Министерство культуры Российской Федерации федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
advertisement
1 Министерство культуры Российской Федерации федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Московский государственный университет культуры и искусств» «УТВЕРЖДАЮ» Проректор по научной деятельности ___________________________ /В.В. Стрельцов/ «___________________» 2014 г. ОТЧЕТ о выполнении работ по теме: «Разработка программы социокультурной модернизации России» Руководитель проекта: Доктор исторических наук, профессор ______________ подпись, дата Москва, 2014 К.А.Мазин 2 Список исполнителей Научный руководитель Доктор политических наук, профессор Черняховский С.Ф. Исполнители: Доктор философских наук, профессор Люсый А.П. Кандидат исторических наук, доцент Лапшин В.А. 3 Реферат Отчет ___с. Ключевые человеческий слова: модернизация, потенциал, социальная социокультурные модернизация, изменения, факторы модернизации. Цель работы: разработка концепции социокультурной модернизации России. На основе выявленных материалов и предоставленных аналитических отчётов были разработаны : • практические рекомендации по внедрению результатов работы; • предложения по созданию условий для повышения качества и разнообразия услуг, предоставляемых в сфере культуры и искусства; • рекомендации по созданию позитивного культурного образа России в мировом сообществе. 4 Часть 1. Информационно-справочный доклад. 1.1.1.Специфика модернизационных процессов в исторической перспективе. 1.1. Социальная модернизация: категориальный аппарат России в 1.2. История исследования процессов социальной модернизации и социокультурных изменений 1.3.Источники социально-модернизационных процессов и социокультурных изменений 1.4.Человеческий потенциал как источник социально- модернизационных процессов 1.5.Человеческий потенциал молодежи как источник социальной модернизации в России 5 1.1. Социальная модернизация: категориальный аппарат В нашем докладе мы рассматриваем процессы социальной модернизации в России, источники возникновение, факторы, определяющие их развитие в различные исторические эпохи. «Социальная модернизация», рассматривается нами изначально, как часть более широкого понятия «социокультурные изменения», если смотреть на кругах Эйлера «социальная модернизация» будет находиться в кругу более широкого понятия «социокультурные изменений» и пересекаться с понятиями «культурная модернизация», «экономическая модернизация», «политическая модернизация» и т.д.. Исследователи-социологи представляют процессы социальной модернизации (например, Г. Спенсер и Ф. Теннис) как совокупность экономических, демографических, психологических и политических изменений, претерпеваемых обществом традиционного типа в процессе его трансформации в общество современного типа. При этом одним из основных факторов модернизации выделяется отказ от традиционной системы ценностных ориентаций и эталонов, изменение под влиянием НТП средств производства и контроля за ними, формирование национальных рынков и возникновение глобализационных процессов. При этом в западной социологии, традиционные ценности представляются как препятствующие социальным изменениям и экономическому росту, а так же реализации инновационной деятельности в целом. Кроме того выделяется значение изменения процессов социализации, изменения массового сознание, типа личности отдельного индивида. Так модернизационные процессы согласно Дюркгейму, способствуют переходу от коллективных форм сознания (общинности) к выделению социального индивида, модернизация позволяет отходить от механической солидарности внутри социальных групп, основанной на структурно-функциональной тождественности людей, одинаковости их действий, верований и образа 6 жизни. В результате чего, индивид приобретает персонифицированную социальную субъектность, возможность выбора не только экономических функций, но ценностных ориентиров, социальных практик, субкультур, становится более социально-мобильным и способным к резкой смене жизненных констант. Экономический подход к процессу модернизации, напротив, отходит от рассмотрения конкретных индивидов, и ценностной структуры общества, сосредоточивая внимания на конкретных социальных группах, слоях, классах. В рамках него исследователи, как правило, рассматривают модернизацию, как линейный процесс перехода от более простых форм экономической организации общества к более сложным, включающий в себя изменение отношений к частной собственности, средствам производства, влияние результатов НТР, а так же глобализации. Отметим, что в историческом контексте, понятие «модернизации» рассматривается преимущественно как перманентный процесс, осуществляющийся посредством проведения реформ и инноваций, что на современном этапе развития характеризует переход от индустриального к информационному (постиндустриальному) обществу. Различается так же модернизация двух типов: естественная – то есть создание модели социальных изменений внутри страны (цивилизации) и воплощения их в социальной действительности, и заимствованная, то есть повторение чужой модели социальной модернизации (чаще всего западной), связано с процессами глобализации. В целом можно сделать вывод о том, что социальная модернизация является сложным процессом, трансформирующим всю систему социокультурных отношений, при этом сама она является частью еще более глобального и сложного процесса социокультурных изменений в обществе. На сегодняшний день проблемы исследования социальной 7 модернизации, социокультурных процессов, их исторической динамики и территориальной и социальной специфики, пользуются особым вниманием исследователей разных областей гуманитарного знания. 1.2. История исследования процессов социальной модернизации и социокультурных изменений. В анализе теоретических подходов мы исходим из понимания об исторической обусловленности социальных знаний: научные идеи, концепции формировались в разных социокультурных условиях, на разных стадиях развития научного знания. Многоаспектная сфера социокультурного складывается (по Сорокину) на основании того, что общество и культура создаются, существует и изменяется, модернизируется действиями социальных групп, которые сами принадлежат к какому-либо типу культуры. Представления о связи между деятельностью людей, социальных групп и культурой так или иначе присутствуют в теориях общественного развития, особенно начиная с XVII–XVIII вв (17-18). Мыслители Просвещения (Ф. Бэкон, Т. Гоббс, Ш. Фурье, Ж. Ж. Руссо и др.) говорили о поступательном развитии человечества от первобытной дикости и варварства к торжестве разума и морали, тем самым утверждая линейную форму социальной эволюции и особую роль в прогрессе таких форм духовной культуры, как религия, наука, искусство, философия, мораль. Проблематика морали, нравственного совершенствования человека, развития духовной культуры, что может быть противопоставлено соперничеству, вражде между индивидами, народами в условиях цивилизации, встали также в центр внимания представителей немецкой классической философии (середина XVIII — середина XIX вв.): И. Канта, Г. В. Ф. Гегеля. Понимание социального развития (модернизационных процессов) как линейного процесса продолжает развиваться в социальных теориях XIX в. (Г. Спенсер, О. Конт и др.). Открытия естественнонаучного знания к этому времени позволили основоположникам социологии распространить идею 8 биологической эволюции на ход движения общества, мысля последнее как часть природы. В противоположность такому подходу во второй половине XIX в. основатель социологии жизни Г. Зиммель отождествлял культуру с обществом и писал о социальных формах как культурно-исторически обусловленных явлениях. С конца ХIХ в. наряду с классическими линейными концепциями появились концепции локальных циклических вариантов социального развития. В них изменяется подход к восприятию природы социальных изменений; общество видится не идущим по пути от варварства к цивилизации и прогрессу, не просто развивающимся в сторону усложнения биологическим явлением, а объектом, подобно живому организму проходящим периоды от «рождения» через «взросление» до «смерти». Выражается это все в расцвете творческих культурных форм, а затем в их упадке и опустошении, завершаясь цивилизационной формой существования общества. Яркими представителями данного органического подхода стали О. Шпенглер, А. Тойнби, Н. Я. Данилевский. В начале ХХ в. исследования социокультурных изменений и социально-модернизационных процессов, как их составной части (не только модернизации, но стагнации и архаизации), обогатились теориями социальных систем, институтов и процессов М. Вебера, Ф. Тенниса, Э. Дюркгейма и др. Ученые обратились к изучению непосредственно взаимовлияния культурных форм, социальной деятельности, социальных отношений. Этот процесс вылился в создание концепций социокультурных процессов, социокультурных изменений, в том числе и П. А. Сорокина, который и считается основоположником изучения социокультурных процессов. Проблематика социальной модернизации и социокультурных изменений в целом стала чрезвычайно актуальной для отечественной социальной мысли 9 конца XX века в связи с изменением вектора социальной модернизациии страны, с трансформацией общественной жизни, изменением в культурных ценностях. В разных аспектах тема рассматривается в трудах философов, социологов, культурологов, политологов и пр. Одной из самых значительных современных теорий социокультурных изменений является концепция социокультурной эволюции А. С. Ахиезера, представленная, прежде всего в работе «Россия: критика исторического опыта», которую автор начал создавать еще в 1970-х гг. и впервые опубликовал в 1991 г. По мысли автора, деятельность динамику людей, (организованный общества двумя опыт всей определяет аспектами воспроизводственная которой предшествующей являются истории, культура содержащий программы реализации человеческих способностей, возможностей, основу, предпосылку и результаты творчества, рефлексии людей, а значит, и способность критики этих программ) и социальные отношения (система коммуникаций, разделения и интеграции форм деятельности, обмена ресурсами, энергией, информацией). Эти стороны меняются по своим законам и поэтому находятся в постоянном противоречии, что лежит, например, в основе социокультурного раскола российского общества. Для социально-философской мысли ХХ–ХХI вв. стало характерно выделение в качестве первоисточника как социальных, так и социокультурных изменений человека как субъекта и одновременно объекта данных процессов. Исследователи усматривают трансформации социальных институтов, изменения социальных отношений, культурных систем и объектов как результат определенных человеческих действий, реализующих человеческий потенциал, совершаемых как преднамеренно, так и непреднамеренно (П. Штомпка). Анализ проблематика вышеназванных источников и других концепций показывает, социально-модернизационных процессов что и социокультурных изменений в них в целом решается в зависимости от общей 10 парадигмы, сложившейся в науке в тот или иной период истории. Собственно социокультурные изменения (как их часть социально- модернизационные процессы) в нашем докладе трактуются как переход многоаспектной сложной системы взаимосвязанных процессов и явлений в социальной и культурной жизни общества, из одного состояния в другое, источниками и субъектами которого выступают социальные субъекты. В контексте социальной модернизации это в первую очередь на современном этапе процессы развития, усложнения, становления общества как открытой системы, изменения иерархии ценностей, развитие сетевых взаимодействий вместо иерархических. 1.3.Источники социально-модернизационных социокультурных изменений. процессов и Термин «источник» применительно к социально-модернизационным процессам и социокультурным изменениям понимается как то, что находится в основе изменений этой сложной системы взаимосвязи культуры и социального; то, что может вызывать эти изменения. Источник социокультурных изменений — то, из чего может развернуться процесс, т. е. потенциал, определенное качество субъекта, которое может проявить себя при определенных условиях и которое способно привести к значительным социокультурным изменениям, сдвигам, модернизации. Взгляд на проблемы изменений, модернизации культурного, общественного состояния, их источников, факторов и пр. во многом обуславливался общими мировоззренческими представлениями, уровнем развития научного знания в те или иные исторические эпохи. Не рассматривая подробно известные например, к древнегреческой философские школы, мифологии, которая также обратимся, содержала своеобразную трактовку вопроса перемен в человеческой жизни, культуре общества. В основе всего древним грекам виделись деяния богов и героев, 11 титанов. Отметим, что разница между ними часто стирается, герои полубожествены, а боги обладают чертами и характерами людей. Антропоформный характер мифологии представлял собой с одной стороны предметность в представлениях древних людей относительно самых разных непостижимых сил природы, а, с другой стороны — представление о значительной роли человека в миропорядке, который отражался в том числе в переносе человеческих черт на богов. Сам человек заключал с божественными силами определенный социальный, космический контракт для гарантии благополучия своего существования, и боги должны были также соблюдать определенные правила. Тем самым, можно сказать, что с древних основ европейской культуры человеческий фактор мироустройства, общественного порядка, культурного состояния рассматривался весьма серьезно. Иной взгляд мы обнаруживаем в период Средневековья в Европе (так же и в странах арабского мира и Руси). Человек сам по себе не мог менять что-либо в этом мире, включая культурную и общественную реальность. Основа любых перемен носила теологический характер и рассматривалась как воля Бога, и даже государь, правитель или верховный служитель церкви, являлся лишь исполнителем его высшей воли. Согласно церковной доктрине, сложившийся порядок вещей, в том числе общественное устройство, культурные традиции являлись единственно правильными, любая серьезная попытка их изменить, представлялись вызовом не обществу, культуре или отдельному правителю, а божественной воле, следовательно, были греховны и недопустимы. В Эпоху Возрождения постулат статичности подвергается серьезным деформациям. Сами общество и культура видоизменяются, происходит развитие науки и техники, изменяется демографическая ситуация, растут города, особенно на юге Европы, где и расцвел Ренессанс. Рост городов стал ограничивать влияние дворянства как светского, так и духовного; церковь, 12 являясь крупным феодалом практически во всех европейских странах, включая Россию, стала уменьшать свое экономическое могущество, а вслед за ним и — политическое (происходит раскол католической церкви, роспуск иезуитов и т. д.). Все это отразилось в работах мыслителей в антропоцентрическом взгляде философов на человека, который становится не только важнейшим объектом философского рассмотрения, но и оказывается центральным звеном всей цепи развития и изменения существующего мироустройства. Развитие нравственных качеств и разума человека, делают в представлениях философов данной эпохи субъектом изменений в культурной, духовной и общественной жизни. Изменения в культуре, общественных устоях, в нравах, достижения науки и техники не могли не сказаться на осмыслении всего происходящего. Появились концепции об общественном, культурном развитии, причем прежняя религиозная концепция уступила место тем, где источником развития рассматривается уже не только и не столько божественная воля, а деятельность людей, социальных групп, обусловленная целым рядом факторов. Особенно это заметно, начиная с XVII–XVIII вв. — с эпохи Просвещения (Ф. Бэкон, Т. Гоббс, Ш. Фурье, Ж. Ж. Руссо и др.), когда мыслители стали рассматривать сам процесс развития культуры и общества, определяя его как линейный переход от первобытной дикости и варварства, к торжеству разума и морали. В работах О. Конта, Г. Спенсера, Э. Дюркгейма и др. эволюционистов поддерживалась идея линейного пути социального развития. Представители натуралистического подхода имели различия в своих воззрениях, но в целом в основе развития общества и культуры полагали биологические принципы — законы природы. Мыслители переносили на общество принципы природного естественного отбора и борьбы за существование. Например, Спенсер считал критерием социального прогресса переход от общества, в котором личность целиком подчинена социальному целому, к такому, в 13 котором социальный организм или общество «служит» составляющим его индивидам. Дюркгейм, начавший разрабатывать «социальную сферу», полагал ее включенной в общий универсальный природный порядок. Идея линейности разрабатываться в развития работах культуры и представителей общества немецкой продолжает классической философии (середина XVIII — середина XIX вв.): И. Канта, Г. В. Ф. Гегеля и др. В трудах этих философов обсуждались, прежде всего, проблематика морали, нравственного совершенствования человека, развития духовной культуры. Тем самым источником развития культуры и общества определялся человеческий разум. Диалектический материализм, представленный в наиболее завершенном виде у К. Маркса, порвал с божественными факторами, а также природными источниками. Изменения в общественной жизни рассматривались как переходы от устаревшей формации к — новой, которые происходили как необходимый элемент социального развития и назревали в определенных условиях кризиса социально-экономических отношений. Основными двигателями прогресса полагались социальные классы — сообщества людей, выделяемые по отношению к собственности и общественному разделению труда. В XIX веке новую жизнь приобрели циклические концепции социального развития, история которых уходит в древность. Авторы (О. Шпенглер, О. Тойнби, Н. Я. Данилевский и др.) предполагали некую целостность и завершенность процесса развития цивилизаций, также проводя параллели между развитием обществ и природными объектами, однако пристально разбирая творческий потенциал социальных субъектов — людей, который способен определять расцвет или упадок цивилизаций. Локальные цивилизации, общества развиваются подобно человеку или растению, и так же умирают, пройдя все стадии существования. Источником же развития, 14 например, согласно Данилевскому, выступают движущие силы цивилизации — творческий, интеллектуальные и культурные потенциалы этих образований. Подводя предварительные итоги нашего обзора наиболее важных идей, касающихся проблематики социально-модернизационных процессов, социокультурных изменений, которые выдвигались мыслителями в истории европейского научного знания до ХХ века, подчеркнем следующее. В ХХ веке научное осмысление процессов социокультурного развития обогащается, в том числе в работах П. А. Сорокина. Он первым вводит понятие «социокультурных изменений», объединив рассмотрение социальных и культурных процессов. Важнейшей работой социолога по данной теме стала монография «Социальная и культурная динамики. Исследование смены основных систем искусства, знания, этики, права и социальных отношений» (1930–1937 гг.), где обосновывается термин «социокультурные изменения» (данные вопросы затронуты в более ранней работе автора 1927 г. «Социальная мобильность»). П. А. Сорокин подчеркивал, что различия между категориями «культурный» и «социальный» очень условны и относительны. Полемизируя со сторонниками линейных концепций, социолог писал о том, что человек, общество и культура подвержены постоянному влиянию неорганических, органических и социокультурных сил, и линейные процессы возможны лишь на отдельных этапах развития. Сорокин полагал, что культура создается, существует и изменяется действиями социальных групп, а любая социальная группа принадлежит к какому-либо типу культуры. Тем самым автор утверждал социокультурного, функционирования. которую о существовании необходимо многоаспектной изучать в сферы единстве ее 15 Согласно Сорокину, многоаспектная сфера социокультурного складывается, на основании того, что культура создается, существует и изменяется действиями социальных групп, которые сами принадлежат к какому-либо типу культуры. Отметим, что в ХХ в. прогресс технологический ознаменовался прорывом знаний о природе человека, в рамках биомедицинских, психологических наук. П. А. Сорокин в другой своей работе «Общество, культура и личность: их структура и динамика» (1947) так же заложил основу социокультурного подхода, помогающего рассматривать общество как единство культуры и социальности, образуемых и преобразуемых деятельностью человека. Анализируя природу социокультурных явлений, Сорокин говорит о неразрывности человека, культуры и общества. Сегодня эти идеи нашли продолжение в работах отечественных авторов Н. И. Лапина, В. С. Степина, А. С. Ахиезера, Вал. А. Лукова, О. Н. Астафьевой, С. Н. Гаврова, Е. Г. Ефимова и других исследователей. Благодаря им и их зарубежным коллегам все шире становится понимание человека как — биосоцио-культурного существа. Принцип homo activus, наиболее емко представленный в работах Н. И. Лапина , представляет человека как био-социо-культурное существо, которое осознает то, что его активные действия это часть объективного взаимодействия с другими субъектами общества и культуры. Это отличает данный подход от объективистской парадигмы присущей более ранним подходам, где общество представляется как существующее и формирующиеся вне зависимости от желаний, воли и действий отдельного человека. Признавая человека со всеми присущими ему свойствами, качествами, потенциалом в качестве субъекта социальной действительности, он представляется исследователям как некая изначальная и самодостаточная реальность, которая обладает свободной волей и своими действиями (в 16 нашем контексте реализуя свой потенциал) оказывает влияние, создает социальные и культурные нормы и парадигмы развития общества. В рамках социокультурного подхода важное место в понимании процессов социокультурных изменений, заняла концепция социокультурного раскола, представленная в работе А. С. Ахиезера «Россия: критика исторического опыта». Автором создана масштабная научная теория, включающая в себя подробное системное описание социокультурных механизмов динамики (на примере российского общества), его исторического изменения. Основными же источниками в работах данного исследователя, социокультурных изменений становятся культура и социальные отношения. Еще одним представителем социокультурного подхода можно назвать академика В. С. Степин, который предлагает два возможных пути развития цивилизации. Они определяются реализацией интеллектуального и научного потенциала, Степину, как основой источников для социокультурных построения целостной изменений. Согласно системной картины социокультурной реальности становится объединение различных картин социальной реальности, возникших в процессе исторического развития экономических, социально-политических и социально-гуманитарных наук. Синтез общенаучных социокультурных знаний изменений призванных должен отразить согласно процессы автору быть целенаправленный философскими и методологическими идеями (понимание человека и основных жизнедеятельности и отношений, представления выражающих особенность об как обществе о его сложной саморазвивающейся системе). Для социально-философской мысли ХХ и ХХI вв. становится все более характерно выделение в качестве первоисточника социокультурных изменений — определенных качеств человека — субъекта и одновременно 17 объекта данных процессов. Исследователи усматривают в социокультурных изменениях, в трансформациях социальных систем и институтов, социальной модернизации общества применение интеллектуальных, инновационных, а также деструктивных способностей человека, человеческого потенциала. Известный социолог П. Штомпка, например, пишет: «Социальные изменения, включая широкомасштабные исторические преобразования, являются результатом действий людей. В социальной истории нет ничего, что не могло бы быть расценено как преднамеренный либо непреднамеренный результат человеческих усилий». Так, одной из знаковых тем для изучения вопросов социокультурных изменений и социальной модернизации становится тема человеческой деятельности, человеческих возможностей, человеческого потенциала. Скрытые или еще только формирующиеся ресурсы и способности человека, его потенциал —инновационно-деятельностный, интеллектуальный, культурно-ценностный, по мнению ряда исследователей, при благоприятных условиях развития, выступают в качестве источников социокультурных изменений в обществе. Среди отечественных исследователей проблемы человеческого потенциала следует назвать И. Т. Фролова, В. Ж. Келле, Б. Г. Юдина, П. Д. Тищенко, И. И. Ашмарина, Н. Н. Авдееву, Г. Б. Степанову, А. Б. Докторовича, В. М. Петрова, Г. Л. Смоляна, С. И. Григорьева, В. Н. Костюка, В. А. Лукова и др. Рассмотрение человеческого потенциала как источника социокультурных изменений и социально-модернизационных процессов имеет тесную взаимосвязь с научным осмыслением процесса перехода общества от общества индустриального к информационному обществу, когда роль человека в обществе и социальная стратификация все больше осуществляются не на основе имущественного, родового и других признаков, а на основе потенциала, которым обладает каждый индивид. Его роль в качестве источника социокультурных изменений и социальной модернизации 18 и субъекта социальной жизни, все более (а в перспективе построения информационного общества — полностью) определяются способностью достигать все более высокого уровня развития потенциала. Таким образом, идеи и концепции социокультурных изменений имеют богатую историю. Социальные изменения и культурное развитие длительное время рассматривались мыслителями раздельно. Исследователи расходились в трактовке как самих социокультурных изменений социально- модернизационных процессов, их сути, так и их источников, причин, факторов, рассматривая в качестве двигателей, например, развитие человеческого разума, развитие социальных институтов, рост количества знаний в обществе, процесс общественной дифференциации и интеграции, несоответствие между социальными институтами и культурными традициями и мн. др. Тоже в полной мере касается и непосредственно изучения процессов социальной модернизации. На рубеже ХХ–ХХI вв. в ряд концепций, трактующих суть социокультурных изменений, вошла и концепция человеческого потенциала. Изначально концепция появилась в рамках теоретических философских и экономических подходов к изучению человеческого общества и осмыслению возможностей и способностей человека как элемента экономической, социальной системы, базисного объекта влияния культуры и общества. Постепенно человек, его потенциал и возможности, стал осознаваться в его субъектности, способности влиять на социально-модернизационные процессы, выступать в роли источника социокультурных изменений. Возникло понимание, с одной стороны, человека, как одновременно субъекта и объекта социальной реальности, с другой — начались поиски ответа на вопрос, какие именно свойства и качества человека обеспечивают его способность становиться субъектом социального действия (если же исходить из того, что все люди социально субъектны, то почему одни большее реализуются в этом качестве, чем другие). Возник целый ряд вопросов. Как общество со своей стороны может 19 влиять на становление данной субъектности в зависимости от своих интересов? Какие группы более активны как социальные субъекты? Возможно ли их разделение, например на консервативные и инновационные? Зависит ли данная способность от возраста, образования, профессиональной квалификации, ценностных ориентаций человека? В настоящее время стало очевидно, что проблематика человеческого потенциала может и должна рассматриваться в макросоциальных масштабах, а сам этот потенциал — в качестве источника социокультурных изменений и процессов социальной модернизации общества. 1.4.Человеческий потенциал модернизационных процессов как источник социально- Современные трансформационные процессы, которые претерпевают большинство обществ мира в ходе своей модернизации (стремления стать современными), усилили проблему социальной дифференциации, тем самым, поставив перед научным знанием также вопрос о роли и значении в социальном процессе отдельных социальных групп. В этом же русле мы рассматриваем человеческий потенциал молодежи, который, по нашему мнению, можно считать одним из источников социальной модернизации в России. Соответственно, в качестве следующего шага нашего исследования необходимо проанализировать имеющиеся в науке подходы к теме человеческого потенциала. Несмотря на то, что сам термин «человеческий потенциал» является «продуктом» интеллектуальной мысли ХХ века, исследование этого феномена, связанного с ресурсами человека, с возможностью прогнозирования и проектирования будущего развития как отдельного человека, так и всего общества, имеет множественные исторические предпосылки. Интерес к изучению скрытых потенций человека возможно свойственен человечеству с начала его существования. Как можно предположить, изначально люди пытались понять пределы своих физических 20 возможностей и расширить их дальше, поднять на новые высоты, продемонстрировать обществу, себе и богам (примером могут служить греческие Олимпиады) то, чего можно добиться, реализовав свой потенциал в полной мере. И, прежде чем обратиться к научным и философским трудам, достаточно вспомнить мифы и сказки. Например, потенциал, заложенный в Геракле, сам по себе не делал его равным богам. Лишь реализуя заложенные в нем возможности в двенадцати подвигах, Геракл открыл свой путь на Олимп. В целом, подходов к изучению человеческого потенциала практически столько, сколько трактовок самого человека. И трактовки эти присутствуют у каждой культуры, каждой эпохи. Хронологически трудно определить какуюто одну исходную точку философского осмысления потенциального, скрытого в возможностях человека. В восточной философской мысли ими можно считать индийские «Упанишады», «Ригведу», в которых важный аспект уделяется осмыслению духовного развития человека. Китайские религиозно-философские школы говорили о культивировании определенных качеств человека как личности и участника социальной жизни общества. Из античной философии мы вспоминаем, например, утверждение Протагора «Мера всех вещей есть человек». Изучением человека занимались софисты, различные взгляды можно найти в Милетской школе, учениях киников, в диалогах Платона, идеалах стоиков и пр. Средневековые христианские философы, такие как К. Александрийский, И. Сирин, Ф. Аквинский и др., видели главную цель человеческого развития в спасении души (материальный мир вторичен, человек рассматривается в биполярной системе Добро — Зло). Цель общества и отдельного человека, по их мнению, заключается в соблюдении христианских норм и ценностей. 21 Эпоха Возрождения утверждала, что человек должен и может добиваться благополучия; осознание собственной силы и таланта ставятся теперь во главу угла. Основой «улучшения» человека (учения Г. Веронезе, Л. Бруни, Л. Альберти) служит изучение греко-римской литературы и искусства. Гуманизм, по Ф. Петрарке, будучи «человекоцентричным», противопоставлялся теизму. С точки зрения изучения потенциала человека Возрождение — это эпоха борьбы мнений о развитии и формировании культурного потенциала общества. Культурный потенциал представлялся основой существования общества, что наглядно представлено в идеях утопического социализма Т. Кампанеллы и Т. Мора. Открытия в науке Н. Коперника, Г. Галилея, Дж. Бруно, творения в искусстве Л. да Винчи, Р. Санти, М. Буонаротти вывели на новый уровень представления о возможностях развития таланта и разума. В эпоху Нового времени идеи развития человеческого разума культивируются еще больше. Раскрытие потенциала человека видится уже не только в духовном самосовершенствовании. На первый план философской мысли выходит вопрос о развитии потенциала разума, использования его как инструмента познания (вспомним о поиске истины у Р. Декарта). Возможность развития потенциала человека через интеллект (разум) — также характерная тема для концепций немецкой классической философии. У И. Канта анализируется рассудок, об интеллектуальной интуиции пишет Ф. Шеллинг, мировой разум — в центре внимания В. Ф. Гегеля. Формированием теории человеческого капитала занимались в ХХ в. такие ученые, как Э. Денисон, Р. Солоу, Дж. Кендрик, С. Кузнец, С. Фабрикант, И. Фишер, Р. Лукас и другие экономисты, социологи и историки. Данные исследователи создали теоретическую и эмпирическую базу для дальнейших комплексных исследований скрытых ресурсов человека. 22 Сам термин «человеческий потенциал» стал разрабатываться с конца ХХ в. в рамках изучения возможностей развития человека в лоне экономических теорий. Эти исследования приняли форму понятия «Индекс развития человеческого потенциала» (ИРЧП), предложенного А. Cена и разработанного группой экономистов во главе с Махбубом-уль-Хаком — основателем Докладов о развитии человека, которые делаются с 1990 г. по заказу Программы развития ООН. Суть данной концепции заключается в оценке потенциала человека по трем усредненным показателям (ожидаемая продолжительность жизни, уровень грамотности населения страны, уровень жизни) и их межстрановом сравнении, которое происходит за счет использования интегрального показа. Три составляющие этого индекса можно трактовать как ресурсы человеческого развития, — чем выше значения этих составляющих, тем больше возможности для реализации потенциала человека. При этом дефицит каждого вида ресурсов существенно ограничивает, если не делает вообще невозможным реализацию человеческого потенциала. Таким образом, каждый из этих видов ресурсов можно считать необходимым условием, базой, которая может быть только расширена за счет исследования других характеристик потенциала человека. В зарубежной и российской науке концепция ИРЧП вызвала рост интереса к междисциплинарным исследованиям человеческого потенциала. Многие из авторов, признавая измеряемые ИРЧП характеристики как необходимые для развития ресурсов человека, посчитали их перечень недостаточным, нуждающимся в дополнении за счет компонента гуманитарных знаний о человеке. К концу ХХ — началу XXI в. скрытые или еще только формирующиеся ресурсы и способности человека оказались в центре внимания целого ряда концепций и подходов, принадлежащих к разным областям научного знания — социологии, психологии, философии, экономики и др. Это способствовало расширению знания о человеке, его 23 возможностях и потенциалах. Среди отечественных исследователей человеческого потенциала следует назвать: И. Т. Фролова, Б. Г. Юдина, П. Д. Тищенко, В. Ж. Келле, И. И. Ашмарина, Н. Н. Авдееву, Г. Б. Степанову, А. Б. Докторовича, В. М. Петрова, В. А. Лукова и др. В научной литературе присутствуют разные определения человека и человеческого потенциала. Например, Б. Г. Юдин пишет о человеческом потенциале как о соотносительной величине, определяемой характеристиками самого этого объекта — внутренними и внешними. Автор подчеркивает, что человеческий потенциал формируется, развивается в процессе социализации личности. Философ определяет человеческий потенциал как совокупность качеств человека и общества, способных проявиться в благоприятных обстоятельствах или остаться скрытыми, если в них нет нужды, одинаково важно и для теоретического знания, и для практического управления делами государства и общества. В связи с разработками концепции человека в отечественной науке особо следует отметить деятельность академика И. Т. Фролова, который формулировал основы комплексного междисциплинарного подхода к изучению проблемы человека еще с 1970-х годов. Это выразилось в ряде публикаций ученого , а также коллективных работ, в организации научных форумов, посвященных проблематике человека, и, наконец, в создании в конце 1980-х гг. академического центра наук о человеке, впоследствии — Института человека РАН. В известном сборнике «Человеческий потенциал: опыт комплексного подхода» (М., 1999) он вместе с коллегами представил историко-культурный, психологический и социокультурный аспекты изучения человеческого потенциала, отразил его социально-демографические акценты. В целом на основе обобщения имеющихся социально-философских трактовок человеческого потенциала он может быть определен как 24 совокупность культурных, интеллектуальных, инновационных, биосоциальных свойств, способностей и ресурсов отдельной личности, социальной группы или общества в целом, которые у них уже сформированы или формируются, но еще не реализованы. Под воздействием внешних и внутренних факторов человеческий потенциал может реализовываться и в зависимости от масштабов этой реализации в свою очередь выступать фактором социальных, культурных изменений. Мы рассматриваем человеческий потенциал как систему, состоящую из ряда потенциалов-элементов, в сумме получающих свойства, которыми не обладает ни один из них до этого. Мы считаем, что основными элементами человеческого потенциала как источника социокультурных изменений следует назвать: инновационно-деятельностный, интеллектуальный и культурно-ценностный элементы (потенциалы). Если представить данные потенциалы-элементы на кругах Эйлера, они, пересекаясь друг с другом, будут находиться в общем круге понятия «человеческий потенциал». Рассмотрим их с точки зрения определения понятийного аппарата более подробно. Инновационно-деятельностный новационными свойствами, потенциал мотивацией к — поиску обусловленная новых решений, интеллектуальным потенциалом, способность к созданию и внедрению нового знания, преобразованию результатов научной или научно- технической деятельности в инновации и их эффективному использованию. Инновационно-деятельностный потенциал молодежи определяется нами как способность молодежи выступать в качестве конструктора и источника изменений в материальной и духовной сфере общества, обусловленная природными новационными свойствами, сформированной у молодого человека мотивацией к поиску новых решений (творческому поиску), 25 развитием необходимого для осуществления (внедрения) инноваций уровнем интеллектуального и культурного потенциалов. Интеллектуальный потенциал — способность к постановке целей и поиску средств их реализации, без чего предметная деятельность невозможна. Данный элемент включает в себя уровень образования населения и потенциал основных видов деятельности, связанных с его жизнеобеспечением и развитием — производственный, научно-технический и другие. Уровень возможности и качество осуществления образования необходимых населения видов определяют деятельности. Интеллектуальный потенциал молодежи необходимо рассматривать как способность молодежи к постановке целей и поиску средств их реализации. Он включает в себя уровень образования, развития и освоения знаний, умений, навыков, мотивированность к дальнейшему самосовершенствованию, способность порождать новые смыслы, находиться в состоянии интеллектуального поиска. Культурно-ценностный потенциал — совокупность потенциальных возможностей в области человеческой деятельности, связанных с самовыражением человека, проявлением его субъективности характера, ценностных ориентаций, компетентностей, навыков, умений и знаний, умение соответствовать культурным образцам или изменять их, развитая личностная ответственность, способность к созданию, трансляции и воспроизводства, изменению культурных норм, представлений, образцов. Культурно-ценностный потенциал молодежи определяется как совокупность потенциальных возможностей в области человеческой деятельности, связанных с самовыражением молодого человека, проявлением включенных в его тезаурус ценностных ориентаций, компетентностей, знаний, умение соответствовать культурным образцам или изменять их, развитая личностная ответственность, способность к созданию, трансляции и воспроизводства, изменению культурных норм, представлений, образцов. В системе 26 человеческого потенциала молодежи культурно-ценностный потенциал отвечает за функцию целеполагания (выбор терминальных ценностей, создание ценностных эталонов) и способы целедостижения (т. е. выбор инструментальных ценностей). Каждый тип потенциала, формируясь и развиваясь в созданных для него благоприятных условиях, способствует развитию остальных элементов системы. Помимо названных основных элементов важно также учитывать биологический или физический потенциал, в который могут входить данные о состоянии здоровья, а также демографический потенциал. Однако используемый нами метод структурно-функционального анализа позволяет выделить для изучения человеческого потенциала молодежи как источника социальной модернизации в России, лишь те элементы, которые являются по нашему мнению функционально-значимыми при данном анализе (т. е. инновационно-деятельностный, интеллектуальный и культурно-ценностный). Значение человеческого потенциала заключается в том, что он служит источником для дальнейшей деятельности человека в любой сфере; именно его реализация позволяет человеку выступить в качестве субъекта социальной действительности. Соответственно, чем более развиты (сформированы) характеристики данного потенциала, тем на больший фундамент знания, понимания, умения, сформированных компетенций может опереться человек при своей реализации в практической деятельности. Реализация этого потенциала, в конечном счете, позволяет человеку выступать в качестве первоисточника социально-модернизационных, субъекта и одновременно объекта данных процессов. Важно понимать, что человеческий потенциал не существует сам по себе, как застывший объект. Потенциал — это то, что есть, но что еще не реализовывалось на практике, и лишь выделяется исследователем по ряду характеристик развития социальной группы или индивида. И так же как в 27 желуде трудно узреть будущий могучий дуб, так и потенциал человека скрыт и лишь прогнозируем исследователем. Продолжая аллегорию, мы чаще всего не знаем, насколько жизнеспособен данный потенциал, но можем сформировать наиболее благоприятные из возможных условий для его развития и роста. Для понимания особенностей данного развития исследователю необходимо обратиться к каждой из стадий роста, к отдельному этапу, где наиболее заметен переход потенциального (скрытого в человеке), в реальное действие по воспроизводству и изменению социальной действительности. 28 1.5.Человеческий потенциал молодежи как источник социальной модернизации в России. В контексте современных модернизационных процессов в России, именно человеческий потенциал может служить для перехода от модернизации второго типа, то есть заимствования западной модели социального развития, к выработке собственной модели социальной модернизации (модернизация первого типа). Особую роль в качестве носителя человеческого потенциала и субъекта социальной модернизации в России занимает такая группа как молодежь. Данная социальная общность, только начинает вхождение в активную фазу социальной жизни, она еще в большой степени является объектом социализации (по сравнению с взрослыми), накапливает и развивает свой потенциал. Как отмечает ряд ученых (например, К. Мангейм, И.М. Ильинский и д.р.) социальная деятельность молодежи приобретает особое значение в трансформирующемся, модернизирующемся общества. Основоположниками концепций молодежи стали в первой половине ХХ в. К. Мангейм, А. Тенбрук, С. Эйзенштадт, Г. Шельский. В отечественной науке ведущими исследователями молодежи в социологическом, историческом и социофилософском знании считаются И. С. Кон, С. Н. Иконников, В. Г. Попова, В. Т. Лисовский, В. Н. Чупров, И. М. Ильинский, Вал. А. Луков, А. И. Ковалева, Э. Ф. Тагиров, П. М. Якобсон, В. А. Бобахо, С. И. Левикова, С. Е. Баразгова, В. И. Добрынина, Э. Ш. Камалдинова и др. В целом, большинство исследователей сходится во мнениях о том, что молодежью следует считать социальную группу лиц в возрасте от 14 до 30 лет, обладающую особыми свойствами и атрибутивностью. В нашем докладе мы определяем молодежь как особую социальнодемографическую группу с возрастными границами от 14 до 30 лет, 29 обладающую особыми инновационными, интеллектуальными и культурными свойствами, которые позволяют ей выступать ресурсом общественного развития, источником процессов социальной модернизации. По нашему мнению, именно реализация молодежью своего человеческого потенциала в практической деятельности позволяет ей осуществить переход из состояния объекта социокультурного воспитания в состояние субъекта социальной модернизации российского общества. Наличие развитого инновационно-деятельностного потенциала, опирающегося на определенные ступени развития интеллектуального и направляемого целеполагающим культурно-ценностным (взаимопроникновение потенциалов), в случаи их актуализации и создания соответствующих условий, позволяет молодежи не только воспроизводить уже существующие культурные и общественные образцы, но и наполнять их новыми идеями и смыслами, изменять и трансформировать социокультурную реальность. Свойство социальной субъектности не появляется на пустом месте, качества, присущие субъекту социальной действительности, формируются как потенциал человека. При этом если путь развития потенциала ребенка, во многом предопределяется социальными институтами семьи и школы, то в молодом возрасте индивид получает возможность сам выбрать направление формирования и развитие человеческого потенциала, что является первым шагом к состоянию социальной субъектности. Вспоминая нашу аналогию с желудем, скажем так: при попадании в благоприятную почву и, обладая целенаправленным стремлением к развитию, потенциал «прорастает». И как мы можем увидеть в очертаниях ростка будущее дерево, так и в характеристиках формирования и развития потенциала молодого человека уже может быть виден будущий субъект социальной действительности. 30 Важно понимать, что, несмотря на наличие общих отличительных признаков, молодежь неоднородна по своему составу. Ее можно разделять и по возрастному составу внутри группы, и по принадлежности к трудовой деятельности, и по уровню получаемого образования, по социокультурным и физическим, гендерным различиям. Однако цель нашего доклада позволяет ориентироваться не на молодежь «вообще», а на молодежь, чей человеческий потенциал, реализуясь, может выступать источником социальной модернизации в России. То есть речь идет о молодежи, обладающей необходимым уровнем интеллектуального и развития инновационно-деятельностного, культурно-ценностного потенциалов. Определяя характеристики и особенности их развития, мы можем прогнозировать и проектировать дальнейшее развития молодежи как источника процессов социальной модернизации, субъекта и объекта социальной реальности. Таким образом, обобщая вышесказанное, мы делаем вывод, что непосредственная роль человеческого потенциала заключается в том, что он служит источником для дальнейшей созидательной деятельности человека в любой сфере; именно его реализация позволяет человеку выступить в качестве субъекта социальной действительности. Соответственно, чем более развиты (сформированы) характеристики / свойства данного потенциала, тем на больший фундамент знания, понимания, умения, сформированных компетенций может опереться человек при его реализации в практической деятельности. Реализация этого потенциала, в конечном счете, позволяет человеку выступать в качестве первоисточника социальной модернизации, субъекта и одновременно объекта данных процессов. Особенно интересно с этой точки зрение исследование человеческого потенциала такой социальной группы как молодежь. Каждый из элементов потенциала человека будет обладать собственным набором свойств и качеств, определятся как внешними, так и внутренними факторами, иметь собственные пороги достижения и уровни 31 реализации. При этом взаимосвязь потенциалов имеет настолько тесный характер, что высоких ступеней инновационно-деятельностного развития потенциала), потенциала, невозможно (например достичь, не преодолев определенные уровни в пирамиде развития и формирования других потенциалов системы (например, интеллектуального потенциала), которые в данном случае могут с одной стороны стать источником для дальнейшего развитие (например, наличие высшего образования), так и блокиратором (например, не возможность воплотить инновацию из-за отсутствия необходимого уровня профессиональных компетенций), и наоборот отсутствие инновационной деятельности, может блокировать дальнейшее развития интеллектуального потенциала (например, сделать невозможным написание диссертации). Также в качестве примера можно представить культурно-ценностный потенциал с позиции ориентации человека на самосовершенствование, реализацию себя в научной, исследовательской, инновационной, профессиональной деятельности, так и подавление данных устремлений, например ценностями гедонизма, или возникновением у личности социального эскапизма. Система человеческого потенциала обладает способностью к самоорганизации, которая распространяется на все ее подсистемы. В рамках выделенных точек бифуркации (направлений развития человеческого потенциала), анализируются а также функциональной значимости, инновационно-деятельностный, в исследовании интеллектуальный и культурно-ценностный потенциалы. Высокий уровень развития потенциалов, образующих в совокупности систему человеческого потенциала молодежи, позволяют ей обрести статус социального субъекта, а в условиях общественного перехода выполнить функцию источника социокультурных изменений. В силу того, что человеческий потенциал (молодежи в частности) выявляет субъектную составляющую социокультурных процессов, его осмысление нуждается в применении субъектно-ориентированных 32 методологических подходов, и прежде всего тезаурусного подхода, который в своих первоэлементах (свой-чужой-чуждый) фиксирует наиболее фундаментальные основания социокультурной ориентации. Человеческий потенциал молодежи до момента его реализации в эмпирической реальности является лишь условно-прогнозируемым, однако исторический опыт показывает возможность оценки его уровня с применением указанных нами подходов, а также изучением факторов формирования каждой из его подсистем. Однако именно формирование обществом и государством человеческого потенциала молодежи и условий его эффективной реализации, выступает источником для создания и реализации собственной модели социальной модернизации в России. Отсутствие такой модели, и замена ее модернизацией второго типа неизменно будет порождать явления противостояния модернизационным процессом, такие как архаизация и неотрадиционализация части социальной сферы общества. Кроме того использование второй модели делает невозможным опережающие развитие в социокультурной сфере, закрепляя отстающие положение России относительно стран «запада». Таким образом, необходимо формирование целостной политики общества и государства в области формирования развития человеческого потенциала молодежи, как источника дальнейшей социальной модернизации России, построения альтернативной модели социокультурных изменений, строящейся собственных на ценностных ориентирах, идеях социального государства и представлениях о постиндустриальном обществе. Часть 1. Информационно-справочный доклад. 1.1. Специфика модернизационных исторической перспективе. процессов в России в Одна из особенностей российской модернизации заключается в том, что в России традиционное общество с его сословиями, общинным укладом и 33 основанной на автократии политической системой, а также соответствующий этому ценностный строй были разрушены, но дальнейшая эволюция не привела к образованию политического, экономического и социокультурного порядков, которые бы соответствовали парадигме современного общества. В результате российская политическая и экономическая система длительное даже по историческим меркам время переживает столь беспрецедентные превращения, что они далеко не всегда вписываются в «классические» модели модернизации в самых различных вариантах. Следовательно, любая попытка изучения российских модернизационных процессов требует нового обращения к общей теории модернизации для переосмысления и развития некоторых ее положений, с тем чтобы расширить ее эвристический потенциал и прогностический. В современном гуманитарном знании пользуются популярностью три социологические макротеории. Продолжает существовать формационная теория. Вдогонку возникли цивилизационная и модернизационная теории. Активное освоение последней в России началось относительно недавно, уже в постсоветский период. Сам по себе интерес к модернизационной парадигме вызван надеждами на её познавательную эффективность при изучении той коренной политической, экономической и социокультурной трансформации, которая началась в стране с конца 1980-х годов. Вскоре модернизация стала ключевым термином дня, главным словом эпохи. Такую же примерно роль 20 лет назад играло слово «демократия». Модернизация сейчас, как демократия тогда, должна, согласно распространенным представлениям, спасти страну, вывести ее к новым историческим рубежам и горизонтам развития. В то же время, единого понимания модернизации в элитах нет. Важно, чтобы «модернизацию» сегодня не постигла та же участь, что «демократию» в начале 1990-х гг., т.е. чтобы это понятие не было выхолощено, дискредитировано и не превратилось в свое отрицание. 34 Для значительной части экономической и административной элиты модернизация – это просто совокупность программ, позволяющих получить недорогое финансирование окологосударственных из банков. государственного Бюрократия бюджета нередко или от понимают модернизацию как точечную замену аппаратных кадров. Это относится и к самим крупным чиновникам, понимающим под модернизацией систему механизмов их собственного возвращения в той или иной форме в российскую власть. В то же время сформировавшаяся в значительной степени под влиянием эволюционизма и функционализма модернизационная парадигма имела длительный путь совершенствования. Ее разрабатывали такие крупнейшие ученые, как М. Вебер, Э. Дюркгейм, К. Маркс (при всем его вкладе в формационный подход), Р. Парк, Ф.Теннис, Г. Беккер, М. Леви, Т.Парсонс, У. Ростоу, Дж. Хрегор, Р. Рэдфилд, Ш. Эйзенштадт, Г. Алмонд, А.Гершенкрон, Б. Мур и многие другие. Ими был накоплен огромный теоретический опыт анализа процессов перехода от традиционного к индустриальному обществу, различные возможности, возникающие на этом пути, общие закономерности и особенности, связанные со спецификой общества и страны, переживающей модернизацию. Были опознаны т.н. органичная «первичная» модернизация, которую переживали переходящие от средневековья к новому времени западные общества, прежде всего Англия и Голландия, что сближается с проблематикой генезиса капитализма, зарождения и становления буржуазных обществ, и вторичная, ускоренная, или опоздавшая модернизация, связанные с анализом обществ «второго» и «третьего» эшелонов. Концептуальный арсенал теории модернизации использовался для анализа процессов, происходивших в Германии, но в наибольшей степени эта теория, а также конкурирующая с ней теория «зависимого развития», применялась для изучении процессов социальных и культурных изменений в обществах «третьего мира». 35 Сразу же уточним, что смысл понятий «современное общество» и «традиционное общество» в теориях модернизации отличается от использования в других теоретических построениях, как и от обыденного словоупотребления. Разрыв в социально-историческом развитии различных обществ ставит под сомнение общеупотребительное значение этих слов, в контексте значений которых настоящее одних обществ похоже на прошлое других или, напротив, представляет собой искомое будущее для третьих. Неравномерность развития привела к тому, что термины «традиционное» и «современное» общество приобрели научное значение. Эти термины позволили прояснить, что модернизация – это особая форма развития, сутью которой является переход из традиционного времени в Новое, от традиционного общества к современному. Пребывающие как бы в разных временах незападные и западные общества стали именоваться так же как (соответственно) традиционные и современные. Современность получила пространственную локализацию. Начало этой тенденции положил М. Вебер, для которого Запад был уникальным явлением, тождественным современности. В XX веке современными стали называться в теории общества, порывающие со своей традиционной идентичностью. Современное общество начало пониматься как особый тип цивилизации, имевшей истоки в Западной Европе и затем распространившийся в других регионах как система жизни, экономического, политического устройства, идеологии и культуры. Однако реальность оказалась сложнее. Россия, так же как Турция, Мексика, страны, продвинувшиеся к западному пониманию жизни, ни Китай, имеющий необычайное ускорение развития, ни Япония, достигшая и превзошедшая западные технические возможности, не стали Западом, хотя в той или иной мере стали современными. Традиционные общества являются исторически первыми. Это – общества, воспроизводящие себя на основе традиции и имеющие источником 36 легитимизации особенностей активности традиционного прошлое, традиционный общества: зависимость опыт. в Среди организации социальной жизни от религиозных или мифологических представлений; цикличность развития; коллективистский характер общества и отсутствие выделенной персональности; преимущественная ориентация доиндустриальный на характер, метафизические, а не на инструментальные ценности; авторитарный характер власти; отсутствие отложенного спроса, т. е. способности производить в материальной сфере не ради насущных потребностей, а ради будущего; преобладание особого психического склада – недеятельной личности; ценностная рациональность; ориентация на мировоззренческое знание, а не на науку; локальное развитие. В духовном смысле это общество не живёт сегодняшним днем: в нём нарабатываются долговременные современному обществу сравнительно с смысловые включает традицией; в себя светский содержания. Переход преобладание характер к инноваций социальной жизни; поступательное (нециклическое) развитие; выделенную персональность, индустриальный характер, преимущественную ориентацию на инструментальные ценности; демократическую систему власти; наличие отложенного спроса, т. е. способности производить не ради насущных потребностей, а ради будущего; активный деятельный психологический склад личности; целерациональность; предпочтение мировоззренческому знанию точных наук и технологий (техногенная цивилизация), универсальность развития. Продолжая развиваться, модернизационная парадигма совершает экспансию и в новые для неё области теоретизирования, абсорбируя (и адаптируя) новые теоретико-методологические подходы. Модификация теоретических основ модернизационного подхода способствовала превращению первоначально достаточно односторонней и абстрактной теоретической модели в многомерную и эластичную по отношению к 37 эмпирической реальности. Объяснительные способности модернизационного анализа в отечественной социологии используются не только для понимания изменений конца прошлого века, но и происходящих в России со второй половины ХIХ и на протяжении большей части ХХ века. Как и любые теории, будучи идеально-типическими конструкциями, они обнаруживают больший или меньший разрыв с конкретной действительностью. История свидетельствует, что социальные изменения всегда более многообразны, нежели их теоретические модели. Но все же для понимания направленности, достижений, сбоев и прогнозирования тенденций развития трансформационных процессов в российском обществе, они имеют немалый познавательный потенциал и могут служить достаточно эффективным инструментом научного исследования. К тому же модернизационная перспектива – пример теории, которая развивалась в постоянном взаимодействии с реальными процессами развития. Экономический и социальный прогресс автоматически не гарантирован. Даже самые передовые и динамично развивающиеся страны время от времени сталкиваются с проблемой невозможности обеспечить дальнейшее развитие на основе прежних экономических, социальных и политических механизмов. Модернизация как переход от традиционного способа существования общества к новому состоянию, соответствующему вызовам современности, представляет собой в России противоречивое средоточие процессов качественного преобразования социальной и политической системы. Как правило, эти процессы призваны повысить адаптационные возможности общества и направлены на переход к новым режимам развития. С точки зрения теории, полезно различать две стороны модернизации. С одной стороны, это становление и развертывание модерна в масштабах всего мира, а с другой, – это переходные модернизационные процессы, 38 характерные для отдельных обществ и государств, привносящие в глобальный процесс становления Современности ярко выраженную специфику собственного, всякий раз уникального опыта приобщения к модерну. С учетом российской специфики предлагается (С.Н. Гавров) рассматривать в качестве основных две модели: либеральную и имперскую. В России сложилась (двойственная) устойчивая ситуация, при воспроизводимая которой амбивалентная социокультурные основания российской цивилизации определяются маятниковым циклом, где доминанта имперской модели модернизации чередуется с компонентой модели либеральной. При этом модернизационный процесс имеет свою устойчивую доминанту – имперскую модель модернизации. Российская имперская модернизация осуще-ствляется во имя стабилизации и консервации базовых характеристик империи, ее успешное проведение способствует решению задач имперского строительства и воспроизводства в новых исторических и социокультурных условиях. Под либеральной моделью культурно-цивилизационного понимается опыта Запада, такой тип который восприятия предполагает трансформацию российского общества в либеральном на-правлении. Однако импортирование западных институтов – представительной демократии, избирательной системы, прав человека, судопроизводства – получило в России преимущественно имитационные формы, что не только кардинально меняло их изначальное содержание, но и уменьшало их устойчивость перед антимодернистскими тенденциями. Считается, что свой «фирменный стиль» российская модернизация обрела при Петре I. Это связывается со вступлением в XVII веке в модернизационный процесс большей части европейских стран, примеру которых последовала Россия. Однако эта схема работает, если модернизацию 39 как таковую сводить к преимущественно экономическим или даже только технологическим преобразованиям, забывая о важности социокультурной сферы. Представляется, именно в модернизационной парадигме стоит рассмотреть такие переломные события, как введение христианства на Руси (проводившееся не намного более «деликатными» методами, чем петровские преобразования), и «постепенные» реформы царя Алексея Михайловича, вкупе с реформами патриарха Никона. Первый, можно сказать, основополагающий раскол в России был запущен отнюдь не экономическими реформами, породив посредством работ В.С. Соловьева, И. Киреевского, Н. Бердяева, Г. Федотова и других русских философов определение специфики социокультурной ситуации России через категорию раскола. Культурный разрыв, в принципе характерный для всех развивающихся стран, именно в России овладел обществом до его глубины, поляризовал его, превратив ценностное многообразие в конфликт ценностей, дошедший до внутри цивилизационного конфликта. Отсюда корни наиболее деспотического в своей результативности варианта модернизации, каковым оказались Петровские реформы. Уместно, кстати, обратить внимание на то, что петровская модернизация как точка модернизационного отсчета не лишена спорных сторон, поскольку отвечала далеко не всем условиям, которые позволяют говорить о ней как о полноценном стратегическом модернизационном проекте. Во-первых, в петровскую эпоху не произошло сколько-нибудь существенных изменений в сложившейся экономической системе общества (Россия как была, так и осталась крепостнической). Предпринимавшиеся в экономике меры касались повышения эффективности налогообложения крестьянства (введение подушной подати), то есть увеличения степени его эксплуатации, расширения казенной промышленности и некоторого стимулирования частного предпринимательства - но все в тех же узких рамках, которые диктовала господствующая система хозяйства. Практически 40 все механизмы экономической мобилизации петровского проекта были нацелены на нужды армии, а часть из них носила не просто краткосрочный, а прямо-таки разовый характер (например, массовые мобилизации крепостных на строительные работы в Петербурге). Во-вторых, петровские реформы и близко не походили на какую-либо общенациональную стратегию, опирающуюся на широкую поддержку активной части населения. В чем петровские реформы действительно преуспели, так это в существенной ротации правящей элиты, в обеспечении высокой степени вертикальной социальной мобильности внутри нее, а также в своеобразной «культурной революции» (европеизации), в совершенствовании военного и административного аппарата. Они заложили основные традиции российского реформаторства, главная из которых – подавляющая роль государства и государственных структур в этом процессе. Народ отныне традиционно стал выступать в качестве объекта реформ и материала для социального экспериментирования в ходе установившегося чередования реформ контрреформ в следующих волнах модернизационного процесса в России. Первый цикл начался с либеральных реформ ранних лет царствования Александра I и проектов государственного устройства М. Сперанского, направленных на развитие государственно-политической системы, а завершился контрреформами Николая I, которые «заморозили» политическое разномыслие и с помощью Третьего отделения поставили под контроль высшей власти всю общественную жизнь империи, а также затянули освобождение крестьян, намечавшееся было при Александре I, более чем на три десятилетия. Второй цикл начался «великими реформами» 1860-х годов при Александре II, включавшими не только освобождение крестьян, но и формирование более дифференцированной политии с зачатками разделения властей (судебная, городская, земская реформы), а завершился контрреформами Александра III, которые вновь подавили относительную 41 самостоятельность судов и земства по отношению к самодержавной власти и пресекли становление независимых от автократии общественных институтов, затормозили эволюционный процесс разложения крестьянской общины и неслыханно усилили государственное присутствие в сфере промышленнофинансового предпринимательства. Третий, весьма драматичный по своему воплощению цикл был начат реформами С. Витте - П. Столыпина, способствовавшими оформлению разделения властей, многопартийности, отечественного аналога правового государства и форсировавшими распад общины, и завершился контрреформаторской акцией в виде «военного коммунизма», а также гражданской войной, которые уничтожили преобразования и свободы, развивавшиеся в начале цикла, чрезмерно упростив политическую систему, отныне организованную по военному образцу. Четвертый цикл, открытый «передышкой» нэпа, способствовавшей некоторой дифференциации монопольно правившей партии большевиков, окончился "великим переломом": политическая система стала еще более примитивной в результате полного упразднения разделения властей, ликвидации идеологического и политического плюрализма на основе полного огосударствления политической, экономической и культурной жизни в стране. Начало следующего, пятого цикла ознаменовали реформы Н. Хрущева и А. Косыгина по частичному раскрепощению советского общества с попытками изменить систему партийно-государственного управления для ее децентрализации и специализации. Конец цикла сопровождался ужесточением политической и идеологической линии при Л. Брежневе и М. Суслове с очередным усилением ведомственного централизма, совмещением постов генерального секретаря ЦК КПСС и главы псевдопредставительной ветви власти - председателя президиума Верховного Совета. 