Оп. 6. Д. 1520. Л. 51–54, 92–93. Вернуться 451 ЦДООСО. Ф. 161. Оп. 6. Д. 1520. Л. 46. Вернуться 452 ЦДООСО. Ф. 161. Оп. 6. Д. 1520. Л. 90–91. Вернуться 453 НТГИА. Ф. 417. On. 1. Д. 212. Л. 97; ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 50. Вернуться 454 См.: ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 67, 92; Д. 286. Л. 16–19, 55–58, 181; Д. 287. Л. 178–180; ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д. 82. Л. 183. Вернуться 455 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 202–203. Вернуться 456 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 206. Вернуться 457 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 94, 289–290 и др.; ОГАЧО. Ф. Р-792. Оп. 3. Д. 8. Л. 93; ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 54, 143; Д. 287. Л. 60, 178– 180, 204; Д. 296. Л. 277 и др. Вернуться 458 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 372–373. Вернуться 459 ОГАЧО. Ф. Р-792. Оп. 3. Д. 8. Л. 4–8. Вернуться 460 ЦДООСО. Ф. 161. Оп. 6. Д. 1519. Л. 115. Вернуться 461 ЦДООСО. Ф. 161. Оп. 6. Д. 1520. Л. 40–41, 48–49, 97. Вернуться 462 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 85. Л. 16–17. Вернуться 463 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 92. Л. 201. Вернуться 464 Солянкин А. ГПавлов М. В., Павлов И. В., Желтов И. Г. Отечественные бронированные машины. XX век. В 4 т. Т. 2. 1941–1945 гг. М., 2005. С. 123. Вернуться 465 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 399, 400. Вернуться 466 Дубленных В. В. Производство бронетехники на Урале (на примере завода № 37 (50)) // Урал в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.: тезисы науч. – практич. конф. Екатеринбург, 1995. С. 28; ЦДООСО. Ф. 4. Он. 31. Д. 743. Л. 58. Вернуться 467 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 166. Вернуться 468 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 73. Л. 103–104. Вернуться 469 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 153. Л. 121; Д. 198. Л. 31–32. Вернуться 470 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 66. Вернуться 471 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 441. Вернуться 472 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 67–68; ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 296. Л. 29,35. Вернуться 473 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 297. Л. 54, 55. Вернуться 474 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 26. Л. 970, 1020. Вернуться 475 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 447. Л. 37. Вернуться 476 ОГАЧО. Ф. Р-792. Оп. 3. Д. 8. Л. 177. Вернуться 477 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6. Д. 294. Л. 94–95, 97; Ф. Р-792. Оп. 3. Д. 8.Л. 162. Вернуться 478 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 490. Вернуться 479 Последний тезис очень спорный. Вернуться 480 РГАЭ. Ф. 8752. Он. 1. Д. 10. Л. 129. Вернуться 481 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 167. Вернуться 482 История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945 гг. Т. 2. М., 1961. С. 511; История второй мировой войны. 1939–1945 гг. Т. 5. М., 1975. С. 36, 52–53. Вернуться 483 См.: Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 163–165; Антуфьев А. А., Батыров У. А. Борьба партийных организаций Урала за создание и развитие танковой промышленности в годы Великой Отечественной войны. Свердловск, 1982. С. 23; Васильев А. Ф. Промышленность Урала в годы Великой Отечественной войны, 1941–1945. М., 1982. С. 55; и др. Вернуться 484 Экономический фундамент Победы… С. 163. Вернуться 485 Ермолов А. Ю. Народный комиссариат танковой промышленности СССР в период Великой Отечественной войны. Организация и деятельность. 1941–1945 гг.: дисс…. канд. ист. наук. М., 2004. С. 90, 153. Вернуться 486 История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 2. Л. 14 //Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 487 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 83. Л. 133. Вернуться 488 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 96. Л. 180. Вернуться 489 Танк был изготовлен много ранее мая 1943 г., то есть в период, достаточно близкий к 1942 г. Вернуться 490 Барятинский М. Б. Т-34 в бою. М., 2008. С. 111–112. Вернуться 491 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 17. Л. 19. Вернуться 492 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 17. Л. 19. Вернуться 493 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 17. Л. 20. Вернуться 494 Данные по СТЗ: Ермолов А. Ю. Государственное управление… С. 101; данные по УТЗ: История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 2. Л. 14 //Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 495 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 25. Л. 644. Вернуться 496 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 26. Л. 1011; ОГАЧО. Ф. 1396. On. 1. Д. 1.Л. 60. Вернуться 497 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 171. Вернуться 498 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 89. Вернуться 499 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 234. Вернуться 500 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 129. Вернуться 501 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 38. Л. 1560–1561. Вернуться 502 Агеее С.С., Бриль Ю.Г. Указ. соч. С. 285. Вернуться 503 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 26. Л. 1058–1059; ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6.Д. 292. Л. 57; Вернуться 504 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 26. Л. 1173, 1243. Вернуться 505 Подсчитано по: ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 66. Л. 15–16; ОГАЧО. П-288. Оп. 6. Д. 292. Л. 57; Оп.7. Д. 311. Л. 46–47. Вернуться 506 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 26. Л. 1283; Материалы музея трудовой и боевой славы ЧТЗ. Вернуться 507 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 16. Вернуться 508 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 289. Л. 24. Вернуться 509 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1.Д.67.Л. 89, 118, 123–129; ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 288. Л. 95. Вернуться 510 Васильев А. Ф. Указ. соч. С. 198–200. Вернуться 511 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 72. Л. 8. Вернуться 512 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 35. Л. 220. Вернуться 513 История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 1. Л. 120 //Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 514 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 70. Вернуться 515 История танкостроения на УТЗ № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 1. Л. 132 // Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 516 Устьянцев С. В. Очерки по истории… С. 201–202. Вернуться 517 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 26. Л. 1333. Вернуться 518 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 36. Л. 407–413. Вернуться 519 Выпуск бронекорпусов на Уралмашзаводе. С. 2 // Материалы музея истории Уралмашзавода. Вернуться 520 Антуфьев А. А. Уральская промышленность накануне и в годы Великой Отечественной войны. Екатеринбург, 1992. С. 174. Вернуться 521 Подсчитано по: ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 66. Л. 15–16. Вернуться 522 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 172; Средний Урал в Великой Отечественной войне. Свердловск, 1978. С. 103. Вернуться 523 История дизелестроения на заводе № 76 б[ывшего]. НКТП. Рукопись. 1946. Л. 105 // Материалы музея Уральского турбинного завода. Вернуться 524 См: ГАСО. Ф. Р-262. Д. 50. Л. 274; Д. 51. Л. 416–422, 618–619 и др. Вернуться 525 История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 1. 