Сивачев Н. В. "Новый курс" Ф. Рузвельта // Вопросы истории. - 1981. - № 9. - С. 45-63. К числу важных моментов в истории США относится и полоса социально-экономических реформ и идейно-политических изменений середины и второй половины 30-х годов (от прихода к власти администрации Ф. Д. Рузвельта 4 марта 1933 г. до конца десятилетия, когда на первый план выступили проблемы, связанные со второй мировой войной), получившая название "новый курс". Поскольку реформаторство осуществлялось в процессе острейшей классовой и политической борьбы, уже в 30-е годы сложились контуры противоположных концепций понимания "нового курса", которые в последующие десятилетия были развиты в историографии. Изучение и осмысление происшедшего в 1933 - 1939 гг. стало неотъемлемой частью политической и интеллектуальной жизни американского общества. История и современность в этом вопросе сливаются воедино. В 30-е годы отношение к "новому курсу" формировалось особенно отчетливо как политическое. Некоторые концепции того времени оказались недолговечными, другие же, наоборот, получили затем более солидное научно-историческое обоснование и прочно вошли в современную историографию. Самая короткая жизнь оказалась у взгляда на рузвельтовские реформы как на фашизм1. Более сложная судьба выпала на долю другой экстремистской концепции, согласно которой "новый курс" изображался как "социализм" или как "социализм" и фашизм одновременно2. Если "фашистский" аспект этой конструкции вскоре отдал, то отождествление "нового курса" с "социализмом" дает себя знать и поныне. Уже в ранней историографии "нового курса" основой его трактовки стали перекочевавшие из политических документов и публицистики идеи апологетики рузвельтовского реформаторства или такой его критики, которая не отвергала важнейших принципов государственного регулирования. Среди основоположников либерально-апологетического толкования рузвельтовского курса видное место занимает один из крупнейших американских историков, Г. Коммаджер3. Становлению консервативного, не экстремистского, но резко критического подхода к "новому курсу" способствовали труды президента Висконсинского университета республиканца Г. Фрэнка4 и члена рузвельтовского "мозгового треста" демократа Р. Моли. Последний во второй половине 30-х годов отошел от ньюдилеров (сторонников "нового курса") вправо5. Первым обстоятельным профессиональным исследованием по истории "нового курса" была написанная в апологетическом ключе книга Б. Рауха6. В дальнейшем либеральная историография в лице своих виднейших представителей - Г. Коммаджера, Р. Хофстедтера, А. Шлезингера-младшего, Л. Хэкера, У. Лейхтенберга, Ф. Фриделя, Дж. Хикса, К. Деглера и др. - так сказать, санкционировала "новый курс", хотя некоторые стороны рузвельтовской политики подвергались умеренной критике7. Менее внушительно выглядит консервативная струя в трактовке "нового курса". Она связана с именами Дж. Флинна и Э. Робинсона8, но особенно сильно проявляет себя в публицистике и политической риторике9. Консервативные критики ставили под сомнение если не самое необходимость рузвельтовских реформ, то, во всяком случае, метод их проведения, степень вторжения государства в частнособственнические прерогативы и уступок низам общества. При всех разногласиях между либералами и консерваторами их объединяло то, что они вполне определенно (сплошь и рядом чрезмерно) отгораживали гуверовскую политику от "нового курса". Первые считали отход от гуверизма прогрессивным шагом, вторые находили это решение опрометчивым, а иногда усматривали в нем злой умысел. К началу 60-х годов историографический спор по вопросу, нужен или не нужен был "новый курс", стал делом прошлого. Консенсусная историография, всячески изгонявшая острые конфликты из американской истории, в целом пришла к выводу о позитивности рузвельтовских реформ, истолковав их как результат саморазвития демократической идеи, преуменьшив роль борьбы трудящихся за социальный прогресс и преувеличив степень социально-экономической эффективности тех структур, которые "новый курс" вплел в ткань американского общества. На волне демократического подъема 60 - 70-х годов в американской историографии появилось радикальное направление, подвергнувшее "новый курс" резкой критике слева. В трудах У. А. Уильямса, Б. Бернстайна, П. Конкина, Г. Зинна и других историковрадикалов (большая часть которых относила себя к "новым левым", а меньшая - П. Конкин, например, - предпочитала не ассоциироваться с этим общественно-политическим движением) можно выделить по крайней мере два важных момента: во-первых, акцент на то, что рузвельтовские реформы имели в качестве важнейшей цели ослабление рабочего - движения и усиление пошатнувшихся позиций крупного капитала; во-вторых, подчеркивание неэффективности экономических реформ, т. к. экономика США встала на ноги не в результате "нового курса", а благодаря второй мировой войне10. Однако исследования радикальных историков страдали большой долей схематизма, в их работах ощущалась утрата чувства историзма. Это помешало им правильно оценить реформы 30-х годов, увидеть существенные различия между гуверизмом и "новым курсом". Тем не менее их концепции оказали немалое влияние на американскую историографию "нового курса". "Новые левые" более остро поставили вопрос о необходимости детального сравнительного анализа социально- экономического развития США в докризисное время и в период "Великой депрессии". В 1962 - 1966 гг. в США появилось свыше 100 книг и статей, авторы которых обращались к проблематике "нового курса" для доказательства либо тезиса о континуитете истории 20 - 30-х годов, либо, напротив, положения о прерывности между гуверовским режимом и рузвельтовским направлением11. Постепенно выработалась точка зрения, согласно которой предпосылки "нового курса" находятся в 20-х - начале 30-х годов, но за рузвельтовскими нововведениями признается нечто, решительно подтолкнувшее ранее наметившиеся процессы12. Либеральные историки сплошь и рядом ставят себе, если можно так выразиться, заведомо облегченную задачу: спрашивая, был ли "новый курс" революцией, они без особого труда справедливо дают отрицательный ответ, который, однако, мало что проясняет в существе проблемы. Для "новых левых" основанием для вывода о консервативном континуитете является факт служения и гуверовцев и ньюдилеров монополиям, курс на борьбу с социализмом, проводившийся обоими президентами. Другими словами, эти авторы не допускают мысли, что глубокие социальные реформы могут и не носить антикапиталистнческого характера, что служение Рузвельта монополиям не исключает возможности значительных изменений в структуре капитализма. В трудах буржуазных историков игнорируется объективность процессов огосударствления, лежащих в основе рузвельтовских реформ, преувеличивается роль Гувера и Рузвельта, недооценивается роль рабочего класса в борьбе за прогрессивное социальное реформаторство. Критический потенциал радикальных историков, приближающихся к пониманию классового характера "нового курса", ослабляется отсутствием диалектического подхода к историческому процессу, их видение истории 30-х годов страдает неадекватностью, поскольку они не в состоянии понять всю сложность государственно-монополистического развития американского капитализма. В советской историографии "новый курс" рассматривается как "качественный сдвиг в