42 Шестой цикл был открыт фазой «перестройки», положившей начало радикальному реформированию политической системы, включая осуществление разделения властей, формирование многопартийности и демократической выборной системы. В то же время эти политические преобразования в условиях малопродуманных и необычайно тяжелых для населения «рыночных реформ» вновь способствовали заметному расколу общества, чреватому контрреформаторской реакцией. Сейчас намечается седьмой цикл. Хотелось бы, чтобы возникли все основания назвать его, как предлагает С. Черняховский, «сохраняющим развитием». Каждый цикл реформ - контрреформ отнюдь не возвращал общество и государство в исходное состояние, а все-таки продвигает их по пути модернизации, хотя и односторонней, не выполнившей всех вмененных ей задач. Все эти реформы имели разную степень социального отклика. Однако и в большинстве их преобладали черты проекта для элит. Их особенностью было то обстоятельство, что они не вели к поражению, но были вызваны поражением в Крымской войне. Трудно сказать, сколько десятилетий (если не столетий) «спокойного» эволюционного развития потребовалось бы России, чтобы в ней вызрел крепкий, динамичный капитализм, не будь Крымской войны, напомнившей о внешней угрозе независимости страны. «Революция сверху» 1861–1864 годов стала особым способом модернизации, продиктованном необходимостью догнать Европу. В отличие от европейских держав, где уступки власти были обычно вызваны энергией народных масс, инициатором значительных преобразований в общественном устройстве России по большей частью выступала самодержавная власть, принуждавшая к переменам как сам народ, так и господствующие круги. Предпосылками догоняющего типа развития, при котором на роль субъекта преобразований выдвигается самодержавная власть, были: слабость, неразвитость общественных сил, заинтересованных в переменах, вынужденный характер реформ (чаще всего под угрозой катастрофы) и, наконец, политическая 43 апатия основной массы населения, особенно в начале преобразований. Так или иначе, но в течение трёх веков в России потребность в реформах возникала прежде, чем страна в целом созревала для изменений. Инициаторами перемен становились не общество и не народ, а царь и его ближайшее окружение. Лишь за тем, в процессе самих перемен, «наощупь» рождалось «сцепление» реформаторов и общества, а идеи преобразования овладевали активной частью населения, затем, в случае успешности, и более широкими его слоями. Так, в частности, это случилось после реформ 1861– 1864 годов, в 1905–7 годах. О каких-либо механизмах социальной ответственности элит, кроме преданности державе и государю, как и в Петровскую эпоху, речь не шла. Впрочем, возросшем значении общественного мнения в связи с некоторым расширением свободы печати. Таким образом, ряд противодействующих факторов определил неполноту реализации данной модернизации. Один из принципиальных вопросов любой модернизации относительно готовности самого общества к нововведениям, как правило, закономерно властью игнорируется. Данный порождал сопротивление части тип реформаторства населения. Состояние внутренней напряженности и конфликтности общества предопределяли условия для их отката назад. Начавшийся в 1917 г. советский вариант модернизации оказался самым результативным в российской истории и экономически, и в известной мере социокультурно. движении При решении задач догоняющей индустриализации и экономики от раннеиндустриальной к началу позднеиндустриальной стадии плановая система продемонстрировала более высокие мобилизационные возможности, чем ры-ночная. В советской системе стратегия форсированной модернизации была тесным образом связана с идеологией и политикой эгалитаризма и развитием социального творчества. Как правило, он фиксируется в понятии «энтузиазм», объединяющем целый ряд социальных – как материальных, так и 44 нематериальных – процессов и отношений: от ростков участия рабочих в учете и контроле, управлении, соревновании до спонтанной, народной инициативы по созданию успешно действовавших кооперативов и коммун, попавших в мясорубку сталинской коллективизацией. Провозглашалось (и в значительной мере осуществлялось на практике), что участие в борьбе за модернизацию СССР дает каждому гражданину равные возможности проявить и реализовать свои способности. Одновременно происходило выдвижение на передний план таких ценностей, как солидарность, коллективизм, взаимопомощь, в качестве необходимых условий успешного сложения индивидуальных усилий. Являясь элементами официальной партийной функционировании пропаганды, различных эти ценности общественных воплощались объединений и в иных социальных институтов советского общества. Впрочем, принцип свободной коллективности не стал в них главенствующим. Бюрократический диктат постепенно занял доминирующее положение, и к середине 1930-х гг. тенденции к свободному добровольному сотрудничеству людей выродились в декорацию, за которой правила бал бюрократическая опека Такая противоречивая ситуация определялась почти полным отсутствием в российском обществе необходимых социальных традиций совместной ассоциированной борьбы трудящихся за свои интересы (профсоюзы и т. п.), довольно низким уровнем социально-культурного развития большинства населения и весьма прочными позициями бюрократии. Во второй половине ХХ в. в странах Запада начался переход промышленной цивилизации постиндустриальному, на новый информационному исторический обществу, этап – связанный к с реорганизацией всей совокупности общественно-политических отношений. Мощные технические сдвиги в передовых странах Запада потребовали и от Советского Союза перехода на следующий виток научно-технической револю-ции, более высокого уровня организации труда и соответствующего 45 подъема советской экономики. Но существовавшая в то время административно-командная система уже не могла обеспечить решение этих задач без своей существенной трансформации. В результате перебирания новых, «демократических», вариантов модернизации – от «ускорения» до «перестройки» - был избран вариант перехода к рыночной экономике, демонтажа административно-командной системы, утверждения антисоциалистическую новой политической направленность, структуры, формирования принявшей гражданского общества и правового государства. Задавая беспрецедентный масштаб коренного реформирования, не были просчитаны возможные негативные или позитивные социальные последствия этого процесса. В итоге общество оказалось парализованным сокрушительными социальными последствиями проведенной демонополизации государственной (общенародной) собственности. Ради небывалого обогащения узкого круга допущенных к приватизации лиц экономическое и социальное развитие российского общества по сравнению с более развитыми странами к 80-м гг. ХХ в. замедлилось, а идеи и принципы, лежавшие в основе этого поворота, утратили свою былую роль. Развернулся массовый процесс упрощения культуры и социальных отношений, усилилась враждебность к носителям более сложных форм труда. Освоение на массовом уровне отдельных элементов индустриальной культуры и городского образа жизни сопровождалось уничтожением модернизированных выше этого уровня культурных форм. Все это стало результатом не борьбы за новый модернизационный проект, а непосредственной реакцией на исчерпание возможностей советского проекта, выразившееся с определенного момента в неспособности плановой системы успешно соревноваться с развитыми странами в области технического прогресса и жизненного стандарта населения. 46 Практика прошедших лет показала, что в силу специфики российской действительности рыночные отношения и плюрализм, как в политической, так и в других сферах жизни, приобрели крайне деформированный, пагубный для значительной части населения характер. Их нельзя было вводить без соответствующих сдержек. Они могли сыграть положительную роль лишь при допустимых пределах, когда достигается оп-ределенное социальное равновесие. Эти условия в России не были соблюдены. Архитекторы шоковой терапии были идейными, хотя и жестокими, не считающимися с народом политиками. Их поведение было концентрацией мировоззренческого настроя той социаль-ной группы, которая их поддерживала и делала политической силой – либеральной интеллиген-ции, избалованной советскими социальными льготами, которые она перестала замечать, и ус-тавшей от советской цензуры и идеологического прессинга, который им стал казаться невыноси-мым. Они с почти религиозным фанатизмом верили в Запад как в «лучший из миров» и в то, что никаких жертв не жалко, только бы жить как в «цивилизованной стране». Однако теоретики либерального капитализма в России, в определенный момент ставшие его практиками, просчитались в своих оценках и предположениях. Можно сказать, что постсоциалистические капиталистические реформы в России потерпели крах, поскольку и СССР, и Запад были для них абстрактными схемами из учебников по экономике, сначала вульгарномарксистских, затем вульгарно-либеральных. И они пытались подладить эти схемы под живую жизнь, которая, как известно, намного сложнее и разнообразнее любой схемы. В российских условиях люди при переходе к рыночным отношениям, теряя связь с государственным патернализмом, не столько обретают самостоятельность, сколько теряют защищенность и оказываются без опоры на общество, на государство, что вызывает социальный дискомфорт, обостряющийся в условиях кризиса. Ратуя за частную собственность, 47 необходимо учитывать, что ее формы вызревают из состояния всех компонентов общественной жизни. А эти состояния не одинаковы на Западе, на Востоке и в России. Стало очевидно, что в России быстро построить рыночную экономику на частной основе невозможно. В соответствии с ее особенностями, в частности, удельным весом государственной собственности и государственного регулирования экономики, временной период должны быть значительно выше, чем представлялось на начальном этапе преобразований. Таким образом, реформы в нашей стране в силу специфики социокультурного развития всегда осуществлялись «сверху». Главная драма российских реформ заключается в том, что власти, осуществляя реформы, как правило, не про-водили длительной, кропотливой разъяснитель-ной работы с основной массой населения по во-просу – зачем, почему и для чего эти реформы проводятся. Не стремились к широкому обсуждению механизмов и методов проведения реформ и в итоге не создавали широкой социальной базы для их поддержки и осуществления. Для значительной части мирового сообщества («Запада») модернизация, несмотря на ряд ее специфических процессом. эксцессов, Для России все и же стала большинства естественным, органичным неевропейских обществ, модернизация в значительной степени является вынужденным шагом принятым, либо самостоятельно, либо под давлением извне. Не вдаваясь в политические дискуссии, следует еще раз понять - в России, в отличие от Европы и Северо-Американского континента (США, Канада), не сформировалось гражданское общество, роль государства во всех социальных и экономических преобразованиях остается решающей, со всеми положительными и отрицательными сторонами данного факта. Российские модернизации, включая преобразования Петра I-го и «перестройку», были мобилизационными, тогда как западноевропейские в большей мере стимулировались «из недр» самого общества. Концепция «общественного 48 договора» и функций государства в качестве «медиатора» между различными социальными слоями, регионами, народностями, исполняющего «волю» граждан, не вполне свойственна ни российскому, ни советскому, ни постсоветскому государству. Так у нас проявляется исторический разрыв в протекании модернизационных процессов, в России она так и остававшийся незавершенным. Справедливости ради следует подчеркнуть, что одна из составляющих модернизационного процесса – индустриализация - в российском обществе в советский период отечественной истории была реализована в наиболее полной мере. Однако постсоветская модернизация обернулась лишь перераспределением собственности и деиндустриализацией, подпитываемой сырьевой иглой. Господствующая в сознании субъектов трансформационного процесса в России технократическая идеология, вне зависимости от политического наполнения, обусловила распространение в обществе убеждений о том, что научно-техническое перевооружение общественного производства, осуществление индустриализации достаточно для достижения определённых мировых стандартов, системного улучшения параметров функционирования социальной системы. Попытки представить в обществоведческой литературе разной направленности, будто модернизация сводится с преобразований техники и производства, с перемен в экономических отношениях, а затем уже охватывает все иные сферы общественной жизнедеятельности, включая политику, право, культуру, идеологию и многие другие, не соответствует истории и реальной действительности. Модернизация отнюдь не сводится и не исчерпывается ни индустриализацией, ни приватизацией. Текущие и стратегические интересы страны требуют крутого перелома неблагоприятных тенденций в социально-экономическом развитии. Для нормализации положения нужна концентрация ресурсов и усилий общества, 49 гораздо в большей мере ичитывающих интересы человека, его материальные возможностей и социальных потребности. Модернизационный прорыв невозможен до тех пор, пока российское государство не сделает реальный шаг навстречу реальному субъекту модернизации ради придания модернизационным процессам двусторонний, диалогический характер. Часть 1. Информационно-справочный доклад. 1.2. Специфика модернизационных процессов в современной России На рубеже XX и XXI вв. Россия оказалась в ситуации острейшего системного кризиса, охватившего все стороны жизни общества и государства, закономерно обусловившей поиск инновационных путей и способов выхода из него. Перспективы выхода из кризиса связываются с модернизационными процессами. Модернизация российского общества может стать как определяющим фактором консолидации российского общества, так и явиться источником рисков и дестабилизации. Движение к «современности» различных социальных систем происходит неравномерно, разными темпами. Западные общества первыми завершили модернизацию, а страны вне западной локализации либо исторически отстают, начав «модернизироваться» позже и находясь на том или ином этапе модернизационного процесса, либо оказываются за пределами исторического пространства, так и не став на путь «современности». Подобная логика модернизационных теорий выдаёт в них современный вариант модификации учений о прогрессе и идей единства человечества, всемирно-исторического процесса. Модернизация чаще всего представлялась глобальным распространением процессом, современных идей, который институтов обеспечивался и технологий как из европейского центра по всему миру, так и эндогенным развитием неевропейских сообществ. Все общества, согласно представлениям сторонников линеарной модели модернизации, можно было распределить вдоль оси, идущей от традиционности к современности. Эволюция 50 осуществлялась в рамках определённых стадий или фаз модернизации, через которые должны были пройти все общества. Волны российских модернизаций имели разную степень успешности, но ни одна их них не приобрела форму завершенности по причине того, что осуществлялись они «сверху», без поддержки «низов». Это, как правило, не давало устойчивый импульс к самомодернизации, распространению преобразований и «вширь» и «вглубь». Современная модернизация должна стать общенациональной стратегией – только в этом случае будет обеспечена мобилизация и концентрация всех ресурсов страны для решения модернизационных задач. Структура субъекта такой модернизации: вопервых: единство активной части общества, готовой сознательно и в течение длительного времени осуществлять стратегию модернизации как свой главный материальный интерес; во-вторых: стратегически мыслящая элита. Чтобы в очередной раз не дискредитировать свои цели перед лицом большинства граждан, эта элита должна быть не только стратегически мыслящей, но и социально ответственной. Ученые затрудняются в определении существующей сейчас в России экономической системе, основанной на де-индустриализации страны и распродаже ее при-родных ресурсов. В свое время К. Маркс показал, что капитализм – строй модернизаторский, технический, промышленный прогресс, осуществляющий научно- создающий, а не разрушающий производство современного типа. Даже западные ученые охарактеризовали «шоковую терапию» в России как хорошо продуманную акцию по масштабному перераспределение богатств в интересах определенного круга людей. Российский вариант трансформации ценностей населения связан с догоняющей модернизацией. В отстающих странах, где изменения идут сверху вниз, принципы «модернити» не успевают охватить подавляющее 51 большинство населения, поэтому не получают прочной социальной поддержки. Они овладевают лишь умами наиболее подготовленной части общества. Важной особенностью «догоняющей» модернизации является и то обстоятельство, что она никогда не охватывает сразу все сферы общества экономическую, социальную, политическую и духовную. Обновление происходит фрагментарно, затрагивая то одни, то другие области. При этом успех, достигнутый в одних секторах общества, может и не закрепиться, вызвав реакцию отторжения или сопротивления в других. В России на традиционную социальную структуру верховной властью была наложена новая, формально схожая с гражданским обществом Запада. Это при том, что западная модель модернизации не является единственной, существует множество сценариев модернизации, приемлемых для развития различных по структуре и характеру политических и социальных институтов. Поэтому целью современной политической элиты должен стать оптимальный поиск такой модернизационной модели, которая сочеталась бы с национальными традициями и устремлениями, с достижением национальной стабильности на основе консенсуса между различными социальными, этническими, конфессиональными стратами общества. Необходима проектная стратегия целостного социального развития. Положительная реакция на преобразования может исходить от социума в том случае, если политическая элита не видит возможности сохранить традиционный определяющиеся образ социально-политической особенностями исторического системы. развития, Традиции, прямо или опосредованно оказывают влияние на характер и темпы модернизации, ускоряя или сдерживая их. При рассмотрении социальных императивов модернизационного пути развития современной России выделяются три основные группы проблем: идентификация социальной базы модернизации и модернизационного 52 потенциала различных групп населения; социальные субпроцессы, обеспечивающие повышение качества человеческого капитала; социальные изменения, ожидаемые от модернизационного процесса. Если советская эпоха проходила под лозунгами индустриализации, корреспондирующей с ранними этапами модернизационные модернизационного преобразования в развития, России то должны современные существенно отличаться от тех, которые были характерны для раннеиндустриального этапа. На первый план выходят проблемы развития человека, инвестиций в человеческий капитал, повышения производительности труда. Обусловлено это тем, что главными конкурентными преимуществами современной высокоразвитой страны стали качество человеческого капитала и факторы, непосредственно обеспечивающие его повышение — образование, здравоохранение, жилье, инфраструктура, пенсионное обеспечение. По своей институциональной структуре и системе ценностей сложившийся на сегодняшний момент в России социетальный порядок принято относить к неоэтакратизму, он сущностно отличается, от такого же порядка развитых стран мира. Однако само существование этого факта еще не дает оснований говорить о неуспешности или невозможности каких-либо модернизаций в современной России. Более того, модернизация российского общества не только будет сущностно отличаться от подобных модернизаций в западных обществах, но будет и резко ограничена во времени, по сравнению с последними, поскольку новый модернизационный этап России придется проходить в условиях глобализированного мира. Территориальные импликации политики модернизации, служившей инструментом ускоренного преодоления экономической, социальной и культурной отсталости страны, носили в российской истории неравномерный, «маятниковый» характер. Как правило, расширение участия государства в реализации политики территориального размещения 53 производительных сил могло происходить в основном за счет ослабления роли рыночных регуляторов развития экономики, нарушения базовых соотношений между затратами и результатами. В долговременной исторической перспективе необходимая мера рассеяния индустриального потенциала создавала предпосылки расширения общего территориального базиса развития общества, но краткосрочные эффекты такой политики заметно страдали отсутствием экономической рациональности, усиливая механизмы блокирования технологического и социального прогресса. В условиях советского этапа отечественной модернизации все новые и новые районы стали втягиваться в переход к промышленно-городскому обществу. Однако если исходные уровни развития и скорости движения у них были разными, то к межрегиональным или межэтническим различиям, существовавшим всегда, добавились новые, связанные с разной степенью продвинуто-сти по пути модернизации. К середине — второй половине 80-х гг. XX в. результаты всех главных модернизационных «революций» (экономической, городской, демографической, культурной, политической) в СССР оказались весьма разноуровневыми, что не в последнюю очередь повлияло на возникновение коллапса советской системы в 1990—1991 гг. Сами процессы социокультурной модернизации рубежа XX—XXI вв. в РФ в целом имели позитивную направленность, однако оказались осложнены цивилизационной спецификой России, произошедшим «конфликтом ценностей», что, в частности, вызвало замедление темпов российской модернизации, однако не прекратило ее. Сегодня на смену дискредитировавшего себя способа модернизации страны приходят новые концепции, такие как концепция защиты, сохранения, возрождения и поддержки социокультурного разнообразия, различных укладов, форм жизни, деятельности, социальных отношений, обеспечения им свободы существования и функционирования. 54 Вместе с тем анализ общественной и культурной ситуации показывает, что реально существующее культурное разнообразие противоречиво, неустойчиво, его элементы склонны обращаться один против другого, чему способствуют противоречивость господствующего типа личности и слабость интеграционного механизма в обществе, включая формы и методы взаимосвязи культурного разнообразия, социально-культурных укладов, субкультур, а также отсутствие развитых товарно-денежных отношений. Это порождает определенную опасность редукции проблематики, сведения ее к противостоянию внешней угрозе, что чревато неизбежным в итоге ростом социальной напряженности и хаосом. Первоочередной задачей становится необходимость разработки путей к новой модернизированной культуре и новому общественному консенсусу. В эпоху позднего модерна и возможного перехода к постмодерну, как представляется, именно перед Россией прежде всего наиболее остро встает проблема изменения типа, динамики социального развития, поскольку впервые в ее истории богатейшие человеческие и природные ресурсы близки к исчерпанию, а продолжение развития по прежней траектории чревато угрозой надлома и распада российской цивилизации, утратой ее самостоятельного положения в мире, поглощением ее либо Востоком, либо Западом. К сожалению, современные российские реформаторы и их оппоненты, как правило, предпочитают не задумываться над проблемой изменения самого типа и самой парадигмы развития государства и общества, что обрекает российский социум на продолжение стихийного движения по прежним путям разрушительного, малопродуктивного чередования модернизации и антимодернизации, неподготовленных либеральных реформ и антилиберальных контрреформ, ослабления государственной власти и ее ужесточения. Современное общество не нуждается больше в высокоцентрализованных «фордистских» формах массового производства и 55 потребления и связанной с ним, формой «конформистской» повседневной культуры. Новое общество, по их мнению, тяготеет к «постфордизму», с которым они связывали большее разнообразие и децентрализацию во всех сферах жизнедеятельности и соответствующую культуру толерантности. Модернизация в наше время не только и не столько изменения экономической или политической системы, а прежде всего кардинальные изменения системы регуляции поведения — индивидуального и коллективного. Модернизация предусматривает движение общества к ставшим обобщёнными ценностям и нормам, поддержанным новой институциональной структурой. Модернизация России, имея свой, исполненный специфических противоречий «фирменный стиль», разворачивается в неустойчивых полях глобального пространства — экономическом, политическом и культурном. Взаимодействующие на этих полях национально-государственные и транснациональные субъекты подчиняются определенным нормативным правилам с разной степенью принуждения. В экономическом поле эта степень наиболее высока, в политическом — ситуативно более гибкая, в сфере культуры — минимальна. Успешность российского современного "модернизационного рывка" во многом будет зависеть от "сложения сил", ответственных за формирование "национального стиля" модернизации в трех "полях" глобального пространства — экономическом, политическом и культурном. Он предполагает, что в "поле" российской национальной экономики следует ожидать усиления влияния глобальных транснациональных систем правил, поскольку на этом "поле" уже сегодня явно прослеживаются тенденции к интеграции в мировой рынок. Сложность текущей ситуации заключается в том, что, по мнению ряда исследователей, в данный момент в России ощутимого запроса на модернизацию нет не только в элитах, но и в массе общества. Такое состояние определяется как аномия (состояние общества, при котором 56 теряется значимость социальных норм и предписаний и потому повышается частота отклоняющегося и саморазрушительного поведения). Это неизбежное следствие социальных трансформаций, требующих структурных и функциональных изменений во всех сферах общественного организма — экономической, политической, социальной, культурной и т. п. Исторически при таких трансформациях наблюдается увеличение функционального разнообразия всех частей социального целого, сопровождающееся также умножением в этих частях новых форм, поскольку еще не выработаны правила для всего разнообразия функций. Социально-культурный подход к аномии предполагает, что определенные фазы социальной структуры порождают обстоятельства, при которых нарушение социального кодекса представляет собой естественный ответ на возникающую ситуацию. Усталость общества от целого ряда болезненных трансформаций, через которые оно прошло в течение последних двух десятилетий. В результате этих потрясений оно в значительной степени утратило способность и желание к каким-либо изменениям. К тому же в сегодняшнем российском обществе отсутствуют гражданские институты, способные взять на себя инициативу проведения модернизации. Новые вызовы глобального мира предусматривает поиск новых подходов к политическим и экономическим реформам, образования гражданского общества и на этой основе становление стабильной и дееспособной демократии. Это обусловливает ведущую роль государства в проведении процессов модернизации. напрямую политической Однако зависит структуры от успешность модернизационных трансформации институциональной российского государства в направлении усложнения и большей дифференциации этой структуры. Такая структура позволит обеспечить гармоничную целостность интересов общества и 57 государства. При этом государство должно выступить гарантом модернизации в интересах всего общества, а не только его элитарной части. Обозначившийся переход наиболее развитых обществ к историческому времени постмодерна заставляет по-новому рассмотреть модернизацию - как происходившую в прошлом, так и незавершенную для многих обществ по сей день. Дело в том, что понять механизмы, лежащие в основе трансформации современного общества в постсовременное, едва ли возможно без попыток концептуализации процессов осовременивания на более высоком уровне знания и с использованием вновь накопленного эмпирического материала. Вполне конкретный, а не отвлеченный смысл этой проблемы подтверждают довольно многочисленные исследования специфики эволюции ряда «новых индустриальных стран», которые сравнительно недавно вышли из эпохи традиционного общества и сразу же оказались в состоянии перехода к постмодерну. Для всех них такой переход стал непосредственным продолжением движения к современности, и оба процесса оказались переплетены и взаимосвязаны. Подобное совмещение парадигм развития свойственно и России, модернизация которой, вместе с тем, продолжает обнаруживать особенности, отличающие ее от других. В этом отношении российский постмодерн - как особого рода гетерогенность и неопределенность эволюционных тенденций, некий коллаж эпох - предстает скорее в виде незавершенного или, по крайней мере, неклассического модерна, отягощенного последствиями сложного и мучительного становления, а также неорганичным и непоследовательным характером преодоления традиции. Новая модернизация России не смогла состояться, потому что при проведении так называемых радикальных рыночных реформ не только не ставилась такая цель, но и были обеспечены все необходимые условия, чтобы никакой модернизационный проект не осуществился. Неизбежна реакция на антимодернизационное поведение современной российской элиты. 58 Модернизация России снова будет поставлена в повестку дня, и снова России придется предпринимать догоняющую модернизацию. Первые признаки такого развития событий уже появились. Даже правящая элита вот уже несколько лет ведет разговоры об инновационном пути развития экономики и о необходимости слезть с «сырьевой иглы». Но эти разговоры не приобрели сколько-нибудь заметных практических последствий, выливаясь в замораживании проекта «реформы» науки, нацеленной на резкое сужение научно-технического потенциала России. Поэтому вполне возможен следующий исторический исход: социальные слои, заинтересованные в модернизации России, окажутся не в состоянии получить определяющее влияние на руководство страны, и Россия надолго закрепится в нише третьеразрядного индустриального государства с сырьевой ориентацией. Но может оказаться возможным и альтернативный исход: выдвижение проекта опережающей модернизации, попытка выдвинуться на рубежи, не достигнутые еще ни одной из наиболее развитых стран. Однако современные тенденции в развитии экономики и общества дают основания попытаться поставить проблему и принципиально иным образом. Следует ли вообще мыслить исторические перспективы прогресса в терминах модернизации? Следует ли повторять в ускоренном темпе путь, пройденный развитыми странами, да еще и пытаться обогнать их на этом пути? Постиндустриальное развитие и наступление эпохи, нередко именуемой эпохой постмодерна, ставят развитые страны перед проблемами и рисками, с которыми неизбежно столкнется любое общество, совершившее модернизационный рывок развитияhttp://www.zlev.ru/69_64.htm на - _ftn11. характеризуется наличием следующих основных этот Модернизация уровень России рисков: природные, 59 геополитические и маркетинговые, военные, геоэкономические, макрогэкономические, инжиниринговые, финансовые, промышленные, риски человеческих ресурсов, риск целеполагания. Функции политического рискменеджмента таковы: идентификация риска, анализ риска, ответ на риск. Идентификация риска связана с ответом на вопрос, с какими видами риска придется столкнуться политическим акторам. Политические риски в современной России, детерминированные глобализацией и политической модернизацией, способствуют росту политической напряженности. Прежде всего, это – административный тип политического управления; низкая планирования; дезориентация эффективность политической стратегического системы общества. Катализаторами рисков модернизации являются национальные политические традиции и ценности. Политические риски на начальном этапе постсоветской модернизации обусловили появление феномена «бегства от неопределенности» российских элит как стремления к политической стабильности, что стимулировало формирование элитарных черт стиля политического управления. Политический долгосрочных и напряженности предварительную риск текущих рисков. идентифицирован обстоятельств, Анализ оценку риска вероятности в процессе приведших предполагает к анализа эскалации обнаружение возникновения и основных неопределенностей и прогнозирование их влияния на развитие политической ситуации. Отчетливо ли понимание, что главным источником, обеспечивающим рост человеческого капитала, является наука? Наука, которая критически зависит от человеческого капитала. Заказчиком Науки является Бизнес и Государство. Но если Государство концентрирует своё внимание только на одной отрасли, например на сырье, то цепочка заказчиков Науки сворачивается до одной сырьевой отрасли. Обмеление Науки приводит к прогрессирующему сокращению размера человеческого 60 капитала, что в свою очередь приводит к отставанию и сырьевой отрасли. Экономическая система по спирали идёт к саморазрушению. Непризнание этих фактов, действия по «простой» сиюминутной спекулятивной коммерческой целесообразности привело к неустойчивой структуре экономики. Объём товаров конечного потребления, который выпускает экономическая система, зависит от уровня конкурентоспособности и интегральной потребительской ценности этих товаров, а так же от качественного уровня потребителей, то есть от качества человеческого капитала. Чем выше качество человеческого капитала, тем больше он и создаёт и потребляет, причём не столько количественно, сколько качественно. Как только государство обозначит своей главной задачей не ВВП, а увеличение человеческого капитала, макроэкономические искажения начнут выправляться, Индустрия а макроэкономические потребляет все виды ресурсов риски и снижаться. является базисным работодателем и источником доходов частных лиц. Услуги и товары для бизнеса, а так же для частных лиц строятся вокруг прибыли корпораций и доходов частных лиц. Индустрия порождает экспорт и импорт. Все вышеуказанные компоненты дают налоговые поступления и сборы, которые обеспечивают деятельность государства (которая, в свою очередь, создаёт рабочие места) и выполнение им социальной функции (пенсионное обеспечение, гарантированные медицинские и образовательные услуги). Всё «бесплатное», на самом деле, по своей экономической сущности, является доходами частных лиц. Хотелось бы зафиксировать внимание на недопустимо слабое присутствие во власти представителей промышленного сектора и технократов, что является существенным ограничителем модернизации в России. 61 Отсутствие взаимомонимания «промышленной» и «финансистской» партий является одной из главнейших причин существующей контринновационности российской экономики. Инновация – стратегическая деятельность, опирающееся на научные знания, обеспечивающее общественное расширение эффективного применения этих знаний. Она обеспечивает долгосрочный мультипликативный эффект, ведущий к увеличению размера человеческого капитала суверенной экономической системы. Инновационная модернизация России невозможна без прекращения войны «промышленной» и «финансистской» партий. Все машины - продолжение и развитие человеческих возможностей. Программные продукты являются машинами, развивающими и усиливающими возможности человеческого интеллекта. Владение навыками применения интеллектуальных машин, т.е. программным обеспечением увеличивают производительность труда в любой профессиональной деятельности в кубической степени. Но проявиться этот эффект может только при коллективной работе в сети и после прохождения определённого порога числа пользователей. Пять конструкторов, оснащённых современными средствами алгоритмизации, сегодня могут заменить 125 человек, работавших вчера на кульманах. Сама по себе компьютеризация, без базовых отраслей и промышленности, без продажи товара, без наличия РАБОТЫ не создаст стоимости, но СЕТЬ является базисом для интенсивного роста общественной производительности труда. Развитие человеческого капитала должно идти опережающими темпами, иначе Российская экономика попадёт в ловушку «общества потребления». Рост общественной производительности труда должен опережать рост доходов корпораций и частных лиц - иначе не достичь стабильной валюты. Рост конечного потребления не должен опережать рост 62 доходов частных лиц. Иначе не будет расти национальная финансовая система и инновации всегда будут на «голодном пайке». Имеет ли Россия потенциал для осуществления всех перечисленных проектов, при том что экономическая и технологическая база для такого проекта явно недостаточна, а социальные и культурно-идеологические предпосылки пока трудно оценить? Это зависит от обоюдной способности власти и общества изменить сложившуюся неблагоприятную направленность развития. Часть 1. Информационно-справочный доклад. 1.4. Предложения по структурированию информации Модернизация как объект рассмотрения может быть представлена и как процесс, и как структура. Таким же образом может быть расположены коллективные ментальности и питающая их информация о модернизации как объекте исследования. В любом случае структурирование информации представляет собой расположение в определенном порядке, или по определенной схеме. Такой порядок может быть определен по-разному. Наиболее распространенный способ - расположение информации в хронологическом порядке. Например, информацию из разных источников о неком событии располагают последовательно от более раннего к более позднему (или наоборот), т.е. в соответствии со временем, информации. Другой которое способ описывается структурирования данным блоком информации — расположение каждого блока информации в разных разделах в зависимости от того элемента, который описывает данный информационный блок. Далее предлагаю более подробно ознакомиться с разными способами структурирования информации. Отличаются они в основном тем, по какому принципу происходит структурирование. Расположение последовательности в хронологическом порядке, или построение событий 63 Данный метод еще называют историческим. Все поступающие данные выстраиваются по времени описываемых событий. После чего определяется:— что за чем следует,— какой факт какое событие предопределяет,— что чему сопутствует и т.п. Иначе говоря, восстанавливается хронология событий. Это один из наиболее простых способов и в то же время достаточно эффективных. В рамках линеарной модели модернизация рассматривалась как системный имманентный процесс, интегрировавший в связное целое факторы и атрибуты модернизации, которые должны были появляться в кластерах, а не в изоляции. Сторонники линеарной модели видели процесс модернизации как имманентное встраивание изменений в социальную систему. Как только изменения вносятся в одну из сфер деятельности, - полагали они, - это неизбежно вызывает адекватные реакции в других сферах. Своеобразной информационной интригой является то обстоятельство, что модернизация процесс, обладающий собственным отличительным качеством, которое может объяснить, почему современность переживается как спаянная целостность среди людей, живущих по своим правилам. Различные элементы модернизации тесно связаны между собой, поскольку в определенном историческом смысле они должны приходить вместе. Линеарная модель порождала представление о модернизации как глобальном процессе, который обеспечивался как распространением современных идей, институтов и технологий из европейского центра по всему миру, так и эндогенным развитием неевропейских сообществ. Все общества, по мнению сторонников данной модели, можно было распределить вдоль оси, идущей от традиционности к современности. Далее, модернизация рассматривалась как эволюционный, протяженный «революционных» изменений. процесс Эволюция по скорости осуществления осуществлялась в рамках определенных стадий или фаз модернизации, через которые должны были 64 пройти все общества (например, обычно выделяемые стадии традиционного, переходного и модернизированного обществ; четыре фазы модернизации: вызов modernity – первоначальная конфронтация общества, характеризующегося традиционным уровнем знания, с современными идеями и институтами, появление в нем сторонников модернизации, 2) консолидациямодернизаторской элиты - переход власти от традиционных к модернизаторским лидерам в процессе обыкновенно ожесточенной революционной борьбы, которая может длиться несколько поколений, 3) экономическая и социальная трансформация - экономический рост и социальные изменения до момента, когда общество трансформируется из преимущественно аграрного в индустриальное. Другая модель модернизации построена на основе структуралистского подхода; изучение ≪внутренней логики ситуации≫ не включалось в ее планы. Данная модель требовала рассмотрения модернизации как единого универсального восхождения обществ от недостаточной развитости (традиционности) к современности и развитости по одним и тем же стандартным ступеням стадий. Модель была разработана на основе опыта западной ≪атлантической≫ цивилизации и практически не учитывала многообразие цивилизационного опыта за пределами Западной Европы и Северной Америки. К существенным недостаткам данной модели необходимо отнести недооценку меняющихся условий международной среды, в частности, информационной, для конкретных обществ, стремящихся модернизироваться. Упрощенным представляется и эволюционистское представление о единой для всех лестнице к высотам современности, исключающее возможности ≪параллельного≫ развития или ≪неразвития≫ (≪недоразвития≫). Второй этап развития модернизационной парадигмы протекал в неблагоприятном международном контексте. Реализация на практике программы модернизации столкнулась с непредвиденными трудностями. Несмотря на то, что элиты ≪новых наций≫ в большинстве своем откровенно и настойчиво стремились модернизировать свои страны, институциональные структуры и коллективная ментальность последних зачастую оказывались не адекватными задачам модернизации. Отчасти это объяснялось тем, что 65 небольшие и бедные страны не обладали ресурсами, необходимыми для обеспечения базы развития. Политические режимы в ряде развивающихся стран отдавали предпочтение политическим амбициям или идеологическим соображениям в ущерб экономическим потребностям. Нередко местные элиты, декларируя на словах приверженность программам модернизации, в действительности заботились лишь о собственном обогащении. Сбои в осуществлении модернизационных программ, идеологические факторы, а также изменение политического климата на Западе в конце 1960-х и в начале 1970-х гг. сопровождались массированной критикой теорий модернизации, которые на некоторое время (в 1970-е гг.) были отодвинуты в тень структурно-историческим анализом международной политической экономии. Посткритический период возрождения модернизационных представлений и исследований выпал на1980-е годы. Как и в классических модернизационных штудиях, в новых исследованиях внимание ученых также фокусировалось на проблемах эволюции развивающихся стран, хотя значительный пласт работ составили монографии и статьи, посвященные проблемам перехода от традиционного к современному обществу в странах Западной Европы и Северной Америки. Анализ велся преимущественно на национальном уровне с целью объяснить процесс развития через действие внутренних факторов, таких как культурные ценности и социальные институты. Новые модернизационные штудии использовали терминологию, во многом унаследованную от классических работ, выполненных в рамках школы модернизации («традиция» и «современность», например). В целом им также было присуще убеждение, что модернизация (и контакт с Западом) благотворны для традиционных сообществ. Однако существовали и серьезные различия между классическими и новыми исследованиями. 66 В последних произошел переход от однозначно негативного отношения к социокультурной традиции к более гибкой и конструктивистской трактовке роли традиций в ходе модернизационного перехода. Благодаря более внимательному изучению широкого спектра национальных культурных традиций, сторонники школы модернизации отказались от одностороннего представления о модернизации как движении в сторону западных институтов и ценностей и пришли к убеждению о возможности собственных оригинальных путей развития (национальных моделей модернизации, естественно, имеющих современность в местную культурную исследованиях уже не окраску). Традиция рассматривается и как взаимоисключающие концепты. Они не только сосуществовали, но и проникали друг в друга и смешивались между собой. Вместо прежнего третирования традиций как препятствий для модернизации исследователи попытались рассмотреть конструктивное значение традиций в процессе модернизации. Изменение оценок роли и места традиций в процессе модернизации привело к появлению ряда новых исследовательских тем, а также к большему вниманию по отношению к традиционным чертам (народные религии, семейственность). Произошли и определенные методологические сдвиги. Вместо типологизирования и ведения дискуссий на достаточно высоком уровне абстракции сторонники модернизационного подхода стали проявлять склонность к рассмотрению конкретных ситуаций. Вместо того, чтобы иллюстрировать теорию конкретными примерами, специалисты использовали теорию для объяснения уникальных конкретных ситуаций. В работы возвращалась история, чтобы продемонстрировать специфичность развития в конкретных странах. Нередко углубленные ситуационные исследования дополнялись компаративной перспективой с целью выяснения, например, почему один и тот же институт играет различные роли в разных 67 странах. Большее, чем прежде, внимание стало уделяться внешним, международным, факторам. Примером новых модернизационных штудий конца ХХ века может служить исследование С. Хантингтона, посвященное тенденциям развития демократии в развивающихся странах. Автор в известном смысле полемизирует с прямолинейными схемами демократизации, распространенными в исследованиях классического периода, согласно которой экономическое развитие непосредственно ведет к демократии. В дополнение к экономическому росту, Хантингтон включил в предмет изучения социальную структуру, внешнюю среду и культурный контекст. В 1970-1990-е гг. мир стал свидетелем двух сдвигов глобального значения, которые создали значительные трудности для теорий, конкурировавших с модернизационной парадигмой. Произошло возрождение на новых сонованиях ≪конфуцианско-дальневосточной цивилизации≫, следующих по японскому пути (Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур, Малайзия), и превращением их в серьезных конкурентов для наиболее развитых стран мира. Ориентируясь на японский стандарт, эти страны стали демонстрировать настолько высокие темпы экономического и промышленного развития, что позволило им если не догнать Японию, то во всяком случае заметно приблизиться к ней, оказаться вместе с ней флагманами экономики всего развивающегося мира, а в недалеком будущем, возможно, вообще всего мира. Стало широко известно, что страны периферийной зоны мировой системы смогли найти внутренние ресурсы для обеспечения роста и модернизации, повышения уровня жизни, качества здравоохранения и образования. В социологии и социальной философии понятие «модернизация» долго рассматривалось исключительно как феномен и не рационализируется как 68 термин, что позволяло бы определить его структуру и 1ысловые границы. Поскольку такие границы не определяются, то понятие шобретает множество коннотаций, которые часто не отражают исходного смысла рмина либо вообще ему противоположны. Операционализация понятия «модернизация», определение источников ее возникновения и распространения в глобальном масштабе, позволит уточнить ведущие характеристики современной социокультурной ситуации в России, сделать выводы о перспективах динамики социальной структуры, определить критерии для оценки последствий тех или иных нормативных актов и решений на государственном, международном и муниципальном уровне. В данный момент основная проблема, требующая изучения, находится одновременно в двух плоскостях — в плоскости коммуникации и в плоскости знания. В плоскости коммуникации обнаруживается расхождение между означаемым и обозначающим, т.е. между совокупностью социальных и культурных процессов, обозначаемых термином «модернизация» и отсутствием его операционального определения в рамках различных социальных теорий. В плоскости знания — это расхождение между имеющимся знанием о первичной модернизации новыми фактами, связанными с вторичной модернизацией. Обозначенная проблема состоит в широком использовании понятия модернизация», при отсутствии достаточно четких представлений о социокультурных процессах, составляющих эти процессы факторах, а также об их формировании и динамике. В качестве направления решения данной проблемы предлагается преодолеть данные расхождения путем сбора, анализа и интеграции информации и представлений о социокультурных процессах, относящихся к модернизационным, и выявления акторов, определяющих характер их реализации в современной России. 69 Часть 2. Аналитический доклад. 2.1. Ключевые этапы модернизации и формирование основных модернизационных моделей сферы культуры Карта цивилизационного развития включает три основные перспективы: прошлое, настоящее, будущее. В каждой перспективе должны находиться объекты, связанные причинно-следственными связями, направленными из прошлого в настоящее и далее в будущее. В перспективе прошлого объектом является генотип. Речь идет о наследственности цивилизации, в которой выделяются семь элементов: 1) духовно-нравственное наследие; 2) государственно-политическая традиция; 3) сложившаяся социально-экономическая структура; 4) научно-технологический опыт прошлого; 5) социо-культурные достижения и явления; 6) демографические тренды; 7) природно-географические условия. Генотип, корень в прошлом, очень многое определяет и объясняет в жизни цивилизаций. Он создает своего рода историческую инерцию или предрасположенность к определенным формам цивилизационной жизни, обусловливает сильные и слабые стороны цивилизации, указывает на ее проблемы и характер их решения и т. д. Цивилизации опираются на свой генотип как на исторически привычный способ действия или реакции на те или иные обстоятельства. Генотип питает и до известной степени определяет три группы цивилизационных процессов в перспективе настоящего: модернизационные, текущие и межцивилизационные. Каждая группа — в соответствии с принятой структурой генотипа — содержит свои типы процессов: духовнонравственные, государственно-политические, социально-экономические, научно-технологические, социокультурные, демографические и природногеографические. Естественно, что процесс одного и того же типа выглядит по-разному в каждой из трех групп процессов. Процесс духовнонравственной модернизации и трансформации - генерация ведущей религией 70 и идеологической системой нравственных, этических и моральных систем, необходимых для общей модернизации цивилизации, перестройка деятельности ведущих религиозных институтов в соответствии с задачами модернизации. Процесс государственно-политической модернизации и трансформации - реформирование государственного устройства и системы политической власти. Процесс социально-экономической модернизации и трансформации - реформирование отношений собственности, способов производства и госрегулирования экономики. Процесс научно- технологической модернизации и трансформации - реформирование систем научно-исследовательских и опытно-конструкторских разработок (НИОКР) и передачи технологии, системы фундаментальных исследований, механизмов внедрения технологий и инноваций. Процесс социокультурной модернизации и трансформации - радикальные изменения в литературе, искусстве и т. д., отражающие реалии модернизации. Процесс демографической модернизации и трансформации - изменения в демографической структуре и типах воспроизводства населения, благоприятные для общей модернизации. Процесс природно-географической модернизации и трансформации реформирование систем решения проблем экологии и природопользования. Синтетичное понятие прогресса заключается в непрерывном движении к высшему показателю (материальному, научному, техническому, гуманитарному). Быстрое развитие было сутью господствующей западной модели существования. Горизонты прогресса не ограничивались уже достигнутым западными странами, а включали ближнюю и дальнюю перспективу его будущего развития и, в принципе, безграничность человеческих возможностей. Однако исторический процесс не сводится к непрерывному прогрессу. В обществе непрерывно происходят противоречивые социальные процессы, которые могут приводить к возникновению новых элементов и исчезновению ранее существовавших элементов и отношений между ними. В этом случае 71 мы говорим, что система подвергается изменению. Проблемы социальных изменений находились в центре внимания ученых с момента возникновения социологии как самостоятельной науки. В процессе развития социума различимы две основные модели поведения общественных систем, две основные формы социальных изменений эволюция - Социальные изменения, включая и революция. широкомасштабные исторические преобразования, не происходят стохастически, не предрешены проведением. Он являются результатом действий ряда сил - агентов социальных изменений. Ими могут люди, идеи или процессы, который в силу конкретных обстоятельств меняют ход человеческой истории, а вместе с ней – судьбы миллионов людей. Почти за два столетия социология выработала достаточно много концепций, моделей и теорий, связанных с социальными изменениями. К ним в первую очередь, следует отнести теории исторических циклов, теории эволюционизма и теории модернизации. Теории исторических циклов. Подход теории циклов к историческому процессу отличается от эволюционистского. Согласно этому подходу, история периодически исчерпывает свой потенциал и временно возвращается к началу процесса, т. е. она обратима, повторяема. Социальное и историческое развитие идет не по прямой, а скорее по кругу. В частности, Вильфредо Парето (1848—1923) в монументальном «Трактате всеобщей социологии» (1916) представил образ общества в виде социальной системы, которая проходит через повторяющиеся циклы — равновесие, дестабилизация, потеря равновесия и новое равновесие. Это относится к обществу в целом, но происходит и с составляющими его сегментами — политикой, экономикой и идеологией. Соответственно существуют всеобщий 72 социальный цикл и специфические циклы: военно-политический, экономикоиндустриальный и идеологически-религиозный, причем каждый из них следует одинаковой модели. Социальные и исторические изменения рассматриваются как циклические смены элит: их восхождение, упадок и замена. Теории эволюционизма. Социология старалась осмыслить те колоссальные социальные сдвиги, которые происходили в Европе на волне революций: процессы индустриализации, урбанизации, становления капиталистического общества и разрушения традиционного, аграрного, общинного В ХХ уклада веке классический жизни. эволюционизм подвергается резкой критике. Гипотеза о единой логике исторического процесса была поставлена под сомнение многими профессиональными историками. Новая конфликтная модель общества не соответствовала эволюционистским взглядам на изменения. Отождествление эволюции с прогрессом также вызывало резкую критику. Такому отождествлению противоречил трагический опыт нашего столетия и пугающие перспективы дальнейшего бесконтрольного развития промышленности, техники, военных технологий. Идея эволюции не может торжествовать в условиях, когда кризис становится лейтмотивом как обыденного сознания, так и социологических теорий. В 1950-х годах, после периода критики, отрицания и забвения, социологический эволюционизм вновь оказался в центре дискуссий. Возникает новое научное направление – неоэволюционизм. Центр научных интересов смещается от эволюции человеческого общества в целом к процессам, протекающим в отдельных цивилизациях, культурах, сообществах (племенах, национальных государствах и т.д.). 73 Теории модернизации. Теории модернизации, неомодернизации и конвергенции оперируют термином «модернизация» (от фр. moderne современный, новейший), описывающим усилия слаборазвитых обществ, направленные на то, чтобы догнать ведущие, наиболее развитые страны, которые сосуществуют с ними в одном историческом времени, в рамках единого Теории глобального модернизации и конвергенции общества. являются продуктом эпохи, начавшейся после Второй мировой войны, отражая сложившееся разделение общества на три «мира». «Первый мир» развитых индустриальных обществ, включая Западную Европу и США, к которым «индустриализировавшиеся вскоре присоединились страны» Дальнего Япония и Востока. «второй мир» авторитарных «социалистических» обществ во главе с Советским Союзом, продвигавшимся по пути насильственной индустриализации за счет серьезного социального ущерба. «Третий мир» постколониальных обществ Юга и Востока, многие из которых задержались в своем развитии на доиндустриальной стадии. Классические теории модернизации сосредоточили свое внимание на контрасте между «первым» и «третьим» мирами, а теория конвергенции (от лат. convergere — приближаться, сходиться), как и недавно возникшие теории посткоммунистического перехода, главной темой анализа выбрали разрыв между «первым» и «вторым» мирами. На видимые рубежи прогресса обычно выходила определенная группа стран, другие же, что-то получая от плодов этого прогресса, сами не являлись его активными субъектами. Однако не участвовать в этом, не быть его носителями, не стремиться к прогрессу в своих странах они не могли. Это означало бы прогрессирующее отставание, вольную или невольную зависимость от более развитых государств, потерю динамизма и в конечном счете деградацию. Чтобы избежать этого, «менее счастливые страны» уже с 74 шестнадцатого века начали гонку за лидером, хотя и без этой гонки им был присущ некоторый собственный темп развития, собственные движения в сторону улучшения их жизни, ее усложнения и порождения новых возможностей. Но, встав на путь модернизации, они хотели изменить свой естественный ритм развития, ускорить его, максимально приблизить к западному и в соответствии с заданным Западом направлением. Такая задача требовала переделки своей внутренней природы, традиций, существующих обычаев. Этот процесс национального ускорения, приближения к современному (modern) Западу стала именоваться модернизацией. Важно отметить, что порыв к модернизации часто не был навязанным извне, а представал как внутреннее стремление правящего слоя незападных стран преуспеть в развитии, избежать зависимости, конфликта с населением в будущем. Строго говоря, Петр I еще не был в том положении, когда России грозила судьба завтра деградировать, дезинтегрироваться, превратиться в колонию Польши или Швеции. Он вполне мог бы сделать свое царствование похожим на неспешное поступательное развитие своего отца — царя Алексея Михайловича «Тишайшего». Но его видение мирового процесса утвердило его в убеждении, что сегодняшнее отставание приведет к еще большему отставанию в будущем, что чревато отставанием и зависимостью. Неизбежен вопрос: заставлял ли Запад броситься остальной мир вдогонку, ломая привычный ход событий, болезненно ускоряя прогресс и для этого круша традиции, попирая парадигму мышления наций? Во многих случаях — заставлял, и делал это самым насильственным образом, когда, например, войска колонизаторов покоряли столицы инков и индусов. Но в других случаях мощь государств была еще достаточно сильной, чтобы не допустить прямого военного насилия. Однако эти страны сопротивлялись уменьшению своего веса в мире, и с появлением такого соперника, как Запад, они могли сделать это, только ускорив свое развитие. 75 Проводниками этого развития в своих странах стали элиты, понявшие опасность ситуации отрыва и желающие для своих стран возможностей, равных тем, которые имеются в Западном мире. Их вдохновлял пафос справедливости — равного исторического шанса своим народам. Однако достижение такого шанса было слишком проблематичным, и поэтому на основе пафоса справедливости складывались преимущественно (в конечном итоге) антизападные настроения. Источником прозападной ориентации был овладевающий элитами пафос стремления к свободе, процветанию, открытости. По мере распространения общих принципов образования и средств массовой коммуникации, возможностей учиться и работать за границей элиты считали невозможным для себя жить по-прежнему. Не желая отсталости своим народам, но и не видя быстрых путей для ее преодоления, они стали создавать анклавы западного развития в своих странах. Некоторые из учившихся или работавших на Западе не увидели перспектив для своих стран в предстоящей гонке и выдвинули идеологию изоляционизма или развития в условиях изоляции. Но в целом противостояние Западу оказывалось слабым, неорганизованным и беспомощным. Попытки отказаться от идеи, так же, как и от практики, прогресса, предпринимались неоднократно, поскольку цена его оказывалась непомерно велика. За него платили жизнями, отказом от традиций, упрощенными схемами и насильственной практикой их достижения. И все же, выброшенная в дверь, эта идея возвращалась в окно. Развитие, социальные изменения, модернизация — относительно новые понятия — были в значительной степени эвфемизмами прогресса, в разной мере уточненными и разработанными, но продолжавшими выражать ту простую и плохо скрываемую мысль, что находящееся в разных лодках человечество плывет по пути, открытому и освоенному Западом. Те, у кого не хватало ума или мужества это понять, вольны были изображать в своей лодке какие-то 76 попятные движения, организовывать анклавы сопротивления, совершать самоубийства. Но они не могли изменить направление, не могли не участвовать в общем процессе движения, не могли не признать в Западе умелого кормчего. Они добивались, прежде всего, уважения Запада и вместе с тем страдали от того, что внутренне считали себя не заслуживающими его. В течение пятисот лет ведущей тенденцией мирового развития был прогресс, который в большинстве стран происходил в форме модернизации. Выходя из Средневековья в Новое время, Запад осуществил невиданный в истории переход в общество нового - современного типа. Он бросил «вызов» остальному миру, на который тот ответил по-разному. Но преобладающим ответом, как показал А. Тойнби, стала модернизация незападных стран в той или иной. Вызов Запада, как правило, был вызовом современности. Современность - это не только Новое, иначе (быстро) текущее время, возникшее в уникальном опыте Запада. Это и нечто передовое, лучшее. Английское слово «modernity» имеет не только тот смысл, что указывает на нечто, существующее сегодня, но показывает наивысший характер достигнутого уровня. Легко видеть это, употребив, скажем, выражение «современная техника». Это значит: не только техника, которая есть сейчас, но и самая новейшая, самая лучшая. Подобно этому понятие «современное общество», относимое к Западу XIX и XX вв. и последовавшим за Западом странам в ХХ в., применяется для характеристики наивысшего образца развития общества. Оно имеет ряд своих собственных фаз, а именно: 1) эпоха меркантилизма, захвата торговых путей, мировой торговли, колонизации других народов. Вызов Запада состоял в его способности освоить это мировое пространство. 2) эпоха буржуазных революций - становление и расцвет капитализма. 77 3) эпоха раннего индустриализма (после первой промышленной революции). Запад имел недоступное остальному миру преимущество развитой промышленности. 4) эпоха после второй промышленной революции (использование электричества, изобретения конвейера в начале XX в., открытия радиоактивности и пр.). Конвейер открыл возможность расчленения производственного процесса и перенесения традиционных отраслей индустрии, особенно текстильной, в незападные страны. Произошли перемены и на Западе, где появилось уже не только массовое производство, но и массовое общество деструктурированное притоком людей из деревень в промышленность, образованием больших человеческих массивов гетерогенной природы. Массы отличаются отсутствием социальной целостности – они образуются всякий раз заново в новой социальной ситуации. Отсюда - противоречивость их интересов, делающая их легкой добычей демагогов. Такие общества стали складываться везде, где есть промышленные производства. Однако при всей общности индустриальных обществ Запада и других стран между ними имеется существенное отличие. Массы Запада более очевидно состоят из индивидуальностей, массы незападных обществ не имеют этого личностного фундамента. Запад на этой фазе своего развития уже не имел преимуществ в традиционной индустрии перед другими странами. Но с этого времени его исключительной особенностью стала наука. Западный мир бросил теперь остальным научный вызов. Эта эпоха позднего индустриализма, позднего капитализма, поздней современности отличалась новым преимуществом Запада перед незападным миром. Эпоха научно-технической революции началась в середине пятидесятых годов XX в. Если раньше наука обслуживала уже назревшие задачи практики, и последняя имела тенденции собственного развития 78 (паровая машина была изобретена до термодинамики, летательные аппараты до аэродинамики), то научно-техническая революция характеризуется технологическим применением фундаментальных наук (атомные электростанции не могли быть построены до открытия ядерной физики, выход в Космос не мог быть реальным, даже как попытка, без знания и способности получения скоростей преодоления земного притяжения, вмешательство в наследственные процессы было бы невозможно без генетики и пр.). Запад освоил технологическое применение фундаментальных наук, снова превзошел всех и обогнал. Научнотехническая революция стала новой фазой его вызова. Однако подобно тому, как конвейер расчленил производство на операции и сделал индустриальное развитие доступным во всех частях мира, научно-техническая революция сделала возможным применение фундаментального знания, являющегося всеобщим, не имеющим хозяев в мире, повсюду. Свобода как западный принцип привела к продаже лицензий на его применение. Ученые незападных стран – СССР, Китая, Индии, Японии - оказались способными сами открывать новые технологии на уровне применения фундаментальных наук. Запад является современным (самым передовым) весь период Нового времени, когда бы мы ни начали его отсчет. В зависимости от различий в фиксации начала и конца Нового времени «современное общество» разным исследователям представляется расположенным на разных отрезках исторического времени. Предельно широкая точка зрения: «современное общество» возникает в период меркантилизма. Предельно узкая точка зрения: «современное общество» - это период индустриализма, от Великой Французской революции до второй промышленной революции. Это - франко-центричная трактовка современности. Промежуточные точки зрения датируют «современное общество» от голландской (1580) или английской (1642) революций до второй промышленной или научно-технической революции. 