Марина Цветаева — 1910

Письмо Б. Л. Пастернаку (10 февраля 1923 г.):
«Я была нянькой при поэтах, ублажительницей их низостей,
— совсем не поэтом! и не Музой! – молодой (иногда
трагической, но всё ж) – нянькой! С поэтом я всегда забывала,
что я – поэт. И если он напоминал – открещивалась.
И – забавно – видя, как они их пишут (стихи), я начинала
считать их — гениями, а себя, если не ничтожеством – то:
причудником пера, чуть ли не проказником. “Да разве я поэт?
Я просто живу, радуюсь, люблю свою кошку, плачу, наряжаюсь
– и пишу стихи. Вот Мандельштам, например, вот Чурилин,
например, поэты”. Такое отношение заражало: оттого мне все
сходило – и никто со мной не считался, оттого у меня с 1912
г. (мне было 18 лет) по 1922 г. не было ни одной книги, хотя в
рукописях — не менее пяти. Оттого я есмь и буду без имени».
«3-го июня 1931 г.
МОЯ СУДЬБА – КАК ПОЭТА –
в до-революционной России самовольная, а отчасти не-вольная
выключенность из литературного) круга из-за раннего замужества с
не-литератором (NB! редкий случай), раннего и страстного материнства,
а главное — из-за рожденного отвращения ко всякой кружковщине.
Встречи с поэтами (Эллисом, Максом Волошиным, О. Мандельштамом,
Тихоном Чурилиным) не – поэта, а – человека, и еще больше –
женщины: женщины, безумно любящей стихи. Читатель меня не знал,
потому что после двух первых – самонапечатанных, без издательства —
детских книг – из-за той же литературной оторванности и собственной
особости: ненавидела например стихи в журналах — нигде не
печаталась. Первые стихи в журнале – в Северных Записках, потому что
очень просили и очень понравились издатели, — в порядке дружбы.
Сразу слава среди поэтов. До широкого круга не дошло, потому что
журнал был новый – и скоро кончился. Все скоро кончилось. <…>
Перед отъездом из Р<оссии> выпускаю у Архипова (был такой!)
маленькую книжечку “Версты” (сборничек) и Госиздат берет у меня
Царь-Девицу и другие “Версты”, большие».
Иван Влад. Цветаев – Нестору Алекс.
Котляревскому
(письмо от 2 декабря 1910; 1910 – год вступления
Марины Цветаевой в лит-ру. М., 2012. С. 384)
Иван Влад. Цветаев – Нестору Алекс. Котляревскому (письмо
от 9 февраля 1911
«Не обольщаюсь. Брюсов в опыте моих чувств, точнее: в
молодом опыте вражды значил для меня несравненно больше, чем я
– в его утомленном опыте. Во-первых, он для меня был Брюсов
(твердая величина), меня не любящий, я же для него – Х, его не
любящий и значащий только потому и тем, что его не любящий. Я
не любила Брюсова, он не любил кого-то из молодых поэтов, да еще
женщину, которых, вообще, презирал. <…> Дерзала – да, дерзила –
да, презирала – нет. И, может быть, и дерзала-то и дерзила только
потому, что не умела (не хотела?) иначе выявить своего,
сильнейшего во мне, чувства ранга. Словом, если перенести нашу
встречу в стены школы, дерзила директору, ректору, а не классному
наставнику. В моем дерзании было благоговение, в его задетости –
раздражение. Значительность же вражды в прямой зависимости от
значительности объекта. Посему в этом романе нелюбви в
выигрыше (ибо единственный выигрыш всякого нашего чувства —
собственный максимум его) – в выигрыше была я»
Цветаева М. И. Герой труда (1925).
«В редакцию “Аполлона” пришло письмо. Острый отвесный
почерк. Стихи. Женские. В листке заложен не цветок, пахучий
листок, в бумажном листке – древесный листок. Адрес “До
востребования Ч. де Г.”.
<…>
Где-то в Петербурге, через ров рода, богатства, католичества,
девичества, гения, в неприступном, как крепость, но достоверном –
стоит же где-то! – особняке живет девушка. Эта девушка присылает
стихи, ей отвечают цветами, эта девушка по воскресеньям поет в
костеле – ее слушают. Увидеть ее нельзя, но не увидеть ее –
умереть.
