ВВЕДЕНИЕ Александру Васильевичу Головнину (1821-1886), занимавшему видное место среди творцов Великих реформ, в исторической литературе одновременно и повезло, и не повезло. С одной стороны, его деятельность не была обделена вниманием историков. Министр народного просвещения первой половины 1860-х гг., он оставил богатое мемуарное и эпистолярное наследие, из которого неустанно черпают разнообразную информацию авторы трудов, посвященных истории просвещения и подготовке крестьянской реформы, внутриполитической борьбе 1860-1870 гг. и реформам флота, цензурным преобразованиям и русско-палестинским отношениям... С другой стороны, личность и воззрения самого Головнина еще не стали объектом специального исследования, да и широкому читателю это имя недостаточно хорошо известно. Между тем комплексное изучение взглядов и убеждений министра-реформатора позволило бы дать ответы на многие вопросы, которые до сих пор остаются открытыми. Так, например, все исследователи подчеркивают общую либеральную направленность воззрений Головнина, но остается непонятным, почему министр просвещения, вначале восторженно принятый либеральной общественностью, через четыре с небольшим года был ею столь же единодушно осужден, так что не нашлось ни одного голоса в его защиту. Несколько поколений исследователей фундаментально изучили реформы первой половины 1860-х гг. в просвещении, но о роли в преобразованиях самого министра говорится весьма скупо. Современники же до назойливости часто подчеркивали некомпетентность Головнина в делах просвещения и отсутствие у него опыта в этой области, слабое знание проблем образования. Немало написано о той ожесточенной критике, которой подвергался Головнин в изданиях М. Н. Каткова, но редко ставится вопрос: насколько соответствуют действительности, возводимые на министра обвинения? Насколько состоятельны упреки в том, что деятельность Головнина в Министерстве народного просвещения способствовала развитию нигилизма среди учащейся молодежи и подрывала религиозные чувства учащихся? Поиск ответов на эти и другие вопросы требует изучения не только действий и высказываний министра, но и внимательного анализа его воззрений в комплексе, выяснения, каковы были его собственные цели и приоритеты и как, исходя из этих целей и приоритетов, он сам оценивал свою деятельность. Уже при жизни Головнина его деятельность стала объектом споров и крайних оценок. Как ни удивительно на первый взгляд, но в многочисленных работах по истории российского образования при фундаментальной изученности самих реформ планы и намерения министра почти не рассматривались. Отмечалось, например, вскользь, что «руководимое Головниным Министерство народного просвещения не пользовалось достаточной поддержкой со стороны Государственного совета и Совета министров как не выражавшее своей деятельностью в полной мере политику правительства». В данном случае не вполне понятно, что имеется в виду под «политикой правительства», ибо правительства в смысле единого кабинета с общим направлением в самодержавной России тогда не существовало. Ни в советское время, ни в более поздний период программные воззрения министра не находились в центре внимания исследователей. Все авторы подчеркивали приверженность министра принципу гласности, но не ставили вопрос о том, какое место представления о гласности занимали в его воззрениях. Особенно важное значение для осмысления логики действий министра просвещения имеют работы по истории внутренней политики, связанные с обозначением роли в Великих реформах либеральной бюрократии, одним из ярких представителей которой был Головнин . Основные звенья политической программы Головнина проследил А. П. Шевырёв, отметив, что «создание гибкой, оперативной и дешевой системы государственного управления он считал залогом успешного решения всех государственных вопросов», особенно важную роль отводя «установлению связи между администрацией и обществом» . Но рассмотрение программы Головнина и способов ее реализации автор ограничил временем его деятельности в Морском министерстве. О росте интереса к деятельности Головнина в последние годы свидетельствует появление как целого ряда публикаций16, так и посвященных Головнину биографических очерков . Но пока отсутствует цельный очерк его политической программы в ее динамическом развитии. Предлагаемая читателю работа имеет целью проследить не столько биографию Головнина, сколько историю становления и развития его политической программы, формы и методы ее реализации, прежде всего на посту министра народного просвещения, а также то, каким образом он сам оценивал итоги деятельности по осуществлению своих политических целей. Головнину-мемуаристу свойственны обстоятельность, логичность и последовательность изложения, любовь к подробностям и деталям. Автор постоянно включает в текст мемуаров обширные извлечения из писем, всеподданнейших докладов и других официальных и полуофициальных документов. В то же время богатый фактический материал автор подчиняет жесткой схеме, в соответствии с которой производит отбор и расположение фактов. Исследователи отмечали, что пять томов «Записок» не выдержаны в едином стиле. Первых три тома написаны сразу после отставки, в 1866 г., и отличаются особой сухостью и сдержанностью. Автор приложил максимум усилий, чтобы владевшие им в тот период бурные эмоции не попали на страницы мемуаров. Авторские оценки минимальны, зато официальные документы цитируются целыми страницами. В головнинских материалах всегда присутствует второй план и скрытый смысл. Таким образом, анализируя его свидетельства, следует учитывать обстоятельства и цель написания, на какого адресата рассчитан текст, а также высказывания автора по тому же вопросу в других источниках. Эпистолярное наследие Головнина очень велико: на протяжении всей жизни он был активным и щедрым корреспондентом, переписываясь с большим кругом лиц. Часто его письма превращаются в подробные трактаты по различным вопросам государственной жизни или в детальные обзоры событий, очевидцем которых он был. В фондах Головнина отсутствуют письма к нему его многочисленных корреспондентов, так как осмотрительный Головнин, по собственному признанию, имел обыкновение «сжигать бумаги, которые не могут понадобиться для справок, и письма, на которые отвечаю собственноручно, а не из Канцелярии». Особое значение и ценность имеют записки Головнина официального и полуофициального характера, из которых далеко не все относятся непосредственно к периоду управления министерством, но ярко иллюстрируют его воззрения и программу, особенности идеологии либеральной бюрократии. Корпус официально-документальных материалов, использованных в работе, можно подразделить на следующие подгруппы: законодательные акты и министерские распоряжения ; отчеты, доклады и представления министра проекты уставов, объяснительные записки к ним и другие материалы, связанные с работой над проектами ; отчеты попечителей учебных округов и других чиновников министерства; сборники документов и тематические брошюры, изданные министерством. Среди источников личного происхождения (мемуары, дневники, письма) наибольшую ценность представляют свидетельства тех лиц, которые работали вместе с Головкиным в первой половине 1860-х гг. - П.А.Валуева, Е. М. Феоктистова, Б. Н. Чичерина, К. С. Веселовского, и других 1 ГЛАВА. ОТ ЦАРСКОГО СЕЛА ДО ЧЕРНЫШЕВА МОСТА Поколение чиновников, к которому принадлежал Головнин, необычно и, возможно, уникально в истории Российской империи. «Люди сороковых годов», сформированные и воспитанные николаевской эпохой и начавшие подвергать ее критическому осмыслению, они в наибольшей степени оказались готовыми к изменению политического курса в середине 1850-х гг., ориентировались на европеизацию страны. Мемуарный рассказ Головнина о временах становления его личности и убеждений создан в сорокапятилетнем возрасте и, несмотря на свойственную мемуаристу обстоятельность и любовь к подробностям, далеко не полон. Причем для понимания внутренней эволюции Головнина, формирования его характера и взглядов одинаково важно как то, о чем бывший министр народного просвещения нашел нужным сообщить читателю, так и то, о чем он предпочел умолчать. Лицеист X курса Дворянский род Головниных уходит своими корнями в XV век. Василий Михайлович Головнин, известный своими путешествиями, научными исследованиями и японским пленом. Головнин женился на Евдокии Степановне Лутковской, а 25 марта 1821 г. в семействе Головниных родился сын Александр - слабый, болезненный мальчик, который до пятилетнего возраста не мог ни ходить, ни говорить. Детские воспоминания Александра Васильевича смутны и отрывочны. Самым тяжелым потрясением детских лет стала для юного Головнина кончина его отца, который скоропостижно умер от холеры в 1831 г. Кроме сына в семействе Головниных было четыре дочери. Двое детей умерли в раннем возрасте. После смерти В. М. Головнина император Николай I назначил его семейству по ходатайству А. С. Меншикова пенсию в 6000 рублей. Семейство Головниных нередко посещали моряки -друзья и сослуживцы В. М. Головнина. Юный Головнин получил домашнее образование, а в 1834 г. поступил в третий класс Первой С.Петербургской гимназии. Мемуарный рассказ Головнина о годах учения отличается особой сухостью и сдержанностью. Впрочем, год, проведенный Головниным в гимназии, кажется, и в самом деле не оставил у него светлых воспоминаний. Единственный, кого мемуарист вспомнил добрым словом, - это инспектор классов Ф. Ф. Стендер. 18 лет спустя Ф. Ф. Стендеру предстояло по назначению бывшего воспитанника, ставшего министром, занять пост попечителя Казанского учебного округа. Несмотря на неоднократные заявления, что воспоминания о лицее составляют глубокий контраст с воспоминаниями гимназическими, тон мемуариста по-прежнему сух. Головнин включает в свой рассказ распорядок дня лицеистов, список однокурсников с указанием возраста каждого из них, расписание выпускных публичных экзаменов, перечень преподавателей, от характеристики которых он демонстративно уклоняется. Из однокурсников Головнина о лицее никто не оставил воспоминаний, Головнин сохранил о лицее светлые и благодарные воспоминания, в течение всей жизни регулярно посещал традиционные встречи лицеистов 19 октября. Глубокая дружба связала его с А. П. Николаи, М. X. Рейтерном, В. А. Цеэ, П. И. Саломоном, который в 1849 г. стал его зятем, женившись на сестре Головнина Поликсении Васильевне. Но сухость мемуариста объясняется не только узко поставленной целью воспоминаний или особенностями его личности. Некоторые стороны жизни лицеистов и в самом деле остались скрытыми для него, поступившего сразу во 2-й класс своего курса, жившего на частной квартире вместе с матерью и сестрами и посещавшего в лицее только уроки. Называвший Пушкина среди своих любимых и наиболее читаемых в тот период авторов, Головнин в воспоминаниях ни словом не обмолвился о том, какое тяжелое впечатление произвела на лицеистов кончина поэта. Головнин был выпущен из лицея с золотой медалью и чином титулярного советника. Чиновник нового поколения Начало служебной карьеры Головнина весьма скромно. В течение трех лет он служил в Канцелярии Государыни Императрицы по управлению учебными и благотворительными заведениями. Заведовал канцелярией Николай Михайлович Лонгинов, «почтенный и добрый старик», в свое время близко знакомый с адмиралом В. М. Головниным и предложивший место в канцелярии его сыну. Служба, состоявшая в переписывании бумаг, не вызывала у Головнина интереса и отнимала не более трех-четырех часов в день. При этом молодой чиновник не тратил времени даром. Он усиленно занимался самообразованием. Равнодушный к балам и театру, не склонный к светским развлечениям, Головнин был весь поглощен изучением трудов по истории и политическим наукам. Он любил и ценил художественную литературу. В феврале 1843 г. Головнин перешел на службу в Министерство внутренних дел секретарем особенной канцелярии министра Л. А. Перовского. Его непосредственным начальником был В. И. Даль, а одним из сослуживцев -И. С. Тургенев, добрые отношения с которым Головнин сохранил до конца жизни писателя, оставаясь неизменным поклонником его творчества. Служба в Особенной канцелярии стала для Головнина хорошей бюрократической школой и, по его собственному признанию, позволила близко познакомиться с теми особенностями «жизни России и ее администрации, которые были для него вовсе неизвестны». Если описывая годы учения Головнин стремился прежде всего показать читателю порочный характер николаевской системы образования, то, рассказывая о своей службе в Министерстве внутренних дел, он подвергал критике особенности государственного управления, не жалел красок для того, чтобы дать понять читателю, насколько «удивляли» и «огорчали» его такие методы, как перлюстрация частной переписки, провокации, нетерпимость по отношению к раскольникам и т. д. Пять лет службы в Министерстве внутренних дел в значительной мере обогатили Головнина ценным опытом, но его карьерный рост происходил медленно. Гораздо большую роль в его карьере, да и в биографии в целом, сыграло участие в создании Русского Географического общества в 1845 г. По свидетельству Головнина, к работам по созданию Общества привлек его Ф. П. Литке. Головнин оставался секретарем Общества в течение двух с небольшим лет. Помимо обширной переписки и личных контактов с членами Общества, секретарь вел протоколы общих собраний и заседаний совета, готовил годовые отчеты общества. Отныне все, чем был занят Головнин, включая и его служебные обязанности по Министерству внутренних дел, так или иначе оказывалось связано с деятельностью в Русском географическом обществе. Когда в ноябре 1845 г. коллежский асессор Головнин был направлен в Лифляндию вместе с товарищем министра внутренних дел И. Г. Сенявиным для исследования вопроса о причинах массового перехода латышей и эстов из лютеранства в православие, то писал оттуда о своей командировке обстоятельные письма дяде Феопемпту Степановичу, который вместе со своим августейшим воспитанником находился тогда в Палермо. Письма дают ясное представление об эпистолярном стиле Головнина и особенностях его мышления. В феврале 1848 г. Головнин вышел в отставку в связи с ухудшением здоровья, но затем в МВД больше не вернулся, перейдя в ноябре того же года в Морское министерство младшим чиновником особых поручений при начальнике Главного Морского штаба А. С. Меншикове. Большую часть времени, свободного от службы, Головнин посвятил путешествию по России. Свои обязанности секретаря Русского географического общества он передал М. X. Рейтерну. Со свойственной ему методичностью Головнин в течение зимы кропотливо составлял план поездки, внимательно изучал всю доступную ему литературу о тех местностях, которые намеревался посетить, делал многочисленные выписки. Молодой чиновник запасся и рекомендательными письмами. Путешественник отметил впечатление, которое произвел на него глубокий контраст между тем, как в лифляндских и центральных российских губерниях относятся к памятникам старины. Головнин познакомился с виднейшими представителями московского славянофильства, к воззрениям которых на всю жизнь сохранил настороженое и неприязненное отношение, окрашенное легкой иронией. Причина состояла не только в том, что Головнин иначе, чем славянофилы, смотрел на исторические пути России и полагал гибельным «отрекаться от единения с успехами европейской цивилизации». Он особенно подчеркивал, что не находит у славянофилов представления о том, «что бы наконец они сделали, если бы в их руках очутилась правительственная власть» . Убеждения твердого и последовательного западника Головнин сохранил до конца жизни. Одним из наиболее важных итогов поездки стала записка Головнина «О крепостных крестьянах», посвященная наблюдениям над тем, какие последствия имели указ об обязанных крестьянах 1842 г. и другие распоряжения правительства, касающиеся крепостных крестьян и дворовых людей. Ни одно государственное учреждение, действительно, не поручало Головнину проводить подобное исследование, но адресат у записки был, ибо затронутыми в ней проблемами живо интересовались молодые энергичные члены Русского географического общества, на внимание которых рассчитывал автор, но прежде всего, надо думать, в числе будущих читателей Головнин видел августейшего председателя Общества (в бумагах которого и сохранилась записка). Записка 27-летнего надворного советника представляет интерес не только с точки зрения содержащихся в ней фактов относительно настроений помещиков и крестьян в конце 1840-х гг., но и как отражение взглядов чиновника нового поколения, тех «образованных, развитых людей», о которых писал Д. А. Милютин. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что освобождение крестьян уже назревшая насущная задача, автор с присущей ему осторожностью и вполне в духе времени ни разу не использует слово «освобождение». Записка отличается свойствами, характерными для стиля и способа мышления Головнина. Она обстоятельна, последовательна и логична. В центре внимания автора записки - судьба указа об обязанных крестьянах и ряда других указов 1842-1848 гг., то, как они были восприняты на местах помещиками и крестьянами. Головнин тщательно распределяет помещиков и крестьян на категории в соответствии с тем, какое влияние оказали на их образ жизни указы 1840-х гг. В то же время в записке присутствует столь характерный для писаний Головнина второй план. Автор стремится выяснить, какими путями и методами должна идти подготовка нового закона. Практические последствия этих указов, по мнению Головнина, невелики уже по той причине, что многие помещики и крестьяне о них просто не знают. « Таким образом, недостаточно довести новый законодательный акт до всеобщего сведения, необходимы еще комментарии и разъяснения со стороны правительственных учреждений, причем они должны именно разъяснять изданный закон, а не противоречить ему. Наряду с гласностью, обязательным условием подготовки нового закона Головнин называл предварительное и всестороннее изучение вопроса, учет местных условий, которые чрезвычайно разнообразны. Тщательно и скрупулезно он выстраивал перечень тех сведений о помещичьем и крестьянском хозяйстве, которые непременно должны быть собраны законодателем, прежде чем браться за разрешение крестьянской проблемы. Пройдет несколько лет, и проблема условий освобождения крестьян, как и проблема порядка законодательной работы, будут иметь для Головнина уже не только теоретический характер. Переход в Морское министерство открыл новую страницу в биографии Головнина. Сближение с великим князем, по всей вероятности, уже наметилось, но первые два года в Морском министерстве Головнин прослужил под началом А. С. Меншикова, который, по собственному признанию Головнина, не слишком обременял его работой. Проявив инициативу, Головнин занялся учетно-статистическими работами по Великому княжеству Финляндскому, генерал-губернатором которого был А. С. Меншиков. Головниным было составлено обстоятельное историко-статистическое описание городов Финляндии. В продолжение этой работы он совершил две продолжительные поездки в Финляндию и выучил шведский языкОн собирал материалы не только для официального очерка о городах Финляндии, но и собственно для себя. Между тем в Русском Географическом обществе происходили серьезные перемены. В феврале 1850 г. на выборах вице-председателя общества Ф. П. Литке был забаллотирован, и новым вице-председателем стал М. Н. Муравьев. Избрание Муравьева вице-председателем Головнин объяснял случайным стечением обстоятельств и подчеркивал, что это событие вызвало неудовольствие и досаду великого князя Константина Николаевича, отказавшего Муравьеву в приеме, когда тот приехал с визитом. 7 сентября 1850 г. Головнин был командирован в распоряжение великого князя Константина Николаевича по Комитету о пересмотре Морского устава. Если верить Головнину, назначение это было совершенно неожиданным для него и даже не слишком желанным, ибо было связано с началом придворной карьеры, которая совсем его не привлекала. Во главе «константиновцев» Десять лет службы Головнина при великом князе Константине Николаевиче - эпоха не только в жизни Головнина, предопределившая и взлет его карьеры, и всю дальнейшую судьбу; это переломный период в жизни России и время, особое для Морского министерства, выступившего инициатором серьезных реформ и показавшего пример работы по-новому. Головнин получил возможность применить свои способности (чего ему так не хватало и в МВД, и в Морском министерстве под началом А. С. Меншикова) и раскрыть свои таланты. В то же время в течение этих десяти лет он оставался в тени великого князя, довольствуясь ролью внешне скромной. Во втором томе своих мемуаров Головнин чрезвычайно сдержан и осторожен в формулировках. Автор усиленно подчеркивает, что эта часть воспоминаний рассказывает не столько о нем, сколько о великом князе; о себе он говорит минимально, зато не жалеет красок для идеализированного портрета Константина Николаевича. В то же время именно в этот период Головнин практически не расставался с великим князем, стал его другом, сотрудником, советчиком, наставником, тенью, заняв при нем совершенно исключительное положение. Создание нового Морского устава стало первым самостоятельным делом для молодого генераладмирала. Великий князь стремился подойти к задаче как можно менее формально и разработать устав, отражающий современный уровень развития флота. И здесь, как нельзя кстати, при-шлась помощь Головнина и его мысли о том, как надлежит разрабатывать новые узаконения. Впервые были испробованы три элемента, впоследствии ставшие обязательными при подготовке любого преобразования в морском ведомстве: изучение истории вопроса, изучение иностранного опыта и широкое гласное обсуждение не только среди чиновников ведомства, но и среди всех заинтересованных лиц. Для современника не было сомнений, что этот способ был принят великим князем «по внушению Головнина». Зиму 1851-1852 гг. великий князь провел в Италии, и Головнин сопровождал его в этой поездке. Для Головнина это была первая поездка за границу. В июне 1852 г. великий князь стал товарищем начальника Главного Морского Штаба, а 8 августа Головнин получил должность старшего чиновника особых поручений при А. С. Меншикове. В конце 1852 г. он был произведен в статские советники за отличие, а в апреле следующего года - в действительные статские советники, и тогда же был пожалован званием камергера двора Его Императорского Величества. В известном смысле генерал-адмирал и его секретарь взаимно дополняли друг друга. Когда в январе 1853 г. великий князь был назначен временным управляющим Морским министерством, то при горячей и заинтересованной поддержке Литке начал в своем ведомстве серьезные преобразовательные работы, стремясь кипучей активностью вытеснить бюрократическую рутину и формализм. Головнин неизменно был рядом - подсказывал, советовал, направлял, привлекал в министерство новые свежие силы. По его приглашению пришли в Морское ведомство Д. А. Оболенский, Д. А. Толстой, Б. П. Мансуров, Д. Н. Набоков, М. X. Рейтерн, Н. М. Голицын, товарищи Головнина по лицею и Географическому обществу. Так в Морском министерстве начала формироваться группировка либеральной бюрократии, впоследствии известная как «константиновцы». Деятельность великого князя в Морском министерстве настолько не вписывалась в рамки николаевской системы, а отчет по министерству за 1854 г., далекий от дежурных восхвалений и отражающий реальную картину дел в ведомстве, был настолько нетрадиционным, что Константин Николаевич просто не решился представить его императору . Для великого князя это был первый опыт самостоятельной деятельности, для Головнина - попытка осуществить выношенные и дорогие идеи в рамках одного ведомства. После смерти Николая I, когда «Морское ведомство стало как бы визитной карточкой нового царствования, обещанием широкого спектра реформ» , Александр II, который ранее и не помышлял о реформаторстве, особенно нуждался в сотрудничестве и помощи брата Константина. Начиная с 1857 г. император привлекает его к деятельности Секретного комитета по крестьянскому делу, Комитета о раскольниках, Финляндского, Сибирского, Кавказского комитетов. Год 1857-й - переломный и в деятельности Морского министерства: оно переходит «от решения ведомственной задачи возрождения флота к постановке более масштабной проблемы» обновления государственного строя в целом, выдвигая на первый план такие преобразования, которые смогли бы сыграть роль «"эмбрионов" общегосударственных реформ». Тогда и пробил час Головнина. Он всячески укреплял в великом князе честолюбивое желание прославиться не просто как генерал-адмирал Российского флота, а и в качестве государственного деятеля-реформатора. Когда в октябре 1858 г. утомленный и разочарованный борьбой в Главном комитете, встревоженный охлаждением к нему императора, Константин Николаевич внезапно решил уехать за границу. Во второй половине 1850-х гг. Головнин не только ориентировал своего патрона на реформаторскую деятельность общегосударственного значения, но и снабдил его развернутой политической программой преобразований, основным звеном которой было переустройство государственного управления Россией в европейском духе. Верный избранной им тактике, Головнин приписал эту программу великому князю и изложил ее от его имени. Проводя развернутое сопоставление положения в России и в большинстве европейских стран, он подчеркивал неоспоримые европейские преимущества: совершенство судебной системы, «более простора развитию способностей каждого», отсутствие крепостного права и полицейских стеснений, разумное соотношение полномочий центральной и местной власти, свобода слова. Позитивная часть программы сводилась к тому, «чтоб в России само правительство, не дожидаясь переворотов и потрясений, но законодательными и административными мерами совершило следующее: преобразовало к лучшему судебную часть; преобразовало полицию; ввело бы полную веротерпимость; отменило бы крепостное право; отменило бы множество стеснительных постановлений, которые препятствуют развитию способностей и процветанию земледелия, торговли и промышленности; ввело подряды в финансах, уменьшив расходы, вовсе не нужные для России винные откупа и введя лучшую и более справедливую систему налогов; уменьшило бы централизацию, предоставив разным местностям самим заниматься собственными делами; ввело вообще в управление более простоты и менее сложности; и, наконец, для достижения всех этих улучшений допустило одно необходимое условие: более свободы мысли и слова, ибо одно правительство без указания самим народом своих потребностей и недостатков управления не в состоянии удовлетворить этим потребностям и исправить недостатки». Важнейшими методами осуществления этих мер Головнин считал личное влияние великого князя на императора и его окружение, превращение Морского министерства в образец для других ведомств и своего рода испытательный полигон, а также подготовку таких государственных деятелей, которые, придя из Морского министерства в другие ведомства, могли бы дружно и слаженно повернуть работу на новый путь. В наибольшей степени поглощали внимание Головнина те стороны деятельности морского ведомства, которые были связаны с ключевыми вопросами общегосударственного значения. Среди них преобразование управления Морским министерством на началах децентрализации, расширения прав и власти местных учреждений, упорядочения и упрощения делопроизводства, роль Головнина в котором была чрезвычайно велика. Новое учреждение министерства было утверждено в январе 1860 г. Далеко идущие планы «константиновцев» нашли опору в благосклонной резолюции Александра II в журнале Государственного совета, указывающей на общегосударственное значение реформ морского управления. Другое немаловажное направление - реформа морских учебных заведений. Центральным ее звеном было отделение общего образования от специального. Головнин был не только автором одного из проектов: при подготовке этой реформы морское ведомство применило излюбленные головнинские методы подготовки законодательства. «Морской сборник» был, по мнению Головнина, идеальным средством, позволяющим «для законодательных работ создать, так сказать, искусственную гласность (выделено Головниным. - Е. С.) и усиленно вызывать полемику и борьбу разных мнений всего сословия, для которого закон пишется». Таким способом Морское министерство готовило реформу морского образования; подобные методы, по глубокому убеждению Головнина, должны применяться и при подготовке других реформ. Достойно внимания выражение «так сказать, искусственная гласность», подчеркивающее, с одной стороны, желание власти услышать и принять во внимание весь спектр мнений по затронутому вопросу, с другой стороны управляемый характер этой меры. Под «искусственной гласностью» Головнин понимал меры, целенаправленно применяемые властью, чтобы спровоцировать в среде заинтересованных лиц и в широкой публике обсуждение того или иного вопроса. Головнин приложил немало усилий к тому, чтобы ключевая реформа российской жизни крестьянская - разрабатывалась в духе гласности. Когда по возвращении из Франции в июле 1857 г. великий князь был назначен членом Секретного комитета по крестьянскому делу, Головнин отправился в Гулынки, где провел своеобразный эксперимент: предложил своим крестьянам освобождение, руководствуясь законом об обязанных крестьянах 1842 г. Чрезвычайно занимали Головнина и проблемы финансовые. Перераспределение доходов, сокращение непроизводительных расходов, прежде всего военному и по морскому ведомствам, стало его излюбленной идеей. Он постоянно побуждал великого князя к «героическим мерам» по сокращению бюджета Морского министерства. Наконец, Головнин был правой рукой Константина Николаевича в Главном комитете по крестьянскому делу,председателем которого великий князь был назначен в октябре 1860 г. В сентябре 1859 г. Головнин был произведен в тайные советники и получил звание статс-секретаря Его Императорского Величества. 9 ноября 1859 г. Головнин был назначен членом Главного правления училищ Министерства народного просвещения, и это назначение стало первым его шагом к министерскому посту, но шагом в значительной степени формальным. Двухлетнее членство в Главном правлении училищ было в значительной степени номинальным и не слишком обременяло Головнина, который в тот период был занят составлением отчета по Морскому министерству за 1859 г., реформой морского образования и трудами в Главном комитете по крестьянскому делу. С подготовкой крестьянской реформы связана и поездка Головнина по России, которую он совершил летом 1860 г., в известной мере повторив маршрут своего путешествия двенадцатилетней давности. Итогом этой поездки стала записка, составленная Головниным для великого князя и узкого круга единомышленников, которая суммировала впечатления от осмотра центральных и южных российских губерний. На богатом фактическом материале автор записки иллюстрировал неоднократно высказываемые им ранее положения программного характера. Яркими штрихами рисуя бедственое состояние центральной России, «медленность всякого развития народного благосостояния», дурные дороги, приходящие в ветхость постройки, автор утверждал, что это неизбежный итог многолетнего невнимания николаевской администрации к внутренним проблемам страны. Отмену крепостного права Головнин называл одним из величайших деяний императора Александра Ⅱ. Прекрасно понимая, что крестьянская реформа неизбежно влечет за собой реформирование других сторон жизни России, Головнин полагал, что наступило время выйти на политическую сцену новым реформаторам. Картина деятельности Головнина при великом князе Константине Николаевиче будет неполной, если не упомянуть его заграничные поездки. Начиная с 1852 г. не было года, чтобы он не провел несколько месяцев в Европе то в составе свиты Его Высочества, то для отдыха от напряженного труда и поправления пошатнувшегося здоровья. Официальные поездки включали множество церемоний, встреч с государственными деятелями и европейскими монархами. Предельно занятой чиновник находил время и возможность и наслаждаться красотами природы, и знакомиться с памятниками искусства и старины. Но, разумеется, в какой бы стране он ни был, больше всего занимало его политическое устройство. Лето и осень 1861 г. Головнин провел в Европе: сначала отдыхал и лечился во Франциенсбаде, затем на Женевском озере, затем во Франции. Осенью же отправился в Англию к великому князю, и в Петербург вернулся в ноябре. А в конце декабря последовало долгожданное назначение, наивысший взлет в карьере он получил министерство. Многообещающий сочельник Год освобождения крестьян принес невиданные студенческие волнения, в результате которых С.Петербургский университет был закрыт. Вечером 24 декабря на квартиру Головнина, на Литейную улицу, прибыл фельдъегерь, доставив императорский указ о назначении Головнин управляющим Министерством народного просвещения. Назначение Головнина пусть не министром, но пока только управляющим МНП, означало резкий взлет влияния «константи-иовцев», осуществление их самых смелых мечтаний. Назначение Головнина оживленно обсуждалось и комментировалось в петербургском обществе. «Либерализм, которым я горжусь» Нужно было немедленно оправдать высказанные надежды, поэтому важнейшим делом для новоиспеченного управляющего МНП представлялось создать возможно в более короткий срок убедительный и притягательный образ либерального министра европейского уровня как в главах публики, так и в глазах самодержца. Первые шаги руководителя МНП отличались нетрадиционностью, готовностью к диалогу и восприятию новых идей. Отныне любая мера по ведомству народного просвещения сопровождается либо консультациями с литераторами, либо командировками известных публицистов по России или за границу для сбора тех или иных сведений, либо заказом статей от имени министерства. До мелочей была продумана Головниным его первая встреча с профессорами закрытого С.