кабинетный ученый [kʌbın′etnyı utʃ′ɔ:nyı] armchair-scientist.ru Russian Academy of Sciences Ural Branch Российская академия наук Уральское отделение Institute of History and Archaeology Институт истории и археологии V. А. Shkerin В. А. Шкерин “A DUEL WITH SPIES” «ПОЕДИНОК НА ШПИОНАХ»: Petrashevsky Circle and Political Provocation in Russia Дело петрашевцев и политическая провокация в России Armchair Scientist Moscow — Ekaterinburg 2019 Кабинетный ученый Москва — Екатеринбург 2019 ББК 63.3(2) Ш66 Рекомендовано к изданию Ученым советом Института истории и археологии УрО РАН Р е ц е н з е н т ы: доктор исторических наук В. С. Парсамов (Москва) доктор исторических наук Д. В. Тимофеев (Екатеринбург) ОГЛАВЛЕНИЕ Введение................................................................................................. 6 Глава 1. Братья Перовские................................................................... 17 Шкерин, В. А. Ш66 «Поединок на шпионах» : Дело петрашевцев и политическая прово­ кация в России / В. А. Шкерин. — Москва ; Екатеринбург : Кабинет­ ный ученый, 2019. — 244 с. Глава 3. Потомки мавров и датчан....................................................... 64 Глава 4. Легенда о белом платке.......................................................... 89 Глава 5. Арест эмиссара...................................................................... 118 Глава 6. А был ли заговор?................................................................. 145 ISBN 978-5-7584-0348-8 За сто лет до того, как Джордж Оруэлл в антиутопии «1984» обнаро­ довал термин «мыслепреступление» (1949), группа молодых людей в Рос­ сии была приговорена к расстрелу за участие в деле, которое сами следова­ тели называли «заговором идей». Вина так называемых петра­шев­цев состояла в чтении запрещенных книг, собраниях и спорах. Барон Модест Корф, человек вполне верноподданный, удивлялся: «…если можно обна­ ружить факты, то как же уличить в мыслях, когда они не осуществились еще никаким проявлением, никаким переходом в действие?» Уже на эша­ фоте осужденным объявили о замене смертной казни каторгой, ссылкой или арестантскими ротами. Но за столь неоче­видную вину наказание все равно представлялось чрезмерным и вызывало вопросы. Какова же была цепь событий, приведших к трагической развяз­ ке 1849 года? Почему петрашевцы оказались выбраны на роль «жертвы вечер­ней за грехи русского народа»? Если это политическая провокация, то в чьих интересах она была устроена? Какие роли в этой истории играли император Николай I, бывшие члены декабристских обществ и руково­ дители жандармского ведомства? Поиск ответов на эти и другие вопросы ведется на страницах настоящего исследования. Книга адресована всем, кто интересуется российской историей XIX века. ББК 63.3(3)2 ISBN 978-5-7584-0348-8 Глава 2. Борьба за реформы................................................................. 41 © Шкерин В. А., 2019 © Кабинетный ученый, 2019 Глава 7. «Жертва вечерняя»................................................................ 173 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов»............. 205 Эпилог................................................................................................ 230 Список сокращений........................................................................... 243 Введение 7 Эта история показалась мне странной, как только я прочел о ней чуть больше. Учился я тогда на историческом факультете, времена были советские, память о революционных предках играла роль фунда­ ментального героического мифа. Учебники, обобщающие моно­ графии и статьи энциклопедий — все согласно констатировали, что Михаил Буташевич-Петрашевский — русский революционер 1840‑х годов, организатор и лидер первого социа­листического кружка. Причин сомневаться не было до тех пор, пока в мои руки не попала его научно-популярная биография 1. Объем книги в триста страниц уже не позволял ограничиться парой безапелляционных утверждений, революционность героя требо­ вала доказательств. Но страница за страницей и глава за главой лишь множили недоумение. Почему его сочли революционером? Чтение книг, пусть запрещенных, даже с последующим коллек­ тивным обсуждением — еще не революционная деятельность. За что же тогда Петрашевского с его кружковцами осудили столь немилосердно — на смертную казнь и каторгу? Ссылка и солдат­ чина представлялись максимальными карами за подобные про­ ступки. Из числа декабристов, десятилетие сплетавших заговор и поднявших военные мятежи, казнены были пятеро. В 1849 году на эшафот взошло вчетверо больше, преимущественно штатских (хотя в последний момент «обряд казни» был остановлен). И все это в одну историческую эпоху, при одном монархе. А что по этому поводу писал Ленин? Нам приходилось кон­ спек­тировать десятки его работ, заполняя мелким шрифтом об­щие тетради. Каждая студенческая курсовая была обязана опирать­ся на цитаты из сочинений классиков марксизма-­ленинизма, пото­ му что в будущем такие цитаты должны были при­сутствовать и в каждой нашей научной публикации. На Маркса и Энгельса надежды в этом вопросе не было, а вот Ленин, казалось, не дол­ жен был подвести. Оба — и Ленин, и Петрашевский — были не только русскими социалистами, но еще и отбывали ссыл­ ку (пусть и в разное время) в одном сибирском селе Шушен­ ском. Обращение к статьям, излагающим ленинскую теорию трех этапов освободительного движения в России, осталось без резуль­тата. «Декабристы разбудили Герце­на», за ним сле­ довали «революционеры-­разночинцы, начиная с Чернышевско­ го» («Памя­ти Герцена»). Петрашевский пропал. Лидировавшие в движении с 1825 по 1881 год «интелли­генты из среднего сосло­ вия» отли­чились, по мысли Ленина, «героическим террористиче­ ским методом борьбы» («Доклад о революции 1905 года»). Петра­ шевский же был дворянином, помещиком и не имел отношения к террору. Лишь через указа­тели справочного тома нашлось единственное в 55‑томном соб­ра­нии сочинений упоминание об интересовавшем меня лице. Не в статье, а в черновом «Плане писем о задачах революцион­ной молодежи». И даже не в самом тексте, но в примечании к словам о том, что «намечаются уже классовые группировки»: «Не “последних дней” (создание — социалистическая интеллиген­ция), а полувековое создание, начиная от кружка петрашевцев, примерно»2. Вот и все, что один из лидеров и теоре­тиков российской социал-демократии нашел нужным сказать о первых русских социалистах. Недоумение от этой наход­ки лишь возросло. Впрочем, гораздо более петрашевцев меня интересовали дека­бристы. Люди исключительной чистоты мыслей и помыс­ лов, ничего не искавшие для себя и готовые жертвовать собой, восторженные до наивности и плохо знавшие жизнь, которую намеревались изменить, — они были подобны яркому само­ ист­ребляющему огню кометы, которая прожгла сумрачный небосклон российской истории… Такими они представля­ лись мне в ту пору. Позднее этот интерес обрел устойчивость, однако преломился в неожиданном ракурсе. Объектом моих исследований стали «декабрис­ты без декабря», состоявшие в тайных обществах, но верившие не в революцию, а в рефор­ мы. Не те «богатыри, кованные из чис­той стали с головы до ног, 1 Прокофьев В. Петрашевский. М., 1962. (Серия «Жизнь замечательных лю­ дей»). 2 Ленин В. И. План писем о задачах революционной молодежи // Ле‑ нин В. И. Полн. собр. соч. М., 1967. Т. 7. С. 438. ВВЕДЕНИЕ 8 Введение Введение 9 воины-­сподвижники, вышедшие сознательно на явную гибель», которыми восторгался Александр Герцен, первый и лучший их имиджмейкер. Не они, но люди, способные на компромис­ сы и сделавшие карьеры в правление Николая I и его сына — царя-­освободителя Александра II. Несколько таких сановников с декабристским или околодекабристским прошлым оказались причастны к делу петрашевцев, разумеется, с противополож­ ной — правительственной стороны: Лев и Василий Перовские, Иван Липранди, Леонтий Дубельт, Яков Ростовцев. Многовато для простого совпадения. Так научные изыскания, описав круг, вернули меня к Петра­ шевскому и его кружковцам. Ибо не только мы выбираем темы исследований, но и темы выбирают нас. *** На исходе 1850 года Александр Иванович Герцен познакомил­ ся в Ницце с худым, чахоточно-бледным и очень нервным чело­ веком — Владимиром Аристовичем Энгельсоном. «Энгель­сон бездну читал и бездну учился, был лингвист, филолог и вносил во все знакомый нам скептицизм, который так много берет за боль, оставляемую им. Встарь об нем сказали бы, что он зачи­ тался. Через край возбужденная умственная деятельность была не по силам хилого организма. Вино, которым он побеждал усталь и возбуждал себя, раздувало его фантазию и мысли в длинные и яркие пасмы огня, быстро сожигая его больное тело»3. Главное же, чем Энгельсон заинтриговал Герцена, была принадлежность к новому, иному типу людей: «Это — тип пет­ ра­­­шевцев и их друзей. Круг этот составляли люди молодые, даровитые, чрезвычайно умные и чрезвычайно образованные, но нервные, болезненные и поломанные. В их числе не было ни кричащих бездарностей, ни пишущих безграмотностей, это — явления совсем другого времени, — но в них было что‑то испор­ чено, повреждено»4. Энгельсон был знаком с Петрашевским со времени уче­ бы в Царскосельском лицее, затем посещал «пятницы» петра­ шевцев, но только в самом их начале — в 1845 году. Летом 1849‑го 3 Герцен А. И. Былое и думы. Ч. V: 1852–1868 // Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 10. С. 336. 4 Там же. С. 343–344. Слева: Герцен А. И. Литогр. Л. Ноэля, 1847. Справа: Энгельсон В. А. Фото, 1850‑е Энгельсона арестовали, допросили и отпустили как «не­при­ косновенного к делу». Вскоре он покинул Россию и никогда в нее не возвращался. Знакомство же его с Герценом перерос­ ло в сотрудничество. Герцен заказал ему статью о петрашевцах для французского публициста и историка Жюля Мишле. Статья была послана адресату в 1851 году, но то ли из‑за русофобии Миш­ ле, то ли по какой‑то иной причине так и осталась в ру­ко­пи­си. Опубликована она была полвека спустя, в 1908 году. Ни Мишле, ни Энгельсона, ни Герцена уже не было в живых, и авторство ока­ залось приписано последнему. В расчете на французского чита­ теля Энгельсон писал: «Парижский гамен, который идет умирать на баррикаду, не заботясь о том, вспомнит ли кто‑нибудь о нем после смерти, а в случае побе­ды забывает попросить себе долж­ ность или орден — таков европейский тип, к которому ближе всего можно причислить Петрашевского»5. Однако в целом слу­ чившееся с петрашевцами Энгельсон трактовал как досадный результат «поединка на шпионах» — противоборства двух поли­ цейских ведомств: Министерства внутренних дел и III отделения Собственной его императорского величества канцелярии. В том же 1851 году Герцен и сам упомянул петрашевцев в очерке «О развитии револю­ционных идей в России», не из­бе­жав 5 Энгельсон В. А. Петрашевский // Первые русские социалисты: Воспомина­ ния участников кружков петрашевцев в Петербурге. Л., 1984. С. 60. 10 11 Введение Введение при этом той же двойственнос­ ти трактовок. В самом текс­те — всего од­но предло­жение, но, по сути, гимн: «В 1849 году новая фа­­ланга геро­и­ческих молодых лю­дей отправилась в тюрьму, а от­туда на каторжные работы и в Сибирь». В при­­­ме­чании гра­ дус эмоций значите­ль­­но сни­жен и ге­­рои обраще­ны в муче­ни­ков: «Этот клуб су­­­­­ществовал уже не­­­с­­коль­ко лет, когда, в на­ча­ле вен­гер­­с­кой кампании, пра­ви­­ тельство ре­шило объя­вить его широ­ким заговором и уси­лило Мишле Ж. Худ. Т. Кутюр аресты. Оно нашло лишь мнения там, где искало преступ­ный сговор, это не помешало ему осудить всех обвиняемых на смертную казнь, чтобы придать себе оре­ ол милосердия. Царь заменил это наказание каторгой, ссылкой или солдат­чиной»6. В 1856 году в журнале «Библиотека для чтения» появился рассказ Льва Толстого «Из кавказских воспоминаний. Разжа­ лованный». Главный герой — бывший светский молодой че­ловек Гуськов, разумеется, образ собирательный, но одним из прототипов его послужил отданный в рядовые петрашевец Ни­колай Кашкин. История, из‑за которой он угодил на Кавказ, характеризовалась писателем как «несчастная», «глупая и ужас­ ная». Просвещенные современники, конечно, догадывались, о чем речь. И все равно рассказ «прошел почти незаметным» (из пись­ма В. П. Боткина И. С. Тургеневу от 3 января 1857 года). На исходе 1861 года, когда побежденный туберкулезом Энгель­сон уже три года покоился в могиле на острове Джерси, Герцен опубликовал в «Полярной звезде» «Мнение» действи­ тельного статского советника И. П. Липранди по делу петрашев­ цев, поданное им 17 августа 1849 года в Следственную комиссию. Пуб­ликацию солидно сопровождали примечания, приложения и выписки. Иван Липранди, бывший тем самым следователем, который изобличил кружок петрашевцев, настаивал: «Это вовсе не какой‑нибудь мелкий заговор, образовавшийся в несколь­ ких разгоряченных головах, с определенною мыслею испол­ нения какого‑нибудь преступного действия в известном месте и в известное время. <…> Я постепенно дошел до убеждения, что в деле этом скрывается зло великой возможности, угрожаю­ щее коренным потрясением общественному и государственному порядку»7. Воп­рос о том, кто переслал в Лондон секретный доку­ мент, остается открытым. Возможно, это сделал сам Липран­ ди, подозреваемый обществом в фабрикации дела петрашевцев и жестоко страдавший от этого. Во второй половине 1857 года он писал Герцену о том, что «виновность Петрашевского и его сообщников не подлежит сомнению», и требовал публикации своего письма8. Но известный историк Н. Я. Эйдельман пред­ полагал, что «Мнение» попало в «Вольную русскую книгопе­ чатню» иным путем: от министра государственных имуществ Михаила Муравьёва (еще одного бывшего члена декабристских обществ) через его чиновника и пушкиниста Петра Ефремова к тайному корреспонденту Герцена и собирателю русских сказок Александру Афанасьеву. Впрочем, и он допускал, что «Липранди был даже доволен появлением своего “Мнения” во враждебной печати»9. В 1872 году Липранди лично передал «Мнение» истори­ ку и издателю Михаилу Семевскому для публикации в журнале «Русская старина». Первым исследователем, всерьез заинтересовавшимся пет­ рашевцами, стал младший брат издателя «Русской старины» про­ фессор Василий Иванович Семевский. Сам он появился на свет на рубеже судьбоносных для петрашевцев 1848–1849 годов, а один из его бра­тьев, Александр, был женат на сестре Петрашев­ ского Александре. Будучи историком либерально-народничес­ кого направления, Василий Се­мев­ский посвятил петрашев­цам серию статей. Смерть прер­ва­­­ла его работу в 1916 году, не поз­во­ лив обобщить соб­ран­­­ные материалы в отдельной моногра­фии. 6 Герцен А. И. О развитии революционных идей в России // Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 7. С. 253–254. 7 Отрывок из мнения действительного статского советника Липранди. В вы­ сочайше утвержденную комиссию о злоумышленниках под председательством генерал-адъютанта Набокова. 17 августа 1849 года // Полярная звезда 1862, изда­ ваемая Искандером и Н. Огарёвым. Лондон, 1861. Кн. 7. Вып. 1. С. 29, 31–32. 8 Эйдельман Н. Я. Тайные корреспонденты «Полярной звезды». М., 1966. С. 219–220. 9 Он же. Обреченный отряд. М., 1987. С. 385. 12 Введение Введение 13 и те же люди; иные бывали часто на этих вечерах, другие приходили редко, и всегда можно было видеть новых людей11. Слева: Семе­вский В. И. Фото. Справа: Семевский М. И. Фотогравюра худ. Г. Н. Скамони, 1871 В 1922 году выш­ла из печати лишь одна часть перво­го тома заду­ манного им труда «М. В. Буташе­вич-­­Петрашевский и петра­­ шев­­цы»10. Михаил Иванович Семевский также пытался в 1887 году поместить в «Русской старине» отрывок из мемуаров вра­ча Дми­ трия Дмитриевича Ахшарумова о кружке петрашевцев. Цензура не пропустила. Так и не осуществив этой публикации, Михаил Семевский скончался в 1892 году. Воспоминания же Ах­шарумова впервые частично были опубликованы в 1900 году, полностью — в революционном 1905‑м. Мемуарист дожил и до первой пуб­ ликации, и до второй, повидал революционеров и на революци­ онности товарищей собственной юности не на­с­та­ивал: То, что в 49‑м году вменялось нам в вину и за что после восьми­ месячного одиночного заключения полевым уголовным судом мы были приговорены к смертной казни расстрелянием, в настоящее время показалось бы маловажным и не заслуживающим никакого преследования: у нас не было никакого организованного общества, никаких общих планов действия, но раз в неделю у Петрашевского были собрания, на которых вовсе не бывали постоянно все одни 10 Ч. 1. Семевский В. И. М. В. Буташевич-Петрашевский и петрашевцы. М., 1922. Таким образом, к началу советской эпохи, с ее бурным раз­ витием историографии предыдущего освободительного движе­ ния, сложились две основные версии дела петрашевцев. Называть родоначальником одной из них Герцена, пожалуй, было бы пре­ увеличением: он так и не решился зачислить кружковцев в новые «богатыри, кованные из чистой стали». У истоков первой вер­ сии стояли сами петрашевцы (Д. Д. Ахшарумов, В. А. Энгельсон, а также П. А. Кузьмин, Ф. Н. Львов и другие), называвшие себя скорее жертвами полицейского произвола, чем непримиримыми борцами с режимом. Противоположная трактовка исходила от Ивана Липранди. Парадокс советской историографии заключался в том, что в стремлении доказать революционность петрашевцев исследователи оказались вынуждены более доверять Липранди и царским судьям, чем самим кружковцам, смещая лишь поляр­ ность отношения к самому явлению: «зло великой возможности» становилось столь же масштабным «добром». Признавая отсут­ ствие тайного общества петрашевцев de facto, историки настаи­ вали на том, что логика развития кружков неизбежно привела бы их в будущем к созданию «тайного революционного общества»12. Справедливо петрашевцев сочли революционерами или нет, но тема попала в число приоритетных в исторической науке. В продолжение всего советского периода издавались собра­ ния источников: «Петрашевцы в воспоминаниях современни­ ков» (т. 1–3, М.; Л., 1926–1928); «Дело петрашевцев» (т. 1–3, М.; Л., 1937–1951); «Поэты-петрашевцы» (Л., 1940; 2‑е изд. 1957); «Философские и общественно-политические произведения петра­шевцев» (М., 1953); «Первые русские социа­лис­ты» (Л., 1984); «Петрашев­цы об атеизме, религии и церкви» (М., 1986). Пет­ рашевцам посвящали исследования историки и литературо­ веды: В. Р. Лейкина-Свирская (издавшая свою первую книгу «Петра­шевцы» в 1924 году), Н. Ф. Бельчиков, И. В. Оржеховский, А. Ф. Возный, Б. Ф. Егоров и другие. 11 Ахшарумов Д. Д. Из моих воспоминаний // Первые русские социалисты. Л., 1984. С. 179. 12 История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1967. Т. 4. С. 352; Федосов И. А. Революционное движение в России во второй четверти XIX в. (Революционные организации и кружки). М., 1958. С. 329. 14 15 Введение Введение Авторы, не связанные классовым подходом (а значит, несо­ вет­ские), признавать петрашевцев революционерами отказы­ вались. Еще Федор Достоевский, сам пострадавший в той исто­ рии, прозрачно иронизировал в «Бесах»: «…в Петербурге было отыскано в то же самое время какое‑то громадное, противо­ естественное и противоправительственное общество, человек в тринадцать, и чуть ли не потрясшее здание. Говорили, что буд­ то бы они собирались переводить самого Фурье». В посвящен­ ном Достоевскому биографическом эссе Стефан Цвейг обронил: «…горячие споры в обществе нескольких друзей, названные громким именем “заговора Петрашевского” — и все… преступ­ ле­­ние…» Русский философ-эмигрант Николай Бердяев писал о петрашевцах в книге «Истоки и смысл русско­го коммуниз­ ма»: «Идеи были самые радикальные в смысле переуст­ройства человечества, но характер бесед самый мирный и безобид­ный. Никакой революционной деятельностью петрашевцы не занима­ лись, — в те времена революционной деятельности в России не было и не могло быть, — все происхо­дило в сфере мысли»13. Зару­бежная историография петрашевцев необильна, отме­ чу лишь монографию 1974 года американского историка Джо­ на Л. Эванса «Кружок Петрашевского». Тут все предсказу­е­­­­ мо: причина возникновения дела — в противоборстве МВД и III отде­ления, опасность выявленной крамолы сомнительна, и сам Михаил Петрашевский, по мнению Эванса, «не был рево­ лю­­­­ци­о­нером»14, не говоря уже о кружковцах. Полицейская конкуренция сыграла в деле петрашевцев столь за­метную роль, что игнорировать ее в сколько‑нибудь обстоя­тель­ном исследовании было невозможно, вне зависи­ мости от концептуальных установок автора. Однако лишь в постсовет­с кое время, в 1990‑е годы, российские авторы стали придавать этому фактору примерно такое же значение, как Ахшарумов или Эванс: «Именно в результате соперниче­ ства между III отде­ле­нием и полицией родилось самое серьезное после восстания декабристов политическое дело николаевского царствования — дело петрашевцев. Оно являет собой класси­ ческий пример за­п­ланированной политической провокации, впервые приме­нен­ной при производстве политического сыска в России» (Феликс Лурье)15; «О желательности тайного общества велись разговоры, но они кончились ничем. Поэтому для того, чтобы предать петрашевцев суду, необходимо было раздуть дело. <…> Судьба отдельных людей оказалась в прямой зависи­ мости от взаимо­отношений отдельных частей государственного механизма» (Игорь Волгин)16. 13 14 Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 27. Evans J. L. The Petrashevskij circle 1845–1849. Mouton, 1974. *** И в самом деле, государство — сложный механизм, различ­ ные части которого действуют не всегда слаженно. Если же еще и законы не тверды, то шестеренки могут крутиться в инте­ ресах уже не собственно государства и не нации в целом, а раз­ личных, часто конкурирующих элитных группировок и даже отдельных влиятельных лиц. Задевают друг друга, мешают друг другу, скрежещут, сталкиваются… Император Николай Пав­ лович, казалось, это понимал. Не случайно в его царствование появилось первое многотомное издание Полного собрания зако­ нов Российской империи. Тогда же мелочной регламентации подверглись все стороны жизни подданных, вплоть до вопро­ сов о том, кому носить усы, а кому бакенбарды. Однако за всей империей с трона не уследишь. Принцип самовластия неиз­ бежно и неудержимо распространялся вниз по чиновной иерар­ хии. Всяк на своем посту мнил себя самодержцем: от генерал-­ губернаторов и министров до будочников. «Закон в шкафу стоит, а ты напирай!» Это салтыково-щед­ рин­ское правило первым приходит на ум, если рассуждать о соче­тании бюрократического могущества со слабостью право­ порядка. Но задача художественной литературы — будить эмо­ ции, научное же исследование должно по возможности от них воздерживаться. В окружении Николая I были сановники, радев­ шие о благополучии не только собственном, но и державы. Пре­ жде всех таким был сам император — «каторжник Зимнего двор­ ца». Иное дело, что представления о благе державы разни­лись. Были «либералисты», были «консерваторы». Ни одна из этих «партий» не была оформлена организационно, что позволяло 15 Лурье Ф. М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России: 1649–1917. СПб., 1992. С. 65. 16 Волгин И. Л. Колеблясь над бездной: Достоевский и русский император­ ский дом. М., 1998. С. 143; Он же. Пропавший заговор: Достоевский и полити­ ческий процесс 1849 года. М., 2000. С. 334. 16 Введение санов­никам принимать порой самые неожиданные реше­ния в зависимости от ситуации и личных связей. Отношения инди­ видов и группировок, часто неформальные, оказывали суще­ ственное влияние на работу всего государственного механизма. От личных судеб к общественно значимым событиям. С таких позиций (если угодно, историко-политической антропологии), в такой логике и последовательности здесь будет рассмотрена история дела петрашевцев и роль в ней былых участников дека­ бристских тайных обществ. И первые, кого в этой истории нуж­ но представить, братья Перовские — Лев и Василий. Глава 1 БРАТЬЯ ПЕРОВСКИЕ В середине XVIII столетия при посещении Киева новоиспе­ чен­­ным гетманом «всея Малыя России, обоих сторон Днепра и войск запорожских» графом Кириллом Григорьевичем Разу­ мов­ским архимандрит Михаил (Козачинский) преподнес ему книгу с золотым обрезом: «Это генеалогия вашего сиятельст­ ва». Граф поинтересовался, отчего генеалогия «такая пухлая». Преподобный отец и автор панегириков охотно напомнил, что гетманский род происходит от польских князей Рожинс­ ких, а те в свою очередь — от великих князей литовских Ягелло­ нов. На эту пышную речь Кирилл Григорьевич насмешливо отвечал, что батюшка его «добрый казак и честный человек», а матушка «дочь простого крестьянина», сам же он стал графом и гетма­ном «милостями Ея Величества императрицы»: «Вот и вся моя генеалогия; она коротка, но другой мне и не надобно…»1 Мог бы еще добавить, что императрица Елизавета Петровна об­лагоде­тельствовала их фамилию, потому что сожительствует с его старшим братом Алексеем, бывшим реестровым казаком Алешкой Розумом. Но зачем говорить о том, что и без того все знали? Знали, да помалкивали. Генеалогия дворянского рода Перовских была еще короче. Гетманский сын граф Алексей Кириллович Разумовский стал сенатором, попечителем Московского университета и министром народного просвещения, ботаником, библиофилом и масоном. Законная его супруга Варвара Петровна (урожденная графиня Шереметева) в первые десять лет брака родила двух сыновей и трех дочерей. Однако далее, по словам мемуариста Филиппа Вигеля, у графа Разумовского стали появляться «дети от разных не бра­ ков, а сожи­тий». Эти дети именовались Пе­ровскими, по­лу­­чая 1 Записки князя Петра Долгорукова. СПб., 2007. С. 562. 18 19 Глава 1. Братья Перовские Глава 1. Братья Перовские «наз­ва­ние свое от Перо­вой рощи под Мо­­с­к­­вой, при­­­надлежав­шей их от­цу»2. Дей­­­ствительно, им­пе­ ра­­т­­рица Ели­­завета Петров­ на вы­купила усадьбу Перово в 1743 году у гра­фов Брюсов и уже в сле­дую­щем году подари­ ла ее Алек­сею Григорьевичу Разу­мовскому. Подарок был не­­случай­ным, ибо, согласно од­ной из легенд, в 1742 году в пе­ровской церкви Знамения Свя­ той Богородицы «дщерь Перова» обвенчалась со сво­ им «ночным императором». Разумовский А. К. Неизв. худ. Од­нако князь Петр Долгоруков (которому можно верить как генеалогу и не следует доверять как обиженному на всю российскую знать политэмигранту) утверждал, что фамилия Перовских существовала и прежде: «От графа Алексея Кирилловича забеременела одна француженка, горничная его сестры, графини Апраксиной, и он выдал ее замуж за мелкого землевладельца Пирятинского уезда (Полтавской губернии), некого Ивана Ники­тича Перовского, штабс-майора в отставке. Через два или три месяца после свадьбы она родила сына, ставшего Николаем Ивановичем Перовским…»3 Извест­ ная революционерка Софья Перовская приходилась Николаю Ивановичу внучкой. Спустя два года после рождения Николая, в 1787‑м, у Алек­ сея Кирилловича появился следующий незаконнорожденный сын — Алексей. На сей раз роженицу, то ли мещанку, то ли крестьянку Марию Михайловну Соболевскую, граф ни за кого замуж выдавать не стал. Отчество новорожденному дал свое, фамилию же взял у того же штабс-майора, велев «выдать шестьде­сят тысяч руб­лей этому старому дураку Перовскому, чтоб молчал»4. От не освященного церковью союза Разумовского с Соболевской помимо первенца Алексея (будущего писате­ ля Антония Погорельского) родились дети: Мария (1791 г. р., в заму­жестве Крыжановская), Лев (1792), Василий (1793), Прас­ ковья (1795, Курбатова), Анна (1796, графиня Толстая), Ольга (1798, Жемчужникова), Софья (1812, княгиня Львова) и Борис (1815). В истории дела петрашевцев роковые роли сыграли двое из них — Лев и Василий. Вигель Ф. Ф. Записки: В 2 кн. М., 2003. Кн. 1. С. 317. Записки князя Петра Долгорукова. С. 566. 4 Там же. С. 567. 2 3 *** Старший из Перовских, Николай, воспитывался в доме своей бездетной тетки, горбуньи Наталии Кирилловны Загряж­ской, где, по мнению саркастически настроенного Вигеля, «с мало­ летства дышал… придворной атмосферой», а потому и в зре­ лых годах «имел все, что отличает русского аристократа: мане­ ры большого света, совершенное знание французского языка, а во всем прочем большое невежество». Впрочем, такова вооб­ ще была судьба единственного Ивановича средь Алексееви­чей: в его воспитании отец допустил ошибки, которых уже не повто­ рял с младшими детьми. «Они получили тщательное воспитание людей среднего состояния, долженствующих пробить­ся службой и трудами. Он теперь почти ничто; они занимают первые места в государстве», — рассуждал далее Вигель5. В 1811 году «уволен­ ные Московского университета кандидаты» Лев и Василий Перовские вступили в службу колонновожатыми (юнкерами) в императорскую свиту. В это же время семнадцатилетний колонновожатый Нико­ лай Муравьёв, прочтя сочинение Руссо «Об общественном дого­ воре», решил, по собственному признанию, «удалиться чрез пять лет на какой‑нибудь остров, населенный дикими, взять с собою надежных товарищей, образовать жителей острова и составить новую республику»6. В «товарищи» он избрал двух родствен­ ников — колонновожатого Артамона Муравьёва и выпуск­ ника Института Корпуса инженеров путей сообщения Матвея Муравьёва-­Апостола, двух братьев Перовских и несколько позже юнкера конной гвардии Ивана Сенявина. Местом будущей респу­ блики, по совету Льва Перовского и Сенявина (происхо­див­шего из адмиральского рода), определили остров Чока, «лежащий под­ ле Японии». Так, по свидетельству знаменитого мореплавателя 5 6 Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 1. С. 317, 318. Муравьёв-Карский Н. Н. Собственные записки: 1811–1816 гг. М., 2015. С. 38. 20 21 Глава 1. Братья Перовские Глава 1. Братья Перовские Лаперуза, туземцы-гиляки (нивхи) называли Сахалин. Так же мо­­ ло­дые мечтатели назвали и свое тайное общество, одно из первых в России XIX века. Первым делом они ввели «условные знаки для узнавания друг друга при встрече» (очевидно, общество предполагалось большое): «Положено было взяться правою рукою за шею и топ­ нуть ногой, потом, пожав товарищу руку, подавить ему ладонь средним пальцем и взаимно произнести друг другу на ухо сло­ во “чока”»7. Дальше этого, впрочем, они не преуспели. Хотели нанять и обставить комнату для собраний, учредить особую одежду и персональные печати, но денег ни на что не нашли. Взялись общими усилиями сочинять устав, но написали не более трех страниц. Вероятно, чувствовали, что припозднились с полу­ детскими играми. Даже младший из них, Василий Перовский, в понятиях той эпохи достиг возраста совершеннолетия (шест­ надцать лет), а старшему, его брату Льву, исполнилось уже девят­ надцать. Однако еще оставались на свете неколонизированные острова (Сахалин находился в зоне влияния Китая, но юридиче­ ски это не было закреплено), и невозможное казалось возмож­ ным. Всего‑то четверть века назад авантюрист Мориц Бенёвский основал на Мадагаскаре свое королевство, а затем был прослав­ лен посмертными публикациями мемуаров и пьесой маститого Коцебу. «В то время проект наш никому не казался диким, и все занимались им как бы делом…» — с доброй иронией вспоминал заслуженный генерал Николай Муравьёв-Карский8. Впрочем, «никому» — это только внутри общества «Чока». Старший брат Николая подпоручик Александр Муравьёв (ро­­ вес­ник Льва Перовского) без труда вычислил заговорщиков: «За­­б­рав­­шись однажды на наше собрание, он смеялся над нами и выведывал о том, что у нас делалось». А поскольку сам Алек­ сандр уже состоял в масонском братстве, то все силы потен­циаль­ ных островных республиканцев были брошены на его мистифи­ кацию: «…мы ему рассказали, что собираемся на Выборгской стороне в каком‑то погребу, где ходим раздеты­ми наголо и кля­ немся истребить всех масонов до последнего. В газетах было известие о смерти в Вене какого‑то графа Lichtenstein, и я уве­ рил брата, что граф этот был зарезан членами нашего общества, потому что хотел открыть нашу тайну. Кажется, что брат объявил о сем в своей ложе»9. В январе следующего, високосного и судьбоносного 1812 года Лев и Василий Перовские сдали экзамен на первый офицерский чин и стали прапорщиками квартирмейстерской части. Игры кончились, далекий остров Чока так и не узнал о своем великом предназначении. И дело было не только в том, что отныне юно­ ши получили право обедать в ресторанах, танцевать на взрослых балах и наводить дерзкие лорнеты на театральных актрис. Напо­ леоновская армия двунадесяти языков вторглась в российские пределы. Братья приняли участие в ряде баталий, в том числе и в Бородинском сражении. За отличия оба были произведены в подпоручики и награждены первыми орденами. Но при отступлении из Москвы находившийся в арьергарде 2‑й армии Василий попал в плен. Попал нелепо, из‑за мальчи­ шеской прихоти, в неразберихе краткого перемирия: «Накану­ не вступления неприятеля в столицу отпросился я в оную, дабы еще раз побывать в Москве и дома…»10 Чудом избежал расстрела, которым грозил ему маршал Даву, и в скорбной колонне плен­ ных отправился пешком на запад. Есть было нечего — питались лошадиной падалью. Обувь и одежда превратились в лохмотья. До поля Бородинского Василий добрел босым и искал себе сапоги на ногах убитых. Ослабевших, отставших французские конвои­ ры пристреливали — иногда по пятнадцати человек из колонны за день. Так он прошел пешком всю Европу — до самой Франции. В феврале 1814‑го, проведя в плену более года, Василий вместе с подпоручиком Петром Семёновым (буду­щим членом Союза благоденствия и отцом путешественника П. П. Семёнова-ТянШанского) неудачно пытался бежать в уже занятый русскими Орлеан. Свободу они обрели только с победой русской армии. В 1865 году, после кончины Василия Перовского, его отры­ вочные воспоминания о плене опубликовал в своем журнале «Русский архив» Петр Бартенев. Еще через два десятилетия Григорий Данилевский изложил историю Базиля Перовского в романе «Сожженная Москва». В описании пленения Пьера Безухова также ясно читается знакомство автора с мемуарами Муравьёв-Карский Н. Н. Собственные записки. С. 38. 8 Там же. С. 39. 7 Там же. С. 40, 41. Цит. по: Захарьин И. Н. (Якунин). Граф В. А. Перовский и его зимний поход в Хиву: В 2 ч. СПб., 1901. Ч. 1. С. 15. 9 10 22 23 Глава 1. Братья Перовские Глава 1. Братья Перовские Перовского. «Все, что касается его, мне ужасно интересно, и дол­ жен вам сказать, что это лицо, как историческое лицо и ха­рактер, мне очень симпатично», — признавался Лев Тол­с­той в одном из частных писем11. Военная судьба Льва Перовского была не столь драматич­ на. С февраля 1812 года он находился при Главной квартире 1‑й армии (служил вместе с Александром и Николаем Муравьё­ вы­ми). Участвовал в сражениях при Малоярославце, под Вязь­ мой и Красным. В 1813‑м состоял при начальнике Генерально­ го штаба князе П. М. Волконском. И вновь сражения: Люцен, Бауцен, Лейпциг, Арси-сюр-Об, Фер-Шампенуаз и, нако­нец, Париж. Во время Ста дней Наполеона участвовал в новом похо­ де во Францию. Будучи послан с депешами к фельдмаршалу М. Б. Барклаю‑де-Толли, по дороге в Нанси подвергся нападе­ нию. Князь Сергей Волконский вспоминал: «Во все это шествие произошла одна незначительная стычка между квартирьера­ ми Главной царской [квартиры] и партизанским французским отря­дом, в которой начальствующий квартирьер Генерального штаба офицер Лев Перовский был ранен в ногу, так что во все кратковременное продолжение 1815 года кампании одного лица была обагрена русской кровью земля Франции»12. Первого августа 1814 года и вернувшийся в Россию Василий, и находившийся на излечении Лев — оба были зачислены в Гвар­ дейский Генеральный штаб. Недавний пленник, ставший адъ­ ютантом начальника штаба графа П. В. Голенищева-­Кутузова, побывал на «танцующем» Венском конгрессе. В 1816 и 1817 годах он же сопровождал великого князя Николая Павловича в образо­ вательных турне по России и за границу. Тогда сложились особые отношения Базиля Перовского с будущим монархом, за которые его станут называть «тенью императора». При дворе он близко сошелся со своим тезкой — Василием Жуковским. «Идеальная, трогательная дружба существовала в течение с лишком тридцати лет между поэтом Василием Анд­реевичем Жуковским и с виду суровым, но столь же добрым и нежным в душе воином — Васили­ем Алексеевичем Перовским, — утвер­ждал биограф вто­ рого из них И. Н. Захарьин (Якунин). — Много было звеньев, которые могли связывать этих двух замечательных русских людей… Главным звеном была их взаимная любовь и глубокое уважение друг к другу. Между ними было то “родство души”, в существовании которого сом­ невался поэт Лермонтов»13. Престижная служба, двор­ цы, балы, вояжи. В друзьях — вели­кий князь и великий поэт. Чего же боле? Но минувшая герои­ч еская эпоха не отпу­ скала «разгулявшихся рыца­ рей», звала к трудам и подви­ Жуковский В. А. гам ради общественного блага. Худ. П. Ф. Соколов, 1820 В 1817 году во время участия гвардии в праздновании пятилетия победы в Отечественной войне в Москве возникло Военное общество. Целью общества провозглашался сбор денежных средств в пользу «вдов и сирот падших на поле сражения солдат». При этом членам внушалось, что «дела добрые должны быть сокровенны». Но для тайны име­ лась и иная, более веская причина: общество было образовано Александром Муравьёвым на время, пока его брат Михаил, вос­ ставший против радикализма Павла Пестеля в Союзе спасения (что послужило одной из причин самороспуска организации), писал новый устав. «Александр Муравьёв завел Военное обще­ ство... — вспоминал его кузен Ники­та Муравьёв, — но по окон­ чании нового устава общество сие было распущено, и члены оного поступили в новый Союз благоденствия»14. В числе вновь вступивших были Лев и Василий Перовские, Александр Каве­ лин, Иван Бибиков. Участие братьев Перовских в движении декабристов обычно трактуется в духе донесения Следственной комиссии 1826 года: как «кратковременное заблуждение». Пожалуй, лишь барон Андрей Розен называл Льва Перовского одним из основателей 11 Цит. по: Оренбургский губернатор Василий Алексеевич Перовский: До­ кументы. Письма. Воспоминания. Оренбург, 1999. С. 313. 12 Волконский С. Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 339. Захарьин И. Н. (Якунин). Указ. соч. С. 77. Муравьёв Н. М. Историческое обозрение хода общества // Мемуары декаб­ ристов: Северное общество. М., 1981. С. 311. 13 14 24 Глава 1. Братья Перовские Сою­за благоденствия15. Примкнув к движению накануне вос­ стания, Розен, конечно, не располагал на этот счет точными сведениями. С другой стороны, писал он со слов товарищей по сибирской каторге, так что пренебрегать этим свидетельством также не следует. Во всяком случае, Перовские состояли в Союзе благоденствия с момента его возникновения. А вот зачислять их в когорту «первых русских революционеров» оснований нет. Равно как и Александра Кавелина, Илью Долгорукова, Ивана Бибикова, Владимира и Григория Римских-Корсаковых, Влади­ мира Глинку, Степана Нечаева и многих, многих других, кото­ рые, доверяя уставу, присоединились к Союзу, дабы «споспеше­ ствовать правительству к возведению России на степень величия и благоденствия, к коей она самим творцом предназначена»16. Признавая общества «Чока», Священная артель, Семеновская артель, Орден русских рыцарей организациями преддекабрист­ скими, а Союз спасения и Союз благоденствия — ранними дека­ бристскими, логично согласиться и с тем, что далеко не все дека­ бристы и не всегда были революционерами. Братья Перовские были не «одинаковы с лица», и уже в послевоенный период различия их характеров проявлялись явственно. В 1816 году Анна Перовская вышла замуж за графа Константина Петровича Толстого. О той поре, когда вопрос счи­ тался решенным и семьи общались по‑свойски, вспоминал брат жениха художник-медальер граф Федор Толстой. Он «сошелся очень хорошо» с Алексеем и Василием, а вот со Львом «только был знаком»: Этот надменный человек… не показывает никакой привязанности к матери с родными братьями и сестрами, говорит [им] «вы», а с това­ рищами школ и сослуживцами — и подавно. Когда его спрашива­ ли, отчего он с самыми короткими своими приятелями на «вы», — «Оттого, — отвечал он, — что если я теперь, будучи в одинаких чинах с моими товарищами, буду говорить на “ты”, а завтра, может быть, я получу высший чин, а он останется в прежнем, мне нельзя будет дозволить ему быть со мною на такой короткой ноге». Какова гордость у этого человека! И с этою надменностию у него крутой, чрезвычайно капризный и недоброжелательный характер. Ничего Розен А. Е. Записки декабриста. СПб., 2007. С. 136–137. Законоположение Союза Благоденствия // Избранные социально-­ политические и философские произведения декабристов: В 3 т. М., 1951. Т. 1. С. 241–242. 15 16 Глава 1. Братья Перовские 25 Дворец Разумовских в Почепе. Фото, до 1917 не могу сказать насчет его образования, потому что никогда с ним не говорил, а полагают его быть очень умным, кто ближе его знает17. Граф Алексей Кириллович Разумовский, в 1816 году ото­ шедший от дел и коротавший старческие дни в своем богатом малороссийском имении Почеп, там же и скончался в 1822‑м. С начала болезни и до последней минуты не отходил от его пос­тели Алексей Перовский. Василий гнал коней от самого Петер­бурга, но живым отца не застал. «Скорая езда доставила мне, однако же, последнее утешение — еще раз взглянуть и про­ ститься с покойником, для чего пришлось из телеги попасть прямо в церковь», — сообщал он Жуковскому18. Лев в Почеп не приезжал. Зато в тот трагический момент в Почепе жила Анна Толстая. С мужем она рассталась сразу же после рождения сына Алексея (будущего писателя). По словам ее деверя Федора Толстого, причи­ ной разрыва стала «непозволительная между родными братом и сест­рою связь» — между Анной и Алексеем Перовскими19. После сме­р­ти графа Разумовского Почеп достался законной дочери Записки графа Федора Петровича Толстого. М., 2001. С. 172. Цит. по: Оренбургский губернатор… С. 87–88. 19 Записки графа Федора Петровича Толстого. С. 174. 17 18 26 27 Глава 1. Братья Перовские Глава 1. Братья Перовские Варваре Алексе­евне (княгине Репниной-­Волконской), а не­­ за­коннорожденные брат с се­­­ с­­­т­рой и маленьким Алешей пе­ребрались в черниговское село По­горельцы. По названию этого се­ла ставший писателем Алексей Перовский и взял себе псевдо­ ним Антоний Погорельский. Официальная вдова графа Ра­зумовского Варвара Петров­ на жила во дворце на Маросей­ ке. Мать же Перовских Мария Ми­хайловна Соболевская ос­­ Перовский А. А. Худ. К. П. Брюллов, 1836 талась владелицей двухэта­ж­ ного де­ ревянного особняка с ам­пирны­ми пилястрами, вен­­ка­ми славы, лентами и ме­­даль­ она­ми, выстроенного на Новой Басманной улице после мос­ков­ ского пожара 1812 года (прежде это место принадлежало историку Н. М. Карамзину, а еще раньше адми­ралу Н. С. Мордви­нову). В дальнейшем невенчанная вдова сочеталась браком с генерал-­ майором Петром Васильевичем Денисьевым, с которым и прожи­ла до своей кончины в 1836 году. Лев Перовский женился на Екатерине Васильевне Уваро­ вой (урожденной княжне Горчаковой), вдове скончавшегося в 1820 году действительного статского советника Дмитрия Пет­ ровича Уварова. Приходившийся новобрачной двоюродным племянником Лев Толстой спустя много лет вспоминал этот брак в родственной перепис­­ке: «Я знаю, что она очень дур­но жила с ним и умерла в 33‑м го­ду, но всякие под­роб­нос­ти о его женитьбе и сно­ше­ниях с нею были бы для меня дра­гоценны»20. Детей у супругов Перовских не было. Зато уже на следующий, 1834 год свежий вдовец поддержал родовую традицию появле­ нием на свет внебрачной дочери Анны Залесской. Когда настала пора, она сочеталась браком с морским офицером и художником-­ маринистом Федором Осиповичем Юшковым. После Наполеоновских войн дамы отказались от легко­ мысленных античных нарядов с открытыми плечами и глубо­ кими декольте, заковали плоть в доспехи корсетов, закутали в бархат и шелка. Но перед Бази­ лем Перовским — пусть небо­ гатым, но красивым (чер­ные куд­ри, усы, ямочка на волевом под­бородке), вы­соким и силь­ ным (говорят, что разгибал под­ ковы), умным и острым на язык (но не злым), успеш­ ным по службе и со связями, на­ конец, с романтической истори­ей плена — легко руши­ лись все линии женской обо­ Перовский В. А. Гравюра 1896 роны. Лишь фрейлина и графи­ по портрету худ. К. П. Брюллова, 1837 ня Софья Самойлова осталась равнодушна в 1824 году к его мужественным чарам. Ее счита­ли «кроткой, миловидной, пленительной наружности», в свите любили за «рожицу». Из-за этой фрейлины между Перовским и Жуковским вышла размолвка, которую поэт прекратил, адре­ совав сопернику стих со строкою «Любовь друзей не разлучит». На самом деле разлучаться было не из‑за чего: красавица пред­ почла обоим графа Алексея Алексее­вича Бобринского, внука Екатерины II. «Графиню Самойлову выдали замуж мужики, а у меня их нет; вот и все», — горько заметил Василий Перовский фрейлине Александре Россет («мужиков» также не имевшей)21. А еще «черноокая Россети» утверждала, что отвергнутый Перовский «не мог скрыть своего огорчения и, во избежание шуток, прострелил себе указательный палец правой руки». Впро­ чем, история с пальцем имеет столько версий, что разобрать­ ся в ней мудрено. Согласно одной, будучи юнкером, Василий «втыкал в дуло палец и расхаживал с висевшим… заряженным пистолетом», пока не «задел за курок», по другой это память о войне 1812 года и конкретно о Бородино, по третьей палец был оторван случайным выстрелом на охоте уже в Оренбур­ жье. К тому же фигурирует то один сустав, то целый палец, то указательный, то средний, то на правой руке, то на левой. Одно известно определенно: вместо утраченного пальца франт 20 Цит. по: Оренбургский губернатор… С. 315. 21 Смирнова А. О. Записки, дневник, воспоминания, письма. М., 1929. С. 196. 28 Глава 1. Братья Перовские Перовский «носил золотой наперсток, к которому прикреплена была цепочка с лорнетом»22. Конец 1825 года ознаменовался трагическими событиями: почил в бозе император Александр I, трон вместо цесаревича Константина Павловича небесспорно унаследовал великий князь Николай Павлович. Члены тайных обществ решили вос­ пользоваться неразберихой с престолонаследием и заторопились с подготовкой вооруженных выступлений. Не будучи сторонни­ ками военного переворота, Перовские не несли ответственно­ сти за этот умысел. Но переворот готовили их былые товарищи. Во всяком случае, заговорщики жалели, что среди них не было Льва Перов­ского. «Столица, где должно было все решиться, заключала в себе небольшое число членов, прочие были рас­ сеяны по всему пространству Российской империи. Некоторые были за границей: Тургенев, Бибиков, Перовский», — постфак­ тум оправдывал поражение несостоявшийся декабристский дик­ татор князь Сергей Трубецкой23. И вышеупомянутый князь Петр Долгоруков, обсуждая в 1855 году с графом Блудовым вопрос об амнистии декабристов, неожиданно услышал: «“Ни Орлову, ни Адлербергу не хочется видеть в Петербурге людей, которым они стали бы кланяться в пояс, если бы тем удались их замыс­ лы тридцать лет тому назад!” “Как, — спросил я, — неужели Адлерберг и Орлов были в заговоре 1825 года?” “Нет, — отвечал Блудов, — в заговоре они, собственно, не были, но о многом они знали, точно так же как и трое Перовских — Лев, Васи­ лий и Алексей, и если бы заговорщики одержали верх, то они были бы их покорнейшими слугами”»24. Дмитрий Николаевич Блудов — бывший министр внутренних дел, а к тому времени более полутора десятилетий главноуправляющий II отделением Собственной его императорского величества канцелярии. Лицо, коему были ведомы многие тайны. В отличие от брата Льва, Василию Перовскому пришлось ре­шать вопрос об отношении к революционному выступлению со всей определенностью. В один из ключевых моментов судь­ ба монархии буквально оказалась у него в руках. Заговорщики Фишер К. И. Записки сенатора. М., 2008. С. 67. Трубецкой С. П. Материалы о жизни и революционной деятельности: В 2 т. Иркутск, 1983. Т. 1. С. 241. 24 Долгоруков П. В. Петербургские очерки: Памфлеты эмигранта: 1860–1867. М., 1992. С. 271. 22 23 Глава 1. Братья Перовские 29 Слева: Александр I. Неизв. худ. Первая пол. XIX в. Справа: Великий князь Константин Павлович. Худ. А. Г. Рокштуль, 1819 воспользовались непоследовательностью наместника в Царстве Польском цесаревича Константина Павловича, который, отрек­ шись от престола (при уже проведенной в его пользу присяге), наблюдал из Варшавы за развитием столичной смуты. Среди сол­ дат и населения при активном участии декабристов распростра­ нялся слух о том, что великие князья Константин и Михаил аре­ стованы братом Николаем, стремившимся к узурпации престола. Петербуржцы, не забывшие дворцовые перевороты предыдущего столетия, должны были счесть такой сценарий вполне вероят­ ным. В этой ситуации особое значение обретало возвращение из Варшавы в Петербург великого князя Михаила с письменным изложением «непреложной воли» Константина к отречению. Двенадцатого декабря, услышав от члена Северного общест­ ва Якова Ростовцева о грядущем возмущении, Николай Пав­ лович заручился заверениями в преданности ряда высших офицеров. В их числе был адъютант великого князя полков­ ник лейб-гвардии Измайловского полка Василий Перовский. Воскресным вечером 13‑го Михаила Павловича в столице еще не было. «Что касается собственно меня, то с вечера 13 числа и ночь с 13‑го на 14‑е я провел на Нарвском въезде в ожида­нии е[го] и[мператорского] выс[очества] в[еликого] кн[язя] Михаила Павловича, коего государь император повелел мне предупре­ дить, что утром 14‑го числа назначена войсковая присяга», — 30 31 Глава 1. Братья Перовские Глава 1. Братья Перовские вспоминал Перовский25. Караул на заставе несли солдаты лейб-­­гвардии Московского полка под начальством поручика Анд­­рея Кушелева. Накануне один из активнейших заговорщиков Михаил Бестужев предупредил своего однополчанина Кушелева о планах «произвести возмущение» и получил от него обещание не присягать Николаю. В мемуарах Бестужев намекнул о при­ частности не только этого офицера, но и иных былых сослужив­ цев к заговору: «Все бы ротные командиры были бы сосланы, если б я не молчал на допросах. Кушелев проезжал в Кяхту — прислал поклон и благодарность, что помнит, чем обязан»26. «Среди ночи Кушелева вызвали из караульной на улицу, — продолжал свой рассказ Василий Перовский. — То были Щепин и, кажется, Бестужев, приезжавшие уговаривать Куше­лева не присягать государю императору Николаю Павловичу. Но офи­ цер этот, предваренный мною, не поддался злонамеренным вну­ шениям и удержал от того свою команду»27. Тут не без ошибок. Вместе с Михаилом Бестужевым на заставу приезжал не штабскапитан князь Дмитрий Щепин-Ростовский, а еще один мос­ ковец — подпоручик князь Михаил Кудашев. И, разумеется, Бестужев явился не повторно уговаривать Кушелева по поводу присяги (слово уже получено), а просить задержать Михаила. Солдатам арест царского сына можно было объяснить приказом свыше, полученным через Бестужева. Последний был в ту ночь дежурным по караулам Московского полка. Но присутствие николаевского адъютанта делало такое объяснение неубеди­ тельным. Михаил Павлович прибыл на заставу около 9 часов утра 14 декабря, а спустя полчаса Перовский уже доставил его во дво­ рец. Николай получил важный козырь для опровержения дека­ бристской версии о раздоре в царском доме28. Но решающий день только начинался. Записки Нико­ лая I представляют картину героизма как самого мемуариста, так и пока еще тесного круга его сторонников: «Зарядив ружья, по­шли мы вперед. Тогда со мною были генерал-адъютанты Куту­ зов, Стрекалов, флигель-адъютанты Дурново и адъютанты мои — Перовский и Адлерберг»29. Воспоминания Перовского столь эпических подробностей не сохранили, зато свидетельствуют о его кипучей деятельности по собиранию верных Николаю сил: «Рано утром, возвратившись с заставы во дворец, я был по­­­с­лан в л[ейб]-гв[ардии] Егерский полк; едучи оттуда, я обогнал нестройные толпы л[ейб]-гв[ардии] Московского полка, шед­ шие по Гороховой улице на Сенатскую площадь, о чем и было мною донесено его императорскому величеству. После сего я по прика­занию государя дважды ездил в л[ейб]-гв[ардии] Конный полк…»30 «Перовского послал я в конную гвардию с при­казанием выезжать ко мне на площадь», — подтверждал Николай31. Командир лейб-гвардии Конного полка граф Алек­ сей Орлов также вспоминал: «…адъютант государя императо­ ра (ныне генерал-­адъютант) Перовский привез мне повеление выводить полк на Адмиралтейскую площадь»32. «После этого я поч­ти безот­лучно находился при его величестве», — завершал свой рассказ Перовский33. В тот же день он получил сильный удар поленом в спину. Последствия этой контузии («легочные спазмы») мучили Васи­ лия Перовского всю жизнь. Ходила даже легенда, что адъютант заслонил собою монарха34. В действительности Перовский был травмирован по пути к конногвардейцам: «В оба раза я в санях пробирался сквозь толпу мужиков, уже собравшихся на пло­ щади; солдаты по моему приказу давали дорогу, но чернь из‑за забора Исаакиевской церкви бросала в меня поленьями»35. Исаакиевский собор строился с 1818 года, за это время подле него выросли времянки для тысяч рабочих (в большинстве — крестьян-­отходников), мастерские и подсобные помещения, 25 Гордин Я. А. Мятеж реформаторов: В 2 кн. СПб., 2006. Кн. 1. С. 278; ОР РНБ. Ф. 380. Оп. 1. Д. 55. Л. 4. 26 Воспоминания Бестужевых. Репринтное воспроизведение издания 1951 г. СПб., 2005. С. 398; Ильин П. В. Новое о декабристах: Прощенные, оправданные и необнаруженные участники тайных обществ и военных выступлений 1825– 1826 гг. СПб., 2004. С. 106–107, 149. 27 Гордин Я. А. Мятеж реформаторов. Кн. 1. С. 278. 28 Выскочков Л. В. Император Николай I: Человек и государь. СПб., 2001. С. 233–234; Гордин Я. А. Мятеж реформаторов. Кн. 1. С. 278–280; Кн. 2. С. 34. 29 Записки Николая I // Николай Первый и его время: В 2 т. М., 2002. Т. 1. C. 278. 30 ОР РНБ. Ф. 380. Оп. 1. Д. 55. Л. 4–5. 31 Записки Николая I. C. 97–98. 32 ОР РНБ. Ф. 380. Оп. 1. Д. 55. Л. 2; Гордин Я. А. Мятеж реформаторов. Кн. 2. С. 49. 33 ОР РНБ. Ф. 380. Оп. 1. Д. 55. Л. 5. 34 Трайнин В. Я. Александр Александрович Алябьев. Л., 1969. С. 61. 35 ОР РНБ. Ф. 380. Оп. 1. Д. 55. Л. 5. 32 33 Глава 1. Братья Перовские Глава 1. Братья Перовские для отопления которых и использовались дрова. Уже на следу­ ющий день полицмейстер Матвей Чихачёв приступил к розыску злоумышленников, швырявших в сторонников нового импера­ тора «поленья, дреколья и прочие вред наносящие вещи». Руко­ водство стройки заверило, что «однополенные дрова сос­новые, еловые с ольховыми и осиновые» были растащены «вломив­ шимся в ворота черным народом», а никто из рабочих, а так­ же «состоящих при строении инвалидов и прочих служителей и чиновников в оном происшествии не участвовал». Тем след­ ствие и кончилось36. Помимо реальных дел Василию Перовскому всегда припи­ сывалось немало того, чего он не совершал. Первый день нико­ лаевского царствования не стал исключением. «Республиканецкнязь» Петр Долгоруков писал: вялым. Имя Льва Перовского следователям назвали Сергей Тру­ бецкой и Михаил Муравьёв. Не ведавший о том Лев находился в Италии. Двадцать третьего декабря Кавелин дал императору «словесное объяснение» своего участия в тайном обществе, 26‑го предоставил на высочайшее имя «объяснительную записку», а уже 27‑го следственная комиссия наскоро рассмотрела этот документ. Одновременно с Кавелиным, но уже по своей ини­ циативе подал записку «в собственные руки монарха» Василий Перовский. Конечно, изложенные в записках версии Кавелин и Перовский согласовали между собой. Василий Перовский признал факт вступления в тайное обще­ ство, датировав его 1818 годом. По его словам, общество имело «видимой целью благотворительность; вступающий в оное обязы­ вался подпискою доставить денежное пожертвование и хранить о существовании общества молчание». Вместе с братом Львом они посетили квартиру Александра Муравьёва, найдя там мно­ гочисленное собрание офицеров. Василий был якобы удивлен вольными речами о правительстве. «По выез­де из сего собрания, я и брат, не одобряя слышанного нами, решились в оное не воз­ вращаться; сие намерение я исполнил, могу ручаться и за брата»39. Князь Федор Гагарин подтвердил, что видел Василия Перов­ ского на собрании общества, но отнес это событие к 1817 году и уточнил, что разговоры там велись «насчет представительного собрания»40. Этим дело Василия Перовского и ограничилось: «По производстве же Комиссиею следствия только один из чле­ нов назвал его недолго принадлежавшим к Военному обществу. Высочайше повелено оставить без внимания»41. Спешно вернув­ шийся на родину Лев Перовский, несомненно, консультировался с братом, прежде чем 28 февраля 1826 года также подать записку «в собственные руки». Свои политические заблуждения автор представил отражением либеральных увлечений Александра I, а вступление в общество отнес к 1817 году42. Василий Алексеевич Перовский, когда увидел 14 декабря, что Нико­ лай одерживает верх, чтобы доказать свое верноподданническое усердие, бросился с солдатами обшаривать дом графини Лаваль… рядом с Сенатом. У графини Лаваль жили приезжие из Киева зять и дочь ее, князь Сергей Петрович и княгиня Екатерина Иванов­ на Трубецкие, и занимали комнаты в нижнем этаже, выходящие на Анг­лийскую набережную… Там Перовский стал ломать замки шкафов и письменных столов, и эта ванькокаиновская работа увен­ чалась успехом. В одном столе он нашел бумажник князя Трубец­ кого, а в бумажнике листок с намеченными пунктами прокла­мации предполагаемого нового правительства37. Однако по свидетельству самого Николая I, «ванькокаи­ новская работа» была поручена им флигель-адъютанту князю Андрею Голицыну, который действительно обнаружил бумаги Трубецкого «особой важности»38. Три адъютанта Николая I состояли прежде в Союзе благо­ денствия: Василий Перовский, Александр Кавелин и Нико­ лай Годеин. Все трое приняли участие в событиях 14 декабря на стороне нового монарха. И уже вечером того же дня Николай пожаловал всех во флигель-адъютанты. Начавшееся следствие не могло пройти мимо их имен, но интерес его был подчеркнуто 36 Манойленко А., Манойленко Ю. Восставших поддержали дровами // СанктПетербургские ведомости. 2015. 11 дек. 37 Долгоруков П. В. Петербургские очерки. С. 271. 38 Записки Николая I. C. 104–105. Восстание декабристов: Документы. Т. 20. М., 2001. C. 454. Там же. С. 310, 311. 41 Декабристы: Биографический справочник. М., 1988. С. 300. 42 «Перовский, вероятнее всего, застал Союз спасения в период его превра­ щения в Союз благоденствия…» — считает известный декабристовед С. В. Ми­ роненко (Мироненко С. В. Александр I и декабристы: Россия в первой четверти XIX века. Выбор пути. М., 2017. С. 63). 39 40 34 Глава 1. Братья Перовские Вскоре после того, как полковник Муравьёв привел меня в бла­ готво­рительное общество, он сказал мне, что его намерение было подготовить умы к принятию конституции и побудить, насколь­ ко это будет возможно, помещиков предоставить свободу своим крепостным и что его общество благомыслящих должно заняться распрост­ранением либеральных идей. В этом изменении целей общества не было, однако, ничего пугающего, так как все, каза­ лось, сводилось к желанию оказать содействие намерениям прави­ тельства… Даже решение выйти из общества Лев Перовский объяснял не тем, что «чувствовал какую‑то опасность», а тем, что оно «представлялось глупым ребячеством»: Собрания у Муравьёва проходили без определенного плана и цели, там обсуждались, какие улучшения необходимо провести в нашей стране, обсуждались и различные формы конституционного прав­ ления. Так как я был глубоко убежден в том, что, если бы его вели­ чество император Александр захотел бы дать России конституцию, он не стал бы советоваться ни с кем из тех, кто входил в общество, все эти разговоры казались мне смешными, тем более потому, что, как я видел, некоторые из членов придавали им слишком серьезное значение43. Полтора десятилетия назад Александр Муравьёв смеялся над ребячеством заговорщиков из общества «Чока», теперь один из них, повзрослев, платил Муравьёву той же монетой. Одна­ ко об отречении от идеи конституционализма в записке Льва Перов­ского не было и помину. И на этот раз следователи ограничились признанием член­ ст­ва Льва Перовского в Союзе благоденствия, а монарх пове­ лел ос­тавить сей факт «без внимания». Записки Кавелина и Перов­с­ких объединили в одно дело, но и это не подвигло следователей к выявлению разночтений в показаниях братьев. В каком году они вступили в тайное общество? О каком именно обществе речь — о Военном или Союзе благоденствия? Сколь­ ко времени братья в обществе состояли? Очевидно, что цель Николая I зак­лю­­­­чалась в выяснении не истины, а политиче­ ской лояльности подследственных. Позиция, занятая Василием 43 Восстание декабристов. Т. 20. С. 457–458. Глава 1. Братья Перовские 35 Перовским 14 де­ка­­б­­ря, заслужила прощение и покровительство не только ему, но и старшему брату. «Тень императора» была вне подозрений. Пользуясь этим, в атмосфере всеобщего испуга и подозрительнос­ти Василий Перовский вел себя весьма вольно. Новоиспеченный флигель-­адъютант был привлечен к разбо­ ру бумаг, изъя­тых в ходе обысков и арестов. Он не участвовал в допросах, но, нахо­дясь в Зимнем дворце, требовал от окружаю­ щих достойного отноше­ния к арестованным офицерам. Литера­ тор Николай Греч так описывал сцену ареста поэта-декабриста Александра Бестужева: На другой день, услышав, что забирают людей невинных, что главные зачинщики стараются слагать вину на других, он явился вечером на гауптвахту Зимнего дворца и сказал дежурному по караульням полковнику: — Я Александр Бестужев. Узнав, что меня ищут, явился сам… — Вяжите его, — сказал солдатам унтер-офицер. — Не троньте его, — возразил Василий Алексеевич Перовский, только что назначенный в флигель-адъютанты. — Он не взят, а сам явился, — и повел его к государю44. Вероятно, не случайно и Николай Бестужев, арестованный сутками позже, по словам того же Греча, при встрече с Перов­ ским поклонился ему «как короткому знакомому»45. От чрезмерного рвения конвоиров Василий Перовский оградил и Андрея Розена. Обыскивая арестованного, полков­ ник Василий Микулин обнаружил у него в кармане написанную по‑французски записку: «Sois tranquile, cher ami, Dieu me sou­ tient, ménages-toi» («Будь спокоен, дорогой друг, господь меня поддерживает, береги себя»). Бдительный полковник не пове­ рил, что запис­ка написана женой декабриста. Микулин возра­ зил мне, что это невозможно или что жена моя не умеет писать по‑французски, потому что ясно видно, что не женщина к мужчи­не, а, наоборот, мужчина пишет к жен­ щине. «Не берусь быть судьею, в какой степени жена моя знает французский язык, но ручаюсь, что в этой записке нет ошибки грамматической». — «Поми­луйте, да как же она пишет в мужеском роде tranquille два l и е!» На счастье мое подо­шел адъютант государя 44 45 Греч Н. И. Записки о моей жизни. М., 2002. С. 328. Там же. С. 333. 