1946. Л. 177–178 //Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 526 Средний Урал в Великой Отечественной войне. Свердловск, 1978. С. 103. Вернуться 527 Антуфьев А. А., Батыров У. А. Указ. соч. С. 25–26. Вернуться 528 РГАЭ. Ф. 8752. Он. 4. Д. 366. Л. 10–11. Вернуться 529 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 174. **В числителе показатели I квартала, в знаменателе – IV. Вернуться 530 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 98. Вернуться 531 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 156. Вернуться 532 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 184–185. Вернуться 533 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 378. Л. 129. Вернуться 534 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 378. Л. 128. Вернуться 535 По нашим данным выполнение плана на Кировским заводе выражалось в несколько иных цифрах: 60 % и 85 % соответственно. По другим заводам в нашем распоряжении такой статистики нет. Вернуться 536 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 302. Л. 68–69. Вернуться 537 К сожалению, данные по полугодиям для всех заводов нам обнаружить не удалось. Но завод № 183 в 1944–1945 гг. работал именно в таком режиме: в первом полугодии 1944 г. изготовлено 4098 танков, во втором полугодии 1944 г. – 4331, в первом полугодии 1945 г. – 4310 (подсчитано по: История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 2. Л. 14 // Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод»). Вернуться 538 Составлено по данным таблицы 5.8 приложения. Вернуться 539 История второй мировой войны. 1939–1945 гг. Т. 5. М., 1975. С. 39; Т. 6. М., 1976. С. 357; Т. 7. М., 1976. С. 54. Вернуться 540 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 167–176. Вернуться 541 Ермолов А. Ю. Указ. соч. С. 139–140. Вернуться 542 Подсчитано по данным таблиц 5.1 и 5.8 приложения. Вернуться 543 ЦДООСО. Ф. 4. Он. 1. Д. 419. Л. 114об. Вернуться 544 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 111. Л. 3-16. Вернуться 545 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 540–541; Д. 25. Л. 546–547. Вернуться 546 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 25. Л. 723. Вернуться 547 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 288. Л. 217–219. Вернуться 548 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 288. Л. 25. Вернуться 549 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 288. Л. 25об. **Оценка качества излома по пятибалльной шкале: чем выше балл, тем хуже качество. ***Такую цифру дает источник. Видимо, это опечатка. Если пересчитать показатели, то получается -34,5. Вернуться 550 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 288. Л. 25-25об. Вернуться 551 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 109об. Вернуться 552 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 288. Л. 217–219. Вернуться 553 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 111. Вернуться 554 Военная приемка Управления самоходной артиллерии ГАБТУ РККА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Рукопись. Свердловск, 1945. Л. 127 // Материалы музея истории Уралмашзавода. Вернуться 555 Барятинский М. Б. Т-34 в бою. М., 2008. С. 111–112. Вернуться 556 Подсчитано по данным таблицы 5.16 приложения. Вернуться 557 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 44–46. Вернуться 558 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 288. Л. 22. Вернуться 559 РГАЭ. Ф, 8752. Оп. 4. Д. 27. Л. 10. Вернуться 560 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 46–49. Вернуться 561 Составлено по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 14. Вернуться 562 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 46–49. Вернуться 563 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 24. Л. 433–434. Вернуться 564 Военная приемка Управления самоходной артиллерии ГАБТУ РККА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Рукопись. Свердловск, 1945. Л. 125, 127 // Материалы музея истории Уралмашзавода. Вернуться 565 Там же. Л. 128. Вернуться 566 ЦДООСО. Ф. 4. Он. 31. Д. 419. Л. 113–114. Вернуться 567 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 88. Л. 79. Вернуться 568 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 3. Л. 1–2. Вернуться 569 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 3. Л. 9. Вернуться 570 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 199. Вернуться 571 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 192. Вернуться 572 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 3. Л. 10–13. Вернуться 573 Техническая информация техсовета НКТП и ЦНИИ-48. 1944. № 29–31 // ЦДООСО. Ф. 4. Он. 31. Д. 640. Л. 207–215. Вернуться 574 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 26. Л. 1372; Д. 35. Л. 364–365. Вернуться 575 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 53–55. Вернуться 576 Источник указывает именно цех № 730. Однако, видимо, это ошибка, поскольку он не занимался вырезкой бронедеталей. По данным С. В. Устьянцева, цех № 730 – правильный (правка листов после термообработки). Скорее всего, военпреды имели в виду огнерезноштамповый цех № 720, который действительно занимался огнерезкой (см. Устъянцее С. В. Очерки истории… С. 80–82). Вернуться 577 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 56–57. Вернуться 578 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 301. Л. 170. Вернуться 579 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 36. Л. 716–724; Д. 37. Л. 1012 и др. Вернуться 580 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 298. Л. 227–233; Д. 299. Л. 67. Вернуться 581 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 305. Л. 146–147. Вернуться 582 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 20. Л. 26. Вернуться 583 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 413. Л. 6–9. Вернуться 584 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 413. Л. 6. Вернуться 585 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 122–123. Эти данные уполномоченный Госплана СССР И.Н. Крутиков докладывал председателю Госплана СССР Н.А. Вознесенскому в июле 1943 г. В следующем году он тому же Н. А. Вознесенскому докладывал несколько иные цифры: фактический выпуск кирпича в 1941 г. – 169 млн. штук, а в 1942 г. – 93,5 млн штук (ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 194). Вернуться 586 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 83об. Вернуться 587 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 83. Вернуться 588 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 84, 194. Вернуться 589 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л.193–200. Вернуться 590 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 194. Вернуться 591 Подсчитано по: ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 83. Вернуться 592 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 84. Вернуться 593 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 619. Л. 358–359, 362. Вернуться 594 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 619. Л. 362. Вернуться 595 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 619. Л. 359. Вернуться 596 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 619. Л. 359–360. Вернуться 597 ГА в г. Ирбите. Ф. Р-306. Оп. 1.