79 Точно установленных временных границ не существует, как и ясности в отношении понятия «Запад», а также относительно границ Нового времени. Подвижность этих границ определена неравномерностью развития самого Запада, тем, что разные страны достигали современного состояния в разное время. Вторая причина связана с методологией и ценностными ориентациями исследователей, устанавливающих эти границы. Разные границы, по существу, это — разные точки зрения на то, что является новым или более совершенным. В современной социологической литературе под модернизацией понимается переход от традиционного общества к обществу модерному. В технологическом измерении это означает переход от аграрного общества к индустриальному. В социальном измерении – переход от общества с легитимностью, укорененной в традиции и религии, к обществу, основанному на принципах рациональности и личной автономии. Изначально в теории этот переход связывался с первой промышленной революцией и индустриализацией. Политические модернизацию, изменения, сопровождавшие означают развитие представительной демократии. Изменения в области информационных и коммуникационных технологий вызывает глубокие изменения в промышленном и сельскохозяйственном производстве, в торговле, науке, социальной сфере. Исходя из этого, под модернизацией стали понимать совокупность различного рода экономических, политических и психологических преобразований и изменений конкретного общества на пути его приобщения к системе «современных» обществ. В связи с глубокими изменениями с конца ХХ века наблюдается некоторый отход от ранее сложившегося взгляда на модернизацию как на всемирный процесс вытеснения локальных основ традиции и культуры универсальными формами современности. Акцент переносится на изучение 80 специфики протекания ее процессов в зависимости от конкретных исторических условий в конкретных станах и регионах. Полностью признавая важность процессов глобализации, ученые сконцентрировались на взаимоотношении модернизации на европейском (Европейский Союз и другие страны Европы) и национальном уровнях. Особенностью для стран Центральной и Восточной Европы является модернизация в сфере характера труда и профессиональной структуры, прикладных исследований и применения новых знаний в технологическом развитии, в информатизации и образовании, в сфере благосостояния и качества жизни, в сфере мнений и ценностных ориентаций. Пришло понимание, что модернизация - не однородный поступательный процесс. Но общим критерием суждения об успехе модернизации является то, что все большее число акторов имеют лучшие жизненные условия, лучшие возможности совладания с потребностями среды во время или вследствие процесса модернизации, чем до ее начала. В социальной науке выделена тройная референтная рамка модернизации. Под этим понимается и вековой процесс индустриальной революции, в ходе которого развилась небольшая группа современных обществ; и догоняющие процессы менее- или слаборазвитых стран; попытки совладать современных с Модернизация обществ удержать, сохранить развитие и новыми вызовами путем инноваций и реформ. включает развитие базовых институтов современного общества – состязательная демократия, рыночная экономика, социальное государство, массовое потребление, разрешение текущих проблем путем реформ и инноваций. В отличие от других стран и, прежде всего от модернизации стран Запада, где политические перемены следовали во времени за породившими их технологическими и экономическими новациями, в странах СНГ была 81 реализована прямо противоположная схема: радикальные политические перемены предшествовали экономической реформе. Ни в одной из бывших советских республик к началу 1990-х годов не было ни рыночной экономики, ни сколько-нибудь долгое время развивающейся демократии. На территории бывшего Советского Союза произошли сложные, глубокие изменения за чрезвычайно короткий период, так что посткоммунистическая модернизация – это вариант, всеобъемлющей не укладывающийся экономической, в привычную политической схему. и Такой культурной реструктуризации не было в других странах, таких как, например, Южная Корея, Португалия и Испания, где так же правили авторитарные режимы на протяжении долгого времени. Становление там демократических институтов происходило в условиях уже существовавшей развитой рыночной экономики, в отличие от постсоветских государств. Модернизация в постсоциалистическом мире оказалась более глубоким и затрагивающим обширные сферы жизнедеятельности общества процессом, чем в бывших авторитарных не социалистических странах. Хотя эти перемены были восприняты массами с большим энтузиазмом, их последствия в разных странах оказались отличными друг от друга. Относительный успех трансформации был обусловлен, на наш взгляд, как специфическими условиями, существовавшими в каждой отдельной стране, так и избранной тактикой проведения реформ в жизнь. Трансформационные процессы, начавшиеся в СССР в период перестройки, и продолженные в РФ, нередко сводятся к «догоняющей модернизацией». Основная экономическая задача при этом поднять страну до уровня благосостояния, достигнутого на Западе, то есть догнать и Америку, и Европу по показателям технологического и экономического развития. В политическом посткоммунистическая и модернизация психологическом определялась измерении как вестернизация . Ранее «вестернизация» проводилась в Западной Германии и Италии после 82 Второй мировой войны. Ее целью было не повторение этапов развития, пройденных Англией, Францией, США, а частичное изменение прежней ценностно-нормативной системы, внедрение в массовое сознание идеологических установок, демократических ценностей, социокультурных норм, распространенных в странах победителях. Некоторые российские исследователи называют вестернизацию России «запаздывающей» внимание на и «рецедивирующей» задержках и перерывах модернизацией, в проведении акцентируя необходимых преобразований, их непоследовательности и неполноте, отступлениях назад, а также на социальной цене реформ и на необходимости продолжения избранного курса реформ. Модернизировать страну, согласно этой точке зрения, - значит повернуть ее развитие в том экономическом направлении, которое свойственно передовым странам Запада и Востока, то есть на путь к постиндустриальному обществу. Все общества, успешно проходившие через структурную перестройку и модернизацию, начинали с гораздо более низких уровней: лежавшие в послевоенных руинах Германия, Япония, Корея, разоренный «культурной революцией» Китай, относящиеся к странам «третьего мира» «азиатские драконы». Все удачные примеры прорыва объединяло использование «преимуществ отсталости». Странам СНГ в этом плане оказалось сложнее, поскольку каждый шаг реформаторов сравнивается в сознании народа с уровнем дореформенного благополучия». В зависимости от используемого механизма модернизации принято выделять следующие типы этого процесса: 1) «органическая», или «первичная», характерная для таких стран, как Великобритания, США, Канада, некоторые другие европейских стран (модернизационное ядро) и осуществляемая преимущественно эволюционным путем на основе собственных культурных традиций и образцов; 83 2) «неорганическая» или «вторичная», «отраженная», «модернизация вдогонку» (Россия, Бразилия, Турция и др.), основным фактором которой выступают социокультурные контакты «отставших» в своем развитии стран с модернизационным ядром, а основным механизмом - имитационные процессы. В соответствии с другой типологией выделяется три типа модернизации: 1) эндогенная, то есть осуществляемая на собственной основе (Европа, США и т.п.); 2) эндогенно-экзогенная, осуществляемая на собственной основе, равно как и на основе заимствований (Россия, Турция, Греция и т.д.); 3) экзогенная модернизация (имитационные, имитационно- симуляционные и симуляционные варианты), осуществляемая на основе заимствований при отсутствии собственных оснований. Задача осмысления модернизационных процессов способствует появлению новых терминов, имеющих целью обосновать своеобразие российского варианта модернизации. Использовать термин «консервативная модернизация», под которой понимается модель, которая ориентирована на сохранение или медленную трансформацию традиционных ценностей, институтов и отношений. Существует точка зрения С.Н. Гаврова, согласно которой предлагается рассматривать с учетом российской специфики в качестве основных две модели: либеральную иимперскую. В России сложилась устойчивая воспроизводимая амбивалентная (двойственная) ситуация, при которой социокультурные основания российской цивилизации определяются маятниковым циклом, где доминанта имперской модели модернизации чередуется с компонентой модели либеральной. При этом 84 модернизационный процесс имеет свою более устойчивую доминанту – имперскую модель модернизации. Российская имперская модель является идеократической, связанной с мессианской идеей. Наличие устойчивого и постоянно воспроизводимого имперского сознания делает возможным как успешное строительство империи, так и ее перманентное возрождение. Имперская модернизация осуществляется во имя стабилизации и консервации базовых характеристик империи, ее успешное проведение способствует решению задач имперского строительства и воспроизводства в новых исторических и социокультурных условиях. Под либеральной моделью культурно-цивилизационного понимается опыта такой Запада, тип который восприятия предполагает трансформацию российского общества в либеральном направлении. Однако импортирование западных институтов – представительной демократии, избирательной системы, прав человека, судопроизводства – получили в России преимущественно имитационные формы, что не только кардинально меняло их изначальное содержание, но и уменьшало их устойчивость перед антимодернистскими тенденциями. Одной из интерпретаций российских реформ стала концепция «нового русского феодализма», получившая распространение среди зарубежных и отечественных обществоведов. Наиболее важные характеристики данного феномена определены ими так: - абсолютное доминирование частных интересов над публичными не только на уровне повседневности, но и в предпочтениях и поведении государственных служащих - от бюрократов до политиков; - тесное переплетение собственности и власти; 85 - преобладание личных связей, основанных на все более неформальных (или неинституционализированных) отношениях в политической, социальной и экономической сферах; - всеобщее господство бартера на всех уровнях социума - от производственных коллективов до сферы государственного управления; - рост насилия, заставляющий людей все больше полагаться на собственные силы, вплоть до создания приватных армий теми, кто обладает достаточными средствами; - «провинциализация» страны, т.е. резкое ослабление тенденции к интеграции во всех сферах жизни; - неспособность к достижению компромисса и согласия в политической сфере, поскольку в результате усиления интриг ставки в борьбе за власть часто оказываются очень высокими; - все более явная трансформация политических партий и ассоциаций из формы артикуляции и агрегации интересов в орудия достижения частных целей и продвижения во власть отдельных политиков; - формирование «государства в государстве» в высших эшелонах власти как средство обеспечения безопасности и личного благосостояния. Все перечисленные модели в той или иной степени объясняют модернизационные процессы, инициируемые российскими реформаторами в различные исторические периоды. Россия на протяжении нескольких веков шла по пути неорганической модернизации или догоняющего развития. При этом ни одна из ее попыток осуществить догоняющую модернизацию полностью не удалась, и если в технологическом и социокультурном плане историческая ситуация порой складывалась благоприятно, то задачи политической модернизации всегда оставались камнем преткновения для реформаторов. Незавершенность 86 реформ объясняется двумя причинами: либо их не доводили до конца, либо за ними следовали контрреформы. Первым опытом российской модернизации являются реформы Петра. Попытки вестернизировать страну предпринимались и ранее, однако реформы Петра были первым опытом «догоняющей модернизации». Успешные преобразования могли бы обеспечить дальнейшее органичное продвижение России по пути индустриализации, становления гражданского общества и политической демократии. Однако, этого не произошло. Последствия петровских реформ в разных сферах были далеко не одинаковы, причем некоторые изъяны этого варианта ранней модернизации воспроизводились и на более поздних этапах отечественной истории. Петр I пытался заимствовать технику и технологию в отрыве от тех социальных и экономических институтов, в рамках которых они действовали на Западе. Неудивительно, что использование зарубежных технологических образцов приводило к иным, часто прямо противоположным результатам, чем те, что достигались в других странах. Например, если в Западной Европе развитие мануфактурного производства сопровождалось распадом феодальных структур, то в России насаждение мануфактур «сверху» лишь дало дополнительный импульс такому институту феодализма, как крепостное право. Некоторые нововведения были совершенно не подготовлены предшествующим развитием страны и имели искусственный характер. Так, например, когда Петр I учреждал в Санкт-Петербурге первый университет, из-за границы пришлось «выписывать» не только преподавателей, но и студентов.http://nicbar.narod.ru/lekziya22.htm - _ftn7 Как и многие последующие реформации в России, петровская оказалась некомплексной и незавершенной. Так не была осуществлена политическая модернизация, к проведению которой общество было не готовым. В то же время петровские реформы опосредованным образом 87 оказали значительное влияние на политическое развитие России и модернизацию ее государственной системы в дальнейшем. Основным методом осуществления реформ при Петре I являлось насилие, а инструментами модернизации оказались «самодержавие и крепостное право». Цель, которую достиг царь-реформатор, - создание жестко централизованного, милитаризованного государства с унифицированной системой управления, осуществляющего постоянный контроль за каждым подданным, не имеющим личных свобод, а лишь право и обязанность трудиться на общее благо. При Петре I завершилась культурная изоляция России. Но поскольку благотворные последствия деятельности самодержца в этом направлении почувствовала лишь привилегированная часть общества, в последующие два столетия социокультурный процесс в России имел дуалистический характер. Европеизированная элита перенимала западные ценности и идеалы, а основная часть населения продолжала жить в традиционной патриархальной среде, по-прежнему отгороженная от внешнего мира глухой стеной. Поэтому, хотя в научно-техническом и социально-экономическом отношениях Россия не приблизилась к Западу, но через образованный слой она оказалась европейской в духовном плане. Наконец, со времен Петра Россия стала влиятельным обстоятельства обусловили участником специфику европейской последующего политики. Эти политического развития России. Тем не менее, величие империи при Петре было главной целью, а общество – лишь средством для ее осуществления. Екатерина II свои основные усилия направила на конструирование сословного общества западноевропейского образца, что означало четкое определение правового статуса каждого сословия, предполагая при этом не только определение его обязанностей по отношению к государству, но также наделение определенными правами привилегиями. В отличие от Петра 88 Екатерина II осознавала, что крепостничество является тормозом социального и экономического развития, не позволяющим выстроить ее модель до логического конца. Вектор модернизации у императрицы был иной, чем у царя-реформатора. В частности ее повеления готовились с величайшей осмотрительностью и были приспособлены к народным обычаям, что предопределяло их успех. Екатерина была одним из наиболее успешных реформаторов в русской истории, поскольку ей удалось осуществить свою программу ровно в той степени, в какой это было возможно в конкретных условиях того времени без социальных потрясений. В начале XIX в. образованные круги России понимали необходимость проведения реформ, затрагивающих социально-экономические преобразования в духе экономического либерализма и политические новации, включая конституционное оформление народного представительства. Тем не менее, эти планы не были реализованы. Их осуществлению помешали как внешние, так и внутренние факторы. Россия оказалась вовлеченной в качестве влиятельного актора в европейскую политику, что не позволило ей сосредоточиться на внутригосударственных проблемах. Внутри страны сопротивление оказывали консервативно настроенная аристократия и правительственная бюрократия, к которым добавлялась деятельность радикалов. Идеи революционного радикализма, активно проникавшие в то время на российскую почву, привели совсем не к тем результатам, на которые рассчитывали их сторонники. Александр I вынужден был из-за революционного радикализма опираться на консервативные элементы. Вследствие этого ему было трудно проводить в жизнь либеральные реформы потому, что эти круги отклоняли не только революционные тенденции, а и либеральные реформы. Взгляды относительного Александра I постепенно либерализма к эволюционировали консерватизму, что от сопровождалось 89 сохранением наиболее важных и в то же время достаточно архаических для того времени элементов российской социокультурной традиции. Неудачное выступление декабристов окончательно перечеркнуло программу социальной и политической модернизации России в начале ХIX в. Восстание, организованное нелегальными союзами, развязало руки противникам реформ, что предопределило реакционный в политическом и социальном отношениях курс Николая I. В тот период, когда в других ведущих государствах мира развернулись процессы, характерные для раннеиндустриального типа модернизации, развитие России, и без того отстававшей от них в технологическом, экономическом, социально-культурном плане, существенно затормозилось. Усилившийся разрыв уровней экономического развития обусловил и военнотехническое отставание России, что, в свою очередь, стало причиной ее поражения в Крымской войне. Военные неудачи заставили правительство вновь поставить на повестку дня вопрос о модернизации. При Александре II власть стремилась, сохраняя политическую стабильность, осуществлять программу социально-экономических реформ, но не под давлением «снизу», а путем целенаправленных и обдуманных действий «сверху». Народу было предоставлено столько гражданских прав и свобод, сколько он мог, в меру своей тогдашней политической зрелости, реализовать и усвоить. Впервые в истории России начался процесс освобождения общества от всепроникающего бюрократического контроля. Экономическая и социально-культурная сферы получали определенную автономию, что на практике означало реальное движение к гражданскому обществу. Этому же способствовали судебная реформа и учреждение системы местного самоуправления. Либеральные реформы Александра II представляли собой наиболее значимую в нашей истории попытку 90 модернизации по либеральной модели, когда реформировались не только технологии, но и социальные институты. Логически следующей акцией властей должно было бы стать решение задач политической модернизации. О том, что понимание ее необходимости у высшей административно-политической бюрократии, несмотря на ее колебания, все же было, свидетельствует проект реформ, вошедший в историю под названием «конституции Лорис-Меликова». Несмотря на несовершенство данного проекта, для страны, не имевшей демократических традиций и только что избавившейся от крепостного права, реализация такой программы могла бы оказаться действенным шагом на пути к постепенной модернизации авторитарно-бюрократической системы. В перспективе этот шаг подготовил бы почву для осуществления всего комплекса задач политической модернизации. Однако действия левых радикалов перечеркнули такую возможность. Радикалы в России представляли своеобразный слой интеллигенции, сознание которой социалистических действительностью формировалось под идей. Но влиянием поскольку пореформенной между России западноевропейских этими идеями существовала и пропасть, перенесение их на российскую почву не могло родить ничего, кроме мифов, которыми и руководствовались теоретики и практики русского революционного движения. В частности, русская деревня оказалась совершенно невосприимчива к абстрактным политическим лозунгам, с подозрением отнеслась к социалистическим агитаторам и предлагаемым ими схемам общественного переустройства. Крестьянство в целом сохраняло лояльность по отношению к самодержавной власти и связывало с ней свои надежды на справедливое решение вопроса о земле. Убедившись в бесперспективности революции «снизу», часть молодых радикалов обратилась к политическому террору. 91 Убийство Александра II обусловило не только откат реформ, но и резкое усиление позиций реакционных, консервативных элементов в эпоху Александра III. Несмотря на то, что с воцарением Александра III в социальнополитической сфере возобладал контрреформаторский курс, проведенные ранее преобразования способствовали бурному экономическому росту в стране. В последние десятилетия XIX в. в России развернулась первая фаза индустриальной революции. В этот период значительно увеличилась численность городского населения, шел процесс формирования массового среднего класса, других социальных групп, вызванных к жизни модернизацией. Наряду с экономическими преобразованиями происходило ограничение властной компетенции земских учреждений, рассматривались варианты передачи их полномочий бюрократическим структурам. В начале 1900-х гг. социальные перемены стали отражаться и в политической сфере. Выросла общественная активность различных групп городского населения. Общими для них были стремление к непосредственному участию в политической жизни, выдвижение требований, направленных на институционализацию такого участия. Сначала эти требования находили место в программах первых леворадикальных партий, а затем и в деятельности более умеренных либеральных оппозиционных групп. Однако надеждам на мирное, эволюционное продвижение по пути политической модернизации не суждено было сбыться. Николай II и его ближайшее окружение отвергали возможность ограничения самодержавной власти. События 1905–1907 гг. были типичным проявлением революционного кризиса, обусловленного резким отставанием процесса политической модернизации от сдвигов в экономике и социальной структуре. Возникшие благодаря конституционным реформам политические институты еще не были полноценными элементами парламентской 92 демократии. Законодательные полномочия Государственной Думы сильно ограничивались, она не обладала правом формировать правительство и лишь в минимальной степени контролировала государственный бюджет. Совершенно недемократической была избирательная система. Верховная власть изначально враждебно относилась к Думе, видя в ней временное, а главное – вредное для общественного спокойствия учреждение. Как только позволила обстановка, самодержавие стало по частям отбирать дарованные ранее права, перекроило антидемократическом избирательную направлении. По систему своим в еще более социокультурным характеристикам российское общество еще не созрело тогда для полновесной парламентской демократии.http://nicbar.narod.ru/lekziya22.htm - _ftn12 Россия в начале ХХ в. уже не могла обойтись без политической модернизации, но пока не была способна успешно ее осуществить. Нерешенность целого ряда ключевых задач экономической и социальной модернизации, незрелость гражданского общества делали проблематичным непосредственный и быстрый переход к правовому государству и эффективной демократической системе. Выбор в пользу постепенных реформ при сохранении (преимущественно за счет репрессивных мер) политической стабильности, сделанный премьер-министром П.А. Столыпиным, отражал крайне противоречивую российскую реальность. Вероятно, при определенных исторических условиях избранный Столыпиным авторитарный вариант осуществления назревших социальноэкономических и политических реформ имел шансы на успех. Однако политические реалии показали неспособность самодержавия добровольно пойти по пути трансформации своего режима в направлении конституционной монархии. Если Первая русская революция была проявлением кризиса модернизации, то события 1917 года лишь отчасти имели такую основу. 93 Формы и динамика революционного процесса этого периода обусловливались трудностями затянувшейся войны, которая дезорганизовала экономическую и политическую жизнь страны, негативно сказавшись на психологической атмосфере в обществе. Вопрос тогда стоял о выборе не между диктатурой и демократией, а между различными вариантами диктатуры. Революционный взрыв привел к столь стремительной демократизации политической системы, что, в конечном счете, она, не выдержав перегрузок, рухнула. Утвердившийся тоталитарный режим обнулил результаты политической модернизации страны за все предшествовавшие десятилетия. Исторические катастрофы в течение последних нескольких столетий случались в России, с одной стороны, из-за слишком долгого и упорного стремления сохранить историческую, экономическую, культурную самобытность, с другой – из-за нетерпеливого напора реолюционизма. Российская власть и общество пытались найти рецепты ответа на стремительность социокультурной динамики в традиции, использовать отжившие механизмы, социальные институты. В результате то, что в Европе вызревало в течение столетий, в России приходилось делать быстро, в ничтожный исторический срок пяти-пятнадцати лет. В советский период после относительно либерального в экономическом плане периода НЭПа, не распространявшего либеральные послабления в сферу идеологии, начался очередной этап имперской модернизации. Целью сталинской модернизации было построение мировой империи, основанной на идеологическом принципе. Особенностями ее стали достижение определенного уровня бюрократизации, технологичности, взаимосвязанности личности и индустриальной экономики с использованием феодальных методов. Сталинская модернизация проводилась во многом по образцу петровской, для которой характерным стал высокий уровень абсолютизма, бесправие подданных, мобилизационный принцип 94 концентрации ресурсов на выбранных направлениях, заимствование западных технологий. При следующих правителях – Н.С. Хрущеве, Л.И. Брежневе – модернизации не предпринимались осуществлялось. попытки Были улучшить то, отдельные что уже нововведения, существует, без кардинальных качественных изменений. Гипотетическим возможностям Ю.В. Андропова по осуществлению дальнейшей модернизации не суждено было осуществиться. Запоздалая и во многом импровизационная попытка использовать либеральную модель модернизации и тем самым продлить существование советской системы была предпринята М.С.Горбачевым. Однако, в силу как объективных, так и субъективных причин не оправдавший себя советский режим рухнул, увлекая за собой его реформаторов. Исследователи рассматривают модернизацию в качестве главного вектора развития России на протяжении последних веков, включая советский и постсоветский периоды, отмечая в свою очередь своеобразие российской модернизации. В частности, указывается, что посткоммунистические трансформации и модернизация – это принципиально разные процессы, для исследования которых требуются отличные парадигмы. Несмотря на то, что у них имеются общие составляющие, различия также существенны. Так, трансформация сопровождается разрушением: кризисом науки первоначально и не образования, созиданием, а свертыванием высокотехнологичных производств, утечкой лучших умов за рубеж, ухудшением качества жизни и т.д. В этих условиях вряд ли уместно идентифицировать содержание современных трансформаций с модернизационными изменениями. Тем не менее, после достижения стабильности процессы в стране можно характеризовать в качестве модернизационных. Становление же 95 современных политических институтов и практик осуществляется параллельно с трансформационными изменениями, что свидетельствует об одновременном развитии данных процессов. Сам процесс политической модернизации в России можно в целом отнести к эндогенно-экзогенному типу. Характерной особенностью этого типа модернизации является сочетание различных собственных и заимствованных институтов и традиций. Из-за слабости гражданского общества и исключительной роли, которую играет государство в России, модернизация общества постоянно подменяется модернизацией государства его военно-индустриальной мощи, бюрократического аппарата, репрессивных органов, государственного сектора экономики и т. п. В итоге задачи форсированной военно-индустриальной модернизации государства, усиления его как мировой державы часто решались за счет антимодернизации, частичной архаизации и деградации общества. Реформаторы, как правило, не могут рассчитывать на всенародную поддержку, так как население всегда в массе своей консервативно и относится к любой перемене с опаской, потому что меняется привычный уклад жизни. Опорой реформаторов может стать лишь наиболее активная в социальном отношении часть общества, разделяющая его цели. Поэтому реформирование постсоветской России в начале 1990-х гг. осуществлялось в условиях кризиса. Реформаторы «первой волны» не смогли создать прочную социальную опору реформ, наладить контакт с обществом. Была переоценена и действенность самих реформ, их способность изменить жизнь к лучшему. В результате были дискредитированы само понятие реформы и тех ценностей, на которых ее пытались основывать. Российская власть, резко ограничив государственное вмешательство в различных сферах жизни общества, ожидала резкого повышения активности граждан. Однако, уравнительная, склонная к патернализму ментальность 96 российского общества не способствовала появлению большого количества энергичных, инициативных людей, способных организовать свою жизнь на новых началах. Экономическая и политическая активность людей оказалась недостаточной для приведения российской жизни в соответствие с европейскими стандартами. Политическая модернизация в начале 2000-х гг. осуществляется в условиях более благоприятных: устойчивый экономический рост, политическая стабильность, постепенное повышение уровня жизни. Однако, для дальнейшего продвижения вперед по пути политической модернизации необходимо не только осознание необходимости реформ, политическая воля реформатора, но и глубинная трансформация ментальности российского общества, связанная с усвоением опыта европейской цивилизации модерна. Особенностью отечественного цивилизационного развития является тот факт, что российское общество не испытало таких фундаментальных духовно-интеллектуальных переворотов, какими на Западе были Ренессанс, Реформация, движение за права человека, заложившие основы рационалистических форм хозяйственной деятельности и современной системы политического сегменты социальной специфическими представительства. Кроме структуры чертами, постсоветской возникшими в этого, некоторые России обладают результате сложнейшего взаимодействия историко-психологических, этнических, демографических и культурно-религиозных факторов. Российское общество стало обществом уникальной промежуточной цивилизации, которое вышло за рамки традиционности, но не смогло поместиться в границах либеральной цивилизации. При этом создавалась лишь видимость полной вовлеченности социума в процессы реформ, всегда инициируемых сверху, в то время как общество в целом ни по своей структуре, ни по доминирующим настроениям не готово к навязываемым 97 радикальным переменам. В итоге резкий символический разрыв с прошлым в России зачастую оборачивается тем, что символика и форма подменяют реальное изменение содержания и тогда старая сущность незаметно возвращается. Российское общество соответствующим образом реагирует на модернизационные импульсы, идущие сверху. Среди основных характерных черт можно выделить неприятие, пассивное сопротивление новациям, медленное накопление противоречий и потенциала недовольства, кризис самоидентификации, народный протест, обращенный в прошлое. Соответствуют политической ли элитой требованиям цели, современности идентичности и предлагаемые стандарты поведения? Гарантирует ли складывающаяся в России институциональная система создание жизнеспособных стабильно действующих демократических политических институтов, пользующихся массовой поддержкой? Ясно, что выстраиваемая «властная вертикаль» должна дополняться «общественной горизонталью» - взаимодействием общественных и политических организаций, представляющих интересы различных слоев и групп. Такое сочетание вертикальных и горизонтальных связей, сопровождаемое социальной ответственностью чиновников и представителей бизнеса, может стать основой для успешного развития политической модернизации. Часть 2. Аналитический доклад 2.2.Сравнительный анализ модернизационных моделей в странах Восточной Европы (80-е годы ХХ в. и начало ХХI в.) и Латинской Америки (середина–конец ХХ века) 2.2.1.Специфические особенности модернизации Восточная Европа Главной особенностью модернизации восточноевропейских обществ в конце XX в. – начале XXI в. – особенностью, предопределившей весь ход перемен, в том числе и в социогуманитарной сфере, – является то, что 98 непосредственно перед ней страны этого региона осуществили еще одну модернизацию – коммунистическую. Таким образом, за крайне непродолжительный срок, всего лишь за полвека, Восточная Европа пережила одну за другой две модернизации – сначала коммунистическую, а затем рыночную. И несмотря на то что продолжающаяся рыночная модернизация выставляется полным отрицанием модернизации предыдущей – коммунистической, – перемены последних двух с половиной десятилетий проводятся под колоссальным воздействием факторов, порожденных существованием этих стран в ареале советского влияния после Второй мировой войны. Поэтому обе модернизации следует рассматривать в неразрывной взаимосвязи. Экономические трансформации – прежде всего по созданию мощной индустриальной базы, – которые прошли в этих странах с конца Второй мировой войны и до середины 1960-х гг., привели к качественным переменам в социальной сфере восточноевропейских обществ. Если раньше эти общества являлись преимущественно аграрными с соответствующей социальной структурой, то за указанные два десятилетия основными социальными силами стали высококвалифицированные рабочие и научнотехническая интеллигенция. Перемена совпала с революцией в сфере образования, которая дала ощутимые результаты тоже к середине 1960-х гг. Правда, эта революция проводилась не на пустом месте. Несмотря на в основном аграрный характер рассматриваемых стран (исключение из ряда составляют разве что высокоразвитые в индустриальном отношении и урбанизированные еще до Второй мировой войны Чехословакия и ГДР), значимость образованности и высоко ценимый обществом статус интеллектуала были характерны для восточноевропейских стран еще с XIX в. Культурно-образовательное пространство здесь было традиционно высокоразвитым, причем его уровень прежде – особенно в XIX в. и в первой половине XX в. – часто являлся несопоставимо более высоким, нежели 99 ситуация в социально-экономической и политической сферах. Поэтому как закономерный итог экономических преобразований с 1945 г. и до середины 1960-х гг. качественную трансформацию претерпела и культурная сфера, адаптировавшая эту традицию отношения к образованию к новым коммунистическим реалиям. На протяжении последующих двух десятилетий культура региона пыталась извлечь максимальную выгоду из промежуточного положения Восточной Европы между СССР и Западом. В результате именно в период с середины 1960-х гг. и до середины 1980-х гг. возник и оформился феномен восточноевропейского социализма. Основной особенностью этого феномена является попытка привнести в неизбежно режимный, построенный на основе жестких вертикальных отношений строй «человеческое лицо». Впервые именно в таком виде задача была сформулирована лидерами «Пражской весны» 1968 г. Причем несмотря на прекращение этого эксперимента Советским Союзом, «социализм с человеческим лицом» в том или ином виде в итоге все же был построен не только в Чехословакии, но и в Венгрии, ГДР, Польше, Югославии. И уже при этом – просуществовавшем совсем короткое время – «социализме с человеческим лицом» сложилось новое общенациональное большинство восточноевропейских стран – новый средний класс, идейным лидером которого стала интеллигенция. Восточноевропейский «социализм с человеческим лицом» получил и другое название – «домашний социализм». «Домашний» характер этого режима определялся двумя чертами. Во-первых, нацеленностью на обеспечение высокого уровня социального обеспечения населения, что выражалось в политике по поддержанию семей, жилищном строительстве, разного рода социальных программах, повышенном внимании к образованию и культуре. То есть ко всему тому, что относится прежде всего к сфере частной жизни человека. Отсюда и проистекала «домашняя» особенность социализма. Во-вторых, сложившийся в странах Восточной Европы режим, несмотря на демонстративную лояльность Советскому 100 Союзу, на протяжении всего своего существования тяготел к Европе, наблюдая на своих границах «витринные достижения» западных демократий. Поэтому главным результатом «Пражской весны» стало заключение некоего негласного конкордата восточноевропейских между государств партийно-номенклатурными кругами и классом, их новым средним находившимся под водительством интеллигенции. Этот конкордат сводился к тому, что коммунистические власти не только не пытались преодолевать невысокий уровень общественной поддержки официальной идеологии и ее ценностей, но и всячески старались законсервировать такое положение дел, активно «загоняли» население своих стран в частную жизнь, «домой», уделяя колоссальное внимание обустройству социальной инфраструктуры. В ответ новый средний класс и интеллигенция принимали коммунистическую власть и были лояльны ей. Поэтому «домашний социализм» в Восточной Европе – это обеспечивавшийся государством приоритет частной жизни с латентным оппозиционным потенциалом, который в любой момент мог «проснуться» и заявить о себе. Такими восточноевропейские общества подошли к середине 1980-х гг. К этому времени стало очевидно, что «домашний социализм» исчерпал весь свой потенциал и более не в состоянии обеспечивать дальнейший рост благосостояния населения. Новым средним классом был поставлен вопрос о необходимости нового витка модернизации, причем на этот раз уже на несоциалистической основе. Однако на тот момент отказ от социализма в восточноевропейских обществах еще не означал однозначного приятия ими капитализма – даже в его «витринных» образцах. В общественных дискуссиях, в которых в том или ином виде участвовала и партийнономенклатурная среда, в качестве реального рассматривался вариант некоего «третьего пути», который мог бы соединить все преимущества высокоразвитой социальной инфраструктуры этих стран и демократические свободы Запада. Но на фоне стремительного «бегства» Советского Союза из 101 Восточной Европы эти дискуссии были свернуты, и безальтернативным стал выбор вхождения в Запад в режиме догоняющей модернизации. Первым ощутимым результатом этой второй за неполные полвека модернизации стал распад нового среднего класса. Когда на уровне стратегии произошел отказ от поиска пути, альтернативного западному капитализму и советскому коммунизму, этот новый средний класс испытал сильную дезориентацию. Его интеллектуальная верхушка утратила прежнюю роль латентного оппозиционного лидера развития и оказалась обойденной не подвергнутой люстрации номенклатурой и обывательским большинством. Это большинство увидело в «возвращении» на Запад возможность прежде всего существенно поднять уровень своего материального потребления. Интеллектуалы, несмотря на их ключевую роль в «бархатных революциях» второй половины 1980-х гг., утратили лидерство. Шоковая терапия фактически разрушила прежнюю социальную инфраструктуру, в результате чего усилилось имущественное расслоение общество. Но главные перемены произошли в области культуры и общественных идеалов. Образованность, являвшаяся с XIX в. непререкаемой ценностью восточноевропейских обществ, существенно обесценилась, так как поначалу, особенно в 1990-х гг., была нарушена прямая зависимость между уровнями образованности и жизни. Особенно острым этот кризис стал для лиц, занятых в бюджетной сфере. Ситуация в каком-то смысле стала меняться лишь к началу XXI в. Но говорить о возрождении прежнего культа образованности уже не приходится. Ценность образования воспринимается молодым поколением восточных европейцев в сугубо прикладном смысле – в качестве инструмента обеспечения высокого уровня потребления и карьерного роста. Утверждение такого подхода к получению образования привел к перерождению интеллектуального компонента нового среднего класса. Если во второй половине XX в. в нем преобладали лица, занимающиеся умственным трудом научно-технической и гуманитарной направленностей, то после проведения 102 рыночных реформ лидирующие позиции заняли менеджеры, юристы, экономисты и представители других специальностей, обслуживающих рынок. То есть те, которые в прежнем новом среднем классе либо вообще отсутствовали, либо занимали в нем весьма невысокое положение. Это обстоятельство уже в конце 1990-х гг. привело к своего рода «левому повороту», вызванному в том числе и тем, что люди, получившие образование при коммунистических режимах и хорошо помнящие меритократические основания нового среднего класса, стали выражать недовольство проводимой в рамках рыночной модернизации политикой. Этому «левому повороту» удалось в целом приглушить остроту проблемы, но не решить ее, так как процесс размывания старой интеллигенции оказался необратимым. К тому же акцент «левого поворота» был сделан преимущественно на адаптации наработок построенного при коммунистах «социального государства» к рыночным реалиям – то есть проводился в интересах большинства, не имевшего непосредственной личной заинтересованности в сохранении национальной интеллигенции. Между тем кризис интеллигенции как безусловного лидера развития и авторитета в чрезвычайно деле формулирования деструктивен для национального целеполагания основополагающей ценности восточноевропейских обществ. Такой ценностью еще с эпохи Просвещения является солидарное сосуществование, гарантирующее сохранение идентичности народа. В результате рыночной модернизации Восточная Европа оказалась сообществом, у которого нет признанного всеми лидера. Условия же единой Европы, в которых сейчас оказалась «вернувшаяся» в нее ее восточная часть, в принципе исключают возможность появления такого лидера – тем более на фоне обострения холодной войны, когда региону навязывается роль буфера между Западом и Россией. Догоняющая рыночная модернизация стран Восточной Европы привела к тому, что вместо синхронизации своего развития с Западом страны 103 бывшего Восточного блока вошли с ним в своеобразный ценностносмысловой диссонанс. Для Западной Европы «выживание» как жизненная ценность и Определенная мотивационный ментальная ориентир революция, больше которую уже неактуально. пережили западные европейцы и которая сняла с повестки вопрос «выживания» как таковой, произошла примерно одновременно с распадом Восточного блока, что для среднестатистического жителя Западной Европы означало окончание холодной войны и прекращение как таковой угрозы вторжения в его мир Советского Союза и советских сателлитов. По наиболее распространенному мнению современных западных экспертов и исследователей, на смену курсу на «выживание» на Западе пришел курс на «самовыражение». Кстати, считается, что более или менее бесконфликтная адаптация Запада к культурной экспансии мигрантов стала возможной именно благодаря этой новой господствующей в сознании западных европейцев установке на «самовыражение», предполагающее мультикультурализм и толерантность. На этом фоне господствующим трендом восточноевропейских обществ в условиях рыночной модернизации оказалось именно «выживание». Разумеется, в данном случае речь не идет о реалиях, аналогичных процессам, происходившим на постсоветском пространстве в 1990-х гг. и во многих секторах этого пространства продолжающимся до сих пор. Но от этого острота мотивационного реверса восточноевропейских обществ в направлении «выживания» оказывается ничуть не менее острой, так как формально эти общества находятся в новой единой Европе, западная часть которой сейчас имеет совершенно другой ориентир. Поколение, участвовавшее в социалистической модернизации Восточной Европы, подобный реверс вверг в состояние непреодолимого жизненного кризиса, который в настоящее время сказывается на общей духовно-психологической ситуации в регионе. Данная проблема не имеет решения, поскольку в реалиях унифицирующего брюссельского «тоталитаризма» нет никаких 104 возможностей конвергенции преимуществ социального строя коммунистических восточноевропейских стран и достижений западной демократии, а значит, отсутствует и какой-либо шанс на возрождение прежнего культа интеллектуализма и образованности. Возможно, что Восточная Европа начнет синхронизироваться с Западной Европой и переходить из режима «выживания» в режим «самовыражения» когда господствующее положение займет поколение, родившееся или выросшее в посткоммунистический период. Латинская Америка Начало модернизации, в результате которой страны Латинской Америки приобрели их сегодняшний вид, относится к 1930–1940-м гг., когда бывшие экспортеры «колониальных товаров», пережившие серьезные социально-политические потрясения из-за кризиса 1929–1933 гг., начали импортозамещающую индустриализацию. По причине сильного социального расслоения населения этих стран, а также вследствие укорененного в политической культуре континента вождизма, эволюционировавшего из каудильизма XIX в., эта индустриализация должна была проводиться под руководством государства и – помимо создания национальной промышленности – обеспечить определенную интеграцию общества. Результаты этой индустриализации проявились уже в середине прошлого века. Важным социокультурным последствием индустриализации стали некоторое сокращение расслоения населения и повышение жизненного уровня горожан. Однако модернизационные преобразования, предпринятые в течение 1930–1950-х гг., не сделали новую реальность необратимой. Примером сворачивания модернизации и связанных с ней проектов национальной консолидации и переформатирования элит стала политика, проводившаяся в Аргентине после свержения Хуана Доминго Перона в середине 1950-х гг. Пример краха модернизационной диктатуры Перона может являться хрестоматийным для иллюстрации силы и влиятельности 105 старых латиноамериканских элит, связанных с экспортом «колониальных товаров». Поскольку Аргентина была встроена в мировой рынок, падение спроса на латиноамериканские «колониальные товары» ввергло сельское хозяйство этой страны в кризис. В результате продолжение модернизации за счет перекачки средств из сельского хозяйства административными методами привело к падению режима. Сталинский Советский Союз, в котором индустриализация также проводилась путем мобилизации ресурсов, изъятых из деревни, избежал подобной участи, потому что на тот момент существовал в режиме экономической автаркии. Модернизацию латиноамериканских обществ осложняла и установка каудильистских режимов континента на хотя и радикальные, но вместе с тем селективные реформы, касавшиеся исключительно индустриальной сферы и городов, но оставлявшие в стороне архаичную аграрную стихию – источник наводнившей города неквалифицированной рабочей силы. Для этой силы риторика классового мира, насаждавшаяся каудильистскими режимами, выглядела гораздо менее привлекательной, чем радикальная левая идеология – особенно на фоне победившей революции на Кубе и нараставшего противостояния Советского Союза и Запада. Между тем стимулирование импортозамещающей индустриализации усилило социальную нестабильность и вынудило правящие режимы континента выбрать иной сценарий модернизации. Начало осуществления этого сценария связано с деятельностью режима Умберту Кастелу Бранку в Бразилии в середине 1960х гг. Этот режим взял курс на усиление роли государства в экономике, но при стимулировании частной инициативы, на стабилизацию и на модернизацию сельского хозяйства. Эти перемены проводились на фоне ужесточения режима внутри страны в целях изоляции Бразилии от мирового «левого поворота» 1960-х гг. Массовой опорой режима виделся средний класс, заинтересованный в укреплении стабильности и порядка. Бразильская авторитарная модернизация имела целью создание развитой социальной 106 инфраструктуры и сферы образования. Однако формирование технократического общества существенно тормозилось наличием дешевой рабочей силы, позволявшей предпринимателям экономить и не внедрять перспективные высокотехнологические разработки. Тем временем дала свои позитивные результаты и политика борьбы с бедностью. Однако развитию внутреннего рынка препятствовал сохранявшийся культурный разрыв между городом и деревней. Поэтому в целом эта авторитарная модернизация не привела к консолидации среднего класса, она отвечала интересам лишь его верхней прослойки и состоятельных в имущественном отношении лиц. Неудача бразильской модернизационной модели снова привела к необходимости очередной корректировки реформ. Новый курс, к которому страны континента стали переходить в начале 1990-х гг., разворачивался уже в совершенно иной социально-политической обстановке, характеризовавшейся наличием оформившегося в эпоху авторитарных модернизаций гражданского общества на основе отдельных сегментов среднего класса, предпринимательских слоев, квалифицированных рабочих и интеллектуалов. Свою роль в становлении гражданского общества латиноамериканских стран сыграла и Католическая церковь, приходы которой в эпоху попыток построения технократического общества и преследования инакомыслящих становились центрами консолидации оппозиционных сил. В экономическом измерении новый курс модернизации основывался на неолиберализме – а значит, он приводил к серьезным социальным издержкам для подавляющей части населения стран континента. Тем не менее очевидным итогом неолиберальной модернизации в странах Латинской Америки стало укрепление демократических институтов, что свидетельствует о превращении среднего класса, во-первых, в консолидированную в политическом отношении силу, а во-вторых – в главный субъект модернизационных реформ. Однако эти перемены пока еще слабо отразились на менталитете общества, для которого ценности 107 социального патернализма сохраняют свое значение. Такой консерватизм выглядит оправданным на фоне противоречивых процессов, протекающих внутри среднего класса континента. С одной стороны, этот класс попрежнему остается главной силой, заинтересованной в продолжении модернизации. С другой стороны, он же сам в первую очередь испытывает на себе все негативные последствия происходящих перемен, что в конце XX в. преимущественно выражалось в понижении жизненного уровня на фоне инфляции. Сохраняющиеся в латиноамериканских обществах в качестве негласного социального регулятора патронатно-клиентские отношения привели к тому, что неолиберальная модернизация обернулась усилением коррупции, что – в свою очередь – дискредитировало демократические институты, вызвало в массовом сознании ностальгию по ярким личностям, проводившим на континенте авторитарные модернизации. На этом фоне практически во всех латиноамериканских странах в начале XXI в. произошел отказ от неолиберальной модернизации в виде «левого поворота». Вместе с тем сам по себе такой поворот стал возможен лишь в результате вхождения в общественно-политическую жизнь стран континента нового поколения, высокий образовательный уровень которого обусловлен реформами, проведенными в годы неолиберальной модернизации. К тому же сегодняшний отказ от методов неолиберальной модернизации не имеет революционного характера, а водораздел между этой модернизацией и «левым поворотом» не воспринимается как рубежный. И это несмотря на то что действующие латиноамериканские правительства отказались от рыночного регулирования как безальтернативного способа реформирования и сделали ставку на приоритетное решение социальных проблем. На этом фоне очевидна принципиальная разница между режимами, проводившими во второй половине прошлого столетия авторитарную модернизацию, и некоторыми современными персонифицированными режимами, прибегающими к управляемой демократии и использующими при 108 этом популистскую риторику (например, режимы в Венесуэле или Боливии). Если авторитаризм первых был обусловлен главным образом стремлением нейтрализовать именно левые силы, не допустить складывание широкой народной коалиции, выступавшей против модернизации именно в силу той социальной цены, которую за нее надо было платить, то современные каудильистские режимы становятся как раз проводниками «левого поворота». Эти режимы являются гарантами оптимизации социальной сферы в тех обществах, где народное большинство остается распыленным, неструктурированным, а значит, неготовым для использования демократических институтов. Для таких обществ государство оказывается одновременно и основным субъектом модернизации, и главным модератором групповых интересов, и средой общенационального диалога. Впечатление об авторитаризме подобных режимов возникает именно от складывания перечисленных функций и возникающего в его результате монопольного права власти на формулирование национальной повестки. Принципиальным отличием «левого поворота» от всех предыдущих попыток проведения модернизаций является его органичность для той специфической социальной и этнокультурной среды, которая имеется в латиноамериканских обществах. Такая органичность обусловлена уже хотя бы тем, что сегодняшнюю модернизацию невозможно назвать догоняющей – со всеми издержками последней. Эти издержки как раз и проистекали из того, что прежние догоняющие модернизации исходили из приоритетных перемен в реальном секторе экономики и рассматривали исправление дел в социальной сфере как в лучшем случае второстепенную задачу. Между тем такие специфические особенности латиноамериканских обществ, как значительное социальное расслоение, сохраняющийся разрыв в образовательном и культурном уровнях между жителями городов (а также внутри самих городов) и сельской местности, отсутствие мобильности, диктуют прямо противоположную последовательность модернизационных 109 перемен: стачала – выращивание субъекта модернизации, а уже потом – модернизация экономики с помощью этого субъекта. К тому же в наиболее развитых латиноамериканских обществах сформировался консенсус элит и среднего класса в отношении приоритетного значения именно социальной сферы. Данным обстоятельством обусловлено то, что представители этих слоев не возражают против перераспределения средств в пользу малоимущих с помощью гибкого налогообложения, так как недофинансирование социальных программ препятствует повышению образовательного уровня их соотечественников и вынуждает расходовать дополнительные средства на импорт дорогостоящих квалифицированных специалистов. «Левый поворот» обусловлен также важной особенностью сегодняшней латиноамериканской модернизации, которая сводится к изживанию применявшейся на протяжении десятилетий практики фокусированной опеки, когда государство уделяло внимание лишь наиболее перспективным, как казалось на тот или ной момент, группам общества и инвестировало средства в их развитие, при этом игнорируя остальных «неперспективных». Эта традиция преодолевается с трудом, возвращения к ней регулярно случаются и после «левого поворота». При последовательном осуществлении реформ в рамках «левого поворота» возможно в принципе снять вопрос о социальной цене модернизации и ее издержках для «немодернизируемых» слоев населения путем придания курсу перемен общенационального характера. В Латинской Америке имеются условия для такой «демократизации» модернизации – об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в последние годы социокультурные перемены в этом мегарегионе по своим темпам значительно опережают изменения технологического и инфраструктурного характера. Наконец, «левый поворот» – это своего рода ответ латиноамериканской цивилизации на вызовы голобализации. Он призван положить конец имеющему давнюю традицию восприятию континента как источника 110 «колониальных товаров», дешевого сырья и еще более дешевой рабочей силы. В сложившемся на сегодняшний день планетарном разделении труда возможны подвижки и коррективы. В настоящее время реальной целью для модернизирующихся латиноамериканских обществ является выход на уровень секторального импортозамещения и на мировые рынки с отдельными образцами высокотехнологичной продукции, примером которой может быть назван, например, бразильский среднемагистральный «Эмбраер», занимающий прочные позиции на авиационных рынках, в том числе и в Евросоюзе. Подобные сегменты конкурентоспособного высокотехнологичного производства не только решают проблему занятости национальных кадров с высоким уровнем профессиональных компетенций, но и становятся очагами постиндустриального развития. Именно на постиндустриальной основе могут быть сняты наиболее острые социальные проблемы, среди которых противоречия между новыми и старыми элитами, большая разница в доходах между состоятельными и малоимущими слоями и неготовность значительной части населения континента к расширению внутреннего рынка. 2.2.2.Гендерный и семейный аспекты модернизации Восточная Европа Несмотря на восточноевропейских определялись то, что обществах преимущественно модернизационные на протяжении ярко преобразования последних выраженными 30 в лет политическими трансформациями в направлении их вестернизации, проявления данных тенденций в организации частной жизни населения этих обществ имели противоположный – консервативный – характер. Это выражалось в сохраняющемся высоком уровне воздействия на частную жизнь и семейные отношения таких внешних институтов, как Церковь и государство. Данное 111 обстоятельство приводит к тому, что в восточноевропейских обществах – даже таких вестернизированных, как в Польше, Чехии и Венгрии, – вплоть до настоящего времени сохраняется традиционный взгляд на роль женщины в семье и обществе. Этот фактор оказывается одним из наиболее зримых разделительных барьеров внутри европейского сообщества, который отделяет недавние страны Восточного блока от западноевропейских государств. При этом несмотря на то что в Восточной Европе – как и в Западной – преобладающим типом социального статуса женщины является женщина, занятая на работе полную рабочую неделю, это обстоятельство – в отличие от Западной Европы – не влияет на уровень рождаемости, который является в пространстве бывшего коммунистического ареала несопоставимо более высоким, нежели в западной части континента. Указанная особенность свидетельствует о том, что социокультурные перемены в Восточной Европе, оставаясь в своем ценностном и политическом выражениях в рамках декларированного в конце 1980-х гг. мейнстрима «возвращения в Европу», сохраняют своеобразие, причем даже в такой острой для Западной Европы проблеме, как семейные отношения. Подобная специфика видна и на примере тех критериев успешности, которые представители восточноевропейских обществ считают для себя приоритетными. Чаще всего считают себя успешными люди – причем не только женщины, но и мужчины, – которые живут семейной жизнью и имеют детей. Именно такие люди воспринимают все остальные достижения собственной жизни – например, материальный достаток или карьерный рост – результатом того, что в своей частной жизни им удалось создать устойчивый быт – «надежный тыл». Естественно, подобные оценки характерны для представителей среднего и старшего поколений, нынешняя восточноевропейская молодежь не торопится следовать в этом же русле, но пока не она определяет общий социокультурный климат в Восточной Европе. Следует подчеркнуть, что указанный ценностный приоритет разделяют не 112 только жители средних и малых городов, а также сельской местности, но также и обитатели крупных мегаполисов, хотя в последнем случае их процент – по отношению ко всему населению столиц или больших урбанистических центров – оказывается заметно более низким, хотя и остается определяющим. В исследовательской литературе распространено мнение, что такая «консервация» патриархальной семьи вызвана вполне объяснимыми причинами и не является неожиданной. В соответствии с этим мнением, «возвращение в семью» стало закономерной реакцией старшего и среднего поколений на шоковую терапию конца 1980-х гг. – начала 1990-х гг. и на явственно проявившуюся в последующее время необходимость соотнесения собственных потребительских амбиций выдерживаемыми западноевропейскими сознании среднестатистического с негласными, но строго стандартами. В результате в восточного европейца догоняющая модернизация, в которую он оказался вовлеченным после распада Восточного блока, обрела формы своего рода догоняющего потребления как приоритетной ценности. И крах иллюзии скорого удовлетворения потребительских амбиций привел его к возвращению с «улицы» в «семью» – иначе говоря, перенаправил социальную энергетику эпохи «бархатных революций» в сферу частной жизни. Эмоциональный комфорт, устойчивость повседневной жизни, прогнозируемость перспектив – и всё это к тому же в режиме более или менее приемлемого встраивания в Запад – вот тот набор ценностей, который современный житель Восточной Европы считает для себя наиболее значимыми. При этом даже потрясения, связанные с неизбежной при вхождении в «единую Европу» деиндустриализацией, секторальной безработицей, необходимостью кластерной переквалификации в предельно мобилизационном режиме не только не переформатировали указанную ценностную матрицу, но и привели к ее «застыванию». 113 Тому, что в странах Восточной Европы социокультурная модернизация привела не к кризису, а к заметному усилению института семьи – при сохранении фактически равноправного социального статуса женщины и мужчины, – во многом поспособствовало сознание, сформировавшееся на протяжении нескольких десятилетий существования коммунистических режимов. И здесь следует назвать несколько причин, предопределивших данную местную специфику. Во-первых, это традиционно высокий уровень социализации населения, то есть его самоорганизации в рамках сельских и городских неформальных сообществ, выступавших посредниками между официальными властями и населением. Эти сообщества не только амортизировали и адаптировали сообразно с местными условиями исходящие сверху директивы, но и являлись гарантами бесконфликтного социального существования населения и его нормального воспроизводства – то есть делегировали определенный набор уже своих собственных функций на уровень отдельных семей. По свидетельствам специалистов, историческая память восточных европейцев удерживает представления о таком порядке как оптимальном еще даже на уровне живущих поколений, заставших реалии Восточной Европы кануна Второй мировой войны – реалии, которые по своим основным параметрам уходили в далекое Средневековье. Во-вторых, сказался и значительный, контрастный по сравнению с предыдущей эпохой рост образовательного уровня женщин в коммунистическую эпоху. Однако этот рост и – как его закономерный результат – буквально революционная – по сравнению с тем, что было раньше, – социализация женщины не привели к кризису традиционной семьи. В период с конца 1940-х гг. до конца 1980-х гг. женщина в Восточной Европе «уходила из семьи» лишь на работу. Это не привело к тем эмансипационным сдвигам, которые стали наблюдаться в Западной Европе во второй половине XX в. 114 В-третьих, сохранению института семьи на фоне резкого повышения образовательного, культурного и социального статусов женщины в годы существования Восточного блока способствовала и модель «восточноевропейского социализма», создавшего развитую инфраструктуру поддержки семьи и воспитания детей, многочисленные программы улучшения жилищных условий, здравоохранения и рекреации. Исчезновение подобного «коммунистического социального пакета» в конце 1980-х гг. – начале 1990-х гг. воспринималось восточноевропейских государств как подавляющей наиболее частью населения значимая издержка интеграции в Европу. И главное – способствовало консервации семьи, в которой – хотя бы на уровне воспоминаний или субъективных ощущений – оставались – как бы по инерции – какие-то элементы этого «пакета». В-четвертых, свою роль сыграла и консервация христианских ценностей. Эта консервация в послевоенный период явилась стойким, хотя и не везде явно выраженным, социальным протестом против официально насаждаемой коммунистической идеологии. Такая консервация стала процессом, полностью противоположным той секуляризации массового сознания, которая после Второй мировой войны происходила в странах Западной Европы. распространенные Все в три основные восточноевропейском христианские ареале, – конфессии, католическая, протестантская и православная – в равно мере работали в указанном направлении, хотя наиболее зримых результатов в деле укрепления традиционной семьи удалось добиться преимущественно в католических странах, прежде всего в Польше. В наименьшей степени Церковь оказалась причастной к сохранению семьи в православных странах – Болгарии и Румынии, – что объясняется наиболее тоталитарными формами существовавших там политических режимов и, соответственно, гораздо меньшими возможностями Церкви для выполнения своей социальной миссии. Промежуточных результатов добилась Церковь в протестантских 115 странах, в которых участие в жизни церковной общины на протяжении всего коммунистического периода воспринималось прежде всего как политическая акция, а собственно пропаганде христианских ценностей уделялось гораздо меньшее внимание, чему подчас способствовала и определенная политическая ориентация пасторов, обладающих гораздо большей, нежели у католических священников, свободой в деле управления приходами. Поэтому на момент крушения коммунистических режимов в Восточной Европе сложился жизнеспособный и эффективный институт, получивший характерное название – «восточноевропейская семья». Отличительными особенностями этой семьи стали следующие параметры: высокий уровень образованности женщин, сопоставимый с уровнем образованности мужчин, фактически равные возможности женщин и мужчин в сфере трудовых отношений, абсолютный монополизм официальной семьи как формы легализации партнерских отношений между мужчиной и женщиной, восприятие деторождения как главного предназначения семейного союза. При этом преобладала установка на, как минимум, воспроизводство родителей в соотношении один к одному, то есть на рождение двух детей. Дети появлялись на свет обычно после заключения брака, что лишний раз доказывало детоцентричную мотивацию образования семей. Авторитет семьи являлся неколебимым, любые формы нарушения супружеских и вообще семейных обязательств получали общественное порицание, и единственной формой прекращения семейных отношений считался официальный развод. При этом внебрачные дети, процент которых оставался невысоким, не встречали никаких препятствий при своей социализации не только с формально-юридической стороны, но и с точки зрения общественного мнения. За годы коммунистического правления несколько повысился возраст вступления в брак – из-за необходимости завершить получение образования или получить устойчивое 116 трудоустройство, однако данное обстоятельство не оказало сколько-либо существенного влияния на репродуктивные возможности женщин. Таким образом, социокультурная модернизация восточноевропейского общества в сфере частной жизни и семейных отношений отличается ярко выраженным стремлением сохранить ту модель социального поведения, которая складывалась на протяжении нескольких веков и была в своих основных параметрах адаптирована в годы правления коммунистических режимов, когда и обрела свою окончательную форму. При этом возникает очевидное противоречие. С одной стороны, сохраняется стремление населения региона встроиться в «единую Европу», обрести в результате такого встраивания все возможные «бонусы». С другой стороны, очевидно и ярко выраженное желание предотвратить трансформацию семьи в направлении тех кризисных форм, которые в настоящее время если и не преобладают, то, во всяком случае, во многом определяют рисунок семейных отношений в Западной Европе. Тем не менее определенные – неизбежные в ситуации существования в рамках «единой Европы» – трансформации «восточноевропейской семьи» уже налицо. Прежде всего это проявляется в еще большем увеличении возраста, в котором вступают в брак. Если в Восточной Европе в период коммунистического правления этот возраст повысился до 20–25 лет, то в Западной Европе в тот же самый период заключать семейные союзы стали еще позже – примерно начиная с 30 лет. Хронологически периоды этих возрастных трансформаций примерно совпали. И на западе, и на востоке Европы брачный возраст начал повышаться в 1960-х гг. Этот процесс завершился (то есть приобрел устойчивую тенденцию и задал поведенческий тип, которому стало следовать большинство) к концу 1970-х гг. – началу 1980-х гг. В настоящее время семейная ситуация в Восточной Европе стремительно меняется по западноевропейскому образцу. Бытовые проблемы, необходимость обретения устойчивого социального положения и 117 гарантированного заработка, сохраняющаяся жесткая конкуренция на рынке труда и отсутствие «коммунистического социального пакета» вынуждают молодых восточных европейцев откладывать время вступления в брак. «Старение» брака сказывается не только на репродуктивных возможностях, но и на устойчивости семей, которые формируются людьми, которым «за 30». Здесь также начинают проявляться процессы, которые в Западной Европе начались примерно на 40 лет раньше. При заключении брака пары тридцатилетних, как правило, уже имели предварительный опыт совместной жизни с другими партнерами, обычно не регистрируя свои отношения. Отсюда возникает и соответствующее отношение к формально зафиксированному брачному союзу как к чему-то транзитному, легко исправляемому. Поэтому браки тридцатилетних в Восточной Европе становятся такими же неустойчивыми, как и в Западной Европе. Модернизационные процессы в семейно-бытовых отношениях в Восточной Европе начинают постепенно приводить к эрозии «восточноевропейской семьи». Однако на настоящий момент такая эрозия находится в начальной стадии. Задел прочности «восточноевропейской семьи» достаточно высок. Представляется, что кризис семейных отношений, сопоставимый с аналогичным кризисом в Западной Европе, – это дело не ближайшей перспективы. Латинская Америка Частная жизнь, семейные отношения, эмансипация женщины не являлись в период с середины до конца XX в. магистральным направлением модернизационных преобразований латиноамериканских обществ, в которых в центре внимания находились политические и социально-экономические перемены. Вместе с тем перемены именно в этой сфере являются наиболее яркими свидетельствами результатов социокультурных перемен в этом мегарегионе и подчеркивают специфические черты происходящего здесь процесса. 