issova

КАЛИНИНГРАДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕВННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
Романы И.С.Тургенева.
Современные проблемы изучения
Учебное пособие
Калининград
1999
3
Романы И.С.Тургенева. Современные проблемы изучения: Учебное пособие. Калинингр. ун-т. —
Калининград, 1999. — с.
Составитель: Л.Н.Иссова, к.ф.н. доцент
Печатается по решению редакционно-издательского Совета Калининградского государственного
университета
©Калининградский государственный
университет, 1999
4
Введение
И.С. Тургеневу принадлежит выдающееся место в развитии русской
литературы XIX века. В свое время еще Н.А. Добролюбов писал о том, что
в современной ему реалистической литературе есть «школа» беллетристов,
«которую, пожалуй, по главному ее представителю мы можем назвать “тургеневскою”»1. И как одна из главных фигур литературы этого времени Тургенев «попробовал» себя буквально почти во всех основных жанрах, став
творцом и совсем новых.
Однако романы занимают особое место в его творчестве. Именно в
них писатель наиболее полно представил живую картину сложной, напряженной общественной и духовной жизни России.
Каждый тургеневский роман, появившийся в печати, сразу же оказывался в центре внимания критики. Интерес к ним не иссякает и в наши дни.
В последние десятилетия немало сделано в изучении романов Тургенева. Этому во многом способствовало издание полного собрания сочинений писателя в 28-ми томах, осуществленного в 1960-1968 годах, и вслед за
ним 30-титомного собрания сочинений. Опубликованы новые материалы о
романах, напечатаны варианты текстов, проведены исследования различных проблем, так или иначе связанных с жанром тургеневского романа.
В этот период вышли 2-х томная «История русского романа»2, монографии С.М.Петрова, П.Г.Пустовойта, Г.А.Бялого, Г.Б.Курлянд-ской, С.Е.
Шаталова и других литературоведов. Из специальных работ следует, пожалуй, выделить фундаментальные исследования А.И.Батю-то3, серьезную
книгу Г.Б.Курляндской «Художественный метод Тургенева-романиста»4,
небольшую, но весьма интересную работу В.М.Марковича «Человек в романах Тургенева»5 и ряд статей.
Однако разыскания продолжаются. В конце 80-х годов в Англии был
обнаружен черновой автограф романа «Отцы и дети», о судьбе которого мы
в течение 130 лет ничего не знали. Публикуются новые тургеневские документы в Германии, США, Канаде, Новой Зеландии.
Помимо регулярно выходящих в Курске межвузовских тургеневских
сборников и ряде материалов, публикующихся в журнале «Русская литература» (например, серия статей А.И.Батюто), в последнее десятилетие появилось ряд работ о Тургеневе, так или иначе соприкасающихся с его романным творчеством. При этом для исследований последнего десятилетия
характерно стремление по-новому взглянуть на творчество писателя, представить его в соотнесенности с современностью. Не случайно один из по5
следних сборников, посвященных творчеству писателя так и назван:
«И.С.Тургенев в современном мире».6 Выход подобного издания закономерен. Дело в том, что Тургенев не был только летописцем своего времени,
как однажды он сам заметил в предисловии к своим романам. Он был удивительно чутким художником, умеющим писать не только об актуальных и
вечных проблемах человеческого бытия, но и обладал способностью заглянуть в будущее, стать в известной степени первооткрывателем. В связи с
этой мыслью хотелось бы отметить публикацию в серии «Жизнь замечательных людей» книги Ю.В. Лебедева7. Жанровая специфика подобных изданий может определяться как беллетризованная биография. Однако книга
известного ученого-тургеневеда далеко выходит за рамки указанного жанра. С полным основанием можно говорить о том, что названный труд — это
значительное монографическое исследование, выполненное на современном научном уровне, несущее в известной степени и новое прочтение романов Тургенева.
Основательные монографии о писателе — не столь уж частое явление. Вот почему особенно необходимо отметить книгу известного ученоготургеневеда, А.И.Батюто8.
Название монографии («Твор-чество
И.С.Тургенева и критико-эстетическая мысль его времени») напрямую не
указывает на романное творчество писателя, однако, как и в других его работах, оно в центре внимания исследователя, но уже под иным углом зрения. Рассматривая специфику эстетических позиций Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Анненкова и соотнося их с литературноэстетическими взглядами Тургенева, А.И.Батюто создает новую неоднозначную концепцию художественного метода писателя. При этом книга содержит много различных и весьма интересных наблюдений в художественной специфике романного творчества И.С.Тургенева.
В указанных выше работах рассматриваются различные вопросы романного творчества (об этом мы ниже будем говорить подробнее) Тургенева. Однако дискуссионность ряда проблем или их малоразработанность заставляют исследователей обращаться к ним снова и снова.
Приведенная в примечаниях к главам литература может считаться рекомендательным списком.
Примечания:
1. Добролюбов Н.А. Собр. соч.: В 9 томах. Т.2. М.-Л., 1962. С. 243, 256.
2. История русского романа. Т.1. М.-Л.: АН СССР, 1962.
6
3. Батотю А.И. Тургенев-романист. Л.: Наука, 1972.
4. Курляндская Г.Б. Художественный метод Тургенева-романиста. Тула,
1972.
5. Маркович В.М. Человек в романах Тургенева. Л.: Изд-во Ленинградского
ун-та, 1975.
6. И.С. Тургенев в современном мире. М.: Наука, 1987.
7. Лебедев Ю. Тургенев. М.: Молодая гвардия, 1990.
8. Батюто А.И. Творчество И.С. Тургенева и критико-эстетическая мысль его
времени. Л.: Наука, 1990.
I ГЛАВА
Проблема жанра тургеневского романа. Общественнополитический смысл романов И.С.Тургенева
§ 1. Романы И.С.Тургенева как цикл
После «Записок охотника» Тургенев стремится отойти, как он сам
говорит, от «старой манеры», стремится найти новые художественные
формы, т.е. обратиться к более широким эпическим полотнам. При этом
следует иметь в виду, что к середине 50-х годов в русской литературе был
уже определенный опыт в области романного жанра, к анализу которого
обратился еще Белинский, назвавший роман эпопеей своего времени. Тургенев, опираясь на опыт своих предшественников, ищет свой путь в области романа. И ему это удается. Не случайно наша литературоведческая наука выделяет в истории русского романа тургеневский тип этого жанра1, а
американский писатель Генри Джеймс называет Тургенева «романистом
романистов», отмечая, что «его художественное влияние исключительно
ценно и установленно нерушимо»2.
Однако общие высокие оценки жанра тургеневского романа не снимают
ряда частных проблем, связанных с ним. Среди таких актуальных проблем,
в первую очередь, необходимо назвать следующие: проблема соотношения
романа и повести в творчестве И.С.Тургенева; типологическая сущность и
жанровая разновидность тургеневского романа; его поэтика и другие вопросы.
7
Как же решаются эти проблемы сегодня в нашем тургеневедении?
Наиболее интересной работой, обращенной к проблеме жанра, является
книга А.И.Батюто «Тургенев-романист», в которой автор посвящает указанному вопросу отдельную главу3, на наш взгляд, в основных своих выводах бесспорную. Исследователь справедливо полагает, что давно необходимо отказаться от двойной терминологии относительно тургеневских произведений, ибо они, без всякого сомнения, относятся не к повести, а к роману. Это во-первых. А во-вторых, тургеневский роман следует определять
как роман идеологический.
В связи с этим возникает еще одна проблема: о циклизации тургеневских романов. Вопрос об этой жанровой закономерности прозы
И.С.Тургенева вообще в различных аспектах возникал в литературоведении. Однако романы И.С.Тургенева в подобном плане не рассматривались,
хотя отдельные мысли на этот счет в исследованиях о творчестве писателя
мы все-таки находим. Нам же представляется правомерной подобная постановка проблемы.
Как отмечает Л.И.Матюшенко, «тенденция к синтезу в изображении
различных слоев и сфер русской жизни» «усиливается в реалистической
литературе» в 50-60-е годы как одно из важных проявлений ее эстетического содержания»4. Испытывает на себе эту тенденцию и Тургенев, обратившийся в начале 50-х годов к жанру романа.
Первым опытом писателя в этом жанре была начатая им работа над
«Двумя поколениями». Одновременно Тургенев пишет статью о романе Евгении Тур «Племянница», в которой наиболее полно выразились представления писателя об этом жанре. Естественно, что работа над первым романом должна была идти в соответствии с этими представлениями.
В статье Тургенев говорит, что в Россия приемлемы романы «сандовского» и «диккенсовского» типа, хотя «мы слышим пока в жизни русской
отдельные звуки, на которые поэзия отвечает такими же быстрыми отголосками»5.
А в письмах 1852 года он сообщает, что стихии романа «давно бродят»
в нем (П., II, 71), что пора отказаться от прежней манеры письма, и сомневается: «Способен ли я к чему-нибудь большему, спокойному! Дадутся ли
мне простые, ясные линии…» (П., II, 77). Чуть позже в письме к К.С. Аксакову писатель уже сообщает: «…написал первые три главы большого (курсив наш. - Л.И.) романа» (П., II, 99). В марте 1853 года часть замысла романа «Два поколения» была реализована. Тургенев в письме к
8
И.Ф.Миницкому несколько скептически отзывается о «Записках охотника»,
потому что «уже пошел вперед» и надеется, что сделает «что-нибудь посолиднее» (П., II, 135). И это «посолиднее» — роман, который должен был,
по словам писателя, состоять из трех частей.
Таким образом, мы видим, что сложившееся представление о романе,
как о большом произведении с широким эпическим повествованием, Тургенев предполагал воплотить в «Двух поколениях». Но, как известно, этот
замысел не был до конца реализован. А между тем, романы, созданные художником, отличаются небольшим объемом, концентрированной формой
повествования.
В научной литературе отмечается противоречивость теоретических
представлений Тургенева о жанре романа и его художественной практики.
Так, С.А.Малахов пишет: «Если проследить по эпистолярному наследству И.С.Тургенева его сообщения о работе над своими романами, нетрудно обнаружить противоречие между традиционным представлением писателя о романе как многотомной эпопее и концентрированной формой его
собственных романов, вызывающей у автора постоянные сомнения: не повести ли они на самом деле?»6
Подобную мысль встречаем у Г.В.Никитевич: «…одна теория романа
была рождена в недрах теоретических размышлений о жанре, другая — в
недрах его творчества»7.
А так ли уж противоречивы в этом плане теоретические суждения писателя и его литературная практика?
Нам представляется, что два равнозначных для писателя стремления: с
одной стороны, к широкой эпичности, и с другой стороны, к необходимости воспроизвести именно современную ему жгучую действительность,
часто еще не устоявшуюся, вступают в определенное диалектическое единство, которое выражается в том, что Тургенев создает небольшой по объему, но очень мобильный роман (это не раз отмечалось в тургеневедении), и
в то же время объединяет их в цикл, последовательно, от романа к роману
рисуя единую эпическую картину русской жизни 1840-1870-х годов.
В нашей правоте нас убеждает и тот факт, что объективные процессы
развития литературы в этот период как нельзя больше отвечали субъективным стремлениям писателя.
По словам Н.И.Пруцкова, вторая половина XIX века отличалась «необыкновенной динамичностью исторического потока», поэтому «возникала
необходимость в новом типе романа о современности, в лихорадочном тре9
пете которой еще почти не улавливались "нормальный закон и руководящая нить”»8.
Вместе с тем, исследователь отмечает и другую тенденцию литературного процесса рассматриваемой нами эпохи. Он указывает на прием циклизации, который захватывает не только малые эпические жанры, но и большие, т. е. роман. При этом Н.И.Пруцков справедливо утверждает, что «данная тенденция — не формальный прием, а такой структурный принцип, который позволяет обозревать панораму жизни»9.
В литературе о Тургеневе уже установилось мнение, что «первые четыре романа писателя типологически однородны, а два последние занимают
особое место»10.
Наша точка зрения сводится к следующему. Все тургеневские романы
образуют между собой циклическое единство, в котором, однако, следует
выделить три группы: I. «Рудин» и «Дворянское гнездо»; II. «Накануне» и
«Отцы и дети»; III. «Дым» и «Новь».
В теоретической литературе, когда речь заходит о цикле, то, как правило, говорят о жанровом, тематическом или идейном единстве ряда произведений, сознательно объединенных автором.
Обратимся к собственно писательской характеристике романного творчества. Полнее всего она выразилась в предисловии к изданию его романов
в 1880 году. В этом году все романы Тургенева впервые печатались вместе.
«В момент работы над “предисловием” Тургенев сознавал, что как романист он уже завершил свое творчество» (С., XII, 579).
Статья начинается с указания на то, что романы в этом издании помещены «в последовательном порядке». В черновом автографе статьи первоначально было «в хронологическом порядке». И хотя здесь они были действительно размещены в хронологическом порядке, тем не менее Тургенев
снимает эти слова, заменяя их другими: «в последовательном порядке»,
очевидно, имея в виду не только хронологическую последовательность, но
и иную. Что же имел в виду Тургенев?
Сам писатель указывает на единство и связь своих романов, на «постоянство» и «прямолинейность направления» своего романного творчества.
«Автор “Рудина”, написанного в 1855 году, и автор “Нови”, написанной в
1876, является одним и тем же человеком. В течение всего этого времени я
стремился, насколько хватало сил и умения, добросовестно и беспристрастно изобразить и воплотить в надлежащие типы и то, что Шекспир называет: the body and pressure of time, и ту быстро изменявшуюся физиономию
10
русских людей культурного слоя, который преимущественно служил предметом моих наблюдений” (С., XII, 303).
Эти слова Тургенева подтверждают мысль о том, что художник, остро
ощущая движение исторического процесса и фиксируя его отдельные этапы в своих романах, в то же время сознательно стремится к целостному охвату действительности. Образ времени, его давление и русский человек в
соотнесенности с этим временем - вот задача, решение которой было важно
для Тургенева в его работе от романа к роману.
В двух первых романах писатель обращается к проблеме «лишнего» человека. В «Рудине» он исследует такую разновидность этого типа, которая
представляла собой мыслящую дворянскую интеллигенцию 40-х годов, когда и слово было «делом». При этом художник воссоздает характерную для
того времени духовную атмосферу. Во втором романе Тургенева продолжает волновать судьба дворянской интеллигенции, которая в лице Лаврецкого сознает бесцельность и никчемность своего существования.
Осознав бесцельность и никчемность дворянского интеллигента, художник понимает, что это уже, хотя и недалекое, но все же прошлое России, а потому пытается определить нового героя времени. И таким новым
героем романов писателя становится вначале болгарин Инсаров, увлекающий на путь борьбы за свободу и справедливость русскую девушку Елену
Стахову, а потом разночинец Базаров.
И если первые два романа Тургенева воссоздали обстановку 30-40-х годов, с их горячими спорами о человеке, о влиянии на него крепостнической
действительности, то в двух последующих он уже рассказывает о новых
людях, о людях 60-х годов, т.е. о тех, кто живет сейчас в настоящем, рядом.
И не случайно его четвертый по счету роман назван «Отцы и дети». Дело в
том, что ожесточенейшая идеологическая борьба между либералами и демократами, развернувшаяся в 60-е годы, была самым важным моментом в
общественной жизни этого времени. Но в романах второй группы, кроме
одного из актуальных вопросов о двух поколениях, конечно, нашли свое
выражение и другие важнейшие проблемы общественно-политической обстановки в России.
«Через все романы Тургенева в разных вариациях проходит тема России»11, — пишет Л.И.Матюшенко. Однако по-настоящему громко она начинает звучать в двух последних романах писателя, которые мы относим к
третьей группе. «Каким путем пойдет в своем развитии послереформенная
Россия?» — вот что волнует теперь великого русского писателя.
11
В письмах к Герцену конца 1867 года (от 30. XI/13. XII/, 13/25. XII) Тургенев делится своими мыслями на этот счет.
Хотелось бы отметить и то, что в последнем романе «Новь», кстати, самом большом по объему, по мнению критиков, «хоровое начало»12 преобладает. В этом же плане может быть интересна и основная мысль статьи
Н.Ф.Будановой. Исследователь считает, что Тургенев, знакомый с журналом «Вперед!» — органом революционного народничества, был солидарен
с некоторыми идеями этого издания, а именно: «с неприятием политики
русского самодержавия и необходимости протеста против него»13. В связи с
этим и родился символический образ «Безымянной Руси», который возникает в конце романа.
Размышляя «о судьбах своей Родины» в этих двух последних романах, в
«Дыме» Тургенев впадает в «отчаяние при виде того, что делается дома»,
но уже в «Нови» он видит ростки будущего и потому верит, что его народ
— народ «великий».
Таким образом, можно говорить о том, что в цикле тургеневских романов явно выделяется три группы: в первой («Рудин» и «Дворянское гнездо»
(решается проблема «лишнего» человека, что для литературы второй половины 50-х годов было хотя еще и очень близким, но все же уже прошлым);
вторая («Накануне» и «Отцы и дети») — была обращена к настоящему России — «новым людям», и наконец, в третьей («Дым» и «Новь») — это уже
раздумья о путях развития России, а потому, хотя еще и не ясные, но уже
какие-то устремления в будущее. Но во всех шести романах одна тенденция
— представить, по словам самого Тургенева, «the body and pressure of time».
Все это дает нам основание говорить, что писатель в «Предисловии к романам» объединяет их сознательно. В подтверждение этого положения приведем еще аргумент.
Л.Долотова замечает, что «…с началом романного творчества у Тургенева складывается система точной соотнесенности действия с определенным историческим временем»14. Вопрос о датировке событий в тургеневских романах не раз привлекал внимание исследователей. Но собственно
начало событий всех романов, кроме «Рудина», датировано самим Тургеневым. Однако для нас важно другое: в какой соотнесенности между собой
находятся с точки зрения хронологии изображенные в романах исторические отрезки. С этой целью обозначим по тексту начала и концы событий.
Исходя из текста романа «Рудин» и комментариев к нему М.О.Габель и
Н.В.Измайлова, мы ограничиваем время действия так: начало — 1843-1845
12
г.г., а эпилог относится уже к 1848 году. Правда, при названном отсчете
времени эпилог не укладывается в хронологические рамки. Но нам представляется справедливым замечание комментаторов о том, что это не столь
существенно, ибо важны «даты жизни двух главных персонажей (Рудина и
Лежнева. — Л.И.), создающие необходимую историческую перспективу, о
которой только и заботился автор» (С., VI, 569).
Начиная со второго романа, Тургенев, как правило, сразу же точно указывает время разворачивающихся событий. Вот первые строки «Дворянского гнезда»: «Весенний, светлый день клонился к вечеру; небольшие розовые тучки стояли высоко в ясном небе и, казалось, не плыли мимо, а уходили в самую глубь лазури. Перед раскрытым окном красивого дома, в одной из крайних улиц губернского города О…(дело происходило в 1842 году)…» (С., VII, 125). Как видим, действие начинается весной 1842 года (в
рукописи у писателя было несколько вариантов дат), и основные события
развиваются летом этого же года. В конце романа читаем: «Лаврецкий
прожил зиму в Москве, а весною следующего года дошла до него весть, что
Лиза постриглась в Б…м монастыре» (С., VII, 287). В силу этих указаний
заключаем, что заканчивается роман весной 1851 года.
Определяя таким же образом из текста сроки протекания основных событий в других романах, устанавливаем: в «Накануне» мы встречаемся с
тургеневскими героями летом 1853 года, а расстаемся в 1859 году; в «Отцах
и детях» события протекают с 20 мая 1859 года до лета 1861 года15; в
«Дыме» — с 10 августа 1862 года до 1865 года, и, наконец, в «Нови» действие начинается весной 1868 года.
Итак, выстроив в один ряд временные рамки всех романов, мы увидим,
что только даты отсчета событий «Рудина» и «Дворянского гнезда» накладываются друг на друга. Но это вполне объяснимо. И в первом, и во втором
романах представлена история «лишнего» человека. И хотя Рудин и Лаврецкий далеко не одинаковые характеры, далеко не однозначны романные
коллизии, тем не менее это произведения об «одном» герое и об «одном»
времени. Но начиная с «Дворянского гнезда» все эти даты выстраиваются в
один хронологический ряд. Заканчивается история героев романа «Дворянское гнездо» весной 1851 года, а о героях «Накануне» автор начинает рассказ с лета 1853 года. В свою очередь, расставаясь с ними в 1859 году, о героях нового романа Тургенев начинает рассказ с 1859 года и продолжает до
лета 1861 года, а с героями «Дыма» мы встречаемся в 1862 году, расставаясь в 1865. И, наконец, события последнего романа начинаются весной
13
1868 года. Как видим, хронологический разрыв между временными точками отсчета в романах, как правило, составляет 1-2 года, а в целом от романа
к роману продолжается рассказ о людях России с 40-х до 70-х годов XIX
века. Представляется возможным и в этом приеме Тургенева усмотреть
сознательную нацеленность писателя на создание целостного образа времени в его исторической последовательности не только в отдельно взятом
романе, но во всем цикле романов. И именно поэтому художник смог реализовать в равной степени характерные для него стремления, как будто, на
первый взгляд, взаимоисключающие друг друга, к эпическому, широкому
охвату действительности, с одной сторону, а с другой — писать по горячим
следам времени, событий.
Циклическое единство романов выявляется и еще в одном аспекте. В
отдельных работах о романном творчестве Тургенева встречаются замечания о том, что в эпилоге одного романа намечаются переходы к другому.16
Эти переходы особенно явственно выступают между выделенными нами
группами романов: от «Дворянского гнезда» к «Накануне» и «Отцам и детям», а от «Отцов и детей» к «Дыму» и «Нови».
В эпилоге романа «Дворянское гнездо» Тургенев говорит о том, как изменился и помолодел дом Калитиных: «…дом Марьи Дмитриевны как будто помолодел: его недавно выкрашенные стены белели приветно, и стекла
раскрытых окон румянились и блестели на заходившем солнце; из этих
окон неслись на улицу радостные, легкие звуки звонких молодых голосов,
беспрерывного смеха; весь дом, казалось, кипел жизнью и переливался весельем через край» (С., VII, 289). И Лаврецкий, через много лет вернувшийся сюда и встретившийся с обновленной жизнью, размышляет: «Играйте, веселитесь, растите, молодые силы, — жизнь у вас впереди, и вам легче
будет жить: вам не придется, как нам, отыскивать свою дорогу, бороться,
падать и вставать среди мрака; мы хлопотали о том, как бы уцелеть — и
сколько из нас не уцелело! — а вам надобно дело делать, работать, и благословение нашего брата, старика, будет с вами» (С., VII, 376). По характеру
содержания, по тону, по стилю этот монолог-размышление Лаврецкого напоминает стихотворение в прозе, в жанре которого Тургенев в конце жизни
выразил свои самые заветные мысли. И уже это может дать нам основание
говорить о том, что в этих мыслях Лаврецкого нашли отклик раздумья самого Тургенева. Не случайно Г.Б.Курляндская в книге «Метод и стиль Тургенева-романиста» отмечает, что «стиль авторского повествования в “Дворянском гнезде” и внутренняя речь Лаврецкого имеют очень подвижную
14
границу»17. И далее, развивая свою мысль о близости писателя к своему герою, исследователь пишет: «Их многое объединяет — волнующее чувство
родины, и связанное с ней желание “дело делать” (слова из приведенного
нами выше монолога Лаврецкого. — Л.Н.) …»18.
