Диалектико-материалистическое понимание иррационального
advertisement
ДИАЛЕКТИКО-МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЕ ПОНИМАНИЕ ИРРАЦИОНАЛЬНОГО. КРИТИКА ИРРАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОГО ИДЕАЛИЗМА Итак, марксистско-ленинская философия рассматривает рациональное не как неизменную, однозначную определенность человеческой деятельности, организации общества, а как противоречивый социальный процесс, изменение общественных отношений, развитие материальной и духовной жизни общества. Необходимым элементом этого процесса является диалектическое отрицание каждой исторически определенной формы рационального его собственным поступательным развитием. «Место отмирающей действительности,— говорит Ф. Энгельс,— занимает новая, жизнеспособная действительность, занимает мирно, если старое достаточно рассудительно, чтобы умереть без сопротивления,—насильственно, если оно противится этой необходимости»1. Эта диалектика рационального неприемлема как для приверженцев прошлого, противников настоящего, так и для сторонников настоящего, которых страшит необходимость его изменения. Мы имеем в виду не только отдельных мыслителей — философов, социологов, историков, экономистов, но и те социальные классы и группы, положение которых сознательно или бессознательно выражается в их теоретических построениях. Такой реакционной метафизической интерпретацией диалектической противоречивости рационального, как и всей природной и социальной действительности вообще, является философский иррационализм. Среди его сторонников мы находим, с одной стороны, идеологов империалистической буржуазии, а с другой — мелкобуржуазных глашатаев романтического антикапитализма. Философский иррационализм, фиксируя качественное различие между рациональным и нерациональным, истолковывает это различие как абсолютную противоположность. Исторически преходящий характер каждой формы рационального интерпретируется как свидетельство его изначальной нерациональности, его при зрачной, мнимой разумности. Нерациональное, превращенное в абсолют, характеризуется уже как иррациональное. Философский иррационализм громогласно отказывается не только от определения, но и от систематического описания иррационального, хотя именно оно иррациональное, именуется первосущностью, субстанциальной стихией существующего. Понятиям, определениям, систематическому анализу иррационалисты предпочитают метафоры, субъективистские интерпретации, фантастические допущения. У Шопенгауэра иррациональное — слепая, все разрушающая космическая воля, для Ницше — это жизнь, интерпретируемая как «воля к власти», для Бергсона — «жизненный порыв», распад которого якобы порождает и материю, и человеческий интеллект. В «фундаментальной онтологии» Хайдеггера иррациональным объявляется бытие, которое характеризуется лишь негативным образом: неопределимое, непостижимое, не имеющее ничего общего с «сущим», исследованием которого занимаются науки. Иррациональной, утверждают иррационалисты, является непосредственно переживаемая действительность Единичные факты, поскольку они не могут быть логически выведены из общих посылок, тоже иррациональны. Иррациональной объявляется чувственная, эмоциональная жизнь людей, так как она непосредственно независима от разумного усмотрения. Общим для всех иррационалистических учений является антинаучное представление об изначальной и непреодолимой, абсолютной неупорядоченности, хаотичности, беззаконности всего существующего. Абсолютной мощью, с этой точки зрения, обладает лишь хаос. Законы, открываемые. исследуемые науками, упорядоченные формы природного бытия, рациональные социальные структуры, разумная в особенности познавательная деятельность,—все это трактуется как мнимая форма бытия, видимость, искусственные построения человеческого интеллекта, который будто бы не смеет прямо подойти к действительному, страшится своей иррациональной основы. Нет необходимости доказывать, что понятие всеобъемлющего субстанциального хаоса лишено научного содержания. Иррациона- листам это, конечно, хорошо известно, но они как раз и выступают против науки как основы мировоззрения, признавая за нею лишь техническую полезность, которая якобы не находится в соответствии с действительным знанием. Таким образом, иррационалистическая критика рационалистической абсолютизации и универсализации разума оказывается более утонченным по сравнению с рационалистическим идеализмом Обоснованием новой разновидности идеалистического философствования, которое сплошь и рядом выступает под флагом радикального разрыва с идеализмом. Последнее обстоятельство правильно отмечает швейцарский критик иррационализма Ф. Мюллер, указывая на