Ог. Вйпьгелыѵіъ Вйндельбандъ, проф. философін в ъ Страсбургскомъ іімператора Вильгсльма уіш версіітсгІ!. г~ БЬ Гг 1Я V1 т (Рѣчь при вступленіи въ ректорскую должность въ 1894 г.) П ЕРЕВО Д Ъ СЪ ііодъ Н Ѣ М ЕЦ К А ГО редакціей коп. О . И . Ъ Т г ч ііо и ѵ . 20 Изданіе II. Б. СИНЮШИНА, Цѣна , Я 'Х Ш . М ОСКВй. % Т и п о гра ф ія Г. Л исснега и А. Г е ш е л я , ш -к е ш і . 9 . Л И С СН ЕРА и Ю . РО М А ІІА . В о зд в іш еп к а, Кресговоздииженсігій п ер., д. Лисснера. л !о ■ Дозволспо цснзуроіі. Москва, Ш 1 -0 ЕЫСОЕОЧТИІОЕ СОБРАНІЕ! Цѣішой привилегіей является для ректора то, что онъ въ тотъ день, когда празднуется основаніе унпверситета, можетъ занять вниманіе гостей п членовъ послѣдняго какимъ-либо вопросомъ изъ области своей науки; однако, соотвѣтствующая этомуправу обязаиность повергаетъ философа въ совершонно особаго рода раздумье. Конечпо, для него сравнительно легко найти тему, которая, навѣрно, окажется интересной для всѣ х ъ . Но эта выгода въ значительной степени перевѣшивается затрудненіями, вытекающимн изъ особенностей философскаго способа пзслѣдованія. Всякая научная работа имѣетъ своою цѣлыо ввести свой частный предметъ въ болѣѳ широкій кругъ отношеній и рѣшить отдѣлышй вопросъ на основаніи болѣе общихъ принциповъ. Въ этомъ отношепіи философія ничѣмъ не отличается отъ осталышхъ наукъ; по въ то время какъ послѣднія могутъ, съ достаточной для спеціалыіаго изысканія достовѣрностыо, приеимать такого рода принципы за прочно установленные и данные, сущность философіи заключается въ томъ, что подлиннымъ объек-гомъ ея пзслѣдованія служатъ какъ разъ сами нринципы, что она, слѣдователыю, не можетъ выводить своихъ рѣшеній изъ чего-лпбо болѣе общаго, а сама должна всякій разъ давать самыя общія опредѣленія. В ъ философіи, строго говоря, вообіце нѣтъ мѣста для спеціальпыхъ изслѣдованіи: каждая изъ ея частныхъ проблемъ сама собою расширяется до высшихъ и нослѣднихъ вопросовъ. Кто хочетъ философскп говорить о философскихъ вещ ахъ, у того всѳгда должно хватать мужества для универсальной точки зрѣнія, тотъ долженъ также рѣіпиться п на болѣс трудпое дѣло — вывести своихъ слушателей въ открытоо море самыхъ общихъ разсуждѳній, гдѣ человѣкъ подвергаѳтся оиасиости потерять изъ глазъ и изъ-подъ ногъ твердую землю. Въ виду такихъ соображеній, представитель философіи можетъ, конечно, чувствовать нскугаеніѳ или отдѣлаться лишь картиною изъ нсторіи своей пауки, пли прибѣгнуть къ той изъ отдѣлыіыхъ эмнирическихъ наукъ, преподаваніе которой, согласно до сихъ поръ еіце существующимъ академпческимъ иорядкамъ и обычаямъ, тоже лежитъ на его обязанности, именно — къ психологіи. И она въ изобиліи предлагаетъ темьі, которыя затрогиваютъ каждаго, и разработка которыхъ обѣщаетъ тѣмъ болѣе вѣрпые плоды, чѣмъ разнообразнѣѳ взгляды относителыю психологическихъ методовъ и фактовъ, вызванные той живою дѣятѳлыюстыо, какая замѣчается за послѣднія десятилѣтія въ области эгой дисцпплины. Я отказываюсь отъ обоихъ этихъ выходовъ: мнѣ не хотѣлось бы оказать поддержку ни тому мнѣнію, что теиерь уже не существуетъ болѣе философіи, а есть лишь оя исторія, ни тому, будто философія, нолучивъ себѣ новое основаніе отъ К анта, вновь когда-либо можетъ быть втиснута въ узкія рамки той спеціалыюй пауки, которой самъ Кантъ приписывалъ наименьшую среди теоретическихъ днсцинлинъ нознаватѳльную цѣнность. Напротпвъ, нри такихъ обстоятельствахъ, какъ пынѣшнѳе торжѳство, мнѣ кажется моею обязанностыо засвпдѣтельствовать, что философія и въ своей теперешпей формѣ, отбросивъ всякое метафизическоѳ вожделѣпіе, чувствуетъ себя въ силахъ обсуждать тѣ великіе вопросы, которымъ она обязана какъ важнымъ содержаніемъ своей исторіи, такъ и своимъ значеніемъ въ литоратурѣ и свопмъ мѣстомъ въ академической программѣ. И вотъ меия нрелыцаетъ смѣлая задача показать вамъ на примѣрѣ ту движущую силу философскаго пзслѣдованія, благодаря которой каждая частная проблема разрастается до послѣднихъ загадокъ человѣческаго иониманія міра и жизни; при этомъ обнаружится пеобходимость того факта, что каждая попытка вполнѣ ура- зумѣть то, знаніе чего прѳдставляется яснымъ и простымъ, быстро и неизбѣжно приводитъ къ крайнимъ, глубокою тайною объятымъ границамъ нашей познавателыюй способности. Еслп я для этой цѣли избпраю тему изъ логики, въ частности — изъ методологіи, теоріи наукъ, то я дѣлаю это въ томъ убѣжденіи, что здѣсь особѳнно яснымъ, осязатѳльнымъ образомъ должна выступить та внутренняя связь, въ какой работа философіп находится съ работою остальныхъ наукъ. Философія не замыкаотся, чуяедаясь знанія, въ собствепномъ вымышленномъ мірѣ, но пребывала и пребываетъ въ многостороннемъ взаимодѣйствіи со всякимъ жпвымъ познаніемъ дѣйствителыюсти и со всякимъ цѣннымъ содержаніемъ дѣйствительной духовной ишзни: ѳсли жѳ ея исторія есть исторія человѣчѳскихъ заблужденій, то причпною этого было то, что она довѣрчиво принимала въ теоріяхъ отдѣлыіыхъ наукъ за установленныя и достовѣрныя такія ноложенія, которыя и тамъ могли считаться самое большее лишь нарождающѳйся истиной. Эта жизненная связь между философіей и осталыіыми дисциплинами всего яснѣѳ обнаруживается имѳнно въ развитіи логики, которая всегда была не что иное какъ крптпческая рефлексія надъ предварителыю примѣненными формами дѣйствптелыіаго познанія. Никогда не возпикало плодотворнаго метода і і з ъ абстрактныхъ построеній нли чисто формальныхъ разсужденій логиковъ: на долю послѣднпхъ выпадаетъ толысо задача привести къ общѳй формѣ пріемъ, оказавшійся успѣшнымъ въ отдѣлыюмъ случаѣ, и затѣмъ ясно формулировать его