МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ИНСТИТУТ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ (УНИВЕРСИТЕТ) МИД РОССИИ Ñ. À. Êðàâ÷åíêî ÑÎÖÈÎËÎÃÈß ÐÈÑÊÀ È ÁÅÇÎÏÀÑÍÎÑÒÈ Ó×ÅÁÍÈÊ È ÏÐÀÊÒÈÊÓÌ ÄËß ÀÊÀÄÅÌÈ×ÅÑÊÎÃÎ ÁÀÊÀËÀÂÐÈÀÒÀ Ðåêîìåíäîâàíî Ó÷åáíî-ìåòîäè÷åñêèì îòäåëîì âûñøåãî îáðàçîâàíèÿ â êà÷åñòâå ó÷åáíîãî ïîñîáèÿ äëÿ ñòóäåíòîâ âûñøèõ ó÷åáíûõ çàâåäåíèé, îáó÷àþùèõñÿ ïî ãóìàíèòàðíûì íàïðàâëåíèÿì è ñïåöèàëüíîñòÿì Êíèãà äîñòóïíà â ýëåêòðîííîé áèáëèîòå÷íîé ñèñòåìå biblio-online.ru Ìîñêâà Þðàéò 2016 УДК ББК Н Автор: Кравченко Сергей Александрович — доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой социологии факультета международной журналистики Московского государственного института международных отношений (университета). Рецензенты: Зубок Ю. А. — доктор социологических наук, профессор, заведующая отделом социологии молодежи института социально-политических исследований Российской академии наук. Яницкий О. Н. — доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института социологии Российской академии наук. Н Кравченко, С. А. Социология риска и безопасности : учебник и практикум для академического бакалавриата / С. А. Кравченко. — М. : Юрайт, 2016. — 301 с. — Серия : Бакалавр. Академический курс. ISBN 978-5-9916-6423-3 Автор рассматривает теоретико-методологические подходы к анализу рисков и безопасности, то, как на их конкретное содержание влияют ускоряющаяся и усложняющаяся социальная и культурная динамика, особенно процессы глобализации, имеющие свою специфику в локальном контексте. Актуальность поднимаемых проблем связана со становлением открытого, глоболокального социума, развивающегося нелинейно, что сказывается на характере социальных практик, функционировании институтов общества, затрагивающих жизнедеятельность всех людей. Анализируются глобальные и локальные вызовы современному социологическому знанию о рисках и безопасности, показывается, как на них реагирует мировая социологическая мысль, для чего используются материалы XVI—XVIII Всемирных социологических конгрессов, VIII—Х Европейских социологических конференций, в которых автор принимал участие. Изложение социологического знания осуществляется через призму инструментария рискологического поворота, и полипарадигмальной интерпретации рисков и безопасности, что апеллирует к активной позиции студента, предполагает развитие творчески-критического отношения к социальному знанию. Практическая польза от подобной подачи материала заключается в ориентации читателей на комплексное и одновременно избирательное использование различных теорий, их методологического инструментария, учит на этой основе принятию более гибких жизненных, политических и управленческих решений. Содержание учебника соответствует актуальным требованиям Федерального государственного образовательного стандарта высшего образования. Учебник рассчитан на студентов бакалавриата, а также на аспирантов и преподавателей, а также всех, кто интересуется проблемами развития социального знания о безопасности и рисках в контексте усложняющихся процессов социальной и культурной динамики. УДК ББК Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав. Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая компания «Дельфи». ISBN 978-5-9916-6423-3 © Кравченко С. А., 2015 © ООО «Издательство Юрайт», 2016 Îãëàâëåíèå Предисловие ..................................................................................... 7 Глава 1. Риски и опасности: их динамичная сущность ......................... 11 1.1. Многоликая природа риска...........................................................................................12 1.2. Квинтэссенция опасности и безопасности ..............................................................17 1.3. Взаимодействие рисков и опасностей в контексте «стрелы времени» ..........20 Семинар «Риски и опасности в контексте “стрелы времени”»................................25 Вопросы для закрепления материала ................................................................................25 Тест ...............................................................................................................................................25 Литература................................................................................................................................27 Глава 2. Первые научные подходы к изучению риска .......................... 29 2.1. Ф. Найт: формально-логический подход к изучению риска .............................30 2.2. М. Алле: возможности субъектно-психологического подхода изучения риск-восприятия............................................................................................33 2.3. М. Дуглас: культурологический подход к рискам.................................................37 Семинар «Исторические и интеллектуальные предпосылки становления социологической рискологии».................................................................................................41 Вопросы для закрепления материала ................................................................................41 Тест ...............................................................................................................................................41 Литература................................................................................................................................43 Глава 3. Возможности инструментария классических социологических парадигм для изучения рисков и опасностей............. 44 3.1. Сложность социологического поля в рискологии ................................................44 3.2. Социологизм Э. Дюркгейма: исследование рисков в относительно локальных общественных системах ...........................................................................46 3.3. Марксистская социология: анализ новых опасностей и социальнополитических рисков ......................................................................................................49 3.4. Феноменологическая парадигма: изучение восприятия и социальнокультурного конструирования рисков ......................................................................53 Круглый стол «Риски и опасности через призму классических социологических парадигм» ....................................................................................................................................58 Вопросы для закрепления материала ................................................................................58 Тест ...............................................................................................................................................59 Литература................................................................................................................................60 Глава 4. Рефлексивный модерн: новые факторы производства рисков . 62 4.1. Рискогенность рефлексивного модерна ...................................................................63 4.2. Риски социальных разрывов и культурных травм ...............................................67 4.3. Риски парадоксов синтеза социума ............................................................................71 3 4.4. Риски разрывов и синтеза социума ............................................................................72 Семинар «Усложняющиеся риски рефлексивного модерна» .......................................76 Вопросы для закрепления материала ................................................................................76 Тест ...............................................................................................................................................76 Литература................................................................................................................................78 Глава 5. Рискологический поворот ..................................................... 80 5.1. Э. Гидденс: теория рисков рефлексивного модерна .............................................80 5.2. Н. Луман: системная теория риска .............................................................................88 5.3. Риски власти: кейс-стади ...............................................................................................92 Дискуссия «Культура риска через призму рискологического поворота в социологии» ..............................................................................................................................94 Задания для кейс-стади «Риски власти» .........................................................................94 Вопросы для закрепления материала ................................................................................94 Тест ...............................................................................................................................................94 Литература................................................................................................................................96 Глава 6. У. Бек: теория «Общества риска» ......................................... 98 6.1. Новое социологическое воображение: разработка интегральной методологии анализа рисков ........................................................................................99 6.2. Общество риска: новая генерация рисков............................................................. 101 6.3. Риски институциональной индивидуализации .................................................. 105 6.4. Проблемы безопасности в обществе риска ........................................................... 107 Круглый стол «Риски “общества риска”»...................................................................... 111 Вопросы для закрепления материала ............................................................................. 111 Тест ............................................................................................................................................ 111 Литература............................................................................................................................. 113 Глава 7. У. Бек: теория «Мирового общества риска» ........................ 114 7.1. Космополитизация как фактор перехода к мировому обществу риска...... 114 7.2. Новая критическая теория ......................................................................................... 118 7.3. Риски «Мирового общества риска» ........................................................................ 121 7.4. Риски, обусловленные космополитическими парадоксами, ошибками и ловушками .............................................................................................. 124 Круглый стол «Новизна рисков “Мирового общества риска”» ............................... 129 Вопросы для закрепления материала ............................................................................. 129 Тест ............................................................................................................................................ 130 Литература............................................................................................................................. 131 Глава 8. Риски сложного социума через призму поворотов в социологии .................................................................................. 133 8.1. Поворот сложности ....................................................................................................... 133 8.2. Поворот мобильности .................................................................................................. 139 8.3. Ресурсный поворот ....................................................................................................... 143 Семинар: «Повороты в социологии: новые возможности анализа рисков». ....... 145 Вопросы для закрепления материала ............................................................................. 146 Тест ............................................................................................................................................ 146 Литература............................................................................................................................. 147 Глава 9. Социальные уязвимости: природа, динамика, социологические подходы к анализу ................................................ 149 4 9.1. Квинтэссенция уязвимости........................................................................................ 149 9.2. П. А. Сорокин и Э. А. Тирикьян: культурный и цивилизационный подходы к изучению уязвимостей ........................................................................... 150 9.3. Уязвимости в виде «нормальных аварий»............................................................ 156 9.4. Уязвимости в виде «побочного ущерба» ............................................................... 159 9.5. Новые уязвимости современного этапа развития российского общества: кейс-стади .................................................................................................... 161 Семинар: «Уязвимости в России и мире» ...................................................................... 163 Вопросы для закрепления материала ............................................................................. 163 Тест ............................................................................................................................................ 163 Литература............................................................................................................................. 165 Глава 10. Рационализация общества: ее риски и уязвимости ............. 167 10.1. Связь рациональности с рисками и уязвимостями ..........................................167 10.2. Амбивалентность рационализации ........................................................................171 10.3. Р. Эмерсон: риски и доверие в социальных сетях .............................................173 10.4. Дж. Коулман: социальные дилеммы, их риски и уязвимости ......................176 10.5. Риски и уязвимости иррациональной рациональности: кейс-стади ..........179 Семинар «Риски и уязвимости рационализации общества»................................... 180 Вопросы для закрепления материала ............................................................................. 181 Тест ............................................................................................................................................ 181 Литература............................................................................................................................. 182 Глава 11. Риски и уязвимости новых типов рациональностей ............. 184 11.1. М. Фуко: «дисциплинарное общество», его риски и уязвимости ...............184 11.2. Гавернментальная рациональность: избегание риска .....................................188 11.3. Дж. Ритцер: риски и уязвимости макдональдизации общества ..................190 11.4. Играизация общества: ее риски и уязвимости ...................................................194 Дискуссия «Иррациональная рациональность и ее риски» ..................................... 198 Вопросы для закрепления материала ............................................................................. 198 Тест ............................................................................................................................................ 198 Литература............................................................................................................................. 200 Глава 12. Формирование человеческого капитала в условиях становления сетевого общества: риски и уязвимости ........................ 202 12.1. Подходы к изучению человеческого капитала: сравнительный анализ....202 12.2. Перспективы формирования человеческого капитала в контексте рисков и уязвимостей .................................................................................................206 12.3. Влияние социальных сетей на человеческий капитал: риски и уязвимости ..................................................................................................................211 Дискуссия «Человеческий капитал в сетевом обществе: риски и уязвимости» ..... 215 Вопросы для закрепления материала ............................................................................. 215 Тест ............................................................................................................................................ 215 Литература............................................................................................................................. 217 Глава 13. Динамика жизнедеятельности человека: риски и уязвимости .................................................................................. 219 13.1. Нелинейная социокультурная динамика рефлексивного модерна: риски здоровью .............................................................................................................219 13.2. Еда для нас и ее риски.................................................................................................225 13.3. Риски и уязвимости еды «мирового общества риска» ....................................232 Круглый стол «Риски нашей повседневности» ............................................................ 234 Вопросы для закрепления материала ............................................................................. 234 Тест ............................................................................................................................................ 234 Литература............................................................................................................................. 236 Глава 14. Риски и уязвимости «нормальной» аномии ........................ 238 14.1. Социологические подходы к исследованию аномии .......................................238 14.2. Необходимость переоткрытия аномии .................................................................241 14.3. Нормальная аномия рисков: сосуществование рискофобии и рискофилии ................................................................................................................246 14.4. Риски «текучей» морали: кейс-стади ....................................................................250 Задания для кейс-стади «Риски “текучей” морали». ................................................ 252 Вопросы для закрепления материала ............................................................................. 252 Тест ............................................................................................................................................ 253 Литература............................................................................................................................. 254 Глава 15. Риски и уязвимости модернизации страны ......................... 257 15.1. Учесть уязвимости прошлых этапов модернизации ........................................258 15.2. Динамика объективных и субъективных факторов модернизации через призму рисков и уязвимостей ......................................................................260 15.3. Риски и уязвимости нынешней модернизации .................................................264 15.4. Мышление в терминах риска, уязвимостей и гуманизма ..............................268 Семинар «Риски и уязвимости модернизации страны» ........................................... 271 Вопросы для закрепления материала ............................................................................. 271 Тест ............................................................................................................................................ 271 Литература............................................................................................................................. 273 Глава 16. Национальная безопасность России условиях сложного социума ......................................................................................... 275 16.1. Динамика опасностей..................................................................................................275 16.2. Перспективные направления по укреплению национальной безопасности ..................................................................................................................283 16.3. Риски и уязвимости продовольственной безопасности России: кейс-стади .......................................................................................................................285 Семинар «Национальная безопасность страны: проблемы, подходы, решения»....289 Вопросы для закрепления материала ............................................................................. 289 Задания для кейс-стади «Риски и уязвимости продовольственной безопасности России»....................................................................................................................................... 289 Тест ............................................................................................................................................ 289 Литература............................................................................................................................. 291 Учебно-тематический план курса «Социология рисков, уязвимостей и безопасности» ............................................................................. 293 Примерная тематика письменных работ........................................... 295 Литература .................................................................................... 297 Энциклопедии, словари, информационно-справочная социологическая литература ........................................................................................................................ 299 6 Ïðåäèñëîâèå Проблематика вызовов рисков, уязвимостей и безопасности находится в центре внимания современной социологии. Назовем лишь некоторые из работ российских1 и зарубежных ученых2. Автор настоящего учебника также в свое время внес вклад в исследование риска3. Вместе с тем, активно идет процесс становления качественно новой нелинейно развивающейся социальной реальности. Мир как на глобальном, так и на локальном уровнях сталкивается с усложняющейся социокультурной динамикой общества, невиданными ранее бифуркациями. Согласно постулату «стрелы времени», обоснованного лауреатом Нобелевской премии И. Р. Пригожиным, имеет место саморазвитие материи и ускоряющаяся динамика человеческих сообществ. Базовые характеристики современных обществ ныне подвержены радикальным трансформациям: они становятся неустойчивыми, неравновесными, открытыми, а их развитие все более обретает характер взаимодействия саморазвивающихся систем. По существу, идет образование нового мира, в котором порядок формируется из хаоса. Становящиеся сложные социальные реалии предполагают, что все в природе, человеке и обществе стало неравновесным и турбулентным. Естественно, что эти факторы неизбежно усложняют риски и делают их атрибутом современной жизни людей. В контексте глобализации, процессов сетевого взаимодействия возникли и получили развитие вызовы уязвимостей, под которыми в самом общем виде понимаются угрозы потенциальных катастроф, обусловленные результатами опосредованной деятельности человека в виде сложных систем, концентрирующих огромный потенциал энергии, техники и технологий, экономической и политической деятельности людей в плотно заселенных регионах. Подчас такие сложные системы начинают проявлять свою «волю» и выходят из-под контроля людей, даже если они действуют самым рациональным образом. По существу, это принципиально новые 1 См.: Россия в новой социально-политической реальности: мониторинг вызовов и рисков. М. : Проспект, 2013; Зубок Ю. А. Феномен риска в социологии. Опыт исследования молодежи. М. : Мысль, 2007; Яницкий О. Н. Социология риска. М. : LVS, 2003; Риск в социальном измерении / под ред. А. В. Мозговой. М., 2001. 2 См.: Гидденс Э. Судьба, риск и безопасность // Альманах THESIS. 1994. № 5; Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М. : Прогресс-Традиция, 2000; The Risk Society and Beyond / B. Adam, U. Beck, J. van Loon (eds). L. : Sage Publication, 2007; Beck U. World at Risk. Cambridge : Polity Press. 2008; Lupton D. Risk. L. ; N.Y. : Routledge, 2013. 3 См.: Кравченко С. А. Риски в нелинейном глоболокальном социуме. М. : Анкил, 2009; Кравченко С. А., Красиков С. А. Социология риска: полипарадигмальный подход. М. : АНКИЛ, 2004. 7 вызовы для человечества, которые стали изучаться сравнительно недавно1. Однако, по мнению авторитетного британского социолога Дж. Урри, проблемы уязвимостей будут «актуальным предметом обсуждения социальной науки XXI века»2. Мы также уделили этой проблематике определенное внимание3. Вызовы рисков и уязвимостей, взятые вместе, по-новому ставят проблемы безопасности как для России, так и для мира в целом. В большинстве своем они представляют скрытые, латентные угрозы. Для их анализа уже появились новаторские исследования4. В этом контексте нами была предложена концепция сетевой национальной безопасности5, учитывающая интегрально факторы рисков и уязвимостей. Мы полагаем, что новейшие наработки в сфере управления рисками и уязвимостями должны быть прежде всего донесены до студентов, которым предстоит в практическом плане давать адекватные ответы на возникшие вызовы. Наука же может взять на себя функцию распознавания и упреждения угроз6. Именно этому посвящен предлагаемый учебник. Молодому поколению ученых необходимо знать механизмы, воспроизводящие риски и уязвимости, равно как и факторы, препятствующие этому процессу, позволяющие управлять рисками и уязвимостями в интересах безопасности человека и общества. Автор настоящего учебника предлагает свой подход к подаче и интерпретации рисков, уязвимостей и опасностей, который состоит из трех принципиальных позиций. Во-первых, изложение учебного материала осуществляется через призму новейшего инструментария рискологического поворота и полипарадигмальной интерпретации, что апеллирует к активной позиции студента, предполагает развитие творчески-критического отношения к изученным и вновь вводимым парадигмам, их методологическому инструментарию. Практический смысл подобного изложения материала нацеливает на комплексное и одновременно избирательное использование различных пара1 См.: Wisner B., Blaikie P., Cannon T., Davis I. At Risk: Natural Hazards, People’s Vulnerability and Disasters. Routledge, 2004; Bauman Z. Collateral Damage. Social Inequalities in a Global Age. Cambridge : Polity Press, 2011; Rerrow Ch. The Next Catastrophe. Reducing Our Vulnerabilities to Natural, Industrial, and Terrorist Disasters. Princeton, N. J. : Princeton University Press, 2011. 2 См.: Urry J. Climate Change & Society. Cambridge : Polity Press, 2012. 3 См.: Кравченко С. А. Новые уязвимости и риски современного этапа развития российского общества // Россия в новой социально-политической реальности: мониторинг вызовов и рисков. М. : Проспект, 2013; Он же. Социокультурная динамика еды: риски, уязвимости, востребованность гуманистической биополитики. Монография. М. : МГИМО (У) МИД России, Институт социологии РАН, 2014; Его же. Социальная и культурная динамика еды: приобретения и уязвимости // Социс. 2015. № 1. 4 См.: Шульц В.Л., Цыганов В.В. Модернизация системы национальной безопасности: модели и механизмы федеральной, региональной, муниципальной и корпоративной безопасности. М. : Наука, 2010; Терроризм в современном мире / под ред. В. Л. Шульца. М. : Наука, 2011. 5 См.: Кравченко С. А. Национальная безопасность России в условиях усложняющейся социальной и культурной динамики // Инновационная Россия. Сборник работ лауреатов и дипломантов конкурса интеллектуальных проектов «Держава-2009». М. : Форум, 2010. 6 См.: Кара-Мурза С. Г. Вызовы и угрозы России. М. : Научный эксперт, 2015. С. 10. 8 дигм, их методологических средств, учит на этой основе принятию более гибких жизненных и управленческих решений. У студента появится возможность сопоставление подходов и выбора, каким парадигмам, технологиям анализа рисков, опасностей и уязвимостей отдать предпочтение. Современная социологическая наука состоит из многих общепризнанных теорий, каждая из которых, используя свой инструментарий, анализирует лишь отдельные стороны общества, отдельные тенденции общественного развития, характерные для конкретного времени, внося тем самым свой ограниченный вклад в общее представление об обществе и его рисках, уязвимостях и опасностях. Кроме того, ранее созданные социологические парадигмы, которые изначально не были нацелены на изучение рисков и других вызовов, но помещенные в контекст современности также могут быть представлены как важная составляющая инновационных подходов к изучению динамики современных социальных реалий1. Во-вторых, автор предлагает изучать материал через призму гуманистического поворота и гуманистической теории сложности, основы которой им были предложены и получили апробацию у научной общественности2. Наконец, в-третьих, автор пытался учесть вызовы современной динамики природы и социума, к которым социологи подходят по-новому, используя интегральное знание ряда наук в контексте поворотов сложности, ресурсности, мобильности. Учебник ориентирован на программу для бакалавров, а также магистров, исходит из того, что студент уже получил определенную социологическую подготовку по курсам «Истории социологии» и «Общей социологии». Основными целями программы являются: усвоение студентами комплекса знаний по современным социологическим теориям рисков, уязвимостей и безопасности, с акцентом на практическую полезность научных разработок зарубежных и отечественных ученых; углубленное овладение категориями и понятиями социологической науки и умением применять их для анализа усложняющейся динамики социальных и культурных процессов. Задачи курса: – дать комплекс знаний по современной социологии рисков, уязвимостей и безопасности; – раскрыть суть рискологического поворота в социологической науке; – научить применять социологические теории и парадигмы для анализа рискогенных процессов в контексте международных отношений; – научить применять социологические теории и парадигмы рисков, уязвимостей и безопасности для постановки проблем и выдвижения гипотез при проведении социологических исследований. В результате изучения дисциплины студенты должны: знать • классические, современные и новейшие социологические теории рисков, уязвимостей и безопасности; 1 См.: Кравченко С. А. Динамика современных социальных реалий: инновационные подходы // Социологические исследования. 2010. № 10. 2 См.: Кравченко С. А. Становление сложного социума: к обоснованию гуманистической теории сложности. Монография. М. : МГИМО-Университет, 2012. 9 • основные тенденции протекания рискогенных процессов и механизмы функционирования социальных общностей и институтов, включая латентные составляющие; • тенденции проявления уязвимостей, подходы к их изучению, а также новые подходы к индивидуальной и национальной безопасности в контексте современных вызовов и угроз; уметь • производить, отбирать, обрабатывать и анализировать данные о рисках и уязвимостях для социальных процессов; • участвовать в проектных формах работы и реализовывать самостоятельные аналитические проекты; • представлять результаты исследовательской и аналитической работы перед профессиональной и массовой аудиториями; владеть способностью использования социологических знаний о рисках, уязвимостях и безопасности на практике; • навыками получения профессиональной информации из различных типов источников, включая интернет и зарубежную литературу. У автора есть планы по дальнейшей работе над учебником в контексте заявленного гуманистического подхода к анализу рисков, уязвимостей, проблем индивидуальной и национальной безопасности. Поэтому он будет признателен за критические замечания и высказанные соображения и пожелания на будущее. Обсудить все вопросы учебно-методического характера, а также высказать предложения можно по адресу: 119454, Москва, пр. Вернадского, дом 76, Московский государственный институт международных отношений (университет), кафедра социологии. Тел.: 434-94-26; e-mail: sociol7@ yandex.ru. Ãëàâà 1. ÐÈÑÊÈ È ÎÏÀÑÍÎÑÒÈ: ÈÕ ÄÈÍÀÌÈ×ÍÀß ÑÓÙÍÎÑÒÜ Объективное содержание риска и опасностей, их представления в сознании людей находятся в постоянном изменении. В Средние века, будь то в России или Европе, жизнь и здоровье людей, как бедных, так и богатых, подвергались опасностям на повседневном уровне. Среди этих опасностей были: эпидемические заболевания; войны и распри между дальними и ближними соседями; неурожаи, влекшие голод; природные катаклизмы. Производство материальных благ, особенно еды, носило сезонный характер, что создавало опасность голода. Смертность была высокой, а продолжительность жизни, соответственно, низкой. А. С. Пушкин в романе «Капитанская дочка», описывая главного героя Емельяна Пугачева, характеризует его как «старика», а ведь речь шла о мужчине сорока лет! Для той исторической поры было нормой то, что старость приходила рано, тела же умерших людей, особенно в периоды голода, эпидемий, социальных волнений могли находиться значительное время в общественных местах. На реальные опасности для жизни накладывались страхи Дьявола, демонов, ведьм. Выбрать же иной, более безопасный образ жизни было практически невозможно. В современном обществе люди имеют дело с иными реальными и воображаемыми опасностями, хотя какие-то перешли из прошлого. Но главное — появилась возможность сознательного выбора того или иного (опасного/безопасного) образа жизни, т.е. рисковать в контексте представлений о том, что можно что-то сделать (например, поставить диагноз и выбрать лекарство от опасностей-болезней), чтобы развитие событий пошло иным путем, включая минимизацию и предотвращение угроз. При этом современному человеку приходится иметь дело и с глобальными и локальными опасностями. На глобальном уровне беспокойство вызывают новые угрозы как последствия нынешнего кризиса: увеличение «горячих точек» и «цветных революций»; невиданные ранее эпидемии, привнесенные глобальной мобильностью человечества; потенциальные угрозы совершения террористических актов. Да и на микроуровне, в повседневной жизни современного человека волнуют совсем другие проблемы — контроль «нормальности» своего тела, характер диеты, образ идентификации в реальной жизни и виртуальной социальной сети, возможности отдыха, отношения с домашними и коллегами по работе, перспективы смены служебной деятельности, оплата кредита и т.д. И во всех случаях необходимо рисковать. Просто нельзя не рисковать. 11 1.1. Ìíîãîëèêàÿ ïðèðîäà ðèñêà Содержание риска многолико, зависит от множества социальных, культурных, временных, экономических и политических факторов. Соответственно, существующие многочисленные определения риска несут в себе тот или иной социокультурный компонент, уходящий корнями в историю народов, своеобразие их культуры. Среди наиболее ранних представлений о рисках выделяются социальные практики, связанные с возможностью как быстро обогатиться, так и понести существенные материальные потери, утрату здоровья, а то и жизни, которые существовали еще в Древнем Востоке. Они непосредственно относятся к морской торговле, активно развивавшейся благодаря искусству китайской навигации (компас и другие приборы, определявшие местонахождение, применявшиеся тогда в Китае, становятся известными в Европе только спустя тысячелетие). Купцы нуждались в страховках своих товаров от разного рода опасностей и случайностей, сопряженных с морским плаванием. В Европе понятие «риск» изначально имело сакральное значение: оно встречается в латинском языке, обозначая опасности и случайности, ниспосылаемые Богом. Для Античности и Средневековья в целом характерно восприятия случайности сквозь призму идеи божественной предопределенности, судьбы, рока, что практически не оставляло места для сознательного выбора человеком своего образа жизни и деятельности в обществе. Эпоха Просвещения возвела случайность в ранг «закономерности природы», представляя любое событие результатом «объективных» причинноследственных зависимостей, поддающихся расчету на основе математики, выявления систем родства и сходств между явлениями, задействования постулатов ньютоновской механики. Появляется сначала лапласовская, а затем вероятностная трактовка причинности. Теоретики Просвещения (Ш. Монтескье, Ж.-Ж. Руссо и др.), преисполненные верой в силу рационализма, утверждали доминирующую роль разума, рациональность в мыслях и действиях, необходимость преодоления всех форм несвободы, исходили из того, что человечество в принципе может стать совершенным, а опасности и несовершенства связывали с «отсталыми» формами знания. Все это работало на то, чтобы утвердить десакрализацию представлений об опасностях и рисках. В живые языки, прежде всего в итальянский и испанский слово «риск» входит вместе с распространением книгопечатания и сразу обретает многозначность. Оно употребляется, по крайней мере, в трех смыслах. Во-первых, контроль случайностей, прежде всего в мореплавании. Классик социологии М. Вебер отмечает, что в ответ на риски морских разбоев, разного рода несчастий появляются первые ростки страхования: «В большинстве случаев на одном судне перевозились товары многих купцов. Если в случае несчастья с корабля необходимо было выбросить часть груза за борт, то все участники терпели убытки сообща. Другой институт того же рода, мор12 ская ссуда, перешедшая из античного в средневековый мир, является следствием того, что морская торговля была сопряжена с чрезвычайно большим риском. Если выдавалась ссуда под идущие морем товары, то ни должник, ни кредитор, в случае гибели корабля, не могли рассчитывать на возмещение убытков. Поэтому они делили между собой риск… Чрезвычайно часто в морской ссуде под один корабль участвуют несколько заимодавцев с целью разделения риска». В результате формировались «товарищества общего риска»1. Во-вторых, любые проекты, связанные с опасностями, и, прежде всего, коммерческого толка. Итальянская поговорка гласит: «кто ничем не рискует, тот ничего не получит». Особые риски приходились на доставку товаров. До XIII в. торговец на суше таскал товары на собственной спине, двухколесной тележке или использовал вьючных животных, рискуя попасть в руки разбойников. Не случайно, «плата за конвой, — замечает М. Вебер, — была одним из главных доходов придорожных жителей»2. Кроме того, были риски, связанные с конкурентной борьбой чужих и местных оседлых купцов за монополию на городском рынке, за предпринимательский простор как таковой. В-третьих, тот, кто производил страх, распространял слухи о реальных и мнимых угрозах, подвергал себя риску, ибо с него могли спросить об источнике сведений3. И все-таки, число людей, занимавшихся рискованной деятельностью, в то время было весьма не велико. Поэтому понятие «риск» включается в словари немецкого языка, лишь начиная с середины XVI в., а английского языка — только со второй половины XVII в.4 В словаре французского языка понятие «риск» впервые появляется в 1557 г. Оно используется в трех основных смыслах: 1) случайная опасность более или менее предвиденная; неудобство, помеха, шутка сомнительного свойства; 2) случайное событие, не зависящее от воли участников, от которого стремятся предохраняться (риск пожара); 3) возможность быть подвергнутым опасности в надежде достичь успеха5. Примечательно, в португальском языке одно из значений риска — дерзать. В Словаре русского языка понятие «риск» означает следующее: 1) возможная опасность чего-либо; 2) действие наудачу, требующее смелости, бесстрашия, в надежде на счастливый исход6. Такое понимание риска, уходящее корнями в великорусский язык, содержится и в словаре В. И. Даля: «Рискованье, риск — отвага, смелость, решительность, предприимчивость, 1 Вебер М. История хозяйства // Вебер М. История хозяйства. Город. М. : КАНОНпресс-Ц ; Кучково поле, 2001. С. 194, 196. 2 Вебер М. История хозяйства. С. 201. 3 См.: Вебер М. История хозяйства. С. 204—209. 4 См.: Луман Н. Понятие риска / Альманах THESIS, 1994. № 5. С. 141. 5 См.: Risque // Le Petit Robert. P. : S.N.L. Dictionnaire Le Robert, 1979. P. 1720—1721. 6 См.: Риск // Словарь русского языка в четырех томах. Том III. М. : Русский язык, 1987. С. 717. 13 действие на авось, наудачу. Рисковое дело — неверное, отважное. Рискователь — рискующий… отважный человек»1. Как видно по определениям, вхождение риска в общественную жизнь имело особенности, обусловленные прежде всего культурой народа, его социальными практиками, рискогенная специфика которых закреплялась в языке. И тем не менее, можно отметить общую тенденцию этого процесса. Люди, жившие в традиционных обществах, так или иначе, сталкивались с разного рода неопределенностями, но риск не имел для них самостоятельной культурной значимости, был весьма ограниченным явлением, являясь побочным продуктом опасностей, которые ассоциировались с болезнью, войной, неурожаем. Опасности также связывались с «чужаками» и «иноверцами», контакты с которыми были ограничены. Наконец, опасности культурно производили страхами деятельности каких-либо потусторонних сил. Английский социолог Э. Гидденс справедливо отмечает: «Все более ранние культуры, в том числе великие древние цивилизации, такие, как Рим или Древний Китай, жили в основном прошлым. Для тех ситуаций, которые мы связываем с риском, у них существовало понятие судьбы, удачи или воли богов. В традиционных культурах, если человек терпел жизненную катастрофу или, наоборот, его дела резко шли в гору, это подпадало под одно из таких понятий или объяснялось тем, что так пожелали боги или духи. В некоторых культурах идея случайности вообще отсутствует»2. Ему, по существу, вторит немецкий социолог Н. Луман: «Высокие культуры древности, — пишет он, — располагали совершенно иной техникой для работы с аналогичными проблемами, а потому не нуждались в слове, обозначающем то, что мы сегодня понимаем под риском. Само собой разумеется, с незапамятных времен людям приходилось иметь дело с неуверенностью относительно будущего»3. Британский антрополог и культуролог, известный исследователь рисков М. Дуглас также отмечает, что некоторые традиционные культуры не имели потребности как-то концептуализировать риск4. В этом же плане высказывается и российский социолог Ю. А. Зубок: «В так называемый доиндустриальный период риск связывался прежде всего с незащищенностью человека перед природной стихией, объективно возникающими угрозами, предотвратить которые человечеству было не под силу. Отсюда и риск представлялся как нечто сакральное и не подвластное человеку»5. Из этих суждений следует, что риски, связанные с сознательным выбором определенного рода деятельности, зарождаются сравнительно недавно, лишь с развитием мореплавания, индустриальной техники, градостроительства. По М. Веберу, город представляет поселение людей, основанное 1 Даль В.И. Толковый словарь живого великого русского языка. В 4 т. Т. 1. М., 1955. С. 96. 2 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. М. : Весь мир, 2004. С. 39. 3 Луман Н. Понятие риска // Альманах THESIS. 1994. № 5. С. 140. 4 См.: Douglas M. Risk and Blame: Essays in Cultural Theory. London : Routledge, 1992. 5 Зубок Ю. А. Феномен риска в социологии. Опыт исследования молодежи. М. : Мысль, 2007. С. 81. 14 на рациональном порядке, что предполагает наличие специальных мест для функционирования рыночных отношений и относительной политической автономии1, что переводит риск в разряд повседневных социальных практик. Тогда же появляются разнообразные формы страхования, минимизирующие последствия рискованной деятельности человека, однако, подчеркнем, в то время вопрос об управлении рисками вообще не ставился — они еще находились в сфере сакрального. Переход от традиционного к индустриальному обществу, как показал рисколог П. Бернштейн, с неумолимостью выводил риски из-под влияния сакральных представлений, на смену которым приходило научное знание о рисках2. Сказанное отнюдь не означает, что ненаучные представления о рисках исчезли вообще, — они обрели новое содержание в обыденном сознании, что по-разному проявляется у различных социальных групп (преуменьшение/преувеличение риска) и является предметом изучения ряда социологических парадигм. К социологическому определению риска. Российский социолог А. В. Мозговая отмечает, что современные концептуальные подходы к риску построены на сочетании трех элементов: последствия воздействия рисковых ситуаций на человеческие ценности, возможность возникновения этих ситуаций с неопределенностью и формулу, объединяющую два первых элемента3. Ею подчеркивается, что риск не существует вне общества, независимо от сознания и культуры, а понятие «риска» призвано помочь обществу постичь опасности и неопределенности в повседневной жизни и адаптироваться к взаимодействию с ними4. Это все так. И вместе с тем, никакие комплексные подходы к изучению рисков не могут дать единое, общепринятое его определение, ибо нет универсальной природы рисков. Характер и содержание риска усложняются в контексте «стрелы времени». Динамично изменяется и соотношение между индивидуальными, коллективными, рукотворными и институциональными рисками, произведенными институтами рынка и демократии. В любом случае внутренняя динамика риска, указывает О. Ренн, заключена в «разделении реальной действительности и возможности»5, что, в конечном счете, обусловлено выбором людей конкретной инновационной деятельности по созданию своего будущего. Кроме того, социологическое определение риска предполагает интегральный учет амбивалентных параметров этого феномена, обладающего двойной объективно-субъективной фактичностью. При этом эмпириче1 См.: Вебер М. История хозяйства. Город. М. : Гардарика ; Кучково поле, 2007. См.: Bernstein P. L. Against the Gods: The Remarkable Story of Risk. Chichester : John Wiley, 1996. 3 См.: Мозговая А. В. Социология риска: возможности синтеза теории и эмпирического знания // Риск в социальном пространстве / под ред. А. В. Мозговой. М. : Ин-т социологии РАН, 2001. С. 21. 4 См.: Мозговая А.В. Социология риска: возможности синтеза теории и эмпирического знания. С. 23. 5 Ренн О. Три десятилетия исследования риска: достижения и новые горизонты // Вопросы анализа риска, 1999. Т. 1, № 1. С. 82. 2 15 ски учитываются различные уровни риска, которые варьируются от того, чем можно пренебречь, до определенной степени вероятности наступления предполагаемого желательного/нежелательного события. «Степень риска, — отмечает российский социолог О. Н. Яницкий, — может варьироваться от незначительной до критической, т.е. разрушительной для данного субъекта. Для всякого социального субъекта есть социально приемлемый уровень риска, детерминируемый культурой, его собственным опытом и конкретной ситуацией»1. Обобщая сказанное, мы исходим из того, что риск — динамичный феномен, постоянно усложняющийся под влиянием социокультурной динамики, самоорганизации социума. Поэтому никакое определение не может дать его адекватную интерпретацию, ибо рисковая ситуация динамично непоследовательна в течение времени, зависит от увеличения/уменьшения расстояния до рискогенного источника и т.д. Так, риски вооруженного конфликта, идущего в другой стране подчас воспринимаются менее значимыми по сравнению с рисками этнических конфликтов или криминальными рисками в собственной стране. Естественно, риски по-разному трактуются в разных социокультурных пространствах. Более того, они по-разному чувствуются теми, кто принимает рисковые решения и теми, кого эти решения затрагивают. Рискологи также показали динамику восприятия риска в контексте того, добровольно или нет оказался индивид в опасной ситуации2. Таким образом, с учетом динамичной природы риска в качестве его дефиниции, неизбежно имеющей компонент статичности, мы предлагаем следующее определение: риск есть возникновение ситуации с неопределенностью, основанной на дихотомии реальной действительности и возможности: как вероятности наступления объективно неблагоприятного последствия для социальных акторов (индивидуальных или коллективных), так и вероятности обретения выгод и благ, что субъективно воспринимается акторами в контексте определенных ценностных координат, на основании чего осуществляется выбор альтернативы действия3. Подчеркнем, без осознанного принятия актором решения, без активного анализа опасности и осуществления действия нет риска. В таком случае речь идет лишь о наличии опасности или шанса обретения благ. Вместе с тем, последствия риска также динамичны. Они предполагают диалектику явного и латентного: т.е. могут иметь деструктивное воздействие на состояние членов общества, что ведет к возрастанию их нефункциональности, или же способствовать переходу акторов в иное социальное состояние, увеличивающее их статустно-ролевую функциональность, или в отдельных случаях имеющее нейтральный эффект. Однако явная нефункциональность, будучи ограниченной во времени 1 Яницкий О. Н. «Критический случай»: социальный порядок в «обществе риска» // Социологическая теория: история, современность, перспективы. Санкт-Петербург: Владимир Даль, 2008. С. 362. 2 См.: Starr, C. Social Benefits versus Technological Risk // Science, 1969. № 165. 3 См.: Кравченко С.А. Risk // С.А. Кравченко. Социологический толковый англо-русский словарь. М.: МГИМО-Университет, 2012. С. 493—495. 16 и пространстве, может латентно способствовать образованию функциональности нового качества, и наоборот: даже счастливый шанс может иметь негативные непредвиденные последствия для актора. 1.2. Êâèíòýññåíöèÿ îïàñíîñòè è áåçîïàñíîñòè Словарь русского языка в самом широком смысле трактует опасность как «возможность, угроза бедствия, несчастья, катастрофы»1. Естественно, социологи дают более специфическое определение опасности в контексте своего предметного поля и трактуются ее по-разному: 1) угроза (социальной группе, стране), исходящая от объективно возникших реалий, таких как война, эпидемия, неурожай; 2) потенциальная угроза, исходящая от «чужаков», «иноверцев», маргиналов, опасных классов; 3) угроза структурам и институтам общества, обусловленная культурной дезинтеграцией, аномией; 4) некоторая фаза нарастания конфликта, приводящая к необратимому нарушению процессов функционирования и развития социальной системы, к состоянию кризиса и даже гибели2. Подчеркнем, говоря об опасностях в отличие от рисков, социологи, как правило, имеют в виду объективные внешние угрозы, существующие вне субъективного фактора. Так, немецкий социолог Н. Луман отмечает: «Либо возможный ущерб рассматривается как следствие решения, т.е. вменяется решению. Тогда мы говорим о риске, именно о риске решения. Либо же считается, что причины такового ущерба находятся вовне, т.е. вменяются окружающему миру. Тогда мы говорим об опасности»3. С этих же позиций выступает Э. Гидденс: «Риск это не то же самое, что опасность или угроза. Понятие риска связано с активным анализом опасности с точки зрения будущих последствий»4. Аналогично, российский исследователь А. В. Мозговая замечает: «Опасность не является риском до тех пор, пока нет решения действовать, несмотря на опасность»5. Следует заметить, что среди наиболее значимых факторов современных опасностей является сам человек. По метафорическому выражению американского социолога Э. Гоффмана, современные индивиды становятся «опасными гигантами»6. Речь идет о том, что люди становятся рефлексивными акторами, предрасположенными к потенциальному разрушению институциональных структур, которыми они пользуются и в которых живут. Возврат к традиционным социальным типам, живущих по принципам табу на инновации, практически невозможен. Выход же из «ловушки 1 Опасность // Словарь русского языка / под ред. А. П. Евгеньевой. М. : Русский язык, 1986. С. 620. 2 См.: Кравченко С. А. Опасность // Кравченко С. А. Социологический толковый русскоанглийский словарь. М. : МГИМО-Университет, 2013. С. 472. 3 Луман Н. Понятие риска // THESIS. 1994. № 5. С. 150. 4 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. М. : Весь мир, 2004. С. 39. 5 Риск в социальном измерении / под ред. А. В. Мозговой. М. : Институт социологии РАН, 2001. С. 25. 6 Goffman E. Encounters. Indianapolis : Bobbs-Merril, 1961. 17 опасности», обусловленной объективными реалиями рефлексивного социума мы видим на путях гуманистического поворота не только в социологии, но и во всех науках. В самом общем виде, гуманистический поворот имеет дело с ускорением социально-культурной и экологической динамики, синергетически учитывает риски, опасности и дисперсии социума, а также окружающей среды, предполагает поиск новых форм гуманизма на основе экзистенциальных потребностей людей. Он предполагает специальное изучение проблемы гуманизации социальных, научных и технологических инноваций для поддержания баланса между ними, так что динамика знаний могла бы как можно больше производить механизмы управления рисками и контроля опасностей. Об этической составляющей современных опасностей говорят и зарубежные ученые1. Дихотомической альтернативой опасности является, понятно, безопасность, которая также социологами интерпретируется по-разному: 1) общественные отношения, способствующие тому, чтобы индивидуальные и коллективные социальные акторы могли свободно социально и культурно развиваться; 2) состояние защищенности личности, общества и государства от всевозможных угроз, главным образом объективного характера в отличие от неопределенных опасностей; 3) по У. Беку — возможность жизнедеятельности людей в контексте новых опасностей: возникают нелинейные опасности, не имеющие глубоких корней в историческом прошлом, появившиеся в своем большинстве в результате ныне происходящих бифуркаций; рукотворные опасности, вызванные ненамеренными последствиями научной и технологической деятельности человека; опасности спонтанного образования новых политических реалий, возникшие вне логики предыдущего исторического развития; амбивалентные проявления глобализации2. Кроме того, в узком смысле безопасность может обозначать обеспеченность, страховку, спокойствие, отсутствие угроз. В социологической науке выделяются несколько типов безопасности. Здесь отметим главные из них, имея в виду, что к этой теме мы вернемся. Социальная безопасность — защищенность прав и свобод, а также материальных интересов граждан3. Национальная безопасность — в комплексной трактовке В. Н. Кузнецова «совокупность актуальных факторов, обеспечивающих благоприятные условия для развития России, жизнеспособности государства и достижения Национальной Цели, Социального Идеала — благополучия всех граждан и сетей; целесообразного развития фундаментальных ценностей 1 См.: Burgess P. The Ethical Challenges of Human Security in the Age of Globalization // Goucha M., Crowley J. Rethinking Human Security. UNESCO, 2008. 2 См.: Кузнецов В. Н. Безопасность через развитие. М., 2000; Яновский Р. Г. Социальная динамика гуманитарных перемен: социология Шанса для России на достойную и безопасную жизнь ее народа. М., 2001; Beck U. World at Risk. Cambridge : Polity Press, 2010; Burgess P. The Ethical Challenges of Human Security in the Age of Globalization. 3 См.: Яновский Р. Г. Социальная динамика гуманитарных перемен: социология Шанса для России на достойную и безопасную жизнь ее народа. М., 2001. 18 и традиций народов Российской Федерации; нормальных отношений Личности и Государства; способности эффективно преодолевать любые внешние угрозы; руководствоваться своими национальными интересами»1. В. Л. Шульц и В. В. Цыганов еще включают в нее федеральную, региональную, муниципальную и корпоративную безопасности2. Экологическая безопасность — техносоциоприродная среда, обеспечивающая качественную жизнедеятельность людей и устойчивое состояние естественной экосистемы. Все большее значение обретают проблемы сетевой безопасности. Согласно Д. Урри, в современном обществе происходит переход от «безопасности лицом-к-лицу» к модели безопасности, основанной на социальных сетях, позволяющих идентифицировать тех, кто рассматривается как источник угрозы3. С учетом этих новых реалий мы предложили контуры концепции сетевой национальной безопасности, понимаемой как состояние защищенности национальных интересов страны, обусловленное функциональной самодостаточностью каждого звена безопасности, его взаимозависимостью со всеми другими звеньями, такими как военно-политическая, информационная и социальная безопасности, включая здоровье нации, качество образования ее членов, продовольственная, экологическая и демографическая безопасности, гарантия эффективной управляемости социума и т.д., преследуя цель решения не только прагматических задач, но и наращивания гуманистического потенциала обороноспособности страны в контексте необходимости выявления причинной сложности явных и отложенных опасностей4. Социологи широко используют понятие индивидуальной безопасности, включающей факторы, обеспечивающие жизнь и здоровье индивида, защищенность личности, гарантии ее прав и свобод. Однако, по З. Бауману, данный тип безопасности обретает и новый негативный смысл, свидетельствующий о дисфункциональностях, возникших в социальной безопасности: современное социальное государство не в состоянии решить проблемы безопасности социума в целом и все более замещается государством индивидуальной безопасности5. Э. Гидденс определяет субъективное ощущение людьми надежности течения повседневной жизни как онтологическую безопасность»6, которая достигается в значительной степени благодаря рутинизации: современный человек стремит1 Кузнецов В. Н. Культура безопасности. М, 2001. С. 82. Его же. Социология безопасности. М., 2003. 2 См.: Шульц В. Л., Цыганов В. В. Модернизация системы национальной безопасности: модели и механизмы федеральной, региональной, муниципальной и корпоративной безопасности. М. : Наука, 2010. 3 См.: Urry J. Mobilities. Cambridge : Polity Press, 2008. 4 См.: Кравченко С. А. Национальная безопасность России в условиях усложняющейся социальной и культурной динамики // Инновационная Россия. Сборник работ лауреатов и дипломантов конкурса интеллектуальных проектов «Держава-2009». М. : Форум, 2010. 5 См.: Bauman Z. Liquid Times. Living in an Age of Uncertainty. Cambridge : Polity Press, 2009. 6 См.: Гидденс Э. Устроение общества : пер. с англ. М. : Академический Проект, 2003. 19 ся к стабильному, рутинному образу жизни, что является своего рода защитой от институциональных рисков. Подчеркнем, безопасность не абсолютна, а относительна, приобретает смысл только в связи с конкретной сферой человеческой деятельности или в отношении к окружающему миру. 1.3. Âçàèìîäåéñòâèå ðèñêîâ è îïàñíîñòåé â êîíòåêñòå «ñòðåëû âðåìåíè» Линейные взаимосвязи рисков и опасностей. Данные взаимосвязи типичны для относительно закрытых социальных систем — традиционных обществ, в которых доминируют традиции и табу, обеспечивавшие очень высокую степень преемственности прошлого и настоящего. Действия индивидов наудачу, требующие смелости, бесстрашия в рамках традиций были опасными лишь для них, но в целом не были рискогенными для структур и функций социума. Причем, некоторые традиции прямо были связаны с аффективными действиями, которые могли производить риски для конкретных индивидов, участвующих в них (кулачные бои, русская рулетка), но и они латентно поддерживали существовавший порядок. Закрытость социума практически сводила к минимуму инновационные активности. Поэтому изменения социума были исторически медленными, соответственно, жизнедеятельность людей одного поколения мало чем отличалась от предыдущих. Лишь тогда, когда традиции нарушались, внедрялись инновации, появлялась функциональная разупорядоченность, возникали опасности бедствий и социальных волнений. Линейные взаимосвязи рисков и опасностей характерны для внешних опасностей, которые воспринимались как судьба, рок или испытания, ниспосланные богами, — природные катаклизмы, эпидемии, войны, неурожаи, голод и т.д. (в традиционном обществе еще не появились внутренние, рукотворные опасности, вызываемые качественным движением социума к открытости, использованием новейших технологий. Тем не менее, на внешние опасности нужно было так или иначе реагировать. Их можно было просто принять, бездействуя и воспринимая как божью данность или судьбу, смиренно переживая последствия. Но подчас опасности приходили в виде радикальных бедствий и катастроф, которые ускоряли процессы инновации и самоорганизации. Приходилось осуществлять коллективные действия, требующие решительности, смелости, бесстрашия. Естественно, бедствия и катастрофы подвергали общество испытаниям на самосохранение. В этом контексте опасность можно рассматривать как некоторый конфликт, приводящий к определенному нарушению процессов функционирования и развития социальной системы, что обеспечивало, хотя и медленное, движение социума к новому равновесному состоянию. Порой опасности в виде конкретных катастроф способствовали существенному или необратимому состоянию социума и даже его гибели. И тем не менее, риск не был основным фактором радикальных изменений, не содержал в себе потенциальный момент выбора направления перемен, ибо темпы социокультурной динамики в целом предполагали историческую преемственность, простые, долгоживущие формы организации социума. 20 Внешние опасности, как правило, были ограничены локальным пространством и конкретным временем. Они имели исторически преходящий характер, соответственно, не могли сформировать культурные основания, способствующие вхождению риска в повседневную жизнь. С исчезновением опасностей практически уходили и сами риски из реальной жизнедеятельности людей: традиционные культуры их не востребовали, ибо людям мало приходилось иметь дело с факторами неопределенности. Положение дел стало меняться, когда опасности начинали выходить за рамки локального пространства. Это связано с попытками завоевания новых рынков, развитием новых средств производства и внедрением новых технологий. И, конечно, с развитием мореплавания, которое стимулировало культурное взаимодействие, включая появление рукотворных опасностей от столкновения культур. Если в начале этих процессов последствия инноваций затрагивали жизнедеятельность лишь отдельных индивидов, то по мере ускорения социальной и культурной динамики последствия инноваций касались уже больших групп людей, выходили по своей значимости за конкретное социальное пространство и время. Линейные взаимосвязи рисков и опасностей свойственны малодинамичному социуму, для которого не характерна миграция, а сознание группы практически не отличается от сознания отдельных индивидов. Формирование собственно группового сознания, как считает Э. Дюркгейм, связано с разделением труда, т.е. возникновением социально дифференцирующих последствий динамики общества. «Группа думает, чувствует, действует совсем иначе, — пишет он, — чем это сделали бы ее члены, если бы они были разъединены»1. Соответственно, на определенном этапе исторического развития восприятие рисков и опасностей индивидами и группой становится различным. Более того, оно начинает варьироваться от группы к группе. Современные взаимосвязи рисков и опасностей. Опасности, как и риски, изменяются в контексте фактора «стрелы времени». Социологов интересуют прежде всего новые социальные опасности. Среди них структурно-функциональные угрозы институтам общества, исходящие от опасного класса, под которым понимаются социально дезинтегрированные люди — безработные, бродяги, беспризорные, проститутки, люди криминального мира, представляющие социальную эксклюзию2. Современный британской социолог З. Бауман отмечает, что ныне появляются новые опасные классы: если в условиях традиционного общества и индустриального модерна существовали временно безработные или дезинтегрированные социальные группы, то сегодня определенная часть людей просто не поспевает за усложняющейся социокультурной динамикой и тем самым становятся постоянно нефункциональными для общества, «они более не рассматриваются как временно исключенные из нормальной социальной жизни» и обречены на постоянную маргинализацию3. 1 Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М. : Канон, 1995. С. 26. См.: Ярская-Смирнова Е. С. Социокультурный анализ нетипичности. Саратов, 1997; Тихонова Н. Е. Феномен социальной эксклюзии в условиях России // Мир России. 2003. Т. XII. № 1. 3 Bauman Z. Liquid Times. Living in an Age of Uncertainty. Cambridge : Polity Press, 2009. 2 21 Среди новых опасностей — объективные угрозы, обусловленные турбулентностью климата, на которые нужно как-то реагировать, т.е. рисковать. Любой неудачный выбор чреват негативными последствиями сегодня. Отсутствие выбора — также риск с возможно еще более негативными последствиями, но отложенными во времени. Проблема не столько в том, имеет ли место «потепление» или «похолодание», сколько в самих климатических неопределенностях, увеличивающемся числе природных катастроф, что подкреплено статистическими данными. Ряд исследователей, в частности, английский социолог Э. Гидденс, относят их к рукотворным отложенным опасностям, т.е. опасностям, возникших не вдруг, не стихийно, как это может представляться на первый взгляд, а в результате прагматической, меркантильной деятельности людей, «эксплуатировавших» природу в течение значительного периода времени без учета ее экологической чувствительности. Однако, считает социолог, в повседневных практиках люди игнорируют элементарные нормы моральной ответственности за свою деятельность, не рассматривая ее возможные опасности, которые могут проявиться/не проявиться в будущем в отношении природы, общества, конкретного человека. Так возникает эффект, который он назвал своим именем — «парадоксом Гидденса». Суть его в том, что ускоряющаяся динамика природы и социума, не подкрепленная адекватными моральными нормами, может порождать рукотворные отложенные опасности. Это, по его мнению, касается как повседневных, так и глобальных реалий: ныне тинэйджеру, ведущему безнравственный образ жизни, в частности, знающего, что «курение убивает», трудно представить себя человеком в возрасте сорока лет, когда начнут сказываться реальные опасности и болезни, угрожающие его здоровью и, возможно, даже жизни. Аналогичный эффект проявляется и у политических и экономических акторов, особенно, считает социолог, в отношении к природе и климату: все прекрасно осведомлены о многих аморальных составляющих своей политики, что касается, в частности, экологии, однако не принимают должных усилий по ее изменению1. На наш взгляд, данный эффект следует распространить на еще более широкий контекст. Так, велики отложенные опасности экономического эгоизма транснациональных корпораций. В условиях существующей неолиберальной геополитики, основанной на принципах рационализма, прагматизма и меркантилизма, транснациональные корпорации, особенно те из них, которые заняты мировым производством генетически измененных продуктов питания, преследуют прежде всего обеспечение собственных корпоративных интересов, что приводит к снижению их социальной ответственности перед мировым сообществом в целом. Еще одна группа новых опасностей — деформации экологической среды, которые угрожают бедствиями и катастрофами не только для природы, но и для здоровья и жизни нынешних, грядущих поколений. Суть этих опасностей кроется в становящейся новой реальности в виде социотехноэкологической общности сложного типа, предстающей как единое 1 22 См.: Giddens A. The Politics of Climate Change. Cambridge : Polity Press, 2009. Р. 2—3. целое. Данная реальность имеет иные риски и опасности, чем традиционный социум. Если в обычном индустриальном социуме бедствия, как правило, обусловлены масштабными технологическими или природными катастрофами, то для социотехноэкологической общности достаточно фактора «эффекта бабочки». Его суть в том, что даже, казалось бы, малозначимые действия в этих условиях способны вызвать лавинообразные последствия. Более того, эти опасности имеют сложную природу — они проявляются нелинейно во времени и пространстве, т.е. их факторы могут быть удалены по времени и расстоянию от начальной точки происходящих бедствий. «Небольшие изменения в прошлом, — пишет известный британский социолог Дж. Урри, — способны потенциально произвести огромные последствия в настоящем или будущем. Такие маленькие события “не забываются”. Теория хаоса, в частности, отвергает представления здравого смысла о том, что только большие изменения могут вызывать большие последствия… Выразим эту мысль проще — нет согласующихся отношений между причиной и результатом события. Скорее, отношения между переменными могут быть нелинейными с внезапным включением происходящего, так что одна и та же причина может в специфических обстоятельствах производить разные виды последствия» 1. Примеры тому — авария на Чернобыльской АЭС; последствия цунами для Фукусимской АЭС, зародившиеся за тысячи километров вдали от нее; катастрофа, вызванная разливом нефти в Мексиканском заливе и др. Вместе с тем, как замечает выдающийся российско-американский социолог П. Сорокин, опасности и катастрофы способны не только наносить ущерб, но имеют «обучающее значение»2. Сегодня человечество обладает огромным интеллектуальным и технологическим потенциалом, позволяющим учиться на последствиях катастроф, а также прогнозировать возможные опасности и своевременно принимать меры для предотвращения их последствий, даже если они обусловлены фактором «эффекта бабочки». Инновационное развитие техники и технологий ведется с акцентом на прогноз возможных нештатных ситуаций и аварий, что позволяет справляться даже с интерференцией факторов, способных производить те или иные дисфункциональности. К этому добавим, что природа этих опасностей также усложняется — они могут обретать характер техно-био-социо угроз одновременно или в разных сочетаниях. Подчеркнем, это объективная данность, которую необходимо принять во внимание, прежде чем рисковать. Сложность этих опасностей проявляется и в том, что их уровень разный (от нулевого до максимального) в различных пространственных и временных координатах функционирования инновационных технических механизмов и технологических процессов. Следующая группа — опасности, связанные с эффектом временного дисхроноза: в функционировании сложных технических и технологических систем 1 Urry J. Global Complexity. Cambridge : Polity Press, 2003. Р. 23. См.: Сорокин П. Человек и общество в условиях бедствия // Вопросы социологии. 1993. № 3. 2 23 задействованы люди, фактически живущие в разных темпомирах1, подверженные разным скоростям социальной мобильности. Речь идет не столько о традиционных — горизонтальной и вертикальной, восходящей и нисходящей — типах мобильности, сколько о новых прерывистых мобильностях, предполагающих выход из привычного социального и культурного контекста на существенное время. Растет число профессий, связанных с вахтенными методами работы, качественно увеличивается трудовая миграция. Появились так называемые «новые кочевники» — люди (бизнесмены, общественные деятели, определенные группы профессиональных военных и спортсменов, космонавты), ведущие, по существу, детерриториализированный образ жизни. Приходится принимать во внимание целый комплекс новых опасностей для физического, социально-культурного и психологического здоровья таких людей и создавать для них искусственные рекреационные возможности. Возникли опасности, обусловленные тем, как отмечает британский социолог З. Бауман, что, глобальные экономические акторы, не зависимые от национальных рынков и локальных ресурсов, располагают реальными возможностями оперативно перебрасывать ресурсы из одного региона мира в другой, оставляя местные сообщества один на один с их проблемами, что, естественно, провоцирует новые конфликты и социальные напряженности2. Эти опасности обусловлены существующей неолиберальной геополитикой, которая во главу угла ставит прагматические и меркантильные интересы. Но они могут быть преодолены с помощью гуманистически ориентированной био- и геополитики, преследующей цель нахождения оптимального соотношения прибыли, получаемой от освоения ресурсов, и создания самых благоприятных условий проживания для местных сообществ по культурным, социальным и экологическим критериям. Появились опасности в виде современных террористических угроз, имеющих глобальный характер. Очевидно, ни Россия, ни другие страны в одиночку не смогут справиться с этим злом. Здесь необходима координация усилий всех стран, заинтересованных в обеспечении безопасности своих граждан. Наконец, отметим инсценированные опасности, произведенные культурно сконструированным социальным смыслом. Изучением этих процессов занимается американский социолог Дж. Александер, используя инструментарий предложенной им парадигмы культуральной социологии3. При этом, подчеркнем, речь идет не о мистических и не о сфальсифицированных, а о реальных опасностях в контексте современного научного и социального знания, которое становится все более сложным, многообразным, динамичным, включает в себя научное незнание, как значимую часть научного знания. Сказанное, например, касается инсценированных опасностей тех или иных больших инновационных проектов: оценка их опасностей может быть более или менее адекватной, но может быть завышен1 См: Князева Е. Н. Основания синергетики. Режимы с обострением, самоорганизация, темпомиры. СПб. : Алетейя, 2002. С. 240. 2 См.: Бауман З. Глобализация. Последствия для человека и общества. М. : Весь мир, 2004. 3 См.: Кравченко С.А. Культуральная социология Дж. Александера (Генезис понятия, возможности инструментария) // Социологические исследования. 2010. № 5. 24 ной или, наоборот, заниженной в силу современного состояния научного знания и научного незнания, которые также подвержены эффекту «стрелы времени» — быстро меняются и усложняются1. Для анализа инсценированных опасностей, учитывая постоянное обновление знания, необходим синтез естественнонаучного, социального и гуманитарного знания, нужны постоянные рефлексии ученых, представителей самых разных наук. Таким образом, опасности можно минимизировать или даже вовсе устранить с помощью определенных политических или экономических средств. Что же касается рисков, то они, по существу, отделяются от опасностей, обретают относительно самостоятельные формы. Риски подчас легитимно воспроизводятся современными институтами демократии и рынка, предлагающими для индивидов многообразие выборов решений и действий. Практически любой выбор или неучастие в выборе — чреваты риском, включая риск упущенных возможностей обретения материальных или культурных благ. В отличие от опасности риск нельзя уничтожить вообще, ибо он «неотъемлемая принадлежность прогресса»2, — подчеркивает У. Бек. Поэтому нужно учиться жить с рисками, т.е. управлять ими. Ñåìèíàð «Ðèñêè è îïàñíîñòè â êîíòåêñòå “ñòðåëû âðåìåíè”» 1. Риск как динамичное социокультурное явление. 2. Риски и опасности в традиционном и современном обществах. 3. Безопасность и ее типы. Проблема свободы и безопасности личности в современном мире. Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Как риск связан с развитием общества и его культуры? 2. Как изменялось значение слова «риск» в энциклопедических словарях? Дайте его социологическое определение. 3. Какие науки исследуют риски? С каких позиций? 4. Какие безопасности Вы можете выделить? В чем их суть? 5. Каково взаимодействие рисков и опасностей в контексте «стрелы времени»? 6. Какова значимость инсценированных опасностей в современном обществе? 7. В чем суть эффекта «парадокса Гидденса»? Как он может быть использован для интерпретации рукотворных рисков? 8. Какова роль фактора «эффекта бабочки» в производстве современных рисков? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 1 См.: Кравченко С. А. Стрела времени: современные вызовы социологическому знанию // Социологическая наука и социальная практика. 2014. № 1 (5). С. 110—124. 2 Бек К. Общество риска. На пути к другому модерну. М. : Прогресс-Традиция, 2000. С. 55. 25 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Доминирующий подход к риску в эпоху Просвещения (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А Риск как судьба, рок С Десакрализация риска В Любая опасность D Божественная предопределенность 2. М. Вебер о трех трактовках риска в период перехода от традиционного к индустриальному обществу: а) контроль случайностей; б) проекты, связанные с опасностями; в) слухи, производившие страх. 3. Современная трактовка квинтэссенции риска (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А Случайность как закономерность С Нечто неподвластное человеку общественной деятельности В Побочный продукт опасностей D Принятие решения и действие в неопределенной ситуации 4. Современная трактовка квинтэссенции опасности (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А Объективные внешние угрозы С Состояние «аномия» В Стечение ряда случайных D Кризис, в котором оказалось общество обстоятельств 5. Наиболее значимый фактор современных опасностей (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А Природная катастрофа С Революция В Экономический кризис D Деятельность человека 6. Современная трактовка квинтэссенции безопасности (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А Динамичное развитие производства С Конституционные гарантии, и потребления закрепляющие права и свободы В Общественные отношения, D Рациональная деятельность человека способствующие развитию человека 7. Суть «онтологической безопасности» по Э. Гидденсу (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). С Защищенность прав и свобод, а также А Субъективное ощущение людьми материальных интересов граждан надежности течения повседневной жизни В Рациональная деятельность человека D Отсутствие угроз структурам и институтам общества 8. Основной фактор производства рукотворных отложенных опасностей (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А Социальная революция С Прагматическая, меркантильная деятельность людей В Рутинная деятельность человека D Деятельность опасных классов 9. Суть «Парадокса Гидденса» (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А И действие, и бездействие ведут С Возникновение/невозникновение к отложенным опасностям будущих опасностей обусловлено нынешней безответственностью людей В Рациональная деятельность человека D Риски имеют тенденцию порождать имеет иррациональные последствия опасности, которые, в свою очередь, производят риски 26 10. Суть «Эффекта бабочки» (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А Ненамеренные последствия С Люди, полагавшиеся инновационной деятельности людей на протестантскую этику, латентно ведут к рукотворным опасностям способствовали развитию капитализма В Однажды случившийся D Небольшие изменения в прошлом террористический акт способствовал способны потенциально произвести огромные последствия в настоящем или становлению «текучего страха» будущем Ключи к тесту: 1. Десакрализация риска. 2. а) Контроль случайностей; б) проекты, связанные с опасностями; в) слухи, производившие страх. 3. Принятие решения и действие в неопределенной ситуации. 4. Объективные внешние угрозы. 5. Деятельность человека. 6. Общественные отношения, способствующие развитию человека. 7. Субъективное ощущение людьми надежности течения повседневной жизни. 8. Прагматическая, меркантильная деятельность людей. 9. Возникновение/невозникновение будущих опасностей обусловлено нынешней безответственностью людей. 10. Небольшие изменения в прошлом способны потенциально произвести огромные последствия в настоящем или будущем. Ëèòåðàòóðà 1. Бауман, З. Глобализация. Последствия для человека и общества : пер. с англ. / З. Бауман. — М. : Весь мир, 2004. 2. Бек, К. Общество риска. На пути к другому модерну : пер. с англ. / К. Бек. — М.: Прогресс-Традиция, 2000. 3. Бек, У. От индустриального общества к обществу риска / К. Бек // THESIS. 1994. № 5. 4. Гидденс, Э. Судьба, риск и безопасность / Э. Гидденс // THESIS. 1994. № 5. 5. Гидденс, Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь : пер. с англ. / Э. Гидденс. — М. : Весь мир, 2004. 6. Зубок, Ю. А. Феномен риска в социологии. Опыт исследования молодежи / Ю. А. Зубок. — М. : Мысль, 2007. 7. Кара-Мурза, С. Г. Вызовы и угрозы России / С. Г. Кара-Мурза. — М. : Научный эксперт, 2015. 8. Кравченко, С. А. Культуральная социология Дж. Александера (генезис, понятия, возможности инструментария) / С. А. Кравченко // Социологические исследования. 2010. № 5. 9. Кравченко, С. А. Опасность // Кравченко, С. А. Социологический толковый русско-английский словарь. — М. : МГИМО-Университет, 2013. 10. Кравченко, С. А. Risk // Кравченко, С. А. Социологический толковый англорусский словарь. — М. : МГИМО-Университет, 2012. 11. Кравченко С. А. Риски в нелинейном глоболокальном социуме / С. А. Кравченко. — М. : Анкил, 2009. 12. Кравченко, С. А. Стрела времени: современные вызовы социологическому знанию // С. А. Кравченко / Социологическая наука и социальная практика. 2014. № 1 (5). 27 13. Кузнецов, В. Н. Безопасность через развитие / В. Н. Кузнецов. — М., 2000. 14. Кузнецов, В. Н. Культура безопасности / В. Н. Кузнецов. — М, 2001. 15. Кузнецов, В. Н. Социология безопасности / В. Н. Кузнецов. — М., 2003. 16. Луман, Н. Понятие риска / Н. Луман // THESIS. 1994. № 5. 17. Мозговая, А. В. Социология риска: возможности синтеза теории и эмпирического знания // Риск в социальном пространстве / Под ред. А.В. Мозговой. — М.: Ин-т социологии РАН, 2001 18. Россия в новой социально-политической реальности: мониторинг вызовов и рисков. — М. : Проспект, 2013. 19. Сорокин, П. Человек и общество в условиях бедствия / П. Сорокин // Вопросы социологии. 1993. № 3. 20. Шульц, В. Л. Модернизация системы национальной безопасности: модели и механизмы федеральной, региональной, муниципальной и корпоративной безопасности / В. Л. Шульц, В. В. Цыганов. — М. : Наука, 2010. 21. Яницкий, О. Н. Социология риска / О. Н. Яницкий. — М. : Институт социологии РАН, 2003. 22. Bauman, Z. Liquid Times. Living in an Age of Uncertainty / Z. Bauman. — Cambridge : Polity Press, 2009. 23. Beck, U. World at Risk / U. Beck. — Cambridge : Polity Press, 2010. 24. Burgess, P. The Ethical Challenges of Human Security in the Age of Globalization / Burgess // Rethinking Human Security / M. Goucha, J. Crowley (eds). — UNESCO, 2008. 25. Denney, D. Risk and Society / D. Denney. — L. : SAGE Publication, 2005. 26. Giddens, A. The Politics of Climate Change / A. Giddens. — Cambridge : Polity Press, 2009. 27. Lupton, D. Risk / D. Lupton. — L. ; N.Y. : Routledge, 2013. 28. Urry, J. Global Complexity / J. Urry. — Cambridge : Polity Press, 2003. 29. Social Theories of Risk and Uncertainties: An Introduction / J. O. Zinn (ed.). — Hoboken, N. J. : Blackwell Publishing Ltd, 2008. Ãëàâà 2. ÏÅÐÂÛÅ ÍÀÓ×ÍÛÅ ÏÎÄÕÎÄÛ Ê ÈÇÓ×ÅÍÈÞ ÐÈÑÊÀ Проблема собственно научного изучения риска возникает только в начале ХХ в. — в период достаточного индустриального развития, когда повсеместно в экономические практики, менеджерскую деятельность входит проблематика неопределенности как одного из возможных исходов. Для интерпретации феномена риска выдвигаются математические, экономико-социальные, статистические, а затем и психологические подходы. То было время веры в возможность исключительной рациональной деятельности человека, которая практически рассматривалась как панацея от всякого рода ущербов. Была уверенность, что эта деятельность могла быть эффективной и в условиях неопределенности. На формирование таких взглядов в Европе существенное влияние оказали всевозможные парадигмы позитивистской социологии, представители которых ратовали за открытие «объективных» законов общественного развития и эмпирических, достаточно валидных методов анализа социума1. Весьма значимой для научного изучения риска была и теория М. Вебера идеальной бюрократической организации. Создавая идеальную модель бюрократии, социолог представлял ее в виде совокупности индивидов, выполняющих целерациональные действия, направленные на достижения успешных результатов, имеющих общественную значимость и полезность. Социолог был убежден, что профессионально подготовленные люди, имеющие специальное образование, обладающие компетентностью могут эффективно управлять в любых условиях. По его мнению, основными чертами рациональной бюрократии являются: разделение труда среди членов бюрократической структуры; строгая иерархичность, соподчиненность различных бюрократических органов; определенная служебная компетенция; наличие свода строгих правил и инструкций; безличный характер деятельности, т.е. отсутствие «человеческого» подхода к проблеме; наличие аппарата, чиновников, рассматривающих свою службу как единственную или главную профессию, сориентированных на полную преданность организации; ориентация на личную карьеру — «повышение» — в соответствии со старшинством по службе, или в соответствии со способностями независимо от суждения начальника; подчинение строгой единой служебной дисциплине и контролю. В этой рационалистической традиции проблема риска получала 1 См.: Кравченко С. А. Социология : в 2 т. Т. 1. Классические теории через призму социологического воображения : учебник для академического бакалавриата. М. : Юрайт, 2014. Главы 3—6. 29 достаточно простой и ясный ответ: полагаясь на науку и профессионализм, ущерба следует по возможности избегать1. При этом усиливается значение математических, формально-логических моделей, «освобожденных» от явного присутствия волевых решений отдельных людей. Зарождается и обосновывается идея о принципиальной возможности вычисления вероятности риска и его материальной оценки. 2.1. Ô. Íàéò: ôîðìàëüíî-ëîãè÷åñêèé ïîäõîä ê èçó÷åíèþ ðèñêà В Америке впервые проблему рационального поведения людей в конкретных условиях риска и неопределенности поднял экономист Фрэнк Найт (1885—1972) в работе «Риск, неопределенность и прибыль», изданной в 1921 г. Отправной постулат ученого состоит в том, что рациональный индивид ориентируется на формальную логику и математические исчисления, статистические данные, а также оценочные суждения, адекватные объективной реальности. Сообразно этому постулату им выделяются три различных типов вероятности: 1. Априорная вероятность. Абсолютно однородная классификация случаев, во всем идентичных (за исключением действительно случайных факторов). Вероятностные суждения этого типа находятся на том же логическом уровне, что и математические теоремы… 2. Статистическая вероятность. Эмпирическая оценка частоты проявления связи между утверждениями, неразложимыми на изменчивые комбинации одинаково вероятных альтернатив. Необходимо подчеркнуть, что сколько-нибудь высокая степень уверенности в том, что количественные отношения, наблюдавшиеся в прошлом, сохранят свою силу и в будущем, основана на априорной предпосылке об индетерминированности. 3. Оценки. Характерная особенность данного типа состоит в том, что здесь не существует никакого обоснованного критерия для классификации случаев… Мы должны просто обратиться к «способности» разумного существа выносить более или менее точные суждения о предметах, к интуитивному характеру оценок. Мы так устроены, что все кажущееся нам разумным должно подтверждаться фактами реальности, иначе мы не сможем существовать в этом мире»2. Ученый был убежден в том, что в большинстве случаев неопределенность можно измерить, калькулировать с помощью математических или статистических методов и тем самым создать рациональный механизм управления рисками в экономической деятельности: «неопределенность, — пишет он, — которая каким-либо методом может быть сведена к объективной, количественно измеряемой вероятности, может быть совершенно устранена с помощью группировки случаев. В деловом мире разработаны некоторые организационные приемы для осуществления такой группировки, и в итоге при достаточно развитой технике организации бизнеса 1 2 30 Луман Н. Понятие риска / Альманах THESIS. 1994. № 5. С. 144. Найт Ф. Понятия риска и неопределенности // Альманах THESIS. 1994. № 5. С. 21—23. доступная измерению неопределенность не создает в деловой сфере подлинной неопределенности»1. При этом Ф. Найт считает, что все же не все неопределенности поддаются измерению. В целях различения измеряемой и неизмеряемой неопределенности он предлагает использовать термин «риск» для обозначения измеряемой неопределенности и собственно термин «неопределенность» для интерпретации неизмеряемой неопределенности. «Практическая разница между категориями риска и неопределенности состоит в том, — отмечает он, — что в первом случае распределение результатов в группе известно (что достигается путем априорных вычислений или изучения статистики предшествующего опыта), а во втором — нет»2. Данный подход отличался реализмом, прагматизмом и полезностью, способствовал становлению института страхования, позволявшего начать управление рисками. Однако у него были очевидные слабости. Во-первых, нельзя сводить неопределенности только к рискам. Современные исследователи, как правило, связывают риск не только с неопределенностью, но и непредсказуемостью будущего; во-вторых, калькулирование сложного риска выходит за пределы математики, ибо функционирование новейших технологий несет в себе латентные рискогенные факторы, которые нельзя оценить с помощью линейных каузальных связей и интерпретировать полагаясь на формально-логический инструментарий. Так, Э. Гидденс прямо заявляет, что исчисление риска «никогда не может быть полным, поскольку даже в среде с относительно ограниченным уровнем риска всегда существует возможность неожиданных и непредвиденных исходов»3. Н. Луман отмечает, что «введенное Найтом различие риска и неопределенности превратилось прямо-таки в догму»4 и, соответственно, выступает против этой догмы. В самом деле, далеко не все риски (политические, экологические, медико-биологические, технологические и т.д.) можно выразить с помощью математического инструментария и в формально-логических терминах страхования, прибегая к денежному эквиваленту. Это показано в работах современных исследователей риска Б. Адама, С. Ратзана и других5, которые для исчисления риска вслед за М. Дуглас настаивают на введении культурного измерения. Кроме того, Ф. Найт вводит еще один критерий для различения риска и неопределенности. Он предлагает использовать понятие «риск» применительно к неопределенностям с возможным неблагоприятным исходом, а понятие «неопределенность» — по отношению к возможности благоприятного исхода: «мы говорим о “риске” потерь и “неопределенности” выигрыша»6. Такая точка зрения является, скорее, своеобразной. Она не получила распро1 Найт Ф. Понятия риска и неопределенности. С. 26. Найт Ф. Понятия риска и неопределенности. С. 27. 3 Гидденс Э. Судьба, риск и безопасность // Альманах THESIS. 1994. № 5. С. 109. 4 Луман Н. Понятие риска. С. 135. 5 См.: Adam B. Timescapes of Modernity: The Environment and Invisible Hazards. L. : Routledge, 1998; Ratzan S. C. (ed.). The Mad Cow Crises: Health and the Public Good. L. : UCL Press, 1998. 6 Найт Ф. Понятия риска и неопределенности. С. 27. 2 31 странение даже среди американских рискологов, которые, опираясь на опыт в страховом бизнесе, придерживаются иных интерпретаций «риска», связывая его не только с возможными потерями, но и с шансами достижения желаемого успеха в том или ином виде деятельности. Аналогичное толкование риска содержится и в известной русской поговорке: «Риск — благородное дело». Риск означает здесь сочетание опасных обстоятельств с благоприятными жизненными шансами. Так, карточная игра, распространенная на Руси, могла привести игрока к нищете и даже самоубийству. Но сама игра среди определенных социальных слоев считалась благородным делом и предполагала шанс не только денежного выигрыша, но и обретение определенного социального капитала. На наш взгляд, более правы те социологи, которые связывают риск как с возможными негативными последствиями тех или иных утрат, так и с шансами на успех. Немецкий социолог У. Бек, например, пишет о «двойном обличье рисков в развитом рыночном обществе: риски здесь не только риски, но и рыночные шансы»1. Английский социолог Д. Денней отмечает, что риск имеет как «негативную силу», так и «позитивную силу»2. Ю. А. Зубок высказывается в этом же плане: «Поскольку риск с равной вероятностью несет в себе шанс на успех и на неудачу, на выигрыш и на проигрыш, сущность его диалектична»3. В целом же, соглашаясь с диалектической характеристикой природы риска, содержащей в себе шанс на успех и на неудачу, возразим относительно их «равной вероятности»: скорее всего, баланс успеха и неудачи в условиях усложняющейся социокультурной динамики не может быть равным или симметричным (их соотношение подвижно и конкретное состояние может быть эмпирически верифицировано, что, в частности, делается страховыми компаниями); следует принять во внимание и латентные последствия успеха, которые могут обернуться неудачей и наоборот. Более того, по нашему мнению, асимметрия шансов является одним из факторов, собственно порождающих риск. Возвращаясь к Ф. Найту, отметим то, что он сам считает самым главным результатом в его исследованиях риска. Ученый исходит из того, что могут существовать различные разновидности «здравого смысла», хотя зачастую собственно здравого в нем очень мало. Лишь научное знание обеспечивает рациональное поведение и, соответственно, рациональный подход к рискам. «Главный результат данного исследования, — пишет он, — состоит в выявлении резкого контраста между знанием (как его понимают ученые и специалисты в области логики науки) и убеждениями и мнениями, на которых основано поведение людей за рамками лабораторных экспериментов»4. Рациональный же человек ориентируется на математическое ожидание выгоды, осуществляя формально-рациональный выбор из ряда возможных вариантов. 1 Бек К. Общество риска. На пути к другому модерну. М. : Прогресс-Традиция, 2000. С. 56. 2 Denney D. Risk and Society. L. : SAGE Publication, 2005. P. 10. Зубок Ю. А. Феномен риска в социологии. Опыт исследования молодежи. М. : Мысль, 2007. С. 189. 4 Найт Ф. Понятия риска и неопределенности. С. 25. 3 32 Так в науку вошел формально-логический подход к определению риска, а также к исследованию рисков и неопределенностей. В течение ряда десятилетий он оказался доминирующим в социальных науках, экономике, менеджменте, особенно в американской школе. Подчеркнем, это был пионерский подход к исследованию рисков и основывался на линейном видении развития социума, на абсолютизации логоцентризма и формальной рациональности, на вере в исключительность ценности американского прагматизма. 2.2. Ì. Àëëå: âîçìîæíîñòè ñóáúåêòíî-ïñèõîëîãè÷åñêîãî ïîäõîäà èçó÷åíèÿ ðèñê-âîñïðèÿòèÿ Формально-логический подход доминировал не долго, почти сразу стал подвергаться критике за его эмпирическую несостоятельность, расхождение с практикой повседневной жизни. В самом деле, от «среднего» рационального индивида ожидались великолепные математические способности, позволявшие хорошо калькулировать, вычислять каузальность явлений и процессов, к тому же учитывая степень их взаимозависимости, а также предполагавшие знания статистики и статистических методов. Критика касалась и того, в реальной жизни вполне рациональным людям трудно сделать собственно рациональный выбор с учетом ряда психологических факторов (в частности, многие хотят верить в том, что «это не случится с ними», когда они нарушают правила дорожного движения, курят, экспериментируют с диетами и т.д.), которые обязательно присутствуют в рисковой деятельности, но, по существу, игнорировались в формальнологическом подходе. Эти и другие моменты попытался учесть французский ученый, лауреат Нобелевской премии по экономике Морис Алле (1911— 2010). Он подверг критике подходы к риску Ф. Найта, и в 50-е гг. прошлого века им был предложен субъектно-психологический подход к рискам, точнее, к риск-восприятию, изложенный в концентрированной форме в работе «Поведение рационального человека в условиях риска: критика постулатов и аксиом американской школы». Ученый акцент сделал на анализе психологических факторов, действующих при выборе альтернатив в условиях восприятия риска. При этом он разделяет существенные и второстепенные из них, влияющие на характер поведения индивида, оказавшегося в рисковой ситуации. Существенными факторами нельзя пренебрегать даже при самом общем подходе к рискам. Между тем, второстепенные могут быть включены в рассмотрение при детальном анализе конкретной ситуации риска. К ним, в частности, относятся: издержки и удовольствие от участия в рисковой деятельности, величина порога минимально воспринимаемых выигрышей и т.д. Любая теория риска, считает М. Алле, если она стремится быть реалистической и намерена описать ключевые параметры выбора в условиях неопределенности, с необходимостью должна учитывать следующие четыре значимые факторы. Во-первых, психологическую деформацию денежных величин и изгиб кривой удовлетворения от роста возможного выигрыша. По мнению ученого, 33 удовлетворенность от равных приращений денежных сумм уменьшается по мере роста богатства: «даже если денежное значение одного выигрыша десятикратно превышает денежное значение другого, с психологической точки зрения первый выигрыш может быть ценнее второго лишь вдвое, а то и меньше»1. Во-вторых, следует учитывать субъективную деформацию объективных вероятностей. М. Алле поясняет: «Некоторые люди, верящие в свою счастливую звезду, недооценивают вероятность неблагоприятных для них событий и переоценивают благоприятных. Обратное верно для людей, которые считают, что в жизни их преследуют неудачи. Таким образом, объективные вероятности подвергаются субъективной деформации… Очевидно, что индивид учитывает лишь те вероятности, которые он себе представляет, а не те, какие существуют в действительности. При этом нет никакого основания полагать, что субъективные вероятности должны быть равны вероятностям объективным»2. У вполне рациональных людей, оказавшихся в ситуации риска, будет доминировать субъективная вероятность, что в итоге скажется на их риске — выборе той или иной альтернативы действия. В-третьих, наблюдается взвешивание психологических значений (денежных) выигрышей по их вероятностям и учет математического ожидания распределения вероятностей денежных значений выигрышей. Поясняя суть этого фактора, ученый отмечает: «…оценивать неопределенную перспективу надо не математическим ожидаем денежных значений выигрышей, а такой денежной величиной, психологическое значение которой равно математическому ожиданию психологических значений, придаваемых различным возможным выигрышам»3. Наконец, в-четвертых, учет формы распределений психологических значений и особенно их дисперсии. Если индивид осторожен, поясняет Алле, то из двух неопределенных перспектив им будет отдано предпочтение той перспективе, которая имеет наименьшую дисперсию, а любитель рисковать, наоборот, выберет перспективу, связанную с наибольшей дисперсией, т.е. положительные или отрицательные эмоции, связанные с риском, присоединяются к прагматическому расчету. «Так, — пишет он, — можно играть в покер даже с гораздо более сильным соперником, если удовольствие от авантюрного хода, результаты которого отклоняются от среднего исхода, достаточно сильно, чтобы компенсировать вероятную потерю»4. Подобное происходит и в повседневной жизни. Известно немало случаев, когда авантюрно-рисковая деятельность в бизнесе, политике, особенно при проведении военных операций, приносила удачу, авторитет, соответствующий капитал их авторам. Риск же с неудачным исходом, как правило, связанный с выходом за пределы допустимого в конкретной дис1 Алле М. Поведение рационального человека в условиях риска: критика постулатов и аксиом американской школы // Thesis. 1994. № 5. С. 219. 2 Алле М. Поведение рационального человека в условиях риска. С. 219. 3 Алле М. Поведение рационального человека в условиях риска. С. 220. 4 Алле М. Поведение рационального человека в условиях риска. С. 222. 34 персии, оборачивается личной драмой или даже трагедией, о чем мало кто помнит. К сожалению, М. Алле не рассматривает возможные исходы от положительных или отрицательных эмоций, связанных с риском, относящихся к политическим или управленческим решениям, которые могут вызвать значительные ненамеренные последствия — например, экологические или техногенные катастрофы. Его подход к рискам, представляется, Достаточно вылидным для индивидуально-группового уровня, но не более того. Скажем, можно анализировать рисковое поведение индивидов, оказавшихся в референтной группе. Естественно, у некоторых из них возникает острая потребность в самоутверждении. Скорее всего, такие люди будут выбирать перспективы, имеющие наибольшие дисперсии. М. Алле утверждает, что «дисперсия психологических значений относительно их средней величины, несомненно, является столь же важным фактором, как и психологическая деформация денежных значений выигрышей и объективных вероятностей, и что следует — даже в первом приближении — учитывать момент второго порядка, т.е. дисперсию психологических значений выигрышей»1. Вместе с тем, если речь идет о рисках больших сообществ, то названные четыре фактора необходимо дополнить, как минимум, еще одним — учетом социальной ответственности не только за свою судьбу, но и за жизнь и благополучие тысяч, а, может быть, и миллионов людей. Фактор возрастания ответственности относится ко всем типам акторов, но особенно к социальным лидерам. Ныне все чаще представителям многих профессий — политикам, экономистам, дипломатам, энергетикам, химикам, биологам, медикам и другим — подчас необходимо принимать весьма рисковые решения и действия, которые сулят прорывы к инновациям, в первом приближении несущим очевидные блага, предполагающие переход к новым технологиям и даже качественно иному образу жизни. Но они же, если выйдут за допустимый порог саморегуляции той или иной сложной системы, могут привести к иному системному качеству и, соответственно, к потере управляемости инновационными процессами с катастрофическими последствиями. Решения, затрагивающие функциональность ряда сфер (масштабное освоение полезных ископаемых), принимаемые без учета взаимозависимой функциональности сложных, открытых систем, как правило, имеют ненамеренные и непредвиденные последствия в виде побочных результатов, что показали в своих социологических трудах Р. Мертон2 и Р. Будон3. Объективности ради, отметим, что в 50-е годы прошлого столетия, когда собственно создавался субъектно-психологический подход, количество подобного рода сложных рисков, связанными с разрывами в функционировании сложных систем, было невелико. Но, тем не менее, они были (быстро шел процесс овладения ядерной энергией, био- и химическими технологи1 Алле М. Поведение рационального человека в условиях риска. С. 224. См.: Merton, R. The Unanticipated Consequences of Purposive Action // American Sociological Review, 1936. Vol.1; Мертон Р.К. Явные и латентные функции // Американская социологическая мысль. Тексты. М.: МГУ, 1994. 3 См.: Boudon, R. The Unanticipated Consequences of Social Action. London: Macmillan, 1982. 