Хотелось бы обратить особое внимание на слова «дело делать». В черновом автографе этим словам предшествовали другие, в которых звучала
самооценка Лаврецкого: «Вы не заражены своим прошедшим, вас не вывихнули с молодости, вы не узнаете невозвратимых утрат борьбы с самим
собой» (С., VII, 376). В этой самооценке героя выразилось авторское отношение к «лишнему человеку», а следующие далее слова выражали уверенность в том, что другое поколение будет иным: “вы прямо возьметесь за
дело!” (С., VII, 376).
Роман был закончен в 1859 году, а это уже год общественного подъема
в России. И знаменательно, что слово «дело» в этот период приобретает
особый смысл, означая борьбу за отмену крепостного права, за народное
счастье, за человеческое достоинство. А позже в романе Чернышевского
«Что делать?» это слово становится весьма многозначным19.
Мы обратили внимание на эти слова эпилога с тем, чтобы особо подчеркнуть уже здесь просматривающиеся мысли Тургенева о новых силах в
России. Не случайно писатель без всякого перерыва сразу же обращается к
работе над новым романом «Накануне». В декабре 1858 года (еще до опубликования «Дворянского гнезда») в письме к М.Н.Каткову Тургенев сообщает: «Будущую мою повесть пишу для “Русского вестника”» (П., III, 252253), а в апреле 1859 года пишет графине Ламберт, что «занят составлением
плана и т.д. для новой повести» (П., III, 281).
Подобный же «мостик» от второй группы романов к третьей намечается
в эпилоге «Отцов и детей».
В литературе о Тургеневе существует почти устоявшееся мнение о том,
что романы «Дым» и «Новь» стоят в стороне от первых четырех произведений писателя в этом жанре. Однако нам представляется весьма интересной и убедительно аргументированной точка зрения А.М.Гаркави, который
считает, что романы «Отцы и дети» и «Дым» связаны друг с другом по замыслу20. Более того, исследователь доказывает, «что в эпилоге “Отцов и
детей"» Тургеневым были уже намечены как основные типы, так и многие
сюжетные ситуации «Дыма»21.
К этому следовало бы, пожалуй, добавить, что, рассказывая о судьбе
Одинцовой [«Анна Сергеевна недавно вышла замуж, не по любви, но по
15
убеждению, за одного из будущих русских деятелей, человека очень умного, законника, с крепким практическим смыслом, твердою волей и замечательным даром слова, - человека еще молодого, доброго и холодного как
лед. Они живут в большом ладу друг с другом и доживутся, пожалуй, до
счастья... пожалуй, до любви» (С., VII, 399)], Тургенев как бы набрасывает
образ четы Сипягиных. Правда, изображая в «Нови» Сипягина, писатель
усиливает сатирическую тенденцию, которая в эпилоге «Отцов и детей»
едва наметилась.
И, наконец, последнее. Наше тургеневедение считает роман «Отцы и
дети» вершинным произведением писателя. Да и сам Иван Сергеевич выделяет этот роман. Обращаясь к работе над «Новью», Тургенев, понимающий,
что это будет его последний роман, сообщает в письмах: «Если кончу свою
большую (увы, слишком большую) повесть, то надеюсь придать некоторым
ее фигурам нечто от базаровской широты» (П., X, 96). Есть сближение
«Нови» с «Отцами и детьми» и в других письмах. Для нас в этом факте
важно, что Тургенев сам видел определенную преемственность и связь
между романами, им написанными. И более того, завершая свое романное
творчество и оглядываясь назад, писатель хотел «заключительное слово»
соотнести с «самым громким» из произнесенных им ранее.
Подводя итог сказанному, отметим, что каждый из романов Тургенева,
несомненно, представляет собой целостное и законченное произведение.
Однако в силу особенностей этих произведений их правомерно рассматривать в циклической соотнесенности, выделяя здесь определенные закономерности, которые позволяют нам говорить о дополнительном художественном эффекте такого наджанрового образования как цикл, к которому
Тургенев обращался в своем творчестве довольно часто.
§ 2. Романы Тургенева — общественно-политическая летопись эпохи
М.Б.Храпченко в своей работе «Тургенев и связи эпох» очень точно
определил общественно-политическое значение творчества писателя. «Литературная деятельность Тургенева, — писал он, — протекала под глубоким воздействием освободительного движения, развивающегося в России в
середине и во второй половине XIX века. Одновременно с тем само творчество писателя было одним из существенных факторов этого движения.
Произведения Тургенева сыграли крупную роль в формировании общест-
16
венного самосознания, в преодолении заблуждений, предрассудков, ложных взглядов на действительность, в борьбе против социального зла»22.
Поскольку общественное звучание романов достаточно полно и объемно изучено в тургеневедении, остановимся лишь на основных аспектах этого вопроса.
Каждый из романов И.С.Тургенева вызывал весьма оживленную полемику, которая определялась актуальностью поставленных в них проблем.
Рассматривая вопрос о циклизации, мы уже говорили о том, что во всех
своих шести романах писатель воспроизводит общественную и духовную
жизнь России 1840-1870-х годов.
В нашей научной литературе общественно-политическое содержание
романов изучено наиболее полно. Много в этом плане было сделано
С.М.Петровым, П.Г.Пустовойтом, И.А.Винниковой, Н.Ф.Будано-вой,
А.И.Батюто, М.О.Габель, Г.А.Бялым и другими исследователями.
Творческие истории тургеневских романов свидетельствуют о том, как
писатель расширял и углублял общественно-исторический план каждого из
них. Наиболее ярко это сказалось в первом романе писателя — «Рудине». В
примечаниях и комментариях двух последних полных собраний сочинений
подобные проблемы рассматриваются достаточно убедительно.
Так, М.О.Габель считает, что первый вариант романа «Рудин», написанный в Спасском летом 1855 года, был по существу психологической повестью, посвященной «изображению определенного типа дворянских интеллигентов, или “лишних людей”, прототипом которого был М.А. Бакунин»23. Однако переработанный осенью 1855 года текст был уже социально-психологическим романом, ибо в нем теперь просматривалась историческая перспектива. А печатая «Рудина» третий раз в собрании сочинений
1860-1861 годов, Тургенев ввел в него финальный эпизод на баррикадах.
Исследователи24 справедливо полагают, что введение этой концовки было
свидетельством определенных сдвигов в оценках общественнополитического характера у самого писателя. Дело в том, что в начале 1860
года в печати появился уже третий роман И.С.Тургенева «Накануне», в основу которого, по словам самого художника, была «положена мысль о необходимости сознательно-героических натур» (П., III, 368).
История создания романа «Дворянское гнездо» также свидетельствует о
том, что по мере работы над ним писатель углубляет мысль о связи героя и
времени, ищет социально-экономические предпосылки этой связи. Правда,
здесь следует отметить, что общественные и социальные проблемы этого
17
романа очень тесно связаны с нравственно-психологическими, этическими
вопросами. Эта связь подробно анализируется в работах Г.А.Бялого25,
Г.Б.Курляндской 26. К детальному рассмотрению соотнесенности социальнно-политического содержания романа и нравственно-философского мы обратимся ниже.
Роман И.С. Тургенева «Накануне», как мы уже отмечали, знаменует собой новый этап в его романном творчестве. Это первое обращение писателя
к новому герою, к «сознательно-героической натуре». В связи с этим шла и
работа над романом. Несомненно, справедливой следует считать мысль
М.П.Алексеева о том, что «краткая история любви русской девушки к “болгару”, заимствованная из тетради В.Каратеева, начала постепенно облекаться в формы большого социально-политического романа, в котором наряду с болгарской темой национально-освободительного движения не
меньшее значение приобретала русская тема, связанная с основной проблемой эпохи — подготовкой крестьянской реформы»27.
К намеченной в этом высказывании творческой истории романа добавим некоторые обстоятельства, на наш взгляд, весьма важные для понимания его общественно-политической значимости. Эти обстоятельства определяются характером отношений автора «Накануне» и А.И.Герцена.
Анализируя эпистолярий обоих писателей, мы обнаружили много свидетельств, подтверждающих их особую приязнь друг к другу. Судя по сохранившейся корреспонденции, можно определить, что наиболее частым
эпистолярное общение Герцена и Тургенева было в 1856-1858, а потом в
1860-1862 годах. Принимая во внимание то обстоятельство, что, живя в
России, Тургенев не мог писать своему лондонскому другу (ибо тот был в
России вне закона), следует отметить в весь этот период (1856-1862) стремление обоих писателей к постоянному общению, характеризующемуся взаимной симпатией и согретому теплой дружбой. Уже в первом известном на
сегодняшний день письме Тургенев заверяет Герцена в своей любви и преданности, а в следующем сообщает о своем возвращении в Россию и уверяет в том, что все герценовские «письма и бумаги будут (…) доставлены в
целостности» (П., I, 384). Особенно важен тот факт, что писатель уславливается с Герценым о дальнейших формах связи. Он пишет: «я исполню все
свои обещания; буду высылать тебе книги и журналы на имя девицы Эры,
как мы условились — к Ротшильду…»(П., I, 384). Подобный заговорщический тон в письмах Тургенева к Герцену встречается достаточно часто и
далее. Если не вдаваться в подробности, то можно сказать, что письма Тур18
генева и Герцена друг другу — это письма единомышленников, связанных
общим делом. Отсюда и особая доверительность их тона. При этом в письмах Тургенева часто звучит мысль о значимости деятельности Герцена для
России. Так, в одном из них писатель с удовольствием передает Герцену
слова Боткина о нем: «ты и твои издания — составляют эпоху в жизни России» (П., III, 181).
Анализируя переписку Тургенева и Герцена, можно, несомненно, говорить о том, что отношения этих двух писателей были значимы для каждого
из них. Эти соображения выдвигают проблему, связанную с общественным
звучанием «Накануне», который был для И.С.Турге-нева началом нового
этапа его романной деятельности. Именно перед созданием этого произведения, то есть в 1856-1857 годах, отношения Герцена и Тургенева были
особенно близкими и доверительными. Это должно было отразиться на художественном сознании автора этого романа.
Традиционно творческая история «Накануне» связывается с рассказом
самого писателя о рукописи его приятеля, соседа по имению, В. Каратеева.
Однако нельзя не согласиться с автором примечаний Л.И.Ревняковой, которая полагает, что «ограничивать и объяснять выбор героя частным и случайным обстоятельством — знакомством Тургенева с повестью Каратеева
— было бы не достаточным» (С., VIII, 510).
Исходя из всего вышесказанного, естественно предположить, что приступая летом 1859 года к работе над новым романом, Тургенев так или
иначе должен был внести то, что возникло в его творческом сознании в общении с Герценым.
Во-первых, отметим аналогию судьбы Инсарова (он политический
эмигрант) с герценовской. Если Инсаров готовится к борьбе с турками, то
Герцен, живя в Лондоне ведет борьбу с «внутренними турками», имея в виду реакцию в России. Сосредоточенность «лондонского друга» Тургенева
на вопросах общественной жизни подчеркивается его признанием: «Для
нас, — обращаясь к жене, пишет он о себе и Огареве, — семейная жизнь
была на втором плане, на первом — наша деятельность…»28.
К сожалению, нельзя сопоставить рукопись Каратеева с романом, так
как первая, видимо, навсегда утрачена. Это могло бы более рельефно оттенить тургеневские позиции.
Во-вторых, нельзя игнорировать еще один незначительный факт: несомненно, есть определенное созвучие в фамилии героя «Накануне» и псевдониме Герцена: Инсаров — Искандер.
19
Отыскивая аргументы в пользу нашего предположения, нам не удалось
обнаружить в письмах Тургенева прямые его высказывания по этому поводу. Думается, это объяснимо. После процесса 32-х у Тургенева не было желания говорить или писать о прямом влиянии на него Герцена.
И наконец, последнее. Известный историк И.Скерлич находил много
общего у Инсарова с Любеном Каравеловым (1837-1879), выдающимся
болгарским писателем и революционером. Но ведь Любена Каравелова называли «балканским Герценом». Все это выстраивается в такое логическое
суждение: Инсаров похож на Любена Каравелова, Любен Каравелов похож
на Герцена, следовательно, Инсаров похож на Герцена. Не исключено, что
Любен Каравелов был известен Тургеневу, ибо он был его младшим современником.
Итак, анализ отношений Тургенева и Герцена, основанный на скрупулезном прочтении их переписки, с одной стороны, изучение романа, с другой стороны, позволяют говорить о том, что это произведение в той или
иной степени было плодом общения его автора с «лондонским» другом,
ибо это обстоятельство оказывается весьма немаловажным, когда мы говорим об общественном значении «Накануне».
Самым полемичным романом И.С.Тургенева по праву считается «Отцы
и дети». Не случайно этот роман вызвал серьезную полемику и сразу после
своего выхода (см. статьи Д.И.Писарева и М.А.Антоновича), и позже был
не раз поводом для дискуссии29. Их основной пафос сводился к вопросам,
прежде всего, идейно-политического, социального плана. Как отмечают современные исследователи, роман «Отцы и дети» отразил конфликт тех социальных и политических групп, которые противостояли друг другу: либералы и демократы, либеральное дворянство и разночинная интеллигенция.
При этом важно, что роман был проникнут демократической идейностью.
Отдельное издание «Отцов и детей» писатель посвятил В.Г.Белинскому.
Как отмечает А.И.Батюто, «посвящение имело программный характер»30.
Подтверждением этого служит тот факт, что Тургенев собирался во вступлении написать по поводу посвящения следующее: «…я сам знаю, и мои
друзья в этом уверены, что мои убеждения ни на волос не изменились с тех
пор, как я вступил на литературное поприще, и я со спокойной совестью
могу выставить на первом листе этой книги доброе имя моего незабвенного
друга» (С., VIII, 446). Неслучайно, Салтыков-Щедрин считал роман «Отцы
и дети» “плодом общения с «Современником»31. Действительно, в этом
произведении наиболее полно выявились демократические симпатии писа20
теля. Роман был создан по горячим следам острых идейных баталий между
либеральным дворянством и революционно-демократическим лагерем. И
Тургенев, оценивая позиции каждого из этих лагерей, во многом отдает
предпочтение революционно-демократическому. Сам писатель считал, что
Баразов — фигура незаурядная. Он писал по этому поводу СалтыковуЩедрину: «Скажите по совести: разве кому-нибудь может быть обидно
сравнение его с Базаровым? Не сами ли Вы замечаете, что это самая симпатичная из всех моих фигур?» (П., XI, 191). Нет необходимости подробно
останавливаться на богатстве социального и политического содержания
романа. Этот вопрос достаточно полно исследован в ряде работ32. Для нас
важно другое: общая демократическая направленность содержания «Отцов
и детей».
Не менее значительными в социальном и политическом плане явились и
два последних романа И.С.Тургенева «Дым» и «Новь». Более того, как отмечает Е.И.Кийко, «даже среди других романов Тургенева, всегда очень
тесно связанных с насущными вопросами русской общественной жизни,
“Дым” занимает особое место по своей злободневности и политичности»33.
Впервые мысль о том, что «вся идеологическая нагрузка» произведения
«была
предопределена
историко-философ-скими
и
социальнополитическими дискуссиями Тургенева с Герценым, Огаревым и Бакуниным»34, прозвучала в комментариях Ю.Г.Оксмана к произведениям Тургенева. Позже эта мысль довольно прочно утвердилась в тургеневедении.
Следует также согласиться с Е.И.Кийко, который на основании творческой
истории романа высказывает предположение о том, «что Тургенев решил
превратить задуманную им раннее повесть в общественно-политический
роман»35. Специфику жанра нового романа И.С.Тургенева сразу же почувствовали его современники. Неслучайно статья П.В.Анненкова об этом
произведении называлась «Русская современная история в романе
И.С.Тургенева: "Дым”». И на самом деле, в нем были подняты самые злободневные вопросы современной русской действительности. Объектом исследования в «Дыме» стала пореформенная жизнь русского общества. Довольно точно об этом сказал тот же Анненков, который писал, что «"Дым”
выводит перед нами явления и характеры из современной русской жизни,
важные не по одному своему психологическому или по этическому значению, но вместе и потому, что они помогают распознать место, где в данную
минуту обретается наше общество, и мысль, которою оно занято перед наметкой последующего шага»36.
21
Особое место в романе занимают так называемые «гейдельбергские
арабески». Вопрос о том, кто является прототипом Губарева, каково значение этих сцен в романе давно интересует исследователей творчества Тургенева. Долгое время бытовало мнение, что «гейдельбергские арабески» являются памфлетом на лондонскую эмиграцию. Однако сейчас имеет место
другая точка зрения, которая впервые была высказана Г.А.Бялым37, а затем
подтверждена изысканиями А.Б.Муратова38. Суть этой точки зрения сводится к тому, что Тургенев в «гейдельбергских арабесках» подверг нападкам не руководителей революционной лондонской эмиграции, а, как пишет
А.И.Батюто, «в лице Губарева и его сообщников Тургенев беспощадно высмеял случайных союзников Герцена, людей политически и морально неустойчивых, лишь до поры до времени кокетничающих герценовскими идеями, а потом изменяющих им»39.
Роман И.С.Тургенева «Дым» знаменует собой начало нового этапа в
романическом творчестве писателя (эта мысль уже утвердилась в тургеневедении). Да и сам автор в письме к Авдееву от 25 января (6 февраля) 1867
года сообщал: «Роман мой озаглавлен: ”Дым” (…) и написан в новом для
меня роде» (П., VI, 138). Этот «новый род», о котором пишет Тургенев, —
сатирическая заостренность, доведенная до памфлетности.
Интересны в этом плане разыскания Л.М.Лотман, которая обнаружила
черновые наброски. На основе этих автографов Е.И.Кийко делает очень
важный вывод. Он пишет: «Протест Тургенева против аристократии, бюрократии, против либералов, ставших революционерами, против императорского дома, против всей политики пореформенного русского государства в
ходе работы над романом усиливался. Сцены с баденскими генералами в
первоначальном черновом автографе лишены той обличительной силы и
социальной остроты, которую они приобрели в результате дополнений,
сделанных при подготовке наборной рукописи и затем, на последнем этапе
работы, в Петербурге. Кульминационным пунктом творческой истории
«Дыма» было введение в роман "странной, темной истории", обнаружившей скептическое, критическое отношение Тургенева и к царю, в освободительную миссию которого он перестал верить»40.
Как тонкий и проницательный художник Тургенев почувствовал и другое: в пореформенный период русские либералы стали все более сближаться с реакционными кругами. И это нашло отражение в романе. В частности,
И.А.Винникова установила, что в речах баденских генералов о прогрессе и
22
демократии звучат многие цитаты из напечатанных в 60-ые годы работ
Б.Н.Чичерина41.
Интересна в романе и еще одна деталь, которая в последнее время привлекла внимание исследователей. Образ Потугина всегда вызывал разноречивые толки в науке. Было ясно, что многие свои идеи о путях развития
России Тургенев вложил в уста этого героя. Неслучайно писатель в письме
к Д.И.Писареву от 23 мая (4июня) 1867 года сообщал, что героем «Дыма
является Потугин, и во многом с его точки зрения оценивается современное
состояние русского общества. Выступая против политической реакции и
славянофильства, Тургенев в образе Потугина подчеркивал свои западнические убеждения. Дело в том, что в связи с проходившим в Москве славянским съездом и этнографической выставкой стали особенно активными
в России панславянские реакционные круги. Любопытно, что Герцену о
Потугине Тургенев пишет в тот же день, что и Писареву, 23 мая (4июня)
1867 года: «Я даже радуюсь, что мой ограниченный западник Потугин появился в самое время этой всеславянской пляски с присядкой, где Погодин
так лихо вывертывает па с гармоникой под осеняющей десницей Филарета»
(П., VI, 260).
Многие исследователи считают, что пессимистические настроения писателя с особой силой сказались в «Дыме». Это не совсем так.
Особое место в произведении занимает историческое время, о котором
так много рассуждают и Литвинов, и Потугин, и другие персонажи романа.
И в этом смысле показателен последний разговор Литвинова и Потугина.
Литвинов, подавленный разрывом с Ириной, уезжает. Потугин знает подробности их отношений и тем не менее говорит Литвинову следующее:
«Вы возвращаетесь в Россию… Вы будете там…, со временем…действовать… Вы не будете «сеятелем пустынным»; завелись и у нас
уже труженики…пионеры… Но вам теперь (выделено нами. — Л.И.) не до
того» (С., IX, 312). В этих словах Потугина есть обращенность к будущему.
А в XXVII главе романа Тургенев пишет: «Но минул год, за ним минул
другой, начинается третий. Великая мысль осуществлялась понемногу, переходила в кровь и плоть: выступил росток из брошенного семени, и уже не
растоптать его врагам — ни явным, ни тайным» (С., IX, 319).
Как толковать эти авторские слова? Пожалуй, здесь все-таки речь идет о
вечном движении жизни и о ее общей устремленности вперед. И вот такая
временная обращенность к будущему, несмотря на общий пессимистический тон, все-таки есть в романе.
23
Любопытно и движение любовного конфликта. Роман начинается с того, что Литвинов ждет свою невесту Татьяну в Баден-Бадене. Здесь он
встречается с Ириной. Снова, как когда-то прежде, страстно влюбляется в
нее и поэтому расстается с Татьяной.
Но Ирина опять обманула его, она оказалась неспособной оставить мир,
полный комфорта и поклонения, ради своего чувства к Литвинову.
Пройдя через этот уже второй круг любовных страданий, герой через
некоторое время обретает душевное равновесие и возвращается к своей невесте. В финальной сцене мы расстаемся с Литвиновым в его стремительном движении навстречу Татьяне. «Скорей, скорей!» — крикнул он (Литвинов. — Л.И.) на ямщика: тот погнал лошадей. Еще несколько мгновений… и коляска вкатилась в раскрытые ворота... (С., IX, 324). Для героев
все начинается сначала.