социальном развитии страны"13, в основе которого лежит процесс перерастания американского монополистического капитализма в государственно-монополистический. Ленинская теория и методология анализа государственно-монополистического капитализма (ГМК) позволяет вскрыть объективный характер процессов огосударствления, шедших полным ходом в США в первой трети XX в., роль кризиса 1929 - 1933 гг. как катализатора этих процессов, значение политической деятельности определенных, более способных к социальному маневрированию групп буржуазии в ускорении и оформлении тех же процессов, буржуазный характер огосударствления в рамках капитализма. Это помогает увидеть как спекулятивность постановок проблемы "рузвельтовской революции", так и догматизм радикальных историков, которые не нашли в "новом курсе" ничего нового только потому, что сторонники его стояли на почве защиты и укрепления капитализма. Экономическая политика "нового курса" шла в двух главных направлениях - глубокие институциональные реформы с креном в сторону усиления роли государства в воспроизводстве и дефицитное финансирование. Обе эти магистральные линии тесно переплетались, способствуя деформации частномонополистических устоев в государственно-монополистическом духе. Новой администрации и конгрессу прежде всего пришлось заняться банковско-финансовыми проблемами, ибо в начале марта 1933 г. прежняя банковская система США практически перестала функционировать. К этому времени 5504 банка с депозитами в 3400 млн. долл. президентскими декретами были закрыты и поставлены под правительственный контроль14. Возобновляли свою деятельность лишь "здоровые" банки. Санация банков, проведенная при поддержке и под контролем государства, привела к ликвидации менее устойчивых из них и усилила концентрацию банковского капитала. В 1932 г. в США насчитывалось 6145 национальных банков с совокупным объемом вкладов в 22,3 млрд. долл. Через год их стало значительно меньше - 4897 (20,8 млрд. долл.): успели сказаться меры по их "очищению". По данным на 1939 г., в США действовали 5203 национальных банка с капиталом в 33,1 млрд. долл.15. При сокращении количества банков в. 1933 - 1939 гг. на 15% объем их активов вырос на 37%. В реорганизации банков большую роль сыграла учрежденная еще при Гувере Реконструктивная финансовая корпорация (РФК), ссудившая с 4 марта 1933 г. по 23 октября 1937 г. 7,3 млрд. долл., значительная часть которых пошла на укрепление именно банковского института16. Специальным законом были разделены депозитные и инвестиционные функции банков. Законодательство 1933 - 1935 гг. реформировало созданную в 1913 г. Федеральную резервную систему, усилив в ней роль представителей государства и урезав компетенцию банкиров. В 1933 - 1934 гг. правительство, сосредоточив в своих руках все золото, провело девальвацию доллара - сразу на 41%17. Случилось то, чего так боялись Г. Гувер и все сторонники монетарной ортодоксии. Ньюдилеры сделали это во имя облегчения положения массы должников, а также с целью расширения доступа к кредиту как самому правительству, так и частным предпринимателям. Немаловажным был и расчет на улучшение внешнеторговых позиций американского бизнеса. Все это было нацелено на оживление деловой активности ценой нанесения известного материального ущерба тем капиталистам, которые нажили огромные состояния на "твердом долларе". Девальвация его и облегчение под нажимом государства доступа к кредиту создавали механизм инфляционного развития американской экономики, действие которого в полной мере стало ощущаться лишь после второй мировой войны. С банковско-денежными мероприятиями было тесно связано упорядочение операций на фондовых биржах. Заправилы Уолл-стрита хотели бы сохранить за биржей "статус частного клуба"18, вольными правилами которого они свободно пользовались. Но слишком драматичными были последствия биржевых оргий. Для наведения хотя бы элементарного порядка в торговле акциями в 1933 - 1934 гг. были приняты два закона по регулированию деятельности бирж. Созданная в 1934 г. и действующая до настоящего времени Комиссия по торговле акциями стала предписывать определенные правила по выпуску акций и торговле ими. До 1937 г. в нее уже успели обратиться 3500 компаний с просьбой зарегистрировать их акции общей стоимостью в 13 млрд. долл.19. По закону 1935 г. вводилось довольно жесткое регулирование держательских (холдинг) компаний. Эта мера, как и банковская реформа, носила не антимонополистический, а государственно-монополистический характер. В 1938 г. Ассоциация инвестиционных банков сообщила в Комиссию по торговле акциями о наличии в стране 730 банков-инвесторов. Оказалось, что всем инвестиционным бизнесом заправляли 38 банков. Составляя лишь 5% всех инвестиционных банков, они выпускали 91 % акций. Шесть крупных банков (1%) держали в своих руках 57% инвестиционного бизнеса. Только дом Моргана поставлял 23% акций - столько же, сколько 692 других банка20. В государственно-монополистическом направлении шли и попытки восстановления пораженного кризисом индустриального механизма. Они в основном были связаны с принятым 16 июня 1933 г. законом о восстановлении промышленности (НИРА)21. Меры по упорядочению конкуренции предлагались рядом крупнейших бизнесменов еще при гуверовском правлении, но у республиканцев так и не хватило духа порвать с "твердым индивидуализмом". Сам бизнес настаивал, чтобы правительство демократов действовало смелее. Орган деловых кругов "Business Week" опубликовал 10 мая 1933 г. редакционную статью, в которой этот вопрос ставился ребром: "Американский бизнесмен уже совершенно измучен изнуряющей конкурентной борьбой. С него хватит. Он пока еще держится, но уже исчерпался. Он чувствует, что готов поплатиться частью своей свободы во имя достижения хотя бы какой-то стабильности". Журнал фиксировал "общее согласие ведущих бизнесменов" на внедрение регулирующих мер в сферах производства, сбыта и труда рабочих. "Пусть индустрия сформулирует свои собственные кодексы деятельности", - призывал журнал, предлагая правительству взять "надзор за этими самоустановленными кодексами". "Ограничьте это, если хотите, периодом чрезвычайного положения"22, - заключал рупор монополий. Именно так все и было сделано. НИРА разрешал ассоциациям предпринимателей формулировать "кодексы честной конкуренции", а президенту - санкционировать их. Нарушение нормы кодексов подлежало пресечению со стороны действовавшей с 1914 г. Федеральной торговой комиссии. Кодексы устанавливали объем производства, цены, правила сбыта, а также предписывали условия труда. На время действия закона, ограниченное двумя годами, приостанавливалось применение к кодифицированным отраслям положений антитрестовского законодательства. Хотя последнее никогда не являлось реальным барьером против монополизации, официальное снятие с вооружения антитрестовских мер было призвано подчеркнуть заинтересованность государства в усилении концентрации производства и капитала. Это был акт форсированного картелирования промышленности. Кодексы составлялись и проводились в жизнь отраслевыми ассоциациями промышленников. На волне кодификации возникли 500 новых предпринимательских ассоциаций. Кодифицированными отраслями были охвачены 95% промышленных рабочих23. Временная национальная экономическая комиссия, назначенная в 1938 г. с целью расследования концентрации и монополизации, показала, что