характерную для иррационалистов претензию «противопоставить жизни духа действительность природного человека». Эта тенденция вполне проявилась уже у А. Шопенгауэра и Ф. Ницше, которые претендовали на опровержение идеализма, что не мешало им разрабатывать иррационалистический вариант этого учения. Иррационализм провозглашает радикальное отрицание телеологии, доказывая, что к ней, собственно, и сводится сущность идеализма. Однако действительный смысл иррационалистической установки — принижение научного понимания закономерности при" родных и социальных процессов. При этом иррационалисты, несмотря на всю их враждебность рационализму, впадают в свойственное последнему заблуждение: они отождествляют закономерное и рациональное. В нашу задачу не входит специальный анализ иррационализма. Мы касаемся этого философского течения, так как оно прямо или косвенно отрицает реальность рационального. При этом обнаруживается, что иррационализм метафизически истолковывает диалектическую природу рационального, т. е. его относительную противоположность нерациональному. В этой связи, естественно, возникает вопрос, без решения которого принципиально невозможно диалектико-материалистическое понимание рационального: существует ли иррациональное? Существование иррационалистического философствования вопреки убеждению некоторых его адептов так же мало свидетельствует об иррациональности духовного, как и существование религиозной веры — о бытии божественного. Иррационалистическое философствование, несмотря на свою критику логики и действительные расхождения с нем», нередко отличается утонченнейшей интеллектуальной техникой» Само собой разумеется, что существование алогического иррационалисты пытаются доказывать посредством логических аргументов. Рассуждения иррационалистов о «внутренней хаотичности» природы, о случайности присущих ей законов носят, по существу, риторический характер. Законы природы — не внешнее, пребывающее на поверхности явлений, а существенное, необходимое, всеобщее, действительно определяющее ход природных процессов. Иррационалистические ссылки на неподвластные человеку стихийные природные катаклизмы, разумеется, не подтверждают антинаучной концепции всевластного хаоса. Надо быть воистину лишенным чувства юмора мыслителем, чтобы считать иррациональными феноменами землетрясения, тайфуны и т. п. Иррационалист любит порассуждать об иррациональности чувства, эмоциональной жизни, мотивов нашего поведения. Логика этих рассуждений довольно однообразна: сначала «доказывается», что все. что не есть разум, иррационально, а затем подвергается отрицанию и то, что разум есть разум. Конечно, чувственные побуждения, человеческие страсти, аффекты сплошь и рядом не» разумны, несмотря на то что они присущи разумному существу и в известной мере поддаются контролю разума, не говоря уже о социальном контроле. Однако как бы ни были неразумны, даже бессмысленны те или иные человеческие побуждения, влечения, эффекты, действия, они обусловлены определенными мотивами, состоянием человека, условиями его жизни, короче говоря, детерминируются закономерностями, исследование которых составляет предмет психологии и других наук о человеке. Ход наших рассуждений, так же как и аргументы, выявляющие несостоятельность иррационалистической интерпретации природной и социальной реальности, позволяет, как это представляется не первый взгляд, сформулировать вывод, что ничего иррационапьного не существует. Да, иррациональное в том смысле, какой придает этому термину иррационализм, не существует. Но было бы упрощенчеством полагать, что диалектико-материалистическая критика иррационализма сводится к одному лишь отрицанию иррационалистической концепции реального. Философия марксизма исследует те действительно существующие явления, на которые ссылаются философыиррационалисты и которые они не способны правильно оценить и объяснить. Диалектический материализм разграничивает явление и сущность, сущность и видимость, подходя с этих позиций к вопросу о рациональном и иррациональном. К. Маркс осуществил такое исследование в «Капитале». Предваряя последующее изложение, мы можем сказать: иррациональное не существует как форма всеобщности, сущность, закономерность природных и социальных процессов, но оно возникает при известных условиях как форма их проявления, в частности видимость. Видимость нередко понимают поверхностно, субъективно, так сказать, на уровне видимости, т. е. как нечто лишь кажущееся, но в действительности не имеющее места. Это сведение видимости к самообману, или, говоря иными словами, игнорирование ее объективной основы, реального содержания, находится в явном противоречии с фактами, которые отнюдь не