Пруст. маршруты для чтения. Абсолютная Книга

«С видом ребенка, радующегося удачной
проделке, он сказал:
– Так вот, дорогая моя Селеста, слушайте.
У меня великая новость. Сегодня ночью я
написал слово “конец”.
И добавил все с той же улыбкой и блеском
в глазах:
– Теперь можно и умирать.»
Селеста Альбаре. Господин Пруст.
….сколько же его (Вагнера) вещей – пусть и
великолепных – принадлежит к числу вещей
несовершенных, что присуще всем великим
произведениям XIX века – века, в котором
величайшие писатели не ценили своих книг,
а смотрели на свой труд глазами рабочего и
приемщика, извлекая из этого
самосозерцания и придавая произведению
новую красоту, внутреннюю и внешнюю,
сообщая ему, по закону обратного действия,
единство и величие, которыми оно не
обладало.
«образцы»
В «Пленнице»:
Бальзак Человеческая комедия
Гюго Легенда веков
Мишле Библия человечества
В «Обретенном времени»:
Сказки тысячи и одной ночи
Мемуары Сен-Симона
«Книга» (“Livre”, “Grand Ouevre”) Малларме
«Мир существует, чтобы завершиться книгой»
В Книге не предполагалось, что страницы должны
следовать друг за другом в строго определенном
порядке: они должны были связываться между собой
различным образом в соответствии с законами
перестановки. Налицо имелся ряд как бы
самостоятельных брошюр (не имевших переплета,
который определял бы их последовательность),
причем первая и последняя страницы каждой такой
брошюры должны были быть написаны на одном
большом листе, сложенном вдвое, который означал
начало и конец брошюры: внутри находились
разрозненные листы, которые имели определенную
самостоятельность и могли меняться местами, но
так, чтобы при любом их порядке текст обладал
законченным смыслом
У. Эко. Открытое произведение: Форма и
неопределенность в современной поэтике
С.Малларме.
Бросок игральных костей не отменит случая.
«Обретенное время» (пер. Смирновой)
…попытайся я заделаться библиофилом вроде принца Германтского, я был бы
совершенно необычным библиофилом.
<…>
Первое издание любого произведения было бы для меня более ценным, чем
последующие, но через него я бы видел то издание, в каком прочел эту книгу
впервые. Я бы разыскивал подлинники, я хочу сказать, те издания, в которых
эта книга дала мне первое, подлинное впечатление. Потому что все последующие
впечатления подлинными не являются. Я коллекционировал бы прежнее сияние
романов, сияние того времени, когда читал свои первые романы и столько раз слышал
от папы: «Выпрями спину!»; так платье, в котором мы видим женщину в первый раз,
помогло бы мне вновь обрести прежнюю любовь, увидеть прежнюю красоту…
И в этих великих книгах есть части, которые из-за нехватки
времени остались всего лишь намечены, которые, конечно
же, никогда уже и не будут закончены, ибо слишком
грандиозны замыслы творца! Сколько великих соборов так
и остаются незавершенными!
Я не знал, будет ли это церковь, где верующие сумеют
постепенно осознать истину и открыть для себя
гармонию, величественный замысел или же это так и
останется — словно кельтский монумент на оконечности
острова — местом, куда никто никогда не придет.
Это будет книга, столь же длинная, как и «Тысяча и одна ночь», но совсем
другая. Конечно, когда ты очень любишь какое-то произведение, велик соблазн
сделать нечто похожее, но необходимо пожертвовать этой своей любовью,
руководствоваться не собственным вкусом, но истиной, что не нуждается в
ваших предпочтениях и не позволяет вам слишком думать о них. И только
лишь следуя ей, истине, удается порой отыскать то, что было утрачено, и
написать, прежде позабыв, «Арабские сказки» или «Мемуары» Сен-Симона
нового времени. Но было ли еще у меня время? Не слишком ли уже
поздно?
Ж.-И.Тадье (Proust et le roman): все персонажи определяются в отношении к искусству: как
«производители» (авторы (писатели, художники, композиторы) и исполнители (актеры и
музыканты)) и как «потребители»
авторы
состоявшиеся
Бергот
Эльстир
Вентейль
несостоявшиеся
Сван
Франсуаза
исполнители
Берма
Рашель
Морель
Шарлюс
Альбертина
Метафоры для Книги
И, меняя сравнения, по мере того как я все лучше, все более
вещественно представлял себе труд, которому мне предстояло посвятить
себя, я подумал, что за
большим белым деревянным столом
под взглядом Франсуазы, поскольку все даже невзыскательные
существа, живущие подле нас, интуитивно чувствуют наши недостатки (а я
уже достаточно забыл Альбертину, чтобы простить Франсуазе все, что она
когда-то сделала ей во вред), я
работал бы рядом с нею, почти
как она (по крайней мере как она работала прежде, поскольку,
состарившись, она почти уже ничего не видела); и, пришпилив булавкой
дополнительный листок, я создавал бы свою книгу, не осмелюсь
выразиться высокопарно, как собор, но хотя бы, скажу более
скромно, как платье.
…о своей книге я думал не так возвышенно, и, говоря о тех, кто мог бы
прочесть эту книгу, было бы весьма неточно называть их читателями.
Ибо, как мне представляется, они были бы не моими, но своими
собственными читателями, поскольку книга моя являлась бы чем-то
вроде увеличительных стекол, подобных тем, какие оптик в
Комбре предлагал своему клиенту; своей книгой я дал бы им
возможность прочесть самих себя.
Но существует здесь и другая сторона (своеобразная
перестановка) — чтобы прочесть правильно, читателю
необходимо читать определенным образом: автор не должен на
это сердиться, напротив, он обязан предоставить ему наибольшую
свободу: «Выбирайте сами, какое стекло вам больше
подойдет, с каким вам лучше видно, с этим, с тем или
вот с этим».