НАЦИОНАЛЬНАЯ АКАДЕМИЯ НАУК БЕЛАРУСИ ГНУ «ИНСТИТУТ СОЦИОЛОГИИ НАН БЕЛАРУСИ» ГУ «ЦЕНТРАЛЬНАЯ НАУЧНАЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ЯКУБА КОЛАСА НАН БЕЛАРУСИ» ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ О БЕЛАРУСИ КАК ФАКТОР КОНСОЛИДАЦИИ ОБЩЕСТВА Материалы Международной научно-практической конференции г. Минск, 26–27 сентября 2019 г. Минск 2019 УДК [316.4.051.6+316.7]:94(476) ББК 60.523(4Беи)+63.3(4Беи) И90 Рекомендовано к изданию Ученым советом Института социологии НАН Беларуси Рецензенты: доктор социологических наук, профессор Г.М. Евелькин доктор философских наук, доцент А.С. Лаптенок РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Коваленя А.А. – доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент НАН Беларуси, академик-секретарь Отделения гуманитарных наук и искусств НАН Беларуси; Коршунов Г.П. (главный редактор) – кандидат социологических наук, доцент; Груша А.И. – доктор исторических наук, доцент; Авгуль Л.А. – заведующая научно-исследовательским отделом библиотековедения; Цыбульская Н.В. (ответственный редактор) – кандидат социологических наук, доцент; Артюхин М.И. – кандидат философских наук, доцент; Безнюк Д.К. – доктор социологических наук, профессор; Черняк Ю.Г. – кандидат социологических наук, доцент; Хамутовская С.В. – кандидат социологических наук, доцент; Веренич М.И. – научный сотрудник Института социологии НАН Беларуси; Денисова Н.Ф. (ответственный секретарь) – научный сотрудник Института социологии НАН Беларуси И90 Историческая память о Беларуси как фактор консолидации общества : материалы Междунар. науч.-практ. конф., г.Минск, 26-27 сентября 2019 г. / ред.кол. : Коршунов Г.П. (гл.ред.) [и др.]; НАН Беларуси, Ин-т социологии НАН Беларуси. – Минск : ООО «СУГАРТ», 2019. – 360 c. ISBN Сборник посвящен проблемам сохранения исторической памяти в период интенсивной цифровизации, социокультурного статуса исторической памяти, а также роли этнонациональной идентичности в формировании исторической памяти и консолидации белорусского общества. В докладах рассмотрены вопросы исторической ответственности, реализации исторической памяти в мемориальной политике, способах хранения исторической памяти в разные периоды истории человечества. Для научных работников, преподавателей, аспирантов и специалистов органов государственного управления, а также читательской аудитории, интересующейся вопросами современного социального развития. УДК [316.4.051.6+316.7]:94(476) ББК 60.523(4Беи)+63.3(4Беи) Конференция проведена в рамках выполнения Государственной программы научных исследований «Экономика и гуманитарное развитие белорусского общества» 3.1.05 на 2016-2020 гг.; подпрограмма 3 «Социология и философия». Раздел 1 «Социология». Задание 5 «Исследование социокультурных механизмов и факторов консолидации белорусского общества». ISBN ДОКЛАДЫ ПЛЕНАРНОГО ЗАСЕДАНИЯ ПРИВЕТСТВЕННОЕ СЛОВО АКАДЕМИКА-СЕКРЕТАРЯ ОТДЕЛЕНИЯ ГУМАНИТАРНЫХ НАУК И ИСКУССТВ НАЦИОНАЛЬНОЙ АКАДЕМИИ НАУК БЕЛАРУСИ, ЧЛЕНА-КОРРЕСПОНДЕНТА НАН БЕЛАРУСИ, ПРОФЕССОРА А. А. КОВАЛЕНИ Уважаемые участники и гости конференции! От имени Бюро Отделения гуманитарных наук и искусств НАН Беларуси искренне поздравляю Вас по случаю проведения Международной научно-практической конференции «Историческая память как фактор консолидации белорусского общества». Тематика нашей конференции в свете происходящих в мировом сообществе тенденций глобализации обретает особую актуальность, остроту и значимость. Важно не только понимать, что формируемое сегодня в глобальном масштабе информационное общество представляет собой новый этап развития цивилизации, но и искать научно-обоснованные ответы на эти вызовы. Замечу, что в нашей стране разработана и принята Концепция информационной безопасности, сегодня идет работа над разработкой концептуальных подходов и формулированием исторической политики. Интерес людей к своему прошлому, желание сохранить память о себе для потомков и стремление понять настоящее путем обращения к опыту предков – все это проявления стремления человека к самопознанию и самоопределению, к поиску своей идентичности. История любой страны, государства, общества или даже одной социальной группы всегда проходит через субъективное восприятие, осмысление, оценку и интерпретации. Это живое, постоянно меняющееся знание, которое является неотъемлемой частью жизни каждого человека и определяет его мышление, поведение и поступки. Исследования исторической памяти всегда тесно сопряжены с определенными проблемными вопросами о том, что общество знает о своем историческом прошлом, что оно помнит или желает помнить, пытается ли оно сохранить это знание о прошлом. Изучение исторической памяти обусловлено не только необходимостью решения актуальных социальных проблем, морально-ценностных и культурно-нравственных противоречий, но и выявлением скрытых тенденций. К этому следует добавить, что сегодня история выступает в информационном пространстве как объект противоборства. Делается немало, чтобы сформировать в среде подрастающего поколения комплекс национальной неполноценности, разрушить связь между поколениями, закрепить в научной и учебной литературе одномерную концепцию «тоталитаризма», разработанную в годы «холодной» войны. Я говорю это к тому, чтобы мы, ученые-гуманитарии, не уподоблялись наивному воробью, который, закрыв глаза, решил, что кошка, готовящаяся его съесть, уже исчезла. В этой связи отмечу, что ученые-гуманитарии НАН Беларуси не остались в стороне от осмысления судьбоносных исторических событий. Откликаясь на вызовы современности, были подготовлены и положительно оценены общественностью многие фундаментальные академические исследования. Несомненно, они самым положительным образом повлияли на укрепление самосознания белорусских людей, межнационального, межконфессионального единства. Мы ежегодно готовим и издаем около 130 книжных изданий. Среди них необходимо назвать фундаментальные многотомные издания «Беларусы», «Гарады і вёскі Беларусі», «Нарысы гісторыі і культуры Беларусі», «Вклад белорусского народа в Победу в Великой Отечественной войне», «История философской мысли Беларуси», первый в Европе «Вялікі гістарычны атлас Беларусі», «Страна в огне», первый и единственный в мире 37-томный «Гістарычны слоўнік беларускай мовы», оригинальное издание «История белорусской государственности» и другие. В указанных и многих других работах не только обосновано присутствие белорусов в европейском и мировом историко-культурном пространстве, показан вклад нашего народа в мировую копилку материальных и культурных ценностей, но и запечатлены тысячи и тысячи примеров, хранящих исторический опыт многих поколений белорусского народа. Уважаемые коллеги! Историческая память представляет собой не просто совокупность знаний, мнений, оценок и представлений общества по отношению к своему историческому прошлому; это сложное, динамично развивающееся социальное явление, которое не только изменяется в зависимости от социально-исторического 3 контекста, но и само способно влиять на культурную среду общества, которому оно принадлежит. Историческая память – это в известной степени чувственно-генетическое восприятие прошлого, заключенное в значительной мере в формуле хорошо – плохо. Например, Иван Грозный – плохой, жестокий, хотя многие не знают, в каком столетии он правил. Восстания Спартака – хорошо, поскольку было освобождение рабов. Как видим, историческая память в значительной мере эмоционально окрашена, мифологизирована и во многом носит чувственно-сакральный характер, что принципиально отличает ее от исторической науки, которая ни в коем случае не должна опираться на субъективные оценки и личностные суждения, а только на факты. Всестороннее изучение феномена исторической памяти – отнюдь не простая, хотя и актуальная задача. Человек, лишенный памяти, утрачивает возможность понять себя самого, определить свое место среди других людей. Историческая память является фактором преемственности и непрерывности социального бытия, ее содержание определяется прошлым и без нее невозможно осмысление настоящего. Историческая память рассматривается и как мощный регулятор общественного сознания, и как одна из ключевых составляющих национальной идентичности и национально-этнического самосознания. Это особенно важно для молодого поколения, его социализации и интеграции в общество, передачи ему социальных и культурных ценностей. Как уже отмечалось, современный мир характеризуется стремительными изменениями во всех сферах человеческой жизни. Результатом научно-технического прогресса является всеобщая глобализация. В этой связи особенно острой становится проблема сохранения национальной идентичности, своего культурно-исторического «Я», поэтому проблемы изучения исторической памяти находят активный отклик у современной белорусской социологии. В настоящее время Институт социологии Национальной академии наук Беларуси на постоянной основе проводит социологические исследования, направленные на объективное и всестороннее изучение культурно-исторической реальности белорусского общества. Данные этих исследований дают все основания говорить о том, что белорусский народ обладает богатой историей, бесценным социально-историческим и культурно-нравственным опытом, поддерживает и сохраняет собственные, неповторимые ценности, традиции, особенности менталитета и национального мировоззрения. Считаю необходимым высказать слова благодарности директору Г. П. Коршунову и всему коллективу Института социологии за большую и ответственную научно-аналитическую и исследовательскую работу, которая продолжает лучшие традиции академического знания. Изучение исторической памяти о Беларуси в рамках социологической науки в настоящее время обретает особую актуальность в связи со стремительно меняющимися социально-экономическими и культурно-историческими условиями жизни современного белорусского общества. Для полноценной деятельности в новой социокультурной реальности и дальнейшего успешного развития Республики Беларусь академическим ученым-социологам необходимо: на постоянной основе проводить мониторинг социокультурной сферы белорусского общества; продолжать изучение разных аспектов исторической памяти, присутствующих в сознании белорусского народа; выявлять значимые для респондентов исторические периоды и события в истории Беларуси, а также исторических личностей и деятелей; определять источники и каналы формирования исторической памяти белорусов; выявлять и изучать различные социокультурные практики, направленные на сохранение исторической памяти. Дорогие друзья! Напомню, что одним из важнейших приоритетов социально-исторического и культурного развития Республики Беларусь является сохранение национальной самобытности и уникальных черт белорусской культуры. Осуществление этой цели невозможно без полноценного осознания, осмысления и принятия своей истории, исторического прошлого своей страны, знаний и представлений, которые формируются с младенчества. У белорусского народа богатая и насыщенная история, наполненная тысячами и тысячами примеров ратной славы и трудового созидания. Назапашенное нашими предками уникальное культурноисторическое наследие не только не должно быть утрачено, оно должно быть преумножено. И потому на нас с вами возложена огромная ответственность за сохранение, изучение и передачу для будущих поколений накопленного опыта, всего того, что было добыто неимоверным трудом, и за что была заплачена высокая цена. Убежден, что наше сегодняшнее научно-практическое мероприятие будет способствовать выработке собственной научно-исследовательской традиции изучения исторической памяти. Желаю всем участникам конференции эффективной работы, творческих дискуссий и всемерных успехов! 4 УДК [316.7:93/94]:004 КОРШУНОВ Г.П. ПРОБЛЕМА ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ НА ЦИФРОВОМ ИЗЛОМЕ ЭПОХ Коршунов Г.П. директор Института социологии НАН Беларуси канд. социол. наук, доцент г. Минск, Беларусь Общеизвестно такое китайское проклятье: «Чтоб ты жил в эпоху перемен». Для Беларуси это не проклятье, а реальность бытия – мы не только живем в изменяющихся условиях, но и создаем свое полноценное независимое государство. Возможно, это удается не в последнюю очередь по той причине, что пребывание в кризисных условиях различной степени тяжести является атрибутивной характеристикой белорусских земель последние четыреста с лишним лет. Вначале 226 лет в условиях нарастающей полонизации в рамках федеративной Речи Посполитой, затем 122 года насильственной русификации в составе Российской Империи и 74 очень противоречивых и бурных года в качестве одной из республик СССР: раздел страны после Первой мировой войны, насильственная коллективизация первых пятилеток, сталинские репрессии против народа и интеллигенции, тяготы Великой Отечественной войны и послевоенных лет, наконец, Чернобыльская трагедия и развал Советского союза. Все эти этапы и моменты жизни народа являются не только частью истории, но и составными элементами исторической памяти. Различение истории и исторической памяти принципиально. История объективна и нейтральна, историческая память – субъективно значима и эмоционально окрашена. Только в таком формате она существует, и только так выполняет свою функцию быть составным элементом общественного сознания, регулятором этнического самосознания и фактором национальной идентичности. Актуальное состояние семантического пространства исторической памяти Беларуси требует учитывать принципиальный момент – если мы вполне обоснованно говорим о белорусском государстве как о состоявшемся образовании, то в рамках концептуализации исторической памяти и становления национального самосознания такого финитного состояния пока не наблюдается. Историческая память является подвижным и развивающемся комплексом, однако мы хотели зафиксировать несколько важных моментов. В частности, обратить внимание на набирающий обороты поколенческий тренд перераспределения значимости различных событий и эпох в массовом сознании населения Беларуси, который можно обозначить как «архивирование советского опыта» и «реконструкция досоветского прошлого». С одной стороны, самым знаковым периодом в пространстве исторической памяти Беларуси были и остаются события ХХ века, в центре которых находится Великая Отечественная война. В качестве иллюстрации хотелось бы привести результаты республиканского исследования1, которое проводилось Институтом социологии НАН Беларуси в 2018 г. В ходе этого исследования задавался вопрос «Что Вы считаете самым главным событием в истории Беларуси?». Вариант «Победа над фашистской Германией и освобождение Беларуси» выбрала наибольшая часть респондентов (58,5%). На втором по частоте выборов месте оказалось обретение независимости в 1991 году – этот вариант выбрали 22,2% беларусов, и еще почти столько же в качестве знаковых событий указали распад СССР (21,7%) и аварию на ЧАЭС (21,2%)2. Этот на первый взгляд достаточно предсказуемый набор событий приобретает новое звучание, если взглянуть на него сквозь призму поколений. Разница в распределениях ответов между молодежью и старшим поколением на вопрос о главных событиях страны очень четко дифференцирует события, преимущественно интересные либо первым, либо вторым. Так, в частности, события ХХ века (от революции 1917 года до создания Союзного государства Беларуси и России) гораздо более интересны и значимы для представителей старшего поколения, что ожидаемо и объяснимо для людей, живших «в то время». Для людей, родившихся и росших в условиях уже независимой Республики Беларусь, эти события тоже значимы, но их «весомость» существенно ниже. В этой связи показательны разницы значимостей для младшего и старшего поколений таких взаимосвязанных позиций как «Распад СССР» и «Обретение Беларусью независимости» в 1991 году. Как видно из рисунка 1, первое событие более значимо для старшего поколения, второе – для младшего. В целом молодежный фокус внимания в пространстве исторической памяти отличает преимущественный (относительно старшего поколения) интерес практически ко всей истории вне советского периода: 1 Исследование проводилось по случайной республиканской территориальной выборке с проверкой квот. Объем выборки составил 1516 человек, максимальная погрешность при уровне значимости 0,05 составила ± 2,5%. 2 Следующими по степени значимости были указаны образование Великого княжества Литовского главного события указали 14,4%, создание Союзного государства Беларуси и России – 13,5%, создание БССР – 9,6%, образование Полоцкого княжества – 9,2% и т.д. 5 от образования Полоцкого княжества и крещения восточных славян до создания БНР и обретения государственности в 1991 году. А «точкой сбора» здесь выступает Великое княжество Литовское, Русское, Жамойцкое и иных земель. Романтизм и героизация этого периода белорусской истории в массовом сознании даже подводит его к статусу «начала» белорусской государственности. Именно так ВКЛ определяет практически четверть (23,9%) современной белорусской молодежи в возрасте до 25 лет. К слову, в качестве начала белорусской государственности ВКЛ имеет наибольшую долю выборов и в среднем среди всего населения Беларуси1. Рисунок 1 – Разница в распределениях ответов на вопрос «Что Вы считаете самым главным событием в истории Беларуси?»2 Конечно, можно спорить о том, какой же исторический период на самом деле нужно считать «началом» Беларуси. Однако в плоскости исторической памяти эти споры не имеют смысла. Потому что феномен, о котором идет речь, не научен – он легендарен и мифологичен. Более того, он априори предполагает конструктивистско-прагматический подход, предполагающий практическое использование в качестве инструмента национальной интеграции путем эмоциональной актуализации идентификационных процессов: и индивидуальных, и групповых, и общегосударственных3. Собственно, парадигма memory studies во многом и возникает как проект анализа социальных предпосылок конструирования, моделирования истории [2]. И здесь мы переходим от вопроса поколенческих особенностей актуализации исторической памяти к ее специфике в цифровую эпоху. Разворачивающиеся процессы дигитализации выводят на новый уровень потребность в рефлексии содержания исторической памяти, их деконструкции и реконструкции именно в связи с вопросами национального строительства, социокультурной идентичности и информационной безопасности. В данном контексте мы имеем в виду прежде всего процесс оцифровки всех содержаний социокультурной и социально-политической сфер, когда у каждого элемента, феномена или процесса появляется «виртуальный двойник» или остается «цифровой след», что порождает невиданный доселе масштаб информационного потока. В таких условиях информационного пресыщения и ценностной конкуренции очевидным и абсолютно ожидаемым образом происходит проблематизация культурно-исторических канонов – от эстетических до аксиологических – с перспективой их деконструкции и реконструирования. Когда динамика всех социальных процессов неимоверно ускоряется, задача противостояния контрпродуктивной деконструкции исторического прошлого в целом и исторической памяти Беларуси в частности приобретает чрезвычайную актуальность. Потому что, во-первых, историческая память сама 1 На втором месте – Республика Беларусь, на третьем – БССР, на четвертом – Полоцкое княжество, на пятом – БНР. Автору настоящей статьи известно, что в первом томе «Истории белорусской государственности» [1], изданном Институтом истории НАН Беларуси в 2018 г., более чем убедительно обосновывается тезис о раннесредневековых княжествах (в частности, Полоцкой земле) как первых формах белорусской государственности. Однако в этом и разница между историей как наукой, опирающейся на факты, и исторической памятью как динамичным и даже противоречивым феноменом, развивающемся не по траектории науки, а по своим собственным, социальным законам. 2 На рисунке представлены результаты вычитания значений выборов альтернатив старшего поколения из показателей молодежи. 3 Здесь нужно понимать, что наиболее сильными позициями в пространстве исторической памяти обладают те события, информация о которых отличается большим «эмоциональным модулем»: и трагическим, и героическим. В этом ключе рыцарская эпоха ВКЛ выглядит гораздо более привлекательной, нежели годы Великой Отечественной войны, в основном виктимные для Беларуси. 6 по себе динамична и в высокой степени изменчива, что превращает ее в легкую мишень для внешних идеологических манипуляций; во-вторых, возрастает количество практик и субъектов конструирования содержания исторической памяти, что усиливает потенциал национальной интеграции. В этот процесс включаются «фамільны радавод» и краеведение, история малой родины и самоорганизация по сохранению исторических мест, традиций, фольклора и т.д. То есть, имеет место потенциал развития процесса национальной интеграции на базе актуализаций содержания исторической памяти. Однако этот потенциал может приобрести отрицательное значение в силу отсутствия у субъектов практического опыта ориентации в захлестывающих потоках, отсутствия четких ценностей-канонов для выработки новых праксиологических схем и моделей противодействия манипулятивным информационным воздействиям. Третий принципиальный момент в аспекте «цифрового анализа» исторической памяти – делимитизация континуумов, в рамках чего информационно проницаемыми становятся как отраслевые (размытие категории «экспертов»), так и территориальные, и культурные, и темпоральные границы. В условиях Беларуси, где процессы становления национального самосознания и конструирования этнической идентичности находятся в еще активной фазе, такое девальвирование границ имеет потенциально амбивалентное значение. Мы имеем в виду тот факт, что включенность Беларуси в глобализирующие информационные потоки кроет в себе и целых ряд негативных моментов, связанных с возможностями информационноидеологического противодействия процессам как этно-национального конструирования, так и государственного строительства. И последнее. Еще одной особенностью цифровой эпохи является кастомизация культурной среды и информационных продуктов. Сегодня каждый отдельный индивид способен настроить окружающие его информационные потоки по собственному вкусу, в частности, практически исключив из их числа традиционные медиа4. Фактически речь идет о том, что монополия на формирование как информационного пространства в целом, так и исторической памяти в частности – размывается. Все социальные процессы инспирируются из разных источников, распространяются децентрализовано и реализуются преимущественно в горизонтальной плоскости. Подводя итог рассуждениям о специфике (ре)конструирования исторической памяти в цифровую эпоху, отметим следующее. Необходимость рефлексии прошлого – как на уровне истории, так и исторической памяти – актуализируется в трансформационные этапы истории, когда общий исторический базис задает референтные рамки единства народа во времени и пространстве для скаляризации векторов персональных идентификаций, общественного развития и государственного строительства. В условиях нарастающей дигитализации, когда оцифровываются социокультурные нарративы, ускоряется динамика социальных процессов на фоне делимитизации пространств и кастомизации числе идеолого-информационных продуктов происходит проблематизация всех социокультурных канонов в целом и содержаний исторической памяти в частности. С одной стороны, это открывает дополнительные условия для функционирования исторических нарративов в качестве интегрирующих сообщество содержаний, с другой – множатся возможности внешних деструктивных воздействий на национальный исторический дискурс. Означенная диспозиция требует от граждан наращивания уровней своей цифровой и медиаграмотности (особенно в аспекте (ре)конструирования и отстаивания собственной идентичности), от экспертов и аналитиков – гражданской ответственности и новых теоретико-методологических оснований осмысления отечественной истории, от государства – защиты своей исторической памяти от внешних угроз и максимизации усилий по включению социальных субъектов в дело актуализации исторического прошлого как фактора консолидации всего общества. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. История белорусской государственности. В 5 т. Т. 1: Белорусская государственность: от истоков до конца XVIII в. / А. А. Коваленя [и др.]; отв. ред. тома: О. Н. Левко, В. Ф. Голубев ; Нац. акад. наук Беларуси, Ин-т истории. — Минск : Беларуская навука, 2018. – 598 с. 2. Ассман, Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / Я. Ассман – М.: Языки славянской культуры, 2004. – 368 с. 3. Кожевников, Н. Н. Глокализация: концепции, характерные черты, практические аспекты / Н. Н. Кожевников, Н.Л. Пашкевич // Вестник Северо-Восточного федерального университета им. М.К. Аммосова. – 2005. – Т.2, №3. – С. 111-115. 4. Отрощенков, А. Нарративы, локализация контента и токсичные паблики [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://reform.by/narrativy-lokalizacija-kontenta-i-toksichnye-pabliki-o-rossijskoj-gibridnojugroze-rasskazali-na-konferencii-obse/?fbclid=IwAR1vb1gR7jxntvYF_ Nx11Wv5CScrZZ2rnxmfOR4aw4JZpUX jWckzvJ3DpBs. – Дата доступа: 03.10.2019 4 Сегодня доля людей, которые читают новости, находится в диапазоне 48-52%. По состоянию на апрель 2019 года охват сети Youtube выше, чем у ста самых популярных новостных сайтов Беларуси [4]. 7 УДК: 316.7:316.4:93/94 ВИНОКУРОВА С.П. СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ СТАТУС ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Винокурова С. П. первый проректор Белорусской государственной академии искусств, д-р филос. наук, профессор г. Минск, Беларусь «…Прошедшее имеет не меньше права, чем будущее». Н. Бердяев Понятие «историческая память» рассматривается как сложная теоретическая конструкция для обозначения существующего и постоянно изменяющегося явления. В современном социогуманитарном знании этот термин трактуется как необходимая социально-политическая и идеологическая установка, культурный феномен, важный элемент национальной традиции, нравственный принцип, естественная характеристика сознания, социальное чувство, базовая интуиция. Со стороны государства историческая память проявляется в политике, направленной на защиту национальных интересов, в выработке государственных стандартов восприятия прошлого, со стороны индивида – это характеристика индивидуального сознания. Подлинный смысл этого термина вписан в конкретный социокультурный контекст. Начатая дискуссия об исторической памяти охватывает множество направлений, поэтому ни одно из них (в том числе и предлагаемое читателю) не может исчерпать всего содержательного смысла этого понятия. Важно отметить, что историческая память приобретает особую актуальность в период реформ, социальных потрясений и значимых исторических перемен. Именно в такие периоды обостряется тема исторической памяти, требуя от человека конкретного выбора относительно оценок проедшего периода. Под влияние различных причин и социально-экономических факторов историческая память способна трансформироваться как в направлении активизации так и в сторону угасания, ослабляя свое влияние на общественные процессы. Исходя из полисемичного смысла, философия настоятельно рекомендует обращаться к содержательному уточнению используемого термина, намечать устойчивые коммуникативные контуры для обсуждения проблемы, определять так называемое предметное поле разговора. В противном случае любая продуктивная дискуссия рискует превратиться в беседу глухих собеседников, вроде бы и говорящих об одной теме, но не понимающих друг друга. В рассуждениях об исторической памяти следует принимать во внимание в каком социальном пространстве-времени разворачивается ее формирование через систему образования и воспитания. В частности, перестройка и распад Советского Союза нанесли безжалостный удар прошлой истории. Для миллионов граждан исчезла как данность большая Родина, делаются попытки предать поруганию ее Великую Победу, общую историю… Росчерком пера в Вискулях и последовавшими решениями верховных законодательных органов бывших союзных республик осознанная принадлежность миллионов граждан огромному государству не только утратила личностный смысл, но и перестала существовать фактически и юридически. Панорамный взгляд на историю советского народа уступил место взглядам через квадрат глубоких национальных колодцев. И дело вовсе не в тоске по прошлому, а в осознании понесенных потерь при переходе к новому взгляду. Историческая память демонстрирует выраженную потребность в актуализации и сохранении связей с прошлым, символизирует связь поколений. Основу исторической памяти составляет совокупность фиксированных в словесной, знаковой или символической форме ожиданий и требований личности в отношении прошлого. Историческая память во многом определяет направленность жизненного пути, нравственный вектор сознания и деятельности. Одновременно историческая память представляет собой специфический модус человеческого бытия, связанный с образованием в структуре сознания личности опорных нормативных точек, отражающих сущностное своеобразие человеческого существования. Так или иначе, историческая память связана с ментальностью, субъективным самоопределением человека, задает особое измерение его внутреннего мира, определяет особенности опыта отдельной личности. Немецкий философ И.Кант относил историческую память к мыслительному творчеству по конструированию идеальных объектов мира, тем самым подчеркивая ее активную функцию, рефлексивность, критичность и избирательность. В этом контексте особый интерес представляет проблема гражданской и нравственной «окрашенности» исторической памяти. Именно социально-этическая интерпретация той или иной исторической ситуации и жизненного пути в целом позволяет выделить из общего потока сущностные 8 моменты, определить смысловые акценты, а наличие так называемых нравственных «вершин» в реализации онтологических возможностей способно обеспечить высокий уровень самооценки, сформировать и поддерживать позитивный интерес человека к себе и миру. В рамках темы, связанной с консолидирующей ролью исторической памяти, особое значение для современной социальной практики приобретают два основных момента. Это – оценка реального состояния исторической памяти как фактора консолидации общества, а также представление о тенденциях и направленности развития феномена исторической памяти, в контексте трансформации ее консолидирующего ресурса. Речь идет о диагностике и прогнозах влияния исторической памяти на процессы социальной коммуникации и социальных действий. Именно в этом направлении работает социологическая наука, способная произвести соответствующие измерения эмпирических индикаторов исторической памяти различных социальных субъектов. Вместе с тем, прежде чем перевести исследование исторической памяти в плоскость социологического мониторинга следует остановиться на некоторых общих вопросах. В современной истории к исследованию фактора времени в восприятии человека обращались как зарубежные, так и отечественные исследователи. Среди имен западных исследователей – С. Къеркегор, А. Бергсон, Ж.М. Гюйо, Э. Гуссерль, В. Дильтей, Г.-Х. Гадамер, М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр, Ю. Хабермас, П.Жане и др. Феноменология, философия жизни, экзистенциализм, герменевтика изучали время не просто как объективное условие, в котором разворачивается человеческая деятельность, а как внутренне организующий фактор, определяющий восприятие и представление человека о непрерывности и одновременно дискретности (этапности) индивидуального жизненного процесса. Изучая динамическое сочетание прошлого, настоящего и будущего в сознании и поведении представители данных направлений пытались в рамках выработанной ими методологии, представить решение проблемы социального времени. Однако опора на мировоззренческие, иррациональные, подсознательные или телеологические начала приводили исследователей к тому, что «в феноменологии, философии жизни, экзистенциализме акцент ставился не на существовании человека во времени, а на существовании времени в человеке как субъекте собственного жизнеосуществления» [1. с. 8]. Изучение исторической памяти целесообразно начать с констатации аксиоматических положений о наличии связи между этой важной категорией культуры и жизненной практикой, а также признания разнообразных уровней этого взаимодействия, вплоть до индивидуально-психологического. Важно учитывать общий социокультурный фон, с его нормами, стилем, мироощущением. Этот вопрос напрямую затрагивает суть и содержание образовательных и обучающих методик, но наиболее глубокий пласт проблем обусловлен особенностями межпоколенной трансмиссии культуры. При переходе на уровень конкретного измерения диапазон личностного отношения к прошлому может колебаться от полного отрицания его необходимости и ценности для настоящего, до попыток заменить его разумными мотивами, и даже признания необходимости фанатичного следования характерным для прошлого правилам и нормам. Таким образом, возможно установление определенной иерархии бытийных рангов исторической памяти (разрушенных, несформированных, повышенных или пониженных). Крайней позицией в данной иерархии является разрушение идентичности личности, деформация основ поведенческой практики, что представляется наиболее опасным для человеческой субъективности, ведет к ситуации, обозначенной Б. Паскалем как «пустота сердца». Историческая память это и коллективная память, связывающая членов общества с прошлым. Она выступает мощным фактором для оправдания действий государства, помогает разделять с ним ответственность, переживать боль за понесенные утраты и ошибки. Историческая память связывает человека с родным языком, предками, традициями, культурой, бытовыми привычками и даже национальной кухней. В контексте опьянения «новым мышлением» историческая память может становиться предметом скептического отношения или циничной иронии. Вместе с тем, историческая память не может превращаться в национальный эгоизм и недооценку тем более презрение к своей и мировой истории. Каждый народ имеет свою собственную судьбу, или правильнее сказать свою историю. История белорусского народа драматична, большую часть народ вообще был разделенным, существовало много исторических факторов, которые ставили на карту жизнь народа: в ХХ веке страшным смерчем прокатились две мировые войны, черными крыльями накрыл территорию страны чернобыльский пепел… Из истории белорусы хорошо знают, что ничего хорошего не ждет народ от пришельцев. Поэтому сопротивление фашистской чуме было оказано не просто со стороны государства и подчиненной ему армии. Война стала отечественной, стала именно народным сопротивлением. Это признак особой ментальности народа, который, возможно, интуитивно, но вместе с тем безошибочно угадывает стечение сложных исторических обстоятельств. Беларусь, как независимое современное государство, существует не только в экономике, и развитии, отраженном в росте ВВП и т п. Страна и ее культура прочно закреплена в глубоких патриотических 9 текстах Николая Гусовского, просветительских работах и деяниях ФранцыскаСкарыны, звучит в музыке Михаила Клеофаста Огинского, в поэзии Максима Богдановича, и Янки Купалы, полотнах Марка Шагала и Казимира Малевича, драматических произведениях Ивана Шамякина и Василя Быкова, художественных фильмах Виктора Турова и Михаила Пташука, в творчестве «Песняров», в народных сказаниях, пословицах, песнях, маляванках. Современное видение национальной истории наглядно свидетельствует о том, что нет оснований пренебрегать общечеловеческим и мировым значением национального духовного развития. А опора на традиции – это условия развития патриотических чувств и адекватной исторической памяти. Беларусь – страна с богатыми историческими традициями. Не случайно в государстве ведется большая работа по реставрации, реконструкции и сохранению приоритетных историко-культурных ценностей белорусского народа. Многие из них до этого времени десятилетиями подвергались только разрушению. В результате целенаправленной работы с помощью государственной поддержки восстановлены и открыты экспозиции исторических усадеб Т.Костюшко в Косово, Брестской области, дом-музей А.Мицкевича в Новогрудке, усадьба Н.Репина в Здравнево, Витебской области, выполнены реставрационные работы в дворцово-парковом ансамбле в г. Несвиже и замковом комплексе в г.п. Мир, которые по решению ЮНЕСКО внесены в список памятников всемирного природного и культурного наследия. Восстановленные исторические замки и усадьбы становятся действующими культурно– этнографическими комплексами, используются для культурно-досуговой деятельности, организации туристических маршрутов. Если государство претендует на свое сохранение и развитие, ему не обойтись без анализа собственных оснований для уяснения направления по которому оно движется, чтобы понять глубину и характер изменений социальной и культурной жизни, выбранного направления. При этом успехи в обществе обычно достигаются благодаря опоре на национальную культуру, и особенности самосознания населения. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Головаха, Е. B. Психологическое время личности / Е. В. Головах, А. А. Кроник. – Изд. 2-е. – М.: Смысл, 2008. – 272 с. УДК 316.7 БАБОСОВ Е.М. РОЛЬ ЭТНОНАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В ФОРМИРОВАНИИ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ И КОНСОЛИДАЦИИ БЕЛОРУССКОГО ОБЩЕСТВА Бабосов Е. М. главный научный сотрудник Института социологии НАН Беларуси, д-р филос. наук, профессор, академик НАН Беларуси г. Минск, Беларусь Первое двадцатилетие ХХI века существенно актуализировало значение этничности в социальностратификационных процессах современного мира. Люди вновь, как и много столетий назад, определяют себя и других по этническим признакам, основываясь на наличии общих предков, языка, религии, социокультурных отличиях, которые в своей совокупности определяют их этническую идентичность. Поэтому этничность превращается в мощный социально-дифференцирующий фактор, действующий не менее активно и эффективно, чем такие признанные критерии социальной стратификации, как доход, образование, культура власть и т.п. Детерминирующая роль этноса в социально– стратификационных процессах предопределяется длительностью и устойчивостью его существования: ведь этносы как специфические социальные общности людей существует в своих качественных определенностях на протяжении многих столетий и даже тысячелетий. К тому же, реализуясь преимущественно в архетипах подсознательной сферы психики, передающихся из поколения в поколение, они гораздо чаще и масштабнее «взывают» к определенным, этнически окрашенным поступкам в кризисные переломные моменты исторического развития, что с особенной отчетливостью проявилось в процессах распада Советского Союза и последующих социальноэкономических и политических реформ, в том числе и в Беларуси. 10 Наконец, нельзя не учитывать и того определяющего факта, что межэтнические отношения и взаимодействия неотделимы от социально-политической структуры общества и социокультурного развития, на основе которой может формироваться как тесное сотрудничество этнонациональных общностей, так и этнократия, связанная с социальной дискриминацией определенных групп людей по этническому признаку, что отчетливо проявляется в настоящее время в Латвии и Эстонии. Выяснение особенностей этнонациональной идентичности имеет актуальное значение не только в зонах острых этнонациональных кон­фликтов на обширном постсоветском пространстве, но и в относительно спокойных в этом отношении его частях, к которым принадлежит Беларусь. Наиболее значимые из них сводятся к следующему: 1. Этническое самосознание. Каждый индивид осуществляет процесс самоидентификации с определенным этносом на основе представ­лений об общности языка, обычаев, обрядов, религиозных верований, ценностей и норм культуры, территории, характеризующих данный этнос. Так возникает устойчивый этнообраз, персонифицирующий особенности языковой, территориальной, социокультурной, религиозной общности в самосознании определенного индивида и социальной группы. Этот образ становится своеобразным эталоном, реализующимся в поведенческих стереотипах несущих его в себе людей. Этническая принадлежность «задается» человеку самим фактом его рождения, умением говорить на родном языке, социокультурным окружением, в котором он существует и действует и которое формируется общепринятые стандарты оценок, поступков и деятельности людей. 2. Самоназвание. Самосознание этноса неизбежно приводит к воз­никновению его самоназвания, которым он отличает себя от всех других этнических общностей. Например, немцы издавна называют себя «дойч», белорусы и русские именуют их немцами, а англичане, американцы и канадцы – «Germans». 3. Сопоставление. Самосознание этноса формируется на основе со­поставления с другими этническими группами по принципу «мы и они», «свои и чужие» и реализуется в таких понятиях, как «наша Родина», «наш язык», «наша культура», и, конечно же, белорусским классиком: «мой родны кут, як ты мне мiлы», предполагающих выделение из других культур, языков, отечеств и противопоставление им. 4. Устойчивость и продолжительность существования. Многие ис­следователи полагают, что этнос столь же древен, как и природно-ландшафтная среда, в которой он сформировался. Известный российский этнолог Л.Н. Гумилев, в частности, определял общий срок жизни этноса в 1200-1500 лет. Если иметь в виду существование и развитие армянского или еврейского этносов, датируя начало их истории хотя бы с возникновения Еревана (существует 2500 лет) или Иерусалима (существует 3000 лет), то эти сроки нужно удвоить. В силу своей исторической устойчивости и продолжительности существования этногенез (процесс развития этноса), носит более глубинный и замедленный характер, чем социальные трансформации, выражающиеся в смене экономической системы, политического строя, типа культуры и т.п. 5. Наличие четких признаков, отличающих этнос от других социальных общностей. Такими признаками являются: различия в территории (родина предков), особенности расы, языка, религии, культуры, материальных основ жизни, внешних антропологических данных. Достаточно сравнить финна и белоруса или белоруса и грузина, как эти отличительные признаки проявятся достаточно рельефно. 6. Латентность или явность межэтнических различий. В условиях нормального, благоприятного для взаимодействия этносов экономического, социального, политического, культурного развития их этническая специфика приобретает латентный, «спящий» характер и не очень бросается в глаза. Но как только наступает кризисная ситуация, социально-экономические, политические, этнонациональны и иные отношения в обществе обостряются. 7. Социокультурный статус (статусная позиция) этноса характеризуется местом и ролью его в процессах производства и потребления духовных ценностей, наличием у него относительно специфической культуры, ее вкладом в культуру страны проживания и в мировую культуру. Составляющими этого статуса являются язык и его положение в обществе (господствующее, равноправ­ное, неравноправное, угнетенное), фольклор, литература и искусство, религия и церковь, наличие и степень развития образования, науки, театра и т.п. и соответствующих им учреждений. Среди этих показателей особенно важная роль принадлежит языку, который многими исследователями справедливо признается наиболее надежным признаком этничности. Достаточно вспомнить, что этнонациональное возрождение постсоветских наций в Прибалтике и Закавказье после развала Советского Союза начиналось с придания государственного статуса соответствующему национальному языку. Вспомним также, что на формирование немецкой нации существенно повлиял осуществленный Лютером перевод Библии на немецкий язык. А интегрирующей силой еврейского общества в современном Израиле стал древний и возрожденный в обновленном виде библейский иврит. Структурная архитектоника статуса этноса схематично изображена на рисунке 1. Семигранная звезда здесь показывает, как статус этноса вписан в социальные отношения и взаимодействия, существующие в обществе. 11 Рисунок 1 – Структурная архитектоника особенностей этноса Цифры на рисунке обозначают: 1) Этническое самосознание; 2) Самоназвание; 3) Сопоставление; 4) Устойчивость и продолжительность существования; 5) Наличие четких признаков, отличающих этнос от других социальных общностей; 6) Латентность или явность межэтнических различий; 7) Социокультурный статус. На определенном этапе социально–исторического развития, а именно в период становления капитализма, немыслимого без промышленной революции и объединения региональных рынков товаров, рабочей силы и услуг в единый общенациональный рынок, этнос постепенно преобразуется в нацию. Так становление крупной промышленности, сопровождаемое созданием социально–профессиональной структуры общества взамен социально–кастовой (сословной) структуры при одновременном становлении единого, общего для нескольких этносов языка способствовало кристаллизации этносоциального организма в нацию. Без элементов национального государственного, правового регулирования, общего и единственного для всех граждан, само существование нации нереализуемо. Другим важнейшим признаком нации является наличие многослойной полифонической оригинальной культуры, претендующей на мировую значимость и одновременно сохраняющей в глубине исходную этнографическую многоцветность. Поскольку нация по природе своей полиэтнична, она немыслима без сочетания элементов соборности и принудительности, к первым из которых относятся горизонтальные связи – этнические, субэтнические, общинные, конфессиональные, корпоративные, а ко вторым – вертикальные, прежде всего, общие для всех государственно-правовые нормы и прямые административные распоряжения власти. Признаки нации схематично отражены на рисунке 2. Рисунок 2 – Отличительные признаки нации Движение от этноса к нации, становление и развитие этнонациональной идентичности опирается на качественные изменения в динамике культуры, на цивилизационные трансформации, в ходе которых в большинстве случаев общенациональная принадлежность и лояльность не заменяют этническую идентичность, сосуществуют с ней на не взаимоисключающей основе. Поэтому человек может и должен одновременно принадлежать к разным культурным и социальным общностям. Например, человек, принадлежащий к испанской нации, может одновременно в социокультурном и этническом плане относиться к баскам или каталонцам. Изложенные особенности становления и развития наций дают возможность предложить развернутое определение этой специфической социальной общности. Нация – это исторически сложившаяся полиэтническая социальная общность людей, возникшая и развивающаяся на основе общности их территории, 12 экономических связей, особенностей национального самосознания, психического склада, единого унифицированного языка в его литературной форме, многослойной полифонической культуры, государственноправового регулирования всех сфер жизнедеятельности. Современная этнонациональная идентичность воплощает в себе сущность и особенности, дифференцирующие и одновременно консолидирующие, сплачивающие в единую социальную общность экономические, политические, социокультурные, социально-психологические процессы, происходящие после распада СССР на огромном постсоветском пространстве, в частности в Беларуси. Они дают основания утверждать, что в специфической консолидированной совокупности людей, которая объединена общностью истории, культуры, общностью единого отечества и коренных интересов, общностью человекоориентированных устремлений в будущее воплощаются как историческая память народа, так и его консолидация. В современных условиях становится все более необходимой конструктивная этнонациональная политика государства. Она должна включать в себя обеспечение реального равноправия всех этносов, проживающих на территории данного государства, во всех сферах жизнедеятельности – экономической, политической, культурной, религиозной и бытовой. Она предполагает также реализацию и защиту правового статуса национальных меньшинств, необходимого для их социального, экономического и социокультурного благополучия; разработку и практическое осуществление обоснованной и динамичной миграционной политики властей на базе урегулирования внешнеполитических и внешнеэкономических отношений с другими странами. Для разработки и осуществления такой политики необходима прочная законодательная основа, которую образует Конституция Республики Беларусь. В ней подчеркивается, что «каждый имеет право сохранять свою национальную принадлежность, равно как никто не может быть принужден к определению и указанию национальной принадлежности». Тут же провозглашается, что каждый гражданин «имеет право пользоваться родным языком, выбирать язык общения. Государство гарантирует в соответствии с законом свободу выбора языка воспитания и обучения» (статья 50-я). Конституция определяет права и обязанности как общества и государства по отношению к личности и любой социальной группе, включая этническую, так и каждого гражданина по отношению к государству, обществу, культуре. В статье 54-й подчеркивается, что «каждый обязан беречь историко-культурное, духовное наследие и другие национальные ценности». А статья 14-я констатирует, что «государство регулирует отношения между социальными, национальными и другими общностями на основе принципов равенства перед Законом, уважения их прав и интересов». На основе этих конституционно-правовых установлений разработана и успешно осуществляется белорусская модель этнокультурного идентификационного развития. Её матрица схематично представлена на рисунке 3. Рисунок 3 – Отличительные признаки белоруской модели этнокультурного и идентификационного развития Реализация данной модели воплощается в формировании и развитии исторической памяти белорусского народа. Её концептуализация такова: Историческая память – это сложноструктрурированная система передаваемых из поколения в поколение исторических фактов и тенденций, субъективно преломляемая в мироощущениях и рефлексиях 13 индивидов и социальных общностей о событиях прошлого: о человеческих свершениях и достижениях народа, а также о национальном угнетении, социальной несправедливости и борьбе за национальное и социальное освобождение. Основным социальным механизмом реализации исторической памяти является этнонациональный культурный код нации. Этот код представляет собой отшлифованную веками исторического развития народа систему уникальных культурных архетипов, образцов и ценностей, характеризующих идентичность, менталитет и духовно-нравственные установки данного народа. Именно культурный код, сформированный базовыми ценностями народа, определяет своеобразие национальной психологии, воплощённой в поступках и деятельности людей, в их жизненных позициях и стратегиях поведения. Он проявляется в качестве исторически сложившейся и развивающейся системы социокультурных коммуникаций, интегрирующих в динамически эволюционирующую целостность духовно-нравственные, семейно-бытовые, природно-географические, хозяйственно-экономические, геополитические, смысложизненные особенности, принимаемые как общепринятые нормы самоидентификации людей, независимо от их этнической принадлежности и передаваемые из поколения в поколение посредством обучения и воспитания, сохранения и воспроизводства исторической памяти народа. Многогранный и многоаспектный духовно-нравственный и ценностно насыщенный синтез культурной самобытности, национальной идеи и высокой гражданственности белорусского народа находит рельефное воплощение в конструктивно действующем культурном коде нации, несёт в себе её представления о желаемом будущем и призывает активно действовать для его претворения в жизнь. Важнейшим структурным феноменом культурного кода нашей страны являются базовые ценности нашего народа, представляющие собой опорный фактор межнационального согласия, утвердившегося в независимой и суверенной Республике Беларусь. Основным теоретическим каркасом типологизации базовых ценностей в контексте белорусского культурного кода являются общенародные, то есть свойственные большинству населения республики, базовые ценности: любовь к Родине, свобода, справедливость, толерантность, терпимость, безопасность, трудолюбие, христианские принципы, верность традициям, ответственность, целеустремлённость, самостоятельность, семья, дети, уважение к родителям, любовь, дружба, доброта, знания, уверенность в будущем. Итак, важнейшим принципом государственной этнонациональной политики и её воздействия на историческую память в современных условиях становится обеспечение свободного определения каждым гражданином своей национальной принадлежности. Этот принцип органически связан с другим, без которого он не получает социального пространства для своей реализации. Сущность этого другого принципа заключается в создании и осуществлении государственных гарантий для реализации интересов всех граждан, проживающих на территории Республики. Беларусь, в которой кроме белорусов, составляющих более 83 % населения, проживают и активно действуют представительства русских, украинцев, поляков, литовцев, татар и других этнонациональных общностей. Этот второй основополагающий принцип государственной этнонациональной политики реализуется в конструктивном взаимодействии всех уровней и ветвей власти, населения и Президента страны, с обеспечением социально-политической консолидации всех граждан республики в целях её устойчивого и динамического экономического, политического и социокультурного развития. Что же представляет собой данный феномен? Консодидация – это объединение, сплочение, упрочение интеграции индивидов и их социальных общностей в рамках единого, целостного, эффективно функционирующего, демократического правового социального государства. Такая же консолидация основывается на высоком уровне доверия народа к Главе государства и существующей в стране политической системе. Её базовыми компонентами являются: 1. Социально-политическая консолидация, реализуемая на основе всестороннего учёта интересов, потребностей и прожективных ожиданий всего народа, всех слоёв и групп общества. 2. Идеологическая консолидация, представляющая собой систему идей, чувств, верований, представлений о целях развития общества и человека, а также о средствах и путях достижения этих целей, воплощаемых в ценностных ориентациях, убеждениях, волевых актах, побуждениях людей, действовать для достижения целей, которые они перед собой ставят. 3. Нормативно-правовая консолидация, воплощаемая в широком распространении и выполнении среди населения общепринятых норм и правил о возможном и должном поведении участников общественных отношений, т.е. меру свободы личности и социальных групп в конкретных взаимоотношениях, которые должны отвечать требованиям всего общества. Все эти три базовые принципы консолидации действуют не в отрыве друг от друга, а в своём синергетическом взаимодействии. Их основная направленность ориентирована на то, чтобы делать наше общество сильным, независимым в мировом сообществе государств, позволяющим ему развивать не только внутренние, но и внешние консолидированные качества. 14 УДК: 130.2:[316.7:93/94] АНИКИН Д.А. ИСТОРИЧЕСКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ: ОТ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ К МЕМОРИАЛЬНОЙ ПОЛИТИКЕ Аникин Д. А. доцент Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, старший научный сотрудник Национального исследовательского Томского государственного университета, канд. филос. наук, доцент г. Москва, Россия Понятия исторической памяти и исторической ответственности тесно переплетаются друг с другом. Еще М. Хальбвакс указывал, что историческая память, являясь социальной по своей природе, представляет собой не просто совокупность отдельных образов прошлого, циркулирующих в обществе, а определенный набор воспоминаний, который общество в целом (или отдельная социальная группа) пытаются сохранить для передачи последующим поколениям. В этом смысле императив сохранения прошлого обусловлен осознанием ответственности за его сохранность. Вопрос только заключается в том, что перед кем эта ответственность артикулируется. Э. Вышогрод отмечает, что ученый как носитель исторической памяти представляет собой «гетерологичного историка» (heterological historian), неопределенная идентичность которого представляет собой результат смешения двойственной ответственности – ответственность по отношению к предшествующим поколениям и ответственность по отношению к его социальному окружению [1, p. 4]. Случай совпадения этих форм ответственности является чересчур идеалистичным в силу того, что предполагает неизменность не только социальных границ определенного сообщества, но и культурных установок представителей данного сообщества. В реальности же имеет место столкновение различных форм ответственности, что усугубляется тем фактом, что ответственность перед предшествующими поколениями также является предметом социального конструирования. Проблема заключается в том, что вопрос о природе и истоках исторической ответственности относится к числу междисциплинарных. Д.А. Томильцева рассматривает историческую и политическую ответственность как пересекающиеся сферы, порождающие частично совпадающее проблемное поле [2, с. 27]. Исторический дискурс стремится раскрыть предпосылки возникновения исторической ответственности, дать оценку событиям прошлого в контексте их соответствия или несоответствия когнитивным рамкам исследования. Этический дискурс стремится соотнести поведение определенных индивидуальных или коллективных акторов с вневременными моральными нормами, установить возможность возникновения ответственности в случае нарушения соответствующих норм. Политический дискурс стремится раскрыть вопрос об акторах исторической ответственности, обозначить последствия принятия этими акторами на себя исторической вины. В рамках политического дискурса большое значение имеет определение акторов ответственности. Ю.А. Нисневич проводит различие между индивидуальными и коллективными акторами: «Индивидуальными субъектами политической ответственности выступают политики, в том числе должностные лица, занимающие политические должности в системе публичной власти, а также граждане, участвующие в политических мероприятиях. В качестве коллективных субъектов политической ответственности могут выступать различные политические институты, в которых имеет место как коллегиальное, так и индивидуальное принятие политических решений» [3, с. 82]. Более концептуальными представляются критерии Х. Арендт, которая утверждала, что существуют два основных условия исторической ответственности: 1. Разрыв между виной и ответственностью, то есть готовность индивида признать себя ответственным за те проступки, которые не были совершены конкретно им; 2. Связь ответственности и коллективной идентичности, то есть понимание индивидом того обстоятельства, что принадлежность к определенному сообществу налагает на него необходимость быть ответственным за деяния этого сообщества, даже в том случае если он лично имеет к ним опосредованное отношение [4, с. 207]. В указанных рассуждениях большое значение имеет понимание ответственности в контексте наличествующей вины, что заставляет придавать самому понятию «историческая ответственность» негативный смысл. Как указывает Е.В. Беляева, «ответственность чаще всего мыслится как результат вины и подразумевает наказание виновных, это всегда ответственность за зло и практически никогда за позитивные исторические события» [5, с. 101]. Данное замечание справедливо по отношению к немецкой традиции трактовки исторической ответственности, берущей своей начало в работах К. Ясперса и Т. Адорно, но в более широком культурном контексте можно наблюдать и примеры «позитивной исторической ответственности», в частности, культ Победы в Великой Отечественной войне в современном российском обществе. 15 Более важным представляется выделение двух видов исторической ответственности – индивидуального и коллективного. Индивидуальная историческая ответственность предполагает личную заинтересованность человека в сохранении и актуализации определенных исторических образов, причем эта ответственность может отражаться в создании и публикации мемуаров, участии в коммеморативных практиках. Например, если часть бывших узников концлагерей предпочли забыть (или, по крайней мере, публично не артикулировать) свой личный травматический опыт, то другая часть как раз увидела свою персональную ответственность в том, чтобы сохранить трагизм прошлого и сделать его доступным для следующих поколений. Коллективная историческая ответственность предполагает принятие на себя определенным сообществом чувства общей вины, вне зависимости от персональной принадлежности конкретного представителя сообщества к совершенным проступкам. Эта ответственность возникает не на основании индивидуальных действий, а на основании принадлежности индивида к определенному сообществу. Субъектом ответственности в данном случае выступает определенный «организованный коллектив», в качестве которого обычно выступает корпорация или государство [5, с. 104]. Вместе с тем, в политическом дискурсе и в случае индивидуальной и в случае коллективной ответственности присутствует общая черта – репрезентация в самом акте признания ответственности не только персональной вины конкретного человека, но вины всего политического субъекта в целом. Даже в том случае, если политический деятель признает свою персональную вину за совершение какого-либо проступка, то эта вина неминуемо ложится на то политическое сообщество, от имени которого он выступает. В этом смысле политическая ответственность является исторической по определению, поскольку предполагает не только память о политической преемственности, но и готовность нести ответственность за действия, которые совершались предшествующими политическими лидерами или представителями данного сообщества. Но коллективная историческая ответственность возникает не в сам момент совершения неправомочного действия, а в момент публичного признания его неправомочным [4, с. 210]. Соответственно, ответственность как раз и заключается в возможности сделать соответствующее признание при важном сопутствующем условии, что акт установления ответственности является результатом свободного решения. В своей работе «Vita Activa» Х. Арендт реконструирует связь свободы и публичного пространства, выстраивая генеалогия родства этих понятий со времен возникновения античной демократии как таковой. Публичное пространство изначально функционирует как пространство свободы, поскольку, в отличие от приватного пространства, предполагает альтернативные решения, не обусловленные природной необходимостью. Применительно к проблеме ответственности это положение может быть переосмыслено следующим образом: не существует онтологических оснований для возникновения ответственности, поэтому ее признание представляет собой акт свободного волеизъявления коллективного субъекта и/или конкретного политического деятеля, которому делегирована возможность говорить от имени этого субъекта. И в том, и в другом случае можно вести речь о том, что установление исторической ответственности – вне зависимости от того, заключается данный акт установления в ее признании или в предписывании другому сообществу – является результатом определенной мемориальной политики. Политические акторы выступают в качестве инициаторов установления исторической ответственности, при этом вопрос укоренения и воспроизводства подобной ответственности становится результатом учета интересов различных сообществ, составляющих современное государство. Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект №19-18-00421). СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Wyschogrod E. An Ethics of Remembering: History, Heterology, and the Nameless Others (Religion and Postmodernism Series). Chicago: Univer. of Chicago Pr., 1998. 232 p. 2. Томильцева Д.А. Историческая и политическая ответственность: совпадение границ проблемного поля // Politeia-Journal of Political Theory Political Philosophy and Sociology of Politics, 2016, № (4 (83)), с. 25–35. 3. Нисневич Ю.А. Об акторах политической ответственности // Нисневич Ю. А. Об акторах политической ответственности // Проблемный анализ и государственно-управленческое проектирование. 2013. Т. 6. № 3. С. 82–87. 4. Арендт Х. Коллективная ответственность и суждение. М.: Издание Института Гайдара, 2013. С. 206–261. 5. Беляева, Е. В. Историческая ответственность за добро / Е. В. Беляева // Историческая ответственность: от мифов прошлого к стратегиям будущего: сб. науч. ст. I международ. науч. конф. 22–23 сентября 2016 / под общ. ред. Д. А. Томильцевой, И. А. Симоновой. – Екатеринбург : Деловая книга, 2016 – С. 100–106. 16 УДК 316:39(476) ШАВЕЛЬ С. А. ПОЛИЭТНИЧЕСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ И КОНСОЛИДАЦИЯ БЕЛОРУССКОГО НАРОДА В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Шавель С. А. заведующий отделом социальной теории и методологии Института социологии НАН Беларуси, доктор соц. наук, профессор г. Минск, Беларусь В социологии под идентичностью (лат. identitas – тождество, сходство, подобие) понимается принадлежность людей к той или иной категории, социальной группе, общности. Признаки (критерии), по которым определяется принадлежность могут быть двоякого рода: 1) аскриптивные (врожденные, унаследованные), 2) достижительные. К первым относятся пол, возраст, место постоянного жительства (городсело), раса; в кастовом обществе – касты; в сословном – унаследованные титулы: граф, князь, маркиз и т. д. Ко вторым все достигнутое человеком в процессе его жизнедеятельности как selfmademan – человек, сделавший себя: звания, степени, классы, ранги, статусные отличия и т. д. Аскриптивную принадлежность можно определить автоматически, по данным статистики, достижительная принадлежность, как правило, определяется субъективным выбором. Человек сам решает, к какой референтной группе он хотел бы принадлежать, на кого быть похожим, в какую общность мы, отличную от общности они входить. В этногенезе издавна противоборствуют две тенденции – полиэтническая и моноэтническая. В полиэтническом обществе доминирующим, по крайней мере в теории, признается дух демократизма и эгалитаризма этнических отношений. Поскольку в полиэтническом обществе все этносы равны и равноправны, а большие по численности этносы не имеют каких-либо преимуществ или привилегий, то этническая принадлежность выражает не политико-правовой статус, а только особенности культурного, национального и исторического контекста данной этнической группы. Как сказал Президент А. Г. Лукашенко об армянской диаспоре в Беларуси: «Но это наши, белорусские армяне». В моноэтническом обществе господствует дух этнократизма (лат. – власть этноса). Оно стремится вытеснить иноязычные этносы, заменить их представителей в органах власти, науке, образовании и других областях своими автохтонами, невзирая даже на отсутствие у многих из них соответствующих компетенций. Белорусский этнос изначально формировался как открытый, дружелюбный, гостеприимный, готовый к сожительству, взаимопомощи, коллективизму, талаке. Наши предки добровольно впустили на свою этническую территорию литовское племя ятвягов. Еще в 14-м веке приняли евреев, татар, мирных поляков, беглых из московского княжества, таких как Андрей Курбский, разрешили строить храмы и исповедовать свою веру католикам и протестантам, основать учебные заведения иезуитам, позволили социанам создать в городе Ракове свой центр и др. Великое Княжество Литовское можно считать образцом конфедерации, даже сегодня, в отличие от Бенилюкса (Бельгия-Нидерланды-Люксембург) и других подобных попыток. Социологический анализ этногенеза – происхождения народов, а также многих явлений, связанных с ним и производных от него, предполагает прежде всего выявление особенностей двух противоборствующих методологических подходов – реализма и номинализма. Социологический реализм принимает за основу исторического бытия людей все общество как единую целостность и его отдельные институты – семья, государство, собственность и др., независимые от действующих «здесь и сейчас» индивидов. Социологический номинализм, наоборот, считает, что общество и его институты создаются этими индивидами, которые и являются подлинными субъектами социальной реальности Dasain (нем. – здесь и сейчас). Эти подходы имеют свои канонические постулаты: у реалистов – это тезис «в общественной жизни ничего нет менее постоянного (устойчивого), чем сами люди», у номиналистов – «нет людей – нет общества». Обращаясь к проблематике этногенеза, к проявлениям феномена этничности, в повседневной жизни современный человек руководствуется – целенаправленно или спорадически (от случая к случаю) – двумя представлениями (идеями). Во-первых, трехмодальной структурой времени – прошлым, настоящим, будущим; во-вторых, неразрывной связью времен как предназначением и предметом истории. Трехмодальное время довольно позднее «изобретение» (осознание, понимание) человека. Первобытную эпоху называют доисторией, хотя палеоантропология пытается проследить все 3 млн. лет превращения приматов в человека – Homo sapiens. Этот период, действительно, доисторичен, поскольку люди, по словам М. Элиаде, «преследуют одну цель – аннулировать истекшее время, отменить историю посредством возвращения во время оно, посредством повторения космогонического акта» [1, с. 88]. Этот процесс осуществлялся 17 путем ритуала как обрядовой церемонии, в которой воспроизводилось прошлое, превращаясь в настоящее. Сама жизнь, все действия людей подразделялись на две части: профанную (рутинную) и сакральную (священную), при этом вторая понималась как неограниченно обратимая, повторяемая до бесконечности, но остающаяся одной и той же во времени. Эта проблема весьма детально рассматривается и в работе белорусской исследовательницы концепции Элиаде Н. А. Никонович [2]. Принято считать, что собственно история начинается около 5 тыс. лет тому назад. К. Ясперс полагал, что началом истории следует считать появление письменности. «Письменные источники, – писал он, – нигде не датируются ранее 3 тыс. года до н. э., следовательно, история длится около 5 000 лет» [3, с. 56]. Вместе с историей появляется трехмодальное историческое время, становится возможной и приобретает свои права историческая память, – что позволяет индивидам заметить, понять и принять объективную связь времен, а значит, консолидироваться в единую целостность, называемую обществом в самом широком смысле, – человечеством. Историческая память – это способность воспроизводить (вспоминать) прошлое, – пусть даже и очень далекое, – т. е. события, факты, персоналии, конфликты и возможные пертурбации, имевшие место в истории с позиций их полноты, адекватности и правды. Изучение данного вида памяти со всей убедительностью доказывает преимущества методологии реализма, и вместе с тем выявляет просчеты номинализма. Действительно, отдельный человек, сколь бы ни была богатой, длительной и прочной его индивидуальная память, как, например, у известного мнемониста С. Шершевского, не может выйти за пределы своей личной когнитивной сферы: запоминать то, чего он не слышал, не видел, не воспринимал вообще. Это под силу только всему обществу. К его памяти вполне применима и уместна следующая характеристика И. Канта: «Память отличается от чисто репродуктивного воображения тем, что она способна произвольно (т. е. по своему усмотрению – С. Ш.) воспроизводить прежнее представление, что душа, следовательно, не есть только игра воображения» [4, с. 419]. Историческая память отличается рядом атрибутивных признаков, некоторые из которых мы хотим отметить. 1. Архетипичность. Термин архетип (от греч. arche – начало, typos – образ), т. е. прообраз, прототип, исходная идея, был введен еще древнегреческими философами, но особую интерпретацию и мнемический смысл ему придал К. Юнг (1875-1961). В аналитической психологии Юнга архетип – основной элемент коллективного бессознательного, представляющего собой хранилище латентных следов памяти не одного индивида, а всех людей, проживавших вместе в одинаковых условиях и переживавших типичные ситуации. Это мысли и чувства одинаковые у всех, в силу их общего эмоционального прошлого. Архетипы побуждают к ретроспективному анализу, к возврату в историю самых далеких пращуров – архантропов и палеоантропов. Если верно, что коллективное бессознательное фасцинирует (по Канту – пробуждает, усиливает воображение), то можно попытаться представить, например, чем был первый огонь для далеких предков, какое влияние он оказал на их мозг и психику, и почему нас так гипнотизирует ночной костер в лесу. Как нам понять и оценить, какие следы в их мнемонике (искусстве запоминания) и интеллекте оставили преодоления таких явлений, как антропофагия (каннибализм), промискуитет, бессеркизм (приступ агрессии) и т. д., или введение экзогамии как «главной социальной инновации верхнего палеолита» [5, с. 179], линейного родства, тотема и табу, запрета инцеста, регуляция брака, появление рода и семьи и т. д. Такие события не могли не запечатляться (импринтинг), сохраняться и транслироваться как некоторые образы-символы. Не будь этого, трудно представить единство и целостность глобального социетального общества (человечества), сохраняющегося столь длительное время, несмотря на множество природных катаклизмов, гибель многих государств, войны и революции, кризисы и депрессии, и иные перипетии. Теория архетипов приобрела большую популярность, особенно в области искусства, но они являются не столько врожденными и наследуемыми, сколько идеями духовной связи людей и социального наследования, т. е. единства и преемственности поколений на основе исторической памяти. 2. Инклюзивность. В теоретической социологии термин «инклюзия» применяется относительно мобильности людей. Он означает включение через признание (у Парсонса часто как обретение членства, гражданства), достижительность статуса, например, по табели о рангах Петра I, доктор наук, профессор или офицер в чине полковника приобретали дворянское звание. По мнению Никласа Лумана (1927-1998), «инклюзия существует лишь тогда, когда возможна экслюзия», т. е. исключение, изгнание, вытеснение. Он пишет: «Если в области инклюзии люди считаются личностями, то представляется, что в области экслюзии речь идет чуть ли не только об их телах» [6, с. 47]. В исторической памяти инклюзию можно понимать как признание народом событий и персоналий прошлого как имеющих позитивное значение для сохранения и развития общества. 3. Реперность и селективность отбора. Историческая память крайне избирательна, она аккумулирует свой материал по некоторым реперным (опорным) точкам, устойчиво сохраняющимся в общественном сознании, как критерии отбора. Она сохраняет из прошлого те исторические события, явления, личности, 18 которые внесли и вносят свой вклад в консолидацию, сплоченность и единение общества, сохранение его целостности и независимости, поддержание стабильности, устойчивости развития, порядка и безопасности, предавая забвению все то, что этому противоречит, а также тех, кто не мог или не хотел, колебался или по конъюнктурным мотивам отклонялся от этой линии. Из памятных событий далекого прошлого белорусского этноса можно отметить такие, как победа Всеслава Чародея над половцами, идущими на Киев, во время его княжества в Киевском государстве; разгром татар на Синих водах в 1363 г., за 17 лет до Куликовской битвы, что поспособствовало победе Дмитрия Донского. Особенно выделяется вошедшая в историю и в память народа Грюнвальдская битва против Тевтонского ордена. Нельзя не отметить, что удивление вызывает следующий текст в дайджесте «Всемирной истории»: «Поляки громят Тевтонский орден под Грюнвальдом» [7, с. 730]. Оказывается, английским историкам до сих пор не известно, что в той битве против тевтонцев воевали войска ВКЛ, Польши, отдельные полки некоторых русских княжеств. Из ближнего прошлого память хранит события и героев Великой Отечественной войны, и с особой эмоциональностью – наш День Победы, освобождение Беларуси. Историческая память Беларуси бережно хранит имена многих выдающихся людей, деятельность которых соответствует реперным критериям. В их числе Рогнеда, Всеслав Чародей, Ефрасиния Полоцкая, Кирилл Туровский, князь Витовт, Николай Гусовский, Франциск Скорина, Дунин-Мартинкевич, Франтишак Богушевич, Кастусь Калиновский, Максим Богданович, Янка Купала, Якуб Колас, Василь Быков, Максим Танк, Сапеги, Радзивилы, Войловичи и другие шляхетские роды, белорусские космонавты, Петр Машеров, Громыко, Мазуров и многие-многие другие. Конечно, преданы забвению князь Ягайло и его род, Михаил Глинский и другие перебежчики, все коллаборационисты, сознательно ставшие на службу гитлеровскому режиму в период оккупации белорусской территории. Забыт уже и бывший глава государства И. Слюньков, проявивший в первые годы катастрофы на ЧАЭС растерянность и беспринципность, поддержав линию союзного руководства на сокрытие информации об аварии и отказ от мер по защите населения, особенно детей (йодной профилактики и др.), заявивший позже, что союзная помощь по преодолению последствий аварии «нам не нужна. Беларусь справится сама». А ведь наша страна до сих пор прилагает усилия, тратит немалые средства на реализацию данной программы. Важно учитывать, что историческая память есть связь времен и ее нельзя сводить только к воспоминаниям о прошлом, – на это обращали внимание многие мыслители. Так, И. Кант писал: «Она служит для соединения восприятий во времени, для того чтобы то, чего уже нет, соединить в связном опыте с тем, чего еще нет, посредством того, что существует в настоящее время» [4, с. 419]. Эту же мысль по-своему представил известный французский философ и социолог Реймон Арон (1905-1983): «Речь идет не о том, чтобы описать ухронию, но о том, чтобы вычленить рассказ о становлении, обрисовать различные эволюции, их пересечения и их связи, воссоздать в прошлом признаки политической реальности, пережитые в настоящее время» [8, с. 359]. Поясним, что ухрония – время, которого нет (по аналогии с утопией как местом, которого нет), автор имеет в виду описание событий вневременной последовательности. Применяя логику Р. Арона к настоящему времени, следует подчеркнуть, что политическая реальность современной Беларуси характеризуется государственным суверенитетом, стабильностью, устойчивым развитием, общественным порядком, безопасностью, полиэтничностью и консолидированностью общества. Если попытаться найти (воссоздать) признаки нынешнего состояния в прошлом, то придется признать, что исторический путь к современной реальности был далеко не простым. Народонаселение современной Беларуси представляет собой единую, высоко толерантную общность, в которой все входящие в нее национальные группы (этносы) имеют одинаковые конституционные права и равные возможности; понятие «меньшинство», если и употребляется, то только в демографическом значении, как меньшее по численности, но не социально-политическом или правовом смысле. По переписи 2009 года в общей численности населения Беларуси, равной 9 503 807 человек, белорусы составили 83,7 %, русские – 8,26, поляки – 3,09, украинцы – 1,67, евреи – 0,13, армяне – 0,08, татары – 0,07, цыгане – 0,07 %, а также азербайджанцы, литовцы, молдаване, латыши, арабы и другие малочисленные группы [9, с. 7]. Важно учитывать, что эти данные переписи представлены не на основе учетных данных (паспорта или метрики), а по ответам на вопрос о самоидентичности. Мы видим, что по сравнению с переписями населения в советское время значительно (почти на 4 %) возросло число белорусов, что можно объяснить большинством в составе новых, выросших при суверенной стране, поколений, а также тем, что некоторые в старших возрастах восстановили свою идентичность. Предстоящая очередная перепись населения 2019 года, конечно, внесет некоторые уточнения в приведенные данные, но общую тенденцию она не изменит. Известно, что белорусский этнос возник от смешения и слияния трех близких племен: дреговичей, кривичей и радимичей. М. В. Довнар-Запольский отмечал: «Белорусское племя, хотя в глубокой 19 древности делилось на три ветви или даже на две (автор считал кривичей частью дреговичского племени, ушедших на северо-восток с начального его обитания на берегу р. Припять – С. Ш.), испокон жило в указанной местности и по происхождению своему отличалось от других русских племен» [10, с. 24]. Он видит в ней «наибольшую чистоту славянского типа», поскольку никакие народы никогда ее не занимали, и белорусы, в отличие от великороссов и украинцев, не знали ни смешения, ни ассимиляций с кем-либо. Белорусский этнос возник не позже принятия христианства восточными славянами. Даже если исходить из принятой в исторической хронологии датировки «по первому упоминанию в летописи», то можно отметить годы возникновения многих наших городов: Полоцк – 862, Витебск – 947, Туров – 980, Заславль – 985, Друцк – 1001, Волковыск – 1005, Брест – 1017 годы. Но город невозможен без людей, а люди всегда объединены в этносы, из которых складывается народ, пусть и не в форме государства, а только потестарной организации, обеспечивающей совместную жизнь людей, их общежитие. Следовательно, прав профессор И. А. Марзалюк, мы можем отмечать тысячелетие возникновение белорусскости, белорусского этноса, народа, белорусских городов и княжеств. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Элиаде, М. Космос и история / М. Элиаде. – М.: «Прогресс», 1987. – 312 с. 2. Никонович, Н. А. Теоретический анализ философии мифа М. Элиаде: основные идеи и когнитивный потенциал / Н. А. Никонович. – Минск: Беларуская навука, 2018. – 151 с. 3. Ясперс, К. Смысл и назначение истории / К. Ясперс. – М.: Политиздат, 1991. – 527 с. 4. Кант, И. Сочинения: в 6 т. / И. Кант. – М.: Мысль, 1966. – 3. Т. – 743 с. 5. Шкуратов, В. А. Историческая психология / В. А. Шкуратов. – М.: Смысл, 1997. – 505 с. 6. Луман, Н. Дифференциация / Н. Луман / Пер. с нем. Б. Скуратов. – М.: Логос, 2006. – 317 с. 7. Всемирная история: люди, события, даты. / Гл. редактор русского издания Н. Ярошенко. – М.: Издательский Дом Ридерз Дайджест, 2001. – 752 с. 8. Арон, Р. Избранное: Введение в философию истории / Р. Арон / Пер. с фр. И. А. Гобозов. – М.: ПЕР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2000. – 543 с. 9. Национальный состав населения Республики Беларусь. Перепись населения 2009: стат. сборник. – Минск: Нац. стат. ком. Республики Беларусь, 2011. – 436 с. 10. Довнар-Запольский, М. В. История Белоруссии / М. В. Довнар-Запольский. – Минск: Беларусь, 2005. – 680 с. 20 РАЗДЕЛ 1. ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ УДК 101.1:316.614.034 АДУЛО Т.И. НАЦИОНАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ КАК ИНСТРУМЕНТ ПОДДЕРЖАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ В БЕЛОРУССКОМ ОБЩЕСТВЕ Адуло Т. И. заведующий центром Института философии НАН Беларуси, д-р филос. наук, профессор г. Минск, Беларусь Классическая философия по своей природе – уникальный интеллектуальный продукт древних греков. Правда, и до греков, и наряду с ними, философскую мысль развивали другие этносы – вавилоняне, индусы, китайцы. Но то была философия особого рода. В Беларусь же философия пришла из Европы: «К существенным особенностям культуры Белоруссии конца ХVII – первой половины XVIII в. относится появление здесь «профессиональной философии», т. е. схоластизированного аристотелизма, систематически изучаемого в качестве специальной дисциплины в католических учебных заведениях» [1, с. 16]. В качестве своеобразного ее транслятора выступила Польша. Именно согласно привилегии короля Польши Стефана Батория в 1579 году на базе иезуитской коллегии был открыт Виленский университет с философским факультетом (официальное название – Академия и университет виленского Общества Иисуса (Almae Academia et Universitas Vilnensis Societatis Jesu)). В дальнейшем в Гродно, Полоцке, Витебске, Пинске и других городах Беларуси были учреждены коллегии, в которых также изучался схоластизированный аристотелизм. Лишь с течением времени философия стала дисциплиной, способной учить человека критически мыслить и на основе разума преобразовывать окружающий мир. В целом, белорусская философия на протяжении многих веков развивалась в русле классической философии, т. е. продолжала древнегреческую традицию. При этом она не только воспроизводила европейскую философию, но и с учетом объективных социальных реалий наполнялась новым содержанием, превращалась в важнейший сегмент духовной культуры белорусского этноса. Национальная философия в состоянии выступать в качестве инструмента поддержания исторической памяти в современном белорусском обществе, ведь в трудах отечественных философов отражены социальные и духовные процессы ВКЛ, Речи Посполитой, Российской империи, БССР. Изучая эти труды, мы в состоянии восстановить историческую картину разных эпох, хотя в некоторых случаях она выглядит противоречивой, поскольку философы по-разному воспринимали и воспроизводили в своем мышлении социальное бытие. Это касается таких важных тем, как Кревская, Люблинская и Брестская унии, формирование белорусской нации и др. В этом плане исследователям предстоит руководствоваться прежде всего достоверными источниками. Для сохранения исторической памяти важную роль играет изучение как самих философских источников (текстов), так и их интерпретаций исследователями. Не секрет, что одни и те же философские источники в разные исторические эпохи интерпретировались по-разному, причем такую амбивалентную позицию по отношению к тестам нередко занимал один и тот же исследователь в разные периоды своей теоретической деятельности. Чаще всего это было вызвано общественно-политической ситуацией, политическими пристрастиями аналитика и другими объективными и субъективными факторами. Необходимо преодолевать имевший когда-то место в научном сообществе субъективизм и пристрастность. Только глубокий и беспристрастный анализ философских текстов и их различных трактовок позволит нам проследить непростой путь формирования белорусской нации, ее сознания и самосознания. Национальная философия способна хранить (и хранит) различные пласты социально-гуманитарного знания, в частности: знание о процессе формирования и развития самой философии как формы общественного сознания и важнейшего сегмента духовной культуры – философия предстает не только в виде разработанных и зафиксированных в текстах идей, но и в виде идей, включенных в реальные общественные процессы и оказавших на их развитие определенное влияние; знание об интеллектуальном пространстве Беларуси и основных этапах его формирования (интеллектуальное пространство в данном случае трактуется как то географическое пространство, в границах которого функционирует, воспроизводит себя и развивается человеческое мышление и продукты его деятельности, а интеллектуальное пространство Беларуси – как 21 часть мирового интеллектуально пространства, формируемого белорусской нацией. В своем становлении интеллектуальное пространство Беларуси прошло ряд исторических этапов, и на каждом из этих этапов философии принадлежала далеко не последняя роль – философия выступала как сгусток самосознания и интеллекта белорусского этноса, как онтологическое основание и движущая сила национальной культуры в целом.); знание о процессе формирования и развития национальной науки, превращения ее в различные институционализированные формы – коллегии, университеты, научно-исследовательские учреждения (в данном случае имеется в виду созданная в Гродно медицинская академия, обсерватория в Вильно, Национальная академия наук Беларуси и др.); знание о процессе формирования белорусской нации, белорусского государства и его правовой базе на различных исторических этапах; знание об общественнополитической жизни ВКЛ, Речи Паосполитой, Российской империи; знание о религиозной жизни ВКЛ и Речи Посполитой; знание о философско-теоретической базе народничества, социал-демократов и других оппозиционно настроенных к власти организациях; знание о теории и практике реализации в Беларуси различных социальных проектов, в том числе проекта под названием «коммунистическое общество» и др. В ряду отмеченных тем выделяется проблема белорусской национальной философии, которая тоже имеет свою историю, зафиксированную в соответствующих источниках. Она является дискуссионной на протяжении многих лет, а конкретнее, начиная со второй половины 1940-х годов, когда И. Н. Лущицкий, занимавший в то время должность ученого секретаря Президиума АН БССР, а затем, являясь исполняющим обязанности директора Института философии и права АН БССР, обосновывал необходимость и важность системного исследования истории отечественной философии. Специфика белорусской философии состоит в том, что она формировалась и развивалась на протяжении многих веков в органичной связи с философией Польши, Украины, Литвы и России, т. е. в рамках пограничных культур, объективное исследование которых – сложнейший процесс. Он был не простым в советское время, но в значительной степени обострился после обретения бывшими союзными республиками СССР собственной государственности, собственной субъектности в мировом сообществе. Каждое из образовавшихся новых государств стремится занять достойное место в мировом сообществе, утвердить свой статус, повысить имидж, опираясь при этом на национальные достижения в области экономики, науки и культуры. В области культуры, в том числе в области философии, нередко по этой причине ведется активная борьба за духовное наследие предков, происходит своего рода «перетягивание каната». В сложившейся ситуации исследователям необходимо более глубоко, более детально изучать теоретическое наследие отечественных философов и показывать их оригинальность. В последние годы, в условиях активной реализации проекта «мультикультурализма», проявилась и другая крайность – сомнение отдельных исследователей в существовании самобытных национальных философий. Такая точка зрения не является аргументированной. Безусловно, классическую философию создали древние греки – сформировали предмет, определили цель, разработали ее понятийно-категориальный аппарат, благодаря которому она способна не только воспроизводить в мышлении окружающий мир и самого человека, но и познавать их, осознанно на них воздействовать. Но и сам предмет, и методы познания мира, и цели философии уточнялись в дальнейшем представителями других этносов и государств. Философия обогащалась и развивалась на базе теоретической и предметно-практической деятельности других наций. Эти теоретическая и предметно-практическая деятельность различных наций с использованием философии и приводила к тому, что философия обретала национальную специфику, обогащалась национальным опытом, становилась важнейшим сегментом национальных культур и национальных социальных практик, т. е. обретала статус «национальной философии». Такой же национальный статус обрела и белорусская философия еще в эпоху ВКЛ. Как отмечает литовский философ Р. М. Плечкайтис, только в библиотеках Вильнюса хранится около 600 рукописных курсов философии. «Нередко, – указывает он, – рукописные курсы по философии не имеют титульного листа, а если он и есть, то не указаны место, год преподавания, автор лекций, однако на основании разных пометок в рукописях, их языка, стиля и способа аргументации можно установить эти данные» [2, с. 40]. Такого рода аналитическую работу белорусским исследователям следовало бы активнее проводить. Многочисленные тексты лекционных курсов имеются и в белорусских библиотеках и архивах. Сравнительный анализ содержания текстов рукописей лекционных курсов, находящихся в Литве и Беларуси, позволил бы выявить их отличительные особенности, а, следовательно, обнаружить в них «белорусскость». Это, во-первых. Во-вторых, философии в «чистом» виде, философии, отрешенной от реалий социального бытия в Беларуси никогда не было. Да и в других странах тоже. Несомненно, в лекционных курсах она могла существовать в «чистом» виде. Но в процессе общения лектора со слушателем она входила в сознание конкретного человека, обремененного социальным бытием, повседневностью, уже обладающего определенным мировоззрением, которое гораздо шире его философского ядра. Философия не в состоянии 22 полностью вытеснить сформированное мировоззрение. Вот эту «белорусскость» и надо искать в мировоззрении индивида, в том числе и в мировоззрении белорусского философа. Если он действительно был белорусским философом, то его «белорусскость», несомненно, должна была проявиться в его индивидуальных текстах, лекционных курсах, оценках философских трудов других мыслителей. В-третьих, в опубликованных белорусскими историками философии работах для обозначения феномена белорусской философии часто используется понятие «философская и общественно-политическая мысль Беларуси». О чем это свидетельствует? На мой взгляд, это свидетельствует о том, что философствование в Беларуси не сводилось к чисто спекулятивным рассуждениям (в гегелевском понимании содержания этого термина), а выходило за их рамки, устремляясь к практике жизни, к повседневности. Философы в той или иной мере пытались дать ответ на запросы социальной практики. И это не могли не заметить исследователи. В таком случае становится понятным то, что и мышление белорусских философов тоже выходило за рамки тех схоластических курсов, которые им преподносились в иезуитских коллегиях. Яркий пример тому – мировоззренческая позиция Казимира Лыщинского, отрекшегося от Бога. Мультикультарализм не всемогущ и не в состоянии полностью разрушить этнический субстрат индивида, укореняющийся в его сознание с момента рождения индивида. Полагаю, что и в Беларуси этнический субстрат не был поражен, в противном случае не сохранились бы язык, фольклор, национальные устои. При этом следует исходить из того безусловного факта, что «национальная философия» не находилась в изоляции, не была оторвана от других «национальных философий». Она преодолевала национальные границы и в конечном счете становилась достоянием мирового сообщества. Благодаря этому, она, с одной стороны, включалась в общий процесс разработки мировой философии, а, с другой, получала своего рода «подпитку», импульс для дальнейшего собственного развития благодаря «общению» с национальными философиями других государств. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Памятники философской мысли Белоруссии конца ХVII – первой половины XVIII в. – Минск : Навука і тэхніка, 1991. – 319 с. 2. Философская и общественно-политическая мысль Белоруссии и Литвы: дооктябрьский период: закономерности развития, проблемы исследования. – Минск : Наука и техника, 1987. – 335 с. УДК 316.728:93/94 БЕЗНЮК Д.К. ПОВСЕДНЕВНОСТЬ: ИНКЛЮЗИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Безнюк Д. К. заместитель директора по научной работе ГНУ «Институт социологии НАН Беларуси», д-р социол. наук, профессор г. Минск, Беларусь Всё возрастающий интерес к феномену исторической памяти ставит перед современной социогуманитарной наукой ряд проблем, одной из которых выступает проблема ее «повседневного бытия», т.е. ситуация присутствия (вписанности, включенности) исторического в повседневности. Центральным пунктом этой проблемы, как представляется, выступает вопрос «встречи» мира повседневности и исторической памяти, которая имеет следствием конкретные формы и механизмы производства и воспроизводства представлений об истории в реальных жизненных ситуациях. Обращение к повседневности, как специфическому объекту социологии, произошло в рамках субъективистских подходов, сосредоточивших свое внимание на непосредственном производстве социальности, на ситуациях проживания и действования в мире обыденного. Повседневность наделялась рядом характеристик, которые должны были выделить ее из ряда культурных феноменов знаниевого порядка (науки, философии, религии и пр.). В качестве таких характеристик были предложены: –– практический характер, проявляющийся в постоянном удовлетворении потребностей; –– несомненность и очевидность (самоочевидность); –– типизирующая интерсубъективность (способы и характер «обработки» жизненного материала, его упорядочивания); 23 –– постоянная рационализация как состояние сознания; –– удаленность от высокой рефлексии (опора на здравый смысл); –– ряд темпоральных характеристик повседневности (доминирующий характер и пр.); –– высокая степень самодостаточности и сопротивляемости вторжениям из вне; –– субъективный характер, интерпретируемый и расширяемый до объективного мира. Историческую память – концепт весьма популярный и дискутируемый в современной социальной науке – можно представить в виде совокупности не всегда систематизированных представлений об истории (коллективном прошлом); сфокусированных определенным образом и передаваемых по межпоколенному вектору фактологических и оценочных стандартов восприятия исторического прошлого. По содержанию и характеру историческая память в отношении повседневности выступает достаточно амбивалентным элементом: первая выпадает из ряда повседневных, устоявшихся, обыденных практик; но, при этом, историческая память включена в них рефлексивно не фиксируемым образом, на уровне архетипа. Встреча исторической памяти с миром повседневности и ее инклюзия, как представляется, может быть охарактеризована по трем позициям: механизмы, причины и следствия. Механизмы встречи и инклюзии. Повседневность – проживание ежедневности, рутинизация хода жизни – лишена постоянной напряженности по поводу когнитивных и оценочных содержаний исторической памяти и потому зоной и механизмом их взаимодействия выступает припоминание, запускаемое событием – поводом к актуализации исторической памяти. Обязательное наличие события свидетельствует о мерцающем характере проникновения и функционирования исторической памяти в мире повседневности: временная лента повседневности разрывается событиями, которые будируют историческую память. Эти события формируют социальную коммеморацию, воплощенную, как пример, в «культурном календаре» – хронологии памятных и значимых событий. Припоминание тесно связано с его контекстом, с моментом его востребованности – историческая память требует определенной политики ее презентации и интерпретации. Эта политика – механизм вторжения в повседневность, механизм запускающий припоминание – воплощение причин встречи и инклюзии исторической памяти в мир повседневности. Причины могут быть самого разного рода: политические, экономические, религиозные и т.д. Примером может служить происходящий сейчас пересмотр характера и оценки Второй мировой войны, инициированный рядом восточно-европейских государств. Причины такого пересмотра, по всей видимости, связаны с 1) «советской травмой», которую с периодическим обострением переживают бывшие члены социалистического лагеря и 2) началом изменения правил игры на «глобальной шахматной доске». Следствия инклюзии исторической памяти в мир повседневности тесно связаны с функциональным аспектом исторической памяти, с ее ролью в жизни общества и индивида. Эти следствия могут быть описаны следующими вероятностями-тенденциями: –– консервация некоего смыслового и эмоционального содержания повседневных практик; –– изменение содержания и/или оценки этих практик. Наибольший интерес могут вызывать конкретные формы и механизмы воздействия исторической памяти на повседневность в реальных исторических ситуациях, когда проявляется как «несговорчивость» повседневности, так и трансформационный потенциал исторической и коллективной памяти УДК 31:316 БОЛДЫРЕВ А.С. СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИСКАЖЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Болдырев А. С. стажёр младшего научного сотрудника Института социологии НАН Беларуси, г. Минск, Беларусь В настоящее время большинство людей понимают и осознают необходимость помнить, а также верят в принцип, что память о прошлом и о его последствиях является одной из самых важных моральных обязанностей всего человечества. В связи с этим возникает интерес к такому явлению, как историческая память. 24 Термин «историческая память» тесно связан с таким понятием, как «коллективная память», которое впервые было использовано в научной сфере представителем французской социологической школы Морисом Хальвбаксом, являющимся основоположником исследований данного явления. Под «коллективной памятью» Хальвбакс понимал совокупность категорий памяти: семейной, религиозной и национальной. Определение непосредственно исторической памяти имеет множество трактовок и интерпретаций, однако, в целом, его можно определить как способность общественных субъектов сохранять и передавать из поколения в поколение знаний о произошедших исторических событиях, об исторических деятелях ушедших эпох, о национальных героях и вероотступниках, о традициях и коллективном опыте освоения социального и природного мира, об этапах, которые прошёл тот или иной этнос, нация, народ в своём развитии [1]. Ещё одна важная трактовка исторической памяти даётся Л.П. Репиной: «Историческая память – сложный социокультурный феномен, связанный с осмыслением исторического опыта, но одновременно она может выступать как продукт манипуляций массовым сознанием в политических целях» [2]. В этом определении подчёркивается важность исторической памяти как инструмента влияния на людей путём её формирования и осознанной трансформации. При этом умышленные попытки искажения исторической памяти правящими элитами в борьбе за власть и за общественную поддержку зачастую приводят к негативным последствиям. Битвы за историческую память все еще продолжаются. Иногда формируемая историческая память не имеет никакого отношения к действительному прошлому. Когда государства, политические партии или социальные группы апеллируют к коллективной исторической памяти, их мотивы далеко не однозначны. Часто целью таких призывов является укрепление национального единства. И такие усилия по формированию коллективной и исторической памяти предпринимаются во многих странах и в разные временные эпохи. Одним из примеров, когда конкурирующие политические движения соперничали за «собственность» на конкретного исторического деятеля, который, как считается, воплощал нацию, является национальная героиня Франции Жанна д’Арк. Легенда о ней стала часто использоваться в конце XIXвека, после сокрушительного поражения Франции в войне с Пруссией. Для правых партий, поддерживающих правительство, она рассматривалась как символ решимости Франции отразить иностранных захватчиков, в то время как для левых партий, в основном антиклерикальных, она была жертвой церкви, которая осудила ее на сожжение на костре. После того, как римско-католическая церковь канонизировала ее в 1920 году, левые партии больше не могли использовать её образ в качестве мученицы церкви. И все же «память» о Жаннед’Арк продолжала оспариваться. Рассматриваемая ситуация является примером использования одной из разновидностей механизма формирования исторической памяти, которую исследователи называют коммеморация. Так, один из инициаторов вндрения данного понятия в научную сферу А. Мегил считает, что коммеморация – это процесс, когда «зафиксированные воспоминания прошлых событий могут превратиться в нечто, родственное объектам религиозного почтения», а также, что «коммеморация возникает в настоящем из желания сообщества, существующего в данный момент, подтверждать чувство своего единства и общности, упрочивая связи внутри сообщества через разделяемое его членами отношение к репрезентации прошлых событий»[3]. Ещё одним ярким примером трансформации исторической памяти является «Pacto del Olvido» («Пакт о забвении»). Данный документ фактически означал отказ от судебного преследования лиц, ответственных за массовые убийства во время гражданской войны в Испании 1936-1939 гг. «Пакт о забвении» являлся попыткой забыть о прошлом Испании и сконцентрироваться на её будущем. Основной причиной его подписания стала боязнь испанского правительства поставить под угрозу «национальное примирение» и восстановление либерально-демократических свобод. Ответственность за гражданскую войну в Испании и последовавшие за этим репрессии не должны были возлагаться на какую-либо конкретную социальную или политическую группу. При этом многочисленное количество проспектов и бульваров, названных в честь диктатора Франко или его выдающихся подчинённых, были переименованы, а общественные памятники франкистской эпохи выведены из употребления для официальных мероприятий. Прецедент с «Пактом о забвении» является наглядной иллюстрацией ещё одного механизма формирования исторической памяти, противоположного коммеморации, – рекоммеморации. Она представляет собой процесс преднамеренного и целенаправленного забвения определённых трагических, болезненных для общества страниц истории, а также умалчивания о преступлениях, совершенных той или иной общностью в прошлом. Рассмотренные выше ситуации свидетельствуют о значительном влиянии правящих сил на формирование исторической памяти у населения. Это обуславливает рост внимания исследователей исторической памяти к социально-политическим и социально-культурным механизмам её конструирования. В связи с этим возникает вопрос: насколько этично сознательное искажение или замалчивание прошлого даже, если это, как на примере с Испанией, приносит общественную пользу? Ответ на этот вопрос так и останется открытым. 25 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Ахметшина, А. В. Понятие «Историческая память» и её значение в современном российском обществе / А. В. Ахметшина // Актуальные вопросы общественных наук: социология, политология, философия, история: сб. ст. по матер. XXXVIII междунар. науч.-практ. конф. № 6(38). – Новосибирск: СибАК, 2014. 2. Репина, Л. П. Историческая память и современная историография / Л. П. Репина // Новая и новейшая история, 2004. – №5. – С.39–51. 3. Мегилл, А. Историческая эпистемология / А. Мегилл. – М. : Канон-Плюс, 2007. – 480 с. УДК [316.7:93/94]:7.01(476):7.021.1 БОРОЗНА М. Г. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ В ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОМ ИСКУССТВЕ СОВРЕМЕННОЙ БЕЛАРУСИ: ВЫБОР ТВОРЧЕСКИХ СТРАТЕГИЙ Борозна М. Г. ректор Белорусской государственной академии искусств, канд. искусствоведения, доцент, г. Минск, Беларусь Общеизвестно, что произведения изобразительного искусства оказывают большое эмоциональное и эстетическое воздействие на человека, влияют на его формирование как личности с отличительным мировоззрением. Отличительная особенность изобразительного искусства заключается в том, что помимо объективных законов в его функционировании существенную роль играют субъективные представления и эмоции художников. Не имея возможности точно описать все связи, сопровождающие творческий процесс, мы используем либо свои собственные представления об этих связях, либо обращаемся за помощью к экспертам, которые обладают этими представлениями и значительной силой воображения для интерпретации исторических фактов. Отметим, что эти представления и сила воображения автора-художника чаще всего бывают выражены в понятиях, которые не свойственны точным дисциплинам, однако также определяются знаниями. Одним из ключевых факторов развития изобразительного искусства в русле задач воспитания является понимание художником значения исторической памяти. Память отражает сущность и особенности конкретной культуры, выступая средством сохранения и ретрансляции ее смыслов и значений, определяя их своеобразие и обеспечивая преемственность исторических стадий развития культуры. Память – это некий закодированный смысл (не только языком, но и историей данной культуры), который в большей степени доступен представителю собственной культуры. [1. с.145] Культура Беларуси существует в новых исторических условиях, когда необходимо формировать и новые условия для развития искусства, не потеряв ключевых традиций. И хотя картина недавнего прошлого становится более четкой и определенной только сейчас, необходим как никогда объективный взгляд на период становления традиций сегодняшнего дня. Научное осмысление предшествующей эпохи еще далеко не завершено. Еще долго лучшие достижения художников Беларуси, которые расширили контекст европейской художественной культуры, будут примером для новых поколений художников, архитекторов и дизайнеров. Для укрепления и развития художественной культуры Республики Беларусь в пространстве мировой культуры необходимо создавать условия для популяризации лучших достижений нашей культуры и профессионального искусства как сегодняшнего дня, так и далекого прошлого. Необходимо ощущать специфику каждой художественной эпохи на вертикали исторического развития искусства. Неразрывная связь с прошлым стала характерной особенностью изобразительного искусства Беларуси рубежа XX–XXI веков. Актуальным остается вопрос о справедливом отношении к исторической памяти прошлого, всестороннее осознание которого будет необходимым условием для прогрессивного развития в будущем. Экранные искусства, театр, изобразительное искусство, дизайн, современные художественные практики не только образно отражают жизнь страны, его роль в современных социальных преобразованиях, но и непосредственно участвуют в построении духовно-нравственной атмосферы, которая позволяет реализовывать задачи социально-экономического развития государства. Возвращаясь к искусствоведческим 26 аспектам, отметим особую роль оценки произведений и явлений творческой жизни. Проблема оценки актуальна, прежде всего, в преподавании курса общей истории и истории изобразительного искусства Беларуси. Важен аспект восприятия периода становления государственности Республики Беларусь. Изучение этого периода окружает многие явления, рожденные более ранними этапами становления культуры Беларуси. Успехи художественных школ Беларуси последнего десятилетия вызвали неподдельный интерес к ней на национальном и международном уровне. Формирование устойчивых тенденций и демонстрация высоких результатов на протяжении последних десятилетий нуждаются в выявлении и оценке данного явления. В целях развития художественной культуры белорусское общество, к огромному сожалению, долгое время не брало во внимание свою богатую историю. Действительно, современное искусство Беларуси действительно более свободно от «кризисно-исторических» привязок и свойственного этому мышлению. Вся история изобразительного искусства страны ХХ века этому подтверждение. Творческие идеи и произведения, созданные мастерами, оставили след в общеевропейской культуре и локальной культуре. В целом творчество наиболее активных авторов создает целостную картину не только развития изобразительного искусства Беларуси, но и самой истории страны. Неразрывная связь с прошлым стала характерной особенностью изобразительного искусства Беларуси рубежа XX–XXI веков. Осмысление предшествующих эпох посредством выразительных средств изобразительного искусства еще далеко не завершено. Лучшие достижения художественной культуры Беларуси прошлого, которые расширили контекст европейской художественной культуры, будут примером для новых поколений художников, архитекторов и дизайнеров. Особую роль в осмыслении этих процессов в белорусском изобразительном искусстве сыграли книжная графика и монументально-декоративное искусство. Белорусская книжная графика опиралась на принципы развития национальной художественной школы, приобрела известность далеко за пределами страны. Следует назвать авторов иллюстраций к классической белорусской литературе и народному фольклорному творчеству Б. Заборова, А. Лось, В. Лукашика, Г. Поплавского, В. Савича, Н. Селещука, В. Слаука, П. Татарникова, В. Шаранговича. Творчеству этих художников характерно высокое исполнительское мастерство, владение широким диапазоном композиционных средств, уважительное отношение к исторической и литературной основе, традициям художественной школы. Особую страницу в истории изобразительного искусства в расширении понимания исторической памяти стало последнее десятилетие в монументальном искусстве. Основные достижения в монументальной скульптуре связаны, в первую очередь, с творческим переосмыслением событий национальной истории. В монументальной пластике осваивается новая для нашей культуры тенденция, отражающая события, связанные с формированием исторических основ белорусской государственности. Исторические образы прежде были отражены в произведениях С. Бондаренко, Л. и С. Гумелевских, С. Аганова, К. Костюченко, А. Прохорова, В. Янушкевича. Среди лучших хотелось бы назвать произведения: памятный знак «Полоцк – колыбель белорусской государственности» в Полоцке, 2017; памятник 1000-летию Бреста, 2009; памятник великому князю Ольгерду в Витебске, 2014; памятник Гедемину в Лиде, 2019; памятник Давыду-Городенскому в Гродно, 2018 и др. Были созданы величественные произведения, посвященные событиям Великой Отечественной войны (Памятник «Детям войны» в Могилеве, 2009; памятник «Разбитый очаг», посвященный жертвам Минского гетто в Минске, 2008; монумент «Врата памяти» на месте лагеря смерти «Тростенец» в Минске, 2015 и др.). Интерес общества к религиозной жизни по сути легализовал художников, работающих в области сакрального монументального искусства. Сегодня важным элементом, обеспечивающим уверенное присутствие на мировой художественной сцене, остается высокий уровень образования в сфере искусства. Сохранена и эффективно работает многоуровневая система непрерывной подготовки кадров. Высшие учебные заведения сферы культуры и искусств – учреждения образования «Белорусская государственная академия искусств», «Белорусская государственная академия музыки», «Белорусский государственный университет культуры и искусств» – готовят высококвалифицированные кадры, способные решать самые сложные творческие задачи. Важнейшую роль в развитии тенденций и качестве подготовки играет взаимодействие с научными институтами гуманитарного профиля Национальной академии наук Беларуси. Значительно расширился жанрово-видовой спектр искусства. Художники активно интегрируют названия зарубежных течений. Фотоискусство, арт-дизайн, искусство акций, компьютерная графика и другие художественные практики стали естественной частью художественных тенденций. Но вместе с тем, очевидны проблемы коммерциализации. Искусство продолжает эстетизироваться в сторону мелкого частного покупателя, при отсутствии системных мер по развитию художественного вкуса населения, насыщением образовательного процесса визуальными примерами высокого уровня, яркими художественными примера- 27 ми прогрессивного понимания исторической памяти. Белорусская научная мысль должна предпринимать и далее попытки понимания места и значения Беларуси (прежде всего в культурно-историческом смысле). Иными словами, ученые, деятели культуры и искусств должны размышлять над белорусской идентичностью, совершенствовать национальную художественную школу в рамках передовых творческих стратегий. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Миронов, В. В. Диалог культур и деформация понятия толерантности в современном глобализирующемся мире / В. В. Миронов // Глобальный мир: системные сдвиги, вызовы и контуры будущего: XVII Международные Лихачевские научные чтения, 18–20 мая 2017 г. – СПб. : СПбГУП, 2017. – 592 с. УДК 316.7:93/94 БРОВЧУК Н. М. КОНТЕНТ-АНАЛИЗ В ИССЛЕДОВАНИЯХ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ: ВОЗМОЖНОСТИ И ПЕРСПЕКТИВЫ ПРИМЕНЕНИЯ Бровчук Н. М. младший научный сотрудник, аспирант Института социологии НАН Беларуси, г. Минск, Беларусь В настоящее время историческая память является одной из самых востребованных тем для теоретических и эмпирических исследований в социально-гуманитарных науках. Интерес к изучению особенностей формирования, укрепления и воспроизводства исторической памяти во многом обусловлен тем, что одним из ключевых факторов консолидации общества являются процессы накопления, восстановления, сохранения и передачи его культурно-исторического наследия. Концепция исторической памяти пользуется глубоким признанием со стороны зарубежных историков, философов, социологов и культурологов; уже сформировано множество научных направлений и теоретико-методологических подходов к изучению этого социального феномена. Что касается белорусского сообщества социологической науки, то оно в данный момент уже начинает осознавать важность освоения данной концепции, а также формирования собственной исследовательской традиции, что является весьма непростой задачей, с учётом национально-культурных особенностей развития белорусского общества. Исследования исторической памяти уже не первое десятилетие проводятся в рамках междисциплинарного подхода, что означает использование комбинации нескольких исследовательских методов для получения более разносторонней научной информации о данном явлении. Мы бы же хотели подробнее рассмотреть вопрос о применении метода контент-анализа, его возможности и перспективы применения в исследованиях исторической памяти именно в рамках социологической науки. Контент-анализ – это метод качественно-количественного анализа содержания документов с целью выявления или измерения различных фактов и тенденций, отражённых в этих документах [1, 2]. Его суть заключается в поиске, выделении и классификации в тексте документа определённых элементов его содержания в соответствии с заранее разработанной схемой, их подсчёте и количественном представлении результатов [3]. Метод контент-анализа, его основной инструментарий и научно-исследовательские процедуры были разработаны в конце 30-х годов ХХ века в США известными социологами Гарольдом Лассуэллом и Бернардом Берельсоном; впервые применялся в журналистике и литературоведении [4]. Одним из фундаментальных научных трудов, позволяющих ознакомиться и обрести понимание сущности метода контент-анализа, является книга Б. Берельсона «Контент-анализ в коммуникационных исследованиях», в которой даётся подробное описание данного метода, его виды, особенности и критерии проведения полноценного социального исследования. В подавляющем большинстве социальных исследований контент-анализ применялся преимущественно для анализа текстовых источников. Однако интенсивное за последние десятилетия развитие компьютерных и информационно-коммуникационных технологий привело к созданию совершенно новой, информационно богатой, и при этом динамично меняющейся социальной среды. Это стало благоприятной почвой для расширения проблемного поля социальных исследований, применяющих метод контент-анализа. Поэтому, по мнению многих исследователей, для исследований исторической памяти, социальных репрезентаций прошлого сегодня фокусироваться на наиболее традиционных объектах, а именно документальных текстовых источниках (архивах, документах и т.д.), не стоит, так как сегодняшняя эпоха современных технологий 28 способствовала возникновению новых носителей информации, оказывающих самое непосредственное влияние на внутреннее содержание исторической памяти. Так, объектами исследований исторической памяти с применением метода контент-анализа могут также быть: Традиционные средства массовой информации (газеты, журналы, радио, телевидение), способные за максимально короткий срок передать практически любой аудитории информацию любого рода; их способность к убеждению и эмоциональному воздействию делает их одним из основных социальных институтов, обладающим широкими возможностями к созданию информационно насыщенной картины исторической памяти; Произведения литературы, кинематографа, изобразительного искусства, способные полномасштабно воздействовать на подсознание и внедрять в него не только существующие научные знания о прошлом, но и различные исторические мифы, придавая тем самым образам прошлого (ключевому, по нашему мнению, компоненту исторической памяти как феномену общественного сознания) живость, полноту, позволяя широкой аудитории ощутить более тесную взаимосвязь со своей историей и удовлетворить свои эмоциональные потребности; Информационные материалы сферы образования и науки (учебники, пособия, статьи, монографии и иные результаты научно-исследовательской деятельности), которые формируют, безусловно, научно обоснованную картину исторической памяти, однако вместе с тем и они способны оказать сильное эмоциональное воздействие на людей и существенно повлиять на их взгляды на те или иные исторические события, периоды, эпохи и фигуры, особенно если речь идёт о событиях кровопролитных войн, трагедий, преступлений или же периодах побед, триумфов, расцветов; Электронно-цифровые ресурсы (интернет-сайты, форумы, блоги, социальные сети и др.). Многие организации и учреждения активно переносят свои информационные ресурсы в цифровое пространство, в значительной степени повышая качество и разнообразие источников памяти о прошлом; речь идёт не только об институтах науки, культуры, средствах массовой информации, но и о том, что практически каждый человек, имеющий доступ к компьютеру, сети Интернет, современным средствам и технологиям коммуникаций способен создавать собственный контент, в котором реализуется функция реконструкции исторической реальности, причём как прошлого, так и настоящего времени. Главной особенностью вышеназванных объектов для контент-анализа является то, что они так или иначе содержат прочно зафиксированную информацию, которая, вне зависимости от интерпретации исследователем, может быть пересмотрена или перепроверена в любой момент времени. Помимо этого, существенно высокими являются возможности сохранения подобных информационных каналов и предоставления доступа к ним более широким социальным группам, общностям и/или индивидам. Касательно внутреннего содержания исторической памяти контент анализ может быть полезен при изучении особенностей и отслеживании динамики изменений таких структурных элементов, как образы прошлого, знания, ценности, мнения, социальные представления, коммеморативные практики, механизмы формирования и т.д. Иными словами, историческая память включает в себя элементы, которые транслируются указанными ранее информационными источниками и, соответственно, поддаются классифицированию, фиксации и дальнейшей квантификации. Поскольку историческая память – достаточно сложное с точки зрения структуры социокультурное явление, то можно (и даже имеет смысл) ограничиваться лишь теми её элементами, которые релевантны целям и задачам самого исследователя. Соответственно, с помощью данного метода можно также выявлять закономерности функционирования и воспроизводства исторической памяти в силу того, что получение и интерпретация данных происходит в тесной связке с социально-историческим контекстом, что, в свою очередь, расширяет возможности прогнозирования тех или иных социально-культурных изменений. Таким образом, контент-анализ обладает достаточно широким потенциалом в области исследований исторической памяти. Несмотря на то, что в настоящее время к методу контент-анализа прибегают во многих социальных исследованиях и он является весьма распространённым, нам представлялось целесообразным очертить особенности и возможности применения его именно с целью изучения проблематики исторической памяти. Для белорусской социологии данная тема означает информационно богатое и актуальное поле теоретических и эмпирических исследований. Использование одного метода контент-анализа, а также сочетание его с другими методами социологических исследований, увеличение многообразия исследовательских объектов и обращение к различным содержательным аспектам исторической памяти могут открыть дверь принципиально новому пласту научных знаний, способных помочь в определении дальнейших социально-исторических и культурно-ценностных ориентиров развития белорусского общества. 29 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Манаев, О. Т. Контент-анализ – описание метода [Электронный ресурс] / О. Т. Манаев // Псифактор – Центр практической психологии. – 2001. – Режим доступа: http://psyfactor.org/lib/kontent.htm. – Дата доступа: 20.09.2019. 2. Пашинян, И. А. Контент-анализ как метод исследования: достоинства и ограничения / И. А. Пашинян // Научн. периодика: проблемы и решения. – 2012. – №3. – С. 13–18. 3. Ефимова, Н. В. Контент-анализ как метод исследования содержания Интернета [Электронный ресурс] / Н. В. Ефимова // Веб-программирование и интернет-технологии WebConf 2015 : материалы 3-й Междунар. науч.-практ. конф., Минск, 12-14 мая 2015 г. – Минск, 2015. – Режим доступа: http://elib.bsu. by/handle/123456789/115163. – Дата доступа: 19.09.2019. 4. Контент-анализ: сущность, задачи, процедуры [Электронный ресурс] // Пси-фактор – Центр практической психологии. – Режим доступа: https://psyfactor.org/lib/k-a.htm. – Дата доступа: 20.09.2019. УДК 930.1 ВАЛАХАНОВИЧ И.А. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ КАК ОБЪЕКТ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ Валаханович И.А. главный советник Белорусского института стратегических исследований, канд. истор. наук, доцент г. Минск, Беларусь Термин «историческая память» несколько двусмысленен и противоречив. С одной стороны, память, как и история по определению имеют дело с прошлым. С другой – индивидуальная или групповая память может не совпадать с историей, предполагающей нарратив, игнорирующий вариации памяти индивидов и групп. На это в свое время обратил внимание известный французский социолог Морис Хальбвакс, изучая взаимодействие истории и памяти [3, с. 15-16]. Когда идет речь об «исторической памяти», как правило, подразумевается, что она является некой разновидностью «коллективной памяти». Носители этого вида памяти часто отождествляют его с историей (конкретным нарративом о прошлом) или с прошлым в целом. В итоге в их представлениях граница между историей и памятью может стираться. Правда, отдельные исследователи считают, что правильнее говорить не о коллективной, а о «социальной памяти», имея в виду огромную роль социального фактора в формировании образов прошлого [2, с. 12]. Попытки конструирования исторической памяти через создание искусственного исторического нарратива и необоснованные интерпретации подобного подхода, как процесса восстановления памяти сообщества приводят к тому, что история, включая историческую науку и выполняя функции коллективной памяти, превращается в мнемонику, а профессиональные историки – в мнемотехников [3, с. 16]. Имеется много научных исследований, посвященных разным видам, функциям и воплощениям «коллективной памяти». Начало было положено в работах М. Хальбвакса, впервые введшего в научный оборот это понятие [7, с. 732]. В исторической науке его идеи подхватил представитель французской школы «Анналов» Марк Блок и трансформировал их в рамках методологического подхода «истории ментальностей». Практически в тоже время немецкий историк искусств Аби Варбург сформулировал понятие «социальной памяти», как неких общественных рамок, формирующих и опосредующих структуры коллективной памяти, отображенных в произведениях искусства. После этого французский историк Пьера Нора ввел в научный оборот термин «места памяти» («пространства памяти»), поддержанный его современниками и соратниками по научной школе «Анналов» Филиппом Арьеса и Жаком Ле Гоффом [3, с. 17–19]. В конце 1980-х – начале 1990-х годов идеи М. Хальбвакса получили свое дальнейшее развитие в работах американских и европейских исследователей. В частности, американский социолог Джефри Олик реинтерпретировал понятие «коллективной памяти» и предложил учитывать различия между «коллективной памятью» (collective memory) и «сборной памятью» (collected memory). «Сборная память», по мнению Д. Олика, представляет собой набор сходных индивидуальных памятей сообщества или группы. Однако в процессе неизбежного взаимодействия даже однотипные индивидуальные памяти подвергаются трансформации. 30 В «коллективной памяти» с точки зрения Д. Олика отсутствует набор воспоминаний индивидов, а присутствует коллекция общих для всех членов сообщества дефиниций, символов, образов, независимых от субъективного восприятия этих индивидов. Институты власти устанавливают высшую ценность одних историй по отношению к другим, определяют способы передачи и образцы памятования того, что индивиды могут и должны помнить [3, с. 19–21]. Немецкие историки Яна и Алейду Ассман ввели в научное обращение дихотомию «коммуникативная – культурная память». Тем самым исследователи предложили разделять коллективную память на коммуникативную и культурную. Они представили «коммуникативную память», как явление, относящееся больше к повседневному общению между индивидами. По их мнению, «коммуникативная память» функционирует в пределах небольшой социальной группы, границы которой определяются общей памятью, передаваемой и видоизменяемой в основном через вербальное общение. Срок жизни «коммуникативной памяти», как правило, рассчитан на три-четыре поколения. «Культурная память» является противоположностью коммуникативной. Она формируется и функционирует в тесной связи с традицией, которая, в свою очередь, связана с властью. Поскольку «культурная память» навязывается индивиду, она противостоит «коммуникативной памяти» и даже может с ней конфликтовать. «Коммуникативная память» имеет дело с достаточно конкретным, «социальным» временем (легко измеряемыми периодами жизни поколений). В рамках «культурной памяти» время, измеряемое историческими периодами, мифологизировано. «Культурная память» формируется и поддерживается общественными или государственными институтами. Она может существовать и передаваться в течение столетий и даже тысячелетий. Доступ к формированию, сохранению и передаче культурной памяти имеют только люди, которым общество или государство делегирует такие полномочия (служители культа, писатели, историки, архивисты) [3, с. 21–22]. Таким образом, практически все вышеприведенные исследователи сошлись в противопоставлении и сравнении индивидуальной (сборной, коммуникативной) и коллективной (культурной) памяти с целью выделить в самостоятельную категорию вид памяти, являющийся объектом целенаправленного конструирования. Коллективная (культурная) память предполагает наличие политического интереса. Она является именно тем видом памяти, который можно отождествлять с исторической памятью. Общим стал также вывод, что «историческая память» непосредственно связана с вопросом о власти, как политической, так и власти дискурса. «Историческая память», как форма коллективной (культурной) памяти, является одновременно объектом и субъектом «исторической политики», борьбы за власть и контроль над обществом [3, с. 23–24]. Отсчет истории возникновения понятия «историческая политика» можно вести с 1970 года, когда была издан сборник полемических эссе с одноименным названием американского историка Говарда Зинна. В попытках утверждения концепта так называемой «радикальной истории» Г. Зинн призывал историков к более активной «жизненной позиции». Термином «историческая политика» исследователь артикулировал проблему взаимодействия научной дисциплины и общества, в частности способности историков отвечать на запросы и вызовы современности. Однако в интерпретации Г. Зинна новое понятие имело скорее публицистический, чем научный смысл [1]. В 1980-е годы во время знаменитого «спора историков» в ФРГ термин «историческая политика» получил иной контекст и значение. Понятие явилось как бы побочным продуктом дискуссии, развернувшейся между правоконсервативными и леволиберальными историками по поводу обсуждения страданий мирного населения Германии на завершающем этапе Второй мировой войны и героизма вермахта, защищавшего немцев от Красной армии. Споры быстро вышли за рамки чисто профессиональных дискуссий и приобрели общенациональные масштабы. Особый резонанс вызвали публикации исследователя истории фашизма Эрнста Нольте, в которых он опротестовал тезис об особой вине немцев в преступлениях нацизма. Исследователь рассматривал коммунистическую идею, как предпосылку фашизма, который лишь защищался от более раннего и намного более агрессивного большевизма. При этом совершённые фашизмом преступления обрели в толковании Э. Нольте характер оборонительных мер [4]. К нему присоединился другой влиятельный историк, советник канцлера Г. Коля Михаэль Штюрмер, утверждавший, что вариант восприятия прошлого, который был навязан немцам извне после Второй мировой войны, фактически лишил их нормальной коллективной памяти и мешал свободному историческому поиску и дискуссии. Оппоненты охарактеризовали действия указанных выше историков, как «историческую политику», подразумевая под этим манипулирование историческим прошлым в конъюнктурных интересах определенных политических сил. Критики «исторической политики» утверждали, что она может привести 31 к опасному прецеденту перекраивания прошлого с целью ревизии идеи об ответственности немцев за преступления нацизма и реставрации составляющих исторической памяти и национальной идентичности, благодаря которым стал возможен нацизм [5]. Из сферы публицистики и журналистики термин перекочевал в академический лексикон, утеряв при этом негативно-ироническое звучание. В 1999 году вышла фундаментальная работа Эдгара Вольфрума «Историческая политика в Федеративной Республике Германии. Путь к западногерманской памяти, 1948–1990». Автор в публикации впервые дал научное определение понятию «историческая политика», как вида деятельности и области политики, где разные акторы используют историю в своих политических целях [3, с. 27]. В 2004 году группа польских историков выступила с инициативой разработки и проведения активной исторической политики для утверждения «здорового патриотизма» и противостояния «искажениям» польской истории внутри страны и за рубежом. Использованный ими термин «историческая политика» был калькой с немецкого понятия. Но в отличие от Германии в Польше этот термин был использован сторонниками проведения политики памяти. Однако в отличие от Германии у польской «исторической политики» поначалу почти не нашлось сторонников в среде профессиональных историков. Вслед за Польшей приемы, методы и само понятие стали широко применяться в других восточноевропейских странах. Это связано в первую очередь с проблемами, возникшими при попытках ускоренного создания новых национальных идентичностей в посткоммунистических странах [5]. В современной политической практике «историческая политика» активно используется правящими элитами различных стран для мобилизации общества и удержания власти. История фактически превратилась в господствующую идеологию многих политических режимов. При этом исторические образы и интерпретации (как положительные, так и отрицательные) особенно востребованы в периоды смены эпох и судьбоносных политических трансформаций, когда они берутся на вооружение для моделирования и утверждения новых образов национально-государственной идентичности. «Историческая политика» в современных условиях не является константой. Наоборот, она моделируется в зависимости от интересов и задач различных политических групп, которые формируют варианты интерпретации прошлого, через которые память проникает в традицию [4, с. 140] . «Историческая политика» как инструментальное использование истории в политических целях – явление достаточно давнее. Можно привести немало примеров использования прошлого для нужд настоящего. Многое из того, что мы сейчас определяется как «историческая политика», возникло и успешно функционировало до появления самого этого понятия. «Историческая политика» существует с тех пор, когда история превратилась в средство формирования массовой лояльности не только к государству, но и нации. Отличие современной исторической политики от своих прототипов состоит в ее качестве и масштабах. Таким образом, «историческая память» – это разновидность формы коллективной (культурной) памяти, которая претендует на статус сконструированной традиции. С другой стороны «историческая политика» – это разновидность политики, целью и содержанием которой является целенаправленное конструирование и использование в политических целях «исторической памяти» и других форм коллективных представлений о прошлом и его репрезентаций, в том числе профессиональной историографией. