Barvinskiy_monografyx
advertisement
Министерство образования и науки, молодежи и спорта Украины Сумский государственный университет А. А. Барвинский НАУКА КАК ФОРМА ОБЩЕСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ Монография Рекомендовано ученым советом Сумского государственного университета Сумы Сумский государственный университет 2012 3 УДК 374.44:01Б24 ББК 87. 25 Б 34 Рецензенты: Киселёв Н. Н. – доктор философских наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института философии им. Г. С. Сковороды Национальной академии наук Украины; Проценко И. Е. – доктор физико-математических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники Украины, заведующий кафедрой прикладной физики Сумского государственного университета; Цикин В. А. – доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии и социологии Сумского государственного педагогического университета им. А. С. Макаренко; Кочубей Н. В. – доктор философских наук, профессор Киевского национального педагогического университета им. М. Драгоманова Рекомендовано к печати учёным советом Сумского государственного университета (протокол № 10 от 14.06.2012 г.) Б 34 Барвинский А. А. Наука как форма общественной деятельности : монография / А. А. Барвинский. – Сумы : Сумский государственный университет, 2012. – 223 с. ISBN 978-966-657-444-5 В предлагаемой монографии автор, не претендуя на всесторонний охват всей обширной проблематики, связанной с освещением вопросов влияния науки на развитие и функционирование общества, сосредоточил основное внимание на анализе роли науки в современном мире, последствиях научно-технического прогресса и моральной ответственности ученых за результаты своих открытий. Настоящая монография написана на основе критического изучения книг и статей, посвященных исследованиям феномена науки и ее влияния на разные сферы общественной жизни. Были использованы также материалы статистических данных и публикации в средствах массовой информации, дающие объективные оценки положения науки в различных странах. Книга адресована студентам, аспирантам, преподавателям высших учебных заведений и всем тем, кто интересуется актуальными проблемами развития и функционирования науки в современном обществе. УДК 374.44:01Б24 ББК 87. 25 ISBN 978-966-657-4445 © Барвинский А. А., 2012 © Сумский государственный университет, 2012 4 Содержание С. Предисловие ……………………………………………………. ..4 Глава 1. Феномен науки и его осмысление ………………...... 11 Раздел 1. Основные философские концепции науки………… 11 Раздел 2. Наука как опредмеченное знание…………………... 31 Раздел 3. Наука как социальный институт……………………. 52 Глава 2. Наука и современное общество……………………….74 Раздел 1. Наука как составная часть производительных сил общества……………………………………………………..74 Раздел 2. Научный метод и его развитие в рамках конкретных социальных систем………………………………..99 Глава 3. Мотивация деятельности учёных и её общественная оценка………………..…………………………126 Раздел 1. Возрастающее значение этики ответственности ученых в эпоху глобализации………………………………….126 Раздел 2. Общественная оценка деятельности ученых и эффективность науки…………………………………………...154 Раздел 3. Наука и технологическая безопасность…………….177 Заключение…………………………………………………….. 206 Список литературы……………………………………………. 210 5 ПРЕДИСЛОВИЕ Социально-философские проблемы науки занимают весомое место среди публикаций науковедческого характера. Дело в том, что человеческая мысль всегда стремилась к выяснению места и роли науки в обществе. Однако лишь в наше время, время грандиозной научно-технической революции, зарождение которой относится к началу прошлого века, появилась настоятельная потребность в специальном изучении социально-философских проблем науки. За последние четыреста лет наука коренным образом изменила жизнь человека и общества. Многое из того, что нам представляется теперь привычным и необходимым (например, медицина, космические корабли, средства связи, компьютеры), было бы немыслимо без научных и технических достижений, хотя новые технологии подчас создают проблемы для человека и окружающей среды. Даже если автомобильные выбросы загрязняют воздух, то более чистое топливо и более совершенный двигатель нам опять же дает наука. Она помогает человеку решать трудные задачи, обеспечивает необходимой информацией, поэтому его жизнь во многом зависит от научных открытий. Наука традиционно работает с фактами, данными об окружающем нас мире, полученными в ходе опытов и изысканий, она же дает конкретные знания о чем-либо, а не формирует расхожее мнение по какому-то вопросу. Мы понимаем, что обретение научного знания предполагает оперирование фактами, характеризующими определенные явления, выработку научной гипотезы (теории), объясняющей 6 то или иное явление, и постановку эксперимента для доказательства выдвинутой теории. В современных условиях научное знание становится товаром, ученый – работником, производящим этот товар. Посредством субсидий, грантов, премий научное исследование все чаще и чаще направляется на решение тех проблем, которые являются приоритетными с прикладной точки зрения. Первая мировая война продемонстрировала военные возможности пулеметов, танков, самолетов, отравляющих веществ. Все это появилось в результате научной и инженерной мысли. Совершив прорыв внутрь атома, ученые подготовили теоретическую основу для создания еще более мощных средств уничтожения. Правительства всех стран стали осознавать, что научное знание – это не только ценный товар, но еще и наиболее эффективное оружие. Поэтому, скажем, взрывы атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки показали, что знание – это действительно сила, как говорил еще Ф. Бэкон. По мере увеличения объема и углубления научных знаний возрастают значение и стоимость фундаментальных научных исследований. Если Ньютону достаточно было его призмы, Фарадей обходился мотком проволоки и куском железа, а Менделю достаточно было небольшого садика и скромного гороха для того, чтобы сформулировать основные законы наследственности, то современному астроному нужна обсерватория с мощными и дорогими телескопами, спектрографами, фотоаппаратурой, физику-ядерщику требуется ускоритель элементарных частиц и т. д. Например, в 1988 году началась реализация международного проекта «Геном человека», который осуществлялся десятками лабораторий, силами тысяч ученых в разных странах мира и потребовал 7 миллиардных вложений. Так дорого теперь обходится получение новых крупиц фундаментального научного знания. Анализ различных сторон развития и функционирования науки требует привлечения усилий специалистов самых разных областей научного знания. Вместе с тем осмысление феномена науки, истории ее развития, влияния на современное общество не может ограничиваться только простым суммированием познанных сторон, граней этого всеобъемлющего процесса. Такого рода подход, хотя и может быть плодотворным на первых этапах исследования, позволяет дать первичную систематизацию многообразных фактов и на этой основе выделить аспекты и уровни исследования, представляет собой все же предварительную ступень анализа, не дающую еще возможности проникнуть в сущность процесса. Диалектика познания требует в дальнейшем органического синтеза процесса как качественно определенного целого посредством привлечения более широкого исторического контекста, где данное явление (процесс) – закономерный момент, ступень всеобщего исторического движения. В этой связи социально-философские проблемы науки выступают наиболее существенной частью, вернее, ядром науки о науке. Это естественно, так как познание науки предполагает, прежде всего, познание ее места и роли в обществе. Исследование социально-философских проблем науки имеет свои истоки. К ним, прежде всего, относится философия науки. Собственно говоря, философия науки и играла до последнего времени роль науки о науке. А философия науки, затрагивающая все стороны ее развития и функционирования, немыслима без обобщения философского наследия Демокрита, Платона и Аристотеля, Ф. Бэкона и Р. Декарта, И. Канта и Г. Гегеля. 8 В целом же истоки науки о науке были заложены Гегелем в «Феноменологии духа» [29]. Гегеля можно рассматривать как идеалистическую попытку нарисовать целостную картину развития мышления. Далее, К. Маркс в «Капитале» дает картину экономического развития современного ему общества и определяет место и роль науки и техники в социальном организме. Другой исток науки о науке – история естествознания и техники. Еще в начале XX века В. И. Вернадский, ставя проблему исследования законов развития науки в целом, которые, как он верно отмечал, далеко не совпадают с законами логики, с сожалением констатировал, что эта задача требует для своего решения огромной подготовительной работы, которая тогда отсутствовала «даже в общих чертах» [19, 155 – 156]. Можно сказать, что сейчас эта работа «в общих чертах» проделана. Историками науки и техники как у нас, так и за рубежом проведено большое количество исследований, в которых собран и в известной мере систематизирован огромный фактический материал [141; 60; 110; 28]. Данный материал нашел довольно эффективное обобщение с философских позиций. Здесь, прежде всего, следует назвать фундаментальные работы Дж. Бернала, такие, как «Социальная функция науки» [4]. Говоря о развитии философии науки на западе, можно сказать, что ее основные принципы как особой отрасли знания были развиты Р. Мертоном, Т. Парсонсом, В. Огборном, К. Поппером и другими исследователями. Среди многочисленных и разноречивых концепций западных авторов явно выделяются 2 направления. Одно из них (Парсонс, Мертон, Сорокин) акцентирует внимание на роли науки в духовной культуре, другое (Огборн, Истенберг) 9 подчеркивает роль науки в материальной культуре, ее взаимодействие с техникой. Кроме этих двух групп, имеются ученые, занимающиеся исследованиями феномена науки (Шлик, Нейрат, Рейхенбах, Карнах), методологии и методики научного знания (К. Поппер), его структуры (Гуссерль, Хайдеггер). В бывшем Советском Союзе в свое время также появилось немало работ, посвященных философским и социальным проблемам науки [49; 56; 52; 66]. И в современной Украине есть немало философов, профессионально занимающихся добыванием знаний в области науки о науке (В. Лукьянец, Н. Киселев, С. Крымский) [75; 76; 62; 63; 69]. Весомый вклад в исследования социально-философских проблем науки вносят сами ее творцы – крупнейшие естествоиспытатели. В этом плане большой интерес представляют размышления таких ученых, как Ю. Либих, Г. Гельмгольц, В. Оствальд, А. Пуанкаре, Н. Умов, В. Вернадский, А. Эйнштейн, Ф. Жолио-Кюри, Н. Бор, Р. Оппенгеймер, П. Л. Капица, А. Н. Сахаров, Н. Семенов. Некоторые из них посвятили специальные работы рассматриваемым нами вопросам [9; 10; 19; 103]. Социально-философские проблемы науки характеризуются интегральным, комплексным подходом к изучаемым явлениям. Они возникают на стыке таких дисциплин, как философия, история науки и техники, логика и психология научного творчества. Наука – столь многогранное общественное явление, что ее можно рассматривать под различным углом зрения; она выступает как сумма знаний о мире, основа мировоззрения, как форма общественного сознания, как форма отражения мира в сознании, как элемент духовной культуры. Но в последнее время все очевиднее 10 становится главенствующее значение ее функции как общественной производительной силы, она все явственнее выступает в качестве своеобразной формы не только теоретического отражения мира, но и общественнопрактического его изменения. Поэтому предметом исследования становится ценностный аспект развития системы «человекнаука-техника», то есть деятельность человека по созданию научных и технических ценностей. Задача данной работы заключается в том, чтобы проанализировать науку как форму общественной деятельности. Представляется интересным взглянуть на научную деятельность именно как на своеобразное социальное явление, на то, в каком историческом и логическом отношении наука находится с производством материальных благ, к каким последствиям может привести неконтролируемый научно-технический прогресс. Такая постановка проблемы предполагает разрешение более частых задач: 1. Осмысление феномена науки. 2. Рассмотрение науки под углом зрения становления ее как самостоятельного института и превращения в составную часть производительных сил общества. 3. Анализ науки с точки зрения ее аксиологических свойств, становления новой формы научно-технического прогресса и достижения научно-технологической безопасности общества. 4. Изучение механизмов мотивации деятельности ученых в современных условиях, возрастающее значение их ответственности за результаты своей деятельности. Специфика социально-философского подхода к исследованию науки означает изучение предмета через выяснение его сущностных характеристик, наиболее общих, 11 глубинных закономерностей, осмысленных через призму его конкретно исторического развития. Это предполагает применение принципа восхождения от абстрактного к конкретному. Применение этого принципа обязывает начать исследование предмета с простейшей формы его бытия, постепенно переходя к более конкретным и более сложным формам. При этом специфические характеристики генетически исходной формы предмета в процессе движения оказываются всеобщими характеристиками всех последующих форм, фаз, этапов развития предмета. В работе проводится систематический анализ ценностных факторов научно-технического прогресса, роли фундаментальных и прикладных исследований в нем. Вместе с тем многие частные аспекты проблемы освещены недостаточно или опущены вообще. Причина этого частично заключена в том, что многие нюансы сложнейшей панорамы современного научно-технического развития, роли и места науки в современном обществе существуют лишь как потенции будущего исторического развития, поэтому говорить о них можно только в плане предвидения будущих состояний, не имея, однако, необходимого базиса данных для их точного исследования. Это тот случай, когда целостное осмысление предмета во всех его связях и отношениях – дело будущего. 12 Глава 1. ФЕНОМЕН НАУКИ И ЕГО ОСМЫСЛЕНИЕ Раздел 1. Основные философские концепции науки Исследование сущности науки, ее мировоззренческих и методологических основ, путей развития и функционирования в различных социальных системах не утрачивает своей актуальности на протяжении последних десятилетий. Но надо сказать, что интерес к научному знанию проявлялся еще в древности. Уже античным философам не было чуждо наряду с различением «знания по мнению» и «знания по истине» определенное внимание к проблеме общественного значения науки, ее соотношения с другими видами деятельности. Достаточно вспомнить рассуждения Платона и Аристотеля о «разделении труда» между теми, на чью долю выпала функция поиска истины, и теми, кто действует, выражаясь словами Аристотеля, в сфере «праксиса». Можно также указать и на социальную утопию Платона, одной из сторон которой является установление «должного» соотношения между деятельностью «ученых-мудрецов» и деятельностью других категорий, «социальных групп», «идеального общества» [95, 326]. Однако действительно важным для исследования объектом наука становится только тогда, когда она в ходе общественно-исторического развития начинает выделяться в самостоятельную форму сознания и сферу деятельности и когда на смену отдельным спорадическим и часто спекулятивным размышлениям о природе приходит естествознание, опирающееся на опыт и эксперимент. Этот процесс приобретает более четкие формы к XVII в., когда в Европе складываются предпосылки для промышленного товарного производства, когда под влиянием новых потребностей начинается 13 интенсивное систематическое изучение природных закономерностей. Этот процесс, всеми своими корнями уходящий в глубинные экономические и социальные изменения и вместе с тем являющийся одним из признаков изменений в производстве и в обществе в целом, должен был существенным образом изменить сам стиль философского мышления и тем самым способствовать введению в философию новых проблем и одновременно методов их разрешения. Философия XVII – XVIII вв. в двух, по крайней мере, отношениях отразила и осмыслила реальные процессы и изменения, затронувшие науку и научное знание. Во-первых, она ввела в качестве важной темы проблему соотношения науки и практики. В противовес умозрительно-схоластическим ориентациям средневековой традиции классическая философия нового времени утвердила идеал вполне «земного», обращенного к реальности позитивного знания, практически полезного для усовершенствования человеческой жизни и развития общества. Реальные изменения в науке, произошедшие в XVII в., философы начинают более четко и определенно соотносить с жизнью. Крупнейшие мыслители XVIII в. не только подводят итоги предшествующего развития, констатируя усилившееся значение науки для деятельности, существования и блага человека – они мечтают о невиданном, поистине бесконечном прогрессе научного знания, свято верят в этот прогресс и его благотворное воздействие на общество и человека. Наука, научное истинное знание рассматриваются ими как высшая ценность, достижение истины считается самым прекрасным, самым достойным для человека занятием, которое обязательно должно приносить и неизменно приносит практические плоды. «Знание есть путь к силе, – писал Т. Гоббс. – Теоремы (которые в геометрии являются путем исследования) 14 служат только решению проблем. И всякое умозрение, в конечном счёте, имеет целью какое-нибудь действие или практический успех» [35, 55–56]. Другой английский философ Ф. Бэкон, говоря о существенном различии между «жизнью людей в каком-либо наиболее культурном краю Европы» и, как он писал, «… в какой-нибудь наиболее дикой и варварской области Новой Индии», видел причины таких различий «… не от почвы, не от климата, не от телосложения, а от наук». «Хотелось бы еще показать силу, достоинство и последствия открытий, а это обнаруживается нагляднее всего на примерах трех открытий, которые не были известны древним и происхождение которых хотя и недавнее, однако темно и лишено громкой славы, а именно: искусства, печатания, пороха и компаса»,– писал он. И далее продолжал: «Ведь эти три изобретения изменили облик и состояние всего мира, во-первых, в делах письменных, вовторых, в делах военных, в третьих, в мореплавании. Отсюда последовали бесчисленные изменения вещей, так что никакая власть, никакое учение, никакая звезда не могли бы произвести большее действие и как бы влияние на человеческие дела, чем эти механические изобретения» [15, 192]. Высказывание Ф. Бэкона – одна из многих мыслей выдающегося английского философа относительно влияния науки и научно-технических изобретений на весь ход жизни, на «облик и состояние» Европы его времени. И это было в высшей степени типично, ибо философия того времени отстаивала необходимость разрабатывать «познания, очень полезные в жизни», необходимость создать единую науку, пригодную для практического использования в целях господства над природой. Декарт называл такую науку практической философией. В целом же крупнейшие мыслители XVII в. не только подводили 15 итоги предшествующего развития, констатировали усилившееся значение науки для деятельности, существования и блага человека – они мечтали о невиданном, поистине бесконечном прогрессе научного знания, свято верили в этот прогресс и его благотворное воздействие на общество и индивида. Следует иметь в виду, что утверждение практически полезного, жизненно ориентированного опытного научного знания как высшей ценности – процесс весьма сложный и достаточно длительный. «Укоренение новой ценности в духовную культуру тогдашней Европы, в сознание индивидов, превращение его в элемент ориентации, в стимул социального действия новых, связанных с прогрессом науки и техники и неизвестных средневековью социальных групп – все это совершалось в ходе столкновения двух способов общественного бытия, двух типов идеологического сознания и идеологической практики, двух типов духовной культуры. Во-вторых, именно под влиянием запросов практики философия нового времени подвергла глубокому анализу и острой критике схоластическое мышление, его методы и сделала важнейшим объектом исследования научное мышление, его методы и мыслительные процедуры. К типичным исследованиям такого рода относятся теория идолов Ф. Бэкона, близко примыкающие к ней учения Декарта, Спинозы, Локка о сомнении, об «очищении разума», концепции и учения, частично содержащие прямые нападки на схоластическидогматический способ мышления, на господствовавшую идеологию и частично включающие методологические рекомендации, которые в самой общей форме были нацелены на подготовку сознания индивида к научному исследованию. Благодаря этому, традиционная проблема истины не только превратилась в центральную тему теории познания – 16 существенные изменения произошли также и в способах ее философского анализа. Моделью научного мышления стало опытное естественнонаучное исследование, однако такое, которое принцип наблюдения и эксперимента строжайшим образом объединяет с теоретическим размышлением и самыми широкими мировоззренческими, философскими предпосылками и обобщениями. Таковой была ориентация теории познания и учения о методе всей, по сути дела, философии XVII – XVIII вв. Деятельность ее основателей неразрывно связана с естественнонаучным и математическим знанием. Такие мыслители, как Декарт или Лейбниц, одновременно были крупнейшими математиками своего времени, а такие ученые, как Галилей, в значительной степени способствовали мировоззренческо-философскому «самоосмыслению» науки, такие философы, как Спиноза или Гоббс, которые непосредственно не разрабатывали конкретные проблемы уже отпочковавшихся от философии естественнонаучных дисциплин, все же были блестящими знатоками опытных и математических наук, сохраняли живую связь с их достижениями, проблемами и трудностями. Уже из этого краткого обзора видно, что отличительными особенностями учения о науке, возникшего на заре нового времени, были философское осмысление практического значения науки и логико-гносеологическое исследование научного знания – его природы, методов его получения и т. д. Безусловно, конкретные задачи должны решаться конкретными науками. Успехи конкретных наук служат основой развития философии. Без них философия вырождается в схоластику, в пустые словопрения, в пределе приводящие к проблемам, сходным с вопросом о том, сколько ангелов могут уместиться на 17 кончике иголки. Но в то же время философия является необходимой основой развития конкретных наук. Конечная задача философии не в разработке и уточнении известного. Здесь конкретные науки должны продвигаться сами. Философия помогает им, указывая путь за пределы известного. Например, утверждению ньютоновского взгляда на мир способствовали коренные изменения, происшедшие в восприятии мира самими философами. Томас Гоббс разделял материалистическое мировоззрение, считая концепцию «бестелесной субстанции» внутренне противоречивой. Все сущее, – считал он, – должно иметь некую физическую форму. Даже разум виделся ему неким механизмом, а мысли представлялись движением материи в мозге. Одним словом, все считалось пребывающей в движении материей [35, 55–56]. Исаак Ньютон в своем главном труде «Математические начала натуральной философии» исследовал мир с помощью математики. Его теории господствовали в науке вплоть до революционных открытий XX в. Значимость мировосприятия Ньютона заключается не только в открытых им основополагающих законах движения, но и в общих взглядах на мир как разумное и умопостигаемое пространство, где любое действие можно начертать и выразить математически. С точки зрения науки XXI века картина мира Ньютона кажется ограниченной, грубой и механической, но именно такой взгляд стал основой для развития теоретических и прикладных наук в предшествующие двести лет. С утверждением мировоззрения Ньютона философия меняет свое предназначение, перейдя от метафизических рассуждений о природе реального к исследованию и доказательству логичными научными методами формулируемых принципов. 