Маргарет С. Ворнер. Клиентцентрированный подход к терапии
advertisement
Клиентцентрированный подход к терапии при работе с диссоциативным и хрупким процессом. Маргарет С.Ворнер В последние годы большое количество клиентцентрированных терапевтов в Чикагском Психотерапевтическом центре проводит интенсивную работу с клиентами, испытывающими диссоциативные расстройства идентичности. Во время терапии эти клиенты сообщают о разнообразных чередующихся личностных состояниях и часто приходят к опыту, который до этого был заблокирован памятью, речь идет об опыте интенсивного сексуального или физического насилия в детстве. Рассказывая свои истории насильственного опыта авторитетными фигурами, эти клиенты часто особенно сензитивны к проявлениям доминантности и контроля в психотерапии. По нашему опыту они особенно хорошо отзываются на клиентцентрированный стиль терапии, который дает высокий уровень контроля над содержанием, стилем и скоростью терапевтического процесса клиенту. Я верю, что данное описание диссоциативного процесса в том виде, как мы его наблюдали в клиентцентрированной терапии может быть ценным по многим причинам. Диссоциативный процесс - это один из трех видов процесса (вместе с хрупким и психотическим процессом), который мы часто замечаем в клиентах, с чьим опытом трудно справиться или который оказывается переполняющим для психотерапевтов. Я верю, что психотерапевты были бы более эффективными с этими клиентами, если бы они понимали общие способы существования диссоциотивного процесса, который испытывают эти клиенты. Кроме того, клиентцентрированный стиль работы с диссоциотивными расстройствами идентичности является альтернативным по отношению к очень структурированным стилям терапии, описанным во множестве клинической литературы. Этот стиль легче интегрировать в рабочий стиль терапевта, который обычно следует более невторгающемуся стилю психотерапевтической работы. Клиентцентрированный стиль работы имеет еще одно преимущество, которое состоит в том, что существует меньше критики, которую обычно предъявляют терапевтам, работающим с диссоциотивными расстройствами, чем по отношению к тем терапевтам, которые создали синдром из-за своего жесткого использования интерпретаций, гипотез и конфронтации с «сопротивлением» диагнозу. Множество исследователей памяти предложили, что интенсивно продолжающиеся интепритации и конфронтации особенно сильно связаны с созданием обманчивых воспоминаний (Браун 1995). Наблюдая за более клиентцентрированным процессом, мы можем сделать заключение по поводу причин того, принимать ли нам или сомневаться в достоверности воспоминаний клиентов в отсутствии некоторых из этих озадачивающих факторов. Чтобы исследовать эти проявления, я дам короткий обзор диссоциотивного процесса, который связан с ранними травмами, опишу способы, которыми мы работали с этим опытом, используя клиентцентрированный стиль работы, уделяя особое внимание тому как хрупкий и диссоциотивный процесс часто взаимодействует с опытом клиента. Затем я коротко коснусь дискуссий по поводу диссоциотивных расстройств идентичности в психологической литературе. Затем я приведу причины того, почему я верю в общую достоверность диссоциотивного процесса и тех восстановленных воспоминаний, о которых говорят мои клиенты. Отличительные характеристики диссоциативных частей. Клиенты, которые пострадали от ранних травм, часто считают, что эти аспекты их опыта проживались субъективно, как что-то автономное и не находящееся под их контролем. Терапевты и клиенты по разному относятся к тому, называть ли личные скопления дисоциотивного опыта «личностями», «частями» или «состояниями эго». Явный опыт диссоциативных частей значительно отличается от ежедневной личности клиента. Хотя они больше похожи на личности, чем обычные состояния в разных настроениях. В то время как диссоциотивные части полностью представлены в сознании пациента, эта часть скорее переживается как та, что имеет автономное существование и историю жизни, отделенную от ведущей личности или от других частей. Диссоциотивные части могут менять восприятие и это очень, похоже на то, как бывает у человека в состоянии транса. Например, когда эта часть существует, клиент, который смотрится в зеркало, может видеть себя с теми же характеристиками, которые принадлежат этой части, например, что он более или менее молодой, более толстый или более худой или различного пола и возраста. Один клиент после сессии видел себя молодым человеком, ведущим Ягуар в неизвестном направлении. Части могут иметь возможность не чувствовать боль, находясь в самых мучительных обстоятельствах и создавать ощущение без внешних стимулов. Кроме умения изменять восприятие, диссоциативные части еще имеют меньшее ощущение реальности, чем обычно, что является причиной того, что они переживают свое восприятие как странное. Части, в общем-то, не беспокоятся по поводу того, что их несколько в одном теле, что они родились тогда, когда клиент уже был в некотором возрасте или по поводу того, что они существуют в некоторых частях тела клиента (таких как правая сторона). Они часто верят, что могут убить клиента без того, чтобы убивать себя. Части часто не думают достаточно конкретно, веря в то что, их чувства могли бы буквально загрязнить и нанести вред терапевту или что их злые мысли могли бы разрушить самолет терапевта. Вместе с умением изменять восприятие, части обладают удивительной возможностью генерировать физиологические изменения в теле клиента. Клинически демонстрируемые признаки болезни могут исчезнуть за какие-то часы только для того, чтобы вновь появится в другое время или в другом месте. Например, у одной клиентки была инфекция на левой руке и она перешла на правую к тому времени как надо было проходить медицинское обследование, к большому изумлению ее докторов. Развитие диссоциаций, вызванных травмой. Наши знания об опыте клиента вместе с тем, что описано в литературе по поводу диссоциативных расстройств идентичности позволяет нам создать свое понимание причин и функционирования диссоциаций, вызванных травмой. Клиенты, имеющие опыт диссоциативных частей, которых мы видели, практически все приходили к воспоминанию опыта связанного с сексуальной или физической травмой до 7-летнего возраста. В таком раннем возрасте дети обладают очень высоким уровнем открытости, воображенем и гипнотической суггестивностью. Когда они сталкиваются с переполняющей их травмой и с тем, что у них нет более сложных способов справляться с таким опытом, которые есть у старших детей, наши клиенты наталкиваются на диссоциации как способ решения этой проблемы. Одна клиентка, например обнаружила, что когда она вглядывалась в крапинки на своем покрывале, она могла отделить себя от того ужаса и муки, которые она испытывала, когда ее отец насиловал ее. Некоторые клиенты переживали то, что они находились вне их тел и наблюдали за событиями с потолка. Понятно, что диссоциации в этих обстоятельствах очень помогают. Дети уходят от переполняющего их состояния муки к снижению интенсивности боли и к возможности выкинуть это все из головы на следующий день. Это умение делает жизнь более сносной и позволяет существовать иллюзии о том, что у них нормальная счастливая семейная жизнь. Кажется, что клиенты