Д. 32. Л. 110. Вернуться 598 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 84. Вернуться 599 ГА в г. Ирбите. Ф. P-306. On. 1. Д. 32. Л. 2, 24; ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 195. Вернуться 600 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 50–51. Вернуться 601 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 385. Л. 11. Вернуться 602 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 46. Вернуться 603 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 6,7. Вернуться 604 РГАЭ. Ф. 8736. On. 1. Д. 49. Л. 12. Вернуться 605 Выпуск продукции Ирбитским стекольным заводом // Материалы Ирбитского историко-этнографического музея. Вернуться 606 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 104–105. Вернуться 607 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 108. Вернуться 608 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 195. Вернуться 609 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 139. Вернуться 610 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 233. Вернуться 611 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 230–231. Вернуться 612 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 231–233. Вернуться 613 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 229. Вернуться 614 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 231. Вернуться 615 Военная приемка управления самоходной артиллерии ГБТУ КА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Рукопись. Свердловск, 1945. Л. 63–64 // Материалы музея истории У пал маша. Вернуться 616 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 385. Л. 35. Вернуться 617 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 233. Вернуться 618 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 262. Вернуться 619 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 262. Вернуться 620 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 261. Вернуться 621 Составлено по: Военная приемка управления самоходной артиллерии ГБТУ КА на Уралмашзаводе. Отчет о работе за период Великой Отечественной войны. Рукопись. Свердловск, 1945. Л. 65 // Материалы музея истории Уралмашзавода. Вернуться 622 Устъянцев С. В. 75 славных лет ЕВРАЗ НТМК. Екатеринбург, 2015. С. 24. Вернуться 623 Там же. С. 25. Вернуться 624 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 126. Вернуться 625 РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 42. Д. 99. Л. 33–34. Вернуться 626 РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 42. Д. 99. Л. 35. Вернуться 627 РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 42. Д. 75. Л. 4. Вернуться 628 Сонин Л. М. Повесть о стойкости. Екатеринбург, 2002. С. 134–170. Вернуться 629 Там же. С. 149. Вернуться 630 РГАЭ. Ф. 8884. Оп. 2. Д. 454. Л. 31. Вернуться 631 Составлено по: РГАЭ. Ф. 8884. Оп. 1. Д. 10. Л. 99; Оп. 2. Д. 454. Л. 31. Вернуться 632 РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 42. Д. 75. Л. 3. Вернуться 633 РГАЭ. Ф. 8884. Оп. 2. Д. 454. Л. 10. Вернуться 634 РГАЭ. Ф. 8884. Оп. 2. Д. 423. Л. 99об. Вернуться 635 РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 42. Д. 75. Л. 4. Вернуться 636 РГАЭ. Ф. 8884. Оп. 2. Д. 423. Л. 100. Вернуться 637 РГАЭ. Ф. 8884. On. 1. Д. 10. Л. 106. Вернуться 638 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 155. Вернуться 639 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 289. Л. 109. Вернуться 640 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 10. Вернуться 641 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 289. Л. 110. Вернуться 642 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 289. Л. 109–110. Вернуться 643 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 10. Вернуться 644 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 143. Вернуться 645 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 143об. Вернуться 646 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 144-144об. Вернуться 647 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 142. Вернуться 648 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 413. Л. 7–8. Вернуться 649 Устъянцев С. В. Очерки истории отечественной индустриальной культуры XX века. Часть II. Уральский танковый завод. Нижний Тагил, 2010. С. 59. Вернуться 650 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 32об., 189. Вернуться 651 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 240. Вернуться 652 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 9. Вернуться 653 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 236. Вернуться 654 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 10–11. Вернуться 655 Устъянцее С. В. Указ. соч. С. 63. Вернуться 656 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 11. Вернуться 657 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 9. Вернуться 658 РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 42. Д. 75. Л. 18. Вернуться 659 РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 42. Д. 75. Л. 18. Вернуться 660 РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 42. Д. 75. Л. 17. Вернуться 661 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 289. Л. 113–115. Вернуться 662 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 289. Л. 116–118. Вернуться 663 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 32. Вернуться 664 Устъянцев С. В. Очерки истории… Часть II. Уральский танковый завод. Нижний Тагил, 2010. С. 57, 59. Вернуться 665 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. 623. Л. 123. Вернуться 666 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. 623. Л. 106 об; Д. 627. Л. 240. Вернуться 667 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. 623. Л. 108. Вернуться 668 Устьянцев С. В. Очерки истории… Часть II. Уральский танковый завод. Нижний Тагил, 2010. С. 227. Вернуться 669 Там же. С. 50. Вернуться 670 Устъянцев С. В. Очерки истории… Часть II. Уральский танковый завод. Нижний Тагил, 2010. С. 63, 75, 80, 88, 92, 98 и др. Вернуться 671 Там же. С. 278. Вернуться 672 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 13, 14. Вернуться 673 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 6. Вернуться 674 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 175–179. Вернуться 675 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 174. Вернуться 676 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 159–160. Вернуться 677 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 73об. Вернуться 678 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 115. Вернуться 679 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 154–158. Вернуться 680 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 643. Л. 19. Вернуться 681 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 643. Л. 27–30. Вернуться 682 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 72. Вернуться 683 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 643. Л. 31. Вернуться 684 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 643. Л. 32. Вернуться 685 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 72. Вернуться 686 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 643. Л. 49–50. Вернуться 687 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 252–253. Вернуться 688 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 72-72об; Д. 643. Л. 27. Вернуться 689 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 130, 134. Вернуться 690 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 623. Л. 119–120, 126. Вернуться 691 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 172. Вернуться 692 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 378. Л. 148. Вернуться 693 Агеее С. СБриль Ю. Г. Указ. соч. С. 303. Вернуться 694 Там же. С. 300. Вернуться 695 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 249. Вернуться 696 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 248. Вернуться 697 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 82. Вернуться 698 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 184. Вернуться 699 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 378. Л. 247. Вернуться 700 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 378. Л. 292. Вернуться 701 Агеев С. С., Бриль Ю. Г. Указ. соч. С. 300–301. Вернуться 702 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 184–185. Вернуться 703 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 183. Вернуться 704 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 643. Л. 32. Вернуться 705 Агеев С. С., Бриль Ю. Г. Указ. соч. С. 301. Вернуться 706 Устьянцев С. В. Очерки истории… Уральский танковый завод № 183. Нижний Тагил, 2010. С. 121. Вернуться 707 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 83. Вернуться 708 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 451. Л. 73. Вернуться 709 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 46. Вернуться 710 РГАЭ. Ф. 1880. Оп. 1. Д. 482. Л. 1, 11–12, 18. Вернуться 711 РГАЭ. Ф. 1880. Оп. 1. Д. 496. Л. 156–162. Вернуться 712 РГАЭ. Ф. 1880. On. 1. Д. 518. Л. 