Гештальт- психология В. Келер Исследование интеллекта человекоподобных обезьян.
реклама
Гештальт-психология В. Келер КЛАССИКИ ЗАРУБЕЖНОЙ ПСИХОЛОГИИ Гештальт- психология В. Келер Исследование интеллекта человекоподобных обезьян Москва 1998 ББК Предисловие, комментарии доцента кафедры психологии СГУ Е.И.Гарбера Художник Ю.Д.Федичкин Основные направления психологии в классических трудах. Гештальт-психология. В.Келер. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян. К.Коффка. Основы психического развития. - М.: ООО "Издательство АСТЛТД", 1998. - 704 с. - (Классики зарубежной психологии). ISBN 5-15-000898-2 Представители возникшего в начале XX века научного направлениягештальт-психологии (от нем. Gestalt - форма, структура) надеялись создать новую психологию по типу наук о природе, моделью для них служила физика. Посредником между физическим полем и целостным восприятием должна была стать новая физиология целостных и динамических структур - гештальтов. Главная задача гештальтизма состояла в том, чтобы дать новую интерпретацию фактам сознания как единственной психической реальности. В данный том вошли работы двух крупнейших представителей гештальт-психологии - Вольфгана Келера и Курта Коффки, Ставшие классикой научной психологии. © Составление, подготовка текста Издательство " Научная книга", 1998 © Предисловие, комментарии Е.И.Гарбер, 1998 © Оформление. ООО "Издательство АСТ-ЛТД", 1998 Вольфганг Келер и его концепция разумного поведения высших млекопитающих (человекоподобных обезьян) Ранжирование ученых по таланту и научному рейтингу — дело неблагодарное, поскольку всегда уместен упрек в субъективности. Однако соблазн велик. Так, например, А.Р. Лурия в научной автобиографии пишет о себе и коллегах как о талантливых ученых, а Льва Семеновича Выготского называет гением. Если принять без критики этот подход, то Вольфганг Келер несомненно заслуживает ранга одного из самых талантливых и значительных по достижениям ученых психологов XX века. Сравнивая высоту научных достижений выдающихся ученых уместно воспользоваться образом горной гряды. Тогда горную цепь психологии XIX века возглавят две величайшие вершины: создатель первой экспериментально-психологической лаборатории Вильгельм Вундт и его ближайший сподвижник и оппонент Герман Эббингауз. Продолжая это рискованное сравнение, гениями психологии XX века, ее самыми большими вершинами, возвышающимися над другими, следует назвать Зигмунда Фрейда, сделавшего бессознательную психику объектом научного исследования (наряду с сознанием) и Льва Выготского, обосновавшего гипотезу происхождения высших психических функций человека (его внутреннего мира) через ОНТОГЕНЕТИЧЕСКУЮ (!) фазу интерпсихики. Научные заслуги В. Келера не столь грандиозны, но по глу решаемых проблем вполне соизмеримы с трудами Фрейда 5 и Выготского. Главное в них, по оценке Л. С. Выготского, в том, что «...этими исследованиями впервые дано точное фактическое обоснование и подтверждение эволюционной теории в области развития высшего поведения человека. Вместе с тем, эти исследования преодолели тот разрыв между поведением человека и животного, который создался в теории благодаря работам Тор-ндайка. Они перекинули мост через бездну, разделявшую разумное и неразумное поведение. Они показали ту яя с точки зрения дарвинизма — несомненную истину, что зачатки интеллекта, зачатки разумной деятельности человека заложены уже в животном мире.»(С. IV). Наряду с М. Вертгеймером и Коффкой, он заложил основы нового прогрессивного учения, получившего название гештальтпсихологии. Поскольку гештальт можно перевести с немецкого словом образ, нетрудно догадаться, что в центре данной концепции стоят процессы построения образов предметов и явлений. Так и было в действительности. Наибольший вклад ученые, представляющие это направление, внесли в разработку ТЕОРИИ ВОСПРИЯТИЯ. Ими открыты и исследованы многие законы восприятия, такие как закон целостности и структурности, прегнантности, «хорошей формы» и другие. Вольфганг Келер родился 21 января 1887 года. Он был профессором психологии и философии в Геттингенском и Берлинском университетах и до 1935 года возглавлял Институт психологии в Берлине. В 1935 году переехал в США. Широкую известность и мировое признание получили его работы, выполненные на зоологической станции на острове Тенерифе по исследованию интеллекта человекообразных обезьян и опубли-кованныев 1917 году («Исследование интеллекта антропоидов I», третий выпуск работ Антропоидной станции в Трудах Прусской академии наук). Понимая под разумным поведением такое, при котором соблюдается признак — «...ВОЗНИКНОВЕНИЕ ВСЕГО РЕШЕНИЯ В ЦЕЛОМ В СООТВЕТСТВИИ СО СТРУКТУРОЙ ПОЛЯ...»(С. 148), — Келер пришел кследующим выводам: 1.«Мы находим у шимпанзе разумное поведение того же самого рода, что и у человека». Разница — лишь в степени сложности (структуры). 2. Основой разумного поведения исследованных обезьян является зрительное восприятие ситуации (ее образ или гештальт). 3. Итогом восприятия является «инсайт» как целостная интеллектуальная реакция «схватывания» сути ситуации. 6 Эти выводы сделаны в полемике с точкой зрения Э. Торндайка, одного из основоположников так называемой объективной психологии (варианта поведенческих теорий психологии), отрицавшего наличие разума у животных, и пытавшегося свести все их поведение к ассоциациям, пробам и ошибкам. По оценке Л. С. Выготского, «Механистическое естествознание отпраздновало свой высший триумф в этих исследованиях» (С. II). Пролив некоторый свет на механизм формирования навыков, Торндайк в то же время вырыл непроходимую пропасть между психикой животных и человека, поставив тем самым под сомнение идею эволюции. Резонанс этой позиции оказался особенно велик в связи с доводами Клоач в пользу того, что антропоморфные обезьяны являются тупиковыми ветвями эволюции, а не нашими «родоначальниками». Исследования Келера открыли факты ИЗОБРЕТЕНИЯ и употребления орудий, а не одни лишь случайные пробы. С изготовления орудий по Плеханову начинается история человека (на первых порах при продолжающемся его зоологическом существовании). Изобретение орудий явно свидетельствует о начале развития УМСТВЕННЫХ СПОСОБНОСТЕЙ, то есть интеллекта, такого же в принципе, как у людей. А это значит, что строго научные зоопсихологические исследования, вопреки точке зрения Торндайка, доказывают генетическую связь между психикой животных и человека. Так пишет Л. С. Выготский, и с ним нельзя не согласиться. Позднее он создаст культурно-историческую концепцию природы психики как альтернативную поведенческим теориям, прежде всего — бихевиоризму и необихевиоризму. Келер показал, а Выготский подчеркивает, что у шимпанзе «...УЖЕ ЕСТЬ способность к изобретению и разумному употреблению орудий.» Однако это не означает отсутствия СУЩЕСТВЕННОЙ РАЗНИЦЫ между психикой антропоидов (вообще высших млекопитающих) и психикой человека, поскольку разумная деятельность еще «...не сделалась основой его (шимпанзе) биологического приспособления»(С. X). В качестве фундаментальных различий психики животных и человека Келер называет членораздельную речь и «так называемые «представления» (С. X). Любопытно, что термин «представления» взят в кавычки и они названы «так называемыми» не 7 только Келером в 1917 году, но и Выготским в 1930-м. И это после того, как в «Очерке психологии», изданном в Германии в 1909 и в России в 1911 -м году, Герман Эббингауз отводит представлениям (без кавычек) целую главу. О представлениях как ИСХОДНОМ ПСИХИЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ, порождающем мышление, писал еще Аристотель. Из советских психологов, авторов учебников, только Б. М. Теплов уделил представлениям должное внимание, в частности проследил генетическую цепочку: восприятие — последовательный образяяэйдетизмяяпредставления памятияя мышлениеяяп-редставления фантазии. Таким образом, и Эббингауз, и Келер, и Выготский и Теплов объективно выступают как сторонники эволюционного подхода, признающего РАЗВИТИЕ психики от более простых ко все более сложным формам важнейшим ее свойством и важнейшим объяснительным принципом как в общей, так и в зоопсихологии. Это направление теоретической мысли альтернативно поведенческим схемам, не признающим наличие ПЕРЕХОДНЫХ форм психики, свидетельствующих о справедливости теории эволюции в ее применении к психологии. Столь же осторожно как «представления» использует Келер (и вслед за ним Выготский в тексте предисловия к книге «Исследование интеллекта человекоподобных обезьян») понятие «разумное поведение». Объясняется это тем, что признание наличия представлений (без кавычек) и разумного поведения у антропоидов расценивалось многими психологами современниками Ке-лера как дань антропоморфизму в зоопсихологии и как недооценка «объективной» психологии (она же в понятиях многих ученых того времени есть единственно возможная естественно-научная психология). Тем не менее логика научного исследования берет свое. По мере рассмотрения фактов, Келер все меньше оглядывается на это обстоятельство и все увереннее говорит о разумном поведении подопытных животных. В наши дни продолжатель дела Л. С. Выготского, профессор П. Я. Гальперин, применительно к высшим животным говорит совершенно определенно о «действиях в плане образа», то есть о действиях, формирующихся мысленно, в представлениях. В работе «Введение в общую психологию» он анализирует действия белого медведя, описанные полярным радистом Э. Кренкелем. Оценивая то, что медведь, прыгая на лунку в отсут- * ствие морского зверя, отрабатывая технику будущей охоты, ПРИКРЫВАЕТ ЛАПОЙ ДЕМАСКИРУЮЩИЙ ЕГО ЧЕРНЫЙ НОС, он говорит о действиях в плане образа. Иначе говоря, в сознании и подсознании медведя, в его ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ есть картина снежного поля и его, медведя, охоты на морского зверя, который показывается на короткое время в небольшой лунке мощного арктического льда. Таких «страшных» слов как сознание и подсознание применительно к психике животных до недавнего времени никто из психологов не произносил. Кому-то они и сейчас покажутся крамольными, поскольку сознание, якобы, есть только у человека. Так ли? Слово «сознание» этимологически обозначает психическую активность, характеризующуюся «знанием» (со-знанием). Раз есть у высших животных интеллект, то есть умение добывать знания, изобретать орудия и т. д., то у них есть и сознание. Вопрос только в мере его ясности, глубины, конкретности и других качественных и количественных характеристиках. Если вспомнить, что психика не существует в статике, что она по своей природе может быть только ПРОЦЕССОМ, то есть постоянно РАЗВИВАЕТСЯ, то нетрудно понять, что, во-первых, из ничего ничего не бывает, а, во-вторых, интеллект самого умного шимпанзе весьма далек по своим возможностям от интеллекта самого слабого ученика первого класса начальной школы. Так же как интеллект годовалого ребенка — это совсем другой интеллект в сравнении с его же интеллектом, который сформируется к 7-му или 8-му году жизни. Объяснение этих различий — в процессах фило- и онтогенеза. И тогда все становится на свои места, а этапное значение труда Келера предстает во всем своем историческом значении. Фило- и онтогенез психики, сознания и бессознательного яя вот универсальный ключ к тайнам интеллекта. Для разгадки природы интеллекта можно использовать и тесты, как продолжает надеяться ныне здравствующий известный английский психолог Г. Айзенк, однако решающее слово говорят и ещескажут ГЕНЕТИЧЕСКИЕ исследования, начало которым положил В. Келер. Еще один аспект труда В. Келера интересен с исторической точки зрения. Он показывает, что признавая реаль9 ное существование разумного поведения, нельзя оставаться на позиции Э. Торндайка, состоящей в игнорировании этого факта, необъяснимого с позиций «объективной психологии». Тем самым Келер демонстрирует необходимость критического отношения к признанным теориям и лишний раз подчеркивает необходимость считаться со здравым смыслом, жизненными наблюдениями и, конечно же, фактами, добытыми в лабораторных исследованиях. К сожалению, Торндайк не одинок в «теоретическом догматизме». Нечто подобное было присуще и гештальтизму. Не найдя научного объяснения реально существующему психическому явлению, называемому и в быту и в науке одинаково яя вниманием, Рубин предложил от него избавиться, объявив его только житейским, А НЕ НАУЧНЫМ понятием. Дальнейшее развитие науки привело к пониманию ограниченных эвристических возможностей самой гештальттеории и необходимости сохранения внимания наряду с памятью и способностями в числе понятий, столь же научных, как восприятие или представления. Сопоставление этих фактов истории психологии позволяет вывести правило, которое гласит: научные психологические теории не должны противоречить фактам обычной жизни. Если такие противоречия возникают, то ошибку надо искать в теории. Хорошая аналогия: совместимость житейского и научного знания в макромеханике. Другое дело квантовомеханические закономерности. Они могут быть совершенно несовместимыми со здравым смыслом, но тем не менее оставаться истинными. Подводя итог краткому комментарию к настоящему изданию книги В. Келера, отметим, что его труды, по достоинству оцененные современниками, не потеряли актуальности и сегодня. Тщательно выполненные его наблюдения и эксперименты, так же как интерпретация их результатов, и сегодня являются эталоном научной добросовестности и взвешенности теоретического анализа. Наблюдения и выводы В. Келера получили полное подтверждение в трудах психологов следующих поколений, а суд времени яя это высший суд. Труды, прошедшие проверку временем, по праву именуются классическими. Классическими потому, что им свойственны как историческая ценность, так и непреходящая актуальность. ю Историческая ценность труда Келера в том, что он эффективно противостоял торжеству «механистического естествознания» Торндайка. Его непреходящая актуальность в том, что он помогает психологам нашего времени, а значит и XXI века, продолжить линию Г. Эббингауза, 3. Фрейда и Л. Выготского на изучение психики человека, его внутреннего мира как явления sui generis, имеющего свое прошлое, настоящее и будущее, структуру и свои функции, не сводимые к рефлексам, ассоциациям или стереотипным («глупым» по терминологии Келера) психомоторным реакциям. Без понимания природы представлений (гештальта) и генетически связанного с ними мышления (в том числе и инсайта) нельзя сегодня и впредь строить серьезный курс общей психологии. Другой подход превращает учебник психологии в учебник биологии, социологии и физиологии, но не психологии. Любой редукционизм стольже соблазнителен, сколь и ограничен всвоих возможностях. Чреват ошибками также любой отрыв научной психологии от здравого смысла и житейской психологии. Не делать их учит нас опыт В. Келера. В частности, он помогает не бояться разумного антропоморфизма в понимании поведения друзей наших меньших — домашних животных — и их влияния на психологический климат семьи как СУБЪЕКТОВ внутрисемейных отношений, а не биохимических роботов. Научные теории, которые разрабатывал В. Келер, — хорошие теории, и потому нет ничего практичнее их. Подтверждение органичности связи теоретической психологии с жизнью и психотехникой — еще одна причина непреходящей ценности трудов В. Келера, интересных и нам, исследователям конца XX века. Е. Гарбер ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ Развитие научных идей и взглядов совершается диалектически. Противоположные точки зрения на один и тот же предмет сменяют друг друга в процессе развития научного знания, и новая теория часто является не прямым продолжением предшествующей, а ее отрицанием, но отрицанием диалектическим. Она включает в себя все положительные достижения своей предшественницы, выдержавшие историческую проверку, но сама в своих построенияхи выводах стремится выйти за ее пределы изахватить новые и более глубокие слои явлений. Так же диалектически совершалось развитие научных взглядов на интеллект животных. Мы можем отчетливо отметить и проследить три этапа, которое прошло в последнее время в своем развитии это учение. Первым этапом являются те антропоморфические теории поведения животных, которые, обманываясь внешним сходством поведения животных и человека в известных случаях, приписывали животному взгляды, мысли и намерения человека, переносили на животное человеческий образ действий и полагали, что в сходных ситуациях животное достигает таких же результатов, что и человек, при помощи тех же самых психологических процессов и операций. В эту пору животному приписывалось человеческое мышление в его самых сложных формах. Реакцией против такой точки зрения явилось объективное научное исследование поведения животных, которому путем тщательных наблюдений и экспериментов удалось установить, что значительная доля тех операций, которые прежняя теория склонна была рассматривать как разумные действия, принадле13 жит просто к числу инстинктивных, врожденных способов деятельности, а другая часть обязана своим появлением методу случайных проб и ошибок. Эдварду Торндайку — этому отцу объективной психологии — в исследовании интеллекта животных удалось экспериментально показать, что животные, действуя по способу случайных проб и ошибок, вырабатывали сложные формы поведения, которые по виду являлись сходными с такими же формами у человека, но по существу были глубоко отличны от них. Эти животные в опытах Торндайка открывали относительно сложные запоры и задвижки, справлялись с различной сложности механизмами, но все это происходило без малейшего понимания самой ситуации или механизма, исключительно путем самодрессировки. Эти опыты открыли новую эпоху в психологии животных. Торндайк сам прекрасно выразил это новое направление в изучении интеллекта животных и его противоположность старой точке зрения. Прежде, считает Торндайк, все очень охотно говорили об уме животных и никто не говорил об их глупости. Основной целью нового направления сделалась задача показать, что животные, будучи поставлены в ситуацию, сходную с той, в которой человек обычно «размышляет», обнаруживают именно «глупость», неразумное поведение, по существу не имеющее ничего общего с поведением размышляющего человека, следовательно, для объяснения этого поведения нет никакой надобности приписывать животным разум. Таков был важнейший итог этих исследований, создавших, как уже сказано, целую эпоху в нашей науке. Келер справедливо говорит по этому же поводу, что до самого последнего времени учение об интеллекте было охвачено этими негативистическими тенденциями, руководствуясь которыми исследователи старались доказать неразумность, «нечело-векоподобность», механичность поведения животных. Исследования Келера, как ряд других исследований в этой области, знаменуют новый, третий этап в развитии этой проблемы. Келер задается тем же самым вопросом, что и Торндайк, и хочет исследовать, существует ли у высших животных, у человекоподобных обезьян, интеллект в собственном смысле этого слова, т. е. тот тип поведения, который издавна считается специфическим отличием человека. Но этот вопрос Келер пытается решить по-иному: он пользуется другими средствами и ставит 14 перед собой другие цели, чем Торндайк. Несомненная историческая заслуга Торндайка заключается в том, что ему удалось покончить раз и навсегда с антропоморфическими тенденциями в науке о поведении животных и обосновать объективные естественнонаучные методы в зоопсихологии. Механистическое естествознание отпраздновало свой высший триумф в этих исследованиях. Однако вслед за решением этой задачи, вскрывшим механизм образования навыка, перед исследователями была поставлена новая задача, которая выдвигалась, по существу дела, уже исследованиями Торндайка. Благодаря этим исследованиям, создался очень резкий разрыв между поведением животных и человека. В поведении животного, как показали эти исследования, нельзя было установить ни малейшего следа интеллекта, и оставалось именно с естественнонаучной точки зрения непонятным, как возник разум человека и какими генетическими нитями он связан с поведением животных. Разумное поведение человека и неразумное поведение животного оказались разделенными целой бездной, и этот разрыв не только указывал на бессилие механической точки зрения в объяснении происхождения высших форм поведения человека, но и на существенный принципиальный конфликт в генетической психологии. В самом деле, перед психологией в этом пункте открывались две дороги: или отойти в этом вопросе от эволюционной теории и отказаться вообще от попытки генетического рассмотрения мышления, т. е. стать на метафизическую точку зрения в теории интеллекта, или обойти проблему мышления вместо того, чтобы разрешить ее, устранить самый вопрос, пытаясь показать, что и поведение человека — в том числе и мышление его — может быть сведено без остатка к процессам механической выработки навыков, по существу не отличающимся ничем от таких же процессов у кур, кошек и собак. Первый путь приводит к идеалистической концепции мышления (Вюрцбургская школа), второй — к наивному бихевиоризму. Келер справедливо отмечает, что Торндайк даже в первых своих исследованиях исходит из молчаливого признания поведения разумного типа, как бы мы ближе ни определяли его особенности, и какие бы критерии мы ни выдвигали для его отличия от других форм поведения. Ассоциативная психология, как и психология Торндайка, как раз и исходит из того положе15 ния, что процессы, которые наивному наблюдателю кажутся разумными, могут быть сведены к действию простого ассоциативного механизма. У радикального представителя этого направления, Торндайка, говорит Келер, мы находим в качестве основного результата его исследований на собаках и кошках следующее положение: ничто в поведении этих животных не является сколько-нибудь разумным. Кто формулирует свои выводы таким образом, продолжает Келер, тот должен признать другое поведение разумным, тот уже знает из непосредственного наблюдения, скажем, над человеком эту противоположность, хотя бы он в теории и пытался ее отрицать. Само собой разумеется, что для вопроса, о котором идет сейчас речь, один вид животных имеет совершенно исключительное значение. Человекоподобные обезьяны, являющиеся нашими ближайшими родственниками по эволюционной лестнице, занимают совершенно исключительное место в ряду других животных. Исследования в этом пункте должны пролить свет на происхождение человеческого разума. Именно близость к человеку является основным мотивом, который возбуждает, как указывает Келер, наш наивный интерес к исследованиям интеллекта человекоподобных обезьян. Прежние исследования показали, что по химизму своего тела, поскольку он отражается в свойствах крови, и по строению своего большого мозга человекоподобная обезьяна ближе стоит к человеку, чем кдругим, низшим видам обезьян. Естественно, рождается вопрос, не удастся ли специальным исследованием установить родство человека и обезьяны также и в области поведения. Главное и важнейшее значение работы Келера, основной вывод, который ему удалось сделать, состоит в научном оправдании этого наивного ожидания, что человекоподобная обезьяна не только в отношении некоторых морфологических и физиологических признаков стоит к человеку ближе, чем к низшим видам обезьян, но также и в психологическом отношении является ближайшим родственником человека. Таким образом, исследования Келера приводят впервые к фактическому обоснованию дарвинизма в психологии в самом критическом, важном и трудном пункте. Кданным сравнительной анатомии и физиологии они прибавляют данные сравнительной психологии и восполняют этим прежде недостававшее звено эволюционной цепи. 16 Можно сказать без всякого преувеличения, что этими исследованиями впервые дано точное фактическое обоснование и подтверждение эволюционной теории в области развития высшего поведения человека. Вместе с тем, эти исследования преодолели и тот разрыв между поведением человека и животного, который создался в теории благодаря работам Торндайка. Они перекинули мост через бездну, разглядевшую разумное и неразумное поведение. Они показали ту, с точки зрения дарвинизма, несомненную истину, что зачатки интеллекта, зачатки разумной деятельности человека заложены уже в животном мире. Правда, нет абсолютной теоретической необходимости ожидать, что человекоподобная обезьяна обнаружит черты поведения, сходные с человеком. В последнее время, как справедливо указывает В. А. Вагнер, идея о происхождении человека от антропоморфных обезьян вызывает сомнения. Есть основания полагать, что его предком была какая-то исчезнувшая форма животных, от которой по прямому эволюционному пути развился человек. Клоач целым рядом весьма убедительных соображений доказывает, что антропоморфное обезьяны представляют собой не более, как отделившуюся ветвь родоначальника человека. Приспособляясь к специальным условиям жизни, они в борьбе за существование должны были «пожертвовать» теми частями своей организации, которые открывали путь к центральным формам прогрессивной эволюции и привели к человеку. «Одна уже редукция большого пальца, — говорит Клоач, — отрезала этим побочным ветвям путь наверх». С этой точки зрения, антропоморфные обезьяны представляют тупики в сторону от основного русла, которым двигалась прогрессивная эволюция». Было бы, таким образом, величайшей ошибкой рассматривать человекоподобную обезьяну как нашего прямого родоначальника и ожидать, что мы найдем у нее зачатки всех форм поведения, которые свойственны человеку. Наш общий родоначальник с человекоподобной обезьяной, по всей вероятности, исчез, и, как правильно указывает Клоач, человекоподобная обезьяна является лишь боковым ответвлением этого первоначального вида. Таким образом, мы заранее должны ожидать, что мы не встретим прямой генетической преемственности между шимпанзе и человеком, что многое у шимпанзе — даже по сравнению с 17 нашим общим родоначальником — окажется редуцированным, многое окажется ушедшим в сторону от основной линии развития. Поэтому ничего нельзя решить вперед, и только экспериментальное исследование могло бы с достоверностью ответить на этот вопрос. Келер подходит к этому вопросу со всей точностью научного эксперимента. Теоретическую вероятность он превратил в экспериментально установленный факт. Ведь даже разделяя всю справедливость указаний Клоача, мы не можем не видеть огромной теоретической вероятности, что при значительной близости шимпанзе к человеку, как в отношении химизма крови, так и в отношении структуры большого мозга, мы можем ожидать найти у него зачатки специфически человеческих форм деятельности. Мы видим, таким образом, что не только наивный интерес к человекоподобной обезьяне, но и гораздо более важные проблемы эволюционной теории были затронуты этими исследованиями. Келеру удалось показать, что человекоподобные обезьяны обнаруживают интеллектуальное поведение того типа и рода, которое является специфическим отличием человека. Именно: ему удалось показать, что высшие обезьяны способны к изобретению и употреблению орудий. Употребление орудий, являющееся основой человеческого труда, как известно, определяет собой глубокое своеобразие приспособления человека к природе, отли-; чающее его от других животных. Известно, что, согласно теории исторического материализ-j ма, употребление орудий является исходным моментом, опреде~ ляющим своеобразие исторического развития человека в отличие от зоологического развития предков. Однако для исторического материализма открытие, сделанное Келером и состоящее в том, что человекоподобные обезьяны способны к изобретению и употреблению орудий, не только не является ни в какой мере неожиданным, но является наперед теоретически угаданным и рассчитанным. Маркс говорит по этому поводу: «Употребление и создание средств труда, хотя и свойственные в зародышевой форме некоторым видам животных, составляют специфически характерную черту человеческого процесса труда, и поэтому Франклин определяет человека tool making animal — как животное, делающее орудия». Уже в этом положении мы видим не только указание на то, что орудия являются поворотным моментом в развитии 18 человека, но и то, что зачатки употребления орудий мы находим уже у некоторых животных. «Поскольку человек становится животным, производящим орудия,—говорит Плеханов, — он вступает в новую фазу своего развития: его зоологическое развитие заканчивается, и начинается его исторический жизненный путь». «Ясно, как день, — говорит далее Плеханов, — что применение орудий, как бы они ни были несовершенны, предполагает огромное развитие умственных способностей. Много воды утекло прежде, чем наши обезьяно-человеческие предки достигли такой степени развития «духа». Каким образом они достигли этого? Об этом нам следует спросить не историю, а зоологию. . . Как бы там ни было, но зоология передает истории homo (человека), уже обладающего способностями изобретать и употреблять некоторые примитивные орудия». Мы видим, таким образом, со всей ясностью, что способность к изобретению и употреблению орудий является предпосылкой исторического развития человека и возникает еще в зоологический период развития наших предков. При этом чрезвычайно важно отметить, что, говоря об употреблении орудий, как оно было свойственно нашим предкам, Плеханов имеет в виду не то инстинктивное употребление орудий, которое свойственно некоторым нижестоящим животным (например, постройка гнезд у птиц или постройка плотин у бобров), а именно изобретение орудий, предполагающее огромное развитие умственных способностей. Экспериментальные исследования Келера не являются простым фактическим подтверждением этого теоретического предположения. Потому что и здесь мы должны внести поправку при переходе от теоретического рассмотрения к экспериментальному исследованию обезьян, поправку, о которой говорилось выше. Мы не должны ни на одну минуту забывать, что человекоподобные обезьяны, которых исследовал Келер, и наши обезьяно-человеческие предки, о которых говорит Плеханов, не одно и то же. Однако, даже сделав эту поправку, мы не можем отказаться от мысли, что между одними и другими существует, несомненно, ближайшее генетическое родство. Келер наблюдал в экспериментах и в свободных естественных играх животных широкое применение орудий, которое, несомненно, стоит в генетическом родстве с той предпосылкой 19 исторического развития человека, о которой говорит Плеханов. Келер приводит описания самых разнообразных применений палки, ящика и других предметов в качестве орудий, при помощи которых шимпанзе «воздействует» на окружающие его вещи, а также примеры примитивного изготовления орудий. Например, шимпанзе соединяет две или три палки, вставляя конец одной в отверстие другой, чтобы получилось удлиненное орудие, или отламывает ветку для того, чтобы воспользоваться ею как палкой, или разнимает стоящий на антропоидной станции аппарат для чистки сапог, чтобы высвободить из него железные прутья, или выкапывает из земли наполовину зарытый в нее камень и т. д. Но только палка, как показал Келер, у обезьян являлась излюбленным и универсальным инструментом, которому они давали разнообразное применение. В этой палке, как в универсальном орудии, историки культуры и психологи без всякого труда увидят прообраз наших самых разнообразных орудий. Палку употребляет шимпанзе как шест для прыгания, палкой пользуется он как удочкой или ложкой, вылавливая взбирающихся на! see муравьев и слизывая их потом. Палка является для него рычагом, при помощи которого он открывает крышку водоема. Палкой, как лопатой, он копает землю. Палкой, как оружием, угрожают друг другу. Палкой сбрасывают ящерицу или мышь с тела, дотрагиваются до заряженной электрической проволоки и т.д. Во всех этих различных способах употребления орудий мы имеем несомненные зачатки, зародышевые следы, психологические предпосылки, из которых развивалась трудовая деятельность человека. Энгельс, приписывая труду решающую роль в процессе очеловечивания обезьяны, говорит, что «труд создал самого человека». С большой тщательностью Энгельс поэтому старается Проследить предпосылки, которые могли привести к возникновению трудовой деятельности. Он указывает на разделение функций рук и ног: «Этим — говорит он, — был сделан решительный шаг для перехода от обезьяны к человеку». В полном согласии с Дарвином, который также утверждал, что «человек никогда не достиг бы своего господствующего положения в мире без употребления рук, этих орудий, обладающих удивительным свойством послушно повиноваться его воле», Энгельс видит решительный шаг в освобождении руки от функ20 ции передвижения. Так же в полном согласии с Дарвином Энгельс полагает, что нашим предком была «необычайно высоко развитая порода человекоподобных обезьян». В опытах Келера мы имеем экспериментальное доказательство того, что и переход к орудиям был подготовлен еще в зоологический период развития наших предков. Может показаться, что в том, что нами сказано только что, заключается некоторое внутреннее противоречие. Нет ли, в самом деле, противоречия между данными, установленными Келером, и между тем, чего мы должны были бы ожидать согласно теории исторического материализма? В действительности мы только что сказали, что Маркс видит отличительное свойство человеческого труда в употреблении орудий, что он считает возможным пренебречь при этом определении зачатками применения орудий у животных. Не является ли то, о чем мы говорим сейчас, т. е. встречающееся у обезьян относительно широко развитое и по типу близко стоящее к человеку употребление орудий, противоречащим тому положению, что употребление орудий есть специфическая особенность человека? Как известно, Дарвин возражал против того мнения, согласно которому только человек способен к употреблению орудий. Он показывает, что многие млекопитающие в зачаточном виде обнаруживают эту же самую способность. Так, шимпанзе употребляет камень для того, чтобы раздробить плод, имеющий твердую скорлупу. Слоны обламывают сучья деревьев и пользуются ими для того, чтобы отгонять мух. «Он, разумеется, совершенно прав со своей точки зрения,—говорит об этом мнении Дарвина Плеханов, - то есть в том смысле, что в пресловутой «природе человека» нет ни одной черты, которая бы не встречалась у того или другого вида животных, и что поэтому нет решительно никакого основания считать человека каким-то особенным существом, выделять его в особое «царство». Но не надо забывать, что количественные различия переходят в качественные. То, что существует как зачаток у одного животного вида, может стать отличительным признаком другого вида животных. Это, в особенности, приходится сказать об употреблении орудий. Слон ломает ветви и обмахивается ими от мух. Это интересно и поучительно. Но в истории развития вида «слон» употребление веток в борьбе с мухами, наверное, не играло никакой существе! i21 ной роли: слоны не потому стали слонами, что их более или менее слоноподобные предки обмахивались ветками. Не то с человеком. Все существование австралийского дикаря зависит от его бумеранга, как все существование современной Англии зависит от ее машин. Отнимите у австралийца его бумеранг, сделайте его земледельцем, и он по необходимости изменит весь свой образ жизни, все свои привычки, весь свой образ мыслей, всю свою «природу». Мы указывали уже, что употребление орудий у обезьян, которое изучал и наблюдал Келер, встречается у этих последних не в той инстинктивной форме, о которой здесь говорит Плеханов. Ведь и сам Плеханов говорит о том, что на границе животного и человеческого мира стоит употребление орудий другого типа, который он обозначает как изобретение орудий, требующее высоко развитых умственных способностей и предполагающее их наличие. Энгельс также указывает, что «процесс труда начинается только при изготовлении орудий». Таким образом, мы заранее должны ожидать, что употребление орудий должно достигнуть в животном мире относительно высокой степени развития для того, чтобы сделался возможным переход к трудовой деятельности человека. Но вместе с тем то, что говорит Плеханов о качественном различии в употреблении орудий у человека и животных, оказывается еще всецело применимым и к обезьянам Келера. Мы приведем простой пример, который как нельзя лучше показывает, что в биологическом приспособлении высших обезьян орудия играют еще ничтожную роль. Мы уже говорили выше, что обезьяны пользуются палкой как оружием, но большей частью они применяют это оружие только в «военных играх». Обезьяна берет палку, угрожающе подходит к другой, колет ее. Противник также вооружается палкой, и перед нами развертывается «военная игра» шимпанзе. Но если, говорит Келер, при этом случается недоразумение, и игра переходит в серьезную драку, оружие сейчас же бросается на землю, и обезьяны нападают друг на друга руками, ногами и зубами. Темп позволяет отличить игру от серьезной драки. Если обезьяна медленно и неловко размахивает палкой — она играет; если же дело становится серьезным, шимпанзе как молния набрасывается на противника, и у того не остается времени для того, чтобы схватить палку. В. А. Вагнер делает отсюда общий вывод, который кажется 22 нам не совсем справедливым. Он говорит: «Надо быть очень осторожным, чтобы не отнести на долю разумных способностей того, что в значительной части должно быть отнесено на долю инстинктов: пользование дверью, чтобы достать подвешенную к потолку корзину, канатом и пр. Предполагать за таким животным способность строить силлогизмы не более основательно, чем предполагать за ним способность пользоваться палкой как орудием, когда факты доказывают, что шимпанзе, имея палку в руках и, таким образом, обладая оружием, при враждебных столкновениях вместо того, чтобы пользоваться им, бросает его и пускает в ход руки, ноги и зубы». Нам кажется, что эти факты, описанные Келером, имеют действительно первостепенное значение для правильной оценки употребления орудий у обезьян. Они показывают, что это употребление еще не стало отличительным признаком шимпанзе и не играет еще никакой сколько-нибудь существенной роли в приспособлении животного. Участие орудия в борьбе шимпанзе за существование близко к нулю. Но нам представляется, что из того, что в момент аффективного возбуждения, как во время драки, шимпанзе бросает оружие, нельзя еще сделать вывод относительно отсутствия у него умения употреблять палку как орудие. В том и заключается своеобразие той стадии развития, которой достиг шимпанзе, что у него уже есть способность к изобретению и разумному употреблению орудий, но эта способность еще не сделалась основой его биологического приспособления. Келер поэтому с полным основанием не только указывает на моменты, обусловливающие сходство между шимпанзе и человеком, но также указывает и на глубокое различие между обезьяной и человеком, на границы, отделяющие самую высокоразвитую обезьяну от самого примитивного человека. По мнению Келера, отсутствие языка, этого важнейшего вспомогательного средства мышления, и фундаментальная ограниченность важнейшего материала интеллекта у шимпанзе, так называемых «представлений», являются причинами того, почему шимпанзе не свойственны даже самомалейшие зачатки культурного развития. Жизнь шимпанзе протекает в очень узких рамках в смысле прошедшего и будущего. Время, в котором он живет, является в этом отношении в высшей степени ограниченным, и все его поведение оказывается почти в непосредственной зависимости от налично 23 данной ситуации. Келер ставит вопрос относительно того, насколько может поведение шимпанзе быть направлено на будущее. Решение этого вопроса кажется ему важным по следующим причинам. Большое число самых различных наблюдений над антропоидами обнаруживает явления, которые обычно наблюдаются только у существ, обладающих некоторой культурой, хотя бы и самой примитивной. Если же шимпанзе не имеют ничего, заслуживающего названия культуры, возникает вопрос, что является причиной ограниченности их в этом отношении. Даже самый примитивный человек приготовляет свою палку для копанья, несмотря на то, что он не отправляется тотчас же копать, и несмотря на то, что внешние условия для употребления орудия отсутствуют. И сам факт приготовления орудия для будущего, по мнению Келера, связан с возникновением культуры. Впрочем, он только ставит вопрос, но не берется за его решение. Нам представляется, что отсутствие культурного развития, являющегося с психологической стороны действительно важнейшим моментом, отделяющим шимпанзе от человека, обусловливается отсутствием в поведении шимпанзе всего того, что хоть отдаленно может быть сопоставлено с человеческой речью и, говоря более широко, со всяким употреблением знака. Келер говорит, что наблюдая шимпанзе, можно установить, что они обладают речью, в некоторых отношениях в высшей степени близко подходящей к человеческой речи. Именно, их «речь» обладает значительным количеством таких фонетических элементов, которые близко подходят к звукам человеческой речи. И поэтому Келер полагает, что отсутствие человеческой речи у высших обезьян объясняется не периферическими причинами, но недостатками и несовершенством голосового и артикуляционного аппарата. Но звуки шимпанзе всегда выражают только их эмоциональные состояния, всегда имеют только субъективное значение и никогда не обозначают ничего объективного, никогда не употребляются в качестве знака, означающего что-нибудь внешнее по отношению кживотному. Наблюдения Келера над играми шимпанзе также показали, что хотя шимпанзе и «рисовали» цветной глиной, однако ничего такого, что могло бы хоть отдаленно напоминать знак, никогда не наблюдалось у них. 24 Также и другие исследователи, как Yerkes, имели возможность установить отсутствие «человекоподобной речи» у этих животных. Между тем, психология примитивного человека показывает, что все культурное развитие человеческой психики связано с употреблением знаков. И, видимо, культурное развитие для наших обезьяноподобных предков сделалась возможным только с того момента, когда на основе развития труда развилась членораздельная речь. Именно отсутствие этой последней «объясняет» нам отсутствие начатков культурного развития у шимпанзе. Что касается второго момента, о котором говорит Келер, именно — ограниченности в смысле оперирования ненаглядными ситуациями или представлениями, то нам думается, что и он тесно связан с отсутствием речи или какогонибудь знака вообще, ибо речь и является важнейшим средством, при помощи которого человек начинает оперировать ненаглядными ситуациями. Но и отсутствие речи, и ограниченность «жизни во времени», в сущности, не объясняют ничего в том вопросе, который ставит Келер, ибо сами нуждаются в объяснении. Отсутствие речи потому не может рассматриваться как причина отсутствия культурного развития у человекоподобных обезьян, что само составляет часть этого общего явления. Причиной в настоящем смысле является различие в типе приспособления. Труд, как показал Энгельс, сыграл решающую роль в процессе превращения обезьяны в человека. «Труд создал самого человека» — и человеческую речь, и человеческую культуру, и человеческое мышление, и человеческую «жизнь во времени». В том плане, в котором Келер разрешает поставленную перед собой задачу чисто экспериментальным путем, перед нами встает во весь рост сама по себе проблема интеллекта как особой формы поведения, которую возможно проследить у шимпанзе в ее наиболее чистом и ясно выраженном виде. В самом деле, при соответствующих условиях поведение шимпанзе в этом отношении является в высшей степени выгодным объектом, оно позволяет исследовать рстую культуру» интеллекта. Здесь мы можем видеть в процессе возникновения в их первоначальной форме те реакции, которые у взрослого человека сделались уже стереотипными и автоматическими. Если мы вспомним, что перед исследователем стоит задача показать, что шимпанзе способны не только к инстинктивному употреблению, но и к примитивному изготовлению орудий и 25 разумному их применению, мы сейчас увидим, какое важное принципиальное значение для всего исследования интеллекта приобретает этот принцип употребления орудий. Келер говорит, что прежде чем задаться вопросом, существует ли разумное поведение у антропоидов, следует условиться в том, как мы вообще можем различать разумные реакции и реакции другого рода. Келер предполагает это различие известным из повседневного наблюдения над человеком. Как уже говорилось, он указывает, что молчаливое допущение такого различения лежит уже в основе ассоциационной теории и в основе теории Торндайка. Уже один тот факт, что Торндайк и его последователи оспаривают наличие интеллектуального поведения у животных, ассоциационисты пытаются свести интеллектуальное действие к ассоциациям, говорит за то, что как те, так и другие исходят из того же самого, что и Келер, т. е. из непосредственного, наивного различения слепых, механических, основанных на случайных пробах и разумных, основанных на понимании ситуации действий. Поэтому Келер и говорит, что свое теоретическое исследование он начинает и заканчивает, не занимая ни положительной, ни отрицательной позиции в отношении ассоциативной психологии. Исходный пункт его исследования тот же самый, что и у Торндайка. Его целью не является исследовать у антропоидов «нечто, наперед вполне определенное», — прежде следует решить общий вопрос: не поднимается ли поведение высших обезьян до того типа, который нам весьма приблизительно известен из опыта и который мы называем разумным. При этом мы поступаем сообразно самой логике научного знания, потому что ясное и точное определение невозможно в начале опытных наук. Только в процессе длительного развития и успешных исследований могут быть даны эти четкие определения. Человеческая природа сближается с животной через антропоидов не только по своим морфологическим и физиологическим признакам, но также и по той форме поведения, которая считается специфически человеческой. Мы видели выше, что употребление орудий, всегда считавшееся отличительным признаком человеческой деятельности, Келер экспериментально установил у обезьян. Но вместе с тем Келер не только ставит развитие интеллекта в один ряд с развитием других свойств и функций животных и 26 человека, но выдвигает и совершенно противоположный прежнему критерий интеллектуальной деятельности. Для него разумное поведение, выражающееся в употреблении орудий, есть раньше всего особый способ воздействия на окружающий мир, способ, во всех своих точках определяемый объективными свойствами предметов, на которые мы воздействуем, и орудий, которыми мы пользуемся. Интеллект для Келера _ это не та мысль, которая определяет и устанавливает бытие мира, но которая сама руководится важнейшими объективными отношениями вещей, открывает структурные свойства внешней ситуации и позволяет действовать сообразно этой объективной структуре вещей. Вспомним, что со стороны фактической интеллектуальная деятельность обезьян, как она описана в книге Келера, всецело покрывается употреблением орудий. Со стороны же теоретической Келер выдвигает объективный критерий интеллектуальной деятельности. Он говорит, что только то поведение животных с необходимостью кажется нам разумным, которое соответствует — как замкнутый целостный процесс— строению внешней ситуации, общей структуре поля. Поэтому, говорит он, этот признак — возникновение решения как целого в соответствии со структурой поля — можно принять за критерий разума. Мы видим, таким образом, что на место идеалистического утверждения зависимости бытия от мышления, открыто содержащегося в выводах Кюльпе, Келер выдвигает противоположную точку зрения, опирающуюся на зависимость мышления от объективных, существующих вне нас и воздействующих на нас вещей. Вместе с тем, мышление не теряет для Келера своего своеобразия, и только мышлению приписывает он способность открывать и усматривать объективные структурные отношения вещей и направлять воздействие на вещи, пользуясь этими усматриваемыми отношениями. Мыслительная операция шимпанзе, о которой сам Келер говорит, что она в самых общих чертах напоминает то, что Зельцу удалось установить относительно мыслительной деятельности человека, что она представляет собою, в конце концов, ничто иное, как структурное действие, разумность которого заключается в его соответствии со структурой объективной ситуации. Именно это резко отграничивает интеллектуальные операции шимпанзе от метода случайных проб и ошибок, при помощи которых у животных устанавливаются более или менее сложные навыки. 27 Келер борется против попытки Торндайка и других американцев свести все поведение животных исключительно к методу проб и ошибок. Он показываете экспериментальной точностью, какими объективными моментами отличается истинное решение задачи от ее случайного решения. Мы не станем здесь повторять доводы Келера и тем более прибавлять что-либо к ним. Нам хочется только подчеркнуть, что если Келер не дает даже начатков положительной теории, объясняющей интеллектуальное поведение обезьян, то он дает все же исчерпывающий «отрицательный» анализ фактов, указывая, что наблюдавшееся им поведение обезьян есть нечто принципиально иное, чем случайные пробы и ошибки. В предыдущей главе мы остановились подробно на оценке и взвешивании этих доводов Келера и его критиков. Сейчас нас интересует, какова философская сторона этого же самого «негативного» тезиса, которую Келер осознает совершенно ясно. Он говорит, что отвергая теорию случайности в возникновении решений обезьян, он тем самым попадает в видимый конфликт с естествознанием. Однако, этот конфликт, по его мнению, только видимый и внешний, потому что теория случайности, дающая детальное научное объяснение фактам в других случаях, в данном случае оказывается несостоятельной именно с естественнонаучной точки зрения. Поэтому Келер резко отграничивает свое построение и взгляды от развивавшихся прежде взглядов, сходных в отрицательном отношении с развиваемыми им. Отрицание теории случайности, говоритон, встречается уже у Э. Ф. Гартмана, «который считает, что невозможно допустить, будто птица случайно находит дорогу к гнезду, и заключает отсюда, что это производит за нее бессознательное. Бергсон считает в высшей степени невероятным случайное упорядочение элементов глаза, и поэтому заставляет свой жизненный порыв произвести чудо. Неовиталисты и психовиталисты также не удовлетворены дарвиновским случаем и находят вживой материи целестремительные силы того же рода, что и человеческое мышление, однако не переживаемые сознательно. Моя книга имеет к этим теориям только то отношение, что здесь, как и там, отвергается теория случайности». Хотя многие полагают, что отклонение этой теории с необходимостью приводит к принятию одного из учений этого рода, Келер утверждает, что «вовсе не существует альтернативы для 28 естествоиспытателя: случайность или сверхчувственные агенты». Эта альтернатива основана на фундаментальном заблуждении, будто все процессы вне органической материи являются подчиненными законам случайности. Именно с точки зрения физики Келер считает несостоятельным это «или-или» там, где на самом деле существуют и другие возможности. Этим самым Келер затрагивает важнейший теоретический пункт структурной психологии, именно, ее попытку преодолеть два основных тупика своевременного естествознания— механистическую и виталистическую концепции. Вертгеймер первый указал на то, что обе эти концепции являются несостоятельными с точки зрения структурной теории. Желая представить в свете новой теории нервные процессы, происходящие в мозгу, Вертгеймер пришел к убеждению, что эти процессы в нервной системе должны рассматриваться не как суммы отдельных возбуждений, но как целостные структуры. Он говорит, что теоретически нет необходимости допускать, как это делают виталисты, что наряду с отдельными возбуждениями и сверх них существуют особые, специфические центральные процессы. Следует скорее допустить, что всякий физиологический процесс в мозгу представляет собой единое целое, не складывающееся, как простая сумма, из возбуждений отдельных центров, но обладающее всеми особенностями структуры, о которых мы говорили выше. Таким образом, понятие структуры, т. е. целого, обладающего своими особыми свойствами, не сводимыми к свойствам отдельных частей, помогает новой психологии преодолеть механистическую и виталистическую теорию. В отличие от Эренфель-са и других психологов, рассматривавших структуру как особенность высших психических процессов, как нечто, привносимое сознанием в элементы, из которых строится восприятие целого, новая психология исходит из того положения, что эти целые, которые мы называем структурами, не только не являются привилегией высших сознательных процессов, но не являются исключительной особенностью психики вообще. «Если мы будем присматриваться, — говорит Коффка, — мы найдем их повсюду в природе. Следовательно, мы принуждены принять существование таких целых в нервной системе, рассматривать психофизические процессы как такие целые, если только имеются основания для такого взгляда. Таких оснований много. 29 Мы должны принять, что сознательные процессы являются частичными процессами больших целых, и что, указывая на другие части этого же целого, они свидетельствуют перед нами о том, что физиологические процессы являются такими же целыми, как и процессы психические». Мы видим, таким образом, что структурная психология подходит к монистическому разрешению психофизической проблемы, что она допускает в принципе структурное построение не только психических, но и физиологических процессов в мозгу. Нервные процессы, говорит Коффка, соответствующие таким явлениям, как ритм, мелодия, восприятие фигур, должны обладать существенными свойствами этих явлений, т. е. прежде всего их структурностью. Для того, чтобы ответить на вопрос о том, существуют ли структуры в области непсихических процессов, Келер обратился к исследованию того, возможно ли в мире физических явлений то, что мы называем структурой. В особом исследовании, посвященном этому вопросу, Келер пытается доказать, что в области физических явлений существуют такие целостные процессы, которые с полным правом мы можем назвать структурными в том смысле, в каком мы употребляем это слово в психологии. Характерные особенности и свойства этих целых не могут быть выведены суммативным путем из свойств и признаков их частей. С первого взгляда может показаться, что любое химическое соединение представляет образец такой структуры непсихологического характера; например, такое соединение, как K.CN обладает такими свойствами, которые не присущи ни одному из элементов, входящих в его состав: калия, углерода и азота. Но такое слишком простое доказательство не является, строго говоря, убедительным, потому что, пользуясь этой аналогией, как говорит Келер, мы, с одной стороны, не можем обнаружить многих важнейших свойств психологических структур на химических соединениях (функциональная зависимость частей от целого), а с другой стороны, мы можем ожидать, что с дальнейшими успехами физической химии эти свойства будут сведены к некоторым первичным физическим свойствам. Поэтому для того, чтобы получить принципиальную возможность рассматривать процессы в центральной нервной системе как структурные процессы, Келер поставил себе задачей исследовать, возможна ли вообще в области физических явлений структура. Как мы уже 30 указали выше, Келер дает положительный ответ на этот вопрос. В связи с этим исследованием для Келера коренным образом видоизменяется вся традиционная постановка психофизической проблемы. Стоит только принять вместе с новой психологией, что физиологические процессы в мозгу являются такими же структурами, как и психические процессы, и тем самым бездна, которая на протяжении всей истории психологии существовала между психическим и физическим, совершенно исчезает, и на ее место выдвигается монистическое понимание психофизических процессов. «Обычно полагают, — говорит Келер, — что даже при точнейшем физическом наблюдении и знании мозговых процессов мы все же ничего не могли бы из них заимствовать для объяснения соответствующих переживаний. Я должен утверждать противоположное. В принципе вполне мыслимо такое наблюдение мозга, которое открывает физические процессы, в структуре и, следовательно, в существенных свойствах сходные с тем, что исследуемый переживает феноменально. Практически это является почти немыслимым не только по техническим причинам в обыкновенном смысле этого слова, но, прежде всего, из-за другой трудности: из-за различия анатомически-геометрического и функционального мозгового пространства». Келер говорит далее, что одним из главнейших постоянных доводов против допущения физического коррелята мышления (и высших психических процессов вообще) является указание на то, что «единства со специфическим расчленением» не существуют и не могут существовать как физическая реальность. Так как это последнее предположение отпадает вместе с допущением «физических структур», легко понять, говорит Келер, какое значение в будущем структурная теория должна приобрести для психологии высших процессов и особенно психологии мышления. Бюлер в книге, посвященной кризису современной психологии, указывает на родство структурной психологии «со старым спинозизмом». Это указание совершенно справедливо. Действительно, структурная психология отказывается от традиционного дуализма эмпирической психологии, рассматривавшей психические процессы «не как естественные вещи, — по выражению Спинозы, — но как вещи, лежащие за пределами природы». Мы легко открываем, что в основе этого монистического взгляда лежит философское понимание психического и физического, 31 близко подходящее к учению Спинозы, и уж, во всяком случае, связанное с ним своими корнями. Л. С. Выготский (предисловие к изданию 1930 г.) ПРЕДИСЛОВИЕ Эта книга представляет собою новое, во всем существенном неизменное издание сочинения «Исследование интеллекта антропоидов 1», которое появилось в 1917 г. в качестве третьего выпуска работ Антропоидной станции на Тенерифе в Трудах Прусской академии наук и через некоторое время было распродано. Многие товарищи по специальности выразили за это время свое мнение о книге, критикуя или толкуя ее содержание. Войти в рассмотрение подобных суждений я смогу только во второй, еще незаконченной части работы. 2 Зак. № 175 Исследование интеллекта человекоподобных обезьян ВВЕДЕНИЕ 1. Двоякого рода интересы ведут к исследованию интеллекта (Intelligenzprufungen) человекоподобных обезьян. Мы знаем, что дело идет о существах, которые в некотором отношении стоят ближе к человеку, чем к другим видам обезьян; так, особенно отчетливо выяснилось, что химизм их тела—поскольку об этом свидетельствуют свойства крови — и строение высшего органа, большого мозга, родственнее химизму человеческого мозга, чем химической природе низших обезьян и развитию их мозга. Эти животные обнаруживают при наблюдении такое множество человеческих черт в своем, так сказать, повседневном, что сам собой возникает вопрос: не в состоянии ли эти животные также действовать в какой-либо степени с пониманием и осмысленно, когда обстоятельства требуют разумного поведения. Этот вопрос возбуждает первый, можно сказать, наивный интерес к возможным разумным действиям животных; степень родства антропоидов и человека должна быть установлена в той области, которая кажется нам особенно важной, но в которой мы еще мало знаем антропоидов. Вторая цель теоретического порядка. Если допустить, что антропоид обнаружит в известных обстоятельствах разумное поведение, подобное тому, которое известно нам у человека, то все же с самого начала не может быть никакого сомнения, что в этом отношении он остается далеко позади человека, т. е. находит трудности и делает ошибки в относительно простых положениях, но как раз поэтому у него может при простейших условиях появиться природа интеллектуальных операций, в то время как человек, по крайней мере, взрослый, будучи объектом самонаблюдения, едва ли совершит простые и потому пригодные для 37 исследования на самом себе действия, а в качестве субъекта с трудом может удовлетворительно наблюдать более сложные. Следовательно, можно надеяться в предполагаемых интеллектуальных действиях антропоидов снова увидеть пластичными процессы, сделавшиеся для нас слишком привычными, чтобы непосредственно распознавать их первоначальные формы, но которые, однако, в силу их простоты являются естественным исходным пунктом теоретического понимания. Так как в последующих исследованиях все внимание сначала направлено на первый вопрос, то может быть высказано соображение, что этот вопрос предполагает в своей основе определенное разрешение задач, о которых идет речь при втором. Встречается ли у антропоидов разумное поведение, можно спрашивать лишь после того, как теоретически установлена необходимость различать действия интеллектуальные и действия иного характера. Так как в особенности ассоциативная психология выражает претензию все относящиеся сюда действия, вплоть до самых высших, и даже у человека, вывести в основном из одного и единственного принципа, то отсюда занимаем известную теоретическую позицию, противоречащую ассоциативной психологии. Но это — недоразумение. Ведь нет ни одного приверженца ассоциативной психологии, который, следуя непредубежденному наблюдению, не видел бы различия между неразумным поведением, с одной стороны, и разумным, с другой, не видел противоположности. Что же иное представляет собою ассоциативная психология, как не теорию, которая сводит к хорошо известным, простым явлениям ассоциативного характера и те процессы, которые при наивном наблюдении не создают впечатления однородности с первым, — прежде всего, так называемые интеллектуальные операции? Короче, такие различения являются как раз исходным пунктом строгой ассоциативной психологии, именно они должны быть теоретически преодолены, следовательно, очень хорошо знакомы ассоцианисту, и вот мы встречаем, например, у одного из радикальных представителей этого направления (Thorndike) следующее положение в качестве вывода из опытов над собаками и кошками. Ничто в их поведении не оказывалось наделе разумным. Кто так формулирует свои выводы, тому поведение иного характера уже должно представляться разумным, тот устанавливает эту противоположность в наблюдениях, например, у человека, несмотря на то, что затем отрицает 38 ее в теории. Итак, если необходимо исследовать, проявляют ли антропоиды разумное поведение, то вопрос этот может быть поставлен сначала совершенно независимо от теоретических предпосылок: будут ли они за или против ассоциативной психологии. Правда, тем самым вопрос ставится без определенной остроты: не следует искать у антропоидов чего-то вполне определенного, что нужно исследовать, не поднимается ли поведение антропоидов до некоторого, весьма приблизительно известного нам из опыта типа, который предносится нам как «разумный», в противоположность поведению иного рода, особенно в поведении животных. Но при этом мы поступаем только соответственно природе вещей, ибо ясные определения не присущи началу опытных наук; успех их дальнейшего продвижения выражается в создании определений. Впрочем, тип человеческого и (может быть) животного поведения, к которому относится первый вопрос, и без теории не является все же совсем неопределенным. Опыт показывает, что мы еще не склонны говорить о разумном поведении в том случае, когда человек или животное достигает цели на прямом пути, не представляющем каких-нибудь затруднений для их организации, но обычно впечатление разумности возникает уже тогда, когда обстоятельства преграждают такой, как бы сам собой разумеющийся, путь, оставляя взамен возможность непрямого образа действия, и когда человек или животное избирает этот, по смыслу ситуации, «обходной путь». Поэтому молчаливо признавая это, почти все те, кто до сих пор пытался ответить на этот вопрос о разумном поведении животных, создавали для наблюдния подобные ситуации. Так как для животных, стоящих по своему развитию ниже антропоидов, вывод в общем был отрицательным, то из таких именно опытов и выросло распространенное в настоящее время воззрение; соответствующие опыты над антропоидами произведены были в незначительном количестве и не принесли еще правильного решения вопроса. Все опыты, о которых сообщается в начале последующего изложения, принадлежат к одному и тому же роду. Экспериментатор создает ситуацию, в которой прямой путь к цели непроходим, но которая оставляет открытым непрямой путь. Животное входит в эту вполне обозримую ситуацию и здесь может показать, до какого типа поведения позволяют ему подняться его задатки, в особенности, решает ли оно задачу при помощи возможного обходного пути. 39 2. Опыты производились вначале только на шимпанзе, затем для сравнения был привлечен небольшой материал иного рода, а именно: люди, одна собака и куры. Семь шимпанзе составляли коренное население Антропоидной станции, которую Прусская академия наук содержала на Тенерифе с 1912 г. по 1920 г. Из этих семерых самая старшая, взрослая самка получила имя Чего, потому что многие ее качества дали нам повод счесть ее—быть может неправильно — за экземпляр подвига Чего. (Мы очень далеки от обладания ясной систематикой различных разновидностей шимпанзе). Самое старшее из младших животных, по имени Грандэ, тоже во многих отношениях сильно отличалось от своих товарищей. Так как эти уклонения касаются, скорее, общего характера, чем интересующего нас интеллектуального поведения, мы не видим надобности входить здесь в более подробное описание этих различий. Остальные пятеро — два самца (Султан и Консул) и три самки (Терцера, Рана, Хика)—соответствуют обычному типу шимпанзе. Нуэва, самка приблизительно того же возраста, как и другие маленькие животные (от 4 до 7 лет ко времени большинства опытов), отличалась по телосложению от остальных своим замечательно широким, некрасивым лицом и (явно патологической) скудостью волосяного покрова на плохой коже. Тем не менее, ее безобразие прекрасно уравновешивалось ее характером, отличавшимся такой привлекательной мягкостью, наивной доверчивостью и тихой ясностью, каких мы никогда не видели у других шимпанзе. Только до некоторой степени сходную, совершенно детскую привязанность мы встречали у других животных, когда они бывали больны, и, может быть, многие привлекательные черты у Нуэвы объясняются именно тем, что с самого начала на нее влияла ее медленно протекавшая болезнь. Особенно хорошее впечатление производило приятное обыкновение животного часами играть, довольствуясь самыми простыми средствами; другие же, к сожалению, склонны порою к лени, если у них нет особого повода для деятельности, и они не колотят друг друга или н& заняты уходом за телом друг друга. Длительное совместное\ пребывание большого количества сильных детенышей шимпанзе вообще не влияет на возникновение осмысленных занятий, хотя бы имеющих вместе с тем игровой характер; Нуэву в течение многих месяцев держали отдельно. Впрочем, нельзя даже предполагать, что привлекательные качества этого животного могут 40 быть отнесены за счет предыдущего воспитательного воздействия. К сожалению, кажется невозможным сделать из шимпанзе, по природе пустого и суетливого, путем воспитания приятное существо; но Нуэва была совершенно невоспитана в обычном смысле этого слова; напротив, она показывала, что ничуть не привыкла к тому, чтобы ее поправляли. Она постоянно ела свой помет и была сначала удивлена, потом в высокой мере возмущена, когда мы воспрепятствовали этой привычке. На второй день пребывания на станции сторож погрозил ей палкой при подобной попытке, но она ничего не поняла и даже хотела поиграть с этой палкой. Если у нее отбирали корм, который она без стеснения где-нибудь подбирала, но который ей не подходил, она в гневе моментально начинала кусаться, не обнаруживая никакой сдержанности по отношению к человеку, короче — животное выказывало себя вполне непосредственным и, несомненно, было менее «воспитано», чем животные станции. Самец Коко, которому на вид можно было дать приблизительно три года, представлял собой экземпляр шимпанзе, какие встречаются нередко: над всегда тугим животом красивое лицо с порядочным теменем, острым подбородком и выпуклыми глазами—лицо, которое постоянно казалось недовольно-вызывающим, что придавало ему сходство с дерзким выражением, присущим молодому буршу. В самом деле, большая часть его существования протекала в каком-то хроническом раздражении: потому ли, что ему не дали достаточно есть, потому ли, что к нему осмеливались приближаться дети, потому ли, что тот, кто только что был с ним, позволил себе опять уйти от него, или, наконец, потому, что сегодня он не знал, как он нашел выход при подобном опыте вчера; он не жаловался — он был возмущен. Это настроение проявлялось обычно в быстром барабанном бое по полу обоими кулаками и в возбужденном скакании на месте, а в случаях сильной ярости — в быстро проходящих горловых спазмах, которые мы наблюдали также и у большинства других обезьян во время припадков ярости и редко _ в состоянии крайней радости; перед такими припадками и при небольшом возбуждении он непрерывно издавал короткое О, напоминающее беспорядочным, но характерным ритмом медленно развертывающуюся стрельбу линии стрелков. Своей упругой требовательностью и резкой раздражительностью, когда его претензии не удовлетворялись немедленно, Коко был похож на другого эгоиста par exellence, 41 именно — Султана. К счастью, и, вероятно, совсем не случайно, Коко был так же одарен, как и Султан. Это — только два шимпанзе. Для тех, кто видел Нуэву и Коко живыми, нет никакого сомнения, что оба по своему нраву приблизительно также отличались друг от друга, как два ребенка совершенно различного характера, и можно выдвинуть в качестве общего положения то, что наблюдения только над одним шимпанзе никогда нельзя рассматривать как основание для суждения о данном виде животных вообще. Сообщаемые в дальнейшем опыты показывают, что в интеллектуальной области различие отдельных индивидов было не менее значительным. Почти все наблюдения относятся к первой половине 1914г.1 Они часто повторялись позднее, нотолько некоторые дополняющие опыты и повторения (из произведенных весною 1916 года) внесены в сообщение, ибо, как правило, снова повторялось ранее наблюдавшееся поведение и, во всяком случае, ничто существенно в прежних опытах не нуждалось в исправлении. 3. Опыты упомянутого уже рода могут, смотря по складывающейся ситуации, предъявлять к испытуемым животным весьма различные требования. Чтобы совсем приблизительно найти зону трудности, внутри которой испытание шимпанзе вообще имеет смысл, мы с Е. Teuber поставили задачу, которая казалась нам трудной, но все же не неразрешимой для шимпанзе. Для предварительной ориентации сообщим здесь, как вел себя в этом опыте Султан. К ручке открытой корзиночки, в которой находятся фрукты, прикреплен длинный тонкий шнур, наверху к проволочной решетчатой крыше площадки для игр животных привешено железное кольцо, через которое проходит шнур, так что корзина висит примерно в 2 м над землей, свободный конец шнура в форме очень широко открытой петли наброшен на коротко обрубленный сук дерева, приблизительно в 3 м от корзинки и почти на той же высоте; шнур образует острый угол с вершиной у железного кольца. Султана,который не видел приготовлений, но хорошо знаком с корзинкой по предыдущему кормлению, вводят на площадку, между тем как наблюдатель занимает место вне решетки. Животное рассматривает сначала висящую корзину, 'Они получены, следовательно, до того, как мы привлекли шимпанзе к оптическим исследованиям (ср. это в Abh. d. Kgl. Preuss. Akad. d. Wiss. Jahrg. 