за годы "нового курса" эти процессы значительно усилились. Комиссия отметила тенденцию к "экономическому" и "политическому" централизму24. Доля 200 крупнейших промышленных корпораций в индустриальной сфере выросла с 49,4% в 1929 г. до 57% в 1939 г. Им принадлежало в 1939 г. около 29% всего национального богатства США25. Аграрная политика "нового курса" прошла в своем развитии несколько этапов., основными вехами которых были законы 1933, 1936, и 1938 гг.26. Ее суть заключалась в поощрении сокращения производства и повышения цен. Поскольку крупное фермерство могло позволить себе изъять из-под обработки значительную часть земли и сократить другие виды агробизнеса, получив за это большие государственные дотации, оно этим широко воспользовалось, еще более потеснив мелкое хозяйство. Государство предоставило определенные льготы и мелким фермерам, в первую очередь облегчив налоговый гнет. Но в целом аграрные мероприятия "нового курса" диктовались интересами крупнокапиталистического фермерства. Ослабление налогового бремени и меры по поддержанию цен затормозили процесс разорения ферм. Число банкротств в 1939 г. по сравнению с 1932 г. сократилось на 71%, ипотечная задолженность уменьшилась на 23%, снизившись на 2 млрд. долл.; денежные доходы фермеров, включая государственные премиальные платежи, выросли с 4,7 млрд. в 1932 г. до 8,5 млрд. долл. в 1939 г.27. Но паритет цен (соотношение цен на продаваемые и покупаемые фермерами товары) далеко отставал от базового уровня 1909 - 1914 гг. В 1936 - 1937 гг. он поднялся до 92 - 93%, а в 1938 - 1939 гг. вновь упал до 78% и 77%28. Аграрный кризис до войны так и не был преодолен. Мероприятия "нового курса" помогли несколько стабилизировать положение в сельском хозяйстве, но главное - они укрепили позиции крупных аграриев, способствовали дальнейшему проникновению финансового капитала в сельскохозяйственную экономику, формированию государственно-монополистических принципов функционирования этой важной отрасли хозяйства. Получив бразды правления в свои руки, демократы убедились в невозможности выполнить предвыборное обещание о сокращении государственных расходов и сбалансировании бюджета. Практическая потребность дня заставила ньюдилеров обратиться к дефицитному финансированию. Расширение государственных расходов диктовалось двумя важнейшими причинами: во-первых, частный бизнес в условиях кризиса и депрессии не видел стимула к производственному инвестированию капитала, а это усугубляло и без того тяжелое экономическое положение; во-вторых, и это было еще более очевидным и насущным, - многомиллионная армия безработных ждала материальной помощи от государства. Производственные и социальные инвестиции в реальной жизни были неразрывно связаны. И те и другие требовали отказа от традиционной бюджетной мудрости, ставившей на первое место сведение концов с концами в пределах финансового года. В американской литературе до сих пор ведется спор о том, когда и в какой степени Рузвельт стал кейнсианцем и был ли он таковым вообще. Государственно-монополистическая в своей основе теория Дж. Кейнса включает в себя активизацию роли государства в экономике и расширение государственных расходов без оглядки на возможный дефицит в бюджете. И то и другое прочно вошло в "новый курс", однако не в результате чтения Кейнса (хотя его труды внимательно изучали многие американские экономисты, в том числе и часть советников и помощников Рузвельта), а под давлением обстоятельств. Уже в 1933 г. государство развернуло грандиозное гидроэнергостроительство в бассейне р. Теннесси, создав специальную Администрацию долины Теннесси (ТВА). За счет государственных капиталовложений началось переустройство многих аспектов жизни целого региона. ТВА подвергалась ожесточенным нападкам справа как олицетворение "социализма", хотя на самом деле она являла собой образец государственномонополистического хозяйствования. Если в части государственного вмешательства в экономику ньюдилеры активно действовали и помимо влияния Кейнса, то в области бюджета они отходили от традиционной финансовой ортодоксии и под воздействием объективной необходимости и в результате внедрения кейнсианства в экономическую мысль США. Экономической политике "нового курса" было свойственно противоречие между реальной практикой дефицитного финансирования (политика "заправки насоса") и приверженностью большинства ньюдилеров канонам сбалансированного бюджета. Особенно мало сторонников дефицитное финансирование находило на первом этапе "нового курса" - в 1933 - 1934 гг. Но кризис и в этом отношении оказался великим учителем. На втором этапе "нового курса", намечавшемся в 1935 г., вес сторонников бюджетного дефицита в рузвельтовском окружении заметно поднялся. Экономический кризис 1937 - 1938 гг. сыграл особенно важную рель в кейнсианизации экономической науки и экономической политики США. Перед этим правительство резко сократило дефицит в бюджете - с 3,5 млрд. в 1936 г. до 0,2 млрд. долл. в 1937 г.29. В послании конгрессу 14 апреля 1938 г. Рузвельт рекомендовал значительное расширение государственных расходов. В последовавшей за этим "беседе у камина" он в порядке самокритики даже заявил, что опрометчивое сокращение государственных ассигнований на борьбу с последствиями "великого кризиса", проведенное в 1936 - 1937 гг., явилось одной из основных причин экономического спада в 1937- 1938 гг.30. Дефицит в бюджете заметно поднялся, составив 2 млрд. в 1938 г. и 2,2 млрд. долл. в 1939 г.31. Война резко усилила эту тенденцию. Не признав кейнсианскую концепцию дефицита постоянно необходимым и позитивным орудием экономической" политики, ньюдилеры тем не менее сделали для претворения в жизнь этого главного аспекта кейнсианства больше, чем сами англичане. В 1929 г. общие частные инвестиции составляли 35 млрд. долл. (в ценах 1954 г.), а закупки товаров и услуг всеми государственными органами - 18,5 млрд. долл. (федеральным правительством - 2,9 млрд.). К 1938 г. это соотношение коренным образом изменилось, отразив этатистские сдвиги в инвестиционном бизнесе. Частные инвестиции упали до 15,5 млрд., а государственные закупки увеличились до 28,8 млрд. долл., из которых 11,4 млрд. пришлось на долю федерального правительства. Это подтолкнуло рост государственного долга. В 1929 г. он составлял 29,7 млрд. долл. (федеральный-16,5 млрд.), а в 1939 г. - уже 58,9 млрд. долл. (федеральный - 42,6 млрд.)32. Особенно важен факт опережавшего увеличения именно федеральной задолженности. В 1929 г. она равнялась 58,9% долгового бремени государства, а в 1939 г. - 72,3%33. Вынужденные мириться с увеличением дефицита и долга, правящие круги неизбежно должны были постепенно менять свое отношение к кейнсианству. Сам президент в конце десятилетия находился в числе тех, кто, не став еще кейнсианцем, уже не испытывал былого страха перед дефицитом. Эффект от финансово-экономических мер "нового курса", которые рассматривались как средство выведения экономики из кризиса и как барьер против нового спада, оказался весьма далеким от того, на что рассчитывали их инициаторы. Неожиданное для ньюдилеров наступление очередного экономического кризиса в 1937 г. - лучшее тому доказательство. Индекс промышленного производства упал в 1938 г. по сравнению с 1936 г. на 16,4%34. Сомнительное средство антикризисной терапии, "встроенные стабилизаторы"35, созданные