ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ «НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ «ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ» Факультет гуманитарных наук Школа филологии Панасюк Михаил Сергеевич Рассказ И.Э. Бабеля «Гедали »: материалы к комментарию Курсовая работа студента первого курса образовательной программы «Филология» Научный руководитель д-р филологических наук, проф. О.А. Лекманов Москва 2018 Введение. История создания и публикации Рассказ И.Э. Бабеля «Гедали» был опубликован в четвертом номере литературнохудожественного и научно-публицистического журнала «Красная новь» в 1924 году. По замыслу, он входит в цикл рассказов под названием «Конармия», объединённых темой Гражданской войны. Сборник частично основан на дневнике, который автор вел на службе в 1-й Конной армии, под командованием Семёна Будённого во время Советско-польской войны 1920 года. Рассказы писались автором в 1923-1937 годах (бо́льшая их часть — до 1925 года). Прежде чем перейти к пояснениям по поводу публикации, стоит обратиться к истории самого Бабеля, его формированию как писателя. Еврейский одессит, сын торговца, который стал участником в польском походе 1-й Конной армии в качестве корреспондента газеты «Красный кавалерист». Возникает вопрос, как человек, изучавший до шестнадцати лет еврейский язык, Библию, Талмуд, и не знавший отдыха от занятий науками, внезапно оказался в самой гуще революционных событий. Для понимания судьбы и мотивов Бабеля лучше всего прямо обратиться к его автобиографии1. Там мы найдем следующее описание важных этапов в жизни будущего писателя: «Школа моя называлась Одесское коммерческое имени императора Николая I училище…Школа эта незабываема для меня еще и потому, что учителем французского языка был там m-r Вадон. Он был бретонец и обладал литературным дарованием, как все французы. Он обучил меня своему языку, я затвердил с ним французских классиков, сошелся близко с французской колонией в Одессе и с пятнадцати лет начал писать рассказы на французском языке. Я писал их два года, но потом бросил: пейзане и всякие авторские размышления выходили у меня бесцветно, только диалог удавался мне… Потом, после окончания училища, я очутился в Киеве и в 1915 году в Петербурге… Тогда в 1915 году я начал разносить мои сочинения по редакциям, но меня отовсюду гнали, все редакторы (покойный Измайлов, Поссе и др.) убеждали меня поступить куда-нибудь в лавку, но я не послушался их и в конце 1916 года попал к Горькому. Он напечатал первые мои рассказы в ноябрьской книжке «Летописи» за 1916 год…научил меня необыкновенно важным вещам, и потом, когда выяснилось, что с литературой у меня ничего не выходит, и что я пишу удивительно плохо, – Алексей Максимович отправил меня в люди». В люди Бабель отправился на 7 лет, с 1917 по 1924, и только в 1923, по его словам, научился выражать свои мысли «ясно и не очень длинно», и вновь взялся за сочинительство. Впоследствии мы обратимся к этой истории становления еще раз, но в другом контексте иудейском (который в данной работе является основополагающим). В частности, рассмотрим вопрос, мог ли Бабель верить, что именно нееврейский мир может дать ему возможность раскрыться как писателю. В 1914 году Бабель был освобожден от военной службы, однако в октябре 1917-го года он решил стать добровольцем. Таким образом и отправился «в люди», следуя совету Горького. Служил на румынском фронте до 1918 года, заболел малярией и был эвакуирован, после чего вернулся в Одессу. В апреле 1920 года взял себе документы на имя Кирилла Васильевича Лютова – номинально отказался от своей национальной принадлежности. Военным корреспондентом отправился в Первую конную армию Семена Буденного без ведома родных. Это напоминает побег, и побег осознанный, из мира еврейского в мир «иных». Участие Бабеля в событиях русско-польской войны 1920 года также было предопределено его вдохновленностью априорным и декламационным идеализмом революционных идей. Появлению рассказа Бабеля «Гедали» в журнале «Красная новь» способствовало множество обстоятельств. Издание журнала было обусловлено идеологической задачей консолидации разрозненных литературных групп и воздействия на духовно разобщенную интеллигенцию. Руководил изданием профессиональный редактор и литературный критик Александр Воронский2. «Красную новь» издавали тиражом 15 тысяч экземпляров и объемом 15 печатных листов, по шесть номеров в год, как минимум. Литературно-художественный отдел журнал возглавил сам М. Горький. Отсюда становится окончательно ясно, как рассказ попал на страницы журнала. Через несколько лет «Гедали» появится в отдельной книге 1926 года, где рассказы «Конармии» впервые будут собраны воедино. Последнее же прижизненное издание сборника выйдет в 1933 году. Разночтения Исаак Бабель. Собрание сочинений. Том 1. Автобиография. М.: Время. 2005. С. 35-36 Белая Г. А. Из истории советской литературно-критической мысли 20-х годов. Эстетические взгляды А.