1915, phys. -math. KI. N 3). 42 но скоро, однако, начинает проявлять живое беспокойство (вследствие непривычного одиночества), громко стучит по обыкновению шимпанзе ногами по деревянной стенке и пытается вступить в общение с остальными животными через окна и другие отверстия дома обезьян или же с наблюдателем через решетку; первых не видно,м1 второй держится безразлично. Через некоторое время Султан внезапно направляется к дереву, быстро влезает на него до петли, на мгновение останавливается здесь, потом тянет, глядя на корзину, за шнур, пока корзина не ударятся наверху о кольцо (крышу), отпускает его снова, тянет второй раз сильнее, так как корзина наверху качается и один банан падает из нее. Он спускается, берет плод, снова взбирается, тянет теперь с такой силой, что шнур разрывается и вся корзина падает вниз, слезает вниз, берет корзину и плоды и отходит, чтобы съесть их. Три дня спустя этот опыт был повторен, только петля на конце шнура была заменена железным кольцом, и это кольцо, вместо обрубленного сука, было одето на гвоздь, вбитый в прибор для гимнастических упражнений животных. Султан не проявляет теперь никакой озабоченности, одно мгновение смотрит вверх на корзину, идет затем прямо к гимнастическому прибору, влезает на него, тянет один раз за веревку и опускает ее снова, обратно слезает вниз и подбирает фрукты. В лучшем случае можно было ожидать такого решения задачи: животное снимает петлю (или железное кольцо) с обрубленного сука (или гвоздя) для того, чтобы корзина просто упала вниз и т. д. По тому поведению, какое имело место в действительности, легко видеть, как животное использует как нечто само собой разумеющееся значение веревки в данной ситуации, но Дальнейшее течение опыта не совсем ясно, а на лучшее решение ни разу не было и намека. В чем причина этого, узнать невозможно. Может быть, Султан не видел легкоразделимого скрепления петля-сук или кольцо-гвоздь? Сумел бы он его устранить, если бы 43 обратил на него внимание? Мог ли он вообще ожидать, что корзина упадет на землю? Таким образом, мы сделали опыт, который для начала содержит слишком сложные условия для того, чтобы из него можно было многое почерпнуть, и мы увидели себя вынужденными начать последующие исследования с совершенно элементарных задач, в которых поведение животных было бы, по возможности, однозначным. 1. ОБХОДНЫЕ ПУТИ Воспринятая в каком-либо месте зрительного поля цель (например, пища) достигается, поскольку нет никакихусложнений, всеми высшими животными, которые лишь способны оптически ориентироваться по прямой, ведущей к цели; можно даже допустить, что это поведение присуще их организации до всякого опыта, как только их нервы и мышцы достигли необходимой зрелости. Следовательно, если принцип опыта, очерченный во введении, нужно применить в возможно более простой форме, то слова «прямой путь» и «обходный путь» можно взять буквально и поставить задачу, которая вместо биологически прочного прямого пути требует более сложной геометрии движения к цели: прямой путь перерезался таким образом, что препятствие отчетливо обозримо, цель же оставляется на свободном пространстве, но теперь ее можно достигнуть только по изогнутой дороге; предполагается, что цель и препятствие, равно как и общее пространство возможных обходных путей, первоначально действительно доступны для актуального оптического восприятия; если препятствию придавать различную форму, то последует, вообще говоря, вариация возможных обходных путей, а вместе с этим, возможно, и постепенность в нарастании трудности, которую содержит такая ситуация для испытуемого. Этот простой опыт при более близком рассмотрении может показаться прямо-таки элементарным, но при известных условиях он является основным опытом для теоретической постановки вопроса. В вышеприведенной форме опыт не дает у шимпанзе в возрасте от 4 до 7 лет ничего такого, чего нельзя было бы наблюдать у них постоянно. Они сейчас же обходят каждое 45 препятствие, лежащее между ними и целью, если только та часть пространства, через которую проходят кривые возможности обходимых путей, достаточно доступна взору. Путь при этом может идти по ровной земле, или по деревьям и сооружениям, или вдоль по крыше (под ней), если есть возможность за нее ухватиться, как это и бывало при далее описываемых испытаниях, в которых цель свешивалась с проволочной крыши над площадкой игр; при этом первая попытка решения часто заключалась в том, что шимпанзе взбирались в ближайшем удобном месте на крышу и лезли вдоль нее до свешивающейся веревки. Потребовалось строгое запрещение, чтобы исчезли из программы этот и другие обходные пути, на которые порою могли бы пойти только такие гимнасты, как шимпанзе, да и между ними только подлинные акробаты (Хика); ведь не следует думать, что, по крайней мере, по телесной ловкости шимпанзе хотя бы приблизительно похожи друг на друга. Можно видеть, как животные с точностью поворачивают, сгибают и направляют свое тело, как того требует форма узкого входа; никто даже не ожидал бы от шимпанзе, чтобы он, например, остановился беспомощно перед горизонтальной щелью в стене, по ту сторону которой лежит цель, поэтому на нас не производит никакого впечатления то, как он сам, насколько возможно, превращается в подлинную горизонталь и таким образом проскальзывает в щель. Только когда опыты с обходным путем ставят с менее высоко стоящими животными или когда у шимпанзе с помощью ничтожной, как кажется, модификации постановки вопроса удается вызвать неуверенность, даже беспомощность, — только тогда становится ясным, что совершение обходного пути далеко не всегда можно считать само собою разумеющимся поведением. Но так как в той форме опыта, о которой до сих пор шла речь, поведение этого шимпанзе совсем не пробуждает в нас впечатления чего-то особо разумного, но, по крайней мере, кажется само собою разумеющимся, здесь надлежит сделать соответственно нетеоретической постановке вопроса дальнейшее разъяснение. Наблюдения при простейших опытах с обходным путем настолько легки, что легко допускают сравнение с такими же опытами, поставленными наддругими животными; если имеешь дело с более простым экземпляром, сейчас же обращает на себя внимание один момент, который повторяется во всех более трудных опытах над шимпанзе, и там его легко будет распознать, 46 если мы уясним его в следующих примерах. Неподалеку от стены дома импровизируется квадратное, обнесенное забором пространство, так что одна сторона, удаленная от дома на 1 м, стоит параллельно ему, образуя проход длинной в 2 м; один конец прохода закрывают решеткой и теперь вводят в тупик по направлению от А до В взрослую канадскую суку; там, держа голову по направлению к замыкающей решетке, она некоторое время ест свой корм. Когда корм съеден почти до конца, новый кладется на место С по ту сторону решетки; собака смотрит на него, на мгновение кажется озадаченной, но затем моментально поворачивается на 180 градусов и бежит из тупика вокруг забора по плавной кривой, без каких-либо остановок, к новому корму. Эта же собакаведет себя в другой раз сначала очень похоже. Через забор на проволочной решетки (поставленной, как это изображено на рис. 3), возле которого в В стоит животное, перебрасывается на далекое расстояние кусок корма; собака сейчас же, делая большую дугу, бежит наружу. Чрезвычайно примечательна ее видимая беспомощность, когда тотчас же после этого, при повторении опыта, корм не бросают далеко, а только перекидывают за решетку, совсем близко, так что корм лежит непосредственно перед собакой, будучи отделен от нее только одной решеткой: собака снова и снова тычется мордой в решетку и не двигается с места, как будто сконцентрированность на близкой цели (конечно, при сильном участии обоняния) мешает выполнению далеко облегающей забор кривой. Маленькая девочка 1 г. и 3 мес, которая всего несколько недель назад научилась ходить, вводится в ad hoc построенный тупик (2 м длины и 11/2 м ширины); по другую сторону загородки на ее глазах кладут заманчивую цель; она спешит сначала прямо 47 к цели, — следовательно, к загородке,—медленно оглядывается, обегает глазами тупик, внезапно весело смеется и вот уже в один прием пробегает кривую к цели. Цель Цель Если подобные опыты делают с курами, сейчас же обнаруживается, что обходной путь не есть нечто само собой разумеющееся, но маленькая операция (Leistung); в ситуациях, требующих гораздо менее значительных обходных путей, чем до сих пор упоминавшиеся, куры уже совсем беспомощны, постоянно налетают, если видят цель перед собой сквозь решетку, на препятствие, беспокойно бегая туда-сюда, и дело не улучшается даже тогда, когда препятствие (являющееся знакомой им решеткой) и главная часть обходного пути (вокруг створки двери их дома и через соответствующее ей отверстие) им хорошо известны. Различные куры ведут себя не совсем одинаково, и если уменьшить обходной путь; в то время как они все теснятся к препятствию, можно очень хорошо наблюдать, как сначала одна, потом еще одна и т. д. перестает набегать на препятствие и внезапно быстро пробегает кривую обходного пути; некоторые особенно малоодаренные экземпляры обычно продолжают еще долгое время набегать на решетку даже и при легчайших задачах. Различие, равным образом, проявляется очень отчетливо, когда наблюдают, в какой мере при более значительных обходных путях случай благоприятствует возникновению решения у отдельных животных. Бегая туда и сюда перед целью, порою они попадают на мгновение в такие положения, исходя из которых можно облегчить обходной путь; но одно и то же облегчение, приносимое случаем, действует весьма различно на различныхживотных: одно животное внезапно бросается по замкнутой кривой наружу, другое беспощадно 48 маячит снова в «ложном» направлении. Все куры, которых я наблкрдал, были в состоянии дать только очень «плоские» обходные пути (чертеж 4 а и противоположность 4 б); повидимому, возможный обходной путь не мог начаться с направления, которое сначала вело бы прочь от цели (ср. в противоположность этому поведение ребенка и собаки). Отсюда следует, что для процессов, лежащих в основе маленьких операций, вариация геометрических условий имеет очень большое значение. Влияние это резко и многообразно будет бросаться в глаза также у антропоидов и при гораздо более трудных задачах. Так как случай может привести животных в более благоприятное положение, порою будет происходить так, что ряд чистых случайностей приведет их от исходного пункта к самой цели или, по крайней мере, доведет до положения, от которого к цели ведет прямой путь. Но это верно по отношению ко всем испытаниям интеллекта, по крайней мере, в принципе; ибо чем сложнее требуемая операция, тем невероятнее, что ее целиком имитирует случайность, и поэтому вообще необходимо к вопросу, находит ли животное в опыте каждый раз «обходной путь» (в широком смысле слова) присоединить ограничивающее условие, которое исключало бы случайный результат. Если теперь, взяв в качестве примера описанные нами опыты с обходным путем в узком смысле, мы получим в успешных случаях всегда приблизительно один и тот же путь, независимо от того, решается ли задача благодаря ряду случайностей, или это будет настоящее решение задачи, то возникает возражение, что между обеими этими возможностями нельзя провести различия. Для всего последующего, и для психологии высших животных вообще чрезвычайно важно, чтобы кажущееся весьма основательным, но в действительности ошибочное соображение не создало путаницы. Для наблюдения, которое здесь является единственно решающим, существует, как правило, совершенно грубое различие форм между подлинной операцией и случайной имитацией, и никто, проделав некоторое количество подобных опытов на животных (или детях), не может не заметить этого различия: подлинная операция протекает как единственный процесс, совершенно замкнутый в себе как в пространственном, так и во временном отношении, — в нашем примере как непрерывный бег без малейшей остановки до самой цели; случайный результат возни 49 кает из агломерата единичных движений, которые появляются, прекращаются, снова возникают, остаются при этом по направлению и скорости совершенно независимыми друг от друга и только в целом, сложенные геометрически, начинаются у исходного пункта и кончаются у цели. Опыт с курами показывает нам этот контраст в особенно яркой форме, когда одно и то же животное, сначала под влиянием стремления к цели, мечется неуверенно вокруг (маятникообразными движениями, которые несколько упорядочены на черт. 4а), когда затем один из этих отрезков пути приводит к благоприятному месту, теперь внезапно одним замкнутым движением животное обегает кривую: первая часть возможного обходного пути проходит в беспорядочном бегании туда и сюда, вся остальная пробегается «правильно»; одно поведение непосредственно сменяется другим, но столь резко, что ни один человек не может не признать наглядной разницы в характере движения. Если опыт производился нечасто, к этому прибавляется то, что момент возникновения подлинного решения обычно резко отмечается в поведении животного или ребенка каким-то толчком: собака как бы впадает в оцепенение, затем внезапно поворачивается на 180 градусов и т. д. , ребенок оглядывается, -внезапно лицо его проясняется и т. д. В таких случаях характерная непрерывность процесса подлинного решения еще более бросается в глаза благодаря перерыву, перемене направления перед началом. Я решительно предостерегаю от ложного истолкования сказанного в том смысле, что речь идет здесь о каком-то сверхъестественном способе познания: каждый может производить такие наблюдения, если этот род наблюдения будет, подобно всякому другому, введен в употребление. Нечто подобное часто встречают и помимо психологии животных. Нить плохо установленного электрического измерительно прибора, находясь под влиянием блуждающих токов земли и других быстро меняющихся случайных воздействий, движется по шкале беспорядочно то : туда, то сюда; но непрерывное движение, приводящее в определенное положение, всякий физик сейчас же сумеет отличить от прежнего и понять его смысл. При наблюдении Броуновского молекулярного движения сейчас же бросается в глаза ошибка опыта, вносящая нормальное, упорядоченное движение определенной формы и т. д. Относительно этого важного не только в 50 методическом отношении пункта позднее будет говориться подробнее. Опыты с обходным путем вышеприведенного рода не следует свешивать с двумя другими видами опытов: 1. «Лягушки, лишенные большого и промежуточного мозга, все еще обходят препятствия». Животные автоматически сворачивают с пути, который привел бы их к столкновению с препятствием. Следует ли11з этого, что те же лягушки могли бы автоматически проделать обходной путь вокруг препятствия, идя к какой-нибудь цели? Оче видно, нет. То, что в наших опытах является наиболее существенным, совершенно не находит себе места в опытах с лягушками. 2. Американские зоопсихологи очень часто заставляют ркивотных (или людей) отыскивать выход из лабиринтов, которые совершенно нельзя обозреть, находясь внутри них. В сил^ этого, первое нахождение выхода необходимо зависит от случая, и касающиеся этого исследователи заняты в первую оче|?едь выяснением того, как при этих обстоятельствах испыту-емь*й использует предшествовавший опыт при последующих экспериментах. При испытаниях интеллекта, подобных нашим опь*там с обходным путем, все. основано на том, что ситуация даемся испытуемому открытой. Для шимпанзе я усложнил опыт с обходным путем следующигм образом: цель подвешивается в корзине на крыше, с земли ее нзевозможно достать; в корзине имеется несколько тяжелых каменей, так что маятникообразное раскачивание веревки и корзин ы сохраняется после сильного толчка довольно долго; плоскость качания направлена таким образом, что корзина при максимальном отклонении в одну сторону близко подходит к строению; обходной путь может быть, следовательно, легко замечен (и использован) лишь в отдельные моменты (19.1. 1914). После того, как маятник начал качаться, к нему подводят Хику, Гр£»ндэ, Терцеру.' 'В первые дни эти животные был и слишком боязливы для того, чтобы вести опысты с каждым из них отдельно. Это обстоятельство внесло громадные затруднения , ноэкспериментироватьсовсем изолированно, например, соднойХикой, было невсэзможно даже через полгода; для компании я вводил, чаще всего, Терцеру или Коь*сула, ибо пользоваться ими самими по себе было оченьтрудно из-за их лени и роб*эсти, но по этой причине порою для некоторых задач пропадал испытуемый. 51 Грандэ прыгает с пола за корзиной, но не достает ее; Хика;' спокойно осмотревшись вокруг, бежит сразу к строению, взбирается наверх, ждете вытянутыми руками корзину и ловит ее. Опыт длился около минуты.1 Повторение опыта с другими животными (Раной, Коко) тоже протекали так быстро и просто, что решение и этой задачи можно считать вполне доступным всем шимпанзе. 'Грандэ, видевшая решение Хики, опередила ее при тотчас же последовавшем повторении опыта; после разъяснений, которые будут сделаны в дальнейшем, не останется никакого сомнения, что хороший пример не был для нее, безусловно, необходим, и что она, всегда более медлительная, некоторое время спустя сама увидела бы обходный путь. Султан, не присутствовавший при этих опытах, был привлечен (20. I) к испытанию с тем же самым маятником, причем последний, прежде чем он его увидел, был приведен в круговое движение, которое влекло корзину с большой и приблизительно постоянной скоростью мимо близко стоявшей балки; опыт этот вследствие формы качания и равномерной скорости, конечно, несколько более труден. Одно мгновение Султан смотрит вверх и следит глазами за корзиной; как только он видит, что она проходит мимо балки, он сейчас же оказывается наверху и ждет цели. В таких опытах не имеет никакого значения: остается ли подходящий пункт, к которому приближается в своем движении маятник, тем же самым или меняется от опыта к опыту; совершенно безразлично также, будет ли то стена дома, дерево, сооружение или что-либо другое. Если вводят изменения подобного рода, то одно и то же животное не направляется к тому месту, где оно перед этим достигло успеха, но взбирается как раз В этой работе я совсем недаюилидаюлишьтам, где это имеет значение для существа дела,только приблизительныеуказания о времени. Какправило, длительность опыта зависит от столь многих случайных и меняющихся обстоятельств (например, от бесплодных попыток решения недостатка интереса, грусти по поводу одиночества или неудачи и т. д. ), что измерения времени создали бы только видимость количественной методики. Как протекаетопыт во времени, всегда можно видеть из описания в той мере, в какой это необходимо для наших целей. Будет л и интервал, втечение которого животное ведет себя безразлично или горюет, какэто часто происходило, длится три минуты, т. е. может быть в десять раз больше, чем, собственно, процесс решения, или подчас может быть в тысячу раз дольше него, — ведь это совершенно безразлично. В большинстве случаев решение как таковое составляетлюбую часть измеренного «времени опыта». 1 52 на такое место, которое является верным для данной ситуации. При таких простых опытах я никогда не видел ни одного отклонения от этого правила, что часто встречается при выполнении задач, которые требуют от шимпанзе очень многого; тогда появляются ошибки, имеющие характер глупого повторения. Нахождение обходного пути представляет значительно большие трудности, когда часть ситуации, по возможности большая, не видима из исходного пункта, но только известна «из опыта». Одно из помещений для животных имеет очень высоко расположенное, закрывающееся деревянными ставнями окно, которое выходит на площадку для игр. Из помещения животные проходят на площадку для игр через дверь, ведущую в коридор, затем идут немного по коридору и через дверь, ведущую из коридора, — на площадку для игр. Рис.5 Все упомянутые части хорошо известны шимпанзе, но в то время, как кто-либо из них находится в этом помещении, он видит его только изнутри (6. III). Я беру Султана из другого помещения, где он играл вместе с остальными, иду с ним через коридор в ту комнату, закрываю за ним дверь, иду с ним к окну, немного приоткрываю деревянную ставню, бросаю наружу банан так, что Султан видит его исчезновение через окно, но вследствие того, что окно расположено высоко, не видит его на земле, и снова быстро закрываю ставню (Султан мог видеть вовне небольшой кусок проволочной крыши). Когда я поворачиваюсь, Султан уже в пути, толчками отворяет дверь, исчезает в коридоре, его слышно У второй двери и сейчас же после этого — перед окном; я нахожу его на дворе под окном, причем он усердно занят поисками: банан 53 случайно упал в темную щель между двумя ящиками. То, что местонахождение цели и большая часть возможного обходного пути невидимы, не представляет существенного препятствия для решения; если только соответствующие части пространства вообще известны, кривая обходного пути с легкостью проходит по ним. При совершенно сходном опыте с уже упомянутой собакой оказалось, что она может выполнить то же самое. Через дверь Д входят с ровной и свободной площадки, окружающей дом, в комнату с окном О, выходящим на площадку П; собаку, которая знает и площадку перед домом по прежним посещениям — собака не жи вет в этом доме, — вводят в комнату через дверь Д и кормом привлекают к открытому окну; отсюда она может видеть только отдаленные верхушки деревьев, но не площадку. Корм выбрасывается наружу, и сейчас же после этого закрывают окно. Собака бросается один раз к оконной раме, потом одно мгновение стоит, повернув голову к окну, недолго смотрит на наблюдателя; внезапно она взмахивает несколько раз хвостом, одним прыжком поворачивается на 180 градусов и мчится без остановок через дверь наружу и далее вокруг дома до места под окном, где она сейчас же находит корм.1 Thorndike поставил большое количество опытов над кошками и собаками, чтобы посмотреть, что соответствует действительности из тех чудесных историй, которые рассказываются об этих друзьях дома. Результат оказался очень неблагоприятным для животных, и Thorndike пришел к заключению, что они не только очень далеки оттого, чтобы «думать», 'Несколько иные опыты с обходным путем ставили Thorndike, (срав. нижецитированную работу) и Hobhouse (Mind in Evolution London 1901). Отмечу еще, что собака была приведена к двери не со стороны окна; следовательно, на обратном пути обонятельный след мог вести ее не далее, как до двери; но наблюдение показывает, что запах вообще не мог играть никакой роли. 54 но не могут даже ассоциировать представлений с восприятиями, как это делает человек, и в существенном не выходят за пределы возникающих в опыте связей простых «импульсов» с восприятиями. Это исследование сделано в отрицательном направлении — то, что для своего времени было наиболее необходимо, однако, пошло так, как это все чаще оказывается (также в Америке) в этом направлении слишком далеко. Испытания стояли не выше анекдотов о животных и были столь трудны, что результат, конечно, должен был получиться жалкий; под впечатлением несостоятельности животных дать что-либо в этих испытаниях, Thordike выдвинул общие отрицательные положения по поводу их способности к выполнению операций, которые не вытекают из специальных и слишком трудных опытов. Собака по сравнению с обезьяной, например, кажется очень глупой, но все же ближайшее исследование таких простых случаев, как только что описанные, было бы очень кстати. Ради принципа построения эксперимента, я должен сделать еще одно замечание по поводу опытов Thorndike'a. Подобно нашим опытам, они были задуманы как испытание интеллекта (вопрос: разум или нет?); значит, чтобы достигнуть своей цели, они должны ставится в ситуациях, в которых животные, по возможности, обозримы, ибо если существенные части ситуации наделе не могут быть наглядно обозримы испытуемым, как он может разумно справиться с задачей? С некоторым удивлением поэтому видишь, как кошек и собак по многу раз сажают в клетки, внутрь которых входит только конец какого-либо механизма, и сквозь решетку которых можно увидеть изнутри еще и отрезки бечевы или другие части механизма, в то время как вся ситуация в целом, где животное должно найти себе дорогу изнутри, недоступна для ясного обозрения. Задача: животное должно само освободить себя тем, что потянет или надавит доступную часть механизма, ибо благодаря этому, откроется дверь в клетку. Thorndike сообщает далее об опытах, в которых животные лишь тогда освобождались из клетки, когда они сами себя чесали или когда они сами себя лизали. Он противопоставляет эти эксперименты другим (где надлежало приводить в действие механизм), так как здесь не существует никакой связи, никакого соответствия между действием и его результатом, что имеется в тех; в действительности, однако, некоторые из тех экспериментальных установок, к сожалению, приближаются к условиям этих опытов без 55 связи. Ситуации с механизмом всегда содержат составные части, которые допускают — хотя бы в некоторой степени—разумное к себе отношение, и поэтому является необходимым установить, ведут ли себя животные в этом случае (при ситуациях, допускающих, насколько возможно, разумное отношение к некоторым своим частям) как-либо иначе, чем в другом (в заведомо совершенно бессмысленных установках опыта); ибо здесь дело идет, очевидно, о некоторого рода experimentum cruris. Как и следовало ожидать, результат оказался таков, что правильное поведение в обоих случаях образуется путем более или менее длительного «обучения», так как «осмысленные» опыты слишком трудны, и к тому же отдельные части их обстановки не были наглядно представлены. Но когда животные овладевали задачей, разница уже обнаруживалась: «Во всех этих случаях» — в тех, которые имели совершенно бессмысленный характер, — «проявляется достойная внимания тенденция... редуцировать акт, пока он не сделается всего только следом лизания и чесания», и важнее всего далее: «В тех случаях, когда кошку не выпускают после этой слабой реакции, она не повторяет сейчас же движения, как она сделала бы, ели бы, например, она надавливала на задвижку, причем дверь не открылась бы от этого». В качестве объяснения Thorndike говорит только то, что не может найти причины обоих явлений. Так как дело идет здесь об одном из наиболее интересных результатов, пусть даже таком, которого, согласно его теории, нельзя было ожидать, нужно пожалеть о столь быстром отказе от толкования. 2. УПОТРЕБЛЕНИЕ ОРУДИЙ Ситуация подвергается дальнейшему усложнению: нет больше пространства для возможных обходных путей, непроходима теперь не только прямая линия, соединяющая с целью, но и все остальные геометрически мыслимые кривые; равным образом, некое приспособление формы собственного тела к пространственным формам окружающей обстановки не приводит животное в соприкосновение с целью. Если такое соприкосновение все же должно быть каким-либо образом установлено, то это может произойти посредством включения промежуточного материального члена. Так осторожно, мы увидим потом почему, следует выразиться сообразно положению вещей; только тогда это непрямое (indirekte) поведение с помощью третьего тела принимает определенные формы, можно сказать, в обычном смысле: обладание объектом, являющимся целью, достигнуто посредством орудия; существует один род преодоления расстояния до цели при помощи третьего тела, к которому это положение применимо.1 Если поле уже содержит в себе третьи тела, пригодные для преодоления критического расстояния между животными и целью, то возникает вопрос, в какой мере шимпанзе способен, находясь под влиянием стремления к цели, использовать возможности подобного рода. 'Хорошо делают, когда на всем протяжении исследования проблемы заменяют время от времени такие избитые слова, как «употребление орудий», «подражание» и т. п. другими, которые, возможно, точнее соответствуют поведению животного. Такие затасканные слова имеют ту вредную сторону, что за кажущейся знакомостью прячут важнейшие вопросы; кхорошо поставленным вопросам приходят, вероятно, скорее, когда при выборе выражений насколько возможно заставляют себя следовать за поведением животного; порою это весьма затруднительно просто потому, что не всегда имеешь под рукой вполне подходящие слова. 57 I Задача наиболее легка, когда расстояние, фактически, в основном уже преодолено, третье тело уже «вставлено»; если между ним и целью есть связь, то можно или использовать эту связь, или, сочтя третье тело стольже безразличным, как и всякое другое (конечно, помимо цели), остаться беспомощным в данном положении. Уже во введении было указано, что Султан овладел одним из таких положений, хотя скрепление было непростой формы и приобретало значение лишь в том случае, если он совершал сначала обходной путь, влезая на дерево. Если же опыт ставят просто так, например, к цели прикреплена нить или тому подобное, которую животное может достать, тогда шимпанзе быстро и всегда хорошо решают эту задачу. С Нуэвой опыт был произведен на шестой день ее пребывания на станции (14. III): на расстоянии немного более 1 м от решетки клетки лежала цель, мягкая соломинка была прикреплена к ней, своим свободным концом пробегая по совершенно пустому пространству до самой решетки; едва Нуэва увидела цель, как схватила соломинку и притянула ею цель. Коко через пять дней после прибытия на станцию (13. VII) был привязан за ошейник к дереву, что позволяло ему господствовать лишь над ограниченным кругом; по ту сторону периферии круга положена цель, нитка же, привязанная к ней, входит в пределы круга; Коко не видел приготовлений. Когда его внимание обратили на цель, он только раз взглянул на нее и снова отвернулся; ему еще раз указали на корм, он схватил нить и потянул к себе, но после короткой попытки снова отбросил ее: это оказалось не той целью, которая была ему нужна. Еще раньше (14. II) тот опыт дал положительные результаты у Консула и Чего, несмотря на то, что длина веревки была 3 м. Все остальные животные имели случай по одному разу трудиться над привязанной бечевой в более сложных опытах, и ни один не замедлил ее использовать. Всегда наблюдалось притягивание к себе «при взгляде на цель», и это в буквальном смысле: взгляд на цель, и животное начинает тянуть, смотря все время на цель, а не на веревку. Следовательно, не может быть и речи о том, что веревка притягивалась вначале по какой-либо иной причине. 58 Вариация: цель лежит в корзине, бечевка привязана к ручке и протянута в решетчатое окно помещения, в котором находится шимпанзе: корзина неизменно поднимается на бечевке вверх. Собака легко могла бы помочь себе в подобном опыте передними ногами или зубами; однако животное, о котором шла речь выше, не в состоянии было выполнить этой простой операции и вообще не обращало никакого внимания на нить, конец которой лежал под самым носом, в то время как поведение свидетельствовало о живейшем интересе к цели. Собаки, также как, например, лошади, — если только им не помогут особенно счастливые случайности в их движениях или какое-либо обучение,—вероятно, могут умереть от голода, находясь в одном из таких положений, где для человека и шимпанзе едва ли может возникнуть какая-нибудь проблема. Операция шимпанзе заслуживает все же ближайшего рассмотрения. Для этого ситуация немного запутывается (11. VI. 1914): цель, к которой привязана нить, лежит по ту сторону решетки на полу; кроме «правильной» нити бегут, перекрещиваясь с нею и между собою в различных направлениях, еще три нити, начинаясь около места, где лежит цель, и доходя до самой решетки. При сколько-нибудь внимательном взгляде взрослый человек сейчас же увидит правильную нить. К решетке приведен Султан, мимоходом он бросает взгляд наружу и дергает быстро Друг за другом две ложные и потом правильную нить (последовательность указана на рисунке цифрами). 59 Поле становится значительно яснее, когда от цели бегут только две нити — правильная и ложная, по возможности, ни разу не перекрещиваясь. Результат в четырех таких случаях от b до е (14. VII) легко понять из рисунков. При этом расстояние животное — цель составляет около 1 м, ложные нити приближаются к цели на 5 см. Из опытов нельзя усмотреть, может ли Султан, будучи в достаточно спокойном состоянии, прийти от рассмотрения поля к ясному заключению, которая из нитей правильная, потому что фактически он не дает себе времени для такого усилия, но просто тянет как попало и, во всяком случае, только два раза схватывает сразу правильную нить. Ошибки, которые он делает, едва ли случайны; в пяти опытах он тянет четыре раза за ту нить, которая пробегает от решетки до цели кратчайшей дорогой. Может быть, здесь имеется еще одна тенденция — оказывать предпочтение вправо лежащим нитям; это следовало бы объяснить чисто моторно: Султан садится у решетки всегда прямо против цели и пользуется при всяком поводе, который требует только minimum'a ловкости, правой рукой. Наконец, если только одна нить пробегает близко от цели, оставаясь неприкрепленной к ней, то все зависит от более точного определения «близости». Султан в одном из таких опытов (цель отстоит от решетки на 3 м, конец бечевы удален от цели примерно на 15 см), взглянув по направлению к цели, сначала не потянул бечевку, но несколько секунд спустя все же дернул ее, будучи всецело занят лишь ею одной, не обращая ни малейшего внимания на цель, и начал играть с наполовину втянутой бечевочкой, все время нисколько не заботясь о лежащей снаружи цели; проба показала, что у него был самый хороший аппетит. Напротив, при удалении цели на 1 м и при расстоянии между концом бечевки и целью всего лишь около 2 см он тянул, явно смотря на цель, хотя делал это несколько нерешительно. При увеличении числа таких наблюдений шимпанзе, естественно, становятся недоверчивыми. В целом я мог установить следующее: при очень малом расстоянии между концом бечевы и целью (многое зависит от ясности фона) шимпанзе после беглого взгляда в большинстве случаев будет тянуть бечевку; он будет делать это всегда, когда бечевка и цель оптически соприкасаются друг с другом; является ли «способ скрепления» в нашем практическом смысле привязывания в таких опытах для шимпанзе чем-то большим, нежели оптичес60 ким контактом высшей или низшей степени, кажется сомнительным. При очень большом расстоянии между нитью и целью шимпанзе обычно не будет тянуть, он должен быть заинтересован бечевой как таковой, или нуждаться в ней, чтобы как-нибудь иначе использовать ее в качестве орудия; при средних расстояниях в несколько сантиметров, когда бечева еще достигает некоего рода «окружения» цели, внутри которого она тотчас же (также и людям) представляется «бегущей в область цели», все будет зависеть от внимания животного и его голода. При очень сильном голоде шимпанзе все же будет тянуть бечеву, и именно «при взгляде на цель», даже если он видит и должен видеть, что никакого контакта нет. Он поступает при этом совершенно также, как тонущий человек, который, по обычному выражению, в опасности всегда хватается за соломинку. Движения животного в подобных случаях, которые будут нам еще часто встречаться, вялы и представляют картину полной растерянности.1 II Цель ничем не соединяется с помещением, где находится животное; в качестве единственного вспомогательного средства ситуация содержит палку, с помощью которой цель может быть придвинута. Из семи шимпанзе, которые принадлежали станции с самого начала, я нашел у Султана уже достаточный опыт в подобном применении палок, такое же действие наблюдалось также у Раны; как возникло оно у некоторых других животных впервые, будет сообщено в следующей части этих исследований. К тому роду опытов, который здесь первоначально рассматривается, относятся три случая — с Чего, Нуэвой и Коко. Большая самка, о предыдущей жизни которой в Камеруне, разумеется, ничего неизвестно, содержалась ко времени опыта (26.11.1914) почти всегда изолированно от других (втечение 1 1/ 2 лет), ктому же втаких помещениях, которые редко давали повод иметь дело с подвижными предметами помимо соломы и одеяла; напротив, смотреть на занятия маленьких животных она могла, когда ей было угодно. Чего выпускается из своей комнаты в обнесенное решеткой помещение, которое служит ей местом Опыты с веревками ставил Hobhouse на нескольких видах животных, да и помимо него они проделывались довольно часто. 1 61 пребывания в течение дня; снаружи, дальше, чем может достать ее очень длинная рука, лежит цель; внутри, поблизости от решетки и несколько в стороне, находятся несколько палок. Она безуспешно пробует сначала достать фрукты руками, потом ложится на спину, немного спустя делает новую попытку, снова оставляет ее и т. д. в течение более чем получаса; наконец, она остается продолжительное время лежать, не заботясь больше о цели; палки, которые, находясь непосредственно рядом с нею, могли бы привлечь к себе ее внимание, как будто для нее не существуют. Но теперь младшие животные, бегавшие неподалеку снаружи, начинают интересоваться целью и осторожно подходят ближе и ближе; одним прыжком Чего выскакивает, схватывает одну из палок и подталкивает ею довольно ловко бананы к себе, пока они не приблизятся на расстояние длины руки. При этом она сейчас же ставит палку правильно позади цели; она пользуется сначала левой рукой, потом правой и часто меняет их; палку она держит не всегда так, как это сделал бы человек, но часто так, как она любит держать свой корм, именно — зажав ее между третьим и четвертым пальцами, в то время как большой придерживает ее сбоку. Опыт с Нуэвой был поставлен через три дня по ее прибытии. (11. III. 1914). Она не бывала еще в обществе других животных, но сидела изолировано своей клетке. Ей дают в клетку палочку. Она скребет ей некоторое время по полу, сгребает таким образом в одну кучу кожуру бананов и потом роняет палку без внимания приблизительно в 3/4 м от решетки. 10 минут спустя снаружи на пол, дальше чем может достать рука, кладут фрукты; животное безуспешно старается схватить их и сейчас же начинает горевать с характерной для шимпанзе манерой. Она выпячивает на несколько сантиметров обе губы, особенно нижнюю, издает, глядя на наблюдателя умоляющими глазами и протягивая к нему руку, плачущие звуки1 и наконец, отчаявшись, бросается на спину — очень выразительное поведение, которое можно наблюдать вообще в случаях большого горя. Так проходит, в просьбах и жалобах, несколько времени, пока примерно через 7 минут после появления цели животное не замолкает при взгляде по направлению к палке, которая здесь, как чаще всего и в дальнейшем, находится в левой руке, тотчас же ставится на землю позади цели. При 'Шимпанзе, как известно, не плачет слезами. 62 повторении опыта через час проходит гораздо меньше времени до того, как животное схватывает палку; равным образом, теперьона употребляет ее уже с большей ловкостью; ловкость достигает своего тахшшп'ауже после немногих повторений. Коко на второй день после своего прибытия (10. VII. 1914) привязан, как обычно, цепью за ошейник к дереву, имея возможность свободно двигаться возле него в пределах круга. Сначала он совсем не обращает внимания на легкую палочку, вдвинутую незаметно в круг, немного позднее он грызет ее одно мгновение; час спустя вне круга, вне пределов досягаемости кладется цель. После нескольких напрасных попыток схватить ее все же рукой, Коко берет внезапно палку, которая лежит приблизительно на расстоянии 1 м позади него, смотрит на цель и роняет палку; вытянувшись по направлению к цели, он протягивает ногу, которая, благодаря ошейнику, достает дальше, чем рука, но оставляет также и это; внезапно он опять берет палку и на этот раз, правда, очень неловко, притягивает цель. При повторении опыта неловкость животного бросается в глаза еще резче; нередко он толкает цель (банан) с неправильной стороны так, что она была один раз отброшена далеко прочь; в этом случае, и вообще чаще, Коко берет палку ногой и продолжает таким образом работать дальше; когда он не смог достать банан этим путем, он внезапно приносит зеленый стебель, с которым играл перед опытом, но и этим орудием ничего не достигает, потому что стебель еще короче, чем палка. Коко ведет палку с самого начала правой рукой, и только в те моменты, когда его правая рука явно утомлена, на помощь приходит левая рука, но тогда палка движется совсем неуверено даже если рука не утомлена, и скоро он снова передает палку в правую руку. Говоря очень обще, можно считать, что шимпанзе, который однажды в подобной ситуации начал применять палку, не останется беспомощным, если налицо не окажется палки или если находящаяся налицо палка скроется от внимания. Нуэва (13. III.) два дня спустя была лишена перед опытом палки, с которой она в этот промежуток охотно играла. Когда снаружи кладут цель, она пробует тряпками, лежавшими в клетке, соломинками и, наконец, жестяной чашкой для воды, которая стоит перед решеткой, подтащить или пригнать к себе Цель ударами (тряпкой), что ей иногда удается. На другой день после первого опыта с Чего палки лежат в 1 63 1/2 метра от решетки в глубине клетки. Когда животное впущено в помещение, оно протягивает сначала, опять безуспешно, сквозь решетку руку; однако как только маленькие животные начинают приближаться к цели, Чего схватывает быстро несколько соломинок и безуспешно удит ими. Лишь спустя много времени, когда маленькие подходят угрожающе близко, совершенно внезапно палки вовлекаются в ситуацию, и с помощью одной из них придвигается цель. Для следующего опыта (в тот же день несколькими часами позднее) палки кладутся еще дальше от решетки (следовательно, и от лежащей снаружи цели), около противоположной стены клетки (расстояние от решетки 4 м). Они не используются. После напрасных попыток достать цель рукой Чего вскакивает, быстро идет в помещение, где она спит и которое соединяется с опытной клеткой маленькой открытой дверью, и сейчас же возвращается со своим одеялом; она проталкивает материю сквозь решетку, бьет ею по фруктам и гонит их к себе. Когда при этом один банан попадает на угол одеяла, все поведение немедленно меняется, и она с большой осторожностью притягивает к себе одеяло с лежащим на нем плодом. Но применять одеяло довольно трудно; новая цель совсем не поддается этому способу. Чего беспомощно оглядывается, часто смотрит по направлению палок, но не выказывает к ним ни малейшего интереса; но вот всовывают другую палку сквозь прутья решетки наискось от от цели, Чего сейчас же употребляет ее. Коко, который кроме палки хотел уже применить стебель травы, через три дня (13. VII) в такой же ситуации сначала не обратил внимания на палку, лежавшую несколько в стороне от цели, у самого края упомянутого круга; лишь некоторое время спустя он достает ногою палку, и потом с ее помощью—попрежнему неуклюже — цель. При повторении опыта он приносит свое одеяло, протягивает его до самой цели, но после небольшого промедления бросает его и снова берется за палку. Днем позже, когда поблизости нет никакой палки, повторяется совершенно точно весь процесс с одеялом, затем он пытается придвинуть цель камнем. Еще несколькими днями позже он использует большой кусок твердого картона, ветку шиповника, поля старой соломенной шляпы, кусок проволоки. Все, что подвижно и имеет хоть в какой-нибудь степени вид вытянутого в длину предмета, становится в ситуации «палкой» в чисто функциональном смысле 64 «орудия для захватывания». Можно сказать даже, что подвижная часть поля выказывает тенденцию направляться в руках Коко к критическому месту. Попутное самонаблюдение: еще до того, как животному приходит в голову применить палку или что-либо сходное, зритель, конечно, наперед ждет этого; когда смотрят на обезьян, которые усердно, но без успеха стараются преодолеть расстояние до цели, то в результате напряжения происходит смещение зрительного поля; продолговатые и подвижные предметы воспринимаются теперь не какбезразличные и строго неподвижные на своем месте, но как бы снабженные «вектором», как бы находящиеся под давлением в направлении к критическому месту. Как и следовало ожидать, изменения цели или ее положения, как правило, остаются без влияния, после того как употребление палок однажды произошло. В один жаркий день Коко пытался притянуть ведро, полное воды, которое стояло вблизи его круга, с помощью палок, которые он держал в каждой руке, — конечно, без успеха. Когда цель прикрепили на гладкой стене дома выше, чем достает рука, он берет зеленый стебель, потом камень, палку, соломинку, свою посуду для питья и, наконец, украденный башмак и протягивает их вверх; если же под рукой совсем нет ничего другого, тогда он делает петлю из веревки, которой он привязан, и пытается ею сбить цель. Когда животные, нашедшие практический способ поведения в определенной ситуации, применяют тот же способ в сходном положении, тогда высказывается (и часто с полным правом) предположение, что в неясном восприятии животного новая ситуация совсем не отличается от старой, и, следовательно, одинаковое поведение в обоих случаях понятно само собою. Было бы совершенно ошибочно привлекать подобное объяснение для тех случаев, когда шимпанзе заменяет палку другим предметом: оптика шимпанзе, как это легко установить в опытах, да и помимо них, слишком высоко развита, чтобы он мог чисто оптически «смешать» ранее примеренную палку с пучком соломы, полями шляпы, камнем, башмаком и т. д. Но если сказать, что палка приобрела в зрительном поле определенное функциональное 3 Зак. № 175 65 значение для известных ситуаций, и это само собою переносится на все другие предметы, которые в некоторых наиболее общих свойствах формы и консистенции имеют объективное сходство с палкой, хотя бы в остальном имели какой угодно вид, — то это совершенно точно выражает единственное воззрение, которое согласуется с наблюдаемым поведением животных. Поля шляпы и башмак для шимпанзе, конечно, не всегда являются оптическими палками (и едва ли поэтому они смешиваются в опыте), но лишь в определенных ситуациях они выступают как «палки» в функциональном смысле, после того как до известной степени родственная по форме и консистенции вещь, например, прут, однажды выполняла функцию палки. Описание поведения Коко показывает, что у этого малыша едва ли имеется какое-нибудь ограничение в смысле характера вещи, и всякий «подвижный предмет» быстро становится в подходящей ситуации «палкой». Другой момент кажется гораздо более существенным, чем внешнее различие между палкой, полями шляпы и башмаком; в опытах с Чего и Коко (Нуэва по внешним причинам не испыты-валась в этом направлении) это положение предметов, рассматриваемых как орудия, по отношению к животному и цели. У обоих животных палки, которые они перед этим часто употребляли, теряли свой функциональный или инструментальный характер единственно потому, что они удалялись от критического места. Точнее: если позаботиться о том, чтобы при взгляде на критическую область и при блуждании взором внутри этой зоны невозможно было увидеть палку и, наоборот, при взгляде в направлении палки вся область цели исчезала бы из поля зрения, то этим, как правило, применению орудия ставится препятствие, или оно, по меньшей мере, резко замедляется, несмотря на то, что до этого было уже неоднократно использовано. Всеми средствами я обращал внимание Чего належавшие на заднем плане клетки прутья, и она смотрела прямо на них; но она при этом не могла видеть области цели позади себя, и палки оставляются в покое. Даже когда мы однажды утром довели дело до того, что она схватила одну из палок и использовала ее, после обеда, когда палки лежали на том же месте, она уже не могла выйти из положения еще раз, хотя, бродя по клетке, прямо наступила на палки и несколько раз смотрела точно в их направлении. В то же самое время прутья и различные замещающие предметы, которые она видит неподалеку от области цели, используются ею без 66 малейшего промедления, и животное съедает то, что ему удается добыть, с величайшим аппетитом.1 Мы часто проделывали тот же опыт с Коко и всегда с одинаковым результатом: он безуспешно тянется, чтобы достать цель, за его спиной тихо кладется палка; животное, если оно повернется, может смотреть прямо на палку, может прыгать через нее — оно не видит в ней орудия; если незаметно приближают палку, то, наконец, когда уже незначительное отклонение взора или поворот головы приводят в область цели к палке, глаза животного внезапно останавливаются на ней, и она пускается в ход.2 Здесь нельзя объяснить всего одним только расстоянием между палкой и целью; если Коко сидит в середине своего круга—цель положена вне его, а прут лежит близ середины круга между животным и целью, — то животное берет его с собой к цели, и это совершенно понятно: ведь в этом случае палка едва ли может укрыться от взора, когда он обращен к цели, и весьма вероятно, что они будут «увидены вместе», как это, по-видимому, требуется в данном случае. Конечно, дело идет здесь не об абсолютном законе: порою бывает, что при взгляде, который животное бросает назад, оно замечает и схватывает подходящий предмет, который лежит очень далеко позади него. Этого следует ждать заранее при наличии большого количества содействующих условий; но, как правило, — и правило, резко бросающееся в глаза, — я наблюдал описанное выше поведение. Если, соответственно этому, «становление оружием» прута является в известном смысле функцией геометрической констел'Одсяло лежит в помещении для сна на таком же расстоянии, как палка, позади животного, однако оно приносится; но здесь следует заметить, что дверь совсем рядом с решеткой на переднем плане сбоку, так что Чего при относительно небольшом отклонении взора, которое оставляет еще решетку (область цели) в зрительном поле, уже видит сквозь дверь одеяло; напротив, если она повернется лицом к палкам, область цели исчезает совершенно. Помимо этого, одеяло, благодаря тому, что оно является предметом ежедневного обихода животного, стоит, таксказать, вне конкуренции сдругими вещами. 2 Животное не должно видеть палки во время придвигания,т.е. в движении; этим было бы введено совсем новое условие. Я удалял Коко и закрывал ему глаза, когда производились изменения; в первом случае его снова сажали перед целью так, как он сидел до этого. С таким молодым животным можно обращаться очень просто; Коко, помимо всего, уже привык к подобному обхождению. 3* 67 ляции, то это верно все только для начала; позднее, после того, как животное много раз побывает в такой ситуации, воспрепятствовать решению путем оптического отделения цели от прута уже не так легко. Но что описанная зависимость вначале существует, это «чувствуешь», уже когда делаешь приготовления к опыту: если возникает вопрос, куда следует положить палку, то оказывается, не будучи в состоянии дать этому объяснения в совершенной уверенности, что решение появится особенно легко, когда палка лежит совсем близко у цели и с нею легко может быть «схвачена вместе». Несмотря на то, что такое поведение сделалось для нас обычным, мы еще не можем точно указать, какие условия оказывают при этом свое влияние. III Если цель прикреплена высоко, на таком месте, к которому не ведет ни один обходной путь, то расстояние может быть преодолено при помощи возвышения пола, выдвигания ящика или другой подставки, на которую животное затем взбирается. Палки следует заранее удалить, если их применение уже известно; возможность обойтись старыми способами решения по большей части препятствует возникновению новых (24. I. 1914). Шесть молодых животных, коренные обитатели станции, запираются в помещении с гладкими стенами, потолок которого (примерно 2 м высотою) они не могут достать; деревянный ящик (50 х 40 х 30 см) стоит почти на середине помещения плашмя, причем открытая сторона его направлена кверху; цель прибита к крышке в углу (в 2 1/2 м от ящика, если мерить по полу). Все животные безуспешно стараются достать цель прыжком с пола; Султан, однако, скоро оставляет это, беспокойно обходит помещение, внезапно останавливается перед ящиком, хватает его, перевертывает его с ребра на ребро прямо к цели, взбирается на него, когда он находится еще примерно на расстоянии 1/2 м (горизонтально) и сейчас же, прыгнув изо всехсил, срывает цель. С момента прикрепления цели прошло около 5 минут; процесс от остановки перед ящиком до первого откусывания плода длится только несколько секунд; он, в отличие от предыдущего блуждания, представляет собою единый, гладко протекающий процесс. До этого мгновения никто из животных не обращает внимания на ящик, все они слишком заняты целью; никто из них не принял 68 ни малейшего участия в перемещении ящика, кроме Султана, который выполнил это один и очень быстро. Наблюдатель при этом опыте смотрел снаружи через решетку.1 В операции, выполненной животным, имеются черты, свидетельствующие о неловкости. Ящик можно было бы придвинуть совсем под цель; при последнем опрокидывании перед прыжком открытая сторона ящика обращена вверх, Султан не исправляет этого, но становится на ребро ящика и прыгает, разумеется, менее ловко; он не поставил ящик «стоймя» (длинной стороной вертикально), чем, во всяком случае, можно было бы избежать бесполезного напряжения. Без сомнения, все в целом протекало слишком быстро для таких тонкостей. На следующий день опыт повторяется, но ящик поставлен так далеко от цели, насколько позволяет помещение (5 м). Султан, несмотря на это, схватывает его, как только ситуация оказывается перед его глазами, тащит его под самую цель и прыгает. На этот раз ящик обращен кверху закрытой стороной. Как возникло пользование ящиками у остальных животных этой группы и у Чего, будет сообщено в другом месте; Нуэва погибла раньше, чем над нею можно было произвести опыт. Коко был подвергнут испытанию и вел себя при этом весьма интересно: на третий день своей жизни на станции (11. VII) он получил для игры маленький деревянный ящик (размером 40 х 30 х 30 см); он толкает его недолго туда и сюда, одно мгновение сидит на нем; когда его оставляют одного, он страшно сердится и при этом с силой толкает ящик в сторону. Через час животное приводят на другую площадку и ставят в следующую ситуацию: веревка, которой он привязан, прикрепляется к стене дома; сбоку примерно на высоте 1 м на стене висит цель; в 3-4 м от цели и в 2 м от стены и перпендикулярно к ней в отсутствие животного поставлен ящик; длина веревки позволяет животному беспрепятственно двигаться по всему пространству вокруг цели и ящика. Наблюдатель на этот раз отходит очень далеко назад (по направлению к ящику и дальше, на 6 м от него) и приближается за все время 'За исключением некоторых случаев, которые будутточно описаны, наблюдатель является для животных тем, кто постоянно запрещает наиболее удобные методы (обходные пути в обычном смысле слова). Его присутствие поэтому Допустимо: как правило, шимпанзе не обращает на него никакого внимания. Само ооою разумеется, что он ведет себя совершенно нейтрально в тех случаях, когда о помощи с его стороны не упоминается. 69 только один раз, чтобы сделать цель более заманчивой. В течение всего опыта Коко не обращает на него никакого внимания. Сначала он несколько раз прыгает вверх, стоя под целью, потом пробует достать цель петлей из своей веревки, которую берет в руку; это ему не удается, и он после ряда усилий, при которых ящик совершенно не затрагивается, отворачивается от стены. Некоторое время кажется, что он совсем оставил задачу, но, наконец, он все же снова подходит сюда. Немного спустя — он только что опять отошел от стены — он наталкивается на ящик, смотрит по направлению к цели и слегкатолкаетящик, не сдвигая его при этом с места; его движения сделались гораздо медленнее, чем до того; он оставляет ящик стоять, делает несколько шагов от него, но сейчас же возвращается и толкает его еще раз, опять после взгляда на цель, но опять совсем слабо и не так, как если бы он действительно хотел переместить ящик; вновь отходит, тотчас же возвращается и в третий раз толкает его таким же образом и потом вновь медленно обходит кругом; ящик сдвинут теперь на какие-нибудь 10 см, но все же в направлении к цели. Ее делают заманчивее, присоединяя кусок апельсина—нет ничего лучше, — и несколько мгновений спустя Коко опять стоит возле ящика, внезапно схватывает его, притаскивает его в один прием и по прямой линии почти под самую цель (по крайней мере, на 3 м), сейчас же влезает на него и срывает цель со стены. С начала опыта прошло всего четверть часа. Само собой понятно, что также и вто мгновение, когда наблюдатель приукрашивал цель, ящик и животное предоставлены сами себе. Увеличение или улучшение цели во время опыта есть средство, которое применяют всегда с неизменным успехом, когда животное явно очень близко к решению, но существует опасность, что при продолжении опыта утомление может все разрушить. Нельзя, впрочем, думать, что животное перед добавлением апельсина было лишь слишком лениво, чтобы выполнить решение; скорее, Коко уже перед этим проявляет живой интерес к цели, но, напротив, совершенно никакого интереса к ящику, и когда потом он несколько раз толкает его, вид его выражает не лень, а неуверенность; есть только одно (вульгарное) выражение, которое действительно хорошо подходит к его поведению в этом периоде: в голове у него брезжит. Впрочем, из последующего со всей определенностью обнаруживается, что животное не из простой лености медлит вначале 70 с применением того способа, который сам по себе является для него обычным. Опыт повторяется всего лишь несколькими минутами позднее; новая цель при этом прикрепляется на той же стене дома, по другую сторону оттого места, где у каменной стены кончается веревка Коко, и более чем в 3 м от места старой цели; ящик продолжаетстоятьнатомжеместе,т. е. как раз под старым местом цели, куда Коко приволок его в первом опыте. Коко бесполезно прыгает, находясь под новой целью, точно также, как раньше под первой, но, по-видимому, интерес его уже не так велик; ящик оставляется вначале без внимания. Немного спустя, совершенно внезапно, Коко направляется к нему, схватывает его, тащит большую часть пути к новой цели, но на расстоянии 1/4 м от нее, взглянув в ее направлении, задерживается и как бы беспомощно стоит несколько секунд. С этого момента начинается настоящая история страданий Коко и ящика. Коко снова начинает двигаться, но только с тем, чтобы выказать свой величайший гнев: с яростными жестами он толкает ящик и туда, и сюда; при этом он не приближает его к цели. После бесплодного ожидания опыт прекращается, чтобы ящик при перебрасывании туда и сюда не попал нечаянно под цель и не возникло случайное решение. День спустя в сходной ситуации ящик остается почти без внимания, хотя Коко много трудится над достижением цели и пробует самые разные средства, среди них уже упомянутый башмак в качестве палки. Случайно он берется за ящик; однако неясно, имеет ли это какое-нибудь отношение к цели. Двумя днями позднее обстановка была изменена, цель привешена к другой стене, а ящик поставлен в 4-х м от нее. Животное использует все возможное, что могло бы заменить палку, но ничего не достигает. Однажды после такой бесполезной попытки Коко поворачивается, взор его падает на ящик, он пристально смотрит на него, так что зрителю кажется, что он сейчас же принесет его, но животное снова отворачивается и делает новую попытку решения, которая будет описана позднее. Когда Коко и при этом терпит неудачу, он, выбившись из сил, садится на ящик и немного спустя начинает играючи прыгать на нем. То, что решение совсем утеряно, сказывается еще яснее при следующем опыте, опять двумя днями позднее (16. VII): приблизительно в 5 м от цели стоят два ящика; Коко время от времени подозрительно смотрит на них, но не приносит их, а принимается за другие 71 методы. Наконец, в то время как глаза животного держатся закрытыми, мы ставим один из ящиков так близко к стене, что — и это сейчас же подтвердилось наделе, — стоя наящике можно прикоснуться рукой к стене под самой целью; нужно, следовательно, только немного подтолкнуть яшик, и цель достигнута. Стоя на нем, Коко вытягивается, как только он может, но не предпринимает этого маленького передвижения. На следующее утро ему позволяется некоторое время поиграть с ящиком; он опрокидывает ящик, прыгает на нем, сидит в открытом с одной стороны ящике. Пять дней спустя (21. VII) при последующем опыте животное употребляет для замещения палки все, что только можно сдвинуть с места, в промежутках часто и совершенно явно фиксирует ящик; наконец, Коко направляется к нему и начинает очень грубо колотить его; вне себя от гнева, он кидает его туда и сюда и при этом обрабатывает его еще и ногами; такие вспышки, выражающие дурное расположение духа, более редкие в предыдущие дни опытов, концентрируются теперь целиком и исключительно наящике: снова и снова взор Коко задерживается на нем; когда он отворачивается от цели, он пристально смотрит на ящик и тотчас же после этого яростно набрасывается на него. После паузы в 9 дней опыт был предпринят опять (30. VII); в промежутке Коко не мог видеть ящика. Цель, как и раньше, висит на стене, ящик удален на 2 м и стоит наискось от нее. Животное некоторое время безуспешно тянется к цели, но не достигает ее; оно поворачивается, глаза его падают на ящик, фиксируют его один момент; Коко подходит к ящику, схватывает его, одну секунду кажется, что он сейчас же опять примется колотить его; вместо этого он поспешно волочит его под цель. Опыт происходит не в том месте, где произошла первая удача; между тем и новым решением прошло 19 дней, впервой половине которых о решении можно сказать не больше того, что явилось бы по смыслу эквивалентом следующего положения: «В этом както замешан ящик». После этого решение не было полностью утеряно; правда, в двух повторениях опыта, сейчас же вслед за описанным процессом оно наступило оба раза после бесполезных вытягиваний и прыжков под целью; однако, потом ящик все же был скоро принесен. Второй раз Коко второпях поставил его недостаточно близко и ничего не достиг, когда взобрался на него; тотчас же он сошел вниз и придвинул его. Влияние расстояния между целью 72 и ящиком не проявилось, ящик перемещался при 6 м так, как при 2 м. Несколько дальнейших повторений на следующий день побудили Коко обращаться к ящику и схватывать его, лишь только кто-нибудь появлялся с кормом; нередко при этом он быстро поднимал еще палку и забирал ее с собою; потом при влезании на ящик он или бросал ее, или, стоя наверху, сдирал цель с гвоздя. Такое соединение методов, порою в форме хороших и единственно ведущих к цели решений, встречается часто и у других шимпанзе. Мне казалось полезным привести очень подробное описание этого опыта потому, что поведение животного, может быть, вследствие его молодости, обнаруживает столь замечательные черты и теоретически значительнее интереснее, чем гладко протекающие процессы: об объяснении операции можно думать вообще лишь после того, как будет хорошо изучена каждая из них в отдельности. Да и для понимания психологии шимпанзе как такового столь же важно знать, как он приходит к решению, как и то, что он вообще «использует ящик как орудие». Вариации опыта: на другой день после того, как Султан применил ящик во второй раз, цель прикрепляется к гораздо более высокой крыше другого помещения; два ящика стоят на полу на расстоянии 5 м в сторону от цели близко друг от друга. Султан, который на этот раз совсем один, сначала не обращает внимания на ящики, а пробует сперва коротким, потом длинным шестом сбить цель; так как тяжелые палки неуверено качаются в его руке, он скоро становится нетерпеливым, сердится, стучит ногами по стене и кидает палки прочь. Затем, усталый, садится на стол, который стоит вблизи ящиков, и отдохнув, начинает спокойно осматриваться, медленно почесывая себе голову; взор его падает на ящики и один момент покоится на них, вот он уже слезает со стола, хватает ближайший ящик, волочит его под цель, но влезает на него лишь после того, как берет с собой свою палку, и теперь без усилия сбивает цель. Ящик поставлен не вертикально; вследствие этого для Султана, который плохо прыгает, палка совершенно необходима. Еще одним днем позднее палки удалены, цель и ящики находятся на старом месте; легкий стол, который не был замечен в прошлом опыте, тоже стоит на том же месте, приблизительно 73 в 3 м от цели. Производится много бесплодных усилий; Султан тянет один ящик под цель, но после взгляда, которым он явно измеряет1 расстояние, не влезает на ящик — все равно он не достал бы цели, — но неуверено двигает его под целью туда и сюда; при этом ящик одним углом попадает на толстое бревно, лежащее несколько в стороне; сейчас же Султан бросает вверх испытующий взгляд; расстояние все же слишком велико, и он со злобой колотит ящик. Вскоре после этого он направляет свое внимание на другой ящик, приносит его, но вместо того, чтобы просто поставить его наверх, как следовало ожидать, двигает страшно путанным и изумительным для зрителя образом вокруг первого, поднимает его в воздух косо над первым и т. п. Из этой путаницы возникает вскоре неизбежный припадок ярости: он схватывает ящик, который никак не водворяется на место, и принимается бегать, все время волоча его за собой по всему помещению, причем ящик с силой ударяется обо все. После того, как Султан перестал свирепствовать, он, осмотрев ситуацию, производит существенное облегчение для решения тем, что сильным и верным движением поднимает и ставит вертикально первый ящик, все еще стоящий под целью; к сожалению, следующий взгляд показывает ему, что даже и так он все же не может достать цели, и он не влезает наверх. Вместо этого он обращается теперь к бревну, на которое перед тем попал ящик, и приподнимает его с крайним напряжением за конец, который подходит близко к цели; однако, у него не хватает сил поднять бревно настолько, чтобы оно коснулось цели. Потерпев неудачу второй раз на этом пути, он снова осматривается вокруг себя и, наконец, обращает внимание на стол2 он берет его за одну ножку, но опрокидывает на полдороге из-за слишком поспешной работы. Если бы он благополучно дошел со столом, он достал бы цель. Так как стол похож на ящик только тем, что сделан из неокрашенного дерева, дело идет или о совсем новом решении, или о случае 'Это совсем не «антропоморфизм»: каждый день можно увидеть, что шимпанзе, который на большой высоте приготовляется к прыжку на значительное расстояние, перед этим совершенно также, как и здесь, несколько раз проводит взором от одного конца до другого; как животное, живущее на дереве, которое прыгает порою очень далеко, он должен уметь так оценивать расстояние; было бы, следовательно, неуместной боязнью, если бы мы не воспользовались этим способом выражения. 2 Это не тот стол, на котором он накануне отдыхал и который слишком крепко и грузно стоит в углу, чтобы мог сделаться орудием. 74 замещения ящика, к которому столь же непосредственно относится замечание о замещении палки; совершенно невозможно, чтобы Султан просто оптически «смешивал» ящик и стол. Непосредственно за только что описанным был произведен следующий опыт: стол удален, и надругом месте этого помещения, но опять приблизительно в 3 м от цели, положена маленькая лестница (1,30 м длиною, 5 перекладин)1; Султан берет ее через несколько секунд, тащит ее под цель и прилагает большие усилия, чтобы установить ее; вследствие одного весьма удивительного происшествия, о котором речь будет идти позднее, проходит много времени, прежде чем ему удается, стоя налестнице, сорвать цель. После того, как и другие животные усвоили применение ящика, их поведение в таких случаях совсем не отличалось от поведения Султана; поэтому можно при рассмотрении всего того, что развилось впоследствии из этой первоначальной операции, привлекать также наблюдения над ними: если первое применение этого способа в значительной степени определялось внешними влияниями, то в дальнейшем животные изменяли его уже совершенно самостоятельно и точно.также, как Султан. Мы видим, как все они постепенно заменяют ящик, лестницу, стол самыми разнообразными предметами: камни, решетчатые рамы от окон клеток, жестяные барабаны, деревянные чурбаны, мотки проволоки притаскивались и с успехом применялись в качестве скамеек и лестниц — одно постоянно переходит в другое в практике шимпанзе. Но самой замечательной вариацией остается все же та, которую ввел Султан непосредственно после первого опыта с лестницей, когда ему решительно не удавалась установка этого орудия под новой целью. Чтобы еще раз побудить к работе весьма изнуренную обезьяну, наблюдатель выходит вперед и, указывая на цель, приближается к ней приблизительно на расстояние длины руки, как вдруг Султан вскакивает, схватывает его за руку и изо всех сил старается притянуть его к цели. Так как возникает впечатление, что Султан хочет, чтобы ему дали цель, его отталкивают; однако он с величайшим упорством снова и снова схватывает за руку или за ногу и тянет так, что, наконец, его резко отстраняют. Следствием этого являются вспышки ярости со спазмами голосовой щели и эрекцией. Когда вскоре 'Цель — под крышей, неподалеку от одной из стен. 75 после этого под целью наискось проходит сторож, Султан быстро идет к нему, хватает его за руку, энергично тянет его по направлению к цели, мимо которой тот уже прошел, и в то же время делает несомненные попытки взобраться ему на спину. Сторож избавляется от него и отходит назад, насколько позволяет помещение, но Султан следует за ним, и так как сторож, согласно полученному приказанию, только делает вид, что сопротивляется, Султан притягивает его к самой цели; взобраться к нему на плечи и сорвать цель после этого—дело одного мгновения. С этих пор животное совсем помешалось на этом удобном решении, и, пока его не отучили от него (в интересах опыта), происходило немало бурных сцен, при которых Султан порою, казалось, совершенно задыхался. Дальнейшая модификация, когда одно животное пользуется другим как скамейкой, была однажды введена маленьким Консулом спонтанно — его с трудом можно было побудить принять участие в опыте — в то время как он (также как и другие) еще ни разу не видел, как Султан употреблял нас в качестве лестниц. Во всяком случае, обстоятельства были очень благоприятны: Консул имел обыкновение ходить позади другого животного, положив обе руки на плечи идущего впереди и шагая при этом в ногу с ним; животное обычно не препятствовало этому, напротив, часто бывало так, что кто-нибудь клал руки Консула на собственные плечи, чтобы тот сопровождал его так1. Во время одного опыта с целью, находившейся под крышей, он гуляет по помещению, где производится опыт, на этот раз опершись на плечи Грандэ; ему это удается, но в это время Грандэ, которая явно не понимает, что он намеревается делать, уже прошла мимо цели. Та же история повторяется при новом приближении гуляющей пары к цели; под влиянием этого Султан сейчас же пытается притянуть к цели наблюдателя и сторожа, одного за другим; отстраненный ими, он тянет сначала Терцеру, ■Чего в течение нескольких месяцев питала сильную склонность к этому маленькому животному; если она выходила из своего помещения к другим, тогда, как правило, Консул или начинал путешествовать, опершись на нее описанным образом, или (позднее) прыгал на спину большому животному и, сидя на нем верхом, как на лошади, позволял носить себя. Я незнаю, носятли обезьяны-матери таким образом своих детенышей, тогда «хождение одного позади другого» явилось бы чем-то вроде пережитка этого. (Теперь мы знаем, что своего грудного младенца шимпанзе носят перед животом). Кроме Консула только Хику я видел (редко) шагающей так позади другого. 