получают огромный урок из кажущейся эффективности диссоциотивного опыта о том, что эта эмоциональная боль деструктивна и чтобы жить успешно, надо сделать так, чтобы болезненный опыт исчез. Такие ранние диссоциации редко заканчиваются амнезией или эмоциональным отделением от опыта объединенной личности, как это бывает у взрослых при типичных стрессовых посттравматических расстройствах. Дети почти всегда делят диссоциотивные процессы их опыта на некоторое число подчастей, сепарированных друг от друга. Я подозреваю, что это происходит из-за того, что маленькие дети имеют больше количество интенсивных реакций, которые кажутся непримиримыми по отношению друг к другу и у них еще нет психологического умения интегрировать такие противоречия. Обычно наши клиенты описывают, что они чувствуют беспомощность, ужас, боль муки, которые столь интенсивны, что они думают, что могут умереть от этих чувств. Чувствуя это, они одновременно боятся и хотят умереть. Они чувствуют сильный гнев и хотят совершить насилие по отношению к тому, кто это делает. В то же время они хотят удержать то время, когда их родители были любящими и заботящимися. В беззащитной части их чувств они боятся того, что их злобные чувства совершат насилие. Из злой части их чувств, они чувствуют отвращение и стыд за свою реакцию беспомощности, с также ощущение того, что такой опыт будет угрожать их выживанию. В их мечтах они могут удержать некоторую нормальную жизнь, они хотят чтобы их реакции злости, беззащитности и муки исчезли. Возможно в результате этого противоречия большое количество различных опытов отделено от диссоциативного опыта. Эти переживания становятся очень отчетливым видом опыта различных «личностей» себя, каждая со своими чувствами, историей и способом смотреть на мир. Большое число диссоциативных частей обычно борется с саморазрущающими и суицидальными характеристиками. Кажется эти импульсы появляются, когда боль диссоциотивных воспоминаний грозит вернуться. Обычно, хотя и не всегда, эта мука удерживается той частью, которая принадлежит маленькому ребенку и которая одинока и хочет чтобы хоть кто-нибудь пришел и помог. (Злая, склонная к насилию часть тоже пугает детей и имеет свои разрушающие воспоминания, от которых они могут пытаться убежать). В любом случае, когда воспоминания грозят вернуться, одна или несколько частей скорее бы умерли, чем дали бы этому случится. Я подозреваю, что клиенты натыкаются на тот факт, что большое количество саморазрушающего поведения эффективно для сдерживания воспоминаний. Во взрослом состоянии клиенты скорее прибегнут к расстройствам питания, импульсам резать себя, злоупотреблению различными веществами, суицидальным мыслям и/или различному компульсивному сексуальному поведению. Они часто слышат пугающие голоса, которые говорят им, что они никчемны и заставляют их резать себя или пить таблетки. Некоторые клиенты держат такое поведение в секрете от себя и остальных. Другие говорят терапевту о том, что к их удивлению, все это выходит из под контроля, так что, по-видимому, это импульсивное поведение. В результате им часто ставят неправильный диагноз, например ПЛР или шизофрению и лечат их симптоматически с помощью программ для стационарных пациентов. У клиентов часто есть одна или несколько частей, у которых есть качества насильника, а именно желание доминировать, причинять вред другим или же им нравится садистский или мазохиский сексуальный опыт. Одна женщина сказала, что это было так ужасно чувствовать себя беспомощной жертвой, что она предпочитала видеть себя активным участником, чувствовать, что именно она является настоящей «женой» отца, что она была выше матери. Эти части часто приходят к выводу, что эмоциональная часть часто заставляет их волноваться о том, что по отношению к ним проявят насилие или ими сманипулируют, как это было с их насильником, поэтому этого нужно любым способом избежать. Они часто приходят к решительным заключениям по поводу отношений силы, уязвимости, и ужасного существования, веря что людям принадлежит самая большая власть и те, кто преуспевают в жизни имеют меньше неконтролируемых чувств. Эта позиция часто заставляет их серьезно быть не в ладах с детской частью, которая отчаянно просит о помощи и сочувствии у заботящихся других. Клиентцентрировнная терапия с диссоциативными расстройствами. Мы обнаружили, что когда терапевт понимает диссоциативный процесс и сохраняет эмпатическую связь с клиентом, естественный процесс стремится к тому, чтобы развиваться т.о., что диссоциативные воспоминания и части появляются сами. Когда этот процесс уже развит, в терапевтических отношениях, клиенты наконец-то приобретают чувство времени, позволяя диссоциативному материалу появляться в сознании настолько, насколько они могут справиться с ним за отведенное время без того, чтобы потерять возможность ежедневного функционирования. И кажется, что они даже чувствуют порядок, в котором они могут работать с определенными воспоминаниями и проявлениями жизни. Процесс того, что воспоминания возвращаются, почти всегда переживается клиентом болезненно и хаотично. Клиенты часто хотят забыть об этом опыте и вернуться к их прошлой жизни, хоть она и является симптоматичной и ограниченной. Еще кажется, что они интуитивно чувствуют, что этот процесс важен и им нужно оставаться в нем, если они хотя иметь чувство живости и целостности в бедующем. В то время, как некоторые клиенты прекращают терапевтическую работу, большинство из них считают, что они не могут и не хотят прекратить этот процесс после того, как воспоминания начали появляться в эмпатической среде. Работа, которую мы проводили с клиентами, которые переживают диссоциации, соответствует классическим клиентцентрированным принципам. Так же как это правда с другими клиентскими группами, мы обнаружили, что терапевтические отношения основанные на эмпатии, аутентичности и на том, что клиента ценят способствуют развитию умений самонаправляющих изменений и что другие, более директивные техники легко могут задерживать развитие такого самонаправляющего процесса изменений. Видя особенно сильные желания и страхи клиентов, у которых есть диссоциотивный опыт, я обнаружила, что баланс между терапевтической эффективностью и неэффективностью часто связан с сензитивностью эмпатии терапевта. Если реализуются основные эмпатические умения, то я думаю, что благодаря этому сильно возрастает эмпатическое понимание, особенно когда у терапевта есть изначальное понимание диссоциотивного процесса и того, как клиенты это обычно переживают. И я думаю, что эмпатическая чувствительность особенно должна быть развита для коммуникативного понимания с клиентом, у которого есть несколько личностных частей, которые управляются независимо, пока понимание оказано одной части, другая часть может чувствовать пренебрежение или угрозу по отношению к себе. Внутренняя презентация клиента в терапии. По моему опыту очень маленькое количество клиентов, приходящих в терапию, описывает диссоциативный опыт т.