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Зинн, Говард // [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://ru.wikipedia.org/wiki/Зинн,_Говард. – Дата доступа: 10.09.2019. – Загл. с экрана. 2. Историческая память и российская идентичность / под. ред. В. А. Тишкова, Е. А. Пивневой. – М. : РАН, 2018. – 508 с. 3. Касьянов, Г. Украина и соседи: историческая политика. 1987 – 2018 / Георгий Касьянов. – М. : Новое литературное обозрение, 2019. – 632 с. 4. Нольте, Э. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://ru.wikipedia.org/wiki/Нольте,_Эрнст. – Дата доступа: 10.09.2019. 5. Политика памяти [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://ru.wikipedia.org/wiki/Политика_памяти. – Дата доступа: 10.09.2019 6. Скачков, А. С. Историческая память в политических процессах постсоветской Прибалтики / А. С. Скачков // Сравнительная политика. – 2017. – Т. 8. № 1. – С. 140–151. 7. Социологическая энциклопедия : в 2 т. / Национальный общественно-научный фонд / Руководитель научного проекта Г. Ю. Семигин; Главный редактор В. Н. Иванов. – М. : Мысль, 2003. – Т. 2 863 с. 32 УДК [316.7:93/94]:316.454.4 ВЕРЕНИЧ М. И. ПАРАДИГМА ПАМЯТИ И СОЛИДАРИЗАЦИЯ РАЗЛИЧНЫХ ГРУПП НАСЕЛЕНИЯ: МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ АСПЕКТЫ ПРОБЛЕМАТИЗАЦИИ Веренич М.И. научный сотрудник Института социологии НАН Беларуси г. Минск, Беларусь Масштабные вызовы 20 века выдвигают новые требования к самому социально-гуманитарному познанию, требуют экспликации появляющихся дефиниций, иных научных парадигм и конкретизации междисциплинарных связей. Репрезентативно это в части социального знания, занимающегося исследованием и онтологией памяти: в философии, в социологии, в культурологии, истории, политологии, в социокультурном проектировании и т.д. Сегодня говорится о культурной памяти, исторической памяти, этнической памяти, коллективной памяти, политическая памяти, мемморации и коммеморации, – как интегрированных явлениях, непосредственно влияющих на существование общества, так как все перечисленные выше формы базируется на накоплении, хранении и трансляции социально-значимой информации в коммуникации, передаче опыта между поколениями. Само становление знаний о феномене памяти, а позже социальной памяти происходит, начиная с философских рассуждений Аристотеля, Платона, Плотина и Августина о индивидуальной памяти, развиваясь в той или иной динамике на протяжении долгого периода времени. Современный пересмотр картины памяти был заложен в начале XX в., когда представители различных научных школ и областей гуманитарной мысли стали активно переосмысливать сложившиеся трактовки понятия «память», рассматривая ее как деятельностную, активную структуру, которая не может развиваться как нечто имманентное субъекту, а на нее влияют в первую очередь внешние раздражители (люди, события, войны и т.д.). Так, представители школы анналов, научного направления организованного вокруг издания журнала «Анналы» (1929-1939), в разное время переименовываемого (с учетом актуальности, исследований, публикуемых в нем) как «Анналы социальной и экономической истории» (1939-41), «Анналы социальной истории» (1941-45), «Сборники социальной истории»; «Анналы. Экономики. Общества. Цивилизации» (1945-94), а с 1994 «Анналы. История, социальные науки», настаивают на переходе от «истории-повествовании» к «истории-проблеме». То есть, ставят в центр не деятельность личности или великих людей в истории, не описание и анализ важности и значимость тех либо иных исторических и временных событий и периодов, а исследование всего общества определенного периода с учетом политических, экономических, социальных и культурных взаимодействий. Как отмечал немецкий историк Й. Рольфес «в последние десятилетия дидактика истории преодолела «границы школьной истории и обратилась к проблемам общения с историей и восприятия истории.. подготовилась к гигантской экспансии: история на телевидении, в музее, художественной литературе, прессе, туризме, системе свободного образования, в партиях и объединениях, в парламенте представляет существенный научный и практический интерес с точки зрения выработки целостного взгляда на ее предмет» [1, с. 12]. Такой анализ требует включения разных аспектов исследования, один из которых – социально-культурный, рассмотрение событий через призму культуры и представлен в работах Э.Дюркгейма, М.Хальбвакса, Л.С.Выготского, Ф.Бартлетта, Дж.Г.Мида и А.Варбурга. Чуть позже формируется отдельное направление исследования памяти (Memory Studies), основоположниками которого выступают М. Хальбвакс [2], П.Нора [3], А.Ассман [4], А. Эткинд [5] и др. Именно культурная и социальная практика личности, группы, сообщества либо общества в целом и определяют результат, значимость тех либо иных событий. Как подчеркивал Гердер, человек развивается прежде всего посредством усвоения накапливаемого им опыта, благодаря которому в его развитии реализуется принцип непрерывности культурного времени и точно так развиваются и народы в целом. Воспитание человеческого рода происходит путем передачи результатов деятельности предшествующих поколений, традиций и усвоения, и применения переданного» [6, с. 421]. Сегодня это процессы, означающие социализацию и инкультурацию личности происходящие через механизмы передачи опыта, знания, воспоминаний о событиях, оценки действий, именуемые культурными ценностями и выступающие универсальными инструментами объединения социума. Ян Щепаньский 33 в 1960 году сделал вывод о том, что «Существуют определенные идеи, передаваемые из поколения в поколение. С этими идеями связана идея ценностей. Они, в свою очередь определяют поведение и деятельность индивидов и групп, их способов мышления и восприятия. Весь этот комплекс называется культурой» [7, с.25]. Как отмечено выше, этимологический ряд понятий, определяющих механизмы и специфику трансляции коллективного опыта или знания весьма широк: от менталитета, надиндивидуальной памяти, коллективной и исторической памяти до социальной памяти. В контексте современного рассмотрения культура выступает особым механизмом, воспроизводящим образцы поведения, проверенные прошедшей историей и соответствующие потребностям развития общества нынешнего. Она и выступает звеном, обеспечивающим связь между современными образцами деятельности и поведения современников и образцами, деятельности и поведения предшествующих поколений, сложившимися на более ранних стадиях развития социума и влияющими на консолидацию, солидаризацию общества. Традиционная культура общества имеет аксиологический характер. Ценности формируют социальные установки, мотивационную сферу, отношение к миру, когнитивные и знаковые эталоны, стереотипы сознания, национальный характер, менталитет. Поэтому интегративная характеристика традиционной культуры может быть получена через изучение ценностно-смысловых параметров и их понимание во времени. Те общества, которые сохраняют сущностные элементы своей культуры (коллективное бессознательное, мифологическое сознание, архетипы, символы), сохраняют и свою самобытность, самоидентичность. Как следует, «память» (историческая, культурная, социальная) сегодня не до конца изученное «коллективное эго», выступает в нескольких важных ипостасях. 1. В институциональной форме, как совокупность учреждений, занимающихся изучением, сбором, анализом, классификацией, картированием, хранением и популяризацией артефактов и символов культуры (музеи, архивы, экспозиции мемориалы, памятники материального и нематериального историко-культурного наследия и т.д.). 2. Коммуникационной системой в зависимости от носителей социальной информации (технические системы, социальные связи, предметы культуры, язык). 3. В виде системы социокультурной деятельности (термина введенного в 50-е годы прошлого столетия французским философом Ж. Р. Дюмазедье вместо более общих понятий, таких, как «формирование культуры», «приобщение к культуре», «развитие культуры»), – «сознательную, преднамеренную, организованную, даже планируемую аккультурацию, противостоящую методам слепой и анархичной социальнокультурной обусловленности» [8, с.17]. Память (историческая, культурная, социальная и т.д.) выступая коллективной ценностью, конструирует современную идентичность социума и влияет на ожидания и формирование желаемого образа будущего различных социальных групп, когорт. А солидаризация, консолидация вокруг памятных символических событий и личностей прошлого, дает возможность как поддержания, так и обеспечения общих политических и социально-культурных стратегий и практик современности, реализации социально-культурных программ развития, различных проектов развития территорий и т.д. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Рольфес, Й. Дидактика истории: история, понятие, предмет / Й. Рольфес // Преподавание истории в школе. – 1997. – № 7. – С. 12–14. 2. Хальбвакс, М. Социальные рамки памяти / М. Хальбвакс. – М.: Новое издательство, 2007. – Т. 2. – с.78 3. Нора, П. Проблематика мест памяти // Франция – память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок.– СПб.: Изд–во С.-Петерб. ун–та. – 1999. – С. 17-50. 4. Ассман, А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика / А. Ассман. – Новое Литературное Обозрение, 2014. 5. Эткинд, А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России / А. Эткинд. – 2-е изд. – М.: Новое литературное обозрение, 2013. – 448 c. 6. Гердер, И. Г. Идеи к философии истории человечества / И. Г. Гердер. – М.: Наука, 1977. – 770 с. 7. Щепаньский, Я. Элементрные понятия социологии / Я. Щепанский. – М., 1961. – с. 50. 8. Ариарский М.А. Прикладная культурология / М. А. Ариарский. – 2-е изд., испр. и доп. – СПб., 2001. – С.16. 34 УДК 316.2 ГАЛИЧ Л.П. СОЦИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ КОЛЛЕКТИВНОЙ ПАМЯТИ КАК СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ КАТЕГОРИИ Галич Л. П. доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин БГПУ, канд. социол. наук, доцент г. Минск, Беларусь Обращение к «пионерам» социологии памяти. Французский социолог Морис Хальбвакс [1], ученик Анри Бергсона и Эмиля Дюркгейма, считается основоположником работ по коллективной памяти и нового для своего времени социологического направления – социологии памяти. Он полагал, что изучение памяти должно сопровождаться не пониманием субъективных свойств разума, а предполагать обращение внимания к тому, как социальный контекст или группа, к которой принадлежит индивид, создают, структурируют запоминание и вспоминание тех или иных жизненных событий. Хальбвакс утверждал, что память не может работать вне «социального», т.е. изолировано от группы или социальной среды. В частности, он иллюстрировал эту идею на примере детских воспоминаний, когда действительно возникают затруднения в понимании различий между тем, какие элементы памяти являются подлинными (т.е. субъективными), и в какой степени на них влияют предложения, подсказки семьи или иного ближайшего окружения индивида. Хальбвакс при рассмотрении коллективной памяти прибегал также к дюркгеймовским коллективным представлениям и рассматривал ее через публичные групповые или общественные символы. Роль социального фактора определяется тем, как окружение с помощью определенных инструментов – повествований, символов, социальных артефактов, в целом, позволяет индивиду (группе) реконструировать эти воспоминания. Измерение памяти в типологическом срезе. Таким образом, работы Хальбвакса приводят его к выделению различных типов памяти. Скажем, автобиографическая память. Этот вид памяти чисто индивидуален и относится к памяти, которую человек имеет о событиях, которые он сам пережил. Она противопоставляется другому типу – исторической памяти, – отсылающей к памяти о событиях, которые индивид сам лично не пережил, но которые передаются ему через социальный контекст. Хальбвакс также предлагает ввести демаркацию исторической памяти и памяти коллективной. По его мнению, история – это «мертвая память», которая больше не оказывает прямого влияния на идентичность группы, в то время как коллективная память влияет на нынешнюю идентичность группы и, таким образом, представляет собой проблему для последней. Измерение памяти с точки зрения социального контекста. Морис Хальбвакс рассматривал память не просто как индивидуальный психологический феномен. Он полагал, что воспоминания формируются частично семьей, другими социальными группами, и, наконец, обществом в целом. Феномену памяти Морис Хальбвакс посвятил свою работу «Социальные рамки памяти» («Les Cadres sociaux de la mémoire») [1]. Эта работа сосредоточена вокруг двух основных направлений его исследований. С одной стороны, свою работу он посвятил изучению рабочего класса, вопросам его потребления, среды обитания, образа жизни. С другой стороны, Хальбвакс, постепенно проникаясь дюркгеймовским духом, взял направление на понятие социальной морфологии, определяемое как способ, которым социальные группы переводят или проецируют свои способы мышления (т.е. коллективные представления) в физическое пространство, как среду обитания, и в социальное пространство (например, в сферу потребления). Хальбвакс сосредотачивает свое внимание на социальных измерениях памяти. Он пишет о том, что, если посмотреть, что и как мы помним, что и как мы признаем, то наибольшее количество наших воспоминаний приходит к нам из социального контекста, а формирование и забвение личных воспоминаний зависит, главным образом, от нашей культуры. Трансдисциплинарный аспект в измерении феномена памяти. Следует отметить, что память является предметом исследования, прежде всего, нейропсихологов и нейробиологов, а свою актуальность приобретает особенно в современную эпоху, которая закладывает необходимость учета огромного влияния межличностных отношений и социальной среды на формирование у индивидов мнемических представлений, а не только психических процессов. Психологический аспект изучения памяти, основывающийся на индивидуальной ориентации, сосредоточен на ее описании на уровне личности, но включенной в коллективный контекст. Социальный же подход определяет социокультурную ориентацию исследования феномена памяти, и в свою очередь касается социальных и культурных детерминантов и ресурсов па- 35 мяти. На сегодняшний день исследования коллективной памяти дает возможность трансдисциплинарных взаимодействий между психологией, нейробиологией и социальными науками, что явилось, безусловно, серьезным теоретическим сдвигом в исследовании данного феномена. Истоки вопроса. Если говорить о корнях зарождения данной проблематики, то долгое время изучение памяти сосредотачивалось исключительно на отдельных психологических процессах. В конце 19 века Герман Эббингхаус [2], которого считают отцом научной психологии памяти, изучал процесс запоминания бессмысленных слогов. Попытка запомнить списки слогов должна была изолировать способности к запоминанию независимо от характера и тематики материала, от разных эмоциональных и социальных аспектов. Этот подход, основанный на изоляции объекта от субъекта исследования, постепенно раздробился, поскольку теоретически и практически невозможно отделить мнемический процесс от его контекста. Невозможно изолировать мозг как биологическую систему от социальной вселенной. Таким образом, воспоминание не может быть отделено от его социального контекста и повседневного жизненного опыта, или от тех связей, которые оно поддерживает с другими воспоминаниями. Измерение памяти в эпизодическом срезе. Историческая память (воспоминания) составляют важнейшие аспекты личности. Основные современные события имеют как эпизодическое измерение (событие и его переживание индивидом или группой), так и семантическое измерение (придающее смысл за пределами нашего личного опыта). Эпизодический аспект предполагает ориентацию на источник распространения знания о событии, а также на реакцию, в том числе, эмоциональную и поведенческую, индивида, группы или общества в целом. В данном случае необходимо отметить и тот факт, что не только социальный контекст, но и эмоциональная сфера выступает в качестве измерения коллективной памяти. Одним из факторов, способных превратить коллективное событие в коллективную память, является его эмоциональный заряд. Эта важность эмоций в формировании коллективной памяти проиллюстрирована в феномене «флэш-памяти» или (flashbulb memories) «вспышки памяти», который относится к очень точным воспоминаниям о личных обстоятельствах, в которых мы находились, когда узнали о шокирующем событии, в дополнение к деталям рассматриваемого события. Феномен «вспышки памяти» возникает в ситуации, когда все детали соединяются вместе, чтобы составить не только событие, но и эмоции, связанные с ним. Например, люди, как правило, очень точно помнят обстоятельства, в которых они находились, таким образом, такие воспоминания представляют собой «смесь личных обстоятельств и исторических событий в памяти». Понятия коллективной памяти и flashbulb memories в значительной степени перекрывают друг друга. Многие исследования показывают, что люди, которые участвуют в ритуалах либо непосредственно, либо косвенно через средства массовой информации, имеют более точные воспоминания о травматическом событии еще довольно длительный период. Ритуалы способствуют точным воспоминаниям, позволяя людям пережить события и эмоции, связанные с ними. Таким образом, участие в подобных ритуалах (через масс-медиа), по-видимому, способствует формированию коллективной памяти, в том числе и через создаваемую ею эмоциональную активацию. Когда человек испытывает эмоциональный опыт, он будет склонен делиться этим опытом повторяющимся образом вокруг себя. Семантическое измерение памяти и феномен «социальной амнезии». С другой стороны, семантическое измерение памяти предполагает учет более глобального аспекта случившегося события, а именно, как оно вписывается в исторический контекст, но что более важно – что оно говорит и показывает о состоянии самого общества. В этом случае может возникнуть эффект коллективной амнезии. Чаще всего коллективная амнезия создается искусственно. Коллективная память может строиться и на том, что некоторые авторы называют «избирательными упущениями». Кроме того, обычно в исследованиях военных мемуаров встречается выражение «выборочная амнезия» или «коллективная амнезия». Речь идет о процессе, посредством которого общество скрывает от своей коллективной памяти события своей истории, противоречащие контексту современных ценностей, или в случае, когда реальность трудна или даже социально опасна для ее принятия. Это может быть идеологический выбор, сделанный в то или иное время, а также военные преступления или злоупотребления его военными силами (сотрудничество с врагом, угнетение меньшинств, применение политического насилия, этнические чистки, массовые убийства, геноцид и др.). Стабильность и гибкость социальной памяти. В понимании памяти как социального феномена, следует учитывать еще ряд моментов. Память постоянно борется с двумя противоречивыми априорными императивами: с одной стороны, стабильность, которая позволяет воспоминаниям сохраняться во времени, и, с другой стороны, гибкость для интеграции новой информации. Согласно Фредерику Бартлетту [3], организованный набор представлений из прошлого опыта играют роль регулятора с точки зрения приобретения нового опыта и предвосхищения будущего опыта. Бартлетт писал: «Обычно нам приходится использовать то, что мы запомнили ранее, в качестве вспомогательного материала, для того чтобы выполнить какую-то иную стоящую перед нами задачу в настоящем. До того как появились точные и постоянные записи, если обществу требовалось точное воспроизведение, например при совершении многих обрядов 36 и церемоний, приходилось использовать различные приемы, например, рифмующиеся фразы, песни и танцы, которые почему-то довольно легко, естественно сохраняют установленную форму и порядок» [3]. Измерение социальной памяти с точки зрения идентичности. Наличие коллективной памяти в рамках одной группы предполагает, что все ее члены будут иметь не только общую историю, но и идентичность. Таким образом, теория социальной идентичности и коллективная память поддерживают особую связь. Социальная идентичность относится к той части самооценки индивида, которая выражает принадлежность человека к определенной социальной группе. Коллективная память удовлетворяет определенным функциям, связанным с социальной идентичностью данной группы и будет играть преобладающую роль в построении определения идентичности группы, ее оценке и даже коллективной мобилизации. История дает нам рассказы, которые говорят нам, кто мы такие, откуда мы пришли и куда мы должны идти, что показывает повествовательную функцию коллективной памяти, позволяющей формировать идентичность группы, например нации, трудового коллектива, семьи, реальная или мифологическая история которой позволяет создавать свою идентичность. Совокупность составных элементов исторической памяти группы будет обеспечивать нормативные представления о наборах моральных норм, ценностей, ожиданий и установок, которые ценятся группой, разделяются и транслируются. Таким образом, обмен и передача между членами группы всех этих представлений обеспечит ощущение сплоченности для всех. Список использованных источников 1. Halbwachs, M. Les cadres sociaux de la mémoire [Электронный ресурс] / Maurice Halbwachs. – Режим доступа – http://classiques.uqac.ca/classiques/Halbwachs_maurice/cadres_soc_memoire/cadres_soc_memoire. html. – Дата доступа: 05.09.2019. 2. Эббингхаус, Г. Очерки психологии [Электронный ресурс] / Г. Эббингхаус. – Режим доступа – https:// mexalib.com. – Дата доступа: 05.09.2019. 3. Бартлетт, Ф. Человек запоминает [Электронный ресурс] / Ф. Барлетт. – Режим доступа: http://www. psychology-online.net/articles/doc. – Дата доступа: 10.09.2019. УДК 316.74:2(476) ДУДЧИК А.Ю. ЭВРИСТИЧЕСКИЙ ПОТЕНЦИАЛ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНЫХ ПОНЯТИЙ ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ КУЛЬТУРНОЙ ПАМЯТИ Дудчик А. Ю. заместитель директора по научной работе, Институт философии НАН Беларуси, канд. филос. наук, доцент г. Минск, Беларусь Культурная память сегодня является весьма популярным объектом пристального изучения со стороны самых разных дисциплинарных и методологических подходов. К числу наиболее популярных сегодня исследователей, работающих в данной области, несомненно, можно отнести немецкого историка А. Ассман, чьи работы в последнее время достаточно активно переводятся на русский язык. Интересно отметить, что одна из её наиболее известных работ «Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика», изданная в 2006 г., посвящена памяти её учителя, немецкого историка Р. Козеллека. К идеям Козеллека она регулярно обращается на протяжении всей книги. В качестве одной из наиболее значимых идей Р. Козеллека А. Ассман называет идею «негативной памяти», дальнейшей разработке которой она уделяет значительное место. Вместе с тем Козеллек известен и как основатель весьма распространённого подхода «история понятий», который, на наш взгляд, также обладает существенным эвристическим потенциалом для изучения проблематики, связанной с культурной памятью. Несмотря на то, что Козеллек изначально развивал свои исследования в области истории понятий в дисциплинарных границах социальной истории, сам подход исторически связан скорее с философским знанием. Как принято считать, само словосочетание «история понятий» (нем. Begriffsgeschichte) в теоретически нагруженном значении используется в тексте «Лекций по философии истории» Г.В.Ф. Гегеля [1, 19]. Стоит обратить внимание, что и в дальнейшем в Германии сохраняется философский контекст обращения к истории понятий. Так, в конце 19 в. к историческому изучению философских понятий об- 37 ращается профессор Йенского университета, лауреат Нобелевской премии по литературе Р. Эйкен, а во второй половине 20 в. реализуется многотомный проект «Исторического словаря по философии» под редакцией И. Риттера (данный словарь сегодня представлен и в интернет-варианте [2]). С 1955 г. издается ежегодник «Архив истории понятий» (нем. Archiv für Begriffsgeschichte). Подробный анализ философского подхода к изучению истории понятий представлен в обзорной статье В.А. Куренного [3]. Кроме собственно философских подходов, история понятий развивается в Германии в рамках исторической науки, и связывается с деятельностью т.н. «Билефельдской школы», наиболее известным представителем которой и являлся Р. Козеллек. К наиболее влиятельным и фундаментальным работам данного направления относят многотомное коллективное издание «Основные понятия исторической науки. Историческая энциклопедия социально-политического языка в Германии» (нем. Geschichtliche Grundbegriffe: Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland). В 2014 г. отдельные статьи были изданы на русском языке в виде двухтомника «Словарь основных исторических понятий» [4]. В этой работе весьма подробно анализируется историческая семантика ряда важнейших социально-политических категорий немецкого языка периода XVIII-XIX вв.: история, современность, публичная сфера, революция, гражданин, общество, народ и т.д. Именно этот период «переломного времени» рассматривается исследователями как ключевой в процессе перехода к обществу «современного» (модерного) типа, когда многие понятия приобретают принципиально иное значение и становятся фундаментальными для самоописания общества. При этом, как считают представители немецкой версии «истории понятий», многие понятия не столько отображают уже сложившуюся социальную действительность, сколько активно участвуют в её конструировании, закрепляя за уже имеющимися понятиями новые, ориентированные в будущее значения. На сегодняшний день термин «история понятий» является вполне устоявшимся в исследовательской среде, а сам интерес к изучению социальных понятий получил международное распространение. Так, активно действует международное объединение «Группа изучения истории понятий» (англ. The History of Concepts Group), включающее в себя исследователей из Европы и Северной и Южной Америк. «Группой…» проводятся разнообразные научные и образовательные мероприятия, а также издается рецензируемый научный журнал «Вклады в изучение истории понятий» (англ. Contributions to the History of Concepts). В последние десятилетия подход «истории понятий» приобретает популярность и на постсоветском пространстве. Так, определенный интерес к данному подходу есть и в Украине, где был осуществлен перевод ряд работ К. Козеллека, и в Беларуси: например, работы С.И. Санько, посвященные анализу истории понятий традиционной белорусской культуры [5]. Достаточно большое количество исследований, посвященных истории понятий, было опубликовано и в России. Так, в 2012 г. публикуется двухтомное коллективное издание «Понятия о России»: К исторической семантике имперского периода» [6], посвященное периоду конца XVIII-начала XX вв. В книгах изучается история ключевых понятий социального, политического, юридического, научного плана. Статьи издания обобщены в рамках тематических разделов: «Законодательство и юридическая практика», «Социальная стратификация», «Общество и публичная сфера», «Нация и империя, организация пространства», «Народ и раса». В книге представлена библиография существующих на тот момент работ по истории понятий в России. В 2014 г. издается работа А.Т. Бикбова «Грамматика порядка: историческая социология понятий, которые меняют нашу реальность» [13], в которой осуществлен анализ понятий русской истории последней трети XIX– начала XXI вв. (с акцентом на советский и постсоветский периоды) с социологических позиций, рассматривая понятия в качестве своеобразных социальных институтов, которые активно вовлечены в процессы производства и воспроизводства социального порядка и социальных отношений. Большое внимание в книге уделяется понятиям «средний класс», «личность», «научно-технический прогресс». С 2015 г. Европейским Университетом в Санкт-Петербурге издается научно-популярная серия «Азбука понятий», каждая книга которой посвящена одной из ключевых социальных категорий: «Демократия», «Нация», «Государство», «Авторитет» и т.д. Кроме того, издателями серии была составлена небольшая брошюра для читателей, в которой излагаются основные особенности методологии истории понятий в немецкоязычной и англоязычной традициях [15]. Подводя итог, можно отметить, что именно ключевые социальные понятия в концентрированном виде содержат конкретный исторический опыт, а также способствуют сохранению и трансляции исторической памяти в культуре. И хотя другие современные методологии исследования культурной памяти обращают внимание на те её аспекты, которые не всегда могут быть представлены в понятийной форме. Тем не менее, изучение исторического содержания понятий является важной составляющей исследований культурной памяти. На наш взгляд, сам подход и методология истории понятий обладает в данной области большим эвристическим потенциалом. 38 Список использованных источников 1. Hegel, G.W.F. Werke, Band 12 – Vorlesungen über die Philosophie der Geschichte. G.W.F. Hegel Frankfurt am Main: Suhrkamp. – 557 s. 2. HWPh Online [Electronic resource]. – 2018. – Mode of access: https://hwph.ch. – Date of access: 12.06.19. 3. Куренной, В. А. История философской истории понятий / В. А. Куренной // Социология власти. – 2017. – № 4. – С. 197–239. 4. Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи. В 2-х тт. Пер. с нем. К. Левинсон; сост. Ю. Зарецкий, К. Левинсон, И. Ширле; Науч. ред. пер. Ю. Арнаутова. – М. : Новое литературное обозрение, 2014. – Т. 1. 736 с.; Т. 2. 756 с. 5. Санько, С. І. З гісторыі канцэптаў традыцыйнай касмалогіі: блр. вольны свет: снскр. urúh lokáh «шырокі свет» / С. І. Санько // Интеллектуальная культура Беларуси: истоки, традиции, методология исследования : материалы Первой международной научной конференции, г. Минск, 13-14 ноября 2014 года / [редколлегия: А. А. Лазаревич и др.]. – Минск, 2015. – С. 306–313. 6. Понятия о России: К исторической семантике имперского периода: В 2-х тт. Под ред. А. И. Миллера, Д. А. Сдвижкова, И. Ширле. 2012. – М. : Новое литературное обо-зрение. – Т. 1. 576 с. Т. 2. – 496 с. 7. Бикбов, А. Т. Грамматика порядка: историческая социология понятий, которые меняют нашу реальность / А. Т. Бикбов. – М. : ИД ВШЭ, 2014. – 429 с. 8. Инструкция для читателя серии книг «Азбука понятий» [Электронный ресурс]. – 2017. – Режим доступа: https://az-books.ru/uploads/instruction_1.pdf – Дата доступа: 02.07.19. УДК 316.4 КУЛЬБИЦКАЯ Л.Е., КРАСЮК Н.И. О БЕЛОРУССКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕЕ Кульбицкая Л. Е. доцент кафедры общенаучных дисциплин УО «Институт предпринимательской деятельности» канд. филос. наук, доцент Красюк Н. И. доцент кафедры гуманитарных наук ЧУО «Минский инновационный университет», канд. пед. наук, доцент г. Минск, Беларусь Национальная идея – совокупность представлений и взглядов о жизненно важных интересах той или иной социально-этнической общности. Это как бы лейтмотив жизнедеятельности этноса, нации. По отношению к внешнему миру, например, национальная идея выражается в совокупности внешнеполитических интересов государства, различающихся по своей важности для жизнедеятельности и выражаемым потребностям. Каждая цивилизация – объективно односторонняя и временная, и только субъективно для национально (или регионального) самосознания она представляется универсальной и вечной. Всечеловеческая культура реализуется как синтез самобытных национальных и региональных культур. Национальная идея всегда оформляется определёнными общественно-политическими силами. Непосредственными создателями национальных концепций выступают представители интеллектуального слоя общества, интеллигенции, этнической элиты, лучше других осознающие национальные интересы. Недаром интеллигенцию называют создателем творческого потенциала нации. В годы социалистического строительства белорусскому национальному менталитету, национальному самосознанию народа был нанесён немалый урон. Как известно, национальная культура выступает базисом национального самосознания, а последнее, в свою очередь является как бы историческим срезом национальной культуры, её актуализацией, концентрированным выражением. Национальный менталитет и культура неразрывно, органически взаимосвязаны и взаимообусловлены. В годы советской власти это взаимовлияние было подорвано. Белорусский язык, культура были оттеснены из города в деревню. Большевистские идеологические установки о классовой отсталости крестьянства, ведущей роли городов в социальном развитии, да и само экономическое положение белорусской деревни привели к полной потере престижа в обществе достижений белорусской культуры, языка. Они стали считаться «деревенскими», 39 отсталыми, их носители в общественном сознании выступали как люди «второго сорта». С точки зрения городского обывателя, говорить по-белорусски было просто «некультурно». Таким образом, вместо национальной гордости, эмоционально окрашенного отношения к вкладу своего народа в социальный прогресс у белорусов последовательно формировалось чувство национальной неполноценности. Национальную гордость должны были заменить «общесоюзный» патриотизм, «общесоветская» гордость. Приоритеты национального начала – единственно верная и здоровая основа любой динамично развивающейся национальной общности. Подчёркивание их основательности и в каком-то смысле уникальности есть признак процветающей нации, осознающей свою «самость» и стремящейся к её максимально полной реализации. Национальная идеология всегда рассматривает национальные ценности в качестве приоритетных: ею отстаиваются идеи национальной государственности, сохранения и развития национального языка, национальной культуры, бережного отношения к этнической истории, этнопатритиотизма. Нация не способна успешно отстаивать свою независимость, а также осуществлять технологические прорывы в будущее, не будучи духовно сплочённой. Необходимы общие идеалы, в которые верило бы подавляющее большинство. Когда национальная идея отражает национальные потребности адекватно отражаемому периоду, она играет позитивную роль в жизни этноса, а когда неадекватно – выступает регрессивной, деструктивной силой, снижает потенциал поступательного развития нации. Таким образом, национальная идея может сдерживать развитие этноса либо ускорять его, выступая катализатором национального прогресса. Здоровые национальные идеи, как правило, являются движущими силами развития нации [1, с.16]. Есть ли основания говорить о белорусской национальной идее? Иначе говоря, можем ли мы на основе анализа государственно-политической, социально-экономической и культурной истории Беларуси определить её национальные интересы, её историческую миссию? Ответ на этот вопрос уже давно дан видным представителем белорусского национального Возрождения Игнатом Абдираловичем (И. Кончевским) в политолого-философском эссе «Извечным путём: исследование белорусского мировоззрения» (1921). Для И. Абдираловича, белорусская идея – это, прежде всего, отрицание крайних форм восточно-славянского «византизма» (унитарность общественно-политических моделей, нетерпимость взглядов, концентрация власти в одних руках) и западного индивидуализма. Для белорусов больше подходит синтез лучших сторон этих двух культурно-исторических типов на основе своих собственных самобытных форм общественной жизни и культуры. Говоря о национальной идее белорусского народа, И. Абдиралович решительно отрицал всякий национальный мессианизм, ибо история подтвердила, что он, в конце концов, перерождается в империализм и тиранию: «Не должно быть белорусского мессианизма. И в большом, и в малом значении, и в своих, и в чужих он – принуждение, издевательство и смерть. Собственной ценой – миллионами смертей, болезнями, тоской – служили иноземному мессианизму. Не на этой основе мы будем строить наше будущее» [2, с. 8]. Национальная идея белорусов потенциально существует с самого начала формирования белорусского народа. Однако как сознательная линия развития она оформилась в определённых исторических и геополитических условиях, с появлением этнического самосознания. Первые проявления такого сознания можно наблюдать уже в деятельности таких представителей белорусского народа, как Ф. Скорина, В. Тяпинский, Л. Сапега и др. Появление же целостной системы национального самосознания белорусов, включающей этническую самоидентификацию, выраженную через этноним «белорусы», представления об особенности своей этнической территории, культуре, историческом прошлом, этнических интересах, в том числе этно-политических, относится к концу XIX – началу XX в. Историко-философский подход к рассматриваемой проблеме сводится к анализу уровня и способа постижения национальной идеи в пределах определённой мировоззренческой установки. Её следует анализировать, как составляющую соответствующего мировоззрения, которое, в свою очередь, основывается на тех или иных общефилософских принципах. Становление белорусской идеи происходило в пределах установки, основывающейся на антропоцентризме, христоцентризме и белорусоцентризме. Белорусский народ – часть славянства, наделенная индивидуальными чертами. Он призван выполнить свою миссию, но не по отношению ко всему человечеству, а лишь по отношению к славянству, в пределах исключительно славянского мира. Эта миссия определяется не божественным промыслом, а историческими традициями народа, которые белорусские летописи связывают, с одной стороны, с идеей свободы, а с другой – с отстаиванием своей веры. Утверждение идеалов свободы и равенство славянских народов – вот в чём видят авторы белорусских хроник служение, признание, миссию Беларуси. Что же касается национальной идеи в международном аспекте, то, учитывая весь исторический опыт и традиции Беларуси, в качестве таковой следует признать строительство духовно-культурного и геополитического «моста» между Западом и Востоком, Западной и Центральной Европой, с одной стороны, и российской Евразией – с другой. 40 Белорусская национальная идея прошла длительный путь становления: от слабоосознанных, недостаточно оформленных представлений об особенностях территории Беларуси и ее населения до четко выраженного стремления к созданию национального белорусского государства, в рамках которого белорусы смогут с наибольшей эффективностью развивать свою культуру, взаимодействуя с культурами других народов, широко используя их опыт, а также обогащая их своими собственными достижениями. Каково же содержание белорусской национальной идеи на современном этапе? Ответ на этот вопрос, несомненно, связан с изучением и учетом такого явления, как общенациональные цели, на которых базируется национальная идея. В качестве таковых на сегодняшний день бесспорными являются: обеспечение безопасности государства и его граждан, поддержание динамической стабильности общества, проведение сильной социальной политики внутри страны, сохранение генофонда нации, обеспечение необходимого качества окружающей среды. Если говорить о национальной идее предельно обобщенно, в общем плане, то в системе сегодняшних задач, общенародное значение приобретает возрождение национального духовного наследия в широком смысле национальной идеи, возвращение белорусов к самим себе, или иначе формирование концептуально определенных взглядов на судьбу народа, создание на определенных объективных исторических фактах самой теории существования родины. Осуществление такой грандиозной задачи – важнейшее условие сохранения и упрочнения политической независимости молодого белорусского государства. Это главное. Во всяком случае, это ядро национальных целей, принимаемых подавляющим большинством населения страны. Можно не сомневаться, что при всем многообразии, несовпадении и даже конфронтации частных и временных целевых ориентаций, общенациональные цели, могут быть дополнены вполне определенной совокупностью более конкретных целей в социально-политической, экономической, культурной областях, также принимаемых большинством граждан [3, с. 48-49]. Исторический опыт, мировая практика этнического развития, национальных отношений показывают, что только с помощью национальных идей можно добраться до уровня идей общечеловеческих. Таким образом, национальная идея белорусского народа в наши дни – это идея национального суверенитета, независимости, национальной государственности, развития национальной культуры и языка, народных традиций и быта. Базовыми скрепами белорусской национальной идеи, по-видимому, можно считать принципы толерантности, взаимопонимания, и взаимоуважения в отношениях различных народов. Историческое прошлое предоставляет нам немало свидетельств этнической и религиозной терпимости у наших предков, которая пережила века и оставила глубокий след в современном духовном облике белорусского народа. Таким образом, концептуальное содержание национальной идеи складывается из познания истоков своей этнической ментальности, глубокого знания своей культуры, традиций, всей истории народа, из объективного установления особенностей национального характера, из глубокого осмысления современного геополитического положения нации, её взаимоотношений с соседними народами и всем миром. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Бадакоў, А. В. Адзінства менталітэу, нацыянальнай самасвядомасці і культуры нацыі / А. В. Бадакоў. – Веснік Беларускага дзяржаўнага ўніверсітэта культуры. – 2002. – №1. 2. Абдзіраловіч, І. Адвечным шляхам: Дасьледзіны беларускага светапогляду / І. Абдзіраловіч. – Мн., 1993. 3. Левяш, И. Соответствовать национальным идеям – значит отречься от фатализма аутсайдеров / И. Левяш. – Белорусская думка. – 1996. – №8. 41 УДК: [316.7:93/94]:159.953+165.5 ЛЕВКО А.И. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНОГО РАЗВИТИЯ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ ПРОСВЕЩЕНИЯ В ГАРМОНИЗАЦИИ ПОЗНАНИЯ, ОБРАЗОВАНИЯ И ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ПОДГОТОВКИ Левко А.И. главный научный сотрудник Института философии НАН Беларуси, д-р социол. наук, профессор г. Минск, Беларусь Проблема исторической памяти одна из центральных проблем современного информационного общества называемой информационной войной. В основе ее лежат не только политические и экономические, но и социально-культурные составляющие. Спектр этих составляющих охватывает сферу познания, образования, науки и профессиональной подготовки, литературы, искусства и духовной культуры в целом. Суть данной проблемы выражается не только знанием о незнании или на уровне лишь теории познания или гносеологии, но и на уровне социально-культурного бытия современного общества или социальной онтологии. Она возникает как в связи с заменой материально-энергетических технологий информационными технологиями, охватывающими сферу производства, потребления и быта, так и в связи с устранением принципиального различия между виртуальной, вымышленной или иллюзорной и подлинной социальнокультурной реальностью. В создавшихся условиях всемерной кибернизации социального пространства в виде социальных сетей Интернета и СМИ, прежние критерии истинности и достоверности, ориентированные на теорию отражения и психологическую память уже не работают как в прежние времена ни в научном познании, ни в образовании, ни в системе профессиональной подготовки. И это в известной мере определяет сам вектор как политического и экономического развития, так и культурного развития отдельных стран и мирового сообщества в целом. Появляются новые проблемы современности, связанные с переоценкой прошлого и моделированием будущего, которые, так или иначе, трансформируют настоящее или реальную социально-культурную жизнь общества. Поэтому принципиально важно понять суть этих трансформаций и обеспечить их гуманитарную безопасность. Проблемы и перспективы общественного развития, как известно, имеют три основные параметры для своей постановки, оценки и разрешения, и три критерия измерения социальной реальности: настоящее, прошлое и будущее. Они служат своеобразной точкой отсчета социального времени и социального пространства и основанием для выделения традиционных и инновационных цивилизаций. Традиционные общества как бы устремлены в свое историческое прошлое, в то время как инновационные ориентированы на будущее, часто отрекаясь или жертвуя благополучием настоящего. Примером тому может быть коммунистическая цивилизация, ориентированная на идеал светлого будущего, ради которого отданы жизни представителей целого ряда поколений советских людей. Однако свет этого будущего возникает не только и не столько в умозрительных концепциях и умах отдельных лиц, из которых формируется та или иная политическая ориентация людей, но и из существующей, в данном случае христианской и общинной социальной традиции, которая является выражением исторической памяти. Без нее различие между подлинной и виртуальной реальностью как бы исчезает, в результате чего человек и общество теряют реальную социально-культурную и социально-экономическую ориентацию как основу своего существования, подменяя реальность своего подлинного бытия политической, религиозной, философской или иной иллюзией. И отличить эту иллюзию от реальности в жизни общества чрезвычайно сложно, так как люди в своей деятельности руководствуются не только фактами, но и убеждениями. А эти убеждения могут основываться как на результатах познания и образования, так и на иллюзии, формируемой с помощью средств массовой коммуникации, идеологии государства, мифологизации общественного сознания, религии, особенностях семейного воспитания и повседневной жизни. Иллюзия может становиться и основой политики, как отдельных государств, так и межгосударственных сообществ. Для этого необходимо лишь заставить поверить в нее и принять в качестве руководства к действию. В качестве такой иллюзии советской власти на первых порах социалистического строительства выступало, например, убеждение, что своеобразной повивальной «бабушкой истории» выступает социальное насилие классовой борьбы, противопоставляемое духовно-нравственному совершенствованию и религиозной христианской традиции. Благородная цель «разрушить мир насилия до основания» а затем построить мир свободы и благоденствия, в данном случае вступила в явное противоречие со средствами ее достижения. И лишь обращение к христианской традиции в завуалированной форме или в виде Кодекса строителя коммунизма на время 42 отсрочило более ранний неминуемый развал пролетарской государственности и ее трансформацию фактически по пути государственного капитализма. Однако сама по себе иллюзия справедливого, правового, демократического, коммунистического и т.п. общества, общества массового благоденствия в политической жизни и манипуляции общественным сознанием играет далеко не последнюю роль. Политические амбиции отдельных государств часто являются важнее фактов реальной жизни, примером чему может быть отношение и оценка событий Второй мировой, или Великой Отечественной для наших народов, войны. Сама же переоценка результатов этой войны становится возможной благодаря произошедшей смене поколений и возникновением своеобразного конфликта между психологической и исторической памятью или памятью отдельных людей и исторической памятью народов, запечатленной в воинских мемориалах, музеях, картинных галереях, архитектуре городов и т.д. В центре самой политической борьбы оказались, казалось бы, не имеющие к ней никакого отношения национальные языки, традиции, религиозная вера, материальная и духовная культура народов в целом и представления о их историческом прошлом, часто созданные или фальсифицированные в других государствах. Разрушение памятников, созданных предшествующими поколениями, и закон о государственном языке стали, чуть ли не символом социальных перемен, как будто сами эти символы и основанные на них политические иллюзии, а не сама по себе жизнедеятельность людей, играют в них решающую роль. И исходным пунктом этих перемен, как правило, становится система образования. Она позволяет совместить идеальные проекты с реальной жизнью и внести в эту жизнь весьма существенные коррективы. К тому же с его помощью происходит своеобразная интеграция и синтез политики государства и сложившихся устоев гражданского общества, его социальных ценностей и норм, а также их целенаправленная трансформация. И данная интеграция и данный синтез предполагают своеобразную интеграцию и синтез психологической и исторической памяти. Все это вынуждает более пристально взглянуть на роль исторической памяти в консолидации и развитии современного общества, не ограничиваясь лишь социально-культурной ее символикой, но и включая анализ таких ее основных механизмов как научное познание, просвещение, образование и обучение или профессиональная подготовка. Психологическая память просвещения и историческая память социально-культурного развития далеко не всегда находятся в гармонии друг с другом. Очень часто они вступают между собой в конфликт, выражая волю тех или иных политических сил, партий и общественных движений. Своеобразной приметой своего времени давно уже стало переписывание учебников и учебных пособий общеобразовательных школ и уточнение учебных планов и программ обучения, вслед за изменением политической власти и государственной идеологии. Но дело не только в политике, в угоду которой разрабатываются образовательные стандарты, учебные планы и программы, заключаются договора о международном сотрудничестве типа Болонского процесса. Истоки проблемы заключены в самом процессе познания и трансляции его результатов или внедрения их в практику. Без взаимодействия психологической и исторической памяти здесь не обходится. Вопрос в том, как осуществляется это взаимодействие на практике? Какие при этом политические, идеологические, учебно-методические и другие формы их реализации избираются? Между запоминанием и пониманием информации, ее осмыслением в познании, воображением или образом, создаваемым на основе трансляции тех или иных ценностей, собственным моделированием действительности и отражением реально существующего в ней, абстрактно-теоретическим и конкретноэмпирическим, или практическим освоением учебного материала существует неразрывная внутренняя взаимосвязь, основанная как на психологической, так и исторической или социально-культурной памяти. И эта взаимосвязь коренным образом отличает человека от животного. Память животного ограничена лишь потребностями собственной жизнедеятельности, выживания или сохранения вида и не содержит духовно-нравственное, политическое, религиозное, философское и иное содержание, характерное для исторической памяти. Носителем исторической памяти выступает уже не отдельно взятый индивид, а общество и создается она не одним, а целым рядом поколений людей. Таким образом, устанавливается непрерывная взаимосвязь между настоящим и прошлым, живущими сегодня и жившими раньше людьми. И эта взаимосвязь служит основой прогнозирования и проектирования будущего общества и общественного развития. Состояние исторической памяти определяется не особенностями психики отдельного человека, а степенью целенаправленной аккультурации социальной среды его жизнедеятельности с помощью музеев, городской архитектуры, библиотек, картинных галерей, выставок, клубов, театров, и других учреждений культуры, мемориалов, в которых запечатлеваются исторические события. И основным способом обращения к этой памяти как фактору социализации индивида является чтение художественной и научной литературы, научно-техническое творчество, изобразительное искусство, экскурсии и туризм, просмотр периодической печати, целенаправленное образование и обучение профессиональному мастерству. При этом решающая роль в сохранении и развитии исторической памяти как важнейшего фактора консолидации общества всегда принадлежало образованию. 43 С другой стороны, психологическая память просвещения и историческая память социально-культурного развития являются непременным условием гармонизации познания, образования и обучения. Между познанием и образованием, образованием и обучением или профессиональной подготовкой могут существовать самые различные формы взаимосвязи и взаимообусловленности, регулируемые государственной политикой и самодеятельностью гражданского общества. Одной из наиболее распространенных таких форм выступает просвещение, началом которого по существу явилась смена религиозных идеалов образования светским идеалом цивилизационного развития и самосовершенствования. С этого времени гуманитарное образование начинает терять свое первостепенное человекомерное историческое, основанное на традиции, значение по сравнению с естественнонаучным и техническим цивилизационным значением. По существу, то его содержание, которое первоначально послужило основой формирования социального института образования, или ориентация на социализацию индивида в соответствии духовно-нравственным идеалом и образом жизнедеятельности, со временем выхолащивается. Место общечеловеческих духовно-нравственных ценностей занимают национальные, политические, научно-технические и другие. Вера в незыблемые религиозные приоритеты и ориентация на формирование человека по образу и подобию Божиему сменяется верой в свет человеческого разума, направляемый и контролируемый не нравственными чувствами патриотизма, долга, социальной ответственности, совести и т. п., а логикой индивидуального мышления, определяющей успех промышленного производства и военного искусства. Метод дедукции воспевается первоначально как основной метод познания и основа профессионального успеха. Считается, что с помощью его вещи, которыми пользуется человек, могут рассказать о их владельце, больше, чем он о них. И исходным пунктом развития этого мышления, все больше начинает выступать не личный опыт, а научная теория, ознакомление с основными научными категориями, то есть не то что непосредственно воспринимается нашими чувствами, а то, что существует на уровне интеллектуальной способности абстрактного размышления. А эта способность мышления развивается с помощью категориального анализа или способности подведения единичного явления к всеобщему принципу и закономерному проявлению, усваивая те или иные научные истины, например, что вкладывается в понятие материя и чем оно отличается от сознания. Эти особенности познания, наряду с рыночными отношениями, и послужили основной причиной предметной дифференциации образования. Без такой дифференциации просвещение, ориентированное на познание научных истин и ориентированное лишь на чтение как способ их извлечения из исторической памяти уже невозможно. В каждой науке эти истины свои и они недоступны лишь чувственному восприятию. Их возможно лишь понять и запомнить как таблицу умножения. Просвещение тем самым с помощью психологической памяти, начало, как бы излучать свет разума, пришедшего на смену духовному общению с помощью мифологии и религии. Главной задачей образования с этого времени становится усвоение и запоминание научных истин. Эти истины, как и сама психологическая память, на практике очень быстро обрели политический окрас и идеологическое содержание. С позиции прагматических интересов государства, оказалось, очень удобно загружать в память подрастающих поколений информацию, оправдывающую существующее общественнополитическое устройство. Все, что надлежит запомнить, тщательно отбирается и фильтруется. Тем не менее, проблемы и перспективы общественного развития связаны не только с политической составляющей познания, образования и обучения, но и научно-педагогической методологией и методикой их организации. Они являются как бы оборотной стороной этой методологии и методики. В основе их лежит ориентация на теорию познания и психологию развития индивидуального сознания и самосознания, вступающих в самостоятельную жизнь подрастающих поколений. Эта ориентация на практике реализуется методическими службами учебно-воспитательных учреждений. Основной задачей этих методических служб до сих пор является внедрение теоретических разработок в образовательную практику того или иного учебного заведения. Исходным же пунктом всякой инновационной деятельности в области науки и образования является теория индивидуального познания, которая, как правило ориентирована на психологическую память отдельного человека и вступает в явное противоречие с образом повседневной реальности, а иногда и самим здравым смыслом, фиксируемым исторической памятью. Он далеко не всегда совместим с психологической памятью просвещения, поскольку в основе его лежат не факты, а отношение к ним, препарированное через призму определенных ценностей, придающих им тот или иной политико-идеологический смысл. Получаемые таким образом знания отрывается от исторических и социально-культурных корней образования и в значительной мере подменяются политикой и идеологией государства. В силу этого возникает непреодолимое противоречие между образованием как формой целенаправленной социализации индивида в обществе, образованием как способом усвоения основ научного познания в форме просвещения и образованием как разновидностью обучения и профессиональной подготовки. Без обращения к памяти ни одна из данных форм образования невозможна, как и сама проблема его дифференциации на гуманитарное, и естественнонаучное. Образование в виде феномена культуры 44 становится уже невозможным вне гармонизации психологической памяти просвещения и исторической памяти социально-культурного развития, и консолидации самого общества. Оно вырождается в форму научного просвещения и профессиональной подготовки. А это ведет к его неминуемому кризису, выход из которого возможен лишь на пути гармонизации познания, образования и профессиональной подготовки с помощью обращения к исторической памяти как важнейшему фактору консолидации и развития современного общества. УДК 303.442.43:001.82 ЛЕПЕШКО Б.М. ЛОГИКА И ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ: СОВМЕСТИМЫ ЛИ ПОНЯТИЯ? Лепешко Б. М. профессор кафедры философии БрГУ им. А.С.Пушкина, д-р истор. наук, профессор г. Брест, Беларусь Можно с одинаковым успехом обосновывать как положительный, так и отрицательный ответы на поставленный в заглавии вопрос. Причина этого понятна: история действительно очень, человеческая наука и эта банальность многое объясняла вчера, многое объясняет и сегодня. Но эта констатация вряд ли нас удовлетворит. Возникает целый ряд сложных проблем и первый вопрос – о методологической определённости. Мы (в широком смысле, гуманитарное сообщество) бросили немало камней в монизм марксистской методологии, и сегодня мало кто ссылается на «общественное бытие» и «общественное сознание». Всё больше слышна апелляция к различным формам постнеклассической философии, в основе которой (в данном случае) два постулата: о плюрализме и отрицании рациональных умопостроений в принципиальном виде. Как-то остаются в стороне размышления о том, что конкретно дал постнеклассицизм исторической науке? Очень спорные методологические новации? Альтернативность? Свободный полёт творческой мысли, за которой видны малопонятные термины, но не обнаруживаются вполне конкретные достижения учёных? Не оставляет чувство, что цех обществоведов «заигрался» в плюрализм, не заметив, что разного рода новые методологические изыски несут вместо ясности и определённости путаницу и разного рода «контексты»: эстетический, этический, психологический и проч. Привычно ругают эмпириков, но надо бы признать, что именно эмпирики тащат на своём горбу решения многочисленных важных проблем исторической науки. Среди названных «контекстов» отсутствует один из важнейших – эпистемологический и это далеко неслучайно. Одно дело демонстрировать достижения, например, феноменологии применительно к истории и искать пресловутую «чистую историю», совсем другое – показать механизм исследования спорных вопросов на основании новой методологии и продемонстрировать образец её применения. Первый вывод в данном случае очевиден: ставить вопрос о соотношении логики и категории «историческая память» можно лишь в строго очерченных гносеологических рамках, основанных на сугубо рационалистических подходах и накопленном арсенале рационалистических средств познания. В центре познания вообще должны стоять не вопросы исторической памяти, а вопросы методологического характера. Могут возразить: категория «историческая память» шире по объёму категорий формальной логики и поэтому рациональный компонент включается в арсенал познавательных средств наряду с другими возможностями (та же интуиция, публицистика и т.д.). Но и возражение существенно: категория «историческая память» нуждается в сциентистском обосновании, поскольку её научный характер неочевиден. Её, историческую память, можно и нужно рассматривать с помощью всего арсенала рациональных средств, но это вовсе не означает, что возможен процесс обратного порядка. Но и эта констатация вызывает чувство неудовлетворённости. Дело в том, что категория «историческая память» более всего апеллирует к такой известной формуле логических реминисценций, как парадокс. Историческая память парадоксальна, по сути. Можно сказать и о противоречивости, это тоже будет верным, но представляется, что в большей степени суть проблемы отражает именно констатация парадоксальности. Возможности широко развернуть, соответствующую аргументацию нет, поэтому ограничимся лишь постановкой некоторых вопросов. Как соотносятся исторические свидетельства с точки зрения их количества: прав один, группа, большие общности? Один – прав? Или глас народа – глас Божий? Как интерпретировать неоднозначные исторические события и в чём (ком) искать критерии оценок? Опять возникает «проклятая» проблема объективности (истинности) оценок и поиски соответствующих методологических оснований. Наука и искусство по отношению к 45 интерпретации прошлого: кому верить? Кого использовать и почему? То есть, что «первично»: методы научного познания или искусство рассказа (пресловутый дискурс)? Ещё вопрос: сциентизм или всё же релятивизм? Эти вопросы можно множить, но мы вправе сделать ещё один вывод: нет, не только компромисса, отсутствует сама идея соглашения среди профессионального цеха, поскольку есть уверенность в критическом отношении к историческому прошлому среди интеллектуалов в связи с невозможностью внятно объяснить причины катастроф, итоги послевоенного устройства, вообще проблемы социального предвидения. Казалось бы, вот варианты повторяющихся элементов в цепи исторических событий, строй аналогию (индуктивный вывод), делай выводы. Но сразу же налицо альтернатива: исторические события уникальны и для аналогий (индуктивных выводов) места фактически нет. Тогда возникает вопрос такого порядка: чем логика может «помочь» исторической памяти как феномену социальной жизни? Во-первых, логика позволяет увидеть в событиях прошлого (в том числе отборе «запоминающихся» фактов) смысл. Не точки бифуркации, не «чистую историю», а вполне ясный прозрачный смысл. Например, доказать простую истину: война – это почти всегда плохо. Банально? Очевидно, да. Но разве сегодня банальности не требуют аргументации? Банальности столь же релятивны, как и иные факты и констатации. И каждая новая эпоха требует новых аргументов. Во-вторых, логика вводит понятие эпистемологических границ. Ограничивает предмет исследования не только сам исследователь, ограничивает предмет исследования логика изложения материала, сам механизм научного поиска, связанный с отработанными за многие столетия правилами научного поиска. В каком-то смысле можно сказать, что историк, применяя формально-логическую методику в процессе работы, не принадлежит сам себе. То есть, например, построение силлогизма не даёт ему возможность для «альтернативности» выводов, если соблюдены все правила построения силлогизма. Если он использует схему «логический квадрат», то вряд ли сможет из истинного суждения А сделать вывод, что однородное суждение I неверно, не истинно. И это тот случай, когда в альтернативности нет смысла. Когда альтернативность лишь затемняет суть вопроса. Повторимся, плюрализм, альтернативность вовсе не панацея для историка. В-третьих, логика оказывает неоценимую помощь при решении специфических вопросов, связанных с категорией «историческая память». Это касается и определения понятий, и их деления, и соотношений понятий по объёму, и многого иного. Остановимся на этой проблеме более подробно в проблемном ключе. Первое: мы не используем логику в полном объёме при рассмотрении проблем исторической памяти. Историческая память у нас (в частности, в республике) рассматривается, скорее, эмоционально и политически, но не сциентистски. Мы принимаем замечательные программы, достаточно адекватно реагируем на различные вызовы, но чувствуется, что в основе наших решений и мер очень понятные и именно белорусские эмоции. А если попытаться вывести эти эмоции сугубо на уровень рационального выбора, естественно, оставляя эмоциональный фон? Это значит, что острые проблемы, являющиеся предметом многих споров различного характера необходимо «приземлять», подвергая логическим процедурам. Вопрос в том, что ресурсы логики здесь не определены, мы не знаем механизма взаимодействия логических процедур и процедур, например, идеологических, можно вообще спорить, есть ли этот самый механизм в принципе. Но в пользу его существования говорит хотя бы тот факт, что иные средства усиления эффективности принимаемых в этой сфере мер не принесли ощутимых результатов. Второе: логика, конечно, не всесильна. Если мы, скажем, рассуждаем о вкладе различных стран в победу над фашизмом во второй мировой войне (актуальная сегодня тема), то вправе сформировать различные тезисы. Например, можно утверждать, что вклад СССР в победу был решающим. Или же говорить, что вклад Англии и США в победу был решающим. Понятно, что перед нами нарушение закона противоречия и это противоречие может быть устранено только путём трансформации (преобразования) одного из суждений. Это логика «говорит» ясно и определённо, но она ничего не может сказать по поводу того, какое из суждений истинно. Но это означает, что эффект от применения логических средств равен нулю. Надо признать, что в этом случае мы вновь натыкаемся на вечные вопросы исторической эпистемологии: как интерпретировать факт, что есть истина и т.д. Какое может быть решение? Оно, решение лежит в двух смысловых плоскостях: определение методологических констант и обоснование системы фактов, выстроенных в рамках конкретной (свободно выбранной) методологии. Следует добавить, что логика «протестует» против безграничной альтернативности, свобода выбора не может быть беспредельной. Существует сложившаяся система фактов и даже если мы обнаружим противоречащий этой системе факт, то большой вопрос, как надо поступить: то ли включить данный факт в реально существующую систему, то ли приступить к разрушению системы. В этой связи ответ на вопрос: совместимы ли логические конструкции классического образца и проблемы исторической памяти (дефиниции, факты, система предпочтений и проч.) ответ может быть таким: да, совестимы. Разве что обязательно добавить: они должны «говорить» на одном языке, языке рациональном, в основном эпистемологическом. 46 УДК 130.2 ЛИНЧЕНКО А.А. ПРАКСИОЛОГИЧЕСКОЕ ПОНИМАНИЕ ЦЕННОСТЕЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Линченко А.А. научный сотрудник Томского государственного университета, канд. филос. наук, доцент г. Томск, Россия Подготовлено при поддержке гранта РНФ 19-18-00421 «Проблема исторической ответственности: этико-нормативные основания, дискурсивные практики и медиа-репрезентации» Несмотря на междисциплинарный характер исследований исторической памяти проблема ценностей исторической памяти продолжает оставаться вопросом философии истории. В литературе справедливо отмечается, что «в настоящее время философия истории предстает как собрание отчасти независимых друг от друга, отчасти пересекающихся постановок вопросов, проблем, подходов, а также связанных с ними философских концептуализаций» [1. с.91]. Подобное положение философии истории во многом является производным от общей ситуации в современной «постметафизической философии», которая по мысли Ю. Хабермаса преодолевает тотализирующее мышление, направленное на поиск Единого, ставит под вопрос познавательные привилегии философии, способствует де-трансцендентализации основных понятий традиционной философии, постулирует переход от философии сознания к философии языка и указывает на вплетенность теоретических актов в практические ситуации. Предельно важно, что исследователи говорят о современной философии как многообразии постметафизических проектов, что не добавляет оптимизма при обращении к любой проблематике ценностей, вопросам их иерархии и классификации. В этой связи противоречивость самой постановки вопроса о ценностях исторической памяти явно просматривается в контексте исследований этических аспектов исторической памяти и коллективных воспоминаний [2]. Вместе с тем, в современных исследованиях подчеркивается, что существующие на сегодняшний день постметафизические проекты позволяют говорить об осуществлении «практического поворота в современной философии» [3. с.7]. Одним из направлений практического поворота всегда было марксистское понимание «пракисиса», нашедшее исследование в Советском союзе в работах выдающихся философов (Э.В. Ильенков, Э.Г. Юдин, В.А. Лекторский и др.), а также психологов (С.Л. Рубинштейн, Л.С. Выготский, А.В. Брушлинский и др.). В данном докладе постараемся развернуть исследование темы ценностей исторической памяти в фокусе теоретических выводов культурно исторической теории и деятельностного подхода. Ценностное измерение исторической памяти занимает особое место в ее изучении. Это вытекает из того факта, что знания о прошлом, транслируемые исторической памятью являются очень избирательными, эмоционально насыщенными и зависят от культурного контекста фиксации и воспроизводства представлений о прошлом. Данный факт нашел отражение в современных трактовках исторической памяти, которая, по мнению Л.П. Репиной является одним из измерений индивидуальной и коллективной (социальной) памяти, направленной на репрезентацию исторического прошлого: «историческая память – это совокупность донаучных, научных, квазинаучных и вненаучных знаний и массовых представлений социума об общем прошлом» [4, c.133]. Вместе с тем, историческая память является не только совокупностью знаний и представлений. Она есть совокупность знаний и представлений о прошлом, воплощенная в практиках. Однако, каким образом можно было бы использовать современные теоретические представления о практиках для интерпретации и классификации ценностей исторической памяти? Всякий кто берется размышлять о ценностях с позиций деятельностного подхода не может не признавать вслед за К. Марксом того факта, что деятельность представляет собой сущность человеческого бытия, способ человеческого бытия в мире. Соответственно, как индивидуальные, так и социальные феномены человеческого бытия должны быть объяснены сквозь призму деятельности. Следует согласиться с праксиологическим подходом к ценностям, трактующим их в контексте «в форме неравнодушного отношения-к-миру, в эмоционально-экзистенциальной захваченности человека миром и мира человеком. Именно этот модус неравнодушного отношения-к-миру, укорененный в предметной преобразующей деятельности людей … и является социально-антропологическим основанием феномена ценности» [5, с.121]. Вышеупомянутый автор отмечает, что ценности конституируются и существуют не в субъекте и не в 47 объекте, т.е. являются не содержанием сознания субъекта и не самими предметами и их свойствами, но возникают только в праксеологической, деятельностной связи субъекта и объекта, конституируются в субъект-объектном взаимоотношении. В этой связи вслед за К.Н. Любутиным мы будем понимать ценность как «как положительную или отрицательную значимость некоторого материального или идеального явления (объекта) для субъекта, конституированную в рамках деятельности этого субъекта» [6, с.131]. Если использовать подобную трактовку как отправную точку для нашего исследования, то праксиологический анализ ценностей исторического сознания требует обращения к исходным целям, обуславливающим ценностное отношение человека к прошлому, средствам оценивания и результатам данного ценностного отношения. В таком случае целью, актуализирующей механизм этого «неравнодушного отношения» к историческому миру является историческая идентичность субъекта исторической памяти. Следующий этап праксиологического анализа ценностей исторического сознания уже связан со средствами этого ценностного отношения, среди которых основополагающую роль играет интерпретация. Вместе с тем, выступая предпосылкой для переоценки прошлого и придания ему определенной смысловой целостности, историческая идентичность связывается с интерпретацией не напрямую. Связующим звеном в данном случае выступает исторический интерес. Именно после своеобразной кристаллизации в виде совокупности исторических интересов, историческая идентичность выступает в качестве определенной цели, задающей формат и особенности ценностного отношения к прошлому. В качестве наиболее вероятного итога интерпретации выступают сами базовые ценности исторической памяти, которые отражают наиболее базовые ожидания человека и общества в процессе формирования им культурного единства времени и определенной конфигурации прошлого, настоящего и будущего. Использование деятельностного подхода в качестве методологического ориентира заставляет нас обратить взоры на историческую культуру как на наиболее общую среду, в которой ценности исторического сознания определенным образом формируются и транслируются. Й. Рюзен определяет историческую культуру как «всю полноту дискурсов, в которых общество понимает себя самого и свое будущее, интерпретируя прошлое» [7, с.3]. В этой связи наше движение в сторону классификации базовых ценностей исторической памяти будет идти от фундаментальных способов деятельности в культуре: познавательной, ценностной, практической (С.Л. Рубинштейн). В таком случае мы могли бы выделить следующие ценности исторической памяти: историческая истина как ценность, эстетическая красота, историческая справедливость и историческая ответственность. Факт наличия исторической истины как ценности связан с тем, что понятие истинности знания раздваивается на собственно объективное, независимое от человека содержание и содержание ценностное, культурно-историческое. Такое раздвоение заложено в самом отношении человека к миру и коренится в целеполагающем характере человеческой деятельности. Она указывает на факт переживания обладания неким знанием, являясь отражением культурного контекста обращения к прошлому в нравственности, морали, праве, искусстве, религии и обыденном сознании. Эстетическая красота как ценность исторической памяти выступает итогом реконструкции и конструкции прошлого в различных типах памяти и проявляется в повествовательной форме интерпретации прошлого, в наличии определенной интриги и эмоциональной вовлеченности. Несмотря на то, что эстетическое присутствует и в других формах обращения к прошлому (литература, искусство, философия, религия), ее значение для исторической памяти очень велико. Историческая память постоянно перестраивает свои образы прошлого и, в том числе в контексте эстетической составляющей. Особой ценностью исторической памяти оказывается историческая справедливость. Можно было бы определить историческую справедливость как ценность исторической памяти, которая выражает идею соответствия между общественной и индивидуальной деятельностью людей в прошлом, с одной стороны, и ее признанием, духовно-практической оценкой в настоящем – с другой. Историческая справедливость проявляет себя в теснейшей связи с принципами равенства, права, добра и свободы и наряду с общечеловеческими компонентами имеет во многом относительный, конкретно-исторический характер. Конкретизацией исторической справедливости является понятие «историческая правда», которое представляет собой субъективный образ исторической справедливости, вытекающий из индивидуальных особенностей личности, микро или макросоциальных групп и их форм коллективной памяти. В нашем понимании историческая ответственность – это ценность исторической памяти и социальный феномен, предполагающий особое отношение к прошлому или будущему, осуществляемый индивидами, социальными группами, социальными общностями в контексте переживания чувств вины, возмездия, покаяния, прощения или признания заслуг, проявляющийся в нарративных, коммеморальных и политических практиках. В отличие от других базовых ценностей исторической памяти историческая ответственность связана в большей мере с практической деятельностью в отношении прошлого, а также актуализирована в морально-правовом и политическом контекстах. 48 Таким образом, ценностная сторона исторической памяти развертывается в контексте целей деятельности, обуславливающих ценностное отношение человека к прошлому, в контексте средств оценивания и результатов данного ценностного отношения. Ценности выступают интегральным основанием исторической памяти. Ориентиром для классификации ценностей исторического сознания выступают способы деятельности по отношению к прошлому в исторической культуре. Именно она задает особенности и характер взаимодействия ценностных систем, их иерархию, а также выступает является средой их динамики. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Кимелев, Ю. А. Западная философия истории на рубеже XX-XXI вв.: аналитический обзор [Текст] / Ю. А. Кимелев. – М. : ИНИОН РАН, 2009. – 95 с. 2. Wyschogrod, E. An Ethics of Remembering. History, Heterology, and the nameless others [Текст] / E. Wyschogrod. – Chicago&London : The University of Chicago Press, 1998. – 281 p. 3. Борисов, Е. Практический поворот в постметафизической философии [Текст] / Е. Борисов, И. Инишев, В. Фурс. – Т.1. – Вильнюс : ЕГУ, 2008. – 212 с. 4. Репина, Л. П. Концепции социальной и культурной памяти в современной историографии [Текст] / Л.П. Репина // Феномен прошлого. – М. : Издательский Дом ГУ ВШЭ, 2005. – С.122–170. 5. Кондрашов, П. Н. Праксиологическое понимание жизненных ценностей [Текст] / П. Н. Кондрашов // Социум и власть. – 2015. – № 6 (56). – С.119–124. 6. Любутин, К. Н. Ценностный мир человека и его судьба [Текст] / К. Н. Любутин // Двадцать лекций по философии: Учебное пособие. – Екатеринбург : Банк культурной информации, 2002. – С.367–394. 7. Rüsen, J. Geschichte im Kulturprozess [Текст] / J. Rüsen. – Cologne : Böhlau Verlag, 2002. – 298 s. УДК 130.122 : 316.26 ЛЮ ЯН РЕЛИГИОЗНОЕ ОТЧУЖДЕНИЕ И ЕГО ПРИЧИНЫ В КОНТЕКСТЕ ФИЛОСОФСКИХ ИДЕЙ К.МАРКСА Лю Ян аспирант Пекинского педагогического университета, г. Пекин, Китайская Народная Республика Чтобы понять отношение Маркса к религии, мы должны сначала понять что такое религия? Религия – это широко распространенное социальное и культурное явление в разные периоды человеческого общества. Что касаемся религии, можно сразу перечислить три основные религии мира: христианство, ислам и буддизм. Однако в дополнение к этому в мире существуют различные религии всех размеров. Для более научного понимания религии мы разделяем религии на многобожие, монотеизм, пантеизм и атеизм в соответствии с различными выборами объектов веры. Политеизм, как следует из названия, – это поклонение множеству божеств в такой религии, которое в основном вызвано мракобесным периодом человеческого общества. Во взаимодействии с миром природы человечество постепенно формировало поклонение силам природы, но в то же время поклонение предкам и поклонение героям человеческого общества существовало в один и тот же период времени. Это привело к созданию многобожия в религии. Буддизм, одна из трех основных мировых религий – это типичный политеизм, в буддизме существует система поклонения от Будды до архатов. Монотеизм – это религия, которая считает, что существует только один ч Бог и поклоняется ему. Иудаизм, христианство и ислам являются типичными монотеистическими религиями. Пантеизм – это религия, которая относится к Богу как ко всей вселенной или природе. Пантеизм считает, что Бог является онтологией всех вещей, и что существует вечная, абсолютно вечная «сущность» во вселенной. В отличие от вышеупомянутых религий, в современном мире еще есть атеизм. Атеизм верит, что Бог – это только тот человек, которого мы скорбим в наших сердцах. Религия была создана для выдающегося вклада человечества, который совершили наши предки [1, с.4]. Изучение религии имеет долгую историю: в мире религиоведения существуют различные определения самой религии. религиозные ученые часто применяют различные точки зрения и методы для изучения религии, что делает определение религии сложным и шумным. Фридрих Макс Мюллер (1823–1900), основатель современных религиоведения, высказался об этом феномене: «Новое определение религии 49 после его появления вскоре вызовет еще одно категорическое отрицание, которое представляет собой тоже определение религии». По словам известного китайского религиозного ученого Лу Даджи, общее направление религиоведения подразделяется на религиозную антропологию и историю религии, религиозную психологию и религиозную социологию, а определение религии также может основываться на вышеупомянутых направлениях исследований [2]. Первая категория основана на Боге или предметах божественности, чтобы определить сущность религии. Большинство религий основаны на вере и поклонении богам, поэтому современные религиозные ученые 19-го и начала 20-го веков естественным образом склонны понимать религию как своего рода синто-центрированную систему веры при изучении религиоведения. На основе сравнения различных религий в мире религиозные ученые этой фракции смогли избавиться от смущения определенного вида религиозных исследований и, таким образом, получить более общее заключение. Макс Мюллер считает, что семена религиозного сознания – это стремление конечных объектов к бесконечному существованию, поэтому религия, на его взгляд, это вера в определенное бесконечное существование. Согласно Эдварду Бернету Тилору (1832–1917), религия возникла из идеи, что все является духовным, поэтому его определение религии – это «вера в эльфийскую сущность». Позади Джеймс Джордж Фрэзер (1854–1941) утверждает, что религия – это способ угождать сверхчеловеческую силу и молиться за примирение. Австрийский религиозный антрополог Уильям Шмидт (1868–1954) сказал: «Определение религии имеет субъективное и объективное различие. С субъективной точки зрения религия – это знание или чувство одной или несколько сверхъестественных сил, которые имеет человеческую личность. Согласно этому знанию или чувству, люди и эта сила имеют взаимную связь. С объективной точки зрения, религия – это синтез всех действий этой субъективной религии, таких как молитвы, жертвоприношения, таинства (Sacraments), этикет, практика и этические правила». Обобщенно говоря, Шмидт считает, что религия – это чувство или знание сверхъестественных сил, которые имеет человеческую сущность. Объективно говоря, это поклонение этим силам [3-5]. Вторая категория – это определение религии с точки зрения религиозной психологии. Религиозная психология уделяет большое внимание внутренней деятельности и религиозному опыту отдельных верующих, поэтому определение религии этой фракции уделяет больше внимания личному религиозному опыту верующих. Такую точку зрения поддерживает американский философ и религиозный психолог Уильям Джеймс (1842–1910), который считает, что создание как церкви, так и религии опирается на личный религиозный опыт. Личный психологический опыт верующих является наиболее фундаментальным фактором религии. Поэтому его определение религии таково: чувства, поведение и переживания, которые есть у каждого человека, когда он один, потому что он чувствует, что имеет отношения с любым объектом, который он считает священным. Рудольф Отто (1869–1937) из Германии рассматривает интуитивный опыт верующих из объекта веры как сущность религии и считает, что религия – это «уважение верующих смешанное с боязнью и любовью к объекту веры». Известный британский современный религиозный ученый Джон Макгуарри (1919–2007) считает, что общение между верующими и верующими в религиозном опыте является сущностью религии. Поэтому его взгляд на религию заключается в том, что «религия – это прикосновение самого существования на человека (Бог) и реакция человека на такого рода прикосновения. Конечно, в западных академических кругах все еще существует разные взгляды про «религиозный опыт». Зигмунд Фрейд (1856–1939) полагал, что религиозная вера сама по себе похожа на психическое заболевание, и это было подавление сексуальных побуждений. Он критичекски относился к религии [3-5]. Третий тип определения заключается в определении религии с точки зрения религиозной социологии. Социолог Эмиль Дюркгейм (1858–1917) утверждает, что религия – это единая система верований и действий, связанных со священными вещами. В то же время он также считает, что религия – это удовлетворение социальных потребностей, так называемая «святость» является лишь отражением социальной реальности. Дюркгейм является представителем религиозной социологии, он деконструирует религию и считает, что все, что связано с религией, включая жертвы и ритуалы, является иллюзорным отражением общества вследствие социальных потребностей. Другим направлением религиозной социологии является изучение социальной функции религии. Некоторые религиозные ученые даже считают религиозную функцию сущностью религии. Мильтон Йнг, современный американский религиозный социолог, определил религию в своих «Научных исследованиях по религии» как «систему верований и действий, с которой люди борются с фундаментальными проблемами в своей жизни». По его мнению, все проблемы в жизни являются онтологическими проблемами, и религия может предоставить другой онтологический подход для облегчения страданий в жизни [3, с. 6]. 50 Выше приведено простое изложение вопроса о религиозном определении в религиозном кругу, основанное на взглядах известного религиозного ученого г-на Лу Даджи. Тем не менее, три направления религиозных исследований имеют свои преимущества и недостатки. Однозначного определения религии в области религоведения – нет, Маркс определяет религию из основного понятия «Экономическо-философские рукописи 1844 года» – «отчуждение». Маркс считает, что человеческая реальность – это реальность всеобщего отчуждения, а религия и теизм (религия в глазах Маркса равна теизму) – это реалистическое выражение этого отчуждения, отчуждение в действительности подразделяется на отчуждение сознания и отчуждение реальной жизни. «Религиозное отчуждение как таковое происходит лишь в сфере сознания, в сфере внутреннего мира человека, но экономическое отчуждение есть отчуждение действительной жизни...». Отчуждение – это экстернализация и потеря сущности человека [6]. «Подобно тому как в религии самодеятельность человеческой фантазии, человеческого мозга и человеческого сердца воздействует на индивидуума независимо отчего самого, т.е. в качестве какой-то чужой деятельности, божественной или дьявольской, так и деятельность рабочего не есть его самодеятельность. Она принадлежит другому, она есть утрата рабочим самого себя». Можно видеть, что в глазах Маркса религия – это отчуждение человека и экстернизация человеческого самосознания. То, что люди получают в религии, не является самосознанием, поэтому мы можем заключить, что люди знают свое собственное самосознание, которое принадлежит сущности, но такого рода сознание не существует в религии, но это именно в своем разумном отношении к религии. В глазах Маркса теизм экстернизации сознания неизбежно ведет к атеизму. Хотя такой атеизм далек от коммунизма, «коммунизм сразу же начинает с атеизма, атеизм же на первых порах далеко еще не есть коммунизм; ведь и тот атеизм, с которого начинает коммунизм, есть еще преимущественно абстракция. Поэтому филантропия атеизма первоначально есть лишь философская, абстрактная филантропия, тогда как филантропия коммунизма сразу же является реальной и нацелена непосредственно на действие». На взгляд Маркса, хотя между таким атеизмом и коммунизмом существует огромный разрыв, но общим направлением является переход от теизма к атеизму и, в конечном итоге, к высшему благу человечества – коммунизм [6]. В глазах Маркса религия и теизм – в основном эквивалентные понятия. Например, он сказал: «атеизм есть гуманизм, опосредствованный с самим собой путем снятия религии». Поэтому, когда мы говорим о религии в видении Маркса, религия здесь обозначает теизм. Теизм является необходимой предпосылкой для атеизма, таким образом и создается позитивный гуманизм, поэтому теизм является необходимой предпосылкой и посредником для активного гуманизма [6-9]. Как относиться к теизму с позиции атезима? Маркс называл такое отношение «упразднением». «упразднение» – это не простое механическое отрицание, а диалектическое отрицание или диалектическое утверждение. «Эта материальная, непосредственно чувственная частная собственность является материальным, чувственным выражением отчужденной человеческой жизни. Ее движение – производство и потребление – есть чувственное проявление движения всего предшествующего производства, т. е. оно представляет собой осуществление или действительность человека. Религия, семья, государство, право, мораль, наука, искусство и т.д. суть лишь особые виды производства и подчиняются его всеобщему закону. Поэтому положительное упразднение частной собственности, как утверждение человеческой жизни, есть положительное упразднение всякого отчуждения, т.е. возвращение человека из религии, семьи, государства и т.д. к своему человеческому, т.е. общественному бытию. Религиозное отчуждение как таковое происходит лишь в сфере сознания, в сфере внутреннего мира человека, но экономическое отчуждение есть отчуждение действительной жизни, – его упразднение охватывает поэтому обе стороны.». Маркс считает, что «Бог» и религия – это отчуждение человека. Атеизм – это преодоление религиозного отчуждения. Преодоление религиозного отчуждения само по себе является путем самоосвобождения от религия, семьи и страны к своему человеческому существованию, то есть к существованию общественному. Другими словами, Маркс считает, что самоосвобождение человека осуществляется по следующему пути: теизм (религия) – атеизм, коммунизм – самоосвобождение человека. Таким образом, Маркс считает, что атеизм – это способ упразднения от религии, и это неизбежно приведет к исчезновению религий и, наконец, к достижению самоосвобождения человека через коммунизм. Поэтому Маркс полагает, что атеизм и теизм не являются простыми противоположными. Как сказал Гегель – это процесс «преобразования экстернализации в свое собственное, объектистское движение», то есть, поглощать позитивные факторы и избегать негативных. Атеизм в глазах Маркса – не простое механическое отрицание теизма, а сохранение разумной составляющей с снятием отрицательных факторов [10]. Маркс считает, что религия – это отчуждение человеческой сущности, а атеизм – это реальная реализация человеческой сущности. Вначале у людей не было концепции Бога и никакой религии. Если религия и Бог являются этапом развития человеческого общества и неизбежным результатом развития 51 человеческой цивилизации, то это само по себе также показывает, что религия имеет свое прогрессивное значение. В каком-то смысле религия обогащает отношения между человеком и природой, между людьми собой, между человеком и самим собой и повышает понимание людьми мира и понимание себя. Мысль Маркса – не полное отрицание религии. Он выдвинул свои собственные конструктивные взгляды на религию, выпрыгнув из сферы религиозных исследований с точки зрения исторического развития. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Сунь Хутан Переоценка религиозных мыслей Фейербаха / Хутан Сунь // – Журнал Северо–Западного Университета. – 2012. 2. Чжу Чэнцюань Что такое религиозная экономика? – «О религиозном взгляде Маркса через призму «экономическо–философские рукописи 1844 года» / Чэнцюань Чжу, Лян Сунь. – Ляонин, Марксистские исследования, 2011. 3. Мао Синьчжэ Связи и различия между религиозным взглядом Гегеля и религиозным взглядом Маркса / Синьчжэ Мао. – Цзянсу, Legal System Expo, 2017. 4. Джи Джиани Философская антропология Мысли в «экономическо–философские рукописи 1844 года» : дис. доктор. филос. наук / Джиани Джи. – Фудань, 2014. – 254 л. 5. Янь Цянь Анализ «гуманистических» мыслей Маркса в «экономическо–философские рукописи 1844 года» : дис. … магистерская работа / Цянь Янь. – Пекин, 2016. – 129 л. 6. Полное собрание сочинений Маркса и Энгельса : в 42 т. / Народное издание. – Лю Дин. – Пекин: Народное издательство, 1979. – Т.42. – 769 с. 7. Чэнь Жунфу Исследованиеи взгляда Маркса на религию / Жунфу Чэнь. – Сычуань: Сычуаньское народное издательство, 2008. 8. Янь Жань Религиозные взгляды Маркса / Жань Янь. – Ухань: Центральный Китайский Педагогический Университет, 2016. 9. Вэй Ци Формирование и изменение взгляда Маркса на религию / Ци Вэй. – Пекин: Издательство религиозной культуры, 2008 10. Цинь Цю Современное размышление о религиозном взгляде Маркса и Энгельса : дис. … канд. филос. наук / Цю Цинь. – Пекин, 2010. – 149 л. УДК 159.9 ЛЯХОВИЧ-ПЕТРАКОВА Н.В. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ И ПРЕОДОЛЕНИЕ ТРАВМАТИЧЕСКОГО ОПЫТА: ПОЛИТИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ Ляхович-Петракова Н. В. доцент кафедры политологии юридического факультета БГУ, канд. полит. наук, доцент г. Минск, Беларусь Французский историк Ф. Фюре писал: «История снова стала тем туннелем, по которому человек продвигается в темноте, не зная, куда приведут его собственные поступки, не уверенный в своей судьбе, лишенный призрачной безопасности, даваемой знанием о том, что он делает» [1]. Вопрос организации личного и коллективного опыта является ключевым в понимании становления человека, как личности, и совокупности людей как группы, обладающей коллективным сознанием и идентичностью. Эти проблемы изучались в рамках психологии личности, этнической психологии и становятся все более обсуждаемым вопросом политической психологии. Сколько-нибудь долго существующая общность людей всегда имеет некоторый набор событий, которые рассматриваются ее участниками как исторические факты, и связанных с ними артефактов. Однако для формирования общности, образования чувства «мы», отделяющего их от других, гораздо большее значение, чем сами факты, имеет то, каким образом эти факты организованы, как происходит процесс их фиксации и воспроизводства и забывания (по аналогии с психологическим определением памяти: восприятия, сохранения и забывания). Ж.Т. Тощенко определяет историческую память как «определенным образом сфокусированное сознание, которое отражает особую значимость и актуальность информации о прошлом в тесной связи с 52 настоящим и будущим». [2] Что придает значимость и актуальность информации? В психологии личности механизмом внутренней оценки явлений и событий является эмоциональная регуляция. Вне зависимости о того, имеем мы дело с концепциями эмоций, акцентирующих их физиологическую или социальную составляющую, эмоции отражают потребности личности. А.Н. Леонтьев показал связь эмоций с оценкой вероятности встречи потребности с предметом ее удовлетворения. [3] Эмоциональная регуляция окрашивает нейтральный мир в цвета, которые определяются содержанием актуальных потребностей. Определяют большую или меньшую значимость фактов и событий. И таким образом организовывает личностный опыт. Сложно говорить о возможности существования общих эмоций больших групп людей. Хотя механизмы массового поведения анализировалось Г. Лебоном, З. Фрейдом и другими исследователями. Однако, если учитывать связь эмоциональной регуляции и потребностно-мотивационной сферы, можно понять, что в поле зрения коллективного опыта попадают те факты, которые так или иначе коррелируют с потребностями групп, составляющих данную коллективность. Соответственно, процесс формирования исторической памяти представляет собою не только процесс выделения значимых фактов, но процесс рефлексии потребностей общества в целом и его отдельных групп. Отношения между группами отражаются в том, в какой степени принятыми конвенционально-согласованными в данном обществе являются представления о важных событиях. Причем речь идет не только и не столько о событиях и потребностях, имеющих отношение к периоду возникновения исторического факта, сколько актуальных потребностей, через которые отражается борьба мотивов в современности. Изменение и борьба мотивов и интересов превращается в изменение и борьбу интерпретаций. На примере современных государств можно видеть, как с изменением приоритетов государства меняются акценты и смыслы в организации исторической памяти, оценка событий и личностей. Классический пример в советской историографии – оценка личности И.Грозного, Петра Первого в период правления И.В. Сталина. На рубеже ХХ – ХI веков в странах Средней Азии актуализация идей, личностей и фактов более раннего опыта формирования государства. Обращение к проблемам голодомора в Украине в период обострения межгосударственного конфликта с РФ. Используя аналогию с памятью личности, становится понятной важность непротиворечивости и конвенциональной согласованности исторической памяти как основания государственной состоятельности, которая в рамках идентификационного понимания определяется как сочетание само-идентидентификации граждан и лояльности государственному порядку. [4] В психологии личности основой способности личности к саморегуляции является устойчивая непротиворечивая идентичность, дающая способность интегрировать различные, в том числе и тяжелые события жизни. В современной психологии личности многие феномены трактуются в контексте понятия «психологическая травма». Которая определяется как опыт, для интеграции которого недостаточно ресурсов, в результате чего происходит отщепление части личности, которая подверглась травматическому воздействию. Травма осложняет процесс развития, определяет способы психо-социальной адаптации. Восстановление способности к функционированию происходит через интеграцию травматического опыта, создание условий, когда опыт становится доступным для переживания и посильным для переработки. Специфической чертой истории Беларуси является ее фрагментарный характер. Фрагментарность понимается не как фрагментарность фактов, а как фрагментарность интерпретаций. Территории Беларуси входили в состав различных государственных объединений, принадлежность к которым кардинально меняла набор приоритетов и, соответственно, способы интерпретации событий. Ситуацию осложняло сложное политико-географическое положение страны. Находясь на границе зоны разделения влияния между Востоком и Западом, территории Беларуси страдали от военных событий. Это не только осложняло интерпретацию исторических фактов, но и приводило к потере артефактов, привязка к которым также формирует ощущение преемственности и целостную идентичность. Только на протяжении XX века через территорию Беларуси прокатились две мировых войны, гражданская война. Произошли несколько территориальных переделов. За этот период имело место несколько попыток формирования государственных образований. Причем последние до сих пор продолжают по-разному оцениваются различными группами населения. Неоднозначная трактовка исторических фактов различными группами указывает на отсутствие ценностного консенсуса в обществе, относительно представлений «кто мы» и «что для нас важно» – т.е. базовых составляющих идентичности. Вызов обретения государственной независимости в 1991 году был основанием не только для формирования самостоятельной государственности: политической, правовой системы, гражданского общества. Но и поднимал вопрос идентичности и, соответственно, формирования конвенционального нарратива исторической памяти, который бы не разделял, а интегрировал мотивы и интересы различных социальных групп. 53 Бернхард и Кубик предложили понятие мнемонического режима: «доминирующая модель политики памяти, которая существует в данном обществе в данный момент в отношении конкретного исторического события или процесса, имеющего важные последствия». Они выделили типы акторов мнемонической политики, отражающие типичные стратегии построения этого нарратива: 1) мнемонические борцы – рассматривают свое видение прошлого как единственно верное, проводят границу «свой» — «чужой» и стремятся делегитимировать нарративы оппонентов; 2) мнемонические уклонисты – избегают активного участия в реинтерпретации событий; 3) мнемонические плюралисты – принимают наличие других интерпретаций, и признают их право на существование; они готовы вести переговоры с оппонентами, «но в рамках соглашения об основных принципах мнемонической политики»; 4) обращенные в будущее – убеждены, что разгадали загадку истории и обладают ключом к будущему. [5] Первые две стратегии затрудняют интеграцию опыта, через его отрицание и вытеснение. Так же, как и психологические защиты, лежащие в их основе, эти стратегии не устраняют факты опыта, а исключают их из дискурса, разделяя мир на темную и светлую стороны. Д. Калшед в работе «Внутренний мир травмы» отмечает, что одно из значений «дьявольский» (diabolical) – «разбрасывать, разделять. Отсюда «diabolos», или дьявол, в общепринятом значении – это тот, кто препятствует, разрушает или дезинтегрирует (диссоциация)»[6]. Исключение проблемы из дискурса делает невозможным для носителя опыта ее эмоционально прожить и интегрировать. Вытесненный опыт стремится быть завершенным в реальности. Поэтому новые факты воспринимаются в контексте травмы. Картина мира приобретает поляризованный характер. Ее носитель бесконечно перепроживает травму в новых жизненных (для человека) или исторических (для государства) условиях. И в этой картине мира очень мало места остается для нового опыта, ценностей, потребностей и ресурсов. Проводя аналогию с психологией личности, можно заметить, что непротиворечивая идентичность, как основа личности, формируется в процессе интеграции жизненных фактов, через их символизацию и интерпретацию в новых условиях. В результате чего формируется личная история, нарратив, опираясь на который личность может свободно и ответственно выбирать модели социального поведения: определять приоритеты, оперировать с границами, взаимодействовать с другими людьми, интегрируя новый опыт. Условия для такой интеграции в коллективной идентичности создают стратегия плюралистов и тех, кто обращен в будущее. Они создают пространство для переосмысления и таким образом интеграции различных, в том числе и сложных, ценностно-неоднозначных частей опыта. К сожалению, перспективное с точки зрения формирования идентичности пространство, где допускается обсуждение противоречий исторического опыта, в социально-политическом плане является небезопасным. Как отмечалось, противоречия интерпретации исторических фактов, производны от противоречий потребностей и интересов, которые в перспективе могут трансформироваться в противостояние социальных групп, делающие государство крайне уязвимым. Поэтому выбор курса на формирование идентичности может иметь тяжелые последствия, если предварительно не будут созданы условия, обеспечивающие национальную безопасность. К ним относятся: правовые рамки, которые не только устанавливают пространство представления различных интерпретаций, но и гарантируют отсутствие дискриминации; эффективное государственное управление, позволяющее не обострять конфликты; внешняя политика, основанная на выборе партнеров, как минимум, не угрожающих, а в идеале способствующих гарантиям национальной независимости. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Грибан, И. В. Историческая память как исследовательская проблема: анализ современных подходов / И.В. Грибан // Бюллетень науки и практики. – 2016. – № 11(12). – С. 334–342. 2. Тощенко, Ж. Т. Историческое сознание и историческая память. Анализ современного состояния [Электронный ресурс] / Ж. Т. Тощенко // Новая и новейшая история. – 2000. – № 4. – Электрон. текстовые дан. – Режим доступа: http://vivovoco.rsl.ru/VV/JOURNAL/ NEWHIST/HIMEM.HTM. 3. Леонтьев, А. Н. Деятельность. Сознание. Личность / А.Н. Леонтьев. – М. : Политиздат. – 1975. 4. Куманичкин, П. С. Состоятельность современного государства: новые подходы к оценке / П. С. Куманичкин // Среднерусский вестник общественных наук. 2018. – № 2. – С. 115–127. 5. Малинова, О. Ю. Коммеморация историчсеких событий как инструмент символической политики: возможности сравнительного анализ / О. Ю.Малинова // Полития. – 2017. – № 4. – С. 6–22. 6. Калшед, Д. Внутренний мир травмы. Архитипические защиты личностного духа / Д.Калшед. – М. : Когито-центр. – 2015. – 398 с. 54 УДК 316.4.06 МАЛМЫГИН А.С. СОЦИАЛЬНОЕ СОБЫТИЕ КАК ФАКТОР ФОРМИРОВАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ НАРОДА Малмыгин А. С. научный сотрудник отдела социологии государственного управления Института социологии НАН Беларуси, магистр социол. наук г. Минск, Беларусь Значимым феноменом и структурно-функциональным компонентом общественного сознания любого народа является его историческая память. Историческая память возникает, формируется и наполняется новым содержанием в ходе длительной эволюции социума. В контексте общественного развития, формирование у народа исторической памяти обусловливается множеством различных факторов. По нашему мнению, одним из таких факторов являются происходящие ходе развития общества социальные события. Социальная событийность является важнейшей характеристикой общественной жизни: в процессе исторического развития любого общества закономерно происходят значимые и знаковые макросоциальные события, которые диалектически взаимосвязаны с наиболее значимыми в обществе социальными институтами, общественными отношениями и с общественным сознанием. По нашему мнению, социальное событие как макросоциальный феномен представляет собой совокупность закономерных и востребованных социальных действий, фактов, явлений и процессов, которые в диалектическом взаимодействии обусловливают трансформацию социальных институтов и общественных отношений, ценностных ориентаций и образа жизни основных социальных субъектов, формирование новой социальной реальности и наступление последующего исторического периода в развитии общества. Именно такие социальные события являются одним из основных факторов, оказывающих влияние на формирование исторической памяти народа. Макросоциальные события разграничивают и выделяют качественно различные периоды в общественном развитии, маркируют социальное время. Так, российский социолог П. А. Сорокин и американский социолог Р. К. Мертон полагают, что «социальное время не непрерывно; его прерывают критически важные даты» [115, с. 112]. В истории белорусского общества происходило значительное количество знаковых социальных событий макросоциального уровня, которые оказали трансформационное и формирующее влияние на общественное сознание белорусского народа, в том числе на его историческую память. Согласно результатам республиканского репрезентативного социологического исследования, проведенного в 2014 году Институтом социологии НАН Беларуси, по мнению населения Беларуси, наиболее значимыми социальными событиями в исторической эволюции белорусского общества являлись: Победа советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. – 68,2 %; распад Советского Союза в 1991 году – 51,7 %; обретение Беларусью государственной независимости в 1991 году – 42,2 %; принятие новой Конституции Республики Беларусь в 1994 году – 28,4 %; Октябрьская революция 1917 года – 23,7 %; присоединение к Беларуси западных территорий в сентябре 1939 года – 18,0 %; период вхождения белорусских земель в состав Великого княжества Литовского (XIII–XVI вв.) – 16,5 %; период вхождения белорусских земель в состав Российской империи (1772–1917 гг.) – 11,7 %; период вхождения белорусских земель в состав Речи Посполитой (1569–1772 гг.) – 11,3 % населения Беларуси. Эти макросоциальные события оказали существенное влияние на сознание, вошли в историческую память белорусского народа. Об этом свидетельствует тот факт, что память об этих и других социальных событиях, посредством различных социальных механизмов, передаётся в белорусском обществе из поколения в поколение. Социальные события, следовательно, обусловливают необходимость формирования и развития социальных механизмов, отвечающих за хранение и передачу исторической памяти народа. Так, в современных обществах функции по хранению и трансляции исторической памяти народа выполняют такие социальные институты как образование, семья и другие. Таким образом, макросоциальные события, происходящие в общественном развитии, являются одним из основных факторов, оказывающих существенное влияние на эволюцию и социодинамику общественного сознания народа, в том числе на его историческую память. 55 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАНННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Сорокин, П. А. Социальное время: опыт методологического и функционального анализа / П. А. Сорокин, Р. К. Мертон // Социс. – 2004. – № 6. – С. 112–119. УДК 316.74:001+930.1 МАТУСЕВИЧ О. А. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ VERSUS ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА Матусевич О. А. доцент кафедры философии и права БГТУ канд. истор. наук, доцент г. Минск, Беларусь Проблему соотношения / противостояния исторической памяти и исторической науки особенно болезненно переживают сейчас государства постсоветского региона в связи со сменой картины прошлого после делегитимизации официальной советской версии истории, что некоторыми воспринимается как торжество правды, а некоторыми как святотатство. Острая публичная полемика относительно отдельных событий прошлого актуализировала вопросы о соотношении разных форм исторического сознания, особенностях формирования обыденных представлений о прошлом, специфике и пределах исторического познания, статусе истории как науки. Для специалистов социально-гуманитарных наук, в отличие от подавляющего большинства общественности, очевидны отличия научного и обыденного знания по содержанию, функциям и закономерностям формирования. Требования прекратить «переписывать» историю, бороться с «фальсификацией» истории, повысить уровень исторических знаний обывателя и другие подобные призывы как со стороны власти и рядовых граждан, так и некоторых представителей научного сообщества красноречиво свидетельствуют о непонимании происходящих в общественном сознании процессов, особенностей трансформации научного знания в массовые представления. Отдельную проблему составляет разрыв между катастрофическим ростом информации о прошлом, развитием научного знания и уровнем знаний среднестатистического представителя современного общества. Научные знания и социальные представления не тождественны, их взаимовлияние очевидно, но столь популярная ранее идея, что наука вытеснит или заменит обыденное знание, не подтверждается современными исследованиями. Содержанием исторической памяти является не знание в узком смысле этого слова, а обыденные представления о прошлом. Историческая память – это результат мемориальной практики, составной частью которой является нарратив, как политически и культурно зависимая интерпретация прошлого с определенной позиции. Серьезные общественные трансформации неизбежно меняют ценностную систему координат в обществе, следовательно, меняется исторический нарратив, в том числе для легитимации происходящих преобразований, а значит перемены произойдут в содержании социальных представлений о прошлом. Определенные изменения происходят и в научной исторической картине прошлого. Но они происходят по другим причинам и иным способом. Дискуссии, дебаты, наряду с пересмотром научных теорий считаются свидетельством активной научной деятельности, приращения научного знания в любой области науки, но не в истории. Все те же явления в историописании рассматривается как свидетельство ее ненаучности и попыток фальсификации. Причина в том, что науку меряют меркой обыденного сознания, не учитывая специфику развития научного знания и формирования исторической памяти. Картина прошлого существует в обществе в виде социальных представлений, совокупность которых в научных публикациях называют коллективной / социальной / исторической памятью. Прошлое нам не доступно в настоящий момент, представления о нем опираются на выработанные ранее символы прошлого, знание и зависят от существующей в настоящее время социальной реальности. В различных культурах формируются различные социальные представления одной и той же прошлой реальности, которые базируются на ценностях, убеждениях, социальном опыте и предшествующих знаниях. Поэтому образ совместного прошлого может быть неодинаков у различных народов. Источником исторической памяти является, безусловно, и научное знание, но не только и зачастую в переработанном, упрощенном и схематизированном, нередко сильно измененном виде. При этом в период социальных потрясений, когда на первый план выходит проблема консенсуса и интеграции общества, то социальные представле- 56 ния в большей степени будут основаны на убеждениях. Общество, в котором преобладает подобный тип обыденных представлений, весьма болезненно воспринимает смену картины прошлого. В такой ситуации происходит столкновение знания и убеждений, что мы наблюдаем на постсоветском пространстве. Но в исторической памяти прослеживается две тенденции: к сохранению и стабильности содержания, с одной стороны, и изменению под влиянием социальной реальности, с другой. Потому смена образа прошлого неизбежна, это естественный когнитивный процесс, а не «переписывание истории». Прошлое по сути своей не меняется, меняется отношение к нему. Надо учитывать, что научное сознание более гибкое и меняется быстрее обыденного, поэтому может создаваться серьезный разрыв между исторической памятью и исторической наукой, очевидный даже стороннему наблюдателю, не вовлечённому в производство и трансляцию исторического знания. Но резкие изменения, особенно в период очевидных кризисов, включают защитную функцию социальных представлений, которая принимает форму символической борьбы с внутренней или внешней угрозой. Что явственно наблюдается сейчас в виде «войн памятей» на постсоветском пространстве. В каждой культуре сосуществует несколько образов прошлого, так сказать, для внутреннего и внешнего потребления, и они могут существенно различаться и выполнять разные функции. С одной стороны, это функция легитимации социальных отношений, конструирования и поддержания социальной (этнической, гражданской и т. д.) идентичности, стабилизации эмоционального состояния населения в периоды трансформации общества, оценочно-регулятивная функция в отношении поведения индивидов, разделяющих социальные представления. С другой стороны, социальные представления о прошлом формируют видение места и роли страны в мире. Смена образа прошлого происходит, когда существующие социальные представления в новых условиях перестают выполнять свои функции. В такой ситуации какое-то время наблюдается информационная неопределенность. Продолжительность этого состояния зависит от особенностей социальной коммуникации и исторической культуры общества. Если нет доступа к новым историческим исследованиям (в том числе отсутствует возможность изучения «белых пятен» истории); если не происходит популяризация исторического знания; если работа с историческим материалом в публичном пространстве трактуется инструментально, исключительно как внеэкономический механизм управления и манипулирования, то процесс формирования новой картины прошлого затягивается, в то время как старая версия уже не объясняет и не оправдывает происходящего, не регулирует поведение, что в свою очередь повышает градус конфликтогенности в общественном сознании. Процессы переформатирования обыденных представлений о прошлом могут направляться исторической политикой. Это, несомненно, активизирует конфликт конкурирующих коллективных памятей, который может усугубляться рисками архаизации исторического сознания. В результате волны архаизации обыденного сознания исчезает способность к критическому анализу, к использованию в размышлениях сложных логических процедур и конструкций, растет нетерпимость к инакомыслию, все это сопровождается агрессивно манифестируемым невежеством и поиском врага, наблюдается массовое увлечение конспирологическими теориями и происками агентов мирового зла. Это свидетельствует о том, что общество не рационализирует и не опознает причины и источники социальных проблем и политических потрясений. Упрощения в рассуждениях происходят путем бинарных оппозиций «черное – белое», «свой – чужой». В такой ситуации рационализация и осмысленность интересов группы или общества в целом, уступает место ценностно ориентированной мотивации поведения. Архаизация исторического сознания создает культурную основу для принятия политических решений и проведения исторической политики, что, кроме прочего, влечет перманентные «бои за историю» внутри страны и за ее пределами. Архаизация общественного сознания может быть вызвана резкими переменами. Скорость происходящих изменений такова, что порождает неспособность осмыслить происходящее и адаптироваться. Общество не вырабатывает инновационный ответ на вызовы современности и возвращается к старым историческим нарративам, которые оправдали себя в прошлом (объясняли, легитимировали и регулировали), но они были сформированы в более простых условиях и не выполнят свои функции в новой ситуации. Поэтому архаизация – это реакция общества, а не способ решения накопившихся противоречий, обоснования новой социальной реальности. Архаизация исторического сознания, если перефразировать А. С. Ахиезера, это процесс, в ходе которого образовавшийся вакуум исторической памяти заполняется отжившими формами исторического нарратива и историческими мифами [1, с. 89]. Архаизация воспринимается в обществе как нравственно оправданная реакция, призванная восстановить нарушенный порядок. На изменение содержания исторической памяти также влияет специфика механизмов функционирования социальных представлений. Особенности обыденного сознания таковы, что «в кризисной ситуации сам способ познания становится во многом мифологическим» [1, с. 89]. Однако в массовом сознании существует лишь ожидание мифов, мифологизированный продукт ему предлагает элита, не обязательно политическая. И здесь обнаруживается другая сторона взаимодействия истории-науки и истории-памяти. 57 В наше время мифотворчеством активно занимаются в научной среде и в такой ситуации история превращается в политтехнологию. В ситуации краха советского проекта и становления национальных государств происходит обращение к истории, чаще мифологизированной древности, которая воспринимается как наиболее удобный источник национальной идентичности. Это проверенный веками способ преодоления не только культурного, но и государственного кризиса, обоснования происходящих изменений. Порождение псевдоистории, «удревление» культуры являются в наше время результатом целенаправленной интеллектуальной деятельности в условиях кризиса идентичности. Неоправданная абсолютизация идей конструктивизма некоторыми представителями исторического сообщества добровольно превращает их из ученых в «политруков от истории», ориентированных не на соответствие методам научного анализа, а на выполнение социально-политического заказа. В последнем случае в результате деятельности историка создается нарратив, несоответствующий принципам научной рациональности. Нарратив можно воспринимать в качестве прикладного исторического знания, но в результате создания нарратива приращения нового научного знания не происходит (собственно, такой задачи перед ним и не стоит), происходит переструктурирование информации и расстановка акцентов и оценок, полученный результат имеет иные когнитивные параметры, нежели научное знание [2, с. 133]. Нарратив морализирует, а не историзирует прошлое, это же характерно для коллективной памяти. Столкновение и противостояние исторической памяти и исторической науки, которые мы наблюдаем в настоящее время, вызваны как сменой ценностной системы координат в социуме, изменением роли науки в обществе, ориентированном на экономику знаний, так и трансформацией каналов коммуникации между наукой и обывателем, ответом на которую может стать развитие такого направления как публичная история, которая призвана не только популяризировать научное знание, но и привнести научные стандарты работы с историческим материалом в публичном пространстве. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Ахиезер, А. С. Архаизация в российском обществе как методологическая проблема / А. С. Ахиезер // Общественные науки и современность. – 2001. – № 2. – С. 89–100. 2. Антипов, Г. А. История как память и история как наука / Г. А. Антипов // Эпистемология и философия науки. – 2014. – № 4. – С. 124–142. УДК 008:1 – 027.21 МЕДЕУОВА К.А. ИССЛЕДОВАНИЕ ПАМЯТИ В КАЗАХСТАНЕ Медеуова К. А. профессор кафедры философии Евразийского национального университета имени Л.Н. Гумилева, д-р. филос. наук, профессор г. Нур-Султан, Казахстан Концепт памяти является одним из самых востребованных и продуктивных для исследований, сфокусированных на современных состояниях культуры, если под культурой понимать не нормативные и директивные предписания, но реальные повседневные практики, способы адаптации к вызовам глобального характера, а также локальные стратегии идентификации. Существует большой корпус текстов, где понятия практик и памяти пересекаются под разными углами анализа, представляющими интерес для целей текущей работы – анализа практик памяти через которые конструируются, концептуализируются идентичности в современном Казахстане. Так, работы Мориса Хальбвакса [1], Пьера Нора [2], [4], Алейды Ассман [3], Александра Эткинда [4] и других авторов, которые считаются классическими, базовыми для исследований памяти, коллективных практик, связанных с культурной и социальной памятью, создают общие эпистемологические рамки исследования. Этот общий подход заключается в том, что исследование памяти (Memory Studies) по преимуществу является междисциплинарным направлением современной науки и, как в любом междисциплинарном проекте, от характера доминирующей дисциплины зависят исследовательские ракурсы и ресурсы. Для текущего исследования таким теоретическим, центрирующим фактором являются философско-антропологические принципы исследования культуры, как многоакторной динамической системы, 58 где процессы разного рода социальных взаимодействий, символических и ситуационных коммуникаций, поддаваясь влиянию доминирующих властных дискурсов и повседневных атрибуций пересекаются в понятии практики культуры. Факторы, повлиявшие на прикладной характер исследования, в той или иной степени связаны с методологиями социальной и культурной антропологии. В итоге, понятие практик рассматривается в качестве эпистемологического, как язык самоописания, актуализированный распадом советского, переформатированием государственной независимости; как возможность восстановления вытесненного и легитимация не только региональных, родовых (жузовых), но и разноплановых аспектов идентичности; также как реакции на травматические переживания ХХ века. Переживание прошлого всегда опирается на символические формы, поэтому, в такого рода исследованиях, много от того, что Беньямин называл воображаемыми реконструкциями. В этой связи логичным выглядят частые референсы на работы Бенедикта Андерсона [5] о воображаемых сообществах, Роджерса Бурбейкера [6] о терминологических заблуждениях в дискурсах об этничности и идентичности; Бруно Латура [7] об акторах и сетевых взаимосвязях практик памяти. В обилии рассмотренных исследовательских ракурсов есть две доминирующие позиции: понимание памяти, как преимущественно национального, связанного с конкретным государством и контекстом текущей идеологической программы и понимание памяти, как инструмента, работающего вне дидактики государственной идеологии, но охватывающего местные, локальные практики. В нашем исследовании был выбран подход, в котором понимается, что нет единой истории коллективной памяти, что коллективная память – это, скорее, сложный процесс культурного производства и потребления, в котором есть определенные противоречия, возникающие между специфическими стратегиями репрезентации и широкой палитрой контекстов восприятия. Позиция, в которой память рассматривается не как исторический феномен, а как социальный, акцентирует внимание на общественном характере и одновременно на индивидуальных, локальных культурных практиках памяти, на том, как они воплощаются в речи, популяризируются в средствах массовой информации. Это позволяет использовать понятие практик памяти не только как действие, но и как дискурс. Понимание практик как языка самоописания имеет одну главную проблему, выделенную Никласом Луманом [8], это беспрестанность новоописания уже предложенных описаний, в результате то, что получает «тематизацию, почти с необходимостью генерирует множество новых решений. Система имеет тенденцию к превращению в «гиперкомплексную», что предполагает множество пониманий ею своей собственной «комплексности». Поэтому, для того, чтобы избежать дальнейшей пролиферации описаний были определены шесть сюжетных линий, по которым шла концептуализация комеморативной ситуации в Казахстане в постсоветский период. Эти шесть критериев, по которым фиксировались практики памяти: память на фронтире; память как культурный и социальный капитал; потенциал места и «место памяти»; рутинизация памяти; память и вызовы модернизации; практики памяти и паломничество к сакральным объектам. Анализ региональных музейных практик показал, что на существование специфических фильтров памяти могут влиять не только идеологические, но и контекстуальные фреймы, такие, как музейное подвижничество, региональные особенности, в том числе туристический потенциал или, напротив, экономическая деградация регионов, спонсорство заинтересованных лиц, активность общественных объединений, зависимость от республиканского или местного бюджетов. Поэтому, первый критерий для фиксации пространственных и временных границ коллективной памяти был определен через метафору музейного фронтира. Понятие фронтира необходимо для того, чтобы показать, как происходит соседство в музеях старых и новых фреймов; в чем проявляются различия в экспозиционных практиках музеев, возникших в советский и постсоветский периоды; как сохраняется дидактика советских музейных просветительских практик и то, как они декодируются в новых идеологических форматах. Советская практика «самодовлеющей закрытости», которая возникла из понимания коллективной памяти как однородного (идеологического) единства, отчасти сохраняется в региональных музеях. Сьюзен Сонтаг [9] отмечает, что подобные соглашения о коллективной памяти формируются за счет активного использования таких категорий, как «мы», «народ», «нация». Именно это «соглашение» в целом, создающее имплицитную структуру совместных забот, ценностей, переживаний, нарративов, доминантно присутствует в практиках региональных казахстанских музеев. Еще одной важной темой для этого критерия является тема религиозных практик памяти. В советский период многие религиозные практики существовали во фронтирном формате и возвращение к вере, к возможности открытого исполнения ритуалов привело к появлению новых практик памяти, как канонизации отдельных личностей, так и создание музейных коллекций при церквях, храмах, связанных с миссионерской деятельностью католических и православных священников. 