Департамент образования города Москвы
Государственное образовательное учреждение высшего
профессионального образования города Москвы
«Московский городской педагогический университет»
(ГБОУ ВПО МГПУ)
Институт гуманитарных наук
И. И. МАТВЕЕВА
«Резцом эпох и молотом времен…»
СУДЬБА И ТВОРЧЕСТВО
АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА
УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ
Москва 2013
1
УДК 821.161.1'09''1917/1991
ББК 83.3(2=411.2)6я73
Печатается по решению
редакционно-издательского совета ГБОУ ВПО МГПУ
Рецензенты:
А. И. Смирнова, доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы и
фольклора МГПУ;
М.Ю. Михеев, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник НИВЦ МГУ
им. М.В. Ломоносова.
Матвеева И.И. «Резцом эпох и молотом времен…»: Судьба и творчество
А. Платонова: Учебное пособие. – М.: МГПУ, 2013. – 192 с.
В настоящем учебном пособии представлены важнейшие этапы творческого пути
А.П. Платонова. Читатель найдет здесь немало интересных фактов из жизни писателя,
воспоминания людей, знавших его близко. В пособии прослеживается эволюция
творчества, дается современное прочтение и анализ художественных произведений,
включенных в школьную и вузовскую программы, а также выходящих за их рамки. С этой
целью в пособии рассматриваются не только проза Платонова, но и его стихи, не часто
попадающие в поле зрения исследователей.
Книга предназначена для студентов филологических факультетов, преподавателейсловесников, школьников и всех тех, кто не утратил интереса к великой русской
литературе.
ISBN
© И.И. Матвеева, 2013
© ГБОУ ВПО МГПУ
2
Оглавление
ВВЕДЕНИЕ .......................................................................................................................4
ВОРОНЕЖСКИЙ ПЕРИОД ..........................................................................…………8
Детство писателя ................................................................................................................8
Платонов и революция ....................................................................................................14
Школа военного коммунизма .........................................................................................17
Сборник стихов «Голубая глубина» ..............................................................................22
Ранние рассказы А. Платонова .......................................................................................26
Социальная фантастика Платонова................................................................................33
ТАМБОВСКИЙ ПЕРИОД............................................................................................40
В столкновении с бюрократией ......................................................................................40
Тема провинции в сборнике «Епифанские шлюзы» ....................................................44
Дебют Платонова-сатирика: повесть «Город Градов» .................................................49
Идеал Платонова ..............................................................................................................59
МОСКОВСКИЙ ПЕРИОД ...........................................................................................62
1. Явление мастера……………………………………………………………………62
Сатирический цикл Платонова .......................................................................................65
Роман «Чевенгур» ........................................................................................................…85
Повесть «Котлован» ......................................................................................................101
2. «В тоске неясности»: Начало тридцатых годов…………….………….……109
«Ювенильное море» («Море юности») (1931) ............................................................113
3. В период гонений и репрессий: Середина тридцатых ...................................121
Тема Востока в рассказе «Такыр» и повести «Джан» ................................................129
Библейские мотивы в повести «Джан» ......................................................................134
Дилогия о любви: «Фро» и «Река Потудань» .............................................................142
Мотивы одиночества и сиротства в цикле рассказов о детях ...................................152
Новая поэтика рассказов А. Платонова 1930-х годов ................................................161
4. «Труженик войны»: Военные и послевоенные годы .....................................163
Военные рассказы ..........................................................................................................167
Идеал человечности в рассказе «Возвращение».........................................................171
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ............................................................................................................183
Контрольные вопросы и задания..................................................................................185
Тематика письменных работ .........................................................................................187
Список рекомендуемой литературы ............................................................................188
3
ВВЕДЕНИЕ
Имя Андрея Платоновича Платонова
(1899–1951)
прочно
вошло
в
классику
литературы ХХ века, и сегодня никто не
рискнет спорить с тем, что Платонов –
великий писатель. И все же, много ли мы
знаем о нем, авторе нашумевших повестей и
романов?
Дитя революционной эпохи, Платонов
как никто другой сумел выразить ее в своих
произведениях.
В
них
слышится
напряженный пульс времени и трагические раздумья о судьбе обманутого
поколения.
Всякий
большой
художник
обладает
оригинальным
мировоззрением, всегда открывает тему или нового героя. Все это в полной
мере относится к А.П. Платонову, которого уже современники называли
гением. Его творческую оригинальность отмечали В. Брюсов, М. Горький,
М. Шолохов.
Даже
самый
недоброжелательный
критик
Платонова,
А. Гурвич, писал о нем: «Платонов пишет о рабочих и крестьянах, о народе, о
человечестве. Его занимают… смерть, детство, старость, любовь, благо всего
человечества… Он, бесспорно, даровитый, иногда тонкий художник»1.
Мир платоновских произведений живет по своим законам пространства
и времени. Здесь обитают необычные герои – философы и странники,
маленькие люди великой эпохи, задумавшиеся о смысле происходящего. Они
кажутся смешными чудаками, почти юродивыми. В их тяжеловатой рабочекрестьянской речи революционный новояз смешался с просторечием и
библейской
образностью.
Наиболее
точно
определил
значимость
Гурвич А. Андрей Платонов // Андрей Платонов: Воспоминания современников. Сборник. М.:
Современный писатель, 1994. С. 407.
1
4
платоновского стиля для русской литературы писатель С. Залыгин:
«Платонов – еще и та страница…. отечественной словесности, которая и
после классики XIX века снова удивила мир, заставила его вздрогнуть и даже
растеряться перед лицом все той же русской литературы»1.
Долгое время Платонов был почти неизвестен. При жизни у него
вышло несколько небольших сборников: «Голубая глубина» (1922),
«Епифанские шлюзы» (1927), «Сокровенный человек» (1928), «Луговые
мастера» (1928), «Происхождение мастера» (1929), «Река Потудань» (1937),
«Под небесами Родины», «Одухотворенные люди» (оба – 1942), «Рассказы о
Родине», «Броня» (оба – 1943), «В сторону заката солнца» (1945). В
последние годы жизни Платонов был больше известен как литературный
критик, автор сборника сказок «Волшебное кольцо» (1950) и нашумевших
журнальных публикаций произведений «Усомнившийся Макар» (1929),
«Впрок» (1931), «Семья Иванова» («Возвращение») (1946). Все эти вещи в
разные годы вызвали гнев критики, обвинившей писателя в чуждости его
идеологии.
Всеми возможными способами писателя изживали из литературы:
травили, замалчивали, заставляли каяться в несуществующих грехах. Но у
него были истинные почитатели таланта, которые в шестидесятые годы
предприняли попытки вернуть писателя читателю. Тогда были опубликованы
некоторые рассказы и повести, среди которых не было ни сатирических
произведений,
ни
«Чевенгура»,
ни
«Котлована».
Лишь
в
конце
восьмидесятых начался процесс «возвращения» платоновского наследия,
продолжающийся и сейчас. Появилась большая группа ученых, серьезно
изучающая творчество писателя, успешно работают исследовательские
центры в ИМЛИ и ИРЛИ РАН, Воронежском государственном университете.
Платоноведы разных городов и стран изучают биографию писателя,
анализируют его произведения с точки зрения поэтики, языка, текстологии.
1
Платонов А. Котлован / Вступит. статья С. Залыгина // Новый мир. – 1987. – № 6. – С. 50.
5
В настоящее время назрел вопрос о периодизации творчества
Платонова. Эта научная проблема, не получившая к настоящему времени
целостной разработки, неоднократно решалась различными исследователями
в процессе создания научной биографии писателя (Н.В. Корниенко,
О.Г. Ласунский, А. Варламов), при описании его метода, жанров, стиля, при
анализе
отдельных
произведений
(Н.М.
Малыгина,
В.Ю.
Вьюгин,
Е.И. Колесникова, М.А. Дмитровская, М.Ю. Михеев, О.Ю. Алейников и др.).
По
установившейся
традиции
эволюция
творчества
Платонова
изучается в рамках биографической схемы: Воронеж – Москва – Тамбов –
Москва. Именно такой принцип избран в первых монографиях о Платонове
В. Васильева и В.А. Чалмаева. Л. Шубин выделял воронежский, тамбовский
и московский периоды. При этом начало тридцатых годов некоторые
исследователи обозначают отдельно, называя «временем отступлений», когда
Платонов был вынужден каяться, признавать «литературные ошибки»1,
менять писательский почерк. С другой стороны, в рамках биографической
схемы Т.А. Никонова называет два основных периода в творчестве
Платонова: воронежский и московский2.
Однако творческая эволюция писателя не всегда совпадает с этапами
его жизненного пути. В разные периоды Платонов выступал то как реалист,
то как модернист, обнаруживая тяготение к принципиально разным
направлениям и стилевым течениям в литературе. И здесь платоноведы
сделали немало интересных наблюдений. Голландский исследователь
Т. Лангерак справедливо обозначил 1925–1927 годы как период поиска
«формы и стиля», «которые осознал как свои»3. Н.В. Корниенко и
Е. Яблоков4 выделили период 1933–1934 годов как промежуточное звено
Шубин Л. Поиски смысла отдельного и общего существования. М.: Сов. писатель, 1987. С. 194.
Никонова Т.А. Андрей Платонов в диалоге с миром и социальной реальностью. Воронеж: НаукаЮнипресс, 2011. С. 9, 14.
3
Лангерак Т. Андрей Платонов: Материалы для биографии. Амстердам: Б.и., 1995. С. 95.
4
Корниенко Н.В. История текста и биография А.П. Платонова // Здесь и теперь. 1993. № 1; Яблоков Е.А.
Философия природы. (Творчество М. Пришвина и А. Платонова 1920-х – начала 1930-х годов) // Советская
литература в прошлом и настоящем. М.: МГУ, 1990. С. 55–71.
1
2
6
между 1920-ми и 1930-ми годами, когда писатель выходил на новые рубежи
творчества. Тридцатые годы традиционно называются этапом обретения
нового стиля. Несомненно, что периоды творческой деятельности Платонова
не имеют твердых границ. Так, повесть «Эфирный тракт», с одной стороны,
написана в Тамбове и имеет признаки новой платоновской поэтики, в то же
время она завершает цикл научно-социальной фантастики, начатый
Платоновым в Воронеже. Аналогично воспринимаются произведения начала
1930-х годов, когда Платонов пытался преодолеть идеологические «ошибки»
и уходил от сатирической и иронической манеры письма.
Не претендуя на научную полноту решения данной проблемы, автор
пособия ставил перед собой цель: показать своеобразие творческого пути
выдающегося русского писателя, оригинальность его индивидуальности, с
одной стороны, в рамках биографической схемы, а с другой – по характеру
динамики творчества. В задачу автора входило также дополнить сведения
вузовских учебников интересными биографическими материалами, показать
историко-литературный контекст, влиявший на творческую эволюцию
писателя, дать более широкий анализ его произведений, представить
творчество Платонова как попытку диалога с обществом.
Структура
учебного
пособия
продиктована
логикой
изложения
материала. Пособие состоит из 3 частей, соответствующих трем основным
этапам творческой биографии писателя и завершается контрольными
вопросами и заданиями, призванными закрепить полученные знания, а также
списком литературы.
7
ВОРОНЕЖСКИЙ ПЕРИОД
(1999 – 1926)
Детство писателя
А.П.
Платонов
(Климентов)1
родился в 1899 году. По сложившейся
традиции
день
рождения
писателя
отмечается 1 сентября. Но точной датой
рождения следует считать 28 августа (16
августа
по
ст.
стилю).
Об
этом
сохранилась выписка из метрической
книги Кафедрального Троицкого собора
города Воронежа, где написано, что у
«мещанина
Платона
Фирсовича
Климентова и Законной Жены его Марии
Васильевны, православных, младенец Андрей родился 16 августа, крещен 22
августа»2.
Он родился и вырос в Ямской слободе близ Воронежа, благодатного
края,
родины
И.С.
Никитина
и
А.В.
Кольцова.
Ямская
слобода,
организованная в 1624 году по указу царя Михаила Федоровича, в начале ХХ
века больше походила на деревню. По воспоминаниям писателя, там были
«плетни, огороды, лопуховые пустыри, не дома, а хаты, куры, сапожники и
много мужиков на Задонской большой дороге. Колокол «Чугунной» церкви
был всею музыкой слободы, его умилительно слушали в тихие летние вечера
старухи, нищие и я», – так написал в «Автобиографии» А. Платонов.
Фамилия Платонов не литературный псевдоним писателя. Это официально принятая им в 1920-м году
фамилия, образованная от имени отца.
2
Корниенко Н.В. Андрей Платонов: Сто лет одиночества // Книжное обозрение. – 1999. – 30 августа. – С. 16.
1
8
Задонский тракт имел в жизни Ямской слободы большое значение. По
этой дороге богомольцы из соседних областей шли к святым местам:
Митрофаниевскому монастырю в Воронеже и к Святителю Тихону
Задонскому в Задонске. Воронежцы тоже совершали паломничества в
Саровскую пустынь Нижегородской губернии, в Троицко-Сергиевскую
лавру, в Святые горы, на Афон и Иерусалим. Богомольцы и странники
приносили в Ямскую слободу красивые легенды о райских землях:
Беловодье, «городе Игнате», «реке Дарье», «новых островах», «ореховой
земле». Не случайно в произведениях писателя герои-странники без устали
ищут сказочную страну, рай на земле.
Отец Платонова, Платон Фирсович Климентов (1870–1952), был
потомственным рабочим, выходцем из шахтерской семьи. В возрасте 22 лет
он был призван в царскую армию и служил в петербургском лейбгвардейском полку, куда призывали физически крепких, красивых молодых
мужчин.
Платон Фирсович отличался неординарностью: был талантливым
самоучкой-изобретателем, смастерившим прибор для сгибания колецкреплений паровозных и вагонных колес и многое другое. Дар отца
передался сыновьям А.П. Платонову и П.П. Климентову, авторам многих
запатентованных изобретений в области электротехники и гидрогеологии. О
музыкальной одаренности, хорошем голосе Платона Фирсовича сохранились
семейные легенды. Он хорошо играл на гармони и был желанным гостем на
семейных торжествах друзей и соседей. Настоящей страстью его была
рыбная ловля. Очевидно, она была так сильна, что позволила Платонову в
послесловии к сборнику «Епифанские шлюзы» написать о себе как о «сыне
рыбака»1. Другим увлечением было коллекционирование самоваров – самых
разных форм и размеров.
1
Платонов А. Епифанские шлюзы. М.: Молодая гвардия, 1927. С. 266.
9
Более 50 лет Платон Фирсович проработал машинистом паровоза, а
затем слесарем железнодорожных мастерских, пользовался уважением среди
рабочих. Как образцового пролетария, «героя труда» описывает отца в своем
очерке 1920 года А. Платонов. Писатель Б. Песков написал об отце писателя
в
1931
году
в
журнале
«Подъем»:
«В
завкоме
Воронежского
паровозоремонтного завода им. Дзержинского мне сказали: «Лучший у нас
производственник
старик
Платон
Фирсович
Климентов…
Заводская
общественность просит ЦИК наградить его орденом Ленина»1.
Кроме основной работы Платон Фирсович имел дополнительный
заработок: покрывал золотом купола церквей, изготавливал несложные
ювелирные изделия. Изматывающий труд с утра до вечера ради семьи не
озлобил его: «…утром просыпался раньше всех, брал краюшку хлеба и
уходил. По вечерам же, зимой и летом, он приходил уже в темноте… Перед
тем как лечь спать, отец обыкновенно лазал по полу на коленях между
спящими детьми, укрывал их получше гунями, гладил каждого по голове и
не мог выразить, что он их любит, что ему жалко их, он как бы просил у нас
прощения за бедную жизнь»2. Платон Фирсович прожил нелегкую жизнь,
видел войны, страдания людей, пережил жену и многих своих детей.
Мать Платонова, Мария Васильевна (в девичестве Лобочихина) (1874–
1929),
была дочерью
часового
мастера,
воспитывалась
в
большой
многодетной семье, отличалась глубокой религиозностью и кротостью.
Мария Васильевна стойко переносила несчастья, которых на ее долю выпало
немало: из рожденных ею детей выжили только пятеро, хотя одно время
семья состояла из 10 человек3. Некоторые дети умерли в младенчестве. На
пороге юности умерли четырнадцатилетняя Надежда и двенадцатилетний
Дмитрий. Дожили до зрелости, кроме самого Андрея Платоновича, Сергей,
Семен, Петр и Вера.
Васильев В. Андрей Платонов: Очерк жизни и творчества. 2 изд. М.: Современник, 1990. С. 12.
Там же. С. 12.
3
Платонов А. Голубая глубина. Краснодар: Буревестник, 1922. С. 4.
1
2
10
Мария Васильевна была тонкой, художественно одаренной натурой.
Платонов трепетно любил мать, помогал ей по хозяйству, ухаживал за
младшими братьями и сестрами, стремясь хоть как-то облегчить ее жизнь. В
одном из стихотворений сборника «Голубая глубина» он приоткрыл кусочек
своего нелегкого детства:
Братца ношу, утешаю,
Постом ему минет годок,
Любит он, смотрит, смеется,
Думает, я ему мать.
О духовной близости матери и старшего сына говорит тот факт, что
имя Мария довольно часто встречается в произведениях Платонова и
означает светлое начало, женственность, мир.
К близким Платонов испытывал самые теплые чувства, любовь,
смешанную с жалостью. Нежное отношение к детству передано в рассказах
«Семен», «Июльская гроза», «Никита», «Корова». Уже в ранние годы
Платонов, не раз видевший смерть новорожденных в родительском доме,
понял, как хрупка человеческая жизнь. Эта тема звучит в ранних стихах
Платонова и становится сквозной в прозе.
Самые светлые воспоминания детства были связаны для Платонова с
трехгодичной церковноприходской школой, в которой будущий писатель
обучался с 1906 года, и с первой учительницей Аполлинарией Николаевной
Егоровой. Она не просто научила ребенка читать и писать, но пристрастила к
книге, открыла прекрасный Божий мир, рассказала сказку «про Человека,
родимого “всякому дыханию”, траве и зверю, а не властвующего бога,
чуждого буйной зеленой земле»1. По словам самого Платонова, именно
благодаря Аполлинарии Николаевне он решил продолжать образование.
Окончив
церковноприходскую
школу,
Платонов
поступил
в
Воронежское городское училище, которое окончил в июне 1914 года. К
1
Платонов А. «Живя главной жизнью...»: Повести. Рассказы. Автобиографическое. М.: Правда, 1989. С. 377.
11
этому же времени относятся его первые литературные опыты: в 12–13 лет он
начал писать стихи.
Бедность, граничащая с нищетой, подтолкнула Платонова к ранней
трудовой жизни. Уже в 13 лет он начал зарабатывать на хлеб. Платонов
написал в «Автобиографии»: «Жизнь сразу превратила меня из ребенка во
взрослого человека, лишая юности». Правда, это был труд по найму, в
основном, в летнее время, свободное от учебы. Сначала он работал на
молотилке в деревне Подгорной, в семи километрах от Воронежа. Через год,
весной 1914 года, нанялся «мальчиком» на склад страхового общества
«Россия». Знаковым местом для него стало имение Усть Бек-Мармачевых, в
90 км от Воронежа, где пятнадцатилетний Андрей вместе с отцом летом 1914
года ремонтировал паровой локомобиль, а затем, после починки, остался при
нем на некоторое время помощником машиниста1.. Мощная паросиловая
установка произвела на подростка огромное впечатление. С этих пор он всей
душой полюбил «паровозы, машину, ноющий гудок и потную работу» (из
автобиографии Платонова).
На постоянную работу, на должность мелкого конторского служащего
страхового общества «Россия» он устроился в 15 лет. В Государственном
архиве Воронежской области (ГАВО) сохранилось прошение будущего
писателя, адресованное начальнику службы пути и зданий ЮВЖД: «Честь
имею покорнейше просить не отказать предоставить мне должность
конторщика во вверенной вам канцелярии или бухгалтерии службы пути. Я
окончил полный курс городского училища, знаком с конторской службой,
могу хорошо работать на пишущей машинке и считать на счетах»2.
Занять
«чистое»
каллиграфический
место
почерк
и
переписчика
протекция
бумаг
помогли
родственников
красивый
матери
–
Лобочихиных, занимавших в Воронеже высокое положение3. С января 1915
Ласунский О.Г. Житель родного города. Воронеж: ЦДВ Черноземного края, 1999. С. 54.
Платонов А.П. Сочинения. Рассказы. Стихотворения. М.: ИМЛИ РАН, 2004. Т. 1. Кн. 1. С. 283.
3
Ласунский О.Г. Указ. соч. С. 56.
1
2
12
года Платонов был зачислен штатным конторщиком при управлении службы
пути, где проработал полтора года, уволившись оттуда, очевидно,
недовольный атмосферой скучной канцелярии, отсутствием в профессии
мелкого чиновника творческих горизонтов. Лишь в июле 1916 года он
поступил на трубочный завод, где начал осваивать рабочие профессии.
К 18 годам Платонов перепробовал уже много профессий: посыльного,
подручного в литейном цехе, рабочего на трубном заводе, механика,
помощника машиниста. Он приобрел рабочую сноровку, опыт общения с
простыми
людьми,
вынес
многочисленные
жизненные
впечатления.
Платонову нравилась созидательная работа, машины, техника. Но особенные
чувства он питал к паровозам. В сознании писателя они воплощали
индустриальную мощь, прорыв к новой жизни. Не случайно в будущих его
произведениях паровоз и машинист станут ключевыми образами.
Техника пробудила и доставшийся по наследству дар изобретательства.
Юный Платонов увлекся созданием механизмов, стал автором нескольких
запатентованных изобретений, пробовал даже построить вечный двигатель,
для чего соорудил в сарае турбину со сложной системой спиралей. Даже
оставив опыты по созданию «перпетуум мобиле», он продолжал верить в
возможность построения
совершенных
машин
на основе
новейших
технологий. А. Явич приводит в воспоминаниях такие рассуждения
Платонова: «Перпетуум мобиле – это не фантасмагория, не утопия, не
химера, а вполне сбыточная реальность, – говорил Платонов. – Возьмем, к
примеру, самый обыкновенный вентилятор, только сработанный из очень
прочного металла… Теперь вообразим самозаряжающийся источник,
который питает электрической энергией этот самый вентилятор. Чем не
вечный двигатель? Вполне сможет работать без останову и год, и два, и
десять… и сто, двести… в конце концов, на этом принципе вечного
13
движения основано все – и бег времени, и бег Земли вокруг Солнца, и бег
Вселенной»1.
Как бы там ни было, но тяга к рационализации труда помогла
Платонову-инженеру в бурные 1920-е годы почувствовать себя «строителем
страны», а позднее, в 1930-е годы, этот талант помогал ему выживать,
служил источником заработка.
Платонов и революция
Октябрьскую революцию Платонов встретил в самой гуще рабочей
среды,
тогда
он
работал
электромонтером
на
Воронежском
паровозоремонтном заводе. О внешности Платонова той поры оставили
воспоминания несколько человек. Люди, близко знавшие будущего писателя,
вспоминали его коренастую фигуру, простую рабочую одежду, кожаную,
протертую до белизны куртку, «широкое русское лицо и пытливые глаза, в
которых
словно
затаилась
печаль»2.
Друзья
отмечали
скромность,
искренность, ироничность и тихий глуховатый смешок.
Общественная и политическая жизнь Воронежа в те годы была
чрезвычайно насыщенной. Создавались советские хозяйственные службы,
партийные и комсомольские организации, проходили общие собрания,
митинги и диспуты в поддержку советской власти. Революция с ее
устремленностью в будущее и смелыми лозунгами как нельзя лучше
отвечала умонастроению молодого рабочего. Она дала ему право на
свободный труд, образование, выбор пути, и Платонов воспользовался всем
этим в полной мере. В 1918 году он поступил сначала в Воронежской
университет, а в 1919 году подал документы во вновь созданный
Явич А. Думы об Андрее Платонове // Андрей Платонов. Воспоминания современников. М.: Современный
писатель, 1994. С. 24.
2
Задонский Н. Донские вечера. М.: Советская Россия, 1969. С. 131.
1
14
Воронежский политехникум, который окончил в 1921 году, получив
должность губернского инженера-электрика и мелиоратора.
Учебу он активно совмещал с литературной деятельностью: с 1918 года
Платонов начал публиковаться в воронежской периодике: в журнале
«Железный
путь»,
в
газетах
«Воронежская
беднота»
(впоследствии
переименована в «Красную деревню») и «Воронежская коммуна» (с 1919
года). Здесь он печатал свои стихи, публицистические статьи, небольшие
очерки и рассказы под псевдонимами Ф. Человеков, Е. Баклажанов,
А. Фирсов. Одновременно он работал заведующим литературно-научным и
крестьянским отделом в местных газетах. Стихи тех лет, написанные в духе
пролеткультовской поэзии, передают его восторженное отношение к
революции:
Мы усталое солнце потушим,
Свет иной во вселенной зажжем,
Людям дадим мы железные души,
Планеты с пути сметем огнем.
Неимоверной мы жаждем работы,
Молот разгневанный небо пробьет,
В неведомый край нам открыты ворота,
Мир победим мы во имя свое.
«Вселенной»
Романтический пафос молодости счастливо совпал у Платонова с
общей направленностью эпохи. Он неизменно выступал с позиций новой
государственности. Его публичные высказывания и газетные статьи
отличались революционным романтизмом, образностью и необычным
стилем: «Великая страда Красной Руси еще не кончилась. От нас зависит ее
кончить скорее. <…> Мы истощены, мы устали, да, – но зато жива, бодра и
живоносна революция – смысл и цель нашей жизни»1. В публицистике
воронежского периода Платонов использовал сложную систему символов,
отражавших его нетерпеливое ожидание рукотворного Царства Божьего,
веру в конец современного цикла истории. Для обозначения революционных
1
Платонов А. Красные вожди // А. Платонов. Сочинения. Т. 1. Кн. 2. М.: ИМЛИ РАН, 2004. С. 29.
15
понятий он пользовался прямыми и скрытыми цитатами из Библии,
свидетельствующими об эсхатологическом видении времени: «кровавый
крест», «сокровенное существо», «владыка человечества» («Душа мира»),
«зверь из земных глубей» («Преображение»), «братство» («Рабочее
братство»), «царство Христово», «царство божие», «небесная любовь»
(«Христос и мы») и т.д.
Настоящей жизненной удачей для Платонова стала встреча в 1919 году
с Г.З. Литвин-Молотовым (1898–1972), заметной политической фигурой
Воронежа. Несмотря на молодость (Молотов был старше Платонова всего на
год), Литвин-Молотов работал председателем политотдела Совета обороны,
выполнял обязанности председателя губернской коммунистической партии,
редактировал воронежские газеты. Он отличался образованностью, широким
кругозором,
добросовестностью,
строгостью
и
в
то
же
время
человеколюбием, чем вызывал к себе искреннее уважение у коллег. Но,
пожалуй, главным его даром было безошибочное чутье на творческую
одаренность. Став редактором газеты «Красная деревня», Литвин-Молотов
создал в своем коллективе творческую атмосферу. Он привлек для работы
талантливую молодежь: Г. Плетнева, М. Бахметьева, А. Тихова и др.
Молодые поэты и писатели допоздна засиживались в редакции, до хрипоты
спорили и были абсолютно уверены в поддержке своих начинаний со
стороны старшего друга.
Из всего писательского молодняка Литвин-Молотов особенно выделял
Платонова и всячески помогал ему. В 1920 году он дал начинающему
писателю рекомендацию в партию. Даже перейдя на руководящую работу в
Краснодарское
издательство
«Буревестник»,
а
затем
в
московское
издательство «Молодая гвардия», Литвин-Молотов продолжал следить за
судьбой молодого писателя. Он выпустил в издательстве «Буревестник» его
первый
стихотворный
сборник
«Голубая
глубина»,
а
затем
помог
осуществиться изданию первого прозаического сборника «Епифанские
16
шлюзы». Литвин-Молотов был и другом, и требовательным цензором, и
литературным редактором «Епифанских шлюзов». Под его наблюдением
писатель формировал стиль, учился пользоваться эзоповским языком. По
собственному признанию Платонова, без постоянной поддержки, советов
Литвин-Молотова он не стал бы писателем.
Школа военного коммунизма
1919 год был для Платонова богатым на события. В этом году ему на
время пришлось оставить учебу и работу в редакции. На юге России тогда
проходила линия фронта. Воронеж, занятый красными, отчаянно оборонялся
от наседавших белых частей. Было голодно, холодно, свирепствовал тиф.
Еще в 1918 году Платонов был мобилизован в РККА (Рабоче-крестьянскую
Красную армию), работал до осени 1919 года помощником машиниста на
паровозе для военных перевозок. «Недоучившись в технической школе, –
писал он, – я спешно был посажен на паровоз помощником машиниста».
Затем он был переведен рядовым стрелком в ЧОНа1, дважды участвовал в
боях с частями генерала Мамонтова и Шкуро. В июле 1919 года как
корреспондент он был командирован в уездный город Новохоперск, вокруг
которого «в траве и оврагах, ютились белые сотни, делая степь
непроходимой и опасной»2.
Возвратившись к мирным трудам, Платонов продолжил активно
публиковать свои стихи, публицистические статьи и рассказы в газетах и
журналах «Воронежская коммуна», «Красная деревня», «Огни», «Железный
путь», «Призыв», «Зори», «Искусство и театр». За 5 лет сотрудничества с
воронежскими газетами он стал автором примерно 200 статей о политике,
Части Особого Назначения (ЧОН), созданные в период гражданской войны, подавляли белые мятежи и
жестоко карали всех, кто сеял смуту.
2
Платонов. А. «Живя главной жизнью...»: Повести. Рассказы. М.: Правда, 1989. С. 382.
1
17
искусстве, религии и любви. В Воронеже он стал известен и популярен. Без
него не обходилось ни одно собрание, ни один молодежный диспут. В 1920
году его как активного члена Воронежского писательского союза направили
на I Всероссийский съезд пролетарских писателей в Москву. Сохранилась
заполненная им анкета участника съезда. На вопрос «Каким литературным
направлениям вы сочувствуете или принадлежите?» он ответил: «Никаким,
имею свое»1. Этот ответ свидетельствует о том, что уже на заре литературной
деятельности писатель чувствовал свою непохожесть на товарищей по перу.
В 1921 году Платонов познакомился со своей будущей женой, Марией
Александровной
Кашинцевой
(1903–1983)
–
прелестной
девушкой,
студенткой филологического факультета Воронежского университета. Мария
Кашинцева окончила всего два курса университета, когда по призыву
Воронежского отдела образования была направлена на «ликвидацию
неграмотности» в деревню Волошино, расположенную в 60 км от Воронежа.
Командировка стала проверкой чувств молодой пары. Зимой 1921–1922 года
Платонов каждые десять-двенадцать дней приходил к невесте в деревню,
несмотря на опасности пути по ночной промерзшей степи, где рыскали
голодные волки. Вскоре восемнадцатилетняя Мария и двадцатидвухлетний
Андрей вступили в брак. Любовь к жене Платонов пронес через всю жизнь.
Об этом говорят в своих воспоминаниях В. Боков, Н. Задонский, Э. Миндлин
и другие писатели, не раз отмечавшие бережное отношение Андрея
Платоновича к Марии Александровне. Любовью к ней дышат и дошедшие до
нас письма: «Как хорошо не только любить тебя, но и верить в тебя как в
бога (с большой буквы), но и иметь в тебе личную свою религию»2.
Вскоре у Платоновых родился сын Платон, Тоша, как ласково
называли его родители. Несмотря на официальную антирелигиозную
пропаганду, 7 ноября 1922 года супруги окрестили его. Совершая такой
1
2
Корниенко Н.В. История текста и биография А.П. Платонова // Здесь и теперь. 1993. № 1. С. 8.
Архив А.П. Платонова. Кн. 1. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 440.
18
поступок, Платонов сильно рисковал, но сделал это, вероятно, по настоянию
горячо любимой матери.
1921 год известен как год великого голода в Поволжье. Платонов был
направлен в Поволжье в составе комиссии помощи голодающим и близко к
сердцу принял народное горе. В его статьях этого периода настойчиво звучит
мысль о том, что «страдания волжан нужно разделить на всех людей России,
в равных долях, чтобы почувствовать всем, что такое голод»1. В статье
«Коммунист! Покажи, что ты коммунист» он требовал, чтобы члены партии
отказались от золота и дорогих вещей в пользу голодающих. Но на практике
все было по-другому. Летом 1921 года, обучаясь в губернской совпартшколе,
он остро ощутил разрыв между коммунистическими лозунгами и реальным
поведением партийных функционеров, позволявших себе сытую жизнь в то
время, когда крестьяне Поволжья погибали от голода.
В июле 1921 года в воронежской газете «Огни» был напечатан
фельетон
Платонова
«Душа
человека
–
неприличное
животное»,
подписанный псевдонимом Тютень. В нем Платонов с тревогой заговорил о
появлении
«официальных
революционеров»,
которые
«устанавливают
порядок», делают «приличное лицо революции», подавляя народ, указывая
ему на его «место». Платонов назвал их «мертвыми душами в советской
бричке» и предрек жестокую рабочую расправу: «Едет советская бричка. В
ней солидный мужчина, разбрюзгшая на ворованных харчах барыня, кучер и
кобелек. Это едут по всем мостовым, улицам и переулкам мертвые души в
советских бричках. <…> Мечутся мертвые тени в живых городах и ждут они
страшного суда, рабочей расправы»2. Удивительно, что еще в начале 20-х
годов, когда у Платонова была сильна вера в революцию, он увидел опасное
Задонский Н. Молодой Платонов // Андрей Платонов. Воспоминания современников. М.: Современный
писатель, 1994. С. 14.
2
Платонов А. Сочинения. Т. 1. Кн. 2. М.: ИМЛИ РАН, 2004. С. 169.
1
19
явление – рождение нового класса номенклатуры – партийно-хозяйственных
чиновников, с которыми он будет вести непримиримый неравный бой.
Возможно,
этим
внутренним
неприятием
«официальных
революционеров» и их «надлежащих мероприятий» (любимое ироническое
выражение Платонова, которым он называл любую официальщину) можно
объяснить резкий поворот в жизни писателя в конце 1921 года. Именно тогда
Платонова исключили из кандидатов в члены партии, по его признанию, по
собственному «мальчишеству и непростительной причине»1. Двоюродный
брат Платонова так объяснил ситуацию исключения: «На Воронеж
покатилась волна субботников. Людей посылали убирать дворы. Платонов
возмущался: “Жители сорят, а мы должны за ними убирать. Я не иду на
такой субботник”. За это партячейка исключила его из партии»2. Среди
других причин друг Платонова С. Липкин назвал несогласие Платонова с
политикой нэпа, которую он, как и многие другие в те годы, считал
предательством революции3. Исключение Платонова из партии могло быть
реакцией местной партийной номенклатуры на его фельетон «Душа человека
– неприличное животное»4. Ясно одно: партийные функционеры увидели
слишком яркую индивидуальность, неподкупную честность Платонова, его
нежелание идти на компромисс и попытались таким образом нейтрализовать
его. Кто же будет прислушиваться к словам «шаткого», «неустойчивого»,
«недисциплинированного» человека5, которого за грубые политические
ошибки исключили из партии!
Конечно, Платонов быстро понял свою ошибку. Коммунистическая
партия была, по его представлению, народной, а кому как не народу он
отдавал всего себя без остатка? В 1922 году он попытался восстановиться, но
безуспешно. В 1924 году он вновь подал заявление в партию, но
Ласунский О. Литературные раскопки. Рассказы литературоведа. Воронеж, 1972. С. 207.
Андрей Платонов. Воспоминания современников. М.: Современный писатель, 1994. С. 139.
3
Там же. С. 139.
4
Шубин Л. Поиски смысла отдельного и общего существования. М.: Советский писатель, 1987. С. 125.
5
Ласунский О. «В других партиях не состоял…» // Литературная газета. – 1990. – 6 июня.
1
2
20
Воронежская партийная организация не простила Платонову анархического
умонастроения и отклонила его просьбу, мотивировав это тем, что товарищ
Платонов «недостаточно политически подготовлен»1.
Таким образом, первое столкновение Платонова с «официальными
революционерами» заложило почву для критического отношения писателя к
власть предержащим. В «Автобиографии» 1924 года он признался, что с этих
пор не мог далее «заниматься созерцательным делом – литературой» и стал
считать своим главным делом практическую работу на земле. Очевидно, он
хотел восстановить утраченные позиции и добиться новых высот – теперь
уже на поприще инженера-строителя.
В 1921–1922 годах Платонов работает председателем Чрезвычайной
комиссии по борьбе с засухой в Воронежской губернии. Двумя годами
позднее
он
гидрофикации,
уже
совмещал
управляющего
должности
председателя
губернским
комиссии
мелиоративным
по
бюро,
заведующего отделением гидрофикации и подотделом сельскохозяйственной
мелиорации, председателя комиссии по постройке гидроэлектростанции на
Дону. Под его руководством в Воронежской губернии построено 763 пруда,
более 300 колодцев, осушено 7600 десятин заболоченной земли, построены 3
электростанции. В архиве писателя хранятся патенты на изобретения,
сделанные в этот период. В 1921 году он выпустил в свет свою первую
публицистическую книгу «Электрификация». Писательский труд на какоето время отошел на второй план, им Платонов в художественной форме
иллюстрировал свои технические идеи. Таковы рассказы «В звездной
пустыне» (1921), «Сатана мысли», «Приключения Баклажанова» (оба
1922).
В эти годы Платонов развил бурную общественную деятельность, был
чрезвычайно энергичен и деловит, и это не осталось незамеченным. Писатель
В. Шкловский, летом 1925 года побывав в Воронеже, обратил внимание на
1
Ласунский О. «В других партиях не состоял…» // Литературная газета. – 1990. – 6 июня.
21
Платонова. В книге «Третья фабрика» он написал: «Платонов прочищает
реки. Товарищ Платонов ездит на мужественном корыте, называемом
автомобиль <…> Товарищ Платонов очень занят. Пустыня наступает. <...>
Говорил Платонов о литературе, о Розанове, о том, что нельзя описывать
закат и нельзя писать рассказов»1.
Сборник стихов «Голубая глубина»
В 1922 году при помощи Г.З. Литвина-Молотова в Краснодарском
издательстве «Буревестник» вышла первая книжка стихов Платонова
«Голубая глубина». В ее названии слышатся отголоски символистской
поэтики, не случайно книга была замечена и одобрена В. Брюсовым. Хотя
стихи «Голубой глубины» и несовершенны, они интересны тем, что в них
предстает молодой Платонов в период становления поэтики. Здесь можно
найти отзвуки поэзии XIX века, влияния поэтов Серебряного века (прежде
всего символистов, футуристов) и, конечно, пролеткультовцев2. Сходство
стихов Платонова с творчеством таких пролетарских поэтов, как А. Гастев,
В. Кириллов, М. Герасимов, очевидно и не раз отмечалось литературоведами.
Книга потрясает кипением мысли, устремленностью в будущее. Но главное,
в ней предельно обнажено ядро будущих тем, идей и мотивов, которые
позднее Платонов зашифрует, переведет в подтекст.
Книга «Голубая глубина» имеет трехчастную структуру. В первом
разделе
преобладают
коллективизма3,
стихи,
навеянные
пролеткультовской
богдановскими
тематикой,
проникнутые
идеями
духом
революции, пафосом мирового космического творчества. Лирический герой
Шкловский В. Третья фабрика. М.: Круг, 1926. С. 125–126.
Малыгина Н.М. Художественный мир Андрея Платонова. М.: МПУ, 1995. С. 12.
3
Богданов А.А. (Малиновский) (1873-1928) – политический деятель, философ, экономист, идеолог
Пролеткульта. В своем труде «Всеобщая организационная наука» выдвинул идею системных, «разумных
человеческих отношений», основанных на коллективизме, научном прогрессе.
1
2
22
этих стихотворений, разбуженный революцией пролетарий, радостно открыт
новому миру, слит с миллионами таких же, как он, рабочих в единое
монолитное МЫ:
Мы – гудок, кипящий мощью,
Пеной белою котлов,
Мы прорвемся на дороги,
На далекие пути.
«Гудок».
В стихах первого раздела пульсирует энергия времени, лирический
герой предчувствует прорыв в иной мир, основанный на разуме, технике и
свободном труде:
Мы безумную вселенную
Бросим в топку раскаленную,
Солнце древнее, бесценное
Позабудется, сожженное.
<…>
Наши дети не родились,
Не родятся никогда –
Через вечность мы пробились,
Будем биться, жить всегда.
В приведенной цитате отчетливо слышатся отголоски философии
Н. Федорова, мечтавшего о бессмертном человечестве1. В то же время в
стихах Платонова нашла отражение тема Апокалипсиса. Революция в них
воспринимается как конец света («сожженное» солнце, гибель Вселенной).
«Материалистической религией» назвала подобную трансформацию в
стихах пролеткультовских поэтов Е. Толстая, подметившая «культовую»
природу пролетарского искусства с его «богоборческим переосмыслением
традиционной религиозной терминологии»2.
Во втором разделе книги общая тональность меняется. Его
открывает лирическое стихотворение «Из поэмы “Мария”», в котором
появляется тема любви, мятущейся мечтательной души, странничества:
В моем сердце песня вечная
И вселенная в глазах,
Кровь поет по телу речкою
Ветер в тихих волосах. <...>
Я не мудрый, а влюбленный,
Николай Федоров – русский религиозный философ. В своем труде «Философия общего дела» он
утверждал, что человечество победит не только нищету и болезни, но и смерть. Ученые будущего смогут
воскресить умерших, и те, восстав из небытия, объединятся с живущими в вечном братстве.
2
Толстая Е.Д. МирПослеконца. М.: РГГУ, 2002. С. 299.
1
23
Не надеюсь, а молю.
Я теперь за все прощенный.
Я не знаю, а люблю.
Лирический герой во второй части пытается выразить свою душу,
«обитель
невозможного»,
донести
до
читателя
тоску
по
идеалу
всеединства:
В сердце человека и любовь и жалость.
О бессмертии поет великая река,
На песок упала тоненькая веточка –
Матери моей остывшая рука.
В поле закопали люди свое сердце –
Может рожь поспеет тут и без дождя,
Может, будет лето, и воскреснут дети,
И протянет руки нам родная мать.
Во второй части появляется тема природы и мотив исторической
древней памяти, дарованной лирическому герою:
Среди нив, певучих в спелости,
все шумит, шумит сосна,
На кургане давней древности
Лист бормочет ото сна.
<...>
Здесь когда-то, прежде времени,
Море жило в песне волн
И таило в тинной зелени
Утонувший чей-то челн
«Среди нив, певучих в спелости…»
В третьей части книги обращают на себя внимание зарисовки
русской провинциальной жизни, изображенной по большей части
поэтически неспешной. Русь у Платонова словно овеяна маревом сна:
Задремавшие равнины,
Пыльные кусты…
Мои милые картины.
Тихие мечты.
«Невысокие лозины….»
Герои стихов часто неподвижны или двигаются медленно, словно в
полусне: «Добрые сонные деды / Еле плетутся на звон», «Спит пастушонок
Кузьма», «Страничек божий, Фома, уж поплелся», «И сидит человек над
пустынной рекой, / Позабывшись под пение мошки…», «Задумался дед на
пеньке, Жует и жует лошаденка» и т.д. На фоне деревенского пейзажа
разворачиваются нехитрые события: колокола звонят к вечерне, странник с
иконой и кружкой для подаяния проходит к церквушке, двое смешных
стариков никак не дозовутся третьего.
Особый колорит лирическим стихам в третьей части придает мягкий
юмор, идущий от жизненных впечатлений автора, чьи детство и юность
24
прошли среди простого народа. В стихах «Русь», «Март», «Млеют в
горячей весенней испарине...» поэт использует сниженную просторечную
лексику, обращается к натуралистическим деталям крестьянского быта.