36 Глава 1. Братья Перовские полковник В. А. Перовский и прервал неприятный спор, сказав ученому грамматику: «Cessez donc, mon cher, vous dites des bêtises» [«Оставьте же, друг мой, вы говорите глупости»]46. В силу близости и к следователям, и к подследственным Ва­силий Перовский мог сообщать за пределы дворца и крепости о ходе следствия и о подробностях вынесения приговора. По сви­ де­тельству Александры Россет, и она, и Василий Жуковский, получая от своего друга известия об арестованных, обменивались ими между собой, равно как и передавали их живо интересовав­ шемуся процессом Александру Пушкину47. *** Но, может, судьбы Льва и Василия Перовских как избежа­в­ших наказания декабристов были исключением из общего пра­вила? Даже беглый взгляд на ближайшее окружение братьев за­­­с­­тав­­­­­ ля­ет в этом усомниться. Александр Кавелин в царствование Ни­­ко­лая I стал воспитателем цесаревича Александра Николае­ ви­­­ча, полным генералом и столичным генерал-­губернатором. В бу­дущем поджидала его душевная болезнь, но недуг монар­шей воле неподвластен. Дослужился до густых генеральск­их эполет Николай Годеин, создавший семью с княжной Анной Багратион, кузиной бородинского героя. Отставной пол­ков­ник Александр Муравьёв, ограничивший свое участие в дви­жении Союзом бла­ годенствия, был в 1826 году осужден и сос­лан без лише­ния чинов и дворянства. В Сибири пошел на статскую службу, карьеру делал тяжело, медленно, но к концу жизни все же стал генерал-­ лейтенантом и сенатором. Почти пол­года провел в Петро­ павловской крепости его младший брат Миха­ил, зато вышел из‑под мрачных сводов с оправдатель­ным аттестатом и прогон­ ными деньгами. В день освобождения был представлен новому монарху вместе с другим оправдав­ши­м­­ся — Александ­ром Гри­ боедовым. В истории он остался как граф Муравьёв-­Виленский или Муравьёв-­вешатель — генерал-­губернатор, пода­вивший польское восста­ние 1863 года в Северо-­Западном крае. Расширить обзор поможет «Алфавит членам бывших зло­ умыш­ленных тайных обществ и лицам, прикосновенным к делу, 46 47 Розен А. Е. Указ. соч. С. 80. Смирнова-Россет А. О. Записки. М., 2003. С. 430–431. Глава 1. Братья Перовские 37 произведенному высочайше утвержденною 17‑го декабря 1825‑го года Следственною комиссиею». Документ был состав­ лен правителем дел комиссии Александром Боровковым лич­ но для Николая I. В нем содержатся имена и краткие сведения о степени причастности к движению 579 человек. Половина из них (289 человек) представлена теми, чью вину сочли дока­ занной. Из их числа пятеро были казнены, восемьдесят восемь сосланы на каторгу, восемнадцать — на поселение и один — на жительство в Сибирь, четверо отданы в крепостные работы, четверо высланы за границу, пятнадцать разжалованы в солдаты и сто двадцать четыре переведены в другие полки и места служ­ бы, отданы под надзор полиции. Попавшие во вторую половину (290 человек) были признаны чистыми от подозрений. Здесь сто пятнадцать оказавшихся непричастными к деятельности тай­ ных обществ, десять угодивших в число подозреваемых по недо­ разумению и одиннадцать доносителей, а также тридцать четыре подвергшихся арестам и освобожденных с оправдательными аттестатами и сто двадцать человек, сведения о которых были оставлены без внимания48. Недавно взошедший на трон Николай I принял решение, дос­ тойное зрелого политика: поделил участников декабристского движения на тех, кто мечтал о либеральных реформах, и тех, кто грезил о революции. Условная граница между первыми и вторыми пролегла по 1820–1821 годам. Рубеж и правда немало­ важный. Прежний император Александр I, пережив последний взлет реформаторской активности в 1816–1818 годах (отменил крепостное право в Прибалтике, произнес в польском сейме речь в защиту «законно-свободных учреждений», созвал пер­ вый секретный комитет по крестьянскому вопросу), погрузился в пучину меланхолии и мистицизма. Возникший в 1818 году Союз благоденствия изначально запоздал со своим стремлением «спо­ спешествовать». Зато в январе 1820‑го испанский подполковник Рафаэль дель Риего поднял мятеж, и уже в марте генерал Балье­ стерос вынудил короля Фердинанда VII вернуть конституцию. «Слава тебе, славная армия гишпанская! — восклицал декабрист 48 Модзалевский Б. Л., Сиверс А. А. Предисловие к изданию 1925 г. // Декаб­ ристы: Биографический справочник. М., 1988. С. 403. 38 39 Глава 1. Братья Перовские Глава 1. Братья Перовские Николай Тургенев. — Слава гишпанскому народу!»49 В том же году войска генерала Гульельмо Пепе, одного из лидеров итальянских карбонариев, торжественно вступили в Неаполь. Король обе­ их Сицилий Фердинанд I провозгласил конституцию, однако, выбравшись из столицы, воззвал о помощи. В марте 1821 года, когда австрийцы уже шли гасить «волкан Неаполя», на другом конце Апеннинского полуострова подняли восстание карбонарии Пьемонта. Король Виктор-­Эммануил бе­жал. В том же месяце председатель греческого тайного общества «Филики этерия» русский генерал князь Александр Ипсиланти с группой сторон­ ников переправился через Прут и призвал население Дунайских княжеств к восстанию против османского ига. Быстрые революции и быстрые конституции. Они и мино­ вали столь же быстро. С осени 1820 по весну 1821 года в Троп­ пау и Лайбахе (ныне Опава и Любляна) прошли «конгрессы государей», решившие силою штыков вернуть трон Ферди­ нанду I. Штыки были австрийские, но Александр I изъявил готовность послать на юг Апеннин русский корпус. В Лайбахе он же пообещал австрийцам не поддерживать восставших гре­ ков. В 1821 году австрийцы заняли Неаполь и Пьемонт, заточи­ ли в крепость однорукого Ипсиланти. В 1822 году царь принял участие в последнем конгрессе Священного союза в Веро­ не, где было принято решение о французской интервенции в револю­ционную Испанию. Риего повесили на мадридской площади в 1823‑м, Бальестерос эмигрировал. Но был момент. И был соблазн. В октябре 1820 года в самом Санкт-Петербурге случилась «Семеновская история»: русская гвардия впервые со времени своего создания Петром I вышла из повиновения. Когда в Лайбахе австрийский канцлер Меттер­ них сообщил об этом Александру I, тот не поверил: «Это сущая ложь; это мой любимый полк». Потом царь признавался в пись­ ме к графу А. А. Аракчееву, что чувствует в этой истории «вну­ шение чуждое, не военное», и приписывал его «тайным обще­ ствам, которые… в сообщении между собой» (то есть русские с иностранными)50. Полк был раскассирован, офицеры и ниж­ ние чины разосланы по различным армейским подразделениям. Четыре офицера были отданы под суд, при этом, по свидетель­ ству бывшего семеновца Ивана Якушкина, следователи «наде­ ялись узнать от них что‑нибудь положительное о существовании Тайного общества»51. Однако тайное общество, а именно Союз благоденствия был к этой истории не причастен. Да и не мог быть причастен. Большая часть его членов никогда не согласилась бы поднять солдат против законного правителя. И если уж цепь роковых событий выдвигала на повестку дня военную революцию, то от этих людей следова­ ло избавиться. В январе 1821‑го, через год после того, как Риего огласил революционное воззвание перед солдатским строем, его русские последователи собрались в Москве на съезд. «Прежде всего, было признано нужным изменить не только устав Союза благоденствия, но и самое устройство и самый состав Обще­ ства, — вспоминал тот же Якушкин. — Решено было объявить повсеместно, во всех управах, что, так как в теперешних обсто­ ятельствах малейшей неосторожностью можно было возбудить подозрение правительства, то Союз благоденствия прекращает свои действия навсегда. Этой мерой ненадежных членов удаляли из Общества»52. Вместо распущенного Союза возникли два новых революционных общества — Северное и Южное. Братья Перовские попали в число «ненадежных чле­ нов», с которыми тайное общество рассталось. При этом «не­надежность» трактовалась именно в контексте ожидаемого ре­волюционного переворота: после победы прежние сочлены могли быть привлечены к реформированию страны (вспомним слова графа Блудова). Через пять — пять с половиной лет све­ дения об этих лицах следователи оставили без внимания, а те, кто все же угодил под арест, были освобождены с оправдатель­ ными аттестатами. Никаких ограничений служебных карьер или личных свобод большинство из них не претерпело и позже. «Очень многие из привлеченных и прикосновенных закончили свое поприще на высших ступенях служебной лестницы, пользу­ ясь полным, по‑видимому, доверием императора Николая Пав­ ловича и его преемника», — констатировали Б. Л. Модзалевский Цит. по: Нечкина М. В. Движение декабристов: В 2 т. М., 1955. Т. 1. С. 306. Лапин В. Семеновская история: 16–18 октября 1820 года. Л., 1991. С. 181–182. 49 50 51 52 Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина. М., 1951. С. 50. Там же. С. 44. 40 Глава 1. Братья Перовские и А. А. Сиверс, издавшие в 1925 году «Алфавит декабристов» (основой для которого послужил «Алфавит» Боровкова)53. Нико­ лай мог сохранить этих людей и вполне намеренно, как проти­ вовес крепостникам и реакционерам, почувствовавшим силу после разгрома декабристов. Боровкову же, помимо «Алфавита», был заказан еще и свод из показаний арестованных. «Государь император, часто просматривает ваш любопытный свод и чер­ пает из него много дельного, да и я часто к нему прибегаю…» — признавался Боровкову председатель Государственного совета и Комитета министров граф В. П. Кочубей54. Намеренно действовал Николай I или нет, но Лев Перов­­с­к­ий стал самым крупным либеральным реформатором его цар­­ст­ вования из числа бывших членов декабристских тайных об­­ществ. Модзалевский Б. Л., Сиверс А. А. Указ. соч. С. 406. Боровков А. Д. Из воспоминаний правителя дел Следственной комиссии // Декабристы в воспоминаниях современников. М., 1984. С. 302. Глава 2 БОРЬБА ЗА РЕФОРМЫ Военную службу Лев Перовский оставил еще в 1823 году пол­ ковником и был причислен к Коллегии иностранных дел и произ­ веден в действительные статские советники и камергеры. Новые чины — и гражданский, и придворный — по Табели о рангах соответствовали армейскому чину генерал-майора. Это важно, ибо, как отмечал Гоголь, «у нас прежде всего нужно объявить чин». Камергерство в ту пору уже считалось почетным пожало­ ванием, не предусматривавшим определенных обязанностей. Зато в дипломатическом ведомстве Перовский, пожалуй, мог бы сделать блестящую карьеру. Однако после его возвращения в фев­ рале 1826 года Николай I предпочел держать Льва на коротком поводке и не далее отечественных пределов. В том же году Перов­ ский стал членом Совета Департамента уделов, к 1829 году под­ нялся до поста вице-президента департамента, а в 1840‑м был назначен товарищем министра уделов (министром был князь П. М. Волконский). Удельное ведомство занимало особняк на Дворцовой набережной и Большой Миллионной улице — в двух шагах от Зимнего дворца. Ведало оно хозяйством и имуще­ ством монаршей семьи — «для удовольствования происходящих от крови императорской родов всем нужным к непостыдному их себя содержанию». «…Перовский сделался душою удельно­ го ведомства, и с его именем связан самый блестящий период в истории уделов, — утвер­ждал автор статьи о нем в “Русском биографическом словаре” П. М. Майков. — Его энергия, даль­ новидность, хозяйственное понимание и предприимчивость сказались на многих полезных нововведениях и начинаниях, имевших государственное значение и оставивших неизгладимые следы в судьбах удельного ведомства»1. 53 54 1 Майков П. Перовский Лев Алексеевич // Русский биографический словарь. Павел–Петр. СПб., 1902. С. 542. 42 43 Глава 2. Борьба за реформы Глава 2. Борьба за реформы И это не пустые славословия. Лев Перовский выступил ини­­­ ци­атором масштабной ре­формы удель­ной деревни. Клю­че­вым моментом его программы было введение общественной за­­па­ ш­­ки. Собранный на общест­ венных полях хлеб хранился в ма­газинах на случай неурожая. Из­лишки продавались, а выру­ чен­ные деньги составляли хлеб‑ ный капитал, который, в свою очередь, расходовался на покуп­ ку породистого скота, страхо­ вание крестьянских построек от пожаров, устройство сель­ Перовский Л. А. Худ. Е. И. Ботман ских школ, ремесленных учи­ лищ, больниц и ветеринарных пунктов. Важной мерой стала замена подушного оброка поземельным: отныне величина сбора зависела от размеров угодий, наличие же в семье детей и стари­ ков мужского пола оброк не утяжеляло. Излишние земли (то есть превышавшие установленную норму) изымались, но крестьяне могли их арендовать. Наконец, для концентрации и укрупне­ ния удельных имений был произведен взаимный обмен части удельных и государственных земель. Предполагалось, что все эти мероприятия поспособствуют более справедливому распре­ делению земель, обеспечат рачительное землепользование, рост урожайности, а значит, и доходности удельных имений. Реформа вызвала немало споров. Агент-литератор Фаддей Булгарин превозносил ее в донесении жандармскому генералу Леонтию Дубельту: «Для меня Перовский совершенно чуждый человек, но если б он был враг мой, я сказал бы, по совес­ти, что он довел удельных крестьян до высшей степени благоденст­ вия — не соблазняя крестьян помещичьих, а, так сказать, тихо­мол­ ком: завел общую запашку, общественный капитал, уни­чтожил взятки, дав управителям честные средства к приобретению, положив проценты в их пользу от каждого улучшения и т. п.»2. Осип Пржецлавский, помогавший Дубельту по цензурным делам, подтверждал в мемуарах: «Благодаря Перовскому уделы, им наведываемые, достигли возможно лучшего, по тогдашнему времени, устройства и в экономическом, и в административном, и в образовательном отношениях. Среди необъятной мертвой степи крепостного быта двадцати миллионов рабов-­землепашцев, томившихся под гнетом полнейшего произвола, селения удель­ ные составляли как бы отрадные оазисы, где резко выдавались различия их благосостояния от помещичьих»3. Хвалил Перов­ ского и совсем уже посторонний баварский дипломат граф Оттон де Брэ-Стейнбург: «Благодаря его стараниям, удельные крестьяне были обставлены в России лучше всех остальных. Этим Перов­ ский обратил на себя внимание императора…»4 Зато Николай Тургенев (оказавшийся, как и Лев Перовский, в декабре 1825 года за границей, но в Россию не вернувшийся и заочно осужденный по первому разряду) едко комментировал: «В нынешнее царство­ вание правительству пришла в голову злосчастная идея реформи­ ровать управление уделами: распоряжаться напрямую и вникать во все мелочи, подобно тому, как управляют своими имениями помещики. С виду порядка стало больше, но благосостояние кре­ стьян чрезвычайно пострадало»5. Тургеневский скепсис имел под собой основания. Сколь бы благими мотивами ни руководствовались реформаторы, началь­ ный период преобразований почти всегда сопровождается ростом тягот и страхов подопытного населения. И вот уже вятские и костромские удельные крестьяне запротестовали против изъятия «излишних земель» и введения общественной запашки, а саратовские отказались платить новый поземельный сбор. Летом 1831 года коллежский асессор Найдёнов доносил вице-президенту Перовскому, что «во всем удельном имении Сарапульского уезда мятеж возник до высочайшей степени и что буйная чернь самовольно устраняет голов и писарей, составляет свое правление и на тайных сходках уничтожает все постановления о поземельном сборе, не признавая над собою 2 Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отде­ ление. М., 1998. С. 562. 3 Пржецлавский О. А. Воспоминания // Поляки в Петербурге в первой по­ ловине XIX века. М., 2010. С. 245–246. 4 Император Николай I и его сподвижники (Воспоминания графа Оттона де-Брэ, 1849–1852) // Русская старина. 1902. Т. 109. Январь. С. 132. 5 Тургенев Н. И. Россия и русские. М., 2001. С. 206. 44 45 Глава 2. Борьба за реформы Глава 2. Борьба за реформы никакой власти»6. Кто‑то из бунтовщиков вскоре внял «кротким мерам вразумления», другие подверглись битью шпицрутенами и плетями, ссылке в Сибирь и в оренбургские арестантские роты. Однако наибольшее возмущение реформа вызвала в деревне не удельной, а государственной. Причиной стал упомянутый обмен имениями. Удельные крестьяне против него не возража­ ли. «Высший предел честолюбия» русских крестьян, по словам маркиза Астольфа де Кюстина, заключался в том, чтобы «стать государственными крепостными»7. Государственные же имели насчет такого обмена противоположное мнение. «Эти крестья­ не свободны настолько, насколько можно быть свободными в России», — утверждал Николай Тургенев8, несомненно луч­ ший знаток крестьянского вопроса средь опальных декабри­ стов. Государственные крестьяне пользовались более широкими, чем все прочие категории крестьян, правами землепользования, торговли и промысловой деятельности, им было легче перейти в иные сословия или переселиться в другие местности. Передача в удел в их представлении была равносильна закрепощению, страх перед которым охватывал даже тех землепашцев, которым обмен пока не грозил. В 1830 году пермские государственные крестьяне восприняли увеличение норм запасного хлеба и появ­ ление на официальных бумагах печатей с медведем (пришед­ шим с губернского герба) как доказательство передачи их «в удел барину Медведеву». Далее роковой чередой последовали: холер­ ная эпидемия 1830–1831 годов, неурожаи 1832–1833‑го и, нако­ нец, в 1834–1835‑м — крестьянские волнения. «Обмен нескольких тысяч удельных крестьян на равное число крестьян государственных» критиковал из ссыльнокаторжной Сибири декабрист Михаил Лунин. Аргументация его любопыт­ на. Неугомонный бунтарь и глубокий мыслитель отнес состо­ явшийся обмен к числу тех правительственных актов, которые «скользят по поверхности общественного строя, не изменяя его основ»: «Порожденные ими учреждения не успеют принести ни того добра, какого ждут от них их создатели, ни того зла, какое предсказывают их противники, ибо они будут изменены или отме­нены в следующее царствование, как это случилось поч­ ти со всеми учреждениями царствований предыдущих». Иными словами, реформы бесперспективны, когда государственная политика меняется по прихоти одного человека. Что же касает­ ся крестьянских волнений, то «эти беспорядки были отчасти следствием запоздалых, недостаточных или ошибочных мер пра­ вительства. Оно… не позаботилось наполнить общественные магазины, устроить промежуточные склады зерна, пробудить разум крестьян, приобщая их к общественной жизни, и устроить более тесные связи между различными частями нашей обшир­ ной страны»9. По сути, это были те самые меры, которые Лев Перовский пытался реализовать в удельной деревне. Во второй четверти XIX века, пожалуй, лишь старики вроде адмирала А. С. Шишкова продолжали твердить о крепостном праве как воплощении исконно-русских патриархальных отно­ шений помещика с крестьянами, о том, что разрыв этой свя­ зи приведет к общему упадку нравов и революции. Николай I, как пусть консервативный, но все же реальный политик, созна­ вал неизбежность освобождения крестьян. Притом освобожде­ ния уже не безземельного, как при Александре I в Прибалтике, а с наделами. Год за годом он собирался приступить к этому мно­ готрудному делу и каждый раз откладывал — вначале по просьбе старшего брата Константина дать ему «умереть спокойно», потом из‑за отсутствия «прямого сочувствия» у «сотрудников», нако­ нец, потому, что «видно, это перст Божий». Волнения теперь уже не крепостной, а государственной деревни побудили Николая Павловича созвать в марте 1835 года Сек­ретный комитет по кре­ стьянскому вопросу. При его открытии монарх указал на «попе­ чительную» реформу Перовского как обра­зец «для изыскания средств к улучшению состояния крестьян разных званий»10. Работа этого комитета дала начало реформе государственной деревни, основные положения которой были сформулированы генералом Киселёвым и во многом совпадали с мероприятиями Перовского в деревне удельной (равномерное распределение крестьянской земли, перевод на денежный оброк, создание органов крестьянского самоуправления, открытие школ, боль­ ниц, ветеринарных пунктов, популяризация агротехнических 6 Крестьянское движение в России в 1826–1849 гг.: Сб. документов. М., 1961. С. 205. 7 Кюстин А. де. Россия в 1839 году. М., 2007. С. 447. 8 Тургенев Н. И. Указ. соч. С. 203. 9 10 Лунин М. С. Письма из Сибири. М., 1987. С. 139. История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1967. Т. 4. С. 139. 46 47 Глава 2. Борьба за реформы Глава 2. Борьба за реформы знаний). В дальнейшем эти же нормы предполагалось распро­ странить и на помещичьих крестьян. Павел Дмитриевич Киселёв к тому времени уже заслужил ре­путацию реформатора и убежденного противника крепостно­го права. Свой первый проект постепенной ликвидации крепо­ст­ ничества двадцативосьмилетний генерал-адъютант подал им­­ ператору в 1816 году: «…мало-помалу уменьшая права вла­ст­­вую­ щих и распространяя оные на порабощенных… прави­тель­ство постепенно водворит законную свободу, и рабство значитель­ ной части народа русского само и без потрясения государства уничтожится»11. Впрочем, в ту пору подобные проек­ты подавали также адмирал Н. С. Мордвинов, Е. Ф. Канк­рин и даже всерос­ сийский «Змей Горыныч» — А. А. Аракчеев. Таково было жела­ ние Александра I, и царедворцы чутко ему следовали. Вскоре состоялось возмутившее многих назначение Киселёва началь­ ником штаба 2‑й армии. На новом месте службы, в Тульчине, он, по собственному определению, «сделался из светского поло­ тера… деловым человеком». Здесь же судьба свела его с декабри­ стами. Иван Якушкин утверждал, что «Киселёв знал о существо­ вании Тайного общества и смотрел на это сквозь пальцы» и даже что Павел Пестель «некоторые отрывки из “Русской Правды”… читал Киселёву»12. После революции заговорщики собирались ввести Киселёва в состав временного правительства13. Спустя годы в мемуарах не только служивший у Киселёва адъютантом Николай Басаргин, но и Николай Лорер, которого генерал аре­ стовывал, вспоминали о нем с теплотой и уважением14. Ни близость с декабристами, ни известная либеральность взглядов не помешали Киселёву заслужить доверие Нико­ лая I. Проведя земельную реформу во временно оккупирован­ ных Дунайских княжествах и вернувшись в Петербург в феврале 1835 года, генерал удостоился от императора неофициального звания «начальника штаба по крестьянской части». В следующем месяце, как писалось выше, был созван Секретный комитет, работа которого завершилась в 1837 году учреждением Мини­ стерства государственных имуществ во главе с Киселёвым. Отныне государственная деревня оказалась в его ведении, так же как деревня удельная — в ведении Льва Перовского. 11 Цит. по: Ружицкая И. В. Просвещенная бюрократия (1800–1860‑е гг.). М., 2009. С. 36. 12 Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина. С. 37. 13 Семёнова А. В. Временное революционное правительство в планах дека­ бристов. М., 1982. С. 142–175. 14 Басаргин Н. В. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск, 1988. С. 53–54; Лорер Н. И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 73. *** В отличие от старшего брата, Василий Перовский с военной стези не сворачивал никогда. В июне 1828 года русские войска в четвертый раз (после 1791, 1807 и 1809 годов) брали зловред­ ную турецкую крепость Анапу. Ключевая роль в операции была отведена пятитысячному морскому десанту под командовани­ ем контр-адмирала светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова. Полковник Перовский с отрядом в 900 человек «между ядрами турок с одной стороны и пулями черкес — с дру­ гой» поддерживал высадку десанта с суши. После успешного штурма Меншиков получил назначение командовать русски­ ми войсками под Варной. Отбывая на противоположный берег Черного моря, светлейший взял с собой и храброго полковника. «Дней через шесть поедем мы на Дунай; что будет со мною после, не знаю…» — сообщал Василий своему тезке Жуковскому в том же июне. И через месяц — шутливо уже из‑под стен Варны: «Убьют меня, тогда будешь жалеть, что не писал, но поздно; опомнись, Васька»15. Варна оказалась орешком покрепче Анапы. Меншиков был ранен ядром в обе ноги и сменен графом Михаилом Семенови­ чем Воронцовым. Не удалось остаться невредимым и Перов­ скому. «Я ранен и потому пишу тебе, а то, быть может, еще бы обождал, — уже всерьез обращался он к другу-стихотворцу 4 сен­ тября. — 1‑го числа вечером турки сделали нападение… и мне досталась пуля в правую сторону груди, а вышла в спину; теперь предстоит вопрос: ежели задела легкое, то рана плохая, вероятно, смертельная, ежели нет, то обойдется без больших хлопот…» Рана оказалась «значи­тельная, но счастливая». При осаде турецкой крепости находился и Николай I. «Государь оказал мне участие и милос­ти необыкновенные, каждый день навещал меня, благодарил искренно за мою службу, а я искренно жалел, что она не прод­лилась еще неде­ли две, т. е. до взятия Варны», — 15 Цит. по: Оренбургский губернатор… С. 109, 111. 48 Глава 2. Борьба за реформы Слева: Перовский В. А. Худ. К. П. Брюллов, 1837. Справа: Меншиков А. С. Худ. Дж. Доу, 1826 хвастал Перовский тому же адресату 17 сентября уже из Одессы16. За Варну он получил золотую шпагу и звание генерал-майора Свиты. Не забыл его и Меншиков. Светлейший стал начальни­ ком Главного Морского штаба, а Перовский — директором его канцелярии. В 1829 году Василия Алексеевича ожидала еще одна царская милость — чин генерал-адъютанта. Князь Меншиков был знаменитый в свое время скептик и ос­­ трослов. Однако с Перовским они поладили. Вместе боролись с разъедавшим флот казнокрадством. Так, госпиталь в Кронштадте, ежегодно заключая договоры на поставку белья, держал полный бельевой комплект, извлекавшийся в мо­мент сделки и после вновь ис­че­завший в безднах цейхгау­за. Узнав о грядущей ревизии неподкупного Перовского, гос­питальное начальство кинулось это белье жечь. Палили несколько дней, а все равно генерал успел на дымившееся пепелище17. Перовский и Меншиков даже едва не породнились. В 1828 году покончил жизнь самоубийством князь Андрей Гагарин, прозванный за свою смуглость Малек-­Адилем. Свежая вдова Екатерина Сергеевна перебралась из Москвы в Петер­ бург, поближе к старшему брату — князю Меншикову. Она была 16 17 Цит. по: Оренбургский губернатор… С. 112–113. Фишер К. И. Записки сенатора. М., 2008. С. 45–46. Глава 2. Борьба за реформы 49 «ослепительно хороша, мила и очень добра». Василий влю­ бился, и небезответно. Готов был жениться, но опасался, что князь не захочет родства с незаконнорожденным. Мен­ шиков же тем временем поте­ шался над «варварской» добро­ детелью Екатерины, предрекая другу, что тот ничего не полу­ чит, кроме ее сердца. И оказался прав. Гагарина твердила возлю­ бленному, что не смеет связать его узами «с старою девою» (она была старше Перовского на год), и одновременно ревно­ Николай I. Худ. О. Верне вала к своей дочери Наталье. Так продолжалось вплоть до ранней кончины княгини в 1835 году. Разумеется, свет решил, что умерла она от любви. Имелся у Василия Перовского покровитель и повыше Мен­ шикова. И даже выше всех в России — сам Николай I. Василию сходили с рук проделки, за которые иных ждали бы суровые кары. Мог, например, явиться во дворец в неформенных эполе­ тах («рассыпчатых матовых») и согласиться назвать государю имя изготовившего их мастера лишь при условии лишения себя чина, ибо генерал-адъютанту не должно быть доносчиком. Объясне­ ние фавора крылось не только в памяти о совместных вояжах по России и Европе. Перовский продолжал оказывать Николаю значительные услуги, иногда спасая более чем жизнь монарха — его честь. В июне 1831 года в Петербург пожаловала «индийская гостья» — холера. Природа болезни была неясной (до открытия Робертом Кохом холерного вибриона оставалось еще полве­ ка), но ее заразность, «прилипчивость», как тогда говорили, не вызывала сомнений. Ежедневно умирало до шестисот петер­ буржцев, скорбные возки тянулись на кладбища, на улицах лежали трупы бедняков. Не умея лечить, устраивали карантины, отсекая бедные части города полосатыми шлагбаумами. Царь удалился в Петергоф, вслед за ним столицу покинула знать. Не мудрено было разлететься слухам о том, что немцы-лекари 50 Глава 2. Борьба за реформы специально морят народ. На Сенной площади, где располагался самый большой и дешевый рынок столицы и где теперь был устроен центральный лазарет, вспыхнул бунт. Бунт, который, согласно официальной версии, был подавлен единым явлением монарха в открытой коляске и его звучным окриком: «На коле­ ни!» Эпический момент запечатлен на одном из четырех баре­ льефов памятника Николаю I в Петербурге. Денис же Давы­ дов, дослужившийся до генеральских чинов, но памятный всем как поэт-партизан, излагал эту историю иначе: «…Васильчиков, Закревский и Василий Перовский привели войска на Сенную площадь и тем восстановили там порядок. На следующий день государь, имея около себя князя Меншикова и Бенкендорфа, въехал в коляске в толпу, наполнявшую площадь; он закричал ей: “На колени!” — и толпа поспешно исполнила это приказа­ ние. Сказав короткую, но прекрасную речь, государь приказал Закревскому отслужить тотчас панихиду по убиенным»18. И все‑таки служба сухопутного Перовского в Морском штабе составляла предмет не только чистосердечного недо­ умения, но и злых насмешек. Он же, не забывавший о своем незаконном появлении на свет, был чрезмерно обидчив. Летом 1833 года государь наконец подобрал достойное место для сво­ его любимца: Василий Перовский стал оренбургским военным губернатором. В отличие от других губернаторов, оренбургский управлял не одной губернией, но Оренбургским краем, состояв­ шим из собственно Оренбургской губернии, земель уральских казаков, башкирских вотчин на территориях Пермской, Вятской и Сара­товской губерний, калмыцких земель Сибири и Поволжья и казахских кочевий Приуралья. В составленном по распоряже­ нию Перовского «Отчете по управлению Оренбургским краем с 1833‑го по 1842‑й» указывалось: Под Оренбургским краем, в смысле правительственном, разумеет­ ся полоса земли, прилегающая пограничными точками своими: на севере — к Каме, на западе — к Волге, на юге — к Кас­пию, Аралу и Сыр-Дарье, на востоке — к речке Сара-су и горам Улу-тау. Заклю­ чая, таким образом, лесистые, рудные хребты, вместе с плодо­ носными равнинами южных конечностей Урала, край Оренбург­ ский касается двух главных артерий русской промышлен­ности и кочевьев полудиких среднеазиатских народов; а пото­му имеет 18 Давыдов Д. В. Стихотворения. Военные записки. М., 1999. С. 519–520. Глава 2. Борьба за реформы 51 для государства двоякую важность: как источник бо­гатств еще мало исчерпанных и как оплот и опорная точка для вли­яния на племена, некогда обуревавшие Европу своими вто­р­­жениями19. В подчинении у военного губернатора состоял гражданский губернатор. В руках первого из них была сосредоточена и вну­ шительная военная сила: Отдельный Оренбургский корпус, два казачьих войска — Оренбургское и Уральское, а также войско Башкиро-мещерякское. В свой первый период управления Оренбургским краем Василий Перовский принимал у себя Александра Пушкина, цесаревича Александра Николаевича и друга своего Василия Жуковского. Он ввел общественную запашку на землях орен­ бургских казаков, учредил хлебные магазины у башкир и меще­ ряков, основал училище земледелия и лесоводства, построил здания Благородного собрания и своей резиденции (вселиться в которую тогда не успел), приступил к возведению КараванСарая, заградил крепостями и редутами пути набегов степных кочевников20. Занимавшаяся заря «золотого века Оренбуржья» оказалась омрачена неудачей зимнего похода 1839 / 1840 годов против Хивинского ханства. Ссыльный Михаил Лунин подвел печальный итог этой экспедиции: «…отряд в пять тысяч человек с двенадцатью тысячами верблюдов и всем необходимым снаряжением был отправлен из Оренбурга к берегам Каспий­ ского моря, чтобы положить конец разбоям хивинцев. Силы было более чем достаточно для покорения их страны. Однако, не достигнув еще границ империи, без боя и даже без встречи с противником, армия потеряла половину своего состава, заблу­ дилась в снегах и совершенно развалилась из‑за самонадеян­ ности командира, коему была вверена»21. Василий Перовский болезненно переживал фиаско пол­ ководческого дебюта. Чиновник особых поручений Владимир Даль, деливший с военным губернатором походную кибитку, искренне ему сочувствовал: «Я был свидетелем и знаю, чего стоила 19 Гвоздикова И. М. Отчет Оренбургского военного губернатора В. А. Перов­ ского по управлению краем (1833–1842): Документальная публикация. Уфа, 2010. С. 28. 20 Дорофеев В. В. Василий Перовский и Оренбуржье: К 200‑летию со дня рождения. Оренбург, 1995. С. 10–29. 21 Лунин М. С. Указ. соч. С. 140. 52 Глава 2. Борьба за реформы Глава 2. Борьба за реформы 53 неудача эта тому, в чью руку была положена и власть, и ответ­ ственность; но тут нельзя было не покориться необходимости»22. В июне 1840 года Перовский просил императора отпустить его для лечения за границу. В 1842 году он был уволен от занима­ емых должностей с оставлением в звании генерал-лейтенанта и отбыл в Европу. *** В 1841 году Лев Перовский стал министром внутренних дел. В этом качестве он оставил по себе память долгую и противоре­ чивую. Одни отмечали, что министр — «усердный работник, веж­ лив в частной жизни и умерен в своих привычках» (О. де Брэ), что он «человек просвещенный и имел характер благородный» (Н. С. Лесков). Другие возражали, что Перовский — «гордец, который, кажется, на свете никого не любит» (Н. И. Греч) и «всегда зверь, но иногда — зверь злобный» (Д. Н. Блудов)23. Впрочем, было бы странно на столь влиятельном посту не вызы­ вать сильных эмоций и казаться одинаково всем любезным. Едва ли не первым серьезным испытанием, с которым Льву Алексеевичу выпало столкнуться на новом посту, стали «картофельные бунты» — традиционалистский протест кресть­ янства против реформы графа Киселёва. «Русский так напуган, так раболепен, что всякое изменение он толкует к худшему, — рассуждал декабрист Александр Поджио, человек с неглубокими итальянскими корнями. — Привычка к горькой доле служит ему условием жизни… <…> Так именно и сложился русский мужичок под влиянием и законов, и долгого времени. По весь­ ма ли естественному свойству забитого раба или же по недове­ рию к каким бы то ни было улучшениям в его быте, дело в том, что причины эти, взятые вместе, всегда поясняли сопротивле­ ния, которыми крестьяне встречали всякое нововведение»24. И на этот раз «русский мужичок» восстал, как только «началь­ ник штаба по крестьянской части» приступил к воплощению своего плана в жизнь. Чиновник особых поручений Дмитрий Хрущов (будущий сенатор) рапортовал Киселёву в 1842 году: Цит. по: Оренбургский губернатор… С. 219. Император Николай I и его сподвижники… С. 132; Вяземский П. А. Старая записная книжка. 1813–1877. М., 2003. С. 680; Лесков Н. С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1973. Т. 6. С. 218; Майков П. Указ. соч. С. 548. 24 Поджио А. В. Записки, письма. Иркутск, 1989. С. 132. 22 23 Здание МВД в Санкт-Петербурге. Фото автора «Когда новое Управление государственных имуществ открыло свои действия, то все распоряжения оного… толкуемые прев­ ратно с одной стороны невежеством, а с другой злонамеренно­ стию, стали являться крестьянам как признаки посте­пенного их перехода в удельное, т. е. господское состояние»25. И асессор Пермской палаты госимуществ Иван Золотницкий26 докладывал, что крестьяне «противятся исполнению всех распоряжений начальства, с высочайшей воли последовавших, как то: в отно­ шении посева картофеля, употребления вновь введенных штемпелей, выданных волостным и сельским начальникам, не дозволяют им носить кафтаны по высочайше утвержденному рисунку, требуют служить без определенного сельским и волост­ ным начальникам жалования… превратно толкуют распоряже­ ния правительства о учреждении неприкосновенных запасов яровых семян, отзываясь, что этим последним распоряжением они отходят в удельное ведомство…»27. Распространялись слухи РГИА. Ф. 958. Оп. 1. Д. 686. Л. 12. Об участии асессора Золотницкого в этих событиях см.: Картофельный бунт в Пермской губернии, 1842. Рассказ крестьянина Гурина. Сообщ. П. Деви // Русская старина. 1874. Т. 10. Май. С. 116. 27 РГИА. Ф. 44. Оп. 2. Д. 1207. Л. 5–5 об. 1. 25 26 54 55 Глава 2. Борьба за реформы Глава 2. Борьба за реформы о том, что миропродавцы, обманув царя, получили от министра Киселёва плату за крестьянские души: окружные начальники по пуду ассигнаций, волостные писаря — по фунту. Невиновных людей на сходах секли, подвешивали головами вниз, обливали холодной водой, а то и таскали на веревках подо льдом из одной проруби в другую. В Пермской губернии в тот год дело дошло до усмирения деревень линейными батальонами с применением артилле­ рийских орудий. Также и монахи Далматовского монастыря не только увещевали взбаламученных крестьян крестным ходом, но и обстреливали со стен обители из пушек. В следующем году «картофельные бунты» возобновились и, хотя проходили в раз­ ных регионах, но наивысшего накала достигли опять же в Перм­ ской губернии. Конкретнее — на юго-востоке, в Шадринском уезде, где деревни были сплошь государственные, крестьяне издавна сеяли хлеб и не имели нужды в картофеле. Эпицентром бури стало волостное село Батуринское (Батурино). Утром 8 апреля уездный исправник одноногий ветеран Рафа­ ил Черносвитов «отправился вместе с окружным начальником в с. Батуринское в сопровождении командированных шадрин­ ским инвалидным начальником 30 человек вооруженной коман­ ды». Перед отъездом он послал с нарочным сообщение главному начальнику горных заводов хребта Уральского генералу Вла­ димиру Глинке (бывшему члену Союза благоденствия) о том, что в крестьянской среде «появилось уже беспокойство». В ком­ петенцию заводского «царя и бога» дела крестьянские не входи­ ли, но, в отличие от пермского гражданского губернатора, в под­ чинении у генерала имелась значительная воинская сила. Глинка был старый вояка, не пропустивший ни одной войны с 1806 по 1831 год. Перспектива воевать с крестьянами, да еще чужого ведомства, едва ли его вдохновляла. И подполковника Семена Пащенко, принявшего боевое крещение в 1819 году «за рекой Тереком в действии противу чеченцев»28, — тоже. Не потому ли только 12 апреля второй рапортовал первому о том, что «3 рота… в составе 3 обер-офицеров, 18 унтер-офицеров и 4 барабанщи­ ков, 200 рядовых… с одним орудием, при нем 2 унтер-офицерами и 6 рядовыми… выступила в город Шадринск для приведения в повиновение бунтующих в тамошнем уезде крестьян»29? Между тем в Батуринском отряд Черносвитова подвергся нападению многократно превосходивших повстанческих сил уже 8 апреля — сразу по прибытии. Благо только в прошлом году в селе была отстроена кирпичная Преображенская церковь с высокой колокольней. Укрывшись в ней, малосильный отряд несколько суток держал круговую оборону. При нехватке патро­ нов, продовольствия и воды осажденным не оставалось ничего иного, как «ожидать тут воинской команды из Екатеринбур­ га». «Помощь эту ожидал я не далее 11‑го, ибо от 8‑го просил я генерал-лейтенанта Глинку командировать в уезд команду — с эстафетою», — рассуждал исправник30. Правда, подошел кава­ лерийский отряд из соседней Оренбургской губернии, но был загнан повстанцами в болото, с той поры именуемое Казачьим. В конце того же месяца пермский губернатор И. И. Огарёв доно­ сил Л. А. Перовскому о батуринских событиях: 28 Земцов В. Н., Ляпин В. А. Екатеринбург в мундире. Екатеринбург, 1992. С. 124–125. Посланная по распоряжению земского суда команда из 70 чело­ век казаков ближайшего башкирского кантона… бунтующими крестьянами была рассеяна, 3 казака убиты, а один неизвестно где находится, и лишь по прибытии 14 числа апреля отряженной по донесению исправника главным начальником горных заводов хребта Уральского г[осподином] генерал-лейтенантом Глинкой роты солдат Оренбургского линейного батальона № 8 при одном трехфунтовом единороге толпа бунтующих крестьян рассеялась и чиновники с командою и другими укрывавшимися в церкви людьми освобождены31. Илья Огарёв, бывший командир уланского полка и ветеран минувших войн32, писал из мятежного Шадринского уезда, что «неповиновение, грабежи, буйство и дерзости крестьян, истязания волостных начальников и притеснение укрывающих­ ся в церквах священно-церковнослужителей распространилось 29 Горловский М. А., Пятницкий А. Н. Из истории рабочего движения на Урале: Очерки о положении крепостных рабочих Среднего Урала и их борьбе за ликви­ дацию крепостничества (1800–1870 гг.). Свердловск, 1954. С. 267. 30 Крестьянское движение в России в 1826–1849 гг. С. 489. 31 Там же. С. 494. 32 Пермские губернаторы: традиции и современность. Пермь, 1997. С. 81. 56 57 Глава 2. Борьба за реформы Глава 2. Борьба за реформы по шести обширнейшим волостям, заключающим в себе наро­ донаселения до 40 000 человек»33. Такую же численность «своих» бунтовщиков указывал и оренбургский военный губернатор ге­нерал Владимир Обручев (по свидетельству хорошо осведом­ ленного князя С. П. Трубецкого, не выявленный член тайного общества34) и хвастал, что усмирил их «без выстрела в течение 6 дней»35. Предместник Обручева, Василий Перовский, насмеш­ ничал, что тот повел на подавление крестьян «армию, гораздо многочисленнее Хивинской экспедиции» и прислал в столицу «карту, представляющую театр войны и стратегические свои соображения»36. Но и гражданский губер­натор Оренбуржья Иван Талызин, человек также с боевым опытом (адъютант «проконсу­ ла Кавказа» Ермолова, а после полковник) представлял в доне­ сениях картины типичного «русского бунта»: «…вооруженные дубинами, ружьями и топорами крестьяне взяли с буйством и ругательствами земского исправника, два раза обыскивали его и устрашением пыток домогались у него мнимого указа об отда­ че крестьян помещику…», «…собравшимися толпами буйных крестьян разграблен становой пристав 4‑го стана с отнятием у него дел и казенной печати…», «…бунтовщики… содержат свои караулы и разъезды, останавливают, захватывают всех посылае­ мых с бумагами и по службе нарочных, так что путь к проезду совершенно прекратился»37. На этом фоне завершил работу Секретный комитет 1839– 1842 годов, рассматривавший предложение графа Киселёва об инвентаризации помещичьей деревни, то есть о законодатель­ ном закреплении размеров крестьянских наделов и повинностей. По мнению министра, такие вопросы должно было решать госу­ дарство, но не помещики. Увы, другие члены комитета во главе с председателем Государственного совета и Комитета министров князем Илларионом Васильчиковым имели на этот счет иное мнение. Особенно усердствовал князь Александр Меншиков, подавший в комитет три записки против проекта Киселёва. Ито­ говый документ — указ об «обязанных поселянах» от 2 апреля 1842 года получил лишь рекомендательный характер: захочет помещик — освободит крепостных и вступит с ними с договор­ ные отношения, не захочет — все остается по‑прежнему. Пред­ ставляя указ Госсовету, Николай Павлович изрек: «Нет сомне­ ния, что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным»38. «Картофельные бунты» и издание куцего указа несколь­ ко остудили реформаторский пыл Павла Киселёва. Не столь доверительными, как прежде, стали и его отношения с монар­ хом. «Говорят, Киселёв в опале по случаю какого‑то обнару­ жения в его управлении либерализма», — отмечал профессор столичного университета Александр Васильевич Никитенко в 1843 году39. Это отнюдь не означало, что партия реформаторов осталась без лидера. Напротив, вместо одного лидера стало два, и в следующее пятилетие министр внутренних дел Перовский выступал в этой роли даже энергичнее и убедительнее министра госимуществ Киселёва40. При обсуждении указа об обязанных крестьянах «публика» связала их имена между собой. «Ты знаешь уже, чем мы заня­ ты: в России и здесь только и толку об указе крестьянском, — писал из Парижа Александр Тургенев Василию Жуковско­ му. — Я не спал ночь от радости. Дело великое, святое! Нет нужды, что начало кажется незначащим. Мы и этого не могли добиться от Благословенного (Александра I. — В. Ш.) — и раз­ летелись как прах с его благословения; а теперь и первый под­ стрекатель прежнего кн. Меншиков — против нового дела, и сила Божия в немощах совершается! т. е. в Льве Перовском, хотя уверяют, что главный подстрекатель — Киселёв. Здешние русские большею частию против, но есть и за. И брат ожил и в восхищении!»41 Брат — это обосновавшийся в Париже беглец Николай Тургенев. Александр Тургенев намекал в этом отрывке на Общество по освобождению крестьян, которое в 1820 году они составили вместе с братом, Александром Меншиковым, Крестьянское движение в России в 1826–1849 гг. С. 494. Трубецкой С. П. Материалы… С. 245. 35 Крестьянское движение в России в 1826–1849 гг. С. 505. 36 Оренбургский губернатор... С. 239. 37 Крестьянское движение в России в 1826–1849 гг. С. 492–493. 33 34 38 Эпоха Николая I в воспоминаниях и свидетельствах его современни­ ков / Под ред. М. О. Гершензона. М., 2001. С. 93. 39 Никитенко А. В. Записки и дневник: В 3 т. М., 2005. Т. 1. С. 466. 40 Оксман Ю. Г. И. С. Тургенев на службе в министерстве внутренних дел // Ученые записки Саратовского университета. Вып. филологический. Т. 56. 1957. С. 175–176. 41 Тургенев А. И. Политическая проза. М., 1989. С. 167. 58 59 Глава 2. Борьба за реформы Глава 2. Борьба за реформы Михаилом Воронцовым, Петром Вяземским и другими бога­ тыми землевла­дель­цами. Поначалу вместе с ними письмо царю подписал и Илларион Васильчиков. Но на другой день, «взбе­ сившись хамобесием», отозвал свою подпись42. что с 1816 по 1835 год число дворовых в России выросло в пол­ тора раза и достигло 1 470 000 человек (при общей численности крепостных в 10 872 000)46. В одном Петербурге в 1815 году дворо­ вых насчитывалось более 72 000, а в 1831‑м — уже более 98 00047. Таков был масштаб проблемы. К 1844 году записка о дворовых была готова, и министр Перовский подал ее на высочайшее имя. Для рассмотрения был созван Секретный комитет, в работе которого принял участие император. Николай I признался, что мысль об изме­ нении крепостного состояния не покидала его с момента воцарения и что он хотел бы начать перемены именно с дво­ ровых. И тотчас объявил «решительно на долгое время невоз­ можным… прямое воспрещение помещикам брать из крестьян в дворовые»48. Собственно, на этом комитет можно было рас­ пускать. Однако он все‑таки завершил работу подготовкой закона от 12 июня 1844 года о праве помещиков освобождать дворовых на основаниях, утвержденных местными властями, а в уже заложенных имениях — безо всяких предварительных условий. Ждать от такого акта масштабных последствий было столь же наивно, как и от недавнего указа об обязанных кре­ стьянах. Не для того издавались. Кстати, действие упомянутого указа Лев Перовский все же пы­тался сдвинуть с мертвой точки и в 1845 году предлагал меры по «обеспечению» помещиков в случае перевода крепостных в обязанные. По его справедливому замечанию, помещики «в новом порядке не видят для себя ни выгоды, ни привлечения», а потому на всю страну лишь один латифундист Михаил Воронцов освободил несколько сот своих людей. В следующем году были определены меры наказания крестьян за неисполнение принятых перед землевладельцами обязательств, и министр довел их через губернских и уездных предводителей до сведения дворянства. Но итоговая численность «обязанных поселян» все равно осталась незначительной — от 24 000 до 27 000 душ мужского пола49. *** В 1843 году, выполняя распоряжение Льва Перовского, Осо­ бенная (Особая) канцелярия МВД приступила к составлению записки о проблеме дворовых людей. Обычно приличная дво­ рянская семья пользовалась услугами тридцати, двадцати пяти или хотя бы пятнадцати слуг. Порочность и потенциальная опас­ ность этого социального слоя сомнений не вызывали. В 1820 году Николай Тургенев в записке, адресованной Александру I, отме­ чал: «Кроме крестьян существует у нас класс людей, который еще яснее носит на себе печать рабства, а именно дворовые люди. Здесь мы узнаем в полной мере все печальные последствия крепостного состояния: ложь, обман, к которым всегда прибега­ ет слабый против сильного, и, наконец, величайшая испорчен­ ность нравов. Дворовые люди не родятся дворовыми людьми, т. е. не родятся дурными; они делаются тако­выми по причи­ не того положения, в котором они возрастают и стареют»43. И в 1825‑м, буквально накануне восстания, барон Владимир Штейнгейль убеждал лидера северных декабристов Кондратия Рылеева, что «в России республика невозможна, и револю­ ция с этим намерением будет гибельна; что в одной Москве 90 т[ысяч] одних дворовых, готовых взяться за ножи, и что пер­ выми жертвами тогда будут их бабушки, тетушки и сестры»44. Барон Модест Андреевич Корф заговорщикам не сочувствовал, но мысли по этому поводу высказывал схожие: «Тунеядный, распутный, не имеющий настоящей оседлости и, при всем том, огромный (свыше 1 миллиона душ) класс дворовых людей — этот зародыш той беспокойной и всегда готовой к волнениям массы, из которой в Париже составляется сброд, давно уже озабочивал наше правительство, и в царствова­ние Николая вопрос о нем несколько раз возобновлялся»45. Тут, впрочем, нужно уточнить, 42 Мироненко С. В. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989. С. 134. 43 Тургенев Н. И. Указ. соч. С. 544. 44 Штейнгейль В. И. Сочинения и письма. Иркутск, 1985. Т. 1. С. 133. 45 Корф М. А. Записки. М., 2003. С. 117. Корнилов А. А. Курс истории России XIX века. М., 2004. С. 307, 308. Гордин А. М., Гордин М. А. Пушкинский век: Панорама столичной жизни. СПб., 2005. Кн. 1. С. 37. 48 Эпоха Николая I... С. 90. 49 Выскочков Л. В. Император Николай I: Человек и государь. СПб., 2001. C. 375; Мироненко С. В. Страницы тайной истории самодержавия: Политическая история России в начале XIX в. М., 1990. С. 104. 46 47 60 61 Глава 2. Борьба за реформы Глава 2. Борьба за реформы Механизм саботирования реформ был отработан, намек реформатору понятен, но Лев Перовский пока не был готов смириться. В 1846 году он подал императору подготовлен­ ную Особенной канцелярией записку, одно название которой должно было привести ретроградов в трепет и негодование: «Об уничтожении крепостного состояния в России». На самом деле документ предлагал лишь определить крестьянские повин­ ности инвентарями, признать за крепостными право на движи­ мое и недвижимое имущество, запретить их продажу без земли и опять же прекратить перевод земледельцев в дворовые. Собст­ венно отмена крепостного права виделась автору в отдаленной перспективе и обуславливалась, с одной стороны, неприкосно­ венностью помещичьей собственности, с другой — недопусти­ мостью обезземеливания крестьян. Для обсуждения записки в том же году собрался очередной Секретный комитет под председательством цесаревича Алек­сан­ дра Николаевича. В состав комитета вошли: председатель Гос­ совета Илларион Васильчиков, шеф жандармов Алексей Орлов и сам Лев Перовский. Шансов у проекта не было ни­ка­ких. Буду­ щий «царь-освободитель» еще придерживался кре­по­ст­ нических взглядов, и два сановника из трех выступали с ним заодно. Пред­ ложения Перовского были признаны частью «неудобоисполни­ мыми», частью «несвоевременными». Монаршей резолюции «исполнить» удостоилось лишь предложение оградить законом права крепостных на движимое имущество. И все‑таки сколь бы ни были секретны комитеты, соби­ равшиеся по поводу реформаторских инициатив Перовского, но губернаторский корпус и общество в целом получали соответ­ ствующие сигналы. Для губернаторов министр внутренних дел был высшим ведомственным начальником, способным годами держать под сукном поступившие на них жалобы или замолвить нужное словцо перед самим государем. В июне 1846 года тульским губернатором стал генерал Ни­ко­­ лай Николаевич Муравьёв (будущий граф Амурский). Дво­ю­род­ ный племянник друзей юности Льва Перовского — Алексан­дра и Нико­лая Муравьёвых — до этого назначения служил в армии, воевал с турками и кавказскими горцами, затем состоял без опре­ деленной должности при МВД. И никог­да прежде не выска­ зывал антикрепостнических убеждений. На новом же пос­ту он почти сразу, по словам одного из совре­мен­ников, «пер­вый из всех русских губернаторов… поднял вопрос об освобождении крепо­стных». Опирался Муравьёв при этом на группу помещи­ ков, двумя-­тремя годами ранее зая­вивших о готовнос­ти переве­ сти своих крепостных в «обязан­ные поселяне», но на условиях отлич­ных от указа 1842 года. Прежнего губернатора князя Андрея Голицына (того самого, который, будучи флигель-­адъютантом, захватил бумаги декаб­риста Трубецкого) это предложение не заин­тересовало. Зато Муравьёв напомнил помещикам о былом порыве и орга­низовал подачу адреса на высочайшее имя. В апре­ ле 1847 года тулякам официально дозволили готовить проект освобождения крепостных в собственных имениях. И уже летом губернатор радостно со­общал своему брату Валериану, также служившему в МВД, что «Лев Алексеевич очень благосклонен»50. Тульская инициатива не осталась незамеченной в сосед­ них губерниях. Смоленский губернатор Федот Шкляревич извещал Льва Перовского, что по вверенной ему территории ходят слухи о грядущем обращении всех помещичьих крестьян в обязанные51. Жандармский подполковник Шварц доносил Алексею Орлову о подобных же «толках» в Тверской губернии и еще о том, что «в некоторых губерниях помещики составили даже частные комитеты, в которых совещаются об удобней­ шем проведении высочайшей воли этой в исполнение». И дру­ гой подполковник того же ведомства, Гринфельд, сообщал, что «дворяне Калужской губернии встревожены были слухом, будто бы уже состоялось высочайшее повеление об освобожде­ нии крестьян из владения помещиков»52. Из Рязанской губер­ нии прислал Перовскому предложение «упорядочения отноше­ ний помещиков к их крепостным людям, т. е. сделать первую попытку к прекращению крепостного права на людей» славяно­ фил Александр Кошелев. Министр тотчас сообщил о письме им­ператору, но Николай Павлович счел «неудобным в настоя­ щее время подвергать это дело обсуждению дворянства»53. В изданной в 1847 году в Париже книге «La Russie et les Rus­ ses» («Россия и русские») Николай Тургенев восторженно 50 Матханова Н. П. Генерал-губернаторы Восточной Сибири середины XIX века: В. Я. Руперт, Н. Н. Муравьёв-Амурский, М. С. Корсаков. Новосибирск, 1998. С. 110. 51 Крестьянское движение в России в 1826–1849 гг. С. 599–600. 52 Выскочков Л. В. Указ. соч. С. 369, 377. 53 Кошелев А. И. Записки (1812–1883 годы). М., 2002. С. 47–48. 62 Глава 2. Борьба за реформы Глава 2. Борьба за реформы 63 дворянства в пользу этого вопроса было остановлено правитель­ ством с высокомерным презрением. Теперь, напротив, послан был тульскому дворянству запрос: так ли же расположено оно теперь в отношении к вопросу? Перовский выписал в Питер Мяснова (Павла Николаевича, сотрудника «Отечественных записок», поме­ щика Тульской губернии. — В. Ш.) для совещания с ним о средствах разрешить вопрос на деле55. Слева: Тургенев Н. И. Худ. О. Эйстеррейх, 1823. Справа: Белинский В. Г. Худ. К. Горбунов, 1843 восклицал: «…мы только что видели, что российское прави­ тельство… приступает к фундаментальной реформе, которой предстоит изменить основы существующего строя: я имею в виду освобождение крепостных крестьян. Это значит, что для Рос­ сии пришел час обновления, что ей необходимо измениться, и этой крайней необходимости ничто не может воспрепятство­ вать. Напрасно деспотизм в слепом себялюбии хочет остановить прогресс; вся его власть разобьется о силу вещей»54. Вблизи, из России, ситуация виделась более проблематично. Литературный критик Виссарион Белинский делился тревогами с коллегой Павлом Анненковым: …В правительстве нашем происходит большое движение по вопросу об уничтожении крепостного права. Г[осударь] и[мператор] вновь и с большею против прежнего энергиею изъявил свою решитель­ ную волю касательно этого великого вопроса. Разумеется, тем более решительной воли и искусства обнаружили окружающие его отцы отечества, чтобы отвлечь его волю от этого крайне неприятного им предмета. Искренно разделяет желание г[осударя] и[мператора] только один Киселёв; самый решительный и, к несчастию, самый умный и знающий дело противник этой мысли — Меншиков. Вы помните, что несколько назад тому лет движение тульского 54 Тургенев Н. И. Указ. соч. С. 377. Из среды дворянской и интеллигентской слухи с неиз­ бежностью проникли к крестьянам. В крепостных деревнях занялись мятежи, к шефу жандармов полетели просьбы при­ слать солдат, поскольку иные «меры убеждения» уже не дей­ ствовали. Разумеется, «друзья своих интересов» не преминули воспользоваться обстановкой. Весной 1848 года Фаддей Бул­ гарин сообщал генералу Дубельту: «В Москве появилась кари­ катура: идет тень Пугачёва, опираясь одною рукою на плечо Перовского, а другою на плечо Киселёва»56. Не упустил случая блеснуть острым словцом и Александр Меншиков. Император якобы пожаловался ему, что на Кавказе остались семь разбой­ ничьих аулов, которые для безопасности нужно бы разорить. И поин­тересовался: «Кого бы для этого послать на Кавказ?» На что князь отвечал: «Если нужно разорить, то лучше всего послать графа Киселёва: после государственных крестьян семь аулов разорить — ему ничего не стоит!»57 Между тем крестьянские волнения были не единственным и даже не самым сильным козырем, который грозный 1848 год дал в руки крепостников. 55 Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1956. Т. 12: Письма. 1841–1848. С. 435. 56 Видок Фиглярин. С. 563. 57 Исторические рассказы и анекдоты из жизни русских государей и заме­ чательных людей XVIII и XIX столетий. СПб., 1885. С. 248–249. Глава 3. Потомки мавров и датчан Глава 3 ПОТОМКИ МАВРОВ И ДАТЧАН Но прежде чем вступить в ключевой для повествования 1848 год, необходимо еще многое объяснить и некоторых важ­ ных персонажей представить. Иван Петрович Липранди современному читателю знаком и не знаком одновременно. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели силь­ ное влияние на молодые наши умы. Какая‑то таинственность окру­ жала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя... Жил он вместе и бедно, и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сюртуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось притом рекою. Никто не знал ни его состояния, ни доходов, и никто не осмеливался о том спрашивать. У него водились книги, большею частью военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Строки, знакомые с отрочества: школьная программа, пу­ш­ кин­ский «Выстрел». Записной дуэлянт Сильвио — это, без сом­­ не­ния, и есть Липранди1. «Иностранное имя» досталось Ивану Петровичу вместе со смуг­лой кожей, узким лицом и большими миндалевидными глазами. Акварельный портрет 1820‑х годов с круто завитыми усами и чубом, с ангельскими кры­лышками эполет и осиной 1 См. напр.: Моисеева О. В. Тайны Сильвио. Повесть А. С. Пушкина «Выст­ рел» // Русская словесность. 2005. № 6. С. 18–28. 65 талией подобен дружескому шаржу. Но стоит представить этого че­ловека в жар­ком мареве африканских пус­ тынь, в широких белых одеждах, с кривой хищной саблей на поясе и той же усмешкой на сочных губах, — как облик обретает цель­ ность. Ибо предками его были мав­ ры, покорившие Пиренейский полу­ остров. Или иная картинка: ласточки над черепичными крышами, вино­ градники, оливковые рощи и синие горы вдали… В начале XVII столетия предки Липранди, вероятно спасаясь от инквизиции, откочевали из Бар­ Липранди И. П. селоны в Пьемонт. И наконец уже Худ. Г. Гед, 1820‑е в 1785 году Педро ди Липранди, вла­ делец суконной и шелковой фабрик, перебрался в Россию. Спу­ с­тя пять лет баронесса Кусова родила ему сына Ивана. Вторая жена, Талызина, подарила дону Педро сына Павла, после чего он еще успел вступить в третий брак, задержавшись на бренной зем­­ле до ста с лишним лет (если, конечно, не лгут летописцы той романтической поры). Третий брак любвеобильного родителя лишил братьев Лип­ ранди всяких видов на наследство. «Только мужеством — слыши­ те ли вы, единственно мужеством! — дворянин в наши дни может пробить себе путь. Кто дрогнет хоть на мгновение, возможно, упу­ стит случай, который именно в это мгновение ему предоставляла фортуна» — так напутствовал сына папаша д’Артаньян, выставляя его нищим и гордым на большую дорогу жизни. Иван Липранди пробивал себе путь истово. Семнадцати лет от роду примерил кивер колонновожатого с унтер-­офицерским репейком, а уже спустя два года был ветераном двух кампаний, имел боевые ранения, за отличия был возведен в поручики, получил красный крестик св. Анны 3‑й степени и золотую шпагу за храбрость (опять же при­ равненную к ордену). Неволь­но, но неукос­нительно следовал он и другому сове­ту д’Артаньяна-отца: «деритесь на дуэли, тем более что дуэли воспрещены». Ради поединка с ним шведский барон Блом пересек Ботнический залив и был бит своим же любимым оружием — шпагой. Липранди предпочитал пи­столеты, однако 66 67 Глава 3. Потомки мавров и датчан Глава 3. Потомки мавров и датчан в продолжение двух месяцев перед этим поединком «учил­ ся колоться». Но вот что было необычно: время, свободное от офицерского шалопайства и дуэлей, потомок испанских мавров проводил за книгами. В сражении за Смо­­ленск в 1812 году Липранди получил тя­­­желую контузию в колено. Всю последующую жизнь (а про­ жил он долго — ска­зались фа­­ ми­льные гены) раздробленная Воронцов М. С. Худ. Дж. Доу ча­­шечка терзала внезапными бо­лями, столь пронзительны­ ми, что он терял сознание. Его геройство на Бородинском поле было от­мечено орденом св. Владимира 4‑й степени. Участие в заграничных походах принесло боевой Георгиевский крест и эполеты штабс-капитана, а затем и подполковника. Липранди было двадцать четыре года, когда по просьбе парижского префекта командующий русским оккупационным корпусом во Франции граф Михаил Семенович Воронцов (пушкинский «полу-­милорд, полу-купец») откомандировал его на борьбу с ушедшими в подпо­ лье противниками Реставрации. Выбор Воронцова был неслучаен: еще в период войны со Швецией 1808–1809 годов Липранди выполнял поручения начальства «по предмету собрания сведений» и «неоднократно опрашивал лиц, доставлявших те сведения»2. Филипп Филиппович Вигель, человек сугубо штатский, не утерпел посетить покоренный Париж и средь встреченных там «не весьма обыкновенных людей» первым назвал Липранди. Его свидетельство слишком ценно для нашего повествования, чтобы не привести его почти полностью: Здесь, однако, встряну. Липранди знал и итальянский, и гре­ ческий, и немецкий, и латынь, а в 1820‑е годы освоил ряд язы­ ков Востока и южных славян. Сомнительно также, чтобы граф Воронцов в эпоху, когда французский язык был для дворян чуть ли не роднее русского, из своего блестящего окружения выбрал для секретной миссии в Париже человека, знавше­ го «только русский». А вот насчет вероисповедания сведения справедливы: потомок гонимых мавров Педро, или по‑русски Петр Иванович, Липранди к вопросам веры относился легко и сыновей крестил так, чтобы не создавать им лишних проблем. Но верну слово Вигелю: Откуда он был родом и какого происхождения, мне неизвестно; судя по фамильному имени, надо было почитать его итальянцем или греком, но он не имел понятия о языках сих народов, знал хоро­ шо только русский и принадлежал к православному исповеданию3. 