К. Вронского - М, 1985 1 2 Для комментария нам понадобится финальный вариант рассказа, который был напечатан уже в издании 1931-го года. Текстуально журнальная3 и книжная публикации почти не отличаются: убраны следующие эпитеты к слову «тень» в риторическом вопросе, обращенном к Диккенсу: ”величественная”, “ласковая”. Изменена пунктуация. Содержательных трансформаций фактически нет. Методология комментария В представленном исследовании комментарий будет разделен на реальный и мифопоэтический. Первый будет состоять из информации о прообразах рассказа и действительности, которую автор транспонировал в художественное произведение. Сюда же относится разъяснение упоминаний всех незнакомых русскоязычному читателю еврейских философов, богословов и священных текстов. Второй слой комментария посвящен конкретным текстовым и сюжетным деталям, образующим сложное семантическое поле, символике, связанной с иудейской топикой, которую мы попытаемся эксплицировать для максимального погружения в смысловые пласты рассказа. Для достижения поставленных целей необходимо решить следующие задачи: 1. Сверить текст «Дневника 1920 г.» с текстом «Гедали», выявить их взаимосвязь, конструктивные различия и сходства, проясняющие авторский замысел. 2. Основываясь на информации из рассказа и дневника, найти исторические аналоги места действия и событий для понимания контекста. 3. Деконструировать мотивную структуру рассказа, проанализировать, как общая поэтика «Конармии» выразилась в содержании рассказа - раскрытие преобладающих формальных элементов поможет увидеть их особенную вариацию в этом тексте, а вместе с тем и установить сущностную связь между стилистическими особенностями и повествованием. 4. Исследовать культурно-религиозные подтексты произведения, выделить их воздействие на метафорику, внутренние и внешние значения текста. Комментарий: основа, мифопоэтика, контекст. 1. Источник рассказа мы можем найти в дневниковых записях Бабеля 1920 года. Так, в записи от третьего марта: «После обеда в Житомир. Белый, не сонный, а подбитый, притихший город»4. В тексте рассказа есть прямое упоминание: «Я кружу по Житомиру…». Остановимся сперва на городе, локации произведения. Житомир - областной центр Украины, расположен на реке Тетерев, притоке Днепра. С 1569 г. находится в составе Польши. В 1793 г. присоединен к России, стал в начале 19 в. центром Волынской губернии. Евреи начали селиться в Житомире в начале XVIII в., хотя официально им было запрещено проживать там до 1792 г. За право поселения они должны были уплатить 1000 «злотых», и по этой причине первыми обитателями еврейской общины в Житомире были евреикупцы, которые занимались там торговлей, ремеслами, содержали постоялые дворы. В 1753 г. на них был возведен кровавый навет. Широкое распространение в Житомире с конца XVIII в. получил хасидизм. В XIX в. Житомир был одним из центров еврейской культурной жизни. С 1804 г. в городе печатались книги на иврите, а в 1837 г. туда была переведена из Славуты знаменитая еврейская типография, ставшая с 1845 г. одной из двух, дозволенных в России. Весной 1920 г. евреи Житомира страдали от притеснений поляков, захвативших город. После прихода Красной армии (июнь 1920 г.) еврейские учреждения были взяты под контроль советской властью и постепенно ликвидированы5. Особую значимость имеет фигурирующая в рассказе синагога, которая является топографическим маркером. («У древней синагоги, у ее желтых и равнодушных стен старые евреи Красная новь. 1924 г. #4; Бабель И. Гедали: Из книги «Конармия». [Рассказ] С.13-15 Исаак Бабель. Собрание сочинений. Том 2. Дневник 1920 г. М.: Время. 2005. С. 223 5 Электронная еврейская энциклопедия. Житомир. URL: https://eleven.co.il/diaspora/communities/11572/ 3 4 продают мел, синьку, фитили…»). Исследование житомирского гетто позволило найти сведения о самой старой синагоге, про которую опубликовал небольшой текст Борис Дубман – «Где эта улица, где этот дом?»6. История описываемого здания, молитвенного дома указывает на реально существовавший координат, который имеет целый ряд сходств с территориальным расположением синагоги в художественном тексте. «Базар в Житомире, старый сапожник, синька, мел, шнурки. Здания синагог, старинная архитектура, как все это берет меня за душу». «В 1999 году была опубликована книга "Житомир в жизни Х.Н. Бялика". В книге фотография синагоги с комментарием: «Житомир. Хоральная синагога. Начало 20 ст. Снимок из фондов Житомирского облархива. Публикуется впервые». А в тексте пояснение, что синагога располагалась в глубине квартала напротив дома Бяликов по улице Московской. Как удалось выяснить, это Житомирская Хоральная синагога, которая называлась Купеческой. Сведения о ней были найдены из жалобы Житомирского магистрата при люстрации города 1789 года. Текст жалобы сохранился у польского энциклопедиста Юзефа Кшивицкого». Подходящую нам информацию находим далее: «Синагогу (в оригинале на польском – Boznice) между катедрой (тут - Кафедральный костел Святой Софии) и костелом поиезуитским начали сооружать себе у самого рынка, где могло бы поместиться несколько домов, а мещане вынуждены на это с горечью смотреть. В переводе на современный язык улица Гостинная называлась бы Торговой или Купеческой. На древнейшем плане Житомира 1781 года есть эта улица, ведущая к площади Рынок. Гостинная улица была полностью разрушена во время Второй мировой войны и исчезла с карты Житомира. Здание Хоральной синагоги, глядя на послевоенную фотографию, можно было восстановить как памятник истории и архитектуры. Ведь стены почти уцелели. Но при советской власти культовые здания не восстанавливались, а чаще всего сносились.» Бесцветные фотографии не позволяют нам провести последнее сравнение, связанное с экстерьером («у её желтых и равнодушных стен»), однако информации достаточно: близость к базару, на котором, судя по всему, располагается лавка Гедали в рассказе, а также древность строения. Вновь обратившись к дневнику, мы можем найти и прототип центрального персонажа рассказа: «Маленький еврей философ. Невообразимая лавка — Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия — все говорят, что они воюют за правду