Рональд Бриттон. Истерики предпочитают участвовать в
реклама
Истерики предпочитают участвовать в представлении 1 Рональд Бриттон Автор данной статьи пересказывает случай Анны О. с точки зрения современного психоанализа и с учетом появившейся дополнительной информации о лечении доктором Брейером (Breuer) своей пациентки Берты Паппенхайм (Bertha Pappenheim). В настоящее время для нас очевиден эротический перенос и «эдипальная иллюзия» Анны О., результатом которой была истерическая ложная беременность и роды. Это так же было очевидно и для Фрейда, но он публично не высказывал свое мнение о неудачном опыте Брейера со своей пациенткой. Ernest Jones, с которым Фрейд поделился своей осведомленностью, при написании биографии Фрейда, ошибочно связал зачатие ребенка Брейера с лечением Анны О, считая его последствием этого лечения. На самом деле, беременность жены доктора Брейера протекала одновременно с лечением, и автор данной работы считает, что она оказала существенное влияние на ход лечения. На основе анализа случая Анны О. и случая из своей практики автор делает вывод о том, что особенностью истерии является использование пациентом проективной идентификации с тем, чтобы в своей фантазии ощутить себя участником первичной сцены. Символическая версия первичной сцены между пациентом и аналитиком может быть проиграна в контексте эротического переноса-контрпереноса, который характерен для описываемых случаев. Более ста лет прошло с момента публикации Фрейдом совместно с Джозефом Брейером «Очерков об истерии». В этой работе он пишет, что «если рассматривать этиологию и причины появления неврозов, следует обратиться к сексуальной сфере» (Breuer & Freud, 1895, p. 257). Мы, практикующие психоаналитики, должны выяснить, как по прошествии ста лет мы рассматриваем соотношение «Сексуальность и Неврозы». Когда Фрейд, через двадцать лет (Freud, 1914), вновь вернулся к этому вопросу, он обратился к первоначальному случаю, который послужил толчком для создания его теории. Это был пациент не Фрейда, а Брейера – Берта Паппенхайм, которую Фрейд в своих «Очерках об истерии» решил назвать Анной О. Чем больше мы узнаем о новых деталях этого лечения, которые не были описаны ранее, тем яснее мы понимаем, как сильно это повлияло на Фрейда в последующие годы. История, которая была известна Фрейду, не полностью рассказана Брейером в описании случая Анны О. То, что нам известно о нем в настоящее время, становится более понятным с точки зрения современного психоанализа. Я хочу подчеркнуть, что детали, не включенные в доклад Брейера, были известны Фрейду, и что он знал историю и дальнейшую судьбу Берты Паппенхайм, так как она была подругой его жены. В момент публикации работы, в 1895 году, Брейер и Фрейд знали, что она находится во Франкфурте и вполне хорошо себя чувствует. В ноябре 1882 года, пять месяцев спустя после прекращения лечения, Фрейд, 26-летний новоиспеченный врач, услышал от Брейера клинические детали этого случая. Если бы это 1 Britton, R. (1999) Getting in on the Act: The Hysterical Solution. International Journal of Psycho-Analysis, 80:1-14. Данная статья была представлена на Англоговорящей конференции БПО 10 октября 1998 г. Она была также выбрана для обсуждения на веб-сайте Международного журнала психоанализа http://www.ijpa.org (Точнее было бы перевести название следующим образом: «Участвовать (или даже «примазываться»): истерическое решение». – ИР.) 2 было единственной информацией, которой располагал Фрейд, то она послужила бы ему материалом, необходимым для его ранней теории о бессознательной психической жизни, вытеснении и замещении. Однако, нам известно, что однажды жарким летним вечером 1883 года, когда Фрейд и Брейер вместе обедали в неформальной обстановке, Фрейд услышал гораздо более интимный и подробный отчет об этом случае. Этот рассказ раскрыл эротическую психодраму, разыгравшуюся в ходе лечения, и фактически дал Фрейду материал для создания теории Эдипова комплекса, теории идентификации, переноса, контрпереноса, навязчивого повторения и отыгрывания. В заключительной части «Очерков об истерии» Фрейд впервые описывает психоаналитический феномен «переноса» (Übertragung): «Пациента пугает осознание того, что он переносит на фигуру терапевта мучительные мысли и идеи, возникающие в ходе анализа» (Breuer & Freud, 1895, p. 302). В этом разделе Фрейд не упоминает о лечении Анны О., но нам теперь понятно, что он имел в виду именно этот случай. К сожалению, Брейер не испытал потенциального инсайта и не смог вынести из этого случая должной пользы, так как он был слишком сильно травмирован перенесенным испытанием. В письме, написанном в 1907 году, Брейер отвечает на вопрос, почему после Анны О. он не стал применять аналитический метод в случаях пациентов с неврозами, а отправлял их к Фрейду: К тому времени я многому научился. В основном это, конечно, научный опыт; но, кроме того, я получил практический жизненный урок: «обычный терапевт» не может вести подобный случай, не вовлекая в него всего себя и свою жизнь, которая практически рушится. Я поклялся никогда больше не подвергать себя подобному испытанию (Grubrich-Simitis, 1997, стр. 26-7). В 1895 году, на момент публикации работы, спустя тринадцать лет после лечения, каждая деталь в описании этого случая кажется окрашенной переносом и контрпереносом. Даже выбор вымышленного имени «Анна» для Берты Паппенхайм представляется особенно важным. Позднее, в этом же 1895 году, Фрейд называет этим именем свою младшую дочь. Didier Anzieu (1986, p. 13) предположил что Анна Лихтхайм (Anna Lichtheim), молодая вдова, не только повлияла на выбор имени для Анны Фрейд и Анны О., но и была пациенткой Фрейда, названной им Ирмой в знаменитом сновидении «Инъекция Ирме». Elisabeth YoungBruehl в биографии Анны Фрейд пишет, что фигура Ирмы совмещает в себе образ Анны Лихтхайм и Эммы Экштайн (Emma Eckstein), пациентки, чье ятрогенное состояние Фрейд практически игнорировал из-за идеализации им Флисса, врача, оставившего хирургический тампон в носу пациентки (Young-Bruehl, 1988). В таком случае, присутствие Ирмы в сновидении Фрейда отражает контрпереносное сексуальное влечение, медицинский проступок, разочарование в идеализируемом коллеге и беременность его жены. Все эти элементы присутствовали во время лечения Брейером Анны О. и были известны Фрейду в то время; кроме того