2. Вернуться 713 В нашем распоряжении нет точной разбивки плана по годам, но, видимо, подрядчик в 1943 г. должен был выполнить работ на 121 млн, а в 1944 г. – на 85 млн руб. Вернуться 714 РГАЭ. Ф. 1880. On. 1. Д. 518. Л. 5–8, 24. Вернуться 715 РГАЭ. Ф. 1880. On. 1. Д. 518. Л. 26, 38. Вернуться 716 РГАЭ. Ф. 1880. On. 1. Д. 518. Л. 46. Вернуться 717 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 189. Л. 127, 128–129. Вернуться 718 Соколов Б. Роль ленд-лиза в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. // Загадки ленд-лиза: Стеттиниус Э. Ленд-лиз – оружие победы. М., 2000. С. 312–313. Вернуться 719 Маринов А. М. Опорный край державы // Электрификация России: Воспоминания старейших энергетиков. М., 1984. С. 187. Вернуться 720 Лаврененко К. Д. Вспоминая энергетику военных лет // Россия электрическая. М., 1975. С. 63. Вернуться 721 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 110–111. Вернуться 722 Баканов С. А. Угольная промышленность Урала: жизненный цикл отрасли от зарождения до упадка. Челябинск, 2012. С. 168. Вернуться 723 ЦДООСО. Ф. 4. Он. 31. Д. 296. Л. 304. Вернуться 724 Баканов С. А. Указ. соч. С. 168. Вернуться 725 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 189. Л. 166–170. Вернуться 726 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 111–112. Вернуться 727 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 36. Д. 345. Л. 21. Вернуться 728 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 189. Л. 45. Вернуться 729 Баканов С. А. Угольная промышленность Урала: жизненный цикл отрасли от зарождения до упадка. Челябинск, 2012. С. 167–168. Вернуться 730 Баканов С. А. Угольная промышленность Урала: жизненный цикл отрасли от зарождения до упадка. Челябинск, 2012. С. 169–170. Вернуться 731 Приказ наркома электростанций СССР Д. Г. Жимерина № 55 от 15 июля 1942 г. // Материалы Музея электроэнергетики Урала. Вернуться 732 Корнилов Г. Е. Уральская деревня в период Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.). Свердловск, 1990. С. 74. Вернуться 733 ЦДООСО. Ф. 4. Он. 31. Д. 289. Л. 197–199. Вернуться 734 Подсчитано по: Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 108. Вернуться 735 Составлено по: Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 109. Вернуться 736 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 289. Л. 196. Вернуться 737 РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 42. Д. 32. Л. 38–40. Вернуться 738 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 103. Вернуться 739 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 188. Вернуться 740 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 288. Л. 167–169. Вернуться 741 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 297. Л. 10, 11, 12. Вернуться 742 ГАСО. Ф. Р-262. Оп.1. Д. 26. Л. 1335; Д. 40. Л. 3. Вернуться 743 НТГИА. Ф. 417. On 1. Д. 209. Л. 204. Вернуться 744 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 8. Вернуться 745 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 7. Вернуться 746 ГАСО. Ф. Р-262. Оп.1. Д. 26. Л. 1236. Вернуться 747 История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг. м., 1961. Т. 2. С. 509. Вернуться 748 Подсчитано по: Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 115. Вернуться 749 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 3. Вернуться 750 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 189. Л. 8. Вернуться 751 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 189. Л. 7. Вернуться 752 Васильев А. Ф. Промышленность Урала в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945. М., 1982. С. 170–172. Вернуться 753 Там же. С. 172–173. Вернуться 754 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 182. Л. 180, 181–182. Вернуться 755 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 182. Л. 50. Вернуться 756 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 182. Л. 48. Вернуться 757 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 289. Л. 201–201. Вернуться 758 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 289. Л. 200. Вернуться 759 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 33. Вернуться 760 Итоги развития системы «Свердловэнерго» в 1943 г. (Рукопись.) Л. 6 // Материалы Музея энергетики Урала. Вернуться 761 РГАЭ. Ф. 8752. оп. 4. Д. 309. Л. 127. Вернуться 762 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 12–13. Вернуться 763 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 11. Вернуться 764 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 22, 45. Вернуться 765 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 47. Вернуться 766 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 50. Вернуться 767 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 152–159. Вернуться 768 Итоги развития системы «Свердловэнерго» в 1943 г. (Рукопись.) Л. 21 // Материалы Музея энергетики Урала. Вернуться 769 Итоги развития системы «Свердловэнерго» в 1943 г. (Рукопись.) Л. 10–12 // Материалы Музея энергетики Урала. Вернуться 770 Подсчитано по: Итоги развития системы «Свердловэнерго» в 1943 г. (Рукопись.) Л. 8–9, 30 // Материалы Музея энергетики Урала. Вернуться 771 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 385. Л. 221–226. Вернуться 772 Итоги развития системы «Свердловэнерго» в 1943 г. (Рукопись.) Л. 51 // Материалы Музея энергетики Урала. Вернуться 773 Там же. Вернуться 774 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 21. Л. 1–3, 52–54. Вернуться 775 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 40. Л. 3–4. Вернуться 776 Подсчитано по: Итоги развития системы «Свердловэнерго» в 1943 г. (Рукопись.) Л. 22 // Материалы Музея энергетики Урала. Вернуться 777 Урала. Вернуться 778 Подсчитано по: Итоги развития системы «Свердловэнерго» в 1943 г. (Рукопись.) Л. 45 // Материалы Музея энергетики Урала. Вернуться 779 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 385. Л. 214. Вернуться 780 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 17. Л. 1–3. Вернуться 781 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 20. Л. 134. Вернуться 782 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 17. Л. 2-3 Вернуться 783 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 20. Л. 134. Вернуться 784 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 20. Л. 134об–135. Вернуться 785 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 20. Л. 134. Вернуться 786 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 20. Л. 135. Вернуться 787 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 42. Л. 3 Вернуться 788 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 42. Л. 4. Вернуться 789 РГАЭ. Ф. 7964. Оп. 6. Д. 42. Л. 5. Вернуться 790 Баканов С. А. Угольная промышленность Урала: жизненный цикл отрасли от зарождения до упадка. Челябинск, 2012. С. 185. Вернуться 791 Там же. С. 186. Вернуться 792 Составлено по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 89. Вернуться 793 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 206–207. Вернуться 794 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 96–97. Вернуться 795 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 95. Вернуться 796 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 89, 93. Вернуться 797 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 378. Л. 97, 98. Вернуться 798 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 248, 249. Вернуться 799 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 619. Л. 62. Вернуться 800 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 619. Л. 62. Вернуться 801 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 292. Вернуться 802 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 292, 296. Вернуться 803 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 292. Вернуться 804 Батыров У. А. Указ. соч. С. 74. Вернуться 805 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 51. Л. 463. Вернуться 806 Кравченко Г. С. Указ. соч. С. 109. Вернуться 807 Ермолов А. Ю. Перестройка танковой промышленности СССР. 1941–1942 годы // Отечественная история. 