59 Методологическая позиция различения истории памяти, как воспоминания и, как рефлексии исторического опыта, позволила выявить второй критерий – память, как язык самоописания или культурный капитал. Этот критерий необходим для работы с понятиями глубины и широты культурной памяти. Отечественные историки признают, что современное состояние исторической науки представляет собой сложный процесс. С одной стороны, это профессиональная история с практиками академических споров и аргументаций, которая переживает процесс освобождения от догматизированных советской идеологией методологий, и переход к широкому полю постколониальных исследований. С другой стороны, это история, которую условно можно назвать историей вне академии, то есть история, которая работает как идеологический концепт в палитре массмедийных практик. Наконец, это альтернативная история, которая создается и пишется энтузиастами. Это могут быть практики составления шежире (родословных), мемуарно-биографические легитимации советского культурного капитала, реинтерпретация основных нарративных сюжетов, связанных с батырами, войнами, столкновениями, эмиграцией и последующими возвращениями в Казахстан больших сообществ репатриантов. Третий критерий – память как потенциал места и «место памяти», выбран для исследований стратегий брендирования регионов, использования потенциала культурных памятников – это измерители культурной географии или потенциала места. Для работы с исследованием массовых стратегий памяти, таких как забывание, преодоление травмы, репрезентации и референсы используется четвертый критерий – рутинизированные практики и пятый – вызовы модернизации. Создание памятника в публичном пространстве – это один из видов коммеморативной деятельности, один из способов репрезентации коллективной памяти и формирования идентичности. Наблюдение за «жизнью памятников» – это определенный метод анализа общественных и политических дискурсов. К концу ХХ века исследования памяти вышли за границы отдельных национальных государств. Наступил этап эпистемологической ревизии, где доминирующую роль играют уже не только понятия культурной памяти, но и понимания того, что на характер мемориальной культуры влияет подвижный характер коммеморации. Шестой критерий, связывающий практики памяти и паломничество к сакральным объектам, является актуальным отражением текущей коммеморативной политики в РК. Суть сакрального, как социального феномена заключается в сведении в единую метафорическую точку различных культурных практик, представлений о возвышенных акторах, ассоциациях и символических кодах, многоплановых исторических реконструкциях и прототипах. Сфокусированность на сакральном используется для достижения «особого» уровня понимания истоков культуры, нации и государства. Основные результаты нашли отражение в коллективной монографии «Практики и места памяти в Казахстане» [10], в данной статье приведен один из методологических фреймом исследования памяти в Казахстане. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Хальбвакс, М. Социальные рамки памяти / М. Хальбвакс. – М. : Новое издательство, 2007. – Т. 2. – с.78. 2. Нора, П. Проблематика мест памяти / П. Нора [и др.] // Франция–память. – СПб. : Изд–во С.Петерб. ун–та. – 1999. – С. 17–50. 3. Ассман, А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика / А. Ассман. – Новое Литературное Обозрение, 2014. 4. Эткинд, А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России. 2-е изд. / А. Эткинд. – М. : Новое литературное обозрение, 2013. – 448 c. 5. Андерсон, Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма / Б. Андерсон. – М. : Кучково поле, 2016. – 416 с. 6. Брубейкер, Р. Этничность без групп / Р. Брубейкер. – М. : Изд. дом Высшей школы экономики, 2012. – 408 с. 7. Латур, Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию / Б. латур. – М. : Изд. дом Высшей школы экономики, 2014. – 382 с. 8. Луман, Н. Социальные системы. Очерк общей теории / Н. Луман. – СПб. : Наука, 2007. – 641 с. 9. Зонтаг, С. О фотографии / С. Зонтаг. – М. : Ад Маргинем Пресс, 2013. – 272 с. 10. Практики и места памяти в Казахстане / К.А. Медеуова [и др.]. Астана, 2017. – 320 с. 60 УДК 303.01 МИХАЙЛОВСКИЙ В.С. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ: СИНЕРГЕТИЧЕСКИЙ ПОДХОД Михайловский В. С. доцент кафедры политологии Белорусского государственного университета, канд. полит. наук, доцент г. Минск, Беларусь Синергетика является популярным методом поисковой деятельности ученых. Речь идет как о выходе за пределы естественных наук на уровень общенаучных парадигмальных обобщений, так и о переносе когнитивных схем естественных наук в область социогуманитарных исследований. Экстраполяция синергетики есть состоявшийся факт. В период с начала 1980-х до середины 1990-х синергетическая методология начинает применяться в ряде социогуманитарных наук. Так, в рамках социологии публикуется ряд работ концептуального характера, «кульминацией» которых является монография немецкого физика В. Вайдлиха «Физика и социология – синергетический подход» (1991). В начале 1990-х опубликовано ряд работ в рамках применения методологии синергетики в экономической науке (например, T. Vaga «Profiting from chaos. Using chaos theory for market timing, stock selection, and option valuation» (1994)). В 1995 году в первом номере англоязычного журнала «History and Theory» была опубликована подборка статей, посвященная вопросу синергетического подхода в методологии истории. В этом же году немецкоязычный журнал «Historische Sozialforschung» начинает дискуссию об использовании синергетики в исторических исследованиях. Будучи предметом широкого научного дискурса, синергетика оценивается по-разному. Экстраполяция синергетики в социогуманитарное знание происходит в реалиях двух противоборствующих тенденций. С одной стороны, признание основателями синергетики (Г. Хакеным, И. Пригожиным) возможности синергетики в социогуманитарном знании и активная популяризация этой идеи ее сторонниками как со стороны естественных (В. Г. Буданов, С. П. Курдюмов, Г. Г. Малинецкий), так и социогуманитарных наук (В. С. Степин, Е. Н. Князева). С другой стороны, аналитическая критика «моды» на синергетику в социогуманитарных науках как часть более фундаментальной проблемы – принятия синергетики в качестве новой научной парадигмы. Будучи наследницей кибернетики, а, следовательно, общей теории систем, синергетика используется в социогуманитарных науках для познания сложноорганизованных, саморазвивающихся систем и самоорганизующихся новых свойств этих систем. Синергетика дает возможность рассмотреть социальные явления в их единстве, раскрыть процессуальную динамику. Синергетика есть редуцирование сложности функционирования систем, равно как и путь «элевационизма» при котором «простейшие взаимодействия рассматриваются сквозь призму их эволюционных перспектив» [1, с. 91-92]. Синергетика в социогуманитарных науках – это синергетика понимания, объяснения и применения эмпирических данных «естественнонаучной синергетики» вне естественных наук. Принципы синергетического подхода в социогуманитарных исследованиях – это принцип сложной системы, принцип диссипативной системы, принцип иерархичной системы, принцип нелинейной системы, принцип неустойчивой системы, принцип динамической иерархичности. Каждый из этих принципов находит свое применение в различных предметах социогуманитарных наук. Историческая память как предмет социогуманитарного осмысления также может быть проанализирована в рамках синергетического подхода. Проблема исторической памяти как фактора консолидации общества в синергетической интерпретации есть проблема аттракторов эволюции социальных систем. Принцип иерархичности системы гласит, что элементы системы объединяются в структуры, передают им свои функции (степени свободы), задают этим структурам более «высокий» уровень существования в системе, конституируя эти структуры как параметры порядка, которые отныне управляют элементами системы и отражают ее аттрактор. Аттрактор – одно и основных понятий синергетики – это цель, программа, вектор, направление, конечное состояние системы. Степень свободы (варианты эволюции) системы стала особым предметом изучение в синергетике. С одной стороны, синергетика пронизана идеей стохастичности – открытости будущего, возможности случайной реализации самых противоречивых проектов развития. Эта идея описывается, в том числе, в метафоричных формах: «будущее «временит» настоящее»; «нереализованное существует одновременно с реализованным и может взаимодействовать с ним»; «настоящее состояние системы определяется не только ее прошлым, ее историей, но и строится, формируется из будущего, в соответствии с грядущим 61 порядком» [2, с. 5; 7; 3, с. 23]. Однако, с другой стороны, в синергетике отмечается, что «финальное состояние» системы зависит от ее «начальных условий» [4, с. 474]. Так, с точки зрения лидера российской школы синергетики С. П. Курдюмова, система «потенциально содержит в себе разные виды локализации процессов» – «структуры-аттракторы эволюции» [2, 6-7]. Отсюда и важный для синергетики вывод, что «не все что угодно можно осуществить, но только то, что согласовано с собственными потенциями сложных систем» – с так называемой «картой возможных состояний» [3, c. 40, 199]. Система может попадать «в поле притяжения» своих потенций и тем самым эволюционировать исходя из своего будущего состояния [2, с. 7]. Синергетика не отказывается от детерминизма, а оформляет его «новый образ»: случайность эволюционного выбора системы в рамках «детерминированного поля возможностей» [2, с. 20]. Белорусский исследователь А.М. Хурс утверждал, что в синергетике речь идет о «детерминизме стохастичности» [5, с. 10]. В процессе развития системы многие аттракторы остаются незадействованными, другие становятся определяющими для поведения системы. Аттракторы изначально наличествуют в системе и определяются ее структурой. Аттрактор – это «установившиеся, автомодельные процессы» [3, c. 27]. Общества несут в себе различные аттракторы эволюции: наиболее устоявшиеся институты или отношения. Историческая память или историческая самоидентификация, а более того исторические паттерны поведения всегда выступали наиболее мощными аттракторами эволюции любого общества. Именно они задавали системе центростремительный вектор развития, не допуская ее распада. Сохранение исторической памяти как аттрактора эволюции делает любые реформы органичными общественным возможностям. В такой ситуации даже радикальные вызовы системе могут послужить источником ее развития и финального укрепления на новом уровне организации. Это объясняется тем, что в точке бифуркации (точке радикального преобразования) социальная система с сильными историческими аттракторами эволюции «выбирает» новый путь развития исходя из собственных потенций, апробированных временем, а не случайными интенциями. В таком понимании случайность в социальном развитии реализуется диалектически, что и обеспечивает должное соотношение «нового» и «старого». СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Назаретян, А. П. Синергетика в гуманитарном знании: предварительные итоги / А. П. Назаретян // О-во науки и современность. – 1997. – № 2. – С. 91–98. 2. Князева, Е. Н. Синергетика как новое мировидение: диалог с И. Пригожиным / Е. Н. Князева, С. П. Курдюмов // Вопр. философии. – 1992. – № 12. – С. 3–20. 3. Князева, Е. Н. Синергетика: нелинейность времени и ландшафты коэволюции / Е. Н. Князева, С. П. Курдюмов. – М. : URSS, КомКнига, 2014. – 268 с. 4. Ризниченко, Г. Ю. Нелинейное естественнонаучное мышление и экологическое сознание / Г. Ю. Ризниченко // Синергетическая парадигма. Многообразие поисков и подходов / отв. ред. В. И. Аршинов. – М., 2000. – С. 468–478. 5. Хурс, А. М. Синергетическая парадигма в социально-гуманитарных науках / А. М. Хурс. – Минск : ФУАинформ, 2006. – 47 с. УДК 351.858 – 053.81:93/94 МУСИНА Н.Е. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ КАК ФАКТОР ПОЛИТИЧЕСКОЙ СОЦИАЛИЗАЦИИ МОЛОДЕЖИ Мусина Н. Е. доцент кафедры социально-гуманитарных наук УО «ВГМУ», канд. истор. наук, доцент г. Витебск, Беларусь В последние десятилетия проявился заметный интерес к исследованию такого явления, как историческая память. Можно говорить о сложившемся самостоятельном научном направлении, начало которому было положено гораздо ранее. Так, в 1925 г. вышла книга французского ученого Мориса Хальбвакса «Социальные рамки памяти». Это стало значимым событием в исследовании и разработке теории исто- 62 рической (коллективной и индивидуальной) памяти, а в последствии побудило ученых к дальнейшему изучению данного феномена с позиций различных наук и методологических приемов. В настоящее время историческая память является объектом исследования философии, истории, социологии, психологии, социолингвистики, нейрофизиологии. Междисциплинарный характер исследований обусловлен сложностью и многогранностью изучаемого объекта. Необходимость дальнейшего исследования исторической памяти как сложного, социально обусловленного явления важна не только для понимания самого процесса человеческого познания, но и для более глубокого осмысления различных социальных процессов. В их числе – процесс социализации подрастающих поколений, составной частью которого является идентификация(-и). Формирование социокультурной и национально-государственной идентичности – важный элемент политической социализации молодежи. Задача ее заключается в том, чтобы сформировать соответствующую идентичность не просто как формальное состояние (факт гражданства, например), а как соотнесение себя, самоопределение, ассоциация с определенной национально-государственной общностью, как коллективный социокультурный феномен. Основой формирования такого чувства (качества) являются доверие к политическим институтам, СМИ, наличие (скорее, осознание) общих интересов, целей и ценностей. Для формирования идентичности конечно же имеет значение и история, и ее осмысление. В этой связи значимым является ценностное восприятие истории страны и событий прошлого. Добавим, что исторические факты и воспоминания о них не одно и то же. В любом случае, историческая память выступает важным фактором политической социализации молодежи. Примером из прошлого, способного сформировать в сознании молодежи Беларуси (и на постсоветском пространстве в целом) положительный образ страны в контексте ценностного восприятия истории является, например, победа в Великой Отечественной войне. Как и ранее в советском обществе, у нас этому уделяется большое внимание. Более того, согласно социологическим исследованиям, проведенным Институтом социологии НАН Беларуси в 2008 г., подавляющее большинство опрошенных к событиям, вызывающим гордость, отнесли именно победу в Великой Отечественной войне [1, с. 264]. На этом фоне другие события советского прошлого оказались гораздо менее значительными. И сейчас молодежь в целом воспринимает Великую Отечественную войну как событие, связанное с тяжелыми испытаниями для народа, событие трагическое и героическое одновременно. В то же время в некоторых странах наблюдаются попытки пересмотра, переоценки событий Второй мировой войны. Впрочем, об этом писал Харальд Вельцер – известный немецкий социолог и социальный психолог, занимающийся вопросами исторической памяти, – еще 15 лет назад: «В прежние времена считалось, что споры и конфликты по поводу политики памяти о Второй мировой войне, о «третьем рейхе» и Холокосте будут затихать по мере вымирания тех поколений, которым довелось пережить эти события на собственном опыте. Но вопреки этим прогнозам в большинстве европейских стран подобные споры, наоборот, становятся более интенсивными» [2]. Действительно, обращение к событиям Второй мировой войны, их интерпретация используются некоторыми политиками, политическим силами для обеспечения своих нынешних интересов. Приведенный пример показывает, во-первых, что события (в данном случае – Вторая мировая война) уходят все больше в прошлое, но могут активно использоваться в политической борьбе современности. Во-вторых, – даже столь убедительные исторические факты и положительные образы событий прошлого могут подвергаться воздействиям извне в чьих-либо интересах. Прошлое может идеализироваться, идеологизироваться, политизироваться. Разобраться во всем этом молодым людям достаточно сложно. Историческая память (запоминание, воспроизведение, интерпретация, забвение) может рассматриваться как результат естественных, стихийных процессов, происходящих «изнутри» (с учетом общепсихологических и возрастных закономерностей и социальной обусловленности), так и направленных воздействий извне с использованием различных технологий (например, акцент на эмоциональное восприятие, подтасовка фактов и пр.); как результат влияния публичной (официальные мероприятия, памятники, музеи и т.п.), так и частной сферы (воспоминания близких в кругу семьи и пр.). Механизм формирования исторической памяти – сложный, до конца не изученный. В нашем обществе процесс формирования национально-гражданской идентичности, социокультурного самоопределения молодежи осложняется рядом факторов, обусловленных исторически и геополитически. В их числе – пограничье, влияние различных культур, западный и восточный вектор внешней политики, прерывистость исторического пути развития, вхождение белорусских земель в различные государственные образования, территориальные переделы, неоднозначные оценки советского прошлого, переименования названий городов и улиц, разрушение и восстановление памятников и т.д. Это все то, что неоднозначно влияло на формирование национально-культурной идентификации белорусского народа в прошлом, объясняет трудности и поиск собственной идентичности белорусского народа в качестве нации-государства в настоящем. 63 Итак, формирование национально-государственной идентичности подрастающих поколений выступает как составная часть процесса политической социализации и ее результата – политической культуры общества, зрелого гражданского сознания. При этом в осмыслении того, «кто я есть», «кто мы есть», «какие мы» оказываются задействованы не только события настоящего, но и прошлого, преломленные в глубинах коллективной исторической памяти. Понимание сложных механизмов ее формирования и функционирования позволит процессы воспитания подрастающих поколений, социализации (в данном случае – политической) сделать более эффективными. От идентичности(-стей) и осознания молодыми людьми своих интересов в контексте социальных процессов и развития общества в целом, от того, какие нравственные качества, знания, идеалы и ценности воспримет молодое поколение во многом будет зависеть дальнейший прогресс самого общества. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ: 1. Сидорцов, В. Н. Беларусь в ХХ веке: нетрадиционное представление истории: Монография / В. Н. Сидорцов, И. А. Кандыба, М. М. Равченко; под ред. Сидорцова В.Н. – М. : МАКС Пресс, 2010. – 272 с. 2. Вельцер, Х. История, память и современность прошлого: память как арена политической борьбы [Электронный ресурс] / Х. Вельцер. – Режим доступа: https://magazines.gorky.media/nz/2005/2/istoriyapamyat-i-sovremennost-proshlogo.html. – Дата доступа: 10.09.2019. УДК 130.30:94 DELIA NADOLU, REMUS RUNCAN SOCIAL HERMENEUTICS AND ITS APPLICATIONS ON HISTORICAL MEMORY dr. Delia NADOLU, lecturer, West University of Timisoara, Romania dr. Remus RUNCAN, postdoctoral researcher, West University of Timisoara, Romania Romania, c.Timisoara Abstract The social hermeneutics is a specific content analysis technique that follow to redraw an image about the reality on the base of qualitative interviews applied to people that have an extensive representation about the subjects. This technique represents a full qualitative approach and thus it involves a quite high field experience for the researchers. Comparatively with the quantitative approach where we have a clear step-by-step procedure, into the social hermeneutics the subjectivity of the researcher is highly involved, almost like an artistic act. In this paper we will present several examples of how can be interpreted by social hermeneutics some ancient representations of the space recorded on the field on Gradistea Valley, Romania. In this paper we will present several examples of how can be interpreted by social hermeneutics some archaic representations of the space recorded due to an anthropological research on Gradistea Valley, Romania. From a general point of view, hermeneutics tells the story behind the word, the narrative that upholds the meaning of the word and gives it meaning, just as myth tells the symbol and ensures its circulation [1, p. 40]. Although the term hermeneutics was formed only in the seventeenth century, what he designated, namely the art of interpretation, appears as a distinct activity from the beginning of Western spiritual history. Especially in times of change, of deep restructuring, felt as threatening, the hermeneutics have the task of demonstrating, the way in which man has kept his own being. Hermeneutics is interested in everything that involves an act of understanding. What interests those who analyze and interpret a text is finding the methodological tool to bring to light the original meaning. Self-interpretation does not constitute absolute, but there is a confrontation of subjectivity with intersubjectivity. The object of the social hermeneutics used is closest to the object defined with great clarity by Mircea Eliade, that is the illustration of the possibilities of hermeneutics of the archaic and popular religious universes, that is to say the spiritual creations lacking written expressions and, in general, valid chronological criteria [2, p. 29]. In the case of hermeneutics based on ethnographic data, we can speak of a traditional, latent meaning, which is essentially a magical and metaphysical meaning, which expresses a hidden and sacred significance. 64 The significance reveals the ultimate reality, which for the mythic-magical mentality can only be transcendent. Any mythical-religious phenomenon is the bearer of a message. The entire universe with its cosmic rhythms is proven to be encrypted: All we have to do is decipher what the cosmos says through its many ways to understand the mystery of life [2, p. 39]. All meanings are born and are deposited in successive layers. The new Christian meanings do not cancel the old pre-Christian meanings. The ancestral senses do not disappear, but are only integrated in the composition of significant new syntheses: I am only interested in the significant and substantial facts for me [3, p. 52]. But what does understand mean? My understanding tends to an objective recognition, to a transformation into a universal norm. This is possible only by reconstituting the ideology that was the basis of the assumption and valorization of a group of meanings: In short, we can only understand deciphering ideological meanings. In other words, aspects of a conception of the world, cosmogonies or metaphysics in their full evidence. No matter how elementary, surprising it would appear in our observation. [2, p. 57]. Understanding in existential acceptance means accepting and not demystifying. Demystification is opposed to transposition and thinking in cosmological and symbolic terms, when the hermeneutic necessity demands it. Thus, the problem of understanding appears for the newer hermeneutic currents as a «simple understanding», insufficient and in any case inferior to the causal explanation. Modern hermeneutics returns to the positivist acceptance of the strict scientific causality of explanation, to the essence of the distinction between explanation and understanding. In ethnological hermeneutics the explanatory system is not causal, but ontological and existential: The great merit of hermeneutics is to make something foreign to become something familiar: that is, it does not dissolve it in criticism, it does not just reproduce it, but it explains it in its own horizon, giving it a new value [1, p.79]. In the social hermeneutics that we have undertaken in Gradistea Valley, the studied texts are mythical-symbolic «texts» that constitute an ensemble of ethnographic documents. This kind of spontaneous, latent, «empirical» hermeneutics is not a strictly pragmatic application of a method, but an elaboration, a live discovery of a method. A method that is developed concurrently with the problems that are posed and solved. The way of looking at and qualifying the place in the right place and the bad place is well outlined in the thinking and representations of the people in these places. For them, the place is a concrete fact, with many variations, with its own material and spiritual qualities and qualities. The general belief is that the quality of the «good place» is attributed to the fertile, productive land that assures people the daily needs and even the welfare. But also, as the dominant belief, the good place in the conscience of the people also has spiritual dimensions, identifying it with the sacred places. The good place is the fruitful place, without stone, with water, straight and fat. The good place is a piece of garden where the dry land is not The place is as good as it is fruitful. The good, safe place is the place where the church is, the holy place. By opposition the bad place becomes the one that does not bear fruit, the barren, the unfertile lands. The bad place is the never-ending, marshy, stony place This aspect of the bad place related to its possibilities of fruitfulness is eclipsed by the multitude of sequences, of different nature, in which the bad place is surprised, which shows that it is observed carefully, there being a dominant of the bad place over the good one. Ernest Bernea, reflecting on his field results in connection with this problem, stated that it is a dominant human soul sensitive to the presence of evil [4, p. 60]. The bad place is where bad things happen. Bad place is where nothing is done, it dries everything and the unclean walks. The bad place is the cursed place. The bad place is where many strange things happen at night, because they are souls «in the face of the face». Compared to the good place, the bad place is even more concretely positioned in space. Bad places await you where you can meet them, and the community knows theirs. At us here, in the village, at docks you happen to hear something at night. The bad place is at the intersections, between the borders, on bridges and bridges. The bad place is between the borders, where you do not have to wax and whatever is thrown in there nothing to take. Bad place is the one who does not bear fruit, but it is also the place where there are accidents, where people have died and are dead regularly. In Orăştioara, near the railway bridge, three people die each year. There is a belief that people working with evil forces can turn a neutral place into a bad place. It was a curse on that house, a place cursed by ancestors. There were bad people who did all the wrong. A place becomes bad if charms were thrown there or if someone sinned there, for a man’s sins can pay seven generations 65 Where the «deeds» are done the place becomes bad. A place becomes bad if a tomb is buried there. Creating a good place is not very much in the power of the people, they can only qualitatively influence a place through their behavior. The good place is where good people are, they are kind and understanding, the place is sanctified by man. The place where a death (murder) takes place becomes a bad place. In order not to be bad place there is a cross in that place. In the human communities of the Grădiştei Valley, an archaic belief about the existence of mythological creatures, from the category of animals, which the locals call «the beautiful ones» (or iele, some kind of nymphs of the air) has survived. They are differentiated from village to village, and often contradictory, the stories about them, but one thing is certain where the passages have passed the place is qualitatively transformed. The place where the iele play is a good place, the spring from the village of Baboia is the beautiful’s spring. There is a fountain on the hill in Babylon where the iele (nymphs) played. There if the man goes by her and breathes they take him power. Only if you wash or drink water from that well can it be cured. The «beautiful ones» walk to the Face Change. Believers hear them singing. If I talk to believers it blesses them, but you are not allowed to say about it. Where they go the place is good. The passing of iele upon a man leads to his misery. When you hear them, you don’t have to talk. They go up singing. If I go over a tree, it doesn’t grow. Where the beautiful girls play, there is a murmur of furrows, there is a sign that no one is standing. They shy away from man, but don’t ruin their work. The horse gets mad if it goes through the place where they played. Ielele, «those beautiful», I heard them twice singing and coming down the water. It was heard singing, yes it was not what; and they sang beautifully, until they left the village. What seems surprising, at first glance, to some people in the mountains is that the plains, the plains seem to them more attractive places, thinking that they are better in terms of fruitfulness. Things can be explained if we notice that many of the inhabitants of the Grădiştei Valley had ancestors or grandparents on the tops of the mountains, they settled in the valley side of the villages and many of their children left for more. It’s better on the coast as straight as possible. Good places are on the plains. When he does the job, «he handles all the gypsies in the mountains» The saddle is better if it is close to the water. On the hill and on the mountain is the safest land and the people more faithful and cleaner to the soul. The places at the foot of the mountains are more protected, because there are no storms, floods, wickedness, wars; there are also more soulful people. REFERENCES 1. Codoban, A. Semn si interpretare [Sign and interpretation] / A. Codoban. – Cluj-Napoca : Dacia. – 2001. 2. Marino, A. Hermeneutica lui Mircea Eliade [The hermeneutics of Mircea Eliade] / A. Marino. – ClujNapoca : Dacia. – 1980. 3. Eliade, M. Sacrul si profanul [The sacred and the profane] / M. Eliade. – Bucuresti : Humanitas. – 1995. 4. Bernea E. Spatiu, timp si cauzalitate la poporul roman [Space, time and causality at the Romanian people] / E. Bernea. – Bucuresti : Humanitas. – 1997. УДК 94(477)+94 RUDENKO I. HISTORICAL MEMORY AS A FACTOR IN THE FORMATION OF NATIONAL IDENTITY Rudenko I. The Head of Liberal arts subjects department of Poltava Oil and Gas College of PoltNTU, PhD in Philosophy Poltava, Ukraine In view of globalization as a defining process the development of modern civilization raises an acute problem national identity. Because if the processes of national ethnic construction is determined the formation of 66 cultural diversity that does not contribute. It is in specific civilization forms and some the same identification dimensions, then globalization recognizes calls for a unified, cosmopolitan identity typing practices. Globalization is an objective process that sets before modern cultures the problem of the possibility of the unique national areas on the map of the times of the world in the ways of its unification into one cultural organism. Obviously, processes world integration should not be crossed historically the established fact of differentiation of national cultures, formed over the centuries in individual countries, having created a system of cultural heritage and values, without which it is impossible to imagine the integrity of the world as such a cultural space in which there is always room for the «other». This is evidenced, in particular, by the crisis multiculturalism policies in the EU, and problems the task of forming supranational identity among citizens countries that are members of the European Union. The identity of a nation is its civilization brand, the cultural niche of the country, the defining basis of the external and domestic politics of the state. How fair is O. Sergeev says, the basis for the existence of any civilian of a self-identity system is its self-identification, since has the property of diachronic (from generation to generation) socio-cultural reproduction, that is, as a result of reproduction of base prices the traditions of people and the sustainable skills of people cultural development, social and spiritual constants [4]. Consider the theoretical and methodological foundations of the historical memory, L. Zashkilnyak emphasizes that under «historical memory» we understand the capacity of the human mind preserve individual and collective human experience relationships and form on its basis the idea of history as such and its place in it. In fact, this is available information for social identity and community identification. It is clear that historical memory is individual and collective is the result of the interaction of personality and social environment. Without such interaction there is no historical memory [6]. At the same time, L. Nagorna warns that historical memory is not so much a mass knowledge of the past, how much the perception of the past as an inheritance becomes instrumental value. When the memory is organic built into the identity search system, the problem objectivity is being sidelined. Quite likely becomes a «misuse of memory» and even a memory abuse tool of ideological warfare. Therefore, the memory policy is worth it not only from an epistemological but also from an ethical point of view [7, p. 71]. In the context of the research topic, we follow the suggestions N. Yakovenko, in her opinion, «historical memory» is the foundation national identity. Thanks to the common image of the past, more or less the same for millions of me, we identify ourselves with the victories and defeats of the previous ones generations, with our common heroes, with the sacred for nations in memory, with the achievements of our culture, etc. At the same time, N. Yakovenko emphasizes that «historical nation’s memory» is a category of change, therefore, every new one the situation inevitably entails a correction of this sort of memory, and accordingly with the national identity of its carriers [3, p.155]. For further discussion, consider the theoretical-methodological principles of identity, scientists distinguish ethnic and national identity. Exploring the term «ethnic identity», we note that L. Nagorna defines it as one of forms of consciousness of an individual or group of people that based on their sense of belonging to a certain ethnic community. The foundation of «ethnic identity» is entrenched in historical memory is the set of anthropological and cultural and symbolic features (community of origin, language, religion, residence, traditions, customs, etc.) [7, p. 73]. The category «national identity» means a wide range of individualized and non-individualized interpersonal connections and historical ideas that form the basis of self-identification of the individuals and groups with a particular nation as distinctive a community that has its own historical territory, language, historical memory, culture, myths, traditions, objects worship, national idea. Constructivist approach, the most famous supporters of which are B. Anderson, D. Gatchinson, E. Gellner, E. Hobbesbaum, K. Deutsch, T. Ranger, not denying the role of historical myths in the formation of the nation, consider them product of artificial design. In their view, collective memory is a concept born in the context of the emergence of European states and the formation of modern national historical narratives [1; 2]. E. Gellner links the formation of modern nations first of all with technological, economic, political development. The nation is a creation political elites and power structures of the post-industrial era. Constructivist approaches to the formation of national identity demonstrated by E. Hobbesbaum and T. Ranger. In the context of their theory, historical memory plays a significant role in legitimizing the state and national unity; however, it is interpreted rather as a product of social engineering. K. Deutsch’s «communicative theory» emphasizes the functionalist ones signs of the nation. According to K. Deutsche study, the national community is a community complementary ways and means of communication. Culture and history memory is considered as a «tool» for communication and views on the past [1]. Historical memory serves the purpose of socialization, empowering members community by a set of value categories and semantic codes using which they orient themselves in their environment. Awareness of the his- 67 torical roots on the psychological level creates a person’s sense of dignity, rejection of one’s own dependence, subordination. On the contrary, an individual’s historical amnesia can lead to underestimation self-esteem of a person, to form a complex of inferiority, negative auto-stereotype. Conflict between personal memories (autobiographical memory) and official representations of the emerging past, first of all, under colonial and totalitarian (authoritarian) regimes, causes a person a sense of loneliness, self-isolation and becomes a cause deep experiences. This theme can be traced in different interpretations in literary and artistic narratives, discourse of the postcolonial studios [5]. Thus, historical memory is a factor national identity plays an extremely important role. However, you need to differentiate and abandon attempts to form a single version of historical memory. The main thing is a historical truth that has been researched on historical sources. The mission of history is its lessons, history as the driving force. Plutarch’s words are relevant: «Looking at history like that of mirror, I’m trying to change for the better and change my own life». In an information war, you have to give up from speculation through history the manipulation of consciousness. Task historical memory goes from competition and war myths to consideration of different interpretations of events. Waivers of tampering, anti-manipulation are urgent requirements to historical memory. REFERENCES 1. Alexander, J. C. Core Solidarity, Ethnic Out-Groups and Social Differentation / J. C. Alexander // In: Differentation Theory and Social Change. Comparative and Historical Perspective. Ed. by J. C. Alexander and P. Colomy. – New York : Columbia University Press, 1990. – P. 267–293. 2. Calhoun, C. Nations matter: Culture, history, and the cosmopolitan dream / C. Calhoun. – London–New York : Routledge, 2007. 3. Konik, A. «Istorichna pam’yat» ta «politika pam’yati» v epohu mediakulturi («Historical Memory» and «Policy of Historical Memory» in the era of media) / A. Konik. – Visnik Lvivskogo natsionalnogo universitetu im. I. Franka. Seriya zhurnalistika, 2009. – Iss. 32. – P. 153–163. 4. Kulturni chinniki natsionalnoyi pam’yati: istoriya ta suchasnist (analitichniy oglyad) (Cultural factors of national memory: History and Modernity (analytical review)) [Electronic resource]. – Mode of access: www. memory.gov.ua/ua/publication/1654.htm. 5. Visotskiy, O. Globalna kultura (Global Culture) / O. Visotskiy. – Geopolitika: entsiklopediya. – Кiyiv, 2012. – P. 202–209. 6. Volfovska, T. Istorichna pam’yat yak chinnik identifikatsiyi ta integratsiyi osobistosti v suchasne pole politiki (Historical memory as a factor in the identification and integration of the individual into the policy) [Electronic resource] / T. Voflovska. – Mode of access: http://archive.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/ppp/2011_12/ Vol’fovs’ka.htm. 7. Zerniy, Y. Istorichna pam’yat yak ob’ekt derzhavnoyi politiki (Historical memory as an object of public policy) [Electronic resource] / Y. Zerniy. – Strategichni prioriteti, 2007. – Iss. 1(2). – P. 71–76. – Mode of access: http://www.niss.gov.ua/public/File/ Str_prioritetu/2007_1-2.pdf. UDK: 316.772(498): 93/94 ADELA ŞERBAN THE SOCIAL MEMORY OF THE HISTORY IN ORAL CULTURAL SYSTEMS. THE ROMANIAN CASE A. Şerban, Ph.D., Senior Researcher, Institute of Sociology, Romanian Academy, Bucharest, Romania The social memory of history involves two levels: a level of the discourse on history, developed and inserted in the collective mind by the state or by the active networks of power (through academic, cultural and educational institutions) and a level of spontaneous collective memory. The first level defines the part of the social memory that is not let to be forgotten by the social actors active in society, the second describes what a community retains itself throughout its history, through its cultural and axiological filters. Modernity is distinguished by a prominence of the first level and an interference between 68 the plans, which is why there is a difficulty in determining precisely how the contents are settled in the second level of social memory only studying the modern period. From this point of view, a certain methodological advantage derives from the study of premodernity, which, through the oral cultural systems, allow the precise identification of the patterns of mnesic behavior in collective communities. The analysis of the reconfiguration manner of the social memory in the oral culture reveal the advantage of the collective representativeness. The forms of expression in the traditional culture are promoted by the community itself without the existence of any external intervention. The very multitude of variants of the folklore texts covering the whole territory of a country, as well as the act of taking them over through the oral culture channels and circulating throughout the country, proves their character as representative social documents, whose content of representations and values is shared collectively. The fragmentation of the messages circulated in the contemporary society, the inflation of social representations promoted through mass-media and other forms of communication typical of the modern urban civilization, but especially the difficulty to establish their degree of internalization and power in relation to the social representations acquired through primary socialization, makes much more difficulty for the research to identify the typology of representations and forms that collective memory takes, than in the case of traditional society. Benefiting from the advantage of one of the richest ethnological archives in Europe, the specialists has the chance to research the Romanian imagery by accessing a layer of collective expression where identifying of the common places and representations is facilitated by the very nature of traditional social forms. The Romanian society had passed from the traditional to the modern forms in an extremely short time, in the first decade of the twentieth century practically still existing living communities educated mainly with means and in forms belonging to the oral cultural systems. Interactions between generations, massive involvement of the «grandparents from the villege» in the education of the «grandchildren from the city» a phenomenon that defines the family relations of the majority of Romanians since the second half of the 20th century, made very effectivly the maintaining in circulation the corpus of oral culture traditions and social representations. Also, in parallel with the dissemination of modern culture, the traditional collective representations were spread through the modern programs of education and public communication by prominent literate figures, themselves formed in accordance with the traditional representations and values. All these arguments and the sociological postulate of community inertia to change, drive to the conclusion to seek collective representations at the level of traditional culture first. Between the memory of a collectivity and the collective representations that the historical experience has imprinted in its patterns of thought there is a close relationship, because the collective representations on the state and power, on the relation between the state and the community, on the status of the «hero» and its nature, are the nodal points of comprehensing the meanings and purposes of a whole complex of contemporary social attitudes and behaviors that otherwise remain ununderstandable or are relativized by interpretative approaches. On the other hand, the social events and phenomena that make up the historical trajectory of a human community are largely determined by the collective attitudinal and axiological patterns, by the community views on the fundamental landmarks of human existence. The collective representations induce cultural stamps that are found (in different weights) in the mind of all members of the community and are determining patterns of behavior and social attitude, social relations and codes, institutional features and so on. Furthermore, the communities of belonging are structures of social representations that are stable and sustainable over time. Social representations have been a topic of long academic debate, especially in sociology and social psychology. Emile Durkheim, Serge Moscovici are just two of the most important scholars that have theorised the concept of collective/social representation. They have shown that individual reactions are the consequence of a collective cultural background that provides the codes of decryption of reality. [Moscovici, 1961: 9] The interest for theorizing the concept was continued by a significant number of contemporary researchers, especially from the area of the French school [Jodelet, Abric, Doise et al.] who have underlined in theoretical works that the collective representations are socio-cognitive systems, with indisputable functions in organizing and structuring information, beliefs, options and social attitudes. Although the studies on the impact of the collective representations on the configuration of the social realm were an important achievement, the researches on typology, cultural means and their social ends, in particular the applied approaches, were restrained by the theoretical and methodological changes that affected the main promoter schools and directions. [Parker, 1989] The social representations of power cover, in an inclusivly manner, a diverse range of types and reifications, both coercive and persuasive, and follow the structure of the social realm: communitary and administrative – under different institutional authorities and jurisdictions. Power is a relational reality, its existence becoming manifest through interaction, so the agents of power can be represented in favorable or hostile terms depending on the nature of their intervention. The social representations of power overlap with the social representations of a correlated phenomenon: security. The need for security acts like a catalyst for the collective representati- 69 ons of power: the personal feeling triggered by the loss, or the possibility of losing some of the fundamental values of human existence, draws the portrait of the authority called for support and that of the illegitimate power that produces the damage. The collective representations are also reified through a set of conceptual settings and imagistic suggestions. The traditional Romanian society did not develop imagistic expressions such as those known in modernity, the arts taking on essentialized forms, from which, except ecclesial field, there is no image reproduction on material supports. As in the case of the text, however, the image is circulated through mental representations. The inventory and typology of the imagistic formulas that express the collective representations about power and security can open the possibility of comparative studies with the patterns of social representation from other socio-cultural areas. In the oral Romanian culture, the positive representation of the characters holding positions of power and state authority is almost absent. Heroes are exclusively characters in a form of opposition to the state apparatus. When historical figures (Constantin Brâncoveanu, Napoleon Bonaparte, etc.) are mentioned, they are evoked during their period of detention and punishment and mourned as a result of negative historical effects affected the community through their defeat. [Amzulescu, 1964; Munteanu, 2007] As the physical or the relational space [Dunbar, 1995], the temporal universe of a collectivity is also organized in concentric layers in terms of the level of security offered, except that in its case the security does not increase with the degree of concentration, but with expansivity. The elements covered by the oldest memory have the longest verification and are therefore the safest. The community memory also has time limits beyond which the concrete information is blurred and essentialized in schemes and types then filled with the details of other concrete experiences in the same category. For over a century now, Arnold van Gennep has identified within the natural communities (ethnic groups) a limitation of the event memory at a range of maximum 5-6 generations, ie about 150-200 years. [Arnold van Gennep, 1997 (1910): 123] After this period of time, events and heroes begin to be replaced in oral memory or completely lose their historical identity. In the case of the Romanian oral culture this pattern is verified. The time interval identify by van Gennep could be even shorter, depending on how fast are occuring events with similar functions. For the understanding of the phenomenon we will evoke a single example, analyzed by the Romanian ethnologist Ovidiu Bârlea in his work Horea and Iancu in the traditions and songs of the people [1972], where he analysed the replacement in the folk songs of Horea (Vasile Ursu Nicola), the leader of the Romanian peasantry rebellion against the Habsburg administration in Transylvania (1784-1785), with Avram Iancu, the leader of the Romanian peasantry resistance for liberating Transylvania, fighting against the Hungarians (1849). Except for the hometown of Horea, «in all the rest of the country» – shows Bârlea – «the memory of the uprising is almost erased, except for those who read through books and learned in school. For all those from the valley of Arieşul Mic and from the more remote villages, older then 60 years, who did not learn the history of the country at school, Horea, Cloşca and Crişan1 were nothing more than captains in the army of... Iancu. The essence of the facts was preserved, but they completely lost the coordinates that located them on the historical scale, because in the popular memory, after the passage of time, the events are organized on a single coordinate. «[Bârlea, 1972: XI] Ovidiu Bârlea observed a variation in the persistence of social memory depending on the relational and spatial distance between the community and the event. «The blurring of the personality of the hero occurs in greater proportions if the distance in time and distance in space is associated.» [Bârlea, 1972: XI] Forgetting the details is a natural process of abandoning the elements that are no longer part of an actuality. «This limit of collective memory» – says van Gennep – «refers to very precise facts but of limited importance. Of course, the memory of past events is all the more tenacious as these facts have presented or are of even greater importance to the community. Such are the great cataclysms, a victorious war or a general enslavement, a terrible famine or an exceptional abundance of natural goods. «[Arnold van Gennep, 1997(1910): 123] Not all experiences, happenings, characters and teachings stored in the collective memory, however, are short-term. Some of these have universal validity and their active presence in memory is a permanent condition for the security of the collective existence. The social memory cover not only the event history, but also the historical experience of the community, the meanings that must be kept independent of the details of the events, that eventually will be forgotten. Exceeding the temporal and spatial limits of social memory is done through ritual. The ritual updates an essential content of collective memory, returning it punctually or periodically in the contemporary experience. The translating of essential historical memory in rituals is a way to prevent the disappearance in due time of a fundamental experience or learning. The rituals system is a maximum archaic area, its contents benefiting from the longest historical confirmation. The strong attachment of people to their rituals and the predominant extent to which they determine the collective self-definition of a collectivity is partial a consequence of the understanding, partly a consequence of the social instinct that the security of collective life depends fundamentally on preserving the old memory. 1 Cloşca and Crişan were the companions-in-arms with Horea. 70 The social memory of collectivity today is reproducing the same pattern of preserving historical experience. The main diference is that the community institutional sistems in charge of keeping active the essentialized old stratum of social memory had decayed and the capacity of networks of power to intervene on spontaneous collective memory and alter it accordind to its own agenda had grown. However, the two strata of the social memory on history will always be active both, raising to researchers the methodological problem of how can be determined the strength and the social influence of each of them. REFERENCES: 1. Amzulescu, Alexandru I. (1964), Romanian folk ballads. Introduction, thematic and bibliographic index, vol. I-III, Publ. for literature, Bucharest, 465 p. + 513 p. + 537 p. 2. Amzulescu, Alexandru I. (1964), The heroic epic song. Typology and corpus of poetic texts, Institute of Ethnological and Dialectological Research, National Folklore Collection, Romanian Academy Publishing House, Bucharest, 1981, 733 p. 3. Bîrlea, Ovidiu; Ioan Şerb (1972), Horea and Iancu in the traditions and songs of the people, Eminescu Publ., Bucharest, 185 p. 4. Bârlea, Ovidiu (1981), Romanian Folklore, vol I-II, Minerva Publ. 5. Bernea, Ernest (2005), Time, space and causality in the Romanian people, Humanitas Publishing House, Second Edition, Bucharest, 326 p. 6. Dunbar, R. I. M.; M. Spoors (1995), Social networks, support cliques, and kinship in Human Nature, No. 6, pp. 273–291. 7. Garry, Jane; Hasan El-Shamy (coord.) (2005), Archetypes and motifs in folklore and literature: a handbook, M.E. Sharpe, Inc., New York, 515 p. 8. Herseni, Traian (1977), Ancient forms of Romanian pop culture, Dacia Publ., Cluj-Napoca, 340 p. 9. Iorga, Nicolae (2008), The common character of the institutions of South-East Europe, Valahia Publishing House, Bucharest, 153 p. 10. Lankford, George E. (2008), Looking for Lost Lore. Studies in Folklore, Ethnology, and Iconography, The University of Alabama Press, 245 p. 11. Munteanu, Marian (2007), The Folklore of Detention. Forms of deprivation of liberty in popular literature. Studium typology, anthology of texts and glossary, Valahia Publishing House, Bucharest, 204 + 1150 p. 12. Pop, Mihai (1972), «The educational role of the language of popular culture» in Sorin Stati (coord.), Education and language, Didactic and Pedagogical Publishing House, Bucharest, 5 p., pp. 139-144. 13. Rubin, David C. (1995), Memory in Oral Traditions. The Cognitive Psychology of Epic, Ballads, and Counting-Out Rhymes, Oxford University Press, 385 p. 14. Storey, John (2003), Inventing Popular Culture. From Folklore to Globalization, Blackwell Publishing Ltd., 148 p. 15. Van Gennep, Arnold (1997 [1910]), Forming the Legends, Polirom Publishing House, Iaşi, p. 220 УДК 63.3+94:39 RUDENKO S. NATIONAL MEMORY: HISTORIO-GRAPHICAL CONTEXT Rudenko S. International Student Specialist of Poltava Oil and Gas College of PoltNTU Poltava, Ukraine Analysis of the main results of understanding the phenomenon of memory in domestic and foreign science reveals a multiplicity in the definition of terminology. In particular, «memory» is explained both as historical, and as social, and as cultural, and as individual and psychological phenomenon. Modern ideas about memory have a lot of meaning, which were virtually unknown in previous centuries. Scientists highlight individual and collective historical memory, focusing on that personal memory is biographical and the process of forming it takes place based on self-regulation that can be tracked and explained rather than collectively memory is a much more complicated phenomenon due to its subject’s blur as well it is a controlled, adjustable, manageable, manipulation [3, p. 20]. 71 Formation mechanisms are closely related to the function problem historical memory. O. Antonyuk attributes to them such factors as: a) the social experience of the nation; b) ethnic stereotype of axiological type; c) a historical tradition that is transmitted through continuity generations; d) emotional component; e) historical science [2, p. 14]. Each of these factors influences the selection, implementation and commit to public, group, or individual sign memory for a nation of events, facts, phenomena, figures, etc. Equally important is recent historiography analysis of storage media, finding out the peculiarities of memory timely means of memorizing and transmitting information and knowledge to information society conditions: role of the family, pre-school and school education, institutions of higher education, cultural institutions, libraries, museums, cinema, mass media information. As for the historiography of material carriers national memory, then it carries all kinds of them historical sources, including monuments (archaeological sites finds, objects of work, everyday life, weapons), as well as the places themselves historical memory and research. This is why the colossal role in formation of national memory, its purification from all kinds stereotypes, distortions and falsifications belong to the source and historiography. In an information explosion, the flow of carriers the memory is steadily increasing, its speed is increasing, not to society. A. Konyk points to this by analyzing the impact of time media space both for the assertion of the truth of history and for its manipulation [5, p. 19–160]. Oral and written history, textbooks, professional historians, history teachers, ethnographers are just one, though and dominant, from many channels of production, storage and memory relays. In addition there are other fields of science, education and culture, media, the Internet and its social networks, as well as cinema, theater, nonfiction, memoir and art, not literature, music, fine and monumental art, architecture, church, etc. that play no less, but sometimes more role in forming public memory. Their duty to serve the for the pursuit of collective memory on the basis of truth and objectivity, but often used to manipulate public consciousness, displaying events and figures in distorted it mirror. Interpersonal communication also plays a significant role here, which develops mainly memory based communication secondary, often unverified information, retellings, memories, and these sources are known to be most vulnerable to subjectivity [1, p.11-13]. Investigations of particular aspects of the problem are devoted to the works of F. Yates, P. Nora, J. Assman, P. Connerton, J. Ruzen, B. Shatskaya, A. Assman, J. Minka, and P. Hutton. Contemporary Russian historical science has made a significant contribution to the study of the concept. Valuable in this context are the works of L. Repnina [4], I. Savelyeva, A. Poletaev, M. Rumyantseva. Social psychologist and historian Richard Ned Labow (University of Darmouth, USA) emphasized that memory (including historical) is a very powerful resource and has three levels of influence: a) the individual memory of each individual who has lived in times of historical upheaval; b) collective memory or group memory; c) official. The author writes about the dynamics that is evident in the interaction of these three levels: «official memory puts extremely tight pressure on collective, and therefore also individual» [6]. The result of this process is myth, deformation a story written by occupiers for decades, misrepresentation and excessive subjectivity in coverage events both regionally and globally. V. Grinevich emphasizes that «… today’s model historical memory in Ukraine is a hybrid». And this is really true, because next to the Ukrainian there is also a Soviet model national, which today, after twentyeight years of independence of our state is more than capable. In recent years, scientific and popular literature mastered the subject of «memory wars» and «wars of combination» [7]. Every nation remembers and experiences history in its own way. National memory recycles and comprehends the overall experience. That is why every nation has its own history. Of course, any the collective image of the past is a category conditional and abstract. However, this abstraction is embodied in very specific things: in assessments of historical events, cultural life, content of education, state politics, inter-ethnic and inter-state relations. Unfortunately, there is no judge who can make an independent objective verdict in the past. In fact, in each of the numerous images of the past, generated by national memory, can be viewed by people justify its people, and the fragment of historical truth is most acceptable to this people. A variety of historical estimates is a reality that makes no sense to change. Today’s controversy is historic the subject matter arises not so much about the facts but about their interpretations. Understanding this or that another event, phenomenon, or process requires, above all, consideration of them in a particular historical context. 72 REFERENCES 1. Ehrlih, S. E. Global’naya pamyat’ informacionnogo obshchestva: ehtika, identichnost’, narrative [Global Memory of the Information Society: Ethics, Identity, Narrative] / S. E. Ehrlih. – Istoricheskaya ehkspertiza [Historical expertise]. – 2016. – Iss. 3. – P. 11–32. [in Russian] 2. Hal’bvaks, M. Social’nye ramki pamyati [Social framework of memory] / M. Hal’bvaks; (S. N. Zenky’na. Trans). – Moskva : Novoe izdatel’stvo, 2007 [in Russian]. 3. Hatton, P. Istoriya kak iskusstvo pamyati [The history of how the art of memory] / P. Hatton; (Yu. Bиstrova. Trans). – St. Petersburg : Izd-vo «Vladimir Dal’», 2003 [in Russian]. 4. Repina, L. P. Istoricheskaya nauka na rubezhe ХХ–ХХІ vv. / L. P. Repina. – Moskva: Krug, 2011 [in Russian]. 5. Rikyor, P. Pamyat’, istoriya, zabvenie / P. Rikyor. – Moskva: Izdatelstvo gumanitarnoy literatury, 2004 [in Russian]. 6. Riuzen, I. Novi shliakhy istorychnoho myslennia / I. Riuzen; (V. Volovets. Trans). – Lviv: Litopys, 2010 [in Ukranian]. 7. Symonenko, I. M. Osoblyvosti struktury istorychnoi pam’iati Ukrainskoho narodu ta shliakhy formuvannia natsionalnoho istorychnoho naratyvu. [Features of the structure of the historical memory of the Ukrainian people and ways of forming the national historical narrative] / I. M. Symonenko. – Stratehichni priorytety [Strategic priorities]. – 2009. – Iss. 1. – P. 51–61. [in Ukranian]. УДК 316.7 НАВУМАЎ Д. І., САВІЦКІ К.В. КУЛЬТУРНАЯ ТРАЎМА Ў КАНТЭКСЦЕ ГІСТАРЫЧНАЙ ПАМЯЦІ Навумаў Д. І. загадчык кафедры эканамічнай сацыялогіі, Беларускі дзяржаўны эканамічны універсітэт, канд. сацыял. навук, дацэнт г. Мінск, Беларусь Савіцкі К.В. магістрант, Нацыянальны даследчы ўніверсітэт «Вышэйшая школа эканомікі» г. Масква, Расія Для большасці краінаў свету эпоха найноўшага часу стала адным з самых супярэчлівых і праблемных этапаў гістарычнага развіцця. Асабліва гэта характэрна для краін Цэнтральнай і Усходняй Еўропы, якія моцна адрозніваюцца паміж сабой у плане гістарычнай спадчыны, этнічнай і канфесійнай структуры грамадства. Насельніцтва гэтага рэгіёну ў мінулым стагоддзі неаднаразова аказвалася ў сітуацыі радыкальнай трансфармацыі інстытуцыйных і сацыякультурных рамак грамадскага жыцця. Для Цэнтральнай і Усходняй Еўропы сусветныя войны, палітычныя рэвалюцыі, эканамічныя і сацыяльныя крызісы сталі фактарамі канстытуявання культурных траўмаў, якія да гэтага часу выступаюць у якасці сімвалічных падстаў для канстытуявання ўнутранай і знешняй палітыкі ў краінах рэгіёну. Таму для сучаснай сацыялогіі праблематыка фармавання і трансляцыі культурных траўмаў у рамках пэўнай супольнасці ў якасці прадмета даследавання мае безумоўную актуальнасць. Сацыялагічная канцэптуалізацыя дадзенай праблематыкі мяркуе эксплікацыю функцыянальных сувязяў паміж сацыяльнай групай і гістарычнай памяццю, як інструмент падтрымання пачуцця салідарнасці, устойлівасці і адзінства супольнасці. Гэта дазваляе Б. Гізэну разглядаць гэты феномен у якасці тэмпаральнага арыентыру для індывіда і грамадства, які канстытуе нацыю скрозь гістарычны час і геаграфічную прастору [4]. Менавіта гістарычная памяць дазваляе вызначыць генезіс супольнасці, мэты і трактоўку бягучага становішча справаў, ствараючы гістарычны наратыў, у рамках якога індывідуальная ідэнтычнасць убірае ў сябе эмпірычныя схемы, заснаваныя на калектыўных уяўленнях аб мінулым, сучаснасці і будучыні. У кантэксце дадзенага падыходу культурная траўма вызначаецца ў дысфункцыянальным аспекце, як шэраг падзей, якія «руйнуюць адчуванне дабрабыту ў індывідуальнага або калектыўнага актара, а працэс «перажывання траўмы» з’яўляецца рэакцыяй на гэтыя падзеі» [1, с. 9]. Аднак для ўкаранення культурнай траўмы ў гістарычнай памяці факт перажывання сацыяльна значнага траўматычнага падзеі не з’яўляецца абавязковай умовай. У гэтым выпадку вялікае значэнне мае наданне траўматычнай падзеі статусу культурнага феномену з наступнай яго рэпрэзентацыяй сродкамі масавай камунікацыі. 73 Паліталагічныя інтэрпрэтацыі праблематыкі культурнай траўмы і гістарычнай памяці актуалізуе практыку барацьбы за калектыўную ідэнтычнасць, легітымацыйную і ідэнтыфікацыйныя функцыі памяці. У такім ракурсе гістарычная памяць разглядаецца як сфера ўзаемадзеяння канфліктагенных дыскурсаў, у якой разгортваецца пастаянная барацьба за ўсталяванне кантролю над памяццю. Следствам гэтага з’яўляецца канстантнае генераванне ўзаемавыключальных адзін аднаго калектывісцкіх наратываў і нацыяналістычных міфаў. Аднак у якасці найбольш тэарэтычна рэлевантнай для выяўлення спецыфікі дадзенай тэмы выступае канцэпцыя культурнай траўмы П. Штомпкі, у рамках якой сацыяльнае змяненне першапачаткова не можа быць расцэнена як траўміруючае, аднак яно набывае такі характар пры наяўнасці адпаведных прыкмет: сацыяльнае змяненне ўспрымаецца як экзагеннае, яно адбываецца раптоўна, у кароткі часовы адрэзак і валодае шакавальным характарам; сацыяльнае змяненне ахоплівае розныя сферы грамадскага жыцця вялікай колькасці індывідаў; радыкальным зменам падвяргаецца сістэма нормаў і каштоўнасцяў, актуалізуюцца новы каштоўнасны шэраг і заснаваныя на ім сацыяльныя практыкі. Падобныя сацыяльныя змены тлумачацца П. Штомпкай як культурная траўма – «стрэс, выкліканы сацыяльнымі зменамі, якія датычацца сферы культуры, а ў выніку таксама калектыўнай і індывідуальнай ідэнтычнасці» [3, с. 491]. З пункту гледжання П. Штомпкі, XX стагоддзе служыць прыкладам як адмоўных (генацыд, дэпартацыі, вайны і г.д.), так і станоўчых (дэмакратызацыя палітычных інстытутаў, гендэрная роўнасць і г. д.) сацыяльных зменаў, якія парушаюць парадак сацыяльнай рэальнасці. Амбівалентнасць сацыяльных зменаў акцэнтуе як іх патэнцыйную дысфункцыянальнасць для канкрэтнай супольнасці, так і разнастайнасць праяў культурных і гістарычных траўмаў. Культура з’яўляецца адной з найбольш адчувальных сфераў жыцця грамадства, якая можа падвяргацца траўматычнаму ўздзеянню. Па-першае, яна валодае найбольшай інэрцыйнасцю, гістарычна абумоўленай і функцыянальна неабходнай для захавання інстытуцыйнага парадку, сацыяльных сувязяў і адносін. Падругое, яна ўтрымлівае нормы, каштоўнасці, сімвалы і сэнсы, якія выступаюць фундавальнымі элементамі для калектыўных ідэнтычнасцяў. У тэорыі П. Штопкі вылучаныя тры ўзроўні траўмы: індывідуальная траўма («стрэсавыя» падзеі карэнным чынам змяняюць жыццё асобнага індывіда); калектыўная траўма (сацыяльныя змены ўздзейнічаюць на групу людзей, змяняючы сістэму нормаў і каштоўнасцяў, а таксама перакананні, што можа ў канчатковым рахунку ўплываць на зніжэнне значнасці ці ж страту групавой ідэнтычнасці); гістарычная траўма (зменам схільныя нацыянальныя або этнічныя супольнасці, рэгіёны або цывілізацыі). Нягледзячы на тое, што гістарычная траўма функцыянуе на макрасацыяльным узроўні, яна таксама аказвае ўплыў на асобныя сацыяльныя групы, а таксама на паўсядзённае жыццё індывіда. П. Штомпка разглядае траўму як дынамічны працэс, які складаецца з наступных этапаў: «структурнае і культурнае мінулае; траўматычныя падзеі або сітуацыі; асаблівая трактоўка падзей; траўматычныя сімптомы; посттраўматычная адаптацыя; пераадоленне траўмы» [2, с. 8]. Часовы перыяд, у рамках якога працякаюць вышэйапісаныя этапы культурнай траўмы, разглядаецца П. Штомпкай у якасці зменнай велічыні, апасродкаванай умовамі і абставінамі праходжання траўмы. Сацыяльнае змяненне траўматагеннага характару на макрасацыяльным узроўні аказвае ўплыў на дамінуючую ў грамадстве культуру на двух узроўнях: інстытуцыянальны (дэзарганізацыя) і індывідуальны (дэзарыентацыя). Дэзарганізацыя і дэзарыентацыя могуць мець розную ступень уплыву на грамадства, што абумоўлена шэрагам наступных фактараў: аднастайнасцю і ўкарэненасцю ранейшай культуры; ступенню адрозненняў паміж папярэдняй і новай культурамі; ступенню ізаляцыі альбо адкрытасці ў адносінах да новай культуры; наяўнасцю ў грамадстве анклаваў новай культуры, якая з цягам часу зменіць ранейшую. Завяршэнне сацыяльных змяненняў траўматычнага характару можа правакаваць у грамадстве траўматычныя сімптомы, з’яўленне якіх залежыць ад наступных фактараў: наяўнасць агульнадаступных схем інтэрпрэтацыі падзей і наяўнасць сацыяльных рэсурсаў, здольных мінімізаваць або максымізаваць адчуванне траўмы. У дадзеным выпадку гаворка ідзе аб наяўнасці агульных для траўмаванай супольнасці спосабаў інтэрпрэтацыі траўматычных падзей, якія могуць напаўняцца агульнымі сэнсамі з індывідуальнага, групавога або сацыяльнага вопыту. Інтэрпрэтацыя сацыяльных зменаў, карэнным чынам уплываючых на супольнасць, фармуюць кантынуум сэнсаў, які пазней можа трансфармавацца ў спецыфічны траўматычны дыскурс. Аднак можна меркаваць, што ва ўмовах цэнзуры, а таксама без доступу членаў супольнасці да сродкаў масавай інфармацыі, фармаванне дыскурсу можа не адбыцца. Уплыў траўмы на супольнасць залежыць ад ступені дэзарганізацыі ў спарадкаваным свеце штодзённасці, ад глыбіні расколу як паміж ранейшай і новай культурамі, так і ад разузгаднення рэальнасці і чаканняў з нагоды захавання ранейшых культурных практык. Менавіта раскол паміж рознымі культурнымі сістэмамі можа спрыяць з’яўленню траўматычных сімптомаў, якія можна дэфініцыраваць як пэўныя схемы паводзін. 74 П. Штомпка вылучае наступныя траўматычныя сімптомы, якія могуць аказваць уплыў на членаў супольнасці: сіндром адсутнасці (дэфіцыту) даверу (можа выяўляцца як у адносінах да сацыяльных інстытутах, так і да іншых членам супольнасці; маркерамі дадзенага сімптому могуць быць, як паводніцкія асаблівасці (інвеставанне або зберажэнне рэсурсаў), так і вербальныя (выказванні аб палітычных партыях ці канкрэтных прадстаўніках істэблішменту), а таксама «з’яўленне функцыянальных субстытутаў даверу»); пасіўнасць (апатыя) (маркерам можа выступаць зніжэнне сацыяльна-палітычнай актыўнасці); арыентацыя на кароткатэрміновую часовую перспектыву (як у адносінах да мінулага, так і да будучыні); настальгія па мінулым; стан турботы (як адчуванне рызык фізічнай бяспекі, так і няўстойлівасці экзістэнцыяльнай бяспекі). Траўматычныя сімптомы могуць быць нівеліраваны ці ж паглыбленыя ў залежнасці ад таго, ці з’яўляюцца падобныя сацыяльныя змены характэрнымі для лакальнага супольнасці, а таксама ці існуе пераемнасць папярэдняй культуры і новага пакалення культурных практык. Посттраўматычная адаптацыя ўяўляе сабой калектыўныя стратэгіі, якія дазваляюць супольнасці справіцца з траўмай, вызначаныя П. Штомпкай, як: «сумесныя, каардынаваныя і арганізаваныя рэакцыі групы на траўматычныя сітуацыі» [3, с. 491]. Стратэгіі посттраўматычнай трансфармацыі могуць быць падзеленыя на наступныя ўзроўні: індывідуальныя стратэгіі (дазваляюць забяспечыць асабістую бяспеку чалавека); масавыя стратэгіі (выраз асабістай пазіцыі незадаволенасці або нязгоды бягучых станам спраў вялікай колькасцю людзей, без развітой камунікацыі і ўзаемадзеяння паміж імі); групавыя стратэгіі (ўзгодненыя і мэтанакіраваныя дзеянні індывідаў, якія маюць канкрэтны план і лідэраў). Пры гэтым П. Штомпка вылучае дзве стратэгіі грамадскай рэакцыі на траўматычнае падзея: актыўную адаптацыю і пасіўнае прыстасаванне. Стратэгія актыўнай адаптацыі, на думку польскага сацыёлага, з’яўляецца канструктыўным спосабам «перажывання» траўматычнай падзеі, якач ў канчатковым рахунку спрыяе пераадоленню культурнай траўмы. Такім чынам, узаемадзеянне культурнай траўмы і гістарычнай памяці ўяўляе сабой складаны і шматаспектны працэс, які ўяўляе цікавасць у якасці прадмета даследавання. СПІС ВЫКАРЫСТАНЫХ КРЫНІЦ 1. Александер, Д. Культурная травма и коллективная идентичность / Д. Александер // Социологический журнал. – 2012. – № 3. – С. 5–40. 2. Штомпка, П. Социальное изменение как травма / П. Штомпка // Социологические исследования. – 2001. – №1. – С. 6–16. 3. Штомпка, П. Травма социальных изменений / П. Штомпка // Социология. Анализ современного общества / П. Штомпка ; пер. с пол. С.М. Червонная. – М. : Логос, 2005. – С. 472-492. 4. Giesen, B. The Trauma of Perpetrators: The Holocaust as the Traumatic Reference of German National Identity / В. Giesen // Cultural Trauma and Collective Identity / J. Alexander, R. Eyerman, B. Giesen, N. Smelser, P. Sztompka. – Berkeley; Los Angeles; London : University of California Press, 2001. – P. 112–154. УДК: [316.7:93/94]: 316.733 СВИРИДОВ А.В. ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО МЕНТАЛИТЕТА БЕЛОРУСОВ Свиридов А. В. начальник отдела технологий кадровой работы и профессионального развития НИИ ТПГУ Академии управления при Президенте Республики Беларусь канд.полит.наук, доцент г. Минск, Беларусь Национальный менталитет – определенный способ восприятия окружающего мира и типичных образцов социального действия, регулирующих поведение данного народа и определяющих особенности его истории». Характер поведения и мировосприятия народа формируется на протяжении длительного времени, охватывающего практически всю историю развития данной общности. Конкретные черты ментальности народа складываются в единстве с его традициями, культурой, природной средой обитания. Учитывая геополитическое «расположение» Беларуси на самой границе православно-византийской и римско-католической цивилизаций, становится понятным, почему доминирующей чертой характера белорусов является толерантность, как уважение и терпимое отношение к иному. При этом следует особо 75 подчеркнуть, что для белоруса толерантность – не просто терпимость, но и уважительное отношение к Другому, чьи ценности интегрировались и ассимилировались в культуре. В этой связи важно замечание российского исследователя Р. Л. Лившица, проводящего четкую линию в этом вопросе между человеком западной и незападной культуры: «Западный человек чужд сантиментов и привык во всем полагаться на себя. Другой для него – соперник, конкурент, которого надо одолеть в борьбе. Общество – скрытый источник угрозы. Государство – механизм, обеспечивающий ведение конкурентной борьбы по выработанным в результате соглашения правилам. Незападный человек видит в Другом члена семьи – своей и чужой. Другой имеет равное с другими людьми право на место под солнцем. Вот почему незападный человек не может додуматься до расизма; расизм, как и фашизм, – продукты западной цивилизации. Для незападного человека общество – большая семья, сколь бы непростыми и напряженными ни были отношения в ней. Государство в такой системе мировоззренческих координат является объектом патерналистских отношений» [1, с. 111]. Толерантность выступает ключевым компонентом белорусского этнонационального менталитета, на основе которого формируется архетип «гостеприимного и доброго соседа» и как признание инаковости выступает идентификационным признаком, позволяющим обозначить образ белоруса как со стороны взгляда Другого, так и в контексте саморефлексии. Формирование толерантности у белорусов, как писал И. Я. Левяш, было обусловлено многовековой коммуникацией белорусской культуры с культурами-соседями, их взаимообогащением, опытом во многом органичного общения между народами. Толерантность «означает не только неагрессивность, но и способность к миро-творчеству, несводимой к вопросам войны и мира синергии культурного потенциала народов. Так было веками вплоть до увенчания белорусско-российской культуры такими общепризнанными мировыми шедеврами, как творчество этнического белоруса Федора Михайловича Достоевского, школа Марка Шагала и др. Этим достигался тот всечеловеческий синтез, который «русский Екклезиаст», как принято называть Достоевского, венчает культуротворчество братских народов» [2, с.76]. На специфику белорусского менталитета и мировосприятия также повлияло и то обстоятельство, что на территории белорусов постоянно велись многочисленные военные сражения. Толерантность как терпение к иноверцам и иноземцам дополняется новой интерпретацией: терпимость к лишениям. В результате развивается способность человека органически приспосабливаться к изменяющимся условиям жизнедеятельности, формируются такие категории мышления и ментальные качества, как жизнестойкость, долготерпение, умеренность, способность к борьбе. В силу своего геополитического положения Беларусь часто являлась заложником военных действий, требовавших ее соучастия. Интересна точка зрения Ю.В. Шевцова относительно особенностей белорусской ментальности: «Беларусь не манифестируется, а постигается… Манифестационность не свойственна белорусской традиции и идентичности. «Белорусскость» выражает себя скорее через действие, через движение к понятной практической сложной цели»… «Белорусскость» – это технология жизни в данном конкретном регионе. Иногда – это технология выживания. В этом смысле белорус – это «тутэйший», белорусом можно быть, в общем, только в регионе Беларуси» [3, с. 71-72]. Еще одной особенностью белорусского менталитета выступает неприятие радикализма и открытой оппозиции. Конфликты и противоречия как бы выводятся за рамки национального бытия. Общественное согласие трактуется как самоценность, некий табуированный символ, который не может быть разрушен. Белорусский народ никогда не прибегает к крайностям, у него отсутствует идея «мессианства». Ю. В. Чернявская рассматривает это качество несколько по-иному: нередко желание покоя приводит к тому, что с замечательной выразительностью иллюстрирует белорусское слово «абыякавасць». Причины этого явления носят геополитический характер: долгая жизнь в окружении сильных и активных народов, долгие столетия отсутствия собственной государственности [4, с. 77]. Не менее важной, определяющей белорусов, чертой их менталитета выступает миролюбие. Ни одна из множества войн, проходивших на территории Беларуси, не затевалась по инициативе белорусского народа. По мнению О. В. Батраевой, на протяжении всей истории в Беларуси культивируется образ не только мужчины-воина, но и селянина, жизнь которого была регламентирована и детерминирована крестьянским образом жизни. «Геоклиматический и природный фактор формирует именно образ селянина, жизнь которого была регламентирована и детерминирована циклическим модусом крестьянской жизни. На основе аграрного способа жизни формируются сезонно-природные виды деятельности, а также циклическое восприятие действительности. Даже сконструированный архетип «Беларуси-партизанки» говорит не об активном воинствующем духе белоруса, а о нежелании покоряться, предавать свою землю» [5, с. 104]. Особенность белорусского менталитета еще и в том, что белорусам присуще коллективистское самосознание: в основе организации белорусской общности лежит признание приоритета общих интересов. Л. Е. Криштапович предлагает говорить о парадигме коллективной ментальности белорусского народа, 76 определившей генезис его государственности. «Западный человек, обустраивавший свое благополучие за счет эксплуатации колониальных народов, объективно рассматривал незападного человека как материал для удовлетворения своих жизненных потребностей. Отсюда и западная ментальность с ее принципами индивидуализма и расового превосходства над другими народами. Для белоруса такие представления абсолютно невозможны в силу принципиально другого образа жизни. Мир в представлении белоруса был его реальный «мир» (община), где все должны трудиться и жить по справедливости. Такой мир априорно не знает и не принимает разделения людей на высших и низших, ибо все люди божьи создания. Подобного рода представления и были закреплены на ментальном уровне нашего народа» [6, с. 125]. При этом коллективизм никак не исключает и не делает чуждым для белоруса элемент индивидуалистического начала, признающего автономию личности в ее отношениях с другими людьми и обществом. По мнению В.А. Мельника, умение белорусов синтезировать позитивные достижения цивилизаций полярных типов находит свое проявление и в органическом сочетании коллективистских и индивидуалистических начал в формах их жизнедеятельности. «Белорусы генетически тяготеют к коллективизму, но понимают и ценят значение принципа индивидуализма как в жизни отдельного человека, так и общества в целом. Иными словами, белорусы составляют своеобразную индивидуалистическо-коллективистскую общность» [7, с. 125]. Некоторые исследователи даже говорят об особом белорусском коллективизме, формирование которого происходило иначе, нежели у наших соседей. Для русской ментальности характерен коллективизм общинного типа, а для белорусов, в свою очередь, коллективизм является скорее совокупностью норм, правил поведения в условиях совместной деятельности. Таким образом, основополагающими особенностями менталитета белорусов выступают толерантность, как уважение и терпимое отношение к иному, миролюбие и коллективизм. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Лившиц, Р. Л. Homo postsoveticus: упования и реальность / Р. Л. Лившиц // Мировоззрение и культура: сб. ст. / под ред. В. В. Кима. – Екатеринбург, 2002. – С. 110–117. 2. Левяш, И. Я. Глобальный мир и геополитика: культурно-цивилизационное измерение: в 2 кн. / И. Я. Левяш ; НАН Беларуси, Ин-т философии. – Минск : Беларус. навука, 2012. – Кн. 2. – 407 с. 3. Шевцов, Ю. В. Объединенная нация. Феномен Беларуси / Ю. Шевцов; [предисл. Г. О. Павловского ; послесл. В. Глазычева]. – М. : Европа, 2005. – 239 с. 4. Чернявская, Ю. В. Народная культура и национальные традиции : пособие для учителей / Ю. В.Чернявская. – Минск : Беларусь, 2000. – 198 с. 5. Батраева, О. В. Беларусь как социокультурный тип в контексте восточного славянства / О. В. Батраева // Беларус. думка. – 2010. – № 2. – С. 102–107. 6. Криштапович, Л. Е. Беларусь как русская святыня / Л. Е. Криштапович. – Минск: Бонем, 2011. – 149 с. 7. Мельник, В. А. Основы идеологии белорусского государства : пособие для студентов вузов / В. А. Мельник. – Минск : Выш. шк., 2009. – 416 с. УДК 13.165.9 СЕМЕНОВА Л.Н. СТРАТЕГИЯ БУДУЩЕГО И ИСТОРИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ Семенова Л. Н. профессор кафедры «История белорусской государственности» БНТУ, д-р истор. наук, профессор г. Минск, Беларусь Историческая память является неотъемлемым свойством индивидуального и общественного сознания, так как у человека, несомненно, есть генетически обусловленное чувство времени, и в процессе познания в рамках культуры, не передаваемой генетически, человек как существо разумное и социальное только с опорой на память в качестве важнейшей познавательной способности и различение времени и пространства, может ориентироваться в социуме и мироздании. Мироздание как совокупность разных видов материи, включая социальную, и информации разворачивается в пространстве и времени, воспринимае- 77 мым на основе меры в сознании человека. Привычная нам история общества есть не что иное как мера теоретического восприятия человеческим сознанием информации социальной материи. Если простое чувственное познание осуществляется непосредственно при взаимодействии органов чувств познающего субъекта с окружающим миром, то основой теоретического познания является память. В отличие от одноконтурного чувственного познания, абстрактное теоретическое познание является двухконтурным. Второй контур создается памятью, которая переводит любую информацию в разряд исторической. История общества при этом выступает как объемлющая информационно-культурная матрица для познания любой другой материи. Познание является управленческим процессом, в котором человек управляет своим сознанием-познанием. Процесс познания сходен с управленческим процессом в обществе. Развиваясь, человеческие сообщества переходят от простейшего одноконтурного управления с обратной связью, к двухконтурному, при котором контур памяти и знаний позволяет адекватно реагировать на вызовы окружающей среды, ставить достойные цели и претворять их в жизнь. Таким образом, историческая память не только является основой любого познания, но также становится еще и важнейшим приоритетом управления обществом. Обосновывая необходимость знания истории говорят, что если человек лишается индивидуальной памяти, то он становится больным с диагнозом амнезия, если же общество лишить коллективной памяти, то оно потеряет свою социальность и управляемость. Историческая память, обращаясь к прошлым временам, конструируется в настоящем и позволяет давать прогноз на будущее, связывая воедино время. В механистической ньютоновской картине мира, складывавшейся в эпоху модернизации Новой истории, время и пространство трактовались в виде абсолютной независимой от человеческого сознания системы координат, в которых как в своей изначальной купели пребывала материя. Мифология понимает время как таинственную силу, проявление божественного начала. В рамках современной синергетической картины мира время считается свойством материи и информации. Если механическое абсолютное время линейно, прерывисто, в нем давлеет настоящее, по отношению к которому прошлое уже ушло и не повторится, а будущее еще не наступило, то мифическое традиционное время предстает как единое, неразрывное, циклическое («возвращение на круги своя»), более тесно соединяя в один крепкий узел его ипостаси в виде прошлого, настоящего и будущего. Современные идеи о четырехмерности (трехмерное пространство и время), попытки открытия пятого измерения не отвергают принципы единства времени и пространства в качестве меры человеческого сознания. В древней славянской традиции красноречивым символом истории является буква «Ж» (в древнерусской азбуке «жизнь», «живите», «живот»). Срединная точка пересечения всех линий – это настоящее, которое определяет как вариативность будущего, так и вариативность прошлого. Именно в настоящем мы проектируем сценарии будущего и высвечиваем заданные ракурсы прошлого. Такова познавательная и управленческая данность, а не беда истории, которую всегда обвиняют в неправде, недостоверности, идеологизации, служении власти, политике и т.д. Возможно подсознание и имеет ключи ко всей коллективной исторической памяти, но сознание способно охватить лишь часть информации. Эта информация, хотим мы того или нет, признаем это или нет, определяется потребностями настоящего и целеполаганием будущего. Именно на это обращают внимание многие известные афоризмы об истории. А. Дебидур писал: «История – это не анатомическое препарирование, а воскрешение и жизнь, которую она стремится вернуть мертвым». Ему вторит Ж. Жорес: «Мы хотим взять из прошлого не пепел, но огонь». К этому же призывал И. Гёте: «Лучшее, что нам дает история, – это возбуждаемый ею энтузиазм» [1, с. 22–23]. Об этом же, вскрывая управленческие задачи тоталитарного государства, Дж. Оруэлл в знаменитом романе «1984» сконструировал мудрый «партийный лозунг»: «Кто контролирует прошлое – контролирует будущее, кто контролирует настоящее – контролирует прошлое» [2, с. 181]. Итак, существует тесная многообразная диалектичная связь между будущим и прошлым через настоящее. С одной стороны, нельзя спроектировать будущее в обход прошлого. Как подчеркивал П. Валери: «В будущее мы входим, оглядываясь на прошлое» [1, c. 22]. Но, с другой стороны, представления о будущем, определяют поиски соответствующих картин прошлого. Это хорошо видно по модным сегодня постмодернистким умонастроениям, ставящим под сомнение постижение сути, смысла, отказывающимся от планирования будущего, ждущим от истории лишь художественного описания. Установка на «неосознанность настоящего», «сложность», «текучесть» современности буквально парализует осмысление истории и проектирование будущего. В официальной историографии практически исчезло концептуальное объяснение прошлого, теоретические обобщения, царят фактология, фрагментарность, мелкотемье, калейдоскопические картины. Что касается будущего, то рассматриваются лишь возможные сценарии, например, как у известного французского политического деятеля и писателя Ж. Аттали. Справедливо полагая, что «от наших действий зависит, как будут жить наши дети и внуки – в комфортных условиях обитания или в настоящем аду, ненавидя нас», он рассматривает несколько вариантов ближайшего будущего: «гиперимперия рыночных богатств и новых форм собственности, баснословных состояний и крайней бедности», гиперконфликт, 78 т.е. война, которая может положить конец человечеству, гипердемократия, при которой появится единое мировое демократическое правительство и несколько региональных центров власти [3, с. 8-9]. Приведем противоположный пример. Когда в ХIХ в. был сформулирован проект будущего в виде социализма с общенародной собственностью и коммунизма как самоуправляющегося бессклассового общества, это привело к появлению мощной традиции изучения экономики, капитализма, классов и классовой борьбы, государства, в рамках которой роль первой скрипки оказалась у марксизма. Советский Союз до 1970–80-х гг. имел четкий проект будущего и соответственно, пусть однолинейную с позиций сегодняшнего уровня развития науки, но все же теоретически наполненную и адекватную реалиям того времени марксистсколенинскую историографию. Как только в период перестройки и затем с распадом СССР обозначилась задача построения суверенных национальных государств в бывших постсоветских республиках, так в них мгновенно расцвела национальная историография, занявшаяся конструированием истории национальной государственности. Белорусские национально-демократические историки стали описывать самобытные племена, вдруг, наперекор советским учебникам, оказавшиеся вовсе даже не славянскими, как, например, пытаются сделать кривичей балтами. Далее в белорусской национально-демократической историографии упор делается на независимые от Киевской Руси, Московского княжества и Русского государства и западные европейские по своей сути и устройству Полоцкое княжество, Великое Княжество Литовское, Речь Посполитую, колониальное положение Северо-Западного края в Российской империи, репрессии в БССР и т.д. Нельзя отрицать, что данная тематика и концептуальный ракурс изложения продиктованы именно реалиями настоящего и видением ближайшего будущего. В советской историографии, опиравшейся на единство страны, и современной государственно-патриотической историографии, выступающей за единство русской цивилизации, подход – принципиально иной: подчеркивается единство Полоцка с другими древнерусскими княжествами в единой Руси, стремление раздробленного русского народа, западная часть которого оказалась под властью литовских князей и польских королей, к общерусскому единству, «борьба за русскость» белорусов, закономерное и плодотворное воссоединение в границах Российской империи и СССР. В настоящее время человечество вошло в водораздельную эпоху, точку бифуркации, когда действующая мировая капиталистическая система уходит и сообразуясь с принципом свободы воли, человечество может определить свое будущее: начать сознательную реализацию какого-то нового желаемого проекта или, поддавшись инерции, скатиться на тропу, о который пишет вышеупомянутый Ж. Аттали. Тем более, что это даже не столько инерция, сколько целенаправленные действия мировой верхушки, вынужденной сворачивать капиталистический проект в условиях исчерпания ресурсов в рамках технократической денежной цивилизации. В этой ожесточенной борьбе за будущее, ясно различимой на фронтах информационной войны, подспудно началась и борьба за прошлое. Одна из линий этой борьбы видна в стремлении противников мировой капиталистической системы удлинить историю, воссоздать историю погибшей Атлантиды и противостоящую ей цивилизацию Гипербореи-русов. Приходит время новой стратегии будущего, нацеленной на создание биологической гуманистической цивилизации, в которой центром общественного развития наконец может реально стать человек. Необходимо наконец четко осмыслить смысл развития самого человека, чтобы это не оказалось очередной красивой фразой о «воспитании человека коммунистического общества». Только по-настоящему новый человек, психически воспитанный и духовно ориентированный, могущий реально управлять собой, развивающий свой генетически обусловленный потенциал, следующий подсознанию-совести, осваивающий всю накопленную человечеством сумму знаний, может создать вокруг себя и высокоорганизованную управляемую систему общественных отношений и материально-техническую базу, адекватную биосфере земли и задачам освоения космоса. Такой проект подстегнет и историков, с одной стороны, к изучению реального человека в истории, не столько человека-функции экономики, социальных групп, государственных должностей, как было раньше, а его психики, и, с другой стороны, к изучению системно-управленческой организации общества, историческая ретроспектива которой может подсказать и будущую управленческую перспективу. Стратегия такого будущего станет важнейшим фактором развития исторической науки и исторического сознания, сохранения и поддержания исторической памяти. Ориентация на подобный проект некапиталистического будущего станет важным фактором консолидации белорусского общества и сможет преодолеть современный раскол исторического сознания белорусов на прорусскую и пропольскую версии. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Жемчужины мысли / Сост. А. А. Жадан. – Минск : Беларусь, 1987. – 432 с. 2. Оруэлл, Дж. 1984. Роман. Скотный двор. Сказка / Дж. Оруэлл ; пер. с англ. Д. Иванова, В. Недошивина. – Пермь : Изд-во «КАПИК», 1992. – 304 с. 3. Аттали, Ж. Краткая история будущего / Ж. Аттали ; пер. с франц. – СПб. : Питер, 2014. – 288 с. 79 УДК 177 СЫРОВ В. Н., АГАФОНОВА Е. В. ЧТО ЭТИЧЕСКОГО В ЭТИКЕ ПАМЯТИ? Сыров В. Н. заведующий кафедрой онтологии, теории познания и социальной философии Томского государственного университета, д-р филос. наук, профессор Агафонова Е. В. доцент Томского государственного университета, канд. филос. наук г. Томск, Россия Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект №19-18-00421) В связи с актуализацией темы памяти рано или поздно неизбежно должен был встать вопрос об этике памяти. Этот подход предполагает иное измерение памяти. Нас начинает интересовать не то, что некто помнит или что собой представляют коллективные воспоминания, а что индивиды должны помнить. Ведь этическое (или моральное) измерение в любой моральной концепции, будь то деонтология, консеквенциализм или теория добродетели связано с долженствованием. Такое отношение подразумевает, что память надлежит контролировать, регулировать, задавать рамки, направлять. Резонно предположить, что подобного рода процедуры вряд ли можно применить к результатам работы памяти. Содержание (уже сложившееся), в лучшем случае, мы можем подвергнуть лишь моральной оценке, а инструментом воздействия здесь могут быть лишь муки совести по поводу тех вещей, которые стоило бы помнить или, наоборот, стоило бы забыть. Но этика (или мораль) не сводится к оценкам. Она предполагает совокупность требований, в соответствие с которыми надлежит организовывать и направлять свои действия. Если это так и если мы используем язык этики по отношению к памяти, то правомерно считать, что такие же процедуры мы можем и должны применить по отношению к нашей памяти. Этот тезис: «Что я должен помнить?» кажется парадоксальным, поскольку процесс запоминания не представляется тотально контролируемым индивидом или сообществом. Можно, конечно, представить себе ситуацию в духе рассуждений Герберта Маркузе о «герметизации универсума» или блокировке источников информации. Это создаст условия для формирования желаемого содержания памяти, но вряд будет считаться этичным с позиций современной морали, особенно той, что исходит из установок о достоинстве личности. Соответственно, если мы полагаем, что идея этики памяти имеет смысл и ценность, то подразумеваем, что этически легитимные процедуры контроля и направления памяти возможны и даже необходимы. Резонно утверждать, что они базируются на идее свободы личности, ее способности самостоятельно принимать решения, обладать способностью и возможностью выбора и т.д., что обычно входит в список наших представлений о свободе. С этой точки зрения мы предполагаем, что индивид способен повлиять на работу своей памяти, а окружающая среда, как принято говорить, в хорошо организованном обществе способна обеспечить для этого благоприятные условия. Если моральные требования мы можем предъявить лишь к работе памяти (к результатам мы можем применить лишь моральные санкции), то резонно предположить, что речь должна идти о выборе или селекции содержания и источников информации. Говоря иначе. мы должны руководствоваться вопросом: что из этого потока посланий надлежит помнить (или забыть). Вообще то говоря, при таком подходе речь идет не столько о памяти, сколько о знании. Понятно, что индивид, впервые получающий ту или иную информацию, приобретает знание. Память по самому смыслу своего слова предполагает, так сказать, вторичную процедуру: удержание в сознании полученной информации. Почему тогда память? Видимо потому, что мы говорим не о сообществе исследователей, а о сообществе граждан, для которых получение и обработка информации по определенным правилам не является целью. Для них получение знания приобретает скорее инструментальный характер. Оно приобретает ценность лишь в контексте использования. Для такого положения дел, видимо, более уместно говорить о памяти. Мы помним, значит мы сохраняем полученную информацию и можем ее воспроизвести в более или менее адекватном виде. В этом смысле справедливо суждение Авишая Маргалита, что память является знанием из прошлого [1, с. 14]. 80 Что же тогда этического в этике памяти? Прежде всего обратим внимание на сущность обязательства. Резонно предположить, что принять некоторое моральное требование – значит взять на себя некоторое обязательство (в тонкости различения между обязанностями и обязательствами вдаваться не будем для данного случая). Взять на себя обязательство значит взять ответственность за его неукоснительное выполнение. Ведь любое требование, по сути, является руководством к действию или к типам действий. Иначе говоря, взять ответственность подразумевает, что я должен осуществить некоторое действие вопреки всем возможным препятствиям (внешнего и внутреннего характера) на этом пути, например, сдержать обещание, данное по отношению к тому, кому я его дал. Принятие такой ответственности вовлекает за собой целый спектр отношений: ответственность за способность, за результат и т.д. [2, с.16-19]. Бесспорно, что такая классификация обогащает наше представление о сущности нашей ответственности. Если ей воспользоваться, то можно утверждать следующее. Этика памяти в том контексте, в котором о ней говорится, конечно, более говорит о событиях, ни свидетелем, ни соучастником которых индивид не является. На его долю остается либо сохранение, либо забвение сведений такого рода. В терминологии исследователей– классификаторов видов ответственности речь будет идти о т.н. исторической ответственности или ответственности за результат как за нечто сделанное [3, с. 31; 2, с. 18]. Специфика, конечно, в том, что помнящий индивид не является их причиной. Если же речь о направленности обязательства, то их можно обозначить как ответственность за будущее [3, с. 31]. В любом случае можно, наверное, согласиться с тезисом немецкого исследователя Фридера Фогельманна по поводу концепции Роберта Брендома, что «ответственность» больше не рассматривается как особая форма нормативной силы, а нормативная сила в целом рассматривается как (форма) «ответственности» [4, с. 2]. Но в чем моральный смысл такой ответственности или в чем моральный смысл хранения памяти о предметах, причиной порождения которых он не является? Если это так, то какой тип моральных ценностей или, точнее говоря, какой моральный принцип мог бы лечь в основу такого комплекса моральных ценностей? Здесь имеет смысл обратиться к идее Иммануила Канта, выдвинутой им в работе «Основоположение к метафизике нравов». Это идея достоинства, которую он характеризует, как то, что «выше всякой цены (не может мыслиться как средство – прим. автора), следовательно, не допускает никакого эквивалента» [5, с. 187]. Идея достоинства тем самым выступает критерием и базисным принципом моральности. Если сказать иначе, то моральные требования являются воплощением достоинства. Если говорить о субъективном отношении индивида или об определяющем конститутивном мотиве морального поведения, то, как отметил Кант, «единственным подходящим выражением для той оценки, которую разумное существо должно дать этому законодательству (совокупности моральных требований – прим. автора), является слово уважение» [5, с. 191]. Поэтому, как продолжал немецкий мыслитель, «ни страх, ни склонность, но исключительно уважение к закону является тем мотивом, который может придать действию моральную ценность» [5, с. 203]. Бесспорно, что понятие достоинства является открытым понятием, т.е. предполагает возможность и даже необходимость доопределения, в связи с тем, что новые обстоятельства могут открыть какието новые черты отношений, которые уместнее будет охватить понятием достоинства. Но уже на этапе имеющихся у нас представлений мы может настаивать на коммуникативной природе идеи достоинства. Это означает, что невозможно утверждать собственное достоинство унижением достоинства других. По сути, этот тезис вытекает из кантовской содержательной конкретизации категорического императива: «Поступай так, чтобы ты никогда не относился к человечеству как в своем лице, так и в лице всякого другого, только как к средству, но всегда в то же время и как к цели» [5, с. 169]. Иначе говоря, мы не сможем помыслить идею своего достоинства вне признания достоинства другого. Там самым отношение к другому предполагает взаимное признание, где ни один из участников морального отношения не может занимать ни низшую, ни высшую позицию по отношению к другому. Если это так, то моральное отношение к прошлому, запечатленному в знании или в памяти, также должно основываться на отказе трактовать его как средство, как простой инструмент для реализации сегодняшних целей. С другой стороны, это отношение требует избегать его возвеличивания, сакрализации, ностальгии и тому подобных вещей. Поскольку прошлое связано с деятельностью людей, то такой подход расширяет идею человечества (как и уважение к будущим поколениям). Но из этого, конечно, не вытекает распространение уважения на всех агентов прошлого либо сохранение в памяти только льстящих нам (как представителям группы, этноса и т.д.) представлений. Тем самым этика памяти предполагает способность открыто смотреть в лицо нелицеприятным посланиям из прошлого. Тезис кажется парадоксальным в свете устоявшихся представлений об обусловленности нашего видения прошлого ценностями современности. Это обстоятельство ставит диалектическую задачу: найти продукт синтеза двух достаточно противоречивых требований: признания самоценности и самодостаточности прошлого, с одной стороны, а с другой стороны, реализации его способности быть значимым для нас. 81 Реализация принципа достоинства или достойного отношения к тому, что должно стать содержанием нашей памяти, не означает исключения других отношений, например, заботы, как об этом пишет Авишай Марголит. Ведь принцип предполагает свою конкретизацию в совокупности разнообразных требований. Поэтому траур, забвение, прощение, справедливость и т.д. обеспечивают все необходимые тонкости и нюансы в организации наших воспоминаний, но они приобретают моральную ценность только в контексте принципа достоинства. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Margalit, A. The ethics of memory / A. Margalit. – Harvard University Press, 2004. – 232 р. 2. Vincent, N. A. A Structured Taxonomy of Responsibility Concepts / N. A. Vincent // Moral Responsibility. Beyond Free Will and Determinism. Edited by Nicole A Vincent, Ibo van de Poel and Jeroen van den Hoven. – Springer Science+Business Media B.V., 2011. – Р.15-36. 3. Cane, P. Responsibility in Law and Morality / P. Cane. – Hart Publishing Oxford and Portland, Oregon, 2002. – 301 р. 4. Vogelmann, F. Keep score and punish: Brandom’s concept of responsibility / F. Vogelmann // Philosophy and Social Criticism, 2019. – Р.1-20. 5. Кант, И. Основоположение к метафизике нравов / И. Кант // И. Кант. Сочинения. Т.3. – Москва, 1997. – С. 39-275. УДК 574.03:1 ЧЕРВИНСКИЙ А.С. ЭКОЛОГИЧЕСКИЕ ЦЕННОСТИ В СТРУКТУРЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПАМЯТИ Червинский А. С. старший научный сотрудник Институт философии НАН Беларуси, канд. филос. наук г. Минск, Беларусь В системе компонентов национальной памяти, определяющих условия нормальной жизнедеятельности в современной Беларуси, особое место занимают экологические ценности, что обусловлено, в первую очередь, утратой традиционных социоприродных связей на уровне бытового природопользования. Реальный статус человека, вооруженного современными средствами производства, в системе социоприродных отношений характеризуется тем, что он оказывается одной из основных детерминант глобальных изменений на поверхности планеты, поэтому экологическая культура, выражающаяся в разработке, обосновании, а главное практическом внедрении оптимальных методов воздействия на природную среду, может служить достаточно наглядным показателем состоятельности этических регуляторов социоприродной динамики. В перспективе экологическая культура должна стать составным элементом общей культуры труда и найти свое реальное отражение в системе критериев оценки производственных результатов, и именно в этом качестве сохраниться в национальной памяти. Характерно, что во «Всемирной стратегии существования» на 90-е годы, определяющей пути выживания человечества, предполагается в перспективе замена экономических критериев оценки эффективности производства на экологические. При этом подчеркивается, что такой показатель социального прогресса как валовой национальный продукт, утратит свою роль, поскольку в оценки производимых товаров и услуг отдает приоритет традиционно факторам (моральный износ, отходы и т.д.) в ущерб принципам восполнения и защиты природных ресурсов. Формирование нравственной позиции, проявляющейся в практическом отношении к природной среде, требует создании определенной атмосферы в обществе, что в свою очередь предполагает помимо направленной образовательной деятельности формирование нравственных установок, и фиксацию в виде нравственного императива в системе исторической памяти. В этом плане чрезвычайно эффективным представляется учреждение определенного экзамена по экологии, по образцу кандидатского экзамена для научного работника. Программа такого экзамена должна оптимально сочетать информацию о глобальном, планетарном уровне социоприродного противостояния с «местным материалом», отражающим региональные аспекты экологической ситуации. При этом экзаменуемый помимо общей эрудиции должен продемонстрировать достаточную информированность о характере воздействия на качество окружающей среды местных объектов промышленного, сельскохозяйственного, военного и т.д. назначения. Так же важным является 82 знание рекреационных возможностей различных биокомплексов, расположенных на ближайших территориях. Особую значимость выполнения этого условия имеет в экологически экстремальных регионах, где проблема реабилитации качества окружающей среды приобретает характер, как минимум неусугубления последствий аварии неграмотным техногенным вмешательством в структуру природных комплексов. В совокупности окружающих человека природных комплексов следует выделить наиболее значимые как в хозяйственном отношении экосистемы, так и комплексы существенно важные для поддержания нормальных условий жизнедеятельности человека в его биологическом выражении. Основным критерием такого разделения может служить показатель опосредованности социоприродных связей. Так, например, техногенное загрязнение лесного биотопа, представляющего хозяйственную, экономическую и, возможно, даже эстетическую ценность для человека, не может сравняться по своим социальным последствиям с негативным техногенным воздействием на аква-комплекс, являющимся источником водоснабжения мегаполиса. Поэтому дифференцированный подход к анализу процесса промышленного природопользования, предполагающий избирательность в выборе основных параметров хозяйственного использования природных ресурсов в качестве сырьевых источников, явится условием экологически грамотного и, одновременно, социально эффективного руководства предприятием. Такой подход тем более правомерен, что современный производственный процесс необходимо предполагает антропогенное воздействие на природную среду обитания, и выбор приоритетов в социоприродном взаимодействии значительно ограничен рамками хозяйственной целесообразности. Исходным моментом понимания ситуации является признание двойственной сущности не только субъекта социоприродного взаимодействия – человека, но и самого объекта, т.е. окружающих природных компонентов. Социобиологическая сущность человека коррелирует конкретику социоприродных связей, когда биологическому содержанию субъекта соответствует природных аспект окружающей среды, а социальному – техногенный, искусственный. В соответствии с таким представлением изменения окружающей человека природной среды осуществляется в форме социального потребления биосферы, путем техногенной экспансии на среду обитания. Путь формирования экологических знаний оказывается значительно короче традиционного, и можно сказать, что в этом случае происходит значительная корректировка известной формулы, с ее требованием этапности: от живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике, поскольку срединный этап, под которым в нашем случае следует понимать информативно-эвристичный блок экологического сознания, оказывается по существу невостребованным. Игнорирование научного этапа и ускоренный переход к непосредственным действиям могут оправдываться необходимостью принятия срочных социально-административных мер, минимизирующих последствия экологической катастрофы, но за исключением этого момента, объясняющего в определенной мере радикализм перехода к непосредственному практическому изменению ситуации, игнорирование этапа оправдано быть не может. Тем более недопустимо такое игнорирование при разработке долгосрочных трендов, имеющих перспективную направленность. Создание экологически ориентированных аспектов национальной памяти должно основываться не на абстрактных представлениях о «среднестатистическом» человеке, нарушителе природной гармонии, а на глубоком понимании особенностей воздействия на окружающую среду того предприятия, членом которого он является. Такое понимание способствует осознанию собственной роли в сложной системе взаимодействия общества и природы, что и составляет искомый вариант формирования экологической культуры. Достижению этой задачи должно способствовать осуществление следующих мер: усиление экологопросветительской работы с привлечением «местного» материала; разумное сочетание пропагандистской работы с активным административным регулированием производственного воздействия на окружающую среду; включение в оценку результатов производственной деятельности «экологической» компоненты, отражающей социально-экологические последствия деятельности, с учетом его роли как непосредственного исполнителя – трудового коллектива, так и персонально его руководителя. Постановка и решение перечисленных задач может способствовать формированию реальных предпосылок скорейшего преодоления феномена социоприродного отчуждения и перехода на оптимальные, экологически грамотные формы социального природопользования, что явится существенным фактором гармонизации техногенной динамики современной цивилизации и духовного наследия белорусского общества. 83 УДК [316.7:93/94]:316.64 ШАВЕРДО Т.М. ПРОШЛОЕ В НАСТОЯЩЕМ: ВЗАИМОСВЯЗЬ КОЛЛЕКТИВНОЙ ПАМЯТИ И ИДЕНТИЧНОСТИ Шавердо Т. М. младший научный сотрудник Института социологии НАН Беларуси, магистр социол. наук г. Минск, Беларусь Коллективная память выступает неотъемлемым условием идентификации индивида с социальной общностью1, а коллективные практики припоминания – точкой актуализации прошлого в настоящем. Процесс реконструкции прошлого имеет принципиальное значение для идентификационных процессов. Чтобы раскрыть взаимосвязь коллективной памяти и идентичности проясним данные категории в контексте социологического знания. Понятие «идентичность», равно как и «память», имеют широкое распространение среди представителей различных отраслей социально-гуманитарного знания, каждая из которых отстаивает за собой право сделать собственный акцент в трактовке данных понятий. В связи с этим возникает множество синонимов близких, но все же не равных по содержанию: «коллективная память» / «культурная память» / «историческая память» и др.; «социальная идентичность» / «коллективная идентичность» / «культурная идентичность» и др. Сложившаяся ситуация концептуальной неопределенности приводит к необходимости жестко контекстуального употребления данных понятий. В данном случае мы будем работать в рамках социологического языка, а из разнообразия синонимов остановимся на категориях «коллективная память» и «коллективная идентичность», которые, с точки зрения автора, наиболее точно отражают общественную природу данных феноменов. Категория «коллективная память» вводится в научный оборот французским исследователем М. Хальбваксом. В своей концепции М. Хальбвакс проводит принципиальное различение исторической памяти и памяти коллективной. Если историческая память выступает объективированным прошлым, воссоздавать которое – удел историков, то коллективная память – это «живое прошлое», которое актуализируется в настоящем в ходе коллективных практик. Отличие «живой истории» от «исторического описания» состоит в том, что в первой «есть все необходимое, чтобы стать живыми и естественными рамками, на которые может опереться сознание, чтобы сохранить и вновь обрести образ своего прошлого» [5]. Коллективная память поддерживается благодаря различным коллективным практикам припоминания, которые раз за разом возрождают прошлое и обновляют точку отсчета значимого для группы события [4]. Так, коллективная память позволяет группе взглянуть на себя со стороны, составить свой собственный образ, который развертывается во времени и связывает нынешний образ группы с ее образом в прошлом. Сложность определения понятия «идентичность» сопряжено в первую очередь с тем, что оно не имеет собственного содержания и всегда зависит от референта, по отношению к которому производится отождествление. В качестве референта могут выступать как отдельные черты личности, которые индивид присваивает, составляя представление о себе самом (здесь речь идет о самоидентичности), так и группа, с комплексом характерных черт, по отношению к которым индивид устанавливает тожество. Становление и изучение концепта идентичности связано, прежде всего, с именем социального психолога Э. Эриксона, который выделил три уровня идентичности: индивидный, личностный и социальный. В контексте социологического знания наибольший интерес представляет именно социальная идентичность, которую Э. Эриксон определяет как личностный конструкт, отражающий внутреннюю солидарность человека с групповыми идеалами и стандартами [6]. Наряду с достаточно широким по объему понятием «социальная идентичность» в литературе встречается более конкретное по содержанию понятие «коллективная идентичность», которое, с точки зрения автора, позволяет более полно раскрыть специфику связи индивид – группа. Понятие «коллективная идентичность» чаще используется в западном социально-гуманитарном дискурсе, однако некоторые представители российской и белорусской социологии также используют данное понятие. Так, например, российский исследователь А.Г. Дугин в своих работах оперирует категорией «коллективная идентичность», под которой он понимает определенное единство общественного организма, основанное на традициях и воле, которое 1 Под социальной общностью здесь понимаются социальные образования различного масштаба: от семьи, профессионального сообщества до этноса и государства. 84 проявляет собственную сущность в уникальном и неповторимом синтезе социальных характеристик и массовых манифестациях [2]. Коллективная идентичность, позволяет расширить границы индивидуального до рамок общественного и предполагает инкорпорированность субъекта в жизнь сообщества, однако это сообщество (референт, по отношению к которому осуществляется идентификация) существует не «само по себе», а социально конструируется, в какой-то мере является «воображаемым». То есть индивид не отождествляет себя с группой непосредственно: референтной точкой выступает образ группы. Более того, если речь идет о макросоциальных общностях, индивид может не контактировать с большей частью представителей группы или вовсе не иметь представления о ее размерах, однако это не блокирует идентификационные процессы. В ходе установления связи индивида с сообществом важнейшим звеном является коллективная память. Она позволяет очертить пространственно-временные границы группы и вписать каждого отдельного члена сообщества в единый «рассказ». Однако коллективная память (как и идентичность) не обязательно должна отсылать непосредственно к событиям далекого прошлого. Как утверждает немецкий исследователь Ян Ассман, память работает путем реконструкции прошлого в условиях современной ситуации[7]. Так, точкой воспоминания становится не само событие, а коллективный ритуал припоминания [4]. В социологии Э. Дюркгейма именно ритуалы (обряды) выступают катализатором общественной солидарности и понимаются им как «способы действия, которые возникают только в собравшихся вместе группах и предназначены для возбуждения или воссоздания определенных ментальных состояний этих групп» [3, с. 40]. Совместное припоминание значимых для группы событий составляет важнейшую часть процесса самоопределения, в ходе которого воссоздается образ группы, по отношению к которому и осуществляется идентификация. Именно память является тем резервуаром, из которого группа черпает понимание своего единства и своеобразия. Однако память как воспоминание о самом референтном событии не может жить вечно или даже достаточно продолжительно: память существует за счет постоянной реконструкции событий прошлого в настоящем. Групповое единство поддерживается коллективной памятью о прошлом, а практики припоминания помогают группе из раза в раз воспроизводить свою идентичность. При этом идентичность, укорененная в памяти, выступает тем фильтром, который определяет, что группа будет помнить, а что предавать забвению. Таким образом, коллективная память и идентичность оказываются неразрывно связанными процессами группового самоопределения и позволяют поддерживать единство и непрерывность коллективной жизни. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Дугин, А. Г. Философия Политики / А. Г. Дугин. – М. : Арктогея, 2004 – 116 с. 2. Дюркгейм, Э. Элементарные формы религиозной жизни: тотемическая система в Австралии / Э. Дюркгейм ; пер. с фр. А. Апполонова и Т. Котельниковой, под науч. ред. А. Апполонова. – М. : Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018. – 736 с. 3. Сульжицкий, И. С. К обоснованию дюркгеймианской программы в современных memory studies: коммеморативный ритуал и амбивалентность памяти / И. С. Сульжицкий // Журнал Белорусского государственного университета. Социология. – 2017. – № 1. – С. 64–72. 4. Хальбвакс, М. Коллективная и историческая память [Электронный ресурс] / М. Хальбвакс – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/ha2.html. – Дата доступа: 09.09.2019. 5. Эриксон, Э. Идентичность: юность и кризис / Э. Эриксон ; пер. с англ., общ. ред. и предисл. Толстых А. В. – М. : Издательская группа «Прогресс», 1996. – 344 с. 6. Assmann, J. Collective Memory and Cultural Identity [Electronic resource] / J. Assmann, J. Czaplicka. – Mode of access: https://www.jstor.org/stable/488538?seq=1#page_scan_tab_contents. – Date of access: 14.09.2019. 85 УДК 913:801+39.29.15 ШАРУХО И.Н., ЯРОТОВ А.Е., ВОЛЧЕК А.А. ГИДРОНИМИЯ КАК ЭЛЕМЕНТ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ В КОНТЕКСТЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ Шарухо И. Н. профессор кафедры естествознания МГУ им. А. Кулешова, канд. пед. наук, доцент г. Могилев, Беларусь Яротов А. Е. доцент БГУ, председатель ОО «Белорусское географическое общество» канд. геогр. наук г. Минск, Беларусь Волчек А. А. магистрант ЕГУ г. Барановичи, Беларусь Топонимы вместе с памятниками археологии, зодчества, письменности являются своеобразной летописью белорусского культурного пространства. Во Введении к указателям «Назвы населеных пунктаў...» (2003-2010) В. Лемтюгова приводила высказывание В. Гримма: «Есть более живые свидетельства о народах, чем кости, гробы и оружие, – это их язык». Топонимы – языковая (звуковая) память народов, что значительно повышает их информационную ценность. «Отражая национальный колорит, топонимы являются важной частью нашего историко-культурного наследия и так же достойны бережного отношения и охраны, как и другие произведения человеческого духа и человеческих рук...». Топонимы – историкокультурные памятники. Л. Введенская и Н. Колесников в книге «От собственных имен к нарицательным» (1989) задавались вопросом: «Сколько на Земле географических названий?», а затем констатировали, что их все учесть невозможно. Проще подсчитать названия отдельной страны, например, Швеции, – 12 млн названий (на 450 тыс. км² территории). А вот в СССР на 1/6 поверхности Земли было известно не более 400 тыс. названий – в 30 раз меньше, чем в Швеции! Объяснение: серьезность подходов, отношение к наследию, уровень освоенности территории. Беларусь занимает 1/100 часть бывшего СССР, но это не означает, что на ее территории 3-4 тыс. топонимов! Только гидронимов известно более 40 тыс., а теоретические подсчеты всех топонимов дают цифру до 400 тыс.! Самой обширной и древней группой топонимов являются гидронимы. В Беларуси распространены гидронимы праиндоевропейские, финно-угорские, древнеевропейские, балтские, германские, кельтские, индо-иранские, славянские, иллирийские и др. Определение этимологии гидронимов способствует уточнению их языковой принадлежности, применение картографического метода дает материал для уточнения векторов овладением пространства различными племенами в историческое время. Научное осмысление белорусской ономастики началось в кон. XIX – нач. ХХ в. и связано с именами А. Кочубинского, Ю. Трусмана, Е. Карского и др. Системное изучение белорусского топонимии началось во II пол. ХХ в. – работы Е. Адамовича, М. Бирилло, Э. Бирилло, Л. Григорьевой, В. Емельянович, В. Жучкевича, Г. Ивановой, А. Катонавай, В. Лемтюговой, Г. Мезенко, Г. Прищепчик, И. Яшкина др. Основная масса исследований в белорусской топонимии посвящена анализу ойконимов, поскольку анализ гидронимов – достаточно сложное дело. Начало анализу отдельных белорусских гидронимов было положено в работах А. Сапунова (1893), П. Семёнова (1863-1885), Ю. Трусмана (1897), А. Смолича (1919). Продолжили исследования отдельных гидронимов: В. Топоров (1962), Е. Катонова (1975), В. Жучкевич (1974; основоположник современной геотопонимики). Ряд белорусских гидронимов анализируется в работах российских исследователей Р. Агеевой (1985), Л. Невской (1977), Е. Поспелова (1970-2002), в польских Slownik geograficzny Królestwa Polskiego i innych krajów slowianskich. T. I-XV (1880-1902), J. Rozwadowski (1948), в литовских (А.Vanagas, 1981, 1983). С кон. 1980-х гг. активно занимались отдельными вопросами гидронимии И. Ласков (1993, 1996), В. Щур (1993), У. Юрэвіч (1992), Г. Рылюк (1997), С. Басик, В. Лемтюгова (2008), Р. Козлова, Т. Богоедова, Н. Богомольникова. В. Исаенко создана карта гидронимов (Вялікі гістарычны атлас Беларусі : у 3 т; Т.1, 2009. – Т.1.-С.32-33), но, правда, без объяснений этимологии. Исследований по этимологии гидронимов Беларуси крайне мало. Известны отдельные исследования по районам: Поставскому И. Прокоповича (2000), Браславскому – Р. Овчинниковой (2015), Полоцкому – И. Шарухо (2017, 2018), по пограничьям А. Манакова (2003-2009), А. Роголева (1992-2015), по Витебской, Могилевской областям – И. Шарухо (2003-2019). 86 Поскольку гидронимы считаются наиболее древней и наиболее стабильной частью лексики вообще и ономастики, в частности, они представляют большой интерес как научный объект, который несет в себе важную языковую и культурно-историческую информацию. В 2018 г. издана книга «Край у цэнтры Еўропы: Полацкая гідранімія : Этымалагічны слоўнік» [1], в которой на основе данных издания И. Шарухо «Край у цэнтры Еўропы. Геаграфічна-статыстычны слоўнік Полацкага раёна. Полацк. Наваполацк» (2017) с зафиксированными 4000 топонимами, анализируются 615 гидронимов региона (15,4 % всех топонимов). Полоцкий район находится в центре Европы, на площади в 3138 км² (4 место в стране после Столинского, Пинского, Лельчицкого), т.е. больше, чем у 29 стран мира (в т.ч. Люксембург, Сингапур, Бахрейн, Андорра, Мальта, Лихтенштейн /в 20 раз/, Сан-Марино, Монако /в 1600 раз/, Ватикан и др.). Установлено, что лишь 27 % всех гидронимов славянские, условно славянские, остальные – финно-угорского, балтского, германского происхождения. Район вместе с Городокским, Оршанским, Россонским, Браславским, Миорским, Верхнедвинским, Поставским относится к территориям с повышенной плотностью финно-угорских гидронимов. До разделов ВКЛ все гидронимы района пребывали в законсервированном виде. Во время проведения генерального межевания российские военнослужащие часто трансформировали гидронимы (таких не менее 20%). Самые древние гидронимы имеют элементы СВ– / ЗВ– с вариантами ШВ-, ЖВ– и др., формант АВА (вода). Топонимическое спокойствие территории региона на границе III и II тыс. до н.э. нарушили финноугры, принесшие свои и трансформиров местные названия. На территории Полоцкого Подвинья (Полоцкого Поозерья) фиксируется значительный пласт гидронимов финно-угорского (или трансформированных ими названий) происхождения – на некоторых локальных бассейнах до половины. Самые продуктивные корни гидронимов: РЖ– (озеро), БОЛ– /БАЛ– /ПАЛ-, ВОЛ– / ВАЛ– (ОЛ, коми «ручей, проток»), ВАД– («вода», «лесное озеро»), ВАЛУО-, ВЕЛ– / ВЯЛ– (сточное небольшое озеро), ВЕР– / ВОР– (озеро; связь с ЯРВИ, ДЪЯРВ-), ВЕС– / ВЕТ– (вода, плес), КАБ-, КАД– / КОД– / КУД-, КЛ-, ЛАБ– /Лоб– /ЛАП– (небольшое озерцо с истоком; болотное озерцо, низина), ЛАК-/ЛАХ– (залив), ЛУЖ– /ЛУШ– /ЛУХ– / ЛЮХ – (низкое), ЛАР-, САР-, ТУР– (озеро), ТР-, МЕР-/МЯР-, НАВ– /НЕВ-, НАБ-/НЕБ– (болото, моховое болото), ПР– (ручей), РАВ– / РОВ– (от Ярви), РАК– /ЭРЬК– (мордовское «озеро») [2; 3]. О прежних, дофинно-угорских гидронимах, мы имеем весьма туманные представления. Корень ЖАД– / ШАТ-, в значении «вода, озеро» может быть и древнеевропейским, и финно-угорским. КАР-КАРАС– (залив, крутой берег, место с камышом) может быть и финно-угорского и балтского происхождения. Гидронимы с элементами МОЖ– / МАЖ– (влага, грязь, болото; лит. Mãžas – «малый, маленький»; ятвяжский Mūsai – мох, эстонский Mustus – грязь, англ. – mud), САЛ– (ЗАЛ-, ЗАЛЕ -) / СЛ– могут быть, и финно-угорскими, и балтскими, либо очень древними. [2; 3] Волны мигрантов-балтов трансформировали прежние гидронимы, привнесли свои названия. Балтскими считаем гидронимы с ДР-/РД– (соответствует финно-угорским ТУР– / ТР, т.к. звонкий первый Д– нехарактерен для финно-угорских названий), ДУН– (ил, грязь). ЖУР– может быть балтским аналогом финно-угорских ТУР– / САР– / ШУР-. Лишь 1/5-1/3 гидронимов относятся к славянским, либо трансформированных славянами (по свидетельству геотопонимиста Г. Рылюка, славянскими по происхождению на территории Беларуси являются 15-20% гидронимов; наши подсчеты – 27%, вкл. условнославянские). Гидронимов с префиксами немного – 33 (5%): за-, без-, по-, не-, из-. Формантов зафиксировано около 100. Наиболее характерны для гидронимического поля региона: -а, -инец, -анка, -енка, -ая, -вятка, -евец, -ево, – ово, -езь, -еж, -ей, -ак, -аки, -ано; -енок, енка, -инка, -ень, -ань, -ец (7,6%), -ея, -и, -ик, -ики, -ик; -ин, -ино, -ина (5,5%), -инок, -итка, -ито, -ица, -ицы (8%), -ич, -ичи, -ичка, -ички, -ишки, -ище, -к, -ка, -ки (4,7%), -ла, -ли, -ле,-ль, -ля, лья, -ель (3%), -нара, -ныра, -но, -на, -не, -ня (5,5%), -нь, -о; – ово, ое, -ок, -оха, -ов, -ов; -овка, -евка, -овно, -ое (10,9%), -оч, -ач, -очка; -ское, -ская, ский, -ские (5,2%), -сна, -сно, -жна, -шна (2,8%), -та, -ты, -унь (уникальный; Дретунь, Жадунь, Струнь), -уха (уникальный; Маставуха, Святуха), -ца, -це, -цо, -цы, -ча, -щина, -ы; -ыги, -ыцы, -ье (3%), -я, -яник, -яники, -янка. [2; 3] Вельбарский префикс за– и форманты – ье (-ьи) чаще всего встречаются на севере Польши от устья Одры через все Польское Поморье до Мазовии, потом полоса закручивается в Малую Польшу и Верхнюю Силезию. Но наибольшая концентрация (6-10%) – в пределах Западного Полесья. Как ни странно, больше всего вельбарских (готских) элементов наблюдается в Полоцком Поозерье, на юг от Западной Двины (до 12-15%, включая ойконимы; в Смоленском Поднепровье – до 7-10%). По оформлению гидроним Дахнарка – германский. Продуктивны славянские форманты, например, пшеворские (II в. до н.э.– IY в. н.э., перешли в ареал пражско-корчакской культуры; А. Манаков, 2008) -ов, -ев, -ин распространены во всем славянском мире: а) они самостоятельны, б) входят в состав суффиксов – овец, -инец, -овцы, -инцы, -овка, -инка, -овщина, в) вместе с концовками – ово, -ино, -ова, -овы, -ины и др. Форманты – цы в форме – овцы, -инцы 87 считаются «дунайскими» – распространены главным образом на юг от Беларуси; связан с пеньковской культурой (на базе черняховской, сформированной пшеворцами), развитие которой прервали гунны (авары). Форманты -ец, -ац, -иц – связаны с дунайской культурой (YII в.). Форманты -ица, -ицы связаны с пражско-корчакской культурой Y-YII вв. (Припятское Полесье и бассейн Эльбы были освоены славянами уже во ІІ пол. YI в.). От Припятского Полесья пояс с повышенной долей – ицы, -ица (более 4-5%) в названиях объектов протянулся до Полоцкого Подвинья на восток от Белорусской гряды и далее на Северо-Запад России, что внешене укладывается в общее направление движение славян венедской группы. Форманты -к, -ки/-ка могут быть связаны с волынцевской археологической культурой (кон. YII в.). Форманты -ево, -ова, -ина – венедские; из Повисленья славяне переселялись в Полоцкое Подвинье, Смоленское Поднепровье и далее на восток, подселялись к местным балтам (доля топонимов на – ова, -ево, -ина от Белорусской гряды, по данным А. Манакова, 2008, повышается в Витебском Поозерье– до 30% и выше). Формант -щина – «местный», принадлежит полоцко-смоленским кривичам, банцеровский формант. Поздний приход кривичей подтверждается мизерным числом гидронимов на – щина (но продуктивен в ойконимах). Формант -ичи – происходит от более древнего -ич (Манаков, 2008; связан с пражскими – ица, – ицы; Насилицы, Сосницы, Навлицы, Святица, Бельчица и др.). Самое массовое использование форманта – ичи из всего славянского мира – на Беларуси. Наибольшая его концентрация в ареале дреговичей, наименьшая – у дулебской группы (волыняне, древляне, поляне). Топонимы с – цы, -ца – «дунайские» с заносом на территорию страны через антов. Из Белорусского Поозерья форманты были занесены на чеыверо-восток европейской России. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Шаруха, І. М. Край у цэнтры Еўропы: Полацкая гідранімія : Этымалагічны слоўнік / І. М. Шаруха. – Мінск : Колорград, 2018. – 80 с. 2. Шарухо, И. Н. Особенности гидронимии края в центре Европы / И. Н. Шарухо // Вестник Приамурского гос. ун-та. – 2017. – №3 (28). – С.119–132. 