о., что он становится очевиден терапевтам, которые не имеют опыта работы с диссоциациями. Некоторые из них немедленно продемонстрируют очень запутанные сдвиги настроения во время терапевтической сессию или даже расскажут об отдельных личностях, живущих в них. Они могут обсуждать отношения, блоки, связанные с работой, глобальную тревогу, депрессию, самодеструктивные импульсы и расстройства питания. Иногда они описывают проблему или семейный опыт инцеста или воспоминания об идеальной семье, которая фактически не имела никаких проблем. Некоторые клиенты проделывают значительную часть терапевтической работы без обращения к диссоциациям. Они могут косвенно использовать терапевтические техники, которые вдохновляют их на работу с состояниями эго, такие как Гештальттерапия, психодрама или фокусирующий процесс без того, чтобы называть степень диссоциативного опыта в процессе. Или они могут работать с текущими жизненными проблемами. Они часто достигают мощного прогресса на время, но затем оказываются в состоянии, в котором проблемы кажутся запутанными, трудноразрешимыми, а их поведение противоречивым. Я думаю, что эти клиенты подходят к точке, в которой они не могут дальше двигаться без того, чтобы вспомнить и пережить переполняющие воспоминания о ранней травме детства. И они не могут войти в контакт с этими проявлениями без того, чтобы сказать себе и терапевту о диссоциативных аспектах их опыта. В этом смысле часто это знак прогресса в терапии, если клиенты становятся более «множественными». Когда воспоминания начинают давить более активно, клиенты становятся более фрагментарными и осознают то, что диссоциотивные части отчаянно пытаются держать этот опыт под контролем. Например, выпускница-отличница провела годы в по-видимому продуктивной аналитически-ориентированной терапии. Она знала, что у нее были воспоминания о том, как над ней надругался ее дядя, когда она была подростком, но у нее не было чувств по отношению к этому воспоминанию. Она неожиданно обнаружила, что у нее были интенсивные суицидальные импульсы, что она теряла чувство времени на работе и иногда она оказывалась в такой ситуации, что чувствовала себя 5-летней девочкой, которая не знала как попасть домой. В течение какого-то времени она часто говорила, что знала, что есть что-то, о чем ей нужно знать, но о чем она не хотела знать. Однажды вечером она почувствовала себя особенно напуганной и пришла домой с другом. И тогда у нее возник яркий флешбэк в котором она вспомнила, как ее дядя насиловал ее в то время как отец смотрел на все это. Опыт был ужасающе болезненным, но она сказала, что одновременно почувствовала огромное облегчение от того, что наконец-то узнала об этом. Когда клиенты начинают больше доверять терапевту, они скорее начнут описывать что-то из их различных личностей, которые случились с ними или дадут себе возможность диссоциироваться в присутствие терапевта. Этот уровень доверия может появиться спустя недели или только спустя годы работы с терапевтом. Т.к. клиенты часто бояться, что их отвергнут или назовут сумасшедшими, если они расскажут о таком опыте, они могут начать с рассказа о диссоциативном опыте т.о., который позволит им явно или косвенно увидеть как терапевт будет реагировать. Диссоциативный опыт довольно странен для терапевта, поэтому он может пропустить то, что клиент говорит или решить, что клиент говорит метафорами. Одна моя клиентка переключилась на сессии и обиделась на то, что я не почувствовала что происходило. В то время как она была в своей каждодневной личности, она вообще не хотела, чтобы до нее дотрагивались, на несколько сессий она переключилась на очень волнительную часть и хотела, чтобы я знал, что она хочет, чтобы я подошел и сел рядом с ней и подержал ее за руку. Она даже пыталась нарисовать картину для меня того, как она чувствовала этот опыт, хоть и не объяснила о чем была эта картина. В течение нескольких месяцев она продолжала говорить: «Я развалившийся пазл. Вы должны собрать его». Только когда я уехала в летний отпуск, ко мне пришло понимание того, что она пыталась мне сказать, а именно то, что у нее был диссоциотивный опыт в наших сессий. После того как я вернулась, она сказала, что это было одновременно облегчением и немного пугало ее, как хорошо я теперь понимаю, что она мне говорила. Клиентский опыт диссоциативных частей. В целом, части появляются, когда травматические воспоминания давят чтобы выйти на поверхность. Это может случится, когда какой-то жизненный опыт, такой, например, как поход в кино с насилием или когда видят как обижают ребенка, стимулирует чувства, относящиеся к первоначальной травме. Также, клиенты могут вспомнить что-то благодаря тем отношениям, которые сейчас у них есть, если в них есть насильственные элементы. С другой стороны, клиенты могут обнаружить, что воспоминания начинают давить, чтобы выйти на поверхность, когда они становятся эмоционально здоровыми по многим другим показателям. Клиенты, которые продвинулись в терапии, часто начинают чувствовать, что им нужно встретится с воспоминаниями чтобы стать целостным. Части склонны переживать себя т.о., как будто у них была продолжающаяся история все то время пока их «не было» и в то время когда они осознавали опыт других частей. Хотя, ведущая личность, та часть клиента, которая в наибольшей степени в контакте с ежедневной реальностью, может испытывать другие части более или менее фрагментарно в каждый момент времени. Части отличаются и в своих знаниях о существовании других частей и в своем понимании видов чувств и мыслей, которые мотивируют другие части. Некоторые клиенты годами ходят с очень слабым осознанием частей. Чтобы уйти от опыта частей им приходится жить довольно ограниченной жизнью. Со временем, клиенты не испытывают части прямо, а осознают различные мысли, действия и чувства, которые им не принадлежат. В другое время клиенты переживают части, как то, что находится в сознании без того, чтобы они брали контроль над ведущей личностью. Клиенты тогда могут ощущать части как личности с отчетливыми желаниями, мыслями, чувствами и воспоминаниями и могут чувствовать угрозу или давление от таких частей, угрозу того, что они станут действовать так, как в другом случае бы не стали. Часто, когда части появляются в сознании, до этого запутанные чувства и поведение начинают иметь больше смысла. Диссоциативные части следуют необычной логике, но эта логика склонна быть достаточно постоянной и ее целью часто является каким-то образом защитить клиента. В определенных точках клиенты могут «переключатся» и тогда диссоциативные части берут контроль над сознанием клиента и его поведением. Это драматическим образом случится с названной другой личностью. В другой раз переключение может быть более тонким, когда клиент проскользнет в другую рамку сознания без того, чтобы сообщить об этом другим. Когда клиенты переключаются, они часто не могут вспомнить что случилось после этого. У клиентов обычно есть части, которые мешают переключению быть слишком очевидным для других. Если поведение начинает выходить из под контроля, человек может сказать, что он чувствует себя больным и уйти или придумать какую-нибудь другую прекрывающую историю. Явно очевидное переключение на виду у других переключает и не может больше удерживать человека от того, чтобы он утонул в травматических воспоминаниях. Соединение с диссоциативными частями. Я нашла большое количество довольно простых ответов, которые помогают, когда я неуверенна, диссоциируются ли этот клиент. Речь идет о следующем: собственная сензитивность и возможности диссоциаций при виде внешних признаков, внимательное слушанье выражений клиента, т.