Петербургского университета. Новый управляющий еще не произнес ни одного слова, но впечатление было уже создано и кредо заявлено. Принцип гласности новый управляющий сразу же сделал основополагающим в своей деятельности, применив при работе над оставленными ему в наследство проектами уставов учебных заведений те же методы, с помощью которых Морское министерство разрабатывало новые законодательные меры. Но планы Головнина не ограничивались только достижением популярности и созданием привлекательного и авторитетного образа МНП в глазах общественного мнения. Ему нужна была не только поддержка и содействие со стороны образованного общества; он намеревался приобрести влияние на него, повестиего за собой. Слово «либеральный» по отношению к своим воззрениям Головнин употреблял осторожно, с оговорками, всячески подчеркивая, что «люди действительно крайнего либерального направления, зная Головнина только по слухам, ожидали от него каких-то мер и распоряжений в пользу идей и стремлений, которых он вовсе не имел и которым вовсе не сочувствовал». В то же время он не отказывался от характеристики своих воззрений как либеральных, замечая, что его недоброжелатели находят в его деятельности признаки «какого-то» либерализма, «весьма несходного с тем, которым я горжусь» . Придя к управлению Министерством народного просвещения, Головнин попытался предложить самодержцу такую политику и такой образ действий своего ведомства, которые должны были подтвердить и упрочить славу единственного в империи либерала и продолжить курс на всеобъемлющие преобразования, которые «вводили законность взамен произвола, равенство перед законом вместо привилегий, свободу и простор вместо стеснений, гласность вместо прежней тайны» . В этом духе и было выдержано первое выступление управляющего МНП в Совете министров (по оценке В. А. Муханова, «умное и скромное»). Речь шла о наказании студентов, участвовавших в беспорядках. Министр юстиции В. Н. Панин в своем докладе предложил различные меры административных наказаний. Головнин прекрасно отдавал себе отчет в глубине и прочности того недоверия, которое питал император Александр II и к профессорам, и к литераторам, и вообще ко всем формам и способам выражения пробуждающегося общественного мнения. Понимал он и то, что верховная власть ожидает от него мер немедленных и конструктивных по наведению порядка в университетах, по успокоению студенчества, по борьбе с радикализмом литературы, по контролю над профессорами, по борьбе с радикальными увлечениями учащейся молодежи и т. д. В этом отношении особую важность представляют записка Головнина о цензуре от 2 февраля, а также две записки, датированные 30 марта и 2 апреля, посвященные «вредному» образу мыслей и способам противодействия ему. Записка о цензуре от 2 февраля затрагивает более широкие проблемы взаимоотношений власти и печати. Наши журналы и газеты, доказывал министр, еще не имеют того влияния, «которое составляет их силу в других государствах, где они являются властью, которую правительство должно принимать в расчет при своих действиях» Управляющий МНП высказывает парадоксальное утверждение: ни одно из нынешних периодических изданий «не получает денежного пособия от какого-либо общества или кружка в России или за границей с целию проводить известные идеи, и потому журналы наши и газеты никак нельзя считать самостоятельными». Независимость и самостоятельность прессы обеспечивается, по мнению Головнина, исключительно финансовой поддержкой с чьей-либо стороны. Получить же контроль над литературой можно путем создания в прессе прочной и влиятельной проправительственной группировки, чему немало могло бы способствовать Министерство народного просвещения, отыскивая в среде литераторов «даровитых людей, которые, оставаясь без занятий, непременно перейдут на сторону, враждебную правительству, и вместо того, чтобы быть полезными ору-днями его, сделаются его противниками» . Что касается демократического направления литературы, то наши публицисты отличаются «замечательным незнанием истории или умышленным желанием не знать, как происходило развитие опередивших нас гражданских обществ», «самые идеи их отличаются часто незрелостью, ибо часто встречается проповедь таких теорий, которые признаны ложными и отброшены в тех самых странах, где они родились и где произвели много зла и причинили много страданий. Подобные вредные учения встречаются у нас нередко и... те писатели, которые понимают всю ложь их и сами имеют другие убеждения, не решаются открыто восстать против лжи, опасаясь быть названными агентами правительства... и яд вредных учений действует весьма сильно на молодые умы, готовит в будущем поколение людей, которые явятся деятелями грядущих переворотов». Тщательно отбирая факты, вновь и вновь в различных выражениях он настойчиво повторял, насколько велика угроза грядущей революции и, следовательно, как жизненно важны предлагаемые им меры. Записка от 30 марта называется «Краткое изложение сущности того вредного учения, которое более или менее отрывочно и сокровенно преподается в университетах, гимназиях и журналистике». В ней Головнин показывает объект борьбы и подразделяет «вредные идеи» на две категории: «относительно веры и церкви» и «относительно Государства», причем главное внимание, как в этой, так и в следующей записке, он сосредоточивает на второй категории, т. е. на политических идеях, анализируя которые выстраивает классификацию - от самых радикальных до самых умеренных. Если самые крайние воззрения (общность собственности и женщин, отрицание всякой власти и проч.) наиболее опасны и представляют собой «бредни больного воображения», то и распространены они не слишком широко, встречаясь «только отрывочно и большею частью только в людях весьма молодых и недоучившихся». Вторая записка озаглавлена «Краткое изложение той системы мер, которую Министерство народного просвещения могло бы принять для противодействия вредному учению». Впрочем, из предыдущей записки видно, что не все «вредные учения» вредны одинаково, а некоторые из них только слегка опережают «полезные предначертания верховной власти». Так или иначе, Головнин предложил императору некую «систему», которая рассчитана на многие годы, и только постоянство в ее применении может гарантировать успех. Другая гарантия успеха - совместное противостояние нигилизму различных ведомств, каждое из которых должно заниматься своим делом. Церковь обязана готовить законоучителей для учебных заведений, вести религиозную проповедь, распространять книги духовного содержания. Надзор за сомнительными лицами, поиски тайных типографий - дело полицейского управления, а задача МНП «распространение истин, раскрываемых наукой, и торжество их над заблуждениями человеческого ума»1. Поскольку главной причиной радикализма является поверхностность знаний, полуобразованность и полуученость, то и для борьбы с ними со стороны МНП никаких чрезвычайных мер не требуется, достаточно лишь развивать «настоящее», «истинное» просвещение. Материальное положение профессоров должно быть серьезно улучшено, «чтоб они дорожили своими местами, не жертвовали для популярности между студентами истиной и научным характером преподавания и вообще находились уже и теперь в большей зависимости от Министерства» . Переходя к цензурным делам, Головнин вновь подчеркнул пользу и необходимость создания субсидируемых правительством периодических изданий. Усиление цензурной строгости по отношению к изданиям, предназначенным для простонародного чтения, должно сочетаться с допущением известной свободы «в литературе ученой» («дабы идеи опровергались идеями»). Таким образом, в качестве комплекса мер по борьбе с нигилизмом Головнин представил свои ближайшие намерения по развитию просвещения, всячески подчеркивая новизну методов. Если император ожидал от нового руководителя МНП немедленных и действенных мер по «успокоению» студентов, то Головнину радикализм российской учащейся молодежи представлялся при всей его уродливости неизбежным спутником охватившего европейское общество стремления к благотворным переменам, чем-то вроде болезни роста, которая постепенно исчезнет по мере осуществления политики либеральных реформ. Либеральные убеждения Головнина были результатом длительной внутренней работы, вдумчивого анализа окружающей действительности, серьезного и фундаментального знакомства с политическими идеями своего времени. Основу его воззрений составило убеждение в необходимости и возможности европеизации России, которая может быть проведена только по инициативе и под руководством самодержавия. Став секретарем и ближайшим помощником великого князя Константина Николаевича, Головнин приложил немало усилий к тому, чтобы Морское министерство превратилось в своего рода рассадник государственных деятелей, способных работать в этом направлении. Министерский пост, к которому он упорно и последовательно стремился, не только отвечал его немалым честолюбивым устремлениям, но и представлял в его глазах широкое поле деятельности для того, чтобы продемонстрировать возможности либеральных методов управления. Современники чутко уловили особое свойство политики Головнина: для него в словосочетании «реформа образования» акцентировалось не слово «образование», а слово «реформа». Работа над реформированием системы образования занимала Головнина ровно настолько, насколько она позволяла осуществлять его политическую программу, вводить и пропагандировать новый стиль управления, создавать образ либерального министра европейского уровня. А последовательное проведение либерального стиля управления во вверенном ему ведомстве неизбежно, по его мнению, должно было «поставить учебное дело на такую высоту, на какой оно никогда у нас не стояло». 2 ГЛАВА . «ЦЕНТРАЛЬНАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ ПРОГРЕССА»(1862-ВЕСНА 1863 ГГ.) Неторопливое, застойное течение жизни Министерства сменилось при Головнине бурной деятельностью. Кадровые перемены, неожиданные инициативы, непредсказуемые распоряжения нередко ставили в тупик служащих ведомства. Но внешне беспорядочная деятельность подчинялась строгой логике головнинских планов. При этом для самого Головнина приоритетными в деятельности Министерства были те направления, которые могли вызвать наибольший общественный резонанс и недвусмысленно про- демонстрировать эффективность новой политики. И недруги, и единомышленники должны были как можно скорее увидеть либеральную систему в действии. В течение 1862-го и начала 1863 гг. Головнин вплотную взялся, за три проблемы: реорганизацию управления, цензурную реформу и университетское дело. Если за ходом двух последних напряженно следила публика и придирчиво наблюдала власть, то первую непосредственные предшественники министра даже не ставили. Но для Головнина такой подход был вполне естественным. Административная реорганизация должна была стать очередным шагом к обновлению государственного механизма империи. К реорганизации управления Министерства народного просвещения он приступил, если воспользоваться выражением Б. Н. Чичерина, с «готовым рецептом», принесенным из морского ведомства: следовало, руководствуясь опытом Морского министерства, разгрузить и упорядочить делопроизводство, пересмотреть и уточнить круг обязанностей отдельных структурных частей центрального управления, их взаимоотношения друг с другом и с министром. Наконец, личный состав центрального управления надлежало не просто сократить, но и значительно обновить: успех преобразований в немалой степени зависел от того, насколько сотрудники и подчиненные министра будут способны воспринять новые идеи и новый стиль управления. «...для усовершенствования нашей администрации» В отличие от Морского министерства, центральное управление Министерства народного просвещения не отличалось сложной и разветвленной структурой, и в начале 1860-х гг. имело в основном тот вид, который получило в 1835 г. при графе С. С. Уварове. Данные ревизии предоставили Головнину богатый материал, с помощью которого он мог обосновать, как перед властью, так и перед публикой, необходимость срочной реорганизации управления Министерства. Уже сам перечень возложенных на департамент обязанностей свидетельствовал о том, что «в нем сосредоточивались всевозможные дела без правильного систематического распределения», перемещаясь так, «что начинались в одном месте, а кончались в другом». Одновременно с ревизией управляющий МНП назначил нового директора департамента. Департамент Министерства народного просвещения особенно нуждался в свежих силах. При непосредственных предшественниках Головнина на посту директора департамента никто долго не задерживался . Головнин пригласил на должность директора Департамента Министерства народного просвещения своего бывшего сослуживца по Морскому министерству тридцатипятилетнего Бориса Павловича Мансурова. Интересно, что на посту директора Департамента МНП в момент прихода Головнина в министерство находился еще один выходец из Морского иедомства - граф Д. А. Толстой, с которым у него уже давно установились, открыто враждебные отношения. Именно Б. П. Мансуров, заменив Д. А. Толстого, должен был творчески применить опыт Морского министерства, исполняя утвержденное Александром II в январе 1862 г. распоряжение «составить предположение о преобразовании Департамента народного просвещения и Канцелярии министра народного просвещения с уменьшением письменной работы, сокращением числа чиновников и значительным увеличением содержания их»14. Первые перемены начались уже весной 1862 г. Указом от 10 марта были упразднены Главное управление цензуры и канцелярии министра. От Главного управления цензуры в составе центрального управления осталась лишь его канцелярия, переименованная в особенную канцелярию министра. Что касается канцелярии министра, шестеро чиновников были переданы в департамент, чиновники оставлены за штатом, а сумма, назначенная по штатам на содержание канцелярии, была оставлена в распоряжении министра. 2 июня 1862 г. был утвержден всеподданнейший доклад Головнина о передаче в Министерство финансов торгового Щукина двора, принадлежавшего Департаменту народного просвещения. При утверждении сметы расходов на 1863 г. Головнин добился включения в нее суммы, слагающейся из расходов на канцелярию министра и жалования смотрителя Щукина двора (около 8 тыс. руб.), необходимой, как объяснял министр Государственному совету, для преобразований в центральном управлении. Довольно скоро была признана излишней и должность товарища министра народного просвещения. Правда, в новом «Учреждении Министерства народного просвещения», несмотря на все сокращения, эта должность была сохранена, но большую часть своего пребывания на посту министра Головнин провел без товарища. Первоначально на этот пост он пригласил своего старого лицейского друга барона Александра Павловича Николаи, который в марте 1861 г. заменил Н. И. Пирогова в должности попечителя Киевского учебного округа. А. П. Николаи совершил несколько инспекционных поездок, принял участие в реформе центрального управления и передаче цензурных учреждений в Министерство внутренних дел. Положением от 9 июня 1862 г. товарищ министра был наделен рядом особых прав и обязанностей (право разрешать дела по еврейским учебным заведениям, о денежных выдачах из экономических и других свободных сумм учебных заведений, об увольнении в отпуск служащих по МНП до VII класса включительно и другие). После утверждения нового «Учреждения Министерства народного просвещения» в июне 1863 г. Николаи оставил службу в министерстве и был назначен начальником Главного управления Наместника Кавказского. Вернуться в МНП ему предстояло только в 1881 г. уже в качестве министра. А летом 1863 г. Головнин объяснил, что после реформы, разгрузившей центральное управление, делать товарищу министра в МНП, в сущности, нечего, и потому эта должность «могла бы быть не замещаема без ущерба для дела» . Надо отметить, что все преемники Головнина на посту министра мого убеждения не разделяли и не пытались обойтись без товарища. Проект преобразования центрального управления МНП составлялся в течение 1862 г. и был внесен в Государственный совет 11 февраля 1863 г. По новому «Учреждению Министерства народного просвещения», вступившему в действие 18 июня 1863 г., претерпели изменения все структурные части министерства и в значительной мере изменилось соотношение между ними. Главное правление училищ, коллегиальный совещательный орган при министре, было упразднено и заменено Советом министра народного просвещения по образцу других министерств. Головнин, который сам в течение двух лет заседал в Главном правлении училищ, подробно и обстоятельно аргументировал необходимость этой меры. Состав Совета министра по сравнению с Главным правлением училищ был значительно ограничен. Значительно сужен был и круг предметов, подлежавших ведению Совета министра по сравнению с Главным правлением училищ: разрешение выдачи наград и пособий чиновникам из остаточных сумм министерства переходило к начальникам структурных частей центрального. В компетенции Совета министра остались хозяйственные вопросы, превышающие власть директора департамента и попечителей учебных округов, рассмотрение годовых отчетов центрального управления, научных учреждений и учебных заведений, проектов дополнений и изменений в существующем законодательстве, годовой сметы министерства, а также все вопросы, которые министр найдет нужным предложить обсуждению Совета. Кроме того, по аналогии с Адмиралтейств-советом Морского министерства Головнин предлагал решать дела в Совете министра большинством голосов; при равенстве голосов голос председателя должен иметь решающее значение. Государственный совет нашел нужным расширить как состав Совета министра, так и круг его обязанностей, добавив еще один пункт о делах, относящихся «до внутреннего устройства учебных заведений и внутреннего их управления по части учебной и воспитательной вообще». Предложение министра относительно решения дел в Совете большинством голосов было отклонено, так как подобный порядок не согласовывался с устройством центрального управления в других министерствах. На том же основании Государственный совет признал излишней статью 8-ю проекта, обязывавшую членов Совета регулярно по назначению министра осматривать университеты и другие учебные заведения и составлять отчеты об их состоянии. Из девяти членов Главного правления училищ в состав Совета министра вошли только двое - М. М. Могилянский и А. Ф. Постельс. С упразднением Главного правления училищ получил организационную самостоятельность Ученый комитет, который стал отныне называться Ученым комитетом Министерства народного просвещения. Члены Ученого комитета назначались министром, полномочия председателя комитета практически не отличались от полномочий директора Департамента народного просвещения . Круг обязанностей Ученого комитета был расширен, теперь он рассматривал «поступающие в министерство педагогические... предложения», отчеты профессоров и других лиц, имеющих поручения от министерства, проекты учреждения научных обществ, предположения «об ученых экспедициях, командировках и вообще ученых предприятиях по разным наукам», а также все дела, которые министр найдет нужным передать на обсуждение комитета. Став центром по выработке проектов новых уставов, Ученый комитет стремился расширить и упрочить связи МНП с педагогическим движением и журналистикой вообще. К созданию проектов были привлечены в значительном количестве «посторонние лица из ученых и педагогов с правом голоса», приглашать которых председатель комитета получил право с разрешения министра. Пост председателя Ученого комитета при Головнине занимал Андрей Степанович Воронов. Личный состав Ученого комитета изменился мало. Его членами продолжали оставаться Н. М. Благовещенский, И. Б. Штейнман, П. Л. Чебышев, А. Д. Галахов, Н. П. Соколов. Позднее к Ученому комитету был прикомандирован Н. X. Вессель. Серьезным преобразованиям подвергся и Департамент народного просвещения. Прежнее распределение дел поучебным округам было заменено более рациональным - по частям (инспекторской, распорядительной, судебной, счетной и контрольной, хозяйственной) и разрядам (дела по личному составу, дела по высшим учебным заведениям, дела по средним учебным заведениям и т.д.). 10 сентября 1863 г. директор департамента Б. П. Мансуров утвердил новые правила делопроизводства, сводившие к минимуму механическую переписку" . Все делопроизводители были разделены на четыре разряда в зависимости от чинов и окладов. Все эти меры позволили сократить количество чиновников департамента от 101 до 39. Ссылаясь на опыт Морского министерства, Головнин предлагал назначить в штате департамента особую сумму, чтобы временно, по мере необходимости, нанимать писцов без предоставления им прав государственной службы или с предоставлением таких прав наиболее отличившимся. Архив Департамента народного просвещения, переименованный в Архив Министерства народного просвещения, был оставлен в подчинении директору департамента в интересах единства делопроизводства. Началась работа по разбору дел архива: из 130 тыс. дел, имеющихся в архиве, предполагалось оставить для хранения около 40 тыс. Из состава департамента были выведены Археографическая комиссия и редакция «Журнала Министерства народного просвещения». Внутри Археографической комиссии не было проведено никаких преобразований. Проект «Учреждения МНП» предусматривал сосредоточить в заведовании редактора не только суммы, назначенные на журнал по смете, но и доходы от издания журнала, причем порядок денежных операций и отчетности редакции должен был определяться министром (ст. 34). Государственный совет не одобрил эту меру, «так как порядок отчетности должен быть общий и не представляется делать по сему предмету какое-либо исключение» . Количество чиновников особых поручений при министре сократилось от пяти до трех, их состав обновился полностью. Когда 26 ноября 1864 г. Головнин обратился в Государственный совет с представлением об изменениях в штате МНП, составленным «по указаниям опыта», оно было отложено на неопределенное время «до общего суждения о проекте новых штатов» по другим министерствам. Преемники Головнина на посту министра, независимо от их воззрении и программ, не внесли никаких принципиальных изменений в устройство центрального управления МНП, которое практически до начала XX в. сохраняло тот же вид, какой получило в 1863 г. Департамент народного просвещения стал теперь занимать гораздо более скромное место в структуре центрального управления, зато значительно повысилась роль Ученого комитета. Совещательный орган при министре Головнин преобразовал коренным образом. Ученый комитет, редакция «Журнала МНП» и Археографическая комиссия стали подчиняться непосредственно министру, более ясное определение компетенции структурных частей министерства и расширение полномочий их начальников одновременно сопровождались усилением власти министра внутри центрального управления. «Поклонник независимости чиновников» Сохранилось немало отзывов о головнинском стиле руководства. Чиновники министерства не могли не оценить энергию, динамизм и целеустремленность нового министра, так резко контрастировавшие с манерой его ближайших предшественников. Головнин стремился лично во все вникать, непосредственно контролировать все ведущиеся в министерстве работы. Его перо по-прежнему осталось бойким и плодовитым. Министр не только неизменно правил, дополнял и редактировал наиболее важные документы, составленные чиновниками Министерства, но и сам много писал. Современники отмечали свойственное Головнину доктринерство, стремление действовать в соответствии с планом, принятым раз и навсегда, независимо от того, насколько этот план был выполним и реалистичен. Мемуаристы единодушно отмечали безграничное честолюбие министра, его коварство, считали мастером закулисных интриг. У министра не было никаких сомнений относительно того, каким образом либеральный руководитель должен выбирать людей и поощрять подчиненных. Еще в 1858 г. в беседе с Б. Н. Чичериным об острой нехватке людей, готовых и способных к проведению реформ, секретарь великого князя уверенно отвечал: «Это не беда. <...>. Правительство само может создавать людей. Вот, например, великий князь Константин Николаевич послал человек сто за границу; они вернутся, и будут у нас хорошо подготовленные люди». Возражение Чичерина, что таким путем нельзя подготовить специалистов, самостоятельно мыслящих и инициативных, нисколько не смутило Головнина, ответившего: «Отчего же, и это легко сделать. <...>. Надобно только всякий раз, когда проявляется дух независимости, давать награды». Значительно сложнее для министра было вести «параллельные линии» в отношениях с Василием Андреевичем Цеэ, которого он пригласил на должность председателя С.-Петербургского цензурного комитета. Головнин нуждался в сотрудничестве старого лицейского друга в тот период, когда Министерство народного просвещения заведовало цезурными комитетами. Но, ко времени окончательной передачи цензурных учреждений в ведение Министерства внутренних дел, Цеэ, вероятно, не захотел перейти под начало П. А. Валуева, с которым у него были серьезные разногласия, и выразил желание остаться в Министерстве народного просвещения. В центральном управлении Министерства народного просвещения Головнин не создал единой сплоченной группировки единомышленников. Те, кто был специально приглашен министром или восстановлен на службе, в Министерстве надолго не задержались. Б. П. Мансуров покинул Министерство после проведения административных реорганизаций и упразднения Палестинского комитета, деятельным членом которого продолжал оставаться. В. А. Цеэ и А. П. Николаи оставили Министерство, когда худо ли, хорошо ли выполнили поставленные перед ними министром конкретные задачи. Восстановление уволенных ранее А. С. Воронова, Н. И. Пирогова и М. М. Стасюлевича должно было, по замыслу министра, укрепить популярность Министерства в глазах либерального общественного мнения. Но поскольку каждый из этих деятелей обладал собственным представлением о развитии российского образования, которые далеко не во всем совпадали с представлениями и намерениями министра, они не смогли составить единой, «головнинской», команды. «Попечители реформенной формации» Наряду с перестройкой центрального управления осуществлялось перераспределение полномочий между министерством и местными учреждениями. Перемены в управлении включали в себя, с точки зрения «константиновцев», не только преобразование учреждений, но и перестройку стиля управления, создание новых отношений между начальствующими и подчиненными. Расширяя права и полномочия местных учреждений, Новый управляющий Министерства народного просвещения довольно быстро убедился, что вверенное ему ведомство в этом отношении исключения не представляет, и от разрешения министра зависят, например, расходы из собственных средств учебных заведений или контракты для натирания полов в университетах . Расширение прав и самостоятельности местных властей, избавление образовательных учреждений от мелочной регламентации сверху в самом деле было назревшей задачей, насущность которой прекрасно понимали лучшие представители «учащего сословия». Одним из первых распоряжений Головнина попечителям учебных округов было циркулярное предложение доставить в Министерство сведения о том, «какие именно дела они полагали бы полезным предоставить их разрешению, не представляя оные вовсе министерству» . В апреле 1862 г. Головнин сделал ряд распоряжений о расширении власти попечителей учебных округов. Им разрешалось прекратить представление в МНП некоторых особых ведомостей, от попечителей стали зависеть вопросы о разрешении преподавателям университетов принимать должности по другим ведомствам, об оставлении на службе чиновников и преподавателей по выслуге ими 25 лет и другие. Расширение прав и полномочий руководителей отдельных структурных частей министерства и попечителей учебных округов было реализовано рядом законодательных актов. Проект положения о расширении власти попечителей готовился в министерстве одновременно с проектом нового университетского устава, работа над ними завершилась в середине декабря 1862 г. В итоге попечителям учебных округов было предоставлено право решать собственной властью 36 разрядов дел, решение которых прежде зависело от министра. Государственный совет утвердил ряд предположений Головнина, скопированных с «Общего образования управления морским ведомством» от 27 января 1860 г. и затрагивающих кадровые вопросы. Что касается вопросов хозяйственных, то здесь Головнина ждала неудача. Министр предлагал предоставить директору Департамента народного просвещения право утверждать подряды, поставки и хозяйственные заготовления на сумму до 10 тыс. руб. Попечителям учебных округов министр считал целесообразным разрешить утверждать публичные торги по подрядам на сумму до 10 тыс. руб. на том основании, что попечители «по значению предоставленных им прав могут быть вполне сравнены с начальниками губерний». Кроме того, следовало, по мнению Головнина, директору Департамента народного просвещения предоставить право разрешать продажу ненужного казенного имущества на сумму до 1 тыс. руб., принимать на ту же сумму убытки по хозяйству департамента на счет казны и слагать на ту же сумму недоимки. Аналогичные права Головнин предлагал предоставить и попечителям учебных округов. Государственный совет не согласился с этими предложениями. Особое значение для министра в условиях реорганизации управления приобретал персональный состав попечителей. Уже в 1862 г. были заменены попечители пяти учебных округов, причем все по выбору министра, который нередко вызывал недоумение современников. В «Записках» Головнин утверждал, что назначал попечителями «педагогов-специалистов или администраторов, заявивших свои способности, или ученых, но не военных, имеющих всегда характер полицмейстеров, и не лиц, коих единственное качество состоит в богатстве и знатности» Некоторых из них Головнин хорошо знал лично. Назначенный попечителем Харьковского учебного округа Карл Карлович Фойгт был профессором, а с 1853 г. - ректором Харьковского университета. «Провозвестником новых времен и обновления образования, примером попечителя эпохи реформ стал Н. И. Пирогов, результаты деятельности которого надолго запомнились и в Одесском, и в Киевском учебных округах. Что касается преемника Пирогова в Киевском учебном округе -А. П. Николаи, то кратковременность его пребывания на этом посту, а также пережитая им в тот период личная трагедия, не позволили ему внести в управление округом какие-либо серьезные перемены, но в памяти профессоров Киевского университета он остался как «человек просвещенный, наделенный несомненным государственным талантом» . Когда Николаи стал товарищем министра, на его место в Киевский учебный округ был назначен профессор и помощник инспектора Училища правоведения Федор Федорович Витте. В тревожное время, когда в Царстве Польском уже началось восстание и власть особенно опасалась за ситуацию в Юго-Западном крае, Витте утверждал в своих отчетах министру, что положение в учебных заведениях спокойное, учащиеся усиленно занимаются наукой, польское влияние невелико, а украинофильство не распространено. Профессора университета вспоминали о попечителе как о человеке не злом и не мстительном, который если и не принес округу ожидаемой пользы, то и вреда особого не причинил. Наконец, в апреле 1862 г. Головнин пригласил попечителями в Одессу и Дерпт деятелей, по ведомству народного просвещения никогда не служивших, но с попечительством которых он связывал серьезные и далеко идущие планы. Самарский гражданский губернатор Адам Антонович Арцимович. Арцимович должен был довести до конца начатую Пироговым работу по созданию Новороссийского университета, которому Головнин и великий князь Константин Николаевич сразу же со дня открытия вознамерились придать международное значение, сделав его центром образования славян Балканского полуострова. А. А. Арцимович развернул в округе активную и многогранную деятельность по преобразованию Ришельевского лицея в Новороссийский университет, по открытию новых учебных заведений и улучшению существующих, по организации учительских съездов, привлечению в округ свежих педагогических сил, всячески стараясь, по собственному признанию, «вдвинуть учебное ведомство в общественную жизнь». Новый попечитель уделял особое внимание взаимоотношениям учебных заведений округа с обществом, стремился проявлять особую чуткость к различным оттенкам общественного мнения. После закрытия воскресных школ попечитель Арцимович информировал министра о том, что в воскресных школах вверенного ему округа ничего неблагонадежного замечено не было. В то же время распространенные и популярные в обществе идеи не должны, по мнению Арцимовича, проникать в школу и воздействовать на молодые, неокрепшие умы В «Записках» Головнин отмечал, что Арцимович, наряду с А. С. Вороновым и Н. И. Пироговым вызывали наибольшее недоверие в высших правительственных кругах как лица, политически неблагонадежные, которых надлежит немедленно уволить из МНП. После отставки Головнина Арцимовичу уже в июне 1866 г. было «внушено» просить об увольнении. Одновременно с назначением А. А. Арцимовича попечителем в Одессу, в апреле 1862 г. попечителем Дерптского учебного округа был назначен граф Александр Александрович фон Кейзерлинг. С помощью многочисленных научных связей А. А. Кейзерлинга Головнин намеревался «весьма легко» сделать Дерптский университет «одним из первых университетов в Европе, пригласив на несколько лет в Дерпт некоторое число знаменитейших европейских ученых». Вводя на местах новый стиль управления, министр и его попечители должны были учитывать изменившиеся обстоятельства, то поведение начальствующих лиц по отношению к подчиненным. Польское восстание 1863 г., острая ситуация в западных губерниях повлияли и на прочность позиций Головнина в правительстве, и на смену попечителей в Киевском и Виленском учебных округах. Красноречивый доктор прав Ф. Ф. Витте в 1864 г. стал начальником учебной части Царства Польского, «переманив», по выражению Головнина, в Польшу из Киевского округа множество деятелей, соблазненившихся предоставляемыми для них льготами. Его сменил переведенный из Виленского учебного округа князь Александр Прохорович ШиринскийШихматов. Если Витте достаточно благодушно относился к деятельности украинофилов, то князь Ши- ринский-Шихматов принялся систематически искоренять украинофильское влияние. Не упускал попечитель случая и продемонстрировать заботу о благочестии учителей и воспитанников. Иван Петрович Корнилов, помощник попечителя С.-Петербургского округа, был назначен в Виленский учебный округ по рекомендации М. Н. Муравьева, и гораздо лучше нашел общий язык с Главным начальником Северо-Западного края, нежели с министром народного просвещения. Н. Н. Куликов вспоминал, как, приехав по окончании Московского университета преподавать в Западный край, выяснил, что «дело управления учебной частью в округе идет вообще слабо, так как попечитель, человек хотя образованный и благородный, увлекается больше политикой на почве газетного патриотизма, не пропуская случая закрывать даже в захолустье католические костелы, молельни или часовни и открывать вместо них то или другое молитвенное учреждение православного вероисповедания» . Деловая переписка между Головниным и Корниловым свидетельствует о постоянных разногласиях между ними. Таким образом, и в назначениях попечителей министру не удалось выдержать единую, последовательную систему. «Цензура есть учреждение полицейское» После упразднения в 1855 г. бутурлинского комитета вопрос о преобразовании цензурного управления ставился неоднократно, но так и не был удовлетворительно разрешен. Осенью 1861 г. министр Е. В. Путятин поставил вопрос о передаче цензурного управления из Министерства народного просвещения в Министерство внутренних дел. Тогда же была создана комиссия из представителей обоих управлений под председательством чиновника Министерства народного просвещения действительного статского советника А. А. Берте. С результатами ее работы ознакомился уже Головнин. Пожалуй, ни одно направление деятельности Головнина не вызвало столько различных, подчас взаимоисключающих, но по большей части все же негативных оценок, и со стороны современников, и со стороны поздних исследователей, как цензурная политика. Образ действий Головнина по отношению к цензуре был глубоко противоречив. Неоднократные заявления о покровительстве со стороны Министерства народного просвещения «простору и свободе» в литературе и довольно жесткие Временные правила о печати 12 мая 1862 г.; откровенное признание несостоятельности существующей цензурной системы и циркуляры цензорам об усилении строгости; фактическое одобрение приостановки издания журналов «Современник» и «Русское слово» летом 1862 г. и стремление тут же отмежеваться от этой меры. Но главный вклад Головнина в цензурные преобразования заключался в том, что, едва вступив в должность, он начал поэтапную передачу цензурных обязанностей Министерству внутренних дел во главе с П. А. Валуевым. Передача цензурных обязанностей заняла почти год. В «Записках» Головнин признавался, что был твердо убежден в необходимости передачи цензуры в ведение Министерства внутренних дел, ибо Министерству народного просвещения «несвойственно заниматься полицейскою обязанностью цензуры», но, видя безуспешность попыток своих предшественников Е. П. Ковалевского и Е. В. Путятина передать цензуру в Министерство внутренних дел, «сознавал необходимость действовать весьма осторожно для достижения этой цели». Уже современники отметили, что цензурные обязанности бросали тень на образ либерального министерства, который Головнин тщательно создавал в глазах публики. Но была и другая сторона дела: цензурные обязанности мешали ему установить те отношения с литературой, к которым он стремился. В начале января редакторы-издатели известных журналов получили от управляющего МНП просьбы следующего содержания: «На днях я буду защищать наши журналы. Потрудитесь доставить дня через два оружие указанием на статьи, в которых вы помогали правительству» . Кроме того, Головнин предложил редакторам, а также цензорам, составить мнения о положении печати и необходимых, по их мнению, изменениях в цензурной политике. В то же время 12 января 1862 г. Головнин направил цензорам циркуляр, в котором заявлялось, что «предполагаемые изменения в цензурном уставе, как и всякая ожидаемая перемена закона, не слагает обязанности исполнять закон существующий», и предлагалось «гг. цензорам исполнять нынешние цензурные правила без малейшего послабления». Уже упоминавшаяся записка о цензуре от 2 февраля 1862 г. включала обширные цитаты из собранных Министерством народного просвещения мнений цензоров и литераторов. Позднее эти мнения были изданы отдельной брошюрой. Головнин, основываясь на этих мнениях, показывал полную несостоятельность существующей предупредительной системы и одновременно - невозможность немедленного перехода к системе карательной. Ряд предложений, выдвинутых Головниным в этой записке, после обсуждения в Совете министров составили содержание высочайшего указа от 10 марта 1862 г., по которому Главное управление цензуры упразднялось, а его обязанности были поделены между Министерством народного просвещения и Министерством внутренних дел. В компетенции МНП осталась предварительная цензура, ему подчинялись цензурные комитеты, а канцелярия Главного управления цензуры преобразовывалась в особенную канцелярию министра. На МВД возлагалось наблюдение за вышедшими книгами и периодическими изданиями, с тем чтобы о своих замечаниях сообщать Министерству народного просвещения и другим ведомства. Происшедшие изменения вполне отвечали намерениям Головнина, явившись первым шагом и к преобразованию внутренней структуры МНП, и к избавлению Министерства от столь ненавистной Головнину «полицейской» обязанности цензуры. Первую задачу должно было разрешить МВД, вторую же - МНП. Итог их совместных трудов в изложении Головнина был следующим. Стараниями Министерства народного просвещения журналы и газеты получили возможность печатать объявления, были отменены специальные (ведомственные) цензуры. Министерство народного просвещения ставило себе в заслугу стремление «ввести в цензирование возможную быстроту, устраняя с этою целью все излишние формальности и коллегиальный порядок». Благодаря же Министерству внутренних дел «усиливаема была строгость цензуры, делаемы были перемены в личном составе цензурного управления; издавались строгие подтверждения и циркуляры; издание некоторых журналов было приостановлено на довольно продолжительное время» . Помимо понятного стремления министра просвещения отмежеваться от непопулярных мер, в изложенной позиции нашла отражение и попытка обозначить особую роль Министерства народного просвещения по отношению к литературе: не преследовать, не запрещать, но тонко руководить, направлять. В течение 1862 г. деятельность Головнина в области цензуры заключалась в руководстве цензурными комитетами, работа которых находилась также под неослабным контролем министра внутренних дел. С именем Головнина связаны появление Временных правил о печати 12 мая 1862 г. и работы комиссии под председательством Д. А. Оболенского над составлением проекта устава о книгопечатании. По предложению Головнина 10 марта 1862 г. председателем Петербургского цензурного комитета был назначен Василий Андреевич Цеэ.