2 3 Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. М., 1987. С. 362–367. Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 889. Умом и даже рассудком он от природы был достаточно награж­ ден, только в последнем чего‑то недоставало. Какими средства­ ми человек ни собирал материал для сооружения фортуны своей, по крайней мере, нельзя отказать ему в предусмотрительности; тут этого вовсе не было: добытые деньги медленнее приходили к нему, чем уходили. Вечно бы ему пировать! Еще был бы он весель­ чак, нимало: он всегда был мрачен, и в мутных глазах его никог­ да радость не блистала. В нем было бедуинское гостеприимство, отчего многие его любили… Ко всем распрям между военными был он примешан, являясь будто бы примирителем, более возбуждал ссорящихся и потом предлагал себя секундантом. Многим оттого казался он страшен; но были и другие, которые уверяли, что когда дело дойдет собственно до него, то ни в ратоборстве, ни в едино­ борстве он большой твердости не покажет4. Что тут скажешь! «Ах, злые языки, страшнее пистолета…» Вместе с тем это ведь Сильвио, не правда ли? Ну да бог Вигелю судья, пусть брюзжит дальше: И кого угощал он? Людей с такими подозрительными рожами, что совестно и страшно было вступать в разговоры. Раз один из них мне понравился: у него было очень умное лицо, на кото­ ром было заметно, что сильные страсти не потухли в нем, а утихли. Он был очень вежлив, сказал, что обожает русских и в особеннос­ти мне желал бы на что‑нибудь пригодиться; тотчас после того объяс­ нил, какого рода услуги может он оказать мне. Как султан, власт­ вовал он над всеми красавицами, которые продали и погубили свою честь5. 4 5 Там же. Там же. 68 69 Глава 3. Потомки мавров и датчан Глава 3. Потомки мавров и датчан Предложение пришлось не по адресу. Пушкин, хорошо знав­ ший Филиппушку, писал в обращенном к нему стихотворении: завели прически а-ля казак и повязали галстуки а-ля рюс, содер­ жатели кафе называли свои заведения почти русским словом бистрó. Русские военные мемуаристы потом много удивлялись непатриотичности французов. Впрочем, всему найдется объяс­ нение. Наполеоновские орлы презирали пруссаков и австрия­ ков как вчерашних вассалов, русских же признали достойными противниками. Сторонники новых свобод не без повода счи­ тали царя Александра «либералистом». Роялисты, напротив, утверждали, что победа России над Францией есть верное дока­ зательство превосходства старой монархии над незрелыми пло­ дами революции. Нечаянно при вступлении в Париж союзники подали надежды всем. На киверах они несли зеленые веточки, на рукава повязали белые платки. В веточках республиканцы и бонапартисты угадывали символ революции, платки ласкали взгляды роялистов цветом Бурбонов. Между тем столь нехитрым способом разноплеменное воинство всего лишь отличало союз­ ников от противников. Но если русские пользовались симпатией (не спасавшей от двукратной переплаты за гостеприимство отелей), то про­ меж себя галлы споров не кончили. Революционеры всех мастей, бонапартисты и орлеанисты донимали вернувшихся в чужих обозах сторонников Людовика XVIII. Выследить внутренних супостатов средь миллиона парижан было сложнее, чем отыскать иголку в стоге сена. Не следует судить по Парижу сегодняшнему: его широкие и прямые бульвары — наследие «идеального города» эпохи Наполеона III и барона Османа. В начале XIX века Париж оставался средневековым лабиринтом из кривых узких улиц, зловонных переулков, безнадежных тупиков и тесных площадей, над которыми нависали серые семи- или даже восьмиэтажные громады, а под щербатой мостовой известняковая твердь была издырявлена катакомбами подобно французскому сыру. «Мно­ гие города блестят издали кровлями дворцов и раззолоченными главами храмов; Париж темнеет в густоте теней», — удивлялся русский поручик Федор Глинка8. Отёй, Монмартр, Бельвиль являли картины иного рода: виноградники, мельницы, фермы, кое‑где загородные дома нуворишей и замки аристократов. Кар­ тины отрадные для глаз художников, но опять же не стражей правопорядка. Не говоря уже о том, что поручение Воронцова Тебе служить я буду рад — Стихами, прозой, всей душою, Но, Вигель, — пощади мой зад! Обладатель же «умного лица» расценил реакцию Вигеля как сомнение в своих возможностях: Видя, что я с улыбкою слушаю его, сказал он: «Я не скрою от вас моего имени; вас, по крайней мере, не должно оно пугать: я Видок». И действительно, оно не испугало меня, потому что я слышал его в первый раз. Вскоре растолковали мне, что я знаком с главою парижских шпионов, мушаров, как их называли; что этот человек за великие преступления был осужден, несколько лет был гребцом на галерах и носит клеймо на спине. Нет, от такого человека не захо­ тел бы я и Магометова рая! Не помню, после того был ли я у Липран­ ди. Неприятно же было всегда встречать каторжан. И что за охота принимать таких людей? Из любопытства, подумал я: через них знает он всю подноготную, все таинства Парижа, которые тогда еще не были напечатаны. После я лучше понял причины знаком­ ства с сими людьми: так же, как они, Липранди одною ногою стоял на ультрамонархическом, а другою на ультрасвободном грунте, всег­ да готовый к услугам победителей той или другой стороны6. «Магометова рая» Вигель, может, и не захотел, а вот украден­ ные в Париже золотые часы с помощью Видока вернул. Во вся­ ком случае так утверждал Липранди, обиженный мемуарами Вигеля. Что ж, Филиппушка, по свидетельству князя Петра Вяземского (знавшего его со времен совместного участия в лите­ ратурном кружке «Арзамас»), «ссорился не только с отдельны­ ми лицами, но и с целыми семействами, с городами, областями и народами»7. Отчего бы ему не поссориться еще и с Липранди? Русские вошли в покоренный Париж с тем же смешанным чувством, с каким древние римляне завоевали Грецию, — воен­ ного превосходства и культурного поклонения. С другой сторо­ ны, и французы слишком легко и скоро полюбили своих побе­ дителей. Женщины крутили с ними отчаянные амуры, мужчины Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 889–890. Цит. по: Штрайх С. Я. Филипп Филиппович Вигель (Историко-­лите­ра­ тур­ный очерк) // Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1928. Т. 1. С. 35. 6 7 8 Глинка Ф. Н. Письма русского офицера. М., 1990. С. 348. 70 71 Глава 3. Потомки мавров и датчан Глава 3. Потомки мавров и датчан потребовало от Липранди действий не только в Париже, но так­ же в Арденнах и Шампани. Без санкции победителей масштабная полицейская акция была невозможна. Но и без людей, для которых парижское нутро было открыто, как карман ротозея на блошином рынке, она так­ же обрекалась на провал. Так судьба подготовила встречу Ивана Липранди с человеком, безмерно далеким от него по происхож­ дению, воспитанию, жизненному опыту, положению в обществе и, наконец, по внешнему облику, но преподавшим ему бесцен­ ные уроки сыскного ремесла. Здесь имя этого человека уже было названо Вигелем. Но о Видо­ке писали и авторы куда более значительные. Баль­ зак представил своего знакомца в образе беглого Вотрена. Прототип остался недоволен: то ли потому, что литературный Вотрен — циник и негодяй, то ли оттого, что полицейскую карьеру он начал с поимки реального Вотрена, фальшивомо­ нетчика. Эжен Сю использовал рассказы Видока в «Парижских тайнах» (тех самых, что «еще не были напечатаны» к моменту встречи Вигеля с Видоком). В «Отверженных» Виктора Гюго Видок раздвоился на благо­род­ного каторжника Жана Вальжана и полицейского негодяя Жавера, в детективах Эмиля Габорио преобразился в сыщика Лекока. Его похождения вдохновляли Александра Дюма, Эдгара По и Чарльза Диккенса. Он и сам был успешным автором. Эжену Сю Эжен Видок ответил романом «Подлинные тайны Парижа». Из-под его пера вышли трактаты о французских ворах и методах борьбы с ними, а также уникаль­ ный «Словарь воровско­го арго». Но подлинным бестселлером стали «Записки Видока», только во Франции изданные тиражом в 30 000 экземпля­ров и вскоре переизданные еще на восьми язы­ ках, включая русский. Пушкин отозвался в 1830 году заметкой «О записках Видока», в которой назвал французского коллегу «отъявленным плутом, столь же бесстыдным, как и гнусным». Минул век XIX, за ним XX, но и в начале XXI столетия этот «плут» не забыт: в 2001 году на экраны вышел изощренно-­ компьютерный триллер «Видок» с Жераром Депардье в глав­ ной роли. Родился Эжен Франсуа Видок в 1775 году на севере Фран­ ции, в городе Аррас, где семнадцатью годами раньше увидел свет Максимилиан Робеспьер. Робеспьер был сух телом и желт лицом. Его земляка природа одарила кряжистой фигурой и отменным здоровьем. Адвокат, а после революционер Робеспьер читал речи по бумажке и носил ста­ ромодный оливковый фрак, над чем парижане вначале поте­ шались. Видок носил что при­ дется: от солдатского мундира (и французского, и австрийско­ го) до красной куртки каторж­ ника и даже платья монашки, когда с каторги довелось бежать. Робеспьер посылал на казнь «врагов добродетели» — нередко прежних товарищей по револю­ ции. Видок отдавал во власть Видок Ф. Худ. M. G. Coignet, «мадам Гильотины» уголовных 1830–1840-е преступников — знакомых и незнакомых. Знаменитые земляки так и не встретились, чем, надо полагать, ни один из них не был опечален. Чего только не было в жизни Видока! «Бродячая армия» де­зер­тиров, соблазнение бельгийской баронессы и лишение ее золотых дукатов, цыганский табор, пиратская шхуна, тайное общество «олимпийцев», переодевания в циркача, священника и офицера полиции, тю`рьмы, побеги, за дерзость и многочис­ ленность которых его прозвали «королем риска». Трижды он бегал только из самых страшных каторжных узилищ — баньо (le bagne), в кото­р ых узников сковывали цепями попарно и на плечах у них выжигали каленым железом литеры «TF» (travaux forcés — каторжные работы). К тридцати годом он осел в парижском предместье Сен-Дени, сожительствуя с девицею Аннет и торгуя платьем и галантереей. Был опознан и схвачен, но лишиться головы, подобно святому, имя которого носило предместье, в планы Видока не входило. Тут‑то он и предложил свои услуги шефу второго отдела полицейской префектуры месье Анри. И «злой ангел» (как величали Анри парижские уголов­ ники) распростер над пока­янной головой Видока свои пере­ пончатые крылья. Годами французские виноделы томят вино в темных подвалах, прежде чем подать его на стол. Два года Анри выдерживал Видока в тюрьме Лафорс, подсаживая сокамерни­ ков, которым откровения с «королем» нередко стоили жизни. 72 73 Глава 3. Потомки мавров и датчан Глава 3. Потомки мавров и датчан Наконец в 1811 году Видок совершил свой последний «побег» с благословения месье Анри и префекта полиции Паскье. И, может, только тогда осознал, сколь тесен и жёсток ошейник призрачной свободы. Вплоть до 1828 года он числился в бегах и, служа в парижской префектуре, имел удовольствие читать приказы о собственных розысках. Полицейское начальство Видока всегда могло арестовать его или поделиться с кровожад­ ной бульварной прессой информацией о его предательствах. В префектуре была создана «полиция безопасности» (Police de sûreté). Ее официальным руководителем стал Анри, но ядро составила «бригада безопасности» Видока. Главарю бригады предоставили право самому выбирать помощников. Вначале их было всего пятеро. Он поднял их с самого парижского дна, а то и вовсе с тюремных тюфяков. Плечи всех украшало клей­ мо «V» (voleur — вор). Нравы своих подчиненных Видок знал не понаслышке, поэтому заставил носить толстые белые перчат­ ки, затрудняющие проникновение в чужие карманы. А чтобы зря не дразнить скудным жалованием, договорился с префектурой, что будет брать процент со стоимости обнаруженного его людьми краденого добра. Служащие префектуры брезговали такими кол­ легами, интриговали против Видока с его «бандой», но оспорить результативность новой структуры не могли. Феноменальный талант переодевания (полагают, что он невеял идею Фантомаса романистам М. Аллену и П. Сувестру) позволял Видоку прони­ кать в такие воровские норы, к которым благонамеренные поли­ цейские и близко подойти не смели. За восемнадцать лет его бригада пополнила тюрьмы 17 000 арестантов, из которых 400 отправились на гильотину. Но только в 1817 году ее численность была увеличена до двенадцати человек9. Но это произошло уже после сотрудничества Видока с Лип­ ранди, а потому оставим парижского мушара и последуем за русским подполковником. Во всяком случае, Jean de Lipran­ dy считал себя русским, хотя и гордился экзотическим проис­ хождением. До того как покинуть Францию, он успел присвоить (сам или с помощью Видока) старинную библиотеку Бурбонов в Нёйи-сюр-Сен. Добычей варваров становились лишь драго­ ценности. Просвещенные завоеватели грабили еще и библио­ теки — сокровищницы человеческой мысли. Мавританским предкам Липранди достались античные библиотеки на Пире­ неях. Пока Европа погружалась в душный мрак Средневековья, они обеспечили перевод древних текстов с греческого языка на арабский, с арабского на кастильский и, наконец, на интерна­ циональную латынь. Так мавры сберегли европейскую культуру от европейцев и в конечном счете для европейцев же. На рубе­ же XVIII–XIX столетий Европа, потрясенная революционным варварством, представлялась гораздо менее надежным хранили­ щем культурных ценностей, чем недвижная громада Российской империи. Мавр делал свое дело. Рассуждало ли подобным образом начальство Липранди или просто оставалось до поры в неведении, но за фолианты XVI–XVIII веков он наказания не понес. А вот дуэль, случив­ шаяся уже «по выходе корпуса Воронцова из Франции», закон­ чилась, по признанию дуэлянта, «катастрофой» и повлекла его перевод тем же чином из гвардии в армию, да еще и в Бес­ сарабию. Конечно, тот, кого даже злопыхатель причислял к кругу людей «не весьма обыкновенных» в Париже, не мог затеряться и в провинциальном Кишиневе. Для бедного и амбициозного русского д’Артаньяна это было бы непозволительной роскошью. Итальянская фамилия на российском Юге, тем паче в областях лишь недавно присоединенных, никого не удивляла. Итальянцы и французы, греки и сербы, евреи и армяне наряду с блудными сынами иных народов встречались тут в избытке. Но в запасе у Ивана Липранди оставались еще многие качества, выделяв­ шие его из круга «обыкновенных»: интеллект, талант, трудо­ любие, упорство, мужество. А также удача. С января 1820 года местом его службы стала 16‑я пехотная дивизия. Спустя пять месяцев, в июне, диви­зионным командиром был назначен генерал-­майор Михаил Федорович Орлов. «Иду на новое попри­ ще, где сам буду настоя­щим начальником», — хвастал Орлов10 другу, а в скором будущем и шурину Александру Раевскому. И было чем. В послужном списке генерала — участие в войнах с наполеоновской Францией, подписание акта о капитуляции Парижа и дипломатическая миссия в Норвегии. Но самосто­ ятельно командовать не то что дивизией, даже полком ему 9 Файкс Г. Большое ухо Парижа: Французская полиция: история и современ­ ность. М., 1981. С. 62–73. 10 Орлов М. Ф. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма. М., 1963. С. 223. 74 Глава 3. Потомки мавров и датчан не доводилось11. Дислокация дивизии удручала, но Орлов — человек военный. Перед отъездом в Кишинев он писал князю Петру Вяземскому: Я еду, любезный друг, в дальний край, за тридесятое царство, и отдаляюсь от центра России с некоторым печальным духом, которого сам себе пояснить не могу. Хотя мое желание исполни­ лось, хотя я чувствовал бы себя обиженным, ежели б правительство не дало мне сего знака доверия, однако же я не могу без горести переселиться среди молдаван и греков, коих ни язык, ни образ мыс­ лей, ни намерения, ни желания не могут согласоваться с моими чув­ ствами. Я чувствую себя изгнанником. Я вне круга моего, я брошен без компаса на неизвестное море и отдаляюсь от отечества, не зная, когда в оное возвращусь, ибо мое намерение есть приковать себя к новой моей должности так, как прикован был к старой12. Михайла Федорович был известный вольнодумец. Он вмес­ те с графом Матвеем Дмитриевым-Мамоновым основал в 1814 году Орден русских рыцарей. Примкнувший к «рыца­рям» Денис Давы­дов тем не менее писал Павлу Киселёву в 1819 году: «Мне жалок Орлов с его заблуждением, вредным ему и беспо­ лезным об­ществу. <…> Как он ни дюж, а ни ему, ни бешеному Мамоно­ву не стряхнуть самовластие в России. Этот домо­вой долго, еще долго будет давить ее тем свободнее, что… она сама не хочет шевелиться»13. Орлов хоть стихов не сочинял, а 1817 году был принят в литературное общество «Арзамас» под проз­ви­щем Рейна (Вигель называл его «опасной красой нашего “Арзамаса”»14). В 1818‑м вступил в Союз бла­­го­ден­ствия и был изб­ран чле­ном Корен­ного совета. Когда же по пути в Киши­нев ге­нерал завер­ нул в Тульчин, на него «нава­лились» (по соб­ст­вен­ному выраже­ нию) лиде­ры южных декабрис­тов — Павел Пестель и Алексей Юшневский. Еще бы: в подчинении у сочлена по тайному обще­ ству оказалась грозная сила — целая дивизия! «У меня 16 тысяч под ружь­ем, 36 ору­дий и 6 полков казачь­их, — хвалился Михаил Орлов Александру Раевскому. — С этим можно пошутить»15. Павлова Л. Я. Декабрист М. Ф. Орлов. М., 1964. Орлов М. Ф. Указ. соч. С. 224. 13 Цит. по: Ланда С. С. Дух революционных преобразований… Из истории формирования идеологии и политической организации декабристов. 1816–1825. М., 1975. С. 159–160. 14 Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 1068. 15 Орлов М. Ф. Указ. соч. С. 225. 11 12 Глава 3. Потомки мавров и датчан 75 Вокруг беспокойного генера­ ла сформировался и кружок под­ ходящих «шутников». Вигель, несколько позже назначенный бессарабским вице-губернато­ ром («судьба определила мне местопребыванием помойную эту яму»), так описывал киши­ невское бытие Орлова: Сей благодушный мечтатель более чем когда бредил въявь конституциями. Его жена, Ка­те­рина Николаевна, старшая дочь Николая Николае­ви­­ча Ра­­ Орлов М. Ф. Худ. П. де Росси, 1810‑е евского, была тогда очень мо­­ло­ да и даже, говорят, исполне­на доброты… Он нанял три или четы­ ре дома рядом и на­чал жить не как русский генерал, а как русский бо­ярин. Прискорбно казалось не быть принятым в его доме, а чтобы являться в нем, надоб­но было более или менее разделять мнения хозяина. Домашний приятель, бригадный генерал Павел Сергее­ вич Пущин не имел никакого мнения, а приставал всегда к господ­ ствующему. Два дема­гога, два изувера адъютант К. А. Охотников и майор В. Ф. Раев­ский (совсем не родня г-же Орловой) с жаром витийствовали. Тут был и Липранди… На беду попался тут и Пуш­ кин, которого сама судьба всегда совала в среду недовольных. Семь или восемь молодых офицеров Генерального штаба известных фами­ лий… с чадолюбием были восприняты. К их пылкому патриотиз­ му, как полынь к розе, стал прививаться тут западный либерализм. Перед своим великим и неудачным предприятием нередко посещал сей дом с другими соумышленниками русский генерал князь Алек­ сандр Ипсиланти…16 Члены Союза благоденствия (Орлов, Пущин, Охотников, Раевский) и «Филики этерия» (Ипсиланти с «соумышленника­ ми») — русского и греческого тайных обществ — за одним сто­ лом. Греки восстали первыми, русские грозились им последовать. Имеются сведения о том, что М. Орлов обещал А. Ипси­ланти, что перейдет со своей дивизией пограничную реку Прут и вступит 16 Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 1068. 76 Глава 3. Потомки мавров и датчан в княжества «как самостоятельный начальник»17. Состоялось ли формальное вступление Ивана Липранди в декаб­ристский Союз18, наверное, не суть важно: в кругу оппозиционеров он был свой средь своих. Артиллерийский офицер Илья Радожицкий писал еще в 1814 году: «…капитан Л., горячий итальянец, называвший себя мартинистом, обожатель Вольтера, знал наизусть филосо­ фию его и думал идти прямейшею стезею в жизни»19. Александр Пушкин рекомендовал своего кишиневского знакомца Петру Вяземскому в январе 1823 года: «Он мне добрый приятель и (вер­ ная порука за честь и ум) не любим нашим правительством и, в свою очередь, не любит его»20. Князь Сергей Волконский вспо­ минал о молодом Иване Липранди в «Записках»: «…по непри­ ятностям с высшим начальством по его роду службы перешел в один из егерских полков 16‑й дивизии и в уважение его передо­ вых мыслей, убеждений был принят в члены… тайного общества, известного под названием “Зеленой книги”»21, то есть в Союз благоденствия. При Орлове Липранди выполнял привычные обязаннос­ти разведчика и следователя: «В бытность мою в Бессарабии, когда возникла гетерия (то есть с весны 1821 года, когда Александр Ипсиланти призвал население Дунайских княжеств к восста­ нию. — В. Ш.), на меня возложено было ген[енералом]-­от-­ инф [антерии] Сабанеевым и ген[енерал]-м[айором] Орло­ вым соб­рание сведений о действиях турков в Придунайских княжествах и Болгарии, для чего я неоднократно был послан под разными предлогами в турецкие крепости»22. И, конечно, с этими обязанностями он справился блестяще. Когда начальник штаба 2‑й армии П. Д. Киселёв задумался о кандидатуре началь­ ника жандармской (военно-­полицейской) команды при главной 17 С. 63. Парсамов В. С. Декабристы и русское общество 1814–1825 гг. М., 2016. 18 Различные мнения исследователей о членстве И. П. Липранди в дека­ бристском тайном обществе см.: Бокова В. М. Эпоха тайных обществ. М., 2003. С. 278; Ильин П. В. Новое о декабристах. 323, 325–326, 612; Эйдельман Н. Я. Об­ реченный отряд. С. 372; Он же. Пушкин и декабристы. М., 1979. С. 21–26; Вересаев В. В. Спутники Пушкина: 392 портрета. М., 2001. С. 222; и др. 19 Цит. по: Садиков П. А. И. П. Липранди в Бессарабии 1820‑х годов (по но­ вым материалам) // Временник Пушкинской комиссии. Т. 6. М.: Л., 1941. С. 274. 20 Переписка А. С. Пушкина. В 2 т. Т. 1. М., 1982. С. 147. 21 Волконский С. Г. Указ. соч. С. 299. 22 Цит. по: Садиков П. А. Указ. соч. С. 271. Глава 3. Потомки мавров и датчан 77 Слева: Сабанеев И. В. Худ. Дж. Доу. Справа: Киселёв П. Д. Худ. Ф. Крюгер квартире 6‑го корпуса, начальник штаба этого корпуса гене­ рал О. И. Вахтен отвечал: «… Липранди один только, который по сведениям и способностям может быть употреблен по части полиции; он даже Воронцовым по сему был употреблен во Фран­ ции; а лучше об нем Вам скажет Михайла Федорович, который уже сделал ему разные препоручения; другого же способного занять сие место не знаю»23. Липранди об этой рекомендации не знал. Post factum узнал о ней и командир 6‑го корпуса (в кото­ рый входила 16‑я дивизия Орлова) генерал Сабанеев. «Человек желчный, спазматический и невоздержанный» (по характерис­ тике В. Ф. Раевского) был уязвлен тем, что начальники штабов решали кадровый вопрос через его вихрастую голову. Новой должности Липранди так и не получил. В 1822 году последовал разгром Кишиневской управы Сою­ за благоденствия. Событие это многократно описано, а пото­ му просто дадим слово Вигелю: «Корпусный начальник, Иван Васильевич Сабанеев, офицер суворовских времен… не мог смо­ треть на это (на деятельность кишиневской “шайки”. — В. Ш.) равнодушно. Мимо начальника штаба Киселёва, даже вопре­ ки ему, представил он о том в Петербург. Орлову велено чис­ литься по армии, Пущину подать в отставку, Охотников кстати умер, а Раевский заключен в тираспольскую крепость; тем все 23 Там же. С. 273. 78 79 Глава 3. Потомки мавров и датчан Глава 3. Потомки мавров и датчан и кончилось»24. Не споря с Вигелем, уточним хронологию. Влади­ мир Раевский был арестован 6 февраля 1822 года. Генерал Орлов назначен состоять при армии (то есть вновь лишился командова­ ния реальной воинской силой, а вместе с ней и возможности «по­шутить») в апреле 1823 года. Между этими двумя взаимо­ свя­занными событиями Липранди подал рапорт. «Не предви­ дя ничего в будущем и не будучи в состоянии переносить более унижения, при том расстроенном положении дел моих, болезни и претерпенные мною потери… я подал в отстав­ку… Я решитель­ но служить не могу и посему исполнением сией моей просьбы вы душевно обяжете», — писал он Киселё­ву в сентябре 1822 года25. В но­ябре Липранди отставку получил: по официальной формули­ ровке — «за болезнью уволен от службы полковником и с мун­ диром». «Претерпенные… потери» — это, очевидно, кончина в Ки­ши­ неве первой жены Лип­ранди, француженки Томас-Росине Гузо. Собственно, это почти все, что о ней известно. Ну, разве еще толь­ ко, что мать покойной 5 февраля 1822 года нагадала на картах Владимиру Раевскому «чрезвычайное огорчение, несчастную дорогу и неизвестную отдаленную буду­щ­ность». Когда Раевский уже сидел в Тираспольской крепости, Иван Липранди сказал Сергею Тургеневу (младшему брату Алексан­ дра и Николая Тургеневых), что Михаил Орлов мог бы вести себя благоразумнее и тем избежать «многих хлопот, по слу­ чаю коих многие пострадали кроме и более его»26. Позднее это высказывание Липранди было расценено как свидетельство того, что он уже на Юге был агентом-провокатором. На самом деле тут лишь горькая констатация отсутствия элементарной конспирации от человека, знавшего толк в агентурной рабо­ те. Готовились к серьезному делу, так меньше нужно было «витийствовать». Да и сам Орлов примерно так же отзывался о бывшем майоре Раев­ском на следствии в декабре 1825 года: «К несчастью, от одного стакана пунша он теряет контроль над собой и способен наделать много глупостей. Все глупости, которые он говорил или совершал, все это происходило под вли­ янием вина»27. Но если вожди таковы, стоит ли вслед за ними совать свою умную голову в петлю? Тем паче что, надышавшись кишиневской свободы, и сам Липранди «кричал громко (а кому не надо, слышали. — В. Ш.), что один Орлов достоин звания генерала, а то все дрянь в России»28. Не найдя настоящих заговорщиков в России, Липран­ ди решил влиться в ряды иноземных бунтарей. По мнению Сергея Волконского, сама отставка была следствием одной из таких попыток: «При открытии в 20 годах восстания в Италии по начальству испросил позволения стать в ряду как волонтер при народной итальянской армии и по поводу неприятностей за это принятое как дерзость его ходатайство принужден был выйти в отставку…»29 Князь писал «Записки» на склоне лет, по возвращении из Сибири, писал, что́ помнил, не опира­ ясь на внешние источники. Мог путать страны и очередность событий. Более вероятно, что Липранди собирался ехать в Гре­ цию — воевать с турками или в Южную Америку, дабы всту­ пить в армию Симона Боливара. Америка была даже предпочти­ тельнее. Ипсиланти, которого Липранди называл «совершенно ничтожным», уже томился в австрийской темнице. Боливар же, отменивший рабство и наделивший солдат землей, решительно вел дело к полному изгнанию испанских войск с континента. Планы были грандиозны, но заграничного паспорта не дали, и несостоявшийся бунтарь махнул рукой. Ему опять повезло. Прежний парижский начальник граф Воронцов был поставлен новороссийским генерал-­губернатором и наместником в Бессарабской области. Липранди стал при нем чиновником особых поручений. «Граф Воронцов везде любил встречать мобёжских своих подчиненных; Липранди явился к нему, разжалобил его и на первый случай получил вспомо­ ществование, кажется, из собственного его кармана. <…> Вдруг откуда что взялось: в не весьма красивых и не весьма опрят­ ных комнатах карточные столы, обильный и роскошный обед для всех знакомых и пуды турецкого табаку для их забавы. Совер­ шенно бедуинское гостеприимство. И чудо! Вместе с долгами Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 1069. 25 Цит. по: Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. С. 373. 26 Садиков П. А. Указ. соч. С. 285–286. 24 27 Цит. по: Бондаренко А. Ю. Михаил Орлов. М., 2014. (Серия «Жизнь заме­ ча­­тельных людей»). С. 359. 28 Цит. по: Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. С. 372. 29 Волконский С. Г. Указ. соч. С. 299. 80 81 Глава 3. Потомки мавров и датчан Глава 3. Потомки мавров и датчан возрастал и кредит его. Мое скудное житье в двух каморках слу­ жило совершенным контрастом его роскоши…» — заходился от зависти Вигель30. Однако статская служба пришлась не по душе ветерану, и в октябре 1825 года он вновь определился в армию. Не исклю­ чено, что возвращение Ивана Липранди на военную службу как‑то связано с планами декабристов. Арестовали его в Кишине­ ве в начале 1826 года. В Петербурге Липранди держали на главной гауптвахте (некоторое время вместе с Александром Грибоедо­ вым). Ничего определенного следствие, однако, не обнаружило. Будучи освобожден с оправдательным аттестатом и прогонными деньгами, вернулся к прежнему месту службы. Здесь вновь при­ годился как разведчик: еще до начала русско-турецкой войны 1828–1829 годов добывал важную информацию у подкупленных турецких чиновников в Бухаресте, а с началом военных действий создал и возглавил интернациональный партизанский отряд. После войны надобность в его талантах вновь отпала. В январе 1832 года Липранди вторично вышел в отставку генерал-майором. Вторая отставка, вероятно, была связана с новой женить­ бой. Избранницей Липранди стала греческая дворянка Зина­ ида Самуркаш. В 1833 году у четы родился первенец Павел, в 1837‑м — дочь Александра и в 1845‑м — сын Анатолий. Пос­лед­ ний появился на свет уже в Петербурге, куда семейство пере­ бралось в связи с поступлением Ивана Петровича на службу в МВД. Новый сотрудник был рекомендован министру Перов­ скому министром госимуществ Киселевым. История русского д’Артаньяна кончилась. несерьезными, зато очень ува­ жал врачей. У Ивана да Марьи, как положено, народились дети: сыновья — Владимир, Карл, Павел и Лев и дочери — Паули­ на и Александра. Родившийся в 1801 году в поселке Луганско­ го завода Владимир прославит­ ся составлением «Толкового слова­ря живого великорусско­ го языка». Но это magnum opus Вла­димира Даля. Нас же будет интересовать его жизнь до слова­ ря (до первого издания). Жизнь непростая, временами даже Даль В. И. 1820‑е опасная. Учился он на казенный кошт в петербургском Морском ка­­ детском корпусе. Во время учебного плавания посетил родину пред­ков и осознал, что отечество его — не Дания, а Россия. Окон­ чив корпус в 1819 году, около шести лет отдал флотской службе и убедился, что море — не его стихия. Решив пойти по отеческим стопам, поступил в 1826 году на медицинский факультет Дерпт­ ского университета. В Дерпте (Тарту) свел знакомство с Васили­ ем Жуковским. Новая их встреча состоялась в Петербурге. Даль после двух военных кампаний (турецкой 1829 года и польской 1831‑го) стал ординатором столичного военно-сухопутного госпиталя, а Жуковский уже преподавал цесаревичу Алексан­ дру Николаевичу русскую словесность. Василий Андреевич ввел молодого друга в литературные круги столицы. Близкими зна­ комыми Даля стали Александр Пушкин, Иван Крылов, князь Владимир Одоевский, Николай Гоголь и, что здесь особенно важно, Алексей Перовский (Антоний Погорельский). К само­ му Владимиру Ивановичу литературная известность пришла в 1832 году с публикацией «Русских сказок», подписанных псев­ донимом Казак Владимир Луганский. Выведенные в произве­ дении образы царя, который «царствовал как медведь в лесу», и «блюдолизов придворных» привлекли недоброе внимание жандармского ведомства. Даль был арестован, но уже вечером того же дня Жуковский выхлопотал для него высочайшее проще­ ние. При расставании управляющий III отделением Александр *** Педро ди Липранди прибыл в Российскую империю из Юж­ной Европы. Йохан Христиан Даль отправился «на ловлю счас­тья и чинов» из Европы Север­ной, а именно из Дании. Он был лингвис­ том, знал несколько современных европейских и древних языков и был принят Екатериной II на службу придворным библио­текарем. В Петербурге Даль — теперь уже Иван Матвеевич — женил­ ся на Марии Фрейтаг, происходившей из рода французских гугенотов. Ради этого ему пришлось даже сменить профессию: будущий тесть Хри­стофор Фрейтаг считал филологов людьми 30 Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 1069–1070. 82 83 Глава 3. Потомки мавров и датчан Глава 3. Потомки мавров и датчан Мордвинов протянул Далю руку и не был удос­тоен ответного жеста. При таком умении наживать врагов Казака Луганского нуж­ но было срочно удалять из столиц. По протекции Жуковского и Антония Погорельского Даль получил место чиновника особых поручений при только что назначенном оренбургском военном губернаторе Василии Перовском. Летом 1833 года Перовский и при нем Даль с молодой женой Юлией Андре прибыли в Орен­ бург. О своем согласии взять подчиненного Перовскому жалеть не пришлось: на ближайшие годы Даль стал самым надежным его помощником. Здесь, на степной имперской окраине, щедрая натура Даля заблистала новыми гранями: журналиста, этнографа, историка, зоолога, ботаника, картографа…31 Военному губерна­ тору он был нужен прежде всего как талантливое перо, способ­ ное объяснить, а иногда и оправдать деяния начальника. Кста­ ти, на такую же роль Василий Перовский пытался заполучить и Александра Бестужева, которого не видел с памятной встречи в декабре 1825 года и который, будучи сослан в Якутск, валял­ ся день-деньской в избе на кровати, дымил в потолок трубкою, сочинял и жег сибирские поэмы. Андрей Розен свидетельствовал: «В. А. Перовский… просил государя о переводе Бестужева в Орен­ бургский край, чтобы описать край и знакомить читателей с кочу­ ющими жителями степей…» Николай Павлович рассудил иначе и отвечал, что «Бестужева следует послать не туда, где он может быть полезнее, а туда, где он может быть безвреднее»32. Тысяча восемьсот тридцать третий год еще не кончился, а Далю уже представился случай взаимно помочь своему патрону выпутаться из очень неприятной истории. Почти сразу по приезде в Оренбург Владимир Перовский предложил отправить в Бухар­ ское ханство своего личного посланца — якобы для переговоров об обеспечении безопасности торговых караванов, в действитель­ ности же для сбора «верных и основательных сведений обо всем происходящем в областях Средней Азии». На эту роль губерна­ тор выбрал переводчика Оренбургской пограничной комиссии портупей-прапорщика Виткевича. В 1823 году четырнадцатилет­ ний польский шляхтич Ян Виткевич был сослан в Оренбуржье за участие в тайном гимназическом обществе «Черные братья» в Виленском учебном округе. За прошедшее десятилетие ссыль­ ный не только возмужал, но и выучил персидский, узбекский и казахский языки вдобавок к английскому и французскому, которыми владел с детства, а также собрал изрядную библиотеку о странах Востока. В 1829 году его познания поразили посетив­ шего Оренбуржье путешественника и ученого Александра Гум­ больдта. Но император нашел «неудобным вверять столь важное поручение подобному лицу» и повелел «избрать для отправки в Бухарию другого опытнейшего и благонадежного чиновника»33. Ответ Перовскому был отправлен из Петербурга 11 октября 1833 года. А уже 27 октября содержавшийся в оренбургском тюремном замке мещанин Андрей Стариков сообщил комендан­ ту города генерал-майору Р. Г. Глазенапу, что здешние поляки, «будучи огорчены несчастным последствием польской рево­ люции», замыслили мятеж. Планировались убийства военного губернатора, коменданта, ряда военных и полицейских чинов, захват города, а затем и всей Оренбургской линии. Заговорщики, подобно декабристам, собирались использовать популярную «константиновскую легенду»: якобы цесаревич Константин Павлович жив (на самом деле он умер в 1831 году от холе­ ры), недоволен узурпацией трона младшим братом Николаем и идет на него во главе французских войск и в союзе с прусским королем. Информантом самого Старикова оказался рядовой 5‑го Оренбургского линейного батальона Людвиг Мейер, пле­ ненный в 1831 году в бою под Варшавой, а в то время заключен­ ный в замок за попытку побега в казахскую степь. Мейер под­ твердил, что в заговор вовлечены не только поляки, но и порядка тридцати русских солдат и казахов. Главарями были названы неизвестный француз и ссыльные поляки: служащие погра­ ничной комиссии Ян Виткевич и Томаш Зан, а также еще один «чёрный брат» — унтер-офицер Виктор Ивашкевич34. 31 32 Неизвестный Владимир Иванович Даль. Оренбург, 2002. Розен А. Е. Указ. соч. С. 269. 33 Цит. по: Огородников Н. М. Оренбург пограничный: Организация раз­ ведки в Оренбургском генерал-губернаторстве. Оренбург, 1995. С. 47. Предше­ ственник В. А. Перовского на посту оренбургского военного губернатора граф П. П. Сухтелен столь же безуспешно предлагал в 1830 году «отправить в виде частного купеческого агента или медика, но на счет правительства… во вну­ тренность Средней Азии, чрез Бухару» другого польского ссыльного — члена разгромленного тайного общества филоматов в Виленском университете поэта Томаша Зана (Федута А. Следы на снегу. Минск, 2018. С. 174–184). 34 Сафонов Д. А. Оренбургский заговор 1833 г. // Оренбуржье и Польша: проб­ лемы истории и культуры. Оренбург, 1996. С. 18–19. 84 Глава 3. Потомки мавров и датчан Слева: Виткевич Я. В. Справа: Зан Т. Когда в 1831 году была расформирована восставшая поль­ ская армия, в различные подразделения армии русской попали порядка 35 000 вчерашних повстанцев. В ближайшие три года известия о подготовке поляками возмущений и побегов посту­ пали из расквартированных на просторах империи воинских частей: из Омска, Астрахани, Тобольска35. Так что дело было серьезным. Перовский немедля распорядился об аресте деся­ ти подозреваемых и о создании следственной комиссии. И уже 28 октября рядовой Кживицкий сообщил, что в 1832 году Вит­ кевич намекал ему на решение бежать в Хиву. Подтвержде­ ния этому нашлись и в переписке Виткевича с Заном. Однако на этом компромат вдруг иссяк. На очных ставках поляки друж­ но отрицали преступный умысел. Не усердствовали и следова­ тели. Показания арестованных принимались на веру, личность руководителя-француза не выяснялась. Менее чем через месяц, 26 ноября, появилась резолюция: «По исследованию комиссии не открылось никаких обстоятельств, относящихся к обвине­ нию, почему всех, содержащихся по сему делу, кроме доносителя рядового Кживицкого, из‑под караула освободить и употребить по‑прежнему в службу»36. Остался в крепости и Мейер, обвине­ ние которого пополнилось пунктом о ложном доносе. 35 Вержбицкий В. Г. Революционное движение в русской армии (с 1826 по 1859 гг.). М., 1964. С. 150–154. 36 Бессараб М. Я. Владимир Даль. М., 1972. С. 92. Глава 3. Потомки мавров и датчан 85 Отличная рекомендация, данная Виткевичу чуть ли не нака­ нуне разоблачения заговора, ставила под вопрос соответствие Василия Перовского новой ответственной должности. Оправ­ даться он мог только через оправдание Виткевича, а заодно и его подельников. Чиновник особых поручений Даль был введен в состав следственной комиссии в качестве переводчика (ибо знал польский язык), и ему же было поручено редактировать собранные материалы перед отправкой их в столицу. Показания, прошедшие через двойной контроль Даля, оказались достаточно убедительны для того, чтобы подозреваемые были полностью оправданы, а доносчики строго наказаны. Было ли взято с отпущенных поляков слово чести, нет ли, но в любом случае ни Перовского, ни Даля они не подвели. Томаш Зан, былой сочлен Адама Мицкевича по тайному обществу фило­ матов в Виленском университете, через четыре года обрел свободу и уехал в Санкт-Петербург. Виткевича Василий Перовский сделал поручиком и своим адъютантом и уже в 1835 году послал с разве­ дывательными целями в Хиву и Бухару. Потом было путешествие через Кавказ и Персию в Афганистан, дружба и противоборство с британским резидентом в Кабуле Александром Бёрнсом, нала­ живание доверительных отношений с братьями-­соперниками — кабульским эмиром Дост-Мохаммад-ханом и кандагарским Кохендиль-ханом, нота протеста вице-короля Индии лорда Окленда и многое, многое другое. Весной 1839 года Виткевич прибыл в Петербург победителем: рассчитывал на перевод в гвар­ дию, на награду орденом и деньгами. Во всяком случае, об этом по просьбе Василия Перовского ходатайствовал вице-­директор Азиатского департа­мента Лев Сенявин (родной брат Ивана Сеня­ вина из общества «Чока»). И он же вскоре сообщил Перовско­ му в Оренбург, что Виткевич, весело прове­дя свой восьмой день в столице, вернулся в трактир «Париж» («Отель де Пари») на углу Малой Морской улицы и Кирпичного переулка, «заперся в своей комнате по обыкновению, велел себя разбудить на другой день в 9 часов, а сам между тем застрелился». В камине осталась гор­ стка пепла, на столе — записка: «Все бумаги, касающиеся моего последнего путешествия, сожжены мною, и потому всякое об них разыскание будет тщетно»37. 37 Халфин Н. А. Драма в номерах «Париж» // Вопросы истории. 1966. № 10. С. 216–220. 86 Глава 3. Потомки мавров и датчан Беда не приходит одна. Зи­мой 1839 / 1840 годов состоялся злосчастный Хивинский поход. В де­кабре 1841 года Василий Пе­ровский покинул Оренбург, а за­тем, дож­давшись отстав­ ки, и Россию. Но до отъезда военный губернатор позаботил­ ся об устройстве судеб ближайших со­ратников. «Даль отпра­ вился в С. Петербург по данному от меня поручению, но… это по­ручение не служит препятст­вием к перемещению его», — писал Василий Перовский еще в августе, хлопоча о месте для своего помощника в Департаменте уделов38. В сентябре Даль был определен секретарем товарища министра уделов. К этому времени он, как и Липранди, пережил кончину первой супруги (оставившей ему сына Льва и дочь Юлию) и был вторично женат на Екатери­не Соколовой (которая родит ему трех дочерей — Марию, Ольгу и Екатерину). Товарищем министра уделов, как уже указывалось выше, слу­ жил Лев Перовский, в том же году возглавивший Министерство внутренних дел. При новом министре Даль занял ту же долж­ ность и такое же положение, что и при военном губернаторе — чиновника особых поручений, а по сути, облеченного безуслов­ ным доверием помощника. «Владимир Иванович… с сентября 1841 года сделался ближайшим сотрудником и правою рукою нового министра внутренних дел, то есть с самого вступления его в управление этим министерством…» — сообщал Павел Мель­ ников (писатель Андрей Печерский), знавший об этом со слов самого Даля39. И неутомимый Фаддей Булгарин докладывал в III отделение: «Даль, первый любимец министра и доверен­ ное его лицо, которого все губернаторы боятся более, нежели Перовского»40. Самым же обстоятельным образом о новой роли Даля расска­ зывал в своих «Записках для немногих» Александр Васильевич Головнин (сын известного мореплавателя и будущий министр народного просвещения): Это было вскоре по назначении министром Льва Алексеевича Перовского во время самой кипучей его деятельности. Особен­ ной канцелярией управлял Владимир Иванович Даль, известный РГАЛИ. Ф. 179. Оп. 1. Д. 4. Л. 12. Мельников П. И. Воспоминания о Владимире Ивановиче Дале // Русский вестник. 1873. Кн. 3. С. 310. 40 Видок Фиглярин. С. 492. 38 39 Глава 3. Потомки мавров и датчан 87 в литературе нашей под псев­ донимом Казака Луганского, и к которому Перовский имел в то время большое до­верие. В Особенную канце­ лярию министр передавал на время из департаментов министер­ ства разного рода дела, кото­ рые желал вести под своим личным ближайшим наблю­ дением по их особенной важ­ ности или по которым же­лал иметь доклады, запис­ки, от­­ но­шения, писанные боль­шим знатоком всех тон­кос­тей рус­ ского языка, каковым являл­ Мемориальная доска В. И. Далю ся Даль. <…> Дела, которые на здании МВД. Фото автора производились в Осо­бенной канцелярии, были действительно весьма интересны, как, напри­ мер, разная переписка по преобразованию губернских прав­лений, по преобразованию земской полиции, по составлению описаний разных раскольничьих сект, по комиссии для разбора разного рода мошенников, пойманных в Петербурге, вследствие особых распоряжений министра внутренних дел, который желал доказать фактами всю недостаточность и неустройство полиции, находя­ щейся в ведении петербургского генерал-губернатора. Сверх того, в Особенной канцелярии со­с­тавлялись некоторые записки по делу о политических замыслах Петрашевского41. Головнин служил секретарем Особенной канцелярии министра внутренних дел с 1843 года, а потому нет причин сомневаться в его осведомленности. В частности, в 1846 году он под руководством Даля и вместе с сослуживцем и прияте­ лем Иваном Сергеевичем Тургеневым занимался составлением записки «Об уничтожении крепостного состояния в России» (для Тургенева сочинение по заданию Льва Перовского запи­ ски «Несколько замечаний о русском хозяйстве и русском кре­ стьянине» стало своеобразным экзаменом при поступлении на службу в МВД42). Однако в головнинском перечне занятий Головнин А. В. Записки для немногих // Вопросы истории. 1996. № 2. С. 102. Бялый Г. А., Муратов А. Б. Тургенев в Петербурге. Л., 1970. С. 59; Генера‑ лова Н. П. И. С. Тургенев: Россия и Европа. СПб., 2003. С. 187. 41 42 88 Глава 3. Потомки мавров и датчан Особенной канцелярии слишком много сугубо полицейских, в которых Даль был не столь сведущ и силен, как другой высо­ копоставленный сотрудник МВД — Иван Липранди. Более того, статского, а позднее действительного статского советни­ ка Липранди иные осведомленные лица равно считали главой Особенной канцелярии. Для разъяснения этой странной с бюрократической точки зрения ситуации (одна канцелярия — два руководителя) нужно учесть как минимум два обстоятельства. Во-первых, особенность стиля руководства Льва Перовского: министр доверял личным отношениям более, чем бюрократи­ ческой системе. В разные годы и разным высокопоставленным адресатам он писал, что чиновники «руководствуются только своими собственными представлениями, которые редко без­ упречны», что «правительство не может… полагаться на точное и верное исполнение постановлений, если само не наблюда­ ет беспрестанно за действиями исполнителей», что «бумаж­ ное многоделие… заменяет во многих случаях истинную распорядительность»43. Отсюда — ставка на незаурядных и ини­ циативных сотрудников, равно как и пренебрежение формаль­ ностями. Современный историк Александр Эткинд характери­ зует помощников министра Перовского как «группу блестящих интеллектуалов, рядом с которой бледнел преподавательский состав Московского и Петербургского университетов»44. А во‑вторых, свою Особенную канцелярию Лев Перовский создал в противовес III отделению Собственной его импера­ торского величества канцелярии. Тому самому III отделению, которое возникло в 1826 году в ответ на выступление декабристов и затем более полувека пугало российских подданных всесиль­ ностью, бесконтрольностью и тайной деятельности. 43 Ерошкин Н. П. Крепостническое самодержавие и его политические ин­ ституты (Первая половина XIX века). М., 1981. С. 82; Mironov B. Bureaucratic or Self-Government: The Early Nineteenth Century Russian City // Slavic Review. 1993. Vol. 52. № 2. Summer. P. 246; РГИА. Ф. 1021. Оп. 1. Д. 43. Л. 9–9 об. 44 Эткинд А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России. М., 2016. С. 241. Глава 4 ЛЕГЕНДА О БЕЛОМ ПЛАТКЕ В последние годы царствования Александра I функции поли­ тической полиции выполняла Особенная канцелярия по сек­ ретной части при министре внутренних дел. Своей службой политического контроля располагал начальник штаба Гвар­ дейского корпуса. Тайные полицейские экспедиции имелись также при петербургском и московском генерал-губернаторах. Все эти структуры не столько сотрудничали, сколько конкури­ ровали между собой. Агентурная работа велась из рук вон плохо. «Благородные чувства императора Александра не терпели этого средства… в его время секретный надзор внутри страны был поч­ ти неизвестен», — утверждал Николай Тургенев1. Достаточно вспомнить, что все правительственные информаторы по делу декабристов действовали по собственной инициативе, никто из них не был специально внедрен в тайные общества. При этом сама декабристская конспирация была ниже всякой критики. Николай I, встревоженный выступлением декабристов и ма­с­­ штабами раскрывшегося заговора, первые же шаги своего царство­ вания направил на укрепление режима личной власти. Не прошло и недели после мятежа на Сенатской площади, когда указом от 20 декабря 1825 года Собственная его императорского вели­ чества канцелярия была передана в «непосредственное заведо­ вание» монарха. В следующем году функции канцелярии были значительно расширены, в ее структуре появились отделения. Два отделения были образованы 31 янва­ря: I — готовило бума­ги для доклада императору и следило за исполнением его повелений, II — занялось кодификацией законов. Указом от 3 июля 1826 года было создано знаменитое III отделение, о деятельности которого и пойдет речь в на­с­­то­ящей главе. Позднее — с 1828 по 1842 год — 1 Тургенев Н. И. Указ. соч. С. 558. 90 91 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке возникли от­деле­ния IV, V и VI. Отка­за­в­шись от всякой опоры на обще­ст­вен­­ную инициа­тиву, власть оказа­ лась обречена на умноже­ние бюрократии. Главноуправляющим III от­­ де­лением был назначен ге­­не­ рал-­­­­адъютант Александр Хри­с­ тофорович Бенкендорф, давно и последовательно ратовавший за учреждение в России цент­ рализованной политической полиции. Это был офицер, обла­давший, по мнению совре­ Бенкендорф А. Х. Худ. Дж. Доу, 1822 менников, весьма заурядными способностями (злой на язык Вигель даже аттестовал его «пусто­ головым фанфароном»), зато исполнительный и храбрый. Куда только не забрасывала его государева служба! Обменивался почет­ ными дарами с вождем самоедов в Обдорске, ночевал в бурятской юрте на границе с Китаем, пировал с лермонтовским Измаил-беем в ауле близ Кислых вод, ходил на бриге по Эгейскому морю, сра­ жался с турками и французами, состоял при посольстве в Пари­ же, освобождал Голландию и командовал драгунской дивизией в полтавской глубинке. Протекцию Бенкендорфу составляла вдовствующая импе­ ратрица Мария Федоровна в память о его покойной мату­шке и своей лучшей подруге Анне Юлиане Шиллинг фон Канш­тадт, или просто Тилли. По сути, императрица стала ему прием­ной матерью. Наделав долгов во французской столи­це, «без меры пре­данный женщинам» Бенкендорф вывез в Петербург актри­су, бывшую любовницу Напо­леона. Мария Федоровна гне­валась, но удовлетворила претензии парижских кредито­ров и даже взяла под опеку «девицу Жорж», зорко следя, чтобы та не превратилась в «мадам Бенкендорф». Но эта же протекция помешала сближе­ нию Александра Христофоровича с царствующим императором: к матери своей и ее окружению Александр I относился с небезос­ нователь­ной подо­зрительностью. Только в 1819 году, когда монарх уже начал терять интерес к государственным делам, Бенкендорф был назначен начальником шта­ба Гвардейского корпуса и генерал-­ адъютантом. И лишь в нояб­ре 1824 года, прове­дя ужасную ночь на катере при спасении петер­ буржцев от небывалой силы наводнения, генерал-адъютант услы­шал от царя: «Я всегда вас лю­бил, но теперь я люблю вас всем сер­дцем!»2 Поздно. Впере­ ди у Александра I оставался все­ го год жизни. Не оценил коронованный тезка и, возможно, единствен­ ного за жизнь озарения Алек­ сандра Бенкендорфа. Товарищ по флигель-адъютантству Сер­ гей Волконский, с которым они Волконский С. Г. Худ. Дж. Доу, были «сперва довольно знако­ 1823–1825 мы, а впоследствии — в тесной дружбе», вспоминал: «Бенкен­ дорф… возвратился из Парижа при посольстве и, как человек мыслящий и впечатлительный, увидел, какие [услуги] оказывает жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышленых, введение этой отрасли соглядатайства может быть полезно и царю, и отечеству, приго­ товил проект о составлении этого управления, пригласил нас, многих его товарищей, вступить в эту когорту, как он называл добромыслящих, и меня в их числе. Проект был представлен, но не утвержден»3. Судя по этому свидетельству, в изначальном варианте Бен­­ кендорфова «когорта добромыслящих» более походила на об­ще­ ст­во, чем на госструктуру. Примерно в это же время, в 1810 году, он вступил в масонскую ложу «Соединенных друзей», целью дея­ тельности которой провозглашалось: «стереть между человеками отличия рас, сословий, верований, воззрений, истребить фанатизм, суеверия, уничтожить национальную ненависть, войну, объединить все человечество узами любви и знания»4. Казалось бы, еще шаг — и готовый декабрист. К тому же и Николай Тургенев в изданном за границей сочинении «Россия и русские» упоминал некоего 2 Олейников Д. И. Бенкендорф. 2‑е изд. М., 2014. (Серия «Жизнь замечатель­ ных людей»). 3 Волконский С. Г. Указ. соч. С. 179. 4 Цит. по: Олейников Д. И. Бенкендорф. С. 107. 92 Глава 4. Легенда о белом платке Восстание 14 декабря 1825 года. Худ. В. Тимм, 1853 флигель-­адъютанта «г-на Б.» как бывшего со­­члена по Орде­ ну русских рыцарей5. Такие ко­ри­феи исторической науки, как В. И. Семевский и М. В. Нечкина, допускали, что этим «Б.» вполне мог оказаться будущий основатель III отделения6. Хотя имеется и другой претендент на ту же роль — Дмитрий Бутурлин (в бу­дущем не меньший «ох­ра­ни­тель», чем Бенкендорф)7. К моменту «Семеновской ис­тории» Бенкендорф уже пол­тора года возглавлял штаб Гва­рдейского корпуса. Причи­ны возмуще­ ния гвардейцев-­семеновцев начштаба разбирал в спе­циально написанном «Размышлении» и свел их к недос­таткам командо­ вания: «… вой­ско, оставшееся без надзора и без руководителей, будет способно впадать в пагубные увлечения, нередко возни­ кающие от простой случайности». Александр I имел по поводу «бунта» семеновцев принципиально иное мнение: «По моему убеждению, тут кроются другие причины… я его приписываю тайным обществам», — писал государь Аракчееву8. Следствием Тургенев Н. И. Указ. соч. С. 101. 6 Нечкина М. В. Указ. соч. С. 133; Семевский В. И. Политические и общест­ вен­ные взгляды декабристов. СПб., 1909. С. 408. 7 Ильин П. В. Новое о декабристах. С. 511–512, 568. 8 Цит. по: Лапин В. Указ. соч. С. 181. 5 Глава 4. Легенда о белом платке 93 этих событий стало устройство военной полиции при Гвардей­ ском корпусе. Бенкендорф, разумеется, не настаивал на своей правоте и уже в 1821 году подал императору записку о Союзе благоденствия, составленную главой этой полиции — штабным библиотекарем Михаилом Грибовским. В ряду иных членов тай­ ного общества в документе был поименован и будущий министр Лев Перовский9. Император реагировал благородно и наив­ но — изданием указа 1822 года о запрещении тайных обществ, исполне­ние которого должна была гарантировать соответствую­ щая «подписка» верноподданных. Впрочем, не он первый: вес­ ной 1801 года власти Вены и Стокгольма уже собирали подобные «подписки» со своих военных и гражданских чиновников10. Иначе складывались отношения Бенкендорфа с Николаем Пав­ловичем. Начались они году в 1817–1818‑м, когда оба — и тридцатипятилетний боевой генерал, и едва достигший «со­вер­ шен­ного совершеннолетия» (двадцати одного года) великий князь — были молодоженами и часто встречались на обедах и ве­черах. Став императором, Николай особо ценил соратни­ ков, бывших рядом во времена, когда еще ничто не предвеща­ ло его будущего величия. А также тех, кто поддержал в первый и решающий день царствования — 14 декабря 1825 года. Бенкен­ дорфа в тот день можно было видеть с утра во дворце и в доме генерал-­губернатора, потом в казармах кавалергардов и конно­ гвардейцев, скачущим на рыжей лошади по мятежной Сенатской площади и, наконец, вечером и в продолжение ночи — на Васи­ льевском острове при поимке «спрятанных и разбежавшихся» участников возмущения. В январе 1826 года Бенкендорф вновь обратился с запис­кой об учреждении «высшей» полиции теперь уже к новому монар­ху. «Эту мысль Ал[ександр] Хр[истофорович] осуществил при вос­ шествии на престол Николая, в полном убеждении, что действия оной будут для охранения от притеснений, для охра­нения вовре­ мя от заблуждений, — продолжал свой рассказ князь Волкон­ ский. — Чистая его душа, светлый его ум имели это в виду…»11 9 Записка о Союзе благоденствия, представленная А. Х. Бенкендорфом Алек­ сандру I в мае 1821 г. // Декабристы в воспоминаниях современников. М., 1988. С. 184. 10 Потапова Н. Д. Трибуны сырых казематов: политика и дискурсивные стра­ тегии в деле декабристов. СПб., 2017. С. 336, 338. 11 Волконский С. Г. Указ. соч. С. 179. 94 95 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке В появлении похвал шефу жандармов от прошедшего каторгу и ссылку декабриста важную роль, вероятно, сыграли обстоя­ тельства личного характера. Сергей Григорьевич Волконский приступил к написанию мемуаров в 1859 году. В том же году его сын, родившийся в Сибири Михаил, женился на внучке Бенкендорфа. «Кто бы мог подумать тогда, что через 33 года (после ареста С. Г. Волконского. — В. Ш.), в Женеве, сын этого каторжника женится на внучке этого генерала?» — восклицал Сергей Михайлович Волконский, рожденный от этого союза12. С другой стороны, хвалебную оценку едва ли следует объяснять лишь родственными связями, сплетавшими все российское потомственное дворянство в единый многосложный клубок. Так, два следующих шефа жандармов, Алексей Орлов и Васи­ лий Долгоруков, приходились родными братьями двум декабри­ стам — соответственно Михаилу Орлову и Илье Долгорукову. Родство позволяло сохранять отношения и помогать друг другу в сложных ситуациях, но не препятствовало расходиться по раз­ ным политическим лагерям. В литературе последнего времени стало почти общим местом утверждение, что лидер Южного общества декабристов Павел Пестель заговорил о необходимости тайной полиции раньше правительства и тем самым предвосхитил ее учреждение13. Дей­ ствительно, он сформулировал эту идею в начале 1820‑х годов в «Записке о государственном правлении», а затем на страницах «Русской правды». Суть дела Пестель и Бенкендорф понимали во многом схоже, при этом второй мог познакомиться с идеями первого в ходе расследования дела декабристов. В январской записке 1826 года Бенкендорф обосновал необходимость орга­ низации «высшей» полиции ссылками на «события 14 декабря и страшный заговор». «Вышнее благочиние» Пестеля было при­ звано прежде всего оберегать «от опасностей, могущих угро­ жать образу правления, настоящему порядку вещей и самому существованию гражданского общества и государства». Помимо политического сыска обе структуры должны были занимать­ ся разведкой и контрразведкой, а также борьбой с коррупцией и злоупотреблениями чиновников. Оба автора предусматри­ вали деление политической полиции на явную часть — жан­ дармерию и тайную — агентурную сеть (последняя у Пестеля романтически называлась «канцелярией непроницаемой тьмы», а сами агенты — «тайными вестниками»). Обоих беспокоила нравственная сторона агентурной работы. «Для тайных розы­ сков должны сколь возможно быть употреблены люди умные и хорошей нравственности; от выбора сего наиболее зависит успех в приобретении сведений и содержание оных в надлежа­ щей тайне», — утверждал Пестель. И Бенкендорф сокрушал­ ся, что в России «тайная полиция почти немыслима», потому что «честные люди боятся ее, а бездельники легко осваиваются с нею». Впрочем, далее генерал рассуждал о том, сколь полезны могут оказаться «злодеи, интриганы», ибо «раскаявшись в своих ошибках или стараясь искупить свою вину доносом, будут знать куда… обратиться», а также о том, что хорошо бы «склонить на свою сторону людей, стремящихся к наживе»14. Две страницы январской записки Бенкендорфа вмещали лишь общие рассуждения, но не детально разработанный про­ ект. Да и мог ли бы генерал, прежде полицейской работой почти не занимавшийся и к тому же крайне рассеянный (злословили, что однажды он забыл собственное имя), составить такой проект? Но тут как нельзя вовремя у него появился важный союзник: Мак­ сим Яковлевич фон Фок. «Он был немецкий мечтатель, который свободомыслие почитал делом естественным и законным…» — писал Вигель, знавший Фока с детских лет15. «Человек добрый, честный и твердый», — отозвался позднее Пушкин на кончину Фока (не ведавший, что тот писал о нем самом при жизни)16. «Бен­ кендорф был одолжен ему своею репутациею ума и знания дела», — добав­лял Николай Греч17. Соот­ветствую­щу­ ю выучку Фок получил в Особенной канцелярии недолговечного Минис­терства полиции, которую в итоге возглавил. В 1819 году Министерство полиции было ликвидировано, подразделения и кадры его возвращены в лоно МВД (откуда вышли в 1810 году). Максим Фок стал главой Особенной канцелярии те­перь уже в сос­таве МВД. А 25 марта Волконский С. М. Воспоминания: О декабристах. Разговоры. М., 1994. С. 114. 13 Кошель П. А. История российского сыска. М., 2005. С. 62–63; Олейни‑ ков Д. И. Политический романтизм и политическая культура // Русский либера­ лизм. М., 1999. С. 231; Симбирцев И. Третье отделение. М., 2006. С. 65–68. 