Такая своеобразная обращенность в будущее еще более ощущается в
«Нови». Роман «Новь», как мы уже отмечали, — самый крупный по объему
из всех романов Тургенева. Общественно-политическая тематика в нем выражена так ярко, как ни в одном другом романе до этого. В период создания
«Нови» интерес писателя к революционному движению в России был особенно глубок и значителен. Общеизвестно, что Тургенев в 70-ые годы с
доброжелательным вниманием следил за политической эмиграцией, обосновавшейся в Париже. Он оказывал им материальную помощь, субсидировал издававшийся П.Л.Лавровым журнал «Вперед!». Связывали писателя
добросердечные отношения и с Г.А.Лопатиным. Знаменательно, что Лопатин, отстаивая прогрессивность И.С.Тургенева в спорах о его политических
взглядах, писал: «…как художник, Тургенев не был человеком строго определенной политической программы и мало думал над победными вопросами. Но он был всегда горячим другом политической свободы и непримиримым ненавистником самодержавия (…), он всегда относился с самым горячим сочувствием ко всякой самодержавной борьбе с ненавистным самодержавием, не разбирая при этом тех программ и знамен, под которыми
сражались эти люди»42. В «Нови» И.С.Тургенев размышляет о судьбах России. Эти размышления проникнуты ненавистью к дворянской реакции,
проявляющиеся в различных формах. Создавая образы Калломейцева и Сипягина, представляющих в романе эту реакцию, писатель доходит до явной
памфлетности. Как отмечает Н.Ф.Буданова, Тургенев «относит Калломейцева к “новой породе помещиков-ростовщиков”, бесчеловечных в своих
отношениях с крестьянами», а «в лице Сипягина развенчивает показной,
24
поверхностный либерализм, обнаруживающий в критический момент свою
реакционную сущность»43.
Вместе с тем главное внимание писатель уделяет изображению революционной молодежи (Нежданову, Марианне, Маркелову, Соломину). Письмо писателя к М.М.Стасюлевичу, редактору журнала, в котором печатался
роман «Новь», как бы раскрывает в этом плане замысел произведения. Тургенев писал: «Молодое поколение было до сих пор представлено в нашей
литературе либо как сброд жуликов и мошенников - что, во-первых, несправедливо, а во-вторых, могло только оскорбить читателей-юношей как
клевета и ложь; либо это поколение было, по мере возможности, возведено
в идеал, что опять несправедливо — и сверх того, вредно. Я решил выбрать
среднюю дорогу — стать ближе к правде; взять молодых людей, большей
частью хороших и честных — и показать, что, несмотря на их честность,
само дело их так ложно и нежизненно — что не может не привести их к
полному фиаско… И только таким образом может роман, написанный для
них и о них, принести им пользу» (П., XII, кн. I, 43-44).
В литературе о романе самым спорным является образ Соломина44. Соломина относили к разным социальным и политическим группам: то к
представителям зарождавшейся в России буржуазии, то к рабочей интеллигенции, то к буржуазным просветителям, то к народникам лавровского направления. Наиболее интересной в этом плане нам представляется статья
Н.Ф.Будановой «Тургенев и Лавров в 70-ые годы». По мнению исследовательницы, «споры о возможных путях преобразования России и перспективах ее исторического развития происходили неоднократно в 70-е годы между революционером Лавровым и “постепеновцем” Тургеневым», поэтому
естественно, что «эти вопросы снова и снова вставали перед писателем в
период его работы над “Новью” и нашли свое отражение в образе Соломина»45. Как справедливо полагает Н.Ф.Буданова, «Соломин, в понимании
Тургенева, — не обычный буржуазный “постепеновец", рассчитывающий
на реформы сверху, а “постепеновец" снизу, народный деятель и просветитель»46.
Однако чрезвычайно интересной в этом романе оказывается едва намеченная фигура рабочего Павла. Здесь уместно вспомнить строки из письма
Тургенева к К.Д.Кавелину: «Быть может, мне бы следовало резче обозначить фигуру Павла…будущего народного революционера; но это слишком
крупный тип — он станет — со временем (не под моим, конечно, пером —
я для этого слишком стар — и слишком долго живу вне России) — цен25
тральной фигурой нового романа. Пока — я едва назначил его контуры»
(П., XII, кн. I, 39). В трактовке этих строк тургеневского письма существует
две противоположные точки зрения: 1) «изображая впервые русского фабричного рабочего (Павла в романе «Новь»), Тургенев проявил «удивительное историческое предвидение»47 (имеется в виду соотнесенность этого образа с Павлом из романа Горького «Мать»); 2) для такой соотнесенности
нет оснований 48. Нам представляется верной — первая. Это дает основание
говорить об определенном политическом предвидении Тургенева, о его политической прозорливости.
Как видим, от романа к роману писатель воссоздает картину общественной, социальной и политической жизни России. При этом он умеет увидеть и едва намечающиеся тенденции. Однако значение романов писателя
этим далеко не исчерпывается.
Примечания:
1. См. История русского романа. Цит. изд.
2. Henry James. The House of Fiction. Essays on Novel. London, 1957, p.170.
3. Батюто А.И. Тургенев-романист. Цит. изд. С.240-283.
4. Матюшенко Л. От психологического течения критического реализма к социологическому (А.И. Герцен) // Развитие реализма в русской литературе: В 3-х т.т.,
Т.I, кн.1. М.: Наука, 1973. С.167.
5. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Соч. Т.5. М.; Л.: Наука, 1963 /
Далее все ссылки на это издание даются в тексте с указанием только серии (С. —
сочинения, П. — письма), тома (римская цифра), страниц (арабская цифра).
6. Малахов С.А. Тургенев и Гончаров о поэтике русского романа // Проблемы
реализма русской литературы XIX века. М.; Л., 1961. С.115.
7. Никитевич Г.В. История возникновения жанра тургеневского романа // Филологический сборник. Вып. 8-9. Алма-Ата, 1968. С.181.
8. Пруцков Н.И. Художественное основание “перевала русской истории” // Русская литература. 1977. №1. С.3-4.
9. Там же. С.6.
10. См. литературу по этому вопросу в кн.: Маркович В.М. Человек в романах
И.С. Тургенева. Цит. изд. С. 4-6.
11. Матюшенко Л.И. О соотношении жанров повести и романа в творчестве И.С.
Тургенева // Проблемы теории и истории литературы. М., 1971. С.319.
12. См.: Батюто А.И. Тургенев-романист. Цит. изд. С. 34.
13. Буданова Н.Ф. «Безымянная Русь» в романе Тургенева // Тургеневский сборник, т. 3. Л., 1967. С. 162.
26
14. Развитие реализма в русской литератур: В 3-х т., т. II, кн.1. М.: Наука, 1973. С.
19.
15. См. статью А.М. Гаркави: Заметки о романе Тургенева «Отцы и дети» // Ученые записки Калиниградского гос. университетета. 1970, вып. V. С.121.
16. См. Батюто А.И. Тургенев-романист. Цит. изд. С. 7.
17. Курляндская Г.Б. Метод и стиль Тургенева-романиста. Тула, 1967. С. 179.
18. Там же. С. 182.
19. См. об этом в кн.: Пинаев М.Т. Комментарий к роману Н.Г. Чернышевского
«Что делать?» М., 1963.
20. Гаркави А.М. Цит. статья. С. 124.
21. Там же. С.126.
22. Храпченко М.Б. Собр. соч.: В 4-х т., т. III. М., 1981. С. 353.
23. Примечания в кн.: И.С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 5. М.,
1980. С. 483.
24. См.: Шаталов С. Финал и развязка «Рудина» // Ученые записки Арзамасского
пед. ин-та, 1962. Вып. 4. Вопросы литературоведения, т. V. С. 97-109; Габель М.О.
Творческая история романа «Рудин» // Литературное наследство, т. 76. С. 53-54;
Баевский В.С. «Рудин» И.С.Тургенева. Три этюда о главном герое // Ученые записки Новозыбковского гос. пед. ин-та, филологические науки. Смоленск, 1968, т.
VII. С. 84.
25. Бялый Г.А. Тургенев и русский реализм. М.; Л., 1962. Глава V.
26. Курляндская Г.Б. Этическая тема в творчестве Тургенева // Ученые записки
Орловского пед. ин-та, т. 17. Орел, 1963. С. 83-129.
27. Примечания в кн.: И.С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. VI, М.,
1981. С. 433.
28. Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1964. Т. 29. Кн. 1. С. 317.
29. Пустовойт П.Г. Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети». Комментарий. М.: Просвещение, 1991; Пустовойт П.Г. Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети» и идейная
борьба 60-х годов XIX века. М., 1965; Батюто А.И. Тургенев-романист. Цит. изд.;
Бялый Г. Роман Тургенева «Отцы и дети». М.;Л., 1963 и другие.
30. Примечания в кн.: И.С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. VII, М.,
1981. С. 435.
31. Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. Т.18, кн.2. М., 1976. С. 262.
32. См. примечание 29.
33.Примечания в кн.: И.С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т.VII. М.,
1981. С. 527.
27
34. Оксман Ю.Г. /Примечания/ В кн.: Тургенев И.С. Сочинения. Т. IX. М.; Л.:
ГИЗ, 1930. С. 417-455.
35. Примечания в кн.: Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. VII. М.,
1981. С. 511.
36. Вестник Европы. 1867. №6. С. 100.
37. Бялый Г.А. «Дым» в ряду романов Тургенева. Вестник Ленинградского госуниверситета. 1947. №9.
38. Муратов А.Б. «Гейдельбергские арабески» в «Дыме». Литературное наследство. Т. 76. М., 1967.
39. Батюто А.И. Тургенев-романист. Цит. изд. С. 20.
40. Кийко Е.И. Роман «Дым». Варианты черновых автографов фрагментов текста
// И.С. Тургенев. Вопросы биографии и творчества. Л. 1982. С. 15.
41. Винникова И.А. И.С.Тургенев в шестидесятые годы. Саратов, 1965. С. 78-88.
42. Литературное наследство. Т. 76. С. 246-247.
43. Примечания в кн.: И.С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. IX. М.,
1982. С. 493-494.
44. Буш В. Народничество и «Новь» Тургенева // И.С.Тургенев. Л., 1934. С. 261163; Макогоненко Г.П. Политический смысл романа Тургенева «Новь» // Уч. зап.
Ленингр. ун-та. 1939, №47, вып. 4. С. 264; Румянцева Э.М. Из творческой истории
романа И.С. Тургенева «Новь» // Уч. зап. Ленингр. Пед. ин-та им. А.И. Герцена.
1957, т. 150. Вып. 2. С. 158-159; Батюто А.И. Роман «Новь» и «процесс пятидесяти» // Тургеневский сборник. Материалы к Полн. собр. соч. и писем И.С. Тургенева, т. II. М.;Л., 1966. С. 203-204.
45. Буданова Н.Ф. Тургенев и Лавров в 70-ые годы // Тургенев и его современники. Л., 1977. С. 100.
46. Там же. С. 101.
47. Назарова Л.Н. Тургеневедение 1968-1970 годов // Русская литература. 1971.
№4. С.175. Здесь же см. о сторонниках этой точки зрения.
48. Батюто А.И. Тургенев-романист. Цит. изд. С.35.
II ГЛАВА
Нравственно-философские проблемы романного творчества
И.С.Тургенева
М.Е.Салтыков-Щедрин в некрологе, посвященном И.С.Тургене-ву,
оценивая значение его творчества, писал о том, что он пробуждал в своих
соотечественниках «не какие-нибудь условные добрые чувства», согласные
с тем или другим преходящим веянием, но те простые, всем доступные об28
щечеловеческие "добрые чувства", в основе которых лежит глубокая вера в
торжество света, добра и нравственной красоты»1. Продолжая свою мысль,
великий сатирик отмечал, что литературная деятельность И.С.Тургенева
«значительно повысила нравственный и умственный уровень русской интеллигенции»2.
Несмотря на это и подобные высказывания3, проблема нравственнофилософских исканий писателя в советском литературоведении до недавнего времени почти не ставилась. Однако в последние годы эти вопросы
привлекают к себе все больше и больше внимания. Не претендуя на решение всех вопросов этого плана, остановимся на отдельных из них.
§ 1. Тема молодости в романе «Рудин»
В литературе о Тургеневе не раз приходилось встречаться с мыслью
о том, что он - писатель для молодых. Однако работ, освещающих мотив
молодости в творчестве И.С. Тургенева, нет, хотя есть юбилейные статьи,
эмоционально названные «Растите, молодые силы!»4 или «Тургенев и революционная молодежь»5, в которых так или иначе подчеркивается обращенность писателя к молодежи и понятию «молодость».
Автор «Словаря русской культуры» Ю.С.Степанов замечает, что
«ничто так не параметризованно, как человек»6, и выделяет ряд различных
параметров, не отмечая, однако, возрастных. А между тем, на наш взгляд,
концепты человек и время в словах «молодость», «молодой» и т. д. отчетливо конвергируют. В связи с этим имеет смысл привести еще одно высказывание этого исследователя, касающееся «времени», которое он рассматривает как «одно из базовых понятий науки, философии и культуры»7 и которое, по его мысли, «все окружено моральными ассоциациями (что, собственно, и делает его концептом)»8.
Любопытно, что в академическом четырехтомном словаре русского
языка приведено множество однокоренных слов от слова «молодость», при
этом два основных значения каждого из этих слов так или иначе связаны
либо с возрастной оценкой, либо с нравственной. При этом большинство
лексем нравственно-оценочного плана идет со знаком «люс». Именно на
таком понимании этого слова и выстраивается концептуальные оценки
И.С.Тургенева. Действительно, одним из важных мотивов в романах писателя является мотив молодости. В связи с этим представляются интересными его суждения на этот счет в письмах. Высказывания о молодости появ-
29
ляются у Тургенева в первой половине 50-х годов, т.е. тогда, когда сам писатель уже переступил порог молодости.
Довольно много подобных суждений мы встречаем в письмах к
И.Ф.Миницкому. Годы жизни его неизвестны, но судя по тону писем («Извините меня за этот наставнический тон — вспомните, что я уже сед, как
крыса — а Вы еще только начинаете жить…» (П., II, 135), он был много
моложе И.С.Тургенева.
Одно из самых значительных, на наш взгляд, суждений, раскрывающих позицию Тургенева, содержится в письме от 12(24) мая 1853 года. «Да,
Миницкий, — пишет И.С.Тургенев, — лучшая пора жизни человека — его
молодость — не только потому, что тогда ему и спится и естся лучше и сил
в нем больше — но потому, что тогда в нем зажигается и горит то “священное пламя”, над которым смеются только те, в чьих сердцах оно либо погасло, либо никогда не вспыхивало» (П., II, 153).
Очень часто писатель соотносит молодость и силу человеческой
жизни с молодостью природы: «Сад мой сейчас великолепен; зелень относительно ярка, — такая молодость, такая свежесть, такая мощь, что трудно
себе представить» (П., II, 403), — пишет он Полине Виардо. По мнению писателя, молодость - лучшая пора для работы, потому что есть сила и «священное пламя». Об этом он говорит в письме к дочери: “Ты должна знать,
— так как становишься уже большой, как сама говоришь, — что хорошая
пора для работы — только пора молодости» (П., II, 404).
Часто Тургенев рассуждает и о молодости душевной, или, как он
пишет, «сердечной молодости»: «Желаю Вам от души спокойной и тихой
деятельности, семейного счастья и долгого сохранения сердечной молодости» (П., III, 105).
Говоря о молодости, писатель называет один из ее признаков: надежда на будущее. «Чувство грусти, — пишет он Ламберт, — при перемене в
жизни, при расставании — чувство молодое и тесно связано с чувством надежды на будущее. Эти два разноцветных цветка растут на одном корне:
завяли ли они у меня? Не знаю, но иногда мне самому становится жутко…А ведь и это еще признак молодости?» (П., III, 298).
В 60-м году, после написания статьи «Гамлет и Дон-Кихот» и романа
Накануне», Тургенев в письме к Ламберт пишет о жертвовании молодости (выделено нами. — Л.И.), которое «представляется в образе любви, то
есть все-таки наслаждении» (П., IV, 133). А в письме к Фету писатель рассуждает о других чертах молодости, о порывах, надеждах: «Я сам пережи30
ваю эту трудную, сумеречную эпоху порывов, тем более сильных, что они
уже ничем не оправданы — эпоху покоя без отдыха, надежд, похожих на
сожаления, и сожалений, похожих на надежды» (П., IV, 108).
Как видим, размышления, раздумья Тургенева о молодости и молодежи занимают достаточно большое место в письмах художника.
А.И.Батюто в своей последней книге «Творчество И.С.Тургенева и
критико-эстетическая мысль его времени» полагает, что Тургенева нельзя
считать «адептом» Шопенгауэра, как это «иногда все еще бывает»9. На наш
взгляд, нельзя не видеть и другое: иногда почти дословных совпадений в
отдельных суждениях русского писателя и немецкого философа. Ряд размышлений художника о молодости может быть соотнесен с «Афоризмами
житейской мудрости» А.Шопенгауэра с одной, правда, важной оговоркой:
у Тургенева нет того глубокого, безысходного пессимизма, которым отличается мировоззрение немецкого философа. И тем не менее совпадений
достаточно много.
Шопенгауэр, как и Тургенев, соотносит молодость со счастьем, считая ее лучшей порой для работы. Он пишет: «…в детстве мы более склонны
к познанию (…)». На этом-то и основано счастье первой четверти нашей
жизни, вследствие которого годы эти кажутся впоследствии потерянным
раем10. Мысль о счастье, связанном с молодостью, звучит у Шопенгауэра
не единожды. Он варьирует ее: «Характерной чертой первой половины
жизни является неутомимая жажда»11, —пишет он. Немецкий мыслитель
связывает молодость с надеждами на будущее: «С точки зрения молодости
жизнь есть бесконечно долгое будущее»12, а сопоставляя молодость человека с молодостью природы (молодость — это весна), замечает: «Как в весеннюю пору года, так и весеннюю пору жизни дни тянутся иногда томительно долго»13. Приведем еще одно высказывание Шопенгауэра, так удивительно совпадающее с тургеневским: «Наибольшая энергия и высшее напряжение духовных сил бывает, без сомнения, в молодости, отнюдь не
позже 35 лет»14.
Как видим, совпадений много. Однако у Тургенева есть такое понятие,
как «душевная молодость».
Писателя всегда привлекает человек в моменты своих душевных взлетов. Лучшие герои его романов как раз и изображены в такие моменты, когда они любят, страдают, надеются, когда стремятся к высокому и чистому.
Писатель очень любит слово «молодой», «молодость». Оно часто звучит во
всех его романах, в частности, в “Рудине” — 24 раза возникает это понятие,
31
а в «Дворянском гнезде» — 19. Сразу же оговоримся, что Тургенев употребляет эти слова в двух аспектах. Первый — для возрастного обозначения,
а второй — для обозначения душевной молодости, означающей стремление
к высоким гражданским идеалам, нравственную чистоту, как источник добродетели и т. д. И если в первом, указанном нами плане, он соотносит это
слово и с героями, которые ему чужды, то второй аспект возникает лишь
тогда, когда речь идет о героях, близких самому писателю, независимо от
их возраста. На наш взгляд, пафос молодости так или иначе звучит во всех
романах И.С.Тургенева. Обратимся к одному из них.
Рудин по возрасту — человек, уже перешагнувший порог молодости
(ему 35 лет). Но вот как изображает его Тургенев: «Все мысли Рудина казались обращенными в будущее; это придавало им что-то стремительное и
молодое» (С.,VI, 269). Тургеневский герой много говорит о молодости: «Вы
счастливы… Это великое слово. Впрочем это понятно: вы молоды… Да!
Молодость! — прибавил он. — Вся цель науки — дойти сознательно до того, что молодости дается даром» (С.,VI, 281).
Понятие молодости Тургеневым часто связывается со всем высоконравственным. Примечательно одно высказывание Рудина. Он говорит о жене
директора гимназии: «Ей уже было лет под сорок; но она верила в добро,
любила все прекрасное, как пятнадцатилетняя девушка, и не боялась высказать свои убеждения перед кем бы то ни было» (С., VI, 363). В этих словах
привлекает внимание союз «но», который как бы подчеркивает, что только
в молодости человек безоглядно верит в добро и красоту мира. Интересен в
этом плане и диалог Рудина с Натальей: «Неужели же, Дмитрий Николаевич, вы ничего не ждете от жизни?» — спрашивает Наталья, а Рудин ей отвечает: «О, нет! Я жду многого, но не для себя… От деятельности, от блаженства деятельности я никогда не откажусь» (С., VI, 306). В своем прощальном письме к Наталье Рудин опять рассуждает о молодости: «Вы еще
молоды; но, сколько бы вы ни жили, следуйте всегда внушениям вашего
сердца, не подчиняйтесь ни своему, ни чужому уму…Блажен, кто смолоду
был молод…”», — цитирует он Пушкина. (С., VI, 337).
Говорит он о молодости и при встрече с Лежневым: «Да, брат, — начал
он,— я теперь могу сказать с Кольцовым: “До чего ты, моя молодость, довела меня, домыкала, что уж шагу ступить некуда”» (С., VI, 364).
И наконец, интересы слова Лежнева о молодости, которую он прямо соотносит с Рудиным: «Пью за Рудина! Пью за здоровье товарища моих лучших годов, пью за молодость, за ее надежды, за ее стремления, за ее довер32
чивость и честность, за все то, от чего и в двадцать лет бились наши сердца,
и лучше чего мы все-таки ничего не узнали и не узнаем в жизни. Пью за тебя, золотое время, пью за здоровье Рудина!» (С., VI, 350). Лежнев в романе
говорит много. Он, как и Рудин, тоже уже немолодой человек, но во многом близкий автору.
И, конечно же, молодость в высоком плане связывается и прямо и косвенно с Натальей. Во-первых, ей 17 лет, она молода по возрасту. Тургенев
пишет: «…она (Наталья. — Л.И.) жадно внимала его речам…, она старалась вникнуть в их значение, она повергала на суд его свои мысли, свои сомнения; он был ее наставником, ее вождем. Пока — одна голова у ней кипела… но молодая голова не долго кипит одна» (С., VI, 290). Говоря о Наталье, Лежнев подчеркивает: «Слова могут смутить, погубить молодое
сердце” (С., VI, 294). Тургенев же обращает внимание на молодость души
своей героини: «Доверчивая, неожиданное прикосновение молодой, честной души смутит хоть кого» (С., VI, 309). Через несколько страниц автор
опять пишет: «Прекрасно было ее бледное лицо, благородное, молодое и
взволнованное — в таинственной тени беседки, при слабом свете, падавшем с ночного неба» (С., VI, 312).
Но если Тургенев говорит о молодости героев, нравственно чуждых
ему, то он употребляет это слово только в возрастном значении: «Корчагин
был красивый молодой человек - светский лев, чрезвычайно надутый и
важный» (С., VI, 345).
Эта закономерность в большей степени относится и к героям тургеневских романов.
В романе «Рудин» звучит и мотив молодости природы. Во-первых, все
основные события происходят летом. Роман начинается с описания летнего
утра. И в этом пейзаже подчеркивается начало цветения природы. «Было
тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе; но
поля еще блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой
свежестью…» (С., VI, 237). Знаменательно, что основные события во всех
романах Тургенева происходят или летом, или весной, т. е. в пору буйного
цветения природы. В «Дворянском гнезде» действие начинается весеннем
светлым днем, в «Накануне» — «В один из самых жарких летних дней» (С.,
VIII, 7), в «Нови» — весною 1868 года. Есть и более точные указатели на
начало действия в романе: в «Отцах и детях» — 20-го мая; в «Дыме» — 10
августа. Такая приверженность писателя именно этому времени года приобретает особый смысл: молодые герои выявляют себя в момент высоких
33
душевных взлетов в то время года, когда и в природе пробуждается большая жизненная сила.