В
стихотворении
«Песня»
Платонов
иронически
описывает
деревенский праздник, используя для этого традиционный прием
сопоставления
человека
с
животным,
когда
зверь
или
птица
ассоциируются с определенным характером: «Ходят Стеши, ходят Глани, /
Румяные курицы». Парни важной походкой и самодовольстом напоминают
кочетов. Высмеивая грубые деревенские нравы, Платонов дает героям
меткие сатирические характеристики: «страхолюдный Митька», «цопкая
рожа», «рыжий», «корявые лапы». При этом у автора нет отторжения
деревенской жизни, к сельской молодежи он относится с симпатией,
смешанной с юмором, но в то же время ему представляется жалким и
смешным биологический уровень ее существования, нежелание молодых
людей подняться над обыденностью.
Шуточное стихотворение «Маня с Усмани» рисует образ кокетливой
молодой женщины, тоскующей без мужа:
Полны груди молока
У румяной матери,
Заголенная рука
Стелет гостю скатерти.
Комизм создается контрастом жалоб Мани на нездоровье («На кого
похожа я, / Ссохлась с тоскованья») и ее цветущей молодости.
Использование деталей психологического плана (деланного равнодушия
хозяйки к гостю и белой скатерти, которая ради него расстилается,
невнимание матери к постоянному плачу грудного ребенка) создает образ
лукавой женщины, увлекающей лирического героя своей красотой и
жаждой любви. Этому же впечатлению способствует четырехстопный
хорей – ритм озорной частушки.
25
Таким
образом,
в
первом
сборнике
«Голубая
глубина»
обнаруживаются основные тенденции будущего творчества писателя.
Правда, романтика, лирика, с одной стороны, и комизм, с другой, еще не
создают синтеза, характерного для зрелого Платонова. Они выглядят
автономными линиями творчества, словно принадлежащими перу двух
разных литераторов. Соответственно и лирический герой стихотворений
по-разному представлен в трех частях сборника. В первой он олицетворяет
мощь вдохновленного революцией рабочего. Во второй и третьей тонко
организованная,
поэтическая
личность
созерцает
природный
мир,
романтически тоскует по «невозможному», с грустной улыбкой наблюдает
современную деревенскую жизнь.
Это противоречие естественно для молодого поэта, еще не
переплавившего своих жизненных впечатлений. Оно объясняется также
утопизмом взглядов Платонова, который в начале 1920-х годов считал, что
старая Россия, «родина странников и Богородицы», осталась в прошлом.
После революции, по его мнению, она должна перейти в другое состояние
– стать страной «мысли и металла», «энергии и электричества». Поэтому
мотивы, связанные с уходящей Россией, получили в книге «Голубая
глубина» лирико-ироническое освещение. Однако смех поэта в сборнике
светел и выражает народную точку зрения на мир.
Ранние рассказы А. Платонова
В ранних очерках и рассказах Платонова так же, как в поэзии,
присутствуют три параллельные тенденции. С одной стороны, часть
произведений тяготеет к реалистическому изображению жизни, ее
трагических сторон. Таковы рассказы «Очередной» (1918), «Волчок»
(1920), «Волы» (1920), «Серега и я» (1920). Другие представляют собой
26
лирические или научные фантазии: «О любви», «Маркун» (1920),
«Потомки солнца» (1922). Третьи напоминают небольшие комические
зарисовки из сельской жизни: «Поп» (1920), «Рассказ не состоящего
больше во жлобах» (1923), «Цыганский мерин», «Экономик Магов (оба
– 1926)»1.
Но уже в некоторых вещах воронежского периода наметилась
тенденция к синтезу реалистического, лирического и комического2. Так,
рассказ «Чульдик и Епишка» (1920) начинается с бытовой сельской
сценки, описанной в духе балаганного театра. «Ехидный» спящий Епишка
был разбужен «душевным мужичком» Чульдиком в момент сладкого
сновиденья самым непочтительным образом – «агромадным кнутовищем
по штанам». Комизм ситуации подчеркивается снижающими деталями, а
также скрытым ироническим сравнением с чертом: спящий мужичок,
«ехидный и пахучий», «похлюпывал носом», один глаз его «был не закрыт,
а прищурен» (одноглазие в фольклоре традиционно связывается с
нечистой силой). В завязке рассказа присутствует также комический
диалог, который можно определить как «разговор глухих». Спящий
Епишка не слышит обращенных к нему слов Чульдика, его реплики
адресованы Дуняшке, пригрезившейся ему во сне:
– Что за епишка, успрашиваю, хозяин такой тута?
– Дунь, Дуняш... Не бойсь, уважь!.. Чума с ним, мужиком, сатаной
плешивым...
Но этот стеганул по пояснице как следовает, и Епишка вскочил.
– Что... Ай я... Дунька, враг, ведьма днепровская!
В репликах мужичков использованы диалектизмы («оттыльча»,
«откель», «успрашиваю»), ругательства («враг», «сатана плешивый»,
Два этих рассказа впервые опубликованы в сборнике «Епифанские шлюзы» (1927).
Тенденцию к синтезу в раннем творчестве Платонова впервые отметила: Эйдинова В. К творческой
биографии А. Платонова (по страницам газетных и журнальных публикация писателя 1918-1925 годов) //
Вопросы литературы. – 1978. – № 3. – С. 222.
1
2
27
«ведьма днепровская»), грубые просторечные выражения («вали до хаты»).
В соединении с авторской иронией все перечисленные детали создают
впечатление, что автор задумал юмористический рассказ. Однако
неожиданно веселое повествование обрывается. На героя обрушивается
несчастье – пожар в его доме. Символический образ пожара («туча черного
дыма с красным вздыхающим животом») в силу своей неожиданности не
сразу осознается как трагический. Постепенно нагнетание художественных
деталей трагического ряда («горело от горя сердце», «без духу летит по
лугу», «проваливается его душа», «повис, ослабши») вызывает у читателя
чувство жалости к герою, а затем раздумья о смысле жизни, о вечной
разъединенности и сиротстве людей. Кузьма (имя его появляется только в
конце рассказа) умер одиноким, не понятым и никем не обласканным.
Только Чульдик заплакал на его могиле то ли о Кузьме, то ли о своей такой
же одинокой и бесприютной жизни.
В рассказе проявилась важнейшая черта творческой манеры
Платонова – в шутливой форме говорить о серьезном. Правда, осознал
он это позднее. «Очень важно, – находим в записной книжке Платонова
1931–1932 годов. – Мое молодое, серьезное (смешное по форме) –
останется главным по содержанию навсегда, надолго»1.
Именно в таком – синтетическом – ключе следует прочитывать
рассказ «Ерик» (1921). Платонов соединил в нем анекдот, народную
карнавальную
символику и
библейские мотивы.
Начало
рассказа
характерно для раннего творчества писателя и напоминает анекдот.
Главный герой похож на низкого героя сказок. Его имя говорящее, оно
происходит от уменьшительной формы слова «ера» – озорной, развратный
человек, что подтверждается авторской характеристикой («молодой,
сильный, большой. Бабы не имел и чего-то то и дело чхал», «любил
вечерами щупать девок») и разговорами о нем крестьян:
1
Платонов А. Записные книжки. Материалы к биографии. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 100.
28
– Во корежить его. Должно, воздухи в душу не пролезают…
– Да. Должно так... дерет его чох, поди ж ты. – Такой уж
чудотворный человек.
«Чудотворный» в данном контексте не просто «чудной», смешной,
не принимающий законов общежития человек, но и «тот, кто творит чудо».
Образ Ерика вполне соответствует этим двум значениям. Герой
олицетворяет
собой
древнюю
языческую
силу
неподчинения
христианским канонам (не был женат, во время колокольного звона
приплясывал, как язычник). Но именно этому странному персонажу автор
поручил
перевернуть устоявшийся мир. Когда под его руками ожили
сделанные им глиняные люди и выворотили «пузо земли наружу кишками
и печенками», Ерик почувствовал себя Богом, сотворившим Вселенную.
Акт рождения нового мира запечатлен в символической сцене, когда из
появившейся на небе проруби высунулась «насмешливая голая голова и
опять спряталась».
Рассказ наполнен символами: это глиняные люди, ищущие конца
света, проломленное небо, свесившаяся с неба голая голова – символ
рождающегося человечества, дождь, напоминающий библейский потоп, но
с особой сниженной карнавальной символикой: «Полилась пакость и
нечистота. Все увидели, что такое был белый свет, и насмеялись над ним.
Мир кончился потешением и радостью».
Многие из приведенных здесь мотивов и символов были широко
распространены
в
литературе
1920-х
годов,
отразившей
пафос
преображения жизни. «Преображение» – так назвал свой сборник,
изданный в 1918 году, С. Есенин. Как мировая мистерия подана революция
в поэмах А. Белого «Христос воскрес» (1918) и А. Блока «Двенадцать»
(1918), в пьесе В. Маяковского «Мистерия-буфф» (1918). Однако
Платонов, делая героями-преобразователями чудаков, таким способом
избегал излишнего пафоса и назидательности.
29
В рассказе «Тютень, Витютень и Протегален» (1922), написанном
в жанре, близком русской народной сказке, художник продолжил тему
чудачества, найденную в предыдущих рассказах. В то же время в
произведении затронута волновавшая Платонова проблема бессмертия.
Три героя рассказа – чудаки и юродивые – по-своему представляют
мечту человечества о вечной жизни. Тютень, веря в бессмертие души на
небесах, воображает себя Богом: «мир для него был дым», «давно по нем
бледнело и тосковало небо». Витютень, напротив, в духе христианской
традиции умаляет и унижает себя, ибо «самые последние, меньше
песчинок... без слова и борьбы завоюют мир, и царство малых будет без
конца и без смерти». Протегален, подобно отшельнику, вовсе отошел от
людей и переселился в мир грез и радужной мечты.
Платонов мастерски, одной-двумя фразами создал комические
портреты героев. Тютень ростом с кочережку, зимой и летом носил
варежки, а шею обматывал полотенцем, глазами он «ехиден и похож на
стервеца». Витютень ростом с черпак, глаза его слишком велики, «с
поспевший чеснок». Ходил он голый, обмотавшись рогожей. Заботясь о
птицах, в распущенные волосы накладывал комья соломы и навоза,
пытаясь соорудить на голове гнездо. Протегален, «тощая верста»,
пропускает людей под ногами, меряет голенями озера, живет один в
глубокой пещере.
Детали, рисующие образы героев в комически сниженном виде,
работают на главную – серьезную – мысль автора: каждый человек на
земле, даже самый жалкий, самоценнен, каждый несет в душе целый мир,
и даже в самом маленьком смешном человечке «бьется настоящая жизнь»
и живет «мир радужной мечты».
Но люди разобщены и не хотят понимать друг друга. Платонов
оставил своих героев в самый драматический момент рассказа, когда они,
застигнутые ливнем, собираются в тесной пещере Протегалена. Пещера
30
под водой – символ человеческого общежития, где люди, даже находясь
вместе и своей теснотой защищаясь от страха, не слышат, не узнают друг
друга, где каждый прислушивается только к себе. Автор обрывает
повествование на грустной ноте непреодоленного одиночества. Мы не
знаем, что будет с героями. Возможно, они погибнут в обезумевшей
стихии воды, так и не показав миру путь к братству. С другой стороны,
финал рассказа можно понимать как возвращение героев в первостихию, в
материнское лоно природы; тогда, возможно, вода омоет их, и они выйдут
из нее уже другими, преодолевшими одиночество. Платонов не дает
однозначного ответа.
Ранние рассказы Платонова ориентированы на традиции сказа1,
получившего в 1920-е годы самое широкое распространение. Сказ
позволил сделать центральным героем литературы человека из самой гущи
народных масс, дал ему возможность высказать свою точку зрения на
происходящие события. Признанными мастерами сказовой формы были
А. Неверов, М. 3ощенко, Вяч. Шишков, Е. Замятин, Н. Ляшко и др.
Платонову всегда был близок демократический стиль повествования.
В духе общей тенденции прозы 1920-х годов он отказался от главенства
авторского слова в пользу «чужого», сделав героем-рассказчиком
произведений
первой
половины
20-х
годов
«уездного»
человека,
представителя демократических низов. Его тяжеловатая неспешная речь,
доверительная и одновременно ироническая интонация, создает иллюзию
рождения слова непосредственно в момент говорения.
Следуя традициям комического сказа, писатель строил некоторые
рассказы в виде коротких анекдотов, в основу которых положен какойлибо случай из деревенской жизни или практики мастерового парня. Такие
рассказы наполнены чудаками, доморощенными изобретателями. Это
1
Толстая Е. МирПослеконца. М.: РГГУ, 2002. С. 272.
31
Черепендик из рассказа «В мастерских» (1920), поп из одноименного
рассказа. Наиболее показателен в этом смысле «Рассказ не состоящего
больше во жлобах» (1923). Повествование в нем ведется от лица
деревенского парня Елпидифора Баклажанова, жителя Тарараевки, где
проживает «невидный обглоданный народ, не помнящий, как называется
их уездный город». Елпидифор рассказывает случай из своей практики,
как над ним и двумя деревенскими парнями-новобранцами, подшутил
командир, заставив их просить отпуск у портрета Троцкого:
– Вон, – показывают, – товарищ Троцкий.
– Дак тож видимость одна, – говорим мы, – партрет.
– Нет, – отвечают, – это не видимость, это у буржуев видимость и
обман один, а у нас, у пролетариев, – правда и живая личность. Проси
отпуска.
В целях придания достоверности речи рассказчика и персонажей
Платонов использует просторечные слова и обороты: «звездов много,
молонья сверкует», «дозвольте домой на деревню к отцу-матери»,
«измордовались», «очумели» и др. Несмотря на комичность ситуации и
грубоватый юмор, вывод повествователя в конце рассказа оптимистичен:
Советская власть делает из несознательных «жлобов» и «дураков»
настоящих людей, способных «узреть весь мир, уложить его в сердце и
сделать лучшим, чем он есть».
В ранних рассказах в духе неореализма1 Платонов сближает разные,
нередко противоположные тенденции. Реалистические бытовые зарисовки,
комические картинки углубляются с помощью лирико-философского и
романтического
взгляда
на
жизнь,
а
анекдотические
ситуации
Неореализм – течение внутри реалистического направления, соприкасавшееся с процессами,
протекавшими в модернизме. Впервые о неореализме в литературе заговорили В.М. Жирмунский
(«Преодолевшие символизм», 1916) и Е.И. Замятин («О синтетизме», 1922). Вслед за Замятиным мы
считаем неореализм синтезом реализма и символизма. Писатели-неореалисты изображали «бытие через
быт» (В.Я. Келдыш), сделав художественный синтез и иронию принципами передачи действительности.
О неореализме в творчестве Платонова см.: Давыдова Т.Т. Русский неореализм. Идеология, поэтика,
творческая эволюция. Учебное пособие. М.: Флинта–Наука, 2006. С. 138–184.
1
32
«подсвечиваются» осознанием трагичности и быстротечности жизни. При
этом бытийный компонент преобладает над жизненной конкретикой.
Автор приобщает читателя к бесконечности Вселенной и бессмертию
человеческой души. В духе неореалистической традиции прочитывается и
неподражаемая
платоновская
ирония,
и
особенная
«сгущенность»
художественных образов, открывающие возможность сотворчества автора
и читателя, и «сдвиги языкового строя»1.
Социальная фантастика Платонова
1922–1926 годы были не самыми плодотворными на литературном
поприще Платонова. И все же именно в этот период писатель создал цикл
социально-фантастических рассказов: «Сатана мысли» (1921), «Потомки
солнца» (1922), «Лунные изыскания» (1926), «Эфирный тракт» (1926–
1927), набросок очерка «Питомник нового человека» и др. Жанр научной
фантастики бурно развивался в начале ХХ века и после революции. Он
«подпитывался» научными открытиями в области физики, математики,
биологии, машиностроения и т.д. Фантастика позволяла заглянуть в
будущее,
выдать
осуществившиеся
технические
проекты.
и
социальные
Таковы
повести
гипотезы
«Вне
земли»
за
уже
(1918)
К.Э. Циолковского, «Путешествие красной звезды в Страну Чудес» (1923)
И. Жукова, «Аэлита» (1922) А.Н. Толстого и его роман «Гиперболоид
инженера Гарина» (1925).
Платоновская фантастика – это своеобразные проекты устройства
жизни.
Она представляет
собой
сложный
«коктейль»
из
трудов
Келдыш В.Я. Реализм и неореализм // Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов).
Кн. 1. М.: «Наследие», 2001. С. 259–335.
1
33
Н.Ф. Федорова, К.Э. Циолковского, А.А. Богданова, А. Гастева1, Н. Теслы,
О. Шпенглера. К 1923 году Платонов был хорошо знаком с книгами
А.В. Луначарского
«Социализм
и
религия»,
К.
Каутского
«Предшественники новейшего социализма»2, со статьей Н. Чужака «Под
знаком жизнестроения», где автор говорил об искусстве как особом
способе «организации» жизни, повторяя основные положения теории
Богданова об искусстве-жизнестроении.
Идея строительства нового мира посредством художественного
творчества вдохновила Платонова на создание ряда произведений, в
которых он предлагал свои варианты достижения будущей гармонии.
Таков «Рассказ о многих интересных вещах» (1923), написанный в
соавторстве с М. Бахметьевым и являющийся поворотным пунктом в
творческой судьбе писателя. Несмотря на то, что к фантастике его можно
причислить лишь условно, он, тем не менее, представляет собой первый
платоновский «проект будущего» и в художественной форме выражает его
социально-философские идеи покорения природы, космоса, преодоления
смерти, обуздания половой энергии, устранения неравенства человека и
животного. В нем представлены многие художественные образы, сюжеты,
мотивы, которые позднее развились в самостоятельные3.
Платонов создал в своих фантастических произведениях тип героясверхчеловека, ученого, инженера (иногда самоучки), который хочет
перестроить материю, уничтожить ее, чтобы потом возродить в новом
качестве. Таковы Маркун из одноименного рассказа, Вогулов («Сатана
мысли»), Иван Копчиков («Рассказ о многих интересных вещах»),
Баклажанов,
Михаил
и
Егор
Кирпичниковы
(«Эфирный
тракт»),
Малыгина Н.М. Эстетика А. Платонова. 1985; Семенова С.Г. «Идея жизни» А. Платонова // Москва.
1988. № 3; Толстая Е. МирПослеконца. М.: РГГУ, 2002.
2
Каутский К. (1854-1938), один из теоретиков германской социал-демократии, указывал в книге на
«соответствие духовной жизни многих русских сект с духовной жизнью коммунистов». В произведениях
Платонова герои, действительно, подвижники, живущие идеей спасения человечества.
3
Малыгина Н.М. «Рассказ о многих интересных вещах» в контексте творчества А. Платонова //
А. Платонов. Мир творчества. М., 1994. С. 180.
1
34
Крейцкопф («Лунные изыскания»). Они мечтают о научном прогрессе, о
преобразовании мира, победе над «враждебной» природой и бессмертном
человечестве. Вместе с тем, по справедливому замечанию Е. Яблокова, в
характерах героев фантастических произведений нередко «прометеизм»
сочетается с «раздвоенностью, нецельностью, неприкаянностью», а «их
грандиозные проекты выглядят как месть миру, месть природе»1.
Лучшая повесть цикла – «Эфирный тракт». Первоначальные ее
названия – «Медом по яду», «Неповторимое счастье», «Цветущее сердце»
(Н.В. Корниенко). В повести художественно преломились ведущие
философские теории века по вопросам науки и прогресса, культуры и
цивилизации, развития этносов, плотской и платонической любви, этики
поведения ученого и т.д. В основу сюжета положены идеи И. Ньютона и
Н. Теслы об эфире – некоем невидимом веществе, заполняющем
вселенную и являющемся источником энергии всего сущего.
С другой стороны, повесть создавалась под влиянием книги
немецкого философа О. Шпенглера «Закат Европы» (1918–1922), в
которой автор, противопоставляя цивилизацию и культуру, высказал
суждение о цикличности жизни народов, населяющих Землю. От рождения
до смерти нации, по мнению Шпенглера, проходит около 1000 лет.
Умирая,
культура
перерождается
в
свою
противоположность
–
цивилизацию, в которой господствует голый техницизм, а на смену
творчеству и развитию приходят бесплодие и окостенение.
Повесть рождалась в муках. Платонов завершал определенный
период творческой жизни, связанный с усвоением и переплавкой
многочисленных технических и философских идей века. На смену
утопическим взглядам о социальном устройстве государства, мечтам о
покорении
природы
приходило
осознание
сложности
жизни,
Яблоков Е.А. Художественная философия природы: Творчество М. Пришвина и А. Платонова
середины 20 – начала 30-х годов // Советская литература в прошлом и настоящем. М: МГУ, 1990. С. 55.
1
35
безнравственности насилия над природой, необходимости мирного
существования с ней. Внутренняя перековка ощущалась Платоновым как
физическое страдание: «Полтораста страниц насиловал я свою музу в
«Эфирном тракте», – писал он в одном из писем жене. Однако в ходе
борьбы художника и инженера победил художник: «Пока во мне сердце,
мозг и эта темная воля творчества – “муза” мне не изменит. С ней мы
действительно – одно. Она – это мой пол в душе»1. Так в письме к жене
Платонов обозначил преодоление внутреннего рубежа, после чего стал
считать себя писателем, а творчество – неотъемлемой частью жизни.
Характерно, что Платонов не отодвинул действие повести в далекое
будущее, а соотнес его с 1930-ми годами.
Много размышляя в эту пору о природе гениальности, писатель
создал образы ученых, способных силой разума вызвать дождь и напоить
иссушенную почву, овладеть эфиром, покорить космос. Возможный
прообраз этих героев – современник Платонова, американский ученый
Никола
Тесла
(1856–1943),
изобретатель
беспроводной
передачи
электричества, двигателя на солнечной энергии, разработчик принципов
дистанционного управления. Так, Матиссен, подобно Тесле, изобретает
приемник-резонатор, усиливающий сигналы головного мозга, и направляет
их на объект, заставляя его работать в нужном режиме. С другой стороны,
образу Матиссена Платонов отдал собственные технические изобретения
(система орошения с помощью электричества).
Главные герои повести, Михаил и Егор Кирпичниковы, посвятили
свою жизнь науке с целью сделать человечество богатым и счастливым.
Михаил Кирпичников верит, что с помощью его открытия – эфирного
тракта – «история сделает скачок на век или на два века вперед». Эфир, по
его мнению, это «генеральное тело мира», «все из себя производящее и все
в себя воспринимающее». Эфирный тракт позволит выращивать любое
1
Архив А.П. Платонова. Книга 1. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 459.
36
вещество, например, руду или железо, до нужных размеров. Егор
Кирпичников продолжил дело отца и искусственно вырастил не только
огромный куб железа, но и мельчайшую составную часть материи –
электрон, который оказался живым и прочно сложенным чудовищем «с
черными зубами» и «короткими мощными лапами». Другой герой повести,
ученый Матиссен, проводит эксперименты над материализацией мысли. С
помощью мысли он на расстоянии заставляет работать дождевальную
установку и орошает поле за рекой.
Но в проекты платоновских ученых постоянно закрадывается
непредвиденная ошибка, нарушающая их планы. И тогда их сердца
проникаются
тоской,
приводящей
к
непоправимым
последствиям.
Например, герой повести «Эфирный тракт» инженер Попов, учитель
Михаила Кирпичникова, почувствовав умственный тупик и невозможность
продолжения работ, кончает жизнь самоубийством, Михаил Кирпичников
уходит из дома, бросив работы по созданию эфирного тракта, становится
странником и отправляется в Америку, чтобы найти таинственное розовое
масло – панацею от всех человеческих бед. Печаль и одиночество
Матиссена выдают усталые глаза, «омертвевшее лицо», «лысый череп»,
покрытый морщинами. Веселье Матиссена пугает Кирпичникова, который
неожиданно понимает, «что смех его столь част, как затмение солнца».
Егор Кирпичников так же, как и отец, покидает мать и любящую девушку
и отправляется странствовать, искать «корень мира» (метафора смысла
жизни) и так же, как отец, погибает в бесконечных просторах земли.
Причину пессимизма ученых объясняет вставная новелла о древней
погибшей цивилизации аюнитов (долгое время из-за запрета цензуры не
включавшаяся в текст повести). Достигшая расцвета культура аюнитов
превратилась в мертвую цивилизацию. Люди, овладевшие секретом
эфирного тракта, отдавшие все силы на развитие науки, гармонического
общества, придя к цели, лишились жизненных сил («источники жизни
37
иссякли в недрах тела»), «будто воин завоевал мраморный неприступный
город, но среди статуй, зданий и неизвестных сооружений упал и умер,
усталый и удивленный». Проиллюстрировав таким образом центральную
мысль книги О. Шпенглера «Закат Европы», Платонов высказал свое
суждение о том, что человечеству нужно движение, потому что
«изменчивость есть чудо и свобода, что присуще только жизни и истории».
В таком контексте заглавие повести воспринимается как метафора
жизни, ее неуловимой сущности, некая прекрасная тайна, зовущая людей к
научным подвигам и самоотречению. И пусть в могилах отца и сына
Кирпичниковых нет даже праха, все же они прожили жизни не зря. Память
о них хранят люди, идущие их тропой. Вечной памятью зодчим новой
природы станет, по мнению писателя, пересотворенная ими земля.
Работая над повестью, Платонов оттачивал дар создавать образы,
играющие
разнонаправленными
смыслами.
В
личной
библиотеке
Платонова была книга Ф. Ратцеля «Народоведение»1, во вступлении
которой есть слова: «Как бы человечество ни поднимало голову в эфирные
области, ноги его все-таки касаются земли, и прах вновь становится
прахом»2. Эта мысль присутствует в повести. Противоположную мысль
выразил ее герой крестьянин Петропавлушкин, сказавший: «Если ученье
со смыслом да с добросердечностью сложить, то, я полагаю, и в пустыне
цветы засияют, а злая наука и живые нивы песком закидает!». Платонов
видел необходимость переустройства жизни, но предупреждал, что
бездушная наука способна разрушить хрупкое равновесие природы,
уничтожить мир.
Таким
образом,
в
фантастических
рассказах
Платонов
в
художественной форме выразил мысль о бесконечности мира и
1
2
Корниенко Н.В. История текста и биография А.П. Платонова // Здесь и теперь. – 1993. – № 1. – С. 42.
Ратцель Ф. Народоведение. Т. 1. СПб. 1900. С. 3.
38
человеческого знания, о необходимости всеобщих героических усилий для
скорейшего наступления эры науки и бессмертия.
Подводя итоги сказанному, отметим, что раннее творчество
Платонова характеризует широкий жанровый и тематический диапазон.
Платонов выступал как поэт, публицист и прозаик. Опыт поэтического
творчества оказал сильнейшее влияние на его прозу, которая имеет
своеобразную
ритмическую
организацию,
насыщена
поэтическими
тропами, образами-символами. Публицистика повысила ее идейное
богатство, способствовала становлению своеобразного философского
мировидения.
Платонов напряженно искал стиль, свой особенный голос в общем
литературном хоре. В его ранних вещах сформировалось то ядро тем, идей,
образов, которые остались неизменными на протяжении всего его
творчества. Но если в стихах он идет вслед за пролеткультовской поэзией,
то в прозе проявились тенденции неореализма, наметился «бытийнобытовой синтез» (выражение В.Я. Келдыша), открылась отчетливая
лирико-философская интонация. Ее явное преобладание объясняет
ослабленность сюжета, когда «главные события происходят на… другом
уровне», а «смысл должен рождаться только в голове читателя»1.
В начале 1920-х годов Платоновым был открыт особый герой –
безбытный юродивый, смешной и наивный чудак. Для него характерна
созерцательность, углубленность в собственные раздумья, стремление
сняться с обжитого места ради поиска истины. Герой этот часто не
образован, но в его загадочных речах, фразах, построенных в обход
законов русского языка, слышится мудрость особого рода – мудрость,
идущая от древнейшей народной традиции и одновременно от Бога.
Михеев М.Ю. В мир Платонова через его язык: Предположения, факты, истолкования, догадки. М.:
МГУ, 2003. С. 22.
1
39
ТАМБОВСКИЙ ПЕРИОД
(1926 – 1927)
В столкновении с бюрократией
В
феврале
1926
года
на
Всероссийском съезде мелиораторов
Платонов
как
лучший
работник
Воронежской области был избран на
руководящую
должность
в
ЦК
Союза сельского хозяйства и лесных
работ. В июне он с женой и сыном
переехал в Москву, где приступил к
работе
в
ЦК
должности
ответственного
профсоюзов
в
заместителя
секретаря
Центрального бюро землеустроителей. Ему предоставили квартиру в
Центральном доме специалистов в Большом Златоустинском переулке.
Казалось бы, Платонов добился своей цели, он оказался в Москве, в числе
передовых строителей страны, но неожиданно удача отвернулась от него.
На новом месте работы он столкнулся с враждебным отношением к
нему московских чиновников. Уже в июле он был отстранен от должности
и остался с безработной женой и маленьким сыном без средств к
существованию и фактически без жилья. Причину конфликта отчасти
проясняют письма и записные книжки Платонова: «Они (бюрократы –
И.М.) привыкли раздумывать о великих далеких массах, но когда к ним
приходит конкретный живой человек этой массы, они его считают за
40
пылинку, которую легко и не жалко погубить»1. Формальным поводом,
очевидно, стало отсутствие у Платонова профессионального образования.
В его записях, относящихся к тому трагическому году, обнаруживается
пометка: «Предупреждения: электрик, непрофработник» и еще более
откровенное: «Мужик»2. Очевидно, Платонов в очередной раз пострадал за
свой независимый характер и гордость «пролетария». Его кипучая натура
явно не вписывалась в тишь московских кабинетов. Активность и
самостоятельность
«провинциала»
раздражала
начальство.
Поэтому
Платонов, несмотря на то, что занимал выборную должность, был
незаконно уволен и оказался в бедственном положении. Позднее в одном
из писем он рассказал о том, как тяжело ему было в это время: «Я остался
в чужой Москве – с семьей и без заработка. <…> Чтобы я не подох с
голоду, меня принял НКЗ3 на должность инженера-гидротехника. <…> я
каждый день носил к Китайской стене продавать свои ценнейшие
специальные книги, приобретенные когда-то и без которых я не могу
работать. Чтобы прокормить ребенка, я их продал»4.
Началось выселение писателя из Центрального дома специалистов,
длившееся несколько месяцев. Платонов вызывался в суд за незаконное
проживание в ведомственной квартире. Записные книжки сохранили
отчаянные записи тех дней: «Безработица. Голод. Продажа вещей. Травля.
<…> Невозможность отстоять себя и нелегальное проживание <…>
Единственный выход: смерть и устранение себя»5.
Вряд ли в это время он имел силы писать. Это было своеобразное
«хождение по мукам», время накопления жизненных впечатлений,
вылившихся потом в замечательный по своей остроте сатирический цикл.
Корниенко Н. В. История текста и биография Платонова // Здесь и теперь. –1993. – № 1. – С. 69.
Там же. С. 19.
3
НКЗ (Народный комиссариат земледелия или Наркомзем) – государственный орган в ранге
министерства, ответственный за руководство сельским хозяйством.
4
А. Платонов. Воспоминания современников. М.: Современный писатель, 1994. С. 313.
5
Там же. С. 314.
1
2
41
8 декабря 1926 года Платонов, оставив семью в Москве, по заданию
НКЗ прибыл в Тамбов, в то время глухой провинциальный город, где
проработал в качестве заведующего подотделом мелиорации земельного
управления Тамбовской губернии до весны 1927 года.
По сравнению с Воронежем, центром Нечерноземья, и Москвой
Тамбов показался ему маленьким, невзрачным городком. Несмотря на
произошедшую революцию, в городе не чувствовалось перемен. Попрежнему Тамбов гордился церквями, святыми местами, целебными
источниками, святыми мучениками, среди которых были известные в
церковном
мире
Феофан
Затворник,
Тихон
Задонский,
Серафим
Саровский, Питирим Тамбовский. Промышленность в городе была развита
слабо; сельское хозяйство, которым испокон веков жила Тамбовская земля,
после ряда неурожаев и Антоновского восстания1 было убыточным.
На энергичного, устремленного в будущее Платонова атмосфера
города произвела тяжкое впечатление. «Город живет старушечьей жизнью:
шепчется, неприветлив», «Меня ненавидят все, даже старшие инженеры
(старые бюрократы, давно отвыкшие что-нибудь строить) <…> Ожидаю
или доноса на себя или кирпича на улице», – читаем в его письмах2. О
косной атмосфере дореволюционного Тамбова писал еще М. Горький:
«Спокойное, устоявшееся тамбовское бытие не может создать ни
Кромвеля, ни Наполеона, ни Свифта, хотя именно Свифт был бы
чрезвычайно полезен Тамбову»3.
Но настоящий удар Платонов получил не от вида закостеневшего
бедного края, а от столкновения с местной бюрократией, которая сразу же
Антоновское восстание (1920–1921) – массовое крестьянское выступление против Советской власти
под предводительством А.С. Антонова. Восстание насчитывало до 50 тысяч мятежников и проходило
под лозунгами «Долой продразверстку» и «Советы без коммунистов». Восстание было жестоко
подавлено, но оно способствовало отмене продразверстки и замене ее продовольственным налогом.
2
Архив А.П. Платонова. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 446, 470.
3
Голованов С.И. Город на Цне. Тамбов: ТКИ, 1960. С. 10.
1
42
пошла на конфликт с московским ставленником. Платонов, привыкший
занимать в жизни активную гражданскую позицию, с самого начала своей
работы в Тамбове стремился повести дела «каменной рукой» (из письма к
жене). Но обстановка для нововведений была крайне тяжелой, и конфликт
с местной бюрократией все более углублялся. Об этом свидетельствуют
письма писателя: «Здесь дошло до того, что мне делают прямые угрозы.
<…> Правда на моей стороне, но я один, а моих противников – легион, и
все они меж собой кумовья (Тамбов – гоголевская провинция)»1. Все это
было тяжело для Платонова, еще не вышедшего из московского кризиса.
Приехав в Тамбов, Платонов погрузился в изучение жизни этого
города. Он стал активным читателем местной библиотеки, углубился в
историю Тамбовского края, населенного некогда татарскими племенами, а
XVI веке ставшего линией обороны Российского государства. Земля, где
каждый населенный пункт буквально дышал историей, подхлестывала
творческую фантазию художника. Уединение, обилие новых впечатлений,
желание высказать свою гражданскую позицию подтолкнуло Платонова к
плодотворной литературной работе. В письме к жене мы читаем: «Я такую
пропасть пишу, что у меня сейчас трясется рука»2. Из-под его пера одна за
другой выходят повести «Эфирный тракт», «Епифанские шлюзы»,
«Город Градов», «Иван Жох». В Тамбове он начинает работу над
романом «Чевенгур». В этих произведениях перед нами предстает новый
Платонов, медленно и трудно восходящий по лестнице писательского
мастерства.
Наконец, в Тамбове случилось то, что и должно было случиться.
Платонов-инженер и Платонов-писатель стали противоречить друг другу.
Все больше сил, времени и души требовала литературная работа. Все
больше ожесточали и раздражали в практической работе постоянные
1
2
Архив А.П. Платонова. Кн. 1. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 479.
Там же. С. 471.
43
трения с бюрократами, их сопротивление прогрессу. Необходимость
выбора вызревала в Платонове тяжело. Страх перед проблемой показывает
одно из писем, в котором Платонов рассказал жене свой кошмарный сон:
«Два дня назад я пережил большой ужас. Проснувшись ночью <…> я
увидел за столом у печки, где обычно сижу я, самого себя. Это не ужас,
Маша, а нечто более серьезное. Лежа в постели, я увидел, как за столом
сидел тоже я и, полуулыбаясь, быстро писал. Причем то я, которое писало,
ни разу не подняло головы и я не увидел у него своих глаз. Когда я хотел
вскочить или крикнуть, то ничего во мне не послушалось. <…> До сих пор
я не могу отделаться от этого видения, и жуткое предчувствие не оставляет
меня»1.
И все же, несмотря на страх перед неизвестностью, именно в
Тамбове Платонов сделал окончательный выбор – решился стать
профессиональным литератором.
Тема провинции в сборнике «Епифанские шлюзы»
В 1927 году вышел первый прозаический сборник Платонова
«Епифанские шлюзы», составленный из произведений, написанных в
Воронеже в Тамбове. Все эти довольно пестрые в стилевом отношении
рассказы и повести объединяют темы провинции и «маленького человека»
– темы, восходящие еще к творчеству А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя. Однако
здесь они решены по-другому и на новом историческом материале.
Тема провинции для Платонова автобиографична. Выросший на
окраине Воронежа, он хорошо знал «укромную» жизнь российской
глубинки. Со страниц его сборника предстает особый мир, неспешный и
дремотный, скудный и экономный. В описании провинции Платонов
близок М. Горькому, его повести «Городок Окуров»: жители предместий и
1
Архив А.П. Платонова. Кн. 1. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 480.
44
деревень существуют так, как их предки сотни лет назад, и сдвинуть,
расшевелить их очень трудно.
Произведения, вошедшие в сборник, обнаруживают своеобразное
мировидение автора, соединившего реалистическую правдивость с
метафизическим прорывом к надвременному, невозможному. Платонов
сосредоточен на жизненной конкретике, на бытовых мелочах, комических
сценках, которые следуют чередой и порой кажутся даже избыточными.
Однако нагнетание мелких событий рождает эмоциональный образ, по
силе обобщения близкий символу.
Сборник открывается повестью «Епифанские шлюзы». Мысль о
косности русской провинции обретает в ней драматическое напряжение и
символическое воплощение. Главный герой повести, английский инженер
Бертран Перри, приглашенный самим Петром–I на строительство
судоходного канала между Доном и Окой и получивший большие средства
и государственную поддержку, ничего не смог сделать. Грандиозные
работы и тяжкий труд многих тысяч людей оказались напрасными – канал
остался сухим. Характерно, что простые люди, по-человечески сочувствуя
Перри, не поддержали его трудовых начинаний. Народ всячески уклонялся
от работ, убегал в леса и далекие скиты. Все жители Епифани заранее
знали, что строительство – пустая затея, и воды здесь не будет никогда.
Большую роль в повести играет образ родника на дне Иван-озера.
Бертран Перри хотел использовать родник для поддержания уровня воды в
судоходном канале, но во время работ по его искусственному углублению
случилось несчастье: был пробит водоупорный глинистый пласт, на
котором держалась вода в озере, оно начало стремительно мелеть,
окончательно срывая планы Перри на открытие канала. Образ родника –
своеобразная метафора, с помощью которой писатель показал, что народ –
это стихия, которую нельзя насильно повернуть в нужную сторону. Народ
всегда выбирает свой путь, пусть менее героический, но зато более
45
целесообразный. В связи с этим финал повести, где Перри казнит палачгомосексуалист,
выглядит
трагической
насмешкой
над
человеком,
беспомощным перед стихийными силами природы и бытия.
Работа над повестью «Епифанские шлюзы» была важна для
Платонова. В одном из писем из Тамбова он написал жене, что придает
большое значение тому тяжеловатому слогу, сродни славянской вязи,
которым написано произведение: «Я посылаю «Епифанские шлюзы». <…>
Обрати внимание Молотова и Рубановского на необходимость точного
сохранения моего языка <sic>. Пусть не спутают»1. Это настойчивое
напоминание не случайно. Платонов в Тамбове искал свой стиль. В те
годы на литературном олимпе царил Б. Пильняк. Его орнаментальному
стилю подражали, его копировали, не избежал поля притяжения и
Платонов, который обретал собственный слог, «отталкиваясь» от
Пильняка. В этом смысле повесть стала ступенькой к новой поэтике.
В
рассказе
«Бучило»
(1924)
возникает
трагический
мотив
отчуждения человека от жизни. Главный герой рассказа Абабуренко
проживает типичную жизнь провинциала, наполненную «мелочами
жизни». Вечно странствуя и мечтая об осуществлении «сокровенной души
в мире», он ничего не оставил после себя, да и революция прошла мимо
него. «Все прошло, как потопло в бучиле татарской осохшей реки» – так
охарактеризовал жизнь героя автор. Старость сделала бывшего странника
«караульщиком» своего огорода. Бедная на события, жизнь Абабуренко
вырастает в масштабную картину русской провинции (бучило – омут;
впадина на болоте, куда стекает вода), а намеренно ослабленный сюжет
подводит к философским размышлениям о сущности бытия.
Образ Абабуренко открывает галерею провинциалов, «маленьких
людей», ведущих жизнь, лишенную высоких порывов. Например, Мавра
Кузьминична из одноименного рассказа всю жизнь пролежала на печи и
1
Архив А.П. Платонова. Кн. 1. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 471.
46
за 14 лет не истратила ни копейки из одиннадцати рублей с пятаком,
доставшиеся ей после продажи мужниных вещей. Иван Павлович из
рассказа «Экономик Магов» имел одну пару сапог и целых двенадцать
лет сохранял их «новыми и гожими на долгую носку». В сборнике
настойчиво повторяются мотивы жизни-сна, жизни на грани умирания,
представленные Платоновым еще в сборнике «Голубая глубина». В
рассказе «Память» возникает образ Василия Ивановича, который
«засыпал с несвернутой цигаркой на пальце»: «…Он глянет на вывеску,
где написано «Аптека», и закроет глаза; потом опять откроет их, почугунному остановится на вывеске, но уже не видит аптеку и опустит веки,
как щеколду запрет на затвердевшем сердце…».
Неспешная жизнь предместья рождает философов, таких как Федор
Карпович («Крюйс»), Савватий Саввыч («Душевная ночь»), Демьян
Фомич («Демьян Фомич – мастер кожаного ходового устройства»).
Герои этих рассказов, обычные люди, не просто задумываются о жизни, но
ставят перед собой основополагающие философские вопросы. Своеобразие
подачи материала состоит в том, что способ познания истины у
платоновских
философов
нередко
принимает
комические
формы.
Например, Жмых, герой рассказа «Луговые мастера», раз в полгода
совершает путешествие в Москву, не сходя с телеги в сарае своего дома:
«Бывало – купит четверть казенной, наденет полушубок, тулуп, шапку,
валенки и идет в сарай. А время стоит летнее.
– Куда ты, Жмых? – спросит сосед.
– На Москву подаюсь, – скажет Жмых в полном разуме.
В сарае он залезал в телегу, выпивал стакан водки и тогда думал, что
поехал на Москву».
Примечательно то, что подобные полуанекдотические сцены
внутренне весьма драматичны. И хотя герои размышляют о смысле жизни
в погребах, сараях, в нетопленных избах, за рюмкой водки, но они
47
отчетливо осознают несовершенство мира. Их душе тесно в душной
оболочке бедного тела и убогой обстановки дома. Недовольство
собственной судьбой они реализуют в странных формах поведения.
Например, Евдоким Абабуренко из рассказа «Бучило» осенними ночами
выл по-волчьи так, что звери приходили к его землянке. Демьян Фомич
поражает обывателей балаганными сценами: «Из цилиндра вылезали
тараканы и ползли по лицу Демьяна Фомича; тараканов, попавших в рот,
Демьян Фомич жевал и, очевидно, глотал – подскакивал кадык».
Платонов высмеял грубые нравы провинциалов, кулачные бои, в
результате
которых
иногда
происходят
чудеса
вроде
сотворения
песнопевца Иоанна Даниловича из Ванюшки Мамашина («Память»). Во
время потасовки один мастеровой сделал Ванюшке из двух скул одну – «на
острый угол», в другой раз «этот же боец и хирург сделал из Мамашиной
хари опять благоприятный лик». Наконец, в третий раз «печник Гаврюша
хотел двинуть Иоанна Мамашина в ушняк, но попал по какой-то
дыхательной щели, и Иоанн заорал, как Архангел».
Платонов приходит к выводу, что провинциальная жизнь с трудом
поддается внешним воздействиям. Действительность оказывается сильнее
обстоятельств. Сонная провинциальная жизнь губит таланты, сами души
людей. В этом понимании провинции Платонов чрезвычайно близок
Горькому с его «Городком Окуровым» и циклом «По Руси». И все же в
маленьких людях предместья смутно живет ощущение необходимости
перемен, герои задумываются о «Великом и Невозможном», «взыскуя
которых только и подобает истощиться чистой и истинной человечьей
душе» («Крюйс»). Эта лирико-философская линия сборника продолжает
лирическую тему ранних стихов Платонова.