12 14 Киянская О. И. Пестель. М., 2005. С. 106, 144–145; Чукарев А. Г. Тайная полиция России: 1825–1855 гг. М.; Жуковский, 2005. С. 122–123, 138. 15 Вигель Ф. Ф. Указ. соч. С. 1145. 16 Пушкин А. С. Собр. соч.: В 10 т. М., 1962. Т. 7. С. 310. 17 Греч Н. И. Указ. соч. С. 455. 96 97 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке 1826 года в об­ход сво­его мини­ стра В. С. Ланско­го представил Бенекндорфу «со­обра­жения» по поводу органи­зации «выс­ шей на­б­людательной поли­ ции» и критичес­ кий обзор си­стемы по­литического сыска в Алексан­ дровскую эпоху. В ре­зультате Особенная кан­ целя­рия во главе с Фоком была изъя­та из МВД и преобразована в III отделение. Собственно, об этом и имен­ ной указ от 3 июля 1826 года «О при­­соединении Особенной Фок М. Я. Литогр. с ориг. худ. Фридри­ца, 1820‑е канцелярии Министерства вну­т­­ренних дел к Собствен­ ной его ве­личества канцелярии»: «Признавая нужным устро­ ить под на­чальством генерал-­адъютанта Бенкендорфа Третье отделение моей канцелярии, я повелеваю: Особенную канце­ ля­рию Министерства внутренних дел уничтожить, обратя по вы­бору генерал-адъютанта Бен­кен­дорфа часть чиновников оной под управлением действительного статского советника фон Фока в состав сего отделения». Круг вопросов, отнесенный тем же документом к компетенции III отде­ления, фактически не имел границ. В него были включены: предметы «по всем вообще случаям высшей полиции»; «сведения о числе суще­ ствующих в государстве различных сект и расколов»; «известия об открытиях по фальшивым ассигнациям, монетам, штемпе­ лям, документам и проч.»; «сведения подробные о всех людях, под надзором полиции состоящих»; «высылка и размещение людей поднадзорных и вредных»; «заведо­вание наблюдатель­ ное и хозяйственное всех мест заточения»; «все пос­тановления и распоряжения об иностранцах» и, наконец, «ведомости о всех без исключения происшествиях»18. Политическими вопросами этот круг нимало не ограничивался. Власть стремилась к кон­ тролю надо всей жизнью общества. Неопределенность компетенций и полномочий новой струк­туры отразилась в легенде о белом платке. «Вот тебе моя инст­рукция, — якобы сказал Николай Павлович, протя­гивая вновь наз­на­ченному начальнику отделения носовой платок, — чем больше утрешь им слез несчастных, тем лучше испол­нишь свое назначение». Учитывая склонность Николая к теат­ральным жестам и фразам, сцена представляется вполне вероятной. «Импе­ ратор — всегда в своей роли, которую он испол­няет как большой актер», — подмечал маркиз Астольф де Кюстин19. До появления следующей, не менее правдоподобной легенды о царском плат­ ке прошло не более десяти суток. В день то ли оглашения при­ говора над декабристами, то ли приведения его в исполнение Николай развлекался со своим терьером («ирланд­ским ретрай­ вером») по кличке Гусар: кидал платок в воду, и собака возвращала его хозя­ину. Услыхав о прибытии фельдъегеря (или светлейше­ го князя Лопухина), «государь, взволнованный, скорым шагом пошел во дворец, и Гусар за ним». Мокрый платок так и остал­ ся бы на берегу, когда б его не подня­ла фрейлина Александра Россет и не передала камердинеру20. «Всепричастность» III отделения не на шутку встревожила руководство прочих ведомств, прежде всего МВД, лишившего­ ся Особенной канцелярии. Уже 5 июля Совет министров сде­ лал попытку разграничить полномочия III отделения и МВД. По­вт­ о­­рив за императорским указом, что политические вопро­ сы «отныне подлежат ведению Третьего отделения», министры попытались свести это «ведение» к наблюдательным функциям. Полиция исполнительная осталась в составе МВД. Николай I смотрел на воп­рос иначе. Еще 25 июня 1826 года Бенкендорф был назначен шефом жандармских подразделений (военной полиции). В апреле 1827 года появился указ об организации Кор­ пуса жандармов с правами армии. Бенкендорф стал корпусным командиром, одновременно сохранив пост главноуправляю­щего III отделением. Высшая политическая полиция обрела вооружен­ ную силу. Четкого же разграничения «предметов заня­тий» так и не последовало. Тем самым была заложена основа для конку­ ренции двух полицейских ведомств — III отделения и МВД. Полное собрание законов Российской Империи. Собрание 2‑е. Т. 1: 12 де­ кабря 1825–1827. СПб., 1830. № 449. С. 666. 18 Кюстин А. де. Россия в 1839 году. М., 2007. С. 86. Выскочков Л. В. Указ. соч. С. 266–267; Смирнова-Россет А. О. Указ. соч. С. 109. 19 20 98 99 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке *** Оглядываясь из века XXI на век XIX, мы заранее знаем, что тай­ ные общества декабристов прекратили существование с разгро­ мом военных выступлений рубежа 1825–1826 годов. У Николая I и его современников такой уверенности не было. Последняя неудачная попытка поднять восстание датируется 6 февраля 1826 года, когда член Общества соединенных славян подпоручик Степан Трусов призвал Полтавский пехотный полк к захвату Бобруйской крепости. «Русского Риего» тут же арестова­ ли. К приезду Николая Павловича на коронационные торжества в Москву агентура новорожденного III отделения собрала пакет вольнолюбивых произведений, включая поэму «Сашка» студен­ та университета Полежаева. «Это все следы, последние остатки, я их искореню!» — воскликнул монарх. Тем же днем было издано: «Государь император высочайше повелеть соизволил уволенного из студентов с чином 12 класса Александра Полежаева опреде­ лить унтер-офицером в Бутырский полк…» В 1827 году канцеля­ рист Осинин приглашал товарищей вступать в «Благоуспешно-­ человеколюбивое общество», уверяя, что лидер организации «помещик Хононеев… имел сношения с повешенным Пестелем». Воспитанник кадетского корпуса Романович, угодив в 1831 году под следствие, вспоминал, как кадеты грозились: «…семена, посе­ янные Пестелем и Рылеевым, мы возродим вновь…» В том же году штабс-капитан Генерального штаба Ситников разослал по город­ ским думам и частным адресам призыв вооружаться для свер­ жения «ига чужеземного, истреб­ления немцев, восстановления свободы вечевой». В письмах говорилось: «два благородные обще­ ства — Северное и Южное» уничтожены, поэтому «не допустите, чтобы общество Западное через ваши руки погибло»21. Иногда полиции и жандармерии удавалось раскрывать «де­ ла о вольнодумстве», к которым действительно были причаст­ ны члены прежних декабристских обществ. Так случилось в 1827 году в Нежинской гимназии, в которой тогда учились будущие писатели Николай Гоголь, Нестор Кукольник и Евге­ ний Гребёнка. Профессор физико-математических наук Кази­ мир Шаполинский не возражал против исполнения гимназиста­ ми песни со словами «О Боже, коль ты еси, всех царей с грязью меси», а младший профессор французской словесности, бывший наполеоновский солдат Иван Ландражен, сам пел подопечным «Марсельезу». «Означенные профессоры, несмотря на опас­ ность подвергнуться подозрению, еще в последние года дей­ ствительно, хотя и тайно посещали… Лукашевича в его поме­ стье», — докладывал член правления училищ Адеркас22. Речь шла о члене Союза благоденствия Василе Лукашевиче, проживавшем в своем имении под надзором полиции. В недавнем прошлом Шаполинский, Ландражен и Лукашевич состояли в киевской масонской ложе «Соединенных славян» вместе с Михаилом Орловым, Сергеем Волконским, другими декабристами, а так­ же членами польского Патриотического общества и греческой «Филики этерия»23. В 1828 году в Новочеркасске был открыт кружок, называе­ мый «Литературные собрания или вечера». Организовал «вече­ ра» казачий сотник Василий Сухоруков, в недавнем прошлом предполагаемый член Северного общества. Кружок составляли сотники, есаулы, хорунжие, но сомнительные беседы (например, о том, что зря казнили декабристов) велись и при более высоких чинах. Сухоруков был отправлен воевать на Кавказ, там отли­ чился и получил золотую саблю за храбрость. Но в 1830 году подвергся аресту по новому доносу и был выслан теперь уже с милого Юга (ибо был природный донской казак) в сторону северную — с Кавказа в Финляндию24. В 1831 году в Курской губернии возникло дело об органи­ зации тайного общества родными братьями «первого декаб­ риста» Владимира Раевского — Петром и Григорием, а также их кузеном Василием Раевским. Жандармский подполковник Смоляк заключил, что их собрания (на которых обсуждался во­прос о цареубийстве «для пользы общества») — «не новое какое‑либо умышление, но остатки прикосновенности лиц к про­­исшествию 14 декабря 1825 года». Однако еще до начала 21 Вержбицкий В. Г. Указ. соч. С. 48–50, 76–77, 80–86; Ильин П. В. Новое о декабристах. С. 419–421; Федосов И. А. Революционное движение в России во второй четверти XIX в. (Революционные организации и кружки). М., 1958. С. 31–53, 59–74, 75–79; Чукарев А. Г. Указ. соч. С. 200, 238–239, 337–341, 351– 355, 357–359. Федосов И. А. Указ. соч. С. 41–46. Серков А. И. Русское масонство. 1731–2000 гг.: Энциклопедический словарь. М., 2001. С. 1015–1017. 24 Потто В. А. Кавказская война. М., 2006. Т. 4. С. 463–464; Федосов И. А. Указ. соч. С. 48–51. 22 23 100 101 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке политического процесса Петр умер от холеры в тюрьме, куда был помещен «за буйные поступки». Во время следствия скончался и Григорий, который с 1822 по 1827 год содержался в крепостях по подозрению в причастности к делу брата Владимира. На веч­ ную каторгу осудили одного Василия Раевского25. Видя стремление императора искоренить «последние остат­ ки», в дело вмешались те самые «злодеи, интриганы» и «бездель­ ники», чьего участия не то желал, не то опасался генерал-­ адъютант Бенкендорф. Ипполит Завалишин, младший брат осужденного по делу декабристов Дмитрия Завалишина, был в 1826 году сослан за доносительство и недостойное поведение в Оренбург. Там он, ссылаясь на авторитет брата, поведал провинциальным ревните­ лям свободы — молодым офицерам и чиновникам, что помимо разгромленных филиалов тайного общества (Северного, Южно­ го и Славянского) в России действуют еще двенадцать подобных организаций, сам же он представляет Владимирский филиал. Затем провокатор передал властям список из 32 фамилий кон­ спираторов и инструкцию, призывавшую «внушать рядовым Оренбургского гарнизонного полка, казакам войска Оренбург­ ского, равно и простому народу, те мысли о свободе и равенстве, которые неизбежно влекут за собою волнение умов и приготов­ ление их к переменам правления». Здесь же содержался при­ зыв «поднять знамя бунта в городе», «тронуться с войсками… к Казанской губернии и поднимать все лежащие на пути сво­ ем селения». Следствие разобралось, что клятвенные распи­ ски неофиты составляли под диктовку Ипполита Завалишина, а программные документы общества и вовсе были написаны его рукой. Суд отправил троих незадачливых карбонариев на катор­ гу, четверых — на Кавказ. Ипполит также получил каторжный срок, который был вынужден отбывать в Сибири вместе с братом и декабристами26. Еще большую склонность к авантюрам проявил сын дирек­ тора Большого театра в Москве британец Роман Медокс. В 1812 году с поддельными документами адъютанта министра полиции он отправился на Северный Кавказ, где собрал зна­ чительную сумму якобы на формирование ополчения горских народов. Будучи арестован, познакомился в Шлиссельбургской крепости с Григорием Раевским и декабристами. В 1827 году его тюремное заключение было заменено ссылкой в Вятку, отку­ да Медокс бежал. Был схвачен и вновь скрылся. Жил в Одессе под чужим именем, дважды писал Николаю I, просясь в Молдав­ скую армию. Царь решил иначе: отправить в Омск для определе­ ния в войска рядовым. По неведомой причине Медокс, числясь с 1829 года на службе в Омске, не таясь, поселился в Иркут­ ске, где городничим был основатель первых декабристских обществ Александр Муравьёв. Усердно посещая дом городни­ чего и, возможно, обнаружив нити нелегального общения хозя­ ев со ссыльными декабристами, Медокс в мае 1832 года писал жандармскому полковнику Ф. Кельчевскому: «…ясно видно, что основано новое общество для ниспровержения правитель­ ства, которое находится в связи с преступниками и действует вместе (с ними. — В. Ш.). Главный круг их действий в Москве, но многие члены находятся в Петербурге, Одессе и других местах». Медокс сообщил и название якобы обнаруженной им органи­зации: «…в С.‑Петербурге после двухлетнего существо­ вания, наконец, согласились признаться живыми и Общество братьев-друзей назвать Союзом великого дела, который впредь разуметь под знаком, то есть литер: S, V, D». Начальник Главного штаба граф А. И. Чернышёв и шеф жандармов граф А. Х. Бенкендорф, посовещавшись, реши­ ли, что «хотя и нельзя дать полной веры показанию Медокса, как человека весьма неблагонадежного, но, однако ж, по важ­ ности предмета, не может оный быть оставлен без внимания». Доставленный в Москву агент вместо ожидавшегося внедрения в тайное общество принялся делать долги, женился на богатой невесте и наконец исчез из города вместе с деньгами безутеш­ ной новобрачной. Начался его стремительный вояж по южным губерниям, в ходе которого он «переодевался в разные платья, накладывал парик и поддельную бороду», посетил курское име­ ние Раевских, был «влюблен до сумасшествия, сватался… каж­ дый день» к сестре «первого декабриста» Марии, уехал от нее «с потерянным сердцем и растерзанной душой» и в конце кон­ цов попался в Воронеже. При «прилежном спросе» Медокс сознался, что «обманывал весьма много» и даже «купон», якобы 25 Федосов И. А. Указ. соч. С. 74–75; Эйдельман Н. Я. Первый декабрист. М., 2005. С. 28. 26 Федосов И. А. Указ. соч. С. 53–59; Штрайх С. Провокатор Завалишин. М., 1928. 102 103 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке полученный им от сибирских декабристов для предъявления членам нового Союза, «был собственно им составлен». Он еще пытался уверить монарха в том, что «Союз великого дела есть, вероятно, не новый, а отрасль прежних тайных обществ», но веры ему больше не было. Медокс вернулся в казематы Шлис­ сельбурга, откуда был выпущен только в 1856 году27. В ноябре 1837 года масла в огонь подлила французская газета «Le Con­stitutionnel», сообщившая, что в России генерал Николай Николаевич Муравьёв (бывший участник преддекабристских обществ «Чока» и Священная артель, будущий Карский) отстра­ нен от командования дивизией и отправлен в отставку: «… сде­ лалось известно, что царю поступил донос на Муравьёва, в коем сообщалось, что тот намеревался, по примеру своего кузена Муравьёва-Апостола, возглавившего мятеж 1826 года, и дру­ гого своего кузена, Артамона Муравьёва, командира гусарско­ го полка, также в это дело замешанного, поднять восстание»28. По делу 1825–1826 годов этот Муравьёв в качестве обвиняемого не проходил, но в мемуарах князя Сергея Трубецкого был назван в числе избежавших наказания и сделавших карьеру членов тай­ ного общества29. Была в его биографии и отставка 1837 года, хотя царскую немилость можно объяснить и интригами недругов. С другой стороны, были у Николая Муравьёва и друзья, спо­ собные многое замять: управляющим III отделением служил еще один его кузен, Александр Мордвинов, в детстве воспи­ тывавшийся вместе с братьями Муравьёвыми в доме их отца. Уверенность императора Николая Павловича в том, что его декабрьская победа 1825 года нанесла тайным обществам сокру­ шительный удар и загнала их в подполье, но еще не уничтожила совершенно, время от времени как будто получала подтвержде­ ния. На поверку все они оказывались либо фантазиями молодых энтузиастов, либо кознями авантюристов и провокаторов, либо, наконец, выдумками зарубежных журналистов. Но русский царь умел ждать и верил, что однажды злонамеренные тайные обще­ ства вновь себя проявят. *** От майора Ковалёва сбежал нос. Когда же майор застал бегле­ ца разъезжавшим в карете при шитом золотом мундире и шля­ пе с плюмажем, то получил предерзкий ответ, что между ними «не может быть никаких тесных отношений», ибо, «судя по пуго­ вицам… вицмундира», прежний владелец носа служит «по другому ведомству». К тому же нос теперь гораздо выше чином — «в ранге статского советника». Вероятно, чем‑то подобно гоголевскому герою чувствовал себя и Лев Перовский, возглавивший Министерство внутренних дел без сбежавшей Особенной канцелярии. Мало того что эта канцелярия обрела независимость от МВД, она еще и утверди­ лась надо всеми министерствами и ведомствами, надо всеми сановниками, да и вообще всеми российскими подданными. «Бенкендорф некоторым образом поставлен был надсмотр­ щиком над другими министрами», — констатировал Филипп Вигель30. Не без участия Бенкендорфа в 1838 году потерял пост министра внутренних дел Дмитрий Блудов. Александр Герцен, служивший в 1840 году в МВД, отмечал «вражду, которая посто­ янно царствовала между министерством и тайной полицией»31. Понятно, что министр Перовский предпочел бы иметь «выс­ шую полицию» в своем подчинении, вместо того чтобы состо­ ять в числе ее «поднадзорных». Экспрессивный его товарищ столичный генерал-­губернатор (и также бывший член Союза благоденствия) Александр Кавелин в частном разговоре выска­ зался в пользу того, чтобы ликвидировать «всю жандармскую часть, как мать одних вздорных камер-пажей и новую лишь, совсем напрасную отрасль взяточничества». Его собеседник барон Модест Корф едко отвечал: «Да это пребогатые мысли, и жаль, что их нельзя ни провести, ни даже предложить»32. Понимал это и Лев Перовский. Требование механическо­ го возврата Особенной канцелярии в МВД противоречило бы монаршей воле («Особенную канцелярию Министерства вну­ тренних дел уничтожить…»), да и просто не имело смысла (кадры уже потеряны). Поэтому Перовский воссоздал канцелярию 27 Штрайх С. Роман Медокс: Похождения русского авантюриста XIX века. М., 2000. 28 Мильчина В. А. Россия и Франция: Дипломаты. Литераторы. Шпионы. СПб., 2006. С. 235. 29 Трубецкой С. П. Материалы… С. 40. Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 1210. Герцен А. И. Былое и думы. Ч. IV // Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 9. С. 65. 32 Корф М. А. Указ. соч. С. 517. 30 31 104 105 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке неофициально, негласно, что позволило ему, не определяя гра­ ниц ее компетенций, доверять ей наиболее ответственные пору­ чения, привлекая наиболее способных исполнителей из любых структурных подразделений министерства. Когда воскрешенная таким оригинальным образом Особенная канцелярия разраба­ тывала, например, проекты ограничения крепостного права, руководящая роль в ней доставалась Владимиру Далю. Когда же на первый план выдвигались полицейские функции, эта роль отводилась Ивану Липранди. Липранди был необходим Перовскому для организации эффек­т ивной сыскной полиции, успехи которой урони­ ли бы III отделение во мнении монарха. С кого брать пример в этом деликатном деле, было очевидно всем, даже конкурен­ там. В 1846 году Фаддей Булгарин писал в III отделение: «У нас нет бесподобного французского заведения Police de sûreté, или, как было в старину в России, сыскного приказа, а это пер­ вая потребность в благоустроенном государстве! Сыскной при­ каз должен заниматься одним только отыскиванием воров, раз­ бойников, бродяг, бегле­цов, мошенников всякого рода; должен быть в вечной войне с ними, наблюдать за каждым подозритель­ ным человеком, знать, чем он живет и где проживает. Для этого надобны люди и деньги! Министр Перовский чувствовал потреб­ ность Police de sûreté…»33 «Беда, что ты Видок Фиглярин», — вос­ клицал Александр Пушкин, намекая на агентурную деятельность самого Булгарина. Человеком же непосред­ственно знакомым с методами работы французской Police de sûreté и ее лиде­ ра Франсуа Видока, а потому как нельзя более подходившим для того, чтобы создать и возглавить «русскую Сюртэ», как раз и был Иван Липранди. управляющим III отделением был назначен Александр Николае­ вич Мордвинов. Ни современники, ни истори­ки так и не сошлись во мнении по поводу этой персоны. Два политических эмигранта Александр Герцен и князь Петр Дол­горуков по‑разному отзы­ вались о высокопоставленном жандарме. По словам Герцена, это был единственный в III отде­лении «инкви­зитор из убеж­ дений». Долгоруков же возражал, что Мордвинов — «человек крутой и суро­вый, но умный и бескорыстный»35. Завершилась служба Мордвинова по жандармскому ведомству неожиданным скандалом: в 1839 году он пропустил в печать альманах «Сто рус­ ских литераторов» с портретом погибшего на Кавказе декабри­ ста Александра Бесту­жева (Марлинского). Император велел немед­ленно уволить управляющего III отделением, и только по заступничеству Бенкендорфа тот получил место гражданского губер­натора в Вятке. Спустя годы, в 1846‑м, парижский журнал «Le Corsaire-Satan» распустил слух, что подлинным виновни­ ком этого цензурного упущения был начальник штаба Корпуса жандармов Леонтий Васильевич Дубельт36. Журнал, судя по наз­ ванию, был вполне желтый, слух сомнительный, но «le général Double» достоин более близкого знакомства. На свет он появился в 1793- м, на три года позже своего буду­ щего друга и соперника Ивана Липранди. Однако возмож­но, что первое сближение их судеб состоялось даже прежде рож­ дений — на уровне пиренейских корней. Отец Леонтия был гусарский ротмистр Василий Иванович Дубельт (по уверени­ ям того же «Le Corsaire-Satan» — «еврей и доктор»). По поводу матери суще­ствуют две версии. Одна — роман­тическая: якобы гусарское обаяние его роди­теля сокрушило гордость и благора­ зумие испанской прин­­цессы из рода Мединасе­ли (Medinaceli). Обольщена и похище­на в лучших традициях водевиля. Соглас­ но другой версии, попроще, его мать — лифляндская дворянка Мария Григорьевна Шпертер. Шесть лет Леонтий проходил курс в Горном кадетском кор­­пусе, но по окончании в 1807 году отправился служить не на заводы или прииски, а в армию. Причина понятна: шла война с наполеоновской Францией. Липранди вступил в военную службу в том же году, и уже не было ничего странного в том, *** Постепенно руководящий состав III отделения менялся. Максим Яковлевич фон Фок казался крепышом, а умер, не до­­ жив до 55 лет, в 1831 году, во время польского восстания. «Смерть его есть бедствие общественное, — вроде бы всерьез писал Алек­ сандр Пушкин и добавлял: — Вопрос: кто будет на его месте? важнее другого вопроса: что сделаем с Польшей?»34 Вместо Фока 33 34 Видок Фиглярин. С. 511. Пушкин А. С. Указ. соч. С. 310. 35 36 Чукарев А. Г. Указ. соч. С. 195. Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. С. 397. 106 107 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке что однажды они встретились. В 1812‑м Дубельт и Липранди вместе служили в штабе генера­ ла Дохтурова: первый — адъю­ тантом, второй — обер-квар­ тирмейстером. В Бородинской битве Дубельт получил ранение в ногу (почти как Липранди при Смоленске). Затем обоих ждали заграничные походы, взятие Парижа и служба в окку­ пационном корпусе. С 1816 года Дубельт слу­ жил в штабе корпуса генера­ ла Н. Н. Раев­ского в Киеве. Дубельт Л. В. Худ. А. В. Тыранов, 1842–1844 Там же, в Киеве, в 1818 году он стал одним из членов-основате­ лей масонской ложи «Соединенных славян», в которой последо­ вательно исполнял обязанности наместного мастера и первого надзирателя. Руководство ложи собиралось в доме Раевского и строило планы, как приучить рядо­вых членов к звучанию слов «свобода» и «братство». По заня­тиям то ли служебным, то ли масонским, а всего веро­ятнее, по обоим сразу Дубельт в этот период тесно сошелся с декабристами Серге­ем Волконским и Михаилом Орловым. Когда же в 1822 году последовал импе­ раторский указ о запрете тайных обществ, он по «подписке» сознался в принадлежности к четырем масонским мастерским: в Гамбурге, Петербурге, Киеве и Белостоке. Избежать следствия 1826 года ему при таких обстоятельст­ вах не удалось. Вроде бы ничего особенного, но был подо­з­ри­­ тельно близок. Отставной майор Игнатий Унишевский донес, что «еще в 1816 году заметил Дубельта принадлежащим к тай­ным сходбищам в Киеве и за сие открытие претерпевал от него раз­ ные гонения по нахождению его, Дубельта, дежурным штабсофицером 4‑го пехотного корпуса»37. Дубельт был вызван в сто­ лицу, по его поводу арестантам задавался вопрос, но никто причастности к тайному обществу не подтвердил. Следствен­ ная комиссия оставила навет «без внимания». И уже в 1827 году Максим фон Фок отметил в списке лиц, замеченных в пре­ досудительном поведении: «Майор Унишевский выдавался за нашего агента. Женился на купчихе Кулаевой, ныне утих»38. Но, как гово­рится, «жалует царь, да не жалует псарь»: к исходу 1828 года подо­зрительного полковника Дубельта со службы таки выдавили. К тому времени он уже десять лет был женат на Анне Перской, племян­нице адмирала и либерального деятеля Н. С. Мордвинова. В приданое полковник взял 1 700 крепостных душ и потому мог себе позволить более не служить, поселившись вмес­те с женой и сыновьями Николаем и Михаилом в ее тверском имении. Одна­ ко Дубельт был натурой деяте­ль­ной и уже в 1830 году нашел себе новую службу. Узнав о намерении супруга поступить в III отде­ ление, Анна Николаевна послала ему отчаянное заклинание: «Не будь жан­дармом». Леонтий Васильевич пустился в много­ словные объяснения: 37 Декабристы: Биографический справочник. С. 255. Ежели я, вступя в корпус жандармов, сделаюсь доносчиком, науш­ ником, тогда доброе мое имя, конечно, будет запятнано. Но ежели, напротив, я, не мешаясь в дела, относящиеся до внутренней поли­ тики, буду опорою бедных, защитою несчастных; ежели я, действуя открыто, буду заставлять отдавать справедливость угнетенным, буду наблюдать, чтобы в местах судебных давали тяжебным делам пря­ мое и справедливое направление, — тогда чем назовешь ты меня? Не буду ли я тогда достоин уважения, не будет ли место мое самым отличным, самым благородным?39 Речь то ли члена Союза благоденствия, то ли деятеля «когор­ты добромыслящих». Так же и декабрист Иван Пущин в 1823 году сменил престижную службу в лейб-гвардии конной артиллерии на скромную роль сверхштатного члена Петербургской уголов­ ной палаты, дабы привнести «в низшие судеб­ные инстанции тот благородный образ мыслей, те чистые побуждения, кото­ рые украшают человека и в частной жизни, и на обществен­ ном поприще»40. Но на дворе год не 1810‑й, не 1818‑й и даже не 1823‑й. Общественное мнение насчет «голу­бого ведомства» уже определилось. Приступавший после собы­тий декабря Там же. С. 182. Цит. по: Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. С. 397. 40 Оболенский Е. П. Воспоминание о Кондратии Федоровиче Рылееве // Ме­ муары декабристов: Северное общество. М., 1981. С. 80. 38 39 108 109 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке 1825 года к орга­низации политической полиции Бенкендорф встретил своего адъютанта словами: «Здравствуйте, господин жандармский офицер!» Адъютант Павел Голенищев-­КутузовТолстой (внук полководца) на такое приветствие отве­чал, что не счи­тает возможным начинать военную карьеру жандармом. «Итак, мы расстаемся», — с остзейской холодностью подытожил диалог новоявленный шеф жандармов. Разумеется, умная Анна Николаевна позволила себя убе­ дить. В 1833 году она уже настраивала мужа против его нача­ ль­ника, хотя бы и своего родственника: «Досадно мне, что ты не знаешь себе цены и отталкиваешь от себя случай сде­ лать­ся известнее государю, когда этот так прямо и лезет тебе в рот… Отчего А. Н. Мордвинов выигрывает? Смелостию… »41 А в 1835 году радовалась назначению благоверного на долж­ ность начальника штаба Корпуса жандармов и производству его в генерал-­майоры: «Твои неимоверные труды наконец на­г­ра­ ж­­дены достойно; в твои лета наконец ты на месте; в новом твоем звании ты можешь быть еще полезнее и еще более преда­ваться своей склонности быть общим благодетелем»42. И Дубельт старался «быть еще полезнее», принимался за «не­и­мо­верные труды» с еще большим рвением. В 1836‑м за­к­­рыл журнал «Телескоп» Николая Надеждина за публикацию «Философического письма» Петра Чаадаева, в 1837‑м про­вел «пос­мертный обыск» в бумагах Александра Пушкина, в том же году отправил на Кавказ Михаила Лермонтова за стихот­ворение «Смерть поэта». Художественные произведения и историче­ ские сочинения подвергал жесткой цензуре. «У нас свобода книгоиздания была бы вещь опасная, — рассуждал “хозяин русской литературы”, — потому что у нас молодежь очень буй­ ная, и голово­кружений и без того довольно; привычка судить криво все более усиливается оттого, что у них и души, и толк вверх дном»43. Рукопись Василия Жуковского о ранней русской истории хвалил щедро, но поскольку выходило, что «сочинитель статьи… описав темные времена быта России, не хочет говорить о ее светлом времени», то и напечатана она не была44. Николаю Полевому, просившему о допуске в архивы для исторических изысканий, отвечал: «… обла­дая в такой степени умом просве­ щенным и познаниями глубокими, вы не можете иметь необ­ ходимой надобности прибегать к подобным вспомогательным средствам»45. Андрея Краевского журил: «Довольно этой дря­ ни, сочинений‑то ваше­го Пушкина, при жизни его напечатано, чтобы продолжать и по смерти его отыскивать “неизданные” его творения, да и печатать их!»46 (История насмешлива, и сын Дубельта Михаил позднее женился на дочери Пушкина Наталье.) После удаления Мордвинова генерал Дубельт поднялся в иерархии III отделения с третьей позиции на вторую. Общепри­ знано, что лучший портрет нового управляющего оставил Алек­ сандр Герцен при описании истории своей ссылки 1840 года: Цит. по: Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. С. 395. Там же. С. 406. 43 Дубельт Л. В. Вера без добрых дел мертвая вещь // Российский архив: Исто­ рия Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.: Альманах. М., 1995. Т. 6. С. 131. 41 42 Дубельт — лицо оригинальное, он, наверное, умнее всего Третьего и всех трех отделений Собственной канцелярии. Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особен­ но рытвины на щеках и на лбу ясно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди прежде, чем голубой мундир победил или, лучше, накрыл все, что там было. Черты его имели что‑то вол­ чье и даже лисье, то есть выражали тонкую смышленость хищных зверей, вместе уклончивость и заносчивость. Он был всегда учтив47. Сарказм последнего замечания станет яснее, если учесть, что немного выше автор отмечал: «Жандармы — цвет учтивости, если б не священная обязанность, не долг службы, они бы никог­ да не только не делали доносов, но и не дрались бы с форейто­ рами и кучерами при разъездах. Я это знаю с Крутицких казарм, где офицер désolé48 был так глубоко огорчен необходимостью шарить в моих карманах»49. 44 Бычков И. А. Попытка напечатать «Черты истории государства Россий­ ского» В. А. Жуковского в 1837 году // Русская старина. 1903. Т. 116. Декабрь. С. 595–600. 45 Из истории царствования Николая I (Указы, письма, заметки и воспоми­ нания) // Русская старина. 1897. Т. 92. Ноябрь. С. 386. 46 К характеристике отношений Л. В. Дубельта к соч. А. С. Пушкина. 1840 г. Сообщ. А. А. Краевский // Русская старина. 1881. Т. 30. Январь. С. 714. 47 Герцен А. И. Былое и думы. Ч. IV. С. 57–58. 48 Расстроенный (фр.). 49 Герцен А. И. Былое и думы. Ч. IV. С. 57. 110 111 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке Но сарказм сарказмом, а Герцен просил не посылать к не­му на следующий день квартальных с жандармами, дабы не тре­вожить больную жену. Обещал прийти к Бенкендорфу сам, и Дубельт поверил, согласился. А Жуковский хоть и был стар­ше Дубельта, но в личных письмах величал его «дядюшкой» и вообще под­ держивал с ним приятельские отношения. Лер­монтова Дубельт не только на Кавказ отправил, но с Кавка­за же и вернул, вняв мольбам бабушки поэта. Закрыл журнал «Московский телеграф» Николая Полевого, самого его не пустил в архивы, но после кон­чины издателя, журналиста и историка выхлопотал пен­ сию для его вдовы. Знал, когда натянуть поводок и когда осла­ бить. А вот Фаддея Булгарина, доставшегося ему по наследству от Фока, Дубельт третировал. С агентами в III отделении вообще не слишком церемонились. Рассказывают, что когда им плати­ ли, то суммы назначали кратные тридцати — в память об Иуде Искариоте. В изложении Герцена известно и политическое кредо гене­ рала Дубельта: лялась с хозяйством и писала, писала: «Скажи, пожалуйста, Левочка, и теперь будет у тебя выходить по 1 000 рублей сере­ бром в месяц… Потешь меня, скажи что‑нибудь о доходах твоих нынешнего года с золотых приисков… Всегда мелкие бумажки ужасно грязны и изорваны, а твои, бывало, новенькие, загля­ денье, как хороши!»52 Слухи о том, что Дубельт нечист на руку, дошли до самого монарха, который велел шефу жандармов спросить у заместителя об источниках его богатства. Леонтий Васильевич таким вопросом не смутился и предоставил доку­ ментальные свидетельства того, что состояния у него никакого нет, а все, что есть, принадлежит жене. Впрочем, запрос этот делал уже новый шеф жандармов — граф Алексей Федорович Орлов. Это все несчастная страсть de dénigrer le gouvernement50 — страсть, развитая в вас во всех, господа, пагубным примером Запада. У нас не то, что во Франции, где правительство на ножах с партиями, где его таскают в грязи; у нас управление отеческое, все делается как можно келейнее… Мы выбиваемся из сил, чтоб все шло как мож­ но тише и глаже, а тут люди, остающиеся в какой‑то бесплодной оппозиции, несмотря на тяжелые испытания, стращают обще­ ственное мнение, рассказывая и сообщая письменно, что поли­ цейские солдаты режут людей на улицах. Не правда ли?51 Благосостояние Дубельта тем временем постепенно при­ растало: служить опорой государства оказалось прибыльнее, чем «опорою бедных». Помимо жалования и поощрений у него появились золотые прииски в Сибири и доходные дачи в окрест­ ностях Петербурга. Бенкендорф тоже номинально возглавлял ряд акционерных предприятий (иметь такого директора было выгодно, даже если он не смыслил в делах). Но у шефа жан­ дармов деньги не задерживались (балы, маскарады, женщины), а Дубельт был бережлив. И супруга его Анна Николаевна не была мотовкой, жить предпочитала не в столице, а в имении, управ­ 50 51 Чернить правительство (фр.). Герцен А. И. Былое и думы. Ч. IV. С. 58. *** В сентябре 1844 года на борту парохода на обратном пути из Карлсбада после безуспешного лечения минеральными вода­ ми умер граф Александр Бенкендорф. Царь пожаловал ему на эту поездку полмиллиона рублей серебром. Но сначала с графа взыскали долги многочисленные кредиторы, потом обобрала последняя спутница — белокурая красавица Амалия Крюденер (та самая, которой Федор Тютчев позже посвятил знаменитое «Я встретил вас»), наконец, даже гардероб свой умиравший завещал камердинеру, а тот оставил хозяину одну рваную руба­ ху. В этом рубище тело недавно могущественного сановника пролежало ночь в Домском соборе Ревеля (Таллина) меж двух жандармов и двух сальных свечей, пока вдова не прислала за ним скорбную повозку. Sic transit gloria mundi. Временно исполняв­ ший обязанности главы III отделения генерал-адъютант Алексей Орлов был утвержден в должности постоянно. У автократии, деспотизма имеются свои преимущества. Во время знаменитых казней после подавления стрелецкого бунта 1698 года Петр I обратил внимание на стрельца Ивана Орлова, приговоренного к обезглавливанию и шедшего на плаху с великим достоинством. Самодержец помиловал мятежника и взял к себе на службу. Пятеро внуков этого стрельца — Иван, Григорий, Алексей, Федор и Влади­мир — приняли участие в госу­дарственном перевороте 1762 года, за что Екатерина II 52 Цит. по: Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. С. 411, 413. 112 113 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке в день коронования пожаловала их графами. «Попали в честь тогда Орловы…» — писал Пушкин. Если не считать графа Алек­ сея Бобринского, сына Григория Орлова и Екатерины (о мате­ ри говорить было не принято), то из пятерых братьев мужское потомство оставил лишь холостяк Федор. Были сыновья у Алек­ сея и Владимира, да померли прежде отцов. Федор же сначала служил обер-­прокурором Сената (каковой должности не пони­ мал и не любил), затем бился с турками на Средиземном море (за что в его честь была поставлена ростральная колонна в Цар­ ском Селе) и вышел в отставку генерал-аншефом. Высо­кий, статный и белолицый, как все Орловы, Федор наплодил от раз­ ных матерей пятерых сыновей и двух дочек, росших в его доме под званием «воспитанников». В апреле 1796 года, за двадцать дней до своей кончины, он получил радостную весть: Екатери­ на II признала всех его чад законными, даровала им дворянское достоинство и позволила пользоваться фамилией и гербом Орло­ вых. Они получили все, кроме графского титула. В мае Федор скончался в одном из своих подмосковных имений. В ноябре того же года почила в бозе и императрица. В числе иных узако­ ненных детей были Михаил (будущий декабрист, о котором речь уже шла) и его старший брат Алексей (будущий шеф жандармов, о котором речь пойдет ниже). «Алексей Орлов не имеет большого образования, но чело­ век с проницательным умом, молодец собою и силач», — писал Николай Муравьёв (Карский)53. Злоязыкий Филипп Вигель и тот признавал, что Алексей Орлов «имел лицо Амура и стан Аполлона Бельведерского»54. Конечно же, «Аполлон» и дворя­ нин в героическую эпоху Наполеоновских войн должен был идти военною стезею. Воевал он с 1805 года и до взятия Пари­ жа. Сражался под Аустерлицем и Фридландом, под Витебс­ком и Смоленском. В Бородинском сражении (в котором участво­ вали четверо брать­ев) под ротмистром Конной гвардии Алек­ сеем Орловым была убита лошадь, а сам он оказался окружен четырьмя польскими уланами. Несколько раз был ранен пиками, но храбро отбивался, пока не подоспела помощь. И новые бит­ вы: Лютцен, Дрезден, Лейпциг. Семь ранений, золотая сабля за храбрость и полковничьи эполеты. Героя взял в адъютанты цесаревич Константин Павло­вич, поначалу его невзлюбив­ ший. А в 1816 году уже на разводе в Петербурге он приглянулся императору Александру I, на другой день сделавшему его сво­ им флигель-­адъютантом. В 1817 году Орлов был уже генерал-­ майором, а с нача­ла 1819 года — командиром лейб-гвардии Конного полка. В день 14 декабря 1825 года казармы Конногвардейского пол­ ка у Исаакиевской площади оказались ближайшими к эпицентру мятежа. Поторопить Орлова с выходом приезжали адъютант Бенкендорфа Павел Голенищев-Кутузов, затем генерал-губер­ натор граф Михаил Милорадович (ждал полчаса, не дождался, нецензурно обругал полк и убыл), после него — посланцы нового царя Василий Перовский и Бенкендорф. На площадь конно­ гвардейцы прибыли лишь спустя полтора часа после посеще­ ния их Милорадовичем, когда генерал-губернатор уже умирал от пули и штыка. Пикантность ситуации состояла еще и в том, что, пока солдаты-мятежники кричали, что они «за Константина и жену его Конституцию», на их подавление выступил полк, шефом которого был Константин Павлович. Не случайно, обра­ щаясь тогда к конногвардейцам, Николай I напомнил, что он прежде Константина (в младенчестве и детстве — в возрасте от четырех месяцев до четырех лет) был их шефом. Эстандартюнкер светлейший князь Александр Суворов (внук полководца) вспоминал, что «император был почти один»: «Он сам повел нас к адмиралтейскому бульвару, куда поспел и 1‑й баталион Преображенского полка. Больше никаких войск тут не было…»55 Орлов лично водил своих кирасиров на мятежное каре. «Мы поскакали вперед во весь дух», — живописал пылкий Суворов56. С другой стороны, штабс-ротмистр конно-пионерного эскадрона Василий Каульбарс называл эти маневры «атакообраз­ ными демонстрациями» и вспоминал, что «при первой попытке они были встречены ружейным залпом, при последующих в них даже не стреляли, напротив, шутливо посмеивались над ними в каре»57. Да и Дмитрий Завалишин, не участвовавший в событиях, 53 54 Муравьёв-Карский Н. Н. Указ. соч. С. 82. Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 1. С. 823. 55 Суворов А. А. Лейб-гвардии конный полк 14‑го декабря 1825 года // Русская старина. 1881. Т. 30. С. 206–207. 56 Там же. С. 208. 57 Каульбарс В. Р. Конная гвардия 14 декабря 1825 года. Из дневника старо­ го конногвардейца // Декабристы в воспоминаниях современников. М., 1988. С. 246. 114 115 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке но знавший о них из расска­ зов товарищей по сибирской ка­торге, представлял картину не столь героическую: «Атака Конногвардейского полка была сделана вяло, как бы по молча­ ливому условию с той и дру­ гой стороны не вредить друг другу»58. Иван Липранди так­ же сомневался в героической версии атак конногвардейцев: «В числе раненых батальным огнем показан один только полковник Вельо (барон Осип Вельго или Велио, позже гене­ рал от кавалерии и комендант Царского Села. — В. Ш.), но и он, как утверждает молва… Орлов А. Ф. Худ. Ф. Крюгер не ранен огнем мятежников, против которых Конногвардия делала несколько атак; но тог­ да, когда она поворотила назад, то народ, стоявший за забором Исаакиевского собора, встретил ее насмешками и в нее поле­ тели поленья и камни, и… один из последних раздробил руку полковника Вельо»59. Тут впору вспомнить, как граф Блудов говорил князю Петру Долгорукову об Алексее Орлове и иных сановниках николаев­ ского царствования: «…в заговоре они, собственно, не были, но о многом они знали…» Сам Николай I память о той мед­ лительности командира конногвардейцев не тревожил. Орлов привел первый верный полк, мятежников атаковал — и это глав­ ное. Да и с графом Милорадовичем, если совсем откровенно, получилось удачно. Популярный военачальник, не спешивший радоваться воцарению Николая, мог доставить еще немало вол­ нений и хлопот, а так погиб за царя и отечество. Уже 15 декабря 1825 года Алексей Орлов был возведен в графское достоинство. Царская милость новоявленному гра­ фу была оказана и в решении участи его брата. Михаила Орлова аресто­вали в Москве и доставили в Петропавловскую крепость. В тот же день Алексей выхлопотал дозволение видеться с млад­ шим братом. Ненадолго Михаил был заточен в Секретном доме Алексеев­ского равелина, затем переведен в плац-адъютантскую квартиру у Петровских ворот. В окне этой квартиры (спра­ ва от ворот на втором этаже) его заметила направлявшаяся на свида­ние к мужу «декабристка» Мария Волконская: «Граф Алексей Орлов сам повез меня в крепость. Когда мы приближа­ лись к этой грозной тюрьме, я подняла глаза и, пока открывали ворота, увидела помещение над въездом с настежь открытыми окнами и Михаила Орлова в халате, с трубкой в руках, наблюда­ ющего с улыбкой за въезжающими»60. Михаил был женат на ее сестре Екатерине и виновен не менее Сергея Волконского, но судьба его ждала иная. Подкараулив государя, идущего в цер­ ковь приоб­щиться святых тайн, Алексей Орлов вымолил брату прощение. Михаил всего лишь был отставлен от службы и сослан под надзор полиции в родовое калужское имение (в 1833 году Алексей выхлопотал ему разрешение переселиться в Москву). В мае 1826 года на свадьбе Алексея Орлова с девятнадцати­ летней Ольгой Жеребцовой (дочерью члена-основателя ложи «Соединенных друзей») император Николай I был посаженным отцом жениха, а уже летом юная графиня удостоилась чести сопровождать императрицу Александру Федоровну на коро­ национные торжества в Москву. На тех же торжествах на обе­ де в Грановитой палате великий князь Константин Павлович прямолинейно высказал своему бывшему адъютанту Алексею Орлову: «Ну, слава Богу! Все хорошо; я рад, что брат коронован! А жаль, что твоего не повесили!»61 В 1827 году Ольга Алексан­ дровна родила продолжателя графского (а затем и княжеского) рода Орловых Николеньку, будущего генерала и дипломата, и в 1828 году — дочь Аннушку, не прожившую и двух месяцев. Николай I относился к Алексею Орлову дружески, ценя его не столько за ум, сколько за преданность и исполнитель­ ность. Барон Модест Корф отмечал в дневнике: «Граф Орлов есть нынче едва ли не ближайший к государю человек, и если го­су­дарь не ценит свыше меры достоинства его в государствен­ ных отношениях, то, по крайней мере, видит в нем истинно 58 59 Завалишин Д. Воспоминания. М., 2003. С. 254. ОПИ ГИМ. Ф. 212. Оп. 1. Д. 4. Л. 56 об. 60 61 Записки княгини М. Н. Волконской. Чита, 1956. С. 40–41. Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998. С. 249. 116 117 Глава 4. Легенда о белом платке Глава 4. Легенда о белом платке преданного себе, русского душою, благородного и столь же бла­ гонамеренного, сколь и любезного и приятного в общественной жизни человека»62. О том же свидетельствовал граф Оттон де Брэ: «Император считает Орлова своим другом, относится к нему как к таковому и сообщает ему самые сокровенные наме­рения, коих граф является вместе с тем исполнителем. Хотя Орлов дей­ ствует в этих случаях с большой ловкостью и ему сопутствует удача, но все же он скорее хороший исполнитель, нежели советник…»63 Ловкость, исполнительность, удачливость — эти качества Орлов демонстрировал неоднократно на поприщах внеш­ не- и внутриполитических. Дважды — в 1829 и 1833 годах — он отправлялся в Османскую империю, где подписал Адриа­ нопольский мир и Ункяр-Искелесийский договор, временно обратив турок из исконных врагов России в добрых ее соседей. За дипломатические успехи монарх произвел его в генералы от кавалерии. При усмирении мятежа Новгородских и Старо­ русских военных поселений в 1831 году граф Орлов вопреки уговорам государя отказался брать с собой войска и отправился на место в коляске с одним адъютантом. Перед лицом отваж­ ного генерала бунтовавшие поселяне пали на колени и со сле­ зами молили о прощении. К чему было такое безрассудство? Не за Милорадовича ли оправдывался: мол, можно и в одиночку мятежников утихомирить? При этом Орлов был человеком лени­ вым и временами позволял себе «совершенно распускаться»: не ходил на службу, бродил по дому неодетый и в старых ночных туфлях, не читал ни бумаг, ни книг. И только очередное высо­ чайшее поручение выводило его из этого дремотного состояния. В дальних вояжах по России и за границей Николай I непре­ менно избирал своим спутником графа Орлова (как прежде — Бенкендорфа). Ездили в одном экипаже, что при массивности обоих мужчин было не очень удобно. Часто в таких поездках Орлов спал, бесцеремонно навалившись на августейшее плечо («а он не легонький», — шутливо жаловался Николай дамам). При возвращении из Германии в 1838 году сломалось колесо у парохода, и из Ревеля в Петербург Николай и Орлов продол­ жили путь на перекладных. Император по привычке насто­ ял на том, чтобы им поехать вместе, на этот раз в неширокой открытой эстляндской почтовой тележке, и, только намучив­ шись на первом перегоне, отказался от этой затеи. Случалось им при отсутствии дорожного комфорта останавливаться на ночлег и в одном помещении. В 1837 году декабристы, монаршей волей посланные из сибирской ссылки на кавказскую войну, по пути остановились в донском селе и узнали, что накануне в том же доме ночевал государь с Орловым64. Очевидно, симпатии Николая Павловича к графу Орлову были искренними. Вопрос об ответных чувствах генерала едва ли когда‑нибудь получит исчерпывающий ответ. «Орлов — себялю­ бивый и ко всему прочему равнодушный; угодить государю, рас­ смешить его и обмануть, где и сколько можно, — в этом заклю­ чалась его политика», — уверял Константин Фишер, служивший под его началом на протяжении полутора десятилетий65. И тот же мемуарист комментировал назначение Орлова главой III отделе­ ния: «Беспечный, но честный Бенкендорф заменился столь же беспечным, но и бесчестным Орловым»66. Строже, чем у Корфа: «Ныне все сравнивают его с Бенкендорфом и говорят, что оба совершенно одинаковой бездарности и неспособны к делам»67. Во всяком случае, если Орлов и обманывал в чем‑то Николая, то скорее подыгрывая, чем предавая. Возглавив отделение, он не стал ничего менять в его устройстве, оставил на местах прежние кадры и всецело доверился многоопытному Леонтию Дубельту. По оценке князя Петра Долгорукова, при графе Орло­ ве «лукавый Дубельт самовластно управлял тайной полицией»68. И все же Орлов не сумел заменить императору Бенкендор­ фа. Никто не сумел. В свои последние годы Николай Павлович жил в небольшой комнате под апартаментами императрицы, где стены были оклеены простыми бумажными обоями и висело несколько картин, а на камине стояли часы и большой бюст Александра Христофоровича. 62 63 Корф М. А. Указ. соч. С. 621. Брэ О. де. Указ. соч. С. 128. Розен А. Е. Указ. соч. С. 241. Фишер К. И. Указ. соч. С. 126. 66 Там же. С. 128. 67 Цит. по: Оржеховский И. В. Самодержавие против революционной России (1826–1880 гг.). М., 1982. С. 32. 68 Долгоруков П. В. Петербургские очерки. С. 335. 64 65 Глава 5. Арест эмиссара Глава 5 АРЕСТ ЭМИССАРА Первые дела, расследованные «русской Сюртэ», носили сугубо уголовный или даже административный характер. Барон Модест Корф, занимавший важные государственные посты и всю жизнь проживший в Петербурге, вспоминал: Лев Алексеевич Перовский, по назначении его… министром вну­ тренних дел, обратил неутомимую, можно сказать, лихорадочную свою деятельность преимущественно на Петербургскую столи­ цу. Вникая во все не только подробности, но и мелочи, он стал установлять таксы на хлеб и мясо; заводить торговую и рыночную полицию, независимую от городской; следить за будочниками, мясниками, аптекарями и даже лавочниками и подвергать беспре­ станным штрафам… <…> Таким образом Перовский, оказавший важные заслуги по управлению уделами, как министр внутренних дел успел, напротив, составить себе в короткое время огромную отрицательную популярность1. С каким знаком заслужил популярность новый министр — вопрос спорный. Профессор Александр Никитенко делал про­ тивоположное заключение уже в 1843 году: «Перовский составил себе прекрасную репутацию в публике тем, что смотрит строго за весами, за мерами, за тем, чтобы русские купцы не мошен­ ничали, без чего они, впрочем, как без воздуха не могут жить. Вот первый министр, обращающий свою деятельность туда, куда надо, то есть на настоящие народные нужды, — и это привело всех в восторг»2. Однако тут важны не общественное одобрение или порица­ ние полицейских мер Льва Перовского, а сам механизм, посред­ 1 2 Корф М. А. Указ. соч. С. 215. Никитенко А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 455. 119 ством которого эти меры осуществлялись. Издатель и пуб­лицист Осип Пржецлавский, соглашаясь, что Перовский «очень подроб­ но и щепетильно занимался всем, что исключительно касалось города Петербурга и его жителей», утверждал даже, что министр, «наподобие сказочного багдадского халифа Аль-Рашида, пере­ одевался полициантом, ходил по мелочным и булочным лавкам и там проверял весы и меры, а уличенных в фальши торговцев предавал строгой ответственности»3. Более осведомленный и менее романтичный Корф выражался без ориентальных ана­ логий: «…Перовский действовал во всех этих распоряжениях не через обыкновенную полицию, которую он терпеть не мог и всячески преследовал, а через свою контрполицию, состав­ ленную им неофициально и негласно из разных чиновников особых поручений и мелких послужников, между которыми он успел, как думал и всем говорил, найти много людей честных и дельных»4. Не будучи формальной структурой МВД, «контрпо­ лиция» не имела официального названия и постоянного соста­ ва, а «честные и дельные» могли подбираться для различных заданий особо. Благо выбирать было из кого: по словам писа­ теля Н. С. Лескова, у Перовского в министерстве «не перечесть, сколько хороших мест». Неизменным оставалось одно: руко­ водство этой сетью осуществлялось из Особенной канцелярии, и на сей раз уже не Владимиром Далем, а Иваном Липранди. Петербургский обер-полицмейстер генерал Сергей Алексан­ дрович Кокошкин, по свидетельству того же Корфа, «был у Пе­ровского не только не в милости, но и в явном гонении»5. Противник это был серьезный. Прошлые заслуги (в 1812‑м — юношеское геройство на Бородинском поле, в 1825‑м — доставка тела Александра I в столицу, в 1830‑м — борьба с холерной эпиде­ мией в южных губерниях) составили ему непоколебимый авто­ ритет во мнении императора. Герцен писал: «Перов­ский сказал Николаю, что Кокошкин сильно берет взятки. — Да, — отвечал Николай, — но я сплю спокойно, зная, что он полиц­мейстером в Петербурге»6. Невзирая на мнение министра внутренних дел, Николай I в 1843 го­ду назначил Кокошкина своим генерал-­ 3 Пржецлавский О. А. Воспоминания // Поляки в Петербурге в первой поло­ вине XIX века. М., 2010. С. 246. 4 Корф М. А. Указ. соч. С. 215. 5 Там же. 6 Герцен А. И. Былое и думы. Ч. IV. С. 216. 120 121 Глава 5. Арест эмиссара Глава 5. Арест эмиссара адъю­тантом. Однако то ли из‑за взяток («он служил и наживался так же ес­тес­твенно, как птицы поют», по отзы­ву Герцена7), то ли из‑за домаш­них несчастий (в 1840‑е годы умерли трое из чет­ верых его взрослых детей), но полицейскую службу столи­цы Кокошкин развалил основательно. В Особенной канцелярии уро­ки французских учителей не за­были и вербовку вели пре­ и­му­щественно не в дворянских кругах. Секретарь канцелярии Александр Головнин писал: «Даль составлял в то время не­­ большой словарь особого ус­­лов­ ного языка этих мошенни­ков, которых народ называл вообще “мазуриками”»10. И ге­­нераладъютант граф Ф. В. Ри­­ ди­ герх валил Перовского в конфи­ денциальной записке 1855 года Кокошкин С. А. 1850‑е за то, что «особенно вни­­мание было употреблено на образование тюремной тайной по­лиции, подобно как некогда она существовала при Фуше11» и «точ­но то же насчет женщин свободной жизни: многие из них в раз­ных случаях были употребляемы с неизменною пользою»12. Как тут не вспомнить о «Словаре воровского арго» и парижских «кра­ савицах» Видока! Видимо, не случайно весной 1843 года прос­ титуция в России впервые попала под государственный контроль: по инициативе Перовского появились специальные надзорные уч­реждения — врачебно-­полицейские комитеты. «Перовский де­лает какое‑то новое положение о б…х», — отмечал князь Петр Вя­земский и, полагая, что министр старается лишь «для обще­ ственного здравия», него­довал, что надзор за таким предметом поручается полиции13. Примерно в том же духе летом 1844 года Николай Греч делился новостью со своим приятелем Фадде­ ем Булгариным: «Перовский издал постановление о борделях, своднях и б…х. Всякого посетителя предварительно осмотреть Куда ни взглянешь, красный ворот Как шиш торчит перед тобой… — писал Михаил Лермонтов («Примите дивное посланье…»). Поли­ц ии было много, а толку от нее мало. Подчиненные Кокош­кина обыкновенно не умели отыскать «ни похитителей, ни похи­щенного», растеряли всякое доверие «в публике», зато нередко становились героями анекдотов как новые владельцы краденых вещей. На этом‑то фоне полицейского бессилия и беззакония и раз­ вернулась кипучая деятельность «русской Сюртэ». «Перовскому удалось открыть, посредством тайных его агентов, целые шай­ ки мошенников, давно уже промышлявшие своим делом, если не прямо под покровом, то, по крайней мере, при терпимости полиции, — писал Корф. — По распоряжению и докладу его схвачено и заключено было в крепость, впредь до следствия и суда, около ста человек подозрительных…»8 О том, где вербовали тайных агентов и как их готовили, мож­­­но только догадываться: на то они и тайные. Барон Андрей Дельвиг вспоминал, как по прибытии в Петербург в 1848 году получил при­ глашение посетить Льва Перовского. «Я не был знаком с графом, не имел никакого дела в его министерстве и не полагал, чтобы он мог так скоро узнать о моем приезде». Явившись на зов, Дельвиг был принят не самим министром, а директором Департамента полиции исполнительной Василием Владимировичем Оржевским. Полицейский чин взялся расспрашивать инженера так, словно уже имел в его лице готового осведомителя. «Оржев­ский из моих ответов увидал, что я не буду ему полезен…»9 Ауди­енции у мини­ стра Дельвиг так и не удостоился. Впрочем, речь в этом эпизоде хоть и о МВД, но не о «контрполиции». Да и знал ли Перовский о действиях своего не отличавшегося деликатностью подчиненного? Герцен А. И. Былое и думы. Ч. IV. С. 216. Корф М. А. Указ. соч. С. 215–216. 9 Дельвиг А. И. Полвека русской жизни. М., 2015. С. 317. 7 8 10 Головнин А. В. Указ. соч. № 2. С. 120. Согласно «Толковому словарю» В. И. Даля, «мазурик» — это «карманный вор, комнатный и уличный в городах, особ[енно] в столицах, где они придумали свой язык… или мýзыку» (Даль В. Тол­ ковый словарь живого великорусского языка. СПб., 1997. Т. 2. С. 289). 11 Фуше Жозеф — министр полиции Франции при Директории, Наполеоне и Людовике XVIII. 12 Цит. по: Волгин И. Л. Пропавший заговор: Достоевский и политический процесс 1849 года. М., 2000. С. 121–122. 13 Вяземский П. А. Старая записная книжка. 1813–1877. М., 2003. С. 675. 122 123 Глава 5. Арест эмиссара Глава 5. Арест эмиссара и по узнании здоровья пропускать. По окончании дела матушку п…у мыть холодною водою. За небрежность и заразу положены большие штрафы» и т. д.14 Однако когда в 1848 году у Николая I возник вопрос о том, почему не преследуются содержательницы борделей, Перовский отвечал, что они «по связям своим имеют возможность доставлять полиции полезные для нее сведения, которые нередко ведут к открытию важных преступлений» и поэто­ му «содержательницы суть собственно агенты полиции»15. Жандармы в тот период еще не утратили веры в белый пла­ ток императора и подобной агентурой пренебрегали. Однако остаться в стороне им все равно не удалось. Действия «контр­ полиции» привели к аресту сотни «подозрительных», разбирать их дела пришлось комиссии под председательством начальни­ ка 1‑го (Петербургского) округа Корпуса жандармов генерал-­ лейтенанта Д. П. Полозова. Лавры же достались министру вну­ тренних дел: «Этими действиями, несмотря на их самовластие, Перовский приобрел более благодарности публики, чем рас­ поряжениями касательно промышленности, и должно сказать, что агенты министерства действовали смышленее и успешнее полицейских»16. Тут Корф очевидно сменил порицание на похва­ лы. И в подтверждение последних даже привел анекдот о том, как Перовский вернул ювелиру Шенку товар на сто тысяч рублей («через день все украденное было возвращено ему в целости и сполна»). Увы, согласия в современниках опять не нашлось. На Александра Головнина такая внесудебная практика произ­ вела «грустное впечатление»: «…пойманные в Петербурге кар­ манные воры и мошенники не предавались суду обыкновенных судебных мест, как бы следовало по закону, но преступления их разбирались в особой комиссии, и наказания присуждались административным порядком. Ведомости о решениях комис­ сии, причем преступление описывалось в нескольких строках, представлялись государю Николаю Павловичу на утвержде­ ние, и государь, основываясь на этих‑то кратких ведомостях, или утверждал приговор комиссии, или весьма часто усиливал наказание»17. Зато народ российский не был склонен осуждать властителей за нестрогое соблюдение законов. Лишь бы польза была. Голов­ нин писал свой отзыв уже после эпохи Великих реформ (в том числе судебной реформы 1864 года) и как один из видных рефор­ маторов. Без малого два десятилетия назад важно было другое: «русская Сюртэ», или «контрполиция» Перовского, успешными уголовными расследованиями заслужила уважение столичной «публики». Фактически безграничная компетенция III отделе­ ния и грозная сила приданного ему Жандармского корпуса ту же «публику» скорее пугали. В первую очередь III отделение было полицией политической, «политику» же при желании и вольном толковании законов можно найти в действиях любого верно­ подданного. С другой стороны, Перовский понимал, что путь к возвышению его министерства в монаршем мнении лежит через успех именно политического сыска. Отсутствие четкого разделения полномочий, до тех пор игравшее на руку III отде­ лению, нужно было использовать против него. Таким делом — политическим, но острием своим направлен­ ным не против людей просвещенных и сторонников реформ, а, наоборот, как казалось министру Перовскому, против фана­ тиков «заблуждением объятых» — и стало расследование дея­ тельности вновь возникшей Белокриницкой старообрядческой иерархии. 14 Цит. по: Рейблат А. И. Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журна­ лист, консультант секретной полиции: Статьи и материалы. М., 2016. С. 404. 15 Нижник Н. С. Деятельность врачебно-полицейских комитетов Министер­ ства внутренних дел по осуществлению социального контроля над девиантным поведением в российском обществе // Вестник Санкт-Петербургского универ­ ситета МВД России. 2012. № 2 (54). С. 15. 16 Корф М. А. Указ. соч. С. 216. *** Когда патриарх Никон в середине XVII столетия принялся реформировать по греческим образцам обрядовые практики Русской православной церкви, только один епископ, Павел Коломенский, посмел возражать предстоятелю. Не желавший креститься «тремя персты» и обходить алтарь «противосолонь» ослушник был извержен из сана, сослан в монастырь, затем, вероятно, заживо сожжен. Ревнители «древлеправославной веры» причислили его к лику святых великомучеников. Однако преемника Павел не оставил, и с его гибелью некому стало руко­ полагать новых священнослужителей. Старообрядцам пришлось выбирать: обходиться без духовных пастырей или принимать 17 Головнин А. В. Указ. соч. № 2. С. 103. 