В романе «Дворянское гнездо» появляется новый аспект в употреблении слова «молодость». Здесь уже речь идет о молодости страны, при чем
эта молодость страны во много соотносится с молодежью, с новыми общественными силами страны. В этом плане знаменателен спор Паншина с
Лаврецким. Тургенев пишет, что Паншин стал «укорять и упрекать новейшее поколение», заявляя, что «Россия отстала от Европы». «Нужно подогнать ее, — говорит он. — Уверяют, что мы молоды, — это вздор…» (С.,
VII, 231-232). «Лаврецкий отстаивал молодость и самостоятельность России; отдавал себя, свое поколение на жертву, — но заступался за новых
людей, за их убеждения и желания» (С., VII, 232).
В этом споре все симпатии автора на стороне Лаврецкого. Неслучайно
Тургенев пишет: «Лаврецкий не рассердился, не возвысил голоса (он
вспомнил, что Михалевич тоже называл его отсталым — только вольтерианцем) — и спокойно разбил Паншина на всех пунктах» (С., VII, 232). А
уже в эпилоге, подводя итог судьбам своих героев, писатель еще раз как бы
убеждает читателя в справедливости утверждений Лаврецкого. О Михалевиче автор пишет, что тот «попал, наконец, на настоящее дело: он получил
место старшего надзирателя в казенном заведении…», воспитанники его
«обожают» (С., VII, 287). И как бы противопоставляя Паншина, Тургенев
замечает, что «его моложавое (выделено нами. — Л.И.) лицо пожелтело,
волосы поредели…» (С., VII, 287), несмотря на продвижение по службе. А
сам Лаврецкий, размышляя о себе и о новом поколении, убежден в том, что
«молодые силы» будут «дело делать», «работать».
Как видим, мотив молодости является одним из основных в романах
Тургенева. А само понятие молодости имеет определенный общий смысл,
чаще всего становясь синонимом добра, красоты, прогресса. Однако в каждом новом романе у этого понятия появляются свои аспекты.
§ 2. Проблема счастья в романе «Дворянское гнездо»
Не менее важным для И.С.Тургенева является и другой мотив — мотив счастья. К изучению этой проблемы ученые не раз обращались15. Так,
например, И.В.Сергиевский утверждал, что «тема разрушенного человеческого счастья»16 является одной из основных в творчестве И.С.Тургенева.
По мнению многих исследователей, проблема счастья более всего занимала
писателя в романе «Дворянское гнездо». Для того, чтобы рассмотреть ее
34
подробно в этом романе, мы обратимся еще и к письмам Тургенева, и к его
последнему произведению, «Стихо-творениям в прозе». Это продиктовано
прежде всего тем, что «Стихотворения в прозе» — итог творчества писателя (так или иначе эта мысль варьируется во всех крупных работах о Тургеневе), и следовательно, в них должна была быть поставлена проблема счастья, столь волновавшая писателя в его зрелые годы.
Соотнесенность «Дворянского гнезда» и «Стихотворений в прозе» подтверждается тем, что как в одном, так и в другом произведении авторская
позиция и личность писателя выявились с большей силой, чем где-либо.
Особую связь романа «Дворянское гнездо» с думами и чувствами писателя отмечали еще его современники. А советский тургеневед
Г.Э.Винникова пишет об этом следующее: «Он (Тургенев. — Л.И.) отдал
этому герою (Лаврецкому.— Л.И.) многое из того, что было дорого и близко ему самому, что заставляло его страдать, что тревожило его гражданскую совесть»17.
«Стихотворения в прозе» уже в силу своего жанра предполагали наиболее полное выражение в них авторской личности. Первым заглавием цикла
было «Posthuma», т. е. «Посмертные», что тоже указывало на интимный характер этих произведений.
Для русской литературы периода создания «Дворянского гнезда» коллизия долга и счастья не была новой, она решалась уже в поэзии декабристов, но тем не менее в эти годы она приобретает особое значение. Нравственные категории в теории «разумного эгоизма», развитой в статьях Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Писарева и получившей художественное воплощение в поэзии Некрасова, наполняются глубоким социальнополитическим содержанием.
Роман «Дворянское гнездо» пронизан размышлениями о том, что такое
счастье и долг и как в жизни они соотносятся друг с другом. Решение Тургеневым в этом романе проблемы счастья и долга в нашей науки рассматривается неоднозначно. Приведем две противоположные точки зрения.
Г.Б.Курляндская считает, что «счастье и долг — антагонистические силы для Тургенева, потому что счастье он рассматривает как наслаждение
сугубо интимными чувствами, а долг как освобождение от всего личного»18
и, продолжая свою мысль, пишет: «С точки зрения Тургенева, или счастье,
или долг, наслаждение интимными чувствами или общественное служение;
этой стороной своих этических взглядов Тургенев резко отличался от рево-
35
люционных демократов, которые учили о сочетании интересов личности и
народа и в служении народу находили счастье и смысл жизни»19.
Иная позиция обнаруживается в суждениях Г.Э.Винниковой. По ее
мнению, сочувствие Лаврецкому определяется тем, что «герой смиряется
перед судьбой не добровольно, а только под давлением враждебных человеку морально-этических законов феодально-крепост-нического общества».
А потому приходит к выводу: «Такое новое отношение Тургенева к сочетанию долга и личного счастья человека было серьезным сдвигом в его мировоззрении, наметившимся после создания "Фауста" и "Поездки в Полесье"»20. Исследователь полагает при этом, что подобный сдвиг в мировоззрении писателя произошел под воздействием революционных демократов.
Можно отметить, что приведенные точки зрения — есть некие крайности.
Более привлекательной, на наш взгляд, является сбалансированная позиция другого ученого, который утверждает: «В творческой разработке
Тургеневым проблем “слово и дело”, “долг и личное счастье” и ряда других
можно видеть, что историческая конкретность изображения определенных
общественных движений и явлений у Тургенева органично сочетаются с
широкими общечеловеческими проблемами, далеко выходящие за пределы
своей эпохи и страны. Освещение даже самых отвлеченных социальнофилософских и нравственных проблем предстает “очеловеченным”, органически сливается с потоком живых чувств и страстей»21.
Обращаясь к понятию «счастья», попытаемся определить его смысловую значимость. В философской литературе категория «счастья» характеризуется, прежде всего, как нормативно-ценностное понятие. Словарь Даля
и академические словари русского языка чаще всего слово «счастье» определяют другими — «радость», «наслаждение», «дача», «успех», состояние
высшей удовлетворенности жизнью. В связи с этим возникает проблема
личностной оценки требований к жизни, дающих эту самую удовлетворенность. Ведь удовлетворенность жизнью определяется иерархией нравственно-ценностных представлений самой личности.
Каковы же тургеневские представления о счастья?
Обратимся к его письмам периода создания «Дворянского гнезда». Одним из компонентов счастья писатель считал общение с близкими людьми.
Так, в письме к М.Н.Толстой он пишет: «Мне здесь (в Куртавнеле. — Л.И.)
очень хорошо; я нахожусь с людьми, которых я люблю и которые меня любят» (П., III, 2). В другом письме этой поры тоже читаем: «…(я дней на де-
36
сять ездил в Лондон на свидание со старыми друзьями), и мне очень хорошо»(П., III, 15).
Еще в одном письме 50-х годов Тургенев рассказывает о счастье встречи с Полиной Виардо после долгой разлуки 22.
Но вместе с тем писатель почти не перестает чувствовать свое одиночество, свою оторванность от родины и потому в письме к М.Н.Лонгинову в
ответ на его сообщение о том, что он «счастлив с женою и дочерью», пишет: «Сердечно сочувствую твоему счастью и радуюсь ему. Как мне ни хорошо душевно, признаюсь, вне родного круга, вне постоянных правильных
отношений нет прочного счастья» (П., III, 37).
Г.Э.Винникова, рассказывая в своей книге «Тургенев и Россия» о писателе этой поры, говорит о его душевном кризисе. Именно в это время в
письмах И.С.Тургенева начинают звучать мысли об ушедшей молодости, о
неустроенности жизни. «Временная тоскливость, скука пусть не пугает Вас,
— пишет он И.Ф.Миницкому — знайте, что есть положения гораздо худшие — когда не скука — а тоска и страх пустого и бесцельного будущего
гложут человека; когда старость уже стучится в дверь — а стоишь один как
перст, и кругом все мертво и голо”(П., III, 105).
Во многих письмах этого времени Тургенев говорит об ушедшей молодости как об утраченном счастье. В одном из них к Е.Е.Ламберт, с которой
писатель был предельно искренен, он пишет: «Я гляжу на свое счастье —
как я гляжу на свою молодость, на молодость другого; я здесь — а все это
там; и между этим здесь и этим там — бездна, которую не наполнит ничто
и никогда в целую вечность» (П., III, 321).
Подобные настроения отразились и на характере работы писателя. Он
жалуется П.В.Анненкову, В.П.Боткину и другим адресатам на творческий
упадок и даже совсем собирается отказаться от литературы: «…ни одной
моей строки никогда не напечатано (да и написано) не будет до окончания
века» (П., III, 91).
Но тем не менее сам писатель глубоко интересуется всем происходящим в русской литературе и общественной жизни своей страны.
И наконец, еще одно очень важное признание писателя, сделанное им
М.А.Мaркович: «Нет счастья вне семьи — и вне родины; каждый сиди на
своем гнезде и пускай корни в свою землю…» (П., III, 320).
Как видим из этих различных откровений Тургенева в письмах, для него
счастье — это и молодость, и подъем творческих сил, и общение с близкими людьми, и любовь, и семейное счастье, которое, по мысли и опыту пи37
сателя, не возможно вне родины, вне ее забот. Очевидно, что составляющие
тургеневского представления о счастье, включают как эгоцентрические
ценности, так и альтруистические, или «берущи»” и «дающие».
Теперь обратимся к «Дворянскому гнезду» и посмотрим, как эти представления и размышления о счастье выразились у Тургенева в романе.
Во-первых, само слово счастье Тургенев употребляет только в связи с
такими героями романа, которые вызывают у него определенные симпатии.
Это Лаврецкий, Лиза, Михалевич и Лемм.
Знакомя нас с Леммом, автор пишет: «В течение двадцати лет бедный
немец пытал свое счастье: побывал у различных господ, жил в Москве, и в
губернских городах, терпел и сносил многое, узнал нищету, бился как рыба
об лед; но мысль о возвращении на родину не покидала его среди всех бедствий, которым он подвергался; она только одна его и поддерживала. Судьбе, однако, не было угодно порадовать его этим последним и первым счастьем» (С.,VII,138).
Старый немец-музыкант не только не добился успехов в России, но и
лишился «последнего и первого счастья» — вернуться на родину. Знаменательны определения, стоящие рядом с этим понятием счастья (быть на родине), последнее и первое, т. е. сводящее начало и концы человеческой
жизни, являющееся по сути своей онтологическим.
Постоянно размышляет и стремится к счастью главный герой романа
Лаврецкий.
Впервые Тургенев употребляет это слово в соотнесенности с Лаврецким, когда Федор Иванович влюбляется в Варвару Павловну. «Ему казалось, что он теперь только понимал, для чего стоит жить; все его предположения, намерения, весь этот вздор и прах, исчезли разом; вся его душа
слилась в одно чувство, в одно желание, в желание счастья, обладания,
любви, сладкой женской любви» (С., VII, 138). Став мужем Варвары Павловны, страстно любя ее, Лаврецкий тем не менее, находясь с ней за границей, чувствует неудовлетворенность (выделено нами. — Л.И.) жизнью:
«Федор Иванович, со своей стороны, не скучал, хотя жизнь подчас тяжела
становились у него на плечах, — тяжела, потому что пуста. Он читал газеты, слушал лекции в Sorbonne u College de France, следил за прениями палат, принялся за перевод известного ученого сочинения об ирригациях. «Я
не теряю времени, — думал он, — все это полезно; но к будущей зиме надобно непременно вернуться в Россию и приняться за дел» (С., VII, 174). И
38
в этой неудовлетворенности — главное — жить за пределами России и отсутствие дела.
После разрыва с женой Лаврецкий возвращается домой душевно опустошенный, но постепенно в нем снова просыпается стремление к счастью.
Он ощущает «приятное давление», созерцая «давно им не виданную, русскую картину» (С., VII, 183).
Потом происходит сближение с Лизой. Провожая Калитиных после дня,
проведенного ими у него, Лаврецкий испытывает душевный подъем:
«…ему было хорошо: он несся по спокойной ночной теплыни, не спуская
глаз с доброго молодого лица, слушая молодой и в шепоте звеневший голос, говоривший простые, добрые вещи» (С., VII, 212).
И наконец, истинный взлет души герой ощущает после объяснения с
Лизой: «Чувство неожиданной, великой радости наполняло его душу; все
сомнения в нем замерли. ”Исчезни, прошедшее, темный призрак, - думал
он,— она меня любит, она будет моя”. Вдруг ему почудилось, что в воздухе
над его головой разлились какие-то дивные, торжествующие звуки; он остановился: звуки загремели еще великолепнее; певучим, сильным потоком
струились они, и в них, казалось, говорило и пело все его счастье» (С., VII,
237).
Лаврецкий понимает, что его чувство к Лизе можно считать истинным
счастьем, потому что она «не чета той», потому что «она бы сама воодушевила» его «на честный, строгий труд», и они бы пошли «оба вперед к прекрасной цели» (С., VII, 226).
Как видим, для Лаврецкого, как и для Тургенева, понятие счастья вмещает в себя многое: это и любовь, чистая и преданная, это и «честный,
строгий труд», это и близость к родине, ее природе, и общение с близкими
ему по духу людьми, и, наконец, молодость. Кстати, Тургенев часто для
обозначения состояния счастья, радости своих героев употребляет слово
«хорошо», которое Ю.С.Степанов называет "категорией состояни" — состояния одновременно человека и среды»23.
Что-то состоялось в жизни Лаврецкого, а что-то так и осталось мечтой
или просто миновало. Вот почему в эпилоге писатель говорит о состоянии
души своего героя, что он «имел право быть довольным» (С., VII, 293).
«Грустно ему стало на сердце, но не тяжело и не прискорбно: сожалеть ему
было о чем, стыдиться нечего», — так подводит итог жизненным желаниям и стремлениям своего героя Тургенев. В этом резюме, на наш взгляд,
звучит основная мысль писателя: человек всегда стремится к счастью, и это
39
естественно. Но как бы ни сложилась его жизнь, главное, чтобы ему нечего
было стыдиться. Заметим, что здесь нравственная категория «счастье» дана
через другую — «совесть».
В Лизе Тургенев подчеркивает другое. В ней главное — это острое
ощущение чувства долга. Но вместе с тем Лиза, «вся проникнутая чувством
долга» (С., VII, 243), тоже стремится к счастью, хотя часто подавляет в себе
это стремление. В последнем разговоре с Марфой Тимофеевной она говорит: «Счастье ко мне не шло; даже когда у меня были надежды на счастье,
сердце у меня все щемило» (С., VII, 285-286).
Тургенев сближает Лизу и Лаврецкого, как бы подчеркивая мысль о
том, что концепты счастья и долга неразрывно связаны между собой.
Неслучайно Лаврецкий, думая о Лизе, считает, что именно она вдохновила бы его на «честный и строгий труд», т. е. на выполнение своего долга,
без чего человек не может быть полностью счастлив.
Но вместе с тем, они, конечно, во многом расходятся. Как отмечает
В.М.Маркович, «существует принципиальное отличие, отделяющее Лаврецкого от Лизы. Оно выражается в ограниченности диапазона требований
к жизни, в возможности быть счастливым посреди нравственных и общественных диссонансов»24.
В романе счастливым себя называет Михалевич. Неслучайно спор его с
Лаврецким, в основном, сводится к вопросам счастья и долга. Михалевич
считает, что счастье — это самонаслаждение, стремление жить только для
себя, в то время, «когда на каждой отдельной личности лежит долг» (С.,
VII, 204). Для людей, подобных ему, «реальны и существенны нравственные обязательства личности перед обществом, историей, прогрессом нации
и человечества»25. Вот почему Михалевич говорит о себе, что «он очистился в горниле бед, — и тут же несколько раз назвал себя счастливым человеком, сравнил себя с птицей небесной, с лилией долины…» (С., VII, 205206).
Как видим, много размышляя о счастье, сам писатель действительно наделяет своих героев, особенно Лаврецкого, во многом сходными раздумьями.
Само понятие счастья для Тургенева становится синонимом добра, красоты и поэзии молодости, любви, близости к родной земле и возможности
труда на благо этой земли. В какой-то степени оно даже вбирает в себя и
понятие долга, ибо человек не может быть счастлив, не выполняя его. И по-
40
тому его лучшие герои в романе много и говорят, и думают о счастье и
долге.
Однако писатель совсем не употребляет этого слова, когда рассказывает
о Паншине, Варваре Павловне, Марье Дмитриевне. Примечателен в романе
такой факт. В VI главе Тургенев дает нам историю Паншина. Он подчеркивает его преуспеяние в жизни, его благополучие, но ни разу не употребляет
при этом слово «счастье». В вариантах текста мы встречаем его: «Он (Паншин. — Л.И.) верил в свое счастье, ему (легко) жилось легко. Паншин верил в себя, в совой ум, в свою проницательность, в свое счастье» (С., VII,
309). Однако в каноническом тексте фраза звучит иначе: «Паншин твердо
верил в себя, в свой ум, в свою проницательность, он шел вперед смело и
весело, полным махом; жизнь его текла как по маслу» (С., VII, 134), т. е. из
нее извлечено слово «счастье».
Не употребляется оно и в связи с Варварой Павловной. Только однажды
произносит его она сама. Обращаясь к Марье Дмитриевне, она говорит:
«Хотите вы меня осчастливить — распоряжайтесь мною, как вашей собственностью» (С., VII, 256). Но звучит оно здесь явно для подчеркивания авторской иронии.
Вместе с тем Тургенев часто употребляет слова эгоистка, эгоист, когда
говорит о персонажах, не вызывающих у него симпатии. «Марья Дмитриевна, как истая эгоистка, ничего не подозревала» (С., VII, 228), — пишет он,
когда хочет подчеркнуть глухоту этой женщины по отношению к дочери,
их духовное различие.
О том, что он прослыл за эгоиста, говорит Паншин. И обращаясь к Лизе,
спрашивает: «Ну а вы?.. я вам тоже кажусь эгоистом?» (С., VII, 141). Отца
Лаврецкого Тургенев называет «застарелым эгоистом» (С., VII, 164).
Таким образом, Тургенев не только решает проблему соотнесенности
счастья и долга, но и употребляет эти понятия для характеристики своих
героев, как бы исходя из сложившихся в его время концептов этих важных
для него слов.
Обращаясь к философскому толкованию счастья и долга у Тургенева,
мы должны заметить, что оно связано с общими философскими представлениями о жизни. По мнению писателя, «жизнь — это красноватая искорка
в мрачном и немом океане Вечности — это единственное мгновение, которое вам принадлежит» (П., I, 458). Отсюда и его представления о краткости
и непрочности счастья, о его мгновенной вспышке в человеческой жизни.
Несомненно, прав А.И.Батюто, когда пишет о судьбе Лизы и Лаврецкого
41
следующее: «Два мгновенные человеческие существования вспыхивают на
мгновенном празднике молодости, счастья, красоты и торжества идеалов
добра и свободы и также мгновенно погасают»26.
Сказанное выше дает основания говорить о трагическом аспекте тургеневской концепции счастья и долга. Но вместе с тем нельзя не видеть и
другое.
Для писателя слагаемые счастья разнообразны, и среди них не последнее место занимает служение родине, людям, честному делу. Ведь не случайно Тургенев говорит, что даже еще не узнав об измене Варвары Павловны, Лаврецкий не был счастлив до конца, потому что ему не хватало родины и дела, не случайны и образы самоотверженных женщин из стихотворений в прозе «Порог» и «Памяти Ю.П.Вревской». Есть значительная доля
правды в утверждении А.И.Батюто о «социальной мотивации проблемы»27.
Решая проблему долга и счастья, Тургенев не всегда был последователен, нельзя сбрасывать со счетов определенную противоречивость его позиций, но вместе с тем нельзя не учитывать и другое: косвенное влияние на
писателя революционно-демократической идеологии, особенно если иметь
в виду поэзию Некрасова, в которой эта идеология нашла столь блестящее
художественное воплощение. Сотрудничество с «Современником» и долгая
дружба с его редактором сыграла свою роль.
Подводя итог сказанному, мы должны заметить, что проблема счастья и
долга занимает Тургенева почти на протяжении всей жизни. Звучит она довольно громко и в последующих романах писателя: в «Накануне» и «Отцах
и детях», в «Дыме» и «Нови». Мы не имеем возможности рассматривать ее
подробно во всех романах. Но важно, что эта проблема связана с общими
философскими суждениями писателя. Вместе с тем пессимистическая тональность определяется отнюдь не социальной несостоятельностью художника, а его высокими требованиями к жизни и людям. Вот почему сами понятия счастья и долга у писателя, наполняясь высоким нравственным
смыслом, становятся в определенном плане критериями оценки личности.
§ 3. Нравственная проблематика — композиционная основа романа
«Накануне»
Этический потенциал тургеневских произведений чрезвычайно высок.
42
Нравственный пафос романа «Накануне» очень тесно связан с пафосом
социальным, это несомненно, и вместе с тем он живет по своим структурным законам, исследование которых помогает углубить его понимание.
Роман «Накануне» для Тургенева — это, прежде всего, роман о двух
главных персонажах: Елене и Инсарове (не случайно в одном из заграничных изданий роман должен был называться «Елена»). Именно в них писатель реализует свою концепцию человека, наиболее полно сказавшуюся в
статье «Гамлет и Дон-Кихот». Не будем останавливаться подробно на этом
вопросе, ибо он не раз был предметом обсуждения в тургеневедении. Для
нас здесь важно другое: история отношений этих двух тургеневских героев
наиболее полно воссоздает нравственный мир всего романа.
Как мы уже говорили выше, в романах И.С.Тургенева царит молодость.
«Накануне» в этом плане не исключение, а скорее наоборот. Уже первые
строки романа представляют нам мир молодости, которая связывается со
«счастливой веселостью здоровья», «беспечностью, самонадеянность, прелестью» (С., VIII, 7).
Первая глава романа, по существу, намечает все нравственные вопросы,
которые Тургенев потом решает. «Что такое порядочность?» — вопрошает
писатель, связывая ее с Андреем Берсеневым и отмечая в нем, прежде всего, привычку мыслить и доброту, способность, как он говорит сам, «поставить себя номером вторым» (С., VIII, 14). Здесь же писатель устами Шубина ставит еще один очень важный для него вопрос: откуда в человеке высокие нравственные силы, от природы ли, генетически ли они в нем заложены, среда ли их формирует? Рассуждая о Елене, Шубин говорит: «Откуда
же взялась эта душа у Елены? Кто зажег этот огонь?» (С., VIII, 2).