значеніе, его познавательную цѣнность и границы ѳго приложенія. Откуда — беремъ имеішо напболѣѳ замѣчательный прнмѣръ — появилось въ современной логикѣ, въ протпвоположность ѳя гречѳской родоначалышцѣ, зрѣлоо иредставленіе о сущностп ипдукціи? ЬІе изъ высокопарной программы, въ которой рѳкомендовалъ и схоластически оиисалъ ее Бэконъ, а изъ рефлѳксіп падъ фактическими результатами, къ какпмъ со времени К еп л ер а и Г а л и л ел привела эта форма мышленія въ частной работѣ естествоиспытателѳй, пріобрѣтая все бблыпую утонченность п совершенство отъ одной отдѣлыюй проблемы къ другой. Но этою же связью, само собою разумѣется, объясняются и характерпстичныя для новѣйшей логикп попытки провести концептуальпо опредѣленныя линіи для разграниченія отдѣльныхъ областей въ разросшемся до такого пестраго разнообразія царствѣ человѣческаго зпанія. ІТреобладаніе, какимъ поперемѣнно пользовалпсь въ научныхъ пнтерѳсахъ новѣйшаго времени филологія, математика, естествовѣдѣніе, психологія п исторія, отражается въ различныхъ построепіяхъ „системы наукъ“ , какъ выражались рапьше, пли „классификаціи наукъ“ , какъ говорятъ теперь. Много вредила при этомъ универсалистпческая тенденція, которая, пгпорируя автономію отдѣлышхъ областей знанія, хотѣла всѣ вопросы подчинить игу одного п того же мѳтода, такъ что для расчлененія наукъ оставались только предметныя, т .- е . метафизическія, точки зрѣиія. Такъ явплись другъ послѣ друга механистическій, гѳометричѳскій, психологическій, діалектическій, а в ъ послѣдпее время эволюціонно-историческій методы, которые обнаруживали притязаніе, выйдя изъ болѣѳ узкихъ предѣловъ своего первоначальнаго плодотворнаго примѣнѳнія, распространить свое господство, по возможности, на всю область человѣческаго знанія. Чѣмъ значительпѣе оказывается противорѣчіе между этими различными направленіями, тѣмъ настоятельнѣе требуѳтъ обдуманной логической теоріи глубоко захватывающая задача — сдѣлать правильную оцѣнку названпыхъ методовъ и, съ помощью общпхъ опредѣленій теоріи познапія, безпристрастно размежевать сферы ихъ господства. Надѳжда на это не лишѳна основанія. Еантъ отграничилъ въ методологическомъ отношеніи философію отъ математики, а въ принципѣ и отъ психологіи. Съ тѣхъ поръ X IX столѣтіѳ, обнаруживая нѣкотороѳ ослаблѳпіе впачалѣ чрезмѣрно напряженпой философской дѣятелыюсти, нережило тѣмъ большее разнообразіе стремленій и движеній въ области отдѣльныхъ наукъ: при обработкѣ многочпсленныхъ новыхъ и въ новой формѣ поставленныхъ проблѳмъ методологическій аппаратъ иретѳрпѣлъ всестороннео измѣнеиіе и въ никогда дотолѣ невиданиой степени одновремеппо и расширился, п услояшплся. ІІри этомъ различные пріемы многократно переплелнсь другъ съ другомъ, и ѳслп затѣмъ все-такп каждый изъ нихъ въ отдѣлыюсти требуетъ для себя господствующаго пололсенія въ соврѳменномъ общемъ иопиманіи міра и жизни, то какъ разъ отсюда и возиикаютъ для теоретической фило* софіи новые вопросы. ІІа эти-то пменно вопросы я и хочу обратить ваше вниманіе, хотя и не собираюсь нодвергнуть ихъ исчерпывающему обсужденію. Едва ли надо упоминать, что подраздѣлепіѳ наукъ, какое я имѣю здѣсь въ виду, не можетъ совпадать съ ихъ распрѳдѣленіемъ по факультетамъ. Иослѣднѳе было обусловлено практическими задачами университетовъ и ихъ историческимъ развитіемъ. При этомъ практическая цѣль часто соединяла то, что въ чпсто теоретическомъ отиошеніи надлежало бы разъединить, и разрывала то, что, безъ нѳя, слѣдовало бы тѣсно свазать; тотъ жѳ самый мотивъ много разъ сплавлялъ воѳдино собственно научныя дисциплины съ дисциплинамп практпческими и техническими. ІІѳ надо, одпако, думать, будто все это послужило въ ущербъ научной дѣятелыюсти: напротивъ, практичѳскія отношепія и здѣсь имѣли своимъ результатомъ болѣе богатое и жпвоѳ взаимодѣйствіе между различными областями труда, чѣмъ это, быть можетъ, случилось бы при болѣѳ абстрактпомъ сочетаиіи однороднаго, какоо имѣѳтъ мѣсто въ академіяхъ. Тѣмъ не менѣе, перетасовки, какимъ за послѣдиія десятилѣтія подверглось факультѳтское устройство нѣмецкихъ университетовъ, въ особенностн относительно нрежняго Гасиііаз агііиш , указываютъ на нѣкоторую тенденцію придавать большѳе значеніе методологпческимъ мотивамъ дѣленія. Если слѣдовать этимъ мотивамъ лишь в ъ силу тѳорѳтическихъ соображеній, то прежде всего надо призпать состоятельнымъ взглядъ, противопоставляющій философію, а такжѳ все-такп, конечно, и математику эмпирическимъ наукамъ. Обѣ первыя дисциилины можно соединить вмѣстѣ подъ стариннымъ названіемъ „раціоналыіыхъ" наукъ, хотя и въ оченг. раз- личномъ смыслѣ слова, ие иодлежащѳмъ здѣсь ближайшѳму разъяснѳнію. Для насъ достаточео выразить ихъ общность въ отрицательной формѣ, указавъ на то, что самп онѣ не направлееы непосредственно па познаніе чего-нибудь даннаго въ опытѣ, хотя добытые ими результаты могутъ іі должны быть примѣняемы съ этой цѣлью въ другихъ паукахъ. Этому матеріальному моменту соотвѣтствуетъ съ формальной стороны тотъ логпческій общій признакъ, что обѣ онѣ — и философія, и математика — никогда пе опираются въ своихъ утверждѳніяхъ на отдѣльныя воспріятія или на болынія совокупности воспріятій, какъ бы нп коренился фактпческій, психо-генетическій поводъ къ ихъ изслѣдованіямъ и открытіямъ въ эмпирическихъ мотивахъ. Подъ эмпирическими же мы разумѣемъ тѣ науки, задача которыхъ заключаѳтся въ познаніи какой-либо данной н доступной для воспріятія дѣйствителыіости; ихъ формальный критерій состоитъ, стало-быть, въ томъ, что опѣ, для обоснованія своихъ результатовъ, на ряду со всеобіцими