Казусы с Пелевиным Макс Фрай /

Макс Фрай / Казусы с Пелевиным
Нет, ну не все так страшно. Лабораторной работы на тему: Пелевин — это наше все (= наше «ничего» =
«все, но не наше» = «чье-нибудь кое-что») не предвидится. Просто уж больно много идиотских историй у
меня накопилось. Не про самого Пелевина, конечно, а про пелевинских читателей.
Казус первый. Апрель этого самого года. Поезд Москва-Киев. Я в нем зачем-то еду. В купе кроме меня всего
один пассажир, юный и симпатичный. Сразу после проверки билетов он усаживается на своей полке в некое
подобие «лотоса» и сидит так, прикрыв глаза, часа полтора. Кайф! Я, в свою очередь, мирно читаю
свеженького Пелевина (угу, то самое «поколение», на кое столь печально взирают некоторые граждане с
критическим складом профессии). Молодой человек, наконец, выходит из своей «мини-нирваны», смотрит
на меня ясными голубыми глазами и приветливо спрашивает (наш диалог пересказываю очень условно,
поскольку конспектов не делал): «А это последний Пелевин?» Я утвердительно мычу.
Мой собеседник удовлетворенно кивает, бормочет: «Я себе тоже скоро куплю». И вдруг начинает
взволнованно рассказывать: «Знаете, у меня есть друг, можно сказать, учитель, буддист, конечно, он такой
просветленный, такой продвинутый — (на самом деле, его речь звучала отнюдь не столь глупо, как это
может показаться в моем пересказе) — а вот когда едет на машине, и его гаишник останавливает, ничего
поделать не может: робеет, отдает деньги, и все такое. И так с ним часто бывает. И я вот думаю: что же
делать?
Почему
мы
такие
беззащитные?
Неужели
иначе
не
получается?»
Я с ужасом понимаю, что у меня почему-то просят мудрого совета (вы представить себе не можете,
насколько я НЕ похож на мудреца, к которому имеет смысл обращаться за советами!) и открываю рот. Из
глубин открытого рта выезжает какая-то телега на заданную тему (содержание телеги опускаю за
ненадобностью, просто поверьте на слово: я мел откровенную чушь). Мой спутник, тем не менее,
удовлетворенно кивает. На его лице — блаженная улыбка человека, который наконец-то все понял. Я не
выдерживаю: «Слушайте, а с чего вы вообще решили, что я могу дать вам дельную консультацию по
данному вопросу?» «Так вы же Пелевина читаете, — немного удивленно объясняет он. — С кем же еще на
такую
тему
говорить-то?»
«О, господи, — думаю я, — приехали!»
Казус второй. Сотрудница фирмы, где работает один из моих приятелей, явилась на работу взвинченная, с
покрасневшими веками и прочими атрибутами бессонной ночи на лице. Все решили, что беда стряслась
нешуточная. Угу, стряслась. И еще какая! Дама застукала своего сына за чтением Пелевина!!! Вы только
вдумайтесь! За чтением! Пелевина! Коллеги, задавшиеся целью ее утешать, сперва опешили, а потом
оживились. Кто-то поздравил несчастную с тем, что ее сын растет умным мальчиком. Кто-то презрительно
буркнул, что в шестнадцать лет можно и Пелевина читать, ничего страшного, лишь бы привычка брать
книгу в руки выработалась — т.е. завязалась обычная в таких случаях бесплодная, но эмоциональная
дискуссия о Пелевине, типа той, что ведут читатели Сергея Кузнецова.
«Но вы не понимаете, — с отчаянием в голосе сказала несчастная мать. — Он же читает ПЕЛЕВИНА!»
Воцарилась пауза, в течение которой участники диспута честно пытались понять, в чем, собственно,
заключается причина столь бурного негодования. «Значит он принимает наркотики, — наконец объяснила
гениальная мамаша. — Или собирается их принимать. Пелевин же для наркоманов пишет!»
Немая сцена.
Казус третий. Затеял ваш покорный слуга беседу просветительского толка с красивой девушкой. На тему
«что почитать». Сам только-только отрыл в сети классного писателя и, ясное дело, веду агитацию и
пропаганду культурного образа жизни. Она спрашивает: «А он как Пелевин пишет?» «Да нет, не совсем
так, — честно отвечаю я, — вернее, совсем не так…» Девушка разочарованно отворачивается. Моя
гуманитарная миссия провалена.
Казус четвертый. Друзья из Питера недавно звонили, рассказывали, что один наш с ними общий знакомый
прочитал последний роман Пелевина, сказал: «И этот продался!» — и запил. Кому именно «продался»
Пелевин выяснить совершенно невозможно, поскольку дядя все еще благополучно пребывает в запое.
Казус пятый. Одна знакомая спрашивает: «Тебе у Пелевина что больше нравится: «Чапаев» и «Желтая
Стрела», или «Омон Ра» с «Жизнью насекомых»?« После некоторых раздумий говорю, что вторая пара,
пожалуй,
все-таки
больше.
«Значит,
ты —
маниакально-депрессивный
тип!» —
радостно
сообщает
она.