Характерной чертой уже ранних рассказов Платонова является
смешение комического и трагического. Известно, что Платонов усвоил
творческие принципы В. Розанова, тип рефлексии у которого, по мнению
48
В.Я. Келдыша, совпадал с принципом философской созерцательности
неореалистов1. Розанов непринужденно соединял иронию и трагедию. В
«Уединенном» он записал: «Два ангела сидят у меня на плечах: ангел
смеха и ангел слез. И их вечное пререкание – моя жизнь»2. Эти слова
вполне применимы и к раннему творчеству Платонова, где жизнь и смерть
сосуществуют рядом, а комические сцены сменяются трагическими,
превращая анекдоты в притчи. Таковы рассказы «Поп», «Цыганский
мерин», «История иерея Прокопия Жабрина», где за смешными
провинциальными картинками скрыты серьезные мысли автора о смысле
жизни. Более того, для Платонова стало принципиально важным создавать
сплав смешного и трагического в каждой малой частице художественного
произведения.
Дебют Платонова-сатирика: повесть «Город Градов» (1927)
Сатирическое решение темы провинции представлено в повести
«Город Градов». Работа над повестью была начата осенью 1926 года вслед
за XV Партийной конференцией (1926), осудившей бюрократизм. Решения
Партконференции укрепили Платонова в его собственном негативном
отношении к бюрократии, которое еще более укрепилось в Тамбове.
Первоначально «Город Градов» был задуман как небольшой рассказ,
своей тональностью и темой провинции органично вписывающийся в
сборник. Но в процессе подготовки к публикации текст был сильно
изменен, а художественная ценность его значительно повысилась. В
условиях
цензуры
Платонов
сумел
не
просто
сохранить
смысл
произведения, но с помощью иронии, эзоповского языка усилить его
сатирическую направленность.
Келдыш В.Я. Реализм и неореализм // Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов).
Кн. 1. М.: Наследие, 2001. С. 283.
2
Розанов В. Апокалипсис нашего времени. Смертное. Уединенное. М.: Астрель, 2009. С. 217.
1
49
Одной из важнейших в повести является тема провинциального
города. Она не нова в русской литературе. К ней обращались Н.В. Гоголь,
М.Е. Салтыков-Щедрин, М. Горький, Е. Замятин, А. Толстой. В
послеоктябрьский период тема получила новое, сатирическое, наполнение.
По-разному обыгрывали ее И. Лукашин («Город Переплюй», 1925),
Л. Леонов
(«Записи
Ковякина»,
1924),
И.
Ильф
и
Е.
Петров
(«Необыкновенные истории из жизни города Волоколамска», 1928).
«Город Градов» в этом ряду – наиболее яркий памфлет на тему провинции
и провинциальной бюрократии.
В «Городе Градове», как и в других произведениях сборника
«Епифанские шлюзы», Платонов создал образ заморенной нищей страны.
В первой главе, где рассказывается о чиновнике Шмакове, направленном
по заданию центра в маленький город с заданием «врасти в уездные дела и
освежить их здравым смыслом», возникает типичный платоновский
пейзаж: «Уныло гудели маломощные паровозы, готовясь к одолению
скудных осенних пространств, полных редкой и убогой жизни»;
«печальный молчаливый сентябрь стоял в прохладном пустопорожнем
поле».
Лирический
пейзаж
дополняется
социальными
вкраплениями:
пассажиры поезда, в котором едет главный герой, видят за окнами не
крепкие строения, а «хижины городка», люди «как будто ехали по чужой
планете, а не по отечественной стране», «в прохладном пустопорожнем
поле… не было ни следа промышленности». Все перечисленные детали
словно противоречат бодрым государственным лозунгам о равноправии
граждан в Советском государстве и говорят о бедности, социальной
ущемленности живущих тут людей.
На фоне пейзажа, мелькающего за окнами поезда, история о
мордвине и русском, рассказанная одним из путников, выглядит не просто
анекдотом, но притчей, грусть и глубокий смысл которой постигается
50
именно благодаря контексту. Хитрость русского, отплатившего богатому
мордвину за сытный обед угощением простой колодезной водой,
вынужденная. Русский мужик должен ловчить, чтобы скрыть нищету.
Если картины провинциальной жизни в рассказе подернуты грустью,
то образ бюрократического Градова дан в сатирическом ключе. Скрытая
ирония обнаруживается в самом названии города. Словно следуя совету
Горького создать сатирическое описание Тамбова, Платонов уже
заглавием ориентирует читателя на щедринскую традицию (город Градов
ассоциируется с городом Глуповым).
Несмотря на вымышленное название, по многочисленным приметам,
рассыпанным на страницах повести, легко узнается Тамбов, который
писатель в письмах представлял «гоголевской провинцией». Вот несколько
таких примет. Градов, как и реальный Тамбов, находится на расстоянии
500 км от Москвы. Как и Тамбов, это центр хлебной торговли.
Достопримечательностью Тамбовского края является Саровская пустынь,
расположенная на границе Тамбовской и Нижегородской областей. Полное
название ее – Сатисо-Градо-Саровская Пустынь. Выбрав для города
среднюю часть полного названия святого места, Платонов обозначил
таким образом его местоположение.
В ироническом описании Градова обращают на себя внимание имена
местных святых: Евфимия-ветхопещерника, Петра-женоненавистника и
Прохора-византийца. В этом ряду Платонов также зашифровал имена
тамбовских святых: Феофана, Затворника Вышенского, церковного
деятеля XIX века, который последние 22 года своей жизни прожил в
затворе; Питирима Тамбовского, выдающегося епископа XVII века;
Преподобного
Амвросия
Оптинского,
основавшего
в
XIX
веке
Шамординскую казанскую женскую обитель и женские общины в
Орловской, Саратовской, Полтавской, Воронежской губерниях; а также
Серафима Саровского, покровителя Дивеевского женского монастыря. В
51
духе революционной эпохи Платонов мог считать устроительство женских
монастырей актом женоненавистничества и обыграл это в имени второго
святого. Имя Прохора-византийца также проецируется на Питирима
Тамбовского, которого в миру звали Прокопий (два этих имени имеют
общее
уменьшительно-ласкательное
–
«Проша»)
и
чтили
за
распространение православия на тамбовской земле.
Тамбов высвечивается и в рабочем заглавии повести – «Город
Селов». В нем явно сквозит ирония Платонова, неоднократно сетовавшего
на
неблагоустроенность
и
заброшенность
места
его
«ссылки»,
напоминавшем, скорее, село, чем город. «Город очень запущенный и
глухой»1, – читаем в одном из писем жене.
«Город Градов» не просто сатирический портрет провинциального
города, его быта и нравов. Градов – это город-гротеск, обладающий
универсальными признаками села, города и страны («Город Селов»). Но
Градов
еще
и
символ
бюрократической
организации
Советского
государства: тысячи бюрократов несут службу в огромной градовской
канцелярии, и все они являются винтиками в едином механизме
градовского делопроизводства. Жизнь в Градове регламентирована и
подчинена бумаге: в городе идут бесконечные заседания, принимаются
решения, создаются комиссии. Но, несмотря на бурную деятельность
бюрократов, губерния по-прежнему остается «ветхой, растрепанной
бандитами и заросшей лопухами».
Платонов
зло
высмеял
причины
такого
положения
дел:
бюрократический принцип принятия решений, нежелание чиновников
брать на себя ответственность, рисковать. Едкой сатирой на способ
принятия партийных решений является «Проект оказания продовольственной помощи населению…», в основу которого положен «марксистский
метод» и «классовый принцип» отбора голодающих крестьян от сытых. В
1
Архив А.П. Платонова. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 445.
52
результате огромной бумажной работы материальную помощь получил
(спустя девять месяцев после неурожая!) не крестьянин, а мужик, только
что с деньгами вернувшийся с заработков.
Деятельности градовских чиновников приданы черты абсурда: в
Градове создаются комиссии по набору техников для рытья колодцев,
проверяющие знание техниками трудов Карла Маркса. Здесь строятся
вечные двигатели, покупаются планеры для перевозки сена, затевается
сооружение канала в лопухах слободы Моршовки, «дабы персидским
купцам
было
учреждаются
повадно
ипподромы
торговать
союзного
с
градовскими
значения
и
госорганами»,
закладываются
сверхмощные гидростанции на провинциальных тихоходных речках. Этот
ряд в духе Салтыкова-Щедрина пародировал грандиозность народнохозяйственных планов первых пятилеток.
И вновь в повести возникает мотив отчуждения человека от жизни,
так как за бумагами чиновники перестали видеть людей. Бумага стерла
индивидуальность, и служащие канцелярий стали похожи друг на друга,
как винтики одного механизма, вот почему у них нет лиц. Писатель
ограничивается весьма общей характеристикой героев, по которой их
нельзя отличить одного от другого («испуганный пожилой человек»,
«знающая улыбка Бормотова»).
Бюрократизм разрушает человека и изнутри: даже в домашней
обстановке, в семье, люди остаются бюрократами. Например, чиновник
Чалый, отмечая свои многочисленные обязанности в отрывном календаре,
перечислил мелкие хозяйственные дела в одном ряду со служебными и
политическими мероприятиями, что создает сатирический эффект. Рядом с
записями о малиновом узваре, лампадном масле и об именинах супруги,
стоят напоминания: «Протестовать против Чемберлена – в случае чего –
стать, как один, под ружье», «Зайти вечером постоять в красном уголке, а
то сочтут отступником», именины супруги связываются режимом
53
экономии1. Сознание Чалого двоится. Руками он голосует за Советскую
власть, но душой остается в прошлом: ходит в церковь, молится дома
перед иконой, соблюдает обычаи старины.
На
фоне
идиотизма
градовской
жизни
выделяется
образ
«здравомыслящего» чиновника Ивана Федотовича Шмакова, образу
которого Платонов придал некоторые автобиографические черты. Как и
автору в 1927 году, Шмакову 28 лет, он окончил сельскохозяйственную
академию по инженерному факультету и, как Платонов, едет в
провинциальный город по заданию Москвы. Платонов с иронией сообщает
читателю
о
совестливости
Шмакова
перед
законом,
о
его
административном инстинкте. Его герой наивно доверяет партийным
лозунгам, не знает реальной жизни и не понимает провинцию. Шмаков –
философ и идеалист, он хочет по-новому повести дела, но неожиданно для
себя натыкается на сопротивление местной бюрократии, которую
олицетворяет Бормотов. Шмаков не может сократить лишних чиновников,
так как этому сопротивляется профсоюз. Он не в состоянии заставить
Бормотова работать «по-новому», т.е. по указке Москвы. Бормотов
предпочитает получать бумаги из центра не чаще двух раз в месяц.
Платонов не делает из Шмакова борца, каким был сам, и относится к его
идеализму с иронией.
Шмаков ведет тайный труд «Записки государственного человека».
«Записки...» – резкая сатира на порядки в СССР, где высказываются
крамольные мысли о бюрократической сущности Советского государства:
«Я говорю, – размышляет Шмаков, – чиновник и прочее всякое
должностное лицо – это ценнейший агент социалистической истории, это
живая шпала под рельсами в социализм». «Бюрократия имеет заслуги
В феврале 1926 года председатель ВСНХ Ф.Э. Дзержинский издал приказ под названием «Режим
экономии». В нем говорилось о необходимости сокращения расходов в народном хозяйстве. Идею
одобрил пленум ЦК партии. Развернулась масштабная кампания, но проведение мероприятий, связанных
с внедрением режима экономии, вызвало недовольство населения, т.к. вело к сокращению штатов,
перегрузке оставленных на работе сотрудников.
1
54
перед революцией: она склеила расползавшиеся части народа, пронизала
их волей к порядку…».
Шмаков готов подчинить бумаге не только население страны, но и
природу: «...Он подумал о воде земного шара и решил, что лучше спустить
все океаны и реки в подземные недра, чтобы была сухая территория. Тогда
не будет беспокойства от дождей, а народ можно расселить просторнее.
Воду будут сосать из глубины насосы, облака исчезнут, а в небе станет
вечно гореть солнце, как видимый административный центр... А что если
учредить для природы судебную власть и карать ее за бесчинства.
Например, драть растения за недород». В этом пассаже Платонов не
просто высмеял бюрократизм, но в сатирическом ключе обыграл свои
прежние идеи о покорении природы человеком.
Второй важный образ повести – чиновник с 25-летним стажем
Степан Ермилович Бормотов. В своей канцелярии он царь и бог, которому
трепетно внимают машинистки и делопроизводители. В отличие от
Шмакова он практик. Быстро разобравшись в новой власти и увидев в ней
замаскированную сущность старой, он оказался во всеоружии. Любое
распоряжение сверху он приспосабливает к местным условиям и делает из
него приемлемый для Градова вариант. При этом Бормотов вовсе не
защитник стабильной жизни испуганных градовцев, он заботится прежде
всего о себе, о сохранении и укреплении своего положения. Старый
чиновник уверен, что его руками «держится центр власти», и гордится
этим: «Без Бормотова, друзья, – сказал Степан Ермилович со слезами на
глазах, – не было бы в Градове учреждений и канцелярий, не уцелела бы
советская власть и не сохранилось бы деловой родственности от старого
времени…»
Конфликт
высвечивает
Шмакова
и
противостояние
Бормотова,
местной
и
намеченный
в
повести,
центральной
бюрократии,
подчеркивает мысль писателя о том, что течение жизни в провинции после
55
революции не изменилось. Истинная власть сосредоточена в руках
местной бюрократии, которая умеет так воздействовать на народ, что он
всегда находится в униженном положении; и так ловко угодить «центру»,
что у того никогда не сложится верное представление о бедственном
положении провинции. Так, голод в бюрократических документах
именуется всего лишь «недородом», а утерянные Бормотовым 40 дел для
губархива успешно заменяются сорока папками макулатуры.
Платонов показал, что государство – это бормотовы, которые, ловко
манипулируя, сосредоточили в своих руках огромную власть и ни за что
добровольно не отдадут ее. Все идеи «новых» чиновников, подобных
Шмакову, разбиваются о стену традиций, которые защищают бюрократы.
Не
случайно
Платонов
настойчиво
подчеркивает
приверженность
Бормотова старому: он любит слушать колокольный звон, на вечеринке
садится в «лучшее кресло старинного устройства», настойчиво называет
губпрофсовет Ремесленной управой, губком – епархией, а в качестве
положительного примера государственного устройства называет древний
Вавилон, где почта отправлялась раз в полгода.
Сатирический эпизод борьбы пяти губернских городов за звание
областного и силовое решение Москвы о переводе Градова в заштатные
города в финале повести высвечивают конфликт центральной и местной
властей. В прямом столкновении победил центр (Градов становится
заштатным городком), но в повседневной жизни побеждает Градов,
поэтому он воспринимается как символ бюрократического Советского
государства, символ подмены завоеваний революции «чинным» порядком.
Вместе с тем резкого противостояния между Бормотовым и
Шмаковым Платонов не допустил. Это объясняется тем, что оба они
бюрократы, а значит, во многом одинаково мыслят, действуют и даже
чувствуют; поэтому идеалист Шмаков в конце концов становится вполне
градовским жителем, приверженным традиции. «Стоит ли, – писал он в
56
«Записках...», – измышлять изобретения, раз мир диалектичен, сиречь –
для всякого героя есть своя стерва. Не стоит».
Вопреки советам редактора Молотова посадить в конце повести
Бормотова в тюрьму, Платонов оставил его в живых в отличие от
идеалиста Шмакова,
умершего от истощения
сил на очередном
философском труде. Повесть заканчивается словами: «Бормотов жив и
каждый день нарочно гуляет перед домом, где раньше помещался
губисполком. Теперь на том доме висит вывеска «Градовский сельсовет».
Но Бормотов не верит глазам своим». Так писатель предупреждал о
постоянной опасности возрождения бормотовых.
На страницах «Градова» часто встречаются политические выпады.
Так, в ключевой сцене вечеринки Бормотова в сатирической форме
обыгрываются внутрипартийные разногласия в правительстве, тщательно
скрываемые от граждан. Тайная пружина сцены состоит в оппозиции
Обрубаева, кандидата ВКП(б), «высокому» чиновнику Бормотову и всему
«закрытому собранию» на квартире Марфы: «Тут встал Обрубаев – его
заело, он озлобился и приготовился быть на посту. Пост его был видный –
кандидат ВКП, но такое состояние Обрубаева службе его не помогало – он
был и остался делопроизводителем». В образе Обрубаева Платонов
высмеял стремление так называемых «выдвиженцев» с помощью партии
занять высокое служебное положение с соответствующим материальным
вознаграждением. Речь Обрубаева – пародия на официозный стиль
партийных функционеров. Она пестрит политическими штампами и
цитатами из речей Ленина и Сталина: «Что это такое? это перегиб палки –
констатирую я. Это затмение основной директивы по линии партии,
данной всерьез и надолго!»
В сцене вечеринки обращают на себя внимание многочисленные
выпады на экономическую политику партии. О том, что бюджет
57
государства держится на винной монополии, сообщает счетовод Смачнев1.
Об абсурдности проектов постоянно меняющихся «градоначальников»
говорит Бормотов, приведя в качестве примера план превращения
территории губернии в море, а хлебопашцев в рыбаков. Платонов высмеял
чрезмерную любовь большевиков к лозунгам и митингам. «Я первый, –
говорит в своей речи Бормотов, – кто из большевиков сел за стол и взял
казенную вставочку, не сказав ни одной речи». В целом же вся сцена
напоминает ставшие известными в настоящее время «собрания» на даче
Сталина – с застольем, пением и плясками в честь хозяина.
Наиболее яркой политической и саморазоблачительной речью
разразился на вечеринке идеалист Шмаков, который произнес настоящий
гимн бюрократии: «Граждане, – обнаглел Шмаков, – сейчас идет так
называемая война с бюрократами. <…> Без бюрократии, уважаемые
ратники государства, не удержаться бы советскому государству и часа – к
этому я дошел долгою мыслью... <…> Кто мы такие? Мы за-ме-сти-те-ли
пролетариев! Стало быть, к примеру, я есть заместитель революционера и
хозяина! Чувствуете мудрость? Все замещено! Все стало подложным! <…>
Поэтому-то так называемый, всеми злоумышленниками и глупцами
поносимый бюрократ есть как раз зодчий грядущего членораздельного
социалистического мира».
Платонов мрачен в выводах о способности народа противостоять
бюрократизму. Народ живет своей жизнью и не интересуется великими
планами государства. Напротив, он чувствует счастье, если «новый день
уподобится вчерашнему и оттого терзаний жизни не причинит». Такова
старушка с Коркиной улицы, «караульщица своего имущества», которая
вечерами вздыхает «на кухне от перемены власти» и бормочет молитвы.
В 1924 году пленум ЦК принял решение о введении в стране винной монополии. В результате реформы
к концу 1920-х годов доходы государства возросли в пять раз и составили более 10% от всей доходной
части бюджета.
1
58
Сапожник Захар – еще один образ, выпавший из градовской системы
государственности. 3ахар остро чувствует одиночество в этом ирреальном
городе: «Я в мире человек сверхштатный! Не живу, а присутствую, и учета
мне нет... На собранья я не хожу и ничего не член!», – говорит он о себе.
Подчинившись засасывающему провинциальному существованию, Захар в
глубине души мечтает о другой жизни – наполненной «благородным
бесчинством». На самом деле Захар думает о жизни государства: «Порядок
– дело чинное... – говорит Захар. – Да уж дюже землю назлили... В порядок
ее теперь добром не приведешь – опустошать надо, не иначе». Эта
загадочная фраза играет оттенками смыслов. Слово «чинный» имеет здесь
два значения: «благопристойный», «правильный» – это смысл, лежащий на
поверхности. С другой стороны, оно имеет один корень со словом
«чиновник». Поэтому фразу можно прочитать по-другому: «Порядок –
дело чиновничье», но народ не доволен таким порядком.
Итак, несмотря на стремление убрать из произведения политику,
Литвину-Молотову
не
удалось
превратить
его
в
безобидную
антибюрократическую вещь. Даже после значительной переработки
повесть осталась яркой политической вещью, наполненной грустными
раздумьями автора о судьбе провинции, о несовершенстве управления
народной жизнью. «Градов» свидетельствует не только о существенном
изменении в творческом методе художника, но и о повороте его к
политической сатире в духе М.Е. Салтыкова-Щедрина.
Идеал Платонова
Третья
линия
сборника
«Епифанские
шлюзы»
связана
с
представлением писателя о будущем, об идеале. Именно так следует
понимать историческую повесть «Иван Жох» (1927). В ней возникает
образ Китеж-града, в котором, как в будущем Чевенгуре, построен
59
суровый идеальный мужской мир, основанный на равенстве и вере.
Главный герой, красноармеец, участник гражданской войны, неожиданно
встречает Вечный-Град-на-Дальней-реке: «…Светился каменный вечный
невозможный город. Стиль города был надменен и задумчив, как гордость
мудреца, достигнувшая последнего предела понимания». Построенный
некогда
смутьянами
и
мятежниками,
проливавшими
невинную
человеческую кровь, спустя несколько веков Китеж предстает закрытым
целомудренным городом, в который нет доступа случайным прохожим.
Перекличка
времен
в
рассказе
очевидна.
Бунтовщики
екатерининской эпохи ассоциируются с красноармейцами периода
гражданской войны, схоже и их стремление обосновать справедливое
государство для себя и будущих детей. И хотя в произведении звучит
мысль об исторической целесообразности борьбы, но одновременно с ней
автор
высказывает
противоположную
идею
–
о
необходимости
длительного периода развития и духовного роста людей, совершивших
скачок на новую ступень эволюции.
Характерно, что Платонов завершил сборник «Епифанские шлюзы»
светлым, оптимистичным рассказом «Луговые мастера» (1926–1927) –
произведением,
написанным
до
«страшного»
Тамбова
и
потому
наполненным верой в торжество разума. Тема провинции решается в нем в
положительном ключе. Революция, по мнению Платонова, предоставила
талантливым людям возможность проявить свой ум и изобретательность.
На примере мелиоративного товарищества Платонов в духе «проективного
искусства» моделировал возможный путь построения социализма. И пусть
цель, сформулированная Жмыхом, звучит несколько комично, поплатоновски, но она передает надежду писателя на лучшее: «Надобно,
чтобы роскошная пища в каждой кишке прела... Будя землю корябать –
века зря проходят. Пора промысел попрочней затевать».
60
Таким образом, в сборнике «Епифанские шлюзы», завершившем
воронежский и тамбовский периоды, продолжили свое развитие три
основные линии творчества Платонова: революционная романтика, лирика
и сатира. Рассказчик, от лица которого ведется повествование во многих
произведениях, мастеровой житель рабочей окраины. Речь его насыщена
диалектизмами и просторечием, создающими комический эффект. Но
главная мысль сборника серьезна. Это мысль о преемственности
исторической памяти народа, о накоплении сил для нового невиданного в
истории рывка, который призван совершить некто рожденный в тихом
«укромном» уголке России.
Тамбовский период был чрезвычайно важен для Платонова. Именно
в Тамбове он почувствовал музу как «пол в душе», осознал свое
писательское предназначение. В тиши тамбовских ночей он, наконец,
начал обретать свой стиль, свою индивидуальность. Поэтика вещей,
созданных в этот период («Епифанские шлюзы», «Иван Жох», «Город
Градов»),
лишена
одномерности,
представляет
собой
сложно
организованный сплав. Сюжет в них не сводится к отношению причины и
следствия. События ориентируют на постижение глубочайшего смысла и
тайны жизни. Вместе с тем платоновские герои, несмотря на героические
усилия постигнуть смысл происходящего, словно останавливаются перед
грандиозностью задачи, не в силах охватить разумом ни величие природы,
ни масштаб социальных сдвигов. Платонов подчеркивает, что сознание
человека таинственно. Его герои думают о жизни и смерти, о правде и
лжи, и их мысли не склоняются ни к одной истине, а существуют между
ними, балансируя на грани бытового и бытийного, вещного и надмирного.
Для произведений, написанных в Тамбове, характерна знаменитая
платоновская недоговоренность, создающая бесконечную перспективу
смыслов, выводящая к постижению бытийных вопросов.
61
МОСКОВСКИЙ ПЕРИОД
(1927–1951)
1. Явление мастера
Платонов
возвратился
в
Москву в конце марта 1927 года, и
Москва
снова
недружелюбно.
встретила
Он
остался
его
без
работы, вновь его с семьей стали
выселить из Дома специалистов, и в
сентябре Платонову все же пришлось
оставить квартиру. К этому времени
родители
Марии
Александровны,
разошлись, и ее отец, А.С. Кашинцев,
поселился в Ленинграде. Платоновы
решились временно пожить у него. Но и там испытания не прекратились.
Сильно
заболел сын
Антон.
Болезнь
дала
осложнение
на
ухо,
потребовалось хирургическое вмешательство. Мария Александровна
пробыла в больнице вместе с сыном 40 дней. Она увидела смерти детей.
Это добавило страха за жизнь собственного ребенка, за судьбу семьи.
Когда болезнь сына отступила, Платоновы вернулись в Москву, где
вновь
продолжились
мытарства
с
квартирой.
По
воспоминаниям
В.А. Трошкиной, сестры жены писателя, жили они «где придется: в какомто подвальчике в Москворечье, узком, как коридорчик»1. Платонов
хлопотал о комнате, но безрезультатно. Выручил Б. Пильняк, который
предложил Платоновым свой дом. Это было время тесного сотрудничества
«Умное сердце»: Платоновский сборник / Ред.-составитель С.В. Виноградова. М.: Фонд А.
Первозванного, 2002. С. 70.
1
62
двух писателей. Совместно они работали над пьесой «Дураки на
периферии» (1928), опубликовали очерки «Че-Че-О» (1928).
Тогда
же
Платонов
подружился
с
писателем-сатириком
А.Н. Новиковым, автором нашумевшей сатирической повести «Причины
происхождения туманностей». Они часто встречались в пятиметровой
комнатушке Новикова, читали друг другу отдельные главы, сочиняли
смешные истории из жизни чиновников. Вместе с Новиковым и другим
воронежским писателем Н.Н. Тришиным Платонов сотрудничал с
радиостанцией им. Коминтерна1. Втроем они готовили передачи для
«Крестьянской
радиогазеты.
радиогазеты»
В
прямом
–
первой
эфире
советской
радиогазеты
тематической
звучали
небольшие
юмористические рассказы, часть из которых сочинил Платонов. Они
послужили материалом для сатирических произведений «Надлежащие
мероприятия»
(1927),
«Государственный
житель»
(1929),
«Усомнившийся Макар» (1929), «Впрок» (1931) и др.
Несмотря на удачный литературный дебют (выход сборника
«Епифанские шлюзы», публикация ряда рассказов в московских журналах
и издательствах), материальное положение семьи было сложным.
Заработок давала работа в Наркомате земледелия (НКЗ), куда он был
зачислен еще в октябре 1926 года2. В качестве представителя НКЗ
Платонов курировал начатые им гидротехнические работы в ЦентральноЧерноземной области (ЦЧО). Он сотрудничал с прессой: ездил по
провинции и в качестве корреспондента газеты «Социалистическое
земледелие». В его записях той поры отражена жестокая хроника
социалистического строительства тех лет, превратившаяся затем в сюжеты
произведений: «Холмогорский Племсовхоз № 10: на 20/VIII план
Матвеева И.И. Платонов и московская радиостанция им. Коминтерна // Москва и «московский текст» в
русской литературе ХХ века. Вып. 4. М.: МГПУ, 2007. С. 14–20.
2
Антонова Е. Первый год московской жизни А. Платонова // «Страна философов». Вып.5. М.: ИМЛИ
РАН, 2003. С. 639.
1
63
строительства выполнен на 15%; недовыполнение против намеченного
свыше 30%. Соцсорев<нование> и ударнич<ество> на строительстве не
существует. Работают по старинке артелью. <…> Совхоз «Свиновод» №
22. <…> Доярки из гуртов убегали, их догоняли верхами и заставляли
работать – и имеются случаи самоубийства на этой почве. <…> Утрата
поголовья 85 – 90%»1.
Надежды на то, что литературный труд будет приносить доход,
таяли. А после публикации очерков «Че-Че-О» и рассказа «Усомнившийся
Макар» рапповская критика и вовсе отшатнулась от Платонова. В этой
ситуации он не смог опубликовать свой роман «Чевенгур». Платонов был
одинок, раздражен постоянной нуждой: его семья не только не имела
жилья, но даже возможности обновить износившуюся одежду. Очевидно,
настроение Платонова тех лет не осталось незамеченным. С конца 1920-х
годов за Платоновым постоянно ведется наблюдение НКВД.
В 1930 году Платонов некоторое время в составе писательской
бригады был в Ленинграде на Ленинградском металлическом заводе.
Приехал оттуда он в приподнятом настроении, с увлечением рассказывал о
производстве, об общественном росте рабочего. Из впечатлений,
почерпнутых на заводе, сложился ряд произведений производственной
тематики (киноочерк «Турбинщики», киносценарий «Дирижабль»).
Лучшая производственная пьеса той поры – «Высокое напряжение»
(1931), первоначальное название которой («Объявление о смерти»)
подчеркивало ее политический характер. Пьеса получила высокую оценку
рабочих, которым она читалась, и низкую оценку критики. Писатель в
надежде на постановку послал пьесу В. Мейерхольду, но ответа от него не
получил.
1
Корниенко Н.В. История текста и биография А.П. Платонова // Здесь и теперь. 1993. № 1. С. 172–173.
64
В начале тридцатых годов у Платонова нарастают критические
настроения. Об этом свидетельствует опубликованная в журнале «Красная
новь» повесть «Впрок» (1931). Об истории ее публикации следует сказать
отдельно. Редактором «Красной нови» был тогда А. Фадеев, с которым
Платонов был дружен. Фадеев распорядился напечатать повесть, не
проверив корректуру. А между тем зоркие цензоры подчеркнули, на их
взгляд, идеологически опасные места. Далее произведение попало к
наборщикам, которые, руководствуясь своими правилами, набрали
подчеркнутый текст жирным шрифтом. В таком виде повесть легла на стол
самого Сталина. Гнев вождя был ужасен. Существует легенда, по которой
Сталин написал на полях повести красным карандашом «Сволочь». Это
оскорбление, несомненно, предназначалось Платонову.
По указанию Сталина началась травля писателя в печати, которая с
небольшими перерывами продолжалась до самой его смерти. Платонова не
печатали, договоры с издательствами расторгались, от него отвернулись
многие друзья и собратья по перу. Но Платонов чувствовал свою правоту.
Он говорил друзьям: «Я писал эту повесть для одного человека (для тов.
Сталина), этот человек повесть читал и по существу мне ответил»1.
Конечно, Платонов не имел в виду реплику вождя на полях журнала
(маловероятно, что он знал о ней), но масштаб кампании травли давал ему
право предположить прямое участие в ней первого лица государства.
Сатирический цикл Платонова
В конце 1920-х годов в художественный метод Платонова мощно
вторгается критическое начало. Продолжая традицию «Города Градова»,
он создал цикл сатирических произведений: рассказы «Надлежащие
1
Шенталинский В. Рабы свободы. В литературных архивах КГБ. М.: Парус, 1995. С. 283.
65
мероприятия» (1927), «Государственный житель» (1927), очерк «Че-ЧеО» (1928), «Усомнившийся Макар» (1929), «Отмежевавшийся Макар»
(1929–1930), пьесы «Дураки на периферии» (1928) «Шарманка» (1930),
бедняцкая хроника «Впрок» (1931). В неавторский цикл входят также
вещи, написанные еще в Воронеже: фельетоны «Душа человека –
неприличное
животное»,
«Бог
человека»
(оба–1921),
рассказ
«Антисексус» (1925–1926) и др.
Сатира Платонова необычна. Если она и вызывает смех, то это смех
сквозь слезы. В ней велика доля иронии, которая, буквально, пронизывает
все повествование. Вторая особенность – политическая окрашенность,
хотя явные политические аллюзии переведены писателем в подтекст, что
сделало сатиру Платонова зашифрованной, сложной для восприятия.
Переломным произведением стал небольшой рассказ «Антисексус»,
написанный Платоновым еще в Воронеже. 1920-е годы были временем
ожесточенных споров по самым разным вопросам литературы, искусства,
этики и эстетики. В печати шла оживленная дискуссия по вопросам пола, в
которую включилась не только молодежь, но и общественные деятели,
писатели, психологи1. Дискуссия не оставила равнодушным Платонова,
который серьезно обдумывал вопросы пола несколькими годами раньше.
Об этом свидетельствуют ряд его статей и выступлений воронежского
периода: доклады «Пол и сознание» (1920), «О любви» (1921), статьи
«Культура пролетариата» (1920), «Душа мира» (1920).
В ранних статьях Платонов вслед за философами Н. Федоровым и
А. Богдановым высказывал мысль о том, что половая любовь является
препятствием на пути к созданию нового человека. Платонов представлял
любовь в виде энергии, которая у человека не безгранична и дается одна на
Арватов Б. Гражданка Ахматова и товарищ Коллонтай // Молодая гвардия. № 4-5; Беркович А. Вопросы
половой жизни в свете социальной гигиены // Молодая гвардия. 1923.№ 6; Коллонтай А. Дорога
крылатому эросу // Молодая гвардия. 1923. № 3; Попов В. Загадка пола (биологический очерк) //
Молодая гвардия. 1922. № 6-7.
1
66
все – и на процессы жизнедеятельности, и на высшие духовные
проявления. Поэтому он призывал строителей нового общества к любви
целомудренной. Но даже в молодые годы Платонов не отвергал любовь –
продолжение рода. По его мнению, она тоже нужна, так как дает миру
надежду в виде младенца, который родится, чтобы переделать мир.
К 1925-1926 году Платонов изменил свое отношение к проблеме,
чему способствовала женитьба и рождение сына, практическая работа
инженера-мелиоратора, а также командировка в Тамбов, когда Платонов
четыре месяца жил без семьи. В «Антисексусе» воинственные идеи о
любви предстали в сниженном, окарикатуренном виде, так как «опошлять
и варьировать свои мысли» (из письма Платонова к жене)1 стало
творческим принципом писателя. Этого же требовал сатирический жанр
произведения.
Платонов избрал для «Антисексуса» особую форму гротеска,
которую принято называть «фантастическим предположением» (термин
Ю. Манна). Фантастическая ситуация как бы «навязана» читателю и даже
вынесена в заглавие рассказа. Необходимо с самого начала принять ее,
поверить в существование электромагнитного аппарата, предназначенного
для удовлетворения полового инстинкта человека. Платонову пригодился
здесь опыт работы в жанре фантастики. Он использовал также некоторые
идеи и образы антиутопической литературы, увидевшей опасность для
человека в наступающей на него бездушной машине (Б. Пильняк
«Машины против людей», 1926).
В «Антисексусе» проблема «человек и машина» решается в
сатирическом ключе, но от этого не становится менее серьезной: что будет
с душой человека, если техника станет полностью удовлетворять его
потребности? Идею «Антисексуса» сформулировал один из героев
1
Архив А.П. Платонова. Кн. 1. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 467.
67
«Ямской слободы»: «Да разве же допустимо любовь у человека
отнимать?»
Вслед за Е. Замятиным, смоделировавшим в романе «Мы» мир
полной сексуальной регламентированности, Платонов создал сходный
миропорядок «душевного покоя» на основе уничтоженной любви. Аппарат
«антисексус» призван удовлетворить страсти как мужчин, так и женщин с
самой благородной целью: уничтожить сексуальную дикость и повысить
нравственность человека, открыв дорогу чистой дружбе.
Рассказ не имеет сюжета в привычном понимании. «Антисексус»
строится в форме рекламной брошюры, предлагающей новый аппарат
потенциальным покупателям. Платонов использовал технику монтажа,
скомпоновав и иронически переосмыслив высказывания известных людей
и вымышленных персонажей.
Торговая фирма провозглашает высшей целью своей деятельности
повышение нравственности человечества. В то же время Яков Габсбург
сообщает о том, что шеф фирмы Г. Беркман в истекшем году получил
«honoris causa»1, что звучит на русском языке двусмысленным контрастом
с провозглашенной целью, так как напоминает своим звучанием известную
венерическую болезнь.
Габсбург, обещая заботиться о человеке, «проговаривается» об
истинных намерениях фирмы, о ее стремлении к «коммерческому успеху»,
что рождает в рассказе сатирический эффект. В высокий стиль речи
Габсбурга то и дело вкрапливаются комически преломленные лозунги
коммерсантов всех времен: «Мир... стремится лишь к потреблению»,
«емкость его (рынка Советского Союза – И.М.) достаточна, чтобы
оправдать наши организационные расходы». Габсбург уверен в успехе,
потому что «в век социально-экономических кризисов, когда материально
Honoris causa (лат.) букв. «за заслуги» – ученая степень, присуждаемая за научные заслуги, без защиты
диссертации.
1
68
затруднен брак», «женщина стала вновь призраком поэтов, благодаря
нищете мужчин». В приведенном сатирическом пассаже Платонов
намекает на провал в экономике собственной страны, а заодно обозначает
автобиографический контекст произведения.
Писатель не мог обойти и тему бюрократизации профсоюзов,
включив издевательское сообщение о том, что по коллективным спискам
членам профсоюзов представляется двадцатипроцентная скидка от
стоимости аппарата и рассрочка на год.
Постепенно нагнетая абсурд, Платонов создает фантастическую
картину: все население Земли, даже глубокие старики пользуются
аппаратами фирмы «Беркман, Шотлуа и Сн». Люди уподобляются
животным,
они
без
стеснения
пользуются
аппаратами
в
семье,
общественных уборных, на митингах и даже театрах. Общество достигло
такой степени «душевного равновесия», что перестало быть человеческим.
Созданная писателем картина вызывает уже не просто смех, но страх,
который усиливается в заключительной части рассказа, представляющей
отзывы знаменитых людей на аппарат.
Хотя отзывы знаменитостей даны в карикатурном виде, но сам ряд
имен
внушает
опасения,
что
«антисексус»
нужен
не
советским
потребителям, а Западу. Не случайно список открывает Гинденбург –
германский военный деятель, один из организаторов антисоветской
интервенции и впоследствии ближайший помощник Гитлера, – а
предзавершает Муссолини1.
Найденный Платоновым гротескный образ бездушного общества
находит новое воплощение в высказывании Г. Форда2, который
представляет людей в виде «закономерных автоматов». Автомобильный
Бенито Муссолини 1883–1945) – фашистский диктатор в Италии с 1922 по 1943 год, вождь итальянских
фашистов.
2
Генри Форд (1863–1947) – основатель крупнейшей американской автомобильной кампании «Форд
Мотор К°», впервые применивший на своих предприятиях конвейер.
1
69
король сравнивает человека одновременно с животными и машинами.
Будущее он видит без людей, «число коих роковым образом будет
ограничиваться работой аппаратов», и без животных, на которых также
предлагается
распространить
продукцию
фирмы.
Образ
будущего
мертвого мира достраивается немецким философом О. Шпенглером,
автором книги «Закат Европы», к которой Платонов проявлял большой
интерес.
Шпенглер
провозгласил
«антисексус»
символом
новой
цивилизованной эпохи, выглядящей в его описании зловеще: «...мертвое
удобное здание, фундамент которого уперт в зеленые травы живой
погибшей культуры».
Все высказывания – наполовину комические, наполовину серьезные
– сходятся в одном: в необходимости распространения «антисексусов».
Доводы оказываются настолько убедительными, что читатель невольно
попадает в вывернутый наизнанку мир, где очевидное черное называется
белым. Единственный отрицательный отзыв об «антисексусе» выглядит в
этом контексте смешным и жалким. Платонов поручил его Чарли Чаплину,
человеку весьма любвеобильному, имя которого ассоциируется с героем
киноэкрана – смешным чудаком. Чаплин говорит о необходимости
общения человеческих душ: «Я за живое, мучающееся, смешное, зашедшее
в тупик человеческое существо, растратой тощих жизненных соков
покупающее себе миг братства с иным вторичным существом».
Поэтическое высказывание героя близко по духу автору рассказа, но
снижено большой долей иронии по отношению к говорящему.
«Антисексус» затрагивает множество проблем. Платонов сумел
синтезировать их путем создания принципиально нового гротескного
образа. Произведение получилось антитоталитарным, гуманистическим,
ироничным и многогранным. Это вновь обретенное качество платоновской
прозы берет начало в период 1926–1927 года.
70
Платонов осознавал критическую силу рассказа и предполагал
трудности с его публикацией, поэтому он придал произведению некоторые
штрихи, ориентирующие его на конкретную литературную ситуацию 1926
года. Автор включил в третью часть рассказа имена литераторов и
критиков (Л. Авербаха, В. Маяковского, К. Зелинского, В. Шкловского), а
также написал предисловие «От переводчика», в котором предупреждал о
чудовищной пошлости рекламной брошюры. Но рассказ не увидел свет
при жизни автора, а был опубликован спустя 63 года после его написания.
«Антисексус» явился важной вехой на творческом пути писателя, а
гротескный стиль стал с этого времени выражением миропонимания
автора, ощутившего к 1926 году кризисные изменения в стране.
***
Чрезвычайно
интересен
сатирический
рассказ
«Надлежащие
мероприятия» (1927), в первоначальном названии которого – «Революция
исполненная» – высвечен политический характер обличения. В те годы
Платонов всерьез задумался о сущности Советского государства. На полях
книги О. Шпенглера «Пессимизм», которая была в семейной библиотеке
Платонова, были обнаружены его пометки. Любопытно, что во вступлении
профессора Г. Генкеля Платонов подчеркнул то место, где сказано, что
цели социализма, как и капитализма, носят империалистический характер1.
Выводы, которые сделал писатель в рассказе, вполне согласуются с
подчеркнутой фразой, если понимать под «империализмом» монопольное
господство в Советской стране партийной номенклатуры и бюрократии.
Подзаголовок «Святочный рассказ к 10-й годовщине», с одной
стороны, высвечивал шуточный характер произведения, обращал к
народной карнавальной традиции; с другой стороны, в сатирической
Платонов А. Из неопубликованного / Вступ. статья и комментарии Н.В. Корниенко // Новый мир. –
1991. – № 1. – С. 130−155.
1
71
форме обнажал стремление большевиков исчислять новую эру с
Октябрьских событий 1917 года.
Рассказ отсылает и к другому важному для страны событию.
Накануне 7 ноября 1927 года самая мощная в Советском Союзе
радиостанция им. Коминтерна отмечала свой пятилетний юбилей.
Юбилей, хотя и находился в тени годовщины Октября, был чрезвычайно
важен для жителей Москвы, научной элиты страны и, конечно, работников
и сотрудников радиостанции, одним из которых был А. Платонов.
Писатель со свойственной ему иронией наполнил рассказ аллюзиями
на политические, культурные события страны, не забыв и тему
радиовещания. Уже название конторы (электрофлюидсиндикат), где
происходит действие, отсылает к технике и практике вещания. В названии
организации Платонов зашифровал термин «радиоволны», назвав их
электрическими флюидами. Третий корень слова («синдикат») обозначает
одну из форм объединения предприятий, сохраняющих при общей
коммерческой деятельности юридическую самостоятельность. В 1920-е
годы
на
московских
радиостанциях
действовали
коммерческие
объединения. Одним из них было акционерное общество «Радиопередача»,
с которым сотрудничал Платонов.
Таким образом, соединив в одно слово три корня, принадлежащих к
разным сферам жизни, Платонов иронически обозначил место действия
рассказа – некий центр объединенных предприятий, занимающихся
производством и распространением таинственных волн электрического и
одновременно
магнетического
свойства.
В
то
же
время
слово
электрофлюидсиндикат выглядит вполне условно и, значит, указывает на
всеобщий характер изображенных в рассказе событий.
Как и в «Антисексусе», Платонов прибегнул к монтажной форме
композиции, позволяющей широко охватить действительность. Рассказ
представляет собой циркуляр – распоряжение начальника синдиката
72
Ф. Кроева о подготовке празднования Октября. Демонстрируя служебное
рвение, его подчиненные выдвинули предложения о праздновании
Октября, каждое из которых высмеивает какой-либо лозунг или
общественное явление, знакомое современникам писателя. Например,
предложение Несваринова о составлении единого тома с перечнем всех
героев революции пародирует грандиозность «великих строек» и планов
тех лет. Предложение делопроизводителя Вантунга о поездках рабочего
Никандрова по стране с целью «ознакомления пролетариата c образом
скончавшегося вождя» в сатирической форме обращает читателя к широко
освещавшемуся в газетах факту создания С. Эйзенштейном кинофильма
«Октябрь». Роль В.И. Ленина в фильме сыграл рабочий цементного завода
Никандров, не обладающий актерскими дарованиями, но имеющий
портретное сходство с Лениным. С другой стороны, предложение
Вантунга
косвенно
высмеивает
идею
создания
мавзолея
с
ее
кощунственным разглядыванием умершего человека. Никандров, по
мнению автора, способен выполнить функцию мавзолея.