и все грабят. Если бы хоть какое-нибудь правительство было доброе. Замечательные слова, бороденка, разговариваем, чай и три пирожка с яблоками — 750 р.» В этой короткой записи содержится основа будущего рассказа. В художественный текст переместится помимо лавки и еврея-философа, упоминание Чарльза Диккенса, которого Бабель приводит на ассоциации с романом «Лавка древностей». Здесь же намечается идеология Гедали, в основе которой понимание неравенства между оглашенным и содеянным теми людьми, которые ответственны за революцию. «Еврей философ» из дневника в рассказе получил имя собственное. Следуя ономастической традиции в исследовательской литературе, важно выявить значение этого имени. Данный аспект имеет большое значение, являясь частью художественной парадигмы автора с её антитезами и 6 Борис Дубман. Где эта улица? Где этот дом? URL: https://www.proza.ru/2015/02/21/2233 контрастами, которые создают противоречивую и дуалистичную картину мира в произведении. На иврите Гедали означает «большой», хотя в тексте мы видим постоянное упоминание эпитета «маленький» рядом с персонажем. Анализ мотивной структуры рассказа покажет, что образ Гедали распадается на мальчика с наивной верой в «Интернационал добрых людей» и мудреца, апостола, имеющего связь с горним миром. Можно утверждать, что имя тоже включается в сложную смысловую игру, организуемую автором за счет генерации некоего «ассамбляжа», то есть смешения разнородных, полярных элементов в словесной ткани произведения. 2. Для полноценной рецепции бабелевского текста читателю необходимо знать о еврейской культурно-религиозной традиции, предписывающей изучение определенной литературы, соблюдение ритуалов и заповедей. В частности, речь пойдет про Шаббат – важное для идейного плана рассказа событие. Для перехода к иудейской тематике мы вернемся к рассмотрению имени Гедали, поскольку через него мы можем обратиться к интерпретациям автора научной работы «Творчества Исаака Бабеля в автобиографическом, мемуарном и иудейском контекстах» Давида Розенсона7. Розенсон пишет о подобранном имени следующее: «Следует заметить: маловероятно, чтобы Бабель использовал имя «Гедали» случайно; почти наверняка это аллюзия на праведного Гедалию, которого вавилонский царь Навуходоносор после завоевания Иерусалима назначил наместником Иудеи. После этого назначения многие евреи вернулись в Иудею, однако Гедалия был убит посланцами враждебного царя ок. 582-581 г. до н. э. Его убийство стало концом еврейского правления после разрушения Первого Иерусалимского Храма (Иер 40 и Цар II, 25). В Талмуде (Рош г'а-Шана) говорится, что однодневный пост, установленный в память об убийстве Гедалии, учит нас, что смерть праведного человека сопоставима с разрушением Храма, самого святого места для еврейского народа. Бабель наверняка использовал имя намеренно». Необходимо сказать, что Розенсон – единственный исследователь творчества Бабеля, который столь обстоятельно взялся за иудейский контекст в произведениях писателя. Его открытия и гипотезы невозможно игнорировать в свете изучаемого текста. Поэтому в процессе штудирования рассказа мы не раз обратимся к его наблюдениям. «В субботние кануны меня томит густая печаль воспоминаний»8. Первое предложение сразу конституирует ощущения героя-рассказчика, связанные с его идентичностью и средой, в которой седьмой день недели (иудейская суббота) считается благословенным и освященным богом. Топика задана через интимное воспоминание, рассказ открывается еврейским временем, и им же в финале закончится («Наступает суббота»). «Густая печаль» определяет ностальгическую ноту, меланхоличность в отношении к прошлому. «…в эти вечера мой дед поглаживал желтой бородой томы Ибн-Эзра». Характерная иносказательность Бабеля проявляется в использовании словосочетания «поглаживал бородой», это внешнее действие метонимически подразумевает внимательное чтение, вместе с тем глагол способствует мгновенному созданию образа «деда», ортодоксального еврея с пышной бородой. Упомянутый Авраам бен Меир Ибн-Эзра – средневековый еврейский ученый, раввин-философ, особенно выделившийся своими занятиями библейской экзегетикой. В своём комментарии Пятикнижия Ибн-Эзра является чуть ли не первым критиком, поскольку его высказывания и суждения относительно окончательной редакции Пятикнижия весьма остры. Розенсон видит в его упоминании следующее: «Авраам Ибн-Эзра (10891164) - выдающийся средневековый еврейский сочинитель. В контексте произведений Бабеля следует упомянуть, что Ибн-Эзра был не только известным комментатором Торы, но и выдающимся поэтом и мыслителем, знатоком философии, астрономии и астрологии, математики, поэзии, лингвистики и экзегезы. Барух Спиноза, знаменитый голландский философ XVII в., автор «Этики», изгнанный из Амстердама еврейской общиной и живо описанный Бабелем в рассказе «В подвале» (датированном 1929 г., но опубликованном в 1931-м), на комментариях Ибн- Эзры к Второзаконию основывал свой вывод о том, что Тора была написана гораздо позже времен Моисея, - еретическая позиция с точки зрения традиционной еврейской мысли. Неизвестно, упоминает Бабель Ибн-Эзру в этом контексте (в рассказе «В подвале» говорится об отлучении Спинозы) или просто с Розенсон Д.Э. Творчества Исаака Бабеля в автобиографическом, мемуарном и иудейском контекстах: дис. на соискание ученой̆ степени кандидата филологических наук, Москва, 2014 8 Исаак Бабель. Собрание сочинений. Том 2. Конармия. Гедали. М.: Время. 