«А
если
бы
я
«Чапаева»
и
«Стрелу»
выбрал?» —
недоуменно
спрашиваю
я.
«Тогда
был
бы
шизоидный!»
Напрягаюсь, с трудом вспоминаю подходящий к случаю термин и торжествующе спрашиваю: «А
эпилептоидные
типы
что
у
Пелевина
предпочитают?»
Моя собеседница растерялась. «Не знаю, — говорит, — может быть, им как раз новый роман понравится…»
Вот такой вот психиатрический тест по Пелевину. Даже не знаю: плакать тут, или смеяться!
Казус шестой. Получаю письмо от своего постоянного читателя (постоянному читателю лет семнадцать, не
больше) с подробным отчетом о победах его светлого разума над очередной порцией рассказов Борхеса (на
коего я с тупым упорством идиота присаживаю всех, кто шевелится и буквы знает, прямо как драг-диллер
какой, честное слово!) Мой корреспондент вроде как доволен результатами эксперимента над его юным
организмом. Даже решил меня отблагодарить: рекомендацией за рекомендацию. Прямо советовать не
решается, и этак осторожно спрашивает: «Макс, а вы никогда не пробовали читать такого писателя, Виктора
Пелевина? По-моему, наш человек.» Мне и смешно до слез (вот она, настоящая невинность, есть еще ребята,
которые не в курсе, что жить в России и не прочитать Пелевина попросту невозможно!) — и в то же время, я
понимаю, что эта фраза «наш человек» в устах умненького семнадцатилетнего мальчишки, не отягощенного
еще ни снобизмом, ни осознанной необходимостью чтения «для того, чтобы быть в курсе», ни даже
элементарным знанием «медицинского факта», что Пелевин — фигура не просто известная, а, так сказать,
«культовая», дорого стоит. По курсу моего банка один такой «наш человек» равен приблизительно одному
фунту UK. А один стандартный «критикокилобайт» — это что-то типа белорусского «зайчика».
На этом, пожалуй, можно было бы и остановиться, но неудержимо хочется чего-нибудь резюмировать.
Резюматор, знаете ли, внезапно зачесался. Ok, резюмирую. У Виктора Пелевина есть недостаток,
свойственный, впрочем, любому хорошему писателю: он один такой. Умный, ироничный, начитанный
парень, чьи тексты легко и с удовольствием расшифровываются теми, кому, собственно, адресованы, и
напрочь сносят крыши наивным и не в меру восприимчивым, вроде моего юного попутчика — литераторов,
владеющих сходным методом и ведущих аналогичную стратегическую игру, в последнее десятилетие
должна была бы появиться целая плеяда. Ан нет, не появилась пока, так что в нашем распоряжении попрежнему всего один — Виктор Пелевин. Расплачиваться за эту вопиющую несправедливость приходится
читателям. Вот они и пускаются во все тяжкие. Последний роман Пелевина ждали, пожалуй, слишком уж
долго, его ждали, можно сказать, с надрывом. Обманутые и оправдавшиеся ожидания встретились в
пространстве дискуссий как массы теплого и холодного воздуха в атмосфере — и пошел циклон. И ведь
какая буря в стакане воды получилась!
Поскольку Пелевин один, ему достается слишком много обожания (что, собственно, не беда) и слишком
много агрессивной неприязни. Выступления некоторых критиков грешат элементарным хамством —
хорошо хоть объекту их словесных экспериментов, судя по всему, искренне по фигу. Признаться, поначалу
я никак не мог понять излишней эмоциональности пелевиноненавистников: уж больно задушевно у них
получается. Такое впечатление, что у каждого Пелевин, как минимум, жену увел, честное слово! Самое
простое объяснение «жаба давит», в более корректной и развернутой форме предложенное Александром
Генисом меня не удовлетворяло. Ответ, кажется, все же нашелся в статье Андрея Немзера, каковой весьма
убедительно костерит Пелевина за «чистоплюйство и цинизм» и инкриминирует ему убийственную
гражданскую позицию: «им нельзя — мне можно». А ведь действительно, все так и есть. «Им» — нельзя.
Пелевину — можно. Почему? А вот так уж вышло. Писателю, который знает, что «литература в большой
степени программирует жизнь, во всяком случае, жизнь того, кто ее пишет» — и который, в то же
время, «полагает, что если его роман заставил нескольких его друзей три-четыре раза на протяжении
чтения от души рассмеяться — цель можно считать достигнутой» (будете смеяться, но я без тени
сомнения верю и самому Пелевину, и Дмитрию Быкову, цитату из статьи которого добросовестно
передрал) — можно все. И делайте, что хотите.
P.S. И вот что еще забавно. Роясь в разных публикациях, я обнаружил, что тридцатисемилетнего Виктора
Пелевина то и дело называют «молодым автором» (то снисходительно, типа: «молодой ишшо,
исправится», то восторженно: «смотри-ка, такой молодой — и вот, на тебе!») И то сказать, куды полез
в «сурьезные писатели», не отрастив предварительно ни лысины, ни пуза?! Вот они, тяжелые последствия
расейской геронтократии…