18 Описываемым в гносеологии и логике процедурам, методам, приемам, законам мыслительной деятельности философы и ученые нового времени придают всеобщее значение в той мере и постольку, поскольку субъекты ставят идентичные познавательные задачи и исследуют аналогичные объективно-предметные ситуации. Ведутся споры о природе и объективности человеческих ощущений. Локк разграничивает первичные и вторичные качества, что имело большое значение для научного познания, Декарт ставит под сомнение эффективность опыта при поиске достоверных знаний. «Очищение» разума от всего субъективного, временного, относительного понимается им как всеобщая процедура методологического характера [45, 38]. Вместе с тем уже классическая философия разрабатывала некоторые проблемы, касающиеся анализа процесса познания и его результатов в связи с социальными условиями жизни общества, то есть в ее рамках вырабатывались некоторые предпосылки социально-философского анализа науки. В ряде случаев мы обнаруживаем у этих философов очень важные социально-психологические констатации исторического, социологического и социально-психологического исследования науки. Тем самым в классической философии нового времени была в известной степени выявлена возможность исследования научного знания не только в гносеологическом, но и в социально-философском аспекте [83, 24]. Гносеологический анализ в известной степени требует отвлечения от социальной детерминации процесса познания. Следует отметить, что «отвлечение» в любой науке вообще является компонентом важного процесса – выделения особого «среза», подхода по отношению к целостной реальности и 19 взаимосвязанным явлениям. Наука не развивается и не может развиваться иначе. Однако отвлечение от социальных условий, которое в определенных границах вполне оправдано, требует более внимательного анализа. Что реально имеет место в случае отвлечения гносеологии от фактов и процессов социальной детерминации знания? Гносеолог (и логик) оставляют в стороне определенный социальный «контекст» и социальные предпосылки познавательных процессов и делают это, опираясь на вполне реальные основания. Ведь в познавательных механизмах и способах связи элементов знания наличествует относительное постоянство, существуют «константы», независимые от варьирующихся, изменяющихся социальных условий. Используя понятия науки, индивид должен осуществлять ряд необходимых, обусловленных также и структурой объекта последовательных мыслительных операций, которые по существу не зависят от особенностей конкретной социальной ситуации и от индивидуально-психологических, а также конкретно-социальных особенностей самого субъекта. Результаты наблюдений и размышлений над этими относительно устойчивыми мыслительными механизмами и процессами в гносеологии и логике формулируются в виде законов и принципов познавательного процесса, а также в виде логических законов и принципов. Общественная обусловленность процесса познания в этом случае остается в тени, на заднем плане, но лишь до известного времени и определенного предела. В наши дни совершенно явной стала тенденция, подспудно влияющая на развитие всей философии нового времени, отражающая тезис о том, что гносеология и социальная философия под влиянием изменения условий 20 развития науки и под воздействием более зрелого «самосознания» науки движутся «навстречу друг другу», взаимно обогащаются, хотя и остаются относительно самостоятельными способами анализа. Философы XX столетия начинают рассматривать научное знание как совокупность связанных между собой высказываний в аспекте семантики, синтактики и прагматики. Они утверждают, что существует тесная связь между семантикой и проблемой корреспондентской истины; семантикой и проблемой правил логических выводов; прагматикой и проблемами мотивов, интенций, ценностей [52, 164]. Фреге, Рассел, Витгенштейн приложили много усилий для того, чтобы определить связь между семантикой и синтактикой. Фреге и Рассел были первоклассными логиками, а не исследователями природы. В их трудах доминирует логика и делается вывод о том, что наука – это хорошая логика. В этом же ключе рассматривает проблему и Витгенштейн. В своем «Логико-философском трактате» он устанавливает полное соответствие между структурой логики и структурой мира [52, 64]. Неопозитивизм в лице Шлика, Нейрата, Рейхенбаха и Карнапа остро поставил вопрос о выработке понятия научного знания. Наука рассматривается неопозитивистами в контексте ее открытий. Главная идея, на первый взгляд, кажется простой. Научные знания требуют опоры на экспериментальные факты. Но возникает вопрос: как перейти от знания об отдельных фактах к более общему знанию, к теории. С помощью индуктивного метода, который по определению призван обеспечить упомянутый переход. В области экспериментальных наук неопозитивизм, руководствуясь идеей истины, настаивал на актуальности верификации – проверки научного знания. Для 21 неопозитивистской концепции науки характерны: фактуализм, индуктивизм, верификационизм. Следует заметить, что неопозитивизм встретил резкое оппонирование со стороны еще одного позитивизма – постпозитивизма, одним из представителей которого является К. Поппер. Поппер – антииндуктивист, он считает, что индукция бессильна в достижении обобщенного теоретического знания. Но последнее существует, следовательно, оно выдвигается учеными в качестве свободного изобретения, гипотезы, предположительного знания. Жизнь гипотетического теоретического знания регулируется в основном нормами дедукции. Дедукция приводит к научным высказываниям, которые сопоставляются с экспериментальными фактами. Последние способны фальсифицировать гипотетическое знание, опровергнуть правомерность его использования. Истинность теории недоказуема, ибо то, что сегодня истинно, завтра оказывается уже опровергнутым. Научное знание, – делает вывод К. Поппер, – эффективно и правдоподобно, но не истинно [101, 164]. Совсем по-иному, чем аналитика, рассматривает науку феноменология. Если для аналитиков сердце науки состоит из языка и практики (гипотезы и эксперимента), то для феноменологов эта роль заключается в осознании смыслов, эйдосов. Согласно феноменологии единственный доступ к смыслам дает анализ сознания, которое направлено на познаваемый объект, какой природы он не был бы. На этой основе конструируется синтетическое многообразие переживаний с присущими ему инвариантами, постигаемыми в акте интеллектуальной индукции. Эти взгляды ярко продемонстрировал один из неоспоримых лидеров феноменологии Эдмунд Гуссерль. Он утверждал, что в мире, 22 воспринимаемом сознанием, корневая система которого находится в повседневном опыте, в жизненном мире человека, принципиально осуществима универсальная индуктивность (усмотрение в отдельных актах сознания идеального). Если это отрицать, подчеркивал Гуссерль, то невозможно объяснить как открытие научных положений, так и обоснование их истинности [43, 158]. По Гуссерлю, научное познание, как минимум, состоит из двух слоев, потому что оно непременно предусматривает уровень первоочередностей: 1) исходные впечатления от изучаемых объектов; 2) уровень идеальных очевидностей. Если к этому прибавить еще язык и практику, то получается структура, состоящая из четырех слоев. Гуссерль глубоко осознавал факт взаимной совместимости слоев, составляющих мир человека, в том числе негативные последствия их отделения друг от друга. Он считал, что отсутствие движущих сил между жизненным миром идеальных сущностей знаменует собой кризис техногенной цивилизации. Получается, что не наука губит человека, а игнорирование подлинного статуса науки ставит на повестку дня проблему выживания человека. Наука – это не только мир идеальных сущностей, но это еще и путь к достижению этих сущностей. При отсутствии последнего наука выступает в голой традиции – математизации, формализации и технизации. Такая наука не очень дееспособна, так как она лишена жизненности в результате абстрагирования от мира первоочередностей. Феноменологическое направление философии науки нашло свое развитие и в трудах Мартина Хайдеггера [140]. Главный вопрос, интересующий Хайдеггера, состоит в определении сущности науки, в частности науки Нового 23 времени. Для этого, считал он, необходимо уяснить содержание действительного и теории. Действительное проявляет себя в статусе предмета, то есть того, что противостоит человеку. Следовательно, по мнению Хайдеггера, наука – это конструирование и навязывание миру схемы предметного противостояния в соответствии с определенными методами формирования картины мира как совокупности представлений. Философия науки Хайдеггера в том виде, в каком она изложена, может оцениваться двояко: либо как призыв к отмене науки, либо как призыв к наполнению ее жизненным смыслом за счет творческого осмысления стоящих перед ней задач. Актуальной нам представляется вторая оценка. В таком случае предупреждения Хайдеггера отнюдь не беспочвенны и вполне справедливо направляются против широко распространенных односторонних пониманий науки. К сожалению, сам Хайдеггер также не безгрешен. Критикуемое им понимание науки, вопреки его мнению, не является абсолютной истиной. Он мыслил себе науку как форму опредмечивания мира, которая находится в антагонизме с творческим осмыслением. Думается, упомянутый антагонизм представляет собой сильное преувеличение недостатков господствующего научного стиля. Хайдеггер не замечал, что, будучи категоричным противником всякого морализирования, он по отношению к науке встал как раз в позу ментора. Наука богаче, чем считал Хайдеггер. Освобожденная от малообоснованных морализмов его философия смотрится как своеобразный и яркий эскиз становления науки и существа этого процесса. Несколько в ином ракурсе рассматривают феномен науки представители постмодернистского направления в философии. Наука понимается ими как обеспечение власти к эмансипации, воли к освобождению от всего, что угрожает человеку: от 24 техники, меркантильности, тоталитаризма и т. д. Например, в схематике Фуко наука замыкает собою цепочку: дискурсивная практика – знание – наука [138, 183]. Дискурсивная практика и знание шире науки. Научным является не всякое знание, а лишь такое, которое подчиняется определенным законам построения пропозиций (предложений). Фуко выделяет четыре порога знания, к которым относятся: уровни позитивности, эпистемологии, научности и формализации [138, 185–186]. Тем самым обозначены и наука, и ее окружение. Философия науки Фуко состоит в том, что он, обратившись к необъятной области дискурса, подверг тщательнейшему археологическому анализу “сомнительные в научном отношении дисциплины типа психиатрии, медицины, юриспруденции”. Если бы Фуко обратился непосредственно к корпусу устоявшихся наук, то вряд ли ему удалось выразительно представить новизну своих воззрений. Дискурс устоявшихся наук кажется более самоочевидным, чем дискурс дисциплин, проходящих стадию становления. Изучая последние, Фуко на личном опыте показал, что значит работать в археологическом стиле. Здесь привычные схемы научного обоснования заменяются кропотливой работой историка соответствующего дискурса. Археологическая история науки – это, прежде всего, история науки, история образования в качестве аттрактора, то есть притягивающего центра, дискурса научного знания. Было бы, однако, неверно считать археологию науки всего лишь историей идей, которую, такова практика научной жизни, очень часто либо не знают, либо позабыли. Археология науки требует постоянной реактивации исторических сведений. Именно эта реактивация придает науке жизненную свежесть, 25 широту горизонтов и избавляет от сведения ее к серой схематике. Обратимся теперь к пониманию науки в рамках так называемого конструктивного постомодернизма. Образцовой в этом отношении является глава 13 книги Лиотара «Состояние постмодернизма» [74, 131–148]. В этой главе, которая озаглавлена «Постмодернистская наука как поиск нестабильности», Лиотар, ссылаясь на теоремы Геделя в математике, квантовомеханические представления в физике, теорию катастроф и информатику, утверждает, что великие открытия XX века говорят о достижении стадии так называемой постмодернистской науки. Заканчивая главу своей книги о постмодернистской науке, Лиотар подчеркивает, что « … ученый – это, прежде всего, тот, кто рассказывает истории, но потом должен их проверять» [74, 148]. Рассмотренные выше модели философии науки составляют основу для дальнейших раздумий относительно феномена науки. Каждый раз, отвечая на вопрос, что такое наука, философы вынуждены обращаться к проблеме сущности науки, ее взаимодействия с практикой, ответственности ученых за результаты своей деятельности. Подобные вопросы нашли свое освещение и в работах украинских философов. Например, проблемы определения феномена науки и анализа ее роли в развитии человеческой цивилизации поднимаются С. Крымским [69]. В. Лукьянец акцентирует внимание на парадоксальности фундаментальной науки коллайдерного века [75]. Н. Киселев исследует мировоззренческие и этические стороны научной деятельности [62]. Что же такое наука? Следует сказать, что наряду с искусством, моралью и предметной деятельностью человека наука – это важнейшая среда жизнедеятельности общества. 26 Феномен науки и ее статуса многократно анализировался и пересматривался с самых различных точек зрения. И почти во всех случаях одним из центральных вопросов был вопрос, что означает само понятие «наука»? Где граница между истинной наукой и ложной? Как истолковать то, что говорят ученые? Как узнать, является ли сказанное ими непреложной истиной или это просто подходящая для данного момента теория, на смену которой может прийти другая? Это лишь небольшой перечень вопросов, которые рассматривает философия науки. Стоит только заглянуть поглубже, проследить ее связь с исследованиями и экспериментами ученых, как круг таких вопросов станет значительно шире. Наука традиционно работает с фактами, с данными об окружающем нас мире, полученными в ходе опытов и изысканий. Ведь само слово «наука» означает «научение знанию». Наука дает конкретные знания о чем-либо, а не формирует расхожее мнение по какому-то вопросу. Мы понимаем, что обретение научного знания предполагает оперирование фактами, характеризующими определенные явления, выработку научной гипотезы (теории), объясняющей то или иное явление и постановку эксперимента для доказательства выдвинутой теории. Многие утверждают, что научные теории не могут претендовать на абсолютную истинность, что в них всегда присутствует элемент допущения [131, 6]. Но если это так, то как объяснить наличие фундаментальной основы знаний, на которых строилась наука в последние четыреста лет? Обобщая наши размышления относительно определения феномена науки, скажем, что наука может быть классифицирована как высокоспециализированная деятельность 27 человека по выработке, систематизации и проверке знаний с целью их высокоэффективного использования. Наука – это знание, достигшее оптимальности по критериям обоснованности, достоверности, непротиворечивости, точности и плодотворности. Знание, не достигшее по указанным критериям (их список можно расширить) необходимой зрелости, назвать наукой нельзя. В. Канке в книге «Основные философские направления и концепции науки. Итоги XX столетия» в подтверждение данного тезиса приводит следующий пример. Почему тела падают к Земле? Североамериканские индейцы объясняли этот феномен взыванием духа матери Земли к духам, заключенным в телах. Аристотель полагал, что все тела стремятся к своему естественному месту. Ньютон постулировал наличие сил взаимопритяжения. Эйнштейн считал, что таких сил нет, а тела просто движутся по линиям искривленного пространства-времени. Предсказательная сила уравнений Эйнштейна и Ньютона такова, что по ним вычисляются орбиты планет, комет, искусственных спутников Земли и многое другое. Существенно по-иному обстоят дела в случае воззрений индейцев и Аристотеля. Их предсказательная сила очень ничтожна, и они не нуждаются в лабораторных подтверждениях. И В. Канке делает вывод: если концепции Ньютона и Эйнштейна при всем своем различии подпадают под критерии научности, то воззрения Аристотеля и североамериканских индейцев таковыми назвать нельзя [52, 157]. Таким образом, наука локализуется в поле производства определенного знания, не любого, а, как подчеркивал Фуко, подчиняющегося нормам связанности, проверки и практической эффективности [138, 185]. Само знание Фуко определяет “… как то, о чем можно говорить в дискурсивной практике”. Знание 28 называют вполне оправданно научным тогда, когда оно выступает элементом определенной связанности, последнюю во всей ее полноте называют наукой» [138, 185]. С. Крымский характеризует науку как производство и систематизацию знаний о закономерностях всех явлений и процессов средствами теоретического обоснования, эмпирического испытания и проверки познавательных результатов с целью раскрытия их объективного содержания (истинности, достоверности, интерсубъективности) [69, 8]. Делая вывод из приведенных выше трактовок феномена науки, можно сказать, что наука представляет собой сложную систему гносеологических процессов, идеалов, подходов, цепь онтологических представлений вместе с механизмами ее социальной организации. Идеалом науки является строгость (наличие стандартов достоверности), доказательность, интерсубъективность знания, направленность на увеличение прогностической силы теорий, их эвристичности и практической эффективности. К базовым принципам науки относятся детерминизм, то есть признание объективных законов; идея элементаризма (наличия исходных составных единиц типа атомов, чисел, химических элементов, биологических видов или архетипов) и трансформизма (определения объектов путем анализа их изменений); требование воспроизводства исследуемых эффектов при соответствующих условиях; каноны рационализма с его допустимостью интеллектуальной размеренности бытия и всевластия разума, высшими инстанциями которого есть логика и математика; признание ценности истинных результатов познания; наследование его наивысших достижений. Следует иметь в виду, что в самой науке недостижима стерильная чистота, то и дело, особенно при новациях, здесь 29 обнаруживаются элементы ненаучности. Структурными составляющими ненаучности являются нерациональность, обыденное знание, квазинаука, анормальная наука, антинаука, и, наконец, даже лженаука. Науку, как было уже сказано, принято считать оплотом рациональности, которой противостоит нерациональность (иррациональность). В действительности же наука является оплотом как научной рациональности, так и научной иррациональности (к которой относятся научная интуиция, воображение, творчество). Обыденное знание, то есть знание, используемое в обиходе, может быть как научным, так и ненаучным, все зависит от уровня научной компетенции индивида. Квазинаука – это мнимая, ненастоящая наука. Так называемая лысенковская сельскохозяйственная наука – типичный ее образец. Анормальная наука – это наука вне норм, принятых современным научным сообществом. Но вне научных норм нет науки. Претенденты на статус анормальных наук, например, дошедшая до нас от седой древности астрология, как правило, мало отличающаяся от квазинаук. Анормальность, строго говоря, имеет два смысла: отказ от норм или же их трансформация. Когда физик Нильс Бор требовал «сумасшедших идей», то он имел в виду отнюдь не отказ от экспериментального обоснования. Новация – судьба всех наук, но не каждая новация является научной. Антинаука – это обскурантизм, крайне враждебное отношение к науке. Надо сказать, что антинаука является измышлением людей, малосведущих не только в науке, но и в культуре вообще. В этом смысле вполне оправданной можно считать критику сциентизма, абсолютизации значимости науки в обществе, но не науки как института жизнедеятельности 30 общества. Всегда надо иметь в виду следующее: ученый может быть злым человеком (парадокс Сократа), но не потому человек зол, что ученый. Лженаука, – как заметил В. Канке, – это ругательство, используемое людьми не лишенными дурных наклонностей [52, 158–159]. Например, вплоть до начала 50-х годов XX ст. в СССР лженаукой называли кибернетику. Но среди наук нет лженаук. В этом разделе мы отметили, что осознание феномена науки, ее места и роли в обществе привлекало внимание мыслителей и ученых, начиная с эпохи античности. В этой связи можно выделить два аспекта в подходах к рассмотрению данных вопросов. Внутренний, имеющий отношение к установлению устойчивой целостности способа познания в той или иной сфере научной деятельности, и внешний, связанный с определением и обоснованием места науки в обществе. Внутринаучное понимание – это процесс утверждения и увязывания полученного знания об объекте со всем исторически накопленным знанием. В древнегреческой философии Сократ, Платон, Аристотель на основе собственных наблюдений за внешним миром выдвигали теории, объясняющие природу вещей. По сути это были первые ученые на Западе. В эпоху Возрождения, а затем и Реформации в Европе утверждается значимость человеческого разума, его способность оспаривать сложившиеся представления. Развитие науки в такое время происходит на основе новых идей. Бэкон, Коперник, Галилей, а позже Ньютон заложили основу для перехода от метафизических рассуждений о природе реального к исследованию и доказательству логическими научными методами формулируемых принципов. Для современной науки характерен способ понимания, обеспечивающий единство ценностных и когнитивных 31 элементов познавательной деятельности. Поэтому мир в глазах современного ученого – не просто статичный пласт реальности, но живое динамичное целое, включающее многообразие взаимодействий, в котором переплетены причина и следствие, цикличность и спонтанность, упорядоченность и деструкция, силы добра и зла, гармонии и хаоса. Большую помощь в этом «узкому ученому» оказывают философы, ибо философия всегда стремилась выяснить исходные предпосылки всякого знания. Она направлена на выявление таких достоверных основ, которые могли бы служить точкой отсчета и критерием для понимания и оценки остального (отличия истины от мнения, эмпирии от теории, свободы от произвола, научного понимания мира от искаженных представлений о нем). 32 Раздел 2. Наука как опредмеченное знание Чтобы постигнуть столь сложное и многообразное явление, как наука, умственный взор обращается сначала к тому, что выступает в качестве материализованной науки, к тому, что подвергается непосредственной оценке и измерению, к мощи практических приложений науки, то есть прежде всего к технике. Но и техника, и наука имеют своим истоком нечто общее, это общее – труд в своей исторической и простейшей, примитивной форме. Форма бытия общественного предмета содержит момент внешней целесообразности, основное содержание которой – репродуктивная деятельность человека, ограниченная целью, «заданной» прошлым историческим движением, и момент творческой самореализации человека, ставящего и осуществляющего (опредмечивающего) новые цели. Именно последний момент является основой для возникновения аксиологических свойств общественного предмета, его конкретно-исторических модификаций как результата материализации знаний. Таким образом, можно сказать, что основой ценностных свойств общественного предмета является не всякая, а именно творческая деятельность, включаемая (опредмечиваемая) в нем. Именно творческая деятельность, опредмечиваемая в общественном предмете, связана с созданием материальных и духовных ценностей, обладающих новизной и общественной значимостью. Логические функции, связанные с процессом труда в материальном производстве, неизбежно включают в себя как накопление, так и постоянную переработку, использование 33 необходимой информации и знаний. Сюда относятся сведения о запросах и потребностях людей и общества в материальных благах, их движении, о материалах и процессах природы, которые могут быть использованы для получения той или иной продукции, о средствах труда, их изготовлении и использовании, о самом человеке, его возможностях и роли в процессе труда, наконец, об организации и последовательности самого этого процесса, повышении его эффективности. Если пользоваться современной терминологией, то можно сказать, что уже на ступени выдвижения цели и соответствующего программирования трудового процесса создается необходимость в обширном комплексе знаний, социальноэкономического, естественнонаучного и технического характера. Эти знания необходимы и при выполнении других информационных функций, тех, которые связаны уже с практической реализацией намеченной программы, осуществлением функций контроля и управления, общего и непосредственного регулирования производственного процесса. Можно сказать, что здесь действуют два потока информации: один идет от непосредственной материальной деятельности в производстве к идеальному моделированию последующей деятельности; он дополняется сведениями о потребностях общества, о социально-экономических условиях производства, а также знаниями о явлениях и законах природы, полученными вне производства. Другой поток информации имеет обратное направление и в конечном счете связан с материализацией накопленных знаний, построенных на них идеальных моделей трудового процесса. Здесь необходимо заметить, что сама наука возникла значительно позже материального производства и не сразу созрели объективная необходимость и условия для последовательного замещения наукой тех эмпирических знаний, 34 на которых долгое время базировалось материальное производство. Это зависело от уровня развития всего общества, его потребностей, от состояния самого производства и науки. На ранних этапах истории и в периоды господства ремесленного и мануфактурного производства эмпирические знания, накопленный опыт были достаточны для осуществления производства. Состояние средств труда и технологии, опиравшихся преимущественно на индивидуальное мастерство и навыки, опыт и искусство, не требовали большего. Но если развитие животного мира происходит преимущественно путем приспособления к окружающей природе собственной природы животного, то развитие мира homo sapiens идет в основном путем приспособления природы к своей собственной природе. Конечно, животное тоже в некоторой мере изменяет природу, приспосабливая ее к своим нуждам (гнезда, муравейники, норы и т. д.). Но эти формы изменения природы законсервированы, они, закрепляясь в инстинкте, передаются по наследству, без существенного изменения. Определенный вид птиц, например, строит свои гнезда по такому же образцу, как строили их предки тысячу лет назад. На изменение внешних условий животное реагирует либо изменением своей организации (окраска тела, смена оперения, снижение температуры тела и т. д.), либо инстинктивным приспособлением (спячка, перемещение в другое место). При этом формы приспособления природы остаются практически неизменными. Во взаимодействии животного и природы активно изменяющейся стороной является природа животного. Взаимодействие человека и природы, напротив, развивается прежде всего в сторону окружающей среды. Конечно, в процессе этого изменения человек изменяет и свою собственную природу, но это изменение носит функциональный 35 характер. В то время как за всю человеческую историю общее строение органов человека, его физиологическая организация не претерпели существенных изменений, мир преобразованной природы приобрел планетарные масштабы и продолжает расти все ускоряющимися темпами. Будучи простым моментом процесса труда, целесообразная деятельность человека может быть подразделена на моменты. Это, во-первых, целеполагание и реализация цели. Последняя состоит из информационно-познавательной деятельности (познание явлений и законов природы), идеальноконструктивной деятельности (создание идеальной модели будущего реального результата) и реально-конструктивной деятельности (непосредственное, практическое воплощение цели) [131, 62]. Во всех этих моментах участвуют как духовные потенции человека: воображение, интеллект, воля, так и его физические потенции: работа мышц, рук, корпуса. Необходимо, однако, отметить, что так выглядит целостный трудовой акт в эпоху первобытного синкретизма. Позднее каждый из моментов реализации цели превращается в область особой деятельности, в свою очередь, расчлененную на множество дифференцированных видов труда. Информационнопознавательная деятельность отпочковывается как сфера фундаментальной, теоретической науки, идеальноконструктивная – становится уделом прикладных наук. Деятельность, если это человеческая деятельность, не существует без мышления. В то же время мышление не существует вне деятельности. В этой связи наука развивалась в силу двоякого рода объективных предпосылок. Первой предпосылкой было то, что логические функции, выполняемые в процессе материального производства, по времени и своему характеру в принципе могут быть отделены от самого этого 36 процесса, от практики, и в известных условиях, когда возникает почва для обособления, эта возможность реализуется. Вторая причина связана с тем, что любое новое общественное явление, каким явилась и наука, уже в процессе своего становления обретает относительную самостоятельность, развертывает свои специфические функции и развивается по законам не только внешней, но и внутренней детерминации. Как известно, на ранних стадиях развития науки познавательная деятельность человека ограничивалась преимущественно накоплением, описанием и первичной группировкой опытного материала, его систематизацией. В собственном смысле слова наука возникает тогда, когда ей становится доступно осуществление функций объяснения и обобщения, имеющих целью проникновение в сущность тех или иных явлений и процессов, раскрытие их закономерностей, а также функций программирования (предсказания). Еще Аристотель утверждал, что познание мира происходит через постигаемый разумом опыт. Он считал, что явления, или феномены, следует изучать, а не отворачиваться от них. Аристотель дифференцировал различные области знания и разделил их на виды. Он ввел в научный оборот понятия пространства, времени и причинности. Основу вещей, по Аристотелю, составляют следующие четыре причины: 1) материя (лежащий в ее основе физический субстрат); 2) форма (природа, облик или замысел – то, что отличает статую от куска мрамора, из которого ее изваяли); 3) действие, или начало движения (то, что вызвало их появление; это наше привычное понимание понятия «причина»); 4) цель (замысел, намерение) [131, 22]. Для полного описания предмета необходимы все четыре причины. Недостаточно сказать, как он функционирует и из чего 37 сделан, необходимо придать ему некую цель, или смысл, причем объяснить не только «что он есть такое» или «чему он подобен», но и «что вызвало его» и «для чего он». Все великие греки эпохи античности известны как философы-мыслители, а не как ученые, а то, что мы именуем древней наукой, в действительности было натурфилософией – общей наукой о мире, учением, объединяющим знания человека об объективном мире и о самом себе. Но среди великих того времени особо выделяется личность Архимеда. Его идеи и практические опыты заложили основы для обретения наукой способности давать ориентиры практике с гораздо большей точностью и эффективностью, чем любые другие формы познания. Более всего Архимед известен тем, что открыл закон о силе, действующей на тело, погруженное в жидкость или газ. Ему также принадлежит изобретение рычага и ворота, используемых в военных целях. Архимед создавал катапульты и устройства для вытягивания судов из воды. Наведя с помощью зеркал солнечные лучи на римские корабли, штурмовавшие Сиракузы, он поджег их. Таким образом, уже Архимед подавал примеры перехода познания на новую ступень – к выполнению практических функций, то есть к опредмечиванию знания. Проходили столетия, человек внешне как