2005. С. 70-74 7 ностальгическим вздохом по ушедшей юности, но очевидно, что упоминание Ибн-Эзры, а не более популярных комментаторов здесь не случайно. Следует также заметить, что в пьесе «Закат» Бабель трижды упоминает комментарий Ибн-Эзры, а также более популярный и намного более известный комментарий Раши (у Бабеля - «Рашэ») - раввина Шломо Ицхак». Следом рассказчик вызывает в памяти свою «старуху», которая «ворожила узловатыми пальцами над субботней свечой и сладко рыдала». С этой строки можно начать разговор о Каббалат шаббате9, то есть о традиции приготовления к торжественной встрече самого шаббата. Наступление субботы для иудеев знаменует сразу несколько мировых событий: Бог окончил сотворение мира к седьмому дню, в который он почил от всех дел своих; согласно Торе, шаббат представляет союз еврейского народа с Богом: «Субботы Мои соблюдайте, ибо знак это между Мною и вами в поколениях ваших; дабы знали вы, что Я Господь, освящающий вас» (Исх. 31:13). Однако шаббат выходит за рамки исключительно еврейского континуума, это более широкое, общечеловеческое явление, обещающее улучшения всего мира. Приготовление к шаббату начинается задолго до наступления темноты, в трапезной в честь Субботы зажигают специальные свечи определенного размера, которые не должны погаснуть до конца трапезы. Именно эту свечу Бабель в тексте называет «субботней». По традиции, первую свечу зажигает самая старшая женщина в семье: «..зажигает свечи и закрывает глаза ладонями. Часто перед этим делают руками несколько кругообразных движений над пламенем. Закрыв глаза, произносят браху». Браха – молитвенная формула в иудаизме, озвучиваемая перед совершением заповедей. Все эти подробности проясняют смысл действий «старухи», она следует ритуалу. «Кружевная наколка» вполне может быть частью обрядового порядка, так как замужние женщины должны быть в это время с покрытою головой. «Ворожение пальцами» может считаться экстериоризованной частью молитвы. Сладкое рыдание старухи – оксюморон, который позволяет автору сохранить оттенок печали в данном фрагменте. Бабелю свойственно изображение религиозных актов через образы, содержащие страдательность. Из ближайших примеров: в рассказе «Рабби» плечистые евреи «стонут» над молитвенниками. «Детское сердце раскачивалось в эти вечера, как кораблик на заколдованных волнах». Эту метафору можно рассматривать как часть складывающейся в тексте мотивной структуры, но и в отрыве от нее мы можем видеть романтическую картину детских переживаний, волнообразных, уютно раскачивающихся. Это слабое движение, эта сказочность кораблика на «заколдованных волнах» усиливают транслируемые ощущения. Ореол магии вокруг прошлого создается именно в первом абзаце, старуха «ворожит»: слово с семантикой гадания, волны «заколдованы». Дальше мы услышим уже горькие восклицания, сожаления о минувшем: «О, истлевшие талмуды моего детства! О, густая печаль воспоминаний!». «Я кружу по Житомиру и ищу робкой звезды». Читатель переносится в настоящее время, к рассказчику, который путано двигается по городу в поисках то ли звезды Давиды, отличительного знака еврейского гетто и универсального еврейского символа, как такового, то ли звезды, сообщающей о наступлении еврейской субботы. Так или иначе звезда «робкая», то есть боязливая, слабая. Символическая или реальная, она однозначно относится к еврейскому миру и характеризует его хрупкость. Виола Эйдинова в свой заметке «О стиле Исаака Бабеля (Конармия)»10 пишет о стилевых антиномиях автора цикла, создающих эффект задержанного движения: «Наметившись, — оно прерывается, образовав конфликт, — не развивает его, наполнившись противостояниями, — не снимает их. Особенность эта, являясь следствием стиля Бабеля (соединить — и рассечь, сплотить — и раздробить!), приводит к своеобразным малым «движениям-остановкам»: к замолкающему слову, застывающему жесту, прерываемому шагу, возникающему и нереализующемуся действию... Линия разорванности живого, целостного мира, доминирующая в «Конармии», проявляется и в хронотопической ее сфере, где сопрягается множество отдельных пространственных и временных «точек» (день, ночь, полдень, вечер; местечко, станица, курган, костел, синагога)…Образ «небаземли» обретает у Бабеля и зримо деформированный характер, что мы видим в мотиве подавления и Электронная еврейская энциклопедия. Каббалат Шаббат URL: https://eleven.co.il/diaspora/communities/11572/ 10 Эйдинова В.В. О стиле Исаака Бабеля (Конармия). В лаборатории Ученого. Известия Уральского государственного университета. 1997, № 6. С. 25-30 9 разрушения, сопровождающем оппозицию «небесное — земное»… Наконец, принцип «рассечения» и «дробления», столь существенный в разносоставном, антиномичном стиле Бабеля, — рождает и такое характерное его проявление, как мотив «спутанности», «кружения», «изгиба», «плутания», включающийся в образ остановленного движения. Постоянно формируясь в тексте «Конармии», он же «исполняет» роль бабелевских словесных стилевых знаков». Всё это, по мнению Эйдиновой, организует «спутанную», «рассыпанную» структуру «Конармии», художественный мир которой вывернут, нарушен и изувечен. Мотив спутанности и плутания заключен в словах «кружу по Житомиру». Это внешняя дезориентированность согласуется со внутренней. «У древней синагоги, у ее желтых и равнодушных стен старые евреи продают мел, синьку, фитили, - евреи с бородами пророков, со страстными лохмотьями на впалой груди..» Жужа Хетени в своем докладе, прочитанном на Первых Бабелевских Чтениях в Одессе11, «К мотивной структуре рассказа “Гедали” И. Бабеля» пишет о предметном и колористическом символизме: «Мел – это белый цвет мертвеца и народного траура, синька