экономической политикой ньюдилеров, бесспорно, усилили государственно-монополистическое развитие. Индекс промышленного производства поднялся от уровня 1932 г. в 1938 г. на 53,3%, а в 1940 г. - на 120%. Иная картина наблюдалась в движении расходов федерального правительства: в 1932- 1938 гг. они выросли почти на 100%, с 4266 млн. до 8449 млн. долл., а в 1932 - 1940 гг. - на 136%, до 10061 млн. долл.36. Принятие низшей точки кризиса (1932 г.) в качестве исходной даты делает доказательство тезиса об опережавшем росте федеральных расходов заведомо ослабленным, но тем не менее достаточно убедительным. Разрыв в движении этих показателей будет особенно разительным, если за исходный рубеж взять конец 20-х годов: производство в 1927 - 1940 гг. поднялось на 32%, а расходы федерального правительства увеличились на 185%37. Государственные расходы - один из важнейших институтов ГМК. Их "резкое и устойчивое возрастание за относительно короткий срок и есть не что иное, как одно из убедительных и подлежащих довольно точному количественному измерению доказательств перерастания американского монополистического капитализма в государственно-монополистический. Наряду с форсированием государственно-монополистических тенденций в экономике "новый курс" находил свое выражение и в этатистском подходе к решению социальных проблем. Здесь этатизм носил особенно явный либеральный характер, предусматривая широкое и глубокое маневрирование с учетом ряда насущных требований народных масс. Впервые в истории США социальная политика обрела постоянные институционно-функциональные формы. На ее формирование решающее воздействие оказали такие внутренние факторы, как глубочайший социально-экономический кризис и подъем массовых демократических движений. По официальным данным, в 1933 г. не имели работы 13 млн. человек. Снизившись в 1937 г. до 7,7 млн., безработица снова подскочила в 1938 г., когда вне занятости оказались 10,4 млн., а в 1939 г. - 9,5 млн. человек, то есть 17,2% рабочей силы38. На самом деле число безработных во все эти годы было значительно выше. Министр труда Ф. Перкинс считал, что в 1933 г. оно доходило до 18 млн. человек39. Профсоюзная статистика зарегистрировала даже в январе 1940 г. около 12 млн. безработных, а в апреле 1941 г. - 8,2 млн.40 (тогда как официальные данные говорили лишь о 5,6 млн. безработных)41. В период кризиса и особенно в годы "нового курса" США пришли в движение, страна бурлила. Важнейшей чертой ее внутриполитического развития был подъем рабочего и демократического движения42. Рабочее и демократическое движение рассматриваемого периода было боевым, наступательным. Оно ставило широкие социальнополитические цели. На первый план выдвигались требования эффективной помощи безработным, включая законодательство о социальном страховании, законодательного установления минимума заработной платы и максимальной продолжительности рабочей недели, признания профсоюзов и коллективных договоров, облегчения долгового бремени фермеров и всех трудящихся, обеспечения гражданских прав, в том числе и наиболее дискриминируемых меньшинств. Массы требовали остановить распространение фашизма и не допустить развязывания новой мировой войны. Страна испытала самый глубокий сдвиг влево за всю свою историю после второй американской революции. Возник новый мощный профсоюзный центр - Конгресс производственных профсоюзов (КПП), в котором большим влиянием пользовались коммунисты. Если в 1932 г. в профсоюзах США насчитывалось 2857 тыс. человек, то в 1939 г. в обеих профсоюзных федерациях (АФТ и КПП) и в независимых союзах насчитывалось 8890 тыс. рабочих43. Коммунистическая партия США в середине и во второй половине 30-х годов впервые заняла прочные позиции в профсоюзах и других массовых организациях. Идеи социализма оказывали большое воздействие на широкие круги американской интеллигенции. В 1938 г. в рядах компартии насчитывалось 75 тыс. членов44. Лидер американских социалистов Н. Томас имел все основания назвать 30-е годы "красным десятилетием"45. В условиях глубокого кризиса и мощного демократического подъема ощутимо упал авторитет монополий, чувствовавших себя в годы "процветания" "на коне". По выражению одного из лидеров деловых кругов США, после 1929 г. бизнес был посажен в "собачью конуру"46. Это решительным образом ослабило сопротивление монополий прогрессивным социальным нововведениям. Важную роль в ускорении выработки этатистского метода решения социальных проблем сыграли международные условия и события, вся обстановка общего кризиса капитализма. Прежде всего сказывалось влияние революционной практики социалистического строительства в СССР. Принципы социалистического планирования, успешно реализованные в нашей стране в ходе выполнения первого пятилетнего плана, усилили позиции сторонников государственного регулирования экономики в США, которое многие американцы, не особенно задумываясь над точностью терминологии, называли - по аналогии с советским опытом "планированием". Еще сильнее воздействовал на американское общество социальный аспект советских преобразований. Ликвидация в СССР безработицы, успехи в области образования, социального обеспечения и здравоохранения убедительно доказывали, что при народной власти идея государственной ответственности за судьбу каждого гражданина приводит не к уничтожению личности, а к повышению благосостояния людей и созданию условий для наиболее полного проявления индивидуальных возможностей человека. С прямо противоположной стороны воздействовал на американцев, в том числе на правящие круги, мировой фашизм, спекулировавший на неспособности традиционных парламентских режимов найти решение социальных проблем и перехватывавший массы у буржуазной демократии с помощью ложных лозунгов "окончательного решения" всех вопросов. Больше всего правительству Рузвельта пришлось заниматься проблемой безработицы. Она решалась тремя главными способами выдача денежных пособий безработным, организация всевозможных общественных работ, принятие законодательства о социальном страховании. Эти мероприятия проводились и правительством, и властями штатов, и муниципалитетами, но инициатива и ведущая роль, несомненно, принадлежали федеральным властям. Оказание прямой денежной помощи осуществлялось учрежденной в 1933 г. Федеральной администрацией по оказанию чрезвычайной помощи (ФЕРА) во главе с Г. Гопкинсом, с именем которого более всего и была связана политика по оказанию помощи безработным47. Общественные работы были главным ее средством. Их формы варьировались от молодежных лесных лагерей и групп по уборке мусора в городах до крупных, капиталоемких строительных объектов. Работы первого типа развертывались под руководством Управления лесных лагерей и Администрации общественных работ (ВПА). ВПА также возглавлялась Гопкинсом. Фундаментальными промышленно-строительными работами (ПВА) общественного назначения ведала другая администрация во главе с министром внутренних дел Г. Икесом. Wpa1.thumb.JPG.3f72e43e7e7654df3e8f11c57 В отличие от ВПА ПВА большой акцент делала не на социальный, а на экономический аспект проблемы. В целом же расходование крупных сумм на общественные работы и прямую денежную помощь безработным было ярким проявлением единства мероприятий по "заправке насоса" во имя взбадривания экономической активности и социального маневрирования с целью глушения социального протеста и пресечения радикализации миллионов безработных. ФЕРА, ВПА и ПВА за время своей деятельности, которая продолжалась и в начале второй мировой войны, в общей сложности израсходовали свыше 20 млрд. долл.48. Если же учесть расходы всех звеньев государства, включая штаты и муниципалитеты, то за 1933 - 1938 гг. на преодоление безработицы было ассигновано более 25 млрд. долл.: 18 млрд. - на проведение общественных работ и 7 млрд. - на прямые денежные пособия49. Для сравнения укажем, что общие военные расходы правительства за 1933 - 1938 гг. составили 11 млрд. долл., а исключая выплаты ветеранам (что в то время было в значительной степени также помощью безработным)- лишь 5 млрд. долл.50. Одним из важнейших актов "нового курса" было создание системы социального страхования, которая затем получила дальнейшее развитие, превратившись в главную опору современного "государства благосостояния"51. Принятый в 1935 г. закон предусматривал страхование двух типов - по старости и безработице. Общими чертами обоих видов страхования были изъятие из сферы действия статута больших групп трудящихся (сельскохозяйственные рабочие, домашняя прислуга, государственные служащие и др.), низкий уровень страховых выплат, недемократичность всей системы социального обеспечения. Но имелись и важные различия. Пенсионное обеспечение было полностью федерализированной программой и финансировалось за счет налога как на рабочих, так и на предпринимателей. Страхование по безработице строилось на федерально-штатной основе. Федеральный статут лишь устанавливал общее налогообложение, которому подвергались только предприниматели. Объем пособий, круг получателей и срок выплат определялись в соответствии с законами штатов. Пенсионный лимит фиксировался на уровне 85 долл. в месяц для лиц в возрасте 65 лет и старше. Пособия по безработице в конце 30-х годов в среднем выплачивались 9,4 недели в год по 11 долл. в неделю, что составляло 36,6% заработной платы52. Реформы "нового курса" заложили фундамент современного государственного регулирования условий труда и взаимоотношений организованных рабочих с предпринимателями. Первоначально это было предписано ст. 7 (а) НИРА, а потом нашло более четкую и детальную разработку в ряде специальных статутов. Ст. 7 (а) НИРА провозглашала в общей форме право рабочих на создание профсоюзов и обязывала предпринимателей "соблюдать максимальную продолжительность рабочего времени, минимальную оплату и другие условия труда, одобренные или предписанные президентом" (все это фиксировалось в "кодексах честной конкуренции"). Поскольку кодексы составлялись монополистами и, как правило, без реального участия профсоюзов, то их положения оказались невыгодными рабочим. Тем не менее правительство считало, что летом 1933 г. оно пошло на большие уступки трудящимся, и не собиралось выступать с какими-либо новыми законопроектами в области трудовых отношений. Однако под воздействием борьбы рабочего класса с 1935 г. вся социальная политика "нового курса" сдвинулась влево. Наиболее ощутимо это проявилось в рабочей политике государства53. В принятом в июле 1935 г. статуте о трудовых отношениях, более известном по имени его инициатора как закон Вагнера54, впервые в истории США официально провозглашалось право рабочих на создание профсоюзов. Специальный административный орган - Национальное управление по трудовым отношениям, имевшее вполне реальную власть, должно было пресекать поименованные в тексте закона виды "несправедливой трудовой практики" со стороны предпринимателей и проводить выборы представительства рабочих для ведения коллективных переговоров. Избранные таким путем делегаты считались представителями всех рабочих данной договорной единицы. Предприниматель не имел права отказываться от вступления в коллективные переговоры с ними и был обязан нести их всерьез и по существу. Предприниматели и их ассоциации в своем большинстве выступали против закона Вагнера, а после его принятия сразу же повели кампанию за признание закона неконституционным. Закон Вагнера был наиболее полным воплощением либерального социального реформаторства. Стержневой идеей этого статута было стремление ньюдилеров удержать рабочий класс от перехода к независимым политическим действиям, сузить с помощью уступок основу для классовых конфликтов, признав принцип регулируемых буржуазным государством коллективных переговоров в качестве оптимальной модели трудовых отношений. В законе подчеркивалась нежелательность забастовок, хотя право на стачку и не было урезано. Отмена в 1935 г. НИРА временно остановила процесс непосредственного регулирования условий труда федеральным правительством. Но уже в 1936 г. конгресс принял закон о максимальной продолжительности рабочей недели и минимуме заработной платы для лиц, занятых на предприятиях, выполняющих заказы федерального правительства55. В 1937 г. усилилась агитация за распространение регулирующих предписаний государства на все частные предприятия, связанные с междуштатной торговлей. В июне 1938 г. Рузвельт подписал закон о "справедливых условиях труда", в соответствии с которыми устанавливался минимум оплаты труда - 25 центов в час. В 1945 г. он был доведен до 40 центов. Строго говоря, статут не устанавливал максимальную продолжительность рабочей недели. Он лишь вводил полуторную оплату труда за все время, которое находилось за пределами 44 час., а с октября 1940 г. - 40 час. в неделю. Предпринимателям выгоднее было платить полуторные ставки, нежели нанимать дополнительную рабочую силу, что влекло за собой расходы на ее обучение, социальное страхование и возможные дополнительные выплаты, входившие именно тогда в практику коллективных договоров. Этим законом также ограничивалось применение детского труда. Будучи значительным завоеванием рабочего класса, статут 1938 г. долгое время оставался весьма узким по сфере применения. В 1938 г. его положения распространялись лишь на 11 млн. рабочих56. Социальная политика "нового курса" охватывала не только рабочих и фермеров, но затрагивала и городские средние слои и интеллигенцию, имея целью удержать эти группы населения в рамках несколько подновленных буржуазных ценностей, не дав им увлечься революционными идеями или качнуться слишком вправо. Ньюдилеры немало сделали для спасения "одноэтажной Америки", оказав финансовую помощь домовладельцам, погрязшим в ипотечных долгах. Специальная Корпорация по рефинансированию задолженности владельцев домов, начиная с 1933 г., за три года своей деятельности выдала свыше 1 млн. займов на общую сумму в 3 млрд. долл.57. Это помогло удержаться широкой массе домовладельцев. Принимая президентские полномочия на второй срок, Рузвельт произнес фразу, получившую широчайшую известность: "Я вижу треть страны живущей в плохих жилищах, плохо одетой и плохо питающейся"58. В ней была изрядная доля ни к чему не обязывающей стандартной политической риторики. Но все же правительство Рузвельта предприняло ряд дальнейших мер по углублению социального реформаторства, о чем уже говорилось выше. В конце десятилетия было расширено государственное жилищное строительство для семей с низкими доходами. На эти цели в 1937 г. было ассигновано 500 млн. долл., а в 1938 г., с углублением экономического кризиса, добавлено еще 300 млн. долл.59. "Новый курс" не привел к заметным позитивным сдвигам в положении негров - главного, хотя и не единственного