118 Наиболее зримыми выглядят преобразования, вызванные процессом женской эмансипации, который происходил в Латинской Америке на протяжении второй половины XX в. Этот процесс был сложным и противоречивым, так как на него влияло несколько факторов. Во-первых, сказались проявления патриархального уклада, который стал трансформироваться только после окончания Второй мировой войны и до сих пор не преодолен до конца, продолжая оказывать существенное воздействие на все сферы жизни латиноамериканских обществ. Во-вторых, свою роль сыграла и специфическая политическая культура вождизма, в той или иной степени присущая всем государствам Латинской Америки. Эта политическая культура порождала две противоположно направленные тенденции. С одной стороны, вождизм предполагал активную социализацию женщин, вовлечение их в национально-освободительное и широкое антиимпериалистическое движение. С другой стороны, он стремился законсервировать традиционную семью именно в ее патриархальном латиноамериканском варианте. Вместе с тем подобная специфическая ситуация в целом содействовала постепенной эмансипации женщин, причем преимущественно в области политических прав и социального статуса – и в значительно меньшей степени в смысле выработки и утверждения их новой социокультурной роли в обществе. Эти заметные перемены во второй половине XX в. проявлялись главным образом в реформировании электорального законодательства. Процесс в этом направлении был запущен еще в годы Первой мировой войны, когда в 1917 г. Уругвай стал первым в Латинской Америке государством, в котором электоральные права женщин были уравнены с соответствующими правами мужчин. В остальных государствах Латинской Америки аналогичные преобразования произошли в середине – начале второй половины XX в. Однако даже в этом предельно конкретном вопросе женская эмансипация в Латинской Америке сохраняет свои особенности. Например, в отдельных 119 странах до сих пор существует раздельное голосование на выборах мужчин и женщин. Вместе с тем наблюдается и обратная тенденция, которая заключается в том, что в некоторых государствах Латинской Америки электоральные права женщин особым образом оговариваются на уровне национальных законодательств – в смысле их четкого фиксирования в целях защиты от каких-либо посягательств на местах. В рассматриваемом мегарегионе фиксирующая встречается и определенные особая юридическая «гендерные квоты», практика, четко подразумевающие непременное наличие обязательного числа мест, отводимых женщинам в органах государственной власти и административных институтах. При этом «гендерные квоты» существуют не только в слаборазвитых странах Латинской Америки, но и в явных лидерах по темпам развития – например, в Бразилии. В самом конце XX в. и в начале XXI в. кампания по введению «гендерных квот» охватила многие страны континента. При этом в странах с ярко выраженными вождистскими режимами – например, в Венесуэле – квотирование утверждается с определенным трудом. В венесуэльском обществе имеется значительная оппозиция введению «гендерных квот». Однако такую особенность данной страны трудно напрямую увязать с особенностями политического режима, так как главная претензия в обществе к квотированию сводится к антиконституционному и антидемократическому характеру этой практики. Скорее всего причина явного сопротивления вождистских режимов введению «гендерных квот» объясняется их стремлением к определенной социокультурной автаркии, и поэтому квотирование воспринимается как практика, навязываемая извне. Широкое недовольство практикой квотирования встречается и в гораздо более демократических режимах Латинской Америки. Но в этом случае оно вызвано в большей мере недовольством тем, что квотирование усиливает социальное неравенство, ибо, как считают сторонники этой позиции, при существовании обязательных гендерных кадровых норм неизбежно 120 начинают практиковаться непотизм, семейственность и клановость, что, в свою очередь, усугубляет расслоение общества. В демократических латиноамериканских обществах усматривают и другую негативную черту квотирования: введение в обязательный список занимаемых по квотам должностей женщин из малообеспеченных слоев с целью манипулирования этими новоназначенными чиновницами и выстраивания с ними патронатноклиентских отношений. Данный фактор является особенно чувствительным для обществ, где еще совсем недавно теневые и коррупционные отношения по уровню своей влиятельности заметно превосходили официальные – властные и институциональные – связи. Однако несмотря на неоднозначное восприятие квотирования, его вживление в общество можно считать состоявшимся. К тому же диапазон вводимых «гендерных квот» достаточно широк: от 20 процентов в Парагвае до 40 процентов в Коста-Рике. При этом уровень реального функционирования квотирования в разных странах региона заметно отличается. И это опять-таки не связано с уровнями развития и плюрализма того или иного государства. В качестве примера можно привести две соседние страны континента – Бразилию и Аргентину. Уровень их развития примерно одинаков, политическая атмосфера также существенно не отличается. Но вместе с тем в Бразилии квотирование явно пробуксовывает: принятые законы не соблюдаются, общество не демонстрирует консолидированной заинтересованности в том, чтобы ситуация в этом вопросе изменилась в лучшую сторону. В Аргентине отношение к квотированию диаметрально противоположное. Оно прочно вошло в практику административной культуры и является важным пунктом общественной дискуссии в СМИ. Причем такое отношение к квотированию сложилось в стране еще в конце прошлого века, то есть оно не может быть объяснено приходом к власти в Аргентине первой в ее истории женщиныпрезидента Кристины Фернандес де Киршнер. Вообще же «гендерные 121 квоты» можно считать специфическим феноменом рассматриваемого мегарегиона. Этот феномен порожден сложным переплетением в политической культуре латиноамериканских обществ вождистских практик, наследия национально-освободительного и антиимпериалистического движений. Именно поэтому такое квотирование следует считать местной особенностью социокультурной модернизации, в которой не нуждаются общества «атлантической солидарности», обычно называемые Западом. Из стран Евросоюза нечто подобное существует лишь в Бельгии, Испании и Франции. Таким образом, латиноамериканские особенности, которые на первый взгляд консервируют патриархальные традиции и препятствуют полной и окончательной эмансипации женщин, имеют оборотную сторону, которая выражается в ощутимом присутствии в общественно-политической жизни стран «гендерного вопроса». Иными словами проблема полноценного включения женщин в политическую, административную, общественную и иную публичную деятельность остается одним из важных пунктов повестки латиноамериканских государств. И этому – со своей стороны – способствует в том числе и вождистская политическая культура, в рамках которой женская эмансипация рассматривается в качестве важного направления борьбы за утверждение национальной идентичности. В результате актуализации «гендерного вопроса» кардинально изменился образовательный уровень женщин. В отдельных – наиболее развитых – странах процент женщин со средним и даже с высшим образованием значительно превосходит соответствующий показатель у мужчин. В-третьих, политической и административной эмансипации женщин в Латинской Америке способствовали регулярные кризисы в странах данного мегарегиона. Эти кризисы внесли в повестку практически всех этих стран необходимость совершенствования демократических институтов, усиления общественного контроля за властью, борьбы с коррупцией и вообще этосом 122 теневых отношений в политике, в том числе и с практикой закрытого, непубличного принятия решений. В общественном мнении сильно убеждение в том, что утверждение принципов гендерного равноправия при занятии ответственных руководящих постов будет содействовать преодолению этих негативных явлений. Значимость «гендерного вопроса» для латиноамериканских обществ, а также практические результаты политики эмансипации, казалось бы, должны были вызвать соответствующие перемены и в сфере семейных отношений. Однако прямой взаимосвязи между эмансипацией и трансформацией норм, определявших во второй половине XX в. семейную жизнь в странах мегарегиона, не наблюдается. Скорее наоборот можно говорить о парадоксальной ситуации, когда на фоне эмансипации – хотя бы даже не реальной, а дискурсивной – основы традиционной семьи укреплялись, и отношение общества к каким-либо переменам в данном вопросе оставалось предельно осторожным и консервативным. Можно назвать несколько причин такого положения дел. Во-первых, не просто сохраняющуюся, но в последние десятилетия даже усиливающуюся роль Католической церкви и пропагандируемых ею ценностей моногамной деторождения. традиционной Популярность и семьи, создаваемой непререкаемый в авторитет целях Церкви основывается здесь в том числе и на глубоко укорененной в прошлом традиции поддержки католическим духовенством на уровне приходов национально-освободительных и антиимпериалистических движений, вождизма как формы преобладавшей политической культуры, вообще разного рода форм общественной самоорганизации. Таким образом, политика Церкви в этом вопросе не расходилась с господствовавшими взглядами на латиноамериканский путь развития, а напротив усиливала их. Поэтому христианская проповедь – даже если она касается не высокой политики, а вопросов семейной жизни – априорно воспринимается 123 подавляющим большинством населения в качестве непререкаемой инструкции к исполнению. Во-вторых, свою роль в укреплении традиционной семьи сыграл и пестрый этнический значительный состав процент населения которого стран составляют Латинской Америки, представители местных аборигеном и наследники переселенцев из Африки. Эти группы населения наиболее жестко и последовательно следуют нормам и обычаям традиционной патриархальной семьи, несмотря на свою интеграцию в общественно-политическую жизнь, выстроенную по лекалам европейской культуры. Данная особенность усиливается еще и тем, что в Латинской Америке сложилась особая этническая общность, состоящая из аборигенов, африканцев и европейцев. И в рамках этой общности преобладающее воздействие на сферу семейных отношений оказывают именно первые две группы, и европейский сегмент латиноамериканцев воспринимает такое положение вещей и не сопротивляется ему. В-третьих, консервации традиционной семьи способствует и значительный процент малообеспеченного населения, в большинстве своем не подверженного модернизационным процессам, с неустойчивой занятостью и низким образовательным уровнем. В самые последние годы этот процент материального стал заметно благосостояния сокращаться, однако представители этих даже при росте слоев населения продолжают – во всяком случае, в первом поколении – стойко придерживаться традиционных взглядов на нормы семейной жизни. В-четвертых, женская эмансипация пока еще не привела к изменению положения женщины в семье. При всей политической остроте «гендерного вопроса» любые попытки повышать социальный и профессиональный статус женщины за счет ее традиционных функций в семье воспринимаются в обществе крайне негативно. Данным обстоятельством отчасти объясняют и 124 те проблемы, с которым сталкивается эмансипации и которые поэтому представляются непреодолимыми. Единственной сферой семейных отношений, в которой – и то лишь в последнее время – наблюдаются вызванные женской эмансипацией перемены, является деторождение. Если вплоть до конца 1970-х гг. – начала 1980-х гг. набиравшее силу женское образование еще сочеталось с подавляющим большинством семей с двумя и более детьми, то к концу минувшего века ситуация стала стремительно меняться. Женщины начали отказываться от рождения второго ребенка из-за опасения потерять работу или квалификацию. Поэтому темпы рождаемости в Латинской Америке заметно упали, однако положительный прирост населения пока сохраняется, и на момент рубежа веков в латиноамериканских обществах никаких фундаментальных перемен в господствующей семейной модели не наблюдалось. Отсюда можно сделать вывод, что при всех своих очевидных результатах социокультурная модернизация в Латинской Америке продолжает основываться преимущественно на традиционных общественных институтах, несмотря на то что ее общий магистральный вектор объективно направлен на утверждение иных культурных ценностей. Данное противоречие на период конца XX в. – начала XXI в. не создавало непреодолимой ситуации и позволяло продолжать модернизацию. Однако, безусловно, института, «запас как прочности» семья, на столь фоне специфического протекающих социального социокультурных преобразований ограничен, и в недалеком будущем здесь начнется более основательное утверждение нормативных установок западной глобализации. Часть 2. Аналитический доклад 2.3.Сравнительный анализа модернизационных моделей в странах Западной и Восточной Европы, Латинской Америки, Юго-Восточной Азии и Японии после Второй мировой войны 125 Западная Европа Начало послевоенной модернизации Западной Европы было положено «планом Маршалла», который не только предполагал американскую финансовую помощь европейским странам, нуждавшимся в восстановлении после Второй мировой войны, но и формулировал стратегические приоритеты их развития на перспективу. Эти приоритеты представлялись в качестве цепочки мер, каждая из которых являлась результатом предыдущей и создавала условия для последующей. Первостепенным – после получения финансовой помощи – шагом в этом направлении стала реструктуризация промышленного потенциала стран. Такая реструктуризация позволила выделить приоритетные для развития отрасли производства и на основе их перезапуска в обновленном виде получить прибыль, благодаря которой страны смоли погасить свои внешние долги. Обе эти меры значительно улучшали инвестиционный климат и стимулировали развитие внутреннего рынка, в результате чего было заметно нейтрализовано сильное после окончания войны влияние в Западной Европе левых вообще и коммунистов в частности. Наконец, итогом всех этих шагов – и проекта в целом – явилось формирование среднего класса – субъекта стабилизации и последующего развития. Таким образом, уже с самого начала послевоенная модернизация Западной Европы своей конечной целью неизменно имела некий социальный результат, который гарантировал невозможность новой дестабилизации этого мегарегиона. В результате эффекта, произведенного «планом Маршалла», в Западной Европе возникли две основные модернизационные модели – западногерманская и французская. Модернизации, проводимые в других странах, явились различными вариантами соединения характерных черт этих моделей. 126 Германская модель была выработана в конце 1940-х гг. – начале 1950-х гг. на тот момент министром экономики Западной Германии Людвигом Эрхардом. Она включала в себя переформатирование западногерманского общества путем внедрения гибкой системы обмена наличных средств и банковских вкладов в ходе денежной реформы 1948 г. Эта система переложила основную тяжесть издержек реформы на имущие слои населения и тем самым уберегла большинство от резкого падения уровня жизни. Эрхард стал разработчиком концепции внедрения на производстве системы социального партнерства, которая предполагала подключение рабочих к управлению предприятиями и право на долевое участие в прибыли. Результаты предпринятых мер не замедлили сказаться, и уже к концу 1950-х гг. принесли ощутимый эффект, заложив основу для стремительного развития экономики в последующие десятилетия. Это развитие стало возможным именно благодаря своеобразной пересборке западногерманского общества. В стране удалось целенаправленно вырастить средний класс и затем превратить его в большинство населения. Таким образом, основной чертой западногерманской послевоенной модернизации явилась ее ярко выраженная социальная ориентация, призванная в первую очередь снять остроту противоречий в обществе и тем самым сделать страну восприимчивой к предлагаемому – уже во вторую очередь – пакету мер по развитию собственно экономики. Если германская модель была ориентирована преимущественно на достижение определенного социального эффекта, то французская модель уделяла приоритетное внимание совершенствованию институтов государственной власти. Собственно, ради этого и создавалась сама Пятая республика, которая уже даже в момент своего появления выглядела архаичной для того уровня развития, на котором находилось французское общество. Эта архаичность заключалась в том, что новый режим пытался не столько организовать общество под решение модернизационных задач, 127 сколько структурировать его с помощью преднамеренно созданного набора пропрезидентских структур – и только после, заручившись гарантированной поддержкой снизу этого нового ландшафта, начать перемены. Политическая централизация воспринималась как необходимое условие последующей экономической либерализации, которая, в свою очередь, должна создать новое общество с преобладанием в нем среднего класса, который станет надежным гарантом от перманентных политических кризисов Четвертой республики. Однако либерализация не мыслилась в отрыве от дирижистских мер, в итоге оба подхода, дополняя друг друга, должны были привести к складыванию нового общественного консенсуса со средним классом как большинством населения. Такая «этатизация» социального строительства принесла определенный эффект, однако и сама французская модель в чистом виде прекратила существование. Обе модели неизбежно предполагали «левый поворот». Только если для германской модели он был естественным следствием проводившихся преобразований, то для французской стал ее отрицанием и началом трансформации после «студенческой революции» 1968 г. Левые оказались востребованными в качестве своеобразного инструмента для замера пределов трансформации рыночной экономики в направлении ее социализации. Эта повестка привела к тому, что в 1970-х гг. в Западной Европе произошел ренессанс социал-демократии – в своем «новом издании» адаптированной под новый европейский средний класс. Оформившаяся к концу 1970-х гг. разветвленная система социальных гарантий стала во многом результатом политики этих социал-демократий, начавших переходить из оппозиции во власть. Оборотной стороной подобной «этатизации» социал-демократии стал разворачивавшийся одновременно с ней процесс оформления феномена новых левых как несистемной оппозиции, ставившей под сомнение ценности среднего класса, которые стали сводиться к формуле «общество потребления плюс социальные гарантии». Идеологией новых левых стал неомарксизм, 128 сфокусировавшийся на проблеме отчуждения, которое – по мнению сторонников этого учения – онтологически свойственно обществу потребления. Возникновение новых левых можно считать индикатором кризиса западноевропейского среднего класса, исчерпавшего потенциал развития и, следовательно, более неспособного выполнять роль главного субъекта модернизации. К такой роли оказались неготовыми и сами новые левые. Кризис среднего класса совпал с сугубо экономическими проблемами – инфляцией, колебанием мировых цен на энергоносители, замедлением темпов роста. Сложившаяся ситуация сделала возможной «капиталистическую реставрацию», выразившуюся в конце 1970-х гг. – начале 1980-х гг. в неолиберальном повороте в ведущих странах Западной Европы. Социальные завоевания среднего класса были подвергнуты ревизии. Разумеется, речь не шла об отказе от формулы «общество потребления плюс социальные гарантии», сокращение диапазона реальных прав среднего класса выразилось в том, что были значительно уменьшены его возможности влиять на принятие решений, касающихся стратегических проблем развития. Такая «маргинализация» среднего развившимся волне на класса оказалась научно-технического возможной прогресса благодаря технологиям виртуализации политической сферы и участия в ее функционировании. Для этой цели архитекторы «капиталистической реставрации» задействовали даже неомарксизм новых левых, перекодировав ценность «политики в шаговой доступности», каковой она стала для среднего класса к началу 1970х гг., в ценность «самовыражения» как способа снятия отчуждения и, следовательно, придания «обществу возможностей» не социального, а антропологического измерения. Подобная трансформация «классовой мотивации» большинства населения Западной Европы означала, что это большинство более не является субъектом модернизации. Между тем в пространстве публичной политики не возникло и нового субъекта – проблема 129 дальнейшего развития, его цели и смыслов вообще оказалась снятой с повестки. В таком состоянии Западная Европа подошла к рубежу 1980–1990-х гг., когда ключевое содержание дальнейшего этапа модернизации было в публичном дискурсе сведено к евроинтеграции. После оформления в начале 1990-х гг. Евросоюза принятие стратегических решений было передано из сферы компетенции национальных властей брюссельской бюрократии, к которой у европейского среднего класса не было уже не только «шагового», но вообще никакого доступа. В настоящее время в формулируемом средним классом общественном мнении стран Евросоюза в принципе отсутствует тема модернизации – применительно к государствам ЕС. Повестку для Западной Европы сегодня определяют проблемы, которые сводятся к путям и способам адаптации остального мира к пространству Евросоюза. Однако подобная адаптация выглядит не селекцией распространенных за пределами ЕС моделей развития для нужд объединенной Европы ради сохранения ее лидерского – вместе с США – статуса, а наоборот – упрощением западноевропейского культурного пространства ради его «настройки» на вызовы глобализации. Именно этим можно объяснить насаждаемую в ЕС идеологию мультикультурализма, ставшую инструментом не столько переработки мигрантов в европейском «плавильном котле», сколько консервации жизненных стилей мигрантских сообществ за счет отказа европейцев от собственной идентичности. То есть налицо процесс, прямо противоположный тому, в результате которого Европа неоднократно в своей истории – от Римской империи до Содружества наций – «прирастала» инокультурными элементами – но всякий раз при безоговорочном условии их восприятия европейской идентичности. Девальвации европейской идентичности способствуют и провоцируемые в Евросоюзе массовые алармистские настроения – от угрозы возникновения проблем с энергоносителями до массовых пандемий и рисков 130 от терроризма и государств-изгоев. В этих настроениях напрочь отсутствует собственная европейская повестка развития, а любые изоляционистские проекты, призванные обезопасить континент от названных проблем, объявляются неприемлемыми. В итоге получается странная ситуация, когда ЕС фактически провоцирует вызовы самому себе и делает реакцию на них главным содержанием своей деятельности. Действуя подобным образом, Западная Европа берет на себя миссию мультипликатора глобальных нестроений. Такое положение дел в ЕС неизбежно ведет не только к демодернизации техносферы – зримого наследия завершившейся для Евросоюза эпохи развития – но и к архаизации социальной сферы и ее институтов, всего лишь несколько десятилетий назад оказавшихся вершиной созидательного потенциала послевоенной европейской модернизации. Восточная Европа Главной особенностью модернизации восточноевропейских обществ в конце XX в. – начале XXI в. – особенностью, предопределившей весь ход перемен, в том числе и в социогуманитарной сфере, – является то, что непосредственно перед ней страны этого региона осуществили еще одну модернизацию – коммунистическую. Таким образом, за крайне непродолжительный срок, всего лишь за полвека, Восточная Европа пережила одну за другой две модернизации – сначала коммунистическую, а затем рыночную. И несмотря на то что продолжающаяся рыночная модернизация выставляется полным отрицанием модернизации предыдущей – коммунистической, – перемены последних двух с половиной десятилетий проводятся под колоссальным воздействием факторов, порожденных существованием этих стран в ареале советского влияния после Второй мировой войны. Поэтому обе модернизации следует рассматривать в неразрывной взаимосвязи. 131 Экономические трансформации – прежде всего по созданию мощной индустриальной базы, – которые прошли в этих странах с конца Второй мировой войны и до середины 1960-х гг., привели к качественным переменам в социальной сфере восточноевропейских обществ. Если раньше эти общества являлись преимущественно аграрными с соответствующей социальной структурой, то за указанные два десятилетия основными социальными силами стали высококвалифицированные рабочие и научнотехническая интеллигенция. Перемена совпала с революцией в сфере образования, которая дала ощутимые результаты тоже к середине 1960-х гг. Правда, эта революция проводилась не на пустом месте. Несмотря на в основном аграрный характер рассматриваемых стран (исключение из ряда составляют разве что высокоразвитые в индустриальном отношении и урбанизированные еще до Второй мировой войны Чехословакия и ГДР), значимость образованности и высоко ценимый обществом статус интеллектуала были характерны для восточноевропейских стран еще с XIX в. Культурно-образовательное пространство здесь было традиционно высокоразвитым, причем его уровень прежде – особенно в XIX в. и в первой половине XX в. – часто являлся несопоставимо более высоким, нежели ситуация в социально-экономической и политической сферах. Поэтому как закономерный итог экономических преобразований с 1945 г. и до середины 1960-х гг. качественную трансформацию претерпела и культурная сфера, адаптировавшая эту традицию отношения к образованию к новым коммунистическим реалиям. На протяжении последующих двух десятилетий культура региона пыталась извлечь максимальную выгоду из промежуточного положения Восточной Европы между СССР и Западом. В результате именно в период с середины 1960-х гг. и до середины 1980-х гг. возник и оформился феномен восточноевропейского социализма. Основной особенностью этого феномена является попытка привнести в неизбежно режимный, построенный на основе жестких вертикальных отношений строй 132 «человеческое лицо». Впервые именно в таком виде задача была сформулирована лидерами «Пражской весны» 1968 г. Причем несмотря на прекращение этого эксперимента Советским Союзом, «социализм с человеческим лицом» в том или ином виде в итоге все же был построен не только в Чехословакии, но и в Венгрии, ГДР, Польше, Югославии. И уже при этом – просуществовавшем совсем короткое время – «социализме с человеческим лицом» сложилось новое общенациональное большинство восточноевропейских стран – новый средний класс, идейным лидером которого стала интеллигенция. Восточноевропейский «социализм с человеческим лицом» получил и другое название – «домашний социализм». «Домашний» характер этого режима определялся двумя чертами. Во-первых, нацеленностью на обеспечение высокого уровня социального обеспечения населения, что выражалось в политике по поддержанию семей, жилищном строительстве, разного рода социальных программах, повышенном внимании к образованию и культуре. То есть ко всему тому, что относится прежде всего к сфере частной жизни человека. Отсюда и проистекала «домашняя» особенность социализма. Во-вторых, сложившийся в странах Восточной Европы режим, несмотря на демонстративную лояльность Советскому Союзу, на протяжении всего своего существования тяготел к Европе, наблюдая на своих границах «витринные достижения» западных демократий. Поэтому главным результатом «Пражской весны» стало заключение некоего негласного конкордата восточноевропейских между государств партийно-номенклатурными кругами и классом, их новым средним находившимся под водительством интеллигенции. Этот конкордат сводился к тому, что коммунистические власти не только не пытались преодолевать невысокий уровень общественной поддержки официальной идеологии и ее ценностей, но и всячески старались законсервировать такое положение дел, активно «загоняли» население своих стран в частную жизнь, «домой», уделяя колоссальное внимание обустройству социальной инфраструктуры. В ответ 133 новый средний класс и интеллигенция принимали коммунистическую власть и были лояльны ей. Поэтому «домашний социализм» в Восточной Европе – это обеспечивавшийся государством приоритет частной жизни с латентным оппозиционным потенциалом, который в любой момент мог «проснуться» и заявить о себе. Такими восточноевропейские общества подошли к середине 1980-х гг. К этому времени стало очевидно, что «домашний социализм» исчерпал весь свой потенциал и более не в состоянии обеспечивать дальнейший рост благосостояния населения. Новым средним классом был поставлен вопрос о необходимости нового витка модернизации, причем на этот раз уже на несоциалистической основе. Однако на тот момент отказ от социализма в восточноевропейских обществах еще не означал однозначного приятия ими капитализма – даже в его «витринных» образцах. В общественных дискуссиях, в которых в том или ином виде участвовала и партийнономенклатурная среда, в качестве реального рассматривался вариант некоего «третьего пути», который мог бы соединить все преимущества высокоразвитой социальной инфраструктуры этих стран и демократические свободы Запада. Но на фоне стремительного «бегства» Советского Союза из Восточной Европы эти дискуссии были свернуты, и безальтернативным стал выбор вхождения в Запад в режиме догоняющей модернизации. Первым ощутимым результатом этой второй за неполные полвека модернизации стал распад нового среднего класса. Когда на уровне стратегии произошел отказ от поиска пути, альтернативного западному капитализму и советскому коммунизму, этот новый средний класс испытал сильную дезориентацию. Его интеллектуальная верхушка утратила прежнюю роль латентного оппозиционного лидера развития и оказалась обойденной не подвергнутой люстрации номенклатурой и обывательским большинством. Это большинство увидело в «возвращении» на Запад возможность прежде всего существенно поднять уровень своего материального потребления. 134 Интеллектуалы, несмотря на их ключевую роль в «бархатных революциях» второй половины 1980-х гг., утратили лидерство. Шоковая терапия фактически разрушила прежнюю социальную инфраструктуру, в результате чего усилилось имущественное расслоение общество. Но главные перемены произошли в области культуры и общественных идеалов. Образованность, являвшаяся с XIX в. непререкаемой ценностью восточноевропейских обществ, существенно обесценилась, так как поначалу, особенно в 1990-х гг., была нарушена прямая зависимость между уровнями образованности и жизни. Особенно острым этот кризис стал для лиц, занятых в бюджетной сфере. Ситуация в каком-то смысле стала меняться лишь к началу XXI в. Но говорить о возрождении прежнего культа образованности уже не приходится. Ценность образования воспринимается молодым поколением восточных европейцев в сугубо прикладном смысле – в качестве инструмента обеспечения высокого уровня потребления и карьерного роста. Утверждение такого подхода к получению образования привел к перерождению интеллектуального компонента нового среднего класса. Если во второй половине XX в. в нем преобладали лица, занимающиеся умственным трудом научно-технической и гуманитарной направленностей, то после проведения рыночных реформ лидирующие позиции заняли менеджеры, юристы, экономисты и представители других специальностей, обслуживающих рынок. То есть те, которые в прежнем новом среднем классе либо вообще отсутствовали, либо занимали в нем весьма невысокое положение. Это обстоятельство уже в конце 1990-х гг. привело к своего рода «левому повороту», вызванному в том числе и тем, что люди, получившие образование при коммунистических режимах и хорошо помнящие меритократические основания нового среднего класса, стали выражать недовольство проводимой в рамках рыночной модернизации политикой. Этому «левому повороту» удалось в целом приглушить остроту проблемы, но не решить ее, так как процесс размывания старой интеллигенции оказался 135 необратимым. К тому же акцент «левого поворота» был сделан преимущественно на адаптации наработок построенного при коммунистах «социального государства» к рыночным реалиям – то есть проводился в интересах большинства, не имевшего непосредственной личной заинтересованности в сохранении национальной интеллигенции. Между тем кризис интеллигенции как безусловного лидера развития и авторитета в чрезвычайно деле формулирования деструктивен для национального целеполагания основополагающей ценности восточноевропейских обществ. Такой ценностью еще с эпохи Просвещения является солидарное сосуществование, гарантирующее сохранение идентичности народа. В результате рыночной модернизации Восточная Европа оказалась сообществом, у которого нет признанного всеми лидера. Условия же единой Европы, в которых сейчас оказалась «вернувшаяся» в нее ее восточная часть, в принципе исключают возможность появления такого лидера – тем более на фоне обострения холодной войны, когда региону навязывается роль буфера между Западом и Россией. Догоняющая рыночная модернизация стран Восточной Европы привела к тому, что вместо синхронизации своего развития с Западом страны бывшего Восточного блока вошли с ним в своеобразный ценностносмысловой диссонанс. Для Западной Европы «выживание» как жизненная ценность и Определенная мотивационный ментальная ориентир революция, больше которую уже неактуально. пережили западные европейцы и которая сняла с повестки вопрос «выживания» как таковой, произошла примерно одновременно с распадом Восточного блока, что для среднестатистического жителя Западной Европы означало окончание холодной войны и прекращение как таковой угрозы вторжения в его мир Советского Союза и советских сателлитов. По наиболее распространенному мнению современных западных экспертов и исследователей, на смену курсу на «выживание» на Западе пришел курс на «самовыражение». Кстати, 136 считается, что более или менее бесконфликтная адаптация Запада к культурной экспансии мигрантов стала возможной именно благодаря этой новой господствующей в сознании западных европейцев установке на «самовыражение», предполагающее мультикультурализм и толерантность. На этом фоне господствующим трендом восточноевропейских обществ в условиях рыночной модернизации оказалось именно «выживание». Разумеется, в данном случае речь не идет о реалиях, аналогичных процессам, происходившим на постсоветском пространстве в 1990-х гг. и во многих секторах этого пространства продолжающимся до сих пор. Но от этого острота мотивационного реверса восточноевропейских обществ в направлении «выживания» оказывается ничуть не менее острой, так как формально эти общества находятся в новой единой Европе, западная часть которой сейчас имеет совершенно другой ориентир. Поколение, участвовавшее в социалистической модернизации Восточной Европы, подобный реверс вверг в состояние непреодолимого жизненного кризиса, который в настоящее время сказывается на общей духовно-психологической ситуации в регионе. Данная проблема не имеет решения, поскольку в реалиях унифицирующего возможностей брюссельского конвергенции «тоталитаризма» преимуществ нет социального никаких строя коммунистических восточноевропейских стран и достижений западной демократии, а значит, отсутствует и какой-либо шанс на возрождение прежнего культа интеллектуализма и образованности. Возможно, что Восточная Европа начнет синхронизироваться с Западной Европой и переходить из режима «выживания» в режим «самовыражения» когда господствующее положение займет поколение, родившееся или выросшее в посткоммунистический период. Латинская Америка Начало модернизации, в результате которой страны Латинской Америки приобрели их сегодняшний вид, относится к 1930–1940-м гг., когда 137 бывшие экспортеры «колониальных товаров», пережившие серьезные социально-политические потрясения из-за кризиса 1929–1933 гг., начали импортозамещающую индустриализацию. По причине сильного социального расслоения населения этих стран, а также вследствие укорененного в политической культуре континента вождизма, эволюционировавшего из каудильизма XIX в., эта индустриализация должна была проводиться под руководством государства и – помимо создания национальной промышленности – обеспечить определенную интеграцию общества. Результаты этой индустриализации проявились уже в середине прошлого века. Важным социокультурным последствием индустриализации стали некоторое сокращение расслоения населения и повышение жизненного уровня горожан. Однако модернизационные преобразования, предпринятые в течение 1930–1950-х гг., не сделали новую реальность необратимой. Примером сворачивания модернизации и связанных с ней проектов национальной консолидации и переформатирования элит стала политика, проводившаяся в Аргентине после свержения Хуана Доминго Перона в середине 1950-х гг. Пример краха модернизационной диктатуры Перона может являться хрестоматийным для иллюстрации силы и влиятельности старых латиноамериканских элит, связанных с экспортом «колониальных товаров». Поскольку Аргентина была встроена в мировой рынок, падение спроса на латиноамериканские «колониальные товары» ввергло сельское хозяйство этой страны в кризис. В результате продолжение модернизации за счет перекачки средств из сельского хозяйства административными методами привело к падению режима. Сталинский Советский Союз, в котором индустриализация также проводилась путем мобилизации ресурсов, изъятых из деревни, избежал подобной участи, потому что на тот момент существовал в режиме экономической автаркии. Модернизацию латиноамериканских обществ осложняла и установка каудильистских режимов континента на хотя и радикальные, но вместе с тем 138 селективные реформы, касавшиеся исключительно индустриальной сферы и городов, но оставлявшие в стороне архаичную аграрную стихию – источник наводнившей города неквалифицированной рабочей силы. Для этой силы риторика классового мира, насаждавшаяся каудильистскими режимами, выглядела гораздо менее привлекательной, чем радикальная левая идеология – особенно на фоне победившей революции на Кубе и нараставшего противостояния Советского Союза и Запада. Между тем стимулирование импортозамещающей индустриализации усилило социальную нестабильность и вынудило правящие режимы континента выбрать иной сценарий модернизации. Начало осуществления этого сценария связано с деятельностью режима Умберту Кастелу Бранку в Бразилии в середине 1960х гг. Этот режим взял курс на усиление роли государства в экономике, но при стимулировании частной инициативы, на стабилизацию и на модернизацию сельского хозяйства. Эти перемены проводились на фоне ужесточения режима внутри страны в целях изоляции Бразилии от мирового «левого поворота» 1960-х гг. Массовой опорой режима виделся средний класс, заинтересованный в укреплении стабильности и порядка. Бразильская авторитарная модернизация имела целью создание развитой социальной инфраструктуры и сферы образования. Однако формирование технократического общества существенно тормозилось наличием дешевой рабочей силы, позволявшей предпринимателям экономить и не внедрять перспективные высокотехнологические разработки. Тем временем дала свои позитивные результаты и политика борьбы с бедностью. Однако развитию внутреннего рынка препятствовал сохранявшийся культурный разрыв между городом и деревней. Поэтому в целом эта авторитарная модернизация не привела к консолидации среднего класса, она отвечала интересам лишь его верхней прослойки и состоятельных в имущественном отношении лиц. Неудача бразильской модернизационной модели снова привела к необходимости очередной корректировки реформ. Новый курс, к которому 139 страны континента стали переходить в начале 1990-х гг., разворачивался уже в совершенно иной социально-политической обстановке, характеризовавшейся наличием оформившегося в эпоху авторитарных модернизаций гражданского общества на основе отдельных сегментов среднего класса, предпринимательских слоев, квалифицированных рабочих и интеллектуалов. Свою роль в становлении гражданского общества латиноамериканских стран сыграла и Католическая церковь, приходы которой в эпоху попыток построения технократического общества и преследования инакомыслящих становились центрами консолидации оппозиционных сил. В экономическом измерении новый курс модернизации основывался на неолиберализме – а значит, он приводил к серьезным социальным издержкам для подавляющей части населения стран континента. Тем не менее очевидным итогом неолиберальной модернизации в странах Латинской Америки стало укрепление демократических институтов, что свидетельствует о превращении среднего класса, во-первых, в консолидированную в политическом отношении силу, а во-вторых – в главный субъект модернизационных реформ. Однако эти перемены пока еще слабо отразились на менталитете общества, для которого ценности социального патернализма сохраняют свое значение. Такой консерватизм выглядит оправданным на фоне противоречивых процессов, протекающих внутри среднего класса континента. С одной стороны, этот класс попрежнему остается главной силой, заинтересованной в продолжении модернизации. С другой стороны, он же сам в первую очередь испытывает на себе все негативные последствия происходящих перемен, что в конце XX в. преимущественно выражалось в понижении жизненного уровня на фоне инфляции. Сохраняющиеся в латиноамериканских обществах в качестве негласного социального регулятора патронатно-клиентские отношения привели к тому, что неолиберальная модернизация обернулась усилением коррупции, что – в свою очередь – дискредитировало демократические 140 институты, вызвало в массовом сознании ностальгию по ярким личностям, проводившим на континенте авторитарные модернизации. На этом фоне практически во всех латиноамериканских странах в начале XXI в. произошел отказ от неолиберальной модернизации в виде «левого поворота». Вместе с тем сам по себе такой поворот стал возможен лишь в результате вхождения в общественно-политическую жизнь стран континента нового поколения, высокий образовательный уровень которого обусловлен реформами, проведенными в годы неолиберальной модернизации. К тому же сегодняшний отказ от методов неолиберальной модернизации не имеет революционного характера, а водораздел между этой модернизацией и «левым поворотом» не воспринимается как рубежный. И это несмотря на то что действующие латиноамериканские правительства отказались от рыночного регулирования как безальтернативного способа реформирования и сделали ставку на приоритетное решение социальных проблем. На этом фоне очевидна принципиальная разница между режимами, проводившими во второй половине прошлого столетия авторитарную модернизацию, и некоторыми современными персонифицированными режимами, прибегающими к управляемой демократии и использующими при этом популистскую риторику (например, режимы в Венесуэле или Боливии). Если авторитаризм первых был обусловлен главным образом стремлением нейтрализовать именно левые силы, не допустить складывание широкой народной коалиции, выступавшей против модернизации именно в силу той социальной цены, которую за нее надо было платить, то современные каудильистские режимы становятся как раз проводниками «левого поворота». Эти режимы являются гарантами оптимизации социальной сферы в тех обществах, где народное большинство остается распыленным, неструктурированным, а значит, неготовым для использования демократических институтов. Для таких обществ государство оказывается одновременно и основным субъектом модернизации, и главным модератором 141 групповых интересов, и средой общенационального диалога. Впечатление об авторитаризме подобных режимов возникает именно от складывания перечисленных функций и возникающего в его результате монопольного права власти на формулирование национальной повестки. Принципиальным отличием «левого поворота» от всех предыдущих попыток проведения модернизаций является его органичность для той специфической социальной и этнокультурной среды, которая имеется в латиноамериканских обществах. Такая органичность обусловлена уже хотя бы тем, что сегодняшнюю модернизацию невозможно назвать догоняющей – со всеми издержками последней. Эти издержки как раз и проистекали из того, что прежние догоняющие модернизации исходили из приоритетных перемен в реальном секторе экономики и рассматривали исправление дел в социальной сфере как в лучшем случае второстепенную задачу. Между тем такие специфические особенности латиноамериканских обществ, как значительное социальное расслоение, сохраняющийся разрыв в образовательном и культурном уровнях между жителями городов (а также внутри самих городов) и сельской местности, отсутствие мобильности, диктуют прямо противоположную последовательность модернизационных перемен: стачала – выращивание субъекта модернизации, а уже потом – модернизация экономики с помощью этого субъекта. К тому же в наиболее развитых латиноамериканских обществах сформировался консенсус элит и среднего класса в отношении приоритетного значения именно социальной сферы. Данным обстоятельством обусловлено то, что представители этих слоев не возражают против перераспределения средств в пользу малоимущих с помощью гибкого налогообложения, так как недофинансирование социальных программ препятствует повышению образовательного уровня их соотечественников и вынуждает расходовать дополнительные средства на импорт дорогостоящих квалифицированных специалистов. 142 «Левый поворот» обусловлен также важной особенностью сегодняшней латиноамериканской модернизации, которая сводится к изживанию применявшейся на протяжении десятилетий практики фокусированной опеки, когда государство уделяло внимание лишь наиболее перспективным, как казалось на тот или ной момент, группам общества и инвестировало средства в их развитие, при этом игнорируя остальных «неперспективных». Эта традиция преодолевается с трудом, возвращения к ней регулярно случаются и после «левого поворота». При последовательном осуществлении реформ в рамках «левого поворота» возможно в принципе снять вопрос о социальной цене модернизации и ее издержках для «немодернизируемых» слоев населения путем придания курсу перемен общенационального характера. В Латинской Америке имеются условия для такой «демократизации» модернизации – об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в последние годы социокультурные перемены в этом мегарегионе по своим темпам значительно опережают изменения технологического и инфраструктурного характера. Наконец, «левый поворот» – это своего рода ответ латиноамериканской цивилизации на вызовы голобализации. Он призван положить конец имеющему давнюю традицию восприятию континента как источника «колониальных товаров», дешевого сырья и еще более дешевой рабочей силы. В сложившемся на сегодняшний день планетарном разделении труда возможны подвижки и коррективы. В настоящее время реальной целью для модернизирующихся латиноамериканских обществ является выход на уровень секторального импортозамещения и на мировые рынки с отдельными образцами высокотехнологичной продукции, примером которой может быть назван, например, бразильский среднемагистральный «Эмбраер», занимающий прочные позиции на авиационных рынках, в том числе и в Евросоюзе. Подобные сегменты конкурентоспособного высокотехнологичного производства не только решают проблему занятости 143 национальных кадров с высоким уровнем профессиональных компетенций, но и становятся очагами постиндустриального развития. Именно на постиндустриальной основе могут быть сняты наиболее острые социальные проблемы, среди которых противоречия между новыми и старыми элитами, большая разница в доходах между состоятельными и малоимущими слоями и неготовность значительной части населения континента к расширению внутреннего рынка. Юго-Восточная Азия В Юго-Восточную Азию входят 11 государств (по алфавиту): Бруней, Восточный Тимор, Вьетнам, Индонезия, Камбоджа, Лаос, Малайзия, Мьянма, Сингапур, Таиланд, Филиппины. Несмотря на то что после Второй мировой войны в этом мегарегионе реализовывалась в целом единая модернизационная модель, специфические особенности политического развития каждого из этих государств наложили на нее свои особенности. Поэтому имеет смысл рассмотреть преломление этой единой модели в каждом конкретном случае. Бруней Специфика модернизации этого государства определяется двумя факторами. Во-первых, довольно поздним обретением независимости от Великобритании (1984 г.) и последующем сохранением государства в системе Содружества наций. Во-вторых, тем, что страна является исламской монархией. Результатом первого фактора стало наследование государством после обретения независимости развитой британской нефте- и газодобывающей и перерабатывающей инфраструктуры. При наличии богатых запасов углеводородов эта инфраструктура стала важным инструментом поддержания уровня жизни и стартовым условием для диверсификации экономики. Названные условия объективно создавали значительный потенциал для динамичной социокультурной модернизации. 144 Однако этому препятствует второй фактор: несмотря на значительное развитие социальной сферы, образования и культуры в целом, политика государства в этом направлении проводится в жестких рамках, предопределяемых исламом, и характеризуется патернализмом и слабым развитием институтов гражданского общества. Восточный Тимор Модернизация Восточного Тимора началась в середине 1970-х гг., когда эта территория перестала быть португальской колонией и была присоединена к Индонезии. Индонезийское правительство начало проводить в Восточном Тиморе ту же политику, что и в остальной части страны. Эта политика была направлена на стимулирование экономического роста, на создание социальной инфраструктуры, преодоление культурной отсталости. Определенные результаты были достигнуты, однако социокультурная модернизация – в отличие от модернизации экономической – существенно тормозилась культурным контрастом между населением Восточного Тимора (христианами) и населением Индонезии (преимущественно мусульманами), фактическим замещением выходцами из Индонезии местной элиты (индонезийское правительство проводило политику целенаправленного переселения в Восточный Тимор). Однако именно Индонезия заложила фундамент социокультурных перемен и определила их вектор. Поэтому и после обретения независимости от Джакарты в 2002 г. Восточный Тимор продолжает развиваться по этому сценарию. Вьетнам После Второй мировой войны Вьетнам пережил две модернизации. Первая модернизация – социалистическая – была осуществлена в период после воссоединения Южного и Северного Вьетнама в 1975 г. и до конца 1980-х гг. В эти годы при поддержке СССР и стран Восточного блока была проведена индустриализация, созданы крупные нефтегазовые мощности и 145 гидрокомплексы, начато создание современной социальной сферы. Специфика этой модернизации заключалась в том, что она осуществлялась при сохранении многоукладной экономики. Данное обстоятельство существенно облегчило переход страны к следующей – рыночной – модернизации. Главным проводником этой модернизации осталась Коммунистическая партия Вьетнама, сохранившая свои руководящие позиции, однако кардинально преобразившаяся – во многом отказавшаяся от своей прежней идеологии и ставшая исповедовать прагматизм. Рыночный разворот КПВ позволил привлекать в страну инвестиции, ставшие – вместе с грамотно проведенными реформами вьетнамской экономики – основными механизмами продолжения модернизации общества. Индонезия На протяжении всего периода существования независимой Индонезии (с конца 1940-х гг.) в этой стране проводилась авторитарная модернизация. Первоначально она ориентировалась на обеспечение элементарного экономического роста ради достижения социальной стабильности в ситуации постоянных внутренних конфликтов. Реформируя экономику, власть пыталась законсервировать патриархальное общество, что препятствовало развитию социальной сферы. На этом фоне с середины 1960-х гг. главным субъектом модернизации становится армия. Данный шаг в специфических условиях социокультурного традиционализма общества был оправданным, армейская верхушка сумела реализовать комплекс первоочередных мер в экономике и начать индустриализацию. Однако к концу XX в. авторитарный характер «военной модернизации» уже не соответствовал тем переменам, которые произошли в индонезийском обществе в результате экономической стабилизации и последующего роста. После демократических перемен конца XX в. роль армии существенно снизилась, но остается высокой. А модернизация сохраняет, хотя и в меньшей степени, авторитарные черты. 146 Камбоджа После выхода из колониальной зависимости от Франции в 1953 г. камбоджийская монархия пыталась запустить модернизацию, рассчитанную на крестьянское большинство населения и предполагавшую главным образом преодоление последствий колониального статуса страны. Однако эта модернизация оказалась неудачной, чем воспользовались радикальные группировки камбоджийских коммунистов («красные кхмеры»), которым удалось захватить власть и начать мобилизационные реформы по примеру китайского «большого скачка». После свержения режима «красных кхмеров» при помощи вьетнамской армии к власти были приведены коммунисты, ориентировавшиеся на Ханой. Новый режим начал социалистически ориентированную модернизацию аграрной экономики. В конце 1980-х гг. – начале 1990-х гг. коммунистический режим пошел на существенную либерализацию. Впоследствии коммунисты неоднократно делили власть с монархической оппозицией, внутренние конфликты продолжались вплоть до конца 1990-х гг., на преодоление этих конфликтов и были направлены все предпринимавшиеся реформы. Лаос На протяжении почти 30 лет после окончания Второй мировой войны в Лаосе продолжалась гражданская война, в которую вылилась война национально-освободительная. В результате этой войны к власти в стране в середине 1970-х гг. пришли коммунисты, которые начали социалистические преобразования, нацеленные на преодоление последствий политической нестабильности. Однако эти преобразования не получилось развить в модернизацию, поэтому экономическая и социальная деградация здесь продолжалась до конца 1980-х гг., когда коммунисты начали рыночные реформы под собственным контролем. В результате проведения прагматичной политики коммунистам удалось не только стабилизировать 147 ситуацию в стране, но и начать авторитарную модернизацию. Эта модернизация проводится с опорой на партийный аппарат и на армию, которая является крупнейшим экономическим субъектом. Несмотря на отдельные рыночные преобразования, экономика страны продолжает управляться государством, но социальная сфера тем не менее не является объектом приоритетного внимания режима. Малайзия Независимое существование страны началось в конце 1950-х гг. после прекращения британского колониального владычества. В результате этого в первое время самостоятельного существования экономика страны сохраняла экспортную направленность, в результате чего социальная сфера оставалась на периферии внимания власти. Ситуация стала меняться лишь в начале 1980-х гг., когда началась масштабная экономическая модернизация и был взят курс на консолидацию общества. В качестве стратегического ориентира Малайзия стала равняться на «экономическое чудо», имевшее место на Тайване, в Южной Корее и Японии, и для этого форсированными темпами началось создание национального среднего класса. Значительные иностранные инвестиции позволили реализовать эту цель. В конце 1980-х гг. Малайзия превратилась в один из крупнейших мировых центров разработки и внедрения высоких технологий. Малайзийский средний класс стал ведущим субъектом модернизации, которая тем не менее до начала XXI в. оставалась авторитарной и связанной с личностью премьер-министра Махатхира Мохамада. Мьянма Страна стала независимой в конце 1940-х гг., после чего в ней под руководством альянса политических сил левой ориентации начал формироваться – в качестве ведущего уклада – обширный сектор государственной экономики. Однако стабилизации не наступило: в стране 148 регулярно вспыхивала гражданская война, поэтому результаты этих преобразований и их последствия для социальной сферы оказались незначительными. В результате произошедшего в конце 1950-х гг. военного переворота началась авторитарная модернизация, которая была направлена на преодоление последствий гражданской войны и на интеграцию общества. В качестве основополагающей меры эта модернизация предполагала масштабную национализацию экономики и опору на государственный сектор. Главным проводником преобразований стала армия. Социальным итогом авторитарной модернизации стало оформление среднего класса, в результате массовых волнений которого в конце 1980-х гг. в стране произошла демократическая революция, повлекшая за собой развитие рыночных отношений, но при сохранении власти военных. Сингапур После освобождения в конце 1950-х гг. Сингапура от британской колониальной зависимости и последующего выхода из состава Малайзии в этом городе-государстве стала реализовываться программа интеграции в мировой рынок под лозунгами «глобального города» и «экономического интернационализма». Благодаря активному привлечению иностранного капитала началась форсированная индустриализация, социальным итогом которой стало появления мощного среднего класса. Это произошло во многом благодаря авторитарному характеру преобразований, проводимых при политическом монополизме Партии народного действия, придерживавшейся левой ориентации, но в ходе модернизации фактически сросшейся с государственным аппаратом. Оформившийся средний класс стал стержнем, вокруг которого собирались другие слои общества, что гарантировала режиму массовую поддержку. В начале 1980-х гг. авторитарная модернизация исчерпала свой созидательный потенциал, началась либерализация, которая, однако, в плане социального строительства не разрушила, но стала развивать достижения авторитарной модернизации. 149 Таиланд Политическая борьба, начавшаяся после освобождения Таиланда от японских войск, завершилась серией военных переворотов, в результате которых оказавшийся у власти режим начал авторитарную модернизацию, предполагавшую улучшение условий жизни сельского большинства и разворачивание различных патерналистски ориентированных проектов. Власти удавалось сочетать государственное регулирование экономикой с активным использованием рыночных механизмов. Это способствовало складыванию мощного среднего класса и консолидации буржуазии. В начале 1970-х гг. в стране начались волнения, и режим военных пал. Власть перешла к монархии, которая стала гарантом политической либерализации. Однако эксперимент не удался, к власти вернулись военные. Новый режим продержался у власти с конца 1970-х до начала 1990-х гг., он характеризовался большей гибкостью и пытался сочетать авторитаризм с элементами демократического правления. С начала 1990-х гг. происходит процесс демократизации, который пока не привел к ощутимым социальным переменам. Филиппины Модернизация на Филиппинах началась в середине 1950-х гг. Она проводилась режимом, который можно назвать элитарной демократией. Этот режим стремился усилить национальную буржуазию, начать индустриализацию и добиться более независимого от США существования. Эта индустриализация не привела к расширению внутреннего рынка и к созданию среднего класса. Уровень жизни подавляющего большинства населения оставался низким. К концу 1960-х гг. в стране началась политическая дестабилизация. В начале 1970-х гг. президент Фердинанд Маркос ввел военное положение и заявил о новом курсе на модернизацию с опорой на армию, новых бизнесменов и технократов. Началось 150 форсированное создание ориентированной на экспорт экономики. Однако на Филиппинах, в отличие от других стран мегарегиона, авторитарная модернизация оказалась неэффективной и быстро выродилась в создание режима наибольшего благоприятствования для новой олигархии, связанной с властью. И после свержения режима Маркоса в середине 1980-х гг. страна продолжает пребывать в неустойчивом положении. Япония Модернизация послевоенной Японии отличалась комплексностью и синхронностью перемен в социально-экономической и политической сферах. Важной особенностью модернизации также явилось ее соответствие существовавшей в японском обществе традиции реформирования и восприятия перемен. Немаловажную роль в обеспечении успеха модернизационного проекта сыграли и характерные черты национального менталитета – расположенность к иерархическим отношениям и стремление к упорядоченности. В этом смысле японская модернизация не может рассматриваться как авторитарная, так как она реализовывалась благодаря не столько инструментам принуждения, сколько четко выраженной общественной мотивации. Присущие этой модернизации патерналистские черты являются свидетельствами не проявлениями глубоко неких укорененного в авторитарных общественной черт, а психологии обыкновения. «Экономическое чудо» в Японии стало результатом не только гибкой инвестиционной политики, диверсификации послевоенной экономики и стимулирования внутреннего рынка, но и особого типа трудовых отношений – корпоративной культуры, построенной по типу культуры семейных отношений. Корпоративизм был присущ японской культуре и до Второй мировой войны. Но с началом послевоенной модернизации он получил буквально второе дыхание, потому что методы и стилистика управления 151 крупными предприятиями, на которых стала базироваться японская экономика, дали буквально взрывной эффект именно благодаря своего рода «рецепции» семейных форм управления. И именно эта особенность организации японской экономики обусловила главный социокультурный эффект перемен, заключавшийся в том, что при внешней вестернизации этоса трудовых отношений они на самом деле становились еще более традиционными – а значит, адаптировавшими эти перемены к живому и развивающемуся общественному организму. Успешность социокультурного аспекта модернизации принято оценивать в зависимости от того, насколько реформы способствовали складыванию среднего класса как главного субъекта модернизации и как успешно этот класс выполнил роль интегратора нации, мобилизующего ее на достижение новых рубежей развития. Поэтому для оценки в этом аспекте японской модернизации важно ответить на вопрос, стал ли средний класс страны продуктом адаптированной к реалиям XX в. корпоративной системы или же сложился вопреки ей или даже в противостоянии с ней. Однозначный ответ в данном случае очевиден – средний класс послевоенной Японии стал возможен только благодаря тому, что корпоративная система обрела в сфере трудовых отношений в этой стране господствующее положение. Во-первых, корпоративна культура создала условия для единственно возможной в рамках больших предприятий системы вертикальной мобильности, когда решение о должностном росте принимается на основе не только результатов трудовой деятельности, но в расчет принимаются и другие факторы. Среди них, в частности, умение находить общий язык с начальниками и подчиненными, приверженность «производственному патриотизму», перманентное повышение квалификации как параллельный основной работе вид «коллективной деятельности, синхронности» и способность входить т.д. этом При в режим выполнение непосредственных должностных обязанностей может даже рассматриваться в 152 качестве не главного, а второстепенного аргумента. Правда, подобный механизм рекрутирования среднего класса лишает этот слой одной из главных характеристик, которой обладает средний класс в западных обществах, – его мобильности и восприятия личной свободы (в том числе и на рабочем месте) как основополагающей ценности. Зато в японской корпоративной модели вертикальная мобильность заложена как непременное условие – как взросление детей в семье и постепенное замещение ими старших поколений. Таким образом, корпоративная «несвобода» компенсируется здесь гораздо более высокой вероятностью продвижения по служебной лестнице, нежели на западных предприятиях. Отсюда – и однозначно «служебная» природа японского среднего класса, его компоновка в основном из представителей бюрократического аппарата или менеджерского звена крупных предприятий, а не из собственников, имеющих свой бизнес и обладающих благодаря этому бизнесу соответствующим нормам среднего класса уровнем дохода. Во-вторых, вследствие способности к адаптации и гибкости корпоративная культура неоднократно выступала надежным амортизатором в кризисных ситуациях. В западной модернизационной модели социальный пакет может являться либо государственной гарантией (как правило, при тех или иных вариантах авторитарной модернизации), либо – как в высокоразвитых странах Запада – непременным элементом «капитализма доверия», строящегося на детально регламентированной основе партнерских отношений между государством и общественными инициативами. В японской корпоративной модели такой пакет «прикреплен» к рабочему месту. Это существенно снижает возможности государства гибко регулировать социальной политикой, однако в японских реалиях, где средний класс обретает свой статус не в результате предпринимательской инициативы а по мере достижения определенного уровня в должностной иерархии, такое освобождение государства от социальных «обременений» 153 выглядит оправданным. Во всяком случае, в ситуациях обоих кризисов – конца 1990-х гг. и 2007-2008 гг. – этот «служебный» социальный пакет доказал свою эффективность, несмотря на не совсем благополучное положение дел в японской экономике. В-третьих, предрасположенность корпоративной культуры к работе в мобилизационном режиме наделила японский средний класс свойством, нехарактерным для среднего класса западных демократий, а именно – умением и даже перманентных органической перемен. В потребностью данном случае выступать субъектом имеется в виду самовоспроизводящийся апгрейд пространства трудовой деятельности, социальная эргономика, поиск путей оптимизации выполнения должностных функций «за пределами» трудового контракта. Именно это свойство среднего класса лежит в основании «чуда» 1970–1980-х гг., когда в Японии скорость и действенность коммуникаций в цепочке «производитель–потребитель– производитель» заметно превосходила аналогичные коммуникации в высокоразвитых странах Запада, что делало японскую продукцию гораздо более конкурентоспособной. После снижения темпов развития японской экономики в 1990-х гг. эта особенность японского среднего класса заметно ослабла. В целом результаты японской модернизации с социокультурной сфере были наиболее зримыми в эпоху пика «экономического чуда». Начиная с 1990-х гг. экономика страны стремительно глобализируется в смысле встраивания в мировые олигополии. В них неизбежно происходит стандартизация форм и методов управления, мировые рынки диктуют необходимость стандартизации производственных циклов на национальных площадках. Параллельно с этим усиливается транснационализация менеджерского звена крупных японских предприятий – в особенности тех, которые являются держателями мировых брендов. Классическим примером подобных перемен является стандартизация автомобильного гиганта 154 «Ниссан» французской компанией «Рено», после того как французская команда после глубинного реформирования фактически лишила японское предприятие его корпоративного каркаса. В результате таких изменений, вызванных глобализацией, японский средний класс автоматически утрачивает свои особенности, благодаря которым оказалось возможным «экономическое чудо». Возможности резистентности японской социальной структуры, на основании которой в послевоенный период была проведена модернизация страны, к навязываемым глобализацией мировым стандартам организации труда оцениваются экспертами как достаточно высокие. Однако в данном случае сама по себе устойчивость этой структуры перестает иметь смысл в ситуации, когда внешняя – в том числе и на национальном уровне – для этой структуры среда начинает функционировать по инородным правилам. Тем не менее в настоящее время «служебный» средний класс пока сохраняет свое лидирующее положение в японском обществе, благодаря чему встраивание экономики страны в глобальные рынки происходит в относительно безболезненном режиме. Часть вторая. Аналитический доклад. 