являются лишь фактами сознания. Между тем самообман порождается видимостью, и этот самообман обычно заключается в том, что видимость воспринимается не как видимость, а как нечто совершенно другое, например, как сущность, закон. Следует поэтому рассматривать видимость не как то, что лишь видится, но в действительности не существует, а как нечто присущее самой объективной реальности, но неадекватно выявляющее те сущностные процессы, которые ее порождают. Полагать, что сущность проявляется непосредственно, именно так, как она существует, значит разделять наивное, чуждое науке заблуждение. Если бы сущность вещей и ее проявления совпадали, наука была бы не нужна. Разумеется, не всякая видимость иррациональна. Иррациональность видимости — специфическая форма проявления противоречий между явлением и сущностью, такого рода противоречий, которые выступают в известных границах как абсолютная противоположность, абсолютная несовместимость. Видимость существует повсеместно: она, следовательно, представляет собой одну из форм всеобщности, которая, однако, так же отличается от закономерности, как случайное от необходимого. Видимостью, например, является господство случайности, которое, однако, представляет собой проявление необходимости. Очевидное, которое есть специфический факт сознания, нередко также оказывается видимостью. Это, так сказать, видимость видимости. Одна из насущных задач познания заключается, в частности, в том, чтобы идентифицировать видимость, а затем исследовать ее как выражение сущности. При этом с необходимостью выявляется факт объективности и существенности видимости, которая оказывается специфической определенностью сущности. В. И. Ленин пишет: «Сущность является. Явление существенно», и это, несомненно, относится также и к видимости. Приведем один, на наш взгляд, впечатляющий пример видимости, которая оказывает существенное воздействие на все биологические процессы, а также на повседневную жизнь людей. Всем известно, что вопреки библейской легенде и, разумеется, вопреки видимости не Солнце вращается вокруг Земли, а, напротив, Земля движется вокруг Солнца по определенной, достаточно точно вычисленной орбите. Гелиоцентрическая гипотеза доказана не только теоретически, но и практически. Но видимость, разоблаченная наукой и практикой, не исчезла: она сохранила присущую ей форму чувственной достоверности. Люди начинают свой трудовой день после восхода Солнца; они ложатся спать после захода Солнца. Биологические ритмы, регулирующие жизненные процессы на нашей планете, отражают эту видимость, сообразуются с ней и в известной мере определяются ею. Конечно, все это возможно лишь потому, что данная видимость отражает относительность движения в Солнечной системе. Как доказала теория относительности, физические закономерности выполняются одинаково в инерциальных системах. Видимость там, где она выступает как тотальное отрицание сущности, закона, носит иррациональный характер. Но это совсем не та иррациональность, о которой говорит философский иррационализм, Эта видимость, правда, не непосредственно, а опосре ДОБЙИНЫМ образом отражает сущность: она подчиняется определенным объективным закономерностям и представляет собой специфическую форму взаимодействия между явлениями. Следовательно, диалектико-материалистическое признание объективного существования иррациональной видимости, признание, которое при поверхностном подходе может показаться уступкой философскому иррационализму, означает на деле его последовательное и обоснованное отрицание. Гениальный анализ иррациональной видимости капиталистических общественных отношений в «Капитале» К. Маркса является замечательным свидетельством величайшей плодотворности диалог тико-материалистической методологии. Говоря о товарном фетишизме, Маркс отмечает, что в системе капитализма производство вещей и производство товаров оказываются одним и тем же процессом. Продукт труда настолько срастается со своей товарной формой, что она представляется уже не исторически определенным (и преходящим) общественным отношением, а неизбежной определенностью продукта труда. Эта видимость тождества между продуктом труда и товаром носит, как показывает К. Маркс, иррациональный характер. Стоимость товара, которая также является исторически определенным социальным отношением, а не природным свойством вещей, становящихся товарами, выступает как естественное мерило труда и продукта труда. Между тем никакой химический анализ не обнаружит в предмете труда его стоимости, ибо последняя, как и любое общественное отношение, не заключает в себе ни грана вещества. Буржуазные экономисты находятся в плену этой видимости, поскольку они определяют товар просто как продукт труда, несл-ютря на то что товарное производство лишь в условиях капитализма приобретает форму всеобщности, Таким образом, предмет труда, как только он становится товаром, превращается, по словам .