В этой же главе герои рассуждают о том, каким нравственным смыслом
следует наполнять столь важное для всех понятие — счастье. Соединяет ли
или разъединяет оно людей? Что вообще соединят людей? Отвечая на этот
вопрос, Берсенев называет искусство, родину, науку, свободу, справедливость. А когда Шубин добавляет и любовь, то Андрей Петрович уточняет:
«…не любовь-наслаждение, а любовь-жертва” (С., VIII, 14). На это Шубин,
нахмурившись, отвечает: «А я хочу любить для себя, я хочу быть номером
первым» (С., VIII, 14). Заканчивая главу, Тургенев пишет, как молодые люди после столь откровенного разговора, выявляющего нравственные позиции каждого, уходят: «Шубин отправился вслед за ним (Берсеневым. —
Л.Н.), развалисто-грациозно переступая своими маленькими ножками. Берсенев двигался неуклюже, высоко поднимая на ходу плечи, вытягивая
43
шею…» (С., VIII, 15). Представив их манеру ходить, автор делает совершенно неожиданный вывод: «…а все-таки он (Берсенев. — Л.И.) казался
более порядочным человеком, чем Шубин, более джентльменом, сказали
бы мы, если б это слово не было у нас так опошлено» (С., VIII, 15). Этот
вывод сделан отнюдь не из наблюдений за походкой, — речь, несомненно,
идет о сравнении моральных принципов каждого из персонажей, тех принципов, о которых они уже успели заявить.
Такое прямое авторское высказывание о своей позиции дает нам основание сделать следующий вывод: уже первая глава романа определяет
нравственную установку писателя, которая во многом близка к берсеневской. В этой же первой главе мы узнаем о том, что Елена — «удивительная
девушка» (С., VIII, 10). Подобная оценка в устах Андрея Петровича Берсенева дает основание предполагать в героине высокие достоинства этического порядка. Это предположение подтверждается в главе IV, когда Елена в
своем отношении к Шубину и Берсеневу идет как бы вслед за автором, отдавая предпочтение последнему. Она внимательна к нему, ей импонирует
его «тихое умиление благородных чувств» (C., VIII, 25), больше того, как
пишет Тургенев, ему навстречу «душа ее раскрывалась, и что-то нежное,
справедливое, хорошее не то вливалось в ее сердце, не то вырастало в нем»
(С., VIII, 26). И только в VI главе писатель подробнейшим образом рассказывает о своей героине.
Именно здесь он отмечает ее реакцию на человеческие недостатки:
«слабость возмущала ее, глупость сердила, ложь она не прощала “во веки
веков”» (С., VIII, 32), а далее акцентирует внимание на той жажде «деятельного добра» (С., VIII, 33), которую Елена постоянно испытывала. Таким образом, симпатия Елены к Берсеневу держится на тех общих нравственных основаниях, которые есть у них обоих, а именно, отсутствие фальши, благородство души, а главное — способность пожертвовать во имя
другого.
Инсаров — друг Берсенева, и это дает нам основание говорить о том,
что их отношения тоже строятся на этой же нравственной общности.
Однако и Елена, и Инсаров при первом же упоминании о них в романе
характеризуются сходными эпитетами: замечательный, удивительный, что
сражу же их выделяет среди других персонажей романа.
Чаще всего, говоря о композиции романа «Накануне», указывают на
тот факт, что Елена осуществляет выбор среди претендентов на ее руку и
сердце, при этом называют Шубина, Берсенева, Инсарова, Курнатовского.
44
Это не совсем так. Курнатовский — по существу фигура эпизодическая. Не
принимает Елена всерьез и Шубина. В.М.Марко-вич28, типизируя героев
тургеневских романов по уровням человечности, ставит Берсенева и Шубина в один ряд. Нам представляется, что это не совсем так. Если с кем понастоящему и соотносит Тургенев свою героиню, то с Берсеневым и, конечно, Инсаровым.
Отношения Елены с Берсеневым и Инсаровым в романе есть своеобразная реализация писателем мысли о двух уровнях нравственности. Первый
соотносится с Берсеневым, второй — с Инсаровым и Еленой. В Андрее
Петровиче как бы воплощается писательское представление о нравственной
норме. Он честен, трудолюбив, скромен, добр, лишен эгоизма, т. е. соединяет в себе черты «порядочного человека». Не случайно Шубин, который в
романе часто является резонером, говорит Берсеневу: «Ты нравственно и
физически опрятная личность» (С., VIII, 28).
Инсаров — другое дело. Он выше нормы. Рассказывая о нем Елене,
Берсенев замечает: «Это действительно замечательный человек. И судьба
его необыкновенная» (С., VIII, 51). В этой судьбе есть романтическая трагедийность: таинственная смерть матери от руки турецкого аги, месть и
смерть отца, жизнь на чужбине и т. д. Рассказывая Елене историю жизни
Инсарова, Берсенев подчеркивает его любовь к родине и стремление освободить ее от турецкого ига. Тот же Берсенев называет его “железным человеком” (С., VIII, 52), отмечая силу его характера. Далее автор разворачивает эту мысль, пишет о непреклонности воли Инсарова.
В XI главе есть очень интересные авторские декларации: любовь к родине и «железность» характера у Инсарова находятся в прямой зависимости: «при одном упоминании его родины: все существо его как будто крепло и стремилось вперед, очертание губ обозначилось резче и неумолимее, а
в глубине глаз зажигался какой-то глухой, неугасимый огонь» (С., VIII, 55).
Не случайно Берсенев в этот момент подумал, что «турецкий ага, пожалуй,
поплатился ему за смерть матери и отца» (C., VIII, 55).
Кажется, впервые так открыто Тургенев ставит рядом два понятия: любовь и ненависть, добро и насилие. Елена, почувствовав, что Инсаров «привлекал ее все более и более» (С., VIII, 62), в первом же откровенном разговоре с ним задает ему вопрос о том, отомстил ли он обидчику своих родителей, когда ездил на родину. Свой вопрос она предваряет словами: «Меня
мучит одна мысль…» (С., VIII, 66). Понимая ее, Инсаров говорит: «Я не
искал его. Я не искал его не потому, чтоб я не почитал себя вправе убить
45
его, — я бы очень спокойно убил его, — но потому, что тут не до частной
мести, когда дело идет о народном общем отмщении…или нет, это слово не
годится…когда дело идет об освобождении народа. Одно помешало бы
другому. В свое время и то не уйдет… И то не уйдет, — повторил он и покачал головой» (С., VIII, 67). Таким образом, становится понятным, что мучило Елену. Она, привыкшая всегда помогать всем, кто в этом нуждался,
решает для себя чрезвычайно важный вопрос: нравственно ли применять
насилие, быть жестоким во имя справедливости или большой цели. Этот
разговор между Еленой и Инсаровым происходит в XIV главе, а XV глава
повествует о поездке в Царицыно, где происходит известная сцена столкновения с пьяными немцами, в которой Инсаров сбрасывает одного из них
в пруд.
Сцена поездки в Царицыно очень важна в композиционном плане, потому что она во многом оказывается решающей для Елены. Отсюда и значение структуры главы. Очевидно, не случаен и тот факт, что эта глава по
объему больше всех предшествующих. Вначале автор передает всю последовательность событий, повествующих о сборах в поездку, подробно описывается сам путь в Царицыно, затем рассказывается о настроении едущих,
при этом главное внимание уделено, конечно, Елене. О ней Тургенев пишет
так: «Елена казалось серьезнее всех, но на сердце у ней было чудесное спокойствие, какого она давно не испытывала. Она чувствовала себя бесконечно доброю, и ей все хотелось иметь возле себя не одного только Инсарова, но и Берсенева…» (выделено нами. — Л.И.), (С., VIII, 73-74). Окончание фразы многоточием тоже имеет определенный смысл, как бы указывая
на то, что выбор между Берсеневым и Инсаровым еще не сделан. Сцена
столкновения с пьяными немцами выделена фразеологически: «Но в это
мгновение…». Именно этот эпизод и проясняет вопрос Елены, которая пристально следит за Инсаровым в тот момент, когда он расправляется с обидчиками. Авторские слова свидетельствуют, что в этот момент в лице Инсарова выступило что-то недоброе, что-то опасное. Эти слова важны, особенно следует выделить среди них — «недоброе», которое является своеобразным смысловым мостиком к следующей главе.
XVI глава приводит отрывки из дневника Елены. В таком следовании
глав есть своя закономерность. В дневнике Елена рассуждает о доброте и
жестокости, о добре и зле. «Быть доброю — этого мало; делать добро… да;
это главное в жизни. Но как делать добро?» (С., VIII, 80). Далее она замечает: «…Я одна, все одна, со всем моим добром, со всем моим злом» (С., VIII,
46
80). Как видим, дилемма добра и зла во всей ее сложности стояла перед
Еленой. Вот почему поведение Инсарова ею оценивается все время с этих
позиций, вот почему после поездки в Царицыно она записывает в своем
дневнике: «Какие странные, новые, страшные впечатления! Когда он вдруг
взял этого великана и швырнул его, как мячик, в воду, я не испугалась… но
он меня испугал. И потом — какое лицо зловещее, почти жестокое! (…) Да,
с ним шутить нельзя и заступиться он умеет. Но к чему же эта злоба, эти
дрожащие губы, этот яд в глазах? Или, может быть, иначе нельзя? Нельзя
быть мужчиной, бойцом, и остаться кротким и мягким?» (С., VIII, 83). Далее Елена вспоминает по этому поводу слова Инсарова: «Жизнь — дело
грубое» и реакцию на них Берсенева, который, как пишет Елена, «не согласился с Д.» «Кто из них прав?» — вопрошает героиня в своем дневнике. И
этот вопрос знаменует собой одну из самых важных нравственных коллизий романа: допустима ли жестокость во имя высшей цели, можно ли быть
жестоким, если нужно наказать зло?
Ответ на этот вопрос появляется после большого разговора с Инсаровым. Елена пишет в своем дневнике, что этот разговор открыл ей многое,
что она теперь знает, «отчего у него рана на шее» (С., VII, 84). И когда глава, закрывающая последнюю страницу дневника, заканчивается словами «Я
влюблена!», читатель понимает и другое: Елена признала правоту Инсарова: пресечь зло без применения силы, а иногда и жестокости нельзя. Вопрос
«Кто из них прав?» для нее решен.
Таким образом, XVI глава (дневник Елены) является своеобразным психологическим конспектом рассказанных ранее событий, конспектом, в котором на первый план выдвинуты самые важные не только для Елены, но и
для самого автора, нравственные вопросы.
XVII глава событийно (сюжетно) готовит объяснение Елены с Инсаровым, которое происходит в следующей главе. Сразу следует заметить, что
XVII глава не только кульминационная, но она центральная и по местоположению. Всего в романе 35 глав. XVII глава — центр произведения, это
своеобразная развязка главного нравственного узла.
В нашей науке о Тургеневе не раз указывалось на сходство сцены объяснения Елены и Инсарова со стихотворением в прозе «Порог». Однако никогда не подчеркивалось, что эта сцена в структуре романа занимает особое
место. И ее удивительное сходство с «Порогом» только свидетельствует о
том, как много смысла ей придавал сам писатель. И еще одна деталь: Тургенев эту сцену в романе выделяет даже графически. Она заканчивает главу
47
и отделена от предыдущего текста. До этого ни в одной главе мы не обнаруживаем такого графического выделения событий. Обратим внимание и
еще на одно обстоятельство. Стихотворение в прозе «Порог» заканчивается
весьма недвусмысленной авторской оценкой поступка девушки: он явно
согласен с оценкой — «свята». Последняя фраза анализируемой сцены в
романе («моя жена перед людьми и богом») (С., VII, 95), отличающаяся
торжественностью лексики, несомненно, в контексте указанного стихотворения в прозе приобретает тоже особый смысл.
Таким образом, структурный анализ первой половины романа дает основание говорить о том, что ее художественным нервом наряду с известным уже суждением о политическом смысле романа, является также реализация мысли писателя о двух уровнях нравственности, первым из которых
представлен Берсеневым, а второй — Еленой и Инсаровым. Это во-первых.
Во-вторых, Тургенев решает очень важную дилемму: как соотносятся
добро и зло, абстрактные ли это нравственные понятия, или в каждом отдельном случае они приобретают особый смысл. Именно выбор Елены определят структуру романа, и этот выбор сделан героиней в XVII главе. Далее Елена уже живет строго в соответствии со своим выбором: она оставляет родителей, принося им горе, тем самым тоже проявляя известную жестокость. Не случайно в Венеции, спросив себя об этом («А горе бедной, одинокой матери?») (С., VIII, 157), она не находит возражений на свой вопрос.
И слова Тургенева о матери Елены в эпилоге («Анна Васильевна еще жива;
она очень постарела после поразившего ее удара, жалуется меньше, но гораздо больше грустит») (С., VIII, 166), наполненные сочувствием к ней, как
бы усиливают вопросительную интонацию, хотя вопрос уже, казалось, был
решен.
Для идейного истолкования романа представляет интерес и еще одна
композиционная особенность романа. Мы уже говорили, что I глава «Накануне» — это своеобразный нравственный камертон: во-первых, определены
все понятия этики, к которым обращается потом Тургенев, во-вторых, выявлена концепция личности (порядочный человек — это тот, кто способен
поставить себя номером вторым). В финале же романа особую композиционную роль выполняют три последние главы: XXXIII, XXXIV, XXXV.
Главным идейным центром каждой из них является соответственно следующие эпизоды: размышления Елены о счастье, ее сон и, наконец, письмо
к родным.
48
XXXIII глава романа начинает рассказ о жизни Елены и Инсарова после
их отъезда из России. Первая фраза главы «был светлый апрельский день»
как будто бы задает ей мажорный тон. Однако этот мажорный тон почти
сразу перебивается сообщением о том, что в лице Елены «сказывалось присутствие тайной, постоянной заботы» (С., VIII, 149). Затем Тургенев говорит о болезни Инсарова, а описание дорожки, обсаженной «чахоточными
деревцами», которые «каждый год сажают и они умирают каждый год» (С.,
VIII, 149), служит как бы аккордом к этому сообщению о болезни Инсарова. И когда Елена, идя по берегу моря, восклицает: «Какое унылое место!»
(С., VIII, 149), настроение неблагополучия усиливается. Вся глава построена на чередовании описаний противоположных настроений: радости и
предчувствия горя.
После прогулки у моря, которая как бы пронизана ожиданием беды, герои отправляются кататься по Большому каналу. Описание прогулки предваряется авторским рассказом о прелести Венеции, и это усиливает радостно-счастливое настроение героев. «Елена чувствовала себя глубоко счастливою», — пишет автор и, как бы подчеркивая сравнение настроения Елены и прекрасного весеннего дня, продолжает: «…в лазури ее неба стояло
одно темное облачко — и оно удалялось: Инсарову было гораздо лучше в
этот день» (С., VIII, 152).
«Светлая веселость», которая «неожиданно нашла на них» (С., VIII,
152) в музее, не оставляет их и за обедом в гостинице, и только в театре
снова Еленой овладевают тягостные предчувствия, которые теперь уже не
покидает ее и которые пронизывают размышления героини о счастье, заканчивающие эту главу. В этих размышлениях выявляется общая трагичность философской концепции автора. Как пишет А.И.Батюто, «на помощь
Елене, размышляющей о наказании, о возмездии за какую-то вину перед
богом, приходит сам автор, пытаясь подсказать ей иное, с его точки зрения,
несравненно более глубокое понимание существа проблемы». "Елена не
знала, — замечает Тургенев, — что счастье каждого человека основано на
несчастии другого, что даже выгода и удобство требуют, как статуя —
пьедестала, невыгоды и неудобства других". В этой формуле — ключ к пониманию неразрешимого у Тургенева философского противоречия между
счастьем и долгом»29.
В XXXIV главе особый смысл приобретает сон Елены, основные образы которого соотносятся и с тем, что было, и с тем, что ожидало героиню.
Елене во сне представляется Царицынский пруд, и это сразу же как бы воз49
вращает читателя к поездке в Царицыно, после которой, как мы помним,
она сделала свой выбор.
Затем во сне Елена думает о том, что должна освободить Дмитрия, и
перед нею разверзается «седая, зияющая пропасть» (С., VIII, 162). Образ
пропасти соотносится с тем, что позже сообщает о себе Елена: «Я приведена на край бездны и должна упасть» (С., VIII, 165), и с тем, что мы узнаем о
ней в эпилоге. «Как бы то ни было, — пишет автор, — след Елены исчез
навсегда и безвозвратно, и никто не знает, жива ли она еще, скрывается ли
где, или уже кончилась маленькая игра жизни, кончилось ее легкое брожение, и настала очередь смерти» (С., VIII, 166).
Центральным моментом последней XXXV главы, важной для понимания нравственных исканий Елены, является ее письмо родным, которым,
собственно, заканчивается глава, а далее уже следует эпилог. В письме героиня сообщает о себе, что решила быть верной памяти Дмитрия и «делу
всей его жизни» (С., VIII, 165). И в этом заключительном аккорде романа
опять звучит тема счастья. Елена признается родителям: «Я искала счастья», но, продолжая свое признание, она по существу высказывает и свое
понимание счастья. «Я искала счастья — и найду, быть может, смерть.
Видно, так следовало; видно, была вина…», — продолжает Елена. Здесь
важна познанная ею мысль о том, что счастье одного человека не должно
строиться на несчастии других. Эта мысль соотносится и с суждениями о
счастье в XXXIII главе романа и с суждениями Берсенева.
Как видим, тема счастья в этом романе звучит на протяжении всего рассказа о судьбе Елены. При этом Тургенев как бы продолжает разговор, начатый им еще в романе «Дворянское гнездо», где он рассматривает счастье
в соотнесенности с долгом. Теперь же акцент сделан на другом. В «Накануне» Тургенев приводит свою героиню к гармоническому счастью: она
любит человека, который посвятил свою жизнь высокому делу, и это соответствует и ее стремлению делать добро людям. Однако эта гармония счастья оказывается краткой, и тогда Елена следует велению долга, тем более,
что начатое Инсаровым дело наиболее полно отвечает ее всегдашнему
стремлению к деятельному добру. И хотя теперь Елена не может быть счастливой, та доля, которую она избрала, близка ее исканиям в жизни.
Подытоживая, можем сказать, что и в «Дворянском гнезде», и в «Накануне» Тургенев в своем решении проблемы счастья в некоторых аспектах
соприкасается с этикой революционеров-демократов. Это во-первых, а вовторых, в романах очень большую роль играет нравственно-философская
50
проблематика, которая часто оказывается своеобразным стержнем сюжетной организации произведения.
§ 4. Тема «Отцов и детей» — одна из основ в творчестве
И.С.Тургенева
Роман «Отцы и дети» считается одним из самых значительных в социально-политическом плане в творчестве И.С.Тургенева. В нашей научной
литературе он исследован наиболее полно. Но вместе с тем в последнее
время в изучении этого романа наметился и несколько новый аспект. С этой
точки зрения особый интерес представляет книга Ю.В.Лебедева, который,
обращаясь к анализу романа «Отцы и дети», ставит перед собой задачу,
«…не упуская из поля зрения центральный, социально-политический конфликт, (…) сосредоточить внимание (…) на вопросах, не получивших подробного освещения в современных исследованиях: на целостном философско-эстетическом и нравственном анализе тургеневского романа»30. При
этом исследователь выделяет центральную проблему — проблему отцов и
детей. Рассматривая ее в нравственно-философском аспекте, ученый пишет,
что в «Отцах и детях» «подробно освещается глубоко волновавшая Тургенева нравственная сторона во взаимоотношениях младшего и старшего поколений»31.
Традиционно считается, что в романе Базарову противопоставлены все
Кирсановы, в том числе и Аркадий. Это верно, если говорить о социальнополитическом аспекте проблемы отцов и детей, а если иметь в виду ее
нравственный характер, то следует все-таки группировать персонажи иначе: с одной стороны — братья Кирсановы, и в первую очередь, Николай
Петрович, отец Аркадия, и родители Базарова, с другой стороны, Аркадий
и Базаров, т. е. отцы и дети в прямом смысле слова.
В этом плане особенно интересны отношения отца и сына Кирсановых.
Подробно анализируя их, Ю.В.Лебедев приходит к очень важному, на наш
взгляд, выводу: «Драматизм исторического развития заключается в том, что
прогресс человечества совершается через смену исключающих друг друга
поколений. Но природа смягчает этот драматизм могучей силой сыновней и
родительской любви. Сыновние чувства предполагают благоговейное отношение к старшим поколениям, прошедшим трудный жизненный путь.
Чувством сыновства сдерживается свойственный юношеству эгоизм. Но
если случается порой, что заносчивая юность переступает черту, дозволен-
51
ную ей природой, навстречу этой заносчивости встает любовь отцовская и
материнская с ее беззаветностью и всепрощением» 32.
Хотя в начале своей работы исследователь говорит о дискуссионности
проблемы, аргументация, предложенная им и основанная на конкретном
анализе романа «Отцы и дети», возражений не вызывает. Интересны в этом
плане и отдельные наблюдения А.А. Жук33.
Но в дополнение к этому оказывается интересным поставить решение
проблемы отцов и детей в романе в контекст всего творчества
И.С.Тургенева. В связи с тем, что до последнего времени роман рассматривался в основном только в социально-политическом плане (что, конечно,
правомерно, но не исчерпывает до конца его содержания, вопрос о его соотнесенности с другими произведениями писателя почти не возникал.
Представляется возможным рассмотреть проблему отцов и детей (одну из
главных в романе) на материале всего творчества И.С.Тургенева, выделив
при этом определенные этапы.
Во-первых, Тургенев обращается к проблеме отцов и детей в самом начале своего творчества (поэма «Разговор»), во-вторых, она звучит в последних его произведениях, «Стихотворения в прозе» («Воробей», «Камень», «Проклятие» и другие). Такая своеобразная рамка как бы подтверждает неизменную приверженность писателя этой теме.
Романы занимают в творчестве И.С.Тургенева особое место. Впервые
обращаясь к этому жанру, он в письмах не раз оговаривал мысль о том, что
это начало нового этапа его работы. Замысел первого романа «Два поколения» остался незавершенным, но для нас важно в этом факте, что писатель,
признавая для себя значимость этого нового этапа, начинает его с обращения к теме взаимоотношений поколений.
Далее, проблема отцов и детей в общечеловеческом плане привлекает
Тургенева и в повести «Первая любовь», которая написана непосредственно перед «Отцами и детьми», т. е. произведением по праву считающемся
его вершинным произведением.
И наконец, в повести «Степной король Лир» Тургенев опять обращается
к теме отцов и детей.
Уже в молодые годы в письмах писателя встречаются суждения о стариках и молодых в противопоставлении друг другу. Так, в письме 1842 г.