3. Шарухо, И. Н. Результаты анализа топонимического пласта информационного слоя культурных ландшафтов: на примере гидронимии Полоцкого Поозёрья / И. Н. Шарухо // Проблеми безперервної географічної освіти і картографії: Зб. наук. праць. – Вип. 27. – Харьків: ХНУ, 2018. – С.64–72. УДК 165.12:316.3 ШИРОКАНОВ Д.И. ДИНАМИКА ТРАДИЦИОННЫХ ЦЕННОСТЕЙ БЫТИЯ КАК ФИЛОСОФСКАЯ ПРОБЛЕМА Широканов Д. И. главный научный сотрудник, Институт философии Национальной академии наук Беларуси, д-р филос. наук, профессор, академик НАН Беларуси г. Минск, Беларусь Противоречие между неисчерпаемостью и ограниченностью в человеческом познании разрешается в развитии человека, его сознания и мышления, в динамике их изменения. В познании последние приобретают статус определенных стереотипов, которые в процессе развития изменяются, теряют прежнюю определенность, приобретают новую форму, новые возможности взаимосвязей этих форм, а с ними и новые возможности для познания и прогнозирования. Человек как субъект познания и творец своей жизни использует и стереотипы, и динамику форм познания и деятельности, ибо и то и другое оказывается необходимым в его существовании и жизни, необходимым для его выживаемости. Проблема стереотипов и динамики мышления человека через проблему его выживаемости и развитие условий и средств существования оказывается и проблемой его бытия. От уровня развития культуры мышления, методологических установок познающего субъекта, его способностей воспринять новое, отказаться от устаревших, рутинных подходов, использовать для этого достижения науки, культуры, техники и вместе с тем сохранить и развить достижения культуры, завоеванные формы общежития, делающие устойчивыми формы его бытия, будут зависеть своевременность поиска и нахождение нужных человечеству и соответствующих изменившейся глобальной ситуации решении, успех 88 их реализации. Научную общественность (и не только ее) сегодня волнуют проблемы глобального порядка, которые затрагивают коренные условия существования людей на планете, – экологическая среда, условия и последствия использования ядерных источников энергии, потепление климата, демографические проблемы в условиях научного и технического прогресса, возникновение новых, неизвестных ранее болезней и т. д. Исследование и решение этих проблем требует преодоления многих сложившихся стереотипов в гносеологии и методологии мышления, формирования нетрадиционных подходов, включения человека в осмысление действительности в иных, более широких масштабах. В анализе взаимодействия и взаимосвязей явлений – выходить на новые уровни их организации. В исследовании новых явлений, в поисках необычных решений пауке постоянно приходится преодолевать сложившиеся стереотипы, о чем свидетельствует развитие науки в прошлом. Особенно это относится к той области познания, которая затрагивает субъект мышления, готовность и способности человека к поиску нетрадиционных форм отражения, к поиску новых методов исследования и построения соответствующих научных образов. Понятие «новое мышление» в последнее время широко используется в нашей литературе для обозначения новых ориентиров в сознании, нового содержания, не ограниченного прежними представлениями о роли классовости в международных процессах. То есть здесь имеют место иные, более широкие подходы, методологические установки, освобождение сознания от изживших себя стереотипов восприятия, установок, ориентация на новые ценности. Но рядом с пониманием новых подходов сохраняются и старые. Под видом новизны нередко сохраняются сложившиеся формы недиалектического мышления, противопоставление «нового» «старому» по линии «голого» отрицания. В логическом аспекте такая «новизна» укладывается в те же стереотипные формы мышления тех же людей. Но по ориентировке сознания, его содержанию, по целям они имеют противоположную прежним установкам направленность. То есть такой поворот происходит в рамках одного и того же мышления, которое при этом остается в рамках линейного противопоставления. Основанное на недиалектическом, «голом» противопоставлении и отрицании одних форм другими такое «баррикадное» мышление становится малопродуктивным, хотя и способно расшатывать сложившиеся структуры. В широком плане оно само по себе еще не ведет по пути обретений, аккумуляции прошлого опыта в интересах будущего, а нередко может привести к таким потерям, которые заводят нас в тупик. Вырванные из того или иного контекста отдельные положения, превращаемые в лозунги, играют роль именно таких стереотипов, которые канонизируют содержание, так или иначе отличающееся от первоначального контекстуального смысла. Для такого анализа кроме охвата системы связей необходимо преодолеть стереотип рассуждения, по формально-логическому противопоставлению: «или–или». Диалектика мышления в этом случае не есть простой консенсус ориентированных стереотипов социально-экономического мышления. Она предполагает, прежде всего, освобождение от этих стереотипов для более глубокого анализа развития процесса на его собственной основе с учетом изменяющихся потенциальных возможностей и форм их осуществления. То есть требуется анализ, свободный от всякой политической предвзятости, но не свободный от учета субъектной (связанной с культурой, подготовкой человека) стороны производства, «человеческого фактора». Последнее предполагает дальнейшее исследование человека, так же как и условий его развития в социально ориентированном производстве, поскольку стратегия модернизации современного общества определяется его способностью к постиндустриальным трансформациям, с учетом внутренней специфики, на основе сочетания локального и универсального; укреплением культурных особенностей, сохранении суверенитета, национальной самобытности, духовных ценностей; позитивными изменениями во всех сферах жизнедеятельности человека. Особое значение приобретает диалог между культурами и цивилизациями, уровень технологического, экономического и социального развития различных стран, стратегия общественного развития и программа обеспечения устойчивого развития. Преемственность в развитии содержания исторической памяти, несомненно, имеет свои особенности. Особен­ности таких связей и преобразований, свидетельствующие о многосторонних и многообразных отношениях к различным другим формам познания, не дают основа­ния для понимания содержания только в плане их релятивности, относительности без учета преемствен­ности, момента устойчивости в развитии их содержания. Жесткое закрепление за теоретическими схе­мами, с одной стороны, эксплицирует содержание, а с другой — обедняет связь с чувственными аспектами, подчиняя их содержание логическим опе­рациям и схемам. Но в системе логических отношений они обогащают свое содержание, хотя оно и ограничено теоретическим уровнем отношений. Ис­ходя из такой, жестко закрепленной, логической связи, вполне логично делается заключение о совпадении содержания понятия «национальная память» и социальных теорий. Выяснение этих отношений помогает глубже выявить творческую роль исторической памяти, ее сущность и связи с материально-практической деятельностью. УДК 316.74:94 89 ЩЕРБИН В.К. РОЛЬ МЕМЕТИКИ В ИЗУЧЕНИИ И СОХРАНЕНИИ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Щербин В.К. заведующий сектором исследования макроэкономических рисков Центра системного анализа и стратегических исследований НАН Беларуси канд. филол. наук г. Минск, Беларусь Как свидетельствует проф. В.К. Журавлев, редактор недавнего переиздания «Словаря гуманитария» Н.К. Рамзевича (впервые увидел свет в Санкт-Петербурге, в 1905 г.), «у широких кругов читателей, ищущих выход из тотального кризиса нашего Отечества в восстановлении традиций духовности, небывало возрос интерес к историко-культурной проблематике, к истории Руси, античной культуре, мифологии и религии вообще, христианства, в особенности» [1, с. 3]. Одним из ключевых понятий, используемых при описании указанного читательского интереса к историко-культурной проблематике, является понятие историческая память, под которой понимаются «все виды информации о событиях прошлого, о времени и месте, где происходили эти события, о лицах, участвовавших в них; знание истории, способность дорожить историческими традициями своего народа. И.п. является базой для формирования Исторического сознания, влияет на поведение людей, выступает в качестве одного из факторов общественного развития» [2, с. 165]. В числе других ключевых понятий, связанных с понятием историческая память, профессиональные историки чаще других называют понятия история, историзм, историческая необходимость, историческая среда, исторический источник, исторический миф, исторический период, исторический процесс, исторический факт, историческое сознание и другие узкодисциплинарные исторические понятия. Хотя, на наш взгляд, было бы более логичным назвать в числе наиболее связанных с понятием историческая память, в первую очередь, те понятия, которые обозначают другие виды памяти, выделяемые в разных научных дисциплинах и составляющие вместе с исторической памятью единый категориально-понятийный комплекс под названием память. К примеру, наиболее широкий перечень видов памяти выделяется в рамках психологической науки: а) американские психологи П. Линдсей и Д. Норман в своей статье «Системы памяти» описывают следующие системы или виды памяти: иконическую память, кратковременную память и долговременную память [3, с. 226– 243]; б) советский психолог и философ С.Л. Рубинштейн различает «следующие памяти: моторную память, выражающуюся в навыках и привычках, образную память (зрительную, слуховую, осязательную и т.д.), память на мысли (логическую) и память на чувства (аффективную)» [4, с. 190]; в) другие советские психологи называют дополнительно такие виды памяти, как вербальная (фонематическая и акустико-артикуляционная) память, непосредственная память, первичная и вторичная память, сенсорно-перцептивная память, человеческая память [5, с. 36-42]; сверхпамять [6, с. 86]; феноменальная память [7, с. 263] и другие виды памяти. Целый ряд принципиально иных видов памяти выделяется в информатике: видеопамять [8, с. 399]; виртуальная память, динамическая память, дополнительная память, кэш-память, оперативная память, разделяемая память, расширенная память, сетевая память, статическая память, страничная память [9] и др. Сегодня во многих научных дисциплинах выделяются свои специфические виды памяти (в культурологии – культурная память; в социологии, политологии и социальной философии – живая память, индивидуальная память, коллективная память, социальная память; в филологии – ассоциативная память, словесная память, описываемые в ассоциативных, толковых и прочих словарях; в правоведении – юридическая память и т.д.) [10, с. 19]. Поэтому вполне обоснованным является утверждение российского психолога Н.Н. Корж о том, что «…память представляет иерархическую многоуровневую систему, включающую процессы закрепления результатов взаимодействия живой системы со средой, сохранения этих следов и их последующего воспроизведения…» [5, с. 43]. Последнее означает, что в рамках любого узкодисциплинарного исследования использование понятия память с необходимостью предполагает прямые указания на то, какой вид памяти имеется в виду. Весьма показательна в этом отношении следующая мысль С.Н. Зенкина, переводчика на русский язык книги М. Хальбвакса «Социальные рамки памяти» (впервые издана на французском языке в 1925 г.): «Основная мысль книги [Хальбвакса. – В.Щ.] в том, что память – не чисто индивидуальный процесс хранения и обработки полученных впечатлений, на самом деле ее деятельность определяется обществом» [10, с. 9], т.е. память является значительно более широким и разнообразным феноменом. Во всяком 90 случае, американский лингвист Г. Скрэгг, который специализируется на семантическом моделировании памяти, учитывая исключительно большой объем понятия память и его мультидисциплинарный характер, делает весьма уместную оговорку относительно того, о каком виде памяти идет речь в его статье: «Разумеется, мы не говорим здесь об обычном для вычислительной техники определении памяти как места, где хранится информация в вычислительной машине. Мы не говорим также об определении, характерном для «человека с улицы», для которого память эквивалентна способности помнить. В ином плане, с точки зрения психологии, мы не будем обсуждать различные гипотетически постулируемые виды «памяти», а будем употреблять термин «память» в ограниченном смысле, применительно к представлениям, хранящимся в долговременной памяти, включая в данное понятие и процессы (нижнего уровня), которые обеспечивают доступ к информации, записанной в этих представлениях» [11, с. 259]. Отмеченная выше необходимость пояснений относительно того, о каком виде памяти идет речь в рамках конкретного узкодисциплинарного исследования, совсем не означает, что участники такого исследования обязаны использовать при рассмотрении конкретного вида памяти исключительно узкодисциплинарные подходы и методы. В частности, тот факт, что «историк, в отличие от естествоиспытателя, не наблюдает события, а работает с описаниями событий в текстах источников» [12, с. 236], на наш взгляд, нельзя понимать таким образом, что изучать историческую память можно только на материале текстовых источников. Во всяком случае, в изданном еще в начале прошлого века «Словаре гуманитария» Н.К. Рамзевича спектр источников исторических фактов и обобщающей их науки (истории) определялся намного шире: «Источниками собственно истории (исторический период) служат мифы, предания, сказания, вещественные и письменные памятники разного рода» [13, с. 95]. Кстати, из истории белорусской фольклористики известно, что до появления рукописных и печатных текстов все этнографические, культурные, исторические, языковые и прочие сведения о жизни белорусского народа в течение многих столетий передавались из поколения в поколение устным путем (при помощи регулярного использования многочисленных пословиц, поговорок, загадок, шуток, песен и прочих жанров устного народного творчества). Вот что писал по этому поводу известный белорусский языковед и фольклорист XIX века И.И. Носович: «Белорусы все факты, все случайности человеческой жизни, все поступки, как хорошие, так и плохие, и различные даже суждения о чем-нибудь подводят под мерку пословиц своих» [14, с. 3]. Лучшим свидетельством тому, что многие устные жанры народного духовного творчества (пословицы, поговорки, загадки, а теперь еще и анекдоты, авторские афоризмы, цитаты, перифразы, крылатые слова и выражения) активно используются для передачи исторических, культурных, этнографических и прочих сведений о жизни многих народов мира даже сегодня, в эпоху печатного слова, когда книжные магазины, библиотеки, а также Интернет буквально «забиты» многочисленными печатными текстами, является создание в последние десятилетия сборников многочисленных антипословиц, антиафоризмов, каламбуров, эпиграмм и т.п. фольклорных неологизмов, а также новейших типов устных дискурсов (от «Паролей. От фрагмента к фрагменту» Жана Бодрийяра, «Гариков» Игоря Губермана, «Славянских сутр» Эдуарда Скобелева, «Этики любви, жизни и смерти в афоризмах и стихах» Альберта Елсукова до многочисленных культурных, политических, социальных, экономических и прочих мемов). Многие из названных выше сборников миниатюрных шедевров о понятиях опубликованы. К примеру, совместными усилиями немецкого лингвиста Х. Вальтера и российского фразеолога В. Мокиенко подготовлены и опубликованы следующие сборники справочного типа: «Пословицы русского субстандарта» (2001), «Словарь русских антипословиц» (2002), «Прикольный словарь (антипословицы и антиафоризмы)» (2004), «Антипословицы русского народа» (2005). Но основной формой существования таких минишедевров о ключевых понятиях современной жизни все же является устный, речевой или сетевой дискурс. По мнению российского филолога Н.Н. Федоровой, «активизация употребления трансформированных пословиц объясняется тем, что они выполняют особый «социальный заказ», «осовременивают» шаблонизированные многолетним (а часто и многовековым) употреблением паремии и отражают актуальные для носителей языка реалии… Особенно частотны в наши дни трансформы, отражающие новые реалии из социально политической сферы – армия (Не боевая техника красит воина, а воин – боевую технику), … охрана правопорядка (Язык до киллера доведет), медицина (Лекарства дороже денег), образование (Образование дороже денег), политика и государство (Делу время – пикету час), средства массовой информации (Папараци на выдумку хитра); из экономической сферы (Свой бизнес карман не тянет); из научно-технической сферы – компьютерные технологии (Хакерство хуже воровства), космос («Мир» от Челледжера недалеко падает); из обиходно-бытовой сферы – алкоголь (Водку пивом не испортишь), наркомания (Чем бы наркоман ни тешился, лишь бы кайф не ломал), секс (И для старухи найдется порнуха), досуг (Рок попсы не слаще; Не так страшен пейнтбол, как его малюют)» [15, с. 14]. На наш взгляд, отмеченный выше «когнитивный взрыв», обусловивший появление в самых разных научных дисциплинах и различных общественных сферах многочисленных мини-шедевров о 91 ключевых понятиях этих дисциплин и общественных сфер, является своего рода ответной реакцией на захлестнувший нас постоянно растущий поток информации, который невозможно переработать в реальном времени и который становится серьезным препятствием на пути решения жизненных проблем. И постепенно именно такие мини-шедевры о ключевых понятиях нашей жизни становятся основными носителями культурной информации или культурными генами, обеспечивающими передачу культурного наследия следующим поколениям. Как справедливо заметил в своей книге «Эгоистичный ген» (1976) британский биолог Ричард Докинз, «передача культурного наследия аналогична генетической передаче: будучи в своей основе консервативной, она может породить некую форму эволюции» [16, с. 291]. Он же придумал и название для такого культурного гена: «Нам необходимо имя для нового репликатора, существительное, которое отражало бы идею о единице передачи культурного наследия… От подходящего греческого корня получается слово «мимема», но мне хочется, чтобы слово было односложным, как и «ген». Я надеюсь, что мои получившие классическое образование друзья простят мне, если я сокращу слово «мимема» до «мем». <…> Примерами мемов служат мелодии, идеи, модные словечки и выражения, способы варки похлебки или сооружения арок. Точно так же, как гены распространяются в генофонде, переходя из одного тела в другое с помощью сперматозоидов или яйцеклеток, мемы распространяются в том же смысле, переходя из одного мозга в другой с помощью процесса, который в широком смысле можно назвать имитацией» [16, с. 295]. Сегодня активно развивается наука о мемах (меметика), в рамках которой понятию мем дается следующее научное определение: это «содержащаяся в уме единица информация, которая, влияя на ход определенных событий, способствует возникновению своих копий в других умах» [17, с. 11]. Из Википедии можно узнать о том, что «в январе 1983 года в «Metamagical Themas», колонке Дугласа Хофштадтера в журнале «Scientific American», а также в одноимённом сборнике статей было опубликовано предложение назвать дисциплину, изучающую мемы, «меметикой» (по аналогии с генетикой)» [9]. К настоящему времени усилиями исследователей, работающих в рамках меметики, выявлены и описаны десятки различных типов мемов, которые дифференцируются следующим образом: а) по сфере своего использования (в сфере Интернета – интернет-мемы, к числу которых относятся фотожабы, пародии, демотиваторы, сообщения-мемы, медиа-мемы и которые «составляют сегодня довольно существенную часть контента новых медиа» [18, с. 31]; в политической сфере – политические мемы; в социальной сфере – социальные мемы; в экономической сфере – экономические мемы и т.д.); б) по своей дисциплинарной принадлежности (к примеру, в области политологии ставится задача разработки таких мемов, которые являются «эффективным способом пробить защитный барьер в сознании большого количества людей» [18, с. 31]; напротив, в области экономической науки решается задача по выявлению и устранению социально неэффективных решений, которые приобрели свойства экономических мемов: «однажды принятое социально неэффективное решение становится устойчивым и определяет деятельность экономических субъектов в течение долгого времени. Экономическая система или ее часть начинает развиваться в таком направлении, которое в итоге ведет общество к кризису и упадку. Экономисты не выработали единую точку зрения по поводу возможности избежать такого развития событий» [19, с. 14]); в) по своей позитивной или негативной направленности (в то время как подавляющее большинство различных типов мемов способствует передаче культурного наследия от поколения к поколению, в основе так называемых антимемов лежит «набор определенных тактических приемов, направленных на моделирование ментальных механизмов, изменяющих нравственные убеждения и моральные установки адресата, особенно молодого поколения, и тем самым во многом формирующего для него новую картину мира» [20, с. 9]). При этом отдельные мемы могут одновременно входить в несколько указанных групп мемов. Например, политические интернет-мемы относятся и к Интернет-сфере, и к политической сфере, и к сфере СМИ. В свою очередь, мемы как носители лингвистической информации изучаются, соответственно, и в рамках лингвистики, и в рамках науковедения [21, c. 29]. Завершая рассмотрение того, какую роль меметика играет или еще может сыграть в изучении и сохранении исторической памяти белорусского народа, целесообразно сделать следующие выводы: 1) меметика (как наука о мемах) значительно модернизирует и расширяет методологические возможности для изучения, сохранения и передачи следующим поколениям белорусов исторической памяти нашего народа; 2) меметика, будучи междисциплинарной наукой и одним из направлений социальной семиотики [22, с. 403], способствует установлению более прочных связей последней с другими видами семиотических 92 исследований (биосемиотикой, киберсемиотикой, семиотикой культуры, экономической семиотикой и прочими). СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Журавлев, В. К. К читателю / В. К. Журавлев // Рамзевич Н.К. Словарь гуманитария / Отв. ред. В.К. Журавлев. – М. : «Былина», 1998. – С. 3–4. 2. Яценко, Н. Е. Толковый словарь обществоведческих терминов / Н. Е. Яценко. – СПб. : «Лань», 1990. – 528 с. 3. Линдсей, П. Системы памяти / П. Линдсей, Д. Норман // Хрестоматия по общей психологии. Психология памяти / под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, В.Я. Романова. – М. : Изд-во Моск. ун-та, 1979. – С. 226–243. 4. Рубинштейн, С. Л. Память / С. Л. Рубинштейн // Хрестоматия по общей психологии. Психология памяти / под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, В.Я. Романова. – М. : Изд-во Моск. ун-та, 1979. – С. 177–192. 5. Корж, Н. Н. Проблемы памяти / Н. Н. Корж // Тенденции развития психологической науки / Отв. ред. Б.Ф. Ломов, Л.И. Анцыферова. – М. : «Наука», 1989. – С. 34–46. 6. Кранцев, И. Сверхпамять случайного прохожего / И. Кранцев // Популярная психология: Хрестоматия: Учеб пособие для студ. / Сост. В.В. Мироненко. – М. : Просвещение, 1990. – С. 86–91. 7. Пекелис, В. Феноменальная память / В. Пекелис // Популярная психология: Хрестоматия: Учеб пособие для студ. / Сост. В.В. Мироненко. – М. : Просвещение, 1990. – С. 263–269. 8. Шлыкова, О. В. Культура мультимедиа: Учеб. Пособие для студ. / О. В. Шлыкова. – М. : ФАИРПРЕСС, 2004. – 416 с. 9. Википедия – свободная энциклопедия [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://ru.wikipedia. org/wiki/Заглавная_страница. 10. Зенкин, С. Н. Морис Хальбвакс и современные гуманитарные науки / С. Н. Зенкин // Хальбвакс, М. Социальные рамки памяти / пер. с фр. С.Н. Зенкина. – М. : Новое изд-во, 2007. – С. 7–24. 11. Скрэгг, Г. Семантические сети как модели памяти / Г. С// Зарубежная лингвистика. III / пер. с англ., нем., фр.; общ.ред. В. Ю. Розенцвейга, В. А. Звегинцева, Б. Ю. Городецкого. – М. : «Прогресс», 1999. – С. 259–302. 12. Дёмин, И. В. Понятие исторического факта в семиотике Ю.М. Лотмана / И. В. Дёмин // Семиотический поворот в социально-гуманитарном познания: истоки, предпосылки, культурный контекст. Колл. моногр. / Отв.ред. И. В. Дёмин. – Самара : Самар. гуманит. акад., 2018. – С. 232–243. 13. Рамзевич, Н. К. Словарь гуманитария / Н. К. Рамзевич ; отв. ред. В. К. Журавлев. – М. : «Былина», 1998. – 320 с. 14. Сборник белорусских пословиц / Сост. И. И. Носович // Сборник Отделения русского языка и словесности императорской Академии наук. – Т. 12. – № 2. – СПб., 1874. – VI, 232 с. 15. Федорова, Н. Н. Современные трансформации русских пословиц. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Великий Новгород, 2007. – 20 с. 16. Докинз, Р. Эгоистичный ген / Р. Докинз ; пер. с англ. – М. : Изд-во АСТ: CORPUS, 2016. – 512 с. 17. Brodie, R. Virus of the Mind. The New Science of the Meme / R. Brodie. – London : Hay House, 2009. – XXII, 249 p. 18. Шомова, С. А. Политический интернет-мем: сущность, специфика, разновидности / С. А. Шомова // Бизнес. Общество. Власть. – 2015. – № 22. – С. 28–41. 19. Нестеренко, А. О чем не сказал Уильям Баумоль: вклад ХХ столетия в философию экономической деятельности / А. Нестеренко // Вопросы экономики. – 2001. – № 7. – С. 4–17. 20. Молчанова, Г. Г. Когнитивные подходы к изменениям дискурса нового поколения / Г. Г. Молчанова // Вестник Моск. ун-та. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. – 2019. – № 1. – С. 9–18. 21. Анисимов, В. Н. «Паранаучность»: от шутовского колпака до академической шапочки (рецензия на монографию Л. Н. Медведева) / В. Н. Анисимов // В защиту науки. Бюллетень. – 2006. – № 17. – С. 25–30. 22. Ильин, М. В. Социальная семиотика: комплексное изучение функциональных и смысловых сторон общественных процессов и явлений / М. В. Ильин, И. В. Фомин // Метод: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Сб. науч. трудов. Вып. 8. – М. : ИНИОН РАН, 2018. – С. 399–403. 93 УДК 322 ЩЁКИН Н.С. ДИАЛОГ ЦЕРКВИ И ГОСУДАРСТВА КАК ВАЖНЕЙШЕЕ УСЛОВИЕ КОНСОЛИДАЦИИ ОБЩЕСТВА И СОХРАНЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Щёкин Н. С. заведующий отделом социологии государственного управления Института социологии НАН Беларуси, канд. филос. наук, доцент г. Минск, Беларусь Современная цивилизация формировалась длительное время, и на ее становление оказали влияние многие факторы, в частности религия как социокультурный феномен. Современная цивилизация – цивилизация традиций и инноваций. Ее история – история взаимоотношений государства и общества, церкви и государства, общества и религии. Духовно-религиозный контекст в современных формах диалога цивилизаций – это историческая память, своего рода ретроспектива диалога церкви и государства, проблема статуса человека в истории их взаимоотношений, нравственного выбора им веры и, как следствие, ценностных оснований двухтысячелетней истории христианского мира в развитии современных обществ. В современном мире многое не поддается пониманию без помощи религиозно-культурологического фактора, то есть исторической памяти о своем народе, традициях, стране. Даже политическая целесообразность не может оправдать немыслимые по своей разрушительности действия, направленные на подрыв основ существования мира. Незнание религиозных реалий, сложившихся за многие века, сила их воздействия на социально-политические процессы приводят к катастрофическим последствиям. В этом смысле уместно говорить не только о необходимости обеспечения политической, экономической, военной безопасности, но и духовной безопасности общества. Именно поэтому христианская церковь Беларуси в современных условиях выполняет функцию сохранения национальной идентичности, тем самым способствуя обеспечению межнациональной безопасности в глобальном ее измерении. Происходящие в современном динамическом обществе социокультурные сдвиги, носящие глобальный характер, помогают привычное представление о религии, ее месте и роли в социально пространстве, и на мировоззрении индивида и его социальные практики. Феномен религии становиться все более разнообразным и сложным. Качественно новые признания приобретают религиозные практики, виды религиозности, формы религиозной институционализации, коллективные и индивидуальные диспозиции по отношению к религии. Трансформационные процессы в многих странах особенно в Европе, вызвали переход от культурной и религиозной однородности выстроенной в этих странах, к признанию разнообразия. В этом контексте возникает вопрос о том, как религиозные институты и государства отвечают на увеличивающуюся дисперсию религиозных вер. Тема взаимоотношения церкви и государства начинает занимать важное место в современной гуманитаристики. Она перемещает философские дебаты от противопоставления позиций сторонников и апологетов парадигмы секуляризации в направление, которое, по нашему убеждению, отражает более реалистичную перспективу в современном диалоге церкви и государства. Православная церковь позиционирует себя в качестве влиятельного и активного субъекта белорусского социального пространства, готового к осознанному сотрудничеству с государственными и гражданскими институтами. Она ориентирована на укрепление духовно-нравственного здоровья граждан, сохранение социального порядка и возрождение традиционных для отечественной культуры нравственных ценностей. Православная церковь выступает модератором социальной интеграции белорусского общества, его инновационного развития и сохранения его исторических ценностей на основе концепции «соработничества». Православная, католическая и протестантская конфессии в Республике Беларусь – важный фактор межцивилизационного диалога и перспективного развития современного белорусского общества. Основополагающий принцип, который лежит в основе взаимоотношений государства и церкви, закреплен в Конституции, согласно которой Беларусь является светским государством. Это принцип свободы совести, который предоставляет человеку право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Подлинная свобода совести включает наряду со свободой отправления религиозного культа и свободу отказа от отправления религиозного культа. Такая свобода совести создает условия для независимо духовного и интеллектуального развития человека. Осуществление подлинной свободы совести возможно лишь в условиях светского характера государства, поэтому секуляризация государственно-правовых отношений лежит в основе самого диалога церкви и государства. Ибо реальный диалог возможен между субъектами, придерживающимися разных, а не одинаковых принципов. Поэтому диалог как цивилизационный фено- 94 мен является особой формой коммуникации в условиях расширяющегося многообразия мира, усложнения связей и отношений между людьми. Диалог церкви и государства как социально философскую категорию можно определить как ценностное и духовно-нравственное взаимодействие в религиозно-государственном пространстве на основе двусторонней (многосторонней) коммуникации в целях нахождения между церковью и государством частных и выявления общих интересов, транспорентного определения социальных позиций, согласования намерений, разрешения конфликтных ситуаций, координации действий, а также мер государственного реагирования на возникновение социальные вызовы или угрозы. В целом необходимо отметить, что восточнославянский мир – особая цивилизационная общность, существование которой в мировой истории неоднократно ставилось под сомнение и которой в современном общественном процессе, идущем по сценарию глобализма, отводится место периферии. Осознание этого факта порождает у восточнославянских народов потребность в изменении стратегии глобализации, которая учитывала бы традиционные для них ценности и идеалы. Во-первых, это устоявшиеся экосоциальные ценности, предполагающие уважительное и бережное отношение к природе и вместе с тем отражающие стремление не только приспособиться к ней, но и изменить ее, являясь своеобразным «мостиком» между «покорительской» стратегией цивилизаций Запада и традиционалистским «вживанием» в природу цивилизаций Востока. Во-вторых, это культурно-исторические ценности, которые имеют непреходящий характер и являются системообразующими элементами восточнославянской цивилизации. Они придают ей неповторимый характер и также могут служить связующим звеном между цивилизациями Запада и Востока. Среди социокультурных ценностей восточнославянской цивилизации особо выделяется ценность соборности и коллективизма как установки на гармонизацию интересов личности, коллектива и общества в целом. Достижение этой гармонии – фундаментальная проблема, и было бы самонадеянно утверждать, что в развитии восточнославянской цивилизации она однозначно решена. В ее прошлом известны периоды доминирования общинного, затем общественного над индивидуальным и личностным началом. Но и в этом случае в общественном мнении, художественной и философской литературе существовало понимание неестественности или как минимум таких отношений. Еще одна ценность – это ценность государства как оплота и гаранта стабильности общества. Само становление восточнославянской цивилизации стало возможным благодаря созданию сильного, способного обеспечить безопасность границ государства. Отношение же к государству на всем протяжении существования восточнославянской цивилизации было двойственным, что отразилось в характерной русской философско-правовой мысли бинарной оппозиции «государство как орган» и «государство как организм». Первое выражение имело негативное значение, фиксируя бюрократическую сущность управленческого аппарата как инстанции принуждения; смысл второго был позитивным, скорее христианско-православным, связанным с оценкой государства как организатора всей общественной жизни. Отсюда в качестве особой ценности и особого религиозно-культурологического формата восточнославянской цивилизации вытекает ценность гармонии государства и общества (византийский образец). Здесь можно говорить о «естественном» гражданском обществе, зачатки которого появляются до возникновения государства и которое в период оформления национальных государств в XVII–XIX вв. перерастает в дополняющее государство «позитивное» гражданское общество. Показательно, что в философско-политической мысли восточнославянских народов сквозит понимание православного идеала «народного государства» – государства как организма, вырастающего из гражданского общества и дополняющего его. Среди других ценностей восточнославянской цивилизации необходимо назвать ценности веры, социальной справедливости и равенства. Эти традиционные ценности восточнославянских народов невозможно рационализировать, уподобив нормам формального права. Характерный для традиционалистской цивилизации Востока акцент на роли морали как регулятора межличностных отношений и присущая цивилизации Запада артикуляция правовой нормативной системы фактически разрывали единство этих двух основных систем социализации человека и регуляции отношений в обществе. Наконец, самоценность – сама восточнославянская цивилизация, определившая возможность существования современных восточнославянских народов и являющаяся гарантом их суверенного положения в будущем, поэтому сохранение и приумножение ее традиционных ценностей и приоритетов – условие цивилизационной идентичности, межцивилизационного диалога, а, следовательно, самого существования восточных славян и иных этносоциальных общностей. В этой связи следует акцентировать внимание на том, что социальные ценности выступают фундирующим основанием развития диалога церкви и государства. Поскольку это социальные ценности, постольку они сопровождали общество на всем протяжении его исторического развития, которые и являются основополагающими в формировании и развитии исторической памяти как социокультурного феномена и в этом смысле носили конкретно-исторический характер, способствуя их закреплению в 95 форме определенных традиций и, как следствие, преемственности и стабильности социодинамики. Изменение исторической ситуации обусловило изменение характера самих социальных ценностей. В этом смысле социальные ценности начинали играть роль новаций, которые с течением времени становились основой формирования новой традиции, сохраняя при этом историческую память страны. Эта диалектика традиционного и новационного в динамике ценностей свидетельствует о том, что в цивилизационном развитии общества существует устойчивое нормативное «ядро», которое составляют ценности константного, непреходящего характера. Таким образом, одной из актуальных задач современного белорусского государства остается выстраивание такой модели взаимоотношения с религиозными организациями, которая отвечала бы как национальным традициям и менталитету народа, так и исторической памяти белорусского общества. Поэтому, современное развитие социальных отношений, характеризующееся резким увеличением числа верующих и неизбежным усилением их влияния на процессы, происходящие в белорусском обществе, побуждает обществоведов к более внимательному изучению проблемы влияния религиозного фактора на политику государства, в том числе и на взаимодействие церкви и государства. УДК 378.633:001 ЯСКЕВИЧ Я.С. О РОЛИ И НЕОБХОДИМОСТИ ИДЕОЛОГИИ И ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ О БЕЛАРУСИ В СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЕ Яскевич Я. С. профессор кафедры социальной коммуникации БГУ, д-р филос. наук, профессор г. Минск, Беларусь В политической философии вопрос о том, «как жить сообща», является одним из ключевых и, пытаясь ответить на него, становится ясно, что этот вопрос неизбежно вступает в область идеологии и исторической памяти народа. Те исследователи, которые видят в идеологии и исторической памяти деформирующий опыт сознания, выдвигают на первый план их негативные коннотации, связанные с представлением о них как атрибуте несвободных социалистических обществ, а также с понятием «идеологическая борьба». Более популярным и актуальным сегодня является другой подход к исторической памяти и идеологии – рассмотрение их в качестве инстанции, которые обеспечивают интегративную функцию государства, как феномена, организующего социальную жизнь. Некоторые исследователи отмечают непосредственную связь между отрицанием государственной идеологии в стране и кризисом, в котором оказалась Россия вслед за остальным миром [1, с. 20-30]. Конец XX в. засвидетельствовал крушение в мире большинства идеологий, что позволило выдвинуть тезис о конце идеологии и породило настроения антиидеологизма. Эта теория вступила, однако, в противоречие с реальностью, т.к. идеология – многомерный социальный феномен, ее корни могут находиться, в том числе, и в самом устройстве государства, в его сущности и культуре, в психологических особенностях и ценностных установках народа. В мире идет постоянный процесс совершенствования идеологий. Такие идеологии, как радикальный ислам и радикальный либерализм, стали главным и эффективным механизмом, инструментом политической борьбы и защиты национальных интересов. Сегодня речь должна идти не о конце исторической памяти и идеологии, а о разрушении ее отдельных форм, об исчерпанности некоторых идейных течений в условиях противостоящих друг другу парадигм: глобализации и многополярного мира, которые связываются только с геополитическими и экономическими схемами. Потребность в исторической памяти и идеологии особенно ощущается в периоды кризисов, а сегодня, как никогда ранее, велика. Лейтмотивом исследователей информационного общества (З.Бжезинский, Э.Виннер и др.) неслучайно является осознание необходимости его идеологического обоснования. Знаковая книга Ф.Фукуямы «Конец истории» не столько поставила точку в конце одной исторической эпохи, сколько обозначила будущее мирового сообщества. Весь мир круто меняет параметры взаимодействия субъектов мировой истории. Субъект отныне один, и он творит от своего имени новую идео- 96 логию – идеологию глобализма. Произошел своеобразный «мировой государственный переворот», когда сформировался странный мир, в котором одно государство пытается диктовать свою волю бесчисленному множеству других государств. Французские исследователи (Франсуа-Бернар Юнг, Пьер Барбе) констатируют: рождается идеология «конца идеологий» или «мягкая идеология» (la soft-ideologie) – это идеология демобилизации. Она вызывает к жизни общество безразличия, нарциссистского индивидуализма и потери смысла. Она создает консенсус апатии в отношении важных и сущностных смыслов человеческого существования. Она провозглашает поклонение вещам и экзальтацию «маленьких счастий». Мягкая идеология – это власть денег, бизнес, моральное вырождение, либерализм и рок-культура. Это вытеснение глубокого размышления над главными вопросами социального устройства, глубоких дискуссий об обществе и его перспективах, это замещение интеллектуалов «людьми спектакля», заслонение лидеров дилерами, это «мягкий плюрализм ценностей» перед лицом «жесткой монолитности систем». Оценивая сложность и противоречивость процесса трансформации ряда стран, исследователи актуализируют вопрос о необходимости выработки национальной идеи, стремлении обрести национальное согласие, некую общность целей, обоснованную прозрачную идеологию, конструктивную позицию, адекватное понимание таких либеральных ценностей, как свобода, равенство возможностей, права человека, частная собственность, рынок. Особенно важна активно-преобразовательная, творческая деятельность сегодня в контексте поиска механизмов преодоления социальных последствий мирового финансового кризиса, нравственной оценки глобализационных процессов и современной демократии, социокультурного и политического самоопределения современных стран в новой исторической ситуации, обоснования современной парадигмы национального существования, опираясь на собственные традиции и ценности. Стратегический вектор развития при этом должен соответствовать цивилизационно-культурной и национально-государственной идентичности страны, сохранять и укреплять ее статус в геополитическом и геостратегическом плане, международно-правовой и внутриполитической сферах, опираться преимущественно на собственный капитал, стимулы трансформационных изменений и модернизации общества. Мировоззрение XXI столетия зачиналось в конце XX века «бархатными» революциями, когда поле битвы мягко сместилось в область расплывчатого культурного регистра, что можно зафиксировать в следующем: завершающая ныне свое формирование идеология глобализма проводит новый водораздел по границе между «цивилизацией» и «варварством». Идеологема «бремени белого человека» вновь обретает жизнь и получает новую интерпретацию. Некогда англичане провозгласили себя носителями цивилизаторской миссии для отсталых народов. Сегодня США выступают с программой административного переустройства «отсталых» государств. Америка стремится создать глобальную сферу влияния, освобожденную от балласта прямого администрирования и от рисков, которые сопутствуют прямому повседневному политическому применению. В такой перспективе формируется дихотомия «цивилизация – варварство», растиражированная как единственная шкала оценки современности. Война идет против «государствбандитов», «государств-разбойников» или же государств с «отклоненным поведением». Задача спасения человечества – реформировать или разрушать такие государства от имени либерального капитализма и демократии ради пользы большинства. На наших глазах рождается новая американская идеология – ее основанием являются два постулата: первый гласит, что в мире международного терроризма отныне не будет существовать разделение политики государства на внутреннюю и внешнюю; второй предполагает повсеместное распространение двух фундаментальных человеческих ценностей – рынка и демократии. Таким образом, выстраивается новое «колониальное настоящее». Идеологический манифест «конца идеологии» к концу XX в. получил новое мировоззренческое подкрепление – была сформирована теория «конца территории» (Бертран Бади). Эта концепция также переводит дискуссию из экономического поля в культурологическое, что укрепляет дихотомию «цивилизация – варварство» и уменьшает шансы традиционного дискурса в термин эксплуатации неоколониализма и неоимпериализма. «Территория» как базовая категория политической реальности сегодня «исчезает» по причине наступления трех фундаментальных событий современности – глобализации, окончания «холодной войны» и кризиса государства. Современные теории «конца пространства» тесно связаны с освоением нового, пятого пространства – киберпространства. В отличие от земли, моря, воздуха и стратосферы сегодня здесь нет дистанции и нет границ. В эпоху информационного общества не надо бомбить аэродромы, достаточно запустить несколько бит информации. Киберпространство – новое реальное пространство идеологической войны. Существуют две крайности в восприятии информационной революции, связанной с Интернетом: первая преувеличивает возможности «большого брата» и абсолютного контроля над умами; вторая слишком доверчиво и романтично верит в утопию планетарного форума. Не следует преуменьшать опасности манипуляции и управления общественным мнением в условиях нарастающего могущества единственной 97 сверхдержавы и ее стремления «Сделать мир безопасным для Америки». Даже в терминологии произошли изменения: всемирная паутина превратилась в Сеть, которая становится вполне управляемой. Сегодня на авансцену выходит тезис: «Поскольку события нас опережают, попробуем их организовать» (Дж. Най). Создавая в «опасных» для США странах собственные сети и снабжая их выгодной для себя имиджевой информацией, США используют данную тактику в государствах мусульманского фундаментализма, организуют сценарии «арабской весны» и т.п. Не случайно некоторые государства стремятся создать собственные поисковые системы, подобные Google, Facebook, чтобы защитить свою национальную независимость («Великий китайский файерволл», «Халяльный Интернет» в Иране). Поэтому сегодня так важно найти то общее, единое и целое, что связывает нас с предшествующим поколением, и то, что позволит выработать самобытное мировоззрение, национальную идею, успешную жизненную идеологию. Оценивая сложность и противоречивость процесса трансформации ряда стран, исследователи актуализируют вопрос о необходимости выработки национальной идеи, стремлении обрести национальное согласие, некую общность целей, обоснованную прозрачную идеологию, конструктивную позицию, адекватное понимание таких либеральных ценностей, как свобода, равенство возможностей, права человека, частная собственность, рынок. Особенно важна активно-преобразовательная, творческая деятельность сегодня в контексте поиска механизмов преодоления социальных последствий мирового финансового кризиса, нравственной оценки глобализационных процессов и современной демократии, социокультурного и политического самоопределения современных стран в новой исторической ситуации, обоснования современной парадигмы национального существования, опираясь на историческую память, собственные традиции и ценности [2, с. 233]. Стратегический вектор развития при этом должен соответствовать цивилизационно-культурной и национально-государственной идентичности страны, сохранять и укреплять ее статус и историческую память в геополитическом и геостратегическом плане, международно-правовой и внутриполитической сферах, опираться преимущественно на собственный капитал, стимулы трансформационных изменений и модернизации общества. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Соколова О. И. Сможет ли Россия выжить без идеологии? / О. И. Соколова // Философские науки. – № 1. – 2014. – С. 20–30. 2. Яскевич, Я. С. Философия и наука: время диалога, ответственности и надежды: изб. Труды / Я. С. Яскевич – Минск: Право и экономика, 2014. – 551 с. 98 РАЗДЕЛ 2. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ИНСТИТУТОВ УДК [323.2:37](476) АРСЕНОВИЧ А.Д. ОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ В УСЛОВИЯХ МОДЕРНИЗАЦИИ СОВРЕМЕННОГО БЕЛОРУССКОГО ОБЩЕСТВА Арсенович А. Д. соискатель кафедры социально-гуманитарных дисциплин БГПУ имени М. Танка, г. Минск, Беларусь Любое общество может существовать лишь при условии, когда его члены следуют принятым нормам, правилам и нормам поведения, обусловленным конкретными природными и социально-историческими условиями. Человек становится личностью в процессе обучения и воспитания, когда он начинает выполнять общественно-полезные функции. Эта задача в современном обществе решается целенаправленно с помощью системы образования. Образование становится важнейшим фактором развития, содействующим решению экономических, политических, социокультурных и личностных проблем современного общества. Это, в свою очередь, определяет важнейшие цели образования, являющегося важным фактором формирования и развития человеческого индивида. Сущность нынешнего образования заключается в том, что оно не может ограничиться рамками традиционной образовательной системы. Самообразование, дистанционные образовательные программы, информационные технологии становятся неотъемлемой частью современной системы образования и основой дальнейшего постиндустриального развития. В стратегиях развития образования заложен социальный заказ современного общества, который проявляется в подготовке специалистов широкого профиля, позволяющий обеспечить доступность образования, ориентацию человека на развитие своих навыков и умений, отыскать оптимальное сочетание интересов учащегося и потребностей государства. Важнейшим аспектом модернизации социально-политической сферы общества является воздействие образования на национальную безопасность страны. Еще недавно их взаимосвязь воспринималась как принципиально новое явление либо имело ограниченные рамки понимания (военное образование, подготовка кадров для правоохранительных органов и органов государственной безопасности и т.п.) [1, с. 11]. В этом случае стоит обратиться к интерпретации понятия «национальная безопасность». Концепция национальной безопасности Республики Беларусь трактует понятие как «состояние защищенности национальных интересов Республики Беларусь от внутренних и внешних угроз» [2, с. 27]. Это также совокупность условий, обеспечивающих суверенитет и защиту стратегических интересов государства, полноценное развитие общества и всех граждан. Необходимо также иметь ввиду и более широкий смысл понятия – в условиях обострения глобальных проблем человечества национальная безопасность приобретает глобальный характер: не может быть безопасного существования ни одного государства, ни одного народа без обеспечения глобальной безопасности человечества [2, с. 28]. Образование выступает универсальным, хотя далеко и не единственным, фактором обеспечения национальной безопасности страны, воздействуя на все, без исключения, формы организации социальнополитической системы, на все ее составные элементы, а тем самым – на все уровни национальной безопасности (безопасность личности, общества, государства) и ее главные составляющие. Провозглашенная в Кодексе об образовании Республики Беларусь приоритетность области образования, п общечеловеческих ценностей, прав человека, право на образование как одно из основных и неотъемлемых конституционных прав граждан Республики Беларусь может быть реальным, содержательным, действенным только в условиях обеспечения безопасности граждан. Ее нарушение затрудняет, а в предельном случае делает невозможной реализацию демократических прав и свобод. Обратная взаимосвязь между образованием и национальной безопасностью обусловлена тем, что безопасность страны обеспечивается ее же гражданами. Ведь именно учреждения образования (школа, ссузы и вузы) выступают местом становления человека как личности, его мировоззрения и, следовательно, формируют интеллектуальный, нравственный, трудовой потенциал общества, его способность обеспечивать собственное развитие и безопасность. 99 Учитывая, что в большинстве работ, посвященных проблеме национальной безопасности Республики Беларусь, образовательная политика практически не затрагивается, актуальным вопросом остается выделение системы образовательных параметров национальной безопасности. Такой вид можно назвать образовательной безопасностью [1, с. 15]. Образовательная безопасность – одна из важнейших подсистем безопасности общества, определяющий уровень развития всех видов безопасности: экономической, социальной, военной, информационной и др. Уровень этой безопасности, по мнению некоторых исследователей, отражает состояние интеллектуального капитала и образованности общества, входящие в статистическую методику ООН как часть Индекса человеческого развития. Уровень образованности в этом индексе рассчитывается как среднеарифметическое значение двух количественных показателей – уровня грамотности взрослого населения в пределах от 0 до 100% и средней продолжительности учебы от 0 до 15 лет. Значение ИЧР для Республики Беларусь в последние годы колеблется от 0,8 до 0,85 и имеет тенденцию к снижению. Среди 189 изученных стран Беларусь по ИЧР в 2018 году занимала 53 место, лишь на несколько процентных пунктов уступая Российской Федерации (49 место) [3]. Образовательная безопасность как вид безопасности – одна из составных частей безопасности любой социально-политической организации общества. Однако, являясь в масштабах страны, по существу, самостоятельным видом национальной безопасности, она законодательно такого статуса не имеет и интегрируется в другие виды безопасности, в частности, в официально признанную Концепцией национальной безопасности Республики Беларусь социальную безопасность[4]. Принципиально важным является закрепление в ближайшем будущем в нормативных правовых документах категории «образовательная безопасность» как отдельного, самостоятельного вида национальной безопасности. В этом случае понятие «образовательная безопасность» как отдельный вид обеспечения национальной безопасности будет включать в себя следующие элементы [2, с. 128]: • Объект безопасности. При рассмотрении образовательной безопасности объектом выступают права и свободы граждан Республики Беларусь в образовательной сфере, материальные и духовные ценности общества, система общественных отношений, охраняемых нормами права, а также независимость и суверенитет государства в реализации образовательной политики; • Национальные интересы объекта безопасности. Первостепенным в определении любого вида безопасности является определение национальных интересов, реализация которых обуславливает само существование объектов защиты и без которых объекты перестают представлять собой единое целое [2]. Для учреждения общего среднего образования, к примеру, это интересы обучения, воспитания и развития, которые можно разделить в самом общем виде на совокупность интересов благополучия и совокупность интересов безопасности. • Угрозы национальным интересам в сфере образовательной безопасности. Концепция национальной безопасности Республики Беларусь подразделяет все угрозы национальным интересам на внутренние и внешние [2]. В этой связи внутренней угрозой образовательной безопасности стоит выделить отставание качества образования по ряду перспективных направлений от уровня лучших мировых образовательных центров, недостаточное количество современных высококвалифицированных специалистов мирового уровня, внешней угрозой – интернационализация образования и, как следствие, исчезновение традиций и достижений национальной системы образования. Таким образом, понятие «образовательная безопасность» является важнейшим фактором обеспечения национальной безопасности страны. Выделение образовательной составляющей безопасности будет способствовать развитию культуры безопасности в современном белорусском обществе, созданию необходимых условий для защиты от внешних и внутренних угроз. Список использованных источников: 1. Минаев, Г. А. Образование и безопасность : учеб. пособие / Г. А. Минаев. – Москва : Университетская книга; Логос, 2009 – 312 с. 2. Чистохвалов, В. Н. Современная образовательная политика России : учеб. пособие / В. Н. Чистохвалов. – Москва : РУДН, 2008. – 246 с. 3. Индексы и индикаторы человеческого развития [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://hdr. undp.org/sites/default/files/2018_human_development_statistical_update_ru.pdf. – Дата доступа: 12.03.2019. 4. Концепция национальной безопасности Республики Беларусь. Раздел I. Основные положения. Изменения и дополнения: Указ Президента Республики Беларусь от 30 декабря 2011 г. №621 // Национальный реестр правовых актов Республики Беларусь. – 2012. – №8. – 1/13223. – <Р31100621> 100 УДК 930.25+930.1 БЕЛЯВСКИЙ А.М., ЗАХАРКЕВИЧ С.А. ИСТОРИЧЕСКИЙ АРХИВ КАК ГРАНИЦА ДОЗВОЛЕННОГО Белявский А. М. доцент БГУ, канд. истор. наук, доцент Захаркевич С.А. доцент БГУ, канд. истор. наук, доцент г. Минск, Беларусь Рассуждая об исторической памяти, мы традиционно называем основными институтами ее формирования семью, образование, общественные объединения, политические партии, средства массовой информации и религию. Однако неизменно за пределами внимания остается еще один институт, скрыто, но постоянно присутствующий в любом исследовании исторической памяти, претендующем на научность. Более того, как будет показано дальше, – конвенционально определяющий и саму эту научность, и вообще все, что в ее рамках может быть сделано. Речь идет об историческом архиве. Ж. Деррида в не переведенной на русский язык и все ещё остающейся за пределами внимания наших архивистов работе «Архивная лихорадка» («Mal d’Archive», в оригинальном названии присутствует игра слов, устоявшегося перевода которой нет: Mal во французском языке имеет значения и «лихорадка», и «зло») уже на самых первых страницах обращает внимание на двойственность семантики архива. Это слово выводится от греческого «архэ», имеющего значения «начало» и «порядок». Таким образом, архив выполняет и онтологическую, и номологическую функцию. От второго значения происходит «архонт» (чиновник). Прообраз архива, первый архив – это «архейон», дом архонтов, в котором хранились официальные документы, подлинность и правильное толкование которых гарантировал авторитет архонта [1, с. 10-11]. Таким образом Деррида обращает внимание на то, что архив не только сохраняет «начала», «источники», но и устанавливает определенный порядок их интерпретации. М. Фуко, разрабатывая свою теорию дискурса, также обратился к номологической семантике этого слова: «Архив – это прежде всего закон того, что может быть сказано, система, управляющая появлением высказываний как единичных событий» [2, с. 248]. Такая метафора не случайна, хотя архив Фуко и намного глубже понятия социального института, или суммы текстов, сохраненных определенной культурой. С самого своего появления в современном виде в XIX в. исторический архив по сути наделялся именно такой функцией в системе позитивистского исторического знания, во многом сохраняющей свое действие и сейчас. Именно архив стал определять границы, в которых мог действовать историк нового, ранкеанского типа. Прежде схожую функцию выполняли Священное Писание и церковное предание, соответствие которым отделяло легитимный исторический нарратив от нелегитимного – фактически этим отграничивались (церковные) хроники от «историй» бродячих музыкантов, менестрелей и скоморохов. Любая научная в средневековом смысле история должна была развертывать ветхозаветный архетип, комментировать его, но не выходить за его рамки. Рациональности Нового времени потребовался другой авторитет. Историческое построение, которому для претензии на «реконструкцию» необходимы были объективные доказательства, нашло таковые в виде официальных документов – и Л. фон Ранке обосновал их как самый важный вид исторических источников, позволяющих писать историю «так, как было на самом деле». Нельзя утверждать, что этого не случалось никогда раньше – но прежде это не происходило системно. Соответственно, правительственные (министерские) канцелярские архивы приобретают значимость не только как собрания бумаг, подтверждающих тот или иной юридический факт, но и как основа для построения исторического нарратива, объективированного этими фактами – и документами, их содержащими. В свою очередь, нарратив этот, как правило, служил основой идеологии нарождающегося национального государства. Не случайно на протяжении XIX в. мы можем проследить взаимосвязанное формирование национальных историографий, академической истории, источниковедения, архивоведения, археографии, исторической библиографии. Как наиболее яркий пример, иллюстрирующий эти связи, можно привести деятельность Ш.В. Ланглуа, выпускника Школы хартий (с дипломом архивариуса-палеографа), медиевиста с кафедрой в Сорбонне, директора Национальных архивов Франции (1913–1929), автора «Введения в изучение истории» (1897, со знаменитой фразой «история пишется по документам»), «Руководства по исторической библиографии» (1901), статей по теории архивоведения и первых методических рекомендаций по упорядочению архивов. Академический статус потребовал от историков критерия отделения профессионалов от любителей – и архив с ограничением доступа к нему (восходящим к правительственному органу, курирующему ар- 101 хивы) и необходимостью специальных навыков работы с архивными документами, его предоставил. Век материализма потребовал от истории материальности – и архив придал ей таковую, овеществив ее через обязательные атрибуты любого архивного документа: автор, время, место, архивный индекс. Магическая формула, превращающая документ в исторический источник: Ф. № x, оп. № y, д. № z. Однако любое овеществление, оформление, порождает ограничение формы. Структура архива начинает властно создавать структуру и границы истории, как текста и как прошлой действительности (воспринимаемых в рамках корреспондентной теории истины). Таким образом архив буквально проводит границу между Историей – официальной памятью, помещенной в рамки исторических времени, места и авторства, и НЕисторией – ложной памятью, произвольными рассказами, не отделенными от вымысла (как fiction и non-fiction в английской литературной терминологии). Исследование этой границы может быть отдельной увлекательной темой. О том, насколько условна эта стройная система исторического знания, все чаще и чаще рассуждают западных историки, которых принято клеймить как «постмодернистов» (еще один способ отграничиться от неудобных теорий). Одним из первых об «архивном фетишизме» начал писать Э.Х. Карр: «Фетишизм фактов ХIХ в. завершался и оправдывался фетишизмом документов, или памятников. Документы были ковчегом завета в храме фактов. Благоговеющий историк приближался к ним со склоненной головой и говорил о них шепотом. Если вы найдете это в документах, значит так оно и есть. Но что, если разобраться, эти документы – декреты, договоры, списки земель и доходов от их аренды, синие книги, официальная корреспонденция, частные письма и дневники – говорят нам? Ни один документ не может сказать нам больше того, что думал его автор…» [3, с. 79-80]. Эту тенденцию продолжили Л. Йорданова, А. Манслоу и др. «Неожиданно» выясняется, что государственные архивы не обладают «естественной» генеалогией (а история их создания скорее перекликается с историей доктора Франкенштейна, еще одного порождения XIX в.), что их информативность сильно зависит от их создателя, его целей, интересов, намерений, системы отношений с внешним миром; от того, как и кем отбирался материал, как он был структурирован; что понимание любого архива возможно только в контексте какого-то рассказа, который создает комплекс документов, и не может происходить без предварительного (осознанного или нет) принятия определенных эпистемологической и аксиологической позиций. В итоге, особое место архива в историческом исследовании оказывается не более, чем иллюзией. Условность этой иллюзии блестяще продемонстрировал в конце 1990-х гг. ливанский художник Валид Раад в своем нашумевшем (в США и Европе, но неизвестном у нас) квазиархивном проекте «The Atlas Group» [4]. Как результат, акцент деятельности «постмодернистских» историков в большей степени смещается от документа к тексту, от «фактов» к интерпретации, от реконструкции к конструированию. Говоря в настоящее время о истории, мы должны понимать, что речь идет о целом комплексе наук, объединенных общим названием «исторические науки». Сайт Высшей аттестационной комиссии Республики Беларусь (далее – ВАК) так и формулирует – «исторические науки» – имея в виду не просто некую абстрактную историю, а целый ряд исторических наук – отечественную историю, историографию, источниковедение и методы исторического исследования, всеобщую историю, историю международных отношений и внешней политики [5]. В этом списке (вполне ожидаемо) находятся также археология и этнология (последняя в виде сложной конструкции – этнография, этнология и антропология). В том, что интеграция последних в историю (как абстрактную науку о прошлом) вызывает некоторые трудности, свидетельствует тот же сайт ВАКа. При формулировании отраслей науки для истории появляется новая конструкция – «исторические науки и археология» [6]. Степень отличия заключается в используемых источниках и методах их интерпретации. В истории основным источником исследования являются письменные источники во всех их разновидностях. Для этнологии и археологии письменные источники становятся вторичными и имеют значение как вспомогательные. Археология оперирует материальными артефактами, найденными в процессе раскопок, а этнология – этнографическим материалом, собранным в ходе полевых этнографических исследований. Принадлежность к историческим наукам «принуждает» археологию и этнологию конструировать собственные «архивы», включая в них археологические артефакты, полевые записи и отчеты. По сути происходит подмена архива как места хранения документов «архивом-как-местом-хранения-исторического источника». В ситуации археологии заниматься раскопками без официального разрешения (открытого листа) означает выход за рамки закона и стать «черным копателем». Открытый лист археолога предусматривает обязательный отчет и сдачу найденных артефактов в ту организацию, которая выдала разрешение, или ответственное хранения по месту работы исследователя. Следовательно, государство берет на себя право определять тех, кого считать археологом. В этнологии официального разрешения на полевые этнографические исследования получать необходимости нет, что позволяет исследователю создавать «личный архив» материалов. Вместе с тем, научная 102 общественность и официальные учреждения, осуществляющие контроль за присуждением научных степеней и званий, с недоверием относятся к такого рода личным записям. Однако полевые записи простых «непрофессионалов» вряд ли будут архивизированы и включены в перечень фондов и дел государственных архивов. То же самое касается в полном смысле исследователей, занимающихся устной историей, заставляя их имитировать официальные архивы, создавая, например, электронные базы данных. Таким образом, архив через государственные ресурсы осуществляет символический надзор, формируя рамки «исторического» и классифицируя те субъекты и объекты, которые имеют право заниматься историей и прошлым. В исторической науке (исторических науках) архив приобретает сакральное значение не только источника знаний о прошлом для исследователя, но также и мерилом, ограничителем и маркером исторического исследования. Все, кто выходят за официальные рамки использования архива, могут быть трактованы как «исказители истории» или «ненастоящие» историки. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ: 1. Derrida, J. Gorączka archiwum. Impresja freudowska / J. Derrida. – Warszawa: Instytut Badań Literackich, 2016. – 148 s. 2. Фуко, М. Археология знания / М. Фуко. – СПб.: ИЦ «Гуманитарная академия»; Университетская книга, 2004. – 416 с. 3. Кар, Э. Г. Гісторык і яго факты / Э. Г. Кар // Беларускі гістарычны агляд. – Снежань 1997. – Т. 4, Сшыткі 1–2 (6–7). – С. 72–92. 4. The Atlas Group Archive [Electronic resource]. – Mode of access: http://www.theatlasgroup.org. – Date of access: 02.09.2019. 5. Исторические науки [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://vak.gov.by/index.php/szd/history. – Дата доступа: 20.09.2019 6. Отрасль науки: Исторические науки и археология [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https:// vak.gov.by/index.php/groups/history. – Дата доступа: 20.09.2019 УДК 17.035.3 БЕЛЯЕВА Е.В. ИСТОРИЧЕСКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ И МОРАЛЬНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ Беляева Е. В. доцент кафедры философии культуры Белорусского государственного университета, канд. филос. наук, доцент г. Минск, Беларусь Работа выполнена при поддержке гранта БРФФИ-РФФИ Г18Р-003. Исследование моральной составляющей исторической культуры имеет множество аспектов, прояснение которых необходимо для решения, как теоретических проблем философии истории, так и практических вопросов социального управления. Понятие исторической памяти важно для понимания исторической культуры. «Историческая память выводит субъекта за рамки настоящего, позволяет ему соотнести свою жизнь с прошлым и выдвинуть проект будущего. Поэтому историческая память может рассматриваться как форма артикуляции исторического сознания в жизни общества, как «ментальная процедура исторического сознания» (И. Рюзен), а историческая культура – как историческая память в аспекте ее культурно ориентирующей функции» [1, с. 171]. Память не бывает моральной или аморальной, но фактически процессы запоминания и забвения избирательны, и критериями, по которым память отбирает достойное трансляции, конструирует образ прошлого и устанавливает его роль в настоящем и будущем, очень часто выступают нравственные ценности. В частности, категория моральной ответственности используется при анализе действий субъектов истории, в результате чего на них возлагается историческая ответственность за добро и зло в произошедших событиях. Несмотря на все доказательства имморального и неуправляемого характера многих социальных процессов, люди упорно приписывают истории нравственный смысл, считают исторические события ре- 103 зультатом сознательного намерения, доброго или злого умысла их участников. «Историческая ответственность фундирована этической оценкой значимых событий и, соответственно, предполагает распределение статусов виновности индивида/группы в контексте результатов исторического события» [2, с. 7]. Между тем, полное отождествление исторической и моральной ответственности неправомерно, эти феномены различаются и теоретически, и в практических социальных отношениях. Этические критерии добра и зла, на основании которых можно возлагать ответственность за содеянное или не сделанное, наиболее отработаны по отношению к индивидуальному поведению. Наряду с этим у личности есть совесть, выступающая внутренним саморегулятором и инстанцией нравственной оценки. Личная моральная ответственность исторического лица за собственные конкретные действия может трактоваться как составляющая его исторической ответственности. Применительно же к коллективным субъектам социального действия вопрос об их моральной вменяемости, моральном самосознании и, соответственно, способности нести моральную ответственность, является сложным. Моральная составляющая коллективной исторической ответственности требует прояснения. Х. Арендт проводила различие между «политической (коллективной) ответственностью с одной стороны и моральной и/или правовой (личной) виной – с другой» [3, с. 209]. Существует личная вина за конкретные действия – тут моральное осуждение и практическое наказание обязательно. В то же время некие сообщества, социальные институты и структуры могут быть осуждены за свою историческую деятельность и подвергнуты наказанию. Принадлежащий к ним индивид может чувствовать моральную вину и раскаиваться, но не может наказываться по причине этой причастности. Иначе такая практика ничем не отличается от геноцида, когда люди подвергаются уничтожению не в силу собственных качеств и действий, а в силу принадлежности к группе. Кроме того, историческую ответственность переживают и последующие поколения, несмотря на то, что ни один их представитель не имеет личной вины за произошедшее. Другой аспект соотношения исторической и моральной ответственности раскрывается во временном плане. А.В. Прокофьев показывает, что моральная ответственность бывает проспективной, реализующейся до и в ходе выполнения некоторой обязанности; и ретроспективной, которая возникает, если проспективная нравственная обязанность не была исполнена [4, с. 111-112]. Применительно к исторической культуре, которая, хоть и рассматривает прошлое в его отношении к настоящему и будущему, всё-таки обращена по преимуществу к прошлому, доминирующим видом ответственности оказывается ретроспективная. Поскольку ее наличие свидетельствует о неисполнении историческим субъектом некого долга, получается, что историческая ответственность носит сугубо негативный характер. Историческая память характеризует прошлое как среду, где никто не исполнял должное, как череду событий, которые моральным сознанием отчётливо квалифицируются как зло (война, геноцид, голодомор, захват территорий, политические убийства). Ответственность трактуется как результат вины. Поэтому в общественном и научном дискурсе превалируют рассуждения о (чужой) исторической вине, которую нужно искупить и за которую нужно наказать; (чужой) исторической ответственности, которую кто-то должен нести. В результате пространство исторической памяти заполоняет рынок версий истории, переходящий в базар, где каждый хочет возложить вину и ответственность на другого и заставить его заплатить за свою интерпретацию прошлого [5]. Хотя многие исторические обиды людей и народов воспринимаются непредвзятым сознанием как оправданные, общая ситуация такова, что их правота теряется в море других претензий, единственным обоснованием которых являются не факты, не критерии справедливости, а моральные обвинения, если не простое психологическое чувство обиды. Между тем, современная этика ответственности как особый тип теории морали по сравнению с этикой блага и этикой долга утверждает доминирующую роль позитивной ответственности. Ответственности не перед кем-то (авторитетом, инстанцией запрета), а позитивной ответственности за осуществление какого-то дела, за чье-то благополучие. Ответственность выступает здесь как способ позитивного самоопределения субъекта. Способность брать на себя ответственность представляется ему не бременем, а возможностью исторической самореализации. Как справедливо отмечает Я. Переходько, «необходимо разделять понятия исторической вины и ответственности. Ответственность … в отношении истории – это готовность признать, что те обстоятельства, в которых ты действуешь, твои мысли и потребности в значительной мере есть результат исторического процесса и действий предыдущих поколений. Ответственность – это не пассивное принятие вины, это уверенность в действиях, которые ты совершаешь для будущего» [6]. Историческую ответственность полезно соотносить с понятием справедливости, которое напрямую характеризует меру нравственности общественной жизни и только опосредованно регулирует сферу межличностных отношений. Поэтому она лучше подходит для нравственной оценки исторических событий, так как касается действий и отношений социальных групп. Не случайно книга А.В. Прокофьева, посвященная социально-этическим проблемам в философии морали, озаглавлена «Справедливость и ответственность» [3]. Однако использование категории справедливости применительно к историческому процессу также имеет свои ограничения. Лучше всего этическая теория справедливости разработана применительно к внутригосу- 104 дарственным отношениям. Описаны механизмы, посредством которых граждане в коммуникации полагают тот тип общей справедливости, который представляется им оптимальным, и устанавливают юридические критерии частной справедливости. Гарантом реализации общественной справедливости выступает государство. В области же международных отношений, исторических отношений народов, тем более в их ретроспективной проекции, суждения о справедливости затруднены, так как не существует ни высшего гаранта справедливости, ни общих механизмов ее установления. Кроме того, поиск критериев справедливости в исторических событиях наталкивается на вопрос о том, является ли исторический процесс результатом действий личностей, народных масс, государств, транснациональных корпораций, негосударственных общественных организаций или каких-либо еще структур, по отношению к которым можно говорить об интересах, но сложно рассматривать их как моральных субъектов, способных быть «справедливыми» или «несправедливыми». При этом, несмотря на все усилия субъектов, их исторические действия могут оказаться лишенными моральной удачи, несправедливыми, вызывающими сожаления и чувство вины. «Ни знание моральных ценностей, ни решимость их воплощать, ни даже успешное формирование характера в соответствии с этой решимостью никому не могут обеспечить уверенности в том, что он будет оправдан перед лицом этих ценностей» [4, с. 136]. Итогом рассмотрения может стать формулировка Е.Ю. Вострецова и И.А. Симоновой, в которой не содержится прямых отсылок к моральным критериям установления исторической ответственности: «Историческая ответственность определена как социальный конструкт, аккумулирующий интергенерационную связь, возникшую между субъектами/общностями на основании их самоопределения в контексте некоторого исторического события и провоцирующую дальнейшую практику деятельности субъектов/ сообществ с целью искупления реальной и потенциальной вины и достижения состояния исторической справедливости» [2, с. 6]. Таким образом, соотношение моральной и исторической ответственности относительно каждого события должно рассматриваться конкретно. Критерии моральной и исторической ответственности не совпадают полностью, историческая ответственность (даже если трактуется как вина, раскаяние, гордость) имеет самостоятельные формы выражения и реализует себя в формах социальной практики, а не в морально-психологических феноменах. Историческая ответственность конкретного лица и коллективных субъектов исторического процесса имеют разный механизм осуществления. Ретроспективная историческая ответственность доминирует в культуре, однако и проспективную ее функцию нельзя недооценивать. Наконец, целесообразно связывать историческую ответственность не только с категорией вины, но и с категорией справедливости, обращая внимание на то, что обе категории не носят чисто морального характера. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Васильев, А. Г. Историческая культура / А. Г. Васильев // Теория и методология исторической науки: Терминологический словарь / отв. ред. А. О. Чубарьян. – М., 2014. – С. 169–171. 2. Вострецов, Е. Ю. Историческая ответственность в полигенеративных средах: версии и инверсии практики / Е. Ю. Вострецов, И. А. Симонова // Педагогическое образование в России. – 2015. – № 5. – С. 6–12. 3. Арендт, Х. Ответственность и суждение / Х. Арендт ; пер. с англ. Д. Ароносона, С. Бардиной, Р. Гуляева. – М. : Изд-во Ин-та Гайдара, 2013. – 352 с. 4. Прокофьев, А. В. Справедливость и ответственность: социально-этические проблемы в философии морали / А. В. Прокофьев. – Тула : Изд-во Тул. гос. пед. ун-та им. Л. Н. Толстого, 2006. – 227 с. 5. Линченко, А. А. От рынка к базару: метаморфозы коммерциализации прошлого в современном мире / А. А. Линченко, О. В. Головашина, Д. А. Аникин // Вопр. филос. – 2019. – № 5. – С. 49–58. 6. Переходько, Я. Историческая вина и историческая ответственность [Электронный ресурс] / Я. Переходько // Мedium. – Режим доступа: https://medium.com/@yaroslavperekhodko/историческая-вина-иисторическая-ответственность-174d16b7e16b. – Дата доступа: 12.08.2019. 105 УДК 372.893 БОГОЛЕЙША С.В. ПРЕПОДАВАНИЕ ИСТОРИИ В ТЕХНИЧЕСКОМ ВУЗЕ: ПРОБЛЕМЫ И ОСОБЕННОСТИ Боголейша С.В. доцент кафедры «История белорусской государственности», канд. истор. наук, доцент г. Минск, Беларусь Важной задачей современного этапа развития высшего профессионального образования в Республике Беларусь является его гуманитаризация, что должно способствовать формированию будущего специалиста с определенными ценностными установками и активной гражданской позицией. Актуальность этой задачи связана с осознанием особой роли человеческого фактора в процессах качественной трансформации современного общества. В эпоху значительных достижений в техносфере возрастает социальная ответственность инженерно-технических специалистов за недопущение техногенных, военных и экологических катастроф, за создание условий эффективного использования техники в целях духовного совершенствования человека. Формирование ценностных установок будущих специалистов во многом происходит в высшей школе. Ведущая роль в решении этой сложной задачи принадлежит гуманитарным наукам, которые формируют систему мировоззрения личности студента, определяют ее интеллектуальное и духовное развитие, способствуют становлению у студента тех качеств, которые позволят в дальнейшем ответственно выполнять свои профессиональные и гражданские функции. Среди гуманитарных дисциплин в системе подготовки инженеров важное место принадлежит истории Беларуси. Исторические знания в условиях сложных геополитических процессов, происходящих в мире, чрезвычайно важны. Они позволяют сформировать стройную систему экономических, политических, философских взглядов, приучают молодого человека самостоятельно и масштабно мыслить, избегать односторонних, мало связанных с реальностью выводов и оценок. Исторические знания позволяют сквозь призму прошлого заглянуть в будущее. В рамках рассмотрения роли изучения истории в процессе социогуманитарной подготовки инженеров обращает на себя внимание то, что в последние годы произошло изменение отношения к содержанию высшего профессионального образования и на уровне массового сознания. Распространенное ранее общественное мнение, что высшая школа должна готовить, прежде всего, квалифицированных специалистов, с середины 2000-х гг. меняется и последовательно склоняется к необходимости подготовки «культурных и образованных людей» в целом [5, с. 81]. В этой связи особо возрастает значение преподавания истории в вузе. Однако в вузовской программе число часов на историю Беларуси постоянно сокращается. Что же может сделать преподаватель истории за это небольшое время, которое отвели ему сегодня? К сожалению, опять «галопом по Европам», только в еще более быстром темпе. Сложившаяся ситуация требует принятия срочных мер. Изучение истории в вузе должно быть поставлено на новую методологическую и теоретическую высоту. Основная задача вузовского курса, на наш взгляд, – аналитическое изучение истории страны, выявление объективных и субъективных факторов исторического развития. Необходимо не только сообщать студентам основные исторические факты, но и помогать им чувствовать логику исторического процесса, учить оценивать влияние на события разных факторов, сопоставлять различные подходы в историографии. Это не только даст более глубокие исторические познания, но и приучит студентов размышлять, анализировать. Все это невозможно при малом числе часов, которым располагают вузовские преподаватели. Курс должен быть расширен как минимум до 80-100 часов, чтобы у преподавателя хватало времени не только напомнить студентам основные исторические события, но и организовать дискуссию в аудитории, познакомить студентов с мнениями разных историков, использовать наглядность (например, показать фрагмент кинохроники). Преподаватель в вузе должен стремиться использовать и внеаудиторные формы работы: экскурсии в музеи, создание тематических кружков, поездки на места исторических событий. Еще сложнее обстоят дела с преподавание истории в техническом вузе. Сегодня на фоне мировоззренческих изменений, отсутствия мотивации (нередко можно услышать от студентов такую фразу: «зачем будущему техническому специалисту знать историю?»), в условиях катастрофической нехватки времени (многие молодые люди начинают работать уже на первом курсе университета), отсутствия навыков само- 106 стоятельной работы, а также внутренней неорганизованности, студенты испытывают серьезные затруднения при изучении истории. Представления об историческом процессе, полученные в школе, как правило, весьма разрозненны, что осложняется скудными познаниями в области географии, обществоведения (а это основы социологии, политологии, права, экономики). Поэтому на сегодняшний день актуальной остается задача принципиальной перестройки сложившейся системы вузовского исторического образования для студентов неисторических специальностей и технических вузов. Все перечисленное подводит нас к выводу о том, насколько продуманным должен быть учебный курс по истории в формировании, как системы исторических знаний, так и ценностных ориентаций выпускника высшей школы [2, с. 357]. Возвращаясь к вопросам обучения студентов, необходимо учитывать, что при поступлении в вуз молодые люди проходят сложный период адаптации к условиям вузовского обучения, который включает в себя проблему интеграции в новое социальное пространство, готовности к установлению особых отношений со студентами, преподавателями и администрацией [4]. На смену привычной классно-урочной системе обучения и практически домашней опеки со стороны учителей и классного руководителя приходит лекционно-практическая система, требующая большей самостоятельности и ответственности от молодых людей. Успехи студентов в обучении, и в том числе в изучении общего курса истории, которая в соответствии с государственными образовательными стандартами в своем большинстве изучается на первом курсе, в значительной мере будут зависеть от эффективности адаптационного периода в новых образовательных условиях. Говоря о проблеме преподавания истории в технических вузах, необходимо отметить разницу в мышлении, в подходах к изучению объективной реальности у представителей гуманитарных и технических специальностей. Так, у технарей лучше развито дискретно-логическое мышление: им значительно проще мыслить в конкретных, логически выверенных, небольших по объему моделях. Это позволяет разглядеть и проанализировать в историческом процессе частности. Но вот обратное движение, да еще при отсутствии системности в образовательном процессе, становится практически невозможным. Студенту-технарю трудно соединить отдельное в единое целое, охватить значительную часть исторической реальности, понять ее динамику и цельность развития. Целью изучения курса истории должно быть включение личности в культурно-исторический контекст, самоориентация в цивилизованном времени-пространстве. Поэтому более актуально изучение студентами не фактологии, поскольку событийную историю они изучали в школьном курсе истории, а философии истории, так как она способствует формированию самостоятельности мышления, расширяет кругозор, характеризуя основные пути развития человеческого общества, и, в значительной степени, упорядочивает реальное историческое пространство. Главное для вузовского курса истории – это развитие историзма мышления. Историзм мышления – один из важнейших показателей культуры, образованного современного человека, характеризующих его способность адекватно оценивать события в бесконечной череде фактов [6]. Важную роль в успешном усвоении исторических знаний играет использование различных методов, форм и приёмов обучения, которые накопила современная педагогика. Учитывая специфику студентов с техническим складом мышления, стоит признать, что традиционное ведение лекций и семинаров, как бы ни была ярка и авторитетна личность самого преподавателя, не всегда эффективно. На лекционном занятии любой студент должен быть готов участвовать в мини-дискуссиях, задавать вопросы лектору и отвечать на его вопросы по теме лекции. Таким образом, происходит активизация работы на лекциях, которые более не являются исключительно монологом преподавателя. Использование презентаций, видеолекций, работа с использованием дистанционных форм обучения, таких как чат, форум и т.д., позволяют значительно повысить познавательный интерес путем погружения в историческую «реальность». Это тем более важно, что для современных молодых людей, медиасреда является зачастую более привлекательной, более обжитой, чем пространство обычного текстового вузовского учебника, в котором отсутствует яркий иллюстративный материал. Особый интерес у студентов технического вуза вызывает подготовка творческих работ по отечественной истории с использованием современных компьютерных технологий обработки и демонстрации исторического материала, что является важной формой самостоятельной работы. Это формирует у студентов определенные компетенции, а также пробуждает личностный мотив к приобретению знаний. Поэтому студенты технических специальностей для семинарских занятий с удовольствием готовят задания, например, по историческим персоналиям, но вопросы, требующие установления взаимосвязей с экономическими, политическими, социальными процессами, даются им с трудом. Чтобы облегчить понимание исторических закономерностей, основных тенденций в развитии общества, предлагаемый лекционный материал не должен иметь большой объем. Необходимо сконцентрировать внимание студентов на выстраивании длительных логических цепочек, а не на отвлеченных фактах частного характера [4, с 69]. 107 Понимание объективной действительности студенческой жизни вынуждает преподавателя искать такие формы, которые позволят студенту при минимальных временных трудозатратах выполнить практическое задание без ущерба для понимания истории. Ориентировать студентов только на запоминание исторических фактов задача неблагодарная, если не сказать больше – невыполнимая. Поэтому необходимо нацеливать молодых людей на поиск закономерностей, сопоставление фактов и их анализ. Тем более что поиск закономерностей – это часть методологии любой науки и в этом смысле сближает гуманитарное и техническое знание [3, с. 31]. Каждый преподаватель социогуманитарных наук в техническом вузе сталкивается с рядом распространенных трудностей, таких, например, как конкретность мышления студентов, непонимание ими проблемного характера некоторых гуманитарных дисциплин (особенно это касается истории, философии, некоего «резерва нерешенных вопросов»), а также с неосведомленностью студенческой аудитории (в значительной своей части) в книжной культуре, и, как следствие, с неумением студентов работать с первоисточниками и почти полным незнанием ими гуманитарной терминологии. Результатом гуманитарной безграмотности является своего рода парадокс: работа с текстами в сети Интернет представляет особую сложность для студента технического вуза, с легкостью извлекающего любую информацию из электронных источников, но не умеющего ее правильно дифференцировать и адаптировать для ответа на семинаре по той или иной гуманитарной проблеме. Поиск нового содержания и методологии преподавания истории предполагает переход к современным технологиям обучения, при которых логика истории как учебной дисциплины соответствует логике исторической науки, логике развития научных знаний в целом. Это в полной мере должно соответствовать целям вузовского образования, направленного не только на овладение студентом знаниями, умениями и навыками, но и на способность свободно ориентироваться в окружающем его мире. Не менее важно сегодня в изучении истории определить приоритет общечеловеческих духовных ценностей, созданных за тысячелетия мировой истории, которые должны органически сочетаться с национальными ценностями, способствовать формированию самостоятельности мышления, расширению кругозора обучаемых, проявлению толерантности и взаимопонимания в условиях современного информационного общества. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Калинов В. В., Бодрова Е. В. Каким быть курсу «История» в инженерном вузе? [Электронный ресурс] / В. В. Калинова, Е. В. Бодрова // Современные образовательные технологии и их использование в системе гуманитарной подготовки инженеров: материалы II Всероссийской науч.-метод. конф., Москва, 2-3 декабря 2010 г. / МГТУ им. Н. Э. Баумана. – 2010. – Режим доступа: fsgn.bmstu.ru/ news.doc. – Дата обращения: 22.06.2019 г. 2. Огольцова Е. Г., Алимова Г. Б., Оспанова Д. Н. Роль изучения отечественной истории в системе подготовки современного инженера / Е. Г. Огольцова, Г. Б. Алимова [и др.] // Молодой ученый. – 2012. – №10. – С. 357-358. 3. Попова, А. Зачем учить историю в вузе? / А. Попова // Высшее образование сегодня, 2004. – № 9. – С. 30–33. 4. Нуриахметова Ф. М., Холоднов В. Г. Новые методы преподавания истории в техническом вузе / Ф. М. Нуриахметова, В. Г. Холоднов // Казанский педагогический журнал. – 2014. – № 2 (103). – С. 67-73. 5. Самчук, М. М. Преподавание истории в вузе проблемы и перспективы / М. М. Самчук // Известия Волгоградского государственного технического университета. – 2014. – Выпуск № 2. (129). – Т. 15. – С. 79– 82. 6. Сломинская, Е. В. Методические особенности преподавания истории в технических вуза [Электронный ресурс] / Е. В. Сломинская // Современные проблемы науки и образования. – 2014. – № 6. – Режим доступа: http:// www.science-education.ru/ru/article/view?id=15879. – Дата обращения: 22.05.2019. 108 УДК 325:21 ВАСИЛЕВСКАЯ В.Э. СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ ФОРМИРОВАНИИ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Василевская В. Э. студентка факультета заочного обучения УО «Белорусский государственный университет культуры и искусств», научный руководитель Политевич Е. Э. канд. пед. наук г. Минск, Беларусь В современных условиях тема исторической памяти более чем актуальна, так как в ходе глобализационных процессов возникает проблема сохранения идентичности. Глобализации присущ радикальный характер, что приводит к изменению культурной сферы, расширение географии и увеличение объемов миграционных потоков, обуславливает масштабную интеграцию обычаев и традиций из одной культуры в другую, в связи с чем, наблюдается столкновение культурных ценностей и стереотипов, «обезличивание» исторического опыта культур. Вместе с тем, приобретение знаний об историческом прошлом является важным фактором процесса инкультурации и социализации личности, способствует прогрессивному формированию общественного сознания и системы духовных ценностей, которые влияют на успешное экономическое, социальное и культурное развитие общества, в частности подрастающего поколения. Основанием дискурса памяти выступают стремительные преобразования, вызывающие состояние «разрыва» с прошлым, которое сохраняется в актуальном бытийном пространстве социума не только в виде набора «унаследованных» от прошлого артефактов, но и в качестве исторической памяти. Важность глубокого исследования феномена исторической памяти, обусловлено не только научным, но и практическим значением, ведь ретроспективно окрашенные интенции оказывают сильное детерминирующее воздействие на социальную практику, а уважительное отношение к прошлому формирует сознательное отношение к настоящему и будущему. Анализ характера влияния исторической памяти на социальную действительность предполагает в первую очередь раскрытие её сущности. Историческую память стоит определить как знания и переживания о прошлом, некое пространство, наделяющее человеческое бытие конкретными смыслами, символами и ориентирами, память конструирует духовные потребности в структуре коллективного сознания социальных общностей. Также важно отметить, что на формирование исторической памяти значительное влияние оказывает социальная ситуация, ведь именно в контексте происходящих событий формируется отношение и оценка людей к историческому прошлому. Созданные предыдущими поколениями материальные и духовные ценности не остаются в неизменном виде, последующими поколениями они воспринимаются уже в преобразованном виде, что обусловлено изменением социальной ситуации и стремительно ускоряющимися темпами новаций, в результате которых достижения прошлого достаточно быстро устаревают. Таким образом, с социологической точки зрения, историческая память – это совокупность аккумулированных социально значимых исторических представлений и чувств, транслируемых от поколения к поколению, образующих ядро этнической, культурной и гражданской самоидентификации людей. В современных условиях, обществом утрачиваются традиционные формы передачи культурно-исторического опыта, социальные институты вынуждены адаптироваться к современным реалиям и модернизировать свою коммуникационную политику, важное место среди социальных институтов занимают средства массовой информации. Средства массовой информации, позволяют настоящему поколению «унаследовать» культурно-историческое наследие своих предков. Важнейшей задачей СМИ в данном направлении является фиксирования и преобразования исторической информации в образы и логические структуры. Влияние СМИ на жизнь современного общества невозможно переоценить, масс-медиа стремятся своевременно и объективно освещать мировые события, успешно адаптируя передовые технологии и методы к условиям национального информационного пространства, существенными преимуществами СМИ является: –– диахронность – возможность устойчивого сохранения и транслирования информации во времени; –– диатопность – возможность преодоления значительного расстояния и пространств; 109 –– мультиплицирование – возможность неоднократного воспроизведения информации; –– симультанность – возможность одновременного предоставления информации для широкой аудитории [3, с. 303]. На текущем этапе у каждого жителя страны имеется возможность мгновенно получать ту или иную информацию в удобной для него форме: на 1 февраля 2019 г. в стране действуют 9 информационных агентств, издаётся 731 газета и 849 журналов, транслируются десятки телеканалов, осуществляют вещание 174 радиопрограмм [1]. Широкая доступность информации и возможность ее неоднократного и практически одновременного воспроизведения, позволяет преодолеть проблему «разрыва» связи с историческим прошлым. Также стоит отметить, что под влиянием ряда технологических факторов, например увеличения популярности сети Интернет, на национальном медиаландшафте происходят определенные трансформации. Средства массовой информации всё чаще используют одновременное сочетание в текстовых материалах, видео и звуковое снабжение. Модернизируются приемы работы с содержанием и каналы его предоставления аудитории, сегодня для этого все чаще используются популярные онлайн-платформы, социальные сети и видеохостинги. Благодаря использованию мультимедийных средств, удается заинтересовать молодое поколение, для которого характерен экранный способ принятия информации, представленный видеорядом, современная молодежь не желает принимать информацию в форме письменного текста, она ориентирована на виртуальный мир. Совершенствование технических возможностей СМИ значительно расширяет воздействие на массовое сознание, с целью формирования общественных ценностей и ориентаций. Популяризация информации посредством СМИ об историческом прошлом современными передовыми технологиями, эффективно проникает в социум, оказывая динамичное и целенаправленное воздействие. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Министерство информации Республики Беларусь [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http:// mininform.gov.by/ activities/statisticheskiy/. – Дата доступа: 16.02.2019. 2. Мысливец, Н. Л. Историческая память как социокультурный феномен: опыт социологической реконструкции / Н. Л. Мысливец // Вестн. РУДН. Социология. – 2018. – №18. – С.9-19 3. Ольшанский, Д. В. Психология масс / Д. В. Ольшанский. – СПб.: Питер, 2002. – 368 с. УДК [316.7:93/94]: 339.9.012 ВАТЫЛЬ В.Н. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ КАК ГУМАНИТАРНЫЙ РЕСУРС РАЗВИТИЯ ЕВРАЗИЙСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ (ИЗ ОПЫТА ЕАЭС)1 Ватыль В. Н. заведующий кафедрой политологии юридического факультета ГрГУ имени Янки Купалы, д-р полит. наук, профессор г. Гродно, Беларусь I. Состояние и динамика интеграционных процессов в Евразийском экономическом союзе неоднозначны: наряду с серьёзными успехами и продвижением вперёд, имеются системные спады, напряжения и асимметрия по разным направлениям двустороннего и многостороннего сотрудничества. Об этом, в частности, свидетельствуют периодически повторяющиеся конфликты в белорусско-российских и кыргызскоказахстанских отношениях. Они указывают не только на неумение государств-членов ЕАЭС договориться друг с другом, даже в двустороннем формате, но и на стремление правящих элит в интеграционных программах и действиях, прежде всего, следовать своим национальным, а то и корпоративным, интересам, забывая интересы партнёров по интеграции, игнорируя обещания и договорённости. Как следствие, нарастает отрицательная атмосфера в формировании интеграционной солидарности, усиливается рассогласование мнений и действий. Обозначенные аспекты отражают наличие негативных процессов как по «вертикали» шкалы интеграционных измерений в ЕАЭС, так и по «горизонтали». «Вертикаль» означает 1 Текст подготовлен в рамках ГПНИ №А67-16 «Политическое регулирование современных интеграционных процессов: белорусский дискурс». 110 сферу межгосударственных отношений в рамках ЕАЭС, а «горизонталь» – ту сферу евразийской жизни, которая выходит за их «скобки». Касательно последней сферы, можно, в частности, говорить о таких тенденциях, как: а) возрастающая убыль той части населения, которая фактом своей биографии отражает прошлое общей советской истории. Консолидация и солидарность этой истории для молодых поколений сегодня уже не представляет самодовлеющего значения; б) сверхактуализация суверенитета новых независимых государств, чем конъюнктурно пользуются в текущей интеграционной политике; в) манипулирование историческими нарративами, нередко ведущее к искажению представлений о прошлой истории, перспективах исторической политики в границах ЕАЭС. II. Для преодоления кризисных моментов в функционировании и развитии ЕАЭС требуется активизировать научно-исследовательские и экспертные разработки не только в отношении к «плюсам» и «минусам» экономической стратегии и её реализации в этой региональной организации, но и в понимании места и роли в ней гуманитарного дискурса, в том числе, исторического прошлого. Объектом данного выступления станет гуманитарный дискурс в системе евразийского строительства, предметом – статус и функции исторической памяти как гуманитарного ресурса в развитии ЕАЭС, целью – выявление особенностей потенциала «историческая память» в консолидации и сплочении евразийского социума. В изложении темы мы исходили из того, что историческая память способствует оптимизации интеграционных процессов, минимизации противоречий и конструированию евразийской идентичности. Историческую память надо рассматривать как один из методов социального управления в ЕАЭС, продуктивный путь к укреплению стабильности и развитию ЕАЭС. Использование исторического дискурса в евразийской коммуникации, по нашему мнению, будет способствовать расширению социального взаимодействия всех участников актуального евразийского интеграционного процесса. Вместе с тем, мы понимаем, что дискурс «историческая память» в преломлении к ЕАЭС находится в начальной стадии теоритической и практической разработки, что не даёт возможности делать окончательные выводы и заключения. III. Основные теоретико-методологические подходы – формально-логический, социологический, культурологический, коммуникативный – показывают, что на сегодняшний день в понимании понятий «память» и «историческая память» отсутствует однозначная концептуальная трактовка. В преломлении к характеристике сути феномена памяти, нам ближе культурологическая интерпретация. Согласно ей, память представляет собой особую человеческую способность, обеспечивающую закрепление, сохранение, устойчивое многократное повторение, а также забывание прошлого опыта. При этом закрепление и сохранение содержания прошлого опыта обычно описывается как запоминание. Повторение этого опыта – припоминание – осуществляется, прежде всего, посредством узнавания в процессе повторного восприятия того, что было воспринято прежде. В интерпретации категории «историческая память», преломлённой сквозь призму обозначенной в докладе темы, продуктивнее социо-коммуникативный подход. Согласно ему, память в своей основе есть историческая память, поскольку представляет собой процесс хронологически целостного, либо мозаично-выборочного сохранения и воспроизведения объектов действительности в её постоянном развитии и изменении. Обращаясь к прошлому, произошедшему в историческом процессе, функции памяти позволяют воспроизводить его в контексте актуального индивидуального и коллективного настоящего. Историческое знание есть социальная квинтэссенция исторической памяти, представленная разными интерпретациями прошлого. Историческая память представляет собой социокультурно обусловленный феномен, который проявляется в отдельных формах, дифференцируемых в зависимости от специфики мнемического субъекта (индивидуальная и коллективная память) и способа передачи информации о прошлом (коммуникативная и культурная память). IV. Индивидуальная историческая память формируется, прежде всего, в процессе коммуникации в своей референтной группе и во многом зависит от агентов социальной коммуникации. Коллективная историческая память передаётся через различные медиаканалы, официальные структуры и общественные платформы и является результатом социокультурного взаимодействия человека и общества. В толковании развития ветвей исторической памяти на первый план предлагается выносить рефлексивную природу конструкций прошлого, понимание памяти как гибкой фигурации смысловых символов, находящихся на перекрестье прошлого и настоящего, контекстов и образов. Следует рассматривать понятие «историческая память» как социальный институт, общее понятие, под которым объединяются различные формы памяти, начиная от биографических воспоминаний и заканчивая сконструированными культурными символическими системами. Конструирование этого вида социальной памяти характеризуется как сложнодифференцированный процесс, который задаётся целым рядом изменяющихся факторов или сфер, находящихся в сложных отношениях взаимозависимости и взаимовлияния. V. Конструирование и реконструирование исторической памяти населения стран-участниц ЕАЭС представляют собой процесс создания социальных ситуаций, посредством которых прошлое может быть осмысленно и структурированно в настоящем. Актуальная историческая структурация возможна посред- 111 ством влияния на фигурацию памяти СМИ, особенно новых медиа, социальных сетей, коммуникативных платформ, телевидения, возникновения гибридных форматов, которые также неразрывно связаны с передачей исторической памяти. Все эти направления передачи памяти образуют различные констелляции с памятью. В качестве важной сферы, в которой формируются смыслы можно рассматривать особые способы и практики коммеморации, с помощью которых в обществе закрепляется, сохраняется и передаётся память о прошлом. Обозначенные формы передачи памяти, конечно, соотносятся с институциональными структурами – музеи, мемориалы, места памяти. Новые медиа принципиально меняют ландшафт человеческой памяти и особенности её функционирования. Цифровые средства фиксирования реальности расширяют поле для манипуляций с действительностью и позволяют создавать новые, синтетические формы памяти, основанные на возможностях новых технологий. Социальными механизмами присвоения прошлого признаются: школа, образовательный процесс, мемориальные комплексы, экспертные площадки. Инструментом конструирования прошлого в интересах выстраивания национальной и наднациональной идентичности и солидарности выступает власть. VI. Практика евразийских интеграционных процессов показывает, что несмотря на всю сложность конструирования исторической памяти в пространстве ЕАЭС, это возможно делать, ибо имеются как институционально-нормативные, так и идейно-символические основания и ресурсы. Подробнее о последних. Символы интеграционных интересов – социальные конструкты, способствующие ориентации соотечественников на принятие ценностей, мотивирующих социальные группы на поддержание безопасности личности, общества и государства. Конституционализация национальных и объединительных интересов – формирование принципов и норм, сопровождаемое артикуляцией «общественного договора» интеграционного процесса гласным поиском сочетания общественных и партикулярных интересов, интерпретацией знаков, раскрывающих состоятельность государства в формате интеграции, выстраиванием иерархии норм актов в соответствии с Конституцией. На разных уровнях в таком сопровождении конституционализации участвуют: а) партикулярные статусные символы (индивидуальные и корпоративные), институционализируемые как личные и коллективные права гражданина; б) национальные символы-добродетели, аккумулирующие ценности одного народа; в) наднациональные неофициальные и официальные символы. Истоки символов привязаны к основным жизненным сферам: а) территориально-пространственной (территория, природа); б) естественно-антропологической (телесность, быт); в) духовно-культурной (миф, религия, история); г) агентно-профессиональной (труд, предпринимательство). В жизненных сферах, помимо партикулярных статусных символов, формируются и поддерживаются жизнесферные ценности: а) сбережение природы, территориальная идентичность (любовь к «малой родине»); б) любовь супругов, детей и родителей, уважение к старшим, охрана детства, сплоченность земляков; в) стремление к знаниям, гордость за местную и отечественную культуру, почтение к святыням; г) трудолюбие, изобретательность, соревнование, профессиональное мастерство, кооперация. В свою очередь, на жизнесферные ценности опираются системные символы-добродетели – символы солидарности нации, образующиеся путем приписывания национальным образам позитивных ценностей – гражданственности, патриотизма, доблести, законопослушности, взаимопомощи, соучастия. Они ориентируют партикулярные статусные символы на интеграцию в символьную систему интеграционного общежития. Жизненные сферы порождают также социальные институты, поддерживающие символы-добродетели и конституционализацию национальных интересов. К ним относятся географические карты, переписи населения, музеи, школы, газеты, а также семья, церковный приход, местные СМИ, ярмарки и выставки достижений хозяйства. Эти институты открывают связь символов жизненных сфер с национальными интересами. В территориально-пространственной сфере географическая карта влияет на представление местных и общих территориальных интересов, формирует образы целостной территории государства, состоящей из разных мест (знаки «малой родины»), конкретизируемые в локальных планах, земельных кадастрах, кадастровых реестрах. В естественно-антропологическом аспекте в качестве таких институтов выступают семья, переписи населения, записи актов гражданского состояния, регистрация места жительства и пребывания, местный этикет. В духовнокультурной сфере особую роль играют музеи, архивы, церковные приходы, школы, газеты, СМИ, обеспечивающие исторический нарратив, мифы местных и региональных общностей, оживляющие события истории и культуры, национальные языки. В агентно-профессиональном плане для символизации важны ярмарки, выставки достижений народного хозяйства: ремесел, промыслов, промышленности, техники. 112 УДК: 340.11 ВЯРШОК І.Л., ВІННІКАВА К.У. ЭТНА-МЕНТАЛЬНЫЯ АСАБЛІВАСЦІ ПРАВА ЯК ПРАДУМОВА І ВЫНІК ЗАХАВАННЯ ГІСТАРЫЧНАЙ ПАМЯЦІ Вяршок І. Л. дацэнт кафедры тэорыі і гісторыі дзяржавы і права юрыдычнага факультэта БДУ, канд. юрыд. навук, дацэнт Віннікава К. У. студэнтка юрыдычнага факультэта БДУ г. Мінск, Беларусь У кантэксте вырашэння праблемы каштоўнасна-светапогляднага зместу гістарычнай памяці лічым актуальным вызначыць асаблівасці яе уздзеяння на прававое мысленне (менталітэт) народа. Таксама паспрабуем ацаніць ступень значнасці гістарычнай і культурнай традыцыі для сучаснага беларускага права. Сёння многія юрысты, як тэарэтыкі, так і практыкі, падкрэсліваюць, што права – гэта найбольш арыентаваная на гісторыю і аданачасова – найбольш залежная ад гісторыі з’ява. Фундаментальныя крыніцы права як асаблівага сацыяльнага інстытута – гэта традыцыі, рытуалы, звычаі, старажытная практыка і тэксты. Напраўду, змест права значна залежыць ад «шляху развіцця» [1, с. 157-169], які вызначаны гэтымі крыніцамі і мае як рацыянальнае (шляхам лагічнага мыслення), так і іррацыянальнае (на ўзроўні эмоцый) успрыманне з боку насельніцтва. Такую складаную сукупнасць прававога мыслення адносна шляху развіцця будзем называць прававым менталітэтам. На сённяшні дзень стала модным абмеркаванне тэмы глабалізацыі. Уніфікацыя развітых краін ва ўсіх сферах чалавечага быцця, імкненне да стандартызацыі жыцця на міжнародным узроўні забяспечваецца ў тым ліку дзякуючы стварэнню адпаведнага міжнароднага заканадаўства. Але зараз відавочна, што для паспяховага функцыянавання закон павінны падстройвацца пад культурныя асаблівасці народа, яго ментальнасць. Папулярная тэма для дыскусій звязана з пошукам баланса між захаваннем ідэнтычнасці і забеспячэннем развіцця права як адзінай у сваім разуменні агульначалавечай з’явы. Зыходзячы з таго, што сучасны працэс фарміравання прававой нормы ў значнай ступені павінен быць заснаваным на веданні культуры народа, а культура, у сваю чаргу, – з’ява, што ствараецца стагоддзямі і абапіраецца на традыцыю, відавочна значнасць гістарычнай памяці (у тым ліку культурнай) для развіцця прававога менталітэта нацыі. Такім чынам, існаванне прававога менталітэта абумоўлена ўспрыманнем гістарычнай памяці як каштоўнасці, і ад ступені прыхільнасці чалавека да гістарычна складзеных стэрэатыпаў паводзін залежыць у тым ліку прававое мысленне (менталітэт) пэўнага этнасу. Тэзіс, што культура і адпаведныя ёй каштоўнасці дэтэрмінуе змены ў праве, не мае патрэбы ў доказах. Адпаведна, больш дэталёвы аналіз павінен быць сфакусіраваны на некаторых пэўных элементах прававой культуры, нават на тых элементах, якія вельмі шырокія па сваёй сутнасці (як прававы менталітэт ці прававая аргументацыя). Асобным прызначэннем прававога менталітэта з’яўляецца інтэграцыя пазітыўнага права ў сацыяльную рэальнасць, у тым ліку гэта праблема, якая абмяркоўваецца ў кантэксце ідэй прававога плюралізма [2, с. 12]. Магчымасць гарманічнага развіцця права мы звязваем з вывучэннем прававога менталітэта і ўлікам яго зместу падчас праватворчасці і рэалізацыі права. У сваю чаргу, пастаяннае падкрэсліванне сваёй ідэнтычнасці шляхам пошуку якіхсьці адрозненняў і прынцыповасць у іх захаванні – таксама не заўсёды спосаб, які вядзе да прагрэсу. Гэта хутчэй «таптанне на месцы». [3, с. 130] Кансерватыўныя стратэгіі непрадуктыўны, бо яны абумоўліваюць аналіз у межах рамантычнай пагадыгмы монакультуры, этнаграфізацыю і спрошчаны падыход [4, с. 362]. Для сучасных прававых сістэм характэрны якасці рэцэптыўнасці, мульцілінгвізма, транскультурнасці і інтэртэкстуальнасці. Для адэкватнага аналізу нацыянальнага права прадуктыўным становіцца не столькі «аднаўленне аўтэнтыкі», колькі выяўленне мадыфікацый, якія адбыліся ў працэсе мадэрнізацыі, выяўленне ролі выпадковых элементаў у культуры, прававой культуры, праявы наступстваў межкультурных перайманняў [4, с. 362]. У сувязі з гэтым, вывучэнне права і адпаведныя змены ў ім становяцца ўсе больш складанымі. Паўстае пытанне, як варта вывучаць прававую сістэму, калі яна зменлівая і не заўседы паддаецца дакладным прагнозам. Больш паспяховым у аналізе фарміравання і ўспрымання права мы лічым сінэргетычны падыход. У прававой навуцы вельмі складана спрагназіраваць эвалюцыю, бо існуе вялізная колькасць з’яў, на першы погляд, не надта значных, але ў наступствах здатных прывесці да сур’ёзных зменаў у 113 адносінах соцыума да права; вядомы «эфект матылька» [5, с. 117]. У развіццё сінэрегетычнага падыхода выкажам тэзіс, што так званая самаарганізацыя права як складанай сістэмы ў значнай меры залежыць менавіта ад гістарычна сфарміраваных каштоўнасцей як змесце прававога менталітэта. Значнасць гістарычнай памяці для прававога мыслення народа ў тым, што агульная памяць спараджае пачуццё спавядальнасці, пачуццё салідарнасці. Салідарнасць, якая выходзіць з мінулага, – гэта выражэнне волі жыць разам [6, с. 7]. Традыцыі нацыі робяць яе лад жыцця адрозным ад іншых народаў, таму прававы менталітэт разглядаецца як успрыняцце грамадствам права на сённяшні дзень, актуальнага права, існаванне і далейшае развіцце якога магчыма толькі зыходзячы з гістарычнага ходу падзей. Мы разглядаем гістарычную памяць як аб’ектыўна існуючы факт – тое, што ўплывае на стварэнне і рэалізацыю сучаснай прававой нормы. Акрамя таго, прававое мысленне (менталітэт) – з’ява дынамічная, але безумоўна, ён не можа змяняцца так хутка, як сённяшняе заканадаўства, таму праватворцам трэба быць надзвычайна уважлівымі і асцярожнымі ў стварэнні абсалютна новых нормаў. Праілюструем прыкладам з беларускай гісторыі. У перыяд Адраджэння беларускі этнас фарміраваўся з насельніцтва, што знаходзілася на тэрыторыі агромністай поліэтнічнай дзяржавы, пад уздзеяннем дзяржаўнай ідэі ВКЛ, у выніку фарміравання адзінай прававой, эканамічнай сістэм і культурнага ўплыву Заходняй Еўропы. Але працэс этнагенэзу на тэрыторыі ВКЛ не паспеў дасягнуць свайго завяршэння. Пра гэта сведчыць адсутнасць агульнай саманазвы (людзі польскай веры, людзі рускай веры, уніяты, русіны, ліцвіны). З іншага боку, у нашых продкаў была агульная тэрыторыя, мова, народная культура, не хапала ўсведамлення сябе як асобнай нацыі, бо гэтаму перашкаджаў у тым ліку канфесійны раскол на праваслаўных і каталікоў, працэсы паланізацыі і г.д. Вядома, што Статут 1529 г. адыграў значную ролю ў станаўленні нацыі, бо яго нормы забяспечвалі ўраўноўванне ў правах усяго насельніцтва незалежна ад веравызнання, то-бок прававы акт можна разглядаць тут як пачатак кансалідацыі насельніцтва. Сёння сярод прававедаў і даследчыкаў іншых смежных дысцыплін гэты дакумент часта ўзгадваецца і вывучаецца, што ўплывае на развіцце прававога менталітэту і адпаведных каштоўнасцей, якія звязаны з інтэграцыяй грамадства. Звычаі, традыцыі, розныя гістарычна складзеныя сацыяльна-псіхічныя умовы, якія рэгламентавалі прававое жыццё чалавека, з’яўляюцца рэгулятарамі, што дэтэрмінавалі асаблівасці прававога менталітэту. Усе гэтыя феномены маюць як рацыянальнае тлумачэнне, так і іррацыянальную адзнаку, што значна можа паўплываць на структуру і змест сучаснага права. Але змест менталітэту складаецца перш за ўсё з іррацыянальных, псіхічных кампанентаў. З гэтай прычыны гістарычную памяць нельга «закласці» ў чалавека, бо ён мае яе не бессвядома, але ж найперш – іррацыянальна (адпаведна з эмоцыямі), а потым – рацыянальна. Яшчэ П.Я. Чаадаеў адзначаў у «Філасафічных лістах», што народы – гэта такія ж духоўныя істоты, як і кожная асоба, толькі іх выхоўваюць стагоддзі, а асобных людзей – гады. Паколькі змены ў менталітэце адбываюцца павольна, а развіццё сучаснага жыцця становіцца ўсё больш дынамічным, то ўзнікае дысананс між гэтымі ўзаемазалежнымі працэсамі. Супярэчанні паміж устаноўкамі менталітэту і патрабаваннямі часу асабліва заўважныя ў народаў, якія вымушаныя «даганяць» нацыі, якія задаюць рытм сусветнаму гістарычнаму прагрэсу. Л.М. Гумілёў вызначыў ментальнасць як асаблівасць псіхічнага складу і светапогляду людзей, якія ўваходзяць у тую ці іншую этнічную цэласнасць, што фарміруецца ў працэсе этнагенэзу. На думку даследчыка, з павышэннем ранга этнічнай сістэмы ментальнасць праяўляецца больш яскрава, і ў суперэтнасе, дзе назіраецца разнастайнасць стэрэатыпаў паводзінаў, ментальнасць з’яўляецца асноўным кансалідуючым фактарам, які рэгулюе, каардынуе і захоўвае цэласнасць этнічных груп, што выражаецца ў адзінстве іх паводзінаў у эвалюцыйным працэсе [7, с. 261]. Такім чынам, аглядаючыся на гісторыю, што адбывалася на беларускіх землях, мы бачым асаблівыя каштоўнасныя коды, закладзеныя спачатку на іррацыянальным узроўні – ментальна абумоўленыя разрывы паміж дзвюма рознымі каштоўнаснымі сістэмамі – усходняй і заходняй. І аданачасова адбываецца спроба рацыянальнага асмыслення і спалучэння, інтэграцыі прававога мыслення грамадства, якая заснавана на паваге да старажытных звычаяў і заканадаўства, асэнсаванні, што прававая спадчына стаіць ля беларускіх вытокаў сённяшняга права і нарматыўнай арганізацыі грамадства. СПІС ВЫКАРЫСТАНЫХ КРЫНІЦ 1. Познер, Р. Рубежи теории права / Р. Познер ; пер. с англ. И. Кушнаревой. – Москва : Издательский дом Высшей школы экономики, 2017. – 480 с. 2. Antonov, M. Global legal pluralism: A new way of legal thinking / M. Antonov. – St. Petersburg : National Research University HSE, 2012. – 17 p. 114 3. Традиции и инновации в праве : материалы междунар. науч.-практ. конф., посвящ. 20-летию юрид. фак. и 50-летию Полоц. гос. ун-та, Новополоцк, 6–7 окт. 2017 г. : в 3 т. / Полоц. гос. ун-т, Регион. учеб.науч.-практ. Юрид. центр ; редкол.: И. В. Вегера (отв. ред.) [и др.]. – Новополоцк : Полоцкий государственный университет, 2017. – Т. 1. – 312 с. 4. Асноўныя тэндэнцыі развіцця сучаснай беларускай культуры / [нав. рэд. М. А. Мажэйка]. – Минск : БДУКМ, 2013. – 449 с. 5. Шундиков, К. В. Синергетика и правовое регулирование / К. В. Шундиков. – 2013. – 117 c. 6. Пам’ять і питання ідентичності / за ред. Томаша Горбовського і Пйотра Косевського. – Варшава : Фундація ім. Стефана Баторія, 2013. – 190 с. 7. Гриценко, Г. Д. Право как социокультурное явление: состояние, проблемы и перспективы решения / Г. Д. Гриценко. – Ставрополь : Изд-во СГУ, 2002. – 324 с. УДК. 329.05 ГАЎРЫКАЎ. А.В. ПАЛІТЫЧНЫЯ ПАРТЫІ Ў БЕЛАРУСІ ЯК АКТОРЫ ГІСТАРЫЧНАЙ ПАЛІТЫКІ Гаўрыкаў. А.В. магістр сацыялагічных навук, аспірант Iнстытута сацыялогіі НАН Беларусі, г. Мінск, Беларусь Палітыка памяці ўяўляе сабой мэтанакіраваную дзейнасць па рэпрэзентацыі пэўнага вобраза мінулага, запатрабаванага ў палітычным кантэксце, з дапамогай розных вербальных (прамовы палітыкаў, падручнікі гісторыі) і візуальных (помнікі, дзяржаўная сімволіка) практык. У гэтай сувязі, «гістарычная палітыка» з’яўляецца прыватным выпадкам палітыкі памяці. Для яе характэрна актыўны ўдзел ўладных структур, канфрантацыйны характар і пераслед ідэалагічных інтарэсаў. У сучасным свеце дзяржавы паранейшаму застаюцца асноўнымі актарамі палітыкі памяці, што звязана з іх магчымасцямі канструявання камератыўных практык, фарміравання і трансляцыі пэўных вобразаў мінулага з дапамогай адукацыйных устаноў і сродкаў масавай інфармацыі. Разам з тым, дадзеная агульная тэндэнцыя, характэрная як для развітых, так і для краін, якія развіваюцца, павінна ўлічваць асаблівасці і спецыфіку канфігурацыі адносін паміж рознымі актарамі палітыкі памяці. Гэта асабліва важна ў беларуских умовах, дзе прастора палітыкі памяці адлюстроўвае тэндэнцыі незавершанасці дэмакратычных пераўтварэнняў, рост кансерватыўных настрояў і грамадскай настальгіі, знешнепалітычныя супярэчнасці з Еўропай і ЗША. У 90-ыя гады дзяржава ўхіліліся ад мэтанакіраванай гістарычнай палітыкі, аддаючы перавагу сітуатыўным выказванням з нагоды канкрэтных падзей. Асноўныя палітычныя партыі, якія сфармаваліся ў гэтыя гады, абралі розныя наратывы звароту да мінулага, імкнучыся суаднесці пэўную лагічнасць і паслядоўнасць гістарычных поглядаў з актуальнай палітычнай выгадай. Гэта ўяўляецца асабліва прыкметным, напрыклад, у дачыненні да рэпрэзентацыі вобразаў беларуская дзяржаўнасці у БССР, адносіны да БНР і БССР, дзяржаўных свят і палітыкі савецкага часу. Левыя (сацыялістычныя партыі) Беларусі: КПБ, РПТС, БПП, Справядлівы Свет, трансфарміравалі значную частку сваіх базавых палажэнняў, памірыўшыся з рэнесансам капіталізму і адаптацыі к яму з захаваннем камуністычнай ідэялогіі: КПБ ў партыйнай праграмме гаворыцца аб памылках якія был у партыйным аппараце падчас канца 80-х. пачатку 90-х. «На судьбах социалистического строительства в СССР пагубно сказалось забвение уроков классовой борьбы, наблюдалась медлительность в совершенствовании управления политическими и социально-экономическими процессами. Был ослаблен контроль за соблюдением ленинских норм и основополагающих принципов партийной жизни – демократического централизма и коллективности руководства. Это вело к засорению партийных рядов безыдейными карьеристами, приверженцами буржуазной идеологии и морали, к перерождению части руководящих кадров, отрыву их от трудящихся. Не осуществлялись достаточные действия по пресечению подрывной деятельности империалистических государств и их агентуры в СССР. Все это способствовало приходу к руководству КПСС и Советским государством псевдореформаторов, перерожденцев и капитулянтов». 115 РПТС дзе ў 4 разделе праграммы гаворыцца, што партыя «против Фальсификации и переписывания истории». БПП у праграмме якой таксама гаворыцца аб барацьбе за гістарычную свядомасць «Недопустимы переписывания истории и разночтения её. Считаем, что ключевую роль в будущей судьбе народа играет его отношение к истории в целом и отдельным историческим фактам в частности, поэтому выступаем категорически против исторической лжи и подлогов, особенно интерпретаций исторических фактов с целью разжигания вражды между народами. Попытки выставить героями Беларуси отдельных исторических личностей, которые при жизни сами не относили себя к нашему народу, считаем диверсией, направленной на уничтожение самосознания белорусского народа». Справядлівы Свет у праграмме партыі гаворыцца пра пазітыўная становішча БССР у СССР і негатыўныя адносіны да распаду СССР «Внутренние причины, наряду с массированной информационнопсихологической обработкой общественного сознания внешними врагами социализма, привели к тому, что в конце 80-х – начале 90-х годов XX века большинство граждан СССР, в том числе и коммунисты, оказались идеологически разоруженными и морально неготовыми защищать существовавший социальноэкономический строй. Более того, значительная часть трудящихся, искренне заблуждаясь, считали, что отстранение коммунистов от власти и проведение рыночных реформ улучшит их жизнь. Левацэнтрысты: БСДГ, БСДПГ Грамада, Сацыял-дэмакратычная партыя Народнай Згоды. БСДГ. Партия выступает за возвращения национальной символики: бело-красно-белый флаг и герб «Погоня» в качестве государственных символов и за придание белорусскому языку статуса единственного государственного языка, как это было по Закону о языках 1990 года. Де факта партыя лічыць сабе прыемніцай БСГ, добра ставіцца да БНР і кепска да савецкага мінулага. БСДГ Грамада лічыць, што дзяржава павінна развівацца у сацыял-дэмакратычным накірунку. «Абвяшчаючы 9 сакавіка 1918 года Беларускую Народную Рэспубліку, а 25 сакавіка 1918 года – яе незалежнасць, нашы ідэйныя папярэднікі хацелі бачыць Беларускую дзяржаву дэмакратычнай Рэспублікай, у якой уводзіцца ўсеагульнае, роўнае і прамое выбарчае права з тайным галасаваннем, гарантуецца свабода думкі, слова, партый, прафесійных арганізацый, забастовак, сумлення, недатыкальнасць асобы і жылля, тайна перапіскі, нацыянальна-персанальная аўтаномія». Па вызначэнню партыі каммунізм гэта блізак да таталітарных ідэялогій. «Камунізм – гэта ідэалогія, якая лічыць. што дзеля дасягнення сацыяльнай справядлівасці апраўданым з’яўлясцца абмежаванне або адмаўленне правоў чалавека і дэмакратыі. Гісторыя засведчыла цесную сувязь камунізму і таталітарызму». Сацыял-дэмакратычная партыя «Народнай Згоды» «Провозглашая 9 марта 1918 года Белорусскую Народную Республику, а 25 марта 1918 года – ее независимость, наши идейные предшественники желали видеть Белорусское государство демократической Республикой, в которой вводится всеобщее, равное и прямое избирательное право с тайным голосованием, гарантируется свобода мысли, слова, партий, профессиональных организаций, забастовок, совести, неприкосновенность личности и жилища, тайна переписки, национально-персональная автономия» партыя разглядае сацыялізм інакш як каммуністы: «Коммунисты рассматривают социализм как первую фазу коммунизма. Мы, демократические социалисты, относимся к идее коммунизма как к утопии.» Правацэнтрысты: ЛДПБ, ОГП. ЛДПБ – выступае с дваякай палітыкай ў адносінах да савецкага мінулага «Нам чуждо абсолютное отрицание прошлого. Но мы не относим к наследникам этой истории только тех, кто сегодня называет себя коммунистами. Мы хотим сохранить связь времен. Наше отношение к коммунистам продиктовано, с одной стороны, неприятием их идеологии и политической практики, с другой уважением к той части белорусского общества, которая не смогла либо не захотела изменить свои взгляды в соответствии с жизненными реалиями. Коммунисты всегда будут нашими оппонентами, мы против их прихода к власти в Республике Беларусь, но мы никогда не будем основывать нашу политику на антикоммунизме». ОГП – напрамую ў праграмме не гаворыцца аб мінулым, але сцтвярджаецца развіцце прыватнай маемасці як галоўны імператыў «Частная собственность дает право каждому человеку не соглашаться с мнением государства или большинства. Экономическая свобода – это право вступать в добровольную кооперацию с другими гражданами на взаимовыгодных условиях. Это право самостоятельно выбирать партнеров, поставщиков сырья, способ производства, форму расчетов, валюту контрактов, цены и способ распоряжения прибылью». Нацыянальна-дэмакратычныя партыі: партыя БНФ і КХП-БНФ. Партыя БНФ лічыць правазглашэнне БНР як здабытак незалежнасці і галоўным імпульсам адраджэння беларускага народу «Беларускі народ у канцы 20 стагодзьдзя здолеў аднавіць уласную дзяржаву, пазьбегнуўшы міжэтнічных канфліктаў. Гэта – найвялікшае дасягненьне, дзякуючы якому маем 116 пэрспэктывы для далейшага нацыянальнага, культурнага й эканамічнага развіцьця». Партыя негатыўна ставіцца да савецкага мінулага і выдзяляе існаванне беларускіх зямель у ВКЛ і РП. КХП-БНФ выдзяляе беларускія сімвалы і адраджэнне беларускай зямлі як галоўны здабытак «Сімвалы, у якіх адлюстраваная наша беларуская нацыя і дзяржава, ёсць бел-чырвона-белы сцяг і герб Пагоня. Гэта дзяржаўныя сімвалы. Адносіны да сімвалаў гавораць пра шанаванне каштоўнасцяў, якія яны сімвалізуюць. Партыя БНФ лічыць бел-чырвона-белы сцяг і герб Пагоня святымі сімваламі Беларусі і ставіць задачу вярнуць іх на дзяржаўны пасад беларускай дзяржавы». «Ідэалогія беларускага «Адраджэньня» была сфармуляваная ў пачатку XX-га стагоддзя дзеячамі беларускага нацыянальнавызвольнага руху». Дасылкі да гісторыі маюцца не ва ўсіх праграмах палітычных партый, Гэта не азначае, што тэма гістарычнай памяці наогул адсутнічае ў дзейнасці гэтых партый. Гаворка ў дадзеным выпадку толькі ідзе аб наяўнасці менавіта вялікай колькасці аргументаў, заснаваных на гістарычных высновах і адсутнасць палітычнае пераемственасці гэтых партый. Вопыт краін, якія празыходзяць постсавецкую трансфармацыю, сведчыць аб тым, што найважнейшым фактарам з’яўляецца змена пакаленняў. Перагляд эмацыйна «зручных» уяўленняў адбываецца толькі са з’яўленнем новага пакалення дарослых, якія не маюць вопыту боль сталага насельніцтва. Але непасрэдныя актары ў розных краінах могуць быць розныя. На наш погляд, гэта з’яўляецца адлюстраваннем складанасцяў сістэмнага разумення стратэгіі і вектараў дзяржаўнай палітыкі гістарычнай памяці ў сучасных умовах. Практычна поўная адсутнасць адсылак да гісторыі характарызуе праграмныя дакументы партыі. Найбольш часта узгаданым гістарычным перыядам ў праграмных дакументах і літаратуры усіх прааналізаваных партый з’яўляецца гістарычны перыяд існавання СССР, а таксама падзеі, звязаныя з яго стварэннем і крушэннем. Пры гэтым савецкі вопыт ацэньваецца ў большай ступені альбо пазітыўна, альбо негатыўна. Такім чынам, трансфармацыя беларускай дзяржавы ў 90-я і 2000-я гады ў якасці агента палітыкі памяці распрацоўнікам фармавання вобразаў гістарычнага мінулага, спрыяла актывізацыі недзяржаўных актараў палітыкі памяці, сярод якіх палітычныя партыі заўсёды займалі адмысловае месца. Гісторыя не стала полем прымірэння розных палітычных сілаў, а наадварот – інтэрпрэтацыі падзей мінулага, асабліва савецкай і постсавецкай эпохі дэманструюць вельмі супрацьлеглыя ацэнкі. Больш за тое, палітычныя партыі разыходзяцца ў разуменні ключавых сімвалаў краіны і найбольш важных памятных дат, прызнаючы, пры гэтым, важнасць гістарычнай пераемнасці і неабходнасці захавання палітычна значных вобразаў мінулага. Тым не менш, большасць палітычных партый не з’яўляюцца актыўнымі актарамі палітыкі памяці. Спецыфіка палітыкі памяці ў беларускім грамадстве заключаецца ў тым, што дзяржава па-ранейшаму выступае асноўным (і, па сутнасці, адзінай) крыніцай легітымацыі вобразаў мінулага і рэпрэзентуюць іх каммеморативных практык. УДК 316.64 ГРОНСКИЙ А.