аксіоматическими предположеніями и одинаково для всякаго познанія потребной правпльностыо нормальнаго мышленія непремѣнно нуждаются еще въ установленіи фактовъ путемъ воспріятія. Для подраздѣленія этихъ направленныхъ на познаніе дѣйствителыюсти дисцнплинъ въ иастояіцеѳ врѳмя принято проводить линію между науками о природѣ (естествѳнными) и наукамп о д у х ѣ : въ такой формѣ я счнтаю это дѣленіе неудачнымъ. Противоположеніе природы н духа по ихъ сущности стало господствующимъ при закатѣ античиаго и на разсвѣтѣ средневѣкового мышленія, н оно въ полной рѣзкостн было проведено въ новѣйшей метафизикѣ, начиная съ Д ек арт а и Спинозы до Ш еллинга и Г егеля . Если я вѣрно сужу о направлѳніи современной философіи и вліяніи гносеологической критики, это разграниченіе, нрочно сохраняющееся въ общепринятомъ способѣ представленія н выраженія, не можетъ ужѳ теперь считаться столь несомнѣннымъ и самоочевиднымъ, чтобы его безъ дальнихъ словъ положить въ оспову классификаціи. Къ тому же, такая противоположность объектовъ не совпадаетъ съ противоположностью познавательныхъ пріемовъ. Правда, Локкъ свелъ карт езіанскій дуалнзмъ къ субъективной формулѣ, впѣшнему н внутреннему воспріятію — з е т а ііо п и ге/іесііо п , которыя должпы быть противопоставлены другъ другу, какъ два особые оргапа для познапія: съ одной стороны — тѣлеснаго внѣшняго міра, природы, а съ другой — внутренняго духовнаго міра; но, опять-такн, гносеологпчѳская критика новѣйшаго врсмени, пожалуй, болѣѳ чѣмъ пошатнула это воззрѣніе, и право прппимать „впутреннее воспріятіѳ“ въ качествѣ особаго способа познанія, по крайней мѣрѣ, подверглось силыюму сомнѣпію. Да и на то отнюдь нельзя согласпться, будто факты такъ называѳмыхъ наукъ о духѣ имѣютъ своимъ осиованіемъ псключителыю внутреннее воспріятіе. Особенно же ярко обнаружпвается несовпаденіе матеріалыіаго н формальнаго принцпповъ дѣленія въ томъ, что среди естественныхъ наукъ п наукъ о духѣ не находитъ себѣ мѣста столь ваяшая эмпирическая дисциплина, какъ психологія: по своему предмету опа можетъ быть характеризована лишь какъ наука о духѣ и въ извѣстномъ смыслѣ даже какъ основа всѣ хъ остальныхъ наукъ о немъ; между тѣмъ, всѣ ея пріемы, ѳя мѳтодологпческій арсеналъ съ начала до конца принадлежатъ естественнымъ наукамъ. Поэтому-то и могли прилагаться къ ней иногда такія пазванія, какъ „естественная наука внутренняго чувства“ или даже „естествѳнная наука о ду хѣ “ . Подраздѣлѳніе, сопряженное съ такими затруднѳніями, не обладаетъ прочностью, свойственною систем ѣ: однако, для нріобрѣтенія нмъ такого свойства достаточно, быть можетъ, лишь иезпачптельныхъ измѣнеиій въ опредѣленіп понятія. В ъ самомъ дѣлѣ, въ чемъ состоитъ методологическое родство между психологіей н естественными науками? Очевидно, въ томъ, что и первая, и послѣднія устанавлпваютъ, собираютъ и обрабатываютъ свои факты лишь съ той точки зрѣнія и съ тою цѣлью, чтобы понять изъ ннхъ общую закономѣрность, какой этп факты подчпнены. Прп этомъ, конѳчно, разница предметовъ влечетъ за собой болыпую разницу въ особыхъ методахъ для установленія фактовъ, въ родѣ и сиособѣ ихъ индуктивной утилизаціи и въ формулахъ, ісъ какимъ можно привести наидѳнпые законы. Тѣмъ не менѣе, и въ этомъ отпошеніп разстояніе между гісихологіей и, напримѣръ, химісй едва ли больше, чѣмъ между механикой и біологіей; но — чтб здѣсь важно — всѣ эти матеріалышя отличія далеко отступаютъ передъ логической однородностью, какую являютъ всѣ эти дисциплипы относитѳльно формальнаго характера своихъ иознавателыіыхъ цѣлей: онѣ всегда иіцутъ законы событія, будетъ ли этимъ событіемъ двпженіе тѣлъ, превращеніе вѳществъ, развитіо органической жизни, или ироцессъ представливанія, чувствованія и хотѣнія. Напротивъ, большииство тѣхъ эмпирпческихъ дисциплинъ, которыя иначе отмѣчаются, именно какъ науки о духѣ, явно наиравлено на то, чтобы дать полное и исчерпывающее представленіе объ отдѣлыюмъ, болѣе илп монѣе широкомъ проявленіи однократной, ограпиченной во времепи дѣйствительности. И здѣсь обнаруживается чрезвычайное разнообразіе прѳдметовъ и осѳбенныхъ пріѳмовъ, съ помоіцью которыхъ люди доходятъ до ихъ понимапія. Тутъ дѣло идетъ, напримѣръ, о какомъ-нибудь едипичномъ событіи или о связномъ рядѣ дѣяпій и судебъ, о существѣ и жизпи индивидуалыіаго человѣка или каісого-нибудь цѣлаго народа, объ особенностяхъ и развитіи какого-пибудь языка, религіи, правового порядка, литѳратурнаго, художѳствепнаго или паучнаго произведенія, и каждый изъ этихъ вопросовъ требуетъ соотвѣтственной своему особому характеру разработки. Но познавательная цѣль постоянно заключается здѣсь въ томъ, чтобы воспроизвести и ионять фактическую картину человѣческой жизни, имѣвшую мѣсто въ однократной дѣйствительности. Я сно, что тутъ подразумѣвается вся совокупность истори* ческихъ дисциплинъ. ІІередъ нами, слѣдовательно, чисто методологическое, на точныя логическія понятія опирающееся подраздѣлѳпіе эмпирическихъ наукъ. Принципомъ дѣленія служитъ формалыіая сторона ихъ познаватѳлышхъ цѣлей: однѣ изъ нихъ ищутъ всеобщіе законы, другія — частныс историческіе факты; говоря языкомъ формальпой логики, цѣль однѣхъ есть общеѳ, аподиктическое сужденіе, цѣль другихъ — едипичное, ассерторическое предложѳніе. Такимъ образомъ, различіе это находится въ связи съ тѣмъ важпѣйшимъ и рѣшительпымъ для человѣческаго разсудка отношеніемъ, которое Сократъ призналъ за основпое явленіе всякаго научнаго мышленія, — съ отношеніемъ общаго къ частному. Отсюда возникли два направлѳнія въ античной мѳтафизикѣ: Платонъ хотѣлъ видѣть