В пародийном высказывании счетовода Зверева «…Добиться
всесоюзного радостного единодушия, посредством испускания радиоволн,
и организовать взрывы счастья, с интервалами для заслушивания итоговых
отчетов» слышатся ирония по поводу линии партии на массовое внедрение
радиовещания. Эта программа была начата еще Лениным, который в 1921
году подписал декрет о радиотелефонном строительстве, а через год
обратился в Политбюро с просьбой выделить значительную сумму
Нижегородской радиолаборатории, мотивировав просьбу тем, что радио
полезно для дела пропаганды.
Предложение кассира Латыгина о пении «Интернационала» под
открытым небом для всего мира в свете радиовещательной темы вовсе не
выглядит безумным и нуждается в комментарии. На радиостанции
им. Коминтерна постоянно проводились технические эксперименты. В
73
марте 1925 года впервые была проведена трансляция на волне 83 метра, и
голос Москвы услышали радиолюбители всей планеты. Еще один
интересный эксперимент состоялся ранее – в ноябре 1924 года, когда
общество «Радиопередача» транслировало для радиослушателей страны
концерт, записанный не в студии, а под открытым небом. Платонов мог
знать этот факт и обыграть его в предложении Латыгина.
Платонов чутко уловил тенденцию использовать возможности
«великого чародея и чарователя» (В. Хлебников) как инструмент
политического
руководства
страной
и
возможность
массовой
радиоагитации. Именно с рассказа «Надлежащие мероприятия» в его
творчестве
берет
начало
тема
«всесоюзного
дьячка»
(выражение
А. Платонова), которая затем с особенной силой зазвучит в очерках «ЧеЧе-О», бедняцкой хронике «Впрок» и повести «Котлован».
Платонов использовал излюбленный прием сатириков и юмористов –
«говорящие
имена»
(Кроев,
Завын-Дувайлов,
Несваринов,
Плюрт,
Становая), представляющие героев рассказа в комическом виде. Так,
фамилия начальника конторы Кроева обращает к теме радиовещания, к его
специфическому
термину
«зона
покрытия».
Главный
человек
«Электрофлюидсиндиката» «кроет», т.е. покрывает территорию страны
радиоволнами. Второе значение фамилии чисто сатирическое. «Крыть»
кого-то – значит ругать, оставляя последнее слово за собой. Слово «крыть»
является одновременно «карточным» и жаргонным словом. Два последних
значения реализованы в сюжете, т.к. начальник как первый человек в
организации как бы «кроет» карты подчиненных: в конце рассказа он
предпочитает всем предложениям одно – вывесить флаг на радиомачте.
Платонов изображает служащих безликими «винтиками» системы.
Их индивидуальность стерта, а механистичность передается с помощью
несобственно-прямой речи: «Многие тотчас же рапортовали, что их
мышление
вращается
в
кругу
74
мероприятий,
предусмотренных
операционным планом1 на 1927-28 год, а так как в плане десятилетний
юбилей не обозначен, то и мысль невозможно направить по линии
внепланового
задания,
а
посему
нижеподписавшиеся
не
имеют
предложений». Нагромождение канцеляризмов и революционных фраз
подчеркивают ироническое отношение автора к работникам конторы,
которых он по аналогии с «трудящимися массами» именует «служащими
массами» и «инициативными служащими», объяснив их «инициативность»
желанием сохранить рабочее место и показать политическую лояльность,
как будто составители рапортов «были на заметке у ГПУ и усердно
реабилитировали себя».
Концовка рассказа парадоксальна и напоминает окончание анекдота.
Председатель
управления
Кроев
выбрал
из
массы
грандиозных
предложений самое заурядное и легко исполнимое: вывесить «высокий
флаг», а папку с предложениями сдать в архив, присвоив ей «большой
номер вечного покойника». Так был подведен итог «надлежащим
мероприятиям» и проведена работа с предложениями трудящихся.
Рассказ не увидел свет при жизни автора. Платонов, вероятно,
предполагал напечатать его в каком-либо издании, так как сделал
необходимые купюры, однако до сих пор попытки писателя опубликовать
свое произведение неизвестны.
В очерках «Че-Че-О» (1928), написанных совместно с Б. Пильняком2
по итогам поездки во вновь созданную Центрально-Черноземную область
(ЦЧО), Платонов описал новую когорту людей-хищников, так называемых
выдвиженцев. Герой очерка, рабочий Федор Федорович, указывает на
причины их появления: «Юноши, попавшие в цех, никому не дороги... Ими
Операционный план – документ, ежегодно создаваемый в рамках плановой экономики, содержащий
перечень конкретных работ по всем отраслям народного хозяйства.
2
Платонов признавался, что очерки написаны им одним, Пильняк сделал лишь малую часть работы и
поставил свое имя.
1
75
и затыкают всякие выборные должности... А там наверху, в руководящих
сферах, молодому человеку представляется теплота обеспеченной жизни,
почетность положения и сладострастное занятие властью».
Наполняя очерк открытым политическим содержанием, писатель
заявил об угнетенности народа, который стал в последнее время
«скрытным» и «задумчивым» оттого, что слишком разрослось племя
«сусликов». Это племя представляет народ безликой массой, в которую
можно «швырять, как кирпичи» книги, культуру, критику – словом, все,
что не нужно «наверху». Нужные вещи, «на которые государство деньги
тратит», до народа «не долетают», потому что «бюрократический актив»
вместе с «секретареподобными женами и женоподобными секретарями»
ездят на курорты Кавказа, живут в квартирах с ваннами, курят дорогие
сигареты. Своим очерком писатель предупреждал о том, что бюрократизм
разъединяет людей, «сушит души» и в конечном итоге отдаляет
коммунизм как грядущее братство людей.
Вывод
Платонова
о
новом
типе
социального
неравенства
предвосхитил выводы современных социологических исследований, о
классовой структуре Советского государства1. Писатель еще в 1920-е годы
разглядел и художественно отобразил в очерках третий – неафишируемый
– класс партийной номенклатуры: «Бюрократизм есть новая социальная
болезнь, биологический признак целой самостоятельной породы людей».
Заканчивая
произведение
символическим
образом
«паровоза
революции» с зажатыми тормозами, Платонов предупреждал об опасности
ограничения свободы в обществе.
Все больше ощущая себя политическим писателем, Платонов
посвятил рассказ «Государственный житель» (1929), опубликованный в
№
1
6
номере
журнала
«Октябрь»
за
1929
год,
теме
влияния
Восленский М.С. Номенклатура – господствующий класс Советского Союза. Лондон, 1990. С. 85-86.
76
государственного бюрократизма на душу простого человека. Писатель
обратился
к
классической
теме
«маленького
человека»
и
его
взаимоотношениям с государством. Высказывая в художественной форме
свое мнение в развернувшейся дискуссии по вопросам строительства
страны, Платонов выдвинул в рассказе крамольную идею «ложно
проектируемой общей жизни»1, губительно влияющей на душу человека.
Государство подчинило волю человека, породило в нем духовную
инфантильность. Тип человека из массы, свято верящего в высшую
справедливость государственной власти, стал на этот раз объектом
сатирического анализа.
Странный герой с автоматизированным мышлением Петр Евсеевич
Веретенников занимает промежуточное положение между народом и
«официальными революционерами», с которыми его объединяет функция
трансляции распоряжений «сверху». С образом связана язвительная
авторская ирония, которая прорывается в неожиданных политических
аллюзиях, сопровождающих его характеристику и реплики.
Автор постепенно раскрывает нравственную ущербность героя,
используя для этого серию «анекдотов», в которых Петр Евсеевич,
сталкиваясь с реальной жизнью, обнаруживает полное ее непонимание,
хотя сам не осознает этого. Буквально поверив в ленинские слова о
«кухарке», управляющей государством, он серьезно воображает себя
высоким начальником.
Платонов довел до абсурда утилитарный «государственный» подход
героя ко всему живому. Через призму полезности государству смотрит
Петр Евсеевич на технику и людей. Например, он заботится о спящем
землемере не из евангельской любви к ближнему, а охраняя его как
работника государства: «Он глубже поспит и точнее измерит землю».
Эйдинова В. О динамике стиля А. Платонова // «Страна философов» А. Платонова. М.: ИМЛИ РАН,
1994. С. 141.
1
77
Подобно Шмакову, Рассуждая о природе, герой готов и ее поставить на
службу обществу. Ему кажется, что воздух нужен только для того, чтобы
«поставлялось дыхание на всю площадь государства».
Петр Евсеевич отказывает рядовым гражданам в праве принимать
какие-либо решения не только общей, но даже собственной частной жизни.
Жителям деревни Козьма, не имеющим питьевой воды, умирающим от
жажды и болезней, он советует терпеливо ждать, когда государство в
плановом порядке проявит о них заботу. Слова героя «государство
внезапно грянет» почти дословно перекликаются с мыслями чевенгурцев о
внезапном приходе коммунизма.
Платонова
тревожило
быстрое
распространение
подобной
психологии среди простых людей, поэтому жители деревни Козьма,
наивно полагающие, что «их нужду в питье должна знать вся Республика»,
изображены в комически сниженном виде, хотя и не без доли сочувствия.
Как
последнюю
стадию
нравственной
деградации,
Платонов
передает сомнения героя в праве на существование беспризорных детей.
Встреченного на станции беспризорника и его семейство, умирающее от
голода, Петр Евсеевич зачисляет в разряд государственных преступников.
По его мнению, это те самые «стихийные силы», которые сбивают четкую
механическую поступь государства. Следуя законам сатиры, автор
переложил вину за бедственное положение мальчика на его семью: его
сестрам не была сделана прививка от оспы, поэтому они стали рябыми,
потому их не берут замуж. В результате большая семья голодает, а
мальчика как лишнего едока отправили побираться. И потому он виноват,
–
считает
Петр
Евсеевич.
Вывод
«государственного
жителя»,
возложившего вину на ребенка, это язвительная ирония в адрес страны, на
просторах которой в те годы умирали от голода и холода раскулаченные
крестьяне и их дети.
78
Символичен жест Петра Евсеевича, раздавившего червя. В нем
отразилась реальная политика правительства в 1920-е годы, когда ради
воплощения «громадья» планов подавлялся «маленький человек».
Образ Петра Евсеевича типичен. Его личность изуродована
государством, превратившим человека в робота, в бездумный «винтик».
Между тем именно такие люди поддерживали диктат государства,
подпитывали
государственно-бюрократическую
систему
с
ее
антинародными идеями. Веретенниковы способны принимать любые
исходящие сверху распоряжения как абсолютно справедливые и быть
счастливыми в организованном порядке.
В рассказе перемешаны горькая ирония, сатира и трагические ноты.
Однако финал произведения делает его сатирическим, так как комически
развенчивает «государственного человека», на самом деле оказавшимся
обыкновенным безработным, еще в большей степени не нужным
государству, чем жители деревни Козьма и беспризорный мальчик.
Теме
«человек
и
государство»
посвятил
Платонов
рассказ
«Усомнившийся Макар» (1929). В конце 1920-х годов на страницах газет
шла вторая волна дискуссии о сатире, за которой Платонов, автор
нескольких
сатирических
произведений,
внимательно
следил.
О
неактуальности сатиры в Советском государстве заявил В. Блюм1. По его
мнению, сатирическая традиция русской литературы после революции
оборвалась, так как в новом обществе исчез сам объект обличения. С
Блюмом были солидарны некоторые критики, считавшие сатиру клеветой
на социализм. Итог дебатам подвела передовая статья «Литературной
газеты» «О путях советской сатиры», где писатели-сатирики призывались
1
Блюм В. Возродится ли сатира? // Литературная газета. – 1929. – 27 мая.
79
на борьбу с кулачеством, им рекомендовались «безопасные» темы и заодно
очерчивались «запретные зоны».
Статья вряд ли вызвала радужные надежды у тонко чувствующего
ложь и двусмысленность Платонова. Он видел, что все большую силу в
стране набирали авторитарность, окрик и грубое вмешательство в
творческую деятельность. Вероятно, поэтому для «Усомнившегося
Макара» писатель выбрал иносказательный жанр литературной сказки.
Характерно, что интерес к этому жанру возрастает в кризисные,
переломные эпохи. Предельная обобщенность жанра позволяет писателям
не только критически отражать действительность, но и обращать
современников к духовным ценностям. В послереволюционные годы
литературную сказку использовали М. Горький («Яшка», 1919), К. Федин
(«Еж», 1821, «Блинки», 1922), Л. Леонов («Бурыга», 1922; «Случай с
Яковым Пигунковым», 1922), Е. 3амятин («Большим детям сказки», 1922),
А. Грин («Словоохотливый домовой», 1925), Б. Шергин («Шиш
Московский», 1929).
Рассказ Платонова делает сатирической сказкой условный хронотоп,
сказочные формулы, такие принципы построения сюжета, как сказочные
зачин и финал, деление героев на умников и дураков.
В зачине Платонов в характерной иронической манере представляет
своих героев: «умнейшего» на селе Льва Чумового и глупого Макара
Ганушкина – крестьянина с «пустой головой» и «умными руками».
Фамилия Ганушкин происходит от слова «ганить» – «оскорблять»,
«поносить», «ругать». Она свидетельствует о низком фольклорном
происхождении героя, напоминающего Ивана-дурака. Второй «глупый»
брат Петр появляется почти в конце платоновской сказки, исполняя роль
чудесного помощника.
Платонов использует в рассказе сказочный сюжет-путешествие.
Изгнанный из деревни за глупость Макар отправляется на поиски истины,
80
встречается со многими людьми и в конце концов попадает в верховный
город Москву. Как и в сказке, время-пространство в рассказе дискретно.
Автор фиксирует лишь те моменты, которые необходимы для раскрытия
идейного содержания. Ситуации «испытания» героя откровенно комичны,
а действительность изображается через призму видения наивного чудака,
невольно вскрывающего ее противоречия и несостоятельность.
По законам сказочно-сатирического жанра все события в рассказе
соотносятся с современной Платонову действительностью и отсылают к
центральной проблеме – «человек и государство». Герои уже в зачине
представлены как «члены государства». В деревне, где живет Макар,
установлена
служебная
иерархия,
по
которой
Лев
Чумовой
характеризуется как «более выдающийся и наиболее умнейший». Автор
подчеркивает важность деревенского «вождя». Но его самоуважение
контрастирует с иронической оценкой крестьян: «Вон наш вождь шагом
куда-то пошел – завтра жди какого-нибудь принятия мер».
Особую смысловую нагрузку в рассказе имеет Москва. Так же как
Градов,
Москва
в
«Усомнившемся
Макаре»
–
город-гротеск,
совместивший город и государство, в котором царствует абсурд. При
ближайшем рассмотрении Москва оказывается «мертвым царством».
Описание города открывается символической картиной гибнущей от
близости цивилизации природы: «Деревья росли жидкие, под ними
валялись конфетные бумажки, винные бутылки, колбасные шкурки и
прочее испорченное добро. Трава под гнетом человека здесь не росла, а
деревья тоже больше мучились и мало росли». Москва встречает Макара
механическим движением десятков тысяч людей с «научным выражением»
лиц. В этой сцене писатель изобразил мертвый бюрократический мир в
виде замкнутого волшебного круга, из которого нет выхода. Блуждания
Макара по ущельям Профсоюзного дома и научно-технической конторы
напоминают аналогичные хождения булгаковского Короткова, погибшего
81
в результате столкновения с мертвым миром канцелярий. Образ
неуловимого товарища Лопина также ассоциируется с булгаковским
Кальсонером из рассказа «Дьяволиада» (1924). Но если булгаковский
бюрократический мир откровенно враждебен герою, то платоновские
бюрократы делают вид, что озабочены нуждами трудящихся, поэтому во
всех инстанциях Макара выслушивают, дают деньги «на харчи» и «тонко»
намекают на нежелательность его дальнейшего пребывания в городе
(посылают в следующую инстанцию, выдают билет на обратную дорогу).
Еще одна группа «мертвых» персонажей – «стражники» и
«надзиратели».
Они
присутствуют
повсюду
и
строго
следят
за
исполнением закона. Это образы «молочного начальника», постового
милиционера и медсестры в институте душевнобольных. Всех их
объединяет строгое следование предписаниям и игнорирование интересов
простых людей. Парадоксально, что Макар, по сути, носитель другой идеи
государственности, не видит в них врагов: он благодарит выгнавшего его
из вагона стражника, дружелюбно настроен к «малому у дверей» научнотехнической конторы, «ночлежному надзирателю» в Доме пролетариата,
«дежурному надзирателю» в милиции.
Разглядев устройство государства, Макар удивляется его силе.
«Много харчей надо, чтобы питать такое телодвижение», – думает он об
огромной массе людей на улицах Москвы с кожаными портфелями под
мышками и «научным выражением» лиц. В «наивной» мысли Макара
содержится сатирический выпад писателя, убежденного в необходимости
сокращения численности чиновников. Уже современники Платонова
увидели, что государство и человек у него «непримиримые враги»1. Не
случайно людей, не влившихся в деловитый поток на улицах Москвы,
Платонов описывает с большой долей грусти: это изможденные
Гурвич А. Андрей Платонов // Андрей Платонов: Воспоминания современников. М.: Современный
писатель, 1994. С. 393.
1
82
пролетарии в ночлежном доме, больные душой в сумасшедшем доме и,
наконец,
Макар,
усомнившийся
в
разумности
государственного
устройства.
Кульминацией рассказа является сон Макара, в котором он видит
мертвого «научного человека», созерцающего общие масштабы и не
замечающего «частного» Макара. Глаза его «страшны и мертвы от
нахождения на высоте и слишком далекого взора». «Научный человек» –
сатирический, гротескный образ, обобщающий бюрократизм, вождизм,
преступное невнимание к «маленькому человеку». Это символ мертвой
системы, порожденной неограниченной властью партийной бюрократии.
Но это и химера, рожденная «пустой» головой Макара, это вечное желание
«маленького» человека переложить на кого-то обязанность думать,
ответственность за свои поступки и жизнь.
Переосмыслив в комическом ключе формулы волшебной сказки,
Платонов иронически изобразил «поединок» героя с фантастическим
гигантом: «Три раза в него (Макара – И.М.) входил страх, и три раза страх
изгонялся любопытством». Наконец, Макар, слегка толкнув «научного»
рукой, легко свалил его. Сказочная легкость победы героя объясняется не
только законами жанра, но и надеждой автора на возможность «спуска под
уклон» опасного для государства монстра. Финал рассказа, когда герои,
взяв власть в канцелярии в свои руки, уничтожают государство,
подтверждает эту мысль.
Концовка рассказа – это сюжетно развернутая мысль Захара
Павловича, героя романа «Чевенгур», о том, что «всякая власть есть
царство» и что «имущество надо унизить... а людей оставить без призора».
Петр и Макар возвели принцип личной свободы и самостоятельности в
ранг государственной политики. Так Платонов в художественной форме
воплотил свое понимание ленинского учения об отмирании государства, а
заодно «подсказал» возможный путь к его осуществлению.
83
Платонов «проигрывал» в разных вещах одни и те же мысли как со
знаком «плюс», так и со знаком «минус». В рассказе «Усомнившийся
Макар» идея народной власти, реального участия «маленького человека» в
управлении государством – в отличие от «Государственного жителя» –
получила положительное разрешение. И все же сказочность финала и
откровенно ироническая манера повествования позволяет говорить о том,
что писатель сильно сомневался в скором отмирании государства.
Платонов осложнил финал большой долей иронии по отношению к
главным героям, что породило определенную двусмысленность. Критики
увидели в нем недоверие автора к способности народа вершить
государственные дела. Другие справедливо разглядели в нем авторский
идеал. «Окончание не в литературе, а в жизни», – так разъяснил Платонов
свою позицию.
Голос писателя на этот раз был услышан и вызвал волну резкой
критики. В журналах «Октябрь» и «На литературном посту» была
напечатана разгромная статья генерального секретаря РАПП Л. Авербаха,
в
которой
высокие
цели
сатирика
назывались
«шкурничеством»,
«ячеством», «нигилистической распущенностью». Но жестокая критика не
остановила художника. В это время он заканчивал роман «Чевенгур»,
приступил к работе над повестью «Котлован» и пьесой «Шарманка»,
наполняя их художественную ткань сатирическими элементами и поистине
убийственной иронией. Лишь разгромная критика 1931–1932 годов (после
публикации бедняцкой хроники «Впрок») заставила писателя замолчать.
84
Роман «Чевенгур»
Роман «Чевенгур» (1926 – 1929) – одно из самых значительных
произведений русской литературы ХХ века, роман «вопросов», стоявших в
1920-е годы перед страной. Платонов попытался осмыслить в нем
пройденный страной путь, честно «изобразить начало коммунистического
общества» (из письма А. Платонова к М. Горькому). Этой задаче
соответствовало
первоначальное
название
романа
«Путешествие
с
открытым сердцем», затем ставшее подзаголовком.
Роман создавался на протяжении трех трагических лет, когда в
сознании Платонова происходили серьезные сдвиги. К концу 20-х годов он
по-новому
осмыслил
революцию.
В
ходе
работы
Платонов
последовательно убрал из текста многие автобиографические детали,
исправил погрешности стиля. Но, несмотря на это, неоднородность
поэтики первой и последующих частей романа сохранилась. Это не
удивительно, так как в 1926 году (время начала работы над текстом)
Платонов был еще твердо убежден в необходимости революционных
преобразований в стране, в способности масс к социальному творчеству.
Соответственно,
первая
часть
романа
«Происхождение
мастера»,
созданная в 1926 году и опубликованная в 1928 году как самостоятельное
произведение («Происхождение мастера»), подчеркивала позитивный
общественный настрой писателя. Но в ходе работы над романом замысел
писателя значительно расширился. На первый план выдвинулся образ
города
Чевенгура,
в
котором
усилиями
большевиков
построен
«коммунизм». Изменение мировоззрения и усложнение писательской
техники отразилось во второй и третьей части романа, где нарастает доля
сатиры, иронии, гротеска.
85
Судьба романа трагична. После критики рассказа «Усомнившийся
Макар» издательство «Федерация», с которым у Платонова был заключен
договор о публикации «Чевенгура», отказалось от своих обязательств. В
полном законченном виде роман не взяло ни одно издательство. Платонов
был вынужден обратиться за поддержкой к М. Горькому. Но и Горький,
отметив мастерство автора, сказал, что публикация романа невозможна,
так как изображение революции в нем носит «лирико-сатирический»
характер,
а
люди
«являются
перед
читателем
не
столько
революционерами, как "чудаками" и "полоумными"»1. Так была решена
судьба одного из лучших произведений русской литературы, которое в
результате на долгие годы легло «в стол» и впервые было издано лишь в
1972 году в Париже. В Советском Союзе издание осуществилось в
«перестроечном» 1988 году.
Жанр романа – сложный, синтетический. Он не сводится ни к
историческому, ни к лирическому, ни к сатирическому жанру. Нельзя его
прочесть и как «беспощадный политический памфлет»2. Текст романа
сочетает в себе реальность и фантастику, трагедию и сатиру, эпос и
лирику. В романе присутствуют и некоторые черты антиутопии. С
литературной сказкой его роднят такие детали, как условный, сказочный
хронотоп, три героя, близкие к фольклорным персонажам. Но в отличие от
сказки, двое из «братьев», Саша Дванов и Степан Копенкин, дураки, и
только один брат, Прокофий, умный. Сильны в тексте библейские мотивы
конца света, пришествия Спасителя, поисков земли обетованной, братской
любви и др.
Об идейном содержании произведения говорит его «странное»
заглавие. «Чевенгур» в переводе с южных диалектов означает «шум лаптя»
(«чева» – обносок лаптя; «гур» – шум). Таким образом, название несет в
Горький и советские писатели. Неизданная переписка // Литературное наследство. Т. 70. М.: Изд–во
Академии наук СССР, 1963. С. 313.
2
Боровко Н. Портретная галерея «Чевенгура» // Континент. – 2001. – № 109. – С. 367.
1
86
себе скрытую авторскую иронию относительно построения коммунизма в
нищей лапотной стране. С другой стороны, в заглавии узнается имя
реально существующего на территории Воронежской области города
Богучар. Это заставляет вспомнить революционную юность Платонова,
полную надежд и героического труда на благо трудового народа.
«Чевенгур» – произведение во многом автобиографическое. Главный
герой, Александр Дванов, напоминает самого Платонова в молодости. Он
человек «глубинки», вышедший из самой гущи народа, совестливый и
печальный. Как и Платонов, он пришел в революцию, чтобы лучше
обустроить жизнь простых людей. В то же время Саша Дванов – типичный
платоновский герой: чудак, сирота, странник, философ, ищущий смысл
жизни. Образ приемного отца Саши, Захара Павловича, человека с
«умными» руками, несомненно, соотносится с отцом Платонова, Платоном
Фирсовичем Климентовым.
Время и место действия романа условно. В его странном,
деформированном хронотопе присутствуют реалии гражданской войны,
эпохи «военного коммунизма», нэпа и реформ 1928–1931 годов. Время
романа дискретно, оно может сжиматься, и тогда в короткий временной
промежуток герои проживают много событий, перемещаются на большие
расстояния. Но иногда время растягивается и даже останавливается.
Например, в Чевенгуре время остановилось совсем: Чепурный «не
вытерпел тайны времени и прекратил долготу истории срочным
устройством коммунизма». В городе перестали «считать прожитое время»
и повели новое летоисчисление со дня основания «коммунизма».
Композиция. Текст «Чевенгура» можно разделить на три части:
1. Дореволюционная жизнь Александра Дванова («Происхождение
мастера»).
2. Путешествие героев в поисках коммунизма.
3. История чевенгурской коммуны.
87
В романе есть также вставная новелла о Симоне Сербинове –
московском
чиновнике,
ставшем
причиной
гибели
чевенгурского
коммунизма, а также лирико-философские авторские отступления (о
Евнухе души, о вождях и др.).
Первая часть романа написана в духе классической реалистической
прозы. В ней также затронуты философские вопросы жизни и смерти,
смысла жизни, происхождении человека, любви и человеческих страстей.
Роман
открывается
проникновенным
авторским
словом
о
«природном» человеке, ради счастья которого в России совершается
великий эксперимент: «Есть ветхие опушки у старых провинциальных
городов. Туда люди приходят жить прямо из природы. Появляется человек
– с зорким и до грусти изможденным лицом, который все может починить
и оборудовать, но сам прожил жизнь необорудованно». В этом нетипичном
для литературы 20-х годов вступлении вместо прославления преданного
революции героя Платонов говорит об уставшем от жизни человеке, о
ценности его души, высказывает непопулярные мысли о том, что цель
революции не только коллектив и монолитное «МЫ», но и отдельная
человеческая единица с ее мыслями и сомнениями.
Начало романа повествует о детстве Саши Дванова, о его сиротстве,
жизни в чужих людях. Платонов традиционно для литературы 20-х годов
изобразил трудную дореволюционную жизнь провинции. Народ в первой
части не просто бедствует, он находится на грани жизни и смерти: «Через
четыре года в пятый село наполовину уходило в шахты и города, а
наполовину в леса – бывал неурожай.
<…> Но на этот раз засуха
повторилась и в следующем году. Деревня заперла свои хаты и вышла
двумя отрядами на большак – один отряд пошел побираться к Киеву,
другой – на Луганск на заработки; некоторые же повернули в лес и в
заросшие балки, стали есть сырую траву, глину и кору и одичали. …дети
сами заранее умерли либо разбежались нищенствовать». Платонов
88
подчеркнуто буднично и бесстрастно запечатлел ужасные картины голода,
когда матери были вынуждены убивать своих детей, чтобы уменьшить их
страдания: «Была одна старуха – Игнатьевна, которая лечила от голода
малолетних: она давала грибной настойки пополам со сладкой травой, и
дети мирно затихали с сухой пеной на губах. Мать целовала ребенка в
состарившийся морщинистый лобик и шептала:
– Отмучился, родимый. Слава тебе господи!»
Еще более печальны те страницы романа, в которых повествуется о
нерадостном детстве Саши Дванова. Матери у него не было, а отец утонул
из любопытства, потому что «не верил в смерть» и «хотел посмотреть, что
там есть… он видел смерть как другую губернию, которая расположена
под небом, будто на дне прохладной воды, и она его влекла».
Мальчика после смерти отца взяли к себе Мавра Фетисовна и
Прохор Абрамович Двановы, у которых и так было семеро детей, и
каждый год рождался еще новый. Мавру Фетисовну растрогал кроткий
ребенок, про которого она сказала: «глазами не живуч». Безжизненное
выражение глаз выдает глубокую драму мальчика, а также его
неспособность драться за место под солнцем.
Уравновешивают повествование окрашенные мягким юмором сцены
из жизни семьи Двановых. Сын Прохора Абрамовича Прошка, несмотря на
свои одиннадцать лет, не по годам серьезен и больше напоминает
ворчливого старика, чем ребенка. Своему доброму, но слабому отцу он
говорит: «Лежень… Муку слопаем, а потом с голоду помирать! Нарожал
нас – корми теперь!»
Через год, когда в семье родилась еще двойня, а запасы хлеба
иссякли, десятилетнего Сашу отправили побираться. С этого момента
Саша превращается в странника, постигающего трагический смысл жизни.
Перед долгой скорбной дорогой Саша зашел на кладбище проститься с
отцом. Вид заброшенного кладбища успокоил и укрепил его, неожиданно
89
он почувствовал родство со всеми умершими. Чем более безвестной и
заброшенной была могила, тем теплее к ней было чувство Саши: «…в их
глубине лежали люди, ставшие навеки сиротами: у них тоже умерли
матери, а отцы у некоторых утонули». Саша не испытывает страха перед
мертвыми, напротив, они кажутся ему близкими и понятными, такими же
беззащитными сиротами, как и он сам. Он хочет вырыть землянку рядом с
могилой отца, чтобы тому было не скучно лежать одному.
Сцена на кладбище очень важна для понимания образа Саши
Дванова и смысла романа в целом. В платоновском художественном мире
вообще нет резких переходов от живого к мертвому. Взявший на
вооружение идею Н. Федорова о воскрешении отцов, Платонов считал
умерших ждущими часа обретения братства с живущими на земле. Все
герои романа мечтают о бессмертии, о земном рае. Эти мотивы
неоднократно повторяются в романе, но особенно настойчиво они звучат в
связи с образом Саши Дванова, который мыслился автором как некий
«спаситель» (Е. Яблоков), пришедший указать людям правильный путь и
искупить своей жизнью их грехи и ошибки.
Первая часть романа подводит читателя к мысли: дореволюционная
жизнь России была столь тяжкой для народа, что социальный сдвиг стал
неизбежен и оправдан. Первая часть заканчивается сценой, когда Саша и
его новый отец Захар Павлович, приходят в дом, где разместились
различные партии. Ни одна из многочисленных партий не понравилась им,
и только энергичный мрачный человек в последней комнате пообещал им
«конец света» (социализм) через год. Так Саша вступил в партию
большевиков, а осторожный Захар Павлович решил «обождать годок».
С этого момента в роман врывается тема революции, которую народ
понимает по-своему. Кто-то считает ее возможностью с оружием в руках
вырвать для себя лучший кусок жизни. «Революция – риск: не выйдет –
почву вывернем и глину оставим, пусть кормятся любые сукины дети, раз
90
рабочему не повезло», – говорит машинист. Захар Павлович, Саша Дванов,
Копенкин, Чепурный понимают революцию в духе библейских легенд о
конце света, как конец истории и установление рая на земле.
Александр Дванов в этом ряду занимает особое место. Фамилия
героя, происходящая от слова «два», указывает на его двойственность.
Симон Сербинов, глядя на его фотографию, решил, что «этот человек
думает две мысли сразу и в обеих не находит утешения». Действительно,
Саша каждое явление видит с двух сторон, глубоко проникая в его
положительный и отрицательный смысл.
Саша одновременно сирота и сын двух приемных отцов (Прохора
Абрамовича Дванова и Захара Павловича). Характерно, что Прохор
Абрамович дал ребенку фамилию, но мало что сделал для него как
воспитатель. Настоящий же отец, рыбак Дмитрий Иванович, и Захар
Павлович, которых Саша искренне любит, не имеют в романе фамилий1.
С детства Саша увидел так много горя и несправедливости, что
сердце его стало чувствительным, а тело внутри пустым: «Дванов…
представил внутри своего тела пустоту, куда непрестанно, ежедневно
входит, а потом выходит жизнь, не задерживаясь, не усиливаясь, ровная,
как отдаленный гул, в котором невозможно разобрать слов песни».
Категория пустоты очень важна для понимания образа. Она означает
наличие души, которая, согласно древним языческим поверьям, находится
у человека где-то в промежутке между горлом и животом. Пустота,
которую постоянно чувствует внутри себя Саша, говорит о его доброте,
человечности и способности сострадать чужому горю.
Платонов подчеркивает сиротство, одиночество героя и в то же
время избранность, готовность пожертвовать собой ради людей. Саша не
случайно выбирает партию, обещавшую устроить «конец света». Как
1
Яблоков Е.А. На берегу неба. Роман А. Платонова «Чевенгур». СПб.: Д. Буланин, 2001. С. 42.
91
истинный спаситель, он предчувствует скорую гибель старого мира и
готов сделать все для благополучного разрешения Апокалипсиса.
Во второй части романа герои Платонова, странные чудаки: Дванов,
Копенкин, Пашинцев, Гопнер – разными путями идут в Чевенгур – город,
в котором должна осуществиться мечта народа, обрести реальные
очертания утопия под названием коммунизм. Задолго до знакомства с
Чевенгуром возникает ощущение чего-то необычного, что непременно
должно случиться. Герои прислушиваются к звукам, всматриваются в
небо, ожидают необычных встреч. Многие из них мечтают о коммунизме,
который, по их мнению, должен, как трава, вырасти на пустом месте.
Таковы
машинист,
секретарь
губкома,
председатель
губисполкома
Шумилин, верящий в «самозарождение социализма среди масс».
Получив
от
Шумилина
задание
найти
«коммунизм
среди
самодеятельности населения», главный герой Саша Дванов отправляется в
путешествие с наивной верой в то, что люди, «бродившие по полям»,
может быть, «скопились где-нибудь в овраге, скрытом от ветра и
государства, и живут, довольные своей дружбой».
Во второй части романа нарастает доля сатиры и иронии. Многие
картины столь гротескны, а ситуации абсурдны, что дают повод говорить о
сюрреалистической эстетике романа1. Такова сцена, в которой Копенкин
рубит вражеские радиосигналы, решение Дванова и Копенкина о вырубке
Биттермановского леса, сцена знакомства героев с Пашинцевым и т.д.
Фигуры центральных героев также вызывают улыбку. Например,
Степан Копенкин представляет собой пародию на Дон-Кихота. Подобно
рыцарю печального образа, он ездит на могучей лошади Пролетарской
силе, которая за один раз может выпить небольшое озерце и съесть целую
копну сена. Как и Дон-Кихот, он совершает подвиги во имя дамы сердца –
Пазолини П.П. «Чевенгур» Платонова: Путешествие в Россию 20-х годов // Иностранная литература. –
1989. – № 6. – С. 220.
1
92
Розы Люксембург. Его не смущает, что возлюбленная мертва. Более того, к
ее могиле он стремится как средневековый рыцарь к священному Граалю.
Он мечтает отомстить врагам Розы за ее страдания. Далее мысли его
начинают путаться, и ему кажется, что этого акта будет достаточно для
того, чтобы в Германии наступил коммунизм, после чего мертвые
восстанут из праха и он встретится с любимой.
С иронией изображены многочисленные коммуны и артели на пути
Дванова и Копенкина, в которых, по мнению их обитателей, активно
строится социализм. Так, в деревне Ханские Дворики проблема
революционного равенства решается очень просто: по квитанциям
уполномоченного ревкома Федора Достоевского кулаки угощают бедняков
самогонкой. Несколько крестьян для повышения личной значимости взяли
себе имена известных людей: Игнатий Мошонков переименовался в
Федора Достоевского, Степан Чечер стал Христофором Колумбом, а
колодезник Петр Грудин – Францем Мерингом, по-уличному Мерин.
Федор Достоевский проводит передел собственности: скот богатых селян
отдает беднякам. На резонный вопрос старого дезертира Недоделанного,
что бедняки будут делать со скотом, для которого у них нет ни кормов, ни
построек, и «что такое социализм, что там будет и откуда туда добро
прибавится», Копенкин отвечает не раздумывая: «Если бы ты бедняк был,
то сам бы знал, а раз ты кулак, ничего не поймешь».
Вторым коммунистическим новообразованием на пути Копенкина и
Дванова стала коммуна «Дружба бедняка», члены которой (семь мужиков,
пять женщин и четыре девки) строят социализм, уничтожая лишнее
имущество. Коммуна живет в бывшем имении помещика Карякина, на
практике реализуя лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
Восполняя свое прошлое униженное положение, каждый член коммуны
занимает определенную должность (заведующая коммунальным питанием,
«начальник живой тяги», «коммунальная воспитательница поколения») и
93
каждый занимается обслуживанием самого себя. Девиз коммуны –
«Усложнение жизни в целях создания запутанности дел и отпора всею
сложностью притаившегося кулака». Для этого в коммуне ежедневно
проходят собрания, на которых девка Маланья Отвершкова всегда
голосует против, а рыжеватый мужик с однообразным массовым лицом
всегда воздерживается.
Третий пункт на дороге Дванова и Копенкина – «Революционный
заповедник
имени
товарища
Пашинцева».
Пашинцев
сохраняет
революцию «в нетронутой геройской категории», в какой она пребывала в
1918 году. «Я личный человек, – осведомлял Пашинцев Копенкина. – Я
вынес себе резолюцию, что в девятнадцатом году у нас все кончилось –
пошли армия, власти и порядки, а народу – опять становись в строй,
начинай с понедельника…». Протестуя против такой несправедливости, он
устроил революционный заповедник в доме бывшего помещика, сделав его
погреб оружейным складом рыцаря революции.
Впервые представ перед Двановым и Копенкиным, он потрясает их
своим нелепым видом: «…человек, весь запакованный в латы и панцирь, в
шлеме и с тяжким мечом, обутый в мощные металлические сапоги – с
голенищами, сочлененными каждое из трех бронзовых труб, давившими
траву до смерти. Лицо человека – особенно лоб и подбородок – было
защищено отворотами каски, а сверх всего имелась опущенная решетка».
Девиз жизни Пашинцева – «Смерть буржуям». Ради уничтожения
эксплуатации, как и Копенкин, он готов воевать даже с комиссаром из
«центра». Пашинцев привечает губернскую босоту («вся нищета в моей
коммуне радуется»), воспитывает жителей «своей» деревни в духе
коллективизма, как он сам его представляет:
– Максим Степаныч, – раздалось снаружи, – дозволь на оглоблю жердину
в опушке сыскать: хряпнула на полпути, хоть зимуй у тебя.
94
– Нельзя, – отказал Пашинцев. – До каких пор я буду приучать вас? Я же
вывесил приказ на амбаре: земля – самодельнеая и, стало быть, ничья. Если б ты
без спросу брал, тогда б я тебе позволил…
Для Пашинцева коммунизм – это жизнь без труда, без власти и
насилия над личностью. Он желал бы существовать в братском уединении
с
другими
«дружелюбными
людьми».
Почувствовав
родственную
сиротскую душу в другом рыцаре революции Копенкине, он уговаривает
его остаться в имении: «Живи тут. Ешь, пей, я яблок пять кадушек
намочил, два мешка махорки насушил. Будем меж деревами друзьями
жить, на траве песни петь». Он даже сочинил целый гимн своей утопии:
Так брось пахать и сеять, жать,
Пускай вся почва родит самосевом.
<…>
Довольно грустно бедовать,
Пора нам всем великолепно жировать.
Долой земные бедные труды,
Земля задаром даст нам пропитанье.
Еще одну коммуну организовал по приказу Саши Дванова Степан
Копенкин в мятежной деревне Калитва. Став председателем сельского
совета, неграмотный Копенкин оставил людей «без призору», решив, что
народ сам лучше знает, как ему жить. По мнению крестьян, Копенкин –
идеальный вождь, не нарушающий естественного хода событий. Все
резолюции, приходящие из центра, не умея их прочитать, он складывал в
одну стопку. А когда их накапливалось много, Копенкин вместе с
крестьянами делал из них самокрутки и раскуривал за неторопливой
беседой. Характерно, что и Захар Павлович мечтает именно о таком
руководстве народом, когда людям будет дано право самим определять
свою жизнь. Но в жизни так не бывает: «Где есть масса людей, там сейчас
же является вождь. Масса посредством вождя страхует свои тщетные
надежды, а вождь извлекает из массы необходимое». В этом лирикосатирическом отступлении из второй части романа Платонов высказывает
95
свои иронические мысли о власти, сравнивая вождя с энергичным
человеком, который ради своих целей втолкнул на тормозную площадку
вагона большое количество людей и последним забрался сам, заработав
тем самым уважение попутчиков и право поучать их.
В целом в романе показано неприятие власти народом. Крестьянин,
приехавший на рынок торговать своим добром, говорит: «Эта власть все
равно задаром жить не даст». Кузнец Сотых произносит еще более
суровые слова, адресуя их коммунистам: «Оттого вы и кончитесь, что
сначала стреляете, а потом спрашиваете».
Образом-символом, воплотившим мечты платоновских чудаков,
является город Чевенгур, представленный в третьей части романа.
Чевенгур – страна-утопия, изображенная Платоновым с большой долей
иронии и в то же время с нескрываемым сочувствием. Название города
вызывает у Дванова мысли о шуме революции: «Дванову понравилось
слово Чевенгур. Оно походило на влекущий гул неизвестной страны».
Чевенгур выражает мечты героев о Граде небесном, где вечно сияет
солнце. Поэтому, как и в Град небесный, в Чевенгур должны попасть
только «чистые», в данном случае классово-чистые люди – без имущества
и без страсти к наживе. Именно поэтому переход к коммунизму
совершается в несколько этапов. На первом этапе официально объявляется
«второе пришествие» – расстреливаются все зажиточные люди города.
Сцена расстрела буржуев пародирует легенду о втором пришествии
Христа на землю, когда свершится суд над грешниками, а праведники
удостоятся рая. Она дана в сюрреалистическом ключе и больше
напоминает игру. Все ее участники как будто принимают условия игры,
где все не взаправду, а понарошку, поэтому здесь не льется кровь,
убиваемые не кричат от боли, а наблюдатели не плачут от горя. Расстрел
зажиточных горожан изображен подчеркнуто буднично, без эмоций и
96
красок и от этого еще больше ужасает: «Пиюся… выпустил пулю из
нагана в череп ближнего буржуя – Завын-Дувайло. Из головы буржуя
вышел тихий пар, а затем проступило наружу волос материнское сырое
вещество, похожее на свечной воск… <…> Чекисты ударили из нагана по
безгласным, причастившимся вчера буржуям – и буржуи неловко и косо
упали, вывертывая сальные шеи до повреждения позвонков. Каждый из
них утратил силу ног еще раньше чувства раны, чтобы пуля попала в
случайное место и там заросла живым мясом». Чтобы окончательно
умертвить буржуазию, лишить ее возможности воскрешения, буржуев
расстреливают дважды: сначала убивают тело, а затем душу: «“Где у тебя
душа течет – в горле? Я ее сейчас вышибу оттуда!” Пиюся взял шею
Завына левой рукой, поудобней зажал ее и упер ниже затылка дуло
нагана».
На втором этапе из города изгоняются все «полубуржуи» – обычные
горожане, имеющие дома и какое-то имущество. «Явился Чепурный и
приказал своим нетерпеливым голосом, чтобы все сейчас же навеки
пропали из Чевенгура, потому что коммунизму ждать некогда и новый
класс бездействует в ожидании жилищ и своего общего имущества».