Д. ФОРМИРОВАНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ В ГОСУДАРСТВАХ ДЕ-ФАКТО НА ЕВРАЗИЙСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ (НА ПРИМЕРЕ ПРИДНЕСТРОВЬЯ) Гронский А. Д. ведущий научный сотрудник Национального исследовательского института мировой экономики и международных отношений им. Е.М. Примакова РАН, канд. истор. наук, доцент г. Москва, Россия В переломные эпохи историческая память актуализируется, т.к. она может содержать потенциал для преодоления кризисов или для мобилизации населения. В случае вооружённых конфликтов историческая память помогает маркировать воюющие стороны и формировать собственное отношение к ним и к оценке самого конфликта. Евразийское пространство, объединяемое когда-то границами Российской империи, а затем Советского Союза, также породило ряд конфликтов, в том числе и вооружённых, в некоторых 117 бывших союзных республиках. По итогам этих конфликтов возникли непризнанные и полупризнанные государства. Все они состоялись в процессе вооружённого противостояния, что автоматически оказывает влияние на формирование представлений о собственной исторической судьбе и коллективной памяти. Хотя изначальное провозглашение независимости не всегда происходило по факту вооружённого конфликта, иногда предваряя его. К одному из таких государств де-факто относится Приднестровская Молдавская Республика. Противостояние Кишинёва и Тирасполя, последствием чего стало провозглашение независимости Приднестровья, должно было сказаться на состоянии исторической памяти региона, дополнив ранее существовавшие представления. Территория современного Приднестровья, за исключением очень небольшой части земель, не входила в состав средневекового Молдавского княжества, также во время гражданской войны она не была частью Молдавской Демократической Республики, быстро включённой в состав Румынии. В период Российской империи нынешняя территория Молдавии (без Приднестровья) входила в Бессарабскую губернию, а нынешняя территория Приднестровья (за исключением очень небольших территорий на Правобережье Днестра, которые как раз находилась в составе Бессарабской губернии) включалась в Подольскую и Херсонскую губернии. Лишь в межвоенный период большая часть современного Приднестровья вошло в состав Молдавской Автономной ССР. Однако в неё не входила остальная Молдавия, которая находилась в составе Румынии. В 1940 г. после передачи Румынией Бессарабии Советскому Союзу и слиянии её с Молдавской АССР возникла МССР. Таким образом, почти вся территория нынешнего Приднестровья (более 99 %) до 1940 г. никогда не входила в состав Молдавии и, тем более, Румынии. Единственный значимый город Приднестровья на Правобережье Днестра – Бендеры имел опыт нахождения и в составе средневековой Молдавии, и межвоенной Румынии. Причём, румынское влияние в Бендерах началось с расстрела нескольких сотен местных мужчин в 1918 г., а уже после включения Бендер в состав Румынии в 1919 г. местные жители подняли восстание, продлившееся менее суток. В 1941 – 1944 гг. приднестровские территории были оккупированы Румынией. Эти сюжеты необходимо учитывать при изучении формирования и функционирования исторической памяти в Приднестровье. Ещё одной важной вехой в формировании исторической памяти Приднестровья стал молдавско-приднестровский конфликт 1992 г. Причём, этот конфликт имеет очень существенный потенциал для формирования исторической памяти, поскольку способность выстоять в нём явилась одним из оснований никем не признанной приднестровской государственности. Историческая память о трагедии в ХХ в. и её преодолении формируется на «антирумынской» основе, если так можно выразиться. Она базируется на трёх событиях ХХ в. Первое из них – революция и гражданская война в России. В 1918 г. румынские войска взяли Бендеры, после чего начались репрессии против мирного населения. По одним данным, было расстреляно несколько сотен большевиков [1], по другим – несколько сотен местных мужчин без учёта их политической ориентации [4]. Источники того времени сообщали о сопротивлении не только большевиков (рабочих), но и местного населения (горожан). Современные публицисты проводят параллели между 1918 г. и периодом 1989 – 1992 гг., когда в тех же Бендерах началось противостояние местного населения и прорумынски настроенных правительственных сил. Современные авторы очень чётко фиксируют ассоциации начала и конца ХХ в.: «Вчитываясь в эти строки (воспоминания о событиях 1918 г. в Бендерах – А.Г.), невольно переносишься на 70 лет вперёд, сравниваешь атмосферу событий 1918 г. со временами политических забастовок августа – сентября 1989 и полномасштабной агрессией прорумынских сил Республики Молдова против г. Бендеры летом 1992 г.» [4]. Интересно, что эти ассоциации возникали не только у публицистов, но и у других жителей города. Так, в 1991 г. в Бендерах появился транспарант с надписью: «Бендерчанин, помни 1918 год!» [4]. На экскурсии в местном краеведческом музее также подчёркивают ассоциации между 1918 г. и 1992 г., специально обращая внимание на отношение румын в 1918 г. и прорумынски настроенных молдаван, которых в просторечье также называют румынами, в 1992 г. Ещё один сюжет исторической памяти, связанный с трагедией и борьбой, – период румынско-немецкой оккупации в 1941 – 1944 гг. С конца 80‑х гг. в МССР столкнулись два проекта. С одной стороны, память о румынско-немецкой оккупации 1941 – 1944 гг., с другой – попытка оправдать пособников нацизма для обоснования лозунга «Молдавия – второе румынское государство» и дальнейшего вхождения Молдавии в состав Румынии [2, с. 150]. Единственное за всю историю нахождение территорий Левобережья Днестра в составе Великой Румынии приходится именно на период оккупации. Т.е. призывы стать частью Румынии однозначно ассоциировались в будущей Приднестровской республике со временем оккупации 1941 – 1944 гг. Если посмотреть вкладку «Списки погибших» в разделе «История города Дубоссары» на официальном сайте города [3], то сразу бросается в глаза два исторических периода, которые данные списки затрагивают. Это Великая Отечественная война и молдавско-приднестровский конфликт 1992 г. Таким образом коммеморация объединяет в единое целое войну против нацизма, на стороне которого в ней принимали 118 участие и румынские войска, и вооружённый конфликт против сторонников румынизации, «румын». Это связывает оба конфликта в некое логичное целое с наличием постоянного врага. Третье событие, значимое для исторической памяти, – молдавско-приднестровский конфликт 1992 г. и события, его предварявшие. Ещё одно направление исторической памяти связано с солидаризацией себя с Россией в ее разных ипостасях – Российской империи, СССР, Российской Федерации. На территории Приднестровья расположена построенная турками Бендерская крепость, трижды взятая русскими войсками (1770, 1789 и 1806 гг.), причём дважды крепость сдавалась без сопротивления. Основателем Тирасполя – столицы непризнанного государства являлся генералиссимус А.В. Суворов, на территории современного Приднестровья действовали и другие русские военачальники – М.И. Кутузов, Г.А. Потёмкин-Таврический. В Приднестровье установлены памятники в память русских солдат Первой мировой войны, борцам против румынской оккупации и её жертвам периода гражданской войны, освободителям, погибшим солдатам Красной армии и гражданским жертвам периода Великой Отечественной войны, советским солдатам, погибшим в Афганистане. Все эти символы связывают воедино представления о героической истории региона и его уроженцев. Автоматически вплетаются в это представления мемориалы погибшим в молдавско-приднестровском конфликте 1992 г. Помимо того, в Приднестровье есть памятник генералу А.И. Лебедю и памятник российским воинам-миротворцам [1]. В Приднестровье создан «уникальный интернациональный военно-мемориальный комплекс, охватывающий захоронения большого хронологического периода (от русско-турецких войн конца XVIII в. до молдавско-приднестровской войны 1992 г.)» [2, с. 151]. Нужно заметить, что усиление и так мощного чувства сопричастности с Россией происходило и за счёт непродуманной политики молдавского правительства в 2014 г., когда оно при поддержке Украины начало блокировать возможности ротации военнослужащих Оперативной группы российский войск (ОГРВ). Для преодоления этого, было предложено не направлять на ротацию солдат из России, а набирать их на месте из приднестровцев с российским гражданством. Таким образом, формирование исторической памяти в Приднестровье, как государстве дефакто, происходит достаточно органично. Историческая память дополняется новыми воспоминаниями, которые непротиворечиво вплетаются в уже устоявшиеся стереотипы, усиливая коллективные воспоминания. При этом, стоит обратить внимание, что подобное развитие исторической памяти Приднестровья происходило в том числе и с подачи молдавского правительства в ранний постсоветский период. Лозунг «Молдавия – второе румынское государство», выдвинутый националистами, автоматически промаркировал кишинёвские власти в глазах приднестровцев как «румын». Историческая память о действиях румынских войск в период российской гражданской войны и оккупации 1941 – 1944 гг. вполне логично достроила конструкцию до современности, сопоставив текущие события с подобными событиями в прошлом. Создание мемориала, где захоронены останки павших в войнах, начиная с конца ⅩⅤⅠⅠⅠ в. и заканчивая приднестровским конфликтом 1992 г. объединяет в одно целое память о солдатах Российской империи, СССР и Приднестровья. Служба уроженцев Приднестровья, являющихся гражданами России, в ОГРВ также связывает воедино представления о прошлом и современности, подпитывая приднестровскую историческую память и состыковывая её с общерусской. Объединяет не только память о защитниках, но и о гражданских жертвах, погибших в результате действий румынских войск во время гражданской и Великой Отечественной войн, а также в период конфликта 1992 г., в котором противником выступало прорумынски настроенное молдавское правительство. Однако стоит отметить, что приднестровская версия исторической памяти не настроена милитаристски в отношении современных Молдавии или Румынии. Она чётко фиксирует воспоминание о героическом и трагическом прошлом, но не имеет каких-то реваншистских тенденций. Видимо, это происходит потому, что носители исторической памяти сопричастны с рядом побед в прошлом, которые разделяются большинством как собственные победы. Причём, в Приднестровье все победы ХХ в. так или иначе связаны с одним и тем же противником – Румынией или прорумынски настроенной Молдавией. Приднестровский регион не вошёл в состав Румынии после распада России в 1917 г., румынско-немецкая оккупация была ликвидирована в 1944 г., прорумынское кишинёвское правительство не смогло подчинить регион в 1992 г. Противник оказался не таким опасным, т.к. он постоянно проигрывал. Историческая память отсылает к победам, пусть и огромной ценой. Цена побед также присутствует в исторической памяти упоминанием жертв. Этот трагизм является серьёзным элементом приднестровской исторической памяти. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Бабкина, А. «Горячее лето в Бендерах»: топография памяти и приднестровский конфликт. Страдание и непрощение: локальная память на оселке травмы [Электронный ресурс] / А. Бабкина, А. Фелькер // Интернет-журнал ГЕФТЕР. – Режим доступа: http://gefter.ru/archive/22974. – Дата доступа: 12.09.2019. 119 2. Благодатских, И. М. Великая Отечественная война в военно-историческом наследии Приднестровья / И. М. Благодатских // Вторая мировая и Великая Отечественная войны в учебниках истории стран СНГ и ЕС: проблемы, подходы, интерпретации. Материалы международ. конф. – М. : РИСИ, 2010. – С. 148–152. 3. История города Дубоссары [Электронный ресурс] // Дубоссары. Официальный сайт. – Режим доступа: http://www.dubossary.ru/page.php?12. – Дата доступа: 12.09.2019. 4. Перстнёв, В. И. Бендерская оборона (Румынская оккупация) 1918 года: взгляд через столетие / В. И. Перстнёв // Бендерская крепость. Исторический военно-мемориальный комплекс. – Режим доступа: https://bendery-fortress.com/benderskaya-oborona-rumynskaya-okkupatsiya-1918-goda-vzglyad-cherez-stoletie. – Дата доступа: 12.09.2019. УДК 351.852 (476) ДЕНИСЕНКО Ю.Л. ШКЛОВ. ПАМЯТЬ ВОЙНЫ Денисенко Ю. Л. научный сотрудник УК «Шкловский районный историко-краеведческий музей», г. Шклов, Беларусь Великая Отечественная война, безусловно, оставила глубокий след на всем белорусском обществе. Война вошла в каждый дом, затронула каждую семью. Если обратиться к статистике, вырисовываются страшные цифры: согласно некоторым исследователям, с учетом всех потерь, страна потеряла от 2,5 млн. до 3 млн. человек [1]. Это не менее чем каждый третий житель. Значительную часть этой цифры (к сравнению: она, согласно Белстату, сопоставима с численностью современных Гродненской, Могилевской, Витебской областей вместе взятых [2]) занимают потери еврейского населения. Исследователи называют разные данные: от 400 до 810 тысяч человек [3]. Эта трагедия усугубляется ещё и тем, что в неразберихе первых дней войны эвакуироваться смогли лишь немногие. Так из областей, занятых неприятелем к концу июня 1941 года, эвакуировалось лишь около 14-15 тысяч евреев, что составляет 11 процентов от общего числа, проживающих на данной территории. С территорий, занятых к середине июля успело уехать вглубь страны 45-48 тысяч, что составляет примерно 43-44 процента. С оставшихся земель до конца августа эвакуировалось ещё 80 тысяч человек (примерно 63-64 процента, от общего количества проживающих на данной территории евреев) [4, c. 147]. Таким образом, всего удалось уехать вглубь страны примерно 143 тысячам человек, при общей численности еврейского населения в 935 тысяч человек по состоянию на 1941 год [4, c. 5]. Оставшееся подавляющее большинство после прихода оккупантов ждала тяжелая участь. В отношении еврейского населения нацистами исполнялись четкие директивы, предусматривающие так называемое «окончательное решение еврейского вопроса». Возводились и изолировались гетто – места принудительного проживания и уничтожения евреев. Вводилось обязательное ношение опознавательных символов – желтой шестиконечной звезды, нарукавных повязок, и.т.п. Еврейское население использовалось на принудительных работах, где зачастую из-за нечеловеческих условий погибало. Тех же, кому повезло выжить – зачастую просто уничтожали во время карательных набегов и в лагерях смерти [5, c. 163]. Беспрецедентная жестокость захватчиков стала на этих оккупированных землях обычным явлением. Практически каждый белорусский город имеет в своей истории черную страницу, связанную со зверствами оккупантов. Не обошла эта участь и Шклов. Город Шклов, расположенный недалеко (около 30 км) от Могилева издавна был одним из еврейских центров. Согласно данным переписи 1939 года здесь проживало 2132 еврея, что составляло 26,7 процентов от общего числа жителей [6, c. 82]. Немецкие войска заняли город 11 июля, и практически сразу начались карательные мероприятия в отношении евреев. Было образовано несколько гетто (в деревне Рыжковичи и на улице Льнозаводской), куда сгонялись люди. По воспоминаниям, гетто в деревне Рыжковичи было открытого типа: «Евреев размещали на лугу у православной церкви. Все сидели на земле. На ней и спали. Часто шел дождь. Но не было ни крыши, под которой можно было спрятаться, ни тёплого дома, где можно было согреться. Евреев на лугу в деревне Рыжковичи охраняли полицаи (по воспоминаниям Шуминой А.Б.)» [7, с. 160]. Другое гетто, на улице Льнозаводской, было уже закрытого типа. Из воспоминаний жительницы Шклова Петровской Станиславы Павловны: «Сначала у евреев всё отняли – пищу и одежду. Потом согнали их на одну небольшую улицу, где они жили в разваленных до- 120 мах по 100-150 душ. Над ними ужасно издевались, били, вырывали волосы. Всякий немец мог стрелять еврея, бросать в колодец» [7, c. 163]. Узники гетто не рассматривались оккупантами как люди. Издевательства над ними были обычным делом: «Людзi пакутвалі ад шматлікіх здзекаў і жудастных забойстваў. Напрыклад, немцы каму-небудзь з яурэяу на галаву ўстанаўлівалі запалкавы карабок і, адышоушы пачыналі страляць па гэтай мішэні. Уяуляць, што пры гэтым адчувала ахвяра, вельмі цяжка (из воспоминаний Ревяко Александра Андреевича)» [6, с. 136]. Акции уничтожения носили системный характер, и отличались беспринципной жестокостью. Особенно выделяется из этого черного списка акции, проводившиеся у деревни Заречье. Так, согласно докладу могилевской областной комиссии о массовом истреблении мирного населения гитлеровскими захватчиками, разграблении и уничтожении ими народного достояния и личного имущества советских граждан на территории области в 1941—1944 гг: «В 1941 г., в сентябре, в гор. Шклове фашисты согнали до 3 тыс. чел., погнали их к противотанковому рву у дер. Заречье и произвели массовый расстрел. Заставили самих несчастных людей ложиться в противотанковый ров, после чего их расстреливали. Часть людей осталась живыми и ранеными, и их вместе с мертвыми засыпали землей. Двое суток шевелилась земля на этом месте» [8, c. 177]. Здесь же, 2 или 3 октября, был проведен самый страшный массовый показательный расстрел. Что примечательно, подготовлен он был специально к одному из главных еврейских праздников – Йом-Кипуру. «Как только прошел праздник Йом-Кипур, постились. 3 октября привезли на машинах карательный отряд немцев и полицаев с собаками. Всех евреев стали свозить в Заречье… Много беженцев было из Могилёва. Всех посадили на землю и стали обыскивать в сарае, что находили ценного забирали… Я шла вместе с родителями и средней сестрой Лизой, и они меня оттолкнули. Сказали: – иди к знакомым, а мы тебя потом заберём… (из воспоминаний Цейтлиной Аси Борисовны. Благодаря родителям она чудом осталась жива)» [6, c. 139]. Немцы согнали на этот расстрел и нееврейское население, в качестве демонстрации: «Через сутки евреев погнали на расстрел, а всех русских шкловчан согнали на это смотреть. В каждый дом заходили и говорили, что если кто жидов будет прятать, то его убьют… По середине дороги гнали евреев. За ними шли жители Шклова. Все шли близко друг к другу, какие-то знакомые сказали родителям, чтобы мы отстали от колонны. Мы постепенно отстали и смешались с толпой русских, шедшей сзади (из воспоминаний Альтшулер Клары Захаровны)» [6, c. 93]. В результате всех зверств, по весьма приблизительным подсчетам, в Шклове за годы войны погибло около 4000 евреев [9]. Этот страшный эпизод из жизни города не забыт его жителями, которые бережно хранят память о нем. После войны поднимался вопрос о перезахоронении всех погибших, в результате чего в 1954 году, в Рыжковичах, рядом с бисхаймом, был установлен обелиск. Активную роль в его возведении приняли неравнодушные жители города. Этот обелиск играет огромную роль в сохранении исторической памяти. Надпись на памятнике гласит: «Жертвам фашизма. Благородных имен перечислить невозможно. Их много. Знай, внимающий этим камням. Никто не забыт и ничто не забыто». Изначально обелиск не содержал имён погибших. Но благодаря долгой и кропотливой работе с документами, в 2014, при реставрации памятника стало возможным указать имена мученников. И сейчас на чёрных гранитных плитах серебром выписаны 450 имён. В самой реставрации активно участвовали потомки шкловских евреев, как, например, Дарья Флэйр, прибывшая на родину своих предков из США [9]. Этот обелиск во многом является нитью, которая связывает предков и потомков. Каждый год, 27 января, в день памяти жертв Холокоста здесь возлагаются цветы. Воспоминания очевидцев тех событий сохранены и изданы в многочисленных книгах, таких как «Разделенные войной. Дети войны вспоминают: Быхов, Шклов» [6] и «Горечь и боль» [7]. Они позволяют непосредственно прикоснуться к исторической памяти, увидеть те события глазами их участников. Конечно, человеческая память прихотлива. Но это не умаляет значимости этих воспоминаний, так как люди рассказывают эпизоды жизни, произошедшие непосредственно с ними, т.е. они рассказывают о том, что знают лучше всего. Отдельно стоит выделить своеобразные «банки» исторической памяти – места где аккумулируются данные о произошедших событиях. На шкловской земле таким «банком» исторической памяти является шкловский районный историко-краеведческий музей, в экспозиции которого представлены материалы, посвященные тяжелой судьбе человека на оккупированной территории. Также музей активно работает с материалами, предоставленными свидетелями тех событий. Весь этот комплекс мер способствует сохранению и распространению исторической памяти среди населения шкловщины, дабы потомки не забывали и чтили историю родного края. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Архивы Беларуси [Электронный ресурс] / Последствия Великой Отечественной войны для Беларуси. – Белорусский научно-исследовательский центр электронной документации, 2006–2019. – Режим доступа: https://archives.gov.by/index.php?id=697135. – Дата доступа: 01.09.2019. 121 2. Численность населения на 1 января 2019 г. по областям Республики Беларусь [Электронный ресурс]. – Минск: Нац. стат. ком. Республики Беларусь, 1998-2019. – Режим доступа: http://www.belstat.gov. by/ofitsialnaya-statistika/ssrd-mvf_2/natsionalnaya-stranitsa-svodnyh-dannyh/naselenie_6/chislennost-naseleniya1_ yan_poobl/. – Дата доступа: 01.09.2019. 3. Демоскоп Weekly [Электронный ресурс] / Динамика численности и расселения белорусских евреев в XX веке. Евгений Розенблат, Ирина Еленская. – Демоскоп Weekly ISSN 1726-2887. – Режим доступа: http://www.demoscope.ru/weekly/2003/0105/analit03.php#31. – Дата доступа: 01.09.2019. 4. Кривошей, Д. А Судьбы народов Беларуси под оккупацией (июнь 1941 – июль 1944 г.) / Д. А. Кривошей. – Москва: Фонд «Историческая память», 2017. – 315 с. 5. Память: многотомн. изд. / редкол.: Л.М. Антипенко [и др.]. – Минск: Университетское, 1985-2002. – Шкловский район / Л.М. Антипенко [и др.]. – 1998. – 510 с. 6. Разделенные войной. Дети войны вспоминают: в 2 книгах / И. М. Шендерович, А. Л. Литин. – Могилёв, 2014. – Книга. 1: Разделенные войной. Дети войны вспоминают: Быхов, Шклов. / И. М. Шендерович, А. Л. Литин. – 2014. – 184 с. 7. Винница, Г. Р. Горечь и боль / Г. Р. Винница. – Орша, 1998. – 240 с. 8. Преступления немецко-фашистских оккупантов в Белоруссии (1941-1944) / П. П. Липило [и др.]; под ред. П. П. Липило – Минск.: Беларусь, 1965. – 464 с. 9. NAVINY.BY Белорусские новости. [Электронный ресурс] / В Шклове восстановили памятник евреям, погибшим во время ВОВ. – 2002-2019 БелаПАН. «Белорусские новости» ISSN: 26168715. – Режим доступа: https://naviny.by/rubrics/society/2014/06/30/ic_news_116_438206. – Дата доступа: 01.09.2019. УДК 351.857: 93/94 (476) ДОВНАР А.М. КУЛЬТОВЫЕ ОБЪЕКТЫ РИМСКО-КАТОЛИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ КАК МЕСТА ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ БЕЛОРУССКОГО НАРОДА (НА ПРИМЕРЕ ВИТЕБСКОЙ ДИОЦЕЗИИ) Довнар А. М. студент БГПУ им. М. Танка г. Минск, Беларусь Набор передаваемых из поколения в поколение исторических сообщений, мифов, субъективно преломленных рефлексий о событиях прошлого, особенно негативного опыта, угнетения, несправедливости в отношении народа – это память. По своей природе историческая память – область междисциплинарных исследований. Исследованиями исторической памяти в XX в. занимались М. Хальбвакс, П. Нора, Ян и Алейда Ассманы, Ж. Ле Гофф, Б. Гене, П. Хаттон, и др. В наше время исследованиями в этой области занимаются наши коллеги из России И. М. Савельева, А. В. Полетаев, Л. П. Репина, О.Б.Леонтьева, Н. Е. Копосов, А. И. Филюшкин, О. В. Герасимов и другие историки, социологи, философы. Проблематика исторической памяти включена в учебные курсы высшего исторического образования. Как частный пример измерения коллективной (или социальной) памяти рассматриваются культовые объекты различных конфессий, которые служат объектом религиозного почитания, в том числе РимскоКатолической Церкви [1, с. 18]. Римско-Католическая Церковь в Республике Беларусь является второй по количеству верующих после господствующей Православной. На территории Беларуси она имеет три диоцезии (Пинскую, Витебскую, Гродненскую) и одну архидиоцезию (Минско-Могилевскую). Витебская диоцезия – это католическая епархия с центром в городе Витебск. Занимает территорию Витебской области. 13 октября 1999 г. Папа Римский Иоанн Павел II издал буллу «Ad aptius consulendum», которой учредил епархию Витебска, выделив её из Минско-Могилёвской архидиоцезии. Роль Кафедрального собора до июня 2011 г. исполнял Собор Святой Барбары. 18 июня 2011 г. епископская кафедра была торжественно перенесена во вновь построенный витебский Собор Иисуса Милосердного. С момента создания и до 23 февраля 2013 г. диоцезию возглавлял епископ Владислав Блин. 29 ноября 2013 г. Папа Римский Франциск назначил ксендза Олега Буткевича новым епископом. Витебская епархия является 122 третьей по величине в Беларуси. На ее территории сохранилась значительная часть католических храмов, которые являются памятниками архитектуры и могут рассматриваться как места исторической памяти [4]. В настоящее время в Витебской диоцезии действуют 94 парафии (общины), объединяющие около 170 тысяч верующих. Самыми значимыми костелами являются костел Рождества Пресвятой Девы Марии в Видзах, костел Святой Троицы в Глубоком и костел Святой Троицы в Росице. Витебская диоцезия пользуется большой популярностью как регион религиозного туризма. Многие туристические маршруты, связанные с религиозным туризмом, проходят через Гродненскую и Витебскую области [4]. Объекты Римско-Католической Церкви являются местами памяти, так как они призваны создавать представления общества о самом себе и своей истории. Важной особенностью мест памяти является то, что они могут нести разные значения и что эти значения может меняться. Например, смыслы сакральности и религиозности, которые используются в духовной сфере жизни общества. Данные понятия имеют важное значение в духовном воспитании верующих. Одним из культовых сооружений католической архитектуры Беларуси является костел Святой Троицы в Видзах. Первый католический храм в Видзах был построен в 1481 г. виленскими монахами-бернардинцами. В середине XVIII в. в местечке был основаны костел и школа иезуитов, однако после присоединения к Российской империи они были разграблены и окончательно разобраны в 1867 г. [2]. Новый католический храм из красного кирпича в неоготическом стиле по проекту архитектора Вацлава Михневича строился с 1909 по 1914 гг. Во время Первой мировой войны костел был серьёзно повреждён, в 1920-е гг. восстановлен. В память о событиях Первой мировой в стены храма были вмурованы снаряды. Повреждения зданию были нанесены и в ходе Второй мировой войны. После нее в храме был организован склад, зернохранилище, позднее –спортзал. В 1989 г. храм передали верующим, после чего началась длительная реставрация здания, продолжающаяся по сей день [5, с. 294]. Среди памятников культовой архитектуры особое место занимает костел Святой Анны в Мосаре – памятник архитектуры эпохи классицизма. Был построен в 1792 г. на средства полоцкого каштеляна Роберта Бжостовского и его жены Анны Плятер. На протяжении всего времени своего существования, даже в советское время, костел оставался действующим. В храме в серебряном ковчеге находятся мощи Святого Юстиниана, перенесенные сюда в 1838 г. В XIX в. в день поминовения этого святого в костеле собирались десятки тысяч верующих со всей округи. Особую ценность представляют находящиеся здесь иконы «Распятие» и «Богоматерь Одигитрия» XVIII в. По периметру храма размещено 14 горельефных панно конца XVIII – начала XIX вв. со стациями Крестного пути Иисуса Христа [5, с. 187]. В 1989 г. настоятелем костела Святой Анны стал ксендз Юозас Булька (1925–2010 гг.). С его именем связано не только восстановление храма и находящихся при нем сооружений (колокольни, часовни, каменной ограды), но и оживление жизни всей деревни. На прилегающей к костелу территории усилиями настоятеля и его добровольных помощников был разбит небольшой парк с деревьями, кустарниками, прудиками, мостиками и альпийскими горками. В 2005 г. возле костела появился памятник папе римскому Иоанну Павлу II. При храме ксендз Булька организовал антиалкогольный музей и заложил в парке «аллею трезвости». По его инициативе приход мосарского костела Святой Анны был объявлен зоной трезвости. Притягивающим местом для туристов Витебщины является Санктуарий блаженных мучеников отцов марианов в деревне Росица Верхнедвинского района. Территория Санкутария представляет собой прекрасный пейзаж: два озера, цветники, выращенные настоятелем Санктуария, плебания и сам костел. Первые упоминания об основании костела относятся ко второй половине XVI в. В 1778 г. на месте действующего был построен деревянный костел, освященный в 1792 г., а в 1906 г. был построен новый костел из кирпича в романском стиле, который был освящен 20 января 1911 г. под титулом Святой Троицы. В истории росицкого костела большую роль сыграли Дорота и Николай Лопатинские, епископ Иосиф Лапатинский, епископ Ян Никодем Лопатинский, воевода брест-литовский Николай Тадеуш Лопатинский, отец епископа, который был депутатом и занимал должность маршала трибунала. После Октябрьской революции костел был закрыт. Процесс евангелизации возобновился во время немецкой оккупации Витебщины. В 1943 г. в Росице служили два священника из конгрегации отцов марианов, блаженные мученики Антоний Лещевич и Юрий Кашира, которые приняли мученическую смерть во время карательной операции гитлеровцев «Зимнее волшебство». В ее ходе деревня Росица была сожжена немцами, уцелел только костел. В 1999 г. святой папа Иоанн Павел II причислил отцов марианов Антония Лещевича и Юрия Каширу к лику блаженных. В настоящее время костел Святой Троицы в Росице является диоцезиальным Санктуарием росицких мучеников, в который каждый год приходят паломники из разных стран. В 2019 г. Санкутарий росицких мучеников приобрел статус диоцезиального Санктуария Римско-Католической Церкви Республики Беларусь [6]. Вторым по величию после костелов, относящихся к ордену отцов марианов на территории Беларуси, является костел Святой Троицы в деревне Друя Браславского района. Населенный пункт расположен на 123 левом берегу Западной Двины у впадения в нее реки Друйки. Время его основания точно неизвестно: в хронике М. Стрыйковского его относят к 1386 г., в других источниках – к началу XV в. На территории деревни располагается Бернардинский, или Троицкий костел, который является памятником архитектуры барокко. В его интерьере своды имеют достаточно богатые украшения из искусственного мрамора, обилие архитектурных деталей и скульптурного декора. Эта лепная орнаментика представляется геометрическим рисунком, который пришел на смену кирпичным гуртам в начале XVII в. На основании этого друйский храм, построенный в 1646 г., является одним из первых образцов нового подхода к убранству внутреннего пространства культовых зданий. Башня костела и интересная по рисунку брама с оградой построены в 60–70-х гг. XVIII в. в формах позднего барокко. Костел Святой Троицы являлся частью бернардинского монастыря, а с начала ХХ в. и по 2000-е гг. являлся монастырем конгрегации ордена отцов марианов, в котором служили блаженные мученики А. Лещевич и Ю. Кашира. Также на территории монастыря располагалась Друйская гимназия, в которой учились будущие генерал ордена марианов, основатель библиотеки имени Франциска Скорины в Лондоне, епископ Ч. Сипович, ксендз-доктор философии Ф. Подзява. С Друей тесно связаны были известные в истории священники И. Бобич, Ф. Абрантович, И. Германович, А. Тикота. В настоящее время в Друе служат сестры-евхаристки и диоцезиальный ксендз. Друя являлась колыбелью конгрегации евхаристок. В 1923 г. епископ Ю. Матулевич основал новую женскую конгрегацию Сестер Служительниц Иисуса в Евхаристии, которые после Великой Отечественной войны были восстановителями бывшего мужского монастыре, однако во время Великой Отечественной войны отцы мариане были вынуждены выехать за пределы Беларуси. Сестры-евхаристки восстановили лишь только местный приход, с марианским костелом [3]. Таким образом, стоит отметить, что культовые сооружения Римско-католической Церкви как места памяти являются особым местом почитания сакральных объектов, где люди могут больше познакомиться с религиозной жизнью, духовностью, узнать историю храмов и монастырей, которые являются центром духовной жизни всего католического населения Республики Беларусь. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Репина, Л. П. Культурная память и проблемы историописания (историографические заметки) / Л. П. Репина. – Москва: ГУ ВШЭ, 2003. – 44 с. 2. Відзы – парафія Нараджэння Найсвяцейшай Панны Марыі // Рыма-Каталіцкі Касцёл у Беларусі [Электронный ресурс]. – 2016. – Режим доступа: http://old.catholic.by/2/belarus/dioceses/vitebsk/100976. html. – Дата доступа: 10.09.2019. 3. Друя // Глобус Беларуси [Электронный ресурс]. – 2019. – Режим доступа: https://globus.tut.by/druya/ index.htm. – Дата доступа: 08.09.2019. 4. Віцебская дыяцэзія Рыма-Каталіцкага Касцёла ў Беларусі // Пра дыяцэзію [Электронный ресурс]. – 2019. – Режим доступа: http://catholicvitebsk.by/. – Дата доступа: 08.09.2019. 5. Кулагін, А. М. Каталіцкія храмы Беларусi / А. М. Кулагін. – Мінск: Беларус. Энцыклапедыя імя П. Броўкі, 2008. – 488 с. 6. Росіцкія Мучанікі // Санктуарый Росіцкіх Мучанікаў [Электронный ресурс]. – 2019. – Режим доступа: http://mic-rosica.by/index.php/sanktuary/muchaniki. – Дата доступа: 11.09.2019. УДК 325:25 КОНОВАЛОВ И.И., ДОСУМОВ Ж.К. КРАЕВЕДЕНИЕ КАК МЕХАНИЗМ СОХРАНЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ. Коновалов И. И. ученик 10-го класса Школы «Архимед», Досумов Ж. К. преподаватель истории Школы «Архимед» д-р филос. PhD по Праву, г. Алматы, Казахстан В период существования «железного занавеса» существовал механизм сохранения исторической памяти, который ассоциировался с тотальным господством коммунистической идеологии в СССР. Либерализация образования убрала из учебных программ коммунистические догматы исторической науки. 124 В настоящее время мы наблюдаем процесс демократизации высшей школы и внедрения американских технологий обучения. Таково влияние принципов свободного общества. Что повлекло произвольное и свободное толкование многих исторических событий, ведущие к разрушению основ государственности. В этой связи назрела необходимость создания механизма сохранения исторической памяти. Мы полагаем, что краеведение является тем механизмом, с помощью которого, наш народ сможет сохранить историческую память. Однако сохранение исторической памяти невозможно осуществить без краеведческой работы, чтобы воспитать у молодежи любовь к своему краю. Для того, чтобы гражданин верно и преданно служил своей Родине. Важно помнить, Казахстан– это наш общий, дом. Однако у каждого студента есть свое краевой или региональный ВУЗ, где он обучается. Это место, как правило, их родной край. В нем проживают общественные деятели, герои социалистического труда и ветераны второй мировой войны. Ветераны социалистического труда и герои второй мировой войны, своим героическим примером показали молодежи, как надо служить Отчизне. Мы полагаем, что главным принципом сохранения исторической памяти должно быть познание истории родного края на примерах героического прошлого. Патриотическое воспитание студентов начинается с познания героического прошлого родного края. Не случайно, ведь в СССР уделяли огромное внимание краеведческой работе. В толковом словаре В.И. Даля читаем: «Краеведение – это совокупность знаний об отдельных местностях или в целом страны, это всестороннее изучение своей местности – природы, хозяйства, истории, быта людей – преимущественно местными школами» [1, с. 102]. «Краеведение – это краелюбие», – напомнил на учредительной конференции Союза краеведов Казахстана избранный председателем профессор С.О. Шмидт [2, с. 73]. «Самый массовый вид науки», – говорил о краеведении академик Д.С. Лихачев [3, с. 61]. Высокая наука смыкается здесь с массами. Не только фигурально, но и буквально. Ведь краеведческий клуб – единственное, пожалуй, место, где седовласый профессор может обсуждать общую проблему с молодым учителем или школьником из далекого хутора [4, с. 63]. Вклад краеведов в области сохранения исторической памяти и воспитания молодежи трудно не переоценить. Ведь без системного изучения родного края невозможно сохранение исторической памяти. Задача учебного заведения заключается в том, чтобы посредством краеведческой работы воспитать патриотов– студентов, которые правильно и системно комментируют исторические события. И как не вспомнить здесь слова В.А. Закруткина: «Любовь к Родине. Неизбывная любовь к месту, где ты впервые увидел солнце и склоненную над тобой голову матери, и услышал слова отца, и повторил их, познавая красоту родного языка! Чью душу не тревожила эта светлая, чистая, неподкупная любовь?» [5, с. 71]. «Родина без нас обойтись может, мы же без нее – ничто. Эту великую истину, -писал В.А. Сухомлинский,– должен понимать и чувствовать каждый ребенок» [6, с. 104]. Любой школьник, интересующийся краеведением, может выбрать себе занятие по душе. Различают следующие формы краеведческой работы: поисковые работы, музеи, кружковая работа, встречи с ветеранами, экскурсии. Историческое краеведение изучает исторические особенности развития края, жизнь выдающихся людей. Объектом краеведческого поиска может стать деятельность выдающегося деятеля, ветерана труда или войны; их влияние на историческое развитие края. Предметом краеведческого изучения является история города, здания, выдающихся личностей, предприятий, учебных заведений, социальных процессов и явлений, население. Целью краеведения является знание о том, каким образом край сформировал личность ветерана или героя? И как эта личность отразила в своей деятельности пример для подражания? Основными источниками краеведческой информации являются: – печать и СМИ; – историческая литература; – архивные документы; – музей; – свидетельства очевидцев; – материальные следы жизни героя; – монографии; – статьи и диссертации. Основные принципы краеведческой работы: – анализ системного подхода; 125 – достоверность и подлинность фактов; – взаимодействие отдельных направлений поиска. Формы краеведческой работы – учебная(лекции) и вне учебная, как активная (поиск документов о ветеране) и пассивная (экскурсия). Вне учебная краеведческая работа – это военно-спортивные мероприятия, поисковые экспедиции, туризм, краеведческие теоретические кружки, тематические вечера, конкурсы, олимпиады. Конечным результатом серьезной краеведческой работы, может быть деятельность музея в учебном заведении. Когда поисковая краеведческая работа учебных учреждений согласуется с функцией музеев, что дает эффективность процессу сохранения исторической памяти молодежи и воспитания патриотизма. В этом случае успех обеспечен. К примеру, поисковые экспедиции студентов города Алматы о подвигах ветеранов афганской войны; многое дали музею героям -воинам из Казахстана. Государственный музей «Полиция страны» в города Алматы, формировался со скромного музея одной из высших школ милиции страны. Таким образом, эффективная краеведческая работа, интересные встречи студентов и ветеранов, наличие краевого музея в совокупности формируют атмосферу патриотического процесса сохранения исторической памяти. Нельзя рассчитывать на успех, если не применять многообразие форм краеведческой работы, которые позволили бы сформировать из студента настоящего патриота. Интересные экскурсии, кружковая работа, поисковые экспедиции, с помощью которых пополняется музейный фонд артефактов и реликвий. Вместе с тем, краеведческая работа формирует механизм сохранения исторической памяти. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. / В. И. Даль. – Москва: ГИС, 1956. – Т. 3. 2. Шмидт, С. О. Большая Советская энциклопедия (в 30 томах) / С. О. Шмидт; под ред. А. М. Прохорова. – 3-е изд. – М.: Советская энциклопедия,1969–1978. 3. Лихачева, Д. С. «Заветное» / Д. С. Лихачева. – М.: Издат., образ. и культ. центр «Детство. Отрочество. Юность», 2006. – 571 с. 4. Айталы А. Улттану. – Алматы: Арыс, 2003. 5. Закруткин, В. А. Большая Советская энциклопедия (в 30 томах) / В. А. Закруткин; под ред. А. М. Прохорова. – 3-е изд. – М.: Советская энциклопедия, 1969-1978. 6. Сухомлинский, В. А. Избранные педагогические сочинения в 3 т. / В. А. Сухомлинский. – Т. 1, – 687 с. УДК 821.161.09 (092) ЯРМОЛЕНКА А.У. КУЛЬТУРНАЯ ПАМЯЦЬ У ТВОРЧАСЦІ БЕЛАРУСКІХ ПІСЬМЕННІКАЎ ПАЧАТКУ ХХ СТАГОДДЗЯ Ярмоленка А. У. дацэнт кафедры «Славянскія і рамана-германскія мовы» УА «Беларускі дзяржаўны ўніверсітэт транспарту», канд. філас. навук г. Гомель, Беларусь Адным з галоўных сродкаў захавання этнасу служаць адлюстраваныя ў нацыянальнай міфалогіі, фальклоры, літаратуры культурныя каштоўнасці. Культурная памяць дапамагае з пакалення ў пакаленне перадаваць сукупнасць філасофскіх, эстэтычных, маральных семантыка-аксіялагічных структур культурнай рэальнасці, дзякуючы якім захоўваецца стратэгія жыцця і дзейнасці нацыі. Класікі беларускай літаратуры ХХ стагоддзя сцвердзілі неабходнасць ўзнаўлення культурнай памяці беларусаў. На нялёгкім гістарычным шляху, на думку Я. Купалы, Я. Коласа, М. Гарэцкага, нематэрыяльная духоўная спадчына продкаў садзейнічае самаідэнтэфікацыі асобы, раскрыццю творчага і інтэлектуальнага патэнцыялу грамадства, аднаўленню гісторыка-культурнай парадыгмы. Культурная памяць і нацыянальная ідэнтыфікацыя з’яўляюцца ключавымі паняццямі для творчасці пісьменнікаў і ўваходзяць у праблемнае поле даследаванняў сучасных сацыёлагаў, гісторыкаў і літаратуразнаўцаў. 126 На думку сучасных даследчыкаў (В. Халізеў [1], А. Эрл і А. Нюнінг [2], Б. Шацка [3]) культурная памяць ўяўляе сабой кангламерат тэкстаў, малюнкаў, помнікаў абрадаў і звычаяў. Нягледзячы на тое, што культурная памяць грамадства характарызуецца высокай ступенню стылізацыі і нарматыўнасці, яна, тым не менш, шматслойная і неаднастайная, паколькі культура таксама характарызуецца цыркуляцыяй шматлікіх і часта дывергентных накірункаў мінулага. Культурная памяць, такім чынам, як і месцы, якія яе выклікаюць, дынамічнае і пастаянна зменлівае сховішча фундаментальных каштоўнасцей грамадства. Адным з першых у беларускай літаратуры ХХ стагоддзя Я. Купала сваёй творчасцю адзначыў неабходнасць узнаўлення культурнай памяці для развіцця і захавання нацыі. Праграмным вершам, у якім закладзены асноўны прынцып узаемазалежнасці памяці грамадства і яго ідэнтычнасці з’яўляецца верш «Спадчына» (1918): «Ад прадзедаў спакон вякоў // Мне засталася спадчына; // Паміж сваіх і чужакоў // Яна мне ласкай матчынай // Аб ёй мне баюць казкі-сны // Вясеннія праталіны, // І лесу шэлест верасны, // І ў полі дуб апалены» [4, c. 43]. Верш «Спадчына» створаны ў перыяд складанай гістарычнай сітуацыі, калі Беларусь стала арэнай ваенных дзеянняў і амаль уся яе тэрыторыя была акупіравана. Балюча перажываючы трагедыю Бацькаўшчыны, Я. Купала разважае аб ролі нацыянальнай гісторыі і культуры ў жыцці чалавека. Беспрытульнасць і адчужанасць галоўнага героя «сярод сваіх і чужакоў» ратуе толькі спадчына, скарбы мінулых пакаленняў. На першы погляд простыя прадметы і з’явы ствараюць яскравы малюнак роднай зямлі – сімвалічнага скарбу, духоўнай каштоўнасці. Рамантычны вобраз «роднай старонкі» Я. Купалы садзейнічае захаванню семантыка-аксіялагічных структур нацыянальнай культурнай парадыгмы, фарміраванню ідэнтычнасці, якая суправаджаецца асэнсаваннем вобразаў мінулага, а сфарміраваны мемарыяльны канон сам пачынае падтрымліваць ідэнтычнасць і перашкаджае яе адвольнаму змяненню. Такім чынам, у вершы «Спадчына», Я. Купала вызначае накірунак развіцця беларускай літаратуры, галоўным прынцыпам якога вынікае захаванне культурнай памяці, памяці продкаў. Светапоглядная канцэпцыя пісьменніка ўплывае на станаўленне ідэйна-эстэтычных і маральна-этычных каштоўнасцей класічнай беларускай літаратуры, спрыяе развіццю нацыянальнай семіясферы, нацыянальнага міфа. У пачатку ХХ стагоддзя выпрацоўваецца сістэма інфармацыйных кодаў нацыянальнай культуры, заснаваная на традыцыйных беларускіх ўяўленнях аб маці-зямлі, родзе, кульце продкаў, каляндарных абрадах і звычаях, якая знайшла сваё адлюстраванне ў творчасці Я. Купалы, Я. Коласа, М. Гарэцкага і інш. Адным з глабальных архетыпаў беларускай літаратуры выступае вобраз маці-зямлі. Ён – важнейшы ў мастацкай канцэпцыі беларускіх пісьменнікаў-класікаў. Паняцце зямлі з’яўляецца ў творчасці беларускіх пісьменнікаў сэнсаўтваральным, стылеўтваральным і жанраўтваральным. Архетып зямлі-маці – адна з галоўных канцэптуальных асноў беларускай нацыі, цэнтр беларускага вобраза свету. Адносіны класікаў беларускай літаратуры да прыроды, спрадвечнага жыцця продка-селяніна уяўляюць сабою сістэму ўзаемасувязі сацыяльна-прыроднага, псіха-эмацыянальнага і рацыянальнага элементаў. У большасці твораў беларускіх пісьменнікаў пачатку ХХ стагоддзя паслядоўна прасочваецца жыццёвы шлях селяніна, які працякае на зямлі і звязаны з ёю. Сялянскі лад жыцця спараджае своеасаблівую філасофію існавання: «Сваім жыццёвым укладам сялянскі свет поўнасцю ўключаны ў рытмічны кругазварот Космасу. Усё быццё селяніна на зямлі з дня яго нараджэння ўцягвае яго, як пылінку, у віхуру жыццёвых цыклаў, што адкрываюць яму жыццё Космасу ва ўсёй непасрэднасці асабістага ўдзелу» [5, c. 21]. Найбольш традыцыйнае асэнсаванне маці-зямлі можна знайсці ў філасофска-алегарычнай паэме Я. Коласа «Новая зямля» (1911-1923). Гэта яе гімн, адвечная песня аб любові і захапленні сваёй радзімай. Пісьменнік здолеў паказаць усе традыцыйныя рысы культу, а самае галоўнае – узбагаціць беларускую літаратуру адлюстраваннем вечнай тугі беларуса па ўласнай зямлі, якую ён ніколі не меў. Любоў да роднай зямлі – самае моцнае пачуццё паэмы, якім прасякнуты кожны радок, кожны элемент структуры твора. Ужо першыя радкі паэмы сведчаць аб незвычайным замілаванні, якое выклікае ў аўтара родная старонка: «Мой родны кут, як ты мне мілы!.. // Забыць цябе не маю сілы! // Не раз, утомлены дарогай, // Жыццём вясны мае убогай, // К табе я ў думках залятаю // І там душою спачываю» [6, c. 3]. Маці-зямля клапоціцца аб сваіх дзецях, дае ўраджай працалюбіваму гаспадару Міхалу, які любуецца каласамі, як сваімі маленькімі сынамі. Пераезд на новую гаспадарку, развітанне з кавалкам зямлі, які зрабіў урадлівым уласнымі намаганнямі, з’яўляецца для Міхала сапраўднай трагедыяй. Менавіта гэта бяда прымушае яго з большым імпэтам шукаць свой прытулак, які ніхто ў яго не зможа адабраць. Але пошукі гэтыя, як пошукі страчанага раю, дарэмныя. Аб марнасці надзеі сведчыць смерць галоўнага героя, апошнія словы якога таксама аб зямлі: «Бог не судзіў мне бачыць волі // І кідаць зерні ў свае ролі... // Зямля... зямля... туды, туды, брат, // Будуй яе... ты дай ёй выгляд» [6, c. 264]. Я. Колас выразна паказвае, што згубіўшы крыніцу жыцця, якой з’яўляецца ўласны надзел, чалавек не зможа жыць. Паэт традыцыйна асэнсоўвае родную зямлю, як маці ўсяго жывога, якая выпускае на свет і забірае ў сваё ўлонне кожную жывую істоту. 127 Адной з асаблівасцей беларускай літаратуры пачатку ХХ стагоддзя з’яўляецца захаванне і адлюстраванне культу продкаў – ранейшай формы рэлігіі, сутнасць якой заключаецца ў пакланенні душам памерлых, якім прыпісваецца магчымасць уплываць на жыццё наступных пакаленняў. У творчасці Я. Купалы, Я. Коласа, М. Гарэцкага продкі асэнсоўваюцца як заступнікі і абаронцы, носьбіты гістарычнай памяці і досведу. Памяць пра продкаў утрымлівае шматлікія элементы выхавання: павучальныя гісторыі, легенды і міфы, якія тычацца папярэдніх пакаленняў. Звесткі пра род у класічных творах пісьменнікаў выступаюць асноўнай крыніцай нацыянальнай памяці. Адпаведнасць спрадвечным маральным ўзорам і стандартам, годнасць і гонар за сваіх продкаў спрыяюць фармаванню жывой народнай культуры і яе сілы. Культ продкаў і абрады, звязаныя з ім, асэнсаваны, напрыклад, у вершы Я. Купалы «Рунь» (1918): «Як вучыць нас варожбаў лунь, // Як варажыў і летась гэтак, // Лёг гаспадар плашмя на рунь, // Стаў слухаць сёлета палетак. // Абняўшы рунь, ляжыць, як сноп, // Жывых і мёртвых вызваў ў сведкі, // Прысмерціў сэрца, зморшчыў лоб. // I чуе руні шопат гэткі: // «Забіў ты бацьку, каб на рот // Адзін паменшала у хаце, // Прыйшоў твой сёлета чарод, // Жніва табе не дачакаці!»« [4, c. 45]. У вершы Я. Купалы «Рунь» апісаны старажытны абрад, які на працягу стагоддзяў выконвалі беларускія сяляне. Удзел у абрадзе дапамагае герою верша звязацца з памерлымі продкамі, каб тыя паспрыялі атрыманню лепшага ўраджаю. Аднак продкі жорстка караюць селяніна за смяротны грэх – забойства бацькі. Такім чынам Я. Купала ўзнаўляе маральна-этычныя нормы простага народа, заснаваныя на традыцыйных уяўленнях аб абарончай і каральнай функцыі памерлых, якія назіраюць за ўчынкамі сваіх нашчадкаў, зберагаючы гонар і годнасць роду. Аповесць «Меланхолія», урыўкі з якой былі апублікаваны ў 1928 годзе, займае значнае месца сярод твораў М. Гарэцкага. Кульмінацыяй аповесці з’яўляецца шостая частка «На могілках». Менавіта там спасцігае галоўны герой праўду жыцця, там вырашае жыць і змагацца далей. Прыгадвае Радаўніцу, успамінае дзеда, яго смерць, звяртаецца да яго са сваёй крыўдай. І як у маленстве, выплакаўшыся, расказаўшы роднаму чалавеку сваю крыўду, Лявон адчувае палёгку, жаданне працягваць барацьбу за лепшую долю зямлі сваіх продкаў. Прамы зварот галоўнага героя да памерлага дзеда, выразна паказвае на выкарыстаны М. Гарэцкім міфалагічны матыў культу продкаў, заснаваны на спрадвечнай веры беларусаў аб тым, што мёртвыя душы назіраюць і дапамагаюць жывым нашчадкам. Успаміны дзяцінства, споведзь збалелай душы героя на могілках ратуюць яго душу ад цяжкага граху самагубства, выводзяць з крызіснай сітуацыі: «Дзядуля мой родны! Я йшчэ памшчуся за цябе, за ўсё тваё гора, пакуты. Зубамі буду грызці той гнёт, які душыў цябе! Краіна мая родная! Мы, твае верныя сыны, яшчэ перабудуем цябе! Не будзеш ты такая сумная і ўбогая!» [7, c. 114]. Істотную ролю ў працэсе станаўлення нацыянальнай ідэнтычнасці адыгрывае культурная памяць. Творчасць Я. Купалы, Я. Коласа, М. Гарэцкага з’яўляецца сцвярджэннем неабходнасці фарміравання мемарыяльнага канона, які будуецца на народных уяўленнях аб маці-зямлі, родзе, кульце продкаў, каляндарных абрадах і звычаях. Большасць твораў класікаў беларускай літаратуры прысвечаны ўзнаўленню і асэнсаванню сялянскага ладу жыцця, нацыянальнаму часаваму і прастораваму вымярэнню. Культ мацізямлі ўвасоблены ў творах Я. Купалы «Спадчына», Я. Коласа «Новая зямля». Структура і арганізацыя твора Я. Коласа «Новая зямля», падпарадкавана традыцыйнаму каляндарна-абрадаваму календару беларусаў. Культ продкаў, абрады і звычаі звязаныя з памінаннем памерлых ўзнаўляюцца і асэнсоўваюцца ў вершы Я. Купалы «Рунь», аповесці М. Гарэцкага «Меланхолія». СПІС ВЫКАРЫСТАНЫХ КРЫНІЦ 1. Хализев, В. Е. Теория литературы : учебник для вузов / В. Е. Хализев. – Москва : Высш. школа, 1999. – 400 с. 2. Erll, A., Nunning, A. Where Literature and Memory Meet: Towards a Systematic Approach to the Concepts of Memory used in Literary Studies / A. Erll, A. Nunning // Literature, Literary History and Cultural Memory / ed. by Herbert Grabes. Nar: Tübingen, 2005. – Vol.21. – P. 261–294. 3. Szacka, B. Czas przeszły, pamięć, mit / B. Szacka. – Warszawa : Wydawnictwo Naukowe SCHOLAR, 2006. – 237 с. 4. Купала, Я. Поўны збор твораў : У 9 т. Т. 4 : Вершы, пераклады 1915–1929 / Я. Купала ; АН Беларусі, Iн–т літ. імя Я. Купалы ; рэд. тома І. Э. Багдановіч ; падрыхт. тэкстаў і камент. Л. М. Мазанік, А. І. Шамякіна. – Мінск : Мастацкая літаратура, 1997. – 446 с. 5. Домников, С. Д. Мать-Земля и Царь-Город. Россия как традиционное общество / С. Д. Домников – Москва : Алетейа, 2002. – 672 с. 6. Колас, Я. Новая зямля. Сымон-музыка [Текст] : паэмы / Я. Колас. – Минск : Маст.лiт, 1986. – 448с. 7. Гарэцкі, М. Зб. тв.: У 4 т. – Т. 2. Аповесці. Драматычныя абразкі / М. Гарэцкі. – Мінск: Маст. літ., 1985. – 416 с. 128 УДК 323/1 ЕФИМОВА Н.В. ОБРАЗ СТРАНЫ-ПАРТНЕРА В ВОСПРИЯТИИ СТУДЕНЧЕСКОЙ МОЛОДЕЖИ БЕЛАРУСИ И РОССИИ Ефимова Н. В. доцент кафедры социальной коммуникации БГУ, канд. филос. наук, доцент г. Минск, Беларусь В текущем году в ряде университетов Минска и Москвы было проведено социологическое исследование с целью изучить образ Беларуси и России в восприятии студентов двух стран. Стратегия исследования заключалась в сопоставлении мнений и оценок представителей российской и белорусской студенческой молодежи по ряду существенных политических, экономических, социальных, культурных и других характеристик России и Беларуси, а также по некоторым проблемам сегодняшних межгосударственных отношений двух стран. Основным методом исследования был социологический опрос. В ходе опроса респондентам предъявлялись биполярные суждения, к которым они должны были выразить свое отношение (согласие либо несогласие с тем или иным суждениям). Степень согласия определялась с помощью 10-балльной шкалы (где 10 означает полное согласие с позитивным суждением, 1 – полное согласие с противоположным суждением). Итоговая оценка по каждому признаку, репрезентированному суждениями, рассчитывалась как средневзвешенное значение по шкале. В результате опроса мы получили усредненные оценки студентами различных характеристик России и Беларуси. В совокупности они позволяют судить об образе двух стран в сознании студенческой молодежи. При этом образ страны интерпретируется как целостное, эмоционально окрашенное представление об объекте, сложившееся в массовом сознании и имеющее характер стереотипа. Как показали результаты опроса, в представлении белорусских студентов, Россия является, прежде всего, очень сильной в военном отношении страной (с соответствующим суждением полностью согласны 57,4 % опрошенных, военную мощь России они оценили на 7,43 баллов). Россия также является ведущей страной в научно-техническом отношении (полностью согласны 26,8 % опрошенных); уровень научнотехнического развития России в оценках белорусских студентов – 6,25 баллов. Высоко оцениваются белорусскими студентами и созданные в России условия для самореализации молодежи (6,08 баллов). Заметно ниже оценки уровня развития гражданского общества в России (5,85 баллов), экономики (5,82 баллов) и бизнеса (5,81 баллов), а также уровня жизни (5,29 баллов) и степени безопасности граждан (5,56 баллов). Например, с суждением «В России высокий уровень жизни» полное согласие выразили только 14,8 % белорусских студентов. Еще более низко оценивается развитие демократии (5,03 баллов) и деятельность различных демократических институтов, таких как судебная система, права человека. Еще ниже оценивают белорусские студенты обеспечение социальных гарантий российских пенсионеров (4,28 балла) и борьбу с коррупцией (4,14). С таким суждением, как «В России создана эффективная система поддержки пенсионеров» полностью согласны лишь 12,4 % опрошенных, а с суждением «Россия – страна с низким уровнем коррупции» полностью согласны 11,7 % опрошенных. В целом, образ России в сознании белорусских студентов можно описать следующим образом. Россия – это сильная военная держава, передовая в научно-техническом отношении страна, страна больших возможностей. Но она недостаточно демократична и комфортна для жизни простых людей в силу нерешенности многих социальных проблем, проблем безопасности граждан и довольно высокого уровня коррупции. Теперь попытаемся описать образ Беларуси в сознании российских студентов. Наиболее высокие оценки, по результатам опроса, получили миролюбивая внешняя политика Беларуси (7,14 баллов), уровень безопасности граждан (6,87 баллов), развитие гражданского общества (6,43 баллов), отсутствие преступности (6,65 баллов), толерантность к национальным меньшинствам (6,36 баллов), соблюдение прав человека (6,31 баллов). Россияне выше оценивают уровень жизни в Беларуси и эффективность судебной системы, чем белорусы оценивают те же признаки – в России. При этом самых низких оценок со стороны россиян удостоились уровень военной мощии (5,05 баллов) и уровень научно-технического развития (4,79 баллов) Беларуси. Невысоко оценивают российские студенты также экономику и бизнес в Беларуси (5,45 баллов и 5,32 баллов соответственно) и уровень развития демократии (5,28 баллов). Например, с суждением «Беларусь – ведущая страна в научно-техническом отношении» полностью согласны только 4,9 % 129 российских студентов, с суждением «Беларусь – комфортная страна для ведения бизнеса» полностью согласны 9,0 %, а вот с суждением «В Беларуси обеспечивается высокий уровень безопасности граждан» полностью согласны 45,7 % российских студентов. Таким образом, Беларусь в сознании российской студенческой молодежи представляется страной миролюбивой, толерантной, безопасной, комфортной для жизни. Но при этом Беларусь, по мнению россиян, не занимает передовые позиции в научно-техническом и военном отношении. Она не впечатляет с точки зрения развития экономики и бизнеса, а также с точки зрения достижений в плане развития демократии. Но при этом по многим позициям в области социальной защиты и гарантий прав человека Беларусь превосходит Россию. Об этом можно судить по тому, что уровень жизни, эффективность судебной системы, развитие здравоохранения, поддержка пенсионеров и др. в Беларуси оцениваются молодыми людьми более высоко, чем аналогичные показатели в России. В целом, по результатам исследования можно сделать вывод, что в представлении молодежи Россия и Беларусь – очень разные страны. «Сильные стороны» и «конкурентные преимущества» каждой из стран различны. Однако эти разные страны и разные по содержанию «комплексы силы» как бы дополняют друг друга: те качества, которые являются преимуществом одной страны, слабо выражены у другой и наоборот. Для выявления этнических авто– и гетеростереотипов студенческой молодежи двух стран использована методика «приписывания качеств» Д.Каца и К.Брейли [1]. Исследование стереотипных представлений российских и белорусских студентов о себе и о представителях другого народа показало наличие спокойных межнациональных отношений. Автостереотипы русских и белорусов отличаются позитивностью, гетеростереотипы также носят преимущественно позитивный характер с небольшой долей критичности [2, с. 25]. При этом следует отметить существенные, на наш взгляд, содержательные особенности данных стереотипов. В описании этнических особенностей русских (как в авто-, так и в гетеростереотипах) преобладают характеристики активности: сильные, смелые, работящие («мы»); активные, смелые («они»). В списке гетеростереотипов (т.е. белорусы о русских) к ним прибавляются еще две активные характеристики: «имперские» и «агрессивные» (т.е. характеристики с негативным оттенком значения экспансии, распространения вовне). В целом этнический стереотип русских можно обозначить как активно-деятельный, при этом их активность направлена вовне. Этнический стереотип белорусов имеет следующие основные характеристики: спокойные, мирные, дружелюбные, терпеливые (повторяется в авто– и гетеростереотипе белорусов). Все характеристики (как белорусы о себе, так и русские о белорусах) пассивные. В целом авто– и гетеростереотипы белорусов схожи, близки. При этом белорусы характеризуют самих себя как людей «скрытных», скорее наблюдателей, чем деятелей, не склонных к самовыражению вовне. Гетеростереотип белорусов (русские о белорусах), напротив, включает противоположную характеристику: «открытые». При анализе оценок, мнений и установок людей и социальных групп кардинальное значение имеет вопрос об источниках информации, на базе которой сформировались эти оценки, мнения и установки. По результатам проведенного исследования можно сказать, что информация, полученная непосредственно, из личного опыта общения и посещения страны у молодых людей весьма ограниченна. 72,0 % московских студентов никогда не были в Беларуси. Белорусские студенты больше знакомы с Россией: 66,8 % респондентов отметили, что посещали страну, хотя, как правило, такие города, как Москва или Санкт-Петербург. Основную же информацию практически по всем вопросам современная молодежь получает из интернета. Это различные сайты, новостные порталы, социальные медиа, которые значительно превосходят по популярности у молодежи традиционные СМИ. Контент-анализ информационных порталов, проведенный в рамках исследования, показал значительное совпадение «картины мира» в интернете с образом страны-партнера у российских и белорусских студентов. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Katz, D. Racial stereotypes of one hundred college students / D. Katz, K. W. Braly // Journal of Abnormal and Social Psychology, 1933. – Vol. 28. – P. 280-290. 2. Калачева, И. И. Образ России и Беларуси глазами молодежи на современном этапе / И. И. Калачева, И. А.Снежкова // Современная молодежь и общество: сб.науч.ст. ; под ред. И.И.Калачевой. – Минск, 2019. – Вып. 7. – С. 25-28. 130 УДК 930.2 ЖУК С.А. ОСМЫСЛЕНИЕ СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ В ОБОБЩАЮЩИХ РАБОТАХ ПО ИСТОРИИ БЕЛАРУСИ (СЕРЕДИНА 1950-х – НАЧАЛО 1960-х гг.) В КОНТЕКСТЕ КОНСТРУИРОВАНИЯ ВЕЛИКИХ НАРРАТИВОВ Жук С. А. магистрант кафедры всеобщей истории БрГУ им. А.С. Пушкина научный руководитель Шевчук И. И. профессор кафедры всеобщей истории БрГУ им. А.С. Пушкина, д-р истор. наук, доцент г. Брест, Беларусь Одной из задач исторической науки является формирование исторической памяти народа. Наряду с другими социальными институтами (семья, церковь и др.) наука, прежде всего, через систему образования транслирует в общество исторический дискурс, который, на наш взгляд, должен соотноситься с национальными интересами. Важную роль в осмысление данного процесса играет изучение исторических аспектов формирования исторической памяти, в частности советского опыта. В условиях тоталитарного и посттоталитарного общества историческая наука (как и все социально-гуманитарные дисциплины) подвергается значительному влиянию центров принятия политических решений, причем часто идеологическая функция науки становится ведущей. В СССР после отказа от парадигмы Покровского (коррелирировавшейся с проектом всемирной революции) происходит значительная переоценка событий и процессов, значительную роль в которой сыграла работа под авторством И. Сталина «История ВКП (б). Краткий курс» [1]. В работе через формирующуюся советской методологическую призму «реанимируются» довольно старые «западноруссисткие» нарративы о триедином русском народе. Подобные оценки являлись господствующими в советской историографии вплоть до начала 1990-х гг. Даже в условиях частичной реконцептуализации ряда подходов к исследованию исторического процесса в условиях т.н. «оттепели» и перехода к посттоталитарной модели «тень тоталитаризма» в форме «Краткого курса» продолжала влиять на исследования и оценки ученых. Таким образом, мы можем говорить о формировании в советской исторической науке Великого нарратива (в рамках статьи мы определяем данный конструкт в рамках подхода Ж. Лиотара [2] и концепции модернизации Ш. Эйзенштадта [3]) о триедином русском народе – дружбе и союзе белорусского, русского и украинского народа. Именно в этом спектре могла давать оценки официальная историческая наука, исследуя социально-политические, социально-экономические и культурные процессы в Восточной Европе. Закономерно, что положения Великого нарратива в наибольшей степени проникали в изучение и осмысление политической истории. В рамках тезисов подробнее рассмотрена научная рефлексия Северной войны в обобщающих работах по истории Беларуси середины 1950-х – начала 1960-х гг. В это время вышло два издания двухтомной «Истории БССР» (1954-1958, 1961). Тома, в которых рассматривается история Северной войны опубликованы соответственно в 1954 и 1961 гг. [4, 5]. Отметим, что первое издание готовилось к печати еще со второй половины 1940-х гг. (в 1948 и 1951 г. в свет даже выходил его макет), поэтому в нем полностью доминируют оценки «сталинской историографии». Второе издание дорабатывалось на рубеже 1950-х – 1960-х гг. (наиболее полно было «вычищено» имя Сталина – он упоминается только 7 раз). Сравнительный анализ текстов, посвященных Северной войне показал, что они в смысловом аспекте идентичны, более того совпадают на 96 % (подсчеты осуществлены на онлайн платформе http://text.num2word.ru/). Тем не менее, несмотря на различия в политическом контексте оценки событий полностью идентичны, что говорит так о значительном проникновении Великого нарратива в историческую науку, так и о его важном значении Северной войны для государственной идеологии. В контексте истории Беларуси Северная война воспринимается авторами «Истории БССР» как один из этапов укрепления дружбы белорусского и русского народов, как эпизод борьбы белорусского народа за воссоединение с Россией. Эта довольно спорная оценка великолепно вкладывается в 600 летнюю «мистерию» стремления белорусов воссоединится с Россией, однако весьма слабо позволяет исследовать специфику исторических и геополитических процессов. Интересны оценки авторов геополитической структуры региона накануне Северной войны. Так Россия определяется в начале XVIII в. как великая держава [5, с. 192], чьи интересы, прежде всего, экономические ущемляются отсутствием выхода к Балтийскому морю. Швеция же определяется как феодальное государство, что является не совсем верным, т.к. после проведения Реформации в Швеции были реализо- 131 ваны ряд успешных реформ, направленных на комплексную модернизацию. Более того, в XVII в. Швеция являлась региональной сверхдержавой и фактически реализовывала геополитический проект «Балтийское море – это внутреннее шведское озеро». Интересы Речи Посполитой определяются следующим образом: «Польские магнаты рассчитывали вернуть территории Ливонии, утерянные в результате мирного договора 1660 г.» [5, c. 192]. Таким образом, интересы Росси в войне определяются как национальные, а интересы Речи Посполитой и Швеции – как классовые. Более того, чтобы рельефно показать специфику Великого нарратива авторы определяют Россию как великую державы, а Швецию и Речи Посполитой – как феодальные. И несмотря на то, что эти характеристики выделены по несоотносимым признакам, очевидна положительная коннотация характеристики России и отрицательная Речи Посполитой и Швеции. В «Истории БССР» неоднократно подчеркивается кризис Речи Посполитой в конце XVII – начале XVIII вв., поэтому никто кроме России, верной союзническому долгу не мог защитить белорусский народ (как, впрочем, и украинский) от шведских захватчиков. Но слабость русской армии не позволила быстро и эффективно вытеснить шведские войска с территории Речи Посполитой. Шведы определяются как захватчики и поработители, причем авторы имплицитно проводят аналогии между шведскими и нацистскими захватчиками. Поэтому закономерны и аналогии поведения местного населения: очевидный ответ на порабощение – борьба. Так, отмечается, что шведские войска натолкнулись на «упорное и самоотверженное сопротивление народных масс» [5, c. 193, 195]. Основными формами сопротивления определяются добровольная помощь русской армии (едой, фуражом, информацией о шведских войсках и особенностях рельефа местности, помощь ремесленников в поддерживании материально-технической базы русской армии), саботаж решений шведского командования, создание отрядов самообороны и др. Причем результативность подобных мероприятий определяется как высокая. Например, отмечается, что во время осады Гродно шведской армией «исчезла возможность снабжать шведские войска продовольствием, так как местное население его прятало» [5, c. 193], что заставило шведское командование расширить район расположения войск и позволило отвести русские войска из города без потерь. Также рельефно показаны партизанские действия против шведской армии. Три приводятся примеры уничтожения шведских отрядов местным населением. Отмечается, что «даже самого шведского короля едва не настигла пуля партизана» [5, с. 194]. Более того, местное население эффективно «исполняло приказы Петра I»: сооружало на дорогах различного рода преграды, защищало их и т.д. Белорусские крестьяне также по приказу русского царя построили на территории, примыкавшей к западной границе России, ряд крепостей и охраняли их внезапного нападения врага. Весьма спорно утверждение, что «добровольцы-разведчики из местного населения не только добывали разведывательные сведения, но и расклеивали в шведских лагерях листовки, обращенные к местному населению и солдатам шведской армии» [5, c. 195] (с учетом, что большинство местного населения было малограмотным). Однако центральное место в рассмотрении Северной войны занимают битвы, произошедшие на территории современной Беларуси. Авторы очень «мягко и осторожно» оценивают поражение при Головчино: «Победу в этом бою одержали шведы. Но она досталась им ценой значительных людских потерь» [5, c. 196]. Победа при Лесной оценивается как значительная победа русскому оружия (повторено утверждение о «матери Полтавской победы»), причем не единожды подчеркивается помощь местного населения: на этапе сбора разведывательных данных, во время самого боя и преследования противника. В предложенную систему историографических оценок не вкладываются огромные потери среди местного населения, отрицательные моменты поведения русских войск и др. Поэтому закономерен вывод о том, что в ходе Северной войны крепли симпатии «народных масс» Беларуси к «братскому русскому народу, прогнавшему шведских захватчиков из белорусских земель» [5, c. 200]. Таким образом, основные положения рассмотрения Великого нарратива в контексте Северной войны позволяют сделать следующие выводы: 1. Северная война являлась чуждой белорусскому народу, как угнетенному народу в речи Посполитой, но своей, т.к. белорусы сражались за интересы русского народа, а, значит, и за свои. 2. Северная война является примером братской помощи русского народа белорусам. 3. Белорусский народ оказывал всемерную помощь русской армии. 4. Северная война стала этапом в стремление белорусского и русского народов к единению в одном государстве. Более того, осмысление Северной войны в обобщающих работах по истории Беларуси середины 1950х – начала 1960-х гг. может быть рассмотрено в контексте еще одного Великого нарратива: постоянной (граничащей с экзистенциальной) борьбой белорусского народа с захватчикам с Запада. И в рассматриваемом контексте Россия выступает в качестве защитника белорусов. Следовательно, научная рефлексия Северной войны стала элементом конструирования Великих нарративов. 132 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Эйзенштадт, Ш. Новая парадигма модернизации / Ш. Эйзенштадт // Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия: учеб. пособие для студентов вузов. / Сост., ред. и вступ. ст. Б. С. Ерасов. – М. : Аспект Пресс, 1998. – 556 с. 2. Лиотар, Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Ж.-Ф. Лиотар. – М. : Институт экспериментальной социологии, 1998. – 160 с. 3. История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс ; под ред. Комиссии ЦК ВКП(б). – М. : Партиздат, 1938. – 214 с. 4. История Белорусской ССР / Академия наук Белорусской ССР, Институт истории. – Минск, 1954 – 502 с. – Т. 1. 5. История Белорусской ССР / Академия наук Белорусской ССР, Институт истории. – Минск, 1961 – 648 с. – Т. 1. УДК 39(=161.3)(043) ЗАХАРКЕВИЧ С.А. РОЛЬ ФЕНОМЕНА ЭТНИЧЕСКИХ МЕНЬШИНСТВ В ФОРМИРОВАНИИ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ БЕЛАРУСИ1 Захаркевич С. А. доцент БГУ, канд. истор. наук, доцент г. Минск, Беларусь История белорусского этноса тесно переплетена с этническими меньшинствами. Практика длительного межкультурного взаимодействия (600 лет для татар и евреев, около 500 – для цыган и шотландцев, более 300 лет для русских старообрядцев и т.д.) сформировала взаимопроникновение различных элементов и явлений этих культур. Однако исторического и культурного осмысления этого процесса долгое время не происходило. До начала 90-х гг. ХХ в. история и культура этнических меньшинств Беларуси не рассматривалась как составная часть белорусской истории и культуры (небольшое исключение необходимо сделать для 20-х гг. ХХ в. – периода «белоруссизации»). Это четко прослеживается как в академической научной традиции, так и в школьных и университетских учебниках по истории Беларуси, в которых роль этнических меньшинств в истории Беларуси практически не освещалась. Это можно объяснить незавершенностью создания белорусской нации, в связи с чем «небелорусское» находилось за периферией интереса белорусских интеллектуалов. В 20-х гг. ХХ в. в рамках процесса белоруссизации «проблема этнических меньшинств» впервые становится актуальной для белорусского общества и, прежде всего, для его элиты (политической, интеллектуальной и т.д.). Кроме исторических условий, повлиявших на актуализацию данной темы, необходимо также упомянуть и нациостроительство. Идентификация собственной «инаковости» возможно лишь через сравнение и понимание «чуждости» других. Таким образом, можно констатировать, что до конца ХХ – начала ХХІ в. история и культура этнических меньшинств Беларуси не входили в перечень важных тем в белорусской историографии, а их историко-культурное наследие не было актуальным для белорусского общества. Здесь следует отметить, что в ХХ в. в силу определенных политических обстоятельств и историко-культурное наследие белорусов не всегда было актуальным для белорусского общества. В настоящее время этнические меньшинства в Беларуси признаны частью белорусского общества и обладают равенством прав. Их культура, как материальная, так и духовная, составляет совокупное культурное наследие всего белорусского сообщества. В исторической памяти важное значение имеет концепт места памяти, как символического элемента наследия прошлого конкретной общности. В Беларуси значительное количество мест памяти, связанных с этническими меньшинствами: значительный комплекс сакральной архитектуры евреев, татар, старообрядцев (синагога в Ружанах, Пружанского района Брестской области (1648 г.), знаменитая Воложинская 1 Статья выполнена в рамках проекта БРФФИ-ГКНАрм Г19АРМ-035 «Этнокультурные процессы в ХХ - ХХI вв.: сравнительное исследование городов Армении и Беларуси». 133 иешива (1802 г.) и Сапоцкинское еврейское кладбище (1278? г.), старейшее из действующих мечетей в Беларуси в г.п. Ивье Гродненской области(1882 г.), Свято-Троицкая церковь старообрядцев в д. Кублищино Миорского района Витебской области (1905 г.) и др.). Особое место принадлежит Холокосту как в коллективной памяти, так и в исторической политике Беларуси. На сегодняшний день более 500 памятников и памятных знаков установлено в Беларуси (Мемориал жертвам гитлеровского геноцида «Яма» в Минске, памятник в д. Дараганово Могилевской обл., памятный знак в Барановичах и т.д.) [1]. Однако несмотря на заметное место этнических меньшинств в истории и культуре Беларуси, в исторической политике Беларуси им фактически нет места. Очевидно, что базовые модели интерпретации истории формируются в школьных курсах истории. Тем не менее в программах по истории Беларуси упоминания об этнических меньшинствах крайне скупы. В курсе «Истории Беларуси» роль и место этнических меньшинств практически не отражено. Упоминание о этнических меньшинствах, их представителей, оставивших заметный след в истории Беларуси, о их вкладе в современную белорусскую культуру фрагментарны и эпизодически. Так, например, единственное конкретное упоминание этнических меньшинств есть в программе «Истории Беларуси» за 6 класс: «Этническое развитие. Особенности формирования белорусского этноса. Происхождение названия «Белая Русь». Этнические меньшинства в ВКЛ (выделено автором). Положение православной церкви и католического костела» [2, с. 12]. В программе 7 класса в теме «Этнические процессы» вопроса о меньшинствах уже нет [2]. В программе 8 класса в теме «Условия и особенности формирования белорусской нации» присутствует вопрос «Национальный и социальный состав населения Беларуси», однако безотносительно к вопросу этнического большинства/ меньшинства [3, с. 7]. Однако в теме «Живопись и архитектура» в 8 классе в списке художников упомянуты Юдель Пэн и Марк Шагал [3, с. 8]. Эти известные художники были выходцами из еврейской общины Беларуси, но прочно вошли в список известнейших белорусских художников. Кроме школьной программы историческая политика белорусского государства реализовывается через концепт «культурного наследия» народа. Культурное наследие должно стать основой национальной идентичности, направленной на консолидацию народа посредством конструирования единственной «правильной» канвы прошлого. Так, например, национальным культурным наследием Беларуси по праву признаны слуцкие пояса. Однако, практически не известен тот факт, что для их создания были приглашены армянские мастера Ян и Леон Маджарские (Аванес и Левонас Маджарянцы). К этому списку можно также добавить знаменитого еврейского художника Хаима Сутина из Смилович, две картины которого (портрет «Ева» (1928) и пейзаж «Большие луга в Шартре, возле виадука» (около 1934)) включены в Государственный список историко-культурных ценностей Республики Беларусь [4]. В отечественной академической исторической науке многим этническим меньшинствам или хотя бы аспектам их истории и культуры в целом дана попытка описания. Подготовлены как коллективные сборники о самых основных меньшинствах республики [5], так и специальные работы, посвященные отдельным этническим сообществам Беларуси – азербайджанцам [6], армянам [7], евреям [8], латышам [9], литовцам [10], немцам [11], полякам [12], русским старообрядцам [13], татарам [14], цыганам [15], шотландцам [16] и др. В Республике Беларусь вполне очевидно прослеживается традиция понимания истории Беларуси как истории белорусов. При этом большинством белорусов разделяется сформированная характеристика – толерантность белорусов, т.е. терпимость к «другим» (этническим группам, религиозным традициям и т.д.). Однако в исторической политике это практически не заметно. Таким образом, несмотря на длительную совместную историю жизнедеятельности, взаимовлияния культур, этнические меньшинства Беларуси пока еще остаются на периферии исторической политики нашего государства и исторической памяти белорусского этноса. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ: 1. Ботвинник, М. Б. Памятники геноцида евреев Беларуси / М. Б. Ботвинник. – Минск: Беларуская навука, 2000. – 326 с. 2. Учебные программы по учебному предмету «История Беларуси» для VІ–VІІ класcов учреждений общего среднего образования с русским языком обучения и воспитания [Электронный ресурс] // Национальный образовательный портал. – Режим доступа: https://adu.by/ru/homepage/obrazovatelnyj-protses2019-2020-uchebnyj-god/obshchee-srednee-obrazovanie/202-uchebnye-predmety-v-xi-klassy/1284-istoriya-belarusi. html. – Дата доступа: 14.09.2019 3. Учебная программа по учебному предмету «История Беларуси» для VІІІ класcа учреждений общего среднего образования с русским языком обучения и воспитания [Электронный ресурс] // Национальный 134 образовательный портал. – Режим доступа: https://adu.by/ru/homepage/obrazovatelnyj-protses-2019-2020uchebnyj-god/obshchee-srednee-obrazovanie/202-uchebnye-predmety-v-xi-klassy/1284-istoriya-belarusi.html. – Дата доступа: 14.09.2019 4. Сутин Хаим [Электронный ресурс] // Арт-Беларусь. – Режим доступа: https://artbelarus.by/ru/ artists/1536.html. – Дата доступа: 29.08.2019. 5. Кто живет в Беларуси / А. В. Гурко [и др.]: Нац. акад. Наук Беларуси, Ин-т искусствоведения, этнографии и фольклора им. К. Крапивы. – Минск: Беларус. навука, 2012. – 799 с. 6. Беларусь. Этнічныя супольнасці / А.В. Гурко [і інш.] ; пад навук. рэд. А. В. Гурко. – Мінск: Беларуская Энцыклапедыя імя Петруся Броўкі, 2017. – 164 с. 7. Малые диаспоры Гомельщины в 20-30-е годы ХХ века: аналитические материалы и документы Государственного архива Гомельской области / Сост.: В. П. Пичуков, М. А. Алейникова, З. А. Александрович; под ред. В. П. Пичукова. – Гомель: ГГТУ им. П.О.Сухого, 2008. – 250 с. 8. Ганбаров, Б. А. Азербайджанская диаспора в Республике Беларусь: организационная структура, социально-экономическое положение и основные направления деятельности (1989-2013 г.) / Б.А. Ганбаров. – Минск: Донарит, 2014. – 232 с. 9. Захаркевич, С. А. Образ армянской общины Беларуси в отечественных СМИ: к постановке проблемы / С. А. Захаркевич // Международная научная конференция «Армяно-белорусские историкокультурные отношения. Традиции и современность». Минск, 21-22 мая 2015 г. – Москва: Ключ-С, 2019. – С. 306-309. 10. Иоффе, Э. Г. Страницы истории евреев Беларуси / Э. Г. Иоффе. – Минск : Арти-Фекс, 1996. – 292 с. 11. Тугай, У. В. Латышскі этнас у сацыяльна-эканамічным і культурным жыцці Беларусі / У. В. Тугай. – Мінск : Вучэб.-выд. цэнтр БДПУ, 2003. – 305 с. 12. Внуковіч, Ю. І. Літоўцы Беларусі: этналагічнае даследаванне / Ю. І. Внуковіч ; НАН Беларусі. ІМЭФ імя К. Крапівы. – Мінск : Бел. навука, 2010. – 170 с. 13. Пичуков В. П. Религия в жизни немцев белорусского Восточного Полесья в межвоенный период: люди и власть / В. П. Пичуков // Диаспоры (Независимый научный журнал. Москва). – 2010. – №2. – С. 38-65. 14. Урбанович, Р. «Свои» и «другие» в матримониальных практиках: случай Сопоцкинского региона / Р. Урбанович // Антропологический форум. – 2015. – № 24. – С. 170–186. 15. Гарбацкі, А. А. Стараабрадніцтва на Беларусі ў канцы XVII–пачатку XX ст. / A. A. Гарбацкі – Брэст : Выд-ва Брэсцкага дзярж. ун-та, 1999. – 202 с. 16. Канапацкі, І. Б. Гісторыя і культура беларускіх татар / I. Б. Канапацкі, А. І. Смолік. – Мінск : БУК, 2000. – 258 с. 17. Бартош, О. Э. Традиционная социальная культура цыган Беларуси в к. ХХ – нач. ХХI века : автореф. дис. ... канд. ист. наук : 07.00.07 / О. Э. Бартош; науч. рук. работы Т.А. Новогродский ; ГНУ «ИИЭФ имени К. Крапивы НАН Беларуси». – Минск, 2010. – 22 с. 18. Захаркевич, С. А. Шотландцы в Речи Посполитой середины XVII в. глазами очевидца: дневник Патрика Гордона / С. А. Захаркевич // Крыніцазнаўства і спецыяльныя гістарычныя дысцыпліны: Навуковы зборнік: Вып. 8. – Мінск: БДУ, 2013. – С. 3-9. УДК 321.01(476) ЗЕМЛЯКОВ Л.Е. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ КАК УСЛОВИЕ ПРОЦЕССА СТАНОВЛЕНИЯ БЕЛОРУССКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ Земляков Л. Е. профессор кафедры политологии юридического факультета БГУ, д-р полит. наук, профессор г. Минск, Беларусь Память, будучи пространством, в котором хранятся воспоминания о событиях прошлого, и являясь условием формирования и поддержания индивидуальной коллективной идентичности, есть неотъемлемый феномен социально-политической жизни. 135 Условием и целью существования и функционирования любой формы надыидивидуальной памяти (коллективной, социальной, исторической) является коллективная идентичность, которая представляет собой устойчивое признание индивида как социального субъекта общности его прошлого с историей коллектива. Взаимосвязь памяти и идентичности диалектически взаимообусловлена: память о прошлом лежит в основе формирования коллективной идентичности, которая всегда направлена на общую историю, коллективная идентичность, в свою очередь, во многом формирует саму память. Как писал Мануэль Кастельс «…народы бывших советских обществ должны будут пройти через восстановление своей коллективной идентичности в мире, где потоки денег и власти пытаются дезинтегрировать возникающие экономические и социальные институты еще до того, как они окончательно оформились, чтобы поглотить эти институты в своих глобальных сетях. Нигде идущая борьба между глобальными экономическими потоками и культурной идентичностью не является более важной, чем на обширном пустыре, созданном коллапсом советского этатизма на историческом переднем крае информационного общества» [1, с. 52]. Глобальные изменения во всем мире, выявили функциональные изменения современной политической идентичности. Так, политическая идентичность может быть представлена как: механизм интеграции политического сообщества; средство маркирования границ политического сообщества и актуализации Другого; форма интерпретации прошлого сообщества и конструирования его традиций. Понятие идентичности определяется как совокупность представлений и принципов, служащих основанием политической общности граждан, на основе которых государство «воображается» (используя термин Б. Андерсона) [2] как политическое сообщество. Политическая идентичность как совокупность представлений о политическом сообществе задает содержание процесса его «воображения». Государство существует как идеальная и духовная целостность до тех пор, пока существуют «воображаемые» политические представления, являющиеся предметом осознания гражданами себя как одного политического сообщества, в пределах которого разделяются общие принципы и убеждения. Именно в этом смысле политическая идентичность выступает как основа и как механизм «воображения» политического сообщества. С распадом органических сообществ и развитием национальных государств, границы приобретают политический смысл, одинаковый для всех граждан. Этот смысл определяется, с одной стороны, тем, что все граждане осознают себя членами одного политического сообщества, имеющего более или менее определенные территориальные и символические границы. С другой стороны, символические границы сообщества, равно как и оно само, превращаются в предмет политического конструирования. В эпоху Модерна символические границы становятся подчиненными национальному политическому проекту и политическим принципам. Политическая идентичность рассматривается как совокупность представлений о прошлом политического сообщества. Эти представления структурированы в определенной логике и составляют содержание самоопределения государства как коллективного политического «Я». Прошлое политического сообщества, в этом смысле, представляет собой содержательный источник политической идентичности, одни элементы которого могут быть актуализированы, а другие, – наоборот оставлены невостребованными. Процесс становления политической идентичности предполагает, таким образом, особую интерпретацию прошлого политического сообщества, которая, с одной стороны, подчеркивает его историческую преемственность, а с другой стороны, определяет уникальность его «исторической судьбы». Политическую идентичность Беларуси в постсоветский период можно определить как транзитивную. В ситуации переходности заложено два условия. Первое – состояние кризиса советской политической идентичности. Второе – необходимость выбора качественно новой, альтернативной концепции общества и государства. В условиях кризиса идентичности появляются предпосылки новой политической идентичности, имеющей позитивный интегративный потенциал, качественно отличный как от советской идентичности, так и от негативной идентичности первых лет постсоветского периода. В контексте белорусского общества эта идентичность базируется не на этническом национализме, а на политических принципах, которые могут быть правилами игры, общими для всех граждан и политических сил. К таким принципам относятся, прежде всего, равенство перед законом независимо от территориальной или этнической принадлежности – единство политико-правового пространства, плюрализм, равное политическое представительство и др. Важным индикатором становления новой политической идентичности становится концепция Беларуси как «единой общности «белорусский народ», которая отражается на уровне ряда доктринальных документов [3, 4, 5]. Политическое сообщество Беларуси «воображается» не на основе общности этнического происхождения (что было бы крайне негативно в условиях белорусского государства), но на основе единой общности «белорусский народ». Именно он «исходя из ответственности за настоящее и будущее Беларуси, 136 сознавая себя полноправным субъектом мирового сообщества и подтверждая свою приверженность общечеловеческим ценностям, основываясь на своем неотъемлемом праве на самоопределение, опираясь на многовековую историю развития белорусской государственности, стремясь утвердить права и свободы каждого гражданина Республики Беларусь, желая обеспечить гражданское согласие, незыблемые устои народовластия и правового государства», определяет свою идеологию будущего нашей страны [3, с. 3]. Эти идеологические установки определяет выбор темпоральности, временной границы памяти, и от этого выбора зависит исходный пункт выстраивания белорусской политической идентичности. Вместе с тем, несмотря на целый ряд позитивных тенденций, трудно ожидать, что в условиях трансформации белорусского общества новая политическая идентичность как коллективное представление о государстве и принципах, на основе которых оно существует, в течение короткого временного отрезка утвердится в самосознании граждан. Формирование качественно отличной от советской идентичности происходит в конце 1990-х гг. и окончательно закрепляется в начале 2000-х гг., после появления Концепции национальной безопасности Республики Беларусь, утвержденной Указом Президента Республики Беларусь 17 июля 2001 г. и других доктринальных документов. Новая версия политической идентичности появляется на фоне признания государственными деятелями страны того, что она не может строиться на основе монополии тех или иных идеологических доктрин, а должна определяться жизненно важными интересами страны [4]. Новая белорусская политическая идентичность, в том виде, в котором она сформирована в начале 2000-х годов унаследовала значительную часть элементов идентичности советской. В этом состоит одна из ключевых особенностей трансформации политической идентичности Беларуси с точки зрения интерпретаций прошлого. Новая идентичность достаточно быстро лишилась идеологического наполнения, присущего советской идентичности. Однако патриотический компонент идентичности сохранился и, более того, усилил свою значимость. Именно через патриотический компонент образуется связь и преемственность между новой белорусской политической идентичностью и идентичностью, сформировавшейся в советский период. Тенденция к отказу от отрицания советского прошлого, к попыткам найти значимые точки преемственности определяются в Концепции национальной безопасности Республики Беларусь [5, с. 3-7]. Развитие этой тенденции совпадает с тенденцией становления в Беларуси единой общности «белорусский народ» с одной стороны, и пересмотра места Беларуси в мире и ее отношения к актуальным Другим с другой. Если в начале трансформаций миф о наследии советского прошлого носил преимущественно негативный характер, то с появления Концепции национальной безопасности Республики Беларусь 2001 г. этот вектор существенно изменяет свое направление, встраиваясь в логику возрождения жизненно важных интересов государства. Достижения советского периода репрезентуются не как достижения социалистического проекта, но как достижения народа Беларуси. Политическая идентичность страны, таким образом, приобретает симбиоз новых белорусских и советских интерпретаций прошлого, но все эти элементы подчеркивают национальный и патриотический компонент, преемственность со всеми историческими этапами развития государственности, «в том числе путем развития идеологии белорусского государства, основанной на традиционных ценностях нашего общества» [5, с. 35]. Становление новой политической идентичности, вместе с тем, нельзя рассматривать как завершенный процесс. Несмотря на ее оформление в доктринах белорусского государства, выполнение новой идентичностью своих функций стоит перед целым рядом проблем. А именно: в контексте представлений о Беларуси как о единой общности «белорусский народ» – это проблемы утверждения единого политического, культурного, образовательного, символического пространства, укоренение этих представлений в самосознании граждан, без чего невозможно преодоление уязвимости страны перед радикальными идеологиями; в контексте представлений о Беларуси как о суверенном государстве – проблемы «формата» нейтральности, проблемы дальнейшей увязки отношений с внешним миром, с задачами модернизации страны; в контексте представлений о Беларуси как преемнице БССР в составе СССР и дореволюционной Беларуси – проблемы снятия конфликтных, противоречивых представлений в восприятии истории страны, недопущения подмены исторического патриотизма ложным, «фасадным» патриотизмом с одной стороны и радикальным национализмом с другой. Проблема становления белорусской политической идентичности перерастет, на наш взгляд, в проблему национальной безопасности. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ: 1. Кастельс, М. Кризис индустриального этатизма и коллапс Советского Союза / М. Кастельс, Э. Киселева // Мир России. – М. : 1999. – № 3. – С. 3-56. 137 2. Андерсон, Б. Воображаемые сообщества: размышления об истоках и распространении национализма; пер. с англ. / Б. Андерсон; вступительная статья С. Н. Баньковской. – Москва: Кучково поле, 2016. – 413 с. 3. Конституция Республики Беларусь: с изм. и доп., принятыми на респ. референдумах 24 нояб. 1996 г. и 17 окт. 2004 г. – Минск : Нац. центр правовой информ. Респ. Беларусь, 2019 – 64 с. 4. Об утверждении концепции национальной безопасности Республики Беларусь [Электронный ресурс]: Указ Президента Респ. Беларусь, 9 нояб. 2010 г., № 575: в ред. Указа Президента Респ. Беларусь от 30.12.2011 г. // Национальный реестр правовых актов Республики Беларусь. – Минск, 2019. 5. Об утверждении концепции национальной безопасности Республики Беларусь [Электронный ресурс]: Указ Президента Респ. Беларусь, 9 нояб. 2010 г., № 575: в ред. Указа Президента Респ. Беларусь от 24.01.2014 г. // Национальный реестр правовых актов Республики Беларусь. – Минск, 2019. УДК 94(410)″19/20″ ИГНАТОВИЧ А.Е. СОЦИАЛЬНАЯ МИФОЛОГИЯ В функционировании исторической памяти мусульманской общины Великобритании Игнатович А. Е. доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин УО «Могилёвский институт МВД Республики Беларусь», канд. истор. наук г. Могилёв, Беларусь Рассмотрение проблем существования мусульманской общины в контексте взаимодействия с принимающим обществом, в данном случае на примере мусульман в Великобритании, носит междисциплинарный характер. Использование категорий исторической памяти и социального мифа позволяет уточнить процесс трансформации общины. Цель исследования – определить, каково влияние социальной мифологии на функционирование исторической памяти мусульман в Великобритании. Определимся с определениями базовых терминов. «Историческая память, содержащая актуальный набор культурных символов, понимается как постоянно обновляемая структура или как непрерывный процесс, в котором идентичность социума поддерживается посредством реконструкции воображаемого прошлого <…>, а смена схем организации исторического опыта происходит тогда, когда социум сталкивается с действительностью, не укладывающейся в рамки привычных представлений, и потому требуется кардинальная реорганизация памяти о минувшем…» [1, с. 11]. Отсюда воображаемое прошлое обозначим как социальный миф, который будет пониматься как всякая социальная реальность, данная в конкретных образах и представлениях, не подвергнутых рациональному анализу. Как показано в теоретической статье В. А. Шнирельмана, социальная (историческая) память должна рассматриваться как культурный конструкт, параметры которого задаются особенностями настоящего и определяются общественной практикой [2]. Важнейшая роль в формировании образов прошлого принадлежит социальному фактору. Речь идет как о социальном опыте, так и о различиях и особенностях социальной памяти у доминирующего большинства и меньшинства, у разных поколений. Начало взаимоотношений принимающего общества и мусульман в Великобритании следует отнести к середине ХХ в., когда присутствие иммигрантов из стран традиционного распространения ислама стало заметным явлением. На смену Британской империи окончательно приходит Содружество наций. Граждане бывших колоний сохраняли статус британского подданного (Закон о британском гражданстве 1948 г.). Это было явной попыткой сохранить если не империю, то хотя бы миф об империи. Он оказался востребован. Сложились благоприятные условия для массовой иммиграции, ведь Великобритания испытывала необходимость в неквалифицированной рабочей сил, а социально-экономическая ситуация в бывших колониях была далека от стабильной. Начало взаимоотношений принимающего общества и мусульман в Великобритании следует отнести к середине ХХ в., когда присутствие иммигрантов из стран традиционного распространения ислама стало заметным явлением. Молодые мусульмане-иммигранты в 50-60-е гг. ХХ в. не претендовали на полную включённость в жизнь принимающего общества. Большинство из этих молодых людей мечтало накопить денег на покупку земли или для занятия торговлей на родине: формировался миф о возвращении [3]. 138 Британские власти приняли ряд ограничительных мер – Акты об иммиграции 1968 и 1971 гг.. Но меры по ограничению привели к обратному ре­зультату: молодые иммигранты стали в массовом порядке перевозить на Британские острова свои семьи и многочисленных родственников, используя лазейку воссоединения семей. На фоне активно функционирующих мифов, во многом вопреки им, формировался и миф о британском мультикультурализме. По мнению эксперта, особо показателен пример политики, проводимой местными властями в Бирмингеме [4]: принятые городским советам меры не только привязывали людей к определенным идентичностям, но и заставили их бояться и отвергать другие группы, способные конкурировать за власть и влияние. Вопрос о культурных и религиозных различиях для мусульманских иммигрантов приобрел значимость лишь в конце 80-х гг. ХХ в. Как ни странно, на своей предполагаемой особости стало настаивать наиболее интегрированное поколение. Так, и благодаря, и в ответ на мультикультурность, формировался миф о едином мусульманском сообществе в Великобритании. Кризис идентичности мусульманской молодёжи, разворачивающаяся борьба мифов вызвали к жизни ещё один миф – о глобальной виртуальной умме. Свою роль также сыграли международные события – Иранская революция 1979 г., война в Афганистане 1979-1989 гг., конфликты начала 90-х гг. ХХ в. в Ираке, Чечне, Палестине, усилившие чувство мусульманской идентичности. В данном случае образы исторической памяти были связаны с совсем недалёким прошлым, но оказались очень действенны. Поиск молодёжью своей идентичности приводит к тому, что на первое место у некоторых из них выходит именно религиозная составляющая в самом фундаменталистском виде. Однако это не сохранение религиозных устоев традиционного общества стран исхода, а конструирование новой идентичности в условиях принимающего общества. Отсюда и значительная поддержка «Исламского государства». Например, в 2014 г. пресса сообщила, что за последние три года вдвое больше британских мусульман поехали в Сирию и Ирак, чтобы вести там джихад, чем вступили в ряды британской армии: более 1500 британских боевиков присоединились к борьбе за создание халифата, тогда как в британской армии служит примерно 560 мусульман [5]. В 2015 году британский таблоид «The Sun» заявил, что каждый пятый британский мусульманин сочувствует джихадистам [6]. Британские мусульмане в начале XXI в. стремятся приспособиться к условиям существования в принимающем обществе, «экспериментируя и ведя диалог между фактическими и воспринятыми требованиями и ценностями британского общества, и потребностями, верованиями и методами мусульман» [7, c. 22]. Об этом довольно красноречиво говорят материалы отчета от Ipsos MORI, опубликованного в феврале 2018 г., авторы которого проанализировали исследования и опросы общественного мнения, проводимые с 2010 г. [8]. Мусульманское население Великобритании к 2018 г. – 4,1 млн. (6,3 % населения). Почти половина британских мусульман была моложе 24 лет, и одна треть – младше 15 лет. Мусульмане в Великобритании придавали большое значения тому, чтобы быть британцами, чем население в целом. Но в тоже время религиозная идентичность чрезвычайно или очень важна для 94 % мусульман, а более половины из них постоянно осуществляла намаз. Каждый четвертый мусульманин беспокоится по поводу возможного нападения из-за их цвета кожи, этнического происхождения или религии. Мусульмане склонны иметь более консервативные социальные отношения, чем население в целом. Но почти две трети мусульман высказались за активные контакты с иными религиозными и этническими группами. Все перечисленные мифы продолжают своё функционирование, влияют друг на друга, борются между собой. Результатом долговременного существования выходцев из стран традиционного распространения ислама в инокультурном окружении стало лишь отождествление себя с местностью: мусульмане-иммигранты и их потомки, проживающие сегодня в Великобритании, – это «британские мусульмане», которые сохраняют ориентацию на ислам и его традиции. Попытки принимающего общества найти точки опоры в колониальном прошлом (например, подчёркивание роли мусульман, сражавшихся на стороне Британии в Первой мировой войне) ощутимого отклика у представителей общины не нашли. Таким образом, для выходцев из Пакистана, Индии, Бангладеш и многих других стран исламского мира, а также их потомков в современной Великобритании историческая память стран исхода практически неактуальна. Как и образы исторической памяти собственно Соединённого Королевства: большинство мусульман не спешит отождествлять себя с принимающим обществом и следовать принятым в нём правилам и традициям, а значит и разделять конструкты исторической памяти. Их историческая память слишком коротка. Возможно, именно такое отсутствие исторической памяти у этой категории населения Великобритании на первое место выдвигает явление социальной мифологии. 139 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Репина, Л. П. Историческая память и национальная идентичность подходы и методы исследования / Л.П. Репина // Диалог со временем. – 2016. – Вып. 54. – С. 9-15. 2. Шнирельман, В. А. Социальная память – вопросы теории / В. А. Шнирельман // Историческая память и российская идентичность ; под ред. В. А. Тишкова, Е. А. Пивневой. – М. : РАН, 2018. – С. 12-34. 3. Safran, W. Diasporas in Modern Societies: Myths of Homeland and Return / W. Safran // Diaspora: A Journal of Transnational Studies. – 1991. – Volume 1. – Number 1. – P. 83-99. 4. Malik, K. The Failure of Multiculturalism: Community Versus Society in Europe [Electronic resource] / K. Malik. // Foreign Affairs. – 2015. – Mode of access: https://www.foreignaffairs.com/articles/westerneurope/2015-03-01/failure-multiculturalism. – Data of access: 10.05.2019. 5. Сотни британских мусульман выбирают джихад, а не армию [Электронный ресурс] // Inopressa. Иностранная пресса о России и не только. – Режим доступа: http://www.inopressa.ru/article/22Aug2014/ times/muslims.html – Дата доступа: 14.08.2016. 6. 1 in 5 Brit Muslims’ sympathy for jihadis [Electronic resource]. – 2015. – Mode of access: https://www. thesun.co.uk/uncategorized/776764/1-in-5-brit-muslims-sympathy-for-jihadis/ – Data of access: 16.10.2018. 7. Ansari, H. Muslims in Britain / H. Ansari. – London : MRG, 2002. – 43 p. 8. A review of survey research on Muslims in Britain [Electronic resource] // Ipsos MORI. – Mode of access: https://www.ipsos.com/sites/default/files/ct/publication/documents/2018-03/a-review-of-survey-research-onmuslims-in-great-britain-ipsos-mori_0.pdf – Data of access: 03.01.2019. УДК 330.342 КАЛАЧ А.Н. СОЦИАЛЬНО-ОРИЕНТИРОВАННАЯ МОДЕЛЬ РАЗВИТИЯ ЭКОНОМИКИ КАК ОСНОВА КОНСОЛИДАЦИИ ОБЩЕСТВА Калач А. Н. доцент кафедры экономики предприятия Университета фискальной службы Украины, канд. экон. наук, доцент г. Ирпень, Украина Становление рыночной экономики в большинстве постсоветских государств (стран с транзитивной экономикой) сопровождалось усилением социально-экономического неравенства, бедностью, неравным доступом населения к общественным благам (образование, наука, культура). Социальная, институциональная и экономическая система большинства этих стран находится в неравновесном состоянии (об этом свидетельствуют целый ряд революций прошедших в странах с транзитивной экономикой). Исключением на постсоветском пространстве является Беларусь, где сохранилась сильная патерналистская роль государства. С одной стороны, это позволило сохранить социальную стабильность в обществе, а с другой стороны, это порождает противоречие между необходимостью обеспечения социальной защиты населения и необходимостью развивать экономический потенциал государства. Как отмечает Е.А.Короткая, «наличие обременительного пакета социальных обязательств связано с экономическими издержками, увеличением налоговой нагрузки, перераспределением финансовых средств из перспективных областей хозяйственного комплекса» [1, c. 35] Необходимость разрешения этих противоречий требует определения новой социальной роли основных субъектов экономики, изучения накопленного международного опыта создания социально-ориентированной модели экономики. Любое государство и любая экономическая система имеет соответствующую социальную составляющую, содержит в себе в большей или меньшей степени социальные элементы. Полнота исполнения социальных обязательств перед гражданами обусловлена, прежде всего, состоянием экономики и эффективностью общественного производства. Потому экономисты часто игнорировали изучение проблем социального неравенства, порождаемого рынком. Многие из них придерживались концепции «homo economicus», сформулированную еще А. Смитом, которая утверждала, что человек является существом рациональным, а «невидимая рука рынка» сама приводит рыночную систему к равновесию, гармонизируя противоречивые интересы при помощи конкуренции и ценообразования. При таком подходе считалось, 140 что тип общества определяется уровнем технического, индустриального развития, рассматриваемого в отрыве от его социально-экономических параметров. Необходимость трансформации классического капитализма и формирования модели социально-ориентированной экономики была научно обоснована представителями институционально-социологического направления научной мысли Т. Вебленом, У. Митчеллом, Дж. Гелбрейтом и другими на рубеже XIX – XX вв. Так, Митчелл У., используя метод «анализа динамических рядов», рассчитал средние индексы ряда показателей национального хозяйства и пришел к выводу об усилении «социального конфликта» из-за «нечестной» (монополистической) конкуренции предпринимателей. Представители институционально-социологического направления считали, что для решения социальных конфликтов необходимо учитывать взаимосвязь экономических проблем с неэкономическими, в частности, с проблемами социологии, культуры и другими, обусловливающими поведение и мотивы деятельности людей в обществе. Согласно Т. Веблену, благоприятные условия экономического развития существуют лишь в том случае, когда система институтов находится в гармонии с конечными целями, вытекающими из инстинктов. В настоящее время под социальной рыночной экономикой понимается вполне конкретный тип хозяйственной системы, возникший и укрепившийся в послевоенные десятилетия в индустриальных странах, главным образом в Западной Европе, и отличающийся исключительно высоким уровнем социального и экономического благосостояния граждан. Целями социально-ориентированной экономики являются: соблюдение основных прав человека и принципа социальной справедливости, предоставление каждому равных возможностей для проявления своих способностей, трудолюбия, инициативы и предприимчивости; повышение уровня благосостояния людей и социальной защиты, соразмерно потенциалу страны, страхование всех от риска потерять достойное жизнеобеспечение; поддержание в обществе стабильности, гражданского согласия и социального мира. Основные характеристики модели социально-ориентированной экономики сводятся к следующему: – наличие институтов социально-ответственного предпринимательства; – преодоление бедности основной массы населения; – социальная защищенность малоимущих слоев населения; – наличие неформальных институтов, контролирующих социально-экономические процессы; – уменьшение диспропорций в уровне доходов разных слоев населения и регионов. В настоящее время нет, и не может быть единой общепризнанной модели социально ориентированной рыночной экономики. Каждая страна, исходя из уровня экономического развития, признанных ею целей, идеологии, уровня развития экономики, обеспеченности ресурсами по-своему решает социальные проблемы общества, создает свою модель рыночной экономики. На наш взгляд, основная проблема стран постсоветского пространства, которые стремятся создать модель социально-ориентированной экономики, заключается в незавершенности институционального оформления групповых интересов. Наличие оформленных групп интересов является предпосылкой для создания организаций (например, союзов предпринимателей, профсоюзов трудящихся), которые призваны представлять эти интересы перед представителями других групп интересов. В свою очередь, организации являются основой для формирования системы социального взаимодействия и партнерства. Главной задачей социального взаимодействия традиционно считается поддержание баланса интересов работодателей и персонала, который постоянно нарушается и изменяется под влиянием различных факторов. Термин «партнерство» предполагает вполне определенную форму взаимодействия, возникающую в процессе деятельности по достижению общих целей. В случаях, когда цели взаимодействующих субъектов не совпадают (различны или противоположны), ведется речь о компромиссе, об общественном согласии, о достижении консенсуса. В современных условиях социальное партнерство развивается преимущественно по трем направлениям: 1) в сфере социально-трудовых отношений между работниками и работодателями; 2) в сфере межсекторных отношений между государством, бизнесом и обществом; 3) в форме социального контракта. Итак, среди условий, необходимых для успешного функционирования социального партнерства, прежде всего, выделяются демократия и гражданское общество. Опорой и гарантом демократического государства является наличие среднего класса. Для нормального развития отношений социального партнерства не менее чем названные выше объективные условия, необходимы осознание участниками социального взаимодействия общности целей и потребности в социальном партнерстве для их достижения. Так же необходимо определить место ответственности каждой из сторон в тех областях, где интересы сторон пересекаются, понимая препятствия, которые стоят перед социальным партнерством в нашей стране, а также бесспорного преимущества этого подхода для гармоничного развития государства. 141 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Короткая, Е. А. Институциональные возможности социального предпринимательства при решении социальных проблем / Е. А. Короткая // Социально-экономическая модель развития: опыт Германии и Беларуси. материалы междунар. науч.-практ. конф., Минск, 18 мая 2011 г. / Фонд им. Фридриха Эберта [и др.]. – Минск: И. П. Логвинов, 2011. – С. 35. 2. Косов, М. Е. Перспективы формирования социально-ориентированной рыночной экономики / М. Е. Косов // Вестник Финансового университета. – 2015. – № 2. – С.29-37. 3. Липатова, И. В. Сущность и основные признаки социально ориентированной экономики в контексте налогов и налогообложения / И. В. Липатова // Экономические и гуманитарные науки. – 2015. – № 3. – С.65-74. 4. Мищук, М. А. Структура механізму правового регулювання соціального партнерства в трудовому праві / М. А. Мищук // Науковий вісник Академії муніципального управління: Серія «ПРАВО». – 2015. – Випуск 1. – Ч. 2. УДК 316.7:93/94 КАРМЫЗОВА Д.Д. ПАМЯТЬ КАК «ЖИВОЙ АРХИВ» Кармызова Д. Д. младший научный сотрудник ГНУ «Институт социологии НАН Беларуси», г. Минск, Беларусь То, что объясняет сообщества, частично основывается на коллективных воспоминаниях, принадлежащих членам этого сообщества. Коллективная память поддерживает идентичность группы, но это не означает, что все члены сообщества обладают одинаковой индивидуальной памятью. Коллективная память сохраняет и воспроизводит сведения о прошлом на основе тех представлений, что были порождены чувствами и ощущениями, спровоцированными настоящим. Предметом памяти становится не само событие, как свершившийся факт, а его отпечаток в сознании, реконструированный образ. Это образ, который сначала передается непосредственными участниками события, а позже реконструируется последующими поколениями. М. Хальбвакс писал, что «память – это социально обусловленное явление: общество создает рамки для воспоминаний; общие события и герои воплощают идентичность группы; существует столько же памятей, сколько и групп» [1]. Представление о том, что человеческая память может быть не только дополнена, расширена и улучшена с помощью внешних технологий записи, связано с предположением о том, что память и архивы функционируют не только параллельно, но и идентичными или совместимыми способами. Сравнения механизмов работы человеческой памяти с технологическими процессами, включающими сохранение информации и стирание ее следов, чрезвычайно распространены. Между структурой «архива» и структурами памяти часто проводятся параллели на основании важных свойств, присущих обоим – кодирования, хранения и извлечения информации [2]. Идея о том, что память – это, в некотором смысле, архив (будь то библиотека, база данных или компьютер) – продолжает доминировать в академическом поле исследований коллективной памяти. Объекты памяти могут принимать различные формы – печатные книги, рукописные документы, письма, дневники, DVD-диски, магнитные ленты, фотографии, личные дела и пр. – но способ их организации чаще всего соответствует базовой модели архива или представления об этих объектах как об «оставленных следах». Исходя из этого, архив (и наша память) выглядит как сознательная деятельность по отзыву или извлечению того, что уже есть в его недрах, то есть содержимое памяти или архива, в некотором смысле, рассматривается извне, со стороны. Рост информационных технологий, числа и объема баз данных и Интернет означает, что появляется все больше и больше новых архивов, которые в меньшей степени несут традиционные характеристики архива. Специфика современных представлений о памяти (коллективной памяти в том числе) во многих отношениях – следствие технического и технологического развития медиа и цифровизации жизни. Медиа уже не просто посредники между всеми участниками общества, но, что важно, они аннексировали значительную часть полномочий социальных институтов: политических, экономических, семьи, образования. «В более ранних обществах социальные институты – семья, школа, церковь, государство – были основными 142 источниками информации, носителями традиций, моральной ориентации и памяти для каждого человека. Сегодня эти институты утратили часть своего прежнего авторитета, и средства массовой информации в какой-то степени взяли на себя роль поставщиков информации, стали основным рассказчиком общества о самом обществе». [3, с. 5-6] Структуры медиа позволяют человеку осуществлять иной (каждый раз новый) опыт извлечения и переработки информации. Человек (пользователь) имеет возможность самостоятельно конструировать свое представление о прошлом или отдельных событиях, осуществляя поиск по ключевым словам или кликая на гиперссылки в уже читаемом/просматриваемом тексте. Как охарактеризовать взаимодействие с технологиями (дня) и воспроизводимым прошлым, которое, по выражению Лизы Гительман, «всегда уже новое»? Вплетение технологий цифровой записи и медиа в конструирование памяти неизбежно. Цифровые медиа и Интернет расширили доступность «прошлого» и ежедневно повышают возможности «соединения настоящего и сиюмоментного», настоящего и прошлого. Можно сказать, что «память» является связанной и она – часть «живого архива», в котором Интернет и медиа предлагают постоянно совершенствуемые возможности для «вспоминания», запоминания и забывания [4]. Цифровые медиа и Интернет создают не просто переплетение прошлого и настоящего, но новую сетевую «равноправность» возможности подключения и передачи данных. Например, Л. Гительман предполагает, что Интернет включает в себя: «сообщества людей, которые по-разному занимаются чтением, выбором, соединением, цитированием, вставкой, написанием, конструированием, передачей, редактированием, обновлением и удалением информации – все в контексте, где датировка этих разнородных действий остается непоследовательной и интерпретируемой в зависимости от каждого пользователя». Человек, имеющий определенные технические средства, доступ к сети Интернет, и владеющий определенным набором навыков, может самостоятельно принимать решения, анализировать, просматривать, игнорировать, сравнивать или проводить параллели между событиями прошлого и настоящего – изменяя, обновляя свои воспоминания или представления о прошлом (в том числе и представления о прошлом других людей). Интернет и цифровые медиа накапливают огромное количество «архивной памяти», в том смысле, что их емкость хранения уже «значительно превзошла ту, которая может быть переведена обратно в активную человеческую память» [4]. Темпоральность Интернета и других коммуникационных технологий, как и текучесть цифрового контента, способны изменить архивные свойства памяти, материальные архивы и саму культуру, в которые вкладываются индивидуальные, социальные и культурные воспоминания. Хотя сама идея архива как «хранилища» все еще является влиятельной в современных дискурсах медиа-памяти, тем не менее, традиционная материальность, связанная с архивом артефактов (письма, каталоги, фото и пр.), все чаще ставится под сомнение текучестью, воспроизводимостью и переносимостью цифровых данных, «живых» и изменяемых данных. Характер и потенциал для представления и историзации жизни людей претерпели изменения. Например, большая часть информации, к которой биографы обычно обращались, которая отображалась и хранилась в архивах и музеях, сохранялась в виде печатной копии. Сегодня большая часть жизни людей переплетена с цифровым пространством. Ежедневное использование гиперсвязанных сайтов и сервисов, таких как Instagram, ВКонтакте или Telegram и др., позволяет пользователям постоянно отображать и формировать биографическую информацию, оставлять комментарии о своей разворачивающейся жизни и взаимодействовать друг с другом через обмен сообщениями, комментарии, видеотрансляции или «ретвиты» в режиме реального времени. Благодаря социальным сетям, различным платформам и хостингам архивная или биографическая память людей становится чем-то, что создается здесь и сейчас (на лету). Иными словами, идея статического архива как постоянного и статичного места хранения данных постепенно заменяется динамикой «постоянной передачи данных» [4]. Наша память о событиях прошлого более не может быть статичной. Цифровые архивы или оцифрованные данные с появлением и развитием гиперконнективности приобрели свойство «живых» архивов, которые формируют качественно иной механизм памяти. Памяти, в которой возможности цифровизации позволяют подвергать данные мгновенной обработке в реальном времени. Беспрецедентный объем доступа ко многим цифровым данным делает их более уязвимыми для манипуляций, но проблема и в том, что потенциальные возможности повторного открытия данных в будущем уменьшаются. Вещественность материальных объектов памяти, например, личных дневников или личных дел, давала надежду на их сохранение. Электронные письма, текстовые сообщения и персональные страницы в социальных сетях, содержащие контент огромной массы приватных и полуприватных сообщений, сегодня могут показаться легкодоступными и легко сохранимыми. Но каковы перспективы «выживания» таких данных в цифровой форме и в том формате, в котором их можно было бы использовать в будущем в качестве «объектов памяти» или в качестве «архива»? Переписка между людьми все чаще имеет вид непрерывного диалога, без начала и окончания, который в любой момент можно продолжить или окончить; она непостоянна и сложно взаимосвязана. Будущий историк может столкнуться с отсутствием 143 информации о жизнях людей, которая была на самом деле богато документирована, но только через мимолетные и короткие цифровые записи в онлайн-сервисах, мессенджерах или социальных сетях. Возможности мгновенной коммуникации и такие же возможности ее мгновенного удаления (или прекращения) способствуют уменьшению количества непреднамеренных текстовых следов, которые люди раньше оставляли. В особенности таких, которые когда-то были более материальными, хранимыми, восстанавливаемыми и открытыми для будущих интерпретаций и реинтерпретаций (например, личных дневников, открыток, фотографий). Временность, текучесть и доступность цифровых данных – от текстовых сообщений, фотографий и видео до отдельных веб-страниц, баз данных, библиотек – позволили создать гораздо более зыбкую и хаотическую основу для построения будущей памяти. Таким образом, «следы», оставляемые людьми в повседневной жизни и формирующие личную и коллективную память будущего дня, подвержены изменениям – они как «живой архив» – изменчивы, переносимы, стираемы, гиперсвязанны в коллективной памяти и «памяти» цифрового пространства. С другой стороны, возможно, именно перспективы удаления и забвения данных (материальных и нематериальных/цифровых) фактически придают объектам памяти большее значение. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Хальбвакс, М. Социальные рамки памяти / М. Хальбвакс / Пер. с фр. и вступ. статья С. Н. Зенкина. – М.: Новое издательство, 2007. – 348 с. 2. Burton, J. Bergson’s non-archival theory of memory / J. Burton // Memory Stydies, 2008. – Vol. 1(3). – P. 321-339. 3. Livingstone, S. On the mediation of everything: ICA presidential address 2008 / S. Livingstone // Journal of communication, 2008. – Vol. 59 (1). – P. 15. 4. Hoskins, A. The mediatization of memory [Electronic resource]. – Mode of access: https://www. researchgate.net/publication/271014088_The_Mediatization_of_Memory. – Дата доступа: 20.09.2019 5. Положенцева, И. В., Кащенко, Т. Л. Феномен исторической памяти и актуализация личной исторической памяти студентов [Электронный ресурс] / И. В. Положенцева, Т. Л. Кащенко // Власть. – 2014. – № 12. – Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/fenomen-istoricheskoy-pamyati-i-aktualizatsiya-lichnoyistoricheskoy-pamyati-studentov. – Дата доступа: 01.10.2019. УДК 351.853:351.858 КОЛОДЯЖНАЯ А.А. ПОИСКОВО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ РАБОТА ЛИДСКОГО ИСТОРИКО-ХУДОЖЕСТВЕННОГО МУЗЕЯ КАК СРЕДСТВО СОХРАНЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОШЛОГО И ФОРМИРОВАНИЯ ДУХОВНОНРАВСТВЕННЫХ ЦЕННОСТЕЙ Колодяжная А. А. научный сотрудник ГУ «Лидский историко-художественный музей» г. Лида, Беларусь Подрастающее поколение не видело взрывов, бомбежек, мертвых, истекающих кровью матерей и ползающих по ним живых деток. Позарастали окопы, заплыли солдатские траншеи, разрушились землянки «в три наката». Казалось бы, все – забыто! Но интерес, желание сохранить память о том суровом времени не затихает, тем более в нашей республике, где война смертельным дыханием коснулась, практически, каждой семьи, жестоко забирая жизнь мужчин-защитников, перечеркивая счастье матерей и окрашивая в черный цвет детство юного поколения. Со своей стороны, старшее поколение по-отечески заботится о сохранении в сознании внуков и правнуков тех испытаний и тех героических свершений, которые пришлось пережить им, участникам и детям Великой Отечественной войны. Именно этим героям, которые не могут без слез вспоминать события военных лет, хочется передать потомкам самый главный завет – сохранение мира на земле, чтобы никогда не было забыто тяжелейшее испытание, которое пришлось пережить им – свидетелям войны. Начиная с 22 февраля 2015 года в ГУ «Лидский историко-художественный музей» в каждое воскресенье с 12.00 часов проходит музейно-просветительский проект «Историческая гостиная «Память за 144 собою позови…». Проект включает научно-исследовательскую и поисковую работу – сбор информации о военных событиях посредством беседы со свидетелями и участниками военного лихолетья. В ходе проведения встреч раскрываются до настоящего времени неизвестные героические события. Домик Валентина Тавлая в г. Лида – площадка, где жители города и района имеют возможность встретиться со своим детством и юностью в теплой, дружеской обстановке. Это – хроника их молодости. По результатам встреч с детьми войны в 2018 году Лидской типографией издана книга А. Колодяжной «Память – главный свидетель», – воспоминания очевидцев о Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Это – первоисточник, который может быть хорошим пособием для учащихся среднего и старшего школьного возраста, учителей и студентов. Герои книги – живые свидетели, люди реальных событий, не знаменитые личности, не прославленные фронтовики, партизаны, подпольщики. Это обычные жители, которые родились на Лидчине или те, которых судьба в силу ряда причин забросила в наш край. Сохранились воспоминания пятилетнего Анатолий Новикова – сына офицера Красной Армии, для которого война началось 22 июня в Лиде в вагоне пассажирского поезда Белосток-Ленинград. На зловещем циферблате войны, развёрнутом на четыре с лишним года, были отсчитаны пока лишь первые ее деления. В них, словно в перекрестие оптического прицела, попала и его судьба. Других респондентов судьба забросила в наш регион до начала войны, это военнослужащие 56-й стрелковой дивизии, которые вынуждены были в силу ряда причин отступать под усиленными ударами Вермахта. Многие респонденты оказались в нашем регионе из восточных районов нашей республики и многих регионов России с весны 1942 года и особенно после лета 1943 года, когда немецкие войска отступали под ударами Красной Армии и после себя оставляли выжженную землю, угоняя мирное население на запад. Прошло много лет, а у детей войны перед глазами беженцы, подводы с инвалидами, стариками, воронки от бомб, трупы на обочине, плач, рев, крики, стоны, грохот, пыль, растерянность, неразбериха, самые невероятные слухи, десанты и диверсанты. А немецкие самолеты ходят по головам, что хотят, то и делают. И бредут-бредут навьюченные даже дети, тащатся из последних сил, только бы уйти от немца. Позднее дети увидели немцев. Но что бросилось в детские глаза? Немцы в отличие от беженцев спокойно «шли, разговаривали, смеялись, как на прогулке. Любили мыться». Странно было видеть детям такую картину: кровь вокруг, крики, плач, а немцы … моются! Среди героев книги есть остарбайтеры – мирное население, насильственно вывезенное в Германию, Австрию, Чехию для работ на немецких предприятиях, шахтах и в сельском хозяйстве. Есть дети, рожденные в Германии, родителей которых гитлеровцы вывезли как остарбайтеров. Есть воспоминания взрослых и детей концлагерей. Среди последних – воспоминания мальчика восьми лет, прожившего всю войну, со второго ее дня и до самой Победы, в концлагерях. И что самое страшное – он находился в команде детей офицерского состава, работников партийных и советских органов. Как относились фашисты к такой категории детей, говорить не приходится. Вспоминают также дети блокадного Ленинграда, есть юные герои Новороссийска. Много воспоминаний детей фронтовиков и партизан, вспоминают юные партизанки. Вспоминают дети войны неспешно, часто со слезами на глазах. Время шло, и делало то, что может делать только оно: притупило боль утраты, притупляло незаметно и беспощадно. И с той же неутомимой жестокостью гасило в памяти то, что должно в ней жить вечно. Расплываются и дрожат в зыбком мареве воспоминаний многие картины и события прошлого, забываются и меркнут многие имена, образы. Жизнь в воспоминаниях спрессовывается, память выхватывает самое-самое. Временами наплывает в их сознании невыносимая боль при воспоминании о матерях, потерявших детей, о калеках с оторванными ногами, о минах, затаившихся в земле… В эти минуты чувствуется, что взгляд их где-то далеко-далеко, они перемещаются во времени и пространстве, живут прошлым, но главное – не предают его забвению: память их жива и соединяет она прошлое и настоящее. Через воспоминания явно проступает лик войны и та цена, которую заплатили все народы Советского Союза, заплатили жизнями, муками, кровью. Это величайшая жертва, принесенная на алтарь Победы. Каждое воспоминание – репортаж с места исторического события, каждое воспоминание имеет силу народной памяти. «Я помню каждый шаг», – вспоминала юная партизанка, а прошло более 70-ти лет. Эмоциональная сила, страсть, огромное желание передать память о той далекой войне затрагивают самую глубину человеческой души так, что рассказ одного респондента касается не только его судьбы, за скупыми словами рассказчика просматривается исковерканная войной жизнь десятков, сотен, тысяч таких же рано повзрослевших детей войны. У каждого респондента – потери: потеря близких, родного крова, утраченное здоровье, и за всем – невыносимая память военных лет… В книге содержатся воспоминания 67 детей войны, среди которых в результате жестокой и бесчеловечной войны 42 % остались сиротами и полу-сиротами. 145 Дети войны – особые дети. Они мало или почти совсем не знали детства, на них сразу навалился такой груз, что многие под его тяжестью начинали гнуться, надламываться. Что было? Уважительное и бережное отношение друг к другу, умение ценить стыдливость, честность, рыцарство. Разумеется, не все одинаково принимали и усваивали эти святые, рожденные много веков назад истины, но добрые семена давали всходы. Была цель – выжить, вначале она была инстинктивной, с возрастом становилась осознанной. Многие воспоминания детей войны грустны. Но в каждом воспоминании четко прослеживается неповторимая судьба маленького гражданина, в жизнь которого неожиданно ворвалась война с ее неисчислимыми бедствиями и последствиями. Некоторые фрагменты воспоминаний по-детски наивны. Ребенок не всегда ориентировался в военных реалиях того времени и не мог по объективным причинам реалистично оценить события. Все дети войны мечтали, надеялись и … жестоко страдали. На страницах воспоминаний содержатся фотографии, это часть великого и весьма существенного архива, который необходимо сохранить для будущих поколений. Хотя юношеские планы не сбылись, детские судьбы покалечила война¸ но они достойно выбились в люди. Из моих респондентов только 27% не получили образования, а 25% в тяжелое послевоенное время получили высшее и среднее образование. И все-таки вопрос – как выдержали? Практически все отвечают – человеческие возможности беспредельны. Считаю, что автору книги «Память – главный свидетель» удалось сохранить для потомков неповторимые воспоминания детей войны – живых свидетелей трагичных событий Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Адамовіч, А. Я з вогненнай вёскі / А. Адамовіч, У. Калеснік, Я. Юрыль. – Мн. : «Мастацкая літаратура», 1975. – 95 с. 2. Алексеевич, С. А. У войны – не женское лицо… / С. А. Алексеевич. – Мн. : «Мастацкая літаратура», 1985. 3. Быков, В. В. Собрание сочинений в 6-ти томах / В. В. Быков. – Мн.: «Мастацкая літаратура», 1993. 4. Макеева, И. Е. В июне 1941-го / И. Е. Макеева. – Гродно, 1997. 5. Макеева, И. Е. В июне 1941-го. Книга вторая / И. Е. Макеева. – Гродно, 1999. 6. Воспоминания участников проекта ГУ «Лидский историко-художественный музей» «Память за собою позови…» Лида, 2015-2017 гг. 7. Воспоминания ветеранов управления и штаба 56 СД: инструктор политотдела Дейнега М. А. [Электронный ресурс] // 213 стрелковый полк 56 Московской стрелковой дивизии. – Режим доступа: http://213sp56sd.ucoz.ru/publ/vospominanija_veteranov/vospominanija_veteranov_upravlenija_i_shtaba_56_sd/ instruktor_politotdela_dejnega_m_a/5-1-0-36. УДК 321:01 КРАВЦОВ О.Ю. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ КАК МЕХАНИЗМ ФОРМИРОВАНИЯ И УПРАВЛЕНИЯ ОБЩЕСТВОМ Кравцов О. Ю. магистр политических наук, соискатель степени кандидата философских наук НМУ «Национальный институт образования», г. Минск, Беларусь Взаимосвязь исторической памяти, национальной идентичности и полити- ческого порядка. Понятие историческая память определяется, как набор передаваемых из поколения в поколение исторических сообщений, мифов, субъективно преломленных рефлексий (интерпретаций) о событиях прошлого [1, с. 10-11]. 