к. они часто могут быть приняты за метафорические, эксплицитно приветствовать части, узнавать о травме, когда обостряется отреагирующее поведение, и объяснять диссоциации только когда клиент спрашивает Вас об этом. Все эти ответы имеют под собой скрытую цель сделать так, чтобы его судили или давили на него. Я кратко опишу каждый из этих ответов. Я мысленно отмечаю себе, когда бы клиент не сообщал что-либо о своем жизненном опыте, который может быть связан с диссоциациями. Это включает в себя любой опыт инцеста в малой и большой семье, истории самонасильственного, импульсивного, злоупотребляющего веществами поведения, сообщения о потери памяти, ночных кошмарах, головных болях или необычных состояниях сознания или об унижающих или суицидальноориентированных голосах. Я стараюсь не приходить сразу к выводу, что клиент диссоциируется, но если набирается уже некоторое количество этих знаков, я начинаю более внимательно прислушиваться к тем сообщениям клиента, которые могут относится к диссоциативному опыту. Когда клиент описывает опыт, который необычен, несвязан или разделен на несколько частей, я дам клиенту знать, что я его услышала, выражая свое понимание практически теми же словами, которые использовал клиент. Делая это, я стараясь отражать это в такой манере, которая не будет звучать как исследование того, были ли определенные комментарии буквальными или метафорическими. Так что если клиент говорит: «Я чувствую, что я здесь только головой и как-будто мое тело где-то еще». Парафраз и свободное отражение, которые отлично сработают в других обстоятельствах, часто переживаются клиентом как нежелание или неумение понять. Например, терапевт может неосознанно пропустить слово «части» в этом сообщении, говоря «Ты не совсем здесь» или «Сегодня трудно начать». Сообщение об открытости диссоциативному опыту - это особо деликатный момент, когда клиенты испытывают присутствие монстров в сознании или у них есть несвязные импульсы порезать себя или нанести себе вред. Клиенты скорее выразят желание, чтобы терапевт помог им избавится от этого опыта. Я обнаружила, что если я просто выражаю свое понимание того, что клиент хочет помощи в том, чтобы этот опыт ушел, то преследующие части часто чувствуют, что я хочу, чтобы они разрушились. Они скорее будут обострять свои угрожающие действия в то время, когда они будут оставаться не в сознании. Один такой клиент закончил в больнице после серьезных угроз выпить яд. Позже, когда я осознала, что там управляли части, этот человек прокомментировал это следующим образом: «Это было время, когда я пытался разговаривать с Вами, а Вы не слушали меня, и в результате меня забрали в больницу». Когда мне говорят о таком опыте, я теперь стараюсь сказать что-то, что покажет что часть будет принята мной, когда я думаю, что возможно в опыте клиента есть части. Опять же, я пытаюсь сказать это т.о., который не толкает клиента к диссоциотивному опыту, если частей нет, и они не заставляют клиента ни о чем говорить, то он и не поделится этим. Так что я могу сказать что-нибудь типа: «Я знаю, что Вы боитесь импульсов порезать себя и не хочу чтобы Вы были каким-то образом физически ранены. Но мне интересно есть ли какие-то части в Вас, у которых есть причины на то, чтобы Вы хотели это сделать». Такие приглашающие утверждения часто ничего не значат для клиента. Он может сказать: «Как Вы можете так говорить? Что может быть хорошего в том чтобы порезать себя?» Я не давлю на это проявление и не пытаюсь больше прояснить, когда говорю: « Я не хочу, если для Вас это правда. Просто у меня есть такой опыт, что когда люди хотят порезать себя, у них иногда есть такая часть, у которой есть причины чувствовать что-то подобное». Если есть преследующая часть, не важно насколько она внешне угрожающая, то скорее всего, она будет чувствовать себя внутри напуганной, одинокой и непонятой. Идея того, что я могу понять, очень соблазнительна, хотя одновременно и пугает, т.к. клиент столько раз испытывал предательство в прошлом. Если есть угрожающие части, то это количество понимания часто забирает срочность у их потребности действовать исходя из своих насильственных импульсов. Когда однажды они почувствовали, что их принимают, то они скорее появятся более явно, если не в этот момент, то когда-нибудь на нескольких следующих сессиях. Одна такая часть, которая несла в себе гнев клиента, сказала мне: «Я была единственной, которая осталась, когда случилось насилие. Все остальные бросили меня одну справляться с этим. Мы бы не выжили без меня. Я не понимаю почему они так злятся на меня». Иронически говоря, угрожающие части часто чувствуют себя одинокими и непонятыми в тех трудностях, с которыми они сталкиваются. Им часто очень важно ценит ли их терапевт, понимает ли он их позицию, даже если они и отрицают это. Например я обнаружила, что когда я уезжаю в отпуск, то часто именно угрожающие части (которые только начали доверять мне, несмотря на свои предубеждения) реагируют наиболее сильно на то, что их покинули на какой-то период времени. Когда угрожающих частей нет, я обнаружила, что открытые приглашающие послания действительно безвредны, они стимулируют клиента исследовать различные стороны своих чувств по поводу насильственных импульсов относительно себя. Если клиент тонет в самодеструктивных импульсах, но не говорит о тех воспоминаниях, которые давят, я могу сказать, что мне интересно, вспоминается ли какой-нибудь опыт, который расстраивает и с которым трудно справится некоторым его частям. Похоже, что это помогает, даже если клиент эксплицидно и не говорит об опыте. Например, у моей клиентки были очень сильные импульсы выпить таблетки после сессии. Когда я спросила, не вспоминает ли она о каком-нибудь опыте, который бы расстраивал ее, она проверила это с помощью тех частей, которые хотели выпить лекарства, и сказала, что у нее есть воспоминания, но она не готова узнать о них и что она боится, что он может попробовать достать их. В процессе разговора об этом ее потребность нанести себе вред исчезла. Клиенты, которые испытывают подъем диссоциативного опыта, часто боятся, что у них будет психотический срыв или что другие их будут воспринимать как сумасшедших. Этот страх обостряется ужасом, который есть у многих из тех, кто пережил инцест. Ужас в том, что они каким-то образом являются причиной травмы и что они основательно и неизлечимо разрушены в результате этой травмы. Если клиент чувствует что я могу найти контакт с их диссоциотивным опытом, они часто спрашивают, что это, что с ними происходит. В этих обстоятельствах я скорее скажу, что я не знаю наверняка, но их опыт похож на опыт тех людей, которых я знала, у кого был очень болезненный опыт в раннем детстве. Я часто объясняю, что диссоциации это защитный механизм, что-то типа самогипноза, который обычен для маленьких детей, переживших травму. Я могу заметить, что по моему опыту, появление диссоциотивных симптомов часто показывает, что взрослый человек чувствует себя достаточно сильным, чтобы справится с опытом, который был слишком переполняющим для него, чем это делает ребенок. Многие клиенты чувствуют