Во время своей поездки в Москву в октябре 1862 г. Цеэ, информируя руководителей московской цензуры о том, какого рода статьи должны быть одобряемы и пропускаемы, особенно подчеркнул, что временные ограничения внутриполитической тематики следует компенсировать за счет расширения разделов внешнеполитических известий, которые должны доказывать читателю, «что даже за границею, при несравненно высшем уровне народного образования некоторые правительства по разным вопросам внутренней политики действуют менее либерально, чем это делается у нас». Распределение между двумя министерствами обязанностей кнута и пряника, так стройно выглядевшее в изложении Головнина, на практике обнаружило всю свою искусственность и неудобство. На протяжении всего года не прекращался поток замечаний министра внутренних дел по поводу пропуска в печать тех или иных статей, которые, по его мнению, носили неблагонамеренный характер, подрывали авторитет официальных лиц и правительственных учреждений, вызывали у читателя нежелательные аллюзии и т. п. Главной заботой Головнина становились дозировка пропускаемых в печать «вредных мнений» и подготовка «громких опровержений». При этом гарантией успеха таких опровержений министр считал не столько уровень их аргументированности, сколько степень распространения в публике. В марте 1862 г. начала работу комиссия по составлению проекта устава о книгопечатании. Головнин руководил работами комиссии, регулярно снабжал ее председателя, Д. А. Оболенского, многочисленными материалами и инструкциями. Но главной заботой министра стало обеспечить гласный характер подготовки нового законодательства. Специально для комиссии Министерство народного просвещения издало ряд конфиденциальных материалов, с которыми тем не менее стараниями Головнина могла ознакомиться и публика. Прежде всего, это уже упоминавшийся сборник «Мнения разных лиц о преобразовании цензуры». Чиновник министерства П. К. Щебальский составил очерк «Исторические сведения о цензуре в России», содержащий, помимо истории цензурного законодательства, острую критику современного состояния цензуры. По замыслу Головнина, сама деятельность комиссии должна была подробно освещаться в прессе. В письме к М.Н.Каткову, написанном в сентябре 1862г., Головнин признавался, что многих положений комиссии Оболенского лично он не разделяет, сообщал о своем желании «подвергнуть все проекты свободному обсуждению в журналах», а также утверждал, что изданные МНП материалы предназначены «для приложения к окончательному проекту, который будет составлен из проекта комиссии и замечаний на оный». В декабре готовый проект подвергся сокрушительной критике - сначала со стороны товарища министра А. П. Николаи, а затем и со стороны самого Головнина. Подвергая критике проект Оболенского, Головнин уже совершенно точно знал, что окончательный вариант проекта будет создан уже не под его руководством. Представляя свой доклад императору, Головнин счел нужным особо подчеркнуть, что указал «не только на достижения, но и недостатки проекта, дабы доказать тем самым полное беспристрастие, так как с автором оного, кн. Оболенским, я нахожусь в самых дружеских отношениях». Дальнейшая работа над цензурным законодательством, завершившаяся созданием Временных правил 6 апреля 1865 г., проходила под руководством Валуева. Когда во второй половине 1863 г. Валуев передал на отзыв ведомствам новый проект, составленный в Министерстве внутренних дел комиссией под председательством того же Д. А. Оболенского, то первым откликнулся Головнин запиской от 7 декабря. Написанная уже после того, как министр народного просвещения «полицию над литературою сдал в общую полицию» , эта записка имела целью не только и не столько сделать анализ проекта, сколько дать определенную интерпретацию действий Министерства народного просвещения по цензурному ведомству в 1862 г. Поэтому свое мнение о проекте Головнин предварил обширной историей вопроса. Он перечислил меры, предпринятые Министерством народного просвещения в пользу литературы, подчеркнул вынужденный характер Временных правил 12 мая, отметил «благодетельные результаты» первых попыток «идти к большему простору печатного слова, причем преступления оного карались бы судом, и выводился бы более и более произвол из области цензуры». В качестве недостатков проекта Головнин называл систему административных предостережений, которая «возбуждает в обществе дух упорной и даже преднамеренной оппозиции» и «создает много важных неудобств для правительства», а также право министра внутренних дел лишать издателя права собственности \ Отзываясь на критику Головнина, Валуев не без яда замечал, что все критикуемые положения содержатся в проекте комиссии еще с тех времен, когда она работала под руководством министра народного просвещения и основаны на указаниях самого Головнина. Отрицая вынужденный характер Временных правил от 12 мая 1862 г., появление которых Головнин объяснял «исключительными политическими событиями», Валуев в доказательство эффектно приводил данные книги «Исторические сведения о цензуре в России», изданной по инициативе Головнина167. Таким образом, Головнин на посту главы цензурного ведомства вовсе не намеревался серьезно разрабатывать цензурную реформу. Все, на первый взгляд, странные и противоречивые действия Головнина в течение 1862-го и начала 1863 гг. были продиктованы одной целью - избавить Министерство народного просвещения от цензурных обязанностей вообще, которые мешали установить новые отношения между Министерством народного просвещения и литературой, «более приятные, состоящие только в покровительстве, поддержке, помощи, заказе статей, целых сочинений и т. п.». Предложенное Головниным разделение обязанностей между Министерством народного просвещения и Министерством внутренних дел носило явно надуманный характер, и неудобства такого разделения Головнин испытал на собственном опыте в течение 1862 г. Окончательная же передача цензуры в Министерство внутренних дел лишила министра просвещения целого ряда возможностей «покровительствовать» литературе и весьма мало способствовала «простору и свободе», о которых он так много говорил. Независимо от цензурных обязанностей, Головнин не оставлял своих экспериментов по созданию «искусственной гласности». В этом ряду - и настойчивый поиск в среде литераторов «орудий правительства», и подготовка статей, разъясняющих «истинный смысл» правительственных мер, и «благонамеренные опровержения» в ответ на сознательно пропускаемые острые публикации. Первые опыты «искусственной гласности» Одним из средств воздействия на общественное мнение для либерального и «прогрессивного» министерства должен был стать ведомственный журнал. Использование ведомственного журнала для установления контакта с общественностью для Головнина не являлось чем-тоновым. «Журнал Министерства народного просвещения» издавался под разными названиями с 1802 г., его программа при этом не раз изменялась, но, подобно большинству официальных изданий, он долгое время не имел собственного лица. По свидетельству А. В. Никитенко, назначенного в 1849 г. руководить журналом, «журнал не пользуется уважением и доверием читающей и мыслящей публики, несмотря на то что интересом, обширностью и разнообразием своей программы он далеко превосходит все другие издаваемые правительством журналы». Положение изменилось с июля 1860 г., когда министр Е. П. Ковалевский пригласил редактировать журнал К. Д. Ушинского, вознамерившегося, по его собственному выражению, «из журнала, совершенно бесхарактерного, в котором... громаднейшая медицинская диссертация об устройстве заграничных клиник попадалась рядом с переводом греческой трагедии, со статьей о выделке лаков... и т. п., - сделать специальный журнал министерства, т. е. говорящий о том предмете, которым министерство занимается - о народном образовании». Новое направление журнала Ушинский связывал с появлением новых педагогических журналов и с оживлением интереса к педагогическим проблемам в русском обществе, а главную задачу нового «Журнала МНП» видел в том, чтобы «способствовать... образованию положительных общественных убеждений в области народного просвещения», которые основывались бы как «на действительных потребностях того общества, о воспитании которого идет дело», так и «на выводах науки, общей всем народам». Согласно программе Ушинского, журнал был разделен на две части - официальную и неофициальную. Официальная часть, состоявшая из единственного раздела «Действия правительства», издавалась отдельно от неофициальной и значительно уступала ей по объему. Неофициальной же части, состоявшей из четырех разделов («Педагогика и дидактика», «Вспомогательные науки», «Критика и библиография», «Известия и смесь»), был придан характер специального педагогического издания. Вокруг Ушинского в то время группировалась «целая плеяда молодых ученых, педагогов и писателей, которые всецело были проникнуты и одушевлены делом нового воспитания и обучения» . Многих из них Ушинский привлек к сотрудничеству в журнале, разительно изменившем свой облик при новом редакторе. Однако новый министр Е. В. Путятин не одобрил нововведений Ушинского и распорядился изменить программу журнала. Ушинский убеждал Делянова и Путятина в необходимости продолжить взятое направление, пригласить к сотрудничеству в журнале специалистов по различным отраслям наук, в том числе и членов Ученого комитета МНП, расширить критико-библиографический раздел; но старания его были напрасны, и осенью 1861 г. он вынужден был оставить пост редактора. Редактором «Журнала МНП» стал его бывший помощник Ю. С. Рехневский. В результате административных преобразований внутри МНП редакция журнала получила «большую самостоятельность и некоторую свободу действий, применяясь к тем условиям, которые служат основанием успешного развития редакций частных журналов». Программа «Журнала МНП» подверглась некоторым коррективам. Вновь части официальная и неофициальная были соединены под одной обложкой, но теперь они занимали приблизительно равный объем: материалы первой отражали позицию Министерства по различным вопросам, вторую же, сохранившую в основном тот характер, какой она имела при Ушинском, Головнин стремился, насколько это возможно для официального издания, приблизить к частной педагогической журналистике. Иначе говоря, официальная часть должна была демонстрировать готовность МНП отдать свои действия на суд общественного мнения и разъяснять обществу все свои начинания, а неофициальная - стать каналом обратной связи с обществом, показывать желание Министерства народного просвещения выслушать голос педагогического и научного мира. В таком виде «Журнал МНП» издавался два с половиной года. Реформируя журнал, Головнин во многом последовал упомянутым рекомендациям К. Д. Ушинского, но при этом не пренебрегал и «эксцентрическим» опытом «Морского сборника». Официальная часть «Журнала МНП» состояла из двух отделов. В первом, традиционном, «Отделе правительственных распоряжений», как и прежде, печатались высочайшие указы и повеления, положения Главного правления училищ, определения Совета министра и Ученого комитета Министерства народного просвещения, распоряжения министра и т. п. Второй же отдел - «Официальные статьи и известия» - был для журнала новым. Публикуемые в отделе материалы появились на его страницах впервые, как, например, извлечения из отчетов попечителей учебных округов, советов университетов, Академии наук, других научных учреждений и учебных заведений. В отделе публиковались также отчеты лиц, командированных по делам службы, свидетельствуя о том, что министр не мыслит своей деятельности без того, чтобы «беспрерывно изучать подведомственные ему учреждения чрез ревизии, осмотры... и т. п., и, замечая недостатки, заявлять об них, равно как и о средствах их исправления» . Журнал освещал итоги командировок по России Особое значение придавал Головнин статьям, в которых разъяснились «мотивы принимаемых правительством мер». Каждой крупной реформе была посвящена обстоятельная статья с изложением исторических обстоятельств, вызвавших то или иное преобразование, подготовки и основных начал реформы, а также ее «настоящего смысла». В статьях этого рода давалась такая оценка позиции Министерства, которую Головнин желал распространить в публике. В отделе печатались материалы по истории и статистике отечественного образования, большая часть которых была так или иначе связана с насущными заботами Министерства. Что касается части неофициальной, то, сохранив для нее в общем и целом программу Ушинского, Головнин поспешил принять меры, чтобы «поставить журнал министерства в положение, вполне соответствующее его назначению». Для этого следовало, во-первых, «приобрести сотрудничество всех наиболее известных и талантливых наших педагогических писателей», во-вторых, «отправить в разные местности России и за границей сотрудников журнала, которые бы, изучая на местах все особенно важные для правительства и общества педагогические вопросы, сообщали бы о них обстоятельные отчета в журнал министерства». Головнинские новшества особенно отчетливо видны при сопоставлении неофициальной части журнала, какой она была при К. Д. Ушинском и какой стала при новом министре и новом редакторе. Прежде всего, резко увеличилось число авторов. Что касается изменений в тематике, то журнал по-прежнему уделял большое внимание как состоянию образования в России, так и развитию иностранных учебных заведений. Статьи, являвшиеся результатом командировок, составляли главное содержание раздела «Педагогика и дидактика». Зато почти прекратилась публикация статей по теоретической педагогике, которым столько внимания уделял К. Д. Ушинский. Отдел «Вспомогательные науки» превратился при Головнине в отдел наук вообще. Вместо статей по педагогике в нем стали печататься «самостоятельные и отчасти переводные исследования по разным отраслям знания, в особенности такие, которые могли бы быть полезны преподавателям наших высших и средних учебных заведений». В статьях отдела наук нашло отражение особое внимание министра к вопросам физического воспитания и гигиены учебных заведений. В «Записках» Головнин счел нужным особо упомянуть о составленных по его распоряжению исследованиях о вентиляции гимназических зданий. Завершали журнальную книжку обширный критико-библиографический отдел и отдел известий и смеси. Как ни старался Головнин расширить аудиторию «Журнала МНП», ведомственный журнал был все же ограничен в своих возможностях направлять общественное мнение. С 1863 г. у Головнина появилось для этого новое, гораздо более гибкое и эффективное орудие - газета А. А. Краевского «Голос», ставшая официозом министерства. Редакционные статьи «Голоса» не только разъясняли, опираясь на официальные данные, содержание и «настоящий смысл» действий министерства гораздо в более живой и свободной форме, чем материалы отдела официальных статей и известий, но имели возможность отмечать такие оттенки, на которые «Журнал МНП» мог лишь отдаленно намекнуть. В этом отношении возможности официозной газеты были гораздо шире, чем возможности официального журнала. Реформаторская деятельность в 1862-первой половине 1863 гг. К моменту прихода Головнина к управлению Министерством в его распоряжении оказалось множество проектов. Прежде всего - это скоропалительно составленный в течение декабря 1861 г. комиссией под председательством Е. Ф. фон Брадке проект университетского устава. Кроме того, в 1860 г. в Министерстве был составлен «Проект устава низших и средних учебных заведений, состоящих в ведомстве Министерства народного просвещения», вокруг которого развернулась чрезвычайно оживленная педагогическая полемика, давшая министерству новый материал для анализа, результатом которого была переработка проекта и составление нового под названием «Проект устройства общеобразовательных учебных заведений». Кроме того, в течение 1861 г. особым комитетом из представителей различных ведомств (Министерство народного просвещения, Министерство государственных имуществ, Министерство финансов, Министерство уделов, Министерства внутренних дел, Святейшего Синода) был составлен «Общий план устройства народных училищ». При реформировании системы образования следовало продемонстрировать уже опробованные в Морском министерстве методы. Ознакомившись с имеющимися в министерстве проектами, Головнин счел их несостоятельными. Для переработки этих проектов Головнин нашел нужным предварительно поручить их обсуждение университетским советам и педагогическим советам гимназий «с тем чтобы мнения о сих проектах подавались каждым лицом совершенно свободно без всякого стеснения». Кроме того, попечителям учебных округов следовало дать «означенные проекты, все вместе или каждый отдельно, рассмотрению лиц, известных им педагогическою опытностью». На основании высказанных суждений Министерство опубликовало двухтомник замечаний на проект университетского устава и шеститомник замечаний на оба проекта средних и низших учебных заведений. В них вошли не только мнения университетских советов и педагогических советов гимназий, но и суждения отдельных ученых и педагогов, церковных деятелей, наиболее интересные статьи из периодической печати. Головнин также распорядился отправить проекты на рассмотрение известных педагогов Германии, Франции, Бельгии и Англии. Их отзывы составили отдельный том «Замечания иностранных педагогов на проекты учебных заведений Министерства народного просвещения». Одновременно со сбором сведений шло преобразование Ученого комитета, которому предстояло стать центром по подготовке новых уставов. Собирание и обработка мнений заняли около полугода, но ситуация требовала, чтобы новый управляющий сразу же заявил ясную и четкую позицию по поводу университетского вопроса. Уже в январе 1862 г., т. е. когда за его деятельностью публика наблюдала с особым вниманием и пристрастием, Головнин придал новый ход делу об открытии Новороссийского университета. Инициатива преобразовать Ришельевский лицей в Одессе в Новороссийский университет относится к 1857 г. и принадлежала Н. И. Пирогову, который тогда был попечителем Одесского учебного округа. Но дело двигалось медленно, хотя идею одобрил и министр Е. П. Ковалевский, и преемники Пирогова на посту попечителя - Н. Р. Ребиндер и М. М. Могилянский. Головнин не только ускорил работы по созданию нового университета, но вознамерился открыть его не в Одессе, как ожидалось, а в Николаеве. Намерение Министерства народного просвещения открыть университет в Николаеве, а не в Одессе, вызвало удивление, неудовольствие и противодействие с самых разных сторон. В начале февраля Головнин в послании к А. Г. Строганову ссылался на волю императора, для которого решающим аргументом в пользу Николаева является тот факт, что «ввиду тех беспорядков, которые случались в университетах как наших, так и заграничных, предусмотрительность Правительства требует отнюдь не учреждать новых университетов в больших городах, где всякий надзор за студентами несравненно труднее и где они находятся под влиянием всегда ненадежной части населения». В начале февраля по поручению Головнина для осмотра предназначенных университету зданий отправился К. К. Фойгт, в то время помощник попечителя Харьковского учебного округа. В сравнительно короткий срок К. К. Фойгт осмотрел здания, распределил их под университетские помещения, составил смету на необходимую мебель и написал проект устава Новороссийского университета, руководствуясь при этом основными началами проекта комиссии фон Брадке. В своих донесениях Головнину он особенно подчеркивал, «что небольшие города имеют... важное преимущество перед многолюдными, где постоянные развлечения и брожение общественных толков вредно влияют на молодежь», поэтому Николаев в этом отношении предпочтительнее Одессы. При составлении проекта устава Фойгт особое внимание уделил изучению в будущем университете славянских языков, «дабы скрепить духовные родственные связи с нашими единоплеменниками ознакомить здешних поселенцев с бытом их собратий и их самих привлечь для приобретения высшего образования под гостеприимный кров Новороссийского университе-та». За свои труды Фойгт удостоился благодарности министра. Чрезвычайно сложной и острой была для Головнина проблема взаимоотношений с профессорами и студентами С.-Петербургского университета. Головнин активно поддержал инициативу студентов и профессоров о чтении публичных лекций в здании городской думы. Разрешение министра читать публичные лекции по-разному было воспринято в публике. Управляющий МНП ознакомил Александра II со своим грандиозным планом подготовить 90 профессоров для российских университетов, - планом, в котором слышится эхо давней беседы с Б. Н. Чичериным о том, что «правительство само может создавать людей». Идея Головнина удостоилась высочайшего одобрения, и в течение 1862 г. Министерство народного просвещения отправило за границу не 30, а 46 профессорских кандидатов с содержанием 1600 руб. ежегодно каждому, обязав их регулярно в письменном виде отчитываться о своих научных занятиях, а по возвращении «за каждый год пребывания за границей прослужить в ведомстве Министерства народного просвещения по назначению министра два года». При выборе этих лиц Департамент народного просвещения обращался за рекомендациями не только в университеты, но и в Академию наук, в другие научные учреждения, к отдельным ученым, попечителям учебных округов и даже «к редакциям крупных журналов, предоставив каждой из них указать двух молодых людей, достойных заграничной командировки». Внимание современников привлекла спешность, с которой министерство подбирало людей для командировок, подчас не успевая убедиться в научных достоинствах кандидатов. Положение Головнина серьезно осложнила сложившаяся в начале лета 1862 г. ситуация: распространение прокламаций, петербургские пожары. В конце мая 1862 г. Головнин обратился к П. А. Валуеву, В. А. Долгорукову и А. А. Суворову с предложением опубликовать в газетах заявление о том, что слухи об участии студентов в поджогах ложны и обвинения против них несправедливы. В противном случае, отмечал Головнин, возможны самосуды толпы над студентами Во время особого совещания у императора, посвященного пожарам, Головнин, единственный из присутствовавших, выступал против смертной казни для поджигателей (ни одного из которых так и не нашли) и твердо стоял на своем, даже когда Александр II вышел из комнаты заседания, предложив, чтобы во время его отсутствия участники совещания пришли к единому мнению. В середине лета началась работа над составлением нового проекта университетского устава. Министр распорядился пригласить для работы над проектом ряд университетских профессоров в качестве специалистов-экспертов. К участию в работе были привлечены И. Е. Андреевский, Л. Н. Бекетов, И. Н. Березин, И. Я. Горлов, Б. Ф. Калииовский, Н. И. Костомаров, А. Н. Пыпин, А. Н. Савич, В. Д. Спасович и другие. Первое заседание состоялось 20 июля. Каждому участнику поручался один или несколько разделов проекта, по которым он должен был составить свод полученных министерством замечаний. Существо этих замечаний вместе со своими предложениями он докладывал на очередном заседании Ученого комитета, и после обсуждения принималась новая редакция соответствующего раздела. К началу декабря работа была завершена. Составленный Ученым комитетом проект в наибольшей степени отвечал чаяниям либеральной профессуры. Одновременно в министерстве шла работа над проектом положения о расширении прав попечителей учебных округов. 6 декабря 1862 г. Головнин был утвержден императором в должности министра, а в середине декабря испрашивал разрешение внести оба проекта в государственный совет. Разрешение было получено только в отношении проекта положения о расширении власти попечителей. Проект университетского устава император распорядился вначале передать на рассмотрение особой комиссии под председательством графа С. Г. Строганова. Строганов стал одним из самых резких и придирчивых критиков Головнина. В комиссию С. Г. Строганова для рассмотрения университетского проекта входили барон П. К. Мейендорф, барон М. А. Корф, князь В. А. Долгоруков, Д. А. Милютин, П. А. Валуев. Здесь проект подвергся наиболее серьезным изменениям и поправкам. В феврале 1863 г. проект был направлен на доработку в Главное правление училищ и после окончательного редактирования поступил в Государственный совет, где вновь претерпел изменения. 18 июня 1863 г. новый устав был утвержден императором. Впоследствии бывший министр неоднократно сетовал, что далеко не все свои намерения ему удалось осуществить, но именно университетский устав по сравнению с другими подвергся наименьшим изменениям. Много лет спустя, в частном письме Головнин следующим образом представил работу Ученого комитета над проектом устава: «Когда мы составляли устав 1863 г., мы составили просто перечень сортов, категорий дел, вопросов, которые являются и составляют жизнь университетов, и потом рассортировали между разными составными частями университета... и распределили дела так, чтоб каждое учреждение (министр, попечитель, совет, факультет и т. д.) получило те, которые лучше, правильнее может решить» . С другой стороны, из скупых комментариев «Записок» трудно представить, как виделась самому Головнину университетская реформа. Меньше всего он говорит об университетской автономии и больше всего - о целесообразности уничтожения права на чины. Перечисляя свои уступки «господствовавшим воззрениям», Головнин в первую очередь называл отказ от намерения добиться отмены чинов для профессоров и преподавателей, а также упразднения служебных преимуществ, предоставляемых высшим образованием. Вопрос о судьбе системы чинов в общегосударственном масштабе издавна занимал Головнина. В качестве министра народного просвещения Головнин неустанно подчеркивал, что университетские профессора должны «искать ученой славы, а не чиновничьих отличий, вследствие коих случается, что бездарный профессор, но имеющий высший чин, становится выше другого, весьма даровитого, но с меньшим чином». Мысль о целесообразности отмены чинов для преподавателей университетов высказывалась и некоторыми представителями либеральной профессуры, участвовавшими в выработке проекта устава258. В окончательном варианте проекта Ученого комитета предполагалось повысить классные должности ректора и профессоров, но одновременно в «Объяснительной записке» к проекту высказывалось пожелание, «чтобы время уничтожения чинов наступило скорее... Чины, имеющие значение в других ведомствах... лишены практического значения в университетском мире»259. Что касается права университетов давать чины, то оно, по мнению министра, должно быть отменено, так как «привлекает в эти заведения лиц, ищущих не науки, а служебной карьеры, и искусственно размножает у нас и без того слишком многочисленное сословие чиновников» . Осенью 1862 г., когда Головнин приехал в Москву и познакомил с этой идеей профессоров Московского университета, Б. Н. Чичерин и Ф. М. Дмитриев «в течение целого вечера... старались убедить его, что при нашей служебной системе это будет только премиею невежеству и открытием самых широких дверей протекции. Он остался при своем мнении»" . Впоследствии Головнин говорил об отмене служебных преимуществ высшего образования как о мере крайне желательной, но невозможной, «доколе правительство не признает надобности в своевременности общего пересмотра постановлений о службе гражданской» . Проектируемая Ученым комитетом отмена звания действительного студента, дающего право на чин XII класса, «была бы первым осторожным шагом к будущей отмене права университетов давать чины»263. Звание действительного студента было восстановлено строгановской комиссией. Головнин неоднократно утверждал, что в его первоначальные намерения входило введение гораздо более широкой автономии университетов, вероятно, имея в виду вариант Ученого комитета, при рассмотрении которого строгновская комиссия значительно урезала права университетского совета и расширила власть попечителя. Деятельность Головнина на министерском посту началась в чрезвычайно благоприятных условиях. Благосклонность императора (весьма, впрочем, относительная), прочность положения «константиновцев» в правительственных верхах, крайняя непопулярность министра-предшественника, благожелательное внимание или даже прямая поддержка со стороны либеральной общественности - все это давало надежду на осуществление самых смелых головнинских замыслов. В течение первого года управления министерством Головнину удалось активизировать деятельность ведомства просвещения, оживить и упрочить контакты министерства с педагогической общественностью либеральной направленности, превратить Ученый комитет МНП в настоящий штаб по разработке реформ. Не меньше, чем для подготовки реформ, Головнин сделал для реализации либерального стиля управления. Но эта деятельность выявила не только основные элементы образа либерального министра европейского уровня, как его понимал Головнин, но и противоречия, в существовании которых Головнин, возможно, и не отдавал отчета, выстраивая на бумаге стройную картину «административных улучшений». Прежде всего, деятельность Головнина особым образом окрашивал тот всем известный факт, что деятель, стремившийся быть европейским министром, был назначен на свою должность по протекции великого князя. Участие великого князя в назначении Головнина сам министр в течение всей жизни упорно отрицал, но невозможно было отрицать постоянное вмешательство Морского ведомства и лично Константина Николаевича в деятельность Министерства народного просвещения, которое проявлялось в самой различной форме (вопрос о месте открытия Новороссийского университета, сосредоточение дел Палестинского комитета в ведении Департамента народного просвещения, типография Морского министерства почти в течение всего 1862 г. печатала издания Министерства народного просвещения). Головнин быстро и без серьезных затруднений преобразовал центральное управление Министерства народного просвещения на началах децентрализации и расширения полномочий местных властей, более целесообразного распределения занятий между различными структурными элементами Министерства, но власть министра при этом усилилась. Что касается поощрения инициативы и самостоятельности подчиненных, то оно никоим образом не мешало авторитарным методам министра, поощрявшим лишь те инициативы, которые укладывались в рамки его политики. Так или иначе, первые полтора года управления Головнина принесли серьезные плоды: был разработан университетский устав, центральное управление преобразовано на рациональных началах, проведена децентрализация, расширены права местных властей, деятельность министерства приобрела гласный характер. Зимой 1862-1863 гг. Ученый комитет начал работу над проектом положения о народных училищах, а весной - над проектом гимназического устава. Составленный уже испытанным способом проект устава гимназий был опубликован, а затем на Головнина свалились новые затруднения и проблемы. 3 ГЛАВА. «МУХА В ПАУТИНЕ» (ВЕСНА 1863-1864 ГГ.) В «Записках для немногих» Головнин был особенно сдержан и осторожен, говоря о том, как и почему ухудшилось положение министра с весны 1863 г. Между тем завершение работы над положением о начальных народных училищах и новым гимназическим уставом протекало в сложных условиях, связанных с польским восстанием. Положение министра просвещения серьезно пошатнулось. Наместническая деятельность великого князя Константина Николаевича в Царстве Польском обнаружила свою несостоятельность, попытка проведения либерального курса спровоцировала вооруженный мятеж. Это не могло не сказаться на прочности позиций «константиновцев» и прежде всего Головнина, который вместе со своим патроном стал главным объектом критики со стороны нового кумира, завоевавшего в одночасье невиданную популярность как в общественных, так и в бюрократических кругах, - Михаила Никифоровича Каткова. Начиная с весны 1863 г., М. Н. Катков приступил к систематической критике политики Министерства народного просвещения. По мнению современников, именно катковская критика в конечном итоге привела к отставке Головнина. «Странный переворот во взглядах и понятиях» С формальной точки зрения, министр народного просвещения не участвовал в процессе выработки образовательной политики в Царстве Польском. В конце 1861 г. одновременно с назначением Головнина управляющим МНП заведование Варшавским учебным округом было изъято из ведения министерства. Несмотря на то что у него было мало возможностей официально выразить свою точку зрения на политику в Царстве Польском, Головнин принадлежал к числу тех государственных деятелей, которые «обвинялись в пропольских симпатиях» и «которым приходилось довольствоваться ролью критиков проводимого кур-са» . Таким образом, если с былыми союзниками в крестьянском вопросе - братьями Н. А. и Д. А. Милютиными - у Головнина обнаружились серьезные принципиальные расхождения в разрешении польской проблемы, то с постоянным оппонентом и соперником Валуевым, напротив, наметилось в понимании польской политики много общего. Еще в 1860-1861 гг. оба с беспокойством наблюдали за развитием событий в Царстве Польском, отмечая непоследовательность действий верховной власти и пагубность увлечения репрессивными мерами при отсутствии единой руководящей линии. Обмен мнениями между великим князем Константином Николаевичем и Валуевым, у которых были давние и серьезные расхождения в крестьянском вопросе, выявил критическое отношение обоих к правительственной политике в отношении Польши. Отношения Головнина и Валуева оставались сложными и неоднозначными, и Головнин даже пытался провести комбинацию по удалению Валуева из Петербурга, рекомендовав великому князю предложить кандидатуру Валуева в наместники Царства Польского . В «Записках» Головнин нашел нужным подчеркнуть, что его мнением относительно политики в Царстве Польском верховная власть поинтересовалась один только раз, да и то не приняв его во внимание. К назначению наместником Царства Польского великого князя Константина Николаевича Головнин отнесся весьма негативно. По свидетельству самого великого князя, он был «в отчаянии». Головнин не без оснований опасался, что с удалением великого князя из Петербурга процесс реформ, и особенно участие в нем «константиновцев», остановится. Беспокоило его и собственное положение на министерском посту, пошатнувшееся в результате пожаров и революционных прокламаций. Валуев тоже выражал неудовольствие этим назначением, но его скепсис относился к некомпетентности великого князя, слабому знанию им обстановки и тех «странных противоречий» в его характере, которые могли помешать ему стабилизировать ситуацию в Царстве Польском. Оба сановника с горечью отмечали, насколько слабо была информирована власть о ходе дел в Царстве Польском, так что масштабы мятежа стали для нее неожиданностью. В сентябре 1862 г. по докладу Головнина император распорядился предоставить Русскому Географическому обществу 10 тыс. руб. на организацию этнографической экспедиции в западные губернии России. Когда составленная Географическим обществом комиссия обратилась к министру просвещения с просьбой о содействии, Головнин ответил согласием, заявив, что участникам экспедиции, состоящим на службе в МНП «он постарается дать командировку от сего министерства» \ Но экспедиция не состоялась ввиду неблагоприятных обстоятельств. Как Головнин, так и Валуев, понимая неизбежность жесткой диктаторской политики для подавления восстания, опасались превращения чрезвычайных репрессивных мер в повседневную норму. Обоих министров беспокоила неизбежная изнанка старательно подогреваемого всеобщего патриотического воодушевления. Оба министра негативно оценивали действия М. Н. Муравьева в Северо-Западном крае. По мнению Головнина, Муравьев не справился с задачей «перевести край из осадного положения с военным произволом в положение мирное с уважением к законам». Внутриполитическая жизнь России 1850-1860-х гг. в понимании Головнина определялась противостоянием реформаторов и охранителей, «друзей прогресса» и «крепостников». Императоросвободитель, самодержавный либерал, в конце 1861 г. сделал выбор между теми и другими, назначив представителей реформаторов на министерские посты. Особую роль среди них, по мнению Головнина, должны были играть «константиновцы», которые во главе со своим лидером готовы были вести страну по пути прогресса. Польское восстание изменило расстановку сил в правительственных верхах. Братья Милютины и М. Н. Муравьев отодвинули в сторону прошлые разногласия и продемонстрировали полное единство в вопросе о способах подавления восстания. Головнин остался верным прежним представлениям о путях развития страны, считая триумф Муравьева и рост его влияния прискорбным отклонением от избранного императором курса. Головнин был членом Западного комитета, который действовал с сентября 1862 г. по декабрь 1865-го и «принял целый ряд органических мер, чтобы уничтожить влияние поляков-католиков…». В Западном комитете Головнин пытался осторожно и уклончиво апеллировать к законности, добивался того, чтобы образовательные учреждения Западного края в наименьшей степени были затронуты чрезвычайными мерами. Весной 1863 г. он возражал против установившейся практики увольнять из университетов всех уроженцев Польши и западных губерний, которые обращаются с просьбами об отпуске, так как большинство из них из отпусков не возвращается и примыкает к восстанию. Вместе с большинством Западного комитета Головнин голосовал против установления десятипроцентной нормы для поляков, поступающих в русские учебные заведения, доказывая «всю несправедливость подобной меры относительно детей и юношей, ничем не провинившихся, и несообразность оной с видами правительства, желающего сблизить национальности, для чего лучшим средством представляется совместное воспитание в русских училищах». Что касается опасений относительно распространения польской пропаганды, министр невозмутимо заявлял, «что успех всякой пропаганды зависит не от числа, но от способностей и закоренелости преступных стремлений пропагандистов». Воспользовавшись тем, что император утвердил точку зрения меньшинства как меру временную, Головнин не преминул вновь поднять этот вопрос в апреле 1865 г. на заседании Комитета министров. К представлению министра была приложена ведомость о числе студентов и учеников польского происхождения в учебных заведениях Министерства народного просвещения. Головнин не проявил особого рвения и при выполнении той части программы Муравьева, которая касалась учебных заведений Западного края. Виленский генерал-губернатор считал необходимым закрыть в Северо-Западном крае часть гимназий, возлагая на Министерство народного просвещения ответственность. 