он знал о существовании эротического переноса из своего самоанализа. Фрейд позднее рассказывал Карлу Абрахаму (Karl Abraham) о своих нераскрытых свободных ассоциациях со сновидением «Инъекция Ирме» и о своей интерпретации к ним. Он писал: «Сексуальная мания величия скрывается за этим сновидением, три женщины – Матильда, Софи и Анна – крестные моей дочери, и я имею их всех!» (Abraham & E. L. Freud, 1965, p. 29). Такая интимная тайна, не подлежащая разглашению, не должна была стать препятствием и источником стыда для Фрейда, как произошло с бедным Брейером; она была призвана стать великим инсайтом и основой для его дальнейших идей относительно переноса и контрпереноса. Факт возникновения переноса в чисто сексуальной форме, (не важно, с оттенком любви или ненависти), в каждом случае лечения невроза (независимо от воли и желания пациента или врача), всегда казался мне самым неопровержимым 3 доказательством того, что движущая сила невроза находится в сексуальной жизни.… Насколько я знаю, это утверждение по-прежнему остается решающим среди прочих открытий в области аналитической работы(Freud, 1914, p. 12). Тот факт, что Фрейд никогда не делал достоянием общественности подобную информацию, означает, что некоторые наиболее значительные источники его убеждений остались нераскрытыми. Он в частной беседе доверил неизвестные ранее детали описания случая Брейер-Паппенхайм Эрнесту Джонсу (Ernest Jones), который включил их в биографию Фрейда (Jones, 1953, pp. 246-8). Однако одну важную деталь Джонс упомянул неверно. А именно, период беременности жены Брейера. Зачатие этого ребенка произошло не после завершения лечения Берты Паппенхайм, как написал Джонс, а произошло параллельно с ним (Ellenberger, 1993, p. 264). Ребенок родился 11 марта 1882 года, когда Анна О. находилась на лечении. Девочку назвали Дорой, еще одно имя, которому суждено было быть позаимствованным для классического психоаналитического случая. Как я отмечу далее, корректировка времени беременности (Берта Паппенхайм, несомненно, знала о беременности) позволяет нам сделать новые выводы из этого случая. В описании этого случая есть нечто основополагающее, что привлекает аналитиков всех последующих поколений. Балинт (Balint), например, обращается к случаю Анны О., чтобы описать явление болезненной регрессии (1968, pp. 139-47). Фрейд, очевидно, не раз возвращался к этому случаю, создавая свои теории; двадцать лет спустя он отмечал, что любой человек, прочитав отчет Брейера, «немедленно ощутит сексуальный символизм в нем» и увидит «прототип того, что мы сегодня называем «переносом» (Freud, 1914, pp. 11-12). Помимо этого, за прошедшие двадцать лет с момента публикации «Очерков об истерии» мы можем наблюдать и другие важные изменения в теории Фрейда. Сначала он связывал все истерические феномены с воспоминаниями какой-то сцены в прошлом, с травмой. Двадцать лет спустя он писал: «Если истерические субъекты объясняют происхождение своих симптомов травмой, которая является воображаемой, то новое обстоятельство … заключается в том, что они создают эти сцены в своей фантазии» (1914, p. 17). Еще одна новая идея заключалась в постоянном присутствии (ubiquity) инфантильной сексуальности и мнение о наследственной предрасположенности некоторых индивидов к получению травм в процессе обычного развития. Читая об этом случае сто лет спустя, можем ли мы получить от него что-либо полезное или добавить что-либо новое к нему? Я думаю, можем; и я хотел бы использовать психотерапию Берты Паппенхайм, а также некоторые детали из моей собственной практики, чтобы выдвинуть следующее предположение: основным признаком истерии является проективная идентификация, при которой субъект в своих фантазиях ощущает себя одним или обоими участниками первичной сцены. Эта воображаемая идентификация, проигранная в повседневной жизни или в анализе, создает эротическую драму или добавляет в повседневные события эротическую окраску. Она придает истерической сексуальности театральное качество. Фрейд писал: «Присутствие в качестве заинтересованного зрителя на … спектакле [schau-spiel] означает для взрослого то же, что игра означает для ребенка, который таким образом осуществляет то, что делают взрослые и чувствует удовлетворение своих нереализованных надежд» (1942, p. 305). В своих комментариях к детскому анализу Кляйн попыталась выяснить, что же это, «что делают взрослые» и что так желанно для ребенка. Она писала: «Практика показывает, что театры … [и] … представления … символизируют сексуальные отношения родительской пары – воспринимаемые или воображаемые (1923, pp. 101-2). Я думаю, что при истерии пациент, подобно играющему ребенку в описании Кляйн, забирается на сцену, чтобы стать воображаемым героем пьесы при помощи проективной идентификации. 4 Прежде чем продолжить свою мысль, я бы хотел вспомнить историю Берты Паппенхайм.2 Во Франкфурте ей посвящен музей, расположенный в доме бывшего Детского приюта и Социальной школы, которые она основала. Вдохновленная работой Mary Wollstonecraft «Права женщин» в Англии, в 1904 году она создала Еврейскую Феминистскую организацию. В Германии ее считают борцом за права женщин и детей; она лично вывезла из России более сотни детей, оставшихся сиротами после еврейских погромов. Она была прекрасным организатором и руководителем детского дома, где в качестве повара работала и ее мать. Путем сублимации Берта избавилась от симптомов, однако сексуальная жизнь у нее полностью отсутствовала. Кроме того, она решительно ограждала своих учеников от психоанализа. Незадолго до своей смерти в 1936 году она писала: «Если справедливость восторжествует, то в скором времени женщины будут писать законы, а мужчины – вынашивать детей. Она умерла в 1936 году в возрасте 77 лет. В результате знаменитого случая истерии она известна нам как Анна О. Она стала пациенткой в 1880 году в Вене. Ей был 21 год; это была интеллигентная привлекательная девушка, у которой, как писал Брейер, никогда не было каких-либо романтических увлечений или сексуальных мыслей. Она выросла в состоятельной ортодоксальной еврейской семье, принявшей немецкую культуру. У Анны была сестра, старше ее на 10 лет, которая умерла в юности, был брат, младше ее на 16 месяцев. Отношения с матерью были сложными, а с отцом была взаимная сильная привязанность. Брейер пишет, что она любила грезить наяву и