облегчение, когда узнают, что я не считаю, что их симптомы это фундаментальный или неизлечимый дефект в их психическом функционировании. Терапевтическая работа с диссоциативными частями. В целом я не верю, что терапевты должны давить на клиентов, чтобы они встретились с диссоциативным опытом. Опыт сам давит на клиента изнутри. Клиенты живут с интенсивным конфликтом противоположных импульсов. Детские части, которые оставили одних с травматическим опытом, отчаянно хотят чтобы им помогли и их обнаружили. Угрожающие части чувствуют, что любая связь с этим опытом разрушила бы их или любого другого, кто вступил бы с ней в контакт. Фактически, в эмпатическом пространстве возникает некоторый ритм в различных сторонах чувств клиента. Когда воспоминания становятся более интенсивными, могут появится такие детские части, которые хотят поговорить с терапевтом, но чувствуют, что не могут. В тоже время клиенты могут чувствовать как нападение симптомов так и самодеструктивные или социально девиантные импульсы, которые обычно призваны остановить детские части и их воспоминания от появления. Когда угрожающие части появляются, они могут много говорить о том, почему важно не доверять терапевту и другим людям слишком сильно, почему чувства и воспоминания это что-то плохое и почему смерть ощущается как что-то хорошее. Терапевту легко воспринимать все эти негативные мысли как сопротивление к изменениям в терапевтическом процессе. Я обнаружила, что если я просто остаюсь с различными мыслями угрожающей и девиантной части, то их потребность действовать исчезает или удерживается клиентом. И такие клиенты позволяют себе соединится с как можно большей частью воспоминаний, которые давили на них и они со временем могут справится с этим. Я пришла к тому, что стала уважать тот факт, что клиенты усовершенствуют свое чувство времени в этом процессе и что у всех частей есть ценная роль. Обычно угрожающие части пытаются спасти клиента от того, чтобы он утонул в воспоминаниях и фактически имеют в виду то, чтобы клиент замедлил процесс. Этим частям тоже нужно время чтобы понять хорошая ли это идея доверять людям или соединится с опытом, когда они рассказывают о нем. Детские части давят для того, чтобы произошло соединение и исцеление, которое может произойти только при условии воссоединения с тем опытом, который был отрезан. Наиболее эффективные способы соединения или работы с частями сильно отличаются у разных клиентов. Я обнаружила, что клиенты многое знают о том, что будет с ними работать. Они часто неохотно говорят об этом из-за страхов и беспокойств, которые есть у разных диссоциативных частей по поводу того, чтобы говорить друг о друге. И они часто, хотят сделать так, чтобы они вообще могли обойти ситуацию, игнорируя прошлое или находя решение, которое может помочь немедленно преодолеть боль. Хотя со временем их собственный опыт заставляет их придти к тому, что им нужно пережить опыт ранних травматических ситуаций. Иногда клиенты чувствуют большее ощущение контроля, когда они проживают «части» в сознании, не принимая свою каждодневную личность, в другое время клиенты чувствуют, что им нужно переключится на какую-нибудь часть или оказаться в таком состоянии, в котором они не могут остановить процесс. Я не чувствую, что мне нужно занимать позицию какой-либо из них, пока клиент сам не попросит об определенном виде помощи. Во всех этих моделях происходит полезный процесс. Одна клиентка обнаружила, что она соединена с разными частями, когда она посмотрела в различных направлениях. Она нашла испуганную детскую часть, когда посмотрела вниз на пол и часть злого монстра, когда посмотрела вверх на потолок. Другая нашла, что у нее были яркие пространственные образы, когда она сфокусировалась на середине своего тела. Так например она увидела потайную дверь на сцену, из которой было видно смотрящее лицо. Когда она сильнее открыла дверь в свое сознание, лицо девочки стало лучше видно, и она появилась в ее сознании. Некоторые клиенты наиболее ярко переживают части во сне. И лишь случайно переключаются в них в состоянии бодрствования. Другие могут соединится с частями лишь в определенных физических позах, например лежа на правом боку. Некоторые могут соединится с ними с помощью определенных модальностей, таких как искусство или написание музыки, но только не говорение. Многие терапевтические техники и способы понимания личностных изменений могут быть полезны для клиентов, испытывающих диссоциации. Я предпочитаю сначала спрашивать об идеях у своих клиентов и вносить свои в виде осторожных предложений, которые клиенты могут захотеть осуществить или нет. Многим клиентам особенно понравилось изучение образных техник, которые уменьшают интенсивность диссоциотивного опыта между сессиями или в конце них. Тот метод, который часто работает, это попросить все части представить тихие места, в которых бы они с удовольствием остались одни и затем попросить их пойти иуда после того как я досчитаю от 10 до 1. Если переживания одной части особенно тяжелы для другой, та часть может захотеть представить место отдыха, в которое она может пойти на какое-то время, пока другая часть работает. Опять же, терапевт может предложить, чтобы та часть пошла туда после того, как он досчитает от 10 до 1. Обе эти техники работают, если части, которые вовлечены в это, согласны с самой идеей. Но если клиент заинтересван, он скорее всего согласится использовать этот шикарный способ работы с образами, изменяющий сознание. Клиенты, прошедшие через диссоциативный опыт, борются за то, чтобы контролировать интенсивные и меняющиеся состояния. В тоже время у них обычно очень отклоняющийся опыт заботы и контроля, который они имели со своими родительскими фигурами в жизни. В результате они часто колеблются между желанием поддержки и убеждением, что они не могут попросить о простейшем внимании у других и сложными ожиданиями от помощи, которые очень далеки от той, что обычно предлагается в терапии или вообще в интимных отношениях. Я обнаружила, что определенная степень гибкости часто очень полезна для клиентов. Варианты длительности, времени, формата сессий часто могут фасилитировать умения клиента справляться с интенсивным опытом. И знание того, что некоторая гибкость возможна, может развить у клиента ощущение, что его ценят как личность в терапевтических отношениях. Есть серьезные опасности и для клиента и для терапевта, если терапевт становится слишком “распространенным”. Если клиент чувствует, что терапевт дает чрезмерное количество себя, то он может почувствовать себя виноватым и обремененным и он может чувствовать себя скованным от того, что выражает сильный гнев из-за негативных чувств, которые неизбежно всплывают. Терапевты могут почувствовать, что ими движет ситуация их клиентов в кризисе и слишком нереалистично «распространить» себя без осознавания того, что они не смогут поддерживать такой уровень вовлеченности. Когда однажды терапевт уже позволил себе «перераспространится», он скорее всего будет особенно волноваться из-за чувств, связанных с дальнейшими требованиями клиента и злится на него. Терапевты легко могут загнать себя в ситуацию, в которой они будут чувствовать, что они вообще должны прекратить терапевтические отношения. Клиенты часто колеблются между удерживаемыми воспоминаниями и интеграцией нового материала в свою каждодневную жизнь. Воспоминания будут давить в течение какого-то времени, сопровождаясь нападением некомфортных «самодеструктивных» чувств. Когда однажды вернулся кусочек воспоминаний, клиент часто чувствует облегчение и желание вернутся к нормальной жизни, иногда надеясь, что это конец диссоциотивного опыта. Возвращение воспоминаний часто приносит новые чувства и умения в игру и клиентам может понадобится некоторое время, чтобы привыкнуть к ним и научится их интегрировать в жизнь. Клиентка, которая была аутсайдером обнаружила, что теперь она может доверять опыту и иметь друзей. У ее было несколько предложений по работе, мужчины начали назначать ей свидания. Она начала чувствовать злость, грусть и физическую боль, т.