будто не менялся от поколения к поколению, у него по-прежнему имелось только две руки и не очень могучие мышцы, но с каждым воплощением научной идеи его могущество возрастало, сила его рук удесятерялась, процесс взаимодействия с природой существенно изменился. Человек передал свою функцию орудию и взамен ее получил новую – управление орудием труда. Человечеству пришлось долго ждать, прежде чем функция управления орудием труда (инструментом) была, в 38 свою очередь, передана технике: это стало возможным только с возникновением машинного производства. Но прежде чем говорить о машине как о феномене материализации знаний из самых разных областей, остановимся на анализе событий, предшествующих этому явлению. Наука не может возникать из набора отдельных наблюдений. Ведь даже плот получается из бревен лишь при помощи связок. Так что же превращает ненауку в науку? Уточним – речь пойдет о точных науках. Потому что только в случае точных наук недостаточность опытных знаний является катастрофичной. В других же случаях любые описания и систематизация фактов уже сами по себе представляют научную ценность. Например, ботаника и зоология были настоящими науками еще тогда, когда их содержание ограничивалось описанием и классификацией животных и растений. Главными задачами ученого всегда считались наблюдение, систематизация и осмысливание наблюдений. Это понимали уже древние философы. Аристотель положил это в основу науки [106, 22]. И преуспел. Преуспел в ботанике и зоологии, в грамматике и логике. Но не в физике. Здесь он оставил потомкам в наследство преимущественно заблуждения. Ибо, умея наблюдать и описывать наблюдаемое, он не научился отделять в увиденном главное от второстепенного, общее от частного. Так возникла его механика, основанная на уверенности в том, что скорость пропорциональна силе, что тяжелые тела падают быстрее, чем легкие [106, 22]. И все это было возведено в абсолют, столетия тяжким грузом сковывало науку. И ведь трудно было усомниться в очевидных фактах: две лошади действительно везут повозку 39 быстрее, чем одна; камень действительно в своем падении обгоняет лист, упавший с дерева. Первым, кто нашел в себе мужество не только усомниться, но и проверить – не только проверить, но и отстаивать новую истину, был Галилей. В отличие от Аристотеля он не только наблюдал явления природы, но и ставил специальные опыты, получив таким образом возможность самому задавать вопросы природе. Галилей стал преобразователем «ненауки» в «науку» не только потому, что он впервые начал, в отличие от Аристотеля, систематически ставить опыты, но и заложил фундамент для материализации научных знаний, приложения их в технике и технологии производства. Связь науки с практикой так или иначе существует постоянно. Практика всегда вторгается в процесс познания, выступая в качестве его основы и критерия истины. Но только на высокой ступени развития практики возникают условия для материализации знаний, добытых наукой, для их опредмечивания. Развитие предметного производства, базировавшегося на мануфактурном производстве, было сопряжено со значительным и быстрым ростом торговли, товарно-денежных отношений, общественных потребностей в материальных ценностях. Это вызвало необходимость в ускоренном прогрессе производства, революционизировало его и явилось важнейшей социальноэкономической предпосылкой перехода к машинному производству. В этих условиях стараниями многих одаренных ученых в разных областях знаний европейская наука не только быстро продвигалась вперед в теории, но и приобретала прикладной характер. Достижения естествознания и математики подготовили почву для целой «лавины» открытий и технических 40 изобретений XVIII–XIX ст., что стало предпосылкой будущей промышленной революции. Началом было создание паровой машины. Первую действующую паровую машину изготовил английский техник Томас Ньюкомен в 1711 году по заказу некоего Бэка для подъема воды из шахты [106, 45]. В 1763 г. унтер-шихт-мейстер Колывано-Воскресенских заводов Иван Ползунов начал работать над созданием «огнедействующей машины» для привода воздуходувок железоплавильных печей. Ни машина Ньюкомена, ни машина Ползунова не были паровыми машинами в полном смысле этого слова. Они действовали при помощи пара, но работу в них совершал не пар, а давление воздуха, по существу это были предки паровых машин. Создателем современной паровой машины стал Джеймс Уатт, усовершенствовавший машину Ньюкомена. Такие машины начали широко применять в текстильной и других областях промышленности. «Революцию пара» продолжили американский изобретатель Роберт Фултон, создавший в 1806 году колесный пароход, и английский конструктор Джордж Стивенсон, построивший в 1814 году первый паровоз. В 1825 году под его руководством в Англии создается первая железная дорога [128, 37]. Так, ценой настойчивых усилий многих изобретателей дошла до практического применения паровоздушная машина, в которой реализовались исследования Торричелли, Паскаля и Бойля, а также впечатляющие опыты Герике, направленные на развенчание мифов, дошедших к ним из книг древних авторов. Одним из таких мифов было учение Аристотеля о том, что природа боится пустоты. Аристотель этим объяснял сцепление тел, действие всасывающего водяного насоса и многое другое. Торричелли, проводя опыты с заполненной 41 ртутью стеклянной трубкой, заметил, что высота ртутного столба иногда изменяется. Постепенно он пришел к убеждению о том, что столб ртути, как и столб воды, удерживается давлением воздуха, которое возможно не всегда постоянно. Паскаль не только повторил опыты Торричелли, но пошел дальше. Он поместил прибор Торричелли в сосуд и откачал из него воздух. Высота столба ртути падала по мере работы насоса. Так Паскаль устранил сомнения в правоте догадки Торричелли. Герике больше всего известен своими опытами с магдебургскими полушариями, наглядно показавшими, сколь велико давление воздуха. Он изобрел превосходный воздушный насос, потомки которого до сих пор встречаются в научных лабораториях. Бойль усовершенствовал насос Герике, сделав его более удобным и провел множество наблюдений, установив, в частности, закон, честь открытия которого он разделил с Мариоттом, – закон, показывающий, как изменяется давление газа в сосуде, если изменить его объем. Мы привели только один пример, показывающий, как в XVIII–XIX ст. научное познание все теснее соединялось с развитием техники и промышленной практики. Начиная с XVIII ст., значительно повышаются удельный вес и роль технического знания и прикладных отраслей естествознания. В этот период быстро прогрессируют и теоретические исследования фундаментальных проблем математики, физики, химии и биологии. Естественно, фундаментальные исследования нельзя противопоставлять прикладным. Каждая из этих сфер оказывает живительное воздействие на другую. И только их органическая взаимосвязь является предпосылкой достижения оптимальных результатов, опредмечивания научного знания. 42 Естествознание включается в производство, поскольку последнее основано на использовании объективных законов природы. Происходит это преимущественно через технические науки, а также через другие научные дисциплины, в том числе связанные с изучением самого человека, живой и неживой природы. Исторические рамки используемых в производстве естественнонаучных знаний расширяются и нет никаких особых причин, порожденных самой природой естествознания или производства, которые могли бы сколько-нибудь жестко ограничивать этот процесс. В начале XX века связь науки и техники становится более тесной. Если в некоторых сферах, например, связанных с двигателями, инженерная работа могла покоиться на теоретических основаниях, выработанных наукой в этом и предшествующих веках, то в других технический прогресс покоился на современных или самых последних научных открытиях, как, например, в случае с радио (Маркони, 1895 – 1907) и с вентилем Флеминга (1904), которые были тесно связаны с работами Максвелла по электромагнетизму. Другим примером является химия, где разработка периодической системы (Менделеев, 1871) и развитие основных теорий химических соединений (Кекуле, 1858–1866) подготовили фундамент для того, что должно было стать первой отраслью промышленности, «основанной на науке» [18, 154–155]. При этом техника выступает не просто как человеческая деятельность и человеческий продукт, но как нечто, отвечающее требованиям бытия и являющееся его продуктом [139, 74]. Параллельно происходит становление нового типа общественного производства, человека, новой системы культурных ценностей. Следовательно, продукт научной 43 деятельности, как и продукт человеческой деятельности вообще, образует специфический общественный предмет. В продуктах научного производства (идеях, знаниях, системах знаний) опредмечивается творческая сущность общественного человека в его отношении к природе, что выражается в познавательно-исследовательских функциях науки, и в его отношении к другим людям, что проявляется в социально-культурных функциях науки; если первые функции – результат опредмеченных в продуктах научного труда теоретико-познавательных целей и интересов общественного развития – выражают степень овладения силами природы (или социальной природы, общественными процессами, если говорить об обществознании), достигнутый уровень научнотехнического прогресса, то вторые, воплощая социальноэкономические, политические, нравственные, эстетические интересы общества, свидетельствуют о характере общественного прогресса в целом [39, 104]. Творческая самореализация человека в научном труде, развивающего и присваивающего свои собственные сущностные силы, полагает науку как элемент культуры в качестве социальной ценности. Далее, поскольку наука образует необходимое звено, связывающее человека с человеком в процессе исторического развития, ее аксиологические свойства как общественного предмета возникают из общественных отношений по поводу производства научных знаний. Поэтому всеобщая сущность ценности науки как элемента человеческой культуры – общественные отношения как обмен творческой деятельностью в процессе создания научного знания и опредмеченные в нем общественные отношения в процессе использования научного знания для нужд общественного развития. Ценность науки, следовательно, существует в той 44 мере, в какой она служит прогрессивным целям исторического развития. Но характер самого опредмечивания сущности науки, как и способ ее последующего освоения, определен социальными целями деятельности, образующими конкретно-историческую форму развития научного знания, определяемую, в свою очередь, социально-экономическими отношениями и культурноисторическими особенностями того или иного общества. Так, например, в античном обществе наука имела в виду прежде всего человека как высшую ценность, служила орудием изменения его духовного мира, средством расширения границ видения мира и самоутверждения в нем. В наши дни огромные успехи наук порождают множество сложных проблем морального плана. Дело дошло до того, что человек стал распространять свой контроль на собственную эволюцию и стремится не только поддерживать себя, но и совершенствовать и изменять свою природу, отталкиваясь от собственного понимания ее сущности. В этой связи возникают вопросы: имеем ли мы право делать это, обладаем ли соответствующей квалификацией для такого творчества? Есть ли моральное право экспериментировать с будущими человеческими существами ? [62, 17]. Еще в середине XX ст. Дж. Бернал писал: «Долгое время наука была одновременно и благороднейшим цветком человеческого разума, и наиболее многообещающим источником материального благосостояния, события последних двадцати лет не только создали различные взгляды на науку в кругах широкой общественности, они глубоко изменили отношение самих ученых к науке и даже вошли в плоть научной мысли» [3, 116–117]. Сейчас в обиход входит понятие «коллайдерный век». Данный термин подразумевает новую эпоху, начало которой положил запуск 45 Большого Адронного Коллайдера [75, 3]. С одной стороны, это событие открывает широкие возможности для получения новых и более точных знаний о Вселенной: ее происхождении, эволюции, зарождении и развитии жизни и т. д., с другой стороны, этот запуск превратил мировое общественное мнение в фейерверк непримиримых позиций по вопросу об угрозах человеческому бытию, которые может породить грядущая практика экспериментирования на этом и последующих за ним суперускорителях элементарных частиц. Таким образом, если рассматривать научное производство только со стороны его результатов – полученного знания, системы знаний, то обнаружится, что социальная ценность науки с точки зрения опредмечиваемости ее результатов в разные эпохи менялась. В периоды античности и средневековья познавательная деятельность человека сводилась к выработке общего представления о мире. В новое время наука выходит на практику, и через нее происходит опредмечивание добываемых знаний. В наши дни, при сохранении актуальности двух первых компонентов, особую значимость приобретает этическая сторона научной деятельности. Колоссальный прирост знаний, произошедший за последние сто лет, привел к тому, что если человек не сосредоточит свое внимание на той или иной сфере науки, то ему становится тяжело уследить за последними научными движениями и, что очень важно, ему становится тяжело осознавать значение постоянно возрастающего потока информации. С одной стороны, подобная ситуация не может не утешать, поскольку она является последствием одного из поражающих воображение феноменов современности – фантастического прогресса науки и техники. Но вместе с тем 46 полезно помнить, что настоящая наука должна подчиняться более широким целям – формированию научного представления о мире, которое принято называть мировоззрением. Ведь опредмечивающее влияние науки влияет не только на производственную или управленческую деятельность, но и на общественное сознание. О фундаментальных вопросах бытия задумывалось немало людей до нас, о них размышляют наши современники и будут задумываться наши потомки. Первыми людьми в Европе, которые начали ставить научные вопросы о том, как устроены Земля и Вселенная и каковы формы и способы их существования, были древние греки. На первый взгляд может показаться, что они интересовались этим, руководствуясь простой любознательностью. Их исследования, как может считать современный человек, были лишены практической целенаправленности, потому что на первом плане у них стояли не технические проблемы. Это была так называемая чистая (а не прикладная) наука. Однако сегодня мы не можем ограничиваться знаниями чистой науки. Еще много веков тому назад на это обращал внимание Сократ. Сначала его интересовало устройство Вселенной, но постепенно он начал осознавать, что изучение вопроса о том, как надо действовать человеческим существам, является более важным делом, нежели открытие того, как устроена Луна. Поэтому Сократ забросил свои занятия натурфилософией и увлекся философией морали. В то же время основатели фундаментальных философских школ в античной Греции начали понимать: нельзя построить правильное учение о природе морального поведения человека, не зная, во-первых, каково место человеческих существ в космосе, и, во-вторых, какова их связь с принципами, руководящими Вселенной. Таким образом, первым 47 мировоззренческим вопросом науки был и остается вопрос о том, что скрывается за Вселенной, наблюдаемой нами? Физика учит: о подлинной природе вещей нельзя судить только исходя из их внешнего вида. Например, кусок металла, кажущийся на первый взгляд плотным, в действительности состоит из атомов, расположенных по узлам кристаллической решетки, связанных между собой мощными электромагнитными силами. Размер атомов намного меньше расстояния между ними, поэтому можно сказать, что они расположены в пустоте. Каждый атом, в свою очередь, тоже состоит преимущественно из пустого пространства и его строение можно представить в виде модели, состоящей из ядра, вокруг которого обращаются электроны. Ядро занимает всего лишь одну миллиардную часть пространства атома. Если расщепить ядро, то обнаружим протоны и нейтроны, состоящие из еще более удивительных частиц, которые называются кварками и глюонами. В этой связи возникает вопрос: можно ли считать, что это и есть строительные блоки материи, или со временем будут обнаружены еще более таинственные элементарные частицы? Еще один из захватывающих вопросов современной физики, который не снимается ответом на предыдущий, звучит так: что находится за «первичным» веществом? Наука на подобные вопросы отвечает так: не существует ничего, кроме материи, сама же материя является первичной вечной реальностью, существующей независимо ни от нашего сознания, ни от чеголибо другого. Процессы развития приводят к разнообразию живой и неживой материи, которое мы наблюдаем во Вселенной. Таковым является научное мировоззрение. Следующим фундаментальным мировоззренческим вопросом, на который наука пытается дать ответ, является вопрос о том, как возник окружающий нас мир, как он 48 развивался и каким образом оказался населенным такими разнообразными формами жизни? Наука отвечает на этот вопрос следующим образом: возникновению Вселенной предшествовал Большой взрыв. Еще в 20-х годах XX века А. Фридманом была создана теория Вселенной, находящейся в состоянии расширения [88, 24–28]. В 1929 году Э. Хаббл установил закономерность, состоящую в том, что чем дальше находится галактика от центра, тем больше скорость ее удаления [88, 24–28]. За время, прошедшее после открытия Хаббла, значительно возросла эффективность астрономических исследований, доказавших его закон – закон пропорциональности скорости удаления галактик расстоянию между ними. Теория Большого взрыва стала общепринятой в науке для пояснения происхождения и развития Вселенной. Как видим, наука не только производит знания, отвечающие критериям истинности, она еще и способствует развитию научного понимания окружающего нас мира, то есть формирует научное мировоззрение. Научное мировоззрение оказывает влияние на массовое сознание, общественное мнение, социальную практику, которые, в свою очередь, влияют на развитие философии, естественных и гуманитарных наук. Одновременно массовое сознание, общественное мнение, формирующееся под влиянием научных открытий, сами демонстрируют конкретные общественные настроения, мотивы и идеалы. Между этими разнообразными элементами массового сознания и теоретико-познавательной деятельностью ученых возникают сложные механизмы взаимодействия и взаимовлияния, имеющие конечным результатом опредмечивание добытого знания. Еще И. Кант подчеркивал, что настоящая цель науки состоит не только в том, чтобы дать человеку разнообразные и полезные знания об окружающем 49 мире (для этого достаточно средств, применяемых теоретическим разумом), но и в том, чтобы указать человеку его место в этом мире, раскрыть ему глаза на то, кем он должен быть, чтобы достойно занять это место. Даже знание существа человека (антропология), по словам И. Канта, «особенно заслуживает знания мировоззрения», потому что имеет дело с важным предметом, представляя собой не просто теоретическое, но и прагматическое знание, потому что ставит своей задачей не только «знание о жизни», но и «умение жить» [51, 166–170]. Необходимо подчеркнуть, что проблема соотношения теоретико-познавательного и ценностного подходов, по сути, является одной из сторон вопроса о взаимосвязи теории и практики. Ценностные суждения и оценки (императивы и запреты), цели и проекты, отражающие представления о добре и зле, прекрасном и уродливом, о смысле человеческой деятельности, наконец, так или иначе влияют на выбор направлений и методики научных исследований, а также реализации их результатов в практике. Человек не может осуществлять материальное производство, не опираясь на знания, не накапливая их. Но знания – это продукт науки, ее сырой материал, вновь вовлеченный в научную деятельность, подобно продукту и сырому материалу материального производства. Поэтому знание можно рассматривать как элемент науки, ее часть. Сводить же науку к знанию равносильно отождествлению, скажем, процесса мыловарения с мылом. Если мы говорим, что наука есть сумма знаний (даже исторически развивающихся), мы вольно или невольно представляем ее как нечто статичное, готовое, данное. Продукт научной деятельности приобретает форму знания тогда, когда то или иное исследование проблемы завершено, когда живой 50 процесс исследования угас в своем результате. Существо же науки заключается не в познанных уже истинах, а в поиске их, в экспериментально-исследовательской деятельности, направленной на познание и использование законов природы и общества, материализация, опредмечивание которых находит свое выражение в конкретной деятельности людей. Еще Дж. Бернал говорил, что эра фабричной промышленности в качестве главного занятия человека подойдет к концу. Вместе с тем подойдет к концу и крайне непроизводительное, расточительное использование человека преимущественно как обладателя рабочей силы. Общественное производство, построенное на основе использования новейших достижений науки, будет несравненно более эффективным [4, 28]. Из закона экспоненциального роста науки следует, что в ближайшие 10–20 лет в науке предстоит сделать столько же, сколько было сделано со времен Коперника и Ньютона. А высокие достижения науки, которыми мы сейчас так гордимся, через пару десятилетий будут рассматриваться с такой же интеллектуальной высоты, с какой мы сейчас смотрим на достижения ученых XVII–XVIII вв. В конце XX–начале XXI ст. средства массовой информации были переполнены сенсационными сообщениями о научных открытиях, способных коренным образом изменить мир. Это и открытие генома человека, и положительные результаты в практике клонирования живых организмов и выращивание органов в лабораторных условиях для последующей их трансплантации. В одной из газет сообщалось, что ученые центра эмбриональных тканей «Et Cell» зарегистрировали заявку на открытие. Им удалось раскрыть механизм целительного действия стволовых клеток, из которых у эмбриона развиваются все органы и ткани тела. Авторы открытия считают, что на его основе можно 51 разработать эликсир молодости, который может отдалить старость и смерть [119, 2]. Сегодня внимание ученых, и не только их, приковано к нанотехнологиям, говорят даже о грядущей «нанотехнологической революции» [37, 33]. Теоретически о нанотехнологиях было известно достаточно давно. Впервые идею нанотехнологий высказал лауреат Нобелевской премии физик Р. Фейнман (1918–1988). Он считал, что ничто, с точки зрения физики, не мешает созданию микромашин, размер которых будет измеряться нанометрами (нанометр составляет 10-9 метра). Фейнман также высказал предположение о возможности конструировать и изменять материалы на наноуровне. Надо сказать, что ускоренным темпам развития науки соответствуют темпы, с которыми идет старение уже добытого знания, его «моральная амортизация». Это дает представление о лавинообразном потоке научной деятельности, о ее грандиозных перспективах. Изменение представления ученых о тех или иных явлениях можно проследить на примерах исследования космических тел, в частности комет. В 1986 году физики, химики, астрономы из разных стран активно исследовали комету Галлея. Как известно, эта комета, открытая еще в 1682 году английским мореплавателем и ученым Эдмундом Галлеем, один раз в 76 лет проходит вблизи Солнца, в результате чего становится хорошо видимой с Земли. К моменту очередного появления кометы навстречу ей стартовали три международные экспедиции. Это «Вега» под эгидой Советского Союза, «Джотто» под флагом Европейского космического агентства (ЕКА) и «Планета-А» под руководством Института космоса и астронавтики Японии. В ходе широкомасштабных исследований было установлено, что тело кометы представляет собой не кусок 52 раскаленного вещества, как считали раньше, а глыбу льда [1, 226–227]. Таким образом, практика людей, овладевших теорией как программой деятельности, есть ни что иное, как опредмечивание теоретического знания. В процессе опредмечивания теории люди не только создают то, что природа сама по себе не может создать, но и одновременно обогащают свои теоретические знания, проверяют и доказывают их истинность, развиваются и совершенствуются сами. Практическая реализация знания требует не только тех, кто будет внедрять теорию в практику, но и необходимых средств, обеспечивающих такое внедрение, – как объективных, так и субъективных. Это финансы, оборудование, приборы, химреактивы и, наконец, люди. Именно они должны привести в действие практическую силу и энергию, внедрить теорию в реальную действительность, опредмечив научные идеи, реализовав их в определенных материальных формах. 53 Раздел 3. Наука как социальный институт Переходя к рассмотрению данного вопроса, в первую очередь обратим внимание на то, что в определении науки как социального института присутствуют, суммируются и обобщаются все характеристики науки – и как феномена общественного сознания, и как специфической познавательной деятельности, и как вида духовного производства. Институт науки социально закрепляет ту деятельность, в процессе которой реализуется главная цель науки, ее исходная функция – получение научного знания. Поэтому данный институт можно рассматривать как целостное образование, в котором необходимо – в интересах методологического анализа – выделить несколько сторон, аспектов, структурных элементов. Мы бы выделили три таких аспекта. Во-первых, деятельностный аппарат, характеризующий содержательную сторону института науки. Превращение науки в социальный институт связано с профессионализацией научной деятельности, потому что только профессионализация позволяет науке выделиться в отдельную сферу общественного разделения труда. Профессионализация принадлежит самой этой деятельности, характеризует ее качество. Уже на начальных ступенях промышленной эры интенсификация взаимоотношений производства и науки привела, по словам С. Лилли, к тому, что «возникли новые взаимоотношения между ремесленником и ученым: первый стал понимать, что научная теория способна принести ему пользу в делах практических, а второй, в свою очередь, осознавал, что трудовые навыки ремесленника помогают ему в рассмотрении природы вещей» [73, 113]. Отсюда тенденция к увеличению 54 числа практически мыслящих ученых и вооруженных теорией практиков. Но это сближение никоим образом не вело к исчезновению разницы между обеими профессиями. «Если ремесленник, – писал Г. Гудожник, – выполнял как технические, так и творческие функции, то ученый занимается только творческой деятельностью. Однако выполнение ученым творческой функции еще носит универсальный характер. Ученый один осуществляет опытно-конструкторскую функцию, функцию теоретического овладения исследуемым материалом, он же разрешает и все творческие проблемы» [41, 46]. Даже в самых творческих актах своей деятельности ремесленник всегда радикально отличен от ученого, ибо в большей или меньшей степени охватывает лишь то, что относится к производству, ученый же выходит далеко за эти рамки, порой неизбежно включая в орбиту своей мысли самые разнообразные явления и всеобщие законы природы. Так как производство – обмен веществ между человеком и природой – на машинной стадии развития характеризуется бурно растущей интенсивностью, то эта специфика творческой деятельности ученого приобретает существенное значение, ибо именно от него в значительной мере зависит эффективность включения в производственный процесс «природных агентов». Последнее обстоятельство накладывает свой отпечаток и на характер творческой деятельности ученого; в ней на передний план постепенно выдвигается опытно-конструкторская функция, направленная на создание новых технических средств и включение их в производственный процесс. Вместе с тем складывается и первая профессиональная основа роста социального престижа и укрепления социального статуса ученого. 