2 35 ями). Несомненно, фактор социальной ответственности особо сказывается на содержании индивидуальных восприятия риска. По существу, рациональный человек не может не знать или хотя бы предполагать, что его решения и действия могут повлечь за собой временное и пространственное расширение последствий риска. Однако, по нашему мнению, у фактора социальной ответственности важна не только психологическая, но и социально-культурная составляющая: необходимо формирование особой культуры риско-инновационной деятельности, стержнем которой должен быть гуманистический поворот — гуманная составляющая конструирования человеческого будущего. Другая претензия М. Алле к подходу американской школы к рискам связана с абсолютизацией формальной рациональности, прагматизма и, соответственно, ориентация на узко-технологический менеджмент, что достигается за счет такого теоретического приема как абстрактное определение рациональности. Пытаясь восполнить этот пробел, ученый ратует за следующее: «человек считается рациональным, когда он (а) преследует непротиворечивые, согласующиеся между собой цели и (б) использует средства, пригодные для достижения поставленных целей»1. Поэтому, продолжает он, при выборе в условиях неопределенности поведение рациональных индивидов означает соблюдение трех условий: (1) область выбора является упорядоченной; (2) если из двух неопределенных перспектив первая во всех возможных случаях содержит более высокие выигрыши, чем вторая, то первой будет отдано предпочтение перед второй (это условие удобно называть аксиомой абсолютного предпочтения); (3) используются объективные вероятности, что является «условием научного подхода к проблеме»2. М. Алле предлагает более емкое и многогранное представление о рациональном/иррациональном поведении, которое учитывает дисперсию психологических значений. По его мнению, «нельзя считать иррациональным осторожного человека, который выбирает перспективу с меньшим математическим ожиданием психологических значений, если оно сочетается с более слабой дисперсией. Нельзя также считать иррациональным индивида, который любит риск как таковой… Здесь дело обстоит так же, как в области вкусов. Они таковы, каковы есть, и именно поэтому разные индивиды отличаются друг от друга»3. Несомненно, такая интерпретация рационального/иррационального шаг вперед к более глубокому и комплексному пониманию поведения человека, оказавшегося в условиях риска. Однако дело не только в психических индивидуальных предпочтениях и вкусах. Все значительно сложнее. Последующие социологические исследования показали социально-культурную обусловленность вкусов и рисков, из чего следует, что грань между объективным значением риска и его субъективным восприятием крайне подвижна в различных культурах и субкультурах. Соответственно, разные 1 Алле М. Поведение рационального человека в условиях риска. С. 227. Алле М. Поведение рационального человека в условиях риска. С. 227. 3 Алле М. Поведение рационального человека в условиях риска. С. 227—228. 2 36 социальные группы по-разному воспринимают риск, исходя из специфики приобретенного риск-опыта. 2.3. Ì. Äóãëàñ: êóëüòóðîëîãè÷åñêèé ïîäõîä ê ðèñêàì Мэри Дуглас (1921—2007) — британский антрополог, культуролог и социолог, внесла весомый вклад в изучение рисков и опасностей через призму культурных факторов; творчество этого ученого было весьма плодотворным1. Она развивает структурно-функционалистический подход (по мотивам взглядов Э. Дюркгейма и Т. Парсонса2) к трактовке рисков: то, что индивидами представляется как «реальность» риска, в первую очередь, определяется их отношениями к различным типам социальной солидарности. Дуглас приводит доводы в пользу «культурной теории риска». По ее мнению, само понятие риска превратилось в «центральную культурную конструкцию», которая расположена между «личным, субъективным мнением и общественной материальной наукой»3. Раньше риск был аспектом анализа вероятности, который она называет «гедонистическим просчитыванием». Поскольку риск в современном мире становится все более политизированным, то можно говорить о том, что «ослабели старые связи между ним и механическим высчитыванием вероятности»4, что должно быть дополнено учетом культурных факторов. М. Дуглас исследует риски в историческом преломлении как проявления во времени социального характера и социального типа. В отличие от своих предшественников, она более заинтересована в социокультурной интерпретации современного значения риска, чтобы подчеркнуть непрерывную связь между культурой любого периода человеческой истории и современной культурой. Она говорит о том, что хотя наши технологии и могут быть новыми, человечество всегда притягивало к себе катастрофы, сталкиваясь с неопределенностью будущего5. Для Дуглас концепция рисков характеризуется «конфронтацией» со знанием того, что мы живем в период истории, когда негативные аспекты индустриализации — например, экологические катастрофы, — начинают превосходить по объему позитивные. Самые «прогрессивные» технические 1 См.: Дуглас М. Чистота и опасность: Анализ представлений об осквернении и табу : пер. с англ. М. : Канон-пресс-Ц ; Кучково поле, 2000; Ее же. Риск // Thesis. 1994. № 5 (в соавторстве с А. Вилдавски и К. Дейк); Douglas М., Wildavsky А. В. Risk and Culture: an Essay on the Selection of Technical and Environmental Dangers. Berkeley, CA : University of California Press, 1982; Douglas М. Risk Acceptability According to the Social Sciences. L. : Routledge and Kegan Paul, 1986; Douglas М. Risk and Blame: Essays in Cultural Theory. L. : Routledge, 1992. 2 См.: Кравченко С. А. Социология : в 2 т. Т. 1. Классические теории через призму социологического воображения : учебник для академического бакалавриата. М. : Юрайт, 2014. Главы 5, 16. 3 Douglas M. Essays in the Sociology of Perception. L. : Routledge and Kegan Paul, 1982. Р. 194. 4 Douglas M. Risk as a Forensic Resource. Daedalus. 1990. Р. 2. 5 Douglas M., Wildavsky A. B. Risk and Culture: an Essay on the Selection of Technical and Environmental Dangers. P. 33. 37 и научные разработки, способствовавшие укреплению веры в модернизацию как 100-процентный эквивалент понятия «прогресс», привели человечество к порогу экологической катастрофы. Она утверждает, что теперь невозможно застраховаться от рисков, порождаемых индустриальным развитием. Если раньше можно было рассчитать степень риска случайных несчастных случаев на предприятиях ядерной, химической промышленности и генетических производств, то сейчас подобные «случайности» приобрели «мегаразмер» и несут в себе латентную угрозу. Следуя традициям Э. Дюркгейма, Дуглас исследует то, как культурные условия определяют образцы социальной организации и соответствующие им специфические формы обязательств моральной солидарности. Она утверждает, что на протяжении всей человеческой истории, когда социальная солидарность была ослаблена или ей что-либо угрожало, это вызывало появление разделяемого многими людьми убеждения о приближении катастрофы. Кроме того, находя еще «другие» причины угроз, люди тем самым переносят вину за свои неприятности на тех, кого они обвиняют в покушении на ведомый ими «образ жизни»1. Соответственно, она настаивает на том, риски в современном обществе социально и культурно конструируются, поэтому их можно изучать через призму того, кто виноват (‘who to blame’), ответственен за них: нельзя изучать восприятие риска без систематического учета культурных предрассудков, а также характера знания о них. В иерархических культурах вина за производство рисков возлагается на маргиналов — иностранцев, представителей криминального мира и т.д. В рыночно-индивидуалистских культурах вина за риски видится, прежде всего, в экономических просчетах или акторах, препятствующих функционированию экономики (профсоюзы). С развитием экологических движений вина за риски стала переноситься на военно-промышленный комплекс, исходящие от него научные и технологические новации. Восприятие риска, как видно, имеет социально-политическое основание, поэтому дебаты о рисках с неизбежностью превращаются в дебаты о политике, выходя в конечном счете на проблему вины того или иного социального актора2. По ее мнению, чувство вины рождается из глубинной структурной функции системы культурных верований, которые обеспечивают и сохраняют общественный порядок. Эти модели порождают особенные и символические процессы, в ходе которых идеи о «достижении безопасности» и «гарантии справедливого общества» начинают доминировать над всеми размышлениями по поводу сути риска. Для нее все человеческие общества строят сложные космологии, с помощью которых люди пытаются придать значение общественным отношениям и сделать их предсказуемыми в противовес той неуверенности и тому беспокойству, которые превалировали до сих пор. Для Дуглас коллективные представления о риске выполняют важную интегральную функцию поддержания социальной солидарности. Согласно 1 См.: Douglas M., Wildavsky A. B. Risk and Culture: an Essay on the Selection of Technical and Environmental Dangers. P. 102—151. 2 См.: Douglas, M., Wildavsky, A. B. Risk and Culture: an Essay on the Selection of Technical and Environmental Dangers.; Douglas M. Risk and Blame: Essays in Cultural Theory. L. : Routledge, 1992. 38 ее анализу, культурное значение риска понимается, как «палка для битья власть имущих». Она утверждает, что дебаты о риске близки религиозным беседам и теологии. Кроме того, Дуглас считает, что риск надвигающейся экологической катастрофы аналогичен культурному религиозному положению о вере в Судный день. В прошлом «маргинализированные» группы или индивидуумы вызывали гнев Божий тем, что выступали против властей. Сейчас же концепция «природы» обеспечивает моральную легитимность тем, кто решается выступать против власти элиты. При этом она подчеркивает относительность исторического восприятия опасности как инструмента, способствующего солидарности группы. М. Дуглас выдвигает на первый план социальные и культурные аспекты понятия «опасность». Она считает, что концепция экологических катастроф идеально подходит для теории «жизненного пути», поскольку выделяет специфические проблемы социальной солидарности. Если достаточно большое число людей склонно верить в приближение экологического апокалипсиса, то, согласно ее точке зрения, происходит это скорее не потому, что люди осознают увеличение опасности, а потому, что они опасаются находящейся у власти элиты и крупных корпораций. Дуглас полагает, что восприятие экологической катастрофы связано с кризисом социальной солидарности, произошедшим из-за углубления процесса глобализации капиталистической экономики, способствовавшей тому, что некоторые социальные группы стали более уязвимыми1. В этой связи риск экологической катастрофы может быть использован как повод обвинения «Онигрупп», которые будут определены как угроза в отношении «Мы-группы», «нашего» стиля жизни. Согласно интерпретации культурного значения риска, следует ожидать апокалиптического сценария, спровоцированного экологическим движением. Она обращает внимание на то, что пока глобальная экологическая катастрофа является реальной перспективой, ни один не может быть уверен, что риски, с которыми она сталкивается, не спровоцируют ее. Поэтому, когда нужно выбрать, во что верить, необходимо понимать, что это — прагматическое решение. Рассуждения Дуглас о риске также служат тому, чтобы обозначить доминирующие политические силы и определить их место в обществе через возможность людей выразить свое отношение к этим политическим силам. Е. Драпер, разделяя взгляды Дуглас, замечает, что страхи риска являются некими путями, в рамках которых «социальные группы используют веру в риск заболеть каким-нибудь недугом для того, чтобы вселить в людей чувство вины, усилить связи между властными структурами, определить идеологию в области культуры и контролировать свои границы»2. В этом контексте риск становится частью отношения общества к властям, определяет то, насколько общество оправдывает существование самого государства, как оно объясняет те культурные процессы, которыми сопровождается существование государства. Эти суждения Дуглас относительно существования куль1 См.: Douglas M. Risk and Blame: Essays in Cultural Theory. P. 15. Draper E. Risk, Society and Social Theory // Contemporary Sociology: A Journal of Reviews, 1993. P. 643. 2 39 турно различных позиций «за» и «против» власти привели ее к заключению, что, раз восприятие риска является, в основном, политическим, то открытые дебаты по поводу риска неизбежно являются дебатами о политике. Таким образом, мы кратко рассмотрели суть первых научных подходов к рискам — формально-логического, субъектно-психологического и культурологического, — поведя их сравнительный анализ. Их представители достигли, по крайней мере, трех принципиальных результатов. Во-первых, они опирались на достижения своих предшественников: благодаря философии Просвещения и позитивистской социологии произошло отделение риска от судьбы, предопределенной роком, или от фортуны, как проявления воли Бога. Десакрализация представлений о рисках означала, что речь идет о сознательном решении индивида, его выборе из альтернатив возможного, что может принести блага или ущерб. Во-вторых, исчисление риска с помощью математического и формально-логического инструментария стало противопоставляться искусству угадывания, интуиции предвидения будущего. В-третьих, их достижения способствовали развитию института страхования, имевшего непосредственной целью контроль над неопределенностью, его рисками, что Э. Гидденс определил как процесс «колонизации будущего»: «Страхование — один из основных элементов экономического порядка в современном мире; это часть более общего явления, связанного с контролем времени, которое я назвал бы колонизацией будущего»1. Несмотря на все различия в теоретико-методологическом инструментарии, общее, что их объединяет, состоит в том, что они исходят из линейного развития социума. Соответственно, риски рассматриваются ими с позиции классического линейного детерминизма — постулируется презумпция внешней причины и принудительная каузальность. Возможности их применения сегодня ограничены. Они могут быть использованы для интерпретации рисков в относительно стабильном социуме, но не работают для динамичного, рефлексивного социума. Аналогично, данный инструментарий может быть эффективен для относительно закрытых социальных систем, но не пригоден для открытого глобализирующегося социума, основанного на культурном плюрализме, многообразии систем знания. Также простое разграничение «объективных» и «субъективных» рисков уже не удовлетворяет современных специалистов по рискам. Не случайно, Британское Королевское Общество (аналог Российской академии наук) отметило: «…точка зрения о том, что может быть сохранено различие между «объективным» риском и «субъективным» или осознанным риском, подверглась таким серьезным нападкам, что больше не может считаться позицией основного течения в науке. Большинство людей согласятся с тем, что физические последствия угроз (таких как смерть, телесные повреждения или вред окружающей среде) являются объективными фактами. Напротив, любые оценки риска, основываются ли они на индивидуальном отношении, более широких убеждениях в рамках культуры или на моделях математической оценки риска, обязательно зависят от человеческих суждений»2. 1 Гидденс Э. Судьба, риск и безопасность. С. 109. Royal Society. Risk: Analysis, Perception and Management. L. : Royal Society, 1992. P. 89—90. 2 40 Социологи заинтересовались проблематикой риска несколько позже. При определении предметного поля социологической рискологии они, как правило, исходят из специфики конкретного теоретико-методологического инструментария, использующегося при анализе рисков. Ñåìèíàð «Èñòîðè÷åñêèå è èíòåëëåêòóàëüíûå ïðåäïîñûëêè ñòàíîâëåíèÿ ñîöèîëîãè÷åñêîé ðèñêîëîãèè» 1. Формально-логический подход к рискам: его достоинства и недостатки. 2. Сильные и слабые стороны субъектно-психологического подхода. 3. Культурологический подход: его познавательные возможности анализа рисков. Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Каковы основные положение формально-логического подхода к изучению рисков? В чем Вы видите достоинства и недостатки данного подхода? 2. Что такое риск-восприятие? Какой подход используется учеными для его изучения? возможности субъектно-психологического 3. Каковы возможности субъектно-психологического подхода? В чем его достоинства и слабости в сравнении с формально-логическим подходом? 4. В чем роль фактора ненамеренных и непредвиденных последствий для изчения природы рисков? 5. В чем суть «культурной теории риска»? Кто ее автор? 6. Покажите сильные и слабые стороны идеи изучения рисков через призму того, кто виноват, ответственен за них? 7. Каковы общие результаты первых научных подходов к рискам? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Кто из ученых был пионером в обосновании собственно научного подхода к изучению рисков (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А М. Алле С Ф. Найт В Н. Луман D М. Дуглас 2. Основные теоретико-методологические принципы формально-логического подхода к изучению рисков: а) б) в) г) 3. Современная оценка теоретико-методологических принципов формальнологического подхода: 41 А Сильные стороны: B Слабые стороны: а) а) б) б) 4. Кто из ученых был пионером в изучении риск-восприятия (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А М. Алле С Ф. Найт В Н. Луман D М. Дуглас 5. Основные теоретико-методологические принципы субъективно-психологического подхода к изучению риск-восприятия: а) б) в) г) 6. Современная оценка субъективно-психологического подхода к изучению рисквосприятия: А Сильные стороны: B Слабые стороны: а) а) б) б) 7. Кто из ученых был основоположником культурологического подхода к рискам (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А М. Алле С Ф. Найт В Н. Луман D М. Дуглас 8. Основные теоретико-методологические принципы культурологического подхода к изучению рисков: а) б) в) г) 9. Оценка культурологического подхода к изучению рисков: B Слабые стороны: А Сильные стороны: а) а) б) б) 10. Результирующая значимость первых научных подходов к рискам: а) б) в) Ключи к тесту: 1. Ф. Найт. 2. а) априорная вероятность; б) статистическая вероятность; в) оценки; г) риск» как неопределенность с неблагоприятным исходом. 3. А Сильные стороны: а) измерение и калькуляция риска; б) создание механизма управления рисками. Б. Слабые стороны: а) абсолютизация формальной рациональности; б) отождествление риска с неблагоприятным исходом; 4. М. Алле. 5 а) Учет психологического удовлетворения от роста возможного выигрыша; б) учет субъективной деформации объективных вероятностей; в) взвешивание психологических значений выигрышей по их вероятностям; г) учет дисперсии положительных или отрицательных эмоций. 42 6. А Сильные стороны: а) критика «универсальности» формально-логического подхода к риску; б) учет как объективных реалий риска, так и его субъективного восприятия; B Слабые стороны: а) ограниченность индивидуально-групповым уровнем; б) игнорирование возможных ненамеренных последствий. 7. М. Дуглас. 8. а) Социокультурная интерпретация риска в историческом контексте; б) анализ риска через призму «кто виноват»; в) изучение риска через призму взаимодействия «Мы» и «Они» групп; г) учет политического восприятия риска. 9. А Сильные стороны: а) введение нового фактора культуры в анализ риска; б) изучение риска через призму «кто виноват»; B Слабые стороны: а) анализ рисков с позиций классического линейного детерминизма; б) в современном сложном обществе возникает дисперсия того, «кто виноват». 10. а) Десакрализация представлений о рисках; б) научное исчисление риска в противоположность искусству угадывания и интуиции предвидения будущего; в) теоретический вклад в развитие института страхования. Ëèòåðàòóðà 1. Алле, М. Поведение рационального человека в условиях риска: критика постулатов и аксиом американской школы / М. Алле // Альманах THESIS. 1994. № 5. 2. Бек, К. Общество риска. На пути к другому модерну : пер. с англ. / К. Бек. — М. : Прогресс-Традиция, 2000. 3. Гидденс, Э. Судьба, риск и безопасность / Э. Гидденс // Альманах THESIS. 1994. № 5. 4. Дуглас, М. Риск / М. Дуглас, Т. Лоуви, А. Вилдавски, К. Дейк // Thesis. 1994. № 5. 5. Дуглас, М. Чистота и опасность: Анализ представлений об осквернении и табу : пер. с англ. / М. Дуглас. — М. : Канон-пресс-Ц ; Кучково поле, 2000. 6. Зубок, Ю. А. Феномен риска в социологии. Опыт исследования молодежи / Ю. А. Зубок. — М. : Мысль, 2007. 7. Луман, Н. Понятие риска / Н. Луман // Альманах THESIS. 1994. № 5. 8. Найт, Ф. Понятия риска и неопределенности / Ф. Найт // Альманах THESIS. 1994. № 5. 9. Denney, D. Risk and Society / D. Denney. — L. : SAGE Publication, 2005. Douglas, M. Risk as a Forensic Resource. Daedalus, 1990. 10. Douglas, М. Risk and Blame: Essays in Cultural Theory / M. Douglas. — L. : Routledge, 1992. 11. Douglas, М. Risk and Culture: an Essay on the Selection of Technical and Environmental Dangers / M. Douglas, A. B. Wildavsky. — Berkeley, CA: University of California Press, 1982 (together with A.B. Wildavsky). 12. Draper, E. Risk, Society and Social Theory / E. Draper // Contemporary Sociology: A Journal of Reviews. 1993. № 22 (5). Ãëàâà 3. ÂÎÇÌÎÆÍÎÑÒÈ ÈÍÑÒÐÓÌÅÍÒÀÐÈß ÊËÀÑÑÈ×ÅÑÊÈÕ ÑÎÖÈÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÕ ÏÀÐÀÄÈÃÌ ÄËß ÈÇÓ×ÅÍÈß ÐÈÑÊÎÂ È ÎÏÀÑÍÎÑÒÅÉ Строго говоря, представители социологической классики не занимались проблематикой рисков. Однако сегодня их труды в свете новых социокультурных реалий, включая становление сложного рискогенного социума, получают новое прочтение. Это позволяет современным социологам-рискологам обращаться к их теоретико-методологического инструментарию и использовать его для изучения рисков и опасностей. 3.1. Ñëîæíîñòü ñîöèîëîãè÷åñêîãî ïîëÿ â ðèñêîëîãèè Все социологи отмечают сложность социологического поля в рискологии. Так, британский исследователь рисков Дэвид Денней выделяет в нем следующие шесть подходов: 1) индивидуалистский (теоретическая основа — теория вероятности, когнитивная психология); 2) культурологический (социальная антропология, структурный функционализм, социальный конструктивизм); 3) феноменологический; 4) исследование рисков с позиций «общества риска» (теории общества риска и радикального модерна); 5) постмодернистский (постструктурализм, включая концепцию гавернментальности М. Фуко1) и 6) управленческий (теории систем и организаций)2. Другой британский социолог Дж. Зинн выделяет пять рискологических подходов: 1) теория общества риска (рефлексивная модернизация); 2) гавернменталистский подход обоснованный М. Фуко и получивший дальнейшее развитие в современной французской и английской социологии; 3) системная теория риска Н. Лумана и его последователей; 4) концепция деятельности на грани (edgework), предложенная С. Лингом, позволяющая осмыслить рост высокорисковой деятельность в условиях радикального модерна; 5) культурологические подходы, инициированные М. Дуглас, А. Вилдавским и их последователями3. Мы исходим из того, что практически каждая социологическая парадигма способна внести свой вклад в познание рисков и опасностей, что позволяет выделить следующие подходы. 1 См.: Foucault M. Governmentality // The Foucault Effect: Studies in Governmentality. Chicago : University of Chicago Press, 1991. 2 См.: Denney D. Risk and Society. L. : SAGE Publication, 2005. P. 15—16. 3 См.: Social Theories of Risk and Uncertainties: An Introduction / Zinn J. O. (ed.). Hoboken, N. J. : Blackwell Publishing Ltd, 2008. P. 15—16. 44 Первый предполагает, что при определении риска и опасностей используется теоретико-методологический инструмен тарий одной отдельно взятой парадигмы. Так, структурнно-функцио налистская парадигма позволяет изучать корреляции между социальными фактами в конкретном социальном и культурном пространстве. Если устойчивые социальные взаимосвязи нарушаются, то результатом являются опасности в виде дисфункциональности социума, что может производить риски инновационной деятельности человека. Феноменологическая парадигма может быть полезна для изучения того, какие ситуации данный индивид или социальная группа субъективно определяет как реальный, значимый риск (что может расходиться с объективной рикогенностью этих ситуаций). Второй подход основан на использовании теоретико-методологического синтеза — объединения инструментария двух и более парадигм, что, естественно, позволяет дать более развернутое и динамичное представление о рисках. Так, риск можно определить через призму синтеза структурного функционализма и теории социального обмена. Известный американский социолог Питер Блау (1918—2002) считает, что макросоциальные структуры по своему содержанию принципиально отличаются от содержания составляющих их элементов, т.е. приобретают эмерджентные качества, в силу чего они побуждают к риску индивидов, включенных в функциональное взаимодействие с этими структурами, по существу, делая риски нормой современных социальных обменов1. Отмеченные подходы позволяют изучать лишь отдельные риски или конкретные проявления тех или иных сторон риска. На их основе трудно дать достаточно целостное и динамичное представление риска. Третий подход предполагает использование интегральных парадигм, учитывающих рефлексивное взаимодействие институциональных структур и акторов. Так, исходный тезис Э. Гидденса состоит в том, что риски буквально пронизывают современный мир: «и для дилетанта, и для эксперта постоянным и непреложным опытом становится мышление в терминах риска»2. Четвертый — полипарадигмальный подход. Он, по существу, постулирует невозможность получения валидного знания о рисках с помощью теоретико-методологического инструментария каких бы то ни было отдельно взятых социологических подходов. Практически каждая парадигма способна внести свой вклад в познание рисков. Наконец, пятый подход, строго говоря, не является чисто социологическим. Он предполагает интегральную аккумуляцию достижений как социологии, так и ряда других социальных и естественных наук, в частности, синергетики, прогностики, социальной экологии, социальной психологии и других наук. Такой подход, в частности, характерен для автора теории «общества риска» У. Бека. Отправной тезис ученого заключается в том, что современные риски нельзя понять с помощью одной системы 1 См.: Блау П. М. Различные точки зрения на социальную структуру и их общий знаменатель // Американская социологическая мысль: Тексты. М.: МГУ, 1994. С. 17. 2 Giddens, A. Modernity and Self-Identity. Stanford: Stanford University Press, 1991. Р.125. 45 знания, ибо она не в состоянии оценить реальные, совокупные опасности для жизнедеятельности людей, особенно, грядущих поколений, казалось бы, безобидных практик и распространенных веществ. «Риски не исчерпываются уже наступившими следствиями и нанесенным ущербом. В них находит выражение существенная компонента будущего…В каком-то очень важном смысле они (риски) реальны и одновременно нереальны»1. Такое понимание природы риска, включающее динамику его содержания, а также как реальное, так и нечто нереальное — то, что пока существует в форме неосознаваемых и невоспринимаемых будущих непредвиденных угрозпоследствий, совершенно естественно требует совокупного знания целого ряда наук. 3.2. Ñîöèîëîãèçì Ý. Äþðêãåéìà: èññëåäîâàíèå ðèñêîâ â îòíîñèòåëüíî ëîêàëüíûõ îáùåñòâåííûõ ñèñòåìàõ Для исследования рисков в относительно локальных, особенно закрытых общественных системах, когда требуется выявить рискогенные факторы в их статичном состоянии, вполне может быть использован теоретико-методологический инструментарий структурнно-функционалистской парадигмы Эмиля Дюркгейма (1858—1917). Особенно он годится для исследования рисков в небольшом, относительно закрытом пространстве, в котором социальная динамика акторов весьма ограничена. Как известно, структурно-функционалистская парадигма ориентирована на то, чтобы исследовать и находить причинно-следственные связи между социальными фактами в контексте их взаимодействия, что позволяет судить о «норме» или «патологии» конкретных социальных реалий, которая выступает в виде фактора опасности для людей, побуждая в той или иной степени к девиантному поведению, т.е. к риску (хотя само слово «риск» не характерно для ученого, равно как и других представителей классических социологических парадигм). При этом Э. Дюркгейм рассматривал разделение труда как основополагающий фактор, позволяющий, в конечном счете, определять характер причинно-следственных связей. По его мнению, разделение труда, являясь законом, который управляет обществами почти без ведома людей, составляет необходимое условие их материального и интеллектуального развития2. Соответственно, основная причина патологии, неопределенностей, опасностей для функционирования социума лежит в анормальном разделении труда, что, в свою очередь, ведет к аномии — рассогласованию базовых ценностей и норм, смешению законного и незаконного. Аномия конкретно проявляет себя в функциональной рассогласованности элементов социальной структуры, ценностной дезинтеграции и, говоря современным языком, риском девиантного поведения. Это исходное методологическое положение в принципе и сегодня может быть использовано для изучения и прогнозирования увеличения рисков 1 Бек К. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс—Традиция, 2000. С. 38, 39 2 См.: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М. : Канон, 1996. С. 46. 46 в контексте возникновения опасностей-патологий для функционирования относительно локального социума. При этом можно выделить определенные эмпирические индикаторы риска. Так, следуя логике структурнофункционалистской парадигмы, социологи установили связь между таким социальными фактами как объем, плотность населения, семейное положение, характер занятости, отношение к вере и т.д. и рисками совершения правонарушений, предложив соответствующий набор его индикаторов. В частности, в больших городах риск подвергнуться насилию значительно больше, чем в небольших населенных пунктах. Сам Дюркгейм конкретно исследовал, какие именно по характеру социальные факты способствуют аномии и, соответственно, девиации, делая акцент на социальных фактах духовного характера — ценностях и нормах, верованиях и коллективных представлениях. При этом он полагал, что опасности в виде патологий в принципе поддаются лечению, т.е могут быть устранены. Одним из проявлений социальной патологии Дюркгейм считал самоубийство, которое зависит от внешних причин — определенных социальных фактов. Используя данные официальной статистики, социолог выявил ряд рискогенных тенденций: процент самоубийств среди мужчин выше, чем среди женщин; военные чаще совершают самоубийство в сравнении с людьми, имеющими сугубо гражданские профессии; одинокие или разведенные чаще, чем лица, находящиеся в браке; протестанты чаще, чем католики и т.д. В связи с этим социолог продолжил исследование с акцентом на то, какие именно по характеру социальные переменные способствуют самоубийству. Он выделил четыре типа самоубийств: аномическое, эгоистическое, альтруистическое и фаталистическое. Аномический тип самоубийств получает распространение, когда в обществе возникает рассогласованность ценностного мира, нормативная дезинтеграция, к чему некоторые индивиды не могут адаптироваться. В России именно эти факты привели к всплеску самоубийств на рубеже XX и XXI вв. Эгоистическое самоубийство обусловлено разрывом социальных связей в силу тех или иных причин (смерть близких, развод, коллективное бесчувствие), а также низким уровнем социальной интеграции, что напрямую связано с социальной изоляцией людей: чем больше изоляция индивида от своей социальной группы, тем более он подвержен риску самоубийства. И наоборот: бóльшая степень интеграции обратно пропорциональна числу самоубийств. Альтруистическое самоубийство, напротив, обусловлено сверхсильным поглощением индивида социальной группой, во имя интересов которой он готов на самопожертвование. Наконец, риски фаталистического самоубийства возрастают, когда со стороны группы исходит избыточный контроль, выражающийся в строгой регламентации личной жизни. Для некоторых индивидов это может стать невыносимым. Задействуя инструментарий структурно-функционалистской парадигмы, можно выявить, например, степень риска дорожно-транспортных происшествий в зависимости от используемого автотранспорта, его плотности на километр дорог, состояния дорожного покрытия, правовой куль47 туры водителей и т.д. Аналогично, по опасностям в виде изменений в коллективных представлениях о должном в семейных отношениях социологи прогнозируют риски распада браков, появления беспризорных детей. Данный подход может быть применен к исследованию рисков, относящихся к компетенции служб чрезвычайных ситуаций. По корреляции социальных фактов можно судить о степени риска, соответственно, планировать в тех или иных объемах средства, материалы, технику, чтобы эффективно устранить последствие наступившего негативного события, компенсировать материальный, а в определенных случаях и моральный ущерб. Социологизм Дюркгейма не исключает возможность исследования рисков с учетом определенной динамики социальных реалий. Методологические подходы социолога к анализу коллективных представлений в революционные и эволюционные периоды развития1, позволяют выявлять специфические корреляции между определенными социальными фактами, как материального, так и духовного порядка и рисками. В частности в моменты эмоционального возбуждения, новаторские периоды возникают риски завышенных ожиданий: «Идеальное тогда стремится слиться в одно целое с реальным; вот почему у людей возникает впечатление, что совсем близки времена, когда идеальное станет самой реальностью и Царство Божие осуществится на этой земле»2. Патологические особенности данного коллективного сознания начинают подталкивать людей к действия, способствующим более быстрой материализации идеалов. В результате возникают риски социального радикализма, связанные с революционными ломками политических и экономических структур, особенно рисками перехода от одной системе ценностей к другой. Примеров тому в нашей истории множество — от революций 1917 г. до скачков в «светлое» коммунистическое или демократическое будущее. И понять природу этих рисков можно посредством изучения динамики коллективных представлений россиян, включая их патологию. Специфика же нынешнего российского коллективного сознания такова, что для нее характерны метаморфозы, парадоксы, фантомы3, которые становятся весьма значимыми факторами увеличения рисков нефункциональности и дисфункциональности институтов общества. Несомненно, методология Дюркгейма может быть использована для управления рисками. Так, можно уменьшить техногенные, экологические и биосоциальные опасности конкретного типа: например, построив подземные или надземные переходы для пешеходов на трассах интенсивного автомобильного движения; влияя на коллективные представления, изменять модели социального поведения (популяризация “безопасного секса” 1 См.: Дюркгейм Э. Представления индивидуальные и представления коллективные // Дюркгейм Э. Социология. М. : Канон, 1995. 2 Дюркгейм Э. Ценностные и «реальные» суждения // Дюркгейм Э. Социология. М. : Канон, 1995. С. 299. 3 См.: Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек. М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2009; Его же. Кентавр-проблема (Опыт философского и социологического анализа) : монография. М. : Новый Хронограф, 2011; Его же. Фантомы российского общества. М. : Центр социального прогнозирования и маркетинга, 2015. 48 на фоне роста заболеваний СПИДом, гепатитом С и другими болезнями, передаваемыми половым путем); усилив меры противодействия коррупции и т.д. 3.3. Ìàðêñèñòñêàÿ ñîöèîëîãèÿ: àíàëèç íîâûõ îïàñíîñòåé è ñîöèàëüíî-ïîëèòè÷åñêèõ ðèñêîâ В марксистской социологии структуры общества, сознание и поведение живущих в нем людей анализируются через призму материальных условий их жизни, через противоречия и конфликты в существующем способе производства. Этот подход позволяет рассматривать возникновение новых опасностей, порожденных становлением капитализма для свобод индивида, среди которых вызовы отчуждения. Молодой Маркс, приступая к исследованию противоречий и социального угнетения в Германии, связывал опасности дегуманизации человека с процессом отчуждения — формирования «чуждой воли» (alien will) у социальных субъектов в условиях экономических и социальных структур, характерных для классово-антагонистического общества. По его мнению, отчуждение происходит, прежде всего, от капиталистического процесса производства, который «творит красоту, но также уродует рабочего. Он заменяет ручной труд машиной, но при этом отбрасывает часть рабочих назад к варварскому труду, а другую часть превращает в машину. Он производит ум, но также и слабоумие, кретинизм как удел рабочих»1. Такое положение дел обусловлено тем, что у рабочего, чтобы существовать, есть лишь один выбор — занятие принудительным трудом, который выступает как некая внешняя сила, как чуждая воля, обрекающая рабочего на самоистязание: «он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развертывает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свой дух»2. Этот единственный добровольно-принудительный выбор, выхолащивающий гуманистическое содержание труда, ведет к увеличению рисков для здоровья, плодотворной жизнедеятельности, утраты своего собственно человеческого потенциала. Рабочие превращаются в живые винтики гигантской производственной машины, приобретают одностороннее развитие, что в принципе не может приносить им удовлетворение и социальное счастье. Воля человека не является «движителем» собственных действий: хотя индивид питает иллюзию, будто делает то, что он хочет, в действительности им движут внешние силы, отделенные от его сознательного “Я”. Человек, находящийся во власти чуждой воли, создает себе идолов в виде денег, вещей, кумиров и т.д. Возникает товарный фетишизм, обозначающий имманентно-иррациональную суть опасностей капиталистического общества, в котором люди становятся подвластными собственным 1 Маркс К. Экономико-философские рукописи 1944 года // Маркс К. Социология : сборник. М. : КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2000. С. 229. 2 Маркс К. Экономико-философские рукописи 1944 года. С. 230. 49 творениям — товарам. Они не реализует свой собственно гуманистический потенциал, ибо созданные им идолы возвышаются и главенствуют над ними. Процесс отчуждения также создает новые опасности для самих человеческих отношений между работниками. Утрачивается кооперативный характер работы, люди становятся социально изолированными друг от друга, разрушаются дружеские связи — все подчинено сохранению своего рабочего места в противоборстве с работодателями и своими коллегами. В результате формируется ущербное сознание. Многие люди начинают чувствовать себя комфортно от исполнения примитивных функций винтиков машины и не выражают стремления к самосовершенствованию, занятию активной социально-политической позиции по отношению к существующему положению вещей. Суммируя последствия отчуждения, Маркс выделяет четыре социальные опасности, характерные для капиталистического общества: 1) «отчужденный труд человека» отчуждает от него природу; 2) его самого, его жизнедеятельность; 3) «родовая сущность человека — как природа, так и его духовное родовое достояние — превращается в чуждую ему сущность, в средство для поддержания его индивидуального существования»; 4) происходит «отчуждение человека от человека. Когда человек противостоит самому себе, то ему противостоит другой человек»1. В итоге межличностные отношения основываются на господстве и эксплуатации, нетерпимости, противоречиях и конфликтах. Возникает форма человеческого существования, при которой утверждается не общение, а разобщение: человеческие общности превращаются в «мнимые» и «ложные» коллективности. При этом чрезвычайно важна его мысль о том, что, с одной стороны, социальные опасности отчуждения самовоспроизводится в процессе трудовой и общественно-политической деятельности, а с другой — капиталистические способ производства, заложенные в нем огромные научные, технические и технологические возможности впервые в человеческой истории создают потенциал творческого расцвета как отдельных личностей, так и общества в целом. Преодоление последствий отчуждения молодой Маркс связывает с революционным упразднением частной собственности и институтов, поддерживающих частнособственнические отношения. Современные социологи, занимающиеся отчуждением, акцент делают на исследовании детерминирующего влияния новых внешних факторов, которые могут создавать для индивида реальные проблемы в виде опасностей разрушения системы культурных ценностей, исключения его из социальных связей, ограничения свободы жизнедеятельности и творческого самовыражения. Так, технические новации, превращаясь в самостоятельную центральную силу, могут негативно сказываться на жизнедеятельности человека, а потребительство, как выбранный образ жизни, притупляет критическое восприятие окружающего мира, деформирует межличностные отношения, что, соответственно, создает новые риски дегуманизации человеческих отношений. 1 50 Маркс К. Экономико-философские рукописи 1944 года. С. 232, 234. Создание основ анализа экологических опасностей и рисков. До Маркса и Энгельса социальные мыслители рассматривали природу как самостоятельную от человеческого бытия субстанцию, как средство жизни человека, фактор развития общества, видели во власти человека над природой благо, источник прогресса и развития человеческой цивилизации. Маркс и Энгельс были первыми, которые диалектически подошли к проблеме взаимоотношений природы, общества, человека. Так, они понимали человека как природно-общественное существо, для которого природа «является жизнью, а не средством к жизни». Общество и люди через конкретный способ производства связаны многочисленными нитями с природой, которая обратно влияет на социальные отношения. «На каждом шагу, — замечал Энгельс, — факты напоминают нам о том, что мы отнюдь не властвуем над природой так, как завоеватель властвует над чужим народом, не властвуем над ней так, как кто-либо находящийся вне природы, что мы, наоборот, нашей плотью, кровью и мозгом принадлежим ей и находимся внутри ее»1. Если производство в своей основе носит варварский характер по отношению к природе, то это представляет опасность разрушения самого общества. Вот один из примеров, приводимый им: «Людям, которые в Месопотамии, Греции, Малой Азии и в других местах выкорчевывали леса, чтобы получить таким путем пахотную землю, и не снилось, что они этим положили начало нынешнему запустению этих стран, лишив их, вместе с лесами, центров скопления и сохранения влаги»2. При этом Энгельс особо подчеркивал ненамеренные последствия эксплуатации человеком природы, отмечая призрачность побед над ней. «За каждую такую победу она (природа — прим. авт.) нам мстит. Правда, каждая из этих побед имеет в первую очередь те последствия, на которые мы рассчитывали, но во вторую и третью очередь совсем другие, непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых»3. Из этих высказываний вытекает методологический принцип изучения потенциальных опасностей взаимодействия человека и природы и, соответственно, экологических рисков — их следует анализировать в контексте общественных отношений, определяющих характер их влияния на природную среду и ее обратное влияние на общество и человека; т.е. всякий экологический риск является по сути социально-экологическим. И более конкретно — для каких обществ, с каким способом производства характерно отношение к природе, основанное на ее порабощении и эксплуатации, что, в конечном счете, дегуманизирует природно-социальное окружение человека. Современная социальная экология, как отраслевая социология, в значительной степени использует положения диалектико-материалистической социологии. Суждения Маркса о человеке как природно-общественном существе также широко используются в инвайронментальной социологии4. 1 Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения : 2-е изд. Т. 20. М. : Госполитиздат, 1961. С. 496. 2 Энгельс Ф. Диалектика природы. С. 496. 3 Энгельс Ф. Диалектика природы. С. 405—496. 4 Yanitsky O. N. Russian Environmentalism. The Yanitsky Reader. Moscow : Taus, 2010. 51 Ложное сознание и его риски. Отчуждение и противоречия материальной жизни порождают ложное, ущербное сознание, которое способствует производству рисков в виде неадекватных решений и неэффективных действий. Иллюзии и страхи, подавляющие волю людей, также порождают тревожное риск-восприятие, что сковывает социальную активность индивидов вплоть до попыток бегства от современных общественных реалий. По К. Марксу, идеология — фактор формирования ложного сознания, которое дает извращенное, искаженное представление об обществе. Это обусловлено следующими факторами. Во-первых, идеология основана на классовом пристрастии, ибо специфические интересы господствующего класса выдаются за интересы всего общества. Так, К. Маркс и Ф. Энгельс писали: «Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями. Это значит, что тот класс, который представляет собой господствующую материальную силу общества, есть вместе с тем и его господствующая духовная сила. Класс, имеющий в своем распоряжении средства материального производства, располагает вместе с тем и средствами духовного производства, и в силу этого мысли тех, у кого нет средств для духовного производства, оказываются в общем подчиненными господствующему классу»1. Соответственно, каждый господствующий класс производит свои, исторически обусловленные мысли и идеалы. Во-вторых, идеология предполагает спекулятивное мышление, которому противостоит наука. «Там, где прекращается спекулятивное мышление, — перед лицом действительной жизни, — отмечали К. Маркс и Ф. Энгельс, — там как раз и начинается действительная положительная наука, изображение практической деятельности, практического процесса развития людей»2. Наука, несомненно, способствует более адекватному риск-восприятию. В-третьих, Маркса особо интересует динамика развития общественного сознания в контексте изменений общественного бытия. Чтобы ее показать, он использует понятия ложного сознания и классового сознания. По его мнению, все структуры капиталистического общества функционируют таким образом, что они формируют как у буржуазии, так и у рабочего класса ложное сознание. Это проявляется в том, что и те и другие имеют извращенное представление о своей роли в жизни общества, что может провоцировать рискогенные действия как и с одной стороны, и с другой. Так, буржуазия как класс не осведомлена о своем месте и роли по отношению противоречий капиталистического общества. У рабочего класса также есть иллюзии относительно своей роли в обществе, но есть и перспективы их преодоления, которые обусловлены особым местом класса в системе общественных отношений. В этой связи Маркс делает различия между «классом в себе» (социальная группа, члены которой не осознают своих классовых интересов) и «классом для себя» — (члены группы осознают свое истинное социальное положение и потому стремятся к коллективным действиям в целях отстаивания своих интересов). По Марксу, формирование классо1 Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К. Социология : сборник. М. : КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2000. С. 367. 2 Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. С. 339. 52 вого сознания — условие того, что конкретная социальная группа сможет оказывать активное, деятельностное влияние на формирование структур общества таким образом, что их функции будут более приобретать гуманистический характер в отношении человека. Это, в конечном счете, ведет к свертыванию сферы идеологий и социально-экономических отношений, включая отношения «порабощения» природы, и к возможному сокращению масштабов рисков отчуждения. 3.4. Ôåíîìåíîëîãè÷åñêàÿ ïàðàäèãìà: èçó÷åíèå âîñïðèÿòèÿ è ñîöèàëüíî-êóëüòóðíîãî êîíñòðóèðîâàíèÿ ðèñêîâ Феноменологическая парадигма направлена на изучение социальных феноменов повседневного «жизненного мира», включая опасности и риски, как объектов сознания людей, которые субъективно социально и культурно конструируются в процессе их непрерывной жизнедеятельности, что зависит от характера взаимодействия людей. В относительно локальных сообществах человек живет как бы в одном «домашнем мире»: социальные опасности и риски, одновременно освоены и созданы в процессе общения социально близких людей, их смысл всеми разделяется, и они практически одинаково воспринимаются как самоочевидные. Общая картина опасностей и рисков (в представлениях конкретной социальной группы, живущей в едином «домашнем мире») становится возможной, поскольку каждый индивид через взаимодействие с другими людьми предполагает, что окружающие его видят опасности и риски, исходя из точно такой же типизации. Индивидуальный запас знаний об опасностях и рисках должен быть разделен с другими людьми, что и достигается в процессе повседневных социальных интеракций. В современных же открытых и глобализирующихся обществах люди сталкиваются с плюрализацией жизненных миров, имеют дело с разными системами ценностей и знания. Поэтому сконструированные людьми представления об опасностях и рисках приобретают многозначность. Монополия одного «домашнего мира» и одной системы знания рушится. Очевидно, это ведет не только к изменению риск-восприятия у разных социальных групп, но и к возникновению новых рисков. Риски от взаимодействий «Мы»-группы с «Они»-группой. Интерсубъективный мир одной социальной группы, живущей в своем «домашнем мире» сообразно своим ценностям и нормам, может существенно отличаться от интерсубъективного мира другой социальной группы. Отсюда проистекает то, что люди из разных социальных групп видят явления, включая опасности и риски, по-разному. Так возникают различия между «Мы»-группой, в которой индивид чувствует себя как дома, и самыми разными «Они»-группами. Именно благодаря интерсубъективности повседневное знание об опасностях и рисках индивидов одной социальной группы отличается от других групп. При этом ценности и нормы «Они»группы, соответственно, другой образ жизни могут социально и культурно восприниматься как «неверные» и даже «опасные», несущие риски для жизнедеятельности «Мы»-группы. Естественно, что при контактах с представителями «Они»-группами возникают опасения в отношении своей 53 «онтологической безопасности», под которой Э. Гидденс понимает субъективное ощущение людьми надежности течения повседневной жизни, доверие, обусловленное жизнью в определенном природном и социальном мире, что формирует базовые экзистенциальные параметры самости и социальной идентичности, предсказуемость хода событий1. Различия между «Мы»-группой и «Они»-группой есть, по существу, различия между системами знания и значений, что позволяет наблюдать «перерывы постепенности» в социальной реальности, сравнивать разные «жизненные миры», своеобразные риск-восприятия. Столкновения между ними вызывает естественные риски социальных конфликтов «доверия против недоверия», природу которых З. Фрейд интерпретировал с помощью понятий интроекции и проекции. По его мнению, интроекция выражается в приписывании себе, своим близким внешней добродетели и внутренней уверенности, а проекция — наделение других внутренним злом. В повседневной жизни можно столкнуться с тем, что «Мы»-бедные не приемлют «Они»-богатых; «Мы» (представители конкретной веры, этноса и т.д.) интолерантно относятся к «Они»-«иноверцам» или «инородцам». В условиях общества с ограниченной социальной мобильностью, низким уровнем разделения труда взаимодействию «Мы» и «Они» препятствуют достаточно жесткие границы социального пространства этих групп, что само по себе исключает риски явных межгрупповых социальных конфликтов. В таком случае можно говорить лишь о рисках межличностных конфликтов, возникающих при переходе индивида из одной социальной группы в другую: человеку из «Они»-группы неизбежно приходится сталкиваться не только с иным социокультурным порядком, но и с тем, что члены новой группы руководствуются своими знаниями, имеют свою, специфическую шкалу измерения явлений, включая опасности и риски. В эссе «Чужак» А. Шютц (Шюц), один из основоположников феноменологической парадигмы, показывает социальные и культурные факторы рисков, обусловленные подобного рода взаимодействиями представителей «Мы» и «Они» групп. По его определению, чужак — человек, «которому приходится ставить под сомнение едва ли все, что членам той группы, с которой он сближается, кажется несомненным… В лучшем случае, он может быть готов и способен разделить с новой группой в живом и непосредственном опыте общее настоящее и будущее; однако при любых обстоятельствах он остается исключен из аналогичного общего переживания прошлого. С точки зрения принимающей его группы, он — человек, у которого нет истории»2. У такого человека неизбежно возникают конфликты социальных смыслов с представителями принимающей группы, и социолог раскрывает их причину: «чужак естественным образом начинает интерпретировать новую социальную среду в категориях своего привычного мышления… Чужака упрекают в неблагодарности, поскольку он отказывается 1 См.: Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации : пер. с англ. М. : Академический проект, 2003. С. 100, 499. 2 Шюц А. Чужак. Социально-психологический очерк // Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М. : РОССПЭН, 2004. С. 539. 54 признать, что культурный образец дарит ему кров и защиту. Однако эти люди не понимают, что чужак, пребывающий в состоянии перехода, вообще не воспринимает этот образец как кров, да еще дающий защиту; для него это лабиринт, в котором он потерял всякое чувство ориентации»1. Заметим, в зависимости от характера доминирующих социокультурных ценностей в сознании индивидов «Мы»-группы это отношение может быть самых разных оттенков — уважительное, боязливое, высокомерное, враждебное. Особый интерес для Шютца представляет проблема реадаптации индивидов к своей «Мы»-группе после того, как они ее покинули, какое-то время жили в иных «Они»-группах, неизбежно усваивая новые знания и ценности, типичные для этих групп. Как складываются интеракции возвращающихся индивидов в свою родную группу с самыми близкими им прежде людьми? Насколько новые знания и ценности способны изменить риск-восприятие у людей, прежде принадлежавших к «Мы»-группе? Проблема отнюдь не надуманная — здесь вполне реальны повышенные риски социальных конфликтов. Достаточно вспомнить нашумевший американский сериал «Рембо». Молодой, здравомыслящий американец, отмеченный всевозможными знаками отличия во время боевых действий во Вьетнаме, в социокультурном плане не может вернуться на родину: по совершенно новым меркам он оценивает риски прежних социальных реалий и потому вступает в бесконечные конфликты с властями, которые, в свою очередь, видят в нем риски своей онтологической безопасности. Сам Шютц столкнулся с этой проблемой еще в молодые годы. Он принимал участие в боевых действиях в годы первой мировой войны и на себе испытал тяготы взаимонепонимания, трудности налаживания диалога с близкими людьми по возвращении домой, которые увидели в нем нарушителя привычного хода событий. Возможно, именно этот личный опыт побудил его к серьезным научным исследованиям данной темы. Прежде всего, социолог отмечает, что положение возвращающегося отлично от положения чужестранца — последний готов к тому, что этот мир организован иначе, по сравнению с тем, из которого он прибыл. Возвращающийся же ожидает встретить то, что ему хорошо знакомо — людей, которые жили с ним в одном пространстве и времени. Их интересы и цели были понятны. «Жить дома — это значит воспринимать другого как уникальную личность в живом настоящем, разделять с нею антиципации будущего в качестве планов, надежд и желаний, наконец, это означает шанс восстановить отношения, если они прерваны. Для каждого из партнеров чужая жизнь становится частью его автобиографии, элементом личной истории»2. Однако ситуация полностью меняется для покинувшего дом индивида. Солдат, ушедших на службу, нередко удивляют письма из дома — сказывается разрыв пространства и времени со своей группой, что отражается на интерпретациях объектов и явлений, которые уже рассматриваются через призму новой группы, ее иного знания. «Здесь, — пишет Шютц, — ока1 Шюц А. Чужак. Социально-психологический очерк. С. 539, 547. Шюц А. Возвращающийся домой // Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М. : РОССПЭН, 2004. С. 553. 2 55 зывается под вопросом ни много, ни мало, как обратимость внутреннего времени. Это та самая проблема, которую Гераклит выразил афоризмом о невозможности войти в одну и ту же реку дважды… Даже если мы возвращаемся домой после короткого перерыва, мы обнаруживаем, что старое, привычное окружение приобретает дополнительное значение, возникающее из нашего опыта в период отсутствия: вещи и люди, по крайней мере в начале, имеют другие облики. И требуется определенное усилие, чтобы трансформировать нашу деятельность в рутинное русло и реактивировать наши прежние отношения с людьми и вещами»1. Говоря современным языком, возвращающийся домой, особенно военнослужащий, представляет собой фактор риска онтологической безопасности для окружающих. «То, что превалирует в нем, чтобы одолеть противника, не может быть использовано в образцах гражданской жизни в западных демократиях»2. На этом основании социолог делает вывод о необходимости готовить возвращающихся домой ветеранов к «прилаживанию к дому», равно как и домашнюю группу к их приходу. Усложняющаяся динамика риск-восприятия в условиях релятивности знания. Открытые общества радикально изменяют характер взаимодействия людей — множество самых разнообразных «Мы» и «Они» групп представляет нынешнюю социальную реальность. В отличие от традиционного, относительно закрытого общества «Мы» и «Они» не могут не взаимодействовать в силу процессов глобализации, развития всевозможных социальных и экономических сетей — группы с самыми разными «домашними мирами», по существу, вынужденно оказываются в одном социальном пространстве. Характер риск-восприятия у различных «Мы» и «Они» групп и, соответственно, степень риска социальных конфликтов от их взаимодействий величина постоянно меняющаяся. Она зависит от очень многих факторов: сложного процесса самоорганизации «Мы» и «Они» в контексте меняющихся ценностей и норм; ослаблением — усилением их связей; доверия — недоверия между ними; образов, создаваемых средствами массовой информации, толерантности — интолерантности общественного сознания и т.д. Кроме того, люди, оказавшиеся в «низших» социальных группах, как правило, менее способны к выбору активных жизненных стратегий, требующих инноваций в способах деятельности, полагая, что такое активное поведение «не для них», тем самым, осознанно или нет, оберегают свою онтологическую безопасность. Однако в условиях ускоряющейся и усложняющейся социальной и культурной динамики такая позиция (игнорирование или умаление новых контктов, сетевых взаимодействий и т.д.), фактически чревата рискам дезадаптации, дисфункциональности, чем уменьшают свои жизненные шансы и подвергают себя бóльшим опасностям. По результатам социологических исследования «разбросов» и нескоординированности интерсубъективных миров «Мы» и «Они» групп, их рисквосприятий можно сделать предположения об уровне рисков общества 1 2 56 Шюц А. Возвращающийся домой. С. 554—555. Шюц А. Возвращающийся домой. С. 555. в целом. Этот методологический подход применяют ученики Шютца — П. Бергер и Т. Лукман. Социологи обосновывают положение, согласно которому человек выступает одновременно и творцом социальной реальности и «жертвой», ибо оказывается в плену созданного когда-то знания и вынужден играть навязываемые роли. Говоря о типичной ситуации современного общества, П. Бергер и Т. Лукман отмечают: «Растет общее осознание релятивности всех миров, включая и свой собственный, который теперь осознается скорее, как один из миров, а не как Мир. Вследствие этого собственное институциональное поведение понимается как “роль”, от которой можно отдалиться в своем сознании и которую можно “разыгрывать” под манипулятивным контролем»1. Современный ценностный плюрализм подрывает общее знание о Мире, обществе, даже понимание человеком своих жизненных стремлений. Исследование, проведенное Институтом социологии РАН, свидетельствует, что жизненные приоритеты жителей России в сравнении с приоритетами, характерными для жителей Западной и Восточной Европы, а также стран Востока (Китай) существенно разнятся, и они подвержены изменениям2. Все становится предметом множества истолкований, и каждое из них задает собственные ориентиры возможного действия, включая выбор идентификации, который осуществляется в контексте риск-восприятия и, конечно, представляет риск для субъекта. При этом никакое истолкование, никакой диапазон возможных действий не может быть принят в качестве единственно верного, исключающий его риски. Есть люди, которые всячески стремятся избежать и минимизировать риски, — их обычно называют «риск-противниками». Но есть и такие, которые получают от рисков наслаждение. П. Бергер называет их «виртуозами плюрализма». Они в основном составляют группу «риск-толерантных людей». Однако есть и людей, которые учитывают систематизированные и обыденные знания о рисках и на его основе при рассмотрении предложения того или иного выбора стремятся дифференцированно подходить к его рискам. Это группа «риск-дифференцирующих людей». Современная социокультурная реальность состоит из ряда социальных, культурных и научных систем знаний о рисках, которые весьма противоречивы и конфликтуют между собой (одно дело научное знание о безопасности, например, атомной энергетики и другое — обыденное знание людей, особенно проживающих в относительной близости к ее объектам). Положиться на одну из систем знания при осуществлении выбора того или иного решения, — это также риск. На наш взгляд, наложение друг на друга различных систем знания в виде взглядов на мир, его опасности и риски, сегодня становится важным рискообразующим фактором. Эти риски мы предлагаем назвать рисками кризиса монополии одной системы знания. Эти риски в значительной степени определяют так называемое парадоксальное сознание современного человека, проявляющееся в одновременном стрем1 Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М. : Медиум, 1995. С. 278. 2 См.: Российская повседневность в условиях кризиса. М. : Альфа-М, 2009. С. 34—52. 57 лении к противоположным ценностям1. Они же формируют дифференцированный характер риск-восприятия людей и, соответственно, их весьма разные действия в экономической, политической, культурной и иных сферах. И что особенно значимо — изменяют характер взаимовлияния бытия и общественного сознания. «В классовых обществах бытие определяет сознание, — пишет известный современный рисколог У. Бек, — в то время как в обществе риска сознание определяет бытие. Соответственно политический потенциал общества риска должен рассматриваться и анализироваться в социологии и теории возникновения и распространения знания о рисках»2, что, собственно, изучает современная феноменология, теоретико-методологический инструментарий которой весьма востребован при изучении рисков и опасностей. Наконец, заметим, одна из главных причин рисков интолерантности лежит в позитивистском мышлении, на формирование оказало существенное влияние советское обществоведение, в котором главная ставка была сделана на теоретический и методологический монизм, на требование безусловной рациональности, на признании одной истины, от чего мы начинаем отходить и подвергать критике3. Долгое время мы вообще изолировались от достижений рефлексивных наук, в частности, феноменологии, чей методологический инструментарий как раз более годится для понимания того, что же происходит с общественным сознанием, каков характер его рисквосприятия. Êðóãëûé ñòîë «Ðèñêè è îïàñíîñòè ÷åðåç ïðèçìó êëàññè÷åñêèõ ñîöèîëîãè÷åñêèõ ïàðàäèãì» 1. Специфика социологической науки в рискологии. 2. Исследование степени риска по корреляции социальных фактов (подготовка сообщений на темы факторов риска для здоровья и жизнедеятельности). 3. Риски отчуждения вчера и сегодня. 4. Риск-восприятие «Мы» и «Они» групп» в социальной и культурной динамике. Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. В чем специфика социологического поля в рискологии? Какие основные теоретико-методологические подходы оно включает? 2. Какие риски могут быть исследованы с помощью инструментария структурнофункционалистской парадигмы Э. Дюркгейма? 3. Каковы возможности использования корреляции социальных фактов для определения степени риска? 4. В чем проявляются риски отчуждения? 5. Каковы возможности марксистской парадигмы для анализа экологических опасностей и рисков? 1 2 См.: Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек. М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2008. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М. : Прогресс-Традиция, 2000. С. 14. 3 58 См.: Кара-Мурза С. Г. Кризисное обществознание. М. : Научный эксперт, 2011. 6. В чем смысл процесса социально-культурного конструирования рисков? С помощью какой парадигмы могут изучаться подобные риски? 7. Какие риски при взаимодействие «Мы»-группа с «Они»-группами возникают? 8. Как релятивность знания сказывается на динамике риск-восприятия? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Рискологическое поле весьма сложное. Какие собственно социологические подходы, основанные на сочетании парадигм, могут быть использованы в нем (в скобках приведите пример): а) б) в) г) 2. В рискологическом поле применяется и междисциплинарный подход. Какие другие науки, кроме социологии, могут быть в нем задействованы: а) б) в) г) 3. Используя методологию Э. Дюркгейма, что является главным фактором рисков девиантного поведения: А Общественное разделение труда. С Общественное сознание. В Аномия. D Плотность населения. 4. В контексте методологии Э. Дюркгейма назовите главные факторы рисков соответствующих типов самоубийств: А Аномический тип самоубийства – С Эгоистический тип самоубийства – В Альтруистический тип самоубийства – D Фаталистический тип самоубийства – 5. К. Маркс показал ряд социальных опасностей отчуждения для человеческих отношений, квинтэссенция которых выражается в формировании (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Антагонистических социальных групп С Люмпенов В «Ложных» коллективностей D Новых опасных классов 6. Какой тип опасности, исследованный в марксистской парадигме, способствовал становлению инвайронментальной социологии? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Опасности товарного фетишизма С Опасности классовой борьбы В Опасности отчуждения D Опасности эксплуатации природы 7. Факторы рисков взаимодействия «Мы» и «Они» групп: а) б) в) г) 8. Какая парадигма в основном используется для изучения социально-культурного конструирования рисков? 59 А Феноменология С Марксизм В Структурный функционализм D Парадигма социального обмена 9. Суть «онтологической безопасности» по Э. Гидденсу (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Субъективное ощущение людьми С Защищенность прав и свобод, а также надежности течения повседневной материальных интересов граждан жизни В Рациональная деятельность человека D Отсутствие угроз структурам и институтам общества 10. Важный рискообразующий фактор в современных условиях увеличивающегося разнообразия знания (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Возникновение группы «рискС Само разнообразие знания дифференцирующих людей» В Возникновение группы «виртуозов D Кризис монополии одной системы плюрализма» знания Ключи к тесту: 1. а) Одна отдельно взятая парадигма (структурный функционализм, феноменология); б) синтез двух и более парадигм (структурный функционализм и теория социального обмена); в) использование интегральных парадигм (рефлексивная социология Э. Гидденса или П. Бурдье); г) полипарадигмальный подход (сочетание вышеназванных подходов). 2. а) Синергетика; б) прогностика; в) социальная экология; г) социальная психология. 3. Аномия. 4. A. Нормативная дезинтеграция; B. Сверхсильное поглощение индивида социальной группой; C. Разрыв социальных связей; D. Избыточный контроль личной жизни. 5. «Ложных» коллективностей. 6. Опасности эксплуатации природы. 7. а) Разные ценности и нормы; б) различия между системами знания; в) разные «жизненные миры»; г) недоверие. 8. Феноменология. 9. Субъективное ощущение людьми надежности течения повседневной жизни. 10. Кризис монополии одной системы знания. Ëèòåðàòóðà 1. Бек, К. Общество риска. На пути к другому модерну : пер. с англ. / К. Бек. — М. : Прогресс-Традиция, 2000. 2. Бергер, П. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания : пер. с англ. / П. Бергер, Н. Лукман. — М. : Медиум, 1995. 3. Гидденс, Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. — М.: Академический проект, 2003. 4. Дюркгейм, Э. О разделении общественного труда. — М.: Канон, 1996. 5. Дюркгейм, Э. Ценностные и «реальные» суждения // Э. Дюркгейм. Социология. — М.: Канон, 1995. 60 6. Кара-Мурза, С. Г. Кризисное обществознание. — М.: Научный эксперт, 2011. 7. Маркс, К. Экономико-философские рукопи си 1944 года // Маркс, К. Социология. Сборник. — М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2000. 8. Маркс, К. Немецкая идеология / К. Маркс, Ф. Энгельс // К. Маркс. Социология : сборник. — М. : КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2000. 9. Риск в социальном пространстве / под ред. А.В. Мозговой. М.: Ин-т социологии РАН, 2001. 10. Тощенко, Ж. Т. Парадоксальный человек / Ж. Т. Тощенко. — М. : ЮНИТИДАНА, 2009. 11. Шюц А. Возвращающийся домой // Шюц, А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. — М.: РОССПЭН, 2004. 12. Шюц А. Чужак. Социально-психологический очерк // Шюц, А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. — М.: РОССПЭН, 2004. 13. Энгельс, Ф. Диалектика природы / Ф. Энгельс // Маркс, К., Энгельс, Ф. Сочинения : 2-е изд. Т. 20. — М. : Госполитиздат, 1961. 14. Яницкий, О. Н. Социология риска / О. Н. Яницкий. — М.: Издательство LVS, 2003. 15. Яницкий О.Н. Социология риска: ключевые идеи / О. Н. Яницкий // Мир России. 2003. № 2. 16. Denney, D. Risk and Society / D. Denney. — L. : SAGE Publication, 2005. 17. Foucault, M. Governmentality / M. Foucault // The Foucault Effect: Studies in Governmentality. — Chicago : University of Chicago Press, 1991. 18. Yanitsky, O. N. Russian Environmentalism. The Yanitsky Reader / O. N. Yanitsky. — Moscow: Taus, 2010. 19. Social Theories of Risk and Uncertainties: An Introduction / Zinn, J. O. (ed.). — Hoboken, N. J. : Blackwell Publishing Ltd, 2008. Ãëàâà 4. ÐÅÔËÅÊÑÈÂÍÛÉ ÌÎÄÅÐÍ: ÍÎÂÛÅ ÔÀÊÒÎÐÛ ÏÐÎÈÇÂÎÄÑÒÂÀ ÐÈÑÊΠСущностной характеристикой рефлексивного модерна, по существу, современного общества, иногда называемого вторым («текучим», «ускользающим», радикальным, поздним) модерном по отношению к первому — индустриальному модерну, является как структурно-институциональная, так и индивидуальная рефлексивность, под которой в самом общем виде понимается способность к самопреобразованию, самотворению и самоорганизации в свете новой информации. Это, по словам Э. Гидденса, — «наблюдаемое свойство и характерная особенность движущегося потока социальной жизни»1. Немецкий социолог Н. Луман видит суть рефлексивности в постоянном выборе альтернатив, что ведет к саморазвитию: «Основной формой всякой процессуальной рефлексивности всегда является отбор отбора. Поэтому рефлексивность может возникать только на основе самоизбирательной структуры процессов, усиливающей отбор за счет отбора»2. При этом он особо подчеркивает имманентную связь рефлексивности с риском: «необходимость отбора означает контингентность, а контингентность означает риск», поясняя, что под термином «контингентность» он имеет в виду вероятность события, предполагающего субъективную оценку индивидом его возникновение; возможность «иного бытия» как результат найденного, вероятно, «не самого лучшего» решения и сделанного действия3. Из сказанного следует, что сама природа современного общества постоянно производит неопределенности, на которые индивиды вынуждены реагировать, принимая решения и делая тот или иной выбор. Последствия этого выбора могут оказаться как ожидаемые и желаемые, так и ненамеренные, не лучшие. Для исследования рефлексивности и рисков оказались востребованными теории, основанные на деятельностно-активистском подходе, который разрабатывается Э. Гидденсом, П. Бурдье, Н. Луманом, М. Арчер, П. Штомпкой. Его квинтэссенцией является рефлексивная социология4 — по А. Гоулднеру, который ввел в научный оборот сам термин, — социологическая наука, изучающая динамику знания, прежде всего по отношению к себе самой5. 1 Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации : пер. с англ. М. : Академический проект, 2003. С. 40. 2 Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб. : Наука, 2007. С. 582. 3 Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. С. 53. 4 См.: An Invitation to Reflexive Sociology / Bourdieu P., Wacquant L. J. D. (eds). Chicago : Chicago University Press, 1992. 5 См.: Gouldner A. The Coming Crisis of Western Sociology. N. Y. : Basic Books, 1970. 62 4.1. Ðèñêîãåííîñòü ðåôëåêñèâíîãî ìîäåðíà Социологи выделяют следующие рискогенные черты рефлексивного модерна. Отметим десять из них как наиболее значимых. 1. Э. Гидденс прежде всего отмечает крайний динамизм, неимоверно возросшую скорость изменения всех процессов в обществе. Мир не просто быстро меняется, он становится «ускользающим»1, т.е. обретает принципиально иную социокультурную динамику. При этом социолог говорит не только об изменении структур и их функций, а о темпах изменений в социальных практиках, образцах поведения людей, их мышлении и знании. Институциональное развитие создает в общественном сознании чувство фрагментации и дисперсии (рассеивания) социальной реальности2, что принуждает людей к постоянному выбору альтернатив, т.е. рискам. 2. Рефлексивный модерн глобализирует пространство, на котором происходят изменения, что несопоставимо со сферой изменения во всех досовременных обществах, так как практически все регионы мира социально и информационно втянуты во взаимодействие друг с другом. Глобальная интеграции амбивалентна — дисперсия связана с основополагающими тенденциями развития по этому пути. Естественно, и институциональные структуры, и сами люди вынуждены рефлексировать на новые реалии дисперсии, обусловленные глобальной открытостью. Результатом тому становится контингентность с амбивалентными последствиями и зачастую ненамеренными результатами. Так, глобализация активно влияет на локальный социум, что, считает Гидденс, «является причиной возрождения местной культурной идентичности… Местный национализм оживает в ответ на глобализационные тенденции»3. Британский социолог З. Бауман отмечает амбивалентность мирового туризма, производящего, в частности, риски мирового бродяжничества: «”Верхи”, — замечает он, — наслаждаются тем, что могут путешествовать по жизни куда душе угодно и выбирать пункт назначения в зависимости от того, какие удовольствия там можно получить. А “низших” временами просто “вышвыривают” из родных мест, которые они никогда не покинули бы по доброй воле… У бродяг нет других представлений о хорошей жизни: ни альтернативной утопии, ни собственной политической платформы. Они хотят одного — чтобы им разрешили стать туристами, такими, как все остальные… В непоседливом мире туризм — единственная приемлемая форма непоседливости… Мир без бродяг — это утопия общества туристов»4. Эти и другие подобные амбивалентности постоянно воспроизводят риски. 3. Внутренняя природа современных институтов становится рефлексивной по отношению к разрывам социальной преемственности, культур1 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь : пер. с англ. М. : Весь мир, 2004. 2 Giddens A. The Consequences of Modernity. Cambridge : Polity Press, 1990. P. 150. 3 Гидденс Э. Ускользающий мир. С. 30. 4 Бауман З. Глобализация. Последствия для человека и общества : пер. с англ. М. : Весь мир, 2004. С. 124, 134, 138. 63 ным травмам, нарушениям структурно-функциональной целостности. Современный социум реагирует на разрывы и травмы путем развития институциональной рефлексивности, что осуществляется в форме процесса, ведет к структурной и функциональной постоянной незавершенности. Если в традиционном и даже индустриальном обществе событие воспринималось как законченный результат на достаточно определенное время, то ныне, как отмечает Н. Луман, «событие имеет место лишь в процессе, так как своим осуществление оно обязано избирательности предшествующих и позднейших событий»1. В результате процессного развития появились социальные формы, которые ранее вообще не существовали и даже не имеют корней в прошлом: «Сегодняшняя мировая экономика, привязанная к «электронным деньгам — существующим только в виде цифр на экране компьютера — не имеет аналогов в прошлом»2. В подобного рода современных процессах увеличивается внутренняя невероятность и невероятность отдельных событий, что влечет за собой их рискогенность. Более того, основные рыночные и демократические институты в силу своей рефлексивности порождают процессные риски своего функционирования, которые, по существу, институционализируются. 4. Люди также обретают иную природу — из индивидов, получающих идентификации и жизненные шансы от общества (Э. Дюркгейм), они превращаются в акторов, деятелей как в силу своей рефлексивности, так и рефлексивности окружающих. «Правильнее говорить о рефлексивности, — замечает Гидденс, — как явлении, основанном на непрерывном мониторинге деятельности, осуществляемом самими индивидами и окружающими людьми»3. Статусы акторов из стабильных превращаются в процессные социальные маркеры. Если в традиционном и даже индустриальном обществе «провал» статуса означал, как отмечал Э. Гоффман, «социальную смерть людей»4, то ныне актор при соответствующих усилиях по формированию своего имиджа может не только реабилитироваться, но и стать «звездой». Рефлексивность помогает акторам формировать и аккумулировать свой риск-опыт, характерный для их социальной группы, который, однако, подвержен дисперсии и находится в постоянном изменении как результат активной деятельности акторов. Все это превращает повседневную жизнь человека в постоянный процесс риск-восприятия (У. Бек) и риск-осмысления (Э. Гидденс). 5. Благодаря рефлексивности знания людей также обретают процессное развитие, что предполагает контингентность в постоянной трансформации как социальных институтов, так и моделей поведения самих индивидов с намеренными и ненамеренными последствиями, новыми функциональностями и дисфункциональностями для общества и людей. На характер как обыденного, так и научного знания всегда оказывал влияние фактор 1 Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. С. 583. Гидденс Э. Ускользающий мир. С. 26. 3 Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. С. 41. 4 Goffman E. On Cooling the Mark Out: Some Aspects of Adaptation to Failure // Psychiatry. 1952. № 15 (4). Р. 463. 2 64 «стрелы времени»1. Однако наиболее рельефно он стал проявляться лишь во второй половине ХХ в. Именно тогда лауреатом Нобелевской премии И. Р. Пригожиным был обоснован постулат «стрелы времени», согласно которому имеет место саморазвитие материи, ускоряющаяся, а главное — усложняющаяся динамика материи, что относится не только к неорганическому и органическому мирам, но и к социальным реалиям: «Человеческие сообщества, особенно в наше время, имеют свои, существенно более короткие временные масштабы… С увеличением динамической сложности (от камня к человеческому обществу) роль стрелы времени, эволюционных ритмов возрастает»2, — пишут И. Пригожин и И. Стенгерс. Этот постулат, правомерно распространить и на интерпретацию динамики знания, которое, по существу, следует за ускоряющейся динамикой человеческих сообществ, отражает ее, побуждает к инновациям, которые всегда рискогенны3. 6. Процессное развитие особенно проявляется в зарождении и развитии принципиально нового сетевого взаимодействия людей, которое все чаще выходит за рамки локального социума. Включение в любую сеть предполагает неопределенности, связанные с увеличением выборов альтернатив, т.е. необходимостью рисковать, результатом чего могут быть как очевидные блага и приобретения, так и потери. 7. Набирает силу процесс рефлексивности людей относительно их самоидентификации, чему способствует существенно трансформирующаяся интимность. Сексуальность становится открытой, «свободно плавающей». Она сегодня «раскрыта и сделана доступной для развития различных вариантов жизненных стилей» 4. При этом снижается доминирующая социальная роль мужчины в современном обществе. Межличностные связи освобождаются от зависимости внешних факторов — материального обеспечения, традиций, родства. Они обретают форму «чистой связи», которая имеет ценность для индивидов исключительно благодаря своему внутреннему содержанию. Ее характерными чертами являются взаимные интересы, доверие, преданность индивидов друг другу, при том, что женщина обретает все бóльшую социально-экономическую самостоятельность и независимость. Разумеется, сам выбор идентификаций, их смена несут в себе новые риски как для мужчин, так и женщин. Дополнительную рискогенность сюда привносит кризис приватности — по З. Бауману — данный кризис характерен для «текучей» современности и обусловлен ослаблением межчеловеческих связей в целом5. 8. Процессы детрадицио нализации приводят к тому, что жизненный путь личности начинает выступать как отдельно взятый временной 1 См.: Кравченко С. А. Становление «стрелы времени» научного знания // Вторые Давыдовские чтения. М. : Институт социологии РАН, 2014; Кравченко С. А. Стрела времени: современные вызовы социологическому знанию // Социологическая наука и социальная практика. 2014. № 1 (5). С. 110—124. 2 Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М. : Эдиториал УРСС, 2001. С. 265. 3 См.: Кравченко С. А. Стрела времени: современные вызовы социологическому знанию // Социологическая наука и социальная практика. 2014. № 1 (5). С. 110—124. 4 Гидденс Э. Трансформация интимности : пер. с англ. СПб. : Питер, 2004. С. 42, 43. 5 См.: Bauman Z. Collateral Damage. Social Inequalities in a Global Age. Cambridge : Polity Press, 2011. 65 сегмент, который почти не связан с преемственностью поколений. Традиционные жизненные ориентиры мало работают при разрешении и преодолении субъективных кризисов. Если в традиционном обществе человек, как правило, полагался на традиции, веру в судьбу или сверхъестественные силы, то ныне он должен сам делать постоянные выборы при решении жизненно важных для него проблем, руководствуясь при этом либо оценками экспертов или тем, что подсказывает ему его риск-опыт. Более того, парадокс заключается в том, что сегодня следование некоторым традициям, которые в силу своей природы игнорируют социальные разрывы, не учитывают новую общественную динамику, может увеличивать риски опасностей и наступления неблагоприятных последствий. 9. Современные риски знаменуют расставание с традиционными способами профессиональной и общественной деятельности, в силу чего современный человек оказывается перед лицом неизведанного будущего. Исчисление риска будущего общества никогда не является полным: возможность неожиданных и непредвиденных исходов присуща любой сфере деятельности человека, предполагающей инновации и, соответственно, рискогенность. 10. Наконец, отметим рискогенность кризиса легитимности — «относительному расхождению между системой и жизненным миром». По Ю. Хабермасу — легитимность — система идей, теоретически обосновывающая законность системы, имеющая целью поддержание существующего порядка. Однако ныне социальные и политические структуры утрачивают общественную поддержку со стороны жизненных миров конкретных индивидов и социальных групп. «Когда под угрозой оказываются функции символического воспроизводства жизненного мира, — пишет Хабермас, — он оказывает упорное сопротивление и успешно удерживает линию фронта между собой и системой»1. Иными словами, в условиях кризиса легитимности для индивида сделать тот или иной оптимальный для себя выбор становится все труднее: рыночные и демократические структуры навязывают предложения и формируют желания, а ценности жизненных миров, личный риск-опыт противятся их однозначному принятию. Возникающая при этом контингентность все чаще оборачивается «не самым лучшим» решением, необходимостью что-то переделать, вплоть до смены деятельности и изменения собственной идентификации со всеми вытекающими отсюда рисками. О классификации рисков. По каким принципам классифицировать риски, адекватные рефлексивному модерну? Новые реалии рискогенности социума побуждают к переосмыслению традиционной типизации рисков по конкретным сферам, когда выделяются социальные, политические, экологические, страховые и иные риски. Этот подход давал достаточно объективные и валидные представления о рисках индустриального общества, развивающегося в целом линейно. В рефлексивном же модерне данный под1 Хабермас Ю. Отношения между системой и жизненным миром в условиях позднего капитализма // Теоретическая социология: Антология : в 2 ч. Ч. 2. М. : Книжный дом «Университет», 2002. С. 365. 66 ход может быть использован лишь к частному случаю рисков, ограниченных пространственно-временными координатами, и не может представить картину рисков общества в целом, развитие которого обретает нелинейный характер. Для нелинейного развития, как было показано выше, нормой становятся точки бифуркации, социальные разрывы и культурные травмы. Вместе с тем, также в норму превращаются парадоксальные синтезы, вызывающие новые неопределенности и, соответственно, рискогенность: «становиться парадоксальным, — отмечает Н. Луман, — означает утрату определенности»1. Парадоксальные синтезы предполагают, иногда только на первый взгляд, «сочетание несочетаемого»2. Более того, в ряде случаев нелинейное развитие обретает форму разрывов, травм и парадоксальных синтезов одновременно, что производит особые риски с увеличивающейся динамической сложностью. Распределять такие риски по конкретным сферам просто не корректно. С учетом реалий нелинейности, характерных для рефлексивного модерна, мы предлагаем классифицировать эти новые риски по иным основаниям — трем основным категориям: 1) риски социальных разрывов и культурных травм; 2) риски парадоксов синтеза социума; 3) риски разрывов и синтеза социума. Будем также иметь в виду, что нелинейное развитие обретает ризомные конфигурации3, изменяет параметры социума в контексте социальной геометрии (Г. Зиммель) — пространства, времени, дистанции и числа, что также оказывает влияние на характер и содержание рисков. 4.2. Ðèñêè ñîöèàëüíûõ ðàçðûâîâ è êóëüòóðíûõ òðàâì Социальный разрыв, трактуемый Н. Луманом, как «прерывание ожидаемого хода событий»4, с неизбежностью ведет к эмерджентному возникновению ситуации с неопределенностью, основанной на дихотомии реальной возможности и действительности. В условиях рефлексивного модерна разрывы, по существу, становятся нормой. Аналогично, культурные травмы являются имманентным компонентом современных социальных изменений. По оценке Президента (в 2002— 2006 гг.) Всемирной социологической ассоциации П. Штомпки, которым была предложена теория социального становления, нацеленная на анализ «общества в действии»5, ныне нормой является становление социума, понимаемое как процесс постоянной структурной и функциональной незавершенности изменений, который происходит в контексте сопутствующих культурных травм. По существу, травмы являются атрибутами станов1 Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб. : Наука, 2007. С. 65. См.: Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек. М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2008. 3 Ризома — «скрытый стебель», обладающий способностью развиваться в любом направлении и принимать произвольную, «некорневую» конфигурацию, — метафорическое обозначение, предложенное Ж. Делезом и Ф. Гваттари, внеструктурного и нелинейного способа организации целостности. См.: Делез Ж., Гваттари Ф. Ризома // Философия эпохи постмодерна. Минск, 1996. 4 См.: Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб. : Наука, 2007. 5 См.: Sztompka P. Society in Action: A Theory of Social Becoming. Cambridge, 1991. 2 67 ления, «определенной патологии агентства», переживаемого социальной группой или обществом в результате «деструктивного воздействия на социальное тело непредвиденных, отчасти неопределяемых, имеющих непредсказуемый финал процессов»1. Социолог особо подчеркивает амбивалентный характер травмы, которая «несмотря на непосредственно негативные болезненные последствия, демонстрирует позитивный, функциональный потенциал как сила социального становления. Вопреки вызванным ею разрушениям и дезорганизации культурного порядка, ее можно рассматривать как семя новой культурной системы, стимул культурной консолидации»2. Разрывы и травмы социума происходили и раньше, однако ныне они становятся нормой современного общества, производят риски, как с позитивными, так и негативными исходами. Новизна рисков социальных разрывов и культурных травм, обусловленная переходом к нелинейному развитию/становлению и проявляется в следующем. Во-первых, в условиях рефлексивного модерна может не быть какой-либо внешней причины для подобного рода разрывов и травм. Она может быть внутренним фактором самого нелинейного развития. Так, например, глобализация порождает процессы, по существу, разрывающие монолитность национально-государственных границ — прежние границы культур и стран утрачивают охранительные функции, становятся все более и более проницаемыми в процессе «переливов» капитала, технологий, продукций, человеческих ресурсов, культурных образцов и практик, что с одной стороны, наносит травмы ценностям и нормам, образу жизни, а с другой, — способствует взаимосвязанности и взаимозависимости государств3. Естественно, возникает необходимость рефлексии относительно этих контингентностей, затрагивающих экзистенциональные основы существования людей: их ценности, повседневную жизнь, социальный порядок. Это требует от акторов инновационных рискогенных действий. Во-вторых, возникают риски под влиянием эффекта точки бифуркации, который в условиях рефлексивного модерна становится весьма распространенным явлением. В точке бифуркации разрывы и травмы социума происходят под влиянием даже малозначительных воздействий — «эффекта бабочки». Его суть в том, что даже, казалось бы, малозначимые действия в условиях рефлексивного модерна способны вызвать лавинообразные последствия, которые проявляются нелинейно во времени и пространстве. Под влиянием эффекта бабочки явно стабильные режимы вдруг оказываются в коллапсе4. Свежий пример тому — нынешние события в Северной Африке. «Небольшие изменения в прошлом, — пишет Дж. Урри, — способны потенциально произвести огромные последствия в настоящем или будущем. Такие маленькие события “не забываются”. Теория хаоса, в частности, отвергает представления здравого смысла о том, что только большие изменения 1 Штомпка П. Социальное изменение как травма // Социс. 2001. № 1. С. 6. Штомпка П. Социальное изменение как травма. С. 16. 3 Бек У. Космополитическая перспектива: социология второй эпохи модерна // Социологическая теория: история, современность, перспективы. СПб. : Владимир Даль, 2008. С. 685. 4 Urry J. The Complexities of the Global // Theory, Culture & Society. L. : Sage Publications, 2005. Р. 237. 2 68 могут вызывать большие последствия… Выразим эту мысль проще — нет согласующихся отношений между причиной и результатом события. Скорее, отношения между переменными могут быть нелинейными с внезапным включением происходящего, так что одна и та же причина может в специфических обстоятельствах производить разные виды последствия»1. В рефлексивном модерне также действует «эффект Титаника», представляющий, как отмечает Урри, «хороший пример комплексной взаимосвязи систем»2: радикальная трещина в одной сфере сложной системы влечет за собой риск хаотической ликвидации других систем, находящихся в сетевом взаимодействии. При этом перед структурой открываются возможности выбора альтернативного варианта будущего, который осуществляет сама структура, как бы проявляя свою «самостоятельную волю». В этом отношении можно утверждать, что нелинейно развивающиеся системы имманентно производят риски, и акторам приходится учитывать целый спектр возможных направлений их развития, появляющиеся при этом новые реалии и смыслы, сообразно которым приходится действовать, конструируя себя и свое будущее на основе приобретаемого риск-опыта и риск-восприятия. В-третьих, риски функционирования национальных границ. «Страны утратили большую часть своего прежнего суверенитета, а политики — большинство возможностей влиять на события»3, — замечает Э. Гидденс. Словом, исторический социум все менее каузально влияет на социум ныне существующий. Эти риски остаются неизвестными определенное время, пока явно не проявятся латентные последствия инноваций, появившихся в результате нарушения исторической преемственности. Так, можно говорить о рисках интернет-зависимости, генномодифицированных продуктов питания, систем с искусственным интеллектом. Сегодня даже гипотетически невозможно представить их наиболее опасные последствия. В-четвертых, риски разрывов и травм обусловлены и тем, что вновь образуемый социум характеризуется «отсутствием направляющего начала» в развитии природы и общества. Академик Н. Н. Моисеев в символически названной работе «Расставание с простотой» прямо призвал по-новому теоретизировать взаимоотношения социума и природы, их риски4. При этом им вообще был поставлен вопрос «быть или не быть… человечеству?»5. И чтобы человечеству быть, необходимо новое теоретизирование относительно возникших реалий и их рисков. Проблема в том, что нелинейное развитие/становление обретает все более характер ризомы: оно может принимать любые конфигурации, развиваться в разных пространственных и временных координатах, в связи с чем можно говорить о специфических рисках неопределенности будущего. В-пятых, разрывы и травмы в научном знании сказываются на профилировании риска — распределении риска в определенной сфере деятельности в конкретных пространственно-временных координатах. Так, на заре созда1 Urry J. Global Complexity. Cambridge: Polity Press, 2003. Р. 23. Urry J.Global Complexity. Р. 36. 3 Гидденс Э. Ускользающий мир. С. 25. 4 См.: Моисеев Н. Н. Расставание с простотой. М. : Аграф, 1998. 5 См.: Моисеев Н. Н. Быть или не быть… человечеству? М., 1999. 2 69 ния авиации превалировали риски, связанные с несовершенством техники, материалом, из которых изготовлялись летательные аппараты. Сегодня риски смещаются в сторону человеческого фактора. Пожалуй, наиболее существенные парадоксы в профилях риска можно наблюдать в медицине, что обусловлено существенными изменениями медицинских воззрений на патологии и методы лечения. Если еще совсем недавно риски смертности от инфекционных болезней были наибольшими, то внедрение в медицинские практики все новых, более совершенных антибиотиков радикальным образом изменило риски причин смертности — на первое место вышли риски смертности от сердечно сосудистых заболеваний и рака (разумеется, в разных странах и культурах есть специфика этого профиля). Аналогично, если риск заболевания диабетом практически отсутствовал в бедных странах (изначально диабет трактовался как болезнь богатства), то ныне, как отметил испанский социолог М. Л. Рей, риск заболеваний диабетом в развивающихся странах «драматически увеличивается»1. Кроме того, могут образовываться весьма существенные разрывы между научном знанием и знанием обыденном, что также сказывается на профиле риска. «Профили риска, — замечает Э. Гидденс, — не остаются в исключительном ведении экспертов. Общественность знает о них, даже если зачастую они представлены в еще незаконченном, приблизительном виде»2. Наконец, в-шестых, разрывы и травмы, как правило, несут в себе риски функциональной амбивалентности: есть вероятность как дисфункционального воздействия на социальных акторов в виде определенных потерь, утрат прежних идентификаций, так и возможность перехода в более функциональное состояние, связанное с приобретением жизненных благ, увеличивающее возможности для самоорганизациии и самотворения. При этом явная нефункцио нальность и даже дисфункцио нальность, производимый ими хаос могут латентно способствовать образованию функциональности нового качества. О. Н. Яницкий в принципе правильно ставит проблему риска демодернизации российского общества, что ведет к нефункциональности и дисфункциональности в экономике, социальной жизни, политической сфере. В частности, он отмечает возникновение рисков «теневизации» экономики, рост численности групп риска (безработные, бомжи, беспризорные дети и др.), политическую маргинализированность альтернативных общественных движений и оппозиционных партий3. Крайней дисфункциональности общества, по его мнению, способствуют риски беспредела, превращающие общество в антисообщество: «В терминах концепции “общества риска” беспредел есть максимальный (смертельный) риск для риск-потребителей при минимальной ответственности для рискпроизводителей»4. Однако нам трудно согласиться с видением ученого 1 The 8th Conference of the European Sociological Association // Conflict, Citizenship and Civil Society, Glasgow, 3rd — 6th, September, 2007. Abstract Book. P. 229. 2 Гидденс Э. Судьба, риск и безопасность // Альманах THESIS. 1994. № 5. С. 116. 3 См.: Яницкий О. Н. Социология риска. М. : Издательство LVS, 2003. С. 48—55. 4 Яницкий О. Н. «Критический случай»: социальный порядок в «обществе риска» // Социологическая теория: история, современность, перспективы. СПб : Владимир Даль, 2008. С. 377. 70 обратного хода от дисфункциональности беспредела к функциональному порядку: «Беспредел, — пишет он, — скорее всего будет постепенно трансформироваться в “порядок”, но поначалу основанный на законах “зоны”, потом — “черного”, теневого, “серого” бизнеса и т.д.»1. По существу, это линейная версия понимания порядка, предполагающая единственное, исторически неоднократно подтвержденное движение от дисфункциональности к функциональному порядку. Нам же представляется, что нелинейная динамика содержит в себе не единственный путь, а спектр объективных и субъективных потенций для перехода к новому качеству функциональности, не имевшей аналогов в прошлом. Речь идет о том, что сегодня есть плюрализм возможностей организации жизнедеятельности иного качества — основой функционального порядка могут быть, как это не парадоксально, неопределенности и риски самотворения. Отсюда следует, что в современных обществах, нелинейно развивающихся обществах, неопределенность, множественность и риски могут стать естественной составляющей социальной самоорганизации, самотворения. Об этом же говорят и представители синергетики: «Синергетика показывает, — пишет Е. Н. Князева, — что путь в будущее для сложных нелинейно развивающихся систем, каковыми являются системы окружающего нас природного и социального мира и мы сами как духовно-телесные, психосоматические существа, всегда неединственен… Человек способен сокращать длительный и многотрудный путь эволюции к сложному путем резонансного возбуждения желаемых сложных структур. Определив параметры порядка сложных систем, он может смоделировать, рассчитать или качественно определить возможные структуры-аттракторы для этих систем и посредством малых, но топологически правильно организованных — резонансных — воздействий выводить процесс развития на желаемые структуры»2. Разумеется, какие бы ни были возможности разрыва с беспределом, антисообществом и другими проявлениями дисфункциональности, данный процесс предполагает, что для достижения функциональности сложных социальных структур риски дисфункционального хаоса должны быть сбалансированы соответствующем управлением этими рисками. 4.3. Ðèñêè ïàðàäîêñîâ ñèíòåçà ñîöèóìà Возникли риски парадоксов синтеза социума, суть которых выражается в следующем. Во-первых, сегодня нередко можно встретить сосуществование ранее противоречивых, подчас антагонистических ценностей в одном социальном пространстве. Зачастую они могут относиться не только к разным культурам, но и разным пространственно-временным координатам. Парадоксальные синтезы ценностей подчас приводят к тому, что изменяются даже представления о врагах и друзьях — стираются различия между ними. Более того, по мнению Э. Гидденса, «сегодня государствам угро1 Яницкий О. Н. «Критический случай»: социальный порядок в «обществе риска». С. 379. Князева Е. Н. Синергетически конструируемый мир // Синергетика: Будущее мира и России. М. : Издательство ЛКИ, 2008. С. 42, 53. 2 71 жают риски и опасности, а не враги, что коренным образом меняет саму их природу»1. Во-вторых, социальный порядок рефлексивного модерна имеет парадоксальный характер. При ценностном плюрализме, сосуществовании разных систем знаний в одном и том же обществе социальный порядок не может быть единым, с «арочной моралью», а приобретает динамично-рефлексивный характер, порождая риски хаоса и неопределенности. Однако производство этих рисков, как правило, не приобретает форму бедствия. Дело в том, что, по Т. Лукману, порядок в современных плюралистических обществах поддерживается за счет легитимизации — социальное взаимодействие акторов все больше регулируется относительно долгоживущими абстрактными нормами, являющимися обязательными для всех членов общества, будучи своего рода «правилами дорожного движения», а также за счет морализации — этические кодексы достаточно стабильны в конкретных профессиональных сферах2. В-третьих, парадоксально и то, что в одном социальном пространстве могут сосуществовать синтезы разновременных социальных реалий, относящихся к разным темпомирам3, т.е. реалий, имеющих динамику развития, характер которой относится к исторически разному времени. Им, как правило, сопутствуют риски дисхроноза: структуры могут иметь существенные различия по темпам модернизации/демодернизации, могут одновременно содержать в себе «старые» и «новые» риски. Первые относятся к той части социума, в котором доминируют линейные тенденции развития, присутствуют относительно долгоживущие ценности и авторитеты, эффективно функционируют традиции, соответственно, они в основном касаются лишь отдельных индивидов, склонных к девиации. «Новые» же риски затрагивают жизнедеятельность практически всех — большинство из них порождены нелинейностью достижений научно-технической модернизации: люди с энтузиазмом потребляют их нынешние блага, будучи зачастую не в состоянии контролировать будущие ненамеренные последствия инноваций, которые превращаются в мощный фактор рискогенности. 