называла это своим «личным театром». Она любила театр и имела антирелигиозные убеждения. Помимо немецкого языка Анна говорила на английском, французском и итальянском. Неизвестно, была ли у нее в детстве англо-говорящая няня или гувернантка. Этот вопрос очень важен для понимания ее истории, когда она, потеряв способность говорить по-немецки, перешла на английский язык. Я буду рассказывать историю Анны О., согласно описанию лечения Брейера. Незадолго до начала лечения Анна страдала атипичным воспалением лицевого нерва. Он впервые увидел ее в 1880 году, у нее развился «истерический кашель», пока она ухаживала за больным отцом, страдающим легочной инфекцией. В июле этого года отец серьезно заболел, и Анна вместе с матерью ухаживала за ним; она ночами сидела возле его кровати в спальне родителей, а днем отдыхала в своей комнате. Кроме этого она не была занята ничем: только ухаживала за отцом по ночам, отдыхала днем и впадала в состояние, похожее на транс, вечером. В этот период здоровье ее начало слабеть, и развилась анорексия. После появления сильного кашля семья решила обратиться к доктору Брейеру. С Анны сняли обязанности сиделки и, в конце концов, выставили из комнаты больного, так и неизвестно, по чьей инициативе. Известно только, что ее мать и брат не разрешали ей ухаживать за отцом, а потом запретили входить в его комнату. Ее здоровье стало резко ухудшаться после того, как ее отстранили, в декабре она слегла, у нее развилось косоглазие, частичный паралич и потеря речи. Брейер сначала исследовал ее симптомы с неврологической точки зрения, затем пришел к выводу, что для них не было анатомических предпосылок. Клиническая картина на тот момент выглядела как истерическое подобие паралича. Тем временем у пациентки установились два «абсолютно Мое описание основано на «Исследованиях истерии», последующих комментариях Фрейда, данных в нескольких его статьях, биографиях Фрейда, написанных Эрнестом Джонсом и Питером Гейем, биографии Анны Фрейд, переписке Абрахама и Фрейда, описании фрейдовского самоанализа, сделанном Дидье Анзьё. Оно также основано на работе «История «Анны О»: критический обзор с новыми данными» Г. Элленбергера, включающей отчет о случае, написанный Брейером в 1882 г. для больницы, в которую он направил пациентку, и последующий больничный отчет. 2 5 различных состояния сознания», которые требовали почти постоянного внимания Брейера. В одном состоянии она была «меланхоличной и тревожной, но относительно нормальной»; в другом состоянии она была «капризной и страдала галлюцинациями». Когда сознание ее прояснялось, она описывала это как «абсолютную пустоту у нее в голове» (Breuer & Freud, 1895, p. 24), неспособность думать, как будто она была слепой и глухой, будто у нее было две сущности – одна настоящая, вторая – зловещая, заставляющая ее вести себя ужасно. Ее настроение колебалось от повышенного возбуждения к упрямому противостоянию, сильной тревоге, с пугающими видениями черных змей. Ночью она выскальзывала из постели и пробиралась к родительской спальне. Однажды брат застал ее подслушивающей под дверью и сильно встряхнул ее. Позднее она связала этот эпизод с периодически повторяющейся истерической глухотой. Брейер переключил свой интерес от исследования ее легких к анализу речевых затруднений. Она сначала изъяснялась телеграфным стилем на ломаном немецком языке, затем перешла на невразумительную речь, состоящую из смеси четырех или пяти языков. Брейер терпеливо изучал это явление как лингвистическую загадку, затем, когда она замолчала на две недели, он пришел к выводу, что оно имеет психологическую основу. Брейер, можно сказать, впервые предпринял попытку интерпретации. Он связал ее молчание с чувством обиды и злости, обусловленными возможными обидными словами или поступками со стороны ее отца. За этим последовало резкое улучшение ее псевдоневрологических симптомов, изменение в речи и использовании языков. Теперь она говорила только по-английски, так что Брейер понимал ее, а сиделка не понимала. Ее косоглазие постепенно прошло, она уже могла самостоятельно держать голову. Месяц спустя, первого апреля 1881 года она впервые встала с постели. Затем, как пишет Брейер, «пятого апреля ее любимый отец умер» (Breuer & Freud, 1895, p. 25). Она не видела его некоторое время, и ей не сообщили, что его состояние ухудшилось. Ее реакция была неистовой и грубой, особенно по отношению к матери. В течение двух дней она находилась в оцепенении. После этого события в присутствии матери или брата она впадала в крайне возбужденное состояние. Никого, кроме Брейера, она не узнавала, а иногда даже не замечала. Брейер был единственным человеком, кто мог кормить ее, и только в его присутствии она отмечала происходящее вокруг. В этот период они установили режим дня, которого и придерживались с небольшими отклонениями течение всего процесса лечения. В полдень она дремала, затем она засыпала глубоким сном и после этого в течение нескольких часов она «выговаривалась» Брейеру, постепенно становясь «спокойной и веселой» (стр. 27). Быстрое улучшение, или лечение переносом, как мы бы назвали его сейчас, было прервано с приходом нового доктора, которого привел Брейер, прежде чем уехать на «несколько дней». Анна О. не замечала и не признавала существование другого врача; Брейер называл это «негативными галлюцинациями». Врача звали Richard von Krafft-Ebing, это был известный психиатр. Как-то Анна читала Брейеру французский текст по-английски, внезапно их веселый диалог оборвался: Krafft-Ebing поджег листок и сдул пепел Анне в лицо. Она бросилась к двери за ключом, но упала без сознания, после чего последовал «короткий приступ гнева и крайнего беспокойства» (Ellenberger, 1993, p. 267). Когда Брейер вернулся после своего небольшого отпуска, он обнаружил, что ее состояние значительно ухудшилось. У нее была полная анорексия; ее «провалы в галлюцинации», которые раньше были «свободными поэтическими композициями», стали теперь устрашающими галлюцинациями «голов смерти». Однако это прекратилось с возвращением сессий с доктором Брейером. Теперь галлюцинации были днем, дремота после полудня и затем – то, что Брейер называл автогипнозом, а Анна называла это «облаками». В этом последнем состоянии она рассказывала Брейеру содержание своих 6 дневных галлюцинаций, после чего становилась просветленной и веселой и до