к. все это до этого было связано с диссоциотивными частями. Хрупкий процесс и диссоциотивные части. Диссоциативные части часто проявляют такой стиль диссоциотивного опыта, который я описываю как «хрупкий». Диссоциативные части, у которых наблюдается хрупкий стиль проживания, склонны испытывать основные переживания на очень низком или высоком уровне интенсивности. У них трудности с тем, чтобы начать и закончить опыт, который личностно значим или с которым они эмоционально связаны. У них скорее всего будут трудности с тем, чтобы принять точку зрения другого человека, когда они будут оставаться в контакте с таким опытом. Например, клиент может говорить об обстоятельствах большую часть времени терапевтического часа и соединиться со скрытыми чувствами ярости лишь в самом конце сессии. Даже если он в этой точке почувствует, что не может «выключить» ярость, чтобы приступить к работе. Потом он может часами гулять в парке, пытаясь справиться с интенсивностью чувств. Клиент может говорить о чувстве гнева к терапевту и очень хотеть быть понятым и принятым. И комментарии терапевта с целью объяснить ситуацию или несоглашение с клиентом будет восприниматся как попытка терапевта аннигилировать опыт. Я верю, что хрупкий процесс скорее разовьется, когда опыт раннего детства не был эмпатично принят и если такой опыт слишком болезненен. Конечно нехватка эмпатического обращения и успокоения - это обычная вещь в семьях, склонных к абьюзу. Когда клиенты научаются диссоциироваться, чтобы защитить себя от утопания в травматичных чувствах, они начинают отделять целые скопления опыта из того как они этому учились в течении всего времени их ежедневной жизни. Они используют диссоциации в качестве замены для того, чтобы иметь более обычный стиль переживания опыта и, делая это, они замораживают развитие эмоциональных умений, которые относятся к такому опыту. Если, например, человек переключался на диссоциотивные части с 4-летнего возраста,то когда бы боль или гнев не переходили определенный порог интенсивности, умение человека удерживать такой опыт во внимании и переживать его более обычным способом, не будет иметь возможности развиться после 4-летнего возраста. Клиенты, которые пережили диссоциативный процесс скорее всего будут испытывать хрупкий процесс с некоторыми или всеми их частями, иногда они также испытывают хрупкий процесс в их каждодневной личности. Интенсивность хрупкого процесса видимо связана с возрастом и тяжестью травматического опыта и степенью эмпатической ошибки окружающих взрослых. Ответы, несущие эмпатическое понимание, часто являются лишь разновидностью тех ответов, которые люди могут получить, испытывая хрупкий процесс, не чувствуя себя при этом травмированными или отделенными от своего опыта. Постоянное присутствие успокающего эмпатичного человека часто важно для формирования умения оставаться соединенным с переполняющими чувствами. В каком-то смысле клиент во время хрупкого процесса спрашивает, имеет ли право на существование в мире такой способ переживания себя в данный момент. Любое неправильное называние опыта или предложение посмотреть на этот опыт по-другому, воспринимается как ответ «нет». Терапевтическое взаимодействие с хрупким процессом. В идеале терапия со взрослым, у которого есть хрупкий стиль переживания процесса создает такие эмпатические отношения, которых не хватало в опыте раннего детства клиента. Если терапевт остается эмпатически соединенным со значимым опытом клиента, клиент скорее почувствует удовлетворение, которое появится от того, что они остаются с их опытом приемлемым способом. Сначала это будет очень амбивалентное удовольствие, т.к. сам опыт очень болезненен и клиенты могут решить, что они виноваты и что это приведет к тому, что они нанесут вред себе и другим. Клиенты могут почувствовать потребность проверить терапевта разными способами перед тем как начать доверять ему в том, чтобы он помог общаться с их опытом или проверить, что их опыт может иметь какую-то ценность. Они могут боятся, что то, что они выразят свой опыт заставит их волноваться по поводу манипуляций и контроля терапевтом и что их опыт имеет такую власть, что сможет переполнить их или нанести вред терапевту. Со временем клиенты скорее всего обнаружат, что их реакции имеют больший смысл, чем они думали и очевидно, что чувства проходят через различные позитивные изменения и разрешения. Комментарии, интепритации и вопросы часто воспринимаются клиентом как насилие, находящимся в хрупком процессе, как насилие, т.к. они не могут принять точку зрения терапевта без того, чтобы аннигилировать свой опыт в данный момент. Например, клиентка может сказать, что она чувствует себя расстроенной, когда думает, что ей надо идти на терапевтическую сессию и терапевт может спросить, почему она чувствует, что должна идти. Клиент может лишь начать чувствовать, что он может удержать свои грустные чувства и поверить, что с ним все в порядке. В этих обстоятельствах вопрос терапевта скорее всего будет восприниматься как послание терапевта о том, что опыт клиента неправильный и что у него нет права иметь его. Хотя если клиент выражает гнев терапевту, терапевт скорее всего почувствует себя запутанным и раздраженным реакцией клиента. Когда клиенты начинают удерживать и переживать хрупкий опыт в терапии, они скорее всего почувствуют себя очень зависимыми от терапевта. На этой стадии эмоциональное присутствие терапевта очень важно для умения клиента удерживать этот опыт, не чувствуя себя при этом травмированным. Это как будто терапевт держит кислородную маску для человека, который боролся целую неделю, пытаясь дышать. Клиенты могут ненавидеть уходить с сессий и тоже самое относится ко времени, которое они должны проводить без контакта с терапевтом. Постепенно клиенту приходят к тому, что они могут удерживать свой опыт на все более и более долгие периоды между сессиями. Часто то, что у них несколько сессий в неделю, позволяет им переживать время между сессиями, не теряя ощущение соединенности. На этой фазе «между» клиент часто может воссоединится с своим опытом, вспоминая различными способами образ терапевта. Короткий контакт по телефону, слушанье записей голоса терапевта, подержать в руках вещь, которая принадлежит терапевту или посидеть на улице около офиса терапевта- все это может помочь вспомнить терапевтический опыт. Пока терапия прогрессирует, клиенты все больше могут выдерживать интенсивные чувства