28 мая 1864 г. император утвердил положение Западного комитета, по которому на основании предложений М. Н. Муравьева предполагалось сократить в Виленском округе число гимназий, прогимназий и дворянских училищ и употребить освободившиеся суммы на увеличение сельских народных школ и которую министру народного просвещения предписывалось исполнять по мере возможности . Ревностным помощником М. Н. Муравьева стал попечитель И. П. Корнилов, но Головнин, осуществляя названные меры, при всяком удобном случае стремился подчеркнуть, что инициатором этих преобразований является не министерство. С точки зрения Головнина, закрываемые в Северо-западном крае гимназии были прежде всего образовательными учреждениями, закрытие которых было нецелесообразным шагом. Крайнее неприятие Головнина вызывала предложенная Муравьевым мера немедленно заменить в Виленском учебном округе учителей-поляков русскими. Кроме выступлений в Западном комитете, у Головнина не было никаких других возможностей высказать и обосновать свою позицию относительно политики в Польше и Западном крае. Валуев же постоянно привлекался императором к участию во всех комитетах, советах и совещаниях, созываемых по польским делам. Если в Валуеве император видел знающего и компетентного политического деятеля,то в Головнине - лишь близкое к великому князю лицо. Испытавший на собственном опыте все последствия министерского «разномыслия», Головнин в то же время считал нецелесообразным создание единого правительственного кабинета. Если император назначит первого министра, который сформирует единое правительство в соответствии со своими политическими воззрениями и программой, то «лица, не согласные с помянутыми воззрениями и системой, станут в оппозиции и будут критиковать все действия нового министерства, а критиковать куда как легко. Оппозиция, не имея правильного поля действий в парламенте, будет действовать в гостиных, клубах, газетах и дворцовых передних, т. е. обратится в интригу». Нередко остававшийся в меньшинстве Головнин по-прежнему надеялся на разумный выбор самодержца. Надо отметить, что со временем оценка Головниным либеральной политики великого князя в Царстве Польском стала гораздо более осторожной и скептичной. В 1881 г. в беседе с новым императором Александром III Головнин нашел нужным подчеркнуть: «Он (великий князь. - Е. С.) свято выполнил программу, не им предложенную, а ему предписанную. К прискорбию, она не привела к желаемой цели, на достижение которой и сам он не вполне рассчитывал». С тревогой и замешательством наблюдал Головнин «странный переворот во взглядах и понятиях» значительной части общества, «ненависть к другим национальностям, требование и одобрение мер крутых и жестких, возбуждение к полицейским преследованиями доносам», выражаемые в печати. Общественное мнение против ожидания повело себя «неправильно». Если во второй половине 1850-х гг. оно было опорой бюрократов-реформаторов в их движении к прогрессу, а часто и опережало их планы, то ныне подавляющее большинство публики выступило на стороне идеалов, представлявшихся Головнину весьма сомнительными, если не порочными. А. В. Головнин бы сторонником примирительного образа действий относительно Польши и противодействовал возбуждению национального русского чувства. Характерна ошибка памяти Милютина: ведь именно «в то время» Головнин окончательно передал цензуру в Министерство внутренних дел и уже не имел на нее никакого влияния. По отношению к стремительно набиравшему популярность Каткову Головнину оставалось только применять те средства воздействия на литературу, которые он счел нужным оставить в распоряжении министерства. Как отмечал Валуев, «Катков слепо увлекся своею ненавистью к Головнину и предположением, что в самом средоточии правительства были изменники и предатели, которые как-то успели затмить рассудок других членов правительства, и что один он, Катков, ясно прозревал этих изменников и предателей и был призван к тому, чтобы их разоблачить»* . Осуществляя разоблачение «предателей» в высших сферах, которое он полагал своим священным долгом, Катков с маниакальным упорством выискивал в каждом серьезном шаге МНП явную или тайную связь с «польской интригой». Виртуозно владея искусством намека, оперируя тончайшими нюансами, Катков из номера в номер последовательно создавал портрет министра народного просвещения, настойчиво противопоставляя его тому образу либерального европейского министра, который культивировал Головнин. Читатель передовых статей «Московских ведомостей» от номера к номеру убеждался, что должность министра народного просвещения занимает антипатриот, целенаправленно разрушающий русское просвещение в угоду темным, антигосударственным силам. Таким образом, в период осуществления реформ народного и гимназического образования Головнин был вынужден вступить в борьбу с Катковым за влияние на общественное мнение. «Надлежит действовать, а не отписываться»: борьба вокруг реформы начальной школы Подготовку Положения о начальных народных училищах Головнин вел уже испытанным и традиционным для него способом, предоставив на обсуждение находившиеся в министерстве проекты. В течение 1862 г. попечители учебных округов, педагогические советы гимназий, отечественные и зарубежные педагоги обсуждали составленный Ученым комитетом при Е. П. Ковалевском «Проект устава общеобразовательных заведений МНП», а также составленный комиссией из различных ведомств «Проект общего плана устройства народных училищ». Обсуждение проектов в печати, опубликование замечаний на проекты в шести томах дали новую пищу педагогической полемике, что не мешало некоторым педагогам признавать такой способ неэффективным и тяжеловесным. Составление проекта шло под непосредственным контролем императора. Еще в сентябре 1862 г. Александр II распорядился, чтобы составление новых правил для воскресных школ (закрытых в июне) было соединено с составлением общего положения о народных школах, причем последнее император снова, как при разработке университетского устава, нашел нужным обсудить в особом совещании под председательством С. Г. Строганова. В этой связи Головнин в январе 1863 г. составил записку «О главных основаниях Положения для народных школ». Особого внимания требовали народные школы девяти западных губерний, которые власть стремилась в короткое время превратить в орудие русского влияния. Таким образом, как отмечал сам министр, наиболее значимыми при разработке реформы начальной школы оказались «вопросы не чисто педагогические... но другие, высшего государственного значения» . Принципиальную важность для Головнина имели две проблемы. Одна касалась роли духовенства в организации народных школ и руководстве ими, другая - роли народных школ в усилении русского влияния в западных губерниях. Позиция Головнина по обеим названным проблемам была последовательной и определялась его либеральными представлениями. Проектируемое Ученым комитетом подчинение народных школ министерству народного просвещения и подготовка народных учителей в специальных учительских институтах вызвали резкое неприятие духовенства. Объясняя причины, по которым народное образование «с большею пользою о благе отечества могло бы быть передано духовенству», ректор Московской духовной академии архимандрит Савва подчеркивал, что «между общечеловеческим и православно-христианским образованием есть различие. Не все представители духовенства разделяли эту позицию. Архиепископ Подольский Иринарх в апреле 1863 г. писал Головнину о целесообразности сосредоточить управление народными школами в руках Министерства народного просвещения, называя «несбыточной мечтой» надежды на способность духовенства укрепить общественную нравственность. Сходное мнение выражал и Антоний, епископ Волынский. В результате обер-прокурор Священного Синода А. П. Ахматов «дал понять» обоим, «чтобы они на будущее время по возможности воздерживались от непосредственных сношений с министерствами, так как различие во взглядах местных преосвященных может дать министерствам средство к опровержению предначертаний Св. Синода по вопросу о народном образовании»66. По инициативе и под покровительством Головнина в 1863-1864 гг. увидели свет статьи, критикующие деятельность духовенства в области народного образования. Н. П. Барсов, подвергая сомнению сообщаемые духовным ведомством цифры открытых им школ, доказывал, что церковноприходские школы «не более как слабые рассадники народной грамотности, довольно плохой, неудовлетворительной, преподаваемой рутинно». Особую остроту вопрос о роли духовенства в начальном образовании приобретал в западных губерниях, в которых власть стремилась сделать народные школы орудием национальной политики и распространения русского влияния. Восемнадцатым января 1862 г. датировано и другое высочайшее повеление по докладу управляющего МНП: «Не ожидая окончательного составления Положения о народных училищах, предоставить управляющему МНП войти в соглашение с министром внутренних дел о неотлагательном устройстве народных училищ в западных губерниях» . В декабре 1862 г. П. А. Валуев утверждал, выступая в Западном комитете, что МНП, в отличие от духовного ведомства, сделало чрезвычайно мало для учреждения сельских школ «на основаниях, обеспечивающих не только поддержание, но и распространение русской народности». От Головнина требовали ускорения работы в этом направлении, а император «довольно жестко заметил, что в деле устройства народных училищ надлежит действовать, а не отписываться» . Министр просвещения, отвечая на критику Валуева, выразил удивление, что «при бедственном своем положении духовенство нашло возможности заняться» открытием народных школ, а также заявил о полной готовности МНП поддержать, в соответствии с высочайшим повелением от 18 января 1862 г., начинания духовенства. Но при этом не может быть и речи о передаче церковным школам каких-либо денежных средств. Зато министерство готово командировать опытных педагогов «для обозрения народных школ духовного ведомства с тем, чтобы эти лица, не делая никаких распоряжений на местах, только сообщали замечания свои» попечителям и епархиальному начальству. Среди многообразных аргументов, приводимых в печати и распространяемых МНП в доказательство неспособности духовенства руководить народным образованием, не последнее место занимал вопрос о языке преподавания. Во время обсуждения проектов значительная часть участников высказалась за обучение в народных школах на родном языке учащихся, и большая часть голосов в защиту родного языка доносилась с западных окраин, а в Ученом комитете Д. Д. Семенов, О. И. Паульсон, В. В. Игнатович доказывали, что в народных школах целесообразно начинать обучение грамоте на родном языке учеников, постепенно переходя к изучению русской грамоты, и включать родной язык в число изучаемых предметов, упоминая при этом не только украинский, литовский, немецкий, но и польский языки. В проекте Ученого комитета предполагалось в тех местах, где население говорит по-украински или по-белорусски, начинать преподавание «на местном наречии» с постепенным переходом к русскому языку, а в Литве ввести преподавание на родных языках учащихся. Особым совещанием под председательством С. Г. Строганова эта мера была отвергнута. Циркуляр министра внутренних дел от 18 июля 1863 г. о приостановлении издания литературы для народа на украинском языке стал еще одним предметом разногласий между Головниным и Валуевым. В январе 1864 г. в министерстве была составлена особая записка об украинофилах, переданная Головниным В. А. Долгорукову, «вследствие обвинений, возведенных на некоторых лиц». В записке вновь подчеркивалось, что ни распространение литературы для народа на украинском языке, ни преподавание на нем в народных школах не представляют никакой политической опасности. Когда в сентябре 1864 г. Катков готовил одну из самых сокрушительных атак на Министерство народного просвещения. Резко и настойчиво бичевал Катков позицию Министерства народного просвещения относительно роли духовенства в народном образовании и «странное желание оттеснить духовенство от народных школ, утверждая, что «антагонизм по делам учебным» между различными ведомствами, о котором столько говорится в изданиях министерства, на самом деле «не более как призрак». В проекте Ученого комитета для преодоления «антагонизма» предполагалось создание уездных попечительных советов, составленных из представителей ведомств, в состав которых входят народные училища. Законоучитель определялся в народные училища уездным советом по предварительному соглашению с епархиальным начальством и преподавал только свой предмет. Члены Ученого комитета и педагоги-специалисты единодушно признали несостоятельными претензии Церкви на руководство народным образованием. Изменения, внесенные в проект сначала особым собранием под председательством графа С. Г. Строганова, а затем Государственным советом, значительно усилили роль духовенства в народных школах. Исчезли требования обязательного испытания для законоучителя в курсе педагогики и статьи, предусматривавшие возможность для светских лиц преподавать Закон Божий, зато появилось право священника преподавать помимо Закона Божия и другие предметы и обязанность приходского священника наблюдать за религиозно-нравственным направлением во всех народных училищах. Возникли губернские училищные советы, председателем которых становился архиерей. В феврале 1864 г. государственный секретарь В. П. Бутков внес в Государственный совет записку, якобы отражающую мнение умершего недавно Д. Н. Блудова об учреждении для руководства всеми народными школами России особого Главного попечительного совета под председательством митрополита Петербургского. В Государственном совете 14 участников обсуждения высказались в поддержку записки, внесенной В. П. Бутковым, 19 - против. Император утвердил мнение большинства, но Головнин признавался, что острота этого обсуждения накануне утверждения положения о народных училищах заставила его пойти на ряд уступок и мер. В марте 1866 г. Головнин внес в Комитет министров предложение распространить на три югозападные губернии действие Временных правил для народных школ северо-западных губерний, по которым все народные школы подчинялись особым дирекциям, находившимся в ведении попечителя учебного округа. Большинство участников обсуждения согласились с предложением министра. Точка зрения Толстого была одобрена императором, вскоре выразившим намерение усилить в учебных заведениях религиозный элемент и соединить в одном лице должности министра народного просвещения и обер-прокурора Святеейшего Синода. «Под влиянием катковских пинков стал классиком...» Влияние Головнина на составление нового гимназического устава выражалось, прежде всего, в способе его подготовки и порядке обсуждения, которые были аналогичны способам подготовки других реформ в просвещении. Министерство провозгласило готовность показать объективность и беспристрастие, готовность выслушать все голоса в полемике, учесть все прозвучавшие в ней мнения. Как и при подготовке университетского устава, министерство сразу же предприняло ряд шагов навстречу наиболее популярным в обществе идеям. Так явная непопулярность в обществе закрытых учебных заведений и неприятие принципа сословности побудили министерство принять в 1862 г. ряд мер по упразднению дворянских пансионов при гимназиях. Как обычно, с течением времени активность министерства начинает уменьшаться, а на смену жесткой критике пансионов приходят заверения в стремлении министерства сохранить эти учреждения. Политика по отношению к пансионам демонстрировала не только реакцию министерства на общественные на строения и пристрастия, но отражала стремление Головнина всячески подчеркнуть образовательную роль гимназий и весьма ограниченные их возможности в деле воспитания. В условиях брожения умов и упадка дисциплины в средних учебных заведениях, когда от Министерства народного просвещения требовали наведения порядка, Головнин всячески подчеркивал, что находящиеся в распоряжении министерства средства связаны только с развитием учебной деятельности. Министр подчеркивал, что гимназия является заведением учебным, а не воспитательным. Те дисциплинарные меры, которые находятся в распоряжении учебного начальства, не в состоянии противодействовать политическим увлечениям. Что касается надзора за учениками вне стен заведения, то Головнин выражал удивление, почему родители и общество недовольны известными поступками гимназистов, «предупредить которые могут в сущности эти самые родители и это самое общество». Осенью 1864 г. министр вновь обратился к попечителям с запросом. В связи с тем, что не только родители учащихся, но и многие правительственные лица «считают гимназическое начальство как бы ответственным за все поступки учеников вне стен заведения», он предлагал попечителям обсудить вопрос о том, «как далеко простирается на основе существующих постановлений» обязанность надзора за гимназистами вне стен заведения. Отзывы попечителей отличались чрезвычайным разнообразием. Наиболее острой и спорной при обсуждении проекта устава оказалась проблема характера гимназического образования, в печати кипели споры между «классиками» и «реалистами». С самого начала царствования Александра II стали раздаваться голоса, призывающие вернуться к основным началам устава 1828 г., заложившего основу классического образования. Оппоненты «классиков» доказывали нецелесообразность восстановления классической школы, основанной на изучении греческого и латинского языков, и отдавали приоритет реальному образованию, основанному на изучении естественных наук. Обе стороны апеллировали к европейскому опыту и обращались к примерам европейских стран. Как первый (1860 г.), так и второй (1861 г.) варианты проекта, составленные Ученым комитетом, предполагали существование двух типов гимназий (нормальные и реальные в варианте 1860 г., филологические и реальные в варианте 1861 г.). А 1 июня 1863 г. Ученый комитет представил на рассмотрение министра составленный им новый проект гимназического устава. В составленных А. С. Вороновым зимой 1863 г. подготовительных материалах к ответам министра на замечания С. Г. Строганова по проекту университетского устава содержится немало критических замечаний по отношению к уставу гимназий 1828 г., который, по мнению Воронова, перегружал учебную программу. Воронов предлагал «гимназический курс 1828 г. упростить и лишить его настоящей сложности, которая мешает основательности образования». Этой цели должно служить учреждение двух типов гимназий - реальных и классических, придание же всем гимназиям классического характера, что рекомендовал Строганов, Воронов признавал «опасным». В конце февраля 1863 г. председатель Ученого комитета Министерства народного просвещения отправился в инспекционную поездку по средним учебным заведениям Московского учебного округа. В представленном министру отчете Воронов обстоятельно изложил свои взгляды на устройство гимназий и основные начала будущей гимназической реформы, используя данные о состоянии училищ округа лишь как иллюстрации своих теоретических положений. Воронов утверждал, что преобразования 1849— 1852 гг. способствовали упадку древних языков в гимназиях, но не были его основной причиной. В России классическое образование никогда не занимало такого места, как в Европе. Категорически отвергая превращение всех гимназий в классические как меру, не соответствующую общественным потребностям, Воронов предлагал учредить два типа гимназий с восьмилетним курсом: в гимназиях филологических, которых должно быть сравнительно немного, отвести на древние языки около половины учебного времени; в остальных же гимназиях сохранить все предметы нынешнего курса, но латинский язык сделать необязательным. Право поступления в университет он предлагал сохранить за выпускниками обоих типов гимназий, но те, кто не изучал латынь, могли поступать только на физикоматематический факультет. Головнин одобрил отчет Воронова, распорядился его напечатать и поручил составить на его основании циркуляры попечителям учебных округов. В апреле Ученый комитет начал работу над проектом гимназического устава. В составлении проекта принимали участие 13 приглашенных министерством педагогов-специалистов. Работа шла уже традиционным порядком: составление сводов замечаний по ключевым вопросам, обсуждение, подготовка новой редакции соответствующего раздела. Составленный Ученым комитетом проект предусматривал существование двух типов гимназий - классических, с усиленным преподаванием древних языков, и так называемых «общих», в которых греческий язык не изучался, но в большем объеме предполагалось преподавать русский язык, словесность, новые языки, математику и естествоведение. Проект гимназического устава был представлен министру 1 июня 1863 г., а в конце мая-начале июня Катков начал первую атаку на проект. Катков бичевал канцелярские приемы работы Ученого комитета, раболепие перед публикой «г. прогресс-советника Водовозова». Резкий и насмешливый разбор «куриозного» учебного плана «общих» гимназий, которые Катков именовал «литературно-реальными», завершался выводом, что их выпускники будут отличаться «гениальностью невежества» и что в условиях преобладания в гимназическом курсе русского языка, естествоведения и истории в высших классах гимназии «отлично можно будет ничего не делать». Но главный вывод статьи заключался в том, что «весь проект гимназий, составленный Комитетом, есть не что иное, как смело задуманный план экспериментов над русским просвещением». Последняя статья не осталась без ответа: за перо взялся А. С. Воронов, главный вдохновитель и руководитель работы над проектом, но, прежде чем он закончил ответную статью, министр вновь обратился с письмом к Каткову. Дискуссия между Катковым и Вороновым продолжалась в течение июля и августа. В основу представления министра в Государственный совет от 27 февраля 1864 г. была положена объяснительная записка Ученого комитета к предыдущему варианту проекта, но теперь она подверглась серьезным коррективам. В историческом очерке исчезла неоднозначная оценка преобразований 1849-1852 гг., которые теперь признавались целиком вредными и которым переадресовывался упрек в насаждении «поверхностности» образования. Классический тип образования провозглашался теперь основополагающим и единственным, так как «изучение древних языков есть лучшее образовательное средство». Одновременно обосновывалась необходимость реальных отделений в гимназиях, поскольку «человек, не имеющий никаких сведений в естественных науках, не может считаться действительно образованным». По новому проекту разделение учебного курса на классическое и реальное отделения начиналось с шестого класса восьмиклассных гимназий. Однако предлагаемое в проекте устройство значительно отличалось от французского. Во-первых, в курс реальных отделений не входил латинский язык. Во-вторых, окончившим реальное отделение доступ в университет был закрыт. В-третьих, кроме гимназий с двумя отделениями проект предполагал существование еще двух типов гимназий - гимназий с двумя древними языками и гимназий с одним латинским языком. Новый вариант проекта вызвал очередную волну критики со стороны «Московских ведомостей». Катков не верил в декларируемый классицизм новой редакции проекта и заявлял, что истинная цель его составителей - «убить классическое образование». Гимназии с одним латинским языком он расценивал как педагогический нонсенс, ибо они основаны «на одном из древних языков при полном исключении другого». Представители педагогического движения также не верили в заинтересованность министра делами среднего образования, в его искренность и последовательность. Головнин никогда не упускал случая напомнить, что во время обсуждения проекта в Государственном совете летом 1864 г. он защищал «весьма сильно пользу классического образования» в числе 23 участников обсуждения против 5 в Общем собрании Государственного совета и в числе 4 против 7 в заседании Соединеных департаментов законов и экономии. Но принципиальный характер в этом разногласии имел вопрос не о характере образования, а о количестве классических и реальных гимназий. Вместе с принципом классического образования Головнин защищал «весьма сильно» право Министерства решать, каким гимназиям быть классическими, а каким - реальными, и каково должно быть соотношение между ними. Но 21 июля 1864 г. проект был возвращен в Министерство для переработки, а 5 сентября в Государственный совет поступила последняя, пятая, редакция проекта, отличавшаяся от четвертой тем, что вместо реальных отделений в ней предполагались самостоятельные реальные гимназии. Головнину удалось убедить Государственный совет, что классических гимназий с латинским и греческим языками должно быть не более V* их общего количества. Таким образом, по замыслу Головнина, 50% всех гимназий должны были составлять классические гимназии с одним латинским языком. Отсутствие у выпускников реальных гимназий права поступать в университет было с удовлетворением встречено Катковым, который летом 1864 г. торжествующе заявил, что ход гимназической реформы наконец-то принял «в высших правительственных сферах благоприятный для нашего народного просвещения оборот». Рассмотрение в Государственном совете последней редакции проекта Катков почти не комментировал. Но «битва» с МНП на этом не только не закончилась, но приняла еще более острый характер. Новый гимназический устав был утвержден 19 декабря 1864 г. В конце года в «Журнале МНП» появилась обширная статья «По поводу нового устава гимназий и прогимназий», которая преследовала традиционную для головнинского Министерства цель - разъяснить «настоящий смысл» нового устава. Авторы статьи пытались представить колебания и непоследовательность в политике министерства как цельную и последовательную позицию. Содержание первых проектов Ученого комитета подробно не раскрывалось, изменение прежних предположений министерства (латинский язык в реальных гимназиях, реальные отделения и проч.) объяснялись излюбленной неопределенной ссылкой «опыт доказал». Тщательно отводились упреки в адрес Министерства народного просвещения как в игнорировании им достоинств и преимуществ древних языков, так и в намерении учреждать только классические гимназии, «как этого диктаторски требовала одна наша литературно-педагогическая партия». Постоянно говоря о двух типах учебных заведений, авторы статьи в то же время недвусмысленно давали понять, что третий тип гимназий - классические с одним латинским языком, - вероятно, просуществуют еще длительно время, вследствие острого недостатка преподавателей греческого языка. Новый гимназический устав предполагалось вводить постепенно, в течение пяти лет по мере ассигнования необходимых сумм. В 1865 г. Министерству надлежало разделить все существовавшие в Росси гимназии на три определенных уставом типа. Количественное соотношение, как уже говорилось, было утверждено Государственным советом по предложению министра, выбор же гимназий для отнесения к тому или иному типу всецело принадлежал министерству. В начале 1865 г. Совет министра народного просвещения решил преобразовать 17 гимназий в реальные, 15 - в классические, а остальные 35 - в классические с одним латинским языком. Однако в течение года министерство, ссылаясь на местные потребности и желания городских обществ, перевело в разряд классических 8 гимназий из 17, первоначально предназначенных быть реальными. Как отмечал сам Головнин, решающим условием для предпочтения местными обществами классических гимназий было «право на вступление университет». В истории гимназического образования устав 1864 г. остался документом непоследовательным, который «так и не решил вопроса о типе образования, а закрепил дуализм, предоставив самой жизни разрешить его в ту или иную сторону». Не осталось незамеченным современниками и отсутствие у министра твердой и цельной позиции в гимназическом вопросе. «...Расположить в нашу пользу общественное мнение» По мере разработки уставов Головнину все чаще приходилось убеждаться, что гласность перестала быть предсказуемой и совершенно не поддавалась управлению. Во второй половине 1863 г. неофициальная часть «Журнала МНП» номер от номера становилась все тоньше. На смену осторожным уколам в виде замечании о «разладе» между официальной и неофициальной частями пришли громы и молнии «Московских ведомостей». Совет министра народного просвещения 1 февраля 1864 г. обсудил предположения редакции об изменении программы и принял решение издавать «Журнал МНП» с июля 1864 г. без неофициальной части. В качестве причин перемены назывались нежелание министерства составлять конкуренцию частной педагогической журналистике, большое количество материала для официальной части, вытесняющее статьи педагогические и научные, а также тот факт, что «издаваемый правительственным учреждением официальный журнал не может предоставить сотрудникам полной свободы выражать свои мнения с тою независимостью, какая допускается общею цензурою в частных периодических изданиях. Характер журнала не допускал всестороннего и свободного обсуждения в нем педагогических вопросов, в особенности, если дело касается учебных заведений, не состоящих в ведении Министерства народного просвещения». Подобное решение имело свою внутреннюю логику. Неофициальная часть сыграла свою роль на том этапе, когда проекты реформ обсуждались в научном и педагогическом мире и в периодике. Теперь же пришло время готовить реакцию публики на уже утвержденные уставы, разъяснять их «настоящий смысл» и достоинства. С упразднением неофициальной части особое значение для планов Головнина, связанных с воздействием на общественное мнение, приобрел «Голос». В течение 1863 г. «Голос» обращался к проблемам просвещения и деятельности Министерства народного просвещения хотя и регулярно, но весьма умеренно, стараясь при этом поразить читателя не столько глубиной, сколько остротой и новизной постановки вопроса. В дальнейшем же, по мере того как все тоньше становилась неофициальная часть «Журнала МНП» и все глубже ее «разлад» с частью официальной, внимание министра все больше переключалось на «Голос», причем повышались требования к нему. Редакционные статьи «Голоса» не только разъясняли, опираясь на официальные данные, содержание и «настоящий смысл» действий министерства в гораздо более живой и свободной форме, чем материалы отдела официальных статей и известий, но имели возможность отмечать такие оттенки, на которые «Журнал МНП» мог лишь отдаленно намекнуть. В рецензии на третий том «Сборника постановлений по Министерству народного просвещения», охватывающий период с 1855-го по 1864 гг., не только формулировались основные начала политики Министерства народного просвещения при Головнине, но и особенно подчеркивалось, что министрам, под «решающим влиянием» которых находится политика министерства, приходится считаться «с господствующими у нас понятиями и взглядами, а также со многими более или менее влиятельными случайностями». Свидетельствовать о неодолимых препятствиях на пути широких преобразовательных планов министерства должна была и изданная по распоряжению Головнина «Ведомость неудавшимся представлениям и полученным отказам по Министерству народного просвещения с января 1862 по апрель 1864 г.». Никитенко с возмущением писал, что «это род доноса обществу» на императора и Государственный совет. Продолжая экспериментировать в области управляемой полемики, Головнин нуждался в сотрудничестве Краевского, когда подготавливал дискуссии, в которых обе точкиьзрения инспирированы министерством. В этом смысле показательны материалы «Голоса» об университетских правилах. Согласно новому университетскому уставу, советы университетов получили право составлять правила об обязанностях учащихся. Дополнением к этому праву стало циркулярное предложение министра от 20 августа 1863 г., в котором заявлялось, что советы университетов могут руководствоваться «в начертании подробностей местными особенностями и обыкновениями; но эти правила в главных своих основаниях должны быть однообразны и соответствовать общим видам правительства», а также перечислялись начала, которые должны быть «обязательно приняты в основание» при составлении правил. Столь же тщательно Головнин позаботился и о реакции общественного мнения. 30 октября 1863 г. «Голос» посвятил университетским правилам передовую статью. Статья «Голоса» вызвала необычайно бурную реакцию попечителя Казанского учебного округа Ф. Ф. Стендера, тем более что «Голос» и ранее задевал Казанский университет. Ф. Ф. Стендер обратился к министру с возмущенным письмом, в котором обвинял «Голос» в желании «возбудить прежнюю неурядицу в университетах» и просил «положить предел неразумному голосу "Голоса"». В своем ответе попечителю, с которым он нашел нужным ознакомить Краевского, Головнин разъяснял, что министерство не может и не должно «ограничивать простор печатного слова, сожалея, впрочем, о нередких уклонениях его от прямого пути», но в ряде газет уже готовятся опровержения, и «каждый университет может равным образом опровергать несправедливые обвинения против него». «Голос» играл известную роль и в подготовке такого рода статей, которые Головнин называл «благонамеренными опровержениями» и подготовка которых продолжала оставаться излюбленным способом Головнина обезвреживать критические выпады. Правда, результат подчас совсем не соответствовал намерениям министра. Так в конце 1863 г. Головнин намеревался на основании материалов десятого номера «Современника» подготовить сразу два опровержения - по поводу оценки университетской реформы и по поводу критики деятельности Академии наук. С предложениями их составить министр обратился к председателю Ученого комитета А. С. Воронову и к непременному секретарю Академии наук К. С. Веселовскому. По существу статья Воронова с головнинскими поправками, увидевшая свет в прибавлении к № 286 «С.-Петербургских ведомостей», только обнажала противоречия в позиции министерства, делая ее более уязвимой, что не преминул отметить тот же «Современник», приводя, кроме того, материалы из «Голоса», свидетельствующие о том, как сложно «не то что разрешить вопрос об отношении государства к науке, а, по крайней мере, поставить его таким образом, чтобы на практике устранялась из него мелкая казуистика недоразумений, могущих стеснять науку и преподавание на каждом шагу». Головнин просил К. С. Веселовского написать «сильное опровержение, чтобы раз навсегда покончить с толками о бесполезности академии» и предлагал показать ему эту статью «прежде напечатания». Веселовский же не просто отказался опровергать «пасквили безыменных фельетонистов», но и выразил в письме к министру удивление, что в общий хор голосов, порицающих Академию наук, немалый вклад вносит газета, которая «находится в особых отношениях к Министерству народного просвещения, получает от него пособие и служит ему официозным органом». Атаки «Голоса» на Академию наук, производимые если не с прямого одобрения министра, то, по крайней мере, при его поощрительном молчании, продолжались и после публикации в «Журнале МНП» проекта устава Академии наук (1865. №2). Осенью 1865 г. К. С. Веселовский раздраженно писал П. С. Билярскому о «странном образе действий, каким ознаменовал себя Головнин в отношении Академии... он субсиционировал одну газету, которая постановила себе неизменным правилом ругать Академию именно пред тем временем, как подоспел проект нового устава! Кажется, ясно» Критические статьи «Голоса» по адресу Академии давали Головнину возможность демонстрировать «независимость» газеты Краевского. «Вам следует и легко доказать, - наставлял он редактора, - что она газета независимая, а вовсе не официальная. Известно, что "Голос" постоянно доказывает превосходство реальных училищ и во многом упрекает академию наук и порицает ее действия и в прошедшем, и в настоящем. Известно также, что лица, которым якобы "Голос" служит официальной газетой, весьма сильно в многочисленных официальных собраниях доказывали превосходство гимназий классических и настаивали на необходимости дать им преимущество вступления их учащихся в университет. Известно также, что эти лица всегда отстаивали академию и академиков и домогаются улучшить положение их. Что же следует из этого противоречия? То, что "Голос" вовсе не официальная, а независимая газета... Из этого должно заключить, что и прочие статьи "Голоса" пишутся не по чьему-либо внушению, а по указаниям и согласно взгляду самой редакции» . Вероятно, эти доводы министр считал неотразимыми, потому что использовал их, отвечая на критику со стороны особой комиссии графа С.Г.