объекта расизма в США. Как справедливо заметил Б. Бернстайн, "новый курс оставил в неприкосновенности расовые отношения в Америке"60. Нельзя сказать, что социальные мероприятия 30-х годов не коснулись безработных и бездомных негров. В октябре 1933 г. 2117 тыс. негров (17,8% черного населения) числились в списках получивших помощь, тогда как среди белых таковых было лишь 9,5%. В начале 1935 г. уже 3500 тыс. негров (30%) поддерживали свое существование благодаря государственным пособиям. Различными формами государственного вспомоществования временами охватывалось до 40% черных американцев 61. Эти цифры говорят и о большей степени поражения негров нищетой и о том, что правительство демократов с помощью социальной благотворительности стремилось глубже проникнуть в негритянскую общину. Последнее имело далеко идущие последствия и повлияло на партийную переориентацию негров, считавших со времен Гражданской войны "своей" республиканскую партию. Оказывая материальное вспомоществование неграм, ньюдилеры ни в коей мере не посягали на расистские социальные устои. Пассивность и бесхребетность "нового курса" в расовом вопросе наглядно проявились в отношении администрации к попыткам принятия закона против линчевания. Число зарегистрированных случаев линчевания поднялось с 38 в 1930 - 1932 гг. до 57 в 1933 1935 гг.62. В конце 1933 г. Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения разработала законопроект о наказании должностных лиц, не принимающих решительных действий по пресечению линчеваний и о привлечении линчевателей к ответственности. В сущности, речь шла об очень робкой мере, предусматривавшей вмешательство федеральных властей в разбор дел, связанных с линчеванием, и то лишь по истечении месяца со дня преступления, когда станет ясно, что следственные органы штатов никаких шагов не предприняли. Соответствующий билль был в 1934 г. внесен в сенат Р. Вагнером и Э. Костигэном, но не нашел поддержки в Белом доме. Все старания негритянских лидеров побудить президента сделать какое-либо заявление в поддержку этого законопроекта были безрезультатными. После длительных проволочек палата представителей 10 января 1940 г. приняла этот билль, но он был похоронен в сенате63. Реформы "нового курса" и борьба вокруг них вызвали определенные изменения в функционировании институтов государственной власти, в идеологии и в двухпартийной системе. Во всем этом чувствовались дыхание страшного кризиса 1929 - 1933 гг. и воздействие его не преодоленных вплоть до второй мировой войны непосредственных последствий. Перемены осуществлялись в процессе острейшей классовой и политической борьбы, углубляя, в свою очередь, общественные антагонизмы. Поэтому "новый курс" стал одним из самых бурных периодов в истории США. В начале "нового курса", в период "ста дней" (время работы чрезвычайной сессии 73-го конгресса - с 9 марта по 16 июня 19.33 г.), законы принимались с фантастической для американской законодательной практики скоростью, нередко без обсуждения. Хотя по отдельным биллям и возникали мелкие стычки, в целом конгрессмены и от правящей и от оппозиционной партий послушно следовали за теми инициативами, которые как из рога изобилия сыпались из Белого дома. На какое-то время сложилась атмосфера "национального единства", которая была лишь формой некоторого ослабления традиционной межпартийной борьбы. Но это продолжалось недолго. Развал "национального единства" вызывался многими обстоятельствами. Главным из них было то, что ньюдилерам не удалось вывести экономику из кризиса и уже первыми мерами погасить вспышки социальных протестов. Неэффективность реформ толкала рузвельтовское окружение на новое экспериментирование. Но одновременно возрастало и сопротивление традиционалистов. Ранее вынужденные мириться с лихорадочными акциями "ста дней", они теперь заявляли, что реальные результаты "нового курса" не так уж велики, в то время как государство все более активно вторгается в частнопредпринимательскую сферу, что угрожает чем-то похожим на "социализм". Подъем рабочего и демократического движения, ставший важнейшей причиной сдвига "нового курса" влево, особенно обострил идейно- политическую борьбу внутри господствующего класса, в котором росло убеждение, что алчные до власти ньюдилеры в своих корыстных, "диктаторских" целях потворствуют массам. Это углубляло негативное отношение бизнеса и к регулирующим мерам в области экономики. Рузвельтовские реформы подвергались критике и слева, в том числе и со стороны коммунистов. Но все же главные атаки шли справа, из реакционно-консервативного лагеря. В 1933 - 1934 гг. тактика противников "нового курса" состояла не в отмене законов "ста дней", а в укреплении с их помощью позиций бизнеса, в недопущении дополнительных реформ и в достижении победы на выборах 1934 г. в конгресс, что позволило бы повернуть законодательную деятельность в нужном им направлении. В перспективе мыслилось или возвращение республиканцев в Белый дом в 1936 г., или как минимум избрание президентом более стандартного демократа. Дюпоновско-моргановские финансовые круги к выборам 1934 г. сколотили межпартийную антирузвельтовскую группировку, дав ей название "Американская лига свободы"64. Оказавшись главным генератором и распространителем реакционных идей, Лига не могла рассчитывать на приобретение широкой поддержки. Задачу отрыва масс от "нового курса" и канализации народного недовольства в реакционное политическое русло выполняли две другие силы, которые не в пример Лиге вполне можно назвать движениями. Во главе их стояли Х. Лонг и Ч. Кофлин - демагогические лидеры с большими склонностями к реакционному вождизму, "знающие", как решать любой социальный вопрос и "умеющие" говорить "народным" языком65. Однако выборы 1934 г. и особенно президентские выборы 1936 г., когда Рузвельт победил во всех штатах, кроме Вермонта и Мэна, показали, что апелляция к народу с целью пресечения реформ "нового курса" - дело малоперспективное. После выборов 1934 г. противники реформ связали свои надежды с Верховным судом США, являвшимся последней твердыней традиционализма в системе государственных органов. Надо сказать, что большинство господствующего класса, настроенное в связи со сдвигом "нового курса" влево антирузвельтовски, пошло не за Лигой свободы и тем более не за фашиствующими демагогами. Оно поддерживало именно силы традиционного консерватизма, имевшие особенно прочные позиции в судебном корпусе, но достаточно влиятельные и в конгрессе и в обеих партиях, особенно в республиканской. Верховный суд сначала оправдывал надежды правого лагеря, аннулировав в 1935 - 1936 гг. 12 законов "нового курса", среди них два важнейших статута "ста дней" - НИРА и о регулировании сельского хозяйства. НИРА был единодушно признан неконституционным по двум соображениям: ввиду неправомочной передачи законодательных прерогатив в руки исполнительной власти и регулирования внутриплатной торговли, не относящейся к компетенции федерального правительства66. Красной нитью через все эти постановления проходила линия на пресечение активного государственного вмешательства в социально-экономические отношения и на недопущение уступок трудящимся, то есть борьба с либеральным этатизмом ньюдилеров. Суды, таким образом, замахнулись на самое существенное в тех средствах, с помощью которых правительство Рузвельта стремилось укрепить основы буржуазного