4.4. Ðèñêè ðàçðûâîâ è ñèíòåçà ñîöèóìà Парадоксальные разрывы и синтезы, по существу, представляют две стороны нелинейной социокультурной динамики. Весьма часто разрывы и синтезы присутствуют одновременно в одних и тех же процессах. Так, процесс «детрадиционализации» способствует возникновению парадоксальных разрывов ценностей. Хотя сами традиции могут сохраняться, 1 Гидденс Э. Ускользающий мир. С. 35. См.: Лукман Т. Некоторые проблемы современных плюралистических обществ // Социальные процессы на рубеже веков: феноменологическая перспектива. Научные труды. М. : МГИМО, 2000; Кравченко С. А. Гуманистический подход Т. Лукмана и нелинейные реалии российского общества // Социс. 2006. № 8. 3 Термин «темпомир», который мы считаем удачным, был предложен Е. Н. Князевой и С. П. Курдюмовым. См.: Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции. М. : КомКнига, 2007. С. 234. 2 72 они утрачивают свое прежнее ценностное содержание и потому перестают выполнять функцию значимых авторитетов, задающих строгие, предсказуемые модели поведения. «Традиция, лишенная содержания и подвергшаяся коммерциализации, — отмечает Э. Гидденс, — превращается либо в часть исторического наследия, либо в китч — безделушки из сувенирного магазина в аэропорту»1. «Детрадиционализация» способствует образованию прерывистости в общественном сознании. Становится очевидным, что формирующиеся нелинейное, плюралистическое общественное сознание с уникальными, индивидуальными пластами, с разрывами и парадоксами в принципе отлично от прежнего общественного сознания, представлявшему собой относительно целостную систему. Естественно, эти процессы порождают специфические риски, связанные с выбором непредсказуемых моделей поведения, в которых содержится парадоксальная инновационность — сказанное, несказанное или квазисказанное, а также блеф. В итоге формируется «расколотое» или «разорванное» общественное сознание2, отличное от прежнего, представлявшего собой относительно целостную систему. Вместе с тем, разрывам сопутствует парадоксальный синтез — «в одном и том же человеке одновременно уживаются противоположные, а иногда и просто взаимоисключающие друг друга оценки, установки, ориентиры и намерения. Человек как бы бежит сам от себя и от общества в одно и то же время в прямо противоположных направлениях»3. В связи с этим важно заметить, что современные метаморфозы и парадоксы общественного сознания не есть абсолютное зло. Да и добром для современного общества (с учетом его нелинейной динамики) не может быть целостное общественное сознание со стойкими референтами — это утопичное видение перспектив развития общественного сознания. Нужно не противостоять, а принять факторы неопределенности, случайности, открытости, разрывов и синтезов в общественном сознании. Такое парадоксальное единство разрывов и синтезов способствует производству рисков с увеличивающейся динамической сложностью. Как было отмечено выше, риски имеют динамичную природу. Но сама она в условиях нелинейной динамики подвержена увеличению сложности. Это проявляется, во-первых, в том, что разрывы и синтезы резонансно воздействуют на динамику рисков, усложняя ее. Амплитуда рискогенности под влиянием наложения последствий разрывов и синтезов может возрастать в разы. Сегодня люди все чаще сталкиваются с «запредельными» рисками. Имеет место и интерференция рисков — наложение их друг на друга, в результате чего возникает парадокс: риски, являющиеся следствием функционирования системы в целом (как правило, речь идет об институциональных рисках), по своим качествам не сводятся к рискам ее частей. Пример тому — возникновение разнокачественных рисков в процессе демократизации России. В стране утверждается демократия, важнейшей составляющей которой является свобода самоорганизации, хотя в ней 1 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. С. 60—61. См.: Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек. С. 37. 3 Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек. С. 55. 2 73 весьма велик компонент неупорядоченности и хаотической деятельности, не управляемой должным образом институциональными структурами (риски монополизма, коррупции). Но само возникновение самоорганизованных индивидуальных и коллективных акторов знаменует собой разрыв с практиками прошлого, когда управление проводилось в отношении пассивных субъектов и, как правило, путем идейно-силового давления. Риски самоорганизации являются необходимым условием инновационного развития страны, достижения материальных и культурных благ, а также обретения социального и политического капитала. В свою очередь, хаотическая самоорганизация порождает риски инноваций социально-патологического толка, вносящие очевидные дисфункции особенно в правовое и экономическое поля, на что россияне в целом вынуждены определенным образом рефлексировать. При этом россиянам приходится иметь дело с интерференцией качественно разных рисков, что свидетельствует о противоречиях и парадоксах в развитии российской демократии. В реальных демократических практиках, по существу, содержится как квинтэссенция наших достижений в становлении самоуправления народа, так и проблемы, исходящие от синкретизма власти, собственности и управления, которые своими корнями уходят в индустриальное общество. Специфика рисков этих парадоксов обусловлена тем, что составляющие нашего демократического устройства относятся к разным темпомирам, производя, соответственно, разные по характеру риски. Свобода творческой, предпринимательской, политической деятельности как составляющей социальной самоорганизации (хотя они деформированы излишним хаосом, который ныне преодолевается) характерна для рефлексивного модерна, синкретизм же власти, собственности и управления — для модерна индустриального, что проявляется в виде всевозможных дисфункций по отношению к современным демократическим институтам. Во-вторых, парадоксальное единство разрывов и синтезов увеличивает неопределенность рисков. Практически невозможно калькулировать риски, являющиеся следствием парадоксальности общественного сознания или же риски глоболокальных разломов, травм и синтезов. Неопределенность рисков обусловлена и тем, что они «не исчерпываются уже наступившими следствиями и нанесенным ущербом. В них находит выражение существенная компонента будущего»1, — замечает У. Бек. В-третьих, разрывы и синтезы, взятые вместе, существенно изменяют характер социального пространства. Смысл пространства социален. Парадоксальное единство разрывов и синтезов может существенно изменять и значение дистанций, и их координаты, и порождать взаимопроникновения множества самых различных пространственных сетей, что, соответственно, усложняет динамику рисков и, соответственно, жизненных шансов конкретных людей. Естественно, изменяется восприятие рисков, удаленных во времени и пространстве: «Отсрочка во времени и отдаленность в про1 С. 38. 74 Бек К. Общество риска. На пути к другому модерну. М. : Прогресс-Традиция, 2000. странстве также являются факторами, уменьшающими беспокойство, которое в противном случае вызывает осознание риска как риска»1, — пишет Э. Гидденс, что, однако, далеко не всегда касается собственно последствий рисков, отдаленных в пространстве и времени. В-четвертых, парадоксальное единство разрывов и синтезов, несомненно, влияет на социальное время, «сжимая» или, напротив, «растягивая» его, увеличивая при этом динамическую сложность рисков. Так, в условиях предельного случая производства риска как бедствия, считает О. Н. Яницкий, «день и ночь — оцениваются уже не как привычные периоды бодрствования и сна, работы и отдыха, а с точки зрения вероятности причинения ущерба и защиты от него, т.е. как более или менее опасные «временные коридоры» для человеческой активности»2. По нашему мнению, нелинейная динамика рефлексивного модерна не исключает динамику опасности/безопасности в тех или иных «временных коридорах». В-пятых, парадоксальное единство разрывов и синтеза проявляется и в том, что порядок новых систем образуется и укрепляется за счет разрывов, разупорядочения других систем, организация одной социальной системы сопровождается дезорганизацией (в том числе патологической) других социальных систем. Внешняя среда (другие системы) не может не сопротивляться этой энтропийной экспансии, хотя для собственной креативности энтропия ей необходима3. В итоге в противоположность порядка индустриального модерна, основанного на жестких ценностях, возникает динамическая социальная организованность, которой адекватны риски с высоким уровнем динамической сложности. Исходя из этого, современно упорядоченным следует считать такой социум, который открыт для творчества индивидов, восприимчив к возникающим инновациям, реагирует на них структурными изменениями, расширяющимися возможностями креативного обновления своего компонентного состава и повышающими общую устойчивость в динамичной внешней среде4. Такая среда имманентно сопряжена с динамически сложными рисками. В-шестых, в России, хотя медленно, утверждается адекватное рефлексивному модерну нелинейно-гуманистическое мышление, предполагающее понимание того, что соразвитие систем и акторов позволяет резонансно объединять материальный, культурный и интеллектуальный потенциалы. Оно предполагает не только признание «конца Другого»5, но и «космополитическую рефлексию», «солидарность с чужаками»6. Вместе с тем, такая 1 Giddens А. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age. Cambridge : Polity Press, 1991. Р. 124. 2 Яницкий О. Н. «Критический случай»: социальный порядок в «обществе риска». С. 364. 3 Романов В. Л. Социальная самоорганизация и государственность / изд. 2-е. М. : РАГС, 2003. С. 61. 4 Романов В. Л. Социальная самоорганизация и государственность. С. 40. 5 По У. Беку, «Другой» как рискогенный фактор перестает существовать в качестве обособленного социального и культурного феномена: в «обществе риска» производство рисков, имманентно присущее любому общественному производству, затрагивает жизнедеятельность всех людей, где бы они ни находились. 6 Бек У. Космополитическая перспектива: социология второй эпохи модерна. С. 686, 687. 75 солидарность, основанная на разрывах границ маргинальности, традиционных представлений о чужаках, предполагает парадоксальные стратегии и, конечно, принципиально новые риски жизнедеятельности, конструирования своего будущего. Ведь, по существу, акторам приходится принимать решения и действовать в направлении соединения конкурирующих и противоборствующих систем (подчас в отсутствие общего языка) в сложные целостности, функционирующие на основе науки и искусства жить вместе. Таким образом, в условиях нелинейной динамики рефлексивного модерна риски подчас легитимно воспроизводятся современными институтами, предлагающими для индивидов многообразие выборов решений и действий. Практически любой выбор или неучастие в выборе — чревато риском, включая риск упущенных возможностей обретения материальных или культурных благ. В отличие от опасности современный сложный риск нельзя уничтожить вообще: «Риск — неотъемлемая принадлежность прогресса»1, — подчеркивает У. Бек. Произведенные парадоксальным единством разрывов и синтезов риски с увеличивающейся динамической сложностью могут приносить не только проблемы людям, но и способствовать инновациям, включая поиск и разработку принципиально новых гуманных форм жизнедеятельности. Ñåìèíàð «Óñëîæíÿþùèåñÿ ðèñêè ðåôëåêñèâíîãî ìîäåðíà» 1. Рискогенность рефлексивного модерна. 2. Риски, обусловленные социальными разрывами и культурными травмами. 3. Риски парадоксов синтеза социума. 4. Риски с увеличивающейся динамической сложностью. Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Что означает термин «контингентность»? Какое отношение он имеет к интерпретации рисков? 2. Какие рискогенные черты рефлексивного модерна Вы можете выделить? 3. В чем проявляется рискогенность кризиса легитимности? 4. В чем специфика рисков социальных разрывов и культурных травм? 5. Как О. Н. Яницкий трактует проблему риска демодернизации российского общества? 6. В чем проявляются риски дисхроноза? 7. Как изменения социального пространства и социального времени влияют на характер рисков? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 1 С. 55. 76 Бек К. Общество риска. На пути к другому модерну. М. : Прогресс-Традиция, 2000. 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Сущностной характеристикой рефлексивного модерна является структурноинституциональная и индивидуальная рефлексивность, которая понимается как (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Реакция индивидов на происходящие С Способность к самопреобразованию события В Способность к адаптации D Целерациональная деятельность 2. По Н. Луману, термин «контингентность» как квинтэссенция риска означает (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Результат, вероятно, не самого С Взаимодействие «Мы» и «Они» групп. лучшего решения и действия. В Продолжение рискогенной D Взаимодействие людей, основанное деятельности. на доверии. 3. Лауреат Нобелевской премии И. Р. Пригожин обосновал постулат «стрелы времени», суть которого (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Социальное время имеет обратимый С Социальное время развивается характер от монистического к плюральному В Продолжение рискогенной D Ускоряющаяся и усложняющаяся деятельности динамика материи 4. По Ю. Хабермасу, рискогенность кризиса легитимности обусловлена (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Относительным расхождением между С Процессом оправдания системой и жизненным миром. взаимоотношений между привилегированными и непривилегированными. В Отказом от признания законности D Отказом управляющих признать социального порядка. принцип народовластия. 5. По Н. Луману, социальный разрыв означает (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Переход от одной парадигмы к другой С Расхождение между системой и жизненным миром В Прерывание ожидаемого хода событий D Несоответствие ценностей у разных поколений 6. По оценке Президента (2002—2006) Всемирной социологической ассоциации П. Штомпки, которым была предложена теория социального становления, нацеленная на анализ «общества в действии», ныне нормой является становление социума, понимаемое как (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Постоянный переход от низшей фазы С Процесс постоянного распада развития к высшей социальной солидарности В Процесс постоянной структурной D Возникающие риски побуждают общество к действиям и функциональной незавершенности изменений 7. Новизна рисков при переходом к нелинейному развитию, в частности, обусловлена «эффектом Титаника», проявляющегося в следующем (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Структурная дезорганизация влечет С Если система однажды дала сбой, то за собой дисфункции она нежизнеспособна В Инновационное развитие производит D Комплексной взаимосвязи систем. новые риски 77 8. По мнению О. Н. Яницкого, риски демодернизации российского общества проявляются в следующем: а) б) в) 9. Как считает Э. Гидденс, сегодня главные вызовы государствам исходят от: А Экологических катастроф С Рисков и опасностей В Других враждебных государств D «Цветных» революций 10. Как, по У. Беку, риск соотносится с прогрессом (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Риски — неотъемлемая составляющая С Прогресс минимизирует риски прогресса В Риски тормозят общественный D Прогресс связан с производством прогресс опасностей и не влияет на риски Ключи к тесту: 1. Способность к самопреобразованию. 2. Результат, вероятно, не самого лучшего решения и действия. 3. Ускоряющаяся и усложняющаяся динамика материи. 4. Относительным расхождением между системой и жизненным миром. 5. Прерывание ожидаемого хода событий. 6. Процесс постоянной структурной и функциональной незавершенности изменений. 7. Комплексной взаимосвязи систем. 8. а) «Теневизации» экономики; б) рост численности групп риска; в) политической маргинальности альтернативных общественных движений. 9. Рисков и опасностей. 10. Риски — неотъемлемая составляющая прогресса. Ëèòåðàòóðà 1. Бауман, З. Глобализация. Последствия для человека и общества : пер. с англ. / З. Бауман. — М. : Весь мир, 2004. 2. Бек, К. Общество риска. На пути к другому модерну : пер. с англ. / К. Бек. — М. : Прогресс-Традиция, 2000. 3. Бек, У. Космополитическая перспектива: социология второй эпохи модерна / К. Бек // Социологическая теория: история, современность, перспективы. — СПб : Владимир Даль, 2008. 4. Гидденс, Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь : пер. с англ. / Э. Гидденс. — М. : Весь мир, 2004. 5. Гидденс, Э. Устроение общества: Очерк теории структурации: пер. с англ. / Э. Гидденс. — М. : Академический проект, 2003. 6. Князева, Е. Н. Синергетически конструируемый мир / Е. Н. Князева // Синергетика: Будущее мира и России. — М. : Издательство ЛКИ, 2008 7. Кравченко, С. А. Гуманистический подход Т. Лукмана и нелинейные реалии российского общества / С. А. Кравченко // Социс. 2006. № 8. 8. Кравченко, С. А. Стрела времени: современные вызовы социологическому знанию / С. А. Кравченко // Социологическая наука и социальная практика. 2014. № 1 (5). 9. Луман, Н. Социальные системы. Очерк общей теории : пер. с англ. / Н. Луман. — СПб. : Наука, 2007. 10. Моисеев, Н. Н. Быть или не быть… человечеству? / Н. Н. Моисеев. — М., 1999. 78 11. Пригожин, И. Порядок из хаоса / И. Пригожин, И. Стенгерс. — М. : Эдиториал УРСС, 2001. 12. Российское общество и вызовы времени. — М. : Весь мир, 2015. 13. Тощенко, Ж. Т. Парадоксальный человек / Ж. Т. Тощенко. — М. : ЮНИТИДАНА, 2008. 14. Штомпка, П. Социальное изменение как травма / П. Штомпка // Социс. 2001. № 1. 15. Яницкий, О. Н. «Критический случай»: социальный порядок в «обществе риска» // Социологическая теория: история, современность, перспективы / О. Н. Яницкий. — СПб. : Владимир Даль, 2008. 16. Яницкий, О. Н. Социология риска / О. Н. Яницкий. — М. : LVS, 2003. 17. Bauman, Z. Collateral Damage. Social Inequalities in a Global Age / Z. Bauman. — Cambridge : Polity Press, 2011. 18. Giddens, A. The Consequences of Modernity / A. Giddens. — Cambridge : Polity Press, 1990. 19. Giddens, А. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age / A. Giddens. — Cambridge : Polity Press, 1991. 20. Urry, J. Global Complexity / J. Urry. — Cambridge : Polity Press, 2003. 21. Urry, J. The Complexities of the Global / J. Urry // Theory, Culture & Society. — L. : Sage Publications, 2005. Ãëàâà 5. ÐÈÑÊÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÉ ÏÎÂÎÐÎÒ В ответ на возникновение рискогенного социума рефлексивного модерна в конце прошлого столетия социология риска, по существу, институционализировалась как самостоятельная область исследования. Многочисленные представители этого направления в социологии используют и разрабатывают новую постнеклассическую методологию, которая предлагает анализ рефлексивного модерна, интерпретацию его рисков в контексте разрывов и травм, равно как и парадоксальных синтезов. Данная методология позволяет исследовать современные рискогенные факторы общественной жизни в условиях возрастающей открытости обществ, их нелинейного и самоорганизационного развития. Риски новой генерации не заменили собой полностью прежние риски. Риски традиционные и современные вступают в противоречия друг с другом, последствия чего так или иначе сказываются на характере риск-опыта и риск-рефлексии представителей разных социальных групп. Инновации науки и техники, несомненно, снизили долю традиционных рисков (эпидемии, несчастные случаи, стихийные бедствия), однако увеличилась доля институциональных рисков (рынки, биржи, избирательные кампании, обмены в условиях сетевых взаимодействий), что в итоге привело к востребованности рискологического поворота, суть которого — рефлексия практически всего социологического знания относительно рисков и неопределенностей. Вне всякого сомнения, рискологический поворот способствовал востребованности социологии риска и катастроф1, стимулировал выдвижение и обоснование множества частных гипотез и их последующую проверку на конкретном эмпирическом материале. Естественно, появляются разнообразные собственно социологические подходы к изучению рисков. 5.1. Ý. Ãèääåíñ: òåîðèÿ ðèñêîâ ðåôëåêñèâíîãî ìîäåðíà Успешные попытки анализа рисков в рамках рефлексивного модерна осуществил современный английский социолог Энтони Гидденс (р. 1938), что нашло отражение в его теории рисков рефлексивного модерна. Ее ценность состоит в том, что она нацелена на общее понимание природы рефлексиного модерна, его качественно новых рисков, что востребовало обоснование принципиально новых методологических подходов. По мнению 1 При Российском обществе социологов был образован исследовательский комитет «Социология риска и катастроф». 80 социолога, в контексте становления рефлексивного модерна произошла «рефлексивная модернизация», риски которой радикальным образом отличаются от рисков индустриальной модернизации. Их источником являются два взаимосвязанных фактора: 1) глобализация и 2) детрадиционализация, повлекшая высвобождение социальных действий индивидов из традиционных контекстов, которые ранее сдерживали рискогенное поведение, что в итоге привело к утверждению «рукотворной неопределенности» с амбивалентными по своему характеру рисками1. С одной — негативной стороны, эти риски производят увеличивающиеся угрозы человеческому существованию, а с другой — позитивной стороны — предлагают новые возможности для развития свободы: «Риск — это динамичная мобилизующая сила в обществе, стремящемся к переменам, желающем самостоятельно определять свое будущее, а не оставлять его во власти религии, традиций или капризов природы»2. Глобализация и детрадиционализация внесли существенные изменения в институты общества, в функционирование структур, которые становятся не только «внешним», но и «внутренним» фактором, «не только принуждающим, но и дающим возможности» акторам, что неизбежно порождает риски, последствия которых включают в себя и преднамеренное, и непреднамеренное: «Поток действий непрерывно производит последствия, которые являются ненамеренными, и эти непредвиденные последствия могут также формировать новые условия действия посредством обратной связи, — отмечает Гидденс. — История творится преднамеренной деятельностью, но не является преднамеренным проектом. Она постоянно ускользает от попыток повести ее по какому-то задуманному направлению»3. Люди как акторы, освобожденные от ограничений прошлого (традиции, обычаи), обретают все бóльшие возможности для воздействия на свою жизнь, ее содержание путем осуществления выбора тех или иных альтернатив. И это становится сущностной чертой повседневности: «Способность к рефлексии, свойственная людям как субъектам деятельности, — пишет Гидденс, — как правило, постоянно вовлечена в поток повседневного поведения, демонстрируемого в контексте социальной активности»4. Если раньше действия людей были привязаны к конкретному времени, пространству и месту, что существенно сдерживало риски, то теперь возникают механизмы высвобождения людей из жестких рамок их локальных контекстов. Среди этих механизмов: экспертное знание, валидность которого выше местного знания; глобализация времени; распространение символических знаков; мировые деньги, используемые в глобальной экономике. Все это развивает отношения между Другими-«отсутствующими», ибо рефлексивная модернизация отделяет пространство от места и при этом 1 Giddens A. Living in a Post-traditional Society // Beck U., Giddens A., Lash S. Reflexive Modernization: Politics, Tradition and Aesthetics in the Modern Social Order. Cambridge : Polity Press, 1994. Р. 106. 2 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь : пер. с англ. М. : Весь мир, 2004. С. 40. 3 Современная социальная теория: Бурдье, Гидденс, Хабермас. Новосибирск, 1995. С. 62. 4 Гидденс Э. Устроение общества : пер. с англ. М. : Академический Проект, 2003. С. 17-18. 81 соединяет воедино опыт и знание всех народов, формирует чувство «Мы»человечества и глобализирующуюся «культуру риска»1. Культура риска. Культура риска рефлексивного модерна знаменует собой переход от внешних рисков к господству рукотворных рисков. Назовем ее сущностные черты. • Опасности, катастрофы и риски не столько заданы извне, будучи результатом судьбы, деятельности богов, сил природы, сколько являются рукотворными (производными от функционирования институтов и конкретной деятельности людей). • Люди становятся озабоченными не только своим благосостоянием, но и рисками. • Риски связаны не только с конкретными сообществами и регионами, но с ответственностью всего человечества. «Лишь ничтожная часть рисков “нового типа” хоть сколько-нибудь связаны с национальными границами»2. Попытки образования «Исламского государства», террористические акты, где бы они не происходили, генетические изменения продуктов питания и т.д.— все это риски для всех жителей планеты, и все несут свою долю ответственности за их производство. • Если риски индустриального модерна можно было в принципе математически вычислить и «обуздать» с помощью страхования («страховка — это черта, за которой человек уже не готов идти на риск»3), то риски рефлексивного модерна характеризуются качественно большей неопределенностью. • «Нас стало беспокоить не столько то, что может сделать с нами природа [риски, связанные с внешней средой — неурожаи, наводнения, эпидемии, голод и т.д. — С. К.], сколько то, что мы можем сделать с ней. Это поворотный момент от преобладания внешнего риска к господству рукотворного»4. • Риски рефлексивного модерна обусловлены вмешательством человека в природу (риски природных катастроф «вызваны не только естественными причинами»). Иными словами, культура риска предполагает «конец природы», ибо лишь немногие реалии окружающей среды не подверглись вмешательству человека. • Риски проникают практически во все сферы жизни, даже те, которые ранее регулировались традициями и обычаями (семья и брак). А там, где традиции рушатся, люди становятся «первопроходцами, идут по целине», «они все больше начинают мыслить категориями риска»5. Формализация гомосексуальных браков, считает социолог, представляет риск для института семьи. • «По мере нарастания рукотворного риска, сам риск становится более “рискованным”… Мы просто не знаем, каков уровень риска, и зачастую узнаем это лишь тогда, когда уже слишком поздно»6. 1 Giddens А. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age. Cambridge : Polity Press, 1991. Р. 3. 2 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. С. 50. 3 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. С. 41. 4 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. С. 43. 5 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. С. 44. 6 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. С. 44—45. 82 • Культура риска предполагает «новый моральный климат», основанный на парадоксах, «когда приходится выбирать из двух зол»: с одной стороны, политика или ученого-эксперта могут обвинить в «паникерстве», а с другой — в «сокрытии правды»: «Парадоксальным образом нагнетание паники, возможно, необходимо для обуздания рисков, с которыми мы сталкиваемся, но если оно приводит к успеху, то и выглядит просто как нагнетание паники… Мы не можем знать заранее, когда мы действительно сеем панику, а когда — нет»1. • Если в культуре индустриального модерна научное знание являлось показателем высшей валидности, и непосвященные люди принимали мнение ученых на веру, то в рефлексивном модерне «мы не можем просто “соглашаться” с выводами ученых, хотя бы потому, что ученые так часто не соглашаются друг с другом, особенно в ситуациях, связанных с рукотворным риском»2. Основная причина тому — невозможно установить баланс между преимуществами и опасностями развития науки и техники, ибо утверждается контингентная природа и экспертного знания, и любой социальной активности. • Большее знание ведет не к определенности, а, напротив, к большей неопределенности и, соответственно, к более сложным рискам, ибо само знание подвержено увеличивающейся динамике. В результате увеличивается цинизм людей по отношению к экспертному знанию, к самой возможности прогрессивного развития, которое декларировалось в эпоху индустриального модерна. • Наконец, идентификация индивида становится рискогенным рефлексивным проектом. Люди могут выбирать и конструировать свои идентификации, полагаясь на экспертное знание. Гидденс утверждает. Что даже тело все более видится не как внешне данное, а как объект индивидуальной манипуляции и воли3. Как видно, становление культуры риска обусловлено, с одной стороны, факторами рефлексии структур, а с другой — рефлексии самих социальных акторов, что позволяет говорить о новой природе рукотворных рисков, адекватных современному самоорганизующемуся порядку и обусловленных им. Даже гипотетически нельзя избавиться и полностью застраховаться от рисков. «Риск всегда необходимо обуздывать, но активный риск — важнейший элемент динамичной экономики и прогрессивного общества. Жить в глобальную эпоху — значит иметь дело с множеством новых ситуаций, связанных с рисков»4,— пишет Э. Гидденс. Для интерпретации культуры риска требуется и новый теоретико-методологический инструментарий. В отличие от классических и даже неклассических разнообразных теорий линейного развития, обосновывающих предопределенность будущего, социолог утверждает лишь возможность человеческого контроля над природными и социальными мирами в их буду1 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. С. 46—47. Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. С. 47. 3 Giddens А. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age. Р. 7. 4 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. С. 51—52. 2 83 щих состояниях. Причем, данный контроль не тотальный, он может быть лишь в определенных рамках, которые обозначены рисками, возникающими на каждом из направлений тех или иных преобразований. Риск-осмысление: колонизация будущего, «обретения власти» над рисками. Становление культуры риска, по существу, знаменует собой расставание с прежним обществом, видением моделей его достаточно предопределенного будущего (построение социализма, общества «всеобщего благоденствия» или наступление «конца истории» — как считал Ф. Фукуяма, «у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив»1. Любая из этих моделей будущего основывалась на долгоживущих ценностях, нормах, авторитетах, традиционных способах деятельности. Рефлексивный модерн и культура риска предполагают короткоживущий социум, с повышенными неопределенностями и качественно новыми рисками. В силу этого современный человек оказывается перед лицом неизведанного будущего. Его необходимо осваивать и структурировать в виде возможности риск-осмысления и установления человеческого контроля над рисками, что Гидденс называет «колонизацией будущего». Современное будущее открыто контингентностям. Это, по существу, новое общество с новым будущем. В отношении к нему человечество разделилось: одна часть, которую социолог называет «космополитами» приветствует новое общество как результат изменений, вызванных глобализацией и детрадиционализацией; другая — «фундаменталисты», порожденные глобализацией, которые всячески противятся изменениям. И первые, и вторые в противоборстве друг с другом относительно перспектив развития человечества производят риски. Исчисление риска в колонизации будущего никогда не является полным: возможность неожиданных и непредвиденных исходов присуща не только рефлексии структур, но и практически любой инновационной деятельности человека. Отсюда — неизбежность риск-осмысления, предполагающего учет степени реализации той или иной возможности. Оно становится неотъемлемым компонентом жизнедеятельности современного человека, одной из постоянных установок, что позволяет говорить о новом, ранее неизвестном качестве личности — социальном акторе. Современный человек в массе своей ведет достаточно стабильный, даже рутинный образ жизни, что позволяет ему чувствовать «онтологическую безопасность»: «Выполняя рутинные действия, — замечает Гидденс, — субъекты деятельности обеспечивают и поддерживают чувство онтологической безопасности»2. Вместе с тем, люди, ставшие социальными акторами, привыкают активно пользоваться информацией об абстрактных опасностях и рисках, подстерегающих практически на каждом шагу — в хозяйственной, политической, финансово-экономической, транспортной, бытовой деятельности и даже во время отдыха (сведения о чрезвычайных происшествиях на стадионах, в парках, ресторанах и клубах и стали обычными в череде сообщений СМИ). Как отмечает Гидденс, риск и попытки оценки риска 1 2 84 См.: Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3. Гидденс Э. Устроение общества : пер. с англ. М. : Академический Проект, 2003. С. 385. настолько существенны для колонизации будущего, что его исследование может дать нам многое в понимании основных опасностей современности. Понятно, что избежать рисков, создаваемых рефлексивным модерном, невозможно путем решительного разрыва с культурой риска. Это бы означало возврат к образу жизни, характерному для традиционного общества. Его могут позволить себе лишь немногочисленные индивиды эскейпистского типа. Для большинства же людей как социальных акторов адаптация к современности связана с необходимостью выбора альтернатив, который, хотя может носить расчетливый и взвешенный характер, всегда предполагает определенный риск. Кроме того, специалисты учитывают и то, что называется «профилем риска»: каждый из сделанных выборов, снижая, как предполагается, один или ряд типов развития нежелательной ситуации, неизбежно повышает риск негативных, ненамеренных последствий иного типа. Особенно рельефно данные проблемы возникают при попытках оценки техногенных рисков или рисков инноваций с возможными значительными ненамеренных последствиями. Здесь на достоверность оценки влияет степень квалификации и специализации экспертов, характер устойчивого сотрудничества между ними. Лишь максимально широкий охват всех последствий позволяет составить картину валидных оценок рисков, но опять-таки она никогда не может быть полной. Особое внимание социолог уделяет тому, как индивиды воспринимают риски в смысловом поле обыденности. Опираясь на труды известного американского социолога Э. Гоффмана1, Гидденс анализирует проблему осознанной и неосознанной реакции индивида на современные риски, особо выделяя при этом соотношение осознания риска и смыслового поля обыденности (Umwelt) как «перемещающегося» мира обыденности, который индивид несет за собой от ситуации к ситуации. Тем самым человек упорядочивает непредвиденные события, соотнося их, с одной стороны, с риском и потенциальными опасностями, а с другой — адаптивными возможностями и с осознанием реальности тех типов рисков, которые уже освоены в предыдущем социокультурном опыте. Umwelt таким образом способствует повышению стереотипизации восприятия мира, что важно для адекватной реакции человека на риски. По мысли Гидденса, Umwelt складывается и стабилизируется, благодаря доверию к устойчивому воспроизводству социальных отношений в ожидаемых формах. Соответственно, отбрасывается, как реальная опасность, возможное событие, противоречащее всему строю Umwelt. В данном случае сказывается элементарная психологическая склонность человека не принимать во внимания то, что не касается его непосредственно в данный момент. Гидденс пишет: «Отсрочка во времени и отдаленность в пространстве также являются факторами, уменьшающими беспокойство, которое в противном случае вызывает осознание риска как риска»2. Естественно, что для большинства людей какие-либо 1 В некоторых переводах — И. Гофман. Giddens А. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age. Cambridge : Polity Press, 1991. Р. 124. 2 85 новые тревожные сообщения, приходящие к ним через СМИ, не вписываются в их строй Umwelt, сложившийся в относительно спокойный период общественного развития. В таком случае осмысление объективной рискогенности явлений просто деформируется. В то же время, расширяются институционализированные области риска — некоторые виды спорта, охота на хищных животных, военные действия, альпинизм, работа космонавтов, океанологов и вулканологов и т.д., что связано с осознанием неизбежности риска и воспитанием готовности преодолеть критические ситуации благодаря предварительной подготовке. Как полагает Э. Гидденс, «культивированный риск здесь совпадает с некоторыми основополагающими установками, присущими современности. Способность нарушать устои, открывать новые пути и таким образом колонизировать участок неизведанного будущего является неотъемлемой частью тревожного характера современности»1. Риски таятся и в общественных системах, каждая из которых, например, товарно-денежная система, сама по себе является вполне устойчивой, но эта надежность не абсолютна — всегда существует та или иная степень риска кризиса системы. Не всегда можно выявить внешние причины кризиса, хотя экономисты ведут постоянное риск-осмысление и по ряду признаков задолго предсказывают подобные кризисы. Современная среда обитания представляет собой сложнейшую взаимосвязь транспортных, энергетических, водопроводных и очистных коммуникаций. Серьезное нарушение в функционировании всего лишь одного из составляющих компонентов создает в считанные часы драматические ситуации для сотни тысяч и миллионов людей большого города. При каждом сбое подобного типа риски для незащищенных групп (детей, инвалидов, больных, бездомных) еще больше и могут проявляться в значительном числе смертных случаев. Аварийные системы рассчитаны на ограниченный период действия. Выработка их ресурсов влечет катастрофические последствия для жизни людей и функционирования многих инфраструктур городского хозяйства. Индивидуальные средства защиты от этих рисков заведомо ограничены в объемах и сроках действия. В то же время, рост человеческих знаний и навыков, разнообразие квалификаций, способности к творчеству, придают, по Гидденсу, новое качество человеческим существам, что выражается в «обретении ими власти». Речь не идет о политической или военной власти в традиционном смысле этих понятий. «Обретение власти» в гидденсовском понимании — это составная часть риск-осмысления, способность людей либо самостоятельно, либо кооперируясь, вырабатывать оптимальные способы решения проблем, несущих с собой повышенные риски. «Значимые решения, однажды принятые, — отмечает Гидденс, — перестраивают рефлексивный процесс самоидентификации, воздействуя на образ жизни индивида»2. Однако стихийная самодеятельность перед лицом серьезных опасностей сама является дополнительным фактором риска. Усиливают риски и непреднамеренные последствия тех или иных социальных агентов. 1 2 86 Giddens А. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age. Р. 126. Giddens А. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age. Р. 133. Процесс «обретения власти» над рисками, считает социолог, предполагает формирование и функционирование независимой экспертизы, ориентированной на обеспечение оптимизации усилий по управлению возникающими рисками и максимально возможному преодолению их последствий. Проблема доверия. У Э. Гидденса свое видение доверия в условиях рефлексивного модерна. Социолог выделяет два доминирующих типа доверия. Первый, относящийся к структурно-институциональной рефлексивности, — доверие экспертным системам в противовес локальному знанию. При этом желательно, чтобы эти системы продемонстрировали свою валидность в возможно большем пространстве вплоть до глобального уровня. Однако нельзя положиться даже на глобальные экспертные системы в силу возрастающей неопределенности знания. Второй тип доверия, основанный на индивидуальной рефлексивности, относится к межличностным отношениям, предполагает доверие к тем людям, которых мы лично знаем и с которыми взаимодействуем лицом к лицу. Таких людей социолог называет Другими-интимными. Каждый тип доверия нацелен на минимизацию рисков и вместе с тем имеет свои риски «провалить» свой статус. Так, конец любви чреват риском превращения другого-интимного в «чужака», а прекращения взаимодействий части «Мы»-группы может привести к образованию «Они»группы. И экспертные системы, и Другие-интимные, как правило, борются за сохранение доверия к себе, функциональность которого необходимо постоянно поддерживать. При всех возрастающих неопределенностях доверие остается важнейшим компонентом жизни человека, основой его онтологической безопасности, под которой, напомним, Э. Гидденс понимает субъективное ощущение людьми надежности течения повседневной жизни, доверие, обусловленное жизнью в определенном природном и социальном мире, что формирует базовые экзистенциальные параметры самости и социальной идентичности, предсказуемость хода событий1. Без доверия и чувства онтологической безопасности у людей возникают страхи, являющиеся социальной проблемой2. Подчеркнем, социолог ведет речь о доверии как институциональным, так и индивидуальным акторам, а также существующему положению вещей — природному миру. На основе своего риск-осмысления люди, по существу, выбирают, кому доверить свою судьбу — каким институтам общества или отдельным индивидам. Так, по данным социологического исследования, проводимого Институтом социологии РАН, на осень 2014 г. уровень доверия россиян к правозащитным, общественным и политическим организациям оставался не высоким: полиции — 28%, судебной системе — 24%, профсоюзам — 26%, политическим партиям — 17%. Больше всего люди доверяют президенту России — 78%, правительству России — 56% и православной церкви — 50%3. 1 Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации : пер. с англ. М. : Академический проект, 2003. С. 100, 499. 2 См.: Россия на новом переломе: страхи и тревоги. М. : Альфа-М, 2009. 3 Российское общество и вызовы времени. М. : Весь мир, 2015. С. 111. 87 «Парадокс Гидденса». Э. Гидденс отмечает, что рукотворные риски возникли не вдруг, не стихийно, как это может представляться на первый взгляд, а в результате прагматической, меркантильной деятельности людей, «эксплуатировавших» природу в течение значительного периода времени без учета ее экологической чувствительности. Интерпретацию этих новых рукотворных рисков социолог дает в контексте эффекта, который он назвал своим именем — «парадоксом Гидденса». Суть его в том, что ускоряющаяся динамика природы и социума, не подкрепленная адекватными моральными нормами деятельности человека, может порождать рукотворные риски с отложенными во времени негативными последствиями. Это, по его мнению, касается как повседневных, так и глобальных реалий: ныне тинэйджеру, ведущему безнравственный образ жизни, в частности, знающего, что риски курения «убивают», по крайней мере, вредят здоровью, трудно представить себя человеком в возрасте сорока лет, когда начнут сказываться отложенные риски для его организма, угрожающие здоровью и, возможно, даже жизни. Аналогичный эффект проявляется и у политических и экономических акторов, особенно в их отношении к природе: все прекрасно осведомлены о многих аморальных составляющих своей политики, что касается, в частности, экологии, однако не принимают должных усилий по ее изменению — негативные последствия скажутся лишь потом1, когда во власть придут другие люди. Нерешительность в управлении нынешними рисками (откладывание структурно-функциональных реформ, соответствующих инноваций гуманистического толка, которые, несомненно, требуют капиталовложений уже сегодня), по существу, значительно их усложняет, особенно в плане нарастания усугубляющихся последствий. 5.2. Í. Ëóìàí: ñèñòåìíàÿ òåîðèÿ ðèñêà Немецкий социолог Никлас Луман (1927—1998), внесший значительный вклад в разработку рефлексивной социологии, предложил системную теорию риска. Она отвергает распространенные взгляды о том, что риски являются результатом опасных процессов модернизации и технологического развития, порожденных капитализмом, или же результатом глобализации. С точки зрения социолога, данные подходы недооценивают фундаментальные функциональные изменения, произошедшие в структурах современного общества. На их анализ направлено творчество социолога. Аутопойезис. Квинтэссенцию этих изменений Луман выражает понятием аутопойезис, которым обозначает возникновение системы с четырьмя новыми качествами: 1) система осуществляет самотворение, организацию себя, своих границ и делает это через «поиск инвариантов бытия», используя «возникающие внутренние игровые пространства свободы»2; 2) она автономна, относительно закрыта в отношении своей среды; 3) производит основные элементы, составляющие саму систему; 4) ее компоненты 1 2 88 Giddens A. The Politics of Climate Change. Cambridge : Polity Press, 2009. Р. 2—3. Луман Н. Общество как социальная система : пер. с нем. М. : Логос, 2004. С. 69. соотносятся друг с другом (напр. правовая система состоит из законов, относящихся к ней, из законов, как применять и интерпретировать законы и т.д.). Особенно значимы первые два качества, отличающие современные системы от ранее существовавших. Если в традиционном или индустриальном обществе структуры имели иерархический характер, на вершине которой располагались религиозные или политические организации, по существу, задававшие направление функциональности всем другим структурам, то ныне вершина или центр общества исчезают. Автономные системы специализируются на выполнении специфических коммуникаций, адекватных их основной функции: политические система имеет дело с потоками специфических политических коммуникаций, экономическая система — экономических коммуникаций и т.д. «Система не только на структурном, но и на операционном уровне является автономной. И именно это выражает понятие аутопойезиса»1. В итоге, если в индустриальном модерне люди жили в условиях социально стратифицированного общества, то теперь — функционально стратифицированного общества, что порождает принципиально новые факторы производства неопределенностей и рисков. «Аутопойезис в его правильном понимании, — подчеркивает социолог, означает, прежде всего, порождение внутрисистемной неопределенности, которая может быть редуцирована лишь собственными структурными образованиями системы»2. Из этого следует, что собственно современные риски порождены функциональной дифференциацией. Они относятся не к конкретным сферам рынка, демократии, науки и техники, глобальным или локальным реалиям, а ко всему социуму. Ни в обществе индустриального модерна, ни, тем более, в традиционном обществе не было автономного социума с внутрисистемной неопределенностью, который к тому же мог бы достаточно эффективно функционировать сам по себе. Однако неопределенность здесь не имеет тотального характера — речь идет о вероятных последствиях риска. Луман замечает: «Должны иметься определяющие ожидания вероятности — иначе аутопойезис коммуникации невозможен»3. Риск: принятие решения. В отличие от опасностей, соотносящихся с внешними объективными реалиями, риск касается решений относительно последствий, которые произойдут в будущем, но о которых неизвестно в настоящем. «Либо возможный ущерб рассматривается как следствие решения, т.е. вменяется решению. Тогда мы говорим о риске, именно о риске решения. Либо же считается, что причины такового ущерба находятся вовне, т.е. вменяются окружающему миру. Тогда мы говорим об опасности… И, само собой разумеется, в современном мире отказ от решения — это тоже решение»4. Риск проявляется в устремленности в будущее, в конструировании индивидами себя и своего будущего, осуществляется посредством решения 1 Луман Н. Общество как социальная система. С. 70. Луман Н. Общество как социальная система. С. 69. 3 Луман Н. Медиа коммуникации. М. : Логос, 2005. С. 7. 4 Луман Н. Понятие риска // THESIS. 1994. № 5 С. 150, 155. 2 89 относительно различных альтернатив. Только благодаря решению, отмечает Луман, неопределенность превращается в определенность: «С точки зрения настоящего будущее неопределенно, в то время как уже теперь точно известно, что будущее настоящее будет определено с точки зрения его желательности или нежелательности. Только теперь еще нельзя сказать, как именно. Однако можно знать, что ты сам или другие наблюдатели в будущем настоящем будут знать, в чем дело, и тогда они оценят это положение иначе, чем теперь, но, возможно, все по разному… то, что может произойти в будущем зависит от решения, которое следует принять в настоящем. Ибо о риске говорят только в тех случаях, когда может быть принято решение»1. В целом лумановское понятие риска включает пять переменных: 1) ситуацию контингенции (возможность иного, связанная с какой-то не-необходимой и множественной зависимостью); 2) неопределенность наступления как желательного, так и нежелательного будущего; 3) зависимость неопределенного (в настоящее время) события будущего от решения, которое будет принято (или не принято) в настоящем; 4) взаимосвязь временных и социальных контингенций; 5) признание существования известных и неизвестных рисков, коммуницируемых (выразимых в сообщениях) и некоммуницируемых рисков («что-то плохое может случиться»)2. На первое место Луман поставил контингенцию, побуждающую акторов к принятию решения, которая обусловлена образованием функционально дифференцированных социальных систем — теперь нет какого-либо авторитета или референта (эталона нормативности), задающего характер действий индивидов или направление развития всего общества. Место внешних референтов ныне занимает само-референция индивидуальных и коллективных акторов, их рефлексивность относительно выбора того или иного решения. Особенно это касается решений, принимаемых многочисленными организациями современного общества. Контингенция также предполагает, что могли бы быть иные решения и совсем другие последствия. Информация или знание, риск-опыт или следование традициям, рутинным практикам, конечно, способствуют минимизации рисков, ибо уменьшают неопределенность, однако все эти и другие факторы сами включают в себя контингенцию. Стремления фундаменталистов противиться переменам фактически предполагают рискогенные решения, последствия которых невозможно знать заранее. Даже решения о бездействии означает риск, последствия которого являются упущенные возможности. Системный анализ рисков. Н. Луман исследует риски системно, в контексте четырех основных переменных. Первое — социальное время. Со становлением функционально стратифицированного общества и его рисков нелинейность времени становится очевидным. В индустриальном модерне доминировала идея единства прошлого, настоящего и будущего, теперь же — их различие: принятие решения актором становится возможным, если буду1 2 90 Луман Н. Понятие риска. С. 146. Луман Н. Понятие риска. С. 146—147. щее отлично от настоящего и прошлого. Однако, каким бы ни было решение, оно лишь открывает новые возможности и потребности для изменений через последующие решения. Соответственно, возникает открытое будущее как проект многочисленных самореферентных коммуникаций: начав ту или иную карьеру, для актора она уже выглядит иначе, чем виделась раньше в сравнении со временем до ее старта, особенно в контексте того, что деятельность разворачивается не по заданным извне традициям. Именно рискогенные решения делают различие во времени видимым, ибо акторы всегда сталкиваются с ненамеренными последствиями и «побочным ущербом»1. Решения никогда не достигают задуманной определенности, всегда есть неполнота ожидания, поэтому риск предполагает сожаление о ранее принятом решении, которое уже нельзя отменить, обусловлено не столько психологическими факторами актора, сколько самой природой контингенции. Второе — пространственные позиции акторов по отношению к риску. Уровни анализа и риск-восприятия всегда различны для тех, кто является инициатором решения и его рискогенных последствий и жертвой, никак не влиявшей на решения; аналогично, для включенных наблюдателей и наблюдателей невключенных, но располагающих достаточными знаниями и риск-опытом относительно характера и вариантов развертывания той или иной ситуаций; для тех, кто занимается калькуляцией риска, и тех, кто считает себя жертвой этих расчетов. Третье — социальные аспекты жизни (решения, повлиявшие различным образом на акторов). Здесь социолог обращает особое внимание на конфликты, возникающие между принимающими решения и теми, кого эти решения коснулись. Особенно часты конфликты, как это не кажется странным, между экспертами по риску и рядовыми гражданами. Здесь имеет место парадокс риск-коммуникации: эксперты приводят рациональные аргументы, например, о безопасности генетически модифицированных продуктов питания, а рядовые покупатели видят в них для себя опасности и ратуют за свою биобезопасность2. Прийти им к общему соглашению, как правило, весьма трудно, ибо, по существу, риск-коммуникации осуществляются между акторами, находящимися в функционально различных пространственных и временных реальностях. Добиться консенсуса и даже взаимного понимания между ними невозможно, и соглашение может быть лишь в прагматической форме, основанием которого является не определенность, а неопределенность (соображения временного, материального и иного компромиссного толка). Урегулирование этих конфликтов, согласно системной теории риска, возможно не на основе «лучших» аргументов, а на путях понижения амбиций с обеих сторон, стремясь к прагматическому соглашению. Четвертое — материальные последствия решений, проанализированные через призму безопасности/опасности. С точки зрения стороннего наблю1 Bauman Z. Collateral Damage. Social Inequalities in a Global Age. Cambridge : Polity Press, 2011. 2 См.: Кравченко С. А. Социокультурная динамика еды: риски, уязвимости, востребованность гуманистической биополитики. М.: МГИМО-Университет, 2014. С. 122—136. 91 дателя, риску противостоит безопасность. С позиций же системной теории риска Н. Лумана, «абсолютная надежность недостижима»1, она может рассматриваться лишь как идеальная цель. В силу своей сложной природы безопасность всегда является неопределенной, ей также свойственная контингенция. Исходя из этого, основную проблему безопасности социолог видит не в том, чтобы достичь ее абсолюта, что есть утопия, а в том, что слишком большая неопределенность (неполнота информации и знания) может блокировать принятие решений по движению к безопасности2. Соответственно, новая информация и знания побуждают пересматривать суть безопасности, что касается даже стратегии национальной безопасности России (санкции, по существу, изменили знания как о новых вызовах, так и о наших возможностях дать адекватный ответ на них). 5.3. Ðèñêè âëàñòè: êåéñ-ñòàäè Специально Н. Луман рассматривает риски власти, отмечая, что власть для минимизации рисков стремится к владению достоверной и всесторонней информацией. Однако имеет место лишь относительность достоверности информации, ибо само наличие дифференцированных средств коммуникации не позволяет «репрезентировать общую реальность»3. Более того, всегда осуществляется селекция процессов, которые становятся объектами информации, результатом чего является утверждение в современных обществах селективного сознания. Рост селективного сознания предопределяет, с одной стороны, односторонность информационных сообщений, а, с другой, их манипулятивность. В совокупности эти свойства селективности неумолимо тиражируют волны дезинформации на разных уровнях общества, включая и тот, где принимаются и реализуются ответственейшие управленческие решения. Результатом становится наслоение ошибок управления и контроля, усиливающее риски. Попытки осуществить более «правильную» селекцию информации, ее централизованный контроль означает, в свою очередь, усиление влияния «политических селекционеров», круга их сотрудников, т.е. определенной части бюрократического аппарата, что неизбежно ведет к риску злоупотребления властью даже при самих благих намерениях представителей власти. При этом воспроизводство сфер злоупотребления в контексте функциональной дифференциации стимулирует агрессию против властных структур и оппозиционных структур никак не может понизить уровень риска. Возникает проблема конкуренции властных и оппозиционных структур и, соответственно, революционного или эволюционного развития. Н. Луман отдает предпочтение последнему: «Эволюция, — пишет он, — в общем смысле ускоряет темп движения и ведет к росту взаимозависимостей, временных ограничений и риска, в свою очередь, обуславливающих и усиливающих друг друга… Из временного горизонта риск смещается в сторону проблем предметной 1 Луман Н. Понятие риска. С. 148. См.: Luhmann N. Risk: A Sociological Theory. N. Y. : A. de Gruyter, 1993. P. 19. 3 Луман Н. Власть. М. : Праксис, 2001. С. 126. 2 92 адекватности действий властителя и социального консенсуса»1. Однако и политика, ориентированная на эволюционное развитие, не исключает риск как таковой. В результате, угроза «чрезмерной власти» сменяется риском «недостаточной власти». Последнее особенно опасно в условиях стремительного роста в обществе потребности в правильных и своевременных властных решениях, что особенно актуально для современной России. Для структур власти здесь соблазнительны, с одной стороны, позиция самоустранения «на время» острой ситуации от принятия окончательного решения, а с другой, использование своих исключительных полномочий для противодействия тем силам, которые готовы взять на себя ответственность. «В таких условиях, — согласно Н. Луману, — более вероятными становятся случаи, когда власть принимает и транслирует негативные решения, и более невероятными — когда она принимает и транслирует решения позитивные»2. Естественно, это усиливает риск качества принимаемых решений, их последствий для общества. Особый риск несет синхронизация разнородных по источникам и условиям реализации властных решений, имеющих рациональный смысл лишь в комплексе всех взаимодействующих процессов и агентов. Здесь возникают риски от рассогласованности их действий. Вся совокупность выделенных выше рисков приводит социолога к выводу, что «политически конституируемая власть постепенно перестает функционировать как единый технический субститут авторитета, репутации и лидерства»3. Ему на смену приходят «формы самомистификации лидеров» или внушения массам «ощущения успеха», основанные на манипуляциях общественным сознанием. Как следствие, «власть не реализует свои собственные возможности». Осознание этой проблемы побуждает представителей власти к разработке так называемой «кризисной техники» власти. В «кризисной технике» власти выделяется весьма характерная особенность. Поскольку «система оказывается не в состоянии одновременно перерабатывать всю комплексность возможного, она отображает ее на временной оси как последовательно различные состояния»4. В результате как бы изолируются друг от друга процессы, на деле пространственно и временно связанные в единый комплекс сложной системой взаимодействий. Налицо недостаток компетенции управлять комплексно всей системой взаимодействия, что способствует как следствие, развитию кризиса. Однако кризисная техника не устраняет неизбежность кризисов. Кризисная техника обеспечивает, по Луману, лишь временное дифференцирование властного риска. Она, в частности, включает использование закона о чрезвычайном положении, «кризисное управление» и подобные методы, вводящие ограничения в процесс принятия решений, сосредотачивающие управление на отдельных компонентах системы, переживающей кризисное состояние. 1 Луман Н. Власть. С. 129—130. Луман Н. Власть. С. 131. 3 Луман Н. Власть. С. 133. 4 Луман Н. Власть. С. 135—136. 2 93 Очевидные результаты использования «кризисной техники» — краткосрочность достигаемых эффектов, уменьшающийся потенциал планирования, а также ситуативный характер, обусловленный дефицитом времени. Äèñêóññèÿ «Êóëüòóðà ðèñêà ÷åðåç ïðèçìó ðèñêîëîãè÷åñêîãî ïîâîðîòà â ñîöèîëîãèè» 1. Что значит, быть культурным человеком, когда риски пришли в нашу жизнь? 2. Современные рискогенные практики: как они изменили жизнь «Отцов и детей». 3. Проблема личностного и институционального доверия в современном обществе. 4. Есть ли специфика у рисков российского общества? Çàäàíèÿ äëÿ êåéñ-ñòàäè «Ðèñêè âëàñòè» 1. Подготовьте сообщение на тему «Риски коррупции и злоупотребления властью» (Используйте учебник: Охотский Е. В. Противодействие коррупции : учебник и практикум для академического бакалавриата. М. : Юрайт, 2015). 2. Н. Луман говорит о «формах самомистификации лидеров». По материалам российской печати покажите конкретное содержание этих форм и их рискогенный характер. Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. В чем суть рискологического поворота? 2. Каковы сущностные черты культуры риска? Как она связана с рукотворными рисками? 3. В чем Э. Гидденс видит возможности контроля над рисками? 4. Как проблема доверия соотносится с современными рисками? 5. Каковы основные положение системной теории риска Н. Лумана? 6. В чем Н. Луман видит специфику рисков власти? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Квинтэссенция рискологического поворота состоит в следующем (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Социологи перешли от анализа С Знание о рисках перемещается в центр опасностей к рискам социологии В Подход, предполагающий обращение D Поворот к изучению виртуальных к анализу риск-восприятия рисков 2. Суть культуры риска рефлексивного модерна знаменует собой (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): 94 А Переход от внешних рисков С В деятельности людей преобладает к доминированию рукотворных рисков рискофилия В В деятельности людей преобладает D Институционализация системы рискофобия доверия 3. Проблема взаимосвязи знания и рисков — большее знание ведет к (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Уменьшению и упрощению рисков С Знание — сила в управлении рисками В Более сложным рискам D Знание прямо не коррелирует с характером рисков 4. По Э. Гидденсу, «колонизация будущего» — это (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Освоение реалий виртуального С Процесс «демократизации пространства демократии» В Установление человеческого контроля D Адаптация своей идентичности над рисками к реалиям будущего 5. По Э. Гидденсу, «обретение власти» в условиях рефлексивного модерна — это (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Доминирование не только в политике, С Составная часть риск-осмысления но и в экономике В Формирование нового подхода D Своевременная смена идентификации к природе 6. Назовите два доминирующих типа доверия, по Э. Гидденсу, характерных для условий рефлексивного модерна: а) б) 7. Суть «Парадокса Гидденса» (правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А И действие, и бездействие ведут С Возникновение/невозникновение к отложенным опасностям будущих опасностей обусловлено нынешней безответственностью людей В Рациональная деятельность человека D Риски имеют тенденцию порождать имеет иррациональные последствия опасности, которые, в свою очередь, производят риски 8. Определение риска по Н. Луману (пять переменных): 1) 2) 3) 4) 5) 9. Системный анализ рисков по Н. Луману (предполагает учет четырех компонентов): а) б) в) г) 10. По Н. Луману, главным фактором-препятствием власти на пути ко владению достоверной информацией, нацеленной на минимизацию рисков, является (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Коррупция власти С Стереотипы прошлой идеологии В Селективное сознание D Деструктивность оппозиции Ключи к тесту: 1. Знание о рисках перемещается в центр социологии. 2. Переход от внешних рисков к доминированию рукотворных рисков. 95 3. Более сложным рискам. 4. Установление человеческого контроля над рисками. 5. Составная часть риск-осмысления. 6. а) Доверие экспертным системам; б) доверие Другим-интимным. 7. Возникновение/невозникновение будущих опасностей обусловлено нынешней безответственностью людей. 8. 1) Ситуация контингенции; 2) неопределенность наступления желательного или нежелательного будущего; 3) зависимость будущего события от решения, принятого в настоящем; 4) взаимосвязь временных и социальных контингенций; 5) признание существования известных и неизвестных рисков. 9. а) Социальное время; б) пространственные позиции акторов по отношению к риску; в) конфликты, возникающие между принимающими решения и теми, кого эти решения коснулись; г) последствия решений, проанализированные через призму безопасности/опасности. 10. Селективное сознание. Ëèòåðàòóðà 1. Бауман, З. Текучая современность / З. Бауман. — СПб. : Питер, 2008. 2. Бек, У. Общество риска. На пути к другому модерну / У. Бек. — М. : Прогресс— Традиция, 2000. 3. Гидденс, Э. Судьба, риск и безопасность // THESIS. 1994. № 5. 4. Гидденс, Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь / Э. Гидденс. — М.: Весь мир, 2004. 5. Гидденс, Э. Устроение общества / Э. Гидденс. — М. : Академический Проект, 2003. 6. Зубок, Ю. А. Феномен риска в социологии. Опыт исследования молодежи / Ю. А. Зубок. — М. : Мысль, 2007. 7. Кравченко, С. А. Риски в нелинейном глоболокальном социуме: монография / С. А. Кравченко. — М. : Анкил, 2009. 8. Кравченко, С. А. Социокультурная динамика еды: риски, уязвимости, востребованность гуманистической биополитики / С. А. Кравченко. — М. : МГИМОУниверситет, 2014. 9. Луман, Н. Общество как социальная система / Н. Луман. — М. : Логос, 2004. 10. Луман, Н. Медиа коммуникации / Н. Луман. — М. : Логос, 2005. 11. Луман, Н. Власть / Н. Луман. — М. : Праксис, 2001. 12. Луман, Н. Понятие риска // THESIS. 1994. № 5. 13. Российское общество и вызовы времени. — М. : Весь мир, 2015. 14. Россия на новом переломе: страхи и тревоги. — М. : Альфа-М, 2009. 15. Современная социальная теория: Бурдье, Гидденс, Хабермас. — Новосибирск, 1995. 16. Фукуяма, Ф. Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию / Ф. Фукуяма. — М., 2008. 17. Фукуяма, Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3. 18. Штомпка, П. Доверие — основа общества / П. Штомпка. — М. : Логос, 2012. 19. Яницкий, О. Н. Социология риска / О. Н. Яницкий. — М. : LVS, 2003. 20. Bauman, Z. Collateral Damage. Social Inequalities in a Global Age / Z. Bauman. — Cambridge : Polity Press, 2011. 96 21. Beck, U. Risk Society Revisited: Theory, Politics and Research Programmes // The Risk Society and Beyond / B. Adam, U. Beck, J. van Loon (eds). — L. : Sage Publication, 2007. 22. Beck, U. World at Risk / U. Beck. — Cambridge : Polity Press. 2008. 23. Douglas, M. Risk and Blame: Essays in Cultural Theory / M. Douglas. — L. : Routledge, 1992. 24. Giddens, A. Living in a Post-traditional Society // Beck, U. Reflexive Modernization: Politics, Tradition and Aesthetics in the Modern Social Order / U. Beck, A. Giddens, S. Lash. — Cambridge : Polity Press, 1994. 25. Giddens, А. Modernity and Self-0Identity: Self and Society in the Late Modern Age / A. Giddens. — Cambridge : Polity Press, 1991. 26. Giddens, A. The Politics of Climate Change / A. Giddens. — Cambridge : Polity Press, 2009. 27. Luhmann, N. Risk: A Sociological Theory / N. Luhmann. — N. Y. : A. de Gruyter, 1993. 28. Lupton, D. Risk / D. Lupton. — L. ; N. Y. : Routledge, 2013. 29. Social Theories of Risks and Uncertainty / J. O. Zinn (ed.). — Malden, MA : Blackwell, 2008. Ãëàâà 6. Ó. ÁÅÊ: ÒÅÎÐÈß «ÎÁÙÅÑÒÂÀ ÐÈÑÊÀ» Социологи-рискологи стремятся максимально поспеть за изменяющейся действительностью, вводя коррективы, отвечающие новым рскогенным вызовам, фактам и тенденциям. В результате возникает ситуация, по метафорическому выражению Э. Гидденса, «убегающего общества» и, соответственно, как бы «догоняющей теории» рефлексивного модерна, которая исследует прежде всего проблемы усложняющихся рисков, адекватных новым процессам, которые ранее не проявлялись достаточно рельефно, чтобы представлять существенный интерес для социальных ученых. Для их анализа одних собственно социологических теоретико-методологических подходов бывает порой недостаточно, и социологи зачастую обращаются к достижениям других наук, а также их синтезу. Ими используются интегральные трактовки отношений человека и природы, природы и общества, живого и неживого и, конечно, собственно рисков. Немецкий социолог Ульрих Бек (1944—2015) является пионером в создании интегральной междисциплинарной теории «Общества риска», предполагающей рассмотрение и общества рефлексивного модерна как системы, и людей, чья жизнедеятельность ныне подвержена институциональным рискам. Принесший ему всемирную известность труд «Общество риска: на пути к другому модерну» был опубликован в Германии в 1986 г., в англоязычной версии появился в 1992 г., а в России книга вышла в свет в 2000 г.1 Данный труд, по существу, открывает обоснование теории «Общества риска», которое продолжалось двадцать лет, что нашло отражение в целой серии работ, объединенных общей проблематикой рефлексивного модерна и его новой генерации рисков. Среди них: «Что такое глобализация?»2, «Рефлексивная модернизация» (в соавторстве в Э. Гидденсом и С. Лэшем)3, «Экологическая политика в эпоху риска»4, «Власть в глобальную эпоху»5 и др. Примерно с середины первого десятилетия XXI в. У. Бек приступает к разработке новой теории «Мирового общества риска», о которой пойдет речь в следующей главе. 1 Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну : пер. с англ. М. : Прогресс—Традиция, 2000. 2 Бек У. Что такое глобализация? : пер. с англ. М. : Прогресс—Традиция, 2001. 3 Beck U., Giddens A., Lash S. Reflexive Modernization: Politics, Tradition and Aesthetics in the Modern Social Order. Cambridge : Polity Press, 1994. 4 Beck U. Ecological Politics in an Age of Risk. Cambridge : Polity Press, 1995. 5 Beck U. Power in the Global Age. Cambridge : Polity Press, 2005. 98 6.1. Íîâîå ñîöèîëîãè÷åñêîå âîîáðàæåíèå: ðàçðàáîòêà èíòåãðàëüíîé ìåòîäîëîãèè àíàëèçà ðèñêîâ Согласно Ч. Р. Миллсу, автору теории социологического воображения, квинэссенция социологического воображения — разработка социологами своей оригинальной методологии: «Пусть каждый будет сам себе методолог и сам себе теоретик, — писал он. — Отстаивайте приоритет индивидуального исследователя»1. Создание оригинальной методологии — не дань моде или амбициям ученого. Она востребована новыми социальными и культурными реалиями, появившимися под влиянием фактора «стрелы времени», обоснованного И. Р. Пригожиным. Современный переход социума от индустриального модерна к рефлексивному модерну, породивший невиданные ранее риски, делает необходимой новую теорию социологического воображения с соответствующей интегральной методологией. За нее активно ратует У. Бек: «Мы нуждаемся в новом социологическом воображении, которое реагирует на конкретные парадоксы и вызовы рефлексивного модерна, чтобы в то же время осмысленно и достаточно сильно раздвинуть стены абстракции, в которую заключены академические рутины»2. По его мнению, без перехода к принципиально новому социологическому воображению и теоретизированию просто не справиться с вызовами рефлексивного модерна. В основу методологии теории «Общества риска» положены идеи о неодетерниминизме и нелинейном развитии, которые еще выдвигались П. А. Сорокиным3 и Р. Мертоном4. Однако У. Бек, пожалуй, был первым, кто применил эти идеи к исследованию рисков. Социолог подчеркивает, что тот, кто «все еще находится в плену мифа о линейности и разделяет тезис о культурной конвергенции как непосредственном следствии экономической унификации, — попросту невежественный человек»5. Из методологических ориентаций Бека также следует, что риски общества рефлексивного модерна в принципе отличаются от рисков индустриального модерна тем, что они имеют нелинейные временные координаты — детерминированы не прошлыми социальными фактами, а, скорее, связаны с опасностями настоящего и будущего. «Общество риска, — пишет социолог, — подразумевает, что прошлое теряет свою детерминирующую силу для современности. На его место — как причина нынешней жизни и деятельности — приходит будущее, т.е. нечто несуществующее, конструируемое, вымышленное. Когда мы говорим о рисках, мы спорим о чем-то, чего нет, но что могло бы произойти, если сейчас немедленно не переложить руль в противоположном направлении»6. 1 Миллс Ч. Р. Социологическое воображение : пер. с англ. М. : NOTA BENE, 2001. С. 253. Beck U. Risk Society Revisited: Theory, Politics and Research Programmes // B. Adam, U. Beck, J. van Loon (eds). The Risk Society and Beyond. L. : Sage Publication, 2007. P. 212. 3 Сорокин П. А. Социальная и культурная динамика: Исследование изменений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений. СПб. : ЗХГИ, 2000. 4 Merton R. On the Shoulders of Giants. Chicago ; London : University Chicago Press, 1993. 5 Бек У. Что такое глобализация? С. 213. 6 Бек У.Что такое глобализация? С. 175—176. 2 99 Как считает Бек, прежние методологии, основанные на принудительной каузальности, более не являются удовлетворительными и должны быть заменены другими, ориентированными на выявление сложной причинности вообще и рисков в особенности. Соответственно, прежние методологии, по его словам, имеют дело с «зомбированными» категориями и понятиями, которые сегодня не работают, ибо они (например, концепции социальных классов, стратификации с акцентом на «”логикe” производства богатства» (К. Маркс) или представления о формальной рациональности (М. Вебер), идеи о природе и обществе как независимых друг от друга реальностях и т.д.) были созданы для анализа индустриального общества и просто не подходят для интерпретации общества второго, рефлексивного модерна. Социолог отмечает, что риски общества рефлексивного модерна вошли в противоречие с ориентациями людей на индустриальные социокультурные ценности, на логику формальной рациональности, согласно которой стремление к росту благосостояния само по себе рационально. Однако дальнейшее наращивание производства благ неминуемо ведет к увеличению рисков. «В индустриальном обществе, — замечает У. Бек, — «логика» производства богатства доминирует над «логикой» производства риска… Выгода от технико-экономического «прогресса» все больше оттесняется на задний план производством рисков»1. Риски же рефлексивного модерна, в отличие от модерна индустриального, не привязаны жестко к конкретному месту и времени. Поэтому для их отслеживания необходим мониторинг, учитывающий рефлексии коллективных и индивидуальных акторов. Нужно, соответственно, заменить формальную рациональность на рефлексивная рациональность. Сказанное, однако, не предполагает нигилистское отрицание социологической классики. Он использует идеи Маркса и Вебера об индивидуализации, но осовременивая их, как бы переоткрывая их заново для интерпретации реалий рефлексивного модерна. Равно как опирается на марксистский классовый анализ, но использует новый критерий риска для социальной дифференциации; он также использует идею контингенции Н. Лумана; задействует наработки в области исследований глобализации, трудовых и гендерных отношений и др. Другая проблема прежних методологий — их теоретический монизм. По мнению Бека, к 90-м гг. прошлого столетия в социологии утвердились два основных подхода к анализу рисков. Первый — «естественно-научный объективизм», который, с одной стороны, является весьма плодотворным в исследовании рисков, используя инструментарий наблюдения, измерения и вычисления, что позволяло дать достаточно валидные представления относительно их сути, особенно это касается рисков, вызванных развитием науки и техники. Однако с другой стороны, — у этого подхода две слабости: 1) его представители, полагаясь на инструментарий структурного функционализма, стремились обосновать достаточно жесткие корреляции между социальными фактами, которые в условиях рефлексивного модерна таковыми в принципе не могут быть; 2) сильный акцент на объективности, по существу, ведет к умалению социального и культурного контекстов 1 100 Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. С. 14. рисков. Если при анализе рисков, ставка делается на выявление жестких причинно-следственных связей, взятых вне их социокультурной динамики и вне учета риск-восприятия различных социальных групп, особенно подверженных риску, то ненамеренными последствиями тому могут быть лишь упрощенные интерпретации рисков и как следствие их аккумуляция. «Ученые, — пишет он, — настаивают на «добротности» своей работы, держат на высоком уровне теоретико-методологические стандарты, чтобы обеспечить себе карьеру и материальное существование. Именно отсюда вытекает своеобразная антилогика общения с рисками. Умение настаивать на недоказанности причинных взаимосвязей вполне приличествует ученому и даже достойно похвалы. Но для подверженных риску такой подход оборачивается своей противоположностью: он ведет к накоплению рисков»1. Второй — конструктивистский подход, основанный на культурном релятивизме, который позволяет достаточно хорошо исследовать контекстуальные аспекты риска, затрагивающие разные социальные группы. Так, например, можно исследовать риск-восприятие экспертов по риску, научной бюрократии, и жертв рисков, которые «принципиально зависимы от чужого знания», притом, что «исследования рисков параллельно проходят на кухнях, в многочисленных кафе и винных погребках»2. Естественно, что эти риск-восприятия будут весьма различны: «Невозможно понять, обострились ли риски сами по себе, или обострился наш взгляд на них»3. Соответственно, слабость этого подхода в «слишком большом релятивизме», который по определению не может дать валидные представления о рисках. В этой связи Бек с помощью концепции риск как знание выступает за синтез обеих подходов в «интегральную социологическую парадигму»4, ибо «риски — это риски в знании»5. Подчеркнем, свою интегральную методологию социолог постоянно развивает и обогащает новыми подходами научного синтеза, что особенно относится к теории «Мирового общества риска» (об этом в главе 7). 6.2. Îáùåñòâî ðèñêà: íîâàÿ ãåíåðàöèÿ ðèñêîâ По У. Беку, риски в своем развитии прошли три качественных этапа. Первый — в условиях традиционного и раннего индустриального общества зарождаются два типа рисков: 1) личностные риски — Колумб пытался открыть новые части света, что в контексте существовавших тогда ценностей и норм интерпретировалось как мужество, отвага, действие на удачу, которое в зависимости от результата могло принести славу или осуждение и забвение; 2) риски в виде непредсказуемых природных опасностей или бедствий, на которые нужно было как-то реагировать. Общая черта этих рисков — их неисчисляемость: с одной стороны, не было ни весов, 1 Бек У. Что такое глобализация? С. 75. Бек У. Общество риска. С. 64, 65. 3 Бек У. Общество риска. С. 67. 4 Beck, U. Ecological Politics in an Age of Risk. Cambridge : Polity Press, 1995. Р. 76. 5 Бек У. Общество риска. С. 67. 2 101 ни линеек, чтобы объективно сравнить мужественные поступки; с другой стороны, — природные опасности предписывались исключительно внешним силам, таким как боги или дьявол. Поэтому в то время понятие риска как таковое не употреблялось. Все эти риски трактовались одним словом судьба, выступавшая как сила, олицетворявшая потустороннюю неопределенность, которая приносила Добро или Зло. Вероятно, из той культуры дошли до нас выражения: «благодарить судьбу», «судьба-злодейка», «покориться судьбе». Второй — также два типа, но уже иных рисков, адекватных первому, индустриальному модерну: 1) риски добровольного принятия опасных практик индустриализации (профессиональных или обыденных) — вождение транспортных средств, работа на заводах, шахтах или курение, что связано с возможностью утраты здоровья конкретными людьми. Такие риски квалификации, здоровья в принципе можно было посчитать и финансово компенсировать, от них можно было защититься определенным образом (страхование жизни и здоровья). Эти риски понимались как «вычисляемая неопределенность»; 2) риски развития промышленности, но «недостаточной обеспеченности гигиеническими технологиями»1 — опасности, воспринимавшиеся органами чувств (всевозможные яды, испарения, запыления как побочный продукт несовершенства технологий). Их также можно было более или менее точно калькулировать и контролировать с помощью научного знания и внедрения технологических инноваций. При этом в целом эти риски были локализованы в определенном пространстве и времени. Можно было обнаружить источник рисков, их причину и констатировать — кто виноват в их производстве. Принципиальное отличие рисков второго периода от первого — связывание ответственности за них с человеческим фактором. Третий — новая генерация сложных рисков рефлексивного модерна с новыми качествами. Они представляют собой побочные эффекты современной, более совершенной модернизации, как правило, латентны, не воспринимаются органами чувств, коренятся в химико-физических формулах, радиоактивных материалах, генетически измененной еде. «Они в общем и целом продукт передовых промышленных технологий и с их дальнейшем совершенствованием будут постоянно усиливаться»2. Эти риски выходят за пределы пространства конкретных предприятий и времени их функционирования и обретают глобальный вневременной характер. Ими уже нельзя управлять с помощью лучших научных технологий, ибо они их производные. У. Бек выделяет пять тезисов для выражения квинтэссенции новой генерации сложных рисков: 1. Данные риски возникают на «самой высокой ступени развития производительных сил», которые имеют дело с веществами недоступными для восприятия органами чувств, но чей негативный эффект для растений, животных, человека имеет долговременные последствия и распростра1 2 102 Бек У. Общество риска. С. 24. Бек У. Общество риска. С. 24. няется практически по всей планете — Норвегия и Швеция сами почти не обладают промышленностью я довитыми отходами, но расплачиваются умирающими лесами и растениями, вымирающими видами животных «за ядовитое производство других индустриально развитых стран». Будучи невидимыми, эти риски проявляются только в научном или ненаучном знании, и в силу динамики знания «могут меняться, уменьшаться или увеличиваться, драматизироваться или недооцениваться»1. 2. Риски амбивалентно влияют на социальную дифференциацию людей как в масштабах общества, так и планеты. С одной стороны, они усиливают традиционное классовое неравенство, включая неравенство между развитыми и развивающимися странами. Риски, как и благосостояние, распределяются по социальному принципу: они становятся, прежде всего, уделом малоимущих. «История распределения рисков показывает, — пишет Бек, — что риски, как и богатства, распределяются по классовой схеме, только в обратном порядке: богатства сосредотачиваются в верхних слоях, риски в низших. По всей видимости, риски не упраздняют, а усиливают классовое общество. К дефициту снабжения добавляется чувство неуверенности и избыток опасностей»2. Эта тенденция, считает социолог, прослеживается и среди стран на локальном, и на глобальном уровнях. Рисков чаще и больше встречается в менее развитых странах. Там чаще случаются технологические катастрофы. Более развитые страны могут даже получать экономическую выгоду от глобального увеличения рисков, разрабатывая технические новинки, минимизирующие риски, оказывая помощь специалистами по преодолению последствий катастроф и т.д. Однако с другой стороны, — риски демократизируют социальные отношения, в том смысле, что «им присущ эффект бумеранга, взрывающий схему классового построения общества. Богатые и могущественные от них тоже не защищены»323. Вместе с тем, благополучие и развитых, и развивающихся стран обусловлено глобальным перемещением ядовитых веществ, не признающих национальных границ, и «зависит в конечном счете от заключения и выполнения международных соглашений»4. 3. Риски превращаются в большой бизнес, которые формирует специфические потребности в защите от рисков. Однажды сформированные, данные потребности позволяют производителям рисков получать получать экономическую выгоду. 4. «В классовых обществах бытие определяет сознание, в то время как в обществе риска сознание определяет бытие»5. Бек особо подчеркивает возрастающую роль знания о рисках, которое определяет, в каком обществе мы живем и будем жить. В этом знании есть существенные изъяны: имеет место «организованная безответственность», которая отражает парадокс: все более и более идет процесс природной деградации, принима1 Бек У. Общество риска. С. 25. Бек У. Общество риска. С. 40-41. 3 23 Бек У. Общество риска. С. 25—26. 4 Бек У. Общество риска. С. 26. 5 Бек У. Общество риска. С. 26. 2 103 ются все новые законы об окружающей среде и в то же время ни индивиды, ни институты специально не отвечают за происходящее. С точки зрения социолога, глубинная суть этого парадокса в том, что восприятие современных рисков своими корнями уходят в более раннюю и качественно другую эпоху индустриального модерна, в которой доминировали представления о том, что «человек — покоритель и хозяин природы», имеющий право на ее «эксплуатацию». В то время с видимыми, достаточно простыми рисками можно было легко справиться за счет внедрения инновационных гигиенических технологий. 5. «Общество риска есть общество, чреватое катастрофами. Его нормальным состоянием грозит стать чрезвычайное положение»1. Эта ситуация предполагает переоткрытие политики: «то, что до сих пор считалось аполитичным, становится политикой». Иными словами, если в эпоху индустриального модерна экономика была относительно отделена от политики, то ныне политики просто не могут не касаться экономических факторов производства рисков. Вместе с тем, сложные риски рефлексивного модерна развиваются и усложняются, подчас их угрожающие проявления обретают парадоксальную схожесть с последствиями рисков индустриального модерна. Так, Бек отмечает: «Фаза латентности угроз риска подходит к концу. Невидимые опасности становятся видимыми. Разрушение природы происходит уже не в недоступной собственному опыту людей сфере химических, физических и биологических цепей вредного воздействия, а прямо-таки бросается в глаза, бьет в нос и лезет в уши»2. Социолог приводит многочисленные примеры тому: прогрессирующее умирание лесов, загрязнение морей и озер, смог, эрозия зданий и памятников искусств, вызванная вредными веществами. Преграды для «предельных величин» отравляющих веществ постоянно пересматриваются в сторону повышения, ими подчас жонглируют, что объективно наносит ущерб безопасности населения, его здоровью. Так, например, устанавливаются границы переносимости ядов человеком и природой для отдельных веществ. «Но, — резонно и одновременно эмоционально замечает Бек, — человек и природа впитывают в себя все возможные вредные и ядовитые вещества из воздуха, воды, почвы, продуктов питания, мебели и т.д. Кто действительно хочет определить границы переносимости, должен все это суммировать… Это же просто издевательство и цинизм, когда, с одной стороны, определяют предельные величины и тем самым частично открывают дорогу отравлениям, а с другой стороны — вообще не дают себе труда задуматься над тем, каковы последствия суммирования ядов в их взаимодействии»3. Конец фаза латентности угроз риска имеет два взаимосвязанных последствия: обострились риски сами по себе, и изменилось общественное рисквосприятие, ибо растет осознание роли рисков в современном обществе. Эти последствия практически затронули жизнедеятельность каждого чело1 Бек У. Общество риска. С. 27. Бек У. Общество риска. С. 66. 3 Бек У. Общество риска. С. 81. 2 104 века. С помощью меняющихся трактовок рисков создаются новые потребности их избегания и, соответственно, новые рынки рисков. В итоге сами реалии общества риска способствуют зарождения самовоспроизводящихся рисков. «Развитое индустриальное общество “кормится” рисками, которые оно производит, и таким образом создает опасные социальные ситуации и политические потенциалы, ставящие под сомнение основы проводившейся до сих пор модернизации»1. Динамика усложнения рисков рефлексивного модерна такова, что риски как побочные последствия современной, более совершенной модернизации, начинают производить цепную реакцию побочных последствий: так, последствия рисков для здоровья, жизни растений, животных и людей производят «социальные, экономические и политические побочные последствия этих побочных последствий»2, что конкретно может проявляться в обвале рынков, обесценивания капитала и даже тенденции к «легитимному» тоталитаризму: демократическая система «оказывается перед худым выбором: или оказаться несостоятельной перед лицом систематически производимых опасностей, или под натиском авторитарных дисциплинарно-государственных “опорных точек” аннулировать основные демократические принципы»3. Как видно, выбранный вектор развития общества риска производит угрозы самому обществу. 6.3. Ðèñêè èíñòèòóöèîíàëüíîé èíäèâèäóàëèçàöèè Особо У. Бек анализирует риски индивидуализации, отмечая, что процесс индивидуализации, порожденный капитализмом, начали исследовать еще К. Маркс через призму концепции отчуждения и М. Вебер, увидевший в ней десакрализацию. Однако в отличие от своих предшественников Бек дает более широкую трактовку индивидуализации, понимая под ней побочные последствия рефлексивного модерна и общества риска, затронувшие частную жизнь людей, порождающие невиданные ранее биографические риски. Это отнюдь не личностные риски периода традиционного и раннего индустриального общества, когда можно было жить по принципу: хочу — рискую, хочу — нет. Новые биографические риски рождены институтами рефлексивного модерна, которые в силу своей структурной функциональности не оставляют для людей иного выбора как принимать собственные повседневные решения, т.е. рисковать. Социолог выделяет следующие семь факторов, воспроизводящих институциональную индивидуализацию и ее риски. Первый — «люди освобождаются от классовых отношений и форм обеспечения в семье и начинают в большей мере зависеть от самих себя и своей индивидуальной судьбы на рынке труда с ее рисками, шансами и противоречиями»4. Индивидуализация, по определению Бека, привела 1 Бек К. Общество риска. С. 69. Бек К. Общество риска. С. 94. 3 Бек К. Общество риска. С. 97. 4 Бек К. Общество риска. С. 106. 2 105 к становлению «“постклассового” общества, которое порвало с традициями и больше не имеет ничего общего с бесклассовым обществом, каким оно виделось Марксу»1. По существу, институты рынка и демократии принудительно высвобождают индивида из устоявшихся социально-классовых отношений, от привязанностей к локальному культурному контексту, соседей, коллег по профессии. И, пожалуй, самое главное — от патернализма брачно-семейных отношений, прежних достаточно предопределенных отношений между мужчинами и женщинами. В первом, индустриальном модерне процесс индивидуализации касался лишь отдельных социальных групп — развивающейся буржуазии и «свободных наемных рабочих». Они рисковали значительно больше остальных социальных групп. В условиях же рефлексивного модерна процесс индивидуализации распространяется на всех — все рискуют, выбирая стратегии сотрудничества (обычно кратковременные) и конкуренции друг с другом, которая практически охватывает все социальное пространство и время. Второй — «возникает тенденция к индивидуализированным формам и ситуациям существования, которые вынуждают людей ради собственного материального выживания ставить себя в центр планирования и осуществления собственной жизни»2. Если прежде сознание людей, по существу, было частью классового сознания или социальной группы, то ныне, с точки зрения социолога, индивидуализация «направлена на ликвидацию жизненных основ мышления в традиционных категориях крупных общественных групп — социальных классов, сословий или слоев»3. Как видно, Бек, по существу, по-своему интерпретирует постулат Т. Парсонса, согласно которому в традиционном обществе осуществляется «ориентация на коллектив», а в современном — «ориентация на себя». Естественно, ориентация на себя, подчеркнем, обусловленная функциональностью институтов, предполагает индивидуальные (не коллективные!) решения и собственные биографические риски. Третий — изменяется трудовая деятельность, обретающая более рискогенный характер в силу развития процесса индивидуализации, чем это было в индустриальном модерне. Это, в частности, проявляется в том, что растет децентрализованный рынок труда, увеличивается зарегистрированная и незарегистрированная безработица, полная занятость вытесняется неполной — развитие получают гибкий рабочий день, скользящие графики работы и т.д. Если в индустриальном модерне общественные катаклизмы и кризисы рассматривались через призму неравенства социальных групп, то нынешние «общественные кризисы проявляются как индивидуальные», оборачиваются «индивидуализацией социального неравенства»4 и, соответственно, увеличением биографических рисков. Четвертый — «спираль индивидуализации проникает и внутрь семьи… Семья превращается в затяжное жонглирование многочисленными устрем1 Бек К. Общество риска. С. 144. Бек К. Общество риска. С. 106. 3 Бек К. Общество риска. С. 107. 4 Бек К. Общество риска. С. 107, 108. 2 106 ленными в разные стороны амбициями, касающимися профессии, образования, воспитания детей и одинакового участия в ведении домашнего хозяйства. Рождается тип “договорной семьи на время”, когда уже сложившиеся индивидуальности вступают во временной противоречивый союз с целью регуляции эмоционального обмена»1. Традиционные гендерные роли, ранее обеспечивавшие индивидуальную безопасность в брачно-семейной структуре, сегодня деструктурируются, воспроизводя биографические риски как для мужчин, так и женщин. В частности, увеличиваются риски разводов. Все больше людей живут одни. Известный телесериал «Секс в большом городе», по существу, не столько о сексе, сколько о рисках одиночества. Пятый — если мораль традиционного общества посредством многочисленных табу минимизировала личностные риски, то «победа индустриального общества означала устранение семейной морали, разделение судеб мужчин и женщин, отмену брачных, родительских и сексуальных табу»2. Моральный контроль заменяется психологическими рисками новых форм «распределения вины», включая «самостоятельную проработку», когда случается «личный сбой» — от провала на экзаменах до безработицы или развода3. Шестой — «индивиды внутри и вне семьи становятся основными действующими лицами в обеспечении своего определяемого рынком существования и связанного с этим планирования и организации собственной биографии»4. Иными словами, свободные индивиды вынуждены рисковать в условиях зависимости от рынка: они принимают решения относительно своего индивидуального образования, потребления, социально-правового обеспечения, медицинского обслуживания и т.д. Седьмой — «модернизационные риски и опасные ситуации приводят к появлению гражданских инициатив и социальных движений»5. Эти риски ведут к рождению новых направлений поисков, к различным формам альтернативной и молодежной субкультуры. Российские социологи внесли значительный вклад в исследовании места и роли молодежи в обществе риска6. Они также способствуют тенденциям возникновения политической рефлексивности на индивидуальном уровне, что социолог называет «самополитикой». 6.4. Ïðîáëåìû áåçîïàñíîñòè â îáùåñòâå ðèñêà Ущербные методы «лечения» последствий рисков. У. Бек отмечет, что в контексте общественного риск-восприятия сложились два взаимосвязан1 Бек К. Общество риска. С. 108. Бек К. Общество риска. С. 108. 3 Бек К. Общество риска. С. 200. 4 Бек К. Общество риска. С. 109. 5 Бек К. Общество риска. С. 109. 6 См.: Зубок Ю. А. Феномен риска в социологии. Опыт исследования молодежи. М. : Мысль, 2007; Зубок Ю. А., Чупров В. И. Молодежный экстримизм: сущность, формы, проявления, тенденции. М. : ACADEMIA, 2009. 2 107 ных подхода к «преодолению» рисков: симптоматическое и символическое лечение. Их суть заключается в парадоксе: риски в принципе должны расти вместе с их преодолением, т.е. они не направлены на устранение причин и источников рисков. Они сводятся к «косметической обработке рисков». Примеры тому: производство и установка очистительных фильтров воды при увеличении источников ее загрязнения; болезни цивилизации (диабет, рак, сердечные заболевания) можно лечить, устраняя рабочие перегрузки, загрязнения окружающей среды, внедряя здоровый образ жизни, а можно смягчить симптомы с помощью медико-химического способа. Социолог с горечь констатирует, что до сих пор «лечатся» симптомы, а не собственно болезнь. Кроме того, осуществляется символическое устранение рисков, что на деле ведет лишь к их накоплению и усложнению. В результате все «врачеватели» рисков (технологически ориентированные ученые, антиученые, представители того, что именуется «самопомощью», рекламные агентства и т.д.) фактически работают на «создание новых рынков сбыта рисков»1. Роль рефлексивности в обеспечении безопасности. Вместе с тем, рефлексивный модерн потенциально способен создать факторы, способствующие движению в направлении обеспечения безопасности. Нельзя убежать от реалий общества риска, ибо, подчеркивает У. Бек, «риск — неотъемлемая принадлежность прогресса»2. Риски, во всяком случае, значительная их часть обретают самостоятельную форму существования вне связи с конкретными опасностями, что людям необходимо отслеживать динамику рисков, чтобы научиться жить в условиях общества риска, адаптироваться к его вызовам. Залог тому — роль рефлексивности в минимизации негативных последствий рисков. Она является фактором увеличения свободы индивидов от влияния рисков. В результате перед людьми открываются невиданные ранее возможности созидания не только себя, но и обществ, в которых они живут. Перед людьми открываются возможности рационального выборы социального контекста — в какие социальные отношения вступать и поддерживать, а в какие нет и тем самым индивиды, по существу, могут управлять рисками и их степенью. Общество риска, считает социолог, производит не только риски, но и особую рефлексивность в отношении рисков, предполагающей сочетание научной и социальной рациональности. Не только специальные научные структуры, но сами люди как социальные акторы, обладающие рефлексивностью, начинают собирать информацию о рисках и их последствиях. Они перестают доверять официальным структурам и даже ученым. И, пожалуй, самое главное — для анализа усложняющейся природы рисков необходим более валидный инструментарий, сочетающий научную и социальную рациональности. «В дискуссиях о рисках, — отмечает У. Бек, — обнажаются трещины и разрывы между научной и социальной рациональностью... Несколько изменив известное высказывание, можно утверждать: научный рационализм без социального пуст, социальный без научного — слеп»3. 1 Бек К. Общество риска. С. 68. Бек К. Общество риска. С. 55. 3 Бек К. Общество риска. С. 34, 35. 2 108 Постулат о единстве научной и социальной рациональностях крайне важен для понимания рисков и выработки стратегии обеспечения безопасности. Дело в том, что исторически сложилось различие между рациональными научными подходами к осмыслению рисков и во много иррациональным общественным риск-восприятием. До теории У. Бека, практически считалось, что научная истина обладает высшей валидностью. Этот постулат социолог поставил под вопрос, от метив «несостоятельность научнотехнической рациональности перед лицом растущих рисков… Это не несостоятельность отдельных ученых и дисциплин, она вытекает из системного институционального подхода науки к риска». В силу своей узкой специализации, «они совершенно не в состоянии адекватно реагировать на цивилизационные риски» 1. Этим то и обусловлена востребованность рефлексивности всех акторов, имеющих дело с рисками, что предполагает союз научной и социальной рациональности. Рефлексивность распространяется и на то, как общество, его структуры относятся к природе. Людей беспокоит то, что многие научные лаборатории начинают функционировать сами по себе, осуществлять эксперименты, которые могут иметь губительные непредвиденные последствия. К чему, например, могут привести опыты по клонированию человека, сегодня предсказать не может никто даже из специалистов. В противовес деятельности таких структур возникают группы индивидов, проявляющих особую рефлексивность как в отношении политики центральной власти, так и функционирования институтов, производящих риски. Риск-солидарности. Чтобы противостоять отчуждению и ликвидировать в целом противоречия капиталистического общества, по мнению Маркса и Энгельса, рабочему классу необходимо солидаризоваться в борьбе с классом капиталистов. Для образования классовой солидарности важно осознание единства, ощущение отличия своих интересов от интересов других групп, наличие воли к совместным действиям. Новые реалии общества риска востребовали и новые формы социальной солидарности, ориентированные на минимизацию последствий рисков и обеспечении безопасности. Некоторые из них были непосредственно образованы под влиянием рефлексивности относительно производства рисков. Так, У. Бек, отмечает, что «возникают новые общности и противостоящие им сообщества, чьи взгляды на мир, нормы поведения и действия группируются вокруг центров невидимых опасностей»2. При этом социолог отмечает, что у таких классовое сознание заменяется осознанием рисков, страхами и тревогами: «…классовое сознание или ориентация на успех, с чем мы более или менее научились обходиться, уступают место другим центральным вопросам. Как вести себя вести себя перед лицом пред уготованной нам судьбы с ее страхами и тревогами?»3 Российский исследователь рисков О. Н. Яницкий, разработчик концепции общества риска, учитывающей специфику России, выделяет несколько 1 Бек К. Общество риска. С. 71. Бек У. Общество риска. С. 90. 3 Бек У. Общество риска. С. 93. 2 109 типов риск-солидарностей, подчеркивая, что «эти солидарности — не “отклонение”, а норма социальной жизни»1. По его мнению, основными типами риск-солидарностей являются солидарность производителей риска и солидарность жертв риска, между которыми существуют группы людей, объединившихся для адаптации к рискам или бегства от них. Вот как социолог определяет их: «солидарность производителей риска — это общность людей, силовым образом приватизировавших в своих эгоистических интересах национальные ресурсы и производственные структуры общества, включая его социальный порядок. Эти солидарности были созданы в процессе силовой экспроприации общественного богатства. Солидарность жертв риска это общность людей, защищающихся от рисков, угрожающих им и среде их непосредственного обитания. Эти общности, как правило, носят альтруистический характер, поскольку озабочены здоровьем и безопасностью не только своей и своих близких, но некоторой группы и даже общества в целом. Это общности «ответа» на вызов со стороны рискпроизводителей»2. Отмеченные риск-солидарности позволяют дать общую картину о социальной дифференциации современного общества по отношению к рискам. Однако, при этом следует учесть амбивалентность всех рисксолидарностей. Солидарности производителей риска латентно становятся жертвами риска. В частности, формируются риски новых социальных конфликтов, а в некоторых случаях они проявляются в виде ответственности перед законом за свои эгоистические интересы, неправовые действия в отношении других граждан. Аналогично, солидарности жертв риска, как правило, являются и производителями тех или иных рисков. Так, вынужденные переселенцы, будучи, несомненно, жертвами рисков, сами, отнюдь не являясь альтруистами, создают немалые риски для принимающего населения. Заметим также, что теперь солидарности образуются под влиянием нелинейного синтеза разных факторов опасностей, имеющих к тому же подвижные пространственные и временные характеристики. В итоге интеграция различных социальных групп в ту или иную солидарность не является постоянной и однонаправленной, как это было прежде. По существу, сами солидарности являются открытыми системами с усиливающейся нелинейностью, они самоорганизуются, конкурируют и временами образуют союзы друг с другом. Наконец, отметим, что по сравнению с другими социологами-рисколагами (Э. Гидденсом, Н. Луманом), У. Бек, на наш взгляд, более оптимистичен относительно будущего человеческой цивилизации. Оптимизм основан на том, что «общество риска по своим возможностям есть общество самокритичное»3, что выражается в рефлексии людей относительно плана строительства своего будущего на предмет потенциала самоугроз. Но этот оптимизм сдержанный, основанный на контингенции, ибо в поли1 Яницкий О. Н. Социология риска. М. : LVS, 2003. С. 128. Яницкий О. Н. Социология риска. С. 129—130. 