2004. № 3. С. 32. Вернуться 808 Митрофанова А. В. Рабочий класс СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1971. С. 433, 441; Митрофанова А. В. Рабочий класс Советского Союза в первый период Великой Отечественной войны. М., 1960. С. 341. Вернуться 809 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 476. Вернуться 810 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 233. Вернуться 811 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 196. Вернуться 812 Составлено по: Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 242. ** В скобках – % к итогу. Вернуться 813 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 245. ** В скобках – % к итогу. Вернуться 814 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 173. Л. 156. Вернуться 815 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 173. Л. 155. Вернуться 816 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 182. Л. 198. Вернуться 817 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 182. Л. 197. Вернуться 818 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 164. Вернуться 819 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 163. Вернуться 820 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 240. Вернуться 821 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 66. Л. 39. Вернуться 822 Составлено по: ОГАЧО. Ф. П-288. Он. 6. Д. 292. Л. 75; Он. 8. Д. 316. Л. 33. Вернуться 823 Митрофанова А. В. Рабочий класс СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1971. С. 437, 441. Вернуться 824 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 51. Л. 437–438. Вернуться 825 Новиков В. Н. Накануне и в дни испытаний. Воспоминания. М., 1988. С. 390. Вернуться 826 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 52. Л. 810. Вернуться 827 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 497. Л. 3–4. Вернуться 828 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 497. Л. 1. Вернуться 829 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 62. Л. 665. Вернуться 830 Батыров У. А. Указ. соч. С. 79; Кравченко Г. С. Указ. соч. С. 28. Вернуться 831 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 251, 253. Вернуться 832 История дизелестроения на заводе № 76… Л. 212 // Материалы музея истории Уральского турбинного завода. Вернуться 833 Маламуд Г. Я. Спецконтингент. Челябинск, 2004. С. 112. Вернуться 834 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 743. Л. 91. Вернуться 835 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 53. Л. 1252. Вернуться 836 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 235–236. Вернуться 837 Составлено по: Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 235. Вернуться 838 Ордена Трудового… Рукопись. 1946. // РГАЭ. Ф. 8798. Оп. 4. Д. 14. Л. 70. Вернуться 839 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 269. Вернуться 840 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 106. Вернуться 841 ГАСО. Ф. Р-262. Оп.1. Д. 24. Л. 78. Вернуться 842 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 313. Л. 71. Вернуться 843 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 196. Вернуться 844 Мартыненков И. Ф. Деятельность партийных организаций Урала по закреплению кадров тяжелой промышленности в годы четвертой пятилетки // Из истории индустриализации. Свердловск, 1970. С. 72. Вернуться 845 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 315. Вернуться 846 История дизелестроения на заводе № 76… Л. 206 // Материалы музея истории Уральского турбинного завода. Вернуться 847 История турбомоторного завода Свердловского Совнархоза за годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Рукопись. 1959. Л. 51 // Материалы музея Уральского турбинного завода. Вернуться 848 Ордена Трудового… Рукопись. 1946. // РГАЭ. Ф. 8798. Оп. 4. Д. 14. Л. 75. Вернуться 849 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 36. Л. 736. Вернуться 850 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 25, 27. Вернуться 851 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 37. Л. 1005, 1008. Вернуться 852 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 269. Вернуться 853 Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 262. Вернуться 854 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 196–197. Вернуться 855 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 413. Л. 9. Вернуться 856 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 413. Л. 9об.-10об. Вернуться 857 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 413. Л. 11. Вернуться 858 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 11. Л. 36. Вернуться 859 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 11. Л. 34. Вернуться 860 Составлено по: ЦДООСО. Ф. 1270. On. 1. Д. 68. Л. 134–135. Вернуться 861 История турбомоторного завода… Л. 51 // Материалы музея Уральского турбинного завода. Вернуться 862 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 273. Вернуться 863 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 196–197. Вернуться 864 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 196, 197. Вернуться 865 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 679. Л. 39. Вернуться 866 ной войны (июнь 1941 – июнь 1942 гг.) // Деятельность КПСС по созданию материально-технической базы коммунизма. Сб. трудов Челябинского пединститута. Вып. 10. Челябинск, 1976. С. 100–111; Павленко Г. К. Юные гвардейцы тыла. Трудовые резервы Урала – фронту. 1941–1945. Челябинск, 2004; Якунцов И. А. Рабочий класс Урала в годы Великой Отечественной войны: партийное руководство решением проблемы кадров. Иркутск, 1987; и др. Вернуться 867 Котляр Э. С. Государственные трудовые резервы СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1975. С. 22; Якунцов И. А. Урал в годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.). Пермь, 1997. С. 124. Вернуться 868 История танкостроения на УТЗ № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 2. Л. 21 // Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 869 ЦДООСО. Ф. 1270. On. 1. Д. 68. Л. 45–49. Вернуться 870 Митрофанова А. В. Рабочий класс СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1971. С. 211; Павленко Г. К. Юные гвардейцы тыла. Трудовые резервы Урала – фронту. 1941–1945. Челябинск, 2004. С. 17–18. Вернуться 871 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 475. Вернуться 872 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 26. Л. 1215. Вернуться 873 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 35. Л. 230. Вернуться 874 Павленко Г. К. Указ. соч. С. 19, 21. Вернуться 875 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 297. Л. 201. Вернуться 876 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 417. Л. 152. Вернуться 877 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 196–197. Вернуться 878 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 38. Л. 1515–1516. Вернуться 879 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 61. Л. 297. Вернуться 880 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 23. Вернуться 881 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 198. Л. 78; Прием и размещение эвакуированных. Рукопись. Л. 2 // Материалы музея истории Уралмашзавода. Вернуться 882 Потемкина А. А. Эвакуация населения в уральский регион // Урал в стратегии Второй мировой войны. Екатеринбург, 2000. С.159. Вернуться 883 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6. Д. 294. Л. 1–2. Вернуться 884 ОГАЧО. Ф. П-288. Оп. 6. Д. 294. Л. 3. Вернуться 885 Тыл – фронту. Челябинск, 1990. С. 11. Вернуться 886 Продовольственная безопасность Урала в XX веке. Документы и материалы. Т. 2. / под ред. Г. Е. Корнилова, В. В. Маслакова. Екатеринбург, 2000. С. 191. Вернуться 887 Тыл – фронту. Челябинск, 1990. С. И. Вернуться 888 Подсчитано по данным таблицы 5.11 приложения. ** Для омского завода № 174 взяты данные по состоянию на 1 января 1943 г., поскольку на 1 января 1942 г. его еще не существовало. Вернуться 889 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 222. Л. 155. Вернуться 890 Ордена Трудового Красного Знамени завод № 50 Министерства трансмаша. Материалы по истории развития танкового производства в период Великой Отечественной войны. Рукопись. 