глубокой ночи писала или рисовала. Как пишет Фрейд, Матильда Брейер стала ревновать мужа и злиться, что он проводит так много времени вместе с пациенткой или говорит о ней. Он попытался сократить время своих визитов, но это привело к суицидальным настроениям Анны. И Брейер был вынужден поместить ее в больницу против ее воли. 7 июня 1881 года ее поместили в санаторий Inzerdorf (вилла недалеко от Вены), «без обмана, но насильно». Брейер посещал ее раз в три дня. Она называла это «лечением разговором», или «чисткой труб» (Ellenberger, 1993, p. 268). Двусмысленность последнего определения (чистка труб), как и весь остальной сексуальный символизм, остался незамеченным для Брейера, но последующая истерическая беременность и роды, о которых знал Фрейд, наверняка, не ускользнуло от его внимания. В санатории она находилась под присмотром доктора Dr Hermann Breslauer, который, в отличие от Брейера, не смог установить контакт с ней и не имел на нее никакого влияния; он прибегал к помощи наркотиков, к которым она, в конце концов, привыкла и стала зависимой. После помещения в больницу она не спала и не ела в течение трех суток, совершала попытки самоубийства, разбивала окна и страдала галлюцинациями. Брейеру во время визитов удавалось, путем разговоров, трансформировать ее психическое состояние. Чтобы она его узнавала, ему приходилось брать ее за руки, начиная говорить по-английски, в знакомой им двоим манере, побуждать к разговору. Модель поведения Анны была явно связана с Брейером. Он описывал это следующим образом: «Я обычно приходил вечером, когда Анна находилась в состоянии гипноза, и помогал ей освободиться от «запаса продуктов воображения», накопленных за время, прошедшее после моего последнего визита» (Breuer & Freud, 1895, p. 30). После этого она становилась спокойной и веселой; но постепенно настроение ее ухудшалось, и ко времени следующего визита она опять становилась невыносимой. Брейер был убежден, что это было связано с накопленными «продуктами воображения», которые ему удавалось высвобождать. Позднее он развил эту мысль, создав теорию катарсиса. В августе, когда Анна все еще находилась в санатории, он уехал в отпуск на пять недель. Вернувшись после перерыва, он нашел ее в плачевном состоянии; она была вялой, озлобленной, капризной. Это подтвердило убежденность Брейера в том, что она страдала «идеаторными комплексами», имевшими свойство накапливаться во время его отсутствия и освобождаться в виде вербального выражения в гипнозе. Он отвез ее обратно в Вену, где в течение недели каждый вечер проводил с ней сессии. После этого прежний ритм возобновился в санатории. Осенью 1881 года она вернулась в Вену в относительно хорошем состоянии. Стабильное улучшение сохранялось до декабря 1881 года, когда внезапно состояние ее заметно ухудшилось, и она вновь стала мрачной и раздражительной. Развивалась новая фаза болезни: теперь состояние ее менялось каждый день. В одном из этих состояний зимой 1881/82 года «она проживала зиму 1880/81 года» (Breuer & Freud, 1895, p. 33). Это началось в годовщину того дня, когда ей запретили ухаживать за больным отцом. Она рассказывала об этом Брейеру. Теперь он посещал ее два раза в день, чтобы облегчить ее страдания. С помощью гипноза, а также используя ее состояние автогипноза, он заставлял ее рассказывать о переживаниях прошлой зимы. Это были события, связанные со смертью отца, но чаще она описывала события и «неприятности» 1881 года, в которых участвовал Брейер (стр. 34). Читая отчет Брейера 1895 года, не следует забывать о том, что отчет был написан 12 лет спустя после завершения лечения, когда он уже знал, что Анна поправилась. Год спустя после окончания лечения он, так же как и его пациентка, все еще переживал прошедшие 7 события. Он «признался Фрейду, что Анна находилась в состоянии расстройства, и что он предпочел бы, чтобы она умерла, чтобы избавиться от страданий» (Jones, 1953, p. 247). Несмотря на то, что Брейер неоднократно отмечал, что в его присутствии она находится в состоянии эйфории, а когда его нет, она испытывает тревогу, что каждый раз после его ухода ей становится хуже, что постепенно он начинает навещать ее не раз в день, а два раза в день, при этом он никак не связывал состояние ее сознания с привязанностью к нему, даже в ретроспективе. Фрейд явно придерживался другого мнения. В своей работе «Очерки об истерии» он впервые вводит термин «перенос», но он не приводит в качестве иллюстрации случай Анны О. Чтобы поддержать теорию Брейера, он пишет, что случай Анны О. – это явление, которое он сам впервые встречает, и называет его «гипноидной истерией», или «защитной истерией». Благодаря новой информации от Ellenberger, мы можем провести параллель между двумя событиями, не совсем точно описанными Эрнстом Джонсом, со слов Фрейда. Как я уже говорил ранее, фрау Брейер была недовольна чрезмерным вниманием, которое ее муж уделял пациентке, и, видимо, по ее настоянию, 7 июня 1881 года она была госпитализирована. А Брейер с женой на несколько дней уехали отдыхать, и именно в этот период была зачата их дочь. Поскольку Анна О. и Брейер принадлежали к одному кругу общения, вскоре после возвращения из больницы в новую квартиру в Вене Анна узнала о беременности его жены. Ребенок родился в марте 1882 года, когда Анна все еще находилась на лечении. Именно в этот период в истерическом состоянии Анна вычеркивала настоящее из своего сознания и возвращалась в прошлый год. Она вела себя в новой квартире так, как будто находилась в старой комнате. Весной 1882 года, когда ребенок Брейера, вероятно, находился на грудном вскармливании, у Анны О. появился новый симптом, «она внезапно перестала пить» (Breuer & Freud, 1895, p. 34). В течение шести недель она не принимала жидкости вообще, а утоляла жажду только фруктами – дыней, например. Затем во время гипноза, проживая вновь свои воспоминания, она воспроизвела эпизод из прошлого. Она вспомнила, с отвращением воспроизводя каждую деталь, как однажды зашла в комнату своей знакомой, англичанки, у которой была маленькая собачка (мерзкое создание!), и увидела, как эта собачка пила воду из стакана хозяйки» (стр. 34). Этот эпизод Брейер считал прототипом нового метода, с помощью которого он связывал симптомы с воспроизведением специфических «травматических» событий. Когда Анна с отвращением и злостью «вспомнила» этот эпизод, ее