реальность въ неизмѣнныхъ родовыхъ понятіяхъ, А ри ст отель — въ цѣлесообразпо развивающихся единичныхъ существахъ. Новѣйшее естествознаніе научило насъ опредѣлять сущее посредствомъ постоянной необходимостп случающихся съ ппмъ событій: па мѣсто платоновской пдеи оно поставило законъ природы. Такимъ образомъ, мы моясемъ сказать, что эмпиричѳскія науки ищутъ въ позианіи дѣйствнтельности или общее, въ формѣ ѳстественныхъ законовъ, или же инднвидуальное, въ исторически оиредѣленномъ образѣ; одна часть ихъ разсматриваѳтъ всегда остающуюся одинаковой форму, другая — однократное, опредѣленное въ себѣ содержаніѳ дѣйствительнаго явленія. Однѣ суть иаукп о законахъ, другія — науки о событіяхъ: первыя учатъ, чтб было всѳгда, вторыя — чтб было однажды. ІІаучиое мышленіе — еслп позволительпо ввѳсти здѣсь новые техиическіе термины — въ одномъ случаѣ пмѣетъ н ом от ет ическій, въ другомъ и діограф ическій характеръ. Если мсе мы хотимъ держаться обычнаго способа. выражѳпія, то мы можемъ говорпть впредь въ этомъ смыслѣ о противопололсности естественнопаучныхъ н историческихъ дисциплипъ; не надо только упускать изъ виду, что въ такомъ методологичѳскомъ смыслѣ психологія всецѣло относится ісъ естествеинымъ наукамъ. Вообщѳ же надлежитъ помнить при этомъ, что такая методологическая противопололсность классифицпруетъ лишь способъ обработки, а не само содержаніе знанія. Остается нозможііымъ и оказывается на дѣлѣ, что одпи и тѣже воиросы одновременно допускаютъ какъ номотетическое, такъ и идіографическое нзслѣдованіѳ. Это связано съ тѣмъ, что протпвоположность постоянпаго и однократпаго нѣкоторымъ образомъ относительна. То, что не претерпѣваѳтъ нпкакихъ пепосредственно вамѣтныхъ пзмѣненій въ теченіѳ очень большихъ промежутковъ времепи н потому со стороны своихъ неизмѣнныхъ формъ можетъ быть изучаемо номотетически, тѣмъ не менѣе, съ болѣе широкой т о ч к і і зрѣнія все-таки можетъ оказаться имѣющимъ силу лишь для ограниченпаго періода, т .- е . одпократнымъ. Такъ, напримѣръ, какой-нибудь языкъ во всѣ хъ своихъ отдѣльныхъ прпмѣненіяхъ подчиняѳтся своимъ формальнымъ законамъ, которые остаются тѣ жѳ при всякомъ измѣненіи выраженія; но, съ другой стороны, весь этотъ особый языкъ, вмѣстѣ со всей своей закономѣрпостью формы, все-таки есть лишь однократное, преходящее явленіе въ жизнн чѳловѣческой рѣчи вообще. То же самое приложимо къ физіологін тѣла, къ геологіи, въ пзвѣстномъ смыслѣ даже къ астрономін, н такимъ путемъ въ область естественныхъ наукъ вторгается историчѳскій пршщипъ. Классическпмъ примѣромъ этого служитъ наука объ оргаппческой природѣ. В ъ качѳствѣ снстематшш, оиа имѣетъ номотетическій характѳръ, такъ такъ тнпы живыхъ существъ всегда оставалпсь одинаковыми за два тысячелѣтія нрошлаго человѣческаго наблюдѳнія, и она можетъ считать эти типы закономѣрной формой жизнн. Въ качѳствѣ же псторіи развптія, она изображаетъ все чередованіе земныхъ организмовъ, какъ постепонно воплощающійся съ теченіемъ времѳнн процессъ эволюціи илп превращенія, относителыю новторенія котораго на какомъ-нибудь другомъ міровомъ тѣлѣ мы не можемъ заключнть не только съ увѣренностыо, но даже хотя бы съ вѣроятностью: здѣсь это — идіографическая, нсторическая дисциплина. Уже Еант ъ, предначертавъ понятіе совремѳнной эволюціонпой теоріп, назвалъ того, кто дерзнетъ на такое „приключеніе разума", будущимъ „археологомъприроды". Если мы спросимъ, какъ относнлась до сихъ поръ къ этой рѣшнтелыюй противоположности, существуюіцей между спеціальными науками, логичоская теорія, то мы какъ разъ нападемъ на пунктъ, гдѣ эта послѣдняя и посейчасъ всего болѣе нуждается въ реформѣ. Во всемъ ея развитіи обнарулшвается самое рѣшительное предпочтеніе номотетнческихъ формъ мышленія. Это, конечно, вполпѣ естественпо: такъ какъ всякое пужное пзысканіе и доказательство совершается въ формѣ понятій, то ближайшимъ и важнѣйшимъ интересомъ всегда будетъ обладать для логики изслѣдованіемъ сущностп, обоснованія п прнмѣненія того, что имѣетъ всеобіцій| характеръ. Сюда присоедипяется ѳіце дѣйствіе нсторическаго прошлаго. Греческая философія возппкла пзъ естественнонаучныхъ зачатковъ, нзъ вопроса о (рѵоід, т .- е . о непзмѣнномъ бытіи въ смѣнѣ явленій; подобнымъ же путѳмъ — чѳму содѣйствовало также посредничество исторической традиціи въ эпоху возрожденія — и новѣйшая философія достпгла самостоятелыюстп, оппраясь на естествознаніе. ІІоэтому, логическая рефлексія необходимй? должна была обратиться прежде всего па номотетическія формы мышленія, отъ которыхъ п паходились постоянно въ завпсимости ея общія теоріп. Это продолжается п теперь. В се нашѳ традиціонное учѳніе о понятіи, сужденіи и заключеніп все еще выкроено но аристотелевскому принцппу, согласно которому средоточіемъ логическаго изслѣдованія служитъ обіцее предложеніѳ. Достаточно раскрыть какой-ннбудь учебнпкъ логпки, чтобы убѣдиться, что не только значнтельное болыпинство прпмѣровъ выбрапо тамъ изъ математическпхъ іі естѳствѳннонаучпыхъ дисциплинъ, но что и тѣ логики, которые обнаруживаютъ полное пониманіе своеобразности историчѳскаго изысканія, все-таки обраіцаются за послѣднимп опорнымн пупктами своихъ теорій къ помотетическому мышленію. Желательно было бы хотя къ этому замѣтно сіце очень мало поползновеній, — чтобы логическая рефлексія, сумѣвъ деталыю постичь формы изслѣдованія природы, точно такъ же отдала бы должное и великой исторической дѣйствительности, которая сама скрывается въ историчѳскомъ мыгалѳніи. А пока разсмотримъ пѣсколько блпже отношеніѳ мѳжду номотетическпмъ н идіографическпмъ зпаніѳмъ. Какъ уже сісазано, общее свойство ѳстественнонаучнаго н историчѳскаго изслѣдованія заключается въ нхъ эмнирическомъ характерѣ: оба онп имѣютъ исходнымъ пунктомъ — на языкѣ логикп: посылками своихъ доказательствъ— опыты, факты воспріятія; и въ томъ они также сходятся, что ни то ни другое пе можетъ довольствоваться фактами, которыѳ папвный человѣкъ считаетъ столь обыденнымъ опытомъ. Оба нулсдаются для своей основы въ научно очпщенномъ, критическп провѣренномъ и на оселкѣ обобщенія испробованномъ опытѣ. Подобно тому какъ падо тщателыю воспитывать свои органы чувствъ для установленія тонкнхъ разлнчій въ формахъ близко родственныхъ между собой живыхъ сущѳствъ, для успѣшнаго пользованія микроскопомъ, для точнаго воспріятія одноврѳменностп между ударомъ маятнпка п остановкой стрѣлки, — въ такой же мѣрѣ требуется упорное изучѳніе п для того, чтобы опредѣлять особенности рукописи, наблюдать стиль писателя или уловить духовный горизонтъ и кругъ интересовъ какого-либо псторическаго источника. ІТриродная способность человѣка къ тому и другому по болыпѳй части бываетъ одинаково ііесоверпіеіша, и если преѳмственная паучная дѣятельность выработала въ обоихъ направленіяхъ массу тонкихъ и тончайшихъ искусственныхъ пріемовъ, которые практически усвоиваетъ всякій вповь посвящаѳмый въ науку, то каждый такой спеціальный методъ основывается, съ одной стороны, на реалышхъ данныхъ, уже установленныхъ или, по крайней мѣрѣ, принятыхъ въ видѣ гипотезы, а съ другой — на логическихъ отношеніяхъ часто очень сложнаго характера. Здѣсь опять-такп надо замѣтпть, что до снхъ поръ логика гораздо болѣе интерѳсовалась номотетическпмъ, чѣмъ идіографическимъ иаправленіемъ. Методологическому значѳнію точныхъ сиарядовъ, теоріи эксперимента, опредѣленію вѣроятности изъ многократныхъ паблюденій того же самаго объекта и тому подобнымъ вопросамъ носвящены подробныя логическія изслѣдованія, тогда какъ аналогичныя проблемы псторической мѳтодологіи пользовалпсь со стороны философін несравненно меньшимъ внпманіемъ. Это находится въ связи съ тѣмъ, что — какъ естественно было бы ожидать и какъ подтверждаетъ исторія — философская и естественнонаучная талантливость и продуктивность встрѣчаются вмѣстѣ гораздо-гораздо чаще, чѣмъ философская п историческая. Тѣмъ не менѣе, было бы чрезвычайпо важпо для общей теоріи позпанія выдѣлить логическія формы, но которымъ совершается въ историческомъ изыскапіи обоюдная критика воспріятій, формулировать „нравила пнтерноляціи" гипотезъ и такимъ образомъ п здѣсь также опродѣлить ту роль, какая въ зданіи міропознанія, всѣ части котораго взаимпо другъ друга поддерживаютъ, прпнадлежитъ фактамъ, и какая — общпмъ предположеніямъ, служащимъ для нхъ истолкованія. Здѣсь, однако, конечный прпнципъ всѣхъ эмпирическихъ науісъ въ сущности тотъ же самый, именно— полное согласіе всѣхъ элементовъ прѳдставленія, касающнхся одного и того лсе предмета: разница между естествознаніемъ и исторіей начинается лишь тамъ, гдѣ дѣло идетъ объ утилизаціи фактовъ съ познавательною цѣлью. Какъ мы уже видѣли, первое ищѳтъ законовъ, вторая — образовъ. В ъ одномъ мышленіе стремится отъ установленія частнаго къ пониманію общихъ отношепій, въ другой — его удѳрживаетъ на сѳбѣ любовная отдѣлка частпаго. (Для естествопспытателя отдѣлыіый данный объектъ его наблюдѳнія никогда пе пмѣетъ научнон цѣнности самъ но с е б ѣ : онъ нулсдается въ немъ лпшь постолысу, носісолысу можетъ считать себя въ правѣ разсматрпвагь его какъ типъ, какъ спеціалыіый случай родового понятія, и развивать изъ него послѣднее; опъ обращаетъ въ немъ вниманіе лишь па тѣ нризнаки, которые нригодны для уразумѣнія закономѣрнаго общаго. Для историка лсе задача состоитъ въ томъ, чтобы вновь воокресить въ формѣ ндѳальной дѣйствитѳльностн картину прошлаго, во всѣхъ ея и іі д и видуальныхъ чертахъ.^ Онъ должепъ выполнить по отнош ен ш .к ъ тому, чтб было въ дѣйствительности, ту же самую задачу, которую художннкъ выполняетъ по отпошеніюкътому, чтб представляется въ его фаптазіи. Вотъ въ чсмъ коренптся родство псторическаго творчества съ эстетпческимъ п историческихъ дисциплипъ съ беллетристикой. Отсюда слѣдуетъ, что въ естествеипонаучномъ мышленіи преобладаетъ паклонность къ абстракціи, а въ нсторнческомъ, напротивъ, — къ наглядпости. Это утвержденіе покажется неожиданнымъ лишь для того, кто привыкъ матеріалпстически ограничиватьпонятіе созерцапія физическимъ воспріятіемъ того, что въ данное время дѣйствуетъ на органы чувствъ, п кто забываетъ, что наглядность, т .- е . ипдивидуалыіая жизненпость пдеалыюй дѣйствнтелыюстп, точнотакъж е сущ ествуетъ для духовпаго взора, какъ и для взора тѣлѳснаго. Конечно, такого рода матеріалпстическій взглядъ широко распространѳнъ въ пастояіцѳѳ время, и онъ наводнтъ на доволыю серіозныя опасенія. Чѣмъ болѣе человѣкъ привыкаетъ во всѣ хъ случаяхъ возбужденія представленій возможно ббльшую роль прпписывать осязанію и зрѣнію, тѣмъ болѣе, благодаря чрѳзмѣрности рецептивнаго наблюденія, способпость самодѣятелыіаго созерцанія подвергается опасностп атрофироваться отъ недостатка упражненія, — а затѣмъ начинаютъ удивляться, почему чувствѳнная фантазія оказывается лѣнивой и безнлодной, коль скоро она не можетъ фпзически осязать ц видѣть. Это одинаково справедливо какъ для педагогики, такъ и для искусства, особенно драматическаго, гдѣ въ настоящее время всѣми силами стараются настолысо занять глаза, чтобы ничего пе осгавалось для внутренняго созерцанія поэтическихъ образовъ. Тотъ фактъ, что сила естествознанія лежитъ на сторонѣ абстракцій, а сила нсторіи— на