3 Бек У. Общество риска. С. 271. 2 110 тике, по словам ученого, «нет ни единственного, ни “наилучшего” решения — их всегда несколько»1. Иными словами, самокритичность не панацея, а фактор минимизации рисков принимаемых решений. Êðóãëûé ñòîë «Ðèñêè “îáùåñòâà ðèñêà”». 1. Усложнение рисков: востребованность нового социологического воображения и теоретического инструментария. 2. Явные и латентные последствия рисков «общества риска». 3. Новые проблемы общественной дифференциации, связанные с распределением рисков по социальным группам. 4. Ваше отношение к риск-солидарностям. Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. В чем суть нового социологического воображения У. Бека по отношению к интерпретации рисков? 2. Какие два типа рисков зарождаются в традиционном и раннем индустриальном обществе? 3. Как изменились риски при переходе к индустриальному модерну? Назовите их основные типы. 4. Какова, по У. Беку, квинтэссенция новой генерации сложных рисков, адекватных рефлексивному модерну? 5. В чем проявляются риски институциональной индивидуализации? 6. Как изменились проблемы безопасности в обществе риска? 7. Каковы основные риск-солидарности, существующие в обществе риска? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Кто из ученых явился основателем теории «Общества риска»? А Н. Луман С У. Бек В С. Лэш D Э. Гидденс 2. Назовите основные методологические принципы нового социологического воображения, положенного в основу теории «Общества риска»: а) б) в) г) 3. У. Бек о трех этапах развития рисков: а) б) в) 1 Бек У. Общество риска. С. 289. 111 4. У. Бек о двух типах рисков традиционного и раннего индустриального общества с указанием их общей характеристики: а) б) Общая характеристика: 5. У. Бек о двух типах рисков индустриального модерна с указанием их общей характеристики: а) б) Общая характеристика: 6. Квинтэссенция новой генерации сложных рисков рефлексивного модерна с указанием их общей характеристики: а) б) в) г) д) Общая характеристика: 7. У. Бек о рисках институциональной индивидуализации: а) б) в) г) д) е) ж) 8. У. Бек о двух «ущербных» методов «лечения» последствий риска: а) б) 8. По У. Беку, реальный фактор минимизации негативных последствий рисков. А Избегание рисков С Развитие риск-восприятия В Учет риск опыта D Рефлексивность 10. Назовите известные вам риск-солидарности: а) б) Ключи к тесту: 1. У. Бек. 2. а) Применение неодетерниминизма и нелинейности к исследованию рисков. б) Учет нелинейных временных координат — риски детерминированы не прошлыми социальными фактами, а обусловлены опасностями настоящего и будущего. в) Выявление сложной (внешней и внутренней) причинности рисков. г) Интегральное использование двух подходов: естественно-научного объективизма и конструктивизма. 3. а) Риски традиционного и раннего индустриального общества. б) Риски индустриального модерна. в) Новая генерация рисков рефлексивного модерна. 4. а) Личностные риски; б) риски в виде природных опасностей или бедствий. Общая характеристика: неисчисляемость. 5. а) Риски добровольного принятия опасных практик индустриализации; б) риски развития промышленности без обеспеченности гигиеническими технологиями. Общая характеристика: кальлулируемость, возможность финансовой компенсации. 112 6. а) Риски самой высокой ступени развития производительных сил; б) амбивалентно влияют на социальную дифференциацию: усиливают классовое неравенство, однако им присущ эффект бумеранга — богатые от них тоже не защищены; в) формируют специфические потребности в защите от рисков; г) сознание определяет бытие; д) общество риска чревато катастрофами. Общая характеристика: изначально недоступны для восприятия органами чувств, однако их латентные последствия становятся видимыми. 7. а) Люди освобождаются от классовых отношений и патернализма семьи — зависят от самих себя; б) доминируют биографические риски; в) трудовая деятельность обретает более рискогенный характер; г) риски института семьи; д) моральный контроль заменяется индивидуальным; е) риск обусловлен зависимостью от рынка; ж) появлению гражданских инициатив и социальных движений. 8. а) Лечение симптомов, не направленное на устранение причин и источников рисков; б) символическое лечение. 9. Рефлексивность. 10. а) Солидарность производителей риска; б) солидарность жертв риска. Ëèòåðàòóðà 1. Бек, У. Общество риска. На пути к другому модерну / У. Бек. — М. : ПрогрессТрадиция, 2000. 2. Бек, У. Что такое глобализация? / У. Бек. — М. : Прогресс-Традиция, 2001. 3. Зубок, Ю. А. Феномен риска в социологии. Опыт исследования молодежи / Ю. А. Зубок. — М. : Мысль, 2007. 4. Зубок, Ю. А. Молодежный экстримизм: сущность, формы, проявления, тенденции / Ю. А. Зубок, В. И. Чупров. — М. : ACADEMIA, 2009. 5. Миллс, Ч. Р. Социологическое воображение / Ч. Р. Миллс. — М. : Издательский Дом NOTA BENE, 2001. 6. Сорокин, П. А. Социальная и культурная динамика: Исследование изменений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений / П. А. Сорокин. — СПб. : ЗХГИ, 2000. 7. Яницкий, О. Н. Социология риска / О. Н. Яницкий. — М. : LVS, 2003. 8. Beck, U. Ecological Politics in an Age of Risk / U. Beck. — Cambridge : Polity Press, 1995. 9. Beck, U. Power in the Global Age / U. Beck. — Cambridge : Polity Press, 2005. 10. Beck, U. Risk Society Revisited: Theory, Politics and Research Programmes // B. Adam, U. Beck, J. van Loon (eds). The Risk Society and Beyond. — L. : Sage Publication, 2007. 11. Beck, U. Reflexive Modernization: Politics, Tradition and Aesthetics in the Modern Social Order / U. Beck, A. Giddens, S. Lash. — Cambridge : Polity Press, 1994. 12. Merton, R. On the Shoulders of Giants / R. Merton. — Chicago ; London: University Chicago Press, 1993. Ãëàâà 7. Ó. ÁÅÊ: ÒÅÎÐÈß «ÌÈÐÎÂÎÃÎ ÎÁÙÅÑÒÂÀ ÐÈÑÊÀ» Разработка У. Беком новой теории «Мирового общества риска» находится в русле рискологического поворота и взаимодействия не только социологов-рискологов, но и всех исследователей, изучающих современные реалии рефлексивного модерна, их рискогенность. По его мнению, востребованность данной теории обусловлена тем, что за сравнительно короткий исторический период возникли принципиально новые рискогенные реалии, которые уже нельзя интерпретировать с позиций теории «Общества риска». 7.1. Êîñìîïîëèòèçàöèÿ êàê ôàêòîð ïåðåõîäà ê ìèðîâîìó îáùåñòâó ðèñêà «Космополитический реализм». Отправная методологическая посылка теории У. Бека мирового общества риска сводится к следующему. Самым значимым фактом современности стало то, что условия существования человечества стали космополитизированы. Глобальные риски, угроза террора не знают границ. Идут процессы глобализации политики, экономических, правовых, культурных отношений, коммуникаций и спортивных игр, самых различных сетевых взаимодействий. В результате космополитизация «стала определяющей чертой новой эры, эры рефлексивного модерна, в которой национальные границы и различия растворяются»1. Более того, стираются границы между мирами: «Старые концепции Первого, Второго и Третьего миров превращаются в зомбированные категории. Это, прежде всего, означает, что контекст глобальности ныне является исходной точкой каждого… это уничтожает плюральные оппозиции между народами и государствами»2. Соответственно, космополитизация востребовала принципиально новую космополитическую методологию, которая, по мысли социолога, должна заменить ранее доминировавший национальный взгляд на социум — методологический национализм. «До сих пор он [методологический национализм] доминировал в социологии и других социальных науках, таких как история, политология, экономика, которые анализировали общества, исходя из допущения, что они национально структурированы. Результатом этого была система наций-государств и соответствующих национальных социологий, которые определяли их специфические общества в терминах 1 2 114 Beck U. Cosmopolitan Version. Cambridge : Polity Press, 2007. Р. 2. Beck U. Power in the Global Age. Cambridge : Polity Press, 2007. Р. 107. и концепциях, ассоциировавшихся с нацией-государством. Согласно национальному взгляду, нация-государство создает и контролирует “содержимое” общества, что тем самым предписывало ограничения “социологии”»1. По мнению социолога, существуют принципиальные различия между «космополитизмом» и «космополитизацией». Если в период первого индустриального модерна космополитизм существовал только в интеллектуальной форме, в головах людей и «не мог ощущаться как жизненный опыт», разве что жертвам Холокоста и сталинских лагерей навешивался ярлык «космополитов», то в эру рефлексивного модерна положение радикально изменяется. «Концепт “космополитизации”, — пишет он, — предназначен, чтобы обратить внимание на тот факт, что становление космополитической реальности есть также и главным образом функция вынужденных выборов или побочный эффект неосознанных решений… Космополитизация пересекает границы как безбилетный пассажир, как непредвиденное последствие мирских рыночных решений… В этом смысле космополитизация означает латентный космополитизм, бессознательный космополитизм, пассивный космополитизм, который формирует реальность в виде побочных эффектов глобальной торговли или глобальных угроз, таких как изменение климата, терроризм или финансовые кризисы. Моя жизнь, мое тело, мое “индивидуальное существование” становятся частью другого мира, иностранных культур, религий, историй и глобальных взаимозависимостей без моего осознания или выраженного тому желания»2. При этом, как считает Бек, утверждается «политика побочных эффектов, означающая форму “доминирования никем”. “Никто” осуществляет политику»3, что, естественно, означает производство принципиально новых рисков анонимного толка, у которых нет Автора. Здесь видно, что Бек использует постулат Ж. Дерриды о «Смерти Автора», означающий отрицание монопольной роли внешней причинности в политической жизни. В политику приходят негосударственные коллективные и индивидуальные акторы, риском чего является то, что итоговое принимаемое решение может носить не только дисперсионный характер, но, по существу, не иметь конкретного автора. Кроме того, в производстве новых цивилизационных рисков задействованы не только сознательные, но и бессознательные факторы, т.е. имеет место их определенное сочетание. Если космополитизация, являясь побочным эффект неосознанных решений, результатом доминирования «никого» и утверждается бессознательно, то космополитическая перспектива, будучи ключевым компонентом методологии теории мирового общества риска, напротив, как считает социолог, вполне осознается, во всяком случае учеными, стремящимися к адекватной интерпретации вызовов рефлексивного модерна и его рисков. «Насильственное смешение культур не является неким новым процессом в мировой истории, а, напротив, — правилом», — пишет он. «То, что является новым, есть не насильственное смешение, а осведомленность о нем, его самоосознанное политическое 1 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 2. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 19. 3 Beck U. Power in the Global Age. Р. 117. 2 115 утверждение, его рефлексия и признание перед лицом глобальной общественности с помощью масс-медиа… Эта социальная и социально-научная рефлексивность делает “космополитическую перспективу” ключевым концептом и темой рефлексивного второго модерна»1. Чтобы показать двойственную — сознательную и бессознательную — природу космополитизации Бек использует понятие космополитизация «в себе» для акцентирования, что данная составляющая космополитизации осуществляется изнутри, на повседневном уровне, являясь прежде всего побочным эффектом неосознанных решений. Ей социолог противопоставляет космополитизацию «для себя» — концептуальный подход, сознательно нацеленный на научную интерпретацию новых космополитических реалий, в частности, через утверждение космополитической перспективы и, соответственно, космополитической демократия, архитектуры транснациональной власти, способной реагировать на транснационализацию капитала и цивилизационные риски2. Космополитическая перспектива призвана отражать реалии институализированного космополитизма в виде общих цивилизационных угроз и рисков, которые, соответственно, ведут к формированию космополитических норм. По Беку, данные угрозы и риски обретают внетерриториальный характер. Справиться с ними, минимизировать их явные и побочные эффпекты на уровне прежних институтов, имеющих локально-территориальную функциональность, просто невозможно: «цивилизационные угрозы разъедают базовые дифференциации и фундамен тальные институты первого модерна… Вместе с тем, это предвещает начало борьбы за форму и содержание институализированного космополитизма в смысле стабильной кооперации между государственными и негосударственными акторами на глобальном и локальном уровнях в дополнении к группам гражданского общества, различным сетям, корпорациям, международным организациям, Организации Объединенных Наций, “церквям” и т.д. …Это именно то, что имеется под постинтернациональной политикой, не сконцентрированной на нации-государствах»3. Риски перехода к новым международным отношениям. По мнению Бека, все это ведет к радикальному изменению международных отношений и, соответственно, предполагает переосмысление прежней и введение новой терминологии. «Термин “международный” определенно не должен прекращать функционирование в словаре политики и политической теории. Отношения между государствами, конечно, остаются важными, но они более не исключительны или монополизированы и что самое важное — они меняют свою грамматику. Принудительная ненамеренная космополитизация международных отношений также обусловлена интерференцией среди побочных эффектов — потоков капиталов, потоков культурных символов, глобальных рисков, террористических атак, миграционных потоков, антиглобалистских движений, экологических и эконо1 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 21. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 95. 3 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 36, 37. 2 116 мических кризисов. Сочетание “международные отношения”, представляющее фетиш-концепты “государства” и “нации”, выхолащивается, потому что во всемирном обществе риска национальные проблемы более не могут быть разрешены на национальной основе; потому что права человека направляются против государств и “защищаются” государствами против других государств; и потому что высоко мобильный капитал принуждает территориально фиксированные государства к уменьшению своей власти и самотрансформации»1. Такая инновационная трактовка международных отношений ставит под вопрос и существующую теорию международных отношений, и теорию государства. «Теория международных отношений, — заявляет Бек, — слепа по отношению динамики глобальности, если только глобальность не сводится к пространственным отношениям между государств. Словом, космополитизация реальности оборачивается противником международной теории, ибо подрывает авторитет теории государства и низлагает политическую монополию нации-государства в международных отношениях»2. Особо Бек отмечает: «Режим прав человека является ключевым примером того, как различие между национальным и интернациональным вытесняется и внутренняя космополитизация утверждается»3. Кроме того, наступают риски банального космополитизма — многомерного процесса, необратимо изменяющего повседневную жизнь людей в условиях рефлексивного модерна. Сам космополитизм становится товаром: блеск культурного различия хорошо продается — образы экзотической красоты, экзотическая музыка, еда и т.д. потребляются как массовые продукты. Желая того или нет, люди используют космополитические символы, которые внутренне связаны со всеми формами современного потребления. Никогда в прошлом невозможно было слышать такой разнообразной музыки. Простое переключение телеканалов открывает доступ к другим культурам. Глобальное повседневное существование становится имманентной частью медиа миров, что ведет к космополитизации эмоций, распространению полигамных форм жизни4. Как видно, институализация космополитизма предполагает радикальную трансформацию социального и национального, деинституализацию существующих реалий, включая государства и даже международные отношения, что, естественно, ведет к новым решениям и новым рискам. На наш взгляд, указанные рискогенные процессы, особенно конкретные факты космополитизации повседневности и общественного сознания, действительно, имеют место. При этом Беком предполагается презумпция, что космополитизируется все мировое пространство и происходит это практически прямо сейчас. Нам же представляется, что институализированный космополитизм утверждается в контексте разных темпомиров и существования различных типов социального времени. Скорость изменений, 1 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 37. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 37—38. 3 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 47. 4 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 40—44. 2 117 временной дисхроноз, особенности рефлексии в разных социумах могут существенно влиять на характер институализации космополитизма и его рисков, — проблема, осмысление которой еще ждет своих исследователей. Кроме того, следует учесть наличие разных анклавов социума со своими специфическими рисками. Они могут иметь самую разную природу (традиционалистскую, индустриальную, рефлексивно-модернистскую, постмодернистскую), содержать разные структурно-функциональные конфигурации как то: «гетто для умирающих», «место без места», быть пространством для избранных и т.д.1. Наконец, мы согласны, что космополитизируется и общественное сознание, что находит свое выражение прежде всего в становлении парадоксального человека2, в уменьшении силы национальных архетипов (для России — герой, святой, кающийся, дева), в понижении роли авторитетов, включая ценности, которые становятся все более короткоживущими, в частой смене самоидентификаций, в утрате жизненного стержня, что сказывается на динамике рисков. Но опять-таки, следует иметь в виду, что характер и темпы этих преобразований разные в различных культурах (в отдельных пространствах и анклавах рефлексивный модерн практически не повлиял на общественное сознание, оно сохранило значительный компонент индустриального модерна и даже традиционного общества). 7.2. Íîâàÿ êðèòè÷åñêàÿ òåîðèÿ Становление социологии как науки совпало с развитием наций-государств. Это обусловило характер методологии социологии того времени — методологический национализм. Данная методология, считает Бек, «навязывает территориальное понимание общества, основанное на том, что границы государством устанавливаются и государством контролируются… Территориальное национальное государство является одновременно создателем и гарантом гражданских прав, а сами гражданские организации через политические партии влияют и легитимизируют действия государства»3. При этом социологи исходили из родства между национальной и универсальной перспективами: «Так, — отмечает Бек, — Маркс исследовал британский капитализм в британском обществе, который он затем обобщил до капитализма современного общества как такового. Вебер универсализировал опыт прусской бюрократии в идеальном типе современной рациональности. А Ч. Р. Миллс, критикуя “властвующую элиту”, критиковал не только американское общество, а современное общество как таковое»4. Как заявляет Бек, эта «ложная интерференция, восходящая от национального до универсального общества», подверглась критике еще в процессе использования метода международного сравнения различных госу1 Подробнее см.: Кравченко С.А. Динамика современных социальных реалий: инновационные подходы // Социс. 2010. № 10. 2 См.: Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек : монография. М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2008. 3 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 27. 4 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 28. 118 дарств. Космополитическая перспектива в своей критике идет еще дальше, признавая различие, выходящее за пределы территориальности государства и общества. При этом социолог делает принципиальное замечание: «Национальная перспектива исключает космополитическую перспективу. Космополитическое видение, напротив, понимает национальную перспективу как выражение национального и раскрывает ее конструктивные недостатки. Из этого следует, что космополитическая перспектива раскрывает ту же национальную реальность различным образом, а также иные, дополнительные реальности новыми способами. Космополитическая перспектива, тем самым, включает и переосмысливает реальность национальной перспективы, в то время как национальная перспектива слепа по отношению к реальностям космополитической эры, затмевает их»1. Отсюда — востребованность новой критической теории, основанной на методологическом космополитизме, предполагающей «космополитическую революцию внутри социальной научной гильдии». Отметим ее главные принципы в трактовке Бека. 1. «Критический потенциал новой критической теории мы могли бы концептуализировать с помощью квазиматематической терминологии следующим образом: критика + различие между числом, уровнем и качеством государственных стратегий, открываемых космополитическим видением и закрываемых национальной перспективой»2. 2. «Новая критическая теория является самокритической теорией. Идея в том, что только космополитическое видение с его приверженностью реалиям может выявить бедствия, которые угрожают нам в начале двадцать первого века. Критическая теория нацелена на выявление противоречий, дилемм, невидимого, побочных эффектов современности, становящейся все более космополитической»3. На XVII Всемирном конгрессе социолог к этому добавил тезис о необходимости разработки «космополитической теории климатических изменений»4. 3. «Критическая теория выявляет то, что классические границы между внутренней и внешней политикой размываются»5. Под влиянием космополитизации различия между политическими партиями быстро исчезают. «Новая критическая теория учит нас, что партии могли бы обрести различие, если они открыли бы себя разнообразным возможностям разработки глобальной внутренней политики, которая вошла в состояние текучести… Окончание национальной политики сигнализирует начало транснациональной политики»6, которую представляют «национально-глобальные движения как мировые гражданские партии»7. 1 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 31. Beck U. Power in the Global Age. Р. 251. 3 Beck U. Power in the Global Age. Р. 33. 4 Beck U. Re-mapping Inequality and Power in the Age of Climate Change: The Emergence of ‘Cosmopolitan’ Risk Communities // Lecture at the ISA Congress of Sociology, 11—17 July, 2010, Gothenburg, Sweden. 5 Beck U. Power in the Global Age. Р. 44. 6 Beck, U. Power in the Global Age. Р. 251. 7 Beck, U. Power in the Global Age. Р. 269. 2 119 4. «Теория самовоспроизводящихся рисков находится в сердце политической теории второго модерна… Гибель человечества, саморазрушение людей как возможность человеческого действия является новой реальностью привнесенной в мир высокотехнологической цивилизацией. Шок, вызванный этой реализацией способен создать глобальный консенсус, который создает глобальную власть»1. 5. Традиционная власть государства, уступает место власти эпохи рефлексивного модерна: «Те, кто разыгрывают только национальную карту в глобальной мета-игре, просто проиграют. То, что необходимо сделать, это полное изменение видения перспективы; другими словами, работает следующий принцип: развивается контрвласть государств по мере того, как они становятся транснацио нальными и космополитизируются»2. Данная теории нацелена на то, чтобы выявлять условия и возможности «космополитической самотрансформации государства»3. Потребует демонтировать границы наций-государств и преодолеть эгоизм. «Каждая форма государства изменится полностью, а с этим и то, что олицетворяет “государственность”»4. 6. Она исходит из «несравнимости социальных неравенств между нациями-государствами»: «национальные нормы равенства исключают глобальное неравенство… Все больше и больше механизмов включения и исключения более не соответствуют классификации неравенств, основанных на классах и групп населения, чьи границы совпадают с границами государства»5. 7. Она выявляет формы и стратегии, благодаря которым космополитические реалии становятся невидимыми; критикует национальную ограниченность; преодолевает историчность социальных концепций и исследовательских практик, предлагая альтернативные концепции и методы исследования; вносит вклад в изменении образа политического в контексте космополитических реалий6. В радикальной перестройки социологии, переходу к новому социологическому воображению, основанного на космополитическом видении, Бек весьма категоричен: «Космополитизация необратима, однако анти-космополитизация остается действенной. Как нам следует понимать это? Главная задача социологов это понимание и интерпретация реальности, которая в настоящее время означает учет космополитизации. Если они [социологи] не справляются с этим, они не делают свою работу. Зомбированная наука национального видения превращается в оторванную от действительности “национал-социальную” науку»7. Социолог прогнозирует: «Точно также, как национально ориентированная экономика пришла к своему концу, аналогичное произойдет и с национально ориентированной социологией»8. 1 2 3 4 5 6 7 8 120 Beck, U. Power in the Global Age. Р. 251, 252. Beck, U. Power in the Global Age. Р. 9. Beck, U. Power in the Global Age. Р. 45. Beck, U. Power in the Global Age. Р. 257. Beck, U. Power in the Global Age. Р. 27, 31. См.: Beck, U. Power in the Global Age. Р. 33-34. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 112. Beck U. Power in the Global Age. Р. 23. На наш взгляд, предложенная У. Беком Новая критическая теория весьма продуктивна и в научном, и в социальном плане. И все же, на наш взгляд, можно и нужно усилить ее гуманистическую направленность, что важно не только для получения валидного знания о рисках, но и нахождении собственно гуманного способа сосуществования с ними в контексте выбора нашего будущего. 7.3. Ðèñêè «Ìèðîâîãî îáùåñòâà ðèñêà» Развивая свою взгляды на усложняющуюся природу рисков, ученый предложил новаторскую теорию «Мирового общества риска», подчеркивая, что «категория мирового общества риска контрастирует с той, которая обозначает общество риска». По Беку, то, что выводит мировое общество риска за пределы общества риска, «сводится к следующей формуле: глобальный риск есть инсценирование реальности глобального риска… “Инсценирование” здесь не предполагает в разговорном смысле намеренную фальсификацию реальности посредством преувеличения “нереальных” рисков. Разница между риском как ожидаемой катастрофой и реальной катастрофой заставляет нас воспринять роль инсценирования серьезно. Ибо только через воображение и инсценирование мирового риска будущая катастрофа становится настоящим — зачастую с целью избежания ее принимаются значимые решения в настоящее время. В таком случае диагноз риска превращался бы в “самоисполняющееся пророчество”1… Немного преувеличивая, можно сказать: не сам террористический акт, а глобальное инсцинирование акта и политические ожидания, действия и реагирования в ответ на инсцинирование — вот то, что разрушает западные институты свободы и демократии. Ограничение индивидуальных свобод заметно на многих уровнях — от увеличения камер слежения до ограничений иммиграции, — что не является просто эффектами реальных катастроф (например, актов террористического насилия). Они являются результатом таких практик и их глобализированного ожидания»2. У. Бек конкретизирует становящиеся новые риски мирового общества риска. Во-первых, в отличие от общества риска, в условиях мирового общества риска, по существу, «стираются различия между риском и культурным восприятием риска». На этой почве формируется воистину парадоксальная реальность: «Не имеет значение, живем ли мы в мире, который “объективно” более безопасен, чем тот, который был ранее — инсцинирование ожидания бедствий и катастроф обязывает нас принять превентивное действие»3. Во-вторых, возникает парадокс между новыми угрозами и страхованием от них. «“Остаточное общество риска”, — пишет Бек, — преврати1 То, что я здесь называю «инсцинированием» риска, в социологии также обсуждается в терминах «социального конструирования» или «социального определения» риска. — Прим. У. Бека. 2 Beck U. World at Risk. Cambridge : Polity Press, 2010. P. 10. 3 Beck U. World at Risk. P. 11. 121 лось в нестраховое общество, в котором страховая защита парадоксально уменьшается с увеличением угрозы. Ибо нет института, нет реального или предположительно возможного института, который мог бы быть готовым к “максимально вероятному инциденту”, и нет социального порядка, который мог бы гарантировать социальную и политическую целостность в такой ситуации»1. В-третьих, смысл определений риска становится своего рода материальной силой, задающей характер сознания и поведения людей. Как заявляет Бек, то, что отношения производства в капиталистическом обществе представляли для К. Маркса, то отношения определения представляют сегодня: «“Отношения определения” основываются на контроле над “средствами определения”, над научными и легальными правилами. Здесь, аналогично, существуют “собственники средств определения” — конкретно, ученые и эксперты — и граждане “лишенные средств определения”, которые имеют зависимый статус “простых людей” и которые подвержены власти определения и выбора экспертов, решающих от имени всех»2. В-четвертых, террористический риск трансформирует основы международной политики. «Суицидальный терроризм, достигший космополитического уровня… эксплуатирует различие между (возможной) угрозой и (актуальной) катастрофой… Катастрофа сама по себе пространственно, временно и социально фиксирована, имеет хорошо определяемые начало и конец. Это не истина террористического риска, представляющего инсценирование и ожидание катастрофы. Глобализация террористической угрозы, прежде всего, проявляет себя как глобализация ожидания возможных террористических атак почти по всему миру и в любое время… Мировое общество риска вынуждает нацию-государство признать, что оно не может выполнять ее же самопровозглашенное конституционное обязательство гарантировать своим гражданам то, что является высшим правовым благом — их безопасность. Единственно возможный ответ глобальному террору — равно как глобальным финансовым рискам, климатическому изменению и организованной преступности — транснациональное кооперация. Чтобы достичь ее, фактически утрачивающие власть нациигосударства должны переступить через себя и фикцию автономности, если они намерены заслужить политические дивиденды от нового, общего суверенитета в преодолении национальных и глобальных проблем»3. Кроме того, возрастает роль гражданских движений вне государственных границ. В совокупности эти движения по мысли У. Бека образуют «космополитическую форму государственности»4 В-пятых, социолог настаивает на смене методологических подходов. «Традиционный инструментарий риск менеджмента концентрируется на стандартных процедурах и рассматривает экстремальное как неважное. Этот подход вводит в заблуждение в мировом обществе риска, которое тре1 Beck U. World at Risk. P. 27—28. Beck U. World at Risk. P. 33. 3 Beck U. World at Risk. P. 39, 41. 4 Beck U. World at Risk. P. 66. 2 122 бует поворота к нелинейному подходу: исключения, которые только вероятно подтверждают правило, должны быть в главном фокусе внимания»1. В-шестых, «теория мирового общества риска обосновывает различие между старыми и новыми рисками». Последние обладают тремя характерными чертами — они: 1) «делокализированы» (их причины и последствия не ограничены одним географическим пространством); 2) «неисчисляемы» (ибо «включают “гипотетические” риски, основанные на научно обобщенном незнании и нормативном инакомыслии»); 3) «не поддаются компенсациям» (никакими деньгами нельзя восполнить «необратимое климатическое изменение» или «необратимые интервенции в существование человека», вызванные генетическим воздействием)2. В-седьмых, возникает качественно новая стадия индивидуализации. «Ни наука, ни господствующая политика, ни масс-медиа, ни бизнес, ни правовая система, ни даже военная сила не в состоянии определить и контролировать риски рациональным образом. Индивид вынужден не доверять обещаниям рациональности этих институтов. В силу этого люди отброшены на самих себя: высвобождение без укорененности — есть иронично-трагическая формула для определения размеров индивидуализации в мировом обществе риска»3. В-восьмых, возникает космополитический момент. В условиях «динамики мирового общества риска все люди стали непосредственными соседями всех других, тем самым разделяя мир с неисключаемыми другими, несмотря на то нравится ли это им, хотят признать это или нет. Таким образом, космополитическому моменту прежде всего присуще это принуждение включать культурно других людей по всему миру… Мировое общество риска заставляет нас признать плюральность мира — то, что национальный подход мог игнорировать»4. В результате, по терминологии У. Бека, утверждается «навязанная космополитизация»: «глобальные риски активизируют и связывают акторов, минуя границы, которые в ином случае не хотят иметь дело друг с другом»5. В-девятых, возрастает роль фактора незнания. «Мировое общество риска является обществом незнания в самом прямом смысле. В противоположность домодерновой эры оно не может быть преодолено большим и лучшим знанием, большей или лучшей наукой; скорее, как раз наоборот: оно — продукт большей и лучшей науки. Незнание правит в мировом обществе риска. Так, жить в среде созданного незнания означает искать неизвестные ответы на вопросы, которые никто не может ясно сформулировать»6. У. Бек особо подчеркивает: взрыв ядерного реактора в Чернобыле сопровождался «взрывом незнания», что, по существу, привело к образованию «пост-Чернобыльского мира»7. В результате утверждается парадокс реше1 2 3 4 5 6 7 Beck U. World at Risk. P. 51. Beck U. World at Risk. P. 52. Beck U. World at Risk. P. 54. Beck U. World at Risk. P. 56, 57. Beck U. World at Risk. P. 61. Beck U. World at Risk. P. 115. Beck U. World at Risk. P. 116. 123 ния, сочетающий и его необходимость, и его невозможность: «Чем больше угроза, чем больше разрыв в знании, тем больше необходимость и невозможность принятия решения»1. Весьма примечательно, что по вопросу роли незнания Бек дистанцируется от позиций других известных социологов. «Что отличает мою концепцию рефлексивной модернизации от концепций Гидденса и Лэша? Говоря кратко и по существу: “среда” рефлексивной модернизации не знание, а более или менее рефлексивное незнание»2. При этом социолог ратует за нелинейную теорию знания, постулирующую, что «типы, конструкции и эффекты незнании конституируют ключевую проблему в переходе ко второй, рефлексивной модернизации»3. В-десятых, в итоге У. Бек выступает за «космополитическую социологию», которая предметом своего изучения делает реалии мирового общества риска, включая признание как транснациональных идентичностей и сетей, равно как национального. 7.4. Ðèñêè, îáóñëîâëåííûå êîñìîïîëèòè÷åñêèìè ïàðàäîêñàìè, îøèáêàìè è ëîâóøêàìè У. Бек выделяет два принципиальных фактора парадоксальности космополитизации. Первый — «космополитизация, — пишет он, — есть нелинейный, диалектический процесс, в котором универсальное и частное, схожее и отличное, глобальное и локальное необходимо понимать не как культурные полярности, а как взаимосвязные и обоюдно проникающие друг в друга принципы»4. Второй — взаимосвязь и взаимопроникновение космополитизации и антикосмополитизации: «Когда я говорю о космополитизации и антикосмополитизации как двух конкурирующих и противоречивых движений, я понимаю, что они обе являются последствиями прогрессирующей внутренней космополитизации реальности»5. Этими факторами, собственно, обусловлена ее парадоксальность и внутренняя противоречивость, привносящая в реальную жизнедеятельность людей новые неопределенности и риски. Парадоксальность космополитизации, прежде всего, проявляется в том, что она, с одной стороны, объединяет, казалось бы, необъединяемое, а с другой — исключает то, что изначально считалось атрибутом той или иной реальности. Так, при формировании коллективной или индивидуальной идентичности в отдельно взятом пространственном социуме ныне может влиять самый неожиданный фактор синтеза культур всего мира. В результате все чаще возникает эффект, который социолог обозначил как «тюремная ошибка» идентичности (“prison error” of identity). По У. Беку, традиционно сообщество или индивид обретали национальную идентичность, 1 Beck U. World at Risk. P. 117. Beck U. World at Risk. P. 122. 3 Beck U. World at Risk. P. 125. 4 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 72-73. 5 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 74. 2 124 социализируясь в сообществе, стране, в которой они родились и живут. Как и маму, ее не выбирают, это данность Бога или судьбы. Однако под влиянием космополитизации формирование идентичности все более происходит вне контекста конкретной территории и культуры, того, что принято называть малой родиной. Поэтому ошибочно сегодня определять идентичность, исходя из конкретно ограниченного социального пространства, территории, где родился человек, которую метафорически можно представить как «тюремные застенки», отгораживающие социализацию индивида от остального мира. Так, в Германии, где живет и в основном работает Бек, много немцев, имеющих, например, азиатскую внешность, азиатские корни родства, но которые говорят на чисто немецком языке и идентифицируют себя как немцы. Из подобных фактов, получающих все более распространение, вытекает, что прежняя принципиальная дуальность коренной — «чужак»-иностранец более не адекватно отражает реальность. Социолог приходит к утверждению: «Все методы исследования, которые оперируют с такими статистическими концептами как “иностранец” и “коренной”, не годятся для реальностей жизни, которая все более становится транснациональной и включает плюрализм присоединений, выходящих за границы стран и национальной принадлежности»1. И далее: «В условиях космополитизации границы между правами человека и гражданскими правами стали везде текучими»2. Отсюда велики риски лишь по внешним данным делать выводы об этнической идентификации человека. Не ли ошибки в самом постулате о «тюремной ошибки» идентичности? Не является ли он абсолютизацией отдельных тенденций космополитизации? Мы согласны с суждениями У. Бека лишь как с началом возможного длительного процесса изменения идентификаций «чужаков», включая их реальные, а не декларированные права. На это, очевидно, следует обратить внимание и российским социологам-эмпирикам, изучающим тенденции космополитизации и русификации мигрантов. Насколько они характерны для России? Можно ли только-только формирующуюся реальность абсолютизировать? То, что у нас «чужаки» меняют свою идентичность, — бесспорно, но, очевидно, процесс космополитизации в нашей многонациональной стране происходит иначе, чем в Европе. Да и последние события во Франции, Германии, Италии свидетельствуют, что концепты «чужак»иностранец и «коренной» все же отражают реалии современной жизни. Риски конфликтов на почве разных идентификаций не исчезли ни из Европы, ни из России. Социологические исследования свидетельствуют, что «Мы-идентификации» русских и инонациональных россиян могут быть в чем-то схожими, но и весьма различными. Пренебрегать этими различиями, значит увеличивать риски социо-этнических конфликтов. Так, в настоящее время чувство «Мы» с людьми своей национальности переживают около 80% русских, так же как и инонациональных россиян. При этом ощещают эту близость «в значительной степени» 27% рисских и 38% людей 1 2 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 26. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 118. 125 иных национальностей. 50% среди русских и 45% среди инонациональных россиян — ощущают связь с людьми своей национальности в «некоторой степени», в 15% и 8% соответственно, вовсе не испытывают связи с людьми своей национальности1 Другой пример парадоксального синтеза — соединение самого космополитизма с национальным, что предполагает переоткрытие и переопределение национального. Под влиянием интернализированной глобализации «национальное более не остается национальным. Национальное должно быть переоткрыто как глобальное интернализированное»2. Аналогично — осуществляется соединение космополитизма с национализмом, образуя новую реальность, которую Бек определяет понятием «неонанионализм». Так, появились «граждане мира», «глобальные менеджеры», путешествующие по всему свету, в принципе толерантно относящиеся к самым разным культурам, которые функциональны для их деятельности и жизни. Тем не менее, на уровне бессознательного «граждане-космополиты» выступают против потоков мигрантов в «свою» страну (по рождению или более частому проживанию), производя риски социо-национальных конфликтов. Возник и парадоксальный «гибрид неправовой легитимной войны». Пример тому — война в Косово, оказавшаяся «легитимной», хотя она велась с нарушением международного права за пределами собственных границ3. Уроки иракской войны также парадоксальны: «мы переживаем парадоксы политики военных угроз как средства утверждения глобального мира, ибо очевидно, насколько трудно выиграть мир после того, как была выиграна война, если последняя имеет бренд неправовой (не)лигитимности»4. Бек заключает: «Если космополитическое право не может быть установлено, то из этого следует отсутствие права вообще»5. Возможно данное суждение слишком радикально, но риски «легитимной войны» действительно пришли в нашу жизнь. А вот пример парадоксального исключения. Космополитизм в кантовском смысле предполагал нечто сознательно достигаемое, имеющее моральную ценность, например, утверждение порядка всеобщего мира. Парадоксальность нынешнего процесса космополитизации проявляется в том, что он вообще чужд и сознательности, и морального смысла. «Реально существующий космополитизм, — отмечает Бек, — не достигается через борьбу, не выбирается, не приходит в мир как прогресс с отраженным моральным авторитетом Просвещения, а представляет нечто деформированное и вульгарное, скрытое в анонимности побочного эффекта»6, из которого, по существу, рождаются риски анонимного толка, не имеющих Автора. Возникают рискогенные парадоксальные реалии, исключающие границы как таковые. Социолог считает, что, если терроризм первого/индустриального модерна находился в границах нации-государства (ЭТА 1 2 3 4 5 6 126 См.: Российское общество и вызовы времени. М. : Весь мир, 2015. С. 198—199. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 88. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 120. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 129. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 127. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 20—21. в Испании, Ирландская республиканская армия в Ирландии), то ныне возник принципиально новый «негосударственный терроризм» рефлексивного модерна, который, по существу, не имеет границ и конкретного пространства (Аль-Каида — первая многонациональная, транснационально ориентированная организация, функционирующая на всех континентах)1. Аналогичное касается и современных войн: это войны не между государствами, а против глобальных угроз, затрагивающих все человечество. «Террор и война, — заявляет Бек, — обрели космополитическое лицо»2. Войны в Ираке и Афганистане являются первыми в истории человечества войнами, олицетворяющими риски «глобально-внутренней политики», в которой все человечество принимает участие одновременно посредством масс-медиа. При этом социолог особо подчеркивает, что исчезают не только пространственные, но и временные границы: «“Война” против террора не имеет декларируемого начала и декларируемого конца. Разграничение между войной и миром аннулируется как в пространстве, так и во времени»3. Новые риски терроризма ведут к парадоксальным изменениям привычных форм жизнедеятельности: «восприятие глобальной террористической угрозы привело к тому, что принцип активного доверия был заменен активным недоверием»4. Активное недоверие, в свою очередь, порождает невиданные ранее риски свободе и демократии, рыночным отношениям и управлению: «Мир не обязательно стал более опасным. Систематическая потеря доверия заставляет потребителей видеть повсюду “риски”. Чем меньше доверия, тем больше появляются риски. Чем больше осведомленность о риске, тем более нестабильными становятся глобальные рынки. Чем более нестабильны глобальные рынки, тем сильнее бумеранговые риски для каждого, включая корпорации и правительства»5. Еже более очевидно проявляются риски постнациональной войны. Ее Бек трактует как определенный результат процесса космополитизации в условиях рефлексивного модерна, когда войны между нациями-государствами практически прекратились, но утверждение всеобщего мира оказалось иллюзией. «В то время как в прошлом войны между государствами заканчивались победой одной из сторон, войны нового типа не знают временных и пространственных границ… В то время как классические войны первого модерна покоились на государственной монополии средств насилия, сегодня война стала без границ, во-первых, из-за демонополизации и приватизации организованного насилия (террористами и военными диктаторами) и, во-вторых, из-за глобальности опасностей и особой чувствительности к проблемам прав человека, что побуждает государства сотрудничать в предотвращении или прекращении нарушений прав человека»6. При этом возникает имманентно рискогенная «постнациональная политика военного 1 2 3 4 5 6 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 40, 113. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 72. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 146. Beck U. Power in the Global Age. Р. 90. Beck U. Power in the Global Age. Р. 104—105. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 132. 127 гуманизма», направленная против «транснационального глобального терроризма» и на защиту прав человека: безусловное признание прав человека «легитимизирует вторжение одних государств в другие… Макс Вебер ограничивал легимность политического действия строго домашней сферой. Режимы прав человека разрушают границу между интернациональным и внутренним… Что еще хуже, страны подвергшиеся таким интервенциям политически деморализуются»1. Постнациональная война — также война против «культурно производимого риска»: войны в Афганистане и Ираке были «беспрецедентны», потому что они «были первыми войнами в человеческой истории против культурно производимого риска»2. При этом возникают и принципиально новые возможности противодействия рискам космополитизации. Во-первых, развивается и утверждается космополитическая этика, основанная на «истинном прощении», состоящем в «прощении непрощаемого». Причем, «не только Бог должен прощать, но люди должны прощать людям»3. Во-вторых, зарождается космополитическая ответственность, ибо «растет осведомленность, что мы живем в глобальной сети ответственности, из которой никто из нас не может выйти… мир и безопасность Запада более не совместимы с существованием кризисно-бедствующих регионов в других частях мира»4. В-третьих, осуществляется «политизация перспектив», что связано с «созданием новых политических форм, способных разрешить проблемы космополитизации»5. В итоге постепенно выкристаллизовывается политика политики или метаполитика — политика, адекватная реалиям рефлексивного модерна и процессу космополитизации, его рискам, которая предполагает разделение политики и нации, политики и государства (их органичное единство было характерно для индустриального модерна). «Политика более не субъект в тех же границах, как это было прежде, она более не привязана исключительно к государственным акторам и институтам»6. Метаполитика обладает тремя характерными чертами: 1) включает «мета-властную борьбу», которая создает и изменяет правила глобальной политики; 2) предполагает отказ от взгляда, согласно которому политика является монополией государства, признавая и негосударственные акторы; 3) воспроизводит диалектику космополитизации и антикосмополитизации, которая выходит за пределы различия национального и интернационального: направление солдат, врачей, социальных работников на борьбу с террористами, против СПИДа и т.д., что вызывает ответное противодействие7. «Структурирование возможностей для политического действия, — отмечает Бек, — более не определяется дуализ1 2 3 4 5 6 7 128 Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 137-138; 142—143. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 147. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 46. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 73. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 75. Beck U. Power in the Global Age. Р. 3—4. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 100. мом национально/интернационального, а ныне расположено в “глокальной” арене»1. При этом социолог особо подчеркивает парадоксальность сложившейся ситуации: хотя космополитические реалии уже возникли, «глобальные акторы политики политики не существуют…они должны выкристаллизовываться из самой политики политики как ее агенты»2. В выступлении на XVII Всемирном социологическом конгрессе Бек обосновывает по этому поводу новое, на наш взгляд, существенно важное положение: в ответ на климатические изменения и экологический кризис возникают «космополитические риск-солидарности»: «Климатическое изменение означает не только потенциально неизвестные катастрофы для человечества, но в тоже время и неизвестные возможности создания сетей, сообществ и институтов за пределами границ». Социолог считает, что такими солидарностями могут быть самые разные акторы: «небольшим странам, частным организациям и индивидам не следует ждать больших международных игроков»3. При этом, в условиях рефлексивного модерна все акторы могут оказаться в ловушке риска (risk trap); это — по Беку — парадоксально патовая ситуация, при которой даже эксперты по риску не имеют ясных представлений об управлении конкретными рисками: и бездействие, и действие могут усугубить степень рискогенности в контексте латентности отложенных опасностей4. Другая сторона ловушки риска проявляется в том, что «все попытки минимизации или уничтожения риска технологически просто умножают неопределенность, в которую мы ввергаем мир… мы ожидаем неожиданные последствия. Ожидание неожиданного изменяет, однако, качество технических объектов»5. Естественно, весьма актуально социологически исследовать эти новые парадоксы и ловушки риска, равно как и сами космополитические реалии. Êðóãëûé ñòîë «Íîâèçíà ðèñêîâ “Ìèðîâîãî îáùåñòâà ðèñêà”» 1. Как реалии космополитизации повлияли на современную экономику, политику, культуру? Как они сказались на характере рисков? 2. Ваше отношение к формуле: глобальный риск есть инсценирование реальности глобального риска. Проблема опасности виртуальных рисков. 3. Ошибки и ловушки рисков: как их избежать и выйти из них. Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Какими новыми реалиями обусловлена теории У. Бека «Мирового общества риска»? 2. В чем смысл, по У. Беку, «космополитического реализма»? 1 Beck U. Power in the Global Age. Р. 249. Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 101. 3 Beck U. Re-mapping Inequality and Power in the Age of Climate Change: The Emergence of ‘Cosmopolitan’ Risk Communities. — Lecture at the ISA Congress of Sociology, 11—17 July, 2010, Gothenburg, Sweden. 4 См.: Beck U. Risk Society Revisited: Theory, Politics and Research Programmes // The Risk Society and Beyond. B. Adam, U. Beck, J. van Loon (eds.). L. : Sage Publication, 2007. 5 Beck U. Power in the Global Age. Р. 102. 2 129 3. Каковы риски перехода к новым международным отношениям? 4. В чем выражается квинтэссенция новой критической теории? 5. Какова специфика рисков «Мирового общества риска» в сравнении с рисками «Общества риска»? 6. В чем У. Бек видит принципиальные факторы парадоксальности космополитизации? Какое отношение они имеют к рискам? 7. Что из себя представляет ситуация типа ловушки риска? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Кто из ученых явился основателем теории «Мирового общества риска»? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Н. Луман С С. Лэш В У. Бек D Э. Гидденс 2. Назовите главный фактор становления реалий мирового общества риска (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Сетевые взаимодействия обрели С Изменение статуса стран Первого, мировой характер Второго и Третьего миров В Образование Европейского Союза D Космополитический реализм 3. Какая новая методология была предложена для изучения реалий мирового общества риска? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Интегральная методология С Постмодернистская методология В Космополитическая методология D Методологический национализм 4. Какая новая мировая проблема, выходящая за рамки национальных государств, по мнению У. Бека, порождает риски современным международным отношениям? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Права человека С Турбулентность климата В «Цветные» революции D Экологические риски 5. У. Бек о квинтэссенции новой критической теории изучения рисков: а) б) в) г) д) е) ж) 6. Назовите, по У. Беку, суть глобального риска, выводящую мировое общество риска за пределы общества риска (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Транснациональный характер С Имеет социо-природный характер В Инсценирование реальности D Ведет к турбулентности климата 7. У. Бек о трех принципиальных различиях между старыми и новыми рисками, выражающихся в их новых качествах: а) б) в) 130 8. По У. Беку, парадокс принятия решений в мировом обществе риска (дать краткую формулировку): 9. Какая, по У. Беку, новая риск-солидарность возникает в мировом обществе риска (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Транснациональная риск-солидарность С Виртуальная риск-солидарность В Солидарность производителей D Космополитическая риск-солидарность и потребителей рисков 10. У. Бек о сути космополитической этики (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Прощение непрощаемого С Религиозная толерантность В Только Бог может прощать D Диалог с оппозицией Ключи к тесту: 1. У. Бек. 2. Космополитический реализм. 3. Космополитическая методология. 4. Права человека. 5. а) Предполагает космополитическое видение реалий мирового общества риска; б) выявление побочных эффектов космополитической современности; в) границы между внутренней и внешней политикой размываются; г) риски высокотехнологической цивилизацией способствуют созданию глобального консенсуса; д) космополитическая способствует самотрансформации государств по преодолению прежнего эгоизма; е) учет реалий глобального неравенства; ж) критикует национальную ограниченность. 6. Инсценирование реальности. 7. а) Они делокализированы; б) неисчисляемы; в) не поддаются компенсациям; 8. Чем больше угроза, чем больше разрыв в знании, тем больше необходимость и невозможность принятия решения. 9. Космополитическая риск-солидарность. 10. Прощение непрощаемого. Ëèòåðàòóðà 1. Бек, У. Что такое глобализация? — М. : Прогресс-Традиция, 2001. 2. Кравченко, С. А. Динамика современных социальных реалий: инновационные подходы // Социс. 2010. № 10. 3. Кравченко, С. А. Риски в нелинейном глоболокальном социуме / С. А. Кравченко. — М. : Анкил, 2009. 4. Российское общество и вызовы времени. — М. : Весь мир, 2015. 5. Тощенко, Ж. Т. Парадоксальный человек : монография / Ж. Т. Тищенко. — М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2008. 6. Beck, U. Cosmopolitan Version / U. Beck. — Cambridge : Polity Press, 2007. 7. Beck, U. Power in the Global Age / U. Beck. — Cambridge : Polity Press, 2007. 8. Beck, U. Re-mapping Inequality and Power in the Age of Climate Change: The Emergence of ‘Cosmopolitan’ Risk Communities // Lecture at the ISA Congress of Sociology, 11-17 July, 2010, Gothenburg, Sweden. 131 9. Beck, U. Risk Society Revisited: Theory, Politics and Research Programmes // The Risk Society and Beyond. B. Adam, U. Beck, J. van Loon (eds). — L. : Sage Publication, 2007. 10. Beck, U. World at Risk / U. Beck. — Cambridge : Polity Press, 2010. 11. Jones, A. Dictionary of Globalization / A. Jones. — L. : Polity Press, 2006. Ãëàâà 8. ÐÈÑÊÈ ÑËÎÆÍÎÃÎ ÑÎÖÈÓÌÀ ×ÅÐÅÇ ÏÐÈÇÌÓ ÏÎÂÎÐÎÒΠ ÑÎÖÈÎËÎÃÈÈ По мере ускорения социокультурной динамики в контексте «стрелы времени», развития практик космополитизации, усложнения рисков собственно социологические теории не вполне годились для интерпретации этих процессов. Дело не в теоретико-методологических изъянах существующих социологических парадигм. Проблема в ином: «организованный, рациональный» социум буквально на наших глазах стал быстро «устаревать», обретая качественно другие характеристики — быстро увеличивающейся сложности с новой генерацией рисков. Чтобы адекватно анализировать сложный мир, пришлось не улучшать и подправлять существующий инструментарий, а создавать качественно иные парадигмы, основанные не только на интеграции собственно социологических теорий, но и на синтезе социологических подходов с другими науками. Так возникли повороты в социологии, предполагающие, строго говоря, постдисциплинарные подходы. Предлагаемые повороты, основанные на синтезе наук, сохраняют собственно социологический стержень1. За последнее десятилетие, известный английский социолог Джон Урри предложил целых три новых поворота в социологии — сложности, мобильности и ресурсный повороты, теоретико-методологический инструментарий которых крайне важен для понимания динамичной природы современных рисков. Свой взгляд на их триединство социолог изложил в докладе на пленарной сессии Х Конгресса Европейской социологической ассоциации (Швейцария, Женева, 2011), а также в новой книге — «Климатическое изменение и общество»2, которая была презентована автором на этом форуме. 8.1. Ïîâîðîò ñëîæíîñòè Объективными факторами поворотов стали следующие тенденции. Глобальные трансформации конца двадцатого — начала двадцать первого века принесли с собой «конец организованного капитализма». Признанные социологические авторитеты, включая С. Лэша и Дж. Урри, отметили переход от национально организованных обществ к «глобальной 1 См.: Кравченко С. А. Сложный социум: востребованность поворотов в социологии // Социологические исследования. 2012. № 5. 2 Urry J. Climate Change and Society. Cambridge : Polity Press, 2011. 133 дезорганизации»1. Вместе с тем, новые реалии олицетворяли собой не просто хаос, а, по существу, «глобальную сложность», которая стала по-новому и по-своему организовываться за счет движения к знаковым, информационным и коммуникационным регуляторам2, а также к образованию глобальных сетей3, которые утверждались вне конкретных обществ. Дюркгеймовский метод социологии — «социальные факты нужно рассматривать как вещи»4 — для анализа глобальных сетей просто не годился. «Это, — пишет Дж. Урри, — привело меня к “Социологии за пределами обществ”5, к попыткам переосмыслить сами основы социологии… эмерджентность глобальных сетей трансформирует саму природу социальной жизни. Ее больше невозможно представлять ограниченной национальными обществами… Я выработал некоторые “новые правила социологического метода”, чтобы анализировать дезорганизацию, глобальные потоки и закат власти “социального”», особенно в контексте отношений того, как «время и пространство трансформируются в глобализирующемся мире»6. Сложный социум возник не только под влиянием новых социальных фактов, но и благодаря радикальным технологическим, организационным, коммуникационным инновациям, которые в совместном взаимодействии на глобальном уровне изменили и по-новому реорганизовали, казалось бы, такие «универсальные» качества, как пространство и время. При этом, отмечает Урри, особую значимость приобретает «относительность» в противоположность «абсолютному»: в одних случаях сложные реалии сжимают дистанции времени и пространства между местами, а в других — увеличивает их7. Государственные границы и культурные барьеры также становятся относительными: «Глобализация видится как формирующаяся новая эпоха, как золотой век космополитической “безграничности”. Национальные государства и общества не в состоянии контролировать глобальные потоки информации»8. И все эти процессы влияют на характер рисков, существенно усложняя их природу. Весьма существенный вклад в их валидный анализ вносят повороты в социологии. В разработке «правил теоретизирования» реалий сложности более всего преуспели те ученые, которые совмещают достижения социологии и естественных наук, исходя из того, что у них может быть общее предметное поле, как раз касающееся многогранных проблем рисков. Так, некоторые представители естественных наук, к которым присоединились и социологи (И. Валлерстайн, Дж. Урри и др.) по-новому подошли к взаимосвязи социальных и естественных наук, ратуя за преодоление их разделения, исходя из того, 1 См.: Lash S., Urry J. The End of Organized Capitalism. Cambridge : Polity Press, 1987. См.: Lash S., Urry J. Economies of Signs and Space. L. : Sage, 1994. 3 См.: Castells M. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol. I: The Rise of the Network Society. Second edition. Oxford : Wiley-Blackwell, 2010.. 4 См.: Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение : пер. с нем. М. : Канон, 1995. 5 См.: Urry J. Sociology Beyond Societies. L. ; N. Y. : Routledge, 2000. 6 Urry J. Global Complexity. Cambridge : Polity Press, 2003. P. IX, Х. 7 См.: Urry J. Global Complexity. Р. 3—5. 8 Urry J. Global Complexity. Р. 6. 2 134 что как одни, так и другие ныне вынуждены заниматься проблематикой рискогенной сложности и сами характеризуются сложностью. В последнее время появилась целая плеяда «физически ориентированных социологов»1, среди которых А. Л. Барабаси2, М. Бучанан3. Ни одна отдельно взятая наука не в состоянии охватить предметное поле процессов интеграции природы и общества, возникающих при этом рисков. Вот почему, заявляет Урри, настоятельно необходима особая постдисциплинарная парадигма: «теория сложности, которая ныне в обобщенном виде появляется как потенциально новая парадигма для социальных наук… нематематическое основание, теория хаоса, нелинейность и сложность рассматриваются как единая парадигма»4. Подчеркнем, интеграция естественных и социальных наук обусловлена новыми рискогенными реалиями сложности, пришедшими в нашу жизнь. Разумеется, она не предполагает возврат к их «детству», когда доминировал механистический детерминизм и виделась единая суть законов физического и социального миров. «Я не предлагаю, — подчеркивает Урри, — простой “трансфер” сложности из мира физического в мир социальный», ибо теория сложности исследует весьма конкретные их общие характеристики — «так или иначе, анализирует все явления, обладающие динамичными системными качествами»5. И для социологии, и для естественных наук интерес представляет эмерджентное6 поведение компонентов сложности, что производит непредвиденные риски. Компоненты той или иной сложной системы через динамичное взаимодействие могут развивать характеристики или паттерны, которые прямо в них не выражены. Действительно, пришедшие в нашу жизнь новые риски, неопределенности и турбулентности не предполагают беспорядок вообще. «Сложность, — замечает Дж. Урри, — утверждает “научные” основания неопределенности, но, тем не менее, она необычным образом организована… нет простого роста беспорядка… Например, турбулентные потоки воды и воздуха, кажущиеся хаотичными, являются высоко организованными»7. С данных методологических позиций можно анализировать многие вызовы пореформенной России — от политико-мировоззренческих и ценностных установок россиян, включая то, как «Русский мир» и кризис на Украине видятся гражданам России, до внешнеполитических ориентаций россиян на новом историческом рубеже8. Отдельно взятые изменения идей или мобильности людей, капиталов, информации представляются 1 Urry J. The Complexities of the Global // Theory, Culture & Society. L. : Sage Publications, 2005. P. 235. 2 См.: Barabási A.-L. Linked: The New Science of Networks. Cambridge, MA : Perseus, 2002. 3 См.: Buchanan M. Small World: Uncovering Nature’s Hidden Networks. L. : Weidenfeld and Nicolson, 2002. 4 Urry J. Global Complexity. Р. 12, 17. 5 Urry J. Global Complexity. Р. 17. 6 Эмерджентность — неожиданное появление новых качеств у системы. См.: Кравченко С. А. Эмерджентность // С.А. Кравченко. Социологический толковый русско-английский словарь. М. : МГИМО-Университет, 2013. С. 860—861. 7 Urry J. Global Complexity. Cambridge : Polity Press, 2003. Р. 19, 21. 8 См.: Российское общество и вызовы времени. М. : Весь мир, 2015. 135 весьма хаотичными, но их результирующая составляющая позволяет выявлять вполне конкретные тенденции организации и самоорганизации, разумеется, с рискогенными составляющими. Общим для всех сфер сложного социума является имманентность «эффекта бабочки». Его суть в том, что даже, казалось бы, малозначимые действия в условиях сложного социума способны вызвать лавинообразные рискогенные последствия, которые проявляются нелинейно во времени и пространстве. Под влиянием эффекта бабочки явно стабильные режимы вдруг оказываются в коллапсе1. Свежий пример тому — нынешние события в Северной Африке. «Небольшие изменения в прошлом, — пишет Дж. Урри, — способны потенциально произвести огромные последствия в настоящем или будущем. Такие маленькие события “не забываются”. Теория хаоса, в частности, отвергает представления здравого смысла о том, что только большие изменения могут вызывать большие последствия… Выразим эту мысль проще — нет согласующихся отношений между причиной и результатом события. Скорее, отношения между переменными могут быть нелинейными с внезапным включением происходящего, так что одна и та же причина может в специфических обстоятельствах производить разные виды последствия»2. Из этого следует, что в условиях сложного социума необходимо учитывать рискогенность даже, на первый взгляд, «малозначимых действий» — они, попав в социальные сети и получив там политически заданный ракурс восприятия, могут обернуться рисками, в отношении которых трудно принять однозначно «верное» решение. Сложный социум несет с собой очевидные взаимозависимости между народами, культурами, представителями науки, распространяясь по всему миру в виде пространства сетей. Связи в сетях могут быть как сильными, долгоживущими, так и слабыми, относительно короткими по времени. Однако слабые связи даже в виде простых знакомств или информационных потоков могут при определенных условиях резко повышать функциональную эффективность минимизации конкретных рисков (приводить к успеху в поиске и выборе работы). Особое внимание Дж. Урри уделяет связям в виде «странного явления “маленького мира”», который образуется, когда сети частично покрывают друг друга и соединяются с другими сетями. «Сетевая взаимосвязь социальных отношений явления “маленького мира”, — отмечает социолог, — дает свидетельства, что он совсем не прост, а продвинут во многих отношениях»3. Это, прежде всего, выражается в том, что суммарная ценность “маленького мира”, зависит не столько от увеличения арифметического числа включенный в него узлов, сколько от роста пространства, в котором задействовано определенное число его членов. Так, Интернетсеть или телефонная компания «диспропорционально получает прибыль даже от небольшого увеличения числа сетевых пользователей… сети могут 1 Urry J. The Complexities of the Global… Р. 237. Urry J. Global Complexity. Р. 23. 3 Urry J. Global Complexity. Р. 52. 2 136 производить огромные нелинейные увеличения в производительности»1. Заметим, что Интернет зародился и развился из многочисленных, относительно небольших технологических и организационных инноваций, как результат интерференция целого ряда сетей, взаимодействия ученыхтеоретиков и технологов-практиков. Сказанное выражает ту истину, что в сложных сетевых системах, к которым относится и «маленький мир», фактор взаимозависимости, слабых связей может иметь большие последствия, проявляющиеся, как правило, с одной стороны, резко и драматически, а с другой — позволяет оптимально рисковать. Теория сложности позволяет существенно преодолеть «детскую болезнь» романтизма, характерную для периода становления социологии как самостоятельной науки. Она «может пролить свет, насколько социальная жизнь всегда представляет значимую совокупность достижений и неудач. В значительной степени социальная наука полагается без достаточных оснований на успешное достижение целей агентами или системами. Социология, — акцентирует эту мысль Урри, — пропитана приверженностью и убеждением в возможности увеличения успеха в социальной жизни… В связи с этим, неудача является “аберрацией, временной поломкой системы”… Конечно, социальная жизнь полна того, что мы можем назвать “относительной неудачей”, как на уровне индивидуальных целей, так и особенно на уровне социальных систем. Неудача “необходимое последствие незаконченности” и неспособности установить и поддерживать полный контроль над комплексом скоплений, включенных в такую систему»2. Как видно, и теория сложности, и современные социологические подходы к рискам исходят из естественности «относительных неудач» — реальные последствия политических или экономических решений и действий, как правило, выходят за пределы декларированных намерений и целенаправленных действий. Особенно это касается функциональности глобальных систем и их рисков: «Хаос и порядок всегда взаимосвязаны в любой такой [сложной — С. А.] системе… Глобальные системы могут рассматриваться как взаимозависимые, само-организующиеся и обладающие эмерджентными характеристиками. Я предлагаю, что мы можем анализировать ряд нелинейных, мобильных и непредсказуемых “глобальных гибридов”, находящихся на “грани хаоса”. Они должны конституировать предмет социологии и ее “теорию” в двадцать первом веке»3. В качестве примеров «глобальных гибридов», находящихся на «грани хаоса», Урри называет информационные системы, глобальные масс-медиа, мировые деньги, Интернет, изменение климата, океаны, опасности здоровью, социальные протесты, распространенные по всему миру. По существу, риски «глобальных гибридов» только начинают изучаться, что имеет практическую значимость и для перспектив развития нашей страны, и для принятия оптимальных решений в рамках организаций. Чтобы не преступить грань риска и хаоса в осуществлении научных и технологических инноваций, 1 Urry J. Global Complexity. Р. 52—53. Urry J. Global Complexity. Р. 14. 3 Urry J. Global Complexity. Р. 14. 2 137 столь необходимых для модернизации России, нужна качественно иная, чем мы имеем ныне, их научная и общественная экспертиза, включающая представителей естественных, социальных и гуманитарных наук. Поворот сложности также позволяет анализировать развитие всевозможных (не только социальных!) сетей. Как известно, М. Кастельс предложил теорию информационального сетевого общества, идеи которой широко вошли не только в мировую социологическую мысль, но и в другие науки. Их квинтэссенция — ныне возникают принципиально иные, сложные пространства, время, коммуникации, существующие в виде сетей. Так, к традиционному пространству мест добавились пространство потоков и экстерриториальное пространство. Суть последнего прекрасно показал З. Бауман на примере рисков, исходящих от становящейся «бестелесности власти»: «властители, — пишет он, — приобретают подлинную экстерриториальность, даже если физически остаются на месте. Их власть полностью и окончательно становится “не от мира сего” — не принадлежит к физическому миру, где они строят свои тщательно охраняемые дома и офисы, которые сами по себе экстерриториальны»1. Возникают сложные коммуникации. В качестве таковой М. Кастельс прежде всего видит «массовую самокоммуникацию», основанную на интернеттехнологиях, которая практически без ограничений может распространяться по глобальной сети2. Вместе с тем, сложность не сводится к сетям. Дж. Урри справедливо отмечает: «Хотя современные социо-физические явления, несомненно, включены в сети, их не следует рассматривать только как сети. Кастельское понятие “сетевого общества” не охватывает динамичные свойства глобальных процессов. “Сеть” здесь слишком индифферентный термин. Нам нужен весьма обширный набор других терминов, чтобы характеризовать динамичные и эмерджентные отношения между такими сетями»3. В частности, предлагается рассматривать сложность и производимые ею риски через призму аттракторов, странных аттракторов, глокализации и др. Прежде всего, Урри выделяет глобальные интегральные сети и глобальные флюиды (текучие среды). Глобальная интегральная сеть представляет комплекс в целом предсказуемых связей между народами, предметами и технологиями (Макдональдизированные структуры, Кока-Кола, Гринпис). Главная особенность функционирования подобных сетей их детерриториторизация. Сила же их влияния в мобильности и сетевом характере организации4. Глобальные флюиды также представляют собой сети, но они (информация, деньги, образы, риски) лишь частично структурированы — поддерживают свой контекст за счет определенной самоорганизации. Они движутся в виде «гетерогенных, нерегулярных, непредсказуемых и часто незапланированных волн. Такие волны демонстрируют отсутствие четкой точки отправления, детерриторизированное движение»5. 1 Бауман З. Глобализация. Последствия для человека и общества : пер. с англ. М. : Весь мир, 2004. С. 32. 2 Castells M. The Information Age… Р. XXVII. 3 Urry J. Global Complexity. Р. 15. 4 Urry J. Global Complexity. Р. 58. 5 Urry J. Global Complexity. Р. 60. 138 Эти риски сетей можно изучать с помощью инструментария аттракторов, включенного в социальную синергетику. Этим термином обычно обозначают устойчивое состояние системы, «притягивающее» к себе все множество ее траекторий: при попадании в сферу аттрактора система начинает эволюционировать к этому устойчивому состоянию. В качестве примера аттрактора Урри приводит так называемые фордистские общества, развитие которых в течении времени устойчиво происходило внутри ограниченного набора возможных альтернатив, что не позволяло данным обществам выходить в своем развитии за определенные пределы. В некоторых сложных системах существуют «странные аттракторы», которые называют «привлекающим хаосом»1. Данные аттракторы представляют собой, напротив, нестабильные пространства, однако притягивающие к себе траектории динамичных систем за счете многократных повторений определенных действий. В этом случае система как бы осуществляет самотворение или аутопоэзис (подробнее об этом в главе 5). Аутопоэзис можно наблюдать, по мнению Урри, в нелинейных процессах урбанизации. Многократно выраженные и повторенные незначительные локальные решения отдельных индивидов, желающих жить с теми, кто имеет схожую этничность (все это в совокупности олицетворяет «привлекающий хаос»), могут развернуть сложную систему градостроительства в определенную траекторию развития — привести к рискам сегрегации огромных масштабов, что действительно стало характерно для больших американских городов. С помощью инструментария аттракторов и странных аттракторов можно изучать риски увеличения/уменьшения открытости открытого общества, риски в социальных сетях и т.д., получая достаточно валидный прогноз о возможных намеренных и ненамеренных последствиях тех или иных действий. Как считает Урри, ныне нет глобального центра власти, «скорее, есть аттрактор “глокализации”»2. Власть «глокализационного аттрактора»3 (неологизм Урри) отчетливо видна в развитии глобальных брендов, всегда находящихся в движении, выходящем за рамки культур, чему зачастую оказывается локальное сопротивление. Глобализация несет с собой очевидные взаимозависимости, проявляющиеся в самых разных рисках, которые по своему содержанию усложняются, для изучения которых востребована интеграция наук. 8.2. Ïîâîðîò ìîáèëüíîñòè Дж. Урри написал достаточно объемный труд — «Мобильности», — в котором определяет поворот мобильности как «новый тип мышления» о мобильности, исходящий из того, что «все социальные образования от отдельно взятого домашнего хозяйства до огромных корпораций пред1 Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции. М. : Ком Книга, 2007. С. 237. 2 Urry J. Global Complexity. Р. 86. 3 Urry J. Global Complexity. Р. 123. 139 расположены к многим и различным формам фактического и потенциального движения. Поворот мобильности связывает анализ различных форм путешествия, транспорта и коммуникаций со сложными способами осуществления и организации экономической и социальной жизни в контексте времени и различных пространств», включая «процессы потоков… Я использую термин мобильности для отсылки на более широкий проект утверждения социальной науки, обусловленной проблематикой движения»1. Как видно, поворот мобильности мыслится как результат интеграции социологии с другими науками. Востребованность предлагаемой парадигмы обусловлена, по его мнению, тремя важнейшими обстоятельствами. Во-первых, существующие социальные науки умаляют движения, коммуникации, активности весьма значимые для жизни людей (проведение отпусков, ходьба, вождение автомобиля, звонки по телефону, перелеты и т.д.). Во-вторых, минимизируется значимость этих форм движения для определения самой природы работы, обучения, семейной жизни, политики (например, в обычных структурных анализах зачастую умаляется важность влияния фактора движения на социальные институты — в частности, типы семей обусловлены паттернами регулярности общения их членов). В-третьих, игнорируется роль материальных инфраструктур в экономической, политической и социальной повседневной жизни (дороги, железнодорожные сообщения, телеграфные линии, водопроводы, аэропорты и т.д.)2. Кроме того, необходимо, считает ученый, изучать не только мобильность собственно социальных акторов, но и «движущиеся места». Ибо места «подобно кораблям движутся туда — сюда и не фиксированы внутри одного расположения. Места путешествуют, медленно или быстро, на более длинные или короткие расстояния внутри человеческих или нечеловеческих сетей»3. Действительно, эта весьма важная проблематика до Дж. Урри не нашла отражения в самостоятельных исследованиях вообще и в социологических подходах к риску в особенности. Весьма значим его акцент — нельзя трактовать природу социальных структур вообще, вне их мобильности, а также вне связи с несоциальными, материальными объектами, которые также находятся в движении. В относительно простом и закрытом социуме, социокультурная динамика которого была невелика, этими факторами можно было пренебречь. Однако в сложном социуме фактор мобильности является решающим для определения характера социальных институтов. Поворот мобильности позволяет критически пересмотреть постулат о том, что сознание и поведение людей не зависит от динамики их материального окружения и также учесть изменения как в рисках, так и в рисквосприятиях. Ученый ведет речь, как о традиционных, так и о совершенно новых типах мобильностей, возникших и возникающих буквально на наших 1 Urry J. Mobilities. Cambridge: Polity Press, 2008. Р. 6, 18. Urry J. Mobilities… Р. 19. 3 Urry J. Mobilities… Р. 42. 2 140 глазах, которые появляются как на микро, так и на макро уровнях, особо акцентируя новое усложняющееся содержание мобильностей: «то, что является ключевым, — люди путешествуют дальше и быстрее, при этом не более часто и не проводя фактически больше времени в дороге»1. И далее: «Я постоянно возражал против представления мобильностей как просто нового. То, что является действительно новым, следующее: масштаб движения по миру, разнообразие мобильных систем ныне задействованных, и что особенно важно — самоэкспансия автомобильной системы»2. Сравнивая традиционные и современные мобильности Урри отмечает, что если раньше мобильность предполагала культурно обусловленные ритмы тела, устоявшиеся биосоциальные практики (движения ходящих тел японцев и европейцев существенно разнятся), если прежде были конкретные пути, дороги, тенденции социокультурной динамики вообще, то теперь качественная сложность мобильностей проявляется в том, что они происходят вне территориально фиксированных обществ и культур, вне конкретного времени и пространства, что, естественно, ведет к производству качественно новых рисков. Социолог выделят пять взаимозависимых мобильностей: телесное путешествие людей на работу и отдых, в процессе семейной жизни или миграции; физическое движение объектов; воображаемое путешествие посредством образов мест и народов; возникли виртуальные мобильности; наконец, коммуникативное взаимодействие людей посредством посланий, текстов, телефона3. Сложность проявляется и том, что, если раньше мобильности предполагали иерархизацию социума, которому соответствовали рельефно выраженные тенденции горизонтальной и вертикальной мобильности (По терминологии У. Бека, риски этих мобильностей были обусловлены реалиями индустриального модерна), то теперь возникли сетевые мобильности с качественно иными рисками. Если прежде, мобильность была в значительной степени структурирована, соответственно, были структурированы и риски, то ныне появились неструктурированные мобильности в виде потоков людей, знаний, денег, рисков, которые практически не контролируются государствами; это значит, что сами риски приобретают все более неструктурированный характер. Социолог утверждает, что принципиально новым также является следующее: увеличивающееся разнообразие мобильных систем; саморазвитие и самоэкспансия ряда мобильностей, в частности, автомобильной системы и мобильности ее рисков; идет развитие мобильностей вне национальных обществ и космополитических рисков. Утверждается значимость многосложных мобильностей для социальной и эмоциональной жизни людей. Появляется так называемый «мобильный комплекс», освобождающий индивида через предоставление новых возможностей жизненных выборов от структур класса, семьи, возраста и даже карьеры. Мобильности также создают экспрессивные тела, обладающими 1 Urry J. Mobilities… Р. 4. Urry J. Mobilities… Р. 195. 3 Urry J. Mobilities… Р. 47. 2 141 новым коллективным габитусом, стремящегося к эмоциям, наслаждениям, развлечениям, новизне, новым местам и людям. Соответственно, мобильности изменяют представления о товарном фетишизме, превращая многие части тела в товары1. При этом все возрастающую значимость обретает «фетишизм движения»2 с адекватными ему неструктурированными рисками. Под влиянием усложняющегося движения новый смысл обретают социальные отношения. Если во времена Маркса капитал формировал социальные отношения, обусловленные отношением к собственности, средствам производства и власти, то ныне формируются социальные отношения, в которых приоритет принадлежит средствам мобильности. В частности: риски, безопасное или опасное перемещение тела из одного места, города, страны в другое пространство обусловлено отношением к средствам мобильности3. Усложняющееся движение требует переосмысления базовых человеческих ценностей. Ныне неотъемлемым правом личности, по мнению Урри, является право на мобильность в глобальном масштабе. Соответственно, не просто изменяется понятие «гражданство», оно становится другим и сложным: в частности, появляются «мобильное гражданство, связанное с правами и обязанностями посетителей других мест и культур»; «постнациональное гражданство», обеспечивающее права человека. Все эти гражданства обретают новое качество — они «не национально-центрированы»4. Данные и другие новые гражданства представляют собой новые риски, ибо предполагают решения людей, последствия которых могут приносить для них как благо, так и зло в виде тех или иных нефункциональностей и дисфункциональностей. В контексте усложнения мобильностей социолог предлагает принципиально новый подход к социальной дифференциации и иную трактовку неравенства, предлагая концепцию доступа (access). Если прежде социальное неравенство предполагало дифференциацию людей по владению материальными, политическими или духовными благами, то ныне неравенство, считает социолог, прежде всего обусловлено совокупностью отношений к дистанции, транспорту, способам коммуникации, которые могут быть рискогенными, неадекватными, ограниченными, плохо организованными, что фактически ведет к дифференциации людей по доступу к работе, обучению, лечению, включая возможности взаимодействия с членами своей семьи, находящимися на расстоянии. И самое главное: это — доступ к различным социальным сетям, который становится приоритетным в современном сетевом обществе и является своеобразным маркером мобильного социального неравенства, прямо влияющим на характер рисков, с которыми люди сталкиваются. Так, в Великобритании наличие водительских прав в 2 раза увеличивает шансы на работу. Представители более мобильных социальных групп больше участвуют в разного рода добровольных ассоци1 Urry J. Mobilities… Р. 195. Urry J. Mobilities… Р. 197. 3 Urry J. Mobilities… Р. 196—197. 4 Urry J. Mobilities… Р. 189—190. 2 142 ациях. Отсюда Урри делает вывод: «социальное исключение могло бы быть уменьшено посредство улучшения доступа»1. Таким образом, поворот мобильности предполагает принципиальный переход от изучения собственно социальных структур и их функций к исследованию самых разных сложных мобильностей, выходящих за конкретные пространство и время, что предполагает новую постдисциплинарную парадигму, основанную на интеграции теоретико-методологического инструментария разных наук. 8.3. Ðåñóðñíûé ïîâîðîò Социолог считает, что наступившие турбулентные времена — времена «тяжелые» в двояком смысле: для европейцев, которые пока не выработали новые адаптивные структуры жизнедеятельности, для ученых-социологов, которым предстоит иначе взглянуть на предмет своей науки в контексте усложняющегося социума, его потенциально новых взаимоотношений с природой. Именно поэтому им был предложен ресурсный поворот, позволяющий новых позиций посмотреть на риски вообще и экологические риски в особенности. Говоря о квинтэссенции ресурсного поворота, социолог пишет: «Я включаю в общество и, соответственно, в предмет социологии анализы климатического изменения, и в более общем плане — мир объектов, технологий, машин и природных сред. Серьезная заявленная претензия состоит в том, что социальный и физический/материальный миры чрезвычайно переплетены, и дихотомия между ними есть идеологический конструкт, который необходимо преодолеть»2. И далее еще более решительно: «Я утверждаю, что социология сегодня нуждается в другой нише исследования и изучения, в новой предметности. Это пойдет ей на пользу в новом мировом бес/ порядке, для которого характерны новаторские ресурсные ограничения… Этот мир также нуждается в социологии, чтобы заменить доминирующие модели человеческого поведения. Я также ратую за “ресурсный поворот” в социологии, позволяющий анализировать общества посредством паттернов, шкал и характера их ресурсной зависимости, а также последствий использования ресурсов. Необходимо разработать скорее посткарбонную социологию, чем постфордистскую или постмодернистскую социологию… Я стремлюсь ни к чему другому, кроме как развитию посткарбонной социологии, и что гораздо более важно — посткарбонного общества»3. Урри реалистично оценивает, что высказанные им идеи ресурсного поворота и посткарбонной социологии, повлекут за собой научные и политические конфликты, которые, по мнению, имеют четыре «очень значимые причины». Во-первых, есть мощные интересы глобальных энергетический корпораций, производящих карбонную энергию. «В течение двадцатого столетия эти карбонные энергетические системы стали абсолютно цен1 Urry J. Mobilities… Р. 192. Urry J. Climate Change and Society. Р. 8. 3 Urry J. Climate Change and Society. Р. 16. 2 143 тральными для национальных экономик, и это помогло образовать карбонные военно-промышленные комплексы во многих индустриальных экономиках, особенно в США»1. Во-вторых, «нет единой “науки” о климатических изменениях», хотя существуют группы ученых, соперничающих между собой. «Эта фрагментация науки замедлила понимание того, как действительно происходят климатические изменения по всему миру»2. В-третьих, в научный оборот вошло понятие «глобальное потепление». «Но “потепление” является упрощенным термином, ибо то, что может происходить в различных частях мира значительно разнится, есть возможность значительного похолодания в некоторых местах. В действительности проблема термина потепление происходит из сущей сложности предсказания долговременного будущего климатов»3. На наш взгляд, это собственно социологическая интерпретация потепления, которая акцент делает на турбулентности, непредсказуемости климатических изменений, возможные последствия, которые могут стать рискогенной реальностью, если политики мира не создадут институциональные и правовые структуры, регулирующие и вводящие действительно «новаторские ресурсные ограничения». Наконец, в-четвертых, ученым предстоит разработать адекватную политику, основанную на науке, которая бы обосновывала не просто вероятность, а причинность климатических изменений от увеличивающихся выбросов в атмосферу. Эти процессы «делают “климат” ключевой категорией двадцать первого века»4. Для конкретизации идей ресурсного поворота социолог вводит ряд социологических неологизмов, некоторые из них представляются важными в методологическом плане. Прежде всего, это новый эпохализм как особый подход, предполагающий интеграцию социологии с естественными науками. «Я ратую, — пишет Дж. Урри — за “новый” эпохализм для двадцать первого века, который взаимно свяжет социологию с различными физическими и инвайронментальными науками»5. Если традиционный эпохализм «основан на линейной концепции времени, согласно которой “новое” непосредственно замещает “старое”», содержащее семена своего разрушения, то “новый” эпохализм — подход, предполагающий нелинейную концепцию времени и, соответственно, исходящий из того, что эпохальные изменения будут принципиально отличаться от ранее происходивших, что, в частности, выражается в разрывах преемственности, «взаимозависимых катастрофах в природной, климатической, продовольственной, водной и энергетической системах». При этом «когда происходит изменение, оно может не быть постепенным, а случаться драматически, одномоментно, в виде стремительного напора»6. 1 2 3 4 5 6 144 Urry J. Climate Change and Society. Р. 22. Urry J. Climate Change and Society. Р. 23. Urry J. Climate Change and Society. Р. 23. Urry J. Climate Change and Society. Р. 24. Urry J. Climate Change and Society. Р. 37. Urry J. Climate Change and Society. Р. 42. Другим предложенным методологическим подходом является новый катастрофизм: «Я исследую новый тренд в осмыслении будущего обществ, который я определяю как “новый катастрофизм”»1. Суть данного тренда: учет значимости неопределенностей и ограниченности научного знания и вместе с тем с позиций инструментария нелинейной методологии исследовать климатические изменения и их социальные последствия; осознание, что мы имеем дело со сложными системами, которые «обычно не движутся к равновесию», хотя «равновесные модели доминируют в большинстве экономических системных анализах». В противоположность этому «системы следует рассматривать как динамичные, процессуальные, демонстрирующие силу второго закона термодинамики: согласно ему физические и социальные системы движутся к энтропии… Системы характеризуются отсутствием пропорциональности или “нелинейностью” между явными “причинами” и “эффектами”»2; понимание того, что «увеличивающуюся значимость приобретает продовольственная и водная безопасность»3, что «человеческие и физические системы существуют в состоянии динамического напряжения и особенно уязвимы перед динамическими нестабильностями»4; необходим анализ социума через призму сложных рисков — потенциального сокращения нефтяных запасов, экстремальных природных катаклизмов, распространения пустынь, возникновения «высокомобильных заболеваний» и т.д., что в итоге приводит к порождению «инвайронментальных беженцев»5. Ресурсный поворот, делающий особый акцент на социально-природные последствия катастроф, несомненно, важен для анализа экологических рисков. Он обращает внимание на резкое увеличение социально-природных сфер, в которых проявляются новые сложные риски, в частности, обусловленные неравенствами инвайронментального характера. Эти новые неравенства связаны с изменением статуса природы, которая обретает социетальный характер, в значительной степени становится рукотворной. Данные процессы, по существу, разделили людей на тех, кто живет в «экологически дружественной» среде, и тех, кто вынужден жить в местах экологически рискогенных для здоровья человека6. В большинстве случаев эти территории ранее были вполне пригодны для жизни людей, но экологически изменились под влиянием побочных эффектов человеческой деятельности. Ñåìèíàð: «Ïîâîðîòû â ñîöèîëîãèè: íîâûå âîçìîæíîñòè àíàëèçà ðèñêîâ». 1. Суть поворотов в социологии. Принципиальная новизна теоретико-методологического инструментария. 2. Возможности поворота сложности для исследования рисков. 3. Риски через призму поворота мобильности. 4. Экологические риски через призму ресурсного поворота. 1 2 3 4 5 6 Urry J. Climate Change and Society. Р. 36. Urry, J. Climate Change and Society. Р. 41—42. Urry J. Climate Change and Society. Р. 44. Urry J. Climate Change and Society. Р. 44. Urry J. Climate Change and Society. Р. 45. См.: Hannigan J. Environmental Sociology. L. ; N.Y. : Routledge, 2014. 145 Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Что означают повороты в социологии? Как они связаны с новой генерацией рисков? 2. Чем обусловлена интеграция естественных и социальных наук для изучения рисков? 3. Каковы риски социальных сетей? 4. Какие риски могут быть исследованы через призму поворота мобильности? 5. Какие возможности предоставляет инструментарий ресурсного поворота для анализа рисков вообще и экологических рисков в особенности? 6. В чем смысл «нового катастрофизма»? 7. Каковы риски, обусловленные неравенствами инвайронментального характера? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. В чем смысл современных поворотов в социологии в плане обоснования более валидного теоретико-методологического инструментария анализа рисков? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Синтез ряда социологических С Синтез научного знания и научного парадигм незнания В Осовременивание ранее обоснованных D Синтез социологических подходов с социологических подходов другими науками, включая естественные 2. Кто явился автором поворота сложности в социологии? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Дж. Урри С У. Бек В . Э. Гидденс D Н. Луман 3. На исследование каких рисков, по Дж. Урри, нацелен прежде всего поворот сложности в социологии? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Рисков виртуальных сетей С Рисков научного незнания В Рисков терроризма D Непредвиденных рисков 4. Суть «Эффекта бабочки» (правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Ненамеренные последствия С Люди, полагавшиеся инновационной деятельности людей на протестантскую этику, латентно ведут к рукотворным опасностям способствовали развитию капитализма D Небольшие изменения в прошлом В Однажды случившийся террористический акт способствовал способны потенциально произвести огромные последствия в настоящем или становлению «текучего страха» будущем 5. От чего, по Дж. Урри, зависит суммарная ценность «маленького мира»? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А От увеличения числа его членов С От политического веса его членов В От роста пространства, в котором D От вклада его членов в научные функционируют его члены инновации 146 6. Какие типы рисков, по Дж. Урри, позволяет главным образом изучать инструментарий «странных аттракторов? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Политические риски С Риски социальной мобильности В Риски привлекающего хаоса D Риски инноваций 7. Каким типом мобильности, по Дж. Урри, обусловлены риски потоков людей (мигрантов)? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Неструктурированной мобильностью С Горизонтальной мобильностью В Вертикальной мобильностью D Мобильностью мест 8. Какова, по Дж. Урри, главная особенность рисков глобальных интегральных сетей типа макдональдизированных структур или Кока-Кола? А Их сетевой характер С Их детерриториторизация В Их привлекающий хаос D Их неприятие космополитической этики 9. На каких новых рисках Дж. Урри делает акцент, обосновывая постулат «нового катастрофизма»? А Рисках техногенных катастроф С Рисках открытого общества В Экологических рисках D Рисках катастрофических последствий «цветных» революций 10. Какие процессы породили риски, обусловленные неравенствами инвайронментального характера? Дайте краткое их пояснение: Ключи к тесту: 1. Синтез социологических подходов с другими науками, включая естественные. 2. Дж. Урри. 3. Непредвиденных рисков. 4. Небольшие изменения в прошлом способны потенциально произвести огромные последствия в настоящем или будущем. 5. От роста пространства, в котором функционируют его члены. 6. Риски привлекающего хаоса. 7. Неструктурированной мобильностью. 8. Их детерриториторизация. 9. Экологических рисках. 10. Процессы, разделившие людей на тех, кто живет в «экологически дружественной» среде, и тех, кто вынужден жить в местах экологически рискогенных для здоровья человека. Ëèòåðàòóðà 1. Бауман, З. Глобализация. Последствия для человека и общества / З. Бауман. — М. : Весь мир, 2004. 2. Дюркгейм, Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение / Э. Дюркгейм. — М. : Канон, 1995. 3. Иванов, Д. В. К теории потоковых структур // Социс. 2012. № 4. 4. Князева, Е. Н. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции / Е. Н. Князева, С. П. Курдюмов. — М. : КомКнига, 2007. 5. Кравченко, С. А. Сложный социум: востребованность поворотов в социологии // Социологические исследования. 2012. № 5. 6. Кравченко, С. А. Социологический толковый русско-английский словарь / С. А. Кравченко. — М. : МГИМО-Университет, 2013. 7. Российское общество и вызовы времени. — М. : Весь мир, 2015. 8. Barabási, A.-L. Linked: The New Science of Networks / A.-L. Barabási. — Cambridge, MA : Perseus, 2002. 147 9. Buchanan, M. Small World: Uncovering Nature’s Hidden Networks / М. Buchanan. — London : Weidenfeld and Nicolson, 2002. 10. Castells, M. The Information Age: Economy, Society and Culture. Volume I: The Rise of the Network Society / М. Castells ; 2nd edition. — Oxford : Wiley-Blackwell, 2010. 11. Hannigan, J. Environmental Sociology / J. Hannigan. — London ; NewYork : Routledge, 2014. 12. Lash, S. Economies of Signs and Space / S. Lash, J. Urry. — London : Sage, 1994. 13. Lash, S., Urry, J. The End of Organized Capitalism / S. Lash, J. Urry. — Cambridge : Polity Press, 1987. 14. Urry, J. Climate Change and Society / J. Urry. — Cambridge : Polity Press, 2011. 15. Urry, J. Global Complexity / J. Urry. — Cambridge : Polity Press, 2003. 16. Urry, J. Mobilities / J. Urry. Cambridge : Polity Press, 2008. 17. Urry, J. Sociology Beyond Societies / J. Urry. — London ; New York : Routledge, 2000. 18. Urry, J. The Complexities of the Global // Theory, Culture & Society. London : Sage Publications, 2005. Ãëàâà 9. ÑÎÖÈÀËÜÍÛÅ ÓßÇÂÈÌÎÑÒÈ: ÏÐÈÐÎÄÀ, ÄÈÍÀÌÈÊÀ, ÑÎÖÈÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÅ ÏÎÄÕÎÄÛ Ê ÀÍÀËÈÇÓ Понятие «уязвимость» пришло в социологию сравнительно недавно — в середине прошлого столетия. Но только в конце ХХ в. оно входит в научный оборот практически всех исследований, посвященных рискам и катастрофам. Новизна понятия объясняет его различные толкования, которые будут рассмотрены ниже. 9.1. Êâèíòýññåíöèÿ óÿçâèìîñòè В самом же общем смысле под современной уязвимостью понимается нарастание структурной дисфункциональности сложной системы социума (социо-культурный порядок) и/или техно-природной системы (атомные электростанции, межконтинентальные магистральные газо- и нефтепроводы; водные и воздушные системы планеты, изменяемые человеком по своему усмотрению), которые могут как бы проявлять свою собственную «волю», деструктивную для общества рефлексивность. что проявляется в потенциальной угрозе катастрофы, социальных страхах людей относительно возникающих неопределенностей в системах. Уязвимость включает в себя объективную и субъективную составляющие угрозы, в чем она отлична от опасности, имеющей, как мы показали , внешнюю объективную природу в виде реальной угрозы, проявляющейся, главным образом, в настоящем времени (подробнее об этом в главе 1). Уязвимость предполагает неопределенность катастрофы во времени и пространстве: она может произойти, а может и не произойти; невозможно более или менее точно определить время и место катастрофы — все зависит от множества факторов, включая потенциал способности/неспособности системы выдерживать внешние и внутренние нагрузки эмерджентного и турбулентного толка. Если риск предполагает принятие решения и действия, то на уязвимость можно реагировать, а можно и нет. Вместе с тем, риски и уязвимости связаны друг с другом. Нарастание объективных рисков вместе с обострением риск-восприятия является своеобразным маркером того, что система находится в состоянии уязвимости. Уязвимости, как явления, существовали и раньше, но они не представляли значительную социальную или природную проблему: можно, например, говорить об уязвимости детей и стариков, их неспособности выдерживать удар в условиях социальных катаклизмов или перед силами стихии; аналогично, — об уязвимости определенных представителей фауны или 149 образцов флоры. Подчеркнем, современная уязвимость — это прежде всего уязвимость сложных социальных и техно-природных систем, предполагающая нелинейность между возможными причинами потенциальной катастрофы и последствиями, которые могут привести к гибели тысяч людей, а ее место стать непригодным для жизни на долгие годы. Как известно, за последние годы число катастроф сложных систем, в создании которых так или иначе принимал участие человек, имеет тенденцию к росту. Вот почему многие выдающиеся социологи современности полагают, что уязвимости будут в центре предметной сферы социологии и других наук в XXI в. XVIII Всемирный социологический конгресс, состоявшийся в Йокогаме (Япония, 2014 г.) показал, что социологическая общественность активно обсуждала уязвимости, которые привлекают к себе все большее внимание исследователей самых разных направлений. При этом уязвимости получают все более широкое толкование. Так, под эгидой исследовательского комитета «Социология бедствий» был организован ряд сессий, на которых, в частности, обсуждалась такая проблематика как «Города как социо-экологические места: глобальные риски и локальные уязвимости», «Социально уязвимые группы населения», «Уменьшение уязвимости посредством экосистемного подхода». На одной из сессий «Социология образования» анализировались уязвимости молодежи в контексте потенциальных дисфункциональностей системы современного образования. И главное — предметным стержнем Форума стали социальные неравенства людей по отношению к уязвимостям. 