И вот началась эпоха Черубины де Габриак.
Влюбился весь “Аполлон” – имен не надо, ибо носители иных уже
под землей – будем брать “Аполлон” как единство, каковым он и
был – перестал спать весь “Аполлон”, стал жить от письма к
письму весь “Аполлон”, захотел увидеть весь “Аполлон”»
Цветаева М. И. Живое о живом (1932-1933)
Аполлон 1912. № 5. С. 45-50
«Это очень юная и неопытная книга –
“Вечерний альбом”. Многие стихи,
если их раскрыть случайно, посреди
книги, могут вызвать улыбку. Ее нужно
читать как дневник, и тогда каждая
строчка будет понятна и уместна. Она
вся на грани последних дней детства и
первой юности. Если же прибавить, что
ее автор владеет не только стихом, но и
четкой
внешностью
внутреннего
наблюдения,
импрессионистической
способностью закреплять текущий миг,
то это укажет, какую документальную
важность представляет эта книга,
принесенная из тех лет, когда обычно
слово еще недостаточно послушно,
чтобы верно передать наблюдение и
чувство[1].
Волошин М. А. Женская поэзия.
«Для Брюсова такой подход был необычаен. С отзывом, повторяю,
поздравляли. Я же, из всех приятностей запомнив, естественно, неприятность,
отшучивалась: “Мысли более нужные и чувства более острые? Погоди же!”
Через год вышла моя вторая книга “Волшебный фонарь” (1912 г. затем перерыв
по 1922 г., писала, но не печатала) – и в ней стишок –
В. Я. БРЮСОВУ
Улыбнись в мое “окно”,
Иль к шутам меня причисли, –
Не изменишь, всё равно!
“Острых чувств” и “нужных мыслей”
Мне от Бога не дано.
Нужно петь, что всё темно,
Что над миром сны нависли...
– Так теперь заведено. –
Этих чувств и этих мыслей
Мне от Бога не дано!
Словом, войска перешли границу. Такого-то числа, такого-то года я, никто,
открывала военные действия против – Брюсова»
(Цветаева М. И. Герой труда)
Стишок не из блестящих, но дело не в нем, а в отклике на него Брюсова.
“Вторая книга г-жи Цветаевой “Волшебный фонарь”, к сожалению, не оправдала
наших надежд. Чрезмерная, губительная легкость стиха...” (ряд неприятностей,
которых я не помню, и, в конце): “Чего же, впрочем, можно ждать от поэта, который
сам признается, что острых чувств и нужных мыслей ему от Бога не дано”.
Слова из его первого отзыва, взятые мною в кавычки, как его слова, были
явлены без кавычек. Я получалась – дурой.
<…>
Рипост был мгновенный. Почти вслед за “Волшебным фонарем” мною был
выпущен маленький сборник из двух первых книг, так и называвшийся “Из двух
книг”, и в этом сборнике, черным по белому:
В. Я. БРЮСОВУ
Я забыла, что сердце в Вас — только ночник,
Не звезда! Я забыла об этом!
Что поэзия ваша из книг
И из зависти – критика. Ранний старик,
Вы опять мне на миг
Показались великим поэтом.
Любопытно, что этот стих возник у меня не после рецензии, а после сна о нем, с
Ренатой, волшебного, которого он никогда не узнал. Упор стихотворения – конец его,
и я бы на месте Брюсова ничего, кроме двух последних слов, не вычитала. Но
Брюсов был плохой читатель (душ)»
Цветаева М. И. Герой труда (1925)
«1914 год. «Мое отношение к славе? В детстве –
особенно 11-ти лет – я была вся честолюбие.
Впрочем, с тех пор, к<а>к себя помню! Теперь –
особенно с прошлого лета – я безразлична к нападкам
– их мало и они глупы – и безразлична к похвалам –
их мало, но они мелки. “Второй Пушкин”, или
“первый поэт-женщина” – вот чего я заслуживаю и
м<ожет> б<ыть> дождусь и при жизни. Меньшего не
надо, меньшее плывет мимо, не задевая ничего.
Внешне я очень скромна и даже стесняюсь похвал».
Цветаева М. И. Записные книжки.