он пишет: «…мы глядели за ней, как глядели бы дети, которым нечего еще
делать, у которых еще много впереди — или, как старики, которым уже и
не жалко жизни…» (П., I, 220). В другом письме, адресованном
52
Н.А.Бакунину, очевидно, в ответ на сообщение корреспондента о непонимании его родителями Тургенев пишет о том, что «это можно было предвидеть» (П., I, 228), как бы констатируя закономерность взаимного непонимания в отношениях детей и родителей.
В 1844 г. Тургеневым создана поэма «Разговор», в которой он обращается к теме двух поколений. Произведение построено как диалог старика и
молодого человека, каждый их которых доказывает свою истину. Старик
верит в человека, для него очень важны слова:
И людям верь, и верь уму —
Не покоряйся никому,
Живи для всех и знай: крепка
Твоя непраздная рука (С., I, 124).
А молодой человек заражен скепсисом:
Увы! Как ваши внуки, на покой
Бессмысленный спешили вы
С работы трудной — но пустой (С., I, 126).
Как отмечено исследователями, «проблематика поэмы Тургенева так
тесно была связана с “действительной жизнью”, по выражению самого писателя, что неоднократно делались попытки связать и самый текст поэмы с
конкретными событиями и лицами»34. Но вместе с тем в поэме есть и философское обобщение, хотя и не столь явственно выраженное. Скепсис молодого человека во многом определяется его неверием в преемственность поколений вообще. Вот почему так пессимистически звучат его слова:
И наш потомок — мимо нас
Пройдет с поднятой головой,
Неблагодарный и немой (С., I, 127).
Если эти заключительные слова молодого человека соотнести со словами, принадлежащими лирическому герою и предваряющими поэму,
О жизни думал я, об Истине святой,
О всем, что на земле навек неразрешимо (С., I, 102),
то не вызывает сомнений не только конкретно-социальный, политический смысл спора, но и общефилософский.
Конечно, наиболее полное решение проблема отцов и детей нашла в
романе, который своим заглавием выдвигал ее на первый план. Однако
здесь было бы уместным вспомнить о нереализованном замысле писателя,
о первой его попытке создать произведение романного жанра. Замысел
романа «Два поколения», как свидетельствуют материалы, возник в конце
53
1840-х — начале 1850-х годов. Уже заглавие задуманного произведения
свидетельствовало о том, что начало своего романного творчества Тургенев
связывал именно с этой важной для него проблемой.
Первая часть романа была написана, но она не вызвала одобрения друзей писателя, да, очевидно, не удовлетворила автора, так как роман не был
завершен, несмотря на просьбы Чернышевского, умолявшего Тургенева
прислать «Два поколения» для «Современника», где в это время сложилось
тяжелое положение из-за того, что Григорович, Островский и Л.Н.Толстой
не смогли выполнить своих обещаний.
Можно предположить, что волновавший Тургенева вопрос взаимоотношения поколений в это время еще не созрел, не прояснился до конца и
потому произведение не состоялось. Вскоре появился роман «Рудин», за
ним «Дворянское гнездо», «Накануне». Во всех этих романах писатель так
или иначе затрагивает вопрос отцов и детей, молодого поколения и старшего.
В «Рудине» Тургенев подчеркивает мысль о том, что идеи Рудина, его
вдохновенные слова действуют, прежде всего, на молодых.
В «Дворянском гнезде» в этом плане особенно интересным оказывается
эпилог. Здесь Тургенев говорит о том, как изменился и помолодел дом Калитиных. И Лаврецкий, через много лет вернувшийся сюда и встретившийся с обновленной жизнью, размышляет о связи поколений, о том, что молодым «надобно дело делать, работать, и благословение нашего брата, старика, будет с вами» (С., VII, 293), — замечает он. Как мы уже отмечали, в
тургеневедении принято считать, что образ Лаврецкого очень близок писателю. Действительно, вышеприведенные размышления героя почти тождественны авторским: в них звучит вера в поступательное движение жизни, в
молодое поколение.
Мысль о молодом поколении России не раз возникает и в романе «Накануне». К больному Инсарову является некий Лупояров, с которым герой
едва знаком, и рассуждает о прогрессе, о политике, заявляя, что он за прогресс, ибо «молодое поколение все за прогресс» (С., VIII, 159). После его
ухода Инсаров, глядя на Елену, с горечью говорит: «Вот ваше молодое поколение!» (С., VIII, 160). Эти слова как бы подтверждают мысль: «Нет пока
в России сил, подобных Инсарову», тем более что эпизод с Лупояровым
сюжетно никак не связан с главными событиями. Однако название романа
и непосредственная соотнесенность в нем русской девушки Елены и болгарина Инсарова имеют определенный смысл: Россия находится накануне
54
важных перемен, в наступлении которых решающая роль принадлежит молодым. И, кажется, мостик от «Накануне» к «Отцам и детям» есть. Но Тургенев в промежутке между этими романами пишет повесть «Первая любовь».
Традиционно она рассматривается только как повесть о любви, о между
тем в ней не менее важной оказывается и другая тема — тема отношений
отца и сына. О важности этой темы свидетельствуют рукописи произведения. Как отмечено в примечаниях к Полному собранию сочинений и писем,
«Тургенев придавал большое значение психологической мотивированности
отношений между отцом и сыном и много раз переделывал те части повести, где рассказывалось о характере этих поколений» (С., IX, 460).
Анализируя свои отношения с отцом, герой повести «Первая любовь»
отмечает, что «редкие припадки» расположения отца «никогда не были вызваны (…) безмолвными, но понятными мольбами» сына, потому что отцу,
как пишет рассказчик, «было не до меня» (С., IX, 30). В вариантах текста
были слова отца: «Самому себе принадлежать да других гнуть под себя —
другого нет счастья на земле» (С., IX, 352), анализируя которые в свете
тургеневских концепций человека и счастья, можно считать, что образ отца
— образ явно отрицательный.
Итак, в повести «Первая любовь» Тургенев дает не только психологический анализ чувства первой любви, но и анализирует отношения отца и сына, описывая их с точки зрения последнего. Важно отметить, что эти отношения дисгармоничны, они противоестественны, так как отец — натура
глубоко эгоистичная. Он не принимает любви сына. А лишь иногда снисходит до него.
В основе сюжета повести — факты из биографии самого писателя, о
чем он говорил не раз сам. Наверное, поэтому произведение было особенно
дорого Тургеневу. «Это единственная вещь, — которая мне самому до сих
пор доставляет удовольствие, потому что это сама жизнь, это не сочинено… “Первая любовь” — это пережито»35, — говорил писатель. В приведенных словах особо следует выделить последние: «это пережито», свидетельствующие о глубоко личном отношении Тургенева к проблеме взаимоотношений отцов и детей. Эта мысль подтверждается и перепиской Тургенева в 1859-1860-х годах с дочерью. Отношения с нею его очень волновали.
В одном из писем конца 1859 г. Он пишет ей: «…ты слишком близка мне, я
слишком люблю тебя, чтобы не смотреть на тебя как на часть самого себя».
И далее, вспоминая о своей юности, он просит ее более всего в жизни це55
нить привязанность: «Ах! Мое дитя, привязанность — это такая редкость и
такая драгоценность, что отталкивать ее — безумие, откуда бы она ни шла,
— тем более, когда это старый добряк-отец, которому одного хочется —
нежно любить свою дочь» (П., III, 437).
Здесь уместно сказать о том, что слова, обращенные к дочери, не были
просто родительским поучением, они были криком души. И подтверждается это следующим обстоятельством. Письмо к дочери написано 10 (27) ноября 1859 г., а в письме от 7 (19) ноября того же года, адресованном
М.Н.Толстой, Тургенев говорит: «Иметь свое гнездо — жить для детей —
что может быть лучше на земле!» (П., III, 363). Месяцем позже, в письме к
Е.Е.Ламберт, с которой, как известно, писатель был особенно искренен, он
признается: «Мне не то чтобы скучно или грустно, но, вот, что я чувствую
теперь: страстное, непреодолимое желание своего гнезда, своего home’a —
вместе с сознанием невозможности осуществления моей мечты» (П., III,
385).
Таким образом, перед созданием романа «Отцы и дети» Тургенев в повести «Первая любовь» как бы воскрешает в памяти свои отношения с отцом, уже сам испытав к этому времени радости и трудности отцовства и
тем не менее считая, что ничего нет прекраснее семейных уз. Вот почему,
рассматривая проблему отцов и детей в своем романе «Отцы и дети», писатель несомненно решал ее не только как проблему социальнополитическую, обращенную к историческим событиям в России 60-х годов, когда в общественной жизни страны заявили о себе новые силы, новое
поколение — разночинцы-демократы. Для него очень важен был и другой
аспект этой проблемы — общечеловеческий.
Теперь уже он решает проблему отцов и детей с позиций сыновних и с
позиций отцовских, поняв всю их диалектическую сложность и взаимообусловленность. Она осмыслена писателем и не только как нравственная, но
и как философская. Это отмечает Ю.В.Лебедев: «…социальной борьбе
придается оттенок нравственный и общественно-политический”36. Такой
нравственной нормой отцовско-сыновних отношений Тургенев считает отношения Николая Петровича Кирсанова и Аркадия. «Родительская бескорыстная любовь стоит на страже природной гармонии отцовско-сыновних
отношений»37. И именно эта идея романа обеспечивает ему широкую популярность во все времена. Как замечает М.Б.Храпченко, «"Отцы и дети"
Тургенева вызывают к себе сейчас живой интерес не локальноисторическими чертами, отразившимися в этом произведении, а раскрыти56
ем столкновений и характеров, имеющих широкое социальное, психологическое значение. В конфликте романа для нас важны не сами по себе историко-бытовые его "реалии", а общественно-философский смысл характеров, их столкновений, в том числе и противоречий между отцами и детьми,
которые отнюдь не ограничиваются временем, нашедшем свое изображение в романе Тургенева»38.
Стала уже хрестоматийной истиной мысль о творческом воздействии
Шекспира на Тургенева. Однако, как правило, когда речь идет о тех или
иных творческих схожденьях, в качестве текстологических аргументов
приводится драматургия Шекспира. Не стала исключением из этого правила и одна из последних работ о романе Тургенева «Отцы и дети»39. Исследователь предполагает, что именно Шекспиру «роман обязан уже самим
свои названием»40, утверждая, при этом, что темы и образы «Отцов и детей» как бы спроецированы на шекспировские трагедии. Соглашаясь с этим
суждением в целом, обратим внимание на одно немаловажное обстоятельство.
«Отцы и дети» — это не только злободневный общественнополитический роман, но и любовно-семейный, как мы уже отмечали выше.
Все его действующие лица, вплоть до второстепенных, имеют свою любовную историю, а в эпилоге сообщается о семье каждого из них и сложившихся в ней отношениях. Таким образом, Тургенев, выстраивая в романе
ряд любовных сюжетных линий, в эпилоге выверяет их семейными отношениями. Более того, ни в одном другом романе писатель не говорит так
много о значении детей в жизни человека. Он приходит к мысли о том, что
отношение к детям, к семье — есть некий критерий нравственной ценности
человека. И в этой общечеловеческой идее Тургенев тоже ориентируется на
Шекспира, только уже не на трагедии, а на сонеты, которые русский писатель тоже превосходно знал. Об этом свидетельствуют его письма, адресованные Фридриху Боденштедту в 1861-1862 годах. В них русский писатель
не только высоко оценивает переведенные немецким поэтом сонеты Шекспира, но и пишет: «Некоторые из этих сонетов проникают прямо в душу, и
их уже не выгонишь оттуда» (П., IV, 425). Трудно сказать, о каких именно
сонетах идет речь, но можно предположить, что это те поэтические строки,
в которых Шекспир с завидным постоянством утверждает необходимость
для человека семьи и продолжения себя в детях. Наше предположение
строится на том, что в эти годы в письмах к разным адресатам Тургенев
часто размышляет о покойном семейном счастье, о важности для человека
57
«душевной оседлости», которую дает ему семья, и о своей грусти из-за отсутствия «гнезда».
Еще в начале века известный биограф И.С.Тургенева И.И.Иванов писал:
«Тургенев, переживший печальное детство, одинокую молодость, высшим
счастьем считал семью, семейный уют и непременно с детьми. Он всю
жизнь любил детей, дружил с ними, забавляя их»41.
Книга сонетов Шекспира была создана в 1590-х годах. До сих пор остается дискуссионной проблема их соотнесенности и тематической направленности. Трудно согласится с теми, кто полагает, «что первые 126 посвящены дружбе, остальные — любви к женщине»42. Если обратиться к самим
произведениям и допустить общепринятый порядок их расположения, то
мы увидим, что первые 17 сонетов варьируют одну и ту же мысль, сформулированную в последнем двустишии. Возможно, эти сонеты обращены к
другу, но они есть прямое выражение страстной и глубоко осознанной авторской мысли, овеянной ренессансной идеей жизнеутверждения. Эта
мысль удивительно проста: человек должен продолжить себя в детях, обеспечив поступательное движение жизни. Все эти сонеты построены как развернутые метафоры, но каждая из них уточняет, дополняет, заставляет увидеть новые грани, на первый взгляд, банальной, но столь важной мировоззренческой позиции, которая в известной степени подтверждается и биографическими данными. Во-первых, как бы ни складывалась жизнь самого
поэта, дети занимали в ней достаточно большое место и, во-вторых, после
насыщенной и бурной жизни в Лондоне он возвращается в Стратфорд, где
и живет последние годы жизни в кругу семьи.
Несомненно, когда Шекспир заканчивает восьмой сонет словами «Нам
говорит согласье струн в концерте, что одинокий путь подобен смерти» и
продолжает в двенадцатом — «Но если смерти серп неумолим, оставь потомков, чтобы спорить с ним», то в последующих уже это выливается в настоящий гимн жизни и человеку: «Отдав себя, ты сохранишь навеки себя в
созданье новом — в человеке»43.
Возвращаясь к Тургеневу, подчеркнем, что не отмеченное в науке влияние именно этой шекспировской позиции, выраженной в первых семнадцати сонетах его цикла, значительно сказалось в тематике романа «Отцы и
дети».
Однако и после «Отцов и детей» Тургенева продолжает волновать эта
проблема: в 1870 году была написана повесть «Степной король Лир». Так
же, как и в повести «Первая любовь», в «Степном короле Лире» очень мно58
го автобиографичного44. По мысли Л.М.Лотман, «повесть “Степной король
Лир” — одно из наиболее значительных произведений Тургенева, написанных в период между романами “Дым” и “Новь”. Она возникает на “стыке”
политических, литературных и философских размышлений писателя, вбирает его мысли о России и отражает расчеты на западного читателя» (С., X,
417). Священные узы родства, сыновние и отцовские, здесь осмысливаются
в шекспировском ключе: власть собственности оказывается часто сильнее
этих уз.
Как известно, в конце жизни многие вопросы человеческого бытия осмысляются Тургеневым в очень емком жанре, в стихотворениях в прозе. И
в этом жанре тема отцов и детей звучит достаточно громко.
Если повесть «Степной король Лир» начинается с разговора о Шекспире, то стихотворение в прозе «Проклятие» — со слов: «Я читал байроновского “Манфреда”…» (С., XIII, 201). Затем лирический герой вспоминает
иное: однажды он явился свидетелем распри между отцом и сыном. После
«нестерпимого оскорбления», которое сын нанес отцу, старик говорит:
«Пускай же и он дождется сына, который на глазах своей матери плюнет
отцу в его седую бороду» (С., XIII, 201).
Стихотворение в прозе «Проклятие» было создано в феврале 1878 года,
а в апреле было написано другое произведение этого же жанра — «Воробей», связь между которыми несомненна. В первом писатель ужасается
проклятию: «Это проклятие показалось мне ужаснее манфредовского» (С.,
XIII, 201), потому что, по его мысли, выраженной в стихотворении в прозе
«Воробей», «только ею, только любовью держится и движется жизнь».
Писатель считает, что если порвутся священные узы, соединяющие детей и родителей, то порвется связь времен. Только преемственность поколений обеспечивает поступательное движение жизни. Эта мысль так или
иначе звучит и в других произведениях этого жанра: «Два брата», «Камень». Заканчивая свой творческий путь, Тургенев остается верен темам,
которые волновали его всю жизнь и среди них выделяется тема отцов и детей.
Акцентирование внимания на нравственно-философском аспекте творчества И.С.Тургенева, несомненно, — актуальная задача современного литературоведения, ибо Тургенева-художника глубоко волновали основные
философские вопросы, важные для человека во все времена. А в романном
творчестве писателя это сказалось, конечно, с особой силой.
59
Примечания:
1. Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. IX. М., 1976. С. 458.
2. Там же.
3. Пумпянский Л.В. Тургенев-новеллист // И.С. Тургенев, соч. VII. М.-Л.,
1929.
4. Павлов Л.В. Растите, молодые силы! // Север. 1968. №5.
5. Николаева Л.А. Тургенев и революционная молодежь // Ленинградский
альманах, кн. 15. Л., 1958.
6. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования.
М., 1997. С.552.
7. Там же. С.171.
8. Там же.
9. Батюто А.И. Творчество И.С.Тургенева и критико-эстетическая мысль его
времени. Л.: Наука, 1990. С. 51.
10. Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости. СПб., 1914. С. 203-204.
11. Там же. С. 208.
12. Там же. С. 212.
13. Там же.
14. Там же. С. 219.
15. Курляндская Г.Б. Романы И.С.Тургенева 50-х годов — начала 60-х годов //
Ученые зап. Казанского ун-та, 1956, т. 116, кн.8; Бялый Г.А. Тургенев и русский
реализм, цит. изд.; Осиновец Е.Н. Проблема нравственного долга и личного счастья в творчестве И.С. Тургенева (по роману «Дворянское гнездо») // Романтики и
реалисты. Статьи о русской и зарубежной литературе XIX и XX в.в. Краснодар,
1970; Батюто А.И. Тургенев-романист. Цит изд.
16. Сергиевский И.В. Мотивы и образы Тургенева // Избранные работы. М.,
1961. С.161.
17. Винникова Г. Тургенев и Россия. М., 1977. С. 154.
18. Курляндская Г.Б. Романы И.С. Тургенева 50-х — начала 60-х годов. Цит.
изд. С.62.
19. Там же. С.63.
20. Винникова Г. Тургенев и Россия. Цит. изд. С.157.
21. Щербина В.Р. Тургенев и развитие реализма // И.С.Тургенев в современном мире. М.: Наука. 1987. С. 55.
22. См. письмо В.П. Боткину от 25 октября (6 ноября) 1856 г.
23. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. Цит. изд. С.307.
60
24. Маркович В.М. Человек в романах И.С. Тургенева. Цит изд. С. 127.
25. Там же. С.81.
26. Батюто А.И. Тургенев-романист. Цит. изд. С. 87.
27. Там же. С. 125.
28. Маркович В.М. Человек в романах И.С.Тургенева. Цит. изд.
29. Батюто А.И. Тургенев-романист. Цит. изд. С. 128.
30. Лебедев Ю.В. Роман И.С.Тургенева «Отцы и дети». М., 1982. С. 4.
31. Там же. С. 5-6.
32. Там же. С. 47.
33. Жук А.А. Русская проза второй половины XIX века. М., 1981. С. 54.
34. Батюто А.И., Т.П. Ден, Н.В. Измайлов и др. Примечания // Тургенев И.С.
Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13-ти т. М.; Л.: Наука, 1961. Т. 1. С.
538.
35. Русские ведомости. 1883. №270. 2 окт.
36. Лебедев Ю.В. Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети»: Цит. изд. С. 49.
37. Там же. С. 47.
38. Храпченко М.Б. Собр. соч.: В 4-х т. М.: Худож. лит-ра, 1980-1982. Т. IV.
С.224.
39. Никитина Н.С. Шекспировские темы и образы в романе Тургенева «Отцы
и дети» // Русская литература. 1994. №4.
40. Там же. С. 17.
41. Иванов И.И. Иван Сергеевич Тургенев. Жизнь. Личность. Творчество.
Нежин, 1914. С. 87.
42. Плавскин З.И. Четырнадцать магических строк // Западноевропейский сонет XIII - XVII веков. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1988. С. 24.
43. Сонеты цитируются в переводах С. Маршака.
44. См. об этом примечания к повести (соч., т. 10).
III ГЛАВА
Художественное своеобразие романов И.С.Тургенева
Романное творчество И.С.Тургенева знаменует собой новый этап в развитии русского реалистического романа XIX века. Естественно, что поэтика тургеневских произведений этого жанра всегда привлекала к себе внимание исследователей. Однако до последнего времени в тургеневедении
нет ни одной работы, которая бы была бы специально посвящена этому вопросу и анализировала бы все шесть романов писателя. Исключение, пожа61
луй, составляет монография А.Г.Цейтлина «Мас-терство Тургеневароманиста»1, в которой объектом исследования были все романы великого
художника слова. Но указанная работа была написана сорок лет назад. Поэтому не случайно П.Г.Пустовойт2 в одной из последних статей пишет, что
в поле зрения исследователей должны попасть не только первые четыре
романа, но и два последние («Дым» и «Новь»).
В последние годы к вопросам поэтики тургеневского творчества обращается целый ряд ученых: Г.Б.Курляндская, П.Г.Пустовойт, С.Е.Шаталов,
В.М.Маркович. Однако в работах этих исследователей поэтика романного
творчества писателя или не выделяется в специальный вопрос3, или рассматривается на материале только отдельных романов4. И все-таки общие
тенденции в оценке художественного своеобразия романов Тургенева выделить можно.
Тургеневские романы не велики по объему. Как правило, писатель для
повествования выбирает острую драматическую коллизию, изображает
своих героев в важнейшие моменты из жизненного пути. Это во многом и
определяет структуру всех произведений этого жанра.
Ряд вопросов структуры романов (в большей части первых четырех:
«Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети») в свое время
исследовал А.И.Батюто5. В последние годы к этой проблеме обратились
Г.Б.Курляндская6 и В.М.Маркович7.
Г.Б.Курляндская рассматривает романы Тургенева в соотнесенности с
повестями, выявляя разные структурные принципы создания характеров и
форм психологического анализа.
В.М.Маркович в своей книге «И.С.Тургенев и русский реалистический
роман XIX века (30-50-е годы)», обращаясь к четырем первым романам писателя, исследует в них роль мировоззренческого спора, взаимоотношения
повествователя и героя, взаимодействие сюжетных линий, особенности и
значение лирико-философских отступлений и «трагического». Привлекательно в этой работе то, что автор рассматривает романы Тургенева в единстве в них «локальной конкретности» и «вечных вопросов».
В книге П.Г.Пустовойта «И.С.Тургенев — художник слова»8 романам
И.С.Тургенева уделяется серьезное внимание: им просвещена II глава монографии. Однако вопросы художественного своеобразия романов не стали
предметом исследования ученого, хотя название книги как будто нацеливало именно на такой аспект анализа.