9.2. Ï. À. Ñîðîêèí è Ý. À. Òèðèêüÿí: êóëüòóðíûé è öèâèëèçàöèîííûé ïîäõîäû ê èçó÷åíèþ óÿçâèìîñòåé На XVIII Всемирном социологическом конгрессе автору этого учебника довелось руководить рабочей группой «Уязвимости и нормальные аварии в локо-глобальных отношениях». В ее работе принял участие патриарх американской социологии Эдвард А. Тирикьян, ученик П. А. Сорокина и Т. Парсонса, создатель парадигмы социологического экзистенциализма, через призму которой он ныне исследует уязвимости современных цивилизаций. Им был сделан доклад об истории зарождения проблематики уязвимости. С его слов, пионером исследования уязвимостей был Питирим Александрович Сорокин (1889—1968), российско-американский социолог, который еще в 40-е гг. прошлого столетия использовал данное понятие для обозначения «утопической ментальности», формировавшейся средствами массовой информации, которые муссировали, особое внимание уделяли подаче «плохих новостей», вносивших агрессию в общественное сознание, таких как сообщения о преступлениях, насилиях, бедствиях и катастрофах и т.д. Как считал Сорокин, утопическая ментальность представляла реальную уязвимость для существующей культуры, ибо вносила дисфункциональность, раскалывая общество в континууме добро — зло, усиливая позиции негативного и, соответственно, ослабляя позитивный полюс общества. Им был обоснован «закону позитивной и негативной 150 поляризации», согласно которому во время во время социальных возбуждений и катаклизмов люди ведут себя неоднозначно: одна часть общества становится более склонной к социальной девиации (негативный полюс), а другая — к моральному совершенствованию и религиозности (позитивный полюс). Примерами «негативной поляризации» может быть рост эгоизма и самоубийств, ожесточения, тупая покорность судьбе, криминальные деяния и т.д. «Позитивная поляризация», по Сорокину, проявляется в росте творческих усилий и альтруизма, в жизни по моральным заповедям, увеличении неинституализированной религиозности, возникновении и развитии пацифистских и насильственных ассоциаций, во взаимном проникновении и интеграции разных мировоззренческих ориентаций. Результат «эпохальной борьбы» между силами «позитивной» и «негативной поляризации», считает Сорокин, никто «не в состоянии предсказать с уверенностью». Однако тенденция, по мнению ученого, оптимистическая: «Хотя силы негативной поляризации кажутся еще превалирующими, тем не менее силы позитивной поляризации обнаруживают уже заметную способность для сдерживания и уменьшения гибельных действий сил нерелигиозности и деморализации»1. Средством же преодоления и минимизации утопической ментальности социолог видел в формировании «хорошего соседства» как на микро, так и на макроуровне в контексте международных отношений, основной функцией которого являлось бы формирование жизнеутверждающих ценностей и, прежде всего, неэгоистической любви. Уязвимости в виде кризисов человеческой цивилизации. Особое внимание Сорокин уделял исследованию того, при каких условиях уязвимости в виде кризисов ведут к катастрофе общества, а при каких — переходу в иную социокультурную систему. Социолог выделяет два широко распространенных в научных кругах подхода к кризису и анализирует их. Представители первого «рассматривают его просто как обострение очередного экономического или политического кризиса. Суть его они видят в противопоставлении либо демократии и тоталитаризма, либо капитализма и коммунизма, либо национализма и интернационализма, деспотизма и свободы, или же Великобритании и Германии. Среди этих диагностов встречаются даже такие «эксперты», которые сводят суть кризиса всего лишь к конфликту «плохих людей», вроде Гитлера, Сталина и Муссолини, с одной стороны, и «людей хороших», типа Черчилля и Рузвельта, — с другой. Исходя из такой оценки, эти диагносты назначают и соответствующее лечение — легкое или более радикальное изменение экономических условий, начиная с денежной реформы, реформы банковской системы и системы социального страхования, кончая уничтожением частной собственности»2. Кое-кто в качестве средства от кризиса предлагает «устранение Гитлера и других “нехороших людей”»3. 1 Сорокин П. А. Главные тенденции нашего времени. М. : Институт социологии РАН 1993. С.143. 2 Сорокин П. А. Кризис нашего времени. Социальный и культурный обзор. М. : ИСПИ РАН, 2009. С. 99—100. 3 Сорокин П. А. Кризис нашего времени. С. 100. 151 Второй подход предполагает весьма пессимистический диагноз. «Он рассматривает данный кризис как предсмертную агонию западного общества и культуры… Западные общества и культура уже пережили точку своего наивысшего расцвета и сейчас находятся на последней стадии своего упадка… Не существует средства, которое могло бы отвратить предначертанное»1. Сорокин против и первого, и второго подходов к оценке природы кризиса и, соответственно, средств выхода из него. Во-первых, он не согласен по поводу социального пространства, охваченного кризисом. По его мнению, это не экономический или политический кризис. Данный «кризис затрагивает одновременно почти всю западную культуру и общество, все их главные институты. Это — кризис искусства и науки, философии и религии, права и морали, образа жизни и нравов. Это — кризис форм социальной, политической и экономической организации, включая формы брака и семьи»2. Во-вторых, сорокинское «почти!», относящееся к западной культуре и обществу, имеет принципиальное значение. Это кризис не всего западного социума. «Правда, — замечает Сорокин, — эти явления безусловно составляют основной массив всей культуры Запада, однако тем не менее они охватывают не все социально-культурные феномены, составляющие эту культуру как единое целое. Не интегрированные в чувственную форму компоненты могут продолжать свое существование и даже успешно функционировать. Так как они не являются частью тонущего чувственного корабля, то и нет необходимости в их полной гибели»3. В-третьих, суть кризиса формулируется совсем иначе: «кризис заключается в распаде основополагающих форм западной культуры и общества последних четырех столетий». Подчеркнем, сорокинская позиция предполагает кризис «основополагающих», но не всех форм западной культуры и общества. Из нее, в-четвертых, следует, что «полное разрушение нашей культуры и общества, провозглашенное пессимистами, невозможно также и по той причине, что общая сумма социальных и культурных феноменов западного общества и культуры никогда не были интегрированы в одну унифицированную систему. Очевидно, что никогда не было соединено, не может быть и разъединено»4. Наконец, в-пятых, Сорокин не связывает преодоление кризиса с «агонией» или «смертью» западной цивилизации вообще, а с переходом к иному социокультурному порядку. «Настоящий кризис, — пишет он, — представляет собой лишь разрушение чувственной формы западного общества и культуры, за которым последует новая интеграция, столь же достойная внимания, какой была чувственная форма в дни своей славы и расцвета. Точно также как замена, одного образа жизни у человека на другой вовсе не означает его смерти, так и замена одной фундаментальной формы культуры на другую не ведет к гибели того общества, и его культуры, которые подвергаются трансформации»5. 1 Сорокин П. А. Кризис нашего времени. С. 100. Сорокин П. А. Кризис нашего времени. С. 100—101. 3 Сорокин П. А. Кризис нашего времени. С. 108. 4 Сорокин П. А. Кризис нашего времени. С. 107. 5 Сорокин П. А. Кризис нашего времени. С. 106. 2 152 Сорокин также анализирует причины кризиса. Среди них — увеличение неравенств(!) среди людей, что представляет конкретную уязвимость для социальной системы. «Жажда чувственных ценностей, — пишет он, — не только не смогла ликвидировать, но еще более увеличила экономическое и другие проявления неравенства людей»1. Подчеркнем, по Сорокину, проблема не в социальном неравенстве как таковом, а в его увеличении, ведущим к дисфункциональностям. Если это увеличение проходит определенный порог, то такие выражения как «равенство возможностей», «свобода» и «права человека» превращаются лишь в «громко звучащую фразеологию»2; если неравенство достигает точки перенапряжения и происходят радикальные изменения высоты и профиля стратификации, то это уже уязвимость — грядут социально-политические катаклизмы и силы выравнивания снесут верхушку общества, которое станет более плоским в социальном отношении. Причиной кризиса является также утверждение особого типа свободы, обозначенной Сорокиным как «чувственная свобода», которая в условиях «ничем не ограничиваемом взаимодействии чувственных вожделений и желаний» серьезно дискредитировала сами идеалы свободы. «Свобода слова, печати, мысли являются величайшим благом, когда они неотделимы от нравственных и социальных обязательств. Однако когда они перерождаются в безответственную и разнузданную пропаганду, в сенсационность желтой прессы, бесконтрольный выпуск непристойных пьес и романов, или же превращаются в средства дискредитации и подрыва истинных ценностей, они становятся социальной и культурной отравой, значительно более опасной, нежили простое отрицание свободомыслия»3. К сожалению, эти практики «чувственной свободы» ныне пришли в Россию, принеся с собой уязвимости для ценностно-нормативной системы. Особо социолог указывает на то, что частью общего кризиса западной культуры стал «кризис договорного общества», возникший опять-таки под влиянием чувственной культуры: в условиях неодолимой жажды денег, богатства, выгоды, удовольствий и чувственного благоденствия «невыполнение оговоренных контрактом обязательств является неизбежным, а с развитием нравственного нигилизма оно непременно будет расти»4. Сказанное касается не только социально-экономических, но и политических отношений: «для кандидата стало почти обычным правилом давать огромное количество предвыборных обещаний и забывать о них после избрания безо всяких угрызений совести». Еще одну причину кризиса Сорокин видит в трагическом дуализме чувственной культуры: «Мы восхваляем любовь и культивируем ненависть. Мы объявляем человека священным и безжалостно его убиваем. Мы провозглашаем мир и ведем войну. Мы верим в сотрудничество и солидарность, но преумножаем конкуренцию, соперничество, антагонизм и кон1 Сорокин П. А. Кризис нашего времени. С. 237. Сорокин П. А. Кризис нашего времени. С. 237. 3 Сорокин П. А. Кризис нашего времени. С. 239. 4 Сорокин П. А. Кризис нашего времени. С. 240. 2 153 фликты. Мы стоим за порядок и замышляем революции. Мы гордимся правами человека, священной конституцией и мирными соглашениями; но мы же лишаем человека всех прав и разрываем все соглашения и пакты. И так продолжается бесконечно. Трагический дуализм нашей культуры очевиден, он углубляется день ото дня»1. Как видно, Сорокин показал многогранную природу кризиса, его огромные пространственные и временные масштабы. Его главная причина в дезинтеграции чувственной культуры, что представляет собой уязвимость для всего общества. Лейтмотив грядущих катастроф, с которыми столкнется все человечество, стал центральным в последующих работах П. А. Сорокина, посвященных изучению уязвимостей в виде кризиса: «Человек и общество в опасности» (1942), «Переустройство человечества» (1948), «Социальные философии эпохи кризиса» (1950), «СОС. Смысл нашего кризиса» (1951), «Власть и нравственность» (1959). К сожалению, до сих пор не все эти работы переведены на русский язык или переведены лишь их отдельные фрагменты. В 1964 г. появилась его книга «Главные тенденции нашего времени». В ней Сорокин выдвигает идеи о том, что для преодоления кризиса осуществится переход к многополярному миру, что было обосновано в виде следующих трех долговременных тенденциях: «во-первых, перемещение творческого лидерства человечества из Европы и Европейского Запада, где оно было сосредоточено в течение последних пяти столетий, в более обширный район Тихого океана и Атлантики, особенно в Америку, Азию и Африку; во-вторых, продолжающаяся дезинтеграция до сих пор преобладающего чувственного типа человека, культуры, общества и системы ценностей; в-третьих возникновение и постепенный рост первых компонентов нового — интегрального — социокультурного порядка, его системы ценностей и типа личности»2. Эти три тенденции взаимосвязаны между собой. Последние пять-шесть веков евро-американские народы осуществляли творческое лидерство человечества. «В течение этого короткого периода, — пишет Сорокин, — они блестяще выполняли свою творческую миссию, особенно в области науки, технологии, чувственных изящных искусств, политики и экономики. В настоящее время, однако, европейское монополистическое лидерство можно считать почти завершимся. Настоящая и будущая история человечества уже представлена на гораздо более обширной сцене азиатско-африкано-американо-европейского космополитического театра. И звездами следующих актов великой исторической драмы готовятся стать — помимо Европы, Америк и России — возрождающиеся великие культуры Индии, Китая, Японии, Индонезии и исламского мира»3. Воистину социологическое мышление и воображение Сорокина обладают огромной прогностической силой. По существу, сбылся почти в деталях его прогноз о возникновении многополярного мира с доминированием 1 Сорокин П. А. Кризис нашего времени. С. 271. Сорокин П. А. Главные тенденции нашего времени. М. : Наука, 1997. С. 11. 3 Сорокин П. А. Главные тенденции нашего времени. С. 11. 2 154 конкретных государств. Подчеркнем, эти мысли были высказаны в годы существования биполярного мира, Карибского кризиса, «холодной войны», накалившей до предела взаимоотношения двух систем. Не удивительно, социологические воззрения Сорокина, по большому счету, тогда казались утопиями и не были востребованы ни в Советском Союзе, ни в США, — каждая сторона претендовала на монополизм и универсализм своих ценностей. Но пожалуй, главное — исследования социолога уязвимостей оказались не востребованными в течение довольно длительного времени. Уязвимости межцивилизационного взаимодействия. Э. А. Тирикьян в основу своего изучения современных уязвимостей взял за основу подход своего учителя, что нашло отражение в работе «Осовременивание Сорокина»1, но распространил его на характер взаимодействия цивилизаций. Предметом его исследования стали уязвимости межцивилизационного взаимодействия как новые неравенства между Севером и Югом, которые угрожают потенциальными катастрофами. В продолжении своего выступления Э. А. Тирикьян отметил, что в глобальную эру взаимодействие цивилизаций обретает все большую сложность, на что еще накладываются проблемы их отношений с природной средой. Соответственно, будущее той или иной цивилизации зависит не только от результатов их соперничества друг с другом — прослеживается рельефно выраженная тенденция стремления к доминированию цивилизаций Севера над Югом, что конкретно проявляется в сохранении «старых» и образовании новых неравенств и зависимостей, но и от формирования «дружественных, диалоговых» отношений с природой. Результатом этого цивилизационного соперничества в контексте их диалога с природой, считает социолог, возможны три сценария будущего нынешних уязвимостей. Первый — под влиянием глобализации увеличивается взаимозависимость в современном мире, что может привести к образованию единой цивилизации, ценностное содержание которой будет более или менее адекватно реалиям второго, рефлексивного модерна. Второй — образование ряда цивилизаций, однако выходящих за пределы границ своей исторической среды в силу того, что формируются новые ценности под влиянием нынешних потоков людей, капиталов, технологий. Третий — глобальная катастрофа, частично природная, частично рукотворная, которая может свести глобальную эру к «маломасштабным обществам», утрачивающих цивилизационные качества. Свои взгляды в более полном объеме ученый представил в работе «Цивилизация в глобальную эпоху: одна, много… или ни одной»2. В России также разрабатывается цивилизационный подход к будущему человечества, который, подчеркнем, отличает характерный оптимизм3. 1 Tiryakian E. A. Updating Sorokin. Introduction to the Transaction Edition // E. A. Tiryakian (ed.). Sociological Theory, Values, and Sociocultural Change. Essays in Honer of Pitirim A. Sorokin / New Brunswick ; London : Transaction Publishers, 2013. 2 Tiryakian E. A. Civilization in the Global Era: One, Many... or None? // Social Theory and Regional Studies in the Global Age / Arjomand S. (ed.). N. Y. ; Pangaea II : Global Local Studies, State University of New York Press, 2014. 3 См., напр.: Осипов Г. В., Кузык Б. Н., Яковец Ю. В. Перспективы социокультурной динамики и партнерства цивилизаций. М. : Институт экономических стратегий, 2007. 155 9.3. Óÿçâèìîñòè â âèäå «íîðìàëüíûõ àâàðèé» Российские ученые внесли определенный вклад в осмысление проблем уязвимости становящегося сложного социума. Академик Н. Н. Моисеев в символически названной работе «Расставание с простотой» прямо призвал по-новому теоретизировать взаимоотношения социума и природы1. При этом им вообще был поставлен вопрос «быть или не быть… человечеству?»2. И чтобы человечеству быть, необходимы и новое мышление, и новое теоретизирование относительно возникших реалий сложности и ее уязвимостей. Академик В. С. Степин обосновал, что ныне утверждаются саморегулирующиеся системы, качества которых не сводится к свойствам их частей3. В таких системах простая причинность, основанная на традиционно понимаемом детерминизме, просто не работает. Здесь действует сложная причинность, в частности, проявляющаяся в том, что части систем могут выходить из-под структурных ограничений, они обретают принципиально новое функциональное свойство — способность к самодерминации и саморефлексивности. Это принципиально важный вывод относительно принципов функционирования становящегося сложного социума, а также природы новых социальных уязвимостей. Его квинтэссенция в том, что сложные системы за счет саморегуляции и сложной причинности производят, ненамеренные, побочные эффекты, зачастую виде тех или иных незапланированных дисфункциональностей. Если раньше природа тех или иных противоречий усматривалась в непосредственной деятельности человека, которая, в случае ее прекращения или изменения, вела в принципе к «разрешению» (К. Маркс) или «урегулированию» (Р. Дарендорф) социальных противоречий, то теперь природа новых уязвимостей видится в том, что сложные системы за счет своего становления, саморефлексии в определенной степени выходят из под контроля своего создателя. Если прежде уязвимость соотносилась с функциональной недостаточностью локального социума и была ограничена временными рамками, то новые социальные уязвимости являются уязвимостями как бы второго порядка: они опосредованы, зачастую отдалены во времени и пространстве результатом деятельности ряда поколений людей, живущих/живших в разных странах и континентах. В контексте «стрелы времени» (И. Р. Пригожин) данные уязвимости пришли в нашу жизнь быстро, неожиданно и неспрогнозированно. Их сложно наблюдать и интерпретировать, ибо для этого требуется иной — неодетерминистский — инструментарий. Простые, прагматические подходы, основанные на позитивистском мышлении, для нейтрализации их вызовов просто не работают. Некоторые политики пытаются не замечать уязвимости, перекладывая бремя решения проблем на плечи грядущих поколений. Но это не обычные, а сложные, становящиеся проблемы — их 1 См.: Моисеев Н. Н. Расставание с простотой. М. : Аграф, 1998. См.: Моисеев Н. Н. Быть или не быть… человечеству? М., 1999. 3 См.: Степин В. С. О философских основаниях синергетики. Синергетика: Будущее мира и России. М. : ЛКИ, 2008. 2 156 игнорирование сегодня ведет к необратимым изменениям экзистенциальных условий бытия человека, среды его жизни. Вместе с тем, отрадно то, что проблемы новых социальных уязвимостей все более перемещаются в центр внимания ведущих ученых всего мира. Американский социолог Ч. Перроу метафорически назвал новые социальные уязвимости «нормальными авариями», под которыми им понимаются несчастные случаи и катастрофы, вызванные не грубыми просчетами человека, а обусловлены его естественным взаимодействием со сложными техническими и технологическими системами, переодически дающими «нормальные» сбои: «серьезные инциденты неизбежны даже при наилучшем менеджменте и полном внимании к безопасности»1. Суть их сложности еще и в том, что они могут произойти в виде «вдруг-событий» (Ж. Деррида), а могут и вовсе не произойти. Можно «зря» потратить огромные людские и материальные ресурсы на предотвращение или хотя бы минимизацию новых уязвимостей, в то время как отнюдь не решены традиционные — локальные — уязвимости в виде весьма актуальных проблем увеличивающегося социального неравенства, бедности, обороноспособности, девиации и преступности и т.д. В новой книге «Следующая катастрофа: наши уязвимости в контексте природных, промышленных и террористических бедствий» Ч. Перроу показывает, что социальная уязвимость продолжает становиться и усложняться, в частности, утверждая, что «концентрации опасных материалов, населения и экономической мощи в нашей критической инфраструктуре делает нас более уязвимыми для природных, промышленных/технологических бедствий и террористических атак»2. При этом им выделяются три основных источника уязвимостей: концентрации энергии (взрывных и токсичных веществ), концентрации населения в зонах риска и концентрации экономической и политической власти3. Особое беспокойство ученого вызывает рост населения в экологически и технологически опасных зонах, число которых увеличивается. В них одновременно осуществляется промышленная добыча природных ископаемых и интенсифицируется развитие земледелия, рыбных хозяйств, создаются культурные объекты. При этом значительная часть населения живет в домах, не соответствующих необходимым стандартам для опасных территорий, не имеет возможности самостоятельно эвакуироваться в случае бедствия и часто не обладает информацией о потенциальных рисках. Подчеркнем, социолог ведет речь о потенциально возможной «системной катастрофе», а не об авариях, вызванных индивидуальной человеческой ошибкой: «Теория нормальной аварии исходит из того, — утверждает Перроу, — что, если бы мы имели системы с катастрофическим потенциалом, которые могли бы дать сбой в силу их сложности и плотной связ1 См.: Perrow Ch. Normal Accidents: Living with High Risk Technologies. New Brunswick, N. J. : Rutgers University Press, 1999. 2 Perrow Ch. The Next Catastrophe: Reducing our Vulnerabilities to Natural, Industrial, and Terrorist Disasters. Princeton, N. J. : Princeton University Press, 2011. P. vii. 3 Perrow Ch. The Next Catastrophe… P. 6—7. 157 ности друг с другом, при том, что каждый индивид выполнял свои роли настолько безопасно, насколько это вообще доступно человеку, то от таких систем следовало бы отказаться. Катастрофы стали бы реже, если не неизбежны, нам не следует рисковать»1. С одной стороны, нормальные аварии потенциально представляются собой побочную дисфункциональность сложных систем. Но с другой — они являются продуктом опосредованной, рискогенной деятельности людей, которую в принципе можно было бы избежать, а также результатом доминирования стереотипов и традиционных взглядов на новые проблемы социально-экономического становления. Так, ошибочно считается, что концентрации «реалий, делающих нас наиболее уязвимыми» являются «неизбежными или их вовсе не замечают, сосредоточивая внимание на самих бедствиях, минимизации ущерба или предотвращений катастроф… Более того, мы имеем “паническую” модель поведения, которая ошибочно лимитирует информацию, что в свою очередь порождает скептицизм со стороны общественности»2. Нельзя сказать, что «старые» и новые уязвимости вовсе не связаны друг с другом. Напротив, некоторые новые уязвимости, считает Перроу, своими корнями уходят в традиционное социальное неравенство, усиливающееся «в силу изменений в распределении доходов»3. По нашему мнению, эффект «нормальных аварий» следует распространить не только на научно-технологическую, но и на экономическую и политическую сферы, а также на инновационные процессы медикализации, градостроительства, на новые информационные технологии, туризм, моду, диеты, имея в виду возможные отложенные опасности для человеческого капитала. При этом к «нормальным авариям» необходимо относиться не как неизбежной данности опасностей, а осуществлять планомерный мониторинг усложняющихся институциональных систем на предмет выявления прежде всего их дегуманизирующего влияния на человека с целью нейтрализации или, по крайней мере, минимизации негативных последствий для человеческого капитала. Минимизацию проблем уязвимостей ученый видит в разработке новых подходов к управлению сложными становящимися системами. Среди мер — рассредоточение концентраций энергии, населения в зонах риска, а также экономической и политической власти; координация и коопереция служб, занимающихся проблемами безопасности. Воплощение в жизнь идей управляемой открытости с целью предотвращения террористических угроз, имея в виду «закрытие всех дыр в нашем открытом обществе»4. Весьма важным Перроу считает меры по предотвращению банальных «исполнительских аварий», причина которых видится в том, что «люди не всегда делают то, что они, предполагается, должны делать… в сознании высших исполнителей присутствуют дру1 Perrow Ch. The Next Catastrophe… P. xxii. Perrow Ch. The Next Catastrophe… P. 4—5. 3 Perrow Ch. The Next Catastrophe… P. 31. 4 Perrow Ch. The Next Catastrophe… P. 127. 2 158 гие интересы, и их интересам могла бы угрожать эффективная культура безопасности»1. Однако в принципе устранить нормальные аварии и уязвимости, являющиеся атрибутами сложного социума, невозможно, но их можно и нужно минимизировать: «Мы не в безопасности. И никогда мы не можем быть полностью в безопасности, ибо природа, организации и террористы предвещают, что у нас будут бедствия. Давайте минимизируем их последствия посредством минимизации размера наших уязвимых целей»2. Прямо скажем, не очень «радужное», еще одно обоснование «конца определенности»3. Но очевидно, нет простых решений сложных проблем, как в принципе нет «законов», гарантирующих всеобщее процветание человечества. 9.4. Óÿçâèìîñòè â âèäå «ïîáî÷íîãî óùåðáà» З. Бауман в новой книге, озаглавленной «Побочный ущерб», утверждает, что если не так давно «побочные потери» относились лишь к военной сфере, то ныне в условиях «текучей современности», из-за ее структурнофункциональной сложности, они пришли в повседневную социальную жизнь. Социолог такой «побочный ущерб», в частности, усматривает в «экзистенциальной небезопасности, сопутствующей жизни в мире “текучего модерна”»4. Данный тип небезопасности возникает и особенно ощущается в современном большом городе, предполагающим амбивалентный симбиоз миксофилии (стремление к увеличивающемуся многообразию жизнедеятельности) и миксофобии (страх перед увеличивающимся многообразием стилей жизни и опасностей). В свою очередь, миксофобия породила «зазаборные сообщества» (gated communities) — «компактные частные коконы», «строго селективный вход» в которые обеспечивает вооруженная охрана и скрытые средства теленаблюдения: «люди тратят все свои деньги, чтобы освободить себя от нежелательной компании, чтобы быть одинокими. За стенами и воротами живут нелюдимы: люди, только переносящие “сообщество”, которое они предпочитают в данный момент… Больше всего на свете они боятся страха небезопасности. Они надеются, что стены защитят их от этого страха»5. Со временем потребность в безопасности превращается в «патологическую зависимость»: «начав однажды возводить и укреплять границы, невозможно остановиться»6. С другой стороны, «побочный ущерб» развития секретности, выражающейся в инновационных, постоянно обновляемых технических средствах сокрытия/раскрытия секретов, проявляется в разрушении приватности и интимности. «Современный кризис приватности, — заявляет З. Бау1 Perrow Ch. The Next Catastrophe… P. 292, 293. Perrow Ch. The Next Catastrophe… P. 325. 3 Prigogine I. The End of Certainty. N. Y. : Free Press, 1997. 4 Bauman Z. Collateral Damage. Social Inequalities in a Global Age. Cambridge: Polity Press, 2011. P. 62. 5 Bauman Z. Collateral Damage… Р. 65, 66. 6 Bauman Z. Collateral Damage… Р. 68. 2 159 ман, — сложно связан с ослаблением и закатом буквально всех межчеловеческих уз»1. Возникает «побочный ущерб» и во вновь образуемых сетевых сообществах. Как это ни парадоксально, резкое увеличение коммуникаций людей за счет разного рода сложных сетевых взаимодействий реально ведет к дисфункциональности собственно человеческих взаимодействий, которые прежде отличались стабильностью и жесткостью связей в виде крепкой дружбы и «любви до конца дней». По этому поводу Бауман замечает: «Интернет “сообщества” не предназначены для долгоживучести… К ним легко присоединиться, но, аналогично, их легко покинуть и бросить в любой момент, когда внимание, симпатии или антипатии, настроение или мода повернулись в другое направление»2. В итоге социолог приходит к следующим выводам. «Побочный ущерб» далеко небезобиден. Он затрагивает базовые социально-политические условия жизни современного человека: в «текучем модерне» возникает новая социальная уязвимость в виде бегства человека от своей экзистенциальной — собственно социальной — природы; «человеческая неопределенность и уязвимость являются основами всей политической власти»3 (они становятся «универсальной стратегией» любой и каждой политической борьбы за власть; «уязвимость и неопределенность являются также двумя качествами человеческих условий, из которых возникает “официальный страх” — страх человеческой власти, власти созданной человеком и удерживаемой человеком»4 (в отличие от «космического страха», который, как считает М. М. Бахтин, используется во всех религиозных системах). К этому добавляется появление «тотальной социальной эксклюзии»: «андеркласс представляет не отсутствие сообщества — он есть просто невозможность сообщества. В конечном счете, это также означает невозможность человечности»5. Данный вызовы уязвимости заставили З. Баумана поставить вопрос: «Социология: откуда и куда держишь путь?». С момента своего рождения, считает ученый, социология фокусировалась на романтизме «сделать общество лучше». Однако развитие общество пошло по более сложным путям. За последние пятьдесят лет, стремясь обслуживать прагматические цели менеджеров, социология «утвердила себя как наука/технология несвободы». Но в таком качестве она «оказалась без работы». Ныне перед ней открывается «шанс превращения в науку/технологию свободы: науку путей и средств, с помощью которых индивидуалы-по-декрету и де-юре времен текучего модерна смогли бы подняться до уровня идивидуалов-по-выбору и де-факто… будущее социологии, по крайней мере, ближайшее будущее, лежит в усилии по перевоплоплощению и переформированию себя в качестве культурной политики, стоящей на службе человеческой свободы»6. 1 2 3 4 5 6 160 Bauman Z. Collateral Damage… Р. 90. Bauman Z. Collateral Damage… Р. 92. Bauman Z. Collateral Damage… Р. 52. Bauman Z. Collateral Damage… Р. 108. Bauman Z. Collateral Damage… Р. 152. Bauman Z. Collateral Damage… Р. 169—170. В возрождении диалога с обществом, социологи, считает ученый, должны взять на себя исполнение двух органично связанных ролей: «дефамилиризировать известное и сделать известным неизвестное»1. З. Бауман весьма реалистичен относительно рецептов «лечения» уязвимостей, отмечая, что читатели в его труде, «наверняка, нашли гораздо больше вопросов, чем ответов». Полагаем, в этих словах не дань скромности, а суть новаторского подхода к уязвимостям сложного становящегося социума: время простых, линейных решений сложных проблем кануло в лету навсегда. Словом, разработку конкретных средств «лечения» уязвимостей социолог оставляет своим последователям. 9.5. Íîâûå óÿçâèìîñòè ñîâðåìåííîãî ýòàïà ðàçâèòèÿ ðîññèéñêîãî îáùåñòâà: êåéñ-ñòàäè Ныне Россия перешла определенный порог динамической сложности в развитии своего социума, который стал качественно иным — сложным. За этим стоит не только появление новых привлекательных форм жизнедеятельности, но и зарождение невиданных ранее уязвимостей. Возникли уязвимости для самодостаточности общества. Как известно, Т. Парсонс под самодостаточностью понимал свойство сложной социальной системы (общества), проявляющееся не только в способности контролировать внутренние процессы, но и свои взаимоотношения с другими системами2. В общественном, да и в научном сознании утвердилась мысль, что при всех возможных катаклизмах — революциях, радикальных социальных экспериментах, модернизациях и т.д. — подвергнутся влиянию прежде всего «старые, отживающие» социальные формы. Возможно, уйдут в историю конкретные группы и даже классы, связанные с ними институциональные структуры, но жизнеспособность самого общества не ставилась под вопрос. Получила признание и мысль о том, что рациональная человеческая деятельность по улучшению материальной жизни людей может иметь ненамеренные иррациональные последствия. Но при этом исходили из презумпции, что данные проявления касались разрушения конкретной части социальной общности, но никак не о социальной уязвимости всего общества. Сегодня необходимо признать, что самодостаточность российского общества подвержена реальной уязвимости: с одной стороны, есть угроза того, что процессы хаотизации, разрывы в преемственности ценностей и норм, социо-культурные травмы, в частности, связанные с переосмыслением референтов (исторических событий, роли в них политических деятелей, государственной символики, традиций и т.д.), могут привести к столь необратимым последствиям, что общество просто утратит свою функциональную способность контролировать внутренние процессы. С другой стороны, уже очевидно, что взаимоотношения социальной и природной систем нарушено, что также делает самодостаточность нашей социо-природной системы уязвимой. Тур1 2 Bauman Z. Collateral Damage… Р. 171. См.: Парсонс Т. О социальных системах : пер. с англ. М. : Академический проект, 2002. 161 булентность климата стала фактом, который привлекает к себе все большее внимание авторитетных зарубежных и российских ученых-социологов1. Эти и другие уязвимости связаны с рискогенной деятельностью человека. В этой связи, на наш взгляд, необходимо определиться с разработкой адекватных теоретико-методологических подходов к анализу возникших уязвимостей, предполагающих принципиально новую модель мышления — общество стало нуждаться в активном поддержании своей самодостаточности со стороны его членов. Из этого следуют, как минимум, три вывода относительно возникших уязвимостей самодостаточности: 1) необходимо отказаться от какого-либо радикализма в отношении базовых институциональных структур общества, что затрагивает его экзистенциональное функционирование; 2) традиционную модернизацию, нацеленную на переход к качественно новому уровню развития производительных сил и технологий, заменить альтернативным типом модернизации — гуманистически ориентированной модернизацией2; 3) нужна новая экологическая политика, исходящая из того, что природа перестает быть просто средой жизни россиян, превращаясь в органическую часть социума. По существу, сегодня мы имеем дело не с «чистой» природой, как внешней средой общества, а с природо-социальными реалиями. Возникли уязвимости неуправляемой открытости российского общества. Как известно, развернутую концепцию открытого общества создал К. Поппер, показавший, что историческое развитие человеческой цивилизации идет по пути перехода от закрытого общества, жестко регламентировавшего все стороны жизни людей, к обществу открытому, создающему условия для развития индивидуальных свобод человека3. Данный идеал как «общечеловеческая» ценность пришел и в наше страну — был востребован руководством М. Горбачева при разработке политики «нового мышления», которая непосредственно способствовала ликвидации «железного занавеса», падению Берлинской стены4. С тех пор Россия превратилась в действительно открытое общество. Однако этот процесс уже вызывает не только восторг по поводу реально появившихся свобод, но и социальные страхи и тревоги, связанные с уязвимостями в виде дестабилизации наших институциональных систем, а также опасений внешнего характера, проблем безопасности для россиян5. Благодаря открытости возникла невиданная ранее конкуренция систем институционально организованных идеалов. Известный американский 1 См.: Giddens A.The Politics of Climate Change. Cambridge : Polity Press, 2009; Urry J. Climate Change and Society. Cambridge : Polity Press, 2011; Яницкий О. Н. Экологическое мышление эпохи «великого передела». М. : РОССПЭН, 2008; Yanitsky O.. Russian Environmentalism. The Yanitsky Reader. Moscow : Taus, 2010. 2 См.: Кравченко С. А. Становление сложного социума: к обоснованию гуманистической теории сложности : монография. М. : МГИМО-Университет, 2012. 3 См.: Поппер К. Открытое общество и его враги : пер. с англ. В 2 т. М. : Феникс, 1992. 4 См.: Падение Берлинской стены: до и после. Россияне о внешнеполитических процессах прошлого и настоящего / под ред. М. К. Горшкова, Р. Крумма, В. В. Петухова. М. : Весь Мир, 2010. 5 См.: Россия на новом переломе: страхи и тревоги / под ред. М. К. Горшкова, Р. Крумма, В. В. Петухова. М. : Альфа-М, 2009. 162 социолог Дж. Ритцер ведет речь о «соборах потребления» в виде гипермаркетов1. Мы полагаем, что ныне также формируются виртуальные соборы симулякров в виде продукции онлайн соцсетей, которая по своему идейному содержанию в целом представляет собой уязвимость для российской культуры, гуманистической в своей основе. Мы обозначили лишь некоторые уязвимости, появление которых обусловлено становлением сложного общества. Фактически их на порядок больше, и все время появляются новые. Чтобы адаптироваться к ним, минимизировать их явные и латентные последствия, необходима соответствующая генеральная стратегия нового этапа развития России. На наш взгляд, ее стержнем должно стать содружество политической элиты и ученых. В самой же научной среде востребован новый синтез естественных, социальных и гуманитарных наук. Только интегральный теоретико-методологический инструментарий, основанный на полипарадигмальности современного знания, может способствовать решению проблем сложного социума и дать позитивный ответ на вопрос: «Быть или не быть… человечеству?» Естественно, политические руководство страны вынуждено учитывать уязвимости, вызванные нынешней социальной и культурной динамикой цивилизаций. Ñåìèíàð: «Óÿçâèìîñòè â Ðîññèè è ìèðå» 1. Сложная природа уязвимостей. 2. Уязвимости в виде «нормальных аварий»: новые вызовы для мира и страны. 3. Уязвимости как «побочный ущерб» человеческой деятельности. 4. Инновации: их благо и уязвимости. Задания для кейс-стади «Новые уязвимости современного этапа развития российского общества» 1. Подготовьте сообщение на тему: «Уязвимости неуправляемой открытости российского общества» (Используйте книгу: Кара-Мурза С. Г. Вызовы и угрозы России. М. : Научный эксперт, 2015). 2. Используя метод контент-анализа российской прессы, создайте карту основных уязвимостей нашего общества. Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Что в общем смысле понимается под «уязвимостью»? Отличие уязвимостей от опасностей и рисков. 2. Каковы, по П. Сорокину, уязвимости человеческой цивилизации? 3. В чем Э. А. Тирикьян видит уязвимости современного межцивилизационного взаимодействия? 4. Что представляют собой уязвимости в виде «нормальных аварий»? 5. Каковы, по З. Бауману, уязвимости в виде «побочного ущерба»? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. 1 См.: Ritzer G. Enchanting a Disenchanted World: Continuity and Change in the Cathedrals of Consumption. Los Angeles ; London : Sage, 2010. 163 В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. В чем смысл уязвимости? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Совокупность ряда опасностей для С Нарастание структурной дисфункциообщества нальности сложной системы В Синоним понятия «аномия» D Ненамеренная катастрофа, обусловленная человеческой деятельностью 2. Какой фактор, по П. Сорокину, представлял реальную уязвимость для существующей западной культуры? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Утопическая ментальность С Социалистическая революция В Противоборство США и СССР D Нарциссизм идеалов западной культуры 3. Какой кризис, по П. Сорокину, формирует главную уязвимость для человеческой цивилизации? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Экономический кризис С Кризис финансовый В Кризис во взаимоотношениях США D Кризис основополагающих форм и СССР западной культуры 4. Каковы, по Э. А. Тирикьяну, главные факторы уязвимостей межцивилизационного взаимодействия? а) б) 5. Кто явился автором теории уязвимости в виде «нормальной аварии»? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Дж. Урри С У. Бек В Ч. Перроу D Н. Луман 6. В чем суть уязвимости в виде «нормальной аварии»? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Несчастные случаи и катастрофы, С Сложные технические вызванные человеческим фактором и технологические системы сами, переодически дают сбои D Природные катастрофы, становящиеся В Аварии в конкретных сферах жизнедеятельности человека, ставшие нормой нормой 7. «Старые» и новые уязвимости, считает Ч. Перроу, имеют общие корни. Назовите их. А Социальное неравенство С Научно-технический прогресс В Эксплуатация природы человеком D Противоборство цивилизаций 8. Кто явился автором теории уязвимости в виде «побочного ущерба»? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А З. Бауман С У. Бек В . Ч. Перроу D Н. Луман 9. Какой главный фактор, по З. Бауману, формирует уязвимость в виде «побочного ущерба»? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Климатическая турбулентность С Экзистенциальная небезопасность В Эксплуатация природы человеком D Глобальные неравенства 10. Назовите основные уязвимости современного этапа развития российского общества: 164 а) Уязвимости для самодостаточности общества; б) уязвимости неуправляемой открытости. Ключи к тесту: 1. Нарастание структурной дисфункциональности сложной системы. 2. Утопическая ментальность. 3. Кризис основополагающих форм западной культуры. 4. а) Стремления к доминированию цивилизаций Севера над Югом; б) проблемы взаимодействий всех цивилизаций с природной средой. 5. Ч. Перроу. 6. Сложные технические и технологические системы сами, переодически дают сбои. 7. Социальное неравенство. 8. З. Бауман. 9. Экзистенциальная небезопасность. 10. а) Уязвимости для самодостаточности общества; б) уязвимости неуправляемой открытости. Ëèòåðàòóðà 1. Кравченко, С. А. Становление сложного социума: к обоснованию гуманистической теории сложности : монография / С. А. Кравченко. — М. : МГИМО-Университет, 2012. 2. Моисеев, Н. Н. Быть или не быть… человечеству? / Н. Н. Моисеев. — М., 1999. 3. Моисеев, Н. Н. Расставание с простотой / Н. Н. Моисеев. — М. : Аграф, 1998. 4. Осипов, Г. В. Перспективы социокультурной динамики и партнерства цивилизаций / Г. В. Осипов, Б. Н. Кузык, Ю. В. Яковец. — М. : Институт экономических стратегий, 2007. 5. Падение Берлинской стены: до и после. Россияне о внешнеполитических процессах прошлого и настоящего / под ред. М. К. Горшкова, Р. Крумма, В. В. Петухова. — М. : Весь Мир, 2010. 6. Парсонс, Т. О социальных системах / Т. Парсонс. — М. : Академический проект, 2002. 7. Поппер, К. Открытое общество и его враги. В 2 т. / К. Поппер. — М. : Феникс, 1992. 8. Россия на новом переломе: страхи и тревоги / под ред. М. К. Горшкова, Р. Крумма, В. В. Петухова. — М. : Альфа-М, 2009. 9. Сорокин, П. Главные тенденции нашего времени / П. Сорокин. — М. : Институт социологии РАН 1993. 10. Сорокин, П. Кризис нашего времени. Социальный и культурный обзор / П. Сорокин. — М. : ИСПИ РАН, 2009. 11. Сорокин, П. Главные тенденции нашего времени / П. Сорокин. — М.: Институт социологии РАН 1993. 12. Сорокин, П. Катастрофы и общество / П. Сорокин. — М., 2000. 13. Сорокин, П. Человек и общество в условиях бедствия (фрагменты книги) // Вопросы социологии. 1993. № 3. 14. Степин, В. С. О философских основаниях синергетики. Синергетика: Будущее мира и России / В. С. Степин. — М. : ЛКИ, 2008. 15. Яницкий, О. Н. Экологическое мышление эпохи «великого передела» / О. Н. Яницкий. — М. : РОССПЭН, 2008. 16. Bauman, Z. Collateral Damage. Social Inequalities in a Global Age / Z. Bauman. — Cambridge : Polity Press, 2011. 17. Giddens, A. The Politics of Climate Change. — Cambridge : Polity Press, 2009. 165 18. Perrow, Ch. Normal Accidents: Living with High Risk Technologies / Ch. Perrow. — New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 1999. 19. Perrow, Ch. The Next Catastrophe: Reducing our Vulnerabilities to Natural, Industrial, and Terrorist Disasters / Ch. Perrow. — Princeton University Press, 2011. 20. Prigogine, I. The End of Certainty / I. Prigogine. — New York : Free Press, 1997. 21. Ritzer, G. Enchanting a Disenchanted World: Continuity and Change in the Cathedrals of Consumption / G. Ritzer. — Los Angeles ; London : Sage, 2010. 22. Tiryakian, E. A. Civilization in the Global Era: One, Many... or None? // Social Theory and Regional Studies in the Global Age / Arjomand, S. (ed.). — New York ; Pangaea II : Global Local Studies, State University of New York Press, 2014. 23. Tiryakian, E. A. Updating Sorokin. Introduction to the Transaction Edition // Sociological Theory, Values, and Sociocultural Change. Essays in Honer of Pitirim A. Sorokin / E. A. Tiryakian (ed). — New Brunswick ; London : Transaction Publishers, 2013. 24. Urry, J. Climate Change and Society / J. Urry. — Cambridge : Polity Press, 2011. 25. Yanitsky, O. N. Russian Environmentalism / O. N. Yanitsky. The Yanitsky Reader. — Moscow : Taus, 2010. Ãëàâà 10. ÐÀÖÈÎÍÀËÈÇÀÖÈß ÎÁÙÅÑÒÂÀ: ÅÅ ÐÈÑÊÈ È ÓßÇÂÈÌÎÑÒÈ Для социологов интерес представляют рискогенные последствия, вызванные рационализацией общества в контексте усложнения социокультурной динамики. Они изучают и то, как рациональность интерпретируется людьми в различных культурах, что сказывается на характере рисквосприятия. И, конечно, в сфере изучения ученых находятся проблемы взаимообусловленности рациональностей и уязвимостей. 10.1. Ñâÿçü ðàöèîíàëüíîñòè ñ ðèñêàìè è óÿçâèìîñòÿìè Для М. Вебера, среди выделяемых им четырех типов рациональности — практической, теоретической, субстанциальной (субстантивной), т.е. ценностной, и формальной, — наиболее значима формальная рациональность, предполагающая четкое представление целей и выбор наиболее оптимальных средств их достижения. Именно она соответствует духу современного капитализма — «мышления, для которого характерно систематическое и рациональное стремление к законной прибыли в рамках своей профессии»1. Данный тип рациональности предполагает универсальное использование правил, законов, технических средств регулирования общественной жизни. Социолог полагал, что формальная рациональность будет доминирующим типом рациональности во всех современных человеческих обществах. Вместе с тем, данный тип рациональности несет в себе риски дезадаптации: в открытом обществе социальная жизнь столь быстро меняется, что людям в конкретных ситуациях приходится делать выбор, следовать ли строго правилам и инструкциям, что может уменьшить «прибыль в рамках своей профессии», или же определенным образом рефлексировать относительно ускоряющейся динамики жизни. Формальная рациональность, будучи возведенной в абсолют, порождает риски, связанные с дегуманизацией человеческих отношений. Например, контроль в формальной рациональности предполагает замену человека нечеловеческими технологиями — правилами, распоряжениями, процедурами, а также машинами. Высшая степень контроля проявляется в том, что люди практически не задействованы в осуществлении контролирующих функций. Свежий тому пример — переход России к ЕГЭ, основанным на тестах, результаты 1 Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // М. Вебер. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 85. 167 которых проверяются компьютерами. Кроме того, по Р. Мертону, формальная рациональность латентно ведет к «обучению неспособности» — стремление к безусловному соблюдению правил и инструкций содержит риск утраты самостоятельного, творческого мышления1. Формальная рациональность объективно способствует созданию сложных социальных и техно-природных систем, которые, как было показано в предыдущей главе, подвержены уязвимостям «нормальных аварий». На уровне обыденного риск-восприятия действует мифологема, будто рациональность сама по себе является универсальным средством против неопределенности, однако побочными эффектами современной, более рациональной и совершенной модернизации, как раз являются случайности, проявляющиеся в сбоях, порой, даже в новейших технологиях (У. Бек, Ч. Перроу). М. Вебер полагал, что формальная рациональность, обладая несомненными преимуществами перед другими типами рациональности, тем не менее, имеет латентные, скрытые опасности в виде «иррациональных элементов» и при определенных обстоятельствах может трансформироваться в иррациональную рациональность. Действительно, формальная рациональность содержит риски замены человека нечеловеческой по сути социальной технологией (бюрократические правила, юридические лица вместо живых конкретных людей и т.д.); минимизации фактора человеческого разума, что угрожает возникновению потенциальной возможности дегуманизации человеческих отношений; воспроизводит в той или иной степени ненамеренные иррациональные последствия. Сегодня появляются все новые формы иррациональной рациональности со свойственными ей рисками дегуманизации человеческих отношений. Например, общение политиков с избирателями утрачивает личный контакт и все чаще осуществляется через телевизионную рекламу. Некоторые формы иррациональной рациональности, как правило, неосознанно задействуются в функционирование сложных систем, привнося в них дополнительные уязвимости. Так, неолиберальная политика, основанная на принципах формальной рациональности, прагматизма и меркантилизма, ориентирует промышленное производство на прибыль, что предполагает бесконечный рост за счет развития массового потребительского поведения и спроса. В итоге не только создаются индустриально сложные системы, но осуществляется вторжение в водную и воздушные системы, хрупкость и уязвимость которых начинает все более осознаваться. М. Вебер выделяет три идеальных типа легитимного господства, под которым понимается добровольное принятие власти, одобрение, ее «внутреннее оправдание»2. Они различаются по степени их рациональности. При этом каждому типу господства свойственны свои специфические риски и каждый производит специфические уязвимости. 1. Легальное господство, опирающееся на осознанные убеждения в целесообразность, разумность существующей политической власти, правомочность органов, призванных властвовать, на общие для всех обязательные правовые нормы, регулирующие отношения господства и подчинения. Это 1 См.: Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М.: АСТ, 2006. Вебер М. Политика как призвание и профессия // Вебер М. Избранные произведения : пер. с нем. М. : Прогресс, 1990. С. 646. 2 168 «господство в силу «легальности», в силу веры в обязательность легального установления (Satzung) и деловой «компетентности», обоснованной рационально созданными правилами, то есть ориентации на подчинение при выполнении установленных правил, — господство в том виде, в каком его осуществляют современный «государственный служащий» и все те носители власти, которые похожи на него в этом отношении»1. Техническим механизмом, позволяющим осуществлять управление, основанное на легальном господстве, Вебер считал бюрократию современного капитализма, полагая, что все другие управленческие альтернативы неизбежно предполагают риски некомпетентность и иррациональность. Разумеется, социолог описывал идеальный тип рационального управления, а не существующую реальность, что предполагает исключение аффективных личных пристрастий чиновника, его лояльность/нелояльность и т.д. Сам Вебер прекрасно осознавал, что в поведении чиновников есть много непоследовательного и бездумного, что они далеко не всегда отчетливо формулируют и проводят в жизнь свои принципы с твердой последовательностью. Говоря современным языком, бюрократии свойственны риски человеческого фактора. В западных странах в процессе организационно-рациональной эволюции сложились структуры, которые требуют рационального управленческого труда: дифференциация функций, исключение личных симпатий и антипатий из исполнения служебных обязанностей, строгая исполнительская дисциплина. Но главное — при легальном господстве правит закон, и люди подчиняются ему, а не праву сильного, не революционной или «демократической» целесообразности. Данный тип господства в значительной степени минимизирует риски нефункциональности, а также риски нарушения прав человека. Эти риски можно минимизировать за счет функционального разделения государственной бюрократии и борьбы лидеров политических партий за власть. «Подлинной профессией настоящего чиновника..., — замечает Вебер, — не должна быть политика. Он должен «управлять» прежде всего беспристрастно — данное требование применимо даже к так называемым «политическим» управленческим чиновникам... Политический чиновник не должен делать именно того, что всегда и необходимым образом должен делать политик — как вождь, так и его свита, — бороться»2. Бюрократы — тот слой профессиональных управляющих, которые практически обеспечивают социальный порядок, латентно устраняя фактор риска для существующих ценностей, образа жизни, обеспечивая равноправие всем участникам социального взаимодействия. Однако не все так гладко реализуется на практике. Структуры легального типа господства на современном этапе развития обретают характер сложных систем, подверженных уязвимостям коррупции3, нарушению прав человека. Их уязвимость проявляется и в предрасположенности к «кризису легитимности» — по Ю. Хабер1 Вебер М. Политика как призвание и профессия. С. 646—647. Вебер М. Политика как призвание и профессия. С. 666. 3 См.: Охотский Е. В. Противодействие коррупции. Учебник и практикум для академического бакалавриата. М. : Юрайт, 2015. 2 169 масу — «относительному расхождению между системой и жизненным миром». Социальные структуры, «монетарно-бюрократический комплекс», государство утрачивают общественную поддержку со стороны жизненных миров конкретных индивидов и социальных групп. «Капиталистический рост, — пишет он, — вызывает конфликты в жизненном мире прежде всего вследствие расширения и внутреннего уплотнения монетарно-бюрократического комплекса»1. Латентно бюрократические структуры, особенно если они функционально обособляются от самоуправленческих инициатив рядовых граждан, являются существенным фактором постоянного воспроизводства уязвимостей демократии. 2. Харизматическое господство характеризуется эмоционально ориентированной преданностью политическому лидеру, которая поддерживается верой в историческое предназначение правителя. Подчинение в условиях харизматического господства основывается на приписывании и культивировании необыкновенных, сверхъестественных способностей властвующих личностей. Это господство основано на «преданности харизме пророка или вождя на войне, или выдающегося демагога в народном собрании или в парламенте… вождизм как явление встречается во все исторические эпохи и во всех регионах. Но особенностью Запада, что для нас более важно, является политический вождизм»2. Харизматическому господству свойственна совершенно иная бюрократия, ценностно и политически ориентированная, с такими чертами как конформизм, верность существующему политическому порядку. Статус бюрократа дает чиновнику дополнительные формально не санкционированные привилегии. Этим обусловлено то, что харизматическому господству свойственны риски аффективных действий (отсюда — экономические и военно-политические авантюры, коррупция). Заметим, эти риски зависят не столько от конкретного чиновника, сколько воспроизводятся институционально. Не удивительно, что в условиях харизматического господства вожделение чиновничьих постов приобретает рельефно выраженный иррациональный характер. К власти стремятся и приходят люди, у которых отсутствует служебная компетенция, управленческая культура. Возникает дефицит профессиональных управленцев и как следствие — повышение уровня рискогенности принимаемых решений. При этом появляются очевидные уязвимости в так называемых «критических зонах риска», где идет процесс «отрицания общества как упорядоченного и управляемого целого»: там возникает «отложенная реакция смертельного риска для всего общества… — замечает известный российский социолог-рисколог О. Н. Яницкий. — Рассматриваемый случай есть легитимация производства рисков, выгодная силам, находящимся за пределами критической зоны»3. Усугубляют данную ситуацию конкретные уязвимо1 Хабермас Ю. Отношения между системой и жизненным миром в условиях позднего капитализма // Теоретическая социология: Антология: В 2 ч. М.: Книжный дом «Университет», 2002. Ч. 2. С. 365. 2 Вебер М. Политика как призвание и профессия. С. 647—648. 3 Яницкий О. Н. «Критический случай»: социальный порядок в «обществе риска» // Социологическая теория: история, современность, перспективы. СПб. : Владимир Даль, 2008. С. 377—379. 170 сти в социальной мобильности, что особенно касается слабо защищенных групп: риск-потребители не могут оставить критическую зону по своему усмотрению, в то время как риск-производители, те, кто управляет, процветают среди беспорядка, пользуясь способностью мобильности, они стремятся отдаляться от рисков и ускользать от ответственности. «Люди, что двигаются и действуют быстрее и в большей степени приближаются к мгновенности движения, теперь являются теми, кто управляет, — отмечает З. Бауман. — Люди же, которыми управляют, не могут двигаться также быстро; и еще более очевидно — это категория людей, которые вообще не могут по собственному желанию оставить свое место»1. Эти уязвимости, обусловленные социальным неравенством по отношению к производству/ потреблению рисков, а также к мобильности, появились сравнительно недавно, их можно отнести к новым типам уязвимости. 3. При традиционном господстве, характерном для закрытых обществ, административный аппарат, по существу, полностью зависит от властителя и, стало быть, верность ему, а не компетентность, не следование законам служит основанием для занятия той или иной должности. Традиционное господство — «это авторитет «вечно вчерашнего»: авторитет нравов, освященных исконной значимостью и привычной ориентацией на их соблюдение»2. Такое господство воспроизводит минимальные риски для функционирования социума, ибо неопределенность, выбор альтернатив сведены к минимуму. Однако в условиях перехода к открытому обществу функциональные уязвимости традиционного господства нарастают, что, как правило, заканчивается кризисом и установления харизматического или легального господства. 10.2. Àìáèâàëåíòíîñòü ðàöèîíàëèçàöèè К. Маннгейм посвятил специальную работу «Человек и общество в эпоху преобразования», в которой специально рассматривает проблематику рациональности и иррациональности в современном обществе. Ее методологические основания весьма важны для понимания рисков и уязвимостей, обусловленных процессами рационализации современного общества. Социолог обосновывает принципиальный тезис о том, что процесс рационализации амбивалентен: с одной стороны, рационализация позволяет людям лучше и легче адаптироваться к динамике социальной жизни, однако, с другой, — параллельно возникают иррациональные последствия, в частности, проявляющиеся в эффекте «одновременности неодновременного». В результате усложнения социальной динамики появляется несбалансированность развития отдельных людей и целых социальных групп, возникает диспропорциональность в человеческих способностях. «Она выражается в том, — отмечает социолог, — что в обществе техническое и естественно научное знание опережает моральные силы и осмысление общественного прогресса… Речь идет о том, что ни в одном более или менее 1 2 Бауман З. Текучая современность. СПб. : Питер, 2008. С. 130-131. Вебер М. Политика как призвание и профессия. С. 646. 171 сложном обществе разумность и моральность, необходимые для решения поставленных хозяйством и обществом задач, не достигают во всех группах и слоях равномерности»1. В связи с этим перед современным обществом возникает принципиально новая проблема: оно длительно не может выносить «ни общий недостаток рациональности и моральности в духовном господстве над общим процессом, ни их неравномерное социальное распределение»2. Кроме того, социолог как типы рацио нальности рассматривает саморационализацию и рефлексивность. «Под саморационализацией я понимаю систематический контроль над влечениями, который индивид должен заранее произвести, если он хочет осуществить объективную функционально рациональную систему действий или включиться в нее»3. А рефлексивность предполагает обращение наблюдения или действия на самого себя с целью самопреобразования. Социолог поясняет: «Человек направляет свою рефлексию на себя и свое действие большей частью для того, чтобы изменить и преобразовать себя»4. Все типы рациональности определенным образом связаны друг с другом. Так, «действие функциональной рациональности парализует суждение». Более того, чем больше современное массовое общество рационализируется функционально, считает социолог, «тем больше в нем действует тенденция к нейтрализации субстанциальной моральности». В итоге может возникнуть парадокс утверждения толерантности, основанной на исключении идеалов или веры: «Идея толерантности, — пишет он, — не что иное, как мировоззренческая формулировка тенденции исключить из публичной дискуссии всякое субъективное или связанное с определенными группами содержание веры, т.е. субстанциональную иррациональность и утвердить оптимальное в функциональном отношении поведение»5. Вместе с тем, Маннгейм замечает, что далеко не всегда иррациональность рискогенна для человека. В виде сублимаций она может действовать как мощный импульс для создания культурных ценностей или усиливать радость жизни. В этом качестве проявляются иррациональные функции спорта или празднеств. Некоторые религиозные чувства и нормы могут быть по своему качеству иррациональными, но при этом они вносят свой вклад в функционирование общества в целом. Однако если иррациональность социально не структурирована, то она дисфункциональна для общества и производит уязвимости. Такое, в частности, может происходить с проникновением формальной иррациональности в политику: «Тогда средствами демократии достигается про1 В переводах на русских язык фамилии немецкого социолога — Mannheim — мы встречались со следующими вариантами: Маннгейм, Мангейм, Манхейм, остановившись на первом из них. При ссылке на конкретные работы сохранено написание, содержащееся в оригинале. Манхейм К. Человек и общество в эпоху преобразования // Манхейм К. Диагноз нашего времени : пер. с нем. М. : Юрист, 1994. С. 287. 2 Манхейм К. Человек и общество в эпоху преобразования. С. 290. 3 Манхейм К. Человек и общество в эпоху преобразования. С. 296. 4 Манхейм К. Человек и общество в эпоху преобразования. С. 297. 5 Манхейм К. Человек и общество в эпоху преобразования. С. 304. 172 тивоположное тому, что было первоначально смыслом демократизации». Возникает тем самым процесс «негативной демократизации»1. В определенных случаях и рационализация может иметь дисфункциональное влияние на общество, порождая уязвимости для демократии, если, например, она подавляет духовные и моральные силы. «Демократизация, — отмечает Маннгейм, — подобно другим достижениям современной техники, радио и прессы в том, что она может служить в своем развитии средством усиления как позитивных, так и деструктивных сил… современные успехи демократизации могут содействовать и росту аморальных сил»2. Эти соображения Мангейма ныне обретают особую актуальность. Демократия, основанная на формальной рациональности, порождает уязвимости, обусловленные ослаблением этических принципов и традиций во взаимодействиях людей. 10.3. Ð. Ýìåðñîí: ðèñêè è äîâåðèå â ñîöèàëüíûõ ñåòÿõ В условиях рефлексивного модерна социума все более широкое распространение получают всевозможные социальные сети, в которых осуществляются усложняющиеся обмены, рискогенные по своей природе. Здесь функционирует своя сетевая рациональность. Так, «хорошие связи» в бизнес или политическом сообществе, с лоббистскими или маркетинговыми структурами резко увеличивают ваши полномочия и жизненные шансы. Теперь успехи и неудачи акторов все более зависят от характера обмена в социальных сетях, степени его рациональности, который, однако, имеет рискогенную природу. Пионером анализа рисков подобных обменов стал американский социолог Ричард Маркс Эмерсон (1925—1982). Он разработал теорию обмена в социальной сети3, анализирующую то, как сетевые структуры рационализируют взаимодействия людей, в силу каких факторов в сетях возникают риски и дисфункциональности, производящие уязвимости. При ее создании социолог руководствовался двумя отправными методологическим положениями: 1) зависимость является источником власти, что в социальных сетях порождает новые специфические неравенства — доминирование одних людей над другими. Если индивид зависим от другого актора (индивида или социальной группы), то это в процессе социального взаимодействия приводит к утверждению над ним власти; 2) неопределенность вознаграждения в условиях социального обмена порождает специфическую мотивацию и соответствующие риски. В экстремальных условиях возникает риск того, что обменный цикл может в любой момент прерваться, предоставленные одной стороной услуги могут оказаться без ответного вознаграждения со стороны другой. Акторами в теории Эмерсона могут выступать как отдельные индивиды, так и корпоративные акторы, включенные в сетевой обмен. Это означает, 1 Манхейм К. Человек и общество в эпоху преобразования. С. 301. Манхейм К. Человек и общество в эпоху преобразования. С. 307. 3 См.: Emerson R. M. Exchange Theory. Part I: A Psychological Basis for Social Exchange // Sociological Theories in Progress. Vol. 2. Boston, MA : Houghton-Mifflin, 1972. 2 173 что сетевой анализ предполагает переход от изучения социальных групп, к изучению характера связей среди акторов. Например, индивид с весьма сильными внутригрупповыми связями будет недополучать информацию о культуре в других социальных группах, что скажется на характере социального обмена с представителями этих групп и создаст заведомые риски для полноценного взаимодействия. Путем изменения таких переменных, как цели и ресурсы, Р. Эмерсоном был выявлен характерный набор социальных обменов, которые рациональны по своей сущности. Так, если акторы ослаблены из-за соперничества в конкретной социальной сети, они, чтобы минимизировать свои риски, будут стремиться или к специализации, или к образованию коалиции. Если они выбирают специализацию, то они будут развивать более эффективное разделение труда. А если они пойдут по пути создания коалиции, это приведет в конечном счете к возникновению коллективного актора, действующего как единое целое в социальной сети — такой выбор представляет риск утраты самостоятельности. Было также эмпирически выявлено, что равные по капиталам акторы, имеющие большее количество альтернатив для достижения своих целей и будут менее подвержены рискам от своих партнеров, тем самым будут обладать большей властью, из чего следует, что альтернативы увеличивают доступ к ценностным ресурсам и уменьшают риски. При этом для таких акторов открываются дополнительные возможности манипуляции рисками в сети в целом. Подходы Эмерсона к исследованию власти в социальной сети были успешно применены при изучении таких сфер как динамика брачно-семейных отношений, маркетинг, геополитика и особенно организаций. Роль формы социального обмена. В целом риск обмена зависит от формы обмена, степени его рациональности. В частности, было установлено, что в случае весьма рационального переговорного обмена между акторами, предполагающего выработку детальных соглашений и их подписание, уменьшается риск многих социальных обменов. Если же обмены не подкреплены соглашениями, то они неизбежно увеличивают риск, ибо вполне вероятна ситуация, когда один актор производит ценности для другого, но ничего не получает взамен. Эмпирически выявлено, что прямой взаимный обмен между двумя акторами более рискован, чем переговорный обмен, а обобщенный обмен, предполагающий плату акторам, которые отличны от акторов, изначально заплатившим им, рискованнее переговорного обмена. Подчеркнем, в переговорном обмене акторы принимают совместное решение относительно условий обмена. Взаимный и обобщенный обмены, считающиеся менее рациональнымит, этого не предусматривают — эти формы обмена осуществляются без точной фиксации того, что и кто в итоге будет иметь. Уровень риска также зависит от двух переменных: — от характера социальных структур, задействованных в обмене; — информации, которой располагают акторы. На риск обмена оказывают влияние и властно-зависимые отношения. Так, увеличение зависимости (дисбаланс в торговле, политическая или 174 иная дискриминация иррационального толка) увеличивает риск попыток использования нелегитимных средств социального обмена со стороны зависимого актора. Причем в такой социальной сети партнеры в процессе социального обмена прибегают не только к средствам вознаграждения, но и средствам наказания. При увеличения доминирования одних акторов над другими велика вероятность, считают Л. Молм и К. Кук, возникновения той или иной формы непереговорного обмена с повышенными рисками. Вместе с тем на уровне межгосударственных отношений могут возникать ситуации, когда акторы могут быть вообще не заинтересованы в товарах и услугах партнеров, но при этом ратовать за обмен ради поддержания доверия и соответствующего распределения власти в сети международных отношений. В итоге ими был сделан вывод: по мере увеличения рациональных форм обмена, уменьшаются риски в сети социальных обменов1. Культура доверия — фактор минимизации рисков. Эмерсон считал, что культура доверия минимизирует риски обменов в социальных сетях. Расширение социальной сети требует увеличения степени доверия для поддержания ее функциональности. Большие же сети основаны на системе доверия. Вслед за Эмерсоном проблематикой культуры доверия занялись многие социологи, среди которых Ф. Фукуяма2, П. Штомпка, предложивший синтетическую концепцию доверия в сетевом взаимодействии, анализирующая факторы «увеличения ресурсов доверия»3. Так, Штомпка выделяет три имманентных критерия доверия, которые относятся как к индивидуальным, так и коллективным акторам. Первый — репутация, выражающая общественное мнение о ком-либо или о достоинствах/недостатках коллективного актора (фирмы). Характер репутации связан с нашими ожиданиями и во многом зависит от временного фактора — в течение какого времени данная репутация поддерживается. Второй критерий — достижения, представляющие конкретные результаты деятельности. Наконец, третий критерий — внешний вид. Это касается прежде всего адекватности актора нормам общества, а также наличие у него маркеров престижности — модная одежда, автомобиль известной марки и т.д. Если же речь идет о коллективном акторе, то в этом случае предполагается наличие бренда, свидетельствующего об успешности на том или ином рынке. Доверие к бренду можно эмпирически измерить по двум показателям — известность марки и лояльность к ней4. По названным критериям можно судить об уровне риска той или иной социальной сети в первом приближении. Более обстоятельный анализ предполагает учет и иных показателей. 1 См.: Molm L. D., Cook K. S. Social Exchange and Exchange Networks // K. S. Cook, G. A. Fine, J. S. House (eds) / Sociological Perspectives on Social Psychology. Boston : Allyn and Bacon, 1995. 2 См.: Фукуяма Ф. Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию : пер. с англ. М., 2008. 3 См.: Штомпка П. Доверие — основа общества. М. : Логос, 1912. С. 57; Его же. Социология. Анализ современного общества. М. : Логос, 2005. Глава 13 «Культура доверия». 4 См.: Шарков Ф. И. Магия бренда: Брендинг как маркетинговая коммуникация. М. : Альфа-Пресс, 2006. С. 51. 175 Наряду с имманентными используются критерии структурного или ситуационного контекста доверия. Первым критерием такого вида доверия является наличие эффективно функционирующих контролирующих инстанций. В демократическом обществе такими инстанциями выступают действительно независимые суды, правозащитные организации, общества защиты прав потребителей и, конечно, средства массовой информации. Контролирующие инстанции минимизируют возможный произвол чиновников. Весьма важным фактором является общая нормативная стабильность в противоположность аномии. Доверия во многом зависит от прочности социального порядка, от подчинения властей законам. Особенно важно, насколько реализуются и защищаются права акторов социальных сетей. Характер доверия во многом обусловлен контекстом ситуации, в которой происходит действие. Так, доверие к качеству товаров больше внушает великолепный салон фирмы, чем рынок. Эффект доверия связан со страной или регионом: потребители больше доверяют швейцарской косметике, японской электронике, русской водке и т.д. Опыт социализации влияет на личное доверие/недоверие. Сформированные еще в процессе социализации риск-опыт и риск-восприятие формируют индивидуально-психологические склонности кому и как доверять — полагаясь на рациональный расчет или эмоциональные симпатии, привязанности к «Мы»-группе в противоположность «Они»-группам. В итоге у индивидов формируется определенное чувство экзистенциальной безопасности — ожидание того, что акторы взаимодействия (индивидуальные и коллективные) будут функционировать сообразно определенным нормам. По совокупности всех критериев можно вывести баланс доверия — конкретный набор акторов, заслуживающих доверие, и, соответственно, определить уровень риска, а также потенциальные уязвимости той или иной сети. 10.4. Äæ. Êîóëìàí: ñîöèàëüíûå äèëåììû, èõ ðèñêè è óÿçâèìîñòè В трактовке Дж. Коулмана, автора парадигмы рационального выбора, стержнем рациональности является оптимизация, которая однако не сводится только к прибыли. Оптимизация рассматривается им широко — с учетом того, что как эгоистические, так и альтруистские цели могут определять принятие решения относительно выбора той или иной альтернативы и, соответственно, характер поведения, его оптимизационную составляющую. Кроме того, на оптимизацию всегда влияет и тот фактор, что при принятии решений акторы всегда ограничены в плане полноты информации и ее валидности. А это значит, что акторы имеют границы рациональности из-за чего возникают риски ненамеренных последствий от выбранных альтернатив и соответствующих действий. Результат для акторов может быть как позитивным, так и негативным в виде определенных потерь и санкций. Оптимизация, как правило, имеет место, когда действие целерационально и совершается в контексте определенной системы ценностей и норм. 176 Однако методология парадигмы рационального выбора предусматривает возможность оптимизации, когда не было преднамеренных действий со стороны акторов. Классический пример тому описан М. Вебером — формирование рациональных основ жизни капиталистического общества под влиянием протестантской этики. Люди, следовавшие ей, отнюдь не совершали преднамеренных действий по созданию капитализма. Парадигма рационального выбора предполагает наличие потенциального конфликта между отдельно взятым актором и коллективной рациональностью других акторов, что выражается в социальных дилеммах, точнее, в том, как акторы, задействованные в социальном обмене, их разрешают — насколько они успешны или, напротив, неудачны. Чтобы определить это практически, социологи прибегают к моделированию общей структуры рационального выбора, которая предполагает: 1) набор акторов, функционирующих как игроки в конкретной социальной сети; 2) наличие определенных альтернативных выборов у каждого актора, т.е. самой возможности рисковать; 3) наличие вероятных последствий, вытекающих из альтернативных рискогенных выборов; 4) предпочтения, которые акторы отдают тем или иным последствиям; 5) ожидания акторов, обусловленные характеристиками социальной сети. Социальные дилеммы могут быть разрешены акторами с учетом трех факторов: конкуренция, доверие и координация действий. Соответственно, в зависимости от того, насколько в условиях конкуренции стороны доверяют друг другу и координируют действия, могут быть самые разные последствия для участников взаимодействия. Однако для социологов, работающих в рамках парадигмы рационального выбора, особенно важно то, что в определенных случаях индивидуальные рациональные действия могут привести к коллективным иррациональным последствиям. Строго говоря, индивидуальные рациональные действия всегда содержат определенную степень риска возникновения коллективных иррациональных последствий: пример тому — приобретение значительным количеством индивидов автомобилей означает риски для развития общественного транспорта. Методология парадигмы рацио нального выбора предусматривает использование социально-симуляционных игр для моделирования социальной среды и возможного поведения коллективных и индивидуальных акторов. «Социально-симуляционные игры способствовали моему переходу от предыдущей теоретической ориентации дюркгеймовского толка к той, которая основана на рациональном действии»1, — замечал Коулман. Наблюдая действия акторов в играх, социолог может выявить связи между ними и тем самым смоделировать возможные коллективные последствия. Коулман был пионером в применении социально-симуляционных игр для анализа политических явлений, в проведении экспериментов, касающихся изучению социальных дилемм и их рисков. Социолог исходит из того, что в своем большинстве люди стремятся вести себя рационально. Нерациональное поведение рассматривается им 1 Coleman J. S. Foundations of Social Theory. Cambridge : Belknap Press of Harvard University Press, 1990. P. 11. 177 как девиация. Главная причина нерациональности на индивидуальном уровне, по мнению социолога, лежит в дисфункциональности социального контроля и конкретно в том, что отдельные индивиды стремятся в условиях социального обмена добиться для себя максимальных выгод, чем создают риски нарушения равновесия коллективного поведения в целом. В связи с этим Коулман особо подчеркивает значимость норм для рациональных акторов. Рациональные акторы искренне переживают и наказывают себя, когда они нарушают нормы. Будучи интернализированными, нормы через санкции или угрозу применения санкций контролируют поведение людей, благодаря чему последние и превращаются в рациональных акторов, способных к общественно разумному выбору. В 1982 г. Коулман издал книгу «Асимметричное общество», в которой рассматривает, на его взгляд, весьма актуальную и принципиально новую проблему для современного общества — конфликт между индивидом и корпоративными акторами. По мнению социолога, главная социальная черта современных обществ (и она же проблема) состоит в том, что появились корпоративные акторы в дополнение к «естественным» акторам как физическим лицам. Конечно, корпоративные акторы существовали всегда (род, семья, соседство), но сегодня старые акторы вытесняются специально создаваемыми новыми корпоративными акторами — торговые компании, фирмы и т.д. Строго говоря, эти корпоративные акторы появляются в Европе в ХIII в., но только в ХХ в., утверждает социолог, интересы корпоративных акторов, действующих рационально, и акторов индивидуальных, также имеющих тенденцию действовать рационально, пришли в противоречия, что проявляется в рисках как явных, так и латентных конфликтов. Традиционно индивиды, обладающие ресурсами, правами и властью, определяют ход развития событий. Но в современных обществах положение дел меняется, ибо корпоративные акторы, располагая огромными ресурсами, используют при этом свои права на риск-власть, т.е., по существу, навязывают бóльшие риски индивидуальным партнерам по социальному обмену. При этом роль корпоративных акторов в современном мире необычайно возрастает — увеличивается не только их численность, но они все более способствуют нефункциональности корпоративных акторов старого типа, делая их все более уязвимыми. Семья, соседство, обладающие объединенной властью, утрачивают свою значимость в сфере социального взаимодействия. При этом новые корпоративные акторы могут действовать как во благо, так и во вред индивидуальным акторам, соответственно, способствуя их функциональности или нефункциональности. Причем современные корпоративные акторы все более присваивают себе функции традиционных корпоративных акторов. Причинами многих новых рисков становятся и временные асимметрии. Если индивидуальный актор платит заблаговременно, он рискует тем, что не получит от корпоративного актора необходимый ему товар или услугу надлежащего качества. С другой стороны, если корпоративный актор предоставляет услуги с последующей оплатой, то он рискует тем, что сумеет получить выгоду от ранее сделанных вложений. Социологам, утверждает Коулман, надо считаться с тем новым фактом, что, по существу, ныне в обществе властные функции выполняют не столько 178 индивиды, сколько образованные за счет передачи прав от одних акторов к другим позиции, которые можно рассматривать как юридические лица определенного рода. Они по своим правам, обязанностям, интересам являются, по существу, агентами корпоративных акторов. Все это ведет к увеличению асимметрии и уязвимостей в области властных отношений между корпоративными акторами и физическими лицами. Последние мало что могут сделать, чтобы изменить баланс риск-власти в свою пользу. Кроме того, в асимметричном обществе, считает Коулман, возникает новый баланс между старыми, традиционными, и новыми рисками, что в итоге производит уязвимости для самого общества. Старые риски возникали благодаря взаимодействию акторов как физических лиц. Ныне они имеют тенденцию к уменьшению. Основной же причиной новых рисков является поведение властных корпоративных акторов, которые мало считаются с возможными негативными последствиями своих действий для функционирования физических лиц. Корпоративные акторы, используя в своих интересах информацию и СМИ, могут влиять на ценности и нормы, изменяя тем самым привычный образ жизни индивидуальных акторов и порождая аномичные риски. Так, корпоративные акторы способствуют демонстративному потреблению, расточительному в своей основе. Чтобы уменьшить новые риски, Коулман полагает, что необходимо выработать определенную политику проведения социальных исследований. Информация по результатам этих исследований должна поступать не только их спонсорам, каковыми, как правило, выступают корпоративные акторы, но и физическим лицам, чьи интересы были затронуты. Это уменьшит функциональные уязвимости асимметричного общества в целом. 10.5. Ðèñêè è óÿçâèìîñòè èððàöèîíàëüíîé ðàöèîíàëüíîñòè: êåéñ-ñòàäè Опасения Вебера и Маннгейма о возможности возникновения иррациональной рациональности вскоре подтвердились в виде определенных социальных практик. Холокост может служить тому примером. З. Бауман в работах «Современность и Холокост», «Современность и амбивалентность»1 показал, что процессы рационализации непосредственно влияют на характер современных людей, способствуют порождению новых форм девиации. Следование технологиям формальной рациональности может как эмансипировать, так и порабощать людей. Все зависит от того, каким образом и во имя чего используется формальная рациональность. По мнению социолога, современный геноцид потенциально включен в институты капитализма, саму современность, техническое мышление, социальную инженерию, основывается на идеях исключительной позитивности научно-технического прогресса, рационального планирования, стандартизации. Для интерпретации иррациональной рациональности З. Бауман использует метафорическую концепцию «государства-садовника». Целью управления рисками государства-садовника является рациональное уничтоже1 См.: Bauman Z. Modernity and the Holocaust. Cambridge : Polity Press, 1989; Bauman Z. Modernity and Ambivalence. Cambridge : Polity Press, 1991. 179 ние «сорняков» — рискогенных, неконтролируемых элементов общества, каковыми в нацистской Германии считались евреи, цыгане, гомосексуалисты, что в итоге должно было утвердить «социальный порядок, соответствующий проекту совершенного общества»1. Аналогично, в СССР велась целенаправленная, рационально организованная борьба с «чуждыми» социальными элементами. Иными словами, рациональное планирование «сада» с неизбежностью предполагает «прополку сорняков», которая несет уязвимости культуре общества. Социолог замечает, что в условиях нацистского и сталинистского режимов определенные социальные элементы уничтожались как «сорняки», ибо они не вписывались в рационально разработанное «совершенное общество», к которому власти стремились. У Холокоста были все основные характеристики рациональной организации, обоснованные еще М. Вебером — эффективность, калькуляция, предсказуемость, контроль: невиданная прежде эффективная машина по массовому уничтожению людей, которая функционировала с четкой калькуляцией, сколько могло быть уничтожено людей за определенный период времени, следовательно, результат был предсказуем, и наконец — все жертвы строго контролировались с помощью нечеловеческой технологии, включавшей функционирование бюрократии, лагерей, газовых камер, крематориев, транспорта и т.д. «“Дух” инструментальной рациональности не только делал Холокост возможным, но и наделял его возвышенной “рациональностью”»2: убийство людей, уничтожение определенных социальных групп со своими специфическими культурами совершалось ради «созидания совершенного общества». Парадокс заключается в том, что убийство в этом контексте было не актом разрушения, а «созидательным действием». Сегодня появляются все новые типы иррациональной рациональности со свойственными им рисками дегуманизации человеческих отношений. «У меня есть веские основания, — пишет Дж Ритцер, — чтобы рассматривать Холокост в качестве предвестника макдональдизации (подробнее об этом типе рациональности пойдет в следующей главе). Во-первых, Холокост был организован на принципах формальной рациональности, полагаясь в значительной степени на парадигму данного типа рациональности — бюрократию. Во-вторых, Холокост был также связан с фабричной системой… Наконец, распространение формальной рациональности сегодня посредством процессов макдональдизации подтверждает мнение Баумана о том, что нечто подобное Холокосту, возможно, случится снова»3. Это означает, что риски дегуманизации человеческих отношений, обусловленные формальной рациональностью и соответствующими технологиями сохраняются. Ñåìèíàð «Ðèñêè è óÿçâèìîñòè ðàöèîíàëèçàöèè îáùåñòâà». 1. Рациональность и ее амбивалентное влияние на безопасность и риски. 2. Взаимоотношение рисков и доверия в социальных сетях. 1 Bauman, Z. Modernity and the Holocaust. Cambridge : Polity Press, 1989. Р. 91. Bauman Z. Modernity and the Holocaust. Р. 18. 3 Ritzer G. The Mcdonaldization of Society. Thousand Oaks, Calif. : Pine Forge Press, 2000. Р. 28. 2 180 3. Риски конфликтов между физическими и юридическими лицами. 4. Риски иррациональной рациональности: эффект «государства-садовника» преодолен или нет? Задания для кейс-стади «Риски и уязвимости иррациональной рациональности». 3. Подготовьте сообщение на тему: «Риски и уязвимости иррациональной рациональности: история Холокоста и Гулага». 4. Используя документальный метод, подтвердите или опровергните гипотезу о взаимосвязи цветных революций с эффектом «государства-садовника». Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Как определенные типы рациональности связаны с рисками и уязвимостями? 2. Какие М. Вебер выделяет типы легитимного господства, как они связаны с производством специфических рисков и уязвимостей? 3. В чем проявляется амбивалентность рационализации? Какие риски и уязвимости возникают при этом? 4. Как соотносятся риски и доверие в социальных сетях? 5. Как формы социального обмена влияют на характер рисков? 6. Каково влияние культуры доверия на формирование экзистенциальной безопасности? 7. Каковы возможности инструментария парадигмы рационального выбора для изучения рисков? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Назовите риски формальной рациональности: а) б) в) г) 2. Отметьте риски иррациональной рациональности: а) б) 3. Каковы уязвимости структур легального типа господства: а) б) 4. Выделите, по О. Н. Яницкому, уязвимости в «критических зонах риска»: а) б) 5. Какие принципиальные уязвимости, по К. Маннгейму, производит неструктурированная иррациональность? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Уязвимости для образования С Уязвимости для демократии В Уязвимости для производства D Уязвимости для потребления 181 6. Кто из социологов явился пионеров в изучении рисков и доверия в социальных сетях? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Н. Луман С У. Бек В Р. Эмерсон D Дж. Урри 7. Каковы отправные методологические положения теории обмена в социальной сети? а) б) 8. Какие имманентные критерии доверия выделяет П. Штомпка применительно к сетевому взаимодействию? а) б) в) 9. Каким главным правом обладают, по Дж. Коулману, корпоративные акторы? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Правом увольнения некомпетентных С Правом управления сотрудников В Правом заключать договоры D Правом на риск-власть с партнерами 10. В чем британский социолог З. Бауман усматривает главные риски «государства-садовника»? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Риски «прополки» политической С Риски коррупции. оппозиции. В Риски уничтожения определенных D Риски абсолютизации роли социальных групп. сельскохозяйственного производства в ущерб промышленности. Ключи к тесту: 1. а) Риски дезадаптации; б) риски дегуманизации человеческих отношений; в) риски «обучению неспособности»; г) риски создания сложных систем, подверженных уязвимостям; 2. а) Риски дегуманизации человеческих отношений; б) риски воспроизводства прагматизма и меркантилизма, порождающие уязвимости социально природных отношений. 3. а) Подвержены уязвимостям коррупции; б) предрасположенности к «кризису легитимности». 4. а) Легитимация производства рисков со стороны риск-производителей; б) уязвимости, обусловленные неравенством по отношению к производству/ потреблению рисков. 5. Уязвимости для демократии. 6. Р. Эмерсон. 7. а) Зависимость является источником власти; б) неопределенность вознаграждения в социальных сетях порождает специфическую мотивацию и соответствующие риски. 8. а) репутация; б) достижения; в) внешний вид. 9. Правом на риск-власть. 10. Риски уничтожения определенных социальных групп. Ëèòåðàòóðà 1. Бауман, З. Текучая современность / З. Бауман. — СПб. : Питер, 2008. 2. Вебер, М. Политика как призвание и профессия // Вебер, М. Избранные произведения. — М. : Прогресс, 1990. 182 3. Вебер, М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер, М. Избранные произведения. — М. : Прогресс, 1990. 4. Кравченко, С. А. Р. Эмерсон: теория социальной сети // Кравченко С. А.. Социология. В 2 т. Т. 2. Новые и новейшие социологические теории через призму социологического воображения: учебник для академического бакалавриата / С. А. Кравченко. — М. : Юрайт, 2014. 5. Кравченко, С. А. Дж. Коулман: теория рационального выбора // Кравченко С. А.. Социология. В 2 т. Т. 2. Новые и новейшие социологические теории через призму социологического воображения: учебник для академического бакалавриата / С. А. Кравченко. — М. : Юрайт, 2014. 6. Манхейм, К. Человек и общество в эпоху преобразования // Манхейм, К. Диагноз нашего времени. — М. : Юрист, 1994. 7. Мертон, Р. Социальная теория и социальная структура / Р. Мертон. — М. : АСТ, 2006. 8. Охотский, Е. В. Противодействие коррупции : учебник и практикум для академического бакалавриата / Е. В. Охотский. — М. : Юрайт, 2015. 9. Фукуяма, Ф. Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию / Ф. Фукуяма. — М., 2008. 10. Хабермас, Ю. Отношения между системой и жизненным миром в условиях позднего капитализма // Теоретическая социология: Антология. В 2 ч. Ч. 2. — М. : Книжный дом «Университет», 2002. 11. Шарков, Ф. И. Магия бренда: Брендинг как маркетинговая коммуникация / Ф. И. Шарков. — М. : Альфа-Пресс, 2006. 12. Штомпка, П. Социология. Анализ современного общества / П. Штомпка. — М. : Логос, 2005. 13. Штомпка, П. Доверие — основа общества / П. Штомпка. — М. : Логос, 1912. 14. Яницкий, О. Н. «Критический случай»: социальный порядок в «обществе риска» // Социологическая теория: история, современность, перспективы. — СПб. : «Владимир Даль», 2008. 15. Bauman, Z. Modernity and the Holocaust / Z. Bauman. — Cambridge : Polity Press, 1989. 16. Coleman, J. S. Foundations of Social Theory / J. S. Coleman. — Cambridge : Belknap Press of Harvard University Press, 1990. 17. Emerson, R. M. Exchange Theory. Part I: A Psychological Basis for Social Exchange // Sociological Theories in Progress. Vol. 2. — Boston, MA : Houghton-Mifflin, 1972. 18. Molm, L. D. Social Exchange and Exchange Networks / L. D. Molm, K. S. Cook // K. S. Cook, G. A. Fine, J. S. House (eds) / Sociological Perspectives on Social Psychology. — Boston : Allyn and Bacon, 1995. Ãëàâà 11. ÐÈÑÊÈ È ÓßÇÂÈÌÎÑÒÈ ÍÎÂÛÕ ÒÈÏΠÐÀÖÈÎÍÀËÜÍÎÑÒÅÉ Усложнение социокультурной динамики привело к появлению принципиально новых типов рациональностей. Их влияние на рискогенность современного общества неоднозначно. С одной стороны, новые типы рациональности, предполагающие увеличение роли разума, социального контроля, стандартизации в организации жизнедеятельности людей, минимизируют ряд рисков, но, с другой стороны, зачастую возникают ненамеренные последствия этих процессов, ставящие людей в положение необходимости реагирования определенным образом на рискогенность инновационных «практик разумности», которые в ряде случаев создают серьезные уязвимости для функционирования общества в целом. Один из первых, кто поставил под вопрос рационализм и формирование «рационального человека», указав на их латентные стороны, был немецкий социальный мыслитель Фридрих Ницше. Ученый призывал видеть реальность человека такой, какая она есть, во всей ее полноте, включая иррациональность1. Его идеи были востребованы многими учеными, которые исследовали ненамеренные последствия прихода в нашу жизнь новых типов рациональностей и их рисков. Ниже рассматриваются новые типы рациональности, составной частью которых является иррациональная рациональность. 11.1. Ì. Ôóêî: «äèñöèïëèíàðíîå îáùåñòâî», åãî ðèñêè è óÿçâèìîñòè М. Фуко предложил оригинальный теоретико-методологический инструментарий, основанный на постулате о том, что социальный мир всегда структурируется посредством определенных языковых средств. Он получил выражение в теории археологии знания, которая с его точки зрения позволяет воспроизводить характер знания о социальных феноменах как прошлого, так и настоящего, абстрагируясь при этом от их конкретного содержательного, субъективного контекста, что превращает их в своего рода «молчаливые монументы». Так, представления о том, что рискованно, а что нет стали социально и культурно конструироваться и обретать форму дискурса, который, по Фуко, состоит из трех компонентов: 1) слова, выражающие квинтэссенцию доминирующего знания; 2) адекватные знанию 1 См.: Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Ницше Ф. Сочинения в 2 томах : пер. с нем. М., 1990; Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Ницше Ф. Сочинения в 2 томах. 184 социальные практики и правила; 3) знание, формирующее определенные властные отношения: «Знание никогда не может быть “незаинтересованным”: знание — это и зло и сила… Власть порождает знание, а знание есть власть»1. Из этого, по существу, методологического постулата постструктурализма2 следует, что Фуко интересует не природа риска, а знание того, что есть риск. Именно знание производит истину о риске, являющуюся главным фактором всех последующих решений и действий. «знания и власти, истины и власти»3. Применяя методологию социолога к проблематике рисков, можно утверждать, что предметом нашего исследование является не истинное или фиктивное понимание риска и не природа риска, а дискурсы риска, которые могут включать как рациональный, так и иррациональный компоненты, как экспертное знание, так и знание простых людей. В силу этого далеко не все компоненты дискурса валидны. Иными словами, «истина» о риске есть не то, что знают и говорят отдельные индивиды, включая экспертов-рискологов, а то, что институционально «истинно», является знанием, сформированным смыслопроизводящими институтами в целом. Именно это знание образует доминирующий дискурс для людей в конкретный исторический период. «Дискурс тайно покоится на уже сказанном»4, — заявляет Фуко. Хотя в этом сказанном может быть объективно мало истины, ибо в мышлении и познаниях могут быть «использованы прерывности и различия, понятия порога, разрыва и преобразований, описание рядов и границ»5. Поэтому в интерпретации риска нельзя не учитывать «политизированный, ангажированный» компонент, игнорировать иррациональное, парадоксальное, что содержится в дискурсе. Люди определяют, что очень рискованно, а что нет, принимают решения и действуют, исходя из власти знания — конкретного дискурса о рисках. Отправной методологический постулат Фуко состоит в том, что определенная форма знания проявляет власть над другой и тем самым утверждается социальный контроль в обществе. Имущие и неимущие, свободные и заключенные, умственно здоровые и сумасшедшие говорят на разных языках, обладают разными формами знаний. По мнению социолога, язык и власть неразрывны. Причем, не люди, конкретные правители, а существующие в языке символы, имена, в конечном счете, определяют ее характер: «власть — это не некий институт или структура, не какая-то определенная сила, которой некто был бы наделен: это имя, которое дают сложной стратегической ситуации в данном обществе»6. 1 Фуко М. Археология знания : пер. с фр. СПб. : Гуманитарная Академия ; Университетская книга, 2004. С. 21. 2 См.: Кравченко С. А. Постструктурализм как предвестник постмодернистских теорий // Кравченко С. А. Социология : учебник для академического бакалавриата. В 2 т. Т. 2. Новые и новейшие социологические теории через призму социологического воображения. М. : Юрайт, 2014. 3 Фуко М. Власть и знание // Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. М. : Праксис, 2002. С. 286. 4 Фуко М. Археология знания. С. 69. 5 Фуко М. Археология знания. С. 55. 6 Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности : пер. с фр. М. : Магистериум ; Касталь, 1996. С. 192—193. 185 Развитие знания приводит к изменению характера власти, институтов социального контроля, и осуществляется это через изменения норм дискурса. В работе «Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы». По его мнению, характер наказания определяют не конкретные властители, а «лингвистическая составляющая» определенной эпистемы (характерная для конкретного исторического периода система мышления). Именно конкретная эпистема детерминировала церемонии публичных казней виновных. Затем в европейской культуре, в период с 1757 по 1830 гг., происходит замена экзекуций преступников на контроль над ними с помощью определенных тюремных правил. Возникновение рациональной эпистемы привело, соответственно, к рационализации и бюрократизации системы наказания и надзора, которая олицетворяла собой дисциплинарную власть, приходившую на смену власти-господству. Новая власть стала менее жестокой, но не более человечной. Дисциплинарная власть характеризуется, отмечал Фуко, прежде всего тем, что она подразумевает не изъятие продуктов, части времени или какого-либо виды службы, что было характерно для власти-господства, но «полный охват — во всяком случае, она стремится быть таким исчерпывающим охватом — тела, жестов, времени, поведения индивида… Дисциплинарная власть не точечна, наоборот, она подразумевает процедуру непрерывного контроля. В дисциплинарной власти вы находитесь не во врéменном распоряжении кого-то, но под чьим-то постоянным взглядом или, во всяком случае, в ситуации наблюдения за вами… вы видимы, вы в постоянной ситуации наблюдения»1. В отличие от власти-господства новая дисциплинарная власть стала более эффективной и обезличенной и распространялась не только на преступников, а на все общество. Возникает и технология дисциплинарной власти. Она характеризуется тремя особенностями: 1) иерархическим наблюдением — возможностью должностных лиц осуществлять контроль за сферами, находящимися в зоне их влияния; 2) нормативистскими суждениями — полномочиями должностных лиц выносить суждения о нарушении поведенческих норм и, соответственно, наказывать нарушителей; 3) инспектированием тех, кто является наблюдаемыми субъектами. Дисциплинарная власть позволяла контролировать всех людей, причем выявлять не только то, что они делали, но и то, что они хотели или могли бы сделать: «дисциплинарная власть воздействует непрерывно, причем обращена она не на промашку или нанесенный урон, но на некую поведенческую виртуальность. Еще до того, как поступок будет совершен, должно быть замечено нечто, позволяющее дисциплинарной власти вмешаться — вмешаться в известном смысле до совершения поступка, до тела, жеста или слова, на уровне виртуальности, предрасположенности, воли; на уровне души»2. В итоге, возникает паноптизм — «окружение тел индивидов абсолютной и постоянной видимостью»3. Причем наблюдаемые знают, что они 1 Фуко М. Психиатрическая власть : пер. с фр. СПб. : Наука, 2007. С. 64—65. Фуко М. Психиатрическая власть. С. 70. 3 Фуко М. Психиатрическая власть. С. 70. 