фобия исчезла, и она вновь смогла пить воду. С точки зрения современного психоанализа, мы можем позволить себе по-новому интерпретировать эту фобию Анны и ее воспоминания. Мы можем считать это реакцией на ее фантазии относительно миссис Брейер, жены Брейера, квази-англичанке, которая кормила грудью свою новорожденную дочь (давала пить из груди). Анна, в возрасте 16 месяцев вполне могла сохранить воспоминания, как ее мать кормила грудью ее новорожденного брата. Брейер во время своих визитов два раза в день давал ей возможность рассказывать или фантазировать о происхождении каждого ее симптома или изменения настроения. Он называл эти воспоминания «капризами» в своем первоначальном отчете 1882 года (Ellenberger, 1993, p. 268). Таким образом, Анна О. и Брейер вместе изобрели теорию катарсиса, и все ее симптомы исчезли. Однажды Анна изъявила желание, чтобы ее лечение закончилось именно 7 июня 1882 года, в годовщину ее помещения в санаторий. Анна считала, что именно тогда был зачат ребенок Брейера. Так, дело приблизилось к развязке, (dénouement), вернее, это была двойная развязка: впервые кульминация была описана Брейером в опубликованном докладе этого случая; вторая кульминация, вернее, анти-кульминация, была рассказана Фрейду в доверительной беседе летом 1883 года. 8 Официальное завершение анализа произошло, как и было запланировано, 7 июня 1882 года. Анна О. сделала перестановку в своей комнате, так, что теперь она напоминала комнату ее отца во время его последней болезни. Она воспроизвела страшную галлюцинацию, которая, по ее мнению, послужила толчком для ее заболевания осенью 1880 года. Сидя у постели отца, она увидела черную змею, которая собиралась укусить отца, она попыталась схватить ее и вдруг почувствовала, что ее рука парализована, а когда она посмотрела на свои пальцы, то увидела, что они превратились в маленьких черных змей с головами смерти на концах. Когда змея исчезла, Анна была очень напугана и попыталась молиться, но язык ее не слушался, ей удалось вспомнить лишь детский стишок на английском языке. На следующий день после этой галлюцинации изогнутая ветка дерева оживила воспоминания о змее, и правая рука Анны внезапно стала неподвижной. Это воспоминание объясняет возникновение симптомов, согласно новой теории Брейера о травме, и подтверждает их совместно изобретенное понятие катарсиса, или «чистки труб». После проигрывания для Брейера этой сцены 7 июня 1882 года она снова заговорила понемецки и освободилась от своих «многочисленных расстройств» (стр. 40). Это окончание официальной версии. Вторая развязка (dénouement) была пересказана Фрейдом Джонсу, а также описана им в письме к Стефану Цвейгу. После окончания лечения Анны О. Брейера вновь позвали к ней. Он нашел ее извивающейся в родовых схватках и выкрикивающей слова: «Вот рождается ребенок доктора Б.». Фрейд прокомментировал это следующим образом: «В этот момент в руках у Брейера был ключ, но он не удержал его». Охваченный страхом, он в спешке уехал, передав пациентку коллеге (Gay, 1988, pp. 66-7). На самом деле Брейер поместил ее в санаторий Bellevue Sanatorium, Kreuzlingen, на озере Constance, где она пробыла до октября 1882 года. После этого она еще несколько раз находилась на лечении в больнице, пока мать не забрала ее к себе во Франкфурт, где она осталась надолго и чувствовала себя хорошо. Обсуждение случая Анны О. В работе ‘Reality and unreality in phantasy and fiction’ (1995, стр. 120-7) я выдвинул предположение, что, для того, чтобы «сочинять/воображать », нам необходимо определенное психическое пространство. В обыденной речи мы называем это «наше воображение». Я назвал это воображаемое пространство «другой комнатой» и предположил, что изначально это было пространство тайной первичной сцены из детства. Комнаты других людей и «другие комнаты» играют большую роль в случае Анны О. История начинается в комнате ее отца, изгнание из которой послужило толчком к ее заболеванию. Если схематично описать случай Анны О., то можно считать, что болезнь началась с кашля в спальне родителей, затем наступило голодание и слабость; это было единение с умирающим отцом. Кашель ассоциировался у нее с танцевальной музыкой, которую она слышала с улицы, сидя у постели отца. Музыкальный ритм провоцировал появление кашля. Галлюцинации с черной змеей я соотношу со смертью в результате сексуального контакта, а пальцы со смертельными головами – это смертельная форма мастурбации. Эти явления прекратились с изгнанием ее из родительской спальни. Последующий паралич отражал детское отсутствие двигательной энергии, а хаотичные движения и судорожные сокращения конечностей – искаженное изображение сексуального контакта в первичной сцене. Ее речь (инфантильная, бессмысленная, многосложная) - отражение движений частей ее тела. С этого момента ситуация изменилась в связи с развитием переноса. Теперь Брейер стал ее партнером в маниакально репаративном символическом сексуальном контакте, а мать и брат стали плохой парой в переносе, которую она, в конце концов, уничтожила негативной 9 галлюцинацией. Теперь Брейер и Анна О. стали обитателями воображаемой «другой комнаты», в качестве участников первичной сцены, которые рассказывали «сказки». Этот спокойный период подошел к концу в связи с угрозой его отъезда и появлением третьего лица – доктора Dr Krafft-Ebing. Брейер и его пациентка пытались восстановить прежнее равновесие, но оно вновь было нарушено в связи с летним перерывом на пять недель. Вернувшись в Вену, в новый дом, Анна О. восстановила иллюзорную связь с Брейером; но теперь требовались более длительные визиты два раза в день. Затем появилось новое обстоятельство – беременность жены Брейера и рождение ребенка. Анна стирает из сознания прошедший год, возвращаясь к предыдущим отношениям с Брейером в старой квартире. Кульминацией в день так называемой годовщины зачатия ребенка Брейера было воссоздание Анной галлюцинации, которая спровоцировала ее истерическую болезнь. Анна в точности повторила обстановку комнаты отца. Это было представление, которое объединяло пару в сексе и в смерти; черный пенис отца, убивающий его обладателя, смертоносные пальцы, несущие смерть в ее фантазиях мастурбации. Она спасалась, успокаивая себя детскими стишками, возвращаясь, таким образом, в свою комнату, в детскую. Здесь она вспоминала свой родной язык. После