После изгнания «полубуржуев», на третьем этапе, в городе остается
всего
двенадцать
человек,
двенадцать
апостолов,
которые
ждут
пришествия Мессии и наступления коммунизма. Герои верят, что после
уничтожения неравенства «коммунизм внезапно грянет», и завтра «уже
хорошо будет». Чевенгурцы с нетерпением ждут восхода «вечного»
солнца, которое упразднит зиму, возьмет на себя все заботы людей.
Поднимающееся из-за горизонта в первый день коммунизма солнце
кажется Пиюсе живым и оплодотворяющим землю: «Дави, чтоб из камней
теперь росло, – с глухим возбуждением прошептал Пиюся: для крика у
него не хватило слов… Дави! – еще раз радостно сжал свои кулаки Пиюся
– в помощь давлению солнечного света в глину, в камни и в Чевенгур».
97
Все пристально всматриваются в горизонт, откуда должен появиться
некто, окруженный сиянием, прислушиваются к звукам, ожидают прилета
птиц. Чепурный проповедует, внушая веру в грядущее Царство: «Теперь
жди любого блага… Тут тебе и звезды полетят к нам, и товарищи оттуда
спустятся, и птицы могут заговорить, как отживевшие дети, – коммунизм
дело не шуточное, он же светопреставление!»
Однако коммунизм в Чевенгуре внезапно не «грянул», и герои
начинают искать пути его создания. В ожидании коммунизма они
перетаскивают с место на место дома и даже сад, отыскивают неимущих
людей по всему свету для вольной жизни в Чевенгуре. Нищие оборванцы,
которых приводит в город Прокофий Дванов, названы в романе «прочие».
Они символизируют безгласный, замученный народ, бредущий по жизни
без цели.
Постепенно в суровой мужской коммуне, где запрещена любая
работа во избежание эксплуатации, начинает процветать труд для
товарищей. Чевенгурцы нежно ухаживают друг за другом, делают
подарки, совместно готовят пищу. Они построили на краю города башню
из глины и соломы, на которой по ночам жгли костер, «чтобы
блуждающим в степи было видно, где им приготовлен причал». В тоске по
идеалу они создают первые образцы коммунистического искусства –
памятники из глины и картины, нарисованные углем, больше похожие на
наскальные рисунки первобытных.
По требованию прочих, отдохнувших и окрепших в Чевенгуре,
Прокофий приводит в город нищенок. Худые и грязные женщины «в
солдатских шинелях, с испещренными трудной жизнью лицами» «были
похожи на девочек и на старушек – на матерей и на младших,
невыкормленных сестер». Они не верили в братство и отцовство мужчин,
поэтому выбрали себе в мужья самых пожилых чевенгурцев, которым
«ничего не надо, кроме сна в теплоте». И только смуглая полудевочка
98
Груша взяла в мужья молодого и здорового Кирея, чтобы родить ребенка,
первого человека, появившегося при коммунизме.
Но наметившийся плодотворный путь чевенгурцев не идеален.
Постепенно герои утрачивают детскую веру в коммунизм. Первым уходит
из Чевенгура Луй, отказываются остаться в городе нищенки, сомневаются
в истинности происходящего Саша Дванов и Копенкин и, наконец, в
городе умирает ребенок, тем самым вызывая у Копенкина сильные
сомнения в том, что здесь построен коммунизм (здесь «умирают, а не
воскрешаются люди»).
Мучительный и медленный путь чевенгурцев внезапно прерывается
неизвестным отрядом, который губит всех чевенгурцев, кроме Саши и
Прокофия Двановых. Вооруженный отряд, действующий механически и
безжалостно,
олицетворяет
бездушную
машину
государства,
не
оставившего места для самодеятельности масс. Наивные чудаки, или
дураки,
как
они
себя
сами
называют,
оказываются
ненужными
государству. Революция закончилась, сменилась «порядком и парадом».
Гибель Чевенгура в конце романа придает ему трагическое философское
звучание.
Апостолы
новой
веры
оказываются
отвергнутыми
ее
верховными блюстителями, так как те потеряли в них нужду1.
Трагедия чевенгурцев предрешена появлением в городе чиновника
Симона Сербинова, партийного деятеля с человеческими чувствами. «Он
был усталый, несчастный человек с податливым быстрым сердцем и
циническим умом… Он любил женщин и будущее и не любил стоять на
ответственных постах, уткнувшись лицом в кормушку власти…». Его имя,
происходящее от слова «серб», т.е. человек нерусской национальности –
выдает в нем человека чуждого, противопоставленного всем. С другой
стороны, в фамилии слышится слово «серп», которое в 20-е годы стало
символом рабоче-крестьянского государства. В таком контексте имя героя
1
Геллер М. А. Платонов в поисках счастья. М.: МИК, 1999. С. 212.
99
воспринимается как «партийное». О себе он не раз говорит, что он
коммунист и революционер. В то же время у Сербинова нет чувства
коллективизма, он остро переживает свое одиночество в мире. Именно
поэтому его тянет к Софье Александровне, в которой его покоряет
одаренность счастьем, способность дарить свою теплоту. Но все, к чему
прикасается Симон, опошляется. В нем есть только ум, но нет веры и
любви. Он цинично использует минуты скорби на кладбище, для того
чтобы
овладеть
Софьей
Александровной.
В
Чевенгуре
Сербинов
становится своеобразным Иудой, предавшим своих товарищей. Он пишет
в центр насмешливо-враждебное письмо о коммуне, по следам которого
был послан вооруженный отряд, прервавший чевенгурский эксперимент.
В
романе
Платонов
продолжил
тему
бюрократизма
на
государственном уровне. Развиваясь в ходе романа, она все больше
окрашивается в мрачные тона. Например, отрицательную метаморфозу
претерпевает в романе председатель губисполкома Шумилин. В начале 2
части он просто аппаратчик, приспособившийся к революции. Он еще
живет в бедности, как большинство людей, замечает нужды людей,
мечтает о коммунизме. Но когда Дванов приезжает в город разузнать о
нэпе, то отмечает в Шумилине разительные перемены. Теперь Шумилин
друг новой политики, а на старых революционеров, «огарков» прошлого
пожара революции, он смотрит свысока. Бумаги и личное благополучие
ему дороже человека.
Даже в Чевенгур проникает бюрократизм. Так, на заседаниях
ревкома прочие могут присутствовать лишь стоя и без права голоса. С
наибольшей
художественной
силой
Платонов
разоблачил
явление
партийного бюрократизма в образе Прокофия Дванова. Прокофий –
прекрасный исполнитель, незаменимый помощник Чепурного. Самое
нелепое
задание
председателя
он
100
выполняет
без
затруднений,
предварительно подведя под него «теоретическое обоснование». Прокофий
не способен претворять в жизнь великие идеи, но он мастерски
приспосабливает их к своим мелким корыстным целям. Прошедший
суровую жизненную школу еще в детстве, он исповедует только одну
религию – стремление к личному благу. Идеи революции его не волнуют,
он заменил их революционной фразеологией и цитатами из Ленина и
Маркса. В его устах слова вождей превращаются почти в анекдоты,
которые разоблачают его цель – захват всей собственности Чевенгура. К
этой цели он идет, используя все средства. Платонов показал опасность
такой психологии, а также путь перерождения простого человека в
опасного государственного паразита – назначенца.
В финале романа Платонов дал Прокофию шанс на исправление.
После гибели чевенгурцев он бросает доставшееся ему, но ставшее
ненужным имущество города и становится странником, что означает в
художественном мире Платонова поиски истины и обретение души.
Саша Дванов повторяет последний поступок своего отца – тонет в
озере Мутево. Он хочет обрести братство с умершим отцом и другими
мертвыми людьми, потому что живые люди разъединены, и единения душ
на земле достичь нельзя. Таким образом, идея непреодоленного небратства
высвечивает грустные раздумья писателя о судьбе революции и его
трагическое неприятие своего времени.
Повесть «Котлован»
Еще более тяжелое настроение владело писателем в период работы
над повестью «Котлован» (1930). Она создавалась в самые трудные для
писателя годы, когда он пережил первую волну травли в печати. Его
произведения не печатались, многие друзья отвернулись от него. Вера
101
Платонова в социальную справедливость сильно пошатнулась. В этих
условиях и было написано самое мрачное произведение писателя, в
котором он поставил больные вопросы своего времени: для кого и какими
средствами строится будущее? Какова цена такой стройки? Как жить
человеку в сложном, перевернутом революцией мире?
Жанр произведения, как и в романе «Чевенгур», сложный,
синтетический. В нем сильны элементы антиутопии, сатиры, лирики,
гротеска. Работая над повестью, Платонов постоянно думал о политике
страны, поэтому лозунги, призывы, расхожие штампы, приметы времени
буквально вплавлены в ее художественную ткань.
Внешне «Котлован» следует актуальной производственной и
деревенской тематике прозы 1920-х – 30-х годов. В этом ряду «Цемент»
Ф. Гладкова,
«Бруски»
Ф. Панферова,
«Соть»
Л.
Леонова,
«Гидроцентраль» М. Шагинян, «Поднятая целина» М. Шолохова. Но
своими выводами «Котлован» резко противостоит названным выше
произведениям. У Платонова в повести нет исторического оптимизма.
Заглавие
представляет
собой
сложную
метафору.
Речь
в
произведении идет о строительстве огромного «общепролетарского дома»,
«куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата». Образ дома
– один из центральных в повести и на него следует обратить особое
внимание. Образ дома в русской литературе не нов. «Хрустальные
дворцы»
Чернышевского
олицетворяли
светлое
будущее,
царство
справедливости и гармонии. Образ дома в творчестве Платонова является
сквозным мотивом и возникает в таких вещах, как «Рассказ о многих
интересных вещах», «Эфирный тракт», «Иван Жох», «Чевенгур»,
«Глиняный дом в уездном саду». Нередко в платоновских домах
обнаруживаются приметы «башни» В. Татлина (1919) – знаменитого
102
проекта памятника Третьего интернационала1. «Общепролетарский дом»
напоминает и башню пролеткультовского поэта и теоретика А. Гастева.
Более того, «Башня» Гастева «прочитывается как краткий конспект
“Котлована”»: «На жутких обрывах земли, над бездною страшных морей
выросла башня, железная башня рабочих усилий. <…> Люди падали в
ямы, земля их нещадно жрала»2.
Идея
дома-башни,
дома-сада,
таким
образом,
опирается
на
современные Платонову урбанистические идеи и, с другой стороны,
является
метафорой
утопического
города,
утопического
общества,
воплощением мечты о Граде Небесном, символом коммунизма. Образ
дома
имеет
глубокий
философский
подтекст.
Платонова
всегда
волновали идеи Н. Федорова о человеческом братстве, родстве,
коллективе, федоровская «идея жизни», его идеал мироустройства. «Идея
жизни», по мнению философа, заключается в достижении человеческого
бессмертия. С помощью науки человек преодолеет смерть, воскресит всех
умерших в прекрасном мире, не знающем половой любви, но знающем
любовь братскую. Новый мир будет царством разума и сознания.
Все эти мысли так или иначе преломились в произведениях
писателя, в том числе в повести «Котлован». Так, в общепролетарском
доме должны поселиться только пролетарии и дети. В дом не возьмут ни
буржуев, ни даже интеллигентов, поэтому создатель проекта дома
Прушевский собирается умереть заранее. Ничего не говорится в повести о
том, будут ли в доме жить женщины, но даже некогда красивая девушка, а
нынче совсем жалкая Юлия умирает в бесприютности и тоске.
Привычного традиционного сюжета в повести нет. Платонов
использует свой излюбленный сюжет-путешествие, сюжет-странствие, в
процессе которого герои обретают прозрение. Повесть представляет собой
1
2
Малыгина Н.М. Художественный мир А. Платонова. М., МПУ, 1995. С. 14.
Там же. С. 14.
103
цепь эпизодов, внешне связанных лишь передвижением героев в
пространстве, но внутренне обращающих читателя к историческим
общенародным проблемам.
Композиция повести двухчастная. В первой части речь идет о
строительстве
котлована
под
общепролетарский
дом.
Во
второй
повествуется о столь же грандиозном строительстве в деревне – об
организации колхоза. Огромное значение в повести имеют зачин и финал,
в которых автор обращается к судьбе отдельного, «частного» человека на
фоне великой политики страны.
С первых же строк мы встречаемся с главным героем повести
Вощевым – типичным платоновским героем, странным чудаком и
философом: «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с
небольшого механического завода, где он добывал средства для своего
существования. В увольнительном документе ему написали, что он
устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и
задумчивости среди общего темпа труда».
Фамилия героя говорящая и происходит от слова «воск». Так с
помощью фамилии Платонов создал образ мягкого человека, в сознании и
душе которого, как на воске, остаются отпечатки всего, что он видит,
слышит, переживает. Вощев грустен, одинок и задумчив. Получив
увольнение, он становится странником, ищущим истину.
Выстраивая цепь эпизодов, Платонов показывает, что Вощев не
находит истины ни в вине, ни в профсоюзе, который отказался помогать
рабочему человеку:
– …О чем ты думал, товарищ Вощев?
– О плане жизни.
– Завод работает по готовому плану треста. А план личной жизни ты мог
бы прорабатывать в клубе или в красном уголке. <…>
104
– Я мог выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла
улучшилась бы производительность.
– Счастье произойдет от материализма, товарищ Вощев, а не от смысла.
Мы тебя отстоять не может, ты человек несознательный…
В этой сцене Платонов вновь обращается к болевой проблеме
современности – бюрократизации жизни. И снова звучит боль писателя за
простого человека, не нужного государству.
В поисках истины Вощев приходит на строительство котлована под
общепролетарский дом. Котлован роет группа рабочих, таких худых и
изможденных, что герой решает, что общепролетарский дом – это и есть
истина. Но работы идут так медленно и так много расходуется сил
терпеливых пролетариев, что Вощев начинает сомневаться в правильности
своего вывода: «Говорили, что все на свете знаете, а сами только землю
роете и спите! Лучше я от вас уйду… мне без истины стыдно жить».
Большую роль в повести играют образы рабочих, строителей
котлована: Никиты Чиклина, Сафронова, Козлова, Жачева, а также
инженера Прушевского. Все они оказываются на строительстве по разным
причинам. Кто-то хочет получить трудовой стаж и профсоюзный билет,
кто-то хочет войти «на вечное поселение» в общепролетарский дом, а
такие, как Козлов и Сафронов, используют строительство, для того чтобы
выдвинуться, занять видное место в рабочем движении. Именно поэтому
образы Козлова и Сафронова даны с большой долей авторской иронии.
Платонов пускает в ход сатиру, когда речь заходит о бюрократах.
Таков партийный функционер Лев Ильич Пашкин – типичный бюрократ
советской эпохи. В его имени пародийно объединены имя и отчество двух
вождей революции – Ленина и Троцкого, что дало повод для партийного
разбирательства: «Почему Лев и Ильич? Уж что-нибудь одно!». Пашкин не
верит в идею коммунистического братства, общепролетарский дом его
интересует лишь с точки зрения отчетов в вышестоящие организации.
105
Истинная цель его жизни – удобство и личный комфорт. Ради этого он
мечтает о продвижении по службе, пусть даже ценой жизни землекопов,
которых он заставляет расширить и углубить котлован в шесть раз, «дабы
угодить наверняка и забежать вперед главной линии… и тогда линия
увидит его, и он запечатлеется в ней вечной точкой».
Особое место в первой части повести занимает образ девочки Насти.
С ним связана идея Достоевского о цене счастья человечества: соотносимо
ли всеобщее счастье хоть с одной слезинкой ребенка.
Настя – дочь пролетария и буржуйки Юлии. В переводе с греческого
ее имя означает «воскресшая». Она дитя своего времени. От матери она
усвоила правило никогда не выдавать своей классовой принадлежности,
поэтому Настя всячески демонстрирует грубость истинной пролетарки. В
ее речи звучат заученные ею дерзкие фразы и слова: «дурак», «угроблю»,
«убей их», но в глубине души она тоскует по умершей матери и свято
хранит ее образ в душе. Настя символизирует будущее человечество, ради
которого совершается великий эксперимент. Но в конце повести девочка
умирает, так и не дождавшись окончания стройки. В этой смерти
прочитываются горькие мысли Платонова о слишком большой цене
строительства социализма в Советской стране.
Во второй части повести нарастает доля сатиры. Герои попадают в
колхоз Генеральной линии. Если учесть, что генеральной линией партии
была ликвидация кулачества, то название колхоза выглядит язвительной
насмешкой над колхозами, которые задались целью уничтожить самых
хозяйственных крестьян.
Действительно, многие сцены второй части потрясают своей
жестокостью. Таковы эпизоды раскулачивания, сплавления зажиточных
крестьян вместе с женами и детьми вниз по реке на плоту. Платонов
изобразил деревню на грани умирания. Чиклин, пришедший в деревню,
видит картины ужасающего голода, когда мужики уже приготовили себе
106
гробы и легли под образа умирать. «Чиклин подошел к крестьянину и
повернул его навзничь – он был… легок и худ, и бледные, окаменевшие
глаза его не выражали даже робости. Чиклин близко склонился к нему.
– Ты что – дышишь?
– Как вспомню, так вздохну, – слабо ответил человек».
Самый отрицательный образ повести – это активист, носитель идеи
бездумного служения государству. Активист осуществляет в селе
политику сплошной коллективизации. Он следует всем лозунгам и
призывам партии, даже самым абсурдным («заготовляйте ивовое корье»),
чтобы не прослыть «упущенцем». Исполняя партийную директиву, он
организует «звездный поход колхозных пешеходов в окрестные, жмущиеся
к единоличию деревни», а по сути, заставляет колхозников идти
агитировать за колхоз с флагами и плакатами под холодным проливным
дождем.
С
помощью
сатирической
метафоры
Платонов
показывает
«идеальную» колхозную жизнь, организованную активистом. В его
колхозе лошади сами, без помощи человека, ровными рядами, «не опуская
голов к растущей пище на земле… сплоченной массой миновали улицу и
спустились в овраг» с водой. Еще одним гротескным образом-символом
является медведь-молотобоец, обладающий безошибочным классовым
чутьем и помогающий активисту проводить раскулачивание. Медведьмолотобоец – символ неразвитого пролетария, прожившего тяжелую
трудовую жизнь, не умеющий думать и начисто лишенный способности
сопереживать.
Финал повести трагичен. Последняя надежда, ребенок, бережно
охраняемый коммуной, умирает. Чиклин пятнадцать часов роет могилу
Насте. Он делает ее глубокой, чтобы «ребенка никогда не побеспокоил
шум
с
поверхности
земли».
Могила
ребенка
в
основании
общепролетарского дома становится приговором утопической идее. Герои
107
не просто хоронят ребенка, они хоронят свои надежды на светлое будущее.
Эту мысль яснее других выражает Жачев. «Я теперь в коммунизм не
верю!» – говорит он Чиклину, уходя с котлована.
Опубликована повесть в России только в 1987 году.
Произведения, о которых шла речь в данной главе, принято считать
вершинными в творчестве Платонова. Это мнение вполне справедливо, так
как Платонов в конце 1920-х годов обрел неповторимую поэтику,
соединившую в себе достижения реалистической и модернистской
литературы, нашел свой индивидуальный язык. В его творчестве набирают
силу темы сиротства, онтологического одиночества, строительства
коммунизма, сопряженного с бездумным расходованием человеческого
вещества.
Следуя традиции прозы 1920-х годов, Платонов ориентировался на
точку зрения персонажа, отодвигая на второй план авторскую речь. Речь
платоновских
грамматическими
«душевных
бедняков»
оборотами,
пестрит
неправильными
просторечными
«словечками»,
бюрократическими штампами, революционным новоязом. Само же
рождение мысли героев происходит тяжело, порой мучительно. При этом
платоновское отношение к высказываниям героев угадывается чаще всего
как отстраненно-ироническое. Позицию писателя можно сформулировать
словами Тацита: «Sine ira et studio» (без гнева и пристрастия). Сам
Платонов определил ее в романе «Чевенгур» как позицию «евнуха души»,
«мертвого брата человека», «маленького зрителя», служба которого
«видеть и быть свидетелем», но «без права голоса в жизни человека».
Платонов проявил себя как писатель с активной гражданской
позицией. С помощью своих произведений он пытался привлечь внимание
общества к важным вопросам государственности. Он указывал на
серьезные политические проблемы и давал хотя и иронические, но вполне
осуществимые
«рецепты»
устранения
108
недостатков.
Однако
его
общественный темперамент сослужил ему плохую службу, вскоре
поставив под угрозу само его пребывание в литературе.
2. «В тоске неясности»: Начало тридцатых годов
Тридцатые годы были сложнейшим периодом в писательской и
человеческой судьбе Платонова. После публикации бедняцкой хроники
«Впрок» в третьем номере «Красной нови» за 1931 год последовала
жесткая критика в адрес писателя. Среди выступлений выделяются статьи
А. Фадеева и А. Селивановского, написанные по указанию Сталина. Тон
кампании против Платонова передает статья А. Селивановского в
«Литературной газете» от 10 июня 1931 года: «Годы не изменили существа
мировоззрения автора. Оно – все то же: обывательское, злобствующее,
насквозь реакционное».
Травля
Платонова
«обострившейся
классовой
проходила
борьбы»
на
с
фоне
ее
так
истерией
называемой
по
поводу
многочисленных врагов, якобы затаившихся среди населения. Платонов,
которого рапповские критики причислили к попутчикам второго призыва1,
не мог не понимать опасности обрушившихся на него обвинений. Ему
пришлось оправдываться, объяснять свой творческий метод «неистовым
ревнителям» (С. Шешуков) чистоты пролетарской литературы.
Попытка высказать свою творческую и политическую позицию была
предпринята Платоновым в 1931 году, когда в журнале «На посту» (орган
литературной организации РАПП) была предложена анкета «Какой нам
нужен писатель». Платонов решил воспользоваться этой возможностью. В
анкете он заявил о себе как о пролетарском писателе, человеке,
совмещающем практическую работу с литературой: «В эпоху устройства
Попутчиками в 1920 году А.В. Луначарский назвал «непролетарских» писателей и поэтов: А. Ахматову,
Е. Замятина, Л. Леонова, В. Шишкова и др. Их обвинили в очернении действительности и внесении
«разложения в читательские массы» (Литературные манифесты. М.: Федерация, 1929. С. 290).
1
109
социализма
«чистым»
писателем
быть
нельзя.
Нужно
получить
политехническое образование и броситься в гущу республики. Искусство
найдет себе время родиться в свободные выходные часы»1. Но анкета
Платонова не была опубликована, и его голос не был тогда услышан.
Эти же мысли звучат в неопубликованной при жизни статье
«Великая глухая», написанной несколько ранее, в 1930 году, когда
развернулась дискуссия между группами РАПП и «Литфронт», а партия
готовилась подвести черту под литературными спорами 1920-х. Уже
предчувствуя трагический исход полемики, Платонов с горькой иронией
назвал в статье современную литературу «великой глухой», «оглушенной»
партийной идеологией2. Причину «глухости» писателей он видел в
оторванности от производства, от народа, а потому призывал их овладеть
«второй профессией»: «Писатель не может далее оставаться лишь
профессионалом одного своего дела: он… должен стать рядовым
участником его». Определять качество художественного произведения, по
мнению автора, должен народ, имеющий безупречный художественный
вкус. Между тем судьбу авторов решают чиновники, язвительно названные
писателем
«надсмотрщиками».
Вместо
конструктивной
учебы
они
предпочитают одернуть «ошибающегося» писателя, рвануть его «за ухо».
Очень скоро Платонов и сам почувствовал силу «карающей руки»
литературных
«надсмотрщиков».
В
феврале
1932
года
состоялся
творческий вечер Платонова, к которому его принудили «товарищи по
перу». Вечер, правда, больше похож на товарищеский суд, где Платонов
выступает в качестве обвиняемого. Тон мероприятию задал П. Павленко,
который
во
вступительном
слове
определил
настроение
всех
последовавших речей: «Сегодняшний вечер мы должны построить
деловито. <…> Вот сидит писатель, написавший враждебную, ошибочную
Ответ на анкету «Какой нам нужен писатель» // Андрей Платонов. Воспоминания современников. М.:
Современный писатель, 1994. С. 287.
2
Платонов А. Фабрика литературы. Литературная критика. Собрание. М.: Время, 2011. С. 583.
1
110
вещь (рассказ «Усомнившийся Макар» – И.М.). Как он относится к своим
ошибкам?»1. Понимая, что на карте стоит многолетняя работа и, возможно,
жизнь, Платонов был вынужден каяться, признавать просчеты: «Будучи
подверженным идеологии отсталого рабочего... <…> я попал в чуждую
идеологическую страну и мне нужно возвратиться на родину»2.
Многочисленные упреки не просто огорчали, но уничтожали
Платонова. В глубине души он был уверен в своей правоте. В отчетах
секретных сотрудников НКВД, хранящихся в архивах КГБ и ставших
доступными
благодаря
«перестройке»,
приводятся
критические
высказывания писателя в адрес политиков и вождей, относящиеся именно
к началу 1930-х годов: «Я думаю, что хорошим писателем труднее быть,
нежели наркомом, и думается, что поэтому они, сволочи, затирают меня»3.
Постепенно обстановка вокруг Платонова делалась все более
тревожной. В 1931 году в Воронеже была арестована так называемая
«контрреволюционная» группа «вредителей-мелиораторов». Практически
все бывшие сослуживцы Платонова (двадцать восемь человек) угодили за
решетку. Под пытками они оговорили и своего бывшего руководителя,
назвав его организатором контрреволюционной группы4. Чудом Платонов
в 1931 году не оказался за решеткой. Наверное, воронежские спецорганы
решили не утруждать себя поисками «главаря», живущего в далекой
Москве. Но Платонов, зная об арестах в Воронеже, сильно опасался за
свою судьбу5.
Чтобы жить и содержать семью, Платонов вынужден был писать
покаянные письма Сталину, М. Горькому, Л. Авербаху. Так, Горькому,
который некогда отмечал талант писателя и присылал теплые искренние
Стенограмма творческого вечера Андрея Платонова // Андрей Платонов. Воспоминания
современников. М.: Современный писатель, 1994. С. 294.
2
. Там же. С. 296.
3
А. Платонов в документах ОГПУ–НКВД–НКГБ. 1930–1945. Публикация В. Гончарова и В. Нехотина //
«Страна философов» А. Платонова. Вып. 4. М. ИМЛИ РАН, 2000. С. 854.
4
Ласунский О.Г. Житель родного города. Изд. 2. Воронеж: ЦДВ Черноземного края, 1999. С. 251.
5
Там же. С. 252.
1
111
письма, Платонов писал: «Я хотел бы, чтобы Вы поверили мне. Жить с
клеймом классового врага не только морально невозможно, но и
практически нельзя». В 1933 году писатель вновь послал два отчаянных
письма к мэтру советской литературы с просьбой о помощи. Но Горький
вновь не удостоил просителя ответом. Правда, в марте 1934 года,
сочувствуя впавшему в отчаяние Платонову, он пробовал править
рукопись присланного ему рассказа «Мусорный ветер» (1933–1934). Но
вскоре понял, что правка невозможна из-за принципиально иного
художественного видения, и отверг рассказ за ирреальность содержания,
которое, по мнению мэтра, «граничит с мрачным бредом»1.
Чтобы как-то существовать, с 1932 по 1936 год Платонов работал
инженером в тресте «Росметровес». Но это мешало его истинному
призванию – писательскому труду. Для того чтобы иметь время
заниматься творческой работой, в 1936 году он перешел на сдельную
надомную работу2. Бедность сопровождала писателя на протяжении всех
1930-х годов.
Несмотря на крайне тяжелое положение, Платонов упорно работал
над новыми произведениями. В это время им написаны пьесы «Высокое
напряжение»
(1931)
и
«14
Красных
избушек»
(1933), повесть
«Ювенильное море» (1931–1932), рассказ «Мусорный ветер» и
оставшиеся незавершенными романы «Счастливая Москва» (1933–1936)
и «Технический роман» <1932>. Писатель отчаянно боролся за свое
творчество:
следуя
советам
«товарищей»-литераторов,
пытался
«выпрямлять» свой стиль, делать прозрачной и оптимистичной идею. В
связи с этим происходила трагическая ломка творческой манеры: в
произведениях начала 1930-х годов словно борются две точки зрения на
мир – оптимистическая и ироническая, что особенно заметно в повести
Корниенко Н. История текста и биография А.П. Платонова // Здесь и теперь. – 1993. – № 1. С. 220-221.
Антонова Е. А. Платонов – инженер треста «Росметровес» // «Страна философов» А. Платонова.
Вып. 4. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 793.
1
2
112
«Ювенильное море». Но вместо ожидаемого «выпрямления» проза
писателя начала приобретать новые качества: чрезвычайную глубину,
прозрачность и грусть.
«Ювенильное море» («Море юности») (1931–1932)
Искренне желая создать произведение, достойное советского
писателя, Платонов приступил к написанию повести «Ювенильное море».
Работа над ней шла трудно. Приходилось «ломать» себя, направлять перо в
нужную идеологическую сторону.
Повесть следует традициям модного в конце 1920-х – начале 1930-х
годов «производственного романа». Так же, как в «Цементе» (1925)
Ф. Гладкова, «Время, вперед!» (1932) В. Катаева, «Брусках» (1928–1937)
Ф. Панферова здесь воссоздана ситуация строительства. На этот раз
Платонов избрал в качестве объекта не город, как в «Чевенгуре» и
«Котловане», не большой сельскохозяйственный район, как в хронике
«Впрок», а маленький совхоз № 101 «Родительские Дворики», где на
научной основе строится гигантский комбинат по селекции скота,
переработке мяса и молока – прообраз идеального коллективного
хозяйства.
Очевидно,
«производственное»
Платонов
хотел
произведение,
написать
поэтому
включил
безупречное
в
текст
все
необходимые для этого компоненты: конфликт старого и нового мира,
великие планы и их саботаж кулаками-вредителями, столкновение
передового
руководителя-энтузиаста
с
опасным
«оппортунистом».
Стремясь идти в ногу со временем, Платонов придал не свойственное ему
прежде
оптимистическое
звучание
концовке,
где
осуществляются
грандиозные планы героев. Но в бодрое повествование, как диссонанс,
113
постоянно вплетается авторская ирония, рожденная пониманием разрыва
между идеалами героев и реальной практикой строительства социализма.
Противоречия начинаются уже с иносказательного заглавия повести,
в котором скрыт глубокий подтекст. Ювенильное море, море юности1 – это
метафора прекрасной молодой страны, утопии. В то же время второе
значение слова «ювенильный» («неполовозрелый») заставляет относиться
к изображенным в повести событиям иронически.
Образ чистейшего озера, лежащего под землей «в кристаллическом
гробу», способного подарить жизнь скудной растительности степи, – один
из любимых мотивов бывшего мелиоратора Платонова. Заметим, что образ
чистой воды связан у него «с мыслью, умом, светом»2. Но озеро находится
на большой глубине и лишь в будущем обещает напоить живительной
влагой
«пустую»
«юго-восточную
степь
Советского
Союза»,
где
расположился совхоз «Родительские Дворики». В это верят лишь
несколько героев-энтузиастов. Вот почему коммунизм в произведении
присутствует как неощутимый, неосязаемый флер, как «грусть роста и
надежды на еще несбывшееся будущее». Он представляется героям
«Ювенильного моря», как и чевенгурцам, «светом таинственного летнего
дня, утонувшего в синеве своих лесов, наполненного чувственным шумом
еще неизвестного влечения». Реальный же план повествования рождает у
читателя совсем другие чувства.
Настроение задает грустная картина «утомительного пространства»,
картина скудости и неустроенности степи: «ровно и спокойно лежала
земля на десятки видимых верст, как уснувшая навеки, беззащитная и
открытая зимнему холоду и всем безлюдным ветрам; лишь по одному месту
та земля имела впалое положение, и там было слабое затишье от вихрей
непогоды – это был след, прорытый древней и бедной рекой, теперь
1
2
Название повести происходит от латинского корня juvenilis – юный, неполовозрелый, пубертатный.
Яблоков Е.А. На берегу неба. СПб.: Д. Буланин, 2001. С. 190.
114
задутой суховеями, погребенной наносами до последнего ослабевшего
источника, умолкшей навсегда». Картину дополняют «черные земляночные
жилища,
беззащитно
расположенные
в
пустом
месте»,
а
также
выдолбленные огромные тыквы, служащие для ночлега людям и собакам.
В этой огромной, не приспособленной для жизни степи нет материала для
строительства,
поэтому
люди
создают
социализм,
как
строители
котлована, «беря первичное вещество для него из своего тела».
Герои повести – доярки, телятницы, пастухи, колодезники, студентыветеринары – бедны. Они живут единым общежитием в землянке, мало
думают о еде, чистоте тела, сне. Подобно комсомолке Айне, погибшей,
защищая совхозное стадо, они мечтают о завтрашнем дне, о красоте «мира,
которая тяжко добывается… из мучительного содрогания материи, в
ослепшей борьбе».
В духе «производственного романа» персонажи разделены на два
полярных лагеря: сторонников и противников новой жизни. К первой
группе относятся Николай Вермо, Надежда Босталоева, зоотехник
Високовский, кузнец Кемаль, старушка Федератовна; ко второй – Адриан
Филиппович Умрищев и гуртоправ Афанасий Божев.
Главный герой, Николай Вермо, продолжает линию Александра
Дванова из романа «Чевенгур» и «душевного бедняка» из хроники
«Впрок». Вермо – мастер, путник, философ, мечтающий о глобальном
переустройстве земного шара. Но, в отличие от платоновских «душевных
бедняков», Вермо не знает сомнений. Он устремлен в будущее, которое
ежедневно приближает силой своего разума.
В образе Николая Вермо присутствуют автобиографические мотивы,
которые ощущаются в настроении грусти, одиночества, неустроенности и
одновременно романтической устремленности в будущее: «Он воображал
себя паровозным машинистом, летчиком воздухофлота… и всяким другим
115
организованным профессиональным существом – лишь бы занять голову
бесперебойной мыслью и отвлечь тоску от сердца».
Как и Платонов, Вермо – инженер-изобретатель: «Он управлялся,
уже на ходу, открыть первую причину землетрясений, вулканов и векового
переустройства земного шара». Благодаря его инженерной смекалке в
совхозе строятся коровники из нового, придуманного им материала,
сооружена земляная башня для «гуманного» убоя скота, возведен
огромный ветряк для производства собственной электроэнергии, добыта
вода Ювенильного моря.
Вместе с тем в образе присутствует большая доля авторской иронии.
Вермо одержим гигантоманией, которой заражает окружающих людей. С
его легкой руки на техническое оснащение совхоза пошли не только
суповые котлы и оловянные ложки, но даже металлические украшения
женщин. Глядя влюбленными глазами на Босталоеву, он одновременно
думает о том, сколько полезных металлов можно было бы извлечь из ее
тела. Он мечтает вырастить не обычных коров, а «социалистических
бронтозавров», «гигантов молока и масла» «с некоторыми металлическими
частями тела»: металлической пастью, почти удаленным кишечником и
усовершенствованным
выменем.
Он
планирует
использовать
«излучающую силу», «свет человека с народно-хозяйственной целью».
Вторым строителем коммунизма в отдельно взятом совхозе является
секретарь
гуртовой
партячейки,
а
затем
директор
«Родительских
Двориков» Надежда Босталоева. Интересно, что образ главной героинидевушки практически впервые появляется в повести «Ювенильное море»1
и свидетельствует не только об изменившемся отношении писателя к
женщине, но и о переходе к новой поэтике. Подобно многим любимым
героям Платонова, Босталоева – сирота, не имеющая родственных и
Героиня-преобразовательница мира появляется в рассказе 1926 года «Песчаная учительница», но затем
вплоть до 1930-х годов Платонов не делает центральными персонажами своих произведений женщин,
отдавая предпочтение мужчинам.
1
116
семейных связей: «У меня ведь нет родственников! – вспомнила она. –
Была одна сестра, но мы забыли писать письма друг другу!»
Босталоева обладает одновременно практическим и романтическим
умом. Ее направили в «Родительские Дворики» с заданием «разбить и
довести до гробовой доски действующего классового врага». Она с честью
справляется с поставленной задачей, разоблачая вредительство Умрищева
и Божко, налаживая работу мясосовхоза. Молодость, искренность, женская
привлекательность героини восхищает всех людей, оказавшихся волею
судьбы с ней рядом. Ее беззаветно любят Вермо, Кемаль, Федератовна,
бригадир Милешин, зоотехник Високовский. В городе она обращается за
помощью к рабочему классу и «трогает его» (платоновский каламбур)
своим простодушием – так ей удается «завести себе шефов»: начальника
учреждения, распределившего ей четыре тонны катанки, директора завода,
лично нарубившего для нее четыре ящика гвоздей, рабочих леспромхоза,
старого машиниста из Института Неизвестных Топливных Масс и т.д.
Обаяние, сила и энергия Надежды столь велики, что она неизменно
вызывает у окружающих почти религиозное поклонение, в котором,
однако, присутствует ощутимый эротический компонент. «Глядя на
танцующих, Вермо… не мог победить в своем сердце чувства той
прозрачной печали, которая происходила от сознания, что Босталоеву
может обнять целый класс пролетариата и она не утомится, она тоже
ответит ему со страстью и преданностью».
В этом контексте Босталоева воспринимается и как символ молодой
Советской страны – она «такая же требовательная, как республика, и также
лишенная пока богатых фондов и особой прелести». Платонов не случайно
назвал ее Надеждой. Именно с молодыми людьми связана его надежда на
изменение производственных отношений, когда на смену бюрократизму,
бездушному отношению к человеку придут энтузиазм и здоровый дух
экспериментаторства.
117
Любимым героям Платонова свойственны высокие душевные
порывы и мечты. Неоднократно отмечалось, что в художественном мире
писателя особая роль принадлежит музыке, связь с которой подчеркивает
тонкую внутреннюю организацию персонажей. Например, Николай Вермо
окончил музыкальный техникум, играет на гармони и сочиняет пьесы.
Высокую духовность Босталоевой и Вермо высвечивает также
любовная линия произведения. Правда, в традициях «производственного
романа», автор заставляет персонажей пожертвовать чувствами во имя
светлого завтра, направить всю энергию на строительство коммунизма.
Даже счастливая концовка повести, в которой Надежда и Николай вместе
отправляются в Америку, чтобы научиться добывать электричество из
световой энергии, не сулит им семейного счастья. Об этом говорит
ироническое сравнение героев с Федератовной и Умрищевым, которые
обрели семью лишь в глубокой старости, после того как затихли классовые
бои и был построен гигантский совхоз.
С образом заведующего гуртом, зоотехником Високовским, связаны
задушевные антропоморфные идеи Платонова. Герой изображен с
большой долей сочувствия и одновременно иронии. Високовский уверен,
что животные такие же разумные существа, как и люди, только отставшие
от человека на пути эволюции. Считая своих подопечных меньшими
братьями, зоотехник-идеалист шьет для кроликов чулки на зиму, кормит
быков солеными пышками, в целях повышения производительности труда
поручает коров «наиболее сознательным быкам». Он верит, что эволюция
животных при социализме возобновится вновь, и тогда «все бедные,
обросшие шерстью существа, живущие ныне в мутном разуме, достигнут
судьбы сознательной жизни».
Больше всех любит Советскую власть старушка Федератовна,
взявшая себе из любви к республике новое отчество вместо старого
(Кузьминична). Образ «бочкообразной старушки», следящей за всеми и
118
всюду видящей происки врагов, несомненно, комичен. Ее речь пестрит
газетными и политическими штампами 1930-х годов, которые в ее устах
обретают
пародийное
звучание:
«Федератовна
стала
обижать
Определеннова упреками, что он хуже покойника и руководит районом из
своего стула, что он скатится… в схематизм и утонет в теории самотека».
Платонов в «Ювенильном море» старался избегать опасной для него
темы государственного бюрократизма. И все же она заявила о себе во
вставной новелле о «невыясненных», в сценах хождений Надежды
Босталоевой по бюрократическим инстанциям в поисках стройматериалов.
В отличие от предыдущих вещей, написанных в конце 1920-х годов
(«Чевенгур»,
«Котлован»),
Платонов
дает
положительный
исход
столкновению Босталоевой с бюрократией, показывая, что трудовой
энтузиазм способен победить злоупотребления чиновников.
Особую роль в освещении темы бюрократизма играет образ
Умрищева, который продолжает линию Шмакова из повести «Город
Градов». Это не просто бюрократ, допустивший развал совхоза, это
философ, следующий лозунгу «Не суйся!». Платонов наделил его
«говорящей» фамилией. По замыслу автора, Умрищев должен был
символизировать умирающий класс чиновников, тормоз нового общества.
Вот почему герой изображен сатирическими красками. Маленький
старичок с седой бородой и «усохшими губами», сидящий в закрытой
комнате за чтением старинной книги в заржавленном переплете,
воспринимается на фоне бушующей эпохи как анахронизм. О его
оторванности от жизни говорят красноречивые детали текста: «Умрищев
сидел в занавешенной комнате, на столе у него горела лампа под синим
абажуром, и он читал книгу, запивая чтение охлажденным чаем».
Справедливо проводя аналогию между современностью и временами
Ивана Грозного, он пытается найти в старинных книгах спасительные
ответы на животрепещущие вопросы и полагает, что лучшая тактика в
119
переломные эпохи – спрятаться, затаиться, стать незаметным. Свою
позицию он объясняет в разговоре с Босталоевой: «Пять лет в партии без
заметки просостоял – оттого, что не совался в инородные дела и чуждые
размышления, – еще двадцать просостою – до самого коммунизма без
одной родинки проживу».
В сценах, где действует Умрищев, борются два чувства автора –
сострадание и ирония. Растерявшийся обыватель, старый человек, долгое
время путешествовавший по коридорам учреждения как «невыясненная»,
«нечеткая» и «даже несколько опасная личность», способен разжалобить
читателя. Вызывают сочувствие и некоторые его производственные
предложения, например, о разделении труда в совхозе. Однако его
«новый» способ организации колхоза, когда каждый «хозяин имеет свою
прикрепленную лошадь, своих коров, свой инвентарь и свой надел», когда
«колхоз разбит на секции, в каждой секции – один двор и один земельный
надел, а на дворе – одно лицо хозяина, начальник сектора» – это явная
сатира на советскую бюрократию. В этом пассаже отчетливо слышится
идея «Города Градова» о подмене чиновниками завоеваний революции
старым порядком.
Разоблачая Умрищева как руководителя, Платонов заставил его
говорить газетными штампами («Усилить трудовую дисциплину», «Печь
более вкусный хлеб», «Сорвать былинку на пешеходной тропинке»).
Бессмысленные фразы разоблачают схематизм мышления героя, отсылая к
традиции
Салтыкова-Щедрина.
Перед
читателем
возникает
образ
руководителя-«органчика», автомата, ретранслятора партийных лозунгов и
призывов.
В финале повести зло наказывается. Ответственный чиновник
распускает «невыясненных», выигрывает суд Надежда Босталоева.
Умрищев, исключеный из партии, побитый Федератовной и отданный ей в
мужья,
наконец,
присмирел.
Так
120
Платонов
попытался
привести
произведение в соответствие с требованиями партийной критики. Однако
рукопись, отданная в Альманах «Год 16-й», была возвращена автору и
была опубликована только после его смерти, в 1986 году.
Повесть «Ювенильное море» отразила сложные обстоятельства в
творческой судьбе Платонова: его попытку примириться с эпохой,
изменить взгляд на политическую ситуацию в стране. Но литературный
дар вел Платонова своей дорогой. Его рука вольно или невольно выводила
строки, противоположные первоначальному замыслу. Отсюда в повести
«Ювенильное море» так много двойственности, иронии и самоиронии, а
высказывания персонажей, насыщенные политической фразеологией 1930х годов, превращаются в пародии на речи вождей. Оставаясь художником,
Платонов изобразил, в конечном счете, не столько образ молодой
прекрасной
страны,
строящейся
из
«вещества
радости»,
сколько
оторванность прекрасной идеи от реальной жизни1.