76 потом Рану, однако те со всеми признаками смущения убегают от него; они не понимают, по-видимому, зачем он беспрестанно бегает за ними с вытянутыми руками, и боятся, чтобы он не причинил им зла. В конце концов, ему все же удается удержать под целью Рану и взобраться ей на спину; но так как в страхе она низко прижалась к земле, он должен несколько раз подпрыгнуть, чтобы наконец схватить цель, и каждый раз он падает всей своей тяжестью ей на спину. Подобные вещи происходят с этих пор все чаще, и уже на другой день в той же ситуации Консул хочет взобраться на Грандэ, Султан пытается взобраться последовательно на Рану, Грандэ и Терцеру, наконец, Рана, кажется, на всех сразу, потому что под целью образуется, в конце концов, клубок из шимпанзе; каждый из них сбрасывает другого и поднимает уже ногу, чтобы взобраться на него, но никто из них не хочет быть скамьей. Несколько позднее в течение того же опыта я прикрепляю цель в присутствии животных: когда я ухожу, меня схватывают сзади и крепко держат: это Грандэ, которая быстро влезает по мне наверх и таким образом достигает цель. Я приношу новую цель и как можно скорее ухожу обратно, но Грандэ идет за мною на задних ногах с протянутой рукой, вытянутыми губами издавая жалобные звуки, и тянет меня под цель и т. д. В это время она уже знала употребление ящиков, и может быть, потому особенно легко поняла сходное функциональное значение человека. Совершенно также, как она и Султан, позднее Хика и Рана пользовались как орудием мною, сторожем и каждым, кого им удавалось захватить. Употребление ящиков непосредственно переносится на несколько отличную ситуацию. Султан преследует другое животное, которое спасается бегством вдоль под самой проволочной крышей; плохой гимнаст. Султан не лезет вслед за ним, но приносит ящик, ставит его под преследуемым животным и прыгает с него; ящик слишком низок, тогда он старается притащить Грандэ и т. д. В последнее время все животные уже давно умеют обходиться с ящиками и т. д.; к сожалению, они приучились приносить подобные вещи в те места, где решетчатая крыша низко провисает и ее можно достать при незначительном повышении пола1. 'Так как решетка была плоха, можно было в то время, когда писалось Ышеупомянутое, часто наблюдать шимпанзе, пользующихся полной свободой. 77 Влезание друг на друга появилось как interme—о также при опыте, в котором основной предмет, орудие, не было оптически актуально, но могло быть введено в ситуацию благодаря той или иной форме воспоминания (15. II). Помещение, к крыше которого подвешена цель, соединено дверью с коридором; он идет по прямой линии на расстоянии 8 м, а потом загибается под прямым углом за поворотом, так что из помещения, где находится цель, этого нельзя видеть, лежит лестница. Когда животные играют перед опытом в коридоре, они могут видеть только одну лестницу, но не место цели, ибо та дверь еще заперта. То, что, по крайней мере, Султан действительно заметил ее в этом периоде до опыта, видно из того, что он упорно обгрызает конец одной перекладины. Цель после того, как дверь открывается, обнаруживает такую притягательную силу, что ни одно животное не остается в коридоре и не возвращается туда; одна попытка решения следует за другой, в том числе уже описанная нами, но даже Султан не вспоминает о лестнице. Наконец, его берут за руку, ведут к лестнице, мимо нее и снова назад, но при этом не обращают на нее его внимания. Никакого действия; Султан, как и раньше, старается притащитьдругихживотных под цель. Сейчас же вслед за этим под нею возникает ожесточенная драка, так что наблюдатель принужден вмешиваться; когда он восстанавливает спокойствие, обнаруживается, что Султан исчез, но сейчас же в коридоре слышно шарканье, и пропавший возвращается назад, волоча за собой лестницу. Так как в этом случае наблюдение было нарушено — в частности, от меня совсем ускользнуло наиболее важное мгновение — то на следующий день я поставил ящик на место, где былалестница, снова позаботился о том, чтобы Султан увидел его перед опытом, и прикрепил цель совсем так, как накануне. Одна попытка решения следует за другой, Султан вынимает, например, железную штангу из того места, где она была прикреплена в комнате Чего1, прислоняет ее как лестницу к стене под целью и лезет по ней вверх, — но никто не может достать цели, и кажется, что Султан совсем не помнит о ящике. После долгого ожидания я беру Султана за руку, веду его к ящику, мимо него (не указывая на ящик) и снова назад, но единственным результатом является сначала то, что на обратном пути он крепче стискивает мою руку и пытается притянуть меня под цель. 'Это — первая комната по коридору, расположенная, следовательно, сейчас же перед открытой дверью. 78 Отстраненный, он с величайшими усилиями старается сделать пригодным в качестве орудия еще что-либо из непосредственно окружающей его обстановки и застревает при этом у длинного засова, который закреплен на внешней стороне наполовину отворенной двери помещения; он виснет на двери снаружи и дергает со всей силой за железо. На этот раз наблюдение удается: Султан прекращает внезапно и без внешнего повода работу над засовом, висит мгновение без движений, затем прыгает на пол, несется во всю прыть вдоль по коридору, огибает угол и уже идет обратно с ящиком. В то мгновение, когда наступает резкая перемена в направлении поведения, цель скрыта от него дверью, но это не препятствует ему стараться оторвать засов, чтобы использовать его как орудие, ящик же стоит уже совсем далеко, за углом коридора и за спиной Султана. Снова и снова отчетливо проявляется, как сильно задерживается решение, когда орудие может войти в ситуацию только благодаря действию воспоминания: Султан днем ранее уже проделывал подобный опыт; несмотря на это, теперь, когда его во время опыта и, конечно, при сильной установке на цель, проводят мимо орудия, решение не наступает тотчас же; однако, при этой прогулке (длившейся всего несколько секунд) животное, разумеется, совсем не выходило из «области цели». В начале коридора даже дверной засов показался ему орудием, хотя уже здесь он не мог видеть цель, но район двери еще стоит в непосредственном контакте с помещением для опытов. Трудность, очевидно, того же рода, только гораздо значительнее, чем та, на которую натолкнулись Чего и Коко при известном положении палок: лучшее орудие легко теряет свое значение для ситуации, если его нельзя увидеть симультанно или guasi-симультанно с областью цели. В следующем опыте задача и решение отличны от предшествующих случаев только внешне, в принципе же, родственны им. Употребление ящиков сделалось за это время для всех привычным. Д1 до Д4 — четыре одинаковых и симметрично расположенных двери дома обезьян ДВ, отворяющиеся по направлению к площадке для игр П; цель свешивается с решетчатой крыши, но висит так высоко, что с земли ее нельзя достать; место, с которого она свешивается, выбрано так, что петли двери Дв2 находятся как 'Думаю, что нет надобности особо пояснять это выражение. 79 раз против него, на расстоянии, несколько превышающем ширину дверной створки; высота цели над поверхностью земли приблизительно равна высоте верхнего края двери. За последнее время до некоторой степени удалось отучить животных лазать вдоль по проволочной крыше; по крайней мере, во время опыта они не решаются на это. (12. IV. ) Двери 1, 3 и 4 заперты, 2 — вдвинута в раму настолько, что задвижка еще не заскакивает, но уже необходимо очень внимательно присмотреться, чтобы заметить разницу в положении между этой и другими дверями; на площадку выпущен Султан. Заметив цель, он поднимает случайно лежавшую здесь маленькую палочку, но отбрасывает ее, не попробовав употребить (она слишком коротка). Сейчас же после этого взор его падает на дверь 2, которую он фиксирует в течение нескольких секунд, не двигаясь с места; наконец, он идет к ней, открывает ее, все еще стоя на земле, и взбирается потом наверх; так как он не довел дверь до прямого угла, он еще не достает до цели; тогда он снова слезает, повертывает дверь дальше, стоя на земле, и теперь уже достал бы цель, если бы при влезании створка двери не повернулась под его тяжестью назад; он прерывает влезание, еще раз становится на пол, вновь до конца повертывает дверь и после этого уже без дальнейших затруднений достает цель. Исправление в начале и компенсация нарушения происходят здесь с ясностью, превзойти которую не мог бы и человек,—в противоположность поведению в некоторых других ситуациях, где, как будет показано позднее, это проявляется с несравненно меньшей отчетливостью. Так как решение в этом случае далось очень быстро, тот же опыт повторяется с Раной, без сомнения, наименее одаренным 80 животным станции (14. IV). Она подходит, смотрит одно мгновение вверх на цель и сейчас же после этого останавливается на двери и осматривает ее; потом лезет по выступающим балкам домаи по двери вверх и отодвигает наверху створку двери от стены до такого положения, при котором можно схватить цель; при этом, как только створка двери выходит из рамы, Рана садится на широкий край створки и, подталкивая дверь, придвигается вместе с нею. Дверь, которую оба животные правильно употребляют, принадлежит комнате, в которой проводит ночи Султан; Рана спит в помещении за дверью 1. Оба довольно часто сидели на верхнем крае двери; Султан одно время имел обыкновение сидеть во время еды на Д2, которая была повернута до конца и прикреплена снаружи к стене. Без сомнения, оба имели случай повертывать дверь, сидя наверху; напротив, ситуация, в которой цель свешивается с крыши против дверных петель, нова. Предшествующий опыт мог сильно облегчить задачу. (6. V.) Все четыре двери одинаковым образом вдавлены в их рамы, но задвижки не защелкнуты; цель висит перед ДЗ вместо Д2. Рана, которая, как и в предыдущем опыте, подвергается испытанию совсем одна, схватывает палку, лезет с нею вверх по стене дома почти напротив цели, но, подняв один раз палку, она оставляет этот метод, выдвигает ДЗ из рамы и таким образом достигает цели. Впрочем, при подобных вариациях случается порой, что животное открывает не наиболее подходящую дверь, но ближайшую последнюю, именно, дверь Б вместо двери а. Ее движение тоже частично направляется вначале в сторону к цели, и действительно ее отворяют только до той точки, начиная с которой дальнейшее повертывание снова удаляет от цели ее внешний край. Может быть, шимпанзе обманывает то, что столь незначительный поворот от Б направляет эту дверь как раз к цели. Позднее (во второй части этих исследований) мы увидим, что вращение дверной плоскости и очерчиваемое ею при этом пространство менее понятно для Животных, чем движение более простой формы и описываемое им пространство. 81 Поведение Чего в сходной ситуации было очень ясным. Это большое животное вообще слишком лениво и неповоротливо, чтобы его можно было подвергать всем испытаниям, которые выполняли маленькие; оно могло поэтому спокойно присутствовать при многих испытаниях, как неиспользуемое, и не имело обыкновения при этом обращать внимание на происходящее; она часто смотрела на метод применения двери и, как казалось, равнодушно сидела неподалеку при только что описанном опыте над Раной. Подвешена новая цель, все двери прислонены к их рамам, но не заперты. Через некоторое время животное, которое как-будто и не проявляло к цели никакого интереса, медленно поднимается, подходит к нужной двери, открывает ее до прямого угла так, что теперь она обращена прямо к цел и, и с напряжен ием взбирается вверх по внешнему краю, — это первый случай, когда Чего влезает на какую-либо дверь, она совсем не гимнаст. Под солидной тяжестью дверь снова повертывается к раме; Чего сейчас же слезает, еще раз, стоя на земле, открывает ее до прямого угла и опять лезет вверх; дверь закрывается. Чего снова спускается, стремительно открывает дверь и лезет на этот раз с большими усилиями по краю дверной створки; несмотря на это, дверь все же получает слабый толчок по направлению к раме и начинает отдаляться от цели. Компенсировав еще раз это повертывание, животное с необычайной поспешностью взбирается по внутренней стороне дверной створки, дверь остается открытой и цель достигается. То, что поведение маленьких обезьян в подобной ситуации целиком определило поведение Чего, является только предположением; напротив, преодоление трудностей полностью принадлежит ей; ибо дверь до этого закрывалась лишь в одном первом опыте с Султаном, и тогда животное влезало только по одной стороне двери. IV На выступающем конце поперечной балки гимнастического станка 2 1/2 м высотою висит крепкий канат, на котором часто упражняются животные; в 2 м от каната (измеряя в направлении, перпендикулярном плоскости станка) и приблизительно в 2 м над полом висит прикрепленная к крыше цель. (27. II) Султан пробует поднять или хотя бы подтащить тяжелую лестницу, с помощью которой была подвешена цель и 82 которая еще лежит поблизости, а вскоре после того, как он еще раз возвратился к лестнице, он влезает на гимнастический станок и замечает сверху разломанную метлу, сходит вниз, берет с собой наверх метлу и делает попытку сбить ею цель; так как он ничего не добивается этим, он спускается с метлою вниз, ставит жалкое орудие на пол под целью — он хочет использовать ее как «палку для прыжка», это будет описано в следующей главе, — но тотчас же бросает это безнадежное предприятие. Еще раз он принимается затяжелуюдоску и за лестницу; потом старается употребить вместо лестницы наблюдателя и, когда его отстраняют, идет опять к гимнастическому станку. Он обхватывает канат, подпрыгивает с ним к цели, но ведет себя при этом так нетвердо, как будто это предприятие безнадежно с самого начала; после этого он влезает на перекладину и сидит там с устремленным на цель взором, в позе и с миной, которые у человека никто не может назвать иначе, как «задумчивость». Так как его поступок с канатом возбуждает сомнение в том, что он осмелился столь храбро прыгнуть, как того требует положение цели, ее вешают теперь несколько ниже и ближе: Султан не только посредственный гимнаст, но еще с детства он был, мягко выражаясь; очень осторожен. Несколько секунд спустя Султан схватывает канат, раскачивается у станка, прыгает на этот раз с достаточной решимостью и срывает цель. Ни в первой части опыта, ни при перевешивании цели, ни после этого, конечно, ни в малейшей степени не указывалось на канат. Султан удаляется, новая цель привешивается совершенно так, как в конце висела старая, и на площадку выпускается Хика (в сопровождении Терцеры). Преодолев страх от пребывания в одиночестве, они начинают интересоваться целью; Хика, взглянув на нее, взбирается на гимнастический станок и тащитза собой канат; поднявшись наверх, она много раз замахивается на цель, как будто хочет сбить ее, но расстояние для этого слишком велико. Скоро она прекращает свои усилия, слезает с концом каната в руке несколько ниже и делает сильный прыжок, взлетает вверх и срывает цель. (7. III. ) Грандэ и Рана, введенные в эту ситуацию, обе одновременно идут к гимнастическому станку, сейчас же и в одно и то же время схватывают канат и пытаются обе одновременно качнуться к цели; это не удается по чисто физическим причинам, и Рана отступает прежде, чем вообще более трусливая Грандэ. Но Грандэ, еще худший гимнаст, чем Султан, делает лишь един83 ственный прыжок, хотя теперь ей уже не мешает тяжелая соседка; снова приближается Рана и делает попытки целесообразно использовать канат, чему мешает присутствие Грандэ. Но как только Грандэ удаляется, Рана немедленно импозантным взлетом решает задачу. Она гораздо лучший гимнаст, чем Грандэ, которая, как и Чего, лишь редко и неохотно расстается с твердой почвой. ч V Обратное, в известном смысле, употреблению орудия проис"! ходит в том случае, когда какой-либо подвижный предмет преграждает путь к цели, и решение состоит в его устранении, так как здесь тоже обходной путь в обычном смысле слова невозможен. В противоположность ранее описанным случаям применения орудия, подобное устранение препятствия представляется взрослому человеку чрезвычайно простой операцией, и уже до опыта мы были склонны предположить, что эта задача будет решена шимпанзе немедленно. Я с удивлением увидел, что мы были неправы. Препятствием во всех случаях служил один и тот же ящик, довольно тяжелая дорожная клетка Консула, хорошо знакомая животным, которую Султан, Грандэ и Рана уже употребили в качестве орудия. (19. II. ) В обнесенном решеткой пространстве, непосредственно у самых прутьев решетки стоит ящик; меньшей своей стороной он обращен вниз, так что животные без труда могут его опрокинуть; снаружи, как раз против середины ящика, на полу лежит цель; ее можно сейчас уже достать палкой, стоит только отставить или повалить ящик. Султан ведет себя очень неясно; он садится на ящик и безуспешно пытается отсюда достать цель палкой, время от времени он немного трясет ящик. Наконец, его палка падает наружу, другой в помещении нет; тогда он по-настоящему берется за ящик с одной стороны и отодвигает его немного от решетки, так что теперь цель можно было бы достать без труда; однако, не заботясь больше о ней, животное отходит в сторону. Опыт обрывается, так как поведение Султана с самого начала производит впечатление недовольства и равнодушия к цели. Несколько позднее, после того, как ящик снова придвинут к решетке, в помещение вводят сразу всех маленьких животных. Только Рана немного трясет ящик, однако, не оттаскивает его. 84 вскоре после этого Султан, явно возбужденный конкуренцией, крепко схватывает его, отодвигает препятствие прочь, подходит к решетке с палкой и достает цель. До этого он не имел интереса к решению, т. е. , прежде всего, не испытывал голода. Едва ли этим можно оправдать остальных. (20. II.) Таже обстановка, только цель лежит снаружи около самой решетки, так что применения палки не требуется. Маленькие животные, кроме Султана, впускаются в помещение, все они пробуют с обеих сторон сверху достать цель и ясно показывают, что испытывают к ней живой интерес; когда им уже совсем ничего не удается, они принимаются мало-помалу за гимнастические упражнения или сидят вокруг ящика, а чаще на нем самом. Так как даже Рана не делает и вида, что собирается сдвинуть ящик, возможно, что ее удары по ящику накануне следует понимать не как намек на решение, но как «первое ощущение» (часто также, особенно у Раны, «обнюхивание»), что очень обычно по отношению к новым предметам или к предметам в новом положении. Если животные не научились большему из поведения Султана днем ранее, то это только совпадает с часто повторяющимся наблюдением, что перениманиерешения от других дается шимпанзе с большим трудом (об этом речь будет идти во второй части этих исследований). Наконец, когда после долгого ожидания следовало бы отказаться от продолжения опыта, Хика внезапно нападает на решение: она упирается спиною в решетку рядом с ящиком, а всеми четырьмя ногами — в ящиксбоку, отодвигает его наискось назад и схватывает цель. Это требует большого напряжения, потому что Терцера сидит на ящике и продолжает сидеть там в течение всего опыта с неподвижным лицом, как будто она слишком глупа, чтобы понять, что намерена делать Хика, или слишком ленива, а может быть то и другое вместе, про нее можно сказать то, что мы говорим про некоторых людей, называя их «ленивыми на мысли». В подобных ситуациях Терцера всегда сидит на ящике. Если Хика решила задачу под влиянием того, что она видела у Султана, в таком случае она подражает самому ядру его операции; ибо ее движения при отодвигании ящика во всем так отличны от имевших место у Султана, за исключением самого «отодвигания препятствия». (22. II.) Грандэ, Терцера, Рана, Консул — в той же обстановке; не замечается ни одного намека на решение, все безуспешно стараются схватить цель, все попеременно сидят на ящике. Так 85 невероятно по сравнению с другими действиями животных, что, несмотря на наличие многих примеров, они все же не могут найти столь простого решения. Наконец, сюда впускают Хику, она смотрит на цель, немедленно берется за ящик и опрокидывает его, на это раз через нижнее ребро, вовнутрь помещения. Во время опрокидывания к ней на мгновение присоединяется Рана; Хика схватывает цель1. При следующем опыте снова нет ни Султана, ни Хики; клетка случайно попала в несколько неустойчивое положение и слегка покачивается; Рана немедленно опрокидывает ящик вовнутрь, как перед тем сделала Хика (отчасти вместе с Раной), и достает цель. Очень вероятно, что дело здесь идет о заимствовании решения; не случайно Рана в предыдущем опыте тоже хотела опрокинуть ящик немедленно в то самое время, когда Хика уже делала это. Может быть, действовало облегчающе то, что ящик при прикосновении шатался (16. III. было сделано наблюдение, что Терцера в подобной ситуации сдвинула ящик с дороги). (23. II.) Та же установка создается для Чего; однако, когда кладут цель, имеют в виду очень длинные руки этого животного. Для Чего этот опыт является вообще первым. Долгое время она лишь бесплодно тянется руками, сидя на мешающей клетке. Наконец, несколько в стороне против ящика снаружи кладут вторую цель, Чего может достать ее, но при этом ящик должен уже ясно ощущать как препятствие; она подбирает эту цель, но оказанная ей помощь ничем не сказывается в ее поведении, и она продолжает сидеть рядом с ящиком у решетки; снова некоторое время ничего не происходит. Между тем, некоторые из маленьких животных, находящихся снаружи, начинают мало-помалу приближаться — их присутствие при опытах с Чего используется в качестве экспериментального вспомогательно средства — и несколько раз пробуют завладеть целью. Каждый раз она отпугивает их угрожающими движениями, вскидыванием и опусканием головы, размахиванием длинными руками и топаньем ногами; очевидно, Чего рассматривает цель как свою вещь, хотя и не может достать ее (она не угрожала бы маленьким животным без ■Способ, которым она удаляет ящик, опять совершенно отличен от того, который она применяла в первом случае; я отмечаю это, чтобы заранее отвести возражения, которые могли бы быть сделаны при незнании шимпанзе, например, то, что Хика делает при этом опыте, есть: «Убрать ящик с дороги к цели!» но не: «Такая-то и такая-то серия движений!». 86 особого повода; с ними она в большей дружбе). Наконец, маленькие все же собрались все вместе около цели, но когда опасность сделалась особенно большой, Чего сразу обхватывает ящик, который в ее руках похож на игрушку, одним толчком поворачивает его назад, подходит к решетке и схватывает цель. В этом случае одна отметка времени не лишена интереса: Около 11 часов до полудня Чего сначала трудится над целью, решение последовало в 1 час. Если бы молодые животные не приблизились, опыт бы длился гораздо дольше1, — и это при задаче, которая представляется нам столь легкой, которая, во всяком случае, едва ли намного трудней, чем притягивание цели за привязанную к ней бечеву, т. е. чем задача, при которой шимпанзе не медлит ни одного мгновения! Еще одно следует заметить в этом процессе. Решение у Чего (и у маленьких животных) происходит не так, что ящик постепенно и ненамеренно сдвигается в сторону при ее попытке достать цель; напротив, в течение двух часов Чего не сдвигает с места ящика даже на один миллиметр, не отодвигает его даже при решении сколько-нибудь случайно своим телом, но схватывает его внезапно обеими руками и одним толчком отбрасывает назад; дело идет здесь о настоящем решении. Опыт повторяется и на следующий день; ящик стоит на том же самом месте. Чего видит цель, садится около ящика там, где она видела вчера в конце опыта, один раз безуспешно пытается схватить цель, непосредственно после этого берется за ящик, с силой опрокидывает его через нижний край назад в помещение и достает цель. Вместо двух часов опыт длился на этот раз едва л и более минуты; подстегивания при помощи маленьких животных больше не требуется. Движение, которым удаляется ящик, совершенно отлично от произведенного накануне, Чего не копирует со вчерашнего « иннервацию», но «снова удаляет стоящий на пути ящик». Еще за месяц до этого опыта с ящиком на дороге весьма достопримечательно вела себя Рана в одном опыте, который при беглом рассмотрении кажется почти идентичным только что 'Из этого можно видеть, что подобные испытания вообще могут иметь лишь тогда надежные результаты, когда наблюдатель имеет в своем распоряжении больше, чем достаточное количество времени и терпения; не один раз мне приходилось быть свидетелем того, что решение все же наступало в счастливую минуту после нескольких часов напрасных ожиданий. 87 описанным (25. I. ). Большая клетка для животных, более тяжелая, чем применявшаяся здесь, стоит на свободной площадке, одна сторона которой представляет собой решетку (другие — деревянные стены), так что можно видеть ее внутренность и, что особенно важно, можно заметить, что клетка прислонена к стене незакрытым дверным отверстием; несколько экземпляров таких ящиков стоят вблизи, и животные часто входят в них, если только открытая дверь не лежит на земле. На полу клетки лежит цел ь так, что ее нельзя достать через решетку, и животные напрасно стараются схватить ее, протягивая руки между прутьями. После нескольких невероятно неловких попыток придвинуть цель к решетке палкой, Рана прибегает к способу, который не может быть ложно понят, пытается опрокинуть ящик через край; если бы ей это удалось, она могла бы без затруднения влезть в ящик через дверь; но клетка слишком тяжела. В стороне, приблизительно в 5 м, стоит совершенно такая же клетка с дверным отверстием, обращенным в ту сторону, где Рана так неутомимо трудится; животное прекращает внезапно свои усилия, идет кдругой клетке входит медленно через дверное отверстие вовнутрь, повертывается, выходит снова наружу с редким выражением глупости и задумчивости в одно и то же время, возвращается к первой клетке и снова старается ее опрокинуть, однако без успеха. Я думаю, что у всякого, кто мог видеть происшедшее, должно возникать такое впечатление: замечательный экскурс кдругой клетке проистекает непосредственно из усилий глуповатого животного повернуть применяемую в опыте клетку, чтобы можно было подойти к двери. Позднее будет описано поведение Раны при другом опыте, который кажется родственным и совершенно однозначным с только что описанным. Если отвлечься от этого побочного обстоятельства, все же остается факт, что Рана уже до вышеназванного опыта хотела опрокинуть один ящик, чтобы сделать доступной дверь; кажется, что это то же самое действие, что и вышеупомянутое, только, конечно, труднее; следует рассматривать оба вида опыта таким образом, чтобы исчезало кажущееся противоречие. Результат этих испытаний хорошо подтвердился позже, когда опять критическую составную часть ситуации составляли препятствия, которые надлежало удалить с пути; решение таких задач дается шимпанзе с очень большим трудом; часто бывает, что он вносит в ситуацию далеко отстоящие (во всех отношениях) 88 инструменты и приходит к весьма причудливым методам скорее, чем устраняет из ситуации простое препятствие, удаление которого требует значительного усилия1. Но так как взрослому человеку простой опыт с препятствием дается легче, чем, например, применение в качестве орудия палки или ящика, между тем как обезьяны и то, и другое, по-видимому, одинаково, трудно, отсюда следует, что надлежит остерегаться наперед конструировать операции (способностей) путем простой реакции последних, потому что в таком случае просто стирают то, что считают высоко ценным, и оставляют то, что признают элементарным. Это недопустимо здесь уже потому, что примитивные операции, которые мы исследуем, перешли у взрослого человека во вторичные, механизированные формы. При этом отношение по трудности друг к другу отдельных операций могло не только изменить свой порядок, но стать даже обратным в зависимости от того, исчезли существенные черты первоначальной картины, в результате той или иной степени механизации. Никто сейчас не может сказать: всегда ли наиболее легко возникают те операции, которые для нас в настоящее время особенно легки и механизированны; то, что было легко и что трудно вначале, мы можем узнать только из опыта над антропоидами, может быть, также и над другими обезьянами, над детьми и примитивами (при несколько более сложных вопросах), а также и над слабоумными. 'Только в тех случаях, где препятствие случайно двигается, решение дается шимпанзе, по-видимому, легче. 3. Употребление оперирование орудий вещами' (Продолжение) Для того, чтобы побудить шимпанзе к более или менее разнообразному употреблению окружающих вещей, не нужно специальной обстановки опыта. Его подвижные, сильные и большие руки являются естественными посредниками между ним и предметом, к тому же он достигает определенных, необходимых для этого размеров силы и овладения собственными членами в его более раннем возрасте, чем человеческое дитя. Хотя его нога в дальнейшем вовсе не является «задней рукой», все же она может участвовать в страховании, в то время как нога человека, по крайней мере, европейца, ни в какой степени не может помочь в этом случае, а очень крепкие челюсти шимпанзе все еще оказывают ему техническую помощь в том виде, как это встречается у африканских племен, которые, хотя и прибегают к ней гораздо чаще, чем мы, однако, едва ли в такой мере, как шимпанзе; я не знаю, имело ли это место некогда также и у примитивов. Если животные, за которыми здесь велись наблюдения, пользуются этими посредниками, действительно, для вполне развитого оперирования предметами, то вряд ли можно сказать, чтобы в этом отношении неволя создавала совершенно неправильное представление: вещи, которые имеются здесь в распоря'Срав. к этой главе статью «К психологии шимпанзе» («Psychologische Forschung» 1,1921). 90 жении шимпанзе, едва ли разнообразнее, чем те, которые встречаются в лесах Камеруна; лоскуток платка и лист дерева, осколок зеркала и дождевая лужа употребляются настолько одинаково по своей функции, что наличие отдельных произведений рук человека в данном окружении должно было играть очень незначительную роль. Скорее, могло бы еще повлиять на увеличение оперирования вещами узко ограниченное пространство, непреодолимая скука, а с другой стороны—отсутствие необходимости много ходить и соответствующего этому утомления. Во всяком случае, шимпанзе даже на эти благоприятные условия будет реагировать лишь соответственно его резко выраженной природе. Как основной вывод из вполне достаточного общения с животными, я должен установить следующее: побудить шимпанзе к чему-либо — какой-нибудь деятельности, привычке к отказу чего-нибудь, к оперированию вещами и т. п. , — что им чуждо и что не представляет собой естественной реакции шимпанзе при данных обстоятельствах, может удастся (при помощи побоев или как-либо иначе) на срок циркового представления; но привить шимпанзе чуждые его природе свойства в такой степени, что бы он впредь выявил их как свои собственные, кажется мне чрезвычайно трудной, даже почти невозможной задачей. Я был бы весьма удивлен, если бы нашелся педагогический талант, который все же справился бы с подобной задачей. Приходится всегда изумляться, адовольно часто и сердиться, когда видишь, как даже у умного в остальном доступного для воздействия животного этого вида всякая попытка перевоспитания оказывается совершенно безрезультатной из-за его биологических свойств. Если временно склонить шимпанзе к какому-либо образу действий, который не вполне согласуется с этими свойствами, то очень скоро понадобится принуждение для того, чтобы он сохранил этот образ действий; при этом не только достаточно самого незначительного уменьшения принуждения для того, чтобы животное наверное вернулось к своему обычному типу, но и в это время самого принуждения приходится наблюдать поведение, неприятно поражающее своей вынужденностью и совершенно безразличное по отношению к тому, что требуется. Поэтому необходимо всячески остерегаться делать какие-либо выводы на основании тех бессмыслиц, которые совершают шимпанзе на 91 сцене в процессе вынужденного образа действий1. Если дело идет о том, чтобы кроме употребления орудий, происходящего во время опыта, описать также оперирование вещами, как оно наблюдается повседневно, то, право, нет оснований для беспокойства. Пусть животные имеют возможность делать то или другое, к чему они фактически не прибегают в Африке, все же мы всегда наблюдаем шимпанзе, а не какой-либо искусственный продукт, поскольку не имеет места сильное принуждение; само собой разумеется, ничего из описанного ниже не относится за счет какого-либо принуждения, применяемого человеком; даже тогда, когда животные не подозревают, что за ними вообще ведется наблюдение, они ведут себя точно также2. В настоящей работе мы не можем говорить об ограниченном отрезке времени, но должны описывать оперирование вещами, как оно вообще наблюдалось в течение более чем двух лет3 ; у шимпанзе в этом отношении существуют моды, и поэтому рассмотрение отдельных периодов не может дать полной картины. Оперирование вещами, наблюдаемое обычно у шимпанзе, принадлежит почти сплошь к рубрике «игра». Если когда-нибудь какая-либо специальная форма поведения, употребление орудий и тому подобное возникает из «необходимости», диктуемой ситуацией опыта, то можно быть уверенным, что новая форма поведения вскоре опять будет найдена в игре, где она непосредственно не имеет значения хотя бы минимальной «выгоды», но лишь знаменует собой повышенную радость жизни. И обратно, та или другая из многих игр, которые шимпанзе затевает с предметами, может легко привести к большой практической пользе. Мы начинаем с игры, которая в значительной мере обладает этим качеством, высоко ценимым европейцами и уже гораздо менее ценимым туземцами. Прыганье с палкой (Springstockverfahren) было введено Султаном, а Рана, по всей вероятности, раньше других переняла это: животные ставят на землю палку, длинную жердь или доску в отвесно или несколько наклонном положении, затем проворно, ■Я вспоминаю, что раньше находил в литературе подобные выводы. 2 Часто даже значительно более интересно. 31916 г. добавил еще много нового к этой главе. 92 насколько это возможно, влезают, быстро подтягиваясь в то же время руками, вверх по палке на некоторую высоту и, не оставляя палки, достигают чего-нибудь или прыгают с нее вверх — в сторону или наискось — как раз в этот момент, когда палка должна упасть. Прыгая, животные попадают в одних случаях на землю, в других случаях на какой-либо прочно стоящий предмет решетку, балку, сук дерева и т. п. , пролетая иногда на очень значительной высоте над землей. Прежде всего, мы имеем дело со случаями, в которых прыжок ни в какой мере не вызывается внешними требованиями и где гораздо удобнее было бы обойтись ходьбой или лазаньем; место, куда попадает обезьяна в результате прыжка, также обычно совершенно не представляет особых преимуществ, и когда видишь, что акт повторяется много раз на любых местах, убеждаешься, что дело идет о прыганий как таковом, подобно тому, как у детей дело идет, например, о ходьбе на ходулях как таковой. Из этого, однако, очень скоро возникло правильное употребление орудия: Султан должен был (23. I. 14) во время опыта достигнуть, пользуясь непрямым путем, на этот раз слишком высоко подвешенной цели, но совсем не пришел к тому решению, которого от него ожидали. Он много раз безрезультатно прыгал с земли вверх, потом схватил жердь, лежавшую поблизости, поднял ее, как бы для того, чтобы сбить ею цель, однако тотчас же после этого поставил ее одним концом на землю под целью и много раз проделал влезание с прыжком, описанной выше. Его поведение при этом носило отпечаток в одно и то же время игры и недостатка энергии: «В действительности ведь это так не делают» и на самом деле у него ничего не вышло. В следующий раз (3. II. ) он был решительнее и счастливее; он подошел к прочной доске, которая была настолько тяжела, что как раз была пригодна для его операции, установил ее под целью и проделал влезание с прыжком. Три присутствовавших при этом наблюдателя считали невозможным, чтобы он таким путем достиг цели, и, действительно, доска три раза падала слишком рано, прежде чем намерение могло бы осуществиться, но на четвертый раз он забрался достаточно высоко и во время прыжка сорвал цель. Постепенно жердь, употребляемая для прыгания, вошла в Употребление также у Грандэ, Терцеры, Хики и даже у тяжелой, неповоротливой Чего; однако, они употребляли ее, смотря по гимнастической одаренности, с неодинаковым искусством и со 93 столь же различным успехом. Некоторое время спустя никто не мог конкурировать в этом с Хикой: она прыгала, пользуясь маленькими короткими палками и досками, а позднее с жердью длиною более двух метров, когда удавалось где-нибудь оторвать ее, и теперь уже могла достать все, что было подвешено не выше трех метров (следует обратить внимание на то, что палки стоят только на земле и удалены от дома, стоящего на заднем плане, на несколько метров). Позднее, когда я захотел увидеть, насколько велики ее способности, и заготовил бамбуковую палку длиною более четырех метров, она овладела и этим орудием с неменьшим совершенством и, влезая с невероятной быстротой, достигала высоты, большей чем четыре метра, всегда прежде чем палка успевала упасть. Рост стоя самой Хики тогда не достигал одного метра. Днем в течение продолжительного времени мы намеренно удалили ее от бамбуковой палки; когдаХика вечером пришла на площадку для игр, где лежала палка, она, собственно, должна была есть; однако, несмотря на запрещение, она прервала это безусловно важное для нее занятие, чтобы наспех проделать прыжок с излюбленной палкой — «просто так». Само собой разумеется, что этот трюк возможен лишь благодаря большому опыту в том, как следует установить палку и управлять собственным телом, чтобы во время поспешного влезания не нарушить слишком рано неустойчивого равновесия; этот опыт надо представлять себе также как опыт человекагимнаста: у Хики также «есть особое чувство». Неприятным в этом образе действий является, очевидно, чрезвычайно сильный удар при падении с высоты нередко 5 м на совершенно плотно утрамбованную землю; Хика часто вслед за этим осматривает и ощупывает части своего тела, которым прежде всего досталось, а иногда медленно отходит от места падения; однако, благодаря ее столь же бесподобному искусству падать, она еще никогда не причиняла себе каких-либо повреждений. Разумеется, выполнение этого действия также не является нив малейшей степени «результатом дрессировки»; мое содействие заключается в том, что я достал длинную бамбуковую палку, и больше ни в чем; животные ввели этот образ действий самостоятельно, усовершенствовавшись в нем и по своей инициативе применяли его в качестве одного из способов разрешения задачи в «опытах». Если этот образ действий в один прекрасный день 94 надоедал им, я абсолютно ничего не мог предпринять против этого, разве только подарить Хике еще более длинную бамбуковую палку. Даже подражание человеку в этом случае исключено, так как если акробатам также приходится применять подобный образ действий, то все же на Тенерифе не было никого, кто мог бы проделать нечто подобное; а прыгание в вышину с палкой людейгимнастов представляет собой, как известно, действие совершенно другого рода, которое к тому же здесь, в окружающей животных обстановке, совершенно не встречается. Новейшая модификация, возникшая с тех пор, как животных пришлось поместить на более ограниченной площадке с низкой, но очень крепкой проволочной крышей, заключается в том, что они, как и прежде, влезая на палку, прыгают с нее теперь прямо вверхдо самой крыши, схватываются за нее и, не отпуская палки, садятся на нее, как на конторский стул фантастических размеров. В дальнейшем само собой получается, что животное может карабкаться по крыше и ногами тащит за собой свой «стул», причем шимпанзе почти не перестает сидеть на нем; однако, эта игра наблюдается не очень часто. Если оружие на одном конце толще, чем на другом, и благодаря этому тяжесть распределена неравномерно, человек поставил бы на землю, во всяком случае, более толстый и тяжелый конец. Даже у Хики не совсем ясно, принимает ли она во внимание это обстоятельство. Если в большинстве случаев она действительно ставит на землю более тяжелый конец, то наблюдается также и обратное, причем возможно, что она вообще приводит палку в более выгодное положение потому, что это, естественно, легче достигается. Если разница в тяжести одного и другого конца незначительна, то шимпанзе наверно не замечает ее; если мы видим, что, несмотря на неправильную (на наш взгляд) постановку жерди, шимпанзе все же с легкостью осуществляет прыжок, то мы склонны считать ошибку несущественной; Дальнейшее убедит нас в том, что это — ошибка принципиального порядка. Рана производит иногда неблагоприятное впечатление, когда она готовится к прыжку на сколько-нибудь значительную высоту, а палка слишком коротка. Другие животные при этом 95 взглянули бы вверх и затем отбросили бы жердь или, по крайней мере, еще попробовали бы и затем оставили бы попытки. Рана ставит палку на один конец, делает приготовления к тому, чтобы лезть кверху, затем оставляет их, переворачивает палку, как будто от этого она может сделаться длиннее, поднимает ногу и опять опускает ее, опять переворачивает палку и т. д. еще раз за разом — получается картина путаницы; конечный результат, как правило, заключается втом, что она садится, медленно выпускает палку и с тупым выражением лица оглядывается вокруг. Собака, как животный вид, конечно, по одаренности заметно отличается от шимпанзе; но если шимпанзе вместе с высокой степенью развития достиг, соответственно, значительных индивидуальных различий, то вместе с тем, природа дала возможность отдельным экземплярам этого вида делать ужасающе глупое лицо. Собака никогда не будет выглядеть так специфически глупой; ее лицо всегда остается сравнительно «нейтральным», но оно также никогда не достигает и того осмысленного выражения, которое нередко можно наблюдать у одаренных шимпанзе. Рана все время обращает на себя внимание своей глупостью, потому что она еще, к несчастью, очень старательно и всегда усердно выставляет себя, в то время как Терцере, очень редко участвующей вопыте, в течение многихлетудалось, до некоторой степени, остаться загадочной фигурой. Заслуживает большого внимания то, что Рана (кроме маленького Консула, которого она усыновила, пока он жил) не могла найти истинных товарищей по играм; также и ее сотоварищи не могли ничего затеять с ней, а Чего обращалась с несчастной просто как с тупоумным клоуном. Палка представляет собой род универсального инструмента шимпанзе; почти во всех жизненных положениях можно чтонибудь сделать с ее помощью. После того, как она была впервые применена и употребление ее сделалось общим достоянием, ее функции месяц от месяца становились все более разнообразными. Все, что находилось по ту сторону решетки, было недосягаемо для руки и привлекало к себе внимание, животные подтаскивали—как в опыте — палками, проволоками или соломинами. Когда проходило время дождей, с площадки для игр исчезал наиболее любимый зеленый корм, аснаружи проволочной сетки еще оставалась зелень, тогда через петли сетки просовывалась палка, которая наружным концом прижимала куст к решетке, так 96 что свободная рука могла схватить зеленые ростки; в этом занятии проходили часы. Но проволочная сетка была стара и, благодаря усердной работе с палкой, которая прижималась наискось, вскоре несколько петель оказались разорванными, так что рука, покрытая твердой кожей, могла проникнуть в отверстие и сильным движением прорватьдыру, достаточно большую для того, чтобы сквозь нее мог пролезть шимпанзе, Животные в течение продолжительного времени ничем не давали знать, чтобы их неволя была им неприятна, но после этого открытия они сумели высоко оценить вылазки; правда, они, по большей части, не работали с самого началадля этой цели, но кактолько появлялась небольшая дыра, уже по подозрительному сборищу животных на одном месте и активному присоединению все новых сообщников у того же самого места решетки можно было издали узнать, что дело не идет больше о зелени. Хотя мы не заставали их достаточно часто на месте преступления, тем не менее, можно было вполне заключить о ходе дела по тому, что после удавшегося бегства у прорванной сетки еще оставалась прислоненной железная или деревянная палка1. Совершенно подобным же образом функция палки получает дальнейшее развитие в следующем случае. Яма, вбиравшая сточную воду от очистки стойл животных, была закрыта крепкой деревянной крышкой с железными засовами, однако, оставались пазы и щели, и вот у животных появилась настоящая страсть сидеть у ямы с палками и соломинами, обмакивать их и слизывать затем грязные капли. Разумеется, гораздо проще было бы совсем удалить крышку, и действительно, по какой-то причине — возможно потому, что крышка двигается от прикосновения руки, или же потому, что ситуация особенно легко схватывается, это препятствие с самого начала легко удалялось, сперва рукой, которой шимпанзе выламывали железный засов вместе с его цементным ложем, а позднее, когда мы вводили все новые и новые более прочные конструкции—палкой, которая прежде служила только ложкой, а теперь снискала материнскую любовь в качестве рычага. Шимпанзе пользуется рычагом также, как и человек.') Конечно, ни одна обезьяна никогда в малейшей степе'Благодаря безобидности животных, такие вылазки были вполне безопасны; когда строго обращали внимание нато,чтоони провинились, они сами возвращалисьдомой. 4 Зак. № 175 97 ни не знает взаимоотношений между силой, путем, работой и пр. , которые входят в состав физического понятия рычага. Однако, немногим более знает об этом и ломовой, который при посредстве рычага ставит на подпорку свою повозку со сломанным колесом; это, должно быть, род практического и конкретного «понимания» по отношению к подобным простейшим орудиям, которое, вырастая непосредственно из наивной оптики и моторики, в известных пределах быстро вызывает и в течение продолжительного времени обеспечивает подходящее применение орудия (срав. также оперирование с палкой для прыгания). Когда животные впоследствии тщетно трясли крышку, они вовсе не трудились сначала над тем, чтобы применить быстро отысканную палку в качестве ложки, но тотчас же употребляли ее в качестве рычага; только, когда крышка совершенно не поддавалась, они опять принимались за обмакивание. Взлом крышки над этой ямой был одной из самых прочных мод, какую мне пришлось наблюдать; она длилась долго, пока этот спорт не наскучил. Было бы грубым непониманием шимпанзе думать, что в этом случае его привлекает только грязное содержимое; по крайней мере, столь же важной является здесь возможность вообще что-нибудь основательно разложить на составные части, применяя при этом деятельность, которая сама по себе приятна. Если шимпанзе входит в соприкосновение с чем-либо, поддающимся ломке, то происходящие всегда в таких случаях разрушения не являются исключительно результатом неловкости шимпанзе; животное успокаивается лишь тогда, когда щепки или черепки не стоят или не допускают дальнейшей обработки. Впрочем, возможно, что только большая сила позволяет шимпанзе превзойти в этом даже человеческое дитя. Когда напиток во время обеда вполне доступен животным, употребление соломинок, палочек и т. п. в качестве ложки представляет собой чистую игру. После того как жажда уже утолена большими глотками, животное иногда берет соломинку, макает ее и подносит капли ко рту. Животное проделывает это раз двадцать подряд. Когда однажды в общую чашку с водой был налит глоток красного вина, животные сначала принялись просто пить: однако после первой пробы они остановились на мгновение, а вслед за этим начали применять в качестве ложки: одна — 98 соломинку, а три остальных — палки и лоскутки материи; напиток был слишком крепок для того, чтобы его можно было смело лакать, как они это делали обычно. Это также не подражание человеку; к этому времени самое большее они могли случайно только однажды наблюдать за едой человека, употреблявшего нож, вилку или ложку.1 Совершенно иначе солома употреблялась иногда двумя животными (Грандэ и Консулом) за едой твердой пищи. Все шимпанзе, когда их голод не слишком велик, приготовляют из фруктов (бананов, винных ягод, фиг и т. д. ) сначала кашицу, которуюони катают тудаи сюда между сильно растяги Бающимися и часто страшно раздутыми стенками рта, при этом они с удовольствием рассматривают ее, держа на вытянутой далеко вперед нижней губе или взяв в руку; затем они опять кладут ее в рот. Грандэ и Консул набирали во время еды соломинки (это было модой, возвращавшейся много раз), смешивали их во рту с кашицей и опять заботливо доставали их — в виде кубка, пока это фруктовое пирожное не оказывалось проглоченным. Нечто среднее между ложкой и орудием охоты представляет собой палочка или соломинка при ловле муравьев. В разгаре лета на Тенерифе появляется особый вид маленьких муравьев, которые являются настоящим бичом; там, где насекомое имеет свои дорожки, можно наблюдать широкую коричневую полосу -сборище муравьев; такая полоса обычно образуется на поперечных балках стен из проволочной сетки вокруг пространства, занимаемого животными. Шимпанзе, повидимому, очень любит муравьиную кислоту точно также, как кислые фрукты; если он проходит мимо доски, на которой суетятся муравьи, он просто высовывает язык и проводит им по муравьиной дорожке. На поперечных балках, о которых упомянуто выше, этот примитивный образ действий был не выполним, так как дорожка обычно проходила подругой стороне, снаружи решетки. Тогда сначала один, затем другой и, наконец, вся компания стала просовывать через решетку соломинки и палочки и держать их на балках, так что они через несколько секунд совершенно покрывались муравьями, после чего шимпанзе быстро вытаскивали добычу и 4* 'Туземцы, жившие вокругстанции, не употребляли этих принадлежностей. 99 слизывали ее. Начиная со второго раза, этому очень содействует слюна, которая остается на соломинке: в сильную жару летнего дня каждое сырое пятно представляет собой самую привлекательную цель для муравьев, так что едва лишь сырая соломинка свесится на дорожку, как она привлекает насекомых массами. Это содействие может иметь место даже и с первого раза, так как шимпанзе редко употребляет соломинку или палку без того, чтобы предварительно не лизнуть быстро ее кончик, как некоторые люди любят это делать с карандашами и т. п. Относительно смысла того, что животные здесь проделывают, не может быть никакого сомнения, если присмотреться к ним на самом близком расстоянии: Внимание направлено целиком надвижущихся муравьев, соломинка лежит несколько секунд неподвижно и всегда — насколько это возможно — в месте наибольшего скопления; если шимпанзе подносит ее ко рту, то вслед за этим — после слизывания — он опять вынимает ее без единого муравья, ничего не выплевывая при этом; при малейших следах чего-либо, имеющего неприятный вкус—например, к сожалению, когда в пищу тайком вводится лекарство, шимпанзе немедленно выплевывает это. Разумеется, и в этом случае спортивный интерес был столь же велик или даже больше, чем аппетит к муравьям; мест, где обычно шимпанзе слизывали муравьев, было достаточно, но при такихже обстоятельствах самая прекрасная колонна муравьев оставлялась без внимания, когда мода принимала другое направление. Однако, если мода держалась, можно было видеть всех животных станции сидящими друг возле друга вдоль муравьиного пути, каждого со своей соломинкой, как ряд удильщиков вдоль по течению реки. По временам шимпанзе очень нравится употреблять палку для копания. Для того, чтобы возникла игра, достаточно было иметь возможность ковырять землю палочкой. По-видимому, шимпанзе больше нравится копать сырую землю, чем сухую, причем, начав копать, они продолжают это с необыкновенным усердием, пока, в конце концов, не выкопают более или менее значительных ямок. При этом шимпанзе схватывает палку, служащую ему для копания самыми разнообразными способами, смотря по надобности, причем не ограничивается применением силы рук, но на твердых местах долбит отвесно вниз, прихватывая верхнюю часть палки зубами и пуская в ход замечательную мускулатуру рта и затылка. Столь же часто впос100 ледствии употреблялась для этого и нога; подошвой, в высшей степени нечувствительной, шимпанзе с силой надавливает на верхний конец палки, которую держит в руках несколько наискось, и, таким образом, вдавливает последнюю в землю. Нельзя предположить, чтобы это произошло случайно; Чего копал именно так в большинстве случаев. Гораздо реже нога употреблялась так, как обычно действует рука, когда большой палец ноги обхватывал палку. Как видно, здесь мы подходим очень близко к «палке для копания» в этнологическом смысле1. Сходство, однако, бросается в глаза еще больше благодаря тому, чтоживотные уже до того, как в первый раз появилась мода копания палкой, давным-давно приучились выкапывать—после исчезновения зелени во время летнего зноя — из земли корешки и жевать их. Вначале они делали это рукой и при этом проявляли большое усердие, однако, когда они начали копать палкой, они легче и на большую глубину проникали в твердую землю, и поэтому нет ничего удивительно в том, что вскоре раскапывание корней с полной очевидностью значительно повышало заманчивость игры. В дальнейшем опять-таки именно самое старое животное Чего выделялось в разыскивании корений, в чем ему помогала огромная сила его ног, зубов и рук, которые вдавливали в землю палку, служащую для копания. Я не мог бы утверждать, что шимпанзе берет в один прекрасный день палку, говоря себе при этом — в действительности он, разумеется, не может говорить ни в малейшей степени: — «Ну, теперь я буду разыскивать корни». Тот, кто наблюдал шимпанзе вообще, не может сомневаться в том, что при копании-игре, и, вернее, даже после того, как он нашел корешки, он продолжает копать именно для того, чтобы достать корешки, потому что он уже давно выискивал их рукой и теперь продолжает делатьэтопри посредстве лучших приемов. Поиски того, чего нет налицо, являются обычным занятием шимпанзе:2* в опытах с памятью животных на места перед их глазами часто закапывали Фрукты; животные не только до того, как найдут место, где спрятаны фрукты, ищут вокруг него точно также, как это делает человек, но и после того, как фрукты выкопаны, роют в течение получаса или более, дальше и глубже, так как не знают, всели уже 'Нажимание ногой не принято у человека. Так называемого «копания лопатой» («Spaten») на Тенерифе не знают. 101 извлечено. Напряженный взгляд, ускорение копания в определенные моменты, тщательное рассматривание разрыхленной земли, большой интерес к месту закапывания чрезвычайно резко отличают поиски чего-либо в земле от простого копания-игры. Если что-нибудь представляет интерес, но вместе с тем схватить его неудобно, шимпанзе тотчас же пускает в ход палку. Нуэва сидит около меня на куче хвороста, который я зажигаю для того, чтобы посмотреть, как она будет вести себя с огнем; она рассматривает пламя с умеренным любопытством, немного погодя, хватает его рукой, тотчас же поспешно отдергивает ее и уже в следующее мгновение схватывает палку, как раз оказавшуюся рядом, и ворошит ею костер. Если на площадку для игр, заблудившись, попадает мышь, ящерица и т. п. в то время, как шимпанзе находятся на площадке, то, хотя очень заманчиво поймать маленькое животное, все же нельзя просто схватить его. В высшей степени комично, как обезьяны быстро и с интересом протягивают пальцы в строну жертвы, чтобы опять поспешно отдернуть их; решительно схватить этого зверька кажется для них столь же невозможным делом, как для большинства людей и каждое движение беглеца вызывает те — наполовину защитные, наполовину испуганные — движения у преследующего, которые можно наблюдать в подобном случае у людей. Если мы в этом случае, например, защищаясь, выдвигаем локоть вперед, потому что неприятное ощущение от прикосновения кажется здесь меньше, чем на руке, то и Чего ведет себя точно также: внезапное движение ящерицы вперед — ведь она обычно передвигается толчками — и большое животное уже откидывает назад туловище и руку, но выпячивает впередлокоть, закрывая при этом глаза, как бы из опасения удара. Еще лучше, чем локоть, оказывается, естественно, опять-таки палочка, которой нащупывают пришельца, и на самом деле шимпанзе в таких случаях быстро вооружается палками, которые делают возможным обращение с маленьким животным, — конечно, все еще очень нервное. Лишь когда маленький зверек начинает оживленно двигаться, особенно по направлению к обезьяне, последняя, возбуждается, и палка, которой она размахивает, превращается в оружие; если чужак своевременно не убегает, обезьяна, в конце концов, убивает его, хотя это, наверно, не холодная жестокость, просто игра, дошедшая до высшей степени возбуждения; при попытках обезьяны схватить чужого для нее зверька, с которым 102 она, естественно, хочет что-то сделать, и при совершенно рефлекторных рассекающих движениях, которые она производит, когда зверек движется, он так часто попадает ей под руку, что, в конце концов, остается лежать мертвым. Часто случается, что шимпанзе пачкается калом — собственным или своих товарищей. До сих пор я видел одного единственного представителя этого вида (Коко), который в неволе не был копрофагом, и все же, если кто-либо из них наступит на помет, то нога часто не может правильно ступать, точь-в-точь, как у человека в подобном случае. Животное ковыляет, пока не найдет удобного случая, чтобы очиститься, оно неохотно употребляет для этого руку, которой, может быть, еще за несколько минут перед этим брало помет для того, чтобы отправить его в рот, и не выпускало его даже под сильными ударами, — это должно быть проделано при помощи палочки (или же кусочка бумаги или тряпки), при чем в своем поведении шимпанзе обнаруживает несомненное неудовольствие: нет никакого сомнения в том, что животное освобождается от чего-то для него неприятного. И так происходит всегда, когда загрязнение обнаруживается где-нибудь на теле; грязь быстро удаляется, и именно, если только это возможно, при помощи вспомогательных средств, а не невооруженной рукой — разве только посредством обтирания о стену или землю1Ту быстроту, с которой шимпанзе берутся за палку в тех случаях, когда предмет, с которым надо иметь дело, неудобен для схватывания, мы могли отлично наблюдать, когда шимпанзе в 'Вообще, в самых разнообразных случаях при обращении с наружной поверхностью тела применяется орудие. Если лить воду на животное или намаслить его кожу, оно либо стирает жидкость о стену, о ствол дерева, либо — и это случается очень часто яя схватывает солому, тряпку, бумагу и обтирается ею. Кровь удаляется иногда таким же образом; частенько можно видеть дотрагивание до маленьких ран мякиной (также листьями), рана при этом обычно смачивается слюной, а также имеет место исследование ран при помощи соломинок. После того, как у Чего наступила половая зрелость можно было почти при каждой менструации наблюдать, как она употребляла бумагу, тряпки ит. п.,чтобы вытереть струящуюся кровь. Когда чешется кожа на плече, которое трудно достать, обезьяны берут черепок, камень и т- п. и царапают место, которое чешется. Если в этнологии имеют место подобные непонятные факты, то без сомнения было бы хорошо с большей осторожностью применять всякие интеллекту ал истические тол кования обычаев и других явлений, имеющих эмоциональный фон; приведенный выше отвратительный пример из психологии антропоидов лишь особенно ярко показывает, как противоречивое (для мысли) поведение оказывается возможным и может держаться. 103 первый раз в их жизни — по крайней мере, для наблюдающих их людей — пришлось иметь дело с электричеством высокого напряжения. Один полюс слабо индукционного аппарата был соединен с проволочной корзинкой, полной фруктов, которая свешивалась с крыши, другой — с проволочной сеткой на земле под корзиной. Никогда я не видел у шимпанзе в течение самого короткого промежутка времени такого большого количества совершенно человеческих реакций и выразительных движений, как в этом случае: отскакивание при первом ударе, крик изумления, осторожное протягивание руки во второй раз, причем последняя постоянно опять отдергивается, как будто в нее попал ток, прежде чем возможен разряд через тело, сильное потряхивание рукой в воздухе, особенно после действительного удара, которое имеет такой же вид, как потряхивание рукой у человека, по оплошности прикоснувшегося к горячей печке, — все по своей форме происходит точно также, как у нас; крайне изумляешься, когда видишь, сколько наших реакций, весьма далеких от того, чтобы быть человеческими привычками, должны иметь свои корни в темном прошлом приматов. Уже много тысяч лет назад шимпанзе, вероятно, отскакивали назад при неожиданном соприкосновении с иглокожим животным, от жалящего насекомого и т. п., с теми же телодвижениями (ср. также поведение Чего с ящерицей), с которыми мы отскакиваем от проводника, по которому проходит ток большой силы; возможно, что более близкое исследование маленьких пород обезьян обнаружит уже и у них подобные формы реакций. Однако, чего нельзя было бы, пожалуй, встретить у последних, это применения палки в тех случаях, когда приходится иметь дело с чем-либо неприятным, как это делают один за другим шимпанзе в описанном выше случае, чтобы по возможности достать фрукты при менее прямом соприкосновении с опасным предметом. С деревянными палками вначале все шло хорошо, только корзина постоянно отклонялась вместе с кабелем, на котором она была подвешена, и в усердии животные брали также крепкие проволоки и железные шесты; когда корзина опять наносила им удар за ударом, они постепенно приходили в состояние гнева; однако, лишь Чего, которая в течение продолжительного времени действовала деревянной дубиной, приняла борьбу всерьез и, стоя во весь рост, изо всех сил колотила 104 корзинку так, что та делала круги в воздухе и, в конце концов, оторвалась. Впрочем, еще спустя час можно было наблюдать как животные осторожно протягивают руку за фруктами к проволочной сетке, теперь совсем безопасной, и все еще отскакивают при соприкосновении, даже после того, как они уже много раз безнаказанно доставали оттуда фрукты. Наконец, здесь с большой отчетливостью палка выступает в роли оружия; ведь Чего стоит в сильном гневе в то время, как впустую рубит, и она делает это совершенно слепо, в противоположность первым усилиям достать фрукты из проволочной сетки. Между тем, здесь серьезное применение палки в качестве оружия обусловлено исключительными обстоятельствами; в других случаях палка употребляется как оружие лишь в игре, которая, впрочем, повторяется очень часто, если входит в моду. В первые дни послетого, какя принял станцию, нападения животных вовсе не были редкостью; впоследствии я научился понимать, что ни одно из них не следует принимать всерьез. Грандэ, странную психику которой всегда сильно возбуждало всякое новое существо, появлявшееся около нее, не раз медленно наступала на меня, вытянувшись во весь рост, с волосами, вставшими дыбом, со сверкающими глазами, размахивая руками, вооруженными палкой, которая делала ее еще страшнее, — как забияка, размахивающий саблей; но лишь, благодаря незнанию животных, я мог думать, что Грандэ с палкой в руках действительно намерена напасть на меня. Правда, она ведет себя подобным образом всегда, когда вид незнакомца возбуждает ее, однако это возбуждение, повидимому, приводит лишь к чему-то вроде игры в устрашение; абсолютно никогда ей не приходит на ум перейти от внушающих ужас приготовлений к серьезным действиям. Если дать ей волю спокойно продолжать это, Грандэ еще некоторое время скачет и размахивает своим оружием, но под конец она лишь слегка ударяет пальцами свободной руки, — притом совсем не так, как она это делает, будучи сильно озлобленной на кого-нибудь, — а затем вскачь убегает; военная игра окончилась. Точно также дело происходит между двумя животными: Если одно из них беретпалкуи,угрожая, наступает на другое или насамомделе колет и задевает его, то это, наверное, представляет собой игру; если тот, на кого производится нападение, тоже берет палку, — что иногда случается, хотя и не часто, — и со своей стороны также Угрожает или задевает и колет, то уже нет никакого сомнения в 105 том, что это игра; если при этом животные превратно поняли друг друга и дело принимает серьезный оборот, они сейчас же кладут оружие на землю и один нападает на другого, пуская вход руки, ноги и зубы. Имеем л и мы при этом дело с игрой или же борьбой всерьез, можно тотчас узнать уже по темпу: животные размахивают палками с некоторой неловкостью и сравнительно медленно; если же игра переходит в серьезную борьбу, шимпанзе всегда налетает на противника с молниеносной быстротой и, конечно, не имеет времени для того, чтобы возиться с палками. Если нужно вывести из себя кого-нибудь, кто находится по ту сторону проволочной сетки, — а рассердить друг друга или кого-нибудь другого представляет, действительно, одно из величайших удовольствий для шимпанзе — это может быть достигнуто уже тем, что шимпанзе осторожно подкрадывается, а затем внезапно и неожиданно подскакивает к решетке; однако, по-видимому, гораздо больше радости доставляет захватить с собой при подкрадывании острую палку, внезапно ударить ею ничего не подозревающую жертву по ногам, по телу или где попало. В этом отвратительном искусстве мастерицей является опять-таки Гран-дэ; лишь только представляется удобный случай она колет зрителей, собак и кур. Зачем? На этот вопрос могли бы ответить, пожалуй, только уличные мальчишки, которые звонят у чужих домов и затем убегают или проделывают другие вещи подобного рода.3) Колоть кур сделалось господствующей модой в течение тех недель, когда заканчивалась эта книга. Это действие так хорошо характеризует животных, что я не мог пройти мимо него; я нарочно отмечаю, что каждое из сообщенных здесь наблюдений беспрестанно проверялось. Когда шимпанзе едят хлеб, с соседнего участка к решетке регулярно собираются куры, вероятно, потому, что иногда сквозь петли решетки падают крошки, которые они склевывают. Так как шимпанзе со своей стороны интересуются курами, они обычно едят хлеб у самой решетки и при этом рассматривают птиц или же, сделав шаг к решетке, разгоняют их. Из этого развились три игры, которые я считал бы невозможными, если бы они не повторялись изо дня в день на моих глазах: 1. шимпанзе в промежутке между двумя глотками просовывает свой кусок хлеба в широкую петлю сетки, курица приближается, чтобы склевать его, и, когда она вот-вот уже 106 должна подойти, обезьяна опять быстро отдергивает хлеб. Эта шутка за одним только обедом повторяется около 50 раз: в этом нет решительно ничего сомнительного; если ни одна курица не подходитдостаточно близко, обезьяна, наклоняясь, протягивает руку с хлебом вперед и ждет, притиснув приманку к решетке. Однако возможно, что даже куры сделались бы после нескольких раз умнее, если бы хоть один из шимпанзе не пошел в игре дальше этого. 2. Рана, самая глупая, кормит кур, вне всякого сомнения, по-настоящему, причем делает это вполне намеренно. Среди только что описанной игры, в которой Рана также принимает участие, она в течение некоторого времени держит свой хлеб притиснутым к решетке и позволяет курице много раз клюнуть его; при этом она смотрит с выражением вялого добродушия на клюющую курицу. Так как Рана должна чувствовать рукой сотрясение от каждого удара клюва, а кроме того, непосредственно наблюдает за происходящим и при этом продолжает держать хлеб у решетки до тех пор, пока не начинает есть его сама, то можно говорить только о кормлении курицы. Тот, кто рассматривает высших животных, в особенности антропоидов, с некоторым неудовольствием, — как это ни странно,это все-таки бывает, — может, впрочем, найти утешение в том, что здесь мы имеем дело с игрой, а не с результатом альтруистических настроений, а также в том, что это явление редкое и даже у Раны грозит отклониться от последней модификации1. 3. Курицу при помощи хлеба подманивают близко к решетке, и в тот момент, когда та, ничего не подозревая, хочет клюнуть, ее с размаху ударяет шестом или, что хуже, — толстой проволокой по незащищенному телу свободная рука этого же шимпанзе или другого, сидящего поблизости. Когда эту игру проводят два 'Послеокончания этой книги упомянутоеявлениенаблюдалосьопять. 4) Все происходило так, как было описано выше, прибавился лишь один новый штрих: сначала Султан, а затем и Терцера брали куски хлеба, бросали их курам и затем с большим интересом наблюдали, какте клевали их. При этом способ бросания был совершенно отличен оттого, который применялся при нападении ибудетописан в Дальнейшем; вместо сильного швырянья сдвижениями нападения яя спокойное бросание при напряженном рассматривании поспешно сбегающихся кур. Повторяю еще раз: я сам не ожидал бы ничего подобного, но ни в факте, ни в смысле игры не остается ни малейшего сомнения. Разумеется, обезьяны не играли так с другой пищей — к хлебу они относились до некоторой степени безразлично. То, как шимпанзе иногда отдают свой корм друг другу, описано в другом месте (Psycliologische Foreshung. I 1921). 