сторонѣ паглядности, станетъ еще очевиднѣе, еслп сравнить рѳзультаты, добываемые изслѣдованіемъ въ той и другой области. Какъ бы ни была тонка работа падъ понятіями, въ которой нуждается псторическая критика при переработкѣ преданія, все-такп ѳя послѣдняя цѣль всегда заключается въ томъ, чтобы изъ массы матеріала извлечь подлинную, полную жизненной рельеф- ности картину прошлаго; то, что она даетъ, это — образы людей и человѣческой лсизни со всѣмъ богатствомъ ихъ своеобразныхъ формъ, съ сохраненіемъ всей ихъ индивидуальной жизненностп. Такимъ образомъ, устами исторіи обращаются къ намъ, возникнувъ изъ забвепія кь новой лсизни, исчѳзнувшіе языки и исчезнувшіѳ народы, ихъ вѣрованія и обычаи, пхъ борьба за власть и свободу, ихъ поэзія и мышленіе. Какъ отличается отъ этого тотъ міръ, который создаетъ передъ нами естествознаніе! Какъ бы ни были наглядны его исходпые пункты, его познавательная цѣль есть теорія, въ послѣднемъ сч е т ѣ — математическая формулировка законовъ движѳнія: съ истинпымъ платонизмомъ покидаетъ опо отдѣльную, возникающую п унпчтожающуюся, чувствѳнную вещь въ ея несуществонпой видимости и стремится къ позпанію нѳобходимыхъ законовъ, съ внѣвременпой непрѳложностью господствующпхъ надъ всѣмъ пропсходящимъ. Полный красокъ чувственный міръ оно превращаетъ въ систему копструктнвныхъ понятій, въ которыхъ хочетъ схватить истинную, скрывающуюся за явленіями сущность вещѳй, въ міръ атомовъ, лпшеішый цвѣта п звука, безъ всякаго земного букета чувственныхъ качествъ, — тріумфъ мышленія надъ воспріятіемъ. Равнодушное къ нреходящему, оно пребываегъ въ областн вѣчно самому себѣ равнаго: не на измѣнчпвоѳ, какъ таковое, направлены его помыслы, а на пеизмѣшіую форму измѣненія. ІТо если такъ глубока противоположность между обоими вндами опытныхъ наукъ, то понятно, ночему между ними должна была возгорѣться и возгорѣлась борьба изъ-за господства надъ общимъ воззрѣніемъ человѣка на міръ п жизнь. Спрашивается: что важнѣѳ для общей цѣли пашего познанія, ознакомленіе лн съ законами, или— съ событіями; попимаиіе ли общей внѣвременной сущности, илн едипичпыхъ врѳмеішыхъ явленій? Заранѣе ясно, что этотъ вопросъ не можетъ быть рѣшѳнъ безъ отношенія къ послѣднпмъ цѣлямъ научной работы. Лишь мимоходомъ коснусь я здѣсь внѣшной оцѣнки 110 Испщші н іч тсствовіьдіыіів. 2 степѳнн полезности. Съ этой точкп зрѣнія оба направленія въ мышленіи имѣютъ за себя одннаковое оправданіе. Знапіе обіцихъ законовъ всюду обладаетъ тѣмъ практическпмъ зпаченіемъ, что дѣлаетъ возможнымъ предвидѣніо будущпхъ оботоятельствъ н цѣлесообразное вмѣшательство человѣка въ ходъ вещей. Это одинаково относится какъ къ движеніямъ впутрѳнняго міра, такъ и къ движеніямъ матеріальнаго впѣшняго міра: въ послѣднемъ, особенно, пріобрѣтениыя черезъ номотетическое мышленіе свѣдѣнія позволяютъ устраивать тѣ орудія, благодаря которымъ человѣкъ пріобрѣтаетъ непрерывно возрастающую власть надъ природой. ІІо не въ меныпей мѣрѣ всякая планомѣрная дѣятѳлыюсть въ общественной человѣческой жизни должна считаться и съ опытомъ псторичѳскаго знанія. Человѣкъ — какъ можно перефразировать античноѳ изреченіѳ — есть животное, имѣющѳѳ исторію. Его культурная жизнь есть историческая связь, которая отъ поколѣнія къ поколѣнію становится все плотнѣѳ: кто хочетъ принимать живое участіѳ въ этой послѣдней, у того должно быть пониманіе ея развитія. Разъ эта нить гдѣ-нпбудь порвалась, тамъ, какъ доказано самой исторіѳй, впослѣдствіи придетсясъ болыними усиліями вновь ее отыскивать и привязывать. Если бы въ одинъ прѳкрасный день какое-нибудь стихійпоесобытіе, будь то внѣшнійпереворотъ въ нашей планетѣ, пли внутренній переворотъ въ человѣческомъ мірѣ, погубило современную культуру, то мы можемъ быть увѣрѳны, что позднѣйшія поколѣнія съ такимъ же рвеніемъ стали бы откапывать ея слѣды, какъ мы откапываемъ слѣды древиости. Уже по этимъ причинамъ должно чѳловѣчество нести свой большой историческій ранецъ, п еслп онъ угрожаетъ стаповпться съ теченіѳмъ времени всѳ тяжѳле н тяжѳле, то у будущихъ вѣковъ не будетъ недостатка въ средствахъ предусмотрительпо и безъ уіцерба для дѣла облегчить его. Но нѳ объ этой пользѣ идѳтъ здѣсь р ѣ ч ь — насъ интерссуетъвнутрѳнняяцѣнностьзпанія. Нѳкасаемся мы, конечно, н того личнаго удовлетворепія, какос доставляютъ пзслѣдователю добываемыя пмъ пстнны просто сами но себѣ. Такого рода субъективное наслажденіе отъ вывѣдыванія, открытія и установленія, въ концѣ концовъ, одинаково присуще всякому зпанію. Мѣра его гораздо менѣе опредѣляется значеніемъ объекта, чѣмъ трудностью его изслѣдованія. ІІѢтъ, однако, сомнѣнія, что, сверхъ того, существуютъ объѳктивныя и все-таки чисто теоретическія различія въ познавательной цѣнности предметовъ: ея мѣрою служитъ не что нное какъ степѳнь, въ какой опи способствуютъ познапію въ его цѣломъ. Кдиничноѳ явленіе остается предметомъ празднаго любопытства, если оно не можетъ стать камнемъ для построенія чѳго-либо болѣо общаго. Такимъ образомъ, въ научпомъ смыслѣ улсе „ф актъ“ есть понятіе телеологическое. ІІе всякая любая дѣйствителыюсть есть фактъ для науки, а толысо лишь та, откуда послѣдняя — коротко говоря— можетъ чему-нибудь поучиться. Это въ особенности справедливо по отношенію ісъ исторіи. Случается очень многое такое, чтб не представляетъ собою историчѳскаго факта. То обстоятельство, что Г ёте въ 1 7 8 0 году завелъ у себя въ комнатѣ звонокъ и дверной ключъ, а 2 2 февраля такжо ящиісъ для записокъ, документально доказывается дошедшимъ донасъ вполнѣ подлиннымъ счетомъ слесаря: это, стало-быть, въ несомнѣннѣйшей степени истинно и достовѣрно, т .