2.4. Анализ основных тенденций, направлений эволюции и стратегии развития культурной политики в контексте процессов модернизации Все происходящее на постсоветском пространстве, можно обозначить как модернизацию, но с некоторыми оговорками. С начала 1990-х годов на территории бывшего Советского Союза произошли быстрые структурные изменения. В сфере экономики произошел переход от государственной монополии к рыночной системе хозяйствования западного типа. В сфере политики –переход от однопартийной системы и «выборов без выбора» к свободным выборам на многопартийной основе. Реформаторы стремились провести тотальную и возможно более быструю замену старой закрытой социалистической экономической и социально-политической системы на современную систему западного типа – отрытую и плюралистическую. Модернизация преднамеренно имела всеобъемлющий характер в том смысле, 155 что становление институтов рыночной экономики происходило параллельно с созданием демократических институтов. Однако современные модернизационные процессы представляют собой сложное многоуровневое взаимодействие различных подсистем культуры, маркированных теми или иными акцентами в системе ценностных предпочтений. Подобные акценты принято связывать с историческими «типами» культур или же напрямую – с конкретными социокультурными организмами и ситуациями. Модернизация нередко сопровождаются кризисом национальной идентичности, характеризующейся отсутствием устойчивых социокультурных оснований, разрывом связей с историческим прошлым, индивидуализацией, страхом перед будущим и попытками обратиться к «ложным» ценностям, часто не прошедшим селекцию в культуре. Кризис национальной идентичности в России объясняется разрушением советской коллективной идентичности. Кризис коллективной идентичности в постсоветском пространстве усиливает проблему поиска оснований для общественной солидарности и перспектив на будущее. Важнным способом решения проблемы преодоления кризиса национальной идентичности выступает культурная политика - комплекс государственных мер, обеспечивающих функционирование системы институтов, позволяющих сформировать единство культурных оснований в многокультурной действительности. В таких условиях система межкультурной коммуникации и ее субъекты могут рассматриваться, как минимум, двояко, и разница в нюансах оказывается достаточно существенной. Если под «организмом» на сегодняшний день понимается национальное государство (выступающее, по крайней мере, на уровне правового поля как субъект международноправовых отношений), то «типы» выступают как довольно размытые 156 геополитические образования, имеющие во внутренней структуре близкие ценностные платформы и при этом не составляющие незыблемого, раз и навсегда данного, монолита. В свою очередь, межкультурная коммуникация распределяется как во внешнеполитическом пространстве (и тогда «игроками» этого поля выступают национальные государства как ее макроакторы), так и в пространстве внутриполитическом (в этом случае речь идет о больших и малых социальных группах, а также социальных институтах и отдельных организациях, представленных, разумеется, конкретными людьми). В современных условиях стратегия культурной политики обусловлена изменением роли культуры в социальном воспроизводстве и расширением социальной значимости культуры. Традиционно культурная политика ассоциировалась с участием государства в решении культурно- просветительских задач, в сохранении культурного наследия и развитии искусства. В свою очередь, культурная деятельность и искусство выполняли идеологический и политический заказ. Обсуждение и принятие законов «О культуре» и «Об образовании» пробудило социальный и политический контекст рассматриваемой темы, ее теоретические и операциональные аспекты. Постиндустриальный тренд превратил социальные практики в функцию культуры в современном мире, в котором наряду с тенденциями глобализации, характеризуется также тенденциями диверсификации и плюрализации. Это повышает степень сложности социальных систем и их синергийную составляющую. Не только синергетические законы самоорганизации культуры и рост демократических тенденций начал государства, играют все более значительную роль. Этому способствует развитие гражданского самосознания. Важным, не лишенным своих противоречий, самоорганизующим фактором общества и культуры является также рынок. Развитие рыночных отношений идет в унисон с развитием плюрализации жизненных стилей и 157 повышением конкурентности жизненных отношений. Каждый индивидуальный субъект рыночного, политического или гражданского действия превращается в актора культуры. В условиях коммерциализации культуры и духовной сферы общества значительно модифицируется традиционные отношения: механизмы социокультурной наследственности попадают в совершенно новую ситуацию, воспроизводство культурных традиций на некоторое время проблематизируется. Меняются финансовые функции и методы государственной политики. Многие виды и формы культурной активности, не удовлетворяющие требованиям рынка, исчезают из сферы культур-ной активности. Творческая и досуговая активность модифицируется в соответствии с технологическими приемами и формами новой культуры, в соответствии с принципами менеджмента и маркетинга культурно-досуговой деятельности. В настоящее время существует ряд типологических моделей политики в сфере культуры, что объясняется разными подходами к определению ее целей, механизмов реализации и результатов. К примеру, французский исследователь А. Моль различает четыре группы культурной политики, основанных на двух противоположных подходах классификации. Он предлагает модели: социостатическую выделить социодинамическую как две основные наиболее характерные для модель описывает и существующей культурной реальности. Первая или социостатическая устойчивые характеристики культурной политики, в частности, ее цели и основные институты. Социодинамическая модель культурной политики призвана подчеркнуть непрерывный характер изменений в культурной сфере, что позволяет фиксировать динамику процессов, происходящих в культуре как на уровне содержания, так и формы в различные культурно-исторические периоды развития общества 158 Выделив две основные модели культурной политики, А.Моль более детально раскрывает их суть и формы актуализации. В частности, социостатистическую модель он дифференцирует на три подтипа: - Популистская/демагогическая (суть - удовлетворение культурных потребностей максимального количества людей, роль государства - создать условия и не регламентировать развитие культуры). - Патерналистская/догматическая (суть – осуществления различного рода регламентаций в сфере культуры, которые важны для правящей элиты, государство программирует и обеспечивает развитие культуры своими средствами). Эклектическая. Смысл - культурной политики формируется с ориентацией на индивидуализацию потребления культурных ценностей и их соответствия признанным в государстве и обществе культурным образцам, их иерархии, а также заявленным приоритетам и мерой доступа к ним). Альтернативный тип культурной политики, социодинамический, также дифференцируется, но только на два подтипа, а именно: прогрессивный и консервативный Первый из заявленных подтипов представляет собой не что иное как активно развивающийся динамическим тип трансформациям культурной по политики, направлению к тяготеющий к положительным изменениям, под воздействием социальной макросреды. Этот тип культурной политики делает ставку на внедрение новаций во имя развития культуры. Второй подтип культурной политики стремится строить свою конструкцию по принципу сохранения устойчивой традиции. В этом случае следование традиции – залог устойчивого развития. Консерватизм хорош до определенных пределов, иногда жесткое следование консервативным традициям может привести к стагнации, хотя культура по своей сути весьма консервативна, ее динамика не может сравниться с динамикой развития технологий и цивилизации. 159 В качестве предлагается критериев также наличие для выделения общественной культурной поддержки политики или идею самостоятельного выживания. Он выделяет две основные модели развития культурной политики. Первая основывается на традиционной идее общественной поддержки искусства и культуры, а вторая – на рыночной модели. В России последовательно осуществляется переход от европейской модели культурной политики, характерной в том числе и для СССР, к модели, которую условно можно назвать англо-саксонской. Если первый тип культурной политики был ориентирован на стандартные категоризации культурного поля (кино, театр, живопись и т.п.), то англо-саксонская модель предполагает разделение культурных сфер по их способам организации и участия в ней государства. Эти различные способы организации предполагают разные логики решений и разные возможные приоритеты государства. Первая сфера – это государственная культура, то есть вся культурная сфера, которая финансируется государством (по т.н. «европейскому типу»). Вторая сфера – это коммерческое и глобализированное, рыночное искусство и культура, которые далеко не всегда имеют какую-то российскую специфику и, при этом, обладают совершенно особой логикой проблем. Третья сфера – это гражданская культура, граничащая с разными формами «неформальной» культуры, то есть те формы самодеятельности и культурного производства, которые не улавливаются ни рыночным механизмом, ни механизмом госраспределения и дотирования. В связи с переориентацией на другой тип культурной политики, возникает круг проблем, из которых, на наш взгляд, особо выделяются следующие: 1. Смешение критериев управления в разных культурных зонах 160 2. Непрозрачность выбора при распределении государственных средств на культуру 3. Отсутствие явных принципов взаимодействия гражданской культуры и государства 4. Отсутствие очевидных приоритетов государственной культурной политики 5. Слабая и непоследовательная государственная политика в области цифровой культуры Наиболее опасной проблемой общего свойства отечественной культурной политики является попытка использовать для управления сектором госукультуры методов, носящих частично или скрыто рыночный характер. Примером такого рода политичекского сбоя является, ставшая публичной ситуация с библиотеками как экземплярными государственными объектами: принципы регулирования библиотечной деятельности таковы, что библиотечные работники вынуждены подчиняться формальным требованиям спроса. Это вынуждает библиотекарей достаточно быстро освобождать фонды от книг (как правило, это классики и редкие издания), которые впоследствии невозможно восстановить. В действительности, такое псевдорыночное управление достаточно бессмысленно, поскольку получатель книги не платит за услуги. Необходимо отказаться от псевдорыночных способов культурной политики в секторе государственного управления культурой. Государственные библиотеки, кино, снимаемое по госзаказу, государственный деятельность госрегламенту, театр не должны четко ориентируясь на подчинять свою рыночный заказ. Библиотеки не имеют права списывать фонды классики и редкие издания, пусть эта литература сегодня не востребована. Кино и театр, содержащиеся за госсчет, не имеют права производить продукцию антигосударственного характера без угрозы потери финансирования и статуса государственных. 161 Для этогон еобходимо усиление надзорных функций в сфере государственного управления культурой с одновременным ограничением деятельности надзорных органов и консультативных советов при них только сферой государственной культуры. Ни содержание полок частных книжных магазинов, ни содержание постановок частных театров не может быть объектом регламентации и контроля. Зона «государственной» культуры постоянно сталкивается с системной проблемой «непрозрачного» выбора при распределении денег: этот выбор непрозрачен для всех агентов – и распределителей, и получателей. В условиях финансового кризиса эта проблема еще более обостряется, более того, де факто он заставляет постепенно отказываться от европейской схемы, которая предполагала практически полное покрытие бюджетов различных организаций культуры за счет государства. Необходим полноценный переход к условно англо-саксонской системе финансирования культуры, где значительная часть бюджета финансируется частными лицами, фондами, покрывается за счет самоокупаемости и т.п. Введение в более активную практику закона о меценатстве, который существует, однако практически не применяется. Пропаганда и распространение практики меценатства возможны только при наличии базовых образцов, получающих культурный капитал и одновременно некоторые финансовые преференции (прежде всего – налоговые льготы). Возможно создание общенациональной базы меценатов, лучших меценатских практик. Также к введению законы должны быть подключены квалифицированные эксперты финансовой сферы: важно показать, что меценатство действительно выгодно, и именно тогда, когда оно не превращается в налоговую дыру. Поскольку русская культура как объект госуправления является одновременно залогом правильного внешнего позиционирования, решение 162 вопроса о том, какие именно приоритетные направления, объекты и т.п. должны получать финансирование, не должны решаться только в непрозрачной отечественной коммуникации государства-получателя Тем более, что эти отношения подвержены обычным проблемам государственного финансирования и коррупции, и специально здесь не рассматриваются. Возможно создание международной комиссии "Российская культура", в которой могут участвовать международные эксперты, в том числе из числа иностранных искусствоведов, славистов и т.п., которые могут оценивать те или иные – как старые, архивные, так и новые, – объекты и культурные практики, нуждающиеся в государственном финансировании и поддержке. Комиссия может состоять из нескольких частей, быть распределенной и глобальной, включать решение вопросов как чисто коммерческого искусства, так и элементы чисто государственной культуры. Введение дополнительного "актора" в решение вопроса о распределении априори дефицитных коммерческой культуры средств на позволит госкультуру снизить и инвестирование вероятность нечетких и недостоверных сигналов, поступающих как из заинтересованных кругов внутрироссийской культурной общественности, так и от "потребителя", не всегда способного адекватно оценить тот или иной культурный потенциал. Кроме того, создание подобной дифференцированной комиссии ("Open Russian Culture" или в этом роде) позволит создать положительный международный имидж российской культуры в целом, освободив ее от излишних коннотаций "дряхлости" и "архивности" (Лев Толстой, балет, Айвазовский). Гражданская культура может включать достаточно разнородные элементы от традиционной самодеятельности до «неформальной культуры», и по своему существу она соприкасается как с государственными, так и рыночными или политическими механизмами (характерный пример – современный акционизм). Наиболее значимым моментом является создание 163 институтов поддержки той самодеятельности, которая не нацелена на немедленную коммерциализацию, а представляет собой оформление и экспрессию локальных стилей жизни. Именно развитие этой сферы культуры отличает в настоящее время устойчивые социумы от неустойчивых и деградирующих. Коммерциализация и приватизация городских сред не позволяет развиваться этой сфере культуры, которая не нуждается в непосредственном государственном финансировании, играя в то же время важную коммуникативную и политическую функцию. Поэтому культурная политика тут должна сводиться к созданию неагрессивной среды и средств коммуникации различных групп/сообществ гражданской культуры. Первое возможно за счет условно-административных мер и политики благоприятствования, второе – за счет развития систем, в том числе сетевых, управления знаниями самих представителей гражданской культуры. Нынешняя фаза модернизации давно перешагнула порог наивной веры в индустриальное и постиндустриально-информационное могущество как панацею от всех бед. В то же время основание подобного «самопревосхождения» – достижение рядом стран по-настоящему высокого уровня модернизации своих социально-экономических, социально- политических и социокультурных подсистем. Именно это и позволяет им «превзойти» самих себя в «постиндустриальном» типе организации. Отсюда – хрестоматийный вывод о том, что социальное пространство подобных обществ действительно претерпевает в наши дни радикальные трансформации, в том числе социопсихологического плана. Страны, чья экономика включена в глобализационные процессы по принципу «догоняющей» модернизации, не остаются в стороне от подобных трансформаций. В определенном смысле можно утверждать, что модернизация их социально-политического и социокультурного блоков протекает на несколько порядков быстрее, чем собственно социально- 164 экономическая модернизация (индустриализация и соответствующая ей реорганизация социальной жизни). Заметную роль в указанном процессе играет интенсификация функционирования всей совокупности коммуникативных сетей, связанная с ускоренным технологическим развитием, – идет ли речь о транспорте грузов или о «транспорте» информации; о перемещении людей или о перемещении идей и ценностей. Коммуникативный процесс, таким образом, по праву приобретает название «межкультурной коммуникации» – интенсивного многоаспектного взаимодействия культурных форм, представляющих различные, иногда несоизмеримые виды социокультурных организмов. Определенная часть подобных взаимодействий представляет собой стихийное взаимовлияние соприкасающихся подсистем между культурами различных типов (или, если использовать несколько иной подход, между различными социокультурыми организмами). Другая часть межкультурных коммуникаций связана с более или менее продуманными стратегиями влияния – партнерского и непартнерского типов. По логике, партнерство предполагает «мягкое», ненасильственное, взаимовлияние; его антипод – напротив, применение того или иного вида явного либо скрытого насилия. Однако фактически навязывание собственных культурных форм в качестве доминантных присутствует в любом виде сколько-нибудь серьезного взаимодействия, партнерского в том числе. Постиндустриальная модернизация, свойственная современному обществу, характеризуется появлением единых стандартов производства и общества массового потребления. В этот период формируется развитая рыночная система, усиливается конкуренция, свое развитие получают процессы глобализации. В социальном отношении в этот период появляется так называемое «государство благосостояния», которое характеризуется появлением системы социального страхования, льготного и бесплатного 165 здравоохранения и образования. Результатом позднеиндустриальной модернизации стал рост личного потребления для большинства людей, большие возможности для получения образования, развитая система здравоохранения и страхования, возможность заниматься бизнесом. Постиндустриальная (информационная) модернизация представляет собой переход от производства материальных благ к самореализации и самовыражению, индивидуализму и базируется на знаниях человека. Постиндустриальная модернизация связана с изменением системы ценностей, к примеру, возникают новые направления, такие, как гуманизм, процессы глобализации, информатизации. Постмодернизацию часто называют информационной, так как она связана с увеличением объема данных, знаний, всеобщей компьютеризацией, способствовующей процессам виртуализации. Необходимо отметить сложность подбора вариантов развития, представляющих собой альтернативу модернизации. Инновационное развитие представляется одним из основных направлений модернизации. Тенденцией последних десятилетий является то, что инновации приобретают всеобъемлющий характер. Если изначально инновации использовались локально, преимущественно в технической сфере деятельности, то со временем они распространились на различные сферы общественной жизни. Более того, инновационная активность характерна не только для коммерческих структур и научных учреждений, но и для государства в целом. Термин «инновация» тесно связан с такими понятиями, как «новшество», «новация», «открытие» и «изобретение». В настоящее время понятие «инновация» не имеет четкого законодательного закрепления. Истоки термина «инновация» идут от латинского слова «novatio», или «innovare», что можно трактовать как «обновление, улучшение или перемена». 166 В социокультурном контексте полезным представляется сравнить понятия новация, инновация и инновационный процесс. Новация представляет собой какое-либо новшество, которого не было раньше: новое явление, открытие, изобретение, новый метод удовлетворения общественных потребностей. Инновация представляет собой материализованный результат, полученный от вложения капитала в новые продукты или технологию, в новые формы организации производства труда, обслуживания, управления. Инновации играют важную роль как на уровне бизнес-организаций, так и на уровне государства в целом. Одной из политических тенденций развивающихся стран является инновационность. Государство осознает, что в противном случае его ждет непременное отставание в развитии. Социокультурная модернизация определяет траекторию движения общества и государства в пространстве современности. Это многомерный процесс, вбирающий институциональную и индивидуально-личностную составляющие. Их взаимозависимость задаёт систему координат, в которой происходит восхождение к современному обществу. Продвижение по пути к социальной солидарности и повышение порога рисков развития — ключевые критерии, определяющие общество как «современное» (модерное) в смысле соответствия его структур задачам развития человека, его способности преодолевать социальное отчуждение и управлять рисками, оптимизируя свои политико-институциональные основания, т.е. повышать качество развития. Стержнем этих процессов являются культурные изменения, задающие ценностные ориентации и мотивацию его участников. Однако они не синхронизированы с изменениями политико-институционального порядка, и такая рассогласованность снижает адаптационный потенциал социальной системы и закладывает основы социокультурной конфликтности. Конфликтная природа социально-политических изменений в сложных системах даёт основания говорить о состязательности интересов и 167 децентрализации политического участия как механизмах управления современным «обществом риска». Согласие вокруг необходимости поиска общих ориентиров развития между его политическими и неполитическими субъектами свидетельствует, в свою очередь, о модернизационном потенциале общества. В данном контексте критерием оценки такого потенциала оказывается демократичность политических институтов, их настроенность на конструктивное разрешение конфликта и вовлечённость граждан в различные (конкурентные) формы работы на общественное благо. Концептуализация социокультурном возможных измерениях конфликтов опирается на в политическом понятие и политической идентичности в её широком толковании — как проекции национальноцивилизационных, этнонациональных, конфессиональных, возрастных, расовых, гендерных, религиозных культурных и и иных составляющих социальной идентичности в политическую сферу. Категория политической идентичности позволяет осмыслить макрополитические процессы и их отражение в деятельности индивидов и сообществ как субъектов таких процессов, выявить их динамические характеристики и на этой основе — отличительные черты современности. Фундаментальная, базовая характеристика современного общества заключается способность институтов к адаптации в соответствии с потенциалом саморазвития, с духовными и социальными потребностями человека, с его динамичной идентичностью. Происходящие в мире процессы, которые определяет вектор глобализации (становление открытого информационного пространства, бурное развитие мобильность), сетевых радикально взаимосвязей, на глазах высокая одного индивидуальная поколения изменили привязанности включённого в эти процессы человека и его представления о своём месте в мире. Сегодня всё меньше людей полагает для себя жизненно важным связывать личные перспективы с перспективами развития 168 государства и национального правовому того сообщества, государства, институту. на которое опирается принадлежность Ощущение себя к на структуры гражданству частью как национально- государственного сообщества не переживается как жизненная потребность, уступая в системе самоопределения иным — личностным и групповым — приоритетам. Национальная (ориентированная на страну происхождения, которая отождествляется с понятием исторической нации) составляющая в системе идентификационных ориентиров утрачивает былое нормативное значение для позиционирования индивида как полноправного члена политического сообщества. В результате продолжают размываться и устойчивые опоры структурирующие национального государства. национальную картину Образы мира, и понятия, вытесняются универсалистскими моделями самоидентификации. Но идёт и обратный процесс поиска социально значимых и эмоционально наполненных жизненных ориентиров, которые глобальный универсализм дать не может. В систему координат модернизационных процессов в современном мире вписаны пространства и территории. Глобализация стимулирует процессы детерриториализации больших и малых сообществ, таких разных, как диаспоры мигрантов, структуры глобального гражданского общества, сетевые интеллектуальные сообщества или персонал транс-национальных корпораций. Территория как категория самоидентификации не ограничивается пределами государства как политической общности. Поэтому тем более значимым ориентиром и важным психологическим компенсатором такого размывания устойчивых привязанностей оказывается «идентичность места»: она может поддерживать необходимые для самоидентификации человека эмоциональные или иные символические опоры. Локальная идентичность (самоотождествление человека со своей «малой родиной», с местом проживания) утверждается в открытом информационном пространстве в ходе сознательного, а порой и 169 неосознанного противостояния обезличенным глобальным символам. В повседневной жизни потребность национального самостояния утверждается с помощью «осязаемых» этнокультурных ориентиров.Этничность, понимаемая в этом контексте как общий социальный опыт прошлого, материализованный в связанной с исторической территорией проживания культурной традиции повседневности, и, особенно становится явственно эффективным сегодня, ресурсом в культуре политической мобилизации. На «диалектическую противоположность» пространства мест и пространства потоков как «материальной организации социальных практик в разделённом времени, работающем через потоки», обращает внимание Мануэль Кастельс. Такие потоки формируют трансграничные и транскультурные пространства современности. В них вливаются трудовые мигранты и беженцы, международные студенты и передвигающиеся по миру деятели науки и культуры, туристы, волонтёры глобальных гражданских организаций. И, с другой стороны — бюрократия международных и наднациональных организаций, управленческий персонал ТНК. Эти человеческие потоки переплетаются с потоками информации, технологий и виртуальных платёжных средств, формируя несущие конструкции новой экономики и новую конфигурацию рынка труда. В пространстве потоков рождаются универсалистские основания идентичности, а в пространстве мест утверждаются её партикуляристские характеристики. Специфическое соотношение культуры мобильности и культуры укоренённости как важнейших компонент региональной идентичности создают своеобразные «матрицы» глобализма, антиглобализма и партикуляризма». Уточняя эти понятия, исследователь подчёркивает, что «для глобализма укоренённостью, характерно релятивизм доминирование в отношении мобильности над идентичности, для антиглобализма — гармония между укоренённостью и мобильностью, для 170 партикуляризма — преобладание укоренённости над мобильностью. Модернизация свойственна, прежде всего, глобализму и антиглобализму, архаика тяготеет к партикуляризму». Эти характеристики переплетаются в глобальных и локальных изменениях разного уровня — т. н. глокализации. В ходе социокультурной модернизации происходит не только вытеснение партикуляристских установок в сознании человека универсалистскими. Национальные модели модернизации предполагают и элементы синтеза партикуляризма и универсализма, традиции и инновации. Диалектика модернизационных изменений многозначна: она стимулирует выделение индивидуальности, поскольку социальный запрос на индивидуальность — это запрос на субъекта творческой деятельности, способного обществах». производить новое, Индивидуальная который модернизация возникает — в процесс современных не менее драматический, чем социальная. Вероятно, даже и более драматический, поскольку она переживается на неповторимом личном опыте и ставит человека перед новыми моральными вызовами и духовными переживаниями. Этот опыт затрагивает бытийные основания человеческой сущности, те, на которых строятся отношения человека с Богом, с миром и с другим человеком. Он диктует нравственный выбор личности и ответственность за своё предназначение в мире, формирует её социальную идентичность. Социокультурная модернизация становится императивом, базовым условием социально ориентированного развития. И поэтому «основное направление проблематизации понятия модернизации предполагает более детальное изучение влияния на соответствующие процессы факторов культурной и цивилизационной природы». Однако в экспертном сообществе нет более или менее ясного понимания механизмов этого процесса. В социумах, переживающих политико-институциональную трансформацию, таких как Россия, общественный запрос на социокультурную модернизацию не артикулирован. Проблема качества управленческих решений, которую 171 высветил «кризис управляемости», сколь бы важной для России она ни была, вторична по отношению к проблеме качества человеческого и социального капитала, той социокультурной среды, в которой формируется запрос на модернизацию. Модернизационным потенциалом обладают новые практики социального взаимодействия. Но непреложным условием его реализации становится договороспособность и доверие в разных сферах и на разных уровнях общественной жизни. Рост обособленности людей и становление «индивидуализированного общества» (Зигмунт Бауман) ведёт к фрагментации социума, и правовое сознание «сцепляет» социального граждан, доверия. поддерживая Динамика необходимый правового сознания уровень и его институционального обеспечения во многом определяет «современность» демократической социокультурной системы. И неслучайно вопрос о допустимости инокультурных правовых практик и норм обычного права (в частности, шариата) в демократическом правовом государстве стал одной из самых острых проблем в повестке дня публичной политики. Ключевым для эффективного государства оказывается вопрос о том, насколько происходящие трансформации соответствуют задаче обеспечения жизнеспособности и социально ориентированного развития национального сообщества. Ведь именно это и является, в конечном счёте, главной целью национального по содержанию проекта развития. В России правовое сознание не стало общепризнанной общественной ценностью, и сама категория «общественного» не наполнена энергией социального действия. Российское общество можно в этом смысле назвать «расколотым». Традиционные расколы (между элитами и массовыми слоями, между «западниками» и сторонниками «особого пути», между «включёнными» и маргинализированными группами) углубляются и прирастают новыми проявлениями, например, всё более глубокими разрывами между постмодерном и архаикой в современном российском социальном и 172 культурном поле. Характерной чертой российской современности стало и состояние расколотого индивидуального сознания: в нём сталкиваются европейские и чуждые европейской цивилизационной традиции поведенческие установки, постсоветские и советские ориентиры, правовые и неправовые ценности. Сама социальная ткань социума оказывается разорванной, и негативно-критический настрой общества по отношению к своим институтам и к своей повседневности требует осмысления в контексте кризиса развития. Глубинная причина социального неблагополучия, в том числе и во внешне благополучных обществах, видится в «несогласованности индивидуального потенциала человека, т. е. его потенций деятельности, с доступными ему формами социальных связей и социально значимой деятельности». В основании фундамента правового государства лежит проблема доверия. И для России вопрос о доверии — между согражданами, между обществом и властью, к институтам правоприменения — ключевой для оздоровления социального климата в обществе. В российском контексте едва ли не самой общественной насущной морали. задачей Именно становится по преодоление этому показателю, по кризиса качеству социального климата, а отнюдь не по объемам ВВП, Россия наиболее заметно выпадает из круга развитых стран. Важнейшие условия сочетания принципов эффективности и справедливости — укоренение в обществе института частной социального собственности государства и и правового социальная сознания, развитие консолидация на основе общественного договора о развитии. В современных условиях модернизации в Российской Федерации возникает необходимость формирования интегрированного социокультурного пространства. Подчеркивая исторически сложившуюся важность государственного фактора в проведении модернизации, необходимо не упускать из вида, что отмеченные выше мозаичность, 173 поликультурность, многонациональность российских регионов требует все большего внимания к культуре с учетом различных конфигураций локальных культурных пространств. При этом обозначились существенные различия и особенности культурной политики, необходимо основывающейся на организации и самоорганизации этих пространств. Дополнительным усложняющим фактором является также спонтанность развития различных инициативных движений, этнокультурных и социокультурных сообществ, творческих формирований. Поэтому возросла потребность в создании такого единого культурного пространства региона, которое включало бы в себя возможности объединения культурных инициатив, социально-культурного партнерства, межрегиональных и международных культурных контактов. В этом контексте мобильность личности, социума, конкретной среды требуют новой динамичной культурной политики региона, сочетающей глобальность стратегии, учёт регионального своеобразия, индивидуальной неповторимости архитектоники культурно-исторического пространства. Современная социокультурная ситуация в культурном пространстве России в целом и в отдельных регионах демонстрирует важность стабилизации, упрочения и укрепления внутри- и межрегиональных связей, системных взаимоотношений, что требует её рассмотрения с позиций междисциплинарного и системного подходов. Это позволяет увидеть многаспектность субкультурных, этнокультурных и культурно- экологических позиций, улавливать спонтанные процессы в изменении инфраструктуры культурного пространства и формировать установки на целенаправленную самоорганизацию культуры. В этих условиях важно установление локальных приоритетов культурной политики, соотнесенных с характером социально-культурной ситуации, социально-экономическими, демографическими и экологическими характеристиками региона. Дополнительным фактором является то, что изменение спектра прав и 174 обязанностей государства в сфере культуры повлекло за собой появление новых субъектов культурной политики, которые стали дополнением к ранее существовавшим государственным структурам. При этом расширились полномочия органов региональной и муниципальной власти, а также – организаций и учреждений культуры. Современное законодательство возложило ответственность за обеспечение населения культурными благами на местные органы власти, отнеся к их компетенции многие аспекты формирования культурной политики, в том числе решение вопросов собственности, финансирования, определения локальной инфраструктуры культуры. Таким образом, ситуация в системе организации культурного пространства региона становится все более сложной и противоречивой. Эффективность культурной политики теперь все в большей мере зависит от того, насколько её формы, характер и целенаправленность отвечают имманентным, и зачастую спонтанно проявляющимся, закономерностям динамики культуры. Но при этом теоретико-методологическая база подобного понимания культурной политики пока отстает от выше описанных реальных процессов в сфере региональной культуры, а ситуационный анализ на регулярно действующей основе не достаточно эффективен или вообще не проводится. Перемены в России в первом десятилетии XXI века характеризуются необходимостью выхода страны на устойчивую траекторию экономического развития. В условиях модернизации экономики и всей общественной жизни, меняются векторы, приоритеты и ориентиры культурной политики, которые необходимо учитывать в выработке вариативных форм деятельности, опирающихся самоорганизации на объективные культурной закономерности жизни, экономическими характеристиками региона. соотнесенных организации с и социально- 175 В результате наложения и взаимодействия всех этих факторов и процессов возникают кумулятивные эффекты, приводящие к созданию новой социокультурной ситуации, характеризующейся неустойчивостью, нестабильностью, требующей обновления культурной стратегии и выработки новых организационных технологий и ценностей в культурном пространстве России и ее регионов. Стало очевидным влияние социокультурных факторов на социальноэкономическое развитие, сочетание ценностей традиционных культур с модернизацией, влияния культурного многообразия и этнокультурной идентичности. Необходимость расширения базы культурной политики, новые представления о роли государства в этой области, налаживание отношений с новыми субъектами, реализующих культурную политику не могут сформироваться сразу. Вместе с тем, ускоренное развитие тех областей культуры, которые могут определить облик России как равноправного участника глобальных культурных процессов, является ключевой проблемой общества. Назрела необходимость конкретно-исторического анализа хронотопов региональной культуры. Здесь уместны методы исторических аналогий и сочетание логического и историко-генетического подходов, позволяющих установить системную зависимость региональной культурной политики от характера инфраструктуры культуры региона. Эффективность реализации культурной политики определяется характером следующих процессов: - уровнями эволюции инфраструктуры культуры; - характером взаимодействия объекта и субъекта культуры в изменяющейся культурной среде; - действием культурных механизмов, влияющих на открытость культурного пространства в системе пересечения горизонтальных и вертикальных взаимодействий в иерархии управления сферой культуры; 176 - особенностями структурирования культурного пространства региона в контексте национально-культурных и субкультурных сообществ с учетом культурно-исторического и ментального своеобразия; - характером соотношений организации и саморегуляции в процессе модернизации культуры. Раскрытие содержательно-логических взаимосвязей системы понятий, связанных с анализом культурной политики в ее соотношении с инфраструктурой культуры выявляет перспективность использования системного, структурно-функционального и синерегетического подходов для рассмотрения проблем культурной политик в контексте модернизации культурного пространства региона. В настоящее инфраструктуры время культуры: выявлены четыре уровня культурно-личностный, эволюции этнонациональный, цивилизационный и общечеловеческий. В рамках этого видения определены аспекты эволюции инфраструктуры культуры, связанные с развитием культурного ландшафта, культурно-исторические организации пространственно-культурной слоями, конфигурации способами и векторами культурного развития региона. Разработаны теоретические основы и конкретные механизмы инфраструктурной детерминации культурной политики в аспектах совершенствования её регуляции и саморегуляции. На этой основе представлена как система инфраструктура культурного пространства региона, построенная на взаимодействии объекта и субъекта культуры в изменяющейся культурной среде. Сюжа вхожит и текстологическая концепция русской культуры – как суммы и системы локальных текстов. Дифференцирована формировании объектная инфраструктуры и культуры субъектная ориентации региона, согласно в которой объектная включает в себя материальные ресурсы, интеллектуально- 177 технологические, институциональные, пространственные компоненты. содержательно-деятельностные и Субъектная выявляет коммуникации, стратегии, личностные ресурсы и формы организации и управления культурной деятельностью в регионе. Выявление конкретных региональных тенденций и направлений модернизации инфраструктуры культуры региона позволяет определить стратегии модернизации, включающие в себя программно-целевое планирование, комплексное развитие и сохранение культуры региона. Это и есть основание региональной для концепции культурной инновационной политики, модели реализации включающей структурно- функциональные взаимодействия компонентов инфраструктуры культурного пространства региона, детерминирующих развитие культурных стратегий модернизации. Структурирование культурного пространства России и ее регионов предполагает выделение в нем национально-культурных, субкультурных и иных сообществ. Наличие и особенности локальных культурно-исторических хронотопов порождают в культурной политике вариативность и множественность организационных, стратегических и синергетических предпосылок её развития. Многофакторная конфигурация культурного пространства проявляется в специфике культурно-исторических традиций, своеобразии культурного облика, ландшафта и культурной среды региона и, тем самым, обусловливает его особую инфраструктуру. В связи с этим выделяются важнейшие сферы структуризации и, в частности, локализации культурного пространства: жизнедеятельностная, этнокультурная, историкокультурная, ландшафтно-мемориальная и ментально-личностная. Эволюция процессуальности культурного и пространства конфигуративности региона приводит к в единстве качественным изменениям его культурного ядра, которые распространяются на всю 178 архитектонику культурной среды региона, что находит конкретное отражение и в изменениях ресурсов культурной деятельности. Соответственно региональные этим изменениям ресурсов формируются культурные отношения, локальный культуротворческий рельеф с присущими ему способами взаимодействия. Это, в свою очередь, определяет основные направления культурной политики: культурно- историческая преемственность, передача духовного опыта, приобщение к культурным традициям, использование инновационных технологий, проектной деятельности. Динамика инфраструктуры культуры региона исходит из уровней распределения культурной среды в предметном, природном и социальнокультурном аспектах и отвечает логике формирования культурного пространства региона, которая включает в себя локально-мемориальный, культурно-рекреативный и культуротворческий компоненты социальнокультурной среды. Их особенности создают объективные условия формирования соответствующей иерархии управления и изменений форм культурной политики, инициативной выражающихся самоорганизации, а в также системе в организации структуре и культурного потенциала региона. Инфраструктура культуры может рассматриваться в плане как субъектной, так и объектной ориентации. Первая из них выражается в ресурсной базе, организационно-управленческих компонентах. Вторая – и деятельностный, экономический, институциональный затрагивает не в стратегических, информационно-коммуникативных включает содержательный, Модернизация представленной соответствующие пространственный, только и материально- личностный общество, ресурсы, компоненты. но и человека. Отличительной чертой последнего становится интерес ко всему новому, готовность к изменениям; разнообразие взглядов; ориентация на информацию; серьезное отношение ко времени и к его измерению; 179 эффективность; планирование эффективности и времени, личное достоинство, партикуляризм и оптимизм Индивидуальная модернизация — процесс не менее драматический, чем социальная. Региональная культурная политика способствует формированию в единого, при всем многообразии, многоукладного, полиэтнического, поликонфессионального культурного пространства, Концепция вариативной культурной политики учитывает специфические алгоритмы протекания культурных процессов, на основе чего формирует ряд направлений организационной деятельности. Это способствует развитию национальнокультурных движений, активизации народного творчества, сохранению культурного наследия, культурной идентификации, развитию межрегиональных отношений. Исходя из этого контекста, формируются региональные приоритеты, обеспечивающие безопасность, стабильность и устойчивость в условиях модернизации и становления гражданского общества. Моделирование культурной политики предполагает выделение ряда системообразующих оснований, к которым относятся типология культуры, культурной среды, особенности региональных культурных традиций. Открытость данной социально-культурной модели обеспечивается мобильностью адаптации культурной политики к социально-культурным инициативам, активизирующим процессы культуротворчества. Инновационная вариативная модель культурной политики, основанной на типологических характеристиках инфраструктуры культурного пространства региона, предполагает повышение роли субъектов культуры, культурной индустрии и, в то же время, - государственного регулирования процессов организации и самоорганизации. Центром, ядром модели является культуротворческий процесс, который обусловлен традициями и архетипами культурно-исторического пространства региона. Он, в свою 180 очередь, определяет систему инфраструктуры культуры и характер организации культурной деятельности, которая включает в себя механизмы управления межрегиональной координации, культурного проектирования и нормативного обеспечения, регулирования и взаимодействия. В контексте основных направлений реализации культурной политики региона на основе изменяющейся инфраструктуры культуры выделяются следующие блоки: национально-культурный, культурно-экологический, массово-зрелищный и локально-интегративный. В этих рамках определяются специфические структурные компоненты: некоммерческое партнерство, использование коммерческой деятельности и охрана культурного наследия. Рассмотрение современного модернизационного периода определило необходимость поиска новых парадигм культурной политики. Культурные и институциональные изменения привели к образованию социально- культурного вакуума, на смену которому активизируется инициативная культура. При этом формирующаяся модель культурных процессов представляет собой стихийный набор элементов различных культур, которые отличаются и даже противоречат друг другу по своим мировоззренческим ориентациям. В условиях несовпадения ценностей, присущих локальной культурной политике, основной упор делается на коррекцию и регуляцию базовых ценностных ориентаций, задаваемых социально-культурной средой. Диссертантом выделяются приоритетные цели региональной культурной политики: всестороннее развитие системы охраны культурного наследия, формирование региональной идентичности, использование ценностнообоснованного социально-культурного заказа (задания), повышение ценности ресурсов, способных формировать определенную целостность человека и социума, взаимосвязь особенностей региона, диалога культур. национальных и этнокультурных 181 Анализируя содержание региональных программ развития культуры, автор отмечает идентификацию и унификацию не только по отношению к структуре, которая носит типовой характер, но и к деятельности, средствам и формам. Автор рассматривает необходимость привлечения особого внимания к разработке и реализации региональных программ, отмечая, при этом, что развитие программ требует привлечения дополнительных средств из различных источников. Плодотворным становится анализ проблемного поля регионов, в составе которого экономическое и социальное положение, демографические сдвиги. Очевидно, что совокупность понятий в контексте регионализации определяет социально-нравственную дифференциацию приоритетов, выработку определённых критериев в сочетании с мерами, подкрепляемыми общественным сознанием, культурными традициями, влиянием субкультур и образом жизни. Под образом жизни понимается характер осуществления различных видов социально - и личностно-значимой деятельности, включающей саморазвитие, социальную мобильность, культурные коммуникации и рекреации, предусматривающие определённое соотношение во времени, в содержании, в формах. Относительными свойствами обладает понятие «качество жизни», в котором сфокусирована содержательная сторона образа жизни. В культурном отношении здесь на уровне показателя принято считать уровень социальнокультурной активности человека, а критерием - удовлетворённость досугом в целом и качеством культурного обслуживания в отдельности. Реализация задач по улучшению качества жизни вызывает необходимость определения культурного потенциала, позволяющего некоторым образом ориентировать культурную политику. В это понятие можно включить сближение социальных групп населения на основе гражданского равенства при 182 обеспечении культурной услугой; создание приоритетного пространства потребления культуры гражданами, проявляющими повышенную культурную и социальную активность, а также выдающимися одарёнными личностями с позиции интеллектуальной элиты; установление компромиссов и устранение причин культурной деградации; опору на ощутимый результат и интеграцию культурных ресурсов. Для Российского общества на современном этапе его модернизации основную динамическую функцию выполняют следующие ценности политической культуры: - правовое общество, где важным регулятором общественных отношений является закон; - равноправие граждан и концепция социальной справедливости, сочетающая уравнивающее (социальные гарантии) и распределительное (обеспеченность по труду) основания; - демократия - расширение общественного самоуправления, ориентированность на отыскание компромиссов между группами интересов, многопартийность; - высокая культура гражданства, включающая в себя профессионализм и ответственность в сфере труда, социальную активность, адекватную степень освоения культуры. Проявление тенденций государственной политики в сфере культуры на региональном уровне проявляется в расширении форм и видов деятельности, мобильности и презентационных интеграции форм, организационных снижении форм, бюджетного преобладании финансирования, необходимости реорганизации и модернизации, сохранении любительского и этнокультурного активизации движения, общественного развитии корпоративных взаимодействия, омоложении состава участников. обновлении инноваций, репертуара, 183 Перспективы комплексными деятельности формами, учреждений реструктуризацией, культуры созданием связаны с рекламно- демонстрационных площадей, развитием медиапространства, слиянием выставочной и сервисной деятельности, развитием традиций, национальнокультурных движений, гражданских инициатив, этнокультурных и этноконфессиональных движений, моделированием сезонно-адаптированных систем культурно-досуговой деятельности, повышением активности зрительской культуры. 2.5. Основные модели социокультурной модернизации в России и зарубежных странах, существующие программы модернизационных преобразований Существуют разные механизмы протекания модернизации. В ее эпицентре, на Западе она часто происходила стихийно, в результате действия эндогенных факторов, через постепенное самопроизвольное накопление предпосылок в самых различных областях общественной жизни, соединение которых давало качественный толчок развитию. Для незападных стран, и России в частности, характерным был переход к модернизации путём сознательных усилий отдельных, влиятельных в обществе групп, чаще всего элит, осознавших губительность для общественно-экономического, реже политического развития, сохранения status quo. Однако объективная потребность в том, чтобы подтянуться до уровня мировых лидеров, обычно возникала в отстающих странах до того, как полностью вызревали необходимые для неё внутренние условия. Главными субъектами преобразований в таких случаях были государство и реформаторская часть правящего класса, начинавшие «революцию сверху». Таким образом, любая модернизация, кроме западной, неизбежно будет «догоняющей». Во-первых, хронологически она будет следовать позже, а вовторых, предпринимается она, как правило, в поисках адекватного ответа на предъявляемый самим существованием модернизированного Запада вызов. 184 Главная черта догоняющего развития – формирование современных политических, экономических, духовных структур не в результате естественного, автохтонного саморазвития общества, а под воздействием на него опыта, отношений, экономики и культуры более развитых стран. В России этому содействовала геополитическая ситуация. Новые формы отношений не состыковывались с господствующим укладом жизни населения, со всем массивом традиций и привычек народа, так как не были подготовлены внутренним развитием; их создавали в ответ на сдвиги в капиталистических метрополиях, и прежде всего в Европе. В качестве примера можно сослаться на насаждение государством крупной промышленности после реформ 1861–1864 годов, «введение» социализма во главе с большевиками в стране среднеслабого развития капитализма или же утверждение парламентарно-демократических институтов после 1991 года. Т.е., вестернизация всегда шла в России болезненно, сопровождаясь дезинтеграцией и ломкой старого. Государство широко пользовалось неэкономическими, насильственными мерами, а политическая, социальная и экономическая сферы отрицательным сторонам конфликтогенное общества усиление такой развивались модели социального рассогласованно. модернизации неравенства в К относятся: результате возникновения «анклавов современности», угрозы традиционной культуре, , копирование стереотипов, уже отброшенных западной цивилизацией (и соответственно, повторение сделанных на этом пути ошибок), распад старых механизмов поддержания социального порядка при невозможности быстрого внедрения новых. Однако поиск методов сведения к минимуму негативных эффектов «догоняющей» модернизации не может упразднить саму её «догоняющую» природу, а вопрос об отказе от модернизации как таковой в реальной политике, как правило, не ставится. 185 Таким образом, в силу исторических причин в Новом времени главным очагом и центром модернизации оказался остаётся Запад. Нигде более этот процесс становления не протекал органично, системным образом, вырастая из внутренних потенций и распространяясь на все стороны бытия. Тем не менее, успешность модернизации в незападных обществах во многом зависела от того, насколько процесс изменений протекал органично, то есть вписывался в национальные институты, воспринимался обществом или хотя бы его достаточно значительной частью как естественный и поддерживался ими. Назрела необходимость отказаться от привычная антиномия «развитые / развивающиеся страны», утвердившаяся в общественном сознании в условиях доминирования западоцентричной модели развития. До сих пор она делила мир на две неравные части. Более сложная классификация выделяет группы государств по размеру, уровню стабильности, благосостоянию и мировоззрению» и рассматривает соответственно «первый», «третий» и разнородный «второй» миры. Главными же критериями типологии развития в современном мире должны быть его качество и вектор. Поэтому сегодня правомерно говорить о том, что на противоположенных полюсах мирового развития находятся «развитые» страны, сохранение лидерских позиций которых сопряжено с постоянной социокультурной и политической модернизацией на основе инновационной мотивации развития, и «стагнирующие» национальные сообщества, не сумевшие обрести общей мотивации к развитию. В перспективе в число последних могут попасть и те, кто сегодня входит в число благополучных. В пространстве между этими «полюсами» располагается группа «трансформирующихся» национально- государственных сообществ, в этой группе осваиваются новые ресурсы и модели роста. Наиболее динамичный отряд «государств-лидеров» здесь составляют страны, совершающие модернизационный рывок на основе использования ресурсов собственной идентичности, выстраивающие на этом 186 фундаменте долговременную мотивацию развития. Очевидно, что идущие здесь процессы рельефно высвечивают динамику экономических и политических изменений. В периоды кризисного развития актуализируется полемика вокруг альтернативных моделей общественного развития, активно обсуждается вопрос о будущем капитализма, критике системных сбоев в функционировании рыночной экономики, чему отдали дань известные экономисты и адепты экономического либерализма. Однако возможности её эволюции в сторону социально ориентированной экономики и социальной свободы для индивида неочевидны. Ценности свободы и справедливости — универсальные, но современное общество потребления отторгает такой нравственный выбор. В разнородном обществе, представляющем разные культуры и идентичности, социокультурная модернизация нацелена на формирование общей гражданской идентичности как ресурса развития. Но гражданских и политических скреп оказывается недостаточно для необходимой национально государственному сообществу социальной солидарности. Кризис мультикультурализма (точнее, государственной политики мультикультурализма как системы регулирования принципов социального общежития в рамках национальногосударственного сообщества в условиях его культурной неоднородности) поставил этот вопрос в повестку дня публичной политики почти всех развитых стран. В европейских государствах — наследниках колониальных империй, в странах с значительным консолидация большими уровнем автохтонными сообществами, обладающих национально-территориальной автономии, национально-государственного сообщества на основе гражданской идентичности оказывается важнейшим источником мотивации развития, а размывание такой идентичности углубляет внутренние 187 социокультурные размежевания. Нереализованное стремление утвердить формирующиеся вне и помимо государства идентичности групп и сообществ (принадлежность к которым осознаётся индивидом как значимая для поддержания его культурного лица и для его индивидуальной самоидентификации) подпитывает выплески политического радикализма. Противоречия между сообществами, представляющими носителей разных идентичностей, приводят к затяжным политическим конфликтам. Природу таких конфликтов нельзя сводить только к «конфликту идентичностей», у них есть и социальное, и политико-институциональное, и экономическое измерения, но утверждение своих особых прав и легитимация притязаний на особость аргументируется в публичном дискурсе общими, отличными от «других» ориентирами самоидентификации того или иного сообщества или группы. Латентные размежевания чреваты ростом внутренних напряжений в многокультурном обществе. «Русский вопрос» стоит в этом же ряду. Такие конфликты имеют и очевидные экстерриториальные измерения: объединённые общими ориентирами идентичности меньшинства проводят целеориентированную и нередко агрессивную политику идентичности, и их требования социального признания и особого правового статуса уже привели к глубинным социокультурным размежеваниям, которые нынешние политические институты не в состоянии залатать. Конфликты интересов накладываются на конфликты ценностей. Возможно ли «их взаимное признание, конституирующее общее гражданство», о котором пишет Юрген Хабермас? В контексте разработанной им теории коммуникативного действия немецкий философ выстраивает модель постсекулярного общества, призванную примирить религиозные и секулярные ценности и картины мира на основе «взаимной рефлексивности». Однако рефлексивность, будучи ключевой характеристикой современности, не является доминирующим трендом современного развития, ориентированного на конфликт. 188 Многомерный конфликт идентичностей — между автохтонными и инокультурными группами, между национальными сообществами в составе современных политических наций, между Центром и регионами, между носителями разных групповых идентификаций и культурных норм — оказывается сегодня препятствием на пути консолидации гражданской нации. Трансформируется сам источник, традиционно генерировавший общественно «национальное» значимые по смыслы отношению — к государство. государству до Определение недавних пор воспринималось как само собой разумеющееся. В глобализирующемся мире пути трансформации государственности всё более заметно расходятся с нациестроительством в её привычной исторической трактовке. Изменения на политической карте мира, произошедшие за короткий по масштабам исторического времени период после распада советской системы, ставят получившие новую государственность страны и их граждан перед вызовом самоопределения на основаниях, соответствующих новым реалиям многокультурных обществ. Рост внутренних очагов этнонациональной и этноконфессиональной конфликтности разводит «национальное» и «государственное» начала в системе ценностных ориентиров гражданина. Выплески сепаратистских настроений в регионах представляют угрозу для национального государства, и решения ищут на путях предоставления таким территориям той или иной степени самоопределения (передача полномочий парламентам регионов в Великобритании, «государство автономий» в Испании, особый статус автономии для пяти регионов Италии и пр.). Формирование общих ориентиров идентичности политических сообществ как основы их «согласия на развитие» становится приоритетом социальной и культурной политики в условиях дестабилизации мирового порядка. В повестке дня национального регулирования — поиски адекватных ответов на риски доминирования этнического самосознания и групповых идентичностей с этническими корнями (этнонациональными, 189 этноконфессиональными): они выстраиваются по принципу исключения и противостояния «иным», перечёркивая интегративные универсалистские основания гражданской идентичности. Между тем строительство государственности путём актуализации этнонационального дискурса в его конфессиональных, лингвистических и других измерениях оказывается едва ли не самым действенным средством утверждения государственного суверенитета, особенно в молодых национализирующихся сообществах. Эта актуализация происходит в противостоянии «другим» — бывшей метрополии, «старым» и «новым» соседям. Наличие территориальных споров (Армения — Азербайджан) или подогреваемых в публичном пространстве исторических обид (Польша — Россия) формируют негативную идентичность. Решение таким путём задач национальной консолидации может дать кратковременный эффект, но в условиях социокультурной модернизации происходит его быстрое исчерпание. Запад не только оторвался от остальных стран мира, но и позаботился об ускорении своего дальнейшего прогрессивного развития. В этих условиях незападные страны ставят вопрос о праве на прогресс, на улучшение своей жизни. Что же представляет собой развитие незападных стран в условиях глобализации, когда западные страны вступили в новую модернизацию, а незападные еще не завершили старой. В настоящее время Запад перестал быть образцом развития для незападных стран, перешагнув в новый информационный мир. В современных, незападных странах появляются свои модели развития. Остаются модели национальных модернизаций, которые могут быть осуществлены на уровне прежде осуществленных вестернизаций. В этом смысле постсоветские страны достаточно вестернизированы, особенно за последнее десятилетие, хотя они и могут еще заимствовать некоторые западные структуры. Чтобы констатировать устойчивое наличие «цивилизационных смыслов и ценностей» в современном глобальном развитии, достаточно 190 замечать факты. В таких крупных и значимых странах, как Бразилия, Россия, Индия, Китай, цивилизационная специфика в разнообразных проявлениях продолжает присутствовать и как ценность, и как политический ориентир. Более того, в ходе модернизации цивилизационные элементы способны компенсировать дефицит различных ресурсов. При этом в условиях России соотношение задач модернизации и их «цивилизационного измерения» должно постоянно и свободно выверяться в общественно-политическом и научном дискурсе. Вопрос о цивилизационном (культурно-религиозном) измерении модернизации и, соответственно, демократизации как ее политической составляющей остается дискуссионным на протяжении десятилетий. Классические теории модернизации, согласно которым она ведет человека от «традиционной вселенной фатализма, невежества и апатии к современному миру уверенности в себе, знания и участия» [1], по-прежнему популярны среди политиков и экспертов. Поддержка ими рационально-секулярного направления модернизационного дискурса оказывает ощутимое влияние на принятие политических решений и формирование общественных взглядов и настроений. С другой стороны, развиваются научные направления, обосновывающие значение цивилизационной традиции не только в процессе государство- и нациестроительства, но и в глобальном политическом развитии (вспомним хотя бы работы Шмуэля Эйзенштадта или Сэмуэля Хантингтона). Чтобы констатировать устойчивое присутствие «цивилизационных смыслов и ценностей» (прежде всего религиозных или отсылающих к религиозной традиции, поскольку религия выступает ядром цивилизационной общности) в современной политике, достаточно замечать факты. В таких крупнейших и значимых для современного мира странах, как Бразилия, Россия, Индия, Китай (БРИК), цивилизационная специфика в своих разнообразных манифестациях продолжает присутствовать в 191 публичной сфере и как ценность, и как политический ориентир. Так, в России, компенсируя идейно-гражданский вакуум, укрепляется политическое присутствие Русской православной церкви (РПЦ), а глава государства говорит о необходимости «всецело поддержать институты, которые являются носителями традиционных ценностей» [2]. Бразилия в конце 60-х годов XX в. становится родиной теологии освобождения. В Индии уверенную победу на недавних парламентских выборах (2014 г.) одерживает коммуналистская «Бхаратийя джаната партии» (БДП, Народная партия). В Китае политическая элита эффективно адаптирует конфуцианские принципы к процессу строительства «рыночного социализма». В этом ряду мы не упоминаем страны Запада, у которых есть уникальный опыт замены религиозных систем правовыми в борьбе за прекращение истощавших Европу религиозных войн за веру. Но и там если не морально-духовная, то социальная роль церкви остается высокой (с этим согласны, по данным Всемирного обзора ценностей (World Values Survey, WVS), 58% граждан постиндустриальных стран). В отношении незападных обществ этот феномен зачастую объясняют защитной реакцией государственных и общественных институтов на давление формирующейся глобальности. В несколько иной логике, с макроэкономическим уклоном, его рассматривают как политико-культурный ответ на социоэкономическую дифференциацию мира по линии «ядро – периферия». По нашему мнению, основная причина все же внутренняя: прямое или опосредованное политическое присутствие религии помогает сглаживать диспропорции модернизации. Пример национального строительства на основе преимущественно социокультурной модернизации, не сопряжённой с модернизацией политической, представляет собой Сингапур. Ранее не существующая в действительности нация была сконструирована за одно поколение на маленькой территории, у которой практически нет иных ресурсов, кроме человеческого капитала и географического положения в сердце Юго- 192 Восточной Азии. Это происходило на путях сопряжения экономического успеха и традиционных ценностей, т. е. встраивания традиционных ценностей в систему креативных («достижительных») мотиваций людей и, одновременно, с опорой на политику идентичности, субъектом которой целенаправленно выступало государство. В последние десятилетия Сингапур стал уникальным для постиндустриального общества примером попыток конструирования квазигражданской (имея в виду ограничения политических свобод и возможностей политического участия) идентичности в рамках «азиатского социального договора», который совмещает открытость общества с закрытостью политики, возвращая тем самым демократию на её исконное место как средство достижения определённой цели. В рамках «идеологии общих ценностей» государство сосредоточило внимание на развитии образования и на поддержании «азиатской идентичности» с опорой на строгую социальную иерархию, которая должна была компенсировать отсутствие политических свобод. Она вобрала элементы западной культуры, но при этом интегрировала традиционные модели поведения и моральные установки «азиатской нации» — коллективистские консенсусные ориентации, семейные ценности, расовую и религиозную терпимость. Это создало тип гибридной идентичности с ярко выраженным азиатским лицом. Но в обществе, прошедшем пик авторитарной модернизации, в условиях «квазидемократии» вызревает конфликт между потребностью в гражданском и политическом участии и традиционалистскими установками, который грозит подорвать хрупкую конструкцию полиэтнической политической нации. Тем более он обостряется в случае обратного движения от демократии к авторитаризму, как это происходит сейчас в соседнем аналоге Сингапура Гонконге, пошедшем по пути «общей судьбы» с Китаем. Однако конфликт, который принято описывать как противостояние традиции и современности, может придать новый импульс развитию на основе синтеза элементов традиции и инновации. Возможность такого 193 синтеза закладывается на уровне индивидуальной идентичности, развития личности. В Китае гибкость жесткой идеологической системе без ее ревизии придают традиционные цивилизационные ценности. Этому способствует то, что конфуцианство, даосизм, китаизированный буддизм и легизм, оформившие китайскую цивилизацию, с трудом можно отнести к религиям ввиду их социально-этической направленности. Поэтому последователи этих «рациональных учений» в большинстве случаев считают себя неверующими. Закат китайской империи начался с усилением воздействия европейского колониального правления, которое также сопровождалось распространением христианства и просвещения. Антиколониальные революции следовали западной модели светского государства-нации сначала в либерально-секулярной, а затем в социалистическо-секулярной версии. Маоистская идеология подавляла китайскую религиозную традицию как предрассудок, но катастрофа культурной революции и отход от идеологических догматов по мере экономической модернизации привели к возрождению цивилизационных смыслов и ценностей. В Уставе Коммунистической партии Китая (КПК) записано, что она «руководствуется в своей деятельности марксизмом-ленинизмом, идеями Мао Цзэдуна, теорией Дэн Сяопина и важными идеями тройного представительства. Теория Дэн Сяопина обосновывает построение «социализма с китайской спецификой»; идеи «трех представительств» Цзян Цзэмина подразумевают членство в партии предпринимателей и деятелей культуры. В развитие этих идей были утверждены поправки в конституцию, которые объявили частную собственность, приобретенную законным путем, такой же священной и неприкосновенной, как и общественная. При анализе политического процесса КНР можно обнаружить следующую закономерность: в периоды относительной стабилизации сфера 194 действия истории в политической области сужается, а в период кризисов и острых столкновений во власти резко расширяется. С одной стороны, это объясняется высоким уровнем исторического самосознания народа, с другой – тем, что идейно-политические противоречия в элите облекаются в идеологически неопасную «историческую» форму. В частности, идея общества средней зажиточности (сяокан, конфуцианское «общество малого благоденствия») как промежуточной цели социалистического развития была предложена Дэн Сяопином (идеалом общественного развития является общество датун, в котором все будут равны и свободны). Сяокан в современной проблемы интерпретации обеспечения имеет населения конкретные питанием и измерения: решение предметами первой необходимости, рост ВВП на душу населения. «Конфуцианско-социалистическая» стратегия позволяет политическому руководству эффективно решать задачи экономической модернизации: китайская экономика стала второй крупнейшей экономикой мира, хотя показатели дохода на душу населения остаются низкими (но выше, чем у Индии) – 112 место (117 – с учетом паритета покупательной способности) в 2012 г. [70] Одновременно сяокан – это не только стремление к материальному благосостоянию. Для него характерны и другие ценности, включая социальную гармонию, порядок, основанный на уважении к старшим и власти, мораль, состязательность как способ самореализации. Спорным остается вопрос о соотношении конфуцианских ценностей и демократии. С. Хантингтон, цивилизацию враждебной например, Западу и полагает либерализму. конфуцианскую Другой позиции, сопоставляет политолог И.