2 186 подвергаются контролю, но не знают точно время, когда должностные лица контролируют их. Таким образом, дисциплинарная власть и адекватное ей дисциплинарное общество, основанные на «торжестве» рациональности, в первом приближении способствуют минимизации рисков разного рода социальной девиации. Вместе с тем, не все так просто: по М. Фуко, нет социально нейтрального знания. Дисциплинарная власть не только формирует рационального дисциплинарного человека посредством зависимости через интеграцию, но латентно порождает разного рода других, используя механизм зависимости через маргинализацию и исключение. Так появляются характерные рискогенные социальные типы — «больной», «безумный» (М. Фуко), «чужак» (Г. Зиммель), «маргинальный человек» (Р. Парк), по отношению к которым, прежде всего, направлено функционирование институтов социального контроля. Это все те, кто ускользает от надзора, не поддается классификации. Поясняя эту мысль, Фуко отмечает, что до возникновения дисциплинарных армий не было дезертиров, с возникновением школьной дисциплины возникает и умственно отсталый, неассимилируемая группа правонарушителей возникла лишь с появлением полицейской системы, в лице же душевнобольного мы имеем дело с тем, «кто не приспосабливается ни к школьным, ни к военным, ни к полицейским, ни к каким иным дисциплинам, имеющимся в обществе»1. Отсюда следует, что не было дисциплинарного общества, не было и рисков соответствующего девиантного поведения. Кроме того, возникают риски ослабления индивидуализации. «Дисциплинарная система, — пишет Фуко, — создана, чтобы работать самостоятельно, и распоряжается и руководит ею не столько индивид, сколько функция, которую исполняет этот индивид, но может исполнять и другой… кто распоряжается одной дисциплинарной системой, сам входит в более обширную систему, которая в свою очередь надзирает за ним и в которой он подвергается дисциплинированию. Таким образом, имеет место ослабление индивидуализации по направлению к вершине»2. Отсюда вытекают риски того, что в современном обществе руководители высших звеньев весьма скованы в проявлении собственной субъективности. Не случайно возникают проблемы с подбором творчески мыслящих и инициативных руководителей. Дело не в том, что люди стали хуже мыслить, а в силе власти дискурса: «Это значит, что нельзя говорить о чем угодно в какой угодно период времени; что нелегко сказать что-то новое; что совершенно недостаточно просто открыть глаза, обратить внимание или что-то осознать для того, чтобы перед нами тотчас высветились новые объекты»3. Фуко весьма категоричен: «Дисциплинарная власть имеет своей фундаментальной особенностью производство покорных тел, облечение тел функцией-субъектом. Она производит, она распространяет покорные тела, она является индивидуализирующей [только потому, что] индивид в ее рамках — не что 1 Фуко М. Психиатрическая власть. С. 72. Фуко М. Психиатрическая власть. С. 73. 3 Фуко М. Археология знания. С. 104. 2 187 иное как покорное тело…десубъективация, денормализация, депсихологизация с необходимостью подразумевают разрушение индивида как такового. Деиндивидуализация идет с ними рука об руку»1. Дисциплинарная власть делает общество уязвимым, ибо его граждане рискуют остаться без личностей, которых вытесняют отчужденные, дисциплинарные индивиды. Очевидно, что дисциплинарная власть имеет не только ненамеренные последствия для социально-экономического развития общества, но и ненамеренные последствия для природы человека. При этом риски некомпетенции власти имеют предрасположенность становиться «нормальным» состоянием — отсюда ее уязвимость в виде предрасположенности к «нормальной аварии» (Ч. Перроу). Ныне начался процесс «замены общества господства обществом дисциплинарным [и далее] гавернментальным обществом; в реальности мы имеем треугольник: господство-дисциплина-управление, который имеет своей главной целью население и неотъемлемые механизмы безопасности»2. Насколько же новые реалии могут помочь людям управлять рисками? И каковы уязвимости становящегося «гавернментального общества»? 11.2. Ãàâåðíìåíòàëüíàÿ ðàöèîíàëüíîñòü: èçáåãàíèå ðèñêà Фуко интересовала проблематика риска в условиях позднего/рефлексивного модерна, особенно в контексте либеральной биополитики, ее специфической формы осуществления властных отношений. Как считает социолог, основной смысл биополитики в том, что она обозначает специфическую современную форму реализации политической власти через государство, исходя из того, что рационализация жизни людей определенным образом начинает рассматриваться как его приоритетный интерес. В результате знание о всевозможных рисках стало основой государственной биополитики, формировавшей «рациональную нормативность» тела, здоровья, питания, сексуальности, образы жизнедеятельности людей — все превращалось в объекты администрирования с целью «избегания риска». Естественно, все знание об опасностях и рисках, исходившее от либеральной политической власти, считалось «истинным, социально ценными», в то время любое другое знание и иные формы жизнедеятельности — «недостойными существованию». «Либерализм порождается механизмом, который будет ежечасно судить о свободе и безопасности индивида, опираясь на понятие опасности…Можно сказать, что в конце концов девиз либерализма — “жить опасно”». Возникает «политическая культура опасности», что проявляется в стимулировании «полицейской литературы», интереса к преступлениям, кампаний, касающихся здоровья, питания, гигиены человека — «без культуры опасности нет либерализма»3. С середины прошлого столетия в либеральной биополитике возникли новые тенденции, обозначенные М. Фуко как становление гавернмен1 Фуко М. Психиатрическая власть. С. 74, 75. Foucault M. On Governmentality // Ideology and Consciousness. 1979. № 6. Р. 19. 3 Фуко М. Рождение биополитики. С. 89—90. 2 188 тального общества и адекватной ему гавернментальной рациональности. Термином «гавернментальность» — неологизм, состоящий из двух слов: управление и ментальность, позволяющий выразить отношения между двумя полюсами управления: формами правления, посредством которых различные властные структуры управляют населением, и технологиями самодисциплины, саморефлексии, саморационализации, дающие индивидам возможность проявить свою субъективность: «управление индивидами посредством их собственной истины», изначально сформированным экспертным знанием. Гавернментальность основана на развитии этики индивидуализации, знаменует собой становление новой гавернментальной рациональности рефлексивного типа, предполагающей активную организацию человеческой субъективности в контексте взаимодействия не только с людьми, но и материальным миром1. Суть гавернментальной рациональности в том, что администрирование тела, здоровья, питания, сексуальности людей ныне переходит от государственных структур к самому населению, которое становится все более обеспокоенным проблемой избегания рисков. Теперь сами люди рефлексируют относительно технологий нормализации своего тела и здоровья. Они стремятся, пишет Фуко, «трансформировать себя, чтобы достичь определенного состояния счастья, чистоты, мудрости, совершенства или бессмертия»2 Через призму методологии М. Фуко риск понимается как гавернментальная стратегия, основанная на риск-восприятии индивидов, которые осуществляют постоянный мониторинг своей телесности, руководствуясь целями неолиберальной биополитики. Само же риск-восприятие, по существу социально и культурно сконструировано структурами, претендующими на производство экспертного знания как «истины». Соответственно, изменяется характер социальной стратификации: теперь население предстает в виде различных групп риска в зависимости от его степени. Современные социологи, последователи Фуко, используют термин «гавернментальность» в двух смыслах: 1) как реальные социальные практики гавернментальной рациональности в виде добровольной самоактуализации власти индивидов над самими собой, что мотивировано целью избегания и минимизации рисков. Естественно, это востребовало появление и развитие таких структур как фитнес-клубы, медицинские центры диетического питания, красоты и т.д.; 2) теоретико-методологический инструментарий, позволяющий изучать риски с акцентом на их конструирование и особое риск восприятие3. Данный подход ныне широко используется многими западными социологами именно для интерпретации проблематики общества риска. 1 См.: Foucault M. On Governmentality // Ideology and Consciousness, 1979. № 6; Foucault M. Governmentality // The Foucault Effect: Studies in Governmentality Chicago : University of Chicago Press, 1991. 2 Foucault M. Technologies of the Self // L. Martin, H. Gutman and P. Hatton (eds). Technologies of the Self: A Seminar with Michel Foucault. London : Tavistock, 1988. P. 18. 3 См, например: Loon J. V. Governmentality and the Subpolitics of Teenage Sexual Risk Behavior / Health, Risk and Vulnerability. L. ; N. Y.: Routledge, 2008. 189 На наш взгляд, главная уязвимость становящегося гавернментального общества и гавернментальной рациональности в их основополагающих принципах, таких как формальная рациональность, прагматизм и меркантилизм при отсутствии (умалении) гуманизма. Думается, переход к гуманистической гавернментальной рациональности позволил бы преодолеть современные формы отчуждения в виде десубъективации, денормализации, депсихологизации, привести к созданию того социально-политического порядка, когда людьми управляют через их свободу и социально организованную субъективность. 11.3. Äæ. Ðèòöåð: ðèñêè è óÿçâèìîñòè ìàêäîíàëüäèçàöèè îáùåñòâà По Дж. Ритцеру, макдональдизация является одним из типов рациональности, который возник в период рефлексивного модерна. Под макдональдизацией социолог понимает «процесс, в ходе которого принципы работы ресторана быстрого обслуживания начинают определять все большее и большее число сфер американского общества, как и остального мира… Макдональдизация затрагивает не только ресторанный бизнес, но и образование, труд, здравоохранение, туризм, отдых, питание, политику, семейные отношения и виртуально каждый другой сегмент общества»1. Социолог в своих работах приводит и анализирует сотни примеров макдональдизированных социальных практик, характерных для современного образа жизни, его ритма. Будучи социально и культурно востребованным типом рациональности, эти социальные практики стали быстро распространяться, приобретая все новые и новые формы. Так, модель функционирования компании «Макдональдс» была взята на вооружение такими сетями кафе-закусочных как «Бургер Кинг», «Питца Хат», «Цыплята из Кентукки» и др. Пресса стала макдональдизироваться. Такие солидные издания как «Вашингтон пост», «Нью-Йорк Таймс» все более ориентируются на форму и стиль «Макгазеты»: аналитические статьи вытесняются краткой информацией, дополненной мешаниной красочных снимков и, конечно, развлечениями. В сфере высшего образования возникают «Макуниверситеты». Учебники и учебные пособия все более напоминают «Мактексты», которые позволяют достаточно быстро достичь желаемого — получить необходимый минимум информации по предмету, чтобы успешно сдать экзамены. При этом взаимодействие профессоров и студентов сведено к минимуму, а творческие дискуссии все более замещаются формализованным контролем и тестами. Общение людей на межличностном уровне также макдональдизируется. Церемонии длительных ухаживаний заменяются «Максексом» — главное, чтобы все соответствовало стилю и ритму жизни: было с минимумом риска, быстро, эффективно и достаточно комфортно. 1 Ritzer G. The Mcdonaldization of Society. Thousand Oaks, Calif. : Pine Forge Press, 2000. P. 1—2. 190 Почему же принципы работы ресторана быстрого обслуживания получили столь широкое распространение? Ритцер полагает, что они, взятые в совокупности, весьма адекватны современным микро-социальным практикам людей. В этих практиках одновременно присутствуют элементы эффективности, калькулируемости, предсказуемости и контроля. По этим параметрам в принципе можно измерить макдональдизацию. Однако, как было еще показано М. Вебером, К. Маннгеймом, Ю. Хабермасом, М. Фуко, рациональные системы зачастую латентно порождают иррациональные проявления в виде ненамеренных последствий. Соответственно, возникают риски той или иной рационализации. Есть они и у макдональдизированной рациональности. Сущностным элементом макдональдизации, считает Ритцер, является иррациональная рациональность, которая проявляется в «отчуждении человеческого разума». Например, макдональдизация оказала негативное влияние на окружающую среду, порождая риски употребления генетически измененных продуктов питания. Необходимость выращивания картофельных клубней одного размера, используемых для приготовления картофеля-фри, привела к широкому применению продуктов, модифицированных на генетическом уровне. Упаковочные материалы плохо разлагаются в естественных условиях и тем самым тоже наносят вред экологии. Возникают риски роботизации и дегуманизации человеческих отношений. Традиционно трапеза предполагала социальное взаимодействие людей, которое ныне сведено к минимуму, ибо и посетители, и работники «Макдональдс», по существу, становятся роботами большого конвейера. Разумеется, сфера дегуманизации не ограничивается собственно ресторанами «Макдональдс». Социолог отмечает, что принципы ресторана быстрого обслуживания способствуют созданию «ложных дружественных связей». Они дегуманизируют семейные отношения: супруги и дети стали меньше общаться друг с другом, чтение детям на ночь заменяется просмотром фильмов или компьютернами играми. Недостаток эмоционального влечения супругов ныне восполняет таблетка виагры или поиск сексуальных партнеров за пределами семьи1. Дегуманизируется образование: большие лекционные потоки, использование технологий без человеческого фактора для контроля за знаниями учащихся, минимальные контакты между преподавателями и учащимися, дистанционное обучение — все это неизбежно воспроизводит иррациональную рациональность2 и соответствующие риски. Медицинское обслуживание также дегуманизируется. Пациенты чувствуют себя элементами медицинского конвейера. Значительно увеличивается время, затрачиваемое на всевозможные анализы и тесты, и сокращается время, отводимое на общение врача и пациента. Многие виды лечения, особенно операции, предполагают конвейерные технологии, основанные на снижении затрат, что, соответственно, понижает качество медицинского обслуживания3. 1 Ritzer G. The Mcdonaldization of Society. P. 141—143. Ritzer G. The Mcdonaldization of Society. P. 143. 3 Ritzer G. The Mcdonaldization of Society. P. 144—145. 2 191 Вместе с тем, эти примеры свидетельствуют, что влияние макдональдизации на риски современного образа жизни весьма не однозначно. Она минимизирует ряд рисков — повышает средний уровень жизни людей, предоставляет не отдельным индивидам, а массам возможность приобщиться к достижениям современной цивилизации. Как правило, макдональдизация обеспечивает высокий средний стандарт знаний, снижая риски неквалифицированного обучения. Но эта практика с неизбежностью уменьшает общение преподавателя и студента, а значит, уменьшает творчески-критический потенциал восприятия информации и как следствие возрастают риски «обучения неспособности» (Р. Мертон). Мадональдизация — новый тип рациональности, и она, несомненно, способствует развитию целерациональных действий, дисциплины, формирует эффективные, предсказуемые и контролируемые поведенческие акты. Вместе с тем, все формы макдональдизации в большей или меньшей степени имеют тенденцию низводить людей до простых экономических ресурсов, что так или иначе способствует воспроизводству дегуманизации человеческой личности со всеми вытекающими отсюда ненамеренными последствиями и их рисками. Ритцер особо подчеркивает, что макдональдизация не одинаково проявляется в различных сферах общественной жизни: что-то более охвачено ее принципами, что-то менее. Высший уровень макдональдизации наблюдается в сфере быстрого питания, средний — в сфере образования, а низший — в формах розничной торговли. Вместе с тем есть сегменты современного общества, которые, как полагает социолог, процесс макдональдизации вовсе обошел стороной. Это, в частности, касается предприятий, функционирующих на основе семейного подряда. Не попал под макдональдизацию бизнес, ориентированный на достаточно состоятельных клиентов, предпочитающих уникальные товары по специальному заказу и индивидуальное обслуживание высокого качества. Эксклюзивные жилые застройки ориентированы на избирательность и изысканность вкуса их владельцев1. Макдональдизация — феномен современной глобализации, который утвердился и воспроизводится благодаря коммуникативным связям различных частей мира. Однако, несмотря на многочисленные внешние структурно-функциональные схожие проявления, макдонализация как новый тип рациональности все же специфична в различных социокультурных контекстах. Особенно это относится к своеобразию ее латентных и непредвиденных последствий, которые обусловлены прежде всего совокупностью трех основных факторов: 1) уровнем развития институциональных структур и их функций; 2) особенностью системы ценностей и норм, включая ценностной характер предшествовавших парадигм рациональности; 3) своеобразием ментальности населения, его коллективного сознательного и бессознательного, а также характером микросоциальных практик людей. При учете и анализе латентных и ненамеренных последствий макдональдизации в России нельзя ни абсолютизировать рационально-со1 192 Ritzer G. The Mcdonaldization of Society. P. 18—19. циальную сущность россиян, ни игнорировать их глубинные бессознательные корни. Важно также учесть особенности нашего социального и национального характера, черты российского менталитета, который развивался под воздействием архетипов чувственности, жертвенности и сострадания, характеризуется значительной степенью иррациональности. Типичный бренд макдональдизации — “Эффективность, быстрота, контроль” — трудно сочетается с заложенными в нашем менталитете склонностью к подвижничеству, самовыражению, доверительному общению. Для россиян трапеза — это не только поддержание тела, но и обновление души. Ее латентная функция проявляется в поддержании преемственности ценностей между поколениями, ибо в ней участвует и стар и млад. Здесь люди разделяют и радость, и горе. Фактически макдональдизация в России обрела двойную фактичность. С одной стороны, возникли и получают развитие макдональдизированные экономическо-хозяйственные, социально-политические реалии, которые в зависимость от своего характера, несомненно, влияют на общественное сознание и поведении людей. Макдональдизированные институты через производство и распределение ценностей утверждают, упорядочивают и поддерживают структурированное ролевое поведение индивидов, делая его более предсказуемым и подконтрольным. С другой стороны, есть “жизненные миры” конкретных социальных групп россиян, которые, согласно феноменологической парадигме, предстают в виде субъективных значений, коллективных представлений, смысловых систем и знаний. Под влиянием глобализации происходит плюрализация жизненных миров и культурных стилей, но при этом базовые, «архитипические» черты нашей ментальности сохраняются достаточно регидными. Однако на них оказывается массированное давление со стороны макдональдизированных институтов. Очевидно, что в России, как и в Америке идет процесс макдональдизации университетов, школ и других учебных заведений. Макдональдизируется здравоохранение, институт семьи, который строится на все более прагматической основе, на рациональном планировании деторождения. Макдональдизируется и сфера отдыха. Разумеется, при этом сохраняются особенности нашей ментальности, что прекрасно показано в фильмах “Особенности национальной рыбалки” и “Особенности национальной охоты”. Макдональдизация, несомненно, способствует снижению рисков и опасностей, обеспечивая эффективность и предсказуемость решения многих повседневных проблем, что, несомненно, является важным фактором для многих россиян. Однако проявляется и ее рискогенность: осознанно или нет, люди утрачивают собственную активную причастность к событиям, сворачивается человеческая солидарность, а значит с неизбежностью выхолащивается Доброта и Любовь — те качества, без которых возникают уязвимости для социума, ибо останавливается духовное развитие человека, выхолащивается гуманизм. Рискогенность макдональдизации не означает, что она несет непременное зло для будущего россиян. Ее позитивное влияние может быть усилено, а негативные иррациональные последствия могут быть минимизированы, 193 если в нашем обществе появятся и другие типы рациональности, в которых будет востребован человек, творящий Добро, действующий Человек1. 11.4. Èãðàèçàöèÿ îáùåñòâà: åå ðèñêè è óÿçâèìîñòè Играизация — объективно востребованное явление, которое возникло под влиянием нелинейной социокультурной динамики современных обществ и становления самоорганизованного, автономного социума с внутрисистемной неопределенностью. Вместе с тем, играизация сама вносит существенный вклад в нелинейное трансформирование существующих социальных практик, развивая способность современного социума к саморефлексии и самотворению. И что принципиально важно — порождает социальные практики открытого характера с внутрисистемной неопределенностью, что создает объективные условия для увеличения рискогенности социума. Под играизацией мы понимаем: 1) внедрение принципов игры, эвристических элементов в прагматические жизненные стратегии, что позволяет индивидам посредством саморефлексии достаточно эффективно выполнять основные социальные роли, адаптироваться к постоянно меняющемуся обществу и его рискам; 2) образующийся новый тип рациональности, характерный для современных условий неопределенности, распространения институциональных рисков; 3) фактор конструирования и поддержания виртуальной реальности неравновесного типа; 4) формирующуюся социологическую парадигму с теоретико-методологическим инструментарием, позволяющим анализировать неопределенности и риски рефлексивного модерна2. Здесь мы остановимся лишь на первых двух вышеназванных чертах играизации, имеющих непосредственное отношение к нашей теме рисков. Итак, играизация представляет новое утверждающееся и распространяющееся явление, которое связано с особым рисковым стилем жизни, предполагающим парадоксальное сочетание реального и виртуального, чувственного и интеллектуального, беспокойства и динамизма. При необходимости повседневного осуществления выборов альтернатив, принятия решений, основанных на оценке степени риска, естественно, у многих индивидов возникает потребность к духу страсти, удачливого шанса, счастливого случая, которую можно сравнительно легко удовлетворить, участвуя в социальных практиках игрового типа. В этих условиях играизация выступает в качестве нормативного регулятора социальной жизни людей — посредством риск-опыта и риск-восприятия успешные игровые и эвристические практики социально конструируются, а затем включаются в хозяйственно-экономические, политические, культурные структуры. 1 См.: Турен А. Возвращение действующего человека. Очерк социологии : пер. с фр. М. : Научный мир, 1998. 2 Подробнее см.: Кравченко С. А. Нелинейная социокультурная динамика: играизационный подход. — М. : МГИМО-Университет, 2006; Кравченко С. А. Социология : учебник для академического бакалавриата. В 2 т. Т. 2. Новые и новейшие социологические теории через призму социологического воображения. М. : Юрайт, 2014. Глава 22. 194 Рискогенность процесса играизации проявляется в разрывах целостности и самодостаточности традиционных (линейных) типов игры и общественно полезной деятельности. В линейном социуме игра имеет достаточно жесткий статус деятельности, лишенной прямой практической целесообразности, не имеющей «никакой очевидной цели, кроме удовольствия»1. В игре все осуществляется лишь «ну просто», «как будто» взаправду, «понарошку». «В этом “ну просто” всякой игры, — отмечает известный исследователь феномена игры Й. Хейзинга, — заключено осознание ее неполноценности… Не будучи “обыденной жизнью”, она стоит вне процесса непосредственного удовлетворения нужд»2. Благодаря движению социума к открытости границы как игровой, так и общественно полезной деятельности «разрываются», становятся весьма неустойчивым и неопределенными. Отличие играизации от игры состоит и в том, что «правила игры бесспорны и обязательны, они не подлежат никакому сомнению… Стоит лишь отойти от правил, и мир игры тот час же рушится. Никакой игры больше нет»3. На это же указывает и Ж. Ф. Лиотар: «Если нет правил, то нет и игры; даже небольшое изменение правила меняет природу игры, а “прием” или высказывание не удовлетворяющие правилам, не принадлежат определяемой ими игре»4. Играизация же не знает строгих, организационно фиксированных правил. Она, используя приемы театрализации и спектаклизации, делает правила открытыми, постоянно их корректирует, что неизбежно предполагает девиацию, хаос и риски. Однако, на определенном этапе она может привести к новому, качественно иному правилу организации социальной жизни, основанному на динамичных игровых «семейных сходствах» (Л. Витгенштейн), на определенных «знаковых кодах» (Ж. Бодрийяр). Она, соответственно, ведет к созданию новых алгоритмов самоорганизованного, рефлексивного поведения, как определенного порядка, сущностной чертой которого является рискогенный социум. По существу, играизация в определенной степени позволяет упорядочивать разнонаправленные действия самоорганизованных акторов в условиях парадоксов и рисков нелинейной динамики. Вместе с тем, играизация обозначает зарождение особого стиля жизни, предполагающего парадоксальный синтез серьезного и потешного, реального и виртуального, чувственного и интеллектуального, организационного и дезорганизационного, рационального и иррационального. У многих индивидов возникает потребность к духу страсти, шанса, счастливого случая. Посредством саморефлексии успешные игровые и эвристические практики социально конструируются, а затем включаются в собственно общественно полезную деятельность, соответственно, в хозяйственно-экономические, политические и культурные структуры. Далеко не каждый индивид в этих условиях чувствует себя в онтологической безопасности — напомним, по Э. Гидденсу, — субъективное ощущение людьми надежности течения повседневной жизни. Разумеется, играизация не может всех рискпротивников превратить в риск-толерантных индивидов. Но, безусловно, она облегчает восприятие рисков, способствует утверждению толерантности в отношении рисков (латентно присутствует чувство того, что происхо1 Джери Д., Джери Дж. Большой толковый социологический словарь. М. : Вече ; Аст, 1999. С. 222. 2 Хейзинга Й. Homo ludens: Статьи по истории культуры. М. : Прогресс—Традиция, 1997. С. 28. 3 Хейзинга Й. Homo ludens. С. 30. 4 Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодерна : пер. с фр. М. ; СПб. : Институт экспериментальной социологии ; Алетейя, 1998. С. 32. 195 дящее осуществляется «как будто» взаправду, «понарошку»). Отсюда востребованность играизированных социальных практик. В экономической сфере совершаются игры-операции с образами платежей, покупок, предоставления кредитов и т.д., которые постепенно рутинизируются. Многие товары стали продаваться и покупаться буквально играючи. Играизируется и политическая сфера, что выражается в принятии, порой, безличных политических решений, содержащих новые явные и латентные риски, за которые, по существу, некому нести ответственности. Подчас исчезает само представление о политике как, по мысли М. Вебера, целедостиженческой деятельности, предполагающей «самостоятельное руководство»1. Заметим, что социолог, выделяя три решающие качества политика — страсть, чувство ответственности, глазомер, — понимал их как «ориентацию на существо дела», «способность с внутренней собранностью и спокойствием поддаться воздействию реальностей»2. Сегодня же политика благодаря играизации зачастую просто симулируется субъектами без статуса инициатора решений, их конкретных исполнителей (соответственно, без ответственного за производство рисков), что не имеет ничего общего ни с решением реальных проблем, ни реализацией конкретных программ, ни даже с выполнением традиционных «обещаний» политиков народу. Наиболее рельефно играизация проявляется в культуре, через которую входит в нашу повседневную жизнь, привнося неопределенность в ценности и нормы, что усугубляет риски социальных обменов. Игровые социальные практики стали неотъемлемой частью деятельности предпринимателей, политиков, военных, представителей правоохранительных органов. Без них уже не обходятся международные саммиты и дипломатические встречи. Телевидение из средства информации превращается в тотальное казино, в котором играют уже миллионы людей, разумеется, разные роли с учетом их дифференцированных статусов: свои особые роли исполняют собственники СМИ, менеджеры, режиссеры и, конечно, зрители. На дорогах не «понарошку» играют как водители, так и те, кто по долгу службы призван контролировать и помогать организовывать движение транспорта. При этом социологи констатируют процесс размывания социального слоя российской интеллигенции вообще, что увеличивает уровень рискогенности в обществе3. Подобные примеры, которые можно продолжать, свидетельствуют о том, что играизация практически не обошла стороной ни одну сферу жизни людей. Все эти социальные практики протекают не только и даже далеко не «в свободное время», что характерно для «классической» игры. Но главное — практически все играют, подчеркнем, не «ради игры», «просто для участия, удовольствия», а взаправду, преследуя вполне прагмати1 Вебер М. Политика как призвание и профессия // Избранные произведения. М.: Прогресс», 1990. С. 644. 2 Вебер М. Политика как призвание и профессия. С. 690. 3 Мансуров В. А., Семенова Л. А. Некоторые тенденции в развитии профессиональных групп российской интеллигенции // Россия: трансформирующееся общество. М. : КАНОНпресс-Ц, 2001. С. 284—302. 196 ческие цели, обусловленные социальной и профессиональной необходимостью. Играизация, несомненно, оказывает общее рационализирующее влияние на социокультурное развитие современного общества. Она расширяет число благ и услуг, предоставляя их многомиллионным массам людей. Акторы играизации могут заниматься своей деятельностью вне зависимости от их местоположения и времени суток. Резко сокращается время для достижения желанных целей. Играизация способствует в относительно мягких формах утверждению таких защитных механизмов как вытеснение, отрицание и сублимация. Она, в частности, позволяет удалять из сознания мысли о рисках как о нечто враждебном. Неприятные реальные события могут отрицаться с помощью замены их симулякрами и шансами на успех, счастливый случай. Кое-кто вообще видит в играизированных социальных практиках, предоставляемых ими счастливом шансе, чуть ли не единственное средство решения своих жизненных проблем. Для многих индивидов способность применить игровые коды, эвристические «методические процедуры» в правильном социокультурном контексте становится необходимым условием жизни, адаптации к современным рискам. В условиях роста неопределенностей играизированный индивид являет собой символ успеха, благополучия и риск-толерантности. Не удивительно, что массы людей во всем мире хотят идентифицировать себя с ним. Постепенно формируются новые социальные типы людей, которые как производят риски, так и обладают специфической зависимостью от них. Так, возникает социальный тип авантюриста, движимый жаждой игровой страсти, успеха любой ценой. Для него свобода и демократия — вседозволенность, возможность блефовать и манипулировать сознанием окружающих. Вместе с тем, многие люди начинают ощущать себя марионеткой. У социального типа марионетки нет своего «Я», и люди, по существу, ставшие марионетками, не могут иметь чувства «Я», они готовы обманываться, легко примыкают к той или иной играизированной массе, их основная мотивация — зависть и жадность. Помыслы и действия играизированного индивида направлены на то, чтобы выгодно реализовать себя в том или ином игровом поле. Играизация в определенной степени имеет отношение к мангеймовской саморационализации, понимаемой как «систематический контроль индивида за своими позывами»1. В самом деле, акторы играизации должны быть саморациональными. Не случайно играизированное действие представляет гибрид в своей основе: оно включает смысл и страсть, аффективность и энтузиазм, расчет и веру. Играизация весьма часто выступает как гибрид иррациональной рациональности. Люди начинают испытывать тягу к социальным действиям, связанным с повышенными рисками и мистикой, возрастающего влияния случая. Они полагают, что счастливый случай и рисковые игровые 1 Mannheim K. Man and Society in an Age of Reconstruction. N. Y. : Harcourt, Brace and World. 1940. Р. 55. 197 практики, услуги магов и экстрасенсов могут быстро решить их личные проблемы, избавить от социальных невзгод. Данный тип рациональность способствует утверждению риск-толерантности, ибо он принимает как естественную данность существование различий, учитывает случайности, непредвиденные последствия в конструировании социальной жизни. Ему свойственна адаптация ко всему тому, «чего не может быть» — любой проигрыш или кризис не воспринимается как драма и не переживается как социальная травма (П. Штомпка). В итоге совокупные риски играизации порождают уязвимость для общества, проявляющуюся в том, что подобные рискозависимые авантюристический и марионеточный типы людей могут распространять девиантное поведение. Она же способствует развитию игромании, которая становится большой социальной проблемой. Äèñêóññèÿ «Èððàöèîíàëüíàÿ ðàöèîíàëüíîñòü è åå ðèñêè» 1. «Дисциплинарное общество»: фактор минимизации или производства рисков? 2. Гавернментальная рациональность: может ли избегание одних рисков порождать другие? 3. Риски и уязвимости макдональдизированного обучения (лечения, питания и т.д.). 4. Играизация: ее риски и уязвимости Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. В чем особенность рациональности «дисциплинарного общества»? Какова специфика его рисков и уязвимостей? 2. В каком смысле М. Фуко использует понятие «гавернментальность»? Как оно связывается современными социологами с изучением рисков? 3. В чем проявляются уязвимости становящегося гавернментального общества? 4. В чем смысл, по Дж. Ритцеру, процесса макдональдизации общества? Какие риски и уязвимости он несет? 5. Каковы явные и латентные риски роботизации? 6. Каковы риски и уязвимости играизации общества? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Применяя методологию М. Фуко к проблематике рисков, что есть истина о риске? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Знание рискологов. С Дискурсы риска. В Обыденное знание. D Понимание природы риска. 198 2. Посредством какого механизма дисциплинарная власть производит рискогенные социальные типы — «больной», «безумный» (М. Фуко), «чужак» (Г. Зиммель), «маргинальный человек» (Р. Парк)? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Иерархического наблюдения. С Исключения. В Инспектирования. D Социального контроля. 3. Какими рисками, согласно методологии М. Фуко, обусловлено обстоятельство, что в современном обществе руководители высших звеньев весьма скованы в проявлении собственной субъективности? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Рисками коррупции. С Рисками контроля начальства. В Рисками ослабления D Рисками плюрализации информации. индивидуализации. 4. Какой фактор производит уязвимость власти в виде её предрасположенности к «нормальной аварии»? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Риски некомпетентности власти. С Риски борьбы с оппозицией. В Рисками коррупции. D Риски ослабления корпоративной этики. 5. Какова главная цель государственной биополитики, формировавшей «рациональную нормативность» тела, здоровья, питания, сексуальности, образы жизнедеятельности людей? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Забота о физическом и социальном С Осуществление надзора. здороье человека. В Формирование дисциплинарного D Избегание риска. социального типа. 6. Смысл, который вкладывал М. Фуко в термин «гавернментальность» (дайте краткую интерпретацию): 7. В каких целях современные социологи-рискологи используют концепцию гавернментальности главным образом? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Для изучения риск восприятия. С Для исследования рисков девиации. В Для анализа динамики рисков. D Для изучения риск-власти. 8. По Дж. Ритцеру, ныне утверждается макдональдизация как новый тип рациональности, которая амбивалентно влияет на риски. Назовите компоненты макдональдизации, способствующие минимизации рисков: а) б) в) г) 9. А теперь отметьте главные риски, порождаемые макдональдизацией: а) б) 10. В чем проявляются совокупные риски играизации, порождающие уязвимости для современного общества? а) б) в) 199 Ключи к тесту: 1. Дискурсы риска. 2. Исключения. 3. Рисками ослабления индивидуализации. 4. Риски некомпетентности власти. 5. Избегание риска. 6. Нахождение оптимального соотношения между двумя полюсами управления: формами правления различных властных структур и технологиями самодисциплины и саморационализации. 7. Для изучения риск восприятия. 8. а) Эффективность; б) калькулируемость; в) предсказуемость; г) контроль. 9. а) Риски роботизации; б) риски дегуманизации человеческих отношений. 10. а) Риски формирования авантюристического типа людей; б) риски формирования марионеточного типа людей; в) риски игромании. Ëèòåðàòóðà 1. Вебер, М. Политика как призвание и профессия // Вебер, М. Избранные произведения. — М. : Прогресс», 1990. 2. Джери, Д. Большой толковый социологический словарь / Д. Джери, Дж. Джери. — М. : Вече · Аст, 1999. 3. Кравченко, С. А. Социология. В 2 т. Т. 2. Новые и новейшие социологические теории через призму социологического воображения: учебник для академического бакалавриата / С. А. Кравченко. — М. : Юрайт, 2014. Глава 22. 4. Кравченко, С. А. Нелинейная социокультурная динамика: играизационный подход / С. А. Кравченко. — М. : Издательство «МГИМО-Университет», 2006. 5. Лиотар, Ж. Ф. Состояние постмодерна / Ж. Ф. Лиотар. — М. : Институт экспериментальной социологии; С-Пб. : «Алетейя», 1998. 6. Мансуров, В. А. Некоторые тенденции в развитии профессиональных групп российской интеллигенции / В. А. Мансуров, Л. А. Семенова // Россия: трансформирующееся общество. — М. : Издательство «КАНОН-пресс-Ц», 2001. 7. Ницше, Ф. Человеческое, слишком человеческое. По ту сторону добра и зла // Ницше, Ф. Соч. в 2 т. — М., 1990. 8. Турен, А. Возвращение действующего человека. Очерк социологии. — М. : Научный мир, 1998. 9. Фуко, М. Археология знания / М. Фуко. — СПб. : ИЦ «Гуманитарная Академия»; «Университетская книга», 2004. 10. Фуко, М. Власть и знание // Фуко, М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. — М. : Праксис, 2002. 11. Фуко, М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности / М. Фуко. — М. : «Магистериум» ; «Касталь», 1996. 12. Фуко, М. Психиатрическая власть / М. Фуко. — СПб. : Наука, 2007. 13. Хейзинга , Й. Homo ludens; Статьи по истории культуры / Й. Хейзинга. — М. : Прогресс-Традиция, 1997. 14. Foucault, M. On Governmentality // Ideology and Consciousness. 1979. № 6. 15. Foucault, M. Governmentality // The Foucault Effect: Studies in Governmentality. — Chicago: University of Chicago Press, 1991. 200 16. Foucault, M. Technologies of the Self // Technologies of the Self: A Seminar with Michel Foucault / L. Martin, H. Gutman and P. Hatton (eds). — London : Tavistock, 1988. 17. Loon, J. V. Governmentality and the Subpolitics of Teenage Sexual Risk Behavior // Health, Risk and Vulnerability. — London ; N.-Y. : Routledge, 2008. 18. Mannheim, K. Man and Society in an Age of Reconstruction / К. Mannheim. — New York : Harcourt, Brace and World. 1940. 19. Ritzer, G. The Mcdonaldization of Society / G. Ritzer. — Pine Forge Press, 2000. Ãëàâà 12. ÔÎÐÌÈÐÎÂÀÍÈÅ ×ÅËÎÂÅ×ÅÑÊÎÃÎ ÊÀÏÈÒÀËÀ  ÓÑËÎÂÈßÕ ÑÒÀÍÎÂËÅÍÈß ÑÅÒÅÂÎÃÎ ÎÁÙÅÑÒÂÀ: ÐÈÑÊÈ È ÓßÇÂÈÌÎÑÒÈ Содержание и, соответственно, концептуальная интерпретация человеческого капитала многогранны и многолики, зависят от исторического времени, социокультурного пространства, сферы научной деятельности людей, занимающихся данной проблематикой. Ее, в частности, изучают философы, экономисты, политологи, культурологи, психологи и, конечно, социологии, естественно, используя для этого разный теоретико-методологический инструментарий. Существующие многочисленные представления и определения человеческого капитала также несут в себе тот или иной мировоззренческий и политический компонент. Поэтому важно, прежде всего, определиться с методологией интерпретации и изучения человеческого капитала, его социальной и культурной динамики, что также позволит выявить суть альтернативных подходов формирования человеческого капитала, их возможные риски и уязвимости как для природы человека, так и общества. 12.1. Ïîäõîäû ê èçó÷åíèþ ÷åëîâå÷åñêîãî êàïèòàëà: ñðàâíèòåëüíûé àíàëèç Еще с XVII в. экономисты предпринимали попытки оценить капитал населения в денежном эквиваленте, в основе которых, как правило, лежал критерий предрасположенности людей к рациональным действиям, что позволяло получать прибыль. Сам термин «человеческий капитал» был введен Т. Шульцем и Дж. Беккером для оценки воплощенной в индивидууме потенциальной способности приносить доход, включающей врожденные способности и таланты, образование, приобретенную квалификацию, состояние здоровья и т.д., что обеспечивает индивидам повышенный спрос на рынке труда1. До сих пор циркулируют методики, предлагающие измерение человеческого капитала по годовому приросту объема производства или просто по уровню душевого ВВП. Несомненно, рациональная и экономическая составляющая являются важными компонентами в человеческом капитале. Без способности обеспечить достаточный уровень своего материального благополучия современ1 Becker, G. S. Human Capital. N. Y. : Columbia University Press, 1964; Shultz T. Human Capital in the International Encyclopedia of the Social Sciences. N. Y., 1968. Vol. 6. 202 ному человеку будет весьма не комфортно жить в современном обществе. Но также очевидно и то, что свести человеческий капитал к сугубо меркантильным составляющим это большой риск, связанный с заведомо односторонним развитием индивида. Ведь еще есть социальная, культурная, демографическая и иные сферы жизнедеятельности, например, собственно человеческое общение в самых его разных формах (мода, трапеза, секретность, флирт и т.д.), что немецкий социолог Г. Зиммель считал крайне важным для полноценной жизни людей1. Без соответствующих типов капиталов там просто невозможно адекватно функционировать. Из этого можно сделать методологический вывод о том, что человеческий капитал, адекватный современному обществу, весьма многогранен: в нем востребованы разные типы капиталов, ведь индивиду приходится рефлексировать относительно самых разных структур. Аналогичные односторонние методы интерпретации человеческого капитала существуют в политике, представители которой, как показал французский социолог П. Бурдье, склонны оценить людей узко-рационально, прежде всего, по «политическому весу», оставляя в стороне факт дифференциации и депривации определенной части населения по отношению к другим типам капитала: «концентрация политического капитала в руках малого числа людей… тем более возможна, чем более исчерпывающе простые члены партии лишены материальных и культурных инструментов, необходимых для активного участия в политике, а именно свободного времени и культурного капитала»2. Здесь и в другой работе — «Формы капитала», социолог обращает внимание на то, что и в политике, и в жизни важны разные капиталы (экономический, культурный, социальный, символический), рассматриваемые им как средства, которые использует человек, осуществляя те или иные выборы, включая риски. Капиталы выступают как своего рода «структуры господства», позволяющие индивидам через импровизации реализовывать жизненные стратегии, достигать конкретных целей. Чем больше объем капиталов, чем более они разнообразны, тем легче их владельцам проявлять динамичность в своей организации, достигая поставленные цели3. Сказанное касается и индивидуальной уязвимости. Психологи оценивают человеческий капитал по характеру доминирующих потребностей, руководствуясь идеями А. Маслоу об их иерархии и тенденцией перехода рациональных людей ко все более высоким потребностям: «Самое фундаментальное последствие удовлетворения любой потребности — это переход потребности на задний план и при этом появление новой потребности — более высокого уровня»4. Очевидно, данный постулат важен для выбора перспектив развития человеческого капитала. Однако в условиях усложняющейся динамики соци1 См.: Зиммель Г. Общение. Пример чистой, или формальной, социологии // Теоретическая социология: Антология: В 2 ч. М. : Книжный дом «Университет», 2002. 2 Бурдье П. Политическое представление: Элементы теории политического поля // П. Бурдье. Социология политики : пер. с фр. М. : Socio-Logos, 1993. С. 183. 3 См.: Bourdieu P. The Forms of Capital // J. Richardson (ed.). Handbook of Theory and Research for the Sociology of Education. N. Y. : Greenwood, 1986. 4 Маслоу А. Мотивация и личность : пер. с англ. СПб. : Питер, 2003. С. 81. 203 ума рефлексивного модерна он далеко не всегда работает — когда в открытом обществе утверждается ценностная дисперсия возможно и обратное движение. Так, возникают риски того, что общество на институциональном уровне не поощряет значимость более высоких потребностей: в контексте распространения массовой культуры доминируют бестселлеры вместо классики, шоумейкеры вытесняют с экранов телевизоров образовательные программы (заметим, в русском языке слово «образование» имеет не только смысл обучения, но и формирования образа обучаемого). Очевидно, с одной стороны, для человеческого капитала крайне важны интеллектуальные и духовные качества, а с другой — необходимо минимизировать риски массовой культуры, которая все более обретает репрессивный характер по отношению к человеческому капиталу. Выбор в пользу формальной рациональности, прагматизма и меркантилизма — это риск, выражающийся в том, что активные формы культурного участия, развивающие индивидуальность в человеческом капитале, заменяются пассивными формами культурного потребления, которые сужают пространство для творческих действий и импровизаций. Массовая культура позволяет задавать одностороннее формирование человеческого капитала, ослабляя индивидуальность человека, который в итоге рассматривает культурное и духовное подчинение как нечто нормальное, естественное. Его Я слабеет, будучи подавленным идеалами и героями мыльных опер, «звездами» развлекательных шоу. Формально массовая культура создает возможность выбора, но этот выбор всегда предопределен — можно выбрать из навязанного. Такая ситуация выбора без выбора, создается не жестким экономическим диктатом, а «мягкими» культурными репрессиями, которые, по словам Г. Маркузе, способствуют становлению «одномерного человека», у которого отсутствует критичность, в силу чего он легко воспринимает технологическую рациональность и видит личное счастье в примитивном, одностороннем гедонизме1. Есть и гуманистический подход к человеческому капиталу, представленный выдающимся российско-американским социологом П. А. Сорокиным. Как он считает, на фоне достижений науки, техники, экономики, искусства, происходящих из человеческого капитала, возникли существенные проблемы в области его гуманизации и духовного развития. Человечеству не удалось обосновать эффективные пути и средства для своего собственно гуманного, нравственного возвышения, контроля своих бессознательных инстинктов и чувственных вожделений, связанных с погоней за материальным благополучием, властью и наслаждениями, что обернулось кризисом культуры, затронувшем искусства и науки, философии и религии, права и морали, образы жизни и нравов, привело к уязвимостям цивилизационного толка. Оптимистические перспективы человеческой цивилизации, по мнению ученого, зависят непосредственно от гуманистической составляющей человеческого капитала: способности людей творить «дух всеобщей дружбы, симпатии и неэгоистической любви с взаимной помо1 См.: Маркузе Г. Одномерный человек: исследование идеологии развитого индустриального общества : пер. с англ. М. : PEFL-book, 1994. 204 щью». Известные же до сих пор формы правления, будь то в Америке или России, не принимали в расчет Доброту и потому были уязвимыми: «демократические режимы были почти столь же воинственными, неустойчивыми, как и авторитарные режимы, и имели такой же высокий уровень преступности»1. Как показало провидение социолога и подтвердила жизнь, без гуманизма «все Билли о правах и все конституционные гарантии свободы есть пустая фраза»2. Любые рациональные, прагматические и другие благие замыслы сами по себе не ведут к процветанию, согласию, миру, если они не обеспечивают производство гуманизма, его проникновение в человеческий капитал. Человеческий капитал в виде обобщенного «советского человека», включавший в себя такие качества как патриотизм, жертвенность, романтизированная вера в светлое будущее страны, показал свою функциональность в годы Великой Отечественной войны, космической гонке, спортивных достижениях. Однако, авторитаризм режима, всячески подавлявший гуманизм, привел его к непреодолимому кризису. Или другой недавний пример: изначально политика либеральных демократов в России в 90-е гг. прошлого столетия была ориентирована на рациональные и прагматические цели — разгосударствление экономики, приватизацию, ваучеризацию, получение займов, сбор налогов и т.д. — но только не на то, чтобы новые модели жизнедеятельности людей способствовали совершенствованию собственно человеческих отношений в контексте развития и наращивания гуманистического потенциала человеческого капитала. То был сознательный и весьма рискогенный выбор в пользу формирования специфического человеческого капитала, адекватного западной цивилизации, и, как показала жизнь, это привело к существенным уязвимостям для российской цивилизации. По мнению авторитетного российского социолога С. Г. Кара-Мурзы, она оказалась в «цивилизационном (системном) кризисе», выражающемся в снижении ее «жизнеспособности», «переформатировании» сложившегося в России жизнеустройства, понимаемом как «“стирание” ее центральной мировоззренческой матрицы и ценностной шкалы. Такая катастрофа очень маловероятна, но одновременная деградация многих системообразующих для России структур делает ее в принципе возможной»3. Предотвращение катастрофы ученый связывает с воспроизводством человеческого капитала в системных качествах нашей цивилизации, преодоления нынешнего положения дел: «Дети и подростки России в настоящий момент получают в семье, школе и через СМИ противоречащие друг другу или даже взаимоисключающие установки относительно главного для цивилизации вопроса — “что есть человек”?... Многие в нынешней России смирились, поскольку питают иллюзию, что они лично (и их дети) попадут в число избранных и войдут в “мировую цивилизацию” (в “постчеловечество”)»4. 1 Сорокин П. Таинственная энергия любви // Социс. 1991. № 8. С. 121. Сорокин П. Таинственная энергия любви // Социс. 1991. № 8. С. 150. 3 Кара-Мурза С. Г. Вызовы и угрозы России. М. : Научный эксперт, 2015. С. 26-27. 4 Кара-Мурза С. Г. Вызовы и угрозы России. С. 38, 39. 2 205 Принимая во внимание гуманистический подход к человеческому капиталу, а также реалии цивилизационных уязвимостей, возникших в современной России, полагаем, что при рассмотрении перспектив и возможных рисков формирования человеческого капитала следует иметь в виду, по крайней мера три обстоятельства: 1) знание о природе человеческого капитала имеет пространственно-временной, исторический характер, обусловлено страновым и цивилизационным контекстом и по нему некорректно делать заключения о наличии «универсального» содержания человеческого капитала, особенно в контексте его потенциальной адаптации к возникшим рискам и уязвимостям; 2) механическое сложение специфического знания о человеческом капитале или простое увеличение его составляющих не делает картину более полной и валидной, если при этом не представлены жизненно важные показатели функциональности человеческого капитала как на локальном, так и глобальном уровнях в условиях становления сложного социума со всеми его неопределенностями, рисками и уязвимостями; 3) и самое главное — необходимо учесть гуманистическую составляющую в человеческом капитале. В самом общем виде, отдавая предпочтение сорокинскому гуманистическому подходу, под человеческим капиталом мы понимаем интегральное единство количества и качества человеческих ресурсов, наделяющих людей способностью быть рациональными мыслителями, сознательными творцами Истины в системах науки, техники, экономики, политики, права, Красоты, предполагающей создание шедевров культуры и искусства, и Добра, понимаемого как аккумуляция неэгоистической любви к человеку и человечеству1. Подчеркнем, человеческий капитал нами мыслится как интегральное единство, взаиморазвитие и взаимодополнение всех его составляющих (в определенной степени в него должны быть включены рационализм и прагматизм). 12.2. Ïåðñïåêòèâû ôîðìèðîâàíèÿ ÷åëîâå÷åñêîãî êàïèòàëà â êîíòåêñòå ðèñêîâ è óÿçâèìîñòåé На основе предложенного определения выскажем несколько соображений относительно перспектив формирования человеческого капитала в России. Прежде всего следует учесть, что содержание человеческого капитала не имеет универсальный характер: оно изменяется во времени и пространстве, варьируется от страны к стране, специфично в конкретных культурах и цивилизациях, зависит от ментальности народа. Нам надо сохранить цивилизационную матрицу при воспроизводстве национального человеческого капитала. Сказанное, однако, не следует абсолютизировать: при всех различиях в ментальности россиян и европейцев, американцев, китайцев, конечно, необходимы методики для компаративистского сравнения человеческого капитала в разных странах. Они создаются и практически реализуются. Так, недавно в рамках двухстороннего сотрудничества Института социологии РАН и Института социологии Китайской академии общественных наук было проведено исследование по проблеме: «Изменения в социальной 1 См.: Сорокин П. Кризис нашего времени. Социальный и культурный обзор. М.: ИСПИ РАН, 2009. 206 структуре обществ в условиях трансформации»1. Подобные исследования тем более важны, что идут глобализационные процессы, способствующие не только увеличению взаимодействия народов во имя их интересов, но и распространению общих уязвимостей. Более того, различия в национальном человеческом капитале не исключают культурных заимствований в условиях возможного диалога и партнерства цивилизаций2. Это тем более важно, что идут глобализационные процессы, увеличивающие взаимодействия народов. Но мы исходим из того, что «глобализация на современном этапе развития человеческой истории не может не иметь форму глокализации»3. Из этого следует, что, человеческий капитал имеет глоболокальное содержание. Однако при этом, с одной стороны, следует иметь в виду уязвимость в виде утечки «мозгов» и «мускулов», оттока людских ресурсов, которые необходимы для количественного и качественного воспроизводства человеческого капитала. С другой стороны, возникают уязвимости для человеческого капитала, обусловленные плохо контролируемыми миграционными процессами, что сказывается на этническом самосознании и этнической солидарности как русских, так и россиян иных национальностей. Данные социологического исследования свидетельствуют о том, что подавляющее большинство населения — 81% русских и 84% россиян иных национальностей согласны с установкой о том, что «насилие в межнациональных и межрелигиозных спорах недопустимо». Вместе с тем, «значительная часть россиян готова к активным действиям по защите своих этнических интересов, в том числе и насильственными действиями»4. Эти результаты свидетельствуют об уязвимостях, имеющих латентные формы. Человеческим капиталом, его формированием можно и нужно управлять, исходя из двух основополагающих требований: 1) это управление должно выступать как цивилизованный, рациональный и гуманистический способ взаимодействия людей с их участием. «Управление, — отмечает известный специалист в этой сфере А. В. Тихонов, — которое не выполняет в обществе гуманистическую функцию, превращается в манипулирование людьми, в технологию достижения любой, в том числе аморальной и асоциальной цели (терроризм, например). Такое «управление» становится опасным источником социальных деформаций»5; 2) управление должно учитывать нелинейность формирования человеческого капитала и динамично сложные причинно-следственные связи. Нужно, в частности, 1 См.: Россия и Китай: изменения в социальной структуре общества. М. : Новый хронограф, 2012. 2 См.: Осипов Г. В., Кузык Б. Н., Яковец Ю. В. Перспективы социокультурной динамики и партнерства цивилизаций. М. : Институт экономических стратегий, 2007; Ерасов Б. С. Цивилизации: Универсалии и самобытность. М. : Наука, 2002; Степин В. С. Цивилизация и культура. СПб. : СПбГУ, 2011. 3 Кравченко С. А. Риски в нелинейном глоболокальном социуме. М. : Анкил, 2009. С. 131. 4 Российское общество и вызовы времени. М. : Весь мир, 2015. С. 211. 5 Тихонов А. В. Социология управления. М. : «Канон+» ; РООИ «Реабилитация», 2007. С. 128. 207 отказаться от презумпции внешней причины как источника воздействия на содержание человеческого капитала. Современный человеческий капитал обретает качества сложной системы, которая подвержена уязвимостям и «нормальным авариям». Весьма важно учесть всевозможные латентности при формировании человеческого капитала, в прошлом недооцениваемые, акцентируя внимание на изучение человеческой деятельности в контексте возникновения ненамеренных последствий, которые сопровождают рациональную активность людей. Данный постулат был всесторонне обоснован в работах выдающихся социологов Р. Мертона1 и Р. Будона2. Ныне он стал неотъемлемым требованием современной социологии: ведь важно показать не то, что явно видно, а то, что не очевидно, открыто не проявляется. Если достижения в областях науки и техники, искусства и живописи почти всегда рельефно видны, их функциональность/нефункциональность или дисфункциональность достаточно выражены, то результаты в сфере преодоления межчеловеческой агрессии и вражды, формирования гуманизма весьма латентны, порой определяются мировоззренческими взглядами и политическими пристрастиями, в которых зачастую присутствует уязвимость в виде нарциссизма: наш человеческий капитал, конечно, «лучше», чем иной, который свойственен другой культуре. Соответственно, необходимо учитывать латентные и отложенные риски для человеческого капитала как производные от научной и инновационной деятельности людей. Напомним, эффект «нормальных аварий» (подробнее об этом в главе 9), обоснованный Ч. Перроу, раскрывает амбивалентное влияние на человека сложных технологических систем, что проявляется в виде отложенных рисков3. По нашему мнению, его следует распространить на инновационные процессы медикализации, градостроительства, новые информационные технологии, туризм, моду, диеты, имея в виду возможные отложенные риски для человеческого капитала. При этом к «нормальным авариям» необходимо относиться не как неизбежной данности уязвимостей, а осуществлять планомерный мониторинг усложняющихся институциональных систем на предмет выявления прежде всего их дегуманизирующего влияния на человека с целью нейтрализации или, по крайней мере, минимизации негативных последствий для человеческого капитала. Ряд латентных и отложенных рисков связан со скоростью изменений социума, которые, конечно, сказываются на процессах формирования человеческого капитала. Далеко не все политические и экономические акторы готовы к скачкам в скорости социальных изменения, ибо решая прагматические задачи, практически не учитывают возможности развития человеческого капитала, обусловленные различиями в социальном времени и пространстве, которые свойственны разным культурам и цивилизациям. На Западе, как известно, время — деньги, на Востоке, время — хозяин. В индустриальном модерне люди одного поколения, одной культуры 1 См.: Merton R. The Unanticipated Consequences of Purposive Action // American Sociological Review. Vol.1. 1936. 2 См.: Boudon R. The Unanticipated Consequences of Social Action. L. : Macmillan, 1982. 3 См.: Perrow C. Normal Accidents: Living with High-Risk Technologies. N. Y. : Basic Books, 1986; Perrow, Ch. The Next Catastrophe: Reducing our Vulnerabilities to Natural, Industrial, and Terrorist Disasters. Princeton, N. J. : Princeton University Press, 2011. 208 жили в едином историческом времени с общим ритмом жизни. В рефлексивном модерне мы сталкиваемся с латентным эффектом временного дисхроноза: в одном обществе сосуществуют люди, фактически живущие в разных темпомирах1. Под влиянием этих реалий возникли новые уязвимости для человеческого капитала. С одной стороны, скорость преобразований, особенно скорость социальной мобильности, начинает играть роль нового социального капитала, который определяет не только более высокий социальный статус людей, иное качество человеческого капитала, но и выступает индикатором модернизации, культурных и научных достижений (вспомним гонку вооружений, стремление летать выше всех, дальше всех, быстрее всех, космическое соревнование). Ныне число сфер (нанотехнологии, генная инженерия, развитие информационных сетей и т.д.), в которых скорость имеет смысл инновационного фактора человеческого капитала многократно возросло. По мнению британского социолога Дж. Урри, мобильность вещей, информаций, идей и даже мобильность виртуальная являются решающим фактором для развития социальных потенций современного человека2. Однако, с другой стороны, эти тенденции, тем не менее, не универсальны, автоматически не влекут за собой увеличение функциональности всего социума. Это особенно касается гуманистической составляющей человеческого капитала. Если определенная часть общества не справляется с увеличивающейся скоростью перемен, если не успевает рефлексировать относительно ненамеренных последствий изменений, отложенных рисков, то могут возникать принципиально новые уязвимости для человеческого капитала, причина которых — временной дисхроноз. В связи с этим, одной из значимых уязвимостей для России является совокупность рисков производства новых маргинальных групп, а, возможно, и новых «опасных классов». По З. Бауману, в условиях «текучего» (рефлексивного) модерна появляются новые «опасные классы»: если в индустриальном модерне существовали временно безработные или дезинтегрированные социальные группы, то ныне определенная часть людей просто не поспевает за усложняющейся социокультурной динамикой и тем самым становятся постоянно нефункциональными для общества, «они более не рассматриваются как временно исключенные из нормальной социальной жизни» и обречены на «постоянную маргинализацию»3. Речь идет о тех людях, кто в принципе не может освоить технологические инновации скоростного толка. Особенно важно учесть латентные уязвимости для человеческого капитала как производные от научной и инновационной деятельности людей, процессов медикализации, градостроительства, новых информационных технологий, туризма, моды, диеты. При этом необходимо осуществлять 1 По Е. Н. Князевой и С. П. Курдюмову — мир, определяющей характеристикой которого является единый темп (общая скорость) развития всех входящих в него сложных структур. См.: Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции. М. : КомКнига, 2007. 2 См.: Urry J. Mobilities. Cambridge : Polity Press, 2008. 3 См.: Bauman Z. Liquid Times. Living in an Age of Uncertainty. Cambridge : Polity Press, 2009. 209 планомерный мониторинг усложняющихся институциональных систем на предмет выявления прежде всего их дегуманизирующего влияния на человека с целью нейтрализации или, по крайней мере, минимизации негативных последствий для человеческого капитала. Проблема формирования человеческого капитала напрямую связана с кадрами политической и экономической элитами, от качества которых зависит легитимность власти. Социологи констатируют «недостаточно активную поддержку власти со стороны большинства. Сузилась социальная база власти — ее кадры отбираются из узкого слоя “своих”»1. Это также представляет фактор уязвимости, степень которой зависит от общего состояния доверия россиян государственным и общественным институтам. Исследования, проведенные Институтом социологии РАН, свидетельствуют о росте доверия Президенту России В. В. Путину: на октябрь 2014 г. — 78%. Однако при этом зафиксирован «негативный эффект, связанный с тем, что люди все чаще начинают идентифицировать себя с лидером государства, политикой государства, а не со своими согражданами. Социальная система становится менее чувствительной к множеству разнообразных сигналов “снизу”, а, следовательно, менее способной активно действовать в соответствии с объективными потребностями и объективно установленными целями своего развития»2. Проблема легитимности власти усугубляется относительно низким доверием Государственной Думе России — 32%, Совету Федерации — 34%, политическим партиям — 17%, общественным и правозащитным организациям — 37%, судебной системе — 24%. Наконец, отметим, что должна быть сохранена иррациональная составляющая в человеческом капитале. Как и рацио нальность, иррациональность по своим функциональным последствиям амбивалентна: может нести как уязвимости для человеческого капитала, так и укреплять его. Для нейтрализации негативных последствий иррацио нальности, она должна быть социально и культурно структурирована, что было обосновано К. Маннгеймом. Так, неизбежный и необходимый для развития современного человека демократический процесс плюрализации ценностей с их легитимацией, если его не структурировать, может обернуться дисфункциями иррационального толка: «Рано или поздно все станут неврастениками, поскольку затруднен разумный выбор в хаосе противоречивых и непримиримых ценностей… — отмечает ученый. — Невозможно представить себе человека, живущего в полной неуверенности и с неограниченным выбором»3. Более того, не структурированное противоборство политических сил, связанное с разоблачениями ложного сознания, ведет не к истине, а к иррационализации общественной жизни вообще. «То обстоятельство, что все большее количество людей ищет спасения в скептицизме и иррационализме, отнюдь не является случайным»4, — с тревогой 1 Кара-Мурза С. Г. Вызовы и угрозы России. С. 18—19. Российское общество и вызовы времени. С. 111—112. 3 Манхейм К. Диагноз нашего времени // Манхейм К. Диагноз нашего времени : сб. М. : Юрист, 1994. С. 436. 4 Манхейм К. Идеология и утопия // Манхейм К. Диагноз нашего времени : сб. М. : Юрист, 1994. С. 41—42. 2 210 заключает социолог. В связи с этим перед современным обществом возникает принципиально новая проблема в формировании человеческого капитала: нельзя длительно выносить «ни общий недостаток рациональности и моральности в духовном господстве над общим процессом, ни их неравномерное социальное распределение»1. Вместе с тем, иррациональность в виде сублимаций может действовать как мощный импульс для создания культурных ценностей или усиливать радость жизни. В этом качестве проявляются функции дружбы, любви, патриотизма, спорта и празднеств. Некоторые религиозные чувства и нормы также могут быть по своему качеству иррациональными, но при этом они вносят свой вклад в функционирование общества в целом. Таким образом, иррациональность крайне важна для производства собственно гуманистического компонента человеческого капитала. Без иррациональности, точнее, иррациональности структурированного типа, люди становятся циниками, ставят под вопрос значимость идеалов, веры, любви, дружбы — последних двух компонентов, по мнению американских исследователей, особенно не хватает в человеческом капитале западного общества, что воспроизводит сложную проблему одиночества, выражающуюся в социальной изоляции людей и распространения чувства разобщенности2. Постепенно она становится актуальной и для нашего человеческого капитала3. Словом, в контексте потенциальных уязвимостей необходимо иметь в виду сложное, амбивалентное воздействие как рациональности, так и иррациональности на человеческий капитал. 12.3. Âëèÿíèå ñîöèàëüíûõ ñåòåé íà ÷åëîâå÷åñêèé êàïèòàë: ðèñêè è óÿçâèìîñòè Социальные сети стали новым и весьма значимым фактором, влияющим на формирование человеческого капитала. Благодаря вступлению в сетевые взаимодействия социальные акторы существенно изменяют количественные и качественные параметры своего человеческий капитал, что определяется возможностью доступа к значимым ресурсам (информации, власти, финансам, натуральным продуктам и т.д.). Однако сам доступ к ресурсам не гарантирует приращение материальных и социальных благ без тех или иных рисков, связанных с выбором стратегий как сотрудничества, так и конкуренции. Сами действия акторов в социальных сетях становятся более рискогенными. Начинает действовать эффект смещения риска — эмпирически выявлено, что люди, организованные в социальные сети, предпринимают более опрометчивые решения, чем тогда, когда они взаимодействуют непосредственно друг с другом, лицом к лицу. 1 Манхейм К. Человек и общество в эпоху преобразования // Манхейм К. Диагноз нашего времени : сб. М. : Юрист, 1994. С. 290. 2 См.: Reisman D., Glazer N., Denney R. The Lonely Crowd: A Study of the Changing American Character. New Haven, 1961; Loneliness / ed. by Leroy S. Rouner. N. Y., 1998. 3 См.: Пузанова Ж. В. Проблема одиночества: социологический аспект. М., 1998. 211 Соответственно, в сетях понижаются границы рациональности, из-за чего возникают риски ненамеренных последствий, которые зачастую отложены, что в значительной степени зависит от типа социального обмена и выбранных альтернатив (об этом в главе 10). Во всяком случае, социальные сети со всеми их преимуществами и рисками пришли в нашу жизнь. В итоге современное содержание человеческого капитала все более и более обретает сетевой характер и в силу утверждающегося сетевого общества просто не может быть иным. Испанский социолог Мануэль Кастельс (р. 1944), автор теории сетевого общества, ведет речь о становлении принципиально нового общества, в котором логика социальных структур индустриального модерна заменяется логикой сетевой структуры информационных потоков: происходит «сдвиг от традиционных масс-медиа к системе горизонтальных коммуникационных сетей, организованных посредством Интернета и беспроводной коммуникации; так как сети не останавливает граница национального государства, сетевое общество конституировало себя в качестве глобальной системы»1. При этом к его важнейшим рискам социолог относит следующие: «глобальные сети включают некоторые народы и территории и в тоже время исключают другие»; они «характеризуется уничтожением ритмичности, как биологической, так и социальной, связанной с понятием жизненного цикла»; «информационной турбулентностью»; «экспансией “транснационализма снизу”»; «сосуществованием городского динамизма с городской маргинальностью, что нашло выражение в драматическом росте незаконных поселений по всему миру»2 и др. В итоге эти сетевые новации привели к тому, что, как никогда прежде в истории, люди стали предрасположены к рискам многократной смены самоидентификаций в течение своей жизни, к перемене ценностей и идеалов. Естественно, все эти реалии сетевого общества сказываются на динамике содержания желательного, востребованного содержания человеческого капитала, представлений о нем, распространяемым в многочисленных социальных сетях. Общество, основанное на функционировании глобальных сетей, неизбежно соприкасается с «чужими» рисками из других социумов, что также влияет на характер человеческого капитала. Глоболокальные войны, межэтнические конфликты, терроризм оборачиваются рисками практически для каждого россиянина. Так, «чужие» военные действия, которые ведет ИГИЛ, стали реальными рисками для многих российских семей: посредством сетей идет активная вербовка молодых людей, и сам факт даже их сочувствия представителем террористической организации свидетельствует о наличии уязвимостей в нашем человеческом капитале. Это и экологические риски, которые из локальных легко трансформируются в глоболокальные3. К новым реальным и «фантомным врагам» человече1 Castells M. The Rise of the Network Society. Second Ed. Oxford : Wiley-Blackwell, 2010. P. xviii. 2 Castells M. The Rise of the Network Society. P. xviii—xxxix. 3 См.: Яницкий О. Н. Экологическое мышление эпохи «великого передела». М. : РОССПЭН, 2008. 212 ского капитала мы бы также отнеси появление ряда принципиально новых форм асоциальности и девиации, которые не имеют культурных корней в нашей стране, но пришли к нам вследствие формирования глобальных сетей. Это, в частности, наркомания, работорговля, похищение людей, торговля человеческими органами, игромания, нацизм и расизм, новые формы терроризма. Особо отметим выделенные М. Кастельсом риски «информационной турбулентности». Благодаря сетевым взаимодействиям темпы развития информации постоянно убыстряются. По имеющимся у автора сведениям, ныне информация удваивается каждые 5—6 лет. Если существующие тенденции сохранятся, то к середине нынешнего столетия информация будет удваиваться в пределах суток. С учетом становления Интернет-телевидения, «массовой само-коммуникации» как «новой коммуникационной реальности»1 уже сегодня совершенно по-новому встают проблемы количества и качества знания, востребованного в современном человеческом капитале. Необходимо иначе взглянуть на образовательную составляющую в человеческом капитале, отказавшись от устаревшей количественной догмы — чем больше/меньше образования, тем лучше или хуже. Дело не в том, сколько лет учиться, какие конкретно этапы проходить, копируя чей-либо опыт, даже позитивный, но иной культуры. Главное — это качество и эффективность образования: для сетевого общества оно должно создавать интеллектуальный потенциал, позволяющий преодолевать вызовы постоянно возникающих уязвимостей; — делать молодых людей способными быть «виртуозами» сетевых взаимодействий, предрасположенными к инновациям гуманистического толка. Из этого следует, что образовательной составляющей человеческого капитала является прежде всего поиск и взращивание талантов буквально с первого класса школы, обеспечение на деле единства знания и его гуманизма, требований конкурентоспособности нашего общества в сетевом взаимодействии с другими странами и народами. Вместе с тем, нельзя во имя сохранения нашего «лучшего» человеческого капитала сетевое общество попытаться «заорганизовать, локализовать» или вообще выйти из усложняющегося сетевого взаимодействия. Необходимо научиться жить с новыми реалиями, адресно минимизируя конкретные риски, ненамеренные негативные последствия социальных сетей. По нашему мнению, сделать это можно лишь с помощью перехода к формированию человеческого капитала сетевого типа в контексте особого акцента на развитие в нем гуманистической составляющей. Необходимо признать, что последствия становления сетевого общества в функциональном плане не являются однозначно добром или злом, «прогрессом» или «регрессом», они амбивалентны по характеру. Это обнадеживает, позволяет россиянам с оптимизмом смотреть в будущее, вычленять из новых общественных реалий нечто функциональное, цивилизованное, гуманистическое и на этой основе решать актуальные проблемы развития 1 Castells M. The Rise of the Network Society. P. xxx. 213 и совершенствования человеческого капитала. Вместе с тем, как никогда в прошлом, жизнедеятельность людей неизбежно отягощается постоянным производством разного рода дисфункциональностей в виде качественно новых уязвимостей для человеческого капитала. Соответственно, необходимо выявлять причинную сложность рисков и уязвимостей, учитывать как нынешнее их содержание, так и прогнозировать их усложняющшуюся динамику, включая потенциальную возможность бифуркаций и перехода в иное состояние. С учетом фактора скорости изменения следует искать оптимальное сочетание долгоживущих факторов человеческого капитала с динамическим механизмом, адекватно рефлексирующим на мировые новации, включая как достижения, так и угрозы. К долгоживущим факторам сетевого человеческого капитала, прежде всего, относится воспроизводство населения, физическое и духовное здоровье нации. К этим факторам следует подойти по-новому — в контексте адаптации человеческого капитала к динамике глобального сетевого взаимодействия. В связи с этим отметим, что количественные показатели человеческого капитала — численность населения, рождаемость, продолжительность жизни и т.д., — безусловно, важны. Однако еще более значимы показатели качественные: уровень деструктивности, обычно измеряемый количеством убийств и самоубийств на 10.000 человек; повышения среднего возраста женщин, рождающих первого ребенка, что неизбежно увеличивает риски рождения второго и последующих детей; жизненные стремления граждан и степень их реализации; «запас прочности» в кризисных условиях; «очеловечивание» скорости изменений; включенность в современные мобильности; и, конечно, степень гуманизма в человеческих отношениях. О новых составляющих в человеческом капитале. С учетом того, что в современном мире природа перестает противостоять социуму, образуя единую природно-социальную реальность, вступая с ним в сетевое взаимодействие, мы полагаем, пришла пора прежде всего включить в человеческий капитал природную составляющую. В самом деле, значимость экологической и продовольственной составляющих в человеческом капитале, несомненно, будут возрастать. Приведем лишь один пример: для 1 млрд. населения дефицит чистой питьевой воды в прямом смысле является жизненной уязвимостью, той субстанцией, от которой напрямую зависит физическое сохранение человеческого капитала. Реалии сетевого общества диктуют необходимость легитимизировать космополитическую составляющую в человеческом капитале. Речь идет о легитимация человеческого капитала не зависимо от локала, в котором он функционирует. Из этого следует, что для России значим не только собственно национальный человеческий капитал, но и российский космополитический человеческий капитал. На первый взгляд, данный постулат парадоксален — предполагает своего рода кентавризм национального и интернационального. Его практически невозможно представить себе в условиях индустриального модерна. Но в сложном социуме глоболокальные практики являются становящейся реальностью, которая подтверждает свою функциональность. Этот подход позволяет переоткрыть значимость человеческого капитала россиян, выехавших на постоянное или временное 214 место жительства, учебу или работу за рубеж. Этих людей, их человеческий капитал необходимо включать в наш общий российский человеческий капитал, соответственно, продолжая с ними социальные сетевые взаимодействия. В современном динамичном мире весьма высока вероятность их возвращения в Россию. Кроме того, для России также значим весь человеческий капитал, находящийся в конкретное время на территории страны. Ведь тенденция мобильности трудовых ресурсов из стран СНГ и самых разных регионов мира в условиях сетевого взаимодействия народов и культур будет только возрастать. Какое-либо умаление человеческого капитала мигрантов ведет не только к рискам этнических конфликтов, но и функциональной уязвимости социума в целом. Наконец, с учетом глобальных сетевых взаимодействий, формирования взаимозависимой целостности человечества, мы считаем, что необходимо исходить из неделимости человеческого капитала народов мира. Во взаимозависимом мире уязвимость человеческого капитала любого народа так или иначе оборачивает новыми уязвимостями для всего человечества. Äèñêóññèÿ «×åëîâå÷åñêèé êàïèòàë â ñåòåâîì îáùåñòâå: ðèñêè è óÿçâèìîñòè» 1. Изменения человеческого капитала в пространственно-временных контекстах: как эти процессы влияют на его риски и уязвимости? 2. Делают ли социальные сети Вашу жизнь безопасной или, напротив, рискогенной? 3. Риски и проблемы безопасности в Интернете. Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Какие подходы используются для изучения человеческого капитала? Каковы их сильные и слабые стороны? 2. Каковы современные риски и уязвимости формирования человеческого капитала? 3. В чем проявляются риски и уязвимости влияния сложных технологических систем на человека? 4. Каковы риски и уязвимости влияния социальных сетей на человеческий капитал? 5. Каковы новые составляющие в человеческом капитале? В чем их смысл для минимизации рисков и уязвимостей? 6. Насколько уязвимость человеческого капитала конкретного народа связана с уязвимостями для всего человечества? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 215 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Кто из ученых явился пионером в изучении человеческого капитала? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А П. Сорокин С П. Сорокин В Т. Шульц и Дж. Беккер D П. Бурдье 2. Какой фактор, по Г. Маркузе, способствует становлению «одномерного человека» и, согласно его методологии, содержит риски человеческому капиталу? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Доминирование формальной рацио- С Отсутствие критичности нальности В Влияние массовой культуры D Государственный тоталитаризм 3. Что, по П. Сорокину, явилось главным фактором производства уязвимостей цивилизационного толка? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Революции, основанные С Ненамеренные последствия классовой на социальных иллюзиях борьбы В Противоборство самих цивилизаций D Отсутствие гуманного, нравственного возвышения человека 4. Какой фактор, по мнению С. Г. Кара-Мурзы, содержит особые риски для будущего России, производя «цивилизационный (системный) кризис»? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Дисперсия центральной С Риски «цветной» революции мировоззренческой матрицы В Риски коррупции D Риски международного терроризма 5. Каково содержание современного человеческого капитала? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Глоболокальное С Национально-патриотическое В Глобальное D То, которое сформировано жизненным миром индивидов 6. В силу какого фактора современный человеческий капитал подвержен уязвимостям и «нормальным авариям»? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Развития потребительства С Качества сложной системы В Доминирования массовой культуры D Аномии 7. Назовите основной фактор производства латентных уязвимостей для человеческого капитала в условиях современной культуры? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Научная и инновационная С Переход к доминирующему общению деятельность в социальных сетях В Отсутствие космополитической этики D Плюрализация рациональностей 8. В чем заключается квинтэссенция эффекта смещения риска? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А В социальных сетях предпринимаются С Это синонимичное название более опрометчивые решения «Парадокса Гидденса» В В социальных сетях предпринимаются D Различие между объективным риском более рациональные решения и его субъективным восприятием 9. М. Кастельс выделяет следующие важнейшие риски сетевого общества: а) б) в) г) д) 216 10. Чем чревата уязвимость человеческого капитала любого народа в современном взаимозависимом мире? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Уязвимостями для будущего этого С Уязвимостями для всего человечества народа В Уязвимостями для цивилизации, D Уязвимостями для культуры этого к которой относится этот народ народа Ключи к тесту: 1. Т. Шульц и Дж. Беккер. 2. Отсутствие критичности. 3. Отсутствие гуманного, нравственного возвышения человека. 4. Дисперсия центральной мировоззренческой матрицы. 5. Глоболокальное. 6. Нахождение оптимального соотношения между двумя полюсами управления: формами правления различных властных структур и технологиями самодисциплины и саморационализации. 7. Научная и инновационная деятельность. 8. В социальных сетях предпринимаются более опрометчивые решения. 9. а) Глобальные сети исключают некоторые народы и территории; б) уничтожают биологическую и социальную ритмичность; в) способствуют информационной турбулентности; г) через сети осуществляется экспансия транснационализма; д) рост незаконных поселений по всему миру. 10. Уязвимостями для всего человечества. Ëèòåðàòóðà 1. Бурдье, П. Политическое представление: Элементы теории политического поля // П. Бурдье. Социология политики / П. Бурдье. — М. : Socio-Logos, 1993. 2. Ерасов, Б. С. Цивилизации: самобытность / Б. С. Ерасов. — М. : Наука, 2002. 3. Зиммель, Г. Общение. Пример чистой, или формальной, социологии // Теоретическая социология: Антология: В 2 ч. — М. : Книжный дом «Университет», 2002. 4. Кара-Мурза, С. Г. Вызовы и угрозы России / С. Г. Кара- Мурза. — М. : Научный эксперт, 2015. 5. Князева, Е. Н. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции / Е. Н. Князева, С. П. Курдюмов. — М. : КомКнига, 2007. 6. Кравченко, С. А. Риски в нелинейном глоболокальном социуме / С. А. Кравченко. — М. : Анкил, 2009. 7. Манхейм, К. Диагноз нашего времени / К. Манхейм. — М. : Юрист, 1994. 8. Манхейм, К. Идеология и утопия // Манхейм, К. Диагноз нашего времени. — М. : Юрист, 1994. 9. Манхейм, К. Человек и общество в эпоху преобразования // Манхейм, К. Диагноз нашего времени. — М. : Юрист, 1994. 10. Маркузе, Г. Одномерный человек: исследование идеологии развитого индустриального общества / Г. Маркузе. — М. : PEFL-book, 1994. 11. Маслоу, А. Мотивация и личность / А. Маслоу. — СПб. : Питер, 2003. 12. Осипов, Г. В. Перспективы социокультурной динамики и партнерства цивилизаций /, Г. В. Осипов, Б. Н. Кузык, Ю. В. Яковец. — М. : Институт экономических стратегий, 2007. 13. Пузанова, Ж. В. Проблема одиночества: социологический аспект / Ж. В. Пузанова. — М., 1998. 14. Российское общество и вызовы времени. — М. : Весь мир, 2015. 217 15. Россия и Китай: изменения в социальной структуре общества. — М. : Новый хронограф, 2012. 16. Россия на новом переломе: страхи и тревоги / под ред. М. К. Горшкова, Р. Крумма, В. В. Петухова. — М., 2009. 17. Сорокин, П. Кризис нашего времени. Социальный и культурный обзор / П. Сорокин. — М. : ИСПИ РАН, 2009. 18. Сорокин, П. Главные тенденции нашего времени / П. Сорокин. — М. : Институт социологии РАН, 1993. 19. Сорокин, П. Интегрализм — моя философия // Социс. 1992. № 10. 20. Сорокин, П. Таинственная энергия любви // Социс. 1991. № 8. 21. Степин, В. С. Цивилизация и культура / В. С. Степин. — СПб. : СПбГУ, 2011. 22. Тихонов, А. В. Социология управления / А. В, Тихонов. — М. : «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2007. 23. Яницкий, О. Н. Экологическое мышление эпохи «великого передела» / О. Н. Яницкий. — М. : РОССПЭН, 2008. 24. Bauman, Z. Liquid Times. Living in an Age of Uncertainty / Z. Bauman. — Cambridge : Polity Press, 2009. 25. Becker, Gary S. Human Capital. — N. Y. : Columbia University Press, 1964. 26. Boudon, R. The Unanticipated Consequences of Social Action / R. Boudon. — London : Macmillan, 1982. 27. Bourdieu, P. The Forms of Capital // Handbook of Theory and Research for the Sociology of Education / J. Richardson (ed.). — N. Y. : Greenwood, 1986. 28. Castells, M. The Rise of the Network Society / M. Castells ; 2nd еd. — Oxford : Wiley-Blackwell, 2010. 29. Loneliness / ed. by Leroy S. Rouner. — N.Y., 1998. 30. Merton, R. The Unanticipated Consequences of Purposive Action // American Sociological Review. Vol.1. 1936. 31. Perrow, Ch. The Next Catastrophe: Reducing our Vulnerabilities to Natural, Industrial, and Terrorist Disasters / Ch. Perrow. — Princeton University Press, 2011. 32. Reisman, D. The Lonely Crowd: A Study of the Changing American Character / D. Reisman, N. Glazer, R. Denney. — New Haven, 1961. 33. Shultz, T. Human Capital in the International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 6. / T. Shultz. — N. Y., 1968. 34. Urry, J. Mobilities / J. Urry. — Cambridge : Polity Press, 2008. Ãëàâà 13. ÄÈÍÀÌÈÊÀ ÆÈÇÍÅÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ×ÅËÎÂÅÊÀ: ÐÈÑÊÈ È ÓßÇÂÈÌÎÑÒÈ Практически все риски в широком смысле затрагивают жизнедеятельность человека. Однако в собственном, узком смысле к рискам жизнедеятельности относятся только риски здоровью человека, а также риски, связанные с питанием, особенно сменой диет. 13.1. Íåëèíåéíàÿ ñîöèîêóëüòóðíàÿ äèíàìèêà ðåôëåêñèâíîãî ìîäåðíà: ðèñêè çäîðîâüþ В условиях нелинейной социокультурной динамики, характерной для рефлексивного модерна, объективное медицинское знание о здоровье как отдельных индивидов, так и социальных групп становится весьма подвижным, «текучим», ибо оно может относиться к разным социокультурным пространствам, темпомирам, а также рассматриваться через призму разных типов рациональности, которые варьируются от одного культурного пространства к другому, что прямо способствует плюрализации представлений о здоровье, которые становятся все более открытыми: в одних странах и культурах они имеют одно содержание, в других — другое1. Не случайно, представления врачей о критериях того, что индивид является «практически здоровым» пересматриваются буквально на наших глазах. На них оказывает влияние и глоболокальный контекст. Например, в российской глубинке здоровье индивида, подчас, определяется по диффузным критериям — пригодности к выполнению труда низкой квалификации, но в разных сферах деятельности. Социальные разрывы и культурные травмы, являющиеся нормой нелинейной динамики, приводит к тому, что люди даже одного поколения, живущие на одном конкретном пространстве, рефлексируют относительно разных систем медицины и здравоохранения, которые ныне стали доступным, зачастую имеют различные субъективные оценки своего здоровья. Возрастает и значимость «информационной турбулентности» (М. Кастельс) в интерпретации здоровья, чему способствует становящаяся 1 См.: Кравченко С. А. Десять тезисов о влиянии нелинейной социокультурной динамики на институт здоровья // Проблемы взаимодействия человека, культуры и общества в условиях глобализирующегося мирового пространства. М. : Прометей, 2006; Kravchenko S. The Influence of Nonlinear Sociocultural Dynamics on the Institute of Health // 1 ISA Forum of Sociology. Barcelona, 2008, September 5—8. Bacelona, Spain. 219 виртуальной реальности. Соответственно, на риск-восприятия о здоровье и болезнях все более влияют коды сигнификации в виде симулякров здоровья, болезни и лечения. Если коды сигнификации, воспринимаются как реальные, то они, согласно теоремы американского социолога У. Томаса, «реальны по своим последствиям» — выступают как значимые социальные факты, заставляющее людей выбирать те или иные симулякры «нормального» тела, «истинной» красоты, а значит, и рисковать своим здоровьем. Симулякры же иррациональны по своей сути, ибо они имеют тенденцию отрываться по содержанию от конкретных объектов и явлений, к которым они изначально относились, и тем самым выступают как подделки, фальсифицированные копии1. Иррациональность симулякров, в частности, проявляется в том, что коды сигнификации ряда лекарств, рекламируемых на телевидении, фактически отдаляются от рекламируемого лечебного эффекта. Их использование без консультации врача — это риск. В условиях сосуществования и увеличения разных типов рациональности, что характерно для рефлексивного модерна, возникает предрасположенность к смене самоидентификаций здоровья. Под влиянием симулякров началась гонка за «лучшее» тело, «идеальное» здоровье. Возникают риски кризиса самоидентификаций здоровья. Объективно здоровые люди под давление определенных симулякров здоровья и красоты, рекламируемого их лечебного эффекта предпринимают рискогенную деятельность — начинают заниматься похуданием, накачкой мышц, осуществляют даже операции и все во имя приобретения иной самоидентификации здоровья. Причем субъективно индивид может быть доволен или не доволен своей новой самоидентификацией здоровья. Соответственно, объективное медицинское тестирование такого индивида не всегда совпадает с субъективным представлением о здоровье. При смене самоидентификаций здоровья как медики, так и социологи столкнулись с культурно обусловленными болезненными симптомами, которые не могут быть интерпретированы с помощью только медицинского знания. Появился даже термин «культурно обусловленные синдромы»2 — синдромы патологического поведения или заболевания в виде специфических фобий или мании, которые характерны исключительно для конкретной социальной и культурной среды. Среди ряда социологов есть мнение о том, что риски депрессии и шизофрении в западной культуре столь велики, что это позволяет относить названные заболевания к культурно обусловленным синдромам3. В погоне за новой самоидентификацией здоровья люди зачастую предпринимают риски перехода от одной системы медицины к другой, взятой из другой культуры, основанной на ином типе рациональности. Так, по социологическим данным, весьма многие американцы прибе1 См.: Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака : пер. с фр. М. : БиблионРусская книга, 2003. 2 См.: Culture Bound Syndromes // White K. The SAGE Dictionary of Health and Society. L. : SAGE Publication, 2006. P. 51. 3 См.: Simons R., Hughes C. Culture Bound Syndromes: Folk Illnesses of Psychiatric and Anthropological Interest. Boston : D. Reidel, 1986. 220 гают к холистической медицине, предполагающей лечение не конкретной болезни по принципу причинно-следственных связей, а исцеление пациента в целом1. Возник эффект одновременного сосуществование неодновременных систем медицины. Их истоки уходят в разные культуры и историко-временные периоды. Одним из первых, кто показал детерминированность медицины характером культуры, был французский социальный теоретик М. Фуко2. В рефлексивном модерне под влиянием движения к открытости культур и сетевому взаимодействию подчас образуются парадоксальные синтезы медицинских практик. Глобализация также способствует доступности людей к многообразным медицинским знаниям и практикам. Локальные системы медицины, народные целительства, характерные в прошлом для узкого, закрытого социума, по существу, получают глобальное распространение. Никогда прежде не было, чтобы человек мог выбирать конкретные медицинские практики из ряда альтернатив для самоидентификации своего здоровья и последующего лечения. Разумеется, подобное положение дел формирует риски, связанные со сменой самоидентификации здоровья, а также с переходом от одной системы медицины к другой. Конкретные медицинские практики могут иметь позитивный исцеляющий эффект в одном социуме, но в другом социуме и иной культуре они могут иметь рискогенный характер и ненамеренные негативные последствия. Сказанное особенно касается медицинских препаратов, получающих глобальное распространение, хотя в одних культурах к ним может быть открытый доступ, в других они выдаются исключительно по рецепту врача, а третьих они могут быть вовсе запрещены или от них отказались ввиду выявления побочных негативных эффектов. И тем не менее, реальность рефлексивного модерна такова, что пациент зачастую оказывается один на один перед телевизионными программами, в которых рекламируются всевозможные лекарства и методы лечения. При динамичной смене самоидентификаций здоровья и пациенты, и медики, и социологи столкнулись с увеличением культурно обусловленных болезненных симптомов. Ныне, например, широкое распространение получает такой культурно приобретенный синдром как анорексивный невроз — потеря аппетита вообще, возникающая при стремлении соответствовать «универсальным стандартам» красоты тела, которые, разумеется, разные в различных культурах. Британские социологи А. Барри и К. Юлл рассматривают желание и возможность контроля, дисциплинирования тела как специфическую черту современного общества, которая производит риски анорексии3. Макдональдизация как иррациональная рациональность все более распространяется на сферы здоровья и медицины (об этом в главе 11). Воз1 Holistic Medicine // K. White (ed.). The SAGE Dictionary of Health and Society. Р. 103. См.: Фуко М. Психиатрическая власть: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1973—1974 году. СПб. : Наука, 2007. 3 См.: Barry, A.-M., Yuill, C. Understanding the Sociology of Health. An Introduction. L. : SAGE Publication, 2008. P. 193. 2 221 никают, в частности, риски того, что медицинское обслуживание дегуманизируется. Пациенты, подвергающиеся макдональдицированным методам лечения, превращаются в элементы медицинского конвейера (операция на глазах, осуществляемая одновременно ряду больных). Значительно увеличивается время, затрачиваемое на всевозможные анализы и тесты, на калькуляцию дисфункциональности и минимизируется время, отводимое на общение врача и пациента. Имеет место тенденция повышения роли обезличенных технологий и медицинских технических средств. Увеличиваются виды лечения, предполагающие конвейерные технологии, что, с одной стороны, ведет к снижению затрат, но, соответственно, увеличивает риска качества медицинского обслуживания конкретного пациента. Не случайно, этот процесс особенно затрагивает беднейшие слои общества1, — отмечает Дж. Ритцер. Макдональдизируется зачатие — многие люди ныне способны стать родителями благодаря технологиям, в которых собственно человеческий фактор сведен к минимуму. Макдональдизируется течение беременности и рождение ребенка. Во всех этих случаях рельефно прослеживаются эффективность, какулируемость, предсказуемость и контроль, однако наряду с этим имеют место и риски дегуманизации человеческих отношений, включенных в процессы лечения. Так, макдональдизация медицины несет серьезные риски для здоровья пациентов с рельефно выраженными индивидуальными особенностями. Их состояние, как правило, более сложно, предполагает сугубо индивидуальный подход. Оно не может прийти в норму с помощью макдональдизированных медицинских практик, во многом ориентированным на снятие симптомов заболевания. Макдональдизация, как известно, не учитывает индивидуальность, что также несет в себе риски и перехода заболевания в новую стадию, и возникновения ненамеренных побочных осложнений. Зачастую на макдональдизацию накладывается другой процесс рационализации в виде играизации (об этом также в главе 11). СМИ убеждают нас, что лечиться можно буквально играючи, что полное представление о состоянии здоровья можно получить за 60, а то и 45, и даже 30 минут. Доктор-шоумен как новый социальный тип пришел в наше общество. Начиная с Кашпировского входит в норму лечиться коллективно и, заметим, от всех болезней сразу. Его идеи были подхвачены всевозможными «целителями». Что не менее важно, лечение можно осуществлять не только без неприятных процедур, но и с удовольствием, театрально. Мало кого смущает, что играизация снимает рациональный компонент биологических пределов человеческого организма, объективных возможностей его лечения. Выбор играизированных практик лечения — большой риск. На наш взгляд, процесс играизации здоровья и медицины латентно стимулируется недостаточным финансированием сферы здравоохранения. Несомненно, относительное медицинское обеспечение растет, но при этом растут и социокультурные разрывы в потреблении качественных медицинских услуг. Если родственники больных «должны» приносить свои лекар1 222 Ritzer G. The Mcdonaldization of Society. Pine Forge Press, 2000. P. 144—145. ства, то доктора шоумены просто будут востребованы, которые вылечат без лекарств, быстро и «эффективно», да еще играючи. Как хочется поверить, что вылечить неизлечимую болезнь может доктор маг! И многие воспринимают это как «реальность», по существу, рискуют своим здоровьем, осуществляя выборы, чреватые дисфункциональностью организма. «Так называемая бесплатная медицина, — отмечает социолог-рисколог О. Н. Яницкий, — оказывается не только дороже, но и опаснее платной — там происходит выталкивание потребителя в “тень”. К тому же, по различным оценкам, от 30 до 40% лекарств, продаваемых нам в аптеках фальсифицированы»1. На основании этого ученый делает ряд выводов. «Во-первых, повседневная среда нашей жизни потенциально опасна, рискогенна для здоровья, и эта опасность возрастает. Во-вторых, чем дальше, тем больше вы зависите от эксперта (врача, фармацевта), его опыта и знаний, и, следовательно, мене самостоятельны в своих поступках. В-третьих, и это самое главное, общество, ссылаясь на вашу индивидуальность, не несет никакой ответственности за состояние вашего здоровья»2. Не случайно, по данным ежегодных общероссийских опросов Института социологии РАН, страх потери здоровья у россиян устойчиво держит лидерство, достигая более 70%3. Возникла новая рискогенная проблема трансплантации органов. Она, с одной стороны, имеет, прежде всего, культурное основание, а с другой — предполагает утверждение практической и формальной рациональности. В американском учебнике «Социология» приводятся следующие темы для дискуссий: Как Вы относитесь к тому, чтобы органы родственников были трансплантированы? Вы подписали донорскую карту о том, что Ваши органы могут быть трансплантированы? Общая тональность дискуссий — не берите Ваши органы в загробный мир, они могут быть полезны для живых в этом мире4. В нашей культуре проблема трансплантации органов рискогенна во многих смыслах. Во-первых, есть риски, связанные с культурным неприятием самой трансплантации. В результате, больные, которые потенциально имеют шанс вернуться к нормальной жизнедеятельности, имеют весьма высокий риск умереть, так и не дождавшись донорского органа. Во-вторых, в подавляющем большинстве случаев подобного рода операции платные, стоящие для пациентов весьма дорого. Просто нет финансовой возможности оплатить такую медицинскую помощь. Следовательно, риски трансплантации органов для малоимущих людей существенно выше, чем для материально состоятельных пациентов. В-третьих, в условиях недостаточной эффективности деятельности правоохранительных органов в этом направлении, недоверия к ним возникают риски несанкционированного забора органов для нелегальных операций. В-четвертых, утратив веру в институциональные структуры медицины, которые в силу выше назван1 Яницкий О. Н. Социология риска. М. : LVS, 2003. С. 102. Яницкий О. Н. Социология риска. С. 102—103. 3 См.: Свобода. Неравенство. Братство: Социологический портрет современной России. М. : ИИК «Российская газета», 2007. С. 373. 4 См.: Schaefer R. T. Sociology. McGraw-Hill Higher Education, 2001. P. 475. 