55 Но выдвижение на передний план в творческой деятельности ученого лишь одной, хотя и очень важной, функции в ущерб другим с течением времени пришло в противоречие с универсальным характером самой научной деятельности. Изобретение и все более расширяющееся применение рабочих машин, придав этому противоречию особую остроту, вызвало в социальной жизни новое действующее лицо – инженера, занятого выполнением только опытно-конструкторской функции. Появление профессии инженера разрешило противоречие между универсальным характером творческой деятельности ученого и доминированием в ней опытно-конструкторской функции. Разрешение этого противоречия стало результатом отделения от физического труда интеллектуальных потенций производства в лице представителей научной деятельности (прежде всего в области естествознания), которая вновь обрела тем самым относительную самостоятельность. Между ученым и непосредственным агентом производства стал теперь инженер. Его появление как профессии означало, что социальная роль, заключающаяся в выполнении собственно научной деятельности, остается и теперь, закрепляется за носителем другой профессии – ученым. По-видимому, это положение вещей и фиксирует звучащие парадоксально для человека наших дней слова Вевела, сказанные им 170 лет назад: «Нам необходимо слово для характеристики человека, занимающегося наукой. Я склоняюсь к тому, чтобы назвать его ученым» [130, 169]. Следует заметить, что трем историческим этапам в развитии техники: инструментализации, механизации, автоматизации – соответствуют три основных технологических способа производства, базирующихся на: 1) ручном труде; 56 2) машинном труде; 3) творческом труде (научно-техническое и художественное творчество). Первый технологический способ производства развился преимущественно в сфере земледелия и ремесла, второй – в сфере крупной промышленности, третий развивается главным образом в сфере науки, ставшей основной областью приложения производственной деятельности, занявшей ведущее место в жизни общества. Деятельность предполагает взаимодействие людей. Научная деятельность осуществляется в системе научных коммуникаций, по каналам которых происходит движение научной информации, необходимой для получения научного знания. Потребность в научных коммуникациях, а также направленность и компактность связей, их интенсивность, определяются самим содержанием научной деятельности. Научные коммуникации так связаны с познавательной деятельностью, ее потребностями, так слиты с нею, что можно говорить не просто о деятельностном, но и о деятельностнокоммуникационном аспекте института науки. В XVII–XVIII вв. коммуникации между учеными сводились в основном к переписке. Возникали и центры обмена информацией, роль которых выполняли ученые, склонные больше к обсуждению и критике чужих работ, чем к разработке новых. Наиболее известным и активным из них был Марино Марсенн [106, 42]. В наше время – время обильной информации – обмену идеями способствует книгопечатание – огромное количество научных журналов, разработанная система обзоров и рефератов, многочисленные конференции и симпозиумы, интернет. В США существует даже институт научной информации, основателем которого является Ю. Гарфилд. В базе данных этого института 57 содержится 5693 наименования научных журналов, издающихся в разных странах [113, 12]. Становление сети научных коммуникаций, как и появление профессии ученого, было одним из показателей институализации науки. Научная деятельность предполагает формальное и неформальное общение ученых, соответствующее их интересам. Следующим признаком социального института науки можно назвать наличие организационных форм. Эти формы, а также цели и принципы организации зависят от специфики конкретного вида деятельности. В свою очередь, последнее определяется национальными тенденциями, культурой, политическим строем и т. д. Процесс институализации научной деятельности в этой связи и включает в себя выработку форм поведения, адекватных потребностям науки и практики, характерным для данного общества. С точки зрения имманентного развития науки приобретение статуса социального института есть качественный скачок в развитии ее организационных форм. Но это никоим образом не дает основания отождествлять проблему институционализации науки с проблемой внутренней организации. Процесс институционализации науки является следствием не столько имманентного развития науки, сколько всей социальной организации. Эту сторону дела справедливо в свое время подчеркивал В. Ж. Келле: «процесс формирования связан, как показывает опыт истории, с институционализацией научной деятельности. Наука и ее связи с обществом облекаются в определенные организационные формы. Последние создают некоторые объективные рамки для научной деятельности и в этом отношении являются элементом объективных условий конкретного развития науки. Но, с другой 58 стороны, сами эти организационные формы являются вторичным образованием и по своему назначению должны быть ориентированы на научную деятельность, приспособлены к ней, а не наоборот» [57, 4–5]. Из этого следует, что приобретение наукой статуса социального института – это обличение ее связей с обществом в ориентированные на научную деятельность организационные формы, которые, конечно, относятся к сфере социальной организации. Нельзя, разумеется, не выделить той связи, которая существует между институционализацией науки как одного из элементов развития всего социального организма и ее внутренней организацией. На эту связь, по нашему мнению, верно указывал А. Титмонас [130, 163]. Институционализация – определенная историческая ступень в развитии науки и одновременно определенная степень ее организованности. Например, различные «школы» классической древности тоже имели свои организационные формы, но они никоим образом не превращали науку в социальный институт, ибо даже во всей своей совокупности не составляли стабильную, функционально интегрированную форму социальной организации. Учреждения, связанные с научной работой и содержащиеся на средства казны, функционировали еще в Древнем Египте. Источники донесли до нас сведения о двух из них: Библиотеке и Мусейоне, созданных Птолемеем II [110, 90– 91]. В античную эпоху роль организаций, вокруг которых сплачивались единомышленники, разделявшие взгляды своего наставника, выполняли лицеи и академии. Наиболее известными из них были Академия Платона и Лицей Аристотеля. В новое время в ведущих университетах европейских стран открываются научные лаборатории. Научно-техническая революция, 59 начавшаяся в XX веке, подняла роль науки настолько высоко, что потребовалась новая шкала ее внутренней дифференциации. Стало очевидно, что в большой науке одни ученые склоняются к эвристической поисковой деятельности, выдвижению новых идей; другие – к аналитической и экспликационной (уточняющей); третьи – к приложению добытого научного знания. Есть ученые-теоретики, есть практики, есть эмпирики и классификаторы, есть и аналитики. Поэтому наиболее распространенным становится тип ученого, занимающегося развитием определенного направления в науке и привлекающего к этой деятельности талантливых молодых исследователей. Формируются научные школы. Научная школа – это такой тип исследовательского коллектива, в котором возможно оптимальное соотношение индивидуальной творческой деятельности каждого ученого и коллектива, кооперирующего разносторонние и взаимодополняющие способности исследователей, направляющего активность каждого из них на достижение единых общих и индивидуальных целей. Она формирует естественную атмосферу передачи опыта, традиций, методов и приемов единомышленников, ведет к высшим научным результатам [77, 21]. В научной школе система отношений «субъект – субъект» разворачивается на нескольких уровнях (лидер – группа, учитель – ученики, основатель – последователи, соратники – единомышленник). В настоящей научной школе межличностные отношения, как правило, пронизаны подлинным демократизмом, который не сковывает инициативы ее членов, оставляя за ними свободу выхода из сообщества, если тот или иной человек осознал, что это не его призвание, не его научное направление, что он не в состоянии признать исследовательскую программу учителя; ученики же выступают 60 не только соратниками, но и последователями, продолжателями дела учителя. В этом реализуется и преемственность, и непрерывность научно-исследовательского процесса. Таким образом, организация науки в современном развитом ее виде представляет собой направленную на наивысшую эффективность научной деятельности форму взаимодействия индивидов внутри коллективов и между собой, взаимодействие, которое включает в себя интердисциплинарные аспекты, ориентирование на исследование первоочередных проблем. А это значит, что институционализация науки совершается лишь тогда, когда социальные роли, выполняемые в ее рамках, закрепляются за стабильными носителями этих ролей не просто организационными формами, но одновременно и характером решаемых задач, традициями, ценностными ориентациями, юридическим и этическим статусами и т. д. Иначе говоря, когда вступает в силу фактор профессионализации. Важным фактором, определяющим науку как социальный институт, является ценностно-нормативный аспект. Деятельность человека не только заключена в те или иные формы, но и предполагает наличие определенных социальных норм – правовых, моральных, этических, посредством которых осуществляются регулирование и контроль в рамках данного социального института. А каждая нормативная система становится содержательной для человека тогда, когда она опирается на соответствующую систему ценностей. Действенность этой ценностно-нормативной системы обеспечивается наличием социального контроля, применением соответствующих норм поощрения, санкций и т. д. Таким образом, формируется ценностно-нормативный аспект социального института. Наука имеет свою специфическую 61 ценностно-нормативную систему, связанную с обеспечением главной цели и ценности науки – достижения истины. Важно подчеркнуть, что в наше время, когда возрастает значение социальной ответственности ученых за выбор направлений исследований, за практическое применение научных открытий, ценностно-нормативная сторона научной деятельности приобретает все большее значение. Чтобы институт науки отвечал своему естественному предназначению, чтобы научная деятельность давала реальный прирост научного знания, необходимым условием является соблюдение этических и других институциональных норм. Эти нормы направлены на то, чтобы в науку не попали люди, которые профессионально не подготовлены, нетворческие, видящие «не себя в науке, а науку в себе». Вхождение ценностных категорий в научный поиск касается всех звеньев исследовательского процесса, хотя в различных структурных элементах науки это проявляется поразному. В ее деятельностном аспекте, где субъект познания включен в многообразные общественные отношения, можно говорить о более или менее явном вхождении ценностей в контекст научной деятельности. Ценностные характеристики незримо присутствуют в наиболее общих принципах и законах научных теорий, которые, объясняя совокупность эмпирических факторов, вместе с тем предполагают подведение их под определенный образец для сравнения и оценки. Более отчетливо ценности проявляются в регулятивных принципах познания, касающихся, например, требований, предъявляемых к научной истине в плане ее соответствия стандартам объективного знания. Многие великие ученые подчеркивали значение моральных качеств в науке, связывали непосредственную результативность научной деятельности не только с наличием в 62 ней ведущих специалистов высокого класса, но и с соответствующими моральными качествами ученых. Вопрос – для чего построена та или иная научная теория, каким общественным (помимо чисто теоретико-познавательных) интересам она объективно служит – был правомерен для всех эпох, для любого этапа развития научного знания. Отсюда вывод: целевая ориентация науки, ее своеобразная интенция как определенного вида духовной деятельности и социального института определяется внутренними закономерностями развития науки, опосредованными общественными отношениями. Если основная целевая ориентация науки выявляется как объективная направленность ее на конечную цель деятельности, то ценностная ориентация науки выражает направленность на определенную социальную ценность, и последняя вместе с тем есть не что иное, как «превращенная», осознанная деятельность науки, социальная цель. Между основной целевой и ценностной ориентацией может быть несоответствие, доходящее порой до противоречия и конфликта, что негативно сказывается как на развитии науки, так и на развитии общества в целом. Таким образом, система институциональных норм в науке выполняет важные функции формирования морального облика ученого, обеспечения такого качества его деятельности, которое давало бы возможность привести ее в соответствие самым высоким критериям научности. Без таких принципов, как объективность, честность, трудоспособность, в научном познании трудно получить достоверный эмпирический или теоретический материал. В этом смысле наука как социальный институт выполняет в обществе функции социального управления и социального контроля деятельности ученых, научных 63 коллективов и организаций. Основными объектами такого управления и контроля являются правовые и моральные нормы, административные решения и т. д. Действенность социального контроля сводится, с одной стороны, к применению санкций в отношении такого поведения, которое нарушает социальные ограничения, с другой стороны, санкции выступают как механизмы поощрения желательного поведения. Например, если деятельность научной организации не отвечает общественным потребностям, то она может быть расформирована, перепрофилирована и т. д. В то же время высокая социальная значимость результатов деятельности научного коллектива может стимулироваться выделением дополнительных средств для расширения научных исследований, предоставлением нового оборудования, введением новых штатных единиц. Институт науки как социальный институт также осуществляет руководство поведением научных сотрудников. Для этого существует система санкций и поощрений. Ученые, проявляющие активность в науке, получают возможность быстро продвигаться по служебной лестнице, получать материальное вознаграждение, к ним могут применяться меры морального поощрения. Правда, в данном случае реальной преградой, тормозящей карьерный рост (в хорошем смысле этого слова) ученого, нередко выступает бюрократия. Бюрократия как явление в той или иной мере присутствует в каждом социальном институте. Ее появление было обусловлено разделением функций власти и управления. Поучительным есть то, что в сферу управления попадают разные люди, очень отличающиеся и уровнем подготовки, и своими моральными качествами. Тем не менее принадлежность к бюрократическим структурам, участие в их функционировании вырабатывает у этих людей не только типовые приемы 64 деятельности, но и формирует специфический стереотип восприятия действительности, обуславливает определенные особенности способа мышления, характерные именно для работников управленческих структур. Не следует игнорировать последствий проникновения бюрократического типа мышления и в научную среду. Ведь во многих научных коллективах существует должностная иерархия ценностей, нередко определяющая не только отношение к людям, но и к получаемым ими научным результатам. Очень непросто, например, в широком фронте современного научного поиска находить узких специалистов, способных объективно оценивать научный уровень и значимость каждого труда. Поэтому аппарат ВАК нашел множество чисто формальных преград, призванных якобы исключить признание слабых с научной точки зрения трудов. Но, как справедливо подчеркивает О. Попович, результат получился совсем не таким, каким он должен был быть. Чаще всего настоящему ученому приходится тратить больше времени и нервов, чтобы соблюсти все формальности, в то время как для имитатора научной деятельности преодоление их не составляет большой проблемы [102, 43]. Свойственный бюрократическому типу мышления консерватизм и примитивный прагматизм во все времена выступал серьезной преградой для развития науки. В начале XX ст. в Германии, где на то время была сильнейшая физика, никому не известному А. Эйнштейну разрешили опубликовать в популярном журнале «Annalen der Physik» серию статей, среди которых были три шедевра: специальная теория относительности, теория квантов света и теория броуновского движения. Причина такого либерализма заключалась в том, что издатель сам решал, что публиковать. В 30-х годах ХХ в. в США 65 работу Эйнштейна, уже признанного гения, отправили «Physical Review» на рецензию. Дотошный рецензент сделал много замечаний и потребовал соответствующих изменений. Возмущенный Эйнштейн, до этого ни разу не соприкасавшийся с бюрократической машиной, отозвал статью и опубликовал ее в менее известном журнале [102, 38–39]. Безусловно, какая-то преграда, стоящая на пути вала наукоподобных работ должна быть. И требования, разработанные ВАК, сами по себе достаточно разумны. Но бюрократически канонизированные как нерушимый кодекс, эти правила превращаются в страшную силу в руках околонаучного чиновника. Как замечает О. Попович, «ни Эйнштейну, ни Дираку, ни Ландау, ни другим классикам, отдавшим предпочтение свободному и оригинальному изложению своих результатов, скорее всего, не удалось бы сегодня в Украине прорваться даже в кандидаты наук. Их статьи были бы признаны недостаточно профессиональными» [102, 45]. Институт науки – достаточно динамичное образование, требующее исторического подхода к своему изучению. В этой связи специалисты предлагают выделить несколько «состояний» науки [130, 164]. Первым из них является доинституциональное состояние науки. Под этим состоянием подразумевается не какой-то «социальный вакуум», то есть не социальная бесформенность, а отсутствие у науки статуса социального института. На этой стадии развития наука и научная деятельность совершаются в рамках других социальных институтов, поэтому, как нам представляется, целесообразно рассматривать в качестве исторически первой предпосылки институционализации науки процесс ее освобождения, вычленения из тех внешних для науки социальных форм, в которых прежде совершалась научная деятельность. 66 Известно, что вопрос о «начале» науки является в современном науковедении предметом разносторонней дискуссии. Одни авторы считают, что наука появляется вместе с появлением человеческого общества. Так, по мнению А. Титмоноса, уже в глубокой древности имела место именно научная, а не какая-то донаучная или ненаучная деятельность [130, 164]. Такой характер, по мнению А. Титмоноса, носило развитие астрономии и математики уже в древнем Египте (если не еще раньше, в шумеро-аккадской цивилизации), хотя это развитие с точки зрения институциональной оформленности происходило тогда в рамках религии как социального института. Г. Н. Волков считает, что процесс появления научных знаний можно представить как взаимодействие человека с природой, субъекта – с объектом. Изменяя окружающий мир, субъект одновременно познает его, а сама наука (или преднаука) в процессе общественной практики выступает как: 1) духовный инструмент познания и преобразования природы; 2) как момент трудового акта; 3) как специфическая форма общественной практики [21, 100]. Следовательно, можно считать началом зарождения научного знания первые попытки homo sapiens включить интеллектуальную деятельность в социальную практику. С. Крымский полагает, что науки не было даже в Древнем Египте, хотя египетская цивилизация эпохи фараонов использовала большое количество астрономических знаний и наблюдений, располагала опытом геометрического исчисления земельных участков, имела определенные достижения в медицине, вплоть до успешной трепанации человеческого черепа. Но это были только практические навыки или технологические приемы, лишенные теоретического обобщения и причинного пояснения [69, 3]. 67 В пору классической античности совершается переход на другой уровень социального оформления научной деятельности: она начинает функционировать главным образом в рамках сферы образования. О том, что эта форма оказалась значительно более адекватной для науки, чем предыдущая, свидетельствуют итоги научной деятельности в условиях Древней Греции и Рима, которые оказались более плодотворными, чем период развития науки в рамках религии. По мнению В. С. Степина, с вступлением мира в эпоху античности завершается период преднауки, а наука «в собственном смысле» начинается с того момента, когда в последней «наряду с эмпирическими правилами и зависимостями (которые знала и преднаука) формируется особый тип знания – теория, позволяющая получить эмпирические зависимости как следствия из теоретических постулатов» [123, 59]. В древнегреческой философии еще до Сократа, Платона и Аристотеля были, по выражению Мела Томпсона, так называемые ученые-досократики, которые на основе собственных наблюдений за внешним миром выдвигали теории, объясняющие природу вещей [131, 19]. Фалес, рассматривая твердые и жидкие вещества, пришел к заключению, что они порождены одной стихией. Он ошибочно полагал, что началом сущного является вода. Это была первая попытка разума и интуиции постичь природу вещей. Лишь один атом кислорода отделяет Фалеса от современной физики, ибо мы считаем, что все вещества происходят от водорода. В ту же эпоху другой мыслитель предвосхитил позднейшую научную гипотезу. Это был Гераклит, высказавший идею непрерывного изменения («все течет»). Мы живем в мире, где большинство людей полагает, что все – от галактик и звезд до клеток, составляющих человеческую субстанцию, – постоянно меняется и развивается. 68 Гераклит пришел к этой мысли посредством наблюдений и логики тогда, когда всем вокруг сотворенный порядок вещей казался неизменным. Левкипп и Демокрит основали теорию атомистики, согласно которой вся материя состоит из предельно малых частиц, существующих в пустоте. А различия в свойствах веществ обусловлены составляющими их равными по форме атомами. Наблюдая, как вещество переходит из одной формы в другую (твердая, жидкая, газообразная) под воздействием различных температур (к примеру, вода может быть в виде пара или льда), эти мыслители предполагали, что одинаковые атомы по-разному сочетаются в различных условиях. Изучая окружающий мир, они прокладывали путь к созданию общих теорий. Сфера религии и сфера образования были социальным оформлением научной деятельности лишь до определенной исторической эпохи. Необходимость дальнейшего развития науки, скованной рамками этих форм, в конечном счете, превратила наука в самостоятельный социальный институт, впервые сложившийся в середине XIX ст. Именно с этой поры процесс дальнейшей эволюции социального оформления науки превратился из смены «трансцендентальных» по отношению к науке форм в процесс замены одной «имманентной» для науки формы другой, такого же порядка, но более гибкой и более благоприятной для ее развития. Организационные и нормативно-ценностные основания науки в самых общих чертах начали вырисовываться уже в первых стадиях научной деятельности, что позволяет рассматривать эти стадии как доинституциональное состояние науки. 69 Функционирование научной деятельности в таком социальном оформлении, являясь исторической необходимостью, «искривляло» эту деятельность, растворяя ее в других сферах социальной жизни и подчиняя выполнению органически не свойственных науке функций. Переход научной деятельности с одного уровня социального оформления на другой сопровождался сужением ее полифункционального диапазона. Оборотной стороной этого перехода являлось, как правило, увеличение социального простора, в котором научная деятельность могла совершаться именно как деятельность научная. При переходе науки в институциональное состояние противоречие между научной деятельностью и ее социальным оформлением постепенно превращается в противоречие между научной деятельностью и адекватными для нее, но неизменно отживающими и окостеневающими формами развития. Приобретение наукой статуса социального института выражает собой высокую ступень эволюции науки и общества, реализовавшую исторически давнюю тенденцию к расширению социального простора для ее развития и вместе с тем к ее обособлению в относительно самостоятельную сферу общественной жизнедеятельности. Уже в эпоху нового времени, когда начинается профессионализация различных видов деятельности, в науке для ее внутриорганизационного состояния была характерна двуединая тенденция. На первый взгляд, как считает А. Титмонос, суть ее состоит лишь в том, что с появлением профессии ученого, с одной стороны, начинают приобретать совершенно новое содержание старые, традиционные учреждения науки, а с другой – бурно рождаются новые организационные образования [130, 171]. Действительно, при 70 более пристальном и конкретном рассмотрении этой тенденции в социальном развитии науки оказывается, что в ней складываются в расчленённом виде по существу две системы: во-первых, та, которая обычно именуется университетской наукой, и, во-вторых, так называемая академическая наука. В XX веке к этим двум структурам присоединяется третья – в лице научно-исследовательских центров, крупных фирм и компаний (в бывшем СССР – так называемая отраслевая наука). Таким образом, современная наука как социальный институт начала формироваться в XIX веке. Институциональные формы, то есть определенная система организации ценностей и норм, закрепили науку как вид духовного производства в конкретном обществе. Институционализация науки обозначила также, что общество начало рассматривать ее как необходимый компонент и не только ожидало от науки выполнения определенных социальных функций, но и принимало на себя обязательство по обеспечению ее необходимыми средствами и созданию условий для развития. Социальные условия начинают оказывать влияние на содержание и направления научной деятельности. Осуществляется это с помощью таких рычагов, как научная политика, способы и размеры финансирования научных проектов и т. д. В дальнейшем с увеличением объемов технологического применения научных знаний и особенно с появлением «большой науки», с одной стороны, и расширением исследований в военных целях, с другой – институт науки все более интегрировался в экономическую и политическую систему. Опыт США, Англии, Франции, Японии, Германии, других промышленно развитых стран свидетельствует: государство, чтобы не допустить отставания в области научнотехнического прогресса, принимает на себя функцию 71 регулирования непосредственного развития науки. Речь идет в первую очередь о формировании таких ее организационных структур, которые бы активно способствовали решению новых задач. В странах Запада сразу после окончания второй мировой войны создавались специальные государственные органы, которые начали осуществлять руководство наукой и разрабатывали планы ее развития. В США сразу после запуска первого советского искусственного спутника Земли был учрежден пост советника президента по вопросам науки и техники. Еще раньше в этой стране стали внедряться в практику специализированные научно-исследовательские организации, так называемые «мозговые центры», «научно-технические комплексы», «фабрики мысли». Первый такой «мозговой центр» – «Ренд Корпорэйшн» – был создан в 1946 году. В начале своей деятельности он работал над выполнением заказов военновоздушных сил, в дальнейшем – по контрактам правительства, частных фирм и различных фондов [50, 45]. Позже были открыты «Иллинойский технический институт», «Аэроспейс Корпорэйшн», «Гудзоновский институт». Появилось большое количество других научно-исследовательских центров, которые работают под эгидой государства, университетов, компаний или смешанных ассоциаций. Подобные научные центры приобрели большое распространение в области