Строганова в 1866г. Газета «Голос», писал он, «не только не защищала распоряжений министерства, но, напротив того, постоянно старалась ему противодействовать и в наиболее важных вопросах проповедовала идеи, диаметрально противоположные убеждениям и стремлениям министерства» . Кажется, министра нимало не смущал тот факт, что его доказательства ни властью, ни публикой не признавались убедительными. «Надеюсь... что про твою отставку и речи не будет» Лето 1864 г. оказалось для Головнина чрезвычайно сложным. Положение и влияние великого князя Константина Николаевича серьезно пошатнулись, он продолжал находиться за границей, не решаясь вернуться в Петербург. Головнин далеко не чувствовал себя побежденным и готовил контрудар, намереваясь и оправдать в глазах публики политику великого князя в Царстве Польском, и подорвать влияние Каткова. Не найдя в России перо, готовое защищать и оправдывать политику великого князя в период наместничества, Головнин обратился к одному из авторов, работавших за границей и выполнявших поручения правительства. Роль Головнина в издании и распространении брошюры Д. К. Шедо-Ферроти, а также разгоревшийся вокруг ее публикации скандал, нередко упоминается в литературе. Серьезный интерес представляет не только содержание разгоревшейся полемики, но и методы и способы ее ведения. В борьбе с влиянием Каткова Головнин мобилизовал все использованные им когда-либо средства воздействия на литературу. Книга была составлена по инициативе министра и распространялась под его покровительством. Ф. И. Фиркс разъяснял «истинный смысл» примирительной политики великого князя Константина Николаевича, вводя ее в контекст общего реформаторского курса власти, подчеркивал вынужденный характер жестких мер, в заключение намекая на возможность в недалеком будущем отказа от чрезвычайных мер и перспективу политической автономии Польши. В «Записках» Головнин изображал свой поступок как инициативу частного лица, желающего выразить признательность и восстановить справедливость по отношению к своему покровителю. Головнин умалчивает о другой стороне дела: подобно тем авторам, в сотрудничестве которых Головнин был почемулибо заинтересован, Ф. И. Фиркс получил от Министерства народного просвещения командировку с целью «осмотреть некоторые учебные заведения министерства народного просвещения, дабы ознакомить с ними европейских педагогов», Удар Каткова был точно рассчитан и продуман до мелочей. Даже время выхода статьи имело смысл: именно 5 сентября в Государственный совет поступила последняя редакция гимназического устава. Редактор «Московских ведомостей» не только ясно и недвусмысленно объявил, кто является истинным вдохновителем книги Шедо-Ферроти, но и показал явную враждебность высшим государственным интересам представленной в книге позиции. На первый взгляд, о министре просвещения речь шла только в последних абзацах статьи, но привыкший читать между строк российский читатель, к тому же хорошо знакомый с катковскими выступлениями, мог убедиться с первых же строк, в какую сторону направлен удар. Катков очень точно выделил ключевые идеи брошюры Шедо-Ферроти, которые Головнин не только полностью разделял, но и стремился сделать достоянием читателя. В результате никакой полемики не получилось: желаемая статья в «Голосе» была запрещена цензурой. Относительно же своего предложения Каткову об издании сборника статей по польскому вопросу Головнин, пытаясь загладить «излишнюю тонкость», заявлял, что обращался с этим предложением в июне, т. с. когда направление статей Каткова было еще сравнительно умеренным и не определилось столь резко. Министр демонстративно не замечал, что Катков уже заранее парировал этот аргумент в своей статье, когда утверждал последовательность выступлений «Московских ведомостей» в течение весны и лета 1863 г.185 Как вскоре выяснилось, сентябрьские передовицы «Московских ведомостей» были только началом. Следующим объектом нападения оказался тот единственный попечитель учебного округа, на вероисповедание и национальность которого редакция «Московских ведомостей» непременно желала обратить внимание своих читателей. 17 сентября в газете появилась статья М. В. Юзефовича «Возможен ли мир с нами польской шляхты?». Отвечая на заданный в заглавии вопрос отрицательно, автор перечислял способы, которые польское движение применяет в Юго-Западном крае для того, чтобы «разорвать наше народное единство», и среди которых одним из самых главных является распространение украинофильства. Целиком и полностью посвящена Головнину была передовая статья «Московских ведомостей» от 29 сентября. Поводом к ней стал отзыв газеты «Independance Beige» о том, что «одно правительственное лицо» стало «предметом открытых нападений» со стороны влиятельной московской газеты. Развивая удачно найденный прием, Катков называл даты прошлогодних писем Головнина, не раскрывая подробно их содержание, а лишь подчеркивая их «лестный» для редакции характер и отмечая, что «сочувствие, изъявленное нам правительственным лицом, на которое мы сослались, не было случайным и мимолетным, а поддерживалось и подтверждалось в продолжение всего прошлого года, - именно в ту пору, когда, по свидетельству памфлета, деятельность наша будто бы была особенно зловредна». Наконец, 4 октября Катков вновь возвратился в книге Шедо-Ферроти, подчеркивая, что есть в обществе элементы, «причисляющие себя даже к русским, но на которые польский патриотизм возлагает свои надежды гораздо более, чем на польских патриотов». Особенное негодование автора вызывала идея о необходимости и возможности конституционного устройства Польши и одновременно нецелесообразности подобных преобразований в России. Следовательно, возмущенно писал Катков, русский и польский народ «не могут быть устроены на одних и тех же политических основаниях. <...> Насколько русский народ негоден или незрел в политическом отношении, настолько годен и зрел народ польский». Император Александр II, находившийся тогда за границей, выразил крайнее неудовольствие рассылкой брошюры и писал великому князю Константину Николаевичу: «Очень была неприятна для меня неловкость Головнина с книгою Шедо-Ферроти... хотя в ней много есть справедливого, но конец ее вовсе не согласен с моими намерениями, что он очень хорошо знал!» Отношение П. А. Валуева к происходящему было двойственным. С одной стороны, он не мог не одобрить «выпадку» Каткова против Головнина и сказал лично Ф. И. Фирксу, «что он написал самую плохую книгу, какую он только мог написать». Близка была Валуеву и идея о том, что конституционные преобразования в Польше неотделимы от подобных же в России. С другой стороны, министр внутренних дел понимал, что «катковские безымянные обвинения в измене постоянно падали и на самого Валуева», и вполне «отдавал себе отчет, что безнаказанность Каткова подрывает положение администрации вообще и затрудняет отношения цензурного ведомства с печатью в целом» . Лишенный возможности вступить в печатную полемику через «Голос», Головнин объяснялся и оправдывался в официальных документах: в письмах к императору, ответах на запросы В. П. Буткову, а также в личных письмах, рассчитанных на относительно широкую аудиторию. Объясняя в письме к Александру II свой поступок привязанностью к великому князю, Головнин просил уволить его от должности, так как «общественное мнение восстановлено против него», и своим поступком он «имел несчастье навлечь неудовольствие государя». Император назвал поступок Головнина «медвежьей услугой» великому князю, но отставку не принял . В ответ на запрос В. П. Буткова от 11 сентября министр отвечал, что книга Шедо-Ферроти распространялась по его распоряжению по тем учебным заведениям, библиотеки которых получают газету «Московские ведомости», и предназначена вовсе не для учащихся, а для профессоров и учителей. Когда 26 сентября Краевский прислал Головнину заметку по поводу статьи Юзефовича, «покорнейше прося одобрить к напечатанию в "Голосе"», министр ответил: «Я весьма благодарен за сообщение мне этой записки, которую я оставил у себя и которую просил бы не печатать. Положение одесского попечителя, католика и поляка, чрезвычайно трудно и требует большой осторожности. Посему для него лучше не возбуждать полемики»" . Все же 3 октября в «Голосе» появилась «Заметка по поводу письма г. Юзефовича "Возможен ли мир с нами польской шляхты?"» за подписью «Один из служивших в Одесском учебном округе», в которой говорилось, что ни одно из сообщений Юзефовича не соответствует действительности; в частности, «заменить народные православные школы фребелевскими Kinder-Garten'aMH положительно невозможно, потому что до сих пор в Новороссийском крае нет народных православных школ». Когда В. А. Долгоруков сообщил Головнину, что статья Юзефовича нуждается в официальном опровержении, Головнин отвечал, что опровержения, напечатанного в «Голосе», вполне достаточно. На таком фоне рассматривался в Государственном совете проект гимназического устава. Постоянные слухи и пересуды о скорой отставке Головнина сделались обычным явлением и затихли только тогда, когда император назначил великого князя Константина Николаевича председателем Государственного совета. Но неукротимый Катков останавливаться не желал. Вступив в конфликт с Валуевым по вопросу освобождения «Московских ведомостей» от цензуры, он продолжал яростно обличать Министерство народного просвещения. Доводы Ученого комитета лишь дали Каткову материал для новых атак на Министерство народного просвещения и далеко идущих политических выводов. Ноябрь 1864 г. был ознаменован еще одним «разномыслием» между Головниным и другими представителями власти, тесным образом связанного с польским вопросом и атаками Каткова. Дело касалось учебника по уголовному праву, написанного профессором В. Д. Спасовичем и представленного по высочайшему повелению на рассмотрение особой комиссии в составе П. П. Гагарина, С. Н. Урусова, М. А. Корфа и А. В. Головнина. Первая часть учебника вышла в 1863 г., а весной 1864 г. профессора Московского университета С. И. Баршев - в «Русском вестнике», а П. Д. Юркевич - в «Современной летописи» подвергли этот учебник строгому критическому разбору. Рецензенты отметили неуместную публицистичность стиля, поверхностность содержания учебника, материалистическую направленность взлядов автора и его нерелигиозность; такие особенности книги, как «отголоски чужих заемных идеек... погоня за эффектами, лжели-берализм» . Вместе с тем рецензенты, особенно П. Д. Юркевич, настойчиво обращали внимание на национальную принадлежность автора рецензируемого учебника (что касается вероисповедания, то, в отличие от А. А. Арцимовича, В. Д. Спасович был православным) и намекали на его неизбежную симпатию к польским повстанцам, а также попытки оправдать их действия. Комиссия признала упреки, предъявляемые к автору учебника основательными и не нашла возможным ни использовать учебник в преподавании, ни допускать Спасовича к преподаванию в университете. Не помогли разъяснения министра, что диссертация Спасовича удостоилась одобрения двух университетов, что спорные места касаются «весьма отвлеченных предметов», и предложение потребовать от автора «объяснения сомнительных мест» . Период главных реформ в области просвещения в то же время показал шаткость положения Головнина в министерстве и свидетельствовал о неудаче его политических замыслов. Сложное и опасное положение, в котором оказался Головнин в рассматриваемый период, было связано прежде всего с изменением роли «константиновцев» в правительственных верхах. Великий князь Константин Николаевич потерпел в Польше политическое поражение, а сама группипрвка «константиновцев» перестала существовать как нечто единое и цельное. Позиция Головнина в том расколе, который внесло польское восстание в высшие бюрократические круги, была, разумеется, продиктована прежде всего стремлением во что бы то ни стало оправдать великого князя Константина Николаевича, но одновременно органически вытекала из его убеждений. Он выступал сторонником законности, приверженцем либеральных ценностей и либеральных способов разрешения политических конфликтов. Выдвигая на первый план прежде всего образовательную функцию учебных заведений, Головнин не соглашался с тем, чтобы навязывать им решение тех или иных политических задач, и потому в период его управления, как отмечал историк Министерства народного просвещения, «стремление сделать школу орудием сплочения окраин с коренной Россией... не поддерживалось с прежней энергией и последовательностью». Вполне естественным для Головнина было выступать в защиту сторонников развития национальных языков и традиций, не проводя особого различия между украино-филами и финноманами, оказывать поддержку введению национальных языков в начальную школу. Не желавший способствовать возбуждению национальной вражды, министр народного просвещения не видел ничего подрывающего основы в том факте, что Одесский учебный округ возглавляет католик и поляк. Убежденный сторонник веротерпимости, он считал целесообразным препятствовать усилению роли духовенства в народном образовании. Особую важность для министразападника имели меры по созданию благоприятного впечатления о России в глазах европейских стран. 4 ГЛАВА. «ЧТОБ НЕ ТРЕБОВАЛИ ЖАТВЫ В МОМЕНТ ПОСЕВА» (1865-АПРЕЛЬ 1866 ГГ.) Год 1865 прошел по сравнению с предыдущим относительно спокойно. Затих скандал с брошюрой Шедо-Ферроти, отдвинуласъ на неопределенное время угроза отставки. После бурных событий минувшего года Головнин занимался в основном проведением в жизнь уже принятых уставов и руководил разработкой имевшихся в министерстве проектов, старясь, по возможности, избежать нетрадиционных шагов и эффектных новшеств. Критические выступления Каткова, постоянная «перестрелка» между «Московскими ведомостями» и «Голосом» стали обычным явлением, как и различной степени обоснованности слухи, разговоры и сплетни о неизбежной грядущей отставке Головнина. 1865 г. стал для головнинского Министерства народного просвещения годом подведения итогов. Министр намеревался во чтобы то ни стало доказать как императору, так и публике, что его деятельность уже принесла богатые плоды. «Программа моя останется в архиве» Наступление нового года всегда было для Головнина поводом к подведению итогов и анализу прошедшего. Обстоятельный анализ событий 1865 г. содержится в письме к Н. А. Орлову. Отметив, что в частной жизни год прошел благополучно, министр писал: «В служебном положении и служебной деятельности не было ничего утешительного, а неприятности были.... Работы было много, но результатов я не видал. Со многими людьми разошелся, с которыми был прежде в хороших отношениях. Вследствие частой критики моих действий; критики и печатной, и в совете, и комитетах, сделался осторожнее и обдуманнее, но зато апатичнее, менее предприимчив и, следовательно, менее деятелен. <...> Жаль прежних лет, когда работалось с жаром, огнем, и хотя случались ошибки, но зато являлись полезные результаты». Особенно подчеркивал Головнин то, что не чувствует доверия со стороны императора: «Вчера минуло 4 года, что я министр, но эти 4 года я провел, ожидая каждый день увольнения. При таком ожидании, конечно, ничего нельзя было предпринять, а забота была только держать все наготове для передачи дел другому» . Министр отмечал, что «целый ряд принятых в последние годы бесспорно полезных мер и громадных реформ еще не успели принести таких практически полезных результатов, которые заставили бы забыть принесенные этими мерами необходимые расстройства. Многое потрясено, сдвинуто, а полезных плодов, которые неминуемо явятся, еще не видно, и потому много неудовольствия». Но самое печальное в том, что «лица, для коих полезные реформы были объявлены, оказались большею частью менее способны, чем желательно, чтоб воспользоваться ими. Между помещиками не явилось агрономов и сильных хозяев; крестьяне спились вследствие безначалия, свободы и дешевого вина; для судебных учреждений недостает юристов, для свободной печати - даровитых писателей; для университетов и гимназий - профессоров и учителей; в земских собраниях явились болтуны и претензии на политические права с неуменьем пользоваться теми административными правами, которые дарованы. Везде оказывается недочет в людях и недостаток знания». Поставив вопрос столь широко и глубоко, Головнин, впрочем, тут же уклонился от каких-либо выводов или обобщений и поспешил укрыться за привычный штамп, объясняя непредвиденные результаты реформ вполне для себя привычно и традиционно: «Поверхностность и энциклопедичность образования - вот недостаток современного общества» . «Собственно по Министерству народного просвещения, - писал он, - следует, кажется, больше всего противодействовать поверхностности и энциклопедичности образования, заботиться меньше о количестве и больше о качестве знания. <...> Средствами для этого служат новые училищные уставы, меры к приготовлению преподавателей, ревизии, требования строгих экзаменов приемных, переходных и выпускных, конкурсы на составление учебников, рассмотрение программ преподавания и т. п. Если следовать этой системе настойчиво и продолжительное время, то результаты скажутся неминуемо, но, конечно, я не увижу их» . Привычные общие фразы о «поверхностности» и «основательности» должны показать читателю, что итоги головнинской деятельности станут очевидными очень нескоро. С другой стороны, главные старания министра были сосредоточены на том, чтобы подвести предварительные итоги своей деятельности, доказать, что она уже принесла благотворные результаты. Головнин чувствовал настоятельную необходимость подвести предварительные итоги своей деятельности, доказать результативность своей политики. В министерстве началось составление документов обобщающего характера. В этом ряду - опыт составления сборника постановлений и распоряжений и перечня неутвержденных постановлений. Особое значение придавал министр вышедшему в 1864 г. сборнику «Разная переписка по Министерству народного просвещения в 1862, 1863 и 1864 годах». Сборник объемом не более сотни страниц включал 34 документа, расположенных в хронологическом порядке и иллюстрирующих различные стороны политики министерства. Документы сборника касались таких острых вопросов, как политика министерства по отношению к литературе и его позиция в цензурной реформе, преподавание богословия и религиозное воспитание в университетах, обязанности министерства, связанные с надзором за студентами, полемика об украинофильстве, разногласия с М. Н. Муравьевым относительно мер в северо-западных губерниях и ряд других. Затем Головнин взялся за более обстоятельные труды. В 1865 г. был подготовлен отчет о деятельности министерства за трехлетний период. Когда-то к такому способу отчета прибегло Морское министерство в период бурных реформ. Пухлый том, в котором приложения не уступают по объему собственно отчету, содержал богатую и разнообразную информацию. Вскоре после возвращения в Петербург, 7 сентября 1865 г., Головнин представил императору всеподданнейший доклад, в котором подводил итоги четырехлетней деятельности на посту министра и излагал планы на будущее. Доклад Головнина в этом отношении полностью отвечал заявленным требованиям. Он состоял из четырех частей. В первой перечислялись результаты деятельности Министерства за четырехлетний период. Новые уставы, реформа центрального управления Министерства народного просвещения, открытие Новороссийского университета, новых гимназий и параллельных классов, преобразование уездных училищ, заботы о пополнении состава преподавателей, среди которых - командировки профессорских кандидатов, командировки чиновников министерства для сбора сведений, политика гласности, - всё это было изложено министром в 23-х пунктах и демонстрировало солидные результаты. Несмотря на то что за время министерства Головнина расходы на Министерство народного просвещения из Государственного Казначейства увеличились вдвое, министр настойчиво убеждал власть в том, что это далеко не достаточно. Во второй части доклада Головнин перечислял проекты, уже составленные в министерстве, но не утвержденные, и те документы, над которыми еще шла работа. Среди них проекты уставов Императорской Академии наук, Императорской Публичной библиотеки, проекты преобразования уездных училищ, Ярославского и Нежинского лицеев, еврейских училищ, частных учебных заведений и ряд других. Третью часть, состоящую из 11 пунктов, Головнин посвятил изложению главных недостатков в области просвещения. Прежде всего, он упоминал об острой нехватке «хорошо приготовленных и способных деятелей на поприще науки и педагогии». Значительное число преподавательских вакансий (255 в университетах, 69 в гимназиях) свидетельствуют о том, что учебные заведения МНП «в нынешнем числе и состоянии не могут удовлетворить потребностям образования, вызванным судебною реформой, земскими учреждениями и освобождением крестьян». Министр писал и о необходимости усиления средств на пополнение университетских научных коллекций, кабинетов, библиотек, пришедших в ветхость зданий. Еще один недостаток - «отсутствие умственной деятельности, интереса к своему предмету, какой-то застои и апатия у многих преподавателей». Для устранения этого недостатка необходимы регулярные учительские съезды, первые опыты которых в Киеве, Митаве и Одессе уже продемонстрировало Министерство народного просвещения; предоставить учителям и особенно начальникам училищ возможность видеть иностранные учебные заведения. Все это тоже сопряжено с немалыми денежными расходами. Головнин отметил серьезный недостаток в высших технических учебных заведениях, гимназиях, народных школах. Кратко упомянув, что Министерство уже сделало все возможное для улучшения религиозно-нравственного воспитания, он особое внимание уделил слабому развитию в учебных заведениях воспитания физического и эстетического и подчеркнул необходимость введения в гимназиях гимнастики как обязательного предмета, увеличения роли музыки и рисования. Министр не преминул повторить свою любимую идею о желательности отмены в будущем «в училищах тех чиновных приманок и служебных преимуществ, которые в прежнее время считались нужными для привлечения молодых людей в учебные заведения» и которые в настоящее время стали излишними. В заключительной части доклада Головнин излагал программу мер по Министерству, рассчитанную на ближайшее десятилетие, которая включала в себя, помимо ускоренного введения в действие новых уставов, открытие высших технических училищ, создание образцовых народных школ, учреждение новых премий, стипендий и пособий для деятелей науки и просвещения, крупную этнографическую экспедицию по различным областям империи, морскую экспедицию по Тихому океану. Александр II распорядился передать доклад Головнина на рассмотрение особой комиссии в составе В. А. Долгорукова, Е. П. Ковалевского, М. А. Корфа, К. В. Чевкина под председательством С. Г. Строганова. Как отмечал в мемуарах Головнин, комиссия с сентября по март не слишком обременяла себя заседаниями, но 26 марта 1866 г. граф С.Г.Строганов сообщил министру для ознакомления проект всеподданнейшего доклада комиссии. Головнин тут же начал работу над возражениями, но заканчивать эту работу ему пришлось уже после удаления с министерского поста. Доклад комиссии представлял собой сокрушительную критику всей политики министра и стал теоретическим обоснованием его скорой отставки. Практически каждый пункт всеподданнейшего доклада министра просвещения от 7 сентября 1865 г. комиссия скрупулезно снабдила комментарием. В докладе комиссии рядом с суждениями и замечаниями принципиального, стратегического характера соседствуют мелочные придирки. Общая логика головнинских отчетов была игнорирована комиссией. На первый план в докладе комиссии вышли методы управления, новшества и эксперименты, отдельные направления политики Министерства народного просвещения. Крайне вредной и ненужной признала комиссия головнинскую политику гласности. Другой, настойчиво повторяемый в докладе упрек - недостаточная экономия в расходовании средств. Подчеркнув, что в годы управления Головнина расходы на народное просвещение увеличились на 2,8 миллиона руб. Комиссия рекомендовала министру, прежде чем вносить в Государственный совет новые проекты, запросить Министерство финансов о возможности ассигнования необходимых для их осуществления сумм. Те проекты, для осуществления которых требуются дополнительные расходы, следует возвратить обратно. Не признала комиссия актуальными заботы министра об улучшении физического и эстетического образования. О подготовленных и близких к завершению проектах комиссия высказалась в том смысле, что большинство из них «без всякого неудобства могут быть отложены на неопределенное время». Что касается планов министра на ближайшее десятилетие, то комиссия заявила о невозможности «дать заключение об исполнении или даже предположении мер на такой отдаленный период времени». Этнографическая экспедиция была названа «роскошью для науки» . Премии и пособия отдельным ученым и научным обществам также были признаны для казны «отяготительными». Безусловного одобрения комиссии заслужили только две меры министерства - учреждение параллельных классов в гимназиях и открытие нескольких новых гимназий. Наиболее острые выпады комиссии касались профессорских кандидатов, учительских съездов и роли религии в образовании. Надо отметить, что в данном случае комиссия удачно направила свои удары, ибо именно эти направления иллюстрируют головнинскую политику и характер головнинских новшеств как нельзя лучше. Отвечая на доклад комиссии, Головнин особое внимание уделил именно этим сторонам своей деятельности. Когда министр со свойственными ему обстоятельностью и педантичностью взялся за работу над ответами строгановской комиссии, он еще не подозревал, что его слова в беседе с Н. А. Милютиным оказались пророческими и что он подводит итоги министерской деятельности вообще. «Распоряжения ... не увенчались успехом»: командировки профессорских кандидатов Наибольшее количество критических замечаний комиссия С. Г. Строганова посвятила командировкам профессорских кандидатов. По мнению комиссии, министр неоправданно завысил число вакантных кафедр: в то время как Головнин говорит о 230 кафедрах, на самом деле их число «едва ли дойдет до ста» . «Желание приготовить разом весьма много профессоров» привело к тому, что за границу было предложено ехать «молодым людям, только что вышедшим из университета, не достигшим еще умственной зрелости и развития, необходимых для ученого поприща, частью даже не имевших к оному склонности, как это и обнаружилось вскоре в заграничных отчетах, напечатанных в журнале Министерства народного просвещения»" . Отправление за границу молодых ученых «для приготовления к профессорскому званию» не было изобретением Головнина. Такая практика существовала еще с XVIII в., а при С. С. Уварове стажировка молодых ученых в европейских университетах стала неотъемлемой частью подготовки будущих университетских преподавателей. Замысел министра прежде всего сводился к тому, чтобы усилить влияние Министерства народного просвещения в назначении профессоров. Стремление министра действовать, мало считаясь с мнением университетов, вызвало резкую реакцию профессуры. А. И. Георгиевский, составлявший во время работы над проектом университетского устава свод мнений о способах подготовки преподавателей, сделал вывод, что все университетские советы и большинство других лиц, приславших свои замечания на проект, «считают отправление за границу не только не единственною, но даже и не главнейшею мерою для приготовления к профессорскому званию». Главные надежды на пополнение преподавательского состава советы университетов связывали с развитием института приват-доцентуры, предпринятые же министерством командировки, по выражению профессора И. Я. Горлова, могли подчинить подготовку новых преподавательских кадров «постоянной начальственной опеке и регламентации». Известен недоброжелательный отзыв Б. Н. Чичерина: «По рекомендации петербургских журналистов он (Головнин. - Е. С.) послал за границу целую ватагу молодых людей, из которых большею частью ничего не вышло»35. С самого начала командировки доставили министру множество непредвиденных хлопот. Так, например, пришлось доказывать, что поездка Пирогова к Гарибальди для медицинской консультации не содержала никакого политического элемента. Удовлетворенный объяснениями Головнина, Александр II оставил на представленном ему письме Пирогова резолюцию: «В этом ничего дурного не вижу». Требовалось постоянно привлекать внимание публики и научного мира к деятельности профессорских кандидатов. Поэтому они были обязаны регулярно представлять в министерство отчеты о своих научных и учебных занятиях Стремление Головнина подробнейшим образом освещать каждый шаг профессорских кандидатов привело министра к неприятностям. Резкие критические отзывы А. Г. Новосёлова и В. И. Модестова о немецкой классической филологии, появившиеся в «Журнале МНП» в конце 1862 г., вызвали целый скандал, отголоски которого еще долго слышались в газетной полемике. Если В. И. Модестов при всей резкости своих отзывов все же сохранял известную корректность, то А. Г. Новосёлов патетически вопрошал… Тем не менее подробные и обстоятельные письма Пирогова министру о занятиях профессорских кандидатов, а также их собственные отчеты, регулярно печатавшиеся в «Журнале МНП» и выходившие отдельным многотомным изданием, свидетельствовали о серьезных и усердных трудах большинства командированных. Однако замысел министра, ради которого он и предпринял командировки профессорских кандидатов в столь широких масштабах и в соответствии с которым Министерство народного просвещения должно было оказывать решающее влияние на замещение кафедр, «не стесняясь советами университетов», скоро обнаружил свою нереальность. Министерство продолжало отправлять за границу молодых ученых, их отчеты продолжали печататься, но после утверждения университетского устава значительно снизилось количество командированных В 1864 г. командированные начали возвращаться в Россию и были неприятно поражены разъяснениями от имени Департамента народного просвещения о том, что на основании нового устава «министерство не имеет права никого прикомандировывать к университету ни с жалованьем, ни без жалованья». Головнин надеялся, что значительная часть профессорских кандидатов займут кафедры в учреждаемом Новороссийском университете. Ссылаясь на обстоятельства открытия университета Св. Владимира в Киеве, он доказывал, что при открытии нового университета «действие власти административной представляется мерой неизбежной необходимости. Посему при всех преобразованиях и новых учреждениях министерства первоначальное замещение должностей предоставлялось всегда министерству». В этом случае также необходимо «предоставить министру народного просвещения па первый раз избрание в Новороссийский университет ректора и деканов, назначение ординарных и экстраординарных профессоров и доцентов». По возвращении в Россию «только по непосредственному распоряжению Головнина он получил место сверхштатного учителя в Ларинской гимназии» . Несмотря на энергичные хлопоты Арцимовича во время его приезда в Петербург в феврале 1865 г. и его переговоры с вернувшимися в Россию профессорскими кандидатами, предложения и рекомендации попечителя практически не оказали никакого влияния на окончательное решение министра. Утвержденный профессорско-преподавательский состав университета включал только трех профессорских кандидатов (Л. Ф. Беркевич, В. И. Модестов, А. О. Янович). Приходится признать, что в оценке результатов головнинской инициативы поздние исследователи оказались объективнее современников. Когда улеглись общественно-политические страсти, стало понятно значение командировок для развития просвещения. В течение последних полутора лет головнинского управления все официальные отзывы Министерства народного просвещения о профессорских кандидатах представляют собой многословные разъяснения, весьма напоминающие оправдания. Итак, если для развития науки в целом, как показало время, командировки профессорских кандидатов себя оправдали, то популярности и авторитета Головнину как министру они прибавили мало. Под видом борьбы с радикализмом министр намеревался решить иную задачу - усилить роль Министерства народного просвещения в назначении профессоров, и здесь его ждала неудача. «Ожидаемая польза... едва ли еще может у нас осуществиться»: учительские съезды Учительские съезды, в рамках головнинских планов, представляли собой одно из самых действенных средств установления контакта с общественностью и влияния на нее. В начале 1860-х гг. преподаватели естественных наук университета Св. Владимира в Киеве во главе с профессором К. Ф. Кесслером выступили с предложением организовать съезд, на котором могли бы встретиться ученыеестествоиспытатели и гимназические учителя естествоведения. Идею поддержали и попечитель Н. И. Пирогов, и министр Е. П. Ковалевский. Съезд, состоявшийся в середине июня 1861 г. в Киеве под председательством К. Ф. Кесслера, его участники оценили как чрезвычайно удачный и полезный. Киевские преподаватели обратились к окружному начальству с ходатайством о проведении второго съезда в 1862 г., но поступило оно уже к новому попечителю и к новому министру. Головнин не только дал согласие на проведение второго съезда, но и чрезвычайно заинтересовался инициативой киевских педагогов. В отчете за трехлетний период Головнин объяснял, почему министерство взяло дело организации учительских съездов в свои руки. С одной стороны, такие съезды «производят благотворное, оживляющее влияние на учителей», дают возможность «поверить свой опыт опытом товарищей и освежить свои понятия свободным разменом мысли с собратьями по труду». С другой стороны, «окружное начальство, пользуясь съездом, имеет возможность оказать свое непосредственное влияние на преподавателей и директоров и разъяснить им необходимость тех или других мер и улучшений»5. Ход и итоги организованных министерством съездов Головнин находил нужным освещать не только в официальных отчетах, но и в многочисленных статьях «Журнала МНП» и в газете «Голос». Первый опыт проведения учительских съездов, инициированных Министерством, состоялся летом 1862 г. в Харьковском учебном округе, где окружное начальство организовало 10 съездов учителей уездных училищ, обстоятельный отчет о которых, написанный профессором Харьковского университета Н. А. Лавровским, в начале следующего года появился в «Журнале МНП» . Лавровский восторженно приветствовал новое явление в жизни округа, назвал съезды «жизненным органом между народом и правительством», а также «верным средством узнать мысли непосредственных деятелей народного образования, которые «важны уже потому, что высказываются гласно людьми, хранившими до сих пор глубокое молчание», и позволяют «независимо от официальных отчетов судить о достоинствах и недостатках силы, действующей в настоящее время на народное образование». Председатель Орловского съезда призвал присутствующих высказываться смело и откровенно, не стесняясь никакими служебными отношениями. Но едва речь зашла о недостатках учебных программ, съезд решил, что этот вопрос не подлежит обсуждению, ибо «зависит от личности начальствующих» . Устроители съездов предложили учителям составить и обсудить записки по наиболее важным вопросам педагогической жизни. Учителя, в большинстве случаев понятия не имевшие, о чем надлежит писать, наполнили свои записки рассуждениями вроде: «География есть наука, соединяющая в себе прекрасное с полезным, и есть одна из великолепнейших картин» (№ 4, с. 23). Общее впечатление Лавровского о съездах было отрадным, в заключительной части статьи он признавался, что «рисовал в своем воображении более мрачными красками и характер, и результаты первых опытов съездов, чем какие оказались в рассмотренных теперь протоколах» (№ 4, с. 59). Малоутешительные итоги харьковских съездов нисколько не смутили министерство. Головнин включил обширные извлечения из статьи Лавровского в отчет о деятельности Министерства за 1862-1864 гг. в качестве доказательства несомненной полезности этого начинания. В упоминавшемся уже отчете о поездке по Московскому учебному округу А. С. Воронов предложил регулярно созывать учительские съезды по различным предметам гимназического курса. Ознакомившись с отчетом, министр распорядился «составить... проект циркуляра попечителям... об устройстве каждый год в университетских городах в вакационное время учительских съездов по очереди и для разных предметов и о предоставлении министерству расчета, сколько на это потребуется денег» . Циркуляр был составлен и разослан попечителям в апреле 1863 г. Одновременно с публикациями об учительских съездах в России «Журнал МНП» систематически знакомил читателей с европейской педагогической жизнью. Подробные отчеты о германских и швейцарских учительских съездах, написанные В. Г. Варенцовым, К. К. Сент-Илером, Л. Н. Модзалевским, только подчеркивали искусственность организованных министерством собраний. Летом 1863 г. в Киеве прошел съезд гимназических учителей русского языка и словесности под председательством профессора А. И. Селина. В нем участвовали 24 учителя. Несмотря на многие выгодные отличия от харьковских собраний, съезд носил тот же официальный характер. Подводя итоги съезда в «Журнале МНП», А. Добряков выражал сомнение в применимости на практике программы по русскому языку, которую составили участники съезда. На значительно более высоком уровне прошли в 1864 г. съезды в Одесском и Дерптском учебных округах. Они в наибольшей степени соответствовали представлениям министра о собраниях такого рода. В обоих случаях съезды созывались по инициативе попечителя; он же предлагал основные вопросы повестки дня, которую участники съезда могли дополнять. На заключительном заседании попечитель сообщал участникам о судьбе принятых съездом решений, которые без утверждения их попечителем не имели силы. Так обеспечивались обе цели министерства: с одной стороны, продемонстрировать самостоятельность и свободу суждений педагогов, с другой - контролировать и направлять их деятельность. Но, в отличие от предыдущих опытов Министерства, поднятые на этих съездах вопросы не были ни формальными, ни надуманными, а отражали реальные проблемы, стоявшие перед образованием. Съезд директоров училищ Дерптского учебного округа заседал в Митаве в мае 1864 г. Помимо четырех директоров училищ на нем присутствовали директор Рижской гимназии, инспектор Митавской гимназии, несколько гимназических учителей. Съезд в Митаве тоже вызвал критические отклики в печати, на этот раз со стороны Каткова, который не преминул обнаружить в этом мероприятии Министерства народного просвещения поощрение остзейского сепаратизма. На съезде в Митаве, утверждал Катков, господствовали заботы о сближении с Германией и об «ослаблении средств к живому общению будущих поколений с Россией». В ответ публицисты «Голоса» доказывали, что «в скромных совещаниях остзейских педагогов» не было и следа ни политического элемента, ни тенденции к сепаратизму и что съезд в Митаве рассматривал проблемы, от правильного разрешения которых «дело образования может значительно выиграть не в одном Остзейском крае» ". Съезд директоров и учителей гимназий Одесского учебного округа был разрешен министерством по ходатайству попечителя А. А. Арцимовича и состоялся в июле 1864 г. В заседаниях съезда участвовали 8 директоров гимназий и 18 учителей; кроме того, на съезде присутствовало множество гостей. В отличие от предыдущих съездов, съезд в Одессе был тщательно подготовлен. Задолго до его открытия А. А. Арцимович предложил директорам гимназий «доставить для предстоящего съезда мнения относительно состояния вверенных их управлению дирекций и относительно мер, которые нужно принять для преуспеяния учебной части». На основании мнений директоров была подготовлена повестка дня съезда. Часть вопросов решались на общих заседаниях; другие вопросы, названные в протоколах «специальными», обсуждались предварительно в назначенных съездом комиссиях из двух-трех человек, заключения которых затем представлялись на рассмотрение съезда. О результатах съезда Арцимович докладывал Головнину. Второй съезд директоров и учителей состоялся в Одессе в конце июня-начале июля 1865 г. В нем участвовали 6 директоров гимназий и 17 учителей. Съезд не вернулся к большинству вопросов, отложенных в прошлом году. Главным образом, он рассматривал проблемы, связанные с введением в действие нового гимназического устава, обсудил порядок проведения экзаменов и ряд программ преподавания по различным предметам. Начальному народному образованию в этот раз было посвящено только одно заседание, отличавшееся острым характером дискуссий. Попечитель Арцимович нашел нужным специально предупредить собравшихся о том, чтобы решения съезда не противоречили только что утвержденному гимназическому уставу. Перечисляя на заключительном заседании съезда утвержденные им предложения, он, в отличие от прошлого года, не стал подробно объяснять основания своих решений и причины запретов и ограничился ссылками на свои недавние циркуляры по округу. В докладе министру от 16 октября 1865 г. о положении дел в округе Арцимович назвал главным результатом второго съезда возможность «для администрации... ознакомиться с каждым из учителей... и притом несравненно больше, чем бывает возможно при ревизии учебных заведений» . Протоколы двух съездов в Одессе были напечатаны в качестве приложения к «Журналу МНП». Доказывая вредность и нецелесообразность этой меры, строгановская комиссия приводила в качестве примера именно те собрания, которые Министерство народного просвещения, напротив, считало наиболее удачными, -съезды в Одессе. При этом национальность и вероисповедание попечителя не упоминались прямо, но подразумевались в подтексте. Суждения министра свидетельствуют о том, каких трудов стоило министерству согласовать и привести к гармонии две им же самим провозглашенные цели учительских съездов - пробуждение самостоятельности педагогов и усиление контроля над их деятельностью. Жалкий результат съездов в Харьковском учебном округе ясно показал несостоятельность попыток продемонстрировать европейский уровень руководства просвещением, вызывая инициативу и активность учителей искусственными средствами. Но стоило педагогам проявить настоящие, а не заказные инициативу и самостоятельность, что продемонстрировали съезды в Одессе, как контролирующая функция съездов стала выходить на первый план. «Необходимо... сколь можно близкое участие духовенства» Рассматривая деятельность Министерства народного просвещения, строгановская комиссия никогда не упускала случая подчеркнуть недостаток внимания со стороны министерства к религиозному воспитанию учащихся и указать на необходимость как можно более тесных контактов Министерства народного просвещения со Святейшим Синодом. Вопрос о роли религии в образовании имел принципиальную важность. С ним Головнин столкнулся сразу же, в первые дни своего управления. В момент прихода Головнина к управлению министерством настроения учащейся молодежи были для власти предметом особого беспокойства. Шаткость религиозных представлений учащейся молодежи, популярность антиклерикальных и материалистических идей, различные проявления свободомыслия - все это требовало особого внимания. Весной 1862 г. весь Петербург говорил о чрезвычайном происшествии в 3-й С.