124 125 Глава 5. Арест эмиссара Глава 5. Арест эмиссара раскаявшихся священников-никониан. Соответственно старо­ обрядчество распалось на два главных направления: беспопов­ ство и поповство (беглопоповство). Не связанное единством духовенства беспоповство превратилось в конгломерат разно­ образных согласий. Но большинство староверов не представляли спасения без священства. Как без батюшки совершать церков­ ные таинства: крестить младенцев, венчать новобрачных, отпе­ вать и погребать усопших? Это‑то большинство и составляли поповцы. Череда милостивых к старообрядцам царствований Петра III, Екатерины II, Павла I и Александра I, казалось бы, мало-­помалу сняла проблему беглых священников. В начале XIX века в Иргиз­ ских монастырях в Поволжье нередко собиралось единовремен­ но по 200–250 таких беглецов, которые после «перемазывания» рассеивались по всей России. Молодой император Николай I некоторое время размыш­ лял о том, как ему следует отнестись к староверам. Но уже в 1827 году митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов) нашел убедительный для монарха аргумент: «Священ­ ник, ушедший в раскол, есть явный нарушитель присяги импе­ ратору». Позднейшие отношения митрополита и императора были непростыми (Герцен утверждал, что «по соперничеству они ненавидели друг друга»), но, по меньшей мере, в начальный период царствования Николай помнил, чем обязан Филарету. В 1823 году по поручению Александра I именно архиепископ Филарет составил манифест о переходе прав на российский пре­ стол от цесаревича Константина к великому князю Николаю и после тайно хранил оригинал документа в алтаре Успенско­ го собора Московского кремля вплоть до развязки 1825 года. При восшествии на престол Николай пожаловал Филарету брил­ лиантовый крест для ношения на клобуке. В сан митрополита Филарет был возведен в августе 1826 года по случаю венчания Николая на царство. Он же вручал новому монарху символы высшей власти — корону, скипетр и державу, свершал помазание золотой ветвью и елеем. Голос Филарета был главным, но не единственным в хо­ре про­тивников старой веры. В июне 1827 года МВД поддержало распоряжение саратовского губернатора князя А. Б. Голи­цына о запрете Иргизским монастырям посылать священ­ников в рас­ кольничьи общины. В возглавляемой им губернии насчитывалось свыше 40 000 старообрядцев (по данным МВД)18. В августе того же года было за­п­рещено принимать бег­лых попов общи­ не Екате­ринбурга, в нояб­ре — Рогожс­кому кладби­щу в Москве. С 1828 года началась ликвида­ция Иргизских обителей. В 1832 году Комитет министров по предло­ жению Московского секретного коми­тета по делам раскольников запретил принимать беглых свя­ щенников в Московской, Петер­ бургской и Пермской губерниях. В попов­ском старообрядчестве Митрополит Филарет (Дроздов). началось стремительное «оску­ Худ. В. И. Гау, 1854 дение священства». Идея спасения родилась в Иргизе и была утверждена об­щим съездом поповцев на Рогожском кладбище зимой 1831/1832 годов. Помимо москвичей в этом оставшемся неизвестным правитель­ ству соборе приняли участие посланцы от кавказского линейно­ го, донского и уральского казачеств, со Стародубья и с Ветки, из Керженца и Вольска, Саратова и Казани, Перми и Екатерин­ бурга, Торжка, Твери, Ржева, Тулы и иных мест. Сама же идея была гениально проста: если нельзя принимать беглых попов, значит, нужно воссоздать истинную церковную иерархию, глава которой — архиерей будет находиться вне досягаемости россий­ ских властей, то есть за границей. В зарубежных православных церквях предполагалось найти и самого архиерея, который будет рукополагать епископов, а те в свою очередь — новых священ­ ников. Ради осуществления этой «затейки» был объявлен сбор средств, и рогожское купечество, «люди капитальные», немедля собрали два миллиона рублей ассигнациями. Но даже с такими несметными деньгами вожди старове­рия не спешили идти на обострение отношений с властями. По­­ печитель петербургского молитвенного дома купец-­лесо­про­ мы­шленник Сергей Григорьевич Громов был в столице фигурой 18 Соколов Н. С. Раскол в Саратовском крае. Опыт исследования по неиз­ данным материалам. Саратов, 1888. С. 428. 126 Глава 5. Арест эмиссара заметной. Популярный анекдот того времени гласил, что, когда в основание фундамента будущего Исаакиевского собора вбива­ ли сваи, из Нью-Йорка прилетело тревожное письмо: «Вы испор­ тили нам мостовую. На конце бревна, торчащего из зем­ли, клеймо петербургской лесной биржи “Громов и Кº”»19. Этот купец с глазу на глаз пообщался с самим Бенкендорфом, с ко­торым предпо­ ложительно имел общий денежный интерес. Алек­сандр Христо­ форович обращаться к монарху отсоветовал, но яко­бы заверил, что если б у староверов «был где‑нибудь епи­с­­коп за границей», так можно было бы рукоположенных им священников допустить в Россию «на иностранных правах»20. Точно ли он обронил такие неосторожные словеса, или Громов услышал, что хотел услышать, но в староверческих описа­ниях этого эпизода шеф жандармов неизменно упоминается как вельмо­жа милостивый и мудрый. Поиски нужного архиерея и самого центра будущей иерар­ хии поручили двум инокам — Павлу (Великодворскому) и Герон­ тию (Колпакову). Геронтий был старше и опытнее, но лидером в этой «двойце» все‑таки стал эрудированный и предприимчивый Павел. Могучая воля Павла заключалась в отнюдь не богатыр­ской телес­ной храмине. Геронтий писал, что товарищ его «роста мало­ среднего, тонкотелесен яко ангел, легконосим яко один из пер­ натых; голова его плосковата и довольно обширно-великовата, лицем же пригоже бледен, белогорохового зерна цвета», борода «скудоросла», а глаза «темножелтого цвета быстропронзительны и яркозрачны»21. К многотрудной миссии Павел с Геронтием гото­ вились усердно: в 1836 году посетили с молитвами монастыри Иргиза, Бессарабии и Стародубья. Поиски же архиерея решили начать с предгорий Арарата, Персии и Месопотамии, но добра­ лись лишь до Кутаиса, где их мантии с красной оторочкой и осо­ бые камилавки (скуфьи) привлекли внимание полиции. После нескольких месяцев тюремного заклю­чения в Тифлисе (Тбилиси) незадачливые путешественники в 1837 году были высланы с Кав­ каза в Россию. Вскоре Геронтий вернулся в Бессарабию, в родной Серков­ ский монастырь, и к весне 1839 года уже стал его настоятелем. 19 Синдаловский Н. А. Петербург: От дома к дому… От легенды к легенде… СПб., 2002. С. 41. 20 Субботин Н. История Белокриницкой иерархии. М., 1874. Т. 1. С. 65–67. 21 Цит. по: Там же. С. 109. Глава 5. Арест эмиссара 127 Слева: Коловрат Ф. А. Справа: Меттерних К. Худ. Ф. Й. Г. Лидер, 1822 Здесь его опять потревожил неугомонный Павел, поведавший о новой встрече с Громовым, о разгроме староверческих оби­ телей в России и о том, что медлить с воссозданием «древней иерархии» нельзя. Они нелегально перешли австрийскую грани­цу и направились в Белую Криницу, центр «древлего православия» в многонациональной Буковине. Поначалу они предполагали лишь обзавестись там паспортами, дабы двинуться далее «в целый свет». Однако, пережив зиму 1839/1840 годов, поглядев на здеш­ ний монастырь, на церкви, на русские сёла, пос­лушав рассказы старообрядцев-липован о добром отношении австрийских вла­ стей, о свободе вероисповедания и богослужения, о выборе свя­ щенников, о малом оброке и освобождении от государственных и земских повинностей, посланцы из России решили, что лучшего места для резиденции будущего архиерея и искать нечего. Убедить белокриницкую колонию примерить на себя роль административного и духовного центра труда не составило. Зато в Лемберге (Львове), главном городе края, прошение липо­ ванской громады об учреждении архиерейской кафедры в Бело­ криницком монастыре безуспешно пролежало три года. Летом 1843‑го Павел отправился в Вену в компании вызванного из Сер­ ковского монастыря инока Алимпия (Милорадова). Геронтию к тому времени исполнилось сорок, скитания его, вероятно, утомили, а Алимпий был молод, благообразен, велеречив и ко всему прочему владел немецким языком. И то, за что бились 128 Глава 5. Арест эмиссара Слева: Гончар О. С., атаман игнат-казаков. Справа: Чайковский М. С. (Садык-паша) в Буковине три года, чудесным образом решилось в дунай­ ской столице за три недели. Нанятый старовера­ми чешский адвокат устроил им аудиенцию у чешского же аристократа — конференц-­министра графа Франца Коловрата-­Либштейнского. Затем их приняли император Фердинанд I (погруженный в себя гидроцефал и эпилептик) и эрцгерцог Франц-Карл (фактически правивший страной при больном брате) и, наконец, влиятель­ нейший канцлер князь Клеменс фон Меттерних. Старый фюрст Меттерних не упустил случая получить долю от рогожских капи­ талов, но и без того староверческим дипломатам было чем заин­ тересовать Габсбургов: в обмен на покровительство они обещали преданность трех миллионов российских поповцев. Николай I при таком раскладе оказывался в неприглядном виде гоните­ ля «истинного православия». После того как 6 (18) сентября 1844 года австрийский император подписал декрет об учрежде­ нии архиерейской кафедры в Белой Кринице, в Россию полетел призыв «молиться о самодержавнейшем великом государе царе нашем Фердинанде»22. На волне успеха Геронтий был избран настоятелем Белокри­ ницкого монастыря, а Павел и Алимпий с надежными австрий­ 22 Зеньковский С. Русское старообрядчество в XVII–XIX вв. // Transactions of the Association of Russian-American Scholars in the U. S. A. (Записки русской ака­демической группы в США). N. Y., 2000. Vol. 30. Р. 302. Глава 5. Арест эмиссара 129 скими паспортами пустились на поиски архиерея. Поезд­ка по Молдавии, Сербии и Черно­ гории надежд не оправдала. С нас­туплением лета 1845 года эта новая «двойца» напра­ вились в Констан­ тинополь (Стамбул). По пути они заеха­ ли в Добруджу, где в Славском Свято-Успенском монастыре их принял атаман здешних казаков-некрасовцев (игнатказаков) Осип Гончар. «Нощь прошла в приятном разговоре», и к берегам Босфора дви­нулись уже втроем. В Константинополе Гончар свел иноков с беглым польским инсургентом и фран­ цузским подданным Михаилом Чайковским (который, при­ няв в 1850 году ислам, станет известен как Мехмед Садыкпаша). Будучи вхож к султану, этот человек мечтал создать Митрополит Амбросий (Паппа-­ в Османской империи казацкое Георгополи) войско и позиционировал себя защитником турецко­подданных славян. Получив 75 000 москов­ ских рублей, Гончар и Чайковский обещали отыскать православ­ ного архиерея и посоветовали странникам пока покинуть Стамбул. Павел с Алимпием не возражали, полагая, что благочестивые епископы скрываются «в Ливанских горах или в Египет­ских местах». До конца года они побывали в Ливане, Сирии, Палес­ тине и Египте и неподалеку от Каира действительно обнаружили православный скит. Старцы, прожившие на берегах Нила четыре десятилетия, признались, что ничего о «крыющихся епископах» не слыхали. Дальнейшие поиски и в южном направлении поте­ ряли всякий смысл. Зато в Константинополе Павла и Алимпия в начале 1846 года ждала благая весть: пан Чайковс­кий слово сдержал и подобрал нужную кандида­туру. Это был уро­женец Румелии, бывший 130 131 Глава 5. Арест эмиссара Глава 5. Арест эмиссара босний­ский митрополит Амбросий (Паппа-Георгополи). Грек долго колебался, но четыре бедственных года без места, с одной стороны, и обещанное жалованье в пятьсот червонцев «авст­ рийского золота», с другой, склонили его к согласию. Амбросия вывезли из Стамбула в глубочайшей тайне, без благосло­вения Кон­ст­ антинопольского пат­риарха, в чу­жой одежде и с пас­портом некрасовского казака. На борту парохода он был так напуган, что «аки бесчувственен, поло­жен на ложе за занавесочку». Но уже в Доб­рудже Амбросия принимали с поче­том игнат-­казаки и липо­ ване, в Вене эс­та­фету приняли Коловрат, Меттерних и импера­ тор Фердинанд. По прибытии в Бе­­лую Криницу Амбросий про­ к­лял прежние свои заблужде­ния и ереси, при­нял староверчество и 28 октяб­ря (8 ноября) 1846 года был прово­з­глашен главой вос­ созданной иерархии. Еще через восемь месяцев, 20 июня (2 ию­ля) 1847 года, ми­трополит стал авст­рийским под­данным, что позволя­ ло на­деяться на защи­ту от неизбежного гнева русского царя. Министру внутренних дел Льву Перовскому подоб­ная не­­ о­све­дом­ленность была по до­л­­­­­­­ ж­ности не­по­­з­во­ли­те­ль­на. Гла­­ в­­­ными же его по­­мо­­­щ­­­ни­ка­ми в де­­ле изучения «рас­­­­колов» по­на­чалу стали про­фе­с­сор На­де­ждин и всезнающий Даль. О Дале здесь было сказано до­воль­но. Пора представить Николая Ивановича Надеждина. Сын сельского священни­ ка, уме­вшего «только читать и петь», оту­чившись в Рязан­ ской семинарии и Московской Надеждин Н. И. духовной академии, вернулся в родную семинарию профессором словесности и немецкого языка. Но уже менее двух лет спустя он вышел в отставку и пере­ брался на вольные хлеба в Москву. Еще через некоторое время начал публиковать в «Вестнике Европы» написанные витиеватым слогом статьи по истории, философии и сов­ременной литературе. Подписывался молодой автор псевдонимом Екс-студент Нико­ дим Надоумко. В 1830 году Надеждин защитил в Московском университете диссертацию о романтической поэзии, получил степень доктора этико-­филологических наук и затем в продолже­ ние нескольких лет преподавал там же теорию изящных искусств и археологию. Лекции читал не с листа, но по памяти, наполняя их искрометными импровизациями. В 1831 году он основал жур­ нал «Телескоп», в котором в 1836 году опубликовал «Философи­ ческое письмо» Петра Чаада­ева: «Мы при­надлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а суще­ ствуют лишь для того, чтобы дать миру какой‑нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно, не будет потеряно; но кто может сказать, когда мы обретем себя среди человечества и сколько бед суждено нам испытать, прежде чем испол­нится наше предназначение»25. Разразился скандал. На следствии, по сведе­ниям москвича-современника (М. А. Дми­ триева), даже Чаада­ев «оказал некоторую слабость духа», зато *** Образованному российс­ко­му обществу первой полови­ны XIX сто­летия «расколы» (не толь­ко старо­обрядческие тол­ки, но и различ­ные христиан­ские секты) представлялись пережит­ ком темно­го прошлого, следствием и до­ка­зательством непросве­ щен­нос­ти народных низов. Даже в 1862 году чиновник МВД Павел Мельников (писатель Анд­рей Печерский) сокрушался: «Раскол и раскольники представ­ляют одно из любопытнейших явлений в исторической жизни русского народа. Но это явле­ ние, хотя и существует более двух столетий, остается доселе надлежащим образом неисследованным. Ни администрация, ни общество обстоятельно не знают, что такое раскол»23. А шес­ тью годами ранее профессор Александр Никитенко довер­чиво пересказывал небылицы, которы­ми потчевал его синодальный чиновник Алексей Войцехович: «Некоторые секты отличают­ ся безнравственностью: есть, например, такие, где жены счи­ таются общими и принято уби­вать детей. Войце­хович уверял меня, что в одном раскольничьем се­лении становой пристав, по его распоряжению, выта­щил из пруда более сорока трупов младенцев!»24 23 24 Мельников-Печерский П. И. Собр. соч.: В 6 т. М., 1963. Т. 6. С. 191. Никитенко А. В. Указ. соч. Т. 2. С. 28. 25 Чаадаев П. Я. Философические письма. Статьи. Афоризмы. М., 2006. С. 18. 132 133 Глава 5. Арест эмиссара Глава 5. Арест эмиссара Надеждин поступил «всех откровеннее и благороднее», отвечая, что публикацией хотел доказать соотечественникам, что они «не только не могут сравниться с европейским просвещением, но что их надо еще водить на помочах»26. Журнал был закрыт, Чаа­ даев высочайше объявлен умалишенным, а Надеждин отправлен на год «на жительство» в Воло­годскую губернию. В ссылке Надеждин пришел к убеждению, что «высшая ис­­ тория человечества сосредоточивается в истории религии, в ис­тории церкви», и нашел «несказанную отраду» в изыскани­ ях историко-этнографических. Обретя свободу, он отправился на Юг, где после «валянья в крымских грязях» навестил попечи­ теля Одесского учебного округа Дмитрия Максимовича Княже­ вича. В 1841 году они вдвоем совершили путешествие по Южной и Центральной Европе, собирая «материалы для истории Вос­ точной церкви, преимущественно у словенских народов». Слож­ но сказать, насколько опыт этого вояжа повлиял на решение Льва Перовского принять опального профессора на службу, но в 1840‑х годах министр еще дважды посылал Надеждина в длительные зарубежные командировки. Даль первым получил задание министра заняться «расколом», а именно скопчеством. «Относительно раскольников и Перов­ ский и Даль отличались отсутствием веротерпимости, склоня­ лись к мерам весьма жестоким и старались придать им большое политическое значение», — осуждал былых коллег Александр Головнин27. В 1844 году Даль представил министру записку «Исследование о скопческой ереси» (тем же годом датирова­ ны и «Розыскания о убиении евреями христианских младенцев и использовании крови их», о принадлежности кото­рых тому же перу исследователи спорят28). Павел Мельников, слышавший эту историю от самого Даля, рассказывал о судьбе первого из двух сочинений: «Когда это исследование, написанное по высочай­ шему повелению, представлено было графом Перовским госуда­ рю, он был очень доволен и спросил об имени автора. Когда же Перовский назвал Даля, император Николай Павлович поспе­ шил осведомиться, какого он исповедания. Владимир Иванович был лютеранином, и государь признал неудобным рассылать высшим духовным и гражданским лицам книгу по вероиспо­ ведному предмету, написанную инородцем. Написать новое исследование поручено было Надеждину, который в свой труд внес всю работу Даля»29. Переработанное сочинение было готово в 1845 году. Надеж­ дин оставил оригинальное название Даля, следовал его концеп­ ции и включил в свою рукопись значительные фрагменты преж­ него текста. Однако объем произведения вырос почти вдвое, на его страницах появились новые факты, имена, ссылки. Проис­хождение таких фактов объясняет, в частности, рапорт одного из подчиненных Перовского — Федора Петровича Кор­ нилова (будущего московского губернатора): «Представляя вследствие личного приказания вашего превосходительства… записку о верованиях и обычаях скопцов, честь имею объяс­нить, что записка сия составлена по особому секретному поручению бывшего тамбовского гражданского губернатора Корнилова моршанским городничим майором Селивановым со слов содер­ жащегося в Соловецком монастыре арестанта Ивана Кудимо­ ва, который ложно присоединился к скопцам для выве­дывания тайн их и успел избежать операции»30. Родственник инициа­ тивного чиновника Александр Алексеевич Корнилов служил губернатором в Тамбове в 1838–1839 годах, так что изложенные в записке сведения едва ли успели устареть31. В том же 1845‑м Надеждин был командирован в знакомую ему Южную Европу. Верного спутника с ним уже не было: в 1844 году Княжевич вез в столицу проект устава Новорос­ сийского университета и по дороге умер. Надеждин же, вер­ нувшись в Петербург в 1846‑м, представил Льву Перовскому обстоятельную записку «О заграничных раскольниках». Начи­ налась она вполне в духе митрополита Филарета: «С самого про­исхождения наших расколов, относящегося, как известно, ко второй половине XVII столетия, изуверы, обуянные расколь­ ни­чеством, отлагаясь от сыновнего повиновения Церкви, на­чали вместе отлагаться и от верноподданнических обязаннос­тей Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 368. Головнин А. В. Указ. соч. № 2. С. 103. 28 Панченко А. А. К исследованию «еврейской темы» в истории русской сло­ весности: сюжет о ритуальном убийстве // Новое литературное обозрение. 2010. № 4. С. 79‒113; Резник С. Е. Запятнанный Даль // Там же. С. 302‒327. 26 27 Мельников П. И. Воспоминания… С. 314. ОР РНБ. Ф. 379. Д. 14. Л. 1–1 об. 31 Морякова О. В. Система местного управления России при Николае I. М., 1998. С. 256. 29 30 134 Глава 5. Арест эмиссара к Отечеству». И далее речь шла о том, как «раскол поднял знамя открытого бунта против Церкви и против престола», как «неисправимейшим… фанатизм давал новые крылья: они бежали все дальше и дальше», о том, что «заграничные притоны раскольников суть такие “чумные гнезда”, от которых невоз­ можно оградиться вполне никакими карантинами»32. Однако, как только профессор начинал описывать виденное им в Белой Кринице, политик отступал перед этнографом: Весь домашний быт их есть быт наших околомосковных поселян: та же русская изба с углами и крышею под князёк, с русской печью, даже с русскими ухватами, кочергою и помелом; в доме и на дворе те же принадлежности, та же утварь, те же земледельческие и дру­ гие хозяйственные орудия; русская телега, с русской упряжью, с русскими хомутом и дугою; русская баня, с каменкою и полком; одежа и наряды обоих полов также чисто русские, самое домашнее продовольствие и удовольствие: щи, каша и квас, мед, брага и зеле­ ное. Коротко сказать: встречаясь ли с ними, а тем паче заехавши в их слободы, не веришь, что находишься в немецком государстве, видишь себя как будто перенесенным в сердце России33. Оставил Надеждин и характеристики белокриницких све‑ жаков и одновременно главных действователей — Геронтия, Павла и Алимпия: Этот замечательный триумвират, ворочающий в настоящее время не только монастырем, но и всеми буковинскими раскольниками секты поповщинской, составлен из бродяг, очевидно родившихся и воспитавшихся в России. Все они трое плуты первой руки, но с раз­ ными оттенками личности: Геронтий — без всякого образования, но удивительно ловкий и распорядительный; Алимпий — довольно наметавшийся в жизни, владеющий некоторыми практическими сведениями, даже навыками несколько лепетать по‑немецки… нако­нец, Павел — голова чрезвычайно бойкая, отлич­ный говорун, большой начетчик, искушенный во всех тонкостях раскольничьего суемудрия; от этого человека, еще молодого, лет под тридцать, так и пышет свежею, живою Москвою. Во время пребывания моего 32 Надеждин Н. И. О заграничных раскольниках (1846) // Сборник правитель­ ственных сведений о раскольниках, составленный В. Кельсиевым. Лондон, 1860. С. 77, 77–80. 33 Там же. С. 88. Глава 5. Арест эмиссара 135 в монастыре, Алимпия не было… Геронтий, в качестве настоятеля, принимал и угощал меня в своих кельях, убранных весьма недурно, даже с некоторым, можно сказать, щегольством. Между тем, Павел, приглашенный, как я не мог не заметить, нарочно настоятелем, не оставлял меня ни на минуту, занимая и, главное, выпытывая своей краснобайной беседой34. Белокриницкие староверы и не думали скрывать от ученого путешественника своих планов на открытие епископской кафед­ ры: «Собирается ризница и другие принадлежности, необходи­ мые для архиерейского священнослужения; дому, где должен помещаться архиерей со своею свитою, предначертан план, заготовлены материалы и очищено место внутри монастыря; монастырская церковь перестраивается, чтоб получить разме­ ры и вид, достойные предназначения ее быть кафедральным собором епископии. Все это я видел собственными глазами; все это показывали мне сами белокриницкие монахи, с видом смиренно-лукавого торжества»35. Далее Надеждин посетил игнат-казаков, чья воинственность взволновала его куда более мечтательности липован: «Но едва ли не важнее еще следы другого брожения, вовсе не религиозно­ го, хотя и получающего главное свое подкрепление от рели­ гиозного же изуверства казаков: следы, на которые привелось мне напасть еще в Добрудже, но которые окончательно проясни­ лись для меня уже в Константинополе. Корень этого брожения в Па­ри­же, а главные и непосредственные деятели поляки»36. Встретил он и Михаила Чайковского, хотя не узнал его под­ линного имени: Этот Ахмед-Бей одевается и живет по‑турецки; но, между тем, гово­ рит свободно на всех почти европейских языках: по‑французски, по‑немецки, по‑английски, по‑итальянски, и с христианами ни­сколько не совестится разрешать на ветчину и на пунш с ро­мом, даже в заповедные дни Рамазана. Выдает он себя за араба по про­исхождению, с детства привезенного в Константинополь и от­туда посланного учиться в Париж и в Лондон по назначению по­койного султана Махмуда. Но и физиономия и все манеры, как Там же. С. 92–93. Там же. С. 109. 36 Там же. С. 136. 34 35 136 Глава 5. Арест эмиссара он ни притворяется, ясно изобличают в нем ренегата из европей­ цев. Я даже имею все причины думать, что он природный поляк…37 Ахмед-бей пытался увлечь Надеждина идеями панславизма, но при главенстве не России, а Польши, при этом казаков пред­ ставлял главной воинской силой такого единства: «Тут он обра­ тил мое внимание на турецких казаков-раскольников, выхваляя их воинственный дух и патриархальную суровость нравов, кото­ рые, по его мнению, заключают в себе твердый залог счастливой будущности для восстановления самобытности всех вообще каза­ ков, возможного, впрочем, не иначе, как в союзе с Польшею»38. Уроженца Волыни Михаила Чайковского воспитывал его дед, ярый сторонник «аристократизма в духе казачества и шляхет­ ства», стрелявший и чуть было не убивший своего сына за службу России (этакий Тарас Бульба наоборот). В семье Чайковских гордились родством с кошевым атаманом Запорожской Сечи и гетманом Украины Иваном Брюховецким39. Имя Михаила Чайковского Николай Надеждин услышал только в Констан­ тинополе — как одного из польских эмиссаров, присланных в Стамбул из Парижа, но так и не связал его со своим новым знакомым Ахмед-беем. *** Вести об учреждении староверами епископской кафедры в Буковине российские власти стали получать на рубеже 1846– 1847 годов. Сначала ратман Каширского магистрата Барышни­ ков, затем львовский корреспондент Археографической комис­ сии Денис Зубрицкий донесли, что в Белую Криницу доставлен некий митрополит. Барышников лишь передал слух из пере­ хваченной им переписки местных староверов. Сведения любо­ знательного поляка Зубрицкого40 были основательнее, но и он не знал имени митрополита. Впрочем, имя почти тотчас назвал задержанный в Киеве прусский подданный Иванов. В нача­ Надеждин Н. И. Указ. соч. С. 136. Там же. С. 132. 39 Czajkowski М. Pamiętniki Sadyka Paszy Michała Czajkowskiego. Lwów, 1898. S. 3–10. 40 См. о нем: Письма М. П. Погодину из славянских земель (1835–1861) с при­ ме­чаниями д. ч. Нила Попова. Вып. III (и последний) // Чтения в Император­ ском обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1880. Кн. 1 (янв. — март). С. 537–545. 37 38 Глава 5. Арест эмиссара 137 ле февраля 1847 года Лев Перовский докладывал императору, что в праздник Богоявления (6 января) «в Белой Кринице был торжественный крестный ход в присутствии местного австрий­ ского начальства и наряженного в церемонию отряда войск; на завтраке, который был дан после того в монастыре, когда пили здоровье австрийского императора, солдаты производили ружейную пальбу». Министр пришел к выводу, что «влияние раскольнического епископа на Россию угрожает двумя послед­ ствиями: снабжением поповщинского раскола попами и при­ влечением наших раскольников к переселению за границу»41. Действительно, весть о Белокриницкой иерархии молниенос­ но разнеслась по всем старообрядческим общинам и убежищам России. В часовнях и скитах, узрев «светлую для себя зорю», воз­ носились молитвы «о самодержавнейшем великом государе царе нашем Фердинанде». Единоверцы и беспоповцы начали массово обращаться в поповщину. Из Москвы, Стародубья, Поволжья, с Урала тайными маршрутами потянулись в Буковину кандидаты в священники и делегации, потекли щедрые денежные потоки на поддержание благого дела. И уже в январе, в первый же месяц после того, как Амбросий возглавил старообрядцев, в Белой Кринице был рукоположен первый епископ. Таковым по праву мог стать Геронтий (Павел принципиально отказывался, дабы не быть заподозренным в своекорыстии). Но по традиции дело решалось жребием, и жребий этот выпал на долю белокриниц­ кого начетчика Киприана Тимофеева. Грамотный, но все же простой липованский мужик от своего избрания «чуть не рех­ нул в уме» и в ночь перед архиерейским пострижением пытался бежать из обители. На следующий день новоявленный епископ Кирилл (Тимофеев) обрел право рукополагать старообрядческих священников и к тому же, как уроженец Буковины, не мог быть выслан за пределы Австрийской империи. Официальному Петербургу необходимо было принять неза­ мед­лительные меры и при этом устроить все так, чтобы различ­ ные ведомства — Святейший Синод, министерства иностран­ ных и внутренних дел, III отделение — несогласованностью действий не мешали друг другу. «Сектами и расколами» ведала Вторая экспедиция, а контрразведкой — Третья экспедиция 41 Приложения к записке Надеждина // Сборник правительственных сведе­ ний о раскольниках, составленный В. Кельсиевым. Лондон, 1860. С. 143–144. 138 139 Глава 5. Арест эмиссара Глава 5. Арест эмиссара III отделения. И тем не менее при распределении полномочий в этой операции главные из них получил тот, кто первым почуял угрозу и поднял тревогу, а именно министр внутренних дел Лев Перовский. На него и были возложены «ближайший за сим над­ зор и действие по обстоятельствам». На долю шефа жандармов Алексея Орлова остались «всевозможные содействия». Генерал Кокошкин вовсе был отстранен от полицейских дел столицы, получив новый влиятельный пост малороссийского генералгубернатора. Между тем благодаря перлюстрации выяснилось, что под именем купца Геронтия Левонова в Москву прибыл сам архимандрит Геронтий. Тогда в дело вступила сыскная полиция Ивана Липранди. Николай I был раздражен не на шутку и писал, что «дейст­ вия раскольников и дерзость их требуют решительных мер». Однако Лев Перовский (конечно же, по наущению Липранди) сумел убедить монарха, что следует ограничиться наблюдением, дабы не дать раскольникам «хитростями и пронырством» ута­ ить то немногое, что пока удалось разведать. В гостиницу, где проживал белокриницкий настоятель, был подселен агент МВД Мозжаков. Под незримой опекой Липранди Геронтий в Москве действовал почти открыто: встречался с вождями Рогожского кладбища, собирал пожертвования деньгами и ценностями, пере­ писывался с Казанью, Курском и Валдаем и даже отправлял деле­ гатов в Буковину. Московская полиция состояла у старообрядцев на прокормлении. Агент сыскной полиции на Преображенском староверческом кладбище доносил, что «по прибытии Липранди в Москву приставы арбатской и тверской частей чрез кварталь­ ных надзирателей оповестили безпоповщинские молельни, чтоб прихожан на некоторое время в них не собиралось»42. Император велел пресечь хотя бы денежные переводы в Буковину, и испол­ нительный Орлов поспешил довести царское слово до главнона­ чальствующего над Почтовым департаментом графа В. Ф. Адлер­ берга. Но вновь вмешался Перовский и убедил всех, что староверы все равно изыщут способ «пересылать деньги и письма помимо почты». Ограничились перлюстрацией переписки между Россией, Австрией и Балканами43. Так продолжалось три месяца, пока Геронтий не засобирался обратно в Белую Криницу. Перовский осведомился, можно ли задержать архимандрита со спутниками, коль скоро они явля­ ются австрийскими подданными. Николай отвечал решительно: «Исполнить, доставить прямо к нам в штаб», да и вообще брать под арест всех прибывающих из Австрии. Геронтий и семь его спутников (четверо мужчин, две женщины и малолетний сын одной из них) 28 мая покинули Москву, но, не проехав и ста верст, были схвачены. Арестантов незамедлительно доставили в Петербург, в здание III отделения, где их допросами тем не менее занимался до сере­ дины августа лично Иван Липранди. К своим новым «подо­ печным» он относился почтительно, предоставил известный комфорт, чаевничал с ними, снабжал книгами. Была устрое­ на и встреча Геронтия со старым знакомцем Надеждиным, переросшая в богословский диспут, из которого, по мнению Липранди, победителем вышел первый — «по крайней мере, изо­ билием приводимых им текстов». Не сумев отличиться в глазах Липранди, Надеждин одновременно потерял во мнении моло­ дого Александра Головнина. Позднее Головнин писал, именуя себя в третьем лице, а имени Надеждина не называя вовсе: «Не довольствуясь учеными исследованиями, помянутое лицо сблизилось в Галиции с раскольниками, жило у них, пользо­ валось их гостеприимством, узнало их тайны и потом по при­ бытии в Россию тех самых людей, у которых в келиях оно было столь радушно принято, предало полиции, и эти люди заплатили за свою доверчивость долгим заточением в крепостях. Этот пер­ вый случай разочарования в человеке, которого Головнин считал честным и благородным, глубоко огорчил его»44. Липранди все‑таки удалось хитростью вынудить Геронтия признать свою подлинную роль в Белокриницкой иерархии и раскрыть цель визита в Россию. Архимандрит дал письменные показания, в которых сообщил об участии в этой истории 42 Керов В. В. «Время купли наступает…»: Медиативные функции коррупции в отношениях старообрядчества и власти в России XVIII — первой половины XIX в. // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: История России. 2004. № 3. С. 10. 43 Измозик В. С. «Черные кабинеты»: история российской перлюстрации. XVIII — начало XX века. М., 2015. С. 156. 44 Головнин А. В. Указ. соч. № 2. С. 103. 140 141 Глава 5. Арест эмиссара Глава 5. Арест эмиссара венского кабинета и просил русского царя даровать старообряд­ ческим священникам те же права, что и в империи Габсбургов. Липранди отвез бумаги министру Перовскому и графу Орло­ ву, последний передал их императору. Признания Геронтия, по мнению Липранди, прояснили «все козни венского двора». Николай I велел передать Фердинанду I «решительное требо­ вание, чтобы мнимый монастырь был немедленно за­к­рыт, а са­мозванец епископ выслан как бродяга», а также «объ­я­вить австрийскому правительству, что, если я не получу скоро удовлет­ ворения в моих настояниях, я вынужден буду прибегнуть к другим крайне мне прискорбным мерам»45. Российский канц­лер Карл Нессельроде (немецкий аристократ, родившийся в Лиссабоне и крещенный в англиканской церкви) вовсе не желал разрыва с Австрией и в официальной ноте как смог смягчил царские рез­ кости. Тем не менее угроза подействовала. В декабре 1847 года Амбросия вызвали для объяснений в Вену, а в феврале 1848 года Фердинанд по наущению Меттерниха запретил деятельность Белокриницкого епископата. В марте монастырь был опечатан. Однако в том же месяце в Австрии вспыхнула революция. Фер­ динанд был вынужден отправить Меттерниха в отставку, заменив его многолетним соперником — Коловратом. В июне Амбросия выслали в город Грац (Штирия), но это уже мало заботило старо­ обрядцев. В январе 1849 года место престарелого митрополита занял более молодой Кирилл (недав­ний начетчик Киприан Тимо­ феев). В 1850 году уже новый австрийский император ФранцИосиф I (сын эрцгерцога Франца-­Карла) официально закрепил за Кириллом митрополичий сан. Невелики были таланты этого митрополита, но рядом всегда находились иноки Павел и Алим­ пий. Павел к тому време­ни прославился средь старообрядцев как духовный писатель. Алимпий отличился страстной речью на Славянском съезде 1848 года в Праге, а затем там же взошел в камилавке и мантии на баррикады. И, конечно, оба были зна­ мениты строительством Белокриницкой иерархии. ареста, и уж тем паче при проведении допросов главные роли были отданы чиновникам МВД, жандармам достались вто­ ростепенные. Доверие мнительного царя составило главный выигрыш Льва Перовского в этой истории. Объединив свой голос с голосом Филарета, уверив монарха в опасности «раско­ лов», Перовский более не мог выпускать столь важный предмет из сферы внимания своего министерства. Помимо Владимира Даля и Николая Надеждина к его исследованию привлекались все новые интеллектуалы. Деятельная натура Ивана Липранди, конечно, не могла удовлетвориться одной блистательно проведенной операци­ ей. За два года он просмотрел более десяти тысяч дел — от цар­ ствования Алексея Михайловича и до современной ему эпохи, проштудировал литературу не только о православном расколе, но и о расколах в иных церквях, проанализировал особенности учений и организации поповцев и беспоповцев, хлыстов, скоп­ цов, духоборов, наконец, завел осведомителей в старообрядче­ ской среде. В своем доме он принимал почтенных староверов, подолгу беседовал с ними, удивляя своей осведомленностью в тонкостях их учения. Обретя славу одного из лучших знатоков старообрядчества и сектантства, Липранди, пришел к неорди­ нарному для той поры выводу: враг не тот, кто иначе молится, а тот, кто выступает против государства. Поэтому религиозные преследования нужно прекратить, а с «расколами» бороться не гонениями, а «увещеванием»46. В 1848 году на службу в МВД перешел Иван Сергеевич Акса­ ков — по собственному признанию, «для поручения бессарабско­ го». По его письмам родным видно, сколь тщательно и в какой тайне готовили его к этому поручению. После предварительной аудиенции у Льва Перовского с Аксаковым беседовал Надеж­ дин «уже один, и он передал… содержание этого поручения». Затем последовала новая встреча с министром, который при­ нял подчиненного «очень ласково, посадил, просил ознако­ миться предварительно с вопросом во всех его частях и потом как можно скорее поспешить отъездом, но только хорошенько приготовившись». Сути задания Аксаков родным не раскрыл: «…поручение секретное, и потому прошу вас всех держать это *** Поимка Геронтия продемонстрировала Николаю I эффектив­ ность «русской Сюртэ». И на этапе слежки, и в самый момент 45 Зеньковский С. Указ. соч. Р. 306–307. 46 Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. С. 381. 142 Глава 5. Арест эмиссара Глава 5. Арест эмиссара 143 в секрете; гласность компрометировала бы не только самое дело, но и меня…»47 Впрочем, уже вскоре он демонстрировал изрядную осведомленность и предвзятость мнения о молодой Белокри­ ницкой иерархии: Всякий беглый каторжник, всякий мошенник, скрывающийся от суда, делается сейчас липованом и пользуется всеми удобствами этого звания. Но, переходя туда, русские раскольники… не огра­ ничиваются одним спокойным, свободным отправлением своих обрядов и своего богослужения. Там, окруженные немцами, в зем­ ле, неравнодушной к политическому быту, они заражаются этим духом, доводя свои религиозные побуждения до значения полити­ ческих вопросов. <…> Допустить им свободно пользоваться попами новой заграничной фабрикации? Это значит восстановить и удер­ жать раскол… К тому же влияние заграничных попов — не чисто религиозное, оно имеет в себе уже много политического…48 На судьбу Павла Ивановича Мельникова за один 1850 год Владимир Иванович Даль повлиял дважды: подарил литератур­ ный псевдоним Андрей Печерский и составил протекцию в при­ еме чиновником особых поручений в МВД. Первым поручением от министра Перовского стала ревизия городского хозяйства Нижегородской губернии. Тогда же, по признанию Мельни­ кова, он «первый раз… узнал хлыстов», испросив «дозволение находиться на допросах, производимых особой следственной комиссией». Вероятно, инициатива была проявлена не без даль­ него прицела: едва ли Даль не упоминал в дружеских беседах с Мельниковым о своих занятиях в министерстве, об интересе Перовского к «расколам». Уже в 1852 году Мельников возглавил министерскую Статистическую экспедицию по изучению раско­ ла, которая занималась не одними подсчетами, но и репрессиями против староверов и сектантов. Их песни и легенды повествова­ ли о том, что «зоритель» Мельников, заключив договор с самим дьяволом, мог видеть сквозь стены и летать на змее, лики же древних икон темнели в его присутствии. Позднее собранные материалы послужили основой для знаменитой дилогии Андрея Печерского о заволжских староверах: «В лесах» и «На горах». За неприступными стенами Петропавловки, в Секретном доме Алексеевского равелина, в одиночной камере томился Аксаков И. С. Письма к родным: 1844–1849. М., 1988. С. 396, 397. 48 Там же. С. 435–436. 47 Слева: Аксаков И. С. Гравюра по рис. П. Бореля, 1882. Справа: Мельников П. И. (Печерский А.). Гравюра по рис. П. Бореля, 1883 по высочайшему приговору («не выпускать из России, а задер­ жать в одной из государственных крепостей») архимандрит Ге­ронтий. В соседние камеры заключали на время следствия сначала петрашевцев, потом революционеров В. А. Обруче­ ва, Н. А. Серно-Соловьевича, Н. В. Шелгунова, писателя Н. Г. Чернышевского и многих, многих других. Каждый из них в свое время отправлялся дальше — в Сибирь. Архимандрит продолжал сидеть. Лишь спустя двадцать лет после ареста, в 1867 году, он согласился на переход в единоверие. В апреле следующего года уже не Геронтий, а, как при крещении, Герасим Колпаков был отправлен в подмосковный Гуслицкий Спасо-­ Преображенский монастырь под надзор настоятеля — духовного писателя схиигумена Парфения. И обитель, и наставник были выбраны не случайно. Бывший монах из Белой Криницы пере­ шел в официальное православие, много странствовал, на Афоне принял схиму с именем Парфений и в 1858 году основал мис­ сионерский монастырь в Гуслицах специально для обращения крестьян-старообрядцев49. Очевидно, им было о чем поговорить. Но менее чем через три месяца бывший старообрядческий архи­ мандрит, будучи в бане, чисто вымылся, лег на полок и помер. 49 См.: Инок Парфений (Аггеев П.) Странствия по Афону и Святой Земле. М., 2008; Бузько Е. А. «Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века. М., 2014. 144 Глава 5. Арест эмиссара А еще через три года в одной из книжек «Чтений в Импера­ торском обществе истории и древностей российских» действи­ тельный член этого общества Липранди опубликовал более ста двадцати страниц материалов следственного дела расколь­ ничьего архимандрита. В сопроводительной статье бывший следователь о бывшем подследственном отзывался с почтением и симпатией: «Геронтий был среднего роста, сухощав, с малень­ кой редкой бородкой… физиономия чрезвычайно привлекатель­ ная, на которой изображалось смирение никогда не изменяв­ шееся; голос тихий, глаза карие, небольшие, но весьма живые; говор плавный, рассчитанный, память большая, и вообще он мне показался, как с первого раза, так и в продолжение всего времени, человеком умным, хитрым и вместе с тем твердым»50. К тому времени Иван Петрович Липранди знал, что такое старо­ обрядческая твердость двадцатилетней выдержки. 50 Липранди И. П. Геронтий Левонов, белокриницкий раскольничий архи­ мандрит // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1871. Кн. 4 (окт. — дек.). С. 112–113. Глава 6 А БЫЛ ЛИ ЗАГОВОР? Наступил год 1848‑й, високосный, страшный. В январе вспыхнуло восстание в Палермо. В феврале послед­ ний французский монарх из рода Бурбонов Луи-Филипп I отрек­ ся от престола и бежал в Британию. Франция во второй раз стала республикой. В марте грозные слова о конституции и независи­ мости прозвучали в Государственном собрании Венгрии, а сар­ динский король Карл Альберт сам провозгласил либеральную конституцию — Альбертинский статут. В том же месяце вос­ стали Берлин и Вена, Милан и Венеция. В апреле их примеру последовали Познань и Баден. В июне покрылись баррикадами Прага и Париж, началась революция в Валахии. В октябре вновь поднялась Вена, в ноябре — Рим. В ноябре же была утвержде­ на конституция Франции. В декабре австрийский император Фердинанд I Добрый передал корону восемнадцатилетнему племяннику Францу-Иосифу I, а президентом Французской республики стал гражданин Луи-Наполеон Бонапарт, племян­ ник Наполеона I (хотя Виктор Гюго и иные недоброжелатели в этом родстве крепко сомневались). «Седлайте коней, господа, во Франции провозглашена рес­­­пуб­лика!» — согласно легенде, с такой фразой импера­ тор Ни­колай I появился в пять часов дня 22 февраля на балу у сына — цесаревича Александра. К Луи-Филиппу, «королюгражданину» и «королю баррикад», в молодости именовавшему­ ся «гражданином Эгалите» и состоявшему в якобинском клубе, царь симпатий не испытывал. «Он вышел через ту же дверь, через которую вошел», — прокомментировал Николай. И вовсе не ради спасения Франции звал «седлать коней». О чем и объ­ я­вил на том же балу: «За этих бездельников французов не будет 146 Глава 6. А был ли заговор? пролито ни одной капли русской крови»1. Но случилось то, чего он ждал и боялся столько лет: вновь, как в 1820‑е, запылала Европа, следовательно, через какое‑то время пожар доберет­ ся и до его страны. «Революция на пороге России, но клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жиз­ ни, пока, Божьей милостью, я буду императором», — заявил он в далеком декабре 1825 года после первых допросов гвардейских мятежников2. «Доро­гой и милый Фриц, важный момент, кото­ рый я предсказал еще 18 лет тому назад, наступил, — писал он теперь прусскому королю Фридриху Вильгельму IV. — Рево­ люция возродилась из пепла… нашему общему существованию грозит неминуемая опасность»3. Значит, нужно вместе с «милым Фрицем», а также с королями вюртембергским и ганноверским выставлять контр­революционные карантины на Рейне, дабы «оставить французов истреблять друг друга, сколько им угодно». Но главное — необходимо незамедлительно заняться выявлени­ ем карбонариев внутри собственных стран. «В феврале 1848 года произошла революция во Франции, которая отозвалась у нас самым тяжким образом: всякие предпо­ лагавшиеся преобразования были отложены, и всякие стеснения мысли, слова и дела были умножены и усилены», — вспоминал славянофил Александр Кошелев4. Более объемную характери­ стику того времени оставил в дневнике «умеренный прогрес­ сист» (по собственному определению) Александр Никитенко: События на Западе вызвали страшный переполох на Сандви­ чевых островах [понимай: в России]. Варварство торжеству­ ет там свою победу над умом человеческим, который начинал мыслить, над образованием, которое начинало оперяться. <…> Западные происшествия, западные идеи о лучшем порядке вещей признаются за повод не думать ни о каком улучшении. Поэтому на Сандвичевых островах всякое поползновение мыслить, всякий благородный порыв, как бы он ни был скромен, клеймятся и обре­ каются гонению и гибели. И готовность, с какою они гибнут, ясно свидетельствует, что на Сандвичевых островах и не было в этом роде ничего своего, а все чужое, наносное. Поворот назад, таким 1 Шильдер Н. К. Император Николай I, его жизнь и царствование: В 2 кн. М., 1996. Кн. 2. С. 489, 490. 2 Там же. Кн. 1. С. 310. 3 Цит. по: Выскочков Л. В. Указ. соч. С. 293. 4 Кошелев А. И. Указ. соч. С. 48. Глава 6. А был ли заговор? 147 образом, сделался гораздо легче, чем ожидали и надеялись неко­ торые мечтатели. Это даже не ход назад, а быстрый бег по плоской возвышенности. <…> Наука бледнеет и прячется. Невежество воз­ водится в систему. Еще немного — и все, в течение полутораста лет содеянное Петром и Екатериной, будет вконец низвергнуто, затоптано… И теперь уже простодушные люди со вздохом твердят: «видно, наука и впрямь дело немецкое, а не наше»5. Профессор Никитенко уделил в этом же монологе внимание проблеме ему, как бывшему крепостному, особенно близкой: «Возник было вопрос об освобождении крестьян. Господа испу­ гались и воспользовались теперь случаем, чтобы объявить вся­ кое движение в этом направлении пагубным для государства»6. Между тем министр внутренних дел Лев Перовский, подавший на высочайшее имя в 1844–1847 годах ряд записок по кресть­ янскому вопросу, в том числе и «Об уничтожении крепостно­го состояния в России», заслужил тем самым репутацию лидера либе­ральной бюрократии, стал олицетворением «движения в этом направлении» и, следовательно, первым попадал под подозрение и удар. Косвенно об этом свидетельствовали и лю­д и, которых уже вскоре назовут петрашевцами, имевшие все осно­в ания не любить министра. «Вспыхивает февраль­ ская революция, — писал Владимир Энгельсон. — Известие об этом произвело в Петербурге потрясающее впечатление. Прекрати­л ись сейчас же все слухи, которые особенно силь­ но распространялись с ноября 1847 года, о намерении царя провозгласить освобождение крестьян»7. Восьмого ноября 1847 года был издан царский указ о праве крестьян выкупаться на волю без согласия помещиков во время продажи имений, инициированный одной из записок Перовского. На этот же указ ссылался Павел Кузьмин, доказывая следователям, что на встречах петрашевцев крамольные темы не обсужда­ лись: «Уничтожение крепостного права. Само правительство вело к тому: а) учреждение обязанных крестьян; б) право, дан­ное крестьянам выкупаться на волю в имениях, продавае­ мых с публичного торга, ежели крестьяне внесут в месячный срок ту сумму, на которой состоялся аукцион… <…> Кто будет Никитенко А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 512. Там же. 7 Энгельсон В. А. Петрашевский. С. 68. 5 6 148 149 Глава 6. А был ли заговор? Глава 6. А был ли заговор? восставать против благодетельности этих мер, ведущих к цели высокой, путем последовательным?..»8 Очень некстати (всегда, а теперь особенно) было и дека­ бристское прошлое Льва Перовского. Под стать министру подо­ брались и его ближайшие помощники: Липранди был в подо­ зрении по тому же декабристскому делу, Надеждин — в ссылке за публикацию «Философического письма», Даль — под арестом за «Русские сказки». Высокий пост в византийском государстве спасения не гарантировал: сколь высоко стоял бюрократ-рефор­ матор Михаил Сперанский, а рухнул в одночасье по нелепому навету. И он ли один! Для Льва Перовского и его окружения настала пора позаботиться о прочности своих позиций и даже о собственной безопасности. Наибольшая угроза исходила от III отделения Собственной его императорского величества канцелярии. Разоблачение «вну­ треннего супостата» составляло прямую обязанность отделения. Однако при нежелании графа Орлова и Дубельта разоблачать мифические заговоры9 у Перовского и Липранди появлялся шанс уронить конкурентов в монаршем мнении. Все сходилось к необходимости самим изобличить тайное общество революци­ онеров. Даже если никаких революционеров в ту пору в России и не было. винция»: «Жизнь в Коломне страх уединенна: редко покажется карета, кроме разве той, в которой ездят актеры, которая громом, звоном и бряканьем своим одна смущает всеобщую тишину. Тут все пешеходы; извозчик весьма часто без седока плетется, таща сено для бородатой лошаденки своей. Квартиру можно сыскать за пять рублей в месяц, даже с кофием поутру» («Пор­ трет»). А еще прежде Гоголя ввел Коломну в культурное про­ странство столицы Александр Пушкин («Домик в Коломне»): *** Неспешный пешеход XIX столетия, отправляясь с Сенной площади на запад по Садовой улице, вступал за Крюковым кана­ лом в пределы 4‑й Адмиралтейской или, иначе, Коломенской части. Несмотря на близость настоящего каменного Петербурга, мелкочиновная Коломна со своими двухэтажными особнячками и палисадниками, с дощатыми заборами и огородами выглядела захолустьем. По словам Гоголя, была «тут не столица и не про­ 8 Кузьмин П. А. Из записок // Первые русские социалисты: Воспоминания участников кружков петрашевцев в Петербурге. Л., 1984. С. 289–290. 9 Так, весной 1847 года студент Киевского университета А. М. Петров донес властям о существовании Кирилло-Мефодиевского братства, которое, по его словам, «имело окончательное устройство тайного злоумышленного дела» и намеревалось «возбудить славянские племена к восстанию против верховных властей», однако граф Орлов после арестов подозреваемых и краткого рассле­ дования дела доложил царю, что «Украйно-славянское общество св. Кирилла и Мефодия было не более как ученый бред трех молодых людей» (КирилоМефодіївське товариство: у 3 т. Київ, 1990. Т. 1. С. 63‒65). Люблю летать, заснувши наяву, В Коломну, к Покрову — и в воскресенье Там слушать русское богослуженье. Возле Покрова — церкви Покрова Пресвятой Богородицы, на углу Покровской площади и той же Садовой улицы, жил двад­ цати­шестилетний титулярный советник Михаил Васильевич Буташевич-­Петрашевский. Дом у него был небольшой, деревян­ ный, с резным коньком на крыше, покосившимся крылечком и лестницей в два марша на второй этаж (на первом располага­ лась немецкая булочная). Зато свой, наследственный. Домо­ вла­делец был ниже среднего роста, плотен, смугл и сероглаз, с высоким лбом, нервными руками и общей порывистостью дви­ жений. Волосы носил длинные, редко чесанные, а также усы, бакенбар­ды и бороду, что средь чиновников считалось тогда при­ знаком вольнодумства. Голову при разговоре склонял набок, гла­ за щурил, галстук на его шее сидел криво. И, конечно, щедрый урожай насмешек собирал халат с оторванным от плеча рукавом (рукав натяги­вался отдельно). На­с­мешничать же было кому. Жил титуляр­ный советник открыто, молодые люди из Петер­ бур­га к нему и правда слетались. Однако не по‑пушкински: не по воскре­сеньям, а по пятницам и отнюдь не за русским богослу­женьем. И если персонаж Александра Сергеевича заодно поглядывал в церкви на красавицу Парашу и на молодую гра­ финю, то на втором этаже этого дома сходились одни мужчины, ибо разговоры их были серьезны. Петрашевские были родом церковным, священническим. Но отец героя, Василий Михайлович, после Полтавской духовной семинарии поступил в Императорскую медико-хирургическую академию, курс которой окончил с серебряной медалью и с золо­ тыми часами, подаренными Александром I. Эпоху Наполео­новских войн провел в походах и сражениях — от Красного до Бородино, 150 151 Глава 6. А был ли заговор? Глава 6. А был ли заговор? от Лейпцига до Парижа. Слу­ жил под командованием кня­ зя Багратиона и графа Ми­ло­ радовича. С последним судь­­ба связала его надолго: в 1818‑м Михаил Милорадович стал петербургским генерал-­губер­ натором, и через полго­да Васи­ лий Петрашевский был назна­ чен столичным штадт-­физиком и инс­пектором по ла­­заретам. Когда же 14 декаб­ря 1825 года на Сенат­ской площади пуля Каховского и штык Оболенско­ го ранили генерал-губернато­ ра, именно статский советник Петрашевский М. В. 1840‑е Петрашевский пытался облег­ чить страдания умиравшего. Самому врачу судьба отмерила еще без малого двадцать лет жизни — до мая 1845‑го. После кон­ чины отца и прежде сложные отношения Михаила Петрашевско­ го с матушкой Феодорой Дмитриевной испортились вовсе. Сын кое‑как выбил себе домик в Коломне да выселок в семь дворов и сорок душ крепостных в Новоладожском уезде Петербургской губернии. Но имевшиеся у семьи доходные дома достались вдове. Стоявшая же на болоте деревенька дохода почти не приносила, и жил Михаил на жалованье, а когда просил у матери денег, то полу­ чал их вместе с упреками в праздности, да еще и под проценты. Феодора Дмитриевна имела основания считать сына непу­ тевым. Образование ему дали своим коштом в престижнейшем Царскосельском лицее, откуда он был выпущен в 1839 году низшим XIV классом — коллежским регистратором, «елистра­ тишкой». Тогда шутили: «Коллежский регистратор — чуть‑чуть не император». Из двадцати его однокашников четверо вышли с XII классом, трое — с X, подавляющее же большинство во гла­ ве с первой золотой медалью Александром Головниным (буду­ щим секретарем Особенной канцелярии МВД) — IX классом. И не то чтобы лицеист десятого выпуска Петрашевский (отсюда Петрашевский X — по лицейской традиции добавлять к фами­ лии год выпуска: так, например, Пушкин I) не обладал способ­ ностями или усидчивостью, но был дерзок. Участвовал во всех ученических заговорах против надзирателя и курил — потому только, что в лицее это было запрещено. Поступив на службу в Министерство иностранных дел, воспользовался правом, данным лицейским воспитанникам: считаясь на действитель­ ной службе, продолжил обучение на юридическом факультете Петербургского университета. Через два года, выдержав экзамен и поднявшись еще на два класса по Табели о рангах, приступил к выполнению не слишком обременительных обязанностей переводчика. Так же и непутевый Пушкин после лицея числил­ ся переводчиком в Коллегии иностранных дел. Петрашевский обслуживал судебные процессы проживавших в российской сто­ лице иностранцев, составлял описи изъятого у них имущества. В жизни Михаила Петрашевского все получалось как‑то наперекор. Как с халатом, к которому сначала недосуг было пришить рукав, а после это стало чудачеством напоказ. В его широком испанском плаще тоже сперва не было ничего особенного. Не форменная шинель, конечно, которую с таким трудом «построил» Акакий Акакиевич Башмачников, но ничего из ряда вон. «Альмавивы были тогда в великой моде», — писал о 1830‑х годах Иван Тургенев («Пунин и Бабурин»). В 1840‑е мода осталась, разве что альмавивы стали короче — уже не до пят, а лишь до колен. Но Петрашевский носил такой плащ постоян­ но, по погоде и непогоде, сделав непременной частью своего облика. «Петрашевский имел всегда вид мрачный; он был небольшого роста, с большой черной бородой, длинными воло­ сами, всегда ходил в плаще и в мягкой шляпе с большими поля­ ми и с толстой палкой», — вспоминала писательница Авдотья Панаева10. Шляпу с квадратной тульей он приобрел в тщетной попытке выглядеть модно. Новинку в расчете на петербургских франтов привез из Парижа какой‑то французский негоциант. Но, кажется, один только Петрашевский на нее, квадратную, и польстился, вызывая с той поры веселое оживление у прохо­ жих. Разве что средь кружковцев нашелся у него подражатель. Отчисленный из столичного университета за «неблаговидное поведение» Александр Ханыков тоже носил широкую шляпу, альмавиву да вдобавок кремневый пистолет. Федор Достоевский над Ханыковым посмеивался, тогда как Николай Чернышевский величал его «ужасным пропагандистом». 10 Панаева А. Я. Воспоминания. М., 2002. С. 191. 152 153 Глава 6. А был ли заговор? Глава 6. А был ли заговор? В какой‑то момент — может, еще в лицее, может, позже — Петрашевский свыкся с ролью оригинала. В конце концов, в России юродство всегда давало право на свободу. Да и не толь­ ко в России: вспомним Гамлета. Знаменитый путешественник и географ Петр Семёнов-Тян-Шанский, в юности также посе­ щавший «пятницы» Петрашевского, рассказывал: «Один раз он пришел в Казанский собор переодетый в женское платье, стал между дамами и притворился чинно молящимся, но его несколько разбойничья физиономия и черная борода, которую он не особенно тщательно скрывал, обратили на него внимание соседей, и когда наконец подошел к нему квартальный надзира­ тель со словами: “Милостивая государыня, вы, кажется, пере­ одетый мужчина”, он ответил ему: “Милостивый государь, а мне кажется, что вы переодетая женщина”. Квартальный смутился, а Петрашевский воспользовался этим, чтобы исчезнуть в толпе, и уехал домой»11. Выходка глупейшая, странная, вызывающая, и храм, конечно, не место для маскарада, но не в тюрьму же сажать за юродство. Чем же привлекали домик в Коломне и его беспокойный хозяин молодых петербуржцев? Прежде всего библиотекой. К книгам Петрашевский относился примерно так же, как Липранди или, если угодно, Сильвио: страстно собирал и охотно давал на прочтение. И хотя вел учет, у кого какая книга на руках, но покидавших столицу товарищей снабжал нужными сочинениями, дабы нести их свет в провинции. Самая популярная книга середины 1840‑х годов — «Три мушкетера» Александра Дюма: в 1844‑м вышла на француз­ ском языке, а к 1846‑му уже была переведена на русский. Один из гостей Петрашевского, поручик и поэт Александр Пальм, свысока судил об однополчанах: «…товарищи зачи­тывались тогда модными “Тремя мушкетерами”…»12 Посетители «пятниц у Покрова» пред­ почитали иных авторов: Сен-Симона, Фурье, Этьена Кабе, Луи Блана, Прудона, Фейербаха, Жорж Санд, Эжена Сю… С началом европейских революций большая часть этих сочинений угоди­ла в России под запрет, но запретный плод, как известно, сладок. Описывая конфискованные или выморочные библиотеки ино­ странцев, Петрашевский отби­ рал для себя подобные издания, подменяя их чем‑нибудь безо­ бидным. Войдя во вкус, отыскал на Невском проспекте книжный магазин, хозяин которого купец Иосиф Лури на заказ выписы­ вал такие книги из‑за границы. Благо международная почта отправлялась из Петербурга два раза в неделю. Когда же «пят­ ницы» приобрели некоторую популярность, Петрашевский предложил гостям покупать Фурье Ш. книги вскладчину. Итак, кружковцы увлека­лись новыми социалистическими идеями. Идеями весьма по­пуляр­ными и широко обсуждаемыми в Европе после обильных кровопролитий, которыми оберну­ лось участие народных масс в Великой французской револю­ ции. Однако ничего подобного оуэнистским коммунистическим общинам, фурьеристским фалангам, «икарийским» колониям Кабе и уж тем паче религиозным братствам сенсимонистов они не создали. Поэт Аполлон Майков на вопрос следователей о том, нравится ли ему идея фаланстера, отвечал шутливо: «Молодому человеку весьма неприятно, чтобы все знали, кто у него бывает!» Воспитанник лицея литератор Владимир Зотов (на «пятницах» бывавший, но после допроса отпущенный, возможно благодаря знакомству его отца с Дубельтом) рассказывал о попытке Петрашевского в 1847 году переселить своих новоладожских крестьян в «фаланстерию Фурье». В крестьянах он видел потом­ ков древних новгородцев, в подсознании которых дремали вече­ вые, республиканские традиции самоуправления. Доброй волей барина-социалиста было выбрано место в сухом бору, выстроена большая общая изба, закуплен инвентарь и домашняя утварь. Природные вечевеки хмуро внимали восторженным речам хозяина, глядели себе под ноги и обреченно бубнили: «Много довольны! Как будет угодно вашей милости!» В ночь же перед вынужденным заселением сожгли «фаланстерию», после чего 11 Семёнов-Тян-Шанский П. П. Мемуары // Первые русские социалисты… Л., 1984. С. 79. 12 Пальм А. И. Федор Николаевич Львов: Из старых воспоминаний // Первые русские социалисты… Л., 1984. С. 119. 154 155 Глава 6. А был ли заговор? Глава 6. А был ли заговор? остались жить на своем болоте13. Никто более из петрашевцев эти сведения не подтвердил. Лишь в основанной на непроверенных слухах депеше секретаря французского посольства в Петербурге месье де Феррье-ле-Вайе упоминается нечто подобное: «На про­ тяжении последних четырех лет, при полном бездействии пра­ вительства, он (Петрашевский. — В. Ш.) проповедовал социа­ листические идеи среди крестьян в окрестностях С.‑Петербурга, но не преуспел в этом занятии»14. Если не считать самих «пятниц», то единственной успеш­ ной акцией Михаила Петрашевского стало участие в подготовке «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка». Изначально издание задумывалось как сугубо коммерческое. С его проспектом в декабре 1844 года в «Рус­ ском инвалиде» выступал артиллерийский штабс-капитан Н. С. Кириллов, служивший в Павловском кадетском корпу­ се. Подготовку первого выпуска (тома) принял на себя публи­ цист и литературный критик Валериан Майков. Статьи словаря не были подписаны, но, вероятно, уже в этом томе часть их (вро­ де «Анархии» и «Деспотизма») принадлежала перу Петрашев­ ского. Том вышел в апреле 1845 года с посвящением великому князю Михаилу Павловичу. Посвящение организовал родствен­ ник издателя — начальник штаба военно-учебных заведений генерал-­майор Яков Ростовцев. Великий же князь был началь­ ником военно-учебных заведений. По свидетельству профессора Никитенко, бывший член декабристского Северного общества Ростовцев «преобразил Михаила Павловича» и «вдохнул в него благородное стремление отличиться подвигами на поприще просвещения»15. Покровительство царского брата обеспечило изданию небывалую лояльность цензуры. По этой ли причине или из‑за слабого здоровья Майкова (он умер летом 1847 года от апоплексического удара во время купания в озере), но второй том увидел свет в 1846 году уже под редакцией Петрашевского, который при этом стал и автором большинства статей. Многие из них были снабжены ссылками на работы Фурье, Сен-Симона, Оуэна, наполнены антимонархическим и антиклерикальным духом. Цензура спохватилась слишком поздно. Нераспродан­ ный тираж (1 600 из 2 000) был изъят и уничтожен. Дальнейшее издание остановлено. И все‑таки четыре сотни экземпляров с пропагандой идей социализма нашли своих читателей. В остальном же вся деятельность кружка свелась к высказыва­ нию и обсуждению «вредных мыслей» об освобождении крестьян, о реформе судопроизводства, о цензуре и свободе книгопеча­ тания, о «чиномании» и неправедных увольнениях от службы. Участник этих собраний чиновник Азиатского департамента МИДа Дмитрий Ахшарумов вспоминал в 1870–1880‑х годах: 13 Зотов В. Р. Петербург в 40‑х годах // Первые русские социалисты. Л., 1984. С. 100–102. 