связана и с белым (белить бельё) и с небесным голубым, цветом святости – стоит только посмотреть на такие слова в окружении как звезда, пророк, синагога, а дальше, в рассказе «Сын рабби» «голубой шелк Торы», а фитиль ассоциирует временно горящее пламя жизни, кроме того перекликается со субботней свечой в первом абзаце». Распространяя этот символический пласт, стоит сразу обозначить его элементы. Речь идет о связи иудейских мотивов с мотивами смерти, угасания. В тексте мы еще не раз встретим слова с семантикой мортальности рядом с еврейскими маркерами. Хетени в своем анализе объединяет фитиль и субботнюю свечу, говорит о значимости световых фигур в рассказе. Во фрагменте воспоминания свет исходит от единственной свечи, маленького и слабого источника. В описании еврейской торговли Хетени выделяет фитили – небольшие горючие шнуры. В итоге она сведет это к существующей в рассказе «градации света», которая разделяет старый, еврейский мир (полутемный, закатный) и яркий, почти слепящий новый мир революции. Религиозную величественность евреи в тексте получают за счет «бород пророков», внешнюю броскость и ветхость одновременно за «страстные лохмотья». «Впалая грудь» становится жертвенным признаком, добавляется к общим чертам слабости. «Вот передо мною базар и смерть базара». Стоит вновь вспомнить об озвученной Хетени «разорванности» мира «Конармии». Время в этом предложении надломлено, начало и конец сошлись в одной точке. Базар в еврейском гетто «мёртв», очередное подтверждение недолговечности старого мира. «Убита жирная душа изобилия». Метафора души показательна. Как мы выясним далее, такой феномен как дух, нечто нематериальное, надмирное в контексте всей «Конармии» подвергается деструкции. На место изобилия может прийти только недостаток, дефицит, бедность. «Немые замки» на закрытых лавках/лотках сигнализируют об умирании медленном и тихом. Чистота мостового гранита прямо свидетельствует о непосещаемости этого места, а метафора «как лысина мертвеца» вторит мортальной теме. «Она мигает и гаснет – робкая звезда…». Исчезновение небесного светила как символическое наступление мрака, в тоже время уход евреев с базара через метафору пропажи звезды Давида. «Удача пришла ко мне позже…». Судя по этим словам, поисковое намерение героярассказчика было ключевым, поэтому обнаружение лавки Гедали становится удачей. Эта лавка «спряталась», она расположена глубоко в торговых рядах, обособленно. Упоминание Диккенса уже комментировалось нами ранее. Кроме ассоциативной связи, это придаёт фрагменту рассказа все тот же романистский колорит укорененности в прошлом. Диккенс, автор барочных произведений с его пристрастием к авантюристской атрибутики вписывается в предметный план лавки, как никто другой. Перечисленные объекты, древности: «золоченные туфли и корабельные канаты, старинный компас и чучело орла, охотничий винчестер с выгравированной датой «1810» и сломанная кастрюля» хранят приключенческий душок, это артефакты фиктивного мира. Образы в рассказе имеют двойственных характер, и товары в лавке соотносятся с этим. Корабельные канаты и старинный компас с глобусом отсылают нас к первому абзацу, к покачивающемуся на волнах воспоминаний и Хетени Ж. Лавка вечности (К мотивной структуре рассказа «Гедали» И. Бабеля). Текст доклада, прочитанного на Первых Бабелевских Чтениях в Одессе (19-21 апреля 1989 г). Studia Slavica Hung. 36/1-4. 1990. Akademia Kiado, Budapest. С. 187-192 11 мечтаний сердцу рассказчика. Они же участвуют в придании Гедали некой детскости, которая станет более выраженной впоследствии. «Старый Гедали расхаживает вокруг своих сокровищ в розовой пустоте вечера…». Иудейский мир наполнен персонажами-полупризраками, они появляются и пропадают, как и их базар, приходят из прошлого, неизменно старые, родные или чужие. «Мой дед», «старуха», «старые евреи» торгаши, «древняя синагога», «древности» в лавке, «старый» Гедали. Пустота вечера подчеркивает обнажающееся небытие. Розовый цвет же смягчает пустоту, это не зияние отсутствия, это все еще постепенное, романтичное угасание на фоне заходящего солнца. Эпитет «маленький» для хозяина лавки имеет то составное смысловое значение, о котором мы писали в момент подхода к одному только имени персонажа. Его дымчатые очки – взгляд сквозь линзы, фильтр. А зеленой сюртук до полу почти мантия волшебника или священнослужителя. «Белые ручки» от ребенка, «сивая бороденка» от старика. Слушает он «склонив голову» в медитативном состоянии, «слушает невидимые голоса, слетевшиеся к нему». Гедали в этот момент мистик, хранитель тайн, большой, больше себя физического. И тут «Эта лавка – как коробочка любознательного и важного мальчика, из которого выйдет профессор ботаники». Мгновенное переключение на противоположную сторону образа Гедали. Лавка набита антикварными безделушками, не имеющими меновой ценности, это коллекция ребенка, его чаемая «коробочка». Гедали снова маленький. Эту динамику крайне важно выделить в тексте. Пуговицы и мёртвая бабочка в собрании лавочника продолжают предметный ряд, за ними последует «лабиринт из глобусов, черепов и мертвых цветов». Глобус, череп и мертвые цветы точно картина-ванитас, натюрморт из эпохи барроко, напоминающей о тщете существования. Иронично, что Хетени использует следующие слова: «Золотые туфли в тексте цикла стали золоченными, как бы подчеркивая суету сует этого мира…». Слова из библейского стиха Экклезиаста «Суета сует…все суета!» буквально притягиваются к этому эпизоду. Двоичность Гедали материализована в его коллекции. К тону смерти подходят чучело орла, охотничий