3. В период гонений и репрессий:
Середина тридцатых
Судьба оказалась милостива к Платонову еще раз, послав надежду в
виде изменившейся литературной политики. Начало этому процессу
положило Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О
перестройке литературно-художественных организаций». Постановление о
роспуске воинственной литературной организации РАПП заставило
Платонова поверить в возможность реабилитации. Ведь главными его
гонителями в 1929–1932 годах были именно рапповцы.
Кроме того, в 1932 году семья получила небольшую квартиру в
«писательском доме» на Тверском бульваре (ныне один из корпусов
Макарова И. Художественное своеобразие повести А. Платонова «Ювенильное море» // Андрей
Платонов: Мир творчества. М.: Современный писатель, 1994. С. 355.
1
121
Литинститута). Дом Платоновых тут же широко распахнул двери для
друзей и знакомых. Здесь бывали М. Шолохов, А. Фадеев (Платонов не
потерял с ним дружеских отношений после статьи 1931 года1, понимая, что
она была написана по приказу Сталина), Ж. Черневщук, уважаемая
Платоновым Е.Ф. Усиевич, с которой он часто вел интересные беседы.
В
эти
годы
Платонов
особенно
сдружился
с
писателями
А. Новиковым, В. Кудашевым, А. Пучковым. Новикова даже называл
братом. К 1936 году относится его знакомство с будущим поэтом и
писателем В. Боковым, который был тогда студентом Литературного
института. Боков искренне привязался к опальному писателю, помогал ему
публиковать рассказы о детях в журнале «Колхозные ребята» и оставил о
нем воспоминания2, в которых Платонов предстает искренним, одаренным
и страдающим человеком.
В период с 1934 по 1935 год Платонов в составе писательской
бригады дважды побывал в Туркмении. Но если первую поездку (апрель–
май) он воспринял как удачу, то во вторую, в январе–феврале 1935 года,
уезжал неохотно, «как в ссылку», «в колонию»3. Очевидно, в первой
командировке Платонов почувствовал отчуждение «благополучных»
братьев по перу, их снисходительное отношение к себе. Кроме того, ему
всегда
претил
дежурный
энтузиазм,
легковесность
слова.
Это
предположение подтверждают записные книжки Платонова, где среди
набросков 1934 года о Туркмении есть запись: «Бригада писателей –
собрание несчастных (изредка жуликов)»4. Последний выпад мог
относиться к П. Павленко – участнику туркменских командировок,
критиковавшего Платонова на так называемом «творческом вечере»
Фадеев А. Об одной кулацкой хронике // Красная новь. – 1931. – № 5–6.
Андрей Платонов. Воспоминания современников. М.: Современный писатель, 1994. С. 84.
3
Андрей Платонов в документах ОГПУ – НКВД – НКГБ. 1930 – 1945. Публикация В. Гончарова и
В. Нехотина // «Страна философов» Андрея Платонова. Вып. 4. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 856.
4
Платонов А. Записные книжки. Материалы к биографии. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 137.
1
2
122
1 февраля 1932 года и выведенному в пьесе «14 Красных избушек» (1933)
в образе писателя-приспособленца с лицом «счастливой тыквы».
И все же отъезд был необходим из-за стесненного материального
положения семьи. Кроме того, выезды в составе творческих бригад давали
Платонову возможность вступить в Союз писателей СССР (в мае 1934 года
он подал заявление о приеме, сообщив в анкете, что работает на
общественных началах в Туркменской Комиссии).
Несмотря на нежелание Платонова покидать Москву, Туркмения
дала ему массу новых впечатлений: он побывал в Ташкенте, Ашхабаде,
Чарджоу, Ташаузе, Куне-Урченче, Нефтедаге и т.д. Больше всего писателя
поразили пустыня Кара-Кум и развалины древнего мусульманского
города. Хозяйственный взгляд инженера отметил скрытый потенциал этих
пока не обжитых мест, возможность их освоения. Так, в очерке «Горячая
Арктика» (1934) Платонов написал: «В Кара-Кумах лежит будущее
туркменского… народа, – они станут местом социализма и дальнейшего
исторического развития».
Как
художник,
Платонов
увидел
в
пустыне
поверженную
древнейшую историю, скудный замученный край, где люди живут не для
радости, а существуют на грани жизни и смерти. Это подтолкнуло его к
созданию таких жемчужин творчества, как рассказ «Такыр» (1934) и
повесть «Джан» (1935), опубликованную почти через 30 лет после ее
написания,
в
1964
году.
Еще
один
очерк
«Карагез»
остался
неопубликованным за содержащийся в нем призыв к свободе1.
Надежды Платонова на изменение своей писательской судьбы после
роспуска РАПП и создания Союза Советских писателей, к сожалению, не
оправдались. Его почти не печатали. В 1935 году он сделал наброски к
роману «Македонский офицер. Роман из ветхой жизнипова императора.
Платонов был уверен, что новое произведение не пройдет цензуру. На
1
Полтавцева Н. Критика мифологического сознания в творчестве А. Платонова. Ростов: РГУ,1977. С. 26.
123
вопрос, почему невозможно напечатать роман, Платонов заявил: «Ну, куда
там, ведь это направлено против деспотии. Сейчас же проведут аналогию с
тем, что сейчас же у нас, и опять проработают»1. Весной 1935 года
Платонова вызвал к себе для беседы секретарь Союза писателей СССР
А.С. Щербаков, и объявил ему, что он должен «сейчас же» написать
политически ясную вещь. Платонов был обескуражен, так как на карте
стояло членство в Союзе писателей, материальное благополучие, но писать
по указке не умел. В это время он усиленно трудился над романом
«Счастливая Москва», который, судя по названию, хотел издать. Но в
ходе работы замысел трансформировался настолько, что не могло быть и
речи о публикации романа.
Платонов безуспешно пробовал себя и как киносценарист. В архиве
Госфильмофонда сохранились сценарии к фильмам «Воодушевление»,
«Священная жизнь», «Карагез», «Неродная дочь» и др., которые так и
не увидели свет2.
Вновь судьба улыбнулась писателю в 1936 году, когда его
пригласили к участию в коллективной книге «Люди великой чести»,
организованной по инициативе Наркома путей сообщения Л. Кагановича и
посвященной героям-железнодорожникам. Именно тогда он написал для
сборника рассказ «Бессмертие» (1936), тепло встреченный критикой, в
частности, В. Шкловским3.
С 1936 года Платонов сотрудничает с литературно-критическими
журналами «Литературное обозрение» и «Литературный критик». В
«Литературном критике» были напечатаны рассказы «Бессмертие» и
«Фро» (1936). Редактором этого журнала была тогда Е. Усиевич, ученица
А. Луначарского. Она очень ценила талант Платонова и боролась за него.
1
Андрей Платонов в документах ОГПУ–НКВД–НКГБ. 1930–1945 / Публикация Гончарова В. и
Нехотина В. // «Страна философов» А. Платонова. Вып. 4. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 857.
2
1920-е годы в этом отношении были более успешными: в 1930 году вышел в свет фильм «Айна» (по
рассказу «Песчаная учительница»).
3
Корниенко Н.В. История текста и биография А.П. Платонова // Здесь и теперь. – 1993. – № 1. С. 240.
124
Зная негативное отношение к нему критики, она на свой страх и риск
помещала на страницах журнала его художественные произведения и
рецензии, которые Платонов подписывал псевдонимами Ф. Человеков,
А. Фирсов, А. Климентов. Это статьи «Пушкин наш товарищ», «Пушкин и
Горький», статьи о Гоголе, Салтыкове-Щедрине, Достоевском и др.,
вышедшие отдельной книгой «Размышления читателя» лишь после
смерти Платонова, в 1970 году.
Кроме того, Платонов в это время сотрудничал с детским журналом
«Дружные ребята»1, где опубликовал рассказы «Июльская гроза» (1938),
«Алтэркэ» (1940) и «В прекрасном и яростном мире», «Железная
старуха» (оба – 1941). В «Красной нови» были напечатаны его рассказы
«Глиняный дом в уездном саду» (1935) и «Третий сын», «Семен» (оба –
1936).
По
воспоминаниям
Е. Таратуты,
которая
была
дружна
с
Платоновым в эти годы, машинистки, покоренные мастерством автора,
«вымаливали рукописи Платонова для перепечатки», несмотря на то, что
работать с ними было очень трудно. Слишком уж необычными были
сочетания слов, и приходилось печатать, «глядя на каждое слово рукописи
отдельно»2.
В 1937 году в издательстве «Советский писатель» вышел сборник
Платонова «Река Потудань». Его ответственным редактором стала
Е.Ф. Усиевич. В сборник вошли семь рассказов: «Река Потудань»,
«Бессмертие», «Третий сын», «Фро», «Глиняный дом в уездном саду»,
«Семен» и «Такыр». Все рассказы, разные по тематике, объединены общей
философской интонацией и глубокой мыслью о бесконечности реки
жизни. Книга вызвала бурные споры. Резкие выпады в адрес писателя
позволил себе А. Гурвич, который в пространной статье критиковал
Платонова за натуралистические подробности, ирреальные ситуации,
В период с 1933 по 1937 выходил под названием «Колхозные ребята».
Таратута Е. Повышенное содержание совести // Андрей Платонов: Воспоминания современников. М.:
Современный писатель, 1994. С. 101.
1
2
125
идеологическую
невыдержанность1.
Он
заново
прочитал
рассказ
«Бессмертие», отметив в нем христианские мотивы, которые, по мнению
критика, подменяют в творчестве Платонова социалистические идеалы.
Так для писателя наступила новая черная полоса в жизни и творчестве.
А между тем начались повальные аресты. Были взяты друзья
Платонова С. Буданцев, Б. Пильняк, Г. Литвин-Молотов. Опасался ареста и
ближайший друг писателя сатирик А. Новиков (репрессирован и
расстрелян в 1940 году). Угроза нависла и над самим Платоновым, так как
подследственных вынуждали давать показания против друзей. Еще в 1933
году на автора «Впрок» было заведено досье, к которому кроме доносов
секретных осведомителей и «признаний» арестованных были приобщены
рукописи произведений, изъятые при обысках (среди них оказался и
неизвестный вплоть до начала 1990-х годов «Технический роман»).
Платонова даже вызывали на Лубянку для дачи показаний по поводу
одной вечеринки, на которой были сказаны дерзкие речи в адрес вождя.
Последней
каплей
горя
стал
арест
4
мая
1938
года
пятнадцатилетнего сына Платона, Тоши, как его называли родители.
Верховный суд СССР приговорил его к десяти годам тюремного
заключения. Огромное несчастье вошло в семью Платоновых. Супруги
пытались вести борьбу за свободу своего любимого сына: обращались в
различные инстанции, писали письма влиятельным людям. Особенно
надеялись они на помощь М.А. Шолохова, который был вхож в приемную
Сталина. Но ничто не помогло семье восстановиться. «Лицо Андрея
Платоновича потемнело, стало обожженным от горя. Ему не сообщали о
судьбе сына, и он подозревал, что Платон расстрелян. На Марию
Александровну страшно было смотреть. Прекрасные черты исказились
таким нечеловеческим страданием, что при встрече с ней глазам
1
Гурвич А. Андрей Платонов // Красная новь. – 1937. – № 10.
126
становилось больно»1. После следствия Платон был отправлен на север,
работал в шахтах. Там он заразился туберкулезом и был выпущен домой в
начале войны уже смертельно больным.
В год ареста сына Платонов работал над романом «Путешествие из
Ленинграда в Москву», выполняя договор с издательством «Советский
писатель». С тем же издательством он заключил договор на монографию о
Н.А. Островском. Однако за месяц до сдачи романа «Путешествие из
Ленинграда в Москву» был арестован Антон, и Платонов, не мог
продолжать работу, предложил издательству вместо романа книгу
литературно-критических статей «Размышления читателя».
В самый тяжелый период жизни, в мае 1938 года, Платонов в
редакции журнала «Литературный критик» познакомился со скульптором
Ф. Сучковым, который после смерти писателя изваял его бюст. Сучков
оставил воспоминания о Платонове той поры: «Платонов был мягок в
общении, не любил никаких деклараций, говорил низким голосом, иногда
от нахлынувшего чувства сминал слова, доносил не мысль, а эмоцию. Он
жил небогато, ходил в одном и том же костюме, в одном и том же
синеватом плаще, много писал и любил читать свои произведения вслух»2.
После жесткой критики сборника «Река Потудань» и ареста сына
Платонова почти перестали печатать. Выручала Усиевич, которая
публиковала его литературно-критические статьи. Но в 1939 году Союз
писателей начал активное обсуждение журналов «Литературный критик» и
«Литературное обозрение», результатом которого стала разгромная статья
В.
Ермилова
«О
вредных
взглядах
«Литературного
критика»3.
Одновременно с этой статьей Ермилов отправил письма А. Фадееву и
главному
идеологу
страны
А.
Жданову,
в
которых
указал
на
Миндлин Э. Андрей Платонов // Андрей Платонов: Воспоминания современников. М.: Современный
писатель, 1994. С. 49.
2
Суков Ф. Каравай черного хлеба // Там же. С. 89.
3
Литературная газета. – 1939. – 10 сентября.
1
127
«недопустимый,
клеветнический»
характер
литературно-критических
статей Платонова1. После этого издать книгу «Размышления читателя»
стало невозможно. Но Ермилову было мало этого, он не оставил
Платонова в покое и в 1940 году, опубликовав редакционную статью в № 4
журнала «Красная новь» под тем же заглавием. В статье-доносе он писал:
«Литературный критик» <…> сделал своим знаменем все творчество
Андрея Платонова в целом, со всеми его упадническими чертами <…> И
ни редакция журнала в целом, ни отдельные представители группы ни разу
не признали ни одной своей ошибки!».
Платонов вновь, как и в 1931 году, пытался бороться за свое
творчество и за журнал, сотрудники которого поддержали его в трудную
минуту. Он ответил Ермилову статьей «Об административно-литературной
критике (Письмо в редакцию)», обвиняя его в конъюнктурности и
отсутствии
квалификации:
«…Отвечать
т.
Ермилову,
оспаривать
положения его рецензии нет расчета, потому что мы с ним люди разных
областей деятельности, и, очевидно, ни один из нас не является
специалистом для другого»2.
Острую статью Платонова Е. Усиевич так и не решилась напечатать,
хотя полемика с «Красной новью» шла на протяжении всего 1939 и 1940
годов. Неизвестно, знал ли Ермилов о статье Платонова и о других его
ответах на несправедливую критику, но Платонова он не оставлял вплоть
до самой его смерти, громя произведения писателя, уже лежащего на
смертном одре. Печальный же итог литературной полемике подвело
постановление ЦК ВКП(б) от 2 декабря 1940 года о литературной критике,
в котором предписывалось «Прекратить издание обособленного от
писателей и литературы журнала "Литературный критик"». Так Платонов
лишился последней поддержки.
1
2
Корниенко Н.В. История текста и биография А.П. Платонова // Здесь и теперь. – 1993. – № 1. – С. 251.
Там же. С. 253.
128
А между тем проза Платонова обрела в эти годы совершенно новое
качество. По-пушкински прозрачная, в бурную эпоху 1930-х она
обращается к сердцу простого человека, к таким философским проблемам,
как жизнь и смерть, смысл человеческого существования. Несомненно, что
в парадной литературе 1930-х годов нет более искреннего и правдивого
слова, более задумчивого и печального голоса.
Тема Востока в рассказе «Такыр» и повести «Джан»
Рассказ «Такыр» был напечатан в 1934 году в юбилейном сборнике
«Айдинг-Гюнлер» (к десятилетию Туркменистана), а также в журнале
«Красная новь», поэтому был замечен критикой и даже одобрен, в
частности, В. Шкловским. Правда, не обошлось и без упреков. 18 января
1935 года в газете «Правда» вышла статья Н. Никитина «Дремать и видеть
наполовину», содержащая его резкую критику. Бдительный Никитин
усмотрел в небольшой платоновской притче о смысле человеческого
существования апологетику слабого героя, волею судьбы находящегося на
грани жизни и смерти. Проблематика рассказа, действительно, затрагивает
такие «вечные» проблемы, как жизнь и смерть, судьба и предназначение
человека, счастье и горе, индивидуализм и коллективизм.
Действие рассказа происходит в выжженной солнцем пустыне,
которую олицетворяет такыр – глиняное плато, начисто лишенное
растительности и, как следствие, жизни. Изображенная Платоновым
картина кажется чем-то ирреальным, миражным, настолько лишена она
цвета, вкуса, запаха и, главное, радости существования. Время в рассказе
словно остановилось, и дни текут за днями бессмысленно и бесконечно,
как мертвый песок с вершины бархана.
129
Произведение
имеет
двухчастную
структуру.
Первая
часть
повествует о печальной судьбе хрупкой пленницы-персиянки ЗарринТадж, ставшей наложницей грубого кочевника Атах-бабы и родившей в
неволе девочку Джумаль. У Заррин-Тадж отняты не только свобода,
родина, любовь, но и сам смысл жизни: она сама и ее дочь – рабыни,
обреченные на бесправие. Не случайно в начале произведения возникает
образ старой чинары, терпеливо растущей на берегу высохшей реки:
«Заррин-Тадж села на один из корней чинары, который уходил вглубь,
точно хищная рука, и заметила еще, что на высоте ствола росли камни.
Должно быть, река в свои разливы громила чинару под корень горными
камнями, но дерево въело себе в тело те огромные камни, окружило их
терпеливой корой, обжило и освоило и выросло дальше, кротко подняв с
собой то, что должно его погубить». Образ измученного дерева
ассоциируется с Заррин-Тадж, притерпевшейся к горю, как чинара к
камням. Единственное, что хоть как-то скрашивает пребывание героини на
земле – это дочь, которая, как и она, совершает изнурительную работу
выживания среди бездушных песков и таких же бездушных людей.
Но Джумаль, о которой повествует вторая часть рассказа,
вырывается из порочного круга первобытных обычаев. В отличие от своей
матери она обладает особым даром жизни. Скудная пища, нищенское
существование, тяжелая работа не помешали Джумаль «стать ясной,
взрослой и чистой». В двенадцать лет «тело Джумаль было нежно, а глаза
смотрели привлекательно, как будто внутри ее постоянно горел свет». «Ее
влекла таинственность жизни, пространство, далекий шум, который ей
слышался несколько раз, когда она спала ухом на земле».
Пустыня стала ее родиной. Она одухотворяет природу, каждый
предмет кажется ей живым свидетелем пребывания людей на земле: «При
расставании с местом Джумаль всегда долго и грустно прощалась с тем,
что остается одиноким: с кустом саксаула, у которого она играла, с куском
130
стекла, с высохшей ящерицей, служившей ей сестрою, с костями
съеденных овец и разными предметами, названия которых она не знала, но
любила их в лицо».
Самым дорогим существом на свете для девочки была ее мать,
Заррин-Тадж. Как могла, Джумаль берегла ее от одиночества, печали,
смерти. Девочка не бросила умирающую мать после очередного ухода
кочевья, осталась с ней в опустевшей башне и в одиночку боролась за ее
жизнь: «Джумаль прижала мать к себе и заметила, какая она стала
высохшая, старая и маленькая – меньше ее. Она попробовала ее
пошевельнуть – Заррин-Тадж была легка, как сухая ветвь».
Выражение «сухая ветвь» по отношению к двадцатисемилетней
женщине выглядит весьма символично. Персиянка исчерпала запас
жизненных сил слишком рано, весь без остатка отдав его тяжелой работе и
своей маленькой дочери. Не случайно в тексте рассказа дважды возникает
образ кормящей матери. Сначала это прижимающая к себе младенца
Заррин-Тадж, решившая жить, несмотря на трудности, как «мелкая
ничтожная птичка», «надменно» напевающая свою «тихую песню», не
обращая внимания на караваны верблюдов, скачущих всадников и
гудящий поезд, идущий мимо нее.
Второй раз образ кормящей матери мог бы показаться странным и
даже отталкивающим, если не учитывать отношение писателя к смерти,
которая, по его мнению, есть лишь временный сон успокоения, сон
ожидания грядущего Воскрешения: «Джумаль… подняла на ней одежду и
увидела грудь, похожую на два темных умерших червя, въевшихся внутрь
грудного вместилища, – это были остатки молочных сосудов, некогда
выкормивших ее, а кожа матери провалилась меж ребер и сердце было
незаметно: оно больше не билось. <…> Такая грудь ничего уж не могла
делать – ни любить, ни ненавидеть, но над ней самой можно было
склониться и заплакать».
131
«Иссохшая грудь» как «два темных умерших червя», «сухая ветвь» –
эти эпитеты Платонов использовал для создания образа матери, отдавшей
всю свою плоть и кровь ради жизни Джумаль. Символична и смерть
персиянки. Заррин-Тадж, не знавшая другого способа спасения женщины в
условиях пустыни, кроме поддержки сильного мужчины, умирает лишь
тогда, когда обессиливших женщин находит австриец Стефан Катигроб и
берет их под свое покровительство. По сути, она передает эстафету жизни
дочери, невольно направляя по тому же пути, которым прошла сама –
печальному пути страданий, лишений и смерти.
Странный молодой австриец с «ясным лицом, привычным к горю и
бедствиям», скрывается в песках от войны. Для Джумаль он олицетворяет
цивилизацию, незнакомую, таинственную и влекущую. Шесть лет жизни с
ним изменили героиню. В ее сознание вошла даль, иной мир, и такыр
перед глиняной башней, где бессмысленно текут ее дни, теперь кажется ей
«пустым», как и ее судьба. Где-то бушует жизнь, она слышит далекие
выстрелы и решает, что не станет, как мать, – маленькой птичкой, поющей
тихую песню. Джумаль уходит, не принимая и правды Катигроба. Его
свобода куплена слишком дорогой ценой – одиночеством, уходом из
большого мира, подменой настоящих ценностей «миражами, исчезающими
эфемерами света и жизни».
Опасное путешествие по пустыне открывает ей глаза на большой
мир, расколовшийся теперь на белых и красных. Она узнает, что такое
гражданская война, классовая ненависть и без сожаления убивает ОдаКара, решившего сделать ее своей наложницей. Джумаль бежит из
пустыни в город, где получает сельскохозяйственное образование, учится
жить в коллективе. А еще через десять лет она возвращается на родину,
чтобы вырастить в Каракумах сад.
Платонов не случайно сделал героиней рассказа восточную женщину
–
существо
униженное,
забитое,
132
находящееся
в
плену
вековых
предрассудков. Так писатель попытался обойти цензуру и сохранить свой
излюбленный
тип
«душевного
бедняка»,
совершающего
путь
человеческого и гражданского восхождения. Джумаль становится дочерью
огромной страны, сохраняя при этом любовь к родным местам и
пламенное желание помочь вымирающим соплеменникам.
И все же писатель не сделал финал рассказа оптимистическим.
Джумаль, сменив европейскую одежду на длинное черное платье и
персидский платок, возвращается к могилам любимых людей. Первым
делом она находит место успокоения своего друга и защитника Катигроба,
затем склоняется над могильным камнем несчастной матери, где рукой
австрийца написано «Старая Джумаль». Девушка еще полна сил и жизни,
но детали финальной картины напоминают о смерти, тлене: «…Джумаль
разглядела древнее реликтовое растение – серый стебель, росший около
камня матери, – она его узнала по рисунку, названию и еще по детской
памяти…». Невзрачное растение олицетворяет не просто умершую ЗарринТадж, но ассоциируется со всем бедным кочевым народом, многие сотни
лет безвестно умирающем на глиняном такыре ради жизни будущих
поколений. Автор запечатлевает мгновение, когда Джумаль символизирует
память об ушедших, и художественно воплощает мысль о том, что
окончательно в мире ничего не исчезает, всегда остается слабое
напоминание о прошлом, нужно только уметь улавливать и бережно
хранить эти сигналы.
Платонов не поставил окончательной точки в конце рассказа. Не
показывая трудовых подвигов героини-преобразовательницы, он оставляет
читателя пусть со слабой, но надеждой, что молодое поколение справится
с поставленной задачей и превратит мертвую пустыню в сад.
133
Библейские мотивы в повести «Джан»
В повести «Джан»1 (1935) – одном из самых загадочных
произведений 1930-х годов – Платонов также обращается к туркменской
проблематике. Произведение было написано для юбилейного сборника к
десятилетию ТССР. По первоначальному замыслу, повесть должна была
рассказывать «о лучших людях Туркмении, расходующих свою жизнь на
превращение пустынной родины, где некогда лишь убогие босые ноги
ходили по нищему праху отцов, – в коммунистическое общество…» (из
заявки Платонова об участии в работе над коллективной книгой)2.
Хотя повесть «Джан» считается неоконченной и ее текст имеет
множество разночтений, в сегодняшнем виде произведение рассказывает о
кочевом народе, совершающем переход из «доисторического» состояния
(Е. Яблоков) в состояние цивилизованного счастья.
Жанр «Джан», так же как романа «Чевенгур», повести «Котлован»,
трудно определить однозначно. Это философская повесть с элементами
мистерии, утопии, героической экзотики, туркменского фольклора. Здесь
вновь,
как
в
творчестве
Платонова
1920-х
годов,
проявляются
«мессианские» мотивы, но герой теперь не разрушитель мира, а его
строитель и организатор. Таким мессией в повести является деятельный
герой Назар Чагатаев, образ которого соотносится с библейским Моисеем,
ведущим свой народ через пустыню. Библейские мотивы проявляются
также через образы «ада», «рая», «земли обетованной».
Платонов использовал в произведении кольцевую композицию.
Действие начинается и заканчивается в Москве, строящей после
революции счастливую жизнь. Мотив счастья, получивший в финале
положительное
1
2
разрешение,
придает
композиции
цельность
Согласно туркменскому поверью, джан – душа, которая ищет счастье.
Андрей Платонов. Записные книжки. Материалы к биографии. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 364.
134
и
завершенность. Но и в «срединных» главах, посвященных странствиям
Назара
Чагатаева
по
пустыне
Туркмении,
также
обнаруживается
закольцованность сцен и тем. Таков мотив движения народа джан по
кругу, придающий сюжету условность, философскую и символическую
значимость.
Художественное время в повести условно. Как и в романе
«Чевенгур», оно движется неодинаково в разных частях произведения: в
московских главах оно течет плавно и соотнесено с эпохой 1930-х годов,
зато в туркменской пустыне время словно остановилось1. Назар Чагатаев,
вернувшись
на
родину
после
долгого
отсутствия,
находит
ее
неизменившейся: «Чагатаев перебирал руками песок – он не изменился…
Как маленькие старики, стояли дикие кустарники; они совсем не выросли с
тех пор, когда Чагатаев был ребенком».
Художественным
приемом,
организующим
поэтику
«Джан»,
является неостранение, т.е. «отказ признать, что незнакомое или новое
необыкновенно»2. Пустыня, как и в предыдущем произведении, ирреальна,
напоминает сон или мираж. Но герои не замечают странности
происходящего и принимают его за норму. Этот прием позволяет вовлечь
читателя в сложную игру. Читатель при этом невольно принимает на себя
нравственную ответственность за происходящее в произведении, так как
сам решает, что в сюжете, в поступках или высказываниях героев
правильно или неправильно, странно или нормально.
Центральное место в повести занимает народ джан. Это горстка
нищих людей разных национальностей, позабывших о том, кто они, и
бредущих по раскаленной земле, словно во сне: «…народ, наверно, не мог
проснуться или потерял силу и желание передвигаться. <…> У всех их
глаза были закрыты, они шли дремлющими, некоторые шептали или
Бороздина П. Повесть А. Платонова «Джан» // Творчество А. Платонова. Воронеж: ВГУ, 1970. С. 96.
Меерсон О. «Свободная вещь». Поэтика неостранения у А. Платонова. Berkeley Slavic specialties, 1997.
С. 10.
1
2
135
бормотали свои слова, привыкнув жить воображением». Народ джан столь
беден, что не имеет ничего из имущества, нет у него «излишков тела»,
«сухие кости скелетов с трудом и болью преодолевали трение друг о
друга». Единственное, что есть у людей, – это душа. Но и она уже почти
умерла, угнетенная нищетой и бессмысленностью существования.
Многочисленные смерти на страницах повести не вызывают горя и
ужаса персонажей. Смерть привычна, как сон, и сулит избавление от
страданий. Даже дети джан не боятся ее. Так, в сцене похода на Хиву,
когда все были готовы «без сожаления расстаться с жизнью», маленький
Назар с интересом ждет, когда его убьют солдаты.
В повести продолжена тема сиротства. У людей племени нет
родителей, родственников, не осталось сил даже на память о близких.
Таковы слепой Мола Черкезов, русский старик Ванька, мать Назара
Гюльчатай, которая после краткой радости от встречи с сыном тут же
забыла о нем. Исключение составляет старый Суфьян, хранящий в своей
памяти древнюю легенду о происхождении народа джан. Согласно
легенде, бедный кочевой народ произошел от потомков озлобленного
несчастного бедняка Аримана, который «всю жизнь стучался через горы в
Иран, в рай Ормузда, желая есть и наслаждаться, пока не склонился
плачущим лицом на бесплодную землю Сары-Камыша и не скончался»1.
Племя джан живет тем, что в поисках пропитания передвигается с
место на место. Это движение совершается по раз и навсегда заведенному
кругу, перерастая в «дурную бесконечность» (Е. Яблоков), и должно
закончиться в самом страшном месте пустыни – Сары-Камыше,
символизирующем ад. В этот последний путь его ведет лже-вождь НурПлатонов творчески переработал зороастрийскую легенду, согласно которой в мире властвуют две
враждебные силы: добро и зло, олицетворенные в образах светлого бога Ормузда и темного бога
Ахримана. Борьба между ними, согласно легенде, будет продолжаться три тысячи лет и окончится
победой светлого бога (Васильев В. А. Платонов. М.: Современник, 1990; Бороздина П. Зороастрийская
легенда в повести А. Платонова «Джан» // Платонов А. Исследования и материалы. Воронеж: ВГУ,
1993). Платонов, напротив, делает победителями потомков темного бога – бедняков, которые обретают в
финале повести родину, достаток, счастье.
1
136
Мухаммед, который не видит смысла сохранять «бесполезный» народ,
лишенный способности даже к продолжению рода. Джан в сценах
блуждания по пустыне сравнивается с травой перекати-поле, а также с
одичавшим стадом овец, которое в поисках травы и воды также совершает
движение по кругу и так же равнодушно идет на заклание.
И все же племя джан сохраняет частицу живой души. Она
проявляется в древней песне, которую люди исполняют на ночной стоянке
возле костра. В песне говорилось: «…Никто не достигнет нашего
глубокого сердца, которое выйдет само к людям и ко всей жизни и
протянет к ним руки, когда настанет его светлое время, и время это
близко». Старая песня, донесшая мечту народа восстать из тлена, внушает
лишь слабую надежду на его способность возродиться. Для этого людям
нужна серьезная помощь, вождь, который накормит народ и выведет его к
свету. Таким вождем в повести становится Назар Чагатаев.
Старая песня оказалась пророческой: измученный народ, выйдя из
мертвой пустыни к оазису Усть-Урта, отдохнув, подкрепив свои силы, тут
же пустился в новый круг странствий, не заботясь о чувствах Назара
Чагатаева, добывавшего для него еду и строившего жилища. «Некоторые
шли к Каспийскому морю, другие к Туркмении и Ирану, двое… к
Чарджую и Аму-Дарье». Чагатаев принял волю народа, ведь «самим
людям виднее, как им лучше быть». Поступок племени, разошедшегося по
свету, объясняет мудрый Суфьян: «Народ жить разошелся, Назар…
Раньше силы не было уйти, а ты накормил его, и он пошел ходить. <…>
Он сам себе выдумает жизнь, какая ему нужна…»
Совершив последний круг по пустыне, племя сирот возвратилось на
родину, чтобы теперь уже окончательно осесть на одном месте и начать
строить новую коллективную жизнь. В ауле, построенном Чагатаевым и
Айдым, постепенно расцвела жизнь: пришли незнакомые люди из
137
разбросанных по пустыне бедных племен, называвшие себя тоже джан,
появились отары, верблюды, молодые женщины, готовые рожать детей.
Интересно, что все персонажи повести нарисованы словно одной
краской. Их лица, фигуры, черты характера размыты, лишены ярких,
запоминающихся деталей. В описании джан преобладают эпитеты
«скучный», «холодный», «грустный», «чуждый», «нищий», Лишь один
герой в полной мере обладает индивидуальными качествами – это Назар
Чагатаев. Молодой экономист, окончивший московский вуз, посланец
партии, Назар решает задачу преодоления отчуждения своего родного
племени от «большого народа», возвращения его к жизни1. Испытав горе в
детстве, Чагатаев решает «устроить на родине счастливый мир».
Назар – типичный платоновский герой. Он сирота и никогда не видел
своего отца, русского солдата; рос без матери, которая прогнала его от
себя, чтобы спасти от голодной смерти. Возможно, поэтому Назар
чувствует себя бесконечно одиноким и в Москве среди шумных студентов,
и в пустыне, среди своего народа. Он тщетно пытается найти родственную
душу, которая «услышит и явится к нему». Такой попыткой стала его
женитьба на Вере, тоже одинокой, несчастной, брошенной всеми.
Чагатаеву
свойственна
двойственность.
В
герое
уживаются
европейское образование, европейское представление о счастливой жизни
как о жизни богатой, цивилизованной и восточное интуитивное
восприятие мира, понимание себя как малой частицы мироздания.
Чагатаев одухотворяет природу. Возвратившись на родину и сойдя с
поезда, он оказывается в зарослях синей высокой травы. Неожиданно он
почувствовал движение незнакомой ему, скрытой от человеческих глаз
жизни и признал ее право на существование. В дальнейшем это качество
всеединства со всем сущим проявляется в еще большей степени. Герой
Бороздина П. Зороастрийская легенда в повести А. Платонова «Джан» // Платонов А. Исследования и
материалы. Воронеж: ВГУ, 1993. С. 98.
1
138
наделяет все живое разумом и чувствами: умирающего в пустыне
верблюда он сравнивает с человеком, с мертвой черепахой разговаривает
как с равным созданием («Мы тебя одну не оставим»), сражаясь с
хищными орлами, объясняет их жестокость человеческими страстями:
любовью, ненавистью, родовой памятью.
В главах, посвященных путешествию Назара по пустыне, особое
место занимает второй план повествования, связанный со снами героев.
Характерно, что Чагатаеву снятся не нужда, еда или смерть, как другим
людям племени, а его прежняя жизнь в Москве. Московская жизнь
становится в его воспоминаниях идеалом, к которому он стремится
привести свой народ.
Назар Чагатаев противопоставлен Нур-Мухаммеду. Если главный
герой, носитель идеи гуманизма, думает о спасении народа, то НурМухаммед, олицетворяющий старый порядок, готов умертвить джан. Для
этого он ведет людей в самое страшное место пустыни – Сары-Камыш. По
дороге он деловито ведет подсчет умершим. Оставшихся в живых, самых
сильных и стойких, он решает продать в рабство. Себе он хочет взять
лучшее – девочку Айдым, чтобы сделать ее наложницей, а затем продать
другому мужчине. «Мухаммед бережно держал ее (Айдым – И.М.), а сам с
наслаждением, не помня, что ему хочется пить и есть, следил за
погибающим народом. <…> Неизвестно, получил бы он больше
наслаждения, когда продал бы весь этот народ в рабство, или теперь, когда
потерял его… когда сразу закрылись рты наиболее алчных бедняков».
Противостояние героев достигает своей кульминации в сцене драки
Чагатаева и Нур-Мухаммеда за Айдым. Эта сцена символична. Платонов
столкнул здесь два мира – старый и новый – в борьбе за право иметь
будущее.
Другой
смысловой
пласт
сцены
обнаруживается
при
сопоставлении ее с древней легендой Суфьяна. Чагатаев, представитель
обездоленного
народа,
наделяется
139
в
сцене
чертами
Аримана,
а
благополучный, мечтающий о богатстве Нур-Мухаммед сравнивается с
Ормуздом1. Такое толкование сцены соответствует реальной расстановке
сил в стране победившего пролетариата.
Особую смысловую нагрузку в произведении несет образ Айдым.
Она символизирует завтрашний день народа джан, поэтому борьба за нее
приобретает для Чагатаева программный смысл. С Айдым связана в
повести и проблема счастья: «Ее большие открытые темные глаза были
наполнены блестящей силой детства и зачинающейся юности, – они
смотрели на Чагатаева с доверчивым интересом и сами по себе были
предметами счастья». В произведениях с «туркменской» тематикой
Платонов впервые сделал ребенка счастливым, открыв ему дорогу в
будущее: Айдым так же, как Джумаль, едет в Москву, но уже не сиротой, а
обретшей семью и отца. Ребенок, в отличие от девочки Насти из
«Котлована», теперь не жертва социального эксперимента, а самый
ценный материал истории, надежда на лучшее. Подобное решение образа
ребенка также свидетельствует о переходе писателя к новой поэтике.
Но Платонову даже после литературных «проработок» 1929–1932
годов претила однозначность и одномерность образов. Вот почему он
вновь, как и в своих произведениях 1920-х годов, изобразил трагическую
ошибку Чагатаева, вообразившего себя мессией и вождем. Платонов в
очередной раз высказал мысль о том, что люди сами вправе выбирать свою
судьбу. Герой, начавший строительство коммунизма и неожиданно
натолкнувшийся на полное равнодушие народа, признает его право на
выбор и даже на смерть и забвение. Лишь осознав свою ошибку, он вновь
обретает единение с людьми племени.
В повести «Джан» Платонов развил тему отца народов, начатую
еще в «бедняцкой хронике» «Впрок». Однако этот мотив не получил здесь
сатирического освещения. «Истина в том, что в СССР создается семья,
1
Васильев В. Андрей Платонов. М.: Современник, 1990. С. 202.
140
родня, один детский милый двор, и Сталин – отец или старший брат всех,
Сталин – родитель свежего ясного человечества»1, – такие мысли звучат в
записных книжках писателя, относящихся к периоду создания «Джан». В
рукописи повести находим фрагмент, высвечивающий отношение героя к
отцу всех народов: «Чагатаев давно уже жил чувством и воображением
Сталина, сначала он любил его нечаянно и по-детски <…> Без него, как
без отца, как без доброй силы, берегущей и просветляющей его жизнь,
Чагатаев бы не мог ни спастись тогда, ни вырасти, ни жить теперь…»2.
Функции отца передаются в повести Назару Чагатаеву. Сначала он
решил стать отцом ребенка Веры, затем отцом приемной дочери Ксении,
потом отцом джан и, наконец, взял на себя ответственность за судьбу
Айдым, символизирующей будущее пустынного народа. Мотив отцовства
возникает уже в первом разговоре со старым Суфьяном, когда Чагатаев
объявляет ему о своей миссии3:
– А ты знаешь Ленина?
– Не знаю, – ответил Суфьян. – Я слышал один раз это слово от
прохожего, он говорил, что оно хорошо. Но я думаю – нет. Если здесь хорошо –
пусть оно явится в Сары-Камыш…
– Я вот пришел к тебе, – сказал Чагатаев.
Концовке
произведения
Платонов
придал
оптимистическое
звучание. Оптимизм финала объясняется не только идеологической
установкой и «социальным заказом», но и изменившимся отношением
Платонова к проблеме счастья. Назар вместе с Айдым возвращается в
Москву, где их встречает повзрослевшая дочь Веры Ксения, принявшая на
себя заботы о девочке. В финале звучит надежда писателя на преодоление
отчуждения людей, положительно решается и тема любви, так долго
отвергавшаяся писателем. Чагатаев находит счастье в семье, в чувстве
Платонов А. Записные книжки. Материалы к биографии. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 157.
Корниенко Н. Примечания // А. Платонов. Записные книжки. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 383.
3
Геллер М. Андрей Платонов в поисках счастья. М.: МИК, 1999. С. 346.
1
2
141
выполненного долга перед своим народом. Но он обретает и личную
свободу, которая, по Платонову, представляет самую «благородную
человеческую страсть» и служит «объединению человечества»1.
Дилогия о любви: «Фро» и «Река Потудань»
В рассказах 1930-40-х годов героями часто становятся женщины
(«Такыр», «Семейство», 1934; «Фро», 1936; «Река Потудань» 1936, «На
заре туманной юности», 1938; «Афродита», 1943). Женское начало
начинает
символизировать
жертвенность,
душу,
с
природу
этого
и
времени
противостоять
любовь,
мужскому
доброту,
с
его
приверженностью технике, с энергией строительства и тяготением к
далекому идеалу.
Одним из самых тонких и выразительных произведений Платонова
1930-х
годов
считается
рассказ
«Фро».
Е.Ф.
Усиевич,
печатая
произведение опального писателя в № 8 «Литературного критика» за 1936
год, сильно рисковала, а потому поместила в номере редакционную статью
«О хороших рассказах и редакторской рутине». В статье подчеркивалась
истинность и неподдельность гуманизма Платонова, который силой своего
таланта утверждает добро на земле.
Жизнерадостный, светлый рассказ «Фро», так же, как повесть
«Ювенильное море», обращен к производственной проблематике, которая
решается здесь весьма специфично. Автор отодвинул ее на периферию
сюжета, поместив в центр любовную историю героини. Фабула рассказа
проста: молодая женщина Евросинья Евстафьева, Фро, как она себя
называет, не может найти себя в учебе и на работе, потому что все ее
1
Полтавцева Н. Критика мифологического сознания в творчестве А. Платонова. Ростов: РГУ,1977. С. 26.
142
мысли занимает уехавший в командировку муж. Ей не интересны ни
подруги, ни поклонники, ни тоскующий от одиночества отец.
Федор, муж Фроси, инженер по профессии, одержим любовью «к
далекому» и живет интересами огромной страны. Оставив жену дома, он
уехал на Дальний Восток «настраивать и пускать в работу таинственные
электрические приборы», чтобы «посредством механизмов преобразовать
весь мир для блага и наслаждения человечества». Фрося, напротив, не
представляет себе жизнь любимого человека. С помощью хитрой уловки
она на время возвращает мужа домой, открывая ему счастье тихой
семейной жизни, а затем вновь остается одна, «заменив» взрослого Федора
ребенком, маленьким мальчиком-соседом, играющим на губной гармошке.
В рассказе намечена оппозиция мужского и женского начала,
«любви и производства, заштатного быта и романтики далеких горизонтов,
состязание хорошего с отличным»1. Центральный персонаж рассказа –
женщина, в то время как мужчине в повествовании отводится довольно
скромная роль.
Герои – две различные части одного целого. Федор соотнесен с
техникой, электричеством, дальним пространством. Фрося – с природой,
чувствами, домом, ребенком. Интересно, что в именах героев присутствует
явное звуковое соответствие (Федор – Ефросинья), что говорит об их
изначальном единстве. Эту мысль подтверждают и другие наблюдения.
Так, Федор одержим общей радостной атмосферой в стране, романтикой ее
строек; семантика имени героини также обнаруживает ее нацеленность на
счастье (Ефросинья в переводе с греческого означает «радостная»). Фро
тянется ко всему красивому: природе, музыке, танцам: «Фрося пошла в
танце с блаженным лицом: она любила музыку, ей казалось, что в музыке
печаль и счастье соединены неразлучно, как в истинной жизни».
Жолковский А. Душа, даль и технология чуда // Андрей Платонов. Мир творчества. М.: Современный
писатель, 1994. С. 373.
1
143
Природа в рассказе традиционно для классической литературы
отражает душевное состояние героини: «Фрося сидела в сумраке, в
блаженстве любви и памяти к уехавшему человеку. За окном… росли
сосны, слабые голоса каких-то ничтожных птиц напевали последние,
дремлющие песни. Сторожа тьмы, кузнечики, издавали свои кроткие
мирные звуки». Находясь во власти любовных переживаний, Фрося
слышит лишь скрип сосен, видит «поля, заросшие рожью», «большую,
свободную ночь, освещенную звездами и электричеством». Городской
пейзаж, где мало воздуха, усиливает ее тоску: «Далее складов лежали
запустелые, порожние земли, там росла какая-то небольшая, жесткая,
злостная трава».
Фро задыхается в замкнутом пространстве города, квартиры и
открывает настежь окно в мир, «словно там находилось счастье, которое
было сделано природой изо всех своих чистых сил, чтобы счастье…
проникло внутрь человека». Живая природа, связанная с ветром,
большими пространствами, успокаивает ее. Так, во время приступа горя,
когда в груди Фро «внезапно сжалось дыхание, закатилось сердце», она
убежала в открытое поле, где «упала на землю и стала кричать, пока
сердце ее не прошло».