К. Маркса, в чувственно-сверхчувственную вещь, так как основной формой проявления экономических связей оказываются отношения вещей, товаров, что придает отношениям людей фантастический характер. В докапиталистических формациях, указывает Маркс, труд и его продукты не принимают «отличную от их реального бытия фантастическую форму». Лишь в обществе, в котором социальная сущность труда осуществляется путем овеществления и отчуждения, т. е. как отношения вещей, в обществе, где измерение трудовых затрат сводится к измерению величины стоимости, последняя выступает не как исторически сложившееся (и отнюдь не вечное) общественное отношение, а как естественное свойство продукта труда. Иными словами, стоимость, историчность которой, разумеется, внешне не проявляется превращает каждый продукт труда в социальный иероглиф. Поэтому и взаимодействие производителей, обменивающихся продуктами своего труда, представляется им «зещными отношениями лиц и общественными отношениями вещей». Иррациональная видимость капиталистических отношений —• выражение их антагонистической сущности. Это не просто нечто только представляющееся сознанию, мнимое, кажущееся, преодолеваемое научным исследованием. Последнее разоблачает эту видимость, но, конечно, не уничтожает ее. Эта видимость отнюдь не безобидна: она не только обманывает, оболванивает сознание, но и в то же время представляет собой объективное, закономерное выражение господства стихийных сил общественного развития над людьми, господства продукта труда над производителем, Ее наиболее наглядное проявление — «самоочевидная» власть денег. Если в религии образы человеческой фантазии — закономерное выражение иррациональной видимости антагонистических общественных отношений — господствуют над людьми подобно действительно существующему, определяя во многом их поведение, то в экономике буржуазного общества такой стихийно властвующей силой, предопределением человеческой судьбы оказывается движение стоимости, овеществленного общественного отношения. «Величины стоимостей,—пишет К. Маркс,— непрерывно изменяются, независимо от желания, предвидения и деятельности лиц, обменивающихся продуктами. В глазах последних их собственное общественное движение принимает форму движения вещей, под контролем которого они находятся, вместо того чтобы его контролировать» . Дальнейшим развитием учения К. Маркса об иррациональных проявлениях капиталистических отношений является его знаменитый анализ пресловутой «триединой формулы» вульгарной политической экономии, которая, полностью согласуясь с видимостью капиталистического производства (и, разумеется, с интересами капиталистов), провозглашает, что источники трех основных видов дохода (прибыли, ренты, заработной платы) составляют капитал, земля и рабочая сила. К. Маркс, высоко оценивая классическую буржуазную политическую экономию, отмечал, что она разрушила это иллюзорное представление, доказав, что стоимость производится только трудом. Тем не менее даже лучшие представители буржуазной экономической науки, поскольку они абсолютизируют капиталистическую форму производства, «остаются,— как пишет Маркс,— захваченными тем миром видимости, который они критически разрушили». То обстоятельство, что прибыль капиталиста соразмера величине авансированного им капитала, а не количеству эксплуатируемых им пролетариев, оказывается более убедительным аргументом, чем научные выводы теории стоимости, которые к тому же не соответствуют интересам капиталиста. Столь же очевидным является и тот факт, что собственник земли получает ренту соответственно количеству и качеству своей земли, которую он сдает в аренду. И тем более очевидно, что трудящиеся, являющиеся согласно теории стоимости единственными создателями последней, получают лишь заработную плату. Выходит, таким образом, что участники капиталистического производства не только живут в мире видимости; видимость, во всяком случае, непосредственно как бы определяет их поведение. Ни один капиталист не руководствуется в своей предпринимательской деятельности научной теорией стоимости, о которой он к тому же не имеет ни малейшего представления. Для него служит компасом вульгарное представление о соответствии между величиной прибыли и величиной эффективно функционирующего капитала. Он не видит отношения пропорциональности между прибылью и той частью капитала, которая расходуется на оплату рабочей силы. Но в этом случае прибыль капиталиста — такова объективная видимость