107 шимпанзе, распределяя между собою роли, они, конечно, предварительно не сговариваются между собой; обстоятельства требуют того, чтобы деятельность одного была приспособлена к действиям другого; они понимают это и этим ограничиваются. Битье и уколы палкой часто переходят в бросанье. От большой радости, например, когда приносят особенно вкусный корм, животное, обыкновенно, в возбуждении волочит другую обезьяну (или присутствующего при этом человека), играя, кусает его и т. п. Хика в таких случаях охотно берет палку и со всего размаха кидает ее в широкую спину Чего. То же самое довольно часто имеет место в игре. В течение некоторого времени та же Хика имела привычку подходить сзади с палкой в руке ко спокойно сидящим животным, бросать ее, как стрелу, на самом близком расстоянии и затем быстро убегать. Кроме палок, применялись валявшиеся мотки свернутой проволоки, жестянки, пригоршни песку и — с особенным удовольствием — камни самых разнообразных размеров. Через несколько дней послетого, как мы приняли станцию, Терцера с камнем в руке вскарабкалась на край крыши и бросила его в одного из новичков, с которым она еще не вполне свыклась, с таким правильным расчетом, что камень пролетел около самой головы животного. Между тем, тогда обезьяны еще не очень хорошо бросали, и как раз Терцера во время игры, по большей части, метя в цель, попадала лишь приблизительно в ее направлении, а иногда камень преждевременно вылетал из размахивающей руки; как и ребенку, обезьяне нужно было некоторое время для того, чтобы достигнуть необходимой ловкости рук и кисти. Летом 1915 года метанье камней сделалось настолько укоренившейся модой, что я иногда в течение четверти часа мог насчитать более десяти метаний, впрочем, в большинстве случаев у одного и того же животного-гимнаста Хики, которая понемногу научилась очень хорошо попадать в цель и упражнялась в этом искусстве с одинаковым удовольствием как на себе подобных, так и на людях. Некоторые животные, напротив, не бросают никогда или почти никогда; так, мне ни разу не удалось наблюдать Чего за этим занятием, хотя как раз именно ее, как очень опасное животное, мы наказывали, бросая в нее камнями, когда она кусалась или провинилась в чем-нибудь другом; но вместо того, чтобы, со своей стороны, бросать в нас, она брала попавший в нее камень и яростно кусала его; ожидая, что в нее бросят, обезьяна вытягивала руки перед 108 головой, а также поворачивалась спиной к врагу; вытягивание рук следует также за устрашающим треском ракет или выстрелов. Маленьких животных мы также должны были прогонять, бросая в них камнями, если их никак нельзя было достать иначе (например, когда они забирались высоко на крышу); однако, мы бросаем осторожно, а Хика привыкла схватывать камни на лету и тотчас же, с гораздо меньшей осторожностью, швырять их обратно. В противоположность употреблению палки в качестве бьющего и колющего оружия, швыряние камней и т. п. проявляет сильную тенденцию обнаруживаться в моменты сильного гнева в форме серьезного употребления оружия. Впрочем, шимпанзе также, как и мы, бросает чем-либо не только в те предметы, в которые он может попасть, но также охотно, например, и в решетку, если по ту сторону ее стоит бранящийся человек или ворчащая собака. Ведь, таким образом, достигается то, что в данный момент, прежде всего, необходимо, а именно, энергичная разрядка в направлении возбудителя гнева. Так как мы порой видим себя вынужденными бросать камнями в животных, то вполне возможно, что животные, действуя подобным образом, не были совершенно независимы от влияния нашего примера. Между тем, было бы заблуждением допускать, что просто одно это влияние привело к тому, что животные стали бросать камни. Для того, чтобы как здесь, так и в других случаях, правильно понять употребление орудий у шимпанзе, необходимо обратить внимание наследующие наблюдения: Чего не бросала камней, но когда ее бранили, можно было иногда наблюдать, как она в ярости, топая ногами, опуская голову и опять поднимая ее вверх, не только производила своими длинными руками ударные хватательные движения, направленные на того, кто ее бранил, но при этом также вцеплялась в растения, с силой рвала ихтуда и сюда, вверх и вниз так, что куски летели во все стороны. Когда Чего бранили, она, если под руками было ее покрывало, с бешенством била им по земле, однако всегда — это относится также к вырыванию и швырянию зелени — эти Действия во время вспышки, если воспользоваться физическим и физиологическим выражением, явно содержали компонент направленности на врага; нельзя еще говорить о том, что шимпанзе бросает в него или ударяет по нему, но животное, очевидно, было на самом верном пути к употреблению оружия. Возбуждение, 109 сказывающееся в том, что животные рвут и наносят удары движущимся объектам, имеет вместе с тем естественную и сильную тенденцию вызывать иннервации в направлении, явно выраженном, а именно к врагу. Однако, я считаю совершенно невероятным, чтобы эти формы проявления ярости имели чтонибудь общее с примером, который подает человек; в таких состояниях, наверное, все то, что не свойственно природе шимпанзе, а было им когда-либо позаимствовано, совершенно отпадает. Также и примитивное швыряние у маленьких обезьян в том виде, как оно иногда происходило в первое время, выглядело чуть ли не более похожим на бурное проявление чувства, чем на употребление оружия в нашем смысле; этому совершенно не противоречит то, что они уже бросали приблизительно в направлении объекта нападения: последний является не чем иным, как «объектом чувства».1 Однако, гневное возбуждение вовсе не представляет наиболее благоприятного случая для наблюдения весьма общего явления, о котором здесь идет речь; аффекты, которые сами по себе, может быть, более слабы, однако и более длительны, чем быс-тропроходящий гнев, имеют больше времени для того, чтобы развернуть все таящиеся в нем возможности. Один шимпанзе был заперт в одиночку; товарищи не подходят тотчас же к его окну, чтобы обнять его, несмотря на то, что он вопит и ревет; тогда он высовывает руки, проделывая просительные движения по направлению к ним и, когда обезьяны опять не подходят, он просовывает между прутьями свое покрывало, солому или что-нибудь другое, находящееся в его клетке, и машет им в воздухе, при этом всегда по направлению к другим обезьянам; наконец, в величайшем горе он выбрасывает окружающие его предметы один за другим в направлении к тем, по ком он тоскует. Султан изолирован и должен в целях опыта немного поголодать. Он сидит, жалуясь, за своей решеткой в то время, как другие едят: при этом он вскоре сосредоточивает свои жалобы и просьбы на Чего, которая сидит поблизости с большой кучей бананов и уже встала было и подошла, чтобы уделить ему некоторую часть от своего изобилия. Сначала он ревет, протяги'Между тем, (1916 г. ) у одной маленькой, очень шустрой, молодой самки оранга наблюдались все оттенки от гневного размахивания, содержащего компонент направленности на врага, до настоящего употребления оружия. ПО вает к ней руки, хотя она и поворачивается к нему спиной. Постепенно он начинает возбужденно прыгать и торопливо почесывать голову; так как она все еще не подходит, он бьет по стене, примыкающей снаружи к его решетке, или по земле, насколько он только может дотянуться до Чего; наконец, он схватывает соломинки и палочки и закидывает их, как удочку, в пустоту втом же направлении, берет камешки и бросает их — не в Чего и не для того, чтобы попасть в нее, но на не большое расстояние по направлению к ней. Фрукты лежат, как и во многих других опытах, по ту сторону решетки; у животного нет достаточно длинной палки. Сначала оно тщетно старается схватить фрукты, высовывая руки за решетку, и лишь через некоторый промежуток времени прекращает бесполезные усилия. Но голод увеличивается, и животное опять просовывает руку через решетку, хватает палочки и пододвигает их к цели кончиками пальцев. Наконец, оно с жалобами выбрасывает палочки, камешки, соломки, короче—все, что может быть выброшено, по направлению к фруктам. Во всех трех случаях отнюдь не необходимо, и вовсе не является правилом, чтобы состояние животного переходило в бессильную ярость; они при этом не гневаются, но стремятся и тоскуют. Поэтому желание, которое имеет пространственную направленность и не может быть исполнено в течение продолжительного времени, вызывает, наконец, действия в этом направлении, причем их практическая ценность не оченьто принимается во внимание. Правда, поведение Султана может привлечь внимание Чего, однако, так как животное обращается с недосягаемым плодом таким же образом, как с Чего, то одно только чисто практическое объяснение в указанном смысле недостаточно, и мы должны будем сказать: в состоянии сильного неразрешенного аффекта животное должно производить какиелибо действия в том направлении, в котором находится объект его желаний; оно Должно, наконец, каким-либо способом войти в соприкосновение с ним, хотя бы и практически безуспешное, должно произвести какие-либо операции между собой и им, хотя бы это и не имело никакого значения, как швыряние предметов, непосредственно окружающих животное. Все чувства, имеющие пространственную направленность, ш обладают подобным свойством (срав. выше гнев).1 t Здесь не место показывать, что в подобных ситуациях такое»; же поведение можно наблюдать и у детей (человеческих), а у взрослых этому препятствует только приобретенная сдержанность, — пока аффект не вырастает до самых крайних пределов. Начиная с ранней молодости, шимпанзе делают гнезда. ,-Взрослая самка Чего применяла при этом самый обыкновенный и самый лучший способ: если она вечером находила солому,-сложенную на столе для спанья, она садилась на нее, отгибала; горсть соломы от края, наклонялась внутрь и садилась сама или, по крайней мере, клала свою ногу на загнутый край; она продол-, жала это делать по кругу, пока не получалось нечто, похожее на гнездо аиста; покрывало часто грубо вплеталось в гнездо, а когда было холодно, употреблялось для укутывания. Гнезда молодых животных бывают еще значительно более беспорядочны и рыхлы, старательное обкладывание края, по большей части, совершенно отсутствует. Если они когда-нибудь начинают при этом трудиться с большим рвением, движения, производимые ими при приготовлении гнезда, вплоть до малейших подробностей походят на движения Чего и совершенно не зависят от материала.2 Шимпанзе ч асто строят гнезда днем, играя, или, по крайней мере, делают намеки на это; они собирают в охапку и пускают в дело массу различных предметов — солому, траву, ветки, лоскутки материи, бечевки и даже проволоку, — по-видимому, нетогда, когда есть потребность в гнезде, но, скорее, удовлетворяя таким образом потребность в придании формы (Formgebungen), когда эти предметы имеются налицо. Так, например, можно наблюдать, как плети зеленого корма — видят ли их животные растущими или же сорванными и принесенными им для еды, — по пути ко рту как бы сбиваются с пути и укладываются, образуя начало гнезда. Нельзя утверждать, чтобы это имело привлекательный вид; при этом даже вспоминаются глупые привычки шимпанзе, 'При страхе направление действия поворачивается как раз на 180 градусов, но, как известно, оно опять-таки выражено очень сильно. Некоторые животные —как будто они должны следовать силовым линиям, — бегут прочь как раз перед самым автомобилем и в направлении его движения, хотя уже маленькое уклонение в сторону спасло бы их гораздо скорее. 2Маленькие обезьяны, самое большее в отдельных случаях, видели, как строит гнездо Чего, но в те моменты не имели возможности подражать последней. Я полагаю, что они вовсе не нуждаются в образце для этого. 112 которые иногда имеют место и будут описаны ниже, или же «навязчивые идеи» у людей. Во всяком случае, поведение тех же животных при четком разрешении задачи имеет совершенно другой вид. Если материал имеет вьющуюся форму плетей и его немного, можно наблюдать замечательное явление, а именно: обезьяна не устраивает вначале даже скудной подстилки для тела при сидении; главное, это — кольцо, окружающее животное: оно, во всяком случае, должно быть сделано в самом начале, причем если материала не хватает, обезьяна делает только кольцо; тогда шимпанзе сидит довольный в изготовленном, таким образом, тонком кольце, вообще не касаясь его, и, если бы не знать, что это рудимент гнезда, можно было бы думать, что животное, играя, изготовляет геометрическую форму ради нее самой. Если установить на площадке, где играют животные, дерево с листвой, то приготовление гнезда посредством загибания ветвей и укрепления их тяжестью собственного тела (ср. выше) начинается через несколько мгновений, как химическая реакция. Крошка Коко, который уже в течение нескольких месяцев жил вне Африки и вне общества других шимпанзе, еще плохо умел взбираться на дерево, но, когда ему удавалось влезть хотя бы на 3 мм, он загибал ветви и тотчас же строил гнездо. Поэтому здесь может идти речь о проявлении «инстинкта», в то время, как у шимпанзе в остальном можно наблюдать немногое из того, что имеет право на это имя, которым обозначается совершенно не выясненное загадочное явление'. Во всяком случае, шимпанзе не представляют животного вида, с которого надо начинать исследование этого вопроса. Множество различных предметов обезьяны охотно пристраивают каким-либо образом к собственному телу. Почти ежедневно можно видеть, как животное шествует с веревкой, лоскутком материи, стеблем растения на плечах. Если дать Чего металлическую цепь, последняя тотчас же оказывается на шее животного, а растения Чего носит раскиданными по всей спине. Веревки и лоскутки материи при этом обычно свешиваются по обе стороны шеи через плечи к земле; Терцера присваивает бечевки также вокруг затылка и под ушами, так что они свешиваются по обе стороны лица. Если надетые вещи все время падают, обезьяны 'Рождение и уходзадетенышами у шимпанзе наблюдались и были описаны лишь недавно (von Allesch, Berichte der Prcuss. Akad. d. Wiss, 1921). 113 придерживают их зубами или зажимают под подбородком, —во всяком случае, они обязательно должны свешиваться. — Султан одно время усвоил привычку носить с собой пустые коробки изпод консервов, зажимая между зубами стенку коробки с открытой стороны; молодцеватой Хике временами доставляло удовол&ствие таскать на спине тяжелые камни; она начала с 4 немецких фунтов и вскоре дошла до порядочного куска лавы весом в 9 фунтов. Значение этихдействий недвусмысленно явствует из обстоятельств и поведения животных: они играют, и не только с тем предметом, который они навешивают на себя, но, как правило, также с другими животными; но при этом удовольствие явно увеличивается благодаря драпировке. Правда, нередко можно видеть, как обезьяна, увешанная, важно выступает одна, но и тогда поведение животного, по большей части, имеет значение игры или является злонамеренным, как это имеет место, когда увешанный различными предметами шимпанзе со всеми признаками самого лучшего настроения выступает павой среди других или, как бы угрожая, наступает на них. Взрослую самку Чего можно было часто наблюдать увешанной в то время, когда она с огромным удовольствием бегала рысью по кругу с большинством маленькихживотных, вскидывая и опуская вниз голову с широко открытым ртом, все мускулы которого, однако, в противоположность нападению, были ослаблены. Не узнать того, что компания тогда действительно играла, не мог бы никто из видевших, как обезьяны маршируют в кругу друг за другом, причем большое животное сильно топает при каждом шаге или только через шаг,1 а другие животные преувеличенно акцентируют движение ходьбы. Точно также Султан в период соответствующей моды носил свой жестяной горшок предпочтительно во рту, когда он, шутливо угрожая, наступал на одного из своих товарищей или на зеваку по ту сторону решетки. Пример, в котором нельзя было подметить ничего, зависящего от веселого настроения игры, я наблюдал у Чего, когда она однажды вечером не пришла в обычное время на свое место для спанья, но должна была остаться одна на дворе в то время, как 'То, что Чего в игре, бегах по кругу, начинает ритмически стилизовать ходьбу также верно, кактот факт, что в других случаях большее значение имеет пространственная форма телодвижений, в то время как ритм отступает на задний план. 114 ■-• становилось все темнее и холоднее. Само собой разумеется, что она начала строить гнездо, но ей все время было неуютно, и она беспокойно бегала по площадке; наконец, она старательно подобр\ша все сухие листья, стебли и т. п. , что можно было найти и положила все это себе на спину. При этом она была все время в са^ом плохом настроении. Если мы не будем принимать во внимание жестяной горшок Султана и атлетический камень Хики, относительно которых можно сильно сомневаться, то в большинстве остальных случаев—и наблюдатель совершенно не может освободиться от этого впечатления — висящие предметы выполняют функцию украшения5' в самом широком смысле этого слова. Бегувешанныхживотных не только имеет воинственный вид, но также производит впечатление наивного самодовольства. Разумеется, едва ли можно представить, чтобы шимпанзе составлял себе оптическое представление о своей собственной наружности, изменяющейся под влиянием туалета, и я никогда не видел, чтобы в высшей степени частое употребление зеркальных поверхностей имело какое-либо отношение к увешиванию себя; однако, вполне возможно, что примитивное украшение себя вовсе не рассчитано на оптические воздействия, направленные вовне — я не считаю шимпанзе способными на это, — но полностью покоится на замечательном повышении чувства собственного тела, ощущения стройности и чувства собственного достоинства, которое имеет место также и у человека, когда он, например, одевает шарф или привешивает длинные темлячные кисти к своим бедрам. Мы обычно повышаем чувство удовлетворения собой перед зеркалом, однако, наслаждение от нашей стройности вовсе не связано с зеркалом, с оптическими представлениями нашей наружности или вообще с каким-либо точным оптическим контролем: когда что-либо движется вместе с нашим телом, мы чувствуем себя более богатыми и представительными.1 Султан, наступая с жестянкой во рту на других животных и людей, часто испускает при этом неясные звуки, которые в пустом пространстве вызывают еще более неясное эхо. Если при этом остается под вопросом, подмечается ли и используется ли 'Совершенно подобное направление имеет наложение Г. Л отце в «Микрокосме»; только там речь идет о цилиндре, а последний шимпанзе также могли бы употреблятьс величайшим удовольствием. 115 тогда преднамеренно акустическое действие коробки, то тем не менее кажется, что отдельные животные весьма близки именйо к этому, когда они в состоянии возбуждения ташат за собой цо земле ящик, жестяной барабан и т. п. и, ужасающе гремя им, наступают на кого-либо или даже на стену. Так поступает в особенности Грандэ, которая по различным обстоятельствам, иногда без видимой для нас причины, приходит в совершенно изумительное состояние возбуждения. Она вытягивается, ее длинные тонкие волосы развеваются по все стороны, так что она начинает походить на черную кисть для пудры, она схватывает ящик или жестянку одной рукой, со сверкающими глазами, наклонившись несколько вперед, она переступает с ноги на ногу, в том же ритме раскачивает руками и—насколько это возможно — инструментом; после достаточной подготовки она внезапно начинает наступать на других животных, на людей и стены. Если животное убегает, человек отходит в сторону, а деревянной стене достается громовой удар, взъерошенный мех разглаживается и возбуждение прекращается. В этом случае шум, наверное, должен что-нибудь означать, так как то же самое животное ударяет иногда так громко, как только возможно, по ящику, когда прикидывается свирепым и страшным (на самом деле Грандэ - добродушнейшее существо) и обратно, при посредстве шума, особенно барабаня по ящику, можно привести ее в состояние возбуждения. Возбуждение протекает у других животных в основном подобным же образом, но никогда оно не принимает таких драматических форм, как у Грандэ, которая даже в лучших случаях, с развевающимися волосами и неподвижно отставленными во время бега руками, надвигается, как парусное судно, гонимое полной силой ветра и может сильно напугать не знающего, в чем дело. Близко к увешиванию себя подходит также ношение различных предметов между животом и бедром. Туда помещаются не только пищевые продукты, когда рук не хватает или они должны остаться свободными для лазанья, но часто также — без внешней причины — коробки, деревяшки, камни, лоскутья и различные другие предметы, которые почему-либо приятны животным. В особенности Чего бегала по целым дням с зажатым предметом, который она не вынимала даже и тогда, когда спокойно сидела. Это был то красный лоскуток, который она не отнимала от своего лона, то круглый камень, гладко отшлифованный морем. Фотографию, которую я дал Чего, чтобы наблюдать за ее реакцией, она 116 рассматривала некоторое время, ощупала ее кругом своими большими пальцами и затем спрятала ее в «карман брюк». То, что запрятано сюда, трудно получить обратно. Так, например, гладкий камень животное берегло очень заботливо; если оно сидело с ним на земле, то с осторожностью крепко прижимало его, когда вставало и меняло место; когда животное снова садилось, оно часто хваталось за него и укладывало его, ни в коем случае не отдавая камень, а вечером брало его в свою комнату и в свое гнездо. Если сказать, что в этом случае мы имели дело опять-таки с игрой, то этим не будет выражено все необходимое. Надо принять во внимание, что лоно у шимпанзе в некотором отношении означает гораздо больше, чем геометрический центр тела, хотя половые органы, по крайней мере, у самки, а следовательно, и у Чего, сдвинуты далеко кзади, так что они скорее образуют конец спины, чем принадлежат клону. Когда маленькое животное приветствует, например, Чего, оно по большей части, — реже встречаются и другие формы приветствия — кладет руку в лоно большого животного, если же движение руки не заходит так далеко, то Чего, будучи в хорошем расположении духа и если дело идет о ее подруге Грандэ, очень часто схватывает руку другого животного, прижимает ее ксвоемулону и ласково похлопывает по нему. В те дни, когда оналюбезна,совершеннотожесамоеона проделывает с нами, когда мы подходим к ней, а именно, прижимает руку человека к тому самому месту между бедром и животом, где онаобычно зажимает ценные для нее предметы. Она сама в качестве приветствия прикладывает свою огромную руку к лону других или же между бедрами, причем она склонна непосредственно переносить это приветствие и на людей. Тот, кто в этом обычае усмотрел бы что-либо грязное, несправедливо оценил бы его совершенно безобидный характер, по крайней мере, у этих экземпляров. Животные зоологических садов, как мне рассказывают, ведут себя иногда весьма отвратительно; станционные шимпанзе, правда, большие грязнули в обычном смысле этого слова (несмотря на то, что они так много занимаются уходом за своим телом) и заядлые копрофаги, однако их сексуальная чистота едва ли могла быть большей; я видел только, как маленький Коко, неистово прыгая—прежде я этого никогда не видел, — мастурбировал, причем мастурбация, по-видимому, возникла у него случайно. 117 В это особенное место, так сказать, в самое нутро тела, зажимаются, когда шимпанзе сидит в привычной негритянской позе, предметы, представляющие для него ценность; кажется весьма примечательным, что как раз наиболее старое и вдальнейшем с наибольшим трудом поддающееся влиянию животное всегда прячет ценное для него достояние, прежде всего, куски материи и т. п. Когда однажды на площадку для игр была принесена глыба глины белого цвета, постепенно и без всякого побуждения ктому развилось в больших размерах раскрашивание, и когда впоследствии животные опять получили глину, то через несколько минут началась та же самая игра. Вначале мы видели, что шимпанзе лижут незнакомое вещество; по всей вероятности, они хотели попробовать его на вкус. При неудовлетворительном результате они, как и прежде в подобных случаях, обтирали вытянутые губы о наиболее подходящий из ближайших предметов и, естественно, делали его белым. Однако, через некоторое время намазывание балок, железных жердей и стен сделалось совершенно самостоятельной игрой, Так что животные набирали глину губами, а впоследствии растирали куски во рту, смачивая их при этом слюной, и затем покрывали предметы получившейся кашицей, снова делали краску, снова раскрашивали и т. д. Здесь дело в раскрашивании, а не в размазывании глины во рту, так как тот, кто раскрашивает, и остальная компания, поскольку она не слишком занята, наблюдает с огромнейшим интересом за результатами. Вскоре, как и следует ожидать, губы перестают заменять кисть, шимпанзе берет ком глины в руку и раскрашивает теперь свой объект в белый цвет гораздо быстрее и увереннее. При этом, разумеется, еще не получается ничего другого, кроме большого белого грязного пятна, или — при особенно энергичной работе — полностью выбеленной поверхности балки. В дальнейшем животные однажды получили также и другие краски. Чего однажды очень терпеливо раскрашивала свою голень, но на темном мехе должного эффекта не получилось. От смачивания и раскрашивания вся область рта, естественно, постепенно становится белой. Однако, в то время, как при вышеописанном увешивании себя различными украшениями, поведение животных имеет значение игры и самодовольства, Животное, лицо которого стало белым, ведет себя точно также, как и до этого: таким образом, мы имеем дело с чисто побочным 118 продуктом занятия, о котором само животное едва ли подозревает. Оперирование шимпанзе вещами для начала достаточно охарактеризовать этим описанием; отдельные наблюдения над плетением, употреблением ключа, оперированием зеркальными поверхностями будут сообщены в другой связи. То, что в предстоящем изложении представляет интерес для постановки этнологических проблем, без дальнейших указаний будет понятно специалисту. 4. ИЗГОТОВЛЕНИЕ ОРУДИЙ Во всех исследованиях интеллекта, близких к тем, какие описываются здесь, всегда повторяется одно обстоятельство: если рассматривать отдельный отрывок процесса, называемого «решением», например, его начало само по себе, не обращая внимания на остальные части, то этот отрывок представляет собой поведение, которое по отношению к задаче — достижению цели — кажется либо малозначительным, либо даже уводящим от цели; лишь когда мы вместо таких отрывков рассматриваем весь процесс в целом (или в случаях, о которых речь будет идти ниже, по крайней мере, очень длительные частичные процессы) это целое является осмысленным по отношению к задаче, и теперь каждый из ранее мысленно изолированных отрывков приобретает смысл с точки зрения задачи как составная часть этого целого, относящаяся к нему. Дело обстоит иначе лишь с одним отрывком, а именно — с последним, который основывается на всем предшествовавшем и в котором животное просто схватывает цель. Этот отрывок, естественно, является также осмысленным также и при изолированном рассмотрении. Сказанное не представляет собой ни философии, ни какойлибо теории явлений, имеющих место в действительности, но является простым положением, которое без дальнейшего должен допустить каждый, кто сознает различия между «осмысленным отношением к задаче» и «не осмысленным» и рассматривает соответствующие примеры чисто объективно. Если человек или животное идет к цели обходным путем в обыкновенном смысле этого слова, то начало движения, рассматриваемое само по себе и безотносительно к дальнейшему ходу 120 процесса, содержит, по крайней мере, один компонент, который должен казаться безразличным по отношению к цели; при «больших» обходных путях можно каждый раз показать отрывки пути, которые, будучи рассматриваемы изолированно, являются противоречащими смыслу, так как они уводят от цели. Если это мысленное подразделение отпадает, весь обходный путь и каждый отрывок его как часть всего пути являются осмысленными по отношению к условиям опыта. Если я достаю при помощи палки недосягаемую иначе цель, все сказанное сохраняет свою силу. Если я схватываю лежащую поблизости палку, то это действие, рассматриваемое изолированно, исключительно само по себе, безотносительно к дал ьнейшему поведению (употреблению в качестве орудия), является движением, не имеющим абсолютно никакого значения по отношению к цели; это движение, — конечно, если мыслить его в воображаемой изолированности, — не приводит меня ни на йоту ближе к моей цели и является, таким образом, бессмысленным в данной ситуации. Вдвинутое в полный процесс это движение, напротив, имеет смысл существенно необходимой части целого, сообразной с его смыслом. Подобное рассуждение, примененное к другим «обходным путям» (в переносном смысле слова), показывает, что здесь дело обстоит точно также, и именно поэтому мы называем их все «обходными путями». Так представляются вещи при чисто объективном рассмотрении. Как шимпанзе в подобных случаях на самом деле приходит к своим решениям, это другой вопрос, который здесь еще не подлежит исследованию. Однако, все дальнейшие опыты имеют своей общей целью создать ситуации, в которых возможное решение будет более сложным, так что объективное рассмотрение процесса в отрывках должно будет показать еще в большем количестве и в более отчетливом виде составные части, которые, если их взять изолированно, не имеют никакого смысла по отношению к задаче, и опять-таки имеют смысл по отношению к ней, если рассматривать их во всем процессе в его целом. Как ведет себя шимпанзе в подобных ситуациях? Группу случаев, о которых будет идти речь ниже, мы обыкновенно обозначаем словами «изготовление орудий» («Werkzeugherstelluhg»). Однако из чисто практических целей это название здесь употребляется более широко, чем обычно, а 121 именно, всякое побочное действие, которое «предварительно приготовляет» орудие, не вполне подходящее к ситуации, так, чтобы оно стало пригодным к применению, будет рассматриваться как «изготовление орудий». Предварительное приготовление, какого бы рода оно ни было, представляет собой новую составную часть, которая, будучи выхвачена как изолированный отрывок вообще не имеет ни малейшего отношения к цели, напротив, становится осмысленной по отношению к последней, поскольку рассматривается вместе с остальным ходом процесса, особенно с «применением орудия». I Лишь слабым намеком на подобное побочное действие является то, когда Хика, гоняясь за другим животным во время игры-борьбы, замечает камень, хочет его поднять и, когда тот не поддается, тотчас же ковыряет, скребет и дергает, пока не высвободит его; в то же мгновение она уже оказывается позади противника и швыряет в него камнем. Существенно более важное действие уже наблюдалось ТеиЬег'ом и впоследствии встречалось еще много раз: Султан тянется к предметам, находящимся за решеткой, и не может достать их рукой; он в поискахходит вокруг; наконец, направляется к обыкновенному приспособлению для вытирания ног, состоящему из железных стержней в деревянной раме, и в течение некоторого времени трудится над ним, пока ему не удается вытащить одну из железных полос; тотчас же он спешит с ней к подлинной цели, находящейся на расстоянии около 10 м и пододвигает ее к себе. Вполне ясно, что в этом случае ход процесса, рассматриваемый в отрывках, представляет даже несколько составных частей, которые, будучи изолированы, являются бессмысленными. 1) Вместо того, чтобы оставаться около своей цели, Султан уходит от нее; взятое само по себе, это даже противоречит смыслу. 2) Он разламывает прибор для вытирания ног, принадлежащий станции; взятое само по себе, это вообще не имеет отношения к цели. Однако относительно обоих отрывков в том виде, в каком они входят в фактический ход процесса, следует заметить еще кое-что: 1. животное вовсе не убегает от цели с тем свободным беззаботным видом, какой можно наблюдать у него и у других 122 обезьян в нейтральные моменты, но отходит так, как уходил бы тот, перед кем стоит задача. Я еще раз настоятельно прошу не говорить об «антропоморфизме», о «приписывании животному» и т. п. там, где для подобных упреков нет ни малейшего основания. Я спрашиваю, имеет ли другой вид то, когда ктонибудь слоняется без дела, чем то, когда он ищет ближайшую аптеку или потерянную вещь? Несомненно, это имеет другой вид. В состоянии ли мы точно проанализировать общее впечатление, в обоих указанных случаях это вопрос, который не касается данного факта. Я лишь говорю: «Оба противопоставленных здесь друг другу впечатления выступают у шимпанзе точно также, как и при наблюдениях над людьми; эти впечатления, которые вовсе не являются чем-то приписанным шимпанзе, но относятся к элементарной феноменологии его поведения, имеются в виду, когда мы говорим «Султан весело бегал вокруг» — или в другой раз: «Он ходил в поисках по площадке». Если это антропоморфизм, то последний заключается также и в следующей фразе: «Шимпанзе имеет такую же формулу зубов, как и человек». Чтобы не оставить совершенно никакого сомнения по поводу значения выражения «в поисках ходит вокруг», я добавлю еще, что этим мы вовсе ничего не говорим о сознании животного, но лишь о его «поведении». 2. При работе над прибором для вытирания ног деятельность Султана полностью сконцентрирована на высвобождении из доски одной из железных полос; однако это действие, будучи даже более точно описано, остается не имеющим значения по отношению к подлинной цели, поскольку его рассматривают изолированно.6* В то время, когда Коко еще не умел употреблять своего ящика, он однажды, когда цель опять висела высоко на стене, пришел ктакомуже образу действий, как и Султан. Перед дверью, на расстоянии 4 м, стоял прибор для вытирания ног, точно такой же, как вышеупомянутый. После того, как Коко продолжительное время смотрел на ящик, но, тем не менее, не применил его, он отошел, заметил прибор для вытирания ног, подошел к нему и начал изо всех сил рвать его, пока гвозди, которыми прибор был прикреплен к полу, наконец, не поддались. Обрадованный, он подтащил тяжелую доску к цели, но в это время был испуган свистом, раздавшимся поблизости и бросил свою ношу, так что нельзя было увидеть, что должно было произойти дальше. Вскоре после этого, однако, он опять вернулся к доске, встал на один из 123 длинных краев ее и начал рвать и трясти изо всех сил железные полосы, вероятно, для того, чтобы оторвать их; однако, так как он был слишком слаб и не подошел к делу достаточно практически, он должен был, наконец, прекратить свои старания. (17. П. 1914). По ту сторону решетки лежит цель, которую нельзя достать руками; по эту сторону, на заднем плане помещения, где производится опыт, поставлено спиленное рициновое дерево, ветви которого можно достаточно легко отломить: просунуть дерево через решетку невозможно, так как оно имеет разветвленную форму, кроме того, только большая обезьяна могла бы без труда подтащить его к самой решетке. Приводят Султана, он сначала не видит цели и обсасывает, равнодушно оглядываясь вокруг себя, одну из ветвей дерева; после того, как его внимание было привлечено к цели, он подходит к решетке, бросает взгляд за решетку, в следующий же момент поворачивается, идет прямо к дереву, схватывает тонкий стройный сук, резким движением отламывает его, и вот уже спешит обратно к решетке и достигает цели. Процесс от момента поворота к дереву додоставания плода при помощи отломанной ветви представляет собой одну единственную и быстро законченную цепь действий, без малейшего «зияния», («Hiatus») и без малейшего движения, которое, говоря по существу, не входило бы в состав описанного решения. При повторении, произведенном тотчас же после этого, не все прошло так гладко, однако в этом был виноват не Султан. Сук был удален в отсутствие Султана, цель вновь была положена, Султана опять привели. Тотчас же он отломал второй сук, однако, безуспешно пытался достигнуть цели при помощи его, так как сук при спиливании дерева был надломлен посередине. Султан вытащил его обратно через решетку, перегрыз на месте надлома и продолжал работать одной половиной, но опять безуспешно, так как теперь орудие было слишком коротко. Относительно перегрызания в надломленном месте следует заметить следующее: все маленькие животные практикуют как игру просовывания соломинок в дыры и пазы стен; слабая соломинка при этом беспрестанно ломается, и столь же часто обезьяны посредством откусывания делают игрушку опять пригодной, пока она, наконец, не становится слишком короткой. — В опыте перегрызание надломленного места является в одно и то же время правильным и неправильным: правильным, так как 124 половинка представляет собой лучшую «палку» в функциональном смысле; неправильным, так как и без откусывания половинка могла бы служить удовлетворительным орудием, лишь бы только она была достаточно длинна. Для взрослых людей с их механизированными способами разрешения задач во многих случаях, а также и здесь, необходимо указание, что мы имеем дело именно с решением задачи, а не с чем-то само собой разумеющимся; отламывание ветки от дерева, которое первоначально было дано как целое, представляет собой действие более высокого порядка, чем простое употребление палки — в этом убеждают нас животные, которые менее одарены, чем Султан, но уже знают применение палок. В тот же день испытанию подверглась и Грандэ. Она протягивает руку за решетку, но все ее усилия напрасны—она не достигает цели. Наконец, она отходит от решетки, ходит медленно по площадке и садится около дерева, ветви которого она в течение некоторого времени равнодушно обгрызает. Когда она, таким образом, «причаливает к дереву» и грызет его, то при этом ни в коей мере не возникает впечатления, будто это имеет какое-либо отношение к цели; на последнюю она вообще больше не обращает внимания. После длительного ожидания, в течение которого не наблюдалось никаких следов решения, опыт прекращается. Я еще раз упоминаю, что Грандэ старше и гораздо сильнее Султана, так что она могла бы с гораздо большей легкостью отломить сук. Четыре месяца спустя (16. VI) опыт с ней был повторен; за это время привычка употреблять палки уже значительно возросла. Дерево, состоящее из трех крепких сучьев, не ветвящихся дальше и выходящих из одного толстого ствола, лежит на площадке, совсем сзади, настолько далеко, насколько это возможно, от решетки, а тем самым и от цели (примерно на расстоянии 5 м). Грандэ сначала обращается к железному стержню, прикрепленному к двери в качестве задвижки, и пытается вынуть его из железных колец, которыми он прикреплен. Когда это ей не удается, она оглядывается вокруг себя и при этом ее взгляд на некоторое время приковывается к дереву. Однако она опять отвлекается от него и замечает лоскуток сукна, лежащий у самой решетки; она схватывает его и делает попытки пригнать при его помощи цель. Когда лоскуток был отобран у нее, Грандэ опять сотрясает железный стержень, а когда тот не отходит, опять 125 осматривается вокруг себя, в особенности по направлению к заднему плану, где стоит дерево, замечает камень на земле, приносит его к решетке и тщетно пытается просунуть его между прутьями; по-видимому, он должен заменить палку. После того, как Грандэ опять оглянулась назад, она, наконец, подходит к дереву, прислоняется одной рукой к стене, другой, рукой и ногой упирается в сук, торчащий впереди других, резким движением отламывает его, тотчас же возвращается к решетке и достает цель. — Для пояснения здесь надо отметить следующее: черный железный стержень хоть практически и укреплен сильнее, чем сучья на дереве, оптически непосредственно выделяется на фоне деревянной двери, как самостоятельный предмет, притом иногда один конец его бывает выдвинут из двери в пространство. «Увидеть» сук дерева «отдельно» от последнего, как палку, уже труднее, и почему-то Грандэ дважды рассматривала дерево, не достигнув этим успеха в решении задачи. Напротив, с того момента, когда Грандэ подошла к дереву, процесс является точно таким же замкнутым и «настоящим» как и у Султана.7) (1. III. 1914). Чего в предыдущие дни и даже утром до описываемого ниже опыта неоднократно применяла палки в качестве орудия. Дерево кладут на расстоянии примерно 2 м от решетки, затем в помещение для опыта впускают Чего. Сначала она не обращает внимания на дерево, но, увидев цель, идет как и ранее к месту, которое служит ей для спанья, достает свое покрывало, просовывает его через прутья решетки, закидывает его на цель и пытается, таким образом, подтащить ее. Покрывало допускает два способа применения, причем оба они могут привести к успеху: можно пригонять цель, ударяя по ней, и подтаскивать ее, накинув предварительно покрывало на цель. После того, как покрывало отнимают у Чего, она тотчас же схватывает дерево и усиленно старается просунуть его так, как оно есть, через решетку. Когда это не удается, она берет в руку пучок соломы, высовывает его «как палку», наружу и пытается при посредстве его подтащить цель. Когда пучок соломы оказывается слишком мягким и при подтаскивании не захватывает с собой цели, Чего схватывает солому посередине зубами, а на конце рукой, и перегибает половину, так что образуется пучок, вполовину меньшей длины, но несравненно более крепкий, действительно вроде настоящей палки; этот пучок она тотчас же применяет и притом, так как по длине он все еще подходит, применят не раз с полным 126 успехом. Процесс от того момента, когда был взят слишком мягкий пучок соломы, до применения уплотненного пучка, является совершенно единым, длится в течение немногих секунд. Таким образом, выявился другой вид изготовления орудий, а не тот, которого мы ждали; Чего ни одной минуты не делала попыток отломать сук от дерева, но вместе с тем отчетливо показала, что само по себе применение палки было у нее «налицо» в течение опыта. Под «деревом» здесь следует понимать, впрочем, лишь очень маленький экземпляр, с которым Чего еще вполне хорошо может справиться. Это объясняет нам ее желание использовать все дерево как палку; однако то, что она непосредственно идет с ним к решетке, как будто бы она могла просунуть его наружу, — это грубый образ действий, разумеется, не оправдывается размерами деревца. На следующий день испытание повторяется; деревцо лежит точно на том же месте, что и днем раньше, в начале. Чего употребляет пучок соломы как замену палки, а когда тот оказывается слишком мягким, складывает его точно также, как в первом опыте, так что он становится толще и более прочным, а когда он на этот раз даже и после сгибания остается слишком гибким, Чего поспешно повторяет этот образ действий, в результате чего пучок, теперь сложенный вчетверо, является в высшей степени прочным. Однако вместе с тем он становится слишком коротким, и вскоре Чего опять старается пропихнуть все дерево через решетку. Когда и это, естественно, не удается, Чего возвращается к употреблению соломы, и, много раз потерпев неудачу, наконец, успокаивается и садится. Однако глаза ее блуждают и вскоре останавливаются на деревце, которое она перед тем оставила лежать несколько позади. Одним разом, совершенно внезапно, она схватывает его, быстрой уверенно отламывает сук и тотчас же подтаскивает цель. К предшествующим попыткам — проп ихнуть дерево через решетку — этот образ действий не имеет никакого отношения. При отламывании сука Чего поворачивается одной стороной к решетке, а деревцо вообще не прикасается к решетке; кроме того, Чего не обращается с ним, как с целым, и вовсе не пододвигает его к решетке; здесь дело идет не о чем Другом, как только об отламывании сука. Этот опыт опять-таки особенно характерен. В течение весьма продолжительного времени не было видно ни малейшего намека на ожидаемое решение; однако, когда, наконец, совер127 шенно внезапно происходит отламывание сука, оно переходит без паузы («Hiatus») в просовывание отломленной палки наружу, причем и то, и другое вместе представляют собой единый замкнутый в себе процесс. У Коко попытки решения этого рода имели место прежде, чем мы намеревались осуществить над ним подобное испытание. В первый же день опытов с палкой он неловким движением оттолкнул цель еще дальше, так что ее теперь уже больше нельзя былодостать палкой и уж, конечно, нельзя было достать стеблем, лежавшим поблизости. Тогда он отправился к кусту герани у края дорожки (в стороне), схватил один из стеблей, отломил его и пошел с ним к цели; по пути он поспешно оборвал один за другим все листья, так что остался один только длинный стебель; тогда при помощи последнего он пытался (тщетно) подтащить цель. Обрывание листьев в одно и тоже время правильно и неправильно: оно неправильно, так как ветви от этого практически не становятся длиннее, и правильно, так как при этом оптические размеры в длину выступают резче, и, благодаря этому, стебель оптически в большей степени становится «палкой». Мы еще увидим, как много у шимпанзе (вообще при их попытках решения) приходится на долю оптических условий подобного рода, которые иногда как раз берут верх над практическими отношениями. О том, чтобы Коко обрывал листья лишь играя, не может быть и речи; взгляд и движения ясно показывают, что во время этих действий он уже явно стремился к цели: здесь дело идет о подготовке орудия. Игра выглядит совершенно иначе, и я еще никогда не видел шимпанзе, который (как Коко здесь), отчетливо проявляя в своем поведении неустанное стремление к цели, в то же время играл бы.8) Двумя днями позже, когда прекратилось употребление ящиков, Коко сначала без успеха тянулся рукой к цели, затем он, ища, оглядывается вокруг, внезапно идет к сильно заросшей беседке (на расстоянии 3 м от цели), карабкается вверх по шестам до места, где сильно утолщенный стебель вьющегося растения оптически резко выступает из ветвей, откусывает стебель, концы которого срослись с зарослями, сначала в одном месте, затем перегрызает еще один раз 10-ю см дальше, быстро сползает опять вниз, бежит к цели и, не пуская в ход принесенной палочки, остается угрюмо сидеть здесь и обсасывает конец деревяшки. Палочка слишком коротка. В этом случае процесс от момента, 128 когда обезьяна бросается к беседке, до возвращения к цели представляет собою один замкнутый ряд. Можно снова и снова наблюдать, что шимпанзе, взглянув на расстояние, которое ему нужно преодолеть, не пускает в ход орудия, которое слишком мало по размеру, при том условии, если животное действует не в состоянии сильного аффекта. Животные сами варьируют этот образ действий и часто неожиданным способом выполняют родственные решения. Так, можно видеть, что шимпанзе, находясь в затруднении из-за отсутствия палки, обращает внимание на кусок проволочной сетки, которая немного надорвана, и торча, благодаря этому, в виде лоскута, представляет отдаленное подобие палки: при этом они затрачивают много труда, чтобы совершенно оторвать лоскут, и проделывают это успешно. Гораздо чаще бывает, что животные в подобном положении подходят к ящику, к доске и т. п. , отдирают руками, ногами и зубами щепку и употребляют ее в качестве палки. Случаи, когда животное, не обращая внимания на цель, лишь для игры возится с ящиком или доской, пока не отдерет щепку и затем, независимо от этого, опять обращаясь к цели, употребляет эту щепку в качестве орудия,—такие случаи, само собой разумеется, исключаются со всей строгостью. В этой работе я рассматриваю каждый момент, внушающий хотя бы малейшее подозрение, как обстоятельство, обесценивающее опыт. Относительно отламывания частей ящика и т. п. следует сделать одно замечание: не все то, что для человека представляет собою часть, является таковой и для шимпанзе. Если ящик имеет только половину крышки и эта половина состоит из отдельных досок, то шимпанзе не всегда будет вести себя одинаково, хотя бы эти «части» всегда были составлены вместе. Если отдельные доски приколочены друг возле друга к ящику так, что они образуют замкнутую поверхность без бросающихся в глаза пазов, то шимпанзе нелегко увидит здесь «возможные палки», даже когда он испытывает острую нужду в них; однако, если доска, последняя перед открытой половиной ящика, прибита так, что ее отделяет от соседней доски щель, шимпанзе немедленно открывает такую доску (ср. выше). Имеется некоторый род оптической прочности, которая в такой же мере затрудняет отделение, являющееся разумным действием, в какой самые крепкие гвозди практически препятствуют отрыванию. Оптическая прочность, по-видимому, действует не так, как будто бы она говорит шимпанзе: «эта доска 5 Зак. № 175 129 сидит крепко», нотак, что шимпанзе вообще не видит доски, «как части». Мы, правда, в этом не отличаемся принципиально от шимпанзе, однако, мы разобщаем в случае нужды гораздо более прочные оптические соединения, или точнее: при одинаковых объективных условиях взрослый человек разобщает оптические соединения с большей легкостью, чем шимпанзе, в случае нужды он начинает видеть «части» значительно скорее, чем шимпанзе. С некоторой оговоркой я мог бы прибавить к этому замечание, которое идет еще дальше. После личных наблюдений кажется, как будто в основе оптической прочности вовсе не должна лежать практическая укрепленность ( в техническом смысле), и предмет вовсе не должен быть «в действительности» частью другого для того, чтобы он казался шимпанзе прочно прикрепленным к окружающему и вообще не рассматривался им как самостоятельный предмет. Если излюбленное орудие— оконную решетку, плотно сколоченный стол и т. п. — поставить так, чтобы оно в возможно большей степени сливалось с окружающим, например: стол тщательно вдвинуть одним из его углов в прямой угол комнаты, или плоскую решетку прислонить к стене так, чтобы та плотно прилегала к ней, то можно видеть иногда, как шимпанзе, выискивающий орудия, проходит мимо такого предмета, как будто его нет. При этом данный предмет вовсе не спрятан, он лишь образует оптически очень прочное целое с окружающей обстановкой. Я не мог проделать большого количества опытов подобного рода по той простой причине, что я, прежде всего, стремился не ктому, чтобы затруднить попытки решения, но к тому, чтобы при посредстве условий опыта до некоторой степени способствовать им. Наверное, каждый экспериментатор, имея в виду ту же самую цель, без долгих размышлений будет избегать оптически максимально укреплять в углу комнаты ящик, рассматриваемый как орудие. Напротив, если иметь в виду теоретическое выяснение вопроса — после того, как известно, ЧТО выполняет шимпанзе, — каждый опыт, которым удается помешать решению, прежде выполнявшемуся с успехом, имеет огромное значение. Все описываемое явно находится в связи с выводами М. Wertheimer'a1, в которых идет речь о влиянии ярко выраженных и навязчивых структурных образов. 'Experimentelle Studien ubcrdasselien von Bewegungen. Ztschr. f. Psychologie, Bd. 61 S. 161 ff. Срав. с 254, след. В процессе моей работы даже там, где этого совсем нельзя было ожидать, я наталкивался на все новые отношения к этому труду. 130 ;'• II По ту сторону решетки опять помещена цель, так что ее нельзя достать; в самом помещении, где производится опыт, поблизости от решетки лежит кусок той проволоки, которая, однако, свернута в виде овала и поэтому слишком коротка для того, чтобы употреблять ее наподобие палки; кроме того, от других опытов еще остался маленький ящик (16. III. 1914). Приводят Султана; он, по-видимому, не видит проволоки, в течение некоторого времени остается беспомощным, а затем отламывает доску от крышки ящика и тотчас же при ее посредстве достигает цели. Так как это решение уже хорошо известно, доску удаляют и кладут другую цель. Султан оглядывается вокруг, однако еще не обращает внимания на проволоку, но направляется к отодранному наполовину куску проволочной сетки у стены, отрывает его и тщетно старается при посредстве его достигнуть цели; он слишком короток. Теперь уже кажется достаточно ясным, что животное вообще не видело свернутой проволоки, которая плохо выделялась на фоне песчаной почвы. Султану оказывают помощь в смысле привлечения его внимания, заключающегося в том, что проволоку поднимают на одно мгновение с земли и тотчас же кладут ее обратно, не делая при этом никаких особенных указаний и, по-видимому, без того, чтобы Султан присматривался к этому. Животное немедленно берет проволоку, рвет ее нетерпеливо и беспорядочно зубами, проволока несколько разгибается; тогда животное хватает руками разогнувшийся кусок, выпрямляет его еще больше и достает цель проволокой, которая еще наполовину представляет собой моток и лишь отчасти разогнута. Походу процесса это решение, без сомнения, настоящее, однако образ действий при развертывании проволоки сильно отличается от образа действий взрослого человека: шимпанзе оперирует мотком проволоки в целом и, таким образом, наугад вытягивает его по продольной оси, не обращая внимания на взаимное расположение колец, когда же вытянутая зубами одна часть мотка (свободный конец) разгибается, шимпанзе совершенно явственно продолжает выпрямлять эту часть как таковую; однако в то время, как человек не успокоился бы без того, чтобы не развернуть—так сказать, ради порядка, — всю проволоку до конца, Султану, очевидно, чужды эти соображения, 5* 131 и он употребляет орудие как только оно пригодно к функционированию в грубом смысле. Прежний опыт с гимнастическим канатом усложняется: хотя цель находится на том же, по отношению к гимнастическому снаряду, месте (примерно на расстоянии 2,50 м от них), однако канат не свешивается свободно, но, начиная от крюка, обмотан в виде трех тугих изгибов вокруг верхней поперечной балки, на которой укреплен крюк. Изгибы выступают ясно и в определенном порядке, не перекрещиваются и представляют для наблюдателя-человека вполне наглядную картину. Теперь свободный конец каната образует часть, наиболее удаленную от цели, и свешивается с поперечной балки лишь на 30 см—(10. IV. 1914). Как только Хика замечает цель, она карабкается на станок, схватывает средний изгиб каната под поперечной балкой и дергает его книзу, потом — во второй раз с большей силой, так что туго натянутый канат, вплоть до изгиба рядом с крюком, перебрасывается через перекладину и свешивается вниз; тогда, не заботясь об этом последнем изгибе, животное немедленно делает попытки раскачаться по направлению к цели, причем два раза подряд не достигает цели, так как канат слишком короток и недостаточно хорошо раскачивается; вместо того, чтобы исправить недостаток, Хика в третий раз еще сильнее отталкивается от гимнастического станка, при наибольшем отклонении каната прыгает с него по воздуху к цели, хватает ее и срывает, падая вниз. Если отвлечься от этого гимнастического трюка, то процесс представляет собой как бы перенесение вышеописанного поведения Султана на другой вид опыта. Решение правильно, и энергичное старание сделать так, чтобы канат свешивался, выявляется как только животное обозрело ситуацию, однако при этом животное не обращает никакого внимания на структуру изгибов, хватает канат просто посередине и дергает книзу. То, что последний изгиб, несмотря на то, что он мешает, совершенно оставляв ется без внимания, делает аналогию полной. Поведение животного вначале имеет беспорядочный и суетливый характер, хотя оно и приводит к решению. В тот же день был подвергнут испытанию и сам Султан. Он сразу же принимает очень вялый и ленивый вид, мало беспокоится о цели, однако после попытки применения палок в качестве метательного снаряда он все же влезает на станок и ленивым движением отбрасывает канат на один изгиб: повидимому, он не 132 заинтересован делом, тотчас же после этого он вообще убегает прочь — играть. Когда он некоторое время спустя возвращается, он снова схватывает канат, однако за свободно свешивающийся конец, так что при притягивании книзу изгибы становятся еще крепче, и тянет ужасно вяло. По истечении 20 минут опыт был прерван как неясный. Животное слишком сонливо; благодаря вялости всех движений, остается неясным, насколько они имеют отношение друг к другу, что означают отдельные фазы его поведения1. Судя по тому способу, которым Султан развертывал моток проволоки, можно предположить, что канат должен был быть стащен, но что во второй раз место, за которое следовало схватиться, было взято слепо и совершенно не сообразуясь со структурой, объективно на этот раз даже в противоречии со структурой. В отношении усердной Раны подобным сомнениям нет места (23. IV). Канат четыре раза обмотан вокруг поперечной балки (при этом изгибы несколько более туги и теснее прилегают друг к другу), отдельные изгибы не перекрещиваются и не соприкасаются. Рана замечает, цель, тотчас же взбирается на гимнастический снаряд, повисает на руках на поперечной балке там, где свешивается канат и как бы делает совершенно очевидные намеки на движения раскачивания по направлению к цели. Тотчас же вслед за этим она начинает тянуть канат книзу, но хватает его совершенно вслепую, поддевает самый верхний кусок, который в виде петли закинут на крюк и, когда последний не поддается и только петля в крюке немного двигается туда и сюда, Рана явно делает попытки снять петлю. Это не удается, и Рана принимается за свободный конец, правильно перебрасывает его через балку один раз, потом, после некоторой паузы, еще раз и быстро достигает того, что канат свободно свешивается вниз; она тотчас же делает попытки раскачаться по направлению к цели, однако много раз не достигает ее, так как расстояние слишком велико, и снова берется за работу над орудием. Единственное, что еще можно изменить, это прикрепление петли, и действительно, Рана перестает работать не раньше, чем петля снята с крюка: повидимому, несколько озадаченная, когда канат оказывается со'Имея в виду предыдущее изложение, можно вывести заключение, что следует экспериментировать лишь с животными, находящимися в бодром состоянии; однако, это почти само собой разумеется. 133 вершенно свободно висящим в ее руке, Рана втаскивает его наверх, на поперечную балку, и медленно обматывает его вокруг своей шеи. Поскольку Хика и Рана в этой ситуации стараются привести канат в такое положение, чтобы он был годен к употреблению, постольку опыт окончился положительно. Однако, вместе с тем, убеждаешься на опыте, что подлинно критическая часть задачи заключается не в этом, но в овладении структурой «канат-балка». Хика могла быть слишком нетерпеливой для того, чтобы в должном порядке размотать канат; однако, если посмотреть, как Рана оперирует с канатом в начале и к концу опыта, то можно предположить другую возможность. Рана обращается с намотанным канатом не так, как если бы она воспринимала ход изгибов с наглядной ясностью, в то время как взрослый человек, несмотря на изгибы, с полной отчетливостью воспринимает канат от начала до конца. Рана ведет себя так, как мы в том случае, когда видим спутанные нитки. Как мы, когда свободные концы сразу не бросаются в глаза — а мы слишком горячимся для того, чтобы проследить в отдельности каждую нить, — наугад хватаем и дергаем иногда, чтобы распутать клубок, — точно такой же вид у Раны, когда она хватает изгибы каната; у Хики, кроме наверно имевшейся налицо суетливости, мог действовать тот же самый фактор. Таким образом, было бы возможно, что для шимпанзе эта относительно простая конфигурация уже начинает становиться «спутанной», оптически непонятной в том же смысле, как и для нас сильно неупорядоченные соединения (сбившиеся нитки или проволока, а для автора даже сложенные стулья для лежанья). Этому не противоречит то, что Рана, между тем, довольно быстро приводит канат в висячее положение, так как ее движения при этом совершенно лишены убедительной уверенности, не кажутся «планомерными» по отношению к ходу изгибов, и невольно складывается впечатление, что удача отчасти представляет собой дело счастливого случая. То, что Султан, хотя и в сонном состоянии, тянет канат как раз противоречиво структуре, усиливает подозрение, что схватывание сложных форм не удается шимпанзе в той же мере, в какой оно удается человеку.1 Я предполагаю известным то, что дети до четвертого года 1 Все же,конечно, остается правильным то, что животное с величайшей уверенностью различает такие грубо отличающиеся друг от друга формы, как палка, поля шляпы и сапог. 134 жизни и даже еще позже оперируют с обмотанным канатом, а может быть и видят его точно также, как здесь мы предполагаем это относительно шимпанзе; однако, индивидуальные отличия проявляются еще и у взрослых. Это еще не все: когда Рана, не достигнув цели при помощи совершенно вытянутого каната, хлопочет наверху с петлей, эта деятельность кажется непосредственно вытекающей из тщетных усилий, и она выявляется, как попытка удлинить канат. Поэтому обнаруживается еще дальнейшая возможность: Рана не умеет отличать изгибов, идущих вокруг балки, от внешне похожей, но по своему функциональному значению совершенно отличной петли, которая удерживает канат на крюке, или же, как отсюда следует, Рана совершенно не понимает, каким образом держится канат. Ее первая попытка снять петлю с крюка может быть объяснена еще тем, что вся путаница изгибов вызывает ошибку, которую, при наличии достаточной степени спутанности, могбы сделать также и взрослый человек; когда впоследствии канат свешивается с такой ясностью, какая только возможна, а Рана пытается тянуть канат дальше вниз, весьма вероятно, что она не понимает (очевидно, никогда не обращала внимания), как укреплен канат. Я вспоминаю, что уже в наиболее простых опытах с употреблением орудий (доставание цели при помощи нитки) остается открытым вопрос, представляет л и для шимпанзе способ укрепления нечто большее, чем грубый оптический контакт какой-либо степени. Быть может, оба момента — оптический и технический — могут быть внутренне связаны друг с другом, поскольку и простое техническое приспособление (петля на крюке) представляет собой оптическую задачу понимания структуры (М. Wertheimer), но технический момент, кроме того, имеет отношение к вопросу, как много шимпанзе известно о тяжести и падении предметов. Все это должно быть ближе рассмотрено в дальнейших опытах. То, как Рана вначале, когда канат еще навернут на поперечную балку, повисает на нем и делает намеки на раскачивание по направлению к цели, не имеет собственно глупого вида, и, наверное, уж не похоже на то, будто животное действительно хочеттаким путем достигнуть цели. Скорее это сразу напоминает ранее описанный случай, когда Рана хочет открыть дверцу другого ящика и, пока она еще не сделала этого, проходит «как бы размышляя» через дверцу другого ящика, стоящего поблизос135 ти. Ведь в действии и в этом случае ее поведение вовсе не похоже на то, будто она ожидает найти цель в другом ящике или же, благодаря своему образу действий, подойти ближе к цели. Ее поведение, как оно представляется наблюдателю, можно было бы обозначить.прежде всего,как некоторый вид «выразительного движения», именно, как выражение следующего состояния: войти через дверь или отсюда подняться туда, а затем цель достигнута! (Словесная формулировка совершенно недоступна животному; подобным образом мы говорим про себя, хотя нас никто не слышит и, следовательно, речь не приносит нам никакой пользы, но мы «полны делом» и наши уста начинают говорить: у Раны говорят ее члены). Описанный опыт все-таки был проделан, тогда как родственный ему, но несравненно более трудный, окончился с определенно отрицательным результатом (29. Ш). Железный крюк сильно разогнут, так что петля каната без всякого труда может быть сдернута и вновь одета; канат снят и сложен в несколько оборотов на земле как раз под крюком; цель висит на такой же высоте, как в первоначальном опыте с канатом. Когда Султана приводят, он пробует применит один за другим знакомые ему методы; он достает палки, ящики, тащит сторожа и наблюдателя, стараясь поставить их под цель — все это нами пресекается; по временам он схватывает канат, даже поднимает его несколько, но ни в одном из его движений нет намека на решение «путем навешивания», скорее это выглядит так, как будто он собирается ударять канатом, и только высокое расположение цели опять останавливает его. Впускаем Хику. Она, действительно, поднимает канат, даже тащит его с собой на поперечную балку, однако, вовсе не заботится ни о крюке, ни о поперечной балке, к которой только и мог бы быть привешен канат, но делает движение как бы для того, чтобы ударить по цели. Наконец, она повисает натрапеции, которая подвешена к тому же станку далеко в стороне, делает косой размах очень большой силы по направлению к цели, опускает трапецию, пролетает далеко по воздуху и, падая вниз, срывает цель. Нормальные человеческие понятия о гимнастике совершенно недостаточны при подготовке опытов для Хики. После полудня мы позаботились, чтобы трапецию нельзя было применять, однако, хотя и то, и другое животное много раз поднимали канатдем не менее ни Хика, ни Султан совершенно 136 не делали приготовлений, чтобы повесить его, и Хика, в конце концов, без помощи какого бы то ни было орудия прыгнула с высокой поперечной балки по размашистой кривой к цели, которую она действительно сумела сорвать во время падения. Дополнение 1916г. Этот последний опыт и теперь дает тот же отрицательный результат (Султан, Грандэ, Хика, Рана); напротив, развертывание каната — за протекший промежуток времени опыт не повторялся — протекает у Хики совершенно иначе, а у Раны несколько отлично (8. Ш. 1916). Хика замечает цель, тотчас же взбирается на поперечную балку, развертывает в полном порядке весь канат точно такими же движениями, какие производил бы в подобном случае взрослый человек, и раскачивается затем по направлению к цели. Рана поступает не так ясно, но, во всяком случае, увереннее, чем раньше. Разница может быть обусловлена более зрелым возрастом животных, который повышает находящееся в их распоряжении внимание, но вместе с тем, возможно, приводит к дальнейшему развитию функций зрительных долей коры; тем, что животные за истекший промежуток времени часто могли иметь дело с канатом во время игры, причем, однако, следует отметить, что животные как раз за последние полгода до этого дополнительного испытания не находились на площадке, на которой висит канат. Поэтому тот уровень оптического восприятия1, который был установлен в предыдущем изложении, по степени не обязательно является характерным для шимпанзе, и у последнего также возможно известное улучшение (как оно в гораздо большей мере происходит у человеческого ребенка). К сожалению, однако, прежние опыты, касающиеся того, как животные оперируют с совершенно подобными или даже менее сложными структурами, не позволяют мне также и теперь сколько-нибудь существенно отступить от воззрений, к которым я пришел два года тому назад; небольшая разница в степени не имеет для нас значения и поэтому я оставляю то изложение, которое соответствует первому впечатлению и которое, в принципе, остается правильным. 'Моторные факторы могут содействовать этому, однако, к ним прибегают уже слишком беспечно, когда дело идет о том, чтобы в таких случаях создать теорию; прежде всего, та трактовка, какой подвергается природа этих факторов, и их связь с оптикой, не может служить образцом эмпирического рассуждения. Тем более ошибочно было бы оперировать с теориями подобного рода так же, как с доказанными фактами. 137 Ill Цель помещена высоко, на расстоянии нескольких метров от нее стоит ящик, который открыт с одного бока, благодаря чему можно видеть, что в нем лежат три тяжелых камня. (15. IV. 1914). Султан подходит к ящику с закрытой стороны и тотчас же принимается тащить его к цели. Когда ящик едва трогается с места, Султан перестает тащить его, заглядывает внутрь и заботливо вынимает один из камней. Затем он снова начинает с большим напряжением тащить ящик, перестает, достает из него второй камень. Не заботясь о третьем камне, Султан тащит ящик дальше и быстро подтаскивает его под цель. Опыт тотчас же повторяется: Султан начинает тащить ящик с двумя другими камнями к цели, хотя при этом ему приходится основательно напрягаться. Третий опыт кончается точно также, как и первый. На четвертый раз Султан тащит ящик немного, затем сразу вынимает все три камня один задругам и т. д. — (16. IV). Четыре f камня положены в ящик; Султан тащит его немного, затем со значительным трудом выкатывает все четыре камня друг за другом и достигает цели при посредстве порожнего ящика. Месяцем позднее (29. V) цель (в другой обстановке) опять высоко подвешивается, и ящик, на этот раз наполненный песком до самых краев (он открыт сверху) ставится на значительном расстоянии. Султан тотчас же подходит к ящику, залезает обеими руками внутрь и старательно выгребает песок. Некоторое время спустя, когда в ящике еще много песку, он опять начинает тащить, переворачивает при этом — вероятно, случайно — ящик на бок, так что большая часть груза высыпается, но Султан все еще не может сдвинуть ящик, как следует, с места, так как остаток представляет еще порядочную тяжесть. Поэтому он опять выгребает песок обеими руками, однако, в конце концов, подтаскивает ящик под цель, не опорожнив его вполне, и потому должен порядочно потрудиться. Не следует думать, что шимпанзе всегда, когда видит камни в каком-нибудь ящике, начинает выгребать их: Султан вынимает камни каждый раз, когда от тщетно дергает ящик, и выявляет при этом сильную тенденцию к ограничению этого «побочного действия» необходимым минимумом. Впрочем, здесь поучителен также и опыт с менее одаренными животными. (18. IV). Хика схватывает ящик, содержащий три камня, и 138 тащит его с огромнейшим напряжением к цели, не осматривая его, как это нужно было бы сделать, вследствие непривычно большой тяжести. При повторении опыта тяжесть увеличивают одним большим камнем, который перед началом опыта кладут в яшик на глазах у Хики: она дергает и дергает, не двигаясь с места, и, наконец, прекращает безуспешные старания, даже и не прикоснувшись к камням.1 Вместо ящика должна быть употреблена лестница, которая лежит на земле в некотором отдалении с наложенным на нее шестью тяжелыми глыбами лавы (14. V). Грандэ пытается с величайшим напряжением подтащить лестницу под цель. Когда это не удается, она подтаскивает один, а вслед за тем и другой кусок лавы и использует их, как замену ящика. Она не достигает цели, схватывает опять лестницу, подтаскивает ее по земле вместе с лежащими на ней камнями близко к цели и поднимает ее удивительным образом, о котором речьбудет идти впоследствии; лишь при этом камни скатываются. Два первых камня, наверно, были сняты с лестницы не для того, чтобы сделать ее легче, но должны были с самого начала служить материалом для постройки под целью: снимание камней и.