Эссе Бориса Докторова, посвященное Владимиру Ядову

ВЛАДИМИР ЯДОВ: ЧЕЛОВЕК, ПОЛНОСТЬЮ ВЫПОЛНИВШИЙ
СВОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ
Эссе Бориса Докторова, посвященное Владимиру Ядову (1929-2015).
Почти полгода прошло со дня смерти Владимира Александровича Ядов (25
апреля 1929 — 2 июля 2015). И пора понять и сказать, что всем нам повезло
быть современниками, коллегами, учениками человека, осознавшего свое
предназначение и нашедшего свое счастье в том, что он смог полностью
исполнить его. Мы общались – лично или через его книги – с человеком из
другого мира, наделенного уникальным социальным чутьем и понимаем. И
даром делиться своими знаниями.
По моему мнению, Ядов – это ученый и личность такого масштаба, что при
изучении его биографии и творческого наследия в высшей степени уместно,
даже необходимо обращаться к истории науки и опираться на принципы
анализа процессов и результатов деятельности ученых, писателей и
художников, оказавших выдающееся влияние на развитие науки, искусства,
общества в целом.
Совокупность многих личностных и макро-социальных обстоятельств
определили их особую роль в создании научной и художественной картины
мира. Внешне это иногда выглядит так, что какая-то высшая сила поручила
им сообщить всем остальным нечто жизненно очень важное, научить чему-то
крайне необходимому.
Мне приходилось уже писать о причинах слабости, робости наших историкобиографических исследований, касающихся, в частности, современной
российской социологии. Их много, но отмечу, на мой взгляд, главную. Мы не
считаем, что имеем право на свою историю. Мы зациклены на теории и
методах познания социального мира, на предметно-объектных аспектах
изучаемых феноменов и процессов. Но не отдаем себе отчет в том, что
главное в науке – это исследователь.
На наших глазах, в течение нескольких последних лет ушла значительная
часть людей, стоявших у истоков современной российской социологии. Мы
как научное сообщество – осиротели. Неужели и уход Ядова не заставит нас
задуматься о том, что изучение нашего прошлого – неотложная задача,
стоящая перед всеми нами? Или мы добровольно отказываемся от него?
Настоящий текст – это попытка обозначить самые общие «точки» биографии
Ядова, разработка которой, потребует многих лет и значительных усилий. Не
только собственно интеллектуальных, необходимо также осознание многих
нравственных проблем. Ведь создание портрета Ядова подразумевает
осуществление многоаспектного и многослойного анализа более чем
полувекового развития советской и постсоветской социологии, а также
изучения и оценки деятельности многих и многих наших коллег.
Поколение первых советских социологов было сформировано войной и
«оттепелью»; им предстояло создать российскую социологию с «нуля».
Назову лишь тех из них, с кем Ядова связывали многолетние дружеские
связи, кого он характеризовал добрыми словами в интервью и о ком писал в
письмах: Галина Андреева и Борис Грушин, Татьяна Заславская и Андрей
Здравомыслов, Игорь Кон и Николай Лапин, Юрий Левада и Геннадий
Осипов, Анатолий Харчев и Овсей Шкаратан, Владимир Шубкин и еще
совсем немногие.
Ядов – один из них, и его наследие должно рассматриваться в контексте
сделанного всеми, более того, и представителями следующих
профессионально-возрастных когорт. Такова моя общая исследовательская
установка. Но сейчас я хотел бы наметить без аргументации и взаимоувязки
лишь то, что отличает биографию Ядова от прожитого другими и что, мне
кажется, лежит в основании уже получившего распространение в нашей
историографии понятия «Феномен Ядова». При этом используются
материалы моих интервью, проведенных с Владимиром Александровичем в
разные годы, наша многолетняя переписка, а также воспоминания о Ядове
его друзей и коллег.
Из всех первопроходцев только Ядов имеет прямое отношение сразу к трем
элементам фундамента нашей социологии: основополагающая «Человек и
его работа», вечная книга по методологии социологического исследования и
для многих до сих пор трудная и потому плохо понимаемая диспозиционная
теория личности. Более того, серия его статей по полипарадигмальности
современной теоретической социологии во многом обеспечила «бескровный»
переход от советского к постсоветскому периоду отечественной социологии.
Возможно, тем самым ему удалось решить уникальную задачу науковедения
и организации науки.