ядерных исследований, космических программ, радиоэлектроники, биологии, медицины и т. д. [124, 13; 136, 20; 64, 15–26]. Наряду с национальными в послевоенные годы создаются и международные центры координации научной деятельности. В конце 1960 года группой ученых (среди которых были Р. Опенгеймер и Б. Расселл) была основана Всемирная академия искусств и науки. В 1964 году в Англии по инициативе 72 Дж. Бернала, Д. Прайса и Ч. Сноу учреждается фонд «Наука о науке», который начал функционировать как независимая международная организация, главными заданиями ее стало стимулирование исследований проблем социальной роли науки, принципов ее организации и планирования [21, 217]. Если спросить: что представляет собой наука как социальный институт в Украине, то ответ будет таким. Известно, что эффективность науки как социального института зависит, в первую очередь, от квалификации научных кадров и организации научных исследований. По численности научных кадров наша страна находится на одном уровне с такими странами, как Германия, Англия, Франция. А вот что касается качества их деятельности, то здесь очень и очень много вопросов. Средства массовой информации неоднократно освещали эти проблемы [116; 113; 114]. Например, своеобразным коэффициентом полезного действия ученого принято считать количество ссылок на его труды. К сожалению, мы пока не можем похвастаться большими достижениями в этом плане, хотя, как заметил В. Оноприенко, средний научный сотрудник в Украине имеет сегодня значительно большее количество научных трудов, чем два выдающихся российских ученых, нобелевские лауреаты, академики М. М. Семенов и П. Л. Капица [90, 21]. Относительно структуры науки как социального института можно сказать, что на сегодня в Украине есть три типа научных учреждений. Во-первых, это научные учреждения, занимающиеся исследованием фундаментальных проблем в главных областях естественных и общественных наук. Сюда относятся академические (функционирующие в системе Национальной академии наук Украины) институты, в которых занята 73 небольшая по численности, но наиболее квалифицированная часть ученых. Во-вторых, значительная часть научных сил сконцентрирована в так называемых отраслевых научноисследовательских институтах: технических, медицинских, сельскохозяйственных, а также заводских институтах и лабораториях. Еще совсем недавно эти научные организации решали конкретные задачи научно-технического прогресса, перебрасывали мосты от «чистого естествознания» к практике. Трудности в экономике, начавшиеся с конца XX столетия, привели к тому, что отраслевой сектор украинской науки понес большие потери. На этом фоне с особой тревогой за отечественную науку воспринимаются слова одного из директоров НИИ, функционирующего в системе академий сельскохозяйственных наук. На вопрос корреспондента газеты относительно количества научных сотрудников, работающих в институте в настоящий момент и работавших ранее, был дан такой ответ: сейчас в коллективе осталось пять человек, а раньше работало 300. Когда был задан вопрос, что делают те, кто остался, последовал ответ: ничего, ибо те, кто мог что-то делать, давно «разбежались кто куда». В-третьих, значительное количество ученых сконцентрировано в университетах, где разработка фундаментальных и прикладных задач науки связана с подготовкой инженеров, врачей, учителей, агрономов. Несмотря на то, что вузовская наука также переживает не очень лёгкое время, тем не менее ученые университетов стараются сотрудничать с академическими учреждениями, с отраслевыми институтами и заводскими лабораториями. Подводя итог, скажем, что превращение науки в социальный институт было принципиальным поворотом в ее 74 развитии, обеспечившим невиданный размах и эффективность научной деятельности. Но это превращение оказалось не только абсолютным плюсом для ее развития. В нем выявились свои теневые стороны, которые рельефно обрисованы в сжатой характеристики Дж. Бернала: «учреждение первых научных обществ … превратило науку в институт со знаками отличия, званиями, но, к сожалению, и с тем масштабом помпезности и педантства, которыми обладали более старые институты права и медицины. Эти общества стали жюри науки, обладающей достаточным авторитетом для элиминации многих шарлатанов и безумцев, которых широкая общественность только с большим трудом в состоянии отличать от настоящих ученых, но, к сожалению, также бывшей в состоянии, по крайней мере, на время прогонять из официальной науки многие революционные представления» [130, 172–173]. Со времени институционализации социальные параметры науки чрезвычайно усложнились – изменились старые и появились новые. В современном обществе наука как социальный институт выполняет функции социального управления и социального контроля научно-исследовательской деятельности. В Украине институт науки имеет многоуровневую структуру, куда входят академические, отраслевые и вузовские организации. Каждая из них характеризуется наличием цели деятельности, конкретными функциями, обеспечивающими достижение этой цели набором социальной позиции и ролей, а также системой санкций, влияющей на поведение сотрудников. 75 Глава 2. Наука и современное общество Раздел 1. Наука как составная часть производительных сил общества Наш век нередко называют веком науки. Это вызвано не только теми глубокими революционными преобразованиями, которые переживает ныне сама наука, но также изменением и возрастанием той роли, которая принадлежит ей в жизни и развитии современного общества. Особенно велика роль науки в перестройке материально-технической базы общества, в ускоряющемся движении производительных сил. Для того чтобы более четко представить этот процесс, на наш взгляд, необходимо вернуться в недалекое прошлое, в двадцатый век, имеющий одну особенность, которую характеризует невиданный ранее быстрый прогресс науки и техники, получивший название научно-технической революции. Научно-техническая революция – это не только ускорение научно-технического прогресса, но и существенное видоизменение соотношения науки и производства. Развитие науки становится исходным пунктом для революционизирования практики, для создания новых отраслей производства. Главными особенностями НТР являются лавинообразный поток прироста знаний и резкое сокращение разрыва между научным открытием и внедрением его в практику. Если тридцать лет назад объем научных знаний удваивался через каждые десять лет, в настоящее время это происходит через каждые пять лет, то в недалеком будущем, по оценкам специалистов, количество знаний будет удваиваться через каждые два с половиной года. Одновременно происходит сокращение во времени между открытием и внедрением его в 76 практику. Например, между открытием принципа фотографирования и началом его практического использования прошло 102 года (1727–1829), для внедрения радио понадобилось 35 лет (1867–1902), телевидения – 14 лет (1922 – 1936), а для создания атомной бомбы потребовалось всего шесть лет (1939–1945), транзистора – 5 лет (1948–1953), лазера – 5 лет (1956–1961). За каких-то 30 лет человечество прошло путь от запуска первого искусственного спутника Земли до высадки человека на Луне. Построены атомные электростанции, сменилось несколько поколений компьютеров, далеко шагнула вперед автоматизация и химизации производства, человек проник в тайны живой и неживой материи, научился синтезировать белок, расшифровал человеческий геном, овладел методом клонирования живых организмов. Процесс и прирост научного знания в последнее время стали настолько стремительными, что заговорили о новом веке человечества. В. С. Лукьянец предлагает назвать новую эпоху коллайдерным веком, аргументируя свою мысль началом «мегаколлайдерной революции» [75, 3]. И. Цапенко считает, что современная наука вступила в «электронную эпоху», так как быстрое расширение информационно-коммуникационных технологий в сфере научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ вызвало глубокие изменения в научной и опытноконструкторской деятельности [143, 21]. Как известно, важнейшей особенностью научнотехнической революции является органическое единство и взаимодействие революционных процессов, протекающих в науке и практике. Современная техника, ее прогресс опираются на достижения всего комплекса научных знаний, зависят от успехов фундаментальных и прикладных наук. Революция в науке выступает как необходимое условие технической 77 революции, а техническая революция, в свою очередь, обеспечивает непрерывный прогресс в технике эксперимента и тем самым выдвигает перед наукой новые проблемы и задачи, расширяет возможности и ускоряет движение научного познания. Взаимосвязь науки и техники в условиях научнотехнической революции приобретает качественно новые особенности, результатом чего стало превращение науки в непосредственную производительную силу общества. Заметим, что объективные предпосылки для этого были подготовлены предшествующим развитием производства и науки. Наука как форма общественной деятельности не появилась внезапно перед изумленным человечеством. Мы более или менее хорошо знаем, когда возникла современная опытная наука. Но когда возникла наука вообще? Сведения о зарождении философии, математики, астрономии уводят нас в историю Древнего Китая, Индии, Египта, Вавилона, Греции. Корни же этих наук уходят в доисторические времена, в период становления Homo sapiens. Процесс образования знаний, также, как и процесс создания техники, можно себе представить как результат взаимодействия человека с природой, субъекта – с объектом. Изменяя мир, субъект познает его. Накопленное знание как само по себе, так и в своих предметных воплощениях (технике и сырье) служит орудием дальнейшего изменения мира. Механические действия (обивка камней), а затем и действие с огнем (сжигание вещества, кипячение воды, выплавка руды) выявили те или иные физические свойства вещества, которые человек приспосабливал своим потребностям. Возникали основы физических знаний. Наблюдения за животными и растительным миром, а затем 78 приручение первых животных, начало земледельческого труда дали человеку немало биологических знаний. Как бы ни были эти знания случайны, разрозненны, несовершенны, каким бы туманом мистики они не были окутаны, они оказывали огромное воздействие на производство, на прогресс человеческого общества. Началось это примерно шесть тысяч лет назад, когда человечество сделало скачок в своей истории, начав переход к сельскохозяйственному образу жизни. Двести лет назад оно вступило в новый период – эпоху индустриального развития. Ныне, перешагнув рубеж третьего тысячелетия новой эры, мы переживаем вторую индустриальную революцию, знаменующую собой переход к новой цивилизации, которую в отличие от аграрной и индустриальной можно назвать сайентической. Еще в конце ХІХ – начале ХХ столетий происходит качественное изменение в развитии науки, которая начинает осознаваться как и производительная сила общества, оказывающая огромное влияние на все стороны его жизни. Формируется так называемое «большая наука», которая характеризуется увеличением финансовых затрат на науку, количества научных работников, доли прикладных исследований. Развитостью науки определяется сегодня в значительной степени место той или иной страны в мировой цивилизации. На науку возлагается надежда простых людей и правительств в разрешении многих насущных для человечества проблем, таких, как обеспечение энергии, развитие новых транспортных средств и коммуникаций, излечение до сих пор неизлечимых болезней и т. д. Потребности человека, и прежде всего базовые, взаимосвязаны и дополняют друг друга. В ходе развития жизнедеятельности человека происходит обогащение самих 79 потребностей как по содержанию, так и по форме выражения. Исторически процессы удовлетворения и развития потребности познания привели к становлению науки. В этой связи встают вопросы: каково же «назначение» потребности познания в жизнедеятельности человека, в чем «назначение науки»? Ответ на эти вопросы прямо зависит от того, насколько деятельность человека устремлена в будущее. В. Оствальд в свое время подчеркивал: «Наука – это искусство предвидения. Вся ее ценность в том, в какой мере и с какой достоверностью она может предвидеть будущие события. Мертво всякое знание, которое ничего не говорит о будущем, и такому знанию должно быть отказано почетном звании – наука» [92, 16]. Предвидение, наука, в свою очередь, предваряют организацию целенаправленных действий человека, а человек в своей основе действует не в слепую, не по наитию, а в стремлении получить некоторые вполне определенные результаты. «Предсказание, – отмечает Р. Карнап, – входит в каждый акт человеческого поведения, который включает преднамеренный выбор. Без этого как наука, так и повседневная жизнь будут невозможными» [54, 59]. На предвидении фактически основывается вся практическиконструктивная деятельность человека, опирающаяся на выработку законов соответствующих областей действительности. «Наука ставит своей конечной целью, – отмечает В. С. Степин, – предвидеть процесс преобразования предметов практической деятельности (объект в исходном состоянии) и соответствующие продукты (объект в конечном состоянии). Это преобразование всегда определено существующими связями, законами изменения и развития объекта, и сама деятельность может быть успешной только тогда, когда она согласуется с этими законами» [123, 39–40]. 80 Таким образом, отправным звеном в цепи, связывающей науку и производство, выступают в первую очередь фундаментальные исследования. К ним относятся все поисковые исследования в любых науках, которые направлены на познание законов окружающего мира и на первый взгляд кажутся даже непосредственно не связаны с решением прикладных задач. Как правило, на уровне фундаментальных исследований практические выходы в область производства и техники трудно предсказуемы или вообще непредсказуемы; необходим определенный интервал времени для того, чтобы обнаружились пути и формы производственно-технического использования достижений фундаментальных наук. Они создают опережающий и расширяющийся задел знаний, который в настоящее время, благодаря высоким темпам и огромным масштабам фундаментальных исследований, постоянно умножает возможности для будущего прогресса техники и производства, для осуществления его с нарастающим ускорением. При анализе воздействия фундаментальных наук на развитие производства весьма важно учитывать и обратные связи. Расширение области приложений не остается бесследным для самих фундаментальных наук. Эта особенность взаимосвязи науки и производства уже ярко проявляется при анализе развития первой фундаментальной научной теории естествознания – классической механики. После открытия Ньютоном основных законов классической механики области ее приложения сопровождались разработкой все более абстрактных и обобщенных форм их математического выражения. Эти новые формы механики – аналитическая механика – представлены именами Л. Эйлера, Ж. Лагранжа, К. Якоби, У. Гамильтона. Разработка новых форм означала более углубленное раскрытие сущности механических 81 процессов. Весьма примечательно, – подчеркивает Ю. Сачков, – что именно через подобное развитие приложений были выработаны теоретические формы, обеспечивавшие создание электродинамики как важнейшего направления фундаментальных исследований [118, 83]. Характеризуя в целом взаимоотношения науки и производства, необходимо отметить, что для начального периода промышленной революции чрезвычайно характерной была установка на следование «заветам предков», что, естественно, ограничивало развитие творческих потенций человека. Прогрессивные новшества закреплялись скорее как результат стихийных проб и ошибок в критических ситуациях, чем как продукт практического стремления видеть в прогрессе труда и общества средства самого существования человека. Родившаяся на свет техника ставит перед наукой множество вопросов, заставляет исследовать законы трения, разрабатывать теорию махового колеса, зубчатых колес, равномерного движения. Механизация производства, новая его организация и технология создали возможность построения производственного процесса не на субъективных основаниях, зависимых от потенций работника, а на объективных принципах, определяемых целями производственного процесса и используемыми в нем материалами и законами природы. Таким образом, именно с революции в физике, начавшейся еще в ХІХ–ХХ ст. стал формироваться тот механизм, который соединил не спорадической, а постоянной и необходимой связью науку, технику и производство. Развитие производства и техники уже в первой половине ХХ ст. сделало чрезвычайно актуальной задачу практического использования несравненно более мощных, чем в прошлом, источников энергии, освоения сложнейших процессов 82 управления, получения и использования новых искусственных материалов, более интенсивных и эффективных технологических процессов. Решение этой задачи потребовало перехода к изучению таких процессов и явлений, с которыми прежде технике и производству не приходилось сталкиваться, которые не находились ранее в орбите практической деятельности людей. Однако наука уже тогда вторглась, благодаря успехам физики микромира, кибернетики, химии и других отраслей неклассического научного знания, в мир этих новых явлений и процессов. Их расширяющееся производственно-техническое освоение стало возможным только на базе уже созданного задела фундаментальных естественнонаучных, а затем и прикладных исследований. По мнению Ю. Мелещенко, принципиальная новизна сложившийся ситуации и заключается в том, что научные знания не просто используются в производстве и технике, а прокладывают путь для их прогрессивного развития [80, 76–77]. При этом роль «буровой», как ее назвал академик Б. М. Кедров, функции науки настолько велика, что «без предварительной громадной познавательной деятельности науки немыслимо и невозможно было бы появление таких принципиально новых отраслей техники и производства, как атомная энергетика, кибернетика и автоматика, радиоэлектроника, космонавтика, бионика и многие другие» [55, 118]. Формирующееся сегодня общество знаний принципиально амбивалентно. С одной стороны, оно рассматривается как производное от информационного общества, когда в центр внимания попадают вновь возникающие возможности производства и доступности информации, которые дают новые информационные и коммуникационные технологии. С другой стороны, – как 83 считает В. Г. Горохов, – еще одной особенностью информационного общества становится создание «виртуального предприятия», не привязанного к определенному месту или даже национальному государству, которое за счет своевременно получаемой и быстро перерабатываемой информации может гибко реагировать на любые запросы потребителя и колебания рынка, самоперестраиваясь и переструктурируясь в соответствии с этими запросами и колебаниями, становясь саморефлективной системой [38, 73]. Следовательно, фундаментальные исследования образуют сейчас ту область науки, из которой идет основной поток информации, знаний, направляющий развитие производительных сил и включающийся в них через целеполагающую, программирующую деятельность. Происходит это благодаря, главным образом, техническим наукам, которые непосредственно обслуживают запросы производства и реализуют достижения фундаментальных наук в специальных исследованиях, конструкторских и технологических решениях. Технические науки образуют особое звено цепи, связывающей науку и производство. Структура этого звена в настоящее время развита и достаточно сложна. Она включает в себя ряд подсистем с соответствующими учреждениями. Сюда входят, прежде всего, прикладные (общетехнические, отраслевые и специальные) исследования. Они представлены широкой и разветвленной сетью научно-исследовательских организаций. На этой ступени происходит стыковка и переработка знаний и информации, идущих от фундаментальных наук к технике и производству. В итоге образуется поток новых технических знаний общего и специального характера, который конкретизируется и используется на следующей ступени, какой являются опытно- 84 конструкторские разработки. Они осуществляются многочисленными проектными и конструкторскими организациями, существующими либо самостоятельно, либо в составе тех или иных производственных комплексов. Основная их задача состоит в том, чтобы на основе научных знаний создавать новую технику и технологию, доведя их не только до опытных образцов, но и до внедрения в производство. Если подойти к прикладным исследованиям и опытноконструкторским разработкам в функциональном плане, то легко увидеть, что они связаны главным образом с созданием идеальных моделей производственных процессов, способов и средств их осуществления. Но их роль не только в этом. Они же осуществляют опытную материализацию созданных моделей с соответствующими их усовершенствованиями и доработкой. Наконец, происходит и внедрение в производство новой техники и технологии. В итоге здесь обнаруживается особая ступень перехода от выдвижения цели к ее исполнению – научному обслуживанию непосредственного производственного процесса. На этой ступени большая роль принадлежит производственным исследованиям, которые осуществляются преимущественно научными подразделениями промышленных предприятий и компаний. Их основная задача связана с изучением новой техники и технологии в действии, с исследованием узких мест производства во имя его совершенствования и повышения эффективности. В сущности, здесь мы имеем дело со своеобразной научной формой осуществления функций контроля и управления, которая не только способствует регулированию и текущему улучшению производственного процесса, но дает необходимую информацию для новых технических исследований и 85 разработок. Промышленные исследования завершают организационно оформленные элементы, связывающие науку и производство. Здесь одновременно кончается звено технических разработок и начинается последнее звено, связывающее науку и производство, – собственно производственная деятельность. Необходимо заметить, что социальное управление наукой должно предусматривать то, что последняя представляет собой единый, целостный организм, все составляющие которого находятся в тесной взаимосвязи. Поэтому отставание одних, так называемых «неперспективных», наук является недопустимым, так как отставание одной области знания ослабляет весь фронт научного исследования. Безусловно, в процессе социального управления наукой надо устанавливать оптимальные пропорции не только между различными областями научных исследований, но и между их звеньями – между методологическими, фундаментальными и прикладными разработками. В наше время – время стремительного научнотехнологического прогресса – особое значение приобретает установление гармоничных, научно обоснованных пропорций между теоретическими и прикладными отраслями науки. Недооценка теоретических областей может вызвать значительное отставание производительных сил, потому что в наш век теоретическое отставание в состоянии в течение короткого времени перевернуть всю старую технологическую базу, сделать устаревшими даже технологические новинки. В этой связи не выдерживает никакой критики, мнение о том, что труд ученого становится производительным только тогда, когда результат его изысканий и теоретических выводов начинает применяться в практике, что применение науки, а не сама наука как таковая становится решающим фактором роста производительных сил. Чаще всего такие стрелы пускаются в 86 сторону представителей фундаментальных наук. Как показывает история естествознания, нет такой «абстрактной», такой «чистой» теории, которая (если она научная) не воплотилась бы так или иначе со временем в практике. Ни одно усилие научной мысли не является потерянным для потомков. Когда Герц, проверяя предсказание Максвелла, впервые экспериментально обнаружил электромагнитные волны, его спросили, не могут ли эти волны быть применимы для практических целей. Герц ответил: нет, они никогда практического значения иметь не будут [21, 159]. А уже через несколько лет была осуществлена первая, правда, примитивная, беспроволочная связь. С узко экономической точки зрения можно было бы оценить исследование Герца как «производительное» только через пять–десять лет. Но бухгалтерская логика приходит здесь в противоречие с логикой вещей, ибо получается, что, когда ученый трудится, он непроизводительный работник, а, когда усилия его мысли получают, наконец, практическое выражение, его уже нет в живых. Заметим, что каждой эпохе свойственно фетишировать ту отрасль общественного производства, которая в данный исторический момент является господствующей. Так, в свое время физиократы полагали, что производительным является только земледельческий труд. Основоположник этого направления Франсуа Кенэ, например, считал, что нация состоит из трех классов: производительного класса (работников земледелия), класса земельных собственников и так называемого «бесплодного» класса, куда относились все граждане, занятые другими видами деятельности, кроме земледелия [58, 155]. В адрес критиков, подвергающих сомнению статус ученого как производительного работника, мы 87 можем сказать, что подобно физиократам, фетишировавшим некогда земледелие, они фетишируют непосредственное материальное производство, не желая замечать того факта, что в рамках современного материального производства ведущую роль играет наука, что продукт, порожденный рукой рабочего, есть – еще в большей мере – продуктом, порожденным мозгом ученого. Естественно, в конечном итоге истинность и ложность, экономическое и социальное значение исследований проверяются практикой, в том числе и их конкретными приложениями. Мы не можем сегодня сказать, когда и какое именно приложение получит только что найденное новое теоретическое открытие, но тем не менее мы не вправе отказывать автору этого открытия в звании производительного работника. Даже если он ошибся и его выводы будут опровергнуты наукой будущего, они все же сослужат свою службу в производстве новых, более точных знаний. Отрицательный результат иногда оказывается более важным, чем положительным. Парадоксально, но чем с более высоким структурным звеном развития науки мы имеем дело, тем менее поддаются экономизации результаты исследовательской деятельности. Научная продукция на уровне фундаментальных исследований, как правило, не дает немедленного и строго локализованного полезного эффекта. Ее практические приложения заставляют себя ждать иногда десятилетия и обнаруживаются в самых неожиданных областях, оказывают влияние на развитие многих отраслей промышленности, сельского хозяйства, дают толчок сложным областям научного знания, воздействуют на мировоззрение, идеологию, политику. 88 Если же говорить о коренных изменениях во взаимодействии между наукой и техникой, то следует заметить, что такие изменения объясняются многими обстоятельствами и, в частности, тем, что объекты природы, используемые теперь в технике и производстве, стали неизмеримо сложнее и как бы дальше отстоят от человека. Действительно, для того чтобы на практике использовать простейшие законы механического движения, человеку не требовалось предварительно открывать и теоретически формулировать эти законы: он мог эмпирически приноравливаться к их действию. Теоретические отрасли науки, поскольку они уже возникли, первоначально шли за практикой, обобщая и подытоживая опытный материал, накопленный людьми в процессе производственной деятельности. Напротив, в условиях НТР используются такие процессы и предметы природы, с которыми человек не сталкивался в своей повседневной деятельности. Поэтому методом «проб и ошибок», то есть путем чисто эмпирического поиска нужного решения, невозможно было бы создание и эксплуатация атомных реакторов, кибернетических устройств, космических аппаратов и тому подобных сложных технических систем. Вот почему в настоящее время практика требует, чтобы наука опережала технику и производство. Кроме того, техника и производство стимулируют развитие науки, выдвигая перед ней новые задачи, связанные с практическими потребностями производства, и вместе с тем поставляя науке современный мощный инструментарий, необходимый для проведения экспериментальных исследований и обработки их результатов. Следовательно, в новых условиях имеет место теснейшее взаимодействие науки, техники и производства, обретающее форму становящегося системного единства «наука-техникапроизводство» [39, 117]. 