подтаскивание их к цели представляет один замкнутый процесс. Ни во время подтаскивания, ни при поднимании лестницы нет ни одного движения, которое было бы направлено на устранение остальных камней, так что последние, в конце концов, падают только потому, что при поднимании лестницы не может произойти ничего другого. Подобным же образом протекал опыт с ящиком, наполненным камнями (15. VII). Грандэ сначала тщетно старается выломать палку из стены, затем подходит к ящику, но не тащит его, а вынимает камень, приносит его под цель, старательно устанавливает его там в стоячем положении, бросает взгляд вверх, не влезает на камень — он слишком низок,—возвращается к ящику и тащит его с невероятным напряжением к цели. По дороге она останавливается на мгновение, приподнимает немного один из камней, однако опять оставляет его и подтаскивает ящик окончательно под цель. В этом поведении подозрительно только то, что вначале ящик вовсе не рассматривается как орудие, что тотчас же наступает в других случаях. После предыдущих опытов было бы вполне возможно, что Грандэ видит теперь, что ящик тяжел, хотя и не делает попытки устранить затруднение. Поднимание 'Осенью 1914 г. подобная задача была разрешена до некоторой степени ясно. 139 камня, имеющее место позднее, похоже на то, как будто бы Грандэ хочет использовать его в качестве строительного материала. Рана (15. IV) начинает дергать ящик по направлению к цели, причем ее, по-видимому, не поражает большая тяжесть; при поворачивании ящика камни стучат, и Рана сильно пугается: ничего подобного она, по-видимому, не ожидала. После этого она не подходит близко к ящику, а некоторое время спустя старается подтащить наблюдателя под цель. Этот опыт с Раной был первым из целой группы. Я считал задачу очень легкой и хотел лишь проверить эту оценку на минимально одаренном животном. Результат достаточно примечателен и очень напоминает результат опытов с препятствиями; внутренняя родственность обеих задач—здесь, как и там, прежде совершенно индифферентное тело мешает только тем, что находится наданном месте, —должна быть признана без дальнейших разъяснений. Если Султан в большинстве случаев вынимает не все камни в должном порядке, то, благодаря этому, решение само по себе не становится малоценным, правда, в глазах воспитанного европейца оно является эстетически недостаточным; туже погрешность по отношению к красоте Султан допускал уже при разгибании проволоки, а Хика при разматывании гимнастического каната. IV Когда шимпанзе не очень возбужден и суетлив, он, как уже сообщалось, вообще не пускает в ход орудий (палок и ящиков), размеры которых не подходят по величине к данной ситуации. Правда, часто шимпанзе принимается действовать орудием, но лишь только последнее приближается к критической дистанции, прежде усердные движения обычно останавливаются; при приближении произошло что-то такое, чего не было на более далеком расстоянии, и какого бы рода ни было это явление, — оно имеет силу для того, чтобы сообщить проворному движению вялый конец. Во всяком случае, шимпанзе, если дело идет о палочке, подходит вплотную и сует или выбрасывает ее по направлению к цели; однако, сколько-нибудь опытный наблюдатель мог уже раньше отметить момент, когда свежие краски решения исчезли, а дальнейшее представляет собой не практическое старание, но 140 выражение бессильного желания. Кроме этого парализующего действия расширение критической дистанции оказывает иногда также и весьма положительное воздействие, которое, правда, вначале не оказывает дальнейшей практической помощи; когда же оно означает ошибку животного, последняя должна быть, во всяком случае, названа «хорошей ошибкой». Вначале явление выглядит, без сомнения, весьма примечательным: мы во второй раз наблюдаем Хику, когда она достает цель при помощи палки (26. I. 1914). Когда Хика не достигает цели, она схватывает вторую палку, даже гораздо более короткую, чем первая, прикладывает ее плоской стороной к плоской стороне первой, тщательно обхватывает рукой обе палки и, таким образом, продолжает старания достать цель, хотя пристраиванием другой палки вовсе не достигается удлинение первой или, иначе говоря, подлинный практический успех; когда Хика держит короткую палку прижатой кдлинной, та вообще не доходит до земли. Разумеется, здесь можно сказать, что животное слишком глупо для того, чтобы увидеть бессмысленность своего поступка. Если речь идет об уже данном действии, то говорящие правы в известном, грубом, смысле этого слова. Однако психолог с удивлением спросит, каким образом животное, которое задень до того едва могло, со всей неловкостью начинающего, оперировать палкой (с этого дня, впрочем, в течение немногих дней достигается максимум упражнения) — как оно подходит к этому, совершенно внезапно появляющемуся образу действий? Возникновение последнего загадочно особенно потому, что Хика как раз после своих тщетных стараний обращается ко второй палке и прижимает ее к первой с такой тщательностью, что все явление, без сомнения, представляет собой опыт усовершенствования орудия. Подобное этому можно видеть часто, разумеется, лишь пока употребление палки не является еще совершенно свободным. Чего, с которой вообще мало экспериментировали, клала—после того, как ей не удалось достигнуть цели при помощи одеяла — перед короткой палкой на одеяло еще одну, схватывала последнюю так, что ее пальцы одновременно удерживали также и короткую палку, и продолжала, таким образом, свои старания, практически совершенно непригодные; но и в этом случае дело заключалось в том, чтобы усовершенствовать орудие. Рана, мозг которой, так сказать, ничего не в состоянии удержать, в прыганий 141 с палкой проходит большой этап, который у других животных, может быть, только не будет явным. Она до странности не умеет ударять по высоко подвешенным целям; по истечении нескольких лет (1916 г. ) все еще абсолютно неловкая в употреблении палки в качестве удлинения рук, Рана все еще не умеет правильно взяться за палку — она иногда уже поднимает палку кверху, однако в следующее мгновение последняя всетаки опять становится палкой для прыганья. Таким образом, бывает, что короткие деревяшки, которые, во всяком случае, могли бы служить для сшибания цели и, наоборот, совершенно не годятся для прыганья, хотя в действительности никогда не употреблялись этими животными в последнем смысле — да это и невозможно, — но снова и снова «примерялись». Маленькие штифты, имеющие примерно 30 см в длину, Рана ставит один на другой на земле, поднимает ногу, как бы для того, чтобы залезть на них, и потом опять опускает ее. Точно также при опыте с ящиком (15. IV) Рана поставила ящик под цель, но еще не достигает ее и достает себе тонкую деревяшку, имеющую примерно 40 см в длину. Она ставит последнюю на ящик, как бы для прыжка, и производит несколько раз соответствующие телодвижения, хотя для того, чтобы поставить палочку нижним концом на ящик, Рана должна стоять совершенно согнувшись, и поэтому лишена возможности всерьез прыгать. Некоторое время спустя она достает еще деревяшек, держит их одну около другой в руке, как палку для прыганья, но, разумеется, не прыгает. Внезапно она изменяет свой образ действий, оставляет только две палки из пучка и тщательно пристраивает одну к другой так, что они вместе оптически оставляют палку, в два раза более длинную; концы обеих палок прилегают друг к другу лишь на протяжении, равном ширине двух пальцев, и, таким образом, удерживаются рукой, в то время как Рана опять ставит целое, как палку для прыгания, и поднимает ногу как бы для влезания. Так как Рана любит много раз подряд делать намеки также и на практически неосуществимые вещи, то есть время для того, чтобы подробно рассмотреть ее образ действий. Здесь мы, наверное, не имеем дело со случаем, так как, когда деревяшки сдвигаются и соскальзывают, животное каждый раз опять тщательно приводит их в положение, в котором деревяшки похожи по виду на длинную палку, по крайней мере, пока рука удерживает их. Удивляешься тому, что, по-видимому, оптика ситуации вначале 142 является для животного абсолютно определяющей, а поэтому и при попытке решения принимается во внимание одна только оптика палок, а вовсе не «технически-физические» точки зрения. Рука должна удерживать обе части одну около другой и поэтому то, что по оптическому впечатлению представляет собой решение посредством улучшения орудия, остается практически бесполезным. Я отмечаю еще, что Рана всегда старается действительно применить эту удлиненную палку. Приходит ли, наконец, животное в нужном случае также и к технически годному соединению двух палок? Испытанию подвергается Султан (20. IV). В качестве палок ему служат две полых, но крепких тростинки, какие уже часто употреблялись животными для пододвигания фруктов. Одна имеет настолько меньшее поперечное сечение, чем другая, что ее можно легко вдвинуть в оба отверстия последней. По ту сторону решетки лежит цель на таком расстоянии, что животное не может достать ее при помощи отдельных тростинок (приблизительно одинаковой длины). Несмотря на это, животное сначала дает себе много труда, чтобы достигнуть цели при помощи той или другой тростинки, просовывая правое илечо далеко за решетку между ее прутьями.1 Когда все это оказывается тщетным, Султан делает «плохую ошибку» или, говоря яснее, большую глупость, которая иногда случается с ним: он тащит из задней части помещения ящик к решетке; впрочем, отсюда он опять отодвигает его обратно, так как от ящика нет никакой пользы или, лучше сказать, он стоит на дороге. Тотчас же после этого совершается поступок, правда, практически бесполезный, но такой, который в остальном должен быть отнесен к числу «хороших ошибок»: Султан выдвигает одну тростиночку настолько далеко, насколько это возможно, затем берет другую и осторожно пододвигает ею первую к цели, медленно толкая и напирая на ее задний конец и старательно придерживаясь направления к фруктам. Разумеется, это не всегда удается, но, если он таким способом пододвинул тростинку хоть сколько-нибудь далеко, осторожность становится особенно большой, он двигает совсем тихонько, очень хорошо принимает в соображение движения лежащей тростинки и, действительно, 'Это не противоречиттому, что было отмечено выше: чтобы сразу не привести в уныние животное, я положил цель лишь настолько далеко, чтобы ее только-только нельзя было достать при помощи отдельных палок. 143 подводит ее кончик к самой цели. Этим самым, благодаря способу, который появляется здесь в первый раз совершенно непосредственно, устанавливается контакт животное — цель, и Султан находит известное зрительное удовлетворение — человек также может пережить те же чувства — в том, чтобы иметь власть над фруктами, по крайней мере, постольку, поскольку он может при посредстве пододвинутой палки толкать и слегка двигать их. Этот образ действий повторяется; когда животное отодвинуло лежащую на земле палку так далеко, что оно никак само не может опять достать ее, ему отдают ее. Хотя тростинка, находящаяся в руке Султана, при осторожной работе приставляется как раз к поперечному сечению (а стало быть, и к отверстию) лежащей на земле тростинки, для того, чтобы возможно было как следует управлять последней, и, очевидно, уже при этом напрашивается возможность вставить одну тростинку в другую, тем не менее, нет никакого намека на подобное решение, имеющее притом полный практический смысл. Наконец, наблюдатель оказывает помощь животному, вдвигая на глазах последнего указательный палец в отверстие одной из тростинок (впрочем, не указывая при этом на другую тростинку). Никакого действия — Султан направляет, как и раньше, одну тростинку при посредстве другой к цели, и, когда это псевдо-решение больше не удовлетворяет его, он совершенно прекращает свои старания и ни разу не берет тростинок, когда их снова бросают ему через решетку. Опыт длился более часа и, как безнадежный в этой форме, был пока прекращен. Так как мы намереваемся возобновить опыт после некоторой паузы, применяя более сильные вспомогательные средства, цель остается на своем месте, а Султану оставляются его тростинки; на всякий случай, мы ставим сторожа в качестве караульщика. Отчет сторожа: «Султан вначале безразлично сидит на ящике, который остался стоять несколько позади от решетки; затем он поднимается, берет обе тростинки, опять садится на ящик и небрежно играет ими. При этом случайно получается, что он держит перед собой в каждой руке по тростинке, и именно так, что они лежат на одной линии он немного вставляет более тонкую тростинку в отверстие более толстой, и вот уже подскакивает к решетке, к которой он раньше наполовину повернулся спиной, и начинает пододвигать банан при помощи двойной тростинки. Я зову вас; между тем, у животного одна тростинка слетает с другой, так как он очень мало вдвинул одну в другую, и он тотчас же опять 144 составляет их вместе».1 , Рассказ сторожа относится к промежутку времени продолжительностью, самое большее, в 5 минут, которые прошли с того момента, как был прерван опыт. Вызванный сторожем, я сам видел дальше следующее: Султан сидит у решетки, держит выдвинутой наружу одну тростинку, на кончике которой висит, шатаясь, другая, более широкая тростинка — как раз в процессе падения; она на самом деле падает, Султан придвигает ее, тотчас же снова с величайшей уверенностью вставляет более тонкую тростинку, так что та сидит в ней до известной степени прочно, и достает плод при помощи удлиненного орудия. Однако, более широкая тростинка выбрана немного более просторной, чем нужно, и поэтому она впоследствии еще много раз соскакиваете кончика более тонкой тростинки и падает вниз; каждый раз Султан тотчас же опять составляет тростинки вместе, держа широкую слева на себя, а более тонкую—справа, несколько кзади, и вставляя последнюю в первую Этот образ действий, по-видимому, чрезвычайно нравится ему; его лицо становится очень оживленным, он подтаскивает все фрукты один за другим к решетке, не оставляя времени на то, чтобы съесть их, а когда я еще раз разбираю двойную палку, он быстро опять составляет тростинки вместе и подтаскивает издалека к решетке совершенно безразличные предметы. На следующий день опыт повторяется; Султан начинает с практически бесполезного образа действия, но после того, как он в течение немногих минут направлял вперед одну тростинку при помощи другой, он опять берет обе тростинки, быстро вставляет одну в другую и достигает цели при помощи двойной палки. (1. V). Перед решеткой лежит цель, еще более удаленная; в распоряжении Султана имеются три тростинки, просветы кото'Рассказ сторожа кажется мне очень достоверным, особенно потому, что он сделал ударение на том, что Султан сначала вставлял одну тростинку в другую, играя и не обращая внимания на цель (задачу). Животные, ведь постоянно сверлят, играя соломинами и палочками, в дырках и щелях, так что надо было бы прямо удивляться, если бы Султан также и во время орудования обеими тростинками ни разу не проделал привычной игры. Подозрение, что сторож мог бы на скорую руку «выдрессироватьживотное», совершенно исключено; он никогда не отважился бы на это. Если кто-нибудь хочет сомневаться, это совершенно не меняет дела, так как Султан постоянно доказывает, что он не только выполняет определенный образ действий, но и разумно овладевает им. 145 рых выбраны так, что обе более широких тростинки могут быть надвинуты на оба конца третьей. Он пытается достигнуть цели, как и раньше, при помощи двух тростинок; когда при этом наружная тростинка часто соскакивает, он, как это ясно видно, старается вдвинуть глубже более узкую палку в более широкую. Против ожидания, он в действительности достигает цели при помощи двойной палки и подтаскивает последнюю. Когда при этом длинное орудие становится помехой, попадая задним концом между прутьями решетки и повисая при косых движениях, животное быстро разбирает его на части и выполняет остальную работу только одной тростинкой; начиная с этого раза, это происходит всегда, когда цель придвинута так близко, что одной тростинки хватает и двойная палка лишь создает большее неудобство. Новую цель мы кладем еще дальше. Следствием этого является то, что Султан пробует, какая из обеих более широких тростинок вместе с тонкой является более пригодной; обе не очень отличаются подлине (64 и 70 см); животное, разумеется, не сравнивает одну с другой. Никогда Султан не делает попыток составить вместе обе широких тростинки: один раз он держит их одно мгновение друг против друга без соприкосновения и рассматривает оба отверстия, однако, тотчас же (не пробуя) откладывает одну из них и опять хватается за третью, более тонкую; обе широких тростинки имеют одинаковый просвет1 Решение наступает совершенно внезапно: Султан двигает двойной тростинкой, состоящей из более тонкой и одной широкой тростинки, причем он, как и прежде, конец более тонкой тростинки держит в руке. Сразу он втаскивает двойную тростинку к себе, перевертывает ее, — так что тонкий конец оказывается у него перед глазами, а другой конец выдается в воздух позади него, — хватает третью тростинку левой рукой и вставляет кончик двойной палки в отверстие. Тройной палкой Султан без труда достигает цели: при подтаскивании, когда длинное орудие оказывается помехой, Султан тотчас же опять разбирает его. Согласно наблюдению, в этом опыте никогда не встречалось, чтобы Султан хотел наугад составлять вместе то, что по 'Можно показать, что при составлении двойной палки для шимпанзе определяющим является отношение друг к другу толщины тростинок. (Срав. Nachweis einfacher Strukturfunktionen usw. Abh. d. Preuss. Akad. d. Wiss. 1918, Phys. Math. Kl. N2, S. 56 ff. ). 146 размерам и другим свойствам ни в коем случае не поддается , соединению. Когда однажды эксперимент должен был быть показан посетителям, я положил цель снаружи и в то же время бросил Султану через решетку две тростинки различной толщины—просто те, которые были под руками. Он тотчас же взял их, как всегда, широкую в левую руку, более тонкую — в правую, и уже поднял последнюю для того, чтобы вставить одну тростинку в другую, как вдруг он остановился, не выполнив своего намерения, перевернул более толстую тростинку, рассмотрел другой конец последней и тотчас же после этого бросил обе тростинки на землю. Я велел принести их мне и обнаружил, что случайно более широкая тростинка с обеих сторон оканчивалась сучками и, таким образом, не имела отверстий; при этих обстоятельствах Султан вовсе не пробовал предварительно соединять тростинки. После того, как я при посредстве среза удалил один из сучков, Султан тотчас же выполнил задачу. (6. VIII). Широкая тростинка оканчивается с одной стороны сучком, в другой, открытый, конец перед опытом вставляется деревянный клин, который немного выглядывает из отверстия; он несколько уже, чем последнее, так что между ним и стенкой тростинки остается щель: Султан схватывает тростинку, одно мгновение смотрит на деревяшку, вставленную в отверстие, в течение непродолжительного времени делает попытки втиснуть более тонкую тростинку в узкое отверстие между деревяшкой и стенкой, тотчас же после этого вырывает затычку, отбрасывает ее в сторону и вставляет тростинки одну в другую. Наоборот, иногда он находит трудности там, где наверное никто не предугадал бы их: когда он держит обе тростинки в руке и, как и прежде, хочет перейти к тому, чтобы соединить их, он останавливается на мгновение и производит впечатление большой неуверенности, если тростинки случайно лежат в его руке в определенном положении, а именно почти параллельно, но при этом перекрещивая друг друга в форме очень крутого X. Это явление теперь почти исчезло, но вначале его можно было наблюдать очень часто. Когда Хика позже переняла образ действий Султана она обнаруживала точно такое же замешательство, когда обе тростинки приходили в вышеописанное положение, и Даже в более яркой форме, чем когда-либо у Султана. Лишь только животные опять оптически отделяют одну тростинку от Другой, действие проходит совершенно гладко. Оптика ситуации, 147 которая в других случаях правильно ведет шимпанзе, так что его движения, его поведение кажутся непосредственно вытекающим из нее, должно быть, попадает здесь в такое состояние, в котором она не может определять моторику с такой же правильностью. Для нас оптика обеих палок, наверное, в любом положении является слишком простой и ясной, чтобы мы могли придти в замешательство. Однако стоит нам лишь немного усложнить эти условия (раскрывание стула для лежания), и наше оптическое восприятие также легко приходит в состояние, в котором оно в течение секунд не может диктовать нам наши движения так, как обычно. В случаях чистой алексии (Wertheimer), по-видимому, эта лабильность повышается в огромной степени. Постепенно убеждаешься, что нельзя и думать о понимании свойственных шимпанзе действий и ошибок в отношении наглядно данных задач без теории оптических функций и особенно пространственных образов. В последовавшем опыте к Султану были предъявлены еще большие требования в отношении изготовления орудий (17. VI). В его распоряжении имеется, кроме тростинки с широким отверстием, узкая деревянная доска, которая слишком широка, чтобы ее можно было вставить в отверстие. Султан берет доску и пытается вставить ее в тростинку, это не ошибка; различие форм доски и тростинки вынуждало бы также и человека пробовать, так как отношение толщины обеих не является просто наглядно ясным; когда это не удается, он разгрызает тростинку у отверстия и отламывает длинную щепку сбоку, от стенки, первоначально, очевидно, потому, что стенка тростинки мешала доске проникнуть в отверстие («хорошая ошибка»). Однако, когда щепка была отломана, он тотчас же пробует вставить последнюю в то отверстие тростинки, которое еще цело: поразительный оборот, который должен был бы привести к решению, если бы щепка также не оказалась слишком широкой. Султан опять принимается за доску, но теперь уже обрабатывает ее зубами, причем обгрызает ее правильно — у одного конца с двух сторон к середине, так что представляющая помеху ширина доски уменьшается. Когда Султан отгрыз немного от доски (очень твердой), он пробует, подходит ли теперь доска к неповрежденному отверстию, и продолжает работать таким образом — здесь мы должны говорить о «действительной работе», — пока доска не входит в отверстие 148 примерно на 2 см. Теперь он хочет достать цель при помощи составленного им орудия, но 2 см недостаточны, и тростинка при этом опять и опять соскакиваете кончика доски. Теперь обгрызание доски, очевидно, надоедает Султану; он больше заостряет один конец куска, отщепленного от тростинки, и действительно вс коре делает его настолько узким, что, вставленный в неповрежденный конец тростинки, он прочно сидит в нем, идвоиная палка является пригодной к употреблению. Относительно обращения с доской следует заметить, что Султан против моих ожиданий обгрызал почти исключительно один конец доски, и хотя он один раз на момент взял в зубы другой конец, однако, отнюдь не грыз наугад то здесь, то там. Равным образом, весьма удовлетворительным представляется обращение с тростинкой. После того, как одно отверстие тростинки разрушено благодаря тому, что отломана боковая стенка, Султан в дальнейшем оставляет ее совершенно без внимания. За другое отверстие я боялся в течение всего дальнейшего опыта, но хотя, когда доска и щепка не входили в отверстие, Султан уже много раз сдавливал зубами стенки тростинки, тем не менее он в действительности ни разу не откусил от стенки, так что отверстие все время оставалось годным. Я не могбы дать гарантий втом, что каждое повторение опыта протекало бы также хорошо. Очевидно, у Султана был тогда особенно ясный день. Заострение деревяшек, впрочем, часто встречалось уже до этого эксперимента. Так, например, когда Грандэ хочет уколоть кого-нибудь через решетку, она быстро разгрызает пополам доску, и таким образом получаются пригодные для употребления щепки; при случае и сам Султан, когда нет ключа, чтобы ковырять им в замочной скважине, заостряет деревяшки, как об этом уже сообщалось в литературе о некоторых его сородичах; однако кусание деревяшек было для меня всегда несколько неясным, и поэтому здесь было испытано: доведетли его Султан До последовательного образа действий и осуществит ли его по отношению к очень твердому дереву, которое он уже не мог раскладывать на годные к употреблению щепки, играя и случайно, но должен был обработать до известной степени сообразно с планом. То, что двойная палка изготовляется также быстро, когда Цель подвешена слишком высоко, для того, чтобы ее можно было сбить одной палкой, и то, что Хика, лишь только переняла новую технику, при случае с пользой употребляет ее и для прыганья, наверное, само собой понятно после всего предыдущего. 149 5. Изготовление орудий постройки (Продолжение) Когда шимпанзе не достигает высоко подвешенной цели при помощи одного ящика, есть возможность, что он поставит один на другой два ящика или еще больше, и, таким образом, достигнет цели. Кажется, что единственный и простой вопрос, который должен быть быстро разрешен, заключается в том, сделает ли он это на самом деле. Однако, если поставить соответствующие опыты, вскоре оказывается, что для шимпанзе проблема распадается на два частичных требования, которые надо хорошо различать, причем с одним из них он справляется очень легко, в то время как другое представляет для него необычайные трудности. Человек (взрослый) наперед считает, что в первом требовании заключается вся проблема, а там, гдедляживотныхлишьвпервые начинаются трудности, мы вначале не видим вообще никакой проблемы. Для того, чтобы этот замечательный факт выступил в описании с такой же яркостью, с какой он навязывается наблюдателю, непосредственно видящему опыт, является совершенно необходимым разделение с этой точки зрения отчетов об опытах. Я начинаю с того ответа на вопрос, который человеку кажется единственным. Султан в одном из ранее описанных опытов был близок к тому, чтобы поставить два ящика один на другой, когда одного оказалось недостаточно; однако, вместо того, чтобы действительно но поставить уже поднятый второй ящик на первый, он производил с ним неправильные движения в свободном пространстве вокруг первого ящика и над ним; затем другие способы вытеснили это спутанное действие. Опыт повторяется (8. II); цель подвешена очень высоко, оба ящика стоят неподалеку друг от друга на расстоянии примерно 4 м от цели; все другие вспомогательные средства устранены. Султан тащит больший из ящиков к цели, ставит его плашмя под цель, становится, глядя вверх, на него, приготовляется к прыжку, но на самом деле не прыгает; он слезает, схватывает другой ящик и бежит галопом, таща его за собой по помещению, где происходят опыты, причем производит необычайный шум, ударяет о стены и всеми возможными способами обнаруживает свое неудовольствие.1 Он схватил второй ящик, наверное, не для того, чтобы поставить его на первый; ящик должен только помочь ему выразить свое расположение духа. Однако, его поведение сразу совершенно изменяется; он прекращает шум, подтаскивает издали свой ящик прямым путем к другому и тотчас же ставит его в вертикальном положении на первый; затем он влезает на постройку, которая несколько качается, много раз приготовляется к прыжку, но опять не прыгает: цель все еще находится слишком высоко для плохого прыгуна. Впрочем, он сделал все, что от него зависело. (12. II). Хика и Грандэ немногими днями раньше были научены Султаном и мною употреблять один ящик; напротив, оперирование двумя ящиками им еще не известно. Ситуация такая же, как в опыте с Султаном. Каждое из животных тотчас же схватывает ящик; то Хика, то Грандэ стоят со своим ящиком под целью, но нельзя наблюдать ни малейшего намека на то, чтобы они ставили их друг на друга. С другой стороны, они с трудом влезают на ящик; когда нога уже поднята, они опускают ее, лишь только взгляд их обращается кверху. Наверное, не случайно, но под влиянием взгляда к цели на большую высоту и Хика и Грандэ переходят к тому, что ставят ящик в вертикальном положении; 'Все животные проявляли по отношению к месту, где производились опыты, сильное нерасположение. И не потому, что там экспериментировали — они абсолютно ничего не имели против этого — но из-за невыносимо сухого зноя, который по большей части господствовал в нем. В те дни я по внешним причинам не ног экспериментировать нигде в другом месте, но впоследствии я, по возможности, избегал этого места. Некоторые глупости, которые наблюдались здесь, наверное, представляют собой отчасти симптомы изнурения. 151 измерение дистанции глазами приводит к этому изменению, как к внезапно наступающей и ясной попытке лучше приспособиться к ситуации. Наконец, Грандэ схватывает свой ящик и бешено неистовствует с ним, как прежде Султан. Как и у него, беснование прекращается совершенно неожиданно. Грандэ подтаскивает свой ящик к другому, бросив взгляд по направлению к цели, с усилием приподнимает ящик, неловко ставит его на нижний и хочет быстро забраться наверх; однако, когда при этом верхний ящик, скользя, сдвигается в сторону, она, как бы малодушно и без ответной реакции, позволяет ему совсем упасть. В принципе Грандэ также решила задачу; поэтому наблюдатель поднимает ящик, устойчиво ставит на нижний и поддерживает его здесь, пока Грандэ залезает наверх и достигает цели. Она делает это лишь с большим недоверием. (22. II). Кроме Грандэ и Хики, присутствует Рана. Грандэ подтаскивает сначала один, а затем и другой ящик под цель; однако возится с ним так, что вызывает впечатление беспомощности, и неставит одинящикнадругой. Это совершенно похоже на наблюдаемые иногда состояния «недостатка ориентировки», в которые могут впадать Султан и Хика по отношению к обеим тростинкам. Внезапно подскакивает Хика, сразу ставит один ящик на другой и залезает наверх. Трудно разрешить вопрос, имеем ли мы здесь дело с последействием предыдущего опыта и примера Грандэ или с решением, которое теперь возникает самостоятельно, но может быть, также помогает возня Грандэ. Подвешивается новая цель: теперь Рана ставит один ящик плашмя под цель, а другой — тотчас же (равным образом, плашмя) на него: но постройка слишком низка, и животные мешают друг другу улучшить ее тем, что хотят строить все одновременно и каждый сам по себе. Поскольку я знаю Рану, я мог бы предположить в этом случае подражание только-что виденному, по крайней мере, значительную помощь примера; однако, от этого вопроса здесь ничто не зависит. Ряд дальнейших опытов, которые, однако, приводили к большей правильности нового действия отнюдь не так быстро, как в других случаях, будет описан ниже. После того, как животные привыкли тотчас же ставить два ящика один надругой, когда этого требовала ситуация, возник вопрос, могли ли бы они продвигаться еще дальше вперед в этом направлении. Опыты (более высоко подвешенная цель, три ящика в 152 некотором отдалении) обнаружили вначале, что Султан выполнял только более трудные постройки из двух ящиков, поставленных друг на друга в вертикальном положении, которые выглядели как колонны и, само собою разумеется, позволяли доставать очень высоко (8. IV); Султан, правда, с самого начала подтаскивал третий ящик вместе с двумя остальными к месту постройки прежде, чем приступал к самому конструированию, однако, оставлял его лежать возле без употребления, так как он и без этого достигал цели при помощи своей колонны. (9. IV). Цель висит еще выше; Султан голодал предобеденное время, поэтому с большим усердием приступает к работе. Он кладет тяжелый ящик плашмя под цель, ставит на него другой в вертикальном положении и пытается, стоя наверху, схватить цель; не достигнув цели, он смотрит вниз и осматривается кругом—его глаза останавливаются на третьем ящике, который вначале из-за своих незначительных размеров показался ему не имеющим никакой ценности — с большой осторожностью слезает вниз, схватывает ящик, влезает с ним наверх и завершает постройку. Особенно далеко со временем пошла Грандэ, в ту пору из маленьких — самое сильное, но вместе с тем и самое терпеливое животное. Большое количество неудач, обвал начатых построек, разного рода (отчасти незаметно созданные ею же самой) трудности не могли отвлечь ее от работы, и она вскоре дошла до того, что, подобно Султану, ставила друг на друга три ящика (срав. табл. IV) и довела это (30. VII. 1914) даже до красивой постройки из четырех ящиков, когда поблизости нашлась клетка больших размеров, широкая поверхность которой позволяла поставить на нее три остальных части постройки. Когда весной 1916 года опять была предоставлена возможность возводить более высокие постройки, Грандэ и после большого перерыва была относительно самым лучшим и, во всяком случае, столь же превосходящим Других архитектором, как и раньше; высокие постройки из четырех строительных элементов хотя и представляли для нее трудности, тем не менее при упорном старании удавались ей вполне хорошо (срав. табл. V). Хика, правда, также воздвигает, без значительного количества злоключений при постройке, башни из трех ящиков, но она не может достигнуть той степени упражнения, как Грандэ, так как нетерпеливая и шустрая по природе, Хика предпочитает медленной стройке опасные прыжки с шестом или без него, с земли и 153 с низкой постройки, и часто выполняет их с успехом, в то время как Грандэ при ее образе действий должна еще в течение некоторого времени тяжело работать.1 Рана с трудом выходит за пределы двух пиков. Если она достигает этого, она или переходит к бесконечным пробам с миниатюрными палками для прыгания или же — это бывает часто—ставит верхний ящик открытой стороной кверху и впитывает непреодолимое стремление сесть в него; если Рана села, и чувствует себя слишком хорошо для того, чтобы встать и продолжать строить. Консул никогда не строил. Терцера и Чего обнаруживали лишь слабые попытки строить, Нуэва и Коко погибли прежде, чем могли быть испытаны в этом отношении. Без сомнения, архитектурные произведения, как, например, описанные постройки Грандэ, представляют собой уже выполнение очень дельное, особенно, если принять во внимание, что конструкции насекомых (муравьев, пчел, пауков) и некоторых позвоночных (птиц, бобров), хотя и могут быть более совершенными по своему результату, но осуществляются на совершенно другом, и в отношении истории развития более примитивном, пути. Нижеследующее изложение покажет, что между дельной, но неповоротливой стройкой одаренного шимпанзе и верной и объективно красивой конструкцией, например, сети паука имеется различие общего характерам, как-то в основном должно было бы достаточно явствовать уже из предыдущего. Однако, к сожалению, я убедился на опыте, что даже зрители, разумные в других случаях, наблюдая такую стройку, задают вопрос: «не инстинкт ли это?». Поэтому я вижу себя вынужденным еще раз обратить особенное внимание на следующее. Паук и подобные ему искусники делают настоящие чудеса, но основное заключается в том, что как раз только для этого в них необычайно прочно заложены специальные условия задолго до того, как представляется повод для выполнения. Шимпанзе не получает прямо для своей жизни никакого специального предрасположения при посредстве нагромождения строительного материала делать доступными высоко подвешенные цели, что он делает все же своими силами, когда того требуют обстоятельства и имеется строительный материал. Взрослый человек, вероятно, склонен не замечать действи'Хика иногда вместо того, чтобы применять палку, как шест для прыгания, использует ее также и для сбивания. 154 тельных трудностей, которые находит шимпанзе при такой постройке, потому что он предполагает, что поставить второй элемент постройки на первый — означает повторить постановку первого на землю (и подцель);что, когда первый ящик стоит, его верхняя поверхность эквивалентна какому-либо месту на ровной земле, и поэтому при нагромождении, собственно говоря, только поднимание представляет собой нечто, по-видимости, новое. Таким образом, представляется еще очень большим вопросом, будут ли при этом животные вести себя до некоторой степени «дельно», не орудуют ли они ящиками совершенно неловко и т. п. Я сам никак не ожидал, что благодаря наблюдению буду поставлен перед следующим и гораздо более важным вопросом. То, что предстоит еще одна и особенно значительная трудность, казалось бы, явствует уже из нижеследующего единичного отчета о том, как Султан начал строить. Я повторяю: когда Султан в первый раз достает второй ящик и поднимает его (28. I), он двигает его загадочным образом над первым и вокруг него и не ставит на первый ящик. Во второй раз (8. II) он ставит второй ящик, по-видимому, без какой бы то ни было неуверенности на нижний, но постройка еще слишком низка, так как цель по недосмотру была подвешена слишком высоко. Опыт тотчас же продолжается, цель подвешивается примерно на 2 м в сторону к более низкому месту крыши, постройка Султана оставляется на прежнем месте. Однако кажется, что неудача оставляет последействие, которое очень мешает, так как Султан в течение продолжительного времени совершенно не заботится о ящиках, в противоположность другим случаям, когда новое решение возникало и, в общем, обычно легко повторялось (впрочем, Коко едва опять не потерял решение). Вполне возможно, что для шимпанзе (как и для людей) практический «успех» при посредстве какого-либо метода означает для оценки его пригодности гораздо больше, чем то, чтобы он был вещественно вполне оправдан (оценка exeventu в плохом смысле этого слова). Иногда бывает, что мы начинаем работать над математическим или физическим вопросом с совершенно правильными «подходами», продолжаем считать или размышлять, приходим к пункту, где, по-видимому, дорога теряется, весь образ действий опрокидывается, и только впоследствии мы открываем, что метод совершенно правилен и та трудность была лишь трудностью 155 совершенно побочного характера, которая легко могла бы быть преодолена. Если бы только при ее появлении мысленная связь была единственно определяющей и была строго проверена, то уже тогда должно было бы ясно обнаружиться, что помеха была несущественной. Чем меньше мы обозреваем все заслуживающие внимания связи, тем больше мы можем быть напуганы внешней неудачей; поэтому нет ничего удивительного в том, что на шимпанзе, совершенно неясно воспринимающего известные стороны ситуации, методически несущественная неудача оказывает такое же влияние, как и принципиальная ошибка, и что он малодушно бросает целое потому, что побочное обстоятельство привело к неудаче первое выполнение. Хорошим примером нам уже послужила Грандэ, когда она внезапно ставит второй ящик на первый. Это решение является не только объективно принципиально хорошим, но имеет характер подлинности; к несчастью, случается так, что верхний ящик одним углом попадает на поперечную доску, которая прибита сверху нижнего ящика: когда животное хочет залезть наверх, ящик, скользя, сдвигается на сторону. Грандэ дает ему окончательно упасть и своим поведением ясно показывает, что благодаря этому весь метод целиком больше уже не заслуживает ее внимания. Подобное этому всегда вытекает из положения, когда одна сторона дела не обозревается ясно; таким образом, мы приходим к главному пункту: опыт с двумя ящиками заключает условия, которые шимпанзе не вполне схватывает. В дальнейшем ходе опыта имеет место следующий замечательный эпизод: животное пускает в ход более старые методы — хочет подвести сторожа за руку к цели, последний отталкивает его; тогда Султан пытается проделать то же самое со мной, но я также отказываю ему в этом. Сторожу поручается, когда Султан опять захочет подвести его к цели, сделать вид, что он поддается ему, но, лишь только животное залезет ему на плечи, встать низко на колени. Вскоре это действительно происходит: Султан подводит сторожа к цели и тотчас же залезает ему на плечи, сторож быстро сгибается, животное, жалуясь, слезает, схватывает обеими руками сторожа под сидение и усердно старается выпрямить его в высоту. Поразительный способ улучшить орудие, которым является человек! Когда Султан после этого больше не заботится о ящиках, кажется вполне уместным — он ведь уже один раз сам нашел решение — уничтожить действие неудачи, в которой он не виноват. Я ставлю Султану его ящики один на другой под цель 156 точно также, как он сделал это ранее на месте первой цели, и позволяю ему достигнуть цели. Что касается стараний Султана опять выпрямить сторожа, то я хотел бы заранее решительно защитить себя против упреков в «превратном понимании», «приписывании»: явление, в худшем случае, только описано, и оно вообще совершенно не может быть понимаемо превратно. Однако для того, чтобы случай, как изолированный, не возбуждал сомнений (которые сами по себе не оправданы), поскольку нет сомнения в том, что Султан не один раз, но опять и опять пытается использовать сторожа и меня в качестве скамейки, я присоединяю краткое описание подобного случая: (19. П)Султан не может придти к решению в одном опыте, в котором цель лежит по ту сторону решетки, так что ее нельзя достать; я стою внутри решетки, вблизи цели. После напрасных стараний другого рода животное подходит ко мне, хватает меня за руку, тащит к решетке и в то же время изо всех сил — к себе, книзу, и просовывает мою руку между прутьями решетки по направлению к цели. Когда я не схватываю ее, Султан идет к сторожу и пытается проделать с ним точно то же самое. Впоследствии он повторяет этот образ действий (26. III) с той лишь разницей, что он вначале жалобными просьбами зовет меня к решетке, так как я на этот раз стою снаружи. В этом, как и в первом случае, я проявил как раз такое сопротивление, что животное только-только могло преодолеть его, и оно отстало от меня лишь тогда, когда моя рука лежала на цели и я (в интересах будущего экспериментирования) все же не сделал ему в угоду и не достал цели. Я упоминаю в дальнейшем, что животные в один жаркий день должны были ожидать воду дольше, чем обычно, поэтому, в конце концов, просто брали сторожа за руку, за ногу, под колено и со всей силой теснили и придвигали его к двери, за которой обычно стоял горшок с водой. Это на долгое время сделалось постоянным обычаем; если человек продолжал кормить шимпанзе бананами, то Хика без обиняков брала их у него из рук, откладывала их в сторону и тащила его к двери (Хика всегда ощущает жажду). Было бы совершенно неправильным считать шимпанзе, как раз в таких вещах, тупым и глупым. Относительно вышеописанного случая следует еще заметить, что, благодаря форме здешней мужской одежды (сорочка и брюки без сюртука), животные могут особенно легко разбираться в человеческом теле. Если им еще что-нибудь неясно, они при случае исследуют это, и стоит только допустить более сильные изменения одежды или 157 костюма (бороды), как Хика и Грандэ тотчас же с большим интересом предпринимают исследование. После ободряющей помощи мы опять отодвигаем ящики в сторону. Новую цель подвешиваем у того же места крыши. Султан тотчас же очень быстро возводит постройку из обоих ящиков, однако, на том месте, где в самом начале опыта была подвешена цель и стояло его собственное первое сооружение. Из примерно ста случаев применения ящиков и постройки, это — единственный раз, когда была сделана глупость такого рода. Султан производит при этом впечатление совершенно смущенного и, вероятно, изнурен, так как опыт уже более, чем в течение часа, длится на месте, где очень жарко.1 Так как Султан все время без всякого плана двигает ящики туда и сюда, мы, в конце концов, ставим ящики один на другой еще несколько дальше под целью; Султан достигает цели, и мы отпускаем его. Только еще однажды я видел его таким же смущенным и беспорядочным. На следующий день (9. II) обнаруживается, что в самом деле должна заключаться особенная трудность: Султан подтаскивает один ящик под цель, но не приносит другого; наконец, постройка возводится для него, и он достигает цели. Новая цель, тотчас же подвешенная (сооружение опять разрушено), совершенно не побуждает его к работе, он лишь хочет опять использовать наблюдателя в качестве скамейки; сооружение еще раз возводится для него. Под третью цель Султан ставит ящик, подтаскивает также и другой, но в критический момент останавливается, обнаруживая своим поведением полную беспомощность; он все время смотрит вверх, на цель, и при этом неуверенно хватается за второй ящик, затем совершенно внезапно крепко схватывает его и решительным движением ставит на первый. Неуверенность в течение продолжительного времени находится в самом резком контрасте с этим внезапным решением. Двумя днями позже опыт повторяется; цель висит опять на I новом месте. Султан ставит ящик косо под цель, приносит второй, уже поднимает его и опять, глядя на цель, как бы малодушно дает ему упасть. После многих промежуточных дей- | 'Л ишь позднее я заметил, что в первые месяцы я вообще в довольно большой степени заставлял животных напрягать свои силы; медлительность в действиях, приспособленная кживотным и к климату,образоваласьлишьсо временем. 158 ствий (ползанье вдоль крыши, подтаскивание наблюдателя) он снова принимается за постройку, тщательно устанавливает первый ящик стоймя под целью и с большим трудом ставит на него второй; при поворачивании и дерганий ящик повисает наверху, надетый своей открытой стороной на угол нижнего ящика; Султан залезает наверх и тотчас же обрушивается вместе с постройкой на землю. Совершенно изнеможенный,, он остается лежать в одном из углов площадки и оттуда рассматривает ящики и цель. Лишь по истечении продолжительного времени он снова приступает к работе, ставит один ящик стоймя и пытается таким образом достигнуть цели, спрыгивает вниз, схватывает второй ящики, наконец, в упрямом усердии достигает того, что тот точно также в вертикальном положении стоит на первом, хотя уже сдвинут в сторону так сильно, что при каждой попытке залезть наверх сейчас же начинает шататься. Лишь после большого количества проб, во время которыхживотное, очевидно, действует совершенно вслепую и все предоставляет зависимости от успеха или неудачи движений, лишенных плана, верхний ящик попадает в такое положение, в котором он не начинает шататься уже тогда, когда Султан пробует его ногой, и цель достигается. Начиная с этого опыта, Султан применял второй ящик всегда без промедления, а самое главное, больше никогда уже ему не было абсолютно неясно, как нужно поступать с ним. Из отчета видно, что после первого самостоятельного решения мы, в общем, четыре раза ставили для Султана ящики один на другой; в опытах с Грандэ (Хикой и Раной) я три раза после первого решения оказывал эту помощь, бывшую очень пригодной для того, чтобы поощрять животных к дальнейшему упорному применению этого способа. Если бы я заставлял их сильно голодать и от времени до времени опять и опять ставил в такую же ситуацию, то дальнейшее развитие постройки оставалось бы тем же самым и без этого вмешательства. Основательное наблюдение способа, которым они строят, после первых же опытов показалось мне более важным, чем вопрос, продолжали ли бы шимпанзе строить без поощрения и переходили ли бы затем к постройкам из трех и четырех элементов; поэтому после первого принципиального решения я, насколько это было возможно, поощрял животных к стройке. Если бы постановка второго ящика на первый не представляла собой ничего другого, кроме повторения простого (на ровной земле) употребления ящиков, только на 159 вышележащей ровной поверхности, то после предыдущих опытов вовсе нельзя было бы ожидать, что раз найденное решение не будет вполне хорошо воспроизводиться: ведь Султан и Грандэ в те дни, когда производился этот опыт, уже вполне свободно доставали высоко подвешенную цель при помощи одного ящика, как это явствует также и из опытов; однако, оба нелегко воспроизводят стройку, и беглый взгляд на описание опытов показывает, что в этом, наверное, виновна не только первая (внешне практическая) неудача. Равным образом, чисто внешний момент не является главной причиной: конечно, ящики тяжелы для маленьких животных и в процессе опытов бывают моменты, когда они просто не справляются с тяжестью. Но надо только видеть, с какой энергией и с каким успехом, в общем, они толкают и поднимают тяжесть, если они вообще строят, и как они могут опять очутиться в состоянии полной беспомощности, когда они держат второй ящик уже достаточно высоко поднятым и им нужно только еще (по человеческим понятиям) опустить его на нижний ящик, животные бросают дальнейшую стройку не из голого страха перед телесным напряжением. Скорее, они несколько неловки в самом начале. Однако и этому нельзя придавать слишком большого значения, так как, по всей вероятности, отказ от метода после первой пробы внутренне связан с остальным странным поведением — много раз и внезапно наступающей беспомощностью переддвумя ящиками, это поведение не имеет абсолютно ничего общего с неловкостью. Животное ведет себя тогда не так, как тот, кто неловко выполняет определенное действие, но как тот, кому ситуация вообще не дает однозначного указания для определенного действия. Эту заторможенность, беспомощность (или называйте, как хотите), которая может постигнуть животных в первых опытах, когда, очевидно, уже появилось решение «Второй ящик наверх», и они уже приступают к его выполнению, мы наблюдали три раза у Султана, два раза у Грандэ и лучше всего впоследствии (весной 1916 года) у взрослой уже Чего, когда она в первый раз хотела поставить один ящик на другой. Я подчеркиваю еще раз: сначала все идет хорошо, после того как животные вполне посвящены в ситуацию и убедились, что с одного ящика им не достать цель, настает момент, когда внезапно в задачу вовлекается второй ящик. Тогда они тащат или (Чего) несут его к первому и разом останавливаются, когда подходят близко к последнему. Неуве160 ренными движениями они держат второй ящик то здесь, то там над первым (если не дают ему беспомощно тотчас же упасть на пол, как однажды Султан), и если бы не было известно, что эти же животные прекрасно видят в обыкновенном смысле этого слова, можно было бы подумать, что имеешь перед собой в высшей степени близоруких животных, которые лишь с трудом различают, где, собственно, стоит первый ящик. В особенности у Чего поднимание второго ящика над первым в сторону и вперед от него длится достаточно долго без того, чтобы оба ящика касались друг друга дольше, чем на мгновение. В самом деле, нельзя смотреть на это без того, чтобы не сказать себе: здесь две задачи; одна («Второй ящик наверх») действительно не предъявляет кживотным очень большихтребований, если они уже знают простое употребление ящиков; другая задача «Один ящик пристроить на другом так, чтобы он прочно возвышался на нем» — в высшей степени трудна. В этом заключается единственное существенное различие между употреблением одного ящика на земле и постановкой второго ящика на первый. В первом случае компактную форму опускают на гомогенную и бесформенную поверхность земли, которая не предъявляет каких-либо особенных требований, или же ее просто только тащат по земле (до места, находящегося под целью), причем эта компактная форма не отделяется от земли; во втором случае узко ограниченное тело, имеющее специальную форму, должно быть составлено вместе с другимтелом подобного же рода таким образом, чтобы получился определенный результат, и при этом шимпанзе, по-видимому, доходит до границы своих способностей. Ретроспективный взгляд позволяет тотчас же увидеть, что ранее описанные опыты, в которых фигурировал один ящик на ровной земле, обязательно должны вводить в заблуждение относительно этой трудности, устраняя ее, и поэтому не могут дать достаточно полной картины поведения шимпанзе: маленькое животное или подтаскивает свой ящик к месту, находящемуся приблизительно под целью, или переворачивает его с ребра на ребро. В обоих случаях совершенно безразлично, сдвинут ли ящик на несколько сантиметров, даже дециметров вправо, влево, вперед или назад; повсюду почва остается одинаково ровной (а 'Слишком большие ошибки этого рода, сделанные по отношению к цели, также легко и правильно исправляются (срав. Коко); здесь не играет роли какойлибо фактор формы более высокого порядка, но л ишь «грубая дистанция»] 6 Зак. № 175 161 цель, несмотря на небольшие отклонения в сторону, все же вполне может быть достигнута,1 и поэтому в руках шимпанзе, который не видит никакой проблемы, ящик коротким движением сам собою приходит в положение равновесия, в котором он является годным для употребления. Совершенно иначе дело обстоит в опыте с двумя ящиками: здесь шимпанзе встречается уже с проблемой статики, которую он должен разрешить,1 так как первый и второй ящики сами собой не разрешают ее, как это делают первый ящик и ровная почва. Это пояснение приводит к выводу, что шимпанзе без труда поставит на находящийся под целью очень большой ящик, поверхность которого оптически и физически более похожа на ровный грунт, другой значительно меньший ящик; действительно, в таких случаях маленький ящик, коль скоро он был поставлен на большую клетку, представлявшую собой нижний элемент постройки, тотчас же прочно устанавливался. Есть два рода разум ной статики, точно также как два способа овладеть функцией рычага. Один способ, способ физики (центр тяжести, момент силы и т. д.), принимается здесь во внимание столь же мало, сколь мало он имеет отношения к бесчисленным случаям, в которых человек «правильно» кладет или ставит одни вещи на другие. К сожалению, психология до сего времени не начала исследовать этот род физики наивного человека, который чисто биологически имеетбольшеезначение, чем наука, носящая то же имя, так как в такой же двойной форме выступает не только статика и функция рычага, но и остальная огромная часть физики, и каждое мгновение все наше поведение определяется именно наивной, а не научной физикой2. Как бы ни складывалась наивная статика человека, уже поверхностное наблюдение показывает, что «тяжелое», с одной стороны, и наглядные пространственные формы — с другой, 'Правда, он редко разрешает ее «правильно»; но мне кажется весьма заслуживающим внимания, что бывают случаи (как например, описанный выше), когда, по крайней мере, наглядная ситуация кактаковая в известной степени оказывает свое действие и, так как решение не наступает, удерживает шимпанзе в беспомощном состоянии: он ведьмогбы просто дать как-нибудь упасть второму ящику на первый и ему не нужно было бы останавливаться; и неуверенность может быть иногда хорошим признаком. гУ специалистов-физиков, конечно, наивная физика проникнута в различных степенях научной физикой в собственном смысле этого слова. 162 играют в ней столь же значительную роль, как абстрактные понятия силы и длины в строго физической статике. По крайней мере, один из указанных «компонентов» должен находиться у шимпанзе в очень неразвитом состоянии, так как общее впечатление от наблюдений, снова и снова произведенных над животными, приводит к выводу: статика вообще едва ли имеется у шимпанзе; почти все, что касается «статических задач» при постройке, шимпанзе решает не разумно, а исключительно путем проб, и нельзя представить себе более резкой противоположности, чем разница между подлинными решениями, которые наступают внезапно и протекают в виде замкнутого ряда, и возней вслепую с одним ящиком над другим, в которой проходит процесс постройки, если, благодаря счастливой случайности (подобные уже были описаны выше), шимпанзе уже с самого начала не поставит один ящик на другой. Подлинное решение заключается, без сомнения, в том, чтобы «второй (или третий, четвертый — не в их числовом значении, а как еще один») ящик поместить над первым», но «установить на нем» может быть лишь с осторожностью употреблено для обозначения того, что в действительности делает шимпанзе, так как эти слова имеют в виду уже статику в нашем смысле (не обязательно научном), а животное обладает очень и очень небольшой частицей последней. Нечто, совершенно подобное этому, можно наблюдать у детей на первом году жизни; и они во время опыта пробуютодин предмет пристроить к другому, держа его в различных, нередко странных, положениях, а иногда и прижимая к последнему: совершенно очевидно, что им также еще недостает статики этого рода. Однако в то время как дети, подрастая, примерно к трем годам обычно уже совершенствуются в наиболее простом из этой наивной физики равновесия, шимпанзе, по-видимому, едва ли делает существенные успехи в этом направлении, даже если имеет достаточную возможность упражняться. Правда, вскоре его неуверенность в области пространственных форм и тяжестей не обескураживает его настолько, чтобы он прекращал всякие попытки поставить один ящик на другой, но все же работа, за которую шимпанзе принимается с бодростью после того, как Успех, достигнутый таким способом, усиливает его уверенность, сводится к точно таким же пробам, как вначале: поворачивание, Дергание, перевертывание, передвижение верхнего ящика на нижнем, так что животные, особенно Грандэ, под конец своим б* 163 терпением вызывают почти изумление. Не следует думать, что подобная постройка, хотя бы только из трех ящиков, возводится в несколько секунд; чем больше поводов дают ящики для разного рода промежуточных случаев, чем меньше они по размерам, чем больше прибитых перекладин они содержат, тем дольше должны работать с ними животные; Грандэ иногда в течение нескольких десятков минут постепенно воздвигала свою постройку и достигала определенной высоты, обрушивалась вместе с постройкой, опять начинала и т. д. , пока не была совершенно изнурена и просто не могла больше ничего делать. В этих путанных действиях при постройке некоторые черты особенно характерны. Если верхний ящик принимает положение, в котором он статически покоится совершенно удовлетворительно, но при этом может совсем незначительно покачиваться, шимпанзе часто снимает его с места, где он хорошо помещался, и поворачивает его, когда рука или нога обнаруживает шаткость (оптика положения не оказывает здесь заметного влияния на контроль шимпанзе). Если при этом, или прежде, верхний ящик случайно принимает любое положение, в котором он хоть одно мгновение не качается, шимпанзе влезает наверх с уверенностью, если трение (хотя бы совсем ничтожное) в каком-либо месте на мгновение фиксирует ящик, прежде совершенно неустойчивый, и последний под тяжестью животного должен обязательно немедленно обрушиться. Так, Султан хочет, как будто это само собой разумеется, подняться на второй ящик, который едва-едва держится, будучи поставлен на один угол нижнего ящика. Поэтому для шимпанзе довольно безразлично, выступает ли ящик из постройки далеко в сторону и т. п. , и иногда, действительно, третий ящик мог бы и не упасть вовсе, если бы наверху не было четвертого ящика или самого животного. Легко видеть, что должно произойти, когда шимпанзе здесь в первый раз совершенно очевидно покидает оптический подход к ситуации и именно, вероятно, потому, что его оптика не может дать того, что от нее требуется. Шимпанзе воздвигает сооружения и довольно частое успехом влезает на них, но они, с точки зрения статики, почти переходят границы понятного для нас, так как все обычные для нас структуры построек (прежде всего, оптически прочно внедрившиеся в нас) осуществляются шимпанзе случайно и, так сказать, в борьбе за устойчивость. Если рассмотреть несколько подробнее и внимательнее первую постройку из трех ящиков, 164 принадлежащую Грандэ (ср. табл. IV, я надеюсь, что репродукция позволит разглядеть это), то можно увидеть, что эта постройка едва-едва «жизнеспособна» и что, действительно, в момент фотографирования она стоит уже больше не благодаря собственной крепости, нолишьблагодаря правильно использованной тяжести самой Грандэ, которая, в свою очередь, держится за цель и не может снять или отпустить ее без того, чтобы не упасть вместе с постройкой. Подобное этому случается очень часто, только постройки нередко выглядят гораздо более странными; по большей части катастрофа происходит раньше, чем удается уловить благоприятный и спокойный момент для снимка. Из этого описания уже видно, что животные возмещают недостающую им (обыденную) статику человека статикой третьего рода, а именно — статикой собственного тела, которая автоматически осуществляется особым нервномускульным аппаратом. В этом отношении шимпанзе, как мне кажется, значительно превосходит человека и извлекает существенную выгоду из этой прекрасной способности. Если он стоит на постройке, статика которой внушает страх зрителю, каждое обнаруживающееся подозрительное движение и наклон моментально и мастерски компенсируются перемещением центра тяжести тела, поднятием рук, сгибанием туловища и т. д., так что ящикам, находящимся под животным, также достается коечто от статики ушного лабиринта и мозжечка шимпанзе. Вполне можно сказать, что при постройках в значительной части случаев само животное со своим тонко регулируемым распределением тяжести представляет собой составную часть, без которой сооружение обрушилось бы. Но, разумеется, из этого следует, что не может быть и речи о наличии в этом действии (физиологическом в узком смысле) «решения» в выше очерченном смысле этого слова. Следует предостеречь против толкования, приблизительного, удобного и ничего не говорящего относительно действительного положения вещей, будто животные только слишком беспорядочны и разбросаны в своих действиях, чтобы строить, более сообразуясь с правилами статики. Их способ действий вначале может произвести именно такое впечатление на новичка; более длительные наблюдения за неутомимым прилежанием Грандэ, которая также часто разрушает сооружение, воздвигнутое сообразно правилам статики, потому что что-нибудь в нем шатается, как и, пытаясь снова и 165 снова, воздвигает «несообразно со статикой», убедят каждого, что причина лежит глубже, и, по крайней мере, животным, которые наблюдались до сего времени, принципиально мешает предел их «оптического разума» (optische Einsich)1. Если животные не могут разумно осуществить подходящего соединения строительных элементов, то не следует удивляться тому, что они часто не схватывают имеющегося соединения и поэтому обращаются с ним неразумно, так как им опять-таки недостает соответствующих частей человеческой физики (наивного рода) и, по-видимому, она лишь с трудом может приобретаться; также и здесь дело не просто в беспорядке и поспешности. Так, можно порой наблюдать, как Грандэ (а также и другие), стоя на одном ящике, хочет втащить наверх другой, который открыт с одной стороны и в который одним углом входит уже поставленный ящик. Таким образом, Грандэ, по крайней мере, отчасти, своей собственной тяжестью, обременяющей оба ящика, мешает тому, чтобы второй ящик могбыть поднят, тем не менее, она дает себе много труда, чтобы втащить последний наверх, рвет и трясет его и, в конце концов, не подозревая, что она сама себе мешает, приходит в ярость. Бывает, что Грандэ стоит на одном ящике, который поставлен на концы двух других, как на два столба2, и теперь один из нижних ящиков кажется ей пригодным в качестве элемента для постройки; тогда она преспокойно вытаскивает его, если он поддается, и очень пугается, когда она теперь (по существу дела совершенно неизбежно) обрушивается на землю вместе с ящиком, на котором стоит. В 1916 году я опять видел это; заметного 'Нуэва оперировала пространственными формами настолько яснее, чем другие, что можно было думать, что она, может быть, строила бы несколько иным способом, если бы вообще дошла до опытов с постройками. То, что имеется «оптическая слабость», остается верным, во всяком случае, потому, что и наивная «физика тяжестей», «тяжелое», в значительной части основывается на оптике. 2Нечто подобное происходитлишьелучайно. Никогда ни одно изживотных не делало постройки намеренно по принципу моста, хотя я во многих опытах подводил животных к подобному образу действий. Например, высоко подвешивая цель, слева и справа от нее сразу же ставил тяжелые, крепкие цоколи и клал поблизости прочную доску, так что животным оставалось л ишь положить последнюю поперек на цоколи, чтобы стоя посредине ее, достигнуть цели. Доска всегда (Султаном и Хикой) употреблялась, как палка для прыгания. Подобно этому не удавались и вес другие опыты, в которых играет роль принципиально участие двух сил в одно и то же время] 166 улучшения нет. Наоборот, животные научаются, по-видимому, тому, что при стройке не следует поворачивать ящик открытой стороной кверху, хотя как раз это вовсе не имеет большого значении, и воздвигались многие постройки, в которых следующий ящик вполне прочно лежал поперек отверстия. Во всяком случае, этот способ постройки встречается со временем все реже. Постановка ящиков на нижние может производиться с земли или с выступающих краев нижних этажей (снизу), а также таким образом, что животное, стоя на самой верхней поверхности, тащит ксебе наверх следующий ящик. Первый образдействий в общем более практичен, так как при нем строитель сам не препятствует собственной работе, как это легко случается в другом случае, и вначале животные регулярно обращались к нему; однако в опытах, в которых животные строили сообща, всей компанией, и которые будут описаны ниже, они часто приходили к тому, что стояли на самом верху постройки, и, таким образом, здесь применялся второй образ действий. Иногда кажется уместным какой-нибудь бросившийся в глаза при наблюдениях факт гГредставить в наиболее резко выраженной форме при посредстве критического опыта. Для этой цели животные в нашем случае были поставлены перед следующей ситуацией, как перед задачей: цель подвешена высоко, поблизости лежит ящик, но почва под целью занята кучей камней средней величины, на которой ящик едва ли может быть установлен достаточно прочно. (11. IV. 1914) Хика становится на кучу камней и тщетно пытается достать цель рукой, а затем— палкой; о ящике она вообще не заботится, а короткое время спустя больше не обращает внимания также и на цель. Второй опыт, поставленный много часов спустя в тот же день, протекает точно также. Хика, конечно, ничего не предпринимает с кучей камней; мне кажется совершенно невозможным, чтобы Хика видела ее, как препятствие, так как в гораздо более грубых опытах с препятствиями она никогда не достигала такой ясности распознавания; во всяком случае, она, по крайней мере, попробовала бы. Тем более однозначно протекал опыт с наиболее умным животным, Султаном, в той же ситуации и в тот же день: он тотчас же втаскивает ящик на кучу камней, но ему не удается как следует поставить его. Затем он подтаскивает издалека большой ящик-клетку, втаскивает его на камни, ставит на него первый ящик и после пятнадцати 167 минут самой усердной работы достигает цели, впрочем — с помощью постройки, которая сильно наклонена набок. Теперь мы складываем камни уже в виде совершенно остроконечной пирамиды. Однако на этот раз Султан, благодаря счастливой случайности, уже в несколько минут пристроил свой ящик на кучу камней и опять достигает цели. При третьем повторении — пирамида опять восстановлена — он не имеет никакого успеха и вскоре прекращает свои старания. Во время опытов он не сделал ни малейшего движения для того, чтобы сдвинуть в сторону камни и освободить ровную почву. На следующий день вместо камней под целью было положено несколько коробок из-под консервов, как ролики. Султан тотчас же схватывает ящик и пытается поставить его стоймя на жестяные коробки, причем ящик опять и опять скатывается с них. После продолжительной возни с ящиком он (случайно) сдвинул коробки под целью несколько в сторону, так что получилось свободное место, достаточно большое для того, чтобы поставить на него (стоймя) ящик. Тем не менее, в дальнейшем он делает напряженные попытки поставить ящик стоймя на коробки, ни в малейшей степени не обращая внимания на это свободное место. Однако ничто в его поведении не указывает на то, чтобы удалить катящиеся консервные коробки, хотя это могло было бы быть сделано без всякого труда в несколько секунд. В конце концов, ящик, благодаря случайности, стоит на земле и на коробках косо, но в известной степени прочно, и Султан достигает цели. Опыт с Султаном становится особенно важным благодаря тому, что ведь это животное немедленно вынимает из ящика отягчающие его камни, когда ящик не поддается переноске; таким образом, препятствия, которые он понимает как таковые, он удаляет. Тот же самый прежний опыт показывает также, что шимпанзе не очень-то обращает внимание нато, что препятствия ставятся экспериментатором («хозяином»), и последнее мешает ему удалять препятствия. Это—антропоморфизм. Султан вообще не заботится о том, как вся эта мелочь попала сюда, а что касается уважения, то вобщем, он не проявляет его до того момента, когда после проступка в действительности наступают печальные последствия: во всяком случае, это запрещение должно было бы повторяться так же часто, как запрещение лазить вдоль крыши, что в моем присутствии, в конце концов, происходило редко. В марте 1916 г. тот же опыт был случайно осуществлен с 168 Грандэ. Хика тщетно прыгала с коротким, крепким стволом деревца к цели и оставила его лежать под целью. Грандэ начала строить и именно сперва на свободном месте на земле; однако, когда во время возни с ящиками один из них упал как раз под целью, на ствол, животное изменило свой план и выбрало этот ящик в качестве базиса. Грандэ изо всех сил старалась воздвигнуть на нем постройку, и все время эта основа шаталась и скатывалась со ствола; однако, Грандэ ни разу не взглянула на препятствие, точно также, как Султан на жестяные коробки. После сообщенного выше можно наперед определить тип всехдальнейших наблюдений: когда шимпанзе подлинно разрешает задачи, касающиеся только дистанции (в известной степени «грубой») до цели, и одновременно с этим почти совершенно не обладает или не научается нашей (наивной) статике, то должны прямо-таки с необходимостью возникать «хорошие ошибки» — в них животное делает подлинную попытку лучше преодолеть дистанцию, это хорошо; вместе с тем, по незнанию оно собирается сделать невозможное с точки зрения статики, это ошибка. Первая из этих хороших ошибок наблюдалась лишь в двух случаях; она производила несколько озадачивающее впечатление. (12. II) Хика в своих первых попытках тщетно старается достать цель при помощи одного ящика; вскоре она видит, что даже самые лучшие прыжки не помогают, и оставляет этот способ. Однако, внезапно она схватывает ящик обеими руками, с большим напряжением поднимает его до уровня своей головы и прижимаеЦк стене, вблизи которой висит цель. Если бы ящик сам собой остался «стоять» здесь у стены, задача была бы решена, так как Хикалегко смогла бы взобраться на ящик и, стоя на нем, достигнуть цели. Впоследствии в подобном опыте Грандэ ставит один ящик под цель, поднимает ногу для того, чтобы залезть на него, и обескураженно опускает ее, взглянув наверх. Внезапно она схватывает ящик и, все время глядя вверх на цель, прижимает его на некоторой высоте к стене, как Хика. Попытка решения является правильной: ряд движений от «поднимания ноги» до «прижимания ящика к стене» имеет резкий изгиб — «опускание ноги»—«схватывание ящика», а дальнейший процесс: «схватывание—решительное поднимание на высоту примерно 1 м, прижимание к стене» представляет собой единый прием. Совершенно то же самое относится к поведению Хики. Безусловно, ложным было бы толкование, будто животные хотели сбить цель при 169 помощи ящика. Если бы их намерение было таково, они, вопервых, совершенно иначе обращались бы с ящиком, производили бы с ним другие движения, а, во-вторых, они тогда поднимали бы ящик прямо кверху по направлению к цели, а не двигали бы его в сторону и не прижимали к стене, как это в действительности делали оба шимпанзе. К этой последней форме поведения, на самом деле представляющей собой наивную статику, хотя и соответствующую уровню шимпанзе и в высшей степени примитивную, я еще вернусь ниже. Можно подумать, что Грандэ подражает тому, что она подметила у Хики; если только ближе познакомиться с подражанием у шимпанзе, это следует рассматривать как в высшей степени невероятное утверждение. В остальном Грандэ ведет себя, как при правильной попытке решения задачи, и ничто не изменилось бы, если бы она переняла это; шимпанзе с невероятным трудом подражает чему бы то ни было, если совсем не понимает существа дела.9) Если с ящика, который стоит плашмя, нельзя достать цель, шимпанзе часто, взглянув вверх, поворачивает ящик, придавая ему стоячее положение. В том же направлении идет дальнейшее подлинное улучшение, которое опять-таки содержит ошибку—не удовлетворяет требованиям статики: животное стоит на ящике, уже имея перед собой второй ящик, поставленный стоймя; однако, взглянув на цель, животное видит, что дистанция все еще слишком велика. Тогда поставленный стоймя ящик опять и опять выводится из положения равновесия и ставится в диагональное положение» (ср. рис. 10);животное даже все время всерьез старается залезть на верхушку постройки, которая ,таким образом, становится выше. Очевидно, эта попытка решения может удерживаться продолжительное время и возвращаться снова и снова, так как, хотя при этом ящик двигается в поддерживающих его руках — в конце концов, это бывает с ящиками почти во всех случаях,—тем не менее, он, без напря- 170 жения со стороны животного, в известной степени «стоит» (в неустойчивом равновесии). Грандэ с удивительным упорством и тщательностью повторяла эту хорошую ошибку в течение ряда лет. К этим двум случаям следует добавить третий, в котором дело, правда, не идет собственно о постройке, но, тем не менее, касается области статики: Хика пытается комбинировать прыгание с палкой и постройку — она или начинает с бешеной быстротой влезать с постройки на шест, в то время как последний стоит рядом на земле, или ставит шест так же на ящик, если постройка сколько-нибудь достаточно прочна для этого, что, само собой разумеется, опять-таки нельзя установить оптически. Если теперь верхний ящик лежит открытой стороной кверху, больше всего возвышаются узкие края ящика; таким образом, Хика ставит свой шест не внутрь открытого ящика, на его дно, но со всей тщательностью старается поставить его как можно выше, т. е. на какое-нибудь место края ящика, ширина которого едва равняется 15 мм. К счастью, шест всегда скатывается с узкого края прежде, чем Хика начинает как следует лезть кверху, иначе это могло бы плохо кончиться. Однако, она самаделает все для того, чтобы осуществить это, и снова ставит шест на край ящика. Также и здесь, из понимания в одном отношении (высота и приближение к цели) и полного отсутствия чутья в другом (статика) возникает хорошая ошибка. Постановкалестницы по предъявляемым требованиям стоит так близко к постройке ящиков, что она должна быть здесь затронута. В обоих случаях, когда применение орудий само по себе уже вошло в обычай, обнаруживается специальный способ делать их пригодными к употреблению, как совершенно независимая от того задача — сообщение определенного направления орудию и статика. Употребление лестницы шимпанзе, однако, учит нас обращать особое внимание на два пункта, которые не бросаются прямо к глаза при постройках из ящиков. Когда Султан в первый раз применяет лестницу (вместо ящика или стола, его обращение с лестницей очень интересно: вместо того, чтобы прислонить ее к стене, вблизи которой висит Цель, подвешенная к крыше, он свободно ставит ее стоймя на землю как раз под целью и пытается, таким образом, залезть по Не и вверх. Если уже знать животное и его привычки, можно сразу *е Увидеть в качестве чего применяется здесь лестница—в качес171 тве шеста для прыгания. Животное старается применить эту продолговатую деревянную вещь точно также, как прежде оно применяло палки и доски. Когда это никак не удается, образ действий изменяется: Султан, действительно, прислоняет лестницу к стене (а), однако, совершенно иначе, чем это делает человек, — так, что одна из продольных перекладин прилегает к стене в вертикальном положении, в то время как плоскость лестницы выступает в пространство перпендикулярно стене (а). Таким образом он залезает на лестницу. Так как цель подвешена вблизи угла комнаты, и поэтому животное, влезая, находится очень близко от Другой (b) стены (сраВ. рис. 11), ему удается, поднимаясь по нижним ступенькам, удержать лестницу и себя в равновесии благодаря тому, что он одной рукой опирается на находящуюся против него стенку. Однако, прежде чем цель достигнута, лестница шатается, и после того как Султан много раз падал на землю вместе с ней, он некоторое время лежите мрачным видом, затем снова принимается за работу и после многих попыток находит положение, подобное тому, которое нам хорошо известно и при котором он может взобраться наверх и сорвать цель. Однако, при этом, как и при предыдущих пробах, получается впечатление, будто он вовсе не стремится поставить лестницу по способу, обычному для человека, но старается в возможно большей степени присоединить ее к поверхности стены и при этом остаться с ней некоторым образом под целью; однако, первая тенденция очень сильна, при пробах она по временам преобладает, и благодаря этому, когда Султан, в конце концов, с успехом применяет лестницу, последняя стоит — по требованиям, предъявляемым нами к статике — еще слишком круто. 