в сознании и прорабатывать их. Следующие один за другим слои травматических воспоминаний возвращаются и проживаются, становясь интегрированными в каждодневное сознание клиента. В результате и желание и потребность использовать диссоциации, чтобы управлять интенсивностью опыта, исчезают. Дискуссии по поводу диссоциативных расстройств идентичности. Диссоциативные расстройства идентичности получили широкое внимание как негативное так и позитивное в психологической литературе в последние годы. Интенсивность обсуждения частично связана с тем фактом, что такие характеристики диссоциативных расстройств как «изменяющиеся» и «множественные» личности часто становятся ясны лишь в процессе психотерапии. Сначала клиенты демонстрируют удивительное разнообразие диссоциотивных и недиссоциотивных симптомов, которые можно рассматривать как показатели других диагнозов, таких как шизофрения, тревожные расстройства, депрессия и пограничные личностные расстройства. Многие терапевты верят, что эти клиенты демонстрируют диссоциативный стиль взаимодействия с ранней травмой. Остальные скептически относятся к такому пониманию феномена. Результаты исследования внушительны, но их можно опровергнуть с обеих точек зрения. Многие исследования считают, что существует связь между сексуальным и физическим насилием раннего детства и широким спектром взрослым симптомов, включая диссоциотивные состояния (чтобы найти краткие изложения см. Зеликовского и Линн 1994). Описание диссоциотивных расстройств, которое было разработано не без основания разделяют клиентов с диссоциотивными расстройствами идентичности от тех, кто относится к другим диагностическим категориям (см. Стайнберга 1993, Стайнберг, Роунсальвиль и Сицетти 1990 и Росс 1995). Очень большой процент этих клиентов приходят к воспоминаниям инцендентов и тяжелых сексуальных и физических абьюзов в раннем детстве во время диссоциотивно ориентированной терапии (Хоревитц и Лодвенштайн 1994, стр. 289-290). Если даже значительная часть этих воспоминаний валидна, то они предполагают, что существует сильная этиологическая связь между тяжелыми сексуальными и физическими абьюзами и диссоциотивными расстройствами у взрослых. В психотерапии с терапевтами, которые верят в синдром, клиенты склоняются к тому, чтобы довольно стремительно сдвинутся в ясную презентацию альтернативных личностей с определенными трансообразными чертами диссоциаций. Эти личности фактически всегда выдают костные, противоречащие друг другу, идеи о лучших способах справляться с переполняющим опытом абьюза. Для терапевта, который работает с диссоциативными расстройствами идентичности, синдром репрезентирует концептуальный прорыв, предлагая способы помощи большому количеству клиентов, чьи трудности, колечущие жизнь, до этого имели очень слабый прорыв в психиатрическом лечении. Колин Росс (1984) декларирует: Когда я оцениваю пациента с чертами хронической травмы при лечении диссоциативных расстройств идентичности, исходное обследование очень ограничено и страдает недостатком жесткого контроля. Этот недостаток исследовательских данных не удивителен, исходя из того факта, что лечение склоняется к тому, чтобы быть долгим и комплексным и того факта, что вновь родившийся интерес с диссоциотивным расстройствам возник относительно недавно (чтобы найти краткую историю теорий диссоциаций в клинической психологии, см. Питман 1984, стр. 26-44). Самое большое количество клиентов было презентировано Клуфтом и Россом. Клуфт (1984) в рассмотренных 123 случаях, которые он лечил сам или которых лечили другие терапевты, сообщил, что 83 (или 67,5%) достигли стабильной интеграции, причем большинство меньше чем за 3 года. Росс (1989, стр.197-203), в изучении лечения 22 клиентов в Клинике Диссоциотивных расстройств в Виннипиге оценивает свое исследование т.о., что можно утверждать, что стабильная интеграция будет достигнута и поддерживается у от 54.5% до 72.7% их клиентов. Росс (1989) отмечает, что у 70% результат - это хорошо также для любого лечения комплексных расстройств в психиатрии, будь то лечение биологическим, психиатрическим или бихеоральным. Я верю, что также как и шизофрения, такие расстройства в большей степени поддаются лечению (стр.203). Те, кто сомневаются по поводу валидности расстройства, предлагают, что характерные синдромы личностных и травматических воспоминаний очень недостоверны (см., например Белли и Лофтус 1994, Тиллман, Нэш и Лернер 1994, Ганэвей 1994). Они подчеркивают, что воспоминания - это комплексный процесс, в котором могут быть допущены ошибки даже в самых лучших обстоятельствах. Теоретики всех школ соглашаются с тем, что клиенты с диссоциативными расстройствами идентичности особенно искусны в переходе к трансообразному опыту. Многие из наиболее широко применяемых психотерапевтических техник, работающих с диссоциотивными расстройствами, вовлекают клиентов в то, чтобы они приняли реальность их диссоциативного расстройства, прося, чтобы изменяющиеся личности появились и используя различные гипнотические техники во время терапевтического процесса (Хоревитц и Ловенштайн 1994). Тогда когда скептики задаются вопросом о том, многие ли из воспоминаний которые появляются являются артифактами самого трансового процесса. Белли и Лофтус (1994) декларируют, что когда речь идет о такой вещи как воспоминание, то просто нет серьезных оснований, по которым можно судить о том, основано ли воспоминание на реальности или нет. По нашему мнению, практика некоторых терапевтов, когда они вдохновляют взрослых клиентов восстановить воспоминания об абьюзах детства, создает очень реальную опасность того, что об инцендентах детского абьюза сообщают неверно… Если каждый жертва, то тогда никто не жертва (стр. 429). Большая часть критики работы с диссоциативными расстройствами фокусирована на техниках, которые используют экстраординарные методы, такие как интервью под гипнозом или Амитал Содиум (сода эмобарбитал), их сильно обвиняют в том, что клиенты принимают диссоциативный диагноз или в том, что они давят на клиентов, чтобы те пробуждали в себе более ясные воспоминания. Браун (1995) замечает, что находясь в лабораторных условиях, субъекты могут выдавать неверную информацию относительно того, что касается периферийных деталей. Люди стараются быть точными в своих воспоминаниях об основных аспектах личностного события.