винчестер, сломанная кастрюля, мертвая бабочка, мертвые цветы, череп. Это знаки неживого, но не пугающие, а притихшие (как и сам город Житомир в записке из дневника), не убийство, а тление - неизбежный процесс во времени. Вторая группа предметов из мира «любознательного и важного мальчика». Хетени делает оригинальное замечание: «…глобус и череп, стоящие рядом в тексте, соединяют своим фактурным совпадением (шарообразностью) общее с единичным, космическое с личным, человеческим». Соседство разных миров, высшего и земного, в этом рассказе подано гротескно. «Все ушли с базара, Гедали остался». В ситуации разорения, отсутствия условий и товара для выгодной торговли купцы покинули рынок, им нет смысла продолжать работать. Гедали не предприниматель, не купец, его лавка – это другое пространство, непредназначенное исключительно для поддержания торговых отношений. Это пространство памяти, вечности, в котором время замкнулось. Его хранитель одновременно старец и ребёнок, который поддерживает какой-то свой загадочный мир, слушает «невидимые голоса» и заботится об артефактах ушедшего времени. «Мы сидим на бочонках из-под пива». Вероятно, еще один знак товарного отсутствия, бочки пусты. «Его цилиндр покачивается над нами, как черная башенка». Традиционный хасидский головной убор, цилиндр, тоже изображен гиперболой, сравнение с черной башенкой как бы вытягивает его вверх. «Тёплый воздух» повторяет уют. «Небо меняет цвета». Предложение с глаголом несовершенного времени: небо не просто темнеет/светлеет, оно на глазах играет красками, мерцает. Для оппозиции «небо-земля» всего цикла здесь важен акцент на вертикали. «Черная башенка», устремленная вверх, небеса. И, конечно, «Нежная кровь льется из опрокинутой бутылки там, вверху…». Вся предшествующая концентрация на мёртвом=погребенном здесь обретает контраст. На фоне неба льется «нежная кровь», по оттенку совпадающая с розовой пустотой вечера. Умирание здесь как спокойный, чарующий процесс. Запах тления «легкий», он «обволакивает». Гедали начинает диалог с вопроса, в котором диссонируют два начала: «Революция – скажем ей ''да'', но разве субботе мы скажем ''нет''?» Этот конфликт уже заложен в душе героя-рассказчика, который выступает на стороне революции, динамики, действенности. Во время речи лавочник «обвивает шелковыми ремнями своих дымчатых глаз», гипнотизирует слушателя, захватывает его, но мягко. «Да, кричу я революции…но она прячется от Гедали и высылает вперед только стрельбу…» Адепт старого религиозного мира готов принять революцию, но вместо очистительной силы он получает разрушительную. Идея революции, переустройства оказывается спрятанной, наружу выходит одно насилие. Несмотря на то, что Гедали говорит от себя и про себя, он все равно становится общим резонером. «В закрывшиеся глаза не входит солнце…» Так, Лютов высказывается о слепоте старого мира. Уместно вспомнить про «градацию света» Хетени, ведь «огненный» и «солнечный» свет исходит от представителей революции. «…но мы распорем закрывшиеся глаза…» Насильственный метод в установлении нового мира подтверждается словом «распорем», которое образно совпадает с «ремнями дымчатых глаз». В своей диссертации «Поэтика циклов И.Э. Бабеля ''Конармия'' и ''Одесские рассказы''»12 Ли Су Ен рассуждает о наполненности художественного текста «Конармии» фрагментами идеологических продуктов, агитационных материалов и гимнов начала 20 века. В частности: «Текст гимна «Интернационал» является применительно к «Конармии» метатекстом, задающим основную бинарную оппозицию, на которой построен центральный сюжетный конфликт цикла Бабеля: "Весь мир насилья мы разрушим // До основания, а затем // Мы наш, мы новый мир построим, // Кто был ничем, тот станет всем"» В словах героя-рассказчика о «солнце революции» исследовательница замечает: «Ответ Лютова можно сопоставить с текстом финальной строфы «Интернационала»: «И если гром великий грянет // Над сворой псов и палачей, // Для нас все так же солнце станет // Сиять огнем своих лучей» О своре «псов и палачей» косвенно Гедали скажет чуть позже. Стоит оговориться, что полисемантичность бабелевского текста допускает совершенно противоположные интерпретации, Розенсон в словах о солнце видит библейскую аллюзию: «…в тексте Торы и Пророков есть несколько фрагментов, на которые он может ссылаться. Наиболее вероятной нам представляется следующий укор согрешившему еврейскому народу: “Не знают и не разумеют они: Он закрыл глаза их, чтобы не видели, и сердца их, чтобы не разумели'' (Исайя, 44:18)» Последующие реплики маленького хозяина лавки создадут сжатое описание военного хаоса и места беззащитного человека в нём. Поляки в этом конфликте зверствуют, они сравнимы с злыми собаками, они должны быть наказаны: «И вот его [поляка] бьют, злую собаку. Это замечательно, это революция!» Когда агрессорам воздается, Гедали готов говорить о правоте и истинности революции, но когда те, кто был против агрессоров, покушаются на собственность Гедали и сами угрожают ему стрельбой, всё запутывается. «Я люблю музыку, пани, – отвечаю я революции. “Ты не знаешь, что ты любишь, Гедали, я стрелять в тебя буду, тогда ты это узнаешь, и я не могу не стрелять, потому что я – революция…’’» Важно то, что Гедали отвечает самой революции. А она не учитывает его, зато желает взять на учёт, то есть отобрать, граммофон Гедали. Лютов на это утверждает насильственную природу революции, «Она не может не стрелять». Этому противопоставляется убежденность маленького старика: «А революция – это же удовольствие. И удовольствие не любит в доме