146 Необходимо понимать, что любая коллективная память не передается генетически, а формируется социальной средой: государственными и общественными институтами. В первую очередь через систему образования; в ходе чествования важных событий прошлого; путем увековечивания национальных героев в названиях улиц; посредством распространения аудиовизуальной информации (кино, телевидение, радио, интернет) и т.д. В этой связи историческая память является важнейшим механизмом формирования национальной идентичности, легитимации существующего типа социальных отношений, стандартизации коллективных мировоззренческих и поведенческих установок. Любая массовая идентичность неизбежно влечет политические последствия и не может находиться вне сферы государственной политики. Более того, именно государство является главным заказчиком и созидателем исторической памяти. Именно интересами государства обусловлен набор информации, формирующий историческую память подконтрольного общества [2, с. 155-156; 3, с. 56]. Современный белорусский национальный проект. На рубеже XIX-XX вв. белорусские земли являлись площадкой для реализации двух мощных конкурирующих национальных проектов: польского и российского (великорусского). Оба эти проекта с разной степенью успешности кооптировали местный этнический субстрат (человеческий ресурс), обладающий низким уровнем самосознания. Однако, большевистская власть сделала ставку на социально бесперспективный в буржуазном парадигме, однако, наиболее подходящий для социалистического строительства белорусский национальный проект. Польский и великорусский буржуазные проекты были ликвидированы вместе с активными носителями. Белорусский социалистический национальный проект обращался к широким массам, открывал невиданные возможности для социального роста и был поддержан большинством сельского населения. Современный белорусский национальный проект был сформирован и реализован советской властью в том виде, в котором он отвечал высшей политической задаче – построению интернационального коммунистического общества [2, с. 156-158; 3, с. 58-50]. Согласно программы XXII съезда КПСС, коммунистическое общество предполагалось построить к 1980 году. К этому моменту белорусы были полностью сформированной социалистической нацией, наиболее подготовленной для заключительного этапа коммунистического строительства. С распадом СССР, глобальная цель – строительство коммунизма – исчезла. Однако, иной, европейской (буржуазной) нации в Беларуси не возникло по причине отсутствия механизмов и предпосылок для подобных трансформаций. После обретения государственной независимости, естественной задачей для белорусской социалистической нации, как живого социального организма, стало собственное самосохранение, в первую очередь, через сохранение соответствующего социально-политического порядка и воспроизводство имеющейся (базовой) национальной идентичности. Формальные возможности для формирования национальной идентичности в Беларуси. Необходимо отметить, что в распоряжении Беларуси находится историческая фактура, позволяющая формировать широкий спектр национальных идентичностей в зависимости от политической целесообразности и перспективных задач. Например, субстратная праоснова позволяет связать местную генеалогию с различными европейскими общностями: от кельтов до германцев. Славянская языковая группа предоставляет свободу маневра в границах славянского мира. Богатая палитра для интерпретаций связана с пребыванием белорусских земель в составе Киевской Руси, ВКЛ, Речи Посполитой, Российской Империи, СССР. Резюме. Нация – искусственный социальный конструкт, идеально соответствующий для целей управления обществом на определенной территории конкретной правящей элитой (классом). Нация формируется через историческую память – набор представлений о себе и собственном прошлом. Главным заказчиком и создателем исторической памяти является государство. Посредством исторической памяти формируется нужный тип общества, легитимируется существующий порядок, мобилизуется социальная энергия для достижения государственных и общественно значимых целей. Историческая память – управляемый ресурс. Имеющаяся историческая фактура представляет широкие возможности для создания в Беларуси нужного типа национальной идентичности и исторической памяти в зависимости от политической целесообразности и перспективных задач. Какую конкретно идентичность и историческую память выбрать для белорусского общества – будет зависеть от политической ориентации и перспективы, которую наметит для себя белорусское государство в лице высшего политического руководства. Обеспечить научное обоснование принятым решениям – дело компетенции, методологии и профессионализма ученых и специалистов, допущенных к решению данного вопроса. 147 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Репина, Л. П. Культурная память и проблемы историописания (историографические заметки) Препринт WP6/2003/07 [Текст] / Л. П. Репина. – Москва : ГУ ВШЭ, 2003. – 44 с. 2. Кравцов, О. Ю. Белорусский национальный проект как образец советского нациетворчества / О. Ю. Кравцов // Фарміраванне беларускай дзяржаўнасці ва ўмовах геапалітычных зрухаў XX ст. // Матэрыялы міжнароднай навуковай канферэнцыі (Мінск, 29–30 лістапада 2018 г.). 3. Кравцов, О. Ю. Европейский и советский национальные проекты в Беларуси: конфликт идентичностей и цивилизационных парадигм. / О. Ю. Кравцов // Общественные науки в современном мире: политология, социология, философия, история: сб. ст. по материалам VII Международной научно-практической конференции «Общественные науки в современном мире: политология, социология, философия, история». – № 1(5). – М.: Изд. «Интернаука», 2018. – 112 с. УДК 330.83(477) КУДЛАСЕВИЧ О.Н. РАЗВИТИЕ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ В УКРАИНЕ: КОНСОЛИДИРУЩАЯ РОЛЬ М.В. ДОВНАР-ЗАПОЛЬСКОГО Кудласевич О. Н. старший научный сотрудник отдела экономической истории ГУ «Институт экономики и прогнозирования НАН Украины», канд. экон. наук г. Киев, Украина На современном этапе развития восточные славяне впервые имеют одновременную возможность политического, экономического, социального и культурного прогресса. Бесспорно, это влияет и на модели функционирования научной мысли, в том числе и в сфере познания исторического прошлого. Особое значение имеет вопрос региональных особенностей развития национально-культурных процессов, в исследовании которых важное место занимает освещение роли белорусов, проживавших на украинских землях. Одной из ярких личностей науки Украины и Беларуси есть экономист, историк, археолог, фольклорист и этнограф Митрофан Викторович Довнар-Запольский (1867 – 1934)1. В советской историографии ученого упоминали исключительно в критическом плане как представителя либерально-буржуазного направления, а его жизнь, научная и педагогическая деятельность остались малоизученными. Только в 90-х годах ХХ ст. начали появляться фундаментальные, без идеологических предубеждений исследования жизненного пути М.В. Довнар-Запольского и осмысление его научного наследия. Начало ХХ ст. ознаменовало стремительное развитие промышленности, торговли и банковского дела, возросла потребность в профессионалах, а специальных высших учебных заведений экономического профиля в Украине не было. Экономическое образование давали курсы коммерческих знаний (20,95 %), торговые классы (5,14 %), торговые школы (27,47 %), коммерческие училища (44,66 %), которые были в подчинении Министерства торговли и промышленности Российской империи [6, c. 74-75] и представляли собой начальное и среднее звено экономического образования. Также определенные экономические знания предоставляли юридические факультеты в университетах Харькова, Киева, Одессы, которые не могли удовлетворить потребности страны в специалистах-экономистах. Поэтому определенная часть богатых купцов ввиду отсутствия высших учебных заведений экономического профиля посылала своих детей на учебу за границу, что лишало их возможности изучить экономические условия на родине. Активную позицию в становлении и развитии экономического образования занимал М.В. Довнар-Запольский. В 1903 – 1904 гг. он активно хлопотал об открытии в Киеве вечерних коммерческих курсов при Киевском первом коммерческом училище, но Попечительский совет отклонил его просьбу [7; 1, c. 115116]. Воспользовавшись временным ослаблением ограничения, которое совершало самодержавство по отношению к высшей школе, в 1905 г. М.В. Довнар-Запольский обратился в Министерство народного образования с предложением открыть высшие женские курсы с коммерческим отделением и получил разрешение. Одновременно ученый также ходатайствовал в Министерстве торговли и промышленности об 1 Родился в г. Речица под Гомелем, но период работы на родной белорусской земле небольшой (1925-1926 гг.). Большая часть его жизненного пути связана с Украиной; именно тут он завершил среднее образование (Первая Киевская гимназия), получил высшее образование (Киевский университет). Работал в Киевском университете, где защитил докторскую диссертацию, а также получил звание профессора. 148 организации специальных коммерческих курсов для всех лиц, в 1906 г. его просьба была удовлетворена. Весной 1907 г. он направил в министерство проект устава Киевского коммерческого института, который был утвержден 12 мая 1908 г. Как основатель института М.В. Довнар-Запольский 4 июля 1908 г. передал совету Киевского коммерческого института все имущество бывших курсов [1, с. 116-117]. За два года М.В. Довнар-Запольскому удалось превратить высшие коммерческие курсы в престижное учебное заведение, которое было реорганизовано в институт. Киевский коммерческий институт готовил профессионалов европейского уровня со знанием специфики отечественной экономики. О его престижности свидетельствует количество студентов, которое постоянно увеличивалось. Так, если в 1908 г. в институте обучалось 229 студентов, то в 1913 г. их количество возросло уже до 4,5 тыс. [1, с. 118-120]. Институт стал не только платформой для получения специального образования будущим экономистам, а и центром науки, в стенах института работали такие выдающиеся ученые как К. Воблый, П. Кованько, Д. Граве и другие. Директором Киевского коммерческого института стал профессор университета Св. Владимира М.В. Довнар-Запольский. Он преподавал экономическую историю России, новую историю, историю Российской империи. Ускорение процессов научно-технического прогресса на границе XIX – XX ст. предусматривало привлечение к рыночным отношениям большого количества населения, а индустриализация промышленности поставила перед обществом новые требования к уровню образования и профессиональных навыков людей. Следовательно, коммерческое образование стало закономерным этапом социально-экономического развития страны. На территории Украины первым высшим учебным заведением экономического профиля стал Киевский коммерческий институт (1906 г.), который обязан своим становлением подвижнический деятельности М.В. Довнар-Запольского. После многочисленных реорганизаций сегодня университет остается детищем основателя и первого ректора М.В. Довнар-Запольского. Востребованность учебного заведения демонстрирует его уже более чем столетняя история и будущие перспективы, что подтверждает дальновидность М.В. Довнар-Запольского, который был не только блестящим ученым, а и мудрым организатором подготовки следующих поколений научных деятелей и специалистов, в частности и в экономической сфере. Согласно решению Ученого совета университета от 01.11.2018 г. Библиотеке Киевского национального экономического университета присвоено название «Научная библиотека имени М.В. Довнар-Запольского Государственного высшего учебного заведения «Киевский национальный экономический университет». В Киеве одна из улиц города носит имя М.В. Довнар-Запольского. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Кыштымов, А. Киевский коммерческий институт в судьбе М.В. Довнар-Запольского / А. Кыштымов. – Архівознавство. Археографія. Джерелознавство. Міжвідомчий збірник наук. праць. Вип. 2: Архівознавчі читання. – Київ, 2000. 2. Положение о частных женских общеобразовательных курсах, учрежденных в г. Киеве проф. М.В. Довнар-Запольским на основании Высочайшего соизволения 1905 года // Центральний державний історичний архів України в м. Києві. 1905. Ф. 442. Оп. 538. Спр. 207. Арк. 3. 3. Проекты уставов и положений о коммерческом институте в гг. Москве и Киеве // КМДА. Ф. 153. Оп. 8. Спр. 42. Арк. 5. 4. Списки и биографические сведения о личном составе Киевского коммерческого института, представленные в учебный отдел Министерства торговли и промышленности // КМДА. 1910–1911. Ф. 153. Оп. 8. Спр. 315. Арк. 103–111. 5. Труды Ленинградского политехнического института им. М.И. Калинина: Материалы по истории института. Ленинград, 1948. – № 1. – С. 25-26. 6. Художественно-иллюстративный альбом Всероссийской выставки 1913 г. в городе Киеве. – Київ: Книга, 2002. – С. 74-119. 7. ЦДІАУК. Ф. 262. Оп.1. Спр. 2. Арк. 1, 2. 149 УДК 316.7:379.85 ЛАСТОЎСКІ А.Л. СПРЭЧНАЯ СПАДЧЫНА: САЦЫЯЛІСТЫЧНАЯ АРХІТЭКТУРА Ў ЦЭНТРАЛЬНА-УСХОДНЯЙ ЕЎРОПЕ Ластоўскі А.Л., дацэнт, Полацкі дзяржаўны ўніверсітэт, канд. сацыял. навук, г. Полацк, Беларусь Паняцце «спадчыны» заўжды з’яўляецца праблемным, бо вызначаецца як актуальным культурным канонам, так і палітычнымі матывамі. Традыцыйны крытэрый вызначэння спадчыны – аддаленасць па часе, але чым бліжэй нейкі аб’ект храналагічна, тым больш складанай і дыскусійнай становіцца яго класіфікацыя як «аб’екта спадчыны». У дадзеным дакладзе я прапаную разгледзець праблемны лёс сацыялістычнай спадчыны (1945-1990 гг.) у краінах Цэнтральна-Усходняй Еўропы. Для дадзенага рэгіёна гэты час адзначаны дамінацыяй Савецкага Саюза і панаваннем камуністычнай ідэалогіі. Пасля хвалі «аксамітавых рэвалюцый» і распаду СССР паноўным у культурна-палітычным жыцці краін рэгіёну становіцца негатыўная ацэнка гэтага часу як перыяду таталітарызму і знешняга прыгнёту. У межах гэтай парадыгмы, якая была найбольш паноўнай у першай паловы 1990-х гадоў, камуністычная перапрацоўка культурнага ландшафту разглядаецца як усталяванне сімвалаў знешняга панавання і таталітарная індактрынацыя. Разам з тым адбылася імклівая дэвальвацыя ўсяго сацыялістычнага праекту, які раней разглядаўся як канкурэнтны праект мадэрнасці, але раптам згубіў усялякую рэлевантнасць ва ўмовах «канца гісторыі» з поўнай перамогай ідэалогіі ліберальнай дэмакратыі і рынкавай эканомікі. Гэта стварыла перадумовы для рытуальнага ачышчэння культурнага ландшафту, што мусіць дазволіць нацыянальным дзяржавам вярнуцца ў зыходны «нармальны стан». Тут мы маем справу з першай стратэгіяй працы з сацыялістычнай спадчынай – вынішчэннем. Першымі ахвярамі гэтай стратэгіі сталі помнікі камуністычным дзеячам ці помнікі, якія мелі выразнае ідэалагічнае значэнне – практычна ўсе яны былі знішчаныя напрыканцы 1980-х і напачатку 1990-х гадоў. Значна больш складанасцей паўстала з помнікамі Савецкай Арміі, паколькі гэтыя помнікі адсылаюць да антынацысцкага змагання падчас Другой сусветнай вайны (і таму ідэалагічна яны амбівалентныя), і да таго ж гэтыя помнікі апынуліся пад яўным геапалітычным патранажам Расіі. Дамова пра вывад савецкіх (расійскіх) войскаў з Германіі прадугледжвала таксама гарантыі захаванасці савецкіх помнікаў у гэтай краіне, але ў іншых краінах рэгіёну яны зноў патрапляюць на вастрыё гістарычнай палітыкі. У сілу пазначаных вышэй нюансаў помнікі Савецкай Арміі значна цяжэй знішчыць, таму выкарыстоўваюцца іншыя стратэгіі ліквідацыі іх першапачатковага значэння. Для такіх помнікаў значна часцей выкарыстоўваецца стратэгія рэлакацыі, перамяшчэння іх з сімвалічна значных цэнтраў у культурным ландшафце на перыферыю, часцей за ўсё на могілкі. Але і такая кампрамісная стратэгія можа выклікаць публічныя канфлікты, што яскрава прадэманстравала сітуацыя з пераносам помніка ў Таліне ў 2007 годзе. Яшчэ больш напружанне наконт помнікаў Савецкай Арміі ўзмацнілася пасля разгортвання украінска-расійскага канфлікту ў 2014 годзе, калі Расія стала атаясамляцца з новай агрэсіўнай палітычнай сілай у рэгіёне, і патранаваныя ёю помнікі набылі новую сімвалічную якасць. Відавочна, што ў гэтай палітычнай сітуацыі хаваюцца вытокі масавай кампаніі па пераносу помнікаў Савецкай Арміі, якая разгарнулася ў апошнія гады ў Польшчы (самы яркі прыклад – перанос помніка братам па зброі ў Варшаве, які ператварыўся па выніку ў ліквідацыю помніка). Яшчэ адна магчымая стратэгія працы з помнікамі Савецкай Арміі – гэта перапрацоўка, надаванне новага сімвалічнага значэння праз стварэнне/ліквідацыю надпісаў альбо праз мастацкія практыкі. Самым яркім прыкладам стала статуя Свабоды ў Будапешце – у 1989 годзе надпіс на пед’естале статуі быў зменены з падзякі воінам Савецкай арміі на ўшанаванне памяці герояў, якія змагаліся за незалежнасць Венгрыі. Часам падобныя помнікі становяцца месцамі мастацкіх інтэрвенцый, якія спрабуюць падарваць сур’ёзнасць першапачатковага ідэалагічнага паслання постмадэрнісцкай іроніяй. Прататып такіх дзеянняў – помнік савецкім танкістам у Празе, які ў 1991 годзе быў пафарбаваны ў ружовы колер мастаком Давідам Чэрны. Пазней помнік Савецкай арміі ў Сафіі стаў месцам рэгулярных постмадэрнісцкіх інтэрвенцый пасля таго, як савецкіх воінаў у 2011 годзе перамалявалі ў герояў коміксаў, і па гэтай мадэлі рэгулярна гэты помнік-барэльеф становіцца аб’ектам новых мастацка-палітычных выказванняў. Калі помнікі ў сілу сваіх фізічных асаблівасцей досыць лёгка ліквідаваць ці перанесці, то значна складаней гэта зрабіць з будынкамі. Другая катэгорыя аб’ектаў, якую знішчыць тэхнічна складаней – 150 гэта манументальныя будынкі з выразнай ідэалагічнай функцыяй. Нават у тых выпадках, калі гэтыя будынкі прайшлі семантычную перафарбоўку ў посткамуністычны час і набылі іншыя функцыі, гэта не азначае, што яны ўжо не робяцца першаснымі мэтамі для знішчэння для правакансерватыўных колаў. Так, у Сафіі быў знішчаны маўзалей Георгія Дзімітрава (1999), у Берліне – Палац Рэспублікі (2006), і прыклады можна множыць. Кожны такі выпадак выклікаў гарачыя публічныя дыскусіі, але палітычная матывацыя перавешвала пратэсты грамадскіх ініцыятыў і абаронцаў спадчыны. Найбольш супярэчлівым кейсам з’яўляецца Палац культуры і навукі, які дагэтуль узвышаецца над Варшавай – велізарны (273м) будынак лічыцца падарункам Сталіна польскаму народу, і дагэтуль перспектыва яго зруйнавання з’яўляецца адной з самых гарачых тэм для дыскусій у польскай публічнай прасторы. У нейкім сэнсе тэхнічная складанасць зруйнавання такога грандыёзнага па сваіх масштабах будынка выратоўвае яго лёс. Яшчэ менш шанцаў на ліквідацыю Дома Урада ў Бухарэсце, гіперамбітнага праекта Чаўшэску, аднаго з найбольшых адміністратыўных будынкаў у свеце. Відавочна, што знішчэнне такіх будынкаў з’яўляецца надзвычай складанай задачай, ажыццяўленне якой магчыма толькі пры жорсткім адміністратыўным планаванні, адсутным у сучаснай палітычна-эканамічнай сітуацыі Цэнтральна-Усходняй Еўропы. Разам з тым, гэты зварот цікавасці мае нядаўняе паходжанне, а сацыялістычная архітэктура перажыла доўгі перыяд заняпаду. Ідэйная дэвальвацыя і страта эстэтычнай і функцыянальнай значнасці таксама суправаджалася агрэсіўным наступленнем рынку, з новымі камерцыялізаванымі падыходамі да індустрыі гарадскога жыцця. Многія сацыяльныя аб’екты, створаныя ў сацыялістычную эпоху, імкліва былі дэвальвіраваныя. Палацы культуры, кінатэатры, бібліятэкі, санаторыі, рэстараны і паркі атракцыёнаў у новай сітуацыі канкурэнцыі і рынкавых адносін апынуліся ў заведама пройгрышнай сітуацыі. Яркім прыкладам тут можа паслужыць лёс рэстарана «Мінск» у Патсдаме, які ў сацыялістычныя часы быў адным з самых прэстыжных і папулярных месцаў, але напачатку 1990-х заняпаў і фактычна ператварыўся ў руіну. Толькі ініцыятыва мясцовага мільярдэра Хасо Платнэра, які выкупіў будынак у 2019 годзе з мэтай пераўтварэння ў музей мастацтва ГДР, зняла пытанне зносу былога рэстарана. Але такі шанец быў дадзены далёка не ўсім знакавым аб’ектам сацыялістычнай эпохі. Таксама пад камерцыйным прэсінгам апынулася і жыллёвая забудова, асабліва ў раёнах, якія з’яўляюцца прывабнымі для інвестараў. Парадаксальна, сацыялістычная спадчына, якая была адрынутая краінамі Цэнтральна-Усходняй Еўропы дзеля інтэграцыі ў «заходні свет», была наноў адкрытая як нешта вартаснае са знешняй перспектывы. Папершае, зняцце візавых заслонаў, еўраінтэграцыя і пашырэнне танных авіяпералётаў неверагодна павысілі колькасць заходніх турыстаў у рэгіёне. Вельмі балюча для мясцовых культурных элітаў, але заходнім турыстам цікавымі ў большай ступені апынуліся не сярэднявечныя і барочныя помнікі (якія мусяць рабіць гэтыя краіны часткай заходнееўрапейскай культурнай прасторы), а сацыялістычная экзотыка. Камерцыйны попыт фактычна трансфармаваў турыстычную індустрыю, што прывяло да масавага з’яўлення адпаведнага прадукта – тэматычныя туры і экскурсіі, музеі штодзённасці і сацыялістычнага мастацтва. Асаблівым накірункам стала развіццё «цёмнага турызму» (dark tourism), з яго асаблівым акцэнтам на змрочныя і негатыўныя аспекты, дзе посткамуністычная Еўропа падсоўвае «таталітарную» версію мінулага – з катаваннямі і рэпрэсіямі, турмамі і кантролем спецслужбаў. Падобнага профілю музеі (музей Тэрора ў Будапешце, музей Берлінскай сцяны ў Берліне, музеі акупацыі ў прыбалтыйскіх краінах) фактычна арыентаваныя на замежнага турыста. Свайго роду процівагай ім стала з’яўленне «настальгічных» музеяў, сканцэнтраваных найперш на аднаўленні аспектаў штодзённасці, і такія музеі апынуліся цікавымі як для замежных турыстаў, так і мясцовых жыхароў. Разам з тым і экспертны зварот да сацыялістычнай спадчыны як унікальнага культурнага пласта узнік таксама з заходняй перспектывы. Сацыялістычны ўтапізм з праграмным калектывізмам уяўляецца яркай альтэрнатывай агрэсіўнаму капіталізму і жорсткаму індывідуалізму. Заходнія навукоўцы і эксперты сталі актыўна працаваць ва Усходняй Еўропе, мацуючы пазіцыі мясцовых ініцыятыў па абароне спадчыны. Храналагічна і стылістычна гэты пласт сацыялістычнай архітэктуры адносіцца да позняга мадэрну, шлях якога да ўключэння ў спадчыну праходзіў доўгі шлях пераацэнкі. Тым не менш, заўважная тэндэнцыя да паступовага ўключэння гэтага архітэктурнага пласта ў канон аб’ектаў культурнай каштоўнасці. Хоць у спіс UNESCO заносяць пераважна раннемадэрнісцкія будынкі (створаныя да Другой сусветнай вайны), але заўважным феноменам культурнага жыцця ХХІ стагоддзя становіцца стварэнне спецыяльных міжнародных ініцыятыў па захаванні познемадэрнісцкіх і бруталісцкіх будынкаў (самая ўплывовая – The Getty Conservation Project), фокус на гэтым перыядзе заўважны ў музейных экспазіцыях, навуковых канферэнцыях, на архітэктурных фестывалях і тэматычных імпрэзах. Такім чынам, лёс сацыялістычнай спадчыны зараз набывае ўсё большую грамадскую і палітычную вагу. З аднаго боку, сфармаваўся дыскурс каштоўнасці сацыялістычнай спадчыны, які мае сур’ёзную падтрымку з боку заходнееўрапейскіх акадэмічных і экспертных колаў. З іншага боку, мы бачым ажыўленне таталітарнай парадыгмы, што выклікана зменай геапалітычнай сітуацыі ў Еўропе і нарастаннем 151 негатыўнага стаўлення да Расіі. Узмацненне пачуцця знешнай пагрозы трансфармуецца ў чарговую хвалю перапрацоўкі культурнага ландшафту, дзе сацыялістычныя помнікі ўспрымаюцца як сімвалы чужога панавання – якое з мінулага транслюецца ў сучаснасць. Гэты аналіз мае дачыненне і да беларускай сітуацыі. Беларуская дзяржаўная ідэалогія пабудавана на пазітыўнай пераемнасці з савецкай эпохай, і ў нашай краіне працэс негатыўнай перапрацоўкі сацыялістычнага мінулага адбываўся ў значна меншай ступені, што дазволіла пераважна захаваць гэты пласт спадчыны. Але пры маргіналізацыі таталітарнай парадыгмы ў Беларусі не знікае пытанне камерцыйнага ціску на гарадскую прастору. Адсутнасць негатыўнага стаўлення да сацыялістычнай спадчыны не азначае ўмацавання ўстаноўкі на яе захаванне. Мы можам бачыць, як трансфармуецца гарадскі ландшафт Мінска, дзе інвестарскія ініцыятывы прывялі да зруйнавання такіх знакавых мадэрнісцкіх будынкаў як Маскоўскі аўтавакзал ці музей Вялікай Айчыннай вайны. Толькі грамадскія кампаніі дазволілі захаваць пасляваенныя комплексы жылой забудовы ў Трактарным пасёлку і Асмалоўцы. І практычна незадзейнічаным застаецца турыстычны патэнцыял сацыялістычнай спадчыны, які актыўна скарыстоўваецца ў Цэнтральна-Усходняй Еўропе. У нас па-ранейшаму эксплуатуецца шаблонны вобраз «краіны замкаў», які не адпавядае гістарычнай рэчаіснасці. Разам з тым унікальная захаванасць сацыялістычнай спадчыны, што вылучае Беларусь на ўсёй постсавецкай і посткамуністычнай прасторы, пакуль практычна не выкарыстоўваецца ў турыстычнай індустрыі. УДК 316.334.56 ЛЕБЕДЕВА Е.В., ШУШУНОВА Т.Н. ГОРОДСКОЕ ПУБЛИЧНОЕ ПРОСТРАНСТВО КАК РЕСУРС ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Лебедева Е. В. доцент кафедры технологий коммуникации и связей с общественностью Белорусского государственного университета Шушунова Т. Н. доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин Белорусского государственного педагогического университета им. М.Танка г. Минск, Беларусь Спорный и неоднозначный концепт исторической науки – «историческая память», в последнее время вызывает интерес междисциплинарного фокуса со стороны ряда гуманитарных дисциплин. Это обусловлено ситуацией общего характера, а именно, унификацией современного мира и нивелированием национальных отличий, на фоне переосмысления истории и информационных войн. В то время, когда историческая и особенно коллективная память способна выступить базовым и ключевым элементом для формирования национальной идентичности и национального самотождествления, если конечно, это не сознательный и целенаправленный процесс поиска исторических фактов, которые не всегда совместимы с истиной. Еще основатель философии либерализма Джон Стюарт Милль говорил, что «самой сильной из всех является идентичность политических предшественников; наличие национальной истории, а, следовательно, общие воспоминания; коллективные гордость и унижения, радость и сожаление, связанные с тем, что случилось в прошлом» [1]. Под исторической памятью обычно понимают набор передаваемых из поколения в поколение исторических сообщений, мифов, субъективно преломленных рефлексий о событиях прошлого, особенно негативного опыта, угнетения, несправедливости в отношении народа. Существует точка зрения согласно которой историческая память социально обусловлена и является формой коллективного сознания. Французский исследователь, последователь Э.Дюркгема, Морис Хальбвакс, будучи основоположником научных исследований исторической памяти первый предложил мысль о том, что коллективная память является социально обусловленным элементом общественного сознания и коллективной идентичности. Он предлагал различать два вида памяти: автобиографическую или внутреннюю и историческую (внешнюю). Где именно первая использует вторую на том основании, что личная жизнь человека априори входит в исторический контекст и является ее частью, поэтому историческая память гораздо шире личной, хотя и представляет прошлое в сокращенной и схематической форме [2]. Историческая память – понятие коллективное утверждает К.С. Романова, поскольку ее целью является понимание и сохранение общественного исторического опыта. Она опирается не столько на книжные знания, сколько на жизненный 152 опыт, знания событий эмоционально пережитых и прочувствованных. «Коллективные воспоминания – это набор действий и чувств, которые выходят за рамки интересов узкого круга историков-профессионалов. Эти действия могут опираться на профессионально написанную историю, но они от нее не зависят» [3]. Историческая коллективная память традиционно ассоциируется с функцией культуры как мнемонического феномена, системы, воспроизводящей прошлый опыт посредством традиций, обрядов, морали, конкретных артефактов. И отличается от индивидуальной памяти как способа воспроизведения своего опыта. Но в тоже время историческую коллективную память следует отличать от культурной памяти как системы базовых представлений общества о прошлом, закрепленных в памятниках культуры и социальной традиции. На наш взгляд при изучении сохранения коллективной исторической памяти следует уделить внимание такой форме ее существования как городское публичное пространство. Публичное пространство является важным структурообразующим элементом городской среды. Оно оформилось на ранних этапах развития города и видоизменялось по мере усложнения своей функциональной нагрузки, выполняя общественную, торговую, зрелищную, религиозную, политическую и другие функции. Одной из первых философских трактовок понятия «публичное пространство» стали представления Ханны Арендт о публичности как о всеобщей открытости, с одной стороны, и о противоположности приватности – с другой. «Публичное пространство, подобно общему нам миру, собирает людей и одновременно препятствует тому, чтобы мы, так сказать, спотыкались друг о друга» [4, с. 69]. На сегодняшний день существует множество различных подходов к пониманию городского публичного пространства: как своего рода агоры, «места встреч, споров и диалога между индивидуальным и общим, частным и общественным» (З. Бауман) [5, с. 137]; как «публичной сферы», функционирующей, исходя из принципа коммуникативной рациональности (Ю. Хабермас) [6]; как совокупности множества конкурирующих между собой «публичных сфер», находящихся в противоборстве с доминирующей «буржуазной публичной сферой» [7] (Н. Фрезер); как «сцены для социального действия» [8] и «представления себя другим» [9]. Всё вышеперечисленное многообразие взглядов можно условно разделить на две группы: «публичное пространство как агора» – место, где осуществляется выработка важных решений, не связанных напрямую с частными интересами отдельных индивидов (Ю. Хабермас, Х. Арендт, З. Бауман и др.) и «публичное пространство как сцена» – место, где протекает публичная жизнь, осуществляется социальное взаимодействие (И. Гоффман, Л. Лофланд, Р. Сеннет, Р. Ольденбург и др.). По нашему мнению, задачи аккумулирования и трансляции исторической памяти в большей мере выполняет «пространство-агора», нежели «пространство-сцена». Рассмотрим данное понимание городского публичного пространства подробнее. Исследователь И. Ю. Соломина говорит о существовании социальной памяти города или его коллективной исторической памяти, которая по ее словам является «неотъемлемым элементом любого сообщества и его культуры, и определяется в качестве основного механизма по сохранению, трансляции и воспроизводству прошлого социокультурного опыта городской жизни для конституирования бытия в настоящем» [10, с. 62]. Возвращаясь к М. Хальбваксу, вспомним, что и он рассматривал город как хранитель коллективной памяти. Идея о существовании в рамках городского пространства определенных локальных мест памяти принадлежит французскому мыслителю М. Нора [11], которого интересовали вопросы связанные с исторической памятью и коллективной идентичностью. Разделяя историю и память по своему функциональным назначению, где память субъективно-эмоциональное свойство субъекта, а история процесс интеллектуальной реконструкции прошлого, П.Нора поставил перед собой задачу объединить их. Что нашло свое выражение в концепции «мест памяти». Как понятие, «места памяти» – это то, что объединяет людей в одно сообщество общими воспоминаниями, переживаниями, что поддерживает их и ориентирует на будущее. Это такие места, которые можно рассмотреть в трех ипостасях: материальном, символическом и функциональном. К числу «мест памяти» сам Пьер Нора относит: революцию, католиков и неверующих, Марсельезу, Пантеон (в Париже), Столетие Вольтера и столетие Руссо, Похороны Виктора Гюго, Канцелярии и монастыри, «Картину географии Франции» Видаля де Ла Бланша и т.д. То есть «местами памяти» можно назвать памятники, территории, слова, религиозные меньшинства, пространственно-временные деления и многое другое [11]. В современном городе также существуют подобные пространства, сочетающие в себе, как функциональность, так и особую атмосферу, историческую память, доступную для «прочтения» каждому горожанину. «Сравнение города с книгой и с текстом банально и в рамках человеческой культуры старо как Гомер. Да, городская среда подобна письменности – строители и жители годами и столетиями пишут этот текст, читают его, редактируют, меняют шрифты и форматы. Древние города похожи на бесконечные летописи, современные – на модный полиграфический или даже интернет-дизайн» [12]. 153 Рассмотрим один из структурообразующих (в том числе и символически) атрибутов города – рынок. Несмотря на то, что сегодня рынок уже не играет той роли, которая была у него раньше (агора, или рыночная площадь в древнегреческих полисах была центром культурной жизни, местом общегражданских собраний, экономическим и социальным центром города), тем не менее, городские рынки вносят существенный вклад в формирование городской идентичности и исторической памяти. Не случайно, когда немецкий социолог М. Вебер анализировал город в своей одноименной работе, в характеристиках «город потребителей» и «город производителей», то выделял рынок как важный признак жизни городского сообщества. В качестве примеров таких «узлов» исторической памяти можно назвать знаменитый рынок Риальто в Венеции, неоднократно оживляющийся в литературных источниках, являясь знаковым местом, он и сейчас объединяет венецианцев в силу своей функциональности, а также привлекателен для всех приезжающих. Также можно вспомнить знаменитую рыночную улицу Англии – Портобелло-роуд, которая занимает практически весь квартал известного района Ноттинг-Хилл (больше трех километров магазинов, киосков, открытых прилавков и т.д.), где местный субботний рынок антиквариата считается крупнейшим на планете. Или старейший и самый знаменитый продуктовый рынок Барселоны, где и сейчас можно найти лучшие продукты не только из Испании, но и из других стран, и куда ежедневно приходят как простые покупатели, чтобы приобрести что-нибудь вкусное для домашнего ужина, так и повара ресторанов Барселоны. Таким образом, можно привести много примеров любого друго известного объекта розничной торговли, осуществляющегося под открытым небом или в рамках торговых рядов. Удачно иллюстрирует роль рынка в трансформации исторической памяти площадь Свободы в городе Минске, возникшая ещё в начале XVI века как административный, торговый и культурный центр, ранее известная под названиями Рынок или Новый рынок (начиная с XVIII века – Высокий рынок). «Это место воспринималось как сердце города и символически его воплощало: площадь с момента возникновения в XVI в. была административным, торговым и культурным центром, а благодаря своему расположению на возвышенности служила для Минска маркером Верхнего города («высокий», «верхний» фигурировали и в названиях площади)» [13, с. 55]. Начиная с 2010-х гг. площадь Свободы и примыкающие к ней территории постепенно становятся центром городской социальной и культурной жизни, одним из самых оживлённых и «обитаемых» публичных пространств. Летний музыкально-туристический сезон с мая по сентябрь превращает её в городскую сцену, ремесленную ярмарку, прогулочную зону. При этом площадь Свободы, является скорее «альтернативным», эмоционально-эстетическим центром городской жизни, в котором почти не слышен голос власти (в противовес более официальным и идеологически нагруженным Октябрьской площади или площади Независимости, никогда ранее не имевшим «рыночного» прошлого). Здесь накапливается и транслируется «альтернативная» историческая память, свободная от советской символики, здесь отчётливо видна европейская суть Минска (джазовые вечера, открытые кафе, уличные художники и выступления уличных музыкантов). То, что в последние годы площадь Свободы уверенно лидирует по популярности, как у минчан, так и у гостей столицы, возможно, говорит и о трансформационных процессах, происходящих в коллективной исторической памяти. Таким образом, город, как коммуникативное и социокультурное пространство, несмотря на свою кажущуюся внешнюю разнородность и хаотичность, накапливает и транслирует историческую память, которая, в «совокупности с социальным контекстом, приводит к трансформациям в его среде» [13, с. 55]. При этом наиболее активным ресурсом городской исторической памяти является рынок, как идеальное публичное пространство, как ключевой узел социальной и культурной жизни города, как древняя агора, в символическом смысле сохранившаяся и в наши дни. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Красильникова, Е. В. Формирование исторической памяти как составляющая учебно-воспитательной деятельности аграрного вуза [Электронный ресурс] / Е. В. Красильникова [и др.] // Современные проблемы науки и образования. – 2018. – № 3. – Режим доступа: http://www.science-education.ru/ru/article/ view?id=27690. – Дата доступа: 13.09.2019. 2. Хальбвакс, М. Коллективная и историческая память [Электронный ресурс / М. Хальбвакс // Неприкосновенный запас. – 2005. – № 2. – Режим доступа: https://magazines.gorky.media/nz/2005/2/kollektivnayai-istoricheskaya-pamyat.html. – Дата доступа: 13.09.2019. 3. Романова, К. С. Дискурсы исторической памяти [Электронный ресурс] / К. С. Романова // Парадигмы и процессы. – Режим доступа: file:///C:/Users/User/Downloads/diskursy-istoricheskoy-pamyati.pdf. – Дата доступа: 13.09.2019. 4. Арендт, X. Vita activa, или О деятельной жизни / Х. Арендт. – СПб. : Алетейя, 2000. – 437 с. 5. Бауман, 3. Текучая современность / З. Бауман. – СПб. : Питер, 2008. – 240 с. 154 6. Хабермас, Ю. Социоструктурная трансформация публичной сферы (реферативный перевод Татьяны Тягуновой) / Ю. Хабермас // Публичная сфера: теория, методология, кейс стади: коллектив. моногр. / под ред. Е.Р. Ярской-Смирновой и П.В. Романова. – М. : ООО «Вариант»: ЦСПГИ, 2013. – С. 226-266. 7. Fraser, N. Rethinking the Public Sphere: A Contribution to the Critique of Actually Existing Democracy / N. Fraser Source // Social Text, 1990. – No. 25/26. – Pp. 56-80. 8. Сеннет, Р. Падение публичного человека / Р. Сеннет. – М.: Логос, 2002. – 424 с. 9. Гофман, И. Представление себя другим в повседневной жизни / И. Гофман ; пер. с англ, и вступ. статья А. Д. Ковалева – М. : «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2000. – 304 с. 10. Соломина, И. Ю. Влияние социальной памяти города на формирование туристского пространства Самары / И. Ю. Соломина // Аспирантский вестник Поволжья. – 2013. – № 3-4. – С. 61-67. 11. Сабанчеев, Р. Ю. Концепция «мест памяти» Пьера Нора как способ исторической реконструкции [Электронный ресурс] / Р. Ю. Сабанчеев // Гуманитарные исследования в восточной Сибирии и на Дальнем Востоке. – 2018. – №1. – Режим доступа: file:///C:/Users/User/Downloads/kontseptsiya-mest-pamyatipiera-nora-kak-sposob-istoricheskoy-rekonstruktsii.pdf. – Дата доступа: 13.09.2019. 12. Гатов, В. Город как сообщение [Электронный ресурс] / В. Гатов // Ведомости: электронное периодическое издание. – 2006. – Режим доступа: https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2017/05/31/692236gorod-soobschenie. – Дата доступа: 15.05.2018. 13. Николина, Т. С. Коммуникативная динамика городского пространства / Т. С. Николина // Труды БГТУ. – 2018. – Сер. 4. – №2. – С. 50-55. УДК [316.7:93/94]: 323.22/.28 ЛОЙКО Л.Е. ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПОЛИТИКА РЕСПУБЛИКИ БЕЛАРУСЬ В ОБЛАСТИ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ И ИДЕНТИЧНОСТЬ НАРОДА Лойко Л.Е. доцент кафедры философии и идеологической работы УО «Академия МВД Республики Беларусь», канд. филос. наук, доцент г. Минск, Беларусь Белорусский народ интегрирован в европейскую историю. Специфика интеграции состоят в особой роли рисков военных конфликтов в жизни социума и конкуренции государств. Самостоятельно противостоять данным процессам региональной истории Беларусь не может. Именно этот вывод сформировал долгосрочную стратегию народа в государственном строительстве. Ее основу образует интеграционный ресурс. Великая Отечественная война показала обоснованность интеграционной методологии на примере СССР. При поддержке четырнадцати союзных республик белорусскому народу удалось сохранить национальную идентичность в ситуации противостояния коалиции европейских государств, придерживавшихся фашистской идеологии. После распада СССР независимая Беларусь сохранила интеграционную стратегию и на практике реализует ее в форматах ОДКБ, Союзного государства, евразийского экономического союза. В области исторической памяти государственная политика Республики Беларусь опирается на определенные теоретико-методологические и правовые основания. В рамках теоретико-методологических оснований определены понятия, формирующие концепт исторической памяти. В исторической памяти народа сохраняются и передаются из поколения в поколение специфические механизмы преемственности между этапами культурного развития. Она основана на сохранении в сознании людей воспоминаний о явлениях и событиях, выражающих сущность идентичности и судьбы народа. Специфика формирования и функционирования исторической памяти в белорусской культуре во многом определяется проблемой самоидентификации народа. Задача национального самоопределения инвариантно воспроизводится в историческом процессе и на каждом его этапе приобретает содержательное своеобразие, от которого зависят характер и направленность духовной, политической, социальной жизнедеятельности. В официальных политических документах Республики Беларусь указывается, что национальная идея должна основываться на осознании народом своей государственности и первичности национальных интересов. А такое осознание включает понятия 155 – Родина, патриотизм, народ, история, культура. Отсюда закономерно возникает потребность в создании идеологии белорусской государственности, основанной на общечеловеческих ценностях, сознательном патриотизме и бережном отношении к исконно белорусским и общеславянским традициям, сохранении культурно-исторической преемственности и национального достоинства [1]. Проблемы идентичности, бытия исторической памяти связаны с поиском механизмов связи прошлого, настоящего и будущего через жизненный мир человека. В идентичности важно учитывать нравы, обычаи, традиции народов, населяющих страну, поскольку культурные различия являются неотъемлемой составной частью менталитета белорусов, основывающегося на коллективной исторической памяти нации о важнейших моментах ее формирования. Способность переживать прошлое как настоящее выражается в персонификации истории, в визуализации ключевых памятных событий. Об этом свидетельствуют богатые отечественные традиции художественно-литературного творчества по проблематике Великой Отечественной войны, опыт исторической реконструкции оборонительных рубежей и придания им историковоспитательного значения и роли. Формирование подобных традиций – важное условие эффективности профилактической работы по предупреждению явлений вандализма, национальной или религиозной нетерпимости, агрессии. В них сочетаются общечеловеческие, региональные и национальные исторические ценности, идеалы и традиции, отражаются особенности историко-культурного и политико-правового процессов на Беларуси, актуализируются архетипы, ментальные структуры субъекта восточноевропейского культурного региона. На этой основе обеспечивается устойчивое функционирование исторического сознания, как в научно-рациональном, так и в жизненно-практическом аспектах. Важной задачей является сохранение и развитие в общественном сознании установки на толерантность. В восточнославянском регионе ключевыми словами становятся моральное здоровье нации, родина, патриотизм, народ. Эти понятийные структуры нравственного сознания являются результатом естественной социальной эволюции и «обеспечивают воспроизводство, генерацию и сцепление необходимых обществу видов деятельности, поведения и общения» [2, с. 45]. Историческое сознание отражает потребность и способность людей соизмерять собственную деятельность, образ жизни, этику, нравы, политику с определенными образцами прошлых эпох и времен. По мере развития рационального начала в мировоззрении прошлое начинает ассоциироваться с механизмами исторической памяти. Для актуализации этих механизмов необходима специфическая инфраструктура в виде генеалогии рода, происхождения, статуса, естественного права. У истоков мировоззрения естественного права в Беларуси стоял институт вече [3]. Ф. Скорина одним из первых высказал мысль о том, что закон должен быть основой гармоничного развития общества, а законность является величайшим общественным благом. Беззаконие же, несовершенное судопроизводство разрушают общественный мир и рассматриваются как общественный порок, грех [4. c. 238]. Н. Гусовский обосновывал приоритет централизованной власти в политической жизни страны [5]. В международных отношениях он провозгласил принципы федерализма и межгосударственной интеграции. Выступая против войны как бесчеловечной формы решения межгосударственных вопросов, он видел причину войн в оторванности политических элит Европы от интересов их собственных народов. Мир, справедливость и власть закона Н. Гусовский связывал с деятельностью великих личностей. М. Литвин выступал за справедливые реформы в светской и церковной жизни. Он подчеркивал, что в создании правовых актов нужно опираться на науку, а также учитывать нравы, обычаи, традиции народов, населяющих страну. С. Будный акцентировал проблему свободы как права выбора, основанного на знании объективной реальности (необходимости). Главным содержанием свободы у А. Волана являются правовые гарантии жизни, личных и имущественных прав человека; подчинение всех государственных служащих закону; создание независимых судов; воспитание высококвалифицированных и высоконравственных юристов. Согласно Л. Сапеге в государстве должен верховенствовать закон. М. Смотрицкий подчеркивал, что свобода дана человеку от рождения Богом, но она предполагает соблюдение законности. Таким образом, современная Беларусь актуализирует культурные традиции в области сохранения и развития исторической памяти народа. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Лукашенко, А. Г. Сила в справедливости и в правде / А. Г. Лукашенко // Беларуская думка. – 2019. – № 3. – С. 3-14. 2. Степин, В. С. Философская антропология и философия науки / В.С. Степин. – М.: Наука, 1992. – 191 с. 156 3. Лойко, Л. Е. Право в традиционном обществе восточных славян на территории Беларуси / Л.Е. Лойко // Традиционные общества: неизвестное прошлое. – Челябинск : Изд-во Южно-Урал. гос. гуман. ун-та, 2019. – С.170-177. 4. Падокшын, С. А. Беларуская думка у кантэксце гiсторыi i культуры / С.А. Падокшын. – Мiнск : Беларуская навука, 2003. – 316 с. 5. Лойка, А. I. Iдэi М. Гусоускага i актуальныя праблемы сучаснага тэхнагеннага свету / А. I Лойка // Веснiк БДУ. – 1994. – Сер. 3. – № 1. – С. 28-31. УДК 332.13+316.75 МАЛИНОВСКАЯ Н.Н. ОСОБЕННОСТИ ТРАНСЛЯЦИИ ЛОКАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В МОНОГОРОДАХ БЕЛАРУСИ Малиновская Н. Н. младший научный сотрудник Института социологии НАН Беларуси, г. Минск, Беларусь В современном мире возрастает роль восприятия людьми и отношение людей к историческому прошлому, его взаимосвязи с нынешними реалиями, а также его возможному отражению в будущем. В связи с усложнением каналов передачи исторической памяти, а именно с появлением и активным использованием медиатехнологий (СМК), усложняется и структура исторической памяти, что приводит к формированию множества альтернатив восприятия самой истории, ее переоценка различными социальными субъектами. Одним из важнейших компонентов исторической памяти является социальная идентичность, т.е. переживание и осознание своей принадлежности к тем или иным социальным группам и общностям. Социальная идентичнсоть также как и исорическая память является неотемлемой часть социальной реальности определенных социальных групп и общества в целом. Существует множество подходов к определению исторической памяти и ее взаимосвязи с идентичностью. Историческую память можно охарактеризовать как совокупность идей, взглядов, представлений, чувственных образов, отражающих восприятие и оценку прошлого во всем его многообразии, присущим как обществу в целом, так и его различным социально-демографическим, профессиональным и этно-социальным группам, а также отдельным индивидам [1]. Социальная идентичность же является, по мнению Э. Гидденса, адаптацией к обществу, с помощью которой человек учится узнавать свою позицию и вести себя по правилам социальной игры, и поэтому, реализуясь в «жизненном мире» людей, она в то же время тесно связана с символическим порядком, пластична и принципиально «открыта» [2, с. 88]. Важным является то, что и историческую память, и социальная идентичность формируются и транслируются различными социальными институтами. В данной статье рассматривается институт производства, который транслирует локальную идентичность и историческую память через профессиональную и трудовую деятельность населения. Данный институт являются наиболее значимым в формировании и транслировании локальной идентичности, а вместе с тем и исторической памяти именно в моногородах Беларуси, т.к. в этих населенных пунктах огромное влияние занимает профессиональная и корпоративная культура градообразующего предприятия. Структура локальной идентичности данных населенных пунктов включает не только процесс и результат самоидентификации человека с определенной социальной группой – профессиональной или корпоративной, но и готовность членов данной общности разделять практики, принятые в сообществе, а также совершать поступки, вытекающие из ценностей, разделяемых данной группой. В Республике Беларусь к городам монопрофильного типа относят 49 населенных пунктов (около 40% от общего числа городов) [3]. Моногород — это населенный пункт, основная часть работоспособного населения которого трудится на одном или нескольких градообразующих предприятиях, как правило, одного профиля. В Беларуси градообразующим предприятием считается то, численность работников которого составляет не менее одной четвертой части занятого населения (рабочих мест) соответствующего населенного пункта или за счет осуществления экономической деятельности которого поддерживается жизнеобеспечение соответствующего населенного пункта [4]. Основная масса моногородов Беларуси относятся к промышленному и агропромышленному типам. 157 Среди всех моногородов Беларуси можно выделить искусственно развивающиеся моногорода – города, образованные и развивающиеся в ответ на открытие масштабных предприятий. Примерами таких населенных пунктов могут служить моногорода периода 1960-1970гг, которые образовывались и развивались в ответ на открытие масштабных предприятий, таких как ОАО «Беларуськалий» (Солигорск), ОАО «БелАЗ» (Жодино), Светлогорская ТЭЦ (Светлогорск), Березовская ГРЭС (Белоозерск), ОАО «Нафтан» (Новополоцк), Лукомльская ГРЭС (Новолукомль). Также к искусственно развивающимся моногородам можно отнести населенные пункты, численность которых увеличилась в разы после открытия градообразующего предприятия. Примерами таких моногородов могут служить Бобруйск (ОАО «Белшина»), Мозырь (Мозырьский нефтеперерабатывающий завод), Жлобин (Белорусский металлургический завод). Тогда, в первом случае, в данных населенных пунктах полностью отсутствовала локальная идентичность, т.е. не было ни памятников истории и культуры, ни крупных исторических событий, ни других исторически сложившихся аспектов жизнедеятельности. Иными словами, локальная идентичность формировалось стихийно из множества идентичностей работников, заселявших данную территорию. Во втором случае, когда предприятие открывалось в уже существующем населенном пункте со своей локальной идентичностью, возникала ситуация, при которой происходила поляризация населения. Иными словами, «приезжие» работники и их семьи имели свою идентичность, которую и привносили в уже существующую местную идентичность. И в первом, и во втором случаях данный процесс был слабо регулируем, т.к. основная задача на тот период времени, была в экономическом развитии данного населенного пункта, а уже социокультурный аспект имел вторичное значение. Сравнивая крупные искусственно развивающиеся моногорода и крупные города традиционного типа развития можно выделить следующие особенности, которые и подтверждают сказанное выше: Во-первых, в городах традиционного типа развития локальная идентичность базируется преимущественно на территории и этносе населения (этно-территориальное «мы»), т.е. большинство населения живет на данной территории целыми поколениями, которые социализируются в данных населенных пунктах и транслируют свою особую локальную идентичность. В искусственно развивающихся моногородах локальная идентичность базируется на профессионально-корпоративном факторе (профессионально-корпоративное «мы»), т.к. градообразующее предприятие определяет практически все экономические и социальные процессы. Также присутствует довольно однородный профессиональный состав, что способствует перемещению этно-территориального фактора на второстепенный план. Во-вторых, в искусственно развивающихся моногородах присутствует огромное многообразие различных идентичностей, привносимых в данный населенный пункт «приезжими» работниками. Это, потенциально, может приводить к поляризации и противостоянию населения, что влияет на жизнедеятельность всего населенного пункта. По данным социологического исследования, проведенного Институтом социологии НАН Беларуси в апреле 2019 года, жители крупных искусственно развивающихся моногородов (Бобруйск, Мозырь, Жлобин и Новополоцк) на вопросы, касающиеся социально-экономической и социально-политической ситуации в стране чаще затрудняются с ответом (около 30% от респондентов). Тоже касается и вопросов, связанных с историческим прошлым Беларуси. Так, например, на вопрос «С какого периода, по Вашему мнению, начинается история белорусской государственности?» 36,0% респондентов искусственно развивающихся моногородов затруднились ответить, для сравнения – в городах традиционного типа развития процент затруднившихся с ответом составил 25,1 %. На вопрос «Какие периоды из истории Беларуси Вы считаете наиболее значимыми для белорусского народа?» почти половина (45,6 %) жителей искусственно развивающихся моногородов также затруднились ответить, для сравнения – в городах традиционного типа развития процент затруднившихся с ответом составил 27,6 %. В-третьих, в искусственно развивающихся моногородах как уже говорилось выше, значительную роль играет градообразующее предприятие и его администрация. Авторитет администрации предприятия во многом опирается на доверие не только работников, но и всех жителей данного населенного пункта и их понимание значимости предприятия, как главного работодателя в городе. По данным социологического исследования, проведенного в апреле 2019 года, на вопрос «Доверяете ли Вы Администрации своего предприятия», 43,9 % респондентов крупных искусственно развивающихся городов ответили, что доверяют и этот процент немного выше чем в городах традиционного типа равития, там он составляет 40,3 %, однако, для сравнения, в Солигорске, одном из наиболее значимых и экономически стабильных моногородов Беларуси, процент доверяющих администрации своего предприятия составил аж 68,3 %. Еще одним показателем является оценка эффективности деятельности администрации предприятия. На вопрос «Как Вы оцениваете эффективность деятельности Администрации своего предприятия по улучшению социально-экономической ситуации в стране?» всего 16,9 % респондентов искусственно развивающихся моногородов ответили, что положительно и 21,7 % скорее положительно. В Солигорске – 32,4 % ответили, что положительно и 23,2 % скорее положительно. Иными словами, в искусственно 158 развивающихся моногородах возрастает роль администрации предприятия как действующего субъекта, однако, степень удовлетворенности ее работой и доверия к ней на данный момент в крупных искусственно развивающихся городах не столь высока, как могла бы быть. Можно сказать, что жители моногорода зависят от градообразующего предприятия не только в экономическом, но и св оциальном плане. Следует учесть, что ведущая роль предприятия сохраняется даже при снижении его финансовых возможностей, т.к. основную силу несут человеческие и организационные возможности предприятия [5, с. 138]. Таким образом можно сказать, что в моногородах градообразующее предприятие выступает как основной субъект не только экономического благополучия данного населенного пункта, но и его социокультурного развития, которое включает локальную идентичность, а вместе с тем и историческую память. Как бы то ни было, городская жизнь и городская культура стали органичной средой социального обитания. На сегодняшний день в Беларуси преобладает городское население, которое и задает тон в развитии всего общества, и от того, как сейчас сформируются системы социального управления, как изменится социальная среда города, будет зависеть жизнь новых поколений. В условиях монопрофильности городов Беларуси локальная идентичность может являться существенной опорой для человека в возможности иметь определенность собственного положения в системе социального пространства, являться основанием к преобразовательной активности и частично компенсировать утрату других довольно важных социальных идентичностей. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Ценностные ориентации и историческое сознание населения белорусско-российского приграничья: материалы междунар. науч.-практ. заочной конференции, Витебск, 2 февраля 2017 г. – Витебск : ВГУ имени П. М. Машерова, 2017. – С. 114-119. 2. Гидденс, Э Устроение общества: Очерк теории структурации / Э. Гидденс. – М.: Академический проект, 2003. – 528 с. 3. Русак, И. Н. Моногорода Республики Беларусь: особенности оценки социально-экономического развития // Вестн. Кемеровского гос. ун-та – 2018. – № 1. – С. 161-165. 4. Об экономической несостоятельности (банкротстве) [Электронный ресурс]: Закон Респ. Беларусь от 13 июля 2012 г. № 415-З: с изм. и доп. от 24 октября 2016 г. № 439-З // Национальный правовой интернет-портал Респ. Беларусь. – Минск. – Режим доступа: http://www.pravo.by/document/?guid=3871&p 0=H11200415. – Дата доступа: 20.09.2019. 5. Чирикова, А.Е. Власть в малом российском городе / А.Е. Чирикова, В.Г. Ледяев; Нац.исслед. – М. : Изд.дом Высшей школы экономики, 2017. – 414 с. УДК 703+72 МОЩУК А.В. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПОЛЬСКОГО БУНДА В СФЕРЕ КУЛЬТУРНОЙ И МОЛОДЁЖНОЙ ПОЛИТИКИ Мощук А. В. ректор ГУО «Брестский областной институт развития образования», канд. истор. наук, доцент г. Брест, Беларусь Общественная жизнь еврейского населения четырёх западнобелорусских воеводств межвоенной Польши отличалась большим разнообразием политических доктрин и значительным количеством политических партий. При этом одной из основных целей данных объединений было привлечение как можно большего количества потенциальных членов в свои ряды, в том числе и за счёт вовлечения их в орбиту деятельности культурно-просветительских и молодёжных организаций. Конкурентность в вопросах расширения числа сторонников той или иной политической партии во многом объяснялось рядом факторов. Во-первых, значительным, по отношению к численности населения, количеством еврейских политических организаций. Во-вторых, схожестью политических доктрин целого ряда политических объединений. Например, использование религиозной догматики в политических программах партий Агудат Израэль и Мизрахи, идей социал-демократии в постулатах Бунда и Поалей Цион, 159 сионисткой доктрины в программах целого ряда объединений, входивших в состав Всемирной сионистской организации и др. Всё это размывало и без того относительно узкую этно-социальную базу партий. В данной ситуации одним из способов решения проблемы роста партийных рядов являлась активизация деятельности политических объединений в молодёжной среде и в сфере культурно-просветительской деятельности. Причём, это было характерно практических для всех еврейских партий в межвоенной Польше. При этом, наряду с решением проблемы расширения числа сторонников партий, решались ряд стратегических задач: формирование среди населения определённых политических воззрений и политической культуры, подъём образовательного уровня, расширение культурного кругозора и т.д. В основной своей массе еврейские политические организации проводили свою молодёжную политику по широкому спектру направлений. Во-первых, это сугубо образовательные инициативы, направленные на создание школьных сетей, охватывающих подрастающее поколение различных возрастов. В качестве наиболее ярких примеров можно привести школы ЦИШО (Бунд) и Тарбут (сионистские организации), религиозные хедеры и иешувы, находившиеся под контролем ортодоксальных организаций и, прежде всего, Агудат Израэль. Во-вторых – детские и юношеские организации различной направленности: от спортивных, творческих до сугубо политических («Ютжня», «Скиф», «Цукунфт»). В-третьих – организации культурно-просветительского характера (Культур-Лига). Из числа еврейских политических объединений одной из наиболее активно проводивших свою деятельность в обозначенных сферах общественной жизни еврейского населения межвоенной Польши являлась социал-демократическая партия – Бунд. Данная деятельность осуществлялась в соответствии с одним из основных программных постулатов партии – идеи национально-культурной автономии еврейского населения в Польше. Практическое решение данной задачи осуществлялось через ряд школьных и культурно-просветительских организаций. Польские власти отмечают, что «на протяжении первой половины 1920-х гг. работа Бунда в северо-восточных воеводствах Польши носит в большей степени аполитичный характер и сводится к налаживанию работы образовательных и культурно-просветительских организаций» [1, с. 70]. Одной из наиболее влиятельных бундовских молодёжных организаций был Югенд-Бунд «Цукунфт». Уже во время Первой мировой войны данное объединение возникло в Варшаве как организация молодых еврейских социалистов под названием Социал-демократическая молодёжная организация «Цукунфт», которая на I-м съезде организации в 1919 г. формально стала молодежной организацией Бунда. Лидеры партии заявляли, что «для улучшения положения мирового пролетариата и его выхода из-под ярма капитализма, одной из главных задач является работа с пролетарской молодёжью, которую необходимо привлечь в свои ряды. Поэтому главной задачей ««Цукунфта» является вербовка еврейской молодёжи в ряды партии» [2, л. 55]. Фактически в задачи данной организации входили: активная работа по проведению политики партии среди еврейской молодёжи и подготовка кадров для партийных организаций. Как отмечали лидеры КПЗБ: «Бундовские социал-фашисты борются за молодёжь главным образом через свои молодёжные организации и прежде всего «Цукунфт», который является одной из наиболее массовых бундовских организаций» [3, с. 15]. Процесс становления «Цукунфта» на территории польского государства сопровождался острой внутриорганизационной борьбой по вопросам отношения к Коммунистическому интернационалу молодёжи (КИМ). В июне 1920 г. состоялся II-й съезд «Цукунфта», на котором было принято постановление о вступлении организации в состав Коммунистического интернационала молодёжи. Делегаты «Цукунфта» приняли участие в работе II-го конгресса КИМ в Москве. Фактически после данного конгресса в рядах «Цукунфта» произошёл раскол на сторонников КИМ и его противников. III-й общекраевой съезд «Цукунфта», который состоялся в апреле 1922 г., подтвердил факт вхождения «Цукунфта» в состав Бунда и принял решение отказаться от проведения самостоятельной политики, идущей в разрез с политикой Бунда [4, с. 26]. Принятие съездом данного решения привело к дальнейшему расколу в рядах организации и выходу из её рядов части членов, объединившихся в независимую от Бунда организацию «Комцукунфт», которая в начале 1923 г. вошла в состав коммунистических организаций Западной Беларуси. ЦК КПЗБ отмечал, что влияние «Цукунфта» распространялось не только на молодёжную среду еврейского пролетариата, но и на целый ряд профсоюзов, как, например, профсоюз «Игла» в Вильно, Белостоке и Бресте [5, с. 118-119]. В рамках действовавших классовых профсоюзов в Вильно, Гродно, Белостоке, Пинске, Бресте и Барановичах «Цукунфтом» в начале 1930-х гг. были образованы молодёжные профсекции [5, с. 192]. С середины 1930-х годов члены «Цукунфта» становятся ядром отрядов еврейской самообороны на территории Западной Беларуси. 160 Организационно «Цукунфт» на территории Польши был разделён на 15 регионов, во главе которых находились региональные комитеты. По данным Министерства внутренних дел, на протяжении всего межвоенного периода численность «Цукунфта» неуклонно росла: в 1924 г. – 70 организаций и 3000 человек, в 1927 г. – 143 организации и примерно 6000 членов, в 1928 г. IV съезд организации назвал цифры в 153 организации и 8000 человек, а в 1929 году – 176 первичных организаций и 10000 членов в возрасте от 14 до 25 лет. [6, с. 12]. Отчёты региональных организаций Коммунистического союза молодёжи Западной Беларуси (КСМЗБ) неоднократно свидетельствуют, что организации «Цукунфта» «густо рассеяны по периферии Западной Беларуси, а в отдельных городах и местечках под его влиянием находится практически вся еврейская молодёжь» [7, с. 293]. К концу 1920-х–началу 1930-х гг. при 22 отделах «Цукунфта» в Западной Беларуси действовали вечерние школы для рабочей молодёжи, 46 отделов имели драматические кружки, 40 – хоры, в 10 отделах действовали молодёжные оркестры [8, с. 845]. В области физического воспитания молодёжи «Цукунфт» тесным образом сотрудничал со Спортивным рабочим союзом «Моргенштерн» («Утренняя звезда») и Рабочим товариществом физического воспитания «Ютжня» («Заря»). «Моргенштерн» был основан Бундом в 1926 г. К началу 1930-х гг. спортивные секции и организации «Моргенштерна» работали в Белостоке, Барановичах, Пинске, Слониме, Сувалках, Скиделе, Вильно, Гродно, Бресте [9, с. 12]. В Вильно «Моргенштерн» имел специализированный спортзал, в Гродно – футбольную секцию, две гимнастические группы, и духовой оркестр из 20 человек, в Пинске – клуб и духовой оркестр из 17 человек [10, с. 100]. Рабочее товарищество физического воспитания «Ютжня» было образовано 4 августа 1929 г. Целью данной организации стала пропаганда здорового образа жизни и занятий спортом среди широких слоёв еврейской молодёжи [11, с. 22]. Данная организация выпускала собственный печатный орган – журнал «Момент», выходивший на идиш. Руководство Бунда рассматривало «Моргенштерн» и «Ютжню» как «резерв и опору бундовской молодёжной организации «Цукунфт» [12, с. 84]. Таким образом, очевидно, что на территории Западной Беларуси следует отметить значительную активность, прежде всего, культурно-просветительских организаций партии. Это объясняется отсутствием крупных промышленных центров на территории региона и доминированием производства кустарного типа, что предполагало отсутствие крупных профсоюзных организаций. Последнее, а также низкий образовательный уровень еврейского пролетариата и ремесленников сделали приоритетным направлением работы польского Бунда в Западной Беларуси культурно-просветительскую деятельность. Через такие организации как »Культур-Лига» и «Цукунфт» активисты партии проводили агитационно-пропагандистскую работу, направленную на разъяснение идеологии и политики партии в различных вопросах, подготовку будущих партийных кадров, подымали общий образовательный и культурный уровень еврейских рабочих и ремесленников. Основной целью бундовской детской организации «Ютжня» стало воспитание подрастающего поколения в рамках еврейской культуры, основанной на идиш. Несмотря на трудности, возникавшие перед бундовскими образовательными и культурно-просветительскими организациями, им удавалось проводить соответствующую идеологическую, образовательную и культурную работу в среде еврейского пролетариата. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Государственный архив Брестской области (ГАБО). Фонд 67. – Оп. 1. – Д. 59. 2. ГАБО. Фонд 67. – Оп. 1. – Д. 922. 3. Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). Фонд 242п. – Оп. 1. – Д. 61. 4. ГАБО. Фонд 1. – Оп. 9. – Д. 2145. 5. НАРБ. Фонд 242п. – Оп. 1. – Д. 60. 6. ГАБО. Фонд 93. – Оп. 1. – Д. 865. 7. НАРБ. Фонд 242п. – Оп. 1. – Д. 657. 8. Sprawy Narodowościowe / Warszawa: Instytut Badań Spraw Narodowościowych. – 1929. – № 5–6. 9. ГАБО. Фонд 1. – Оп. 9. – Д. 598. 10. НАРБ. Фонд 242п. – Оп. 1. – Д. 299. 11. ГАБО. Фонд 1. – Оп. 9. – Д. 1265. 12. НАРБ. Фонд 242п. – Оп. 1. – Д. 234. 161 УДК 177.331 МУШИНСКИЙ Н.И., ВАЙНИЛОВИЧ Э.Г. СОЦИАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА И ЧУВСТВО СПРАВЕДЛИВОСТИ КАК ФАКТОРЫ ФОРМИРОВАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Мушинский Н. И. доцент Белорусского национального технического университета, канд. филос. наук, доцент Вайнилович Э. Г. старший преподаватель Белорусского национального технического университета, г. Минск, Беларусь Историческая память является важнейшим фактором консолидации белорусского общества. Её становление тесно связано с формированием чувства справедливости, как в исторической перспективе, так и в современных условиях. Специфические особенности социальной политики государства, в той или иной степени реализуя основополагающие критерии справедливости, непосредственно закладывают основу исторической памяти каждого народа, в том числе – на примере белорусского общества. С конца ХХ века социальная политика населения является основной задачей внутренней политики любого цивилизованного государства. Устойчивое развитие и стабильность гражданского общества напрямую зависят от правильного выбора стратегии социальной политики, поэтому задача систем социальной защиты должна состоять в поддержании стабильности доходов людей, предоставлении равного доступа к медицинской помощи и оказании необходимых социальных услуг. Целью социальной политики государства становятся улучшение материального положения и условий жизни людей, обеспечение эффективной занятости населения, конституционных прав граждан в области социальной защиты, образования, охраны здоровья, культуры. Обобщающим показателем социального развития является уровень жизни населения, отражающий степень удовлетворения материальных и духовных потребностей человека. Особенно важное место в социальной политике занимает выработка и применение наиболее эффективного механизма формирования доходов населения. Главным её содержанием является создание благоприятных условий, позволяющих экономически активной части населения зарабатывать средства, величина которых состоит из суммы получаемой заработной платы, поступлений от владения собственностью, выплат из общественных фондов потребления и некоторых других. Взвешенная и последовательная социальная политика создаёт в обществе ощущение справедливости, которое закладывает основу обретения национальной идентичности. Каждый из граждан чувствует гордость и удовлетворение от того, что живёт в справедливом, социально защищённом обществе. Он сознательно позиционирует себя в качестве достойного представителя соответствующей народности, носителя позитивных и жизнеутверждающих нравственно-этических ценностей. В этом ему помогает историческая память народа, связывающая в единую упорядоченную картину выдающиеся события прошлого и социально-политические достижения современности. С точки зрения социологической проблематики, становление исторической памяти этноса предстаёт как целостный, системно упорядоченный процесс, который объединяет науку и образование, искусство и религию, обыденное и теоретическое сознание; на этой основе функционируют соответствующие социальные институты. Ещё в детстве каждый индивид в своей семье усваивает язык и культуру, слушает рассказы представителей старшего поколения о недавних событиях, свидетелями которых они являлись, воспринимает смутные предания более далёкой старины, приобщается к титульной религиозной конфессии. Процесс продолжается в системе школьного и вузовского образования, через изучение таких уроков, как «история» и «обществоведение», «родная речь» и «литература», усвоение общепринятых научных сведений о процессах этногенеза, сопровождающих его наиболее ярких событиях и фактах. Информационный фактологический базис постоянно расширяется и дополняется через деятельность соответствующих научных организации. Профессиональные историки проводят археологические раскопки, архивные исследования, изучают древние рукописи, хроники, мемуарные источники и т.п. Они предлагают общественности новые, более подробные сведения о процессах формирования своей этнокультурной общности. Этот материал популяризируют деятели искусства: пишут на этой основе исторические романы и театральные пьесы, снимают художественные кинофильмы, создают компьютерные игры и т.д. Важно, чтобы это был взаимосвязанный процесс: учёные-историки не должны замыкаться в своей узкой среде, необходимо популяризировать полученные результаты, привлекать внимание широкой общественности, в том числе молодого поколения. Аналогично деятели искусств не должны отрываться от реальности в полёте своей творческой фантазии, некритически 162 заимствовать чужие инновационные разработки. Только связь с наукой, опора на реальные исторические факты, подробно исследованные специалистами, придаёт произведениям художественного творчества подлинную ценность, ощущение достоверности, делает их эффективным средством формирования исторической памяти народа. То и другое, наука и искусство, нуждаются в целенаправленной поддержке государства, так же как и отдельная личность в рамках общей социальной политики. Если подобная социальная структура успешно функционирует, то каждый человек обретает чувство общности с прошлыми поколениями и современными представителями своей этнокультурной общности. Моральный субъект явственно ощущает, что, совершив несправедливый поступок, он унижает не только себя (о чём другие могут и не узнать), но и всех своих соотечественников, длинный ряд достойных уважения предков, на протяжении многих веков формировавших положительный облик нации. Глядя на него, скажут, что все белорусы такие; поэтому, чтобы не опорочить историческую память, он непроизвольно старается повысить свой нравственный рейтинг, честно трудится на благо общества, следует принципам гуманизма и справедливости. Следует отметить, что общие тенденции становления исторической памяти вовсе не так непосредственно взаимодействуют с современными общественно-политическими процессами, как это может показаться на первый взгляд. На протяжении веков чисто технические средства коммуникации постоянно совершенствуются, подчиняясь универсальным социально-экономическим закономерностям развития человеческой цивилизации. Соответственно расширяется ареал обитания отдельных социокультурных сообществ, начинают взаимодействовать те народы и государства, которые до этого вели изолированное существование, были разобщены географическими пространствами, климатическими поясами и т.п. Они начинают бороться за первенство, торговать, знакомятся с языком и культурой новых соседей. Поэтому в более длительной хронологической перспективе все без исключения соседствующие народы имеют обширный опыт как положительного, так и отрицательного взаимодействия. Многократно происходили нашествия и завоевания, заключались и распадались союзы и договоры, мелкие этносы входили в состав более крупных объединений, и, наоборот, отделялись от них. Всё это отражается в исторической памяти; при желании можно обнаружить любые примеры прошлого, как в ту, так и в другую сторону. В целом же человечество имеет объединительную тенденцию, в духе «всеединства» и «соборности», в том числе для совместного решения обозначившихся в последнее время техногенных проблем современности. Поэтому не следует некритически выделять из исторической памяти частные элементы вражды и конфронтации, иногда присутствовавшие в прошлом, экстраполировать их в наше время, нарушая критерии целесообразности и справедливости. Всё это вполне касается этнических белорусов, в том числе в их отношениях с русскими, поляками, литовцами, украинцами, татарами, немцами и другими соседями. В удалённой исторической перспективе далеко не однозначна их роль в эпоху «Мамаева побоища» (как, впрочем, и князя Олега Рязанского); битвы под Оршей; российского «смутного времени»; наполеоновского нашествия и т.п. Очень часто в общепринятой историографии под именами «литва» и «поляки» фигурируют представители белорусского этноса, сплошь и рядом даже православного вероисповедания. Однако по справедливости следует признать, что столь же многочисленны, и даже в большей степени, положительные примеры этнокультурного взаимодействия. Это роль белорусов в развитии российского книгопечатания, образования, военного дела, освоения удалённых территорий; ближе к современности – расцвет белорусской культуры в составе БССР, яркая и безоговорочная совместная Победа в Великой Отечественной войне, крепнущие экономические связи в рамках СНГ на постсоветском пространстве. Нет смысла акцентировать в исторической памяти негативные примеры далёкого минувшего, в то время, как во всём мире растёт стремление к взаимовыгодному сотрудничеству на основе принципов справедливости, что отражено и в нашей стране в рамках взвешенной социальной политики, многовекторной экономической модели, последовательной государственной концепции устойчивого развития. Единственный смысл подобных примеров – в укреплении национального самосознания, поскольку здесь важную роль играют самые невероятные факты, отражающие яркость и самобытность этноса, независимо от узкой политической ангажированности современности. Знание о том, что в 16 в. состоялась «битва под Оршей», а в 20 в. – героически оборонялась Брестская крепость, приобретало массовый характер антифашистское партизанское движение,– в равной степени позволяют белорусам осознать свою этнокультурную самобытность, обрести национальную идентичность. Вряд ли целесообразно замалчивать что-то одно и акцентировать другое в угоду сиюминутным запросам политической конъюнктуры, способной многократно меняться на протяжении одного поколения. Выдающиеся события прошлого в равной мере заслуживают уважительного отношения и внимания исследователей; создание объективной, соразмерной и беспристрастной картины в соответствии с универсальными критериями справедливости, наряду со взвешенной и гуманистически ориентированной социальной политикой, – вносят определяющий вклад в эффективное формирование исторической памяти как основы дальнейшей консолидации белорусского общества. 163 УДК [327+321+94] (476) МУШТА А.А. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ КАК ФАКТОР НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ: КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ПОДХОДЫ И ПОВСЕДНЕВНЫЕ ПРАКТИКИ Мушта А. А. ведущий специалист Академии управления при Президенте Республики Беларусь, канд. филос. наук, доцент г. Минск, Беларусь Национальная безопасность – одно из центральных понятий теории государственного управления, а ее обеспечение – приоритетная практическая задача основных институтов государства. Закрепленный в Концепции национальной безопасности Республики Беларусь (2010 г.) принцип комплексного подхода ориентирует государственные органы подходить к решению данной задачи с учетом единства и взаимосвязи всех видов и факторов национальной безопасности. В таком контексте внимания заслуживает не только собственно историческая политика, но и тесно связанные с ними такие социальные феномены, как «политизация истории» и «политика памяти». Обусловленные ими повседневные практики внутристранового и международного характера оказывают выраженное и неоднозначное воздействие на национальную и международную безопасность. В подтверждение данного тезиса укажем на следующие аспекты. 1. Проведенный анализ нормативных и концептуальных документов в сфере обеспечения национальной безопасности ряда государств (Российская Федерация, Украина, Республика Казахстан, Кыргызская Республика, др.) показывает, что важное место в них отведено вопросам национальной идентичности, защищенности гуманитарной сферы и духовно-нравственных ценностей общества, патриотического воспитания граждан на основе уважения исторического прошлого страны. Так, например, в Стратегии национальной безопасности Российской Федерации (2009 г.) в числе угроз названы размывание традиционных российских духовно-нравственных ценностей и попытки фальсификации российской и мировой истории [1]. В принятой Концепции информационной безопасности Республики Беларусь (2019 г.) подчеркивается необходимость сохранения «сформированных в общественном сознании традиционных фундаментальных ценностей народа, выступающих в качестве одного из основных элементов обеспечения его единства и одним из условий неуклонного развития государства» [2]. Поставленная в этой связи задача проведения государственной исторической политики, направленной на закрепление в Беларуси и за ее пределами белорусской национальной концепции исторического прошлого страны и белорусской модели памяти носит актуальный характер и нуждается в обоснованных подходах к ее решению. 2. Политика памяти («символическая политика», «политика идентичности», «политика прошлого», memory studies) как предмет рефлексии социально-гуманитарной мысли способствовала оформлению особого междисциплинарного научного направления с соответствующими атрибутами (проблематика, инструментарий, концепции, школы, традиции). Дальнейшее изучение феномена исторической политики связано, преимущественно, с преодолением лакун в существующих подходах, либо с анализом конкретных ситуаций и практик (case studies). Так, в контексте рассматриваемой темы интерес вызывает подход доктора исторических наук В.Апрыщенко (г.Ростов-на-Дону, 2016), предложившего оригинальную модель «секьюритизации», разработанную на основе анализа взаимодействия между коллективной памятью, идеей безопасности и идентичностью. В основу своей объяснительной модели автор положил тезис о том, что коллективная память является основным элементом, конституирующим смыслы безопасности. Как считает В.Апрыщенко, в его модели уровень безопасности, измеряемый официальными показателями и индивидуальными чувствами, связан с разными формами идентичности и механизмом формирования памяти. Автор убежден, что «тройную связку памяти, безопасности и идентичности разрушить невозможно. Речь должна идти о переосмыслении роли каждой из этих сфер общественного сознания, а также осознании механизма формирования представлений о каждой из них» [3]. 3. Многочисленные формы и способы реализации политики памяти стали предметом значительного количества различных кейсов, обусловленных особенностями современного этапа. В специализированных публикациях просматривается несколько типичных кейсов, условное наименование которых в контексте 164 исторической памяти фиксирует вполне конкретный аспект национальной и/или международной безопасности: а) кейс «политика памяти как Casus belli». Национальная идентичность – многокомпонентное образование, одной из наиболее выразительных составляющих которого является историческая память. Профессор Лондонской школы экономики Мэри Калдор, длительное время проработавшая в Стокгольмском институте исследований проблем мира (СИПРИ), в своей книге «Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху» (2015 г.) утверждает, что в противоположность геополитическим или идеологическим целям прежних войн цели новых лежат в области политики идентичности. В качестве примера «новой» войны М. Калдор приводит вооруженный конфликт 1992–1995 гг. в Боснии и Герцеговине – «кромешный ад из противоречащих друг другу националистических нарративов и столкновения враждебных идентичностей» [4]; б) кейс «политика памяти vs интеграция». Как известно, концепция политики памяти выступала одним из ключевых элементов современного политического дискурса в Европе, целью которого была интеграция стран-членов ЕС на основе сконструированного единого общеевропейского представления о прошлом. Вместе с тем, как отмечают исследователи, несмотря на изменения в общеевропейской политике памяти, произошедшие после интеграции восточноевропейских государств, де-факто историческая память европейцев продолжает оставаться расколотой [5]. Сегодня, на фоне маловразумительного и явно затянувшегося процесса брексита Великобритании из ЕС, уместно вспомнить, что в Лондоне всегда имелось собственное мнение по историческому наследию объединенной Европы, а первый референдум о членстве в ЕЭС был проведен в этой стране еще в 1975 г.; в) кейс «политика памяти» и столкновение национализмов». В качестве наиболее показательного приводится пример негативного влияния исторической политики на отношения Польши и Украины. Как указывают эксперты Национального института стратегических исследований (г. Киев), нынешнее состояние двусторонних отношений можно оценить как худшие за 25 лет. По их мнению, такие «нематериальные проблемы», как различные оценки общей истории, споры за собственную версию прошлого, исторические образы и взаимная вина способны превратиться во вполне реальные столкновения и вражду [6]. Не менее конфликтен по своему потенциалу и внутристрановой аспект данного кейса. Так, например, различия в оценках событий прошлого и нерешённые исторические конфликты – важный фактор политического размежевания современного польского общества и превращения истории в орудие затянувшейся «поль­ско-польской войны», главными участниками которой являются партии «Право и справедливость» и «Гражданская платформа». В свою очередь, проводимая на Украине при активном участии Института национальной памяти (экс-директор – В.Вятрович), политика по украинизации символического пространства страны и модернизации ее исторического нарратива в немалой степени способствует распространению антикоммунизма, национализма, антисемитизма, русофобии, разделению ее по религиозному признаку [7]; г) кейс «политика памяти» как инструмент «мягкой силы». Многообразие возможных значений политики памяти таково, что в ряде случаев она может рассматриваться как продолжение более комплексной политики «мягкой силы» и даже – как элемент «гибридной войны» (Дж. Най, К. Пахалюк, В. Сургуладзе, Д. Ковба, Г. Тульчинский, Т. Пастушенко). Так, примером геополитического приложения исторической памяти как ресурса «мягкой силы» в системе национальной безопасности В. Беклямишев называет «крымский прецедент» («поражение двадцатилетнего конструирования памяти, осуществляемого Украиной на территории Автономной Республики Крым, и неожиданно быстрое принятие населением российских историко-политических мифологем») [8]. В заключение хотелось бы отметить, что концепты «национальная концепция исторического прошлого Беларуси» и «белорусская модель памяти» должны быть основательно проработаны в белорусском научном и экспертном сообществах. Это же относится и к государственной исторической политике, цели, задачи и принципы реализации которой, с учетом ее значимости для обеспечения национальной безопасности Республики Беларусь, должны получить концептуальное оформление (по аналогии с Концепцией информационной безопасности Республики Беларусь). СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации: Указ Президента РФ от 31.12.2015г. № 683 // Собрание законодательства РФ. – 2016. – 4января. – № 1 (часть II). – Ст. 212. 2. Постановление Совета Безопасности Республики Беларусь от 18 марта 2019 г. № 1 «О Концепции информационной безопасности Республики Беларусь». [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http:// president.gov.by/uploads/documents/2019/1post.pdf. – Дата доступа: 20.03.2019. 3. Апрыщенко, В. Ю. Память как безопасность [Электронный ресурс] / В. Ю. Апрыщенко // Новое прошлое The new past. – Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/pamyat-kak-bezopasnost. 165 4. Калдор, М. Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху / М. Калдор ; пер. с англ. А. Апполонова, М. Дондуковского; ред. перевода А. Смирнов, В. Софронов. – М. : Издательство Института Гайдара, 2015. – 416 с. 5. Медушевский, Н. Политика памяти в Европейском союзе как инструмент реализации интеграционного процесса [Электронный ресурс] / Н. Медушевский. – Режим доступа: – https://cyberleninka.ru/article/n/ politika-pamyati-v-evropeyskom-soyuze-kak-instrument-realizatsii-integratsionnogo-protsessa 6. Аналітична записка щодо українсько-польських відносин [Электронный ресурс] // Серія «Громадянське суспільство». – 2019. – № 2. – Режим доступа: – https://niss.gov.ua/doslidzhennya/analitichnimateriali/gromadyanske-suspilstvo/analitichna-zapiska-schodo-ukrainsko 7. Мушта, А. Идеологические маркеры «политики памяти» государства как фактор патриотического воспитания / А. Мушта // «Патриотизм и патриотическое воспитание в контексте вызовов современности»: материалы Международной научно-практической конференции, 16-17 мая 2019 г. Институт социологии НАН Беларуси, ГУО «Институт пограничной службы». – Минск, 2019. 8. Беклямишев, В. О. Историческая память в геополитическом измерении: крымский прецедент [Электронный ресурс] / В. О. Беклямишев. – Режим доступа: – http://csef.ru/ru/politica-i-geopolitica/223/ istoricheskaya-pamyat-v-geopoliticheskom-izmerenii-krymskij-preczedent-5933 УДК [316.7:93/94]: 316.334.2 НЕБРАТ В.В. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ И ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ Небрат В. В. зав. отделом ГУ «Институт экономики и прогнозированияНАН Украины», д-р экон. наук г. Киев, Украина Мощным фактором общественных преобразований наряду с экономическими предпосылками и объективными условиями являются социальные составляющие, которые могут выступать как драйвером, так и тормозом или барьером прогрессивных изменений. Теоретическое осмысление взаимодействия социальных и экономических процессов в их диалектическом единстве происходит благодаря становлению и развитию относительно молодой отрасли знания – экономической социологии. У её истоков наряду с М. Вебером, Е. Дюкгеймом и Т. Парсонсом стояли выдающиеся учёные, представляющие славянский вклад в мировую науку – П. Сорокин и М. Туган-Барановский. В истории украинской экономической мысли плеяда ярких фигур формировала интегративный подход к изучению общества. Н. Бунге в основу анализа экономических явлений положил психологические факторы, создав на этом методологическом базисе Киевскую школу политической экономии (1850–1880-е гг). О. Миклашевский на рубеже ХІХ–ХХ вв. писал, что социальные институты управляют общественным развитием, в котором субъективное так же реально, как и объективное. М. Туган-Барановский разработал оригинальную социальную теорию распределения, в которой ключевая роль принадлежит общественной силе социальных групп, его знаменитая теория экономических циклов также базируется на синтезе структурно-технологических, инновационноинвестиционных и социально-психологических факторов. Сегодня социальное содержание экономических категорий пребывает в фокусе институционального направления экономической теории. Вместе с тем, политико-экономический мейнстрим остаётся в русле материально-вещественной, товарно-стоимостной парадигмы. На практике наблюдается разрыв между социальной и экономической политикой, несоответствие социальных результатов экономическим мерам, социальная инерция, противодействующая экономическим преобразованиям, и т. п. Для преодоления теоретико-методологической ограниченности и социальной ущербности доминирующего подхода необходим переход к интеграционной парадигме социального познания. Объединение экономической и социологической наук открывает путь к эффективному управлению развитием социальной системы на основе междисциплинарного анализа и раскрытия её закономерностей. Среди социальных факторов, определяющих возможности, направление, характер, темпы успешных общественных преобразований, – мотивация к социальным действиям и экономической активности; консолидация общества на основании общих ценностей, интересов и ожиданий; историческая память и социальная идентичность. Ценностно-ориентированное поведение экономически эффективно, оно 166 формирует социальный капитал, усиливает социальную организацию. В то же время, отсутствие или слабость механизмов инклюзии в систему хозяйственно-финансовой деятельности, неопределённость в выборе модели и национальной стратегии экономического развития, социальная дезинтеграция и апатия не способствуют усилению конкурентоспособности национального хозяйства, субъектности страны на международной арене, росту благосостояния граждан и повышению качества их жизни. Как показали исследования, проводимые отделом экономической истории в Институте экономики и прогнозирования НАН Украины [1, с. 70-90; 2], важным детерминантом современного развития является предыдущий путь, историческая траектория институциональной трансформации экономической системы. При этом историческая память выступает не только социальным феноменом, но и своеобразным генетическим кодом дальнейшего развёртывания социально-экономических процессов, предопределяя вектор и причинно-следственные механизмы социальной эволюции. Так, отсутствие собственной государственности и вхождение украинских земель в состав разных государственных формирований в период становления национальных рынков и системы международной торговли, обусловили закрепление бессубъектного статуса Украины в международных экономических отношениях. Вследствие Великих географических открытий и т. н. «революции цен» в Европе произошло ослабление преимуществ отечественной транзитной торговли, что способствовало превращению Украины в «житницу Европы» путём утверждения фильварочно-крепостной системы земледелия. Поэтизация и глорификация экспортно-сырьевой специализации хозяйства сформировала определённый образ Украины, который довлеет в национальной исторической памяти. Особую роль в развитии хозяйства Украины сыграли «институциональные изломы», которые ликвидировали формально-правовые основания и политико-экономические условия функционирования конкурентной предпринимательской среды (XVII–XVIII вв.) и подрывали историко-культурные, ментальные и поведенческие архетипы хозяйствования, разрушив глубинную неформальную институциональную основу предпринимательской деятельности – стремление к самостоятельности и успешности, готовность к риску и ответственности (ХХ в.). Применение институционально-эволюционистской методологии в исследовании исторического развития экономики Украины позволило осуществить анализ истоков рыночных институтов, выявить существенные закономерности и социокультурные особенности их укоренения в конкретной институциональной среде. В частности, установлено, что в период т. н. «первой волны» либеральных преобразований (вторая половина ХІХ в.) несоответствие проводимых «сверху» рыночных реформ и консервативного политического строя; отсутствие демократии, основанной на экономической свободе; неразвитость гражданского общества сформировали глубинные противоречия, которые не преодолены по сегодняшний день. В исторической памяти народов, входивших в состав Российской империи, нет опыта строительства правового государства, развития органов самоуправления, свободной конкуренции т. д. Вместе с тем, в украинской экономической истории есть традиция социально-ориентированного предпринимательства, солидаризма в развитии кооперации, финансово-экономической самопомощи в рамках деятельности национальных культурно-просветительских организаций и другие положительные примеры. В социальном механизме воспроизведения норм экономического взаимодействия и способов координации социального поведения ключевая роль принадлежит неформальным институтам. В частности, стереотипы экономического мышления, которые насаждались и прививались в советский период отечественной истории, сформировавшиеся стереотипы колективистско-потребительського, пассивно-выжидательного поведения не могут быть упразднены законодательным путём. Историческая память хранит и способствует воспроизводству модели поведения, свойственной тоталитарному обществу с жёсткими экстрактивными институтами, что, в свою очередь исключает или, по крайней мере, усложняет переход к инклюзивному развитию на инновационной основе. Барьерами институционального развития на современном этапе выступают такие укоренившиеся неформальные институты: экономический и правовой нигилизм; патернализм, сдерживающий формирование институтов социальной ответственности и гражданского общества; недоверие граждан к институциональным преобразованиям и социальным инновациям. Длительное существование системы государственно-распределительного социализма стало основанием развития противоречия между завышенными имущественными и статусными ожиданиями населения, с одной стороны, и экономической пассивностью, неготовностью к институциональным способам превращения накоплений в инвестиции, – с другой. Историческая память о десятилетиях репрессий и реквизиций препятствует формированию институционального доверия и новой инклюзивной модели экономического развития. Наследие тоталитарного строя – вертикально ориентированная система норм и регуляторов – в условиях формирования сетевой экономики выступает тормозом структурно-технологических инноваций. Кроме того, происходит деформация базовых экономических институтов – собственности, конкуренции, ценообразования и т.п. Исторически обусловленными являются национальные особенности эволюции предпринимательства, определившие его современные характеристики в Украине: снижение уровня эконо- 167 мической активности, инновационности, закрепление реактивно-адаптационной модели предпринимательского поведения, ориентированного на внешние источники инноваций и инвестиций, перераспределение собственности и получение ренты. На основании ретроспективного институционального анализа трансформации отечественного хозяйства с учётом фактора исторической памяти можно выделить следующие барьеры развития предпринимательства: –– социально-психологические (минималистская трудовая этика, иждивенчество, патернализм, безответственность и безынициативность как следствие советского «экономического воспитания нации»); –– формально-правовые (противоречивость законодательства, партикуляризм и избирательность применения норм права, институциональная неопределенность относительно распределения и защиты собственности, авторского права и коммерциализации инноваций); –– ресурсные (ограничение доступа населения к банковским ресурсам, асимметрия информации, монопольное ценообразование). Таким образом, историческая память и траектория предыдущего развития существенно влияют на характер экономических институтов, их комплементарность и адаптационную способность. Внешние факторы и информационные технологии оказывают опосредованное действие на экономическую систему через призму собственного исторического опыта, преодолевая барьеры невосприимчивости, взгромождённые укоренённой системой экстрактивных институтов. Особенности постсоциалистического транзита государств, обретших независимость после распада СССР, определяются не только инверсионным характером экономических преобразований («назад – к капитализму»), но и потерей собственной идентичности как базиса для выработки национальной социально-экономической стратегии. Для обеспечения геополитической перспективы нации и государства важным является не только сохранение собственного языка, но и изучение национальной экономической истории как важной составляющей национальной культуры и основания для дальнейшего социальноэкономического развития. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Економіка України в дослідженнях і прогнозах: 20 років діяльності Інституту економіки та прогнозування НАН України : монографія / відп. ред. – акад. НАН України В.М. Геєць; редколегія: В.М. Геєць (голова), А.А. Гриценко, В.В. Небрат, І.І. Бажал (відповідальний секретар) / НАН України, ДУ «Ін-т екон. та прогнозув. НАН України». – К., 2018. – 568 с. 2. Еволюція ринкових інститутів в Україні : монографія : у 2 ч. [В.В. Небрат, Н.А. Супрун та ін.] ; за ред. В.В. Небрат / НАН України ; Ін-т екон. та прогнозув. – К., 2012. УДК 930.85:2-6(476) ОДИНОЧЕНКО В.А. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ В КОНТЕКСТЕ РЕЛИГИОЗНОЙ СИТУАЦИИ В СОВРЕМЕННОЙ БЕЛАРУСИ Одиноченко В. А. доцент Гомельского государственного университета им. Ф. Скорины, канд. филос. наук, доцент г. Гомель, Беларусь Историческая память понимается нами как совокупность идей, представлений и чувств, передаваемых из поколения в поколения в рамках определенного сообщества. Она актуализируется в переломные моменты, когда происходит осмысление прошлого, особенно тех его компонентов, которые вызывают болезненную реакцию. Наиболее интенсивно проблема исторической памяти рассматривается в Германии в связи с трагическими событиями Второй мировой войны. Как отметила в этой связи известный немецкий культуролог Алейда Ассманн: «Чтобы преодолеть травматичный опыт прошлого, необходимо повернуться к нему лицом и искать новые ориентиры, помня о былых преступлениях» [1]. Также приведем слова прежнего посла Германии в нашей стране Петера Деттмара: «Память должна снова и снова предупреждать нас о том, на какие ужасные деяния был способен человек и – как мы видим во многих местах нашей планеты – все еще способен и сегодня» [2, с. 5]. 168 Для Беларуси историческая память – это то, что должно быть актуализировано. Актуальным для нас является не преодоление прошлого, в том числе и имеющего трагический характер, но его осмысление. В частности, должны быть осмыслены причины и механизм атеистических репрессий, проводимых в Советском Союзе. Они были обусловлены, прежде всего, установками господствующей идеологии. В Советском Союзе исходили из трактовки религии, разработанной К. Марксом и Ф. Энгельсом. Согласно им, религия является формой общественного сознания и отражает общественное бытие, т.е. экономическую жизнь. При этом она дает иллюзорную картину реальности, поскольку в ней надежды на улучшение своего положения человек связывает с потусторонним миром. По словам Маркса, «религия – это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа. Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья» [3, с. 415]. Но гораздо большее практическое значение имела характеристика религии, данная основателем советского государства В.И. Лениным: «род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь» [4, с. 143]. При формировании исторической памяти о состоянии религиозной сферы в Советском Союзе акцент, на наш взгляд, должен быть сделан на понятие «тоталитаризм». Преодоление последствий атеистической политики не отбрасывает традицию свободомыслия, существующую на наших землях. Историческую память сейчас актуально рассматривать в контексте не прошлого, но традиции. Прошлое имеет характер наличия. Конечно, оно всегда предполагает настоящее и будущее, но обычно воспринимается как то, что прошло, чего в данный момент нет, и поэтому существует проблема восстановления с ним связи. Традиция же содержит в себе динамический аспект: «Традиция (от лат. traditio – передача, предание) в широком смысле – культурное наследие народов, мировых и региональных цивилизаций, которые актуализируются в контексте современности, служат основой для развития национальной культуры и придают ей целостность и самобытность» [5, с. 497]. Таким образом, традиция – это те элементы культурного наследия, которые являются актуальными в настоящее время. Поэтому восприятие традиции меняется. В прошлом видят то, что соответствует современным проблемам. А поскольку видение этих проблем в современном белорусском обществе разное, поэтому и существует различное толкование нашей традиции. Очень часто эта разница соотносится с политическими и культурными предпочтениями. Говоря упрощенно, одни основное внимание уделяют советской традиции, другие – периоду Киевской Руси и Российской империи, третьи – Полоцкому княжеству и Великому княжеству Литовскому. Таким образом, мы можем говорить, что в условиях современной Беларуси одним из существенных элементов процесса формирования национальной традиции является борьба между ее различными интерпретациями. Эта разница обусловлена также и тем, с позиций какой из существующих в современной Беларуси конфессий рассматривается наша культурная и религиозная традиция. Очевидно, что с точки зрения православия и протестантства она будет иметь различный вид. Причем оба подхода основываются на объективных данных и должны быть учтены. Это лишь говорит о многомерности традиции. В настоящее время происходит ее осмысление в новых исторических условиях, и посредством этого – развитие и усложнение. Проблема формирования исторической памяти для нашей страны обусловлена возникновением независимого государства поэтому «в современных геополитических условиях белорусам крайне необходим собственный взгляд на историю, который позволит противостоять навязыванию искаженных и чуждых представлений о нашем прошлом» [6, с. 5]. Мы считаем данное положение актуальным, но его конкретный смысл, на наш взгляд, должен стать предметом обсуждения. Историческая память в условиях современной Беларуси имеет активный характер. Происходит формирование прошлого, в том числе и посредством его интерпретации. Но рамки последней не безграничны и должны быть связь с объективными условиями. Мы выделим две основные характеристики религиозной ситуации в современной Беларуси. Вопервых, это происходящая системная трансформация, наиболее наглядными показателями которой являются расширение религиозного пространства и изменения в законодательстве За период с 1988 по 2018 количество зарегистрированных религиозных общин выросло в Беларуси более чем в четыре раза, с 765 до 3358. В стране сформировалась религиозная сфера как одна из полноправных и официально признанных областей общественной жизни. При ее анализе продуктивно учитывать не только институциональный, но и мировоззренческий аспект, в том числе и восприятие прошлого. Основным документом, специально посвященным правовому регулированию религиозной сферы является закон «О свободе совести и религиозных организациях». В нем закреплены принципы свободы 169 и равенства: «Каждый имеет право на свободу выбора атеистических или религиозных убеждений, а именно: самостоятельно определять свое отношение к религии, единолично или совместно с другими исповедовать любую религию или не исповедовать никакой» (Ст. 4), «Религии и вероисповедания равны перед законом. Идеология религиозных организаций не может устанавливаться в качестве обязательной для граждан» (Ст. 6), «Граждане равны перед законом независимо от их отношения к религии.» (Ст. 7, Ч. 1-3) [7]. Большое значение для понимания позиции государства относительно трактовки роли отдельных конфессий в белорусской культурной традиции имеет Преамбула закона «О свободе совести и религиозных организациях». В ней сказано: «Настоящий Закон регулирует правоотношения в области прав человека и гражданина на свободу совести и свободу вероисповедания… исходя из: признания определяющей роли Православной церкви в историческом становлении и развитии духовных, культурных и государственных традиций белорусского народа; духовной, культурной и исторической роли Католической церкви на территории Беларуси; неотделимости от общей истории народа Беларуси Евангелическо-лютеранской церкви, иудаизма и ислама» [7]. Таким образом, государством четко расставлены приоритеты в формировании исторической памяти. Отметим, что в настоящее время в Беларуси существует двадцать пять религиозных направлений, но в Преамбуле названы только пять. Причем, среди тех, которые не назвали, имеются довольно многочисленные и активно действующие. Второй основной характеристикой религиозной ситуации в современной Беларуси является поликонфессиональность. По данным Аппарата Уполномоченного по делам религий и национальностей Республики Беларусь, на 1 января 2018 года в стране было зарегистрировано 3358 религиозных общин, среди них: православных – 1687, римско-католических – 497, протестантских – 1030. Поликонфессиональность религиозной ситуации в современной Беларуси продуктивно рассматривать в контексте актуализации исторической памяти. Наши земли последовательно входили в состав нескольких государственных объединений: Полоцкого и Туровского княжеств, Великого княжества Литовского, Речи Посполитой, Российской империи, СССР. При смене государственной принадлежности на территории Беларуси резко менялась религиозная ситуация. Например, в Речи Посполитой господствующие позиции занимало католичество, в Российской империи – православие, в Советском Союзе религия подавлялась. Для нас характерны разрывы в традиции. Это также обусловливает актуальность усилий по формированию нашей исторической памяти. В условиях современной Беларуси основная роль в этом процессе принадлежит государству. Но постепенно при формировании исторической памяти в сфере религии все более возрастает значимость деятельности самих религиозных организаций. При этом, на наш взгляд, следует исходить из того, что каждая из них обладает своей трактовкой истории. Это делает все более актуальным осуществление межрелигиозного диалога в современной Беларуси, одной из целей которого может быть формирование общей исторической памяти. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Ассманн, А. Культура памяти [Электронный ресурс] / А. Ассманн.– Режим доступа: https://www. deutschland.de/ru/topic/politika/germania-evropa/kultura-pamati – Дата доступа: 11.09.2019 2. Деттмар, П. Приветственное слово / П. Деттмар // Культура памяти в диалоге поколений. Сборник материалов международной конференции, 20-24 сентября 2016 г., Беловежская пуща. – б/м, б/д. – С. 5–6. 3. Маркс, К. К критике гегелевской философии права. Введение / К. Маркс., Ф. Энгельс // Собр. соч., изд. 2, Т. 1. – М. : Политиздат, 1955. – С. 414–429. 4. Ленин, В. И.Социализм и религия / В.И. Ленин // Полн. собр. соч., 5 изд., т. 12. – М. : Политиздат, 1968. – С. 142-147. 5. Конан, У. М. Традыцыя и наватарства / У. М. Конан. // Беларуская энцыклапедыя: у 18 т. / рэдкал. Г.П. Пашкоў і інш. – Мінск: Беларуская энцыклапедыя, 2002. – Т. 15. – С. 497. 6. История белорусской государственности: в 5 т. / Белорусская государственность: от истоков до конца XVIII в. / А.А. Коваленя [и др.]; отв. ред. тома: О.Н. Левко, В.Ф. Голубев; Нац. акад. наук Беларуси, Ин-т истории. – Минск : Беларуская навука, 2018. – Т. 1. – 598 с. 7. О свободе совести и религиозных организациях: Закон Респ. Беларусь от 17 дек. 1992 г., № 2054XII: в ред. от 31 декабря 2011 г. № 328-3: с изм. и доп. от 28 декабря 2011 г. – Минск, 2019. 170 УДК 316.334 ПАДГАЙСКАЯ Л.І. РОЛЯ ТРАДЫЦЫЙНАЙ КУЛЬТУРЫ Ў ФАРМІРАВАННІ ГІСТАРЫЧНАЙ ПАМЯЦІ Падгайская Л.І. дацэнт кафедры эканамічнай сацыялогіі БДЭУ, канд.сацыял.навук, дацэнт г. Мінск, Беларусь Нацыянальная культура і асабліва мова дапамагае не толькі асэнсоўваць сябе як грамадскасць, але і разумець сваё мінулае, свае ўзаемаадносіны з другімі народамі. Усе найважнейшыя дасягненні чалавецтва ў сферы духоўнага жыцця сталі магчымымі дзякуючы развіццю нацыянальных культур шматлікіх народаў. На працягу стагоддзяў, з пакалення ў пакаленне непаўторныя прыкметы замацоўваліся ў жыцці людзей ў выглядзе традыцый, асаблівасцей народа, як гістарычна складзенай грамадскасці. Гэтыя асаблівасці, традыцыі знаходзілі сваё адлюстраванне ў мове, таму што без мовы няма глыбокіх чалавечых камунікацый, абмена думкамі, немагчыма і само грамадства. У мове адлюстроўваецца духоўная энергія народа, якая акумулявалася на працягу стагоддзяў. Мова з’яўляецца найбольш трывалай сувязной ніццю паміж эпохамі і пакаленнямі, фарміруе гістарычную памяць народа. Чаму так здарылася, што беларуская культура выглядае толькі як фальклёрная, сялянская, а не змяшчае ў сваёй выснове здабыткі шляхетскай культуры ВКЛ і Рэчы Паспалітай? У 2001 годзе, падчас сваёй навуковай стажыроўкі ў Варшаўскім універсітэце, я даследвала гэту праблему і прыйшла да высновы, што значныя страты беларускай культуры і мове нанеслі масавыя рэпрэсіі да ўдзельнікаў паўстання 1863-1864 гг. [1, c. 7-10]. Гэтыя расправы выключылі з жыцця краіны не толькі тых, хто лічыў сябе палякам, але і тых, хто ўжо быў, альбо потым мог стаць творцам новай беларускай культуры. І самі паўстанні, і рэпрэсіі пасля іх затармазілі працэс фарміравання беларускай нацыі. Хаця да сярэдзіны 1850-х гг. у Беларусі склалася сітуацыя своеасаблівага парытэту дзьвух супрацілеглых сіл. З аднаго боку – дзяржаўная ўлада і руская культура, якія мелі ў саюзніках царкву, школу, частку праваслаўнага насельніцтва, асабліва на ўсходзе Беларусі. З другога боку – польская культура і польскі нацыянальнавызваленчы рух, якія мелі дастаткова моцныя пазіцыі дзякуючы касцёлу, сям’і, якая захавала гістарычную памяць і мову, часткова – літаратуру і тэатр. Своеасаблівасць сітуацыі, якая склалася на беларускіх землях у той час, заключалася ў тым, што польскае ўздзеянне было значна аслаблена, а рускае толькі набірала сілу. Узнікла ніша, што давала магчымасць прабіцца першым парасткам беларускай культуры, давала імпульс для развіцця беларускага этнасу, для зараджэння беларускага адраджэнчаскага руху. Менавіта на 1840-я гады прыпадае першая хваля беларускага нацыянальнага адраджэння. У гэты перыяд выходзяць першыя друкаваныя творы на беларускай мове, узнікаюць праекты выдання беларускіх часопісаў, дзейнічае першая тэатральная трупа; пачынаецца вывучэнне беларускага фальклору. У гэтых умовах сфарміравалася пакаленне, якое выйшла на палітычную арэну ў пачатку 1860-х гг. Беларускі этнас, які знаходзіўся на стыку дзьвух магутных культур, непазбежна аказваўся ўцягнутым у канфлікты, якія ўзнікалі паміж Польшай і Расіяй. Катастрафічнай з’явай для беларускага этнасу з’явіўся адрыў ад яго ў палітычным, культурным і этнічным аспектах інтэлектуальнай эліты, якую ў XVIIIXIXстст. складала шляхта. Успрыняўшы польскія культурныя традыцыі, мову, з’яўляючыся пераважна каталікамі, беларуская шляхта не магла не быць удзельніцай польскага нацыянальна-вызхваленчага руху і не магла не падзяліць лёс карэнных палякаў. Удзел беларускай шляхты ў паўстанні, асноўнай мэтай якога была барацьба за незалежнасць суседняга польскага народа, спрыяў умацаванню ў яе ўяўленні сваёй тоеснасці з карэннымі палякамі. Гэта давала магчымасць і палякам успрымаць беларускую эліту не як прадстаўнікоў суседняга народа, а як суайчыннікаў. Яны не хацелі заўважаць нацыянальныя асаблівасці вызваленчага руху ў Беларусі. Удзел беларускай шляхты ў польскім нацыянальна-вызваленчым руху з’явіўся таксама асноўнай прычынай уяўлення пра яе як пра палякаў і ў большасці расіян. Успрымаючы беларускую шляхту як людзей прышлых на беларускія землі, расійскія ўлады замацоўвалі яе адрыў ад мясцовага насельніцтва. Знішчыўшы ўдзельнікаў паўстання, царызм знішчыў не толькі носьбітаў польскай культуры, але і магчымых дзеячаў беларускага нацыянальнага адраджэння. Далейшае развіццё беларуска-літвінскай традыцыі, якая ўвасабляла фактычна беларускую і літоўскую плыні, магло б пры 171 спрыяльных умовах прывесці да фарміравання зусім іншага зместу сучаснай беларускай культуры. Яна, безумоўна, увасабляла б лепшыя здабыткі шляхецкай культуры ВКЛ, а не выглядала толькі фальклёрнай. У сучасны час другая хваля беларускага адраджэння пачалася з канца 1980-х гг. Пачалі праводзіцца сацыялагічныя даследванні на тэму беларускай культуры і мовы, узніклі грамадскія арганізацыі, прымаліся законы. Так, у 1990 г. быў прыняты закон «Аб мовах у Беларускай ССР», надаваўшы беларускай мове статус дзяржаўнай. І ўжо ў верасні 1990 г. Савет Міністраў БССР прыняў дзяржаўную праграму развіцця беларускай мовы. Вярхоўным Саветам было прадугледжана паступовае (на працягу 10 год) увядзенне ў дзеянне Закона аб мовах. Аднак рэалізацыя Закона набыла характар паспешнасці, вызвала мноства скаргаў з боку насельніцтва. Сацыялагічныя даследванні, праведзеныя ў 1993 годзе, паказалі, што людзей не зусім задавальняла існаванне адзінай дзяржаўнай мовы. І пасля таго, як пытанне аб мовах было вынесена ў 1995 годзе на ўсенародны рэферэндум, на пытанне «Ці згодны Вы з наданнем рускай мове роўнага статусу з беларускай? « 83,3 % прыняўшых удзел у галасаванні адказалі «Так», і толькі 12,7 % адказалі «Не». Пасля рэферэндуму фарсіраваны пераход на беларускую мову закончыўся і пачаўся процілеглы працэс. У лютым 1999 года ў Беларусі прайшоў чарговы перапіс насельніцтва. У перапісныя лісты разам з пытаннем «Якой мовай Вы карыстаецеся дома?» было занесена пытанне «Назавіце сваю родную мову». 7 млн чалавек назвалі беларускую мову роднай, з іх 3683 тыс. чал. (37 %) карысталіся ёю ў паўсядзённым жыцці. Згодна атрыманых дадзеных, прадстаўленых у афіцыйнай справаздачы, дома размаўлялі на беларускай мове – 37 % (92 % з іх складалі беларусы). На рускай мове размаўлялі дома 6308 тыс. чалавек (63 %) ад агульнай колькасці насельніцтва. З іх 4783 тыс. чалавек – беларусы. Сярод беларусаў доля выкарыстоўваючых рускую мову ў паўсядзённым жыцці складала 59 %. Перапіс 2009 года паказаў, што ў якасці роднай беларускую мову выбрала ўжо каля паловы насельніцтва, а ў камунікатыўных практыках людзі выкарыстоўваюць часцей рускую мову. Чарговы перапіс 2019 г. дазволіць сацыёлагам зрабіць далейшы аналіз камунікатыўных практык беларусаў. Сацыялагічнае даследванне, праведзенае Інстытутам сацыялогіі НАН Беларусі ў 2011 г. адносна асаблівасцей моўных практык жыхароў Беларусі (выбарка 2219 чалавек) паказала, што ў якасці роднай выбралі беларускую мову – 48,8 % апрошаных; рускую мову – 58,5 %. Як сведчаць атрыманыя дадзеныя, лічбы сацыялагічнага даследвання і статыстычных дадзеных розняцца. Гэта тлумачыцца папершае – адсутнасцю ўдакладнення паняцця «родная мова», па-другое, прадастаўлення рэспандэнту магчымасці выбраць некалькі варыянтаў адказа на пытанне. Гэта было зроблена мэтанакіравана, так як ва ўмовах афіцыйнага двухмоў’я жыхар Беларусі мае права выбіраць болей, чым адну мову ў якасці роднай. Дадзеныя, атрыманыя ў ходзе сацыялагічнага даследвання 2011, сведчаць таксама аб тым, што чым вышэй сацыяльная нарміраванасць камунікатыўнай сітуацыі, тым меней выкарыстоўваецца беларуская мова. Так, сярод тых, хто думае на беларускай мове, 82,2 % выкарыстоўваюць яе дома, у сям’і. Аднак з пашырэннем сацыяльнага круга гэты працэнт змяншаецца. Сярод думаючых на рускай мове такой асаблівасці не назіраецца. Існуе таксама несупадзенне паміж выбарам роднай мовы і рэальным яе выкарыстаннем. Так, сярод выбраўшых роднай беларускую мову, толькі 5,5 % выкарыстоўваюць яе ва ўсіх прапанаваных у інструментарыі сітуацыях [2, с. 62-77]. Па дадзеных сацыялагічнага даследвання, праведзеннага Цэнтрам сацыяльна-гуманітарных даследванняў Беларускага дзяржаўнага эканамічнага ўніверсітэта ў 2018 г. (выбарка 1242 чалавек), большасць беларусаў паранейшаму падтрымліваюць двухмоў’е і лічаць, што навучанне павінна здзяйсняцца як на рускай, так і на беларускай мове. Ва ўзроставай кагорце моладзь адрозніваецца больш адназначным выбарам беларускай мовы [3]. Такім чынам, відавочна, што патрэбны пэўная намаганні грамадства для таго, каб беларуская нацыя прадоўжыла свае фарміраванне і захавала сваю гістарычную памяць. У сваім пасланні народу і Парламенту Прэзідэнт Рэспублікі Беларусь А. Р. Лукашэнка сказаў: «Калі мы развучымся гаварыць на беларускай мове, мы перастанем быць нацыяй». Для падтрымання беларускай мовы неабходна разгарнуць глыбока прадуманую тлумачальна-асветніцкую работу, найперш у сродках масавай інфармацыі пра надзвычайную патрэбу менавіта моўнага адраджэння беларускай нацыі як найвялікшага фактару этнакультарнай адметнасці, каб не даць знікнуць беларусам як асобнаму этнасу. Неабходна ліквідаваць раздзяленне школ на беларускамоўныя і рускамоўныя. Ва ўсіх школах у роўнай ступені павінны прысутнічаць беларуская і руская мовы. Неабходна выкарыстоўваць беларускую мову як мага часцей: у размовах з сябрамі, знаёмымі, падчас наведвання сусветнай сецівы выбіраць беларускі інтэрфэйс. Неабходна практычней ставіцца да беларускай мовы, каб яна ўвайшла ў паўсядзённае жыццё беларусаў. 172 СПІС ВЫКАРЫСТАНЫХ КРЫНІЦ 1. Падгайская, Л. І. Роля паўстанняў 1794, 1830-1831 i 1863-1864 г.г. у фармiраваннi ўяуленняу пра беларуска-лiтвiнскую шляхту / Л. І. Падгайская // Беларускi гiстарычны часопiс. – 2003. – № 7 (80). – С. 3-10. 2. Хентшель, Г. Языковая ситуация в Беларуси: мнение белорусов о распространенности языков в стране / Г. Хентшель, Б. Киттель // Социология – 2011. – № 4 (142). – С. 62-77. 3. Лаптенок, А. С. Восприятие гуманитарной составляющей Союзного государства в массовом сознании жителей Беларуси [Электронный ресурс] / А. С. Лаптенок, И .В. Лашук, Е. В. Мартищенкова // Центр изучения перспектив интеграции; под. ред. Д. М. Хаспекова. – 2018. – Режим доступа: https://www. docme.ru/doc/4253227. – Дата доступа: 14.09.2019. УДК 321:94:[373+378](476) ПАНОВ С.В. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ КАК КОНЦЕПТ ШКОЛЬНОГО ИСТОРИЧЕСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ В РЕСПУБЛИКЕ БЕЛАРУСЬ Панов С. В. профессор кафедры историко-культурного наследия Беларуси Республиканского института высшей школы, канд. пед. наук, доцент г. Минск, Беларусь Историческая память определяется белорусскими социологами как динамический феномен общественного сознания, совокупность представлений индивидов о прошлом своего народа и страны, опосредованная их ценностями и жизненным опытом, как изменчивое знание истории, изменяющееся от поколения к поколению и необходимое для сохранения преемственности между историческим прошлым и настоящим [2, с. 21]. Белорусская академическая историческая наука считает, что сохранение исторической памяти является неотъемлемой частью политики государства, направленной на предупреждение искажения идентификационной исторической основы путем создания механизма преемственности в общественном сознании важнейших событий, явлений, процессов истории, деятельности выдающихся личностей. По своей сути историческая политика – это способ создания того необходимого образа прошлого, который должен способствовать консолидации общества [3, с. 4]. Концепт исторической памяти целесообразно рассматривать как одно из методологических оснований для дидактического конструирования содержания школьного исторического образования. Данный концепт представлен в концепции учебного предмета «Всемирная история. История Беларуси», утвержденной приказом Министерства образования Республики Беларусь № 675 от 29.05.2009 г. Согласно концепции обучение истории на уровне общего среднего образования ориентировано на формирование у учащихся исторической памяти. Под этим понятием понимаются все виды информации о событиях прошлого, их времени и месте, участниках исторических событий, а также способность дорожить историческими традициями своего народа. На уровне общего среднего образования у учащихся формируется национальное самосознание, т.е. осознание ими своей принадлежности к современной белорусской нации как нации политической, определяющим признаком которой является наличие суверенного белорусского государства [5, с. 4]. Данные социологических исследований свидетельствуют о значительном потенциале истории Беларуси как факторе консолидации общества в аспекте трансляции исторической памяти. Так, по результатам опроса белорусских социологов, проведенном в 2016 г., 77,3 % населения признают, что история страны содействует объединению белорусского народа. [2, с. 24]. Тождественное по своей проблематике авторское исследование было ориентировано на изучение положительного и негативного отношения учителей истории к значимым для белорусского народа событиям истории Беларуси. При проведении анкетирования учитывалась комплексная природа исторической памяти именно учителей истории, которая в своей структуре, в отличие от большинства населения, имеет не просто форму фрагментарных образных представлений о прошлом, а содержит в себе еще и систематизированное предметное знание. Учителям в хронологическом виде было представлено более 50 наиболее важных событий (этапов, явлений) отечественной истории, относящихся ко всем ее периодам и составля- 173 ющим содержательный компонент школьного исторического образования. В анкетировании, проведенном в ноябре 2018 г. – апреле 2019 г., принимало участие 134 педагога. Их средний стаж профессиональной деятельности составил 21 год, по квалификационным характеристикам 10 % респондентов составляли учителя-методисты, 45 % – учителя высшей категории, 30 % – первой категории, 10 % – второй категории, 5 % – без категории. Наиболее высокий процент положительных отзывов (92 %) касается периода раннефеодальной государственности на территории Беларуси, связанном с существованием Полоцкого княжества как первой исторической формы государственности на территории Беларуси, в частности, наиболее высоко оценивается роль Полоцка как самого древнего города в истории Беларуси и культурно-просветительская деятельность Евфросинии Полоцкой и Кириллы Туровского. 85 % положительных отзывов связано с нахождением белорусских земель в составе Великого Княжества Литовского, в т.ч. с оценкой княжения Витова, значением Грюнвальдской битвы, книгопечатной и гуманистической деятельности Ф. Скорины. При этом 15 % отрицательных ответов касаются, например, последствий заключения Кревской унии. Период нахождения белорусских земель в составе Речи Посполитой имеет 68 % положительных оценок, в частности, относительно роли ІІІ Статута ВКЛ и одного из его составителей Льва Сапеги, а также относительно деятельности Сымона Будного и восстания под руководством Т. Костюшки. Общее количество отрицательных отзывов (32 %) связано, в частности, с заключением Люблинской унии, разделами Речи Посполитой. 78 % положительных реакций учителей имеет период нахождения белорусских земель в составе Российской империи, в частности, это связано с отменой крепостного права, оформлением белорусской национальной идеи, деятельностью «Нашей нивы». В 22 % отрицательных реакций присутствуют, в частности, война 1812 г. и ее последствия для местного населения, решение Полоцкого церковного собора, Первая мировая война. Период советской истории Беларуси вызывает положительные отклики у 64 % респондентов, в т.ч. созыв Всебелорусского съезда в декабре 1917 г., провозглашение БНР и ее независимости, создание ССРБ и ее развитие в составе Советского Союза, проведение политики белорусизации, воссоединение БССР в 1939 г., Великая Отечественная война, участие БССР в основании ООН, послевоенное восстановление и развитие народного хозяйства, деятельность П. М. Машерова, принятие Декларации о государственном суверенитете БССР. При столь большом количестве положительных маркеров советского периода истории присутствуют и отрицательные коннотации, составляющие 36 % откликов. В их числе Октябрьская 1917 г. революция и переход власти в руки Советов, последствия Брестского и Рижского мира, проведение политики сплошной коллективизации, политические репрессии, Чернобыльская катастрофа. Период суверенного развития Республики Беларусь получил положительные характеристики у 75 % участников анкетирования, в частности, особо отмечено принятие 15 марта 1994 г. Конституции Республики Беларусь. Неоднозначную оценку среди 25 % опрошенных получили прекращение существования СССР, проведение республиканских референдумов 24 ноября 1996 г. и 17 октября 2004 г. Если сопоставить полученные данные с результатами академических социологических исследований относительно новейшей истории Беларуси, то можно констатировать сходство маркеров. Так, например, белорусские социологи отмечают, что для белорусов наиболее знаковыми событиями их прошлого являются: победа советского народа в Великой Отечественной войне, авария на Чернобыльской АЭС, распад СССР [2, с. 26]. Наша акцентация на сложившемся оценочном отношении учителей к историческим событиям связана с учетом результатов контент-анализа, проведенного российскими историками из Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования. Они свидетельствуют, что соотношение вызывающих отрицательную и положительную эмоциональную реакцию событий ХХ века, представленных в школьном курсе истории, составляет пропорцию 5:1 [1, с. 3]. Особую роль в формировании исторической памяти имеет концепт белорусской национальной государственности, который является относительно новым как в белорусской академической науке, так и в социокультурном и образовательном пространстве [3, с. 5]. Данный концепт соотносится с п. 49 Концепции информационной безопасности Республики Беларусь (2019 г.), требующем дальнейшей последовательной реализации государственной исторической политики, направленной на закрепление в Беларуси белорусской национальной концепции исторического прошлого страны и белорусской модели памяти [4]. Для анализа когнитивного (знаниевого) компонента личности учащихся о национальных формах белорусской государственности, который позволяет опосредовано интерпретировать сформированность их ценностных ориентаций, связанных с восприятием процесса оформления белорусской национальной государственности в начале ХХ в., автором были использованы результаты проведения республиканской контрольной работы по учебному предмету «История Беларуси» в Х классе в соответствии с приказом Министра образования Республики Беларусь № 695 от 17.09.2018 «Об изучении качества общего среднего образования в 2018/2019 учебном году» (4 391 учащийся из 177 учреждений общего среднего образования, март 2019 г., демоверсия и вариативный контент данной работы разработаны автором статьи) 174 [6, с. 49-50]. Так, например, персоналии, связанные с процессом становления белорусского советского государства (Д. Ф. Жилунович, А. Ф. Мясников, А. Г. Червяков) правильно идентифицировало абсолютное большинство учащихся (94,6 %). Работу с историческими документами – свидетельствами процесса оформления белорусской государственности (Вторая Уставная грамота исполкома Рады Всебелорусского съезда, Декларация о провозглашении ССРБ от 31 июля 1920 г.) правильно выполнило 65,8 % участников. Вместе с тем 13,3 % учащихся не смогли на основе иллюстраций правильно определить исторические события, свидетельствовавшие о становлении белорусской государственности (провозглашение БНР, обнародование Манифеста о создании ССРБ). Только 10,6 % и 21,3 % учащихся соответственно смогли объяснить, почему ССРБ провозглашалась дважды, а ССР Литвы и Беларуси ученые-историки считают буферным государством. Привести исторические факты, характеризующие процесс создания белорусской государственности, правильно смогли только 19,3 % учащихся. Общая совокупность правильных ответов учащихся, связанных с усвоениями ими знаний о процессе становления белорусской национальной государственности, составила 42,3 %. При этом особого внимания заслуживает несформированность умений соотносить исторические факты и процессы, аргументировать точки зрения. Таким образом, концептуально оформленное 10 лет назад положение об исторической памяти, как факторе школьного исторического образования в Республике Беларусь, конкретизировано данными исследований белорусских социологов и разработанным академической исторической наукой теоретическим положением о белорусской национальной государственности, которое целесообразно реализовать в обучении истории Беларуси с учетом превращения теоретического знания в личностно-востребованное и эмоционально-окрашенное для всех участников образовательного процесса. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Багдасарян, В. Э. Методология школьного учебника истории: опыт экспериментального подхода / В. Э. Багдасарян // Преподавание истории и обществознания в школе. – 2013. – № 3. – С. 3-13. 2. Денисова, Н. Ф. Историческая память белорусов: социологический анализ / Н. Ф. Денисова, Н. М. Бровчук // Вес. Нац. акад. навук Беларусi. Сер. гуманiт. навук. – 2018. – Т. 63, № 1. – С. 21-32. 3. Коваленя, А. А. Историческая политика в национально-государственном строительстве современной Беларуси / А. А. Коваленя, Арчаков В. Ю., Данилович В. В., Баньковский А. Л. // Гісторыя і грамадазнаўства. – 2019. – № 4. – С. 3-12. 4. Концепция информационной безопасности Республики Беларусь // СБ Беларусь сегодня. Спецвыпуск. – 2019. – 21 марта. – С. I–V. 5. Концепция учебного предмета «Всемирная история. История Беларуси» // Гісторыя : праблемы выкладання. – 2009. – № 7. – С. 3-7. 6. Рекомендации по результатам республиканской контрольной работы по учебному предмету «История Беларуси» (Х класс) // Веснік адукацыі. – 2019. – № 7. – С. 47-54. УДК 070(476) ПРАХАРЭНЯ М.