89 Таким образом, опережающее развитие науки по отношению к технике и технологии, производству в целом, постоянное и необходимое функционирование науки в качестве общественной и индивидуальной субъективной производительной силы – вот, что отличает в общем виде современный процесс превращения науки в производительную силу. В науковедении это нашло свое отражение в широко известной теоретической модели, показывающей соотношение развития науки – S, техники (и технологии) – Т и производства – Р за определенный отрезок времени – t [80, 82]. Эта модель и выраженное ею соотношение ориентируют прежде всего на интенсивное развитие фундаментальных исследований и ускоренное поглощение, использование новой информации, новых фундаментальных открытий всеми последующими звеньями цепи, связующей науку с производством. Заметим, что в условиях научно-технической революции наука превращается в производительную силу через опредмечивание не только в технике и технологии, но и в предмете труда. НТР потребовала, с одной стороны, поиска и совершенствования новых материалов с заранее заданными свойствами, а с другой – обеспечила необходимые научные и технические условия для их производства. Однако эта общая тенденция не означает, что всегда на практике достаточно быстро и без трудностей достижения фундаментальных исследований современной постнеоклассической науки становятся достоянием технических наук – и через них – техники и производства. Процесс преобразования технических наук на базе постнеоклассического естествознания ускоряется, о чем свидетельствуют успехи радиоэлектроники, космонавтики, важнейших направлений химии и биотехнологии. Но в значительной части технические 90 науки все еще основываются на представлениях технической механики, классической термо- и электродинамики. Вряд ли такую ситуацию стоит рассматривать только как свидетельство непреходящей ценности механики. Она действительно играла и будет играть большую роль в технике, поскольку техника всегда имела и будет иметь дело с макропроцессорами. Но вместе с тем здесь обнаруживается отставание технических наук от достигнутого уровня фундаментальных исследований, свидетельствующее о том, что оптимальное соотношение между ними еще не достигнуто, освоение новых открытий естествознания, сделанных в последнее время, особенно на микроуровне должно быть ускорено и расширено. В этом отношении большие надежды возлагаются на практическое воплощение нанотехнологий. Если еще в 2000 году нанотехнологии относили к научной фантастике, то сегодня их признают одним из наиболее перспективных направлений в науке. Уже сейчас учеными рассматриваются способы применения нанотехнологий для выработки электричества экологически безопасными способами, исключающими потерю энергии. Нанотехнологии, повидимому, скоро заменят силиконовые технологии, которые в настоящее время используются в электронике и компьютерной технике. Сегодня под нанотехнологиями понимают изучение и изменение свойств материалов на атомарном, молекулярном и макромолекулярном уровнях. На этих уровнях свойства материалов существенно отличаются от тех, которые мы наблюдаем в обычной жизни. На наноуровне можно контролировать или изменять фундаментальные характеристики материалов, среди которых: точка плавления, магнитные 91 свойства, электро- и теплопроводность, подверженность коррозии и даже цвет. Поэтому в новых условиях особую актуальность приобретает ориентация самого производства на постоянное использование достижений науки, разрабатываемой ею новой технологии. Опережение наукой развития техники и последней – производства, будучи важнейшим условием прогресса и интенсификации современного материального производства, выражает лишь одну сторону нынешнего этапа научнотехнической революции, сейчас можно встретить и такое понятие, как «нанотехнологическая революция» [37, 33]. Но в цепи, связывающей производство и науку, материальнопрактическую деятельность и процесс познания, производство – не только заключительное, но одновременно и начальное звено, которому принадлежит решающее значение. Поэтому опережающую роль науки абсолютизировать нельзя. Принято считать, что инновационная сфера в значительной мере зависит от состояния и продуктивности науки. Но данное представление принципиально неправильное, а попытки выстроить на нем действенную инновационную систему обречены на неудачу. В действительности чаще всего проблемой, тормозящей производственное внедрение инноваций, является человеческий фактор, точнее низкий уровень предпринимательской активности субъектов хозяйствования, особенно в сложных наукоемких видах бизнеса. Если обратиться к истории процветающих в экономическом отношении стран, то можно увидеть, что до второй половины ХІХ века причины их динамического развития не были обусловлены прогрессом науки. Техника, обеспечивавшая первоначальное производство европейским государствам, развивалась практически отдельно от науки. 92 Ученые воспринимались сродни художникам и поэтам, а иной раз – шутам. Они просто украшали двор монарха или какогонибудь знатного вельможи. Но рядом с миром ученых, зачастую отвлеченным от реальной жизни, был и другой мир, мир практиков, рассматривавших возникающие проблемы и противоречия производства через призму решения конкретных задач, призму самоутверждения. Они были изобретателями и предпринимателями в одном лице. Они и обеспечивали технический прогресс в Европе и Америке. Их вполне можно отнести к инноваторам, то есть к тем людям, которые непосредственно занимаются переводом идей в плоскость практических решений. Творческое сочетание научного знания, коммерческого расчета и разумной организации труда привело к технологическим прорывам. В результате за 110 лет (1870– 1979) средний доход на душу населения в 16 ведущих странах вырос на 730 %, производительность труда – на 1230 %, а объем экспорта – на 96500 % [65, 45]. Довольно успешно эти страны развиваются и после 1979 года. По общему мнению, их экономика прошла индустриальную стадию и вступила в постиндустриальную. Группа этих стран существенно оторвалась в своем развитии от остального мира. Но и в этой группе есть лидеры, задающие тон в мировой экономике. Речь идет о странах, входящих в элитарный клуб «G-7». Семь членов этого клуба – США, Япония, Германия, Франция, Великобритания, Италия и Канада – уже к 1993 году обладали 80 % мировой компьютерной техники, обеспечивали 90,5 % объемов мирового высокотехнологического производства и концентрировали 87 % из 3,9 миллиона патентов, зарегистрированных в мире [65, 45]. 93 Таким образом, можно сделать вывод, что не ученый, а предприниматель является тем субъектом, который должен работать в сфере коммерциализации «идей и образов», стремиться к их материализации и продаже. В этой связи современному обществу следует преодолевать негативные тенденции, формировать эффективную инновационную политику. Такая политика, с одной стороны, должна быть направлена на стимулирование новых технологий и развитие перспективных наукоёмких отраслей производства, а, с другой стороны, её действенный вектор должен включать формирование предпринимателя нового типа, стремящегося к финансированию научных и опытно-конструкторских исследований и способного брать на себя риск по практическому внедрению их результатов. Только при таком условии современная наука может успешно выполнить одну из своих ролей – роль производительной силы. В эпоху научно-технической революции не осталась в стороне от науки и главная производительная сила – человек. Автоматизация производственно-технологических процессов вносит качественные изменения в содержание и характер его труда, перенося центр тяжести физического труда на умственнопсихологическую деятельность, превращая работника производства в оператора, ведущего технологический процесс по приборам: объектом непосредственных усилий работника теперь становится не предмет труда, а разумное использование и совершенствование автоматических систем. Поэтому трудовая деятельность человека в условиях научно-технической революции, чтобы быть успешной, должна опираться на научные знания, быть научно обоснованной. Наука превращается в производительную силу через опредмечивание в предмете труда, технике, технологии, организации производства 94 и человеке. Следовательно, замыкающим структурным звеном цепи является человек. В условиях преобразования материально-технического базиса и принципов организации производственной деятельности возникают новые, повышенные требования к контрольно-управляющим и исполнительным функциям работников, к развитию их как производительной силы общества. Это связано с возрастанием доли интеллектуального труда и значения соответствующих ему научных по своему характеру знаний. Быстро увеличивается число профессий, которые, являясь ведущими для современного механизированного и автоматизированного производства (наладчики, ремонтники, операторы, программисты и т. д.), требуют, как правило, высокой общеобразовательной и специальной подготовки. Такая подготовка важна и потому, что позволяет в условиях растущего динамизма производства, постоянного его обновления обладать соответствующей потенциальной мобильностью, способностью к перемене труда и быстрой переквалификации. Г. Н. Волков, еще в 70-х годах ХХ столетия отмечал, что главная черта науки эпохи НТР – ее направленность на развитие интеллектуального, творческого потенциала человека [21, 168–174] . В принципе содержание труда работников материального производства исторически находится в соответствии с основными фазами, этапами механизации и автоматизации производственных процессов и ролью науки в их организации. Работник, – по выражению Дж. Бернала, – как «вещный придаток» машины, как «интеллектуальный придаток» системы машин в условиях комплексной автоматизации, получая технологическую ступень свободы, становится программистом и наладчиком производственного процесса [5, 264]. Поэтому сама логика развития материального производства предъявляет 95 требования к развитию интеллектуального творческого потенциала человека, повышению его общеобразовательной и специальной подготовки, ответственности за порученное дело. В условиях научно-технической революции это становится принципиально важным не только потому, что учет «человеческого фактора», личностное воплощение науки являются наиболее перспективным путем роста материального благосостояния общества. Суть вопроса состоит в том, что сегодня человек управляет мощнейшими техническими комплексами, малейший сбой в функционировании которых грозит катастрофическими последствиями для природы, общества и человека, невосполнимыми никакими материальными затратами (пример Чернобыльской трагедии – наглядная иллюстрация тому). В настоящее время на плечи работников ложится не только колоссальная профессиональная, но и нравственная ответственность за результаты технологического прогресса. Подобное обстоятельство предполагает появление работника с глубоким пониманием всех технических деталей и нюансов производственного процесса и ясно отдающего себе отчет в тех социальных последствиях, к которым может привести его профессиональная ошибка. Поэтому сегодня следует говорить о необходимости производства творческого типа работника, а не просто исполнителя, работника с качественно новым уровнем профессиональной и общекультурной подготовки, новым типом мышления и ценностных ориентаций, направленных на осознание не только профессиональных, но и общечеловеческих ценностей. Решение этих вопросов немыслимо без активизации роли науки. В этом и проявляется опосредованно одна из ее функций как производительной силы. 96 На трудовые ресурсы наука оказывает воздействие через систему образования, которая играет роль, аналогичную роли опытно-конструкторских разработок, то есть представляет собой связующее звено между методологическими, фундаментальными и прикладными исследованиями, с одной стороны, и личностным элементом производительных сил, с другой. Современное производство приобретает такой характер, что оно нуждается уже не столько в мускульных, механических условиях, сколько в творческих действиях человека. Знания, приобретенные личностью, представляют собой аккумулированную энергию такой потенциальной мощности, которая даже несравнима ни с какими уже познанными энергетическими мощностями, ибо это знание, эта развитая творческая способность человека ежедневно, – по словам Г. Н. Волкова, – «обуздывает и ставит на службу производству и обществу все новые силы природы» [21, 179]. В этой связи вполне своевременным является обращение к одной из кардинальных категорий общей методологии науки – парадигме научного познания. «Парадигма» – одна из фундаментальных категорий науки. Отличающиеся теми или иными нюансами ее трактовки в общей методологии науки объединяет то, что она относится не к объекту науки, а к самой научной деятельности: парадигма – модель научной деятельности как совокупность теоретических стандартов, методологических норм, ценностных критериев. Другие определения конкретизируют это общее представление: теория (или модель постановки проблем), принятая в качестве образца решения исследовательских задач, признаны всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений [6, 23]. 97 В силу обозначенных выше причин в последнее время термин «парадигма» и производные от него (парадигмальный, парадигмальные направления, гуманистическая парадигма) все чаще употребляются в разговорах об образовании и педагогической науке. Немалое место в этих дискуссиях занимают проблема духовного развития совокупной рабочей силы, под которой понимается все трудоспособное население, и особенно проблема привлечения молодежи в науку [19, 81]. Ни для кого не является секретом снижение престижа науки и научного труда в обществе. Если 30–40 лет назад наука и искусство выступали как чуть ли не единственные сферы реализации потенциала творческой личности, то ныне появилось много новых профессий, открывающих широкие возможности для такой реализации. Меняется и характер самой науки: появился «сплав» науки и таких новых областей интеллектуального знания, как высокие технологии, программное обеспечение и др. Все эти факторы ведут к изменению позиций науки в качестве составной части производительной силы общества. Если наука слаборазвитых стран характеризуется развитием преимущественно гуманитарных областей, то есть выработкой общего представления о мире, то в промышленно развитых странах на первое место выходят естественные и технические науки. Например, в США первое место среди ученых занимают представители точных и технических наук. В этой стране еще в конце 80-х годов XX ст. была принята специальная правительственная программа, согласно которой университеты заключают своего рода контракты, в которых оговорены размеры финансирования государством подготовки определенных категорий специалистов. В соответствии с этим подготовка физика или химика стоит значительно дороже, чем 98 историка или филолога. Подобными мерами правительство Соединенных Штатов сократило так называемые «бесполезные специальности» и увеличило потоки студентов, изучающих физику, химию, биологию, инженерные науки [133, 20]. Таким образом, наука и современное производство тесно взаимосвязаны друг с другом. Наука дает производству знания, в свою очередь, производство является широчайшей экспериментальной базой современной науки. В производственной сфере подтверждаются и реализуются успехи науки, формируется колоссальный поток информации, получающий затем свое научное переосмысление, служащий источником новых открытий. Ведущая роль науки по отношению к производству состоит в том, что многие его современные и тем более будущие достижения в значительной мере зависят от объема и качества научных открытий и скорости, с какой эти открытия будут находить свое практическое применение. В наше время, время стремительного научнотехнического прогресса, большое значение приобретает установление гармоничного, научно обоснованного паритета между теоретическими (фундаментальными) и прикладными областями науки. Известный английский физик С. Пауэлл справедливо указывал на огромное «цивилизаторское» значение фундаментальных наук, на разящее несоответствие между «отдачей» фундаментальной науки и вкладом в нее. По его словам, несмотря на то, что наша цивилизация в основном основана на достижениях фундаментальной науки, все, что когда-либо было затрачено на теоретические исследования, равно стоимости современного промышленного производства за две недели [21, 226]. Вместе с тем нельзя оставлять без внимания и прикладные, прежде всего технические, науки, 99 выполняющие функции связывающего звена «наукапроизводство». Необходимо отметить, что сегодня наука напоминает зеркало, разбитое на несколько осколков, каждый из которых, в свою очередь, порезан сетью трещин и поэтому отражает только свою, изолированную часть мира. В этой связи перед наукой стоит задача интеграции различных областей знания и превращения науки в целостную систему. В данном контексте особую актуальность приобретает интеграция фундаментальных и прикладных исследований, без чего наука не сможет эффективно выполнить одну из своих главных ролей – роль производительной силы. Выполнение наукой роли производительной силы зависит также и от технического оснащения индустриальной базы исследований. Этот фактор влияет на превращение науки в разновидность индустриального труда, с одной стороны, и на переход от экстенсивного роста науки к ее современному интенсивному развитию, отвечающему требованиям научно-технической революции. И, наконец, наука может успешно выполнять функцию производительной силы только при условии востребования ее открытий и разработок со стороны производства. Те, кто работает в производственной сфере, должны осознавать, что система связей между наукой, техникой и производством дает результат, позволяющий достичь ускоренного роста производительности общественного труда. Отсюда важнейшей задачей является формирование предпринимателя, способного брать на себя риски и трудности превращения идей и «образцов» нового продукта в необходимый для рынка товар. 100 Раздел 2. Научный метод и его развитие в рамках конкретных социальных систем Научные достижения не могут не вызывать восторга. Со стороны общества наука действительно заслуживает внимания и поощрения новых открытий. Но поскольку наука является одним из самых мощных и влиятельных голосов, к которым мы прислушиваемся, то для нас имеет большое значение представление о том, что такое наука и научный метод. Метод (греч. methodos – путь к чему-либо, прослеживание, исследование) – способ достижения цели, совокупность приемов и операций теоретического или практического освоения действительности, а также человеческой деятельности, организованной определенным образом. Метод в науке – это также и заданный сопряженной гипотезой путь ученого к постижению предмета изучения [87, 628]. Довольно часто слово «наука» употребляют в словосочетаниях: «В соответствии с наукой…», «Наука говорит…» и так далее, вроде бы наука является сознательным существом, имеющим авторитет и обладающим знанием. Но наука не свидетельствует и не открывает – свидетельствуют, доказывают и открывают ученые. Ученые, которые интересуются наукой как явлением, считают, что наука как сфера человеческой деятельности имеет более сложную природу, чем принято считать. В этой связи развернута большая дискуссия о том, что такое научный метод. В ходе этой дискуссии большинство философов науки пришло к выводу, что не существует единого « научного метода» [42, 39]. Конечно, наблюдения и эксперименты играют большую роль в научном познании, как и процесс 101 рационального мышления, результатом которого являются выводы научного исследования. Но достаточно обратиться к истории науки для того, чтобы убедиться в том, что наука значительно шире, чем упомянутые ранее составные процесса научного познания. Мы обнаружим, что значительную роль в науке сыграли необъяснимые прозрения, догадки и даже сны. Что же такое научный метод? Принято считать, что революция в науке произошла в XVI–XVII веках. До этого времени главным методом познания окружающего мира было обращение к авторитетам. Например, Аристотель (IV ст. до н. э.), исходя из определенных философских принципов, утверждал, что единственным совершенным видом движения является движение по кругу. Отсюда был сделан вывод о том, что поскольку планеты находятся в совершенной сфере, расположенной за пределами орбиты Луны, они должны двигаться по окружности. Ученые, подобные Галилею, отказались от такого подхода и предложили вместо абстрактных выводов применять эксперимент. С этого момента наука как сфера производства знаний, добывала эти знания не только путем мысленных упражнений, но и применяя опытные методы проверки этих знаний, на истинность. Но практика показала, что как мысленный эксперимент, так и опытный эксперимент в отрыве один от другого могут завести исследователя в такой лабиринт искаженных представлений, из которого найти путь к истине будет достаточно сложно. В подтверждение данного тезиса рассмотрим два примера. Гомер, воспевая подвиги Ахиллеса и других героев Троянской войны, вряд ли мог допустить, что имя Ахиллеса войдет в науку. Но для эллинов не существовало границ между поэзией и наукой. И то, и другое они относили к духовной сфере. Правда поэзия, философия и геометрия считались 102 сверхвысокой сферой духа, а механику в Афинах относили к второстепенным наукам. Платон, к примеру, называл ее пошлым ремеслом [106, 10]. Духовное кредо эллинов сложилось таким образом, что работу мысли они ставили на первый план. Гиперболизация возможностей умозаключений, пренебрежение практической деятельностью, непонимание необходимости проверки умозрительных операций практическим методом, в итоге, привели эллинскую культуру к упадку. Но вначале содействовали ее расцвету и распространению. Парменид (VI в. до н. э.) противопоставил мышление чувственному восприятию и провозгласил его единственным источником истины. Он отождествлял мышление и бытие. С этого следовало, что небытие невозможно, потому что оно немыслимо. Соответственно невозможна и пустота. Но без пустоты нет движения, так как тела не могут двигаться сквозь тела. У Парменида были ученики и последователи, но были и такие, кто не соглашался с ним. Чтобы убедить несогласных, ученик Парменида Зенон разработал 45 доказательств в защиту своего учителя и его учения. До нас дошли 9 из них, в том числе и размышления о невозможности движения стрелы, и размышления об Ахиллесе, неспособном догнать черепаху. Когда Зенон доказывал неподвижность стрелы, говоря о том, что она, занимая определенное место, не может занять другое, он, по существу, проводил мысленный эксперимент. В реконструированном виде парадокс стрелы Зенона можно представить следующим образом: Z1. Стрела не может двигаться в том месте, где ее нет. Z2. Она также не может двигаться в том месте, где она есть. 103 Z3. Для стрелы «есть место, тождественное ему самому». Z4. Любой предмет всегда находится в состоянии покоя, когда он пребывает в «месте, тождественном ему самому». Z5. Стрела, которая летит, все время находится в том месте, где она есть. Z6. В соответствии с вышесказанным она всегда пребывает в состоянии покоя [146, 47]. Таким образом, Зенон осмелился доказывать, при этом оперируя только абстрактными размышлениями, недвижимость предмета, знаменующего собой символ быстроты. Настаивал на этом в противовес собственному опыту и непререкаемому опыту оппонентов. И никто не мог опровергнуть его мысленный опыт, разрушить логику мысли. Даже создатель логики Аристотель не сумел опровергнуть доводы Зенона. Не мог Аристотель объяснить и то, как Ахиллес перегонит черепаху, если он, согласно размышлениям Зенона, обречен в каждый момент видеть ее впереди себя. Скорее всего, экзотические мысленные упражнения Зенона не дожили бы до наших дней, если бы в них не таился зародыш, который со временем развился в мощную отрасль практической математики. Трудности, с которыми столкнулись древние философы в задаче про Ахиллеса и черепаху, возникли потому, что, размышляя о процессах движения, они не знали, что такое скорость. Философы того времени не могли определить понятие скорость потому, что конкретная наука (то, что позже развилось в физику) еще не могла определить такую величину. Сегодня мы знаем, что такое скорость, и умеем составлять геометрические прогрессии. Исходя из этого, ход наших мыслей будет таким: 104 двигаясь со скоростью V, Ахиллес преодолеет путь А за время t1 = A/V. За это время черепаха со скоростью V проползет путь V1 = V·A/V. Ахиллесу для преодоления этого расстояния понадобится время t2 = V·(A/V2). Черепаха при этом пройдет путь a2 = (V2·A)/V2, а Ахиллесу понадобится время t3 = (V2·A)/V3. Отсюда вытекает: чтобы догнать черепаху, Ахиллесу надо бежать время t = t1+t2+t3+… = A/V(1+V/V+V2/V2+…) = A·(V-V). Из приведенной истории следует важный вывод. Необходимым и важным элементом научного метода является разрешение противоречия в формальной логике, когда есть два суждения, и истинность каждого из них отрицает истинность другого. Понимание противоречия является одним из главных условий в теории решения поисковых задач. Здесь прервем наши размышления. В то время как мы размышляли, Ахиллес давно перегнал черепаху, а стрела достигла цели. Ведь за 12 секунд Ахиллес пробегает 120 метров, а черепаха только 12, так что через 12 секунд Ахиллес окажется на 8 метров впереди черепахи. Несмотря на то, что сначала она имела 100 метров форы. Таким образом, мысленный эксперимент, поставленный иначе, чем делал это Зенон, как и множество реальных опытов, показывает, что ошибался Зенон. Следовательно, мысленный опыт, основанный на одних абстрактных рассуждениях, оторванных от практического опыта, может спровоцировать противоречия в логических конструкциях, которые в конечном результате делают проблему нерешаемой. Правда, и после периода античности многие выдающиеся ученые еще долго ставили теоретические умозаключения на первый план. Например, великий математик и астроном И. Кеплер в своем Труде «Разговор со звездным вестником, недавно ниспосланным смертным Галилео Галилеем, 105 падуанским математиком» писал, что не без оснований «… высоко ценят тех людей, которые в родственных областях науки опережают разумом чувственное восприятие» [59, 59]. Но, как видно из примера, приведенного выше, одни теоретические рассуждения без учета реального опыта и экспериментальной проверки логических построений обречены на вырождение в пустые словопрения. И здесь возникают новые вопросы: « Как толковать реальные опыты, чтобы выводы в них были правильными?», «Что может служить критерием правильности?» В попытке найти ответы на подобные вопросы рассмотрим второй пример. Иногда говорят, что критерием истины есть не единичный опыт отдельного человека, а многовековой опыт всего человечества. Но история подтверждает, что и такой опыт может в течение веков служить основой всеобщего заблуждения. Например, видимое движение Солнца наблюдало множество поколений людей. Правда, еще Аристарх Самосский более чем за двадцать два века до наших дней понял: видимое движение Солнца ничего не доказывает. И отважился утверждать, что вращается Земля и вокруг своей оси, и вокруг Солнца. Ему возражали, приведя мысленный эксперимент: если Земля вращается вокруг Солнца, то звезды должны описывать круги на небесной сфере. Но таких кругов никто не видел, торжествовали противники. Значит, Земля неподвижна! Не сразу поверили Копернику и Галилею. Но пришлось поверить. Почему? Ведь многовековой опыт всего человечества продолжается. Каждый может наблюдать движение Солнца. И чтобы подойти к ответу на данный вопрос, полезно подумать о том, почему Коперник отказался от общепринятого и очевидного, усомнился в правильности геоцентричной системы Птолемея. 