проблематика и художественные особенности романа Т. Толстой "Кысь"
advertisement
Практическое занятие №2. ПРОБЛЕМАТИКА И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РОМАНА Т.ТОЛСТОЙ «КЫСЬ» План 1. Творчество Т. Толстой. Роман «Кысь» в контексте творчества Т.Толстой. Сообщение с презентацией готовит 1 подгруппа (2 человека). 2. Жанр рассказа в творчестве Т. Толстой - на примере 3 рассказов. Сообщение готовит 2 подгруппа (2 человека). 3. Споры о жанре романа «Кысь». Черты антиутопии в произведении. Роман «Кысь» в иллюстрациях художников. Материал готовит 3 подгруппа (2 человека). 4. Черты постмодернизма в романе «Кысь» группа. - ответ говорит вся ВНЕШНЕЕ И ВНУТРЕННЕЕ ПОСТМОДЕРНИСТСКОЙ ЭСТЕТИКИ ТАТЬЯНЫ ТОЛСТОЙ В РОМАНЕ «КЫСЬ». Котина П.В. По мнению Н. Л. Лейдермана и М. Н. Липовецкого, роман Т. Толстой «Кысь» «завершает историю необарокко как переходной формы между модернизмом и постмодернизмом и начинает историю собственно постмодернистского необарокко в русской литературе» [4, с. 477]. О. В. Павлова считает, что в романе «Кысь» присутствуют все основные признаки постмодернизма [7, с. 27]. Для русского постмодернизма характерны такие основные черты постмодернистской эстетики, как разрушение границ, смешение стилей и языков, множественность смыслов. Знакомство читателя с литературным произведением начинается с его названия. Название романа Татьяны Толстой представляет собой авторское новообразование, не имеющее однозначного толкования. Однако представления главного героя романа – Бенедикта – о кыси, описанные в самом начале романа, отсылают нас к субстантиву «рысь». Более определённо образ рыси читается в названии романа, переведённом на английский язык: «THE SLYNX». Собственно, «lynx» переводится как «рысь», и даже дополнительная «s» в начале слова не является препятствием для такого перевода. К тому же перед словом «slynx» стоит определённый артикль «the», который употребляется в английском языке с именами существительными. Заглавный образ романа – образ кыси – не имеет авторского описания. В тексте романа кысь описывается со слов старожилов: «В тех лесах, старые люди сказывают, живёт кысь. Сидит она на тёмных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! – а видеть её никто не может. Пойдёт человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! – а когтем главную-то жилочку нащупает и перервёт, и весь разум из человека и выйдет» [9, c. 7]. И хотя Никита Иваныч, который из Прежних, говорит, что «никакой <…> кыси нет, а только одно <…> людское невежество» [Там же, с. 30], всё же порой Бенедикту представляется то как «выйдет из лесу кысь, подступит к городку, завоет жалобно: кы-ысь! кы-ысь!» [Там же, c. 49], то как незримая кысь «перебирает лапами, вытягивает шею, прижимает невидимые уши к плоской невидимой голове, и плачет, голодная, и тянется, вся тянется к жилью, к тёплой крови, постукивающей в человечьей шее: кы-ысь! кы-ысь!» [Там же, c. 63]. Кысь представляется ему хищным существом, спасти от которого может «забор – против кыси оборона», нужно лишь «построить его высоким-превысоким – и не пройдёт она» [Там же, с. 330]. В романе представления главного героя о кыси не остаются неизменными. Первоначальный образ кыси переосмысляется, трансформируется [2]. Однако именно он часто изображался художниками-иллюстраторами книги на обложке. Слово «кысь» допускает множество интерпретаций как смысловых, так и словообразовательных. Допустимо считать, что слово «кысь» не является субстантивом. Вспомним, что «кы-ысь» – это звуки, издаваемые кем-то или чем-то неведомым, звукоподражательное слово. Опишем один из возможных способов появления на свет слова «кысь». Допустимо предположить, что Т. Толстая использует аббревиацию как способ словообразования. В этом случае слово «кысь» представляет собой слоговую аббревиатуру (телескопическое сокращение) междометий «кыш» и «брысь» (выделено мною – П. К.), образованную путём объединения начального элемента одного слова с конечным элементом другого слова, совпадающего по лексическому значению. Семантический анализ синонимов «кыш» и «брысь» позволяет определить их как возглас, которым отгоняют некое существо: птицу или кошку. Однако в том случае, если слово «кысь» является полной формой редуцированного «кс-кс» или «кыс-кыс», смысл возгласа меняется на противоположный: так кошку не отгоняют, а подзывают, кличут. Так и хочется воскликнуть: какое неоднозначное слово! Пожалуй, нет в русской литературе другого произведения, название которого более соответствует стилистике постмодерна. В финале романа в диалоге главного героя с тестем Кудеяром Кудеяровичем открывается новый смысл концепта «кысь»: «– Чего вы вообще?.. Вы вообще... вы... вы... вы – кысь, вот вы кто!!! – крикнул Бенедикт, сам пугаясь – вылетит слово и не поймаешь; испугался, но крикнул. – Кысь! Кысь! – Я-то?.. Я?.. – засмеялся тесть и вдруг разжал пальцы и отступил. – Обозначка вышла... Кысь-то – ты» [9, с. 337]. Так что же это такое – кысь? Обитающее далеко в лесу неведомое существо, кто-то чужой или кто-то свой, живущий бок о бок с тобой? А может – о ужас! – ты сам?! Оказывается, допустимо считать, что кысь – не что-то конкретное, а нечто невидимое, абстрактное, некое качество, присущее миру или его представителям. Трактовка заглавного образа как имеющего внутреннее содержание, но не имеющего внешней формы неизбежно ставит вопрос о внешнем выражении содержания романа при издании книги, о её внешнем оформлении. В каких художественных образах отразить действительность романа? Ответом могут служить обложки с изображением невидимой кыси (неизображением кыси: придуманный Т. Толстой лес есть, а кыси в нём нет), главного героя романа Бенедикта с хвостиком «назади» и книгой в руках или буквами старославянского алфавита, которыми названы главы книги. Текст романа «Кысь» богат авторскими новообразованиями, изобилует окказионализмами («обозначка», «пустолётные» и т. п.). По мнению Е. В. Шейко, Я. В. Барченковой [10], «при помощи подобной лексики Толстой удаётся подчеркнуть иронический характер своей антиутопии». Ироничность является неотъемлемой чертой постмодернистских произведений. Автор допускает наличие в тексте нелитературных слов. Для постмодернистской литературы такого плана в современном обществе действуют определённые правила. В книжные магазины каждый отдельный экземпляр такой книги приходит из типографии плотно запечатанным в прозрачную целлофановую плёнку. В правом нижнем углу передней обложки размещается знак «18+», а на задней стороне обложки – пояснительный текст: «Книга содержит нецензурную брань». Самым явным признаком эстетики постмодернизма в романе «Кысь» является интертекстуальность. Роман насыщен неатрибутивными стихотворными и прозаическими цитатами, прецедентными текстами, аллюзиями. О. В. Соловьёва [8] называет технику написания романа «лоскутной», а сам роман «Кысь» – «сплошной аллюзией». Имя «старинного приятеля матушки» Бенедикта – Никита Иваныч. Полагаем, писательница намекает на своего отца – Никиту Алексеевича Толстого, имя которого вошло в историю литературы в повести деда Татьяны «Детство Никиты». Н. А. Толстой – блестящий учёный, физик, профессор университета, общественный и политический деятель. Кому, как не ему, быть Истопником, властвовать над огнём, уметь его добыть? Кому, как не ему, глаголом жечь сердца людей? В романе «Кысь» Никита Иваныч в Прежнее время, до Взрыва, «совсем стариком был», «помирать собирался» [9, с. 29]. После Взрыва Никита Иваныч получает бессмертие, «помирать <…> решительно не намерен» [Там же, с. 29]. История тем более трогательная, что Никиты Алексеевича Толстого не стало в 1994 году в период написания его дочерью Татьяной романа. Г. В. Мишина подметила присутствие в художественном пространстве романа Т. Толстой «Кысь» «множество элементов интертекстуального характера, отсылающих читателя к различным явлениям мировой культуры – художественной литературы, музыки, скульптуры, живописи и т. п.» [6, с. 279]. Обратимся к некоторым из них. После учинённого государственного переворота Кудеяр Кудеярыч, тесть Бенедикта, велел называть себя «Кудеяр-паша, Генеральный Санитар и Народный Любимец, жизнь, здоровье, сила, Теофраст Бомбаст Парацельси-Мария-и-Санчес-и-Хименес Вольфганг Амадей Авиценна Хеопс фон Гугенгейм» [9, с. 334]. Что в имени тебе моём? В нём содержится отсылка и к знаменитому швейцарскому врачу и философу Парацельсу, настоящее имя которого Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. В нём отсылка и к средневековому персидскому учёному Авиценне, и к древнеегипетскому фараону Хеопсу. В нём же отсылка и к великому австрийскому композитору