62
В другой монографической работе «Художественный мир
И.С.Тургенева»9 ее автор, С.Е.Шаталов, не выделяет из всей системы художественного творчества писателя именно романы. Однако ряд интересных и тонких обобщений дает серьезный материал для анализа художественного своеобразия. Исследователь рассматривает художественный мир
И.С.Тургенева в двух аспектах: и в его идейно-эстетической целостности, и
в плане изобразительных средств. При этом следует особо выделить VI главу, в которой автор на широком историко-литературном фоне прослеживает развитие психологического мастерства писателя, в том числе и в романах. Нельзя не согласиться с мыслью ученого о том, что психологический
метод Тургенева в романах эволюционировал. «Эволюция психологического метода Тургенева после “Отцов и детей” протекала быстрее и резче всего сказалась при работе над романом “Дым”»10, — пишет С.Е.Шаталов.
Отметим еще одну работу, последнюю книгу А.И.Батюто, в которой он,
анализируя творчество Тургенева в соотнесенности с критико-эстетической
мыслью его времени, вычленяет, на наш взгляд, одну очень важную особенности романного творчества писателя. Эта особенность, названная им
«законом Антигоны», связана с пониманием трагического. Поскольку трагическое — это удел едва ли не каждого развитого человека и у каждого из
них есть своя правда, а потому романный конфликт у Тургенева строится
на «столкновении противоположных идей в состоянии их вечной равнозначности»11. Есть в этом исследовании и ряд других глубоких и важных
замечаний о романном мастерстве великого писателя.
Но вместе с тем, на сегодняшний день в нашем тургеневедении нет
обобщающей работы, в которой бы была выявлена специфика тургеневского романа на материале всех произведений писателя этого жанра. Такой
«сквозной» подход к романам писателя, на наш взгляд, необходим. Он во
многом диктуется отличительными свойствами жанра тургеневского произведения, которые, прежде всего, выявляются в своеобразной взаимосвязи
всех романов. Как мы видели, эта взаимосвязь обнаруживается при анализе
идейного содержания романов. Не менее сильной она оказывается и в плане
поэтики. Убедимся в этом, обратившись к отдельным ее сторонам.
§ 1. Тургеневская концепция человека и композиция женских
характеров в его романах
63
В нашем литературоведении давно существует термин «тургеневские
девушки», который возник для обозначения, прежде всего, ряда героинь
И.С.Тургенева.
Значимость женских персонажей у Тургенева была отмечена еще его
современниками. В свое время Н.А.Добролюбов, анализируя роман «Накануне», подчеркнул, что в нем главное лицо — Елена, и по отношению к ней
должны мы разбирать другие лица. Эту мысль, несомненно, поддерживал и
сам автор, о чем свидетельствует тот факт, что во французском переводе
роман назывался «Елена», а название, как мы уже указывали, было одобрено самим автором.
Исследование женских характеров в творчестве Тургенева не раз привлекало внимание ученых12. Наша задача — проследить композицию женских характеров с точки зрения той концепции человека, которая сложилась у Тургенева в статье «Гамлет и Дон-Кихот».
Чаще всего в литературе связывают основные идеи указанной статьи с
романами «Накануне» и «Отцы и дети», так как статья появилась почти одновременно с первым из указанных романов.
Однако замысел статьи «Гамлет и Дон-Кихот» возник у писателя задолго до ее написания. Так, в письме к Полине Виардо от 25 декабря 1847 года
Тургенев дает сравнение героя драмы Кальдерона с Гамлетом, которое потом отразится в его статье. В 1851 году Е.М.Феоктистов в своем письме к
писателю говорит: «…особенно желал бы я видеть статью по поводу Гамлета и Дон-Кихота, о котором мы так давно рассуждали в Москве»13.
Эти факты так или иначе убеждают нас в том, что основные мысли статьи «Гамлет и Дон-Кихот» занимали писателя гораздо раньше, чем она была написана, а потому дают нам право говорить, что ее идеи во многом определяли структуру женских характеров во всех его романах.
Обращаясь к статье “Гамлет и Дон-Кихот”, выделим коренные свойства
этих двух человеческих типов, главные по мысли писателя. В Гамлете Тургенев подчеркивает, в первую очередь, анализ и эгоизм. «Анализ прежде
всего и эгоизм, а потому безверье. Он весь живет для себя, он эгоист; но
верить в себя даже эгоист не может; верить можно только в то, что вне нас
и над нами. Но это я, в которое он не верит, дорого Гамлету. Это исходная
точка, к которой он возвращается беспрестанно, потому что не находит ничего в целом мире, к чему бы мог прилепиться душою; он скептик — и вечно возится и носится с самим собою; он постоянно занят не своей обязанностью, а своим положение» (С., VIII, 174-176) (выделено нами. — Л.И.). В
64
Дон-Кихоте же, по убеждению писателя, самое главное - это его готовность
к самопожертвованию, к служению добру, истине, людям. «Жить для себя,
заботиться о себе — Дон-Кихот почел бы постыдным. Он весь живет (если
так можно выразиться) вне себя, для других, для своих братьев, для истребления зла… В нем нет следа эгоизма, он не заботится о себе, а весь самопожертвование — оцените это слово!» (С., VIII, 174), — пишет
И.С.Тургенев.
Как видим, писатель совершенно отчетливо противопоставляет в этих
двух литературных типах их нравственные качества: эгоизм и способность
к самопожертвованию или альтруизм.
Академик Храпченко справедливо отметил, что «идея Тургенева относительно коренных начал человеческой природы — аналитикоскептического и аналитико-самоотверженного — имели не только теоретико-философский смысл, они получили рельефное выражение в его произведениях»14.
В романах Тургенева основные женские характеры так или иначе могут
быть классифицированы следующим образом: первая группа — те, кто живут собственными интересами, ибо сосредоточены на себе (хотя это, может,
конечно, по-разному выражаться), и вторая группа — это именно тургеневские девушки, мысль которых все время обращена к жизни, страданиям
других.
К первой группе относятся Дарья Михайловна Ласунская, мать Лизы
Калитиной, Варвара Павловна, жена Лаврецкого, Одинцова, Ирина Ратмирова, Сипягина. Ко второй группе — Наталья Ласунская, Лиза Калитина,
Елена Стахова, Марианна. При этом, выстроив в ряд персонажи каждой
группы, мы увидим определенную эволюцию, определенную систему соотнесенности этих образов.
В первых двух романах героини явно противопоставляются друг другу:
Наталья Ласунская и ее мать Дарья Михайловна; Лиза Калитина и ее мать
Марья Дмитриевна.
В романе «Рудин» Дарья Михайловна Ласунская изображается как человек, целиком занятый собой. Тургенев пишет, что в разговоре с Рудиным
«Дарья Михайловна говорила небрежно, слушала рассеяно…» (С., VI, 271).
«Впрочем, Дарья Михайловна скоро перестала его расспрашивать: она начала ему рассказывать о себе, о своей молодости, о людях, с которыми зналась. Рудин с участием внимал ее разглагольствованиям, хотя — странное
дело! — о каком бы лице ни заговорила Дарья Михайловна, на первом пла65
не оставалась все-таки она, она одна, а то лицо как-то скрывалось и исчезал» (С., VI, 271). Авторская ирония нарастает с каждым словом: «Судя по
рассказам Дарьи Михайловны, можно было подумать, что все замечательные люди последнего десятилетия только о том и мечтали, как бы повидаться с ней, как бы заслужить ее расположение…» И далее: «Она (Дарья
Михайловна. — Л.И.) говорила о них, и, как богатая оправа вокруг драгоценного камня, имена их ложились блестящей каймой вокруг главного
имени - вокруг Дарьи Михайловны» (С., VI, 271). В другом месте о Дарье
Михайловне говорит Лежнев: «Дарья Михайловна, во-первых, эгоистка и
живет для себя» (С., VI, 294).
Подобна Дарье Михайловне и мать Лизы Калитиной, о которой Тургенев пишет при первом ее представлении читателю: «…она избаловала себя,
легко раздражалась и даже плакала, когда нарушали ее привычки; зато она
была очень ласкова и любезна, когда все ее желания исполнялись и никто
ей не прекословил» (С., VII, 126). В другом месте писатель прямо называет
ее эгоисткой: «Марья Дмитриевна, как истая эгоистка, ничего не подозревала» (С., VII, 228).
И в первом, и во втором романах своим матерям противопоставлены
Наталья и Лиза, как бы знаменуя собой новое поколение.
В противоположность Дарье Михайловне, ее дочь Наталья обычно «говорила мало, слушала и глядела внимательно» (С., VI, 279). Тургенев одной
этой фразой подчеркивает внимание Натальи к окружающему миру. В первом же разговоре с Рудиным она заявляет о том, что такие, как он, должны
«стараться быть полезными» (С., VI, 282). В нем Наталью привлекают,
прежде всего, его идеи. «Она (Наталья. — Л.И.), — пишет Тургенев, — все
думала — не о самом Рудине, но о каком-нибудь слове, им сказанном, и погружалась вся в свою думу” (С., VI, 304).
В Лизе Калитиной писатель тоже подчеркивает ее обращенность к людям: «Вся проникнутая чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни
было, с сердцем добрым и кротким» (С., VII, 243-244), — такой рисует ее
автор.
В третьем своем романе Тургенев еще более рельефно подчеркнул в героине ее альтруистическое начало, силу и способность служить людям.
Любопытен такой факт. Известно, что роман «Накануне» был не очень
хорошо принят критикой. Как отмечал Анненков, «светская часть» русской
читающей публики «была встревожена…, ужаснулась настроению автора»15 и в целом отнеслась к роману отрицательно. Один из критиков,
66
М.И.Дараган, писал, что Елена — это Дон-Кихот в юбке. Несомненно, он
был прав. Тургенев подчеркнуто подробно рассказывает об особой жажде
деятельного добра у Елены: «…она с детства жаждала деятельности, деятельного добра; нищие, голодные, больные ее занимали, тревожили, мучили; она видела их во сне; расспрашивала об них всех своих знакомых; милостыню она подавала заботливо, невольной важностью, почти с волнением. Все притесненные животные, дворовые собаки, осужденные на смерть
котята, выпавшие из гнезда воробьи, даже насекомые и гады находили в
Елене покровительство и защиту…» (С., VIII, 33). Не случайно писатель
рисует даже несколько комическую ситуацию, когда Елена бежит на иронический призыв отца: «Леночка, иди скорей, паук муху сосет, освобождай
несчастную!» (С., VIII, 33). Это должно было действительно ассоциироваться с подвигами Дон-Кихота, тем более, если принять во внимание, что
роман появился в феврале 1860 года, а статья — в январе этого же года.
Однако следует сказать, что в этом романе Тургенев не противопоставляет Елене ни один женский характер так, как это сделано в первых двух
романах. Зато в двух последующих романах, мы, наоборот, не встретим характер, который принято называть «тургеневская девушка». В центре внимания оказывается теперь уже усложненный образ все той же эгоистичной
женщины, что в «Рудине» и «Дворянском гнезде».
В романе «Отцы и дети» рядом с незаурядной фигурой Базарова оказывается Анна Сергеевна Одинцова. Д.Н.Овсянико-Куликовский в своей
классификации женских характеров у Тургенева отводит ей особое место.
Ее характерной чертой он считает «отвращение к пошлости»16.
А между тем и в Одинцовой в «Отцах и детях», и в Ирине Ратмировой в
«Дыме» представлен писателем все тот же эгоизм более утонченный, более
рафинированный. Даже Овсянико-Куликовский, довольно высоко оценивающий Одинцову, отмечает, что она отличается «известным эгоизмом»17.
Любопытно, что чем сложнее характер, тем тоньше, ювелирнее становится авторская ирония. О Дарье Михайловне и Марье Дмитриевне Тургенев писал, что они не умели слушать (речь идет о главном герое), они
больше говорили о себе, в то время как и Наталья, и Лиза, и Елена обладали
удивительной способностью впитывать каждое слово.
А вот что отмечает писатель в Одинцовой, слушающей Базарова: «По
лицу Анны Сергеевны трудно было догадаться, какие она испытывала впечатления: оно сохраняло одно и то же выражение, приветливое, тонкое, ее
67
прекрасные глаза светились вниманием, но вниманием безмятежным» (С.,
VIII, 271).
В другом месте писатель говорит о том, что «ее (Одинцовой. — Л.И.)
ум был пытлив и равнодушен” (выделено нами. — Л.И.) (С., VIII, 282).
И наконец, еще одно авторское замечание о том, что Анна Сергеевна не
раз возвращается к мысли о гостях, вернее, о Базарове, когда те приезжают
к ней в имение. Но это авторское замечание заканчивается полными злой
иронии словами: «Она потянулась, улыбнулась, закинула руки за голову,
потом пробежала глазами страницы две глупого французского романа, выронила книжку — и заснула, вся чистая и холодная, в чистом и душистом
белье» (С., VIII, 283-284). Не случайно Тургенев в письме к Случевскому
так писал об Одинцовой: «…Это та же представительница праздных, мечтающих, любопытных и холодных барынь-эпикуреек, наших дворянок» (П.,
IV, 381).
Уже в манере слушать героя Тургенев намечает гамлетовское (эгоистическое) или донкихотское (альтруистическое) начало в том или ином женском характере. После многих лет разлуки встречается Литвинов с Ириной,
и она настаивает на том, чтобы он рассказывал ей о себе. И вот как изображает Тургенев Ирину, когда Литвинов начинает говорить: «…она настойчиво требовала продолжения рассказа и, откинув волосы за уши, облокотившись на ручку кресла, казалось, с усиленным вниманием ловила каждое слово. Глядя на нее со стороны и следя за выражением ее лица, иной
бы, пожалуй, мог подумать, что она вовсе не слушала того, что Литвинов
ей говорил, а только погружалась в созерцание…Но не Литвинова созерцала она, хотя он и смущался и краснел под ее упорным взглядом. Пред нею
возникла целая жизнь, другая, не его, ее собственная жизнь” (выделено нами. — Л.И.) (С., IX, 219-220). И подобные примеры из текста можно было
бы привести еще.
Итак, и в «Рудине», и в «Дворянском гнезде» выделены два типа женских характеров, противостоящих друг другу. В одном из них явственно
проступают гамлетовские начала, в другом — донкихотские.
В романе «Накануне» Тургенев делает главной героиней девушку, вобравшую в себя все то лучшее, что мыслил писатель, говоря о Дон-Кихоте,
однако женский эгоистический характер ей не противопоставил. Зато в
двух последующих романах он довольно детально рассматривает такой
женский тип, в котором, несмотря на всю его сложность, неоднозначность,
все-таки главным оказывается эгоизм, то есть гамлетовское начало.
68
А вот в последнем своем романе «Новь» Тургенев в остром поединке
сталкивает уже разработанные ранее им характеры, но представленные
здесь как бы в их максимальном проявлении. Речь идет о Марианне и Сипягиной. Сипягина — это воплощение эгоизма. Вот первое знакомство с
ней. Тургенев пишет о том, как она красива: «…всякий, говорим мы, наверное, воскликнул бы про себя или даже громко, что он не встречал более
пленительного создания!» (С., XII, 36). Но тут же следует такая сцена. В
гостиную вбегает ее сын и говорит о том, что тетушка просит ландыши для
своей комнаты, на что Валентина Михайловна отвечает: «Скажи тетушке,
чтобы она послала за ландышами к садовнику; а эти ландыши - мои. Я не
хочу, чтобы их трогали. Скажи ей, что я не люблю, чтобы нарушались мои
порядки. Сумеешь ли ты повторить мои слова?» (С., XII, 37) (выделено нами. — Л.И.).
А говоря о Марианне, автор сразу же подчеркивает в ней сильное и
смелое, стремительное и страстное. Кроме того, он прямо заявляет: “Эти
две женщины не любили друг друга” (С., XII, 43).
Эта борьба становится ожесточеннее с появлением Нежданова. Как пишет Тургенев, у Валентины Михайловны «явилась потребность покорить,
нагнуть к ногам своим эту непокорную голову» (С., XII, 88), она «всячески
старалась покорить его (Нежданова. — Л.И.) себе под ноги» (С., XII, 90).
Но в тот же вечер начинается сближение Нежданова с Марианной. А заканчивается борьба тем, что Марианна уходит из дома Сипягиных вместе с
Неждановым, оказываясь победительницей в борьбе с Сипягиной.
Больше того, если в финале прежних романов мы обнаруживаем, что
счастье «тургеневских девушек» не состоялось, а все они видят его в любви
к человеку высоких идеалов (Рудин не принял любовь Натальи Ласунской,
Лиза Калитина ушла в монастырь, Елена Стахова потеряла Инсарова), то
роман «Новь» заканчивается союзом Марианны с Соломиным.
Как видим, Тургенев подчеркнуто выделяет в своих романах две группы женских персонажей в соответствии с той концепцией характера, которая сложилась у него и наиболее точно выявилась в статье «Гамлет и ДонКихот».
В первых двух романах, хронологически предшествовавших написанию
статьи, указанные два типа характера, эгоистический и альтруистический,
достаточно четко обозначены и явно противопоставлены друг другу. Как
бы наметив общие контуры этих характеров и выявив их сущность в отно-
69
шении друг к другу, писатель далее обращается к тщательной и детальной
их разработке.
В третьем романе, в «Накануне», Тургенев наиболее ярко рисует альтруистический характер Елены, при этом не противопоставляя ей никакой
другой женский образ подобно тому, как было в «Рудине» и «Дворянском
гнезде».
А в «Отцах и детях» и в «Дыме», наоборот, все свое внимание сосредотачивает на разработке эгоистических женских персонажей, все более усложняя их и все беспощаднее выявляя в них самовлюбленность и равнодушие к окружающим.
И наконец в «Нови» Тургенев не только представляет нам уже разработанные им и противопоставленные друг другу типы женских характеров, но
и сталкивает их в непримиримой борьбе. При этом Марианна, которая
представляет образ «тургеневской девушки», не только не сломлена в этой
борьбе, но и выходит из нее победительницей.
Все это дает нам основание говорить, что Тургенев, разрабатывая представленную выше композицию женских характеров в своих романах, сознательно стремится убедить читателя в победе доброго, самоотверженного
начала в жизни.
§ 2. Художественное воплощение природного и социального в романном персонаже. Структура образа Ирины в «Дыме»
Если же от представленной выше композиции женских характеров в
романах Тургенева обратиться к любому отдельному художественному образу, то мы увидим, как сложно и неоднозначно автор соединяет в его
структуре две очень важные стихии в человеке: «нравственное» (природное) и «социальное».
Мы уже отметили, что в «Дыме» представлен усложненный женский
характер. Не случайно сам роман с момента выхода оценивался весьма противоречиво. Так, П.В.Анненков писал, что «Дым» — это социальный роман, так как «он выводит перед нами явления и характеры из современной
русской жизни, важные не по одному своему психологическому или поэтическому значению, но вместе и потому, что они помогают распознать место, где в данную минуту обретается наше общество, и мысль, которою оно
занято перед наметкой последующего своего шага»18. В противовес этой
точке зрения Н.К.Михайловский (как предполагается) отрицал социальное
70
значение «Дыма», отмечая, что «сок рассказа составляют отношения Литвинова к Ирине»19.
Позже в нашем литературоведении утвердилась мысль о наличии в романе двух планов повествования. Так, например, А.Г.Цейтлин писал: «Лежащая в основе сюжета “Дыма” “любовная новелла” опоясана и перевита
двумя политическими памфлетами и одной политической идеологией»20. Из
этого суждения исследователя нам представляется важным указание на наличие в романе планов социально-политического и интимного. В «Дыме»
это сразу же бросается в глаза. Но вместе с тем многие исследователи усматривают разрозненность, несвязанность этих двух планов. Однако между
ними существует самая прямая и тесная взаимосвязь. Другое дело, что она
не всегда лежит на поверхности.
Любовная история Литвинова и Ирины часто рассматривается как история роковой любви. А.Г.Цейтлин пишет по этому поводу:«Здесь (в «Дыме».
— Л.И.) (…) любовь раскрывается прежде всего, как роковая сила, ломающая человека, как “вихрь”»21. Скорее всего, в романе речь идет, в первую
очередь, о другом: о борьбе в человеке «природного» начала и того, что
воспитано в нем обществом. И в этом смысле интересен образ Ирины.
Героиня «Дыма» не раз привлекала к себе внимание критиков глубиной
и силой характера. Часто в анализе ее образа обнаруживалось сочувствие
ей. Так, наиболее тонкий из современных исследователей романного творчества И.С.Тургенева А.И.Батюто пишет о героине романа «Дым»: «Ирина
презирает высший свет, исковеркавший ее жизнь, но она успела заразиться
его пороками. Вкоренившаяся привычка к роскоши, богатству, ничегонеделанию оказывается сильнее ее чувства к Литвинову. Ирина глубоко несчастна оттого, что не может порвать с ненавистной ей обстановкой. В этом
трагизм ее положения»22. Как видим, в словах исследователя нельзя не увидеть некоторого сочувствия к героине.
Каково же отношение к ней Тургенева? Для того, чтобы определить его,
обратимся к структуре этого образа. Это тем более интересно, что дает нам
представление о том, как соотносится в романах Тургенева «социальное» и
«нравственное».
Впервые в романе мы узнаем об Ирине из слов слуги, который говорит,
что это была дама «высокого роста и прекрасно одета, а на лице имела вуаль» (С., IX, 176). И потом весь сюжет романа шаг за шагом как бы приподнимает эту вуаль, обнажая лицо героини.
71
Писатель не случайно начинает рассказ об Ирине с истории семейства
Осининых, принадлежащих к роду князей Рюриковичей. Давая социальную
характеристику им, Тургенев пишет: «Забеднял, "захудал" их род — не
поднялся ни при Петре, ни при Екатерине и, все мельчая и понижаясь, считал уже честных управляющих, начальников винных контор и квартальных
надзирателей в числе своих членов» (С., IX, 179).
Знакомство с Ириной в ретроспективной вставке тоже начинается со
слов, характеризующих ее социальные претензии. Первое, что сообщает
нам автор здесь: ей семнадцать лет, и она ушла из института, потому что
«должна была произнести на публичном акте приветственные стихи попечителю на французском языке, а перед самым актом ее сменила другая девица, дочь очень богатого откупщика» (С., IX, 180). И далее писатель объясняет истинную причину ухода: «Ирина не простила начальнице ее несправедливости», так как «уже заранее мечтала о том, как на виду всех,
привлекая всеобщее внимание, она встанет, скажет свою речь, и как Москва
потом заговорит о ней» (С., IX, 180).
Представив таким образом свою героиню, Тургенев далее уже рисует ее
портрет и намечает характер.
Заканчивая это первое подробное знакомство с Ириной, писатель замечает, что ее родители именно с ней связывали свои надежды опять подняться в обществе по социальной лестнице, ибо ей, по словам автора, «с самого
рождения дано было право на богатство, на роскошь, на поклонение» (С.,
IX, 181).
Итак, писатель первое подробное знакомство с героиней как бы вставляет в своеобразную рамку, которая подчеркивает в Ирине «социальное»
начало, то, что воспитано в ней ее средой. «Тургеневские» же девушки, как
правило, представляются с позиций их природных данных.