В. Кудряшева, придерживается американокорейский политолог До Чул Син, который исследовал влияние ее социальных и политических норм на демократизацию шести стран 195 конфуцианского ареала. Согласно приведенным им данным Азиатского барометра, «аутентично» демократию понимают только 41,2% китайцев, «гибридным образом» – 38,3%, «авторитарно» – 1,6%. При этом наиболее существенными чертами демократии они считают: общенародные выборы – 22,2%, защиту свобод – 3,6%, экономическое равенство – 24,1%, экономическую безопасность – 30,8% (нет ответа – 19,3%). Конфуцианская традиция и демократия находятся в сложной взаимосвязи. Приверженность ценностям «этической меритократии» и патерналистского правления стимулирует выбор нелиберальной парадигмы, но приобретение демократического опыта и политическая воля элит вызывают постепенный отход от этих принципов, что показывают примеры Тайваня, Японии и Южной Кореи. Таким образом, демократизации препятствует не столько традиция, сколько авторитаризм. С изменением исторических условий меняется и подход к оценке роли цивилизационных ценностей в модернизации. Опора (в различной, конечно, степени) на цивилизационные ценности позволяет Китаю, как и соседней Индии, поддерживать социально-политическую консолидацию в условиях ускоренной трансформации, для эффективность политических размежевание. Использование национальном строительстве которой институтов характерны и высокое цивилизационной нередко приводит к недостаточная социальное компоненты ущемлению в прав культурных меньшинств, но другие модели формирования нации и государства, основанные на признании более чем одной культурной и даже национальной идентичности, значительно осложняют политическую и культурную консолидацию центров и границ сверхкрупных стран. Сохранение цивилизационных ориентиров также позволяет амортизировать негативные культурные последствия глобализации. 196 В стремительно модернизирующейся Бразилии католическая традиция, модифицированная в виде движения низовых коммун, вдохновленных идеями теологии освобождения, способствовала достижению национального согласия относительно социалистической идеи как стратегии развития и обеспечила реформам необходимую социальную мотивацию. Наиболее противоречивой и сложной представляется ситуация с использованием цивилизационных ценностей в России – хотя бы потому, что она вследствие многочисленных попыток «европеизации» и особенно коммунистической индоктринации в большой степени утратила преемственность исторической традиции. Игнорирование же двойственной евроазиатской природы ее идентичности в ходе многочисленных модернизационных попыток всегда приводило к процессам социальной, культурной и политической деградации. Периодическое обращение российской политической элиты к задаче поиска национальной идеи свидетельствует, что российское общество не имеет ясности в вопросе о целях и ценностях развития. Выражением этой неопределенности являются не только опасные социальные дисбалансы, но и снижение легитимности власти. Это неудивительно, поскольку критериями ее легитимности является не только эффективность, но и мораль (то есть соответствие цели неким нормативным соображениям). Новейшие формы протестного политического участия порождают такие гибридные феномены, как «Партия пиратов», российский РосПил или популистское «Движение 5 звезд» в Италии. Массированная поддержка последнего аккумулировала протестное голосование не только против неэффективных политических институтов и политиков, потерявших доверие избирателей, но и против отчуждения граждан от возможностей реального влияния на политические решения. Феномен популизма стал расползаться по развитым странам в период экономического кризиса: его подпитывает кризис 197 традиционных институтов представительной демократии. Но новейшие технологии зачастую работают на архаизацию политической сферы, превращая протест и противостояние в самоцель политической мобилизации. Сегодня «человек политический» встречается на поле политики с «человеком дополитическим». Между тем, способность представить общественное развитие вне и помимо заданных государством и рынком жёстких рамок и готовность действовать в соответствии со своим видением отличают современного «человека политического» и от «человека неполитического», отчуждённого от идеи общественного блага; и от «человека квазиполитического», для которого разрушение социальности самоценно; и от «человека дополитического», живущего вне политики, но иррационально уповающего на власть. В России тема личности как самоценного субъекта социального творчества нередко оказывается за рамками повестки дня общественной дискуссии, а нравственный климат в обществе отторгает ценности социальной солидарности и консенсусного мышления. Закономерно, что, по данным российских социологов, ощущение личностной связи с Россией постепенно утрачивается, а в условиях отсутствия альтернативных эмоционально значимых для россиян интеграторов тенденция разрушения органической солидарности” может начать работать “на раскол российского общества. Эти риски перерастают в угрозу распада его социальной ткани. Формирование деятельной творческой личности и общественного запроса на модернизацию и, на этой основе, «общества развития» и «государства развития» оказываются теми ориентирами, которые определяют перспективы России в мире XXI в. Таким образом, в целом, можно сделать вывод, что модернизация в постсоциалистическом мире, по ряду причин – это не повторение опыта западных стран: 198 а) из-за уникальности социально-экономического профиля любой страны, специфичности менталитета каждой нации, вступившей на путь модернизации, так как буквальное воспроизведение чужого пути к экономическому процветанию и демократии просто невозможно; б) из-за уникальности тех условий, которые предопределили самое начало посткоммунистической модернизации на востоке Европы; в) бывшие социалистические страны в конце 1980-х годов имели различные стартовые условия и начали движение по пути радикальных экономических и политических реформ с разной скоростью. В целом, рассматривая классические модели модернизации, новые теории модернизации (неомодернизм) или модели модернизационных преобразований в постсоветских странах, модернизацию можно обозначить как: 1) секулярный процесс, начатый индустриальной 2) как многообразный процесс, в ходе которого отставшие догоняют ушедших революцией; вперед; 3) как попытки современных государств дать ответы на новые вызовы на пути Именно реформ. две последние модели приемлемы для объяснения 199 трансформационных процессов постсоциалистических странах в период 90-х годов ХХ века. Говоря о цивилизационном измерении модернизации, мы не имеем в виду, что современный мир остается разделенным на цивилизационные «острова» и не связываем его будущее с новыми крестовыми походами. Еще в XIX в. мусульманские религиозные мыслители-реформаторы видели истоки превосходства Запада не в христианстве, а в европейском политическом устройстве, и пытались найти аналоги европейских институтов в исламском политическом опыте. Тот же С. Хантингтон, говоря о завершении западной фазы развития мировой системы, стремится показать ограниченность европоцентристского мышления и необходимость пусть и конфликтного, но не обязательно контрпродуктивного взаимодействия Запада и не-Запада в «продвижении» истории. Цивилизационное измерение существует, поскольку политический процесс воспринимается через такие когнитивные структуры, как государственный национализм, идеология, этничность или религия. Они состоят из разделяемых смыслов, ожиданий и общего социального знания и транслируют индивидам ценностно-заряженное восприятие себя и других, что в результате влияет на их стратегический выбор и придает смысл борьбе интересов в сфере распределения власти и, соответственно, ресурсов. При этом культурно-религиозные смыслы и нарративы могут не только поддерживаться видоизмененной традицией традиционалистского/неотрадиционалистского конструироваться элитами для решения (точнее, носителями сознания), различных задач, но и включая внеэкономическую мотивацию к модернизации и труду. В контексте обозначенной проблематики логичным представляется осветить два вопроса. Первый носит теоретико-методологический характер и сфокусирован на состоянии научных исследований взаимодействия 200 культурно-религиозных ценностей и современной политики. Второй связан с эмпирическим анализом цивилизационной составляющей в модернизации БРИК и некоторых других стран. Мейнстрим общественно-политического и научного дискурса формируется тезисом о росте рациональности и индивидуализации и приватизации религии по мере общественного развития. Его логика основана на том, что иррациональные убеждения и мотивации порождают высшие и всеобъемлющие обязательства, которые несовместимы с демократическими дебатами и процедурами принятия решений. В силу своей «несовременности» и даже «реакционности», а также благодаря успешному процессу секуляризации в Западной Европе религия не только как актор, но и как фактор политики долгое время оставалась на периферии политических исследований. Рационально-секулярная исследовательская парадигма, сформировавшаяся в 60-х годах под влиянием классических теорий модернизации, позволяла «не замечать» религиозно обусловленные факты политической жизни или предвзято трактовать их. Стержнем теорий секуляризации были концептуализация социальной модернизации как процесса функциональной дифференциации и отделения светских сфер (главным образом, государства, экономики и науки) от религиозной и сопутствующая дифференциация и специализация религии в пределах ее собственной сферы. Однако наступление в 80-х «религиозного возрождения» выявило ограниченность объяснительного потенциала этого подхода. Главным критиком рационально-секулярной парадигмы по-прежнему является сама жизнь. На 2012 г., согласно Глобальному индексу религиозности и атеизма, число верующих в мире по-прежнему высоко: 59% населения. На самом деле эта цифра еще больше, поскольку опросом не были охвачены многие азиатские и африканские страны. По БРИК приводятся 201 следующие данные: Бразилия – 85% (входит в десятку стран мира с самым религиозным населением), Индия – 81, Россия – 55, Китай – 14% (открывает десятку государств с самым большим числом атеистов). В исследованиях об ошибках теории секуляризации в контексте модернизации отмечаются, среди прочего, два важных момента: во-первых, модернизация, как и секуляризация, неравномерна и может порождать мощные движения контрсекуляризации; во-вторых, институты, идентифицируемые как религиозные, могут выполнять свои социальные и политические роли, даже если очень немногие верят в религии, которые они представляют. В понятии секуляризации можно выделить три ее уровня: упадок религиозных верований и практик; приватизацию религии; освобождение светских сфер (государство, экономика, наука) от религиозных институтов и норм. Это позволяет увидеть сразу несколько «секуляризаций», которые могут быть неравномерны. Например, особенностью США остается так называемая гражданская вера, существующая на стыке религиозного и политического. Она предстает в двух основных образах: либо это убежденность в том, что нация находится под защитой Господа, дарующего ей идентичность, смысл и цель существования, либо наделение нации «самотрансцендентностью», обретаемой в том числе и в служении демократии. Своеобразным инвариантом рационально-секулярной парадигмы можно считать фундаментализм, трактуемый как антимодернистский проект возвращения иррационального в политику. С конца 1980-х годов это понятие стало использоваться активности множества при описании теоретической религиозно-политических и и практической почвеннических движений и организаций, действующих практически во всех регионах мира. Объединить разноплановые работы позволило расплывчатое 202 «функциональное» определение фундаментализма как набора стратегий, с помощью которых осажденные верующие пытаются сохранить свою особую идентичность как народ или группа. По нашему мнению, широкое использование понятия «фундаментализм» делает его иррелевантным и мешает понимать специфику и динамику различных общественно- политических групп, публично отстаивающих значимость цивилизационных ценностей. Компаративные исследования подводят к выводу, что взаимодействие религии и религиозного с современностью гораздо сложнее и многограннее, чем предполагает рационально-секулярная парадигма. В частности, оно во многом определено типами взаимоотношений между двумя градами – земным и небесным – в различных традициях. Даже в Западной Европе секуляризация привела к неодинаковым результатам. В протестантском ареале, где религия была «приземлена», а светская сфера наделена трансцендентной значимостью, секуляризация не имела непосредственно антирелигиозного характера и обеспечила возможность для взаимного проникновения духовного и мирского, что блестяще показал М. Вебер. В католическом ареале она перевела трансцендентное видение в многочисленные проекты политического переустройства и открыла дорогу либеральным и пролетарским революциям. Тем более, секуляризация как аналитическая концептуализация современного развития процесса вряд ли может быть напрямую применима к иным цивилизационным ареалам. Расхождения будут обусловлены в первую очередь различными состояниями структуры светского и религиозного. Например, конфуцианство или даосизм, являясь в первую очередь социально-этическими системами, в принципе делают секуляризацию неактуальной, а индуизм не имеет не только признанной дефиниции, но и строгой системы священных норм, что не позволяет «транслировать» их в социально-политические цели. 203 Компаративный цивилизационный подход, впервые разработанный американо-израильским социологом Шмуэлем Эйзенштадтом, позволяет более реалистично оценивать глобальные тенденции в интересующей нас сфере. В его логике религиозные и имперские традиции не «растворяются» модернизацией или глобализацией, но по-прежнему, хотя и в реконструированном виде, определяют измерения современных обществ. Незападные типы современности формируются не просто в результате копирования или имитации западных образцов, но инкорпорируют западный опыт как универсальный в свои цивилизационную динамику и модернизационные процессы. Пионером на сложнейшем пути создания нового типа современности можно признать Японию, где особая комбинация факторов (автономия государства, этнонациональная гомогенность и партикуляризм религиозно-культурных традиций) позволила избирательно использовать западную модель национального и государственного строительства. В научных дискуссиях о меняющихся отношениях между религиозным и светским родилась идея «постсекулярного общества». Постсекуляризм – это новый шаг в развитии секуляризованного общества, где религия начинает утверждать свое публичное значение в результате переосмысления ее роли в социально-культурной модернизации. Такой тип общества требует открытости политической системы для «чужих» субкультур (культур иностранных меньшинств), то есть установления диалога, который в дальнейшем должен способствовать их демократизации и обеспечивать культурную комплементарность. Религия, которая сохранила невредимыми ценности и идеи, утраченные другими сферами, способна играть значимую роль в обеспечении общественной солидарности. Классическая версия теории секуляризации нуждается в корректировке, которая позволила бы объяснить не упадок религии как таковой, но вариативность секуляризации. Решающим фактором движения в 204 сторону рациональных ориентаций является социальная (экзистенциальная) безопасность. Именно ее наличие стимулирует рост секулярности и рационализма в постиндустриальных обществах. В целом же благодаря демографическим трендам (более высокой рождаемости в бедных странах) и миграции сегодня в мире людей с традиционными взглядами больше, чем когда-либо. Следует также учитывать, что религиозные традиции, исторически сформировавшие национальную культуру соответствующих стран, объективно распространяются посредством общенациональных институтов (образовательные учреждения, СМИ, общественные организации) на все население – даже на тех граждан, кто мало связан или вовсе не контактирует с религиозными сообществами. западноевропейскими странами Поэтому формирование даже в случае с нации характеризуется возникновением разнообразных секулярно-религиозных комбинаций, а не просто вытеснением религиозных компонентов. На фоне изменения культурного ландшафта Европы, а также продолжающегося кризиса еврозоны многие правые и правоцентристские партии усиливают ценностный компонент своей политики, чтобы привлечь электорат и обеспечить национальную консолидацию. Смена парадигм научного знания – объективный процесс, вызванный самим его приращением. Противоречивые последствия форсированной модернизации, истощение классических идеологий, вызовы глобализации, демографические тренды, внешние угрозы и многое другое делают необходимым переосмысление рационально-секулярного подхода в качестве универсального. По нашему мнению, в обозримом будущем в публичной политике цивилизационные ценности продолжат присутствовать (и работать) не только в традиционном, но и в новом, реконструированном виде. Ниже мы посмотрим, как это может происходить. 205 Воспроизведение паттерна политического сообщества европейского образца наталкивается в странах-гигантах (БРИК) на объективные трудности, осмысление которых требует, как представляется, учета следующих основных факторов: – исторических форм государственности (наличия имперского опыта, включая соответствующую культуру); - гетерогенности общества; – времени начала модернизации и темпов ее осуществления. Идентичность оказывается тем синтезирующим концептом, который позволяет дать качественный анализ «субъективного фактора» общественного развития на разных его уровнях. Двойственность оснований политических систем БРИК интерпретируется через понятие национальноцивилизационной идентичности, определяемой как отождествление или соотнесение себя индивидами с определенной национально- цивилизационной общностью, которая имеет черты как нации, так и цивилизации или является промежуточной между нацией и цивилизацией. В случае с БРИК укрепление цивилизационной составляющей идентичности может также способствовать решению социально- политических проблем, обусловленных многосоставностью (этнокультурной и территориальной гетерогенностью), которая в большинстве случаев отражает исторические особенности формирования имперских систем. Лояльность центральной власти и преодоление межсегментных конфликтов могут быть обеспечены, как показывает исторический опыт Российской империи/СССР, за счет создания общего цивилизационного нарратива с органичной для него великодержавностью. Так, по мысли председателя Совета муфтиев России Равиля Гайнутдина развитие уммы (религиозной 206 общины) СНГ связано с консолидацией религиозного, образовательного, культурного, медийного пространства будущего Евразийского Союза. Оценки роли цивилизационных ценностей в модернизации России могут быть с определенными коррективами экстраполированы и на Бразилию, Индию и Китай. Расхождения в воздействии традиции на политический процесс будут обусловлены в первую очередь особенностью самой традиции и длительностью модернизации. Многосоставность Бразилии – наследие колониального периода и работорговли. Ей соответствует «своеобразная португалоговорящая, но в то же время латиноамериканская цивилизация, где к тому же метисация исторически происходила в основном на основе европейских иммигрантов и потомков африканских рабов почти без участия коренного индейского населения. Согласно переписи 2010 г., жители страны идентифицируют себя со следующими крупными расовыми группами: белые – 47,7%, смешанные – 43,1, черные – 7,6, азиаты –1,1, индейцы – 0,4. Ввиду крайне неравномерного распределения доходов между этими группами (представители белой и азиатской групп зарабатывают вдвое больше представителей черной и смешанной) Бразилию иногда именуют «расовой демократией». Бразилия – христианская страна, граждане которой, как отмечалось, остаются очень религиозными. Доля католиков в 2010 г. составила 65% (в 1970 г. – 92%), протестантов – 22% (в 1970 г. – 5%) (другие религии исповедуют 5%) [42]. Недостаточно эффективные модернизационные реформы ХХ в., когда происходило чередование военных диктатур и гражданского правления, не смогли решить основных социально- экономических проблем, включая проблему голода. Религиозность в сочетании с очень высоким социальным размежеванием привела к политизации христианства «слева», чему способствуют такие его принципы, как радикальный эгалитаризм (все люди сотворены равными), радикальный 207 коммунитаризм (понимание братства как состояния общества и социального идеала) и радикальный пацифизм (ненасильственная, но конфронтация). С конца 50-х годов в Бразилии возникает (при наличии исторических предпосылок движение первичных христианских общин, которое не было прямым порождением возникшей чуть позднее теологии освобождения, но стало практическим воплощением ее идей. Политическое развитие теологии освобождения после второго Ватиканского собора (1962–1965 гг.) было в большой степени католической вызвано церкви, реакцией делавшей на упор деятельность на квиетизм, традиционной ритуалы и индивидуальное спасение. Теология освобождения также испытала сильное влияние «третьемирских» идеологий, будучи открыта различным идейным течениям. Теория нуждается в проверке практикой, то есть активным и эффективным участием священнослужителей и верующих в борьбе эксплуатируемых с целью освобождения от эксплуатации и построения новой, более гуманной и достойной жизни. В 1980-х годах в Бразилии действовали более 70 тыс. первичных коммун, участие в деятельности которых принимали 2,5 млн человек. В политическом плане «левые католики» поддерживали социалистическую Партию трудящихся (основана в 1980 г.), которая аккумулировала их настроения. В 2003 г. ее лидер Луис Игнасио Лула да Силва стал президентом страны, а в 2011 г. этот пост заняла его соратница Дилма Русеф. С конца 90-х годов так называемый левый поворот стал выражением качественного изменения стратегии социально-политического развития Бразилии и некоторых других стран Латинской Америки по сравнению с неолиберальным курсом начала 90-х. Итогами этого «поворота» стали резкий рост гражданской активности бедного населения и развитие гражданских институтов, формирование левоцентристского правительства, приоритетное внимание к социальному развитию и укрепление легитимности власти. С 208 1994 г. уровень бедности в стране снизился на 67,3%, при этом на период президентства Лулы да Силвы пришлось 50% от этого показателя. Как полагает российский латиноамериканист Кива Майданик, «Латинская Америка обрела статус современного мира». социальности в главной Модернизация значительной мере зоны альтернативного получила именно духовный благодаря развития импульс идеалам и устремлениям «левых католиков». Индия также является страной с высоким уровнем религиозности. Крупнейшими религиями являются индуизм (80,5% населения) и ислам (13,4%). Политеизм и аморфность индуизма, большое количество верований и обрядов долгое время затрудняли его концептуализацию как религии. Центральные принципы индийских религий – сансара (череда перерождений) и карма (посмертное воздаяние за земную деятельность) препятствовали социально-политическим изменениям. Только во второй половине XIX в. очаг индийского реформаторства и просветительства появился в Бенгалии, подвергшейся наиболее длительному европейскому воздействию. Реформаторы пытались «переопределить» традицию на основе сочетания религиозной и национальной идей. Выдающийся мыслитель Свами Вивекананда мечтал о том, чтобы каждый индиец обрел веру в самого себя, избавился от внутреннего рабства и «стал бесконечным Богом». Многие активисты освободительного движения представляли исторический процесс как проявление божественной энергии. Еще в 1892 г. Ч. Басу опубликовал эссе «Хиндутва – истинная история индусов», направленное на возвышение индусов через осознание ими своего «образцового» прошлого и «превосходства» своих богов. Философские и политические трактаты подготавливали и одновременно концептуализировали участие индийцев в современных политических взаимодействиях: в 1885 г. была образована партия Индийский 209 национальный конгресс (ИНК), в 1906 г. – Мусульманская лига. Чуть позднее стали появляться организации сторонников индусского национализма. В 1947 г. при достижении независимости Британская Индия была разделена на «светскую» Индию и «мусульманский» Пакистан. Раздел дефакто произошел на цивилизационной основе, и Конституция Индии 1949 г. первоначально не содержала положения о светском характере государства. В определение индийской республики слова «секулярная» и «социалистическая» были добавлены поправкой 1976 г. ИНК, бывший единственной правящей партией до 1977 г., до 1980-х годов отстаивал инклюзивное гражданское видение нации. Однако сопровождавшие модернизацию социальные изменения вызывали внутрипартийные расколы и общее обострение политической борьбы. Рост межпартийной конкуренции в сочетании с трудностями интеграции мусульманского и других меньшинств, напряженной внешнеполитической обстановкой и неурегулированным кашмирским конфликтом подтолкнули Индиру Ганди, как и ее сына Раджива Ганди, к использованию «индусского фактора». В речи, посвященной борьбе с коммунализмом, Р. Ганди сформулировал свое понимание светскости не как «антирелигиозности» или «нерелигиозности», а как развития и процветания всех религий в рамках единой Индии. Вместе с тактическими дивидендами (победа ИНК на выборах 1984 г.) отход от светских норм и общегражданских ценностей привел к «коммунализации» правительств штатов и полиции и росту межобщинного насилия. В итоге это стоило И. Ганди жизни, а ИНК – политического доминирования. Использование карты индусского национализма вызвало также рост легитимности националистических организаций, которые исторически рассматривались как посягающие на единство страны. 210 Главным конкурентом ИНК стала Бхаратийя джаната парти (БДП), основанная в 1980 г. Устав БДП определяет философию партии как «интегральный гуманизм» и подчеркивает преданность делу строительства сильной и процветающей индийской нации, которая «с гордостью черпает вдохновение из древней культуры и ценностей Индии, чтобы состояться как великая мировая держава». В 1998 г. БДП выиграла парламентские выборы и оставалась у власти до 2004 г. В период ее правления произошло укрепление представления о хиндутве как идеологии индусского большинства. Как показывает российский индолог Ирина Глушкова, возвращение во власть «светской» коалиции под руководством ИНК в 2004 г. не остановило конфессионализации страны. Важным источником общественно- политического дискурса стал феномен «оскорбленных чувств» (индусов), которые целенаправленно возбуждаются фанатиками и политтехнологами на основе проблемных ситуаций, складывающихся вокруг локальных индусских святынь, и транслируются традиционными и электронными СМИ как «национально значимые». Массовые кампании преимущественно в так называемом поясе хинди (где находится и Дели) влияют на формирование общенационального политического климата. Либеральные реформы, проводящиеся в стране с 1990-х годов, ограничили контроль государства, стимулировали частный бизнес и ускорили экономический рост, что, однако, не снизило социальной дифференциации. В 2011 г. население, живущее менее, чем на 2 долл. в день, составляло 75,62%. В 2012 г. по объему ВНД Индия занимала 9 место в мире, а по ВНД на душу населения – 164 (156 с учетом паритета покупательной способности. С 1996 по 2012 г. средние темпы роста ВВП составили 1,6% с колебаниями от 5,8% до -1,7%. Наиболее быстро растущим и важным в индийской экономике является сектор услуг, где производится более 60% ВВП. Но свыше половины всего трудоспособного населения занято в сельском хозяйстве, лесной промышленности и рыболовстве, которые дают 211 всего около 12% ВВП. По мнению специалистов, высокие темпы экономического роста в течение длительного времени критически важны для исправления социальных дисбалансов – в противном случае Индия останется «недоедающей, недообразованной, недообеспеченной и неэффективной страной». Противостоять росту социальной конфликтности и насилия могут хорошо работающие властные институты. Именно они должны формулировать цели развития и увязывать частные интересы индивидов и групп в условиях усиления структурного разнообразия общества. Поэтому религиозный национализм в Индии будет, очевидно, укрепляться. В настоящее время осуществляется государственное на основе и национальное строительство культурно-политической консолидации большинства за счет ограничения консенсусных практик и вытеснения меньшинств из сферы государственного управления. Таким образом, цивилизационные ценности способны в ходе современного развития компенсировать дефицит различных ресурсов. Очевидно, однако, что в условиях России соотношение задач модернизации и их «цивилизационного измерения» должно постоянно и свободно выверяться в общественно-политическом и научном дискурсе. Часть 3. Практические рекомендации. 3.1.Предложения по созданию условий для повышения качества и разнообразия услуг, предоставляемых в сфере культуры и искусства.. В современном мире культура приобретает особую социальную значимость и рассматривается как фактор духовного здоровья граждан, социальной стабильности, национальной безопасности, как ресурс привлекательности территорий для проживания и инвестирования. В условиях новой общественной системы кардинально изменилось отношение к культуре, получившей признание в качестве одного из важнейших факторов социально-экономического становления и гуманизации общества, 212 творческой самореализации личности, организации духовной жизни народа. Особая роль отводится культуре в формировании образа жизни и определении её качества. Ключевым понятием современного общества стала культурная среда, представляющая собой не отдельную область государственного регулирования, а сложную и многоуровневую систему, внутри которой решение проблем может быть только комплексным, учитывающим множество смежных факторов и соединяющим усилия разных ведомств, общественных институтов и бизнеса. Но формирование современной культурной среды невозможно без внедрения новых форм работы с получателями культурных благ. Необходимо переосмысливать саму систему предоставления услуг, а также чётко понимать персональную ответственность и роль каждой из сторон участвующих в создании культурного пространства. Ориентация формирование на и творческое удовлетворение развитие его свободного культурных человека, потребностей обуславливают переход к новой модели сферы культуры, повышение значимости фактора социально-экономического развития. Отвечая на новые вызовы, культура должна сохранить фундамент подлинности, установить баланс традиций и современности, обеспечить национальную идентичность. Целью государственной политики развития культуры и искусства должно быть сохранение историко-культурного наследия, создание условий для всестороннего развития личности, роста ее творческой инициативы, духовных и эстетических потребностей. По разным причинам происходят существенные изменения самой структуры востребованности услуг из сферы культуры. По данным прессы сейчас посещаемость киносеансов составляет 0,5 в год на одного жителя (то есть менее одного посещения), тогда как в 1980 году этот показатель составлял 18, а в 1990 году — 11 посещений. С развитием телевидения и 213 компьютеров посещаемость кино снижается во всем мире. Но важно понять, насколько это падение объяснимо и оправданно для нашей страны. По всей видимости, этот показатель крайне низок из-за неправильно сложившейся прокатной системы, из-за того, что многие талантливые фильмы не доходят до зрителя, что практически прекратил работу кинопрокат в сельской местности. Когда в министерских отчетах приводятся цифры роста музейных фондов, количества выставок, то остаются не упомянуты результирующие показатели — посещаемость музеев в расчете на одного жителя (всего 0,6 за год) и удовлетворение потребностей населения в музейных услугах. По данным соцопросов от 60 до 70 процентов населения не бывают в музеях вообще. Посещаемость театров составляет всего 0,2 в год на одного жителя, а данные соцопросов показывают, что до 80% населения не посещают театров вообще. Судьбоносное значение для нашей культуры и всего общества обретают ответы на насущные вопросы о содержании духовных идеалов, степени и характере их влияния на социокультурную деятельность граждан России; о способах и механизмах оптимизации государственной культурной политики, повышении ее потенциала в реализации задач социально – экономического развития. В социокультурной ситуации прихода новых смыслов и «нашествия качеств» (А.П. Люсый) исключительную роль приобретает проблема управления качествами. Необходима концепция управления не просто объемом культурных услуг, но именно качеством в сфере культуры. Одним из долгосрочных вызовов России, наряду с усилением глобальной качественной экономической конкуренции и новой волны технологических изменений, является возрастание роли человеческого капитала как основного фактора экономического развития. Качество предоставляемых обществом культурных услуг тесно связано с уровенем 214 конкурентоспособности современной инновационной экономики, в значительной степени определяется качеством профессиональных кадров, уровнем их социализации и кооперационности. Россия не сможет поддерживать конкурентные позиции и в мировой экономике, и в сфере культуры за счет дешевизны рабочей силы и экономии на развитии культурной отрасли, образования и здравоохранения. Для России ответ на этот вызов предполагает преодоление имеющихся негативных тенденций в развитии человеческого потенциала, которые характеризуются: сокращением численности населения и уровня занятости и в экономике, и в культуре; растущей конкуренцией с европейскими и азиатскими рынками в отношении квалифицированных кадров; низким качеством и снижением уровня доступности социальных и социокультурных услуг в сфере здравоохранения и образования. Решение качественно этих нового проблем образа достигается будущей культурой России к концу формирования следующего десятилетия. Такой подход требует реализации комплексных, взаимоувязанных по ресурсам, срокам и этапам, преобразований по следующим направлениям перехода российской экономики, в частности, экономики потребления, к инновационному социально-ориентированному типу развития. Первое направление – развитие человеческого потенциала России. С одной стороны, это обеспечение благоприятных условий для развития способностей каждого человека, улучшение условий жизни людей и качества социокультурной среды, с другой – повышение конкурентоспособности человеческого капитала и обеспечивающих его социальных секторов как ключевого фактора инновационного развития: 215 преодоление сложившихся негативных демографических тенденций, стабилизация численности населения и создание условий для ее роста, повышения уровня и качества жизни в целом; формирование условий для устойчивого роста заработной платы работников культуры, сбалансированной с повышением производительности труда и качества рабочей силы, создание эффективных механизмов регулирования рынка труда, обеспечивающих и здесь сочетание конкуренции на рынке труда с партнерскими отношениями работников, работодателей и государства; укрепление связи трудовых пенсий с заработной платой, повышение пенсий, с учетом развития добровольных накопительных пенсионных сбережений, до уровня, обеспечивающего достойный уровень жизни пенсионеров; обеспечение здравоохранения доступности и культуры качественных на основе услуг глубокой образования, структурной и технологической модернизации этих сфер; переход от системы массового образования, характерной для индустриальной экономики, к необходимому для создания инновационной социально-ориентированной экономики непрерывному индивидуализированному образованию и повышению культурного уровля для всех; обеспечение населения доступным и качественным жильем, создание комфортной городской среды для человека и эффективного жилищнокоммунального хозяйства, формирование гибкой системы расселения населения, учитывающей многообразие региональных и национальных укладов жизни; 216 создание эффективной адресной системы поддержки бедного населения и предоставления социальных услуг для пожилых людей, инвалидов и детей; создание экономических условий сохранения и умножения культурных и духовных ценностей российского народа улучшение качества окружающей среды и экологических условий жизни человека, снижение уровня преступности; обеспечение мобильности высокой трудовых профессиональной ресурсов, и формирование территориальной профессиональной культуры, трудовых и предпринимательских ценностей. Второе направление институциональной среды, – создание высококонкурентной стимулирующей предпринимательскую активность и привлечение капитала в сферу культуры: создание и развитие конкурентных рынков, последовательная демонополизация социокультурной деятельности; поддержка образования новых компаний и новых видов бизнеса, основывающихся на инновациях (стартапов), стимулирование развития малого бизнеса в культурной отрасли; снижение инвестиционных и предпринимательских рисков за счет развития финансовых институтов, обеспечения макроэкономической стабильности, защиты прав собственности и повышения предсказуемости экономической политики государства в целом и в сфере культуры в частности; обеспечение высокого качества государственного администрирования в сфере культуры и преодоление настораживающих тенденций «скандальности» в руководстве культурных учреждений, проявившихся в последние годы («юдинщина», «коховщина»). 217 Третье направление - структурная диверсификация экономики на основе инновационного технологического развития и повышения роли культуры в таком развитии: формирование национальной инновационной системы, включая такие элементы, как интегрированную с высшим образованием систему научных исследований и разработок, гибко реагирующих на запросы со стороны экономики, инжиниринговый бизнес, инновационную инфраструктуру, институты рынка интеллектуальной собственности, механизмы научно-технологического комплекса, стимулирования инноваций и другие; формирование мощного обеспечивающего достижение и поддержание лидерства в научных, в том числе гуманитарных исследованиях по приоритетным направлениям и, на этой основе, встраивание высокотехнологичной России продукции и как в технологий, глобальный так и в оборот оборот символического капитала; создание центров глобальной конкурентоспособности в обрабатывающих отраслях, включая высокотехнологичные производства, «экономику знаний» и экономику культуры; содействие повышению конкурентоспособности отраслей экономики с использованием механизмов государственно-частного партнерства, создания территориально-производственных кластеров, включающих культурную составляющую, с учетом международной практики в данной области; обеспечение отраслей культуры действительно высокопрофессиональными кадрами менеджеров, инженеров и рабочей силы, а не заполнивших эту нишу демагогов-расхитителей. Четвертое направление – переход к новой модели пространственного развития культуры, пересекающейся с новой моделью развития российской экономики: 218 формирование новых центров социально-культурного развития в Поволжье и на Урале, Юге России, в Сибири и на Дальнем Востоке, опирающихся кластеров, на развитие реализующих методологически сети территориально-производственных конкурентный вооруженных потенциал текстологической территорий, концепцией и русской культуры как суммы и системы локальных текстов; выравнивание условий социокультурного развития регионов страны, сокращение избыточной экономической и вследствие этого культурной дифференциации территорий, преодоление зон отсталости и низкого уровня жизни и образования на территории России; укрепление развитием, системы стратегического обеспечивающим управления повышение региональным комплексности и сбалансированности развития регионов и размещения производительных сил, с учетом производщительной силы культуры, повышение сбалансированности обязательств региональных и муниципальных властей и их финансовых возможностей. Действительное повышение качества предоставляемых услуг в сфере культуры в современных условиях возможно на пути взаимодействия государства, частного бизнеса и общества как субъектами инновационного развития. Двуединая цель развития - успешная модернизация как экономики, так и социокультурой механизмов сферы предполагает взаимодействия между выстраивание эффективных обществом, бизнесом и государством , направленных на координацию усилий всех сторон, обеспечение учета интересов бизнеса и различных социальных групп общества при выработке и проведении социально-экономической и культурной политики. 219 Инновационный благоприятных тип условий развития для требует создания предпринимательской максимально инициативы, повышения конкурентоспособности и инвестиционной привлекательности российских частных компаний, расширения их способности к работе на открытых глобальных рынках - поскольку частный бизнес является важной движущей силой экономического развития. Государство может создать необходимые условия и стимулы для развития бизнеса, но не должно подменять бизнес собственной активностью. В предпринимательской среде и среди населения основными субъектами, заинтересованными в переходе к инновационной социально-ориентированной экономике, являются компании, разрабатывающие новые технологии, предоставляющие интеллектуальные и культурные услуги, работники образования, науки, здравоохранения и высокотехнологичных секторов экономики, занятые производством новых продуктов и услуг (потенциально около трети занятых в экономике). Вместе с тем, в инновационном развитии заинтересованы значительно более широкие слои работников культуры, сталкивающиеся с интенсивной глобальной конкуренцией и нуждающиеся в активном технологическом перевооружении, управленческих и социальных инновациях. В целях эффективного вовлечения заинтересованных субъектов в выработку и реализацию культурной политики, необходимо выстраивание новой модели общества обеспечивающей: эффективные механизмы защиты прав и свобод граждан, без которых невозможно создать конкурентоспособные государственные институты ; механизмы вертикальной и горизонтальной социальной мобильности; процедуры и правила, обеспечивающие выявление и учет интересов каждой социальной группы при принятии решений на всех уровнях 220 государственной и муниципальной власти, ответственность за результаты и последствия принятых и реализованных решений; обеспечение равноправного диалога общественных организаций, бизнеса и государства по ключевым вопросам общественного и культурного развития, результаты которого становятся основой принимаемых нормативных решений; высокое доверие граждан к государственным и общественным институтам в социокультурной сфере; широкий общественный консенсус по основным вопросам развития России. Исходя из того, что целью государственной политики в сфере культуры является зафиксированное в программных документах развитие и реализация культурного и духовного потенциала каждой личности и общества в целом, можно выделить следующие предложения по созданию базисных условий для повышения качества и разнообразия услуг, предоставляемых в сфере культуры и искусства: 1) обеспечение максимальной доступности для граждан культурных благ и образования в сфере культуры и искусства; 2) создание условий для повышения качества и разнообразия услуг, предоставляемых в сфере культуры; 3) сохранение и популяризация культурного наследия народов России; 4) использование культурного потенциала России для формирования положительного образа страны за рубежом; 5) совершенствование организационных, экономических и правовых механизмов развития сферы культуры. Повышение темпов экономического развития, структурные изменения экономики, вызванные переходом к инновационному типу ее развития, приводят к возрастанию роли человеческого капитала в социальноэкономическом процессе. 221 Ведущая роль в формировании человеческого капитала, создающего экономику знаний, отводится сфере культуры, что обусловлено следующими обстоятельствами: переход к инновационному типу развития экономики требует повышения профессиональных требований к кадрам, включая уровень интеллектуального и культурного развития, возможного только в культурной среде, позволяющей осознать цели и нравственные ориентиры развития общества; по мере развития личности растут потребности в ее культурнотворческом самовыражении, освоении накопленных обществом культурных и духовных ценностей. Необходимость в удовлетворении этих потребностей, в свою очередь, стимулирует развитие рынка услуг в сфере культуры. Данные обстоятельства требуют перехода к качественно новому развитию библиотечного, музейного, выставочного и архивного дела, концертной, театральной и кинематографической деятельности (создания сети цифровых кинотаеатров), традиционной народной культуры, сохранению и популяризации объектов культурного наследия, а также образования в сфере культуры и искусства. Широкое внедрение инноваций, новых технологических решений позволяет повысить степень доступности культурных благ, сделать культурную среду более насыщенной, отвечающей растущим потребностям личности и общества. Одновременно с решением этих задач необходимо преодолевать сохраняющиеся диспропорции, вызванные разной степенью обеспеченности населения услугами сферы культуры в различных субъектах Российской Федерации, городах и сельской местности, европейской части страны, где плотность населения высока, и за Уралом, где на огромных пространствах проживает относительно немногочисленное население. При этом все учреждения и организации культуры в процессе своей деятельности должны создавать благоприятные условия для сохранения и развития традиционных 222 культур народов России и их взаимодействия. Это важное условие социальной стабильности. Цель государственной политики в сфере культуры - развитие и реализация культурного и духовного потенциала каждой личности и общества в целом, и в условиях перехода экономики России на инновационный путь развития достижение этой цели становится особенно важным. Для достижения качественных результатов в культурной политике России предлагаются такие приоритетные направления. Первое направление - обеспечение максимальной доступности для граждан России культурных благ и образования в сфере культуры и искусства, в том числе: выравнивание возможностей участия граждан в культурной жизни общества независимо от уровня доходов, социального статуса и места проживания; развитие публичных центров правовой, деловой и социально значимой информации, созданных на базе региональных и муниципальных библиотек; формирование сети многофункциональных культурных комплексов (многопрофильных учреждений, соединяющих в едином центре клуб, библиотеку, музей, галерею, детскую школу искусств и др.); увеличение количества универсальных передвижных систем (автоклубов, библиобусов, киноустановок, а также многофункциональных центров, имеющих возможность предоставления культурно-досуговых, библиотечных, выставочных услуг, кинопоказа и др.); развитие и поддержка межрегиональной гастрольной, выставочной и фестивальной деятельности; обеспечение доступности культурных благ и услуг для граждан с ограниченными возможностями; 223 совершенствование системы поддержки детского и юношеского творчества; развитие науки в сфере культуры и искусства путем модернизации научных центров и институтов, обеспечение подготовки кадров в сфере искусствоведения, культурологии и межкультурных коммуникаций на базе ведущих высших учебных заведений отрасли; развитие системы непрерывного профессионального образования в сфере культуры и искусства; укрепление материально-технической, учебной и вспомогательной баз образовательных учреждений отрасли; сохранение и развитие кадрового потенциала учреждений культуры и искусства; обеспечение роста оплаты труда работников организаций культуры и искусства в зависимости от качества и результатов их деятельности, повышение материального обеспечения учащихся учебных заведений сферы культуры и искусства, установление стипендий для детей-сирот и детей из малообеспеченных семей, обладающих выдающимися способностями. Второе направление - создание условий для повышения качества и разнообразия услуг, предоставляемых в сфере культуры, в том числе: модернизация и обеспечение инновационного развития организаций культуры обновление, путем масштабного повсеместное инвестирования внедрение и в технологическое распространение новых информационных продуктов и технологий; обеспечение условий для функционирования и развития библиотечного, музейного, архивного, кино-, фото-, видео- и аудиофондов; развитие механизмов поддержки творческой деятельности в сфере культуры и искусства, в том числе традиционной народной культуры; развитие системы стимулирования и поддержки новых направлений, видов и жанров искусства; 224 развитие производства и проката произведений отечественной кинематографии, в том числе для детей и юношества; содействие развитию культурного потенциала регионов, поддержка региональных культурных инициатив. Третье направление - сохранение и популяризация культурного наследия народов России, в том числе: сохранение и пополнение библиотечного, музейного, архивного, кино-, фото-, видео- и аудиофондов; создание единой информационной системы общероссийского мониторинга состояния и использования объектов культурного наследия, памятников истории и культуры; составление и публикация свода объектов историко-культурного наследия; проведение реставрационных работ, улучшение технического состояния объектов культурного наследия, позволяющих вернуть их в хозяйственный и культурный оборот; обеспечение эффективного использования имущественных прав собственников на объекты культурного наследия; перевод в электронный вид архивных, библиотечных, музейных кино-, фото-, видео- и аудиофондов, создание инфраструктуры доступа населения к ним с использованием сети Интернет; разработка и внедрение систем охранной и учетной маркировки музейных предметов, а также хранения страховых электронных копий недвижимых объектов культурного наследия. Четвертое направление - использование культурного потенциала России для формирования положительного образа страны за рубежом, в том числе: развитие культурного сотрудничества с иностранными государствами, прежде всего с государствами - участниками СНГ; 225 реализация проектов двустороннего и многостороннего культурного сотрудничества, в том числе поддержка международных фестивалей и выставок, проходящих в регионах. Пятое направление - совершенствование организационных, экономических и правовых механизмов развития сферы культуры, в том числе: развитие механизмов частно-государственного партнерства; поэтапный перевод организаций культуры в автономные учреждения; содействие развитию культурно-познавательного туризма, обеспечение комплексного подхода к сохранению культурно-исторического наследия, облика исторических поселений; создание механизмов реализации авторских прав на результаты интеллектуальной деятельности и обеспечение условий доступа к ним. разработка стандартов качества услуг, предоставляемых в сфере культуры. Правомерным представляется установление следующих целевых ориентиров развития сферы культуры: увеличение обеспеченности зрительскими местами учреждений культурно-досугового типа (на 1 тыс. человек) до 100 процентов; повышение уровня комплектования книжных фондов библиотек до 100 процентов установленного норматива; повышение доступности правовой, деловой и социально значимой информации, электронных ресурсов библиотек путем создания публичных центров во всех региональных и муниципальных районных библиотеках; обеспечение сохранности музейных, архивных, библиотечных, кино-, фото-, видео- и аудиофондов и иных фондов и их популяризация; обеспечение сохранности объектов культурного наследия (недвижимых памятников и нематериального культурного наследия) и их популяризация. 226 Принципиальной особенностью государственной политики в сфере культуры Российской Федерации при ее реализации по обозначенным направлениям становится децентрализация управления отраслью. Проектноориентированное финансирование деятельности учреждений культуры позволит ввести их в систему современных экономических отношений. Развитие института частно-государственного партнерства в сфере культуры будет способствовать привлечению внебюджетных средств и сокращению бюджетных затрат. Предлагаемая реализация приоритетных направлений государственной политики в сфере культуры позволила бы оптимизировать и модернизировать сеть государственных и муниципальных учреждений, создать условия, обеспечивающие равный и свободный доступ населения ко всему спектру культурных благ и услуг, раскрыть творческий потенциал каждого россиянина, активизировать интеграцию России в мировой культурный процесс, укрепить позитивный образ страны за рубежом. Реализация поставленных задач - это совместная ответственность всех уровней власти. Приоритетными в государственной политике в области развития средств массовой информации становятся следующие направления: создание правовых, организационных и иных условий для увеличения доли информации, ориентированной на здоровый образ жизни, социально ответственное поведение, профессиональном нравственные и росте, семейные заинтересованность а также ценности, в образовании и на традиционные культурные, в общем объеме публикаций национального информационного пространства, формирование системы общественного теле- и радиовещания на федеральном уровне и в регионах страны; развитие механизмов поддержки, предоставляемой на конкурсной основе проектам в области печатных и электронных средств массовой 227 информации, укрепление гарантий независимости средств массовой информации; развитие и сохранение национального информационного пространства с учетом новых технологий массовых коммуникаций, развитие открытых электронных справочных систем, электронных библиотек и архивов публикаций, переход к цифровому телерадиовещанию; развитие системы подготовки и непрерывного образования работников средств массовой информации. Среди важных программных документов, определивших приоритеты развития отрасли «Культура» на среднесрочную и долгосрочную перспективу - Указы Президента Российской Федерации от 7 мая 2012 года № 596 «О долгосрочной государственной экономической политике», № 597 «О мероприятиях по реализации государственной социальной политики», от 1 июня 2012 года № 761 «О национальной стратегии действий в интересах детей на 2012 – 2017 годы», Основные направления деятельности Правительства Российской Федерации на период до 2018 года, утвержденные Председателем Правительства Российской Федерации 31 января 2013 года. В этих документах сформулированы приоритетные направления развития страны и установлены целевые показатели, определяющие основные векторы развития сферы культуры в ближайшей и среднесрочной перспективе. Среди них в сфере культуры: повышение заработной платы работников культуры до уровня средней заработной плат в регионе (пока по объему затрачиваемых на культуру инвестиций Россия находится на одном из последних мест в Европе); повышение качества и доступности услуг сферы культуры, создание условий для эффективного развития услуг учреждений культуры, в том числе с использованием современных телекоммуникационных технологий; 228 развитие профессионального образования и квалифицированного труда. Таким образом, деятельность Министерства направлена на достижение трех стратегических целей: Стратегическая цель 1. Сохранение и развитие единого культурного и информационного пространства Стратегическая цель 2. Создание условий для реализации творческого потенциала и обеспечение прав граждан на участие в культурной жизни Стратегическая цель 3. Повышение эффективности государственного управления в сфере культуры. Итак, Стратегическая цель 1. Реализация таких задач предполагает улучшение качества услуг учреждений культуры, искусства и кинематографии, в том числе создание новых высокохудожественных концертных программ и театральных постановок, предоставление разнообразных многожанровых видов услуг в сфере культуры, внедрение современных форм организации досуга населения, улучшение качества обслуживания посетителей учреждений. Первоочередная задача отрасли – интенсификация деятельности учреждений культуры и искусства по вовлеченности граждан в социокультурные процессы, охват населения обслуживанием учреждений культуры и искусства. Инструментом измерения качества предоставляемых услуг, должен стать уровень удовлетворенности населения работой государственных (муниципальных) учреждений культуры, что проявляется в статистике посещаемости кинотеатров, в том числе частных, и других культурных заведений. 229 Стоит учесть опыт работы министеррства культуры Краснодарского края, разработавшего Порядок изучения мнения населения о качестве оказания услуг государственными учреждениями культуры, искусства и кинематографии. Негативная оценка населения (ниже пороговых значений) может стать здесь причиной признания работы руководителей неэффективной и повлечь расторжение с ними трудового договора. К сожалению, федеральный перечень критериев, по которым будет происходить оценка населением работы руководителей, не включает ни одного показателя, отражающего деятельность в социальной сфере муниципального района. Между тем, такой мониторинг общественного мнения мог бы стать хорошим стимулом для глав муниципальных районов и учреждений по активизации и интенсификации работы в социальной сфере. Также, для улучшения качества проводимых мероприятий и увеличения числа их посетителей стоит расширить тематику мероприятий учреждений, привлекать молодых специалистов для работы с молодежью, использовать новые технологии, широко информировать население об услугах по культурному обслуживанию. Цель 2. Создание условий для реализации творческого потенциала и обеспечение прав граждан на участие в культурной жизни. Основным направлением развития творческого потенциала общества служит вовлечение населения различных возрастных категорий и социальных групп в деятельность учреждений культуры, как в качестве зрителей, так и непосредственных участников культурного процесса. Основным методом служит расширение спектра видов, жанров и направлений культуры и искусства, внедрение новых форм клубной работы, проведение смотров, фестивалей, конкурсов профессионального и самодеятельного народного творчества, развитие дополнительного и профессионального художественноэстетического образования, повышение престижа профессии работников 230 культуры. Достижение Цели характеризуется активностью населения, участвующего в организации культурно-досуговых мероприятий, проводимых государственными (муниципальными) организациями культуры. Цель 3. Повышение эффективности государственного управления в области культуры Основной инструмент здесь - изменение условий оплаты труда работником бюджетного сектора, повышение средней заработной платы до уровня средней зарплаты по региону, введения «эффективного» контракта с работниками, установление базовых окладов, норм труда и типовых штатов, применение профессиональных стандартов. Важную роль в этом могли бы играть Общественные советы при федеральном и региональных министерствах культуры, включающих представителей творческих союзов, общественных объединений различных социальных групп населения (молодежь, инвалиды, пенсионеры), профсоюзные сообщества, организации по защите прав потребителей и т.