Моцарту. Сочетание «Вольфганг Амадей» вызывает устойчивую ассоциацию с «Вольфганг Амадей Моцарт». Такая реминисценция позволяет читателю понять, что код науки и искусства не будет полон без пазла по имени Моцарт. Имя ещё одного композитора – Иоганнеса Брамса – участвует в постмодернистской игре Татьяны Толстой со смыслами. Имя композитора для словесной игры выбрано неслучайно. Начитанный читатель Толстой прекрасно понимает контекстуальность следующего диалога: «– … ты начитан – да? – Начитан, Никита Иваныч! Читать страсть люблю. Вообще искусство. Музыку обожаю. – Музыку… Да… Я Брамса любил… – Брамс я тоже люблю. Это беспременно» [9, с. 149]. Конечно же, Татьяна Толстая отсылает нас к известному роману Франсуазы Саган «Любите ли вы Брамса?». Но… игра продолжается. «– Брамс я тоже люблю. Это беспременно. – Откуда же ты можешь знать? – Старик удивился. – Ну а то! Хэ! Да Семён-то – Семёна знаете? Он на Мусорном Пруду избушку держит? Рядом с Иван Говядичем-то? Вот так – Иван Говядича избушка, а так – Семёна? Справа-то, где ямина? – Ну, ну, так что ж этот Семён? – Ну дак он как квасу наберётся, такую музыку громкую играет: вёдра-то, горшки-то кверх днищем перевернёт да давай палками в их бить, – тумпатумпа, тумпа-тумпа, а потом в бочку-то, в днище-то: хрясь!!! – брамс и выйдет» [9, с. 149-150]. Слова те же, а смыслы – разные. Смыслы утрачены. Утрата смысла – такова философия постмодернизма. «Роман Т. Толстой 'Кысь' как текст, относящийся к русскому постмодернизму»: Роман Т. Толстой «Кысь» – это разрушение постмодернизма изнутри, средствами самой постмодернистской эстетики, осмысление тупиков, в которые заводит тотальная постмодернистская деконструкция. В романе присутствуют все основные признаки постмодернизма. Его действие происходит через триста лет после Взрыва (разразившейся ядерной войны или же некой глобальной техногенной катастрофы, приведшей к изменению биологических форм жизни на Земле и вернувшей общество если не в доисторические времена, то уж точно в эпоху раннего средневековья). Главный герой Бенедикт - писарь в Рабочей Избе, где «перебеляют» произведения, созданные «Набольшим Мурзой» Федором Кузьмичом - от «Колобка» до Шопенгауэра. В силу своей профессиональной деятельности Бенедикт оказывается погружен в постмодернистскую ситуацию интертекста: в его сознании сталкиваются обломки прежних текстов, напрочь лишенные смысла и содержания. Сюжет романа демонстрирует, в сущности, новые отношения автора и читателя в постмодернистской ситуации. Литература кончилась, все, что можно было написать, уже было написано - до Взрыва. В качестве единственного автора современности выступает Федор Кузьмич, который, на самом деле, выполняет функцию скриптора: он переписывает классические и любые другие тексты, вовсе не понимая их смысла, и отдает их затем в Рабочую Избу, передоверяя свою функцию другим скрипторам, в том числе и Бенедикту. Но сознание Бенедикта - это не столько сознание скриптора, сколько сознание читателя, рождение которого, по мысли Р. Барта, оплачивается смертью автора[9.стр36]. Именно Бенедикт пытается, в меру своих сил, осмыслить созданное скриптором Федором Кузьмичом и придать всему этому свой смысл. По сути, здесь буквально реализована установка теоретиков постмодернизма: есть лишь текст, не обладающий смыслом; смысл сообщает ему читатель. В романе могут быть выделены три группы персонажей, представляющих «читателей» разного уровня, обладающих разным «объемом памяти», разными языками: «Прежние» - жившие до Взрыва, то есть в наше время, и обретшие после него странное свойство не стареть и не умирать, «перерожденцы» - они принадлежат тому же времени, но другой социальной группе, и «голубчики» - родившиеся после Взрыва. Язык «голубчиков» в романе преобладает, в первую очередь это объясняется тем, что по большей части текст представляет собой несобственно-прямую речь Бенедикта. Толстая отмечала, что при создании их языка лексику заимствовать было легко, среди источников она называет словарь Даля, речь своей няни, из литературы - язык Андрея Платонова. «Сложнее было с синтаксисом, с морфологией - это же не вполне литературный язык, допушкинский, допетровский отчасти, засоренный частицами, старинными глагольными формами». Это язык, причем устный, не книжный, условно говоря, «русского средневековья». Кроме того, язык «голубчиков» отличается отсутствием в нем переносных значений, тавтологичностью и часто алогичностью. При этом он может быть весьма поэтичен, сродни языку народного творчества. Язык «голубчиков» оказывается максимально приспособлен для выражения мифологических представлений о мире, с одной стороны, и для обсуждения насущных проблем сегодняшнего дня, с другой. От «Прежних» они в первую очередь отличаются по языку: по виду определить кто из них кто - нельзя, зато безошибочно можно сказать это по речи: «Прежние наших слов не понимают, а мы их». Язык прежних - литературный, часто иронически-высокого стиля, для него характерны метафоричность и обилие уменьшительноласкательных форм (например «голубчики»). «Всякое функционирование какой-либо коммуникативной системы подразумевает существование общей памяти коллектива. Без общей памяти невозможно иметь общий язык. Однако разные языки подразумевают разный характер памяти (…) чем сложнее язык, тем более он приспособлен для передачи и выработки более комплексной информации, тем большей глубиной должна обладать его память». Язык «голубчиков» к такой роли не приспособлен, память их не обладает глубиной вовсе. Как уже было сказано, они воспринимают мир соответственно постмодернистским представлениям, а все написанное - как текст, в котором надписи на столбе «Никитские ворота», «Глеб Клава», «здесь был Витя» и мат равнозначны. Тогда как для «Прежнего» значима только первая часть надписи - это «историческая веха, тут стояли Никитские ворота». В персонажах, представляющих третью языковую группу, сначала вовсе нельзя признать людей. Первый «человеческий» признак перерожденцев - речь, а точнее - мат. Мы уже отмечали, что «голубчики» не воспринимают переносных значений, описание «перерожденцев» соответствует буквально понятому слову «скот». О них говорится тем же бранным просторечием, которое «перерожденцы» используют сами, но так как для «голубчиков» они в буквальном смысле животные, то и характеристики вроде «морды хамские», «ржут», «огрызаются» воспринимаются несколько иначе - бранное значение якобы снимается. По первым же репликам определяется, какую социальную нишу занимали «перерожденцы», если «Прежние» главным образом ассоциируются с советской интеллигенцией, то «перерожденцы» - это пролетарии, «люди из народа», переехавшие жить в город и составившие в итоге «городские низы», среду, где популярны блатные песни, городские «слезные» или «жестокие» романсы. Язык перерожденцев грубый, упрощенно-примитивный, насыщенный криминально-жаргонной, блатной, вульгарной лексикой. Достаточно сложным языком обладают только «Прежние», они, в отличие от «перерожденцев» и «голубчиков», способны к выработке и передаче информации, к усвоению и передаче культуры, к чтению, в конце концов. А «идеальный постмодернистский читатель», каковым в романе является Бенедикт, просто не владеет тем языком, который позволил бы ему освоить полученное культурное наследие. Таким образом, предметом изображения в романе оказывается судьба русской литературной традиции в эпоху, последовавшую за культурным и литературным постмодернистским Взрывом, и судьба языка, его «мутация» главное последствием взрыва по словам самой Толстой. ПРОСТРАНСТВЕННЫЕ КООРДИНАТЫ ХУДОЖЕСТВЕННОГО МИРА В РОМАНЕ Т. ТОЛСТОЙ «КЫСЬ» С.Ю. Воробьева: «Мир интересует постмодернистов как форма нашего знания о нем и предстает как реальность знаков – текстуализируется, семиотизируется, актуализируется как виртуальность-гиперреальность», – отмечает Е.Б. Скоропанова. В романе Толстой показан (возможно, в травестийном переворачивании традиционных набоковских сюжетов) процесс становления постмодернистского сознания. Именно поэтому, как отмечает Ольга Кабанова, в романе нет «так называемого авторского слова, авторской интонации». Три составляющие, необходимые для того, чтобы этот процесс состоялся, представлены в романе Т. Толстой: 1) мир, который превратился в текст (пространство мира действительно сужается до библиотеки-текста); 2) примитивно-неискушенное сознание, не отягощенное рефлексией над сакральностью авторского слова; 3) отсутствие авторитетного, способного упорядочить этот мир кода («эсхатологическая усталость» интеллигенции, ее самоустранение из процесса просвещения «голубчиков» навсегда закрывают путь к утраченной «довзрывной» культуре).