Любопытна в этом первом представлении Ирины и еще одна деталь:
психологическая характеристика ее отношений с Литвиновым. Ирина видит, что Литвинов страстно влюблен в нее, но не обращает на него внимания и только, когда «он попытался вырваться из заколдованного круга» и
«отлучился на неделю из Москвы», т. е. как бы вышел из-под ее влияния,
она меняет к нему отношение, отвечая на его чувство. Это замечание имеет
особый смысл. Ирина явно стремится к власти над людьми. В соответствии
с общей концепцией личности писателя стремление властвовать свойственно всем эгоистическим натурам. Примечательны в этом плане и образ
Одинцовой в «Отцах и детях», и образ Сипягиной в «Нови».
72
Как видим, это стремление обнаруживается и в Ирине. Даже когда писатель рассказывает о вспыхнувшей обоюдной любви Ирины и Литвинова,
он не выпускает из виду сословную претенциозность героини, которая то
высказывает свою неудовольствие тем, как одет Литвинов, то устраивает
сцены из-за бедности своего платья. Именно поэтому Ирина тянет с окончательным решением их судьбы, как бы выжидая чего-то. И это «что-то»
наступает. Обстоятельства складываются таким образом, что Ирина попадает на бал в Дворянском собрании, где ее заметили. Тургенев все время
подчеркивает предчувствие Ирины: вначале она упорно отказывалась ехать
на бал, а когда Литвинов по просьбе князя Осинина ее уговаривает, она
«пристально и внимательно» на него смотрит, а потом, «поиграв концами
своего пояса, спокойно промолвила: “Вы этого желаете? Вы?”» (С., IX,
187).
Этот эпизод свидетельствует о том, что Ирина достаточно умна, она
умеет оценить обстоятельства, она знает себя и потому понимает, что может произойти на балу, она как бы способна прогнозировать. Не случайно в
записке о разрыве она пишет Литвинову: «Предчувствия мои сбылись» (С.,
IX, 194).
Все, о чем рассказывает писатель в этой предыстории любви героев,
пронизано социальными оценками. Так, например, отец Ирины говорит о
графе Рейзенбахе, своем двоюродном брате, который увидев Ирину, проявляет интерес к Осининым, следующим образом: «Богач, камергер, в Петербурге живет, в ходу человек» (С., IX, 191). В этой фразе каждое слово —
социальная характеристика, и таких примеров можно привести много.
Первой встрече в Баден-Бадене Ирины и Литвинова предшествует ряд
глав, изображающих губаревское общество, т. е. так называемые «гейдельбергские арабески», а сама встреча происходит на фоне сатирического изображения молодых генералов. Социальные, политические характеристики
различных слоев русского общества и, в первую очередь, высшего, Тургенев неразрывно связывает с историей любви, с теми сложными психологическими состояниями, в которых оказываются герои. И как бы они, а больше всего Ирина, ни стремились отгородиться от среды, стать над ней, им
это не удается.
Новая встреча Ирины и Литвинова многое повторяет из первой. Вопервых, Ирина, видя стремление Литвинова уйти от каких-либо встреч с
нею (потому что он интуитивно чувствует ее власть над собой), проявляет
активность: она отправляет за ним послушного ей Потугина, она первая за73
говаривает с ним о прошлом, и автор прямо пишет: «Литвинов невольно
вздрогнул. Такого быстрого натиска он не ожидал» (С., IX, 215).
На протяжении всех дней в Баден-Бадене Ирина Ратмирова ведет явную
игру с Литвиновым, желая испытать свою власть над ним. Вот она просит
рассказать его о себе, а потом выясняется, что Ирина многое знает и, когда
Григорий Михайлович спрашивает: «Зачем же я стану вам рассказывать,
что вы и без меня знаете?» — она отвечает: «А затем…затем, чтобы исполнить мою просьбу» (С., IX, 219).
И далее Тургенев, привыкший уже оценивать героев мерками «эгоизма»
или «альтруизма», пишет, что Ирина всегда занята собой. Выше мы уже
цитировали слова писателя, подтверждающие это. Автор на протяжении
всего романа подчеркивает эгоистическое начало в характере своей героини. И Литвинов понимает эгоистичность Ирины, понимает, что «с ее стороны кокетство одно, прихоть, каприз» (С., IX, 223). И когда она признается ему в том, что ей «стало уж слишком невыносимо, нестерпимо, душно в
этом свете» (С., IX, 226), он справедливо и жестко говорит: «Вы сами выбрали свой жребий» (С., IX, 226). Однако чувство любви к Ирине снова овладевает Литвиновым и, когда он, неотступно думая о ней, задает вопрос
Потугину о ее искренности, тот точно отвечает на него: «Ну, а вообще говоря, у кого захотели вы правды? Лучшие из этих барынь испорчены до
мозга костей?» (С., IX, 238).
Несомненно, Ирина Павловна Ратмирова принадлежит к «лучшим из
этих барынь». Она умна, она понимает людей, умеет оценить верно окружающую ее среду. Приглашая Литвинова к себе, Ирина пишет: «…Вы еще
увидите наших, наше общество (…). Надобно ж вам знать, каким я воздухом дышу» (С., IX, 240).
После всех этих рассуждений о среде, в которой живет Ирина, Тургенев
в XV главе романа дает картину высшего света. Сама героиня все время
старается отгородиться от людей этого круга, встать над ними. В одном
месте писатель замечает: «…она постоянно как будто хотела сказать: “Ну
что? каковы?”» (С., IX, 242), в другом — Ирина прямо спрашивает Литвинова: «Ну что? Довольны вы? Насмотрелись? Хорошо?» (С., IX, 248).
Однако Тургенев, рассказав предысторию Ирины, постоянно подчеркивает, что и в Баден-Бадене она неотделима от людей, которые ее окружают,
что эти люди — ее среда, что иначе и быть не может.
Многие картины встречи Ирины и Литвинова в романе строятся автором таким образом, что после разговора с Григорием Михайловичем Ирина
74
сталкивается с кем-либо из «своих», из тех, кто принадлежит к высшему
свету. И тогда писатель не сдерживает иронии по отношению к своей героине. Так, в главе XIII происходит объяснение Ирины с Литвиновым, а заканчивается глава такой сценой: «Крепко стиснув руку Литвинова, Ирина
направилась к особе средних лет и сановитой наружности» (С., IX, 229),
перед которой она «почтительно» присела и заговорила «вкрадчивым» голосом .
Особое место в структуре образа Ирины занимает глава XXIII, в которой происходит одно из ее решительных объяснений с героем. В этой главе
читатель убеждается, что Ирина только ведет игру с Литвиновым и отнюдь
не собирается покинуть высший свет ради него. Напротив, она хочет заставить его жить по законам этого общества, когда предлагает ему отправиться вслед за ней в Петербург. Свое предложение Ирина делает несколько
позже, а в указанной главе она как бы готовит его к этому.
При всей реалистичности особый символический смысл приобретает в
этой главе эпизод, изображающий Ирину. Одной рукой она перебирает
кружева, лежащие перед ней в картоне, а другой — держит письмо Литвинова, в котором он решительно настаивает на том, чтобы Ирина сегодня же
все» оставила и ушла вслед за ним.
Держа в руке письмо Литвинова с призывом покинуть высший свет и
отдаться любви и кружева, своеобразный символ роскошной жизни (в небольшой главе упоминание о кружевах встречает четыре раза), Ирина как
бы взвешивает в руках и то и другое.
Писательская ирония по отношению к героине в этой главе особенно
прозрачна. Ратмирова говорит Литвинову о том, что ей тяжело, она плачет,
но при этом Тургенев замечает, что Ирина боится испортить кружева. Автор пишет: «Слезы снова закапали из ее глаз…Она отвернулась: слезы могли попасть на кружева» (С., IX, 303). Оказывается, что даже в минуты глубоких нравственных переживаний Ирина не забывает о том, что ей предстоит ехать на бал и потому нельзя испортить кружева.
Итак, мы видим, что Тургенев, создавая образ своей героини, постоянно
сознает, что она органически связана со своей средой. Как бы ни увлекалась Ирина, на какие бы порывы ни была способна, она всегда помнит, что
она дама высшего света. То лучшее, что отмечено в ее нравственном облике, оказывается уничтожены светом, порвать с которым она не способна ни
при каких обстоятельствах.
75
Однако у писателя эта мысль несколько осложняется. Художникфилософ, художник-мыслитель, Тургенев понимал, что почвой для «социального» являются определенные задатки «природного». Люди одного и
того же круга в зависимости от своих «природных» данных оказываются
податливыми тем или другим влияниям различных социальных сред. Отсюда и определенные акценты. Так, например, Лиза Калитина или Елена
Стахова, принадлежала к дворянской среде, в силу своих природных данных оказываются поддающимися влиянию людей иного круга, иной социальной среды. Ирина же, хотя и понимает ничтожность окружающих людей, не может порвать с ними, ибо сама по природе своей чрезвычайно честолюбива и эгоистична. Поэтому определяя соотношение «социального» и
«нравственного», «природ-ного» в образе Ирины, мы должны, несомненно,
помнить о том, что противоречивость «природных» начал ее характера (с
одной стороны, — ум, проницательность; с другой — стремление к лидерству, эгоизм) в конечном счете оказывается снятой теми социальными
влияниями, которые испытывает Ирина. Оказавшись в высшем обществе,
она уже не может уйти из него.
Доминанта «социального» в романе несомненна. И тогда само собой разумеющимся оказывается столь широкое, подробное и сатирически заостренное изображение этого «социального» (высшего общества) в целом в
структуре всего романа, воспроизводящего жизнь России в тот период, когда, по выражению Л.Н.Толстого, «все…переворотилось и только укладывается».
§ 3. Художественное время в романах И.С.Тургенева
как категория поэтики
И еще об одной художественной особенности романов.
Проблема художественного времени в романах И.С.Тургенева как
предмет специального исследования еще не ставилась. Однако следует отметить, что отдельные замечания, наблюдения в этом плане в литературе о
Тургеневе встречаются. Чаще всего речь идет о соотнесенности художественного времени тургеневских романов с историей23.
Наиболее точно характер отношения писателя к историческому времени
определяет Л.М.Долотова: «не преодолеть время в своем повествовании о
событиях, а познать в разных формах, проникнуться его ходом, уловить
подобно Тютчеву, “тень” “жизни быстротечной” стремился Тургенев»24.
76
Почти все исследователи, обращающиеся к тургеневским романам, отмечают и такую особенность художественного времени в них, как наличие
точных хронологических рамок.
И действительно, каждый из романов, кроме первого («Рудин»), начинается с временного указателя. Ранее мы уже приводили эти указатели из
текста романов. Отмечая эти особенности, почти все исследователи единодушно указывают на небольшой объем тургеневских романов и, очевидно,
связанную с этим особую спрессованность времени.
А.И.Батюто выделяет как характернейшую особенность вообще структуры тургеневского романа подчеркнутую прерывистость повествования,
которая обнаруживается и в движении времени в романе. Проследим это в
«Рудине».
В 1-3-й главах повествуется о событиях первого дня, в 4-5-й главах — о
событиях второго дня. Затем автор фиксирует промежуток между действиями в два месяца и описывает события пяти дней. А указав в промежуток
в два года, рассказывает еще об одном дне. И наконец, эпилог, повествующий о судьбе главных героев.
И почти такая же картина прослеживается во всех шести романах.
Но при этом, как уже было отмечено нами, хронологические рамки одного романа как бы продолжаются другим. В результате создается впечатление общей непрерывности временного потока. Это подтверждается и цитированными нами уже словами писателя из его «Предисловия» к романам.
Не случайно Тургенев здесь пользуется шекспировским выражением «the
body and pressure of time» («самый образ и давление времени»). Дело в том,
что Шекспир рассматривает время как совокупность обстоятельств и основных тенденций эпохи. По его мнению, образ времени дает ощущение
скрытых законов развития.
И Тургеневу тоже было важно проследить общие законы развития общества, которые находят выраженея не в движении времени, создать его
целостный образ.
Но обращаясь к воссозданию в романах сложного и чрезвычайно насыщенного важными событиями временного отрезка (с 40-х до 70-х годов
XIX века), Тургенев стремился выявить какие-то закономерности.
Выше мы уже говорили о циклизации романов: два первые («Рудин» и
«Дворянское гнездо») обращены хотя и к недалекому, но все-таки прошлому России, два следующие («Накануне» и «Отцы и дети») связаны с настоящем России, и, наконец, два последние («Дым» и «Новь») — это не
77
столько картина настоящего, сколько раздумья о будущем. В связи с этим
любопытны и некоторые особенности структуры художественного времени
в них.
Тургенев исследует в своих романах не только время, но и общественный тип, как производное этого времени.
В первых двух романах, где главные герои (Рудин и Лаврецкий) представляют собой тип «лишнего человека», большая часть ретроспекций связана именно с ними.
Так, в романе «Рудин» из восьми ретроспекций пять о Рудине. В них
или он сам говорит о себе, или о нем вспоминают Лежнев и Басистов.
В «Дворянском гнезде» писатель рассказывает о прошлом Лаврецкого,
включая в этот рассказ всю историю его рода. Попутно заметим, что эта
ретроспекция одна из самых больших во всех шести романах. Ей отведено
девять глав.
В двух последующих романах Тургенев создает тип нового человека,
связанного прежде всего с настоящей действительностью. Любопытно, что
ни Инсаров в «Накануне», ни Базаров «Отцах и детях» по существу не
имеют предыстории, исключая кое-что сказанное об Инсарове Берсеневым,
а о Базарове Аркадием.
В «Накануне» больших ретроспекций нет вообще, а в «Отцах и детях»
это история любви Павла Петровича Кирсанова к княгине Р., т. е. опять, как
и в первых двух романах, это предыстория «лишнего» человека. Тем самым
Тургенев как бы подчеркивает, что его герои — это люди настоящего момента жизни.
И, наконец, последние два романа. В «Дыме» Тургенев размышляет о
будущем России, о ее дальнейшем политическом, социальном и экономическом развитии.
Хотя с Литвиновым и связана основная коллизия романа, тем не менее
он не герой. Почти все критики сходятся на том, что «Дым» — роман безгеройный. Л.М.Долотова пишет: «Поиски главного героя “Дыма” представляются более или менее бесплодными: им не является в привычном смысле
ни Литвинов, ни Ирина, ни Потугин. Конечно, любовная коллизия романа
связана с Литвиновым, формально с ее завершением оканчивается роман;
вероятно, она действительно восходит к первоначальному тургеневскому
замыслу повести. Но ни один из героев романа не оправдывает логикой
развития своего характера появление развернутых сцен в кружке Губарева
или в среде баден-баденских генералов. Все эти сцены объединены не ха78
рактером героя, а проблемой европейской цивилизации, соотнесенной с вопросом о путях развития России»25. Здесь уместно вспомнить слова Потугина о будущей деятельности Литвинова.
Роман Новь» еще больше ориентируется на это будущее. Во-первых,
один из главных героев романа, за которым, по мнению Тургенева, будущее, Соломин. И, как Инсаров и Базаров, он охарактеризован без предыстории, без ретроспекций.
Формы движения времени обычно связаны с героями. Художественное
время, соотнесенное с Неждановым, движется в романе зигзагообразно: то
медленно, плавно, то автор отмечает: «Жизнь побежала…,…неделя прошла
незаметно» (С., XII, 61), или «так шли дни — туго, неровно, но не скучно»(С., XII, 100).
Любопытно, что сюжетное время в романе не останавливается со смертью Нежданова, но теперь уже оно соотносится с Соломиным и Марианной. И характер его движения иной.
Соломин и Марианна — это люди действия. События, связанные с ними, развиваются значительно быстрее. Сразу же после того, как Нежданов
ушел из жизни, Марианна и Соломин уезжают. Далее автор так констатирует движение времени: «Через два дня после всех этих происшествий к
“складному” попу Зосиме въехала на двор тележка, в которой сидели мужчина и женщина, уже известные нам, и на другой день после их приезда
они сочетались браком. Вскоре потом они исчезли — и добрый Зосима
нисколько не горевал о том, что он сделал» (С., XII, 290-291) (выделено нами. — Л.И.).
Как видим, движение времени, связанного с Марианной и Соломиным,
стремительно и, кроме того, оно не обрывается, ибо позже мы узнаем, что
Соломин явился в суд, что у него где-то свой завод и Марианна с ним. По
словам Паклина, Соломин «дела своего не оставил» (С., XII, 295), и в этих
словах ощущается явная обращенность к будущему.
Итак, движение сюжетного времени тесно связано с главными персонажами, и в каждом романе оно имеет свои специфические особенности. А в
цикле романов в целом прослеживается своя закономерность. В первом романе сюжетное время обрывается вместе со смертью Рудина.
Лаврецкий и Лиза — это люди, по словам автора, хотя «еще живые, но
уже сошедшие с земного поприща» (С., VII, 294), поэтому и в романе
«Дворянское гнездо» мы встречаемся с тем же приемом, т. е. движение сю-
79
жетного времени прекращается вместе с окончанием рассказа об этих героях.
Кроме того, в первых двух романах мы встречаемся или с несколькими
ретроспекциями, связанными с главным персонажем («Рудин»), или с пространными обращениями к прошлому основных действующих лиц («Дворянское гнездо»).
В двух следующих романах почти ничего не сказано о прошлом главных героев (Инсаров и Базаров), и, как в «Рудине», романное время обрывается со смертью героя.
А в «Дыме» и «Нови», как мы уже показали выше, движение художественного времени устремлено в будущее.
И еще одно наблюдение над художественным временем в тургеневских
романах, связанное с общими особенностями жанра.
Романы И.С.Тургенева невелики по объему, в их основе всегда лежит
острый конфликт, они насыщены диалогами. В свое время это отметил
А.Г.Цейтлин, определив процентное соотношение диалога и других форм
повествования. В «Рудине» диалог составляет около 73% всего текста, в
«Дворянском гнезде» — 43%, в «Накануне» — 58%, в «Отцах и детях» —
71%. При этом следует отметить, что, как правило, диалог у Тургенева остро драматизированный.
Одним словом, в жанре тургеневского романа драматическое начало
ощущается довольно явственно. И оно в определенной степени обуславливает общую структуру художественного времени во всех романах писателя.
Обычно в первых главах романист дает характеристику действующих
лиц. В «Рудине» — это первые две главы, из которых мы узнаем о Липиной, Волынцове, Дарье Михайловне Ласунской; в «Дворянском гнезде»
вначале даются биографические сведения о Марье Дмитриевне Калитиной,
о Паншине, Лемме; в «Накануне» — биографические справки о родителях
Елены, Шубине, об отце Берсенева и т. д.
Это своего рода перечень действующих лиц с развернутой их характеристикой.
Поскольку Тургенев рисует своих персонажей в наиболее характерные
для них периоды жизни, а указать на обязательную для романа связь характера и обстоятельств необходимо, он вводит своеобразный перечень действующих лиц, как принято в драме, только с развернутой характеристикой.
В связи с этим, как правило, в начале романа художественное время
движется медленно, довольно плавно за счет описаний, характеристик. По80
том постепенно набирает скорость. Счет времени идет на дни, потом недели, месяцы и уже перед эпилогом или в эпилоге — на годы.
Так как в романе много диалогических сцен, то движение художественного времени часто приближается к реальному, как в драме.
Как видим, организация художественного времени в романах Тургенева
тесно связана с его жанровой спецификой: небольшим объемом, драматизированной формой и циклизацией.
Завершая рассмотрение романов И.С.Тургенева, мы должны отметить,
что в современном литературоведении наметились новые аспекты их изучения: большое внимание стало уделяться их нравственно-философскому
содержанию, художественному своеобразию.
Но как уникальное явление литературы, они неисчерпаемы в их постижении. Каждый новый этап жизни выдвигает в них что-то новое.
Примечания:
1. Цейтлин А.Г. Мастерство Тургенева-романиста. М., 1958.
2. Пустовойт П.Г. Проблемы изучения творчества Тургенева // Творчество
И.С.Тургенева. Сборник научных трудов. Курск, 1984.
3. См., например, Пустовойт П.Г. И.С.Тургенев-художник слова. МГУ, 1980;
Шаталов С.Е. Художественный мир И.С.Тургенева. М., 1979.
4. Маркович В.М. И.С.Тургенев и русский реалистический роман XIX века
(30-50-е годы). Л., 1982.
5. Батюто А.И. Структурно-жанровое своеобразие романов Тургенева 50-х —
начала 60-х годов // Проблемы реализма русской литературы XIX века. М.; Л.,
1961.
6. Курляндская Г.Б. Структура повести и романа И.С.Тургенева 1850-х годов.
Тула, 1977.
7. Маркович В.М. И.С.Тургенев и русский реалистический роман XIX века
(30-50-е годы). Цит. изд.
8. Пустовойт П.Г. И.С.Тургенев-художник слова. Цит. изд.
9. Шаталов С.Е. Художественный мир И.С.Тургенева. Цит. изд.
10. Там же. С. 215.
11. Батюто А.И. Творчество И.С.Тургенева и критико-эстетическая мысль его
времени. Л.: Наука, 1990. С. 99.
12. См.: Авдеев М. Наше общество (1820-1870) в героях и героинях литературы. Спб., 1874; Овсянико-Куликовский Д. Этюды о творчестве И.С.Тургенева. 2-е
изд. Спб., 1904; Чернышев К. «Лишние люди» и женские типы в романах и повес81
тях И.С.Тургенева. Спб., М., 1913. Круковский А. Русская женщина в изображении И.С.Тургенева // Журнал министерства народного просвещения. 1914. №8;
Эйгес И. Значение Пушкина для творчества Тургенева // Литературная учеба.
1940. №13; Маркович В.М. Человек в романах Тургенева. Цит изд.
13. Цит. по кн.: Вопросы изучения русской литературы XI-XX веков. М.; Л.,
Изд-во АН СССР, 1958. С. 164.
14. Храпченко М.Б. Творческая индивидуальность писателя и развитие литературы. М., 1975. С. 347.
15. Анненков П.В. Литературные воспоминания. М.: Гослитиздат, 1960. С.
432.
16. Овсянико-Куликовский Д.Н. Собр. соч. т.2 М.-Пг., 1923. С. 98.
17. Там же.
18. Вестник Европы. 1867. № 6. С. 100.
19. Гласный суд. 1867. 30 мая (11 июня). № 221.
20. Цейтлин А.Г. «Дым» // Творчество И.С.Тургенева. Сб. статей. М., 1959. С.
411.
21. Там же. С. 418.
22. Батюто А. Тургенев-романист. Цит. изд. С. 23.
23. См.: Пустовойт П.Г. Роман И.С.Тургенева «Отцы и дети» и идейная борьба 60-х годов XIX в. Цит. изд.; Курляндская Г.Б. Художественный метод Тургенева-романиста. Цит. изд.; Батюто А.И. Своеобразие романов Тургенева 50-х - начала 60-х годов. Цит. изд.
24. Развитие реализма в русской литературе: В 3 т. Цит. изд. Т. 2, кн. 1. С. 22.
25. Там же. С. 43.
82