2 223 ных культурных и финансовых факторов весьма регидны, некоторые пациенты, ждущие долгое время пересадку органов, обращаются за исцелением к разного рода магам и «целителям» от медицины. Вероятность выздоровления в этих случаях мала, а риски усугубления болезни очевидны. В рефлексивном модерне изменяется эффект «привратника» — по Т. Парсонсу, фактор контроля за информацией обусловленный особенностями социализации и культуры (врач может не все говорить пациенту о его состоянии)1. Его суть, в частности, выражается в том, что врач, как показал социолог, выступает в роли «привратника» — дозирует информацию пациенту о его состоянии, даже ограничивает его социальные функции. Конкретное проявление этого эффекта различно в разной культурной среде. Так, 87% европейских американцев считают, что больной должен быть информирован о раковом диагнозе, в то время так думают только 65% мексиканских американцев и 47% корейских американцев2. Переход от субстанциальной рациональности к доминированию рациональности формальной обусловил смену ориентации роли больного с коллектива на терапевта, который выступает в качестве «привратника». Соответственно, роль больного, отмечает Парсонс, включает «некоторые черты, напоминающие роль преступника», предполагает «”соглашение” с больным о необходимости “платить определенную цену” в виде признания некоторой ограниченности его способностей и обязанности вести себя хорошо»3. Такое положение дел было характерно для индустриального модерна. Ныне же ситуация меняется: ученые, занимающиеся социологией медицины, констатируют, что больные все более становятся акторами, т.е. сами берут на себя риски выбора не только врача, но и в определенных пределах предлагаемых методов лечения, т.е., по существу, разделяют с врачом риски своего лечения. Рефлексивный модерн способствует утверждению новых подходов к тому, что американский социолог Э. Гоффман, автор теории стигмы, назвал «клеймением» индивида по заболеванию как «абсолютно другого»4, что, влечет его перевод в группу риска, в которой существуют люди, практически обреченные на социальную изоляцию. Во всем мире возникает принципиально новая уязвимость — необходимо социально и культурно, опираясь на рациональные основания, научиться жить с ВИЧ инфицированными. Отрадно, начиная с 2005 г. в России проходят конкурсы красоты «Мисс ВИЧ». Еще недавно, такое могло присниться лишь в кошмарном сне. Это был абсурд. Ныне вчерашний абсурд стал нормой, а завтра станет условием рационального функционирования социума в целом, ибо уязвимость в виде ВИЧ инфицированных в обозримом будущем сохранится. Сосуществование разных типов рациональности, их динамика влияет и на гендерную составляющую болезней. Появилось много принципиально 1 См.: Parsons T. Essays in Sociological Theory: Pure and Applied. Glencoe, IL : Free Press, 1949. 2 См.: Schaefer R. T. Sociology. P. 475. Парсонс Т. О социальных системах : пер. с англ. М. : Академический Проект, 2002. С. 432. 4 См.: Goffman E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. N. Y. : Simon and Schuster, 1963. 3 224 новых рисков, которые стали предметом анализа социологов. Выделим некоторые из них. • Феминизм, в основании которого, в частности, находится определенная субстанциальная рациональность, меняет модели взаимоотношений между мужчинами и женщинами и латентно ведет к «новой импотенции», причиной которой является собственно культурный фактор. • Социологические исследования, проведенные в США, выявили корреляции рисков продолжительности жизнедеятельности людей с наличием брачного статуса. Женатые мужчины живут дольше, чем неженатые (независимо от того, как они субъективно оценивают свою удовлетворенность браком). Однако замужние женщины живут меньше, чем незамужние (независимо от того, как они субъективно оценивают свою удовлетворенность браком). • Риски общих заболеваний распространены неравномерно среди мужчин и женщин: мужчины более подвержены инфекционным болезням, циррозу печени, но женщины больше страдают от диабета; ментальные болезни в количественном отношении распространены примерно одинаково среди мужчин и женщин, но они качественно разные: мужчины больше страдают от внутри личностных расстройств, а женщины от страхов. Причем женатые мужчины меньше болеют ментальными болезнями, чем холостые, а вот женщины — наоборот: больше болеют замужние, чем незамужние1. Полагаем, основная причина тому — усложняющаяся социокультурная динамика, приводящая к тому, что неоднозначно, подчас дисфункционально влияют друг на друга разные типы рациональности. Прежде всего, это наложение друг на друга рефлексивной, субстанциальной и практической рациональностей. В этом видятся причины многих парадоксов: феминизм, как, несомненно, демократический фактор, способствующий развитию у женщин самоорганизации и рефлексивной рациональности, сочетается с патриархальными традициями, которые, как правило, сохраняются в виде всевозможных латентных проявлений, что ведет к рискам психической дисфункциональности и социальной аномии. Таким образом, социологические исследование современных рисков здоровья свидетельствует, что риск является атрибутом рефлексивного модерна и, соответственно, «общества риска» (У. Бек). Главным фактором появление новых рисков здоровью является усложняющаяся социокультурная динамика. Возникающие при этом уязвимости, носящие объективный характер, на наш взгляд, могут быть минимизированы за счет переориентации вектора развития с меркантильных и потребительских целей на гуманизацию человеческих отношений как самоценность. 13.2. Åäà äëÿ íàñ è åå ðèñêè У рискогенных практик складываются весьма сложные отношения с гуманизмом. На определенном этапе человеческой истории риски, несомненно, вносили вклад в гуманизацию человеческих отношений. Не слу1 См.: Lindsey L. L., Beach S. Sociology. New Jersey : Prentice-Hall, 2002. P. 497—502. 225 чайно, в народной мудрости риск означал сочетание преодоления опасных обстоятельств, зачастую связанными с добычей еды, с последующими благоприятными жизненными шансами для себя и близких. Известная русская поговорка гласит: «Риск — благородное дело». Вместе с тем, нет однозначной корреляции риска и гуманизма в относительно долговременной перспективе. Напротив, увеличение и усложнение ряда рискогенных практик идет бок о бок с развитием и утверждением биополитики, адепты которой в значительной степени пытались ее оправдать внешними рисками, на которые предлагалось рационально и прагматически реагировать. В XIX — начале ХХ в. торжествовала вера в возможность исключительной рациональной деятельности человека, которая практически рассматривалась как панацея от всякого рода рисков, в результате чего сформировался рационально-прагматический подход. Однако в условиях рефлексивного модерна он все более показывает свою неадекватность новым реалиям. Инновационная активность человека, включая производство новых продуктов питания в глобо-сетевом взаимодействии народов, порождает все более сложные по своей природе риски. По выражению Э. Гидденса, «риск становится более “рискованным”»1. Возникла реальная необходимость смены парадигмы самого подхода к современным рискам питания. По нашему мнению, альтернативой рациональнопрагматическому подходу может быть подход гуманистический, контуры которого мы предложили2. Риски разрывов производства еды в национально-локальном социуме. Современные риски еды можно условно разделить на две большие группы. Первую группу составляют традиционные риски, обусловленные внешними угрозами (погодные условия, создающие неопределенности для урожая), заставляющие делать тот или иной выбор, принимать решение из ряда альтернатив: положиться на удачливый год и все ресурсы вложить в посевную кампанию; исходить из вероятности плохой погоды и, соответственно, осуществить закупки продовольствия за рубежом; провести дополнительные мероприятия, минимизирующие негативное воздействие климата и т.д. Вторая группа — рукотворные риски, т.е. риски, вызванные научно-технической, экономической, политической и иной активностью человека, включая усложняющееся производство еды. Примером таких рисков, в частности, является создание генетически измененных сортов растений, которые весьма стойки к турбулентности климата, сорнякам, «вредителям» собранного урожая. В его основе лежит рациональный выбор, опирающийся на научный потенциал нашего времени. В краткосрочной перспективе этот выбор, несомненно, принесет блага — позволит получить ожидаемый урожай и сохранить его. Однако рукотворным рискам, как правило, как показали У. Бек, Э. Гидденс и другие социологи, сопутствуют отложен1 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. М.: Весь мир, 2004. С. 44. 2 См.: Кравченко С. А. Социокультурная динамика еды: риски, уязвимости, востребованность гуманистической биополитики. Монография. М. : МГИМО (У) МИД России ; Институт социологии РАН, 2014; Кравченко С. А. Социальная и культурная динамика еды: приобретения и уязвимости // Социс. 2015. № 1. 226 ные риски — в долгосрочной перспективе их ненамеренными последствиями может стать появление новых сорняков и «вредителей», к последним относятся возможные негативные воздействия на пищеварительную или иммунную систему человека. Это могут быть риски загрязнения почвы трансгенными организмами. Кроме того, мы не случайно подчеркнули, что рукотворные риски соотносятся с научным потенциалом конкретного времени. Как и все реалии становящегося сложного социума, научное знание подвержено эффекту «стрелы времени» (И. Пригожин) — быстро меняется и усложняется. Э. Гидденс приводит конкретный пример динамики научной трактовки красного вина. Не так давно, как и другие алкогольные напитки, красное вино считалось вредным для здоровья. В ходе дальнейших научных исследований выяснилось, что употребление красного вина в разумных дозах является профилактикой сердечных болезней. Затем было установлено, что такими же защитными средствами обладает любой алкоголь, но только для лиц старше сорока. И никто не может с уверенностью сказать, какими будут следующие выводы ученых1. К рукотворным рискам относится и переход к принципиально новой хозяйственно-экономической деятельности. Глобо-сетевой агробизнес не только взламывает национальные границы, но и разрывает сложившиеся структуры и функции национально-локального производства еды. Эти риски создают еще более сложные риски национальной продовольственной безопасности, а также риски сложившейся жизнедеятельности людей, прежде занимавшихся сельскохозяйственным производством. И, пожалуй, главное — этим рискам сопутствуют парадоксальные реалии, т.е. неожиданно возникающие явления, которые не характерны для традиционной и даже для индустриальной цивилизации. В них социальные изменения происходили весьма медленно, чему способствовало в целом линейное развитие. Типичные парадоксальные явления появляются лишь тогда, когда возникает сочетание как внешних, так и внутренних, имманентных причин общественных изменений. Нынешние разрывы национально-локального производства еды, как правило, происходят под влиянием презумпции имманентной логики развития, нелинейности, что и придает им парадоксальный характер. В свою очередь, сами разрывы производят эмерджентно возникающие ситуации с новыми неопределенностями, основанными на дихотомии реальной возможности и действительности, которая, в конечном счете, зависит от принятого людьми решения, характера выбранного пути деятельности, т.е. их риска. Отметим некоторые факторы и особенности разрывов национальнолокального производства еды. Во-первых, глобо-сетевой агробизнес за счет двух доминирующих параллельных процессов — «кока-колонизации» и «банананизации» — порождает реалии, индифферентные к национально-государственным границам, способствующие взаимосвязанности и взаимозависимости государств, где бы они территориально ни находились, уменьшая при этом устойчивость обществ. Собственно национальное производство еды подвергается ранее неизвестным вызовам, ибо прежние 1 См.: Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. С. 48. 227 границы культур и стран утрачивают охранительные функции, становятся все более и более проницаемыми в процессе «переливов» капитала, технологий, продукций, человеческих ресурсов, культурных образцов и практик1, — отмечает У. Бек. Для мирового рынка практически не функционируют национальные границы. «Страны утратили большую часть своего прежнего суверенитета, а политики — большинство возможностей влиять на события»2, — вторит Э. Гидденс. Возникает необходимость рефлексии относительно этих новых космополитических реалий, что, естественно, порождает риски, требует осуществления выбора из целого ряда возможных альтернатив. Но в этих альтернативах объективно уменьшена традиционная гуманистическая составляющая, ценностное содержание которой определяется национальной культурой и «прежним суверенитетом». Во-вторых, национально-локальное производство еды все более подвержено влиянию эффекта точки бифуркации, который в условиях сложного социума практически становится «нормой» как весьма распространенное явление. В точке бифуркации разрывы социума происходят под влиянием даже малозначительных воздействий — так называемого «эффекта бабочки» (пример тому — американская выставка в Москве 1959 г., на которой советские люди впервые познакомились с кока-колой). При этом перед структурой открываются возможности выбора альтернативного варианта своего будущего, который осуществляет сама структура, как бы проявляя свою «самостоятельную волю». Как мы теперь знаем, выбор был сделан в пользу зарубежных напитков, что, соответственно, означало появление новых рисков относительно производства национальных напитков — ситро, кваса, морса, соков. В-третьих, разрывы проявляются в размывании феномена исторической преемственности производства национальных продуктов питания. В частности, ее практически нет в развитии новых биотехнологий: генетически измененные растения, домашние животные, искусственно выращенная рыба просто не имеют аналогов в прошлом. Своим возникновением они, скорее всего, обязаны «вдруг-событиям» (Ж. Деррида). Нет исторической преемственности между природой и теми реалиями, которые олицетворяют собой, по словам Э. Гидденса, «конец природы» — ныне миллионы гектаров посевных площадей в самых разных странах отводятся под генетически измененные культуры, включая злаки, картофель, сою, хлопок. В этом контексте появляются особые риски дегуманизации как природы, так и социума — уничтожается «экологически дружественная почва», на которой возникло и развивалось человечество. Существующий тип биополитики неолиберального толка в этом случае исключительно полается на принципы сциентизма, формального рационализма, прагматизма и меркантилизма. Это отложенные риски, предполагающие вероятность самого невероятного: они могут нести угрозы функциональности человека, его будущего, не только как разумного, но и гуманного существа. 1 См.: Бек У. Космополитическая перспектива: социология второй эпохи модерна // Социологическая теория: история, современность, перспективы. СПб. : Владимир Даль, 2008. С. 685. 2 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. С. 25. 228 В-четвертых, разрывы проявляются и в том смысле, что образуемое под эгидой глобо-сетевого агробизнеса производство продуктов питания характеризуется «отсутствием направляющего начала»1: оно может принимать любые конфигурации, развиваться в разных пространственных и временных координатах. В связи с этим можно говорить о специфических рисках будущего конкретных продуктов, ибо случайность, экономическая и политическая неустойчивость, по существу, становятся нормой в сложном социуме. Вот лишь один пример. Политический кризис на Украине, являющейся одним из мировых производителей пшеницы, привел к разрывам в национальном производстве еды и резкому росту цен на зерновые на мировом рынке. Риски синтеза глобо-национального производства еды. Парадоксальный характер обретают и синтезы глобо-национального производства еды, также порождающие специфические риски, что выражается в следующем. Во-первых, сегодня нередко можно встретить сосуществование структур, производящих еду, ранее относившихся исключительно к Югу или Северу, в одном сетевом пространстве. Те же генетически измененные злаки возделываются и в странах Юга, и странах Севера. По нашему мнению, метаболизм глобо-национального производства еды будет только усложняться. Далеко не все образующиеся при этом природно-социальные синтезы и культурные гибриды функциональны сегодня. В частности, в странах Юга вытесняются национальные культуры, которые замещаются генетически измененными злаками. Сказанное отнюдь не умаляет значимости глобо-сетевого взаимодействия производителей еды в интересах взаимовыгодного сотрудничества народов. Во-вторых, упорядоченный хаос глобо-национального продукта — собственно самой разнообразной еды, поступающей потребителю, — также имеет парадоксальный характер для конкретного социума, способствует ценностному и нормативному плюрализму, появлению разных систем диет в одном и том же обществе, чего не было прежде. Это неизбежно порождает риски космополитизирующейся еды, побуждающие людей, подчас, к нелегкому морально-нравственному и этическому выбору между традиционной национальной кухней и формирующимся космополитическим питанием. Пока производство этих рисков, как правило, не приобретает форму бедствия, неуправляемого хаоса, ибо стали активно формироваться надсоциальные и надэтнические вкусы в виде космополитических предпочтений, созданными кодами сигнификации, исходящими от адептов нынешней биополитики. В-третьих, парадоксально и то, что в одном социальном пространстве могут сосуществовать синтезы разновременных реалий еды, относящихся к разным темпомирам2. Им, как правило, сопутствуют риски дисхроноза: структуры, производящие еду, и структуры, поставляющие конечный продукт потребителю, могут иметь существенные различия по темпам модер1 См.: Моисеев Н. Н. Быть или не быть… человечеству? М., 1999. См.: Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэколюции. М. : КомКнига, 2007. С. 240. 2 229 низации/демодернизации, предпочтениям по отношению к традициям и инновациям, внедрению быстрого или медленного питания и т.д. Они могут быть весьма разные в структурно-функциональном плане, одновременно содержать в себе «старые» и «новые» риски. Первые относятся к той части социума, в котором доминируют традиционные тенденции питания, присутствует относительно однообразная, но долгоживущая еда. Соответственно, риски в основном касаются лишь отдельных индивидов, склонных к девиации в приготовлении блюд или ненадлежащему хранению полуфабрикатов. «Новые» же риски затрагивают жизнедеятельность всех — большинство из них порождены отложенными рисками научно-технической модернизации: люди с энтузиазмом потребляют инновационные, искусственно созданные продукты, добавки к ним, будучи зачастую не в состоянии контролировать будущие ненамеренные последствия новых технологий, которые практических затрагивают все население мира. Риски глобо-сетевого производства еды с увеличивающейся динамической сложностью. Парадоксальные разрывы и синтезы, по существу, представляют две стороны становящегося сложного социума. Как правило, разрывы и синтезы присутствуют одновременно в одних и тех же процессах. Они способствуют производству рисков с увеличивающейся сложностью, затрагивающей гуманитарную сферу жизнедеятельности людей. Это проявляется, во-первых, в том, что разрывы и синтезы резонансно воздействуют на динамику рисков, усложняя ее. Амплитуда рискогенности под влиянием наложения явных и латентных последствий разрывов и синтезов может возрастать в разы. Не случайно, сегодня люди все чаще сталкиваются с «запредельными» рисками. Имеет место и интерференция рисков — наложение их друг на друга, перенесение рисков, характерных для одной сферы, на другие социальные пространства. Пример тому — возникновение разнокачественных рисков в весьма сложных процессах глобо-сетевого производства еды и одновременного проведения современных модернизаций народного хозяйства. На эти процессы может также накладываться переход к демократизации общества и развитие рыночных отношений. В странах с молодой демократией, важнейшей составляющей которой является свобода самоорганизации, весьма велик компонент неупорядоченности и хаотической деятельности, ибо прежние институциональные структуры, производившие еду, уже не функциональны, а новые формирующиеся еще не управляют должным образом. Но само возникновение самоорганизованных индивидуальных и коллективных акторов знаменует собой разрыв с прошлыми биополитическими практиками, когда контроль и администрирование индивидов преимущественно осуществлялись путем силового государственного давления. Поэтому риски самоорганизации национального производства еды являются необходимым условием инновационного развития страны, роста материальных и культурных благ населения. Но и у несколько обновленного типа глобо-сетевой биополитики (в ней, как и у предыдущей, отсутствует гуманистическая направленность), доминирует самоорганизация, основанная на формальном рационализме, прагматизме и меркантилизме, порождающая риски инноваций, 230 соответственно, социально-патологического толка, вносящие очевидные дисфункции в правовое и экономическое поля. Во-вторых, парадоксальное единство разрывов и синтезов увеличивает неопределенность самих рисков. Практически невозможно калькулировать риски, производимые глобо-сетевым агробизнесом и соответствующей глобо-сетевой биополитикой меркантильного толка. Даже гипотетически трудно оценить риски от явления, которое американский социолог Дж. Ритцер обозначил как «гроубализация», под которым понимаются «империалистические амбиции наций, корпораций, организаций и т.п. в их желании, по существу, потребности навязать свое присутствие в различных географических регионах. Их главный интерес в стремлении к власти, влиянию, и в ряде случаев их доходы растут по всему миру»1. Понятиенеологизм «гроубализация» состоит из двух слов: рост (growth — гроу) и глобализация. При этом термин «рост» используется социологом в двух смыслах: 1) явный — гроубализация как результат влияния на глобальном уровне могущественных экономических, хозяйствующих и политических акторов, обеспечивающих «навязывание себя на локальное», в результате чего «локальное быстро исчезает. Все больше и больше локальное подвергается воздействию глобальному; иными словами, оно трансформируется в глокальное… Гроубал и локал являются обеими частями глобального»2; 2) латентный — пролиферация ничто — биологический термин, обозначающий разрастание новообразований, используемый социологом для интерпретации процесса резкого увеличения десоциализированного социума в виде «пустых форм», которые могут выражаться в четырех типах десоциализированных реалиях: «не-мест» (супермаркеты), «не-вещей» (футболка), «не-людей» (телемаркетологи) и «не-услуг» (услуги, предоставляемые по Интернету), т.е. в них, по существу, отсутствует характерный для локала ценностно-культурный компонент3. По мнению Ритцера, в то время как глобализация порождает «ничто», локальные культуры продолжают производить «нечто». Под «ничто» социолог понимает «социальную форму, которая обычно централизовано задумана, управляема и сравнительно лишена определенного ценностного содержания», добавляя, что речь идет о «пустых социальных формах»4. В частности, возникли новые реалии пищи, лишенные имманентного социокультурного смысла. «Нечто», напротив, — та социальная форма, которая характеризуется «конкретным ценностным содержанием»5. «Ничто» и «нечто» существуют только в единстве, в континууме, представляя его противоположные полюса. Используя данную методологию, мы полагаем, что ныне среди не-вещей возникла не-еда — еда, лишенная конкретного культурного смысла, т.е. созданная вне определенных национальных ценностей и норм, кулинарных традиций. К не-еде, в частности, относятся гамбургеры, пицца, чипсы, сникерсы и практически вся пища, соответствующая быстрому питанию. И риски пролиферации не-еды возрастают. 1 Ritzer G. The Globalization of Nothing. A Pine Forge Press Publication, 2004. P. 73. Ritzer G. The Globalization of Nothing. P. xiii. 3 Ritzer G. The Globalization of Nothing. P. 3—10. 4 Ritzer G. The Globalization of Nothing. Р. 3, 5. 5 Ritzer G. The Globalization of Nothing. Р. 7. 2 231 В-третьих, парадоксальное единство разрывов и синтезов, несомненно, влияет на социальное время, «сжимая» или, напротив, «растягивая» его, производя при этом разнообразные риски. Современная нелинейная динамика социума способствует созданию особых временных коридоров для скачка в будущее с иной основой развития через инновационно-гуманистическую активность. Для России это весьма актуально. Думается, сейчас страна входит в такой временной коридор, который позволяет за счет активизации потенциала самоорганизации, адекватной оценки рисков войти в эпицентр формирования плодотворной гуманистической биополитики, нацеленной на производство экологически чистой еды с целью сохранения и приумножения человеческого капитала. Это предполагает создание принципиально новых систем, производящих еду на «экологически дружественной почве». В-четвертых, парадоксальное единство разрывов и синтеза проявляется и в том, что порядок новых систем — в нашем случае систем, производящих экологически чистую еду, — образуется и укрепляется за счет разрывов, разупорядочения других систем. В итоге в противоположность порядка прежней биополитики, основанного на жестких ценностях и административном контроле, возникает динамическая социальная организованность, которой адекватны риски с высоким уровнем динамической сложности. Исходя из этого, полагаем, потенциально возможна система глобо-национального производства еды, которая открыта для творчества индивидов, восприимчивых к возникающим инновациям, реагирующих на риски с учетом гуманистического подхода к ним, вытекающего из гуманистической теории сложности. 13.3. Ðèñêè è óÿçâèìîñòè åäû «ìèðîâîãî îáùåñòâà ðèñêà» Напомним, по Беку, то, что выводит мировое общество риска за пределы общества риска, «сводится к следующей формуле: глобальный риск есть инсценирование реальности» (подробнее об этом в главе 7). Примеров, подтверждающих этот принципиальный постулат, более чем достаточно. Риск, как инсценирование реальности губчатого энцефалита («коровьего бешенства») с сопутствующей возможной будущей катастрофой для здоровья людей, заставил принять значимые решения для весьма многих производителей еды — осуществить массовый забой скота. Однако у ученых нет уверенности в том, что эта радикальная мера окончательно избавила людей от рисков заболевания и что в будущем не возникнут рецидивы отложенных рисков «коровьего бешенства». Или: практически каждый год возникает тот или иной «птичий грипп» или «свиной грипп». Риск, как инсценирование реальности его эпидемии, подчас, более реален, чем сама реальность в виде относительно небольшого числа заболевших и случаев с летальным исходом. Конечно, каждая человеческая жизнь бесценна. Тем не менее, принимаются решения о массовом забое птицы или животных, о начале производства новых и новых вакцин от гриппа, и при этом никто из ученых не может гарантировать, что после всех дорогостоящих мероприятий эта эпидемия не повториться. 232 Сказанное касается производства тысяч наименований новых, искусственно созданных продуктов питания. Периодически возникает инсценирование реальности рисков от употребления того или иного продукта питания. И эти «нормальные» риски, ставшие «нормой», обыденностью мирового общества риска есть, по существу, глобальные риски, с которыми всем людям планеты приходится жить. Формула «глобальный риск есть инсценирование реальности глобального риска» может дать не только импульс к углубленному исследованию новых рисков еды, но и обоснованию гуманистического подхода к ним. Во-первых, выделение принципиально новых рисков, адекватных мировому обществу риска имеет прямое отношение к необходимости обоснования гуманистического подхода к рискам еды. Без усилий в этом направлении, управление новыми рисками, полагаясь на старые принципы биополитики формального рационализма, прагматизма и меркантилизма, представляется, невозможным в принципе. Во-вторых, в условиях мирового общества риска, по существу, «стираются различия между риском и культурным восприятием риска». Иными словами, виртуальные риски еды, тех или иных диет могут восприниматься как большая реальность, чем объективное содержание угроз. За этим следуют отнюдь не всегда рациональные превентивные действия. Россияне на себе не раз испытали последствия инсцинирования риска конкретных продуктов питания. В-третьих, смысл определений риска становится своего рода материальной силой, задающей характер сознания и поведения людей. Все «простые» россияне, полагаем, испытали на себе, что значат отношения определения риска: представления о рискогенности той или иной диеты буквально меняются на глазах. Пример тому — пресловутые БАДы (биологически активные добавки). Не хотелось бы верить, но, думается, «авторитетное мнение» экспертов зачастую обусловлено не только медицинскими показаниями, но и коммерческими факторами — распространением рыночных отношений на такую сугубо гуманитарно-социальную сферу как здравоохранение и питание. В-четвертых, возрастает потенциальная возможность террористического риска, представляющего «инсценирование» и «ожидание катастрофы», что относится и к питанию. На наш взгляд, не будет преувеличением утверждать, что глобальные террористические угрозы могут исходить от теневых производителей еды, особенно искусственно созданных продуктов питания и биологически активных добавок. Их вредное и дисфункциональное воздействие может проявляться не сразу, а в виде отложенного во времени эффекта. Поэтому уже сегодня необходима транснациональная кооперация мирового сообщества, как государственных, так и негосударственных акторов, для противодействия организованной преступности, производящей контрафактную еду, по существу, выступающую в космополитической форме. В-пятых, возрастает роль фактора незнания относительно производимой еды. По сути дела, производство и употребление генетически измененных 233 продуктов питания, искусственно созданных биологически активных добавок как раз подпадает в категорию незнания. В-шестых, возникают качественно новые риски индивидуализации. Вероятно, следует думать не только об инновационном питании, но и о бережном сохранении кулинарных национальных традиций, которые выдержали испытание временем. Это было бы своеобразным гуманным возвращением людей к самим себе, к своей укорененности. В-седьмых, глобализация не исключает значимость локальных культур, включая кулинарные культуры народов мира. К этому, полагаем, следует добавить, что глобальные риски еды, как это ни парадоксально, настоятельно требуют сотрудничества всех жителей планеты. Полагаем, ситуацию с рисками мирового общества риска не следует драматизировать. Современный человек может активно управлять даже рисками с увеличивающейся динамической сложностью. Несомненно, его деятельность по определению является рискогенной. Но она в то же время способствовала обузданию и преодолению ряда рисков. Именно научные инновации (порой весьма рискогенные!) привели, в конечном счете, к росту продолжительности жизни, повышению ее культурных параметров, таким социальным и экономическим достижениям, которые минимизировали и даже свели на нет многие старые риски (риски некоторых болезней, риски неурожая и т.д.). Êðóãëûé ñòîë «Ðèñêè íàøåé ïîâñåäíåâíîñòè» 1. Культурно обусловленные болезни: диабет, ожирение, анорексия. 2. Преимущества и уязвимости лечения в разных медицинских системах. 3. Реальные и инсценированные риски еды. 4. Динамика «здорового образа жизни» и «здорового питания»: есть ли универсальные критерии? Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Какова специфика рисков и уязвимостей жизнедеятельности человека? 2. Каковы новые риски здоровью, обусловленные нелинейной социокультурной динамикой рефлексивного модерна? 3. Какие культурно обусловленные болезненные симптомы Вы знаете? К чем причины рисков таких заболеваний? 4. Как риски еды связаны с развитием и утверждением биополитики? 5. Как разрывы национально-локального производства еды сказываются на характере рисков? 6. Каковы, по мнению Дж. Ритцера, риски «гроубализации»? 7. Назовите основные риски и уязвимости еды «мирового общества риска». В чем заключаются их основные причины? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. 234 В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Какие факторы в условиях «текучей» современности (З. Бауман) главным образом влияют на риск-восприятие нашего здоровья? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Семейный доктор С Распространение макдональдизированных практик лечения В Симулякры здоровья D Лечебный туризм 2. Какие риски прежде всего воспроизводит гонка за «лучшее» тело и «идеальное» здоровье, инициированная глобальными фармацевтическими сетями? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Риски самолечения С Риски дезинформации о здоровье В Риски макдональдизированных D Риски кризиса самоидентификаций практик лечения здоровья 3. Как Вы понимаете термин «культурно обусловленные синдромы»? (Дайте краткую интерпретацию): 4. В чем суть холистической медицины? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Нацелена на исцеление пациента С В постоянно действующей лечебной в целом профилактике D Это синонимичное название магии В Предполагает лечение конкретной лечения болезни по принципу причинноследственных связей 5. Какова квинтэссенция анорексивного невроза? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Беспокойство относительно норм тела С Невроз относительно своей красоты В Симулякр красивого и здорового тела D Утрата аппетита и жизнедеятельности 6. В чем, по мнению социологов, проявляется главный фактор рисков анорексии? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Моде на стройную фигуру С В дисциплинировании тела В В производстве симулякров красивого D Аномии красоты и здоровья тела 7. В чем, по мнению американского социолога Дж. Ритцера, глубинные причины риска качества современного медицинского обслуживания конкретного пациента? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Производство симулякров лечения С Лечение с использованием он-лайн общения врача и пациента В Макдональдизированное лечение D Дисперсия медицинской этики 8. В чем, исходя из теории и методологии американского социолога Дж. Ритцера, проявляются риски «гроубализации» еды? а) Национально-локальная еда быстро исчезает; б) распространяется ничто в виде не-еды. 9. В чем квинтэссенция рисков потребления инновационных, искусственно созданных продуктов? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) 235 А В возможности приобретения анорексивного невроза С В угрозе национальной безопасности (свертывание потребления местных продуктов) В В нарушении религиозно-этических D В ненамеренных последствиях новых норм питания технологий 10. Какова пространственная сфера распространения периодического инсценирования рисков от употребления того или иного продукта питания (ныне — колбасных изделий)? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Ограничена национальными рамками С Глобальная В Ограничена социальной сетью D Касается лишь конкретных групп потребителей Ключи к тесту: 1. Симулякры здоровья. 2. Риски кризиса самоидентификаций здоровья. 3. Синдромы патологического поведения в виде фобий или мании, обусловленные исключительно конкретной социальной и культурной средой. 4. Нацелена на исцеление пациента в целом. 5. Утрата аппетита и жизнедеятельности. 6. В дисциплинировании тела. 7. Макдональдизированное лечение. 8. а) Национально-локальная еда быстро исчезает; б) распространяется ничто в виде не-еды. 9. В ненамеренных последствиях новых технологий. 10. Глобальная. Ëèòåðàòóðà 1. Бек, У. Космополитическая перспектива: социология второй эпохи модерна // Социологическая теория: история, современность, перспективы. — СПб. : «Владимир Даль», 2008. 2. Бодрийяр, Ж. К критике политической экономии знака / Ж. Бодрийяр. — М. : Библион-Русская книга, 2003. 3. Гидденс, Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь / Э. Гидденс. — М. : Весь мир, 2004. 4. Князева, Е. Н., Курдюмов С.П. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэколюции / Е. Н. Князева, С. П.Курдюмов. — М. : КомКнига, 2007. 5. Кравченко, С. А. Десять тезисов о влиянии нелинейной социокультурной динамики на институт здоровья // Проблемы взаимодействия человека, культуры и общества в условиях глобализирующегося мирового пространства. — М. : Прометей, 2006. 6. Кравченко, С. А. Социальная и культурная динамика еды: приобретения и уязвимости // Социс. 2015. № 1. 7. Кравченко, С. А. Социокультурная динамика еды: риски, уязвимости, востребованность гуманистической биополитики : монография / С. А. Кравченко. — М. : МГИМО (У) МИД России, Институт социологии РАН, 2014. 8. Моисеев, Н. Н. Быть или не быть… человечеству? / Н. Н. Моисеев. — М., 1999. 9. Парсонс, Т. О социальных системах / Т. Парсонс. — М. : Академический Проект, 2002. 10. Свобода. Неравенство. Братство: Социологический портрет современной России. — М. : ИИК «Российская газета», 2007. 11. Фуко, М. Психиатрическая власть: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1973—1974 году / М. Фуко. — СПб. : Наука, 2007. 12. Яницкий, О. Н. Социология риска / О. Н. Яницкий. — М. : «Москва», 2003. 236 13. Barry, A.-M. Understanding the Sociology of Health. An Introduction / A.-M. Barry, C. Yuill. — London : SAGE Publication, 2008. 14. Culture Bound Syndromes // The SAGE Dictionary of Health and Society / K. White (ed.). — L. : SAGE Publication, 2006. 15. Goffman, E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity / E. Goffman. — N. Y. : Simon and Schuster, 1963. 16. Holistic Medicine // K. White (ed.). The SAGE Dictionary of Health and Society. — L. : SAGE Publication, 2006. 17. Kravchenko, S. The Influence of Nonlinear Sociocultural Dynamics on the Institute of Health // 1 ISA Forum of Sociology. Barcelona, 2008, September 5—8. Bacelona, Spain. 18. Lindsey, L. L. Sociology / L. L. Lindsey, S. Beach. — New Jersey : Prentice-Hall, 2002. 19. Parsons, T. Essays in Sociological Theory: Pure and Applied / Т. Parsons. — Glencoe, IL : Free Press, 1949. 20. Ritzer, G. The Globalization of Nothing / G. Ritzer. — A Pine Forge Press Publication, 2004. 21. Ritzer, G. The Mcdonaldization of Society / G. Ritzer. — Pine Forge Press, 2000. 22. Schaefer, R. T. Sociology / R. T.Schaefer. — McGraw-Hill Higher Education, 2001. 23. Simons, R. Culture Bound Syndromes: Folk Illnesses of Psychiatric and Anthropological Interest / R. Simons, C. Hughes. — Boston : D. Reidel, 1986. Ãëàâà 14. ÐÈÑÊÈ È ÓßÇÂÈÌÎÑÒÈ «ÍÎÐÌÀËÜÍÎÉ» ÀÍÎÌÈÈ Аномия — болезнь общества. Однако общества традиционные, индустриальные и собственно современные болеют по-разному. Люди также в своем поведении реагируют на болезнь по-разному. В зависимости от историко-временного взгляда на аномию социологи определяют ее тип, основные черты, обусловливающие реакцию людей на новые реалии, связанные с резкими изменениями ценностей и норм, а то и функционирования институциональных структур. В любом случае людям приходится отходить от традиционных, привычных общественных устоев и рисковать, выбирая новые стратегии жизненной адаптации. 14.1. Ñîöèîëîãè÷åñêèå ïîäõîäû ê èññëåäîâàíèþ àíîìèè В «классической» трактовке, данной французским социологом Э. Дюркгеймом, аномия означает состояние общества, характеризующееся «патологическими» формами социальных фактов, которые противопоставляются «нормальным» формам, встречающимся в большинстве типов социальных отношений и поведения людей. Если норма и соответствующее нормативное регулирование формируется исторически длительным временем, предполагает выражение стабильных жизненных интересoв в контексте социально обусловленных ценностных суждений, то патология нормы, о которой социолог ведет речь, приходит в«новаторские периоды», вносящие в жизнь «особенную интенсивность»: силы движут людьми «без пользы и без цели, проявляясь то в деструктивном и глупом насилии, то в героическом безрассудстве. Это деятельность в каком-то смысле чрезмерная, весьма избыточная. По всем этим причинам она противостоит нашему повседневному существованию как высшее противостоит низшему, идеал — реальности»1. К таким периодам быстрых изменений, но ограниченным по временным меркам, по его мнению, относятся: «великий христианский кризис; движение коллективного энтузиазма, толкавшее в XII— XIII вв. в Париж любознательных европейцев и породившее схоластику; Реформация и Возрождение; революционная эпоха; великие социалистические потрясения XIX в.»2. При этом, исходя из конкретного исторического периода, социолог рассматривал аномию как результат ускоренного и патологического разделения труда в обществе, переходящем от механической 1 Дюркгейм Э. Ценностные и «реальные суждения» // Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение : пер. с фр. М. : Канон, 1995. С. 298. 2 Дюркгейм Э. Ценностные и «реальные суждения». С. 298—299. 238 к органической солидарности, что вызвало «безнормие» в виде рассогласование традиционных и индустриальных идеалов жизни. Естественно, этот фактор способствовал резкому росту девиантного поведения, рискогенного по своей сути: по существу, людям приходилось выбирать между старыми, традиционными нормами и новыми нормами. Однако Дюркгейм был убежден в потенциальной возможности возвращения стабильных и единых норм, основанных уже на новых идеалах: предназначение социологии ему виделось как раз в том, что «наука может помочь нам отыскать направление, в котором мы должны ориентировать наше поведение, определить идеал»1. При этом норма им мыслится не как некий абсолют, а как живая реальность с определенным чувством нравственного идеала, от интенсивности которого «в каждый момент истории» зависит число преступных посягательств против личности, адюльтеров, разводов и т.д.2 Говоря современным языком, степень риска девиаций зависит от функциональности идеалов. По Р. Мертону, под аномией понимаются уже более сложные социальные реалии в виде структурно-функциональной дезорганизации — возникает разбалансированность между культурными целями, ориентирующими людей на успех, и институциональными средствами, предоставляющими «приемлемые способы достижения этих целей»3. Здесь аномия мыслится как следствие нефункциональности и даже дисфункциональности институтов общества, в результате чего возникают противоречия между указанными целями и средствами их достижения — здесь без рискогенных выборов того или иного типа поведения (конформность, инновация, ритуализм, ретритизм, мятеж)4 уже никак не обойтись. Их характер и острота конкретно влияют на то, принимают ли люди, с одной стороны, общественно одобряемые цели, а с другой — институционально нормативные или незаконные средства для их достижения. Любой выбор — это риск. Согласно Т. Парсонсу, аномия проявляется в уязвимостях для самодостаточности общества, которая «зависит от гармоничной комбинации контроля этого общества за его отношениями со всеми пятью окружениями [«“конечной реальностью”, культурными системами, системами личности, организмами, обладающими поведением и физико-органическим окружением» — С. А.] и состояния его внутренней интеграции»5. Хотя действия людей могут иметь как запланированные, так и ненамеренные последствия, современные общества в целом выработали защитные механизмы от уязвимостей, позволяющие сохранять динамичное «социальное равновесие» и минимизировать рискогенное влияние аномии. Среди них: «сочленение системы норм с коллективной организацией»; «регулирование лояль1 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда : пер. с фр. М. : Канон, 1996. С. 41. Дюркгейм Э. Ценностные и «реальные суждения». С. 296. 3 Мертон Р. Социальная теория и социальная структура // Социс. 1992. № 2. С. 118. 4 Подробнее см.: Кравченко С. А. Р. Мертон: создание структурно-функциональной теории среднего уровня : учебник для академического бакалавриата. Социология. В 2 т. Т. 2. Новые и новейшие социологические теории через призму социологического воображения. М. : Юрайт, 2014. 5 Парсонс Т. О социальных системах. М. : Академический Проект, 2002. С. 792. 2 239 ностей», осуществляемое государственными органами и общественными инстанциями; высвобождение индивидуальных статусов из уз родовых коллективов, этнических групп, социальных классов; «повсеместно одобряется экономическое и технологическое действие»; «легитимизация постоянно осуществляемой законодательной функции»; «эффективная государственная монополия на применение силы»1. При этом социолог «не исключает возможности того, что когда-нибудь какая-то «постсовременная» фаза социального развития возникнет на совершенно другой социальной и культурной основе с иными характеристиками»2, что, естественно, предполагает иные — бóльшие или меньшие уязвимости. Еще дальше идет Э. Фромм: до него аномия трактовалась как неадаптивность ценностного, функционального или институционального толка определенных социальных групп к конкретному обществу в контексте исторического периода радикальных социальных изменений, ограниченных относительно небольшими временными рамками. Социолог же рассмотрел проблему «патологии нормальности» в русле «существования всеобщих критериев душевного здоровья, применимых к роду человеческому как таковому, на основании которых можно судить о состоянии здоровья любого общества»3. По его мнению, аномия стала проявлять себя в утверждении патологий «больных обществ», по существу, на глобальном уровне. Отсюда его нацеленность на «исследование патологии цивилизованных сообществ»4 и более конкретно — на анализ общественных структур, способствующих производству человеческой деструктивности5 и, соответственно, рискогенности. Российские социологи также отмечают усложняющуюся природу аномии. Ж. Т. Тощенко трактует аномию в контексте анализа сложной структуры современного общественного сознания, включая его метаморфозы на разных уровнях, парадоксы, мифы, стереотипы, фрустрации, фантомы, а также конкретные противоречия экономического, правового, нравственного, религиозного сознания, полюсность политического сознания, проявляющиеся в концентрированной форме у парадоксального человека6. Кроме того, по его мнению, безнормие, нарушение социальных связей, нестабильность проявляется в кентавризмах, олицетворяющих собой «особый класс феноменов в общественной жизни, которые в самом общем виде можно охарактеризовать как “сочетание несочетаемого”»7. Кентавризмы весьма сложны по своей природе и, в частности, включают следующее: кентавр-явления, кентавр-собственность, кентавр-политику, кентавр-идеи, кентавр-организации, кентавр-образы, кентавр-личности, антиномиии. 1 Парсонс Т. Система современных обществ. М. : Аспект Пресс, 1997. С. 23—35. Парсонс Т. Система современных обществ. С. 13. 3 Фромм Э. Здоровое общество // Психоанализ и культура. М. : Юристъ, 1995. С. 238. 4 Фромм Э. Здоровое общество. С. 190. 5 См.: Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности : пер. с нем. М. : АСТ-ЛТД, 1998. 6 См.: Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек. М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2008. 7 Тощенко Ж. Т. Кентавр-проблема (Опыт философского и социологического анализа). М. : Новый хронограф, 2011. 2 240 Суть последней проявляется в «познавательной и реально существующей коллизия, когда основные (преобладающие, господствующие) утверждения, а соответственно и действия, противостоят, взаимоисключают друг друга, но одновременно сосуществуют, так как имеют под собой объективную основу, взаимосвязи и взаимодействия которых поддерживаются значительными социальными, политическими и экономическими силами»1. Аналогично, С. Г. Кара-Мурза комплексно определяет природу аномии при анализе реалий современного российского общества, конкретно рассматривая весьма широкий спектр современных рискогенных девиаций2. Даже беглый экскурс в историю социологических подходов к исследованию аномии свидетельствует об усложнении ее содержания, повышения степени рискогенности. 14.2. Íåîáõîäèìîñòü ïåðåîòêðûòèÿ àíîìèè Приведенные социологические рефлексии относительно природы аномии свидетельствуют о ее качественном изменении и, соответственно, необходимости ее переоткрытии. Аномия, как ее определял Э. Дюркгейм, это, используя выражение У. Бека, «зомбированная терминология», обозначающая концепцию, «сохраняющую свою жизненность в словах, но более не имеющая жизненной телесности»3. Сегодня практически невозможно представить себе «патологические» формы социальных фактов, ограниченный конкретным социальным пространством и временем, противоположные «нормальным» формам социальных фактов. Также утопично полагать, что возможен возврат к нормативной долговременной стабильности: согласно постулата «стрелы времени», обоснованного И. Р. Пригожиным, вся материя, включая социальные реалии, развивается не только ускоряющимися темпами, но и усложняющимся образом, чем, собственно, обусловлен «конец определенности»4. После достижения социумом определенного порога сложности нельзя вернуться к долгоживущим референтам, которые обеспечивают стабильный порядок традиционного типа. Ныне в реальной жизни доминируют короткоживущие, зачастую социально и культурно сконструированные референты, которым адекватен «порядок из хаоса»5. Аналогично, сегодня слишком узко мыслить аномию как следствие нефункциональности и дисфункциональности институтов конкретного общества (это может быть пример лишь частного случая, весьма ограниченного социума), ибо активно идет процесс утверждения «институционализированной космополитизации»: экологическая, экономическая 1 Тощенко Ж. Т. Антиномия — новая характеристика общественного сознания в России // Новые идеи в социологии. М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2013. 2 Кара-Мурза С. Г. Аномия в России: причины и проявления. М. : Научный эксперт, 2013. 3 Beck U. Cosmopolitan Version. Cambridge : Polity Press, 2007. Р. 112. 4 Prigogine I. The End of Certainty. N. Y. : Free Press, 1997. 5 Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М. : Эдиториал УРСС, 2001. 241 и террористическая взаимозависимости касаются всех членом «мирового общества риска»1. Сбывается и выше обозначенный прогноз Т. Парсонса о возможности перехода к «постсовременной» фазе социального развития, возникающей на совершенно другой социальной и культурной основе: возникшие уязвимости становящегося сложного общества подрывают основы его самодостаточности. К этому следует добавить, что парадоксы, кентавризмы и антиномии пришли в нашу жизнь не на время, а навсегда. Эти явления характерны не только для России, но и практическивсего мирового сообщества с небольшой оговоркой: в отдельно взятых анклавах (религиозные, этнические общности) могут сохраняться относительно долгоживущие нормы. Приведенные факты свидетельствуют о том, что аномия, квинэссецией которой является безнормие, сама стала нормой современной жизни. В силу этого нами была предложена концепция «нормальной аномии»2, отражающей реалии сложного социума. Под нормальной аномией понимается расширяющаяся совокупность уязвимостей для социума в виде побочных эффектов инновационной, рационально-прагматической деятельности Человека. В самых общих чертах ее суть и сопутствующие риски, в совокупности образующие новые уязвимости для социума, можно представить следующим образом. 1. Реалии нормальной аномии обусловлены объективным процессом становления сложного социума, характером его социокультурной динамики. Согласно, теории социального становления П. Штомпки, в современном мире «общества находятся в действии»3, т.е. постоянно обновляются их структуры, функции, ценности, нормы, стили жизни, референты и т.д. Зачастую социальные изменения происходят в форме культурной травмы, понимаемой как «специфическая патология деятельности»4. Они, по существу, являются атрибутами становления. Все это способствует постоянному воспроизводству рисков, делает их имманентной частью повседневности. 2. Всегда люди жили в одном социальном времени, и это было нормой. Сегодня же нормой является утверждение плюрализма социального времени. По И. Р. Пригожину, ныне происходит переоткрытие времени, что, в частности, связано с нарушением симметрии между прошлым и будущем, с признанием нелинейной природы и презумпции его необратимости, наличием нравственной составляющей: время — «это некоторая конструкция и, следовательно, несет некую этическую ответственность»5. М. Кастельс 1 Beck U. Cosmopolitan Version. Cambridge: Polity Press, 2007. Р. 22. См.: Кравченко С. А. «Нормальная аномия»: контуры концепции // Социологические исследования. 2014. № 8. 3 Sztompka P. Society in Action: A Theory of Social Becoming. Cambridge : Polity Press, 1991. 4 Sztompka P. Cultural Trauma. The Other Face of Social Change // European Journal of Social Theory. 2000. № 3 (4). 5 См.: Пригожин И. Переоткрытие времени // Вопросы философии. 1989. № 8; Пригожин И. От существующего к возникающему. Время и сложность в физических науках. М. : КомКнига ; URSS, 2006. 2 242 полагает, что возникло несколько типов социального времени — монетизированное, виртуальное, кристаллизованное, вневременное и другие. Однако доминирует вневременное время, которое он определяет как разновидность возникающего социального времени в сетевом обществе, создающего возможности для реалий «избавления от контекстов своего существования», «порождения систематической пертурбации в порядке следования явлений, совершаемых в этом контексте»1. У. Бек связывает возникшие проблемы временного плюрализма с повседневным рискогенным поведением. «Концепция риска, — пишет он, — изменяет отношения между прошлым, настоящим и будущим. Прошлое утрачивает свою власть детерминировать настоящее. Его место как причины настоящего повседневного опыта и деятельности занято будущим — чем-то, так сказать, несуществующим, сконструированным и фиктивным. Мы обсуждаем и спорим о том, чего нет, но что могло бы произойти, если бы мы не изменили естественный ход развития»2. Как видно, плюрализм социального времени предстает как временáя аномия: характер поведения людей в отношении уязвимостей, порожденных рисками, не регулируется стабильными нормами, а, скорее, зависит от наших субъективно сконструированных образов ожидаемых в будущем опасностей. 3. Традиционно люди одного поколения жили практически в одном социальном пространстве, относительно замкнутом нацио нальными и культурными границами. Соответственно, все находящиеся там смыслопроизводящие институты (семья, школа, религия и т.д.) формировали общие для всех нормы. Положение радикально изменилось в становящемся сложном социуме. С одной стороны, возник эффект временного дисхроноза: в одном социальном пространстве сосуществуют люди, фактически живущие в разных темпомирах3: нормативные представления одних групп могут относиться к одному социальному времени, а других — к другому. А с другой, — институционализированный космополитизм неизбежно воспроизводит ранее неизвестные «глобальные нормы». У. Бек, предложивший данный термин, отмечает их эмерджентный характер: «Эмерджентность глобальных норм не обязательно зависит от сознательных эффектов “позитивного” норма-формирования, а может поддерживаться “негативно” за счет оценки глобальных кризисов и угроз»4. Естественно, сама эмерджентность имманентно производит риски. 4. Реалии нормальной аномии не могли возникнуть раньше определенного уровня развития виртуальной реальности (она существовала и в традиционном обществе в виде мифических нарративов и религиозных представлений), достижения той грани, перейдя которую начался процесс стирания различия между реальным и воображаемым. Симуляции и симу1 Castells M.The Rise of the Network Society. Second edition. Oxford : Wiley-Blackwell, 2010. Р. xxxix. 2 Beck U. Risk Society Revisited: Theory, Politics and Research Programmes // The Risk Society and Beyond / B. Adam, U. Beck, J. van Loon (eds). L. : Sage Publication, 2007. Р. 214. 3 Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции. М. : КомКнига, 2007. 4 Beck, U. Cosmopolitan Version. Cambridge : Polity Press, 2007. Р. 23. 243 лякры, пришедшие в нашу жизнь, стали фактором не только дисперсии ценностей и норм, но и сочетания прежде несочетаемого, что, естественно, внесло неопределенность и риски в характер мотивации и деятельности людей. Ж. Бодрийяр, специально исследовавший проблематику виртуальной реальности, показал, что ее побочные эффекты ведут к «концу социального»1, ибо практически исчезают референты реальности и истины, которых заменяют симулякры. В силу их дисперсионной природы, реакция людей на них не может быть иной, как риск. 5. На становление нормальной аномии влияют процессы спектаклизации2 и играизации общества3. С одной стороны, данные процессы своеобразно увеличивают функциональность социума, но с другой, — побочные эффекты этих процессов порождают новые риски и уязвимости. Например, на политическом поле становится все труднее отличить партии и движения, ориентирующиеся на суть дела, стремящиеся вырабатывать реальные цели и достигать их, от тех, кто ведет перформативную активность которая с помощью «демократических» спектаклей, собирая огромные протестные массы. В начале XXI в., отмечает У. Бек, возникла «глобальная домашняя политика — протесты и проекты, обычно оправданные именем “человеколюбия” и “интересами планеты”. Универсальность подобных требований, однако, не вызывает более, чем сотрясение воздуха или чисто утопическое стремление»4. Однако определенная часть людей может начать думать, что перформансы политиков — это их «счастливый шанс» на лучшую жизнь и предпринимают рискогенные действия, лишь ухудшающие их положение. 6. Традиционная аномия может распространяться как на повседневное, так и на научное знание. В последнем случае это порождает более или менее длительные вызовы для развития наук. Их природу интерпретировал Т. Кун, поставивший под вопрос традиционные представления о развитии наук по пути линейного накопления знания, выдвинув идею научных революций5. По его мнению, в конкретный период времени содержание и характер науки определяется парадигмой как совокупности принципов категориального аппарата, признающихся группой ученых в течение определенного исторического периода, которая конституирует нормальную науку. Однако с течением временем ее представители сталкиваются с увеличением аномалий, которые не могут быть объяснены с помощью существующего инструментария, что, соответственно, вызывает кризис, заканчивающийся революцией и переходом к новой парадигме. При этом на определенное время утверждается своего рода научная аномия в виде существования двух парадигм при, как правило, доминирования «истинной». Реалии нормальной аномии свидетельствуют об отходе от куновской 1 Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М., 2003. Дебор Г. Общество спектакля. М. : Логос, 2000. 3 Кравченко С. А. Нелинейная социокультурная динамика: играизационный подход. М. : МГИМО-Университет, 2006. 4 Beck U. Twenty Observations on a World in Turmoil. Cambridge : Polity Press, 2012. Р. х. 5 См.: Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. 2 244 трактовки. Во-первых, в контексте стрелы времени научная революция, по существу, обрела перманентный характер, из чего следует одновременное сосуществование целого ряда парадигм. Во-вторых, сам плюрализм парадигм, их короткоживучесть практически исключает доминирование одной из них. В-третьих, в научное знание вошло научное незнание (об этом в главе 7). Отсюда следует, что одна из сущностных характеристик нормальной аномии это парадоксальное сочетание самого разного знания и незнания, по отношению к которым как ученые, так и простое люди осуществляют выборы, т.е. рискуют. 7. Если традиционная аномия занимается проблематикой таких девиаций, как супружеская измена, разводы, аборты и т.д., то в поле нормальной аномии оказывается дисперсия традиционных норм семейно-брачных отношений, что в ряде культур, по существу, становится нормой. Традиционный риск жениться/выходить замуж или нет сменяется качественно новыми рисками — выбора типа самой семьи. Легализация однополых браков влечет за собой, с одной стороны, формальную реализацию «прав человека» на свободу выбора желаемого брачного партнера, а с другой — как ныне проявляющиеся, так и особенно отложенные уязвимости для существования человеческого рода. Парадокс утверждающейся нормативности проявляется и в том, что реализация прав брачных однополых партнеров влечет за собой умаление прав других потенциальных членов этого союза — усыновленных детей, желание которых, еще даже не сформированное, как правило, не учитывается. Кроме того, в силу новизны подобных браков отложенные социокультурные последствия социализации приемных детей, равно как и детей этих детей, не просто изучались, что само по себе представляет серьезную уязвимость для социума. 8. Для анализа реалий нормальной аномии требуется новый валидный инструментарий. Как нам видится, для его формирования необходим синтез социологических подходов с другими науками. На его основе уже успешно возникли повороты в социологии, позволяющие дать более валидное знание о рисках и возможных путях их минимизации (об этом в главе 8). Современное общество, заболевшее нормальной аномией нельзя «вылечить» традиционными, рационально-прагматическими средствами. Жизненные стратегии в условиях нормальной аномии, подходы к новым уязвимостям еще предстоит разработать, опираясь на интегральный инструментарий социальных, естественных и гуманитарных наук. В первом приближении выскажем три суждения: 1) необходимо лечить не отдельные проявления аномии в виде тех или иных уязвимостей, а социум в целом, имея в виду стратегическую нацеленность на его гуманизацию; 2) внедрению существенных инновационных изменений должен предшествовать тест на адаптивность к уже существующим сложным системам, что необходимо рассматривать в контексте потенциальной возможности «нормальной аварии» (об этом в главе 9); 3) принять во внимание то, что социум и природа, ее ресурсы становятся все более единым целым. Мы дошли до такого порога турбулентности в социально-природном мире, что, к сожалению, стало нормой, принесшей в нашу жизнь новые, более сложные риски. 245 14.3. Íîðìàëüíàÿ àíîìèÿ ðèñêîâ: ñîñóùåñòâîâàíèå ðèñêîôîáèè è ðèñêîôèëèè Нормальная аномия предполагает парадоксальное сосуществование традиционных рисков, рисков «Общества риска» и новейших рисков «Мирового общества риска», несущих с собой новые, все более сложные уязвимости. Принципиальная новизна уязвимостей проявляются в том, что в отличие от общества риска, в условиях мирового общества риска, по существу, «стираются различия между риском и культурным восприятием риска»1. Из этого следует, что смысл определений риска становится своего рода материальной силой, формирующей подчас девиантный характер сознания и поведения людей, подчас, включая политическую элиту: россияне на себе испытали последствия инсцинирования риска свиного гриппа; иракцы — инсцинирования риска оружия массового поражения; весь мир — инсцинирования «преимуществ» генетически измененной еды. Парадоксальное сочетание риска избегания и риска принятия. Нормальная аномия рисков также предполагает парадоксальное сочетание рискофобии — риска избегания и рискофилии — риска принятия. Подавляющее большинство изложенных выше подходов к риску рассматривают его как негативный факт, который следует избегать. По существу, на избегании риска основывается неолиберальная биополитика, связывающая идеал «рационального» тела с желанием минимизировать всевозможные риски (об этом в главе 13). В контексте доминирующего дискурса принятие ненеизбежных рисков также трактуется как «девиация». Однако с конца прошлого столетия все более входит в жизнь осознанное и добровольное принятие риска, что, в частности, проявилось в различных видах рискофилии — развитии экстремальных видов спорта, таких как рафтинг, совместное плавание с акулами, восхождение на труднодоступные горные вершины и т.д., что предлагается людям практически не имеющим соответствующей подготовки и опыта. Получает также развитие рискогенный отдых и приключенческая индустрия: посещение Северного и Южного полюсов, охота на диких животных, секс-туризм, путешествие в «горячие» точки планеты, где ведутся боевые действия. В парках культуры и отдыха появляются аттракционы, предполагающие повышенное риск-восприятие. И все эти практики принятия риска нацелены на испытание возможностей организма преодолеть страхи, которые также пришли в нашу жизнь, стали, по выражению З. Баумана «текучими»2. Социологические исследования свидетельствуют о росте числа людей, испытывающих удовольствие и эмоциональное возбуждение от принятия риска. Они считают, что жизнь будет скучной и рутинной без добровольного принятия риска, получения удовольствия от него3. В этом случае принятие риска выполняет функцию разрыва с рутиной жизни, лежащей 1 Beck U. World at Risk. Cambridge : Polity Press, 2010. Р. 11. Bauman Z. Liquid Fear. Cambridge : Polity Press, 2006. 3 Lupton D., Tulloch J. Life Would be Pretty Dull Without Risk’ Voluntary Risk-taking and its Pleasures // Health, Risk & Society, 2002. № 4 (2). P. 113—124. 2 246 в основе онтологической безопасности (об этом в главе 5), преодоления давления со стороны институциональных структур общества, стремящихся к рационализации поведения людей, побуждая их к избеганию риска. В эти моменты жизни участники принятия риска как бы отказываются от своей идентификации, хотя на определенное время, обретая характер Другого с иным, как правило, маргинализированным статусом. Удовольствие от принятия риска во многом обусловлено общим «коллективным возбуждением», которое, по Э. Дюркгейму, вызывается интенсивной эмоциональностью, производимой активностью группы1. Социолог связывал эту активность прежде всего с религиозными деяниями, но, сегодня, полагаем, количество эмоционально интенсивных активностей увеличилось: группы футбольных фанатов, считающих «нормой» драки с оппонентами, участие в тех или иных массовых беспорядках. Полагаем, недооценивается значимость этого фактора для вовлечения определенной части людей в политические беспорядки, несанкционированные мероприятия, влекущие риски стычек с правоохранительными органами, а то и в деятельность националистических и других экстремистских организаций. Во всех этих случаях люди включаются в массу, которая, как показал З. Фрейд, позволяет дать выход своей агрессивной энергии в жестоких и враждебных импульсах по отношению к людям, которые не относятся к данной массе: «в результате возникает та же нетерпимость к внестоящим, как и во времена религиозных войн»2. Добровольное принятия риска может быть также обусловлено стремление к самосовершенствованию, преодолению страхов, депрессии, комплексов, мешающих социальному и карьерному росту. В этом случае обращение к рискогенным видам деятельности позволяет сформировать чувство самоактуализации и гордости за свои вновь открывающиеся возможности. Это могут быть как институализированные риски (занятие экстремальным видом спорта, участие в художественной самодеятельности, сценических постановках, военизированных тренировках с целью формирования силы, выносливости, воли), так и риски девиантного характера — проявление нетрадиционной сексуальности, преодоление гендерных стереотипов или вступление в организацию, представляющую контркультуру — по Т. Роззаку, который ввел в научный оборот данный термин, — рискогеннная культура движения 60-х годов прошлого столетия американской и европейской студенческой молодежи, к которым примкнули маргинальные слои, отрицавшее традиционные социальные движения, ценности и политические традиции среднего класса, ратовавшее за немедленное социальное реформирование технократического общества3. Сегодня разные типы контркультуры получили распространение среди отдельных групп молодежи4. 1 См.: Дюркгейм Э. Ценностные и «реальные» суждения // Э. Дюркгейм. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М. : Канон, 1995. 2 Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого Я // Фрейд З. Психоаналитические этюды : пер. с нем. Минск : ООО «Попурри», 1997. С. 445. 3 См.: Roszak T. The Making of a Counter Culture: Reflections on the Technocratic Society and Its Youthful Opposition. Berkeley, CA : University of California Press, 1968. 4 Зубок Ю. А. Феномен риска в социологии. Опыт исследования молодежи. М. : Мысль, 2007; Гуревич П. С. Контркультура // Гуревич П. С. Культурология. М., 2001; 247 Сегодня практически трудно отделить тенденции рискофобии и рискофилии, они сосуществуют, дополняют друг друга и тем самым способствуют становлению нормальной аномии рисков. С. Линг: теория «деятельность на грани». Социолог-рисколог Стефан Линг предложил теорию «edgework», название которой предполагает словосочетание: «edge — грань» и «work — деятельность», — дословный перевод «деятельность на грани» — для обозначения добровольно и сознательно принимаемого риска, представляющего вызов для социокультурных границ. Автор позиционирует ее как «общую теорию добровольного рискогенного поведения», которая предлагает «альтернативу строгим объективистскому и конструктивистскому подходам, включая в себя элементы и одного и другого»1 (подробнее об этом в главе 2). Ее инструментарий предназначен для анализа рискогенной деятельности, предпринимаемой ради развлечения и удовольствия. Сегодня некоторые социологи расширили сферу добровольно принимаемого риска с удовольствия до ряда видов профессиональной деятельности, включая службу в правоохранительных органах, пожарных и природоохранных структурах, участие в спасательных операциях, игре на бирже, социологические исследования криминальных групп, предполагающее включенное наблюдение и т.д. Деятельность на грани обозначает рискогенные практики, исследующие границы между здравомыслием и безумием, осознаваемым и бессознательным, жизнью и смертью, упорядоченной и неупорядоченной самоидентификацией. Однако понятие «грань» (edge) имеет принципиальное значение: «индивид не пересекает линию», стремясь избежать реальных проблем для здоровья и жизни. Вторая составляющая «деятельность» (work) предполагает социологическую концептуализацию К. Маркса, различавшего свободную деятельность и отчужденный труд, видя в первой исторические возможности для человеческой свободы2. В предлагаемой теории речь идет об исключительно добровольной деятельности, предполагающей риски и неопределенности. Ряд направлений этой деятельности предполагают определенные умения и навыки (парашютный спорт, автомобильные гонки). Наконец, деятельность на грани означает способность индивидов к умственной и физической гибкости, импровизации, что делает их исключительными в позитивном или негативном смыслах. Данные импровизации предполагают, однако, контроль над ситуацией, не допущения ее перехода в хаос. Деятельность на грани включает следующие характеристики принятия риска: добровольность; осуществляется для достижения специфических целей; предполагает умения и навыки, позволяющие не выводить ситуацию из-под контроля, избегая вреда здоровью и жизни; желание испытать интенсивные эмоции; стремление, хотя бы временно, избавиться от давления структур и рутинных практик, которое может проявляться и в участии в криминальных и девиантных формах активности. 1 Lyng S. Edgework, Risk, and Uncertainty // J. O. Zinn (ed.). Social Theories of Risk and Uncertainties: An Introduction / J. O. Zinn (ed.). Hoboken, N. J. : Blackwell Publishing Ltd, 2008. Р. 109—111. 2 Lyng S. Edgework, Risk, and Uncertainty. Р. 111. 248 Современная деятельность на грани предполагает использование инновационных технических и технологических средств (новые гоночные машины и мотоциклы, спортивные самолеты). Ее участники, по их рисквосприятиям, стирают грани между ними самими и техникой, что вызывает принципиально новые ощущения. В результате страх сублимируется и обращается в нечто позитивное. Типичное выражение эмоций: «Мы делаем это, потому что это удовольствие!». По существу, сформировался новый социальный тип Человека риска, культурно предрасположенного к рискофилии. Социальная мотивация таких людей — принадлежность а «избранным», «малочисленной элите». Принятие риска рассматривается ими не как глупость или иррационализм, а как свидетельство наличия высших качеств, позволяющих преодолевать опасности без нанесения себе вреда. Культивирование принятия риска в этом контексте видится как проявление воли, мужества, доблести, чувства собственного достоинства, способности жить в условиях повышенного риска и неопределенностях. Такими людьми восхищаются окружающие. Отнюдь не случайно в массовой культуре на Западе появилась многосерийная «бондиана», а у нас также востребован сериал «Менты». Весьма важно для таких людей, следуя автору теории С. Лингу, назовем их калькировано «еджуокерами», доверять свои товарищам по деятельности на грани. Не все проходят испытание рискогенными ситуациями, но выдержавшие тест зачисляются в «клуб избранных». Некоторые еджуокеры идут на риск дауншифтинга1, предполагающего добровольный отказ от демонстративного потребления, переход к более экономному стилю жизни, как правило, в результате осознания негативных последствий потребительства современного общества, но в итоге преследуя долговременные нравственные или политические цели. Ряд еджуокеров участвуют в деятельности на грани, в которых так или иначе задействуются гендерные перформансы, которые считаются рискогенными. Так, молодые люди стремятся продемонстрировать свою исключительную маскулинность в бойцовских соревнованиях. В последние время развитие получает и участие женщин в подобного рода мероприятиях, что призвано продемонстрировать «необычность» их гендера, выражающуюся в пренебрежении опасностями. Многие женщины стали видеть свое принятие риска в особом выражении сексуальности (эротические танцы в ночных клубах, флирт на грани, «приключенческие каникулы», некоторые формы сексуальности, относящиеся к девиации и сопровождающиеся чувством страха, вины, беспокойства). Другие женщины предпочитают показать свою «необычность» в профессиях, считавшиеся ранее исключительно мужскими, или участвуя в рискогенных видах спорта. Современная деятельность на грани предполагает новые практики карнавалов. Карнавал, по М. М. Бахтину, — концепция бытия и народной смеховой культуры в ее амбивалентности и артикуляции телесности: «разинутый рот, детородный орган, грудь, фалл, толстый живот, нос». Вульгарное, 1 См.: Бутонова Н. В. Дауншифтинг. Новое правило — отказ от всяческих правил // Новые традиции. Коллективная монография. СПб. : ИД «Петрополис», 2009. 249 «гротескное» тело был привилегией над буржуазным, цивилизованным телом. Карнавал представляет «как бы реальную» форму жизни Другого, является «как бы временной приостановкой» действий официальной системы, смены большего времени временем малым1. Карнавал на современных курортах обретает вневременные параметры — практически ежедневно функционируют музыкальные фестивали, парки развлечений, сексшоу, и все для того, чтобы люди могли проявить идентичность Другого, реализуя рискогенные желания, которые запрещены в повседневном контексте жизнедеятельности. Как видно, «Мировом обществе риска» практики избегания риска и принятия риска, рискофобии и рискофилии прекрасно сосуществуют, что и есть квинтэссенция нормальной аномии. 14.4. Ðèñêè «òåêó÷åé» ìîðàëè: êåéñ-ñòàäè Опираясь на идеи У. Бека, а также британского социолога З. Баумана, полагаем, настал черед переоткрытия морали, что, в частности, связано с разрушением под влиянием глобализации традиционной морали арочного типа — морали для всех членов конкретного социума, атрибутом которого была конкретная национальная культура со специфическими нормами и ценностями, которые эффективно контролировали отношения в обществе, минимизируя риски девиации и деятельность на грани, направляя поведение людей в этически «правильное, нормальное» русло. Ныне практически пришел конец этой знакомой старшему поколению морали. З. Бауман аргументировано обосновывает, что в условиях «текучей» современности возникает дисперсия морали — люди перестают быть плохими или хорошими, они просто «морально амбивалентны», причиной чего стало то, что моральные явления не отличаются регулярностью и устойчивостью2, что, естественно, провоцирует рискогенное поведение. На содержание морали влияет комплекс факторов глобализации и индивидуализации, среди которых особо отметим следующие: сокращается количество долгоживущего социума и увеличивающая количество короткоживущего, что прямо касается ценностей, норм, идеалов, референтов; самоорганизация социальных институтов, включая институт морали, утверждающий свои стандарты и принципы в данном процессе (при этом его качества уже не сводятся к свойствам частей — совокупности функционирующих ценностей, принципов, норм); нелинейность развития представлений о добре и зле (гомосексуальная связь, еще вчера считавшаяся пороком, ныне легитимизируется даже некоторыми церквями, которые «узаконивают фактический брак»); резкое увеличение точек бифуркаций в развитии морали, что обусловлено приходом многочисленных культурных гибридов в нашу жизнь, порождающих в свою очередь культурные травмы и нравственные разрывы; движение в направлении ацентричных политиче1 См.: Bakhtin M. Rabelais and his World. Cambridge, MA : MIT Press, 1984. См.: Bauman Z. Intimations of Postmodernity. London : Routledge, 1992; Бауман З. Текучая современность. СПб. : Питер, 2008. 2 250 ских структур, целевое функционирование которых — утаивание различий между авансценой и кулисами, по определению не может иметь единый моральный стержень; плюрализация социального времени, соответственно, способствует плюрализации морали — неизбежно возникают нормы, адекватные карнавалам; мобильности еще больше открывают уже достаточно открытый социум, создают тем самым почву для «старения» определенных нравственных ценностей и норм, равно как и зарождения/заимствования новых; развитие новых типов рациональности вытесняет эмоции сострадания, справедливости, на чем, собственно, основываются моральные регуляторы; распространение парадоксов и кентавр-явлений, способствующих нравственной дисперсии; новейшие синтезы физического, биологического и социального, легитимизирующие всевозможные имплантации в человеческое тело, а также его изменения (вплоть до изменения пола, что не может не иметь морально амбивалентные последствия); появление «постчеловека» (в виде человека-автомобиля, человека-мобильника и т.д.), для интерпретации поведения которого необходимы иные нравственные мерки; в социальных сетях, пересекающих страны и континенты, действуют самостоятельные этические правила функционирования. Все эти и другие факторы радикально изменяют природу морали, усложняя ее природу. С учетом того, что атрибутивным качеством утверждающейся морали является становление, текучесть (в реально обозримом времени происходит изменение принципов и норм жизни, просачивание в нее «инородных» ценностей, их слияние с ценностями традиционными и образование культурных гибридов), мы предлагаем утверждающуюся ныне мораль, используя методологию З. Баумана, именовать текучей моралью. Она в принципе отлична от прежней, арочной морали, когда, по словам Э. Дюркгейма, «коллективное сознание точно покрывает все наше сознание и совпадает с ним во всех точках; но в этот момент наша индивидуальность равна нулю»1. Соответственно, в той морали было постоянство и определенность принципов, четкие границы того, что хорошо и добро, а что — плохо и зло. Новая же текучая мораль постоянно преподносит нам эмерджентность, неопределенность и турбулентность «правильных» принципов и норм (разумеется, на весьма короткий временной период). Более того, она каждого из нас ставит в условия рискогенного соблазна и необходимости выбора среди множества возможностей, что в последствие будет определять суть нашей самоидентификации. Принцип «нельзя не выбирать», по существу, органично включен в текучую мораль: если раньше мы унаследовали идентичность от рождения или, по крайней мере, стремились обрести желанную идентичность в контексте достаточно стабильных представлений о добре и полезности, которые в значительной степени задавались моралью, то ныне, как замечает З. Бауман, «проблема, мучающая людей», состоит в том, «какую идентичность выбрать и как суметь вовремя сделать другой выбор, если ранее избранная идентичность потеряет ценность или лишится ее соблазнительных черт»2. Разумеется, каждый такой выбор сопровождается 1 2 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда : пер. с фр. М. : Канон, 1996. С. 138. Бауман З. Индивидуализированное общество : пер. с англ. М. : Логос, 2002. С. 185. 251 рисками переходом в иную систему нравственных координат. И именно поэтому, заявляет социолог, нет такого явления, как универсальная, общая для всех мораль; моральные конфликты не могут быть разрешены в силу отсутствия устойчивых моральных принципов; вместе с тем, особую значимость приобретает потребность быть для другого1; люди просто обречены на жизнь с неразрешимыми моральными дилеммами2. При этом ни сам выбирающий, ни его родители и близкие люди, ни консультирующие эксперты, ни даже экспертные системы не могут дать гарантии того, что выбор «правильных» моральных принципов и норм не содержит латентных рисков — неожиданных проявлений зла в виде тех или иных дисфункциональностей. Вчерашние представления о правильности, красоте, полезности, о том, что принято называть моральным здоровьем, сегодня «устаревают», прежде всего, потому, что появляются эмерджентные возможности выбора нового. Раскрепощенное желание в отсутствие резкого сокращения табу порождает все новые желания и потребности. Естественно, эти выборы, зачастую основанные на гедонистических этических принципах, не только не приближают нас к «сакральным» идеалам морального толка, но и могут порождать очевидный дегуманизм и зло. Дискуссия «Можно ли любить и ненавидеть риски одновременно»? 1. Жизнь молодого человека со «старыми» и «новыми» рисками. 2. «Нормальная» аномия рисков: реальность или симулякр? 3. Кто он — человек риска: девиант, больной «звездностью» или современный герой? 4. Принесла ли дисперсия морали в Вашу жизнь рискофобию или рискофилию? Çàäàíèÿ äëÿ êåéñ-ñòàäè «Ðèñêè “òåêó÷åé” ìîðàëè». 1. Подготовьте сообщение на тему: «Риски дисперсии морали» (Используйте работы З. Баумана «Текучая современность» и «Индивидуализированное общество»). 2. Используя качественные методы, проведите исследование, посвященное специфике морали еджуокеров, занятых в конкретной сфере деятельности. Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Что такое аномия? Каковы основные социологические подходы к ее исследованию? 2. От чего, по Э. Дюркгейму зависит степень риска девиаций? А еще от чего? 3. В чем, согласно Т. Парсонсу, проявляется аномия для функционирования общества как системы? 4. Как становление виртуальной реальности повлияло на риски и уязвимости для общества? 5. В чем смысл нормальной аномии рисков? 6. Каковы основные положения теории «деятельность на грани» С. Линга? 7. Что является культурной основой для сосуществования рискофобии и рискофилии? 1 См.: Bauman Z. Intimations of Postmodernity. London : Routledge, 1992. См.: Bauman Z. Postmodern Ethics. Oxford : Basil Blackwell, 1993; Bauman Z. Life in Fragments: Essays in Postmodern Morality. Oxford : Blackwell, 1995. 2 252 Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Назовите зарубежных и российских социологов, специально занимавшихся исследованием аномии: а) б) в) г) д) е) 2. Что является квинтэссенцией аномии? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Анонимность людей в сетевом С Безнормие взаимодействии В Распространение симулякров D Инсценированные риски 3. Как Вы понимаете термин «нормальная аномия»? (Дайте краткую интерпретацию): 4. Назовите объективные процессы, производящие реалии нормальной аномии: а) б) в) г) д) е) 5. Какими факторами обусловлены «текучие страхи» (З. Бауман), которые пришли в нашу жизнь? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Распространением рискофобии С Сочетанием рискофобии и рискофилии В Распространением рискофилии D Распространением рукотворных институциональных рисков 6. Какова, по Э. Гидденсу, квинтэссенция «онтологической безопасности») (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком). А Субъективное ощущение людьми С Защищенность прав и свобод, а также материальных интересов граждан надежности течения повседневной жизни В Рациональная деятельность человека D Отсутствие угроз структурам и институтам общества 7. Кто явился создателем теория «деятельность на грани»? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Э. Гидденс С У. Бек В С. Линг D Н. Луман 253 8. Как Вы понимаете выражение «деятельность на грани»? (Дайте краткую интерпретацию): 9. Кто те люди, которые культивируют добровольное и сознательное принятие риска? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Девианты С Пациенты психбольниц В Еджуокеры D Любители острых приключений 10. Назовите риски «текучей» морали: а) эмерджентность и турбулентность «правильных» норм; б) производство рискогенного соблазна. Ключи к тесту: 1. а) Э. Дюркгейм; б) Р. Мертон; в) Т. Парсонс; г) Э. Фромм; д) Ж. Т. Тощенко; е) С. Г. Кара-Мурза. 2. Безнормие. 3. Совокупность уязвимостей для социума в виде побочных эффектов инновационной, рационально-прагматической деятельности человека. 4. а) Становление сложного социума; б) плюрализация социального времени; в) эмерджентность глобальных норм; г) стирание различий между реальным и воображаемым; д) спектаклизация и играизация общества; е) утверждается научная аномия, парадоксально сочетающая знание и незнание. 5. Сочетанием рискофобии и рискофилии. 6. Субъективное ощущение людьми надежности течения повседневной жизни. 7. С. Линг. 8. Добровольное и сознательное принятие риска, представляющего вызов для социокультурных границ. 9. Еджуокеры. 10. а) Эмерджентность и турбулентность «правильных» норм; б) производство рискогенного соблазна. Ëèòåðàòóðà 1. Бауман, З. Текучая современность / З. Бауман. — СПб. : Питер, 2008. 2. Бауман, З. Индивидуализированное общество / З. Бауман. — М. : Логос, 2002. 3. Бодрийяр, Ж. К критике политической экономии знака / Ж. Бодрийяр. — М., 2003. 4. Бутонова, Н. В. Дауншифтинг. Новое правило — отказ от всяческих правил // Новые традиции. Коллективная монография. — СПб. : ИД «Петрополис», 2009. 5. Гуревич, П. С. Контркультура // Гуревич, П. С. Культурология. — М., 2001. 6. Дебор, Г. Общество спектакля / Г. Дебор. — М. : Логос, 2000. 7. Дюркгейм, Э. О разделении общественного труда / Э. Дюркгейм. — М. : Канон, 1996. 8. Дюркгейм, Э. Ценностные и «реальные суждения» // Дюркгейм, Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. — М. : Канон, 1995. 254 9. Зубок, Ю. А. Феномен риска в социологии. Опыт исследования молодежи / Ю. А. Зубок. — М. : Мысль, 2007. 10. Кара-Мурза, С. Г. Аномия в России: причины и проявления / С. Г. КараМурза. — М. : Научный эксперт, 2013. 11. Князева, Е. Н. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции / Е. Н. князева, С. П. Курдюмов. — М. : КомКнига, 2007. 12. Кравченко, С. А. Р. Мертон: создание структурно-функциональной теории среднего уровня. Социология. В 2 т. Т. 2. Новые и новейшие социологические теории через призму социологического воображения : учебник для академического бакалавриата / С. А. Кравченко. — М. : Юрайт, 2014. 13. Кравченко, С. А. «Нормальная аномия»: контуры концепции // Социологические исследования. 2014. № 8. 14. Кравченко, С. А. Нелинейная социокультурная динамика: играизационный подход / С. А. Кравченко. — М. : МГИМО-Университет, 2006. 15. Кун, Т. Структура научных революций / Т. Кун. — М., 1975. 16. Мертон, Р. Социальная теория и социальная структура // Социс. 1992. № 2. 17. Парсонс, Т. О социальных системах / Т. Парсонс. — М. : Академический Проект, 2002. 18. Парсонс , Т. Система современных обществ / Т. Парсонс. — М. : Аспект Пресс, 1997. 19. Пригожин, И. От существующего к возникающему. Время и сложность в физических науках / И. Пригожин. — М. : КомКнига/URSS, 2006. 20. Пригожин, И. Переоткрытие времени // Вопросы философии. 1989. № 8. 21. Пригожин, И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой / / И. Пригожин, И. Стенгерс. — М. : Эдиториал УРСС, 2001. 22. Тощенко, Ж. Т. Антиномия — новая характеристика общественного сознания в России // Новые идеи в социологии. — М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2013. 23. Тощенко, Ж. Т. Кентавр-проблема (Опыт философского и социологического анализа) / Ж. Т. Тощенко. — М. : Новый хронограф, 2011. 24. Тощенко, Ж. Т. Парадоксальный человек / Ж. Т. Тощенко. — М. : ЮНИТИДАНА, 2008. 25. Фрейд, З. Психология масс и анализ человеческого Я // Фрейд, З. Психоаналитические этюды. Минск: ООО «Попурри», 1997. 26. Фромм, Э. Анатомия человеческой деструктивности / Э. Фромм. — М.: АСТЛТД, 1998. 27. Фромм ,Э. Здоровое общество // Психоанализ и культура. — М. : Юристъ, 1995. 28. Bakhtin, M. Rabelais and his World. — Cambridge, MA : MIT Press, 1984. 29. Bauman, Z. Intimations of Postmodernity / Z. Bauman. — London : Routledge, 1992. 30. Bauman, Z. Life in Fragments: Essays in Postmodern Morality / Z. Bauman. — Oxford : Blackwell, 1995. 31. Bauman, Z. Liquid Fear / Z. Bauman. — Cambridge : Polity Press, 2006. 32. Bauman, Z. Postmodern Ethics / Z. Bauman. — Oxford : Basil Blackwell, 1993. 33. Beck, U. Cosmopolitan Version / U.Beck. — Cambridge : Polity Press, 2007. 34. Beck, U. Risk Society Revisited: Theory, Politics and Research Programmes // The Risk Society and Beyond / B. Adam, U. Beck, J. van Loon (eds.). — L. : Sage Publication, 2007. 35. Beck, U. Twenty Observations on a World in Turmoil / U. Beck. — Cambridge : Polity Press, 2012. 36. Beck, U. World at Risk / U. Beck. — Cambridge : Polity Press, 2010. 37. Castells, M. The Rise of the Network Society / 2nd ed. — Oxford : Wiley-Blackwell, 2010. 255 38. Lupton, D. Life Would be Pretty Dull Without Risk’ Voluntary Risk-taking and its Pleasures / D. Lupton, J. Tulloch // Health, Risk & Society, 2002. № 4 (2). 39. Lyng, S. Edgework, Risk, and Uncertainty // Social Theories of Risk and Uncertainties: An Introduction / J.O. Zinn (ed.). — Blackwell Publishing Ltd, 2008. 40. Prigogine, I. The End of Certainty / I. Prigogine. — New York : Free Press, 1997. 41. Roszak, T. The Making of a Counter Culture: Reflections on the Technocratic Society and Its Youthful Opposition / Т. Roszak. — Berkeley, CA : University of California Press, 1968. 42. Sztompka, P. Cultural Trauma. The Other Face of Social Change // European Journal of Social Theory, 2000. № 3 (4). 43. Sztompka, P. Society in Action: A Theory of Social Becoming / Р. Sztompka. — Cambridge : Polity Press, 1991. Ãëàâà 15. ÐÈÑÊÈ È ÓßÇÂÈÌÎÑÒÈ ÌÎÄÅÐÍÈÇÀÖÈÈ ÑÒÐÀÍÛ В самом общем виде под модернизацией понимается возникающий на определенном уровне развития производительных сил и технологий процесс существенных социальных изменений, охватывающий все общество, все его подсистемы с соответствующими функциями — экономику, политику, государственные, правовые, образовательные, семейные и иные институты— в результате которого осуществляется переход от традиционных, аграрных к современным индустриальным обществам1. Соответствующие радикальные изменения происходят в общественном сознании: с одной стороны, утверждаются идеи прогресса в виде торжества рационализма, всесилия науки и техники, возможностей роста материального благосостояния, практической реализации прав и свобод человека, что порождает «желание быть современным», являющееся движителем инноваций и предпринимательства, а с другой — отказ от прежде функциональных ценностей и традиций, появление ненамеренных, рискогенных последствий, что формирует антимодернизационные идеи. Антимодернизация, по определению французского социолога А. Турена, — курс противодействия модернизации, стремление «разойтись» не только с ценностями культуры «модернити», но и с экономико-технологическими показателями современности, найти собственный, самобытный путь развития на основе не только эндогенных культурных ценностей, но и специфических форм экономической, политической, социальной жизни2. Пока нет очевидных свидетельств, что модернизационный процесс может в принципе быть прерван, но уже есть осознание того, что резко увеличиваются непредвиденные, рискогенные последствия каждой последующей модернизации, что подводит социум к уязвимостям и в ряде случаев к катастрофе, и потому академиком Н. Н. Моисеевым был поставлен вопрос «быть или не быть… человечеству?»3 Именно ранее совершенные модернизации во всем мире явились, в конечном счете, главной причиной образования «турбулентного социума», как это констатировал Х Конгресс европейской социологической ассоциации (Женева, 2011). Антимодернизационные тенденции могут отдалить, но не предотвратить уязвимости и катастрофы. В связи с этим, мы полагаем, что ныне востребован принципиально иной тип модерниза1 См.: Парсонс Т. О социальных системах : пер. с англ. М. : Академический проект, 2002. См.: Touraine A. Modernity and Cultural Specificities / International Social Science Journal, Nov. 1988. Р. 118. 3 См.: Моисеев Н. Н. Быть или не быть… человечеству? М., 1999. 2 257 ции, учитывающий риски и уязвимости прошлых модернизаций как в России, так и мире, — гуманистически ориентированная модернизация1. 15.1. Ó÷åñòü óÿçâèìîñòè ïðîøëûõ ýòàïîâ ìîäåðíèçàöèè Сегодня, когда в стране начался новый этап модернизации страны, адекватный реалиям рефлексивного модерна, необходимо прежде всего критически посмотреть на то, что же не позволило достичь заявленных результатов предшествующего этапа модернизации — «быть впереди планеты всей», построив самое справедливое социально ориентированное общество. Ясно, любые масштабных преобразованиях страны — это риски, которые несут как блага и достижения, так и определенные потери, а в ряде случаев порождают уязвимости. Традиционная недооценка в стране возникающих уязвимостей приводила к тому, что реальным достижениям сопутствовали весьма существенные ненамеренные вызовы и угрозы для социума. В силу этого нынешней модернизации необходимо решать не только проблемы инновационного перспективного развития, но и в значительной степени быть нацеленной на устранение или минимизацию ранее возникших уязвимостей. Среди некоторых из них социолог С. Г. Кара-Мурза отмечает следующие: – уязвимость в виде дезинтеграции общества. «Это — разрыв связей, соединяющих людей в народ, а также порча механизмов, которые ткут эти связи, “ремонтируют” и обновляют их»; – аномия как социальная патология распада ценностей и норм, дезорганизации общественных институтов, что способствует девиантному и криминальному поведению; – уязвимость системы межнациональных отношений: «началась интенсивная этническая миграция, создающая новый, конфликтогенный фон межнациональным отнотшениям»; – уязвимость культуры мышления, в которой доминируют позитивистские, линейные умозаключения и недостает рефлексии, в результате чего «резко снизилось качество решений и управления, возникли аномальные зоны, где принимаются наихудшие решения из всех возможных»; – уязвимость здоровья и культуры населения: «ухудшилось физическое и психическое здоровье большинства граждан России всех возрастов и социальных групп… снижаются формальные и качественные показатели уровня образования, появляются ниши невежества»; – уязвимость в системе потребностей: «навязанные рекламой недоступные стандарты потребления и несбыточные желания вызывают массовую фрустрацию и девиантное поведение, особенно в среде молодежи»; – уязвимость в кадровом обеспечении власти и управления: «из-за непрерывных административных перестроек и кадровых перемещений эти люди [представители власти и управления — С. К.] не связывают свое будущее с конкретным объектом управления и не осваивают знание о нем»; 1 См.: Кравченко С. А. Модернизация гуманистическая // Кравченко С. А. Социологический толковый русско-английский словарь. М. : МГИМО-Университет, 2013. С. 401. 258 – уязвимость в легитимности властных структур: «недостаток легитимности делает российскую власть уязвимой — ее можно измотать непрерывной чередой политических провокаций и спектаклей. Угроза, что Россию столкнут в новый виток хаоса, велика»; – уязвимость в виде оттока человеческого капитала (подробнее об этом в главе 12); – уязвимость школе и науке выражается в «замене культурного и социального типа русской школы на тип западной школы», что «изначает смену культурного генотипа образованного слоя России»; – уязвимости производственной системе: «идет неумолимый процесс старения и выбытия основных фондов и мощностей при отсутствии инвестиций, достаточных для их капитального ремонта, восстановления и модернизации»1. Какие же факторы являются гарантом того, что нынешняя модернизация не станет очередным утопическим скачком в «счастливое будущее», позволит преодолеть (минимизировать) уязвимости и будет успешно воплощена в жизнь в отличие от всех предшествующих модернизаций? На наш взгляд, их три основных. Во-первых, анализ причин прошлых неудач, которые видятся в «закрытости общества» и «тоталитарном политическом режиме». Это, несомненно, все так. Но, представляется, необходимо назвать еще одну весьма значимую причину — ни одна из предшествующих программ не опиралась на достижения мировой обществоведческой мысли, что в принципе можно было бы сделать сравнительно легко. Приведем лишь один частный пример из нашей недавней истории 1990-х гг., когда достижения социологической науки уже были доступны, но, к сожалению, не востребованы. Бесспорно, Россия созрела для свобод и демократии. Но их утверждение и становление требует адекватного социального времени. Как показал еще классик социологии Э. Дюркгейм, быстрый переход от одних ценностей и другим (неважно от каких к каким) неизбежно порождает идейный разброд, ценностный вакуум, аномию, являющуюся, по существу болезнью общества, проявляющейся в повышенной социальной деструктивности. Прежняя модернизация в виде «шоковой» терапии при определенных и несомненных достижениях, но не учитывавшая элементарное социологическое знание, привела общество к выше названным уязвимостям. Полагаем, нынешняя модернизация будет опираться на достижения мировой и российской социологической мысли. Второй фактор — ставка на общественную инициативу, самоорганизацию, на что постоянно указывает в своих выступлениях В. В. Путин. Однако развитие самоорганизации предполагает переход к принципиально новым рискам, которые обязательно несут в себе потенциал ненамеренных последствий. Это очень серьезная проблема, которая в прежних модернизациях просто игнорировалась, что и приводило к их половинчатости, незавершенности, а то и к образованию уязвимостей. Если техногенные риски как-то принимались во внимание, просчитывались, то риски соци1 Здесь и выше см.: Кара-Мурза С. Г. Вызовы и угрозы России. М.: Научный эксперт, 2015. С. 14—21. 259 альные, культурные игнорировались: никто из прежних руководителей просто не задумывался о непредвиденных и ненамеренных последствиях «скачка» в иное общество, подчас, к иным западным ценностям, не вписывавшихся в наш культурный генотип, что предполагало разрывы социума, связанные, в частности, с попытками то утверждение «самоуправления народа посредством самого народа» (главный лозунг перестройки), то взятие суверенитета по принципу «кто сколько может» (суть политики демократизации отношений между центром и национальными республиками по времена Б. Н. Ельцина). Готовы ли к цивилизованной самоорганизации ныне существующие общественные структуры с их достаточно ригидными функциями, ориентированными на административное управление, на распоряжения, спускаемые сверху? Насколько рядовые россияне субъективно предрасположены к инициативным действиям с учетом особенностей нашего национального характера и исторических социальных практик? Исследования социологов выявили существующие здесь очевидные парадоксы и «кентавризмы»: с одной стороны, большинство россиян — за свободы и демократию, а с другой — сохраняются вождистские ориентации, расчет на государственный патернализм, боязнь инициативы, которая, как известно, «всегда наказуема»1. Кроме того, будет ли учтен прежний опыт общественно дисфункциональной самоорганизации, характерный для перестройки? Если не дать ответы на эти и подобные вопросы, если не перевести проблемы в плоскость принятия во внимания латентных компонентов общественной инициативы, нас ожидают коллизии между самоуправлением и государственным управлением, рост неуправляемости рисками, резкое увеличение ненамеренных последствий модернизации в виде новых уязвимостей. Третий фактор — учет как объективных реалий увеличивающейся и усложняющейся социокультурной динамики, рискогенности открытого самоорганизующегося социума, неожиданных бифуркаций, которые становятся почти нормой, так и субъективного фактора в лице, с одной стороны, инициативы, самоорганизации народа, а с другой — профессионально подготовленных специалистов, представляющих научную рискологию и эффективно функционирующий риск-менеджмент. Насколько же готовы объективный и субъективный факторы к грядущей модернизации? 15.2. Äèíàìèêà îáúåêòèâíûõ è ñóáúåêòèâíûõ ôàêòîðîâ ìîäåðíèçàöèè ÷åðåç ïðèçìó ðèñêîâ è óÿçâèìîñòåé Ни одна модернизация не началась и не проходила сколько-нибудь функционально для социума без наличия материальных условий, что обосновал К. Маркс, равно как культурной, духовно-этической готовности субъективного фактора, на значимость которого указывал М. Вебер, рассматривавший традиционность, иррациональность, общинные ценности как существенные препятствия для инноваций и модернизации. 1 260 См.: Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек. М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2008. В модернизации органически взаимосвязаны объективный и субъективный факторы, без учета которых ей угрожают дополнительные риски и уязвимости. Говоря о политической составляющей модернизации в условиях глобализации, Э. Гидденс речь ведет о «демократизации демократии», которая, замечает социолог, «нужна не только зрелым демократическим государствам. Она может способствовать построению демократических институтов там, где они слабы и страдают дистрофией»1. Модернизация в социокультурной сфере это развитие «действующего человека» (А. Турен) и безличных форм социального взаимодействия как базовых, утверждение «саморационализации» (К. Маннгейм), гавернментальности (М. Фуко) с учетом новый информационных и иных технологий, распространения специфических форм рыночного регулирования экономики и предпринимательства. Социокультурная составляющая модернизация также предполагает разрыв с традиционными сословными, кастовыми, клановыми и иными традиционными ограничениями, этнической и конфессиональной замкнутостью. Модернизация в широком смысле, понимаемая как совокупность последовательных модернизаций и инноваций, представляет собой сложный комплексный процесс взаимосвязанных изменений среды жизнедеятельности людей, науки и технологии, социокультурных и политических реалий2. Роль объективного фактора весьма важна — он в значительной степени определяет саму возможность, содержание и характер модернизации и ее потенциальные риски. Вплоть до середины ХХ в. модернизационные процессы в мире проходили в русле евроцентристского вектора, ориентации на европейские ценности. Принято выделять два типа модернизации: первый — органическая, первичная, или эндогенная модернизация, осуществляемая на основе материальных и субъективных предпосылок, сложившихся внутри общества. Такая модернизация проходила в XVII— XVIII вв. в странах Запада — Англии, Голландии, США. Ее последствия были амбивалентны в плане достижений и уязвимостей. Со стороны новых благ, имел место процесс рационализации всей общественной жизни, рост производства и материального потребления, что вело к интенсивному градостроительству с соответствующей инфраструктурой, включая новые возможности для образовательной и интеллектуальной деятельности значительных слоев населения. Однако, со стороны ненамеренных последствий и уязвимостей, — интенсифицировалось социальное расслоение, «богатые богатели», а «бедные беднели» (К. Маркс). Эти амбивалентные результаты породили разные теоретические интерпретации модернизационных процессов. А. Смит, М. Вебер и др. ратовали за капиталистическую версию модернизации, в то время как К. Маркс — за социалистическую. Второй тип — неорганической, экзогенной или догоняющей модернизации возник как рефлексия на внешние вызовы, связанные с экономическим и политическим давлением более развитых стран. При этом содержание 1 Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь М. : Весь мир, 2004. С. 91—92. 