-Петербургской гимназии. На первой неделе поста, «когда священник читал среди церкви великий канон, несколько его питомцев забрались в алтарь, выпили бывшее там вино, нарядились в облачение, какое кому попало, посадили одного из себя на престол и - воздавали ему поклонение». Событие стало поводом к ужасу и возмущению, сетованиям, как далеко зашло духовное развращение юношества. Головнин в относительно спокойном тоне докладывал императору, «что 3 воспитанника 3-й гимназии шалили в алтаре, взяв крест и евангелие и что предполагается двоих уволить, а о третьем предложить родителям наказать телесно» . Факт, представлявшийся духовным иерархам потрясением основ и трактуемый управляющим МНП как «шалость», свидетельствовал о серьезных проблемах в области религиозного воспитания учащихся. Именно недостаток внимания к религиозному воспитанию учащихся станет главной причиной увольнения Головнина. Целесообразно рассмотреть не только политику министра в области религиозного воспитания, но и его религиозные убеждения. Во всеподданнейших записках о «вредных учениях», написанных весной 1862 г., Головнин утверждал, что главной гарантией успеха борьбы с радикальными идеями и безбожием является последовательное проведение реформ во всех областях государственной жизни. Вредные учения, связанные с верой и Церковью, управляющий МНП подразделял на три категории. Так же, как и в случае с политическими учениями, самая опасная и радикальная точка зрения, которую Головнин именовал «болезнью ума» (полное отрицание Бога и крайний материализм), «к счастью, реже встречается». Мнения второй категории «следует назвать уже не болезнью, но заблуждением». К ней министр относил тех, кто, признавая существование Бога, «ставят выше всего разум и отрицают всякие авторитеты, предания и пр.» Наконец, последняя, самая умеренная категория, включает лиц, которые признают и существование Бога, и божественную сущность Иисуса Христа, «допускают авторитет Евангелия, но сильно восстают против церкви», критикуя ее служителей, ставя под сомнение обряды и таинства и проч. Головнин специально подчеркивал, «что между лицами этого разряда есть также разные оттенки». Осторожный министр многое недоговаривал. За пределами записок по тактическим соображениям остались воззрения Головнина на устройство и политику Русской Православной Церкви, его представления о возможностях православного духовенства. Не намеревался автор раскрывать перед императором и «разные оттенки» своих собственных религиозных представлений. Между тем все это чрезвычайно важно для понимания того, как виделось Головнину религиозное воспитание учащихся. Головнин был, без сомнения, верующим человеком. Во время службы в Министерстве внутренних дел Головнин получил хорошую возможность убедиться, насколько далека церковная политика Российской империи от подлинной веротерпимости. Положение раскольников особенно возмущало Головнина. В «Записках» он не без гордости вспоминал, как в беседе со своим непосредственным начальником В. И. Далем сказал, «что систему, применяемую им относительно раскольников, следует назвать инквизициею. Далю это было весьма неприятно, и он заставил Головнина два раза повторить это слово, но, к чести его должно сказать, что никогда не мстил Головнину за эту выходку». В 1857 г., когда великий князь был введен в Комитет о раскольниках, у Головнина появились гораздо более широкие возможности заявить свою позицию. Вера же Головнина соответствовала складу его холодного, логического ума, рассудочной манере мышления. Он никогда не упускал случая скрыто или явно продемонстрировать свое резко критическое, негативное отношение к нынешнему состоянию Русской Православной Церкви и обличить недостатки ее служителей. Подводя итоги своей поездки по России накануне крестьянской реформы, Головнин отмечал «бездейственную роль православного духовенства и наших монастырей в жизни народной. Весьма редко случается слышать где-либо о священнике, который пользуется уважением и любовью прихожан... имеет школу и нравственное влияние на свой приход». Особенно резких критических отзывов Головнина удостоились монастыри и монастырская жизнь. Когда в 1848 г. отставной чиновник Министерства внутренних дел и действительный член Русского географического общества совершал поездку по России, он посетил 17 монастырей. Вместо многочасовых молитв, рассуждал Головнин, монахи могли бы заниматься благотворительной деятельностью, создавать богадельни, школы, больницы, заботиться о несчастных и страждущих. Не менее суров был Головнин и к католическим монастырям, с которыми имел возможность познакомиться во время своих путешествий по Европе вместе с великим князем Константином Николаевичем. О состоянии духовенства и монастырей он пишет, как об одном из самых тяжелых впечатлений от Неаполитанского королевства. Диаметрально противоположное впечатление произвело на Головнина во время пребывания в Венеции посещение монастыря ордена мхитаристов. В мемуарах Головнин, подводил итог многолетним размышлениям о реформах Церкви и выдвигал в качестве насущно необходимых следующие меры (признавая, впрочем, их неосуществимость): полная свобода совести, распространяемая и на старообрядцев, возможность для детей духовных лиц свободно избирать род занятий, введение в Святейший Синод значительного числа лиц белого духовенства, предоставление прихожанам права избирать священников из лиц, имеющих священство. Головнин предлагал «сократить обрядовую часть богослужения и ввести как непременное условие каждого богослужения свободную проповедь», открыть при монастырях больницы и богадельни, в которых монахи были бы обязаны работать, а также «исключить из духовного ведомства общеобразовательные учебные заведения, сохранить только высшие специальные курсы богословских наук в духовных академиях, а в прочие учебные заведения назначать духовных лиц только в законоучители». Уже после отставки Головнин признавался, что из всех многочисленных критических отзывов о его министерской деятельности наиболее сильно задело и оскорбило его замечание Герцена о том, что министр «впал в самое театральное ханжество». О том, какую роль он отводил религии в просвещении, Головнин довольно много писал и в период министерства, и после отставки. «Православное духовенство, - писал Головнин в 1867 г., - вследствие многих и разнообразных причин, является у нас отчужденным от общества и вовсе не проповедником истины, не раскрывателем и обличителем заблуждений ума, но просто совершителем из платы известных церковных церемоний и обрядов... Молодые люди не получали от своих законоучителей орудия против проповедников лжи и не слышали аргументов, которые могли бы противопоставить софизмам» . В таких условиях роль МНП, как разъяснял Головнин уже после отставки в письме к Н. А. Орлову, сводится к тому, чтобы «облегчить духовенству возможность внушать религиозность лицам, у коих ум развит правильно или, по крайней мере, достигнуть того, чтоб эти лица, не имея сами религиозных верований, уважали оные в других и имели нравственность, общую всем людям независимо от религии. В то же время усиливать средства действия православного духовенства в наших училищах в той мере, как мне казалось полезным (выделено мной. - Е. С)». Достойно внимания, что бывший министр признавал несовпадающими понятия «религиозность» и «нравственность», допуская, что нравственным человеком можно быть, исповедуя любую религию и даже не исповедуя никакой. «Усиливать средства действия православного духовенства» Головнину казалось полезным и необходимым только в зависимости от того, насколько успешно пойдет реформа духовного образования и изменится положение духовенства в соответствии с той программой, которую он сам признавал в настоящее время неосуществимой. О настоятельной необходимости реформы системы духовного образования писал К. Д. Кавелин, письмо которого к министру из Тюбингена от 25 августа 1863 г. по распоряжению Головнина было напечатано отдельной брошюрой. В нем Кавелин говорил о современном состоянии духовенства, о его «физическом, умственном и нравственном отчуждении... от всего народа», средством к преодолению которого он считал «слитие духовных училищ и семинарий с народными училищами и гимназиями и преобразование духовных академий в богословские факультеты при университетах» . Это, по его мнению, должно было помочь преодолеть кастовый характер духовного сословия и его отчуждение от других элементов общества. Воспитательную роль религиозного преподавания он признавал только применительно к среднему и начальному образованию, фактически отрицая воспитательную роль богословия в высшем образовании. Сторонники обязательного преподавания богословия считали его исключительно средством воспитания учащихся, цель университетского преподавания богословия большинство церковных иерархов видели в том, чтобы «приготовить... добрых христиан и благонадежных граждан». Исходя из этого, представители высшего духовенства, составившие свои замечания на университетский проект, считали нужным сократить преподавание церковной истории и церковного права, а догматическое и нравственное богословие, напротив, расширить. Университетское преподавание, по их мнению, должно было «раскрыть обстоятельно отличительный характер христианского нравоучения и его превосходство над всеми прочими нравоучениями», а университетское начальство -неослабно контролировать исполнение студентами их христианских обязанностей; уклоняющихся же от исповеди и причастия, предлагалось «удалять из университета и пере-давать, куда следует» . Эта точка зрения вызывала возражения далеко не только со стороны представителей свободомыслия. Особняком среди замечаний духовных лиц стояла статья протоиерея Н. А. Сергиевского, профессора богословия Московского университета, напечатанная в журнале «Православное обозрение», редакторомиздателем которого он был. Н. А. Сергиевский предлагал конструктивный диалог именно тем общественным кругам, на которые намеревал ся воздействовать и Головнин, предназначая свои рассуждения «для тех людей, которым чужд интерес к знанию религиозному». При составлении проекта устава Ученый комитет поддержал Сергиевского и других участников обсуждения, которые предлагали вывести церковное право и церковную историю из ведения профессоров богословия и выделить их в отдельные кафедры, отнеся соответственно к юридическому и историкофилологическому факультетам, что было весьма настороженно встречено высшим духовенством. Накануне утверждения университетского устава митрополит Московский Филарет в донесении Синоду выражал сомнение в том, что вновь учрежденные кафедры церковной истории и церковного законоведения будут «действительно богословскими и будут... иметь свойственную таковым твердость»; опасался, что составители проекта намерены «характер и дух наук богословских ослабить и подвергнуть преобладающему влиянию наук светских, не всегда берущих благоприятное для религии направление», а также указывал, что оклад профессора богословия ниже, чем у остальных профессоров. Весной 1865г. Головнин поручил Н.А.Сергиевскому командировку по российским университетам с целью дать возможность профессорам богословия условиться о единстве и лучших способах преподавания. В течение лета Сергиевский посетил пять университетов (не считая Московского), собрал предложения преподающих в них профессоров богословия и представил министру отчет, который был напечатан в «Православном обозрении». В условиях, когда профессор богословия оказался освобожденным от преподавания церковной истории и церковного права, Сергиевский предлагал коренным образом изменить содержание преподавания богословия в университетах. Догматическое и нравственное богословие следовало, по его мнению, значительно сократить, уделив главное место изучению христианской апологетики и библиологии. Цель преподавания богословия в университетах - «поставить религиозную истину в такое отношение к сознанию, чтоб она, не теряя своего характера... представлялась в гармонии с известною суммою человеческих знании, с прочими научными истинами» . Подобный подход вполне отвечал представлениям Головнина о роли богословия в университетах. В университетском преподавании, по его мнению, надлежало показывать соотношение науки и религии в умственной жизни человечества, отсутствие противоречии между ними. По мнению министра, следовало говорить с представителями образованных классов на их языке и показывать, что между наукой и религией нет противоречий. Реализацией этого замысла стало приглашение в Дерптский университет известного иенского профессора М. Я. Шлейдена, назначенного министром в качестве сверхштатного профессора на учрежденную специально для него кафедру физиологии растений и антропологии. Вероятно, это приглашение не в последнюю очередь было вызвано тем, что знаменитый естествоиспытатель занимался также и философией, был религиозен (хотя и не ортодоксально) и посвятил особую книгу критическому анализу материалистических доктрин. Нередко цитатами из трудов Шлейдена Головнин аргументировал мнение, что изучение естественных наук само по себе не приводит к отрицанию религии и к материализму. В октябре 1863 г. Шлейден приступил к чтению лекций в университете, а также особого публичного курса «Шесть картин из истории человечества». Но если студенты встретили лекции нового профессора с вниманием и интересом, то против него почти сразу выступили единым фронтом и православное духовенство, и лютеранские пасторы, и университетская профессура. Несмотря на покровительство со стороны министра и попечителя, Шлейден прослужил в университете меньше года и в сентябре 1864 г. должен был покинуть Дерпт. Его пребывание в Дерпте прибавило упреков министру и в нарушении прав университетских советов, и в потворстве антирелигиозному духу. Что касается предложений Н. А. Сергиевского о преподавании богословия в университетах, то Святейший Синод принял решение отложить их исполнение до тех пор, пока не будут замещены кафедры церковной истории и церковного законоведения. Провозглашая одной из главных задач МНП борьбу с «вредными идеями» - порождением духа времени, - Головнин сам не избежал влияния этого духа. Не случайно в составленной им классификации самые умеренные формы «вредных» воззрений во многом созвучны представлениям министра. Не разделяя ортодоксальных православных убеждений, он был противником монополии Церкви в образовании, не испытывал клерикальных симпатий и стремился проводить, насколько возможно, принцип веротерпимости. «Можете меня поздравить с величайшим благополучием...»: отставка Критика со стороны строгановской комиссии, сильные, хорошо продуманные удары итогового доклада стали для Головнина очередным серьезным испытанием, но он надеялся благополучно выйти и из этого кризиса. Предвидя и учитывая опасность возможной отставки, Головнин тем не менее совершенно не ожидал, что поводом к ней может стать покушение Д. В. Каракозова. Восьмого апреля Головнин явился к Александру II с очередным докладом, во время которого, как он впоследствии вспоминал, ничто не предвещало грядущую перемену. Головнин получил разрешение императора ехать в Одессу для осмотра Новороссийского университета. В тот же день председателем Следственной комиссии по каракозовскому делу был назначен М. Н. Муравьев, в докладе 12 апреля обративший особое внимание императора на то, что члены ишутинского кружка намеревались воздействовать на народ в качестве учителей народных школ. Между тем еще 5 апреля Александр II благосклонно встретил особое мнение Д. А. Толстого по вопросу о народных школах юго-западных губерний, которое не просто содержало возражения против конкретных предложений Головнина, но в принципиально ином плане ставило проблему роли Церкви в народном образовании. 13 апреля Александр II вызвал к себе Головнина и в следующих выражениях сообщил ему об отставке: «Обстоятельства становятся труднее и труднее, и нам нужна великая энергия и единство направления. <...> О тебе я должен сказать, что вполне ценю твои намерения и твое усердие и ни в чем не могу тебя упрекнуть, но против тебя сильно возбуждено общественное мнение, и что бы ты ни сделал, все истолковывается в дурную сторону. Теперь нужны люди новые. Я желаю, чтоб ты оставил свою должность...». Головнин сохранил звание статс-секретаря и был назначен членом Государственного совета, но по существу это означало конец активной государственной деятельности, крах всех его планов и надежд, которыми он не сумел, как рассчитывал, заразить самодержца. Отставка Головнина ни у кого не вызвала сожалений. Лица самых различных, подчас противоположных воззрений отзывались о его деятельности одинаково резко. Из последних сил пытался уволенный министр неукоснительно следовать принципам гласности. Тщательно и педантично он довел до конца работу над ответами на замечания строгановской комиссии, подробно прокомментировав каждое из них. Ответы Головнина были написаны в свойственной ему манере: тактические маневры были представлены как реализация запланированных мер, вынужденный отказ от прежних планов интерпретирован так, чтобы он отказом не выглядел, те или иные обвинения рассматривались как следствие случайного непонимания или недоразумения. 25 апреля С. Г. Строганов сообщил Головнину, что находит нужным ознакомить членов комиссии только с двумя ответами бывшего министра - во избежание излишней полемики. Ответы на обвинения содержатся и в письмах Головнина, которые, разумеется, должны были иметь гораздо более широкое распространение, чем ответы на замечания строгановской комиссии. В письмах в Брюссель и Тифлис Головнин не только пытался доказать несостоятельность возводимых на него обвинений, но и нецелесообразность провозглашенного императором внутриполитического курса. Еще одна постоянная тема Головнина - враждебность к нему и его политике со стороны правительственных кругов, полная изоляция министра народного просвещения среди других министров. В письме к Н. А. Орлову от 19 апреля Головнин перечислил «влиятельных лиц нынешнего момента», которые ему «всячески противодейст вовали». В список вошли П. П. Гагарин, В. Н. Панин, М. Н. Муравьев, К. В. Чевкин, А. А. Зеленой, Д. А. Милютин, С. Г. Строганов, А. М. Горчаков, П. А. Шувалов; завершал список «всемогущий Катков». 5 ГЛАВА. «БЫЛ ТОЛЬКО ЗРИТЕЛЕМ...» Последние двадцать лет жизни Головнина протекли размеренно и однообразно. Поездка за границу весной-летом 1866 г. оказалась последней. Ухудшающееся с каждым годом здоровье не позволяло ему совершать дальние и продолжительные путешествия. Осень и зиму Головнин проводил в Петербурге, редко выезжая из дома, в мае отправлялся на дачу в Царское Село, где жил до осенних холодов. Раз в несколько лет, с очень большими предосторожностями и ненадолго, ему удавалось выбираться в рязанское имение, планы же вновь побывать в Европе так и остались неосуществленными. До конца жизни он оставался членом Государственного совета, но вернуться к активной политической Деятельность Головнина оставалась по-своему разнообразной и напряженной. К членству в Государственном совете, которое являлось своего рода почетной ссылкой, Головнин относился серьезно и ответственно, воспринимая себя как хранителя и защитника преобразований 1860-х. Кроме того, он по-прежнему много писал. Помимо мемуаров, озаглавленных «Записки для немногих», из-под пера Головнина вышло множество записок, заметок, материалов. В них он пытался подвести итоги министерской деятельности, осмыслить свое политическое поражение, обозначить роль «константиновцев» во внутриполитической жизни страны. Еще одним важным направлением его деятельности были труды по благоустройству родового имения Гулынки, руководство организованной им школой и другими благотворительными заведениями. Контакты затворника с Гагаринской набережной остались такими же широкими и многообразными, как и раньше; с годами он все больше стремился быть связующим звеном между деятелями реформаторской эпохи. Его многочисленные письма превращались то в политический трактат, то в дневник, то в публицистическую статью. С «неизмеримой», по выражению А. А. Половцова, любознательностью Головнин интересовался самыми различными областями деятельности, продолжая сохранять удивлявшую многих информированность и осведомленность. До конца жизни Головнин следовал принципу, который сформулировал в письме к Д. А. Милютину в январе 1882 г.: «Полагаю, что ум, глубокие, разнообразные познания, опытность в делах государственных налагают обязанность (nobless obligqe), доколе голова свежа, продолжать быть полезным отечеству своими советами, указаниями, предостережениями, и не могу согласиться с Плинием, что до известного возраста человек принадлежит отчизне, а после того самому себе. Дело не в возрасте, а в способности приносить пользу». Сановник уходящей эпохи Головнин выехал из Петербурга в свою последнюю заграничную поездку именно в тот день, когда Совет министров рассматривал проект рескрипта П. П. Гагарину. Он торопился с отъездом, не дождавшись даже резолюции императора на докладе строгановской комиссии. Разумеется, состояние здоровья бывшего министра в самом деле требовало лечения целебными водами , но главная причина его торопливости заключалась в ином. Тяжело переживающий свое поражение, Головнин был немало уязвлен тем, что его идеи были отвергнуты императором столь прямо и недвусмысленно, потрясен как скоропалительностью отставки, так и отсутствием голосов в защиту его политики. После курса лечения в Спа, где Головнин с пристальным интересом наблюдал за перипетиями предвыборной борьбы в Бельгии, он отправился в Трувиль. Там он провел немало времени в беседах с находившимся там же А. Тьером, а затем гостил в имении Ф. Гизо. По просьбе этих политиков Головнин в августе 1866 г. написал на французском языке записку о внутреннем состоянии России. Невзирая на горечь и обиду, которые были еще остры, он рисовал благополучную и благостную картину спокойного и стабильного развития России, показывал благотворные результаты твердо избранного и последовательно проводимого курса на либеральные реформы. Направление внутренней политики России беспокоило Головнина все сильнее и сильнее. Попытка дать цельный очерк внутриполитической жизни, проследить последствия смены политического курса и наметить необходимые, по его мнению, меры содержится как в «Записках», так и в серии писем к Н. В. Ханыкову в Париж, отправленных с оказией и потому отличающихся особой откровенностью. Итоги своих наблюдений и размышлений Головнин подвел в записке «Разница в направлении государственной деятельности в первой и во второй половине нынешнего царствования», датированной мартом 1867 г. В ней Головнин резко и отчетливо противопоставил нынешнюю политику и политику начала царствования Александра II - «административные улучшения», законность и гласность, с одной стороны, «характер полицейскопреследовательный, самоуправство, произвол и растлевающий элемент шпионства и доносов» с другой. Этот поворот он связывал с событиями польского восстания, подъемом революционной пропаганды, покушением Каракозова, которые «требовали со стороны правительства мер весьма энергических», но при этом «многие исполнители этих мер... пошли в своих действиях слишком далеко... много было допущено непростительной жестокости и... полицейский произвол получил слишком обширный круг деятельности с полным презрением всякой законности». Не умолчал Головнин и о горячем одобрении репрессивных мер «со стороны некоторых общественных кружков», печатном прославлении действий «некоторых администраторов», самоуправство которых «напоминало времена татар». Особый раздел Головнин посвятил «затруднениям финансовым», в котором традиционно критиковал непроизводительные расходы, среди которых называл «войны и... содержание в мирное время колоссальной армии». Еще один раздел был посвящен причинам нигилизма. В нем утверждалось, что полицейские меры против него не ликвидируют его причин. Эта тема была особенно близка сердцу бывшего министра, лишившегося министерского поста за то, что не предпринимал никаких мер против распространения нигилистических воззрений. Все сказанное представляет собой продуманные и выношенные убеждения Головнина, которые он неоднократно высказывал - официально и неофициально, прямо и между строк. Но есть в записке и некоторые мысли принципиального характера, которые высказывались Головниным в первый раз. Прежде всего, это касается роли самодержца. В записке впервые ставится вопрос об ответственности императора Александра II за поворот во внутренней политике. В записке Головнин выступал с традиционными для себя предложениями (упразднение III Отделения и Корпуса жандармов, расширение круга деятельности земских учреждений, развитие народного образования, сокращение непроизводительных расходов и т. п.). Но в качестве гарантии прочности этих мер Головнин помимо свободы печати предлагал «присоединить к Государственному совету представителей земских собраний с полной публичностью прений, правом членов делать вопросы министрам и с тем, чтобы без согласия этого собрания не издавались и не изменялись законы и не утверждался бы государственный бюджет» . Подобная мысль выходила из-под пера Головнина впервые. Конституционное устройство уже не признавалось им преждевременным. Напротив, в нынешний политический момент центральное правительство, «чтоб уменьшить тяжесть лежащей на нем ответственности» должно «призвать себе на помощь представителей общества для участия в решении важных дел центральной властью». Среди тех, кто, подобно самому Головнину, пересмотрел свои взгляды в этом направлении, мемуарист называл М. X. Рейтерна, «который еще весьма недавно был одним из сильных и глубоко убежденных противников этой идеи». На вопрос о причинах такого перелома в воззрениях Головнин отвечал ясно и недвусмысленно: «Мысль о необходимости центрального представительства более и более распространяется при виде необузданности, изменчивости и шаткости направления центрального правительства» . Безвозвратно прошли те времена, когда Головнин, видя в Александре II единственного в империи либерала, связывал продвижение России по пути реформ исключительно с твердой волей монарха и отвергал создание единого кабинета на том основании, что существование различных политических мнений дает императору возможность выбирать. Теперь император продемонстрировал в глазах Головнина полную неспособность к выбору. Кроме того, отмечал Головнин, Александр II перестал вникать в государственные дела, во время личных докладов не слушает докладчика, «думает о другом и, очевидно, не понимает того, что говорится ему»" . На суждения Головнина о «несостоятельности» самодержавия, разумеется, не могло не повлиять собственное поражение. Высказанные им конституционные идеи не были результатом глубоких и твердых, с годами складывавшихся убеждений. Они проистекали из разочарования в творческих возможностях не столько самодержавия вообще, сколько царствующего монарха. Конституционные замыслы 1867 г. не только не были обнародованы Головниным скольконибудь широко, но и не выдержали проверку временем. В главке мемуаров многозначительно названной «Собственные недостатки», датированной январем 1871 г., он вначале привычно сетовал на отсутствие гражданской смелости и раболепство, воспитанные у многих поколений «под гнетом самодержавия», но в итоге приходил к выводу о бессмысленности и нецелесообразности каких бы то ни было перемен в государственном устройстве, ибо «нельзя достигнуть ограничения самовластия там, где огромное большинство вовсе не желает этого и прямо предпочитает жить под неограниченною властью одного, чем под управлением сонма так называемых народных представителей»24. Далее речь идет не столько об учреждениях и законах, сколько о том, что за многие темные стороны самодержавия несут ответственность личности, стоящие у престола. В конце 1877 г., перечисляя меры, которые он признавал бы полезными для усовершенствования государственного устройства, Головнин предлагал «расширить круг действий земских учреждений и сделать их более публичными», а также «присоединить к Государственному совету членов по выбору земств, сделав заседание совета, подобно собраниям Сена-та, публичными» . О законодательных полномочиях речи уже нет. Наконец, в апрельской записке 1880 г., принадлежность которой Головнину установлена П. А. Зайонч-ковским, Головнин предлагал реорганизовать Совет министров, «придав ему значение ответственного перед государем императором кабинета» . Разочарование Головнина касалось не только императора. В «Записках» содержатся упреки (впрочем, весьма осторожные и мягкие) и в адрес великого князя Константина Николаевича, который на посту председателя Государственного совета «вовсе не думал о том, чтоб придать мнениям совета большее значение... вовсе не заботился о назначении новых членов-специалистов и о введении глубокого уважения к законности»27. В 1869 и 1870 гг. Головнин был включен в комиссию по рассмотрению отчета Морского министерства, вновь столкнувшись, таким образом, с делами и заботами ведомства, с которого начался взлет его карьеры. Но времена изменились. Среди недостатков морского ведомства Головнину пришлось назвать те явления, против которых он сам энергично и пылко выступал 15 лет назад: огромные и дорогие административные учреждения, систему «излишних наград и повышений», отсутствие «частых строгих ревизий по всему ведомству», «преследование со стороны морского начальства гласности, публичности, газетных и журнальных статей о недостатках во флоте». Головнин нисколько не обольщался относительно своего членства в Государственном совете, где «по законодательным делам всякое существенное возражение было бесполезно» . В 1870 г. он был назначен в Департамент экономии. Постоянными темами Головнина оставались пагубность непроизводительных расходов, необходимость сокращения расходов на армию и флот, благотворность либеральной политики в области печати. В 1872 г. при обсуждении Устава о книгопечатании Головнин выступил с мнением, написанным, по отзыву А. В. Никитенко, «с замечательным умом, правдой и твердостью» и проникнутым «мыслью в защиту свободы печати, разумеется в известных пределах». Головнин настойчиво доказывал, что в свободе печати заключается «необходимое условие правильного, здорового развития государственного организма и гражданского общества», развивал свои излюбленные идеи о важности «полезной полемики», из которой власть должна уметь извлекать необходимую для нее информацию, а потому видеть в прессе «своего лучшего помощника, лучшего контролера... и проводника желаний граждан». Головнин предлагал «подвести печать под общие законы гражданского общества и не изобретать для нее особого положения с административными взысканиями и разными исключительными мерами»36. В январе 1870 г. Головнин получил орден Белого Орла, и тогда же состоялась его последняя аудиенция у Александра II. В 1876 г. он получил орден Александра Невского, а в 1879-м - произведен в действительные тайные советники. Гибель императора Александра II не могла не потрясти Головнина. С началом нового царствования вынуждены были сойти с политической сцены последние представители эпохи реформ: был отстранен от руководства флотом и председательства в Государственном совете великий князь Константин Николаевич, ушел в отставку и удалился в крымское имение Д. А. Милютин. Головнин продолжал заседать в Государственном совете под председательством великого князя Михаила Николаевича. В первой половине 1880-х гг. Головнин уже не работал над мемуарами, но продолжал вести обширную переписку. О личности нового императора Головнин говорил мало, признаваясь: «Мне не случается видеть вблизи Государя, а вдали, вследствие моей близорукости, я не могу разглядеть выражения его лица»42. В другом письме он передавал со слов Н. К. Гирса, что «Государь делает успехи в способе занятия делами», пытался найти признаки падения влияния К. П. Победоносцева, но в том же письме отмечал: «Вы не можете себе представить, как усиливается грань между прошедшим и настоящим. Подумаешь, что землетрясение отделяет две