сирот». В этом слышится отзвук хасидского оптимизма, характерной религиозной воодушевленности и веры в удовольствие как жизненный принцип. Новый порядок должен приходить с наслаждением для всех, без сирот, без обделенных. «Хорошие дела делает хороший человек. Революция – это хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают. Значит, революцию делают злые люди. Но поляки тоже злые люди. Кто же скажет Гедали, где революция и контрреволюция?» Запутавшийся в кровожадной стихии военного переворота носитель старых, вечных ценностей остался с безответными вопросами. Правило о хороших делах хороших людей не работает, противостоящие друг другу силы задевают мирных людей, губят их жизни. «Я учил когда-то Талмуд…». Имеется в виду многотомный свод правовых и религиозноэтических положений иудаизма. «Комментарии Раше» – это сочинения крупнейшего средневекового толкователя Талмуда Рашэ Соломона Исхака. А книги Маймонида – это произведения еврейского философа и ученого, который стремился рационализировать иудаизм и соотнести религиозное откровение и арабский аристотелизм. Ли Су Ен. Поэтика циклов И.Э. Бабеля «Конармия» и «Одесские рассказы»: дис. на соискание ученой степени кандидата филологических наук, Санкт-Петербург, 2005 12 «И вот мы все, ученые люди…» к вопросу об участи интеллигенции в событиях революции. «…горе нам, где сладкая революция?..» Наивные идеалистичные рассуждения Гедали заканчиваются вопросом о «сладкой» революции. Определение «сладкая» возвращает нам Гедали-ребенка. Он, как капризное дитя, способен лечь на лицо и кричать. «Старик умолк. И мы увидели первую звезду, пробивавшуюся вдоль Млечного Пути». Звезда заходящей субботы обрывает кульминационное речевое напряжение, обязует к соблюдению старого порядка. Гедали говорит о субботе, о том, что евреям надо в синагогу. К Лютюву он обращается: «Пане товарищ». Смесь старого иерархичного обращения с новым дружественным, объединяющим. Просьба старика привезти «немножко хороший людей» в Житомир звучит как обреченная и простодушная. Но взамен «мы», община готова отдать все граммофоны. Собственность не имеет значения, значение имеют люди. Интернационал – это международная организация, объединяющая рабочих, основанная Марксом и Энгельсом в 1847 году. В 1919 году в Москве был учрежден 3-й коммунистический Интернационал. Судя по всему, его и имеет в виду Гедали. Это союз пролетариев, стремящихся к установлению нового свободного мира. И Гедали желает союза «добрых людей», где о каждой «душе» позаботятся, каждой выдадут «паек по первой категории». В работе под названием «Развитие советской экономики»13 мы можем найти данные о продовольственных категориях, поскольку в ней представляется «в соответствии со сталинской периодизацией истории ВКП(б) картина развития советской экономики. Она является пособием для преподавателей политической экономии, марксизма-ленинизма, истории народного хозяйства СССР, для аспирантов-экономистов, студентов социально-экономических вузов и партийно-советского актива». Во 2-м разделе о периоде иностранной военной интервенции и гражданской войны, в десятой главе «Снабжение и распределение во время гражданской войны» указана следующая информация: «Ограниченность запасов продовольствия и предметов промышленного производства требовала строжайшего контроля и нормирования потребления в стране. Первоначально это нормирование выразилось в установлении системы классового пайка с делением потребителей на четыре категории…Декретом Совета народных комиссаров от 30 апреля 1920 г. был введен трудовой продовольственный паек с делением неземледельческого населения на три категории: А, Б и В. А — рабочие физического труда, занятые в советских предприятиях и учреждениях. Б — лица, занятые умственным и конторским трудом в советских учреждениях и предприятиях. В — лица, занятые в частных предприятиях, учреждениях и хозяйствах, не эксплуатирующие чужого труда. Соотношение норм пайка между первой и второй категориями принималось как 4:3. Для потребителей первой категории были установлены следующие основные нормы снабжения продовольствием: Хлеб печеный Сахар Соль Мясо или рыба Жиры Кофе Мыло Овощи Спички 1 фунт в день 1 /2 фунта в месяц 1 фунт » » 4 фунта » » 1 /2 » » » 1 /4 » » » 1 /4 » » » 20 фунтов » » 2 коробки » » Обобщая, можно говорить о том, что под пайком первой категории подразумевается прожиточный продовольственный минимум. Развитие советской экономики. / сост. коллективом научных работников Института экономики Академии наук СССР. М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1940. С. 158-168 13 Рут Вайс опубликовал работу «No Joke: Making Jewish Humor»14, где он пишет о рассказе «Гедали» следующее: «Как-то в пятницу вечером Лютов заводит разговор с Гедали, хозяином еврейской лавчонки, который пытается и не может понять, как декларируемые намерения революции вяжутся с варварским поведением ее защитников. Старый еврей жалуется: "Интернационал, пане товарищ, это вы не знаете, с чем его кушают..." "Его кушают с порохом, — ответил я старику, — и приправляют лучшей кровью..."