106 Дело в том, что Коперник умел наблюдать. Проезжая мимо ночных костров, он видел воочию, как они перемещались ему навстречу на фоне удаленного леса. И понимал, что это ему только кажется, ведь перемещался то он. Два соображения легли в основу труда Коперника: мысль о том, что видимое движение может не совпадать с истинным, и надежда на то, что отказ от громоздкой системы Птолемея позволит проще понять и объяснить факты, известные астрономам. Коперник тоже, по существу, проводил мысленный эксперимент, пытаясь построить новую, более простую модель мироздания. Предположим, думал он, Земля обращается вокруг Солнца, одновременно вращаясь вокруг собственной оси. Удается ли на этой основе рассчитать то, что раньше вычисляли исходя из системы Птолемея (затмение Солнца, Луны, моменты сближения Луны с планетами и планет между собой). Понадобился колоссальный многолетний труд, громоздкие, почти необозримые расчеты, потребовалось огромное мужество, ведь он посягал на авторитет великого Птолемея, более того, – на авторитет церкви, для которой Земля была центром Вселенной. Лишь на смертном одре Коперник увидел книгу, содержащую плоды его труда. Однако для широкой общественности эта книга осталась почти незамеченной. Даже церковь не обратила внимания – странная гипотеза, упрощающая расчеты. Пусть так. Но ведь Солнце, как и раньше, продолжает двигаться по небосводу. Это была молния, вспышка гения. Гром грянул позже. Гром всегда запаздывает, если молния ударит не рядом. Первые раскаты грома послышались после того, как (далеко от родины Коперника) Галилей изготовил зрительную трубу и направил ее в небо. В одну из ночей он заметил три 107 слабые звездочки вблизи планеты Юпитер. И раньше он наблюдал множество звезд, недоступное невооруженному глазу. Взглянув на странные звездочки в одну из последующих ночей, Галилей был потрясен. Они в отличие от всех других … переместились. Переместились, оставаясь на той же прямой. Когда в следующие ночи он увидел еще и четвертую звезду, то окончательно понял, что это планеты обращаются вокруг Юпитера, точно так же, как в соответствии с гипотезой Коперника Земля и планеты обращаются вокруг Солнца. Так Галилей методом реального эксперимента подтвердил правильность модели системы Коперника, созданной великим мыслителем, посредством логических размышлений и умозаключений, сделанных на их основе. Волнующий рассказ о своих открытиях он назвал «Звездный вестник», в котором о значении экспериментальной проверки гипотез сказал так: «К мнению Коперника я пришел много лет назад и, исходя из него, нашел причины многих явлений природы, далеко не объяснимых с помощью обычных гипотез» [70, 60]. Надо отметить, что значение реального эксперимента для проверки умозрительных гипотез понималось в то время не только Галилеем. Так, английский философ Ф. Бекон, вскрывая причины плачевного состояния наук в период позднего средневековья, подчеркивал, что цель науки заключается в наделении человеческой жизни «новыми открытиями и благами», а не в бесполезных умствованиях схоластов, постоянно цитирующих Аристотеля, философия которого смешалась (более чем следовало) с религией. Для этого, по мнению Ф. Бекона, надо помочь науке правильным методом и правильной организацией, ибо человеческий ум осаждают «призраки», свойственные человеческому разуму и являющиеся источником заблуждения: ум склонен легко обобщать 108 единичные факты и приходить к выводам, не соответствующим действительности, он нелегко расстается со сложившимися убеждениями, ему присуща некоторая инерция. Человек, скорее, верит в истинность того, что предпочитает. Познанию истины мешает также несовершенство чувств. Все это обусловлено самой человеческой природой и названо Беконом «призраками рода», «призраками пещеры», обусловленными индивидуальными склонностями умов. Одни склонны к почитанию древности, другие – к восприятию нового и т. д. «Призраки рынка» порождены обычным словоупотреблением, общественным мнением. И, наконец, «призраки театра» обусловлены господствующими теориями, предвзятыми мнениями, суеверием. Из существования таких «призраков», по Бекону, и вытекают серьезные трудности мыслительной работы, трудности познания природы. Правильный метод должен помочь преодолению этих «призраков», делу отысканий истины. В основе этого метода лежит опыт. Наука должна опираться на практику, строя на ее основе выводы, «причины и аксиомы» методом индукции, то есть переходя от частных фактов к обобщениям. Эти обобщения вновь проверяются практикой. Ф. Бекон писал, что ученый должен работать как пчела: извлекать материал из внешнего мира и перерабатывать его рационально [70, 70]. С особой силой убеждение в необходимости сочетания умственного и реального экспериментов овладевает учеными с началом новой эпохи – эпохи перехода к общественноэкономическим отношениям более высокого уровня, что сопровождалось появлением машин и развитием классической механики. Так, великий механик, математик и астроном Пьер Лаплас в своем изложении системы мира говорил по этому поводу следующее: «Сгорая нетерпением узнать причины 109 явлений, ученый, одаренный живым воображением, часто предвидит то, чего нельзя вывести из запаса существующих наблюдений. Без сомнения, самый верный путь – от явления восходить к причинам, однако история науки убеждает нас, что люди, открывшие законы природы, не всегда шли этим долгим и трудным путем. Они вверялись своему воображению. Но как много заблуждений открывает нам этот опасный путь! Воображение рисует нам причину, которой противоречат факты; мы перетолковываем последние, подгоняя их к новой гипотезе, мы искажаем, таким образом, природу в угоду нашему воображению: время неумолимо разрушает такую работу, и вечным остается только то, что не противоречит наблюдению. Успехи в науках создаются только теми истинными философами, у которых мы находим счастливое соединение могучего воображения с большой строгостью мышления и тщательностью в опытах и наблюдениях; душу такого философа волнует, непременно, то страстное желание угадать причины явлений, то страх ошибиться именно вследствие такого желания» [24, 97]. Таким образом, единство мысленного и реального опытов есть одно из главнейших условий успешного решения научной задачи. Один из основателей квантовой механики Д. Франк писал, что в науке есть два уровня абстракции. Первый – это обыденный опыт, здравый смысл, непосредственное наблюдение, второй уровень определяется тем, как ученый переходит от утверждений обыденного здравого смысла к общим научным принципам, характеризующим диалектическую взаимозависимость эмпирии и теории [37, 56]. Примером такой взаимозависимости есть то, что в эмпирических науках (таких, как физика) теория не только присутствует, но она еще должна быть обоснована опытом. 110 Поэтому развитие современной физики начинается, с одной стороны, из наблюдения и эксперимента, с другой стороны, возрастает роль научных абстракций, формализации, математических методов, которые, в свою очередь, проверяются в ходе реальных опытов. Сказанное в полной мере относится и к другим областям научного знания. Современный этап развития науки характеризуется интенсивным проникновением математических методов во все ее сферы, включающие и социальные отрасли знания. Объясняется данный феномен тем, что математика (разумеется, после философии) служила и служит той областью знаний, в которой зарождаются понятия общенаучной значимости. Это говорит о том, что человеческое мышление и реальная действительность подчиняются одним и тем же законам, поэтому они не могут противоречить друг другу своими результатами и должны быть тождественными. Математизация – древнейший путь синтеза научных знаний, так как она обеспечивает на основах общности математических понятий общность научных принципов, законов, взглядов. Кроме этого, интегрирующая функция математики стала тем фундаментом, на котором сложился и развился целый ряд других синтетических способов. Чем более совершенной становится наука в своем развитии, тем более фундаментальными законами она овладевает. В этих условиях возрастает значение аппарата абстрактного мышления, к которому должен обращаться ученый и который формируется математикой. Как известно, Платон на вратах своей академии начертал: «Никто не посмеет зайти сюда из тех, кто не знает геометрии» [95, 241]. Этим великий мыслитель античности подчеркивал то значение, которое имеет математика в творчестве ученого. Примером высокой результативности 111 научного познания, достигнутой путем его математизации, служат успехи современной физики, астрономии, химии, биологии. На очереди внедрение математических методов в область общественных наук. По мнению ученых, это восстановит престиж данных наук и создаст предпосылки для их превращения из служанки определенным идеологическим догмам в поистине научную отрасль, ибо, как подчеркивал еще И. Кант: «в любой науке столько истины, сколько в ней математики» [51, 88]. Надо сказать, что математические методы находят применение в обществоведении уже сегодня. Например, в социологии невозможным представляется проведение исследований без математических расчетов, а последующий анализ и статистическая группировка полученных данных предполагают применение методов математической статистики, точно так же прогнозирование вариантов развития социальных процессов (одна из основных функций социологии) немыслимо без методов математического моделирования. Математика стала играть важную роль в толковании мира учеными с конца XVII века. Галилей полагал, что книга природы начертана языком математики, и это было вовсе не ново, ибо еще Пифагор (570–497 гг. до н. э.) объяснял мироздание с помощью математики [131, 97]. Само название знаменитого труда И. Ньютона «Математические начала натуральной философии» свидетельствует о стремлении постичь движущие силы природы, исходя из математических законов. Все ученые периода становления наук допускали, что отвлеченные формулы способны сопрягаться с природой. Они были уверены в том, что мир есть предсказуемое и упорядоченное пространство. Галилей, Декарт, Гюйгенс и Ньютон стремились создать математический, отвлеченный 112 способ подытоживания физических явлений. Труды по математике послужили основой для многих достижений науки того времени, некоторые ученые, в частности Декарт, пытавшийся найти базис знаний, были одновременно и математиками, и философами. Порывая с эпохой «темного суеверия», ученые полагали, что вступают в мир, где восторжествует разум и опыт. При этом разум в его чистой форме виделся им в логике и математике, и потому, они считали, что мир по своей сути постижим с помощью законов природы, которые с математической точностью определяют развитие всего сущего. Таким образом, наука XVII–XVIII веков была не совокупностью ощущений, то есть того, что давал опыт, а собранием отвлеченных формул, посредством которых подобные вещи пытались понять и предсказать. Например, Локк разделял качества описываемых вещей на первичные и вторичные. Первичными были: вес, местоположение и размеры вещей, то есть то, что можно было измерить и описать математически. К вторичным качествам он относил цвет, вкус, звук, то есть то, что непосредственно связано с человеческими ощущениями. В конце XVII века реальная природа виделась науке безмолвной и лишенной запаха – это была взаимосвязанная совокупность материальных тел, действия которых можно было представить в форме числа, проанализировать, а затем вывести в виде математических законов. Это было ошибочное отождествление действительности со всей совокупностью крайне отвлеченных суждений, которой придавалась объективность. Это приводило к допущению, что стоит сформулировать все законы и уже не останется места открытиям. 113 С наступлением XX века, признавшего право на истинность различных, даже конфликтующих, теорий, сама попытка «объективизировать» данный процесс абстрагирования была признана ущербной. Не уменьшая роли и значений математических методов в познании реальной действительности, ученые все чаще обращаются к философским основам науки. Философские основы науки наряду с функцией обоснования уже добытых знаний выполняют также эвристическую и методологическую функции. Методология – учение о способах организации и построения теоретической и практической деятельности человека. В современной методологии все большее место занимают вопросы, связанные с динамикой познавательных проблем, культурно-исторической природой познавательных средств, формированием новых познавательных установок. Эти вопросы, так или иначе, сопряжены с включением в структуру методологии философских представлений [87, 628–629]. Являясь средством (орудием) приращения нового знания, философские основания науки, выполняя свою методологическую функцию, способствуют формированию новых методов научного исследования. Мир в глазах ученого, обращающегося к философскому осмыслению объективной реальности, – не просто статичный пласт ее, а живое динамичное целое. Это многообразие взаимодействий, в котором переплетены причина и следствие, цикличность и спонтанность, упорядоченность и деструкция, силы добра и зла, гармонии и хаоса. Философствующий разум должен определить свое отношение к миру. Потому-то основной вопрос философии и формулируется как вопрос об отношении мышления к бытию (человека к миру). Принимая во внимание научные данные, она идет дальше, рассматривая вопрос о сущностном смысле и 114 значимости процессов и явлений в контексте человеческого бытия. Сегодня тяжело найти такого исследователя, который не высказывался бы по философским проблемам. Интерпретация пространства и времени А. Эйнштейном, новый взгляд на прочность В. Гейзенберга, идея ноосферы В. Вернадского, проблема соотношения «думающих машин» и человеческого мозга, развитая Виннером и Колмогоровым, – это разве не философские проблемы? В Кембриджском университете в Англии работает один из самых известных физиков-теоретиков современности Стивен Хокинг. Он занимается сложными вопросами, связанными с разгадкой тайн происхождения и эволюции Вселенной. В своей научно-исследовательской деятельности Хокинг широко применяет метод анализа исходных теоретических понятий с целью разрешения противоречий, возникающих между этими понятиями и данными экспериментов. Он практикует такой метод для выявления логических пробелов в системе подтверждения основных гипотез и в связи с этим пересмотра самого содержания традиционных представлений. Подобный метод применял и Эйнштейн, но еще задолго до этого он был разработан в философии. В начале 90-х годов XX столетия была опубликована книга С. Хокинга «Краткая история времени», в которой автор предпринял попытку ответить на такой философский вопрос: «Почему время нельзя повернуть вспять, хотя законы физики разрешают его обратное течение?» [142]. Эти законы не проводят различия между тем или иным направлением времени. С. Хокинг пишет, что указанные законы не меняются, если осуществляется комбинация трех преобразований, которая называется условно «операция С», «операция Р», «операция Т». 115 Под «С» автор «Краткой истории времени» имеет в виду замену всех частиц на античастицы. «Р» – это переход к зеркальному изображению, где левое и правое меняются местами. «T» – обращение направлений движения всех частиц вспять, то есть, в сущности, движение в противоположном направлении. С. Хокинг доказывает, что различное сочетание преобразований «C» и «P» не меняет законов физики. Так, жизнь оказалась бы той же самой для жителей другой планеты, если бы они были зеркальными по отношению к нам и состояли из антивещества. Законы физики также не изменились бы от сочетания преобразований «C», «P» и «T». Поэтому они должны остаться неизменными и при выполнении одной лишь операции «T». Но тем не менее существует большая разница между прямым и обратным направлениями времени в обыденной жизни. Предположим, пишет С. Хокинг, что чашка свалилась со стола и разбилась вдребезги. Если это заснять на кинопленку, то потом можно легко определить, в каком направлении демонстрируется фильм – прямом или обратном. При прямой демонстрации мы не увидим самособирания осколков чашки и обратного запрыгивания ее на стол, поскольку это запрещается вторым началом термодинамики. Оно гласит, что беспорядок или мера беспорядка – энтропия – всегда возрастает со временем. Иначе говоря, со временем вещи становятся все хуже и хуже. Следовательно, чашка на столе в прошлом может стать разбитой в будущем, но обратно никакого пути нет. По С. Хокингу, увеличение беспорядка (или энтропии) со временем служит лишь одним примером того, что называют стрелой времени. 116 Существует, по меньшей мере, три разных стрелы времени: во-первых, это термодинамическая стрела – направление времени, в котором беспорядок (или энтропия) возрастает; во-вторых, это психологическая стрела – мы ощущаем, в каком направлении уходит время, помним прошлое, но не будущее; в-третьих, существует космологическая стрела времени – это направление, в котором Вселенная расширяется, а не сжимается. Расширяющуюся Вселенную С. Хокинг сравнивает с поверхностью Земли. Градусы географической широты – это время, исходящее из единого центра – Северного полюса. По мере продвижения на юг широтные круги становятся по размеру больше. Это похоже на Вселенную, начавшуюся в единственной точке и расширяющуюся. Вселенная должна достигнуть максимального размера возле экватора и начать вновь стягиваться к Южному полюсу. Хокинг задает вопросы: «Должна ли термодинамическая стрела при этом обернуться вспять, будет ли беспорядок уменьшаться со временем?», «Смогут ли люди, переживающие переход от фазы расширения к фазе сжатия, увидеть разбитые чашки, самособирающиеся из осколков и запрыгивающие обратно на стол?», «Окажутся ли они в состоянии вспомнить завтрашние цены и испытать счастье на бирже?». Ответ С. Хокинга состоит в том, что при фазе сжатия условия будут неподходящими для жизни мыслящих существ. Из «инфляции» на ранних стадиях Вселенной следует, что она не станет сжиматься вновь в течение длительного времени. К этому моменту все звезды уже выгорят, а протоны, нейтроны и другие тяжелые частицы, составляющие их, распадутся на 117 легкие частицы и излучения. Соответственно не будет существовать никакой термодинамической стрелы времени. Но, утверждает С. Хокинг, четко определенная стрела времени необходима для поддержания разумной жизни. Человеческим существам надлежит употреблять пищу – упорядоченную форму энергии – и обращать ее в тепло, т. е. в неупорядоченную форму. Следовательно, разумная жизнь не может существовать в фазе сжатия, поэтому вопрос о движении времени в обратном направлении снимается сам по себе. Из приведенного выше примера видно, как философия помогает ученому находить предельные основания и регулятивы всякого сознательного отношения человека и действительности. Философствование в этом случае выступает не столько в виде логически упорядоченной системы, сколько принимает вид развернутого обсуждения, детального формулирования всех трудностей анализа, критического сопоставления и оценки возможных путей решения проблемы. Отсюда известная сентенция: в философии важен не только достигнутый результат, но и путь к этому результату. Ибо путь (т. е. процесс постижения последнего) и является специфическим способом обоснования результата. Когда И. Ньютон восклицал: «физика, бойся метафизики», он протестовал против того, что в философии, тем более умозрительной, невозможно найти один единственный удовлетворяющий ответ на поставленный вопрос. Если наука реализует достаточно строгую форму организованности, то философия не может похвалиться подобной однозначностью. Она всякий раз сталкивается с выстраиванием множества вариантов обоснования и опровержения. В ней нет таких истин, которые не вызывали бы возражений. 118 Частные науки обращены к явлениям, существующим объективно. Свои выводы эти науки формулируют в теориях и формулах, вынося за скобки личностное, эмоциональное отношение ученого к изучаемому явлению и тем социальным последствиям, к которым может привести то или иное открытие. Фигура ученого, направленность его мыслей и темперамент, характер жизненных предпочтений также не вызывают особого интереса. Закон тяготения, квадратные уравнения, система Менделеева, законы термодинамики объективны. Их действие реально и не зависит от мнений, настроений и личности ученого. Разделение науки и философии часто приводится со ссылкой на то, что наука обладает непосредственной практической значимостью, а философия нет. На основании открытий науки можно построить технические сооружения, интеллектуальные же рассуждения философов не имеют никакого практического значения, бесполезны, а иногда и просто вредны. Возражая против такого подхода, сошлемся на известного философа науки Ф. Франка, который был уверен, что философия также служит практической цели. В то время как наука использует свои методы для достижения собственных целей, философия дает методы, с помощью которых можно направлять поведение и направленность деятельности ученых, и таким образом она достигает своей практической цели еще более прямым путем, чем, собственно, наука [137, 78]. Многие мыслители объясняли эту парадоксальную ситуацию тем, что философия требовала близкого соответствия между всеобщими принципами и опытом здравого смысла (как уже отмечалось нами ранее в примере с опытами Коперника и Галилея). Наука же, чем больше углубляется в теоретическую 119 область, тем более удаленными от обыденного понимания становятся формулировки ее общих принципов. Научное исследование, безусловно, в первую очередь состоит из рационального знания и рациональной рефлексии, но не сводится к этому. Бесполезной была бы рациональная часть исследования, если бы за ней не стояла интуиция, которая озаряет ученых новыми открытиями и таит в себе их творческую силу. Озарение обычно приходит неожиданно и, что характерно, не в минуту напряженной работы за письменным столом, а во время загородной прогулки, на рыбалке или даже под душем. Например, в 60-х годах XX столетия в КБ, которым руководил известный авиаконструктор О. К. Антонов, проектировался новый самолет, получивший обозначение «Ан-22», «Антей». Необычно большие габариты грузовой кабины, как и всего самолета, придали особую остроту проблемам жесткости. В поисках решения проблемы тщательнейшим образом было проработано множество разных вариантов. Но все упиралось в хвостовое оперение, которое при продувке в аэродинамической трубе разрушалось словно бумажное. Время шло, а схема оперения не была определена. Выход был найден совсем неожиданно. О. К. Антонов позже вспоминал: «Как-то раз, проснувшись ночью, я стал по привычке думать о том, что больше всего заботило и беспокоило. Если половинки «шайбы» вертикального оперения, размещенные на горизонтальном оперении, вызывают своей массой флаттер, то надо расположить «шайбы» так, чтобы их масса из отрицательного фактора стала положительным. Значит надо сильно выдвинуть их и разместить впереди оси жесткости горизонтального оперения. Как просто! Я тут же протянул руку к ночному столику, нащупал карандаш и записную книжку и в полной темноте набросал найденную схему. 120 Что это? Озарение, интуиция, чутье?» [82, 216]. Надо сказать, что самолетостроение и практика полетов всегда ставили множество вопросов, на которые нужно было ответить, дать положительное решение. И нередко такое решение находилось чисто интуитивным путем. Взять, к примеру, образование подъемной силы крыла. Первоначально ее сравнивали с подъемной силой воздушного змея, что было неправильно. Лабораторные исследования показывали, что обтекание крыла потоком взаимодействующих между собой частиц представляет собой сложное явление. Ученые видели, что если воспользоваться обычными уравнениями гидродинамики, то получается, что плавно обтекающий без срыва струй поток может обтекать крыло, не образуя никакой подъемной силы. Этот теоретический вывод противоречил опыту, который давал подъемную силу при малых углах атаки большую, чем подъемная сила воздушного змея. Чтобы устранить это противоречие между теорией и опытом, ученым пришлось работать с большим напряжением несколько лет. И, как это часто бывает в науке, к разгадке пришли внезапно. Н. Е. Жуковский, которого называют отцом русской авиации, возвращаясь домой из только что открытой Аэродинамической лаборатории в Кучино, сказал своему помощнику, что у него мелькнула мысль, дающая объяснение возникновению подъемной силы. Идея Н. Е. Жуковского состояла в том, что при наклонном, несимметричном относительно потока расположении крыла вокруг него образуется в дополнение к набегающему потоку кругообразное движение воздуха, которое увеличивает скорость обтекания на верхней поверхности крыла и уменьшает ее на нижней поверхности. Это вполне согласуется с известным положением гидродинамики, что при увеличении скорости уменьшается давление, и, наоборот, давление больше 121 там, где меньше скорость. Из этого следует, что давление на верхнюю поверхность крыла меньше, чем на нижнюю. Перевес давления снизу вверх и дает подъемную силу [36, 491]. Как видно из примеров, в периоды, когда напряженная умственная работа сменяется периодами релаксации, интуиция словно берет верх и порождает кристально ясные откровения, привносящие в процесс научного исследования неповторимое удовольствие и наслаждение. Однако наука не может использовать интуитивные прозрения, если их нельзя сформулировать последовательным математическим языком и дополнить описанием на обычном языке. Основная черта математического описания – абстрактность. Оно является системой понятий и символов, представляющей собой картину реальности. На этой картине запечатлены лишь некоторые черты реальности, мы не знаем, какие именно, поскольку мы начали составление своей картины в детстве без критического анализа. Поэтому слова нашего языка не имеют четких определений. У них несколько значений, большая часть которых смутно осознается нами и остается в подсознании, когда мы слышим слово. Неточность и двусмысленность нашего языка на руку поэтам, которые, главным образом, используют его подсознательные пласты и ассоциации. Наука, напротив, стремится к четким определениям и недвусмысленным сопоставлениям, еще более абстрагируя язык и ужесточая, согласно правилам логики, его структуру. Максимальная абстракция царит в математике, в которой вместо слов используются символы, а операции сопоставления символов строго ограничены. Благодаря этому, ученые способны вместить информацию, для передачи которой понадобилось бы несколько страниц обычного текста, в одно уравнение, то есть в одну 122 цепочку символов. Представление о математике всего лишь как о предельно абстрактном и сжатом языке имеет альтернативу. Многие математики верят, что математика – не просто язык для описания природы, но внутренне присуща самой природе. Впервые такое утверждение было сделано Пифагором, который заявил: «Все вещи – суть числа» и создал довольно специфическую разновидность математического мистицизма. Так, пифагорейская философия ввела логическое мышление в область религии, что согласно Бертрану Расселу определило характер западной религиозной философии [109, 85]. Поскольку слово – это всегда абстрактная и приблизительная схема действительности, словесные описания результатов научного эксперимента неизбежно неточны и фрагментарны. Это прекрасно понимают современные ученые. Например, в физике толкование результатов эксперимента называется моделью или теорией, а в основе всех современных исследований лежит осознание приблизительности любой модели или теории. Об этом А. Эйнштейн как-то сказал: «Пока математические законы описывают действительность, они неопределенны, когда они перестают быть неопределенными, они теряют связь с действительностью» [53, 17]. Физики знают, что при помощи аналитических методов и логики нельзя описать сразу все природные явления, и поэтому модель не соответствует реальной ситуации полностью. Явления, которые не принимают во внимание, либо столь незначительны, что их рассмотрение не дает ничего особо нового, либо просто еще не известны в момент создания теории. Для иллюстрации возьмем ньютоновскую классическую механику – одну из наиболее известных физических моделей. Она не принимает в расчет сопротивление воздуха и трение, поскольку они обычно очень малы. Но с этими поправками ньютоновская механика долгое 123 время считалась окончательной теорией для описания всех природных явлений – до момента открытия явлений электричества и магнетизма, для которых в ньютоновской теории уже не было места. Эти открытия показали, что эта модель несовершенна и может быть применена по отношению к ограниченному кругу явлений, а именно к движению твердых тел. Если мы говорим об изучении ограниченной группы явлений, то это может выглядеть как исследование не всех их физических свойств, что также делает теорию приблизительной. Этот вариант приблизительности очень трудноуловим, так как мы никогда не можем предсказать заранее, где лежат границы возможного применения теории. Только время может показать это. Так, репутация классической механики была еще более подорвана, когда физика XX века доказала ее существенную ограниченность. Сейчас мы знаем, что ньютоновская модель применима только по отношению к движению объектов, состоящих из большого количества атомов, на скоростях, которые значительно ниже скорости света. Если не выполнено первое условие, следует вместо классической механики использовать квантовую теорию; если не выполнено второе – теорию относительности. Это не означает, что ньютоновская модель неправильна, или что квантовая теория и теория относительности правильны. Все эти модели приблизительны и могут быть применены лишь к ограниченному кругу явлений. За его пределами они уже не дают удовлетворительного описания природы и, для того чтобы заполнить или, вернее, расширить старые модели посредством изменения характера их приблизительности, нужно создать новые. А. Эйнштейн считал предрассудком убеждение в том, что будто факты сами по себе, без свободного теоретического построения, могут и должны привести к научному познанию. 