В. РЭГІЯНАЛЬНЫЯ СМІ Ў ЗАХАВАННІ ГІСТАРЫЧНАЙ ПАМЯЦІ Прахарэня М. В. дацэнт кафедры перыядычнага друку і веб-журналістыкі факультэта журналістыкі Беларускага дзяржаўнага ўніверсітэта, канд. філал. навук г. Мінск, Беларусь Сродкам масавай інфармацыі належыць выключная роля ў захаванні гістарычнай памяці, ўмацаванні духоўнага патэнцыялу беларускага народа, яго ідэнтычнасці і сістэмы традыцыйных каштоўнасцей. Падкрэсліваючы самабытнасць беларускай гісторыі і культуры, СМІ садзейнічаюць фарміраванню нацыянальнага светапогляду, выхоўваюць пачуццё нацыянальнай годнасці і патрыятызму. Найважнейшыя яго праявы – любоў да Радзімы, гатоўнасць да самаахвяравання дзеля яе, клопат аб росквіце краіны – своеасаблівы вектар да фарміравання грамадзянскай супольнасці. Неад’емным і найбольш актыўным камунікацыйным каналам, праз які фарміруецца грамадзянская і палітычная культура асобы, з’яўляецца рэгіянальная прэса. Дадзены сегмент СМІ, з’яўляючыся найбольш 175 набліжаным да чытачоў, карыстаецца высокім узроўнем даверу аўдыторыі. Шэраг справаздач Міністэрства інфармацыі Рэспублікі Беларусь, Нацыянальнага статыстычнага камітэта, Нацыянальнай кніжнай палаты Беларусі, вынікі сацыялагічных даследаванняў адзначаюць устойлівы інтарэс аўдыторыі да мясцовага перыядычнага друку [1, 2, 3]. З мэтай вывучэння ролі рэгіянальных СМІ ў захаванні гістарычнай памяці мы звярнуліся да аналізу кантэнту наступных выданняў Мінскай вобласці: «Мінская праўда», «Слава працы», «Жодзінскія навіны». Выбарку склалі кожны дзясяты выпуск пералічаных вышэй газет за перыяд 1992–2018 гг. («Слава працы» – 310 нумароў, «Мінская праўда» – 532 нумары, «Жодзінскія навіны» – 268 нумароў). У ходзе даследавання ўстаноўлена, што публікацыі, якія прысвечаны захаванню гістарычнай памяці, з’яўляюцца нязменным складнікам кантэнту рэгіянальнага друку і ў агульным масіве прааналізаваных публікацый дадзенай тэматыцы прысвечана 15 % матэрыялаў. Значная колькасць публікацый рэгіянальнай перыёдыкі сцвярджае фундаментальныя катэгорыі, на якіх грунтуецца грамадзянская супольнасць, – гістарычную памяць і нацыянальную ідэнтычнасць, ад якой «расце беларуская нацыя» [4]. Дадзены факт сведчыць аб разуменні з боку СМІ важнасці захавання гістарычнай памяці – трывалага падмурка для ўмацавання самасвядомасці народа. Без адраджэння традыцый мінулага, творчага выкарыстання духоўных каштоўнасцей, якія на працягу многіх стагоддзяў ствараліся папярэднімі пакаленнямі, нельга будзе паспяхова кансалідаваць грамадства. У наш час гэтыя меркаванні набываюць асаблівую актуальнасць, у першую чаргу, для моладзі. Адсутнасць выразнай сістэмы каштоўнасцей, абыякавае стаўленне да мінулага прыводзяць да дэструктыўных паводзін маладых людзей, дэградацыі іх светапоглядных арыентацый. Таму сёння сродкам масавай інфармацыі асабліва важна працягваць фарміраваць грамадскую думку ў накірунку неабходнасці ўшанавання гістарычнай памяці і выхавання патрыятызму як каштоўнаснай асновы нацыянальнай ідэнтычнасці. У рэгіянальных выданнях дадзеную задачу, у першую чаргу, выконваюць матэрыялы, прысвечаныя падзеям Вялікай Айчыннай вайны (83 %). Мноства рубрык, тэматычных старонак у рэгіянальных выданнях («Гаворыць памяць гісторыі», «Да вызвалення Беларусі», «Пра дні баявыя, векапомныя», «Векапомнае», «Старонкі гісторыі», «Радавыя Вялікай Перамогі», «Незабыўнае», «Памяць», «Алея Герояў» і інш.) расказваюць пра подзвіг беларускага народа ў барацьбе з нямецка-фашысцкімі акупантамі, шырокі партызанскі і падпольны рух, гераізм і мужнасць воінаў Чырвонай Арміі, працаўнікоў тылу, стойкасць і адзінства ўсяго грамадства і г.д. Такія публікацыі фарміруюць у чытача ўстойлівае разуменне значнасці і ўнікальнасці гісторыі сваёй Радзімы, развіваюць патрыятычнае асяроддзе грамадзянскай супольнасці. Пачуццё павагі да мінулага сваёй краіны і прыналежнасці да адной нацыі фарміруе актыўную жыццёвую пазіцыю грамадства, яго адказнасць за будучыню. Аднак сёння акрамя праблемы ўшанавання памяці і павагі да мінулага мясцовай прэсе неабходна звярнуць увагу аўдыторыі на небяспеку наступстваў страты нацыянальнай ідэнтычнасці, найважнейшую ролю ў захаванні якой адыгрывае мова. Як фундаментальная нацыянальная адметнасць, беларуская мова ўмацоўвае дзяржаўны суверэнітэт нашай краіны, садзейнічае фарміраванню адказнай грамадзянскай супольнасці, кансалідуе грамадства Аднак гістарычная сітуацыя білінгвізму, урбанізацыя паслабляюць трываласць пазіцый беларускай мовы як асноўнай каштоўнасці нацыі. Так, па даных перапісу насельніцтва 2009 г., беларускую мову назвалі роднай 60 % жыхароў, але толькі 23 % размаўляюць на ёй у паўсядзённым жыцці [5]. Сродкі масавай інфармацыі могуць стаць дзейсным рэсурсам у фарміраванні грамадскай думкі па захаванні высокага статуса беларускай мовы і ўмацавання яе выключнага значэння ў развіцці нацыянальнай самасвядомасці. Аднак ідэйна-тэматычны аналіз кантэнту выявіў адсутнасць моўнай праблематыкі ў рэгіянальным друку. Менавіта рэгіянальная прэса, якая карыстаецца бясспрэчнай павагай насельніцтва, здольна не толькі «вызначыць моўныя прыярытэты і сфарміраваць культуру маўлення» чытачоў [6, с. 165], але і як найбольш моцны сегмент беларускамоўнай інфармацыйнай прасторы, рэгулярна звяртаючы ўвагу чытачоў на дадзеную праблему, аналізуючы моўную сітуацыю, прадстаўляючы каментарыі кампетэнтных спецыялістаў, здольна выхаваць адказнае стаўленне грамадзяніна да пашырэння сферы ўжывання і захавання роднай мовы як найважнейшага атрыбута суверэннай нацыі і дзяржавы. Такім чынам, сродкі масавай інфармацыі ў складаных і супярэчлівых умовах сучаснага развіцця, на этапе сацыяльных трансфармацый здольны ўдасканальваць грамадскае жыццё, захоўваць нацыянальную знітаванасць, дабрабыт, спрыяць развіццю ўстойлівага грамадства. Умацоўваючы патрыятычны настрой грамадства, яны дапамагаюць дасягнуць адзінства, узгодненасці ідэй, поглядаў, сацыяльнай знітаванасці. Рэгулярны зварот да гістарычнай тэматыкі дазволіць пазбавіцца ад дэструктывізму індывідуалістычнай арыентацыі, страты значнасці маральна-этычных паводзін, каштоўнаснага дэфіцыту. Рэгулярны зварот з боку СМІ да гістарычнай памяці будзе садзейнічаць пераадольванню негатыўных з’яў грамадскага жыцця, удасканальванню духоўнага стану чалавека, кансалідацыі грамадства. 176 СПІС ВЫКАРЫСТАНЫХ КРЫНІЦ 1. Друк Беларусі, 2016 = Press of Belarus, 2016 : стат. зб. / Нац. кн. палата Беларусі ; склад. Т. Р. Рабушка ; пад. агул. рэд. А. В. Івановай – Мінск : НКП Беларусі, 2017. – 75 с. 2. Республика Беларусь в зеркале социологии : сб. материалов социол. исслед. за 2016 г. / А. В. Папуша [и др.] ; под общ. ред. А. П. Дербина. – Минск : Информ.-аналит. центр при Администрации Президента Респ. Беларусь, 2017. – 204 с. 3. Справочно-аналитическая информация о деятельности отрасли СМИ и печати в 2017 году: подгот. к заседанию М-ва информ. Респ. Беларусь по итогам работы в 2017 году / М-во информации Респ. Беларусь. – Минск : [б. и.], 2018. – 153 с. 4. Лукашенко: в современном быстро меняющемся мире белорусам важно не потерять свою идентичность [Электронный ресурс] : 12 янв. 2018 г. // БЕЛТА : белорус. телеграф. агентство. – Режим доступа: http://www.belta.by/president/view/lukashenko-v-sovremennom-bystro-menjajuschemsja-mire belorusam vazhnone-poterjat-svoju-identichnost-284220-2018. – Дата доступа: 5.09.2019. 5. Основные итоги переписи населения [Электронный ресурс] // Национальный статистический комитет Республики Беларусь. – Режим доступа: http://census.belstat.gov.by/. – Дата доступа: 5.09. 2019. 6. Жаўняровіч, П. Моўная палітра раённых газет / П. Жаўняровіч // Рэгіянальная прэса: традыцыі, вопыт, перспектывы: матэрыялы Рэсп. навук.-практ. канф., Мінск, 27 кастр. 2007 г. / Беларус. дзярж. ун-т ; рэдкал.: С. В. Дубовік (адк. рэд.) [і інш.]. – Мінск, 2007. – С. 162–168. УДК 101.1: 316 РАСТОЎСКАЯ В.М. ФАРМІРАВАННЕ ГАРАДСКОЙ ГІСТРЫЧНАЙ ПАМЯЦІ: ТЭАРЭТЫКА-МЕТАДАЛАГІЧНЫЯ АСНОВЫ Растоўская В. М. асістэнт кафедры сацыяльна-гуманітарных дысцыплін УА «ВДТУ», канд. філас. навук г. Віцебск, Беларусь Панятак гістарычнай памяці паўстае адным з важкіх і дыскусійных ў сучасным навуковым кантэксце. Нягледзячы на тое, што існуе шэраг падыходаў да вывучэння феномена гістарычнай памяці (структурна-функцыянальны, фенаменалагічны, культурна-семіятычны, структуралістскі, постструктуралістскі, інфармацыйны [1], усе яны фундзіраваны суадносінамі гістарычнага і сацыяльнага ракурсаў і на гэтай падставе вылучаюць праблему грамадскага ўяўлення і гістарычнага наратыву пра сацыяльна і палітыкаідэалагічна значныя топасы. У процівагу варта паставіць экзістэнцыяльны падыход, які канцэнтруецца на працэссе індывідуальнага спасціжэння мінулага ў двух модусах – біаграфічным і абаснавальным [2, с. 35], што абумоўлена фарміраваннем гістарычнай памяці як экзістэнцыяльнай дыахранічнай рэтраспекцыі ў яе развіцці і зменлівасці. Гарадская гістарычная памяць выступае асобным кампанентам агульнай катэгорыі памяці. Яна можа быць вызначана як сукупнасць фігур памяці [2, с. 34], якія адлюстроўваюць сацыяльнае мінулае і сучаснасць горада, з’яўляюцца агульнымі для прадстаўнікаў гарадскога соцыума або яго асобных сацыяльных груп (нацыянальных, рэлігійных, прафесійных і г.д.), уключаны ў кантэкст асабістай памяці і аднаўляюцца ў біяграфічным і абаснавальным модусах індывідуальных успамінаў. Фарміраванне гарадской гістарычнай памяці для большай часткі прадстаўнікоў гарадскога соцыума адбываецца стыхійна: у працэссе дзейнасці ажыццяўляецца асваенне гарадской прасторы, замацаванае на пэўных маркерах культурнага ландшафта горада. Зазвычай гэта пласт актуальнай інфармацыі ў рамках сучаснага існавання горадскога арганізма, які складае біяграфічны модус пазнання горада, бо ўзнаўляе непасрэдна перажытае мінулае, абумоўленае прысутнасцю ў ім пэўнай асобы ў якасці суб’екта гістарычнага працэса. Абаснавальны модус гістарычнай памяці ўтвараецца, калі складаецца сістэматызаваны комплекс апасродкаваных ведаў рэканструяванай у часе, абаснаванай рэчаіснасці мінулага, у адносінах да якога чалавек, перш за ўсё, суб’ект пазнання. Варта адзначыць, што гэтыя модусы знаходзяцца ў непасрэднай узаемасувязі і складаюць агульную карціну, якая мае працэсуальны характар, бо змяняецца ў ходзе жыццядзейнасці асобы. Фарміраванне 177 гарадской гістарычнай памяці ў абодвух модусах патрабуе сістэмнай работы, якая прадугледжваае два гнасіялагічных узроўня. Экзістэнцыяльны ўзровень ўключае асабістае ўспрыняцце горада, спасціганне яго сутнасці праз існаванне ў ім, суаднясенне быцця горада з быццём кожнага канкрэтнага чалавека ў ім самім. Сацыяльны ўзровень утвараецца падчас пазнання горада як сацыякультурнага арганізма ў часе і прасторы праз вывучэнне яго гісторыі, культурнага ландшафта і сацыяльнага асяроддзя, даследаванне сацыяльных уяўленняў пра горад. Абапіраючыся на папярэдне адзначаныя тэзісы аб сутнасці гарадской гістарычнай памяці і тэндэнцыях яе фарміравання, можна акрэсліць асноўныя прынцыпы: 1. прынцып сістэмнасці (прадугледжвае ўзаемадзеянне розных фактараў і ўключэнне шырокага спектра духоўных і матэрыяльных каштоўнасцей); 2. храналагічны прынцып (патрабуе разглядаць пэўныя з’явы і працэсы гісторыі ў кантэксце часу); 3. аксіялагічны прынцып (значыць, што змест гарадской гістарычнай памяці складаюць сацыяльна значныя, агульныя каштоўнасці); 4. гуманістычны прынцып (арыентаваны на ролю асобы як суб’екта гістарычнай памяці ў спазнанні горада). Паколькі гарадская гістарычная памяць утрымлівае як аб’ектыўныя, так і суб’ектыўныя аспекты, ёй уласцівы і псіхалагізацыя, і сацыялагізацыя. Калі ўзняць пытанне пра сацыяльныя інстытуты, якія садзейнічаюць станаўленню гарадской гістарычнай памяці, то, перш за ўсё, трэба адзначыць ролю адукацыі і сродкаў массавай інфармацыі і камунікацыі. Таксама істотную ролю мае сям’я. Пэўнае значэнне ў дадзеным кантэксце надаецца рэлігіі. Менавіта адукацыя, выступаючы ў ролі сацыяльнага інстытута, валодае патэнцыялам мэтанакіраванага і сістэмнага фарміравання гарадской гістарычнай памяці. Горадазнаўства не з’яўляецца абавязковай навучальнай дысцыплінай, нягледзячы на тое, што мае істотнае значэнне ў развіцці сацыяльных, грамадзянскіх якасцей і маральных каштоўнасцей. У дадзеным кантэксце бачыцца важнай справай акцэнтавацца на пашыраным вывучэнні горада ў курсе гісторыі Беларусі. Маецца на ўвазе як агульны феномен горада, так і канкрэтныя гарады, у якіх жыве тая грамадская супольнасць, у адносінах да якой ажыццяўляецца фарміраванне гарадской гістарычнай памяці. Калі закрануць сістэму вышэйшай адукацыі, то там навучаюцца прадстаўнікі розных нацыянальных і адміністрацыйна-тэратарыяльных сацыяльных груп. Таму курс горадазнаўства можа быць пашыраны за кошт падрыхтоўкі праектаў, прысвечаных некалькім гарадам і мястэчкам у залежнасці ад сталага месцапражывання навучэнцаў. Сродкі массавай інфармацыі і камунікацыі (інтэрнэт, тэлебачанне, радыё, прэса) уяўляюць шырокую базу для распаўсюджання разнастайных дадзеных пра мінулае і сучаснае горада. У адрозненні ад адукацыйнай праграмы, яны не даюць сістэматызаваных ведаў і арыентаваныя на вялікае кола карыстальнікаў. Сям’я таксама выконвае адукацыйную і выхаваўчую ролі, але вылучаецца большай псіхалагізацыяй адносінаў. Яна фармуе сямейна-родавую гістарычную памяць і ў гэтым кантэксце робіць унёсак у біяграфічны і абаснавальны модусы гарадской гістарычнай памяці. Рэлігія для пэўнай часткі гарадской супольнасці з’яўляецца асяродкам агульных вобразаў, перажыванняў, ведаў і паняткаў, якія складаюць у сукупнасці адзіныя фігуры памяці. Нават для людзей нерэлігійных храмавая архітэктура ў культурным ландшафце горада ўяўляе пэўныя маркеры гарадской гістарычнай памяці. Вынікам уздзеяння розных фактараў на складанне гарадской гістарычнай памяці з’яўляецца шматмерная, сацыякультурна апасродкаваная сукупнасць фігур памяці, якія яднаюць гарадское насельніцтва і яго асобныя сацыяльныя групы адзінай сістэмай духоўных і матэрыяльных каштоўнасцей. Прапанаваныя метадалагічныя асновы спазнання феномена гарадской гістарычнай памяці могуць быць пашыраны ў выніку далейшага даследавання пададзенай аўтарам праблемы. СПІС ВЫКАРЫСТАНЫХ КРЫНІЦ 1. Матусевич, О. А. Основные подходы к изучению исторической памяти белорусов: проблемы, достижения и перспективы / О. А. Матусевич // Тр. БГТУ. Сер. 6, История, философия. – 2017. – № 2. – С. 74-78. 2. Ростовская, О. М. Феномен городской памяти: социально-философский анализ / О. М. Ростовская // Вес. Нац. акад. навук Беларусі. Сер. гуманітар. навук. – 2019. – Т. 64, № 1. – С. 33-40. 178 УДК 316.7:93/94: 316.613.4 ТОЛГАМБАЕВА Д.Т. ПАМЯТЬ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ: ПРАКТИКИ МЕМОРИАЛИЗАЦИИ В СОВРЕМЕННОМ КАЗАХСТАНЕ Толгамбаева Д. Т. доцент Евразийского национального университета им. Л.Н. Гумилева, канд. филос. наук, доцент г. Нур-Султан, Республика Казахстан Казахстанские дивизии воевали на всех фронтах Великой отечественной войны (ВОВ). Было призвано на фронт в течение войны более одного миллиона четырехсот тысяч человек, в тот период – это каждый четвертый взрослый казахстанец. Наиболее известны широкой общественности дивизии, защищавшие Москву, 316-я стрелковая Краснознаменная дивизия под командованием генерала И.В. Панфилова. Во время войны в Казахстан были эвакуированы заводы, учреждения культуры, детские дома. Казахстан стал тылом, обеспечивающий фронт обмундированием, продуктами, военным оборудованием и боеприпасами. В советский период истории память о Великой отечественной войне воплощалась в мемориальных комплексах, во всех историко-краеведческих музеях важное место занимали экспозиции, посвященные войне, открывались тематические музеи при образовательных учреждениях, создавались памятники и мемориалы. Стоит отметить, что в Беларуси чтят и хранят память о ее защитниках [1]. С 80-х годов прошлого столетия большую роль в восстановлении имен и событий играют поисковые отряды. Так, благодаря усилиям беларусских поисковиков было восстановлено настоящее имя и место захоронения Героя Советского Союза (посмертно) Казбека Нуржановна [2]. Самым монументальным памятником советского периода в Казахстане является Мемориал Славы в Алматы в парке имени 28 героев-панфиловцев. Он был открыт 8 мая 1975 г. Архитекторами стали В.В. Андрющенко и А.Е. Артимович. Город Алматы (Алма-Ата) был столицей Казахстана до 1998 года. Сегодня этот комплекс сохраняет статус места памяти о ВОВ не только для города, но и страны в целом. В столице независимого Казахстана 9 мая 2001 года был открыт монумент «Отан Қорғаушылар» (защитники Отчества). В создании памятника участвовала творческая группа: скульпторы А. Баярлин, Т. Мырзагельдин, архитекторы А. Бексултанов, Н.Конопольцев, М. Сулейменов, А. Кенжетаев, А. Ордабаев. Центральная фигура – женщина с золотой чашей в руках, воплощающая образ матери, Родины, призыв к единству и согласию. С обеих сторон от стелы с фигурой матери расположены барельефы: с левой стороны с изображением батыров, с правой – советских солдат. У подножья монумента горит вечный огонь. Символично: женщина-мать изображена в национальной одежде, на ее голове кимешек – головной убор замужней женщины. Площадь носит одноименное название с монументом и сегодня является главной воинской площадью в стране. Во время празднования 9 мая на площади происходит официально церемония возложения цветов к вечному огню, минута молчания. Цветы возлагаются и пришедшими людьми, здесь же организован концерт – исполняются как песни военных лет, так и песни о войне, сложившиеся после нее, варится и предлагается «солдатская» каша. Эта рутизированная практика памяти, созданная Советским государством, и сегодня имеет важное моральное значение для нации в целом. Одной из традиционных практик мемориализации памяти о войне является установление памятников героям и участникам. В советский период истории акторами меммориализации выступало государство. В настоящее время активными акторами являются социальные группы – земляки, родственники. Памятники устанавливаются в небольших населенных пунктах в честь земляков, погибших (сегодня и участников, ушедших из жизни) на войне. Эти места остаются знаковыми в осмыслении травматических событий не только для военного поколения: оно уходит, но память о войне сохраняется их потомками. Памятники казахстанцам – героям Советского Союза в советский период истории открывались в основном на их малой родине. Так, первый памятник Маншук Маметовой(1922-1943) открыт был в Уральске, Алие Молдагуловой (1924-1944). – в Алмате. В молодой столице современного Казахстана также имеются памятники этим героическим девушкам, находятся на проспекте Победы буквально в нескольких кварталах друг от друга. Они установлены регионами как дары в честь юбилеев столицы. Мемориальный комплекс Герою Советского Союза А. Молдагуловой открыт в год 10-летнего юбилея столицы. Это подарок от Актюбинской области. Комплекс сооружен по проекту скульптора Б. Абишева. К 20-летию столицы был открыт памятник М. Маметовой. Памятник и сквер, в котором он находится – дар Западно-Казахстанской области. Архитектор комплекса – М. Мансуров. Примечательно, что имя 179 Маншук написано по-казахски латинской графикой. Связано это с тем, что в стране идет процесс перехода казахского языка с кириллицы на латиницу. Гордостью казахского народа является Бауыржан Момыш-улы (1910-1982) – панфиловец, легендарная личность, писатель. О героизме Момыш-улы широкая общественность знает по роману Александра Бека «Волоколамское шоссе». Подвигу Панфиловской дивизии, отстоявшей Москву посвящена повесть Б. Момыш-улы «За нами Москва». В 2010 году вышло 30 томов его произведений. Выпуск инициировал акимат города Тараза. Момыш-улы родился в селе Бурное, сегодня Жуалы, Жамбылской области. Тараз – центр Жамбылской области. Б. Момыш-улы защищал Москву, провел 27 боев в качестве командира батальона и 13 будучи командиром полка [3]. В августе 1942 года представлен к званию Героя Советского Союза командиром дивизии полковником Иваном Серебряковым, однако по неизвестным причинам оно не было присвоено. В период перестройки Назарбаев Н.А., на посту первого секретаря Центрального Комитета Компартии Казахстана, добился, чтобы Б. Момыш-улы, в год 80-летия со дня рождения, Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Героя Советского Союза. Указ подписан 11 декабря 1991 года. Мемориализация героической личности Б. Момышулы началась лишь в независимом Казахстане. В Аламаты в 2010 году, в Парке имени 28 героев-панфиловцев был открыт памятник скульпторов Н. Далбай и Р. Сатыбалдиева. На гранитном постаменте – бронзовая фигура в полный рост. В г. Таразе памятник герою установлен на площади возле драматического театра [4]. В канун 10-летия столицы, 2 июля 2008 г., в Астане был открыт бронзовый памятник Б. Момышулы. Этот памятник – дар Жамбылской области столице. На высоком постаменте – бронзовая фигура в полный рост. Авторы – скульптор Т. Колжигит, архитектор – Б. Сыздыков. Б. Момыш-улы – поистине народный герой. В народе существует мнение, что ему не было присвоено звание Героя Советского Союза в связи с сохранением им нерусифицированного написания фамилии – Момыш-улы и за его твердый, принципиальный характер. Советская военная история утверждала и, это вошло в коллективную память советских людей, что знамя Победы над Рейхстагом водрузили Михаил Егоров и Мелитон Кантария. Однако сегодня признано, что младший лейтенант Рахымжан Кошкарбаев (1924-1988) и рядовой солдат Григорий Булатов (1925-1973) одними из первых (если не первыми) водрузили Знамя Победы над Рейхстагом со стороны центрального входа [5]. Этот факт был официально подтвержден в мае 2007 года Институтом военной истории Министерства обороны России. Официальное признание подвига героев состоялось благодаря историку Болату Асанову [6]. Они не стали Героями Советского Союза. За этот подвиг Р. Кошкарбаеву Указом Президента Республики Казахстан от 7 мая 1999 года было посмертно присвоено «Халық Қаһарманы» (Народный герой). 19 октября 2016 г. на пересечении проспектов Б. Момышулы и Р. Кошкарбаева столицы был открыт 11-метровый монумент народному герою скульптора А. Нартова. Р. Кошкарбаев изображен со знаменем в руках, на постаменте – его имя, фамилия и звезда «Халық Қаһарманы». Распростаненной практикой мемориализации памяти о Великой отечественной войне остаются музеи. В 2017 г. в столице был открыт Военно-исторический музей вооруженных сил Республики Казахстан. Он входит в состав государственного учреждения «Национальный военно-патриотический центр Вооруженных сил Республики Казахстан». Среди залов, посвященных военной истории казахов, оружию, вооруженным силам РК, изобразительного искусства, есть зал военной истории ХХ века, в котором представлена Великая отечественная война. Первый Военно-исторический музей был открыт в АлмаАте в 1965 г. Особое место здесь занимала и занимает экспозиция, посвященная прославленной дивизии генерала И.В. Панфилова, сформированной в июле 1941 года в этом городе. В майские дни в крупных городах устанавливаются билборды с фотографиями, фамилиями, именами участников Великой отечественной войны. 9 мая шествует «Бессмертный полк», который как событие, в котором участвуют многие люди является местом памяти. С 2014 года наряду с георгиевскими лентами как символами Победы в войне 1941-1945 гг. активно используется казахстанская лента Победы. Казахстанский символ празднования Дня Победы представляет собой 30-сантиметровую ленточку из шелка небесно-голубого цвета – цвета государственного флага республики, с казахским орнаментом золотого цвета и изображением Ордена Победы по краям. Также символом Победы остается красная гвоздика. Представленные практики мемориализации исторической памяти о Великой отечественной войне наиболее распространены в современном Казахстане и узнаваемы в публичном пространстве. Кроме них можно говорить о создании документальных и художественных фильмов, альбомов, наименовании улиц и др. Все больше внимание уделяется воинам-казахам, погибшим и участникам. Символическая составляющая мест памяти, согласно Пьеру Нора, позволяет говорить о доминируемых и доминирующих местах. Нора П. пишет: «Первые, поразительные и триумфальные, значительные и обычно подавляющие, будь то в силу национального или администраивного авторитета, но всегда 180 стоящие на возвышении, обычно обладают холодом и торжественностью официальных церемоний. Туда приходят против воли. Вторые – это места-убежища, святилища спонтанной преданности и безмолвных паломничеств. Это живое сердце памяти» [7, с. 46]. На наш взгляд, в местах памяти о Великой отечественной войне граница между доминируемым и доминирующим четко не выражена, размыта. Возможно, это объясняется тем, что в исторической памяти нации эта война все еще остается глубокой травмой. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Интернет-газета ZONA.KZ [Электронный ресурс] / Рамазанова, Б. Герои-казахстанцы – защитники Беларуси. – 2019. – Режим доступа: https://zonakz.net/2019/05/31/geroi-kazaxstancy-zashhitniki-belarusi/. – Дата доступа: 17.06.2019. 2. Казахстанская правда [Электронный ресурс] / Брусиловская, Е. Они прорвутся к нам сквозь время. – 2019. – Режим доступа: https://www.kazpravda.kz/articles/view/oni-prorvutsya-k-nam-skvoz-vremya. – Дата доступа: 17.06.2019. 3. Аманбаев, А. Ж. Московская битва в воинской судьбе Бауыржана Момыш-улы / А. Ж. Аманбаев // Вестник Евразийского гуманитарного института. – 2005. – № 4. – С.11-17 4. Момынкул, Б. Трудная история памятника [Электрон. ресурс] // Знамя труда. – 2019. – Режим доступа: http://ztgzt.kz/recent-publications/trudnaya-istoriya-pamyatnika.html. – Дата доступа: 10.09.2019. 5. Журнал боевых действий 150сд в апреле 1945 г.; Итоговое боевое донесение 674сп 150 СИД. 29.4.45 – 02.5.45 г. // Выдержки из документов о штурме рейхстага, Берлин, 30 апреля 1945 г. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://sorokins.chat.ru/arch.htm. – Дата доступа: 17.06.2019. 6. Интернет-портал ZAKON.KZ [Электрон. ресурс] / 30 апреля 1945 г. Р. Кошкарбаев и Г. Булатов водрузили красное знамя над Рейхстагом. – Режим доступа: https://www.zakon.kz/4621081-30-aprelja-1945g.-r.koshkarbaev-i.html. – Дата доступа: 12.09.2019. 7. Нора, П. Между памятью и историей. Проблематика мест памяти / П. Нора, М. [и др.]. – СпБ.: Изд-во С.-Петерб. ун-та. – 1999. – С. 17-50. УДК [316.7:93/94]: 316.485.26 ТРАСКЕВИЧ Р. Р. ИЗУЧЕНИЕ ВКЛАДА АРМЯНСКОГО НАРОДА В БОРЬБЕ С НЕМЕЦКИМИ ЗАХВАТЧИКАМИ КАК СПОСОБ СОХРАНЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ О СОВМЕСТНОЙ БОРЬБЕ НАРОДОВ СССР В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ Траскевич Р. Р. студент исторического факультета БГПУ им. М. Танка, г. Минск, Беларусь Великая Отечественная война страшным ураганом прошла через всю территорию советской Беларуси, унеся с собой сотни тысяч жизней людей. Ожесточённое, бескомпромиссное сопротивление нацистским захватчикам оказал весь советский народ, в состав которого входили и представители армянской диаспоры на территории Беларуси. Необходимость изучения их вклада в победу над немецкими захватчиками обусловлена потребностью сохранения памяти о событиях и героях войны в массовом сознании граждан нашей страны. Сохранение памяти о важнейших событиях и личностях данного периода позволит не только осмыслить достижения и ошибки прошлого, но и использовать полученные выводы в настоящем и будущем. Братья-армяне плечом к плечу с другими советскими народами доблестно сражались за свободу, справедливость. Сегодня практически нет ни одного населённого пункта в Армении, где бы ни было памятника погибшему воину [4]. Всего в Красную армию было призвано около 500 тыс. армян [4], из которых почти каждый второй погиб. Более 60 тыс. армян участвовали в боях против гитлеровцев на территории Беларуси, погибло более 20 тыс. человек. Армянские солдаты состояли во всех родах войск: от пехоты и бронетанковых войск до артиллерии и авиации. Среди воинов были как простые рядовые бойцы, так и командиры. Многие солдаты были удостоены разного рода наград, а 10 из них за свою доблесть, честь и мужество 181 были награждены званием Героя Советского Союза. Среди них был командующий 1-Прибалтийским флотом, генерал армии Иван Христофорович Баграмян, командир 74-й дивизии, генерал-майор Адраник Абрамович Казарян и др. [1, с. 104]. Воины-армяне доблестно сражались, обороняя Брестскую крепость (более 200 солдат), многие из них пали на поле боя: Ашот Бабаларян, Вован Григорян и многие др. В районах Могилёва и Минска работал 208-й партизанский полк. Результатом его деятельности стало уничтожение более 12 тыс. нацистов, 228 автомашин, 48 военных эшелонов, 55 мостов и т. д. Более 100 партизан 208-го полка были награждены различными медалями и орденами, а В.И. Ничипирович, В.М. Айрапетов и К. М. Яковлев были удостоены Ордена Ленина [1, с. 104-105]. Гомельская партизанская бригада, которой командовал В.В. Агаджанян, уничтожила более 1300 немецких воинов, 64 эшелона, 494 м. рельсов на железнодорожном пути Гомель-Жлобин, 14 мостов и взорвала около 60 вражеских автомашин, за это Агаджанян был награждён орденом Красного Знамени и медалью «Партизану Отечественной войны» 1-й степени [1, с. 106]. Партизанская бригада имени Сталина, командиром которой был С.Х. Арзуманян, достигла значительных успехов в «рельсовой войне», за это Арзуманян был награждён Орденом Ленина, а позже и многими другими высокими наградами [1, с. 106]. Большое значение в освобождение Беларуси от нацистских захватчиков имеет бригада им. Чапаева, которая функционировала в районах Гродно, Минска, Барановичей, Пинска и Бреста, командовал ей Х.А. Матевосян. За успехи в уничтожении вражеских сил в ходе «рельсовой войны» Матевосян был награждён орденом Красного Знамени, Отечественной войны 1-й степени. За оказанную честь и мужество разного рода наградами были удостоены партизаны бригады «Дяди Коли»: В. Григорян, М. Багдасарян, С. Карапетян, чекисты отряда специального назначения «Запад», руководил который Левон Агабеков, командир взвода партизанского отряда «Народные мстители» Р. Балаян, партизаны, состоящие в 8-м отряде бригады «Дубова»: К. Аракелян, А. Авакян и др. [1, с. 107]. Отдельного внимания заслуживает участие армян в военных действиях, проводимых в Осиповичах. Здесь в 1943 г. была проведена самая крупная сухопутная транспортная диверсия Второй мировой войны: было взорвано 4 немецких эшелона с боеприпасами, техникой, а также с танками «Тигр». За вклад в борьбу с гитлеровцами на территории Осиповичского района многие воины-армяне были награждены различными орденами и медалями: Атоян Ашот Арменакович – орденом Отечественной войны 2-й степени, Мкртчан Беглар Галустович – орденом Отечественной войны 1-й степени и др. [5]. Таким образом, освобождение Беларуси от немецких захватчиков является результатом совместной борьбы всех народов, входящий в состав Советского Союза, значительное место среди них занимают представители армянской национальности, которые мужественно сражались с оккупантами, участвуя в подпольном и партизанском движении, тем самым навсегда увековечив свой подвиг в мировой истории Способами сохранения исторической памяти о воинах-армянах являются изучение их вклада в рамках рассматривания темы Великой Отечественной войны в разного рода учебных заведениях, создание специализированных факультативных занятий по этой теме, присвоение имени героя, отряда, полка улицам и другим объектам. Также эффективными являются следующие методы: открытие различных военных выставок по данной тематике, создание памятников, посвящённых героям-армянам, празднование дней военных побед, создание музеев, содержащих некоторые личные вещи конкретных армянских героев. В честь 11 армян, сражавшихся за освобождение Могилёвской области, поставлена каменная стела с резными изображениями креста хачкар. В декабре 2017 г. в Государственном музее военной истории Республики Беларусь в Минске (ул. Героев 120-й дивизии, д. 15) состоялось торжественное открытие выставки «Полководцы Великой Победы (к 120-летию рождения И.Х. Баграмяна)», командующего 1-м Прибалтийским фронтом, освобождавшим нашу страну от немецких захватчиков [6]. За достижения в разгроме врага, в честь виднейших армянских военных деятелях были названы улицы в разных городах Беларуси, например в честь Г.А. Авакяна названа одна из улиц Минска [7]. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Аратюнян, К. А. Сыновья армянского народа в рядах партизан и подпольщиков Беларуси в 19411944 гг. / К. А. Аратюнян // Партизанское движение в Беларуси и его роль в разгроме фашистских захватчиков в 1941-1944 годах: материалы междунар. науч.– практ. конф., Минск, 25-26 июн. 2009 г. / Беларуская Навука. – Минск, 2009. – С.103-108. 2. Информационное агентство REGNUM [Электронный ресурс] / Армения в годы Великой Отечественной Войны. Вклад в Победу, 9 мая 2015. – Режим доступа: https://regnum.ru/news/1921037.html. – Дата доступа: 14.09.2019. 182 3. Интернет-газета Армян Беларуси [Электронный ресурс] / Воины-армяне в боях за Осиповичи и Осиповичский район (1941–1944 гг.). – Режим доступа: http://miasin.by/2018/05/15/voiny-armyane-v-boyaxza-osipovichi-i-osipovichskij-rajon-1941-1944-gg/. – Дата доступа: 14.09.2019. 4. Все об Армении [Электронный ресурс] / Факты и сведения об армянских солдатах в годы Великой Отечественной войны, 9 мая 2017. – Режим доступа: http://barev.today/news/vov16-. – Дата доступа: 14.09.2019. 5. Осиповичи. Википедия – свободная энциклопедия [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https:// ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9E%D1%81%D0%B8%D0%BF%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87%D0%B8. – Дата доступа: 14.09.2019. 6. Интернет-газета армян Беларуси [Электронный ресурс] / В Беларуси будет установлен памятник маршалу Советского Союза И. Х. Баграмяну. – 2019. – Режим доступа: http://miasin.by/2017/12/14/vbelarusi-budet-ustanovlen-pamyatnik-marshalu-sovetskogo-soyuza-i-x-bagramyanu/. – Дата доступа: 14.09.2019. 7. БелТА [Электронный ресурс] / Памятный знак «Хачкар» сегодня открыли в Могилеве, 28 июня 2014. – Режим доступа: https://www.belarus.by/ru/press-center/press-release/xachkar-v-chest-pavshix-zaosvobozhdenie-mogilevskoj-oblasti-armjan-otkryli-v-gorode-na-dnepre_i_0000012990.html. – Дата доступа: 14.09.2019. УДК [316.7:93/94]:796.5 ЧЕРНЯК Ю. Г. ТУРИСТИЧЕСКИЕ ПРАКТИКИ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ КАК СПОСОБ СОХРАНЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Черняк Ю. Г. заместитель директора по научной и инновационной работе ГНУ «Институт социологии НАН Беларуси», канд. соц. наук, доцент г. Минск, Беларусь Наблюдаемые сегодня трансформационные процессы затрагивают абсолютно все сферы и уровни социального бытия, что приводит к разрушению старых социальных структур и созданию новых основ для функционирования общества. Следствием этого является изменения моделей трансляции социального опыта, нормативно-ценностной системы, возникновение новых доминант мышления и поведения социальных субъектов. В сложившихся условиях особое значение приобретает определение наиболее перспективных методов формирования жизненных установок и ценностных ориентаций, опирающихся как на поиск решения актуальных социальных проблем и противоречий, так и на воспроизводство опыта и традиций, воплощенных в исторической памяти белорусского народа. В современных условиях актуализируется противоречие между процессами конвергенции культур и сохранением национальной идентичности. Реализуя свои социальные и культурные функции туризм как специфический вид деятельности позволяет расширить границы социального пространства, становится своеобразным катализатором познания и освоения социокультурного наследия, базисом для межкультурной коммуникации. Он способствует приобщению к культурному прошлому, формирует потребность в общении с культурным наследием, обычаями и традициями, помогает выстраивать и корректировать отношения человека к истории и миру. Перспективность туризма как одного из способов сохранения исторической памяти определяется целым рядом характеристик, среди которых наиболее значимыми являются масштабность туристической индустрии, высокая скорость появления новых туристических практик, возможность интеграции рекреации и познания, неотделимость туристического продукта от источника его формирования и т.д. Вместе с этим, сфера туризма является одним из важнейших факторов социального, экономического и культурного развития региона. В частности, наблюдаемая сегодня динамика туристического потока (внутреннего и внешнего) вполне закономерно приводит к возрастанию экономического эффекта от оказываемых услуг. Так, например, объем экспорта туристических услуг в 2017 году составил 789,2 млн. долларов США (в 2016 году – 710,6 млн. долларов США), импорта – 992,2 млн долларов США (в 2016 году – 806,1 млн. долларов США) [1, с. 22]. 183 Рассматривая туризм как неэкономический актив необходимо учитывать адресность и содержательность предлагаемого населению туристического продукта. Создание соответствующего контента актуализируется на фоне увеличения общей численности белорусов (организованных туристов и экскурсантов), путешествующих в пределах страны. Если в 2012 году этот показатель составлял 663,5 тыс. человек, то в 2017 году – 976,7 тыс. человек [1, с. 29]. Вполне очевидно, что одной из причин такой динамики может считаться не только создание соответствующей туристической инфраструктуры, но и повышение интереса жителей страны к национальной культуре и истории. Ключевую роль при реализации возможностей туризма по сохранению и трансляции исторической идентичности играют культурно-исторические объекты. Однако сами по себе такие «артефакты» не будут выполнять свою социально-образовательную функцию без учета организационных и экономических условий и предпосылок. Вполне ожидаемо, что такой объект станет своеобразной аттракцией лишь в случае наличия соответствующей инфраструктуры. С точки зрения привлечения туристов знакомство с культурно-историческим наследием не должно рассматриваться как единственная цель. Будет неверным ожидать, что туристы реализуют поездку только ради знакомства с памятником архитектуры. Вполне очевидно, что обеспечение масштабного туристического потока зависит не столько от исторической значимости и ценности объекта, сколько определяется наличием дополнительных услуг и сервиса. В этой связи менеджмент туристической отрасли должен ориентироваться на создание комплексного предложения. При этом необходимо учитывать, что туристический интерес к той или иной локации динамичен и отражает направленный характер качественных социокультурных, социально-экономических и социальнополитических изменений. Формирование туристического продукта не должно ограничиваться каким-либо одним традиционным географическим направлением. Особое внимание необходимо уделять разработке и внедрению новых туристических маршрутов и продуктов. Так, например, туристско-рекреационный парк «Августовский канал» (входит в предварительный Список всемирного наследия ЮНЕСКО), который находится на белорусско-польском приграничье, предлагает не только экскурсионный (познавательный) отдых, но также водный, пешеходный и велотуризм. Для повышения привлекательности данного туристического предложения в Беларуси с декабря 2017 года для иностранных граждан установлен безвизовый порядок въезда, выезда и временного пребывания при индивидуальном либо групповом посещении комплекса «Августовский канал». Необходимо отметить, что предпринятые меры по повышению привлекательности этого туристического комплекса оправдывают себя, данная культурно-историческая аттракция становится объектом интереса как иностранных, так и белорусских туристов. Концепция развития туристического потенциала региона должна основываться не только на поддержании в соответствующем состоянии объектов историко-культурного, природного наследия и других значимых рекреационных ресурсов. Вполне очевидно, что привлечение к разработке и реализации стратегии по формированию привлекательности региона всех заинтересованных субъектов, разносторонний формат участия в них, использование механизмов государственно-частного партнерства в сфере туризма, возрождение историко-культурного наследия, традиционных ремесел, продвижение новых туристических продуктов и т.д. будет содействовать формированию уникального образа региона и, в конечном итоге, способствовать увеличению туристического потока. Важной особенностью современного туризма, которую необходимо учитывать при реализации проектов, направленных на формирование исторической памяти и сохранению национальной идентичности, являются новые модели туристических практик и организации рекреации. Во-первых, современный путешественник стремится «уйти» от предлагаемых туристической индустрией продуктов и мест дестинации. Это означает, что потребители туристических услуг становятся более мобильными и самостоятельными при выборе направления и формы досуга в результате расширяющихся возможностей оперативного получения необходимой информации вследствие процессов цифровизации и технологизации общественной жизни. Во-вторых, туристические практики становятся неотъемлемым атрибутом самопрезентации. Основной ее характеристикой является намеренность создания у социального окружения определенного образа (или впечатления). Одним из средств такой самопрезентации являются разнообразные онлайн-сервисы (например, Instagram), позволяющее создавать «отчеты» об отдыхе, снимать фотографии и видео и размещать их в социальных сетях. Презентация полученного опыта может быть представлена в категориях положительной и отрицательной коннотации, быть формализована в повествование (сообщение), содержать в себе репрезентацию полученных в ходе путешествия услуг и представляться в публичном пространстве (например, на соответствующих туристических интернет-форумах). Такая презентация процесса «потребления» туристических услуг выступает в качестве своеобразного рекламного сообщения, как правило формирующего представление не только о каком-либо историко-культурном объекте, туристическом продукте, но и о 184 самом туристическом регионе. Очевидно, что смысловая нагрузка, эмоциональная окраска и визуализация публикуемого сообщения могут усилить потенциальный интерес к путешествию у потребителей такой информации, или наоборот снизить привлекательность данного туристического направления. В заключении следует отметить, что в условиях глобальной реконструкции мировоззрения, изменения социальной и ментальной структуры историческая память выступает одним из эффективных способов консолидации и интеграции общества. В этой связи определение качественных характеристик современного туризма, основных детерминант его функционирования, возможных источников повышения туристической привлекательности и значимости в общественном мнении объектов историко-культурного наследия приобретает статус одной из важнейших эвристических задач, стоящих перед современным социогуманитарным знанием. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ Туризм и туристические ресурсы в Республике Беларусь. Стат. сб. – Минск: Нац. стат. ком. Республики Беларусь, 2018. – С. 76. УДК 930.1(476) ШЕРИС А.В. САКРАЛИЗАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ КАК УСЛОВИЕ ОБЕСПЕЧЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ Шерис А.В. заместитель директора НПООО «ОКБ ТСП», канд. полит. наук г. Минск, Беларусь Одним из основных условий успешного развития современного белорусского общества и государства является национальная безопасность. Среди важнейших составляющих обеспечения национальной безопасности обращает на себя внимание необходимость консолидации белорусского общества посредством духовно-нравственного воспитания граждан, в том числе путем развития идеологии белорусского государства, основанной на традиционных ценностях, сохранении и умножении духовного и историко-культурного потенциала страны. В частности, в Концепции национальной безопасности Республики Беларусь отмечено, что предупреждение различных форм нетерпимости, пресечение любых попыток разжигания национальной и религиозной розни, воспитание уважения к другим национальностям, религиям и культурам, а также «обеспечение условий для формирования единой общности «белорусский народ», является важнейшей задачей в политической и социальной сферах [1]. Связь между историческим наследием белорусского общества, с одной стороны, и сохранением его единства, с другой, которая просматривается в цитированном выше документе, требует, тем не менее, концептуального прояснения. Одной из составляющих, в которой возможна экспликация этой связи, является политический аспект, тем более, что обеспечение национальной безопасности само по себе не является сугубо политической задачей в узком смысле этого слова, а предполагает вовлечение социокультурных условий и механизмов для своего осуществления. Иными словами, между нашим сакрализованным отношением к историческому наследию (исторической памятью), социальной консолидацией и национальной безопасностью существует тесная связь, которую нужно концептуально обосновать. Этой задаче и посвящена данная статья. Нужно отметить, что сегодня сам концепт исторической памяти является проблемой. Это связано не только с разнообразием подходов к изучению данного феномена [2], но и с тем обстоятельством, на которое отчетливо указал П. Нора, обозначив современную эпоху как «мемориальную»: реконструкция истории (а, следовательно, и историческая память) в общественном пространстве давно перестала быть прерогативой профессиональных историков, которые вынуждены делить свою роль с любителями истории, литераторами, журналистами, политиками и иными заинтересованными субъектами [3]. Сегодня прошлое активно используется индивидами, группами и общественными институтами в самых разнообразных целях. С учетом этого обстоятельства укажем на основные особенности исторической памяти, в которых сходятся исследователи. Во-первых, историческая память не является процессом только индивидуального воспроизводства и обработки впечатлений о коллективном прошлом. Этот процесс задан социальными рамками через язык, актуальные коллективные представления, общение с другими и т.п. [4], т.е. явля- 185 ется процессом коммеморации – совместного памятования. Во-вторых, историческая память является результатом социального воображения, т.е. всегда социально сконструирована для реализации актуальных интересов. Историческая память может рассматриваться как разновидность вымысла и/или эмоциональная конструкция [2, с. 113-114]. В-третьих, историческая память играет прагматическую роль, т.е. активно используется, в частности для формирования индивидуальной и групповой идентичности, политических, идеологических предпочтений и т.п. [5]. Таким образом, историческая память представляет собой актуализацию коллективного прошлого (в настоящем) для определения будущего. Именно это обстоятельство делает историческую память чрезвычайно важным элементом жизни сообществ, вынужденных всякий раз определять кто они, где находятся в данный исторический момент и куда движутся, что невозможно без ответа на генеалогический вопрос: «откуда мы?». Это подтверждает чувствительность содержания исторической памяти (и даже научно-исторического знания) к воздействию различных, казалось бы, внешних социокультурных факторов: идеологических, политических, религиозных и др. Важная общественная роль исторической памяти обусловливает ее сакрализацию. Еще Э. Дюркгейму было известно, что в любом обществе независимо от развитости религиозных верований или отношения к религии существуют сакральные объекты, вокруг которых отстраиваются соответствующие практики (ритуалы), производящие социальность как таковую в виде общности, согласия, единения [6, с. 141‑142]. Любые светские общества в этом смысле также не лишены сакрального, в том числе и политического сакрального (государственных символов, ритуалов, мест и т.п.). События, сакрализованные в коллективном отношении к прошлому, т.е. в исторической памяти, могут быть представлены в бинарности триумфальности и травматизма. При этом триумф и травма не исключают друг друга, так же как они не исключаются в самом отношении к сакральному как восхищающему и ужасающему одновременно. Наиболее ярким примером таких исторических событий являются войны: в частности, отношение к военным победам представляется триумфальным в радости преодоления врага и травматичным в горестной невосполнимости утрат. В случае же военных поражений исторической памяти приходится совершать сложную рекодификацию отношения общества к пережитому прошлому, направленную на переустановление самих основ новой социальности. Описанный выше механизм сакрализации исторической памяти сегодня активно используется в политике. Исторические события в коллективной памяти могут быть реинтерпретированы и закреплены посредством символических и институциональных ресурсов с определенными политическими и идеологическими целями. Наполненное таким образом содержание исторической памяти объективируется посредством создания мест памяти: музеев, памятников, культурно-исторических мемориалов и даже туристических комплексов. Ритуализованное посещение таких мест, извлекающее индивидов и сообщества из профанизированной рутины жизни, создает точки разрыва в профанном пространственно-временном порядке, чем обеспечивает структурирование режима существования, придающего последнему смысловую и эмоциональную определенность (в самоидентификации, в ценностной ориентации, в жизненно важных коллективных представлениях). Сходные режимы сосуществования индивидов и групп создают, в свою очередь, практическую и воображаемую консолидацию. Не имея возможности останавливаться на проблеме о том, насколько такая стратегия сакрализации исторической памяти эффективна сегодня в политике, укажем на то обстоятельство, что подобная стратегия используется в политическом курсе белорусского государства. Показательным примером сакрализации исторической памяти и объективации ее содержания является проект создания в г. Минске «Храма-памятника в честь Всех Святых и в память безвинно убиенных во Отечестве нашем», реализующийся с 2005 года. Освящение закладного камня Всехсвятской церкви состоялось в 1991 году, а в 2005 году было принято совместное решение государственного и церковного руководства о начале реализации проекта храма-памятника, и начато его строительство. В 2012 году Синодом Белорусской православной церкви было утверждено и новое название храма-памятника. В крипту храма были заложены капсулы с землей из мест захоронений белорусов, погибших за Отечество в войнах, а также жертв репрессий и катастроф. В 2015 году во Всехсвятской церкви состоялась «Молитва за Беларусь» – торжественное государственное мероприятие, в котором приняли участие «Президент Беларуси Александр Лукашенко, руководители и представители госорганов, политических партий, общественных объединений, представители и руководители православной, католической, мусульманской и иудейской религиозных конфессий, национально-культурных общественных объединений, представители общественности Минска, а также дипломатических представительств иностранных государств» [7]. В проекте Всехсвятского храма-памятника примечательны, по крайней мере, четыре обстоятельства на которые следует обратить внимание с точки зрения общественно-политического значения сакрализации исторической памяти. Во-первых, этот проект был направлен не на сакрализацию конкретных исторических событий, персон или мест, а на сакрализацию самого отношения к трагическому историческому 186 прошлому белорусов, т.е. объектом сакрализации выступила сама историческая память белорусов, структурированная травматичными событиями – войнами и социальными катастрофами. Иными словами, была сакрализована сама трагическая белорусскость во социально-временном измерении. Во-вторых, проект носит религиозный и светский, общественно-политический характер, а Белорусская Православная Церковь (БПЦ) как наиболее авторитетный общественный институт является здесь посредником, выполняющим функцию легитимации государственной политики, между политическим курсом государства (выступившего одним из инициаторов сакрализации) и обществом. В-третьих, интересна в этом проекте роль БПЦ, которая выступила посредником не только в политических отношениях между властью и народом, но также и межконфессиональным посредником (в частности, в «Молитве за Беларусь»), закрепив и продемонстрировав свое положение в качестве наиболее авторитетной конфессии. Наконец, очевидно, что в этом проекте содержится притязание универсального масштаба на консолидацию государства, общества и религии, в том числе различных сообществ внутри общества и различных конфессий внутри религиозного сегмента. Эта консолидация в силу своей предполагаемой универсальности носит не только обрядовый характер, но и свидетельствует о том, что произведенная сакрализация исторической памяти была направлена на репрезентацию социально-политического единства нации, на подтверждение и объективированное закрепление рамочных политических условий стабилизации национальной (гражданской) ситуации, в которой самые разнообразные сообщества (статусные группы, этносы и конфессии) сохраняют благожелательное отношение друг к другу и к власти. Именно это, т.е. предупреждение масштабных социальных и политических конфликтов через сохранение стабильности, и является одним из основных общественно-политических условий обеспечения национальной безопасности. Список использованных источников 1. Концепция национальной безопасности Республики Беларусь [Электронный ресурс] : Указ Президента Респ. Беларусь, 09 нояб. 2010 г., № 575 : в ред. Указа президента Респ. Беларусь от 24.01.2014 г. // Национальный правовой Интернет-портал Республики Беларусь. – Режим доступа: http://pravo.by/ document/?guid=3871& p0=P31000575. – Дата доступа: 09.07.2019. 2. Савченко, И. А., Снегирева, Л. А., Устинкин, С. В. Историческая память в эмоциональном и исследовательском восприятии / И. А. Савченко, Л. А.Снегирева, С. В. Устинкин // Власть. – 2017. – № 10. – С. 112-122. 3. Нора, П. Всемирное торжество памяти [Электронный ресурс] / П. Нора; Пер. с фр. М. Сокольской // Неприкосновенный запас. – 2005. – № 2-3 (40–41). – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/ nz/2005/2/nora22.html. – Дата доступа: 10.07.2019. 4. Хальбвакс, М. Социальные рамки памяти / М. Хальбвакс / Пер. с фр. и вступ. статья С. Н. Зенкина. – М.: Новое издательство, 2007. – 348 с. 5. Гигаури, Д. И. Политика памяти в практике социального конструирования политической идентичности / Д.И. Гигаури // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. : в 3 ч. – Тамбов, 2015. – Ч. 1, № 10 (60). – C. 59‑64. 6. Дюркгейм, Э. Дуализм человеческой природы и его социальные условия / Э. Дюркгейм / Пер. с фр. Г. Юдина. – М. : НИУ ВШЭ, 2013. – Т. 12. – № 2. – С. 133-144. 7. Новости Беларуси. Белорусское телеграфное агентство [Электронный ресурс] / Всехсвятская церковь: духовный мемориал на перекрестке времени. – 2018. – Режим доступа: https://www.belta.by/regions/ view/dose-vsehsvjatskaja-tserkov-duhovnyj-memorial-na-perekrestke-vremeni-321528-2018/. – Дата доступа: 11.07.2019. 187 УДК [316.74:2]:93/94 ШКУРОВА Е.В. ВОВЛЕЧЕННОСТЬ В СОВРЕМЕННЫЕ РЕЛИГИОЗНЫЕ ПРАКТИКИ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ Шкурова Е.В. заведующий отделом Института социологии НАН Беларуси, канд.социол.наук, доцент г. Минск, Беларусь В современной мемориальной проблематике особе значение имеет не просто фиксация исторического события, а вопрос формирования исторической памяти о нем. Актуальной является и проблема категоризации понятий «историческая память», «социальная память», «коллективная память». Механизмом их интеграции является социальная система, обеспечивающая через общественных субъектов сохранение и передачу из поколения в поколение знаний об исторических событиях и коллективного опыта освоения природного и социального мира. Одним из механизмов передачи социально-культурного опыта является традиция, в том числе религиозная. Религия образует систему неотъемлемых и не сводимых друг к другу измерений, которые образуют единство представлений (выражают идею религии), деятельности (осуществляет религиозный идеал), институтов (закрепляет статусы и функции в сообществе последователей идеи). Религиозность предполагает вовлеченность в каждое из указанных измерений, и в различных религиозных системах она может иметь разную степень развернутости, образуя религиозные традиции, их ответвления (направления, или конфессии), движения и аморфные среды. Изучение характера этой вовлеченности обеспечивает возможность понимания типологических особенностей проявления религиозности среди различных социальных субъектов (подробно описание методологии исследования: [1, 2, 3]). Дополнительным компонентом, опосредующим религиозную вовлеченность с внешней стороны, является показатель, выявляющий обстоятельства или мотивы обращения к религии. Именно факт вовлеченности в религиозную систему под влиянием усвоения коллективного опыта социального окружения говорит о сохранении и воспроизводстве традиции. В целом совокупность механизмов, мотивирующих включение населения Беларуси в религиозные системы, можно разделить на четыре группы факторов субъективного и объективного характера: 1) влияние социального окружения (семейного, культурного, профессионального, др.), 2) кризис внутреннего состояния (экзистенциальный кризис), или смысложизненные искания; 3) кризис внешних обстоятельств (внешние неблагоприятные или тягостные события); 4) необычные («чудесные») события. Значение религиозных традиций реализуется в качестве главного мотивационного фактора, влияющего на приобщение к религиозной вере: основным механизмом вовлеченности в религию является влияние социального окружения, и в первую очередь – семейного воспитания (табл. 1). Оно проявляется в зависимости от религиозной системы: для последователей православия, как и для религиозного населения, это влияние оказывается весьма значимым, а для последователей католицизма и ислама – основополагающим. Таблица 1. Религиозное население и последователи традиционных конфессий, обратившиеся к религии под влиянием социального окружения, в % Религиозное население Последователи православия Последователи католицизма Последователи ислама Семейное воспитание 41,2 38,7 59,8 57,6 Постоянное близкое общение с верующими (религиозными) людьми (с родственниками, друзьями, коллегами, т.д.) 17,9 15,9 21,9 20,3 Особенная встреча с религиозным (верующим) человеком 9,0 7,2 9,8 5,1 Всего 68,1 61,8 91,5 83 Что привело Вас к вере? 188 Вторую ранговую позицию в структуре мотивов религиозного выбора занимают экзистенциальный кризис и смысложизненные искания: около половины (несколько меньше католиков и мусульман) всех категорий религиозного населения указали их в качестве фактора обращения к религии, что свидетельствует о достаточно осознанном его характере (табл. 2). Таблица 2. Религиозное население и последователи традиционных конфессий, обратившиеся к религии под влиянием экзистенциальных исканий, в % Религиозное население Последователи православия Последователи католицизма Последователи ислама Поиск смысла жизни 30,8 27,2 25 22 Поиск утраченного душевного равновесия 11,2 13 8,3 7,6 Регулярное чтение литературы (художественной, философской, религиозной) 8,5 6,8 10 9,1 Одиночество 2,7 3,1 1,4 3,4 Всего 53,2 50,1 44,7 42,1 Что привело Вас к вере? Третий по значимости мотивационный механизм вовлечения белорусского населения в религиозную систему образуют внешние неблагоприятные или тяжелые обстоятельства. Причем характер влияния данного показателя имеет заметную конфессиональную окрашенность: более значимо признак проявляет себя для последователей православной традиции (22,4 %; для религиозного населения в целом – 17,4 %, для последователей католицизма – 12,2 %, для последователей ислама – 4,9 %), особенность которой заключается в наиболее массовом распространении в белорусском религиозном поле, что влечет ее более существенное, по сравнению с другими конфессиями, размывание. Само влияние неблагоприятных обстоятельств связано, во-первых, очередь с болезнями или потерями близких (11,0 % для религиозного населения в целом, 16,2 % для последователей православия, 6,2 % для последователей католицизма и 3,3 % для последователей ислама), во-вторых, в меньшей степени с материальными лишениями (1,8, 1,1, 2,9 и 1,6 % соответственно) и угрозой собственной жизни (1,1, 1,4, 0,7 и 0 %). Наименее значимыми в данной группе причин являются наркомания, алкоголизм, другие зависимости, в том числе близких людей (1,6, 1,5, 1,3 и 0 %), а также разрыв личных отношений, измена, предательство и т.п. (1,9, 2,2, 1,1 и 0 %). Данный факт позволяет судить о том, что религиозная принадлежность в определенной степени сказывается на социальном благополучии. Наименее значимыми с точки зрения мотивационных механизмов обращения к религии являются факторы, связанные с разного рода необычными («чудесными») событиями (знамения, знаки, откровения, зов божественного, высших сил, присутствие в религиозных местах и/или ситуациях, важные благоприятные жизненные события): на подобные мотивы вовлеченности в религиозную систему указали 13,8 % религиозного населения, 16,0 % православных, 11,8 % католиков и 7,5 % мусульман. Структура мотивационных факторов включенности в религию позволяет судить, что традиционные конфессии редко выступают компенсаторным механизмом или средством кризисной реабилитации последователей. Об этом говорит низкая доля обратившихся к религии в связи с необходимостью восполнить серьезные жизненные потери. Религия для белорусов выступает средством передачи социокультурного опыта, поддержания и сохранения традиции. Это связано с осмысленностью религиозного выбора, который осуществляется в первую очередь под влиянием социального окружения и семейного воспитания, а также на основе самостоятельно сформированной духовной потребности, что говорит о внутренней устойчивости религиозной сферы Беларуси, которая формируется в первую очередь за счет своего внутреннего ресурса – восстановленных религиозных традиций, о чем можно судить на примере православия, католицизма и ислама. В целом можно сказать, что религия в Беларуси все больше становится результатом осмысленного поиска или выбора, а также полем становления и укрепления традиций. Сознательность религиозного выбора и его осуществление преимущественно в рамках распространенных в обществе конфессий позволяет судить, что религия все больше становится для белорусов ценностно мотивирующим фактором, способствует формированию осмысленной жизненной позиции и конструктивных нравственных и социальных установок, служит механизмом передачи и укрепления исторической памяти. 189 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Карасева, С. Г., Шкурова, Е. В. Многомерный кроссконфессиональный подход к исследованию религиозности в Беларуси: актуальность и концептуализация / С. Г. Карасева, Е. В. Шкурова // Социология. – 2012. – № 3. – С. 123-133. 2. Карасева, С. Г., Шкурова, Е. В., Шатравский, С. И. Вовлеченность в религию как жизненная ценность: результаты исследования религиозного населения Беларуси / С. Г. Карасева, Е. В. Шкурова, С. И. Шатравский // Журнал Белорусского государственного университета. Социология. – 2017. – № 2. – С. 103-110. 3. Shkurova, A. Motivating Mechanisms for the Involvement of Belarusian Confessional Followers in Religion / A. Shkurova // International Symposium: Experience. Knowledge. Contemporary Challenges. 4th Edition „Necessity of new Economic-Social Paradigms in the current globalization Context», May 23rd-24th, 2019, Bucharest, Romania. – Ed. „ARTIFEX» Bucureşti. – Pp. 569-580. УДК 316.7:93/94 ЯРМУСІК Э.С. АДЛЮСТРАВАННЕ ПРАБЛЕМ ГІСТАРЫЧНАЙ ПАМЯЦІ НА СТАРОНКАХ STUDIA THEOLOGICA GRODNENSIA Ярмусік Э.С. прафесар кафедры гісторыі Беларусі, археалогіі і спецыяльных гістарычных дысцыплін Гродзенскага дзяржаўнага універсітэта імя Янкі Купалы, д-р гіст. навук, прафесар г. Гродна, Беларусь З 2007 года ў Гродзенскай дыяцэзіі выдаецца навуковы штогадавік Studia Theologica Grodnensia. Такога кшталту выданне, разам з каталіцкімі СМІ, сведчыць не толькі аб імкненні Касцёла на Гродзеншчыне распаўсюджваць у папулярнай форме Слова Божае сярод вернікаў, але і звяртацца да навуковых даследаванняў па гісторыі каталіцызму, каб раскрываць яго ролю ў адукацыйнай, культурнай, сацыяльнай прасторы Прынёманскага краю. За гады ваяўнічага атэізму дзейнасць Касцёла на працягу стагоддзяў аказалася выкрасленай з жыцця многіх пакаленняў людзей, а сам ён прадстаўляўся камуністычнай прапагандай як вораг працоўных, які толькі і марыў аб узбагачэнні і пашырэнні сваёй экспансіі. Зараз патрабуецца шмат намаганняў для таго, каб не толькі аднавіць гістарычную справядлівасць, але і памяць аб багатай, але забытай спадчыне, якая адклалася ў архіўных дакументах і даследаваннях з розных эпох. Як паказвае аналіз Studia Theologica Grodnensia,такія задачы стаяць перад рэдакцыйнай радай, якую з першага нумару ўзначальвае айцец д-рАнджэй Шчупал CSsR. Да гэтага часу ў Гродзенскай дыяцэзіі не было выдання, якое сканцэнтроўвала б у сабе навуковыя дасягненні мясцовых тэолагаў і навукоўцаў, звязаных з Касцёлам, прадметам зацікаўленасці якога была б дзейнасць каталіцкага Касцёла на землях Беларусі ў розных аспектах. Як сведчыць сама назва зборніка, ён павінен служыць навуковаму вывучэнню тэалогіі, звязанаму з жыццём Гродзенскай дыяцэзіі ці даследаванням, якія былі зроблены на яе тэрыторыі і адначасова будзе паказваць працы тэолагаў і касцёльных навукоўцаў за межамі дыяцэзіі. Ва ўступным слове ксяндза біскупа Аляксандра Кашкевіча да першага нумару выдання адзначалася: «Новае тэалагічнае выданне паклікана, перш за ўсё, дапамагаць веруючым каталікам у навуковым абгрунтаванні і паглыбленні іх веры. Сучасны хрысціянін, асабліва каталік, павінен ведаць, што супраць яго накіраваны магутны апарат фальшу, мэтай якога з’яўляецца выключэнне з жыцця евангелічных вартасцяў і замяшчэнне іх спажываннем, геданізмам, культурай пустаты («неакультура»). … Адказам на выклікі гэтай «культуры» будзе аргументацыя, якая грунтуецца на тэалагічных і разумовых праўдах (fides et ratio) [1, c.7-8]. Першы зборнік «Studia Theologica Grodnensia» змяшчаў 222 старонкі, выйшаў тыражом у 300 экзэмпляраў на трох мовах: польскай, беларускай і рускай. Паводле канцэпцыі рэдакцыі, ў штогодніку павінен весціся няспынны падзел інфармацыі: у I частцы змяшчацца матэрыялы канферэнцый і навуковых сімпозіумаў, у II – навуковыя артыкулы і ў III – справаздачы. У I частцы першага выдання змешчаны навуковыя матэрыялы з Марыйна-гістарычнага сімпозіўма, які адбыўся ў Гродне 24 мая 2005 г. і быў адным з этапаў падрыхтоўкі да юбілею 300– годдзя кансэкрацыі катэдральнай базылікі імя св. Францішка Ксаверыя ў Гродне, а таксама – каранацыі абразу Кангрэгацкай 190 Божай Маці, які праславіўся ласкамі. У сувязі з тым праблематыка рэфератаў двух дакладчыкаў акрэсліла развіццё марыйнага культу, як аднаго з асноўных у пабожнасці вернікаў паўсюднага Касцёла (кс. Станіслаў Урбанскі – «Тэалагічна-гістарычныя падставы марыйнага культу ў Касцёле», кс. Багуслаў Надольскі – «У школе Жанчыны Эўхарыстыі»). Матывам, звязаным з мясцовай марыйнай пабожнасцю, з‘яўляецца культ Божай Маці на фоне дзейнасці марыйных санктуарыяў у Віленскай дыяцзіі, з якой галоўным чынам паўстала Гродзенская дыяцэзія (кс. Тадэвуш Крахэль – «Марыйныя санктуарыі з каранаванымі абразамі Божай Маці ў Віленскай дыяцэзіі»). У апошнім рэфераце сімпозіўма была спроба прадставіць гісторыю катэдральнай базылікі ў Гродне, як месца развіцця культу Кангрэгацкай Божай Маці ў праслаўленым ласкамі аднайменным абразе (кс. А. Грэмза – «Катэдральная базыліка на фоне гістарычнага развіцця і архітэктуры»). II частка штогодніка была прысвечана навуковым артыкулам, якія ўяўляюць сабой рэзюме і сінтэз тэалагічна-сацыялагічна-гістарычных ведаў, напісаных на падставе манаграфій. Гэтая частка ўносіць новы здабытак у мала асветленую праблематыку хрысціянскай дасканаласці на прыкладзе жыцця а. Бэрнарда Лубенскага (а. Анджэй Шчупал – «Божы Слуга – настаўнік дасканалага хрысціянскага жыцця»), рэлігійнасці моладзі г. Гродна (кс. Раман Катлімоўскі – «Адносіны гродзенскай моладзі да ўдзелу ў нядзельнай св. Імшы»), пастырства на прыкладзе парафіяльнай супольнасці ( кс. Лешэк Дамагала – «Пастырскія абумоўленасці дзейнасці парафіі ў Капцёўцы»), ролі ордэнаў на прыкладзе ордэна аа. францішканаў (а. Юзаф Макарчык – «Францішкане ў Рымскай імперыі пасля 1831 г.»), гістарычнай сітуацыі рыма-каталіцкага Касцёла на фоне царскага самадзяржаўя (Лаўра Міхайлік – «Некаторыя аспекты гісторыі рыма-каталіцкага Касцёла на беларускіх землях у складзе Расійскай імперыі пад канец XVIII ст. і пачатку XX ст.»). III частка мае найменшы змест і выконвае больш інфармацыйную ролю аб развіцці і дасягненнях дыяцэзіі, а таксама з ёю звязаных устаноў. Тут інфармацыя мае форму справаздачы і была прадстаўлена аўтарамі падчас розных акалічнасцяў, якія ўвекавечваюць важныя падзеі з жыцця дыяцэзіі і яе ўстаноў (кс. Антоній Грэмза – «15 год Гродзенскай дыяцэзіі», кс. Віктар Мыслюк – «Прамова падчас інаўгурацыі акадэмічнага 2006/2007 году ў ВДС у Гродне», кс. Валеры Быкоўскі – «Справаздача аб дзейнасці рэдакцыі газеты «Слова Жыцця» за 10-ці годдзе») [1]. На старонках выдання шмат публікацый, прысвечаных гісторыі манаскіх ордэнаў на Беларусі. Аўтары на падставе архіўных дакументаў і даследаванняў мінулых гадоў аднаўляюць карціну дзейнасці францысканцаў, бернардзінцаў, іезуітаў і іншых, якія выконвалі місійную дзейнасць і праводзілі вялікую адукацыйна – культурную і дабрачынную дзейнасць. Значную публікацыйную актыўнасць па аднаўленні гістарычнай памяці аб дзейнасці ордэна францысканцаў на Беларусі, забытых старонках гісторыі Касцёла праяўляе кс. Юзаф Макарчык OFMConv. Так, у артыкуле «Религиозные объединения, организации и благотворительная деятельность гродненских францисканцев в 1919 – 1939 гг.» на падставе пераважна касцельных дакументаў паказваецца, што ў міжваенны перыяд гродзенскія францысканцы праявілі высокую душпастырскую актыўнасць на місіянерскай і сацыякультурнай ніве. Пад іх апякунствам дзейнічаў Трэці Ордэн, Рыцарства Беззаганнай, таварыствы «Жывога Ружанца», каталіцкія маладзёжныя брацтвы, Брацтва св. Антонія Падэўскага і Брацтва Найсвяцейшага Сакраманту, існаваў парафіяльны хор і паспяхова развівалася група міністрантаў. Дабрачынная дзейнасць аа. францысканцаў сведчыла аб клопаце каталіцкага Касцёла аб бедных. У гэтым жа выпуску а. Юзаф Макарчык OFMConv апублікаваў цікавы артыкул «Касцельныя пячаткі парафій: францысканскай, іезуіцкай, бернардзінскай у Гродне ў ХІХ – ХХ стст». У артыкуле з пункту гледжання сфграгістыкі апісаны віды пячатак і штампаў трох гродзенскіх парафій. Гэтымі пячаткамі пацвярджаліся парафіяльныя дакументы– спраўкі аб шлюбах, хростах, пахаваннях, лісты настаяцеляў і іншыя. Пячаткі і штампы ўтрымліваюць у сабе разнастайную інфармацыю, па якой лягчэй пазнаць гісторыю храма, культуру і традыцыі свайго часу [2, с.192-201, 247-263]. Гродзенскі гісторык Ул.Ляўшук займаецца даследаваннем дзейнасці ордэна іезуітаў. У адзінаццатым выпуску зборніка надрукаваны яго цікавы артыкул «Hereditas Jesuitika Grodnensia или о культурном наследии ордена иезуитов на белорусско – польско – литовском пограничье». Аўтар правёў крапатлівую працу па рэканструкцыі дзейнасці Гродзенскага іезуіцкага калегіўма, які ў 17-18 стст. знаходзіўся на месцы сённяшняй турмы ў Гродна, а таксама іезуіцкіх пляцовак, што існавалі на тэрыторыі сумежных дзяржаў. Аўтар паставіў мэту выявіць, якія аб’екты матэрыяльнай і духоўнай культуры ордэна існавалі на дадзеных тэрыторыях, ці з’яўляюцца яны культурнай спадчынай, у якой ступені захаваліся, а якія зніклі назаўсёды. У артыкуле прыводзяцца звесткі аб шматлікіх асобах, якія былі звязаны з ордэнам, апекавалі яго і выдаткавалі фундушы на ўтрыманне, будаўніцтва касцёлаў і асветную дзейнасць. Сярод іх – каранаваныя асобы гетман каронны Ян Сабескі, затым кароль Рэчы Паспалітай Ян ІІІ Сабескі, які апекаваўся іезуітамі – філосафамі, вёў асабістую перапіску з генераламі ордэна; кароль Стэфан Баторый, 191 дзякуючы якому ордэн пашыраў сваю асветную дзейнасць; вялікі гетман літоўскі Міхаіл Казімір Пац і шмат іншых. Аўтар прыводзіць цікавыя факты аб «слядах прысутнасці» іезуітаў на беларуска – польска – літоўскім паграніччы: аб існаванні місіянерскай станцыі гродзенскага калегіўма ў Мерачы (Літва), дзе іезуіты адкрылі класы пачатковай школы і музычную бурсу; у вёсцы Ротніца (зараз г. Друскінінкай) – тут быў пабудаваны драўляны касцёл у гонар св. Варфаламея і інш. Аднаўляючы гістарычную памяць аб спадчыне іезуітаў на тэрыторыі пагранічча, аўтар слушна заўважае, што за выключэннем архітэктурнага ансамбля іезуіцкага калегіўма ў Гродна, пры вул. Савецкай, 4, які ў цяперашні момант выкарыстоўваецца не па прызначэнню, матэрыяльныя аб’екты культурнай спадчыны ў Гродна практычна не захаваліся. Слушнай прадстаўляецца прапанова аўтара выкарыстання факта знаходжання іезуітаў на дадзеных тэрыторыях з мэтай павышэння іх турыстычнай прывабнасці [3, с. 5-23]. На старонках зборніка публікуюцца артыкулы, прысвечаныя дзеячам Касцёла, святым, мучанікам, духоўным асобам. Многія з іх не вядомы шырокай грамадскасці, але Касцёл імкнецца захаваць аб іх памяць і прадставіць іх жыццё як узор служэння Богу, людзям і Касцёлу. У артыкуле Марыі Багдзевіч «Святары – мучанікі з Ліды» даследуюцца абставіны трагічнай смерці дзевяці святароў з парафій ў г. Лідзе і Лідскага раёна, якія загінулі ад рук нямецкіх акупантаў 10 красавіка 1943 года. Аўтар апавядае аб душпастырскай працы, абставінах арышту, турэмным жыцці святароў і іх растрэле. Артыкул ставіць мэтай кампенсаваць прабелы па гэтай тэматыцы ў гісторыі Касцёла на Беларусі. Аўтар прыводзіць словы з успамінаў Мечыслава Пуйдака, які ў гады Другой сусветнай вайны быў сакрыстыянінам ў парафіі Слабодка, што «ксяндзы – мучанікі загінулі, бо вучылі любіць Бога, бліжніх і Польшчу» [4, c. 153164]. Біяграфічныя нарысы і душпастырская паслуга ксяндзоў асвятляюцца ў артыкулах кс. П.Адамовіча «Спаведнік і выхаваўца» (да 100-годдзя нараджэння кс. Пралата Міхаіла Варанецкага СМ) і кс. А. Грэмзы «Пастыр гродзенскіх вернікаў» (100– ая гадавіна з дня нараджэння кс. Інфулата Міхала Арановіча) [4, c. 219-226]. Такім чынам, феномен памяці разглядаецца каталіцкім Касцёлам як важны фактар яго місіянерскай дзейнасці. Аналіз публікацый у навуковым штогадавіку Studia Theologica Grodnensia паказвае, што яны разнастайныя па сваім характары і накіраванасці. Большая частка з іх прысвечана багатай тэалагічнай і духоўнай спадчыне Касцёла і раскрываецца праз сакральнае мастацтва, архітэктуру, а таксама асвятленне культу Найсвяцейшай Дзевы Марыі, жыццярысы святых і благаславёных, заснавальнікаў многіх манаскіх супольнасцяў, рымскіх пап і, ў прыватнасці, Яна Паўла ІІ і інш. Другім важным накірункам можна назваць вяртанне да мінулага, якое адбываецца дзякуючы навуковым публікацыям, што прыадкрываюць заслону аб дзейнасці Касцёла і яго структур, рэлігійных і свецкіх асоб,вядомых і невядомых, але якія пакінулі след у гісторыі. СПІСАК ВЫКАРЫСТАНЫХ КРЫНІЦ 1. Studia Theologica Grodnensia: рэлігійнае выданне : зб. навук. арт. / Гродзенская дыяцэзія РымскаКаталіцкага Касцёла ў Рэсп. Беларусь; рэдкал.: А. Шчупал (гал. рэд.) [і інш.]. – Гродна: IMPRIMATUR, 2007. – 222 с. 2. Studia Theologica Grodnensia: рэлігійнае выданне : зб. навук. арт. / Гродзенская дыяцэзія РымскаКаталіцкага Касцёла ў Рэсп. Беларусь; рэдкал.: А. Шчупал (гал. рэд.) [і інш.]. – Гродна: IMPRIMATUR, 2011. – № 5. 3. Studia Theologica Grodnensia: рэлігійнае выданне : зб. навук. арт. / Гродзенская дыяцэзія РымскаКаталіцкага Касцёла ў Рэсп. Беларусь; рэдкал.: А. Шчупал (гал. рэд.) [і інш.]. – Гродна: IMPRIMATUR, 2017. – № 11. 4. Studia Theologica Grodnensia: рэлігійнае выданне : зб. навук. арт. / Гродзенская дыяцэзія РымскаКаталіцкага Касцёла ў Рэсп. Беларусь; рэдкал.: А. Шчупал (гал. рэд.) [і інш.]. – Гродна: IMPRIMATUR, 2008. – № 2. 192 РАЗДЕЛ 3. СОЦИАЛЬНЫЕ МЕХАНИЗМЫ ФОРМИРОВАНИЯ И СОХРАНЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ В БЕЛОРУССКОМ ОБЩЕСТВЕ УДК [316.7:93/94]:94(476) АБРАМЕНКО А.А. КОММЕМОРАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ В РЕСПУБЛИКЕ БЕЛАРУСЬ Абраменко А. А. соискатель Республиканского института высшей школы, г. Минск, Беларусь Современный мир ставит перед обществом и отдельно взятым индивидом все новые вызовы. На этом этапе развития цивилизации, в эру глобализации и информационных войн, особенно важна консолидация общества вокруг нравственных констант и фундаментообразующих социальных институтов. Одним из факторов подобной консолидации можно назвать историческую память. Историческая память – все еще дискуссионная концепция в современном поле исторической науки. Это обусловлено ее субъективной природой. Однако большинство исследователей используют ее как определяющий маркер для изучения формирования представлений общества о самом себе и образов исторического прошлого. Совокупность образов прошлого и формирует историческую память народа, нации [1, с. 34]. К механизмам исторической памяти можно отнести и коммеморацию – целенаправленную актуализацию исторической памяти [2, с. 110]. Коммеморация может выражаться в мифологизации образов прошлого, через предание им повышенной значимости, путем различных внешних проявлений (праздников, годовщин, музеев, изданий специализированной литературы и т.д.), то есть – через места памяти [3, с. 26]. Это делает ее более наглядной и понятной широкому обывателю. Однако историческая память не защищена от сторонних влияний. Различные силы могут использовать память народа в своих целях, чтобы склонить общественное мнение к выгодному им решению. Поэтому стоит необходимость в институционализации исторической памяти и контроле за местами памяти, то есть – в регламентируемой коммеморации. Для Республики Беларусь и белорусского народа одним из важнейших событий, наиболее ярко представленных через образы прошлого, является Великая Отечественная война. Это обусловлено, не в последнюю очередь, значительным количеством живущих сегодня участников тех событий, чьи свидетельства являются непосредственным фундаментом для коммеморации памяти об этой войне в белорусской культуре. Великая Отечественная война стала первым серьезным испытанием для объединенного белорусского народа и послужила толчком к осознанию широкими массами своей белорусской идентичности. Именно уроки, вынесенные из огня Великой Отечественной войны, легли в основу современной белорусской идеологии. По этой причине коммеморация исторической памяти о Великой Отечественной войне играет такую важную роль для нашего государства. Коммеморация исторической памяти о Великой Отечественной войне в Республике Беларусь проходит, прежде всего, через идеологическую работу. Выражается это в государственных праздниках. Главным из них можно назвать День Победы. 9 мая является выходным днем, празднования проходят по всей республике. Также отмечаются иные памятные даты, связанные с событиями Великой Отечественной войны: годовщины начала, дни освобождения населенных пунктов, дни памяти жертв, праведников народов мира и т.д. В стране развернута активная социальная рекламная кампания – рекламные щиты размещены во всех крупных городах Беларуси. Идеологическая работа осуществляется и по линии Белорусского республиканского союза молодежи – организацией проводятся совместные выезды на вышеуказанные мероприятия, торжественные линейки, встречи с живыми свидетелями Великой Отечественной войны, что позволяет передать образ событий прошлого напрямую потомкам, минуя множество преград и информационного шума. В сфере образования историческая память о Великой Отечественной войне преподается в рамках обязательной факультативной дисциплины «Великая Отечественная война советского народа (в контексте Второй мировой войны)», которая введена во всех учреждениях образования, а также в рамках сопутствующих теме учебных дисциплин, таких как: всемирная история, история Беларуси, обществоведение, краеведение и т.д. Также ведутся научные исследования в рамках социологических, исторических, философских, педагогических, психологических наук и культурологии. На основании изысканий в этих 193 науках проектируются мемориальные комплексы и комплектуются соответствующие экспозиции музеев. Одними из самых ярких примеров можно назвать: Курган Славы, мемориальные комплексы «Хатынь» и «Брестская крепость-герой», комплекс музея Великой Отечественной войны и ансамбль площади Победы в Минске. Ведется деятельность по сохранению и документированию свидетельств очевидцев войны. Активную работу в этом направлении проводит Историческая мастерская Леонида Левина [4]. Одним из популярных сюжетов современного кинематографа стран СНГ является тема Великой Отечественной войны, что также способствует формированию исторической памяти. Значительное число фильмов, снятых за последнее время, упоминает тематику Великой Отечественной войны. Практически в каждом из них, если речь идет не о непосредственных событиях тех лет, то упоминаются их последствия в различном отдалении. Великая Отечественная война также была одной из основных тем творчества целого ряда белорусских литераторов (В.В. Быков, А.Е. Макаёнок) и художников (М.А. Савицкий). Все это насыщает историческую память белорусского народа эмоционально-окрашенными образами. Не удивительно, что именно на территории Беларуси зародилась и получила развитие клиентская массовая многопользовательская онлайн-игра World of Tanks, популяризирующая культуру белорусской исторической памяти во всем мире [5]. Таким образом, можно сделать вывод о том, что коммеморация исторической памяти о Великой Отечественной войне в Республике Беларусь имеет широко распространенный характер. Формирование образов прошлого проходит на разных уровнях и в различных сферах жизнедеятельности белорусского общества. Но не стоит забывать и об опасностях. Излишняя идеологизация и чрезмерная героизация образа Великой Отечественной войны могут сделать историческую память орудием информационной войны и послужить поводом для исторических фальсификаций. Великая Отечественная война и ее наследие, как показывает опыт Украины – плодотворная почва для различных спекуляций, вплоть до расовых и религиозных вопросов. Цензурирование исторической памяти должно осуществляться государством в рекомендательной форме, в противном случае могут быть нарушены свобода слова и свобода прессы, что может подстегнуть конфликт с действующей оппозиционной элитой и возбудить волнения в стране. Следует уделять большее внимание сохранности мест памяти, особенно в регионах. Праздники должны напоминать о подвиге народа и уроках прошлого, а не превращаться в балаган с целью наживы. Историческая память о Великой Отечественной войне в Беларуси – это не развлечение, это напоминание о череде утрат, которые уже никогда не восполнить. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Леонтьева, О. Б. Историческая память и образы прошлого в российской культуре XIX – начала XX в. / О. Б. Леонтьева. – Самара : Книга, 2011. – 448 с. 2. Мегилл, А. Историческая эпистемология / А. Мегилл. – М. : Канон+, 2007. – 480 с. 3. Нора, П. Франция – память / П. Нора. – СПб. : Издательство Санкт-Петербургского университета, 1999. – 328 с. 4. Историческая мастерская [Электронный ресурс] / Архив свидетелей исторической мастерской. – Минск, 2019. – Режим доступа: http://zeitzeugenarchiv.gwminsk.com/. – Дата доступа: 11.09.2019. 5. WARGAMING.NET [Электронный ресурс] / Организаторы «Wargaming Fest: День танкиста» ожидают более 200000 гостей из 28 стран. – Минск, 2019. – Режим доступа: https://wargaming.com/ru/news/ wg-fest-news/. – Дата доступа: 11.09.2019. УДК [316.7:93/94]:821.161.3 АЛЕНЬКОВА Ю.В. ПОЭЗИЯ А.А. КУЛЕШОВА КАК СРЕДСТВО ФОРМИРОВАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ БЕЛОРУСОВ Аленькова Ю. В. доцент кафедры философии МГУ имени А.А. Кулешова, канд.культурологии, доцент г. Могилев, Беларусь В 2019 году белорусская общественность отметила 105-летие со дня рождения Народного поэта БССР А.А. Кулешова. Литература всегда была важнейшим средством воздействия на массовое сознание, она формировала и формирует то чувство, которое сегодня ученые называют национальной идентичностью. 194 Чествуя память поэта, мы не просто отдаем дань уважения его таланту, но и выражаем сопричастность к идеям и смыслам, которыми наполнено его творчество. Поддержание подобной юбилейной традиции, в свою очередь, также формирует историческую память нашего народа. А. Бахаревич отмечал: «Стихи Кулешова вошли не только в дом к каждому белорусу, они и на дачу к нему пробрались, они вошли в его генетический код, они действительно живут в народной памяти» [3]. «Народная память» – понятие, не имеющее четкой концептуализации. Его синонимом могут выступать понятия «культурная память», «историческая память», разработка которых ведется в рамках исследовательского направления memory studies (где до сих пор сложно провести демаркационную линию между культурной и исторической памятью) [1]. Исследования в области memory studies утверждают, что историческая память (как форма коллективной памяти) – это определенный конструкт, то есть те особые формы «присутствия прошлого» в настоящем, которые формируются и живут в рамках социальных институтов (школа, религия, класс, семья) [7]. Немецкий историк Ян Ассман интерпретировал понятие «культурная память» как механизм трансляции основных смыслов, создающих целостность той или иной цивилизации, отмечая, что для культурной памяти важна «не фактическая, а восстановленная в воспоминании история» [2, c. 54-55]. Культурная память закрепляется в практиках ритуальной коммуникации и нуждается в носителях особого рода: шаманах, бардах, жрецах, учителях, художниках, писателях, ученых и др. [2, c. 56]. Поэт А. Кулешов словно чувствует себя таким «бардом», транслятором смыслов. Не случайно в его стихах это слово встречается достаточно часто: Не старадаўні бард, але ўсё роўна Якогась барда праўнук альбо ўнук… Однако в отличие от старинных бардов, которых привлекает «аромат старосветчины», Кулешов – певец эпохи своего настоящего. Он говорит от имени того поколения, которое сформировалось в годы становления советской власти, пережило Великую Отечественную войну. Прошлое, к которому обращается поэт, чаще всего укладывается в рамки его собственной биографии. К далекому историческому прошлому А. Кулешов обращается редко (исключение составляет поэма «Хамутиус», посвященная К. Калиновскому). В роли «барда», формирующего историческую память белорусского народа, А. Кулешов ярче всего проявил себя в поэзии военного времени. Память о Великой Отечественной войне для белорусов является важнейшим маркером национальной идентичности, и роль поэзии Кулешова в формировании исторической памяти белорусов неоспорима. Война – судьбоносное событие в поэзии А. Кулешова. Пережитый личный опыт здесь сочетается с воплощением особенностей коллективной психологии того времени. Возможно, поэтому произведения, написанные в годы войны, сейчас воспринимаются нами неоднозначно. Максимализм «морального кодекса строителя коммунизма» выражается в поступках героев, сложных для восприятия сегодняшнего времени, но понятных в рамках массовой идеологии сороковых годов. Коммунистическая мораль утверждала приоритет гражданского долга над личными чувствами – и родительский долг батьки Миная в «Балладе о четырех заложниках» отступает на второй план по отношению к долгу воина, партизана, цена чему – смерть его четырех детей. Как оценить поступок отца с точки зрения общечеловеческих ценностей?.. Поэма «Знамя бригады» словно соткана из противоречий. Бойцы, выходящие из окружения, приговаривают к смерти своего товарища, вынося приговор без суда и следствия. Он никого не убил, не перешел линию фронта, просто усомнился в исходе войны, захотел обрести чувство дома и тепла – и за это заплатил жизнью (копает себе могилу, как в сериалах о «лихих девяностых»). Но эти же бойцы встречают пятилетнего голодного мальчика Василька, отдают ему свой хлеб из НЗ, и, видя неподдельную радость малыша, пронзительно и проникновенно оплакивают его опаленное войной детство... Я аддаў яму хлеб І вось Стаў за дуб шумлівы і гляджу, як бяжыць да калёс Хлопчык з хлебам. Шчаслівы... Поўны радасці, поўны прыгод, Ён бяжыць да фурманкі, Быццам хопіць на цэлы год Iм тае паўбуханкі. Мне здаваўся даўгім яго шлях, Босы, бег ён праз ямы, 195 Па халоднай зямлі, па лістах І па сэрцы маім Таксама. Эта амбивалентность смыслов, поступков и чувств – часть нашего исторического прошлого, с его драматизмом и трагизмом. Первые месяцы войны, страх, растерянность, господствующие в сознании идеологические установки... Но сквозь эти «объективные обстоятельства» прорывается, как росток сквозь окаменевшую землю, субъективное, человеческое: «І па сэрцы маім / Таксама…». Исследователи в области memory studies утверждают, что наша индивидуальная память имеет социокультурную обусловленность. Социальная среда создает референтные рамки для индивидуальной памяти, которая без них существовать не может, поскольку они ограничивают и упорядочивают индивидуальные воспоминания в пространстве и времени. Стихи и поэмы, написанные в разные периоды творчества А. Кулешова, свидетельствуют, как действуют эти референтные рамки. В этом смысле показательным является произведение «Монолог», посвященное памяти друзей-поэтов Дмитрия Астапенко и Юлия Тавбина, ставших жертвами эпохи «беспощадных судов». Произведение написано после ХХ съезда КПСС, который изменил общественное сознание и индивидуальное восприятие событий истории. Калі і дзе, я ўдакладняць не стану Таго, што больш не выклікае прэк, Бесчалавечнасць выпаліла рану На часе тым, што адышоў навек. А забыццё, каб сцерці з нешматслоўнай Зямлі бесчалавечную віну, Схавала месца смерці безназоўнай Пад дываном, сатканым з дзірвану. В этом произведении поэтически обозначается проблема, которая в 80-х годах ХХ века выльется в масштабный исследовательский проект «Места Памяти», возглавляемый французским историком Пьером Нора. «Место смерти безымянной» усугубляет человеческую вину перед погибшими... Ученые отмечали важность ассоциации событий с определенным местом. Эти места – «бастионы памяти». Они же – основа национальной идентичности. Но Памяти всегда сопутствует контрпамять, которая скрывает события истории, зачастую неудобные для официальных версий. Таким образом, места памяти становятся способом преодоления забвения. В «Монологе» А. Кулешов словно пытается отыскать место материальной локализации памяти о погибших поэтах, и, не находя его, предлагает считать местом памяти их книги. Жизненный путь А. Кулешова охватывал сложные этапы истории страны, в которой он формировался как поэт и личность. Тема памяти все чаще всплывает в его поздних произведениях. Сквозь призму опыта зрелого человека он переосмысливает прошлое, как в поэме «Далеко до океана», где память возвращает его в места юности – в «край криничный, край Могилевский». Читая поэму, мы воссоздаем вслед за А. Кулешовым образы из жизни белорусского народа первых десятилетий советской власти. Но тем самым мы не проводим исторического исследования. Кулешовская реконструкция прошлого – это «живая память о летах давних». Здесь важно обратиться к выделенному Пьером Нора различию между памятью и историей: «Память – это всегда актуальный феномен, связь с вечным, которая реально переживается. История же – это репрезентация прошлого» [6, c. 19]. Переживая прошлое, поэт призывает пройти с ним не по следам исторических событий, а по следам Памяти, которая их воскрешает, эмоционально оценивает эти события, наделяя смыслом его прошлое. А. Кулешов формирует нашу историческую память тем, что воплощает противоречия своего времени. Он и сам – часть нашей памяти: поэт, выражавший желание, чтобы назывались «коммунистами все люди на земле», создавший незабываемый образ стойкого юноши, погибшего на морозе под ледяной водой, но не отказавшегося от комсомольского билета, и в то же время поэт, умеющий передавать тончайшие оттенки человеческих чувств, которые вне идеологии... Поэт призывает «стучать в двери истории». И этот призыв осуществляется благодаря труду Памяти, памяти о пережитых драматических событиях, памяти поколений, от имени которых поет «бард» Кулешов. Люд катаваны! Жыцця ўладаром Стань на планеце! Зямлі кулаком, З цеснай яе тэрыторыі Грукай у дзверы гісторыі! Грукай у дзверы гісторыі! 196 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Аленькова, Ю. В. Культурная память и проблемы культурной идентичности / Ю. В. Аленькова // Копытинские чтения – I, II : сборник статей Международной научно-практической конференции, г. Могилев, 17–18 мая 2018 г. / под общ. ред. М. И. Матюшевской. – Могилев : МГУ имени А. А. Кулешова, 2018. – С. 114-116. 2. Ассман, Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / Я. Ассман / Пер. с нем. М. М. Сокольской. – М. : Языки славянской культуры, 2004. – 368 с. 3. Бахарэвіч, А. Таемны сшытак [Электронный ресурс] / А. Бахарэвіч. – Рэжым доступу: https://www. svaboda.org/a/24569076.html. – Дата доступу 10.04.2019. 4. Куляшоў, А. Далёка да акіяна. Паэма / А. Куляшоў. – Мінск : Мастацкая літаратура, 1972. – 224 с. 5. Куляшоў, А. Маналог. Вершы. Паэмы / А. Куляшоў. – Мінск : Мастацкая літаратура, 1989. – 184 с. 6. Франция-память / П. Нора, [и др.] / Пер. с фр.: Д. Хапаева. – СПб.: Изд-во С.-Пб. ун-та, 1999. – с. 17-50. 7. Хальбавкс, М. Коллективная и историческая память [Электронный ресурс] / М. Хльбвакс // Неприкосновенный запас. – 2005. – №2-3 (40-41). – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/ha2. html – Дата доступа: 19.12.2017. УДК 008:908 БОРИСЕВИЧ Е.В., БЕЛОКРЫЛОВА В.А. ЕВРЕЙСКИЕ СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ БЕЛОРУССКОЙ НАУКИ: К ПРОБЛЕМЕ ИЗУЧЕНИЯ ПЕРВОИСТОЧНИКОВ Борисевич Е. В. старший преподаватель кафедры культурологи БГУ, Белокрылова В.А. старший научный сотрудник Института философии НАН Беларуси, канд. философ. наук г. Минск, Беларусь Представление о поликультурном составе национальной интеллектуальной элиты Беларуси в довоенный период начало укореняться в общественном сознании как важный элемент исторической памяти белорусского народа относительно недавно. Трудно переоценить значение, которое имеет популяризация таких сведений для нашего общества и государства. Они подтверждают факт не только мирного, но и очень плодотворного в интеллектуальном и культурном отношении сосуществования на территории нашей страны многих народов на протяжении столетий. Становясь элементом исторической памяти, знание такого рода способствует продолжению этих традиций уже на современном этапе развития нашего общества и государства, предотвращает возникновение ксенофобии и стремления к культурной самоизоляции или ассимиляции других народов. Становлению и распространению общественно значимых представлений о поликультурном характере довоенного белорусского общества во многом способствовали научные публикации трех последних десятилетий, в том числе и те, которые были посвящены истории развития белорусской науки [3; 4]. Из них нам известно, что важную роль в становлении и развитии Белорусской Академии наук сыграл ее Еврейский сектор и производные от него структуры. И. Герасимова [1] указывает также на активную деятельность еврейских ученых и университетских преподавателей в БГУ. О деятельности самого Еврейского сектора, тем не менее, публикации не очень многочисленны. Часто они ограничиваются в основном биографическими сведениями, как в работе И. Герасимовой [1], общей характеристикой атмосферы в исследовательском коллективе или указаниями на конкретные результаты исследований. Публикаций, полностью посвященных не организационным, а содержательным аспектам еврейской научной жизни в довоенном Минске, практически нет, за небольшими исключениями [5]. Причиной немногочисленности публикаций, дающих подробный обзор направлений и достижений научной деятельности еврейских ученых и их вклада в начальный этап становления поликультурного белорусского научного гуманитарного дискурса, является – среди прочего – и то, что значительный 197 фонд первоисточников по этой теме существует только на идише. К исследователю этих материалов, как следствие, предъявляется вполне определенное требование – знание идиша, который сегодня является в нашей стране значительно менее распространенным языком, чем в 20-30-е гг. Этот огромный пласт научной литературы включает в себя тексты неопубликованных диссертаций, статьи в научных периодических изданиях, коллекции собранных научных материалов. Как правило, многие из этих работ в той или иной степени известны узким специалистам по конкретным темам, но общей картины развития еврейской научной жизни в нашей стране в довоенный период пока что нет. О некоторых ценных коллекциях, собранных сотрудниками Еврейского сектора, упоминают отдельные авторы: например, Д.Л. Шевелев пишет о картотеке для словаря языка идиш [5, с. 488]. Исследователь даже прослеживает дальнейшую судьбу этой коллекции. Некоторые авторы, например, Э. Бемпорад, делают наиболее общие обзоры процессов, происходивших в еврейской культурной жизни в этот период [6]. Но основной работой, полностью посвященной развитию белорусской иудаики и деятельности евреев-сотрудников Инбелкульта и Белорусской Академии наук, уже несколько десятилетий остается статья В. Герасимовой «К истории еврейского отдела Института белорусской культуры (Инбелкульта) и Еврейского сектора Белорусской Академии наук в 2030-х годах» [1]. В ней также дается общая характеристика наиболее ценных, с точки зрения автора, научных публикаций, но основное внимание все же уделено судьбам наиболее известных еврейских ученых, связанных с деятельностью Инбелкульта и становлением Белорусского государственного университета. Насколько актуальным является сегодня обращение к научным публикациям на идише, выходившим в 20-30-е гг. на территории нашей страны? Очевидно, что многие из работ, например, по литературоведению, опубликованных в этот период, с позиции современного взгляда на теорию и историю литературы не всегда имеют ценность собственно для литературоведения. Опубликованные в одном из номеров «Цайтшрифта» [7] довольно объемные статьи Й. Носинова «О стиле и жанрах пролетарской литературы» [7, c. 97-124], Б. Оршанского «Еврейская поэзия в Белоруссии после революции» [7, с. 1-68] по вполне понятным причинам обладают для сегодняшнего исследователя в большей мере исторической и культурологической ценностью, чем теоретико-эстетической или историко-литературной. Работы такого рода достаточно точно передают общую политизированность гуманитарного научного дискурса эпохи, а также дают представление о новых ценностных ориентациях, которые предлагала и навязывала официальная пропаганда национальным культурам. Именно эта информация, как представляется, является достаточно актуальной и сегодня. Статьи эти полны языковых штампов, характерных для этой эпохи: классовый характер, классовая борьба, пролетарская литература, – и это также придает им определенную научную ценность с точки зрения лингвокультурологии и семиотики. Среди большого количества опубликованных в Минске на идише научных статей, посвященных различным областям гуманитарного знания и, прежде всего, многим разделам иудаики, есть и работы, имеющие непреходящую научную ценность. К ним можно отнести, например, статью Г. Яброва «Об эволюции поэзии Харика» [7, c. 69-83] и Й. Добрушина «Социальная эволюция еврейской колыбельной» [7, с. 259-284]. Эти публикации также не лишены определенного налета официальной идеологии, но она в них представлена в основном как чисто формальный элемент, обрамляющий качественные, довольно объективно написанные научные работы. Наконец, из многих печатных материалов этой эпохи мы узнаем важные факты о практической деятельности еврейских научных учреждений Минска. Так, в журнале «Цайтшрифт» была рубрика «Из нашего архива». В одном из номеров этого журнала мы узнаем интересный факт: оказывается, в Еврейском секторе Белорусской Академии наук в 1931 г. имелась ценная коллекция писем Менделе Мойхер-Сфорима [7, с. 313]. Письма были представлены копиями, а оригиналы по-прежнему находились в Ленинграде у Ш. Гинзбурга, у которого эта коллекция и была выкуплена. Коллекция состояла из 90 писем. Следующая за краткой исторической справкой публикация более двух десятков писем также представляет определенный интерес. Многое могут рассказать сегодняшним исследователям о еврейской научной жизни в Минске в 20-е и 30-е годы даже выходные данные «Цайтшрифта». Они свидетельствуют прежде всего о ее прекрасно организованном и крайне плодотворном характере. Журнал выходил в типографии Белорусской Академии наук тиражом в 1500 экземпляров, о котором многие сегодняшние специализированные научные издания могут только мечтать. Исследование и восстановление истории еврейской науки в Минске обладает не только значительным познавательным потенциалом. Результаты такой работы могут и должны стать важными элементами исторической памяти белорусского народа, земля которого на протяжении веков была гостеприимным домом для представителей разных вероисповеданий и национальностей. Память об этом добрососедстве послужит дальнейшей консолидации белорусского общества и продолжению в нем традиций толерантности и неизменной готовности к межнациональному и межконфессиональному диалогу. 198 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Герасимова, И. К истории еврейского отдела Института белорусской культуры (Инбелкульта) и Еврейского сектора Белорусской Академии наук в 20-30-х годах / И. Герасимова // Вестник Еврейского университета в Москве. – 1996 – № 2 (12). – С. 144 – 167. 2. Филатова, Е. Н. «Zeitschrift» как популирязатор истории еврейского народа / Е. Н. Филатова // Институт белорусской культуры и становление науки в Беларуси: к 90-летию создания Института белорусской культуры: материалы Международной научной конференции, Минск, 8–9 декабря 2011 года. – Минск: «Беларуская навука», 2012. – С. 161–162. 3. Шаўчук, І. І. З вопыту арганізацыі нацыянальнай навукі ў БССР / І. І. Шаўчук, Г. У. Карзенка // Этноконфессиональные процессы в истории Беларуси: сб. науч. ст.; Минск, 12 декабря 2016 г. / БНТУ ; ред. В.А. Божанов и С.В. Боголейша. – Минск, 2016. – С. 205 – 213. 4. Шаўчук, І. І. Спроба стварэння Інстытута яўрэйскай культуры / І. І. Шаўчук, Г. У. Карзенка // Этнічная, моўная і культурная разнастайнасць у сучасным грамадстве: зборнік навук. прац удзельнікаў міжнар. нав.-практ. канф., Магілёў, 29–2014 г. / МДУХ; рэдкал. Ю. М. Бубнаў (адк. рэд.) [і інш.]. – Магілёў, 2014. – С. 318 – 323. 5. Шевелев, Д. Еврейские исследования в Белорусской СССР в 1933 – 1941 гг. (по документам Центрального научного архива Национальной Академии наук Беларуси) / Д. Шевелев // Материалы Шестнадцатой ежегодной Междунар. Междисц. конф. по иудаике. Ч. 2. Вып. 26. М., 2009. – С. 483 – 489. 6. Bemporad, E. Becoming Soviet Jews: The Bolshevik Experiment in Minsk / E. Bemporad – Bloomington: Indiana University Press, 2013. – 276 p. 7. Tsaytshrift: Literaturforschung – Band 5. – Minsk, 1931. – 416 z. УДК 316:773.2 БОРОДАЧЕВА Е.М. СИМВОЛИКА БЕЛАРУСИ В СОЗНАНИИ НАСЕЛЕНИЯ Бородачева Е. М. заведующая отделом математического и методического обеспечения социологических исследований Института социологии НАН Беларуси г. Минск, Беларусь Современный человек в повседневной жизни интегрирован в три различных мира, находящихся в постоянном взаимодействии: окружающая человека действительность, виртуальный или информационный мир, и мир знаков, символов и образов. В современном мире невозможно представить страну без своей символики. Причем для каждой страны существуют как официальные, закрепленные законодательно, символы (название, герб, флаг, гимн страны, а также банкноты и монеты), так и неофициальные, укоренившиеся в общественном сознании, символы. При этом, если герб, флаг и гимн страны практически не изменяются на протяжении всего периода существования государства, то неофициальные символы в большей степени по сравнению с официальными символами подлежат формированию и развитию, могут быть более индивидуализированы. Цветовая гамма флага, что изображено на гербе, как звучит гимн твоей страны – знает практически каждый гражданин. И эти символы постоянны, неизменны и узнаваемы в любой точке мира, любым образованным человеком. А вот образы и возникающие ассоциации, связанные с тем или иным местом, могут быть очень индивидуальны. Всякий раз человек воспринимает страну, регион, город, как некое изображение, фотографию, т.е. возникает некий зрительный образ, который хорошо узнаваем даже в тех случаях, когда зрительного образа вроде бы и нет. На самом деле человеческое сознание «достраивает» ассоциативные цепочки до хорошо узнаваемой «картинки». Так что же является неофициальным символом Беларуси? В Институте социологии НАН Беларуси с 2002 года два раза в год проводится мониторинговое социологическое исследование «Оценка социально-экономического и социально-политического положения населения Беларуси». С периодичностью раз в 3-5 лет в ходе этого мониторинга задается вопрос «Основной белорусский СИМВОЛ – это…», на который предполагается свободный ответ респондента (т.е. вопрос не содержит вариантов ответа, в результате чего задействуется ассоциативная память опрашива- 199 емого). При этом респондент может ответить на этот вопрос своими словами (в ходе анализа похожие варианты ответов группируются в одну группу, например, аист – бусел – журавль) и описать не один, а несколько символов. В 2019 году в ходе проведения мониторинга на вопрос о символике Беларуси ответило более 1500 человек. Наиболее часто встречаемые варианты ответа – «Зубр», «Аист, бусел, журавль», «Брестская крепость, Курган Славы, площадь Победы, Хатынь» и «Герб». В последнем случае мы наблюдаем сращение в сознании жителей Беларуси официального символа (Государственный Герб Республики Беларусь) с неофициальным символом (герб). Рисунок 1 – ТОП-10 наиболее узнаваемых символов Беларуси по мнению жителей Беларуси, в % Как говорилось ранее, неофициальные символы не есть стабильная структура и они имеют тенденцию меняться со временем. При этом какие-то символы могут оставаться в ассоциативном ряду человека достаточно долго, а какие-то под воздействием внешней среды либо видоизменяться, либо вообще исчезать. При сравнении основных неофициальных символов Беларуси, отмечаемых самими жителями республики, можно заметить, что за последние 10 лет произошли некоторые изменения. Так, если в 2009 году символ «зубр» отмечал только каждый десятый респондент, то в 2019 году этот символ выбрал практически каждый четвертый из опрошенных. Но при этом символ «Флаг» потерял практически 30 процентных пунктов. Так же показательно то, что часть символов со временем вообще исчезла, например, в 2009 году пусть и небольшая, но все-таки часть респондентов основным символом Беларуси назвали Национальную библиотеку, а в 2019 году этот объект уже не вошел в этот список. Можно предположить, что введенная в эксплуатацию в 2006-м году Национальная библиотека в 2009-м году действительно являлась чем-то непривычным, нестандартным и обращающим на себя внимание, чем-то, что есть только в Беларуси (в данном случае, вполне возможно, сработала ассоциация «мы смогли», «мы построили», «мы сделали»). Со временем к этому объекту попривыкли, и, как результат, в 2019-м году Национальная библиотека уже не ассоциируется со всей Беларусью. Однако можно предположить, что Национальная библиотека Беларуси к 2019 году стала неофициальным символом Минска. Рисунок 2 – Динамика основных неофициальных символов Беларуси по мнению жителей Беларуси, в % 200 Интерес вызывает не только количественная составляющая выбора того или иного символа, но и их иерархия. Сравнивая 2009-й и 2019-й годы, можно заметить, что в 2019-м году на первые позиции вышли действительно неофициальные символы Беларуси – зубр, аист и памятники ВОВ. Тогда как в 2009-м году первые два места занимали официальные символы Беларуси – флаг и герб. А вот бренд Беларуси для иностранных туристов «бульба» занимает стабильное 5-е место. Также в десятку наиболее часто отмечаемых жителями Беларуси символов страны как в 2009-м, так и в 2019-м году вошли василек, озера, лес и пущи. Таблица 1 – ТОП-10 символов Беларуси, отмеченные жителями Беларуси в 2009-м и 2019-м годах 2019 год 2009 год 1. Зубр 1. Флаг 2. Брестская крепость, Курган Славы, площадь Победы, Хатынь 2. Герб 3. Аист, бусел, журавль 3. Аист, бусел, журавль 4. Герб 4. Зубр 5. Бульба, картофель 5. Гимн 6. Василек, васильковые поля 6. Картофель, бульба 7. Гостеприимство 7. Василек, васильковые поля 8. Лес, пуща 8. Озера 9. Герб погоня 9. Лес, пуща 10. Озера 10. Лён Думается, никто не будет спорить, что у каждого поколения свои предпочтения, привычки и вкусы. Тем более радует тот факт, что в Беларуси в различных поколенческих группах чаще всего называют одни и те же символы Беларуси (с точностью до порядка). Как видно из таблицы 2, расхождения начинаются только с пятой позиции: поколения «дети» (возраст до 25 лет) и «родители» (25-44 года) выбирают «бульбу, картофель», поколение «прародители» (45-64 года) – «василек, васильковое поле», а старшее поколение (65 лет и старше) – гостеприимство. Таблица 2 – ТОП-5 символов Беларуси, отмеченные жителями Беларуси в 2019 году различными поколенческими группами До 25 лет 25-44 года 45-64 года 65 лет и старше Герб Зубр Зубр Аист, бусел, журавль Брестская крепость, Курган Славы, площадь Победы, Хатынь Брестская крепость, Курган Славы, площадь Победы, Хатынь Аист, бусел, журавль Брестская крепость, Курган Славы, площадь Победы, Хатынь Зубр Аист, бусел, журавль Брестская крепость, Курган Славы, площадь Победы, Хатынь Герб Аист, бусел, журавль Герб Герб Зубр Бульба, картофель Бульба, картофель Василек, васильковые поля Гостеприимство У каждой страны свои символы. Для жителей Беларуси – это зубр и аист, василек и картошка, озера и леса! 201 УДК 316.356.4:303.425.5 БОЯРЧУК Т.Н. ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ КАК ФАКТОР ФОРМИРОВАНИЯ ЭТНИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ И ТОЛЕРАНТНОГО МЕНТАЛИТЕТА БЕЛОРУСОВ Боярчук Т. Н. старший преподаватель кафедры туризма и культурного наследия УО «Гродненский государственный университет имени Янки Купалы» г. Гродно, Беларусь Проблема идентичности в настоящее время является весьма актуальной, поскольку в условиях постсоветской трансформации и влияния глобальных мировых тенденций происходят процессы неопределённости именно этнической идентичности. На наш взгляд, выявление сущности национального менталитета белорусского народа необходимо в связи с историческим опытом его формирования в процессе становления его этнической идентичности. Безусловно, менталитет является ярким отражением национальной идентичности народа, т.е. признанием принадлежности людей к определённой нации. В тоже время менталитет этноса представляет собой совокупность тех черт и особенностей, которые содержат всю сложность этнического и исторического развития народа. Каждый народ, как и нация, обладает своим менталитетом, так как он является особой индивидуальной чертой, отличающей ее от других этнических сообществ. Изучая тот или иной народ, мы постигаем его менталитет, являющийся как бы прообразом индивидуальности и самобытности этноса. Особый менталитет народа складывается в течение всей истории его становления. При этом необходимо отметить, что менталитет – это не внешний признак того или иного народа, а «есть совокупность особых характерных черт, исходящих из интеллектуальных и психологических способностей людей, наделенных историческими, геополитическими, климатическими, этнографическими, этническими и бытовыми условиями их проживания и существования» [1]. Что касается белорусов, то формирование белорусского менталитета происходило в географическом, геополитическом и социокультурном центре Европы, на стыке «Востока» и «Запада» в условиях интенсивного взаимодействия со славянскими (великорусским, малоросским и польским) и балтийскими (литовским и латышским) этносами, а также с евреями, татарами, цыганами. Миропонимание человека, его менталитет формируются под воздействием специфических особенностей национальной культуры, которая в свою очередь складывается в процессе исторического развития народа, поэтому опыт прошлого наследия, отложившегося в культуре, влияет на формирование глубинных особенностей менталитета. Следовательно, менталитет того или иного народа может рассматриваться как исторический опыт. Национальный менталитет формируется столетиями, исходя из условий жизни и исторических процессов народа. Если обратиться к истокам этногенеза белорусского народа, то можно выявить его самобытную ментальность. В процессе своего исторического развития белорусский этнос приобрел особые черты, которые передаются из поколения в поколение и существуют в таких относительно устойчивых формах как язык, традиции, обряды, народное творчество, этническое самосознание и т.д. Эти черты, как и происхождение, отличают белорусов от других народов, которые издревле живут рядом с ними. Процесс этногенеза белорусов, формирование их этнической идентичности и менталитета проходил в полиэтническом (поликультурном, поликонфессиональном, полиязыковом) социуме. Начиная с периода Киевской Руси, предки современных белорусов никогда не жили обособленно, проживая вместе с русскими, украинскими, польскими, еврейскими, татарскими и другими народностями. Тем самым в процессе этногенеза менталитет белорусского народа, будучи родственным как восточнославянским (русскому и украинскому), так и западнославянскому (польскому) этносам, сформировался самостоятельным, уникальным и обладающим собственными оригинальными характеристиками. В основе которых, на наш взгляд, лежит толерантность. В контексте исторического опыта белорусов в формировании этнической идентичности важное значение имеет толерантность в их менталитете, т. е. их терпимость по отношению к иным (отличным от своих) взглядам, позициям, норм культуры, достижение возможности и даже необходимости дружественного сосуществования с представителями иных народов, конфессий, социальных групп и т.д. Истоки толерантности белорусов содержатся в их многовековом этногенезе, в процессе которого они сформировались как народ с оригинальной системой мировоззрения. Формирование полиэтнического и 202 поликонфессионального состава населения Беларуси связано с историческими реалиями времён Великого княжества Литовского и Речи Посполитой, что явилось следствием проживания на одной территории представителей различных этногрупп – поляков, литовцев, русских, украинцев, татар и евреев. Кроме этого, как подчёркивает в своем исследовании социокультурных особенностей белорусской ментальности О. В. Батраева, толерантность белорусов проявляется в процессе христианизации и рассматривается как веротерпимость в существовании двоеверия – православия и католичества, а также «в уникальности униатской церкви» [2, с. 102]. Частота межэтнических и межконфессиональных контактов на территории Беларуси всегда была очень высока, поэтому позитивность их взаимоотношений поспособствовала формированию толерантного менталитета. Межэтнические отношения в Беларуси всегда характеризовались определенной стабильностью и отсутствием межнациональных конфликтов, что объясняется, прежде всего, вековыми традициями совместного проживания белорусских, польских, литовских, русских и других этногрупп населения. Так, у белорусов, которые составляют большинство населения, толерантность имеет многовековую традицию. Белорусский культуролог Ю. В. Чернявская полагает, что толерантное отношение белорусов к другим людям объясняется так называемой функциональной необходимостью, под которой понимается «многовековое существование в полиэтнических государствах, нужда в новых знаниях, потребность в Чудесном» [3, с. 266]. Сохранение основ своей этничности белорусы как титульная нация региона добивались не за счет агрессивности, насилия, а за счет толерантных качеств, поощряющих миролюбие, взаимопомощь, сотрудничество в отношениях со всеми этническими группами населения. Толерантность для белоруса не просто терпимость, но и уважительное отношение к другому, чьи ценности имманентно интегрировались и ассимилировались в культуре. Таким образом, для белоруса толерантность является важнейшим компонентом этнонационального менталитета, на основе которого формируется архетип «гостеприимного и доброго соседа» [2, с. 103]. При этом для белорусского менталитета характерно отсутствие чувства превосходства над другими народами. Формирование этнической идентичности и менталитета белорусского народа проходило в сложных исторических условиях, что было обусловлено рядом событий и явлений политического, геополитического, религиозного, социального, культурного и иного характера. Так, в исторические периоды Речи Посполитой и Российской империи определяющей основой белоруской идентичности стало ощущение привязанности к родной земле, что проявилось в особой форме самоидентификации белорусов – «тутэйшыя». Массовое окатоличивание населения ВКЛ и последующая русификация периода Российской империи способствовали тому, что белорусы, отличая себя как от поляков, так и от русских, и не имея возможности самоидентификации по отношению к менявшимся государствам, отождествляли себя с родной землей, т.е. «здешние». Таким образом, особенностям этнической идентичности белорусов является их привязанность к родной земле и специфическая «памяркоўнасць» народного характера, выразившаяся в покорности жизненным обстоятельствам, что и способствовало формированию толерантного менталитета белорусов. В контексте рассуждений о своеобразии национального менталитета белорусов необходимо отметить и культурное пограничье Беларуси между Западом и Востоком, имеющее благоприятные возможности для самостоятельного развития белорусской нации. Соответственно, формирование этнической идентичности белорусов происходило под знаком мощного и длительного воздействия других народов. И как отмечает белорусский исследователь Ю.В. Чернявская, именно «пограничность» между Востоком и Западом обеспечила четкую специфичность, особые качества менталитета, «инаковость» белорусского народа по сравнению с русским и польским [3, с. 430]. Поэтому к важным чертам менталитета белорусов можно отнести и «пограничность», связанную с необходимостью осуществлять выбор между Западом и Востоком и постоянного поиска своего собственного пути развития. Анализируя предпосылки и факторы формирования этнической идентичности белорусов, можно выделить следующие основные моменты, способствующие специфике их толерантного менталитета: –– геополитическое положение между Западом и Востоком; –– исторические события, связанные с вхождением в различные государственные объединения; –– поликонфессиональный и полиэтнический состав населения; –– коллективно-родовое начало, основу которого составляет не конфронтационная социальная установка, а сотрудничество и взаимопонимание. Вследствие качественного изменения природно-климатических, геополитических, социокультурных, этноконфессиональных условий в течение ХХ столетия произошло формирование этносоциогенотипа современных белорусов, в пределах которого осуществлялся и осуществляется перманентный процесс 203 взаимопроникновения, «переплавления» культур и ментальных характеристик взаимодействующих между собой народов. Исследование толерантности как фактора устойчивого развития белорусского общества имеет особую актуальность, так как толерантность утвердилась как одна из базовых характеристик белорусского менталитета, уникальная черта, свойственная белорусам и отличающая их от других. Поэтому толерантность белорусского этноса имеет конкретные исторические корни, так как белорусы долгое время жили в составе различных государств – Великого Княжества Литовского, Речи Посполитой, Российской империи, СССР. Таким образом, менталитет белорусов формировался продолжительное историческое время и приобретал свои типичные признаки в определенных обстоятельствах общественно-политической, социально-экономической и духовно-культурной жизни. Межкультурное полиэтническое многообразие Беларуси является результатом исторического развития общества, способствующим укоренению принципов взаимного интереса, сотрудничества и толерантности. Взаимодействие этнокультур Беларуси предполагает толерантное общение их представителей, являющихся носителями как соответствующих систем ценностей, идей, этических норм, так и методов их передачи и усвоения. В этом контексте очень важным является само восприятие идеи мирного взаимодействия и формирования толерантного менталитета. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Досина, И. И. Национальный характер. Менталитет: сущность проблемы [Электронный ресурс] / И. И. Досина, С. Д. Кушбасова, Р. А. Клещёва. – 2019. – Режим доступа: https://articlekz.com/article/4664 – Дата доступа: 17.09.2019. 2. Батраева, О. В. Беларусь как социокультурный тип в контексте восточного славянства / О. В. Батраева. // Беларуская думка. – 2010. – № 2. – С. 102-107. 3. Чернявская, Ю. В. Белорусы: от «тутэйшых» к нации / Ю. В. Чернявская. – Минск : ФУАинформ, 2010. – 512 с. УДК 37.034 БРАЖЕВСКАЯ И.Е. СОВРЕМЕННЫЕ ПРАКТИКИ ВОСПИТАНИЯ ПАТРИОТИЗМА У БУДУЩИХ ПОКОЛЕНИЙ ЧЕРЕЗ ИСТОРИЧЕСКУЮ ПАМЯТЬ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ Бражевская И. Е. воспитатель дошкольного образования ГУО «Ясли-сад № 28 г. Гродно» г. Гродно, Беларусь По данным опроса, проведенного ассоциацией Gallup International (WIN/GIA) в 64 странах мира, в среднем лишь один из четырех жителей Европы готов защищать свою историческую родину. Совершенно не готовы обороняться жители Нидерландов – всего 15 % от общего числа опрошенных. Далее с небольшим отрывом следуют: Германия – 18 %, Бельгия – 19%, Италия – 20 %, Австрия – 21 %. Среди европейцев лишь Финляндия демонстрирует высокий уровень готовности к осознанному подвигу во имя отечества и народа – 74 % [1]. Республика Беларусь отсутствует в списке WIN/GIA. По уровню патриотизма наша страна находится на одинаковых примерно позициях с Российской Федерацией – 59% и 27 место в рейтинге соответственно. Отсюда следует, что каждый второй белорус готов защищать свое государство в условиях военных действий. Но до уровня лидеров опроса – Марокко с 94%, Пакистана и Вьетнама с 89 % – еще предстоит поработать. По мнению политического эксперта В. Шаповалова, Великая Отечественная война 1941-1945 гг. (ВОВ) была и остается тем самым системообразующим событием для памяти народов постсоветского пространства, которое способно поднять патриотизм населения на должный уровень [2]. Историческая 204 память об участии и победе нашего народа в ВОВ должна транслироваться непрерывно, начиная с дошкольного образовательного учреждения (ДОУ), и продолжаться в течение всей жизни гражданина. Проблема релевантного восприятия ВОВ заключается в том, что подрастающие поколения белорусов формируют свои первые представления о войне на основе зарубежной кино– и видеопродукции, перенимая культ насилия и жестокости. Семьи не уделяют достаточно времени работе с детьми по воспитанию у них чувства патриотизма. В условиях, когда государство предпринимает максимум усилий для сохранения историко-культурного наследия, сокращение количества часов, предусмотренных для занятий по нравственно-патриотическому воспитанию, в системе ДОУ нежелательно (таблица 1). Таблица 1 – Типовой учебный план дошкольного образования Общеобразовательная область «Ребенок и общество» Руководящий документ Нагрузка 2 младшая группа Средняя группа Старшая группа 1 (с 5 до 6 лет) Старшая группа 2 (с 6 до 7 лет) Пралеска: программа дошкольного образования, 2007-2012 гг. в неделю, мин. 30 40 50 60 в год, ч. 15,5 20,8 26 31 Учебная программа дошкольного образования, 2012 – н.в. в неделю, мин. 30 40 25 30 в год, ч. 15,5 20,8 13 15,5 Сокращение по году часов 0 0 13 15,5 Формирование начального интереса воспитанников ДОУ к тематике ВОВ должно осуществляться одновременно и в саду, и в семье, а содержание патриотическо-нравственного воспитания базироваться на следующих особенностях характера воспитанников: – недолгое, зачастую очень краткосрочное внимание; – хорошая восприимчивость всего необычного, яркого; – легкая вовлеченность в игры. Учесть данные особенности и частично восполнить дефицит учебной нагрузки помогают современные методические разработки для ДОУ. Среди них качественно выделяются лэпбуки, которые сочетают в себе до десятка различных форм работы с воспитанниками одновременно: – устное повествование воспитателя об истории Беларуси, городе или сельском населенном пункте; – прогулки и экскурсии в события прошлого по старым гравюрам и фотографиям; – посещение памятных мест ВОВ, Первой мировой войны; – рассказы о ветеранах – героях ВОВ, сопровождаемые фото и условными иллюстрациями геройских поступков; – городская топонимика, связанная с войной; – викторина на разучивание памятных дат, сооружений в зоне шаговой доступности и статистики; – чтение детских стихов, прослушивание песен о Родине, в том числе на белорусском языке, и многое другое. Иллюстрированные примеры в игровой форме позволяют детям изучить важнейшие исторические события, знакомят их с такими понятиями, как «защита Родины», «героизм», «Великая Победа», «труд в мирное время», «гордость за дедов и прадедов». На рисунке 1 показаны фрагменты лэпбука, посвященного освобождению г. Гродно от немецкофашистских захватчиков и Великой Победе нашего народа в ВОВ [3]: 205 Рисунок 1 – Наглядный образец лэпбука для ДОУ Лэпбук разработан коллективом педагогов ГУО «Ясли-сад № 28 г. Гродно» и хорошо зарекомендовал себя в ходе экспериментального использования в старшей группе. Он включает в себя: – 9 игр: «Угадай памятник», «Награди солдата», «Что, Где, Когда», «Оригами» и другие; – 17 изображений города периода ВОВ; – 10 фотографий героев войны, чьи имена носят улицы Гродно, с описанием их подвигов; – хронологию основных событий ВОВ и освобождения города. Занятия с лэпбуком поступательно формируют у воспитанников осознание принадлежности к белорусскому народу, соучастие в его славной истории. Наглядные образы, используемые в игровой форме, воспитывают чувство истинного патриотизма, которое отличают: – внутреннее неприятие информационных «вбросов» и намеренных искажений фактов о ВОВ; – уважение к памятникам истории; – понимание необходимости посещения музеев и исторических мест; – готовность встать на защиту Родины в совершеннолетнем возрасте. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. WIN/Gallup International’s global survey shows three in five willing to fight for their country [Electronic resource] / Gallup International: CENTER FOR PUBLIC AND POLITICAL STUDIES – Mode of access : https://www.gallup-international.bg/en/33483/win-gallup-internationals-global-survey-shows-three-in-five-willingto-fight-for-their-country/. – Date of access: 19.08.2019. 2. Политолог: сохранение исторической памяти народа становится жизненно важным [Электронный ресурс] / ИА «Sputnik Беларусь» – Режим доступа: https://sputnik.by/radio/20190703/1041868776/sokhranenieistoricheskoy-pamyati-naroda-stanovitsya-zhiznenno-vazhnym.html. – Дата доступа: 20.08.2019. 3. Шевченко, О. И. Лэпбук – ребятам друг! [Электронный ресурс] / О. И. Шевченко, – Гродно, ООО «Образовательные системы», 2019. – Режим доступа : https://ddu28grodno.schools.by/m/photoalbum/446724#. – Дата доступа: 12.08.2019. 206 УДК 94(476):16/20+316.7 БУЛАТЫ П.Ю. ФАРМАВАННЕ РОДАВАЙ ПАМЯЦІ Я.К. ХАДКЕВІЧАМ У ПАДУЛАДНАЙ ГАРАДСКОЙ ПРАСТОРЫ (XVII ст.) Булаты П. Ю. дацэнт кафедры сацыяльна-гуманітарных дысцыплін Інстытута менеджменту спорту і турызму, канд. гіст. навук г. Мінск, Беларусь З’яўляючыся элементам агульнай гісторыі, гісторыя лакальная стварае свае вобразныя гістарычныя і культурныя асяродкі, якія не зводзяцца да традыцыйных маштабных прастораў. Такія невялікія і зазвычай малавядомыя прасторы-вобразы засноўваюцца на маркерах памяці, іх сур’ёзная роля – назапашванне, перапрацоўка і глыбокая інтэрпрэтацыя мясцовых падзей, нібыта нябачных здалёк, але якія становяцца значнымі гістарычна-гуманітарнымі вобразамі. Значную ролю ў стварэнні, падтрымцы і захаванні вобразаў мінулага, пераважна ў вузкім прасторавым асяродку, адыгрывалі прадстаўнікі магнатэрыі Вялікага Княства Літоўскага. Здзяйснялася гэта праз важныя і складаныя механізмы захавання ўласнай родавай памяці. Родавыя канструкты мінулага былі выбудаваныя з шэрагу гісторыка-культурных слаёў, якія накладаюцца адзін на аднаго ў прызме часу. Сямейныя міфы, вобразы роду і маркеры памяці разглядаюцца як магутны элемент шматлікіх лакальных гісторый, што фарміруе ў пэўнай ступені культурны ландшафт вузкай прасторы і пакідае след у глабальных культурных працэсах. Вядома, што род, як і чалавек, жыве да таго часу, пакуль ён згадваецца, пакуль гучыць імя, жыве памяць пра ўчынкі і дзейнасць. Зыходзячы з гэтага, род, які прыналежаў да саслоўя знаці, маючы на тое магчымасці, імкнуўся захаваць у сваім часе, так і перадаць паслядоўнікам, памяць аб гістарычным мінулым і сваім сучасным [1, 2]. Найперш, прадстаўнікі знаці для захавання і падтрымкі ўласнай і родавай памяці выкарыстоўвалі сваю падуладную прастору – рэзідэнцыю. Ёй мог быць як і сціплы маёнтак, так і горад. Усё залежала ад дабрабыту і ўзроўню заможнасці. Так, вяльможа напаўняў рознымі маркерамі, звязанымі з ім, яго сям’ёй тую прастору, дзе ўладарыў. Закладалася культурная і гістарычная традыцыя, якая напаўняла асяроддзе. На прыкладзе дзейнасці Яна Караля Хадкевіча ў сваёй рэзідэнцыі разгледзім практыкі па захаванні ўласнай і родавай памяці, а таксама вызначым: ці паспяховымі яны былі. Граф Ян Караль Хадкевіч – прадстаўнік старажытнага шляхецкага роду, які, займаючы пасады вялікага гетмана літоўскага (з 1605 г.) і ваяводы віленскага (з 1616 г), з’яўляўся адным з самых уплывовых магнатаў Вялікага Княства Літоўскага пачатку XVII ст. Атрымаўшы 18 мая 1592 г. Ляхавічы ў спадчыну ад бацькі, Я.К. Хадкевіч пачынае ў горадзе грандыёзнае будаўніцтва – узводзіцца магутная бастыённая фартэцыя, закладаецца новы каталіцкі храм. Паралельна з будаўнічымі працэсамі адбываюцца працэсы па стварэнні і афармленні маркераў захавання ўласнай і родавай памяці ў гарадскім асяроддзі. Захаванне доўгатэрміновай памяці пра род адбывалася часцей за ўсё праз памяць царкоўную, якая перарастала ў культурную памяць. Адзначаная практыка была скарыстаная гетманам Хадкевічам. Так, практыка па захаванні яго ўласнай і родавай памяці была рэалізаваная праз тытул касцёла. Тытул фундаванага ім храма гучыць як Узвіжання Крыжа Гасподняга, Унебаўзяцця Найсвяцейшай Панны Марыі, Святога Яна Хрысціцеля і Святой Сафіі [3]. У гэтым тытуле зафіксаванае імя нябеснага патрона самаго гетмана (Яна Хрысціцеля) і яго жонкі. Так, праз імя нябеснага патрона ў гарадской прасторы і гістарычнай памяці замацоўвалася імя фундатараў, якое трывала больш за два стагоддзі. Адзначым адну цікавую акалічнасць. З фундацыяй новага касцёла адбыўся працэс замены маркераў родавай памяці. Так, першую каталіцкую парафію ў Ляхавічах заснаваў уладар маёнтка Альбрэхт Марцінавіч Гаштольд. Адпаведны фундуш [4, арк. 195–200] на закладанне парафіі і ўзвядзенне храма быў выдадзены ў 1535 г. Новаўзведзеная святыня была асвечаная ў гонар Святога Адальбэрта (Войцеха), які з’яўляўся нябесным патронам фундатара Альбрэхта Гаштольда. Пасля фундуша Хадкевіча і змены тытула касцёла адбылася замена вобразаў у гарадскім асяроддзі. Ян Караль Хадкевіч фундаваў не толькі касцёл, але і касцельнае брацтва, якое было названае ў гонар апякункі дачкі гетмана Святой Ганны [5]. Брацтва мела аднайменны алтар. Касцельнае асяроддзе спрыяла і захаванню візуальных вобразаў родавай памяці. Так, у інвентарах ляхавіцкага касцёла намі выяўленыя апісанні каштоўных літургічных рэчаў, сярод якіх значыцца манстранц з гербам Хадкевіча [6]. Ён захоўваўся ў касцёле цягам некалькіх стагоддзяў. 207 Практыка па захаванні памяці праз дзеянне ўвасаблялася праз усталяванне адмысловай імшы за фундатараў. Так, у фундушовым запісе Яна Караля Хадкевіча пазначаецца, што плябан кожны тыдзень, а менавіта ў сераду, павінен быў маліцца за фундатараў касцёла [3]. Акрамя непасрэдна звязаных з касцёлам маркераў, у Ляхавічах гетманам былі створаныя месцы памяці ў самім горадзе. Але месцы гэтыя семантычна звязаныя з царкоўнай атрыбутыкай. Так, цэнтральная вуліца ў Ляхавічах называлася Свята-Янаўская – у гонар нябеснага апекуна гетмана. На гэтай вуліцы стаяў касцёл, напачатку ж вуліцы (пры ўездзе ў горад) стаяла статуя Святога Яна Хрысціцеля [7]. Падагульняючы, адзначым, што ў Ляхавічах гетманам Я.