- е . ироизошло на самомъ дѣлѣ, а между тѣмъ это не есть историческій фактъ — ни литературно-историческій, нп біографичсскій. Съ другой стороны, впрочѳмъ, пе надо забывать, что внутри извѣстныхъ границъ нельзя заранѣѳ рѣшить, будетъ ли отдѣлыюе явленіе, представляющееся въ наблюденіи или предавіи, обладать этимъ значеніемъ яфакта“ , илп пѣтъ. Поэтому, наука должпа поступать такъ, каісъ дѣлалъ Г ё т е въ своей глубокой старостп: захватывать и складывать то, чѣмъ она можетъ овладѣть, радуясь отъ мысли, что она не упускаетъ нпчего, чѣмъ она могла бы когда-нибудь воспользоваться, н отъ падежды, что работа грядущихъ поколѣній, поскольку ей не помѣшаютъ въ этомъ впѣшнія случайности при нерѳдачѣ, будетъ подобна болыпому ситу, удерживая то, чтб годно, п пропуская то, чтб безполезно. 2 * II о эта существевная цѣль всякаго едпнпчнаго познапія — входить въ составъ какого-либо значительнаго цѣлаго — отнюдь нѳ ограничиваѳтся индуктпвнымъ подведеніемъ частнаго подъ родовое понятіе или подъ общее сужденіе: она достигается такжо тамъ, гдѣ отдѣльный признакъ выстуНаетъ, какъ ваяшая составная часть жнвого цѣлаго созерцанія. Сосредоточеніе жѳ вниманія на родовомъ есть односторонность, свойствепная греческому мышленію, отъ длейцевъ до П лат он а, который какъ истинное бытіе, такъ и истииное нознапіѳ впдѣлъ лпшь въ общемъ. Отъ него она сохранилась п до нашихъ дней, когда защитникомъ этого предразсудка выступилъ Ш оп еш ауэръ , не признавъ за исторіей значеиія истинной науки, на томъ основапіи, что опа постояно запимается частнымъ и никогда— общимъ. ІЗполнѣ, конечно, справедливо, что чѳловѣческій разсудокъ въ состоянін представить многое за разъ лишь благодаря тому, что оігь схватываѳтъ общеѳ содѳржаніе въ разрозненномъ частномъ, а чѣмъ болѣе онъ прп этомъ стремится къ понятію и закопу, тѣмъ болѣе долженъ онъ отброснть, забыть и игнорировать единичное. Мы впдпмъ это тамъ, гдѣ дѣлается спецпфически современная попытка „превратить исторію въ естѳственную пауку“ , какъ предлагаетъ это такъ называемая нозитивная фплософія исторіи. Что же остается, въ концѣ копцовъ, при подобной индукціи отъ законовъ народной жизни? Два-три тривіалышхъ общихъ мѣста, которыя могутъ быть допущены лишь при условіи тщатѳльпаго аналпза ихъ многочисленныхъ псключеній. Въ нротивность этому, падо твердо помішть, что всякій иптересъ и крптерій, всякая оцѣнка связапа у человѣка съ едипичнымъ и однократнымъ. Достаточно нодумать, какъ быстро прнтупляется нашѳ чувство, коль скоро его объектъ умножается или оказывается однимъ прпмѣромъ изъ тысячи однородныхъ. „Опа не первая“ , сказапо въ одномъ изъ самыхъ страшныхъ мѣстъ „Ф ауста". В сѣ наши предпочтенія корепятся въ однократности, песравпенности объекта. На этомъ основывается учѳніе Спинозы о преодолѣніи движеній чув- ства посредствомъ познапія: вѣдь для него нознаніе есть иогруженіе частпаго въ общее, одпократнаго въ вѣчное. ІІо въ какой степенн всякая жизненная оцѣнка зависитъ у чѳловѣка отъ едипичностп объекта, это особенно обнаруживается въ нашемъ отпошеніи къ личностямъ. Развѣ не невыпосима мысль, что любимое, чтимое существо молсетъ существовать хотя бы только еще одннъ разъ совершенно въ томъ же вндѣ? Р азвѣ пе страшпо, развѣ молшо прпмириться съ тѣмъ, чтобы въ дѣйствителыіости имѣлся еіце второй экземпляръ насъ самихъ съ этими нашими пндивидуальными особенностями? Отсюда ужасъ и сверхъестѳственность въ представленіи двойпика, какъ бы онъ ни былъ отдалепъ отъ насъ во временн. Мнѣ всегда было тяжело думать, какимъ образомъ столь эстетичный и тонко чувствуюіцій пародъ, какъ греки, могъ допустить черезъ всю его философію проходящее ученіѳ о томъ, что въ періодическомъ круговоротѣ всѣ х ъ вещей должна также возвра- ' щаться и лнчность со всѣмн ея дѣііствіями и страданіями. Какъ нечалыю обезцѣнивается жизпь, ѳсли она въ такомъ лсе точно видѣ неизвѣстпо сколько разъ уже повторялась н неизвѣстно сколько разъ еще повторится; какъ ужасна мысль, что я. во всей своей индивидуалыюсти, однажды уже точно такимъ же образомъ лшлъ н страдалъ, стремился н боролся, любилъ п ненавидѣлъ, мыслилъ п хотѣлъ, и что когда протечстъ велпкій міровой годъ, и возвратится время, я опять и опять долженъ буду разыгрывать ту же роль на той лсе сценѣ! То, что справедливо относнтелыіо нндпвидуалыюй человѣчѳской лшзнп, вполнѣ можно примѣнить и ко всѳй совокунпостн историческаго процесса: онъ нмѣѳтъ цѣнность лишь въ томъ случаѣ, если о і і ъ одпократонъ. Это — припципъ, который побѣдопоспо отстаивала иротивъ эллипизма христіаиская философія въ патристикѣ. В ъ цеитрѣ ея міровоззрѣпія заранѣе былн поставлепы, какъ однократные факты, падѳніе п искупленіе человѣческаго рода. Здѣсь впервые въ велпкой и сильной формѣ проявплось чувство пеотъемлемаго метафизическаго права исторін на сохраненіс въ людской намяти нрошлаго въ этой сго однократной неповторяемой дѣйствительностн. Съ другой стороны, наоборотъ, идіографическія науки на каждомъ шагу нуждаются въ общихъ положеніяхъ, которыя въ внолнѣ безупречномъ обоснованіи онѣ могутъ заимствовать только изъ номотетическихъ дисциплинъ. Всякое причинное объясненіе какого-либо историческаго процесса предполагаетъ общія представленія о ходѣ вещей вообіцс, и если хотятъ привести историческія доказательства къ ихъ чисто логической формѣ, то они всѳгда получаютъ въ качѳствѣ своихъ основныхъ посылокъ ѳстественные законы явленій, особенно явленій духовныхъ. У кого нѣтъ ннкакого представленія о томъ, какъ люди вообіце мыслятъ, чувствуютъ и хотятъ, тотъ нотерпѣлъ бы неудачу не только прп соѳдиненіи отдѣльныхъ данныхъ въ познаніѳ событій, но уже при критпческомъ установлеиіи фактовъ. При этомъ, конечно, очень замѣчателыю, какъ въ сущностп снпсходительны требованія, предъяляѳмыя исторической наукой къ психологін. Всѣмъ извѣстное обстоятельство, что до сихъ поръ законы душевной жизни могутъ быть формулнрованы лишь въ крайнѳ несовершенной формѣ, никогда не мѣшало исторпкамъ: природное знаніе людей, тактъ и геніальная интуиція давали имъ вполнѣ достаточно средствъ, чтобы понять своихъ героевъ и ихъ поступки. Силыю заставляѳтъ иризадумагься и кажется весьма сомнительпымъ, будетъ ли сопроволсдаться цѣнпыми результатами для нашѳго уразумѣнія дѣйствитѳльной человѣческой жизни проектированная въ новѣйшее время математико-естественнонаучная обработка элементарныхъ нсихическихъ процессовъ ІІесмотря на такую недостаточность въ выясненіи подробностей, отсюда видно, что въ общемъ познаніи, къ которому въ концѣ концовъ должна клониться всякая научная работа, оба названные момента остаются другъ возлѣ друга въ ихъ методологическомъ обособлепіи: нѳподвижпую раму нашей міровой картины образуетъ та общая закономѣрпость вещей, которая стоитъ выше всякой перемѣны и выражаетъ вѣчпо равную сущность дѣйствптелыюсти, а внутри этой рамы развертывается живая связь всѣхъ цѣні і ы х ъ для чѳловѣка единпчпыхъ проявленій, въ которыхъ воплощаются общія формулы. Для обоихъ этихъ моментовъ человѣческаго зпанія нельзя указать одного общаго источника. ІІравда, нричинное объясненіе отдѣльнаго событія путемъ свѳденія ѳго къ общимъ законамъ наталкнваетъ на мысль, что въ послѣднемъ счетѣ должно быть возможпо иа основаніи общей естественной закономѣрности вѳщей понпмать также и псторическое обособлеиіе дѣйствителыіыхъ событій. Такъ, Лейбницъ думалъ, что въ концѣ копцовъ всѣ ф акт ическія ист инп (ѵёгііёз йе ГаіЬ) имѣютъ свое достаточное основаніе въ истинахъ вѣчныхъ (ѵёгііёз ёіегпеііез). ІІо о і і ъ могъ это только постулнровать для божественпаго мышленія, а не доказывать для мышленія человѣческаго. Это можно уяснить себѣ на простой логической схемѣ. При причинномъ разсмотрѣніи всякое частноѳ событіе принимаетъ форму снллогнзма, въ которомъ большая посылка есть естествепный законъ, пногда извѣстное число необходимыхъ законовъ, меныная — данное во времени условіе или совокупность такпхъ условіп, а заключеніе затѣмъ — дѣйствительное единичпое событіѳ. ІІо какъ съ логической сторопы заключительное положеніе предполагаетъ имепно двѣ посылкіі, такъ и событіе предиолагаетъ два рода причинъ: съ одной стороны, внѣвремѳнную необходимость, въ которой выражается пребывающая сущность вещей, а съ другой — частное условіе, наступающѳе въ оиредѣленный моментъ времени. Иричиною взрыва служитъ въ одномъ — номотетическомъ — значеніи природа взрывчатыхъ вещ ествъ, высказываемая намп въ формѣ химико физнческихъ законовъ, а въ другомъ — идіографическомъ — отдѣлыюе движеніе, искра, сотрясеніе п л іі тому подобноѳ. Лишь оба эти момента вмѣстѣ причиняютъ и объясняюгъ событіе, но ни одинъ изъ пихъ не есть слѣдствіе другого: ихъ соѳдиненіе не обосновано въ і і и х ъ самихъ. Подобно тому какъ прн сил- — 24 — ПТеДеИ ІП с а д о . с ^ нг ме,ІЬШал п„ . тк : „ т: , ; с ; г віеи ™ с: і т = г:=р н е = : і = съ гсніальнок простотоГг ргЬлпп „„ ’ пГпоТодТШ ппоб ’ ПаАЪ КОТОрЫМН ТРУ= п = »проблемы о миожественностп прпчинъ" тбм ъ = Гопппп “ ;хг°",иук"’теосрешисс :г ::г с = : г г за^ грі ~ —^ ~ яги в Л Л ;а Г ™ ’” с у щ е с і в у е , 'ъ « р -ч ™ » ГіГпошГу г г °евыо"<1,дЪ о”™ а“ ГГоон”-' і іо л о м у , во всякомъ истопичегкомт, м номъ онытѣ ѵ иасъ гпѵпЯ« а л .. нѣчто песігазаомпй г,ІТ Т ипдивидуальнепостижимый остатокъ — посрѳдствомъ общихъ категорій, и эта ея неуловішость обпаруживается въ наіпемъ сознапіи какъ чувство внѣпричпнностп нагаего сущ оства, т .- е . чувство индивидуальной свободы. В ъ отомъ пунктѣ вознпкло множество мѳтафизическихъ попятій и проблемъ. Какъ ни неудачпы одни, какъ нн несостоятолыш другія, мотпвъ продоллсаетъ сохранять свою силу. Совокупность даннаго во временн является въ невыводимой самостоятельпости на ряду съ обіцѳй закономѣрностыо, по которой оно тѣмъ не менѣе совершается. Содержаніе міровыхъ событій нѳ постижимо изъ ихъ формы. Объ это разбились всѣ попытки вывести съ помощью понятій частноо изъ общаго, „мпогое“ изъ „одного“ , „конечпое" изъ „безконечпаго“ , „бытіе“ изъ „сущпостіі“ . Это — пропасть, которую великія спстемы философскаго мірообъясненія могли лиіиь прикрыть, но не занолнить. Это видѣлъ Лейбницъ, приппсавъ пропсхожденіе вѣчныхъ истинъ божественному разсудку, а истинъ фактическихъ — божественной волѣ. Это впдѣлъ Кантъ, когда онъ въ счастливомъ, но пепостижимомъ фактѣ, что все данное въ воспріятіи приводимо подъ формы интоллекта и потому доступно упорядоченію п понимапію, нашелъ далѳко превосходящее снлы нашего теоретическаго знанія указаніе па божествѳнпую цѣлесообразную систему. На самомъ дѣлѣ, никакое мышленіе не въ состояніи дать дальнѣйтаго разъяснепія по этимъ вопросамъ. Философія можетъ показать, до какихъ предѣловъ простирается позпавателыіая сила отдѣлыіыхъ дисцинлинъ; внѣ же этихъ продѣловъ опа сама не можетъ добыть нпкакихъ объективі і ы х ъ результатовЪ: Законъ и событіс продолжаютъ оставаться другъ возлѣ друга какъ послѣдпія, несоизмѣримыя величины въ нашемъ міропредставленіи. Здѣсь одинъ пзъ пограничныхъ пупктовъ, у которыхъ научпая мысль можетъ ещо только опредѣлить задачу, поставить вопросъ, ясно сознавая, что опа иикогда не будетъ въ силахъ ихъ раярѣшить.