эпохи». Два коренных вопроса внутриполитической жизни постоянно находились в центре внимания Головнина - эволюция принципа самодержавия и судьба Великих реформ. По-иному представала перед ним эпоха реформ, частью которой он себя ощущал. Менялись акценты и в оценке императора Александра II. С горечью и возмущением отмечал Головнин господствующее в современной периодике стремление «очернить деятельность покойного Государя, развенчать Его чудную славу преобразователя»45. В письме от 8 июня 1886 г. Головнин попытался подвести итоги последних лет «с момента начала новой системы правления со многими новыми деятелями». Господствует глубоко ненавистная Головнину «система тайны и разрозненности», поражает и оскорбляет «беспрерывное порицание действий покойного Государя и умолчание того хорошего, которое было им совершено»46. Новых же деятелей отличают «малоспособность, недостаток знаний, посредственность». «Опальный министр» «Записки для немногих» - так назвал Головнин свои воспоминания, работу над которыми начал сразу по возвращении из-за границы. Для него было мучительно «положение уволенного и, так сказать, опального министра» , и он торопился запечатлеть на бумаге свою версию событий, хотя и не предназначал ее для читателя-современника. Первых три тома «Записок» были написаны в течение сентября-октября 1866 г., т. е. именно в тот период, когда Головнин еще не «приобрел равнодушия». Автор разрывался между двумя взаимно исключающими друг друга целями. С одной стороны, он стремился осмыслить свое поражение, определить его причины, методично и обстоятельно подвести итоги своей деятельности на посту министра. С другой стороны, не добившись желаемой цели на политической сцене и неожиданно для себя оказавшись удаленным с нее, Головнин приступил к интерпретации своей деятельности в наиболее благоприятном для себя ключе. На страницах мемуаров он попытался создать образ идеального министра европейского уровня, - тот образ, который не встретил понимания у современников и который он предназначил в назидание потомкам. Для первых трех томов характерны высокая информативность, привлечение множества разнообразных документов и особая сдержанность автора. Портреты единомыш ленников и оппонентов, которые Головнин живым пером набрасывал в «Материалах для жизнеописания великого князя Константина Николаевича» и в более поздних томах тех же «Записок для немногих», либо просто отсутствуют, либо лаконичны и демонстративно односторонни. Головнин подчеркивает, что, описывая соратников, он «выставляет только достоинства их и не упоминает о недостатках. Это дает, конечно, его рассказу вид односторонности, и это он очень хорошо чувствует, но он вовсе не предположил себе представить все стороны этих лиц. Он старается забывать их невыгодные стороны и должен сказать, что воспоминание о их достоинствах, о их заслугах доставляет ему наслаждение». Свойственные Головнину осторожность и осмотрительность как нигде проявились при составлении третьего тома записок, который посвящен министерской деятельности. Прямого искажения фактов в головнинских записках действительно нет, но прием умолчания мемуарист использовал везде, где только возможно. Основу текста третьего тома составлял «Обзор деятельности Министерства народного просвещения», целые разделы которого прямо переносились в мемуары без каких бы то ни было изменений и редактуры, вплоть до того, что автору приходилось вычеркивать из писарской копии слова «минувшее трехлетие» и вставлять вместо них даты «1862-1865» . Чрезвычайно скупо представлена в мемуарах точка зрения Головнина на реформы в области просвещения Особенно акцентировал мемуарист внимание читателя на том, какую роль в его поражении сыграли злоба, зависть, клевета и интриги, перед которыми благородство министра оказалось бессильным. В этом отношении показательна главка «Ошибки и упущения Головнина в бытность его министром народного просвещения». Разумеется, в ней Головнин вовсе не собирался подвергать свою министерскую деятельность тщательному и беспристрастному анализу, а вновь декларировал, какие свойства и качества должны быть присущи европейскому министру. В реформаторскую эпоху неизбежно должны были измениться отношения самодержца и министров. Головнин, как и другие западнически настроенные государственные деятели, понимал, что прежние отношения неограниченного самодержца с министрами не отвечают новому времени, реформаторской эпохе, но в условиях неизменной самодержавной государственности не мог противопоставить «прежним понятиям» ничего реалистичного. Что касается других «ошибок и упущений», то читатель, ознакомившись с этой главкой, неизбежно должен был задуматься о том, что недостатки - продолжение достоинств и что главные «ошибки» министра просвещения заключались в высокой порядочности и редкостном благородстве принципов, которые современники не смогли по-настоящему оценить. В самом деле, министр занимался лишь своей специальностью, «не заботился о приобретении между министрами и влиятельными лицами администрации политических друзей», уступал «в вопросах второстепенных», не вмешивался в дела других ведомств «и никогда не жаловался на неисполнение самых законных своих требований». Убежденный в благотворности свободы печати, он переоценил ум и зрелость публики, которая «еще верит всему печатному», и не заботился об опровержении клеветы в свой адрес и прежде всего о том, «чтоб опровержение появлялось немедленно после обвинения и притом в большем количестве экземпляров». Стремясь не утомлять императора, «старался редко являться с докладами», не оправдывался и не жаловался. «Ведомость неудавшимся представлениям и полученным отказам» была с его стороны «неосторожностью», но ее составление было продиктовано добросовестным желанием «собрать и сохранить сведения о своем управлении». Распространение брошюры Шедо-Феротти Головнин объяснял исключительно чувством долга и благодарности по отношению к великому князю Константину Николаевичу, причем признавался, что «вовсе не сочувствовал» не только «некоторым крайностям в суждениях» автора, но и настойчивым попыткам катковских изданий пробудить патриотическое чувство с помощью ненависти к другим народам. Наконец, «одна из причин встреченного им недоброжелательства и противодействия и разных его неудач есть та, что, имея в виду пользу самого дела, увлекаясь мыслию об этой пользе, он забывал разные личные соображения и действовал не для лиц, а для дела». Именно таким хотел предстать перед потомками отвергнутый современниками министр. Головнин надеялся, что суховатая лаконичность, сдержанное достоинство, обилие документов, наконец сам риторический прием, когда недостатками объявляются качества высокие и благородные, окажутся вполне убедительными для будущего историка, и в этой надежде он не вполне обманулся, ибо созданный им притягательный образ нашел отражение на страницах иных посвященных ему работ. Следующие за третьим тома «Записок» написаны несравненно более живо и свободно. К оценке своей министерской деятельности Головнин вернулся в главке «Говение. Разбор своих действий», датированной апрелем 1867 г. Главка написана с максимально возможной для Головнина откровенностью. Впервые автор отказывается от третьего лица, и отстраненное «он» сменяется исповедальным «я». Содержанием главки стал заменяющий формальную, по мнению автора, церковную исповедь «собственный, подробный, строгий, болезненный разбор своих действий, своей прошлой жизни, экзамен самому себе перед собственной совестью»61. Разумеется, министерская деятельность занимает в этом разборе главное место, но в центр внимания Головнина еще в большей степени, чем в «Записках» выходят не политические приоритеты, а нравственные принципы. Уже не вспоминая, как выступал в Совете министров один против всех, Головнин с горечью признается, что его действия на посту министра не соответствовали «высокой чистой нравственности». Министр проявлял осторожность и уклончивость, в то время как «надобно было со дня вступления в должность министра иметь свои вещи в чемодане и выйти в отставку при первой неудачной защите слабого против сильных». Осенью 1866 г., перечислив все основные случаи «разномыслия» между ним и другими государственными деятелями, Головнин заключал, что «считает их мнения ошибочными, а свое мнение правильным» и виноват только в том, что «будучи на стороне истины он не умел доставить ей торжество». Теперь он не настаивал даже на своей правоте: «Размышляя об этом общем нерасположении, я не могу, однако, предположить, чтоб все были неправы, все ошибались и чтоб я один был прав. К цельному очерку своих действий на посту министра Головнину пришлось вернуться при разборе анонимной брошюры, вышедшей в Лейпциге в 1873 г.. Замечания Головнина представляют собой не столько рассказ о том, как он на посту министра покровительствовал простору и свободе, сколько объяснения, что в стеснении простора и свободы он никоим образом не участвовал. Головнин снимал с Министерства народного просвещения ответственность за запреты и ссылки. Среди государственных деятелей, за действиями которых Головнин следил особенно пристально, особое место занимал П. А. Валуев. Его союзник и соперник, единомышленник и оппонент, так же, как и Головнин, стремившийся быть «министром на европейский лад», Валуев вступил на политическое поприще одновременно с «кон-стантиновцами»; но когда те уже сошли с политической сцены, министр внутренних дел не только оставался у власти, но и пользовался значительным влиянием. Когда весной 1868 г. Валуев был отправлен в отставку, Головнин не мог удержаться от сопоставлений. В мемуарах Головнин поместил обстоятельный разбор деятельности Валуева на министерском посту. Особенно внимательно он рассматривал обстоятельства его отставки. С точки зрения Головнина, несмотря на нападки, Валуев не лишился доверия императора, а потому не должен был отказываться от борьбы и мог бы оставить министерство «как победитель, а не как побежденный». Обзор деятельности Валуева в мемуарах Головнина резко критичен. Безусловно одобрялась только политика в польском вопросе и следование принципу веротерпимости, а в нравственном плане - отсутствие мстительности. Пожалуй, наиболее мучительным оказалось для «опального министра» наблюдать за деятельностью своего преемника, давнего недруга и соперника, который сразу принялся искоренять головнинские нововведения. Отзывы Головнина о графе Д. А. Толстом неизменно сдержанны. Александр Васильевич взвешивал каждое слово, старательно демонстрируя объективность и непредвзятость и в то же время выражая абсолютно недвусмысленное отношение к Толстому и как к человеку, и как к государственному деятелю. В качестве члена Государственного совета Головнину пришлось рассматривать составленные в министерстве Д. А. Толстого проекты преобразования гимназий и начальных училищ. Вновь и вновь подчеркивая в личных письмах тщетность любых возражений и полемики, Головнин тем не менее активно критиковал толстовские проекты. Назначение министром народного просвещения И. Д. Делянова для Головнина означало пересмотр последней, оставшейся нетронутой реформы 1860-х и лишало его последних надежд. Борьба за университетский устав стала последней битвой «опального министра». Как обычно, он много и пространно говорил о бессмысленности своего вмешательства. И. Д. Делянова Головнин назвал «последним протес том минувшего против настоящего, последним указателем со стороны прошлой эпохи на ошибки настоящего времени». «Отец нигилизма» В трех первых томах «Записок» Головнин не слишком задерживал внимание читателя на главном упреке, высказанном официально в адрес МНП. Назначенный в период небывало широкого распространения радикальных и оппозиционных идей среди учащейся молодежи и призванный остановить этот процесс, министр был уволен, потому что не справился с этой задачей. Но, несмотря на лаконизм мемуаров, о нигилизме и его причинах Головнину пришлось рассуждать и писать чрезвычайно много и, пожалуй, после отставки даже больше, чем во время управления министерством. Находясь на посту министра, Головнин всячески стремился показать ограниченные возможности министерства в борьбе с распространением радикальных идей, а также уверял, что их влияние неизбежно начнет уменьшаться, как только дело образования и государственная жизнь вообще будут преобразованы на «правильных», т. е. либеральных началах. Соглашаясь с тем, что политический радикализм, социалистические и коммунистические идеи -явление западное, Головнин часто повторял, что на Западе этот этап уже преодолен. Обвинение Головнина в том, что политика возглавляемого им министерства способствовала (едва ли не породила) нигилизм учащейся молодежи, очень скоро после его отставки сделалось общим местом, а анонимный автор, опубликовавший в 1873 г. в Лейпциге книгу «Aus die Petersburger Gesellsaft», заклеймил бывшего министра хлестким прозвищем «der Vater des Nihilismus». Головнин потратил немало сил и стараний, чтобы отвести обвинения подобного рода. Нигилизм - это «шаткость религиозных и нравственных убеждений и правил, иногда полное безверие и направление материалистическое, иногда спиритуализм, деизм с полным отрицанием учения христианства и разные учения коммунистические, социалистические так называемых свободомыслящих» . Подобное направление мысли порождается поверхностным характером образования, отсутствием привычки к основательному и серьезному труду, в результате чего «наши молодые люди выходят из учебных заведений светских и духовных, военных и гражданских, с разнокалиберным запасом непроверенных, поверхностных знаний, с полузнанием и с большим запасом гордости и высокого мнения о своем уме и учености». В отличие от всеподданнейших записок 1862 г., полностью отсутствуют выпады по адресу профессуры. Зато в качестве другой немаловажной причины называется бездействие духовенства, его неспособность предоставить учащейся молодежи «орудия против проповедников лжи». Но едва ли не главную причину Головнин видел в длительном не внимании власти ко многим насущным потребностям времени, провоцирующем у общества недоверие к ней. «Отличительная черта нигилизма, - рассуждал он, - состоит в порицании всего, что делает правительство, и затем в систематической оппозиции к оному. В этом отношении само правительство много виновато. Головнин постоянно и настойчиво высказывал убеждение, что последовательно проведенные реформы являются «самыми сильными ударами оппозиционному духу», ибо в корне уничтожают его причины. Характеристика «отдаленных и многосложных причин» появления нигилизма в российском обществе содержится в майской 1871 г. записке, посвященной гимназической реформе Д. А. Толстого. Головнин особенно подчеркивает, что «дух времени» - могучая сила и «причина, с которой трудно бороться», - вызывает подобные идеи и направление ума по всем европейским странам. Записка содержит и традиционную для Головнина критику духовенства, большая часть которого «ни примером жизни нетрезвой и корыстолюбивой, ни бездарным обучением в школе, ни отсутствием проповеди в церквах не могло влиять благотворно на юношество». Отмечал Головнин и такое распространенное явление, когда власти «впадали в ошибку, называя безверием, отрицанием то, что было только сомнением», т. е. явление, в духовном развитии неизбежное и даже благотворное, причем тезис о благотворности сомнения он с присущей ему обстоятельностью доказывал, привлекая авторитет Блаженного Августина. Бывший министр предлагал учитывать свойственные молодости увлечения, особенно болезненную реакцию на противоречие между словом и делом, стремление к справедливости и т. п. Исходя из сказанного, Министерство народного просвещения само по себе мало способно что-либо сделать для искоренения нигилизма. Для этого нужно последовательно придерживаться курса на либеральные реформы и европеизацию России. Поэтому Головнин был склонен преуменьшать значение развивающегося революционного движения, рассматривая увлечение молодежи радикализмом как некую болезнь роста, которая пройдет сама собой, как это и происходит в европейских странах. В одном из заключительных разделов «Записок», датированном 1877 г., Головнин утверждал, что одна из ошибок власти заключается в том, что она переоценивает опасность и «смотрит на молодых, часто... несовершеннолетних людей... как на серьезных политических преступников, судит их в суде политическом, не замечая их болезненного нервического состояния... Этих людей должны бы судить суды из педагогов, психиатров и врачей, а не из сенаторов». По мере развития террористической деятельности народовольцев в письмах Головнина начинают звучать более тревожные ноты. Выяснилось, что радикализм вовсе не так безобиден и, вопреки надеждам и уверениям Головнина, совершенно неуправляем. В письмах 1880-х гг. он не скрывает своего ужаса пред террористической деятельностью «Народной Воли», постоянным рефреном его писем становится «боязнь... не готовят ли опять что-нибудь адское подпольные враги правительства». Не изменилось в воззрениях Головнина, пожалуй, только одно: как и раньше, он не считал Министерство народного просвещения призванным бороться с заразой радикализма. Гулынкский помещик После смерти адмирала В. М. Головнина его дети получили рязанское имение, которым управляла Е. С. Головнина, вдова адмирала. К 1850 г. долги были уплачены. В мае 1850 г. Головнин разделил имение с сестрами. В 1865 г. осуществилась давняя мечта Головнина – в Гулынках была построена каменная церковь. Деревянная церковь существовала в Гулынках с 1727 г. В 1820 г., при В. М. Головнине, она была отремонтирована, а в 1848 г. по распоряжению А. В. Головнина покрыта железом. По собственному признанию, Головнин впервые задумался о постройке каменного храма еще в 1845 г., но средства не позволили осуществить этот замысел. После назначения Головнина министром положение изменилось. Строительство каменной церкви Живоначальной Троицы, освященной 12 апреля 1865 г., имело для Головнина особое значение. Во-первых, церковь была построена в память 19 февраля. Во-вторых, Головнин видел в этом акте важный шаг в деле религиозного воспитания своих крестьян. От души ненавидевший религиозное ханжество и, по собственному признанию, мало внимания уделявший исполнению церковных обрядов, Головнин был глубоко убежден в необходимости и важности обрядовой стороны для религиозной жизни крестьян и успеха проповеди христианской морали. Головнин считал, что все это должно служить воспитательным задачам и «особенно желал, чтобы церковь служила не только для внешней обрядовой стороны богослужения, но чтобы гулынские крестьяне, приходя к ней, почерпали правила нравственности, узнавали в ней сущность учения христианства. Он не в силах был ввести в не постоянную проповедь словесные поучения. Гулынский приходский священник, подобно всем православным священникам (выделено мной. - Е. С), оставался как в церкви, так и в домах прихожан, куда приглашался совершителем наружных обрядов, церемоний, за что получал плату, но вовсе не был для них учителем, пастырем, отцом духовным. Эта роль нашего духовенства объясняет распространение религиозного индифферентизма в высших образованных классах, распространение в обществе разных ложных учений, которые не находили себе отпора со стороны бездейственных представителей церкви и, наконец, легкость перехода в раскол целых крестьянских селений» . Церковная библиотека насчитывала в 1868 г. 466 названий, а в 1873 - уже 771. Книги регулярно протирались и просушивались под руководством священника и учителя, причем Головнин настаивал, чтобы в этом занятии обязательно участвовали учащиеся сельской школы, «для которых полезно видеть, как следует бережно обращаться с книгами и чисто держать их». Хор певчих при церкви регулярно получал каталоги духовной музыки, ноты, а также музыкальные инструменты. В 1863 г. в Гулынках была открыта мужская народная школа (для которой в 1865 г. был построен каменный дом с квартирами для двух учителей), а в 1869 - женская. В конце 1860-х гг. Головнин передал школы и больницу в ведение земства Пронского уезда вместе с капиталом в 12 тыс. руб., а также ежегодно делал денежные пожертовования до 1 тыс. руб. Вначале по желанию земства он оставался попечителем школы, но после утверждения Положения 1874 г. отказался от этого звания на том основании, что не может исполнять основную по новому Положению обязанность попечителя - отвечать за порядок в учебном заведении, так как постоянно проживает в Петербурге. Головнин довольно редко наведывался в Гулынки, причем ненадолго и только в летнее время. Частым поездкам и длительному пребыванию препятствовали как состояние здоровья, так и отсутствие в Гулынках «поместительного дома». Главным и любимым детищем Головнина оставалась школа. Сохранились 227 писем к Федотьеву с пожеланиями, советами, рекомендациями. Подробно и обстоятельно, как и во все, чем он когда-либо занимался, вникал Головнин в устройство и обстановку школьного здания, вплоть до лампад перед иконами в классных комнатах или подробного перечисления предметов мебели, которые обязательно должны быть на квартире учителя. Головнин предоставил Федотьеву возможность поехать в Москву на выставку и в Рязань на учительские курсы, предложил работу для особой комиссии при Русском географическом обществе, а в 1881 г. выхлопотал первый классный чин за производство многочисленных метеорологических наблюдений в качестве корреспондента Главной физической обсерватории. Наряду с подробнейшими рекомендациями о том, как руководить школой, письма Головнина содержали и автобиографические экскурсы, и житейские советы, и общие размышления о воспитании и образовании. Когда Федотьев сообщил Головнину о своем намерении определить одного чрезвычайно одаренного крестьянского мальчика в гимназию или духовное училище, то Головнин настойчиво отсоветовал. Контакты между учредителем школы и учителем не ослабели и после передачи училищ земству. Отношения между земской управой и Федотьевым оказались далекими от совершенства, а представления Пронского земства о том, какой должна быть народная школа, далеко не во всем совпадали с представлениями Головнина. Так Головнин решительно воспротивился намерению земского собрания открыть при гулынкской школе ремесленный класс с обучением началам кузнечно-слесарного и столярнотокарного мастерства. В своем письме к председателю управы А. П. Бурцеву, написанном в 1872 г., он доказывал несовместимость общеобразовательного характера народного училища с началами профессионального обучения. Что касается Н. П. Ржавского, сменившего в 1873 г. А. П. Бурцева на посту главы управы, то Головнин советовал Федотьеву не беспокоить его «мелочами (ремонт мебели, переплет книг и т. д.)» и при задержке денег из земской кассы вносил свои «заимообразно». Непростые отношения с управой заставили Федотьева просить совета учредителя, не следует ли изменить подчинение школы и превратить ее в двухклассную министерскую. Поскольку это было уже после введения в действие Положения 1874 г., Головнин оказался в сложной ситуации. В результате школа осталась в ведении земства, но письма Головнина Федотьеву о подведомственности школы и о переменах, которые несет с собой Положение 1874 г., написаны по-головнински уклончиво, автор виртуозно манипулирует фактами. Заверяя учителя, что по мере сил станет помогать школе, «будет ли она земская или министерская», Головнин подчеркивал, что «Министерство народного просвещения имеет в тысячу раз более, чем Пронское земство, средств содействовать преуспеянию и улучшению школы, если только захочет употребить в пользу оной эти средства». Относительно связанных с новым Положением перемен Головнин рекомендовал своему адресату находить утешение в том, что в области хозяйственной и денежной земству «предоставлены самые широкие права» и «оставлена огромная сила, от которой глав-нейше зависит благосостояние школы». Что касается многочисленных наблюдателей, то «они не могут быть очень тягостны для учителей», ибо едва ли много и часто будут ездить по школам». В переписке Головнина и Федотьева нередко поднимался вопрос о постоянных конфликтах учителя с земской управой, деятели которой заявляли о необходимости экономии и подчеркивали, что «те же познания, какие ученики получают в этой школе, они могли бы получить и в более дешевом здании и при меньшем количестве книг». Федотьев привык делиться с Головниным всеми своими заботами и тревогами, искать у него утешения в тяжелый час. Головнин в ответ не скупился на длинные и обстоятельные послания в спокойно-раздумчивом тоне, которые должны были помочь адресату восстановить душевное равновесие. Ознакомившись с присланным Федотьевым проектом письменного заявления в адрес управы, Головнин рекомендовал «лучше устраивать дело на словах; если же писать, то следует тщательно избегать всего, что может кому-то показаться обидным, и если необходимо выражать, то в самой вежливой форме». В 1877 г., посетив Гулынки на две недели после семилетнего отсутствия, Головнин лично встретился с Н. П. Ржавским и выслушал упреки с его стороны, а также со стороны предводителя дворянства А. А. Щетинина и директора народных училищ Рязанской губернии М. Н. Кормилицына в том, что успехи школы «не соответствуют затраченным на школу средствам», качество обучения низкое, а местный приходский священник несостоятелен как законоучитель. Головнин далеко не во всем признал эти упреки справедливыми, а относительно священника В. Д. Ярустовского замечал, что «вопросы директора ученикам касались предметов весьма отвлеченых и были не по силам ученикам начального училища» . Помещик признал введенные новшества недостаточными, распорядился, чтобы учителя и врачи составили записки о материальных нуждах школы и больницы, оставил на их удовлетворение 1700 руб. и покинул имение, с горечью убедившись, что «крестьяне вследствие пьянства, семейных разделов и непосильных налогов, обеднели. Некоторые из них, смышленее других, извлекают себе выгоду из недостатков своих соседей, нанимая их в работу и нанимая у них землю, причем стараются платить не столько деньгами, как вином». Затворник с Гагаринской набережной Жизнь Головнина протекала внешне довольно однообразно. Ухудшающееся с каждым годом здоровье не позволяло много выезжать. Головнин, пожалуй, даже стремился особенно подчеркнуть свое отшельничество и затворничество, объясняя такой образ жизни не только ухудшением здоровья, но постоянно усиливающимся принципиальным расхождением во мнениях «со многими лицами нашей администрации и общества, со многими товарищами по службе или воспитанию и вообще с господствующим направлением двора и салонов». В письме к Д.А.Милютину в феврале 1883г. Головнин замечал: «Я живу отшельником с книгами, мало кого вижу и мало где бываю» . При этом контакты Головнина нисколько не сужались. В тех же письмах, где говорится о затворничестве, автор не прочь показать широкую осведомленность и поделиться с адресатом самой свежей информацией. С неиссякаемым терпением и упорством переносивший болезнь, Головнин продолжал жить богатой и полнокровной внутренней жизнью, сохранил огромную любознательность к самым разнообразным предметам, щедро делился информацией и не отказывал в помощи. На всю жизнь сохранил Головнин дружбу с великим князем Константином Николаевичем и не покинул своего патрона в тяжелый час, когда новый император отстранил его от политической жизни. Не случайно именно ему Александр III поручил сложную и тонкую задачу - убедить великого князя попросить об увольнении самому в официальном порядке и таким образом «соблюсти по крайней мере все формы приличия». Головнин блестяще выполнил щекотливое поручение, проявив при этом хорошее знание психологии как великого князя Константина Николаевича, так и Александра III, и найдя для каждого необходимый тон и нужные слова. Головнин продолжал оставаться в числе ближайшего окружения Константина Николаевича. « По отзыву современника, «как хозяин, Головнин был очень любезен и давал такие обеды, какие редко где найдешь в Петербурге» . За столом Головнина как в Петербурге, так и в Царском Селе встречались и беседовали сановники и публицисты, ученые и военные, сослуживцы Головнина по Морскому министерству и Министерству народного просвещения, бывшие лицеисты, причем не только головнинского выпуска Глубокие и многообразные контакты сохранил Головнин с либеральной прессой - прежде всего с «Голосом» А. А. Краевского и «Вестником Европы» М. М. Стасюле-вича. Оставаясь частным лицом, Головнин тем не менее пытался выстраивать «полезную полемику». Оба редактора регулярно получали от Головнина различную информацию, в том числе и конфиденциального характера. Нередко вместе с фактами Головнин предлагал и разработку темы. Так, весной 1868 г. он предлагал А. А. Краевскому создать серию статей, характеризующих образ мыслей молодого поколения, которое не знало «атмосферы прошлого царствования». Поддерживая постоянные и многообразные контакты с либеральной периодикой, Головнин пытался продолжать осуществление своих намерений приблизить отношения власти и печати к европейскому уровню. Книги были для него верными друзьями и спутниками на всю жизнь. В апреле 1875 г. он сообщал Б. П. Мансурову, что в течение зимы привел в порядок свою библиотеку - «переставил книги сообразно моему личному удобству для пользования ими и сам написал каталог. Тысячи две томов раздарил разным учреждениям, где они будут полезнее, чем у меня. Затем у меня осталось 5200 томов, которые в 16-и шкафах, стоя в два и три ряда, занимают протяжение 73 сажень на полках»1 . По отзыву современника, «каждая книга в его библиотеке была испещрена пометками, каждый номер журнала, даже важнейшие газетные статьи, хранились в полном порядке»195. Интересы Головнина были широки, многообразны и вовсе не ограничивались политическими предметами. С интересом следил Головнин за литературным творчеством Валуева. Отметив, что в изданном Валуевым «Сборнике благоговейных чтений на все дни года» есть немало собственных стихов составителя, опубликованных под псевдонимами, Головнин следующим образом оценивал книгу в целом С особым вниманием следил Головнин за публикациями, посвященными истории недавнего прошлого. Разумеется, он не мог не думать о своей государственной деятельности как объекте исследования будущего (или даже современного) историка. В данном случае Головнин определенно предпочитал будущего историка современному. Александр Васильевич Головнин скончался 3 ноября 1886 г. в пятом часу дня у себя дома на Гагаринской набережной от удара. На его кончину откликнулись многие, а «в день погребения А. В. Головнина,6 ноября, в церкви св. Пантелеймона, у гроба покойного собралась такая толпа лиц из официального и неофициально мира, какая могла бы собраться разве лет двадцать тому назад под жи-вым впечатлением деятельности покойного» . Правда в этой толпе, о которой писал в некрологе Головнина М. М. Стасюлевич, не было председателя Государственного совета великого князя Михаила Николаевича, который, «зная, как мало покойный пользовался высочайшим расположением», отправился в этот день в Царское Село на праздник гусарского полка. Подобное поведение великого князя настолько покоробило А. А. Половцова, что он недвусмысленно выразил свое отношение к этому поступку в личной беседе с Михаилом Николаевичем. Если власть отозвалась на смерть бывшего министра молчанием, то среди современников сразу же вспыхнули споры о деятельности Головнина. Получив 3 ноября известие о смерти Головнина, Я. Г. Есипович записал: «Головнин был, бесспорно, умный или, вернее, остроумный царедворец и умел приобрести большое влияние на великого князя... но затем какая же у него была государственная программа? Я не думаю, чтоб была какая-нибудь потому, что нельзя же назвать государственною программою отрывочные... мысли, вычитанные в разных русских и нерусских книжках, мысли, которые он не только проводить в жизнь, но даже под конец и высказывать не всегда решался. Нет, это был не государственный человек. Россия со смертию его ничего не потеряла». Как бы отвечая Есиповичу, А. А. Половцов записывал в дневник в тот же день: «Он... сделался проводником тех духовных стремлений, кои вызывались застоем продолжительного николаевского царствования... К сожалению, люди эти были представителями политически отрицательного направления... и, разумеется, по свойственной людям утрировке, сегодня мы впадаем в другую крайность, кидая камни и грязь в своих ближайших предшественников, коих не защищает еще беспристрастный историк». О личности самого Головнина Половцов писал с нескрываемой симпатией, подчеркнув, что «последние годы его жизни должны бы были, напротив, заслужить ему глубокое уважение современников», ибо «он остался верен своим идеалам добра и пользы человечеству»213. Некролог Головнину в «Журнале МНП» представлял собой сухой перечень проведенных при Головнине преобразований, завершающийся фразой: «Впоследствии, однако, опыт показал необходимость коренным образом изменить вышеупомянутые уставы»". Зато в либеральных изданиях («Русская мысль», «Вестник Европы», «Русская старина», «Новое время») авторы некрологов, оставаясь в рамках жанра, попытались так или иначе обозначить вклад, который Головнин внес в развитие страны, оценить его государственную деятельность. Разумеется, главным деянием Головнина были названы реформы в просвещении, но практически все авторы в той или иной форме упомянули отсутствие специальных познаний в области просвещения и последовательной точки зрения на реформу образования. Одновременно с этим А. Ф. Кони назвал Головнина «одним из самых цельных и искренних» западников среди государственных деятелей, а обозреватель «Русской мысли» подчеркнул, что главной целью Головнина-министра было «поставить народное просвещение в России, по возможности, согласно с условиями, выработанными там, откуда -что бы ни говорили славянофилы - мы приняли просвещение». М. И. Семевский дал цельный и подробный очерк деятельности Головнина на посту министра народного просвещения, особенно подчеркнув приверженность мини-стра принципу гласности . А. Ф. Кони заметил, что объективная оценка государственной деятельности Головнина впереди, «но личные качества его подлежат суду уже теперь и он им не страшен». Обозреватель «Русской мысли», вспоминая прозвище, данное Головнину его недоброжелателями - «роковой старец», замечал, что «если уж делать крайние сравнения, то Головнин гораздо более был похож на отшельника-праведника». М. М. Стасюлевич отмечал завидное постоянство Головнина в дружбе и верность убеждениям («никогда "не сожигал того, чему раз поклонялся». ЗАКЛЮЧЕНИЕ Пятьдесят два месяца руководства Министерством народного просвещения кульминационный пункт в карьере Головнина, ее наивысший взлет, за которым последовало скорое и окончательное падение. К этой вершине Головнин шел медленно и последовательно; с достижением министерского поста он связывал осуществление самых смелых своих надежд и начинаний, намереваясь превратить возглавляемое им министерство в образцовое учреждение, проникнутое духом европеизма, и предложить образованной публике и самодержавной власти убедительный и привлекательный образ идеального либерального министра европейского уровня. Приняв министерство, находившееся в кризисном положении, Головнин сумел быстро и точно обозначить главные направления преобразований. Ему удалось сдвинуть дело реформ с мертвой точки и довести их до конца в значительной мере потому, что он привлек к работе над ними научную и педагогическую общественность, установил с ней относительно прочные контакты. Время управления Головнина стало динамичным и плодотворным периодом: началось обновление всех сторон научной и учебной жизни, за довольно короткий срок были подготовлены реформы высшей, средней и начальной школы, возник Новороссийский университет, появились новые гимназии, структура центрального управления была упрощена и рационально организована. В целом влияние событий этих лет на состояние просвещения в Росси было, несомненно, благотворным. С другой стороны, на деятельности Министерства и на ее оценке современниками не могло не отразиться отсутствие у министра программных положений именно в области просвещения, целостного взгляда на развитие образовательной системы, опыта и компетентности в сфере образования. Работа над реформой системы образования была для Головнина исключительно средством осуществлять его политическую программу, вводить и пропагандировать либеральный стиль управления. Программа Головнина, направленная на европеизацию страны, постепенную либерализацию государственного управления, установление более тесных и гибких отношений между властью и образованным обществом, не являлась его личным изобретением. Она отражала умонастроения целого поколения государственных деятелей, идеалы либеральной бюрократии в целом. Именно те новшества, которые были связаны с либерализацией стиля управления стали главными объектами критики со стороны комиссии графа С. Г. Строганова, критический доклад которой, составленный еще до каракозовского выстрела, в значительно мере подготовил увольнение Головнина. Сам Головнин неизменно связывал причины своего падения с неблагоприятными внешними обстоятельствами и не желал даже на минуту допустить, что в самой его системе могли быть какие бы то ни было внутренние противоречия. Когда те или иные меры Головнина обнаруживали свою нежизнеспособность при столкновении с действительностью, это не побуждало министра пересмотреть какие-либо особенности своей доктрины, но было для него поводом в очередной раз обвинить несовершенную действительность. Гласность, в необходимость и благодетельность которой Головнин искренне верил, должна была носить управляемый характер, а ее пределы следовало