1946. // РГАЭ. Ф. 8798. Оп. 4. Д. 14. Л. 14– 15. Вернуться 891 Кн. 2. Л. 303 // Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 892 ЦДООСО. Ф. 4. Он. 31. Д. 198. Л. 3 об. Вернуться 893 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 26. Л. 1361. Вернуться 894 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 124–125. Вернуться 895 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 184. Вернуться 896 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 15–16. Вернуться 897 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 124–125, 184. Вернуться 898 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 184. Вернуться 899 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 184, 277. Вернуться 900 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 277. Вернуться 901 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 276. Вернуться 902 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 621. Л. 191. Вернуться 903 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 26. Л. 1310–1311. Вернуться 904 Тыл – фронту. Челябинск, 1990. С. 60. Вернуться 905 РГАЭ. Ф. 8752. Он. 1. Д. 15. Л. 272. Вернуться 906 К сожалению, источник не дает более точных данных. Вернуться 907 Митрофанова А. В. Рабочий класс СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1971. С. 241; Якунцов И. А. Указ соч. С. 159–160. Вернуться 908 ГАСО. Ф. Р-262. Он. 1. Д. 37. Л. 1202–1203. Вернуться 909 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 36. Л. 735. Вернуться 910 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 649. Л. 14–17. Вернуться 911 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 414. Л. 163. Вернуться 912 Экономический фундамент Победы… С. 124–125. Вернуться 913 Запарий Вас. В. Система ОРСов и их роль в организации материального обеспечения работников танковой промышленности Урала в 1942–1945 гг. // Годы поисков и свершений: кафедра истории науки и техники УГТУУПИ-УрРФУ. 1999–2014 гг. В рамках Пятой ежегодной научной конференции кафедры истории науки и техники. Екатеринбург, 2015. С. 89. Вернуться 914 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 401. Л. 14. Вернуться 915 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 261. Л. 127, 128. Вернуться 916 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 261. Л. 105—106а. Вернуться 917 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 401. Л. 14. Вернуться 918 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 104–109. Вернуться 919 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 201. Вернуться 920 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 447. Л. 11–14. Вернуться 921 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 447. Л. 75. Вернуться 922 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 36. Л. 735. Вернуться 923 Корнилов Г. Е. Уральское село и война. Екатеринбург, 1993. С. 78. Вернуться 924 История турбомоторного завода Свердловского Совнархоза за годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Рукопись. 1959. Л. 53 // Материалы музея Уральского турбинного завода. Вернуться 925 Там же. Л. 54–55. Вернуться 926 История турбомоторного завода Свердловского Совнархоза за годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Рукопись. 1959. Л. 54. Вернуться 927 ГАСО. Ф. Р-262. Он. 1. Д. 35. Л. 368–369. Вернуться 928 Тыл – фронту. Челябинск, 1990. С. 62. Вернуться 929 История турбомоторного завода… Л. 54. Вернуться 930 Экономический фундамент Победы… С. 125–126. Вернуться 931 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 401. Л. 14. Вернуться 932 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 228. Л. 218. Вернуться 933 Ковалевский М. М. Я помню… Штрихи к истории турбомоторного завода. Люди, дела, судьбы. Екатеринбург, 1994. С. 53–55. Вернуться 934 ЦДООСО. Ф. 4. Он. 31. Д. 401. Л. 15. Вернуться 935 Ордена Трудового… Рукопись. 1946. // РГАЭ. Ф. 8798. Оп.4. Д. 14. Л. 82. Вернуться 936 РГАЭ. Ф. 8752. Он. 4. Д. 110. Л. 52. Вернуться 937 Ордена Трудового… Л. 82–84. Вернуться 938 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 654. Л. 46. Вернуться 939 Ордена Трудового… Л. 83, 84. Вернуться 940 ЦДООСО. Ф. 4. Он. 31. Д. 345. Л. 92–93. Вернуться 941 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 344. Л. 20. Вернуться 942 Корнилов Г. Е. Уральская деревня… Свердловск, 1990. С. 73. Вернуться 943 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 344. Л. 18. Вернуться 944 Агеев С. С., Бриль. Ю. Г. Указ соч. С. 306–307. Вернуться 945 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 201-201об. Вернуться 946 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 419. Л. 200. Вернуться 947 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 345. Л. 75. Вернуться 948 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 32. Вернуться 949 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 31—31об. ** Именно такие данные по заводу приводит источник. Вернуться 950 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 128 Вернуться 951 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 127. Вернуться 952 История турбомоторного завода Свердловского Совнархоза за годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Рукопись. 1959. Л. 52 // Материалы музея Уральского турбинного завода Вернуться 953 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 127. Вернуться 954 История турбомоторного завода… Л. 52. Вернуться 955 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 270. Вернуться 956 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 640. Л. 16. Вернуться 957 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 261. Л. 43; Д. 308. Л. 2. Вернуться 958 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 261. Л. 43 Вернуться 959 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 261. Л. 38. Вернуться 960 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 261. Л. 56. Вернуться 961 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 308. Л. 3. Вернуться 962 Подсчитано по: Бутенина Н. В. Ленд-лиз: сделка века. М., 2004. С. 282. Вернуться 963 Подсчитано по: Бюро статистики: [сайт]. URL: https://www.statbureau.org/ru/united-states/inflation-calculators?ateBack=194410-1&dateTo=2017-10-1&amount=690000000 (дата обращения: 05.05.2018). Вернуться 964 Составлено по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 1. Д. 308. Л. 2. Вернуться 965 Составлено по: РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 308. Л. 2 Вернуться 966 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 26. Л. 1244. Вернуться 967 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 74. Вернуться 968 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 74. Вернуться 969 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 495. Л. 79. Вернуться 970 История турбомоторного завода Свердловского Совнархоза за годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Рукопись. 