…Еврейское выражение Гедали, «mit vos est men es» (идишкое «с чем его едят»), переведенное в рассказе на русский язык, передает всю степень духовного сродства, до сих пор существующего между двумя собеседниками столь различных политических взглядов, а также между самим автором, Бабелем, и его родным языком и культурой, которые он так старается подавить». В бескомпромиссном ответе Лютова метафора связана с приемом пищи, Интернационал «употребляется» с порохом и лучшей кровью. «И вот она взошла на свое кресло из синей тьмы, юная суббота» Небесно-синий цвет возвращает тональность тайны и священности. Суббота прибыла на «свое» кресло, оно предназначено для неё. Какой бы порядок не провозглашали люди, на небесах все будет двигаться по-своему. Олицетворение субботы способствует религиозному восприятию. «…сегодня пятница, и уже настал вечер» выясняется, что у героев разное понимание времени. Для Гедали заходит суббота, для Лютова сегодня пятница. Несмотря на данное отличие, Лютов в этот раз выбирает старый мир. Его предыдущие слова рассыпаются при вопросе: «Где можно достать еврейский коржик, еврейский стакан чаю и немного этого отставного бога в стакане чаю?..» Интернационал идет в пищу с кровью и порохом, но рассказчик собирается отведать традиционной еврейской еды. Бог не у дел, он остался только в стакане чая. Это намеренно сниженный религиозный мотив, Лютов не принадлежит ни одному из миров, он возвращается в иудейскую общину ностальгически. «Есть рядом харчевня, и хорошие люди торговали в ней, но там уже не кушают, там плачут…» Ностальгическое возвращение невозможно, потому что эта реальность уже подверглась уничтожению, она вымирает. «Он застегнул свой зеленый сюртук на три костяные пуговицы» повторяющийся маркер смерти. Последний раз мы видим Гедали удаляющимся в синагогу «крохотным, одиноким, мечтательным». Он несравнимо мал по сравнению с происходящим, велика его философия, которой оказывается не место в новом мире. «Гедали – основатель несбыточного Интернационала». Ли Су Ен пишет: «…мир казаков предстает как настоящий, реальный, плотский, а мир евреев у рабби Моталэ - как древний отвлечённый, абстрактный. Казаки - это полнокровные румяные люди - «кровь с молоком», а евреи - прозрачные и бестелесные - воплощение духа. В казаках доминирует тело, а в евреях – дух». Абстрактный Интернационал в идеальном мире Гедали, Гедали, который присутствует как дух, еще один призрак отжившего мира. Интерпретация. Концептуально рассказ можно рассматривать через разную оптику. В контексте всего цикла мы наблюдаем развертывание еврейской топики, одну из динамических волн во внутреннем и внешнем конфликте, связанном с отношением героя к своей идентичности в масштабах наступления нового времени, носителем которого должна быть Первая Конная армия. При имманентном разборе это лапидарное представление всей беспощадной войны, в которой не оказывается правых сторон, в которой загублена идея благостного будущего мира. В контексте автора это, несомненно, проекция собственного раздвоенного мироощущения в художественное произведение. Подобраться к теме сложного отношения Бабеля к своей среде и национальной принадлежности можно с разных сторон. Стоит только вспомнить биографический факт: на обороте собственной фотографии, которую Бабель отправил сестре в Брюссель в 1930г., была надпись: «Всю жизнь я воюю с этим человеком». Можно увидеть наложение внутренней борьбы на внешнюю войну 1920 года. Смена паспортных данных и выступление под знаменем революции – это поступки 14 Ruth R. Wisse. No Joke: Making Jewish Humor / Library of Jewish Ideas. Princeton University Press, 2015 человека, который решительно не принимает свое положение. Исследователь современной еврейской культуры и мысли профессор Пол Мендес-Флор15 пишет о самоидентификации еврейской интеллигенции через превалирующую, доминирующую культуру и последующую интеграцию в неё. Флор говорит об архетипе «внутреннего чужака», возникшем из обособленной позиции еврейского интеллектуала внутри европейской культуры. Чтобы избежать маргинализации в социуме многие евреи отвергали свою аутентичную религию и общину. Однако Бабель не отрекался от своей культуры, он, скорее, не хотел в ней оставаться. Дело не в неприязни к самой культуре, дело в неприязни к её статике и статусу. Розенсон в своей диссертации отводит отдельную главу рассуждению об увлеченности Бабеля казаками: «…казаки были «иными», существовали за пределами российского общества, выступали когнитивными инсайдерами, поскольку принесли присягу Красной̆ армии, но оставались аутсайдерами с точки зрения общества в целом. В отличие от евреев, они отнюдь не были интеллигенцией̆, однако их инаковость, их аутсайдерство, если угодно, роднило их с евреями. То есть Бабель столкнулся с народом столь же «иным», сколь «иным» был его собственный̆ народ, с людьми, которые сознательно предпочли сражаться под чужим флагом, но никогда не смогут слиться с теми, для кого этого флаг родной̆. В этом свете казаки и евреи были похожи — Бабеля завораживало и притягивало это странное сродство». Вступить в новый, неограниченный мир вместе с «иными» можно было, только сказав «Да» революции и «Нет» субботе. Тут берет своё начало проблематика рассказа. Бабелю хочется понять других: христиан, которые не терпят евреев, и казаков. В последовательности «Конармии» после рассказа «Гедали» идет «Мой первый гусь» история казацкого мира, но после него «Рабби» - вновь еврейская жизнь. Это чередование представляется нам не случайным. Мечтой же Бабеля была реальность Ильи Брацлавского, «последнего принца в династии», реальность, в которой два мира сплетутся, вступят в союз. Однако Маймонид и Ленин не могут находиться рядом, и в издании 1926 года сборник заканчивается рассказом «Сын рабби», рассказом о смерти еврейского прошлого. 15 Mendes-Flohr P.R. The Study of the Jewish Intellectual: A Methodological Prolegomenon // Mendes- Flohr P.R. Divided Passions: Jewish Intellectuals and The Experience of Modernity. Detroit: Wayne State University Press, 1991. P. 23-53.