этой «катартической драмы» Брейер вернулся и обнаружил Анну вновь в «другой комнате» и в другой реальности, в галлюцинации рождающей на свет воображаемого ребенка. Я предложил такой мелодраматический вариант изложения истории, чтобы подчеркнуть, что консультационный кабинет аналитика может стать ареной, где разворачиваются события, происходящие в воображении пациента – в «другой комнате» его сознания. Когда мы обнаруживаем фантазии в этой «другой комнате», в комнате, в которой мы физически отсутствуем, мы называем это нашим воображением. Это пространство для фантазирования. Когда мы обнаруживаем фантазии, которые, по сути, являются образом в существующей реальности, мы называем это видением. Если это происходит не во сне, такие видения называются галлюцинациями, как в случае с Анной О., или визитами сверхъестественных сил, как, например, в случае с William Blake. Если мы готовы ограничить свои фантазии «другой комнатой», то можно говорить о нашем воображении. Это то, что делала Анна О. до наступления своей болезни, то, что она называла «личным театром» ее дневных фантазий; место, где она проводила большую часть времени. В одной из своих ранних работ я предположил, что «другая комната» воображения появляется в процессе развития, когда первичный объект перестает существовать, но продолжает восприниматься как реально существующий. Это место, где объект продолжает свою невидимую жизнь. Я полагаю, что он воспринимается в неразрывной связи с другим объектом, так как это непременное условие существования. Иными словами, «Другая комната» есть местоположение невидимой первичной сцены. Кляйн отводила главное место первичной сцене в детском анализе. В ходе анализа Эрны, 6-летней девочки, она обнаружила, что «театр, и любой другой тип представления, символизировал половой акт между ее родителями» (1924, p. 39). Истерик как будто внедряется в представление, забирается на сцену и принимает на себя роль одного из родителей. При помощи всемогущей фантазии проективной идентификации он ощущает себя одним из участников первичной сцены, представляя, что он делает то, что делает пара в воображаемой первичной сцене. Это, по моему мнению, и есть истерическое проигрывание (enactment); то есть фантазия в действии (то, что так ярко описано в случае Анны О.) «Личный театр» ее дневных мечтаний воплотился в телесно выраженную психическую драму. Актером в этом театре была она сама, а впоследствии и врач, и ее семья оказались вовлеченными в этот переносный «спектакль». Фрейд обращал внимание на защитную функцию эротического переноса. Но защитой от чего является эротический перенос? Я бы предложил обратиться за ответом на этот вопрос к 10 одному случаю из моей практики, который имеет схожие черты со случаем Анны О. После сравнительно долгого анализа 3 пациентка вернулась на родину и находилась в удовлетворительном состоянии, но, в отличие от Берты Паппенхайм, она смогла вы йти замуж, родить детей и осталась положительно настроенной в отношении психоанализа. До приезда в Лондон она в течение двух лет находилась в анализе у себя на родине. В ходе анализа я выяснил, что пациентка была уверена, что ее предыдущий аналитик был влюблен в нее и, что по окончании анализа он объявит: «Анализ завершен, и теперь мы можем пожениться». На самом деле он объявил, что через шесть месяцев анализ должен будет завершиться, так как он покидает страну. Эта новость вызвала у нее сначала недоверие, затем гнев и протест. Когда аналитик уехал, у нее были серьезные суицидальные намерения, она перестала есть, похудела и очень ослабла. Ей удалось прийти в себя, благодаря садомазохистской интрижке с одним ничтожным человеком, который был той же национальности, что и ее прошлый аналитик. Приехав в Лондон, молодая женщина, успешная писательница, обратилась за аналитической помощью в связи с повторяющимися истерическими симптомами и склонностью к беспорядочным половым связям. В ходе анализа я узнал, что ее отец оставил семью, когда ей было 4 года, у нее была младшая сестра на 16 месяцев младшее ее. Мать была не способна понять и удовлетворить нужды детей, поэтому пациентка искала любви у отца, она считала, что является единственным объектом его любви. После исчезновения отец продолжал оставаться для нее идеальной романтической фигурой. Обратив внимание на эротический перенос в нашем анализе, я узнал о невыраженной романтической иллюзии первого анализа. Однако эротический анализ на этом не закончился, а в течение некоторого времени повторялся вновь в различных формах. Поворотный момент в анализе произошел после возвращения ее эдипальной иллюзии и последовавшей за этим интерпретации. На одной из сессий она прокомментировала, что может заниматься сексом только с тем мужчиной, который ей безразличен. Я интерпретировал ее страх и объяснил, что необходимо объединить ее сексуальность (которую она считала чем-то постыдным) и ее чувства к человеку, который ей не безразличен, например, ко мне. Я указал ей на то, что ее поиски сексуальных партнеров с тех пор, как она находилась в анализе, означали желание отделить секс от переносных отношений. На следующий день ее поведение изменилось, она была стеснительной и сдержанной по отношению ко мне, чувствовалось подавляемое возбуждение. Я понял, что она восприняла мою интерпретацию как признание в любви или приглашение к сексу. Я прокомментировал, что, вероятно, возбуждение было связано с предыдущей сессией. «Вы мне снились»,сообщила она и рассказала свое сновидение, в котором я «был с волосами другого цвета» и сообщил ей о своей любви, и она была очень возбуждена. Она связывала этот необычный цвет волос с одним профессором, который стал ее любовником и тем самым потерял ее уважение. Я напомнил пациентке интерпретацию предыдущей сессии и сказал, что она, вероятно, повлияла на ее сновидение. Внезапно появившаяся романтика была попыткой уйти от волнующих проблем к уже готовой фантазии о наших с ней любовных отношениях. Она внезапно замолчала и поникла. Стало очевидно, что моя пациентка не верила в другие отношения. Ее суицидальные настроения вернулись, и большую часть времени между сессиями она проводила лежа в постели. После ее рассказа о безрадостных отношениях с подругой мне удалось прокомментировать, что она ведет себя как капризный ребенок, который хочет обидеть меня, 3 Анализ проходил пять раз в неделю с