14 Цит. по: Черкасов П. Шпионские и иные истории из архивов России и Франции. М., 2015. С. 137. 15 Никитенко А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 380–381. …У нас не было никакого организованного общества, никаких общих планов действия, но раз в неделю у Петрашевского были собрания, на которых вовсе не бывали постоянно все одни и те же люди; иные бывали часто на этих вечерах, другие приходили редко, и всегда можно было видеть новых людей. Это был интересный калейдоскоп разнообразнейших мнений о современных событиях, распоряжениях правительства, о произведениях новейшей лите­ ратуры по различным отраслям знания; приносились городские новости, говорилось громко обо всем, без всякого стеснения. <…> Все мы вообще были то, что теперь называют либералами, но обще­ ственного союза в каком‑либо определенном направлении между нами не было, и мысли наши, хотя выражались словами в разгово­ рах и ими иногда пачкались, наедине, клочки бумаги, но в действие они никогда не приходили16. Как у Пушкина: «Безделье молодых умов, / Забавы взрослых шалунов…» Или еще ближе у Достоевского в «Бесах»: «Одно время в городе передавали о нас, что кружок наш рассадник вольнодумства, разврата и безбожия; да и всегда крепился этот слух. А между тем у нас была одна самая невинная, милая, вполне русская веселенькая либеральная болтовня. “Высший либера­ лизм” и “высший либерал”, то есть либерал без всякой цели, возможны только в одной России». Общее количество посетителей «пятниц», по указанной Ахша­ румовым причине, определить не представляется возмож­ным. Позднейшим арестам подверглись порядка сорока человек, осуждению — двадцать три, которых военный суд опреде­лил как «горсть людей совершенно ничтожных, большей частью молодых и безнравственных», мечтавших «попрать священ­ 16 Ахшарумов Д. Д. Указ. соч. С. 179, 182. 156 157 Глава 6. А был ли заговор? Глава 6. А был ли заговор? нейшие права религии, закона и собственности». Никто из них на момент ареста не достиг сорокалетнего рубежа, в основном же это были мужчины двадцати четырех — двадцати семи лет. Чинов­ ники от коллежского секретаря до коллежского асессора, офи­ церы от поручика до штабс-капитана. Служащие и отставные, но не выше VIII класса по Табели о рангах. Здесь могла крыть­ ся одна из причин недовольства: летом 1845 года низший чин, дававший право на потомственное дворянство для гражданских лиц, подскочил с VIII класса сразу до V (до статского советни­ ка). Конечно, гвардейские чины считались на два класса выше армейских, а офицеры-петрашевцы Григорьев, Львов, Момбелли, Пальм — все служили в гвардии, но до уровня декабристских генералов Сергея Волконского и Михаила Орлова этим субалтерн-­ офицерам все равно было далеко. Зато по обилию литераторов петрашевцы, пожалуй, могли бы с декабристами поспорить. Только в число осужденных попали: поэт, переводчик, литературный и театральный критик Алексей Плещеев; поэт, прозаик и переводчик Сергей Дуров; прозаик, поэт и драматург Александр Пальм; прозаик, мемуарист и автор статей по педагогике Феликс-Эммануил Толь; поэт Александр Баласогло. И, конечно, Федор Достоевский, поначалу вознесенный триумвиратом Николая Некрасова, Ивана Тургенева и Виссари­ она Белинского в «новые Гоголи», а после ими же низвергнутый в «литературные прыщи». Болезненно самолюбивый, подвержен­ ный нервическим припадкам «витязь горестной фигуры» рассо­ рился со всеми, хотя на подтверждение своих талантов Белинским продолжал надеяться. На фоне разрыва с литературными куми­ рами стал посещать «пятницы». С одной стороны, Петрашевский сразу же отнесся к нему как к серьезному писателю. Знакомство началось внезапным вопросом посередь Нев­ского проспекта: «Какая идея вашей будущей повести, позвольте спросить?»17 С дру­ гой, Белинский, заронив в душу Достоевского интерес к идеям Фурье и Поля Леру, теперь называл социалистов «насекомыми, вылупившимися из навозу, которым завален задний двор гения Руссо» (письмо В. П. Боткину от 6 февраля 1847 года)18. Наконец, Достоевский с Петрашевским были ровесниками: разница составляла всего два дня. Кон­ чина «неистового Виссариона» от гнилой питерской чахот­ ки в мае 1848‑го лишь крепче привязала Федора Михайловича к кружку петрашевцев. На исхо­ де того же года в декабрьской книжке «Отечественных запи­ сок» вышла повесть «Белые ночи», удостоившаяся от рецен­ зентов долгожданных похвал. Но коготок уже увяз. Не по‑питерски жарким ле­том 1848 года собрания у Пет­ ра­­шевского, казалось, об­речены Достоевский Ф. М. были прерваться: в сто­лицу наг­­ Худ. К. А. Трутовский, 1847 рянула холера. Обходя рос­кош­ ные дворцы и убогие лачу­ги, она погасила жизни шестнадцати с половиной тысяч человек. Люди со средствами «спасались на дачах, где запирались почти герметически». Петрашевский, выпросив очередную денежную подачку у Феодоры Дмитриевны, снял дачу верст за пятнадцать от города — в Парголово, где чистый воздух и добросовестные финские молочницы (ведь еще Пуш­ кин уверял, что «холеру лечат, как обычное травление: молоком и постным маслом»). Но от общения не отказался нимало, хотя пятничную регулярность оно и утратило. Братья Федор и Михаил Достоевские сняли дачу по соседству. Еще одна летняя соседка, Авдотья Панаева, свидетельствовала, что «частые сборища моло­ дежи у Петрашевского были известны всем дачникам»19. У этой молодежи было принято манкировать опасностью. «Малейшей неосторожности в пище, малейшей простуды достаточно было, чтобы человека не стало в четыре, в пять часов», — описывал профессор Никитенко ужасы того холерного лета20. Но когда Федор Достоевский указал студенту Павлу Филиппову на недо­ зревшую гроздь рябины как угрозу заражения, молодой человек 17 Достоевский Ф. М. Объяснения и показания Ф. М. Достоевского по делу петрашевцев // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1978. Т. 18. С. 138. 18 Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1956. Т. 12: Письма. 1841–1848. С. 323. 19 20 Панаева А. Я. Указ. соч. С. 191. Никитенко А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 508. 158 159 Глава 6. А был ли заговор? Глава 6. А был ли заговор? тотчас принялся поедать зеленые ягоды. Сам Достоевский носил с собой полученную от Петрашевского микстуру (все‑таки оба — сыновья врачей), которую однажды отдал бившемуся в холерных корчах незнакомцу. Такие книги покупали-читали многие образованные петер­ буржцы. Ибо понимали, что появление очередного запрета в России — еще не повод его исполнять. Когда же возникали подозрения, что власти всерьез попытаются не пустить изда­ ние на внутренний рынок, книжные контрабандисты прибегали к хитроумным уловкам. Так, вышедшая в 1847 году во Франции книга Николая Тургенева «Записки изгнанника» (первая часть первого тома его капитального труда «Россия и русские») тот­ час же достигла России и разошлась в количестве полусотни экземпляров. Для обмана таможни первые листы были заменены «Всеобщей историей Сегюра» (о чем граф А. Ф. Орлов запоздало извещал Л. А. Перовского письмом от 15 августа 1847 года). «Пятницы»? А что такое эти «пятницы»? «О “пятницах” Пет­ра­ шев­ского знал весь город, но знал так, что о них говорили не ина­ че, как смеясь», — писал чиновник Министерства госимуществ Кон­стантин Веселовский, окончивший Царскосельский лицей за год до Петрашевского24. Наталья Огарёва-Тучкова вспоминала, как за несколько дней до арестов 1849 года Константин Кавелин рассказывал ей «с большим жаром о собраниях Петрашевского: к нему собирались даже личности, приехавшие в столицу только на короткий срок. Знакомые Петрашевского приводили к нему своих знакомых; вообще доступ на эти сбори­ща был очень легок, и потому собрания оказывались весьма многолюдны… и это происходило (как говорили тогда) уже нес­колько лет посреди Петербурга»25. По сути, это были журфиксы (приемные дни), на которые в соответствии с возрастом и наклонностями хозя­ ина приглашались преимущественно молодые и хорошо обра­ зованные люди. При желании эти коломенские встречи можно было назвать и кружком. Федор Достоевский заметил в 1847 году, что «весь Петербург есть не что иное, как собрание огромного числа маленьких кружков» («Петербургская летопись»). Он, кста­ ти, возражал против именования участников той «давнопрошед­ шей истории» петрашевцами: «…название это неправильное; ибо чрезмерно большее число, в сравнении с стоявшими на эшафоте, но совершенно таких же, как мы, петрашевцев, осталось совер­ шенно нетронутым и необеспокоенным. Правда, они никогда и не знали Петрашевского, но совсем не в Петрашевском было *** Почему же Михаил Петрашевский был избран «козлом отпу­ щения — жертвою вечернею за грехи русского народа» (по опре­ делению одного из участников его «пятниц» Федора Львова21)? Ни «книги вредного содержания», ни сами «пятницы» убеди­ тельного ответа не дают. Запрещенной литературы при последующем обыске в мага­ зине Иосифа Лури изъяли до двух тысяч пятисот томов. И это на углу Невского проспекта и набережной Мойки, в доме Гол­ ландской церкви. Сколь бы ни были охочи до чтения Петра­ шевский со товарищи, но столь масштабная торговля была рассчитана, разумеется, не только на их тощие кошельки. «Из кор­­респонденции же его и из конторских книг, взятых за пос­ледние десять лет, видно, что все эти запрещенные кни­ ги требовались и рассылались в знатном количестве по всему пространству государства», — отмечал Липранди22. Очевидно также, что купец третьей гильдии Лури не был единственным в столице книжным контрабандистом. Ему просто не повезло: Петрашевский однажды передал заказ на сочинения «Прудона, Фуррие и тому подобных» через человека, оказавшегося аген­ том Липранди (Антонелли). Почти любые издания можно было отыскать в лавках букинистов Апраксиного двора (стоило всего лишь свернуть с Садовой улицы по пути из Коломны к Невскому либо обратно) или выписать по почте из Риги и Дерпта (Тарту). По свидетельству изредка посещавшего «пятницы» Евгения Ламанского (бывшего лицеиста и будущего видного экономи­ ста), имелись в Петербурге и букинисты, ходившие по домам и вразнос «специально торговавшие книгами, на которые им указывала русская цензура своими запрещениями»23. 21 Львов Ф. Н., Буташевич-Петрашевский М. В. Записка о деле петрашев­ цев // Первые русские социалисты. Л., 1984. С. 40. 22 Записки И. П. Липранди. Мнение, представленное д. с. с. И. П. Липранди по требованию высочайше учрежденной комиссии над злоумышленниками. 17 августа 1849 г. // Русская старина. 1872. Т. 6. Июль. С. 84. 23 Ламанский Е. И. Из воспоминаний // Первые русские социалисты. С. 327. 24 25 Цит. по: Лейкина-Свирская В. Р. Петрашевцы. М., 1965. С. 35. Огарёва-Тучкова Н. А. Воспоминания. М., 2016. С. 70–71. 160 161 Глава 6. А был ли заговор? Глава 6. А был ли заговор? и дело…» («Дневник писателя»). Весной 1846 года литературно-философский кружок созда­ ли братья Алексей, Андрей и Николай Бекетовы. В собраниях участвовали братья-литераторы Аполлон и Валериан Майковы, Федор Достоевский, Алексей Плещеев, врач Степан Яновский, писатель Дмитрий Григорович и другие. Осенью того же года, составив «ассоциацию», они сняли одну квартиру в складчину. Затем кружок распался с отъездом Бекетовых в Казань. В сентябре того же 1846 года историко-литературный и музы­ кальный кружок организовал поручик лейб-гвардии Московско­ го полка Николай Момбелли. Компанию ему составили моло­ дые офицеры, недовольные тем, что вся их жизнь — караулы, парады, дежурства, кутеж, картеж и донжуанство. В числе иных был там и штабс-капитан лейб-гвардии Егерского полка Федор Львов (и Момбелли, и Львов пройдут по делу петрашевцев). На встречах кружковцы читали и обсуждали доклады: о сочи­ нениях Вольтера и энциклопедистов, о Петре III, о процессе царевича Алексея, о народных восстаниях… Полковое началь­ ство, проведав о кружке, доложило дивизионному командиру цесаревичу Александру Николаевичу, который приказал собра­ ния прекратить. Так же и два десятилетия назад дядя его, Алек­ сандр I, узнав, что его одолевшие Наполеона гвардейцы, взялись за изучение политической экономии, удивлялся: «Это странно! Очень странно! Отчего они вздумали учиться?!»26 Но нет нужды пересчитывать все питерские кружки того вре­ мени. Чтобы найти один из них, Льву Перовскому достаточно было подняться со второго этажа здания МВД, где располагалась его служебная квартира, на четвертый, где жил Владимир Даль. На «четвергах» у Даля бывали: профессор Медико-хирургической академии Николай Пирогов, основоположник эмбриологии Карл Бэр, мореплаватели барон Фердинанд Врангель и граф Федор Литке (последний — предположительно бывший член тайного общества декабристов), литераторы Иван Панаев, Андрей Кра­ евский, князь Владимир Одоевский, Иван Гончаров, Николай Надеждин, Тарас Шевченко, во время наездов в столицу — актер Михаил Щепкин. На одном из таких собраний родилась идея соз­ дания Русского географического общества, учредителями кото­ рого в 1845 году выступили Литке, Врангель, Даль и Бэр. Многие члены этого общества одновременно бывали и у Петрашевского: Александр Баласогло, Павел Кузьмин, Николай Спешнев, Вла­ димир Милютин, Александр Европеус, Николай Кашкин (сын члена Северного общества С. Н. Кашкина), Николай Мордвинов (сын бывшего управляющего III отделением А. Н. Мордвино­ ва), Петр Семёнов (будущий Семёнов-Тян-Шанский, сын члена Союза благоденствия П. Н. Семёнова — того самого, с которым Василий Перовский пытался бежать из французского плена)27. И уж конечно, министру Перовскому не составило бы тру­ да спуститься на первый этаж, где жил редактор министер­ ского журнала Николай Надеждин. Профессор принимал гостей по субботам. Контингент посетителей, надо полагать, примерно тот же, ибо круг один — питерская интеллигенция. Павел Мельников, знавший эту историю со слов Даля, писал: «Перов­ский любил окружать себя пишущими людьми, сознавал и открыто высказывал, что каждому истинно просвещенному министру так поступать необходимо. Без просьб, без ходатайств переводил он молодых людей, заявивших чем‑нибудь себя в науке или литературе, из губерний в министерство, назначая их на места, которых тщетно добивались кандидаты с сильны­ ми протекциями»28. Привечая творческих, талантливых людей, наивно было бы ждать от них слепого и бездумного подчинения. Перовский на это и не рассчитывал. Но теперь, прежде чем под­ сунуть царю «заговор» Петрашевского, необходимо было забла­ говременно подчистить в собственном министерстве. Тот же Мельников писал: «В 1848 году граф Перовский, находившийся тогда в сильной борьбе с графами Орловым и Нессельроде, сказал однажды Далю: “До меня дошли слухи, которые могут быть истолкованы в дурную сторону… Что у вас за собрания по четвергам и какие записки вы пишете?”» 29 Воп­­рос был скорее риторический: «четверги» ни от кого, а уж тем паче от министра не составляли тайны. По поводу запи­ сок Мельников сообщал: «И в Оренбурге при В. А. Перовском, и в Петербурге при графе Л. А. Перовском В. И. Даль успевал 26 С. 59. Трубецкой С. П. Записки. Письма И. Н. Толстому 1818–1823 гг. СПб., 2011. 27 Вальская Б. А. Петрашевцы в Русском географическом обществе // Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Л., 1977. Т. 104. С. 54. 28 Мельников П. И. Воспоминания… С. 310–311. 29 Мельников П. И. Воспоминания… С. 316. 162 163 Глава 6. А был ли заговор? Глава 6. А был ли заговор? уделять время на ведение записок обо всем, что происходило вокруг него, обо всех делах, в которых он принимал участие как секретарь и доверенное лицо обоих Перовских»30. Теперь старший из двух братьев изрек: «Надо быть осторожнее». И Даль сжег записи за полтора десятилетия в камине, а «четверги» пре­ кратил. «Попадись тогда мои записки в недобрые руки, их непре­ менно сделали бы пунктом обвинения Льва Алексеевича», — признавался Даль Мельникову31. Надеждина об опасности собраний в квартире, «коей окошки не много выше пояса», предупредил Липранди, в это самое вре­ мя расставлявший силки на петрашевцев. Едва ли это не были согласованные действия министра и главы его «контрполи­ ции». Между тем у Липранди имелись собственные журфиксы, при этом в один день с Петрашевским — по пятницам. Свои «пятницы» он не только не отменил, но и добавил к ним еще два приемных дня на неделе: стал жить «открытым домом», как тогда говорили. Основание (или оправдание?) имелось веское. Когда Видок выслеживал уголовников, он вербовал агентов средь уго­ ловников. Теперь Липранди организовывал слежку за интелли­ гентами, и требовались интеллигентные агенты. И все‑таки: почему Петрашевский? Почему выбор Липранди пал именно на эту кандидатуру? «Понятно, почему Липранди избрал преимущественно Пет­ рашевского предметом своей нежной заботливости: Петрашев­ ский был лично ненавистен Николаю Павловичу и Перовско­ му», — уверенно отвечал Федор Львов. Петрашевский поправил: «Петрашевский мог быть неприятен Николаю Павловичу и лично ненавистен Перовскому»32. Нелюбовь к своей персоне Петрашевский заслужил в марте 1848 года, отпечатав в количе­ стве более двухсот экземпляров и распространив на дворянских выборах Петербургской губернии литографическую записку «О способах увеличения ценности дворянских или населенных имений». Липранди рассказывал: «Получив приказание от его сиятельства министра внутренних дел стараться достать экзем­ пляр этой записки, я не встретил к тому большого затруднения, так как записка эта была роздана на выборах многим дворянам. Содержание записки не могло не обратить внимания господина министра, и она тотчас же была препровождена к его сиятельству шефу жандармов, который равномерно усмотрел важность ея содержания, и оба они заметили, что это должно быть плодом тайного, обдуманного предначертания»33. Обычно исследователи акцентируют внимание на предло­ жениях, содержавшихся в записке: разрешить купцам покупать помещичьи имения при условии освобождения крепостных; уравнять права таких купцов-землевладельцев с помещиками в дворянских собраниях; создать сеть банков и сберегательных касс для землевладельцев; улучшить судопроизводство и усилить надзор за административными органами. Резюме их сводится к тому, что по сути это была попытка постепенного реформи­ рования крепостнической системы. Все верно. Однако сами эти предложения могли вызвать возмущение губернского предводи­ теля дворянства князя Потёмкина и, возможно, шефа жандармов графа Орлова, но только не министра Перовского. Обретение свободы крепостными при смене владельца имения было соглас­ но с его собственными инициативами; сберегательные кассы учреждались в России с 1841 года по указу Николая I; о необхо­ димости более строгого надзора за чиновничеством министр так­ же неоднократно писал. Недовольство Льва Перовского вызвал способ распространения этих требований. Предводитель петер­ бургского дворянства князь Александр Михайлович Потёмкин, латифундист и педант, не любивший сюрпризов, не позволил Петрашевскому выступить в собрании. Тот раздал свой опус знакомым и отослал часть экземпляров в провинцию. Если бы записка, разойдясь по России, вызвала волнения крепостных, ответственность за их усмирение легла бы на плечи министра внутренних дел. Иные предложения в записке Петрашевско­ го отметил Федор Львов: «Полиция будет устранена от многих хозяйственных распоряжений по городу, а домохозяева получат определенные гарантии относительно неисправных жильцов и против притязаний полиции»34. А это уже камушки в огород министра Перовского, который, как отмечалось выше, «очень подробно и щепетильно занимался всем, что исключительно касалось города Петербурга и его жителей». Там же. С. 314–315. Там же. С. 316. 32 Львов Ф. Н., Буташевич-Петрашевский М. В. Указ. соч. С. 49. 30 31 33 34 Отрывок из мнения действительного статского советника Липранди. С. 34. Львов Ф. Н., Буташевич-Петрашевский М. В. Указ. соч. С. 51. 164 Глава 6. А был ли заговор? Глава 6. А был ли заговор? 165 Неугомонный Петрашевский, по словам Львова, также всту­ пил в борьбу за место секретаря Петербургской городской думы с креатурой Перовского: «Министерство предложило своего кан­ дидата и неправильными выборами доставило ему место секре­ таря. Петрашевский завел с министерством по этому случаю процесс в Сенате и уже в крепости получил отказ на свою прось­ бу»35. В письме Дмитрию Завалишину Львов дополнял картину этого противостояния характеристикой Петрашевского: «Fiat justitia, pereat mundus36 — его любимый девиз, хотя я и говорил ему: на что же нужна и как будет существовать справедливость, когда мир погибнет? <…> Отсюда проистекали его процессы с министром Перовским за городские выборы…»37 *** Несмотря на вызывающие манеры и склонность к эпатажу, Петрашевский не был готов ради своих убеждений всерьез пре­ ступать закон. Спорить с сильными мира сего за место секрета­ ря и сочинять записки, превращать свой дом в дискуссионный клуб и пропагандировать запрещенную литературу — все это не выхо­дило за рамки традиционного дворянского фрондерства. Но рядом уже появился человек, способный перейти Рубикон. На «пятницах», когда все горячились, шумели, спорили, он сидел в соседнем кабинете, но при открытой двери, курил сигару, мол­ чал и слушал. И это молчание выглядело столь значительно, что, отделившись от общей массы, к нему присоединялись дватри человека. Тогда он говорил с ними, и они чувствовали себя избранными. Достоевский называл его «своим Мефистофелем», а Семёнов-Тян-Шанский уверял, что «с него прямо можно было рисовать этюд головы и фигуры Спасителя». Звали этого чело­ века Николай Александрович Спешнев38. Знакомы они были по Царскосельскому лицею (учились на од­ном курсе), и Петрашевский во всем проигрывал Спешневу. Петрашевский был из тех дворян, которых поскреби — отыщешь поповича. Спешневы — род, восходящий к XVI веку: стрелецкие головы, воеводы, стольники и стряпчие. У Петрашев­ского домик Там же. Да восторжествует справедливость, хотя бы погиб мир (лат.). 37 Львов Ф. Н. Письмо к Д. И. Завалишину [о Петрашевском] // Первые русские социалисты. С. 107. 38 Сараскина Л. И. Николай Спешнев: Несбывшаяся судьба. М., 2000. 35 36 Слева: Семёнов-Тян-Шанский П. П. Фото. Справа: Спешнев Н. А. 1840‑е в Коломне, выселок на болоте да сорок душ. Nicolàs после смерти отца в 1840 году (возможно, убитого кресть­янами) унаследовал имения в двух уездах Курской губернии, дом в Петербурге и пол­ тысячи крепостных мужского пола. Пет­рашевский хоть и доро­ жил репутацией озорника и окончил лицей с низшим чином, но все‑таки окончил. Спешнев же был отчислен из‑за конфлик­ та с преподавателем в апреле 1839 года (то есть за месяц-два до выпуска), а потому права на чин лишился и на государственную службу поступить не мог. Он и не торопился. Свел знакомство с ориенталистом и популярным писателем Осипом Сенковским (он же «барон Брамбеус», он же «Тутунджи-оглы-Мустафа-ага, истинный турецкий философ» и пр.), под влиянием которого стал вольным слушателем восточного факультета Петербургского университета. С увлечением учил арабский, турецкий, персид­ ский, татарский, молдавский языки и даже санскрит. И опять не окончил курса. Помешало еще одно обстоятельство, поднимавшее его над мало­рослым и малосимпатичным Петрашевским. «Спешнев отличался замечательной мужественной красотою», — призна­ вал Семёнов-Тян-Шанский39. «Он был высокого роста, имел правильные черты лица, темно-русые кудри падали волна­ ми на его плечи, глаза его, большие, серые, были подернуты 39 Семёнов-Тян-Шанский П. П. Указ. соч. С. 81. 166 167 Глава 6. А был ли заговор? Глава 6. А был ли заговор? какой‑то тихой грустью», — восторгалась Наталья Огарёва-Тучко­ ва40. «…Спешнев, человек замечательный во многих отношениях: умен, богат, образован, хорош собой, наружности самой благо­ родной, далеко не отталкивающей, хотя и спокойно-холодной, вселяющей доверие, как всякая спокойная сила, джентльмен с ног до головы, — подтверждал анархист Михаил Бакунин. — …Жен­ щины, молодые и старые, замужние и незамужние, были и, пожа­ луй, если он захочет, будут от него без ума. Женщинам не про­ тивно маленькое шарлатанство, а Спешнев очень эффектен: он особенно хорошо облекается мантиею многодумной спокойной непроницаемости»41. Вместе со Спешневым из лицея был исключен некий Саве­ль­ ев. Как было не навестить такого товарища! У Савельева же был старший брат, у брата — жена, Анна Феликсовна, урожденная Цехановецкая. Зеленоглазая шатенка с кипучей польской кро­ вью повстречала молодого меланхолика с внешностью мушкете­ ра. Долго ли было проскочить искре, запылать пожару? Весной 1840 года они бежали, скрывались в Гельсингфорсе (Хельсинки), откуда Николай молил свою мать Анну Сергеевну понять и при­ нять его любовь. И, конечно, дать денег для дальнейшего бегства. Осенью 1842 года, уже в Вене, Анна родила сына Николень­ ку. Положение беглых любовников стало еще тягостнее. Зная о богатстве Спешневых, Савельев требовал в качестве отступного и в возмещение благородной обиды двадцать тысяч рублей сере­ бром. Весной 1844 года у пары родился второй сын — Алешенька. Вскоре Анна скоропостижно скончалась. По глухим сведениям Бакунина, отравилась из ревности. По семейному преданию, Nicolàs все‑таки обвенчался с умиравшей и уже не покидавшей постель Анной. Версии, впрочем, друг друга не исключают. Похоронив то ли любовницу, то ли жену, он временно вернулся на родину, чтобы отдать сыновей на воспитание своей матери и дяде. Затем еще на полтора года — с декабря 1844 по июль 1846‑го — уехал за границу, на сей раз преимущественно в Дрез­ ден. По собственному признанию, «жил как король»: посещал библиотеки, концерты, спектакли, заводил романы. «Но не одни дамы, молодые поляки, преимущественно аристократической партии Чарторыйского, были от него без ума», — комментиро­ вал Бакунин42. В 1847 году Спешнев вернулся и начал посещать «пятницы» в Коломне. Он по‑прежнему много читал, может, даже то, что не интере­ совало других (о нем единственном известно, что брал из биб­ лиотеки Петрашевского сочинения Карла Маркса). Но главное, что отличало его от прочих завсегдатаев коломенских журфик­ сов, — он был человеком действия. Задумал «Русское тайное общество» и принялся составлять проект подписки для тех, кто решится вступать. Первый параграф незавершенного доку­ мента гласил: «Когда Распорядительный комитет общества, сообразив силы общества, обстоятельства и представляющийся случай, решит, что настало время бунта, то я обязываюсь, не щадя себя, принять полное и открытое участие в восстании и даже, т. е. по извещению от Комитета, обязываюсь быть в назначен­ ный день, в назначенный час в назначенном месте, обязываюсь явиться туда… вооружившись огнестрельным или холодным оружием…»43 Следователи предъявили этот параграф Дмитрию Ахшарумову (как, вероятно, и всем прочим), но тот искренне отвечал, что видит его впервые и не знает, кто автор. И все‑таки вопрос о создании тайного общества (то есть устой­ чивого объединения с уставным документом, относительным единством взглядов, общими собраниями и иными совместными действиями) поднимался, хотя и в узком кругу. Даже в замысле общество это напоминало более Союз благоденствия, чем Север­ ное или Южное. Тем паче — спешневское «Русское». Федор Львов писал, упоминая себя самого в третьем лице: Огарёва-Тучкова Н. А. Указ. соч. С. 70–71. 41 Бакунин М. А. Собрание сочинений и писем: 1828–1876. Т. 4: В тюрьмах и ссылке: 1849–1861. М., 1935. С. 344. 40 Момбелли, разговаривая со Львовым о всех пакостях высоких са­­ новников, которые не страшатся нисколько общественного мне­ ния, тем более что оно почти и не существовало не только в России, но и в Петербурге, сказал: «А недурно было бы составить тайное общество, которое бы имело целью направлять общественное мне­ ние против всего мерзкого, подлого, рабского, против произвола и насилия и возвышать все хорошее, доброе, гражданскую доблесть и пр., а также выдвигать всех не только передовых, но и вообще честных и умных людей, стараться, чтобы они заняли влиятельное Там же. С. 345. Доклад генерал-аудиториата // Петрашевцы: Сб. материалов / Под ред. П. К. Щёголева. Т. 3. М.; Л., 1928. С. 52; Отрывок из мнения действительного статского советника Липранди. С. 62. 42 43 168 Глава 6. А был ли заговор? положение как на службе, так и в обществе. Какая была бы сила у нас через несколько лет!» — «Да, — отвечал Львов, — такое обще­ ство могло бы принести и другую пользу: если в России совершится когда‑нибудь политический переворот, то из этого общества могут выйти готовые политические деятели»44. Для обсуждения этой идеи, помимо двух инициаторов, собра­ лись Петрашевский, Спешнев и начальник отделения в Азиат­ ском департаменте МИДа Константин Дебу. Последний был приглашен Петрашевским специально в противовес Спешне­ ву. Семёнов-Тян-Шанский так характеризовал его взгляды: «Старший Дебу слишком хорошо изучил историю французской революции, а с другой стороны — имел уже слишком большую административную опытность, чтобы не знать, что в то вре­ мя в России революции произойти было неоткуда»45. И хотя на кулуарном совете Дебу повел себя не вполне так, как рассчи­ тывал Пет­рашевский, но Спешнев все равно похоронил затею, мотивируя тем, что способ действий предлагается «иезуитский», а он предпочитает действовать «открытою силою». В ноябре 1848 года Спешнев, казалось бы, получил под­держку своей ставки на «откр­ытую силу», да только при­­шла она от чело­ века непонят­ного, мутного. Это был тот самый Рафа­ил Алексан­ дрович Чер­но­­свитов, который, будучи уездным исправником, воевал с мя­тежными крестьянами в 1842 году в селе Бату­ринском. Через какое‑то время после «картофельных бунтов» он покинул государеву службу, а в 1845‑м объявился в Красноярске — столи­ це Енисейской губернии, давшей в том году половину мировой добычи золота. На службу устроился в компанию купцов Голуб­ кова и Кузнецова — зачинателей золотодобычи в Ачинском, Канском и Минусинском округах. В поездках по бескрайней Сибири свел знакомство со ссыльными декабристами Иваном Пущиным и Владимиром Штейнгейлем. Сам Черносвитов произвел на кружковцев впечатление двой­­ ственное. По мнению Спеш­­­нева, «он должен быть очень заме­ чательный человек», го­­ворил «очень красно» и «на все мас­тер», но в то же время «че­­ло­­век с зад­ними мыс­лями». И Фе­дор Досто­ евский в разгово­ре со Спешневым отзывался, что новый знакомец «говорит по‑рус­ски, точно Гоголь пишет», но «кажется, что Черно­ 44 45 Львов Ф. Н., Буташевич-Петрашевский М. В. Указ. соч. С. 46–47. Семёнов-Тян-Шанский П. П. Указ. соч. С. 83. Глава 6. А был ли заговор? 169 свитов просто шпион»46. Забав­ но, что за несколько встреч пет­ра­шев­цы так и не заметили, что Черносвитов одноногий, и называли его хромым. Ногу же он потерял еще в 1830 году, когда двадцатилетним подпоручиком воевал с восставшими поляка­ ми. Был тяжко ранен ядром да еще контужен «черепком» гранаты в голову, попал в плен, где польский хирург сделал ему ампутацию. Военную карьеру пришлось сменить на инвалид­ ную исправническую службу. Тогда‑то он и смастерил себе Черносвитов Р. А. Фото, 1840‑е чудо-протез, который затем всю жизнь усовершенствовал47. «Черносвитовская нога» так поразила Достоевского, что он вывел ее в «Идиоте» под собственным именем: «Ах да, с черносвитовскою ногой, говорят, танцевать можно. <…> И к тому же уверяет, что даже покойница жена его в продолжение всего их брака не знала, что у него, у мужа ее, деревянная нога». В приватном разговоре с Петрашевским и Спешневым Рафаил Черносвитов пытался выведать о тайных обществах в Петербур­ ге и Москве, туманно намекая, что интересуется не просто так. Петрашевский, которого на этот разговор вызвал Спешнев, сер­ дился, нервничал и предлагал ему самому «сказать, какие и где вы видите способы к восстанию». Спешнев, также сомневав­ шийся в новом знакомце, Черносвитову же и переадресовывал этот вопрос. На это бывший усмиритель крестьян и настоящий сибирский золотопромышленник изложил план вполне в духе Ипполита Завалишина, что «сначала надо, чтоб вспыхнуло в Восточной Сибири, что пошлют корпус, едва он перейдет Урал, как встанет Урал, и посланный корпус весь в Сибири останется, что с 400 т[ысячами] заводских можно кинуться 46 Спешнев Н. А. О Черносвитове // Первые русские социалисты. Л., 1984. С. 110. 47 Чулков Г. Рафаил Черносвитов // Каторга и ссылка. М., 1930. Кн. 3 (64). С. 80–96. 170 171 Глава 6. А был ли заговор? Глава 6. А был ли заговор? в низовые губернии и на землю донских казаков, что на поту­ шение этого потребуются все войска, а что если к этому будет восстание в Петербурге и Москве, так и все кончено»48. Рафаил Черносвитов, как «появился вдруг» (по замечанию Спешнева), так и уехал обратно в Сибирь, оставшись для петра­ шевцев загадкой вроде своей деревянной ноги. Спешнев же предложил сотоварищам писать статьи для еже­ месячного журнала социалистического направления «La Revue indépendante», выходившего в 1841–1848 годах под редакцией Пьера Леру, Жорж Санд и Луи Виардо. Связь с этим изданием мог обеспечить его зарубежный приятель — польский эмигрант Эдмунд Хоецкий. Это был писатель, журналист и переводчик, редактировавший политический еженедельник «La Tribune des peuples» Адама Мицкевича, а позже ставший секретарем Напо­ леона III и одним из основателей парижской газеты «Le Temps» (предшественницы «Le Monde»). Словом, связь была надежная, но ничего из затеи не вышло. Петрашевский то ли опасался, что русских корреспондентов французского общественно-поли­ тического журнала станут искать уже всерьез, то ли сознавал, что главная роль в проекте достанется не ему. «…Этот барин чересчур силен и не чета Петрашевскому», — отзывался Федор Достоевский, сближения со Спешневым не желавший и тем не менее принимавший участие во всех его затеях. Помимо личного магнетического влияния Nicolàs держал Достоевско­ го еще и долгом порядка пятисот рублей серебром. «Отдать же этой суммы я никогда не буду в состоянии, да он и не возьмет деньгами назад; такой уж он человек», — обреченно признавался нерасчетливый писатель49. Неудача с журналом нимало не остудила Николая Спешнева. Если не отправлять материалы за границу, так можно создать подпольную типографию в России. Спешнев выделил деньги, студент Филиппов разработал чертежи деталей типографского станка, изготовление которых в целях конспирации заказали в разных петербургских мастерских. Сложилась и группа, увле­ ченная новой перспективой: сам Спешнев, Павел Филиппов, Николай Мордвинов, Федор Достоевский, поручики Николай Момбелли и Николай Григорьев и, вероятно, выпускник юри­ дического факультета Петербургского университета Владимир Милютин. И вновь без Петрашевского. Детали станка были получены, собраны в единый механизм, но к печати присту­ пить не успели. Параллельно при непременном участии Спешнева возникали кружки тех, кому «пятниц» уже было недостаточно, кто разо­ чаровался в самом Петрашевском. Федор Достоевский, напри­ мер, за глаза ругал Петрашевского дураком, актером и болтуном, а свои посещения Коломны оправдывал тем, что встречает «хоро­ ших людей, которые у других знакомых не бывают» и к тому же там «тепло и свободно, притом же он всегда предлагает ужин, наконец, у него можно полиберальничать»50. Свои собрания без Петрашевского зародились в общей квартире Сергея Дуро­ ва, Александра Пальма и Алексея Щелкова на Гороховой ули­ це (Адмиралтейском проспекте). Помимо хозяев и Спешнева их посещали Федор и Михаил Достоевские, Николай Морд­ винов, Николай Григорьев, Федор Львов, Павел Филиппов и другие. Именно неприятием характера Петрашевского Львов объяснял образование кружка: «…им казалось, что у него недо­ стает теплого чувства, что у него один только холодный ум и, наконец, что он упрям, как бык, который уперся рогами в одно место и с него не сходит»51. Свои «вторники» затеял и Нико­ лай Кашкин (Ахшарумов утверждал, что определенных дней у Кашкина не было), собиравший у себя более десяти человек, включая сослуживцев по Азиатскому департаменту братьев Константина и Ипполита Дебу, Дмитрия Ахшарумова, а так­ же отставного коллежского секретаря Александра Европеу­ са и, конечно же, Николая Спешнева. Жил Кашкин в одном доме (генеральши Берхман на Владимирской улице) с сыном опального Михаила Орлова — Николаем, который предупредил его, что в окна хорошо видны их собрания, на которых подо­ зрительно не играют в карты. «Собирались также у К. М. Дебу люди близко друг другу знакомые, — делился воспоминаниями Ахшарумов. — Свой собственный кружок, сколько мне известно, Спешнев Н. А. Указ. соч. С. 111–114. Из воспоминаний С. Яновского о Ф. М. Достоевском // Петрашевцы в вос­ поминаниях современников: Сб. материалов: В 3 т. М.; Л, 1926. Т. 1. С. 79–80. 48 49 50 51 Там же. С. 77–78. Львов Ф. Н., Буташевич-Петрашевский М. В. Указ. соч. С. 45. 172 Глава 6. А был ли заговор? с особым направлением, составлял Спешнев, как бы соперничая с Петрашевским и некоторое время готовый устраниться от него, но Петрашевский, видя в этом ослабление общего дела, сумел предупредить такое разъединение»52. Хаотично возникавшие кружки той поры отделить от друже­ ских посиделок было сложно, если вообще возможно. Да и нуж­ но ли? Еще ничего не произошло. Просто молодые люди читали не то, что было предписано, и говорили не о том — даже не «меж­ ду Лафитом и Клико», а за стаканами «прескверного, но все‑таки вина». Однако лисий нюх Ивана Липранди уже чуял крамолу. Он, конечно, не юноша, на зеленую гроздь не покусился бы, а дал ей созреть. Когда бы только не этот високосный год с его европейскими революциями и русской холерой да нетерпение мнительного самодержца… Глава 7 «ЖЕРТВА ВЕЧЕРНЯЯ» …В августе 1848 г. министр внутренних дел получил уведомление о поведении Петрашевского. Он поселил одного шпиона в качестве торговца табаком в доме Петрашевского, чтобы войти в доверие его прислуги, а другого, по фамилии Антонелли… обязали сообщать министерству о заседаниях общества. Счастливый своим откры­ тием, Перовский докладывает о нем государю, но, может быть, вы думаете, что он шепнул об этом и своему коллеге по тайной поли­ ции, графу Орлову? Боже сохрани! Он потерял бы тогда отличный случай доказать царю, что тайная полиция состоит из ничтожеств. Перовский хочет оставить себе одному честь спасения отечества. Поэтому гр[аф] Орлов в течение шести месяцев не знает об этом большом деле; Перовский потирает себе руки и ухмыляется. К сожалению, он не может велеть государю хранить тайну: в мину­ ту гнева государь, прежде чем его птицелов успел протянуть все силки, сказал графу Орлову, что у его ищеек нет нюха, что это — сопливые собаки. Оскорбленный в своем самолюбии, граф Орлов собирает сведения и докладывает царю, что министр внутренних дел, чтобы возвысить себя, наговорил его величеству всякого вздо­ ра, что дело это совсем не так значительно, как его описывают, что не надо разукрашивать его, особенно в глазах иностранцев, и, приняв некоторые патриархальные меры против главных вождей, можно прекратить дело без шума и скандала. Так, выполняя просьбу Герцена, излагал эту историю Вла­ димир Энгельсон1. Некоторые уточнения здесь все‑таки не помешают. Так, «уведомление о поведении Петрашевского» Лев Перовский получил, конечно же, не в августе, а в марте 1848 года (в связи с дворянскими выборами), и тогда же за беспокойным титуляр­ ным советником установили слежку. Проведав, что некоторые 52 Ахшарумов Д. Д. Указ. соч. С. 182. 1 Энгельсон В. А. Петрашевский. С. 69–70. 174 175 Глава 7. «Жертва вечерняя» Глава 7. «Жертва вечерняя» из посетителей «пятниц» захаживают за табаком в лавку меща­ нина Петра Шапошникова (самоучки, млевшего перед образо­ ванными и, в мечтах об актерской карьере, накупившего пол­ сотни маскарадных костюмов), остроумный Липранди вызвал из Костромы агентов — купца Василия Шапошникова и меща­ нина Николая Наумова (по некоторым сведениям, племянника предыдущего). Василий Шапошников не только познакомился со своим чудаковатым однофамильцем, но и арендовал помеще­ ние для табачной лавки на первом этаже дома Петрашевского. Господа кружковцы привыкли покупать табак у Петра Шапош­ никова? Министерство внутренних дел отнеслось к их привыч­ кам самым трепетным образом: Василий Шапошников и Нау­ мов приобрели лошадей и дрожки, выправили билеты на право извоза и пятничными вечерами стали поджидать седоков у завет­ ного дома (это в Коломне‑то, вспомним Гоголя). Костромские гастролеры не слишком преуспели. Слуги Пет­ ра­­шевского, дворник и два мальчика из собственных крепост­ ных, хозяина боялись (по словам Липранди, «содержались весьма стро­го, несмотря на весь либерализм их барина») и с чужими зря не болтали. Агенты вынужденно вернулись в лавку Петра Шапош­ никова. Там им подфартило с двумя студентами, купеческими сыновьями Толстовым и Катеневым, которые за свою образо­ ванность отоваривались табачком в долг. Отвели их в заведение госпожи Блюм (вот она, школа Видока — Липранди) и зафикси­ ровали рассуждения о желательности цареубийства и восстания в столице. Оба были арестованы и сознались в возмутительных речах. Алексей Толстов, покаявшись, отправился унтер-офицером в Кавказский корпус. Василий Катенев сошел с ума в крепости: у него «обнаружились временные припадки бешенства с криком и бранными словами», перешедшие «в совер­шенное малоумие». На закате своих дней Ахшарумов вспоминал, как мертвую тишину Петропавловки раздирал «страшный, пронзительный крик во все горло»2. Только вот к кружку Петра­шевского несчастные студенты отношения не имели. Разумеется, многоумный Липранди и не рассчитывал, что его Шапошников с Наумовым сумеют проникнуть на «пятни­ цы» (недотепы не преуспели даже в содержании табачной лавки). Требовался агент из интеллигентов, способный «стоять в уровень в познаниях с теми лицами, в круг которых он дол­ жен был вступить»3. Среди гостей ли своего «открытого дома» или еще где, но Иван Петрович отыскал нужного кандидата. Им стал сын академика живописи (к тому времени покойно­ го) Петр Дмитриевич Антонелли, за свою фамилию прозван­ ный в кружке «итальянчиком». По мнению В. И. Семевского, Анто­нелли работал на Липранди уже в 1847 году. Даже если это так, молодого человека привлекли к слежке не вдруг — лишь в декаб­ре 1848 года, «после должного испытания и подготовки», при которых он показал себя «весьма способным на это дело и согласился принять его на себя, но с условием, чтобы имя его не сделалось гласным». В январе 1849 года Анто­нелли был поме­щен на службу в тот же департамент МИДа, что и Петра­ шевский. Первый отчет о контактах с «известным лицом» дати­ рован 9 янва­ря. Попасть же на «пятницу» впервые удалось только 11 марта, и то без приг­лашения. Двери гостям Петрашевский обычно открывал сам. Прогнать назойливого сослуживца он не решился. И с той поры блондин в красном жилете не пропус­ кал ни одного собрания, произносил либеральные речи, пот­ чевал собеседников заграничными сигарами и интересовался их мнением по актуальным вопросам. Петрашевцы инициаторами возбуждения против них дела счи­ тали Льва Перовского и Ивана Липранди. Последний, по их мне­ нию, затеял политическую провокацию, потому что оказался на грани разоблачения в вымогательстве взяток от «раскольников» (скопцов). Федор Львов в рукописи, отредактированной самим Петрашевским, утверждал: «Зная честолюбие Перовского, он (Липранди. — В. Ш.) внушал ему, что вся полиция, как тайная, так и явная, должна быть сосредоточена у него в руках, что III отде­ ление ничего не делает, что оно даже не следит за революцион­ ными собраниями, известными всему Петербургу, что он берется устроить все дело таким образом, что государь увидит ревность министра внутренних дел к охранению государства от внутрен­ них и опасных врагов и недеятельность жандармов. Конечно, Перовский согласился»4. О том же писал и Павел Кузьмин, прямо утверждавший, что «Иван Пет­рович Липранди — главный автор всей истории»: 2 Ахшарумов Д. Д. Указ. соч. С. 218–219. 3 4 Отрывок из мнения действительного статского советника Липранди. С. 35. Львов Ф. Н., Буташевич-Петрашевский М. В. Указ. соч. С. 49. 176 Глава 7. «Жертва вечерняя» Диверсия эта удалась как нельзя лучше, и Министерство внут­ рен­них дел полагало, что оно делает двойной выигрыш: 1) Когда под­нят вопрос о заговоре, то можно ли обращать хоть какое‑либо вни­мание на то, что открыватели этого заговора притесняли каких‑­нибудь скопцов. 2) В течение нескольких лет шла борьба Перовского против Орлова, яко шефа жандармов, и в этой борьбе Перовский доказывал, что вся полиция должна сосредоточиться в Министерстве внутренних дел, которое одно обязано охранять внутреннее спокойствие и предупреждать всякий беспорядок и следить за настроением общества чрез своих агентов, кото­ рые могут удобнее проникать в каждый общественный кружок, и что жандармское ведомство ничего не делает, чему может слу­ жить лучшим доказательством то, что обширное «общество Петра­ шевского», давно существующее и пустившее свои корни по всей России, во все общественные слои, с целью ниспровергнуть благие учреждения самодержавия и самую православную церковь, оста­ ется неведомым для III отделения; и только усердию и вернопод­ даннической преданности чинов Министерства внутренних дел, с Перовским во главе и с подручным в лице Липранди, отечество обязано открытием этого заговора, и представляется возможность предотвратить опасность, грозившую государству, августейшему дому и православной церкви5. Сам Липранди от лавров инициатора отбивался неустанно и последовательно: «…не я открыл и не я донес, а мне был указан предмет, который я должен был только разузнать поближе»6. «Предмет» якобы был указан ему около 10 марта 1848 года сов­ ме­­ст­но Львом Перовским и Алексеем Орловым. «Мы реши­ ли возложить собрание этих сведений на вас», — сказал граф Орлов при молчании Перовского. «Мысль о том, что дело Петра­шевского выкопано и развито в пику графу (теперь кня­ зю) Орлову с целью показать ничтожность тайной полиции, есть совершенно неспра­ведливая и ни на чем не основанная… Наблю­дение, а потом расследование означенного дела проис­ ходило с начала до конца по взаимному совещанию графа Орло­ ва и бывшего министра внутренних дел Перовского, как лиц, стояв­ших по звани­ям своим на страже спокойствия государства, из коих один как шеф Корпуса жандармов, а другой как генерал-­ полицмейстер государства… И им обоим я предоставлял свои Кузьмин П. А. Указ. соч. С. 296, 317. 6 Отрывок из мнения действительного статского советника Липранди. С. 35. 5 Глава 7. «Жертва вечерняя» 177 донесения», — нас­тойчиво уверял Липранди7. По его словам, требование графа Орлова, «чтобы мои не знали во избежание столкновения», ставило его «в крайне неловкое положение в отно­шении к Л. В. Дубельту», с которым они «были с 1812 года соштабниками 6‑го корпуса Дохтурова» и сохранили «взаимное дружеское расположение»8. Следствие такую версию охотно приняло: в ней государство представало единым механизмом, без скрежета ведомственных шестеренок. В докладе генерал-аудиториата императору «пальма первенства» в деле петрашевцев вообще передавалась III отде­ лению: В марте месяце 1848 года дошло до сведения шефа жандармов, что титулярный советник Буташевич-Петрашевский… обнаружи­ вает большую наклонность к коммунизму и с дерзостью провоз­ глашает свои правила. Поэтому шеф жандармов приказал учредить за Петрашевским надзор. В то же самое время министр внутренних дел, по дошедшим до него сведениям о преступных наклонностях Петрашевского в политическом отношении и о связях его со мно­ гими лицами, слившимися как бы в одно общество для определен­ ной цели, учредил со своей стороны наблюдение за Петрашевским. Но как столкновение агентов двух ведомств могло иметь вредное последствие — открыть Петрашевскому тайну надзора и отнять у правительства возможность обнаружить его преступные замыс­ лы, то шеф жандармов по соглашению с графом Перовским предо­ ставил ему весь ход этого дела, а граф Перовский возложил это на действительного статского советника Липранди9. III отделение и правда заинтересовалось Петрашевским за­­ долго до МВД. В 1844 году в лицее (год назад перебравшемся в Санкт-Петербург и переименованном из Царскосельского в Александровский) был обнаружен текст либретто к оперебуфф «Поход в Хиву», высмеивавший полководческую неудачу Василия Перовского. Сочинителем оказался лицеист Алексей Унковский. Вместе с двумя товарищами он посещал Михаила Петрашевского, претендовавшего в то время на место лицейского преподавателя юридических наук. Разумеется, после этой истории Петрашевский не только места не получил, но и был обвинен Цит. по: Волгин И. Л. Пропавший заговор. С. 34. Записки И. П. Липранди. С. 70. 9 Доклад генерал-аудиториата. С. 3. 7 8 178 179 Глава 7. «Жертва вечерняя» Глава 7. «Жертва вечерняя» лицейским начальством в развращении юных умов «смутным обаянием новых идей» и «скептическим настроением мысли относительно предметов веры и существующего общественного порядка». Алексей Орлов распорядился учинить за Петрашев­ ским негласный надзор, но всего на месяц. Незадачливого же сочинителя из лицея исключили. «Кто знает, если бы не обыск в лицее в 1844 году, то в 1848 году я угодил бы вместе с Петра­ шевским в Сибирь, на каторгу», — размышлял А. М. Унковский, ставший видным деятелем крестьянской реформы 1861 года10. «Сопливые собаки» как на след напали, так его и потеряли. Но как понимать выражение «дошло до сведения шефа жандар­ мов»? Заняв эту должность, граф Орлов завел следующий поря­док: ежедневно Дубельт либо докладывал ему обо всех проис­шествиях лично, либо курьерской почтой присылал шефу информирую­ щие записки. После получения соответствующих резолюций записки возвращались обратно к Дубельту. Однако, судя по этим запискам, именно Дубельт (вопреки версии о слаженной сим­ фонии полицейских ведомств) о петрашевцах не знал ничего. В предусмотрительно сохраненных им запис­ках 1849 года есть упоминания о студенте Толстове, болтавшем «во всеуслышание, что в Москве было возмущение», а после клявшемся, что ничего такого не говорил (записи от 31 марта, 2 и 7 апреля). А также много сведений иного рода, по большей части вздорных. О том, что подле Зимнего дворца шлялся повреж­денный в рассудке прапорщик Сомов и заглядывал в окна покоев ее величества. Что при дворе великой княгини Марии Николаевны у фрейлин Толстой и Воейковой были похи­щены серебряные ложки и вилки. Что нетрезвый поручик Ивин встретил зубного врача Вагенгейма с супругой и поднял ей юбку. Что коллежский секретарь Рахманов, уличенный в мужеложстве, после развода с женой вновь пре­ дался содомии. Что картежник князь Марцелий Любомирский, вероятно, бежал на пироскафе за границу… Первые упоминания о петрашев­цах появились лишь в связи с их допросами и с той поры вытеснили прочие столичные новости на периферию жан­ дармского внимания11. Общество в симфонию спец­ служб верило слабо. Писа­тель и критик Павел Михай­ло­­вич Ко­ валевский, многое слы­ шав­ший от сановитой род­ни, рассказывал, что граф Алексей Орлов, вернувшись от царя, «пообещал согнуть в бараний рог всякого, кто пос­меет раздуть дело, открытое Министер­ством внутренних дел»12. Не факт, что было так, но так говори­ ли. И именно такой прежде­ временной реакции опасался министр Перовский, ибо Лип­ ранди мог не успеть раскинуть Ковалевский П. М. свою паутину. Энгельсон писал: Худ. И. Н. Крамской, 1886 «… Перов­ский, боясь, как бы столкновение мнений (с ведомством графа Орлова. — В. Ш.) не выяснило правду, как бы не нашли только зародыш заговора, далеко не достигшего припи­сываемых ему размеров… упрашивает царя отсрочить арест виновных. При этом он сказал царю (он сам хвастался потом): “Государь, позвольте мне еще некоторое время следить за пове­дением этих заговорщиков, и я обещаю доложить вашему величеству не только об их разговорах, но и о мечтах, грезившихся им во сне”»13. Дел за «этими заговорщиками» не чис­ лилось. Разоблачать их соби­рались в том, что век спустя будет названо «мыслепреступлением». 10 Цит. по: Возный А. Ф. Петрашевский и царская тайная полиция. Киев, 1985. С. 41–44; Лейкина-Свирская В. Р. Указ. соч. С. 17–18. 11 Дубельт Л. В. Записки для сведения, 1849 г. // Российский архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.: Альманах. М., 2005. Т. 14. С. 146–248. *** Каковы бы ни были отношения русского самодержца с зару­бежными правителями, но, будучи до кончиков ногтей легитимистом, он при любом мятеже вставал на их защиту. Османский султан Махмуд II воевал против России дважды: в 1806–1812 и 1828–1829 годах. Большинство русских офице­ ров имели опыт участия в этих войнах, обычаи которых были 12 Цит. по: Бельчиков Н. Ф. Достоевский в процессе петрашевцев. М., 1971. С. 220–221. 13 Энгельсон В. А. Петрашевский. С. 70. 180 181 Глава 7. «Жертва вечерняя» Глава 7. «Жертва вечерняя» далеки от рыцарских. Но в 1831 году вассал султана, подняв­ шийся из мамлюков паша египетский Мухаммед Али, пошел на сюзерена войной и оккупировал Сирию и Анатолию. Царь послал на помощь султану флот и армию, и это неожиданное вмешательство вынудило мятежного пашу согласиться весной 1833 года на мировую. Именно тогда граф Алексей Орлов был отправлен на берега Босфора для подписания Ункяр-Искелесий­ ского договора об оборонительном союзе между двумя странами. Во время новой турецко-египетской войны 1839–1841 годов, когда Махмуд умер и его место занял сын Абдул-Меджид I, Николай остался верен этому союзу. По условиям Адрианопольского договора 1829 года (также подписанного графом Орловым) княжества Молдавия и Вала­ хия находились под русской оккупацией вплоть до 1834‑го. Турецкая власть на этих территориях оставалась номинальной. Когда в 1848 году сюда докатилась революционная волна, про­ тивостоять ей оказалось просто некому. Молдавский господарь Михаил Струдза сначала растерялся и утвердил поданную ему «петицию-прокламацию» (о введении ответственного прави­ тельства, о неприкосновенности личности, об отмене цензуры, телесных наказаний и пр.), потом, спохватившись, затеял аресты и в резуль­тате лишь потерял авторитет у населения. Его валаш­ ский коллега Георге III Бибеску, пережив покушение (пуля заст­ряла в эполете), вовсе не решился перечить революционе­ рам: принял петицию, отрекся от престола и покинул страну. Далее тер­петь эти безобразия Николай Павлович не мог. В июне русские войска с согласия Турции вошли в Молдавию, в сентя­ бре присоединились к турецкому корпусу в Валахии. Революция в Дунайских княжествах была подавлена. Затем наступила очередь Венгрии. Революционные события там развивались с марта 1848 года, но почти полгода австрийс­кий император Фердинанд I Добрый предпочитал взирать на них сквозь пальцы. Лишь в сентябре, когда был убит императорский комиссар фельдмаршал-лейтенант граф фон Ламберг, монарх понял, что войны не избежать. Однако венгерские вооруженные силы (гусары, артиллерия, ополченцы, итальянский и польский легионы) оказались достаточно сильны, чтобы противостоять австрийской армии. После отречения Фердинанда в декабре 1848‑го и побед революционной армии весной 1849 года Госу­ дарственное собрание Венгрии заявило о низложении Габсбургов и, соответственно, о независимости от Австрийской империи. Вероятно, все удалось бы — не заключи Россия, Австрия и Прус­ сия в 1833 году акта о взаимопомощи «во время смут внутренних, а также при внешней опасности». Австрийский император, пере­ пуганный юноша Франц-Иосиф I (1830 года рождения), даже если б захотел, вряд ли смог перечить железной воле русского царя. Два небольших русских отряда под командованием генерал-­ майора Николая Энгельгардта и полковника Григория Скаряти­ на еще в январе 1849 года объявились в австрийской Трансиль­ вании. Не прошло и двух месяцев, как главнокомандующий венгерских революционных войск поляк Юзеф Бем вытеснил их в Валахию. Вступление на австрийскую территорию основ­ ной русской армии под командованием генерал-­фельдмаршала князя Варшавского (графа Ивана Федоровича Паскевича-­ Эриванского) было намечено на 23–26 апреля. Необходи­ мость этого Николай Павлович объяснял Паскевичу в личном послании: «…не вмешался бы, ежели б своя рубашка не была ближе к телу, то есть ежели бы не видел в Беме и прочих… вра­ гов… кото­рых истребить надо для нашего же спокойствия»14. И о том же в манифесте от 14 марта: «Теперь, не зная более пре­ делов, дерзость угрожает, в безумии своем, и нашей Богом нам вверенной России. Но да не будет так!»15 Однако прежде похода необходимо было обезвредить отечественных заговорщиков. Логика та же, что и у Черносвитова: революционеры особенно опасны в тылу ушедшей армии. В том, что заговор в России зреет и связан с общеевропейским, Николай не сомневался. Аресты были бы произведены и раньше, если бы не отсут­ст­вие государя в столице. Двадцать пятого марта 1849 года сразу после парада конногвардейцев Николай I отбыл в Моск­ву на освящение Большого Кремлевского дворца. Во время московских торжеств указом от 3 апреля Лев Перовский был возведен в графское досто­ инство16. По мнению Энгельсона, так министр был награжден за раскрытие петербургского «заговора» и утешен за изъятие дела из его компетенции17. Однако далеко не все современники 14 Цит. по: Щербатов М. М. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич-­Эри­ ванский. СПб., 1899. Т. 6. С. 282. 15 Цит. по: Шильдер Н. К. Указ. соч. Кн. 2. С. 498. 16 Любимов С. В. Титулованные роды Российской империи. М., 2004. С. 123– 124. 17 Энгельсон В. А. Петрашевский. С. 76. 182 183 Глава 7. «Жертва вечерняя» Глава 7. «Жертва вечерняя» признавали взаимосвязь этих событий. «Празднование Пасхи в Москве, соединенное с освящением нового дворца, сопрово­ ждалось множеством щедрых и, частью, весьма важных наград, как, например: возведением Вронченко и Перовского в графское достоинство, пожалованием Андреевских лент: графу Закрев­ скому, обер-камергеру Рибопьеру и обер-гофмейстеру князю Урусову и т. д.», — отмечал барон Модест Корф18. Графские титу­ лы своим приближенным Николай раздавал щедро — наравне со звездами (среди министров 1840‑х годов не графов еще нужно поискать), а уж та московская Пасха и вовсе выдалась щедрой на награды. К тому же получение этого титула Перовским было делом ожидаемым, слухи о нем ходили с 1846 года19. Хотя были и те, кто принял это награждение с радостным удивлением. Иван Аксаков писал родным из Петербурга: «Перовский сде­ лан графом. Этому мы все рады, как обстоятельству, имеющему в настоящее время особенное значение после всей этой пере­ дряги» (5 апреля); «наименование Перовского графом поразило здесь многих как громом» (8 апреля)20. У Аксакова была весомая причина радоваться: упомянутая «передряга» — это недавние аресты чиновников МВД Юрия Самарина и самого Аксакова. Помимо министерской службы обоих связывало славянофильство. Время «арестования» петрашевцев государь определил еще до своего отъезда в Москву: первая пятница по возвраще­ нии. Воскресным утром 17 апреля на Неве пошел лед. По такому случаю палили из пушек — со стен Петропавловской крепости, от Адмиралтейства и из Галерной гавани. В тот же день грозный самодержец вернулся в столицу. На высоком флагштоке над кры­ шей Зимнего дворца, над шеренгой бледно-зеленых скульптур затрепетало на ветру желтое полотнище императорского штан­ дарта с черным византийским орлом. Развязка близилась. В понедельник Иван Липранди сказался больным. Это лишь ненадолго отсрочило его участие в публичном акте этой некра­ сивой, но до той поры тайной истории. В среду 20 апреля он был вытребован на набережную реки Фонтанки, в дом у Цепного моста, из окон которого, как недобро шутили, была видна вся Сибирь. Дом этот с 1838 года занимало III отделение. Липранди бывал тут многократно, хотя бы по делу архимандрита Герон­ тия. Однако умный Леонтий Дубельт, услышав, что граф Орлов назначил им обоим аудиенцию в одно время, вероятно, сразу почуял неладное. Граф объявил высочайшую волю о прекраще­ нии ведения расследования МВД и о передаче его в III отделе­ ние, а именно в руки Дубельта. Липранди смаковал подробности: Дубельт «был поражен, как громом: во‑первых, что граф более года таил предмет, прямо принадлежащий III отделению (здесь, по стекшимся обстоятельствам, граф остался во всем безупреч­ ным), а во‑вторых, что я, по испытанной 37‑летней взаимной дружбе, не сообщил ему своего поручения»21. Но обиды оби­ дами, а службу друзья-соперники знали крепко. К пяти часам утра 21 апреля Липранди передал и пояснил все дело Дубельту. В тот же день граф Алексей Орлов побывал с докладом у импера­ тора. Николай распорядился «приступить к арестованию» в ночь с 22 на 23 апреля, с пятницы на субботу. Версию Липранди принимать на веру нельзя, но и игнориро­ вать невозможно. По его словам, 20‑го числа в доме на Фонтанке проходил просто парад благородства. Алексей Орлов, строго блюдя договоренности со Львом Перовским, ничего не открыл своему заместителю. Значит, сведения Павла Ковалевского не верны? Может быть, и так. И «генерал Дубль» все понял и про­ стил неверного друга: «он сознал, что в таких обстоятельствах поступил бы точно так же» и «это столкновение отнюдь не осла­ било наших взаимных отношений»22. Соперничество полицей­ ских ведомств было забыто и они плечом к плечу вы­с­ту­пили на борьбу с крамолой? Ничуть не бывало! Граф Орлов и Дубельт попытались отыграться уже на этапе «арестования». МВД к этим арестам отношения не имело. Один Липранди, не утерпев, принял участие в задержании Михаила Петрашевского23. Вероятно, из присущего ему любопытства: хоть посмотреть, кого возвел в «главари заговорщиков». Энгель­ сон искал этому факту иное объяснение: «Взаимное недоверие между начальниками двух полиций было так сильно, что каждый Корф М. А. Указ. соч. С. 463. Рейблат А. И. Указ. соч. С. 432. 