Он замечает, что только прочные исследовательские доказательства фальсификации центральных аспектов личных воспоминаний, связанных с обстоятельствами, и интенсивное и лидирующее задавание вопросов, который может создать «допросительные предложения» (стр. 10-12). В результате он предлагает, что менее авторитарные терапевты скорее снизят риск конфабуляций памяти в терапии. Валидность диссоциотивного опыта. Сомнения, рожденные скептиками не тривиальны. Хотя я и продолжаю думать, что терапевтическая работа, ориентированная на диссоциации, важна для эмоционального освобождения для многих клиентов, которые страдали от ранних травм. Я верю, что неверные воспоминания скорее являются исключением, чем нормой, особенно когда используются конфронтирующие и интерпретирующие стили терапии. Клиенты, с которыми я работала в течении продолжительного периода времени которые демонстрировали отчетливые скопления диссоциативных «чередующихся личностей», все пришли к воспоминаниям тяжелого опыта сексуальной и физической травмы до 7-летнего возраста. Такие же паттерны появились у клиентов тех терапевтов, с которыми я консультировалась. Связь с воспоминаниями через опыт «чередующихся личностей» по-моему очень важна для того, чтобы дать этим клиентам возможность проработать травму и достигнуть общего продвижения в их умении функционировать в их текущей жизни. Я считаю их диссоциативный опыт убедительны по многим причинам. Клиентам, которые проработали эти виды травматических воспоминаний, становилось лучше. Их жизни стали менее ограниченными, они функционируют с возросшим эмоциональным спектром; их отношения стали более продуктивными и стабильными и их профессиональная жизнь стала более успешной. Это постепенный процесс со взлетами и падениями. Конечная, внутренняя связь клиента с диссоциативными частями и травматичными воспоминаниями может сделать его жизнь более болезненной и открыто симптоматичной, и не все клиенты продолжают терапевтический процесс. Но, пока работа продолжается, клиенты которые не могли построить дружбы, строят глубокие и продолжительные отношения. Клиенты, которые были безработные, получают предложения. Клиенты с ограниченным спектром личных эмоций оказываются не в ладу со злостью, грустью и болью. Я в целом обнаружила, что когда клиенты соединяются с диссоциативными частями, то аспекты их опыта, которые казались разъединенными и непонятными в течение долгого периода времени, больше приходят в процесс жизни. Это происходит двумя способами. Первый - это когда действия, которые казались абсолютно несвязными с опытом, которые испытывают тепло, становятся более эмоционально заземленными, когда клиенты соединяются с опытом «частей»; т.о. клиенты, которые демонстрировали агрессивные действия, будут чувствовать злость, соединившись с «частью». И, в процессе, ситуации в жизни клиентов, которые казались тупиковыми и такими, которые невозможно сдвинуть, подвергаются тем изменениям, которые терапевтически продуктивны. Чувства и действия, которые изначально испытывались только частями, начинают спонтанно реинтегрироваться в обычную жизнь человека в той форме, которая в большей степени ориентирована на реальность. Второй способ состоит в том, что действия или перверсии, которые не контролировались, начинают проживаться как что-то свое,как мотивированные действия, изначально с чем-то необычным, с ними ассоциируется логика диссоциативного типа. (Например, вместо того, чтобы говорить «Мои руки вдруг повернули руль и машина съехала с дороги», человек может сказать: «Насильник очень зол из-за того, что я назвал Вам его имя и чувствует, что меня нужно наказать, поэтому он повернул руль».) Когда однажды такие действия переживаются как мотивированные, то они уже гораздо в большей степени готовы вовлечься в терапию и клиенты теряют большую часть тенденций действовать на них. В конечном итоге такие чувства и мысли постепенно интегрируются в единую историю, в большей степени ориентированную на реальность. Например, в последнее (относительно терапии) время человек может сказать : «Раньше я так боялся боли, что хотел врезаться в стену только чтобы это прекратилось». Я была поражена множеством воспоминаний, которые появлялись в работе с диссоциативными частями, которые были прямо или косвенно подтверждены другими. Например, женщине, которая восстановила воспоминания изнасилования ее дядей, когда она была маленьким ребенком, сказала ее тетя, что она недавно выяснила, что он надругался и над их дочерью. Клиентка, которая чувствовала ужас, связанный с диссоциативными частями, сказала что у нее было «облачное» воспоминание о том, что она хотела поиграть в «пытку» с друзьями в детском саду. Она спросила меня, нормально ли это для 5-летнего ребенка. Клиент, который восстановил воспоминания о том, что его связывали и издевались соседские дети, подтвердил свои догадки благодаря разговору со своим братом. Несмотря на общий уровень валидности, который я получила по воспоминаниям клиентов, лабораторные исследования памяти убедили меня в том, что клиенты могут вспомнить что-то неверно или несознательно поверить в события, которых на самом деле не было. (И, также как с любым неумением, небольшое число людей сознательно претворяются, что страдают каким-то расстройством в надежде получить успокаювающее внимание). Когда появляются воспоминания , у которых нет внешней достоверности, я лишь могу оставаться с опытом моих клиентов пока они решат для себя как оценить достоверность этого. Я борюсь с тем фактом, что терапевты в Чикагском Консультационном и Психотерапевтическом центре диагностируют и долго работают с отчетливым синдромом «чередующихся» и травматических воспоминаний, используя клиентцентрированный стиль, который не использует прямые вопросы и конфронтации, которые Браун и другие считают неверными воспоминаниями, призванными добиться чего-то. В этом случае, клиент-центрированный стиль терапии предполагает подход, который является эффективным для восстановления и проработки травматических воспоминаний, в то время как он минимизирует вероятность того, что неверные воспоминания будут индуцированы в процесс. И клиент-центрированный подход, который развивает относительно равные личностные терапевтические отношения и отдает первичный контроль над основными терапевтическими решениями в руки клиента, что часто особенно ценится теми, кто был, подвергнут насилию авторитетными фигурами в их жизни. Примечания. 1.В моем описании диссоциотивного процесса мне помогли клиентцентрированные терапевты, которые делились со мной своим опытом. Я особенно обязана Барбаре Рой, Лаурел Джонас, Кевину Кричка и Роберту Оппенхаймеру. Детали ситуаций клиентов, которые описаны в этой статье были изменены с целью сохранения конфиденциальности. 2. Для целей этой главы я использовала термины «часть», «диссоциотивная часть» и «личность» по очереди, говоря о диссоциотивных частях, выросших из травм раннего детства. 3. Наше общее понимание диссоциотивного феномена в довольно большой степени похоже на понимание более директивно-ориентированных терапевтов, таких как Клуфт (1985,1993), Путман (1989) или Браун (1985). Хотя эти феномены и представляют себя в процессе клиентцентрированной терапии несколько по-другому. 4.Несмотря на трансообразные характеристики диссоциотивных состояний, исследователи обнаружили различные уровни корреляции между гипнабельностью и диссоциациями, как показывают результаты шкалы диссоциотивного опыта (ШДО). Е.Б. Карлсон (1994, стр. 46-49) сообщает о достаточно сильной корреляции в нескольких исследованиях, но верит, что шкалы - это не то, что можно измерить, а они являются отчетливым феноменом. Хоревитц и Лоуэвенштайн (1994, стр. 439-440) предполагает, что диссоциотивное умение скорее может быть связано с генетически обусловленным умением разделять и идиосинкратически кодировать опыт и отдельные психологические или психобиологические процессы с большой переменчивостью идентичности, чем при самой гипнабельности. 5. Большая часть моего опыта, так же как и у моих коллег проходила при добровольном лечении. То, как обычно презентируют себя клиенты может быть по другому при не добровольном сеттинге.