д. На заседаниях Общественных советов следует утвердить порядок проведения независимой оценки качества услуг в сфере культуры, определить первоочередный перечень учреждений, в которых запланировано проведение мероприятий по оценке качества работы и график их проведения. Органам управления культурой муниципальных образований стоит разработать и утвердить аналогичный План мероприятий по организации независимой системы оценки качества работы муниципальных учреждений отрасли «Культура, искусство и кинематография». Основная задача Общественных советов – недопустимость субъективных оценочных суждений и самодурства при оценке качества услуг в сфере культуры и искусства. В связи с этим, в целях дальнейшего совершенствования системы публичного мониторинга качества услуг в сфере культуры, необходимо создание единой нормативно-правовой базы, 231 определяющей общие государственные требования к процессам и качеству оказания услуг в сфере культуры и искусства для организаций всех уровней и форм собственности. Нормативные документы должны иметь единый понятийный аппарат, быть публичными и доступными для широкого круга потребителей услуг. Требования, применяемые к качеству услуг и организациям, их оказывающим, должны быть применимыми и измеримыми, содержать четкие критерии и параметры, не допускающие субъективности оценки. Объективная оценка результатов, качества и эффективности конкретных муниципальных программ позволяют их индикаторы. С учетом специфики сфер культуры достижение цели муниципальной программы косвенно следующими оценивается ключевыми показателями (индикаторами): Индикатор 1. «Прирост количества посещений организаций культуры по отношению к уровню 2012 года». Увеличение (библиотек, количества посещений организаций культуры учреждений культурно-досугового типа) является одним из целевых ориентиров развития сферы культуры, установленных в Концепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2020 года. Данный индикатор отражает востребованность у населения муниципальных услуг в сфере культуры, а также удовлетворение потребностей личности в ее культурно-творческом самовыражении, освоении накопленных обществом культурных и духовных ценностей; Индикатор 2. «Доля объектов культурного наследия, находящихся в удовлетворительном состоянии, в общем количестве объектов культурного наследия местного (муниципального) значения» (в процентах). Под объектом культурного наследия в удовлетворительном состоянии понимается объект, не находящийся в аварийном состоянии и не требующий 232 капитального ремонта; Индикатор 3. «Прирост количества культурно-просветительских мероприятий, проведенных организациями культуры. Показатель (индикатор) демонстрирует успешность создания условий для вовлечения населения в культурную деятельность. При расчете значений рассматриваемого показателя (индикатора) учитывается количество массовых мероприятий, проведенных организациями культуры. Индикатор позволяет определить динамику числа участников районных и областных конкурсов и фестивалей в сфере культуры по отношению к 2012 году. Положительная динамика значений индикатора будет свидетельствовать о повышении уровня профессионального мастерства участников конкурсов и фестивалей, расширении пространства профессионального художественного творчества, развитии потенциала искусства поселения; Индикатор 5. «Повышение уровня удовлетворенности жителей Киевского сельского поселения качеством предоставления муниципальных услуг в сфере культуры» (процентов). Данный индикатор отражает достижение целей и реализацию поставленных перед учреждениями культуры задач, направленных на улучшение качества предоставляемых ими муниципальных услуг; Индикатор 6. «Отношение среднемесячной номинальной начисленной заработной платы работников муниципальных учреждений культуры к среднемесячной номинальной начисленной заработной плате работников, занятых в сфере экономики региона» (в процентах). Данный индикатор отражает достижение целей и реализацию поставленных перед учреждениями культуры задач, направленных на улучшение материального положения работников учреждений, увеличение 233 количества и повышение качества предоставляемых ими муниципальных услуг; В качестве показателей (индикаторов) успешности решения задач муниципальной программы предусматривается использование показателей (индикаторов), характеризующих выполнение входящих в нее подпрограмм. Описания показателей (индикаторов) подпрограмм представлены в соответствующих разделах муниципальной программы. Показатели (индикаторы) муниципальной программы имеют запланированные по годам количественные значения. Улучшение значений целевых показателей (индикаторов) в рамках реализации муниципальной программы предполагается за счет: повышения прозрачности и открытости деятельности учреждений культуры; роста качества и эффективности муниципального управления в сфере культуры; повышения мотивации работников культуры; внедрения современных информационных и инновационных технологий в сфере культуры; увеличения объемов бюджетного и внебюджетного финансирования сферы культуры. В рамках указанного направления целесообразно продолжить работу по повышению доступности и качества государственных услуг в сфере культуры путем формирования и размещения на электронных ресурсах сведений о государственных услугах, предоставляемых учреждениями отрасли. Кроме того, планируется развивать направление по внедрению и использованию информационно-коммуникационных технологий в общедоступных библиотеках и музеях края, продолжить работу по переводу 234 информационных ресурсов библиотек и музеев в электронный вид и обеспечить доступность к ним через сайты в сети Интернет. Основными направлениями повышения эффективности деятельности органов управления культурой по выполнению возложенных на него функций должны стать: проведение мероприятий по противодействию коррупции в подведомственных учреждениях; развитие системы «обратной связи»: онлайн-рассмотрение обращений расширение масштабов граждан, публичное общественное обсуждение и экспертиза проектов нормативных актов, существенное расширение объема открытых данных, предоставляемых в свободное пользование гражданам, обществу и бизнесу; расширение масштабов государственно-частного партнерства в сфере культуры; реализации механизма общественного мониторинга и контроля за деятельностью органов государственной власти. Ожидаемые результаты от реализации мероприятий по повышению эффективности деятельности учреждений отрасли находят выражение в увеличении результативности и повышении качества предоставляемых населению услуг. Повышение объема и качества платных услуг, оказываемых населению учреждениями стимулирует увеличение деятельности в общем культуры, доли объеме искусства доходов от финансовых и кинематографии, предпринимательской средств учреждений (ориентировочно до 20 процентов), что благоприятно скажется на их финансовой стабильности. Увеличение результативности и повышение качества предоставляемых населению услуг в сфере культуры и искусства имеет социальный эффект: 235 снижение социальной напряженности в обществе, обеспечение социальной стабильности и толерантности, повышение качества жизни населения, формирование условий и стимулов для развития человеческого потенциала. Часть 3. Практические рекомендации. 3.3. Рекомендации по созданию позитивного культурного образа России в мировом сообществе . Позитивный имидж государства играет сейчас определяющую роль в международных отношениях. В зависимости от того какой образ — позитивный или негативный — сложился у страны на международной арене, она способна вызывать доверие или серьезные опасения у остальных государств. Одной из главных проблем реализации национальных интересов России и осуществления российского влияния на постсоветском пространстве является относительная слабость контролируемых механизмов формирования позитивного образа России. Уменьшение влияния и геополитическое отступление России на постсоветском пространстве во многом обусловлено тем, что Россия после распада СССР не смогла сформировать действенные механизмы формирования своего позитивного образа в странах постсоветского пространства, как среди политической и бизнес-элиты, так и среди большинства граждан. Политика формирования позитивного образа имеет все шансы стать одной из ключевых составляющих внешней политики России на постсоветском пространстве, поскольку способна: создать привлекательный образ России для элиты и граждан многих стран СНГ; стать действенным инструментом обеспечения влияния России в странах СНГ; стать основой консолидации пророссийских сил в странах СНГ. Историософский подход к проблеме основан на анализе долговременных структур, действие которых происходит в масштабах столетий, на протяжении жизни многих поколений. Сторонники этого 236 подхода ставят в центр своих исследований изучение культурных механизмов, за счет которых происходит изменение образа России, и сопоставляют динамику этого образа с циклами либеральных и антилиберальных реформ на протяжении XIX – ХХ веков. По их мнению, по мере прохождения ряда циклов реформ и контрреформ ценностные и институциональные основы западного и российского общества постепенно сближаются, а это делает возможным и необходимым все более интенсивное общение России с западными странами. Соответственно, постепенно в циклически-колебательном режиме модифицируется и образ России, как внутри страны, так и за ее границами. При этом совершенно не учитываются различного рода краткосрочные конъюнктурные факторы, которые и являются самыми важными для практических политиков. Этот подход не позволяет ответить на вопрос: через какие социально-политические механизмы поддерживается действие этих долговременных структур? Глобалистский подход учитывает, прежде всего, глобальные факторы в формировании образа и имиджа страны, при этом характеристики образа той или иной страны постоянно сравниваются с некими всеобщими мировыми социально-экономическими и политическим индикаторами, такими как, например, демократия, рынок, права человека. Формирование образа страны, согласно этой концепции, происходит, главным образом, в информационном поле межкультурных глобальных процессов. Образ страны в данном случае выступает как некий межкультурный феномен, некое промежуточное звено анализа действительности, подчиненное развитию универсальных ценностей и межкулькультурных идентичностей в той или иной стране или регионе. Имиджмейкерский подход связан с анализом распространения образов через средства массовой коммуникации, здесь главным предметом изучения выступают национальные стереотипы и механизмы, а также уровни их воспроизводства, включая изучение мифологии, манипуляций и виртуализации политических и социальных процессов. Основополагающим в 237 этой концепции является формирование каналов влияния на массовое сознание или сознание целевых групп, в котором образ страны является плодом внутреннего мифотворчества и воображения. Функционирование этих каналов зависит от работы СМИ, координируемой и направляемой креативными имиджмейкерами. Сторонники рассматриваемого подхода полагают, что столкновение созданных имиджей создает некий баланс влияния и интересов среди разных стран (в силу относительной дешевизны создания имиджа в сравнении, например, с созданием ядерного оружия), поэтому имиджмейкеры должны постоянного трудиться как над формированием имиджа своей страны, так и противодействовать атакам на него извне. Как только работа по формированию имиджа страны приостанавливается, как правило, возникают проблемы восприятия страны за рубежом, поскольку другие страны в это время могут продолжать процесс формирования имиджа, бренда и репутации своего государства, интересы которого зачастую, противоречат интересам государства, в котором власть не уделяет внимание пропаганде своего позитивного имиджа. В этом контексте имиджмейкерский подход в какой-то мере подвержен влиянию теории рационального выбора (в особенности, принципам игры с нулевой суммой, являющейся главной матрицей международных отношений в соответствии с концепцией политического реализма). Наиболее перспективным в качестве методологии исследования применял учитывающий перечисленные выше сетевой подход, основанный на теории неоинституционализма. Сетевой подход позволяет выстроить сложную иерархию взаимодействия социальных сетей и факторов разных типов, начиная с самых краткосрочных и политически актуальных, например, с народной дипломатии и личностного формального и неформального взаимодействия представителей разных стран.. Кроме того, сетевой подход позволяет наиболее адекватно изучить и модифицировать конкретные механизмы реализации факторов, формирующих образ страны, и 238 эти механизмы, в отличие от имиджмейкерского подхода, учитываются, уже начиная с уровня повседневного общения конкретного человека. Сетевой подход, в отличие от историософского, учитывает различного рода краткосрочные конъюнктурные факторы, которые и являются самыми важными для реальной политики. В рамках сетевого подхода могут быть эффективно выявлены социально-политические механизмы, поддерживающие действие долговременных структур и институтов, при этом отрицается какой-либо детерминизм. социальной Сетевой и даже идеологический подход уделяет политической или институциональный большое жизни в внимание структурах анализу массовой повседневности. В рамках этого подхода только на следующем этапе, уже как вспомогательные, разрабатываются и применяются информационные технологии эффективного воздействия на формирование образа страны. В рамках этого подхода, как и в глобалистской концепции, также используются механизмы применения «мягкой силы» (soft power). Однако сетевой подход, в отличие от глобалистского, учитывает, применяя инструменты воздействия «мягкой силы», структуры социального взаимодействия первичного уровня группового, (регионального, межличностного, гендерного и профессионального). В практике международных отношений и в социально-гуманитарных науках вопросы субъективного восприятия стран долгое время считались второстепенными по сравнению с их «реальным» потенциалом. Однако для постиндустриального мира характерны развитые системы коммуникаций и получения информации. деятельности в И потребители, значительной мере и производители ориентируются на в своей сознательно конструируемые в сознании характеристики объектов. В связи с этим, обратное воздействие субъективного воспроизведения реальности на саму реальность стало объектом пристального внимания в международнополитической практике и обслуживающих ее научных дисциплинах. 239 Образ страны – это знаковая модель, опосредующая представления о национальной общности и ее членах через доступные обыденному сознанию понятия и суждения. Далеко не всегда он соответствует реальному положению дел и объективным показателям национального развития. Характер представлений о себе и о своем месте в мире ("внутренний" образ страны) оказывает определенное влияние на восприятие страны за ее пределами ("внешний" образ). В то же время отношение к "иному" и соотнесение себя с другими национально-государственными общностями всегда было и остается одной из основ утверждения собственной национальной идентичности. Образ играет активно-действенную роль в поведении человека, регулирует поведение, осуществляет функции управления действиями. Это имеет место и в международных отношениях. Понятие образа страны тесно связано с понятием «национальные стереотипы». Стереотип - стандартизированный и устойчивый образ, позволяющий получить обобщенное представление о целой категории однородных явлений или объектов. Стереотипы очень устойчивы, с сохраняясь на протяжении жизни нескольких поколений. Понятие образа страны как субъективного измерения информации о ней противопоставляется понятию сущности как суммы объективных научных знаний. Образ может достаточно далеко отойти от сущности. В этом случае можно говорить о том, что образ является необъективным и неадекватным. При этом необъективность образа может проявляться как в переоценке объекта, так и в его недооценке. Переоцененный образ ведет к тому, что к объекту относятся значительно лучше, чем он того заслуживает. Это – очень существенный ресурс. Недооцененный образ ведет к обратной ситуации. Стереотипизированные образы русских, американцев, французов, немцев, армян, украинцев, чукчей и т.д. хорошо известны, например, по анекдотам на национальные темы. Последние являются одной из наиболее распространенных форм существования национальных стереотипов в 240 массовом сознании. Позитивные и негативные национальные стереотипы оказывают весьма долговременное воздействие на образ страны. По отношению к России на постсоветском пространстве аналитические исследования показали наличие целого ряда позитивных стереотипов. . 1. Россия - самая большая в мире по территории и очень богатая природными ресурсами страна. Контент-анализ постсоветской прессы показывает, что этот стереотип проявляется по отношению к России до сих пор. Однако действие его противоречиво. Он порождает как уважение к нашей стране, желание установить с ней более близкие отношения, так и иждивенческие настроения по отношению к РФ (например, желание ряда стран – Украины, Белоруссии, Армении, Грузии – закупать природные ресурсы по заниженным ценам). 2. Россия - мощное государство, оказывающее большое влияние на мировые дела. Этот стереотип восприятия поддерживался советской пропагандой, он был инкорпорирован в биполярную структуру мирового порядка с 1945 по 1991 гг. Особенно он характерен для тех постсоветских стран, которые являются членами ЕврАзЭС и ОДКБ. В этом случае он в большей степени поддерживается официально. Следует отметить, что число людей, разделяющих этот стереотип, постепенно снижается с 1991 по 2007 г.г. 3. Россия - страна высокой культуры, науки, искусства. На постсоветском пространстве этот стереотип связан с пропагандировавшейся в дореволюционной России и СССР ролью русского народа как носителя модернизаторской культуры. Однако в странах Балтии это представление почти не разделяют. Вместе с тем, особенно большое влияние (и основание для своего возникновения) имела эта идея для Центральной Азии, в государствах которой она сохраняется до сих пор, несмотря на активную пропаганду в пользу противоположной точки зрения. 241 4. Россия и русский народ обладают высокой религиозно-культурной толерантностью. К сожалению, этот стереотип восприятия имеет остаточный характер, постепенно исчезая. Причина – активная официальная пропаганда в постсоветских государствах. В ней подчеркивается подавление национальной культуры в «советской империи». Кроме того, элементы ксенофобии, проявляющиеся в России по отношению к иммигрантам с Кавказа и Центральной Азии, также приводят к уничтожению этого стереотипа. 5. Россия – гарант стабильности и развития на постсоветском пространстве. Это представление сохраняется на достаточно глубоком уровне общественного сознания, кроме того, официально поддерживается в странах-членах ОДКБ. 6. Россия - противовес полному господству США и Запада. Степень восприятия этого стереотипа находится в зависимости от географического положения страны. На Западе постсоветского пространства он рассматривается больше как негативный; на Востоке – как позитивный. 7. Россия - наследница всего позитивного, что было в прошлой совместной жизни постсоветских народов. Этот стереотип, в основном, сохраняет свою значимость для людей старшего поколения, а также для людей с левыми (коммунистическими) убеждениями, хотя существует немало сторонников этой идеи и среди других групп населения. 8. Россия намного ближе (не только территориально, но и по культуре, а также экономическим, политическим и социальным институтам) к постсоветскому пространству, чем другие великие мировые державы. Этот стереотип достаточно широко распространен по всему постсоветскому пространству. 9. Россия - естественный центр интеграции постсоветского пространства. Этот стереотип в наибольшей степени разделяется в странах – 242 членах ЕврАзЭС и ОДКБ, в то же время он опровергается официальной пропагандой в странах ГУАМ и Сообщества демократического выбора. Вместе с тем можно констатировать определенную недооценку образа нашей страны, как в самой России, так и в ближнем и дальнем зарубежье. Это утверждение можно верифицировать лишь косвенно, так как достаточно сложно объективно описать такой феномен как сущность России. Можно лишь реконструировать ряд факторов, которые ведут к возникновению устойчивых негативных стереотипов восприятия России. Анализ причин появления подобных стереотипов необходим для того, чтобы выработать стратегию, позволяющую нейтрализовать (или минимизировать) их воздействие. Зафиксируем эти факторы. 1. Безосновательная негативная самооценка, провоцирующая негативные оценки со стороны иностранцев. Для истории России характерна подражательная модернизация. При этом наша страна, находясь на окраине западного мира и нуждаясь в его технических достижениях для защиты собственных границ, была, фактически, первой незападной по своей культуре страной, вступившей на этот путь. Элементы реформ Петра I (начавшихся, на деле, еще в период царствования Алексея Михайловича и даже раньше, во времена царя Бориса Годунова) были повторены азиатскими народами лишь в середине-второй половине XIX в. Благодаря этим реформам Россия превратилась в одну из великих европейских держав. Однако российская культура (со встроенными в ней механизмами самооценки) закрепила тенденцию к подражательной модернизации. В связи с этим существенная часть интеллектуальной элиты России традиционно описывает свою страну, воспринимая Запад в качестве образца того, что должно быть и у нас. Даже некоторые славянофильские идеи были 243 заимствованы из классической немецкой философии. Внутри русской культуры эта тенденция со всей полнотой была обличена в «Вехах» в виде критики «отщепенчества» и «нигилизма» русской интеллигенции. В современном проекте «Мыслящая Россия», посвященном исследованию интеллектуального поля в нашей стране, эта тенденция названа «постоянным соотнесением с Западом». Негативная собственная самооценка, встроенная в традиционную русскую культуру, провоцирует негативные оценки России и со стороны иностранцев, знакомящихся с русской культурой. Кроме того, это делает Россию сильно уязвимой для любой внешней критики, исходящей с Запада. Этим наша страна отличается, скажем, от исламской или китайской культур, имеющих традиционный «иммунитет» по отношению к западным оценкам. Особенно серьезно негативные стереотипы самовосприятия (например, непредприимчивость, отсутствие трудолюбия, алкоголизм, иррациональность поведения, присущие русским) сказываются на представителях бывших советских республик, которые оказались под большим влиянием русской культуры и, соответственно, научились воспринимать россиян их собственными глазами. В частности, сохранение подобных устойчивых стереотипов восприятия показал проведенный нами контент-анализ прессы и неформальных каналов сетевого общения в постсоветских странах (живые журналы, обмен мнений на форумах, письма читателей в СМИ). Пропаганда на Западе против России имеет характер краткосрочной конъюнктурной игры, опирающейся на описанный выше феномен «двойного стандарта», однако, она регулярно воспроизводится с XVIII в., т.е. с периода, когда Россия стала важным игроком в системе европейских держав. Образ «опасного чужака, врага на пороге Европы» часто играл для самих европейских стран консолидирующую роль, позволял обвинять политических противников в сговоре с этим врагом. Исключений, когда 244 Россия описывалась в западной прессе позитивно, достаточно мало – Наполеоновские войны, Первая и Вторая мировые войны, перестройка. В настоящее время в западной прессе постоянно говорится о противоборстве России с Западом. Все чаще журналистами используется риторика времен "холодной войны". Об этом говорят даже сами заголовки, появившиеся за последний год в американских и европейских таблоидах: «С Путинской Россией иметь дело небезопасно» (The Economist), «Куда ушла Россия?» (The Washington Post), «Боевой клич Путина и угроза столкновения с Россией» (Opinion Journal), «Россия возвращается в брежневские времена» (L'Express) и др. Негативный образ России позволяет западным политическим элитам решать целый ряд собственных задач. Их перечислил в своей публикации в газете «The Times» Анатоль Калецки. «Появление Владимира Путина как врага номер один на мировой арене удобно для всех, - пишет он, - Джорджу Бушу это помогает прикрыть геополитические провалы в Ираке и презрение к стремлению европейцев добиться перемен в климатической политике; руководителям Германии и Великобритании Путин помогает скрыть провалы атлантической дипломатии, а новичку Николя Саркози дал было возможность проявить свой жесткий характер, не становясь при этом на антиамериканские позиции. Руководство Европейского Союза получает возможность продемонстрировать солидарность с вновь принятыми в ЕС странами Восточной Европы, не идя при этом на отмену принятых по отношению к ним дискриминационных мер. Эти негативные образы России с Запада переходят и на постсоветское пространство. Постсоветские элиты используют их для того, чтобы интегрироваться с западными элитами, выставляя себя в качестве «форпоста борьбы с Россией». Кроме того, в ряде государств (страны Балтии, Украина, Грузия) обвинения в контактах с Москвой используются прозападными и 245 националистически настроенными элитами с целью испортить имидж своим оппонентам. Постсоветское пространство, согласно Э. Геллнеру, относится к «4 поясу» процесса «ирредентизации», т.е. становления новых наций и национализмов. Любой возникающий национализм должен быть направлен против какого-то внешнего врага («негативного интегратора»), который используется для объединения, интеграции новой нации. К сожалению, практически для всех стран постсоветского пространства, объектом такой «интеграции против» является Россия как бывший имперский центр. Кроме того, рост подобной риторики провоцируется использованием России в качестве «негативного интегратора» многими странами «3 пояса» Э. Геллнера (страны Восточной Европы и Балтии). В английском языке слова «бренд» и «торговая марка» почти синонимы. Тем не менее, в современной теории коммуникаций бренд - образ, который всплывает в сознании как реакция на товарный знак, совокупность эмоциональных связей между торговой маркой и потребителем. Бренд существует в игровом пространстве, он формируется с помощью рекламы, фирменного стиля и PR. Экспансия представителей рекламного бизнеса в сферу формирования национальных образов привела к тому, что понятие «бренд» стало переноситься и на страну. Бренд – намного более устойчивое понятие, чем имидж. Имидж страны - переменный компонент бренда, т. е. изменения в образе, носящие «инновационный» или информирующий характер. Бренд страны формируется десятилетиями, если не столетиями. От национальных стереотипов бренд страны отличается тем, что он тесно связан с устойчивыми формами быта в рамках данной культуры (одежда, кухня, манера поведения). Это очень существенно для туристического бизнеса, 246 который и является основным частным заказчиком в формировании национальных брендов. Другое отличие бренда страны от национального стереотипа в том, что первый связан с характеристиками основных товаров, которые данная страна поставляет на происхождения мировые рынки. При этом добавляет товару какие-то характеристика свойства в страны воображении потребителя. Например, немецкий товар означает «добротность и высокое качество», французский – «особую роскошь и шик», английский – «респектабельность», японский – «высокотехнологичность» и т.д. В этом плане характеристика «российский» мало что позитивного прибавляет товару. Для постсоветского пространства «российский», к сожалению, скорее негативная характеристика в силу еще советской традиции считать импортированные из-за границы потребительские товары обладающими большим качеством и престижем, чем отечественные. Этот негативный стереотип, как показал контент-анализ постсоветской прессы, переносится и на российские бренды. На мировых рынках Россия как бренд ассоциируется, в основном, со следующими товарами: сырье, оружие (особенно, автоматы Калашникова), водка, космические ракеты и спутники, туризм, высокое искусство (классическая музыка и ее исполнители, балет, авангардная живопись, литература), некоторые фольклорные предметы (матрешки, балалайки, шапки-ушанки). Из всего перечисленного не составляется какого-то устойчивого образа. Между тем формирование такого образа, в том числе, на постсоветском пространстве, может очень серьезно благоприятствовать росту экспорта, увеличению туризма и повышению общего престижа страны. Повышение значимости России как бренда на постсоветском пространстве может стать важнейшим резервом интеграционных процессов в области экономики в этом 247 регионе. Возможность рассматривать страну как бренд привела к появлению специфической специальности – «брендирование стран». Еще один элемент образа страны – репутация. Репутация страны – знания о ней, которые носители этого знания считают достоверными. Несмотря на это, репутационное поле населено мифами не меньше, чем все другие, так как люди очень часто формируют свои представления о реальности на основании стереотипов. Репутация - как и национальные стереотипы и бренды - формируется в течение очень продолжительного времени. В последнее время можно говорить о появлении новой специальной дисциплины – «репутационного менеджмента». Последний заключается в постепенном внедрении в нужные сети позитивных образов. Примером может служить т.н. клановый брендинг. Концепция сетевого формирования образа страны, развиваемая коллективом авторов данной монографии, показывает, что репутация страны в большей степени связана с функционированием социальных сетей, в том числе элитных. Репутация страны – это, прежде всего, репутация ее элит. В этом плане репутация России на мировой арене. К сожалению, репутационная стратегия России, как в мире в целом, так и на постсоветском пространстве, в настоящее время практически отсутствует. Репутация России на постсоветском пространстве в ряде аспектов вторична по отношению к репутации в мире, так как региональные элиты в определении репутационных статусов частично ориентируются на общемировые. Здесь мы можем отметить парадокс. Политическая элита России активно участвует в общемировых процессах (прежде всего, на высшем уровне руководства, входящего в такие элитные клубы, как Совет Безопасности ООН и обладающего правом вето и в «Группу восьми индустриально развитых стран»). Наша научная и культурная элита также «вписана» в общемировую, в целом, весьма значительно. В то же время 248 бизнес-элита России в силу недавнего происхождения ее капиталов пока не столь хорошо включена в общемировые элитные сети, что исторически является обычным недостатком класса нуворишей и в других странах, однако в российском варианте этот процесс, в силу скоротечности периода первоначального накопления капиталов, приобрел более острый характер. Мир все еще находится под впечатлением времени «малиновых пиджаков», да и современные русские привычки «чрезмерной щедрости» несколько мешают уже новому бизнес-классу находить общий язык с зарубежными партнерами. Необходимо также признать и то, что российская бизнес-элита остается более независимой от элитных бизнес-сетей Запада, чем элиты других стран СНГ, которые в силу объективных причин остаются более подверженными влиянию «компрадорского класса». В связи с этим, экономические элиты постсоветских стран часто выступают против российских «капитанов экономики» и «компаний-чемпионов» (олицетворяемых такими компаниями как Газпром, Роснефть, Лукойл, РЖД, Северсталь и др.) на стороне своих западных партнеров-спонсоров. В целом, результаты экспертных интервью с аналитиками, занимающимися данной проблематикой в постсоветских государствах, также как и проведенный нами контент-анализ постсоветской прессы, показали, что репутация России в новых независимых государствах, в целом, соответствует ее общемировой репутации, с указанными выше противоречивыми тенденциями. Однако здесь наблюдаются определенные отклонения, в частности, репутация научной и культурной элиты выше, чем в мире в целом. Представленный анализ различных элементов образа России на постсоветском пространстве позволяет сделать следующие выводы: 1. Отношение к России как стране на уровне не только массового сознания постсоветских стран, но и их политических элит, определяется объективной ситуацией в России лишь опосредованно, через образ. 249 2. Стереотипы являются чрезвычайно долговременными элементами образа страны. Россия по отношению к постсоветскому пространству имеет очень серьезный ресурс в виде положительных стереотипов восприятия нашей страны. Эти позитивные стереотипы необходимо подкреплять и развивать государственной политикой в силу того, что многие их элементы имеют «остаточный» характер. 3. В то же время можно констатировать определенную недооценку образа нашей страны в ближнем зарубежье. Причины можно выделить следующие: а) безосновательная негативная самооценка, провоцирующая негативные оценки со стороны иностранцев; б) исторически устойчивое применение к России «двойных стандартов» описания и расистских стереотипов; в) распространенная с XVIII в. по конъюнктурным соображениям западная пропаганда против России, переходящая на постсоветские страны; здесь она используется для интеграции с западными элитами, а также националистических с элит; целями г) внутренней становление консолидации новых вокруг национализмов на постсоветском пространстве, при этом объектом «интеграции против» является Россия как бывший имперский центр. Все это требует проведения специальной государственной информационной политики, направленной на искоренение негативных стереотипов. 4. Имидж страны представляет собой те компоненты образа, которые поддаются целенаправленному воздействию. Имидж России со времен Петра Великого, строится, прежде всего, по признаку отношения к Западу. В то же время, имидж России на постсоветском пространстве как сознательный инструмент нашей внешней политики, практически не проработан. Фактически здесь также используются различные позитивные стереотипы. Следовательно, необходима разработка специальной имиджевой политики на постсоветском пространстве, отличной от имиджевой политики нашей страны в других регионах мира. 250 5. Россия как бренд в недостаточной степени «раскручена» на постсоветском пространстве. Из товаров, которые ассоциируются с Россией на мировых рынках, не составляется какого-то устойчивого позитивного образа. Повышение привлекательности российских брендов на всех уровнях (от товаров широкого потребления до высокотехнологичной продукции «группы А») является одним из важнейших ресурсов экономической интеграции. Напротив, для постсоветского пространства «российский», к сожалению, скорее негативная характеристика в силу еще советской традиции считать, что импортированные из-за границ товары обладают большим качеством и престижем, чем отечественные. Этот негативный стереотип переносится и на российские бренды. Это требует проведения сознательного странового брендинга в отношении России. 6. Формирование позитивной репутации является чрезвычайно длительным процессом. Репутация страны связана, прежде всего, с позицией ее элитных социальных сетей. Репутация России на постсоветском пространстве противоречива. Ее повышает высокая оценка научной и культурной элиты и резко понижает низкая оценка бизнес-элиты, а также – противоречивые оценки политической элиты. К сожалению, репутационная стратегия России, как в мире в целом, так и на постсоветском пространстве в частности, в настоящее время практически отсутствует. Для современной России необходима разработка стратегии репутационного менеджмента. Развитые страны тратят значительные средства на поддержание своего позитивного имиджа: например, США — более 1млрд. долларов в год государственных инвестиций (плюс 2 млрд. долларов частных). Помимо этого большие средства выделяются на развитие публичной дипломатии, призванный продвигать этот имидж: США — более 1млрд. долларов в год; Франция — 1 млрд. долларов, Великобритания — 1 млрд. долларов, Германия — 218 млн. долларов, Япония — 210 млн. долларов. Россия 251 обратила внимание на необходимость развития своего позитивного имиджа только в последние годы. Однако структур, специально созданных для реализации гуманитарной стратегии России на постсоветском пространстве, пока не существует. Большинство государственных структур, как и НПОНКО, которые по роду своей деятельности должны работать в этом направлении, выполняют лишь небольшую часть от необходимого. Кроме того, в нашей стране явно недостаточно экспертов и менеджеров, способных своими знаниями и авторитетом продвигать процесс гуманитарной «интервенции» России. Безусловно, существуют достаточно мощные исторически сложившиеся «островки» культурологического влияния, например, сотрудничество в области кинематографа: российские фестивали по-прежнему притягивают интерес авторов и производителей кино в СНГ. Очень велико значение российского телевидения, печатных изданий и русскоязычной научной и развлекательной литературы, поп-музыки, театра и особенно российского сегмента сети Интернет. Рунет приковывает к себе массу внимания, выполняя, по сути, функцию продвижения пространства русского языка для элит. Российское информационное пространство сумело притянуть к себе массовый интерес населения постсоветских стран. Этому способствовали две причины. Во-первых, русский язык по-прежнему остается основным языком коммуникации между группами элит в ряде постсоветских стран. Во-вторых, на протяжении последних 15 лет русский оставался главным языком телевидения и массовой культуры в СНГ: первый и второй канал российского телевидения транслировался почти во всех странах. Однако национальный язык в каждой стране усиливает свои позиции, и при помощи государства активно входит в медийное пространство, поэтому без поддержки из России коммуникационная сила русского языка будет уменьшаться. Преимущество русского языка на постсоветском пространстве закономерно после семидесяти лет СССР, но после распада Союза это 252 преимущество до 2002-2004 г.г. почти не поддерживалось в рамках официальной политики Кремля. Существование русского смыслового пространства в последние 15 лет основывалось, во многом, на успехах российской элитной и, в особенности, массовой культуры (при очевидном упадке в развитии каналов трансляции и развития некоторых национальных культур, уже не поддерживаемых советской системой). Это пространство во многом также де-факто поддерживалось и национальными элитами многих стран СНГ, большинство представителей которых обучалось в ведущих университетах СССР на русском языке. Известно, что из выделенных на создание позитивного образа России 100 млн. долларов почти половина была потрачена на телеканал Russia Today. Англоязычный телеканал Russia Today, открытый в 2005-м, – пример попытки рассказать человечеству о происходящем в России и вокруг нее с российской точки зрения. Не совсем ясно, однако, что понимается под «российским взглядом» и почему он должен быть интересен и привлекателен для западного зрителя? Не вполне ясно, на какого зрителя ориентирован продукт: новостные сюжеты дают весьма поверхностное представление о том, что происходит в России, а о происходящем в мире зарубежный зритель, вероятно, предпочтет узнать из собственных СМИ. Прежде чем улучшать имидж России, новому телеканалу предстоит поработать над собственным имиджем. Пока что Russia Today ассоциируется с государственной пропагандой, что крайне неблагоприятно с точки зрения привлекательности. Возникающие содержательные проблемы отчасти можно объяснить бюрократизацией в области стратегического планирования, а также отсутствием «имиджевой стратегии». Отдельные ведомства осуществляют разрозненные проекты, и часто бывает сложно понять, кто на самом деле отвечает за российскую soft power. В феврале 2005 года было создано Управление по межрегиональным и культурным связям с зарубежными странами при Администрации Президента Российской Федерации. Это 253 ведомство официально считается основным, но оно далеко не единственное. При МИДе РФ существует Российский центр международного научнокультурного сотрудничества (Росзарубежцентр), научными обменами занимается Российская академия наук, международные культурные проекты курирует Федеральное агентство по культуре и кинематографии. В 2006-м группу этих структур пополнила Комиссия Общественной палаты Российской Федерации по международному сотрудничеству и общественной дипломатии. Получается, что руководящих, координирующих и консультативных органов в избытке, а стратегия по-прежнему отсутствует. Однако, даже если бюрократическая машина рано ли поздно произведет на свет стратегический документ, вряд ли он будет эффективным. Опыт США в Ираке показывает, что государственно-бюрократический подход к формированию имиджевой стратегии дает наихудший результат. Пути формирования привлекательного образа России должны стать предметом широкого обсуждения с участием экспертного сообщества, представителей бизнеса, неправительственных организаций, средств массовой информации. Пока же, за неимением оригинальной идеи, можно ожидать, что упор будет сделан на привычный и кажущийся беспроигрышным экспортный ресурс – культуру. Культура действительно способна стать одним из элементов публичной дипломатии. В этом случае России необходимо расширить сферу имиджевой политики за счет инвестирования в долговременные образовательные и культурные программы. Практически каждое государство, заботящееся о своем внешнем образе, имеет культурные институты за границей. Следует провести кардинальный ребрендинг оставшихся с советских времен зарубежных культурных центров. Такие «институты России» должны быть максимально открытыми и лишенными официоза. От них ожидается предоставление реальной помощи всем желающим посетить Россию, приехать на учебу, наладить контакты. Очевидна потребность в 254 развертывании системы стипендий и программ студенческого обмена, доступной всем желающим. Ясно, что на имидж необходимо тратить не меньше, чем другие развитые страны. При этом важно привлекать не только государственные, но и частные инвестиции, как это принято во многих зарубежных странах. Мониторинг СМИ стран «Большой Семерки» (январь — август 2010 г.), целью которого было изучение образа России за рубежом, показал, что внимание к России в СМИ G7 минимально. В результате исследования материалов 110 зарубежных СМИ экспертами было выявлено следующее. Интерес к России возникает по политическим вопросам, особенно в свете российско-американских отношений. Внимание к представителям бизнес-сообщества РФ появляется в случае их активности на западных рынках. Всплески внимания к России в СМИ стран G7 связаны с вопросами мировой безопасности и энергетики, а также проблемами прав человека и акциями оппозиции. Среди факторов, отрицательно влияющих на имидж России, выделяются, прежде всего, коррупция и преступность. В зарубежных социологических исследованиях также отражаются негативные тенденции восприятия образа России мировой общественностью. Так, интересен, по наблюдению политолога Е.В. Василенко, рейтинг оценки роли государств в мировой политике, ежегодно составляемый экспертами Международной службы BBC, Университета Мэриленд и социологической службы GlobeScan. Судя по данным этого исследования, в 2009-2011 гг. после военных действий в Южной Осетии и газового конфликта с Украиной внешнеполитический имидж России существенно ухудшился. Если в 2008 году влияние России на мир негативно оценивали 35% респондентов, сегодня цифра возросла до 38%. При этом хуже всего роль России оценивают жители Германии: большинство (58%) опрошенных назвали ее отрицательной, и лишь 20% — положительной. Наиболее благожелательно по отношению к 255 России настроены граждане Индии — 58 % респондентов считают влияние России на мировую политику положительным. В позитивном ключе имидж России оценивают также в странах Латинской Америки — Бразилии, Чили. В Европе наиболее позитивное отношение к России у жителей Италии. Среди проблем, препятствующих формированию позитивного имиджа России за рубежом, российские эксперты обычно называют: ангажированность западных СМИ и коммуникационных площадок (как известно, в информационных войнах нет запрещенных приемов, и надо всегда быть готовым получить «дружеский удар ножом в спину»); отсутствие долгосрочной стратегии построения целостного имиджа государства; существование негативных стереотипов и мифов о России в массовом сознании («КГБ, мафия, баня, водка, икра и гармонь»). Российские эксперты выявили десять основных стереотипов, которые портят имидж России в средствах массовой информации5. Подавляющее большинство стереотипов о России сложилось еще во времена железного занавеса, когда выстраивался образ «советского агрессора» (врага), и в последующие периоды развала СССР, экономического и политического кризисов, обусловивших имидж «слабой» и «плохо управляемой» России. Между тем, как показывают исследования, именно эти стереотипы продолжают оставаться ключевыми элементами представлений о России, формировать восприятие сегодняшнего дня страны, ее экономических и политических реформ, процессов в социальной и культурной жизни общества. Живучесть этих стереотипов связана как с активностью западных СМИ, так и с пассивностью отечественной публичной дипломатии, развитию которой уделяется пока недостаточно внимания. СТЕРЕОТИП евроатлантического «пренебречь». 1: Россия фронта, «уязвима» интересами перед (мнением) лицом России единого можно 256 СТЕРЕОТИП 2: Наиболее результативным вариантом диалога с Россией является давление на нее. СТЕРЕОТИП 3. В России продолжается стагнация социальной сферы СТЕРЕОТИП 4. Экономический рост не имеет долгосрочного характера, для России характерны высокие инвестиционные риски СТЕРЕОТИП 5: Россия проводит неадекватную политику (начала в Чечне теперь на Украине). СТЕРЕОТИП 6: В России не соблюдаются права человека СТЕРЕОТИП 7: Отход от европейской демократии. Неэффективность власти. СТЕРЕОТИП 8: Россия лидирует в международном коррупционном рейтинге. СТЕРЕОТИП 9: Россия — это «обрубок СССР», Россия вынашивает имперские амбиции. СТЕРЕОТИП 10: Заданность информационного ньюслайна в освещении России. В июле 2009 г. накануне первого официального визита президента США в Москву журнал The Economist разместил на обложке фотографию улыбающегося Б. Обамы, стоящего на трапе самолета. Но вместо входа в самолет Обама попадает в пасть гигантского медведя-гризли. «Добро пожаловать в Москву», — гласит подпись под изображением. Традиционным с времен еще Первой мировой войны для мировых СМИ стало карикатурное изображение России как злобного медведя, угрожающего цивилизованному миру. Оно давно утратило новизну и перешло в разряд штампов. Тем не менее, избитый образ в периоды обострений отношений с Западом пока нечем заменить. 257 Западные исследователи, вслед за российскими, задаются вопросом: если Россия не медведь, то что же? Четкого ответа на этот вопрос российская коммуникационная стратегия сегодня не имеет. Между тем, ведущие западные специалисты в области национального брендинга, к числу которых принадлежит британский бренд-менеджер У. Оллинс, справедливо отмечают, что в образе России за рубежом, помимо негатива, есть много позитивных составляющих: музыка, литература, смелость, отвага, сила. Но эти позитивные аспекты ее имиджа, которые сложились в прошлом, сегодня недостаточно активизированы в мировых каналах коммуникаций. При этом сила, по мнению Оллинса, это уже неоднозначная характеристика, поскольку сила вызывает страх. Таким образом, в восприятии России за рубежом чувство уважения смешано со страхом: «Необразованные люди вообще ничего не знают о России — многие, наверное, думают, что Сталин до сих пор жив. А образованные люди боятся — мы не знаем, чего от вас ждать». Таким образом, сегодня можно выделить три ключевых составляющих в образе России за рубежом: сила, вызывающая страх; таинственность далекой северной страны; достижения русской культуры и спорта, которые во многом в прошлом. Первый образ олицетворяет фигура В. Путина, которого уже называют «самым раскрученным отечественным брендом». В имидже Путина за рубежом также находят отражение основные социокультурные и исторические стереотипы, характеризующие Россию: • КГБ: российского премьера до сих пор представляют как бывшего агента советской спецслужбы; • Таинственность, загадочность, непредсказуемость: за рубежом Путина считают сильным и изощренным тактиком, который добивается 258 целей, переигрывая оппонентов, «хитроумным гроссмейстером, который всегда играет черными, но выигрывает». Таким образом, тема тайн, загадок и неизвестности является одной из основных черт восприятия России. «Россия — как матрешка: ее раскрываешь, а там тайны одна внутри другой», — такие ассоциации возникают не только у иностранцев, но и у российских граждан. Приподнять завесу тайны над образом России попытались специалисты американского агентства Adore Creative, создавшие рекламный ролик для презентации Олимпиады 2014 в Сочи под названием «Russia, the Door Is Open» (Россия: дверь открыта). Видео начинается с символического открытия ворот в Кремль, затем последовательно распахиваются шесть следующих дверей, представляющих образы современной спортивной и культурной России: фигурное катание, балет, горнолыжный спорт. Креативный директор Р. Уэйнрайт стремился показать западному зрителю, что «Россия — уже не закрытая страна, она такая же, как большинство западных государств, но во многих отношениях более привлекательная». Успех ролика, созданного Adore Creative, объясняется тем, что в нем были использованы те составляющие образа России, которые вызывают интерес и уважение на Западе: культурные ценности и спортивные достижения. Следовательно, другой важнейшей чертой образа России за рубежом является богатство российской культуры и искусства. Однако сегодня очевидно, что российские культурные ценности недостаточно представлены в мировом информационном пространстве. Еще одной проблемой, препятствующей процессу формирования конструктивного имиджа России, является отсутствие интереса к проблеме имиджа среди граждан. Имидж государства в понимании большинства россиян — категория эфемерная, слабо осознаваемая, стоящая в одном ряду с другими модными клише: модернизацией, инновациями и т.п. Одна из 259 причин, по мнению социологов, в том, что в России до сих пор доминируют «ценности выживания». В рамках поведенческой экономики принято считать, что общества с ориентацией на ценности выживания развиваются в условиях ненадежности условий жизни и низкого уровня благосостояния. Жители этих стран ощущают опасность, исходящую от иностранцев, не приветствуют этническое разнообразие и культурные изменения. Неопределенность вызывает у них неуверенность по поводу условий выживания. Чтобы максимизировать предсказуемость, люди ориентируются на абсолютные правила и хорошо знакомые нормы. Социологи утверждают, что в ментальности граждан таких стран уровень межличностного доверия и доверия к власти весьма низок. Так, средний россиянин намного больше жителей большинства европейских стран склонен к «эгоистическим» ценностям — власти, богатству, личному успеху и признанию. В обществах, где преобладают такие ценности, мало интереса вызывают глобальные проблемы, а решение повседневных тактических вопросов считается более предпочтительным, чем построение долгосрочных стратегий развития. В таком же ключе россияне воспринимают и тему имиджа государства: граждане считают, что гораздо важнее решить насущные экономические проблемы, а проблемами имиджа должны заниматься страны побогаче. Таким образом, вопрос о формировании благоприятного имиджа России связан с необходимостью актуализации этой проблемы в массовом сознании, что невозможно без определенных изменений в ментальности и системе ценностей граждан. В долгосрочной перспективе имиджевая политика государства будет просто неэффективна, если ценностные установки россиян по-прежнему будут сводиться к ценностям выживания. Из всего изложенного можно выделить четыре основные проблемные зоны коммуникационной стратегии России, на которые важно обратить внимание власти и экспертного сообщества страны: 260 - Обозначившийся явный недостаток средств на продвижение позитивного имиджа России можно восполнить не столько за счет государственных инвестиций, сколько за счет коммерческих и частных вложений (крупные госкорпорации, различные общественные фонды и пр.) и довести до 1 млрд долларов в год. - Негативные стереотипы о российской внешней политике недостаточно активно разоблачаются отечественными журналистами и муссируются зарубежными масс-медиа: необходима специальная программа разоблачения «черных мифов» о России в отечественных и зарубежных СМИ. - российская информационном необходима внешняя пространстве специальная политика недостаточно средствами публичной программа по активизации усилена в дипломатии: отечественной публичной дипломатии. - Современные достижения отечественной культуры, искусства, науки, спорта недостаточно представлены в каналах масс-медиа, слишком много внимания отводится шоу-бизнесу, реалити-шоу, которые на самом низком уровне освещают культуру нашей страны. Образ «сильной и таинственной» России имеет сегодня не вполне позитивный оттенок — сила вызывает страх: необходима инверсия в восприятии образа, «сильная и таинственная» Россия должна раскрыться с позитивной стороны — как современная динамично развивающаяся евразийская держава, способная к конструктивному диалогу со странами Европы и Азии, важный мост между Европой и Азией, влиятельный центр силы в мировой политике, способный оказывать позитивное влияние на решение глобальных проблем. Часть 3. Практические рекомендации. 3.4.Предложения по внедрению результатов работы. 261 Примерный перечень организаций, подведомственных Министерству культуры Российской Федерации, которым рекомендуется направить результаты данной работы Реформирование России, растянувшееся уже на четверть века, попрежнему содержит большое количество проблем и рисков. Исторический опыт показывает, что именно в эпохи преобразований существует наивысшая угроза социальным системам. В эти исторические периоды – их называют фазовыми переходами – общество, ослабленное непосильным грузом собственных проблем, а также активным вмешательством внешних сил, ищет новые варианты решения стоящих перед ним за-дач. И поэтому обращается за опытом к сопредельным и/или «передовым» странам. Заимствование чужого опыта далеко не всегда бывает продуктивным. В конце ХХ в. на какое-то время дискурс модернизации был почти полностью вытеснен из социально-гуманитарных исследований глобализационной проблематикой, но в последнее десятилетие он вновь отчетливо проявился. Причем понятие «модернизации» стало ускоренно обрастать уточняющими смысловыми толкованиями и контекстовыми коннотациями, явно произраставшими из российских реалий. Это является не бесполезной попыткой раскрыть многозначность и сложность модернизации как явления нового этапа развития и переосмыслить закрепленное за этим феноменом понимание в общественных науках. Наиболее распространено понимание модернизации как социально-экономического «подтягивания» развивающихся обществ к уровню стран, уже находящихся в процессе преобразования в постиндустриальные (информационные) общественные организмы. Это так называемая «догоняющая модернизация». Этот тип модернизации был характерен в большей степени для второй половины ХХ в. И на определенном этапе сыграл свою позитивную роль в решении не только экономических задач, но и социокультурного обновления. Таким образом, на опыте стран, достигших существенных успехов на пути такой модернизации, стало очевидно, что средствами одних только 262 экономических, политических и инфраструктурных преобразований всеобъемлющую модернизацию осуществить невозможно. Не менее значимую (если не основную) роль играет именно социокультурное обновление всей общественной системы стран, вступивших на путь модернизации. Современная модернизированная экономика не в состоянии конструктивно функционировать в условиях архаической социокультурной системы, в отсутствие политических и социальных свобод населения, при практикуемых обычаях, сдерживающих предпринимательскую инициативу граждан, в ситуации доминирования традиционных ценностей в культуре повседневности. Осмысление России как страны с незавершенной модернизации объясняет многие явлении нашей современной жизни. В условиях незавершенной модернизации между нормами повседневной жизни и официальными нормами возникает разрыв, в котором наибольшие шансы на успех оказываются у структур, организованных по типу мафии. Поэтому, утверждает автор, нормы тюремного мира пронизывают все нашего общество сверху донизу от государственных институтов до повседневной жизни. Сложность и неоднозначность социокультурных изменений, происходящих в разные культурно-исторические периоды, в разных странах и с разной степенью интенсивности, а главное – с разными результатами, позволяет нам считать, что любые попытки представить современный этап модернизации России в рамках какой-либо одной «жесткой» модели не охватывает суть изменений в том варианте, который осуществляется в России. Речь идет онеобходимости создания новой культурной среды социального функционирования общества как системы, которая сможет обеспечить и поддержать такое функционирование адекватными нормативами социальных практик и культурных порядков. Для осуществления подобной программы социокультурной модернизации 263 нужно с большей или меньшей ясностью ответить на два других вопроса: какую культурную среду необходимо создать и какие ресурсы могут способствовать решению этой задачи в ближайшие десятилетия? Политическая власть и элита должны определиться: на какие ограничения исторической культурной традиции они готовы пойти ради ускорения социального и экономического развития; сколь решительно они готовы преодолевать консервативно-патерналистские ожидания, свойственные зависимым от государственного патронажа социальным аутсайдерам (пока еще составляющим электоральное большинство); какую степень свободы политического, социального и культурного самовыражения людей власть готова допустить и т. п. Реализация модернизационных стратегий посредством таких механизмов, как интеграция в мировую систему хозяйствования, развитие экономической и научно-технической системы, информационно-коммуникативных технологий, внедрение новых образовательных практик и пр., порождает серьезные социально-культурные трансформации. Отечественный и зарубежный опыт модернизации свидетельствует о том, что при отсутствии баланса модернизации/архаизации на разных этапах преобразований социокультурные изменения влекут за собой обострение проблем, связанных с несоответствием жизненного уровня населения и общественной морали идеям смены социально-экономического и культурно-исторического типа развития. В контексте обозначенной проблемы наиболее приемлемой представляется трактовка культуры как особой программы социального поведения, взаимодействия и коммуникации людей, задающая этому взаимодействию упорядоченный и конструктивный характер и обеспечивающая эту сферу социальной жизни продуктами специальной деятельности, называемой «символическим производством», в его интеллектуальных, художественных, религиозных, этнографических и иных формах. Если мы апеллируем к 264 коммуникативной сущности и семантико-символическим ресурсам культуры, то целесообразно понимание культурной политики как части государственной политики, обеспечивающей функционирование культуры общества. Эта политика базируется на определенных ценностно-смысловых основаниях, отвечает определенным целям и имеет приоритеты, соответствующие типу государства. Оперирование понятием «культурная политика» позволяет институтам власти перевести ценностно-смысловые основания, ядро которых определено в Основном законе страны — Конституции РФ, на уровень реалий и конкретных управленческих решений. На основе определенных ценностно-смысловых «параметров порядка» разрабатываются инструменты и механизмы культурной политики, посредством которых реализуется комплекс разного рода программ и проектов, имеющих стратегическое значение для социокультурного развития страны (региона, локальной территории и т. д.). Цели культурной политики могут быть определены как: • обеспечение актуальных социокультурных интересов и запросов общества; • реализация государственных интересов в социокультурной сфере; • регулирование социального поведения людей средствами культуры; • развитие идеологии коллективного существования в социально конструктивном направлении. Множественные функциональные задачи культурной политики могут быть сгруппированы в три основных блока. Все они отвечают коммуникативной направленности действий акторов культурной политики и прежде всего – государства, обеспечивая целостность социокультурного ландшафта и устойчивость коллективной идентичности, поскольку в область стратегирования включены разноуровневые и разномасштабные срезы современной социокультурной политики. Система коммуникаций призвана 265 удерживать трудно достигаемое концептуальное единство модернизационной стратегии с ее ориентацией на кардинальное обновление культурной среды и укрепление человеческого капитала. «Встраивание» идей модернизации в стратегию культурной политики основывается на принципах социальной справедливости и политической стабильности, сбалансированных с целями рыночной экономики. Первый блок задач культурной политики направлен на формирование ценностно-смыслового социокультурного ядра сознания поведения (картины людей, мира) придание ему и регуляцию необходимого нормативного характера посредством: • воспитания и образования (социализация и инкультурация личности); • социального контроля (мониторинг социокультурных запросов и ожиданий населения); • социокультурного управления (осуществление культурных экспансий, манифестаций и табуирования). Второй блок задач связан с культурной деятельностью и включает производство и реализацию продуктов актуального символического творчества, обеспечивающего нормативное осуществление социокультурных порядков сознания и поведения людей в разных формах: • вербальных художественных, философских и беллетристических; • невербальных художественных (изобразительных, скульптурных, музыкальных, пластических, игровых); архитектурных, • религиозных обрядово-ритуальных; • этнографических обрядово-ритуальных. Третий блок задач ориентирован на обеспечение кумулятивных и трансляционных функций культуры с учетом ее модернизационных 266 контекстов, тo есть связан с охраной и функциональным использованием символических продуктов прошлых эпох, сохраняющих свою идеологическую значимость в указанных целях, в формах. Не только государство, но и общество заинтересовано в поддержании основных направлений управленческой активности как инструмента культурной политики. Она проявляется: • в осуществлении социального контроля над общественными процессами средствами культуры; • в диагностике социальных проблем общества на основании его культурных проявлений; • в научной экспертизе вероятных социокультурных последствий социально значимых проектов и решений; • в культурной регуляции нормативного социального поведения населения; • в манифестации культурно поощряемых примеров социального поведения средствами • в искусства; регулировании практик культурного досуга населения; • в стимулировании развития гуманитарной эрудиции населения; • в сохранении объектов историко-культурного наследия (материальных, художественных, письменных), идеологическая историкопатриотическая работа с использованием этих объектов и т. п. Результатом последовательного и согласованного решения этих задач и стимулирования деятельности развития в намеченных станет формирование направлениях новой культурной культурной среды с запрограммированными ценностными доминантами и иерархиями. Поэтому первостепенной задачей стратегической разработки направленности культурной политики должно стать ясное формулирование желаемых культурно-ценностных композиций в социальных ориентировках населения. 267 Российское общество (как и любое другое) – самоорганизующаяся естественно развивающаяся система. Управлять – значит знать законы этой самоорганизации, устройство самовоспроизводящихся структур, образующих что может общество подсказать, какие управленческие воздействия необходимы и реализуемы, а какие нет. Итак, третий тезис – «эффективное управление развитием России предполагает знание механизмов общественной самоорганизации. Общество предстает в единстве трех его срезов – экономики, политики и идеологии, образующих важнейшие сферы социальной жизни. Регулирующие их институты являются базовыми элементами данной модели. Совокупность базовых экономических, политических и идеологических институтов мы называем институциональной матрицей. Как устойчивые самовоспроизводящиеся структуры данные матрицы формируют своеобразный «невидимый» скелет общества, его архетипическую структуру. В институциональной структуре обществ действуют базовые (доминирующие) и комплементарные (дополнительные) институциональные матрицы. Это означает, что институты рынка сосуществуют с институтами редистрибуции, демократия и федерация – с принципами унитарности и централизации, а субсидиарные личностные ценности уживаются в общественном сознании с ценностями коллективными, коммунитарными. Принципиально важно, что история стран характеризуется устойчивым доминированием одной матрицы, которая определяет рамки и пределы действия комплементарных институтов. Именно доминирующая матрица отражает основной способ социальной интеграции, стихийно найденный социумом в условиях проживания на данных пространствах, в определенной окружающей среде. Цели модернизации обусловливают, почему в современную модель экономического управления наряду с такими факторами производства как земля, труд и капитал должны быть включены институ-циональные формы 268 получения и организации знания. Это, несомненно, относится в первую очередь к постиндустриальным обществам, но также и к индустриальным обществам, которые желают быть «современной, устремлённой в будущее молодой нацией», занимающей достойные позиции в мировом разделении труда. Земля как фактор производства была институционализирована в общест-вах суверенитета. Собственник земли, феодал, воплощал законную власть. Позднее дисциплинарные общества институционализировали капитал в либерально-демократических системах политических партий. Политическая власть капитала стала возможной во многом благодаря буржуаз-ным революциям, потрясшим Европу в новое время. Труд как фактор производства также имел рево-люционное значение, пока не был институционализирован кейнсианскими реформами в формах жё-сткого государственного регулирования рыночных отношений. Таким образом, обрели второе дыхание профессиональные союзы, возникла система социального обеспечения и охрана труда. Что касается знания, его институционализация в политической системе государства была осуществлена разве что в утопиях. Ныне роль научного сообщества не может и не должна ограничиваться разработкой экспертных оценок экономического развития страны, к которым и прибегают-то впервые за последние двадцать лет: такие оценки, к примеру, были даны в материалах заключительной сессии 2008 г. Общего собрания РАН «Научно-технологический прогноз – важнейший элемент стратегии развития России». Уровень производительности труда на одного занятого в российской экономике по паритетам покупательной способности составляет 27 % от уровня производительности в США и 42 % от уровня Германии и Японии. Это означает, что российская экономика находится в стадии развития Западной Европы конца 1960-х гг. и Южной Кореи начала 1990-х. Как исходные молекулы ДНК и РНК являются матрицами для построения соответствующих макромолекул, так и матрицы базовых и 269 комплементарных институтов создают основу для считывания информации и последующего синтеза живых социальных и институциональных форм. Но если в биологии эти процессы происходят за сотые доли секунды, то в человеческой истории взаимодействие базовых и комплементарных форм с отбором тех сочетаний, которые соответствуют исходным матрицам и одновременно эволюционно модернизируют социальные формы, занимает порой от нескольких лет до десятилетий и даже столетий. История рано или поздно находит необходимый институциональный баланс, адекватное времени и месту соотношение базовых и комплементарных форм. Общества начинают свою жизнь тогда, когда они приобретают способность генетически воспроизводить «нажитую информацию», и институциональные матрицы служат механизмом ее передачи. Поэтому выявление институциональных матриц закономерно только для обществ с воспроизводящейся доинституциональной» историей, эпохе. и их бесполезно Определение искать специфики, «в содержания доминирующей в обществе институциональной матрицы, как и механизма взаимодействия осознанно базовых и осуществлять комплементарных институтов, институциональное позволяет строительство и минимизировать социальные издержки эволюционного развития государств. Покажем на иллюстративном примере, как действует механизм самовоспроизводства общественной структуры России. В конце XIX века в Российской империи институциональный баланс был смещен в сторону редистрибутивных экономических механизмов и унитарно- централизованных политических процедур. Личностные и демократические ценности находились полноценная предполагают на общественная периферии общественного структура и сосуществование ее базовых сознания. динамическое Но развитие (доминирующих) и комплементарных (репликативных) институциональных форм. Поэтому неизбежно параллельно с традиционными механизмами стали выстраиваться 270 дополнительные практики, заимствованные преимущественно из европейских стран. Причем развитие новых институтов зачастую было не столько актами взвешенной политики, сколько стихийной реакцией сверху и снизу на проблемы общественного развития. Поэтому они внедрялись или половинчато, или, наоборот, без меры. Так, в экономической сфере стал агрессивно развиваться рынок – «русский капитализм». В политической сфере началось партийное строительство, борьба за выборы и новую прозападного типа конституции. Лозунги свободы личности и индивидуализма, борьба с присущей стране соборностью характеризовали идеологическую воспроизводства сферу. С точки происходила зрения принципа пристройка матричного комплементарных (репликативных) форм к базовым. Но под влиянием социальных сил этот процесс стал носить неестественный характер. На фоне предшествующего кризиса предпринимались попытки не дополнить и компенсировать, а заместить базовые формы комплементарными, то есть демонтировать институциональную матрицу российского государства. Это привело к угрозе его не только самого его развития, но и выживания, что выразилось (после временного подъема) в социально-экономическом упадке и внешне наблюдаемом хаосе, которые современные синергетики назвали бы точкой бифуркации. Еще раз стоит воспользоваться аналогией из биологии. Выбор режима воспроизводства живого организма определяется геномом, или банком данных, где хранится вся генетическая информация. Попытка пойти по другому пути в истории России и привела к тому, что процесс этот завершился революцией как спонтанным возвращением общества к доминированию базовых институтов, наблюдавшаяся в России в начале ХХго века – демонстрация объективного действия матричного принципа самовоспроизводства институциональных структур. 