капиталистического производства — не зависит от того, какое количество рабочих подвергается эксплуатации. Классики буржуазной политической экономии не могли именно вследствие своей буржуазной ограниченности разрешить это противоречие между явлением и сущностью, которое-то и составляет источник иррациональности «триединой формулы». Данное противоречие смог научно объяснить и теоретически разрешить только К. Маркс, и прежде всего потому, что он был совершенно свободен от постоянно навязываемых самой капиталистической действительностью предрассудков. К. Маркс доказал, что уровень прибавочной стоимости находится в зависимости от органического строения капитала. Там, где величина переменного капитала (затраты на оплату рабочей силы) превышает величину постоянного капитала (стоимость средств производства), производимая прибавочная стоимость больше, чем в отраслях, в которых имеется обратное отношение между переменным и постоянным капиталом. Однако это неравенство условий производства прибавочной стоимости в разных отраслях капиталистического производства постоянно нарушается вследствие усиленного притока капитала в более доходные сферы производства и в конечном итоге в силу конкуренции сводится на нет в процессе товарообмена, в ходе которого осуществляется перераспределение прибавочной стоимости. Конечным результатом конкурентной борьбы между капиталистами становится образование средней нормы прибыли, т. е. приблизительно пропорциональное отношение между величиной всего авансируемого предпринимателем капитала и получаемым им доходом. Таким образом, иррациональная видимость — величина прибыли — определяется не количеством овеществленного живого труда, а величиной успешно функционирующего капитала, т. е. порождается самим механизмом капиталистического производства. Земля, как и другие средства производства, является в условиях буржуазного общества капиталом, который может быть превращен в денежный капитал. Владэлец последнего предоставляет кредит капиталисту-предпринимателю, и тот выплачивает ему определенный процент. Понятно поэтому, что рента, которую получает собственник земли, должна быть по меньшей мере равной процентам, получаемым с соответсгвующего цене земли денежного капитала. Но земля не имеет стоимости, поскольку она не является продуктом труда. Следовательно, цена земли, которая определяет величину ренты, представляет собой иррациональное отношение. Это цена того, что не имеет стоимости, несмотря на то что цена товара есть денежное выражение стоимости. Земля же — природный феномен, в то время как рента — общественное отношение. Это значит, говоря словами Маркса, что «общественное отношение, взятое как вещь, поставлено в отношение пропорциональности к природе; то есть выходит, что в известное отношение друг к другу ставятся две несоизмеримые величины»ё. Суть дела заключается в том, что рента — часть прибавочной стоимости, производимой рабочей силой, часть прибыли, которую капиталист вынужден передать владельцу арендуемой им земли,— принимает иррациональную форму естественного продукта земли. Капиталист-предприниматель ведет свое дело, сознавая, что принадлежащий ему капитал может и независимо от его собственной предпринимательской деятельности приносить доход в виде процента. Прибыль, которую капиталист получает сверх процента со своего капитала,—результат производительного функционирования капитала. Этот результат, указывает К. Маркс, принимает иррациональную форму «предпринимательского дохода^, возникающего, по видимости, не вследствие эксплуатации пролетариев, а как продукт собственного труда капиталиста. Столь же иррациональна в своем непосредственном проявлении и заработная плата эксплуатируемого капиталом пролетария, так как она фиксируется на поверхности как цена его труда, стихийно складывающаяся на рынке рабочей силы. Труд же, как известно, не имеет стоимости; он ее создает. Величина стоимости определяется количеством овеществленного в товаре общественно необходимого (на данном уровне развития капиталистического производства) труда. Но не труда вообще — труд вообще является такой же абстракцией, как материя вообще, плод вообще и т. д., а исторически определенного (абстрактного, по известному определению К. Маркса) труда, который и производит стоимость, а не просто необходимые вещи, создаваемые конкретным трудом плотника, портного и т. д. Следовательно, как разъясняет К. Маркс, «цена труда» столь же иррациональна, как и «желтый, логарифм» 10. Однако иррациональное (и этого не следует забывать) есть только видимость (правда, объективная) определенных сущностных, в данном случае антагонистических, производственных отношений, которые отнюдь не