1959. Л. 52 // Материалы музея Уральского турбинного завода; РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 495. Л. 79. Необходимо сразу уточнить, что эта разница может оказаться всего лишь статистической неточностью, поскольку в первом случае использованы данные рукописи по истории завода № 76, где действительно указано количество нерабочих дней именно у рабочих, а во втором – данные наркомата. Вернуться 971 Подсчитано по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 495. Л. 79–80. Вернуться 972 История турбомоторного завода… Л. 52. Вернуться 973 История турбомоторного завода… Л. 54–55. Вернуться 974 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 53. Л. 1313. Вернуться 975 Подсчитано по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 495. Л. 79–80. Вернуться 976 Якунцов И. А. Рабочий класс… С. 161. Вернуться 977 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 113–114. Вернуться 978 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 75. Вернуться 979 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 35. Л. 179–180. Вернуться 980 Якунцов И. А. Рабочий класс… С. 162. Вернуться 981 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 726. Л. 195. Вернуться 982 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 288. Л. 220–224. Вернуться 983 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 60. Вернуться 984 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 286. Л. 27–33. Вернуться 985 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 287. Л. 11–12. Вернуться 986 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 20. Л. 1а, 26. Вернуться 987 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 17. Л. 19. Вернуться 988 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 64. Л. 3. Вернуться 989 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 64. Л. 2Б-об. Вернуться 990 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 64. Л. 3. Вернуться 991 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 20. Л. 13–14, 19. Вернуться 992 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 20. Л. 24, 29. Вернуться 993 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 20. Л. 24, 37. Вернуться 994 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 20. Л. 37–39. Вернуться 995 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 231. Вернуться 996 ЦДООСО. Ф. 4. оп. 31. Д. 420. Л. 231. Вернуться 997 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 304. Л. 42–43. Вернуться 998 Устъянцее С. В., Колмаков Д. Г. Боевые машины Уралвагонзавода… С.142. Вернуться 999 Желтое и др. Неизвестный Т-34. С. 78–79. Вернуться 1000 Свирин М. Н. Стальной кулак Сталина. История советского танка 1943– 1955. М., 2006. С. 117. Вернуться 1001 Подсчитано по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 295. Л. 21; Д. 299. Л. 9; Д. 302. Л. 174; Д. 305. Л. 183; Д. 313. Л. 12; Д. 431. Л. 33; Д. 432. Л. 103. Вернуться 1002 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 622. Л. 125. Вернуться 1003 Подсчитано по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 295. Л. 21; Д. 299. Л. 9. Вернуться 1004 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 298. Л. 236. Вернуться 1005 Подсчитано по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 302. Л. 174; Д. 305. Л.183. Вернуться 1006 Подсчитано по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 436. Л. 26; Д. 457. Л. 120; Д. 620. Л. 35. Вернуться 1007 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 457. Л. 119–120; Д. 620. Л. 34–35. Вернуться 1008 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 628. Л. 99-100. Вернуться 1009 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 431. Л. 1–3. Вернуться 1010 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 432. Л. 208. Вернуться 1011 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 431. Л. 104. Вернуться 1012 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 434. Л. 7. Вернуться 1013 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 435. Л. 35. Вернуться 1014 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 435. Л. 33–34. Вернуться 1015 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 4. Л. 7–8. Вернуться 1016 Устъянцее С. В. Очерки истории… С. 69. Вернуться 1017 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 14. Вернуться 1018 Устьянцев С. ВКолмаков Д. Г. Боевые машины Уралвагонзавода… С. 217, 219. Вернуться 1019 Желтое и др. Неизвестный Т-34. С. 163. Вернуться 1020 Барятинский М. Т-34: правда о прославленном танке. М., 2009. С. 69. Вернуться 1021 Оборонно-промышленный комплекс СССР накануне Великой Отечественной войны (1938 – июнь 1941). Т. 4. М., 2015. С. 425. Вернуться 1022 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 437. Л. 77–78. Вернуться 1023 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 343–344. Вернуться 1024 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 289. Л. 3. Вернуться 1025 История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 1. Л. 173 // Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». Вернуться 1026 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 420. Л. 231. Вернуться 1027 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 51. Л. 379. Вернуться 1028 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 38. Л. 1360. Вернуться 1029 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 450. Л. 224, 228–230. Вернуться 1030 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 460. Л. 1. Вернуться 1031 Подсчитано по: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 90. Вернуться 1032 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 49. Вернуться 1033 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 72. Л. 37–56. Вернуться 1034 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 72. Л. 68–84. Вернуться 1035 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 37. Л. 1028, 1070. Вернуться 1036 ГАСО. Ф. р-262. On. 1. Д. 37. Л. 1025. Вернуться 1037 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 72. Л. 88–90. Вернуться 1038 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 72. Л. 88–92. Вернуться 1039 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 52. Л. 965, 992. Вернуться 1040 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 52. Л. 888; Д. 72. Л. 93-103. Вернуться 1041 Желтое и др. Танки ИС. С. 4–5. Вернуться 1042 Батыров У. А. Указ. соч. С. 135. Вернуться 1043 ОГАЧО. Ф. P-1396. On. 1. Д. 1. Л. 2. Вернуться 1044 Желтое и др. Танки ИС. С. 8–9. Вернуться 1045 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 37. Л. 909–911. Вернуться 1046 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 38. Л. 1258. Вернуться 1047 Материалы музея Челябинского тракторного завода. Вернуться 1048 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 75. Л. 3. Вернуться 1049 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 14. Вернуться 1050 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 4. Л. 14-14об. Вернуться 1051 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 4. Л. 6об.-9об. Вернуться 1052 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 305. Л. 39–40. Вернуться 1053 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 38. Л. 1508. Вернуться 1054 Желтое и др. Танки ИС. С. 48–52. Вернуться 1055 РГАЭ. Ф. 8752. Он. 7. Д. 4. Л. 19. Вернуться 1056 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 437. Л. 32–33. Вернуться 1057 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 38. Л. 1668–1671. Вернуться 1058 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 51. Л. 343, 362; Желтое и др. Указ, соч. С. 42–47; см. табл. 3.2 приложения. Вернуться 1059 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 51. Л. 343, 362. Вернуться 1060 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 437. 