20 Аксаков И. С. Письма к родным: 1844–1849. С. 488, 489. 18 19 Записки И. П. Липранди. С. 71. Там же. 23 Плохо осведомленный, но романтичный месье де Феррье-ле-Вайе изве­щал министра иностранных дел Франции Эдуарда Друэн де Люиса о том, что Пе­ трашевского «арестовали в момент, когда он агитировал извозчиков вблизи городского кладбища» (Черкасов П. Указ. соч. С. 137). 21 22 184 185 Глава 7. «Жертва вечерняя» Глава 7. «Жертва вечерняя» послал своего помощника. Со стороны графа Орлова был гене­ рал Дубельт, а со стороны Перовского — Липранди. Они вместе, в одной карете, приехали к дому Петрашевского, но так как в эту ночь надеялись захватить собрание всех участников, то Липран­ ди решил предоставить своему военному коллеге риск подняться в квартиру Петрашевского, а сам спрятался в карете»24. Энгель­ сон тут очевидно несправедлив — судя по всему, прежняя био­ графия Липранди была ему неизвестна. Тому ли, кто пировал с парижскими мушарами и водил башибузуков по турецким тылам, опасаться горстки титулярных советников? Офицеры Корпуса жандармов проводили «арестования» так, словно слышали слова своего шефа про «бараний рог». Аресты эти можно было бы назвать дружелюбными — в той мере, в какой подобная характеристика вообще применима к процедурам такого рода. И дело даже не в шутках, которые отпускали арестуемые (Петрашевский предостерег поднявшегося к нему Дубельта от просмотра книг из своей библиотеки: «вам станет дурно»; Достоевский подыгрывал приставу, желавшему стянуть у него пятиалтынный: «уж не фальшивый ли?»). Интереснее, как вели себя арестовывавшие. Так, Аполлон Майков вместе с жандармским офицером «напились чаю». Насмешник Ястржембский вспоминал, что полковник Корпуса жандармов говорил «сладенько» и как бы извинялся: «Творю волю пославшего мя» (то есть императора). Похожие воспоминания остались и у Федора Досто­евского: его «одетый в голубое» полковник разговаривал «симпатическим голо­сом». О Дубельте писатель отоз­вался: «Но уверяю, что Леон­ тий Васильевич был преприятный человек»25. Впору вспомнить отзыв Герце­на о жандармской «учтивости». Но и без сарказма многие петра­шевцы отмеча­ли корректность Дубельта в обра­ щении с подследственными. В доме у Цепного моста часть арестованных развели по отде­ль­ ным комнатам, большин­ство же собрали в Белой зале, позволив в продолжение целого дня общаться между собой. Правда, там же стояли часовые с ружьями, стучавшие прикладами об пол, если ста­ новилось слишком шумно. Но предотвратить разговоры они, конеч­ но, не могли. По сути, Орлов с Дубельтом организовали последнее собрание пет­рашевцев, толь­ко порядок на нем водворялся уже не звоном бронзового колоколь­ чика, а грохо­том жандармского при­клада. «В III отделе­нии нас угощали обедом, чаем и сигара­ ми, но никому охоты не было вкушать чего‑­либо», — вспоми­ нал Дмитрий Ахшарумов26. Зато обладав­ший железной выдерж­ кой штабс-капитан Геншта­ ба Павел Кузь­мин (будущий генерал) и семнад­цатилетний Борис Утин (будущий профес­ Дубельт Л. В. Худ. П. Ф. Соколов, 1834 сор и судья), равно как и поэт Аполлон Майков, даже умудрились завершить прерванный сон под сводами, казалось бы, грозного заведения. И уж совсем о странном факте сообщал Федор Достоевский, которому вторили и Ахшарумов, и Кузьмин: находившийся в Белой зале чиновник не препятствовал заглядывать через свое плечо в список, в котором перед фамилией Антонелли имелась карандашная помета — «агент по найденному делу». Сот­рудники III отделения de facto сдали главного осведоми­ теля МВД. Заподозрить их в столь вопиющем непрофессиона­ лизме сложно. Приемом арестованных распоряжался тайный советник Адам Александрович Сагтынский. По воспоминаниям Герцена 1840 года, это был «старик худой, седой, с зловещим лицом» и опять же с непременными «притязаниями на тонкую учтивость». Можно только гадать, какие страсти кипели в душе этого человека. Польский шляхтич, поступивший на русскую службу в 1812 году в Валахии, в 1831‑м был взят в плен восстав­ шими соотечественниками и освобожден русскими войсками, после чего возжелал служить только в Петербурге и непремен­ но в III отделении. Герцена он, кстати, тоже предупредил, хотя и не столь конкретно: «Почем вы знаете, что в числе тех, которые с вами толкуют, нет всякий раз какого‑нибудь мерзавца, который лучше не просит, как через минуту прийти сюда с доносом»27. Энгельсон В. А. Петрашевский. С. 70. Достоевский Ф. М. [Об аресте] // Первые русские социалисты. Л., 1984. С. 151. 24 25 26 27 Ахшарумов Д. Д. Указ. соч. С. 173. Герцен А. И. Былое и думы. Ч. IV. С. 54. 186 Глава 7. «Жертва вечерняя» Для «итальянчика» жандармская откровенность обернулась скорыми и долгими неприятностями. Учитель кадетского кор­ пуса Петр Иванович Белецкий, ни разу не бывавший у Петра­ шевского, оказался притянут к делу лишь потому, что жил в одной квартире с Кузьминым в доходном доме купца Тран­ шеля на 11‑й линии Васильевского острова. Оправдавшись, Белецкий вышел из‑под стражи летом того же года, но попал под секретный надзор с запрещением преподавать. В первые же дни на свободе он встретил на улице Антонелли и публично назвал его «негодяем» (в отличие от Сагтынского, аттестовавше­ го подобных людей «мерзавцами» кулуарно). «Ударил ли Белец­ кий шпиона или нет, не знаю, — признавался Кузьмин, — жаль, ежели не ударил, потому что по жалобе Антонелли Белецкого сослали в Вологду на подножный корм, и он должен был прожи­ вать там до весны 1853 года, когда ему позволили возвратиться в Петербург»28. Дальнейшая судьба Антонелли выдалась не слад­ кой: бедность, заботы о сестрах (после кончины отца он остался старшим мужчиной в семье), да еще и огласка. За заслуги перед полицейским ведомством Антонелли был вознагражден полу­ тора тысячами рублей серебром. Зато общество постаралось его унизить: ни дружить, ни служить с доносчиком никто не желал, и вскоре ему пришлось покинуть столицу. Но вернемся в гостеприимный дом у Цепного моста в день 23 апреля. Заглядывал в Белую залу, а также прошелся по всем иным комнатам, где содержались арестованные, и граф Орлов. Есть две версии его поведения в тот день. По Энгельсону, он кри­ чал или, по меньшей мере, громко выговаривал: «“Что заста­ вило вас устроить заговор, а?.. Вас слишком хорошо кормили, вы с жиру беситесь!” Этот взрыв гнева не был притворством знатного графа; он был искренен, потому что видел перед собой молодых людей, при помощи которых министр внутренних дел чуть было не подставил ему знатную подножку»29. По мнению же Александра Пальма, поведение главы III отделения было безуп­ реч­но: «Вечером всех арестованных обошел шеф жандармов князь А. Ф. Орлов30 и был к каждому очень внимателен, даже лю­безен. Надо заметить, что вся история поднята и раздута Кузьмин П. А. Указ. соч. С. 309. Энгельсон В. А. Петрашевский. С. 71. 30 Князем А. Ф. Орлов стал только в 1856 году. 28 29 Глава 7. «Жертва вечерняя» 187 Петропавловская крепость. Неизв. худ., 1845 бы­ла не им и даже совершенно вопреки его взгляду на дело…»31 Но Энгельсона там и тогда не было, а Пальм был. В те же сутки арестованных перевезли через мосты наплав­ ной Исаакиевский и деревянный Тучков на левый берег Невы — в Петропавловскую крепость, где развели по одиночным камерам 31 Пальм А. Указ. соч. С. 123. 188 Глава 7. «Жертва вечерняя» Глава 7. «Жертва вечерняя» 189 и обрядили в арестантское платье: халаты из солдатского шинель­ ного сукна, рубахи из толстого холста и войлочные туф­ли без задников. Тех, кому не повезло вскоре оправдаться, впере­ди ждали восемь месяцев заключения и долгая череда изматываю­ щих допросов. *** 24 апреля 1849 года в Петропавловке впервые собралась След­ ственная комиссия. Официальным ее председателем был комен­ дант крепости генерал Набоков, но едва ли не все ме­муаристы­­ петрашевцы вспоминали, что главенствующую роль в их допросах играл князь Павел Петрович Гагарин. Ястр­жем­­бский писал: «Князь Гагарин — человек совсем пожилой — складом своей речи, акцентом и всеми приемами сделал на меня впечатление бюро­ крата старой школы, воспитанного в малорос­сийской сем­и­нарии и даже в разговорной речи сохранившего слог бумаг канцелярских и семинарских риторик»32. Не стоит требовать от арестанта объ­ ективности в оценке следо­вателя. Ястржембскому — тридцать пять, Гагарину — шестьдесят (ему оставалось еще более двадцати лет жизни). И детст­во князя хоть и выдалось бедным, но вос­ питан он все‑таки был в панси­оне, а не в семинарии. Чинов­ ник М. А. Дмитриев никогда не был подследственным Гагарина и, вероятно, поэтому отзывался о нем не столь негативно: «Князь Гагарин был человек очень умный, знаток в законах и судопро­ изводстве, бойкой, резкой, смелый и, по русским понятиям, честный, то есть деньгами не подкупный; но честолюбивый, угодник власти и готовый на все из почести и возвышения»33. Поми­мо личных качеств, поведение Гагарина на допросах можно объяснить двумя обстоя­тельствами. Во-первых, по свидетельству Ивана Аксакова, князь был «очень хорош с Перовским»34, значит, мог действовать в интересах минист­ра внутренних дел. Второе же обстоятельство крылось в его био­графии, отличавшей его от всех остальных членов Следственной комиссии. Но об этом позже. Генерал Иван Александрович Набоков был «добрый, но суро­ вый старик» (так характеризовал его поэт А. Н. Майков), «старый 32 Ястржембский И. Л. Мемуар петрашевца // Первые русские социалисты. Л., 1984. С. 158. 33 Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 249. 34 Аксаков И. С. Письма к родным: 1844–1849. С. 394. Слева: Гагарин П. П. Справа: Набоков И. А. Портрет мастерской Дж. Доу солдат» (Ф. Н. Львов), «ворчун 1812 года, который за свирепой солдатской и отталкивающей внешностью скрывал не вполне извращенное и полное благочестия сердце» (В. А. Энгель­сон), «герой Фридляндского, Бородинского, Лейпцигского и многих других сражений» (двоюродный правнук писатель В. В. Набоков). В комиссии, по замечанию Ястржембского, генерал «чувство­вал себя не на своем месте». Однако в его назначении (пусть неиз­ бежном по должности коменданта) угадывается параллель с дека­ бристской историей: в 1826 году дивизионный командир Иван Набоков был председателем Военно-­судной комиссии при Главном штабе 1‑й армии в Могилеве. Это обстоятельство могло позволить ему вывести из‑под удара своего младшего брата Петра. В декабре 1825 года на помощь командира Кремен­чугского пехотного полка Петра Набокова рассчитывал его старый прия­тель и руководитель «южного бунта» Сергей Муравьёв-­Апостол. Вероятно и членство Петра Набокова в Сою­зе благоденствия35. Наконец, сам Иван Набоков был женат на сестре одного из видных декабристов, Ива­ на Пущина, и не далее как в начале 1849 года обращался к графу Алексею Орлову с хлопотами за ссыльного шурина36. Другой член следственной комиссии, князь Василий Андрее­ вич Долгоруков, обратил на себя внимание императора Николая 14 декабря 1825 года. Проходя в тот решающий день мимо стояв­ шего во внутреннем карауле Зимнего дворца корнета, государь 35 36 Ильин П. В. Новое о декабристах. С. 421–432, 625. Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. М., 1989. С. 238. 190 Глава 7. «Жертва вечерняя» спросил, может ли он на него рассчитывать. «Ваше величество! Я — князь Дол­горуков!» — заверил корнет. Нико­лай такие теа­ тральные жесты ценил. Между тем один из брать­ев бравого корнета, Илья, был вид­ным масоном, членом Союза спасе­ния и блюстителем Коренного совета Союза благоденствия. Когда Пушкин в десятой главе «Евгения Онегина» писал о собраниях декаб­ристской «семьи» у «осторожного Ильи», — то имелся в виду он, князь Илья Долгоруков. Леонтий Дубельт также стал членом комиссии. О его отно­ шениях к масонству и движению декаб­ристов довольно сказано выше. Позднее прочих (по свидетельству Модеста Корфа37) импе­ ратор включил в состав комиссии своего нового генерал-адъю­ танта Якова Ивановича Ростовцева. Это едва ли не самая зага­ дочная фигура в истории декабристского движения. Состоял он не в ранних Союзе спасения или Союзе благоденствия, но в Северном обществе. Ростовцев своего участия в тай­ ной организации никогда не признавал. Зато князь Евгений Оболенский, который в 1825 году служил вместе с Ростовце­ вым и жил с ним в одной квартире, утверждал, что именно он принял сослуживца, который «будучи Поэт, был принят мною единственно как человек, коего талант мог быть полезен распро­ странению просвещения»38. На скрижали истории подпоручик Ростовцев попал 12 декабря 1825 года, когда отнес в Зимний дво­ рец конверт с собственным письмом великому князю Николаю Павловичу. Претендента на престол он призывал: «Для вашей собственной славы, погодите царствовать!» Ибо «противу вас должно таиться возмущение; оно вспыхнет при новой присяге, и, может быть, это зарево осветит конечную гибель России!». Далее Ростовцев принимался считать сторонников и против­ ников будущего царя: «Государственный совет, Сенат и, может быть, гвардия будут за вас; военные поселения и Отдельный Кав­ казский корпус решительно будут против». Наконец, он умолял Николая «преклонить Константина Павловича принять корону», для чего лично поехать в Варшаву39. Николай пожелал видеть благородного юношу. Состоялся разговор с объятиями и слеза­ Корф М. А. Указ. соч. С. 464. Восстание декабристов: Материалы. Т. 1. М.; Л., 1925. С. 235. 39 Гордин Я. А. Мятеж реформаторов. Кн. 1. С. 212–213. 37 38 Глава 7. «Жертва вечерняя» 191 Слева: Долгоруков В. А. Худ. Г. И. Ботман, 1874. Справа: Ростовцев Я. И. Литогр. И. Кадушкина по портрету худ. С. К. Зарянко ми. Ростовцев никого из заговорщиков не назвал, а Николай на этом и не настаивал. И неудивительно. Утром того же дня Николай получил сек­ ретную депешу от начальника Главного штаба Ивана Дибича, а потому знал и имена, и то, что основное возмущение готовится в Петербурге, и то, что главная надежда заговорщиков — имен­ но на гвардейские полки. Если бы Николай внял советам Ростовцева, то в решающий момент в столице не оказалось бы ни его, ни Константина, ни даже великого князя Михаила Павло­ вича. Но Николай только сделал вид, что поверил40. На следую­ щий день, 13 декабря, Ростовцев предоставил Оболенскому и Кондра­тию Рылеева копию письма к Николаю и описание сво­ ей беседы с ним (он страдал заиканием, писать ему было легче, чем говорить). Оболенский сгоряча обвинил Ростовцева в том, что тот употребил во зло доверие и изменил их дружбе. Рыле­ ев же кинулся к Якову на шею: «Нет, Оболенский, Ростовцев не виноват, что различного с нами образа мыслей!» К полночи, после разговора с Рылеевым, простил «милого друга» и Оболен­ ский. Более того, спустя годы, когда Герцен высмеял поступок «юноши Иакова» на страницах книги «14 декабря и император 40 Там же. С. 208–218; Ильин П. В. Между заговором и престолом: Я. И. Рос­ товцев в событиях междуцарствия 1825 года. СПб., 2008. 192 193 Глава 7. «Жертва вечерняя» Глава 7. «Жертва вечерняя» Николай», Оболенский утешал Ростовцева: «…слова Герцена падут в море забвения, и достойны сожаления»41. Излагая обстоятельства своего восшествия на престол в за­пис­ ках «не для света», а «для детей своих», Николай I сделал между строк помету: «Прибавить о Ростовцеве»42. Но так ничего не при­ бавил. После разгона вооруженной демонстрации декабристов на Сенатской площади перед Николаем встала дилемма: покарать ли Ростовцева или приблизить. Вопрос заключался даже не в лич­ ных мотивах подпоручика, а в том, по собственному ли умыслу или по чьему‑то научению он сыграл роль Кассандры. Сомневаясь в его верности, государь понимал, что сам по себе молодой человек опасности не представляет. А из легенды о «благородном доносчике» можно было извлечь пропагандистскую пользу. В январе 1826 года Ростовцев, уже поручик, был определен адъютантом к велико­ му князю Михаилу Павловичу. Однако Александр Никитенко, в то время ближайший товарищ Ростовцева, отмечал в дневнике его переживания: «государь холоден»43. Николай не спешил при­ ближать к себе Якова, зато, по свидетельству того же Никитенко, на Михаила новый адъютант приобрел «большое влияние и поль­ зуется этим как человек честный и человек государственный»44. И барон Модест Корф в личном дневнике за 1839 год поминал «очень дос­тойного человека, полковника Ростовцева, адъютанта великого князя Михаила Павловича и вместе начальника штаба военно-учебных заведений, весьма многим ему обязанных»45. Наконец в январе 1849 года Николай I пожаловал генерал-­майора Рос­товцев в генерал-адъютанты и спустя четыре месяца назначил состоять в Следственной комиссии по делу петрашевцев. Итак, все члены этой комиссии, за исключением Гагарина, либо сами состояли в тайных декабристских обществах (дока­ зано это или не доказано, тут как раз не важно), либо членами обществ были их родные братья. То же самое отно­сится и к гла­ вам полицейских ведомств: Лев Перовский — участник, Алек­ сей Орлов — брат. Не было ли дело петрашевцев одновременно проверкой и для самих следователей? Не так ли и в 1826 году был включен в состав Верховного уголовного суда Михаил Спе­ ранский, на которого декабристы возлагали большие надежды?46 Только тогда молодой Николай не был уверен в прочности своей власти, поэтому Сперанский оказал­ся одним из судей. Ныне же, после почти четвертьвекового царствования, царь мог себе позволить против одного надежно­го следователя выставить четырех сомнительных. В самом деле, большую ли опасность представлял для власти кружок молодых людей, даже не воен­ ных, а «фрачников»? Иное дело верхушечный заговор, не разо­ блаченные вовремя отрасли декабристской конспирации. Именно в противовес этой императорской idée fixe Лев Перов­ ский с Липранди и сконструировали низовой «заговор Петра­ шевского». Однако побороться с этой идеей еще предстояло. Перовский на этапе следствия как бы оказался не у дел, но Лип­ ранди все же вошел в состав комиссии, разбиравшей бумаги арестованных. В этой комиссии сомнительные игры императо­ ру были ни к чему: в бумагах могли отыскаться нити, ведущие наверх — к предполагаемым могущественным лидерам тайного общества. Липранди был включен скорее по необходимости, поскольку знал об этом деле больше кого бы то ни было. Предсе­ датель комиссии — статс-секретарь князь Александр Федорович Голицын ни в чем предосудительном замечен не был, лямку стат­ ской службы тянул упорно, без сюрпризов. Правда, младший его брат Михайло что‑то знал о декабристском заговоре и полгода содержался под арестом при своем полку. Но освобожден был безо всякого взыскания и в дальнейшем даже служил адъютан­ том Бенкендорфа47. Также и два оставшихся члена — Сагтын­ ский и секретарь Орлова тайный советник Александр Карлович Гедерштерн — сомнений у его величества не вызывали. Цит. по: Ильин П. В. Между заговором и престолом. С. 291. Записки Николая I. С. 94. 43 Никитенко А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 204. 44 Там же. С. 380–381. 45 Корф М. А. Указ. соч. С. 638. 41 42 *** Так началось это странное расследование, в котором следова­ тели, наверное, сознавали вздорность обвинений, выдвинутых против подследственных, но опасались сами угодить под высо­ чайшее подозрение. Оправдать доверие монарха и сохранить лицо перед обществом — вот два полюса, магнитные поля которых определяли ломаную траекторию поведения каждого Семёнова А. В. Указ. соч. С. 17–60. Декабристы: Биографический справочник. С. 54; Ильин П. В. Новое о де­ кабристах. С. 256–258. 46 47 194 Глава 7. «Жертва вечерняя» из них. Роскошь не осторожничать мог позволить себе один князь Гагарин. Над генерал-адъютантом Яковом Ростовцевым тучи сгусти­ лись уже при разборе истории «Карманного словаря иностран­ ных слов». По свидетельству Липранди, в бумагах Петрашев­ ско­го обнаружилась «надпись, строчек пятнадцать, рукою Я. И. Рос­товцева». Некто составил для Ростовцева проект речи великого князя Михаила Павловича. Будущему члену Следст­вен­ ной комиссии проект не понравился, и он отослал его буду­щему подследственному с обращением: «Любезный Петрашев­ский!» Голицын убрал эту бумагу в карман, а затем вер­нул автору. «И здесь не распространяюсь более», — едко заметил Липранди48. Но Липранди и сам не упускал возможность изымать доку­ менты с компроматом на людей, близких министру Перовско­ му. «Нравственный участник» (по собственному определению) собраний петрашевцев, литературный критик Павел Анненков сообщал о спасении Николая Милютина (будущего деятеля «Вели­ких реформ»): «…свидетельство о нем, по связям Милю­ тина с Перовским и Киселёвым, было утаено или, как говорили, даже выкрадено известным И. Липранди, следователем, кото­ рый на других выместил эту поблажку»49. Посетителем «пятниц» был и поэт Алексей Жемчужников — один из создателей образа Козьмы Пруткова и племянник Перовских. Петр Семёнов-ТянШанский называл его имя в числе петрашевцев, «избегнувших» наказания50. Широко известен эпизод допроса Достоевского, описанный знакомым и ранним биографом писателя Орестом Миллером: Федор Михайлович припоминал, что ген[ерал] Ростовцев предло­ жил ему рассказать все дело. Достоевский же на все вопросы комиссии отвечал уклончиво. Тогда Я. И. Ростовцев обратился к нему со словами: «Я не могу поверить, чтобы человек, написав­ ший “Бедных людей”, был заодно с этими порочными людьми. Это невоз­можно. Вы мало замешаны, и я уполномочен от имени государя объявить вам прощение, если вы захотите рассказать все дело». «Я, — вспоминал Ф. М., — молчал». Ростовцев, вскричав: «Я не могу больше видеть Достоевского», выбежал в другую комнату Волгин И. Л. Пропавший заговор. С. 332. Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1989. 50 Семёнов-Тян-Шанский П. П. Указ. соч. С. 78. 48 49 Глава 7. «Жертва вечерняя» 195 и заперся на ключ, а потом спрашивал: «Вышел ли Достоевский? Скажите мне, когда он выйдет, — я не могу его видеть». Достоев­ скому это казалось напускным51. Эпизод и правда чрезвычайно театрален, неестественен. Конечно, Ростовцев — поэт, но это в прошлом. Сейчас и здесь он — влиятельный сановник, член высочайше утвержденной комиссии. Беготня и выкрики из‑за закрытых дверей смешны, нелепы. Письменный отзыв следователя Ростовцева о подслед­ ственном Достоевском сух и лаконичен: «Умный, независимый, хитрый, упрямый…»52 Противостояние с Ростовцевым (а отношения подследст­вен­ ного со следователем всегда — противостояние) не остави­ло Дос­ тоевского равнодушным. С прочими следователями его ничто не сближало, не связывало. С Ростовцевым же оба они — лите­ра­ торы, примерно в одном возрасте попавшие в сложные поли­ти­ ческие коллизии. Позднее, замышляя новое произведение, Дос­ тоевский писал: «Роман о петрашевцах. Алексеевский ра­велин. Ростовцев. Филиппов. Головинский. Тимковский»53. Из наз­­ван­ ных лиц, трое — петрашевцы. Из следо­вателей выде­лен только один и к тому же поставлен на первое место. Нес­колько про­ ясняет отношение Достоевско­го к Рос­товцеву запись в днев­ нике писателя за 1876 год: «…с исчезно­вением декабрист[ов] исчез как бы чистый элемент дворянства. Остался цинизм: нет, дескать, честно‑то, видно, не проживешь. Явилась условная честь (Ростовцев) — явились поэты»54. Как и в случае с Дубельтом, сочувственное отношение Рос­ товцева отмечали многие, вопрос же об искренности генерала решали по‑разному. Семёнов-Тян-Шанский уверял, что его университетского друга Николая Данилевского (будущего идео­ лога панславизма, автора знаменитого трактата «Россия и Евро­ па») от «общей участи» и «смертной казни» уберегло заступ­ ничество именно Ростовцева: «…Ростовцев говорил в шутку, что по прочтении увлекательных объяснений Данилевского все 51 Цит. по: Бельчиков Н. Ф. Указ. соч. С. 200; Волгин И. Л. Колеблясь над безд­ ной. С. 133. 52 Цит. по: Бельчиков Н. Ф. Указ. соч. С. 86. 53 Цит. по: Гроссман Л. П. Достоевский. М., 1963. (Серия «Жизнь за­ме­ чательных людей»). С. 106. 54 Цит. по: Волгин И. Л. Пропавший заговор. С. 387. 196 197 Глава 7. «Жертва вечерняя» Глава 7. «Жертва вечерняя» члены судной комиссии сделались сами более или менее фурь­ еристами»55. После ста дней содержания в крепости Следствен­ ная комиссия оправдала Данилевского, но Николай I все равно подверг его административной ссылке в Вологду. Дмитрий Ахшарумов также тепло вспоминал о Ростовцеве: «“Ахшарумов, — сказал мне справа сидевший за столом генерал, это был Ростовцев, как я узнал впоследствии, — мне жаль вас! Я знал вашего отца, он был заслуженный генерал, преданный государю, а вы, сын его, сделались участником такого дела!” Обра­щаясь ко мне с этими словами, он смотрел на меня при­ стально, как бы с участием, и в глазах его показались слезы. Меня удивило это участие незнакомого мне лица, и оно показалось мне искренним»56. Отец петрашевца, умерший в 1837 году генерал-­ майор Дмитрий Иванович (он же Гайк Ованесович) Ахша­румов, был участником и первым историком войны 1812 года. Искренней, но неудачной была попытка Ростовцева помочь Федору Львову, которого он знал и любил с детства. По ошиб­ ке аресту подвергся штабс-капитан Петр Львов, однополчанин петрашевца. В этой ситуации Федору следовало самому явиться в Следственную комиссию, чего он не сделал. Его товарищ Иван Венедиктов сокрушался: «Когда открылась комиссия и был вве­ ден арестованный Львов, то Ростовцев сказал громко: “Ну вот, я говорил, что это не может быть мой”. Эта поспешно высказанная и оказавшаяся ошибочною уверенность, конечно, лишила Львова того более теплого отношения, на какое он мог рассчи­тывать со сто­ роны влиятельного Ростовцева»57. А сам Федор Львов вспоминал, как Ростовцев заступился за Спешнева: «“Что с ним церемонить­ ся, — говорил Гагарин про Спешнева, — надобно его под палки поставить!” Но Ростовцев закричал, что он этого не позволит, потому что Спешнев еще дворянин, хотя и преступный»58. Были средь подследственных и вспоминавшие о Ростовце­ ве без сантиментов. Штабс-капитан Павел Кузьмин полагал, что «Ростовцев, Дубельт и Долгорукий, как военные генералы» были воспитаны «в дисциплине, отрешающейся от всякого рас­ суждения о предметах, на которые не было непосредственного указания в особом предписании». У Кузьмина с Ростовцевым случился конфликт поколений. Старший воплощал жар экспрес­ сии, младший — лед сарказма: «Ростовцев… вскричал, заикаясь: “Вместо того чтоб говорить дерзости, вы должны бы на коле­ нях просить помилования!” Я на это говорю, что могу стоять на коленях только перед женщиною или на молитве перед Богом, а в нем я не вижу ни того, ни другого» 59. Самые негативные отзывы о Ростовцеве оставил Ястржембский, преподававший в Институте Корпуса путей сообщения и Дворянском полку, следовательно, бывший его подчиненным: «Генерал Ростовцев, видимо, старался принять вид участия и сострадания, причем высказывался в характере доброго и очень вежливого начальни­ ка, не очень взыскательного по части служебного этикета. Одна­ ко, по крайней мере по отношению ко мне, это ему не вполне удалось. Он мне показался слабохарактерным и двуличным человеком»60. В другой раз петрашевец отметил «сладенький тон» и «инквизиторское ехидство» Ростовцева. Но когда князь Гагарин принялся кричать на подследственного, тот обратился именно к Ростовцеву: «Ваше превосходительство, Яков Ивано­ вич, ведь это называется пристрастным допросом, который рус­ скими законами не допускается. Я обращаюсь к вам как к моему начальнику, прося защиты, протестую и прошу, чтобы мой про­ тест был записан в протокол»61. Гагарин и Ростовцев вообще оказались главными действую­ щими лицами этой комиссии: один следователь злой, другой — добрый. Вначале комиссия собиралась каждый вечер, потом реже, реже, и только эти двое приезжали в Петропавловку непременно. Однако настал момент, когда и они согласились с мыслью, что расследовать более нечего. А то, что было, — всего лишь «мыслепреступление». Дубельт сформулировал это в запи­ ске по результатам допросов 27 человек, поданной Орлову уже 6 мая: «Из показаний этих господ очевидно, что устроенного общества еще не было, но что намерения Петра­шевского были чрезвычайно враждебны. В бумагах его открывается такой преступный образ мыслей, что даже страшно подумать, и комис­ сия употребляет всевозможное старание обнаружить истину Семёнов-Тян-Шанский П. П. Указ. соч. С. 93. Ахшарумов Д. Д. Указ. соч. С. 195. 57 Венедиктов И. И. За шестьдесят лет // Первые русские социалисты. Л., 1984. С. 128. 58 Львов Ф. Н., Буташевич-Петрашевский М. В. Указ. соч. С. 52. 55 56 Кузьмин П. А. Указ. соч. С. 295, 307–308. Ястржембский И. Л. Указ. соч. С. 158. 61 Цит. по: Бельчиков Н. Ф. Указ. соч. С. 216–217. 59 60 198 Глава 7. «Жертва вечерняя» во всей ее наготе»62. Уж на что ненадежны были источники информации у Феррье-ле-Вайе, а и тот доно­сил своему минист­ ру депешей от 12 мая: «…в целом это объеди­нение вдохновля­ лось скорее ребяческим любопытством, нежели стремлением к серьезным действиям, и в этом смысле оно составляет скорее парадокс, нежели заговор»63. И барон Модест Корф, занимав­ ший высокие посты и отнюдь не сочувствовавший смутьянам, отмечал: «Покушений или приготовления к бунту в настоящем с достоверностью открыто не было, и все представляло более вид безумия, нежели преступления. <…> Члены (Следствен­ ной комиссии. — В. Ш.) называли это дело — заговором идей, чем и объясняли трудность дальнейших раскрытий: ибо, если можно обнаружить факты, то как же уличить в мыслях, когда они не осуществились еще никаким проявлением, никаким переходом в действие?»64 Видя, что дело расползается по швам, Липранди подал 17 августа 1849 года на имя председателя комиссии Набокова собственное «Мнение». В нем он настойчиво и последовательно, шаг за шагом, разоблачал якобы опутавшую страну сеть тайного общества: «я никак не мог остаться при мысли, чтобы умышлен­ ное общество даже и здесь состояло из тех только людей, которых агент мой видел и слушал в собраниях Петрашевского в послед­ ние шесть пятниц»; «…таковые собрания были у Пальма, Дурова и Щелкова (живших вместе) и у Монбеле (Момбелли. — В. Ш.)»; «…люди, принадлежавшие к наблюдаемому обществу, нахо­ дились вне столицы, в разных провинциях, и об них здешние сочлены ясно говорили, что им поручено везде стараться сеять идеи, составляющие основу их учения, приобретать обществу соумышленников и сотрудников и таким образом приготовлять повсюду умы к общему восстанию»65. Сравнивая петрашевцев с декабристами, Липранди находил, что новые заговорщики куда опаснее прежних: Обыкновенные заговоры бывают большею частию из людей одно­ родных, более или менее близких между собою по общественному Дубельт Л. В. Указ. соч. С. 169. Черкасов П. Указ. соч. С. 138. 64 Корф М. А. Указ. соч. С. 498. 65 Отрывок из мнения действительного статского советника Липранди. С. 26, 27, 28. 62 63 Глава 7. «Жертва вечерняя» 199 положению. Например, в заговоре 1825 года участвовали исклю­ чительно дворяне и притом преимущественно военные. Тут же, напро­тив, с гвардейскими офицерами и с чиновниками Мини­ стерства иностранных дел рядом находятся не кончившие курс студенты, мелкие художники, купцы, мещане, даже лавочники, торгующие табаком. Очевидно казалось мне, что сеть была затка­ на такая, кото­рая должна была захватить все народонаселение и, следовательно, чтоб действовать не на одном месте, а повсюду66. Настаивая, что «в деле этом скрывается зло великой возмож­ ности, угрожающее коренным потрясением общественному и государственному порядку», Липранди не мог не понимать слабости своих доказательств. Заранее обороняясь от очевид­ ной критики, он утверждал, что аресты отсекли лишь «некото­ рые нити этого зла», а его корень «разросся крепко, яд, можно сказать, разлился повсюду и напитал собою весь воздух обще­ ственной жизни или, вернее сказать, то, что составляет наше общественное образование»67. Для искоренения зла, по расчетам автора записки, требовалось лет десять — двадцать. Разумеется, такие сроки отводились не для полицейских изысканий. «Ныне корень зла состоит в идеях, и я полагал, что с идеями должно бороться не иначе, как также идеями, противопоставляя мечтам истинные и здравые о вещах понятия, изгоняя ложное просве­ щение — просве­щением настоящим, преобращая училищное преподавание и самую литературу в орудие, — разбивающее и уничтожающее в прах гибельные мечты нынешнего вольно­ мыслия или, лучше сказать, сумасбродства»68. И как бывалый разведчик ссылался на опыт противника: «Весьма важным обсто­ ятельством казалось мне и то, что главную роль в этом обществе играли наставники и воспитатели юношества, которых общество по испытании в образе мыслей и в правилах старалось помещать повсюду. Тут цель, имевшаяся в виду, и последствия, какие от того ожидались, слишком очевидны, так что нет нужды о том рас­ пространяться: один такой учитель ежегодно мог приготовлять в своих идеях десятки, сотни молодых людей, которые после рассылались во все концы государства»69. Там же. С. 30. Там же. С. 32, 33. 68 Там же. С. 33. 69 Там же. С. 30–31. 66 67 200 201 Глава 7. «Жертва вечерняя» Глава 7. «Жертва вечерняя» В общем‑то Липранди в своих рекомендациях по замене «лож­­ ного просвещения» «просвещением настоящим» Америк не от­­ крывал. В том, что «идеи правят миром», никто тогда не сом­­ не­вался, и Николай I с момента воцарения не оставлял сфе­ру образования без отеческого присмотра. На смену выбор­ным ректорам и профессорам пришли назначенные. Прием студентов был ограничен, как и поездки профессоров за грани­цу. Богосло­ вие, церковная история и церковное право стали обяза­тельными для всех факультетов. Профессоров обязали перед чтением кур­ сов предоставлять их программы начальству, а ректо­ров и дека­ нов — соответственно следить, чтобы в содер­жании «не укрылось ничего несогласного с учением православной церкви или с обра­ зом правления и духом государственных учреждений». Фило­ софия вовсе оказалась исключенной из учебных планов, чтение курсов логики и психологии было возложено на профессоров богословия. Вероятно также, что через тему образования хитроумный Липранди пытался воздействовать лично на Ростовцева, началь­ ника штаба военно-учебных заведений и «доброго следовате­ ля». В приложениях к своему «Мнению» Липранди сообщал, что преподаватель Главного инженерного училища и школы кан­ тонистов петрашевец Феликс Толь «говорил, что “лица, кото­ рым вверена власть присмотра за воспитанием, все по большей части дураки и поступками своими приносят пользу не прави­ тельству, а нашим же идеям, вооружая молодых людей противу себя и глупых уставов, ими же составленных”. Особенно напа­ дал на ген[ерал]-ад[ъютанта] Ростовцева, называя его скотом и пр.»70. Обидчивого и импульсивного Ростовцева такое известие должно было настроить против подследственных. Однако ни доводы, ни интриги Липранди не возымели действия на следователей. Спустя ровно месяц после подачи его «Мнения», 17 сентября 1849 года, комиссия представила итоговый всепод­ даннейший доклад с противоположными выводами: «… рассуж­ дения Липранди основаны на тех предположениях, которые он извлекал из донесений агентов, но по самом тщательном иссле­ довании, имеют ли связь между собою лица разных сословий, которые в первоначальной записке представлены как бы членами существующего тайного общества, комиссия не нашла к тому ни доказательств, ни даже достоверных улик… Органи­ зованного общества пропаган­ ды не обнаружено… хотя были к тому неудачные попытки…»71 Еще через неделю, 24 сен­тя­ б­ря, была учреждена Военно­­ суд­ная комиссия. Барон Мо­дест Корф комментировал: «Этим коми­че­ским преступникам го­сударь не рассудил сделать чес­ти, явленной злоумышленни­ Перовский В. А. Худ. В. И. Гау, 1841 кам 1825 года, т. е. учредить о них верховный уголовный суд, а вместо того приказал соста­ вить нечто новое — суд смешанный: из трех генерал-адъютантов и трех сенаторов, под председательством генерал-­адъютанта же, бывшего Оренбургского генерал-губернатора Василия Алексееви­ ча Перовского»72. Было от чего за­волноваться петрашевцам, когда они увидели, как родной брат министра Перовско­го вос­ седает во главе суда в мундире казачьего генерала, демонстра­ тивно бросив на стол белую мохна­тую шапку! «Тут пожа­лел я и князя Гагари­на, и Долго­ру­кова, и Рос­товцева, и Набо­ко­ва, и Дубельта…» — горест­но воскли­цал Ахшарумов73. Попол­зли слухи о бесприн­цип­ности сано­витых брать­ев, об их умении совместно провора­чивать сомнитель­ные операции. «Министр внтур[ен­них] дел Перовский внушает большой страх своим соперникам в соис­кании царских милостей, потому что его считают человеком, который ловко умеет устраивать свои дела, — уверял Энгельсон. — Он и его брат, генерал-адъютант Перовский (прославившийся своей неудачной экспедицией в Хиву), — незаконные дети графа Разумовского. Его законный сын был лишен наследства и заключен в Спасо-Ефимьевский монастырь во Владимирской губ[ернии], под предлогом неува­ жения к матери Перовских; его держали в монастыре больше 15 лет. Говорят, что он сошел с ума»74. 70 Отрывок из мнения действительного статского советника Липранди. С. 51. Цит. по: Бельчиков Н. Ф. Указ. соч. С. 222; Лурье Ф. М. Указ. соч. С. 69–70. Корф М. А. Указ. соч. С. 498. 73 Ахшарумов Д. Д. Указ. соч. С. 240. 74 Энгельсон В. А. Петрашевский. С. 71. 71 72 202 203 Глава 7. «Жертва вечерняя» Глава 7. «Жертва вечерняя» Тут необходимо небольшое отступление. Князь Петр Вя­зем­ ский видел сына графа А. К. Разумовского в суздальском мона­ стыре и подтверждал, что тот был «без сомнения, не в нормальном умственном положении». Встреча эта произошла «в 1809 году, или около того», и Вяземский отмечал, что молодой граф был зак­лючен в монастырь «в первых годах столетия», а рассудок поте­ рял потому, что «учение иллюминаторов вскружило ему го­лову за границей»75. Признаки умопомешательства были замече­ны у Кирилла Разумовского еще в 1804 году. В 1806‑м по указа­ нию Александра I его поместили в Шлиссельбургскую крепость и в 1808‑м перевели в монастырь. В те времена юные Перовские не могли оказать никакого влияния на судьбу единокровного брата. К тому же ни его признание душевнобольным, ни его кончина в 1829 году не давали им прав на наследство. Помимо Кирилла у Алексея Разумовского имелись и другие законные наследники: сын Петр и дочери Варвара (жена князя Н. Г. Реп­ нина) и Екатерина (жена графа С. С. Уварова)76. Кроме председателя в Военно-судную комиссию входили: генерал-адъютанты граф А. Г. Строганов, Н. Н. Анненков, граф А. П. Толстой и сенаторы князь И. А. Лобанов-Ростовский, А. Ф. Веймарн и Ф. А. Дурасов. Им надлежало ознакомиться с содержанием девяти тысяч страниц следственного дела, а царь торопил с приговором. В такой ситуации Василий Перовский велел приготовить краткие записки обо всех подследственных. Каждому из них после оглашения «своего» документа предла­ галось подписаться под словами: «Я, нижеподписавшийся, сим свидетельствую, что ничего не могу привести в свое оправдание». Когда Иван Ястржембский отказался ставить подпись, Васи­ лий Перовский «с невыразимо язвительной улыбкой, сказал на прощанье: “Так вы не виноваты? В таком случае ступайте и спите спокойно”». Было понятно, что вывод о степени вино­ вности подсудимых уже сделан, но суть приговора была не ясна. Тот же Ястржембский вспоминал: «…из верного источника… слышал, что судебная комиссия решила: по недостатку доказа­ тельств от ответственности нас освободить»77. Энгельсон также подтверждал относительную гуманность начального замысла: «Что касается 23‑х, преданных суду, то все думали, что их при­ говорят самое большее к отдаче в солдаты на Кавказ или, в край­ нем случае, к ссылке в Сибирь на поселение. Таково было, по‑видимому, и намерение судной комиссии под председатель­ ством генерала Перовского… Но государь, узнав об этом, при­ шел в ярость: “Если суд будет столь милостив, то мне останется действительно, пользуясь правом помилования, совершенно простить преступников!”»78 Ради царского гнева и в надежде на царскую милость 16 нояб­ ря комиссия осудила пятнадцать человек на смертную казнь, пятерых на каторгу, одного на поселение и еще двоих освобо­ дила, оставив на подозрении. Неожиданно Николай I направил приговор на предварительное утверждение не в Сенат, а в выс­ ший военный суд — генерал-аудиториат. Не юридическое осно­ вание, но причина такого решения была понятна. По словам Энгельсона, «царь приказал возобновить процедуру суда и судить на этот раз не по общему уголовному своду, а по военным зако­ нам. Суд приговорил всех к расстрелу»79. Это почти правда. Из двадцати трех обвиняемых такого приговора избежали лишь двое. Николай Павлович повелел совершить «обряд смертной казни», объявив о замене ее иными наказаниями в последний момент. Нельзя сказать, чтобы такая издевательская экзекуция была в России делом небывалым. Еще в 1742 году вице-канцлер Остерман и генерал-фельдмаршал Миних лишь на плахе узна­ ли о замене казни заточением80. Век минул, хотелось бы верить в умягчение нравов. Но… Утром 22 декабря 1849 года в Петербурге на Семеновском плацу состоялся «обряд казни». Михаил Петрашевский и два гвардии поручика Николай Момбелли и Николай Григорьев были привязаны к столбам перед заранее вырытыми ямами и расстрельным взводом. Прочие дожидались своей участи, стоя в смертных саванах на эшафоте. «Наконец становится известно, что все это было простым фарсом, декорацией, лиш­ ним парадом, устроенным его величеством. Генерал Ростовцев Вяземский П. А. Указ. соч. С. 397–399. Дворянские роды России. СПб., 1995. Т. 2. С. 199, 203; Муравьёва И. Б. Орен­ бургский военный губернатор В. А. Перовский и его родственное окружение // Сплетались времена, сплетались страны. Вып. 25. СПб., 2009. С. 8–9. 77 Ястржембский И. Л. Указ. соч. С. 166–167, 168. 75 76 Энгельсон В. А. Петрашевский. С. 73. Там же. 80 Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших дея­ телей. М., 2006. С. 856–857. 78 79 204 Глава 7. «Жертва вечерняя» объявляет приговоренным, что царь дарует им жизнь. Напра­ шивается мысль, что из всех генералов был выбран именно этот для объявления милости потому, что он был заикою», — писал Энгельсон81. Петрашевского заковали в ножные кандалы, обря­ дили в казенный тулуп и прямо с плаца увезли в Сибирь. Спустя некоторое время вслед за ним были сосланы другие кружковцы, третьих определили в арестантские роты. Черносвитова средь стоявших на эшафоте не было. Однако и он был арестован в Томской губернии, доставлен в Петропавловку, приговорен генерал-аудиториатом к ссылке в Вятку, но по конфирмации отправлен в Кексгольмскую крепость. После этих событий Семеновский плац еще более тридцати лет помимо своего прямого военного предназначения служил местом публичных казней. Последняя из них состоялась 3 апреля 1881 года, когда на виселице оборвались жизни пятерых царе­ убийц-народовольцев. Ни Льва, ни Василия Перовских к тому времени уже не было средь живых. Но в числе повешенных оказалась их внучатая племянница — пламенная революцио­ нерка Софья Львовна Перовская. Такова была горькая ирония истории. Глава 8 ПРАВОВЕДЫ, СЛАВЯНОФИЛЫ И «СЕКТА КОММУНИСТОВ» Фразу Павла Ковалевского о графе Алексее Орлове и барань­ ем роге, пожалуй, можно было бы и проигнорировать. В кон­ це концов, человек он в этой истории посторонний. Когда бы не иные свидетельства… Дневниковая запись профессора Александра Никитенко от 25 февраля 1849 года: «Несколько школьников из училища правоведения гуляли в каком‑то трактире, пели либеральные песни и что‑то врали о республике. Двое из них сидят теперь в канцелярии графа Орлова. Тут попался, между прочим, какой‑то князь Гагарин»1. Действительно, воспитанник 3‑го класса Политковский донес в III отделение на двух своих одно­ кашников. Один из них, князь Николай Гагарин, вспоминая Кондратия Рылеева и прочих декабристов, грозился: «Если удастся, сделаем с государем то, что он сделал с теми». Другой, Михаил Беликович, уроженец Витебской губернии, рассуждал «о выгодах республики и о будущей свободе Польши». При обыс­ ке у первого нашли текст «Марсельезы», у второго — «Мазурки Домбровского» («Jeszcze Polska nie zginęła…»2). Обоих посадили в карцер и — что особенно удивило других воспитанников — приставили к дверям солдатский караул. Князь Николай Сергеевич Голицын, лишь в 1848 году назна­ ченный директором училища правоведения, спустя сорок лет так объяснял щекотливую для себя ситуацию: Политковский был нищий идиот, в презрении у товарищей, и ниче­ го путного не обещал. Он‑то и оказался самым пригодным орудием 1 81 Энгельсон В. А. Петрашевский. С. 74. 2 Никитенко А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 524. «Еще Польша не погибла…» (польск.). 206 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Дубельту, чтобы спасти себя и свою репутацию, вследствие откры­ тия заговора Петрашевского не им, Дубельтом (le général Double, как его звали по‑французски), а Перовским через Синицы­на. Говорили, что император Николай, утром после открытия заговора Петрашевского, встретил входившего в кабинет Орлова словами: «Хорош! Открыт заговор, а я узнал об этом не от тебя, а от Перов­ ского! Узнай и доложи почему?» Орлов — к Дубельту, а этот, как казна, которая в огне не горит и в воде не тонет, недолго думая и не далеко ходя, закинул свою удочку поблизости — в училище правоведения3, привлек идиота Политковского и выманил у него донос на товарищей его же класса, Беликовича и князя Гагарина, следствием чего и было все изложенное выше…4 Упомянутый председатель Санкт-Петербургской губернской уголовной палаты статский советник Н. А. Синицын, вероят­ но, по должности своей оказался более на виду, чем Лип­ранди. В 1846 году Фаддей Булгарин также сообщал о нем в III отде­ ле­­ние: «Министр Перовский чувствовал потребность Police de sûreté, по несчастью попал на мошенника Синицына — плута вроде Ваньки Каина, который был бы отличный сыщик под началь­ством порядочного человека, но сам он не мог быть начальником и уронил дело в глазах правительства»5. Версию директора подтверждал и воспитанник 1‑го (высше­ го) класса Николай Баллин, сведения которого, в свою очередь, были «не без пристрастия» получены от самого Политковско­ го: «По сделанному нами дознанию оказалось впоследствии, что Политковскому какой‑то агент Третьего отделения давал деньги и обещал еще более; тот и рассказал о либерализме Гагарина и Беликовича. Без всякого сомнения, эти “либера­ лы” были не более либеральны любого из нас. Политический, рели­гиозный и нравственный нигилизм (разумеется, в зароды­ ше) был тогда нашим общим недостатком и при несдержанности языка… легко мог в товарищеской беседе привести к разным “нетерпимым выражениям”. Так же, как попались Беликович и Гагарин, могли бы попасться, без сомнения, многие из нас, 3 Оба здания — и училища правоведения, и III отделения — расположены на набережной Фонтанки, на одной стороне, неподалеку друг от друга (совре­ менные № 6 и № 16 соответственно). 4 Голицын Н. С. К характеристике III отделения // Эпоха Николая I в воспо­ минаниях и свидетельствах его современников. М., 2001. C. 177–178. 5 Видок Фиглярин. С. 511. Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» 207 если бы в числе нас попадались фискалы»6. Соученики пообеща­ ли Политковскому переломать кости и потребовали от началь­ ства удалить доносчика из училища, уравненного по статусу с Александровским лицеем. Надо полагать, что князь Голицын особенно не возражал. «Вы, вероятно, давно уже слышали историю, случившую­ ся в училище правоведения? — спрашивал родных в письме от 5 марта 1849 года бывший воспитанник этого заведения Иван Аксаков. — Вы знаете, что одного, Беликовича, сосла­ ли в Оренбургский корпус солдатом; другого, князя Гагари­ на, юнкером в 6‑ой корпус в Москву. Принцу (попечителю училища Петру Ольденбургскому. — В. Ш.) сделали выговор, директору письменный выговор, воспитателя выгнали вон. Вчера я узнал, что и директору, кн[язю] Голицыну, приказали выйти в отставку»7. Полковник Голицын вернулся в Генераль­ ный штаб, где служил прежде. Беликович стал рядовым, а после унтер-офицером одного из оренбургских линейных батальонов и погиб в 1853 году, когда Василий Перовский повел свои войска на штурм Ак-Мечети8. Его подельнику князю Гагарину повезло больше: оказавшись через некоторое время на Кавказе, он отли­ чился во многих делах (в том числе при штурме аула Гуниб — последней твердыни имама Шамиля) и к 1874 году выслужил погоны генерал-майора9. К февралю 1849 года, когда разворачивались описываемые события, слежка за петрашевцами велась уже около года. Анто­ нелли проник на «пятницы» и докладывал, что Петрашевский обсуждал с кружковцами происшествие в училище правоведе­ ния, но как предостережение для себя не воспринял. *** В следующем месяце III отделение нанесло удар непосред­ ственно по сотрудникам МВД. 6 Баллин Н. П. 50 лет моей жизни // Первые русские социалисты. Л., 1984. С. 146. 7 Аксаков И. С. Письма к родным: 1844–1849. С. 477–478. 8 Большаков Л. Н. Оренбургская Шевченковская энциклопедия. 1847–1858. Оренбург, 1997. С. 50–51. 9 Дьяков В. А. Деятели русского и польского освободительного движения в царской армии 1856–1865 годов: (Биобиблиографический словарь). М., 1967. С. 44. 208 209 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» В 1846 году стараниями Льва Перовского в Санкт-Петербурге было разработано и введено в действие Городовое положение, реформировавшее систему местного самоуправления и, в част­ ности, учреждавшее всесословную Городскую думу. Ограничи­ вать реформу лишь столицей министр не собирался (в 1870 году этот документ лег в основу реформы всего городского самоуправ­ ления империи). В том же 1846‑м была образована ревизионная комиссия МВД для изучения городского устройства и хозяй­ ства Риги с целью последующего их преобразования. Рига была избрана как по своей европейскости и близости к Петербургу, так и потому, что остзейским генерал-губернатором служил про­ теже министра Перовского — генерал от инфантерии Евгений Александрович Головин. Правитель генерал-губернаторской канцелярии, статский советник Яков Владимирович Ханыков (Ханыков VII по лицейскому счету), тогда же был назначен пред­ седателем ревизионной комиссии. Яков и Николай Ханыковы (старшие братья «ужасного про­ пагандиста» Александра Ханыкова) состояли в числе доверенных помощников Василия Перовского в первый период его оренбург­ ской службы. После неудачного Хивинского похода он даже взял Якова с собой в турне по Европе. Между тем преемник Перов­ ского на посту оренбургского военного губернатора генерал Вла­ димир Афанасьевич Обручев проведал о том, что унтер-офицер Агеев, из разжалованных топографов, составлял для Ханыковых карты Средней Азии. Братья якобы планировали воспользо­ ваться пребыванием Якова за границей, чтобы опубликовать эти карты и свои мемуары в Лондоне и Париже. Таким образом произошла бы утечка важной разведывательной информации, составлявшей немалый интерес для британцев, засылавших агентов в Среднюю Азию из Афганистана. В декабре 1842 года Обручев уведомил об этом военного министра А. И. Чернышё­ ва и главу внешнеполитического ведомства К. В. Нессельроде. Чернышёв потребовал от Нессельроде «отобрать от господ Ханы­ ковых все рукописные карты, планы и мемуары… под строжай­ шею ответственностью, как за утайку какого‑то предмета, так и за выпуск оного в свет». И лишь твердая позиция Василия Перовского, напомнившего Нессельроде о собственном его распоряжении по составлению этих карт, избавила Ханыковых от обвинения в государствен­ ной измене10. Вместе с Яковом Ханыковым в Ригу прибыл и недавно при­ нятый на службу в МВД Юрий Федорович Самарин. Моло­ дой и богатый барин, в детстве учившийся у Николая Надеж­ дина, а после окончивший пе­рвым кандидатом историко-­ филологическое от­деление фи­­ ло­софского фа­культе­та Москов­ ского универ­ситета, Са­марин входил в кружок славяно­филов во главе с Алексеем Хомяко­ вым и братьями Киреевскими. Самарин Ю. Ф. Еще один сторонник самобыт­ Худ. В. А. Тропинин, 1846 ности славянского пути раз­ вития Александр Кошелев так характеризовал Самарина: «Тру­ жеником он был примерным: во всю жизнь он учился; никакие трудности и работы его не устрашали; своим железным терпением он все преодолевал»11. В ратной службе генерал Головин проявлял «отличное мужес­тво и храбрость», за которые был неоднократно награж­ ден. В жизни же обыденной, гражданской он легко попадал под чужое влияние. Так, в 1830 году, став адептом «духовного союза» Екатерины Татариновой, по наущению этой сектантки-­ пророчицы отказался сначала от полка, а после и от поста орен­ бургского военного губернатора12. За ослушание высочайшей воли был отправлен в отставку и, когда бы не вовремя подоспев­ шая польская война и нужда в опытных генералах, так бы и кончил свои дни в деревне. Точно так же и теперь Головин подчинился влиянию Ханыкова и Самарина (первый из них к тому же женился в 1846 году на ге­неральской дочери Екатерине). 10 Постников А. В. Становление рубежей России в Центральной и Средней Азии (XVIII–XIX вв.). М., 2007. С. 194–198; Халфин Н. А., Рассадина Е. Ф. Н. В. Ха­ ныков — востоковед и дипломат. М., 1977. С. 29–33. 11 Кошелев А. И. Указ. соч. С. 53. 12 Губернаторы Оренбургского края / авт.-сост. В. Г. Семёнов, В. П. Семё­ нова. Оренбург, 1999. С. 190. 210 211 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» «Значение генерал-­губер­наторского звания от того пострадало; недора­зумения и столкновения между местным коронным управ­ лением и местными сословиями усиливались, обоюдное раздра­ жение нарастало, наконец, при наступлении 1848 года ген[ерал] Голо­вин был призван заседать в Государственном совете, а на его место назначен ген[ерал]-губернатором кн[язь] Суворов», — писал граф Петр Валуев13, также служивший чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Головине. Истины ради надо уточнить, что влияние Ханыкова и Самарина было не единствен­ ной причиной отставки Головина. В 1847 году он без позволения цензуры отпечатал в рижской типографии очерк о службе на Кав­ казе, в котором обвинил во всех поражениях и потерях былых своих подчиненных, заслуженных генералов14. Как бы то ни было, а 1 января 1848 года в Риге был новый ге­не­рал-­губернатор — внук легендарного полководца князь Алек­ сандр Аркадьевич Суворов. Понятно, что такая перемена была вос­принята в МВД без восторга. Самарин развернул кампанию против нового генерал-губернатора, используя излюб­ленный пропагандистский прием того времени: обсуждение общественно значимых вопросов в частной переписке с расче­том на распро­ странение этих посланий в списках. Соединяя министерское недовольство со славянофильскими убеждениями, он критиковал Суворова за потворство засилью немецких баронов в Прибал­ тике. Вероятно, подобные настроения разделяли и иные члены ревизионной комиссии. Валуев утверждал, что комиссия «сама растравляла раны, неизбежно ею наносимые местным привыч­ кам, предрассудкам или частным интересам, и постоянно раз­ дражала и возбуждала правительственный центр против окраины, где она действовала, а окраину против центра»15. Профессор Никитенко записал в дневник 8 марта 1849 года: «Суворов пожаловался сначала Перовскому, а когда тот при­ нял жалобу равнодушно, то самому государю, следствием чего и было заключение автора»16. Это правда: с 5 по 17 марта Сама­ рин провел в Петропавловской крепости. Дело вело III отде­ ление. Но и Лев Перовский не оставил подчиненного без под­ держки. Единомышленник арестанта по славянофильству Иван Аксаков сообщал родным из Петербурга 14 марта: Валуев П. А. Дневник министра внутренних дел. М., 1961. Т. 2. С. 427–428. Гордин Я. А. Кавказ: земля и кровь: Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000. С. 221. 15 Валуев П. А. Указ. соч. Т. 2. С. 426. 16 Никитенко А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 526. 17 «Revue Britannique» («Британское обозрение») — парижский журнал, печа­ тавший переводы статей из британской периодики. 18 Аксаков И. С. Письма к родным: 1844–1849. С. 480. 19 Лафатер Иоганн Каспар (1741–1801) — швейцарский писатель. 20 Цит. по: Оренбургский губернатор… С. 243. 13 14 С[амарин] все еще сидит… Перовский выхлопотал позволение доставлять ему все нужные вещи и ученые книги и вследствие этого отправил к нему весь свой «Revue Britannique»17. Если бы не мать С[амарина], которую это известие должно сильно огорчить, то нечего было бы и горевать; напротив, можно было бы радовать­ ся, потому что это обстоятельство должно принести самому делу огромную пользу. Уже в том польза, что эти письма будут прочи­ таны тем, кому их прежде всех следует знать. Общество принимает по‑своему довольно живое участие, т. е. такое, какое может принять петербургское подлое общество. Говорят, впрочем, что и в «высшей сфере» произошла реакция мнений в пользу С[амарина], и я объ­ ясняю это тем, что письма продолжают читать18. Среди ходатаев за арестанта был и Василий Перовский. Во всяком случае, Самарин за что‑то благодарил его сразу после выхода из крепости, а тот отвечал 27 марта 1849 года: Я получил письмо ваше и благодарю вас за него. Чтобы не уди­ вила вас фамильярность нижеследующих строк, нужно мне объ­ яснить вам письменно то, что я передал бы вам словесно, если бы вы заста­ли меня дома в тот день, когда оказали мне дружбу, наве­ стив меня. Я сказал бы вам, что без вашего ведома вы для меня всегда были Юшею, сыном людей, которых я знаю и люблю уже тридцать лет и которые, я был уверен, сохранили обо мне дру­ жеское воспоминание. Вы никогда не были мне чужой. Я часто думал о вас, с участием и удовольствием узнавал сначала о том, как отлич­но кончи­ли вы учение, потом, какое употребление сде­ лали вы из приобре­тен­ных познаний и как стараетесь приобрести новые. Прибавьте к этому, что (опять же без малейшего вашего ведома) слух о ваших успехах некоторым образом льстил моему самолюбию: я питал к вам сочувствие, когда вы были еще ребен­ ком, и, будучи привержен­цем Лафатера19, я тогда уже ласкал себя мыслию о всем добром, что потом сделалось вашим достоянием. После этого, любез­ный друг, вы поймете, что меня благодарить не за что…20 212 213 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Тот, кому рижские письма были адресованы «прежде всех», велел доставить Юрия Самарина из крепости во дворец, сообщил о прощении, обнял и поцеловал, а после все‑таки предупредил, что сочинения его могли бы произвести «новое четырнадцатое декабря»21. В Прибалтику возмутителя более не пустили: пере­ вели на службу сначала в Симбирскую губернию, а в конце 1849 года — в Киев. Жандармское ведомство так просто сдаваться не собиралось и уже на следующий день после освобождения Самарина задер­ жало Ивана Аксакова, чиновника особых поручений при мини­ стре Перовском. «Теперь вместо Самарина посажен в крепость И. С. Аксаков…» — комментировал смену сидельцев Никитенко в дневниковой записи от 21 марта и уже в следующей, от 26‑го числа, изложил продолжение событий: «И Аксаков выпущен. Впрочем, он не был в крепости. Его только три дня продержали в III отделении. Хотели узнать его образ мыслей и в этом духе делали ему вопросы, на которые он отвечал письменно. Госу­ дарь, говорят, очень благосклонно принял эти ответы»22. Причи­ ну задержания Аксакову так и не объявили: вероятно, из‑за того, что в переписке с отцом он неосторожно возмутился арестом Самарина23. Спрашивали не только о связях с уже освобожден­ ным товарищем, но и о том, не питает ли он «мыслей комму­ нистических и вообще противных образу нашего правления»24. Ознакомившись с ответами и выписками из писем, Николай Павлович пометил в меморандуме, что Аксаков привержен рус­ ской старине, предан престолу и отечеству, а если и высказывает сомнительные мысли, то только по поводу иностранных держав. Попытка III отделения разоблачить «тайную организацию» славянофилов провалилась. Результатом ее стал лишь негласный контроль за некоторыми из них. Иван Аксаков писал родите­ лям 17 июля: «Я состою под надзором полиции… Я нисколько не боюсь тайного надзора, и бояться мне нечего, но только умно­ го, я боюсь надзора глупого. Впрочем, если бы что‑нибудь такое вышло, то я, благодаря Перовского, воспользуюсь позволением написать о том в собственные руки»25. Демонстрируя уверенность в невиновности подчиненных, Лев Перовский не только поручил Самарину составить «сборник разных сведений» об Остзейском крае, но и дал добро на его публикацию. Между тем Самарин был не оправдан, а прощен, то есть невиновность его не была удостоверена. В такой ситуации появление сборника (почти вне зависимости от его содержания) грозило скандалом. Сделав первый шаг, Перовский не решился на второй. Граф Валуев писал: Никитенко А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 526. Там же. С. 527. 23 Измозик В. С. Указ. соч. С. 484–485. 24 Аксаков И. С. Письма к родным: 1844–1849. С. 507. 25 Он же. Письма к родным: 1849–1856. М., 1994. С. 20. 21 22 Этот сборник был напечатан в Министерстве внутренних дел уже по закрытии комиссии при ген[ерал]-губернаторстве кн[язя] Суво­ рова. Но министр внутренних дел гр[аф] Перовский, нисколько не отличавшийся пристрастием к Прибалтийскому краю, при­з­нал за благо конфисковать домашним образом все издание. Оно хра­ нилось, как мне было сообщено его секретарем (теперешним членом Совета по делам печати Лазаревским), в спальне гр[афа] Перовского под его кроватью, до его смерти, и потом уничтожено его наследником, гр[афом] Борисом Перовским, за исключением 4 экземпляров, из которых один остался у самого гр[афа] Перов­ ского, другой — у А. В. Веневитова, третий — у Лазаревского, а чет­ вертый, если не ошибаюсь, — у г[осподина] Даля26. Сам Даль пострадал еще раньше. Творчество его попало на заметку к Комитету для высшего надзора за духом и направле­ нием печатаемых в России произведений, учрежденному 2 апреля 1848 года27. От обычной цензуры этот комитет, по свидетельству его члена Модеста Корфа, отличало право «представлять все замечания и предложения свои непосредственно государю»28. В ноябре 1848 года председатель «комитета 2‑го апреля», член Госсовета Д. П. Бутурлин («Бутурлин-доктринер»), известил мини­ стра народного просвещения графа С. С. Уварова, что по недо­ смотру цензора в повести Даля «Ворожейка» в печать попал «намек на обычное будто бы бездействие начальства» («заявили начальству — тем, разумеется, дело кончилось»). Профессор и цензор Александр Никитенко сокрушался в дневниковой записи от 1 декабря того же года: «Далю запрещено писать. Как? Далю, этому умному, доброму, благородному Далю! Неужели и он попал в коммунисты и социалисты? <…> Бутурлин отнесся к министру Валуев П. А. Указ. соч. С. 426–427. Жирков Г. В. История цензуры в России XIX–XX вв. М., 2001. С. 89–90. 