использованием кушетки в течение восьми с половиной лет. 11 но боится, что тогда я стану еще более отчужденным и сдержанным. Это оказалось очень значимым для нее, она стала немного удрученной, но задумчивой. На следующий день она пришла в очень жизнерадостном настроении и сообщила, что у нее все замечательно, только на одном глазу как будто пелена. Терапевт сказал ей, что это «функциональный птоз верхнего века», но она себя чувствует прекрасно, кроме того, она помирилась со своей подругой. Я прокомментировал это следующим образом: она понимает, что должна выглядеть для меня здоровой и жизнерадостной, но есть вещи, которые она не должна видеть или не должна дать мне увидеть; в связи с этим у нее «ослеп» один глаз. На этой же сессии она призналась (ей далось это с большим трудом), что постоянно мастурбирует. Содержание этой мастурбации, всегда неизменное, стало понятным мне только после того, как она оформила его в сновидение. Это сновидение, в сочетании с ассоциациями, было гораздо более содержательным, чем фантазии мастурбации. Некоторые детали указывали на связь мужчины в сновидении со мной и с ее отцом, а «девушкаженщина» на постели выглядела как актриса, которую звали так же как ее мать. Комната в сновидении была обставлена в старинной манере. На кровати лежала то ли девушка, то ли женщина, а пожилой мужчина производил какие-то сексуальные действия в отношении ее. Пациентка воспринимала женщину-девушку как себя, но при этом она наблюдала за этой сценой тайно изнутри какого-то шкафа. Как наблюдатель, она испытывала страх, а как девушка-женщина на кровати, она чувствовала сексуальное возбуждение. Из этого описания я делаю вывод, что пациентка в своем сновидении наблюдала воображаемую версию первичной сцены, в которой она идентифицировала себя с матерью, представленной в виде девушки-женщины. В своей неосознаваемой фантазии она наблюдала первичную сцену между родителями; в следующей фантазии она путем проективной идентификации заняла место своей матери. Истерический птоз, подобно симптому Анны О., исчез по окончании сессии. В ходе дальнейшего анализа проявилось ее альтернативное восприятие меня, как опасной и жестокой фигуры; это стало очевидным из ее последующих сновидений. Анализ перешел на новую стадию, в которой был выражен, в основном, материнский перенос, а в ее отыгрывании мне отводилась роль мужчины с садистскими наклонностями. Во всех сновидениях регулярно повторялась эта конфигурация. Ее нынешнего любовника звали Джек; он, как всегда был старше ее, и годился ей в отцы, он был жесток и требователен. В ее сновидении «Джек-Потрошитель» был на свободе, и она знала, что он охотится за ней. Полиции была известна его личность, но они не могли его арестовать по политическим мотивам. В сновидении присутствовала женщина, владелица продуктового киоска с большой грудью. В полиции объяснили, что им известно, что он охотится за моей пациенткой, так ему нравились женщины с маленькой грудью. Женщина из киоска была ассоциативно связана с подругой пациентки, она кормила грудью и размер ее груди вызывал зависть моей пациентки. Садомазохистские отношения с Джеком несли с собой нечто губительное, и «по политическим мотивам» внутренняя полиция сознания «закрывала глаза» на это. Под «политическими мотивами» я подразумевал тот факт, что Джек (представлявший извращенца-отца) предпочитал маленькую девочку с маленькой эротичной грудью, а не мать с огромной кормящей грудью. Ее роман настолько увлек ее, что грозил сорвать анализ. Это позволило бы ей ощутить воображаемую победу над парой мать-дитя, которая в анализе была представлена ею, как пациенткой, и мною, как ее аналитиком. В данной конфигурации образование сексуальной пары означало смерть пары мать-ребенок. 12 Аналитическая работа продолжалась, природа материнского переноса стала более ярко выраженной, но менее драматичной. Картина была унылой, радостному возбуждению пришло на смену отчаяние. У меня создалось впечатление, что мать пациентки страдала нарциссизмом и не могла понять потребности своих детей. С рождением сестры пациентка стала испытывать горечь и зависть, ее отец также находился в состоянии тревожности и, в качестве компенсации, начал проявлять к ней особый интерес. Я думаю, она с самого начала чувствовала, что в этом есть какая-то патология, но привкус победы над матерью позволял ей избавиться от разрушающей зависти. Отец, в конце концов, ушел от матери, и с тех пор она в своих фантазиях определила ему статус воображаемого любовника. Прежде чем проработка Эдипова комплекса перешла в окончательную стадию, появилась новая кратковременная гомосексуальная версия в фантазии мастурбации. У пациентки была недолгая связь с женатым мужчиной, после которой во время мастурбации она представляла, как во время полового акта с его женой она проникает в нее своим пенисом. На практике ее отношения оставались гетеросексуальными, но в своих фантазиях она принимала на себя роль не только матери в первичной сцене, но и роль отца; сначала одну роль, потом другую. В затянувшейся окончательной стадии анализ представлял собой поле битвы зарождающегося нового понимания, отказа от старых убеждений против возрождения этих убеждений посредством отыгрывания их в романтических или садомазохистских фантазиях. Заключительная стадия анализа была свободна от отыгрывания и от эротического переноса, она была перегруженной и болезненной; в противном случае, она была бы незапоминающейся. Ее содержание представляло собой депрессивную позицию в рамках обыденной эдипальной ситуации, но психическая боль горевания в переносе была чрезмерно затянувшейся и интенсивной. Обсуждение и заключение Так же как и André Green (1997, pp. 39-42), я считаю, что, несмотря на то, что истерия имеет схожие черты с пограничным синдромом, истерия представляет собой отдельное, самостоятельное психоаналитическое состояние. Если в общих чертах определить существенные различия между двумя синдромами, то можно сказать, что при истерии основные притязания к обладанию объектом проявляются в области любовных отношений, а при пограничном синдроме – в области знаний. Так, в случае истерии пациент стремится завоевать исключительно любовь аналитика, что приводит к переносной «иллюзии», и отрицает важность любой другой реальности, кроме любви; он не допускает эротической связи аналитика с другими людьми. В