18–19. Вернуться 1061 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 50. Л. 166–169, 170–172. Вернуться 1062 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 52. Л. 1005–1006. Вернуться 1063 Желтое и др. Танки ИС. С. 60. Вернуться 1064 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 54. Л. 1543; Желтое и др. Танки ИС. С. 60. Вернуться 1065 Желтое и др. Танки ИС. С. 40, 42. Вернуться 1066 ОГАЧО. Ф. P-1396. On. 1. Д. 37. Л. 14–42; Д. 38. Л. 10, 23–27. Вернуться 1067 РГАЭ. Ф. 8752. Оп 4. Д. 90. Л. 157; Д. 96. Л. 197. Вернуться 1068 РГАЭ. Ф. 8752. Оп 4. Д. 90. Л. 248. Вернуться 1069 Сам по себе этот факт очень примечателен. До конца 1943 г. большой потребности строить моторный склад у завода № 183 не было, поскольку не было возможности создать запас двигателей. До сих пор они разгружались и сразу же направлялись на сборочный участок. И только к началу 1944 г. Кировский завод (впрочем, как и вся танковая промышленность) настолько развил собственное дизельное производство, что наконец смог приблизить объемы поставок В-2 к необходимому графику. Все комплектующие сборочное производство должно получать заранее, а не работать «с колес», как это оно до сих пор делало. Вернуться 1070 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 435. Л. 13–14. Вернуться 1071 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 627. Л. 19, 20–21, 24–26, 28–31. Вернуться 1072 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 444. Л. 7. Вернуться 1073 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 35. Л. 59. Вернуться 1074 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 36. Л. 401, 622; Д. 38. Л. 1712. Вернуться 1075 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 447. Л. 75. Вернуться 1076 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 37. Л. 889–892; РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 303. Л. 111–112. Вернуться 1077 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д.453. Л. 108–110. Вернуться 1078 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 164. Вернуться 1079 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 299. Л. 234. Вернуться 1080 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 299. Л. 287. Вернуться 1081 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 305. Л. 284. Вернуться 1082 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 309. Л. 114. Вернуться 1083 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 309. Л. 71. Вернуться 1084 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 299. Л. 239. Вернуться 1085 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 448. Л. 151; Д. 451. Л. 45. Вернуться 1086 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 304. Л. 46–47. Вернуться 1087 ОГАЧО. Ф. P-792. On. 1. Д. 82. Л. 123. Вернуться 1088 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 26. Л. 1279. Вернуться 1089 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 26. Л. 1072; Д. 38. Л. 1719. Вернуться 1090 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 301. Л. 266. Вернуться 1091 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 621. Л. 300. Вернуться 1092 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 121. Л. 288. Вернуться 1093 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 436. Л. 76. Вернуться 1094 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 441. Л. 56–57. Вернуться 1095 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 621. Л. 90. Вернуться 1096 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 626. Л. 151. Вернуться 1097 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 743. Л. 70–71, 74–76. Вернуться 1098 Устъянцее С.В., Колмаков Д.Г. Боевые машины Уралвагонзавода. Танк Т-34. Нижний Тагил, 2005. С. 104–105. Вернуться 1099 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. И. Вернуться 1100 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 311. Л. 50; Д. 436. Л. 73. Вернуться 1101 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 448. Л. 41. Вернуться 1102 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 306. Л. 119. Вернуться 1103 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 448. Л. 41. Вернуться 1104 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 457. Л. 82. Вернуться 1105 Устъянцев С.В., Колмаков Д.Г. Боевые машины Уралвагонзавода. Танк Т-34. Нижний Тагил, 2005. С. 100–102. Вернуться 1106 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 456. Л. 35. Вернуться 1107 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 305. Л. 221. Вернуться 1108 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 311. Л. 17. Вернуться 1109 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 436. Л. 74. Вернуться 1110 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 456. Л. 35. Вернуться 1111 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 625. Л. 160. Вернуться 1112 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 7. Д. 121. Л. 307. Вернуться 1113 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 447. Л. 81–82. Вернуться 1114 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 53. Л. 1245; Д. 61. Л. 161. Вернуться 1115 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 458. Л. 96. Вернуться 1116 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 625. Л. 160. Вернуться 1117 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 447. Л. 114. Вернуться 1118 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 621. Л. 136. Вернуться 1119 История Великой Отечественной воны Советского Союза. 1941–1945. Т. 1. Подготовка и развязывание войны империалистическими державами. М., 1960. С. 453. Вернуться 1120 История Великой Отечественной войны. Т. 2. Отражение советским народом вероломного нападения фашистской Германии на СССР. Создание условий для коренного перелома в войне (июнь 1941 г. – ноябрь 1942 г.). М., 1961. С. 158. Вернуться 1121 Чистозвонов С.Б. Немецкие танковые двигатели // Вестник танковой промышленности. 1944. № 2–3. С. 24–28. Вернуться 1122 Чистозвонов С.Б. Немецкие танковые двигатели // Вестник танковой промышленности. 1944. № 2–3. С. 28. Вернуться 1123 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 148. Вернуться 1124 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 24. Л. 153. Вернуться 1125 ОГАЧО. Ф. Р-792. Оп. 3. Д. 9. Л. 11, 106, 186. Вернуться 1126 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 25. Л. 824. Вернуться 1127 ОГАЧО. Ф. Р-792. Оп. 3. Д. 9. Л. 69. Вернуться 1128 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 35. Л. 229. Вернуться 1129 ГАСО. Ф. P-262. On. 1. Д. 36. Л. 418. Вернуться 1130 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 331. Л. 6. Вернуться 1131 Агеев С. С., Бриль Ю. Г. Указ. соч. С. 286. Вернуться 1132 Агеев С. С., Бриль Ю. Г. Указ. соч. С. 287. Вернуться 1133 РГАЭ. Ф. 8252. On. 1. Д. 331. Л. 7–8. Вернуться 1134 Составлено по данным таблицы 5.8 приложения. Вернуться 1135 Составлено по данным таблицы 5.8 приложения. Вернуться 1136 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 331. Л. 8. Вернуться 1137 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 27. Л. 29об. Вернуться 1138 Устъянцее С. В. Очерки истории… С. 116. Вернуться 1139 Барятинский М. Т-34: Правда о прославленном танке. М., 2009. С. 27–28. Вернуться 1140 РГАЭ. Ф. 8752. Он. 4. Д. 313. Л. 90. Вернуться 1141 РГАЭ. Ф. 8752. Он. 4. Д. 303. Л. 133. Вернуться 1142 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 312. Л. 128–129. Вернуться 1143 Ермолов А.Ю. Государственное управление… С. 323. Вернуться 1144 Матюхин В.Г. Увеличение срока службы серийной гусеницы танка Т-34 // Вестник танковой промышленности. 1945. № 5–6. С. 1. Вернуться 1145 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 624. Л. 18–19, 29–31. Вернуться 1146 См.: РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 624. Л. 137, 141, 145; Д. 627. Л. 4, 197, 251; Д. 628. Л. 25, 106; и др. Вернуться 1147 ГАСО. Ф. Р-262. Оп.1. Д. 24. Л. 78. Вернуться 1148 РГАЭ. Ф. 8752. On. 1. Д. 363. Л. 3–4. Вернуться 1149 Подсчитано по: ГРАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 6. Вернуться 1150 ГАСО. Ф. Р-262. Оп.1. Д. 36. Л. 530; Д. 38. Л. 1439. Вернуться 1151 Подсчитано по: ГРАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 728. Л. 8–9. Вернуться 1152 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 743. Л. 106. Вернуться 1153 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 743. Л. 24. Вернуться 1154 РГАЭ. Ф. 8752. Оп. 4. Д. 576. Вернуться 1155 Сагарадзе В. С. Причины повреждения шестерен танковых коробок перемены передач // Вестник танковой промышленности. 1945. № 9. С. 12. Вернуться 1156 История танкостроения на Уральском танковом заводе № 183. Рукопись. 1946. Т. 2. Кн. 2. Л. 236 //Архив выставочного комплекса ОАО «НПК Уралвагонзавод». А. Антуфьев приводит несколько иные данные: «…в 1942 г. случаи предъявления военпреду бездефектных машин были единичны…в январе 1943 г. составляли 3,8 % от общего количества танков…в декабре 1943 г. – 48, а в 1945 г. – 49 %» (Антуфьев А. А. Указ. соч. С. 176). Вернуться 1157 ГАСО. Ф. Р-262. Оп. 1. Д. 26. Л. 1283 Вернуться