определять министерству. Гласное и открытое обсуждение тех или иных вопросов должно было инициироваться министерством и им же прекращаться, когда оно найдет это целесообразным. Таким образом, диалог с общественностью изначально исключал равное положение партнеров, ибо являлся для Головнина, прежде всего, средством воздействия на общественное мнение и управления им. Поэтому столь неоднозначны были взаимоотношения министерства с наиболее яркими и неординарными представителями либерального общества, которые поначалу были искренне готовы сотрудничать с МНП, но вскоре разочаровались в его методах . Защита законности, неприятие мер административного воздействия вместо судебных были одним из основополагающих принципов, которым стремился следовать Головнин, что в условиях ожесточенной общественной борьбы и польского восстания было совершенно нереально. История передачи цензурных обязанностей в Министерство внутренних дел наиболее ярко высветила это, наверное, самое мучительное противоречие, с которым столкнулся Головнин: защита законности и свобод на деле оборачивалась разделением между разными ведомствами обязанностей кнута и пряника. Головнин сам был воспитан в том просветительском духе, с крайними проявлениями которого ему надлежало бороться. С тревогой наблюдая за распространением в среде учащихся «вредных учений», Головнин тем не менее не считал учебные заведения обязанными и способными бороться за умы и души учащихся, возлагая ответственность за воспитание учащихся на семью и общество. Он считал, что радикальные увлечения постепенно пройдут сами собой по мере последовательного осуществления курса реформ, явно недооценивая и уровень распространения радикализма, и степень его опасности для государства. Что касается религиозного воспитания, то Головнин не считал его специальной задачей Министерства народного просвещения, возлагая его на Церковь, да и то только применительно к средним и начальным учебным заведениям. Воспитательный характер преподавания богословия в университетах он категорически отрицал. Неизменный суровый критик Православной Церкви, Головнин связывал успехи религиозного воспитания исключительно с благотворными переменами внутри самой Церкви. Что касается роли Министерства народного просвещения, то оно должно заботиться о том, чтобы учащиеся получали основы знаний, и воспитывать в них нравственность, которую Головнин вовсе не отождествлял с религиозностью. Власть признала концепцию Головнина слишком смелой и опасной и предпочла меры гораздо более традиционные. Недостаточное, по мнению власти, внимание Головнина к национальной политике на окраинах, к водворению преподавания русского языка объяснялось все теми же либерально-просветительскими воззрениями на роль национальных языков и на развитие национальных культур. Головнин принадлежал к числу тех государственных деятелей, кто увидел и оценил новую роль печати в пореформенное время, пытался создать целостную систему мер по воздействию власти на общественное мнение, включавшую командировки и льготы по отношению к определенным авторам и изданиям, субсидии, заказ статей, конструирование полемики. Но кропотливую и тщательную работу министра в одночасье опрокинул М. Н. Катков, который на поприще формирования общественного мнения достиг несравненно больших успехов, чем Головнин. Когда министр просвещения попытался сразиться с редактором «Московских ведомостей» на поле газетной полемики его же оружием, то потерпел сокрушительное поражение. Но какие бы надежды ни возлагал Головнин на общественное мнение, единственной гарантией успеха своих начинаний он считал волю самодержца. Поэтому наиболее тяжелым ударом для него было то, что предлагаемый им либеральный образ действий оказался неприемлемым для Александра II. Серьезным испытанием и одной из причин падения стало для Головнина поражение великого князя Константина Николаевича в Царстве Польском. Присущие Головнину энергия, работоспособность, целеустремленность не позволили ему после отставки просто смириться со своим поражением. Постепенно теряя надежду вновь вернуться к активной политической жизни, Головнин составил цельную и законченную интерпретацию своей деятельности на посту министра. Последовательно излагая свои взгляды и приоритеты, сглаживая противоречия реальной действительности, умалчивая об одних встреченных им препятствиях и преувеличивая другие, Головнин вновь создал образ идеального министра-либерала, на сей раз на страницах мемуаров, писем, официальных и полуофициальных записок, надеясь на признание со стороны потомков. В последние десятилетия, когда началось активное восстановление российской либеральной традиции и в современном обществе оживился интерес к Великим реформам, имя А. В. Головнина вновь стало популярным. Так 28 августа 2003 г. в Рязани состоялась научнопрактическая конференция «А. В. Головнин - крупный государственный деятель России середины XIX века». Организаторами конференции выступили региональное отделение «Союза правых сил», фонд «Открытая Россия», Рязанское историческое общество. На конференции прозвучали доклады о судьбе либерализма в регионах России, о политических воззрениях А. В. Головнина и о его контактах с русскими учеными. Возник целый ряд научно-популярных работ, авторы которых стремятся познакомить с деятельностью Головнина широкую публику. В результате галерея портретов либерального министра народного просвещения обогатилась на рубеже XX-XXI вв. еще одним. Отчасти этот портрет напоминает отзывы о Головнине либеральных историков рубежа XIX-XX вв., например, тем, что, всячески подчеркивая черты, сближающие либеральную бюрократию и либеральную общественность, авторы оставляют в тени их непростые взаимоотношения. Даже оценка деятельности Головнина со стороны современников основана по большей части на некрологах Головнину, принадлежащих перу А. Ф. Кони и М. И. Семевского", и содержит все особенности, присущие этому жанру. Но особенно пристальное внимание вызывает у авторов образ идеального либерального министра, созданный Головниным в мемуарах. Подобно самому Головнину, они уходят от вопроса о реалистичности и политической состоятельности его программы и подчеркивают безупречность нравственных принципов. Перед читателем предстает увлеченный делом просвещения идеалист, бескомпромиссный поборник свободы и законности, у которого «полностью отсутствуют главные, известные нам качества политика, государственного деятеля», поведение которого определяют «другие ценности, цели» , а потому его действия и «стиль его поведения во власти разрушали привычный образ мундирного чиновника, вступали в противоречие со стереотипами придворной жизни»4. Как аксиома звучит утверждение о чуждости Головнина каким бы то ни было партиям и группировкам. Стоически выдерживая «злобную критику консерваторов», он упорно стремился «решать принципиальные вопросы своего ведомства демократическим путем», бесстрашно «шел против общего мнения, направления» . Особенно подчеркивается изолированность Головнина в правительственных верхах, отсутствие сотрудников и единомышленников, вплоть до парадоксального утверждения, что «работали в его подчинении отнюдь не талантливые педагоги страны, а в основном заслуженные в прошлом командиры воинских частей и подразделений, для которых служба на ниве просвещения являлась своеобразной синекурой» . Несомненное головнинское честолюбие под маской внешнего уничижения превращается в скромность человека, который был склонен «скорее преуменьшать результаты своей деятельности» , не считал себя «вправе слыть либералом» , «поступался самолюбием, потому что хотел довести до конца несколько дел, которые считал важными» . Наконец, поражение Головнина объясняется, главным образом, внешними причинами, неблагоприятными обстоятельствами, завистью, клеветой, интригами, но вовсе не особенностями и противоречиями его собственной программы, которых авторы вообще не усматривают в деятельности Головнина. Создается впечатление, будто предельно идеализированный образ Головнина буквально сошел со страниц «Записок для немногих». Таким образом, министр, не встретивший понимания у современников, довольно точно определил, какие черты либерального политического деятеля окажутся востребованными со стороны потомков. Созданный на рубеже веков и границе эпох портрет Головнина, разумеется, не станет последним. Сложные и извилистые повороты российских реформ еще не раз заставят вспомнить «об очень сутуловатом старичке небольшого роста, который умел соединять утонченную... вежливость с твердостью взглядов и математическою точностию выражений»10, вновь и вновь анализировать его успехи и просчеты, прозрения и иллюзии, идеалы и их воплощение в реальность. СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ Архивные материалы Государственный архив Российской федерации (ГАРФ). Ф. 722 - великого князя Константина Николаевича Ф. 990 - Мансуровых Ф. 109 - III Отделения (I экспедиция) Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ) Ф. 120-М. Н. Каткова Ф. 169 - Д. А. Милютина Ф. 224 - С. А. Петровского Ф. 231/П-М. П. Погодина Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ) Ф. 208 - А. В. Головпина Ф. 244 - И. Д. Деляиова Ф. 391 - А. А. Краевского Ф. 833 - В. А. Цеэ Российский государственный исторический архив (РГИА) Ф. 845 - А. С. Воронова Ф. 851 -А. В. Головпина Ф. 733 - Департамента народного просвещения Ф. 1152 - Департамента экономии Государственного совета Официально-документальные материалы Берте А. А., Янкевич П. А. Записка председателя комитета для пересмотра цензурного устава действительного статского советника Берте и члена сего комитета статского советника Яикевича. Спб., 1862. Ведомость неудавшимся представлениям и полученным отказам по Министерству народного просвещения с января 1862 по апрель 1864 года. Спб, 1864. Воронов А. С. Отчет члена Главного правления училищ Воронова по обозрению учебных заведений Московского округа. Спб., <1863.> Головнин А. В. Всеподданнейший доклад министра народного просвещения по проекту устава о книгопечатании 10 декабря 1862 г. <Спб., 1862> Головнин А. В. Всеподданнейший доклад министра народного просвещения по проекту университетского устава 15 декабря 1862 г. <Спб., 1862> 495 Литература Головнии А. В. Всеподданнейший доклад министра народного просвещения по проекту устава о книгопечатании, читанный им в Совете министров 10 января 1863 г. <Спб., 1863.> Головнии А. В. Всеподданнейший доклад министра народного просвещения 7 сентября 1865 г. Спб., 1865. Головнии А. В. «Необходимо торопиться освобождением крестьян». Записки А. В. Головнина 18481860//Исторический архив. 1995. № 4. Головнии А. В. Некоторые соображения тайного советника Головнина о предположениях министра народного просвещения гр. Толстого по уставу гимназий 1864 г. и по учреждению реальных училищ. <Спб., 1871.> Головнии А. В. О главных основаниях Положения для народных школ. Спб., 1863. Головнии А. В. Общие заметки о поездке по некоторым губерниям в 1860 г.//3аписки научного общества марксистов. 1927. № 1. Головнии А. В. Речь статс-секретаря тайного советник А. В. Головнина в особом собрании лиц, созванных по повелению императора Александра II для рассмотрения проекта университетского устава 17 января 1863 года//Русская старина. 1887. №11. Головнии А. В. Представление министра народного просвещения> В Государственный совет с проектом устава гимназий и прогимназий <27 февраля 1864> б. м. и г. Головнии А. В. Представление министра народного просвещения> В Государственный совет 5 сентября с проектом нового устава гимназий и прогимназий, б. м. и г. Головнии А. В. Представление министра народного просвещения в Комитет министров 16 марта 1865 года об отмене ограничения в приеме воспитанников польского происхождения в учебные заведения Министерства народного просвещения. Спб., 1865. Журналы заседаний Ученого комитета Главного правления училищ по проекту Общего устава императорских российских университетов. Спб., 1862. Журналы Ученого комитета Главного правления училищ по рассмотрению проекта Устава общеобразовательных учебных заведений и проекта Общего плана устройства народных училищ. Об устройстве народных училищ. Спб., 1863. Журналы Ученого комитета Главного правления училищ по рассмотрению проекта Устава общеобразовательных учебных заведений и проекта Общего плана устройства народных училищ. Об устройстве гимназий и прогимназий. Спб., 1863. Замечания на проект Общего устава Императорских российских университетов. Ч. 1,2. Спб., 1862. 496 Литера тура Замечания на проект Устава общеобразовательных учебных заведений и на проект Общего плана устройства народных училищ. Т. 1-6. Спб., 1862. Записка о необходимости преобразования лицеев Демидовского и князя Безбородко. Спб., 1863. Извлечения из отчетов лиц, отправленных Министерством народного просвещения за границу для приготовления к профессорскому званию. Т. 1-7. Спб., 1863-1866. Извлечения из отчетов по управлению учебными округами за 1864 год. Спб., 1865. Исторические сведения о цензуре в России. Спб., 1862. Исторический обзор мер правительства для усиления в Остзейском крае способов к изучению русского языка. Спб., 1866. Комовский А. Д. Отчет статс-секретаря Его Императорского Величества и сенатора Комовского по обревизованию Министерства народного просвещения за 1860-1861 годы. Ч. 1,2. Спб., 1862. Корнилов И. II. Русское дело в Северо-Западном крае. Материалы для истории Виленского учебного округа преимущественно в муравьев-скую эпоху. Спб., 1908. Материалы, собранные особою комиссиею, высочайше утвержденной 2 ноября 1869 г. для пересмотра действующих постановлений о цензуре и печати. Ч. 1. Спб., 1870. Материалы по вопросу о приготовлении учителей для гимназий и прогимназий. Спб., 1865. Материалы по вопросу о приготовлении учителей начальных народных училищ. Б. м. и г. Могилянский М. М. Отчет члена Совета министра народного просвещения тайного советника Могилянского об смотре осенью 1865 года учебных заведений Дерптского учебного округа. Спб., 1865. Мнения разных лиц о преобразовании цензуры. Снб., 1862. Муравьёв М. И. Докладная записка Александру II //Былое. 1907. № 1. Николаи А. П. Отчет товарища министра народного просвещения. М., 1862. О народных школах в юго-западных губерниях. Спб., 1864. Обзор деятельности Министерства народного просвещения и подведомственных ему учреждений в 1862, 1863 и 1864 годах. Спб., 1865. Оболенский Д. А. Возражение на мнение товарища министра просвещения барона Николаи о проекте устава о книгопечатании. Б. м. и г. Полное собрание законов Российской империи. Собрание 2. Т. 37-41. Спб., 1865-1868. 497 Литература Постельс А. Ф. Отчет по обозрению гимназий Петрозаводской, Архангельской, Вологодской и Вятской и других учебных заведений С.-Петербургского и Казанского учебных округов с 15 февраля по 17 мая 1863 года члена Главного правления училищ А. Ф. Постельса. Спб., 1863. Преобразование административных учреждений морского ведомства в 1860 г. Спб., 1860. Преобразование центрального управления Министерства народного просвещения в 1863 г. Спб., 1863. Проект Общего устава императорских российских университетов доставленный комиссией Е. Ф. фон Брадке >. Спб., 1862. Проект Общего устава императорских российских университетов доставленный Ученым комитетом Главного правления училищ>. Спб., 1862. Проект Общего плана устройства народных училищ. Спб., 1862. Проект преобразования Министерства народного просвещения. Спб., 1863. Проект Устава низших и средних общеобразовательных учебных заведений. Спб., 1860. Проект Устава общеобразовательных учебных заведений Министерства народного просвещения. Спб., 1862. Проекты уставов и штатов Императорской Академии наук и состоящих при ней музеев. Спб., 1865. Протоколы педагогического съезда директоров и учителей, происходившего в Одессе с 2-го по 14 июля 1864 г. Спб., 1864. Протоколы второго педагогического съезда директоров и учителей, происходившего в Одессе с 25 июня по 14 июля 1865 г. Спб., 1865. Разная переписка по Министерству народного просвещения в 1862, 1863 и 1864 гг. Спб., 1864. Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 гг. Спб., 1862. Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 3. 1855-1864. Спб., 1865; Т. 4. 1865-1870. Спб., 1871. Сборник распоряжений по Министерству народного просвещения. Т. 3. 1850-1864. Спб., 1867; Т. 4. 1865-1870. Спб., 1874. Сборник справочных сведений по Министерству народного просвещения за 1862 и частью за 1863 и 1864 годы. Спб., 1864. Сборник статей, недозволенных цензурою в 1862 году. Т. 1,2. Спб., 1862. Своды замечаний на проект Устава общеобразовательных учебных заведений. По уставу гимназий и прогимназий. Спб., 1863. 498 Литература Танеев С. А. Записка статс-секретаря Танеева 2-го о заграничной его деятельности в течение 1862 года. Спб., 1863. Университетский устав 1863 года. Спб., 1863. Ширинский-Шихматов А. П. Отчет попечителя Киевского учебного округа князя Ширипского-Шихматова, представленный в ноябре 1865 года. Спб., 1865. Периодические издания Библиотека для чтения. Воспитание. Голос. Журнал Министерства народного просвещения Колокол. Московские ведомости. Отечественные записки. Православное обозрение. Русский вестник. С.-Петербургские ведомости. Современная летопись. Современник. Публицистика Барсов Н. П. Отчет о поездке с педагогическою целью по Волыни и Подолии. Спб., 1863. Барсов //. Я. Школы на Волыни и Подолии в 1862 году. Спб., 1863. Воронов А. С. Мысли о наших университетах. Спб., 1861. <Воронов А. О Ответ на статью «Несколько непедагогических заметок в интересах педагогии». Спб., 1862. Воронов А. С. Ответ на статью «Современной летописи» о трудах Ученого комитета Главного правления училищ. Спб., 1863. Воронов А. С. Ответ на новую статью «Современной летописи» о трудах Ученого комитета Главного правления училищ. Спб., 1863. Воронов А. С. Еще ответ на статью «Современной летописи» о трудах Ученого комитета Главного правления училищ. Спб., 1863. Герцен А. И. Сочинения: В 30 т. Т. 16-19. М., 1959-1960. Данилевский Г. П. Харьковские школы в старину и теперь. <Спб., 1864> Долгоруков П. Д. Петербургские очерки. 11амфлеты эмигранта. М., 1992. 499 Литература Кавелин К. Д. Собрание сочинений. Т. 1-4. Спб., 1897-1900. Кавелин К. Д. Извлечение из письма профессора Кавелина из Тюбингена 25 марта/6 апреля 1863. Спб., 1863. Катков М. Н. Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1863-1866. М., 1897. Катков М. Н. Собрание статей по польскому вопросу, помещавшихся в «Московских ведомостях», «Русском вестнике» и «Современной летописи». 1863 год. Вып. 1-3. М., 1887. Николаи А. П. Собрание некоторых статей барона Л. II. Николаи за время с 1853 по 1869 гг. Тифлис, 1870. Пирогов Н. И. Сочинения. Т. 1, 2. Киев, 1914. <Пыпин А. Н> Вопрос о народной школе в Германии. Спб, 1863. <Семевский М. И.> Строилович В. Поездка по Псковской губернии 1862 года. Спб., 1862. Семевский М. И. Грамотность в деревнях временнообязанных крестьян Псковской губернии в 1863 г. Спб., 1864. Семевский М. И. Грамотность в деревнях государственных крестьян Псковской губернии в 1863 г. Спб., 1864. Ушинский К. Д. Собрание сочинений. Т. 1-11. М.-Л., 1947-1952. Ушинский К. Д. Архив К. Д. Ушинского. Т. 1. М., 1959. Щербина Н. Ф. Из неизданных стихотворений Н. Ф. Щербины// Русская старина. 1907. № 8. Мемуары, дневники, письма, некрологи Авенариус Н. П. Варшавские воспоминания//Исторический вестник. 1904. №5. АрсеньевД. С Из записок Д. С. Арссньсва//Русский архив. 1810. № 11. Аксаков И. С. И. С. Аксаков в его письмах. Ч. 2. Т. 4. Спб., 1896. Базаров И. И. Воспоминания протоиерея И. И. Базарова//Русская старина. 1901. № 8. Белявский Е. В. Педагогические воспоминания. 1861-1902. М., 1905. Бобровский С А. Из моих служебных воспомипаний//Русская школа. 1901. №5/6, 12. Богатинов Н. Д. Воспоминания//Русский архив. 1899. № 5, 9, 10. Бочка Данаид. Письма А. В. Головнина к Д. А. Милютину//Родина. 1994. №3/4. Валуев II. А. Дневник П. А. Валуева, министра внутренних дел. Т. 1, 2. М, 1961. 500 Литература Веселовский К. С. Эпизод из истории «Санкт-Петербургских ведомостей». Воспоминание непременного секретаря Императорской Академии наук К. С. Веселовского//Русский архив. 1893. №7. Веселовский К. С. Воспоминания о некоторых лицейских товарищах. Михаил Васильевич БуташевичПетрашевский7/Русская старина. 1900. №9. Веселовский К. С. Воспоминания о Царскосельском Лицее. 1832— 1838//Русская старина. 1900. № 10. Веселовский К. С. Время президентства Д. Н. Блудова в Академии наук. 1855-1864//Русская старина. 1901. № 12. Головнин А. В. Записки для немногих. Спб., 2004. Дельвиг А. И. Мои воспоминания. Т. 1-4. М., 1912, 1913. Есипович Я. Г. Записки сенатора Якова Григорьевича Есиповича. Спб., 1909. Из дневника великого князя Константина Пиколаевича//Красный архив. 1925. Т. 3. Из переписки деятелей Академии паук. Л., 1925. Истрин В.М. Письма к академику Петру Спиридоновичу Билярско-му, хранящиеся в Императорском Новороссийском университете. Одесса, 1907. К биографии В. Г. Варенцова//Русскаястарина. 1904. № 2. К биографии К. Д. Ушинского. Выдержки из его частной перепис-ки//Русская школа. 1893. № 7/8. Капнист П. И. Сочинения графа П. И. Капниста. Т. 1,2. М., 1901. Ковалевский П. Л/. Власти предержащие. У Чернышева моста//Рус-ская старина. 1909. № 2. Кони А. Ф. За последние годы. Спб., 1898. Кони А. Ф. Граф М. Т. Лорис-Меликов//Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. М., 1968. Корсаков Д. А. Былое из казанской жизни 1856-1860 годов. Воспоминания о прошлом//Литературпый сборник. Казань, 1898. Корсаков Д. А. Из жизни К. Д. Кавелина во Франции и Германии в 1862-1864 годах (По его переписке за это время)//Русская мысль. 1899. №5; 1900. № 10. Костомаров И. И. Автобиография П. И. Костомарова. М., 1922. Куликов Н. Н. А. В. Головнин в его заботах о религиозно-нравственном просвещении в родовом селе Гулынки Пронского уезда Рязанской губернии//Русская старина. 1889. № 2, 4. Куликов Н. У/. Воспоминания педагога//Наша старина. 1896. № 9/10, 11, 12. 501 Литература Лазаревский А. М. Отрывки из автобиографии Л. М. Лазаревско-го//Киевская старина. 1902. № 6. Лакомте М. А. Воспоминания педагога. 1847-1887//Гимиазия. 1890. № 5/7. Лакомте М. А. Воспоминания о Саратовской гимназии//Труды Саратовской ученой архивной комиссии. 1903. Выи. 23. Мансуров А. Александр Васильевич Головпип в его отношениях к земству. 1866-1874//Русская старина. 1887. №9. Марков Е. Л. «Живая душа» в школе. Мысли и воспоминания старого педагога//Вестник Европы. 1900. № 2. Мейер Ф. О русской эпохе великих реформ (Из воспоминаний нсм-ца)//Вестник иностранной литературы. 1895. № 2. Мещерский В. П. Воспоминания. М., 2001. Милютин Д. А. Дневник. Т. 1-4. М., 1947-1950. Милютин Д. А. Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Д. А. Милютина. 1816-1843. М., 1997. Милютин Д. А. Воспоминания. 1843-1856. М., 2000. Милютин Д. А. Воспоминания. 1860-1862. М., 1999. Милютин Д. А. Воспоминания. 1863-1864. М., 2003. Михайлов А. В. Из прошлого (Воспоминания правоведа)//Русская школа. 1900. № 1. Модзалевский Л. //. Из педагогической автобиографии. Спб., 1899. Муханов В. А. Из дневных записок Владимира Алексеевича Мухано-ва. 1861-1871//Русский архив. 1897. № 1. Неизданные письма Н. И. Пирогова (К истории высшего образования и русско-польских отношений)//Русская старина. 1917//Русская старина. 1917. № 1-10/12. <Некролог А. В. Головнина>//Русская мысль. 1886. № 12. Никитенко А. В. Дневник. Т. 1-3. М., 1955, 1956. Павловский Н. Ф. Александр Васильевич Головпин, его участие в преобразовании военно-учебных завсдепий//Русская старина. 1887. № 9. Панаев И. И. Литературные воспоминания с приложением писем разных лиц. Спб., 1888. Панаева А. Я. Воспоминания. М., 1986. Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М., 1958. Переписка Императора Александра II с Великим Князем Константином Николаевичем. Дневник Великого Князя Константина Николаевича. 1857-1861. М., 1994. Переписка И. С. Тургенева с А. В. Головниным (1877-1881 )//Лите-ратурное наследство. Т. 73. Кн. 2. М., 1964. 502 Литература Письма духовных и светских лиц к митрополиту Московскому Филарету с 1812 по 1867 гг. Спб., 1900. Перетц Е. А. Дневник Е. Л. Перетца, государственного секретаря (1880-1885). М.-Л., 1927. Песковский М. Л. На службе//Русская старина. 1896. № 12. Письма П. Л. Валуева к Л. Г. Тройпиикому//Русская старина. 1899. №8. Письма А. В. Головпина к А. И. Барятинекому//Зиссерман А. Л. Фельдмаршал князь А. И. Ьарятинский. 1815-1879. Т. 2. М., 1890. Письма А. В. Головпина к П. В. Ханыкову//Исторический архив. Т. 5. М.-Л., 1950. Письма А. В. Головпина к В. А. Долгорукову//Известия общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. Т. 33. Вып. 2-3. 1926. Письма К.Д.Кавелина к А. И. Скребицкому. 1861-1888//Вестник Европы. 1917. № 3. Письма М. П. Погодина к С. П. Шсвырёву//Русский архив. 1883. № 1. Половцов А. А. Дневник государственного секретаря А. А. Полов-цова. Т. 1. М., 1966. Романович-Славатииский А. В. Моя жизнь и академическая деятельность. 1832-1884//Вестник Европы. 1904. № 4. Соломон П. И. А. В. Головнин. К очерку его жизни в «Русской старинен/Русская старина. 1888. № 6. Семевский М. И. Александр Васильевич Головнин. 25 марта 1821-3 ноября 1886//Русская старина. 1887. № 3. Соловьёв С. М. Избранные труды. Записки. М., 1983. Солтаиовский А. А. Отрывки из записок Автопома Акимовича Со-лтановского//Киевская старина. 1893. № 4. <Стасюлевич М. М> Некролог. Александр Васильевич Головнин// Вестник Европы. 1886. № 12. М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке. Т. 1-5. Спб., 1911, 1913. Унковский А. М. Записки Алексея Михайловича Унковского//Рус-ская мысль. 1906. № 7. Феоктистов Е. М. Воспоминания. За кулисами политики и литературы. 1848-1896. М., 1991. Усов П. С Из моих воспоминапий//Исторический вестник. 1882. № 1,2,3,5; 1884. №3. Цеэ В. А. А. В. Головнин и его отношения к А. И. Герцену//Русская старина. 1897. № 11. 503 Литература Чалый М. К. Белоцерковская гимназия (1862-1869)//Киевская старина. 1900. № 11, 12. Чичерин Б. Н. Воспоминания. Московский университет. 1861-1868. М., 1929. Чичерин Б. Н. Воспоминания. Путешествие за границу. М., 1932. Шереметев С. Д. Мемуары графа С. Д. Шереметева. Т. 1. М., 2004. Шестаков /7. Д. Д.Л.Толстой как министр народного просвеще-ния//Русская старина. 1891. № 2. Шестаков П. Д. Тяжелые дни Казанского университета//Русская старина. 1896. № 12. Яхонтов А. И. Воспоминания Царскосельского лицеиста. 18321839//Русская старина. 1888. Литература Антонова Т. В. Александр Васильевич Головнин//Вестник высшего образования в России. 1996. № 4. Антонова Т. В. А. В. Головнин как государственный и общественный деятель//Труды Рязанского исторического общества. Выпуск И. Рязань, 1998. Антонова Т. В. Цензура и общество в пореформенной России (1861-1882). М., 2003. Антонова Т. В. Александр Васильевич Головнин: «Либерал означает человека, который не допускает произвола ни над другими, ни над собой... »//Российский либерализм: идеи и люди. М., 2004. Алешинцев И. А. История гимназического образования в России. XVIII и XIX век. Спб., 1912. А. Я. Головнин А. В.//Энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона. Т. IX. Спб., 1893. Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 9-22 . Спб., 1895-1910. Безобразов В. П. Граф Федор Петрович Литке//3аписки Императорской Академии наук. Т. 53. Спб., 1888. Биншток В. Материалы по истории русской цензуры//Русская старина. 1897. №3,4. Благовидов Ф. В. Деятельность русского духовенства в отношении к народному образованию в царствование императора Александра II. Казань, 1891. Бобров Е. А. В. Г. Варенцов (Биографическая заметка на основании неизданных источников)//Русская старина. 1903. № 12. 504 Литература Буткевич К. Ф., Николаев Л. П. Историческая записка, изданная ко дню пятидесятилетия С.-Петербургской Шестой гимназии. 1862-1912. Спб, 1912. Великие реформы в России. 1856-1874. М., 1992. Власть и реформы. От самодержавной к Советской России. Спб., 1996. Гальперина Б. Д. Александр Васильевич Головнин и его «Записки для немногих». Предисловие///о//об//ш/ А. В. Записки для немногих. Спб., 2004. Ганелин Ш. И. Очерки по истории средней школы в России в 60-70 гг. XIX века//Ученые записки ЛГПИ им. А. И. Герцена. Т. 40. Л. 1941. Ганелин III. И. Очерки по истории средней школы в России второй половины XIX века. М., 1954. Георгиевский А. И. К истории Ученого комитета Министерства народного просвещения. Спб, 1902. Герасимова Ю. И. Из истории русской печати в период революционной ситуации конца 1850-начала 1860 гг. М., 1974. Герш Б. Г Александр Васильевич Головнин/Юбразование. 2004. № 12; 2005. № 1. Гетманский А. Э. П. А. Валуев о воспитании, школьном и высшем образовании. Тула, 2001. Глинский Б. Б. Университетские уставы 1755-1884//Исторический вестник. 1900. № 1,2. Горизонтов Л. Е. Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше. М., 1999. Граф А. А. Кейзерлипг (Биографическая заметка)//Русская старина. 1904. № 7. Григорьев В. В. Императорский С.-Петербургский университет в течение первых 50 лет своего существования. Историческая записка. Спб., 1870. Григорьев В. В. Исторический очерк русской школы. М., 1900. Джаншиев Г. А. Эпоха великих реформ. Исторические справки. Спб., 1907. Днепров Э. Д. «Морской сборник» в общественном движении периода первой революционной ситуации в России//Революционная ситуация в России в 1859-1861. Т. 4. М., 1965. Ерошкин Н. П. Крепостническое самодержавие и его политические институты. Первая половина XIX века. М., 1981. Ершов А. Народное просвещение и бюрократия после 1861 года// Образование. 1908. № 4, 5, 6. Жирков Г. В. История цензуры в России XIX-XX вв. М., 2001. 505 Литература Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880 годов. М., 1964. Зайончковский П. А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978. Зайцева А. А. Деятельность Л. Л. Красвского по созданию газеты «Голос»//Проблемы истории СССР. М., 1983. Захарова Л. Г. Самодержавие и отмена крепостного права в России. 1856-1861. М., 1984. Захарова Л. Г. Самодержавие и реформы в России 1861-1874 (К вопросу о выборе пути развития)//Великие реформы в России. 1856-1874. М., 1992. Захарова Л. Г. Дмитрий Алексеевич Милютин, его время и его ме-муары//Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Д. Л. Милютина. 1816-1843. М., 1997. Захарова Л. Г. Великие реформы 1860-1870 годов: поворотный пункт российской истории?//Отечественная история. 2005. № 4. Историческая записка Рязанской 1-й мужской гимназии. 1804-1904. Рязань, 1904. КобекоД. Ф. Императорский Царскосельский Лицей. Наставники и питомцы. 1811-1843. Сиб., 1911. Комзолова А. А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ. М., 2005. Кузьмина О. В. Благотворительная деятельность А. В. Головнина в сфере начального образования//Исторические личности России. Материалы 11 Всероссийской заочной конференции. Спб., 1998. Кишинёвская областная, впоследствии губернская, ныне Первая гимназия. Историко-статистический очерк за 75 лет ее существования. Кишинёв, 1908. Курганович А. В., Круглый А. О. Историческая записка 75-летия С.-Петербургской второй гимназии. Ч. 2. Спб., 1894. Лемке М. К. Эпоха цензурных реформ. 1859-1865 гг. Спб., 1904. Маркевич А. И. Двадцатипятилетие Императорского Новороссийского университета. Историческая записка. Одесса, 1890. Миллер А. И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (Вторая половина XIX века). Спб., 2000. Неведенский С. Катков и его время. Спб., 1888. Оржеховский И. В. Из истории внутренней политики самодержавия в 60-70 гг. Горький, 1974. Очерки истории школы и педагогической мысли народов СССР. Т. 2. Вторая половина XIX века. М., 1976. 506 Литература Очерки русской культуры XIX века. Т. 3. Культурный потенциал общества. М., 2001. Очерки истории российского образования: К 200-летию Министерства образования Российской Федерации. Т. 1-3. М., 2002. Петухов Е. В. Императорский Юрьевский, бывший Дерптский, университет за сто лет его существования. 1802-1902. Юрьев, 1902. Родзевич //. И. Отставка Е. П. Ковалевского (По документам архива Департамента народного просвещения)//Исторический вестник. 1905. № 1. Рождественский С. В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802-1902. Спб., 1902. Рудаков В. Е. Последние дни цензуры в Министерстве народного просвещения (Председатель С.-Петербургского цензурного комитета В. Л. Цеэ)//Исторический вестник. 1911. № 8, 9. Семёнов П. П. История полувековой деятельности Императорского Русского географического общества. 1845-1895. Ч. 1. Спб., 1896. Середонии С. М Исторический обзор деятельности Комитета министров. Т. 3. Спб., 1902. Синицкий Е. Из истории Министерства народного просвещения. М., 1903. Смирнов В. 3. Реформа начальной и средней школы в 60-е годы XIX века. М., 1954. Соболева Е. В. Борьба за реорганизацию Петербургской Академии наук в середине XIX в. Л., 1971. Соболева Е. В. Организация пауки в пореформенной России. Л., 1983. Соловьёв И. М. Университетский вопрос в шестидесятых годах// Вестник воспитания. 1913. № 9. Соколов Д. Пятидесятилетие Московской 4-й гимназии (1849-1899 гг.). Краткий исторический очерк. М., 1899. Степанов А. Н. Газета А. А. Краевского «Голос»//Журналистика и литература. М., 1972. Стафёрова Е. Л. Министерство народного просвещения и печать при А. В. Головнипе (60-е гг. XIX в. У/Отечественная история. 1995. №5. Стафёрова Е. Л. Министерство народного просвещения при А. В. Головнипе (1861-1866). Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1998. Стафёрова Е. Л. Министр народного просвещения А. В. Головнин// Педагогика. 1999. № 8. Стафёрова Е. Л. Во главе «центральной канцелярии прогресса». Александр Васильевич Головнин/Ючерки истории российского образо507 Литература вапия: К 200-летию Министерства образования Российской Федерации. Т. 2. М., 2002. Стецкевич М. Я. Государственный аппарат России глазами современника (Мемуары А. В. Головнина)//Исследования памятников письменной литературы в собраниях и архивах отдела рукописей и редких книг. Воспоминания и дневники. Л., 1987. Столетие Киевской Первой гимназии. Т. 3. Ч. 2. Киев, 1911. Татищев С. С. Император Александр II. Его жизнь и царствование. Т. 1,2. Спб., 1903. Твардовская В. А. Идеология пореформенного самодержавия. М. Н. Катков и его издания. М., 1978. Тимощук В. В. М. И. Семевский. Его жизнь и деятельность. 1837-1892. Биографический очерк. Спб., 1895. Усов П. С. Цензурная реформа в 1862 году. Исторический очерк// Вестник Европы. 1882. № 5, 6. Фальборк Г. А., Чар налу с кий В. И. Народное образование в России. Спб., 1899. Фармаковский В. И. Начальная школа Министерства народного просвещения (По официальным данным). Спб., 1900. Цирульников А. М Ее величество канцелярия//3нание-сила. 1993. №4. Цирульников А. М. История образования в портретах и документах. М.,2001. Чернуха В. Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала 80-х годов XIX века. Л., 1978. Чернуха В. Г. Правительственная политика в отношении печати. 60-70-е годы XIX века. Л., 1989. Чернуха В. Г. Великие реформы. Попытка преодоления кризиса// Власть и реформы. От самодержавной к Советской России. Спб., 1996. Чехов И. В. Народное образование в России с 60-х гг. XIX в. М., 1912. Шевченко М. М. Конец одного Величия. Власть, образование и печатное слово в Императорской России на пороге Освободительных реформ. М., 2003. Штейн В. И. Царедворец-ученый//Исторический вестник. 1903. №3,4. Шевырёв А. П. Либеральная бюрократия Морского министерства в 1850-1860-е гг.//Вестник Московского университета. 1986. № 3. Шевырёв А. П. Русский флот после Крымской войны: либеральная бюрократия и морские реформы. М., 1990. Шмид Е. История средних учебных заведений в России. Спб., 1906. Уортман Р. С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии от Петра Великого до смерти Николая I . М., 2002. 508 Литература Эймонтова Р. Г. Русские университеты на грани двух эпох. От России крепостной к России капиталистической. М., 1985. Эймонтова Р. Г. Русские университеты на путях реформы. Шестидесятые годы XIX века. М, 1993. Эймонтова Р. Г. Идеи Просвещения в обновляющейся России (50-60 годы XIX века). М., 1998. Ямнлинец Б. Ф. Россия и Палестина. Очерки политических и культурно-религиозных отношений (Х1Х-пачало XX века). М., 2003. Ярославцев Я. А. А. В. Головнин и II. Г. Чериышевский//Револю-ционная ситуация в России в 1859-1861 гг. Сб. 8. Чернышевский и его эпоха. М., 1979. Библиографии и справочные издания Боград В. Журнал «Современник». Указатель содержания. 1847— 1866. М.-Л., 1959. История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях/Под. ред. П. Л. Зайончковского. Т. 3. М., 1979-1981. Кауфман И. М. Русские биографические и биобиблиографические словари. М., 1955. Ламбины П. и Б. Русская историческая библиография. 1861-1864. Спб., 1872-1884. Личный состав центрального управления Министерства народного просвещения по 15 августа 1863 г. Спб., 1863. Межов В. И. Русская историческая библиография за 1865-1876 гг. Т. 3. Спб., 1882-1890. Михневич В. О. Пятнадцатилетие газеты «Голос». 1863-1877. Спб., 1878. Памятная книжка Министерства народного просвещения. Спб., 1865. Петербургский некрополь. Т. 1. Спб., 1912. Петров И. Указатель статей «Морского сборника». 1848-1872. Спб., 1853-1880. Список разных проектов, записок, ведомостей, таблиц и других бумаг, напечатанных в Министерстве народного просвещения с января 1862-го по апрель 1864 гг. Спб., 1864. Список чинам центрального управления Министерства народного просвещения. Спб, 1862. Указатель к повременным изданиям Министерства народного просвещения с 1803-го по июнь 1864 года. Часть 1, официальная. Спб., 1864; Часть 2, неофициальная. Спб., 1865. Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи. Главы высших и центральных учреждений. Спб., 2001.