Здесь вновь возникает один из оригинальных мотивов творчества
Платонова,
связанный
с
категорией
пустоты.
Автор
постоянно
подчеркивает, что Фро нужно было «дышать воздухом», что ей «дышать
было тяжело». Дыхание, т.е. заполнение воздухом пустоты внутри тела,
это не просто физиологический акт, но трудная работа питания и
поддержания души. Некоторые критики усматривают связь Фро и Оли
Мещерской из бунинского рассказа «Легкое дыхание»1. Но если Ольга
Мещерская имеет «легкое дыхание», счастливую парящую душу, то Фросе
Чалмаев В. Андрей Платонов. Очерки жизни и творчества. Воронеж: ЦЧКИ, 1984. С. 182;
Жолковский А. «Легкое дыхание» и «Станционный смотритель»: Проблемы композиции // The Silver
Age and the Golden Age (ed. By B. Gasparov and R. Hughes. Berkeley, UC Press, 1992).
1
144
для счастья не хватает любви, душевного чувства. Не случайно ее мнимая
смерть происходит от «осложнения дыхательных путей».
Платоновский мир амбивалентен. Поэтому категория пустоты в
образе Фро в сниженном ключе обращает читателя к его эротизму,
сексуальности. Писатель весьма тонко вплетает эту нить в повествование.
Знакомя читателя с героиней, автор обращает внимание не на ее лицо, а на
«полные ноги»: «"Посторонитесь, гражданка!" – сказал носильщик двум
одиноким полным ногам». Метонимия в данном контексте придает
героине немного комичный вид, отождествляет ее не с верхней частью
тела, в которой находится душа, а с «телесным низом».
Развивая мотив эроса, Платонов примеряет к героине, оставшейся
без мужа, ситуацию любовного треугольника. Сначала Наталья Букова,
подруга Фроси, рассказывает ей о своих изменах мужу, затем Фро
знакомится с мужчинами в клубе и на работе. Некоторые из них
предлагают ей замужество, другие угощают вином, закуской и жалуются
«на свою частную, текущую судьбу». И хотя внешне Фро следует
традиционному канону поведения женщины (отвергает ухаживанья
женихов), но на уровне подтекста дела обстоят иначе.
Обратимся к сцене танцев в клубе, куда Фрося приходит вместе с
Наташей. Сцену предваряют слова нарядчика, отпустившего женщин
после работы домой: «Ну, валите в контору, я сейчас приду. А там… кто в
клуб танцевать, кто домой – детей починать!». Танцуя, Фрося «слабо
помнила себя, <…> и тело ее, не напрягаясь, само находило нужное
движение, потому что кровь Фроси согревалась от мелодии». В танце с
эротическим названием «Мой бебе» Фро «прилегла к его (диспетчера –
И.М.) груди, к его галстуку, и галстук сдвинулся под тяжестью ее головы в
сторону, а в сорочке образовалась ширинка с голым телом. <…> Но
музыка играла все более взволнованно и энергично, и женщина не
отставала от своего обнимающего ее друга. Он почувствовал, что по его
145
груди, оголившейся под галстуком, пробираются щекочущие капли влаги –
там, где растут у него мужественные волосы». Не случайно диспетчер
опасается получить от своей невесты, наблюдавшей за танцем, «увечье за
близость с этой Фро». Таким образом, Платонов на подтекстовом уровне
соединил в своей героине духовность и эротизм, придав ее облику живость
и естественность.
Производственная проблематика рассказа связана и с образом отца
Фро Нефедом Степановичем Евстафьевым. Старый машинист, тоскующий
на пенсии от бездействия и одиночества, вызывает сочувствие читателя.
Нефед Степанович – это постаревший двойник Федора, не случайно их
имена обнаруживают звуковое соответствие. Платонов играет словом
Нефед → Не – Фед (не Федор, а другой). И все же, как Федор, он одержим
далью, техникой, встречами с незнакомыми людьми. К паровозам отец
Фроси относится как к живым существам, а к их управлению и
обслуживанию как к искусству: «Механик экспресса подвел поезд к
станции с роскошной скоростью и мягко, нежно посадил состав на
тормоза. Нефед Степанович, наблюдая эту вещь, немного прослезился,
позабыв даже, зачем он сюда пришел». Пенсию герой считает наказанием
и готов на любую работу. Он спит одетый в ожидании срочного вызова и
горюет от одиночества, спрятав голову в духовку, а затем вытирает
веником лицо, чтобы дочь не видела его слез.
Интересным персонажем рассказа является мальчик, играющий на
губной
гармошке.
Одинокий
грустный
музыкант
соотносится
одновременно и с Фросей, тоскующей без мужа, и с Федором. У него
«большая детская голова», он ходил босой и «не выбрал изо всего мира
что-нибудь единственное для вечной любви, его сердце билось пустым и
свободным, ничего не похищая для одного себя из добра жизни».
Характерно, что детская фотография Федора запечатлела мальчика «с
большой, младенческой головой, в бедной рубашке, в дешевых штанах…
146
<…> Прекрасная жизнь была в самом этом мальчике с широким,
воодушевленным и робким лицом, который держал в руках ветку травы
вместо игрушки и касался земли доверчивыми голыми ногами».
Соседский мальчик играет на духовом инструменте, который в
платоновском художественном мире связан с дыханием и душой. Не
случайно его музыка сравнивается с природой, с песней «серой рабочей
птички в поле». Мальчик становится своеобразным «заместителем»
Федора, его Фро выбирает из многих мужчин, предлагавших ей дружбу
или любовь. Играющий на губной гармошке, он символизирует победу
духовного начала в героине. Маленький музыкант также «подсказывает»
читателю возможный вариант продолжения любовной истории Фро и
Федора
–
рождение
Фросей
своего
ребенка.
Об
этом
говорят
красноречивые детали текста. Например, героиня ходит с почтальонской
сумкой на животе, «как беременная», она мечтает, «чтобы внутри ее тела,
среди обыкновенной, скучной души, томилась и произрастала вторая,
милая жизнь», в объятиях Федора она «хотела, чтобы у нее народились
дети», которые «вырастут и доделают дело своего отца». И, наконец, в
финале рассказа Фро остается вдвоем с маленьким соседским мальчиком.
Сравнение Федора и маленького музыканта, Федора и Нефеда
Степановича в тексте не случайно. Автор подчеркивает хрупкость,
ранимость детства и старости, а также их связь. Соседский мальчик когданибудь вырастет, окрепнет, полюбит электричество, технику и, как Федор,
заполнит «пустоту» своего сердца далекими просторами, любовью к
незнакомым людям. Так и Федор когда-нибудь состарится, и тогда его
душа вновь наполнится любовью к ближним. Возможно, его будущий
ребенок, как Фро, ответит на отцовский призыв равнодушием и
холодностью, как бы мстя за нынешнее невнимание к жене. Платонов
напоминает, что все в мире повторяется: ведь отец Фро, обижаясь на
безразличие дочери, сам не помнит, как «зачал ее от жены».
147
Мальчик, в финале появляющийся в комнате Фро, завершает
сюжетную линию рассказа и соединяет производственную и любовную
темы. Ребенок становится точкой пересечения мечтаний героев: «Фрося …
стала любоваться музыкантом: этот человек, наверно, и был тем
человечеством, о котором Федор говорил ей милые слова». Рассказ
заканчивается гимном будущему, в котором мужчине Платонов отводит
роль открывателя новых горизонтов, строителя и преобразователя мира,
женщине – роль матери, хранительницы очага, воспитателя человеческой
души. Но только вместе мужчина и женщина способны преодолеть
разобщенность и одиночество людей, достичь гармонии – как высшей,
социальной, так и частной, семейной.
Еще более откровенно и тонко проведена тема любви в рассказе
«Река Потудань». Платонов высветил здесь извечный конфликт души и
тела, любви платонической и физической.
Действие рассказа происходит в начале 1920-х годов, в период
окончания Гражданской войны. Этим объясняются голод, смерти, крайняя
бедность, разрушенный быт. Платонов создает образы положительных
героев эпохи – Любы и Никиты Фирсова. Они не ударники производства,
не изобретатели, а обычные люди, живущие будничными заботами. Люба
учится, хочет стать врачом. Никита только что вернулся с войны и
начинает жить заново, «точно впервые». Создавая своих персонажей,
писатель наметил в них оппозицию разума и чувства. При этом он
перевернул привычную формулу, где носителем разума традиционно
является мужчина, а женщина воплощает духовность и чувственность.
Никита Фирсов – платоновский «естественный человек», живущий в
гармонии с природой. Писатель не случайно дал ему фамилию,
образованную от отчества самого дорогого человека – отца, Платона
Фирсовича Климентова. Этим он максимально «приблизил» героя к себе.
148
Никита добр, внимателен, отзывчив к чужому горю, боли, и эти качества в
нем – от природы, а не от образованности. Окружающий мир Никита
постигает интуитивно1, он стремится к гармонии, и в этом ему помогает
природа. Герой органичен на фоне пейзажа, «на земле под солнцем, в
сентябрьской траве»: «Теплота жизни словно потемнела в нем, и Фирсов
уснул в тишине глухого места. Насекомые летали над ним, плыла паутина,
какой-то бродяга-человек переступил через него…»
Платонов испытывает духовность героя любовью. Уже в начале
рассказа автор дает ключ к подсознанию героя, показывая сон Никиты,
который приснился ему по пути домой. Никита видел во сне, будто «его
душит своею горячей шерстью маленькое, упитанное животное, вроде
полевого зверька, откормившегося чистой пшеницей. Это животное,
взмокая потом от усилий и жадности, залезло спящему в рот, в горло,
стараясь пробраться цопкими лапками в самую середину его души…
Фирсов хотел вскрикнуть, побежать, но зверек самостоятельно вырвался из
него, слепой, жалкий, сам напуганный и дрожащий». Упитанный зверек
символизирует животную страсть, пытавшуюся проникнуть в душу героя.
Характерно, что Никита пугается сна, так как инстинктивно бережет себя
от грязи. Символичны действия Никиты, прополаскивающего рот и
умывающегося водой Потудани. Живая вода реки помогает ему
преодолеть наваждение, которое, однако, вскоре властно заявляет о себе.
Встреча с Любой, дочкой старой учительницы, когда-то игравшей
ему на фортепиано, погружает Никиту в атмосферу детства, где все было
просто и ясно. Он готов заботиться о другом человеке, чья жизнь
«интересней, сильнее и дороже», чем его собственная. Но это еще самое
начало любви, где нет места эротике, а есть интерес, жалость, сострадание.
Настоящая любовь возникла позднее, зимой, возможно, тогда, когда
Корниенко Н.Г. Художественная функция оппозиции «сознательное – бессознательное» в рассказе
«Река Потудань» // «Страна философов» А. Платонова. Вып. 5. М.: ИМЛИ РАН, 2003. С. 579.
1
149
молодые люди вместе лежали на льду Потудани и смотрели за скрытым
движением воды.
Люба руководствуется разумом, а не чувствами. На протяжении
всего рассказа ей сопутствуют книги. Желая навсегда вычеркнуть из
памяти «старый мир», она изгоняет из своей жизни чувства: страх,
робость, стыд, любовь, привязанность к милым вещам. Теперь вместо
печки топится буржуйка, электричество заменяется светом от печки, еда
превращается в необходимый строительный материал для тела. Героиня
никогда не вспоминает ни о матери, ни об уютном теплом доме. О креслах
«из красного бархата», занавесках на окнах, пианино, библиотеке и чае с
сухарями мы узнаем лишь из воспоминаний Никиты и его отца. Люба
отреклась от прошлого и стремится к прекрасному будущему, для чего
спланировала свою жизнь на долгие годы: сначала учеба, общественно
полезный труд, затем замужество, рождение и воспитание детей.
В ее юношеских представлениях о жизни нет места любви. Брак с
Никитой она заключает «по расчету», как пункт своего «плана»,
приурочив его к окончанию учебы и началу работы. От супружества она
ожидает не счастья и единения, а «неизбежного» (предусмотренного
планом) потомства, потому заранее заставляет мужа сделать детскую
мебель, украшает готовый детский уголок цветами. Она как бы играет в
брак, слишком торопя события, заполняя ненужными действиями пустоту
отношений. Но цветы на одиноком маленьком столике печальны, как на
могиле младенца, потому что брак Любы, не озаренный любовью,
бесплоден. Она не может открыться навстречу чувству и тем самым
обрекает союз с Никитой на неудачу. Вот почему мужественный
фронтовик рядом с ней ощущает себя лишним, ненужным, подавленным.
Его нежность не находит отклика в ее замерзшей душе.
Для любви Никиты характерна целая гамма чувств: от робости и
стыдливости до отчаяния и жестокого чувства. Невозможность совместить
150
физическую и духовную любовь, постыдная «слабость» толкает героя, на
первый взгляд, к безрассудным поступкам: он уходит из дома, в котором
все сделано его руками, поселяется на базаре, спит в ящике возле отхожего
места, выполняет самую черную работу и молчит, как глухонемой. Но
аскеза героя вновь, как в начале рассказа, приближает его к первичному
природному веществу – земле, делает его сыном природы. Выполняя
самую черную работу: подметая мусор, вывозя навоз, роя яму – он берет у
земли силу. Узнав от отца о попытке Любы утопиться в водах Потудани,
Никита понял, что ее душа, наконец, проснулась и открылась для любви.
Тогда, наконец, к нему приходит «жестокая, жалкая сила». «Однако
Никита не узнал от своей близкой любви с Любой более высшей радости,
чем знал ее обыкновенно, – он почувствовал лишь, что сердце его теперь
господствует во всем его теле и делится своей кровью с бедным, но
необходимым наслаждением».
Название рассказа символично. Образы реки, воды у Платонова
мифологичны. Вода – первостихия, дающая забвение прошлого и начало
нового жизненного цикла. В контексте рассказа вода символизирует
любовное чувство. Несмотря на то, что Платонов использовал реально
существующий топоним1, в названии реки присутствует знак иного бытия,
восходящий к древнегреческим мифам о реке Стикс: поту–дань → по ту
сторону → на том берегу. Это соотносится и с народным преданием,
согласно которому татары взимали дань до границы реки, откуда и пошло
ее название «поту – дань»2. Оба героя не просто омываются водой, они
переходят на «другой берег», начиная новый виток отношений.
Река в рассказе отражает душевное состояние героев. Долгие зимние
месяцы, в которые происходит действие, Потудань спит подо льдом и
лишь в финале оживает, разбуженная солнцем. Так и любовное чувство
По словарю Брокгауза и Ефрона 1898 года река Потудань определялась как «река Воронежской
области, правый приток Дона».
2
Там же.
1
151
героев долго таится «в погребении перед весной», под маской стыдливой
сдержанности,
продиктованной
суровой
обстановкой
послевоенной
разрухи, и лишь в конце рассказа освобождается от условностей и скреп.
Платонов
мастерски
соединил
тончайшие
переживания
героев
с
состоянием природы и ненавязчивым «социальным компонентом»,
наполнил текст мифологическими аллюзиями, в результате чего на свет
явился шедевр прозы Платонова 1930-х годов.
В маленькой дилогии о любви Платонов коснулся важных вопросов
своего времени. В противовес модной в 1920-е годы теории «стакана
воды» и аскетизму соцреалистической литературы он заговорил о тонкости
и хрупкости любовных отношений, о необходимости воспитания чувств
молодого поколения. Платоновский взгляд на семью необычен, потому что
семья для писателя – это творчество двух любящих людей, и от того,
насколько чисты и прочны отношения внутри нее, во многом зависят
общественные отношения в целом.
Мотивы одиночества и сиротства в цикле рассказов о детях
В 1930-е годы Платонов, сотрудничая с детскими журналами и
издательством «Детская литература», создал цикл произведений о детях:
«Семен» (1936), «Еще мама», «Третий сын», «Июльская гроза»,
«Корова» (1938), «Алтеркэ» (1940), «Никита», «Цветок на земле» (оба –
1945) и другие1. Некоторые из них вошли в сборник 1939 года «Июльская
гроза». Несмотря на небольшой объем и кажущуюся прозрачность, вещи
эти вовсе не просты. Они сложно соотнесены как с философскими
взглядами писателя, так и с окружающей его бытовой, литературной и
политической жизнью.
1
Датировка этих рассказов у платоноведов имеет сильные разночтения.
152
Еще в 1920-е годы Платонов, увлеченный философией Н. Федорова,
верил, что в будущем обществе, победившем голод, болезни и смерть,
надобность в продолжении человеческого рода отпадет сама собой. И все
же, даже в бурные двадцатые годы, отрицая половые отношения между
мужчиной и женщиной, Платонов говорил: «Женщина и мужчина – два
лица одного существа – человека; ребенок же является их общей вечной
надеждой <…> женщина лишь подготовляет искупление вселенной.
Совершит же это искупление ее дитя»1. Современники вспоминали, что в
1930-е годы писатель не раз говорил, что рассказы о детях должны стать
новым Евангелием наших дней, потому что именно дети смогут пробудить
в людях их лучшие качества, приближая таким образом будущее.
Прижизненная критика не раз упрекала Платонова по поводу его
«болезненного» пристрастия к теме сиротства. Писатель даже получил
обидное прозвище «мать всех сирот»2. Но, несмотря на это, создавая цикл,
он проявил обычное упорство и сделал героем подавляющего большинства
рассказов
одинокого
ребенка,
печально
созерцающего
огромный
неуютный мир. Таковы мальчик из рассказа «Глиняный дом в уездном
саду», Ольга («На заре туманной юности»), Митя Климов («Сухой хлеб»),
Алтеркэ, Уля и Семен из одноименных рассказов. Иногда у маленьких
персонажей родители есть, но они находятся где-то на периферии сюжета
и так далеки от детей, что создается впечатление их полного отсутствия и
незащищенности ребенка. Мотив сиротства в таком случае вводится
автором при помощи переноса характерных признаков на окружающие
предметы и животных, будто они тоже осиротели. Одиноки и «печальны»
цветы, умирают от засухи тонкие колоски, «плачет», «тоскует», «жалобно»
мычит потерявшая теленка корова.
1
2
Платонов А. Сочинения. Т.1. Кн. 2. М.: ИМЛИ РАН, 2004. С. 47, 49.
Гурвич А. Андрей Платонов // Красная новь. – 1937. – № 10. – С. 193.
153
Если у ребенка есть родители, то он подсознательно боится их
потерять: «Мама, а ты никогда не уморишься?» – спрашивает Митя из
рассказа «Сухой хлеб», «с боязнью» глядя «на материнское лицо». Дети
опасаются смерти близких им людей, потому что инстинктивно страшатся
сиротства. Характерным представляется эпизод из рассказа «Июльская
гроза», когда сестра и ее младший брат, идя от бабушки, попадают под
проливной дождь в открытом поле. Оглушаемые раскатами грома, они
боятся не собственной смерти, а утраты друг друга: «Ей подумалось, что
вдруг Антошка помрет, а она одна уцелеет, – и тогда Наташа закричала
криком, как большая женщина». Маленький Антошка пытается успокоить
ее фразой, выдающей его собственный страх перед возможной потерей
сестры: «Не плачь, а то я боюсь без тебя…».
Платонов, не любивший детально прорисовывать портреты своих
героев, делал исключение для детей. Они, как правило, обладают
характерной «сиротской» внешностью: печальны и худы, одежда на них
обычно плоха и не может служить защитой от холода. Например, герой
рассказа «Глиняный дом в уездном саду» «одет в штаны на одной
пуговице и в рубашку, а картуза и обуви не имел. Все обветшало на нем,
материя стала редкой, точно вихри обдували его. Лицо, лишенное детского
запаса жира, было худощавым и морщинистым, серые угрюмые глаза
глядели терпеливо, готовые без слез перенести неожиданный удар». Когда
одежда у ребенка обыкновенная, или «справная», автор не акцентирует на
ней
внимания.
В
рассказе
«Ветер-хлебопашец»
появляются
двое
подростков с болезненной, «ущербной» внешностью: «Пахарю… шел
шестнадцатый год, и он был сухорукий... <…> Малый на мельнице тоже
был молодой, но на вид истощалый и немощный, будто бы жил он свой
последний предсмертный срок».
Сюжеты рассказов часто основаны на том, что дети ищут родителей
или тех, кто может их заменить. Это один из устойчивых мотивов
154
литературы 1920-х годов. В поисках «отцов» платоновские сироты
перемещаются по свету, попадают в ситуации, когда мир поворачивается к
ним жестокой стороной. Например, в рассказе «На заре туманной юности»
пятнадцатилетнюю Ольгу выгоняет из дома родная тетка, пожалев лишний
кусок хлеба. Не пускает в дом мальчика-сироту старуха из рассказа
«Глиняный дом в уездном саду», Алтеркэ из одноименного рассказа злые
люди постоянными побоями и издевательствами лишают разума. Остаются
без присмотра герои рассказов «Июльская гроза», «Никита».
Маленькие персонажи Платонова часто видят в роли своих
родителей Ленина, Сталина или Советское государство. Например, Ольга
представляла «себе Ленина, как живого, главного отца для себя и для всех
бедных, хороших людей» («На заре туманной юности»). В киносценарии
1936 года «Отец-мать» мальчик-сирота Степка просит во сне свою
приемную мать: «Пусть отцом будет Сталин, а больше никто»1.
Чтобы избежать новых обвинений в контрреволюционности,
писатель перенес действие большинства рассказов в дореволюционную
эпоху, связав с современностью лишь оптимистичные финалы. Находят
отцов Алтеркэ и мальчик из рассказа «Глиняный дом в уездном саду»,
вновь обретает мать герой рассказа-притчи «Цветная бабочка», второй
матерью становится для Артема учительница Аполлинария Николаевна
(«Еще мама»). Но, несмотря на оптимизм концовок, не они притягивают
внимание читателя. Акцент в произведениях сделан на изображении
вселенской грусти, разлитой в мире, печали, которую с ранних лет
постигают дети.
Рассказ «Корова» – одно из самых проникновенных произведений
Платонова 1930-х годов. В нем говорится о мальчике Васе, сыне путевого
сторожа, впервые в жизни познавшем горе утраты.
1
Яблоков Е. На берегу неба. СПб: Д. Буланин, 2001. С. 118.
155
Печаль присутствует в тексте рассказа изначально, она словно
разлита в разреженном молчаливом пространстве, окружающем мальчика:
«в пустой ночи осенних полей», в «голых кустах, омертвевших на зиму», в
палисаднике, который «казался кладбищем растений». Все детали текста
говорят о том, что ребенок бесконечно одинок в холодном мире, не
приспособленном для радости и счастья. Его родители почти не возникают
в поле зрения: мать появляется дважды: один раз она велит сыну
выполнить работу отца – проводить четыреста шестой поезд, а второй раз
оплакивает пропавшую корову; отец все время где-то пропадает и мало
занимает мысли ребенка.
Мальчик Вася трудолюбив, ответственен, справедлив, заботлив. Он
помогает матери по хозяйству, отцу – проверять железнодорожные пути.
Как взрослый мужчина, он задает корове корм, чистит ее, пасет и утешает.
Он добр и совестлив, чуток к чужому горю – словом, перед читателем
образ положительного героя эпохи. Необычно лишь то, что этот герой –
ребенок, пока не включенный в строительство новой жизни.
Правда, в повествование о мальчике и корове искусно вплетена
«производственная» тема и мотив завораживающей дали. Так, мальчик
любит «мир, которого еще не знал, который был вдали от него. Нил,
Египет, Испания и Дальний Восток, великие реки – Миссисипи, Енисей,
тихий Дон и Амазонка… – все это волновало Васю и влекло к себе».
Связующим звеном между ним и воображаемой далью являются
поезда и люди, путешествующие в них. Но «поездов было мало, всего две
пары в сутки», они, не останавливаясь, уносились мимо, рождая в душе
мальчика мечту о другой жизни. Та действительность, которую ежедневно
наблюдает ребенок, далека от совершенства. В нее часто проникает зло,
идущее от людей старшего поколения (отца, машиниста).
В рассказе детский и взрослый миры противопоставлены. Симпатии
автора отданы ребенку, который, как и все маленькие персонажи
156
Платонова, обладает абсолютным знанием правды, владеет некой тайной,
недоступной взрослым. Например, Вася буквально «чувствует» технику,
воспринимая паровоз как живое существо: «Слышно было, как паровоз в
голове поезда бился в тяжелой работе, колеса его буксовали и состав не
натягивался. Вася направился с фонарем к паровозу, потому что машине
было трудно, и он хотел побыть около нее, словно этим он мог разделить
ее участь».
Обращает на себя внимание сцена, когда Вася помогает нерадивому
машинисту преодолеть крутой подъем. В ней мальчик выглядит более
опытным производственником, чем умудренный жизнью взрослый
человек. В сцене нашла отражение широко обсуждаемая в 1920-е годы
проблема человека и техники. Здесь присутствует и скрытая полемика с
книгой О. Шпенглера «Закат Европы» (1922), в которой автор заявил, что
творческое начало в человеке будет убито машинами, живая душа
неизбежно
заменится
механическим
мышлением
и
практицизмом.
Платонов, инженер по профессии, был в корне не согласен с подобными
прогнозами. Напротив, он считал, что «техника есть именно признак
воодушевленного человеческого труда, и она лежит в начале всякой
культуры»1.
Вот почему Вася, положительный герой рассказа, сочувствует
машине и пытается ей помочь. Справедливость замечаний серьезного
мальчугана пугают машиниста. Ему кажется, что ребенок знает гораздо
больше его и чувствует себя перед ним виноватым: «Не было бы своего
сына, я бы усыновил этого… Он с малолетства уже полный человек…».
Интересно, что незнакомец в вагоне тоже обращается к Васе «человек».
Слово подчеркивает мысль автора о ценности появившегося после
революции человеческого материала, одухотворяющего вокруг себя
природу и технику, а главное, пробуждающего совесть во взрослых людях.
1
Платонов А. О ликвидации человечества // Литературный критик. – 1938. – № 7. – С. 185.
157
Платонов вынес в заглавие рассказа слово «корова», подчеркнув
таким образом, что героиней рассказа является именно она, а не мальчик.
Писатель намеренно лишил корову имени, так как кличка снизила бы
образ,
лишила
его
«одухотворенности».
Следуя
своей
антропоморфической теории, писатель в облике животного максимально
подчеркнул «духовность»: «добрые теплые глаза, обведенные темными
кругами, словно корова была постоянно утомлена или задумчива»,
«нежадный рот», материнский инстинкт (она «все время ждала своего
сына – теленка»). Платонов наградил ее «смутным умом», почти
человеческими чувствами и памятью: «Корова не понимала, что можно
одно счастье забыть, найти другое и жить опять, не мучаясь более. Ее
смутный ум не в силах был помочь ей обмануться: что однажды вошло в
сердце или в чувство ее, то не могло быть там подавлено или забыто».
Корова одинока, беззащитна, она молчаливо переносит обиду
(насильственную разлуку с «сыном») от людей, на которых она постоянно
работает. Болезненная тоска коровы по мере развития сюжета все более
усиливается, вовлекая в свою орбиту всех персонажей рассказа: сначала
корова тревожно ожидает пропавшего теленка, она перестает есть,
оставаясь равнодушной к ласкам мальчика. Затем начинает грустить
сочувствующий ей Вася и, наконец, отец осознает – слишком поздно! –
свою ошибку («У меня душа по теленку болит»).
Кульминационным моментом рассказа является сцена, когда корова
становится безумной и агрессивной: «Вася… обнял корову снизу за шею,
чтоб она знала, что он понимает и любит ее. Но корова резко дернула
шеей, отбросила от себя мальчика и, вскрикнув непохожим горловым
голосом, побежала в поле. Убежав далеко, корова вдруг повернула обратно
и, то прыгая, то припадая передними ногами и прижимаясь головой к
земле, стала приближаться к Васе». Но животное оказывается лучше
человека и не причиняет ребенку зла, предпочитая хранить свою боль
158
«внутри». Развязка, гибель коровы под колесами поезда, воспринимается
как ее молчаливый протест против жестокости людей.
Корова не может говорить, и писатель доверил донести идею
произведения сыну железнодорожного рабочего, который написал в своем
сочинении «языком нечленораздельным, но истинным» (из записных
книжек А. Платонова): «У нас была корова. Когда она жила, из нее ели
молоко мать, отец и я. Потом она родила себе сына – теленка, и он тоже ел
из нее молоко… Корова еще пахала и возила кладь. Потом ее сына
продали на мясо... Корова стала мучиться, но скоро умерла от поезда. И ее
тоже съели, потому что она говядина. <…> Корова отдала нам все. То есть
молоко, сына, мясо, кожу, внутренности и кости, она была доброй. <…> я
помню нашу корову и не забуду». Сочинение мальчика – самое
трогательное место рассказа, где автор пытается достучаться до сердца
человечества, равнодушного к чужой боли.
Рассказ «Корова» на фоне бодрых повестей Г.А. Медынского
«Девятый А», О.В. Донченко «Школа над морем», В.А. Каверина «Два
капитана», А.П. Гайдара «Тимур и его команда», написанных в это же
время, воспринимался как диссонанс, идущий вразрез с официальной
литературой, призванной воодушевлять и показывать достижения страны.
Платонов
использовал
христианские
мотивы
жертвенности
и
самоотречения, сделав мученицей корову. Ребенка же он изобразил
творцом новых человеческих отношений, основанных на гуманизме,
любви ко всему живому и ушедшему в небытие, но зародившему искру
жизни, разума и чувства.
Рассказы о детях сопряжены с литературной ситуацией, в которой
оказался Платонов в 1930-е годы. Он чувствовал себя несправедливо
изгнанным из писательской среды и, как явствует из записей этого
периода, сильно переживал это обстоятельство: «Особое состояние –
159
живешь, а нельзя, не под силу, как будто прешь против горы, оседающей
на тебя»1.
К середине 1930-х годов Платонов хорошо знал, как опасно вступать
в диалог со Сталиным, поэтому не пытался больше публиковать
произведения, подобные «Усомнившемуся Макару» и «Впрок». Если он и
предпринимал
какую-либо
попытку
высказать
свое
мнение
по
политическим вопросам, то это мнение он оставлял при себе, в
письменном столе, в виде черновиков и набросков. В этом ключе
прочитывается незавершенный рассказ «Черноногая девчонка», в
котором писатель представил народ и свое творчество в символическом
образе
девочки
Пелагеи,
напоминающей
гоголевскую
крестьянку-
проводницу из «Мертвых душ»2.
Так Платонов ответил Сталину, который на VIII чрезвычайном
съезде (1936), посвященном обсуждению новой Конституции, обвинил
западных критиков в том, что они, подобно гоголевской Пелагее, не знают,
где право и где лево, не знают жизни Советской страны. Платонов,
используя гоголевский образ, высказал мысль, звучащую еще в романе
«Чевенгур»: народ лучше любого вождя знает верную дорогу, а писатель
из народа лучше любого критика знает, как нужно писать, поэтому
Пелагея, ведущая слепую мать, идет «правильным путем». Однако рассказ
остался недописанным.
В случае же необходимости публично высказать наболевшее,
Платонов чаще всего обращался к литературной сказке, притче. Так, в
небольшом рассказе «Уля» (1939) писатель изобразил девочку-сироту, в
чудесных глазах которой люди видели свое несовершенство и уродство
души. Улю любили, рядом с ней всем хотелось быть лучше, но сама она
Платонов А. Записные книжки. Материалы к биографии. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 219.
Колесникова Е. Рассказ «Черноногая девчонка» и его историко-литературный контекст // «Страна
философов» А. Платонова. Вып. 4. М: ИМЛИ РАН, 2000. С. 805, 806.
1
2
160
страдала от присутствия людей, они причиняли ей боль. В хорошем она
видела плохое, в прекрасном – страшное.
Этот рассказ-притча, несомненно, о самом Платонове. Это он, как
Уля,
невольно
отражал
в
своем
творчестве
уродливые
стороны
действительности. Прекрасная идея коммунизма преображалась у него в
нечто совершенно противоположное. И все же финал рассказа показывает,
что Платонова не сломили обстоятельства. Мысль, заключенная в
концовке, прозрачна. Художник нуждается лишь в «странном», необычном
зрении. Ложь, как бы красива она ни была, разрушает творчество. Как
только Уля обретает потерянную мать и становится обычным ребенком,
она тут же лишается способности отражать истинное лицо людей. И хотя
по-человечески в финале она счастлива, но людям уже не интересна.
Новая поэтика рассказов А. Платонова 1930-х годов
В тридцатые годы главной для Платонова стала проблема истинной
свободы художника и личности. Он писал о путях развития человека, о
несоответствии чувств и разума, размышлял о «вечных вопросах» – добра
и зла, справедливости, любви, совести, нравственного выбора. В записных
книжках Платонова этого периода находим: «…ведер и паровозов можно
наделать сколько угодно, а песню и волнение сделать нельзя. Песня
дороже вещей, она человека к человеку приближает».
В середине 1930-х годов творческая манера писателя окончательно
преобразилась. На смену конфронтации с бюрократическим государством,
выразившейся в повышенной доле сатиры, иронии, гротеска, сюрреализма
произведений 1920-х годов пришла классическая простота и мудрость
рассказов 1930-х годов. В произведениях, созданных в это время, почти
нет трагических катаклизмов, деформации личности, агрессии. Мир их
построен по законам любви и добра. Изменяются финалы: на смену уходу
161
приходят мотивы прихода, появления или возвращения, усиливается роль
дома и семьи, которые мыслятся теперь как «источник энергии для
строительства жизни», а «любовь как творчество жизни»1.
Вместе с тем произведения Платонова 1930-х годов лишены
одномерности. За их классической простотой скрываются глубинные
подтексты и философское проникновение в саму основу жизни.
Платоновские вещи, написанные в этот период, поражают чувством
онтологического одиночества, разлитого в них, разъединенностью всего
живого на земле. Этот эффект рождает особое разреженное пространство,
скудость природы, немногословность и грусть персонажей.
Платонов
сохранил
свой
излюбленный
тип
героя-дурачка,
юродивого. Таков Юшка из одноименного рассказа – герой, несомненно,
автобиографический, поносимый всеми, но не утративший красоту души и
веру в человека. Произведение является своеобразным ответом Платонова
критикам Гурвичу и Костелянцу, обвинявшим писателя в «фальшивом
гуманизме»2.
Юшку обижали все жители деревни от мала до велика, изливая на
беззащитного человека свое зло. Смиренный герой «целовал цветы,
стараясь не дышать на них, чтоб они не испортились от его дыхания»,
любил детей, несмотря на то, что они смеялись над ним и «бросали в него
предметы с земли». Он считал, что жестокость в мире умножает «слепое
сердце» людей, и не сердился на обидчиков. После смерти кроткого Юшки
обнаружилось, что без него всем стало хуже. «Теперь вся злоба и
глумление оставались среди людей и тратились меж ними, потому что не
было Юшки, безответно терпевшего всякое чужое зло…».
Причину изменения взгляда на жизнь Платонов объяснил в своих
литературно-критических статьях 1930-х годов: «Пушкин и Горький»,
Фоменко Л. Художественный мир рассказов Платонова второй половины 1930-х годов» // «Страна
философов» А. Платонова. Вып. 4. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 320, 321.
2
Костелянц Б. Фальшивый гуманизм // Звезда. – 1938. – № 1.
1
162
«Книги о великих инженерах», «О “ликвидации” человечества» и других.
Например, в статье «Книги о великих инженерах» Платонов, рассуждая о
проблеме личность – природа – техника, говорит, что человек обучается у
природы. Процесс преодоления заблуждений и обретения новых знаний
сопровождается страданиями – «человеческое сознание переучивается на
новых фактах, как бы искажается, мучается, а иногда и сламывается»1.
Автобиографичность таких высказываний не подлежит сомнению.
4. «Труженик войны»:
Военные и послевоенные годы
Время
Великой
Отечественной
войны
было
для
Платонова
относительно благополучным периодом в его писательской судьбе. Он,
наконец, получил возможность публиковаться, быть услышанным.
Закаленный в литературных боях 1930-х, Платонов поражал многих
умением сохранять достоинство
в самых
трагических
ситуациях.
Сохранились воспоминания Ю. Нагибина о страшной панике в Москве
16 октября 1941 года, когда немцы были уже на подступах к Москве. «И
вот в самый разгар этой невообразимой паники… к нам зашел Андрей
Платонов. Он был совершенно спокоен. Испуганная мама бросилась к
нему со словами: „Андрей Платонович, что же будет?" Он посмотрел так
удивленно: „А что?.. Россия победит”. „Но как?! – воскликнула мама. –
Немцы уже в предместьях Москвы!” Платонов пожал плечами: „Как? Я не
знаю, как. Пузом!”»2.
В начале войны семья Платонова была спешно эвакуирована в Уфу.
Эта эвакуация стоила Платонову рукописи романа «Путешествие из
Петербурга в Москву», которую у Платонова украли вагонные воры.
1
2
Платонов А. Книги о великих инженерах // Литературный критик. – 1937. – № 2. – С. 175.
Нагибин Ю. «Он принял меня в братство боли» // Родина. – 1989. – № 11. – С. 73.
163
Вероятно, они подумали, что в чемодане, который немногословный
пассажир ни на минуту не выпускает из рук, находится что-то очень
ценное. Наверняка, они были разочарованы, когда увидели в нем кипу
бумаг, но чемодан не вернули.
По возвращении в Москву Платонов был призван в армию. По
воспоминаниям Д.И. Ортенберга, главного редактора «Красной звезды»,
Платонов появился у него в редакции с запиской от В. Гроссмана.
Гроссман просил «взять под свое покровительство этого замечательного…
писателя, который беззащитен и неустроен»1. Так с марта 1943 года
Платонов стал военным корреспондентом газеты «Красная звезда» и уехал
на фронт в звании капитана, а затем майора административной службы. По
воспоминаниям сослуживцев, Платонов на войне был предельно скромен,
не стремился общаться с генералами, напротив, его интересовали солдаты,
рядовые окопники. Его так и прозвали – «окопным капитаном». Он
никогда не пользовался служебными машинами, предпочитая ездить на
попутках, чтобы лишний раз поговорить с солдатами. С ними он запросто
общался, ел из одного котелка. По воспоминаниям М.М. Зотова, Платонов
мог поделиться своим фронтовым пайком с солдаткой, у которой
квартировала бригада, организовать ей вскопку огорода. И все это без
лишнего пафоса, с только ему присущей скромностью2.
Так же как и другие писатели во время войны, он видел свой долг в
том, чтобы служить литературой людям. Но в отличие от большинства, он
понимал назначение литературы не в том, чтобы воодушевлять, звать на
борьбу, сколько в том, чтобы оставить потомкам правдивое свидетельство
душевного состояния народа, стать памятником труженикам войны:
«Назначение литературы нашего времени, времени Отечественной войны,
это быть вечной памятью о поколениях нашего народа, сберегших мир от
1
2
«Умное сердце»: Платоновский сборник. М.: Фонд Андрея Первозванного, 2002. С.77.
Там же. С. 80.
164
фашизма и уничтоживших врагов человеческого рода», – так написал он в
своих записных книжках1.
Писатель тщательно отбирал персонажей для своих рассказов.
Например, одним из героев его военных рассказов был сержант Шадрин.
П. Трояновский вспоминал, что командование предложило писателю для
знакомства несколько человек, среди которых были Герои Советского
Союза, пять дважды орденоносцев и сержант Шадрин – кавалер двух
солдатских медалей. Платонов сразу остановился на нем.
– Смелый, умный, бывалый воин из середнячков, – сказал о сержанте
командир полка.
– То есть один из таких, каких у нас миллионы, – подхватил
писатель. – Вот такой мне и нужен2.
Платонов подружился с Шадриным. Он подолгу жил у него в
землянке, наведывался к нему при каждом удобном случае.
В период войны у Платонова вышло 4 сборника рассказов:
«Одухотворенные люди» (1942), «Рассказы о Родине» (1943), «Броня»
(1943), «В сторону заката солнца» (1945). Но за публикацию каждого
рассказа приходилось бороться. Например, сборник «В сторону заката
солнца» Платонов составил из 18 рассказов, но в печать пошли лишь 9
рассказов. Остальные были убраны по идеологическим соображениям.
Платонов подвергался необоснованной критике за особое видение войны.
В 1942 году был отклонен сборник «Рассказы, были», в 1943 году не
прошла цензуру книга «О живых и мертвых», в 1944 не вышел сборник
«Гвардейцы человечества», в 1945 – «Вся жизнь»3.
4 января 1943 года от чахотки умер сын Платон, которому
исполнился 21 год. Платонов тяжело принял смерть любимого сына. Он
чувствовал себя опустошенным и морально, и физически. Силы ему давало
Платонов А.П. Записные книжки. Материалы к биографии. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 424.
Платонов А. Собрание сочинений: В 3 т. М.: Сов. Россия, 1985. Т. 3. Примечания В.А. Чалмаева. С. 553.
3
Корниенко Н.В. Комментарии // Андрей Платонов. Смерти нет! Собрание. М.: Время, 2010. С. 509.
1
2
165
только творчество. Он понимал, что должен писать для народа: «Советская
власть отняла у меня сына – советская власть упорно хотела многие годы
отнять у меня и звание писателя. Но моего творчества никто у меня не
отнимет»1.
В начале 1945 года Платонов был комиссован из армии2, так как
серьезно заболел туберкулезом, течение которого ускорила война,
контузия и горе. В январе–феврале 1945 года он находился на лечении в
санатории, где работал над рассказом «Возвращение» (1945).
В 1946 году в «Новом мире» рассказ был опубликован под названием
«Семья Иванова». Давний недруг Платонова, критик Ермилов, тут же
объявил его клеветническим («Литературная газета», 1947, 4 января).
Правда, позднее Ермилов назвал свою статью ошибочной3, но Платонов не
услышал этого признания.
После войны Платонова всячески замалчивали, с большим трудом у
него вышли две книги сказок: «Башкирские народные сказки» (1947) и
«Волшебное кольцо» (1950) под общей редакцией М. Шолохова.
Семья Платоновых по-прежнему жила в домике на Тверском
бульваре, во дворе нынешнего Литературного института. Платонов часто
гулял по Тверскому бульвару, мог пройтись по двору Литинститута с
метлой, сгребая опавшую листву. После войны у них с Марией
Александровной родилась дочь Мария, ставшая позднее хранительницей
архива отца и издателем его книг.
Тем временем туберкулез быстро прогрессировал. Нужны были
импортные лекарства, которые невозможно было достать, и надежда на
выздоровление то и дело сменялась отчаянием. А. Явич в своих
воспоминаниях так описал умирающего Платонова: «Он понимал, что
А. Платонов в документах ОГПУ–НКВД–НКГБ. 1930–1945. Публикация В. Гончарова и В. Нехотина
// «Страна философов» А. Платонова. Вып. 4. М. ИМЛИ РАН, 2000. С. 869.
2
Андрей Платонов: Воспоминания современников. М.: Современный писатель, 1994. С. 443.
3
Литературная газета. – 1964. – 17 октября.
1 1
166
уходит, и относился к близкому концу то с усталой отрешенностью, а то с
яростью и буйством… Но стих ослепления быстро отходил, и Платонов
обессилено погружался в безмолвие не то дремоты, не то раздумья»1.
Платонов продолжал работать даже на смертном одре. Последним
его произведением стала неоконченная пьеса «Ноев ковчег» (1950) – одна
из самых мрачных вещей писателя, предупреждающая человечество о
грозящей ядерной катастрофе.
Платонов умер 5 января 1951 года на 52 году жизни. Он похоронен
на Армянском кладбище в Москве, там же, где похоронен его сын.
Военные рассказы
В
произведениях,
созданных
Платоновым
в
годы
военных
испытаний, поражает сжатость, лаконичность и предельная честность. У
Платонова
мы
не
найдем
ложного
пафоса,
ура-патриотического
настроения. Тут нет места чувствам, кроме любви к Родине и любви к
солдату. Войну он понимал как тяжкий, но необходимый труд: «Лопата и
топор теперь потребны солдату наравне с автоматом…» («Смерти нет!»).