271 Приведенный пример иллюстрирует важную в политическом отношении особенность проявления механизма самоорганизации социальноэкономических систем, то есть систем с участием сознательного человека. Она состоит в том, что для подстройки институциональной структуры посредством использования комплементарных форм необходима целенаправленная и взвешенная деятельность социальных субъектов. Иначе стихийное действие доминирующих структур хотя и будет обеспечивать развитие, но только через кризисы. Они хорошо описаны в экономической теории как кризисы перепроизводства (в рыночных экономиках) и кризисы недопроизводства (в редистрибутивных экономиках). В первом случае к ним приводит стихийное действие рыночных сил, не компенсируемое редистрибутивными механизмами централизованного (государственного) регулирования. Во втором случае - экономические кризисы являются следствием недостаточного внедрения в практику редистрибутивных экономик обменных рыночных институтов. Во всех случаях задача состоит в том, чтобы проложить оптимальный для каждой конкретной страны путь между Сциллой революций, если доминирующая матрица займет тотально господствующие позиции, и Харибдой кризисов, когда развитие институтов комплементарной матрицы явно ограничено. То есть, обществу предстоит формировать оптимальный институциональный баланс и каждый раз находить требуемые пропорции базовых и комплементарных институтов. Современная Россия для обществоведов – гигантская научная лаборатория, где в режиме реального времени осуществляются грандиозные социальные эксперименты. Их результаты опровергают одни теории и подтверждают другие. Содержанием деформации советского периода являлось нарушение институционального баланса, то есть оптимального соотношения базовых и комплементарных институтов. Но законы институциональной самоорганизации отменить невозможно, и поэтому 272 неизбежео возникавшие альтернативные элементы носили в этих условиях латентный, нелегальный или уродливый характер. Таковыми были обменные отношения на «черных» и «серых» рынках, сепаратная деятельность местных властей, фактически отделявшая экономико-политическую жизнь целых регионов от жизни страны, диссидентские движения по защите прав человека в идеологической сфере и т.д. Другими словами, политика в этот период не обеспечивала в должной мере каналов «конвариантной редупликации», блокируя механизм самособорки институциональной структуры с одинаково необходимыми базовыми и комплементарными элементами. Подобный социальный организм не мог быть жизнеспособным, что и выразилось в глубоком системном кризисе. Начало рыночных реформ 1990-ых годов также характеризовалась отсутствием у проводивших их социально-политических сил (и не проводить было нельзя!) адекватных теоретических концепций. Политэкономия социализма обанкротилась, других убедительных отечественных разработок не было. Поэтому на вооружение были взяты теории, заимствованные у западных стран. Достаточно высокий уровень их социально-экономического развития послужил основным аргументом в пользу разработанных учеными этих стран концепций, а практиками – конкретных мероприятий. Тот факт, что эти теории отражали особенности институционального развития стран, где они были созданы, во внимание принят не был. Поэтому теоретической основой проводившихся в России преобразований (явно или неявно) служили концепции, закреплявшие доминирующее положение институтов в общественном устройстве. Целью реформ было формирование рынка, внедрение федеративных принципов политического устройства, а также обеспечение прав человека и иных личностных ценностей в идеологической сфере. Жизнь, как всегда, подправила тех, кто пытался нарушить ее законы. В данном случае - законы самоорганизации институциональной структуры в 273 условиях коммунальной материально-технологической среды. Поэтому в процессе реформирования заимствуемые элементы частью отвергались, как неадекватные и социально неприемлемые, а частью модифицировались по ходу внедрения и так встраивались в общественную жизнь, что нередко служили противоположным целям сравнению с теми, для которых они заимствовались. В качестве доказательства рассмотрим два значимых для современного российского общества процесса - административную реформу и плана преобразований РАО «Единые энергетические системы» (РАО ЕЭС). Известно, что важнейшими декларируемыми целями административной реформы являлись децентрализация управления и осуществление принципа разделения властей. По мере реализации все более явным становился ее объективно необходимый смысл – создание управляющей системы, адекватной по принципам, сложности и устройству управляемой системе. И именно этот смысл, а не декларативные цели, стали определять ход реформы и набор конкретных мероприятий. Так возникли федеративные округа, которым была делегирована часть полномочий федерального центра, прежде всего, исполнительной власти. Новая структура федеральных органов исполнительной власти также модифицировала исходный замысел. Во-первых, в ней сохранился отраслевой принцип управления. Во-вторых, осталась вертикальная подчиненность введенных указами структур. Службы и агентства находятся в ведении министерств. Втретьих, упрочилась практика назначения (контроля сверху) всех руководителей федеральных органов исполнительной власти. В то же время данная реформа позволила сделать работу всех выделенных структур более прозрачной и контролируемой, поскольку были четко обозначены права и ответственность элементов новой структуры. Министерства рассматриваются как правоустанавливающие органы, поскольку имеют полномочия готовить законопроекты и издавать нормативные акты, а задачи агентств и служб – 274 выполнять решения министерства и осуществлять специальные надзорные функции. Если внимательно проанализировать ход реформирования РАО ЕЭС, то также можно обнаружить интересные тенденции. Как известно, руководство компании проводит активный курс на акционирование и приватизацию энергетического комплекса, на создание свободного рынка электроэнергии. Им предлагается ряд мероприятий по созданию новых холдинговых структур и подразделений в составе РАО. Но внешне сложный и причудливый рисунок реформирования компании содержит очевидную схему. Во-первых, воссоздается (через систему материнских компаний и структуру владения акциями) иерархическая вертикаль энергетики, разомкнутая при «первой приватизации». Во-вторых, как и в процессе административной реформы, обособляются с четкими полномочиями и ответственностью виды деятельности в рамках одной иерархической структуры. Наконец, в-третьих, в ходе реформирования осуществляется поиск эффективного баланса рыночных и редистрибутивных институтов. С одной стороны, обособляются сферы, где сохраняется государственная собственность и присущий ей механизм централизованного хозяйства – это преимущественно энергосетевой комплекс. С другой стороны, определяется сфера доминирования рыночных институтов и частных субъектов хозяйствования – к ней предположительно будут отнесены генерирующие компании, то есть производители энергии. По мнению многих российских учёных (А. Панарин, В. Межуев, В. Федотова), Россия должна отказаться от «догоняющей» модернизации и перейти к «национальной» модели модернизации, к тому «типу развития, который диктуется национальными нуждами. Национальный в данном контексте по-нимается не как этноцентристский, а как соответствующий интересам основной геополической единицы страны – национального государства». 275 Возражает против отождествления модернизации и вестернизациии А. Панарин: с точки зрения философа идея вестернизации скомпроментирована, прежде всего, экологическими проблемами, причиной которых является бурный рост производства и потребления западных стран. Происходит осознание естественного порога в развитии, нарушение которого грозит необратимыми последствиями. Медленно, но происходит осознание того, что на Западе цели жизни подменены средствами жиз-ни, и экологические проблемы есть плата за прогресс. Известно, если бы население мира осуществи-ло западный эталон жизни (а именно это стремление есть побудительный мотив всех модернизаций), то планета взорвалась бы от экологической перегрузки. Модернизация не есть построение общества западного образца, возможны и другие варианты модернизации. Для России целью её является построение православной цивилизации, но эта грандиозная культурно-историческая задача не может быть решена без понимания основ этой цивилизации и путей к ней. Участвовать в глобальном развитии возможно лишена основе осознания ценностей своей на-циональной культуры и истории. Национальная самокритика П. Чаадаева выросла на почве неприятия подражательных, модернизационных форм развития; вспомним его сетования на неоригинальность, вторичность культурных форм, Его же убеждённость, что России ещё предстоит сказать миру своё слово, «стать совестным судом человечества», предполагает веру в глубинные самобытные основы русской жизни. Обретение этих основ в современной России чрезвычайно затруднено: социально атомизированное общество, значительная часть которого живет с разорванным, шоковым сознанием, вряд ли способно не только на адекватные ответы перед вызовами истории, но и стоит перед угрозой самосо-хранения себя в качестве субъекта исторического действия. 276 Одним из основных препятствий для успешной модернизации России является сильное влияние идеологии рыночного фундаментализма. Рыночный фундаментализм является убеждением, что свободный рынок при любых условиях является наиболее эффективным и справед-ливым способом хозяйствования, что рыночные, экономические ценности, выявляемые посредством индивидуального обмена, являются наиболее значимыми ценностями для человека и общества. Соответственно, основными мотивами поведения человека, по мнению рыночных фундаменталистов, являются стремление к максимизации личной выгоды и стремление к минимизации издержек. Такое убеждение разделяется как представителями элиты общества, так и многими обычными гражданами страны. Ярким образчиком рыночного фундаментализма являются изыскания либералов, сосредоточившихся в Институте современного развития (ИНСОР). Модернизация страны, по нашему мнению, должна решить несколько задач. Во-первых, преодолеть технологическое отставание России. Вовторых, смягчить социальные конфликты и проблемы в направлении достижения большей социальной справедливости и равенства. В-третьих, обеспечить каждому гражданину России достойный уровень жизни и высокое качество жизни. В-четвертых, про-двинуться вперед в плане решения экологических проблем. Модернизация необходима для того, чтобы наш народ смог ответить на вызовы времени, смог продолжить свое существование и развитие, несмотря на большое количество самых разнообразных проблем и негативных тенденций. Состояние российского общества характеризуется массой отрицательных явлений. Здесь и аномия, и большое количество социальных патологий, и моральный кризис, отчуждение людей друг от друга, пассивность и откровенный эгоизм, истощение творческого начала. По нашему мнению, эти явления неслучайны. Они являются необходимым следствием принятого обществом образа мышления, 277 парадигмы восприятия мира, который мы называем примитивным либерализмом, составной частью которого и является рыночный фундаментализм. Либерализм как классическое идеологическое учение и сам по себе страдает односторонностью. Но в российских условиях его недостатки многократно понимания. К усилились сожалению, из-за взгляды бездумного, многих крайнего российских его либералов характеризуются абсолютизацией свободы индивидуума, некритическим, почти религиозным, восприятием рынка и некритическим же идейным подчинением Западу. Причем Запад, в данном случае, воспринимается не в его реальности, а в искаженном, пре-парированном образе. Принимается неолиберализм, модный сейчас на Западе, а другие западные же идеологии и институты или не замечаются, или не считаются важными. Почему рыночный фундаментализм не работает? Потому что рынок не является совершенным способом хозяйствования и взаимодействия людей. Рынок имеет ограниченную эффективность и большие социальные издержки. В странах со свободной рыночной экономикой наблюдаются резкое имущественное расслоение населения с многочисленным классом бедных и неимущих. В плане эффективности экономической наукой давно уже установлены так называемые провалы рынка. Рынок плохо работает в массовом образовании и здравоохранении, мало заботится о внешних эффектах, например, о состоянии окружающей среды. Наконец, последний мировой кризис со всей очевидно-стью показал, что и в плане возможности саморегуляции рыночной экономики, спонтанного достижения ею оптимальной сбалансированности существуют большие проблемы. Попытки управления процессами развития были более эффективны, если учитывали описанные механизмы и принципы самоорганизации институциональной структуры российского общества. Когда же управленческие воздействия и решения вступали с ними в противоречие, социальное напряжение возрастало, а хозяйство развивалось неоптимально. 278 Поэтому понимание учеными и специалистами механизмов самоорганизации объективно развивающихся динамичных систем, частным случаем которых являются российское общество и его экономическая сфера, может оказаться весьма полезным при принятии решений в политической и социальноэкономической областях. Современная культурная политика России, осознаваясь как политика конкретного ведомства, приобретает четкие законодательные границы, фиксированный диапазон ведомственного подчинения. Система управления наделяется определенными компетенциями, позволяющими развивать конкретные направления культурной политики, связанные с сохранением культурного наследия, работой учреждений культуры, кинопроизводством, организацией некоторых форм досуговой деятельности, эстетическим развитием, художественным образованием подрастающих поколений и др. Вместе с тем различные направления культурной политики практически осуществляют в собственных формах и другие крупные отрасли и ведомства федерального уровня власти, которые, как отмечено выше, интегрированы в социокультурную сферу. Разноуровневое деление культурной политики обусловлено сложным характером любой национальной культуры и трудностями ее регулирования посредством системы государственного управления. Реализация современной культурной политики России нацеливается на важные содержательные ориентиры, определяется рядом ведущих факторов ее эффективности. Так, одной из главных ее целевых ориентации является формирование человеческого капитала, что связано с аккумуляцией широкими слоями населения высокого жизненно-рекреационного, образовательного и интеллектуального потенциала, а также социальногражданской активности и гуманистических жизненных установок, духовнонравственных запросов, способных оказывать конструктивное воздействие на культурное развитие современного общества. Анализ результатов 279 социологических исследований и докладов экспертов, несмотря на признание проблем и трудностей, позволяет говорить о положительном влиянии национальных проектов на формирование социокультурной среды, значимые аспекты культурного развития граждан, их духовные запросы; на повышение роли науки и образования в реализации широко понимаемой культурной политики. Через систему образования молодые поколения призваны осваивать конструктивную часть культурного наследия, использовать информационнокоммуникативные практики, овладевать навыками научного творчества, разрабатывать и внедрять инновационные разработки в профессиональной деятельности. Но ныне этого недостаточно. Целевое назначение научно- образовательной политики должно быть ориентировано на экологизацию мышления новых поколений, освоение ими принципов социальной ответственности, здорового образа жизни, семейных ценностей и др. В качестве одного из базовых факторов совершенствования культурной политики в исследовании выступают информационно-коммуникативные параметры и характеристики, что обуславливает необходимость разработки теоретических основ и практических оснований для коммуникативных стратегий отечественной культурной политики. Базирование коммуникативных стратегий культурной политики на ценностно-смысловых основаниях, отвечающих задачам модернизации, должно отличаться как от сугубо просвещенческих установок имперского и советского периодов, так и от установок потребительской модели массовой культуры. В настоящее время имеет место переход коммуникативных основ культурной политики к новым целям: формированию духовного потенциала общества, совершенствованию качеств человеческого капитала, способствующих модернизации национальной культуры. 280 В целом необходимость глубоких разработок коммуникативных стратегий государственной культурной политики вытекает из усиливающейся информационно-коммуникативной активности населения нашей страны. Это обусловлено широким распространением в мире новых форм технической связи (как между гражданами одного государства, так и гражданами разных государств), ростом мультимедийных способов отображения действительности, мировыми сетями социальных контактов и интерактивных видов взаимодействий. В этих условиях в российском обществе появляются возможности не только для диалоговых отношений, но и для полилоговых взаимодействий «многих с многими». Данные тенденции неизбежно ведут к тому, что государственная культурная политика меняет свое место в системе отношений «государство - российская культура», «власть -гражданское общество», «государство - человек». Переход коммуникативных основ государственной культурной политики к новым целям и практикам отражен в деятельности подавляющего числа учреждений культуры ведомственного подчинения федеральным и местным органам власти (библиотеки, театры, зрелищные организации, клубы, музеи, галереи, парки, цирки, музеи-заповедники и т.п.). В меняющихся условиях работа этих учреждений осложняется недостаточным финансированием, низкой платежеспособностью населения, технико- технологической отсталостью отраслевой инфраструктуры. Однако персонал этих учреждений в изменившихся условиях предпринимает попытки сохранить высокие цели своей деятельности и одновременно найти свое место в условиях рынка и демократических преобразований. Эти учреждения изыскивают возможности использовать в работе широкий спектр коммуникативных взаимодействий с публикой, начиная от личного контакта аудитории и артистов и заканчивая продажей товаров культурно- художественного назначения. Одновременно ведется учет потребностей разных групп аудитории; публике (особенно в крупных городах и туристских 281 центрах) предлагаются собственные инновации в виде возможности потребления культурных ценностей - высокохудожественных произведений искусства, к примеру, а также оригинальных культурных программ, артпродуктов, современных форм обслуживания. Широкие возможности совершенствования социальных практик и технологий культурного коммуникативных обслуживания взаимодействий с посредством аудиторией далеко новых не всегда наделяются конструктивной содержательной доминантой, широко не используются в деятельности различных организационных структур сферы культуры. Подобные издержки проявляются также в «самодостаточном» развитии медиаиндустрии, которая в настоящее время выведена за рамки ведомственной ответственности Министерства культуры РФ. Подавляющее число каналов и структур медиаиндустрии безальтернативно ориентировано на коммерческие задачи, хотя потенциал их воздействия на «конструирование социальной реальности», на общественное сознание остается высоким. сообществом как Данное проявление противоречие «культурного оценивается экстремизма», экспертным духовной деградации, что чревато серьезными последствиями для всей отечественной культуры. В ряду коммуникативных стратегий государственной культурной политики необходимо усилить те направления, которые связаны с активизацией российской культуры диалоговых взаимодействиях, с в межкультурных расширением глобальных русскоязычного информационного пространства в странах СНГ, с деятельностью российских культурно-образовательных центров за рубежом. Указанные направления тесно переплетены между собой и предполагают расширение отраслевого диапазона культурной политики, укрепление ее межведомственных связей. Все это позволит создать серьезные предпосылки для формирования и продвижения конструктивного имиджа России внутри страны и за ее 282 пределами. В разработке имиджа страны в настоящее время доминируют шаблонные, культурологически не обоснованные подходы, в рамках которых не используется все разнообразие и богатство российской культуры. В основном имидж современной России строится на образно-символическом ряде и жизненных стилевых стереотипах столичных центров и туристских территорий. Между тем этот образ значительно обогатится, когда будут найдены нужные приемы, «провинциальной», отображающие «деревенской», «поликонфессиональной» России. Имидж жизнь «региональной», «полиэтнической» также призван и отобразить культурное многообразие России, ее богатый опыт в деле интеграции (но не размывания) культур разных народов страны, который ныне приобретает немалое международное значение. Важность разработки и внедрения коммуникативных стратегий государственной культурной политики в нашем обществе одновременно поднимает политический статус культурной политики в условиях модернизации. Это значит, что культурная политика выдвигается в ряд ведущих направлений гражданской консолидации нашего общества и упрочения единого (целостного) информационно-духовного пространства России. Ее авторитет должен быть повышен в сознании не только населения, но и чиновников органов государственной власти, представителей бизнеса, культурной сферы. Государство является первопричиной культурной политики. Это его прерогатива. Его деятельности в этой области адресована различным субъектом, которые являются активными участниками культурных процессов в любой стране. Между государством и его гражданами, которые становятся основными потребителями культурных ценностей есть еще целый ряд субъектов, от которых напрямую зависит уровень и качество развития культуры. Итак, к основным субъектам культурной политики следует относить: 283 - государство - учреждения и организации культуры - бизнес-структуры - средства массовой информации, - экспертное сообщество - общественные организации - граждан как основных потребителей культурных ценностей Государство – важнейший инструмент управления, состоящий из различных организаций, осуществляющих законодательную, исполнительную, судебную, информационную власть. Культурная политика определяется органами государственной власти. Если государство конституционное, а цивилизованные страны являются таковыми, то ключевые моменты культурной политики прописываются в Конституции как основном законе страны. В исполнительной власти, в частности, правительстве страны создаются структуры, отвечающие за эту сферу деятельности государства. В России – это Министерство культуры и средств массовой информации, а также Федеральные агентства по данным направлениям). Государство в лице Министерства культуры учреждает, т.е. создает определенные организационные формы реализации поставленных задач. В этой ситуации одним из приоритетных направлений деятельности органов государственного управления становится социальное регулирование. Оно необходимо, прежде всего, потому, что именно государство по Конституции приняло на себя роль гаранта в обеспечении принципа доступности для своих граждан к источникам удовлетворения культурных потребностей. Сфера культуры – традиционно относится удовлетворяющих духовные потребности человека. В к сфере услуг, условиях рынка культура должна стать реальным сегментом экономики, но при этом 284 выполнять миссионерские функции (развивать, образовывать, возвышать все слои общества). Основными субъектами культурной политики приято считать учреждения и организации культуры и искусства, которые актуализируются в различных традиционных и не традиционных организационных формах: – Театры – Музеи – Библиотеки – Фонды – Творческие союзы – Учебные заведения – Культурно-художественные площадки (концертные и выставочные залы) – Творческие коллективы – Агентства Наряду с указанными выше организационными формами и направлениями деятельности культуры и искусства важным субъектом реализации культурной политики в условиях рыночных отношений является бизнес – активно действующие хозяйствующие субъекты, в сферах промышленности, торговли, финансов, сервисных услуг. Следующим субъектом культурной политики являются средства массовой информации. СМИ – важный субъект культурной политики, приоритетный инструмент основных форм коммерческих и некоммерческих коммуникаций. Не случайно СМИ часто называют четвертой властью. Особенно теперь в условиях постиндустриального информационного общества. Экспертное сообщество – это совокупность экспертов в различных областях: непосредственно в сфере культуры и искусства - теоретики и практики культуры, владеющие информацией о тенденциях развития 285 культуры в обществе и ее основных «болевых точках»; экспертное сообщество способное влиять на принятие решений как со стороны государства, так и со стороны гражданских институтов свободного общества; независимые агентства, способные аккумулировать финансовые средства и перераспределять их на конкурсной основе среди заинтересованных организаций культуры и искусства. В современных условиях мировое экспертного сообщества считает, что абсолютно все субъекты культурной политики, особенно в России нуждаются в активизации их деятельности, но особенно важно усилить продуктивное взаимодействие между такими субъектами, как культура и бизнес. Общественные организации – немаловажные элемент в структуре субъектов культурной политики. Это организации, создающиеся по инициативе отдельных групп людей, которые могут поддерживать различные культурные начинания, создавать независимые фонды, влиять на принятие решений как на уровне муниципальной, региональной, так и федеральной власти. Наконец, граждане. Именно они выносят окончательный вердикт различным культурным начинаниям принимая их или отвергая, и тем самым в определенной степени финансируя определенным образом культурные проекты национального и регионального масштаба. В составе регионального культурного пространства существует верхняя конфигуративная часть, обусловленная региональными чертами и локальным культурно-историческим пространством, и нижняя - процессуальная часть, в которой концентрируются объекты культурной индустрии, функционирование которых обеспечивает эффективность региональной культурной политики. Объекты культурной индустрии тесно связаны с субъектами культурной деятельности, которые представляют 286 собой как институциональные, формальные, так и неформальные элементы субкультуры. Субъектно-ориентированная инфраструктура культурного пространства региона раскрывается потенциал субъектно-ориентированной инфраструктуры культуры в культурном пространстве региона. Наряду с отмеченным автором информационно-коммуникативным ресурсным и стратегическим потенциалом большое значение приобретает организационно-управленческий аспект деятельности. Культурный потенциал пространства региона в свою очередь предполагает новые возможности использования ресурсов. Подробно описываются ресурсы, предусматривающие поддержку сферы культуры и искусства, заинтересованные организации, целевые аудитории, которым эта помощь адресована. Личностно-творческие ресурсы выражают виды творческой деятельности в личностно-значимых культурных продуктах (социальнокультурные проекты, социально-культурные программы, концерты, выставки, спектакли, фильмы, книги, изделия любительского творчества). Отмечается, что наиболее емкое выражение инфраструктура культуры региона находит в сочетании пяти стратегий: социально-культурной координации, социально-культурной охраны, социально-культурного и экономического контроля, социально-культурной и экономической регуляции и социально-культурного стимулирования. Воплощение этих стратегий предполагает их направленность на однородные, комплексные и интегрированные социально-культурные институты и соответственно формы культурной инфраструктура деятельности. культуры соотносит Информационно-коммуникативная между собой хранителей и потребителей информации с направленностью на тот или иной уровень социально-культурной среды. Организационно-управленческая инфраструктура культуры региона опирается на взаимодействие основных, 287 дополнительных структур и социально-культурных партнеров. В обобщенном виде формы организационно-управленческой деятельности выражаются в прогнозировании, регуляции, поддержке, координации, защите и стимулировании. Ядром модели системообразующими которые служат является культурный компонентами исходной точкой облик региона, социально-культурные моделирования, а ситуации, определяющей направления региональной культурной политики и культурные механизмы адаптации. При этом реализация направлений региональной культурной политики целиком зависит от строения инфраструктуры культуры в ее традиционных, специфических и локально-национальных компонентах, составляющих конфигурацию исключительно культуры. Культурные инновационными механизмы компонентами определяются инфраструктуры. Выявленные подсистемы объекта и субъекта культуры активно влияют на культуро-творческий процесс, в котором действуют пять форм деятельности: воссоздание культуры, сохранение культурного продукта, придание статуса культурной ценности, экспонирование, трансляция. Они формируют систему инфраструктурной организации культурной деятельности. Это проявляется в управлении и координации через социально-культурное проектирование, нормативно-правовое обеспечение, регулирование и взаимодействие. Социально-культурный ландшафт обусловливает основное содержание, локальные особенности и специфику региона, что требует своеобразных стратегий в нем культурной политики. Реализация региональной культурной политики в социально-культурных условиях изменяющейся инфраструктуры укладывается в следующих направлениях: 1) социально-культурное проектирование и программирование; 2) культурноэкономическая деятельность; 3) культурно-образовательная деятельность; 4) 288 развитие народного творчества; 5) развитие национально-культурного движения; 6) социально-культурная защита и поддержка социальнокультурных инициатив, развитие народного творчества; 7) внутри- и межрегиональное социально-культурное партнерство и сотрудничество; 8) культурно-информационная политика и издательская деятельность; 9) воссоздание историко-культурной самобытности в едином культурном пространстве региона, охрана культурного наследия; 10) культурноэкологическая деятельность; 11) культурно-досуговая деятельность и любительское творчество; 12) профессиональная культурная деятельность и пропаганда искусства. На основе двенадцати направлений выделяется пять видов региональной культурной политики: социально-культурная политика, национально-культурная политика, политика в области культурно-досуговой деятельности и любительского творчества, культурно-экологическая политика и политика в сфере сохранения профессионального искусства. Разгрузка государства при переходе от европейской, ныне не реальной, модели управления культурой, требует создания такого режима для гражданской культуры, который позволил бы решать собственные культурные проблемы на локальном уровне, и одновременно не заниматься В качестве мер, действующих в подобной логике, следует выделить значительное снятие ограничений и процессуальных препон для культурных некоммерческих организаций, которые должны получить возможность существовать на самообеспечении без излишне серьезного надзора со стороны налоговых структур и прочих органов контроля. Помимо законодательства, некоммерческих позволяющего организаций различить и чисто деятельность культурных коммерческих культурных организаций (число которых весьма ограничено), необходимым является создание института, поставляющего подобным некоммерческим организациям юридические услуги(ведение отчетности и т.п.), а также являющегося их информационным провайдером. Форма: 289 «Самообеспечивающаяся культурная организация под ключ». Подобное юридическое и информационное сопровождение/обеспечение может выполняться как на государственном, так и на децентрализованном уровне. Несмотря на то, что государство может предпочесть выход из дотационной модели финансирования культуры (что, однако, требует заместительных и стимулирующих мер, в том числе в направлении гражданской культуры), наиболее серьезные проекты общероссийского уровня останутся государственными. В этой связи особенно важным становится устранение тех системных сбоев, которые стали результатом коллапса непрозрачных практик решения и коррупции культурной экспертократии. Перечень организаций, подведомственных Министерству культуры Российской Федерации, которым рекомендуется направить результаты данной работы Федеральное государственное унитарное предприятие "Главный информационно-вычислительный центр Министерства культуры Российской Федерации, Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный академический Большой театр России", Федеральное государственное бюджетное академический Мариинский бюджетное учреждение учреждение театр", культуры культуры "Государственный Федеральное государственное "Новосибирский государственный академический театр оперы и балета", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Екатеринбургский государственный академический театр оперы и балета", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Московский государственный академический детский музыкальный театр имени Н.И. Сац", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Московский 290 государственный академический Камерный музыкальный театр имени Б.А. Покровского", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный академический театр классического балета под руководством Н. Касаткиной и В. Василева", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный музыкальный театр национального Федеральное искусства под государственное руководством Владимира Назарова", бюджетное учреждение культуры "Государственный академический Малый театр России", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Московский Художественный академический театр имени А.П. Чехова", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Московский Художественный академический театр имени М. Горького", Федеральное государственное бюджетное государственный академический учреждение театр культуры драмы им. "Российский А.С. Пушкина (Александринский)", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Российский драматический театр государственный имени Г.А. академический Товстоногова", Большой Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Академический Малый драматический театр - Театр Европы", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный академический театр имени Евгения Вахтангова", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Российский государственный академический молодежный театр", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Российский государственный театр "Сатирикон" имени Аркадия Райкина", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный театр наций", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Российский государственный академический театр драмы имени Федора Волкова", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный академический центральный театр 291 кукол имени С.В. Образцова", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный Пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный государственное театр бюджетное киноактера", учреждение Федеральное культуры "Московская государственная академическая филармония", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Санкт-Петербургская академическая филармония бюджетное им. Д.Д. учреждение Шостаковича"Федеральное культуры государственное "Государственная филармония на Кавказских Минеральных Водах", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры бюджетное учреждение "Дом музыки", культуры симфонический оркестр государственное бюджетное имени Федеральное государственное "Государственный Е.Ф. академический Светланова", учреждение культуры Федеральное "Государственный академический Большой симфонический оркестр им. П.И. Чайковского", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный симфонический оркестр "Новая Россия", Федеральное государственное бюджетное филармонический бюджетное учреждение оркестр учреждение России", культуры культуры "Национальный Федеральное "Московский государственное государственный академический симфонический оркестр под управлением Павла Когана", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Российский государственный симфонический оркестр кинематографии", Федеральное государственное бюджетное государственный Федеральное учреждение академический государственное культуры камерный бюджетное "Российский "Вивальди-оркестр", учреждение культуры "Национальный академический оркестр народных инструментов России имени Н.П. Осипова", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Российский национальный оркестр", Федеральное 292 государственное духовой оркестр бюджетное учреждение России", Федеральное культуры "Государственный государственное бюджетное учреждение культуры "Государственная академическая симфоническая капелла России", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственная академическая хоровая капелла России имени А.А. Юрлова", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный академический русский хор имени А.В. Свешникова", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный академический русский народный ансамбль "Россия" имени Л.Г. Зыкиной", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный академический ансамбль народного танца имени Игоря Моисеева", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный академический русский народный хор имени М.Е. Пятницкого", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный камерный оркестр джазовой музыки имени Олега Лундстрема", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный академический русский концертный оркестр "Боян", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный Российский Дом народного творчества", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный республиканский центр русского фольклора", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Большой Санкт-Петербургский государственный цирк", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный театр пародий под руководством В. Винокура", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Российская государственная концертная компания "СОДРУЖЕСТВО", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный театр эстрадных представлений "Музыкальное агентство", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры 293 "Российское государственное государственное театральное бюджетное агентство", учреждение культуры Федеральное "Всероссийская творческая мастерская эстрадного искусства имени Л.С. Маслюкова", Федеральное государственное унитарное предприятие "Госконцерт", Федеральное государственное унитарное предприятие "Большой Московский государственный цирк на проспекте Вернадского", Федеральное казенное предприятие "Российская Подведомственные государственная организации, цирковая курируемые компания". Департаментом кинематографии: Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный фонд кинофильмов Российской Федерации", Федеральное государственное унитарное "Мосфильм", Федеральное "Московское конструкторское предприятие государственное бюро "Киноконцерн унитарное предприятие киноаппаратуры", Федеральное государственное унитарное предприятие "Опытное производство научноисследовательского кинофотоинститута", Федеральное государственное унитарное предприятие "Редакция сатирического киножурнала "Фитиль", Федеральное государственное унитарное предприятие "Российская центральная киновидеостудия хроникально-документальных и учебных фильмов", Федеральное государственное унитарное предприятие "Творческопроизводственная студия "Актер кино", Федеральное государственное унитарное предприятие "Творческо-производственное объединение "Дальневосточная ордена "Знак Почета" студия кинохроники", Федеральное государственное объединение предприятие унитарное "Киностудия "Редакция предприятие "Творческо-производственное "Союзмультфильм", литературно-художественного Государственное и общественно- политического иллюстрированного журнала "Киносценарий", Федеральное государственное профессионального бюджетное образовательное образования учреждение "Московская высшего государственная консерватория (университет) имени П.И. Чайковского", Федеральное 294 государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Санкт-Петербургская государственная консерватория (академия) имени Н.А. Римского-Корсакова", Федеральное государственное бюджетное профессионального консерватория образовательное образования (академия)", учреждение "Астраханская Федеральное высшего государственная государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Казанская государственная консерватория (академия) имени Н.Г. Жиганова", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Нижегородская государственная консерватория (академия) им. М.И. Глинки", Федеральное государственное бюджетное профессионального консерватория образовательное образования (академия) государственное бюджетное профессионального консерватория "Новосибирская М.И. имени бюджетное А.К. Федеральное учреждение "Петрозаводская высшего государственная Глазунова", образовательное высшего государственная Глинки", образовательное образования (академия) государственное имени учреждение Федеральное учреждение высшего профессионального образования "Ростовская государственная консерватория (академия) им. С.В. Рахманинова", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Саратовская государственная консерватория Собинова", Федеральное государственное учреждение высшего профессионального (академия) имени Л.В. бюджетное образовательное образования "Уральская государственная консерватория (академия) имени М.П. Мусоргского", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Российская академия музыки имени Гнесиных"Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Академия хорового 295 искусства имени В.С. Попова", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Алтайская государственная академия культуры и искусств", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Воронежская государственная академия искусств", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Восточно-Сибирская государственная академия государственное бюджетное профессионального академия культуры искусств", образовательное образования искусств", и учреждение "Дальневосточная Федеральное Федеральное высшего государственная государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Красноярская государственная академия музыки и театра", Федеральная государственная образовательная организация высшего образования "Самарская государственная академия культуры и искусств", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Тюменская государственная академия культуры" искусств государственное и социальных бюджетное технологий", образовательное Федеральное учреждение высшего профессионального образования "Уфимская государственная академия искусств имени бюджетное Загира Исмагилова", образовательное учреждение Федеральное высшего государственное профессионального образования "Челябинская государственная академия культуры и искусств", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего и послевузовского профессионального образования "Российский университет театрального государственное бюджетное искусства - образовательное ГИТИС", Федеральное учреждение высшего профессионального образования "Санкт-Петербургская государственная академия театрального искусства", Федеральное государственное бюджетное 296 образовательное учреждение высшего профессионального образования "Екатеринбургский государственный театральный институт", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Высшее театральное училище (институт) им. М.С. Щепкина при Государственном академическом Малом театре России", Федеральное учреждение высшего государственное бюджетное профессионального образовательное образования "Театральный институт имени Бориса Щукина при Государственном академическом театре имени Евгения Вахтангова", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Школа-студия (институт) имени Вл.И. Немировича-Данченко при Московском Художественном академическом театре имени А.П. Чехова", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Ярославский государственный театральный институт", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего и послевузовского профессионального образования "Всероссийский государственный университет кинематографии имени С.А. Герасимова", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Санкт-Петербургский государственный университет кино и телевидения", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Московская государственная академия хореографии", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Академия Русского государственное балета бюджетное имени А.Я. Вагановой", образовательное Федеральное учреждение высшего профессионального образования "Московский государственный университет культуры и искусств", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования 297 "Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Казанский государственный университет культуры и искусств", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Краснодарский государственный университет культуры и искусств", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Кемеровский государственный университет культуры и искусств", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Арктический государственный институт искусств и культуры", Федеральное государственное бюджетное профессионального образовательное образования учреждение "Государственный высшего музыкально- педагогический институт имени М.М. Ипполитова-Иванова", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Государственный специализированный институт искусств", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Красноярский государственный художественный институт", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Орловский государственный институт искусств и культуры", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Пермская государственная академия искусства и культуры", Федеральное государственное профессионального институт бюджетное образовательное образования искусств", учреждение "Северо-Кавказский Федеральное высшего государственный государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Хабаровский государственный институт искусств и культуры", Федеральное 298 государственное бюджетное образовательное учреждение дополнительного профессионального образования "Академия переподготовки работников искусства, культуры и туризма", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение среднего профессионального образования "Академический музыкальный колледж при Московской государственной консерватории имени П.И. Чайковского", Федеральное государственное бюджетное образования образовательное учреждение "Государственное среднего музыкальное профессионального училище эстрадного и джазового искусства (техникум)", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение среднего профессионального образования "Новосибирская специальная музыкальная школа (колледж)", Федеральное государственное профессионального бюджетное образовательное образования учреждение "Новосибирский среднего государственный хореографический колледж", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение среднего профессионального образования "Пермский государственный хореографический колледж", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение среднего профессионального образования "Центральная музыкальная школа (колледж) при Московской государственной консерватории имени П.И. Чайковского", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение среднего профессионального образования "Школа-студия (техникум) при Государственном академическом ансамбле народного танца имени Игоря Моисеева", Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение среднего профессионального образования (техникум) "Государственное училище циркового и эстрадного искусства им. М.Н. Румянцева (Карандаша)"Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение среднего профессионального образования (техникум) "Московское государственное академическое художественное училище памяти 1905 года", Федеральное государственное бюджетное 299 образовательное учреждение среднего профессионального образования (техникум) "Палехское художественное училище имени М. Горького", Федеральное государственное бюджетное научно-исследовательское учреждение "Государственный институт искусствознания", Федеральное государственное бюджетное "Государственный Федеральное учреждение научно-исследовательский государственное "Российский государственное "Российский научно-исследовательское институт бюджетное институт бюджетное истории институт учреждение реставрации", научно-исследовательское искусств", Федеральное научно-исследовательское учреждение культурологии", Федеральное государственное бюджетное научно-исследовательское учреждение "Российский научноисследовательский институт культурного и природного наследия имени Д.С. Лихачева", Федеральное государственное бюджетное учреждение "Российская государственная библиотека", Федеральное государственное бюджетное учреждение Федеральное "Российская государственное национальная бюджетное учреждение библиотека", культуры "Всероссийская государственная библиотека иностранной литературы имени М.И. Рудомино", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственная Федеральное государственное общественно-политическая бюджетное учреждение библиотека", культуры "Государственная публичная историческая библиотека России", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Российская государственная библиотека для молодежи", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Российская государственная библиотека для слепых", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Российская государственная государственное бюджетное библиотека искусств", Федеральное учреждение культуры "Российская государственная детская библиотека". Подведомственные организации, курируемые Департаментом культурного наследия: Федеральное 300 государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный историко-культурный музей-заповедник "Московский Кремль", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Всероссийское музейное объединение "Государственная государственное бюджетное Третьяковская учреждение галерея", культуры Федеральное "Государственный исторический музей", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный музей искусства народов Востока", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Центральный музей древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Всероссийский музей декоративно-прикладного и народного искусства", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Центральный музей Великой Отечественной войны 1941 1945 - гг.", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный музей Л.Н. Толстого", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный государственное бюджетное литературный учреждение музей", культуры Федеральное "Государственный центральный театральный музей имени А.А. Бахрушина", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Политехнический музей", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Всероссийское музейное объединение музыкальной культуры имени М.И. Глинки", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный научно-исследовательский музей архитектуры имени А.В. Щусева", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный центральный музей современной истории России", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Музей Московского Художественного академического театра", Федеральное 301 государственное центральный учреждение бюджетное музей кино", культуры учреждение культуры Федеральное государственное "Государственный "Государственный бюджетное музейно-выставочный центр "РОСИЗО", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Всероссийский художественный научно-реставрационный центр имени академика И.Э. Грабаря", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный Русский музей", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Всероссийский музей А.С. Пушкина", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Российский этнографический музей", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный музей политической истории России", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный музей-заповедник "Петергоф", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный художественно-архитектурный дворцово-парковый музейзаповедник "Царское Село", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный историко-архитектурный и этнографический музей-заповедник "Кижи", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Архангельский государственный музей деревянного зодчества и народного искусства "Малые Корелы", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Соловецкий государственный историко-архитектурный и природный музей-заповедник", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный военно-исторический музей-заповедник "Прохоровское поле", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный заповедник бюджетное историко-архитектурный "Александровская учреждение и художественный музей- слобода", Федеральное государственное культуры "Государственный Владимиро- Суздальский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник", 302 Федеральное государственное "Государственный бюджетное учреждение историко-мемориальный "Сталинградская битва", Федеральное культуры музей-заповедник государственное бюджетное учреждение культуры "Кирилло-Белозерский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Музей Мирового океана", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный музей истории космонавтики государственное бюджетное мемориальный "Щелыково", имени и Циолковского", учреждение природный Федеральное К.Э. культуры музей-заповедник государственное Федеральное "Государственный А.Н. Островского бюджетное учреждение культуры "Государственный историко-художественный и литературный Музей-заповедник "Абрамцево", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный музей-усадьба "Остафьево" "Русский Парнас", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный музей-усадьба "Архангельское", Федеральное государственное Бородинский бюджетное учреждение военно-исторический государственное бюджетное исторический государственное бюджетное государственный государственное бюджетное культуры "Горки Федеральное "Государственный Ленинские", учреждение объединенный "Государственный музей-заповедник", учреждение музей-заповедник культуры культуры Федеральное "Новгородский музей-заповедник", учреждение культуры Федеральное "Государственный мемориальный и природный музей-заповедник И.С. Тургенева "СпасскоеЛутовиново", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный Лермонтовский музей-заповедник "Тарханы", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный мемориальный историко-литературный и природноландшафтный музей-заповедник А.С. Пушкина "Михайловское", 303 Федеральное государственное "Государственный бюджетное музей-заповедник М.А. учреждение Шолохова", культуры Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Рязанский историкоархитектурный музей-заповедник", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Саратовский государственный художественный музей имени А.Н. Радищева", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Всероссийский историко-этнографический музей", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Тульский государственный музей оружия", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры художественный Федеральное и "Государственный природный государственное мемориальный музей-заповедник бюджетное В.Д. учреждение историкоПоленова", культуры "Государственный мемориальный и природный заповедник "Музей-усадьба Л.Н. Толстого "Ясная Поляна", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный военно-исторический и природный музей-заповедник бюджетное "Куликово учреждение поле", культуры Федеральное государственное "Государственный историко- мемориальный музей-заповедник "Родина В.И. Ленина", Федеральное государственное бюджетное Ростово-Ярославский Федеральное культуры архитектурно-художественный государственное "Государственный государственное учреждение бюджетное центр современного бюджетное учреждение "Государственный музей-заповедник", учреждение искусства", культуры культуры Федеральное "Государственный музейно-выставочный центр РОСФОТО", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный Эрмитаж", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный историко-культурный и природный музей-заповедник А.С. Грибоедова "Хмелита", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный мемориальный музей Булата Окуджавы", Федеральное 304 государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный музей истории религии", Федеральное государственное бюджетное учреждение "Дирекция по строительству, реконструкции и реставрации", Федеральное государственное бюджетное учреждение "Северо-Западная Дирекция по строительству, реконструкции и реставрации", Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры использованию памятников государственное унитарное реставрационная производственная "Агентство истории и по управлению культуры", предприятие Федеральное "Государственная мастерская и "Старинные научноткани", Федеральное государственное унитарное предприятие "Государственный Республиканский Центр экспертизы и сертификации в области охраны и реставрации памятников истории Федеральное государственное и культуры унитарное "Росгосэкспертиза", предприятие "Институт по реставрации памятников истории и культуры "Спецпроектреставрация", Федеральное государственное научно-реставрационное унитарное предприятие художественное "Межобластное управление", Федеральное государственное унитарное предприятие "Научно-исследовательский и конструкторско-технологический институт технических средств культуры", Федеральное государственное унитарное предприятие "Научно- производственная фирма "Ресма", Федеральное государственное унитарное предприятие "Управление производственно-технологической комплектации и механизации "Центрреставрация", Федеральное государственное унитарное предприятие "Центр научных исследований социально-экономических проблем культуры", Федеральное государственное унитарное предприятие "Центральные Федеральное научно-реставрационные государственное унитарное "Российско-польский центр диалога и согласия" проектные мастерские", предприятие "Эльфа"Фонд 305 Резюмирующие тезисы. Формат установка «модернизации» с одной стороны интуитивно привлекателен, но терминологически неопределенен, хотя сущностно отражает объективную потребность страны в прорыве. Он привлекателен потому, что перекликается с вполне рациональным и понятным тезисом о модернизации, как приведением дел в состоянии с требованиями времени. Он неопределенен потому, что в научно-теоретическом плане под ним понимается нечто иное, нежели в повседневно-рациональном смысле. Эта множественность смыслов создает неопределенное пространство, в котором каждый начинает отстаивать свое понимание термина – и в результате дело ограничивается бесконечным обсуждением – ибо уводом политики в направление от «преобразования старого» - то есть движения вперед, к «разрушению старого» - то есть, движению назад. Как, собственно, и произошло в СССР два десятилетия назад. Он сущностно отражает объективную потребность общества в прорыве – именно в том смысле, что зовет к осовремениванию, совершенствованию жизни и в первую очередь – экономики и производства. Определенная ловушка заключается в том, что в теоретическом плане «модернизация» - это не собственно совершенствование – это переустройство жизни в соответствии с требованиями Модерна. Имеется в виду, что на определенном этапе истории традиционалистское общество (под которым обычно понимают, обобщая, рабовладельческое и сменившее его феодальное, то есть – Древние и Средние века) – сменяется обществом Модерна. Под которым понимается не современность вообще, как категория, а то, что называется Новым Временем – образом жизни, утверждавшимся в Европе начиная примерно с 17 века. С одной стороны, это время Рациональности, Просвещения и Здравого смысла, время примышленного развития и демократических революций. С другой стороны – это время рынка и классического капитализма. 306 В рамках самой «теории модернизации» под этим термином понимается такое преобразование, при котором иные страны, особенно – отстающие в промышленном развитии, отбрасывают свои старые, традиционные основания жизни и создают общества, подобные современным США, Англии, Франции, Германии – рассматриваемым в качестве наиболее успешных стран 20 века. При этом с одной стороны, под их современным обликом понимается не столько то, в каком состоянии они находятся сегодня, а то положение, в котором они находились к 20 веку в отношении с остальным миром – тот идеализированный облик, в котором они не столько представали, сколько пытались себя представить. С другой стороны, за скобки выводится та проблема, что сегодня эти страны все больше, сохраняя свою материальную успешность, уходят от того Образа Просвещенного мира, который стал как идеал складываться во времена века Просвещения, из собственно Модерна уходят в постмодерн – общество, где распадаются старые ценности, теряется представление об их универсальности и утверждается как представление о множественности истин, так и то, что сегодня получило наименование «морального релятивизма». Если модернизацию понимать в предлагаемом в рамках такого подхода смысле, то она оказывается, прежде всего, требованием установить в модернизируемой стране те формы жизни, которые ведущие европейские страны устанавливали в 18-19 веках, с другой – не модернизацией, а «вестернизацией», перениманием черт, которые свойственны странам Запада – согласно предположению, что если они успешны – то факт принятия их образ жизни обеспечивает не меньшую успешность. «Теория модернизации» срисовывает с успешных обществ те или иные внешние черты – и предлагает посвятить энергию страны тому, чтобы их воспроизводить, умалчивая о необходимости сначала создать те 307 содержательные начала успеха, которые в конечном счете оформляются в в свои формальные и внешние проявления. Но поскольку современные успешные западные страны имеют целый ряд отличительный черт, то даже в стремлении воспроизвести их успех, воспроизводится спор слепых о том, что есть тигр: усы, хвост, уши, лапы – и так далее. Реальная модернизация начинается с создания национального производства. Причем как более сильного, нежели производство соседа. В противном случае любые модернизационные эксперименты заканчиваются утратой национальной самостоятельности. Если под модернизацией понимать то, что под ней «понимает» «теория модернизации» - это значит вставать на путь ухудшенного и зависимого подобия того, с кого ты хочешь брать пример. Но все же сущность той, исторической модернизации, как перехода от Средневековья к Новому Времени – была, прежде всего, в технологическом прорыве. В Просвещении, развитии Науки и Техники, создавших основы современных обществ. В этом отношении сущность модернизации сегодня – это уже не переход – и тем более, возвращение, к Модерну, как Новому Времени 18-19 веков. Ее сущность в новой ставке на новое Просвещение, утверждение новой рациональности - как научно-технической основы нового, уже не промышленного, индустриального – а информационного производства. То есть создание общества, где в производстве доминирует компонент производства знания, новых технологий. А для этого нужен, прежде всего, технологический прорыв и создание новых, современных производств. Лишь с той поправкой, что сегодня «современность производства» - это не воспроизведение где-то существующего производства. Современность производства – это создание 308 такого производства, которого требует уже и сегодняшнее – и наступающее время – то есть такого, которого еще ни у кого нет. Социокультурная модернизация – не преддверие производственного развития. Социокультурная модернизация – это процесс, параллельный развитию производства, являющийся ответом на его потребности. Основными характерными чертами, которые необходимы России для обеспечения ее успеха являются: - создание производства изобилия, являющегося основой не культивирования потребления, а средством обеспечения удовлетворения стремления к познанию, творчеству и совершенствования мира; - создание общества профессионального самоуправления, обеспечивающего разнообразие, совместное существование групп с разными интересами, увлечениями и пристрастиями, совместно существующими в едином социально пространстве и взаимно обогащающими друг друга; - создание условий для свободного развития каждого человека, обеспечение потребности каждого человека в творческой созидательной деятельности, в котором ничто не человека не сможет принести большей радости, чем свободно избранный им творческий труд. Формат этого общества – общество разнообразия, обеспечивающего свою энергетику и свое саморазвитие за счет взаимообогащения существующего в его единстве различия проявлений последнего. Ни из чего не вытекает, что социокультурные трансформации, необходимые для обеспечения этих задач, требуют разрушения заложенных исторически базовых латентных образцов и моделей поведения конкретного общества. Скорее практика свидетельствует о том, что неудачными оказывались и попытки сохранять историческую самоидентификацию посредством отказа от ответа на требования эпохи и обогащения достижениями и опытом других стран, - и попытки принести собственную 309 идентификацию и особенности в жертву принятию форм, выработанных в других исторических и национальных условиях. Общий социокультурный алгоритм, исторически характерный для России – это соединение трех начал: - определенного мессианства, вырастающего из уверенности в универсальности мировых законов и уверенности в том, что именно Россия должна познать их и открыть для всего мира; - радикализма, то есть ориентации на завершенное и доведенное до конца целедостижение; - эгалитаризм, то есть отрицание элитарности и уверенность в созидательный способностях и праве на достойную жизнь каждого человека. Сохранение этих черт и их конструктивное использование в современную эпоху требует производства и воспроизводства социокультурной модели поведения, обеспечивающей способность и возможность человека добиться утверждения в жизни, при этом - не теряя черт человечности, обладая способностью изменять окружающий мир, сохраняя одновременно его ценностные основы.