К. Хадкевічам былі расстаўленыя наступныя маркеры па захаванню ўласнай родавай памяці: тытул касцёла, назва касцельнага брацтва, касцельныя рэчы з візуальнай сімволікай (родавым гербам), устаноўленая імша, вуліца ў горадзе і статуя нябеснага апекуна. Праз касцельную памяць захоўвалася памяць родавая. Каб вызначыць, ці былі адзначаныя расстаноўкі паспяховымі, звернемся кропачна да рознакшталтавых крыніц больш позняга часу (XIX–XX ст.). Так, у публікацыях ХІХ стагоддзя, калі масава пачалі з’яўляцца гістарычныя, геаграфічныя, этнаграфічныя апісанні гарадоў, у артыкулах, прысвечаных Ляхавічам, заўжды згадвалася імя гетмана, як галоўнага фундатара касцёла. Пры гэтым, варта адзначыць, што касцёл, які пабудаваў Я.К. Хадкевіч, праіснаваў толькі да 1660 г., калі быў разбураны пра асадзе Ляхавіцкай фартэцыі і адноўлены ўладарамі маёнтка Сапегамі. Але ў наступныя гады ён аднаўляўся і разбураўся яшчэ двойчы (падчас Паўночнай вайны, Барскай канфедэрацыі). Так, з чатырох (а калі лічыць фундацыю Гаштольда, то з пяці) будынкаў ляхавіцкага касцёла, фіксуецца памяць толькі пра фундацыю Яна Караля Хадкевіча [8, 9, 10, 11]. Падобны ж канструкт («Ляхавічы=Ян Караль Хадкевіч») прасочваецца і ў перыёдыцы ХХ ст., калі гаворка ідзе пра касцёл і горад, як рэзідэнцыю магната (хоць горад быў рэзідэнцыяй і іншых магнатаў – Сапегаў, Масальскіх, Касакоўскіх) [12]. Адзначым яшчэ адзін паказчык, звязаны з захаваннем памяці менавіта аб гетмане ў Ляхавічах. 28 ліпеня 1934 г. кіраўнік Ляхавіцкага гарадскога суда Мікалай Занарэўскі піша службовы ліст у Віленскую камісію па ахове спадчыны з просьбаю паспрыяць у справе ўзвядзення плоту каля статуі Святога Яна. У лісце свае дзеянні ён матывуе тым, што «кожнае ўпрыгожанне горада адпавядае той ролі, якую адыгрывалі Ляхавічы у гістарычных справах дзяржавы за часамі жыцця гетмана Хадкевіча (падкрэслена намі)» [7, арк. 1]. Так, памяць пра гетмана рэзаніруе з XVII ст. у 1930-я. Такім чынам, створаныя Я.К. Хадкевічам маркеры памяці мелі плён. Найбольш стабільным метадам захавання родавай памяці стала памяць царкоўная. Трывала на некалькі стагоддзяў замацаваўся вобраз, які звязваў гарадскую прастору Ляхавічаў з гетманам Хадкевічам. Аднак у наш час (пачынаючы з 1940-х) адбыўся разрыў і знішчэнне маркераў памяці. Сёння гетман Хадкевіч ніяк не прадстаўлены ў гарадскім асяроддзі Ляхавічаў, хаця ён, як ніхто, заслугоўвае ўшанавання ў горадзе (наданне вуліцы яго імя, устаноўка мемарыяла). СПІС ВЫКАРЫСТАНЫХ КРЫНІЦ 1. Пятраўскас, Р. Літоўская знаць кан. XIV–XV ст.: Склад – структура – улада / Рымвідас Пятраўскас; пераклад з літоўскай мовы Алесь Мікус. – Смаленск : Інбелкульт, 2014. – 386 с. 2. Пятраўскас, Р. Чаму вымірае магнатэрыя: лёсы магнацкіх родаў ВКЛ / Р. Петраўскас. // ARCHE Пачатак №6, 2014. – С. 11 – 26. 3. Lietuvos mokslų akademijos biblioteka. – F. 20. Nr. 221. 4. Нацыянальны гістарычны архіў Беларусі. – Ф. 1738. Воп. 1. Спр. 1. 5. Lietuvos mokslų akademijos biblioteka. – F. 273. Nr. 3587. 6. Нацыянальны гістарычны архіў Беларусі. – Ф. 1781. Воп. 27. Спр. 223. 7. Lietuvos Kultūros Paveldo Mosklinio Centro Archyvas. – F. 22. V. 1. Nr. 196. 8. Jelski, A. Lachowicze / A. Jelski // Słownik geograficzny Królestwa Polskiego i innych krajów słowiańskich [w 15 t.]. – Warszawa : nakł. Filipa Sulimierskiego i Władysława Walewskiego, 1884. – T. 5. – S. 56. 9. Żyskar, J. Nasze kościoly: opis ilustrowany wszystkich kościołów i parafji znajdujących się na obszarach dawnej Polski i ziemiach przyległych : w 2 t. / J. Żyskar D. Bączkowski. – Warszawa, 1913. – T. 2 : w 2 cz. – Cz. 2 : Djecezja Mińska. – 346 s. 10. Kartka z dziejów kością katolickiego. – Kraków, 1887. – 250 s. 11. Киркор, А. Живописная Россия: Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении : в 12 т. / А. Киркор. – М., СПб., 1881–1901. – Т. 3 : в 2 ч. – Ч. 2 : Белорусское полесье. – М., 1882. – 490 с. 12. Słowo Polskie wydanie poranne. – Nr. 514. – 1907. 208 УДК 94(476) + 316.658 БУТРАНЕЦ В.К. ТРАНСФОРМАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ КАК СПОСОБ ИНФОРМАЦИОННОГО ПРОТИВОБОРСТВА Бутранец В. К. начальник отдела Научно-производственного ООО «ОКБ ТСП», канд. полит. наук г. Минск, Беларусь В современном мире идет непрерывный поиск и разработка новых концептуальных проектов форм жизнеустройства, активный выбор стратегических критериев обоснования путей и способов реконструкции социальных систем. При этом одни государства и их сообщества преследуют цель сохранить и укрепить созданный ими элитный образец организации жизнедеятельности и качества жизни, невзирая порой на способы достижения поставленных целей, другие, оказавшись по различным причинам менее успешными, находятся в постоянной борьбе за обеспечение своей безопасности, за право распоряжаться природными и экономическими ресурсами, сохранение социокультурных особенностей и признание их самоопределения. Принимая во внимание все более ускоряющийся процесс истощения ресурсов на планете, многополярный мировой порядок, основанный на сосуществовании нескольких геополитических центров военно-политической и экономической мощи все более подвергается деформации, несущей в себе значительный потенциал разрушения, сопровождаемый игнорированием многих цивилизационных императивов. Негативные тенденции, наблюдаемые в экономике, демографии, культуре, духовно-нравственной сфере и психологии многих европейских государств, во многом являются следствием воздействия на них Соединенных Штатов, которые под флагом неолиберальной глобализации и находясь под влиянием идей о всесильном и справедливом рынке беззастенчиво продвигают свои прагматичные интересы. В таких условиях консолидация общества любого из государств, подвергающихся воздействию глобализма, является одним из важнейших условий его сохранения и представляет собой сложный многоуровневый процесс социально-экономической, интеллектуальной и духовной деятельности. В Республике Беларусь за прошедшую четверть века сформировалась своя, достаточно устойчивая, модель общественно-политического развития, которая опирается на имеющиеся интеллектуальные ресурсы, экономические и технологические возможности, историю, менталитет и культурное наследие народа. Несмотря на существующие трудности, мы сегодня имеем возможность проводить самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику, организовывать высокотехнологичные производства, пользоваться созданными нами и представителями предшествующих поколений социальными и духовными благами, совершенствовать систему образования что, наряду со спокойствием и миром в стране, во многом составляет основу нашей национальной гордости [1]. Вместе с тем, события, произошедшие в последние годы в соседних с Беларусью государствах, учат, что борьба сил западного олигархического капитала за установление контроля над суверенными странами, их территорией, людскими и природными ресурсами, военно-стратегическим и духовным потенциалом посредством реализации тактики ползучего проникновения продолжает нарастать. А подготовка благоприятной почвы для такой деятельности начинается с разрушения исторической памяти народа, за которым следует переориентация суперсистемы на иной вектор развития, смена культуры мышления, корректировка формы общественного сознания, а в последующем – изменение логики социального поведения людей в угоду авторов и заказчиков производимых реформ. Говоря о роли истории, французский философ и культуролог Мишель Фуко отмечал, что «…еще с эллинских времен, она выполняла в западной культуре ряд важных функций: памяти, мифа..., носителя традиций, критического осознания современности, расшифровки судьбы человечества, предвосхищения будущего или предварения возврата» [2]. Следует отметить, что программирование общества через тенденциозную подачу истории широко используется не только на постсоветском пространстве, но и в государствах, занимающих устойчивое лидирующее положение в мире. Так, один из сотрудников отдела социально-политических исследований «Левада-центра» констатировал, что в США свыше двух третей взрослого населения считают главным событием XX века Холокост. Не Первую и не Вторую мировую войну, не Вьетнамскую войну, не победу над СССР в «холодной войне», не создание ядерного оружия и овладение ядерной энергией, не выход человека в космос, не высадку американцев на Луну, не ликвида- 209 цию расовой сегрегации – то есть не важнейшие события, прямо касавшиеся американцев, а Холокост, который напрямую их не касался [3]. Ярким свидетельством того, что Республика Беларусь также вовлечена в процесс, следствием которого наступает трансформация исторической памяти социума, является международный круглый стол «Осмысление альтернативных концепций российско-белорусской истории», прошедший 6 марта 2018 года в Москве на Историческом факультете МГУ имени М.В. Ломоносова [4]. Участники форума попытались ответить на многие вопросы, в том числе: в каком направлении идет официальная трактовка исторического прошлого Беларуси и какие последствия могут ожидать страну в рамках современных подходов свободного изложения своего исторического прошлого? Несмотря на то, что учёные двух стран были едины во мнении, что нельзя допускать фальсификации истории, искажения фактов, свободного толкования исторического прошлого, что надо бороться с мифами и домыслами, которые имеют место как в информационном пространстве, так и в школьных учебниках, вместе с тем материалы конференции подтверждают наличие оснований для обеспокоенности в связи с формированием все более радикальных взглядов на историю, общую для Беларуси и России, в том числе в среде самих известных белорусских ученых. Так, например, это легко заметить в контенте выступлений доктора философских наук, профессора И.И. Антоновича и директора Института истории НАН РБ В.В. Даниловича, где взгляды на формирование белорусской государственности имеют существенные отличия. Также отметим, что позиция российского ученого, ведущего научного сотрудника Центра постсоветских исследований Национального исследовательского института мировой экономики и международных отношений им. Е.М. Примакова РАН А.Д. Гронского по поводу модернизации белорусской истории и возникающих в связи с этим курьезах, находит возражение у оппонирующего ему декана историко-филологического факультета Могилёвского государственного университета им. А.А. Кулешова В.В. Борисенко, которому, в свою очередь, оппонировал эксперт Фонда «Народная дипломатия» К.Ю. Аверьянов-Минский [4]. Казалось бы, чем больше существует точек зрения на исторические события, тем лучше. Однако, следует помнить, что если точки зрения противоположные, то как минимум часть из них менее достоверная. А искажение истории во все времена являлось одним из главных приемов информационного противоборства, когда человека лишают возможности уверенно предвосхищать будущее, идентифицировать себя с определенным обществом, питать нравственные корни, отталкиваться от определенной системы исторических координат. Не случайно, по аналогии с Францией XIХ века, когда после реставрации Бурбонов пытались вычеркнуть из истории Наполеона и его эпоху, а все, связанное с Бонапартом, объявлялось «массовой галлюцинацией», сегодня в ряде постсоветских стран отдельные ученые и горе-политики пытаются уничтожить прошлое и стереть из памяти период существования былой державы – СССР. Как писал известный английский писатель и публицист Джордж Оруэлл, – «Кто контролирует прошлое – контролирует будущее, кто контролирует настоящее – контролирует прошлое» [5]. Но опасность в том и состоит, что в результате «вмешательства» в прошлое наступает трансформация исторической памяти, образуется симбиоз истории и пропаганды, целью которой выступает воздействие на общественное сознание, а через него – на поведенческую структуру личности. Социум впадает в состояние концептуальной неопределенности, которое ввергает общество в затяжной этап информационного противоборства, преследующего конкретные цели, а именно – закрепление или изменение отношения людей к определенным историческим событиям, процессам, фактам и обстоятельствам в политической, дипломатической, финансово-экономической, экологической, информационной, военной и других сферах деятельности и на этом фоне программирование поведения людей в соответствии с заданным вектором. Как отмечает доктор философских наук, главный редактор сайта «Телескоп» Л.Е. Криштапович, – «Сегодня идет битва за историю наших народов. Сознание подвергается массированному антиисторическому давлению. Вместо подлинных исторических фактов, нам навязываются антиисторические взгляды. Если мы этого не будем признавать, то наши выводы будут узко академическими. Если мы говорим об альтернативных концепциях, значит, мы говорим о ложных концепциях. …Такие концепции преследуют четкую цель – смену геополитического вектора нашей республики, разрыв связей с Россией и перечёркивание нашей общерусской истории» [4]. К сожалению, волна исторического «ревизионизма» сама по себе скоро не пройдет. Для сохранения и упрочения исторической памяти требуются усилия не только ученых-историков и научного сообщества страны. Здесь важна позиция каждого мыслящего гражданина, но в первую очередь важен вектор, формируемый политической элитой страны. Не секрет, что во многом благодаря устойчивым взглядам Главы нашего государства Беларусь не скатилась до уровня отмывания коллаборационистов, пособников оккупантов и превращения их в героев. Народ Беларуси, как и раньше, не ставит сегодня под сомнение заслуги СССР в разгроме фашистской Германии, а свои достижения советского периода тесно увязывает с общими успехами бывшего многонационального Советского Союза и в первую очередь с Россией. Но 210 эти, да и другие устойчивые мировоззренческие столпы могут с течением времени пошатнуться, если в Беларуси, и даже, в первую очередь, в союзной с нами Российской Федерации не начнется более активное поступательное движение вперед в развитии науки, культуры, образования, внедрении новых технологий, росте производительности труда, принятии и реализации управленческих решений, законов, обеспечивающих защиту своих национальных интересов, повышение благосостояния народа, формирование новой, более справедливой и демократичной системы экономических и политических отношений, не допускающих углубления расслоения общества и не создающих угроз для разрушения Союзного государства. Тогда и только тогда все непримиримые оппоненты, которые сталкиваются на ниве нашей общей для Беларуси и России истории, станут чаще находить в ней, продуктивно, ярко и красочно описывать множество достойных эпизодов, дел, событий и свершений, которыми на самом деле мы так богаты. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Бутранец, В. О Концепции общественной безопасности. Новая парадигма развития общества как предмет осмысления / В. О. Бутранец // Беларуская думка. – 2015. – № 10. – С. 74 – 79. 2. Фуко, М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук [Электронный ресурс] / М. Фуко. – Режим доступа: http://rumagic.com/ru_zar/sci_philosophy/fuko/e/j121.html. – Дата доступа: 17.07.2019. 3. Тарасов, А. Манипуляция историей: актуальная тема [Электронный ресурс] / А. Тарасов /. – Режим доступа: http://rabkor.ru/columns/editorial-columns/2009/06/11/manipulating-history/. – Дата доступа: 18.07.2019. 4. Фальсификации общей истории Беларуси и России. Текст [Электронный ресурс] / Фальсификации истории – способ управления психикой людей. – Режим доступа: https://www.planet-kob.ru/articles/7323/ falsifikacii-istorii-sposob-upravleniya-psihikoi-lyudei. – Дата доступа: 18.07.2019. 5. Оруэлл, Д. 1984. [Электронный ресурс] / Д. Оруэлл. – Режим доступа: https://avidreaders.ru/readbook/1984.html. – Дата доступа: 18.07.2019. УДК 316.77 ВЕРЕНИЧ И. В. ПАМЯТНИКИ ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДИЯ КАК ИНCТРУМЕНТ ФОРМИРОВАНИЯ ИМИДЖА ТЕРРИТОРИИ Веренич И. В. младший научный сотрудник, Белорусский Государственный музей истории Великой Отечественной войны г. Минск, Беларусь В 1855 году Михаил Осипович Без-Корнилович (автор трудов по белорусскому историческому краеведению, начальник съёмок и военно-статистического изучения Минской, Новгородской, Волынской губерний и Белостокского округа в (1831—1847)) в своей книге «Исторические сведения о примечательнейших местах в Белоруссии с присовокуплением и других сведений, к ней же относящихся», ставшей практически первым путеводителем по территории Беларуси тех времен, отмечал: «В Белоруссии нет сколько-нибудь известного места, которое не ознаменовалось бы каким-нибудь историческим происшествием. Происшествия эти зачастую оказывались весьма трагическими [1, с.156]». С тех времен территории Беларуси только приумножали свою доблестную историю, чему посвящались памятники и мемориальные комплексы, места, где можно чтить героев и их подвиг. В последние несколько десятилетий обращение к памятникам исторических событий обрело новый виток, «наследие» активно вовлекается в жизнь территорий, что дает возможность сформировать «историко-культурный имидж территории», а это в свою очередь активизирует культурную жизнь населенных пунктов, увеличивает туристические потоки, создает новые рабочие места. В Республике Беларусь при поддержке Министерства культуры создан Государственный список историко-культурных ценностей Республики Беларусь, который возобновляется ежегодно. На 1 января 2019 года включено 4811 историко-культурных ценностей, в том числе 4694 материальных недвижимых историко-культурных ценности, которые включают 1655 объектов архитектуры, 1125 истории, 1857 археологии, 211 57 искусства, многие из которых посвящены историческим событиям и персоналиям военной истории, которая составляет важную веху для Беларуси [2]. Само понятие памятника (или объекта историко-культурного наследия) рассматривается специалистами в 2-х аспектах: в широком – как объект, составляющий часть культурного наследия страны народа, и в узком – как произведение искусства, созданное для увековечения памяти о людях и событиях. Прототипами памятников были погребальные сооружения – мегалиты, курганы, обелиски, пирамиды. Сегодня мемориальная функция преобладает над погребальной или культовой. Также у памятника появляется новая функция – он может выступать средством пропаганды государственной идеологии, господствующего строя, активного общественного воздействия. Памятники можно разделить на следующие категории: археологические, истории, архитектуры и монументального искусства, письменности, обладающие историко-познавательным или историко-художественным значением. Память о событиях боевой доблести увековечена в специальных мемориальных комплексах и включает мемориальные сооружения, создаваемые для увековечивания памяти отдельных лиц и исторических событий. Их главной функцией выступает увековечение памяти о важных событиях [3, с. 13]. Классификацией и изучением памятников в различных контекстах занимаются многие гуманитарные дисциплины. Важно изучать роль памятников с точки зрения историко-краеведческого подхода, являющегося важным направлением для сбора научного материала, создания экспозиций, исторических троп и реконструкций, привлечения посетителей, туристов и развития туризма в целом. В историческом краеведении принято выделять ряд самостоятельных направлений по тематико-хронологическому признаку фактов местной истории со своим, более узким объектом исследования: • исторические события в крае (эпоха феодализма, капитализма); • революционная история края; • военное прошлое края, связанное с борьбой за независимость, защитой Отечества в различные периоды истории; • советский период (от октября 1917 г. до 1991 г.); • постсоветский период (с 1991 г. по настоящее время); • археологическое изучение края; • этнографическое изучение края [4, с.19]. Все представленные и увековеченные в соответствии с указанной классификацией события, в том числе и материальными артефактами-памятниками, обогащают культуру страны, позволяют развивать ее в первую очередь через туризм. Туризм, который в настоящее время развивается очень стремительно, в свою очередь выступает самым доступным средством познания окружающего мира, его истории, достопримечательностей и культурного наследия, а через это и формирования имиджа (лица) территории. Ускоренные темпы развития туризма требуют диверсификации предложений, необходимо внести инновации, учитывать мнение и опыт зарубежных специалистов. Популярность военно-патриотического, мемориального, фортификационного или культурного туризма, объектами которого и выступают памятники, мемориалы, памятные места, требует еще более глубокой проработки идей для формирования имиджа территории, в том числе и более тесного сотрудничества с представителями общественности и управленческих структур тех стран, которые воевали и на другой стороне. И уже есть успешный опыт работы в этом направлении. Например, сегодня в Беларуси особое внимание уделяется посещению памятников в местах былых сражений в рамках мемориальных программ (переправа Наполеона, памятники Первой и Второй мировых войн и т.д.). Однако можно говорить и об отрицательных тенденциях. Так как всё больше говорится о коммерциализации культуры, все, что связано с памятниками культуры, делается по определенным «стандартам», подвергается унификации, происходит некое «заигрывание» с потенциальным туристом, посетителем исторических мест. Даже у мемориальных комплексов, посвященных кровавым и печальным историческим событиям (Брестская крепость, Марсово поле, Мемориальный комплекс «Яма», Остров слёз и др.) устраиваются фотосессии, возложение цветов новобрачными и т.д. Одним из перспективных и возможных направлений развития новых форм мемориального туризма для формирования положительного имиджа территорий нам представляется сотрудничество с общественными организациями и структурами, например такими, как гуманитарная общественная организация «Народный союз Германии по уходу за военными могилами», которая занимается сбором информации о захоронениях останков солдат вермахта. Правительством ФРГ ещё в 1954 году были официально возложены на эту общественную организацию обязанности по поиску немецких военных захоронений за рубежом, принятию мер по их сохранению и уходу. Эта организация работает в Польше, немецкие военные кладбища открыты на территории России, Украины. В Беларуси Народный союз работает с 2002 года, первые 212 эксгумации состоялись в августе 2004 года. В 2005 году на территории Беларуси было открыто первое сборное немецкое военное кладбище в городе Берёза Брестской области. Сейчас там перезахоронено около 4 тысяч солдат вермахта. Второе сборное военное кладбище находится возле деревни Щатково, недалеко от Бобруйска, где захоронено уже более 18 тысяч немецких солдат. Освящение мемориального комплекса состоялось летом 2011 года, но первые захоронения были сделаны ещё в 2008 году. Надо отметить, что не все гладко в этом направлении. Так, в 50-е годы прошлого века вышло распоряжение о сравнивании с землей захоронений, оставленных поверженной армией, да и слишком тяжелым было бремя памяти. Сейчас информация о возможных немецких захоронениях берётся из бывшего архива вермахта, помогает Международный Красный Крест, и местные жители указывают на захоронения Второй мировой войны. Раскопки производятся совместно с бойцами отдельного специализированного поискового батальона Министерства обороны Республики Беларусь в основном в соответствии с республиканским планом поисковых работ по локализации воинских захоронений иностранных армий и в случае, если во время проведения земляных работ обнаружили захоронение. Но очень часто могилы оскверняются вандалами и «черными копателями». Одна из тенденций заключается в укрупнении захоронений на отдельно выделенных площадях, что даст возможность привлекать туристов, специалистов, историков, приглашать родственников погибших, организовывать памятные мероприятия. Ведь память, как подчеркивал М. Хальбвакс, французский социолог, участник Сопротивления, погибший в 1945 году в концлагере Бухенвальд: «Прошлое» не возникает в наших знаниях само по себе, а является «искусственным продуктом» современности. Воспоминания не просто некая «данность», а относящаяся к современности, созданная ею «общественная конструкция». Именно памятники и есть механизм увековечения событий, воспоминаний о прошлом [5, с.156]. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Без-Корнилович, М. О. Исторические сведения о примечательнейших местах в Белоруссии с присовокуплением и других сведений, к ней же относящихся / М. О. Без-Корнилович. – Спб.: Типография III Отд. Собств. Е. И. В. Канцелярии, 1855. – 355 с. 2. Основные показатели деятельности организаций культуры (статистический бюллетень) [Электронный ресурс] // Нац. стат. ком. Респ. Беларусь. – Режим доступа: http://www.belstat.gov.by/ofitsialnayastatistika/solialnaya-sfera/kult/godovye-dannye_15/osnovnye-pokazateli-deyatelnosti-organizatsii-k_2. – Дата доступа: 12.09.2019. 3. Иконников, А. В. Архитектура XX века. Утопии и реальность : в 2 томах / А. В. Иконников. – М.: Прогресс-Традиция, 2001. – Т. 1. – 656 с. 4. Копылов, Д. И. Краеведение: структура, проблемы, перспективы / Д. И. Копылов // Ежегодник Тюмен. обл. краевед. музея им. И. Я. Словцова – Тюмень, 2000. – 168 с. 5. Хальбвакс М. Коллективная и историческая память / М. Хальбвакс // Неприкосновенный запас. – 2005. – № 2-3. – С. 22. УДК 325:21 ВОДНЕВА И.П. СТАЦИОНАРНАЯ ВЫСТАВКА «ПОЧЁТНЫЕ ГРАЖДАНЕ ГОРОДА ПОЛОЦКА» КАК ИНСТИТУТ ПО ФОРМИРОВАНИЮ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Воднева И. П. заведующий Краеведческим музеем, филиалом Национального Полоцкого историко-культурного музея-заповедника г. Полоцк, Беларусь Сегодня во всём цивилизованном мире для успешного развития индивида всё более востребованными становятся социальные институты и процессы. Они поддерживают культурную идентичность человека, обеспечивают сохранение и воспроизведение культурных ценностей, накопленных предыдущими поколениями. Особое место среди трансляторов исторической памяти занимают музеи. Осуществляя информационную, образовательную и воспитательную функции, музеи выступают посредниками между индивидом и культурной средой, включая при этом первого в общий культурно-исторический процесс. Презентуя через предмет события прошлого, музеи заставляют своего посетителя ещё раз 213 эмоционально и когнитивно углубиться в суть прожитого, исследовать исторические корни своего народа. В системе институтов, осуществляющих отбор и преобразование актуальной социальной информации в ретроспективную, музеи активно работают над формированием исторической памяти человечества, сложного и многокомпонентного явления, выступающего обязательным гарантом любого гармонично развивающегося общества. Стационарная выставка «Почётные граждане города Полоцка», открытая в 2016 г., стала для местного сообщества тем местом, где накопленный предыдущими поколениями опыт с помощью различных музейных средств стал активно транслировать социльно значимую информацию. В основу новой экспозиции были положены материалы о людях, которые внесли значительный вклад в историю развития города Полоцка. Уже с конца 1960-х гг. в музейное собрание стали поступать личные документы, фотографии и вещи Почётных граждан, которые передавались как самими награждёнными, так и их ближайшими родственниками. К числу наиболее многочисленных относятся коллекции, связанные с жизнью и деятельностью И.П. Дейниса, М.И. Лихачёва, П.К. Пацея, Н.М. Петренко, Н.Ш. Симановского и др. В 2016 г. в процессе написания научной концепции и создания экспозиции были продолжены поисковые работы, в ходе чего музейный фонд пополнился более чем на 200 предметов. В итоге коллекция материалов по Почётным гражданам (36 человек), составила более тысячи предметов. Информационные нагрузки настоящего времени сильно влияют на процесс запоминания человека, память о прошлом становится короче, военные конфликты и экономические кризисы создают стихийно развивающиеся общества, неспособные аккумулировать в своём сознании наиболее значимые формы существования своей деятельности. Поэтому первоочередной задачей для научных сотрудников Краеведческого музея стал отбор того исторического материала, который помог бы показать через личность весь спектор развития общества во второй половине ХХ – начале ХХI вв., демонстируя при этом как положительные, так и отрицательные его стороны. Большинство Почётных граждан, получивших звание во второй половине ХХ века, были членами Коммунистической партии, участниками одной или даже нескольких воин. Имея за плечами большой жизненный опыт и являясь свидетелями разных политических событий, награждённые всегда ставили своей главной целью служение родной стране и своему народу. Однако социальная память меняет своё содержание на разных этапах развития. Одни и те же явления прошлого нередко получают в разных системах исторических представлений диаметрально противоположную оценку [1]. Процесс формирования исторической памяти становится всё более сложным. И у нового поколения возникают проблемы достоверности и объективности знания. Именно тогда, на этапе социализации индивида, осмысления прошлого своего народа, важную роль может сыграть персонализация истории через письменные и устные источники, представленные в музейной экспозиции. Информация из мемуаров Почётных граждан, воспоминаний их родных, интервью с представителями местного сообщества стали частью сложного механизма, обеспечивающего участие ретроспективной информации в «картине мира» современного человека. Документалистика позволила объективно выделить этих людей из общего числа, сделать их яркими маркерами сложных коммуникационных процессов. Поэтому на выставке, кроме общих сведений по каждой личности – фотографий и кратких биографий, представлены также и уникальные материалы, расскрывающие многогранность личности почётного гражданина – примера для подражания. Например, председатель, а затем заместитель председателя Полоцкого горисполкома 1946-1961 гг. С.П. Портнов, несмотря на свою занятость, был членом Белорусского общества охраны природы. Преподаватель лесного техникума И.П. Дейнис, закончив в 1956 г. университет марскизма-ленинизма при Полоцком горкоме партии, собрал и систематизировал большое количество материалов по истории дореволюционного города. Он подготовил несколько альбомов, где зарисовал по памяти полоцкие памятники архитектуры, тем самым дав возможность своим потомкам познакомиться с навсегда утраченным наследием. Н.Ш. Симоновский, будучи по натуре человеком открытым и общительным, проводил большую работу по воспитанию подрастающего поколения. Постоянным участником встреч с молодёжью, военнослужащими, работниками полоцких предприятий был и Герой Советского Союза С.А. Пашкевич. В честь Степана Афанасьевича в Доме физкультуры ОАО «Полоцк-Стекловолокно», где он проработал слесарем более 25 лет, ещё с 1970-х гг. стали проходить открытые турниры по плаванию. Общение с живыми свидетелями истории, передача знаний о прошедших исторических событиях из поколения в поколение – это как раз и есть одна из вариаций исторической памяти. Процесс её формирования, особенно у подрастающего поколения, достаточно сложен. Среди факторов, влияющих на формирование, мы должны учитывать современные социально-экономические условия развития общества, идеологические установки, уровень образования, деятельность СМИ и др. Основой исторической памяти у молодёжи на первых порах становится школьное историческое образование, которое должно быть 214 систематическим, целенаправленым и последовательным. Продолжают эту работу современные музеи, которые играют большую роль в информационных и коммуникативных процессах, в формировании социально-исторической памяти. Доказательством этого служит их деятельность. Так, уже 3-й год на площадке выставки «Почётные граждане города Полоцка» для всех категорий музейных посетителей проводятся различные по форме и содержанию мероприятия. Для учащихся средних и старших классов, а также ССУЗов разработаны музейно-педагогические занятия с демонстрацией фильмов-портретов о почётных гражданах. Пользуются популярностью у полочан и встречи с героями выставки или их родными. На такие мероприятия собираются представители всех возрастных категорий. Открытый диалог и яркие воспоминания очевидцев прошлых лет дают достоверное и объективное представление о прошлом времени, формируя тем самым у молодёжи чувство гражданской идентичности. Активно используется для ознакомления с выбранной темой среди посетителей и информационный киоск, который содержит большой объем сведений о почётных гражданах, в том числе и о тех, которые были удостоены звания уже после 2016 г. и не представлены в постоянной экспозиции. Погружение в прошлое, знакомство с ауди– и видеоматериалами, включает каждого человека в общий культурноисторический процесс, даёт индивиду возможность приобрести новые знания, самоидентифицироваться в системе социальных ценностей. Таким образом, отмечает в своей работе В.М. Грусман, – «социально-историческая память представляет собой неотъемлимую часть культурного развития человеческого общества, имеющую собственные принципы организации и воспроизведения. Она отражает накопленный той или иной социальной группой или общностью исторический опыт, а также их способность сохранять и включать исторические факты в ситуации взаимодействия с другими социальными агентами для достижения наибольшей эффективности коммуникационного процесса» [2]. Аккумулируемая социальной памятью информация, представленная конкретно на стационарной выставке «Почётные граждане города Полоцка», посредством института воспитания и образования, транслирует её от одного поколения к другому, закрепляет в социальных ценностях и идейных установках, поддерживает определённый уровень социальной консолидированности общества. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Ахметшина, А. В. Понятие «историческая память» и ее значение в современном российском обществе / А. В. Ахметшина // Актуальные вопросы общественных наук: социология, политология, философия, история / Сб. ст. по материалам XXXVIII междунар. науч.-практ. конф. № 6 (38). – Новосибирск: Изд. «СибАК», 2014. – С. 11-16. 2. Грусман, В. М. Музей как институт формирования исторической памяти [Электронный ресурс] / В. М. Грусман. – Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/muzey-kak-institut-formirovaniya-istoricheskoypamyati. – Дата доступа: 9.09.2019 г. УДК 930.1 ВРУБЛЕВСКАЯ-ТОКЕР Т.И. КОММЕМОРАТИВНЫЕ ПРАКТИКИ СОВРЕМЕННОЙ БЕЛАРУСИ: ОПЫТ ПРОЧТЕНИЯ Врублевская-Токер Т. И. доцент кафедры философии культуры ФФСН БГУ, канд.филос. наук г. Минск, Беларусь Выполнено в рамках гранта БРФФИ-РФФИ Г18Р-003 Коммеморативные практики стали предметом пристального внимания ученых в XX веке, а сам термин вошел в научный обиход в связи с термином «коммеморация», который, в свою очередь, связан с термином «место памяти» (lieux de mémoire). Места памяти, как термин и как явление, стали ключевыми в работах французского историка П. Нора, в чьих исследованиях идея памяти представляется как интегрированный элемент истории. Местом памяти, согласно П. Нора, может быть любой культурный объект (памятник, коллекция, праздник, архив, музей, даже словарь – «моменты истории, оторванные от течения 215 истории, но вновь возвращенные ей»), который делают причастным к формированию коллективной памяти [1, с. 26–27]. Коммеморациями П. Нора называет церемонии и иные торжественные мероприятия, проводя которые люди почитают те или иные места памяти. «Коммеморация – не исключительно французское явление. Оно затрагивает все современные общества, являющиеся обществами историческими, т. е. основанными на принципе свободы людей, а не на власти божественной воли, и поэтому заменившими христианские праздники великими датами своей собственной истории» [1, с. 96]. В отличие от празднований, коммеморации характеризуются повторением [1, с. 98], они вновь и вновь воспроизводятся в культуре, неся с собой приданные им смыслы. Любая коммеморация наполнена множеством противоречий «между осознанием дистанции по отношению к событию и желанием ее преодолеть, между спонтанностью праздника и институтом, который им управляет, между окостенением, консервацией и открытостью в будущее, между верностью смыслу события и способам его приспособления к настоящему» [1, с. 98]. Корме того, отмечается, что коммеморация как отбор событий для поклонения или же порицания формируется на стыке стратегий памяти и забвения [2, с. 19]. «...Коммеморация возникает в настоящем из желания сообщества, существующего в данный момент, подтверждать чувство своего единства и общности, упрочивая связи внутри сообщества через разделяемое его членами отношение к прошлым событиям, или, более точно, через разделяемое отношение к репрезентации прошлых событий» [3, с. 116]. В них возникает и сохраняется живая связь с прошлым, они служат укреплению и передаче памяти о прошлом, а также являются удобным (в силу наглядности и большой эмоциональной выразительности) инструментом для манипуляций историческим сознанием [2, с. 19]. Различают коммеморации в узком и широком смысле: «В узком смысле слова – это увековечение памяти о событиях: сооружение памятников, организация музеев, определение знаменательных дат, праздники, массовые мероприятия и многое другое. Это могут быть и различные артефакты, и идеи, и тексты – то, что позиционируется как мемориальная деятельность. В широком смысле – это все, что связывает человека с его прошлым. Коммеморация – это способ, с помощью которого укрепляется и передается память о прошлом» [4, с. 82–83]. К коммеморативным практикам относят ритуалы, празднования, церемонии и другие практики презентации прошлого и сопричастности ему [5, с. 11]. Они принадлежат к области культурной, или культурно-исторической памяти, и на них распространяются все ее признаки (временная и содержательная оторванность от почитаемого события, наполненность мифами, символами и стереотипами и т.д.) [6, с. 22]. Коммеморативными практиками называют «упорядоченный тип поведения, который приводит к установлению темпоральной связи между символами прошлого и сообществом в диахроническом и синхроническом измерениях. Это особые формы телесной активности, эмоциональных и ментальных состояний, взаимодействия с объектами, в которых связь с прошлым приобретает для индивидов статус эмпирически достоверной, видимой и осязаемой реальности» [7, с. 63]. Коммеморативные практики позволяют «прочесть» содержание исторической памяти того или иного сообщества. В этих действиях проявляется актуальный образ истории, ее восприятие и понимание на каком-либо этапе развития сообщества. Смысловое единство подобному «прочтению» придает то, что коммеморации, а, значит, и соответствующие практики, относятся к сфере публичной общественной жизни, они проводятся официально и подконтрольны соответствующим институтам. Прочтение коммеморативных практик современной Беларуси позволяет сделать ряд наблюдений и выводов. Локализация, или заключение коммеморации в рамки соответствующего «места памяти». В Беларуси память о великих событиях прошлого все чаще переносится в специально организованные мемориальные комплексы, включающие несколько форм фиксации памяти: музеи, памятники, архивы, библиотеки. С точки зрения моральной составляющей этот процесс свидетельствует о постепенном разделении ценностей, связанных с почитаемыми событиями, и ценностей, в соответствии с которыми живут наши современники, о придании ценностям из этих двух «кластеров» разного содержания. В результате наши предки предстают более героичными, способными к самопожертвованию, более патриотичными, чем мы, их потомки, людьми, жившими по велению долга и кодекса чести. Это ценностное разделение имеет, в свою очередь, несколько важных для современной духовной культуры Беларуси следствий: поддержание легенды «золотого века» морали, который остался в прошлом, и на который нужно равняться современникам; наполнение образцов прошлого пропагандистским содержанием с их определенным ценностным выхолащиванием; разделение ценностей на личностном уровне, при котором современный человек ассоциирует свою идентичность не с продолжением традиции предков, а с созданием идентичности с опорой на некоторые традиции, содержание которых он, при этом, формулирует сам, в том числе посещая места памяти. Монументальность/повседневность. В современной культуре Беларуси прослеживаются два наиболее значимых вида коммеморативных практик: почитание героизма победителей и скорбь о жертвах, при этом второй вид практик охватывает гораздо большее количество событий прошлого, чем первый. Практики 216 скорби обращены к памяти жертв сталинских репрессий, жертв Холокоста, Второй мировой в Великой Отечественной войн, жертв Чернобыльской катастрофы. В современной исторической культуре Беларуси существует хоть и условное, но заметное разделение коммеморативных практик в связи с монументальностью форм памяти. Почитание героев и жертв войны объединяет идея величия, масштаба, как подвига, так и жертвы, их несоизмеримая с человеческими возможностями тяжесть. Ценности этики повседневности, характерные для изображений войны, созданных во второй половине XX века, (подвиг как поступок обычного человека, героизм как подсказанная обстоятельствами стратегия поведения, боль скорбящей матери, сила возрождающейся жизни и т.д.), сегодня гораздо реже отражаются в ритуалах почитания и героев, и жертв последней мировой войны. Единственным исключением из этой тенденции остаются коммеморативные практики для жертв Холокоста. Они, как и память исторических личностей, не связанных с военными событиями, отражают ценности этики повседневности, а соответствующие места памяти хорошо интегрированы в городскую среду (например, минский мемориал «Яма», мемориал Анри Дюнана в Минске). Различные способы изображения позволяют сделать вывод и о разном видении этих событий, и о разных ценностях, связываемых с ними в современной исторической культуре. Сегодня события последней мировой войны ассоциируются с самопожертвованием, верностью родине, отвагой, намного превосходящими духовные возможности обычного человека. Это сопровождается неизбежной идеализацией образа героев, идеей их моральной чистоты и безупречности. Чем более кристальным становится этот образ, тем с большим раздражением воспринимается альтернативное изложение событий войны, в котором образ воина-победителя не очерняется, но преподносится как обычный, не возвышенно-героический и не чуждый человеческих слабостей. Более выраженная простота и человекомерность других коммеморативных практик связана с иным прочтением героизма и жертвенности. Здесь акцентируется страдание, работа и подвиг человека, личности вне его связи с целым народом, но ради народа. В этом случае неизбежное искажение смысла прошлых событий при их изображении в современности, столь характерное для любых коммемораций, имеет меньше шансов на закрепление в исторической культуре. Интерактивность. Большинство мест памяти оказываются сегодня заложниками «экономики внимания», согласно правилам которой выживает тот, кто собирает больше «лайков». Желание узнать свою историю, ответить на вопрос: «Кто я такой?» как мотив обращения к коммеморативным практикам заменяется желанием на краткий миг оказаться в прошлом, почувствовать его на себе, пережить наиболее острые и драматические события тех дней. С этической точки зрения развлекательный характер коммеморативных мероприятий не является чем-то плохим, проблема гораздо глубже – отношение к коммеморации как к игре, ориентация ее участников на развлечение и удовольствие лишает переживаемое прошлое его онтологического статуса – будучи частью «представления», оно не осознается как наше собственное прошлое, приведшее к нашему настоящему. Усиление интерактивного характера коммемораций приводит также к известному стиранию смысловых границ между героями и антигероями прошлых эпох. В «игре» могут рядом веселиться и люди в форме Советской армии, и офицеров НКВД, и в немецкой, времен войны. Внешняя безобидность этого, в сущности, отражает ценностную путаницу, как синхроническую, так и диахроническую, постепенно возникающую в современной исторической культуре, а также свидетельствует об утрате действительного значения, которым были наполнены отношения людей, носивших эту форму в прошлом. Альтернативность. Коммеморативные практики в культуре современной Беларуси производятся и контролируются как государственными, так и общественными институтами, что предполагает множественность и альтернативность и воспроизводимого образа прошлого, и отраженных в них нравственных ценностей. Для любой исторической культуры характерно стремление к единому образу истории, к фиксации определенного набора ценностей, отражающему «подлинный» смысл прошлых событий. Альтернативность и диалог разных мнений играют роль своеобразного механизма «естественного отбора», защищающего историческую память от попыток манипулирования, от стремления навязать один взгляд как единственно правильный. Именно в такой полемике, например, идеям фашизма и расовой чистоты до сих пор не удалось доказать свою состоятельность жителям Беларуси, в отличие от исторических культур тех стран, где подобные идеи запрещаются или оправдываются. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. – СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. – 328 с. 2. Горнова, Г. В. Коллективная память и практики коммеморации в формировании городской идентичности / Г. В. Горнова // Вестник Омского государственного педагогического университета. Гуманитарные исследования. – 2007. – № 2 (15). – С. 18–21. 217 3. Мегилл, А. Историческая эпистемология / А. Мегилл. – М. : Канон+: РООИ «Реабилитация», 2007. – 480 с. 4. Романовская, Е. В. Идентичность и коммеморация / Е. В. Романовская, Н. Л. Фоменко // Власть. – 2015. – № 7. – С. 81–84. 5. Тульчинский, Г. Л. Соотношение исторической и культурной памяти: практики забвения / Г. Л. Тульчинский // Социально-политические науки. – 2016. – № 4. – С. 10–13. 6. Врублевская-Токер, Т. И. Место моральной составляющей коммеморативных практик в понятийном поле исторической культуры / Т. И. Врублевская-Токер // Ученые записки Брестского университета. Сборник научных работ. – 2018. – Вып. 14. – Ч. 1. – С. 18–25. 7. Сульжицкий, И. С. Коллективная память как практика и ритуал / И. С. Сульжицкий // Социальные технологии в глобализирующемся мире: теория и практика : материалы Междунар. науч.-практ. конф., Минск, 21–22 ноября 2018 г. / Белорусский гос. ун-т ; редкол.: А. Н. Данилов [и др.]. – Минск : БГУ, 2018. – С. 63–64. УДК 808.26: 316.7:93/94 ГАРАНІН С.Л. БЕЛАРУСКАЯ МОВА І метамарфозы культурнай памяці Гаранін С. Л. намеснік дырэктара па навуковай рабоце Інстытута мовазнаўства імя Якуба Коласа, канд. філал. навук г. Мінск, Беларусь Падтрыманне любой калектыўнай ідэнтычнасці прадугледжвае рэгулярны зварот да форм і вобразаў сваёй культурнай памяці. Дзякуючы нацыянальнай мове, чалавек пастаянна і нерэфлектыўна звяртаецца да вобразаў сваёй культурнай памяці, бо мова на толькі ўтрымлівае адіметна нацыянальны вобраз свету, але і заўсёды памятае ўсё пра сябе саму. Тым не менш, культуролагі і гісторыкі не надаюць у сваіх даследаваннях дастатковай увагі праблеме мовы як фактару культурнай памяці, напэўна, таму, што, разглядаючы розныя феномены калектыўнай памяці, абмяжоўваюцца вучэннем Яна Асмана аб асаблівай камунікатыўнай памяці [1, c.62]. Камунікатыўная памяць у культуралогіі – гэта свайго роду «жывы ўспамін», які існуе на працягу жыцця трох пакаленняў: дзяды – бацькі – дзеці. Відавочна, аднак, што такое разуменне камунікатыўнай памяці, па-першае, вельмі звужае паняцце камунікацыі, выключаючы яе пісьмовую форму. Па-другое, не ўлічвае вусную традыцыю як у безпісьменных, так і ў культурах, якія маюць пісьменства. Па-трэцяе, не ўлічвае таго, што камунікатыўная памяць у якасці агульнапрызнанага і агульназразумелага спосабу фіксацыі і захавання мае мову, якая ўтрымлівае шмат адзінак, у якіх замацавана адметнае разуменне свету і вызначэнне месца пэўнай чалавечай супольнасці ў ім. Не ўдаючыся далей у культуралагічныя штудыі, адзначым аднак, што розныя віды калектыўнай памяці (у адрозненне ад індывідуальнай, напрыклад, міметычнай) не толькі ўключаюць мову ў якасці сродка афармлення і трансляцыі той інфармацыі, якая з’яўляецца неад’емнай часткай «рытуальна аформленых непаўсядзённых успамінаў» (што, па Я. Асману, і ёсць уласна культурнай памяццю, а не самой культурай або не іншымі відамі калектыўнай памяці [гл.: 1]), але ў значнай ступені самі арганізуюцца мовай, бо не маюць іншых спосабаў для канструявання. Такім чынам, выступаючы фактарам –– захавання і перадачы культурастваральнай інфармацыі; –– назапашання калектыўнага вопыту; –– фарміравання грамадскага мыслення; –– вытлумачэння іншых з’яў і іншых знакавых сістэм культуры; –– устанаўлення пазітыўнага псіхалагічнага кантакту паміж суразмоўцамі аднаго калектыву; –– уздзеяння на ўдзельнікаў рытуальна аформленых дзействаў; –– увасаблення пажаданых культурна-ідэалагічных перспектыў і гэтак далей, функцыянаванне нацыянальнай мовы (у адрозненне ад замежнай), з аднаго боку, робіць магчымым рэалізацыю праз культурную памяць цэлага шэрагу функцый мовы (канструктыўнай, канатыўнай, рэферэнтнай, кагнітыўнай, металінгвістычнай, фатычнай, ідэалагічнай і, магчыма, некаторых іншых). Любой чужой мове, якая можа выкарыстоўвацца ў зносінах у сітуацыі шматмоўя, застаецца значна вузейшы спектр функцый, 218 чым сваёй. Але з іншага боку, аказваючы непасрэднае ўздзеянне на культурную памяць, мова і сама з’яўляецца адной з яе аб’ектываваных форм, паколькі, як ужо адзначалася, утрымлівае спецыфічныя адзінкі, якія пастаянна ўзнаўляюць сувязь паміж тэндэнцыямі будучага існавання і актуальным культурным мінулым, якое рэалізуецца ў сучаснасці, забяспечваючы «прырашчэнне сэнсаў». Уяўляючы сабой пэўны інфармацыйны масіў, які можа з нейкай доляй умоўнасці разумецца як тэкст, культурная памяць ёсць аднак не пастаяннай, а зменлівай з’явай. «Памяць культуры, – пісаў Ю.М. Лотман, – не толькі адзіная, але і ўнутрана разнастайная. <…> Пад уплывам новых кодаў, што выкарыстоўваюцца для дэшыфроўкі тэкстаў, якія адклаліся ў памяці культуры ў даўнія часы, адбываецца зрушэнне значных і нязначных элементаў структуры тэксту. Фактычна тэксты, якія па складанасці сваёй арганізацыі дасягнулі ўзроўню мастацтва, наогул не могуць быць пасіўнымі захавальнікамі канстантнай інфармацыі, паколькі з’яўляюцца не складамі, а генератарамі» [3, с.200–202]. Натуральна, што пад уплывам новых кодаў, што выкарыстоўваюцца для дэшыфроўкі культурных тэкстаў, можа таксама адбывацца не прырашчэнне, а ЗАМЯШЧЭННЕ сэнсаў, інакш кажучы, засваенне чужой культурнай памяці і страта сваёй. Гэтаксама калі ў адпаведнасці з патрабаваннямі пануючай супольнасці (сацыяльный, этнічнай, рэлігійнай ці іншай групоўкі) адбываецца выдаленне з публічнай сферы аб’ектываваных форм памяці (выяў, пабудоў, надпісаў і да т. п.), адбываецца мэтанакіраваная культурная амнезія. Прычым, па меркаванні расійскага даследчыка А.Р. Васільева, – «Звычайна падобныя дзеянні суправаджаюцца імплантацыяй на вызваленае месца новых несапраўдных успамінаў, якія з цягам часу павінны атрымаць характар бясспрэчнай ісціны ў вачах наступных пакаленняў, якім ужо не можна ведаць пра тое, што «самолёт изобрела не Партия» [2, ч. 3]. Можна выказаць меркаванне, што менавіта з гэтым феноменам замяшчэння сваёй мовы і сваёй культурнай памяці чужой мовай і чужой культурнай памяццю мы і маем справу ў сённяшняй Беларусі, калі культурная амнезія зайшла ўжо так далёка, што можа ствараць пагрозу для узнаўлення фактараў, якія фарміруюць нацыянальную ідэнтычнасць. Вядомы выраз, што «беларусы – гэта рускія са знакам якасці» – лепшае таму пацверджанне. Вось чаму мэтанакіраваная культурная амнезія абавязкова ўключае як перакадзіроўку сэнсавых значэнняў моўных адзінак, так і поўнае выдаленне з публічнай сферы тых моўных утварэнняў, якія падтрымліваюць самаўзнаўленне непажаданай калектыўнай ідэнтычнасці (ці фарміруюць апазіцыйны лад мыслення), або выцясненне цэлых моў з адпаведнай імплантацый на «вызваленае» такім чынам месца іншых моўных утварэнняў ці моў, якія ў выніку звужэння функцый не могуць канструяваць і захоўваць культурную памяць нацыі. Формы і катэгорыі мыслення аднолькавыя ва ўсіх народаў, і, адпаведна, гістарычная памяць, звязаная з гістарычнымі ведамі і вопытам, можа існаваць на любой мове. Гэтым і ствараецца грамадская ілюзія, што засваенне блізкароднаснай мовы або шматмоўе (ці двухмоўе) не прыводзяць да культурных выдаткаў і нават узбагачаюць культуру. Гэта было б так, калі б засваенне і выкарыстанне чужой мовы не было звязана з мэтанакіраванай культурнай амнезіяй, пра што мы казалі вышэй. Носьбіты культурнай памяці ствараюць аб’ектываваныя формы памяці менавіта такімі, якія яны ёсць, у выніку таго, што самі стваральнікі з’яўляюцца носьбітамі пэўнага вобразу свету, зафіксаванага ў мове, ўзноўленага ў кожным пакаленні з яе дапамогай і ўвасобленага ў кожным «месцы памяці». Прасцей кажучы, сацыялізацыя і самаідэнтыфікацыя чалавека пачынаецца разам з фарміраваннем яго асобы з засваення мовы, г.зн. анталагічна і рэальна нашмат раней, чым выяўляюцца творчыя схільнасці і здольнасці, пачынаюцца спробы творчасці, нарэшце, абіраецца творчая спецыяльнасць і чалавек становіцца мастаком, які з дапамогай назапашанага патэнцыялу рэалізуе ў сваёй дзейнасці тыя або іншыя ўстаноўкі. Такім чынам, нацыянальная мова і культурная памяць узаемаабумоўлены і звязаны ў чатырох узаемадапаўняльных аспектах: 1/ мова служыць сродкам канструявання культурнай памяці; 2/ мова з’яўляецца сродкам афармлення і перадачы інфармацыі ў «рытуальна аформленых непаўсядзённых успамінах», складаючы іх частку, а таксама выступаючы сродкам стасункаў пры іх ажыццяўленні і перадачы звестак пра іх; 3/ мова выступае адной з аб’ектываваных форм культурнай памяці; 4/ з дапамогай культурнай памяці мова рэалізуе ў грамадстве шэраг сваіх важнейшых функцый. Зразумела, аднак што нацыянальная мова не з’яўляецца адзіным або самагодным фактарам фарміравання і захавання культурнай памяці. У залежнасці ад гістарычных умоў большую ці меншую значнасць могуць атрымліваць іншыя чыннікі яе падтрымання. Уздзеянне мовы на культурную памяць адбываецца ў сукупнасці з уздзеяннем іншых аб’ектываваных форм памяці і іншых відаў калектыўнай памяці (напрыклад, гістарычнай), а таксама прасторавай, дзяржаўнай, канфесійнай ідэнтыфікацыяй. Таму культурныя дэфармацыі, як бачна гэта на прыкладзе Беларусі, маюць комплексны характар, пры якім выцясненне беларускай мовы з афіцыйнага ўжытку робіць немагчымым працэс культурнага самааднаўлення. 219 СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Ассман, Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / Я. Ассман ; пер. с нем. М.М. Сокольской. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – 368 с. 2. Васильев, А. Г. Культурная память/забвение и национальная идентичность: теоретические основания анализа [Электронный ресурс] / А. Г. Васильев // Культурная память в контексте формирования национальной идеи России в 21 веке / О.Н. Астафьева, А. Г. Васильев и др. – М. : Российский институт культурологии. – Режим доступа: lib.znate.ru/docs/index-266296.html. – Дата доступа: 21.04.2016. 3. Лотман, Ю. М. Память в культурологическом освещении: избранные статьи : в 3 т / Ю. М. Лотман – Таллинн : «Александра». – Т.1. – 1992. – С. 200–202. УДК 94(476) ДАНИЛОВИЧ В. В. СОХРАНЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ – НЕОТЪЕМЛЕМАЯ ЧАСТЬ РЕАЛИЗАЦИИ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ В БЕЛОРУССКОМ ОБЩЕСТВЕ Данилович В. В. директор Института истории НАН Беларуси, канд. истор. наук, доцент г. Минск, Беларусь Согласно практике, достаточно широко применяемой в постсоветских и восточноевропейских странах, основное предназначение государственной исторической политики – это воспрепятствование попыткам искажения и интерпретации исторических фактов и событий в ущерб национальному самосознанию, авторитету нации (народа), а также формирование оптимальных подходов к историческому прошлому и обеспечение их позитивного восприятия обществом. При этом исключительно важное значение имеет сохранение исторической памяти, которая вместе с культурой и языком объединяет людей в общество, населяющее определенную территорию, из которого образуется нация. По своей сути историческая политика – это способ создания того необходимого образа прошлого, который должен способствовать консолидации общества, воспитанию патриотических и гражданских качеств подрастающего поколения, служить укреплению межнационального и межконфессионального согласия, являться «иммунитетом» против чуждых идеалов и ценностей. Необходимо отметить, что историческая политика фактически реализуется в повседневной практической жизнедеятельности белорусского общества. При этом Институт истории НАН Беларуси является координационным центром по выработке необходимых основ исторической политики в нашей стране. В контексте вышеизложенного, для сохранения исторической памяти особенно важно то, что в Беларуси при поддержке государства активно и целенаправленно проводятся научные исследования исторических процессов. В частности, учитывая богатейший опыт национальной и зарубежной историографии, вовлекая в научный оборот огромный массив археологических материалов и архивных документов, ученые Института истории НАН Беларуси разработали концепцию истории белорусской государственности. В ее основу положена идея неразрывности исторического процесса, становления и развития белорусского этноса и формирования его государственности. Геополитическое положение Беларуси на перекрестке Европы, на цивилизационном духовно-культурном разломе между Востоком и Западом обусловили особенности социально-экономического, общественно-политического и духовно-культурного развития белорусского народа. В результате не только противостояния, но и взаимодействия сложных и противоречивых геополитических и общественнополитических процессов, настойчивости национальной элиты постепенно формировалась белорусская нация и ее государственность, которая нашла свое воплощение в виде исторических и национальных форм. Следует отметить, что на основе принципа историзма коллективом ученых Института истории НАН Беларуси впервые в истории мировой научной мысли предложена принципиально новая трактовка понятия «государственность». Мы рассматриваем государственность как внутреннюю потенциальную способность 220 этнонационального сообщества и его элиты, обеспечивающую право и возможность длительного самостоятельного исторического существования и развития. Государство же – это конкретно-историческое воплощение потенциала государственности, совокупность государствообразующих факторов. Формы воплощения государственности могут меняться, эволюционировать. Исторические формы белорусской государственности принадлежат не только белорусскому народу, но и другим народам, т.к. являлись полиэтническими образованиями: Полоцкое и Туровское княжества, Киевская Русь, Великое Княжество Литовское, Русское и Жемойтское, Речь Посполитая, Российская империя. В этих государственных образованиях постепенно формировался белорусский этнос и его государственность. В национальных формах белорусской государственности заложено национальное содержание титульного этноса: Белорусская Народная Республика, Социалистическая Советская Республика Беларуси, Советская Социалистическая Республика Литвы и Беларуси, Белорусская Советская Социалистическая Республика и Республика Беларусь. Деятельность ученых Института истории НАН Беларуси направлена не только на организацию фундаментальных и прикладных научных исследований, но и на обеспечение сохранения и популяризации национального историко-культурного достояния. Только за последние годы академическими учеными открыты и исследованы сотни археологических объектов по всей стране, введены в научный оборот ранее неизвестные документальные источники, что позволило не только значительно расширить тематические сюжеты научных исследований, но и уточнить прежние сведения и представления по многим проблемам истории, археологии и антропологии. Например, настоящее открытие сделано в 2016–2017 годах в Житковичском районе. Обнаружены самые древние на сегодняшний день славянские материалы, датируемые ІV в. н. э., которые свидетельствуют о том, что славяне появились на территории Беларуси на 200 лет раньше, чем считалось ранее. За годы суверенного развития ученые Института истории Национальной академии наук Беларуси, подготовили и издали целый ряд фундаментальных трудов, в которых объективно раскрыты этапы национально-государственного строительства и освещены страницы социально-экономического и духовнокультурного развития белорусского народа. Одним из ключевых этапов научного исследования национальной истории явилось введение в научный оборот огромного массива картографических материалов. В результате этой плодотворной работы подготовлен и опубликован уникальный четырехтомный «Вялікі гістарычны атлас Беларусі», в котором представлен огромный массив карт по истории нашей страны от древности до начала ХХІ в. включительно. На сегодняшний день учеными Института истории НАН Беларуси совместно с вузовскими коллегами завершается подготовка и издание пятитомной «Истории белорусской государственности», которая охватывает период от древности до современности. В ней обобщены наработки отечественных ученых по истории белорусской государственности, раскрыт процесс ее зарождения и развития, выдвинуты и охарактеризованы основные этапы, прослежена историческая преемственность традиций государственности от ее истоков и до настоящего времени, определены закономерности в реализации идеи белорусской государственности как в исторических, так и в национальных формах. Ежегодно в различных регионах Республики Беларусь ученые института совместно с местными властями организуют и проводят более 10 научных форумов (семинаров, круглых столов и конференций) с целью популяризации новейших исследований по региональной истории. Такие мероприятия направлены на сохранение исторической памяти, воспитание исторического самосознания и патриотизма, любви к родному краю, развитие регионального и международного туризма. На них обсуждаются вопросы охраны и практического использования археологического и историко-культурного наследия; истории белорусской государственности; событий Великой Отечественной войны. В работе конференций принимают участие не только ученые, но и учителя, учащиеся, музейные работники, краеведы. Опыт таких форумов бесценен, поскольку помогает специалистам на местах лучше ориентироваться в современных гуманитарных исследованиях, применять полученные знания на практике. Совместно с местными районными исполнительными комитетами и отделами образования регулярно организуются археологические лагеря. Школьники учатся методике археологических исследований, фиксации обнаруженных артефактов, зачистке объектов. Только в последние годы ученые института плодотворно работали с детьми из Ошмянского, Зельвенского, Ивьевского, Кореличского, Логойского, Лоевского, Речицкого, Рогачевского, Свислочского, Стародорожского, а также ряда других районов страны. Важно подчеркнуть, что огромный пласт научных изданий, опубликованных в последние годы, является фундаментальной основой для успешной организации учебно-воспитательного процесса в школах, 221 средних и высших учебных заведениях. Это прочная основа для сохранения исторической памяти белорусской нации. Деятельность ученых Института истории направлена на практическое использование результатов исследований, формирование исторического сознания белорусского общества. Исследовательские материалы широко используются в разработке оригинальных научных концепций музеев, экспозиций и выставок. Например, в Национальном историческом музее Республики Беларусь, Белорусском государственном музее истории Великой Отечественной войны, Музее истории Национальной академии наук Беларуси, Мирском замке, а также в ряде региональных музеев (Мотоль, Ивье, Рогачев и многих др.). Налажено постоянное сотрудничество с музеями страны по атрибуции артефактов, находящихся в их фондах, подготовке временных выставок и новых экспозиций. Все это направлено на укрепление исторического сознания и сохранение духовно-культурного наследия. Таким образом, современные исследования ученых Института истории НАН Беларуси осуществляются на основе широкого комплекса археологических материалов и архивных документальных источников в соответствии с принципом историзма и национально-государственной идеологией Республики Беларусь, формируют собственно белорусский взгляд на историю Беларуси и историческое мировоззрение белорусского народа, содействуют укреплению белорусской государственности и сохранению исторической памяти. УДК 378.189 ДЕГИЛЬ Н. И., САМУСЕВИЧ Н. В. ВНЕУЧЕБНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КАК ФОРМА СОХРАНЕНИЯ ЭТНИЧЕСКОЙ И НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ Дегиль Н. И. старший преподаватель УО «Барановичский государственный университет», Самусевич Н. В. студентка IV курса специальности «Социальная педагогика» г. Барановичи, Беларусь Изменения современного социального пространства обострили ряд вопросов, касающихся проблем этнической и национальной идентичности. В современном гуманитарном знании можно встретить большое количество разных подходов к пониманию феномена «идентичность». В процессе социализации индивид формирует целый комплекс идентичностей, таким образом, давая себе ответ на вопрос «кто есть я». Этническая идентичность представляет собой осознание своей принадлежности к той или иной этнической группе, а также одновременное переживание своего тождества с одной этнической общностью или группой при обособлении от других [1]. В качестве основных показателей, по которым определяется этничность, можно отметить следующие: этническая принадлежность родителей, место рождения, язык, культура, религиозное сознание, традиции и т.д. В то же время отметим, что национальная идентичность предполагает наличие определенной ментальной установки, ощущения индивидом в сильной или слабой степени своей принадлежности к нации. Среди факторов, оказывающих воздействие на этническую и национальную идентификации, можно выделить историческую память, так как она несет в себе историю народа, черты этноса и модели поведения. Проблема исторической памяти у иностранных студентов является достаточно мощным объединяющим фактором. Общение вне занятий происходит на своём родном языке. Но функции образования – это не только передача знаний, обучение, развитие компетенций, но и формирование, сохранение и трансляция ценностей. Одной из форм сохранения этнической и национальной идентичности является внеучебная деятельность, которая дает возможность использования свободного от учёбы времени для собственного самообразования, самовоспитания, самообучения, саморазвития. В силу своей сущности внеучебная деятельность студентов не является обязательной, а считается формой проведения свободного времени по интересам и желанию (досугом). 222 Единой модели внеучебной деятельности студентов нет, и, тем не менее, необходимо учитывать, что, с одной стороны, она дополняет учебную деятельность, сохраняет свободу для развития индивидуальности, с другой стороны ‑ имеет возможность корректировать теоретическое и практическое обучение. Студенты различных национальностей, включаясь во внеучебную деятельность, способны развивать коммуникативные качества, приобретать знания, умения и навыки, узнавать национальные особенности других сокурсников и, в свою очередь, показывать колорит и красоту своей нации. Целью нашего исследования являлось получение информации о способах организации деятельности, направленной на сохранение национальной и этнической идентичности иностранных студентов. Респондентами экспертного анкетирования выступили 23 студента: граждане Украины, Туркменистана, России и Китая. Объектами контент-анализа стали университетская газета «Мой універсітэт», страница социальной сети «Газета on-line», университетские воспитательные мероприятия с участием иностранных студентов. Отвечая на вопрос об эффективности внеаудиторной деятельности в этнокультурном взаимодействии, 52% респондентов считают, что она является продуктивным способом, так как в процессе непосредственного взаимодействия студенты много узнают о традициях и обычаях сокурсников из другой страны. Однако, только 17% опрошенных принимают участие во внеаудиторной деятельности, а именно в спортивных секциях, студенческом научном обществе, в творческих объединениях. Иностранные студенты принимают участие в мероприятиях различного уровня, демонстрируя колорит своей нации, и тем самым сохраняя этническую индентичность. В рамках нашего университета происходит повышение уровня межкультурной компетентности студентов из числа иностранных граждан, развития терпимости к установкам, ценностям, убеждениям в различных культурах, развития культурного самопознания за счёт проведения мероприятий, например: –– тематический вечер «Символ нашей гордости», посвященный Дню государственного флага Туркменистана (19 февраля); –– круглый стол «Белорусско-туркменское сотрудничество на современном этапе»; –– интерактивная площадка «Традиции и культура Китая»; –– традиционный весенний праздник «Новруз Байрам» (21 марта); –– тематическое мероприятие, приуроченное ко Дню национального суверенитета Турецкой Республики (23 апреля) с участием почетных гостей; –– республиканская олимпиада по русскому языку для иностранных студентов на базе БГУ; –– тематическая выставка, приуроченная ко Дню единения Беларуси и России (2 апреля); –– познавательное кафе «Вода – основа жизни», приуроченное к национальному празднику Туркменистана «Капля воды – крупица золота» (на базе общежития); –– литературный вечер «Великий поэт солнечного Туркменистана» посвященный Дню возрождения, единства и поэзии Махтумкули Фраги (на базе общежития); –– видео-презентация «Туркменские ковры», приуроченная к Дню туркменского ковра (на базе общежития) и другие [2, с. 345-347]. Таким образом, университет предоставляет условия для сохранения и развития национальной и этнической идентичности как в рамках внеаудиторной деятельности в стенах университета, так и в общежитии, через органы самоуправления. В результате взаимодействия у студентов формируется представление о национальной идентичности, уважительное отношение к своей стране и ее истории. Соответственно, историческая память служит не только наполнению содержания национальной идентичности, но и позволяет вырабатывать устойчивые эмоциональные связи. Важно подчеркнуть, что национальная идентичность меняется на протяжении истории. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 1. Стефаненко, Т. Г. Этнопсихология / Т.Г. Стефаненко. – М.: Институт психологии РАН «Академический проект», 1999. – 320 с. 2. Самусевич, Н. В. Сохранение национальной идентичности в ходе этнокультурного взаимодействия / Н. В. Самусевич // Сборник научных статей студентов, магистрантов, аспирантов / БГУ, состав. С. В. Анцух. – Минск, 2019. – Выпуск 22. – С. 345–347. 223 УДК 94(476):316.346.34 ДЕНИСОВА Н.Ф. ЗНАЧИМЫЕ СОБЫТИЯ БЕЛОРУССКОЙ ИСТОРИИ В ОЦЕНКАХ ПОКОЛЕНИЙ Денисова Н. Ф. научный сотрудник ГНУ «Институт социологии НАН Беларуси» г. Минск, Беларусь История страны всегда интерпретируется ее населением. Это знание живое и изменчивое, оно существует не в форме хронологий или книг, а в форме представлений о прошлом. Такого рода представления, получившие название «исторической памяти», являются в большей мере образами произошедших событий, в которых тесно переплетаются знание о фактах с ценностными и эмоциональными оценками, убеждениями и пережитым жизненным опытом индивидов. Формирование и изменение таких представлений о прошлом вызывает особый интерес в современной социологии, так как этот процесс является неотъемлемой частью социокультурной жизни любого общества. Историческая память в социальных науках трактуется как совокупность представлений индивидов о прошлом своего народа и страны, опосредованная их ценностями и жизненным опытом. Люди оценивают события прошлого с позиции настоящего, в котором находятся, их мировоззрение и миропонимание во многом опосредовано их ценностями и пережитым жизненным опытом. Вследствие этого восприятие и оценка произошедших в прошлом событий может не совпадать как у современников этих событий и их потомков, так и у ныне живущих поколений одного общества. В силу такого динамичного характера исторической памяти представляется целесообразным сравнить восприятие истории разными поколениями, что позволит очертить основные тенденции изменения исторической памяти белорусов. В качестве критерия определения границ поколений использовался возраст в соотнесении с определенными границами исторических периодов, в условиях которых протекали такие этапы жизни представителей поколения, как детство (в данном контексте – детство в период сознательного возраста), юность и зрелость. Соотнесение фаз жизни и исторических периодов необходимо, так как именно на первых стадиях жизни человека происходит усвоение смысложизненных ценностей и основных образцов социально одобряемого поведения, формируется мировоззрение. Для выявления особенностей трансформации исторической памяти нами были выделены три поколения, возраст которых рассчитан относительно 2016 г. (год сбора используемых в данной работе эмпирических данных). Таким образом, анализ будет строится на сравнении следующих поколений: младшее поколение белорусов, родившихся в 1981 г. и позже (на 2016 г. – лица в возрасте 35 лет и младше); среднее поколение белорусов, родившихся в период 1961-1980 гг. (на 2016 г. – лица в возрасте 36-55 лет); старшее поколение белорусов, родившихся в 1960 г. и ранее (на 2016 г. – лица в возрасте 56 лет и старше). Исторические периоды, которые стали контекстом для формирования каждого поколения, представлены на рисунке 1. Рисунок 1 – Три поколения белорусов в 2016 г. 224 Исходя из рисунка 1 можно предположить, что на оценку исторических событий советского периода истории Беларуси и периода независимости будет оказывать влияние продолжительность жизни представителей поколения в СССР. Так, на фоне жизненного опыта, полученного в благополучные периоды истории СССР, радикальные перемены уклада жизни и иные нововведения могут восприниматься старшими поколениями более негативно, чем молодежью. В рамках исследования история была представлена как набор событий и периодов, относительно каждого из которых респондент должен был сделать выбор наиболее значимых событий истории нашей страны. Полученные данные свидетельствуют о том, что чем более отдаленным (в хронологическом плане) от времени жизни индивида является событие или период, тем менее значимым он оценивается (рисунок 2). Рисунок 2 – Доля лиц, отметивших значимость исторических периодов вхождения белорусских земель в состав Великого княжества Литовского, Речи Посполитой и Российской империи Так, исторические периоды, удаленные от современности на большой временной промежуток и связанные со вхождением белорусских земель в состав Великого княжества Литовского, Речи Посполитой и Российской империи, не оцениваются большинством членов нашего общества как знаковые для белорусов. При этом оценки значимости событий разными поколениями довольно однородны. В рамках исследования история Беларуси 20 в. была представлена набором ключевых исторических событий, которые группируются в два периода: период вхождения Беларуси в состав СССР и период независимости нашей страны. Рассмотрим исторические события первого периода 20 в. (рисунок 3). Рисунок 3 – Доля лиц, отметивших как значимые для белорусов события советского периода истории Беларуси 225 Наиболее значимым событием в истории белорусского народа признается победа в Великой отечественной войне: такого мнения придерживается как большинство населения страны, так и большинство представителей каждого из трех поколений. Однако, как видно на рисунке 2, чем дальше во временной перспективе находится поколение от этого исторического события, тем меньше доля тех, кто признает его высокую значимость. Так, среди молодежи, по сравнению с самым старшим поколением из трех, эта доля меньше на 10% (64,5 % и 74,5 % соответственно). Вторым по значимости событием рассматриваемого нами периода истории выступает распад СССР – такого мнения придерживается каждый второй житель Беларуси (52,4%). При этом больше всего значимость этого события признает старшее поколение белорусов, основная часть жизни которых прошла в СССР. Период независимости Беларуси также был представлен набором исторических событий. В том, как оценивают значимость событий данного периода представители трех поколений, можно найти еще одно подтверждение нашему предположению о том, что чувство современности и сопричастности к историческому событию повышает его значимость в глазах человека. Так, среди молодежи доля лиц, которые определяют исторические события периода независимости как знаковые для белорусов выше, чем аналогичная доля среди представителей самого старшего поколения (рисунок 4). Рисунок 4 – Доля лиц, отметивших события периода независимости Беларуси как значимые для белорусов Примечательно, что строительство Белорусской АЭС (БелАЭС) фактически пока еще не стало историей – жители страны вне зависимости от возраста довольно единодушно в своих оценках его значимости: его важность признает примерно каждый десятый белорус (11,1 %). Это можно объяснить тем, что БелАЭС еще не построена, она еще не оказала существенного влияния на жизнь нашего общества. В целом, представленные результаты исследования свидетельствуют о том, что в белорусском обществе отсутствует поляризация в интерпретациях событий прошлого. Это подтверждается тем, что, несмотря на некоторую изменчивость в восприятии прошлого людьми разного возраста, радикальных расхождений между поколениями в оценках значимости исторических событий и периодов не было выявлено. Все это говорит о высокой степени единства и преемственности между поколениями в исторической памяти. Отдельные исторические события, такие как Великая Отечественная война, обладают высокой значимостью в представлениях народа, которая мало зависит от хронологической удаленности данного события. Такого рода события принесли за собой не только радикальные социальные перемены, но и потребовали изменения ценностей, перестройки мировоззрения. Вместе с тем оценки значимости исторических событий и периодов уменьшаются по мере увеличения их хронологической удаленности от времени жизни поколений. Так, в целом для молодежи, в отличие от старших поколений, свойственно несколько меньше признавать значимость событий советского прошлого и выше – событий периода независимости Беларуси. Это может быть связано с тем, что большинство ее представителей не чувствуют себя сопричастными к этому периоду в полной мере, воспринимая эти периоды как историю из учебников и книг, а не историю реальных, ныне живущих людей. 226 УДК [316.7:93/94]:316.4.063.3(476) ДОМБРОВСКИЙ А.В. РОЛЬ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ В ФОРМИРОВАНИИ ИНТЕГРАЦИОННЫХ НАСТРОЕНИЙ НАСЕЛЕНИЯ РЕСПУБЛИКИ БЕЛАРУСЬ Домбровский А. В. специалист I категории отдела оперативных исследований ГНУ «Институт социологии НАН Беларуси» г. Минск, Беларусь Принципы охраны суверенитета белорусского государства закономерно строятся с учетом направленности интеграционных процессов, которая обусловлена определенной законодательством внешней политикой Республики Беларусь. Разработку нормативной базы, ориентированной на регулирование столь обширного аспекта общественно-политической жизни как межгосударственные отношения, целесообразно выстраивать с учетом актуальной диспозиции страны на международной арене и особенностей исторического развития межнациональных отношений. При этом следует учитывать, что обращение к истории только как к науке, предоставляющей набор последовательных событий и причинно-следственных связей – немаловажный, но и не единственный способ поиска аргументации при принятии тех или иных политических решений. В системе современного социогуманитарного знания разработана многоплановая терминология, позволяющая фокусировать внимание на различных сторонах изучаемых феноменов, использовать всевозможные методологические разработки по переосмыслению, деконструкции исторических событий. В условиях полипарадигмальности общественных наук возрастает роль эмпирической социологии, поскольку регулярные прикладные исследования, осуществляемые с целью изучения общественного мнения по социальноэкономической, политической и иной проблематике, предоставляют ценнейший материал – актуальные данные о состоянии общественной жизни. Если методика и методология социологических исследований разработаны верно, это позволяет с уверенностью говорить о релевантности и репрезентативности получаемых данных, а значит, и о возможности обнаружения определенных тенденций, фиксации общественных настроений, идентификации «болевых точек», причем на уровне различных социальных субъектов – индивида, социальных групп и общества в целом. Проблематика исторической (коллективной) памяти, изучением отдельных аспектов которой занимались Э. Дюркгейм, М. Хальбвакс, Л. Выготский, А. Лурия, П. Берк, Л. Репина и другие исследовали в различных научных областях, приобретает актуальность в условиях корректировки курса белорусского государства на межгосударственной арене. Республика Беларусь постулирует единые подходы к развитию отношений со всеми зарубежными партнерами, при этом определяя в числе наиболее важных и перспективных направлений поддержание тесных контактов со странами-соседями, в первую очередь – с Российской Федерацией, «стратегическое сотрудничество с которой строится на основе Договора о создании Союзного государства Беларуси и России» [1]. Одним из критериев эффективности при выработке стратегий международного сотрудничества является соответствие актуального курса внешней политики направленности гражданского сознания. В данном контексте усиливается роль прикладной социологии как инструмента, который позволяет обращаться непосредственно к его носителям – гражданам страны – и выявлять как их сиюминутные установки, так и отслеживать более глубинные явления: ценностные ориентации, мироощущение людей, представления о своей роли, правах и обязанностях как граждан независимого государства. Об особенностях представлений белорусов о характере и направлениях международного сотрудничества Республики Беларусь позволяют судить результаты республиканских социологических исследований населения Беларуси, проведенных Институтом социологии Национальной академии наук Беларуси в октябре 2018 года и апреле 2019 года (объем выборки – 1516 и 2127 респондентов соответственно). Основными показателями, характеризующими внешнеполитические установки граждан, выступают уровень осведомленности о международном сотрудничестве, оценка приоритетных направлений внешней политики, интеграционные настроения. При этом характер влияния особенностей исторического развития государства проявляет себя в межпоколенческой дифференциации. Оценка собственной осведомленности граждан о международном сотрудничестве Беларуси с другими государствами находится на среднем уровне: почти две трети населения страны (60,5 %) указали на не очень хорошую осведомленность, пятая часть опрошенных (20,9 %) уверена в своей информированности относительно направлений международного сотрудничества страны, практически 227 столько же «ничего об этом не знают». Сопоставление этих оценок в рамках возрастных категорий показывает наличие некоторых отличий, связанных с традиционно более высокой включенностью старших поколений в политические события. По субъективным оценкам молодежь в меньшей степени осведомлена о международном сотрудничестве Беларуси, чем респонденты из среднего и старшего возраста (13,8 %, 21,3 % и 25,2 % соответственно). При этом жители страны от 50 лет и старше реже относят себя к тем, кто «кое-что слышал» о них, чем граждане из возрастных групп 18–29 и 30-49 лет (54,5 %, 65,5 % и 63,6 % соответственно). Приоритетным направлением внешней политики Беларуси должно быть укрепление взаимодействия с Россией в рамках Союзного государства – такого мнения придерживается практически половина населения страны (47,6 %). Характерно, что развитие интеграционных отношений в рамках Содружества Независимых Государств и Евразийского экономического союза также является для белорусов приемлемым: на это указали в среднем по 21,5 % респондентов. О том, что Республике Беларусь стоит уделить основное внимание развитию отношений с Китаем, считают 17,2 % опрошенных, с Евросоюзом – 16,5 %. Сторонником нейтральной политики, основанной на отсутствии тесного взаимодействия белорусского государства с каким-либо из зарубежных партнеров, является каждый десятый респондент (10,5 %). Необходимо отметить, что белорусы старшего и среднего возрастов чаще говорят о необходимости укрепления отношений с Россией в рамках Союзного государства, чем молодежь (54,9 %, 48,4 % и 35,5 % соответственно). Обратная ситуация наблюдается с вариантом о вступлении в Европейский союз: 25,3 % граждан до 30 лет посчитали этот вектор приоритетным, среди белорусов 30-49 лет их количество составило 17,7 %, в возрастной группе от 50 лет и старше – 9,6 %. Разница во мнениях по данному вопросу определяется историческими условиями становления поколений, поскольку респонденты старшего возраста были воспитаны как граждане Советского Союза, а молодежь сформировалась в условиях независимой Беларуси. Соответственно, приоритет в выборе внешнего партнера во многом объясняется данным обстоятельством. Важно отметить, что опыт функционирования независимого государства сказывается на стремлении белорусов к укреплению государственного суверенитета: желание укреплять отношения с российским партнером не подразумевает вступление Беларуси в состав Российской Федерации. Половина опрошенных граждан (50,0 %) считает, что Республика Беларусь должна быть независимым государством и строить отношения с Россией на основе международных договоров. На то, что две страны должны взаимодействовать по принципу равноправного союза с созданием наднациональных органов управления, указала треть граждан (35,5 %). Полагают, что Беларусь должна войти в состав Российской Федерации в качестве субъекта, лишь 8,0 % респондентов. При этом необходимо отметить, что сторонников независимости белорусского государства больше среди молодежи (56,8 %), равноправного союза Беларуси и России – среди граждан от 50 лет и старше (40 %). Мнение о вхождении Республики Беларусь в состав России непопулярно в принципе, независимо от возрастных категорий. В целом белорусы поддерживают курс на интеграцию страны в основных международных проектах (СГ, СНГ, ЕАЭС), но вряд ли ясно представляют цели и механизмы такого участия. Об этом говорит поляризация положительных и нейтральных оценок. Как показывают результаты исследований, Союзное государство является наиболее предпочтительной международной организацией во мнении населения страны – на это указали 50,0 % респондентов. Участие Беларуси в Союзе Независимых Государств также оценивается сравнительно высоко (47,1 % положительных ответов), в Евразийском экономическом союзе – несколько ниже (37,7 %). При этом число граждан, высказавшихся нейтрально об участии в указанных проектах, либо затруднившихся с ответом, также находится на высоком уровне (42,7 % для СГ, 47,0 % для СНГ и 52,1 % для ЕАЭС). В целом, гражданское сознание может выступать значимым фактором поддержки политического курса государства, и эффективность международных отношений во многом определяется соответствием проводимой руководством Республики Беларусь внешней политики и интеграционными настроениями в белорусском обществе. Стремление белорусов к интеграции в первую очередь с постсоветскими государствами обусловлено историческим фактором, в частности – вхождением государств в состав СССР и соответствующей этому унификацией политической и социально-экономической жизни, национальных культур, повседневных практик, языка. Этим объясняется поддержка населением укрепления белорусско-российских отношений, а также взаимодействия с другими странами бывшего Советского Союза (в данный момент – расширения интеграции в рамках СНГ и ЕАЭС). Таким образом, значение исторической памяти проявляет себя в особенностях самоидентификации: функционально историческая память в вопросе самоопределения народа характеризуется идентификационной ролью. Историческая память, воспроизводимая в контексте мирного добрососедского сосущество- 228 вания советских республик (преодоления ими одних и тех же трудностей, борьбы с общими врагами и связанными с этим позитивными воспоминаниями о героизме советских граждан), предстает как мощный идеологический фундамент, обеспечивающий широкую поддержку населением актуального политического и экономического курса во внешней политике Республики Беларусь. В то же время неспособность значительной части населения страны дать однозначную оценку эффективности работы приоритетных для Беларуси международных организаций (СГ, СНГ, ЕАЭС) может свидетельствовать о том, что гражданам проблематично идентифицировать сферы деятельности и перечень компетенций этих организаций по отдельности. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Внешняя политика Республики Беларусь [Электронный ресурс] / Министерство иностранных дел Республики Беларусь. – Режим доступа: mfa.gov.by/foreign_policy. – Дата доступа: 10.09.2019. УДК 34 (476) (072) ДОЎНАР Т.І. ВЫВУЧЭННЕ ГІСТОРЫІ ДЗЯРЖАВЫ І ПРАВА БЕЛАРУСІ ЯК АДЗІН З ФАКТАРАЎ ЗАХАВАННЯ ГІСТАРЫЧНАЙ ПАМЯЦІ БЕЛАРУСКАГА ГРАМАДСТВА Доўнар Т. І. прафесар БДУ, д-р юрыд. навук, прафесар г. Мінск, Беларусь Прававая навука арганічна звязана з дзяржаўнай арганізацыяй грамадства і адначасова з’яўляецца як прадуктам развіцця грамадства, так і адным з вызначальных фактараў належнай яго арганізацыі. На працягу стагоддзяў навукоўцы займаліся аналізам гісторыка-прававога развіцця чалавечай цывілізацыі і пошукам спосабаў найбольш эфектыўнага функцыянавання дзяржаўнасці [1, с. 3]. Многія навукоўцы лічылі, што навука аб праве існавала ва ўсіх народаў з вельмі старажытных часоў. Так, ураджэнец Беларусі Л. І. Петражыцкі ў працы «Теория права и государства в связи с теорией нравственности» (СПб, 1909) сцвярджаў, што яна ўзнікла значна раней рымскай юрыспрудэнцыі ў народаў Усходу (Ассірыя, Егіпет). Адносна Беларусі неабходна адзначыць, што вытокі навукі аб дзяржаве і праве знаходзяцца ў далёкай старажытнасці, калі з узнікненнем дзяржаўнасці і пісьменства з’явілася і патрэба ў асобай групе людзей – тлумачальнікаў і захавальнікаў звычаяў. З моманту з’яўлення на палітычнай арэне старажытных беларускіх дзяржаў (Полацкага, Тураўскага і іншых княстваў) з’яўляецца і кола асоб, якія пачынаюць займацца тэарэтычнымі і практычнымі пытаннямі належнай арганізацыі і ўдасканальвання дзяржаўнасці (Ефрасіння Полацкая, Кірыла Тураўскі, Клімент Смаляціч і інш.) [2, с. 14]. Так, летапісныя звесткі сцвярджаюць, што Ефрасіння Полацкая непасрэдна займалася пашырэннем пісьменства і розных навук, а яе рэлігійная і грамадская дзейнасць мела значны ўплыў на грамадска-палітычнае жыццё не толькі Полацкага княства, але і іншых дзяржаў [3]. Права, як элемент агульнай культуры грамадства, адлюстроўвае ўзровень духоўнага жыцця народа, у тым ліку ўзровень яго светапогляду і правасвядомасці. Даследаванне прававой спадчыны беларускага народа, якое даволі доўга стрымлівалася шэрагам фактараў, дае нам уяўленне не толькі аб асаблівасцях дзяржаўна-прававога развіцця на тым ці іншым гістарычным этапе, але і ўзроўні прававой культуры тагачаснага грамадства [1, с. 3]. Па розных прычынах айчынныя навукоўцы доўгі час не надавалі ўвагі гісторыі дзяржавы і права Беларусі. Пераважна замежныя даследчыкі часам закраналі некаторыя яе аспекты, прычым разглядаліся пытанні даволі суб’ектыўна, з пазіцый развіцця ўласных дзяржаў. Пры гэтым з-за недастатковасці і супярэчлівасці гістарычных звестак, а таксама выкарыстання навукоўцамі розных найменняў у адносінах да насельніцтва, якое пражывала на беларускіх землях, працяглы час увогуле адмаўлялася старажытнае паходжанне беларускай дзяржаўнасці. Аднак паступова навукоўцы, мысліцелі і дзяржаўныя дзеячы пачалі больш дакладна і з навуковых пазіцый распрацоўваць шматаспектныя і праблемныя пытанні гісторыі дзяржавы і права Беларусі, аб чым сведчаць як летапісныя паведамленні, так і публікацыі. Асабліва актыўна пачала развівацца навука 229 ў Вялікім Княстве Літоўскім, палітыка-эканамічным цэнтрам якога сталі беларускія землі. У ХVI ст. там сфарміравалася цэлае кола айчынных мысліцеляў і дзяржаўных дзеячоў (Ф. Скарына, М. Гусоўскі, А. Валовіч, Л. Сапега, А. Волан, М. Радзівіл Чорны і інш.), якія займалася філасофскім і тэарэтыкаправавым асэнсаваннем дзяржаўна-прававога развіцця [2, с. 356-358]. Яны не толькі даследавалі пытанні развіцця дзяржавы і права, але і выносілі прапановы па ўдасканаленню дзяржаўных інстытутаў і права , аб чым сведчаць дайшоўныя да нашага часу знакамітыя помнікі права – Статуты Вялікага Княства Літоўскага 1529, 1566 і 1588 гадоў. Паступова на працягу наступных стагоддзяў (у перыяд Рэчы Паспалітай, Расійскай імперыі, Беларускай ССР) развівалася прававая навука, а таксама айчынная гісторыка-прававая навука, уклад у якую ўнеслі шматлікія айчынныя і замежныя навукоўцы. Іх погляды, часам недакладныя, супярэчлівыя і тэндэнцыйныя, сталі падставай для дальнейшых навуковых разважанняў і паступовага стварэння айчыннымі даследчыкамі ХIХ-пачатку ХХ стст. канцэпцыі гістарычнага паходжання беларускай дзяржаўнасці і неабходнасці яе ўзнаўлення. Пасля ўсталявання савецкай улады і стварэння Беларускай ССР пачала складвацца і савецкая гісторыка-прававая навука Беларусі, для якой былі характэрнымі як пэўныя дасягненні, так і значныя недахопы [4]. Толькі ў канцы ХХ ст. пачаўся якасны новы перыяд развіцця як беларускай дзяржаўнасці, так і айчыннай навукі гісторыі дзяржавы і права. Пры гэтым важным і актуальным стаў нацыянальнадзяржаўны падыход, пры якім вывучэнне гісторыі ўласнага народа стала прыярытэтным кірункам навуковых даследаванняў. На падставе вяртання беларусаў да сваіх вытокаў, усведамлення імі ўласнага гістарычнага шляху і распрацоўкі канцэпцыі ідэалогіі беларускай дзяржаўнасці навуковыя даследаванні ў сферы гісторыі дзяржавы і права Беларусі актывізаваліся і значна ўзбагацілі айчынную гісторыкаправавую навуку. Аднак і зараз застаецца яшчэ шмат праблемных і мала даследаваных пытанняў. Сучасныя патрэбы ў далейшым развіцці гісторыка-прававой навукі звязаны не толькі з тымі прабеламі, што ў ёй засталіся, і з неабходнасцю перагляду шэрагу папярэдніх уяўленняў, а таксама ў сувязі з пастаяннымі трансфармацыямі дзяржаўна-прававой сферы. Пераасэнсаванне папярэдніх гістарычных і тэарэтыка-прававых навуковых падыходаў адносна такіх палітычных інстытутаў, як дзяржава і права, садзейнічае ўдасканаленню дзяржаўна-прававой сферы. Тым больш, што менавіта ў гісторыі права найбольш акрэслена адлюстроўваюцца характэрныя рысы сацыяльна-эканамічнага і палі­тычнага жыцця народа і тыя змены, якія адбываюцца ў сувязі з развіццём і ўскладненнем гістарычнага працэсу. Рэканструяванне забытых, але блізкіх прававому менталітэту, прававой свядомасці і прававой культуры беларускага народа дзяржаўна-прававых каштоўнасцей, у тым ліку ідэй, прававых інстытутаў, механізмаў рэгулявання грамадскіх адносін і інш., дапамагае не толькі асэнсаваць і ацаніць узровень мінулай прававой культуры грамадства, але і якасна ўплываць на сучаснае функцыянаванне як асобных прававых з’яў, так і ўсёй прававой сферы ў цэлым [1, с. 4]. Менавіта навуковы аналіз папярэдняга дзяржаўнаправавога вопыту дазваляе звярнуць увагу на тыя недахопы і дасягненні, якія мелі месца ў мінулым і ўлічыць гэта пры ўдасканаленні дзяржаўна-прававых інстытутаў. У гэтым кантэксце гісторыка-прававая навука мае асаблівае значэнне, паколькі яна дапамагае прааналізаваць і асэнсаваць папярэдні ход гістарычнага развіцця, улічыць папярэднія дасягненні, выключыць ранейшыя недахопы, а потым на падставе прынцыпу гістарычнай пераемнасці прагназаваць перспектывы далейшага дзяржаўна-прававога і прапаноўваць найбольш прымальныя механізмы яго ўдасканалення. Пры гэтым гістарычны аналіз эвалюцыі айчыннай прававой сферы заўсёды мае галоўнай мэтай удасканаленне ранейшых і фарміраванне новых прававых інстытутаў і іншых элементаў прававой сістэмы, а таксама больш дасканалага заканадаўства, найболей адэкватнага сучаснай прававой свядомасці. Такі падыход садзейнічае павышэнню эфектыўнасці функцыянавання беларускай дзяржаўнасці як галоўнага на сённяшні момант палітычнага інстытута, які выступае прыладай для дасягнення найлепшага сацыяльна-эканамічнага жыцця грамадзян ва ўмовах усталявання дэмакратычнай сацыяльнай прававой дзяржавы [1, с. 4]. На дасягненнях гісторыка-прававой навукі грунтуецца вучэбная дысцыпліна. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі з’яўляецца адной з фундаментальных юрыдычных дысцыплін, якая вывучаецца ў сярэдніх і вышэйшых юрыдычных навучальных установах Рэспублікі Беларусь. Прадметам вывучэння гэтай вучэбнай дысцыпліны з’яўляецца сістэма ведаў аб узнікненні і эвалюцыі беларускай дзяржаўнасці, найбольш важных этапах, тэндэнцыях і асаблівасцях гістарычнага развіцця дзяржавы і права Беларусі [1, с.3]. Як вучэбная дысцыпліна, «Гісторыя дзяржавы і права Беларусі» мае галоўнай мэтай – даць веды студэнтам аб канцэптуальных асновах, храналагічнай паслядоўнасці і асноўных этапах развіцця беларускай дзяржаўнасці і прававой сістэмы; іх асаблівасцях і характэрных рысах; эвалюцыі важнейшых прававых інстытутаў і галін права; дасягненнях прававой культуры Беларусі. Вучэбная дысцыпліна дае студэнтам не толькі агульнае ўяўленне аб стане, характэрных рысах і тэндэнцыях развіцця айчыннай дзяржавы і яе права, але перш за ўсё дапамагае асэнсаваць узровень развіцця беларускай дзяржаўнасці і 230 яе прававой культуры на тым ці іншым гістарычным этапе, выявіць ролю народа ў гістарычным працэсе і месца асобы ў грамадстве. У сувязі з гэтым студэнты перш за ўсё знаёмяцца з найбольш значнымі помнікамі айчыннага права; звяртаюць увагу на асаблівасці функцыянавання і гістарычнага развіцця дзяржаўных органаў, судовай сістэмы, заканадаўства, а таксама на праблемныя і дыскусійныя пытанні айчыннай гісторыі дзяржавы і права. У адпаведнасці з тыповай вучэбнай праграмай, распрацаванай выкладчыкамі Белдзяржуніверсітэта для студэнтаў вышэйшых навучальных устаноў па юрыдычных спецыяльнасцях, з дапамогай вучэбных і вучэбна-метадычных дапаможнікаў, у якіх звяртаецца ўвага на спрэчныя пытанні са спасылкамі на меркаванні сучасных і папярэдніх навукоўцаў і інш., яны характарызуюць важнейшыя гістарычныя этапы айчыннага дзяржаўна-прававога развіцця, акцэнтуюць увагу на яго станоўчых і адмоўных рысах, асаблівасцях і тэндэнцыях у паэтапным развіцці дзяржавы і права Беларусі і інш. Абмяркоўваючы на лекцыях і семінарскіх занятках тыя ці іншыя пытанні, рэкамендаваныя тэматычнымі планамі, выкладчыкі выказваюць сваё меркаванне, робяць спасылкі на найбольш важныя і найноўшыя навуковыя публікацыі, з якімі павінны абавязкова азнаёміцца студэнты. Пры гэтым яны закранаюць многія сучасныя дзяржаўна-прававыя пытанні, прыводзяць гістарычныя і сучасныя прыклады належнай і ўзорнай грамадскай дзейнасці, сумленных адносін да працы, што, несумненна, носіць выхаваўчы характар. Практыка паказвае, што вывучэнне студэнтамі гісторыі дзяржавы і права Беларусі садзейнічае не толькі сістэмнаму засваенню вучэбнага курса і фарміраванню дакладных ўяўленняў аб храналагiчнай паслядоўнасцi, этапах і асаблівасцях гістарычнага развіцця беларускай дзяржавы і яе прававой сістэмы, але з’яўляецца важкай падставай для паспяховага засваення студэнтамі іншых юрыдычных дысцыплін і належнай падрыхтоўкі будучых заканадаўцаў і правапрымяняльнікаў. Набытыя веды дапамагаюць будучым юрыстам стаць сапраўднымі прафесіяналамі ў прававой сферы, інтэлектуальнымі асобамі з навуковым светапоглядам і ўласнай грамадзянскай пазіцыяй па пытаннях грамадска-палітычнага і дзяржаўнаправавога развіцця Беларусі. Акрамя таго, засваенне ўласнай дзяржаўна-прававой гісторыі садзейнічае выхаванню іх у духу патрыятызму і павагі да гістарычнага мінулага і дасягненняў продкаў. СПІС ВЫКАРЫСТАНЫХ КРЫНІЦ 1. Доўнар Т. І. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі : падручнік / Т. І. Доўнар. – Мінск : Адукацыя і выхаванне, 2014. – 438 с. 2. Доўнар Т. І. Прававыя пытанні ў тэарэтычнай распрацоўцы беларускіх мысліцеляў ХVI стагоддзя / Т. І. Доўнар / Генетические зкономерности права : сборник науч.трудов, посвященных 90-летию со дня рождения С.Г.Дробязко / ред. кол. : С.А.Балашенко (гл.ред.) [др.]. – Минск : Бизнесофсет, 2013. – С.353365. 3. Доўнар Т. І. Ефрасіння Полацкая – хрысціянскі дзяржаўны дзеяч, асветніца і мысліцель / Т. І. Доўнар // Юстыцыя Беларусі. – 2006. – № 11. – С.1- 2. 4. Доўнар Т. І. Дасягненні і недахопы ў развіцці гісторыка-прававой навукі Беларусі / Т. І. Доўнар // Право.by. – 2015. – № 2 (34). – С.38-45. УДК 37:032 ЗЕНОВА Т.В. ФОРМИРОВАНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ В РАМКАХ УЧРЕЖДЕНИЙ ОБЩЕГО СРЕДНЕГО ОБРАЗОВАНИЯ БЕЛАРУСИ Зенова Т. В. учитель истории ГУО «Гимназия №15 г. Минска» г. Минск, Беларусь Формирование исторической памяти является одной из важнейших задач в дальнейшем успешном развитии молодого белорусского государства. В научной литературе понятие «историческая память» имеет множество определений. Однако в целом под данным термином понимается способность сохранять и передавать из поколения в поколение знания о произошедших исторических событиях, об исторических деятелях ушедших эпох, о национальных героях, о традициях и коллективном историческом опыте освоения социального и природного мира. Ключевым аспектом в данном определении является коллективный исторический опыт, так как его наличие позволяет социуму саморазвиваться и самоопределяться. 231 На формирование исторической памяти влияет ряд факторов, важнейшими из которых являются: социально-экономические условия развития общества, политический строй и идеологическая основа государства, уровень образования, деятельность средств массовой информации и др. Среди перечисленных факторов следует отметить роль системы образования, так как формирование памяти на научной основе происходит в процессе систематического изучения истории, вовлечения молодого поколения в воспитательно-патриотическую деятельность. Именно в процессе получения общего среднего образования закладывается фундамент этнического самосознания и исторической памяти молодого поколения граждан. Тем не менее при наличии выстроенного алгоритма воспитательно-образовательного процесса существуют несколько ключевых моментов, на которых следует обратить внимание. Самой важной задачей в обучении истории являются достоверность и объективность знаний. При составлении учебных пособий авторы должны ориентироваться на формирование у учащихся не только исторических знаний, но и ценностных ориентаций, которые направлены на воспитание патриотизма, чувств гуманизма и толерантности. Изучение исторического материала должно быть сопряжено с формированием активной гражданской позиции подрастающего поколения. При этом необходимо учитывать многоконфессиональность белорусского общества, а также наличие национальных меньшинств. При этом профессиональная деятельность педагогических работников должна включать в себя три основных компонента: целенаправленность, последовательность, системность. Также необходимо учитывать личную позицию педагогов. В педагогической среде немало учителей, мировоззренческая основа которых заложена в советский период. Историография того времени базировалась на утверждении отсутствия национальной идентичности. Проводилась целенаправленная работа по формированию убеждения о единстве советского народа. В школьном курсе, ВУЗах изучалась история СССР, фундаментом которой являлась история России. Поэтому трансформация мировоззренческой позиции учителей старшего поколения не всегда очевидна. Современный преподаватель – это не только профессионал в области исторических знаний, но прежде всего личность, которая обладает высоким уровнем культурного мышления, стойкими ценностными ориентирами. Таким образом, задачи по формированию и сохранению исторической памяти должны решаться при активном участии государства и институтов, которые реализуют единую стратегию развития исторического сознания людей. Успешность реализации данной политики также зависит от готовности общества воспринять предложенные ему идеи. Практика показывает, что при формировании исторической памяти в процессе обучения любая самая интересная информация остаётся только информацией, если не переживается учащимися, не осмысливается на эмоционально-образном уровне. Л. С. Выготский писал: «Там, где человек чувствует себя источником собственного поведения и деятельности, он поступает личностно». Поэтому необходимо использовать такие формы работы, при которых учащиеся смогут почувствовать себя не потребителем, а носителем исторической памяти. Наиболее эффективными зарекомендовали себя проекты, направленные на реализацию изучения истории своего края, своей семьи. Так, например, в рамках проектов «Я – беларус маленькі», «Карані», «Мая Радзіма – Беларусь» учащиеся обращаются к изучению истории своей малой родины и семьи. Они самостоятельно работают с историческими источниками, которые позволяют им реконструировать историю родного края, знаковые события и памятники малой родины, современное состояние родных мест, составляется генеалогическое древо своего рода. Исследовательская деятельность помогает молодому поколению лучше усвоить теоретический материал, т.к. его восприятие становится осмысленным, личностно значимым. Следующим условием формирования исторической памяти является развитие у учащихся способности критически мыслить. Компетентностный подход позволяет осуществлять принцип «учить не науке, а учить учиться». Круглые столы, дискуссии, проблемное изучение, участие в научно-практических конференциях и исторических дебатах, интерактивные занятия – вебинары и метод «перевёрнутого урока» – все эти формы обучения способствуют развитию критического мышления, формированию личностных, в том числе гражданских качеств учащихся. Если молодой человек в процессе обучения проявляет себя активным, заинтересованным, самостоятельным звеном, значит рядом с ним педагог-мастер. При этом важно не утратить диалог с молодым поколением, не допустить любых искажений исторической памяти. Если молодой человек в процессе обучения проявляет себя активным, заинтересованным, самостоятельным звеном, значит рядом с ним педагог-мастер. Выготский Л.С. отмечает: «Отношение человека к среде всегда должно носить характер активности, а не простой зависимости. Поэтому приспособленность к среде может означать жесточайшую борьбу с отдельными элементами среды и всегда активные взаимоотношения с ней. В одной и той же социальной среде возможны совершенно разные установки индивида, и все дело в том, в каком направлении будет воспитана эта активность» [1]. Важнейшая роль в процессе формирования исторической памяти подрастающих поколений традиционно отводится семейному воспитанию. Семья была и остается крайне значимым институтом социали- 232 зации личности, поэтому едва ли возможно переоценить ее роль как одного из каналов формирования исторической памяти. Таким образом, в формировании исторической памяти и гражданской позиции должны принимать участие все субъекты образования: законные представители, педагоги, общественность и социальные институты. Сегодня складывается новый тип образовательной системы, главная цель которой – воспитание подрастающего поколения, способного в будущем не только транслировать знания, но, прежде всего, прогнозировать, планировать, проявлять свою гражданскую позицию. Целостность развития учащихся и профессионального личностного развития учителей обеспечиваются через преемственность, традиции и инновационные программы образовательной среды. Каждый из ныне живущих ответственен за сохранение памяти. Важно не только не предать эту память забвению на государственном уровне, но и передать героику тех лет новым поколениям, воспитывая их в духе преданности своей Родине. Изучение современных механизмов формирования исторической памяти с использованием средств коммуникации позволит задействовать более эффективные и востребованные в молодежной среде технологии ее формирования и сохранения. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Выготский, Л. C. Педагогическая психология / Л. С. Выготский; под ред. В.В. Давыдова. – М., 1999. – С. 93. УДК 316.7:94(476) ИОФФЕ Э.Г. СПОСОБЫ СОХРАНЕНИЯ И ПОДДЕРЖАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ В БЕЛОРУССКОМ ОБЩЕСТВЕ Иоффе Э. Г. профессор БГПУ им.М.Танка, д-р. истор. наук, профессор г. Минск, Беларусь Наша Родина – Республика Беларусь славится своим бережным отношением к памяти о Великой Отечественной войне, далеко за пределами партизанской республики в странах Европы и всего мира известны её многочисленные военно-патриотические мемориалы и музейные комплексы – Брестская крепость, комплексы «Курган Славы» и «Прорыв», Хатынь, Буйничское поле, лагерь смерти Тростенец и многие другие. Новый Белорусский государственный музей истории Великой Отечественной войны стал подлинной жемчужиной Минска, и, наряду с Поклонной горой в Москве, является одним из самых ярких военных музеев современности. В связи с этим особую актуальность приобретают способы сохранения и поддержки исторической памяти в белорусском обществе. Выступая в Полоцке, Президент Республики Беларусь А.Г.Лукашенко назвал важным тот факт, что бережное сохранение исторической памяти на протяжении столетий помогает белорусам с честью выдерживать испытания, умножать славу родной земли. Белорусские социологи Н.Ф. Денисова и Н.М. Бровчук установили, что исторические периоды, удалённые от современности на большой временной промежуток и связанные с вхождением белорусских земель в состав Великого княжества Литовского, Речи Посполитой и Российской империи, не оцениваются большинством членов нашего общества как знаковые для белорусов [1, c. 24] Они констатируют, что «наиболее значимым событием в истории белорусского народа населением страны признаётся победа в Великой Отечественной войне: такого мнения придерживаются 69,1% населения. Как показало исследование 2010 г., восприятие этого события связано в современном белорусском обществе, с одной стороны, с чувством гордости и благодарности своим отцам и дедам за этот подвиг, но с другой– событие до сих про напоминает о потерях и боли, которые принесла война. Так, почти половина населения Беларуси считает победу в этой войне – великой победой отцов и дедов и испытывает благодарность участникам войны (42,8 и 44,1% соответственно). Почти каждый третий белорус (31,7%) испытывает гордость за страну, победившую фашизм. Однако около половины (43,6%) считает 233 9 мая днём памяти и скорби по всем погибшим и почти каждый пятый (17,7%) испытывает горечь за огромные жертвы, понесенные в войне» [1, с. 26]. Каковы же основные способы сохранения и поддержания исторической памяти в белорусском обществе? Белорусский исследователь А. Геращенко отмечает: – «В Белоруссии активно практикуются такие формы сохранения исторической памяти о войне, как оборудование специальных аллей, установка памятных знаков и табличек, присвоение уже в наше время новым улицам имён герое войны. организация и работа музеев при учреждениях образования и предприятиях, воинских частях, издание специальной литературы (такой, как серия книг «Память»), съёмки и демонстрация новых художественных и документальных фильмов и многое другое… Особенно важны, как мне кажется, именно школьные музеи – всё начинается с самого детства. Ведь если не привить уважение к исторической памяти ещё со школьной скамьи, потом это делать будет уже во многом поздно…Внимание к военной теме в Республике Беларусь таково, что часто к белорусам обращаются по вопросам сохранения военно-патриотического наследия и из других стран, в особенности – из бывшего Советского Союза… Вообще же в настоящее время в Белоруссии насчитывается более 10 000 памятников и мемориальных комплексов, посвящённых Великой Отечественной войне» [2, c.187-188, с.191-192, с.195-196]. Нельзя не согласиться с мнением белорусского учёного-социолога И.В. Котлярова о том, что в основе исторической памяти о Великой Отечественной войне лежат знания [3, с.157]. Причём знания не поверхностные, а глубокие, основанные на понимании причин победы СССР и стран антигитлеровской коалиции над германским нацизмом. К сожалению, приходится констатировать тот факт, что в современной белорусской системе образования теме Великой Отечественной войны не уделяется должного внимания как на школьном, так и на вузовском уровне. Важно вернуть курс «Великая Отечественная война советского народа» в программы учебных заведений, полностью восстановить все школьные музеи и уголки боевой славы. Наше государство, политические партии и общественные объединения, особенно «Белая Русь», трудовые и учебные коллективы, поисковые отряды и молодёжные объединения должны постоянно проводить патриотическую работу среди молодёжи. Умело формирует историческую память молодёжи средствами музейной педагогики коллектив государственного учреждения культуры военного профиля – «Музея битвы за Днепр» города Лоева Гомельской области, созданного как филиал Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны в 1984 году по решению ЦК КПБ. Экспозиция музея посвящена событиям форсирования р. Днепр на Гомельщине войсками Центрального фронта под командованием К.К. Рокоссовского, боевым действиям 61-й и 65-й армий на Лоевском плацдарме и освобождению района от немецких оккупантов, содержит материалы о партизанском движении на Лоевщине и земляках – участниках Великой Отечественной войны. Как правило, экскурсии в музее битвы за Днепр завершаются посещением мемориальной площадки боевой техники, аллеи героев-земляков, экспозиции «Землянка», места форсирования Днепра в урочище «Красная гора», что делает их более привлекательными для посетителей и содействует проявлению более глубокого интереса к истории, сохранению и поддерже исторической памяти посетителй этого музея. Очень важно, что в музее по состоянию на 2013 год был создан региональный банк «Книга Память», в который занесены имена 4627 земляков, погибших в годы Великой Отечественной войны, проводится мониторинг состояния воинских захоронений. Одним из важнейших способов сохранения и поддержания исторической памяти в белорусском обществе является умелое использование средств массовой информации – телевидения, периодической печати, радио и интернета. Так, белорусский исследователь А. Бурлакова замечает: «На основе метода контент-анализа была изучена 141 публикация (2016 г.) по теме освещения исторической тематики в СМИ: «СБ.Беларусь сегодня», «Аргументы и факты в Беларуси», «Народная газета», «Белгазета». Публикации, посвящённые историческим событиям Беларуси. размещались в основном в двух рубриках: «История» (19,9%) и «Общество» (59,6%), причём, как можно видеть, подавляющее большинство находится во второй рубрике. Связано это, скорее всего, с тем, что в них прослеживается тесная связь с современныими реалиями. Именно в «СБ.Беларусь сегодня» тексты размещены в основном в рубрике «Общество»; подобная ситуация и в «Аргументах и фактах в Беларуси» (16%). Рубрика «История» преобладает только в «Народной газете» (68,8%)… Информционными поводами к публикациям выступали: 1) памятная дата, годовщина, праздник, юбилей. Опубликовано 43 материала, 30, 5% от общего числа… 2) событие глазами очевидца (22 публикации, или 15,6%). В основном в данной категории представлены воспоминания непосредственных участников исторических событий. 234 Данные публикации обычно эмоционально насыщенны, наполнены личностным отношением тех, кто пережил событие» [4, с. 14-16]. Белорусская модель патриотического воспитания основывается на уважении историко-культурному наследию, бережном отношении к исторической связи и преемственности. В связи с этим заслуживает внимания пример формирования у молодёжи исторической памяти в результате умелой организации работы по патриотическому воспитанию, которая осуществляется в Белорусском государственном университете культуры и искусств. Эту кропотливую и благородную работу систематизирует и обобщает ректор этого вуза А.А.Корбут. Она подчёркивает, что внимание молодого поколения акцентируется на главных событиях истории Великой Отечественной войны, раскрываются истоки и проявления мужества, героизма советского народа, обсуждаются дискуссионные вопросы. Студенты, которые проходят подготовку по специальности «музееведение», имеют возможность работать с аутентичными историческими материалами, документами, артефактами в Белорусском государственном музее истории Великой Отечественной войны. Эффективным средством поддержания исторической памяти стало выполнение творческого задания на тему «Великая Отечественная война в истории моей семьи», позволившая через изучение истории своей семьи, малой родины прийти к пониманию исторических судеб всей страны. Отрадно видеть, что студенты, получая знания о военном лихолетье, проявляют живой интерес к героическим страницам истории белорусского народа. Художественное воплощение Великой Победы плодотворно воздействует на гражданско-патриотическое воспитание студенчества. В университете в торжественные дни организуются театрализованные площадки «Военная типография», «Полевой госпиталь», «Партизанский штаб», «Полевая кухня» и др. Разнообразными художественными средствами (песни, танца, поэтического слова) выразительно передаётся атмосфера военных лет, зачитываются воспоминания о событиях Великой Отечественной войны, которые записали студенты из рассказов родных, прадедов. прабабушек, дедушек и бабушек[5, c. 6-7]. Рассматривая проблему сохранения и поддержания исторической памяти в белорусском обществе, нельзя забывать, что прикосновение к истокам своего рода и родной земли, нашего наследия пробуждает и формирует личность человека, помогает чувствовать связь поколений и осознавать себя гражданином своей Родины. Передача духовного опыта от одного поколения к другому базируется прежде всего вокруг родного слова. Формирование этнической памяти, сохранения народных традиций, передача духовного опыта одного поколения другому – основа национального самосознания и одновременно важный фактор, содействующий сохранению и поддержке исторической памяти белорусов. Потеряв родной язык и этническую память, человек перестаёт осознавать себя субъектом конкретной культурной идентификации. Нельзя не понимать вековечной истины: структура и содержание каждого национального языка воплощает характер и менталитет нации, её жизненную психологию и философию. Именно национальный язык – в данном случае белорусский, устно-поэтическое творчество, художественная литература, её герои и символы оставляют в наследие потомкам своё понимание Бога, добра и зла, благородного и ценного, тем самым внося свой вклад в мировую копилку общечеловеческой культуры. Нельзя не согласиться с мнением белорусского иследователя В.А. Кузьмича, что нельзя недооценивать высокий воспитательный потенциал родного слова для духовного становления молодёжи. Поэтому обогащение практических занятий и экзаменационных билетов соответственно подобранными и идеологически выверенными темами не только совершенствует языковую культуру студентов, но и укрепляет их историческую память. Современный специалист, готовый работать на благо Беларуси, обязан всесторонне знать самые разнообразные аспекты родной истории и культуры. Только такой подход позволит воспитать настоящего патриота, который будет заботиться об интересах государства и осознавать свою ответственность за его судьбу. Таким образом, в современном белорусском обществе сложилась определённая система разнообразных способов сохранения и поддержания исторической памяти у разных поколений, но особенно у нашей молодёжи. В то же время отметим, что проблема сохранения исторической памяти о Великой Отечественной войне приобретает особую значимость, когда в ряде стран мира определённые круги фальсифицируют историю Великой Отечественной войны, когда в ряде стран Балтии и Восточной Европы реализуется политика пересмотра истории, продолжается «война памятников». СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Денисова, Н. Ф. Историческая память белорусов: социологический анализ / Н. Ф. Денисова, Н. М. Бровчук // Весці Нацыянальнай акадэміі навук Беларусі. Серыя гуманіт. навук. – 2018. – Т.63. № 1. – С.21–32. 235 2. Геращенко, А. Е. Опалённая войной Белоруссия / А. Е. Геращенко. – Минск : Литературный свет, 2019 – 200 с. 3. Котляров, И. В. Мужеством своим шагнувшие в бессмертие: социологические тренды / И. В.Котляров // Этот день мы приближали, как могли…: материалы Междунар. науч.-практ. конф, посвящ.70-летию Победы в Великой Отечественной войне и окончания Второй мировой войны. Ч.2. / Нац. акад. наук Беларуси, М-во обороны Респ. Беларусь ; редкол.: В. Г. Гусаков (гл. ред.) [и др.]. – Минск : Беларуская навука, 2016. – С.156–164. 4. Бурлакова, А. М. Историческая память в публикациях общественно-политических газет Беларуси / А. М. Бурлакова // Журналистыка – 2018: стан, праблемы і перспектывы. – Мінск, БДУ, 2018. – 599 с. 5. Корбут, А. А. Направления работы коллектива Белорусского государственного универсітета культуры и искусства по сохранению памяти о событиях Великой Отечественной войны / А. А. Корбут // Веснік Беларускага дзяржаўнага ўніверсітэта культуры і мастацтваў. – 2019. – № 2. – С.5-8. УДК 930.2(476) КАРПИЕВИЧ В.А. ИССЛЕДОВАНИЕ ПРОБЛЕМЫ ФОРМИРОВАНИЯ БУРЖУАЗИИ В БЕЛАРУСИ В ХІХ – НАЧАЛЕ ХХ ВВ. КАК АСПЕКТ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Карпиевич В. А. доцент кафедры гуманитарных наук Университета гражданской защиты МЧС Беларуси, канд. истор. наук, доцент г. Минск, Беларусь Современное белорусское общество переживает важнейший этап в своей истории – переход от советского прошлого к современной модели развития общества. Это, в свою очередь, привело к тому, что в Беларуси, как и в других постсоветских странах, начался переход к частной собственности, а с ним и появления новой социальной группы – частного собственника, или предпринимателя. По сути, мы возвращаемся к той модели экономических отношений, которая была разрушена чуть более века назад. То есть, идет возрождение буржуазного уклада и буржуазии как таковой. Использование термина «буржуазия» используется в современной исторической литературе неохотно. Так, в своей работе «Сацыяльная трансфармацыя беларускага грамадства (1861-1914 гг.)» белорусский историк А.Г.Кохановский ссылается на различные взгляды современных исследователей по использованию этого понятия или замену его другими [1, с. 228-229]. Все же автор не определяет, насколько оправдано употребление термина «буржуазия», или использование таких как «промышленники», «средний класс», «предприниматели» и др. В европейской историографии в настоящее время наблюдается тенденция ухода от употребления понятия «буржуазия». Так, настольная энциклопедия «Britanica» определяет буржуазию как общественный строй с доминирующим классом собственников. Но авторы утверждают, что термин практически исчез из словаря политических писателей и политиков к середине ХХ в. [2, с. 290-291]. В этом видится стремление современной западной науки отойти от политизированности данного понятия. В энциклопедии истории Беларуси авторы определяют буржуазию как «грамадскі клас, які валодае сродкамі вытворчасці, ідэямі і навыкамі для арганізацыі рынкавай гаспадаркі і жыве за кошт інвестыцыі капіталаў» [3, с. 135]. В связи с этим возникает вопрос, насколько механизмы исторической памяти позволяют нам возвращаться к тем понятиям и явлениям, которые, казалось бы, уже забыты, остались частью истории. И насколько данные понятия могут быть правильно приняты обществом при возвращении тех или иных исторических явлений из прошлого. Поэтому возникает вопрос: как современное белорусское общество отнесется к возрождению понятий «буржуазия», «капитализм» и т.д. Здесь мы можем обратиться к мнению французского ученого Ф. Броделя, который в своей работе «Динамика капитализма» указывал, что лучшим доводом использования слова капитализм является то, что «не найдено ничего другого, чтобы его заменить» [4, с. 51]. Поэтому и замена понятия буржуазия на предпринимательский класс не является обязательным. 236 Большую роль в искажении представления о буржуазии внесла советская историческая наука. В СССР образ буржуа трактовался однозначно как негативный. Буржуй – это представитель эксплуататорского класса, который нещадно порабощает рабочий класс с помощью экономических и иных методов принуждения. В то же время участие представителей класса буржуазии в жизни общества, их благотворное влияние на многие социальные процессы, полностью игнорировались, либо подавались как личная выгода, стремление создать позитивный имидж. В то же время мы видим, что за последние четверть века произошли серьезные изменения в коллективной памяти общества. Многие явления из жизни, которые еще в годы перестройки в Советском Союзе расценивались как негативные, сейчас получают новую оценку. Так, человек, который стремится к зарабатыванию денег, к созданию своего бизнеса уже не представляется значительной частью общества как что-то негативное. Прошлое может забываться. Как указывал немецкий историк А. Буллер «… прошлое может и непреднамеренно оказаться в забвении. И причины такого – непреднамеренного – забвения прошлого лежат часто не в политических или идеологических условиях, а в механизмах функционирования человеческой памяти…» [5, с. 6]. Именно данный механизм освобождает человеческую память от негативных оценок. Здесь также следует обратить внимание на высказывание другого немецкого ученого, Харольда Вельцера, директора Центра междисциплинарного исследования памяти, г. Эссен, который в своей работе «История, память и современность прошлого» отмечал, что «история и память – две разные вещи». Он пишет, что «если историография ориентирована на факты и на истину, вырабатывает изощренные техники интерпретации источников, то память всегда связана с конкретной идентичностью: человек вспоминает то, что важно ему самому, что помогает ему справляться с сегодняшней жизнью» [6, с. 32-33]. Соглашаясь с мнением Х. Вельцера, мы можем констатировать, что возврат к использованию в современной исторической науке термина «буржуазия» помогает обществу понять многие процессы, которые происходят в наше время. И не только понять, но и принять их. Важная задача историков здесь видится в правильном и всестороннем отражении всех сторон жизни представителей буржуазного класса белорусского общества конца ХІХ – начала ХХ вв. Многие из них своей жизненной целью определяли не стремление к наживе любой ценой, но выражали желание помочь бедным слоям населения. Одним из проявлений такого была благотворительная деятельность. Представители буржуазии, а среди них было много и обуржуазившихся выходцев из дворянства, тратили деньги на улучшения жизни и быта рабочих, помогали сиротам, строили медицинские учреждения, дома для престарелых и сиротские приюты, оплачивали учебу детей и молодежи в учебных заведениях различного уровня, в том числе и за рубежом. Огромная финансовая поддержка также оказывалась деятелям науки, культуры и литературы. На деньги благотворителей издавались произведения многих белорусских литераторов, печатались журналы и газеты, открывались выставки молодых художников, осуществлялась и иная деятельность. Среди них следует назвать Радзивиллов, Паскевичей, Скирмунтов, Чапских, Хрептовичей и др. Также можно назвать и успешных купцов, промышленников и финансистов еврейского происхождения, таких как Шерешевский, Гальперин, Лурье, Поляк, Гиршман, Робинович, Добкин, Каценельсон, Коган и др. Деятельность, моральные качества, разносторонность и другие качества, которые были присущи многим представителям буржуазии Беларуси столетней давности, могут послужить примером для современных представителей сферы частного бизнеса. Таким образом, можно утверждать, что термин «буржуазия» может быть в полной мере использоваться в отечественной историографии для описания события рубежа ХІХ – ХХ стст. При этом данное понятие не должно нести в себе сугубо негативный оттенок. Возможно, что историческая память поможет нам лучше понять события прошлого, а, следовательно, найти ответы и для настоящего. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Каханоўскі, А. Г. Сацыяльная трансфармацыя беларускага грамадства (1861-1914 гг.) / А. Г. Каханоўскі. – Мінск : БДУ, 2013. – 335 с. 2. Britanica настольная энциклопедия. Том 1 Аалто – Медуза. – М. : АСТ Астрель, 2006. – 1160 с. 3. Энцыклапедыя гісторыі Беларусі: У 6 т. Т. 2. Беліцк – Гімн / Беларус. Энцыкл.; Рэдкал.: Б.І.Сачанка (гал. рэд.) і інш. – Мінск : БелЭн, 1994. – 537 с. 4. Бродель, Ф. Динамика капитализма / Пер. с фр. В.Колесникова. – Смоленск : Полиграмма, 1993. – 124 с. 5. Буллер, А. О риске процесса познания прошлого / А. Буллер // Трансформация исторического сознания молодежи в обществе риска: сборник статей международной научной конференции / под ред. В.Б. Устьянцева и [др.]. – Липецк-Тамбов : Издательство Першина Р.В., 2014. – С. 3–9. 6. Вельцер, Х. История, память и современность прошлого Память как арена политической борьбы / Х. Вельцер // Неприкосновенный запас. – 2005. – № 2–3. – С. 28–35. 237 УДК 372.893 КОЛТАН О.В. НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ КАК СОЦИАЛЬНО-ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ: ДИДАКТИЧЕСКИЕ ВОЗМОЖНОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ В КОНТЕКСТЕ ТРАНСЛЯЦИИ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ Колтан О. В. старший преподаватель ГУО «Минский областной институт развития образования», г. Минск, Беларусь Все более отчетливо вырисовывающиеся контуры глобальных трансформаций идентичностей, которые являются отражением кризисных тенденций в современном мире, концентрируют внимание общественно-политических и образовательных институтов на проблеме формирования национальной идентичности учащейся молодежи. По мнению доктора педагогических наук Е.Е. Вяземского, в условиях глобальных вызовов современности для системы школьного исторического образования характерны две тенденции. Первая из них – это тесная связь обучения истории с развитием личности и формированием ее критического мышления как инструмента познания. Вторая – обеспечение приоритета «государственнических» традиций, патриотических ценностей, направленность на формирование гражданской идентичности [1, с. 14-15]. Подтверждением данных тенденций является актуализированная в Концепции информационной безопасности Республики Беларусь задача «последовательной реализации государственной исторической политики, направленной на закрепление в Беларуси и за ее пределами белорусской национальной концепции исторического прошлого страны и белорусской модели памяти» [2, с. 16-17]. Национальная идентичность, рассматриваемая в контексте формирования исторической памяти – динамическая характеристика, которая может изменяться, наполняясь новым содержанием, новыми образами и символами, не некая данность, а объект созидания, что предполагает возможность целенаправленного ее конструирования в процессе обучения, прежде всего, истории Беларуси. Национальная идентичность – конкретная эмоционально-психологическая, политики-идеологическая и культурная позиция как отдельной личности, так и общности в целом в восприятии себя в исторической реальности [3, стр. 214]. Структура национальной идентичности как качества личности включает в себя следующие компоненты: когнитивный (теоретические и фактологические знания о процессе становления белорусской нации и ее государственности); эмоционально-оценочный (сформированность собственного отношения обучающегося к событиям и деятелям отечественной истории); ценностно-ориентированный (избирательность личности обучающегося по отношению к ценностям современной гражданской нации как носителя государственного суверенитета Республики Беларусь); поведенческо-деятельностный (наличие опыта участия обучающегося как гражданина Респу