В рассказе «Иван Толокно – труженик войны» (другое название
«В сторону заката солнца») (1943) мотив тяжкого необходимого труда
обыгрывается на разных уровнях текста. В основе сюжета рассказа –
ситуация переправы советских войск через замерзшую речку и бой за
деревню. Переправа осложнена тем, что брод непроходим для техники, так
как завален огромными валунами, поэтому бойцы в ледяной воде втайне от
немцев расчищают переправу от камней.
Главную мысль рассказа выразил Иван Толокно: «У саперов обе
руки – правые: одна камень долбит, а другая стреляет…». Бойцы,
1
Андрей Платонов: Воспоминания современников. М.: Современный писатель, 1994. С 29.
167
действительно, совершают тяжелую изнурительную работу: выворачивают
камни, вросшие в дно реки, копают траншеи в мерзлой земле. Самым
частотным слово-образом в рассказе является слово «работа»: «нужно
совершить работу», «Толокно был привычен к работе», «начал вгонять
клин», «работал… под водой на ощупь», «рабочее жизненное тепло»,
«жилы рубцами выступили на его больших руках», «саперы… начали
въедаться в него пологой траншеей», «привычно взялись за земляную
работу» и т.д. Ответом на возможный вопрос, зачем автор нагнетает
столько «мирных» определений в военном рассказе, является фраза: «Они
строят вечное добро победы человечества над врагом…»
В своем рассказе Платонов также остановил «мгновение боя»
(П. Трояновский), запечатлев одновременно миг и вечность. Изображение
боя в рассказе по-платоновски ирреально. Словно иллюстрируя важную
мысль другого рассказа «Оборона Семидворья»: «на войне бой бывает
кратким, но труд долгим и постоянным» – Платонов уделяет описанию боя
всего одну страницу. Мы не видим яростной атаки, бегущих бойцов,
крови, смертей. Напротив, главный герой, удобно расположившись на
броне танка, чувствовал себя «приятно, как в бане или на деревенской
печи». Лишь из крайней маленькой избы «полосовал пулеметный огонь»,
да из-за обрушенной церкви «синими кинжалами сверкал терпеливый
огонь сопротивления».
В отличие от людей, которых почти совсем не видно, техники в бою
много, и она одухотворена автором. Танки изображены буквально живыми
существами: машины «безмолвно подкрались», танки, «точно с прыжка…
устремились на врага во мрак», «укрываясь от поражения, танки то
сокращали ход, то мчались вперед с ветром, то шли уклончивым
маневром». Машины даже способны испытывать воодушевление боя:
«Танк… шел теперь на всей ярости своей машины и гремел вперед
пушечным огнем».
168
Кульминационный момент рассказа – сражение Ивана Толокно с
вражеским танком – представляет уже привычную в платоновском
художественном мире оппозицию «человек – машина». Обезумевший,
потерявшийся в бою немецкий танк слепо идет на русского солдата, желая
«убить… труженика, чтобы сама память об Иване исчезла в вечном
забвении». Но, избежав смерти и победив танк, Иван не уничтожает его, а
берет в плен, чтобы после войны сделать хлебопашцем.
Платонов одухотворяет и окружающий природный мир. Речка
представляется Ивану сказочной русской рекой с «живой водой», и она,
действительно, словно помогает бойцам освободить проход для танков от
приросших к ее дну огромных камней, а затем не убивает бойцов холодом,
но, напротив, защищает и сохраняет жизнь. Не случайно единственный
погибший боец умирает от ранения в голову – ту часть тела, которая
находилась над водой. Зато «смирное зимнее русское поле», измученное
войной, осталось равнодушным к участи человека. Но человек все равно
безотчетно любит его, пытается защитить от врага. Капитан Смирнов так
объясняет глобальную задачу армии: «Я так считаю… хватит огненному
железу войны ползать по нашей земле, – ей хлеб пора рожать!»
В рассказе незримо присутствуют христианские мотивы смирения,
самопожертвования, любви к ближнему, превращения тела в прах и тема
бессмертия души. Эсхатологические мотивы отразились в образах
«заходящего солнца», наступающей тьмы. Примечательно, что всполохи
вражеских ракет в небе напоминают герою «торжественную музыку,
уводящую сердце человека в безвозвратный путь». Все детали текста
создают впечатление, что героев ожидает конец света, Апокалипсис, а
затем возрождение на новой мирной земле. Об этом же говорит финал
рассказа, где Иван Толокно мечтает о будущем: «И душу надо сделать
бессмертной, а то воевать неудобно». Если учесть, что для Ивана душа и
родина едины, то концовка рассказа выглядит вполне жизнеутверждающе.
169
На фоне классических советских произведений, созданных в период
войны и призывающих к мести («Если дорог тебе твой дом» К. Симонова,
«Наука ненависти» М. Шолохова), рассказы и повести Платонова выглядят
удивительно человечно. В страшные годы они воспевали красоту народной
души. И хотя тема прекрасной души звучит по-платоновски, с ноткой
смирения и жалости, но именно она выделяет Платонова из общего хора.
Таковы, например, рассказы «Дед-солдат», «Броня», «Одухотворенные
люди» (все – 1942), «Сампо» (1943), «Девушка Роза» (1944) и др.
Наиболее характерный рассказ военного цикла – «Девушка Роза».
Несмотря на то, что рассказ невелик по объему, он далеко не прост. Его
главная героиня пострадала от фашистов: пережила расстрел, пытки. Но
даже лишенная разума, Роза осталась прекрасным напоминанием «о тайне
жизни, которая открывается всем в образе ослабевшего, безрассудного,
одинокого человека». Вместо назидания непокорным русским Роза стала
олицетворением мученичества и святости. В ее образе соединилось земное
и небесное. Об этом говорит ее имя, обозначающее прекрасный цветок,
символ женственности и любви. В христианской традиции роза
ассоциируется с Богородицей, воспринимается как символ чистоты,
святости и тайны. Не случайно молившаяся перед ликом Богородицы
сердитая старая женщина, поговорив с Розой, подобрела и заплакала перед
ней, как перед иконой.
Героиня рассказа генетически связана с образами ранее написанных
вещей. Так, впервые мотив розы возникает в рассказе «Родоначальники
нации», герой которого ищет розовое масло как панацею от болезней и
смерти. Сходный мотив возникает в «Эфирном тракте» в разговоре
Кирпичникова и Феодосия, где розовое масло упоминается как защита от
170
бедности, средство для сотворения рая на земле. В таком контексте роза
воспринимается как «антитеза смерти»1, как напоминание о высшем мире.
В образе Розы имплицитно присутствует Дама сердца Копенкина –
Роза Люксембург. Данный контекст высвечивает иную символику образа,
связанную с мотивом свободы и «противостоянием тоталитаризму»2.
Действительно, своим существованием девушка «подвергала сомнению и
критике весь смысл войны, власти, господства и новой организации
человечества». И хотя героиня рассказа в финале погибает, но ее смерть на
минном поле, подобная вспышке яркого света, напоминает свет
божественной свечи. «Освобождением от власти материи», «обретением
высшей свободы»3 можно назвать такую смерть. И этот почти
мистический финал высвечивает главные мысли Платонова о войне и ее
тружениках – святых людях, память о которых будет жить в следующих
поколениях.
Идеал человечности в рассказе «Возвращение»
Рассказ А. Платонова «Возвращение» (1945) обращает к трагедии
народа,
пережившего
Великую
Отечественную
войну.
Автор
художественно воплотил в нем драматический момент возвращения
солдата домой после четырехлетней разлуки. Вопреки общей тенденции
литературы, исповедовавшей идею «великой семьи»4, когда государство
представлялось огромным домом, во главе которого стоит мудрый «отец
всех народов», Платонов создал произведение, где воссоздана атмосфера
обычной «малой» семьи, а фигура отца выглядит, скорее, фикцией, а не
высшим авторитетом. Но сквозь мотивы личного просвечивают серьезные
Яблоков Е.А. На берегу неба. СПб.: Д. Буланин, 2001. С. 171.
Там же. С. 176.
3
Малыгина Н.М. Андрей Платонов: Поэтика «возвращения». М.: Теис, 2005. С. 327.
4
Кларк К. Сталинский миф о «великой семье» // Соцреалистический канон / Под ред. Х. Гюнтера,
Е. Добренко. СПб.: Академический проект, 2000. С. 785–796.
1
2
171
общественные проблемы: сохранения чистоты человеческих душ в
условиях всенародного бедствия и горя, строительства новых отношений в
послевоенный период, ответственности «отцов» за судьбу будущих
поколений.
Впервые рассказ вышел в 1946 году с названием «Семья Иванова».
Поместив в заглавие самую распространенную русскую фамилию,
Платонов тем самым подчеркнул типический характер изображенного в
нем конфликта. По мнению писателя, известная формула военного
времени «война все спишет», призванная оправдать безнравственное
поведение, оказывается ложной в условиях мирного времени. Война не
может ничего списать, и отрицательный опыт, полученный на фронте,
оказывается препятствием для начала мирной жизни. О том, что скажет
солдат, возвратившийся с войны, своим детям, как посмотрит им в глаза,
Платонов задумался еще в 1943 году в процессе работы над рассказом
«Страх солдата (Петрушка)», в котором повествуется о встрече солдата с
семейством в освобожденной от немцев деревне1.
Центральную идею рассказа Платонов разъяснил в «Кратком
изложении темы сценария» («Семья Иванова»), сохранившемся в архиве
писателя2: «Героическое сердце Иванова, испытавшее великую войну,
переживает дополнительное воспитание в тылу, воспитание трудное,
жестокое, но благотворное. <…> Идея пьесы ясна. Она заключается в
изображении того, каким путем можно преодолеть одно из самых опасных
для народа последствий войны – разрушение семьи»3.
В окончательном тексте эта довольно оптимистичная мысль
растушевана, спрятана в подтекст, поэтому идея рассказа не выглядит
столь жизнеутверждающе. Тревогу Платонова разделяли многие честные
Корниенко Н.В. История текста и биография А.П. Платонова // Здесь и теперь. – 1993. – № 1. – С.288.
Платонов первоначально задумал создать пьесу «Семья Иванова», однако вскоре замысел изменился в
пользу рассказа с таким же названием.
3
Краткое изложение темы киносценария с условным названием «Семья Иванова» // Андрей Платонов.
Воспоминания современников. Материалы к биографии. М.: Современный писатель, 1994. С. 457.
1
2
172
художники, обратившиеся к теме трудного возвращения фронтовиков к
мирной жизни. Так, М. Исаковский в стихотворении «Враги сожгли
родную хату», превратившемся во всенародно любимую песню, создал
трагическую картину прихода героя к разрушенному очагу, к могилам
близких. А. Твардовский написал поэму «Дом у дороги», герои которой –
Андрей и Анна Сивцовы – находятся на пороге встречи. Однако автор не
рискнул изобразить саму встречу, оставляя за кадром те сложные вопросы,
которые неизбежно встают перед близкими людьми после долгой разлуки.
Главный герой рассказа «Возвращение», гвардии капитан Иванов,
демобилизовавшись из армии, не сразу едет к жене и детям.
Попрощавшись с однополчанами, он на несколько дней задерживается у
случайной знакомой и лишь после короткого любовного приключения
возвращается домой, где его ожидают серьезные испытания: материальные
трудности, измена жены, отчужденность детей. Оказавшись не готовым к
такому повороту судьбы, Иванов решает, что единственный выход из
создавшейся ситуации – уход из семьи.
Однако
довольно
банальная
семейная
коллизия
обрастает
дополнительными смыслами и многократно углубляется с помощью
подтекста,
намеков,
многочисленных
фигур
«умолчания»,
«недоговоренности»1, с помощью которых автор передает сложность своих
героев и активизирует читательское восприятие.
Самый неоднозначный герой рассказа – Алексей Алексеевич Иванов,
глава семейства. Храбрый гвардеец, прошедший всю войну, хороший
товарищ, он легко идет на внебрачную связь, не задумываясь о моральной
стороне своего поступка. Но Платонов не становится судьей своего героя.
С помощью скупых деталей писатель создал образ человека, тянущегося к
радости,
свободе,
открытому
пространству.
За
четырехлетний
Михеев М. «Возвращение» Платонова: Поэтика недоговоренности // Вопросы литературы. – 2008. –
№ 2. – С. 125.
1
173
напряженный воинский труд и постоянную смертельную опасность
Иванов хочет получить глоток долгожданной независимости, утешение
исстрадавшемуся сердцу. Не случайно в рассказе возникает мотив
двойных проводов, «с музыкой и вином». Свобода и разомкнутое
пространство не могут «просто так отпустить главного героя»1, поэтому на
пути Иванова появляется одинокая девушка, связь с которой он
воспринимает как «простую подручную радость» среди всеобщей печали и
сиротства. О несерьезности намерений Иванова говорят повторы, тонко
подмеченные М. Михеевым: от места первой встречи с Машей Иванова
увозит «попутная машина», и он тут же «забывает» об этой женщине,
уезжая от Маши через два дня, Иванов «равнодушно» смотрит на
«попутные домики» городка, «который он едва ли когда увидит в своей
жизни». В этот момент приключение со случайной попутчицей для него
закончилось.
Создавая своих персонажей, Платонов активно пользовался приемом
косвенной
характеристики.
Например,
образ
Алексея
Иванова
обнаруживает тесную связь со стихией огня2. Пережив «сороковые,
роковые» (Д. Самойлов), Иванов получил суровую воинскую закалку,
крещение огнем. Отметим, что лицо капитана загорело на солнце, от него
пахло «табаком, сухим поджаренным хлебом, немного вином – теми
чистыми веществами, которые произошли из огня или сами могут родить
огонь». Он разжигает костер, чтобы приготовить еду для себя и Маши.
Свободная огненная стихия в славянской мифологии традиционно
считалась мужским началом и связывалась с местью или любовью3. В
рассказе роман капитана с одинокой девушкой выглядит как каприз
Скобелев В. «Воскрешающая любовь к смертным» // «Страна философов» А. Платонова. Вып. 5. М.:
ИМЛИ РАН, 2003. С. 624.
2
Спиридонова И. «Внутри войны»: Поэтика военных рассказов А. Платонова. Петрозаводск: ПетрГУ,
2005. С. 181.
3
Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М.: Эллис Лак, 1995. С.284–285.
1
174
победителя, который, не задумываясь, походя, опалил своей любовью
наивное существо и, возможно, зажег искру новой жизни.
В образе Маши Платонов подчеркнул особую душевность и
глубинную связь с природой. В ряду эпитетов, характеризующих героиню,
обращает на себя внимание скрытая семантика слов, так или иначе
связанных с воздухом, свободой, природой, душой. Она дочь работника
бани – пространщика (от слова пространок – зал для раздевания), во
время войны героиня работала по вольному найму. Ее друзья – летчики,
покорители воздушной стихии – «любили ее, как старшую сестру, дарили
ей шоколад и называли „просторной Машей” за ее большой рост и сердце,
вмещающее, как у истинной сестры, всех братьев в одну любовь, и никого
в отдельности». Волосы Маши «пахнут, как осенние павшие листья в
лесу». Наконец, она ожидает поезд, который «находился неизвестно где в
сером пространстве».
Категория воздуха у Платонова неизменно соединена с душой /
духом1, способностью персонажа чувствовать и вмещать в себя чужую
боль. В рассказе, как и в большинстве произведений писателя,
пространство разрежено. В нем словно разлита всеобщая печаль от
неустроенности человека на этой скудной, опустевшей земле: «Поезд,
однако, опоздал на долгие часы… Наступала уже холодная осенняя ночь;
вокзал был разрушен в войну, ночевать было негде <…> В окружающей их
осенней природе было уныло и грустно в этот час».
Маша, несомненно, типическая героиня Платонова, соединившая в
себе женскую прелесть, доброту и жертвенность. Она восходит к таким
«софийным» образам, как Каспийская невеста из «Рассказа о многих
интересных вещах», София Мандрова, Москва Честнова из романов
«Чевенгур» и «Счастливая Москва». В нем просвечивают символические
Дмитровская М. Если кто не родится от воды и духа, не может войти в царствие божие» // «Страна
философов» А. Платонова. Вып. 3. М.: ИМЛИ РАН, 1999. С. 125.
1
175
смыслы, восходящие к образам Богоматери (вспомним библейское имя
героини), Мировой Души, Вечной Женственности. В то же время персонаж
значительно снижен реалиями военной жизни, когда миловидность
женщины рождала далеко не благочестивые помыслы1. Иванов чувствует в
девушке обе эти ипостаси – священную красоту, связанную с небом,
пространством, и влекущее женское начало. Не случайно в его сознании
противопоставляются два запаха: запах родного дома с его «тлением
дерева, теплом от тела своих детей, гарью на печной загнетке» и запах
волос Маши, пахнувших «лесной листвой, незнакомой заросшей дорогой,
не домом, а снова тревожной жизнью». Так в рассказе возникает
оппозиция свобода – любовь – пространство и дом – семья – труд, на
символическом
уровне
обозначающая
центральный
конфликт
произведения.
Встреча с капитаном Ивановым оборачивается для Маши душевной
травмой, разлукой с только что обретенным близким человеком, которого
она воспринимает, скорее, как отца, защитника от жизненных невзгод («Я
вообразила, что вы мне папа...»). Через два дня, прощаясь с ней на вокзале,
Иванов «привычно» поцеловал ее и сказал ничего не значащие
«любезные» слова. И хотя Маша великодушно разрешила Иванову забыть
ее, но в сердце читателя врезается образ одинокой, тихо плачущей
девушки, которая «никого не могла забыть: ни подруги, ни товарища, с
кем хоть однажды сводила ее судьба». Так героиня становится
хранительницей памяти, прошлого, что придает ее образу дополнительные
смыслы, актуальные для послевоенного времени, и отсылает к таким
персонажам-хранителям прошлого, как Вощев из повести «Котлован»,
Джумаль из рассказа «Такыр» и т.д.
См. об этом: Михеев М. «Возвращение» Платонова: Поэтика недоговоренности // Вопросы литературы.
– 2008. – № 2. – С. 120-121.
1
176
Отрицательный опыт войны получают все герои рассказа: Иванов,
его
исстрадавшаяся
жена
Любовь
Васильевна,
Семен
Евсеевич,
потерявший на войне семью, сын Ивановых Петрушка, слишком рано
повзрослевший и узнавший о жизни такую правду, которую неудобно
слышать даже многое повидавшему Иванову, дядя Харитон, переживший
сходную с Ивановым семейную трагедию.
Если для Иванова война заслонила привязанность к жене, детям,
дому, и ему нужны усилия для того, чтобы восстановить теплые чувства к
родным людям, то для Любови Васильевны семья – категория
непреходящая, неразменная и неразрывная. Ей не нужно время, чтобы
почувствовать любовь к супругу, с ней она не расставалась ни на минуту.
Ради семьи она всю войну работала не покладая рук, ради нее берегла
свою жизнь. Даже изменила мужу она не для собственного удовольствия, а
ради детей: «Я не стерпела жизни и тоски по тебе <…> А если бы
стерпела, я бы умерла, я знаю, что я бы умерла тогда, а у меня дети…».
Горький опыт связи с чужим мужчиной убедил ее в том, что смысл жизни
– в семье, доме, в самоотверженном труде на благо близких людей.
Особую
роль
в
рассказе
играет
сын
Ивановых
Петрушка.
Двенадцатилетний мальчик – носитель идеи семейной любви, домашнего
очага. В его портрете подчеркнута недетская основательность: «…Отец не
сразу узнал своего ребенка в серьезном подростке, который казался старше
своего возраста. <…> лицо у него было спокойное, словно бы уже
привычное к житейским заботам, а маленькие карие глаза его глядели на
белый свет сумрачно и недовольно, как будто повсюду они видели один
непорядок».
Платонов
изобразил
рано
повзрослевшего
ребенка,
привыкшего исполнять мужские обязанности по дому, играть роль
заботливого и строгого отца, и это выглядит в рассказе несколько смешно.
Он, как дед, ворчит и хмурится, говорит матери не «мама», а «мать» – так
обычно обращаются к женам взрослые мужчины из рабочей среды («Давай
177
мне, мать, хлебные карточки на завтра»). Петрушка дает указания ей и
сестре, сердится на бесхозяйственность женщин, даже огонь в печи
получает от него нарекание: «Чего горишь по-лохматому, ишь во все
стороны ерзаешь! Гори ровно».
Привыкнув за годы войны считать своей семьей мать и сестру,
Петрушка не готов безоговорочно принять в семейный круг нового
человека. Он деловито выспрашивает отца о количестве наград, о нажитых
на войне вещах, словно готовится взять в дом чужого человека.
Характерны слова, которые он говорит плачущей сестре, отталкивающей
от матери незнакомого ей мужчину: «Настька! Опомнись, кому я говорю!
Это отец наш, он нам родня!..». Но фраза Петра звучит двойственно, в
самом ее построении скрыто противопоставление («он» и «мы»).
Иванов понимает, что отчужденность детей можно преодолеть лишь
терпением и любовью. Однако у него нет родственных чувств к Петрушке.
Отец теряется и робеет перед сыном, уступает ему во всем: «Иванов глядел
на своего сына, слушал его слова, и чувствовал свою робость перед ним».
Отец и сын словно меняются ролями. Такое положение задано уже с
первой их встречи: «Он (Петрушка – И.М.) взял вещевой мешок отца и
понес его домой, а отец пошел следом за ним». Отвыкший от дома Иванов
вынужден слушаться сына, «покорно» соглашаться с его распоряжениями.
Он почти убежден, что проницательный сын знает о его тайне: «Вот сукин
сын какой! – размышлял отец о сыне. – Я думал, он и про Машу мою
скажет сейчас…». Во время ссоры с женой Иванов окончательно унижает
себя, пытаясь искать у сына защиты:
– А ты знаешь, что мать делала тут, чем занималась? – жалобным
голосом, как маленький, вскричал отец.
И наконец, в конце рассказа, когда Иванов уже в поезде глядит на
город, «где он жил до войны, где у него рожались дети», обращает на себя
внимание слово «рожались» из несобственно-прямой речи героя. Это
178
словечко из лексикона детей лучше любой характеристики обнаруживает
незрелость персонажа, выдает в нем ребенка1.
В
образе
Петрушки
присутствует
явное
художественное
преувеличение, искажающее облик мальчика, делающее его ущербным,
похожим на маленького старика. В рассказе «Житейское дело»,
написанном в конце войны, Платонов объяснил причины появления
подобного характера: «А без отца, как и без матери, душа ребенка живет
полуголодная»2.
Между тем к «полуголодной» душе Петра привита высокая
духовность, не понятная отцу семейства. Сердце Петрушки разрывается от
любви и жалости к матери. Ради того, чтобы матери достался лишний
кусок, он недоедает и приучает сестру Настю есть меньше. Он заботится о
доме, учит сестренку хозяйничать, мечтает купить Любови Васильевне
теплое пальто, для чего готов в свои двенадцать лет выполнять тяжелую
работу кочегара. Мальчик не стыдится женской работы (собирается
заштопать варежки матери) – и все ради того, чтобы Любовь Васильевна
могла хоть немного отдохнуть и порадоваться. Трепетные сыновние
чувства он скрывает за внешней грубоватостью и строгостью тона:
«Поворачивайся, мать, поворачивайся живее! – командовал Петрушка. –
Ты видишь, у меня печь наготове. Привыкла копаться, стахановка!». Но
это лишь маска, за которой безошибочно угадывается детская тоска и
беззащитность. Единственной надеждой для ребенка в течение четырех
военных лет была мать, именно с ней он связывает ощущение дома, очага
и любви. Но Петрушка понимает, что матери нужна настоящая опора, муж,
поэтому, оберегая ее от назревающего конфликта, он деликатно переводит
«опасные» расспросы отца о Семене Евсеевиче в русло хозяйственных
проблем семьи: требует у матери карточки на керосин, озадачивает шитьем
Михеев М. «Возвращение» Платонова: Поэтика недоговоренности // Вопросы литературы. – 2008. –
№ 2. – С. 122.
2
Платонов А.П. Смерти нет! Собрание. М.: Время, 2010. С. 440.
1
179
мешка для угля, говорит о трудностях с водой. Тем самым он нацеливает
отца на семейную жизнь, которую необходимо строить заново, вкладывая
в строительство не только физическую силу, но и душу.
Ребенок олицетворяет в рассказе образ «естественного человека»,
обладающего
исконным
народным
сознанием
и
безошибочным
нравственным чутьем. Не умудренный жизненным опытом, он советует
отцу простить измену жены, а затем пытается вернуть его, руководствуясь
«законом, написанным в сердце» (Рим. 2–15). И вновь, как и в рассказе
«Корова», Платонов утверждает, что именно такие люди, взрастившие в
себе любовь к ближнему, должны составлять основу идеального общества.
Финальная сцена рассказа, когда Иванов из тамбура вагона видит
своих детей, бегущих за поездом, потрясает своим гуманистическим
пафосом: «Двое детей, взявшись за руки, все еще бежали по дороге и
переезду. Они сразу оба упали, поднялись и опять побежали вперед.
Больший из них поднял одну свободную руку и, обратив лицо по ходу
поезда в сторону Иванова, махал рукою к себе, как будто призывая когото, чтобы тот возвратился к нему. И тут же они снова упали на землю.
Иванов разглядел, что у большего одна нога была обута в валенок, а другая
в калошу, – от этого он и падал так часто. Иванов закрыл глаза, не желая
видеть и чувствовать боли упавших, обессилевших детей, и сам
почувствовал, как жарко у него стало в груди, будто сердце, заключенное и
томившееся в нем, билось долго и напрасно всю его жизнь…». Вид
страдающих детей пробуждает в Иванове жалость и чувство вины. Так
ненавязчиво реализуется в рассказе мифопоэтический мотив воскрешения
окаменевшего / замерзшего сердца, которое растапливает живая слеза:
«Лишь теперь оно пробилось на свободу, заполнив все его существо
теплом и содроганием. Он узнал вдруг все, что знал прежде, гораздо
точнее и действительней. Прежде он чувствовал другую жизнь через
преграду самолюбия и собственного интереса, а теперь внезапно коснулся
180
ее обнажившимся сердцем». Дети перевешивают чашу весов в ожившей
душе Иванова – и он сходит с поезда, делает шаг навстречу новой жизни,
полной трудностей и доброты.
Таким образом, оппозиция свобода – любовь – пространство и дом –
семья – труд в финале благополучно разрешается. Свобода связывается
уже не с пространством, а с домом, сердцем и душой. И все же в концовке
произведения
нет
благодушия
и
бездумного
оптимизма.
Иванов
возвращается не только к детям, но и к нерешенным семейным проблемам.
Возможно, он воспользуется опытом безрукого Харитона, простившего
жене измену и научившегося с юмором относиться к серьезной жизненной
ситуации, может быть, создаст собственную модель поведения. Читатель
не знает, как сложится его жизнь, но верит, что освободившаяся душа
Иванова – залог его будущего семейного счастья.
Еще в 1930-е годы, работая в журнале «Литературный критик»,
Платонов много размышлял о задачах писателя, о том, что для
художественного произведения важен не столько занимательный сюжет,
сколько «глубокая могучая мысль» художника1. Какую же мысль пытался
донести писатель, какой идеальный мир вставал перед его мысленным
взором во время работы над рассказом? По собственному признанию
автора «Возвращения», на протяжении всей жизни его идеалы были
«однообразны и постоянны» (из письма к жене). Он поклонялся чистой
душе человека, глубокой незаимствованной мысли, простой естественной
жизни, теплу домашнего очага.
Идеал
Платонова
прочитывается
уже
в
заглавии
рассказа.
«Возвращение» – это метафора нового жизненного цикла людей, которые
начинают мирную жизнь после войны, разрушившей не только села и
города, но и покалечившей души взрослых и детей. Только с помощью
боли, страдания капитан Иванов излечивается от эгоизма и возвращается к
1
Платонов А.П. Фабрика литературы. Собрание. М.: Время, 2011. С. 167.
181
глубинным истокам народной жизни, требующим ответственности отца за
сына и прощения грехов раскаявшегося. Единение, ответственность и
человечность – эта триада и есть идеал писателя. В трудной послевоенной
ситуации Платонов не просто призывал людей стать добрее, сплоченнее,
он обращался к сильным мира сего, а возможно, и к «отцу всех народов»1 с
призывом быть снисходительным к великому маленькому человеку,
вынесшему на своих плечах тяготы войны.
Между тем в стране набирала силу политика «закручивания гаек».
От писателей требовалось изображение здорового оптимизма и трудовых
свершений, а «безыдейность» и «аполитичность» жестоко карались
(доклад А. Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград»). В этих условиях
рассказ Платонова с его христианским гуманистическим пафосом оказался
не
ко
двору.
Критика
«клеветнический»3.
распущенности»4,
определила
Платонов
в
был
неправильном
его
как
обвинен
изображении
в
«аморальный»2
и
«анархизме
и
воина-победителя,
советской семьи, а также в «сладострастном» любовании страданиями
героев. В очередной раз писатель был подвергнут изощренной экзекуции и
отлучен от литературы. От такого удара он уже не смог оправиться до
конца жизни. Однако Платонов пророчески назвал свой рассказ
«Возвращение». Спустя годы рассказ не просто вернулся, но и завоевал
любовь читателя, который черпает из него знание о самом себе, учится
состраданию, умению переступать через гордость и обиды и, несмотря ни
на что, возвращаться к трудному строительству настоящего и будущего.
Яблоков Е.А. Три семьи Иванова // «Страна философов» А. Платонова. Вып. 5. М.: ИМЛИ РАН, 2000.
С. 613.
2
Книпович Е. Журнал «Новый мир» № 10-11, 1946 // Знамя. – 1947. – № 2. – С. 174.
3
Ермилов В. Клеветнический рассказ А. Платонова // Литературная газета. – 1947. – 4 января.
4
Субоцкий Л. Заметки о прозе 1946 года // Новый мир. – 1947. – № 3. – С. 151.
1
182
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Андрей Платонов – писатель
с удивительным мировоззрением,
необычной поэтикой и ни на кого
не
похожим
стилем.
оригинальный
художник
появиться
только
времен
и
«на
Столь
мог
стыке»
художественных
парадигм. Это одна из причин,
почему его творчество встретило
непонимание у современной ему
критики.
В разные периоды его художественная манера претерпевала
серьезные изменения, тяготея то к модернистской, то к реалистической
модели. Но даже самые «прозрачные» рассказы 1930-х годов генетически
восходят к его художественным экспериментам 1920-х годов. Как бы ни
было трудно писателю, он всегда оставался верен своей музе, оберегая
неповторимость обретенного в Тамбове почерка.
У Платонова есть рассказ «Неизвестный цветок», повествующий о
скромном труженике-цветке, который превозмогал «терпением свою боль»
и, несмотря ни на что, переделывал мертвую природу в живую: «Он рос
один на пустыре. <…> На пустыре трава не росла, а лежали одни старые
серые камни, и меж ними была сухая мертвая глина». Прекрасный
благоухающий
цветок
среди
серых
камней
–
замечательный
художественный образ. Вокруг Платонова тоже была «мертвая зона». Он
был одинок, его творчество оставалось невостребованным. Писателю
приходилось напоминать о себе, униженно просить разрешения на
183
публикации, доказывать свою писательскую состоятельность. Платонов
молчал и терпел, хотя ему было очень трудно. О душевном состоянии
писателя говорит диалог рассказа:
– А отчего ты на других непохожий? <…>
– Оттого, что мне трудно, – ответил цветок.
– А как тебя зовут? – спросила Даша.
– Меня никто не зовет, – сказал маленький цветок, – я один живу.
И все же Платонов знал, что лишь в скромном ежедневном труде, на
бедной глинистой почве может родиться прекрасный цветок, от которого
пойдут «дети, самые лучшие, сияющие светом цвета, которых нету нигде».
Платонов похож на этот скромный цветок, меняющий цвет в
зависимости от времени суток. Рано сгорев от непомерных трудностей
жизни, он воскрес и обрел бессмертие в наши дни, для того чтобы
удивлять
читателей
великой
русской
литературы
и
воспитывать
человеческие души примером скромности и жизненной стойкости.
184
КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ
1. Подготовьте сообщение о детстве и юности Платонова, о его семье.
2. Охарактеризуйте первую книгу Платонова «Голубая глубина». Кто из
известных поэтов отозвался на книгу?
3. Расскажите о ранних рассказах Платонова. Каковы их особенности? Что
их роднит с более поздними вещами писателя?
4. Какие идеи века преломились в повести «Эфирный тракт»?
5. С чем был связан переезд Платонова в Москву? Какая трагедия
постигла писателя на новом месте жительства?
6. Охарактеризуйте город Тамбов, в который Платонов был направлен по
заданию Москвы.
7. Каковы центральные темы первого прозаического сборника Платонова
«Епифанские шлюзы»? Почему Платонов настаивал на «точном
сохранении его языка» при подготовке к публикации?
8. Расскажите об особенностях изображения провинциальной жизни в
сборнике «Епифанские шлюзы». Приведите в качестве примеров
эпизоды из отдельных, прочитанных вами рассказов.
9. Перечислите вещи, входящие в сатирический цикл писателя. Каковы
отличительные особенности сатиры Платонова?
10. Расскажите об истории публикации бедняцкой хроники «Впрок».
11. С какими общественными тенденциями было связано появление
рассказа «Антисексус»? Объясните принцип построения рассказа.
12. Какое произведение конца 1920-х годов можно считать этапным в
писательской судьбе Платонова, подводящим черту под определенным
периодом творческой жизни? Почему его судьбу можно считать
трагической?
13. Расскажите о жанре и композиции романа «Чевенгур». Как вы
понимаете смысл его заглавия?
185
14. Композиция и основные мысли повести «Котлован». Что означает
метафора, вынесенная в заглавие?
15. Какова была общественно-литературная обстановка вокруг Платонова
в начале 1930-х годов?
16. Назовите произведения, написанные Платоновым в начале 1930-х
годов? Как изменяется поэтика его произведений?
17.С какой целью приступил Платонов к созданию повести «Ювенильное
море»? Достиг ли в конечном итоге он своей цели?
18. Обозначьте новые качества прозы А. Платонова 1930-х годов. Чем
объясняется изменение творческой манеры писателя?
19. Какими произведениями представлен «туркменский цикл» Платонова?
Объясните символику названия рассказа «Такыр».
20. Расскажите о главном герое повести «Джан» Назаре Чагатаеве. Какие
библейские реминисценции присутствуют в образе?
21. С какой целью Платонов обращается к типу дурачка и юродивого в
рассказе «Юшка»? Какую идею несет в себе рассказ?
22. В чем своеобразие изображения любви в рассказах «Фро» и «Река
Потудань»?
23. Почему Платонов называл рассказы о детях «новым Евангелием наших
дней»? Перечислите известные вам рассказы. Почему их нельзя назвать
детскими рассказами?
24. Какова центральная идея военных рассказов А. Платонова?
25. Почему рассказ «Возвращение» навлек на его автора гнев критики?
186
ТЕМАТИКА ПИСЬМЕННЫХ РАБОТ
1. Тематика и поэтика ранних рассказов А. Платонова.
2. Научная фантастика Платонова.
3. Своеобразие сатиры Платонова.
4. Чевенгурская коммуна: идеал или пародия?
5. Степан Копенкин и Максим Пашинцев – рыцари революции.
6. Александр Дванов и Симон Сербинов – двойники или антиподы?
7. Философский смысл финала романа «Чевенгур».
8. Своеобразие любовной линия в повести «Ювенильное море».
9. Художественное преломление антропоморфной теории А. Платонова
в повести «Ювенильное море».
10. Диалог Платонова и Горького.
11. А. Платонов и журнал «Литературный критик».
12. Судьба восточной женщины в «восточном цикле» А. Платонова.
13. Роль зороастрийской легенды в повести «Джан».
14. Образы детей в творчестве А. Платонова.
15. Оппозиция «близкое – далекое» в платоновской дилогии о любви.
16. Поэтика военных рассказов А. Платонова.
17. Функции пейзажа в рассказах А. Платонова.
18. «Пустота» как философская категория в произведениях Платонова.
19. Тема дома и домашнего очага в военных рассказах А. Платонова.
20. Мир взрослых и мир детей в рассказах А. Платонова 1930-х годов.
187
СПИСОК РЕКОМЕНДУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Книги
1. Андрей Платонов. Исследования и материалы:
Сборник трудов. –
Воронеж. Издательство Воронежского университета, 1993. – 195 с.
2. Андрей
Платонов. Воспоминания
современников:
Материалы к
биографии. Сборник. – М.: Современный писатель, 1994. – 495 с.
3. Андрей Платонов: Мир творчества: Материалы к биографии. Сборник.
– М.: Современный писатель, 1994. – 432 с.
4. Андрей Платонов в идеологических и художественных контекстах
своего времени. Межвузовский сборник научных трудов. – Воронеж:
Наука–Юнипресс, 2010. – 175 с.
5. Васильев В.В. Андрей Платонов. Очерк
жизни и творчества /
В.В. Васильев. – М.: Современник, 1982. – 287 с.
6. Горький и советские писатели: Неизданная переписка / Институт
мировой литературы им. А.М. Горького АН СССР / Под ред.
И.И. Анисимова (гл. ред.), Д.Д. Благого и др. – М.: Изд–во Академии
наук СССР, 1963. – 735 с.
7. Корниенко Н. В. История текста и биография А. П. Платонова (1926 –
1946) / Н.В. Корниенко // Здесь и теперь. – 1993. – № 1. – 320 с.
8. Ласунский
О.Г.
Житель
родного
города.
Воронежские
годы
А. Платонова. Изд. 2 / О.Г. Ласунский. – Воронеж: Центр духовного
возрождения Черноземного края, 2007. – 280 с.
9. Малыгина Н.М. Андрей
Платонов:
Поэтика
«возвращения»
/
Н.М. Малыгина. – М.: Теис, 2005. – 334 с.
10. Малыгина Н.М. Художественный мир Андрея Платонова. Учебное
пособие / Н.М. Малыгина. – М.: МПУ, 1995. – 96 с.
188
11. Михеев М.Ю. В мир Платонова через его язык: Предположения,
факты, истолкования, догадки / М.Ю Михеев. – М.: МГУ, 2003. –
408 с.
12.Полтавцева
Н.Г.
Философская
проза
Андрея
Платонова
/
Н.Г. Полтавцева. – Ростов-на-Дону: Изд–во Ростовского у–та, 1981. –
141 с.
13. «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 4.
– М.: ИМЛИ РАН, 2000. – 960 с.
14. «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 5.
– М.: ИМЛИ РАН, 2003. – 984 с.
15. Толстая Е. МирПослеконца. Работы о русской литературе ХХ века /
Е. Толстая. – М.:. РГГУ, 2002. – 511 с.
16. Творчество А. Платонова. Статьи и сообщения. – Воронеж: ВГУ, 1970.
– 247 с.
17. Шубин Л.А. Поиски смысла отдельного и общего существования.
Работы разных лет / Л.А. Шубин. – М., Советский писатель, 1987. –
368 с.
18. Яблоков Е.А. На берегу неба. Роман А. Платонова «Чевенгур» /
Е.А. Яблоков. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. – 376 с.
19.Яблоков Е.А. Путеводитель по роману А.П. Платонова «Чевенгур»:
Учебное пособие / Е.А. Яблоков. М.: МГУ, 2012. – 232 с.
Статьи и сообщения
1. Андрей Платонов в документах ОГПУ – НКВД – НКГБ. 1930 – 1945.
Публикация В. Гончарова и В. Нехотина // «Страна философов» Андрея
Платонова. Вып. 4. – М.: ИМЛИ РАН, 2000. – С. 848–884.
2. Аннинский Л.А. Откровение и сокровение. Горький и Платонов /
Л.А. Аннинский // Литературное обозрение. – 1989. – № 9. – С. 3-20.
189
3.
Антонова Е. «Епифанские шлюзы»: жизнь и сюжет: Из жизни Андрея
Платонова 20-х годов / Е. Антонова // Русская провинция. – 2000. – № 1.
– С. 87–93.
4.
Баршт К.А. Мотив телесности в прозе Андрея Платонова /
К.А. Баршт // Русская литература. – 2001. – № 3. – С 53–70.
5.
Боровко Н. Портретная галерея «Чевенгура» / Н. Боровко //
Континент. – Париж, Москва, 2001. – № 109. – С. 354–385.
6.
Бороздина П.А. Повесть А. Платонова «Джан» / П.А. Бороздина //
Творчество А. Платонова. – Воронеж: ВГУ, 1970. – С. 92–106.
7.
Буйлов В. Андрей Платонов и язык его эпохи / В. Буйлов // Русская
словесность. – 1997. – № 3. – С. 30–34.
8.
Васильев В. Ратный труд: военная проза А. Платонова / В. Васильев.
// Наш современник. – 1981. – № 5. – С. 172–183.
9.
Дмитровская М.А. Феномен пустоты: взгляд А. Платонова на
особенности
человеческого
Художественное
мышление
сознания
в
/
М.А.
литературе
Дмитровская
XIX-XX
веков.
//
–
Калининград: КГУ, 1994. – С. 64-72.
10. Жолковский А. «Фро» пять прочтений / А. Жолковский // Вопросы
литературы. – 1989. – № 12. – С. 23–49.
11. Залыгин С. Сказки реалиста и реализм сказочника / С. Залыгин //
Вопросы литературы. – 1971. – № 7. – С. 120–142.
12. Карасев Л.В. Движение по склону (Пустота и вещество в мире А.
Платонова) / Л.В. Карасев // «Страна философов» Андрея Платонова.
Вып. 2. – М.: ИМЛИ РАН, 1995. – С. 5–38.
13. Колесникова Е. Неизвестный Платонов: К 100-летию со дня рождения
А. Платонова / Е. Колесникова // Звезда. – 1999. – № 8. – С. 112–117.
14. Корниенко Н.В. Художественная функция оппозиции «сознательное
– бессознательное» в рассказе «Река Потудань» / Н.В. Корниенко / Н.В.
190
Корниенко // «Страна философов» Андрея Платонова. – Вып. 5. – М.:
ИМЛИ РАН, 2003. – С. 579–581.
15.
Малыгина Н.М. Диалог героев А. Платонова и Ф. Достоевского /
Н.М. Малыгина // Литература в школе. – 1998. – № 7. – С. 48–57.
16. Малыгина
Н.М.
Модель
сюжета
в
прозе
А.
Платонова
/
Н.М. Малыгина // «Страна философов» А. Платонова. Вып. 2. – М.:
ИМЛИ РАН, 1995. – С. 274–286.
17. Матвеева
И.И.
Комизм
языка
персонажей
А.
Платонова
/
И.И. Матвеева // Русская речь. – 2001. – № 4. – С. 12–17.
18. Матвеева И.И. Путешествие в поисках идеала (роман А. Платонова
«Чевенгур») / И.И. Матвеева // Русская словесность. – 2009. – № 4. – С.
25–29.
19.
Матвеева И.И. А.П. Платонов и М.Е. Салтыков-Щедрин: культурное
наследие и художественная преемственность // Обсерватория культуры.
– 2012. – № 2. – С. 135–141.
20. Михеев М.Ю. «Возвращение» Платонова: поэтика недоговоренности
/ М.Ю. Михеев // Вопросы литературы. – 2008. – № 2. – С. 115–144.
21. Михеев М.Ю. Портрет человека у А. Платонова / М.Ю. Михеев //
Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. – М.,
1999. – С. 356–366.
22.
Мущенко Е.Г. Художественное время в романе А. Платонова
«Чевенгур» / Е.Г. Мущенко // Андрей Платонов. Исследования и
материалы. – Воронеж: ВГУ, 1993. – С. 28–39.
23.
Олейников О.Н. Языковая ситуация 20–40-х годов и ее преломление
в текстах А. Платонова / О.Н. Олейников // Вестник Воронежского
университета. Сер. 1, Гуманитарные науки. – 1999. – № 2. – С. 70–74.
24. Семенова С.Г. «Идея жизни» А. Платонова / С.Г. Семенова // Москва.
– 1988. – № 3. – С. 180–189.
191
Ирина Ивановна Матвеева
«Резцом эпох и молотом времен…»
Судьба и творчество Андрея Платонова
Учебное пособие
Главный редактор: Т.П. Веденеева
Редактор: Л.Ю. Ильина
Верстка
Московский городской педагогический университет
Научно-информационный издательский центр
129226. Москва, 2-1 Сельскохозяйственный пр., 4.
192