строя, подвергнувшиеся столь суровым испытаниям в ходе кризиса и депрессии. Правящий класс оказывался все более глубоко расколотым по ключевым вопросам политической стратегии. Рузвельтовский курс в социальноэкономической политике находил поддержку у части крупных капиталистов. Такие лидеры делового мира, как Г. Гарриман, М. Тэйлор, А. Джанинин, У. Тигли, Д. Своуп, У. Олдрич, А. Гарриман, Т. Уотсон и др., шли вместе с Рузвельтом. Но ведущие монополистические круги всерьез воспротивились его реформаторству. Тем не менее это не привело к ликвидации "нового курса" и даже не предотвратило сдвига социальной политики влево. В середине 30-х годов ньюдилеры оказались в политическом измерении сильнее, чем можно было бы предположить на основании простого арифметического подсчета сторонников и противников "нового курса" в господствующем классе. Эта, так сказать, дополнительная сила ньюдилеров заключалась в широкой поддержке масс и в осознании ими политической рациональности как шагов навстречу требованиям низов, так и мер по реформированию традиционных частнособственнических устоев. Рузвельт не боялся сдвинуться, по его словам, "немного левее центра"67, ибо понимал, что в конечном счете это служит укреплению власти сильных мира сего, которые или по недопониманию или по соображениям политической тактики в своем большинстве теперь дружно выступили против него. После сокрушительного поражения республиканцев и всего реакционного лагеря на выборах 1936 г. аннулирование Верховным судом важнейших социальных законов 1935 г., вполне вероятное в свете уже определившейся линии судебного корпуса, могло вызвать непредсказуемые по результатам, крайне опасные социальные взрывы. Президент твердо осознавал, что за эти законы ему надлежит бороться. Решиться на открытую конфронтацию с Верховным судом было не просто, так как юридический олимп США издавна пользовался непререкаемым авторитетом. Но обстановка требовала нанесения своего рода упреждающего удара, пока Верховный суд не сделал опрометчивых шагов по ликвидации основных законов 1935 г., нашедших широкую поддержку в массах. В этом свете и следует рассматривать шумную кампанию 1937 г. по реформированию судов68. Формально рассуждая, Рузвельт потерпел поражение, так как его план судебной реформы не прошел. Но сами дебаты сыграли определенную роль в переориентации Верховного суда, чего Рузвельт и добивался в первую очередь. Пока шли горячие политические споры, Верховный суд принял три исключительно важных постановления, санкционировавших законы Вагнера и о социальном страховании и признавших конституционность штатных статутов о регулировании условий труда рабочих. Это в корне ослабило силу направленного против Верховного суда заряда и во многом предопределило негативный результат при решении в конгрессе вопроса о реформе судебной системы. У современников, а позднее и в буржуазной историографии сложилось немало ложных стереотипов в понимании исхода событий, связанных с дебатами вокруг судебной реформы. Противники Рузвельта явно преувеличили степень поражения президента. Они упустили из виду нечто более существенное - то, что эта кампания помогла "перевоспитанию" судебного корпуса и содействовала одобрению им мероприятий "нового курса". Сторонники Рузвельта, а затем и часть его противников допустили преувеличения другого рода, гипертрофировав роль кампании 1937 г. в изменении линии судов. Тем самым они игнорировали или преуменьшили значение движения масс за прогрессивные социальные преобразования. В решениях 1937 г. Верховный суд широко оперировал социально-экономическими аргументами, отказавшись от реакционного правового легализма, ранее господствовавшего в судебных воззрениях. Это была победа концепций социологической школы права, в формулирование которых большой вклад внес О. У. Холмс, являвшийся членом Верховного суда в 1902 - 1932 гг. Социологическая школа ставила на первое место не формальноправовую логику, а факты реальной социально-экономической жизни. Только в конце 30-х годов получила признание классическая формула Холмса: "Право живет не в логике, а в опыте", выведенная им еще в 1881 г. в книге "Общее право"69. Судебная система США отныне прочно вставала на государственно-монополистические рельсы, проложенные социально-экономическими мероприятиями "нового курса", к которым исполнительная и законодательная ветви государственной власти уже успели приспособиться. Понимание того, что интересы спасения капитализма как системы требовали отказа от "твердого индивидуализма", породило соответствующие этатистские, государственно-монополистические доктрины в идеологии, развившиеся на корнях, которые были пущены в американскую почву еще в последней четверти XIX в. Традиционный либерализм в годы "нового курса" завершил наметившуюся в конце XIX в. эволюцию70 от негативного взгляда на возросшую роль государства в социально- экономическом процессе к позитивному. Волюнтаристский, манчестерский либерализм тем самым превратился в новую, государственноМонополистическую категорию - неолиберализм. Призванный создать альтернативу, с одной стороны, социализму, а с другой крайней реакции, "неолиберализм искал способ совмещения индивидуалистических традиций с концепцией регулируемой экономики и реформистской социальной теории"71. Неолиберализм - это левоцентристский вариант государственно-монополистической идеологии, нашедший свое институциональное и политическое прибежище в заполненных ньюдилерами органах государственной власти и рузвельтовском крыле демократической партии. Формированию и становлению неолиберализма как левоцентристского буржуазного этатизма сильнейший импульс был дан массовыми народными движениями. Хотя никакой "рузвельтовской революции" не произошло, "новый курс", по оценке, содержащейся в заявлении Компартии США в декабре 1962 г., был "одной из самых прогрессивных страниц" в истории США72. Поступь преобразований была настолько стремительной, что за нею не поспевали многие идеологи американского капитализма, опутанные догмами "твердого индивидуализма". Это питало миф о крушении "старого порядка", хотя в действительности речь шла о его трансформации, правда, глубокой и всесторонней, в духе ГМК и в неолиберальных формах. В годы "нового курса" произошло изменение в соотношении сил двух главных буржуазных партий США, осуществилась основательная партийная перегруппировка, открывшая новый этап в истории двухпартийной системы73. Сложившаяся в результате Гражданской войны и Реконструкции конфигурация партий была системой республиканцы - демократы, в которой ведущую роль играла республиканская партия. Это была консервативная, малодинамичная комбинация, неспособная к решению проблем, поставленных общим кризисом капитализма. Не сумев преодолеть догмы традиционного индивидуализма, она в начале 30-х годов переживала глубочайший кризис. Особенно сильную идейно-политическую катастрофу потерпела республиканская партия. На первые роли вышла демократическая партия, и двухпартийная система с середины 30-х годов функционирует уже как конфигурация демократы - республиканцы. Изменения в социальной базе, выразившиеся главным образом в урбанизации ее электората, сделали демократическую партию более приспособленной к восприятию идей буржуазного коллективизма и социального маневрирования. Подавляющее большинство рабочих (особенно состоящих в профсоюзах), фермеров, средних