иррациональны: они функционируют и развиваются соответственно внутренне присущим им экономическим закономерностям, открытие и систематическое исследование которых составляет бессмертную заслугу основоположника научного коммунизма. Капиталист утверждает, что он платит рабочему столько, сколько стоит его труд. Это утверждение отражает видимость, складывающуюся на капиталистическом рынке рабочей силы. В действительности же «цена труда» есть не справедливое, как заявляет капиталист, вознаграждение за труд рабочего, а денежное выражение стоимости рабочей силы, т. е. стоимости средств, необходимых для ее существования и воспроизводства. То, что рабочая сила производит несравненно больше, чем стоимость средств, необходимых для ее существования и воспроизводства, маскируется объективным механизмом капиталистического производства и обращения, видимостью «свободного» соглашения между капиталистом и «добровольно» поступающим в его распоряжение пролетарием. На деле же, указывает К. Маркс, «заработная плата, или цена труда, есть лишь иррациональное выражение стоимости или цены рабочей силы» . Таким образом, мистификация экономической структуры буржуазного общества есть не просто результат изощренной соифистики апологетов капитализма: мастера мистификации сами являются специфическим продуктом капиталистического способа производства, их интеллектуальная деятельность — идеологическая форма духовного производства в условиях капитализма, их сознание — отражение данного общественного бытия. Эти идеологи, впрочем, как и другие агенты капиталистического производства, «чувствуют себя совершенно как дома среди этих отчужденных и иррациональных форм: капитал — процент, земля — рента, труд — заработная плата, ибо они движутся в этих формах внешней видимости и постоянно имеют дело с ними» . Действительная взаимосвязь качественно различных видов доходов, их единство, их отношение к труду, создающему прибавочную стоимость,— подлинная основа всех видов дохода при капитализме — представляются вульгарному экономисту чем-то совершенно несообразным, противоречащим очевидности. Его сознание отражает отчужденные экономические отношения; это — отчужденное сознание. Вот почему извращение действительных отношений, иррациональная видимость самовозрастания капитала безотносительно к эксплуатации рабочей силы — все это представляется трубадуру капитала чем-то само собой разумеющимся, «Как только вульгарный экономист,— отмечает К. Маркс,— доходит до этих несообразностей, ему все становится ясным, он уже не чувствует потребности раздумывать дальше» . Эти замечания Маркса, впрочем, как и весь анализ непосредственного проявления сущности капиталистического производства, имеют громадное методологическое, гносеологическое значение, в частности, для исследования такого проявления процесса познания, как очевидность, которая, так сказать, вопреки очевидности нередко оказывается лишь обманчивой видимостью, стоящей на пути проникающего в сущность явлений научного исследования. И все же эту видимость не следует сбрасывать со счетов, после того как она идентифицирована, т. е. познана как видимость. Задача заключается не просто в том, чтобы свести видимость к сущности: необходимо показать, как и почему данная сущность порождает данную видимость. Это и делает К. Маркс в третьем томе «Капитала». Только такой генетический 'анализ видимости является диалектическим в отличие от редукционистской методологии, которой ограничивались классики буржуазной политической экономии. Наиболее впечатляющим примером иррациональной видимости капиталистических отношений (и соответствующей этой видимости мистификации их антагонистической сущности) служит уже упоминавшееся отношение капитал — процент. Ссудный капитал, как известно, не продается, а предоставляется взаймы* Процент есть плата за кредит, специфическая цена ссудного капитала, которая, однако, радикально отлична от заключенной в нем стоимости. Эта цена не есть денежное выражение стоимости. Но в таком случае цена не является ценой, и процент как несоизмеримая со стоимостью цена представляет собой, говоря словами Маркса, «абсурдное противоречие». К. Маркс пишет: «Процент как цена капитала — выражение с самого начала совершенно иррациональное» 14. Основу этой иррациональной видимости образует закон прибавочной стоимости, часть которой составляет процент. Получение процента возможно лишь потому, что деньги, предоставленные в кредит, в конечном счете финансируют капиталистическое предпринимательство, т. е. производство прибавочной стоимости. Эта, казалось бы, очевидная сущность дохода, состоящего из процентов с капитала, совершенно затушевывается процессом функционирования ссудного капитала, собственник которого получает установленный процент независимо от того, используется ли ссуда для производства или же для личного потребления. А поскольку кредитор и кредитуемый являются капиталистами, процент «есть отношение между двумя капиталистами, а не между капиталистом и рабочим»15. Поэтому связь процента с эксплуатацией еще более скрадывается. Капитал, приносящий проценты, представляется уже не капиталом, а каким-то таинственным свойством особенной вещи, денег. Это поражающее воображение самовозрастание капитала непосредственно проявляется как «отношение некоей вещи, денег, к самой себе». Деньги порождают деньги—такова видимость ссудного капитала, бращение которого, выражаемое формулой Д—Д', представляет собой «иррациональную форму капитала, высшую степень искажения и овеществления производственных отношений». То, что яблони производят яблоки, а на грушевых деревьях вырастают груши,— природный процесс, который не порождает иррациональной видимости. Такого рода процессы привели некоторых античных философов к выводу, что подобное порождается подобным. Но этим мыслителям и в голову не приходило, что деньги обладают мистической способностью производить деньги. Лишь капиталистический способ производства породил эту иррациональную видимость, которая представляется буржуазному сознанию совершенно естественным, рациональным и, более того, внеисторическим свойством денег. К. Маркс цитирует Р. Прайса, английского экономиста второй половины XVIII в., который писал: «Деньги, приносящие сложные проценты, сначала растут медленно, но в дальнейшем темп роста непрерывно ускоряется, и через некоторое время он достигает такой быстроты, что превосходит всякое воображение. Один пенс, отданный в рост на 5% в год рождения Христа, к настоящему времени вырос бы в сумму, большую, чем представили бы 150 миллионов земных шаров, состоящих сплошь из чистого золота» . Эта цитата не просто исторический анекдот, обнаружен* ный К. Марксом в истлевших архивах экономической мысли. Убеждение Р. Прайса разделяли многие его современники. Больше того, тогдашний премьер-министр Англии В. Питт, самым серьезным образом восприняв фантастическое допущение Р. Прайса, внес в палату общин законопроект о введении нового налога, общая сумма которого, непрерывно возрастая в виде банковского капитала по закону сложных процентов, гарантировала бы Англии бездефицитный государственный бюджет. Питт, как и вульгарные экономисты последующего периода, не способен был уразуметь, что величина прибавочной стоимости, определяемая массой прибавочного труда, ставит границу накоплению всякого, в том числе и денежного, капитала. К. Маркс разъясняет, что иррациональная видимость капиталистических отношений коренится не в существовании прибавочного продукта, а в антагонистической природе капиталистического производства. Вместе с уничтожением эксплуатации человека человеком, уничтожением отчуждения производительной деятельности и ее продуктов исчезает порабощение людей стихийными силами общественного развития и иррациональная видимость экономических отношений, которая извращает, уродует весь образ человеческой жизни. Однако уничтожение антагонистических отношений не означает устранения противоречий общественного развития. Научно-технический прогресс и социально-экономическое развитие ограничены по меньшей мере тем уровнем, который ими достигнут. Господство человека над природой вызывает глубокие вполне сравнимые с геологическими изменения природных ресурсов, изменения, которые нередко не только не соответствуют намерениям людей, но и явно им противоречат. Разумеется, люди все более научаются управлять и стихийными последствиями своей сознательной деятельности, но это не означает уничтожения такого рода последствий. Если недопустимо абсолютно противопоставлять рациональное и нерациональное, то столь же недопустимо метафизически разгораживать нерациональное и иррациональную видимость. Необходимо, следовательно, учитывать относительность, историческую ограниченность, противоречивость рационального. Диалектика рационального и нерационального так же всеобща, как и развитие, ибо нерациональное — это и есть в конечном итоге неизбежная историческая ограниченность рационального. Марксизм-ленинизм доказал возможность и закономерность переустройства общества на разумных началах. Коммунистическое строительство практически осуществляет это переустройство» Основной характеристикой этого нового исторического процесса является планомерное, разумное социальное творчество во всех сферах общественной жизни, благодаря которому развитие человеческой самобытности, прогресс человечности становятся высшей общественной целью.