172 Грандэ, никуда не годный гимнаст, неохотно берется за шест для прыганья, и поэтому на первый раз она употребляетлестницуяя она не присутствовала при опыте с Султаном—совершенно иначе (3. II). Цель опять подвешена к крыше, вблизи угла комнаты. Грандэ достает лестницу, прислоняет ее к стене в поперечном положении, так что одна из двух продольных перекладин по всей своей длине лежит на земле, и пытается, прыгая с верхней продольной перекладины, достигнуть цели. Прошло лишь несколько дней с тех пор, как она узнала употребление ящиков; когда она здесь, находясь в такой же ситуации и неимея ящика, берет лестницу и ставит ее в поперечном положении под цель, тотчас же видно, что она использует лестницу как нечто вроде плохого ящика, который должен быть поставлен против стены. Однако, уже в следующем опыте она ставит лестницу стоймя, и именно совершенно так же, как Султан, так что одна продольная перекладина, повернутая кверху несколько косо, почти прилегает к стене, в то время как плоскость лестницы выступает в пространство перпендикулярно стене. При этом угол перекладины, прислоненный к несколько шероховатым доскам стены, испытывает трение, как раз достаточное для того, чтобы удержать лестницу; однако, когда Грандэ осторожно подымается по ступенькам, она обрушивается вместе с лестницей. Несмотря на это, она вновь и вновь предпринимает попытки при этом же положении лестницы, пока один раз угол перекладины не находит достаточной поддержки (наверное, случайно) в незначительнейшем выступе, и животное может взобраться по лестнице — которая, по нашим понятиям, почти что стоит в воздухе, — достаточно высоко для того, чтобы сорвать цель. Три месяца спустя (14. V) я повторил опыт с Грандэ: она ставит лестницу к стене стоймя, почти точно в том же положении, какое было описано выше, только еще больше отклоняясь от вертикали. Опять следует удивляться осторожности и точности, с которой животное выравнивает опасные движения лестницы перемещением тяжести тела; так как лестница, как и раньше, держится у стены только на одном углу продольной перекладины, явление выглядит уже почти выходящим за пределы физических законов. Султан и в 1916 г. сохраняет тот же образ действий. Так как Хика тоже предпочитает это положение, и лишь иногда (менее часто) бывает, что лестница совсем или почти прижата к стене своей плоскостью, способ ставить лестницу стоймя едва ли 173 является случайным. В столь же малой степени делом случая является то, что способ ставить лестницу, обычный для людей, никогда, даже после многих попыток, не удается в совершенстве — и ни разу не удается ясно и просто с самого начала (как настоящее решение). Из этих наблюдений следует:,0) 1. Если оставить в стороне старания Султана использовать лестницу как шест для прыгания, то из всего дальнейшего явствует, что шимпанзе все же, без сомнения, обладает некоторыми скромными зачатками статики, и что поэтому выше, по всей справедливости, шла речь лишь о почти полном отсутствии у шимпанзе этого наивного знания. Уже Грандэ и Хика не поднимают ящика, стоящего слишком низко, в свободное пространство, но, приподнимая его в сторону, прижимают к стене. Точно также Султан, Грандэ и Хика пытаются установить контакт между лестницей и стеной, коль скоро возникает необходимость в укреплении, но первоначально — только оптический контакт, и поэтому при дальнейших пробах, которые, по большей части, все же необходимы, они не очень-то заботятся о том, осуществлено ли настоящее и практическое соприкосновение: лишь бы только лестница хоть как-нибудь оставалась стоять «у стены». Даже при прыганий с палкой обнаруживается то же самое: ни одному животному не вздумается шест для прыганья, который слишком короток, просто держать выше в воздухе или свободно держать над ним другой шест — для удлинения; всегда конец палки должен стоять на чем-нибудь, по меньшей мере (Рана) — оптически прилегать к чему-нибудь. Чреватое опасными последствиями предприятие Хики, которая ставит кончик своего шеста на узкий край открытого ящика, также указывает не только на статическую неясность, но и на очевидную статическую потребность — особенно, если принять во внимание ту тщательность, с которой она выполняет как раз это определенное движение, а не ставит наугад свою палку прямо в воздух. Однако прижимание ящика к вертикальной стене опять показывает, как мало эта потребность в своем развитии вышла за пределы оптического контакта (здесь также и контакта через прижимание). Пристраивание лестницы, которое, правда, отчетливо направлено к тому, чтобы установить оптическую связь (или называйте, как хотите) между лестницей и стеной и постольку не представляет собой чистого способа проб, тем не менее, как раз 174 потому, что здесь действует один лишь оптический фактор, значительно отклоняется от требований нашей статики. Лестница, прилегающая к стене одной продольной перекладиной или своей поверхностью, оптически находится в более тесном контакте со стеной, чем лестница, которая (в положении, обычном для людей) соприкасается со стеной и землей лишь в четырех пунктах — углами продольных перекладин, и статически находится в очень прочном положении, но, тем не менее, для шимпанзе, вероятно, представляется мало «укрепленной», почти висящей о воздухе, точно также, какой нам представляется лестница в том положении, которому отдает предпочтение шимпанзе. Ксожалению, с другой стороны, дело не доходит до полного использования оптического фактора: при постройке из ящиков оптический контакт, правда, также играет известную роль, но в действительности шимпанзе никогда не стремятся к прочному сочленению форм, в котором ведь обнаруживается уже значительное приближение к нашей (весьма ориентированной в этом смысле) наивной статике; и даже «грубый контакт» наполовину оставляется без внимания уже тогда, когда более высоко находящиеся ящики выступают в сторону, в пространство, далеко за пределы их основы. Вероятно, имеется тенденция там, где в своем поведении шимпанзе не достигает большей ясности, пренебрегать также и возможными следами, которые могут быть благоприятно использованы при «пробах». Не так плохо дело обстоит с установкой лестницы: соединение «гомогенная стена — простая общая форма лестницы» шимпанзе обозревает гораздо лучше, чем соединение двух ящиков; нельзя не признать здесь чего-то от контактной статики, если даже она не совпадает с нашей статикой и объективно совершенно не практична. То, что при постановке лестницы шимпанзе прикладывает к стене именно одну из продольных перекладин, а плоскость лестницы свободно выступает в пространство, проистекает, вероятно, из того, что животные хотят удержать орудие направленным на цель, которая подвешена к крыше; если бы в первых опытах с лестницей цель была подвешена к стене, то, в конце концов, прижимание поверхности лестницы к стене (под целью) было бы доведено до конца. Так как в этой работе в возможно меньшей степени должна идти речь о теории, я лишь вкратце укажу на то, что образ жизни шимпанзе как раз препятствует выработке у него статики. Мы знаем, что так же и у человека прочная ориентировка поля зрения 175 по абсолютной вертикали прочный верх и низ видимых образов, поворачивание которого действует в виде сильных изменений, достигается постепенно в детские годы. Гипотеза, говорящая о том, что это (нормальное) абсолютное положение пространства представляет собой продукт того, что мы постоянно держим голову вертикально, вносит много ясности, совершенно безразлично: будут ли видеть в этом влияние «опыта», или же (как автор) склонны допускать непосредственное физиологическое длительное воздействие силы тяжести и раздражений, исходящих от оптических структур (при таком положении головы), на известные части функционирующей нервной системы. Во всяком случае, с образованием этой абсолютной ориентировки в пространстве дело обстоит хуже, если голову держать в других положениях столь же часто, как и в выпрямленном, как то имеет место у шимпанзе. Если мы вспомним, в какой значительной степени наша статика зависит от абсолютной вертикали (и горизонтали), прочного верха и низа, вообще от прочного положения для ориентировки— ребенок, поскольку вообще нет налицо подобного положения для ориентировки, также не обладает статикой в смысле статики взрослого человекаяя можно легко увидеть, что шимпанзе живет в условиях, крайне неблагоприятных для развития у него статики. Тем в большей степени условия его жизни пригодны для того, чтобы упражнять функции лабиринта и мозжечка, сделать животное телесно ловким до такой степени, что даже самый худший гимнаст-шимпанзе может не бояться конкуренции человека. В специальном случае к этому присоединяется то, что при постройке из ящиков, равно как и при установке лестницы, отсутствует настоящее поощрение развития статики, так как для шимпанзе достаточно прочны те постройки, которым человек доверился бы нелегко. Разумеется, не одни только приведенные выше моменты повинны в этом недостатке: уже немногие наблюдения над животными учат тому, что здесь имеется затруднение, действующее в гораздо более общей форме, а именно то, как шимпанзе ведет себя в отношении образов и структур, если совершенно отвлечься от фиксирования положения в пространстве (срав. последнюю главу). 2. Если, будучи еще неопытным, столкнуться с животными и захотеть каким-либо способом испытать их, то как бы само 176 сорой напрашивается предоставить в их распоряжение орудие, сделанное человеком для специальных целей и рассчитанное на многообразное применение — лестницу, молоток, клещи и т. п.—и поставить вопрос: применитли шимпанзе эти инструменты. И далее: если неопытный зритель видит животных, оперирующих хотя бы с лестницей, его легко приводит в изумление степень развития и разума шимпанзе, с которыми он применяет человеческое орудие. Наоборот, следует вполне уяснить себе, что животное, собственно, не употребляет «лестницу» — в том значении, какое это слово имеет для человека и в которое входит определенного рода функция (статика), равно как и определенная структура, — и что для шимпанзе, который, в общем, обозревает лишь очень грубые целостные свойства и только простейшие функции вещей, лестница вовсе не представляет весьма значительных преимуществ по сравнению с прочной доской, шестом, частью дерева, которые он применяет сходным образом.1 Однако, когда шимпанзе употребляет эти предметы в качестве орудий и употребляет их подобно тому, как он оперирует с лестницей, зритель не очень-то похвалит это действие, и именно потому, что он дал ослепить себязнешне человеческими чертами в употреблении «настоящей лестницы», а это впечатление повышенного человекоподобия вовсе не вызывается применением столь нечеловеческих (для шимпанзе, однако, эквивалентных) орудий. Здесь, как и всегда при исследовании шимпанзе, следует остерегаться того, чтобы внешнее впечатление сходства с человеком (производимое орудием) смешать с уровнем умения, со степенью разума. То и другое вовсе не всегда идет параллельно друг другу. Для того, чтобы сделать совершенно ясной эту мысль, я хотел бы в качестве примера указать на то, что я не могу признать различия в ценности между применением шимпанзе лестницы и прыганьем с палкой, и в крайнем случае — самую незначительную разницу между установкой лестницы под целью и приведением в то же положение прочной доски. Лестница и доска используются сходным образом и выполняют (благодаря тому, что ноги шимпанзе способны к схватыванию) приблизительно одну и ту же роль, в то время как для человека они совершенно различны по ценности; шест для влезания (в том смысле, какой 'Хотя и он, наверное, видит, что это «разные веши» и. как показывает вся настоящая работа, необладает исключительно диффузными «комплексами переживаний». Разумеется, вещи для шимпанзе также не имеют всех свойств наших вещей. 177 он имеет для шимпанзе) представляет собой для большинства людей, безусловно, жалкое орудие, для шимпанзе же он куда более пригоден и хорош, чем лестница. Таким образом, и здесь подобие человеку вовсе не может служить масштабом. Зато следует всегда искать функцию, в которой животное применяет предмет, следует выделить, что из него животное действительно охватывает; и если только знать, каковы те функции, в пределах которых шимпанзе может понимать функциональное значение предметов, то лучше в этой области простейших, прямых связей точно исследовать, что животное выполняет с ясностью, и как оно при этом приходит к решениям, чем приводить его в соприкосновение с искусственными произведениями человека, в которые, таксказать, вложены тонкие функциональные моменты: при ближайшем рассмотрении дело обстоит так уже с лестницей, молотком, клешами и т.д. Животное каждый раз оставит совершенно без внимания (и не поймет) половину того, что в инструменте важно для человека, причем, с одной стороны, произведет впечатление спутанности, неясности, так как не употребляет орудия «по назначению», а с другой стороны, будет импонировать сходством с человеком, так как оперирует именно с «лестницей, молотком, клещами». Для оценки уровня развития шимпанзе, равно как и для теории интеллекта, для которой могут быть использованы подобные исследования, опыты протекают более четко, более полноценно в том случае, когда сложные по своим функциям человеческие орудия же включаются в ситуацию, а применяется лишь материал более простой и обладающий наиболее простыми функциональными свойствами; в противном случае сбиваешь с толку животных и самого себя как наблюдателя. Лишь когда область простых разумных действий, относящихся к наглядным внешним ситуациям, будет исследована достаточно основательно, можно не останавливаться на изучении наиболее простых функций, принадлежащих к типу разумных, прежде чем приводить животных в соприкосновение сразу с целым комплексом проблем. Положение несколько изменяется при другой постановке вопроса: если дело больше не идет, в первую очередь, о том, чтобы исследовать, с чем шимпанзе может разумно орудовать без посторонней помощи, если в этом уже до некоторой степени имеется ориентировка, то в дальнейших опытах можно установить, насколько шимпанзе научается понимать более сложные в 178 функциональном отношении образы (и вообще ситуации) в том случае, если при этом оказывать ему всяческую помощь. Ведь и мы не изобрели в один прекрасный день то, с чем теперь поступаем разумно, но, по большей части, мы научились этому при очень большой посторонней помощи; таким образом, в дальнейшем мог бы быть поставлен важный вопрос: научается ли шимпанзе понимать установку лестницы по тому способу, какой обычен для человека? В конце концов, постигает ли он точно, если ему помочь, какое функциональное значение имеют клещи? Дополнение. Коллективная стройка. Когда животные, пригодные для этого опыта, уже знали стройку из двух ящиков, им часто предоставлялась возможность строить на площадке сообща для того, чтобы достать высоко подвешенную цель. Со временем это превратилось в их поистине любимое занятие. Однако, нельзя представлять себе «коллективную стройку» шимпанзе, как упорядоченную совместную работу, при которой роль каждого отдельного соучастника, насколько это возможно, строго установлена в смысле разделения труда. Скорее, дело происходит таким образом: если цель подвешена, все животные, ища, оглядываются вокруг себя, и тотчас же посла этого одно животное бежит к шесту, другое — к ящику или к чему-либо иному, что кажется пригодным; со всех сторон они подтаскивают материал, причем большинство из них тащит свой материал по земле, а Хика часто несет ящик высоко на руках или половую доску на плечах, как рабочий. Несколько животные в одно и то же время хотят взобраться наверх, каждое старается достигнуть этого и ведет себя так, как будто оно строит без участия других или как будто то, что уже сделано, представляет собой его постройку, которую оно само намеревается окончить. Если, далее, одно животное начало строить, а другие тоже строят совсем рядом, как это нередко имеет место, то в случае нужды у соседа отбирают ящик, а иногда даже вспыхивает борьба за обладание им. То, что драки часто прерывают работу, понятно ведь само собой, так как, чем выше постройка, тем больше желание каждого животного стоять наверху. Результат, по большей части, таков, что, благодаря ссоре, объект спора уничтожается-рушится во время драки, и так как дело идет о том, чтобы опять начать сначала, то довольно часто Султан, Хика и Рана через некоторое время перестают драться и прекращают работу, в то время как Грандэ, более старая, сильная и терпеливая, чем те трое, обычно остается одна. Таким образом, 179 она постепенно приобрела наибольший навык в стройке, хотя более нетерпеливые животные — Султан и Хика — безусловно, превосходили ее по интеллекту. Одно животное помогает другому очень редко, а когда это бывает, надо очень внимательно проследить, в каком смысле это происходит. Так как Султан вначале был явно впереди других, и я поэтому хотел именно других заставить строить, умное животное должно было часто сидеть в стороне и наблюдать. На одном из рисунков (табл. IV) можно с легкостью узнать, как напряженно внимателен он при этом (животное справа внизу). Если допустить небольшое послабление — не возобновлять все снова и снова строгого запрещения — то хотя оно все еще оказывает свое действие, так что Султан не осмеливается сам строить, как тогда, когда ему дозволено достать цель, однако, при внимательном наблюдении он иногда не может удержаться от того, чтобы не приложить (придвинуть) быстро руку, когда ящик грозит упасть, поддержать его, когда другое животное делает решительное и опасное усилие или, наконец, не вмешаться другим маленьким движением, как бы относящимся к чужой постройке (срав. изображение на табл. VII, которая взята из кинематографического фильма: Султан креп ко держит я щи к, который шатается, когда Грандэ выпрямляется, чтобы достать цель). Однажды при подобных условиях (запрещение строить самому) случилось даже так, что Султан — когда Грандэ, поставив два ящика один на другой, не достигла цели и не знала, как помочь себе, — не мог больше продолжать пассивной роли зрителя, быстро притащил к самой постройке третий ящик, находившийся до этого примерно на расстоянии 12 м, и после этого опять уселся, как будто это само собой разумелось, в качестве зрителя, хотя наблюдатель ни словами, ни движениями не напоминал ему о запрещении. Не следует ошибочно представлять себе это явление, как и все, что идет в таком же направлении: то, что заставляет Султана делать нечто подобное, не есть желание помочь другому животному, по крайней мере, это не является главной причиной. Если видеть, как он перед тем сидит и следит за каждым движением другого животного, занимающегося стройкой, глазами, а часто и незначительными зачаточными движениями руки и кисти, то не остается никакого сомнения в том, что происходящее по существу и в высшей степени интересует его, и что он тем в большей 180 степени, так сказать, «внутренне содействует», чем более критическим является положение. «Помощь», которую он моментами действительно оказывает, есть ничто иное, как увеличение того «содействия», на которое все время были намеки; таким образом, интерес к другому животному в лучшем случае мог действовать при этом, как совершенно второстепенный фактор, особенно у крайне эгоистичного Султана. Во второй части этих исследований будет показано, как далеко может идти этот вид «содействия», и как оно принудительно овладевает животным, когда последнее наблюдает задругам, воздвигающим постройку (срав. на табл. VII впереди оживленное поведение консула в момент наивысшего напряжения; само собой разумеется, что на движущейся кинематограмме это видно гораздо лучше). Ведь мы все знаем нечто подобное: если кто-нибудь, благодаря длительному упражнению, очень хорошо владеет каким-либо видом работы, ему трудно спокойно наблюдать, как другой неловко проделывает эту работу: «у него чешутся руки» вмешаться и «сделать дело». Так же и мы, по большей части, далеки от того, чтобы желать облегчить другому работу исключительно из чистой любви к ближнему (наши чувства к нему обычно моментами даже холодны), стольже мало мы ищем в работе внешней выгоды для себя, работа сама по себе могуче притягивает нас. Иногда мне кажется, что шимпанзе в отношении таких незначительных черточек, которые ведь нельзя трактовать слишком интеллектуалистически, еще более похож на нас, чем в области интеллекта в узком смысле этого слова. (Прекрасным примером является то, что животное, подвергшись наказанию, передает его другому, нелюбимому животному: так, например, нередко Султан передает его Хике). Порой поведение животных походит на совместную работу в обычном смысле этого слова; однако, нельзя быть вполне убежденным в этом. Маленькие шимпанзе однажды (15. II) уже сделали значительное количество безуспешных попыток достать высоко подвешенную цель. В некотором отдалении стоиттяжелая Деревянная клетка, которую они до настоящего времени еще никогда не применяли в подобных опытах. Но вот, наконец, Грандэ обращает внимание на ящик: она трясет его, чтобы подтащить к цели, переворачивая его с ребра на ребро, но ей не удается приподнять его с земли; тогда подходит Рана и, рядом с Грандэ, подхватывает ящик настолько целесообразно, насколько 181 это возможно: обе собираются, действительно, поднять клетку и кантовать ее, когда подскакивает также и Султан и, схватив клетку с одной стороны, очень усердно «помогает». Ни одно из животных не могло бы без помощи других сдвинуть ящик с места; в руках трех животных, движения которых точно согласованы, он быстро приближается к цели; однако, ящик еще немного удален от нее, когда Султан внезапно вскакивает на него и во время другого сильного прыжка по воздуху срывает цель. Другие животные не получили награды за работу, но вместе с тем они вовсе не работали для Султана, а, с другой стороны, последний имел полное основание сделать прыжок уже на некотором отдалении от цели. Рана уже при первых движениях Грандэ у ящика, с которым первая еще не освоилась, наверное, тотчас же понимает, в чем дело; также и она теперь рассматривает ящик как орудие и подхватывает его в собственных интересах; вслед за тем также поступает и Султан. Так как все животные хотят одного и того же, и ящик, приведенный вдвижение, непосредственно предписывает вновь присоединяющемуся животному способ участия, ящик (тяжесть) быстро сдвигается с места. Следующие опыты, по всей вероятности, напоминают поведение Султана, когда он видит, что другие строят, а сам отстранен отсоревнования. Так как Султан, в общем, идет впереди других животных, ему разрешается иногда присутствовать при тех опытах с ними, которые он проделывает вполне свободно; тогда он присматривается очень внимательно, также, как и при стройке, однако, ему самому не разрешается принимать участие. Если дело идет об испытании, во время которого другое животное сидит по ту сторону решетки, а по эту сторону последней (если считать от Султана, который сидит снаружи) на земле лежит цель, и трудность для испытуемого заключается в том, чтобы раздобыть себе палку, Султан в течение некоторого времени спокойно наблюдает, как другое животное пытается извернуться, применяя негодные средства. Затем он исчезает, но вскоре возвращается, держа в руке палку, ею он разгребает песок в стороне от цели, но все же вблизи решетки, или же просовывает палку через прутья решетки. Если другое животное хочет схватить палку, Султан, как бы дразня и играя, быстро втаскивает ее обратно и тогда начинается возня с палкой, во время которой, тем не менее, при отсутствии специального запрещения, палка, в конце концов, остается в 182 руках испытуемого. В опыте, в котором испытуемый мог раздобыть недостающую ему палку, выломав ее из крышки ящика, последний стоял поблизости решетки. Султан сидел снаружи и в течение продолжительного времени оставался совершенно спокойным, в то время как другое животное не могло решить поставленной перед ним задачи: однако, в конце концов, он начал пододвигаться все ближе к решетке, пока не оказался совсем близко от нее, после чего, осторожно взглянув несколько раз в сторону наблюдателя, схватил и отломал слабо укрепленную доску из крышки ящика; дальнейший ход дела был точно таким же, как в предыдущем примере. В обоих случаях (как и при стройке) в поведении Султана не было ничего от любви к ближнему; скорее получается полное впечатление, что Султан прекрасно понимает происходящее, хотя сам и не принимает в нем участия, и, так как он знает опыт, то, в конце концов, вынужден сделать хоть что-нибудь в направлении решения задачи, если последнее в течение длительного времени не наступает. То, что он действительно относит происходящее, неразрешенную задачу, к другому животному, проявилось с полной ясностью, когда была сделана попытка подвести Хику к обращению с двойной тростинкой. При этом я стоял снаружи решетки; возле меня сидел Султан и очень серьезно присматривался, медленно почесывая свою голову. Когда Хика совершенно не понимала, чего я от нее хотел, я, в конце концов, передал обе тростинки Султану, чтобы дать ему возможность показать, как надо действовать. Он взял тростинки, быстро вставил одну в другую, после чего не потащил цель хоть сколько-нибудь к себе, а пододвинул ее немного вяло к решетке по направлению к другому животному. (Если Султан будет очень голоден, он, вероятно, не будет так себя вести). Гораздо чаще, чем помощь, проявляющаяся в какой-либо форме, случается противоположное. Терцера и Консул не строят, напротив, они обычно сидят поблизости на возвышенном месте и вначале спокойно присматриваются к деятельности других. Однако, если стройка в полном ходу, они часто проявляют поразительное понимание происходящего. Они подкрадываются за спиной строящего животного, — особенно ехотно, когда последнее работает наверху в неустойчивом положении, качаясь, — и сильным ударом сбрасывают на землю всю постройку вместе 183 с животным, а затем с необыкновенной поспешностью убегают. Консул, который был мастером по части смешныхтелодвижений, всегда особенно хорошо проделывал это,1 с выражением комической ярости топая, угрожая глазами и размахивая руками, как при нападении; подготавливал он обычно свой поступок за спиной ничего не подозревающего строителя. Трудно описать это, я видел зрителей, у которых от смеха слезы текли по щекам. Психология чувств в этом случае довольно трудноуловима; она представляется более простой в следующем случае, который наблюдался столь же часто. Животное уже далеко продвинулось в своей стройке, когда другое животное, например, внушающая страх Грандэ, приближается с очевидным намерением пожать плоды чужих трудов; если борьба кажется нецелесообразной, первое животное, однако, не просто оставляет дело, а садится на край верхнего ящика и движениями, совсем не похожими на обычное слезание, соскальзывает в сторону таким образом, что при этом постройка обязательно должна обрущиться. После этого также следует поспешное бегство, а у одураченного животного— сильный гнев.2 'Консул погиб в октябре 1914 г. 2А. Sokolowsky в Зоологическом саду Гагенбека наблюдал нескольких антропоидов. Удругих исследователей я нахожу сомнения по поводу некоторых разумных Действий животных, упоминаемых в его работе. Правильно, что психолог при описании должен был бы кое-где несколько более осторожно выбирать способ выражения, а также быть сдержаннее, дополняя то, чего он не наблюдал; но факты в их грубых очертаниях представляются мне, судя по опыту, какой я имел вплотьдо настоящей главы, вероятными, и автор вполне правильно признал, чтоантропоид при благоприятных обстоятельствах ведет себя вполне разумно. Не следует забывать также, что Sokolowsky, вероятно, первый указал на то, что антропоиды (имея ввиду Недостатки всякого случайного наблюдения) должны быть исследованы в особых Институтах с точки зрения экспериментальной психологии. 184 6. ОБХОДНЫЕ ПУТИ ЧЕРЕЗ САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ЦЕЛИ В некоторых из вышеописанных случаев примитивного изготовления орудия обходный путь уже достаточно велик. Так, Султан тратит значительное время, обгрызая один конец палки, которую он намеревается вдавить в тростинку; тем не менее, заострение зубами конца палки есть деятельность, которая является совершенно лишенной смысла по отношению к цели, если ее рассматривать изолированно. В действительности подобное расчленение с трудом удается наблюдателю опыта; скорее он наблюдает «обгрызание, опять обгрызание, примеривание к отверстию тростинки, обгрызание, примеривание и т. д. «, как единый, внутреннее связанный процесс. Что покажет исследование, если сделать еще один шаг дальше? В случае простого изготовления орудия, а следовательно, и в нашем примере, внешняя связь отрезка «изготовление» (обгрызание) с дальнейшим протеканием процесса (всовывание, употребление) является до некоторой степени тесной еще потому, что вспомогательное действие непосредственно направлено на материал, из которого изготовляется орудие. Если попытаться сделать составные части какого-либо действия еще более самостоятельными с внешней стороны, мы приходим к опытам, в которых животное должно поставить перед первоначальной целью (или конечной целью) предварительную промежуточную цельдругого рода. Эта последняя сама требует непрямого пути для ее достижения, чтобы после этого конечная цель стала доступ ной. И сдругой стороны: если рассматривать процесс до момента достижения промежуточной цели, взятый сам по себе, безотносительно к Дальнейшему его течению, то обнаруживается, что этот первый 185 обходный путь имеет еще меньше отношения к конечной цели и внешне выделяется, как совершенно особое действие. Опыт показывает, что мы выносим особенно сильное впечатление разумного поведения тогда, когда используются в замкнутой форме «обходные пути», в отдельных частях столь далеко уводящие от конечной цели, но в целом существенно необходимые. (26. III) Султан сидит у решетки и не может достать при помощи короткой палки, находящейся в его распоряжении, лежащую снаружи цель; между тем снаружи, приблизительно в 2 м в стороне от цели, но ближе к решетке, лежит более длинная палка параллельно плоскости решетки; ее тоже нельзя достать рукой, но можно притянуть при помощи короткой палки (ср. рис. 12). Султан старается достать цель короткой палкой; когда это не удается, он безуспешно старается вырвать кусок проволоки, который выступает из решетки его помещения. После некоторого осматривания — в подобных опытах почти всегда наступают продолжительные паузы, во время которых животное обводит глазами все окружающее — он внезапно снова схватывает свою палочку, подходит с ней к тому месту решетки, против которого лежит длинная палка, быстро подтаскивает ее к себе при помощи своей палочки, схватывает ее, идет теперь уже назад, к тому месту, против которого лежит цель, и притягивает к себе эту последнюю. Начиная с момента, когда взгляд животного останавливается на палке, лежащей в 2 м в стороне и весь процесс образует единое замкнутое целое без пробелов и, несмотря на то, что подтаскивание длинной палки (промежуточная цель) при помощи короткой является действием, которое могло бы быть самостоятельным и 186 замкнутым в себе, наблюдение все же показывает, что это действие внезапно возникает из состояния беспомощности (поиски глазами), которую, несомненно, следует отнести к конечной цели, и что оно затем переходит без задержек в заключительное действие (притягивание конечной цели). (12. IV) Нуэва подвергается испытанию втакой же ситуации; маленькая палка лежит перед решеткой с ее стороны, как раз против цели, большая — снаружи, несколько ближе к решетке, чем цель, приблизительно на расстоянии 1 1/2 м в стороне от нее. Так как Нуэва уже тяжело больна и совершенно лишена аппетита, она очень скоро прекращает всякие старания, когда не может достать цель при помощи короткой палки. Когда же мы добавляем несколько особенно привлекательных фруктов, она вновь приближается к решетке и осматривается вокруг себя; вскоре большая палка приковывает ее взгляд, она берет меньшую палку, подтаскивает с ее помощью другую на близкое расстояние и тотчас же при ее помощи подтаскивает также и цель. Протекание опыта не могло бы быть более ясным и единым. Грандэ подвергается испытанию значительно позже (19. III. 1916). Она безуспешно протягивает короткую палку к цели, затем на короткое время оставляет опыт без внимания, снова возвращается, протягивает палку наружу, как прежде, затем спокойно усаживается на минуту у решетки, все еще против цели. Когда ее взгляд падает в сторону, на большую палку, она застывает на несколько мгновений без движения, фиксируя ее, но затем внезапно вскакивает, подходит к тому месту решетки, против которого лежит большая палка, притягивает последнюю при помощи маленькой палки и тотчас же при помощи этой большой — цель. Подобное протекание опыта также не является чем-то само собой разумеющимся. Несколько минут спустя опыт повторяется; только теперь большая палка лежит против решетки, на том месте (только ближе), где прежде находилась цель, а эта последняя на прежнем месте длинной палки (только дальше). Грандэ опять безуспешно орудует короткой палкой и вскоре остывает, когда ничего не удается достигнуть; будучи подозвана к решетке, она садится против цели, спокойно осматривается вокруг себя, пока ее взгляд не останавливается на большой палке, и решает затем задачу, как раньше. То, что быстрое повторение опыта не приводит также к быстрому повторению найденного решения, 187 всегда является свидетельством трудности предъявляемых требований. При испытании Хики в опыте была допущена ошибка. Попытавшисьдостигнуть цели при помощи короткой палки, она замечает большую, бросает первую, устремляется к большой и действительно схватывает ее и тотчас же с ее помощью достигает цели. Во второй раз длинная палкалежит дальше; под влиянием первого опыта животное подтаскивает ее сейчас же, пользуясь короткой. Трудность этой операции гораздо лучше обнаруживают те животные, которые слабо одарены. Чего (1. IV. 1914) напряженно орудует одеялом, соломинками, пучками соломы, равно как и короткой палкой, которая с самого начала лежит против цели; однако, она не имеет никакого успеха, вследствие большого расстояния до цели. Длинная палка, лежащая на открытом месте, бросающаяся в глаза с такой силой, какая только возможна, и достижимая с помощью короткой палки без всякого труда, ни на мгновение не втягивается в ситуацию и после многочасового ожидания решение все еще не наступает, так что опыт приходится прервать. С совершенно отрицательным результатом протекает и его повторение весной 1916 года. Если бы относительно Чего можно было еще предположить, что она не «заметила» длинной палки, то опыт с Раной исключает даже и это предположение. (19. III. 1916) Она неловко1 протягивает короткую палку, затем идет в сторону к тому месту решетки, против которого лежит длинная палка, и пытается схватить ее. Все ее поведение может служить по смыслу эквивалентом двух положений: «С помощью короткой палки я не достигаю цели», «Там, снаружи, лежит длинная палка, которую я не могу достать рукой». Ни на один момент, повидимому, животное не может рассматривать короткую палку, которая известным образом связана с конечной целью, как орудие для решения вспомогательной задачи. Наконец, животному оказывается помощь: чтобы помочь ему разрушить связь между конечной целью и короткой палкой и поставить эту последнюю в соотношение с длинной палкой, я перекладываю, когда Рана не видит, короткую палку в сторону от конечной цели, ближе кдлинной палке; эта операция продолжается, пока, наконец, маленькая палка не оказывается совсем ■У шимпанзе, по-видимому, существует корреляция между интеллектом и ловкостью. близко к большой. Несмотря на это, Рана, л ишь тол ько она вновь схватила короткую палку, идет с ней назад вдоль решетки к цели и опять напрасно старается достигнуть ее при помощи негодного орудия: это животное явно не может использовать обходный путь «Короткая палка — Длинная палка — Конечная цель». Рана все снова и снова протягивает короткую палку к цели, хотя после оказанной помощи «обходный путь» может быть использован при минимальной затрате внешних усилий, точно так же, как курица все снова и снова тычется в ограду, по ту сторону которой лежит цель, хотя только маленькая кривая обходного пути уже привелабыеекцели. Создается именно такое впечатление, какбудто короткая палка удерживается невидимой, но интенсивной силой в первичном критическом направлении «цель — решетка» и поэтому не связывается никак со вторичным критическим направлением «длинная палка—решетка». По ту сторону решетки опять лежит цель; в помещении животного на большом расстоянии от решетки к крыше прикреплена палка, и в стороне стоит ящик. Цель может быть достигнута с помощью палки, а палка — только с помощью ящика. Султан (4. IV. 1914) начинает с глупости, которая нам уже знакома, и тащит ящик к решетке против цели; после того как он путешествует с ним некоторое время, он оставляет его и начинает более осмысленно повсюду искать, очевидно, какоенибудь орудие и только теперь замечает палку на крыше. Тотчас же он опять хватается за ящик, ставит его под палкой, влезает на него, срывает палку, спешит с ней к решетке и подтаскивает цель. Начиная с того момента, когда его взгляд в поисках падает на палку, весь дальнейший процесс совершенно ясен и замкнут; время, в течение которого он длится, достигает, самое большее, полуминуты, включая сюда употребление палки в собственном смысле. Хика (23. IV) вначале не приходит к этому решению, хотя палку в ее присутствии прикрепляют к крыше и позже еще раз при ней же прикасаются к палке и двигают ее, так что Хика должна обратить на нее внимание. (2. V) Палку снова помещают на крыше, в то время как Хика смотрит на это. Удивительным образом она вовсе не обращает на нее внимания, пытается достать Цель мягким стеблем растения, затем старается оторвать верхнюю доску ящика и, наконец, берется за солому, чтобы при ее посредстве достигнуть цели. Затем ее интерес к задаче гаснет, она играет с Терцерой, которая составляет ей компанию — палка на 189 крыше как будто и не существует вовсе. Но когда через некоторое время кто-то вблизи от нее громко вскрикивает, и Хика испуганно вскакивает, ее взгляд случайно падает прямо на палку; она сразу же подходит к ней, делает несколько прыжков вверх и, к сожалению, достает ее, так как имеющееся поблизости незначительное возвышение пола облегчает прыжок. Здесь примечательно (как и у Султана) то, что животное рассматривает и достает палку как орудие, несмотря на то, что прошло уже некоторое время с тех пор, какживотное в последний раз старалось завладеть целью, — у Хики это время (заполненное игрой с Терцерой) составляет около 10 минут — и все же она энергично старается завладеть палкой, как только ее взгляд падает на нее совершенно непосредственно, а вовсе не после возобновления основной задачи, вызванного созерцанием или разглядыванием цели. Вслед за этим палка помещается на другом месте крыши, откуда ее уже, наверное, нельзя достать с помощью прыжка; ящик остается посреди помещения — там, где он был — Хика прямо-таки неутомимо прыгает под палкой, не будучи в состоянии схватить ее. В это время ящик, несомненно, не связывается ею с палкой, потому что Хика даже повторно садится на него, когда она изнемогает от усталости и не делает ни малейшей попытки поставить его под палкой. Причина, почему это не происходит, становится ясной тотчас же, как только Терцера, которая, разумеется, совершенно безучастно все время лежит на ящике, по какой-то причине сходите него: Хика сейчас же схватывает ящик, тащит его к палке, взбирается на него и срывает палку. Теперь, когда она уже держит ее в руках, главная цель явно исчезла на мгновение, потому что она стоит несколько секунд после того, как слезла с ящика, спиной к решетке (и к цели) и беспомощно глядит на палку. Но ориентировка возвращается к ней прежде, чем восприятие помогает ей в этом: внезапно Хика быстро поворачивается и устремляется к решетке и к цели — я сказал бы, уже непосредственно во время самого поворота, во всяком случае, так, что оба движения образуют несамостоятельные составные части одного и того же действия. Едва ли следует допустить, что Хика рассматривала ящик как орудие (по отношению к промежуточной цели — палке), пока Терцера еще лежала на нем; судя по прежнему поведению животного, она в этом случае с громкими просьбами и воплями, таща за руки и ноги свою товарку, пыталась бы стащить ее с ящика, по крайней мере, сделала бы 190 попытку, во всяком случае, сдвинуть ящик, несмотря на груз; только оставленный Терцерой ящик рассматривается именно как орудие, а не как сидение, на котором та расположилась. Далее опыт показывает, что упорные усилия, направленные на промежуточную цель, хотя и вызванные стремлением к конечной цели, могут до некоторой степени подавить это последнее, так что теперь по окончании вспомогательного действия наступает заминка. С другой стороны, едва ли можно лучше охарактеризовать ступень развития, на которой стоит шимпанзе, иным способом, чем тот, каким Хика снова подходит к разрешению основной задачи: в течение значительного времени ее внимание сконцентрировано на побочной цели, ни разу за это время Хика не бросает взгляда на главную цель и затем после нескольких секунд затруднения все же снова находит, как бы одним толчком, верную ориентировку, в то время как она стоит спиной к главной цели и ничто внешнее не может произвести этот толчок, кроме разве палки в ее руках; однако, сам по себе вид палки, разумеется, также не может этого сделать. Гораздо более примечательно сложилось отношение между главной и побочной целью при лодобном же опыте, в котором подопытным животным был Коко (31. VII. 1914). Он, как и раньше, привязан с помощью ошейника и веревки и ограничен кругом, имеющим радиус около 4 м; за пределами досягаемости лежит на земле цель, на гладкой стене, выше чем можно достать рукой, находится палка, а в стороне стоит ящик. 191 Опыт начинас ся, несомненно, с правильной попытки решения; Коко тотчас же схватывает ящик и тащит его прямым путем к стене, на которой находится палка, функция которой достаточно хорошо известна. К несчастью, он должен на этом пути пройти мимо цели и, когда он проходит несколько в стороне мимо нее, он сворачивает внезапно под острым углом прямо к цели со своего прямого пути, не оставляющего никаких сомнений, и использует ящик как своего рода палку, забрасывая его дальний угол на плоды и затем подтаскивая их; он даже достигает успеха этим способом. При повторении опыта происходитточно то же самое: опять Коко двигает ящик прямым путем от его первоначального места к палке и при этом выражает достаточно ясно смысл этого действия также и продолжительным всматриванием в эту промежуточную цель; проходя милю конечной цели, животное сворачивает прямо в ее сторону и поворачивается к конечной цели, не обращая с этого момента никакого внимания на палку, находящуюся на стене. На следующий день описанное выше поведение превращается в глупость, которую мы уже наблюдали у Султана. Коко опять сначала правильно тащит ящик к палке, но не может пройти мимо конечной цели и, как и прежде, уклоняется по направлению к ней; но вместо того, чтобы употребить его в качестве палки, что еще было вполне осмысленно, он придвигает его на этот раз как можно ближе к цели, взбирается на него и старается, сидя наверху, достигнуть ее, как будто бы дело идет о высоко подвешенной цели, в то время как в данной ситуации ящик служит только помехой, еще более удаляя животное от цели. Между тем, эта крайняя глупость—действительное влезание и попытки схватить цель — занимает только несколько мгновений, и интерес снова обращается к палке, висящей на стене. Однако после того, как ящик уже однажды попал на ложный путь, он продолжает стоять, как бы прикованный к конечной цели; по крайней мере, Коко делает величайшие усилия для того, чтобы достать палку, не прибегая все же к помощи ящика. Особенно по сравнению с началом опыта это поведение производит такое ошеломляющее действие, что нужно исследовать, не утеряло ли животное внезапно, как это уже имело место однажды прежде, понимание назначения ящика. Мы удаляем палку и на ее место помещаем конечную цель: Коко одно мгновение тянется к ней, затем быстро приносит ящик, взбира192 ется на него, однако рассчитывает не совсем верно, соскакивает вниз, очень хорошо и верно исправляет его положение. Судя по этому, ящик не мог быть отделен от конечной или главной цели, точно также, как прежде не мог быть пронесен мимо нее, несмотря на то, что он уже находился на пути к побочной цели. Поэтому мы должны целиком и полностью отбросить объяснение, будто Коко знает употребление ящика только по отношению к фруктам, а не к другим целям; уже начало опыта, где ситуация сейчас же действует в смысле «ящик поставить под палку», показывает ясно, что затруднение здесь не носиттакого внешнего характера: дело идет скорее о «ценности» конечной и побочной цели в их отношении друг к другу, так что «более сильная» конечная цель отклоняет побочное действие, на правленное на «более слабую» побочную цель, от этой последней в свою сторону. В то время как правильная, но очень непрямая дорога через промежуточную цель к конечной цели хотя и устанавливается в начале (начало первого опыта), но разрушается как бы посредством короткого замыкания вто мгновение, когда (при прохождении мимо конечной цели) главная цель находится в опасной близости.1 В описанном выше опыте с Раной короткая, непосредственно доступная палка так абсолютно прикована к конечной цели, что она не может освободиться от нее даже на одно мгновен ие для достижения побочной цели; здесь этому соответствует то, что ящикостается стоять против цели, как запретный, вто время как Коко напрасно тянется к палке на стене. (Рана также тянется к длинной палке, только пустой рукой). (6. VIII) Опыт вначале протекает совершенно аналогичным образом; ящик придвигается как можно ближе к конечной цели и используется как палка, минутами животное бессмысленно взбирается на него, после чего, вследствие неуспеха, оно приходит в ярость. Возбуждение становится постепенно все большим и большим. Коко доходит до того, что изо всех сил бьет и толкает ящик; затем он снова оставляет его и обращается к палке на стене. После того как он много раз безуспешно тянется к ней — ящик прикован к цели или к критической дистанции как прежде — он внезапно совершенно прекращает всякую работу. Так как опыт кажется безнадежным, он прерывается на несколько минут, и Коко в течение этого срока 'Уже в введении я обратил внимание на теоретическое значение ошибок. 7 Зак. № 175 193 предоставляется сам себе. Когда экспериментатор возвращается, ящик стоит под гвоздем, которым палка была прикреплена к стене, палка лежит на земле — там, где до этого была цель, а эта последняя исчезает во рту Коко.—Тотчас же восстанавливается первоначальная ситуация, и Коко решает задачу, не мешкая и не блуждая, как раньше, ни одной минуты. Это второй опыт, где я после долгого ожидания не видел самого решения. Можно было с уверенностью ожидать, судя по началу опыта, что решение в этом случае раньше или позже удастся; и так как Коко во время моего отсутствия (около 3 минут) был совершенно изолирован, он должен был придти к решению без внешней помощи; кроме того, повторение со всей ясностью показывает, что он теперь уже овладел способом действия. Днем раньше со счастливой случайностью произошел своего рода обратный опыт: цель висит на стене, палка лежит вблизи, ящикстоит вне пределов досягаемости. Так как руки у Коко очень слабы, ему не удается сбить при помощи палки цель, поэтому через некоторое время он отходит с палкой к ящику, старательно вставляет острие палки в (открытый сверху) ящик, перебрасывает его к себе, так что он теперь достает яшик кончиками пальцев, втаскивает его, ставит его под цель и т. д. Если постараться затруднить еще больше обходной путь посредством еще большего количества побочных действий, то тенденция свернуть с обходного пути на обходную дорогу, или, по меньшей мере, в более прямых направлениях, становится, естественно, еще сильнее. Порядок опыта остается тот же, только ящик наполняется камнями. Султан мгновение оглядывается вокруг, обращает внимание на палку, подвешенную к крыше, пристально смотрит на нее, подходит к ящику и изо всех сил тащит его к палке. Так как последний едва двигается с места, Султан нагибается, сбоку заглядывает внутрь ящика, вынимает камень, несет его к тому месту, над которым подвешена палка, ставит глыбу к стене в стоячем положении, взглянув, не залезает на нее. (Здесь камень, который только должен был быть выброшен из цели третьего порядка (ящика), был притянут целью, ближайшей по порядку подчинения; в данном случае сокращение имеет смысл.) Вслед за этим он тащит этот же камень к решетке, напротив цели, и пытается просунуть его через прутья решетки, очевидно, камень должен выполнять функцию палки; однако, если он пригоден по 194 своей форме и длине, то, тем не менее, не проходит через решетку. Дальнейший ход дела ясен и прост: Султан опять обращается к ящику, вынимает следующий камень, с трудом тащит все еще нагруженный (двумя глыбами) ящик к палке, ставит его стоймя, причем последние камни, благодаря случайности, выпадают, снимает палку, тотчас же идет с ней к решетке и достигает цели. т0 же самое произошло бы с самого начала, если бы более короткие, но менее верные пути не образовывались с такой легкостью и при этом не разрушали, по крайней мере, временно, верный, но слишком непрямой обходной путь. В общем то получается впечатление, как будто в продолжение этих опытов не было продвижения вперед. Если в приведенных ниже примерах еще можно проследить, что происходит с животными, то дальнейшее усложнение этого рода, вероятно, привело бы к одному заблуждению за другим и, в конце концов, ктому, что можно было бы лишь струдом отличить наблюдаемое у животных поведение от чистых проб. Тот, кто провел значительное количество исследований интеллекта шимпанзе, научился избегать этого, испытывая настоящий страх перед этой пограничной областью. - 7* 7. «СЛУЧАЙНОСТЬ» И «ПОДРАЖАНИЕ» Опыты, о которых шла речь до сих пор, представляют совершенно простой и однородный по форме процесс. Но, принимая во внимание, что опыты, описываемые в следующей главе, носят несколько иной характер, нам кажется уместным, во избежание обычных возражений, уже заранее привести некоторые соображения, обосновывающие как смысл, так и реальную ценность излагаемого здесь материала. Такая предосторожность была бы излишней, если бы речь шла о фактах высокоразвитой опытной науки, как, например, физики; в таких науках значение отдельных наблюдений не может быть абсолютно спорным в течение длительного времени: там есть прочная и ясная система установленного знания, с которой новое должно так или иначе объединиться. Никто не станет отрицать, что в области высшей психологии мы еще весьма далеки от такого благоприятного положения вещей. Вместо обширных и до известной степени обоснованных научных положений, мы встречаем лишь общно разработанные и по своему значению, по большей части, весьма неточные теории, которые даже самим сторонникам их нелегко удается удовлетворительно применить во всех деталях к каждому данному случаю. Между тем, любая изтаких теорий непременно претендует на то, что именно она содержит объяснительный принцип для наиболее широкого круга явлений; но так как они имеют лишь непрочную связь с конкретным опытом и отличаются неопределенностью своих положений, бывает чрезвычайно трудно разрешить тот или иной спор путем установления определенных фактов, тем более, что самый спор все еще представляет собою почти что борьбу верований. При таком положении вещей часто случается, что фактические наблюдения теряют свою цен196 ность: Все они слишком индивидуальны, слишком единичны для того, чтобы внимание с самых общих принципов было перенесено на них на сколько-нибудь длительный срок. В то же самое время, благодаря неопределенности подобных принципов, с одной стороны, и трудности произвести действительно надежные наблюдения, с другой, создается такое положение, при котором почти каждый может объяснить все, что угодно. Если сам по себе интерес к общим положениям преобладает над интересом к фактам, то при подобных обстоятельствах факты, в конце концов, начинают казаться лишенными всякой ценности, так как они допускают всякое объяснение. В этой книге не предполагается развивать теорию научного поведения. Но так как все же нужно решить вопрос: способны ли шимпанзе вообще к разумному поведению, то сначала следует подвергнуть разбору и обсуждению, по крайней мере, такие толкования, приняв которые, мы тем самым отняли бы у наших наблюдений всякую ценность и значение для данного вопроса. При этом, по крайней мере, предотвращается всякое произвольное толкование излагаемого здесь материала, и непосредственное значение опыта становится, так.сказать, выпуклее и прочнее; со временем уже, пожалуй, можно будет говорить о значении таких опытов, вместо того, чтобы сразу заставить их раствориться в общих и неопределенных принципиальных объяснениях. Приведенное выше толкование гласит: Если животное разрешает задачу в общей форме «обходного пути», которую оно не унаследовало как прочную реакцию для каждого случая вместе с другими задатками своего рода, само собою разумеется, что оно приобретает этот новый образ действия. Единственная возможность возникновения такой реакции заключается в образовании ее из отдельных элементов и частей процесса, которые, взятые в отдельности, и без того свойственны животному. Такие «естественные» импульсы имеются во множестве; случай производит естественный отбор среди них и объединяет их в общую цепь, которая и представляет наблюдаемый нами в действительности процесс решения. Практический успех и соответствующее ему чувство удовольствия обладают необъяснимой пока способностью влиять в благоприятном смысле на возможность воспроизведения в дальнейших аналогичных случаях тех же самых действий. Таким образом, вместе с разгадкой того, как возникает подобный образ действия, объясняется и возможность его повторения в 197 дальнейшем. Как большинство подобных общих теорий, и это, несомненно, дает нечто для объяснения некоторых случаев в зоопсихологии. В тех случаях, когда возникают сомнения относительно какого-либо опыта, обычно прибегают к двум вспомогательным принципам: Согласно первому, следует просто из соображений научной экономии предпочесть всеобщее применение подобной теории, оправдавшей себя в других случаях, признанию противоречащих ей фактов и выработке соответствующих новых мыслей. Согласно второму, появление подобного рода действия, как целого, прямо возникающего изданной ситуации, было почти чудом; атак как все чудесное противоречит основным началам естественных наук, то его следует a limine исключить. Упомянутые подсобные принципы не подлежат здесь подробному исследованию. Второй принцип утверждает, что научная проблема, разрешить которую еще никто серьезно не пытался, вообще не разрешима: зачем такая робость? Первый является выразителем ( в настоящее время весьма распространенного) неверного толкования правильного гносеологического положения, согласно которому каждая научная система, близкая к завершению (т. е. наполовину идеальная), выкристаллизовывается в наиболее сжатые формы и отличается самым строгим единством. Ни тем, ни другим принципом нельзя пользоваться в качестве контрольного средства по отношению к опыту, и при коллизии результатов опыта и наблюдения оба подсобных принципа должны уступить месту опыту. Легко видеть, что приведенное выше гносеологическое положение не говорит вовсе о том, что наука, существующая всего лишь несколько десятков лет, должна во что бы то ни стало обходиться тем минимумом точек зрения, который она приобрела за короткий срок; нам никоим образом не удастся быстрее приблизиться к идеалу, бросившись напролом по «кратчайшему» пути для достижения желанного единства; в таких случаях приходится выдавать жалкие начатки знаний за окончательные принципы и оставаться в долгу у фактов, достигая экономии в теории. Задача заключается в том, чтобы изложить содержание данной теории в такой форме, которая позволила бы установить с наибольшей ясностью ее отношение к описанным здесь исследованиям интеллекта. Обозначим отдельные моменты процесса «решения» той или иной задачи, которые животное, согласно теории, производит «естественным образом» и пользуясь случа198 ем а, Ь, с, d, e; кроме этих и между ними (а также и без них) проявляются любые другие F, Y, К, R, D и т. д. , не имеющие никакой последовательной связи между собой. Первый вопрос: выполняется ли а в расчете на то, что Ь, с, d ё, как и с F, Y, К и т. д. , которые могут также следовать за а в любом порядке; в данном случае последовательность является столь же случайной, как и счастливые номера при игре в рулетку. То, что имеет силу для а, применимо и ко всем остальным элементам естественного поведения животного: если оспользоваться выражением, которое является более чем простой аналогией, и приводит всю связь со вторым признаком термодинамики, можно сказать, что все они совершенно независимы и носят характер «молекулярного беспорядка» в увеличенном масштабе. Если мы изменим это хоть на йоту, весь смысл этой теории будет нарушен. Второй вопрос: втом случае, когда животное уже привыкло выполнять задачу в порядке а, Ь, с, d, e, то, начав с а, станет ли оно затем производить следующие за ним действия в силу того, что они в данной последовательности соответствуют объективной структуре ситуации? Вне всякого сомнения, нет. Животное переходит от а к b и т. д. в силу того лишь, что к таким последовательным переходам от а кЬ, отЬ к с и т. д. его тол кают условия прежней жизни. Поэтому единственный способ, которым, согласно этой теории, реальная ситуация и ее структура влияют на возникновение новой формы поведения, есть чисто внешее совпадение объективных обстоятельств и случайных движений животного; ситуация действует, грубо говоря, как решето, которое пропускает только немногое из того, что в него бросают. Если отбросить это действие объективных моментов ситуации, не представляющих особого интереса для нас, то получится следующее: ничто в поведении животного не вытекает здесь из объективного взаимоотношения частей ситуации, структура этой ситуации сама по себе не в состоянии прямо вызывать соответствующий ей образ Действия. Согласно этой теории следует признать одно ограничение «естественных» реакций, непосредственно вызываемое ситуацией: стремление держаться приблизительно в направлении Цели.1 'У животныхс развитым обонянием — в направлении к центру «обонятельного поля». 199 Этот основной мотив, обычно считающийся проявлением инстинкта, и предопределяет отдельные движения животного, суживая вместе с тем до известной степени их поле действия без того, чтобы в остальном что-либо изменилось в случайном характере всего процесса. Так как прямой путь к цели (в буквальном смысле) при опытах, которые здесь были поставлены, еще не сильно помогает делу, часто даже является инадекватным ситуации, я не имею надобности ближе рассматривать этот пункт, поскольку не идет речь о создании позитивной теории. Сам по себе этот факт достаточно важен уже потому, что он означает добавочный момент, совершенно чуждый принципу случайности, — момент, который скрыт за безобидным именем «инстинктивного импульса» Я показал уже в самом начале, как в случае опытов с обходным путем процесс, который внешним образом суммируется из случайных составных частей и приводит к успеху, резко отличается для наблюдения от «настоящих решений». Для последних, как правило, в высшей степени характерен направленный, замкнутый в себе процесс, резко отделенный от всего того, что ему предшествует, благодаря внезапному возникновению. Вместе с тем этот процесс как целое соответствует структуре ситуации, объективному отношению ее частей. Например: цель находится на земле за преграждающим путь препятствием. Внезапно возникает безостановочное и плавное движение по соответствующей кривой решения. Создается навязчивое впечатление, что эта кривая возникает как целое, и притом с самого начала как продукт оптического охвата общей структуры ситуации. (Шимпанзе, поведение которых неизмеримо выразительнее, чем поведение, скажем, кур, обнаруживают уже своим взглядом, что они действительно сначала предпринимают своего рода съемку основных частей ситуации; из этого обозрения ситуации внезапно появляется затем «решение»). Мы умеем и уже у самих себя резко различать между поведением, которое с самого начала возникает из учета свойств ситуации, и другим, лишенным этого признака. Только в первом случае мы говорим о понимании, и только такое поведение животных необходимо кажется нам разумным, которое с самого начала в замкнутом гладком течении отвечает строению ситуации и общей структуре поля. Поэтому этот признак — возникновение всего решения в целом в соответствии со структурой поля — 200 должен быть принят как критерий разумного поведения. Этот4 признак является абсолютно противоположным вышеприведен-?* ной теории: Если там «естественные^части» являются несвязан-/ ными между собой и со структурой ситуации, то здесь требуется5 полнейшая связь1 «кривой решения» в себе и с оптически данной обшей ситуацией. : Само собой разумеется, что мысль о том, что структура поля,И в целом, взаимоотношения частей ситуации друг к другу и т. д.' становятся определяющими для решения, вытекает из этой тео>' рии: следует совершенно исключить то, что наблюдаемое поведение животных не может быть объяснено согласно тому мнению, по которому решение должно произойти безотносительно к структуре ситуации и может возникнуть из случайных частей, т. е. неразумно. . Из описания опытов можно было видеть с достаточной ясностью, что для такого объяснения их не достает самого необходимого, именно составления решений из составных частей. Шимпанзе вообще не имеет обыкновения при вхождении в ситуацию опыта производить любые случайные движения, из которых могло бы образоваться среди других и ненастоящее решение; можно наблюдать только в редких случаях, чтобы он предпринял в опыте что-либо, что само по себе было случайно по отношению к ситуации, в этом случае его интерес должен был быть отклонен от цели и направлен на другие вещи. До тех пор, пока усилия направлены на цель, все непосредственно отделенные друг от друга этапы поведения — как и у человека в подобном положении — скорее образуют замкнутые в себе попытки решения, каждая из которых лишена случайно объединенных друг с другом частей, и это особенно верно по отношению к самому решению, приводящему к цели. Правда, часто это последнее наступает после некоторого периода беспомощности и покоя (нередко осматривания), но в случаях, которые следует рассматривать, как истинные и показательные, оно никогда не происходит из слияния слепых импульсов, но как замкнутое, плавное Действие, части которого могут быть только мысленно изолированы наблюдателем, но в действительности, безусловно, не возникают независимо одна от другой. Однако совершенно нельзя 1 Физики не имеют слова, которое бы вполне подошло сюда. «Koharenz» (в положительном смысле) неохотно употребляют вне учения о процессах колебания. 201 допустить при таком большом числе описанных случаев «настог ящих» решений, что это единое, адекватное ситуации решение может возникнуть совершенно случайно; сделав такое допущение, рассматриваемая нами теория отказывается тем самым рт того, что она сама считает своей заслугой. Я видел на самом себе и на других, что особенно много разъясняют в поведении шимпанзе упомянутые паузы бездеятельности. Один местный психолог, убежденный, как и большинство, во всеобщей значимости рассматриваемой теории для психологии животных, пришел смотреть на антропоидов. Для демонстрации я избрал Султана в качестве подопытного животного. Он провел один опыт с решением, второй и третий; но ничто не произвело на посетителя такого большого впечатления, как последовавшая затем пауза, во время которой Султан медленно почесывал голову, бездействуя поводил глазами и медленно и тихо поворачивал голову, осматривая самым внимательным образом ситуацию вокруг себя. На подобные вопросы лучше всего дать ответ, если то, что утверждается здесь в общем, еще сделать предметом особого изучения и таким образом обосновать при помощи фактов свое суждение. Для такого исследования годится поведение животного в рамках опыта, где дело шло о постройке ящиков. Здесь оказалось, что при ясном направлении решения, взятом в целом, — «более высокий ящик наверх», — в остальном имело место совершенно неосмысленное передвигание со случайным решением в конечном результате; это случалось так часто и так согласно у всех исследованных животных, что я могу утверждать, что здесь можно было совершенно точно признать процесс того рода, который в общих чертах установлен первой теорией. Тем настойчивее следует подчеркнуть, что между этим поведением, полностью зависящим от случая, и поведением при ясном решении существует самая резкая противоположность. К. тому же описание этих опытов показали еще, как неохотно вначале шимпанзе втягивается в опыт, настоящее решение которого ясно ему в самых общих чертах, но ближайшее выполнение которого он должен произвести исключительно путем проб, т. е. предоставленный случаю; животные вовсе и не напали бы на эти пробы, если бы в грубых чертах истинная попытка решения не привела их в такое положение, до специальных условий которого они еще недоросли. Таким образом, тот факт, что животные иногда здесь 202 производили движения вслепую, совершенно не противоречит Утверждению,что как правило, такое случайное слияние импульсов не наблюдалось совершенно при доступных их пониманию условиях опыта.' При описании таких опытов, когда решение задачи было вызвано случайностью или же когда случайность благоприятствовала решению, такая особенность отмечается. При сложных условиях опытов (например, в следующей главе) такие случаи встречаются чаше, но необходимо заранее оговариться, что даже и тогда протекание процесса не вполне соответствует указанному теоретическому толкованию. Вопервых, не всегда удается воспрепятствовать тому, что животное в данной ситуации попробовало подойти к решению задачи таким путем, который хотя бы и не приводил к успеху, но все же имел бы смысл по отношению к решению; пробы состоят из попыток решения, исходящих из понятой лишь наполовину ситуации; из таких попыток можно легко, благодаря случайности, развиться действительное решение, т. е. конечно, не из случайных импульсов, а из действий, которые, благодаря своей разумной основе, сильно помогают случаю. Во-вторых, счастливый случай может произойти и во время таких действий животного, которые к данной цели никакого отношения не имеют. Однако и в подобных случаях не приходится обыкновенно говорить о бессмысленном импульсе — как уже было указано, у шимпанзе подобные импульсы наблюдаются чаще всего в безвыходном положении, — здесь налицо скорее известный род осмысленной, хотя и не по отношению к цели, деятельности. Так было, вероятно, с Султаном, когда он открыл способ действовать двумя палками; лишь филистер способен определить его игру при этом как «бессмысленные импульсы» потому только, что животное при этом не преследовало никакой практической цели.