28 Корф М. А. Указ. соч. С. 429. 26 27 214 215 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» внутренних дел с запросом, не тот ли это самый Даль, который служит у него в министерстве?» По версии Никитенко, Перов­ ский поставил Даля перед дилеммой: «писать — так не служить, служить — так не писать»29. Не служить Даль, обремененный большим семейством (сын и четыре дочери от жен покойной и нынешней), не мог. Но в столи­ це в эти «времена шатки» чувствовал себя небезопасно. А пото­ му стал просить Льва Перовского о переводе в провинцию. Тот, по словам Павла Мельникова, «и слышать не хотел об удалении из Петербурга… самого преданного друга». Спустя полгода Даль добился своего: 7 июня 1849‑го он был назначен управляющим удельной конторой в Нижнем Новгороде. «Отношения уехавшего в Нижний Даля к Перовскому нимало не изменились, — утверждал Мельников далее. — Он был в постоянной с ним переписке. <…> И я могу свидетельствовать, что граф Лев Алексеевич постоянно выражал сердечную скорбь свою о том, что лишился в Дале самого дельного чиновника и самого преданного ему человека. “Таких сотрудников, как вы, до вас у меня не было, да и не будет”, — писал он однажды Далю»30. Увы, обращение к самой переписке убеждает в том, что Даль оказался более органичен и эффективен в роли помощника под рукой у высокого начальника, чем у ответ­ ственного лица на своем отдельном участке работы. Министру то и дело приходилось призывать его смотреть «на вещи прозаиче­ ски» и не «затруднять ни себя, ни Департамент» излишней пере­ пиской, которая лишь усложняет «вопросы, в сущности простые»31. Васильевичу Дубельту, а тот запротоколировал, что предводи­ тель дворянства Инсарского уезда Алексей Алексеевич Тучков и помещик Илья Васильевич Селиванов «распространяют лож­ ные понятия о коммунизме». Оба недавно вернулись из‑за гра­ ницы, где оказались очевидцами революционных событий и общались с Александром Ивановичем Герценом. Уже 16 фев­ раля Дубельт потребовал отчитаться пензенского штаб-офицера Корпуса жандармов подполковника Радивановского, «почему он, сообщив об этих лицах губернатору, не донес о сем его вели­ честву» (разумеется, через свое непосредственное начальство — самого Дубельта и графа Орлова). В запросе фигурировало и имя Николая Платоновича Огарёва, еще одного тамошнего помещи­ ка, снабдившего Тучкова рекомендательным письмом к своему давнему другу Герцену. Девятнадцатого февраля Радивановский подтвердил начальству, что Тучков «дозволяет себе разные суж­ дения против религии и правительства». Дело носило сугубо политический характер, однако 14 марта Алексей Орлов обра­ тился ко Льву Перовскому с просьбой учредить за пензенскими вольнодумцами надзор со стороны общей полиции32. За тридцать лет до описываемых событий выпускник Московского училища колонновожатых прапорщик Тучков был принят Александром Муравьёвым в Союз благоденствия. Затем он состоял в Северном обществе и Практическом сою­ зе (тайной организации, созданной декабристами в 1825 году для содействия освобождению дворовых людей). Следствие 1826 года выяснило о нем только половину правды: о член­ стве в Союзе благоденствия и даже об участии в Московском съезде 1821 года, но не о причастности к позднейшим тайным обществам. Проведя под арестом четыре месяца, Тучков вышел на свободу. Службу, однако, пришлось оставить в невысоком чине поручика. Будучи к тому времени мужем и отцом (женат он был на генеральской дочке Наталье Жемчужниковой), удалился на жительство в пензенское имение Яхонтово33. Лев Перовский был осведомлен о заграничном турне Тучкова прежде и лучше графа Орлова. Осенью 1848 года, возвращаясь *** Опыт двух предыдущих дел, вероятно, определил линию поведения Алексея Орлова в третьем, наиболее близком по сво­ ему политическому характеру к «заговору петрашевцев». В фев­ рале 1849 года (когда молодые правоведы жестоко поплатились за вольные речи) оно было инициировано III отделением, а уже в марте (когда император милостиво простил славянофилов) Орлов попытался сбыть это дело Льву Перовскому. Все началось с того, что пензенский гражданский губернатор Александр Алексеевич Панчулидзев изустно поведал Леонтию Никитенко А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 509. Мельников П. И. Воспоминания… С. 316, 317. 31 РГАЛИ. Ф. 179. Оп. 1. Д. 9. Л. 12 об., 20. 29 30 Чукарев А. Г. Указ. соч. С. 533–534. Восстание декабристов. Т. 20. С. 315–331; Декабристы: Биографический справочник. С. 180, 326–327; Козьмин Б. П. А. А. Тучков в деле декабристов // Ученые записки Саратовского государственного университета им. Н. Г. Черны­ шевского. Т. 56. Вып.: Филологический. Саратов, 1957. С. 67–82. 32 33 216 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Слева: Тучков А. А. Худ. В. А. Тропинин, 1843. Справа: Тучкова Н. А. Фото, 1870‑е из Европы, Алексей Тучков встречался с Перовским. Пусть и неблизкая, и благоприобретенная, а все‑таки родня: покойная сестра Перовских Ольга была замужем за одним из Жемчужни­ ковых. «В Петербурге отец мой заметил, что Л. А. Перовский, в то время министр внутренних дел, хороший его знакомый и вместе с тем его начальник, как‑то раздражителен и холо­ ден с ним», — вспоминала дочь Тучкова Наталья. Другой сто­ личный знакомый Тучкова, граф Павел Киселёв, предосте­ рег, что от него «за версту пахнет баррикадами». «Спросите Перовского, как на вас смотрят, — сказал Киселёв, — он дол­ жен знать». Тучков и в другой раз виделся с Перовским, но тот остался «непроницаем»34. Это и понятно: министр как раз был занят интригой «заговора Петрашевского», и хороший знакомый с запахом баррикад был совсем не ко времени. Но ни осенью 1848 года, ни весной 1849 года, уже получив просьбу графа Орло­ ва, Перовский не спешил «сдать» Тучкова. Вообще с апреля 1849 года — месяца «арестования» петра­ шевцев — интерес Льва Перовского к раздуванию политических процессов, похоже, иссяк: чтобы обезопасить себя и окружение, довольно было и одного «заговора идей». Не усердствовал боле и Алексей Орлов. Перовский, получив в том же месяце аноним­ ный донос на солдат гвардейского Семеновского полка, недо­ 34 Огарёва-Тучкова Н. А. Указ. соч. С. 63, 64. Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» 217 вольных службой и грозивших «искрошить в куски» императора, переадресовал его Орлову. Шеф жандармов немедля сообщил об угрозе новой «Семеновской истории» монарху. Николай же Павлович на этот рапорт ответствовал: «Подобные доносы быва­ ли и будут, я им верить никогда не буду и готов лучше голову положить; буди воля Божия»35. Тем и кончилось. В том же году Перовский пресек попытку московского генерал-губернатора Арсения Закревского вынести все промышленные предприя­ тия за пределы древней столицы под предлогом политической неблагонадежности рабочих36. Ни Перовский, ни Орлов не ста­ ли раздувать и сведения о петербургских кружках, которые так легко было представить ответвлениями «заговора петрашевцев». Так было, когда Вигель донес о «средах» Иринарха Введенского (переводчика Диккенса, Фенимора Купера и Шарлотты Брон­ те), на которых в числе прочих бывали Николай Чернышевский и Александр Пыпин. За Введенского вступился Ростовцев, и ни Орлов, ни Перовский не стали перечить генералу37. Получив после ареста петрашевцев докладную записку «в доказательство зловредного… направления» журнала «Современник», Орлов предостерег его издателей Николая Некрасова и Ивана Панаева и тем фактически спас журнал от закрытия38. Руководители полицейских ведомств, принеся ритуальные жертвы на алтарь монарших страхов и сочтясь меж собой тро­ феями, более не желали распространения репрессий. Обще­ ство этого знать не могло и пребывало в страхе. «Петрашевская история и волнения в Западной Европе усилили бдительность полицейского надзора, так что малейшая неосторожность в сло­ вах грозила большою бедою, — вспоминал литератор и педагог Алексей Галахов. — Ходили слухи, — верные или неверные, не знаю, — что подкупленная прислуга доносила кому следует о разговорах и суждениях своих господ. Что делать? — необходи­ мо было сдерживать язык или прибегать к иностранному языку при выражении мнений»39. 35 Вержбицкий В. Г. Указ. соч. С. 247–248; Нифонтов А. С. Россия в 1848 г. М., 1949. С. 302. 36 Ерошкин Н. П. Указ. соч. С. 101–102. 37 Милюков А. П. Федор Михайлович Достоевский // Первые русские социа­ листы. Л., 1984. С. 132. 38 Панаева А. Я. Указ. соч. С. 195. 39 Галахов А. Д. Записки человека. М., 1999. С. 253. 218 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Слева: Огарёв Н. П. Худ. К. Х. Рейхель, 1842. Справа: Панчулидзев А. А. Фото Очевидно, что пензенский губернатор, донимавший III отде­ ление доносами, тоже не был посвящен в тонкости игры высших сфер. «Александр Алексеевич Панчулидзев, бывший двадцать или двадцать пять лет губернатором в Пензенской губернии (в действительности еще дольше — с 1831 по 1859 год. — В. Ш.), ненавидел отца за независимый характер, за свободный образ мыслей…» — утверждала Наталья Тучкова40. В сентябре 1849 года голос Панчулидзева был поддержан голосом саратовского дворя­нина Рославлева (вдовца губернаторской сестры Анны). Рославлев жаловался, что его зять Николай Огарёв, оставив без средств лечившуюся за границей жену, сожительст­вует с Наталь­ей Тучко­вой. Сам же Алексей Тучков вместе со сво­ им зятем Николаем Сатиным (мужем старшей дочери Еле­ ны) вовлек Огарёва в «секту коммунистов», чтобы «обобрать несчастного». Действительно, Огарёв с Тучковой летом ездили в Одессу с целью договориться с капитаном какого‑нибудь ино­ странного корабля и бежать за границу, а после провала этой авантюры некоторое время жили в Крыму, в уединенном местеч­ ке близ Ялты. Вернулись они как раз в сентябре. Лев Яковлевич Рославлев был человек изрядно образован­ ный, знал несколько языков, но через пагубную страсть к картам и кутежам растратил большую часть вотчин вместе с крепостны­ ми. Разорение дошло до того, что он остался приживальщиком 40 Огарёва-Тучкова Н. А. Указ. соч. С. 40–41. Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» 219 в бывшем своем имении, перешедшем в собственность одного из Столыпиных. Но и после этого Рославлев уходил или, лучше сказать, уезжал в запой на пять — семь дней кряду. Ради это­ го он обряжался в дорожный сюртук, брал сумку со штофами водки, шел на конюшню и там забирался в старый бесколесный тарантас. Выпив «стременную», засыпал, затем, время от вре­ мени пробуждаясь, отмечал посещение каждой воображаемой станции от Саратова до Пензы и в обратном порядке. Панчулид­ зев после кончины сестры Анны в 1815 году забрал племянниц Софью и Марию от разгульного отца, дал им кров и воспита­ ние, а когда настала пора, выдал замуж: первую за Михаила Каракозова, вторую за Николая Огарёва. Огарёв-отец, Платон Богданович, в одиночку воспитавший сына, давший ему уни­ верситетское образование, а теперь вынужденный принимать его под свою опеку после девятимесячного заключения по делу о пении в Москве «пасквильных стихов», к тому времени был разбит параличом и, даже если бы захотел, едва ли смог бы про­ тивиться этому браку. Пензенское дело начинало отдавать семейной склокой, и на рубеже 1849–1850 годов Алексей Орлов предпринял новую, более настойчивую попытку сбыть его Льву Перовскому. В лич­ ном разговоре в декабре 1849 года он просил министра войти в переписку с Панчулидзевым, а Радивановскому приказал впредь адресовать рапорты непосредственно главе МВД. Трид­ цатого января 1850 года Орлов известил государя, что «ныне отнесся к графу Перовскому, дабы уведомил, получено ли им, и если получено, то какое именно донесение о вышеозначенных лицах». Разумеется, шеф жандармов знал, что 4 января Панчулид­ зев послал Перовскому секретное донесение о Тучкове, Огарёве, Селиванове, Сатине и некоторых иных лицах. Перовский же лишь 8 февраля, после прямого запроса на его имя из III отделения, признал «в Тучкове человека в высшей степени безнравственного, а в политическом смысле даже и вредного для общества» и пред­ ложил его «немедленно отрешить… от должности предводителя дворянства» и опечатать бумаги как его самого, так и Николая Огарёва41. По сути, это была констатация политического характера 41 Конкин С. С. Николай Огарёв: Жизнь, идейно-творческие искания, борьба. Саранск, 1975. С. 177–178; Путинцев В. А. Н. П. Огарёв: Жизнь, мировоззрение, творчество. М., 1963. С. 95–96. 220 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» дела, а следовательно, его вхождения опять же в компетенцию ве­домства графа Орлова. Получив ответ Льва Перовского 9 февраля, Алексей Орлов, вероятно, хотел ограничиться обысками в домах «коммунистов». Однако Перовский, спеша развязаться с неприятным делом, настоял на арестах. «После нашего совещания я нахожу необ­ ходимым всех четырех привезти сюда с их бумагами, прямо в III отделение», — вынужденно согласился шеф жандармов42. Уже 10 февраля он зафиксировал на бумаге устную резолюцию императора, а 13 февраля «во исполнение высочайшего повеле­ ния» в его ведомстве были заготовлены секретные предписания об отрешении Тучкова от должности (Перовскому) и об арес­те Тучкова, Огарёва, Селиванова и Сатина (штаб-офицерам жан­ дармского ведомства, а также губернаторам московскому и пен­ зенскому — Закревскому и Панчулидзеву). По свидетельству Павла Анненкова, арестованных обвинили «в коммунизме денеж­ ном и матримониальном и либерализме»43. Однако Орлов «был очень любезен» и вскоре выпустил всех «под присмотр полиции» (то есть опять же ведомства Перовского), напоследок посоветовав: если кто‑нибудь получит письма от Герцена, то «представить их сюда… или… изорвать»44. Лукавый совет был не случаен, ибо выявление писем политического эмигранта вновь возвращало дело в компетенцию III отделения. По сравнению с петрашев­ цами «коммунисты» отделались легким испугом. Однако губернатор Панчулидзев, произведя повторные (по­­с­ле жандармских) обыски в усадьбах пензенских помещиков, оты­ скал компрометирующие материалы, о чем известил Льва Перов­ ского, а тот, не без злорадства, — графа Орлова: Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» 221 и Огарёва разные бумаги, две рукописи и у первого 22, а у второго 44 запрещенные книги… Бумаги эти все направлены против суще­ ствующего порядка в России, в особенности обращают на себя внимание многие предложения Тучкова о преобразовании разных государственных отраслей управления… Из бумаг видно, что Тучков и его знакомые находились в письменных сношениях с Герценом в Париже, ибо неоднократно упоминается о его адресе…45 Ваше сиятельство изволили, между прочим, уведомить меня, что донос на отставного поручика Тучкова был или несвоевремен­ ным, или действиям Тучкова придана большая важность, нежели они того заслуживали; коллежского регистратора Огарёва не име­ ется повода подозревать в политической неблагонадежности. Еще прежде сего ваше сиятельство лично изволили объявить мне, что при разборе бумаг, принадлежавших Тучкову, Огарёву и Сати­ ну, ничего особенного не найдено… При обыске найдены у Тучкова Однажды признав политический характер дела, Лев Перов­ ский был вынужден продолжать настаивать на этой версии. В то же время он не мог не понимать, сколь слабы его аргумен­ ты: запрещенные книги имелись едва ли не в каждой дворян­ ской усадьбе, а Герцен решительно отказался от возвращения в Россию только в конце 1849 года. Вероятно, и на этих скудных осно­ваниях выстроил бы дело хитроумный Липранди. Но он был разобижен, и министру помогал всего лишь неутомимый Панчулидзев. Липранди же в одиночестве дока­зывал серьез­ность обвинений, выдвинутых против петрашевцев. Неверие Следст­ венной и Военно-судной комиссий было пресечено державной волей Николая I. Но оставалось еще общественное мнение, которому нельзя было приказать и пред судом которого при­ ходилось унизительно оправдываться. По словам Энгельсона, Липранди «досталась в награду только тысяча рублей», отче­ го он «тяжко заболел; поднявшись же с одра болезни, пришел в канцелярию министерства внутр[енних] дел и грозил скоро представить новые и еще более неопровержимые доказательства слепоты агентов графа Орлова»46. Обладатель богатейшего собрания французских книг, Лип­ ран­ди, конечно, уберег бы начальника от конфуза с рукописью XVIII века, озаглавленной «Библиотека здравого рассудка, или Собрание важных сочинений для спасения». Панчулидзев настаивал, что в изъятой у Тучкова рукописи подвергнуто «бес­стыдному ругательству все вообще: священнослужение, об­ряды, таинства и догматы христианской веры; не щадят и самое лицо Иисуса Христа, не говоря уже о прочих святых», и требовал ее уничтожения, «ибо едва ли она может хранить­ ся в каком бы то ни было тайном архиве». Присоединившись Конкин С. С. Указ. соч. С. 178. Анненков П. В. Указ. соч. С. 503. 44 Огарёва-Тучкова Н. А. Указ. соч. С. 86–87. 45 Черняк Я. З. Спор об огарёвских деньгах: (Дело Огарёва — Панаевой). М., 2004. С. 118–119. 46 Энгельсон В. А. Петрашевский. С. 76. 42 43 222 223 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» к этому требованию, Перовский переадресовал его Орлову. Ответ Орлова был оскорбительно ироничен: крамольная рукопись ока­ залась переводом статей и писем Вольтера, сделанным в дале­ ком 1784 году Николаем Алексеевичем Тучковым — генералом, геройски погибшим при Бородине. «Коммунисту» Тучкову он приходился родным дядей. По поводу же прочего конфискован­ ного материала Орлов писал: «Книги сии, я полагаю, сожжены быть не должны как по важности своей, так и потому, что впо­ следствии настоящее дело Тучкова может воспринять снова какие‑либо движения, и посему я признал необходимым хранить сии рукописи в секретном архиве III отделения соб[ственной] е[го] в[еличества] канцелярии, за собственной моей печатью»47. Иными словами, в кабинете графа Орлова «в секретном шкафе». Весть об аресте старого товарища Алексея Тучкова достигла сосланных в Сибирь декабристов, но, вызвав сочувствие к арес­ танту, не возбудила такового к его новым убеждениям. Двадцать восьмого марта 1850 года Михаил Фонвизин писал Александру Бригену из Тобольска в Курган, фактически повторяя измыш­ ления Липранди: «То, что вы сообщаете о Тучкове и других, к несчастью, слишком верно. Утверждают, что социалистичес­ кие и коммунистические учения проникли в Россию и насчиты­ вают много сторонников. 23 осужденных на смерть в декабре лишь наименьшая часть массы социалистов, распространен­ ной во многих губерниях. Я знаю это от жандармского полков­ ника. Уверяют, что среди русских социалистов есть люди всех со­с­ло­вий, даже молодые священники, получившие образование в духовных академиях. Все, кто прибывают из столицы, под­ тверждают эти слухи»48. Что ж, если пользоваться слухами (а как ими было не поль­ зоваться?), то Рафаил Черносвитов говорил Николаю Спешневу в 1848 году о симбирских декабристах, что «все сосланные “глу­ пы”, что они на той же точке и остались, как были, что о фурье­ ризме и социализме и слышать не хотят»49. Но не совсем так. С 1849 по 1851 год тот же Фонвизин работал над статьей «О ком­ мунизме и социализме», в которой утверждал, что в своем запад­ ноевропейском варианте «это несбыточные мечты-утопии, кото­ рые не устоят перед судом здравой критики» и «самые попытки осуществить подобные мечты угрожают обществу разрушением, возвращением его в состояние дикости и окончательно само­ властною диктатурою одного лица, как необходимым послед­ ствием анархии»50. Зато параллельно и практически одновремен­ но с Герценом он разработал концепцию «русского социализма», утверждавшую возможность перехода к социалистической фор­ мации через крестьянскую общину, минуя пролетаризацию населения и сопровождавшие ее социальные потрясения51. Если Герцен представлял себя продолжателем дела декаб­ ри­стов, то ссыльные декабристы не чувствовали идейного родства ни с кружком Тучкова — Огарёва, ни с петрашевцами. Известно о живейшем участии, с которым отнеслась к при­ бывшим в Тобольск осужденным петрашевцам жена декабри­ ста М. А. Фонвизина — Наталья Дмитриевна, как и о встрече с новыми ссыльными ее супруга. Она сообщала деверю Ива­ ну Фонвизину в письме, отправленном с «верной оказией» в мае 1850 года: «Социализм, коммунизм, фурьеризм были совершенно новым явлением для прежних либералов, и они даже как‑то дико смотрели на новые жертвы новых идей. <…> Не иска­ла я нисколько перелить в них мои задушевные убеж­ дения. Но Господь такую нежную материнскую любовь к ним влил в мое сердце, что и на их сердцах это отразилось»52. Итак, «милость к падшим» — не более, но и не менее. Тут, казалось бы, и конец истории пензенских «коммуни­ стов». По-хорошему, так должна была завершиться не только она, но и сама нелепая эпопея с петрашевцами. Однако спустя пару-тройку лет дело о «секте» едва не подверглось реанимации. По соседству с Тучковым жил другой бывший член Союза благоденствия — Григорий Александрович Римский-Корса­ ков. Отпрыск известного московского семейства, ветеран войны 1812 года и заграничных походов 1813–1814 годов, «замечательный человек по многим нравственным качествам» (П. А. Вяземский), «любящий жизнь свободную» (Д. В. Давыдов), «по оригинальному Черняк Я. З. Указ. соч. С. 121–122. Фонвизин М. А. Сочинения и письма. Иркутск, 1979. Т. 1. С. 337–338. 49 Спешнев Н. А. Указ. соч. С. 111. 47 48 Фонвизин М. А. Указ. соч. Иркутск, 1982. Т. 2. С. 281, 282. Мироненко С. В. Записки М. А. Фонвизина «О коммунизме и социализ­ме» // Памятники культуры: Новые открытия. Письменность. Искусство. Архе­ология: Ежегодник. 1977. М., 1977. С. 59–78. 52 Громыко М. М. Сибирские знакомые и друзья Ф. М. Достоевского: 1850– 1854 гг. Новосибирск, 1985. С. 75, 79. 50 51 224 225 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» складу ума, познаниям, не­о­бык­новенной энергии и редкой неза­ висимости характера он был одним из самых выдающихся людей» (Н. А. Тучкова). В 1821 году, будучи уже гвардии полковником, Римский-­Корсаков позволил себе расстегнуть крючки воротника на обеде с командиром корпуса, за что был уволен от службы. В отставке высокий, широкоплечий и громогласный ветеран, ярый спорщик, а иногда и драчун, стал одним из московских светских львов. Вместе с Петром Вяземским и Александром Пушкиным они составляли почетный триумвират гостей на балах, именин­ ных обедах и купеческих свадьбах. В 1823‑м Римский-Корсаков уехал за границу. Со­член по Союзу благоденствия Степан Нечаев напутствовал его шутливо-завистливым стихом: нравственное направление», письмо Тучкова, упоминавшее «получение вредных и безнравственных книг» и вроде бы даже некое «воззвание к народу». В донесении начальству Радива­ новский писал: «Постоянные дружеские отношения покойного Корсакова с г[осподи]ном Тучковым, известная безнравствен­ ность последнего и влияние на некоторых близ его живущих помещиков заставляет подозревать некоторые тайные между ними отношения, тем более, что некоторое время были слухи, что в этом обществе друзей находится какое‑то воззвание к наро­ ду, и если даже не было никакого другого, то самое сохранение подобного документа уже доказывает вредное нравственное направление и объясняет дружеские отношения, основанные на вольнодумстве и отступлении от правил религии». Подпол­ ковник сообщал также, что «в день смерти Корсакова г[осподи]н Тучков увез с собою портфель, наполненный бумагами, и лишил возможности открыть, быть может, более положительные сведения»54. Но в другой раз дать ход уже закрытому пензенскому делу означало для Алексея Орлова признать собственную ошибку и правоту Льва Перовского в 1849–1850 годах. Соответственно этого сделано не было. В 1853 году в Париже скончалась Мария Львовна Огарёва. Ее неверный муж получил возможность уза­ конить отношения с Натальей Тучковой. В 1856 году супруги покинули Россию. Когда же в следующем году Алексей Тучков посетил Лондон, он нашел там живущими вместе свою дочь, Огарёва и Герцена. Официально Наталья оставалась женой Огарёва, но фактически уже была подругой Герцена. Из этого лондонского клубка любви, дружбы и нравственных страданий седой декабрист, вероятно, вывез на родину первое, непол­ ное издание сборника «14 декабря 1825 и император Николай. По поводу книги барона Корфа». А ты, изменник! ты теперь Свободой дышишь своенравной, — И смело отворяешь дверь В чертог Европы просвещенной, — Будь счастлив на благом пути!53 В Россию Григорий и его брат Владимир (также член Союза благоденствия) вернулись только в 1826 году, что и уберег­ ло их от возможных арестов. Москвичи демонстрировали сочувственное отношение к братьям-декабристам, а это не мог­ ло не раздражать власти. Владимир продолжил службу и погиб в августе 1829 года при взятии турецкой крепости Шумла (ныне болгарский город Шумен). Отставник же Григорий, прослы­ шав, что его приятель Алексей Тучков построил в пензенском имении свеклосахарный завод, переселился в соседнее имение Голицыно, которым владел совместно с братом Сергеем, и завел там подобное предприятие. Перед своей кончиной в 1852 году закоренелый холостяк Григорий Римский-Корсаков продиктовал Алексею Тучкову в присутствии Николая Огарёва завещание, согласно которому все его имущество отходило сестре и племяннику. Законность документа оспорил брат усопшего Сергей Римский-Корсаков, претендовавший на единоличное наследование имением. Жан­ дармский подполковник Радивановский, прибыв в Голицыно для расследования дела, учинил обыск. Им были обнаруже­ ны записки покойного, в которых ясно читалось «его вредное 53 Поэты 1820–1830‑х годов. Л., 1972. Т. 1. С. 101. *** Поздней весной 1851 года пятидесятишестилетний Васи­ лий Перовский вернулся в Оренбург в новой, более значимой должности оренбургского и самарского генерал-губернатора. Его старый товарищ военный топограф Иван Федорович Бларамберг вспоминал: «Прибытие графа Перовского в мае было встречено 54 Конкин С. С. Указ. соч. С. 185. 226 227 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» с радостью жителями Оренбурга, поскольку его и раньше зна­ ли как щедрого и справедливого начальника. Но это был уже не тот Перовский, который мог проехать верхом 100 верст и при этом не чувствовать особой усталости. За те девять лет, что его не было, он сделался болезненным; особенно он стра­ дал от астмы, которая уже многие годы не давала ему лежать в постели. Он спал только сидя в кресле. <…> С ним приеха­ ло довольно много адъютантов, новых чиновников и личный врач, так что оренбургское общество обновилось…»55 К этому моменту в Оренбуржье серые солдатские шинели носили трое петрашевцев: Александр Ханыков, Алексей Плещеев и Петр Шапошников. Отныне судьбы людей, осужденных при участии В. А. Перовского, оказались в его же ведении. Впрочем, о судьбе Александра Ханыкова Василию Алексее­ вичу пришлось похлопотать до прибытия в Оренбург — сразу же по назначении генерал-губернатором, еще в марте. Конечно же, о содействии его попросили прежние верные помощники — Яков и Николай Ханыковы (Яков на исходе того же года был назначен оренбургским гражданским губернатором). Однако вопрос действительно не терпел отлагательств, ибо «ужасный пропагандист» снова угодил в опасную историю. С января 1850 года Александр Ханыков служил в 5‑м Орен­ бургском линейном батальоне, расквартированном в Орской крепости. И не только писал политические памфлеты и исто­ рию Французской революции, но и сблизился с рядовыми из ссыльных поляков Ипполитом Завадским, Владиславом Докальским, Фаустином Грудзинским, Эдуардом Пожерским, а также с прапорщиками Павлом Невельским и Порфирием Гурьевым. Возможно, к этому кружку примыкал и ссыльный украинский поэт Тарас Шевченко до своего отъезда из Орска в сентябре 1850‑го56. В декабре того же года ротный командир, выслужившийся из солдат майор Дмитрий Мешков, донес начальству о «непозволительных сношениях» младших офице­ ров с рядовыми. Началось следствие. Ссыльным солдатам гро­ зило неотвратимое наказание, но, как уже было сказано, в марте 1851 года вмешался Перовский. Письмо, посланное им Леонтию Дубельту, казалось бы, призывало не спасти, но окончатель­ но погубить Александра Ханыкова: «Родные со­чт­ ут милостию, если он будет сослан в какой‑нибудь гарни­зон, где люди скоро умирают от болезни, или даже заключен в дом умалишенных: это будет для них легче, чем видеть его в арес­тан­тских ротах и каждый день страшиться нового позора»57. Однако в «дом ума­ лишенных» помещать младшего Ханыкова было решительно не за что, поэтому он был переве­ден из 5-го линейного батальона в 1-й и из Орска в Уральск. Подобным же было решение судеб солдат-поляков и русских прапорщиков: их разослали по разным подразделениям — и только. Более того, получив дело Александра Ханыкова на утвержде­ ние, генерал-губернатор Перовский наложил резолюцию: Бларамберг И. Ф. Воспоминания. М., 1978. С. 298. Дьяков В. А. Польско-русско-украинский кружок политических ссыльных в Орской крепости в 1847–1850 гг. // Славянская историография и археография. М., 1969. С. 231–253. 55 56 Подсудимого этого, по неимению к изобличению его в выведен­ ном поступке ясных и положительных доказательств, учинить на основании узаконения свободным от всякой ответственности и перевесть в другой батальон. А командиру Оренбургского № 5 батальона майору Мешкову за неосновательные отзывы о службе и поведении подсудимого Ханыкова сделать строжайший выго­ вор. Ротного же командира Ханыкова — поручика Симакова — за то, что он донес о дерзких словах сего рядового 16 января, а копии с этого донесения объяснил — 11 января, тогда как самое происшествие было до 9 числа, и что он Симаков, дозволил себе выслушивать неприличный рассказ (Ханыкова о батальонном командире. — В. Ш.) в продолжение часа, не приняв тогда же мер к прекращению сего, арестовать на две недели со внесением этого штрафа в формулярный список58. Удивительным образом, наказание понес не ссыльный Ханы­ков, хотя бы за «произношение бранных и дерзких слов в присут­ствии ротного командира и бытность при том тро­ их нижних чинов, против батальонного командира», а его коман­ди­ры: ротный — за то, что «дозволил себе выслуши­ вать», баталь­онный — «за неосновательные отзывы о службе и поведении подсудимого». Майор Мешков после этого случая был переведен младшим штаб-офицером в 10‑й Оренбургский 57 58 Никитина Ф. Письмо-приговор // Родина. 1996. № 5. С. 50. Дьяков В. А. Польско-русско-украинский кружок… С. 252–253. 228 229 Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» Глава 8. Правоведы, славянофилы и «секта коммунистов» линейный баталь­он59. Примерно так же расследовалось и дело Виткевича и Зана в самом начале оренбургской карьеры Васи­ лия Перовского. В дальнейшем все поляки получили возможность выслу­ житься до унтер-офицерских и офицерских чинов, выйти в отставку и вернуться на родину, а Эдуард Пожерский еще при­ нял участие в восстании 1863 года под знаменами Зыгмунта Сераковского60. С прапорщиками и Ханыковым судьба обо­ шлась куда жестче: всех их не стало в 1853 году. Гурьев получил тяжелое ранение при штурме сильной кокандской крепости Ак-Мечеть, потерял руку и умер от потери крови. Невельский и Александр Ханыков, оба зачисленные в 1‑й батальон, сгоре­ ли от болезней: первый в возрасте двадцати пяти лет в Ново­ петровском, второй — двадцативосьмилетним в Уральске61. Увы, слова из письма Василия Перовского Дубельту оказались пророческими. Конечно, это не означало, что 1‑й Оренбургский линейный батальон представлял такое гиблое место, в котором невозможно было уцелеть. В этом батальоне до марта 1852 года служил Алек­ сей Плещеев, после чего был переведен в 3‑й батальон, расквар­ тированный в Оренбурге. Тогда же в этот город приехала мать поэта Елена Александровна. По одной версии, она была пре­ жде знакома с Василием Перовским62, по другой — запаслась рекомендательными письмами63. Женщина просила о свида­ нии с сыном и об избавлении его от грязных работ. Генерал-­ губернатор был с посетительницей неласков, но свидание раз­ решил. Более того, на ссыльного солдата обратило внимание окружение Перовского: ученый-востоковед Василий Григорьев, врач Иван Павлов и особенно квартирмейстер 23‑й пехотной дивизии Виктор Дандевиль. С помощью последнего и, конеч­ но, по распоряжению генерал-губернатора Плещеев в 1853 году был переведен в 4‑й батальон, которому предстояло участвовать в походе на Ак-Мечеть. За отличие в «боевом деле» поэт 27 дека­ бря того же года был произведен в унтер-офицеры. О том, сколь непросто далось это унтер-офицерство, как ждал и переживал Плещеев, понятно из его письма Дандевилю, отправленного пятью днями ранее: «Я знаю положительно, что меня из общего списка представлений выключили, но что Василий Алексее­ вич приказал написать обо мне отдельный доклад, взяв в то же время с собой все бумаги, относящиеся к моему делу… Но вот пришли награды… мне ничего нет. Это заставляет меня думать, что Василию Алексеевичу отказано государем. Забывать В. А. не имеет привычки ни о ком… Просясь в поход, я имел в виду получить за него унтер-офицерство, если только Бог вынесет невредимым…»64 Оставшись в Ак-Мечети, переименованной тогда же в форт Перовский (ныне казахский город Кзыл-Орда), Алексей Пле­ щеев в 1856 году выслужил офицерский чин, а вслед за ним и отставку. В столицы въезд поэту был воспрещен, и Василий Перовский предложил ему место столоначальника в Оренбург­ ской пограничной комиссии. Перебраться в Москву Плещееву удалось только в 1859‑м. Не забыл генерал-губернатор Перовский и бывшего содержа­ теля табачной лавки Петра Шапошникова, некогда грезив­ шего артистической славой. В Оренбурге он служил рядовым 54‑ ­й военно-­рабочей арестантской роты. В 1855 году Шапошни­ ков был переведен во 2‑й линейный батальон и год спустя уволен с дозволением ехать в Москву. Почему Василий Перовский стремился помочь оказавшим­ ся в его подчинении ссыльным петрашевцам? «Милость к пад­ шим»? В общем‑то такого объяснения достаточно. Помогал ведь он Тарасу Шевченко и тем же полякам, перед которыми ничем не был виноват. Но в случае с петрашевцами генерал-­ губернатором мог двигать еще и стыд за соучастие в их незаслу­ женной каре. Большаков Л. Н. Указ. соч. С. 228–230. Дьяков В. А. Тарас Шевченко и его польские друзья. М., 1964. С. 47. Он же. Деятели русского и польского освободительного движения в царской армии 1856–1865 годов. М., 1967. С. 138. 61 Там же. С. 104, 244–245, 350–351. 62 Савельзон В. Л. Оренбургская история в лицах: 50 портретов на фоне эпохи. Оренбург, 2000. С. 72. 63 Пустильник Л. С. Жизнь и творчество А. Н. Плещеева. М., 1988. С. 66. 59 60 64 Цит. по: Оренбургский губернатор… С. 312. Эпилог 231 ЭПИЛОГ Я стремился понять, а значит, хотя бы отчасти оправдать каждого из героев — и гонимых, и гонителей. Но при столь личностном подходе оставлять их в тот самый момент, когда фельдъегерская тройка умчала Михаила Петрашевского в Сибирь, показалось мне неправильным и даже невежливым. Поэтому книга будет завершена не послесловием, а эпилогом, то есть повествованием о том, что случилось с этими людьми далее. Такова, на мой взгляд, цепь событий, произошедших в России в середине XIX столетия и известных как «дело петрашевцев». Положение, когда в стране остался только один политик — само­ державный монарх, для него самого обернулось потерей чувства реальности. Приближенные, и более всех руководители поли­ цейских ведомств, информировали самодержца не столько о под­ линном положении дел, сколько о том, что соответствовало его представлениям и ожиданиям. «Он задает тон всему, а придвор­ ные хором подхватывают припев», — отмечал маркиз Астольф де Кюстин1. Николай I взошел на престол через подавление вооруженного выступления декабристов. И все свое царствова­ ние (то есть всю оставшуюся жизнь) ждал и опасался повторения подобного удара со стороны, возможно, еще не разоблаченных тайных обществ. Разумеется, он сознавал, что причины для недо­ вольства в стране имеются (в первую очередь — ключевой кре­ постной вопрос), но настаивал, что оппозиционные настроения и движения возникают в результате пагубного влияния западных идей. В 1849 году в жертву пресловутому государственному инте­ ресу (отражавшему фобии императора и корысть сановников) оказалась принесена группа молодых людей (весьма перспектив­ ных, судя по биографиям уцелевших) и, что более важно, отверг­ нуты любые попытки реформ. Начался отсчет заключительного, так называемого «мрачного семилетия» Николаевской эпохи. При написании этой книги я, как никогда прежде в своей практике, вторгался в судьбы героев, разбирая подробности биографий, которые в сугубо академическом сочинении выгля­ дели бы избыточными, неуместными. История была подана здесь не в логике развития государства, а через переплетение персональных судеб, определяемое симпатиями, антипатия­ ми, разнообразными и часто случайными обстоятельствами. *** Двадцать восьмого августа (9 сентября) 1849 года в Варшаве скончался внезапно разбитый параличом великий князь Михаил Павлович. Тело доставили в Петербург и 16 сентября погребли в Петропавловском соборе. Те из подследственных петрашевцев, у кого зарешеченные окна выходили на площадь перед собо­ ром, имели возможность наблюдать за длившимися несколь­ ко дней скорбными торжествами. Павел Кузьмин вспоминал: «Это было значительное развлечение для нас, заключенных»2. Для импе­ратора Николая это была значительная трагедия. В те дни у него страшно болела голова, ему ставили «рожки» (пиявки), но он не пропустил ни утренней панихиды, ни вечер­ ней. Нико­лай не просто хоронил последнего из брать­ев, он про­ щался с самым близким из них по возрасту и духу. Когда он сам только появился на свет, у старших братьев годы уже были не детские: Александру — девятнадцать, Константину — сем­ надцать. Детст­во Никоши прошло вместе с младшим Мишелем. Теперь его не стало. Гвардия и армия носили траур по «рыжему Мишке» (так за глаза прозвали его офицеры) три месяца. Цар­ ская семья — целый год. После этой потери Николая Павловича стали посещать мысли о собственной скорой кончине. Одновременно железное прежде здоровье начало заметно сдавать. Обнаружилась подагра, опухали ноги и мучили ночные боли. Он величал себя «каторжником Зимнего дворца» и по‑прежнему много работал. Спал в каби­ нете на железной кровати и соломенном тюфяке, поды­мался в семь утра и уже на этот час мог назначить аудиенцию. Вместо зарядки выполнял упражнения с ружьем, вместо халата носил старую шинель (у Петрашевского хоть и с оторванным рукавом, но все‑таки имелся халат), ел один раз в день, запивая пищу 1 Кюстин А. де. Указ. соч. С. 140. 2 Кузьмин П. А. Указ. соч. С. 299. 232 233 Эпилог Эпилог мариенбадской водой. Но утом­ лялся все быстрее. У него случа­ лись приливы крови к голове, а порой и сильное головокру­ жение. Да и была ли «каторжная» работа Николая Павловича на пользу стране? Неизбежным следствием изоляции общест­ ва от политики стало размно­ жение бюрократии, усиление казнокрадства и взяточниче­ ства. Идеалом верноподданно­ го в представлении Николая I был исправный гвардейский Великий князь Михаил Павлович. офицер. Сам император за день Худ. И. Н. Крамской, 1886 мог сменить пять-шесть мунди­ ров разных полков, партикулярное же платье надевал неохотно и в исключительных случаях. Однако это в его царствование «кра­ пивное семя» чиновников чувствительно потеснило офицеров на лестнице социальной иерархии. И это именно ему приписы­ вают горестную констатацию: «Моей империей управляют десять (варианты: двадцать пять, сорок. — В. Ш.) тысяч столоначаль­ ников». Эпоха славных войн с Наполеоном, которого одновремен­ но и били, и боготворили, миновала в предыдущее царство­ вание. На долю Николая выпали бесконечная тягостная рез­ ня на Кавказе, азиатские войны с турками и персами, а также роль «жандарма Европы» — усмирителя революций. Он почти ежедневно участвовал в смотрах и маневрах, поражая окружа­ ющих неутомимостью, когда после дня, проведенного в седле, принимался за решение государственных дел в неверном свете бивачного огня. Но в 1853 году разгорелась Крымская (Восточ­ ная) война и стало очевидно, что во внешней политике монарх также руко­водствовался более химерами, чем трезвой оценкой международ­ной обстановки и состояния своей армии. Гладко­ ствольное кремневое ружье — плохая альтернатива многоза­ рядному нарез­ному штуцеру, как и парусный корабль колес­ ному пароходу или курьер на взмыленной лошади — телеграфу. «Севастополь в опасности! Укрепления совершенно негодны, наши солдаты не имеют ни воору­жения, ни боевых припасов; продовольствия не хватает. Какие бы чудеса храбрости ни оказы­ вали наши несчастные вой­ска, они будут раздавлены простым превосходством материальных средств наших врагов. Вот 30 лет, как Россия играет в солдатики…» — горестно констатировала фрейлина Анна Тютчева3. В разгар кровопролитной обороны Севастополя 18 февраля 1855 года Николай Павлович скончался в возрасте пятидеся­ ти восьми лет. Причиной кончины была объявлена пневмо­ ния. Одна­ко демонстрируемое до последних дней здоровье и запоз­далые публикации бюллетеней в газетах (о заболева­ нии — 18‑го числа, о «параличном состоянии легких» — 19‑го, о смерти — только 21‑го) породили слухи о том, что царя «немец уморил»: якобы лейб-медик Мартин Мандт, не смея ослушаться высочайшей воли, дал ему яду. Но и без жареных версий уход императора был похож на самоубийство. Будучи уже больным, он отправился на очередной воинский парад: «Дорогой Мандт… вы исполнили ваш долг, предупредив меня, а я исполню свой и прощусь с этими доблестными солдатами, которые уезжают, чтобы защитить нас»4. Вернувшись во дворец царь слег и больше не вставал. Вероятно, сознавал, что Севастополь не удержать, но не умел менять принятых решений. Когда же из Севастополя прибыл курьер Владимир Меншиков (сын главнокомандующего в Крыму князя А. С. Меншикова), Николай отвечал: «Эти вещи меня уже не касаются. Пусть он передаст депеши моему сыну»5. В стане живых он себя уже не числил. Граф Лев Перовский пережил императора всего на полтора года. Его здоровье также оказалось подорвано напряженной работой по десять — двенадцать часов в сутки. В 1852‑м он сменил тяжкий и, как оказалось, небезопасный пост министра внутренних дел на кресло министра уделов и управляющего Кабинетом и Академией художеств. Владимир Энгельсон язвил по этому поводу в письме Александру Герцену: «…с 1847 года много воды утекло; и Перовский попал в либералы…»6 В пери­ од Крымской войны граф Перовский сформировал на счет Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров. Тула, 1990. С. 98–99. Там же. С. 117. 5 Там же. С. 121. 6 Энгельсон В. Статьи, прокламации, письма. М., 1934. С. 147. 3 4 234 Эпилог Эпилог Николай I. 18 февраля 1855 г. Худ. В. И. Гау удельного ведомства стрелковый батальон имени император­ ской фамилии. В честь этого события он был переименован в генералы от инфантерии, а в августе 1854 года пожалован в генерал-адъютанты. Тогда же отрастил усы, несвойственные прежде его облику, ибо статским это мужественное украшение не полагалось. На этих должностях и в этих чинах Лев Перовский встретил воцарение сына Николая I — Александра II, но уже 9 ноября 1856 года умер. Останки его покоятся в Лазаревской церкви-усыпальнице Александро-Невской лавры под надгроб­ ной плитой, выполненной в технике флорентийской мозаики. Близилась к неизбежному концу и жизнь генерала от кава­ лерии и графа (с 1855 года) Василия Перовского. Взяв Ак-Мечеть и принудив Хиву к выгодному для России договору, он оправ­ дался в глазах своих и общества за былую неудачу зимней экспедиции 1839/1840 годов. Крымская катастрофа заставила на время забыть о дальнейшем продвижении вглубь Средней Азии. Для оренбургского и самарского генерал-­губернатора, который уже тяжело дышал и с трудом говорил, это означало: навсегда. Жизнь свою он теперь описывал как «непрестанный бой душевных и телесных сил». В 1857‑м Перовский запро­ сил у Александра II отставки с генерал-губернаторского поста и в начале апреля ее получил. Уехал из Оренбурга в Петергоф, потом в Крым. Скончался в Алупке 8 декабря того же года. Иван Бларамберг писал: «Умер он как герой и как философ: свое­ му врачу он велел сказать ему час или, по крайней мере, день смерти, заранее заказал гроб, попросил поставить его к себе в спальню, сделал все распоряжения относительно наследства 235 и скромных похорон и спокойно испустил дух. Мир праху его»7. Когда‑то в молодос­ти он гнал лошадей, чтобы успеть к умирав­ шему отцу в Почеп, но успел лишь на похороны. Теперь история повторилась: только на погребение самого Перовского в Бала­ клавском Свято-Георгиевском монастыре успел его племян­ ник — поэт Алексей Константинович Толстой. «Сегодня мы отнесли дядю в церковь; мы несли его на руках, — сообщал он в письме, — дорога была покрыта зеленью — лавровые ветки, ветки розмарина в цвету и разные другие, совсем зеленые вет­ ки… Я забыл тебе сообщить, что сад полон птиц, которые щебе­ чут; особенно много дроздов. В лучах солнца пляшут мириады мушек…»8 Василий Перовский никогда не был женат, тем не менее от него остался сын Алексей9. Вероятно, по его поводу Нико­ лай I отвечал цесаревичу Александру в письме от 24 июня 1837 года из Петергофа: «У Перовского с удовольствием крес­ тить согласен»10. Многим обязанный Василию Перовскому, но не любивший его Тарас Шевченко в январе 1858 года отметил в дневнике «отвратительно интересную новость»: «Побочный сын гнилого сатрапа Перовского собственноручно зарезал своего денщика, за что был разжалован в солдаты; но мелкая душонка [не вынесла] и этого всемилостивейшего наказания, он вско­ ре умер или отравил себя»11. Эти сведения отчасти подтвер­дил, отчас­ти опроверг генерал Оренбургского казачьего войска Иван Чернов, лично знавший сына своего начальника. По его словам, Алексей за какую‑то дерзость был разжалован из воспитанников артиллерийского училища в рядовые и сослан на Кавказ. Отец такое наказание одобрил. «Впоследствии молодой Перов­ский дослужился до офицера, но был разжалован в солдаты за то, что в пылу раздражения убил своего слугу»12. Про смерть Алек­ сея до 1858 года у Чернова ни слова. И не удивительно: генеалог князь А. Б. Лобанов-Ростовский утверждал, что «усыновленный… Бларамберг И. Ф. Указ. соч. С. 338–339. Цит. по: Оренбургский губернатор… С. 303. 9 ГАРФ. Ф. 1068. Оп. 1. Д. 465. Л. 8. 10 Письма императора Николая I к цесаревичу Александру Николаевичу // Николай Первый и его время. М., 2002. Т. 1. С. 162. 11 Шевченко Т. Г. Повне зібрання творів: У 6 т. Київ, 1963. Т. 5. С. 184–185. 12 Записки генерал-майора Ивана Васильевича Чернова // Труды Оренбург­ ской ученой архивной комиссии. Вып. 18. Оренбург, 1907. С. 105. 7 8 236 237 Эпилог Эпилог воспитанник Алексей Васильевич» скончался в 1871 году. Женат он был на Надежде Ростопчиной, но потомства не оставил13. Граф Алексей Орлов хоть и был старше Льва и тем паче Василия Перовских, но в начале нового царствования оста­ вался еще вполне деятельным персонажем. В феврале — марте 1856 года он возглавил делегацию на подытожившем Крымскую войну Парижском конгрессе и подписал от России мирный дого­ вор, определивший политическое устройство Европы вплоть до 1871 года. Война была проиграна, но Орлов добился при­ емлемых условий (и тут уж взятками, как в Стамбуле, успеха не объяснить), за что был возведен Александром II в княжеское достоинство. В том же 1856‑м новоявленный князь был назна­ чен председателем Государственного совета и Комитета мини­ стров, став первым сановником в государстве. В начале следу­ ющего года был созван Секретный комитет по крестьянскому делу. Комитет состоял «в непосредственном ведении» импе­ ратора, но в его отсутствие председательствовал князь Орлов. В комитет входили: граф Д. Н. Блудов, князь П. П. Гагарин, барон М. А. Корф, князь В. А. Долгоруков, генерал-­адъютант Я. И. Ростовцев и иные важные лица. Так началась работа, завер­ шившаяся в феврале 1861 года отменой крепостного права. Будучи опытным царедворцем, князь Орлов, конечно, не поз­ во­лял себе открыто возражать монар­ху, но и энтузиазма от участия в деле крестьянской эмансипации не ис­пы­тывал. Брат Михаил, вероятно, был бы доволен, но он с 1842 года поко­ился в нек­рополе Новодевичь­его монастыря. На массивной могильной плите выби­ ты не две, а три да­ты, все мартовские: «Родился 25 марта 1788 года. 19 марта 1814 года заключил усло­вия сдачи Парижа. Скончался 19 марта 1842 года». Алексей, крупный душе- и земле­владелец, не только не успел ощутить на себе влияния крестьянской рефор­ мы (в силу ее постепеннос­ти), но будто отказался адекватно вос­ принимать новую реальность. Граф Владимир Соллогуб писал: «…в старости ум его ослабел, память ему изменила, и он нахо­ дился в состоянии, близком к помешательству; тем не менее, все относились к нему с большим почтением…»14 Увы, не все. Так, сенатор Константин Фишер сплетничал, что прес­тарелый князь, влюбившись в итальян­ скую оперную диву Анджолину Бозио, не перенес ее внезапной кончи­ны, сошел с ума и вооб­ разил себя животным: ползал на четвереньках и ел только из корыта. «Он и помер в пол­ ном убеждении, что он не чело­ век, а свинья»15. Что в этом злом анекдоте вымысел, а что прав­ да, здесь не суть важно. Бозио умерла, простудившись на пути из Москвы в Петербург, в мар­ те 1859 года. Оплакивал ее весь «чванный Петрополь». В октя­ бре 1860‑го «тяжкая болезнь» Бозио А. Фото Орло­ва вынудила императора заменить его на посту председа­тельствующего в Главном комитете по крестьянскому делу великим князем Константином Никола­ евичем. С января 1861‑го Алексей Орлов был уволен по прошению со всех своих должностей. Скончался он 21 мая 1862 года в Петер­ бурге. Вдова его, Ольга Александровна, поселилась в любимой ею с юности Флоренции, в приобретенном палаццо с большим садом, а в мир иной отошла в 1880 году в имении сына Николая Бельфонтен (le château de Bellefontaine) под Парижем. В этом есть что‑то символическое, но и генерал от кавалерии Леонтий Дубельт умер в том же 1862‑м, опередив своего шефа менее чем на месяц (27 апреля). Супругу свою, мудрую Анну Николаевну, он похоронил в 1853 году. В 1856‑м, когда осво­ бодилось место главноуправляющего III отделением, оно вро­ де бы было предложено Дубельту, но тот отказался, посоветовав назначить кого‑нибудь из титулованных особ, — может быть, намекал на графский титул для себя. Но Александр II, как бы простодушно вняв совету, сделал новым шефом жандармов князя Долгорукова Василия Андреевича, а Дубельта отправил на покой. «Колокол» Герцена раззвонил по свету новое шутливое титулование: «светлейший Леонтий Васильевич, князь ДубельтБенкендорфовский». Почета же Дубельту и правда хотелось. Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. СПб., 1895. Т. 2. С. 85. Соллогуб В. Воспоминания. История двух калош. Большой свет. Тарантас. М., 2011. С. 106. 13 14 15 Фишер К. И. Указ. соч. С. 106. 238 239 Эпилог Эпилог В собственном доме на Захарьевской улице еще при жизни хо­­ зяина был установлен его бюст с виршами Фаддея Булгарина: происхождения библиотеки. Пришлось возвращаться к мини­ стру Перовскому, который в 1856 году уже из милости причислил Липранди к Департаменту уделов. В том же году Льва Алексееви­ ча не стало. И только в 1861‑м семидесятилетний Иван Липранди окончательно вышел в отставку. Брат Павел умер в 1864 году. Иван же долголетием пошел в отца: после отставки впереди у него оставалось два десятиле­ тия. Без дела он сидеть не умел и именно в эти годы заслужил известность как публицист, военный историк и мемуарист. Писал о Наполеоновских войнах, о встречах с Пушкиным, о раскольни­ ках и сектантах. Дело петрашевцев поминал к месту и не к месту. Так, в обширной записке 1866 года «Несколько слов на книгу “Восшествие на престол императора Николая I” 1857 года» (баро­ на М. А. Корфа) разразился неожиданной тира­дой о «сподвижни­ ках Спешнева и Петрашевского»: «Это общество, поистине самое опасное по избранному пути своему, поняло, что ограничением одного сословия дворян нельзя достиг­нуть существенного пере­ ворота, нашло возможность сделать закваску во всех сослови­ ях. В обществе этом возле гвардейских офицеров и начальни­ ков отделений Министерства иностранных дел были богатые помещики, чиновники всех ведомств, студенты действительные и не выдержавшие курса, художники, преимущественно литогра­ фы, купцы, мещане, лавочники и т. п., а главное, учителя, должен­ ствовавшие действовать на новое поколение»17. Аргументация, знакомая по его давней запис­ке от 17 августа 1849 года… При всех денежных проблемах гоно­раров за публикации принципиально не брал. В 1866 году Общество истории древностей российских при Московском университете приняло его в свои ряды действи­ тельным членом. Когда же в 1868‑м вышло в свет первое издание романа Льва Толстого «Война и мир», автор счел нужным послать книги историку и мемуаристу со слова­ми: «В знак искреннего ува­ жения и благодарности»18. Умер Иван Липранди 9 мая 1880 года в возрасте без малого девяноста лет, когда большинство его свер­ стников давно покоились в земле и воспринимались новыми поколениями как герои исторических преданий. Пострадавшие от деятельности «поэта шпионов» и «донос­ чика по особым поручениям» (ярлыки, которыми Липранди Быть может, он не всем угоден, Ведь это общий наш удел, Но честен, добр он, благороден, — Вот перечень его всех дел. Кончина избавила Леонтия Дубельта от участия в разра­зив­ шемся в том же году семейном скандале. Летом его невестка, из­вестная красавица Наталья Александровна (урожденная Пушки­на, дочь поэта), бросила мужа Михаила Леонтьевича и с тремя малолетними детьми бежала из России, чтобы из без­ опасного далека затеять бракоразводный процесс. На теле своем она несла следы от его шпор — последствия пьяного избиения. Ивану Липранди судьба подобных поблажек не делала: срок жизни отмерила щедро и чашу заставила испить до дна. «Для меня дело Петрашевского было пагубно, оно положило предел всей моей службе и было причиной совершенного разо­ рения», — горестно сознавался он16. Уже в 1849 году министр Перовский оставил Липранди в одиночестве доказывать След­ ственной комиссией значимость «заговора петрашевцев». Мараться далее этой историей Лев Алексеевич не желал. Зато министр предложил Липранди уехать куда‑нибудь из Питера губернатором. Липранди гордо отказался: очевидно, опасал­ ся, что отъезд расценят как бегство. Когда же Лев Перовский ушел из МВД, новый министр, однорукий Дмитрий Гаврилович Бибиков (руку он потерял еще в юности на Бородинском поле), уволил Ивана Петровича по сокращению штатов. Под злорад­ ный перезвон лондонского «Колокола» Липранди пустился на поиски нового применения своим талантам, пока от одно­ го из вельмож не услыхал: «Что скажет о сем Герцен?..» Когда началась Крымская война, Липранди просился на знакомую ему штабную службу. Не помогли ни отличная рекомендация от графа Павла Киселёва, ни младший брат Павел Липранди, командовавший дивизией под Севастополем. От безденежья Ивану Петровичу пришлось продать Генеральному штабу свою знаменитую библиотеку. Книги вывезли, но плату задержали на несколько лет, вдруг озаботившись вопросом о законности 16 Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. С. 383. 17 18 ОПИ ГИМ. Ф. 212. Оп. 1. Д. 4. Л. 4–4 об. Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд. С. 386. 240 241 Эпилог Эпилог наградил Герцен), как правило, были моложе, но до этого срока дожили не все. В частности, Михаил Петрашевский. В 1856 году каторжная работа была заменена ему ссылкой с правом выбо­ ра места поселения. Разумеется, он выбрал столицу Восточ­ ной Сибири — город Иркутск, где был принят в доме генерал-­ губернатора Н. Н. Муравьёва-Амурского (былого протеже министра Перовского). По свидетельству генерал-губернатор­ ского адъютанта Михаила Венюкова, Петрашевский «был даже одно время чем‑то вроде хозяйки дома Муравьёва, за отсутстви­ ем уехавшей в Париж жены. Он пользовался этим положением, чтобы говорить своему покровителю вещи, которых не смели сказать другие: например, укорял его за стремление удешевить полицейскими мерами хлеб на иркутском базаре, за ложную экономическую политику в Забайкалье, при снаряжении амур­ ских сплавов и т. п. И Муравьёв слушал, оспаривал, как умел, может быть, сердился, но никогда не думал за несходство мне­ ний ссылать Петрашевского…»19 Бывший организатор «пятниц» сотрудничал с «Иркутскими губернскими ведомостями», кото­ рые с мая 1857 года начали выходить под редакцией его другасоперника Николая Спешнева. Статьи Петрашевского станови­ лись все резче, все непримиримее, но Муравьёв до поры терпел. В 1859 году между двумя муравьёвскими чиновниками со­с­тоялась едва ли не первая в Сибири дуэль: Федор Бекле­ мишев выз­вал и застрелил Михаила Неклюдова. Без дозволе­ ния генерал-­губернатора и цензуры Петрашевский отпечатал в типогра­фии приглашения на похороны жертвы этого проис­ шествия, распространил их по городу, а при самом проща­ нии произнес пламенную речь, назвав дуэль «изменническим убийством». Беклемишев был осуждён, но двери в генерал-­ губернаторский дом перед Петрашевским закрылись. В фев­ рале 1860‑го он был выслан в село Шушенское Минусинского округа (то самое, где потом будет отбывать ссылку Владимир Ульянов-Ленин), в конце года переведен в Красноярск, после опять в Шушенское… Умер Петрашевский от кровоизлияния в мозг 7 декабря 1866 года в селе Бельском Енисейского округа, где и был погре­бен на средства волостного правления. Николай Спешнев, выйдя на поселение одновременно с Пет­ ра­шевским и Федором Львовым, предпочел не ехать вое­вать с правом выслуги на Кавказ, а поступить на гражданскую службу в Восточной Сибири. Муравьёв к нему благоволил, как видно из истории с «Губернскими ведомостями», и даже просил «вне правил» о производстве в чин коллежского регис­тратора. ­­ В ответ было высочайшее дозволено определить Спешнева канцеляр­ ским служителем 4‑го разряда, то есть как раз чина не давать. Остался Спешнев, как тогда шутили, чиновником XV (несуще­ ствующего) класса. На сибирских дам Nicolàs тем не менее про­ изводил столь же магнетическое влияние, как и на петербургских или венских. Преподавательница иркут­ского Девичьего инсти­ тута Варвара Быкова лишь мельком заметила, что Петрашев­ ский со Львовым «очень веселы» и «врали разную чушь», пос­ле чего увлеклась описанием Спешнева: «он молчалив, задумчив; улыбки не видно на этом прекрасном лице, уже покрытом пре­ ждевременной сединой и морщинами», «правильные черты, черные длинные волосы и постоянно задумчивый вид прида­ ют какую‑то внешнюю прелесть этому изгнаннику», «жаль его и хотелось бы утешить, исцелить его и довести до раскаяния»20. Весной 1859 года Муравьёв добился производ­ства Спешнева в первый классный чин, после чего назначил начальником своей канцелярии на время поездки в Китай и Японию. В 1860‑м он же исходатайствовал возвращение своему любимцу прав потом­ст­ венного дворянина. Не по возрасту, так по сроку Николай Спеш­ нев все‑таки пережил Ивана Липранди: скончался он 17 марта 1882 года в Петербурге. Самый загадочный из петрашевцев Рафаил Черносвитов и в Кексгольмской крепости (куда был направлен царской волею вместо Вятки) оказался в странном положении не то заключен­ ного, не то ссыльного. В комендантском доме ему с семьей отве­ ли две комнаты. Но дом был полуразрушенный, стены и потолок грозили обвалиться, внутри царили холод и сырость. Не только супруга Черносвитова, Анфиса Михайловна, но и само крепост­ ное начальство писали в Петербург о невыносимых для жизни условиях. Тщетно. Лишь после кончины Николая I и по случаю 19 Венюков М. И. Мои воспоминания. 1857–1858 годы. Восточная Сибирь и Амур // Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников. Новосибирск, 1998. С. 226. 20 Быкова В. П. Записки старой смолянки В. П. Б-вой. 1858–1878 Амур // Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников. Новоси­ бирск, 1998. С. 254. 242 Эпилог коронации Александра II Черносвитов был выслан на поселение в Вологду, а от гласного надзора освобожден уже в 1856 году. В следующем, 1857‑м в июльском номере «Морского сборника» Черносвитов обнародовал то, что годами занимало его мысли в кексгольмской темнице: в статье «О воздушных локомотивах» выдвинул идею дирижаблей с паровыми двигателями. А чтобы не приняли за пустомелю, сообщил, что им уже изготовлена «модель машинки медной… весом в 12 фунтов, устанавливаю­ щаяся на пол-листе бумаги, [которая] при температуре кипения воды дала силу в четверть лошади». В 1858 году Черносвитов с женой и сыном выехал в любезную его сердцу Сибирь — снача­ла в Красноярск, затем в Иркутск. Публиковал статьи все в тех же «Иркутских губернских ведомостях», что позволяет предположить хорошие отношения со Спешневым и Петра­ шевским. Умер Рафаил Черносвитов в 1868‑м. Анфиса Михай­ ловна писала в прошении о пенсии: «Муж мой… 28 июня сего года умер от апоплексического удара, оставив нас с 12‑летним сыном Александром в бедности и без всяких решительно средств жизни и воспитания сына, которого я для служения отечеству желала бы приготовить дома под личным своим наблюдением». Пенсию вдове назначили21. 21 Титова О. Черносвитов: Энергия страсти // Веси (Екатеринбург). 2009. № 2‒3. С. 63‒67. СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва) РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искус­ ства (Москва) РГИА — Российский государственный исторический архив (СанктПетербург) ОПИ ГИМ — Отдел письменных источников Государственного исторического музея (Москва) ОР РНБ — Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург) Научное издание В. А. Шкерин «ПОЕДИНОК НА ШПИОНАХ»: Дело петрашевцев и политическая провокация в России Редактор Наталия Шевченко Верстка Екатерины Жилиной Издатель Федор Еремеев Почтовый адрес издательства: «Кабинетный ученый» Россия, 620014, г. Екатеринбург, а/я 489 Postal address: Armchair Scientist, Russia, 620014, Ekaterinburg, P. O. Box 489 Тел. в Екатеринбурге: +7 (904) 5461725 Тел. в Москве: +7 (916) 2248119 Е-mail: [email protected] Подписано в печать //.//.2019. Формат 60 × 90 1/16. Тираж 1000 зкз. Бумага офсетная. Печать офсетная.