слоев и интеллигенции перешли в лагерь демократов. От республиканской партии откололась и негритянская община. Этнические и религиозные меньшинства совершенно определенно повернули в сторону партии Рузвельта74. Сложилось аморфное политическое объединение, получившее название "рузвельтовская коалиция"75. В этой эволюции огромную роль сыграл Рузвельт, крупнейший государственный и политический деятель США XX века76. В реформаторских движениях конца XIX в. на первом месте стояли фермерские вопросы. И в годы "прогрессивной эры" при всем усилении значимости урбанизма проблемы социального обеспечения, признания профсоюзов и регулирования условий труда еще не заняли центрального места, хотя уже вполне определенно встали в повестку дня. Кризис 1929 - 1933 гг. убедительно показал, что всякая сколько-нибудь существенная социальная проблема прежде всего касается рабочего класса и городских средних слоев, что не уменьшало важности аграрного реформаторства. Стало ясно и то, что никакая реформа невозможна без активного и постоянного вовлечения федерального правительства в процесс модификации сложившихся структур. Республиканцы не смогли взять на вооружение ни идею этатизма, ни доктрину социального маневрирования. Демократы же, в силу особенности их социальной базы и обретенных в ходе истории традиций, а также благодаря тому, что в период потерпевшего в 1929 г. крах спекулятивного процветания 20-х годов они находились в оппозиции, сумели включить в свой арсенал и то и другое. Это позволило им построить политический механизм для борьбы с последствиями кризиса, удержания масс на орбите буржуазного мировоззрения. Поэтому и произошел редкий в истории двухпартийной системы разрыв в степени влияния партий в обществе и наметилась чрезмерная отдаленность их друг от друга. Была нарушена такая важная закономерность в функционировании двухпартийного механизма США, как сбалансированное соотношение между принципами консенсуса и альтернативы во взаимодействии партий. Республиканские лидеры не сразу уяснили, что потеря ими власти в 1932 г. не была каким-то случайным и не очень значительным явлением, что именно их партии, а не демократам предстояло бороться за привлечение избирателей на свою сторону. Но даже когда они поняли это, выявилось, что республиканское руководство не способно ни предложить реальной альтернативы курсу демократов, ни примириться, в стиле консенсуса, с нововведениями. Это грозило опасным для господствующего класса нарушением стабильности двухпартийной системы. Сначала республиканцы противопоставили неолиберализму демократов вчерашние лозунги "твердого индивидуализма". Столкнувшись с очевидной неэффективностью и непривлекательностью обветшалых догм, идеологи и политические лидеры республиканской партии начали мучительные поиски путей обновления своего идейного багажа. После сокрушительного поражения 1936 г. и в связи с тем, что даже такая, казалось, неприступная твердыня реакционного индивидуализма, как Верховный суд, дала в 1937 г. трещину, выработка более реальной альтернативы "новому курсу" на основе признания позитивности этатизма активизировалась77. Республиканцы неожиданно успешно выступили на выборах 1938 г. Конечно, о завоевании большинства в конгрессе не могло быть и речи, но дела свои они существенно поправили. Это объясняется не столько этатистским обновлением идеологии республиканской партии, сколько экономическим кризисом 1937 - 1938 гг., подорвавшим политические позиции демократов, особенно их левоцентристского крыла. Но надо сказать, что начиная с 1937 г. республиканцы уже несколько по-иному сопротивлялись "новому курсу", отказавшись от крайностей 1933 - 1936 гг. Это создавало точки соприкосновения республиканцев с правоцентристским крылом демократов, главным образом с южанами, и в 1937 - 1939 гг. в конгрессе сложилась консервативная коалиция республиканцев и южных демократов (диксикратов)78. Еще более прочные коалиции аналогичного типа образовались на уровне штатов. Партийная перегруппировка 30-х годов осуществилась в рамках традиционных партий, лишь изменив соотношение сил между ними и основательно подновив их идейно- политические установки. Если демократы перешли на рельсы неолиберализма, то республиканцы с конца 30-х годов начали усваивать принципы неоконсерватизма - этого правоцентристского варианта государственно-монополистической идеологии и политики, отличающегося от левоцентристской неолиберальной системы в первую очередь тем, что, признавая позитивность этатизма, он менее, чем неолиберализм, активен во внедрении принципов огосударствления. Кроме того, неоконсерваторы направляют активизированное государство в значительно большей степени против трудящихся масс, чем это делают неолибералы. В оформление неоконсерватизма республиканцев крупный вклад внесла группа их новых лидеров, пришедших к руководству партии в конце десятилетия, - У. Уилки, Т. Дьюи, Р. Тафт, Г. Стассен, Дж. Гамильтон. Принципы правоцентристского этатизма нашли известное отражение в предвыборной программе партии в 1940 г. С известной натяжкой можно говорить "о неоконсервативном характере республиканской платформы"79. Если рассматривать "новый курс" как органическое единство двух процессов - форсированного развития государственномонополистического регулирования и глубоких социальных реформ с учетом требований масс, - то 1939 г. можно считать годом его окончания. После выборов 1938 г., по оценкам буржуазной печати, рузвельтовский лагерь оказался "в замешательстве относительно следующей фазы нового курса"80, президент был "склонен двигаться с осторожностью" в своих взаимоотношениях с конгрессом и демонстрировал "умеренность"81. Газеты единодушно писали, что Белый дом не предложил ничего существенного законодателям, собравшимся на сессию в январе 1939 г. Спикер палаты представителей консервативный демократ из Алабамы У. Бэнкхэд заявил в связи с началом работы 76-го конгресса, что главные цели "нового курса" "практически достигнуты" и необходимость в дальнейших реформах отпала82. В ежегодном послании о положении страны, с которым. Рузвельт обратился к конгрессу 4 января 1939 г., и в самом деле не выдвигались никакие реформы. Ньюдилеры сделали большую уступку требованиям правого лагеря о сокращении социальных расходов и о прекращении нововведений. Президент официально провозгласил окончание "периода внутренних конфликтов, связанных с нашей программой реформ"83. Средства буржуазной пропаганды приветствовали этот сигнал к отбою. Но такой поворот событий не был демонтажем "нового курса". Устояло все основное социально-экономическое законодательство, и, что еще более важно, этатистские, государственно-монополистические структуры и принципы утвердились в организме американского общества. Государственно-монополистическая поступь "нового курса" оказалась необратимой. Она через некоторое время в результате второй мировой войны лишь приняла иные, более консервативные формы. Государственное регулирование экономики и социальная инфраструктура, будучи главным наследием "нового курса", в какой-то степени содействовали повышению приспособляемости американского капитализма к условиям новейшего времени. Однако "встроенные стабилизаторы" уже успели доказать свою беспомощность под ударами обостряющегося общего кризиса капитализма. Экономические потрясения последующих десятилетий доказали это воочию.