Уже при рождении, всего через 12 лет после Революции, Ядов был заряжен
энергий тех, кто искреннее многих других верил в ее идеалы и старался
следовать им. Таковы были: грамотные и общественно активные выходцы из
российских провинциальных городов и еврейских местечек. Именно оттуда в
Ленинград приехали на учебу его будущие родители и встретились там.
Сыну они дали имя Ленина, а дочь назвали в честь Инессы Арманд.
Детский друг Ядова, ставший генералом авиации, вспоминал, как Владимир,
еще в довоенные годы, висел на перилах балкона на шестом этаже. Научная
смелость Ядова обнаруживается в том, что на протяжении всей жизни он
брался лишь за масштабные исследовательские проекты, всегда стремился
быть «на передовой».
Ядов – единственный среди социологов своего поколения, который еще в
период войны ушел из школы и поступил в военное училище. Хотел стать
летчиком. Не прошел по физическому состоянию, не согласился учиться на
техника по обслуживанию самолетов и через год вернулся в школу.
Электронное письмо, которое я получил от Ядова в начале октября 2013
года, начиналось словами: «Я бы сказал, что прожил удивительно
счастливую жизнь» и оканчивалось: «Что не успел сделать? Все, к чему
лежала душа, исполнил. Долгов не оставляю. О чем жалею? Жалею лишь о
том, что не поспел на фронт».
Жизнь испытывала Ядова и одновременно обогащала его социальный опыт.
За отличную учебу на философском факультете ЛГУ и активную работу в
комсомоле он получил право без экзаменов поступить в аспирантуру. Однако
реализовать эту возможность Ядов не мог. Его несправедливо исключили из
партии, и он с большим трудом устроился рабочим на одном из заводов. У
многих опустились бы руки, но Ядов боролся за восстановление в партии и
победил систему. Много позже его друг Андрей Здравомыслов отмечал:
«Если бы Володя согласился с несправедливым выговором, приписывающим
ему обман партии, то он никогда бы не стал Ядовым». Добавлю, если бы он
не работал на заводе, то – скорее всего – не было бы «Человека и его
работы».
Ядов – руководитель первой в СССР социологической лаборатории. Он –
один из первых советских социологов, учившихся за рубежом, в Англии; там
он узнал многое о современных методах социологии и углубил свои знания в
области психологии. Потом все это нашло отражение в его книге
«Социологическое исследование. Методология. Программа. Методы» и в
диспозиционной теории личности.
Однажды друг семьи Ядова еще со студенческих времен привел к ним
мужчину и попросил приютить его ненадолго. Практически не покидая дома,
мужчина все время что-то писал на машинке. Позже Ядов узнал, что это был
Александр Солженицын. Но подобно Борису Грушину, Ядов не участвовал в
диссидентских начинаниях и мог сказать о себе: «Я не участвую в чужих
войнах, веду свои». Тем не менее, в начале 1980-х Ядов оказался в
Ленинграде опальным и на несколько лет был вынужден отойти от активной
работы в социологии. Но когда началась перестройка, в Москве не нашлось
человека, которому руководство Академии наук и ЦК КПСС могло бы
доверить преобразование Института конкретных социальных исследований в
Институт социологии.
В большом разговоре о «Школе Ядова» Виктория Семенова рассказала, как в
один из дней работы Всероссийского социологического Конгресса в Уфе
(2012 г.) посередине большого холла, заполненного приехавшими на
конференцию и неорганизованно общавшимися между собой учёными, вдруг
поставили стул или табуретку, на которую сел Владимир Александрович. И
сразу вокруг него зароились все собравшиеся. Все «броуновское движение» в
холле вдруг организовалось вокруг этой центральной табуретки.
Такова была харизма Ядова, магия его личности. Я уверен, для многих, кто
впервые его видел «вблизи», возможно обменялся парой фраз, это – событие
на всю оставшуюся жизнь, тема для многолетних рассказов студентам и
коллегам.
Судьба хранила Ядова от того, чтобы не сорваться с балкона, не погибнуть на
настоящей, войне, не сломаться после исключения из партии и фактически
надолго или навсегда потерять право заниматься наукой, не получить
непоправимых травм на чужих войнах, не «обидеться» на систему за
изгнание из ленинградской социологии. Она дала ему долгую и, как он сам
сказал, счастливую жизнь. Временем, обстоятельствами него была возложена
особая миссия – создание российской социологии. И он ее выполнил, хотя
никогда не заявлял об этом. Всегда был настроен на познание нового и всегда
был открыт людям.