—Самым важным в обоих случаях является не то, что случайность вообще способствовала решению, но дальнейшее течение опыта; мы знаем из наблюдений над человеком, что часто случайный успех влечет за собой уже осмысленную работу в данном направлении в известных случаях (повторение), например, при научных открытиях (сравн. Oerstedt. Strom und Magnetnadel). Таково поведение Султана: стоило ему Раз проделать с обеими трубками обычную игру — «втыкать палку 'Соответственно постановке проблемы условия должны быть, по возможное. выбраны таким образом, чтобы случайные решения не могли легко возникнуть. 203 в отверстие», как с той минуты он уже вел себя так, как будто этот новый способ был открыт в совершенно правильном по отношению к цели решении; в дальнейшем он уже применяет технику «двойной трубки», без сомнения, осмысленно; а указанная случайность в свое время, по-видимому, оказала очень сильную помощь, которая повлекла за собой тотчас же «понимание». Приводившиеся неоднократно примеры глупого поведения животного могли бы, в конце концов, служить поверхностному наблюдателю доказательством, что шимпанзе все-таки производит бессмысленные движения, в результате случайного сцепления целого ряда которыхдолжно иногда получиться неправильное решение. Шимпанзе делает троякого рода ошибки: 1. Хорошие ошибки, о которых речь будет еще впереди; при этом животное производит, скорее, почти благоприятное, чем, собственно, глупое впечатление, если наблюдатель руководствуется исключительно характером наблюдаемого поведения, совершенно отказавшись от установки на сходство с человеком. 2. Ошибки, происходящие вследствие совершенного непонимания условий задачи. Нечто подобное наблюдается в тех случаях, когда животное при установке верхнего ящика перемещает его из статически выгодного в статически худшее положение; некоторая простительная ограниченность — вот впечатление, которое при этом получается. 3. Грубые ошибки, совершаемые по привычке, при обстоятельствах, которые животное, собственно говоря, могло бы учесть (напр. подтаскивание ящика к решетке — Султан). Подобное поведение производит глубоко отрицательное, можно сказать, почти досадное впечатление. Сейчас идет речь именно об ошибках третьего рода; каждый легко поймет, что указанные ошибки ни в коей мере не пригодны для подтверждения предложенной теории. Животное никогда не ведет себя подобным образом. Если только до этого ему не доводилось часто приходить таким же путем к настоящему правильному решению задачи. Упомянутые глупости не представляют собою случайных «естественных» отдельных частей, в результате которых могли бы первоначально получиться кажущиеся решения, — мне, по крайней мере, не известно ни одного случая, когда подобный взгляд могбы оправдаться наделе, — но они являются последствием прежних настоящих решений, часто повторявшихся и в силу этого приобретших тенденцию при позднейших опытах выступать вторично, почти вне зависимости (от специальной ситуации. Предпосылками для подобных ошибок являются, по-видимому, и такие состояния, как сонливость, утомление, насморк, а также и возбуждение. Пример: шимпанзе, подвергающемуся вообще впервые испытанию, никогда не придет в голову «случайный импульс» потащить ящик к решетке или взобраться на него для того, чтобы добраться до цели, которая помещается по ту сторону решетки и достать которую без помощи приспособлений ему никак нельзя. С другой стороны, можно доказать, что в действительности длительное повторение когда-то удачно решенного опыта и соответствующая механизация всего процесса благоприятствуют подобным глупостям. Мне часто приходилось проделывать перед заинтересованными посетителями соответствующий эксперимент: удобства ради я выбирал обыкновенно простой опыт с открыванием двери, над петлями которой снаружи подвешивалась цель. Так как (после первоначального удачного опыта) животным приходилось, быть может, раз двадцать добиваться разрешения подобной задачи втом же самом месте и тем же самым способом, то и в данном случае животное проявляло известную тенденцию достать высоко подвешенную приблизительно в том же месте цель также при помощи двери, хотя как раз в данном случае у него имелись под руками другие, более удобные способы и дверь или осложняла, или практически делала невозможным решение задачи. Если же возникали другие попытки решить задачу, то происходило это, в известной мере, под влиянием силы притяжения двери. Так, например, Хика, прекрасно умевшая пользоваться способом шест —прыжок в его чистой форме, в данном случае прибегала к совершенно ненужной комбинации двух методов: дверь — шест —прыжок, чем нисколько не улучшала дела. Шимпанзе вообще не обращали никакого внимания на двери, находившиеся прямо перед ними, до тех пор пока в первый раз не пришлось осмысленно использовать их. Первоначально весьма ценные процессы имеют неприятное свойство спускаться на более низкий уровень, благодаря частым повторениям. Повторная вторичная «самодрессировка» считается обычным явлением, имеющим огромное экономическое значение, и она можетбытьу человека также, как и У антропоида. Но никогда не следует забывать того ужасающего сходства, какое представляют собой некоторые пустые и слепые повторения моральных, политических и прочих положений с 205 только что описанными глупостями шимпанзе. Они также пред ставляли собою некогда большее, именно «решение», найденное в сильно прочувствованной или продуманной ситуации, впослед ствии же они не соответствуют более ни ситуации, ни ее внутрен нему смыслу, i Из вышеизложенного ясно следует, что упомянутое бессмысленное воспроизведение некогда правильных и удачных решений не имеет ровно ничего общего со случайными смутными проявлениями «естественных» импульсов, о которых говорится в данной теории. "'Впрочем, я считаю наиболее целесообразным просто привести здесь полный список глупостей, проделанных животными. 1. Султан ставит один ящик на другом месте, где прежде находилась цель, а не там, где она находится сейчас; животное совершенно истощило свои силы (8. II. 1914). 2. Султан тащит ящик к решетке, за которой находится цель, и бессмысленно поворачивает последний то одной, то другой плоскостью по направлению к решетке (или же кверху); приносит еще ящики и как будто приступает как бы к постройке. В течение четырех недель животное постоянно проделывало опыты с ящиками; половина вины падает на руководителя опыта (19. II. 1914). 3. При подобном же опыте Султан тащит вперед наблюдателя и взбирается к нему на спину, как будто цель висит высоко; он сейчас же соскакивает снова и приступает к решению. 4. Султан ташит ящик к решетке, против которой снаружи находится цель (20. IV. 1914). 5. Грандэ проделывает ту же глупость (14. V. 1914). 6. Грандэ (цель помещена далеко, по ту сторону решетки) совершенно бессмысленно перетаскивает с места на место в своем помещении камни; последнее происходит в силу известного воздействия неоднократно повторяющихся опытов, во время которых в том же помещении камни; последнее происходит в силу известного воздействия неоднократно повторяющихся опытов, во время которых в том же помещении служили ей вместо скамейки (19. VI. 1914). 7. Коко тащит ящик по направлению к находящимся в отдалении фруктам, попутно пользуется последним не как палкой (как несколько дней тому назад), но как скамьей: животное чрезвычайно возбуждено (1. VIII. 1914). 8. Коко повторяет эту глупость в состоянии сильного гнева 206 VIII- 1914). Нечто подобное уже описывалось нами в случае с Султаном, когда цель висела высоко и он направился к ближайший, но все же находящейся вдобрых 3 м от него двери, схватился за «творку последней, но снова отпустил ее после взгляда на цель и ваялся за другие способы. Султан был близок к бессмысленной репродукции, но вглядевшись в структуру ситуации, отказался от этого (13. III. 1916). Поведение Раны, которая постоянно для прыжков вооружалась несколькими крошечными палочками, едва ли следует относить к подобным случаям; Рана, так сказать, не дает себе труда подумать, и, конечно, было бы хорошо, если бы она могла так прыгать. Это животное делало подобные попытки даже в тех случаях, когда оно ясно видело, что последние ни к чему не приведут. Это — все; перечисленные случаи почти все уже упоминались при описании опытов. Никто не станет утверждать, что они составляют центр тяжести всех наблюдений. Согласно вышесказанному, первичная причина этих явлений (механизация) обязательно приводит к внешне усвоенным действиям в грубых формах глупости. Всякое решение, которое часто повторялось при одинаковых обстоятельствах и, следовательно, в соответствии с последним, в конце концов несколько видоизменяется, так что даже в условиях первоначальной обстановки не производится уже так осмысленно, хотя и адекватно с объективной стороны. Я должен сказать, что в общем мне меньше нравится поведение шимпанзе при разрешении той или иной задачи в десятый или одиннадцатый раз, чем таковое же в первый или второй раз. Часто и через небольшие промежутки времени повторяющиеся опыты, особенно опыты одного и того же характера, вредно отражаются на шимпанзе. Может быть, в пылу исследовательского опыта я не всегда учитывал это обстоятельство. Влияние, о котором идет речь, представляет своего рода обратный случай того, что обсуждаемая теория рассматривает как Успех повторения. Согласно этой теории, процесс, возникающий вследствие случайности, становится, благодаря упражнению, более гладким и более похожим на настоящие решения. Это положение применимо к тем случаям, когда эта теория оправдывается: истинные решения шимпанзе от частого повторения, во всяком случае, не становятся более ценными с внутренней стороны, хотя они, конечно, происходят скорее и т. п. 207 Для того, кто лично наблюдал за опытами, разъяснени?, подобные приведенными выше, имеют легкий оттенок комического. Для тех, например, кто лично наблюдал, как Чего при первом эксперименте в ее жизни часами не может дойти до то^о, чтобы убрать с дороги мешающий ей ящик и лишь тщетно тянется к цели или же спокойно усаживается, но, в конце концов, боясь упустить пищу, внезапно схватывает препятствие, отодвигает последнее в сторону и, таким образом, мгновенно решает задачу, — тому «подобная защита этого факта от ложных толкований» покажется почти педанством. Но живое впечатление не передаваемо; и после того, как передаешьэто словами, могут возникнуть вопросы, которые были бы невозможны после собственного наблюдения. Все же, несмотря на приведенные выше разъяснения, мы считаем уместным привести описание дальнейшего опыта, который весьма поучителен и отличается как своей несложностью, так и ясной связью с различными теориями. По ту сторону неоднократно упоминавшейся решетки, состоящей из 8 прутьев, устанавливается на известном расстоянии тяжелый ящик; к ящику с какой-нибудь стороны прикрепляется крепкая веревка, которая протягивается наискось к решетке таким образом, что свободный конец ее проходит через решетку. Приблизительно посередине между ящиком и решеткой к веревке привязывается узлом какой-либо плод; достать его непосредственно из-за решетки при данном положении невозможно, однако, это оказывается возможным, если веревку протянуть перпендикулярно к решетке (19. VI. 1914). Хика сначала тянет в том направлении, в каком протянута веревка, и притом так сильно, что доска, к которой прикреплена веревка, обламывается, веревка освобождается и цель можно просто притянуть. Ящик заменяется тяжелым камнем, вокруг которого обвязывается веревка. Так как простое решение (притягивание) больше невозможно, Хика берет веревку в одну руку, прикладывает ее снаружи решетки в другую, которая протянута через следующее отверстие решетки и т. д. , и продолжает это перехватывание веревки из руки в руку до тех пор, пока веревка протягивается почти под прямым углом к решетке и цель может быть непосредственно схвачена на коротком расстоянии. Гранде, по-видимому, сначала не замечает веревки, серой и лежащей на серой земле, начинает бессмысленно таскать камни туда и сюда, что является отзвуком прежних опытов, пытается 208 Отделить от стены железный прут, который, по-видимому, наметается употребить вместо палки, и, наконец, замечает веревку; Дтого мгновения разрешение задачи идет совершенно гладко по roViy же способу, как у Хики. Рис.14 Рана сначала тянет веревку дважды в том же направлении, как последняя протянута, затем вдруг совершенно меняет направление и пытается протянуть веревку к пункту, расположенному как раз против того места, где прикреплена веревка; при том сама она стоит против этого пункта, не спускает глаз с цели и тянет веревку за конец параллельно .плоскости решетки. Подобные бесплодные попытки решить задачутоже повторяются в два приема, отделенных друг от друга, а затем опять так же внезапно переходят в правильное решение по тому же точно пути, как у Хики и Грандэ. Из этого опыта видно, что задача состоит из двух частей: одной грубо геометрически-динамической — «Натянуть веревку перпендикулярно к решетке так, чтобы цель приблизилась»,—и второй уже более тонкой специальной проблемы, создаваемой структурой решетки. Хика и Грандэ решили обе части одновременно, Ранаже быстро подошла к решению первой части и лишь затем — ко второй. Рис.15 209 Султан же так же, как и Рана (см. рис. 15) одно мгновение тянет веревку и вслед за этим сейчас же решает задачу совершенно также, как и остальные. Отсюда совершенно ясно, то решение 8Ьй задачи может произойти безотносительно к специальным условиям выполнения (вторая проблема), на которые животное обращает внимание, по-видимому, лишь в результате неудачи. Подобные же положения наблюдались нами и при опытах с постройками из ящиков. Терцеру не удается заставить принять участие в опытах; поведение Чего и Консула еще раз подтверждает положение, хотя и не ясное непосредственно, что решение задачи не напрашивается само собою, ибо попытки обоих животных не идут дальше простого дерганья в направлении веревки. (21. VI). Опыт повторяется с Хикой, причем на этот раз веревка была положена на землю, но обращена в другую сторону. Животное не стало на этот раз вовсе тянуть веревку в том же направлении, как она была протянута, а сразу приступило к решению задачи по способу перехватывания веревки через просветы вдоль решетки, причем теперь, в соответствии с обстановкой, перехватывание происходило уже в обратном направлении, до тех пор пока цель можно было схватить рукой. Поэтому я не счел необходимым повторять опыт в обратном направлении с другими животными. После высказанных прежде соображений едва ли требуется еще доказательство того, что опыты, подобные только что описанному, гораздо лучше характеризуют шимпанзе, чем обычные испытания животных с применением сложных дверных запоров и т. п., и, равным образом, становится ясно, что такой простой, наглядный эксперимент заключает в себе всю проблему, о которой идет речь. Тем, кто полагает, что подобные простые решения являются чем-то самим собой разумеющимся и не имеют ничего общего с проблемой разума, я могу только предложить действительно строго и точно объяснить род и способ возникновения этих процессов. Я боюсь, что ни один из психологов в данный момент не в состоянии этого сделать. Я различаю обе части задачи, которые, как мы видели, являются самостоятельными, и рассматриваю здесь лишь грубодинамическую задачу и ее решение, которое проще всего может быть уяснено при помощи схемы (см. рис. 16), причем я совер210 AieHHO не обращаю внимания на то, как животное в первый момент такого решения реализует в каждом отдельном случае движения, указанные стрелками (т. е. тотчас же обращает внимание на решетку или нет). Рис.16 Приходят ли животные к решению так, как это описывает данная теория? Согласно теории, следовало бы ожидать проявления во всех случаях значительной массы импульсов, которая у некоторых шимпанзе содержалабы, пожалуй, случайно правильные «части» в правильной последовательности. В действительности же Грандэ — единственное животное, которое вообще совершает бессмысленные поступки, да и то в форме привычных глупостей, до тех пор пока она еще не рассмотрела хорошо возможностей, заключенных в условиях самой задачи; однако, в ее поведении обнаруживается новый этап и тотчас же наступает совершенно ясное решение, как только она замечает веревку. В общем у животных существует лишь два рода действий — «импульсы» наблюдаются у ящериц, но очен ь редко у шимпанзе, — которые действительно связаны с целью (за исключением Грандэ, к которой не относится это ограничительное добавление):12' 1. Попытка тянуть веревку в том направлении, в каком она протянута, представляющая собой осмысленный процесс, и Хика в одном случае наделе доказывает возможность его практического осуществления; ведь невозможно же сразу (а в особенности для шимпанзе) определить, до какой степени прочно прикреплена веревка к ящику или камню. 2. Подтягивание веревки или непрерывная, «плавная» передача веревки из руки в руку — в обоих случаях в направлении, ведущем к цели (стрелки на рисунке). 211 Ни разу ни у одного животного не приходилось наблюдать чего-либо, похожего на смену действий в одном направлении действиями в другом направлении, не говоря уже о каком-либо совершенно постороннем, третьем и т. д. направлении. В тех случаях, когда животное сначала принималось действовать в более простом направлении (в смысле длины веревки), перемена направления происходила как бы одним скачком и совершенно внезапно. По моему мнению, каждый должен признать, что в данном случае мы имеем дело с вполне ясным, хотя и примечательным положением, не имеющим совершенно ничего общего с требованиями указанной теории. Но неужели же мы должны ради так называемого принципа экономии коверкать это положение и втискивать его в рамки этой теории? В этих случаях у наблюдателя обязательно создается впечатлен ие, что первая и вторая попытки разрешить задачу возникают как целое (но каждая непременно сама по себе) непосредственно из оптического охвата животным структуры ситуации. Несколько иная научная установка, которую можно было бы, пожалуй, тоже назвать принципом, именно «принципом максимальной научной плодотворности», привела бы к тому, что теоретические построения были бы обусловлены самим характером наблюдений вместо того, чтобы стараться во что бы то ни стало путем теории случайности совершенно свести на нет характерное своеобразие этих опытов. Поэтому бы не было никакой нужды в дальнейшем развитии данной теории, раз нам была бы известна во всех подробностях вся прежняя жизнь животных от рождения до момента исследования. В данном случае, к сожалению, этого нет, но если в силу сказанного мы не допускаем мысли, что животное во время опыта может случайно придти к правильному решению задачи, то все мы не решаемся отрицать и того, что, может быть, эти решения когда-то раньше образовались случайно, как это предполагает теория, что они повторялись, сглаживались и, наконец, в настоящее время они появляются перед нами в форме якобы настоящих решений. Вообще, трудно бывает оспаривать такие доводы, которые не относятся к области, практически доступной для исследования: при таком положении вещей не удается доказать шаткость аргументов, даже если мы переступим границы опыта, ибо шимпанзе, подвергавшиеся исследованию, жили без всякого 212 контроля в течение ряда лет в лесу на западном берегу и там уже сталкивались со многими вещами, которые похожи на встречавшиеся в некоторых опытах. Поэтому, во всяком случае, следует обсудить, не влияет ли это обстоятельство на значение и фактическую ценность производимых опытов. При этом следует твердо помнить два положения, иначе самый предмет обсуждения теряет свою ясность: 1. Если животным и до опытов приходилось иметь дело с отдельными предметами или ситуациями, то это еще не имеет никакого непосредственного отношения к нашему вопросу. Прежняя «опытность» животного в том только случае могла бы несколько умолять значение опытов, если бы в этот предшествующий период оно выработало в точном соответствии с теорией, путем случайности и отбора удачного, бессмысленные сами по себе, но практически ценные движения, которые по внешней форме походят на поведение животного, наблюдаемое во время опытов. Я весьма далек от мысли утверждать, что животным, с которым производились опыты, описанные во второй главе, никогда до опытов не попадалась в руки палка или т. п.; наоборот, я считаю само собой разумеющимся, что все это происходило с каждым шимпанзе, начиная с определенного, очень раннего возраста; ему, наверное, не раз приходилось, играя, подхватывать какой-нибудь сучок, царапать им по земле и т. д. Ведьтожесамое мы можем наблюдать и у детей в возрасте до одного года: последние тоже приобретают известную «опытность» в обращении с палкой прежде, чем начинают применять таковую в качестве подсобного инструмента, чтобы достать предметы, до которых они не могут дотянуться. Но так как из этого не следует, что они дошли до применения орудий просто благодаря чистой игре случая, путем совершенно неосмысленной самодрессировки, что два и четыре и двадцать лет продолжают также бессмысленно воспроизводить такие движения, то столь же мало оснований мы имеем для того, чтобы делать подобные выводы по отношению к шимпанзе, исходя из того лишь факта , что палка не впервые попадает ему в руки во время опыта. 2. Целью настоящего труда ни в коем случае не является стремление доказать во что бы то ни стало, что шимпанзе в отношении умственных способностей представляет собой какоето чудо, наоборот, нами уже неоднократно отмечалась узкая ограниченность (по сравнению с человеком) его действий. (В , 213 настоящее время приходится оговаривать в серьезных работах, что шимпанзе, например, до сего времени не проявляли ни малейшей склонности или таланта к изучению правил извлечения корня 4-й степени или эллиптических функций). Мы хотим выяснить только, встречается ли вообще у шимпанзе разумное поведение; разрешение этого принципиального вопроса представляется нам для данного момента гораздо более важным, чем точное определение наличной степени у них интеллекта. С другой стороны, и для сторонников теории случайностей, поскольку таковая рассматривается здесь как общий объяснительный принцип, дело идет тоже не о том, чтобы только снизить количество разумных действий животных в течение опытов: для того, чтобы выиграть спор, эта теория должна истолковывать по своему способу все опыты без исключения; и если при этом оказалось бы, что часть наблюдений укладывается в рамки этой теории, а другие не допускают такого объяснения, ееделобылобы проиграно. Если бы это дело произошло насамом деле, т. е. если бы была поколеблена всеобщая значимость этого принципа, уменьшилось бы стремление рассматривать в качестве случайно образовавшихся навыков такие способы поведения животных, которые, хотя и можно было бы втиснуть в схему этой теории, но некоторые по самой природе своей ни в коем случае не допускают такого неправильного толкования. Прошлое животных до начала опытов не вполне известно. По крайней мере, с начала 1913 года за ними было установлено точное наблюдение, и мы можем считать исключенным, что еще за полгода до этого животные могли привыкнуть к ситуациям, встречающимся в опытах, так как они содержались в течение этого срока в тесных клетках, где не было никаких «предметов» (в Камеруне, во время путешествия, и на Тенерифе). Согласно сообщению моего предшественника, Teuber'a, обращение с орудиями в течение года, предшествовавшего описанным опытам, не выходило из рамок простого употребления палок без особых усложнений (удлинение руки и употребление палки для прыжка) у Султана и Раны, случайного перебрасывания камнями, а равно одного случая изготовления орудия в описанном выше смысле (Султан разбирает прибор для вытирания ног). Во всяком случае, важно следующее обстоятельство: если дело идет только о принципиальном решении вопроса, о котором 214 идет речь, то объяснения, даваемые этой теорией, не должны содержать ни малейшего намека на разум — даже в самом скрытом месте или под самым безобидным покровом. Ведь все, по малейших подробностей, должно было возникнуть из действительно случайных элементов, объединиться путем возможных в каждом данном случае комбинаций и подвергнуться упражнению для того, чтобы могло возникнуть якобы замкнутое в себе и осмысленное течение опыта. Поэтому для того, чтобы иметь право серьезно утверждать, что тот или иной, или, скорее, все наблюдавшиеся здесь процессы возникли и развивались в соответствии с принципами теории,— необходимо вообще допустить, что в прошлом был не один случай подобного поведения при сходной ситуации, а целый ряд повторяющихся случаев. Выше я указал, что общие принципы высшей психологии во многом имеют тенденцию скорее скрывать, чем разъяснять нам те вещи, о которых идет речь. Пример: если говорят, что объективно целесообразное употреблен ие палки, как орудия для доста-вания иначе недосягаемых предметов, образовалось благодаря игре случая и отбору под влиянием успеха, это звучит достаточно точно и удовлетворительно, однако, при ближайшем рассмотрении наша удовлетворенность этим общим принципом быстро исчезнет, если мы действительно серьезно будем придерживаться условия «ни малейшего следа разума». Допустим, например, что животное случайно схватило палку в то время, когда по соседству лежал плод, которого нельзя было достать иным способом. Так как для животного не существует никакой внутренней связи между целью и палкой, мы, следовательно, и дальше должны приписать исключительно случаю, что оно среди огромного множества других возможностей приближает палку к цели; ибо мы совершенно не должны непосредственно допускать, что это Движение совершается сразу как целое. Когда конец приблизился к цели, палка, которая для животного не имеет никакого отношения к цели, — ведь животное «ничего не знает» о том, что оно объективно несколько приблизилась кдостижению цели,—может быть отброшена назад или протянута по всем радиусам шара, Центром которого является животное, и случаю надо немало потрудиться над тем, чтобы из всех возможностей этого рода осуществилась одна, именно, чтобы конец палки был поставлен позади цели. Это положение палки, однако, опять-таки ничего не говорит животному, лишенного разума; теперь, как и раньше, 215 могут возникнуть различнейшие «импульсы», и случай должен исчерпать почти все свои возможности, пока животное не сделает случайно именно то движение, которое с помощью палки чутьчуть приблизит цель. Но животное также совершенно не понимает этого как улучшение ситуации; оно ведь вообще ничего не понимает, и исчерпавший свои силы случай, который смог совершить все то, в чем отказывают самому животному, должен и дальше еще оберечь животное от того, что оно теперь бросило палку, оттащило ее назад и т. п. , должен содействовать тому, чтобы животное сохранило верное направление при движении и при дальнейших случайных импульсах. Могут сказать, что существуют весьма разнообразные серии (комбинации), импульсов которые содержат в качестве последних элементов, напр. следующие: «поставить палку позади цели» и после «объективно подходящий импульс». Это — верно, и возможности, и возможности, которые открываются перед нами случаем, когда он должен произвести свою большую работу, становятся, благодаря этому, несколько богаче. И все же мы не доставляем ему этим никакой экономии, потому что огромное число этих комбинаций естествен но должны содержать объективно совершен но бессмысленные части, которые лишь возникают в такой последовательности, что весь ряд, в конце концов, замыкается двумя упомянутыми выше элементами. Поэтому, если первые счастливые комбинации, в конце которых стоят эти элементы, то случай должен выполнить огромную работу при помощи очень большого числа дальнейших удачных опытов, пока под влиянием успеха (вначале, конечно, в высшей степени редкого) не возникнет совершенно гладкий, вполне похожий на разумный, процесс; ибо употребление палки, как оно здесь в первый раз наблюдалось, не содержит ни в одном случае совершенно ложных компонентов даже тогда, когда (как у Коко) слабость рук и неловкость являлись некоторой помехой. Здесь может быть сделано возражение, что нами не принято во внимание стремление к цели, более общий «инстинктивный мотив», действующий в этом направлении. На это следует ответить: Во-первых, мы, конечно, допускаем, согласно этой теории, для тела животного, для иннервации его членов, носовсем недля палки, которую оно случайно берет в руки. Поэтому я спрашиваю: почему, когда животное, следуя этому импульсу, протягивает для схватывания руку в направлении к цели (объективно), оно 216 олжно тогда держать в руке чуждую его инстинкту палку, а не наоборот, раскрыть эту руку для схватывания, как оно обычно это пелает, и, следовательно, бросить палку? Ибо палка все время (для животного) не имеет ничего общего с целью. Если все же, вопреки требованиям теории, животное удержит палку в руке, то и это оно может сделать самым различным образом, так как у него отсутствует всякий след разума; оно может держать ее, взявши за середину, так что палка окажется фронтально параллельной телу или направленной в какую-нибудь сторону; оно может схватить ее за конец, так что другой конец будет обращен назад (к животному), вверх, в небо, или вниз, перпендикулярно к земле, при самых обычных способах обхвата и т. д. и т. д. Ибо, если не дано ничего кроме телесного импульса в (объективном) направлении к цели и случайных реакций — успех начинает действовать самое раннее, только после одной счастливой комбинации, —. разум же, напротив, совершенно исключен, тогда всякое положение палки равноценно со всяким другим, границы для возможных положений определены исключительно работой мускулов, и случаю, который уже вопреки теории всунул палку в руку, остается еще много сделать, пока сможет хоть несколько раз придать верное положение палке, затем постепенно в соединении со случайным успехом элиминировать непригодные элементы и создать достаточно полную имитацию разумного образа действия. Наконец, можно бы еше возразить, что нет вовсе надобности в том, чтобы успех совпал с такого рода действием, но вначале могли случайно выработаться различные составные части, а эти последние могли бы затем позже и легче объединиться в сложное действие. Это соображение в действительности, однако, не помогает делу, так как комбинации, соответствующие этим предполагаемым частичным действиям, хотя и не могут замкнуться в прочно соединенные части процесса — единственное, что могло бы помочь делу,—потому что не достает «успеха», от которого, согласно теории, зависит связь отдельных импульсов. Что в том, если животное случайно однажды доведет дело до того, что один конец палки будет помешен позади цели? Это не есть еще успех в смысле теории, ибо, поскольку, согласно ей, у животного нет ни малейшего следа разума, случай должен сейчас же продолжить работу и комбинировать до счастливого конца, пока цель и животное не встретятся, или же: случай сворачивает сейчас же вслед за этим на объективно совершенно неподходящие импуль^ 217 сы; тогда — согласно теории — вообще не возникает тенденции повторять возникшую комбинацию, конечным элементом которой является «конец палки позади цели». Теория случайности, выдвинет много других попыток объяснения, потому что ее считают особенно точной и в высшей степени согласной с требованиями естественно-научной мысли; именно поэтому многие, наверное, были бы удовлетворены, если бы не только употребление палки, но и все наблюдавшиеся в опытах действия были бы объяснены подобным образом. Однако, насколько ничего нельзя возразить против этой теории там, где случай действительно легко приводит к успеху (например, когда животное, запертое в тесном ящике, слепо рвется наружу и в беспорядочных движениях этого рода между прочим задвигает задвижку, которая открывает дверь), настолько же ее возможности при объяснении таких же опытов, какие описаны здесь, несостоятельны именно с естественно-научной точки зрения. Естественно-научные положения, с которыми мы здесь вступаем в конфликт, суть те же самые, которые привели Больцмана (Boltzmann) к самой широкой и до сих пор самой значительной формулировке второго принципа термодинамики. Согласно ему, в физике (и теоретической химии) считается невозможным, чтобы в области ее явлений из большого числа случайных (независимых друг от друга), упорядоченных и одинаково возможных элементов движения в процессе комбинирования случайно возникло единое, направленное общее движение. Например, при броуновских молекулярных движениях не может случиться, чтобы отдельная частичка, которая случайно и беспорядочно смещается туда и сюда, внезапно продвинулась бы на один дециметр в прямом направлении; если это произойдет, то это будет, несомненно, означать наличие «источника ошибки», т. е. вступление влияния, не вытекающего из законов случайности. Нет никакого принципиального различия в том, идет ли дело о броуновскихдвижениях или о выдвигаемых этой теорией случайных импульсов шимпанзе, ибо основные положения второго принципа (по Больцману) отличаются столь общим характером и столь необходимо распространяются за пределы термодинамики на всю область случайных явлений, что они могут быть применены и к нашему (воображаемому) материалу, к «импульсам». Поэтому тот, кто вздумал бы нас упрекать в игре аналогиями, без сомнения, неправильно понимает основные положения 218 Больпмана (и Планка). Напротив, верно то, что между нашим случаем и случаем из термодинамики существует количественное различие: в какой степени невероятно (до совершенной практической невозможности) возникновение специальной комбинации, это зависит от числа или качества независимых элементов, которые участвуют в комбинации. Легко видеть, что в этом отношении то, что «невозможно» в термодинамике, не вполне совпадает с тем, что невозможно в опытах с животными (как это описано в опыте с употреблением палки), так как мы здесь имеем дело с меньшим числом членов (возможных импульсов), которые по сравнению с цельным процессом еще относительно очень многочисленны. Входе наших рассуждений и принципиального обсуждения положений, соответствующих рассматриваемой теории, ничто, конечно, не изменится благодаря этому, если мы только будем держаться того, чтобы исключать влияние неслучайных сил, и потому продумывать каждый отдельный случай в согласии с неумолимыми требованиями теории, как мы это сделали выше по отношению к употреблению палки. Ни общая целенаправленность «инстинктивного импульса», ни дальнейшее преобразование «при отборе путем успеха» ничего не изменяют в этом неблагоприятном положении вещей; первое—по вышеприведенным основаниям, второе — потому что оно требует сначала в течение длительного периода счастливых случайностей, которые не всегда возможны и без которых «успех» вообще не может действовать. Так как подобные рассуждения развивались при обсуждении эволюционных проблем Бергсоном, а еще раньше Э. Гартманом и играют большую роль в виталистической литературе, я считаю уместным сделать следующее замечание: Э. Гартман считает невозможным, чтобы птица случайно находила свое гнездо, и заключает, что здесь действует «бессознательное»; Бергсон считает упорядочение элементов одного глаза слишком невероятным и поэтому заставляет «Elan vital» (жизненный прорыв) произвести чудо; неовиталисты и психовиталисты также неудовлетворены Дарвинистской случайностью и считают необходимым допустить вообще в специфически живом «целеустремительные силы», в общем, того же рода, что и человеческое мышление, которые, во всяком случае, не обнаруживают его свойства — быть переживанием. Эта книга имеет к указанным направлениям мысли только то отношение, что здесь, как и там, отвергается теория случайнос219 ти. Но переход от отклонения этой теории к признанию одного из вышеуказанных учений считается почти обязательным и поэтому я должен подчеркнуть, что вовсе не существует альтернативы: случайность или агенты, стоящие по ту сторону опыта. В этом противопоставлении заключается фундаментальная ошибка, полагающая, что все процессы в неживой природе должны рассматриваться, как подчиненные законам случайности, в то время как уже в физике многие процессы не имеют ничего общего со случаем. Поскольку, не вся физика заключается в учении о беспорядочных тепловыхдвижениях, поскольку нет совершенно никакой необходимости переходить от соображений, выдвинутых выше против теории случайности, к допущению сверхопытных агентов. С точки зрения физики, как раз и кажется поразительным то, что обычно говорят «или-или» там, где еще существуют совершенно другие возможности. Мне кажется, я показал, что теория случайности может считаться точной и пригодной далеко не для всех случаев и что при объяснении таких действий, которые здесь описаны, к случайности предъявляются совершенно произвольные требования, в то время как естествознание не допускает подобного доверия за известными пределами. Поэтому следует еще раз бросить взгляд на самые опыты. Согласно теории мы ни в коем образе не должны видеть в них впервые возникающий процесс, но, —должны рассматривать их как продукт частого повторения. Например, объективно правильное употребление ящика или т. п. в качестве скамьи едвали могло образоваться раньше, чем, скажем, после пятидесяти повторений. По крайней мере, столь же часто, и как раз в то же самое время, что и ящик и т. п., должнабыла встречаться высоко подвешенная цель, которую животное не могло достать более простым способом. Подумайте только, как невероятно уже одно то, что животное в этой ситуации вообще возьмется за орудие и станет им двигать, поскольку у него отсутствует даже всякий след разума. Чем больше мы углубляемся в обдумывание опыта — а это следует сделать—тем больше мы склоняемся к тому, чтобы считать необходимым в поведении гораздо большее число повторений. Это же более близкое рассмотрение отдельных опытов показывает, однако, что большей частью нет налицо самопростейших предпосылок для такого распространенного толкования случайности. Как часто вообще шимпанзе мог в естественных 220 условиях своей жизни попадать в положение, когда, например, он нуждался бы в скамейке для высоко подвешенной цели, т. е. висящего на дереве плода? Обходный путь в буквальном смысле слова, как способ решения задачи, появляется у шимпанзе легче и раньше всякого употребления орудий; всегда, когда подобный обходный путь кажется нам только отдаленно возможным (и даже за этими человеческими границами), для этих животных не существует вообще никакого замешательства и уже, конечно, никаких особых «импульсов», они сейчас же устанавливают обходный путь. В начале опытов моей главной задачей и было как раз сделать для них невозможным этот легкий образ действия. Если дело идет о деревьях — а где иначе может в камерунском лесу что-либо высоко висеть — я утверждаю, что едва ли существует для шимпанзе нечто такое, чего они не могли бы достичь какимнибудь обходным путем. Надо хоть раз посмотреть, как даже плохой гимнаст из шимпанзе (например, Султан, которого я иногда свободно выпускал наружу) перепрыгивает с дерева на дерево, как будто падает, спускается и т. д.; как он удерживается на тонком стволе дерева, не имеющем ни одного настоящего сука, а только листву и тончайшие ветки; как сразу падает и все же, примирившись в одну ничтожную долю секунды, ловко задерживается, чтобы опять благополучно качаться, прыгать и падать, пока он не останавливается на прочном месте там, где он хочет. Я должен совершенно отвергнуть предположение (для случая с употреблением ящика), что животным достаточно часто встреча-лисьслучаи, когда они, вследствие исключения естественных для них гимнастических обходных путей, оказывалисьбы вынужденными комбинировать другие «группы импульсов». Они, разумеется, всегда обходятся без скамьи, и только экспериментирующий человек ставит их впервые в такие положения, где подобные обходные пути или объективно невозможны или исключены (благодаря запрету человека). То же самое надо сказать и относительно употребления палки для доставания иначе недосягаемых предметов (на Тенерифе у Чего мы не наблюдаем ничего похожего до опытов, Нуэваи Коко подвергались испытанию, кактолько °ни прибыли), относительно отодвигания ящика, который стоит на пути к решетке (на свободе шимпанзе, конечно, изобретает тотчас же обходные пути вокруг каменных глыб или толстых Древесных стволов), а так как известное число дальнейших °пытов предполагает соответствующее употребление палки и 221 ящика,той им недбстаёт по тем же основаниям той йредыстор&Ш, которая необходима для выработки удовлетворительной комби нации импульсов. * Еще раз: различного рода предметы были уже до опытов так или иначе знакомы шимпанзе, но между простым схватыванием палки и ее «как бы осмысленным» применением лежит огромное расстояние. Если же в дальнейшем оставить эту теорию и спросить, не случалось ли, например, Нуэве уже когда-нибудь прежде в осмысленной игре передвигать палкой камень, то, конечно, при измененной таким образом постановке вопроса нельзя дать точного ответа. Потому что, уже при самом малом разуме становится вполне возможным многое такое, что никогда не может произойти по чистой случайности. Я был бы склонен даже ответить на этот вопрос положительно, так как мне приходится ежедневно наблюдать, что подобные вещи нередко происходят в игре животных, в которой они очень хорошо понимают, что делают. Но если в этом можно сомневаться, то, мне кажется, не может быть никаких сомнений втом положении, что в отдельных случаях животное или вообще в первый раз встречается с данной ситуацией, или же, самое большее, могло пережить лишь единичные случаи подобного рода. Примером может служить опыт, описанный выше в виде образца. Кто решится серьезно утверждать, что хоть одно из животных находилось в сходном положении еще до нашего испытания? Находилось ли животное в помещении, отграниченном от остального пространства плоскостью (решеткой), имело ли оно дело с укрепленной снаружи веревкой, протянутой наискось сквозь решетку, в середине которой был завязан плод, так что только определенный поворот веревки мог привести к достижению цели? Если даже опыт и является очень простым, это не значит еще, что он встречался животному до этого, и все же четверо из них, независимо один от другого, внезапно находят принципиально правильное решение. Никогда до опыта животное не имело дела с целью, подвешенной против дверных петель, и все же дверь тонко и сразу замечается и сейчас же вслед за этим открывается в процессе ясного решениям. Если отвлечься оттого, как Султан вообще доходит до употребления ящиков, то остается все же следующий вопрос: что побуждает его вынимать камни, положенные в виде груза, когда однажды был произведен соответствующий опыт? Где он мог 222 иметь случай для слепого комбинирования в этой ситуации? Далее, несомненно, что только в единичных случаях и далеко не столь часто, как полагалось бы по теории, могло случиться, что Нуэва не могла достать до цели слишком короткой палкой и что совершенно случайно более длинная палка лежалатак близко, что животное могло достать ее с помощью короткой и т. д. — конечно, все это при помощи случайных импульсов. Только с чрезвычайным усилием можно такдолго аргументировать против объяснения, для которого наблюдения не дают ни малейшего повода. Я еще раз в заключении обращаю внимание на характер этих наблюдений, который говорит больше, чем все подобные аргументы, и на его противоречия с требованиями этой теории. 1. Животные должны были прежде случайно выработать путем дрессировки такое решение; мы наблюдаем, говорят нам, в высшей степени легко протекающий процесс — продукт упражнения, — который имеет, благодаря этой величайшей легкости протекания, совершенно такой же вид, как и осмысленное решение. Но самые лучшие, самые ясные решения, которые я наблюдал, наступали часто совершенно внезапно после того, как животное в начале опыта, а в отдельных случаях часами, пребывало в полной беспомощности. Кто склонен рассматривать первый опыт Чего (ящик на пути к решетке) или первый опыт с ящиком Коко (употребление его в качестве скамейки), как воспроизведение бессмысленного продукта длительной дрессировки, тот вступает в противоречие с непосредственным впечат-г лением, которое производит это поведение на наблюдателя. 2. Животные должны образовать путем отбора удачных «импульсов» известный процесс, укрепить и сгладить его настолько, чтобы быть в состоянии производить его теперь в этой форме совершенно гладко. Этому требованию не соответствует ни один из всех наблюдавшихся опытов, так как почти ни один не протекал два раза одинаковым образом, напротив, отдельные Движения обычно сильно менялись от опыта к опыту: дверь повертывается одинаковым образом, как тогда, когда животное стоит на полу, так и тогда, когда оно сидит на ней сверху; ящик, преграждающий дорогу, отодвигается от решетки под углом или опрокидывается через заднее нижнее ребро. Когда нужно принести ящик под цель, можно видеть, как то же самое животное тянет его, поворачивает через ребро, носит, как ему заблагорассудится 223 и т. д. Единственное имеющееся здесь ограничение заключается всмысле этого действия. Поэтому-то наблюдатель при всем своем желании не можетсказать: животное сокращает такой-то итакойто мускул, производиттот и тот импульс. Это было бы подчеркиванием несущественного, произвольно меняющегося от случая к случаю побочного обстоятельства. Если хотят быть верным фактам, следует, скорее, просто употреблять для описания такие выражения, которые уже включают осмысленную связь действий: например, «животное устранило с дороги стоящий у решетки ящик», совершенно все равно, какие мускулы, какие движения выполнили это. 3. Не столь безразличны дальнейшие вариации, которые также противоречат теории, но которые все же могут быть непосредственно вызваны непредвиденными побочными обстоятельствами и представляют собою ответ на их возникновение: совершенно невозможно, чтобы все они были результатом дрессировки. Животное не продолжает бессмысленно дальше выученную программу, но оно отвечает на случайное затруднение соответствующей вариацией. Подобные вещи можно часто наблюдать, например, при употреблении палки: легко сказать, что животное достает предмет при помощи палки, но вдействитель-ности оно должно всякий раз вести себя иначе, потому что всякое движение приводит цель на неровной земле в новое положение, которое требует всякий раз соответствующего обращения. Когда Султан в первый раз достал одну палку с помощью другой, опыт протекал (на удобном полу) совершенно гладко. Но в следующий раз при доставании палки она, натолкнувшись на кремень, резко повернулась концом наружу и оказалась, таким образом, недоступной, так как она была направлена прямо на Султана: животное тотчас же остановилось, осторожными легкими толчками привело палку снова в поперечное положение и затем притянуло ее к себе. Можно сказать, что в большинстве случаев с употреблением палки решение главной задачи вызывает попутно маленькие непредвиденные добавочные задачи и что шимпанзе, как правило, тотчас же вводит соответствующее изменение в свое поведение. Конечно, и здесь есть свои границы — о них будет идти речь в следующей главе, — но мы вовсе и не утверждаем, что шимпанзе способен к таким же операциям, как и взрослый человек. С другой стороны, было бы бессмысленно утверждать, что животное проделало особые комбинации случайных импуль224 сов для всех этих различных случаев и вариаций. 4. Из всех возникавших комбинаций успехдолжен отобрать объективно подходящие и объединить их в единое целое. Но животные обнаруживают внезапно ясные, замкнутые в себе и законченные способы решения, как целые, которые в известном смысле совершенно соответствуют ситуации и вместе с тем все же оказываются невыполнимыми. Никогда животное не могло с их помощью достигнуть успеха, следовательно, эти способы, наверное, не являются результатом предшествующего упражнения, согласно схеме данной теории. Я напомню, как двое животных внезапно подымают ящик, который стоит слишком низко, и прижимают его повыше к стене; как многие из них стараются поставить ящик диагонально, чтоб он был выше; как Рана соединяет две слишком маленьких палки для прыгания в одну, оптически двойную по величине; как Султан на большом расстоянии от цели направляет одной палкой другую и, таким образом, в известном смысле «достигает» до цели; во второй части этого исследования мы опишем особенно замечательный случай, как несколько животных, когда камень мешает им повернуть тяжелую створку двери, внезапно с величайшими усилиями пытаются приподнять тяжелую дверь над камнем. Как могли подобные хорошие ошибки возникнуть из дрессировки посредством отбора удачных случаев? Соответственно всему этому даже сторонникданной теории должен, насколько я понимаю, придти к тому выводу, что приводимые здесь описания опытов не оставляют никакого места для применения его объяснения. Чем больше он будет стремиться к чему-нибудь более ценному, чем простая схема его теории, а именно действительно продумать и показать, как каждый из этих опытов может быть объяснен и понят по его способу, тем яснее должно ему становиться, что он пытается сделать нечто невозможное. Он должен только все время придерживаться условия, чтобы разум, как понимание отношений в ситуации, не привлекался им даже в самой безобидной форме и даже в самомалейшей Детали опыта.|3) Кто с самого начала не уверен — как сторонники экономии научной мысли, — что только эта теория может быть применена к животным, тому я могу только посоветовать еще раз посмотреть описание некоторых опытов. Если он вынесет из этого чтения хотя бы самый отдаленный образ того, что дает непосредственное Зак. № 175 225 наблюдение действительных процессов в совершенно непередаваемом виде, тогда он, может быть, почувствует, что по самому существу дела к этой действительности не подходят ни сама теория, ни даже столь распространенные выводы из нее; до такой степени раздельно противостоят друг другу наблюдение и толкование. К сожалению мы вынуждены прибегнуть к подобным странным и совершенно не вызываемым существом дела дискуссиям, благодаря тому, что психологические наблюдения расцениваются значительно ниже, чем общие принципы. Я не стану больше возвращаться в дальнейшем к этой теории и буду обсуждать опыты только с тех точек зрения, которые вытекают из них самих. Эти рассуждения относительно принципа случайности еще не означают занятия той или иной позиции по отношению к общей ассоциационной теории, и мы указывали уже в самом начале, что вопрос, который мы рассматривали в настоящей книге, может быть разрешен в положительном или отрицательном смысле без того, чтобы тем самым было затронуто отношение наших опытов к ассоциационному учению. Мы остаемся при этом и сейчас. Принцип случайности навязывает нам по отношению к животным такое объяснение, которое с несомненностью исключает у них разум и тем самым затрагивает самое ядро нашего исследования. Теоретики ассоциационизма знают и при-знаютто, что у человека называют разумом, и утверждают, чтоони могут объяснить это, исходя из своих принципов, также хорошо, как самую простую ассоциацию по смежности (или репродукцию). В отношении поведения животных отсюда в крайнем случае следует, что они будут рассматривать поведение, имеющее разумный характер, совершенно таким же образом; однако это вовсе не значит, что у животного необходимо должно отсутствовать то, что у человека обычно называют разумом. Поэтому я могу воздержаться от дальнейшего рассмотрения этого вопроса и хочу только отметить, что с первой и непременной предпосылкой удовлетворительного объяснения разумного поведения, сточки зрения принципа ассоциации, является разрешение следующего вопроса при помощи ассоциационной теории: следует строго вывести из ассоциационного принципа, что представляет собою понимание существенного, внутреннего отношения двух вещей друг к другу (более обще: понимание структуры ситуации); при этом под «отношением» подразумевается взаимная связь на 226 основе свойств самих вещей, а не частное «одновременное или последовательное их появление». Эту задачу надо разрешить в первую очередь, потому что подобное отношение представляет элементарнейшую функцию, которая участвует в специфически разумном поведении, и нет никакого сомнения, что, между прочим, эти отношения постоянно определяют поведение шимпанзе. Они, следовательно, не являются чем-то данным помимо «ощущений» и и т. п. и наряду с ними в качестве других ассоциируемых частиц, но можно с совершенной строгостью доказать — и есть средства определить это количественно — что они сильнейшим образом определяют характерными свойствами своего протекания поведение шимпанзе и тем самым его внутреннюю динамику. Или ассоциационная теория в состоянии представить с совершенной ясностью «меньше чем», «дальше чем», «именно в том направлении» и т. д. соответственно их внутреннему смыслу, как ассоциации, возникшие в опыте — и тогда все будет хорошо; или же эту теорию нельзя рассматривать как удовлетворительное объяснение, если она не в состоянии объяснить действенности именно этих первичных моментов для шимпанзе (равно как и для человека):_ в последнем случае можно было бы допустить только соучастие ассоциационного принципа и кроме него следовало бы признать в качестве независимо действующего принципа, по крайней мере, все процессы другого рода, отношения и ее внешние связи. Гораздо короче, чем теория случайностей, может быть обсуждено другое объяснение, которое нередко приходится слышать от неспециалистов и которое не будет принято всерьез никем, кто много экспериментировал над животными. Не могли ли шимпанзе когда-нибудь видеть до опытов подобные способы решения, выполняемые человеком, и не подражают ли они просто таким человеческим образцам. Прежде всего, надо точно выяснить: в каком отношении эта мысль стоит к вопросу, обсуждаемому в этой книге: она только тогда может быть высказана в форме упрека, если «простое подражание» должно представлять собою процесс, лишенный всякого следа разумного понимания прежде виденного; ибо в ином случае вместо упрека мы имеем дело с чрезвычайно специальной попыткой объяснения наличного разумного поведения. Я предполагаю, что, благодаря такому толкованию так называемого упрека, до некоторой степени уменьшается склон8* 227 ность приводить его в качестве такового. Ибо внезапное, непосредственное выполнение относительно сложных действий, виденных когда-то, без следа разумного понимания и точно так, как если бы они были осмыслены, представляло бы явление, которое, согласно моим знаниям психологии, до сих пор никогда не наблюдалось ни у человека ни у животного и, следовательно, должно было быть введено здесь заново, в качестве гипотезы. И мне кажется, что здесь имеет место ошибка мысли следующего рода: для взрослого человека нет ничего легче, как «просто подражать» тому, что он видит или видел, как делает другой; всякий нормальный взрослый, если только имеется ктому повод, разумеется, «сейчас же повторит» такие действия, которыездесь производились шимпанзе; здесь можно действительно говорить о «простом подражании». Этот факт приводит, правда, при поверхностном мышлении, к уже упомянутому упреку, причем, применяя его к шимпанзе, упускают из виду, что подражающий человек, конечно, сам уже давно сдает большинство тех же самых действий, и уже, во всяком случае — поскольку образец не выходит за известные границы сложности — тотчас понимает, осмысленно схватывает, что означает действие другого, в какой мере оно является «решением» данной ситуации. Еще раз: до сих пор никакой опыт не показал нам, и маловероятно, что он покажет в будущем нечто столь удивительное, как обратная возможность для животного: воспроизводить ни в каком отношении и ни в одной своей части непонятные сложные способы повеления, сразу, как замкнутые в себе, ясные процессы, только потому, что оно раньше однажды или несколько раз сопереживало их оптически, к тому же после длительных промежутков времени, — потому что экспериментатор исключает всякую возможность подражания непосредственно перед подобными опытами (за исключением тех случаев, когда исследуется именно «подражание»). Впрочем, мы снова возвращаемся ктому, что следует строго последовательно мыслить и не допускать в «подражании» участия ничего такого, что хоть в малейшей степени являлось бы пониманием виденного. Даже зоопсихологи далеко не всегда достаточно точно принимают во внимание это фундаментальное различие между человеческим подражанием, известным как «простое», и тем, которое легко можно вызвать у животных; таким образом, мало 228 удивления вызвало то, что вначале обнаружилось в опытах, именно, что у животных, в общем, весьма плохо обстоит дело с таким, казалось бы легким, подражанием. Это удивление, вероятно, было бы значительно меньше, если бы заранее подумать о том, что человек сперва должен в какой-нибудь степени или части понять, прежде чем он вообще сможет подражать, ибо решающим здесь является исследование в близком к этому направлении: надо исследовать, должно ли также животное обладать известным минимумом понимания виденного, прежде чем вообще подражание становится возможным. Новые опыты американских исследователей установили с несомненностью — вопреки результатам Торндайка, — что подражание встречается у высших позвоночных, хотя оно отличается бедностью и вызывается с трудом. Сообщаемое ими хорошо согласуется с тем допущением, что животное должно проделать трудную работу для того, чтобы хоть что-нибудь, по меньшей мере, понять из образца, прежде чем может наступить подражание. «Простое подражание!». Всякому, кто еще не ставил опытов над животными, я могу только сказать: если дело происходит в действительности так, что животное, перед которым проделано решение, оказывается в состоянии сразу же выполнить его, хотя бы до того и не подозревало об этом, то в это мгновение мы бесспорно должны испытать истинное уважение к этому животному. К сожалению, нечто подобное случается даже у шимпанзе весьма редко и всегда только в тех случаях, когда данная ситуация, как и само решение, лежат приблизительно внутри тех же самых границ, которые существуют также и для вполне спонтанных действий шимпанзе. Легко видеть, до какой степени этот упрек далек от опыта. У шимпанзе (и совершенно так же у других высших позвоночных) легко вызывается «простое подражание», поскольку имеются налицо те же условия, что и у человека, т. е. если поведение, которому они подражают, им до того свойственно и понятно, если при этихусловиях возникает какой-нибудь повод обратить внимание на другого (животное или человека) и заинтересоваться его поведением, то сейчас же возникает или «подражание» или «попытка такого же решения» и т. п. Что касается подражания, то у высших животных, повидимому, существуют совершенно такие же отношения и качественные условия, что и У человека. Легко показать, что и человек не может тотчас «просто подражать», когда он не вполне понимает какой-нибудь процесс 229 или какой-нибудь ряд мыслей; я еще возвращусь к этому, когда речь будет идти о подражании шимпанзе. Предвосхищая дальнейшее изложение, упомянем кратко, что у шимпанзе наблюдаются, примерно, четыре рода подражания; однако все эти наблюдения не позволяют даже думать, чтобы животные могли «просто подражать» описанным выше действиям в их существе, и притом подражать совершенно неосмысленно. Подобного рода процесса не бывает вообще у шимпанзе. Помимо сказанного мы должны сделать следующие замечания, чтобы предварительно установить пределы для того, что могло бы быть перенято в какой-нибудь форме подражания: 1. На вопрос: могли ли животные уже однажды видеть, как человек выполняет нечто похожее на их действия, следует ответить в некоторых случаях с уверенностью положительным образом и даже больше: некоторые способы поведения животные должны были наблюдать уже до опытов, хотя и неизвестно, с какой степенью внимания. Почти невозможно, например, держать шимпанзе в неволе без того, чтобы никогда не происходило в его присутствии что-нибудь вроде употребления палки. Уже чисткаего клетки (метлаит. п.) приводит к подобным действиям, если ради этого не ввести какой-нибудь сложной системы и если попытаться запретить сторожу подобные вещи, то, во-первых, это делается слишком поздно (потому что подобная же возможность существовала уже при морском транспорте или раньше), и во-вторых, для непонимающего в чем дело довольно трудно действительно избежать подобных действий, потому что механизированное применение орудий происходит у человека помимо его сознания. Это следует принять в расчет. Не так легко они могли видеть употребление ящиков и т. п. в качестве скамеек, зато, напротив, очень вероятно, что животные до опытов имели случай видеть употребление лестницы. Мы обсудим в другом месте, в какой мере подобные образцы, за которыми не следует тотчас же возможность или повод для подражания, могут повлиять на позднейшее поведение животных; повторяю еще раз, что одно лишь присутствие при отдельных или многих случаях употребления орудий без малейшего следа понимания, повидимому, имеет влияние равное нулю. 'Намеренного показывания животным, как я могу установить с полной достоверностью, никогда не было, за исключением тех случаев, когда я сам добивался всеми силами достигнуть чего-нибудь этим способом *:,s*~ > >, 230 2. В известном числе случаев, по-видимому, подражание всевозможного рода является исключенным по самой сути дела: а) потому что данная задача еще никогда не могла быть решена человеком в присутствии шимпанзе (стоит вспомнить об использовании дверной створки, обопоражнении ящика, напол ненного камнями, об описанном выше опыте с веревкой, протя нутой наискось к решетке, и т. д.); б) потому что человек никогда бы не напал на тот способ решения, к которому прибегают животные (я напомню палку для прыганья и хорошие ошибки: кто мог предварительно показать животным, что надо приставить ящик высоко к вертикальной стене или чисто оптически способом соединить две палки в одну, более длинную, и т. д. ). При всем том уже здесь следует отметить: утверждали, что шимпанзе никогда не перенимает новые действия не только от своих сородичей, но также и от человека. 