случае пограничного синдрома пациент в переносе настаивает на абсолютном интерсубъективном понимании, не допуская даже мысли, что аналитик может получить какие-то знания или поделиться важной информацией с кем-то еще. В результате различного использования проективной идентификации в случае истерии и в случае пограничного синдрома основное различие диагностики заключается в переживании аналитиком переноса и контрпереноса. Это - предмет отдельного разговора, и в данной работе не рассматривается, но следует особо подчеркнуть, что эта разница ощутима. Особенностью контрпереноса в анализе пограничного пациента является ощущение аналитиком принуждения и «тиранства». Я описывал это явление в работе ‘The missing link’ (1989). И, наоборот, в случае истерической защиты аналитик ощущает свою особую важность; в этом случае существует опасность возникновения сговора и взаимного восхищения. Фрейд в серии работ, посвященных технике, писал об эротическом переносе при истерии в статье ‘Observations on transference-love’ (1915) . Ранее в работе ‘The dynamics 13 of transference’ (1912) он упоминал об обычном желании в переносе как о рекапитуляции эдипальных желаний. Интересно, почему он написал вторую, более драматичную статью, посвященную исключительно эротическому переносу? В своем метафорическом описании Фрейд сравнивает анализ с театром: Мы наблюдаем полную смену действий; фантазия, будто внезапно замирает, и на сцену врывается реальность; так происходит, когда, например, посреди спектакля раздается крик «пожар». Редкому аналитику, столкнувшемуся с этим впервые, удается контролировать аналитическую ситуацию и поддерживать иллюзию, что лечение действительно подходит к концу.(1915, стр. 162). На мой взгляд, колебание в этой метафоре между реальностью театра и театральной реальностью, между реальностью переноса и переносной реальностью, является просто ошеломляющим. Оно переносит действие на театральную сцену, и я считаю (вслед за Мелани Кляйн) это символичным, воображаемым наблюдением за первичной сценой. Если это так, то надлежащее место для драмы - это театр, а наше место – в зрительном зале. Однако в театре «истерии» происходящее в зрительном зале опережает происходящее на сцене. Я думаю, что Фрейд написал эту статью под влиянием анализа Сабины Шпильрейн (Sabina Spielrein) Юнга. Эротическое переплетение переноса-контрпереноса в этом анализе напомнило ему о случае Берты Паппенхайм Брейера. И вновь Фрейд вынужден держать втайне и не разглашать публично то, что способствовало появлению его убеждений. Между случаем Анны О. и Сабиной Шпильрейн много общего, и это не только переплетение любви и смерти. Сабина Шпильрейн впервые описала первичное деструктивное побуждение (Spielrein, 1912). В аналитическом материале моей пациентки, так же как в случае Анны О., часто сочетались секс и смерть. Я не буду описывать то, какую роль играет «инстинкт смерти» в неврозе, в данной работе я старался ограничиться проблемой сексуальности в истерии. Тем не менее, эта тема внедряется в обсуждение, так как при истерии секс и смерть переплетаются в так называемой «патологической организации» (Steiner, 1987), при которой сексуальные и деструктивные импульсы выражаются в форме фантазии, и субъект становится одним из участников первичной сцены путем проективной идентификации. Такая драматизированная сцена может представлять сексуальный союз в форме эротической фантазии совместной смерти. Подобные отыгрываемые фантазии, на мой взгляд, защищают человека от болезненного восприятия реальной эдипальной ситуации и от чувства вины, связанного с ее отрицанием. Возвращаясь к вопросу, является ли сексуальность центральным аспектом невроза, я однозначно отвечу «да». Однако в случае истерии возникает дополнительный вопрос: чья это сексуальность (чей секс)? Я полагаю, что при истерии секс – это проявление проективной идентификации, и отказ от этой модели означает для индивидуума раскрытие собственной сексуальности. Именно это произошло в случае моей пациентки, но не в случае Берты Паппенхайм, которая приобрела окончательную стабильность, только пожертвовав собственной сексуальностью. References Abraham, H. C. & Freud, E. L. (1965). A Psycho-Analytic Dialogue, London: Hogarth. Anzieu, D. (1986). Freud's Self-Analysis. London: Hogarth. [→] Balint, M. (1968). The Basic Fault. Therapeutic Aspects of Regression. London: Tavistock Publications. [→] Breuer, J. & Freud, S. (1895). Studies on Hysteria. S.E. 2. [→] 14 Britton, R. (1989). The missing link: parental sexuality in the Oedipus complex. In The Oedipus Complex Today, ed. J. Steiner. London: Karnac, pp. 83-101. [→] Britton, R. (1995). Reality and unreality in phantasy and fiction. In On Freud's ‘Creative Writers and Day-dreaming’ ed. E. S. Person et al. New Haven, CT: Yale Univ. Press, pp. 82-107. Ellenberger, H. F. (1993). The story of ‘Anna O’: a critical review with new data. In Beyond the Unconscious. Princeton, NJ: Princeton Univ. Press, pp. 254-272. Freud, S. (1912). The dynamics of transference. S.E. 12. [→] Freud, S. (1914). On the history of the psycho-analytic movement. S.E. 14. [→] Freud, S. (1915). Observations on transference-love. S.E. 12. [→] Freud, S. (1942). Psychopathic characters on the stage. S.E. 7. [→] Gay, P. (1988). Freud: A Life for Our Time. London & Melbourne: J. M. Dent. Green, A. (1997). Chiasmus: prospective—borderlines viewed after hysteria: retrospective—hysteria viewed after borderlines. Psychoanal. Europe, Bulletin 48, Spring 1997. Grubrich-Simitis, I. (1997). Early Freud and Late Freud. London and New York: Routledge. Jones, E. (1953). Sigmund Freud: Life and Work, Vol. 1. London: Hogarth. Klein, M. (1923). Early analysis. In The Writings of Melanie Klein, Vol. 1, ed. R. E. Money-Kyrle et al. London: Hogarth, 1975, pp. 77-105. Klein, M. (1924). An obsessional neurosis in a six-year old girl. In The Writings of Melanie Klein, Vol. 2, ed. R. E. Money-Kyrle et al. London: Hogarth, 1975, pp. 35-57. Spielrein, S. (1912). Die Destruktion als Ursache des Werdens. Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen, 4:465-503. Steiner, J. (1987). The Interplay Between Pathological Organizations and the ParanoidSchizoid and Depressive Positions. Int. J. Psycho-Anal. 68:69-80 [→] Young-Bruehl, E. (1988). Anna Freud: A Biography. New York: Summit Books.