2 См.: Зарубина Н. Н. Модернизация: зарубежный опыт и Россия. М. : Информат, 1994. 261 рисков существенно изменилось в процессе послевоенных модернизаций, когда научно-технические, социальные, политические инновации практически стали повседневную нормой, вошли в жизнь всех людей. После Второй мировой войны догоняющая модернизация стран, освободившихся от колониальной зависимости была обусловлена возникновением двух сверхдержав — СССР и США, глобализацией международных отношений. И одна и другая сверхдержава побуждали развивающиеся страны, как правило, не готовые ни в материальном, ни в культурном плане к самостоятельному осуществлению модернизации, к ее принятию в социалистической или капиталистической версии в контексте вновь созданного мирового порядка. Естественно, такая навязанная извне модернизация (в любой диктуемой версии) была неадекватна социально-экономическим и духовным условиях этих стран, нарушала историческую преемственность их развития и порождала уязвимости. Стимулом для неорганичной модернизации являлось расширение экономико-политического влияния СССР и США, других развитых стран в Центральной, Восточной и Южной Европе, Латинской Америке, Азии и Африке. Поскольку вторичная модернизация была ориентирована на образцы, задаваемые обществами, которые рассматривались как «наиболее передовые», она получила также название «догоняющей». Данный тип модернизации стимулировался осознанием технологической, экономической, культурной отсталости и предполагал ориентацию порой на калькированное заимствование институциональных и культурных образцов у «передовых» европейский обществ1. Отмеченные выше версии модернизации не выдержали испытание временем, не привели к сбалансированным структурно-функциональным преобразованиям, а, напротив, к новым уязвимостям. Основные уязвимости были вызваны не сосуществованием разных типов общественных институтов и систем ценностей (традиционных и модернизированных, эндогенных и заимствованных.), а отсутствием общего достаточного уровня их взаимодействия, что обеспечивает живучесть и функциональность общества, как показал Т. Парсонс, в целом. И. Валлерстайн в работе с символическим названием «Модернизация: да упокоится в мире» отмечает, что данный тип модернизации, по существу, являлся инструментом эксплуатации бедных стран богатыми, ограничивая их властные и структурные возможности2. Исторически он исчерпал себя, что в 50—60-е гг. ХХ в. дало толчок к обоснованию альтернативности и плюрализма модернов и, соответственно, возможности принципиально иных, неевроцентристских типов модернизации. Один из первых начал разработку теории сложного модерна и альтернативных модернизаций Ш. Н. Эйзенштадт, занимавшийся кросскультурным анализом различных обществ, которая включала критику евроцентризма и обоснование незападных типов модернизации. В работе 1 См.: Зарубина Н. Н. Социокультурные факторы хозяйственного развития: М. Вебер и современные теории модернизации. СПб. : РХГИ, 1998. 2 См.: Wallerstein I. Modernization: Requiest in Pace // Coser L. A., Larsen O. N. (eds). The Users of Controversy in Sociology. N. Y. : Free Press, 1976. 262 «Модернизация: протест и изменения» он дал ей такое общее определение: «Модернизация — это процесс изменения в направлении тех типов социальности, экономической и политической систем, которые развивались в Западной Европе и Северной Америке с семнадцатого по девятнадцатый век и затем распространились на другие европейские страны, а в девятнадцатом и двадцатом веках — на южноамериканский, азиатский и африканский континенты»1. В этом же ключе проводили исследования А. Абдель-Малек, выдвинувший теорию альтернативного общественного развития, Ф. Бродель, обосновавший множественность сущностей социального времени, и другие. В итоге развернулось теоретизирование вокруг незападных типов модернизации. Так, А. Туреном была предложена концепция «контрмодернизации» — альтернативный вариант развития, ориентированного на те же цели, что и модернизация, осуществившаяся в западных странах, — индустриализацию, развитие экономики, внедрение научно-технических достижений и т.д., но осуществляемый принципиально незападными методами, а также иных ценностей и норма. На рубеже XX—XXI вв. в связи с тенденциями космополитизации и распространением новых информационных технологий начались качественно новые модернизационные процессы в виде «рефлексивной» модернизации, которая, с одной стороны, представляет современный процесс детрадиционализации, уменьшающий роль социальных ожиданий, сакральности в повседневной жизни людей, которые ныне вынуждены жить в неопределенном и фрагментарном социальном порядке, отслеживая его усложняющуюся динамику, а с другой, — преобразования, обусловленные условиями рефлексивного модерна, позволяющие людям не принимать институты и социальные практики как нечто неизменное, выбирать желательные социальные группы и избегать нежелательных, равно как рисковать в отношении изменений своих идентичностей. Основным субъектом модернизации является народ, достаточно широкие слои населения, готовые на уровне микросоциальных практик, в силу своих насущных интересов к грядущим преобразованиям. «Модернизационный проект не может быть успешным, — отмечает академик М. К. Горшков, — если различные группы населения не увидят в нем перспектив лично для себя и своих близких, с одной стороны, а с другой — общей для страны цели»2 Вместе с тем, политическими инициаторами и интеллектуальными проводниками социально-экономических преобразований выступают национальные элиты, как правило, связывающие свои интересы с культурой «модернити», идеями роста материального благополучия и вхождения в мировое сообщество. При проведении политики модернизации элиты опираются на различные социальные группы, учитывают как потенциал «модернистов», так и «антимодернистов». «По всей видимости, — отме1 Eisenstadt S. N. Modernization: Protest and Change. Englewood Cliffs, 1966. Горшков М. К. Социально-политические аспекты модернизационного проекта России // Социально-политические процессы и ценности в условиях глобализации. М. : Новый хронограф, 2012. С. 14. 2 263 чает М. К. Горшков, опираясь на полученные данные социологического исследования, — в настоящее время социальной базой модернизационного прорыва России может стать только так называемый новый средний класс, объединяющий профессионалов и концентрирующий значительную часть тех, кого называют модернистами… Главным тормозом же модернизационного прорыва, снижающим его вероятность с учетом инициируемого “сверху” характера российской модернизации, выступает государственный аппарат, точнее — коррумпированность части чиновников»1. Вместе с тем, не все так просто в самой элите. По оценкам экспертов, в России существуют два политических лагеря, один из которых намерен проводить широкую модернизацию, включая политическую, другой — готов лишь к технической модернизации. Кроме того, интеллектуальные элиты также могут противодействовать политике социокультурной и политической модернизации, если рассматривают ее как серьезные риски для национально-культурной идентичности. Заметим и то, что сущность риска и уязвимостей существенно изменяется в контексте модернизаций социума. О ловушке модернизации. Необходимо объективно учесть явные и латентные факторы противодействия модернизации. В нынешних сложных условиях может возникнуть и фактически возникла ситуация, которую мы обозначали как ловушка модернизации: в обществе есть осознание того, что необходимо осуществлять модернизацию, и, вместе с тем, существуют веские опасения того, что модернизация, ее конкретная стратегия могут ухудшить социальное положение значительной части населения, вызвать нежелательные экономические и политические риски и уязвимости в стране. Подчеркнем, существующие опасения небезосновательны, многие из них предполагают так или иначе учет сложностей социума. В итоге дискуссии о модернизации сворачиваются, стратегическое развитие, по существу, вытесняется «ручным управлением», ориентированным на решение тактических задач. По нашему мнению, выход из ловушки модернизации все же есть. Можно сблизить и даже объединить разноплановые интересы разных социальных групп и элит на основе стратегии гуманистически ориентированной модернизации. Ни одна исторически известная модернизация не поднялась до постановки цели духовного и нравственного возрождения человеческих отношений, до задач формирования креативного человеческого капитала и его преумножения (подробнее о рисках и уязвимостях данного процесса в главе 12). Но ведь когда-то должен состояться исторический прорыв на этом направлении. Думается, у современной России для этого есть и объективные и субъективные факторы при всех рисках грядущей модернизации страны, в сути которых необходимо разобраться. 15.3. Ðèñêè è óÿçâèìîñòè íûíåøíåé ìîäåðíèçàöèè Модернизация России разворачивается на очень неблагоприятном фоне обновления ситуаций риска в мировом сообществе. Они обязательно 1 Горшков М. К. Социально-политические аспекты модернизационного проекта России. С. 20—21. 264 повлияют на характер нашей нынешней модернизации, привнеся дополнительные, в ряде случаев «чужие» нам риски и уязвимости. Назовем лишь некоторые из них. Это — риски современного глобального кризиса, который, по нашему мнению, вызван не только и даже не столько финансовыми и экономическими проблемами, сколько «устареванием», дисфункциональностью основополагающих форм западной культуры, включая идеологии, ценности, стили жизни, сами гуманистические основания существования человека. Это — риски политических катаклизмов, связанные со становлением многополярного мира. Во многих странах Востока и Юга разворачиваются свои национальные модернизации, основанные на ценностях локальных культур, противостоящих западной культуре, что само по себе производит политические риски и уязвимости. Это — риски кризиса на Украине. Исследования, проведенные Институтом социологии РАН, свидетельствуют, что «значение событий 2014 г. на Украине для россиян социологически характеризуются понятием глубокой социальной травмы. И это связано не только с обострением внешнеполитической обстановки на западных границах России, введением против нее экономических санкций (а значит и с ухудшением материального положения населения), реальной угрозой втягивания нашей страны в вооруженный конфликт, но и с весьма болезненным кризисом идентичности. Ведь украинцы практически не воспринимались в России как «другие», а издавна рассматривались как значимая часть русского народа»1. Это — риски, вызванные стремлением ряда политических лидеров обрести новые идентификации своих стран, подчас, ценой военных и технологических инноваций, рискогенных для всего мира, прибегая также к провоцированию всевозможных «цветных» переворотов. По существу, они оказались не готовыми к деятельности в условиях глобализирующегося мирового сообщества, продолжая видеть свои локальные проблемы через призму силового развития: наращивают потенциал для достижения собственной безопасности без оглядки на интересы и безопасность соседей, воспроизводя так или иначе риски прежнего противостояния «врагов» и «друзей». Это — риски новых заболеваний, причина которых не столько в медицинских, сколько в разнообразных экологических и социокультурных факторах. Эти и другие риски мирового сообщества, конечно, должны быть учтены в процессе нашей модернизации. Но главное — последствия масштабных социальных, технических и научных инноваций амбивалентны. Они несут не только блага, на которые изначально ориентированы, но и новые проблемы, а то и беды, являющиеся, как правило, ненамеренным, сопутствующим результатом. Нужно быть готовыми к тому, что любые инновации рискогенны по своей природе. Аналогично, сложные социальные системы, основанные на сетевом взаимодействии самоорганизованных акторов, также потенциально рискогенны и предрасположены к производству уязвимостей, чему способствует и фактор стирания непосредственных каузальных связей между дествиями акторов и их рискогенными последствиями. Они обретают весьма сложный 1 Российское общество и вызовы времени. М. : Весь мир, 2015. С. 233. 265 неодетерминистский характер: отклик рискогенного поведения самоорганизованного актора в ответ на проблемы/опасности, произведенные другими акторами, может быть не адекватен и даже противоположен тому, что ожидается. Следует также прогнозировать, что под влиянием модернизации получат распространение так называемые эффекты неожиданных бифуркации. В точке бифуркации, согласно теории «динамического хаоса» И. Р. Пригожина, разрывы сложного социума, переходы в новое состояние происходят под влиянием даже малозначительных воздействий, что, естественно, рискогенно, влечет неопределенности, в частности, возможное деление конкретной рискогенной ситуации на ряд самостоятельных потенциальных опасностей. Однако при бифуркациях возрастают возможности прорывных позитивных результатов, функционально приносящих людям Добро. При всем том, что риски модернизации, несомненно, поставят перед россиянами много неожиданных, возможно, даже экзистенциальных проблем безопасности, они не сопоставимы с проблемами риска демодернизации. Социолог-рисколог О. Н. Яницкий подчеркивает архиважность решения проблемы риска демодернизации российского общества, которая ведет к нефункциональности и дисфункциональности в экономике, социальной жизни, политической сфере. В частности, он отмечает возникновение рисков «теневизации» экономики, рост численности групп риска (безработные, бомжи, беспризорные дети и др.), политическую маргинализированность альтернативных общественных движений и оппозиционных партий1. Крайней дисфункциональности общества, по его мнению, способствуют риски беспредела, превращающие общество в антисообщество2. Модернизация за счет развития самоорганизации позволяет вывести страну на уровень качественно более высокого социального порядка. Как это не парадоксально, залогом тому являются неопределенности, обусловленные плюрализмом возможностей организации жизнедеятельности, и риски самотворения, самоорганизации. И. Валлерстайн, президент Международной социологической ассоциации (в 1994—1998 гг.), прямо рассматривает наличие альтернативных путей как фактор, позволяющий сделать общество качественно лучше для жизни человека: «Мы были бы мудрее, если бы рассматривали эту неопределенность не как нашу беду и временную слепоту, а как потрясающую возможность для воображения, созидания, поиска. Множественность становится не поблажкой для слабого или невежды, а рогом изобилия, помогающим сделать мир лучше»3. Отсюда следует, что нужно не противостоять, а принять факторы неопределенности, используя их для общественно значимого функционального развития, имя также в виду, чтобы они в принципе были управляемы институциональными структурами. При этом Необходим баланс между управлением и самоорганизацией как сложной системы жизнеобеспечения, имманентными качествами которой являются рефлексивность и самодетерминация. 1 См.: Яницкий О. Н. Социология риска. М. : LVS, 2003. С. 48—55. См.: Яницкий О. Н. «Критический случай»: социальный порядок в «обществе риска» // Социологическая теория: история, современность, перспективы. СПб. : Владимир Даль, 2008. С. 377. 3 Валлерстайн И. Конец знакомого мира: Социология XXI века. М. : Логос, 2003. С. 326. 2 266 Уязвимость в виде хаотической самоорганизации, возникшая еще с перестройки, может быть в принципе преодолима в ходе модернизации. Многое на этом пути уже сделано. Но необходимо двигаться дальше — в направлении нахождений оптимального соотношения самоорганизации с государственным управлением как цивилизованного, рационального и гуманистического способа взаимодействия людей с их участием, предполагающего углубление разделения общественного труда, соответственно, превращение управления в самостоятельный механизм жизнедеятельности. Инновационное управление, на которое ориентирована модернизация, не должно подавлять самоорганизацию и не потворствовать ее девиантной направленности, а всемерно развивать общественно значимую самоорганизацию. В противном случае общество столкнется с рисками «отложенных» опасностей в виде разного рода чрезвычайных ситуаций. Здесь необходим реализм, взвешенный учет возможностей: можно прогнозировать, что разные социальные группы россиян, объективно живущие в различных темпомирах, не смогут одновременно и быстро адаптироваться к требованиям современно понимаемых самоорганизации и управления. Но эти люди не должны стать «отбросами» модернизации, воспроизводя модернизационную маргинальность или девиантную самоорганизацию. Мы полагаем, что одним из важнейших рисков грядущей модернизации в России является риск производства новых маргинальных групп, а, возможно, и новых «опасных классов» в контексте увеличения роли фактора скорости социальных изменений, возможного временного дисхроноза для этих социальных групп. Речь идет о людях, которые в силу своих физических, психических и интеллектуальных способностей не смогут вообще адаптироваться к скорости модернизации, к усложняющейся социокультурной динамике. Кроме того, могут дать о себе знать диспропорции между динамикой разума, быстро приспосабливающейся к увеличению скорости изменений, и динамикой коллективного бессознательного, ментальности, которые, как известно, весьма инертны. Это может стать латентной, отложенных рисков стресса и у вполне здоровых людей. Отсюда следует, что если не очеловечить скорость изменений, имея в виду не только прагматические, но и гуманистические цели преобразований, то возрастают уязвимости для человеческого капитала в виде больших и малых катастроф, а также социальных напряженностей, страхов и тревог, которые дают о себе знать уже сегодня1. Поэтому в программе модернизации России, по нашему мнению, должны быть учтены не только новейшие скоростные технологии, но и достаточно традиционные, хотя, конечно, модернизированные технологии, позволяющие найти свое социальное место практически каждому россиянину, желающему работать, включая, разумеется, и разные категории инвалидов, людей, имеющих индивидуальные проблемы с ускоряющейся динамикой. Они тоже составляют наш национальный человеческий капитал. Возрастает гуманистическая значимость фактора социальной ответственности: ныне все чаще представителям многих профессий — полити1 См.: Россия на новом переломе: страхи и тревоги / под ред. М. К. Горшкова, Р. Крумма, В. В. Петухова. М., 2009. 267 кам, дипломатам, энергетикам, химикам, биологам, медикам и другим — подчас необходимо принимать весьма рисковые решения и действия, которые сулят прорывы к инновациям, в первом приближении, несут очевидные блага, но они же, если выйдут за допустимый порог саморегуляции той или иной сложной системы, могут привести к потере управляемости инновационными процессами и катастрофическим социальным последствиям. Еще один принципиальный момен т. Если несколько десятилетий назад за последствия рисковых действий отвечал сам рискующий или, в крайнем случае, социальная группа, к которой он принадлежал, то ныне решения принимаются коллективными акторами, которых, как правило, невозможно персонально идентифицировать, при этом последствия рискогенных решений ложатся на плечи всех членов общества. «От доиндустриальных природных бедствий риск отличается тем, что его истоки надо искать в решениях, которые принимаются не индивидами, но целыми организациями и политическими группами», — пишет У. Бек. — В «Обществе риска» за риски «ответственны люди, фирмы, государственные учреждения и политики»1. Современных рисков вообще избежать невозможно, они имманентная составляющая современности, ими можно и нужно управлять, ибо риски — суть осознанных выборов альтернатив, осуществляемых людьми. От того, какие сделают выборы россияне в контексте ориентации на самоорганизацию, включат ли они в расчет явные и латентные факторы принимаемых решений, будут ли проанализированы как ожидаемые, так и их ненамеренные последствия, каково будет при этом соотношение интеллектуального, прагматического и гуманистического компонентов, будет, в конечном счете, аккумулирующий результат модернизации. 15.4. Ìûøëåíèå â òåðìèíàõ ðèñêà, óÿçâèìîñòåé è ãóìàíèçìà Для каждой модернизации характерно свое общественное сознание, свой, определенный тип мышления. В эпоху индустриальной модернизации мышление основались на постулатах существования законов общественного развития, презумпции внешней причины, принудительной каузальности, логоцентризма и евроцентризма научного знания. По существу, обосновывался «универсальный» детерминизм разума и морали, характерный-де для всей человеческой цивилизации. С позиций сегодняшнего дня такой тип мышления выглядит исторически ограниченным, но, представляется, в том мышлении была непреходящая ценность — практически все преобразователи стремились сочетать модернизацию общества с возможностями его гуманизации. По крайней мере, гуманизм декларировался. В послевоенных модернизациях в мышлении все более доминируют компоненты прагматизма и голого рационализма. Как считал выдающийся социолог современности Роберт Мертон, недостатком этого типа мышления является то, что оно латентно осуществляет «обучение неспособности» к творческому мышлению. От себя добавим — также к гуманистическому мышлению. 1 Бек У. От индустриального общества к обществу риска // Альманах THESIS. 1994. № 5. С. 162. 268 Под влиянием возникновения рискогенного социума, фрагментаций, дисперсий, разрывов социальной реальности в последние десятилетия активно формируется рефлексивный тип мышления, мышления в терминах риска, основанного на постулатах о крайнем динамизме современного мира, глобальности пространства, размывании культурных идентичностей, резком уменьшении масштабов долгоживущего социума и увеличинии потенциала неравновесности, случайностей. У этого мышления появились новые весьма достойные характеристиками — стремление к интегральному использованию достижений естественных, социальных и гуманитарных наук, к учету как мужского, так и женского видения социума. Однако, при всех достоинствах данного мышления, на наш взгляд, оно недостаточно учитывает проблематику гуманистического потенциала социальных акторов. Полагаем, общество теряет многие свои качества, способствующие сотрудничеству и солидарности людей, из-за того, что и ученые, и даже деятели культуры за последнее время снизили интерес к собственно проблеме гуманизации человеческих отношений. Гуманистический тип модернизации для человека, для здорового образа жизни побуждает начать движение к утверждению нового типа мышления, который мы обозначили как нелинейно-гуманистическое мышление. Предполагается, что оно учитывает не только парадоксы и разрывы, риски и уязвимости в общественном развитии, особенности все более нелинейно развивающегося социума, но и ставит во главу жизнедеятельности человека поиск новых форм гуманизма, ориентированных на его экзистенциальные потребности, цели наращивания гуманистического потенциала в обществе. В общественных науках оказался востребованным гуманистический поворот1. В самом общем приближении этот тип мышления можно определить следующим образом. Это мышление, исходящее из ускорения и усложнения социокультурной динамики, взаимозависимой целостности человечества, синергийно учитывает парадоксальные синтезы и разрывы рискогенного, дисперсионного социума, его объективные, субъективно сконструированные и виртуальные реалии, ставит во главу исследования жизнедеятельности человека поиск новых форм гуманизма, ориентированных на его экзистенциальную безопасность. Если к мышлению в терминах рисках и уязвимостях, представляется, россияне в принципе готовы — годы перестройки и «шоковой терапии» способствовали тому, хотя главным образом на обыденном уровне (профессиональные рискологи не готовились), — то с гуманистической составляющей не все так однозначно. Гуманизм общества во многом определяется характером нашей виртуальной реальности, формируемой масс-медиа. По существу, это все то, что россияне видят и слышат в повседневной жизни, особенно с экранов телевизоров. Виртуальная реальность не менее значима для качества образа жизни, чем реальность объективная или субъектив1 См.: Кравченко С. А. Востребованность гуманистического поворота в социологии // социологическая наука и социальная практика. 2013. № 1; Его же. Гуманистическая концепция Т. Лумана и нелинейные реалии российского общества // Социологические исследования. 2006. № 8. 269 ная: безбрежный идейный и ценностный плюрализм в купе с меркантильностью сделали ее рискогенной для национальной культуры, произведя уязвимости для ее гуманистической и интеллектуальной составляющих. Насколько удастся в рамках демократизма и открытости общества, восстановить гуманистический стержень российской культуры, нейтрализовав экспансию самых разных контркультур? Займут ли в ходе информационной модернизации свое место шоумейкеры, которые вытеснили с экранов передачи о трудовой этики и особенно образовательные программы? С телеэкранов активно исходят чувственные и потребительские ценности, столь характерные для жизни многих современных «звезд», которые зачастую не имеют таланта, предполагающего созидательный труд, а лишь известность, весьма легко создаваемую с помощью симулякров. А ведь без креативного созидания как основополагающей формы социального действия гуманистическая модернизация не состоится. Необходимые принципы рационализма и прагматизм без органичного единства с гуманизмом, не способствуют эффективной модернизации, а в некоторых случаях могут сами являться рискогенными факторами для здорового образа жизни. При всех нынешних проблемах глубинные гуманистические корни нашей культуры, к счастью, не утрачены. Современные социологические исследования, проведенные сотрудниками Института социологии РАН, свидетельствует, что потенциал Добра и гуманизма в общественном сознании и поведении россиян сохраняется, хотя приобретает новые черты и качества. Социологический портрет современной России определяют Свобода и Братство. Это огромный гуманистический потенциал успешности модернизации, хотя его отягощает невиданная ранее социальная дифференциация населения. Вместе с тем, результаты исследования свидетельствуют, что «идут внешне не очень заметные, но, тем не менее, достаточно интенсивные процессы коллективной интеграции, самозащиты и самоорганизации в рамках локальных сообществ… многие россияне демонстрируют сравнительно высокий уровень включенности в решение тех или иных проблем, с которыми они сталкиваются в своем непосредственном окружении, но к еще большей степени — готовность к такого рода участию в будущем»1. Отрадно и то, что 30% представителей среднего класса самым главным в воспитании детей в современных условиях считают воспитание честности и доброты2. Прямо скажем, не все ныне существующие общества, отягощенные ценностями потребительства и прагматизма, имеют такой гуманистический потенциал. Разумеется, в контексте давления меркантильных ценностей еще многое необходимо сделать, чтобы он обрел качество, адекватное требованием нынешней модернизации. Модернизация для человека просто не может не иметь гуманистической основы. Если не придать инновационным техническим и технологическим разработкам, включая нано-технологии, гуманистическую направленность, то многократно возрастают риски ненамеренных негативных последствий для человека и общества. Но самое главное — необходимо добиться единства мышления в терминах риска, уязвимостей и гуманизма. Разумеется, движение к нелинейно-гуманистическому мышлению не осуществится спонтанно, без активных целенаправленных усилий. Принцип laissez fair здесь просто не сработает. 1 Свобода. Неравенство. Братство: Социологический портрет современной России / под общ. ред. М. К. Горшкова. М. : ИИК «Российская газета», 2007. С. 444. 2 Свобода. Неравенство. Братство: Социологический портрет современной России. С. 305. 270 По нашему мнению, необходимы практические шаги в двух направлениях. Во-первых, начать профессиональную подготовку риск-менеджеров, ориентированных на решение прежде всего практических проблем, и социологов-рискологов, готовых к анализу сложных рискогенных проблем, затрагивающих одновременно несколько сфер жизнедеятельности людей. Полагаем, для успешной гуманистически ориентированной модернизации такие специалисты просто жизненно необходимы. Во-вторых, необходимо предпринять конкретные усилия в направлении огуманизирования образования в стране в целом, что, естественно, предполагает обучение творчеству, ориентированного на общественно значимую самоорганизацию, на самотворение собственно человеческого потенциала в контексте любых рискогенных ситуаций. Тогда результирующей модернизации станет социологический портрет России, который будут определять Свобода, Братство, Гуманизм. Ñåìèíàð «Ðèñêè è óÿçâèìîñòè ìîäåðíèçàöèè ñòðàíû» 1. Уязвимости, доставшиеся в наследство от прошлых модернизаций. 2. Динамика объективных и субъективных факторов модернизации через призму рисков и уязвимостей 3. Риски и уязвимости нынешней модернизации 4. Мышление успешной модернизации Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Как Вы понимаете модернизацию и антимодернизацию? Почему оба процесса являются рискогенными? 2. В чем проявились уязвимости прошлых этапов модернизации в нашей стране? Назовите основные из них. 3. Назовите основные типы модернизации. В чем их риски? 4. Какова специфика рисков «рефлексивной» модернизации? 5. В чем смысл «ловушки модернизации»? 6. Каковы важнейшие риски грядущей модернизации в России? 7. Как, по У. Беку, можно управлять рисками? 8. Каковы основные постулаты мышления в терминах риска, уязвимостей и гуманизма? Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Назовите основные уязвимости, по мнению С. Г. Кара-Мурзы, возникшие в результате прошлых этапов модернизации России: 271 а) б) в) г) д) е) ж) 2. Какие факторы являются гарантом того, что нынешняя модернизация не станет очередным утопическим скачком в «счастливое будущее»? а) б) в) 3. Какой вектор модернизационные процессы в мире принимали вплоть до середины ХХ века? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Национальноцентристский. С Евроцентристский. В Ориентации на рост производства. D Ориентации на рост потребления. 4. Какой фактор был главный стимулом догоняющей модернизация развивающихся стран после II мировой войны? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Желание преодолеть экономическое С Приобщение к ценностям и идеалам отставание демократии В Осуществление детрадиционализации D Возникновение двух сверхдержав — СССР и США 5. Как И. Валлерстайн, Президент Всемирной социологической ассоциации (1994—1998), выразил квинтэссенцию догоняющей модернизации? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком): А Удачный международный проект. С Неудачный международный проект. В Инструмент эксплуатации бедных D Инструмент помощи бедным странам стран богатыми. со стороны богатых. 6. Кто является основным субъектом модернизации? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Властвующая элита. С Интеллектуалы. В Народ. D Молодежь. 7. В чем суть ситуации в виде ловушке модернизации? (Дайте краткую интерпретацию): 8. Отметьте внешние риски нынешней модернизации России: а) б) в) г) 9. По мнению О. Н. Яницкого, риски демодернизации российского общества проявляются в следующем: а) б) в) 10. Какое мышление необходимо для осуществления гуманистического типа модернизации? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) 272 А Мышление в контексте законов С Нелинейно-гуманистическое общественного развития мышление В Мышление в терминах прагматизма D Рефлексивный тип мышления Ключи к тесту: 1. а) Уязвимость в виде дезинтеграции общества; б) аномия ценностей и норм; в) уязвимость системы межнациональных отношений; г) уязвимость культуры мышления (доминируют позитивистские умозаключения); д) уязвимость здоровья и культуры населения; е) уязвимость в системе потребностей; ж) уязвимости производственной системы. 2. а) Анализ причин прошлых неудач; б) ставка на общественную инициативу; в) учет как объективных реалий рискогенности открытого социума, так и субъективного фактора — инициативы народа, ученых-рискологов. 3. Евроцентристский. 4. Возникновение двух сверхдержав — СССР и США. 5. Инструмент эксплуатации бедных стран богатыми. 6. Народ. 7. В обществе есть осознание необходимости модернизацию и, вместе с тем, существуют опасения новых рисков и уязвимостей. 8. а) Риски современного глобального кризиса; б) риски политических катаклизмов, связанные со становлением многополярного мира; в) риски «цветных» переворотов; г) экологические риски. 9. а) «Теневизации» экономики; б) рост численности групп риска; в) политической маргинальности альтернативных общественных движений. 10. Нелинейно-гуманистическое мышление. Ëèòåðàòóðà 1. Бек, У. От индустриального общества к обществу риска // Альманах THESIS. 1994. № 5. 2. Валлерстайн, И. Конец знакомого мира: Социология XXI века / И. Валлерстайн. — М. : Логос, 2003. 3. Гидденс, Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь / Э. Гидденс. — М. : Весь мир, 2004. 4. Горшков, М. К. Социально-политические аспекты модернизационного проекта России // Социально-политические процессы и ценности в условиях глобализации. — М. : Новый хронограф, 2012. 5. Зарубина, Н. Н. Модернизация: зарубежный опыт и Россия / Н. Н. Зарубина. — М. : Информат, 1994. 6. Зарубина, Н. Н.. Социокультурные факторы хозяйственного развития: М. Вебер и современные теории модернизации / Н. Н. Зарубина. — СПб. : РХГИ, 1998. 7. Кара-Мурза, С. Г. Вызовы и угрозы России / С. Г. Кара- Мурза. — М. : Научный эксперт, 2015. 8. Кравченко, С. А. Модернизация гуманистическая // Кравченко, С. А. Социологический толковый русско-английский словарь. — М. : МГИМО-Университет, 2013. 273 9. Кравченко, С. А. Востребованность гуманистического поворота в социологии // социологическая наука и социальная практика. 2013. № 1. 10. Кравченко, С. А. Гуманистическая концепция Т. Лумана и нелинейные реалии российского общества // Социологические исследования. 2006. № 8. 11. Моисеев, Н. Н. Быть или не быть… человечеству? / Н. Н. Моисеев. — М., 1999. 12. Парсонс, Т. О социальных системах / Т. Парсонс. — М. : Академический проект, 2002. 13. Российское общество и вызовы времени. — М. : Весь мир, 2015. 14. Россия на новом переломе: страхи и тревоги / под ред. М. К. Горшкова, Р. Крумма, В. В. Петухова. — М., 2009. 15. Свобода. Неравенство. Братство: Социологический портрет современной России / Под общ. ред. М. К. Горшкова. — М. : ИИК «Российская газета», 2007. 16. Тощенко, Ж. Т. Парадоксальный человек / Ж. Т. Тощенко. — М. : ЮНИТИДАНА, 2008. 17. Яницкий, О. Н. «Критический случай»: социальный порядок в «обществе риска» // Социологическая теория: история, современность, перспективы / О. Н. Яницкий. — СПб. : «Владимир Даль», 2008. 18. Яницкий, О. Н. Социология риска / О. Н. Яницкий. — М. : LVS, 2003. 19. Eisenstadt, S. N. Modernization: Protest and Change / S. N. Eisenstadt. — Englewood Cliffs, 1966. 20. Touraine, A. Modernity and Cultural Specificities / International Social Science Journal. Nov. 1988. 21. Wallerstein, I. Modernization: Requiest in Pace // Coser, L. A., Larsen, O. N. (eds). The Users of Controversy in Sociology. — N. Y. : Free Press, 1976. Ãëàâà 16. ÍÀÖÈÎÍÀËÜÍÀß ÁÅÇÎÏÀÑÍÎÑÒÜ ÐÎÑÑÈÈ ÓÑËÎÂÈßÕ ÑËÎÆÍÎÃÎ ÑÎÖÈÓÌÀ Содержание национальной безопасности России постоянно изменяется, что обусловлено прежде всего социальной и культурной динамикой общественного развития всего человечества. Одно дело представления о национальной безопасности в период Великой Отечественной войны или в эпоху «холодной войны», раскола мира на две системы или однополярного мира и совсем другое — сегодня, когда произошло переосмысление традиционных «врагов» и «друзей», но вместе с тем, образовались новые государства, некоторые из которых стремятся к самоутверждению порой любой ценой, производя опасности не только своим народам, но и соседним странам. На современную национальную безопасность влияет также процесс рассредоточения производства инноваций по всему миру, последствия которых несут человечеству не только блага, но и новые риски и уязвимости. 16.1. Äèíàìèêà îïàñíîñòåé Суть вызовов и угроз России динамично усложняется, зависит от множества факторов, значимость которых меняется во времени и пространстве. Соответственно, динамично усложняется содержание национальной безопасности: постоянно изменяется роль прежних факторов, появляются новые составляющие (информационная, экологическая, продовольственные безопасности и другие). Среди многообразия динамично усложняющихся опасностей особо выделим три, являющихся, по нашему мнению, наиболее общими, стержневыми, пронизывающими буквально все звенья, все составляющие национальной безопасности — они определяют, в конечном счете, ее современное содержание. Это следующие опасности: – невиданные ранее нелинейные опасности; – опасности, порожденные переходом к жизни в открытом обществе; – опасности, вызванные ныне возникшим дисбалансом между управлением и самоорганизацией социума1. Чтобы минимизировать их последствия, тем более, эффективно противодействовать им, — весьма актуальная задача для России на обозримое 1 См.: Кравченко С. А. Национальная безопасность России в условиях усложняющейся социальной и культурной динамики // Инновационная Россия. Сборник работ лауреатов и дипломантов конкурса интеллектуальных проектов «Держава-2009». М. : Форум, 2010. 275 будущее, — необходимо освободиться от стереотипов прошлого, научиться мыслить и жить по-новому в контексте принципов предлагаемого нами мышление в терминах риска, уязвимостей и гуманизма (об этом в главе 15). Рассмотрим эти опасности более конкретно и выскажем свои предложения по строительству современной национальной безопасности России. Нелинейные опасности. В настоящее время мир как на глобальном, так и Россия на локальном уровнях сталкиваются с усложняющующейся социокультурной динамикой общества, невиданным ранее количеством бифуркаций, приводящих к тому, что еще вчера казалось невероятным. Еще какихнибудь 50—100 лет назад люди существовали в относительно закрытых социальных локальностях, имели низкоинтенсивные контакты с внешним миром, что обеспечивало историческую преемственность, в целом линейное развитие. Соответственно, представления об опасностях ограничивались масштабом конкретной территории, контуры «чужаков» и «врагов» были достаточно четкими, передавались из поколения в поколение и не менялись в течение относительно длительного времени. При этом причины опасностей виделись в линейных взаимосвязях: природные катаклизмы, эпидемии, неурожаи воспринимались как судьба, рок или испытания, ниспосланные богами; войны — как происки «врагов». Все опасности, подчеркнем, были ограничены локальным пространством и конкретным временем. На традиционные, известные, опасности люди вырабатывали средства противодействие, доступные в рамках своего локального социума, стремились к их количественному увеличению. Однако порой случались катастрофы, на которые нужно было иначе реагировать, осуществлять неординарные коллективные действия, требующие решительности, смелости, бесстрашия, что являлось фактором инновационной деятельности. Это обеспечивало, хотя и медленное, движение социума к новому состоянию и новым опасностям. Тем не менее, традиционные опасности и даже опасности модерна, как правило, не были фактором радикальных изменений, не содержали в себе потенциальный момент необходимости рискогенного выбора принципиально иных форм жизнедеятельности, ибо темпы социокультурной динамики в целом предполагали историческую преемственность, эволюционное развитие, простые, долгоживущие формы организации социума, что находило отражение в количественных представлениях о национальной безопасности: главное — наращивание людского и материального потенциала, достаточного для обеспечения прежде всего интересов государственного безопасности. Положение стало радикально меняться буквально за последние десятилетия — сказываются последствия ускоряющейся и усложняющейся динамики человеческих сообществ, саморазвития социума, обретения им нового качества — рефлексивности. По существу, все более и более быстрыми темпами идет образование нового мира рефлексивного модерна, в котором порядок формируется из хаоса. В само Бытие включаются состояния хаоса, которые являются современными импульсами движения и самоорганизации природы, человека и общества, что ведет к их неравновесности1. 1 См.: Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М. : Эдиториал УРСС, 2001. 276 Естественно, появляются новые, ранее не существовавшие опасности для человека и общества. Эти опасности, как правило, имеют сложную причину неодетерминистского характера. Ее понимание предполагает отказ от презумпции внешней причины как источника изменений; признание возможности одновременного действия внешнего и внутреннего факторов, производящих опасности; расширение категории причинности — наряду с лапласовской и вероятностной причинностью важной становится, как отмечает академик В. С. Степин, целевая причинность сложного типа1. Все это привело к тому, что в сложном обществе рефлексивного модерна возникли принципиально новые опасности. По своей природе новые опасности — это нелинейные опасности, т.е. опасности, не имеющие глубоких корней в историческом прошлом, появившиеся в своем большинстве в результате ныне происходящих бифуркаций (напомним, в точке бифуркации разрывы социума происходят под влиянием «эффектов бабочки», даже малозначительных факторов, возникших не в прошлом, а в настоящем времени), количество которых в самых разных сферах общественного развития становится все больше. Некоторые из них — рукотворные опасности, вызванные ненамеренными последствиями научной и технологической деятельности человека. Другие — результат спонтанного образования новых экономических и политических сетевых реалий, возникших вне логики предыдущего их исторического развития, что нарушает сложившуюся систему безопасности. Третьи — амбивалентные проявления глобализации, которая не только объединила человечество в единое целое, но и столкнула друг с другом культурные, идейные и религиозные ценности разных цивилизаций. Возникли существенные уязвимости, препятствующие диалогу цивилизаций. Это привело к культурным шокам и разломам. Нелинейность разрывов проявляется в размывании феномена исторической преемственности. В частности, ее нет в развитии новых коммуникационных технологий: Интернет, виртуальная мобильность (Дж. Урри), принципиально новые формы расчетов с помощью «электронных денег» просто не имеют корней в прошлом. Своим возникновением они, скорее всего, обязаны «вдруг-событиям» (Ж. Деррида). Происходят разрывы даже социального времени: целые сообщества оказались в разных темпомирах2, в специфических глоболокальных социумах, что делает взаимодействие людей более сложным и неопределенным, предполагает трудно прогнозируемые политические, экономические, социальные риски и уязвимости3. По форме проявления нелинейные опасности, как правило, диффузны и дисперсионны, не имеют рельефно выраженных пространственных границ, их трудно выразить через количественные показатели. По времени проявления — они трудно определимы, зачастую отложены (опасности 1 См.: Степин В. С. О философских основаниях синергетики // Синергетика: Будущее мира и России / под ред. Г. Г. Малинецкого. М. : ЛКИ, 2008. С. 21. 2 См.: Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции. М. : КомКнига, 2007. С. 234. 3 См.: Кравченко С. А. Становящаяся сложная социальная реальность: проблемы новых уязвимостей // Социологические исследования. 2013. № 5. С. 3—12. 277 терроризма, нелегальной миграции, последствия использования генетически модифицированных продуктов питания и т.д.). Усложняющаяся динамика мирового развития существенно повлияла и на содержание, место и роль традиционных опасностей — они столь же динамично и сложно изменяются. Многие из них вовсе исчезли — опасности, связанные с противостоянием двух мировых систем. Другие практически перестали существовать — опасности применения химического или бактериологического оружия, что в принципе не исключает их нелинейное возвращение в современные реалии, чему способствует деятельность ИГИЛ. Некоторые сохраняют свою значимость лишь в локальном контексте и пока практически не касаются национальной безопасности России (опасности эпидемий ряда болезней, голода, сокращения запасов питьевой воды, энергетических ресурсов). Однако тенденции усложняющейся социокультурной динамики все более придают этим опасностям глоболокальный контекст, значимый и для национальной безопасности России. Вместе с тем, ряд старых опасностей изменил свое качество: демократические государства в процессе взаимодействия достаточно успешно нейтрализуют опасности, обусловленные идеологическими, религиозными и культурными различиями, но они ныне явно или латентно подпитывают современные формы терроризма. Сюда же относятся опасности, связанные с социальной депривацией и разного рода дискриминациями (в том числе в отношении россиян, оказавшихся после распада СССР на территории других государств). Раньше последствия подобных опасностей обычно не выходили за локальные рамки конкретного социума — ныне же они выступают в виде глобальных вызовов неконтролируемой миграции, разного рода криминальной деятельности, распространения инфекционных заболеваний и генетически измененных продуктов питания. Эти опасности уже носят глоболокальный характер, затрагивают интересы национальной безопасности страны. Из этого следует, что развитие традиционных, старых опасностей, все более утрачивает линейный и локальный характер. Под влиянием усложняющейся социальной и культурной динамики почти все опасности обретают нелинейное развитие. Можно прогнозировать, что собственно локальные опасности практически любого типа будут динамично превращаться в глоболокальные опасности, которые становятся значимыми для национальной безопасности России. Аналогично, безопасность какого бы то ни было социума не может быть гарантирована без общей безопасности всех социумов. Поэтому России должно быть дело не только до безопасности россиян, где бы они не находились, но и до безопасности всех жителей планеты. Ряд политических акторов оказался не готовым к такому ускорению и усложнению социальной и культурной динамики, продолжая видеть новые опасности через призму линейно-локального развития. Однако противодействие нелинейным опасностям, если ведется без учета их сложной природы, методами, характерными и даже эффективными для прежних пространственных и временных координат (наращивание силы для достижения собственной безопасности без оглядки на безопасность соседей, 278 замена диалоговой политики санкциями), то, как это ни парадоксально, подобные действия лишь усугубляют степень опасности. Так, борьба с опасностями «глобализма» подчас оборачивается появлением принципиально новых форм политического насилия и терроризма. В нее включаются неинституционализированные самоорганизованные акторы, выдающие себя за борцов за «истинную» культуру или веру, что подрывает формирующее неделимое человеческое сообщество, воспроизводя так или иначе прежнее противостояние «врагов» и «друзей». Опасности открытого общества. Открытое общество дает его членам новые, невиданные ранее преимущества для жизнедеятельности1. Многие народы, включая россиян, стремятся жить в открытом обществе. Вместе с тем, наряду с очевидными благами открытое общество несет в себе имманентные опасности, так или иначе затрагивающие интересы национальной безопасности. Отметим некоторые из них. Так, границы страны перестают быть охранительными рубежами в отношении иных культурных ценностей. Дело не в простом увеличении культурных артефактов, приходящих в страну по каналам глобализации. Важнейшей проблемой национальной безопасности становится усложняющееся изменение само по себе. Это не какое-то отдельное изменение, но сам по себе опасный образ жизни в условиях всеобщих перемен, когда нормой или, по крайней мере, обыденностью становится экспансия самых разных субкультур и контркультур, резкое увеличение эмиграции и иммиграции, появление новых форм девиантного и криминального поведения. Все это таит в себе уязвимости для экономических, политических и культурных структур, их адекватной функциональности. Открытое общество вбирает в себя «чужие» опасности из других социумов. Локальные войны, межэтнические конфликты, терроризм, где бы они не имели место, оборачиваются опасностями практически для каждого россиянина. Кроме того, увеличивается производство новых маргинальных групп — людей, которые вообще не могут адаптироваться к культурным новациям открытого общества. При этом неизбежно возникают все новые социальные группы риска, деятельность которых не может не учитываться при формировании национальной безопасности. Но, пожалуй, самый главный «фантомный враг» — уязвимости, говоря словами П.А. Сорокина, в виде «утопической ментальности», проявляющейся в новых социальных страхах и тревогах2, приходящих с этим злом, которые в прямом смысле дегуманизируют социум. Многие россияне для себя сделали выбор жить в прямом смысле слова за железными засовами и высокими заборами. Открытое общество манит к себе своим разнообразием, соблазнами, но и пугает символическим насилием, исходящим от современных масс-медиа. Никакая «дверьзверь» не способна защитить рядового россиянина от опасностей дегуманизации: шоумейкеры вытеснили с экранов образовательные программы (заметим, в русском языке слово «образование» имеет не только смысл обучения, но и формирования образа обучаемого, адекватного культуре); практически не осталось молодежных 1 2 См.: Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992. См.: Россия на новом переломе: страхи и тревоги. М. : Альфа-М, 2009. 279 передач, предоставляющих эфир собственно подрастающему поколению, где бы была живая дискуссия о ценностях семьи, учебы, труда; демонстрация сцен насилия не оставляет место для показа хотя бы самой возможности гуманных отношений между людьми (что было характерно для советского кино и телеэкрана). Особо отметим, что культура потребительского общества, усиливающая разрывы между желаниями потреблять и реальными возможностями их удовлетворения, таит в себе латентные отложенные опасности возникновения общемировых кризисов подобно нынешнему. Открытое общество привело к неизбежной конкуренции систем институционально организованных идеалов. Столкнулись разные представления о лучшей/нормальной жизнедеятельности, трактовки значимости прав и обязанностей и, соответственно, понимания безопасности (акцентирование личной или коллективной безопасности). Известный социолог З. Бауман утверждает, что идеал государства личной безопасности теснит идеалы и государства всеобщего благоденствия, и правового государства1. Все чаще обсуждается предложение: возможно ли из нынешнего неопределенного мира вернуться в мир определенной «несвободы» (по этому пути уже пошли некоторые страны), но компенсацией за это явилось бы усиление «интересов безопасности» как личности, так и общества. Примечательно, что весьма многие россияне хотели бы сделать этот выбор. Социологические опросы свидетельствуют, что 63% граждан согласны мириться с некоторыми ограничениями своих прав и свобод. Категорически не хотят поступиться свободой ради «интересов безопасности» только 6%, а остальные в раздумьях2. Однако, по нашему мнению, без свобод и прав человека опасностей не станет меньше, скорее, наоборот. Открытое общество вбирает в себя «чужие» опасности из других социумов. Локальные войны, межэтнические конфликты, терроризм оборачиваются опасностями практически для каждого россиянина. Это и экологические опасности, которые из локальных легко трансформируются в глоболокальные. Можно ли во имя интересов безопасности открытое общество попытаться «закрыть»? Конечно, возможна «частичная обратимость процессов эволюции в сложных системах»3, но в принципе «убежать» от неопределенностей, от опасностей, порождаемых открытостью социума, просто невозможно. Их нельзя преодолеть в принципе, с ними необходимо научиться жить, минимизируя наиболее негативные проявления посредством управленческих подходов. Опасности дисбаланса между управлением и самоорганизацией социума. В условиях относительно закрытого социума и в целом линейного развития административно-командная система управления была достаточно 1 См.: Bauman Z. Liquid Times. Living in an Age of Uncertainty. Cambridge : Polity Press, 2009. 2 См.: Свобода. Неравенство. Братство: Социологический портрет современной России / под общ. ред. М. К. Горшкова. М. : ИИК «Российская газета», 2007. С. 123. 3 Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции. М. : КомКнига, 2007. С. 31. 280 эффективной (по меркам той исторической эпохи). Однако ее судьба была предрешена усложняющейся социокультурной динамикой, появлением самоорганизованных акторов как индивидуальных, так и коллективных. И система была разрушена, но без создания новой системы управления, адекватной требованиям времени. Как отмечает академик Т. И. Заславская, «к действительно происходящему в стране процессу более применимо понятие спонтанной трансформации общественного устройства, ни генеральное направление, ни конечные результаты которого не предрешены»1. Спонтанная трансформация стала мощным фактором изменения структур и функций самого общества и, конечно, самих россиян, их мышления, идеалов и ценностей. Государство на определенное время утратило монополию на легитимное насилие — спонтанно возникли вооруженные криминальные структуры и частные охранные предприятия, практически никому не подконтрольные. Также спонтанно шел процесс разгосударствления собственности, создания институтов рыночной экономики и параллельно — всевозможных финансовых пирамид. В итоге в стране возникли невиданные ранее опасности хаотизации общественной жизни, проявляющейся буквально во всех сферах. Для многих россиян ныне стали значимы не столько проблемы социальной справедливости, к которым всегда относились с особым трепетным чувством, и даже не проблемы демократических свобод, сколько проблемы личной и общественной безопасности. Подобному положению дел, по нашему мнению, три основных причины. Первая. Спонтанная трансформация, по существу, игнорировала создание современного типа управления как цивилизованного, рационального и гуманистического способа взаимодействия людей с их участием. В стране образовался не свойственный современным обществам парадоксальный синтез власти и управления, собственности и управления, что, как отмечает известный специалист по социологии управления А.В. Тихонов, противодействует утверждению цивилизованного и рационального способа регуляции действий и взаимодействий людей, предполагающего их согласие и участие. «Социальное управление, в котором не участвуют те люди, для решения проблем которых оно создано, просто перестает быть управлением и становится элементарной и беззастенчивой манипуляцией людьми, фактором отчуждения людей от общих задач, интересов»2. К этому добавим, что в управлении возникли риски коррупции3. В итоге производятся уязвимость в виде недостаточной легитимности ряда государственных и политических институтов. К этому важно добавить, что в отсутствии реального управления оно зачастую просто симулируется. Так, симулируется контроль за распространением табачной и винно-водочной продукции (как иначе объяснить рост табакокурения и алкоголизма среди несовершеннолетних); симули1 Заславская Т. И. Современное российское общество: Социальный механизм трансформации. М. : Дело, 2004. С. 197. 2 Тихонов А. В. Социология управления. М. : КАНОН+, 2007. С. 128. 3 См.: Охотский Е. В. Противодействие коррупции : учебник и практикум для академического бакалавриата. М. : Юрайт, 2015. 281 руется управление на дорогах (если бы оно не было симулятивным, страна не теряла бы ежегодно 30 тыс. человеческих жизней); симулируется «объективный» контроль знаний учащихся с помощью тестов и т.д. Вторая. Упорядочение хаотизации социума пошло по пути строительства нового старого силового механизма организации общественной жизни, что конкретно выражается в «синкретическом, спаянном механизме власти и управления, собственности и управления»1. Этот путь в принципе противоречит мировому опыту создания системного управления, предполагающего углубление разделения общественного труда, соответственно, превращение управления в самостоятельный механизм жизнедеятельности. О неэффективности этого пути свидетельствует не изжитая «чрезвычайщина»: государство не столько планирует меры против опасностей, сколько борется с их последствиями. «Состояние многих систем, — отмечает С. Г. Кара-Мурза, — близко к критическому, и в любой момент может начаться лавинообразный процесс отказов и аварий с тяжелыми последствиями»2. Третья — самая главная. Не найдено оптимальное соотношение между управлением и самоорганизацией социума. Пожалуй, о состоянии конкретных российских проблем, лучше всего можно судить из окна поезда: так поступали А. Радищев, написавший «Путешествие из Петербурга в Москву» и В. Ерофеев — автор поэмы «Москва — Петушки». Их пример достоин подражания и сегодня. Любой желающий, воспользовавшись электричкой Москва — Петушки, может сам оценить дисбаланс между управлением и самоорганизацией социума. Он увидит недавно отстроенные новые перроны, на которые пассажиры проходят через двойной контроль — «умные» машины проверяют билеты, которым в подмогу приданы сильные молодые парни, вероятно, также выполняющие функции контролеров. О том, что они симулируют контроль, становится ясно, когда в дело вступает третий контроль в виде ревизоров. При этом подавляющее большинство «зайцев», составляющее, как минимум, несколько десятков человек (откуда они?), показывают чудеса рефлексивности и самоорганизации, к сожалению, девиантного толка. Уже за 10—15 минут до появления ревизоров вагон практически пустеет — «зайцы», естественно, бегут впереди догоняющих, чтобы на очередной остановке перебежать в вагоны, в которых только что прошла проверка. Лишь ленивые остаются на своих местах и платят симулятивный штраф — сто рублей — ревизорам, также симулирующим контроль, ибо реальный штраф (с выпиской квитанции) платят единицы. Увы, не работают ни правовые, ни этические регуляторы, обеспечивающие цивилизованное функционирование людей в отдельно взятом локале. В приведенном примере как в зеркале отражается проблема дисбаланса между дисфункциональным, во многом симулятивным управлением и девиатной самоорганизацией социума в целом по стране. Если ее не решать, то она перейдет порог, за которым вообще следует неконтролируемая хаотизация общества, подрывающая национальную безопасность страны. 1 2 282 Тихонов А. В. Социология управления. С. 61. Кара-Мурза С. Г. Вызовы и угрозы России. М. : Научный эксперт, 2015. С. 21—22. 16.2. Ïåðñïåêòèâíûå íàïðàâëåíèÿ ïî óêðåïëåíèþ íàöèîíàëüíîé áåçîïàñíîñòè Во-первых, необходимо признать, что линейные представления о прогрессе, о внешних причинных взаимосвязях ограничены конкретным историческим временем. Ныне Россия вступила в состояние усложняющейся социокультурной динамики. Из этого следует: а) последствия современных изменений в функциональном плане не являются однозначно добром или злом, «прогрессом» или «регрессом», они амбивалентны по характеру. Это обнадеживает, позволяет россиянам с оптимизмом смотреть в будущее, вычленять из новых общественных реалий нечто функциональное, цивилизованное, гуманистическое и на этой основе решать проблемы жизнедеятельности и национальной безопасности. Вместе с тем, как никогда в прошлом, жизнедеятельность людей неизбежно отягощается постоянным производством разного рода дисфункциональностей в виде качественно новых опасностей; б) необходимо выявлять причинную сложность опасностей, учитывать как нынешнее их содержание, так и прогнозировать их усложняющшуюся динамику, включая потенциальную возможность бифуркаций и перехода в иное состояние, в частности, путем деления конкретной опасности на ряд самостоятельных опасностей; в) число латентных и отложенных опасностей, как производных от научной и инновационной деятельности людей, политических и экономических макроизменений, будет возрастать; г) учесть эффект «нормальных аварий», вызываемый взаимодействием человека со сложными технологическими системами1 (подробнее об этом в главе 9). Подчеркнем, к «нормальным авариям» необходимо относиться не как неизбежной данности, а осуществлять планомерный мониторинг сложных систем, тем самым будут сэкономлены средства на борьбу с предотвращением аварий техногенного толка. Во-вторых, исходить из того, что нет простых решений сложных проблем, какими являются опасности нелинейного типа. Радикальное реформирование, одновекторные подходы просто не уместны при строительстве национальной безопасности, что особенно касается проблем реформирования Российской Армии. Ныне главная проблема не в том, переходить или нет от всеобщей воинской обязанности к контрактной службе (закон углубляющегося разделения общественного труда требует специализации и профессионализма; как их добиться и в какие сроки — могут обосновать лишь военные специалисты, обладающие соответствующим экспертным знанием). Принципиальная проблема сложнее: необходимо оптимальное сочетание долгоживущих факторов безопасности с динамическим механизмом, адекватно рефлексирующим на новые угрозы. К долгоживущим факторам безопасности, прежде всего, относятся: воспроизводство населения, физическое и духовное здоровье нации, экологическая безопасность, продовольственная безопасность, образование население, обеспечивающее качественно новую социальную мобильность, предрасположенность 1 См.: Perrow C. Normal Accidents: Living with High-Risk Technologies. N. Y. : Basic Books, 1986. 283 к инновациям, а также управление обществом, способное задействовать функциональную самоорганизацию и минимизировать девиантную, криминальную самоорганизацию и коррупцию. В динамический механизм включаются: «умная» техника, предрасположенная к быстрому «устареванию» и постоянному обновлению, соответственно, ее должно быть количественно не много, а достаточно; но главное — люди, потенциально способные быть «виртуазами плюрализма и динамизма», создавать новую технику и работать на ней. Из этого следует, что составляющей национальной безопасности является поиск и взращивание талантов, обеспечение на деле непрерывности образования. В-третьих, на международной арене проводить политику, исходя из принципов неделимости безопасности для всех народов мира, толерантного отношения к культурному, политическому и экономическому разнообразию. В области внутренней политики двигаться в направлении сетевой национальной безопасности, в которой каждое звено функционально самодостаточно и взаимозависимо с другими звеньями. Соответственно, исчезает «главное звено»: им не может быть даже военно-политическая безопасность, если она не подкреплена такими составляющими звеньями национальной безопасности как здоровье нации, качество образования ее членов, продовольственная и экологическая безопасность и, конечно, эффективной управляемостью социумом, чья самоорганизация должна обрести общественно значимую функциональность. Любое слабое звено, его несамодостаточность, может привести к дисфункциональности всей системы. В силу отмеченных характеристик сетевая национальная безопасность должна иметь межведомственное основание. В-четвертых, необходимо учитывать, что усложняющаяся социокультурная динамика по-разному проявляет себя на огромной территории страны. Можно прогнозировать, что разные социальные группы россиян будут жить в различных темпомирах, определенное распространение получит социальный тип «парадоксального человека»1. У значительной части населения одновременно и быстро не может сформироваться коллективный габитус, позволяющий эффективно адаптироваться к нелинейным опасностям и опасностям открытого общества. Но эти люди не должны стать «отбросами» усложняющейся динамики, воспроизводя девиантную самоорганизацию. Поэтому составной частью национальной безопасности России должна стать организация структур, обеспечивающих общественно значимую функциональность для людей с ограниченными возможностями, не предрасположенных к жизни в условиях возрастания неопределенностей. В-пятых, особую значимость обретает звено информационной безопасности. Здесь встает двуединая задача обеспечения информационной безопасности: с одной стороны, — необходимо сохранить информацию, являющуюся уникальным национальным достоянием, в новых условиях открытого общества, а с другой — быть на уровне передовой научной и технологической мысли мира. И главное — реализовать информацию в практические 1 284 См.: Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек : монография М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2008. инновации. И самое главное — придать инновационным разработкам гуманистическую направленность, без чего многократно возрастают опасности ненамеренных негативных последствий для человека и общества. В-шестых, необходимо строить тип системно-сетевого управления, эффективно функционирующий в условиях усложняющейся социокультурной динамики. Это управления должно не подавлять самоорганизацию, не потворствовать ее девиантной направленности, а всемерно развивать общественно значимую самоорганизацию. В-седьмых, с учетом усложняющейся динамики социума, вызовов современного кризиса считаем необходимым формирование нелинейногуманистического мышления как интеллектуальной основы национальной безопасности России. Возрастающие требования к качественным характеристикам национальной безопасности побуждают к тому, чтобы при ее строительства ставились и решались не только и не столько прагматические задачи (они, конечно, тоже необходимы), сколько цели наращивания гуманистического потенциала обороноспособности. 16.3. Ðèñêè è óÿçâèìîñòè ïðîäîâîëüñòâåííîé áåçîïàñíîñòè Ðîññèè: êåéñ-ñòàäè Инновации в продовольственной безопасности, по большому счету, осуществляются в интересах россиян, их полноценного и здорового образа жизни, включая полноценное питание. Они призваны изменить старые подходы к безопасности, чему могут способствовать инновации науки и техники, гуманистический подход к рискам, связанный с обеспечением людей качественным и доступным питанием, экологически чистыми продуктами, лекарственными средствами, новыми технологиями профилактики и лечения заболеваний. Важен и еще один принципиальный момент. Безопасность — это не только собственно здоровое и вкусное питание человека, но и здоровый образ жизни нации в целом. На него все более оказывают влияние генетически модифицированные организмы (ГМО) — живые организмы, которым обрели новые свойства путем внедрения чужеродных генов, что связывается с современной биотехнологией1. С одной стороны, она представляет наиболее быстрый путь увеличения производства продуктов питания, снижает объемы применения химикатов. Уже более 20 генетически модифицированных культур выращиваются в промышленных масштабах, среди которых: соя, кукуруза, рапс, хлопчатник, томаты, картофель, рис, сахарная свекла, лен, турнепс, кабачки, дыни, пшеница и другие. Но с другой стороны, данные культуры несут риски, связанные не только с качеством еды, в частности, с возможной аллергенностью, появлением токсичных для человека продуктов метаболизма, но и воздействием на почву — имеет место вытеснение природных организмов из их экологи1 См.: Биотехнология. Биобезопасность. Биоэтика / под ред. А. П. Ермишина. Мн. : Тэхналогiя, 2005. 285 ческих ниш, что может привести к уязвимостям в виде нарушений экологического равновесия. Поэтому нужно по-новому посмотреть на внешнюю среду, в которой мы живем. Наряду с внедрением инновационных технологий сельскохозяйственного производства необходимо с особым вниманием относиться к утверждению экологической этики, имея в виду сохранение «экологически дружественной почвы», осуществление целенаправленной адаптации внешней среды в соответствии с современными представлениями об условиях для здорового образа жизни. Заметим, в России маркировка продуктов, содержащих ГМО, практически не осуществляется, хотя в соответствии с законодательством Российской Федерации (Федеральный закон от 05.07.1996 № 86-ФЗ «О государственном регулировании в области генно-инженерной деятельности»относит к категории «новой пищи», подлежащей обязательной оценке на безопасность. Есть также Постановление Правительства РФ от 23 сентября 2013 г. № 839 «О государственной регистрации генно-инженерно-модифицированных организмов, предназначенных для выпуска в окружающую среду, а также продукции, полученной с применением таких организмов или содержащей такие организмы»1. Доктрина продовольственной безопасности России, принятая в 2010 году, гласит: «Продовольственная безопасность Российской Федерации является одним из главных направлений обеспечения национальной безопасности страны в среднесрочной перспективе, фактором сохранения ее государственности и суверенитета, важнейшей составляющей демографической политики, необходимым условием реализации стратегического национального приоритета — повышение качества жизни российских граждан путем гарантирования высоких стандартов жизнеобеспечения»2. И. Г. Ушачев и А. Ф. Серков отмечают, что в качестве пороговых значений продовольственной безопасности по отдельным видам пищевых продуктов приняты следующие удельные веса отечественной сельскохозяйственной, рыбной продукции и продовольствия в общем объеме товарных ресурсов внутреннего рынка соответствующих продуктов не менее: зерна — 95%, сахара — 80%, растительного масла — 80%, мяса и мясопродуктов (в пересчете на мясо) — 85%, молока и молокопродуктов — 90%, рыбной продукции — 80%, картофеля — 95%, соли пищевой — 85%3. Под продовольственной безопасностью государства, пишет Д.В. Зеркалов, следует понимать такое состояние экономики, при котором, независимо от конъюнктуры мировых рынков, гарантируется стабильное обеспечение населения продовольствием в количестве, соответствующем требованиям научно обоснованных медицинских норм. Соответственно, важнейшими условиями достижения продовольственной безопасности являются: 1 См.: URL: http://www.garant.ru/products/ipo/prime/doc/70357814/ (дата обращения: 11.11.2015). 2 См.: URL: http://www.kremlin.ru/acts/6752 (дата обращения: 11.11.2015). 3 См.: Ушачев И. Г., Серков А. Ф.Состояние и проблемы обеспечения продовольственной безопасности страны URL: http://www.vniiesh.ru/publications/Stat/4949.html (дата обращения: 11.11.2015). 286 – потенциальная физическая доступность продуктов питания для каждого человека; – экономическая возможность приобретения продовольствия всеми социальными группами населения; – потребление продуктов высокого качества в количестве, достаточном для рационального питания1. Гуманистическая модернизация страны, за которую мы ратуем2, призвана изменить соотношение между старыми и новыми рисками продовольственной безопасности страны, прежде всего, в сфере здорового питания и собственно здоровья человека. Во всяком случае, люди должны знать, употребляют они еду, содержащую ГМО, или нет3. Именно качественное питание, основанное на использовании экологически чистой еды и воды, может снизить долю определенных традиционных рисков, чему могут также способствовать инновации науки и техники. Пожалуй, наиболее существенные перепады в профилях традиционных и новых рисков можно наблюдать в подходах к «нормальной» и «здоровой» еде, что обусловлено существенными изменениями медицинских воззрений на причины патологий4. Если еще совсем недавно риск заболевания диабетом практически отсутствовал в бедных странах (изначально диабет трактовался как «болезнь богатства»), то ныне, как отмечает испанский социолог М. Л. Рей, риск заболеваний диабетом в развивающихся странах «драматически увеличивается»5. Главная причина тому, однако, не в «богатстве» стола, а в умалении принципов безопасности еды. Дело в том, что из развитых стран в бедные поставляется еда низкого качества, в частности, содержащая много плохо усваивающихся жиров6. Аналогично, если риски от инфекционных болезней были наибольшими, что во многом было обусловлено нарушениями хранения продуктов питания, а также использования испорченной еды, то внедрение новых гигиенических стандартов радикальным образом снизило эти риски. При всем том, увеличиваются риски употребления продуктов, содержащих ГМО7. Некоторые из них — рукотворные опасности, вызванные ненамеренными последствиями научной и технологической деятельности человека. К ним, в частности, относятся: загрязнение почвы неорганическими удобрениями и ядохимикатами; использование антибиотиков, стимуляторов веса животных, что может негативно влияет на качество продукта, постав1 См.: Зеркалов Д. В. Продовольственная безопасность : монография. Киев : Основа, 2012. См.: Кравченко С. А. Гуманистически ориентированная модернизация: востребованность преобразований адекватных чаяниям россиян // Россия реформирующаяся. Ежегодник. Выпуск 12. М. : Новый хронограф, 2013. 3 См.: Лебедев В. Г. Продовольственная безопасность и трансгенные продукты // Россия в окружающем мире. 2004. № 5. 4 См.: Health, Risk and Vulnerability / ed. by A. Petersen and I. Wilkinson. L. ; N. Y. : Routledge, 2008. 5 The 8th Conference of the European Sociological Association. Conflict, Citizenship and Civil Society, Glasgow, 3rd — 6th, September, 2007. AbstractBook. P. 229. 6 См.: Coveney J. Food. L. ; N. Y. : Routledge, 2014. Р. 95—96. 7 См.: Агеева Н. А. Проблема невежества в биоэтическом аспекте медицинской деятельности // Гуманитарные и социально-экономические науки. 2014. № 1. 2 287 ляемого потребителям, и даже может вредить здоровью человека; создание новых материальных производств, на которых востребована вода, что, естественно, привело к резкому дефициту чистой питьевой воды. Для обеспечения безопасности населения в воде стала производиться расфасованная питьевая вода, и ее поставки на внутренний и мировой рынок с каждым годом увеличиваются. Политические «вдруг-события» (Ж. Деррида), в частности, распад СССР, спонтанное образование новых государственных реалий, возникших вне логики предыдущего их исторического развития, нарушило сложившуюся систему безопасности, включая продовольственную безопасность, ибо при этом существенно пострадали прежние взаимосвязи производителей, поставщиков и потребителей продуктов питания. Также спонтанно шел процесс разгосударствления сельскохозяйственной собственности, создания структур рыночной экономики, установивших контакты с глобосетевым агробизнесом и начавших заниматься импортом и экспортом продуктов питания. Данные структуры следовали модели вестернизации — установки на специфический (западный) путь общественной динамики, основанный на следовании принципам биополитики неолиберального толка. При этом, как отмечает О. Н. Яницкий, в государственной поддержке зеленым было отказано1. В итоге в стране, особенно в 90-е гг. прошлого века, возникли невиданные ранее опасности хаотизации еды, алкогольных и безалкогольных напитков, поставляемых потребителям. Для многих россиян стали значимы не столько проблемы социальной справедливости в доступе к продовольствию, к которым всегда относились с особым трепетным чувством, сколько проблемы личной безопасности при употреблении зачастую суррогатной и некондиционной еды. Нельзя также не принять во внимание фактор амбивалентных проявлений глобализации, которая не только объединила человечество в единое целое, но и столкнула друг с другом разные идейные и религиозные ценности. Это привело к культурным шокам, разломам и разрывам хозяйственноэкономических отношений, включая продовольственные поставки. Отнюдь не случайно под эгидой ООН контролируется биобезопасность — проблематика, связанная с внедрением современных биотехнологий, согласно Картахенскому протоколу по биобезопасности к Конвенции по биоразнообразию ООН, подписанному в Найроби, Кения в 2000 г. По нашему мнению, принцип неделимости безопасности для всех народов мира следует распространить не только на военно-политическую сферу, но и на глобальную продовольственную безопасность. Увеличивающийся дефицит в мире еды, а также чистой питьевой еды уже сегодня приводит к тяжелым гуманитарным и социальным последствиям. Достаточно сказать, что продовольственный кризис 2008 г. привел к массовым волнениям в 30 развивающихся странах и свержению правительств на Гаити и Мадагаскаре. Поэтому можно прогнозировать увеличение потока неконтролируемой миграции — проблема, становящаяся все более актуальной для всего человечества. С ней можно бороться только усилиями всего мирового сообщества. 1 См.: Яницкий О. Н. Социальные движения: теория, практика, перспектива. М. : Новый хронограф, 2013. С. 83. 288 На международной арене необходимо проводить политику, исходя из принципов неделимости безопасности для всех народов мира, толерантного отношения к культурному, политическому, экономическому и гастрономическому разнообразию. Отметим, что во «Всеобщей декларации прав человека», принятой ООН в 1948 г., в частности, закреплено право «на пищу для всех людей в мире»1. Словом, россиянам, чтобы быть на уровне требований сложного социума, реалий рефлексивного модерна, придется по-новому, с гуманистических позиций подходить к проблемам национальной безопасности, что необходимо осуществлять в условиях открытого общества. Нам так или иначе придется иметь дело с явными и латентными опасностями, производимыми глобо-сетевым агробизнесом, отстаивая при этом интересы производства национальной экологически чистой еды. Ñåìèíàð «Íàöèîíàëüíàÿ áåçîïàñíîñòü ñòðàíû: ïðîáëåìû, ïîäõîäû, ðåøåíèÿ» 1. Динамика опасностей 2. Перспективные направления по укреплению национальной безопасности 3. Риски и уязвимости продовольственной безопасности России Âîïðîñû äëÿ çàêðåïëåíèÿ ìàòåðèàëà 1. Каковы основные факторы, влияющие на национальную безопасность страны? 2. В чем специфика динамики опасностей в сложном социуме? 3. Каковы нелинейные опасности? 4. Назовите опасности открытого общества. Как их можно минимизировать? 5. В чем конкретно проявляются опасности дисбаланса между управлением и самоорганизацией социума в России? 6. Каковы перспективные направления укрепления национальной безопасности? Çàäàíèÿ äëÿ êåéñ-ñòàäè «Ðèñêè è óÿçâèìîñòè ïðîäîâîëüñòâåííîé áåçîïàñíîñòè Ðîññèè» 1. Подготовьте сообщение на тему: «Влияние санкций западных стран на характер рисков и уязвимостей продовольственной безопасности России». 2. Используя количественные и качественные методы, проведите исследование, посвященное риск-восприятию Ваших сокурсников генетически модифицированных продуктов питания. Òåñò Оценка за тест по 100-бальной системе складывается следующим образом. Каждый правильный ответ оценивается 10 баллами, неправильный ответ — 0 баллов. 1 Всеобщая декларация прав человека — URL: http://www.un.org/ru/documents/decl_ conv/declarations/declhr.shtml 289 В зависимости от набранного Вами количества баллов от максимума выставляются следующие оценки: 100—90 баллов — «Отлично»; 85—75 баллов — «Хорошо»; 70—60 баллов — «Удовлетворительно»; 50—0 баллов — «Неудовлетворительно». 1. Назовите общие опасности, принимаемые во внимание при формировании современных представлений национальной безопасности: а) б) в) 2. Какие составляющие нелинейных опасностей Вы можете назвать? а) б) в) 3. Что является гарантом безопасности социума России? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Развитие адекватного требования С Общая безопасность всех социумов современности вооружения В Экономическая безопасность D Продовольственная безопасность 4. Опасности открытого общества: а) б) в) г) 5. Какой идеал государства, по мнению британского социолога З. Баумана, теснит идеалы государства всеобщего благоденствия и правового государства? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Государства всенародного С Государства личной безопасности В Космополитического государства D Государства — члена ЕС 6. Опасности дисбаланса между управлением и самоорганизацией социума: а) б) в) 7. В чем смысл «нормальной аварии» в контексте национальной безопасности страны? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Несчастные случаи и катастрофы, С Сложные технические вызванные человеческим фактором и технологические системы сами, переодически дают сбои В Аварии в конкретных сферах D Природные катастрофы, становящиеся жизнедеятельности человека, ставшие нормой нормой 8. В чем квинтэссенция сетевой национальной безопасности? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Военная безопасность является С Все звенья безопасности приоритетной взаимозависимы В Каждое звено безопасности D Каждое звено безопасности самодостаточно и взаимозависимо самодостаточно 9. Назовите важнейшие составляющие доктрина продовольственной безопасности России, принятой в 2010 году: а) б) в) 290 10. Какое право, касающееся продовольственной безопасности, закреплено во «Всеобщей декларации прав человека», принятой ООН в 1948 году? (Правильный вариант ответа отметьте любым знаком.) А Право на пищу для всех людей С Право равного доступа к продуктам В Право на здоровый образ жизни D Право не употреблять генетически измененные продукты Ключи к тесту: 1. а) Нелинейные опасности; б) опасности жизни в открытом обществе; в) опасности дисбаланса между управлением и самоорганизацией социума. 2. а) Рукотворные опасности, вызванные ненамеренными последствиями научной и технологической деятельности человека; б) результат спонтанного образования новых экономических и политических сетевых реалий; в) амбивалентные проявления глобализации. 3. а) Границы перестают быть охранительными рубежами в отношении «чужих» ценностей; б) локальные конфликты, где бы они не имели место, оборачиваются опасностями; в) возникают все новые социальные группы риска; г) новые социальные страхи и тревоги. 4. а) Границы перестают быть охранительными рубежами в отношении «чужих» ценностей; б) локальные конфликты, где бы они не имели место, оборачиваются опасностями; в) возникают все новые социальные группы риска; г) новые социальные страхи и тревоги. 5. Государства личной безопасности. 6. а) опасности спонтанной трансформации; б) опасности синтеза власти, собственности и управления; в) не найдено оптимальное соотношение между управлением и самоорганизацией социума. 7. Сложные технические и технологические системы сами, переодически дают сбои. 8. Каждое звено безопасности самодостаточно и взаимозависимо. 9. а) Фактор сохранения государственности и суверенитета страны; б) составляющая демографической политики; в) фактор повышения качества жизни россиян. 10. Право на пищу для всех людей. Ëèòåðàòóðà 1. Агеева, Н. А. Проблема невежества в биоэтическом аспекте медицинской деятельности // Гуманитарные и социально-экономические науки, 2014. № 1. 2. Биотехнология. Биобезопасность. Биоэтика / под ред. А. П. Ермишина. Мн.: тэхналогiя, 2005. 3. Всеобщая декларация прав человека — URL: http://www.un.org/ru/documents/ decl_conv/declarations/declhr.shtml 4. Заславская, Т. И. Современное российское общество: Социальный механизм трансформации / Т. И. Заславская. — М. : Дело, 2004. 5. Зеркалов, Д. В. Продовольственная безопасность : монография / Д. В. Зеркалов. — Киев : Основа, 2012. 6. Кара-Мурза, С. Г. Вызовы и угрозы России / С. Г. Кара- Мурза. — М. : Научный эксперт, 2015. 291 7. Князева, Е. Н. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции / Е. Н. Князева, С. П. Курдюмов. — М. : КомКнига, 2007. 8. Кравченко, С. А. Гуманистически ориентированная модернизация: востребованность преобразований адекватных чаяниям россиян // Россия реформирующаяся. Ежегодник. Выпуск 12. — М. : Новый хронограф, 2013. 9. Кравченко, С. А. Национальная безопасность России в условиях усложняющейся социальной и культурной динамики // Инновационная Россия. Сборник работ лауреатов и дипломантов конкурса интеллектуальных проектов «Держава-2009». М.: Форум, 2010. 10. Кравченко, С. А. Становящаяся сложная социальная реальность: проблемы новых уязвимостей // Социологические исследования. 2013. № 5. 11. Лебедев, В. Г. Продовольственная безопасность и трансгенные продукты // Россия в окружающем мире. 2004. № 5. 12. Охотский, Е. В. Противодействие коррупции : учебник и практикум для академического бакалавриата / Е. В. Охотский. — М. : Юрайт, 2015. 13. Поппер, К. Открытое общество и его враги / К. Поппер. — М., 1992. 14. Пригожин, И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой / И. Пригожин, И. Стенгерс. — М. : Эдиториал УРСС, 2001. 15. Россия на новом переломе: страхи и тревоги. — М. : Альфа-М, 2009. 16. Свобода. Неравенство. Братство: Социологический портрет современной России / под общ. ред. М. К. Горшкова. — М. : ИИК «Российская газета», 2007. 17. Степин, В. С. О философских основаниях синергетики // Синергетика: Будущее мира и России / под ред. Г. Г. Малинецкого. — М. : ЛКИ, 2008. 18. Тихонов, А. В. Социология управления / А. В. Тихонов. — М. : КАНОН+, 2007. 19. Тощенко, Ж. Т. Парадоксальный человек : монография / Ж. Т. Тищенко. — М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2008. 20. Ушачев, И. Г., Серков А.Ф.Состояние и проблемы обеспечения продовольственной безопасности страны URL: http://www.vniiesh.ru/publications/Stat/4949.html. 21. Яницкий, О. Н. Социальные движения: теория, практика, перспектива / О. Н. Яницкий. — М. : Новый хронограф, 2013. 22. Bauman, Z. Liquid Times. Living in an Age of Uncertainty / Z. Bauman. — Cambridge : Polity Press, 2009. 23. Coveney, J. Food / J. Coveney. — London ; New York : Routledge, 2014. 24. Health, Risk and Vulnerability / еd. by A. Petersen and I. Wilkinson. — London ; N.-Y.: Routledge, 2008. 25. Perrow, C. Normal Accidents: Living with High-Risk Technologies / C. Perrow. — N. Y. : Basic Books, 1986. 26. The 8th Conference of the European Sociological Association. Conflict, Citizenship and Civil Society, Glasgow, September 3—6, 2007. Abstract Book. Ó÷åáíî-òåìàòè÷åñêèé ïëàí êóðñà «Ñîöèîëîãèÿ ðèñêîâ, óÿçâèìîñòåé è áåçîïàñíîñòè» № п/п Тема Лекции Семинары Дискуссии, круглые столы 1 Риски и опасности: их динамичная сущность 2 2 2 Первые научные подходы к изучению риска 2 2 3 Возможности инструментария классических социологических парадигм для изучения рисков и опасностей 2 4 Рефлексивный модерн: новые факторы производства рисков 2 5 Рискологический поворот 2 Дискуссия — 2 6 У. Бек: теория «Общества риска» 2 Круглый стол — 2 7 У. Бек: теория «Мирового общества риска» 2 Круглый стол — 2 8 Риски сложного социума через призму поворотов в социологии 2 2 9 Социальные уязвимости: природа, динамика, социологические подходы к анализу 2 2 10 Рационализация общества: ее риски и уязвимости 2 2 11 Риски и уязвимости новых типов рациональностей 2 Дискуссия — 2 12 Формирование человеческого капитала в условиях становления сетевого общества: риски и уязвимости 2 Дискуссия — 2 13 Динамика жизнедеятельности человека: риски и уязвимости 2 Круглый стол — 2 14 Риски и уязвимости «нормальной» аномии 2 Дискуссия — 2 15 Риски и уязвимости модернизации страны 2 Круглый стол — 2 2 2 293 Окончание таблицы 16 Национальная безопасность в условиях сложного социума 17 Курсовая работа Итого: 2 2 32 16 16 Ïðèìåðíàÿ òåìàòèêà ïèñüìåííûõ ðàáîò 1. Динамичная сущность риска. 2. Многоликая природа риска. 3. Формально-логический подход изучения риска. 4. Субъектно-психологический подход изучения риска. 5. Культурологический подход к рискам. 6. Влияние нелинейной социальной и культурной динамики на природу рисков. 7. Линейные и нелинейные взаимосвязи риска и опасности. 8. Исследование рисков в относительно локальных общественных системах. 9. Влияние усложняющейся динамики общества на возникновение рискогенных парадоксов. 10. Анализ новых опасностей и социально-политических рисков. 11. Социально-культурное конструирование рисков. 12. Риски парадоксальных разрывов. 13. Парадоксы синтеза социума и их риски. 14. Парадоксальное единство разрывов и синтезов: производство рисков с увеличивающейся динамической сложностью. 15. Влияние «стрелы времени» на характер рисков. 16. Суть рискологического поворота. 17. Э. Гидденс: теория рисков рефлексивного модерна. 18. Н. Луман: системная теория риска. 19. «Старение» существующих обществ: как этот процесс сказывается на рисках. 20. Риски в относительно закрытом локальном социуме. 21. Риски отчуждения. 22. Социальное конструирование рисков: феноменологический подход. 23. Общество риска: новая генерация рисков. 24. Риски институциональной индивидуализации. 25. Проблемы безопасности в обществе риска. 26. Специфика рисков в глобальном нелинейно развивающемся социуме. 27. Глобализация и ее риски. 28. Риски «Мирового общества риска». 29. Космополитизация как фактор перехода к мировому обществу риска. 30. Риски через призму поворота сложности. 31. Риски через призму поворота мобильности. 32. Риски через призму ресурсного поворота. 33. Культурный и цивилизационный подходы к изучению уязвимостей. 295 34. Уязвимости в виде «нормальных аварий». 35. Уязвимости в виде «побочного ущерба». 36. Риски в социальных сетях. 37. Плюрализация рациональности и ее риски. 38. Связь рациональности с рисками. 39. Амбивалентность рационализации: производство рисков и уязвимостей. 40. Социальные дилеммы и их риски. 41. Риски иррациональной рациональности. 42. Риски новейших типов рациональности. 43. Риски «дисциплинарного общества». 44. Риски макдональдизации. 45. Играизация общества и ее риски. 46. Риски через призму теории гавернментальности. 47. Симулякры здоровья и их риски. 48. Риски медикализации. 49. Возрастание рисков культурно обусловленных болезней. 50. Турбулентность климата: новые риски для человека. Ëèòåðàòóðà1 1. Алле, М. Поведение рационального человека в условиях риска: критика постулатов и аксиом американской школы / М. Алле // Альманах THESIS. 1994. № 5. 2. Бауман, З. Глобализация. Последствия для человека и общества : пер. с англ. / З. Бауман. — М. : Весь мир, 2004. 3. Бауман, З. Текучая современность : пер. с англ. / З. Бауман. — СПб. : Питер, 2008. 4. Бек, К. Общество риска. На пути к другому модерну : пер. с англ. / К. Бек. — М. : Прогресс-Традиция, 2000. 5. Бек, У. Космополитическая перспектива: социология второй эпохи модерна / К. Бек // Социологическая теория: история, современность, перспективы. — СПб. : Владимир Даль, 2008. 6. Бек, У. Что такое глобализация? : пер. с англ. / К. Бек. — М. : Прогресс-Традиция, 2001. 7. Валлерстайн, И. Конец знакомого мира: Социология XXI века : пер. с англ. / И. Валлерстайн. — М. : Логос, 2003. 8. Гидденс, Э. Судьба, риск и безопасность / Э. Гидденс // THESIS. 1994. № 5. 9. Гидденс, Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь : пер. с англ. / Э. Гидденс. — М. : Весь мир, 2004. 10. Дуглас, М. Риск / М. Дуглас, А. Вилдавски, К. Дейк // THESIS. 1994. № 5. 11. Дуглас, М. Чистота и опасность: Анализ представлений об осквернении и табу : пер. с англ. / М. Дуглас. — М. : Какон-пресс-Ц ; Кучково поле, 2000. 12. Зарубина, Н. Н. Социокультурные факторы хозяйственного развития: М. Вебер и современные теории модернизации / Н. Н. Зарубина. — СПб. : РХГИ, 1998. 13. Зубок, Ю. А. Феномен риска в социологии. Опыт исследования молодежи / Ю. А. Зубок. — М. : Мысль, 2007. 14. Зубок, Ю. А. Молодежный экстремизм: сущность, формы, проявления, тенденции / Ю. А. Зубок, В. И. Чупров. — М. : ACADEMIA, 2009. 15. Кара-Мурза, С. Г. Аномия в России: причины и проявления / С. Г. Кара-Мурза. — М. : Научный эксперт, 2013. 16. Кара-Мурза, С. Г. Вызовы и угрозы России/ С. Г. Кара-Мурза. — М. : Научный эксперт, 2015. 1 Название имен авторов сохранено по оригиналу издания. 297 17. Кравченко, С. А. Риски в нелинейном глоболокальном социуме / С. А. Кравченко. — М. : Анкил, 2009. 18. Кравченко, С. А. Динамика современных социальных реалий: инновационные подходы / С. А. Кравченко // Социологические исследования. 2010. № 10. 19. Кравченко, С. А. Становящаяся сложная социальная реальность: проблемы новых уязвимостей / С. А. Кравченко // Социологические исследования. 2013. № 5. 20. Кравченко, С. А. Новые уязвимости и риски современного этапа развития российского общества / С. А. Кравченко // Россия в новой социально-политической реальности: мониторинг вызовов и рисков. М. : Проспект, 2013. 21. Кравченко, С. А. Социология. В 2 т. Т. 1. Классические теории через призму социологического воображения : учебник для академического бакалавриата / С. А. Кравченко. — М. : Юрайт, 2014. 22. Кравченко, С. А. Социология. В 2 т. Т. 2. Новые и новейшие социологические теории через призму социологического воображения : учебник для академического бакалавриата / С. А. Кравченко. — М. : Юрайт, 2014. 23. Кравченко, С. А. «Нормальная аномия»: контуры концепции / С. А. Кравченко // Социологические исследования. 2014. № 8. 24. Кравченко, С. А. Социокультурная динамика еды: риски, уязвимости, востребованность гуманистической биополитики : монография/ С. А. Кравченко. — М. : МГИМО (У) МИД России, Институт социологии РАН, 2014. 25. Кравченко, С. А. Стрела времени: современные вызовы социологическому знанию / С. А. Кравченко // Социологическая наука и социальная практика, 2014. № 1 (5). 26. Кузнецов, В. Н. Социология безопасности / В. Н. Кузнецов. — М., 2003. 27. Луман, Н. Понятие риска / Н. Луман // THESIS. 1994. № 5. 28. Мозговая, А. В. Социология риска: возможности синтеза теории и эмпирического знания // Риск в социальном пространстве / под ред. А. В. Мозговой. — М. : Ин-т социологии РАН, 2001. 29. Моисеев, Н. Н. Быть или не быть… человечеству? / Н. Н. Моисеев. — М., 1999. 30. Моисеев, Н. Н. Расставание с простотой / Н. Н. Моисеев. — М. : Аграф, 1998. 31. Найт, Ф. Понятия риска и неопределенности / Ф. Найт // Альманах THESIS. 1994. № 5. 32. Охотский, Е. В. Противодействие коррупции : учебник и практикум для академического бакалавриата / Е. В. Охотский. — М. : Юрайт, 2015. 33. Риск в социальном пространстве / под ред. А. В. Мозговой. — М. : Ин-т социологии РАН, 2001. 34. Российское общество и вызовы времени. — М. : Весь мир, 2015. 35. Россия в новой социально-политической реальности: мониторинг вызовов и рисков. — М. : Проспект, 2013. 36. Сорокин, П. Катастрофы и общество / П. Сорокин. — М., 2000. 298 37. Сорокин, П. Человек и общество в условиях бедствия (фрагменты книги) / П. Сорокин // Вопросы социологии. 1993. № 3. 38. Терроризм в современном мире / под ред. В. Л. Шульца. — М. : Наука, 2011. 39. Тощенко, Ж. Т. Антиномия — новая характеристика общественного сознания в России / Ж. Т. Тощенко // Новые идеи в социологии. — М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2013. 40. Шульц, В. Л. Модернизация системы национальной безопасности: модели и механизмы федеральной, региональной, муниципальной и корпоративной безопасности / В. Л. Шульц, В. В. Цыганов. — М. : Наука, 2010. 41. Яницкий, О. Н. «Критический случай»: социальный порядок в «обществе риска» / О. Н. Яницкий // Социологическая теория: история, современность, перспективы. — СПб. : Владимир Даль, 2008. 42. Яницкий, О. Н. Социология риска / О. Н. Яницкий. — М. : Издательство LVS, 2003. 43. Beck, U. Risk Society Revisited: Theory, Politics and Research Programmes / U. Beck // The Risk Society and Beyond / B. Adam, U. Beck, J. van Loon (eds). L. : Sage Publication, 2007. 44. Beck, U. World at Risk / U. Beck. — Cambridge: Polity Press, 2010. 45. Denney, D. Risk and Society / D. Denney. — L. : SAGE Publication, 2005. 46. Douglas, M. Risk and Blame: Essays in Cultural Theory / M. Douglas. — L. : Routledge, 1992. 47. Lupton, D. Risk / D. Lupton. — L. ; N. Y. : Routledge, 2013. 48. Lyng, S. Edgework, Risk, and Uncertainty // Social Theories of Risk and Uncertainties: An Introduction / J.O. Zinn (ed.). — Blackwell Publishing Ltd, 2008. 49. Perrow, Ch. The Next Catastrophe: Reducing our Vulnerabilities to Natural, Industrial, and Terrorist Disasters / Ch. Perrow. — Princeton, N. J. : Princeton University Press, 2011. 50. Social Theories of Risk and Uncertainties: An Introduction / Zinn J. O. (ed.). — Blackwell Publishing Ltd, 2008. Ýíöèêëîïåäèè, ñëîâàðè, èíôîðìàöèîííî-ñïðàâî÷íàÿ ñîöèîëîãè÷åñêàÿ ëèòåðàòóðà 1. Бабосов, Е. М. Социология: Энциклопедический словарь. — М. : ЛИБРОКОМ, 2009. 2. Вехи российской социологии (1950—2000 гг.). — М., 2010. 3. Гидденс, Э. Глоссарий: основные понятия и важнейшие термины теории структурации // Э. Какое издание? Ред. 4. Голосенко, И. А. Социологическая литература России второй половины XIX — начала ХХ века: Библиографический указатель. — М. : Онега 1995. 5. Джери, Д. Большой толковый социологический словарь : в 2 т. / Д. Джери, Дж. Джери. — М.: ВЕЧЕ-АСТ, 1999. 299 6. Дмитриев, А. В. Конфликтология: краткий терминологический словарь. — СПб. : СПб ГУП, 2012. 7. Капто, А. С. Энциклопедия мира / А. С. Капто. — М., 2005. 8. Кравченко, С. А. Социологический энциклопедический русскоанглийский словарь (более 10 000 словарных статей) / С. А. Кравченко. — М. : Астрель ; АСТ, 2004. 9. Кравченко, С. А. Социологический энциклопедический англо-русский словарь (более 15 000 словарных статей) / С. А. Кравченко. — М. : РУССО, 2002. 10. Кравченко, С. А. Словарь новейшей социологической лексики (с английскими эквивалентами) / С. А. Кравченко. — М. : МГИМО—Университет, 2011. 11. Кравченко, С. А. Социологический постмодернизм: теоретические источники, концепции, словарь терминов / С. А. Кравченко. — М. : МГИМО—Университет, 2010. 12. Кравченко, С. А. Социологический толковый англо-русский словарь / С. А. Кравченко. — М. : МГИМО—Университет, 2012. 13. Кравченко, С. А. Социологический толковый русско-английский словарь / С. А. Кравченко. — М. : МГИМО—Университет, 2013. 14. Кравченко, С. А. Социологический энциклопедический англо-русский словарь / С. А. Кравченко. — М. : РУССО, 2002. 15. Кравченко, С. А. Социологический энциклопедический русскоанглийский словарь / С. А. Кравченко. — М. : Астрель ; АСТ, 2004. 16. Лоусон, Т. Социология А—Я. Словарь-справочник / Т. Лоусон, Д. Гэррод. — М. : Фаир-Пресс, 2000. 17. Российская социологическая энциклопедия / под ред. акад. РАН Г. В. Осипова. — М. : НОРМА-ИНФРА, 1998. 18. Современная западная социология. Словарь / под ред. Ю. Н. Давыдова. — М. : Политиздат, 1990. 19. Социологическая энциклопедия. В 2-х т. / рук. науч. проекта Г. Ю. Семигин. — М. : Мысль, 2003. 20. Социологический словарь / сост. А. Н. Елсуков, К. В. Шульга ; 2-е изд., перераб. и доп. — Минск : Университетское, 1991. 21. Социологический энциклопедический словарь на русском, английском, немецком, французском и чешском языках / редактор-координатор — академик РАН Г. В. Осипов. — М. : НОРМА ; ИНФРА-М, 1998. 22. Социология молодежи. Энциклопедический словарь / отв. ред. Ю. А. Зубок и В. И. Чупров. — М. : Academia, 2008. 23. Социология федеративных отношений: словарь-справочник / под обш. ред. В. Н. Иванова, Г. Ю. Семигина. — М., 2003. 24. Социология: Энциклопедия. — Минск : Книжный дом, 2003. 25. Тезаурус социологии. Книга 2. Методология и методы социологитческих исследований. Тематический словарь-справочник / под ред. Ж. Т. Тощенко. — М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2013. 26. Тезаурус социологии: тематический словарь-справочник / под ред. Ж. Т. Тощенко. — М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2009. 300 27. Учебный социологический словарь с английскими и испанскими эквивалентами / под ред. С. А. Кравченко. — М. : Экзамен, 2001. 28. Энциклопедический социологический словарь / под ред. академика РАН Г. В. Осипова. — М., 1995. 29. A Dictionary of Sociology / ed. by Gordon Marshall. — N. Y. : Oxford University Press, 1998. 30. Abercrombie, N. The Penguin Dictionary of Sociology / N. Abercrombie, S. Hill, B. S. Turner. — London ; N. Y. : Penguin Books, 1994. 31. Aggression and Conflict: a Cross-Cultural Encyclopedia / ed. by David Levinson. — Santa Barbara, Calif. : ABC-CLIO, 1994. 32. Blackwell Companion to Globalization / ed. by George Ritzer. — Malden, MA : Blackwell, 2007. 33. Blackwell Encyclopedia of Sociology / ed. by G. Ritzer. — Malden, MA : Blackwell, 2009. 34. Boundon, R. A Critical Dictionary of Sociology / R. Boundon, F. Bourricand. — The University of Chicago Press, 1989. 35. Encyclopedia of Sociology / Edgar F. Borgatta, editor-in-chief; Rhonda Montgomery, managing editor. Detroit: Macmillan Reference. 36. Encyclopedia of Sociology. Selections. — New York: Macmillan Library References, 1998. 37. Johnson, A. G. The Blackwell Dictionary of Sociology: A User’s Guide to Sociological Language / A. G. Johnson. — Malden, MA : Blackwell Publishers, 2000. 38. Jones, A. Dictionary of Globalization / A. Jones. — L. : Polity Press, 2006. 39. Kravchenko, S. A. The Encyclopedic English-Russian Sociological Dictionary. — Lewiston ; New York : The Edwin Mellen Press, 2000. 40. The Complete Dictionary of Sexology / editor-in-chief Robert T. Fraucoeur. — N. Y., 1995. 41. The Concise Encyclopedia of Sociology / ed. by G. Ritzer and J. M. Ryan. — Oxford : Blackwell Publishing Ltd., 2011. 42. The Concise Oxford Dictionary of Sociology / ed. by Gordon Marshall. — Oxford ; N. Y. : Oxford University Press, 1994. 43. The Wiley-Blackwell Companion to Sociology / ed. by George Ritzer. — Blackwell Publishing Ltd., 2012. Наши книги можно приобрести: Учебным заведениям и библиотекам: в отделе по работе с вузами тел.: (495) 744-00-12, e-mail: [email protected] Частным лицам: список магазинов смотрите на сайте urait.ru в разделе «Частным лицам» Магазинам и корпоративным клиентам: в отделе продаж тел.: (495) 744-00-12, e-mail: [email protected] Отзывы об издании присылайте в редакцию e-mail: [email protected] Новые издания и дополнительные материалы доступны в электронной библиотечной системе «Юрайт» biblio-online.ru Учебное издание Кравченко Сергей Александрович СОЦИОЛОГИЯ РИСКА И БЕЗОПАСНОСТИ Учебник и практикум для академического бакалавриата Формат 70100 1/16 . Гарнитура «Petersburg». Печать цифровая. Усл. печ. л. 000. ООО «Издательство Юрайт» 111123, г. Москва, ул. Плеханова, д. 4a. Тел.: (495) 744-00-12. E-mail: [email protected], www.urait.ru