8. Оперирование формами Во всех исследованиях интеллекта, в которых применяется оптически данная ситуация, испытуемый, если точнее вглядеться,должен, наряду с другими задачами, выполнить также задачу восприятия определенных форм или структур. Эти структурные моменты в большинстве описанных до сих пор опытов были настолько просты, что неопытный едва ли сумеет распознать в них характерные свойства структур: грубые дистанции (очень часто), отношение величин (например, в опыте с двойной палкой, отношение величины обоих отверстий), грубые исправления и всевозможные компоненты направления (опыт, приведенный нами в качестве образца в предыдущей главе, опыт со створками двери и др. ). Однако, там где формальная задача предъявляла несколько большие требования, т. е. там, где обычно только и начинают говорить (не теоретически) о формах и структурах (в узком смысле), там всегда решение становилось для шимпанзе невозможным, и они начинали вести себя, не обращая внимания на тонкие детали в структуре ситуации, так, как будто бы все формы были даны ему en bloc, без всяких ясных внутренних очертаний. Так было со свернутым гимнастическим канатом, с намотанной проволокой, при постройке из ящиков. Между тем, ситуации, применявшиеся обычно до сих пор для исследования интеллекта млекопитающих, начиная с кошки и выше, содержали большей частью формы очень сложного рода, особенно всевозможные дверные запоры и т. д. Само собою разумеется, после всего, сообщенного до сих пор, что животные, стоящие ниже антропоидов, не понимают сразу этих приспособлений да и едва ли вообще когда-нибудь могут понять их. Я не мог применить при переходе к более трудным опытам с шимпанзе 232 материал, случайно выбранный по степени сложности; дальнейшие исследования и имеют своей задачей, по возможности, проследить постепенное усложнение первичных функций, которое обычно остается скрытым от самого экспериментатора, когда он ставит опыты с «отпиранием задвижки», «двойным запором» и т. п. Точки зрения, исходя из которых создается план исследования, должны быть психологического, а не технологического характера; если животное не открывает или открывает каким-нибудь образом сложный запор, для психолога остается совершенно неясным, чего же собственно в психологическом смысле животное не могло сделать, или что оно каким-нибудь образом сделало. Следующие опыты показывают, в каком направлении нужно идти дальше, чтобы найти высшие, но все еще достаточно ясные для наблюдения и понимания функции, экспериментальные ситуации. Чего проводит свой первый опыт с палкой и приближает (2. III. 1914)фрукты палкой попрямойлинии к решетке, за которой она находится. Теперь нижняя часть решетки покрыта еще одной густой проволочной сеткой с узкими отверстиями, так что животное не может схватить фрукты, которые оно подтащило к себе, хотя они лежат совсем рядом с ним, ни через узкие отверстия, ни сверху над сеткой, так как последняя слишком высока, чтобы его рука могла при этом достать до полу. Сбоку, примерно, на расстоянии 1 м сетка не так высока. После того, как Чего однажды напрасно работала палкой внизу, она тотчас же снова берет палку рукой, катит цель ясным непрерывным движением в сторону, к более низкому месту сетки (следовательно, прочь от своего теперешнего места), затем быстро подходит сама к тому же месту и теперь может без труда завладеть фруктами. Совершенно так же ведет себя Султан (17. III). Палка привязана к веревке, а последняя прикреплена к раме решетки. Снаружи лежит цель, но низ железной решетки снова покрыт густой проволочной сеткой, так что животное может через нее просунуть палку, но не может, приблизив цель к самой сетке, Достать ее. Султан берет палку и весьма определенным движением катит цель в сторону к дыре, которая имеется внизу в проволочной сетке и сквозь которую он может прямо с земли схватить ее рукой. Замечательно, особенно для теории случайности, что Султан, после того, как заботливо подкатил цель к 233 отверстию, бросает палку, подходит к отверстию, протягивает руку наружу, пытаясь схватить цель, и так как он не может этого сделать, сейчас же возвращается за палкой и подкатывает цель еще ближе к отверстию, так что он можеттеперь сквозь отверстие достать фрукты. Если бы животное начинало работать не с этого места у решетки, прямо против которого лежит цель, но с самого начала с того места, где в только что описанных опытах оно просовывало руку, тогда животное в течение всего процесса сидело бы, повернувшись в сторону к цели, и притягивало цель почти прямо к себе, не совершая наблюдавшегося нами обходного пути. Чтобы помешать Султану действовать таким образом, палка была посредством веревки укреплена так, что ее нельзя было применить с того второго места, так как веревка не доходила туда. При нашей постановке опыта оба животных катили цель прочь от себя под углом 90градусов до 180 градусов, если мы 0 градусами обозначим направление цель—животное, в котором естественнее всего было бы действовать палкой. Следовательно, как и в прежних опытах с обходным путем, перед нами случай, когда действие, рассматриваемое само по себе, является бессмысленным, даже вредным, но в соединении с другим («позже подойти к другому месту и там взять цель рукой») и только в этом соединении становится осмысленным: целое дает единственную возможность решения, могущую придти в голову. В одной из предыдущих глав я рассматривал это обстоятельство, как самое характерное для обходных путей, но там нельзя было вывести никаких заключений оживотных. Согласно разъяснениям, сделанным в предыдущей главе, мы могли, во всяком случае, поставить вопрос: первая часть а процесса опыта («откатить к другому месту и прочь от себя») не может осмысленно возникнуть одна, потому что, взятая отдельно, она, скорее, вредна, чем полезна; однако часть b («подойти кдругому месту и схватить цель») еще не принимается в расчет — мыслимо ли, что (а, Ь) возникает у животного (или у человека) как замкнутый в себе план действия из осмысленно рассматриваемой ситуации? Я именно не вижу другого пути объяснения, раз начало действия, будучи изолировано, не имеет ничего общего с решением задачи и даже, видимо, противоречит ему, — следовательно, не может осмысленно возникнуть как изолированная часть. Поэтому реально требуется целое, которое, так сказать, определяет свои «части» для того, чтобы вообще мог 234 осмысленно возникнуть такой процесс, который нами описан. Структурная теория знает целые, которые являются чем-то большим, чем «сумма их частей»; здесь же требуется целое, которое даже в известном смысле противоположно одной из своих частей, и это кажется очень странным выводом. Если попытаться физиологически объяснить возникновение осмысленных решений, это могло бы быть хорошим пробным камнем для всех теоретических построений. С функциональной стороны только что описанное поведение можно рассматривать с двух относительно простых точек зрения. Можно сказать, что животное умеет находить обходные пути с помощью палки в качестве орудия, как и действительные пути для собственного тела — эта возможность выявилась в самом опыте еще недостаточно ясно — и второе: применение палки совершается в расчете на позднейшее, совершенно иное действие (изменение собственного местоположения), которое может действительно наступить только вслед за ним, как заключительная часть всего процесса. Обратимся к ближайшему исследованию первой возможности. Легко может показаться, что обсуждение этого первого момента относится не сюда, так как здесь к животным должны быть предъявлены большие требования. При самой легкой форме исследования этого общего типа можно установить обходные пути уже в опытах с собаками и в очень ограниченных размерах—даже с курами. Можно поэтому подумать, что нет большой разницы втом, должен ли быть пройден обходный путь самим животным или рукой, держащей орудие; если только в этом последнем случае само по себе употребление орудия знакомо, тогда прокладывание обходного пути — хорошо знакомое по собственным движениям — должно было бы удаваться само собой. И в действительности, при логизированном понимании сущности разумного поведения, может быть, и можно было бы сделать такой вывод. Но здесь, как и вообще в высшей психологии, даже разумное поведение, интеллектуальная операция, не поддается интеллектуалистическому толкованию». Во всяком случае, шимпанзе очень далек от того, чтобы совершать требуемые ситуацией обходные пути орудиями (вообще вещами) столь же легко, как он это умеет делать при движениях собственного тела. Я опишу исследования, которые были произведены в этом направлении сначала над самым спокойным и кротким живот235 ным, над Нуэвой. Она сидит за решеткой, снаружи перед ней (в 45 см) на земле стоит сооружение в форме квадратного выдвижного ящика (сверху открытого), у которого не достает одной боковой стенки; ящик имеет 38 см в длину, три вертикальные стенки — б см в вышину; эта «обходная доска» установлена на голом грунте так, что ящик открытой стороной (см. рис. 17) обращен в противоположную от животного сторону (нормальное положение). В Ц экспериментатор кладет цель (бананы) и затем дает Нуэве в руки длинную палку (18. III). Она тащит цель, прямо к себе (0 градусов), очень скоро не может тащить ее дальше—потому что передняя стенка преграждает дорогу — и приходит в большое смущение; она жалуется и просит, но не получает никакой помощи. Наконец, она снова схватывает палку и опять старается притащить цель под углом в 0 градусов. Затем поведение сразу меняется: она уже ставит палку не позади цели, а перед ней, и не тянет ее, а толкает ее несколько раз, заботливо пристраивая палку, со всей уверенностью, к открытой стороне (обращенной в противоположную от нее сторону), т. е. , примерно, под углом в 180 граудсов. Это осмотрительное и равномерное движение продолжается почти до края доски, где без всякого скачка, без изменения в общем поведении животного, палка помещается сразу позади цели, и животное оттягивает цель назад на несколько сантиметров (около 5). «Поворот» длится только несколько мгновений, затем снова совершенно ясно животное начинает отгонять цель к отверстию, цель спокойно равномерными движениями скатывается с доски на землю в сторону, и, наконец, животное по кривой (слева от негояя и так всегда) удачно придвигает цель к 236 себе. При повторении опыта через несколько минут животное сейчас же проводит цель по всему обходному пути, без одной ошибки, ясно начинал его под углом в 180 градусов. Повторение на следующий день: Нуэва сперва тащит цель к себе, под углом в 0 градусов, затем еще до того, как цель доходит до преграждающей путь вертикальной стены, резко изменяет направление движения на обратное, и равномерно гонит прочь от себя цель на протяжении большей части доски, на мгновение делает, как и накануне, поворот и затем снова возвращается к гладкому и заботливому проведению кривой пути. (Повторение через несколько минут: ясное решение без одной ошибки). (20. III). Обходная доска имеет площадь в 50 кв. см, требуемый обходный путь, следовательно, становится, соответственно, длиннее. Нуэва начинает действовать под углом в 0 градусов, внезапно поворачивает (опять не доходя еще до стенки) и заботливо и спокойно проводит цель по обходному пути до того места, где она может достать ее. (Повторение через несколько минут: безошибочное решение). Повторение 28/Ш. Начинает с 0 граудсов, сразу переходит к 180 градусам. Когда цель обходит угол доски — боковая стенка преграждает путь палке, животное решительно, но спокойно отодвигает палкой всю доску в сторону и затем ведет цель без помехи дальше. Описанное только что поведение Нуэвы гораздо яснее, чем все, чтовдальнейшембудетрассказаноодругихживотных, и оно уже достаточно отчетливо показывает, что единственное возможное вданном случае решение, наступающее действительно после более примитивного поведения вначале, может быть осуществлено, только при преодолении сильного противодействия. Несомненно, что оно возникает у Нуэвы совершенно осмысленно: так ясно новое направление движения (180 градусов) отделяется от прежнего (0 градусов) и так мало здесь может идти речь о Диффузных пробах. Но то, что проходит долгое время, пока это решение вообще находится, то, что после первых примитивных попыток животное остается в течение долгого времени беспомощным, что еще после шести опытов вначале возвращается направление под 0 градусов, раньше чем внезапно возникает Решение, — все это составляет довольно резкий контраст с той естественной легкостью, с какой шимпанзе пробегают или караб237 , каются по обходному пути к цели. Замечательный «поворот», который наблюдается еще при третьем опыте (на второй день), показывает далее, что выполнение решения продолжает быть трудным даже после того, как оно уже возникло со всей определенностью и продвинулось на значительное расстояние. Это моментальное и пространственно очень ограниченное обратное движение не имеет ничего общего со случайными вопросами. Я мог бы лучше всего охарактеризовать его при помощи приблизительной аналогии: если человекдолжен сразу выполнить движения, которые вообще не требуют от него никаких усилий, наблюдая их в то же время в зеркале, то, как известно,1 часто происходит навязчивое изменение направления действия на обратное, потому что нарушено нормальное соотношение между оптикой и моторикой. Когда Нуэва впадает на мгновение в нормальное направление, таща цель к себе, у наблюдателя создается впечатление, что само животное ориентируется в этом измененном направлении только после того, как цель действительно прошла небольшую часть пути под О градусов. В последующих опытах это явление не только повторяется снова, но оно усиливается, доходя до парадокса. Только одно единственное животное, а именно — умный Султан, выполнило решение при нормальной постановке доски. Его поведение при этом замечательно не только тем, что оно невыгодно отличается от поведения Нуэвы (18.11). Ставится доска в 38 кв. см, она лежит на несколько большем расстоянии от решетки (55 см). Султан тянет банан к себе (0 градусов) и старается поднять его через край доски; так как здесь, благодаря вертикальной стене, его совсем нельзя достать концом палки, наблюдатель кладет банан обратно на первоначальное место; теперь Султан двигает его в сторону (примерно 90 градусов) к стене, и, когда цель приблизилась к ней, начинает поднимать ее концом палки, выбрасывает ее действительно наружу, и теперь на свободной земле он легко может притянуть ее к себе. Маленький вертикальный обходный путь (6 см) через край стенки кажется возникает сам собою: кактолько плодлежит у стены, на место толкающих движений отчетливо выступают движения поднимающие. До сего времени совсем не происходило действий в направ- ься и я не ошибаюсь, этот опыт исходит от Л пха. 238 пении к открытой стороне. Поводом к их появлению явился случай, который оказал сильную помощь в самой общей форме. (Новая цель). При торопливых движениях, которыми Султан очень невыгодно отличается от Нуэвы в том же опыте, и, благодаря многим напрасным усилиям сделать как можно скорее, эластичный плод подпрыгивает невысоко вверх с доски и, падая вниз, катится немного к открытой стороне: Султан сейчас же изменяет свое поведение, толкает цель дальше наискось наружу и потом притягивает ее по изгибающейся кривой к себе. Совершенно то же самое происходит при последующем повторении, а именно, животное работает сначала, как бы ничему не научившись, в направлениях, лежащих между 0 градусов и 90 градусов, пока случайно, сильным толчком палки банан не откидывается на некоторое расстояние к открытому краю: в то же мгновение Султан опять меняет свое поведение и ясно решает задачу. Она сделалась на этот раз, во всяком случае, легче, и именно потому, что после случайного приближения цели к краю, кривую обходного пути не нужно больше вести под углом в 180 градусов, т. е. в том направлении, которое при опытах с другими животными оказывалось особенно трудным (ср. ниже). (19. III). Чтобы затруднить возникновение случайной помощи, мы заменяем маленькую доску доской в 50 кв. см, но процесс от этого не меняется: Султан пробует вытащить цель через ребро сбоку, она часто взлетает, и когда однажды она близко прикатывается к открытой стороне, он сразу переходит к правильному движению, беспрепятственно продвигает цель по кривой обходного пути и завладевает ею. Несмотря на это, при повторении он еще раз избирает путь к боковому ребру, банан отпрыгивает на этот раз не близко к открытой стороне, но все же на середину доски, и кажется, что это движение действует прямо-таки суггестивно: внезапно Султан принимается работать под 180 градусов и т. д. , задача решается совершенно четко. В третьем опыте в течение того же дня он уже больше не нуждается в случайной помощи, с самого начала и без ошибок сталкивает с доски цель и потом притягивает ее по изогнутой линии к себе. После перерыва в два месяца (16. V) в первое мгновение выступает примитивное направление (0 градусов), потом после резкого перелома — правильное решение по безошибочной кривой. Потому, как под конец происходит решение, каждый раз используется случайная помощь, я должен считать операцию в ее 239 конечной стадии разумной, как бы странно ни должно действовать на нас то, что три раза поводом для окончательного решения животному служила случайная помощь и, несмотря на это, оно при последующем повторении опыта не могло само выполнить решения или даже дать намек на него. Это кажется возможным только в том случае, если, так сказать, большая сила противодействует решению или, точнее говоря, никак не позволяет установиться началу решения (направление в 180 градусов). Этот второй способ выражения более уместен потому, что нужно, чтобы только начало движения в этом трудном направлении было дано случаем, потом для Султана уже мгновенно возникает вся кривая обходного пути. (Последнее непосредственно следует из того, что эта кривая в каждом случае пробегает и в пространственном отношении так «гладко», как это только возможно; еще находясь на доске близ открытой стороны, цель частично получает направление в сторону наискось, которое соответствует дальнейшему продолжению кривой на свободном полу, т. е. «притягиванию по кривой линии»). О природе помощи, которую оказывает случай, можно было бы высказать несколько предположений, которые, однако, еще должны выдержать экспериментальную проверку. Возможно, что поводом для возникновения решения является близость цели к открытой стороне и именно после прыжка; возможно, однако, что решающей является сама динамика этого прыжка в трудном направлении, при котором начинается кривая; возможно, наконец, что при этом действует то и другое вместе. Верным я считаю последнее; соответственно всем другим исследованиям над животными и людьми, наиболее вероятно, что само движение вместе с заключенным в нем фактором направленности представляет из себя главную силу. Можно спросить далее, каким образом в обоих этих случаях может возникнуть полная кривая решения. Здесь возможны опять два ответа: можно предположить наличие ассоциативной связи, которая, существуя у животного уже до этого, пробуждается под влиянием репродуцирующей силы случайного помогающего движения. Но можно предположить также, что животные обладают так сказать возможностью внезапного «автохтонного» образования кривой решения, соответственно новой целостной ситуации, возникающей в данной структуре поля «при указании направления»; возникновению этой кривой в первоначальной статической ситуации ставится препятствие только интенсивно 240 противодействующими силами. Последнее предположение заключало бы в себе гипотезу для всех случаев ясных решений без помощи (следовательно, например, для поведения Нуэвы в том же опыте), которая говорит, что направления, кривые и т. д. этих решений могут возникнуть при наличии ситуаций, находящихся в состоянии покоя автохтонно, (не необходимо «в результате опыта')- Выбор не входит в план этой книги. Нет необходимости подробно передавать многочисленные опыты с другими животными, так как они отличаются от описанных только тем, что трудность требуемой операции выступает в них еще резче. Это обстоятельство находит свое выражение, и может быть особенно отчетливым в более кратком обзоре. Хика (18. III и 20. III). Нормальное положение доски (18. III). Доска повернута, как это изображено на рис. 18. Все время удерживается направление действий под углом в 0 градусов. Хика ведет себя так бурно, что с цели сбивается кожу-. ра и плод отпрыгивает к отверстию; сейчас же наступает ясное решение. При повторении опыта решение следует лишь после подобной помощи. Вначале деятельность направлена под углом в 0 градусов; тотчас после отпрыгива-ния банана наступает ясное решение. В двух повторениях — с самого начала ясные решения (все же ср. ниже). (20. 111). То же положение. Через два месяца (16. V). Нормальное положение. Деятельность направлена под углом О градусов, цель действительно перебрасывается через край. При повторении удерживается направление 0 градусов, 241 несмотря на сильную случайную помощь; цель придвигается обратно под углом в О градусов даже, когда она находится почти у самого открытого края. Но внезапно, очень резко отличаясь от предыдущего, возникает решение (180 градусов и т. д.). В двух дальнейших опыты кривая обходного пути прокладывается с самого начала правильно; при этом, однако, часто происходят известные нам по опытам с Нуэвой «повороты» (отнюдь не случайные пробы). В одном из последних повторений отпадает и это нарушение. Рис.18 В опытах 20. III Хика помогает себе очень характерным образом: она не работает уже больше с полу, как раньше, но садится на поперечную балку решетки, примерно, на высоте 70 см и не прямо против установки, но в точке С (рисунка). Совершенно понятно, как облегчается этим прокладывание обходного пути, и не только в моторном отношении. 242 Грандэ (18. Ш и 14. V). формальное положение. Направление деятельности О градусов; оно удерживается, несмотря на помогающие случайности. Грандэ в ярости бьет доску. (14. V). Повернута на четверть оборота влево. Грандэ продолжает работать в примитивном направлении. Задача решается тотчас же под углом в 90 градусов. Еще на четверть оборота влево (отверстие сбоку). Четверть оборота в обратном направлении. И эта задача теперь решается вполне ясно (направление 135 градусов). Нормальное положение. С самого начала 180 градусов, безошибочное решение. Через месяц (18. VI). Нормальное положение. Ясное решение с первого мгновения. Грандэ пытается иногда ускорить дело тем, что она притягивает палкой или свободной рукой всю доску к решетке. Направление под углом в 90 градусов в первый раз возникает у этого животного, когда доска повернута в сторону под прямым углом, но в этих условиях оно возникает немедленно. То, что решение после этого переносится на оба более трудные положения, хотя они требуют иного направления движения, чем вызываемое этим изменением, доказывает влияние «структурных отношений». После опыта (14. V) при нормальном положении был проделан еЩе один опыт при повороте доски на четверть оборота направо; решение последовало немедленно, кривая обходного пути соответственно положению вещей пошла направо кругом (направо н налево здесь всегда по отношению к животному). 243 Терцера Направление деятельности неизменно 0 градусов, несмотря на то, что происходят помогающие случайности. (18. III. ,20. III. ,18. VI). Нормальное положение. (20 III и 18. VI). Четверть оборота налево. Неловкие движения под углом в 0 градусов, даже при наличии помогающих моментов; животное имеет крайне глупый и ленивый вид. (18. VI). Еще четверть оборота влево. (Отверстш сбоку). Тотчас наступает совершенно ясное решение под углом в 90 градусов. (18. VI). Четверть обороте в обратном направлении Терцера начинает при О градусах; после помогающей случайности немедленно приходит к решению (начало при 135 градусах). При двух повторениях с самого начала отчетливо прокладывается кривая обходного пути. У Терцеры, которая обычно бывает очень живой, но сейчас же погружается в какую-то дремоту, как только она должна проделывать опыты, проявляется очень резкая противоположность между движениями палки до наступления решения и после критического момента (например, после помогающей случайности). Вначале весьма неясное размахивание; движения становятся ясными в то самое мгновение, когда наступает направление, требуемое решением; Терцера всегда работает неловко. Чего Направление деятельности 0 градусов без какого-либо отклонения. (20. III). Нормальное положение. 244 Четверть оборота влево. Долгое время удерживается направление 0 градусов, пока, наконец, Чего в величайшей ярости не разламывает палки о доску. Еще четверть оборота влево (отверстие сбоку). Некоторое время Чего работает в направлении 0 градусов, потом совершенно внезапно переходит на ясное и аккуратное решение (начиная с 90 градусов). При повторении сначалаопять направление 0 градусов, потом резкий поворот в направление, требуемое решением. В процессе решения у Ч&го наблюдается замечательное моторное явление: когда цель лежит уже почти у отверстия, животное берет палку из правой руки в левую, может быть вследствие утомления, и производит теперь в течение одного мгновения, как будто зто само собою разумеется, левой рукой движения, симметричные происходившим до этого, т. е. направо под углом в 90 градусов, так что банан отталкивается на несколько сантиметров назад в квадрат. Эта ошибка, правда, сейчас же исправляется, но снова на мгновение возникает потом при каждом переходе от правой руки к левой. Это явление не имеет ничего общего с наблюдавшимся у Хики и Нуэвы поворотом от нового направления в биологически первоначальное, но может покоиться на той координации моторных функций обеих рук, которая и у нас часто дает преимущество симметрическому перенесению движения с одной стороны тела на другую перед одинаковым по смыслу. Рана (19. VI). Нормальное положение. Четверть оборота влево. 245 Работает неизменно под углом 0 градусов. Остается при 0 градусов, Ни разу не отклоняется от этого направления. Еще четверть оборота влево (отверстие сбоку). Некоторое время Рана все еще остается при 0 градусов, но потом приходит к решению. При первом повторении происходит тот же процесс, т. е. вначале О градусов и потом переход к 90 градусам; при втором повторении Рана упорно остается при примитивном направлении и не сходит с него, когда цель кладут совсем близко к отверстию! Эти результаты показывают достаточно ясно, что требуемое здесь действие несравненно труднее обычного обходного пути. Если какого-нибудь шимпанзе привести в помещение квадратной формы, все вертикальные стены которого, за исключением одной, заделаны решеткой, но которое в остальном относилось бы по величине к телу шимпанзе так, как обходная доска — к банану, и если бы животное вначале стояло на месте против Ц, тогда животное, может быть, попыталось бы в течение одного мгновения достать цель через решетку, несовершенно несомненно, что очень скоро оно твердо пошло бы обходным путем под углом в 180 градусов к первоначальному направлению, следовательно, решило бы задачу при «нормальном положении» без того, чтобы мы должны были облегчить задачу хоть одному из этих животных, как только что мы делали для большинства посредством поворачивания клетки на четверть или на полуоборота. Даже порядочная собака сразу выполняет то же самое, как это мы видели в незнакомой для нее, ad hoc созданной ситуации с обходным путем. Основное различие, которое выступает здесь, может быть обусловлено, помимо простоты опыта еще некоторыми другими факторами. Прежде всего, обходное движение при помощи орудия могло бы оказаться гораздо труднее, чем движение собственного тела; далее, трудности могли быть связаны с тем обстоятельством, что обходный путь должен быть проложен не от 246 местонахождения животного к цели, но обратно — от первоначального места цели к животному. Для решения теоретически важного вопроса, какому из этих двух моментов принадлежит большее значение—потому что оба, конечно, действуют совместно, — следовало бы создать обходные пути с орудием (палкой) от животного к цели. Совершенно ясно то облегчение, которое достигается посредством поворота доски в сторону; уже при 135 градусах кривая обходного пути прокладывается несколько легче (Хика), а с того момента, как требуемое движение должно начаться, примерно, под углом в 90 градусов, все животные раньше или позже сразу находят решение. Следует очень серьезно подумать над тем, какое объяснение дать этой зависимости от «ситуационной геометрии». В этом отношении вышеописанные обходные пути совпадают с обычными (при движениях тела): стоит только взять в качестве подопытных животных вместо шимпанзе кур, как сейчас же обнаружится, что для них как раз невозможны обходные пути, которые начинаются в направлении 180 градусов от цели и протекают как единый процесс и что при приближении к 90 градусам выполнение происходит скорее.1 Человеку, который наблюдает, с самого начала ясно, что опыт с доской должен удаваться при 135 градусах несколько легче, а при 90 градусах — гораздо легче, чем при 180 градусах к первоначальному направлению; и на этот раз опыт подтверждает это. Однако мы не так легко сумеем сказать, в чем заключается разница; может быть, мы нашли бы, что кривые обходного пути в различной степени «гладки», или «прямы». Но что это означает психологически и в какой мере это определяет различные степени трудности? Самым поразительным явлением остается и в этих опытах внезапное наступление решения совершенно ясного, замкнутого в себе типа, когда одно единственное случайное движение переместит цель в направлении начала кривой; дело тогда происходит так, как если бы был проложен путь хотя бы временный и только Для данного опыта. Только несколько глуповатые животные и при этом никогда не могут найтись. Я думаю, никто не вздумает сослаться на весьма частое содействие помогающего случая в этих опытах против соображе' Даже при 90 градусах длина боковых сторон ящика должна быть незначительо °и, чтобы курица могла видеть кривую решения. 247 ний, развитых в предыдущей главе. Действительно, это первый случай из всех описываемых наблюдений, где это имеет место, и легко видеть, что физическое движение животного, имеющее значение случайного, должно происходить чрезвычайно часто (в то время, как в других опытах таких одностороннеблагоприятных условий нет налицо): отскакивание плода происходит, во-первых, когдаживотное старается поднять его через край; если он падает при этом с палки вниз, как это большей частью случается, естественно, что он падает в направлении от животного, потому что палка лежит в руке животного с наклоном вниз. Во-вторых, отскакивание плода происходит, когда животное, вместо того, чтобы поставить палку на землю позади цели, спеша дотрагивается только сверху, слегка прижимает ее и после этого тянет; доска (в противоположность к поверхности почвы) гладка и при сколько-нибудь неловком, или, вследствие большого возбуждения, слишком сильном нажиме, палка соскальзывает вперед, и плод должен отскочить. Кто внимательно прочтет описание опыта, согласится с тем, что действия отдельных животных снижаются в той последовательности, которую мы выбрали для описания (Грандэ стоит явно впереди Терцеры по легкости, с которой она выполняет решение при обратном поворачивании доски). В той же самой последовательности — Нуэва, Султан, Хика, Грандэ, Терцера, Чего, Рана — размещаются животные совершенно безотносительно к этим специальным опытам, если определить степень одаренности по их общему поведению и характеру их постоянных действий. Только написав эту главу, я заметил, что экзамен с обходной доской указывает для животных ранговое место, которое я определил им задолго до этого. (Для Терцеры я первоначально выбрал место между Грандэ и Чего с некоторой неуверенностью, так как она столь редко доходила до серьезного старания в опыте; но, по крайней мере, опыт с доской подтвердил это). Коко не включен в этот ряд, так как слабость его рук сильно мешала ему при направлении палки в опыте с доской и поэтому труднее было оценить его неуверенные движения. Несомненно, однако, что он вначале двигал тоже под углом в 0 градусов, как все остальные; однажды и у него цель подкатилась к открытому краю и он старался, но без должного успеха, продвинуться ее дальше в направлении, которое приводило к решению задачиСудя по этому, он должен был бы быть поставлен примерно рядом 248 Султаном, и в остальном довольно близко подходил к его уровню (как и характеру). Консул не подвергался испытанию. В методическом отношении оказалось, что в некоторых случаях можно экспериментировать над осмысленным поведением в наглядно данных ситуациях таким способом, который означает известное приближение к характеру исследования в области высшей психологии восприятий (восприятие пространственных образов, восприятие движений и т. п.). Настоящая книга содержит лишь слабые начатки этого, так как сами животные своим поведением постепенно обратили наше внимание на эти возможности.' Для сравнения я приведу опыт, в котором мальчик в возрасте 2 лет 1 месяца подвергся точно такому же исследованию, как и шимпанзе. Ребенок может быть признан среднеодаренным. Он стоит в помещении, огороженном решеткой, какое часто употребляется для маленьких детей; стены так низки, что достигают ему только до груди. Внутри лежит легкая палка, снаружи, вне пределов досягаемости — цель. Вскоре ребенок, как и следовало ожидать, берет палку и с ее помощью достает цель. Ловкость, с которой это проделывается, значительно меньше чем та, которую проявляет вдвое старший Султан, и больше, чем Рана и Терцера, которые очень приблизительно могут быть по возрасту приравнены к Султану. Употребление орудия в действительности произошло так, как оно постоянно происходит. В тот же день был проделан еще один опыте доской и именно при нормальном положении. Ребенок тотчас же схватывает палку, но обращается с ней так неловко, что орудие еще до применения выпадает у него из рук. Он просовывает через решетку ногу, подтягивает палку ближе, но не втаскивает ее к себе, может быть, потому, что ему не ясно, как следует пронести через решетку палку, лежащую поперек. Вместо этого он бьет своим поясом, который упал, по палке, затем стоит печально несколько минут и постепенно дает понять наблюдателю, что он хочет получить палку. Палку передают ему. Мальчик берет ее, тащите ее помощью цель прямо к себе в направлении 0 градусов и возится при этом долгое время, несмотря на то, что цель с В будущем надо будет употреблять при опыте с обходным путем вокруг доски вертикальной стены без деревянного пола; можстбыть кривая обходного пути 03никает легче на голой земле, чем при наличии и пола, и земли; также резкий ■онтур деревянная доска — земля может быть, действовал затрудняющим образом. 249 1 олько упирается в вертикальную стену и сдвигается, наконец, к направлению (от него налево в угол) около 45 градусов; экспериментатор, между тем, снова положил ее на прежнее место. После долгих безуспешных стараний ребенок прекращает работу; он берет палку, бросает ее в цель, затем вылетает наружу пояс; если бы под рукой были еще какие-нибудь предметы, они, наверное, последовали за этими—точно также, как и у шимпанзе. Сейчас же после этого удалось установить, что ребенок без труда находит обходные пути при движениях собственного тела; еще раньше исследованиям втом же направлении с успехом подвергся еще один ребенок, гораздо моложе. Требование отклонится при оперировании с вещами от прямого направления и этим приспособит направление (или кривую) действия к данным пространственным формам, может быть исследовано посредством многих, внешнеразличныхзадач. Я приведу еще один пример, где пространственные формы, которыми должно руководиться животное, имеют другой характер. В введении был описан опыт, в котором животное должно было только снять кольцо (петлю) с обрубленного сука (гвоздя); этим самым цель была бы сброшена на землю и здесь была бы легкодоступна. В действительности кольцо (петля) не замечалось вовсе, может быть, потому, что связь прикрепления кольца и прочей ситуации не была уловлена; животное вовсе не зашло так далеко, чтобы заинтересоваться этим прикреплением. Теперь была создана ситуация, в которой от животного преднамеренно требуется такое же усилие разрешить подобное соединение. По ту сторону решетки вне пределов досягаемости, лежит цель. К палке, при помощи которой животное могло бы достать цель, привязан крепкий шнур; к свободному концу привязано металлическое кольцо около 6 см в диаметре, и это кольцо надето на гвоздь, который вбит на тяжелый ящик и возвышается над ним в вертикальном направлении на 10 см. Когда шнур вытянут, палка не достигает решетки, следовательно, она должна быть непременно снята для того, чтобы ее можно было применить, и притом — движением, которое отклоняется на 90 градусов от примитивного направления действия: «палку прямо к решетке». Это движение только тогда может произойти «по-настоящему», когда животное сумеет овладеть структурой «кольцо, надетое на гвоздь». Кто еще не видал, как шимпанзе оперируют с чуть-чуть сложными про250 странственными формами, может подумать, что более легких требований нельзя и придумать. (20. II. 1914). Султан рвет палку по направлению к решетке и цели, кусает и грызет веревку в том месте, где она прикреплена к палке, и вообще замечает соединение кольцо-гвоздь только по прошествии долгого времени и теперь не приподымает широкого; кольца на несколько сантиметров вверх, но пытаете^ вырвать или отломать гвоздь. Решение, наконец, заключается в тЦ1, что сама палка с большим напряжением разламывается им несколько выше середины, и он с помощью освободившегося конца палки достигает цели! При повторении опыта с новой палкой Султан обращает внимание на движение кольца на гвозде (когда он тащит палку к, решетке); он схватывает, как бы испытывая, кольцо, и затем спокойным, ясным движением поднимает его вверх. В следующем опыте он, однако, снова начинает тащить палку к решетке, прежде чем он обращается к кольцу, но затем снимает его вполне уверенным движением. Грандэ, Хика, Рана и Терцера несут сперва палку, а затем долго стараются разрешить соединение веревка-палка; при их нетерпеливых/движениях кольцо сдвигается на гвозде, и случается даже, что оно соскальзывает, но животные не замечают этого вовсе, усердно стремясь освободить палку от веревки, и можно снова и снова тайком от них вешать кольцо на гвоздь. При этом дело доходит до таких крайностей: Рана стягивает случайно кольцо с гвоздя и теперь сидит, все еще размышляя над соединением веревки с палкой, у самой решетки и совершенно не замечает, что теперь палка годна для употребления; экспериментатор снова надевает тайком кольцо на гвоздь, и вслед за этим Рана снова тянет палку к решетке. Когда снова повторяется подобный случай и веревка с кольцом свободно виснет в воздухе, животное только после некоторого времени уясняет себе, что палка теперь свободно двигается и что связь между нею и веревкой теперь уже не является помехой. Названные животные первоначально не доходят до настоящего решения этой задачи. Так как шимпанзе стремятся получить только палку, и так как веревка, тонкая и гибкая, сейчас же наводит их на попытки разорвать или перегрызть ее зубами, то на ней и сосредоточивается в огромной мере внимание животных; попытки оказать им помощь в этом направлении остались безуспешными. Поэтому в 251 последующих опытах веревка была исключена, кольцо прибито к концу палки, но так, что большая часть отверстия свободно выступала над палкой; чтобы затруднить случайное решение, я заменил гвоздь, применявшийся в прежних опытах, железным прутом, который выступал вертикально над тяжелым ящиком примерно на 35 см. (10. V). Рана тянет палку по направлению к цели и даже теперь все еще не обращает внимания на кольцо; так как палка не отделяется, она, наконец, с величайшим трудом опрокидывает ящик по направлению к решетке; палка при этом падает. У наблюдателя создается впечатление, что вместо кольца могли бы находиться вокруг железного прута почти любые другие формы равной величины; это для Раны не имело бы особого значения, настолько мало она догадывается хоть однажды взглянуть на него. (14. V). Рана на этот раз тянет так сильно по направлению к цели, что железный прут, вставленный в ящик, наклоняется и кольцо соскальзывает; животное едва ли могло узнать, почему сразу в его руке очутилась свободная палка. В следующий раз, когда Рана тянет, железо не поддается; она всматривается в критические места, действительно сдвигает кольцо чуточку вверх, но тотчас же вслед за этим начинает тянуть в горизонтальном направлении как прежде; этот грубый образ действия применяется такдолго и с такой силой, что, наконец, гвозди, прикрепляющие кольцо к палке, изгибаются, и таким образом высвобождают палку! (Если вести себя глупо в подобных ситуациях, приходится за это расплачиваться несколькими килограммометрами работы: применяемые нами гвозди были очень крепки. Напротив, снятие кольца вместе с палкой требовало минимальной затраты труда, и можно видеть уже на этом маленьком примере, какое важное значение для изучения организма с точки зрения техники имеет то обстоятельство, в какой степени оперирование вещами осмысленно определяется ясно воспринятыми пространственными структурами. Совершенно независимо от психологии, всякий техник в высшей степени заинтересован в том, чтобы выяснить, какие аппараты и процессы в организме обусловливают такое глубокое различие в физическом отношении.) В следующем опыте Рана, как это ни удивительно, вовсе не тянет палку с поразительным усердием, но сразу приподнимает кольцо кверху, так что можно подумать, что здесь дело идет об осмысленном образе действия; опыт тотчас повторяется, и Рана 252 снова тянет самым примитивным способом в сторону. В двух следующих опытах вслед за попыткой потянуть в горизонтальном направлении вначале следует всякий раз быстрое и уверенное снимание кольца. (11. V). Грандэ исследуется в такой же ситуации. Она тянет палку по направлению к цели, не удостаивая взглядом место прикрепления, и затем некоторое время не обращает внимания на задачу. Когда другие животные получают корм снаружи, она снова берется за дело, но на этот раз взглядывает в первую же минуту, как начинает тянуть (правда, случайно), на кольцо, так как от нее не ускользает маленькое движение его вперед (может быть, на 5 см); оно тотчас же действует, как помогающий случай в опыте с доской: Грандэ подходит и снимает единым гладким движением колыю и палку. (12. V). Хика в двух последовательных опытах сразу выполняет решение. Поэтому можно было бы думать, что животные сохраняют на будущее этот простой образ действия как прочное достояние, и если бы кольцо, надетое на железный прут (гвоздь), представляло оптически такую же простую грубую структуру, как «ящик вблизи дистанции, идущей по вертикали, которую надо преодолеть», тогда животные действительно должны были бы с этого времени ясно разрешать прикрепление кольца. Однако дело далеко не всегда обстоит имено так. Султан хочет (19. V) разрешить подобное соединение (кольцо-гвоздь), но беспорядочно возится вокруг него и, наконец, очень сильным движением срывает кольцо, не обращая внимания на характер прикрепления, и достигает успеха только благодаря своей грубой силе. В следующих опытах я видел, как то же самое животное порою снимало кольцо (или веревочную петлю) с гвоздей, сучьев, прутьев со всей возможной ясностью, но, по крайней мере, столь же часто я наблюдал и совершенно слепое разрывание подобных соединений. Грандэ однажды впоследствии, прежде чем прибегнуть к уже знакомому и, кажется, такому легкому решению, как снятие кольца, пытается со всей силой вырвать железный прут, на который повешено кольцо. Железный прут тогда употребляется вместе с деревянной палкой; однако вдругой раз, когда она снова выламывает железный прут, она делает это явно только для того, чтобы освободить Деревянную палку, при этом кольцо случайно сдвинулось с прута на самый край и здесь каким-то образом задержалось, так что 253 достаточно было чуть-чуть приподнять его, чтобы решить задачу (19. V). Мы не получили бы лучшего ответа на занимающий нас вопрос, если бы мы попытались все в новых и новых опытах достигнуть того, чтобы эта маленькая операция, наконец, постоянно выполнялась совершен но ясным образом. Весьма вероятно, что посредством упражнения можно было бы достичь желательной закономерности; и для характеристики животных как раз и является показательным, какони при одних и техже объективных условиях действуют то слепо, то совершен но ясно. Ибо ближайшее объяснение их изменчивого поведения должно заключаться в том, что они тогда ясно выполняют решения, когда они схватывают структуру соединения, и наоборот, очень грубо разрывают ее, когда они именно не могут достигнуть этой ясности. Кольцо на гвозде (на пруте), по-видимому, представляет для шимпанзе оптический комплекс, с которым они хотя и могут вполне «справиться», если этому благоприятствуют условия внимания в данный момент, но который имеет сильную тенденцию представляться их глазу менее ясным образом, особенно, если животному не достает соответствующего напряжения. Мы подходим, следовательно, близко к более трудным структурам, как «намотанный канат», «отношение формы ящиков» и т. д. , которые редко сразу ясно подсказывают животному, какие движения оно должно выполнить. Всякий, кто ставит подобные исследования, скоро заметит, что животные не с одинаковым спокойствием и вниманием ежедневно рассматривают создаваемые в опыте ситуации. Малые размеры пространственных форм, о которых здесь идет речь, легко могли повлиять затрудняющим образом на «уяснение» животными ситуации; недаром все описанные до сих пор опыты ставились большей частью в таких ситуациях, части которых предлагались не только в простых, но также и в больших формах. Так как, по-видимому, данный комплекс легко остается неясным, то не может скоро наступить и механизация, которая связала бы с одним взглядом на этот комплекс соответствующую кривую движения; это было бы возможно только тогда, если бы прежде структура кольцо-гвоздь сама сделалась «прочной» раз и навсегда, благодаря основательному упражнению, и таким образом создались бы необходимые условия для репродукции механического процесса. По моим наблюдениям, подобное структурное 254 уПражнение должно быть доступным шимпанзе; но нас здесь совершенно не интересуют процессы подобного рода. Данные наблюдения показывают, что мы уже оставили область, в которой опыты давали простые и решающие ответы на наши вопросы. Причины того, что результаты становятся постепенно все менее ясными, лежат не в экспериментировании ', но в природе животных; менее «ясно» должен протекать процесс также в зрительных долях коры животных и в других участвующих областях большого мозга, как только условия опыта достигают известной степени сложности. Если бы мы уже не изучили до некоторой степени шимпанзе в оптически более простых ситуациях, нам было бы трудно решить, как мы вообще должны относиться к их поведению. А между тем, многие прежние опыты над млекопитающими животными начинались с подобных ситуаций, как с относительно простых; поэтому должны были получиться многозначные результаты или, при дальнейшем усложнении, односторонне отрицательные, без того, однако, чтобы действительно можно было решить принципиальный вопрос о наличии разума. Вариация опыта. На высоте человеческого роста к стене дома прикреплена длинная штанга 2 м длиною, так что она выступает в свободное пространство под прямым углом к стене; корзинка, в которой находится плод, надета своей полукруглой ручкой на штангу так далеко, что она висит примерно в 1,2 м от свободного конца. Несколько сбоку на земле лежит длинная палка (11. VIII). Вводят Султана; он смотрит вверх на корзинку, хочет подняться наверх по балке дома, ему мешают сделать это, и он остается сидеть на земле поблизости, медленно оглядываясь кругом. Только через несколько секунд после того, как его взгляд упал на лежащую возле него палку, он схватывает ее и протягивает к корзине вверх. Дважды он ударяет слепо вверх в поперечном направлении, как позволяет ему место, затем он изменяет внезапно направление на 90 градусов в правильную сторону и толкает осторожным движением корзинку к свободному концу, шесть раз заботливо принимаясь за это, пока она не падает. Грандэ в такой же ситуации тащит издалека ящик, ставит его под корзинкой, взбирается на него, но не может достать; она берет 'Во всяком случае, я уверен, что всякий, кто теперь возьмется за подобные . задачи, сумеет избежать ошибок, которые я делал. 255 палку, но тотчас же она снова бросает ее без всякой видимой причины и спешит ко второму ящику на расстоянии около 15 метров. Пока она занята тем, чтобы протащить ящик через весь длинный путь, и не смотрит в нашу сторону; мыубираем и прячем первый ящик. Вслед затем животное приходит со вторым, ставит его, взбирается на него и снова не может достать корзинки; оно оглядывается во все стороны с выражением удивления и, наконец, жалобно обращается к наблюдателю. Оставшись без помощи, оно снова хватает палку и толкает ею корзинку через свободный конец книзу, с самого начала правильно и не делая ни одного ложного движения. При повторении опыта, напротив, корзинка продвигается на несколько сантиметров к стене; затем совершенно внезапно движение поворачивается на 180 градусов, и Грандэ единым приемом продвигает корзинку вдоль штанги, пока она не падает вниз. Жалобы в середине опыта происходят не просто потому, что животное не достигает цели; мысудим потому, что осматривание до этого, несомненно, сопровождается удивлением, и жалобы имеют несколько рассерженный тон. Оно не вспоминает о первом ящике, кактолько чувствует потребность во втором элементе для постройки. Опыты, упомянутые в начале этой главы, содержат еще другой принцип, помимо обходных путей при оперировании вещами: цель посредством применения орудия приводится в такое положение, в котором ею можно овладеть только через перемещение собственного тела. В описанном выше случае, однако, этот образ действия очень облегчен для животного тем, что им после приходится сделать всего один или два шага в сторону и притом оставаясь у той же самой решетки, возле которой они вначале действовали с палкой; эта решетка еще вдобавок так хорошо им известна, что для животных «близко к решетке» (все равно, к какому месту) и «достижимо», «доступно» должны быть весьма тесно связанными моментами. Можно существенно заострить условия опыта, требуя о животных, чтобы они «приняли в расчет» при применении орудия более значительное перемещение собственного тела в будущем, т. е. чтобы животное действовало при одной определенной пространственной ориентировке, исходя из расчета на совершенно другую, которая должна наступить позже. Общая «кривая поведения» в 256 таком случае образовывалась бы из двух идущих в противоположных направлении частей, в то время как только что обсуждавшиеся опыты (например, с доской) ту же самую общую кривую воспроизводят в одном, едином по направлению движении. Большая деревянная клетка с одной стороны замкнута вертикальной решеткой, между прутьями которой животные извне могут просунуть руку; однако, клетка так велика, что рука стоящего снаружи молодого шимпанзе не доходит от решетки др конца клетки, но достигает примерно только середины. ВертиД кальная стенка противоположной решетки состоит из горизонтально сбитых досок; одна из них оторвана, и притом на такой высоте, что молодые животные, хотя и могут заглядывать/И просовывать руку в эту щель, но не могут рукой достать до пола клетки. С остальных сторон клетка закрыта; если плод лежит на полу вблизи той стены, в которой недостает одной доски, то шимпанзе, стоя у решетки (напротив), может дотянуться до него только с помощью палки, так как ящик (отягченный камнями) нельзя опрокинуть. Если позаботиться о том, чтобы палка могла быть применена только со стороны щели, тогда остается единственное решение—продвинуть, цель от щели к решетке так, чтобы можно было оттуда взять ее рукой. Итак, от клетки убираются все палки кроме одной, которая привязывается веревкой недалеко от щели и допускает вполне удобное применение возле щели, но не может быть перенесена на противоположную сторону к решетке, так как веревка привязывает ее к дереву (рис. 19 представляет только схему: дерево с веревкой и привязанной к нему палкой; прерывистая линия означает стену со щелью, напротив намечена решетка. Линии W и R обозначают две противоположные друг другу части общей кривой, из которых одна прокладывается орудием, а другая затем — собственным телом. Как легко видеть, животное должно было действовать, рассчитывая на свое более позднее местонахождение, которое до известной степени противоположно его местоположению при применении орудия). (27. III. 1914) Султан берет палку, просовывает ее в щель и пытается подтащить цель к себе и поднять ее вверх сколько возможно по вертикальной стене, чтобы схватит руками. Он отбегает и прибегает, выискивает соломинку или что-нибудь похожее и протягивает ее к цели со стороны решетки. Через некоторое время — животное снова действует палкой через щель Зак. № 175 257 — направление движения внезапно меняется; цель продвигается от щели не к решетке, но к месту, где в боковой стене, снизу, примерно на полдороге между щелью и решеткой, виднеется маленькая дырочка. Султан очень заботливо относится к делу, проталкивает палкой цель к самому отверстию, затем бросает орудие, переходит снаружи к тому же месту и очень старается вытянуть плод пальцами, но отверстие слишком узко. Вскоре он снова подходит к щели, снова берет палку и толкает цель не вполне понятным для меня образом, но, вероятно, все еще к той маленькой дыре и, во всяком случае, поблизости от нее. При этом цель переходит за середину пола ближе к решетке; Султан сразу бросает палку, обходит кругом клетку, подходит к решетке, просовывает руку, насколько может, и действительно достает цель. Впечатление, которое производит это поведение на наблюдателя, не такое, что Султан непосредственно перед этим пододвигал цель к решетке и теперь обходит клетку, чтобы завершить успех, подготовленный вначале; это скорее похоже на то, как будто он еще раз отказывается от применения палки, чтобы попытать счастья со стороны решетки, как он уже это делал много раз. Так как попытка решения через отверстие в боковой стене содержит уже в основе требуемый метод, хотя и в несколько облегченной модификации, и человек воспринимает описанный выше, вероятно, случайный успех, как сильно помогающий животному, то теперь все зависит от того, что животное станет делать при повторении опыта. Новую цель кладут на место предыдущей. Султан берет 258 палку и толкает плод тотчас же прямо к решетке, не обращая больше внимания на боковое отверстие; попутно несколько раз происходят намеки на поворот в направлении 0 градусов (биологически, очевидно, очень сильном)1, наблюдавшийся у Хики и Нуэвы, но никогдадо сих пор не наблюдавшийся у Султана: палка повременно ставится неверно позади цели и на мгновение производится движение к себе; если бы сейчас же за этим не следовала поправка, цель снова вернулась бы к Султану; в действительности суммирование следующих друг за другом маленьких толчков, направленных назад, составляет несколько сантиметров, потому что животное само сейчас же спохватывается. Общий путь Султан прокладывает гораздо длиннее, чем требуется, потому что Султан совершенно не «принимает в расчет» длину своей руки (позже при схватывании); он с величайшим напряжением толкает цель до самой решетки, т. е. примерно на 1 м, и напоследок дает еще слишком короткой для этого палкой толчок, так чтобы плод упал на землю, пройдя между прутьями решетки. В ту же минуту он обегает вокруг ящика и поднимает цель с земли. Именно отклонение от поведения при случайном успехе (когда он глубоко засунулпалку в ящик) хорошо показывает, что лишь благодаря этой помощи возникло истинное решение задачи. При повторении опыта Султан снова протягивает еще раз солому со стороны решетки к цели раньше, чем он подходит к щели и выполняет решение; он протекает без «поворотов», но длина руки снова не учитывается, и животное напрягается без нужды, чтобы подвинуть цель с помощью короткой палки до самого конца. В третий раз течение опыта совершенно ясно; Султан прекращает теперь толкать, когда плод находился еще на значительном расстоянии от решетки, бросает палку и обегает вокруг клетки. Хика также использует (30. II) случай, помогающий решению. Она вначале тянет цель к себе под углом 0 градусов, однако, когда она хочет поднять ее вверх по стене, плод соскальзывает и откатывается от нее за середину клетки. В то же мгновение животное обегает ящик, просовывает через решетку руку и Достает цель. 'Мне кажется совершенно невозможным, чтобы здесьдело шло о повороте 8 направлении «привычного» способа применения палки. При 90 градусах животные толкают цель без малейшей задержки. 259 Как и у Султана, дальней шее течение процесса в ближайшем же опыте с самого начала явно принимает направление на решетку, лежащую напротив: нет сомнения, что это есть начало решения. Но теперь один из самых замечательных процессов, которые я когда-либо наблюдал у животных. Уже в опыте с доской Хика часто уклонялась от правильного пути (180 градусов) и попадала на мгновение в примитивное направление (0 градусов). Когда она теперь совершенно верно и совершенно ясно действует в направлении к решетке, она вдруг пугается шума на ближней улице, смотрит одно мгновение по направлению шума и сейчас же после этого продолжает свою работу, но теперь уже тянет под углом в 0 градусов; на этот раз поворот не коррегируется. Хика тянет дальше, пока цель не придвигается вплотную к стене, в которой проделана щель, и в эту минуту она бросается бежать вокруг ящика к решетке, как будто ей осталось только завершить успех своих усилий: нельзя иметь более смущенного вида, чем Хика, когда она теперь смотрит в клетку и замечает, что цель максимально удалена к противоположной стене. Возникает впечатление, как-будто животное внезапноочнулось ото сна; судя по поведению шимпанзе в других случаях, этому процессу можно дать только единственное объяснение, именно, что помеха еще долго действовала впоследствии и не позволила заметить и исправить, как всегда, поворот, которому особенно благоприятствуют подобные обстоятельства; так Хика довела цель до естественного конца своего пути и взялась тогда, все еще «наполовину отсутствуя», за вторую часть программы, которая теперь, во всяком случае, не подходила и, таким образом, должна была привести к «пробуждению». Ошеломленное животное возвращается к щели, снова берет палку и с особенным старанием проталкивает цель к решетке; но даже и теперь оно все еще не может совершенно избежать поворота, хотя оно сейчас же и вносит исправление. Длину собственной руки Хика учитывает также мало, как и Султан вначале, и старается протолкнуть цель наружу на свободу, хотя она уже давно могла бы легко достать ее. В следующий раз решение снова с самого начала протекает ясно, хотя Хика не раз попадает в примитивное направление и подходит к решетке, еще когда цель не вполне придвинута к ней; во всяком случае, здесь обнаруживается, что она исходила «из слишком благоприятного расчета»; она еще раз подходит к щели, делает еще несколько толчков и затем заканчивает решение. 260 Два следующих повторения на другой день обнаруживают ясное решение, кроме коротких попыток к повороту, которые тотчас же исправляются. Я пытался исследовать таким же путем Рану, но скоро должен был отказаться от такого смелого предприятия, потому что она, по-видимому, считала вопросом чести не уклоняться от О граДУсов и никакой помощью, даже продолжительным показыванием, ее нельзя было отклонить от этого направления. (Так как описанный выше опыт имеет кое-что общее с опытом с доской, то следует указать на то, что он впервые был введен примерно через неделю после того опыта. Султан уже делал обходные пути под углом в 180 градусов (18 и 19. Ш);Хика при нормальном положении доски не справилась с задачей: следующие затем опыты с доской происходили полтора месяца спустя после только что описанного исследования). Упомянутый во введении опыт с корзинкой, веревкой, кольцом и суком или гвоздем отчасти относится сюда потому, что там также животное должно найти в одном месте решение, которое могло бы пригодиться как таковое только в другом месте (после позднейшего окольного пути). Опыт с доской и испытания, описанные после него, хотя и требуют приспособления направления движения к данным формам, но ни вещи, с помощью которых должны быть проложены соответствующие обходные пути, ни структура поля, которая при этом должна быть учтена, не должны быть вовсе схвачены со всей остротой как структура для того, чтобы решение удалось. Это решение выполняется в весьма широком свободном пространстве. Если хотеть перейти к еще более высоким требованиям, само собою напрашивается в качестве мотива опыта точное приспособление одной формы, с помощью которой животное совершает обходное движение, кдругой, покоящейся. Исследования вэтом направлении, которые для теории интеллекта могли бы иметь величайшее значение, в общем дают у шимпанзе не очень-то Удовлетворительные результаты, и неудачи или неясный образ Действия — вот единственное, чего мы можем ожидать в более трудных случаях этого рода, судя по предыдущим опытам. (25. III. 1914). Султан пытается достать с помощью палки, °дин конец которой загнут в виде круглого крючка, цель, лежа261 щую за решеткой, состоящей из вертикальных прутьев. Он берет свое орудие за этот крюк, хочет быстро просунуть его между прутьями, но крюк застревает и повисает на одном из прутьев решетки. Эта неудача приводит к быстрой попытке вырвать мешающий прут; формы, с которыми Султан имеет дело, не принимаются во внимание, и когда, наконец, палка освобождается, кажется, что эта удача произошла чисто случайно. Сходным образом протекают и некоторые повторения этого опыта. Два года спустя (в мае 1916) ставится опыт с той же самой палкой, чтобы испытать: способно ли животное теперь к более ясному восприятию. На самом деле Султан, большей частью, интересным приемом направляет плоскости крючка перпендикулярно структуре решетки, когда сам крючок отстоит еще далеко от прутьев, и, таким образом, без труда выводит его наружу; в некоторых случаях, когда он действует менее осторожно, и крюк задевает за какой-нибудь прут, он быстро всматривается в место задержки и сейчас же всякий раз следует короткое оттягивание назад и поворачивание палки, соответствующее форме решетки, так что палку теперь можно сразу просунуть наружу. Животное ведет себя в течение опыта гораздо спокойнее, чем раньше. Султан, по-видимому, не замечает (или не использует) преимуществ, которые представляет крючок при втаскивании банана; уже после того, как он взял палку за прямой конец, он ставит крючок позади цели или пользуется концом его, как при всякой другой палке. Нуэва, которая с самого начала без большого труда проводила палку через решетку, кажется, поняла преимущества крючка. К палке в 80 см длиною на самом конце прибита другая палка длиною в 30 см перпендикулярно к ней и симметрично, так что образуется форма Т. В остальном задача остается та же, что и в предыдущем опыте. (2 и 3. IV. 1914). Султан старается отломить поперечную палку; когда это ему не удается, он просовывает длинную часть палки между прутьями решетки; поперечная застревает, но животное толкает сильно, слепо и долго через решетку, пока, наконец, и совершенно, очевидно, случайно, поперечная палка попадает в такое положение, при котором она свободно проходит. В течение около 20 повторных опытов не наступает никакого заметного улучшения; но, кажется, животное не обращает внимания на критические формы. 262 Хика ведет себя несколько спокойнее, но в остальном не лучше; после ряда наблюдений я должен был установить, что она ни разу не пытается ясно воспринять эту ситуацию. Султан подвергается испытанию с той же самой палкой в 1916 г. Как и в опыте с крючком, у него произошло существенное улучшение, поскольку большей частью он ставит поперечную палку с самого начала, задолго до приближения к решетке, в вертикальное, соответствующее решетке положение. Создается впечатление, что видимые формы показывают Султану, что надо делать, когда палка и решетка противостоят друг другу, но между ними еще нет оптического контакта. Если, благодаря неосторожности и поспешности, вначале возникает тесный оптический контакт палки и решетки (без предварительного решения, т. е. вертикального поворачивания), тогда дальнейшее поведение Султана зависит от специальной конфигурации в каждом отдельном случае: если длинная палка направлена перпендикулярно к плоскости решетки, в то время как поперечная задерживается жердью решетки, он, большею частью, поворачивает эту последнюю уверенным движением в вертикальное направление и таким образом проводит ее; это относится в особенности к тем случаям, где требуемый поворот образует небольшой угол (как и следовало ожидать после предыдущих опытов). Если, напротив, длинная палка сама наклонена и вся область соединения палок с прутьями решетки образует при этом относительно путаную комбинацию линий, тогда Султан совершенно вслепую тянет и ворочает свое орудие. Точно также он беспомощен, когда хочет обе палки снаружи втащить к себе, и они диагонально застревают между прутьями решетки; он тогда просто рвет, не обращая внимания на формы. Не всякий комплекс обладает свойствами хорошей и точной структуры, и даже для смотрящего человека случаи, неясные для Султана, представляют «худшие формы» и поэтому менее непосредственно указывают на требуемые движения. Формы, с которыми нужно оперировать в соответствии с Другим формами, являются оптически еще более трудными: ранее упоминавшаяся лестница лежит снаружи перед решеткой поперечно к ней, и должна быть втащена для того, чтобы с ее помощью Достать высоко подвешенную цель. (12. V. 1914). Грандэ и Хика, по-видимому, относятся к задаче, как к неразрешимой; они всего только один раз несмело берутся за лестницу. 263 С Султаном вначале дело идет так же. Долгое время спустя, впрочем, он схватывает ее, тащит конец лестницы диагонально между прутьями и дико рвет и тянет внутрь, хотя решение при этом совершенно невозможно. При неясных попытках тащить и поворачивать, лестница, наконец, проходит между прутьями. После нескольких повторений этого опыта различия становятся заметными для наблюдателя. Не всякое взаимоотношение лестницы и решетки ведет к одинаково неосмысленным действиям; скорее происходит нечто подобное тому, что упоминалось уже относительно предыдущего опыта. Султан остается совершенно беспомощным при диагональном положении лестницы, в которое он уже больше не позволял попасть Т-палке; напротив, он делает ясные и правильные повороты, когда лестница только незначительно отклоняется от правильного положения, и вообще, движения животного и в этих случаях тем яснее, чем проще комбинация линий лестницы и решетки вследствие предшеству-ющихдвижений. Этот опыт повторяется еще раз позже (в мае 1916). Общее впечатление от поведения Султана столь же неблагоприятно, как и раньше; нельзя не признать, что осмысленный образ действий чередуется с совершенно бессмысленными попытками рвать и тащить в зависимости от мгновенного соотношения форм лестницы и решетки. Ведь и для взрослого человека в некоторых случаях возникает на мгновение оптическая «путаница», хотя наблюдатель при небольшом напряжении всегда сумеет установить требующуюся ясность. Во время опыта с лестницей возникает представление, что опыт мог бы быть сильно облегчен, если бы ввести замкнутую устойчивую форму вместо применявшегося до сих пор сочетания линий (лестницы и Т-палки). Поэтому мы вводим следующую ситуацию: в большом ящике лежит цель, ее можно достать только через отверстие, которое вырезано в одной из стен в форме прямоугольника (примерно 10 см х 3 см). Цель, однако, так удалена от этого отверстия, что нельзя обойтись без помощи крепкой деревянной доски — единственной наличной палки. Ее поперечный разрез воспроизводит в несколько уменьшенном масштабе прямоугольную форму отверстия, и при правильном повороте она без труда вводится через щель внутрь ящика. (Животные могут смотреть в ящик через другие щели в стенах, и поперечный разрез доски настолько меньше отверстия, что 264 орудие может быть практически вполне применимо). (6. IV. 1914) Султан и Хика ведут себя в это^ случае весьма «беспорядочно»; оба обнаруживают, что они ни в каком случае не безразличны к наличным формам, потому что они уже тогда, когда только придвигают доску, приводят ее в положение, приблизительно соответствующее отверстию, но все же только приблизительно, и если сейчас возникает задержка из-за отклонения на небольшой угол, то этот неуспех влияет не в том смысле, чтобы они в дальнейшем действовали точнее и осторожнее, но, наоборот, так, что они начинают проталкивать более слепо и грубо, пока, наконец, нельзя больше признать никакого следа понимания форм. (Есть взрослые люди, которые в подобных ситуациях (борьба с запонками и т. п.) ведут себя очень похоже; недостаток, может быть, лежит скорее в эмоциональной области, в области характера или воспитания, чем в интеллектуальной; но практически получается, что процессы, соответствующие разумному поведению, действительно не имеют больше места в той мере, в какой они возможны при других обстоятельствах, как только организмом овладевает сильное возбуждение). Я не сообщаю здесь о дальнейших вариациях принципа этого опыта, так как результаты оставались постоянно теми же самыми: ясное применение к формам у наиболее умных животных, пока сами требования ясны и просты, и напротив, совершенно бессмысленное толкание и дергание даже у самых одаренных индивидов, начиная с форм известной степени сложности. После многих опытов в этом направлении становится все яснее, что в этом повинны отнюдь не только нетерпение и поспешность: тоже самое различие имеет место, когда у животных хорошее настроение, и когда они подходят к делу весьма спокойно. Более одаренные шимпанзе обнаруживают в возрасте примерно от 5 до 7 лет известное улучшение, но Чего и Грандэ, которые несколько старше других, не стоят соответственно своему возрасту впереди Султана, не говоря уже о Нуэве. Если менее одаренные животные редко упоминаются в этой главе, то причина этого заключается только в том, что не стоит Долго описывать совершенно неосмысленное поведение даже по отношению к простым формам; опыт с доской может служить для выделения этих индивидов. 265 Заключение Мы находим у шимпанзе разумное поведение того же самого рода, что и у человека. Разумные действия шимпанзе не всегда имеют внешнее сходство с действиями человека, но самый тип разумного поведения может быть у них установлен с достоверностью при соответственно выбранныхдля исследования условиях. Несмотря на очень значительное различие между отдельными животными, это может быть отнесено даже к наименее одаренным из обезьян этого вида, которых нам пришлось наблюдать, и, следовательно, может быть подтверждено на любом экземпляре данного вида, поскольку он не является явно слабоумным в патологическом смысле этого слова. За исключением подобного, по-видимому, редкого случая, удачный исход испытаний интеллекта в общем подвергается большей опасности со стороны экспериментатора, чем со стороны животного: надо заранее знать, а если нужно, установить предварительными наблюдениями, в какой зоне трудности и при каких функциях для шимпанзе вообще становится возможным обнаружить разумное поведение; очевидно, что отрицательные и путанные результаты, полученные на случайно выбранном материале испытаний произвольной сложности, не имеют никакого значения для решения принципиального вопроса, и вообще, исследователь должен иметь в виду, что всякое испытание интеллекта необходимо является испытанием не только для испытуемого, но и для самого экспериментатора. Я это говорил самому себе достаточно часто и все-таки остался вне уверенности, являются ли в этом отношении «удовлетворительными» поставленные мною опыты; без теоретических основ и в неисследованной области возникают гораздо чаще методические ошибки, которых легче избежать всякому, кто 266 продолжает уже начатую работу. Во всяком случае, дело обстоит так: данный антропоид выделяется из всего прочего животного царства и приближается к человеку не только благодаря своим морфологическим и физиологическим — в узком смысле слова — чертам, но он обнаруживает также ту форму поведения, которая является специфически человеческой. Мы знаем его соседей, стоящих ниже на эволюционной лестнице, до сих пор очень мало, но то немногое, что нам известно, и данные этой книги не исключают возможности, что в области нашего исследования антропоид также по разуму стоит ближе к человеку, чем ко многим низшим видам обезьян.1 В этих пределах наблюдения хорошо согласуются с данными теории развития, особенно подтверждается корреляция между интеллектом и развитием большого мозга. Положительные результаты нашего исследования потребуют в дальнейшем более точного определения границ, даже если они будут полностью подтверждены опытами несколько другого рода, о которых будет сообщено позднее; но даже когда они прибавятся, нужно будет создать более полную картину и, следовательно, останется еще большое поле для исследования шимпанзе. Гораздо важнее то обстоятельство, что эксперименты, при помощи которых мы испытывали животных, ставили последних перед вполне актуальной данной ситуацией, в которой также и решение могло быть тотчас же актуально выполнено. Эти опыты столь же пригодны для решения принципиального вопроса о разумном поведении, как и всякие другие, при которых возможно только положительное или отрицательное решение: в настоящее время это, может быть, даже лучший из всех возможных методов, так как он дает ясные и богатые результаты. Но мы не должны забывать, что и в условиях этих опытов не проявляются вовсе, или проявляются в самой незначительной мере те моменты, которым справедливо приписывается величайшее значение в интеллектуальной жизни человека. Мы не исследуем здесь, или разве только однажды и вскользь, в какой мере поведение шимпанзе может определяться неналичными стимулами, может ли его занимать вообще в сколько-нибудь заметной мере «только мыслимое». И в теснейшей связи с этим: мы не могли проследить на том пути, 'Конечно, не по объему интеллекта. В этом отношении шимпанзе, благодаря °бщей несомненной слабости организации, стоит ближе к низшим обезьянам, чем к Человеку. 267 которым мы шли до сих пор, как далеко простирается прошлое время в будущее, «в котором шимпанзе живет», потому что всевозможные проявления узнавания и репродукции в ответ на наглядную ситуацию, устанавливаемые через длинные промежутки времени, как они действительно наблюдались у антропоидов, конечно, не могут быть непосредственно приравнены к «жизни» в больших временных отрезках. Длительное общение с шимпанзе заставляет меня предположить, что помимо отсутствия языка, именно чрезвычайно узкие границы в этом отношении создают огромную разницу, которая все же всегда может быть обнаружена между антропоидами и самым примитивным человеком. Отсутствие бесконечно ценного технического вспомогательного средства и принципиальная ограниченность важнейшего интеллектуального материала, так называемых «представлений», явились бы в этом случае причинами того, почему у шимпанзе не могут быть обнаружены даже малейшие начатки культурного развития. Что касается в особенности второго момента, то шимпанзе, для которого уже простейшие, оптически наличные комплексы легко становятся неясными, должен тем более быть беден «жизнью представлений», в сфере которой даже человек беспрестанно должен с трудом бороться против слияния и исчезновения известных процессов. В области наших исследований интеллектуальное поведение шимпанзе преимущественно ориентируется на оптическую структуру ситуации; иногда даже решение их слишком односторонне направляется оптическими моментами, а во многих случаях, когда шимпанзе не дает разумного решения, просто структура зрительного поля требует слишком многого от уменья оптически схватывать (относительная «слабость структуры»). Поэтому трудно дать пригодное объяснение его действий до тех пор, пока в основу их не может быть положена развитая теория пространственных структур. Потребность в такой теории будет ощущаться еще живее, если принять во внимание, что разумное решение в этой интеллектуальной сфере необходимо зависит от характера структуры данного оптического поля постольку, поскольку оно должно протекать в форме динамических, направленных процессов сообразно данной структуре. Не столько для установления границ только что описанных интеллектуальных действий, сколько для масштаба стоило бы сравнить с ними соответствующие действия (больного и здорово268 ,о) человека и особенно человеческого ребенка различных возрастов. Так как результаты нашей работы относятся к определенному способу исследования и к специальному материалу оптически актуальных ситуаций, естественно, что для сравнения с ними следовало бы употребить психологические данные, которые были бы получены на человеке (особенно на ребенке) при таких же условиях. Это сравнение нельзя сейчас же произвести, так как к большому вреду для психологии до сих пор не были предприняты даже самые необходимые из подобных исследований. Предварительные и случайные опыты, из которых некоторые были упомянуты выше, дали мне общее впечатление, что мы в этом отношении склонны переоценивать способности к подобнымдействиям ребенка до самой зрелости, и даже взрослого без специального (технического) упражнения. Впрочем, здесь речь идет о совершенной terra incognita. Педагогическая психология, занимающаяся с недавнего времени так называемыми тестами, не могла еще установить, в какой мере нормальные и слабоумные дети умеют справляться с наглядно данными ситуациями. Так как подобные опыты можно применить вплоть до самых первых лет, и так как они не уступают в смысле собственнонаучной ценности обычиым испытаниям интеллекта, можно было бы пренебречь тем, что они не могли бы быть немедленно применены к школе и к практике вообще.Вертгеймер защищал этот взгляд в течение многих лет в академических лекциях; я хотел бы здесь, где этот недостаток особенно дает себя чувствовать, настойчиво указать на необходимость и — если только антропоиды не обманывают нас -- на плодотворность исследования в этом направлении. ПОСЛЕСЛОВИЕ По окончании этой книги я получил от г.Иеркса (R. М. Yerkes, Harvard University) работу: «The Mental Life of Monkeys And Apes. A Study of Ideational Behaviour (Behav. Monogr. Ill, I. 1916). В этой программе богато обставленной американской антропоидной станции описаны, между прочим, некоторые предварительные опыты подобного же рода, что и мои. Антропоид, подвергшийся исследованию — не шимпанзе, а оранг; однако, поскольку опубликованное позволяет сделать выводы, результаты хорошо согласуются с тем и, которые сообщены в этой книге. Во всяком случае, и сам г Иеркс полагает, что у исследованного им животного следует признать наличие разума. Нуэва за 5 дней до смерти