124 Собрание эмпирических фактов, как бы обширно оно ни было, без «деятельности ума», их философского осмысления не может привести к установлению каких-либо законов и уравнений, а тем более к созданию универсальной модели природы. В понимании роли факта в создании модели природы в современной методологии науки выделяют две крайние тенденции: фактуализм и теоретизм. Если первый подчеркивает автономность и независимость фактов по отношению к различным теориям, то второй, напротив, утверждает, что факты полностью зависят от теории, и при смене теорий происходит изменение всего фактуального базиса науки. В научном познании факты играют двойную роль: вопервых, совокупность фактов образует эмпирическую основу для выдвижения гипотез и построения теорий; во-вторых, факты имеют решающее значение в подтверждении теорий (если они соответствуют совокупности фактов) или их опровержении (если тут нет соответствия). Расхождение отдельных или нескольких фактов с теорией (как было показано выше на примерах классической механики, квантовой механики и теории относительности) не означает, что последнюю теорию надо сразу же отвергнуть. Подводя итог сказанному, отметим, что главными составляющими научного метода познания действительности являются наблюдение и эксперимент. Ученые накапливают данные в результате экспериментальных наблюдений и замеров. Они определяют зависимости между фактами и построением модели, стремятся выводить гипотезы или теории для пояснения этих моделей. На начальном этапе исследования гипотеза может быть просто предварительным предположением или догадкой (как было показано на примерах создания Н. Коперником гелиоцентричной модели Вселенной). Для проверки гипотезы на 125 истинность ученый должен сформулировать ожидаемые корреляции, вытекающие из этой гипотезы, а потом придумать способы ее экспериментальной проверки. Если эксперименты не подтверждают ожиданий, гипотеза может быть изменена или вообще отброшена в пользу новой гипотезы и процесс проверки необходимо повторить. Подтвержденная вследствие повторных экспериментов гипотеза заслуживает того, чтобы называться теорией. Считается, что Галилей положил начало такому подходу, хотя есть и другое мнение, которое гласит, что Френсису Бекону и Д. Миллю принадлежит причисление к научному методу таких составляющих: 1. Сбор и накопление эмпирических данных (фактов), осуществляемые методом наблюдения и эксперимента. 2. Формулирование гипотез на основе собранных данных путем поиска моделей взаимоотношений между ними. 3. Проверка гипотез путем выведения предвидений, вытекающих из них, и дальнейшее планирование проведения экспериментов для проверки правильности гипотез. 4. Отклонение гипотез, не подтвержденных экспериментальными данными, и построение теории путем принятия подтвержденных гипотез [42, 42]. Данные эксперимента в единстве с теорией позволяют нам получить представление о вещах, соответствующее действительности, ибо только умозрительные упражнения или наблюдения, оторванные одно от другого, могут завести исследователя в такой тупик, из которого потом будет очень трудно найти выход. Большое значение в проведении научных исследований имеют математические методы и философское осмысление полученных результатов. Уже первый этап научных исследований предлагает соотнесение полученных данных с 126 математическими символами и выработку на этой основе математической модели. Математическая модель является, если говорить более простым языком, теорией. В дальнейшем эта теория используется для предсказания результатов будущих экспериментов. Философское осмысление и философский подход к организации и проведению исследований призывают ученого обращать внимание на философский план любой проблемы и, следовательно, на отношение мысли к действительности во всей ее полноте и многоактности. Кроме того, философский подход в науке затрагивает всю нашу культуру в целом и образ мышления в частности и выражается в пересмотре наших взглядов на Вселенную и нашего отношения к ней. Вернер Гейзенберг по этому поводу писал: «Значительный вклад японских ученых в теоретическую физику, сделанный ими после второй мировой войны, может свидетельствовать о некоем сходстве между философией Дальнего Востока и философским содержанием квантовой теории» [34, 202]. Стимулируя сам интерес к науке, философия предстает как развернутая диаграмма целостности научного знания и его динамики. Немалую роль в науке сыграли необъяснимые прозрения и догадки, как было в случае с созданием самолета Ан-22. Из всего сказанного можно сделать вывод: занятия наукой с трудом подчиняются наперед известным и удобным правилам. Наука является таким же сложным феноменом, как люди, занимающиеся нею. 127 Глава 3. МОТИВАЦИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ УЧЁНЫХ И ЕЕ ОБЩЕСТВЕННАЯ ОЦЕНКА Раздел 1. Возрастающее значение этики ответственности ученых в эпоху глобализации Одной из важнейших особенностей развития современного мира является быстро прогрессирующая глобализация, затрагивающая самые разные аспекты нашей жизни – экономику, политику, культуру, безопасность, окружающую среду. В наиболее общем виде глобализация может быть определена как совокупность современных явлений, процессов и структур, которую можно выразить во взаимосвязи, взаимопроникновении и взаимообусловленности самых различных компонентов современного мира и мирового сообщества. Иначе говоря, в современном мире создается такое единое целое, где любое локальное событие определяется событиями в других измерениях и масштабах и наоборот. Несмотря на очіііііііііііевидную разноголосицу в трактовке глобализации, не в последнюю очередь, быть может, обусловленную беспрецедентной масштабностью и недостаточной изученностью этого феномена, никто вроде бы не оспаривает того, что она изначально нацелена на максимализацию экономического, научно-технического и культурного взаимодействия различных стран независимо от их цивилизационной принадлежности, уровня развития и местоположения. Взаимодействие, которое, по определению, несет в себе некое интегрирующее начало. Среди большинства исследователей, похоже, нет разногласий в том, что это 128 взаимодействие в основе своей связано с научно-техническим прогрессом и неустанно им подпитывается. Одним из стержневых вопросов глобализации есть вопрос глобальной этики. Следует заметить, что стремление к глобальной этике отнюдь не безосновательно. Оно не является побочным продуктом нынешнего процесса глобализации. Это стремление всегда присутствовало в философских учениях. Большой вклад в разработку универсальной этики сделал Иммануил Кант [51]. Из более недавних философов и социальных мыслителей, посвятивших свои труды данной проблематике, назовем Карла Отто Апеля и Юргена Хабермаса [44, 15]. Социальная практика второй половины XX столетия показала с очевидностью, что современный научно-технический прогресс не только радикальным образом преобразует природу, общество, человека, но может внести непоправимые трагические последствия в развитие всей человеческой цивилизации. Об этом, в частности, свидетельствуют противоречивые оценки, которые даны современной философией перспективам развития науки и техники [39, 3]. Поскольку научные открытия всё чаще используются не только во благо, но и во вред человечества, не случайно, что в результате этого усиливается критика науки как института, порождающего неразрешимые трудности. Одновременно последние десятилетия – это годы бурного развития этики ответственности в науке. Этика ответственности появилась не случайно, а как своеобразный итог развития философско-этической мысли XX века. Она пришла на смену этикам свободы и справедливости. Если в этике свободы поощряется своеволие индивида, этика справедливости настаивает на равных правах для всех, что, как 129 свидетельствует XX столетие, не всегда является преградой на пути глобальных катастроф, то этика ответственности предлагает индивиду быть каким угодно, но таким, чтобы обеспечивать лучшее будущее. Термин «ответственность» (от лат. Respondare – отвечать) конституциировался впервые в юриспруденции во второй половине XV столетия (имеется ввиду, что тот, кто виноват, должен держать ответ). До философского созревания данного термина было еще очень далеко. Лишь иногда указанный термин использовался в работах Девида Юма и Иммануила Канта. Первым, кто стал писать об ответственности, был, пожалуй, Фридрих Ницше. В 1887 году, находясь в расцвете своего философского таланта, он отчетливо представляет, по его выражению, длинную историю происхождения ответственности. Чтобы реализовать цепь воли, соединяющей «я хочу» и «я сделаю», нужна ответственность. «Что, однако, всё это предполагает? То именно, насколько должен был человек, дабы в такой мере распоряжаться будущим, научиться сперва необходимое от случайного отличать, развить каузальное мышление, видеть и предупреждать далекое как настоящее, с уверенностью устанавливать, что есть цель и что средство к ней, уметь вообще считать и подсчитывать, насколько должен был сам человек стать для этого, прежде всего, исчисляемым, регулярным, даже в собственном своем представлении, чтобы смочь наконец, как делает обещающий, ручаться за себя как за будущность. Гордая осведомленность об исключительной привилегии ответственности стала инстинктом, доминирующим инстинктом … человек называет его своей совестью» [86, 440– 441]. Ницше явно понимал, что сам феномен ответственности мог стать значимым лишь в научную эпоху, вместе с появлением исчисляемого, как он выражался, человека. Это 130 также означает, что этика ответственности наиболее органично коррелируется с учёностью человека. При анализе проблемы ответственности применительно к науке приходится различать ее интерналистские (внутренние) и экстерналистские (внешние) аспекты. Поскольку проблема, поднятая нами, касается ответственности ученых и науки за результаты своей деятельности, обратимся к экстерналистским аспектам данной проблемы. Общеизвестно, что поиски знаний текут в самых различных направлениях, образуя междисциплинарную сеть соотносительности наук. Наука развивается сложными путями. В ней, в частности, дифференциация знаний на различные дисциплины сочетается, дополняется и чередуется с процессами их интеграции. Это вызвано, с одной стороны, тем, что человечество столкнулось с глобальными проблемами, которые требуют комплексного подхода и могут быть решены только объединенными усилиями представителей разных областей знания. С другой стороны, в связи с новейшими достижениями меняются многие привычные представления о соотношении природы и общества, знаний и ценностей, естественных и гуманитарных наук, о роли технологий в широком значении этого слова, меняются сама картина мира, структура теоретических представлений о нём. С точки зрения дисциплинарной структуры науки можно указать на некие универсальные стандарты. Например, американский социолог И. Уоллерстайн, который одно время был президентом Всемирной социологической ассоциации, обосновал то положение, что традиционное разделение наук на экономику, политику и социологию (вероятно Уоллерстайн имел в виду общественные науки) есть модель классического анберализма, которому эти сферы кажутся независимыми друг 131 от друга. В то же время более адекватным сегодняшнему положению дел является междисциплинарный, проблемный подход [134, 13]. О соотносительности знаний свидетельствуют и названия так называемых пограничных наук: математическая физика, математическая биология, физическая химия, биофизика, социальная психология и т. д. Хорошо известно, что, например, математика широко используется во всех науках. Менее известно, что при этом математика сама видоизменяется, в частности, под влиянием новых задач, которые ставятся перед ней. Одновременно, междисциплинарные связи наращивают вес прагматического, а вместе с ним и этического компонента науки. Происходит это не случайно, а в полном соответствии с природой человека и общества, обеспокоенным, в первую очередь, не чем иным, как своей собственной судьбой. Общество как целое стремится, прежде всего, обеспечить своё будущее, а это означает, что оно выступает в качестве этического субъекта глобального масштаба и подчиняет в этой связи науку и технику. Междисциплинарные связи усиливают этический потенциал и этическую активность всех наук, в их огне сгорает мнимая этическая индифферентность любой науки. Итак, наука не только не нейтральна в этическом плане, но, наоборот, чрезвычайно активна. В условиях глобализации проблем, вызванных научными открытиями (оружие массового поражения, экологические катастрофы, эксперименты с геномом человека и т. д.), перед учёными встают во весь рост и в новом звучании извечные вопросы о связи истины и человеческих ценностей, соотношении целей научного творчества и смысла человеческого бытия. Если в прошлом игнорирование подобных проблем могло обернуться лишь обессмысливанием научной 132 деятельности и не иметь более серьезных социальных последствий, то с гигантским ростом научного знания, превращением его в реальную силу общественной жизни речь может идти о тупиковом пути развития всей человеческой цивилизации. Наука способна обеспечить любую целесообразную деятельность человека, поскольку сама является ее наиболее универсальным видом. В то же время наука является творческой деятельностью, и, стало быть, её целевые ориентации несут определенное аксиологическое содержание. И весь вопрос состоит в том. Соответствуют ли эти ориентации науки интересам целостного развития человека и общества или, если такого соответствия нет, следует выяснить, каким социальным целям служит наука сегодня, определить, насколько они являются общезначимыми для социума в целом. Итак, целевая ориентация науки, ее своеобразная интенция как определенного вида духовной деятельности и социального института определяется внутренними общественными отношениями в целом. Вопрос – для чего построена та или иная научная теория, каким общественным (помимо чисто теоретико-познавательных) интересам она объективно служит – был правомерен для всех эпох, для любого этапа развития научного знания в силу того, что реальная история науки представляет собой развитие в контексте тех или иных социально – экономических отношений. Никогда, очевидно, человечество не знало «чистой» науки, и “этос” науки всегда питался живительными соками эпохи. Термин “этос” науки следует понимать в значении, предложенном Р. Мертоном в работе «Социология науки. Теоретическое и эмпирическое исследование». Здесь это понятие толкуется как совокупность ценностей и норм, которые интернализуются и 133 становятся обязательными для деятелей научного производства [39, 112]. Для понимания субъективно-личностного аспекта развития науки необходимо ввести понятие ценностной ориентации науки. Правомерность постановки вопроса о ценностной ориентации науки обусловливается в основном тем фактом, что познание реально не существует в чистом виде, всегда взаимодействуя с определенными эстетическими, нравственными и т. п. установками. Это обстоятельство достаточно отчетливо осознавалось мыслителями Нового времени – Ф. Бэконом, Р. Декартом, Г. Галилеем, Б. Спинозой и другими. Так, например, еще Ф. Бэкон в своих «Афоризмах об истолковании природы и царства человека» писал, что разум человеческий «не сухой свет, его окропляют воля и страсти, а это в науке порождает желательное каждому. Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает» [15, 22]. В современную эпоху, эпоху научно-технической революции, наблюдается качественное изменение характера основных противоречий, немаловажную роль среди которых играют противоречия между техникой и природой, техникой и социальной средой. В методологическом отношении появляется необходимость анализа более общих систем: «техника – общество», «техника – природа», «наука – общество», то есть выхода за рамки собственно технологических отношений системы «человек – наука». Иначе говоря, возникает настоятельная необходимость изучения науки в контексте глобальных проблем современности, в контексте общечеловеческих ценностей. Положение науки в условиях НТР всё более занимает умы самих ученых. Наивно – романтические иллюзии по поводу непогрешимости, всесилия науки в решении всех противоречий 134 действительности развеялись со взрывом атомных бомб на Японских островах, обратившись острыми вопросами: «Всегда ли наука способна обеспечить благо человечества?», «Компетентна ли наука в определении целей общественного развития, смысла человеческого бытия или же плоскость решения этих проблем выносится за ее пределы, в другие сферы духовной деятельности?». Попытка осмысления этих проблем предпринималась западными философами еще в первой половине XX столетия. Например, К. Ясперс, один из теоретиков экзистенциализма, выделял следующие признаки современной формы научного знания: универсальность в предметах исследования; принципиальную незавершенность познания; всесторонность в выяснении связей и отношений; постоянную ревизию методологических оснований, носящую радикальный характер; свободу в развитии знаний (возможен любой вопрос касательно любого факта явления или процесса) [39, 118]. Вместе с тем в развитии науки, по его мнению, постоянно присутствует «трагический» мотив: современная наука одухотворена идеей бесконечного научного прогресса, что делает ее «бездушной». Так как если конечная цель познания не достигается, то занятие наукой становится бессмысленной игрой, познанием исключительно ради познания. Следует заметить, что для науки ХХ столетия оказались характерны не только бурные успехи в приросте знания и его практической реализации, но и мучительные поиски определения деятельной ценности ее результатов для человека и общества, своеобразная ревизия ее социального статуса и реального вклада в общественный прогресс. Как писал Дж. Бернал, долгое время «наука была одновременно и благороднейшим цветком человеческого разума, и наиболее многообещающим источником материального благосостояния». 135 Но события последних двадцати лет не только создали различные взгляды на науку в кругах широкой общественности, они глубоко изменили отношение самих ученых к науке и даже вошли в плоть научной мысли [3, 116–117]. Итак, современная наука не только не нейтральна в этическом плане, но, наоборот, чрезвычайно активна. Разумеется, эту активность приходится как-то направлять и контролировать. В этом плане есть смысл прислушаться к мнению известного немецкого физика и философа Карла фон Вайцзеккера, который, подводя итог своему жизненному пути, пришел к окончательному выводу: «Наука ответственна за свои последствия» [52, 307]. По крайней мере, тезис Вайцзеккера на первый взгляд кажется несколько декларативным. Ведь понятно, что ни один ученый не может в полной мере предвидеть все последствия своих открытий. Так, изобретатели лазера вряд ли могли представить, как он будет использоваться, в том числе в военной области и в медицине. Однако в свете дополнительных обстоятельств, на которые мы укажем позже, тезис Вайцзеккера представляется весьма уместным. Ответственность за последствия, вызванные наукой, несет не только отдельный ученый, но и сообщество ученых в целом. К тому же, согласно Вайцзеккеру, узаконенную ответственность за использование науки несут не только те, кто ее действительно использует. В глобальном смысле ученые ответственны за свои действия в моральном, а не легальном, узаконенном плане. Отсутствие юридической ответственности, следовательно, не освобождает ученых от ответственности моральной. Характер научной деятельности вынуждает ученых занять определенную этическую позицию. В идеале здесь речь идет о сознательном следовании принципам этики ответственности, которой нет альтернативы. 136 Обращение крупнейших ученых современности к осмыслению социально-нравственных оснований своей деятельности, к проблемам социальной ответственности ученого в обществе стимулируется, с одной стороны, осознанием возрастающего воздействия науки на социальную жизнь как результата сокращения дистанции между научным открытием и его технологическим внедрением, а с другой – осознанием возможности применения науки вопреки общенациональным, общечеловеческим целям и ценностям. Необходимо отметить, что вплоть до начала ХХ столетия со стороны ученых, как правило, отсутствовал устойчивый интерес к переосмыслению проблем соотношения науки и ценностей, ее социального статуса либо их рассмотрение носило по большей части абстрактно-гуманистический характер. При этом не подвергалась сомнению оптимистическая уверенность в том, что наука (в особенности фундаментальная) представляет собой всеобщее благо в любой социальной ситуации и способна предложить универсальные рецепты для разрешения любых проблем. На данном этапе ее развития (конец XIX – начало ХХ столетия) философские основания научного поиска характеризовались идеей суверенности познающего разума, способного открывать истину бытия, и неизменности основных средств и процедур познавательной деятельности, обеспечивающих построение абсолютно истинной картины природы. Эти принципы были присущи классическому естествознанию в целом и являлись существенным фактором формирования его нормативных структур и картин реальности. Для подтверждения данного тезиса можно привести слова Т. Лапласа, утверждавшего, что «ум, которому были бы известны для какого-либо данного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное положение всех ее 137 составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движение величайших тел Вселенной наравне с движением легчайших атомов: не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверным, и будущее так же, как и прошедшее, предстало бы перед его взором [24, 10]. Из этого положения вытекали два важнейших следствия: во-первых, законы природной и социальной гармонии совпадают и, значит, их можно охватить непротиворечивым образом единой научной мыслью; во-вторых, фундаментальные смыслы (и ценности) научного творчества и социального бытия соответствуют друг другу, и поэтому отпадает необходимость в специальной рефлексии социального статуса науки, ее социальной оценки. Именно последнее обстоятельство прочно и надолго вошло в сознание ученых и стало одной из главных норм научной деятельности. Поэтому если ценностная проблематика и попадала в сферу познавательного интереса, то в основном в гносеологическом плане (как соотносится истина и ценность в познавательном процессе, каков может быть эвристический потенциал моральных или эстетических установок ученого в достижении истинных результатов). В этом отношении показательными могут быть суждения одного из выдающихся учёных и мыслителей конца XIX– начала ХХ столетия А. Пуанкаре, который считал поиск истины единственной достойной целью познания. Если даже ставить перед наукой задачу избавления человечества от материальных забот, – утверждал он, – то лишь во имя того, чтобы приобщить его к прекрасному таинству исследования и созерцания истины [103, 155]. По мнению А. Пуанкаре, научное и нравственное освоения действительности не могут противоречить друг другу, так как у них «свои собственные области, которые соприкасаются, … но 138 не проникают друг в друга – мораль определяет цели, наука же предоставляет средства их достижения» [103, 156]. Конечно, такая позиция может быть и справедлива применительно к сфере должного, но с точки зрения реальной действительности она кажется малоубедительной. Развитие социальной практики и науки оказалось намного сложней: цели часто оборачивались средствами и наоборот, причем не только моральные, но вообще высшие цели человечества могли приноситься в жертву более частным, порой чуждым общественному прогрессу. Отстраненность ученых от социальной оценки практических результатов научного познания, видимо представляла собой некую тенденцию, характерную для конца XIX – начала XX столетия. Объяснить это можно тем, что, во-первых, на рубеже столетий разразился кризис в естествознании, заставлявший ученых направлять все свои усилия на решение в первую очередь методологических, а не социальных проблем науки и, во-вторых, тем, что связь науки и практики еще не была столь очевидной и угрожающей, какой она стала уже в 20-х годах XX столетия. Помимо этого в формировании установки на ценностную нейтральность науки сыграл свою роль и фактор ее профессионализации, ограничивающий научный поиск узкими рамками той или иной дисциплины и стимулировавший резкое разграничение нормативных и собственно научных суждений: высказывание последних только и было «законным» для ученого, считавшегося поставщиком сугубо объективного знания. Эта тенденция была значительно усилена философскими установками позитивизма, оформившегося в самостоятельную философскую доктрину еще в 30-х годах XIX столетия и стремившегося к исключению всех «метафизических проблем» из контекста научного знания. 139 Моральный климат, сложившийся в науке того времени, очень точно передал английский ученый Ч. Сноу. Он писал: «Сейчас даже трудно себе представить, в какой моральной атмосфере протекала тогда работа молодых кембриджских учёных. Больше всего мы гордились тем, что наша научная деятельность ни при каких мыслимых обстоятельствах не может иметь практического смысла. Чем громче это удавалось провозгласить, тем величественнее мы держались» [122, 42–43]. Даже такие крупные ученые, как Э. Резерфорд и Н. Бор, не увидели возможности антигуманного применения научных результатов. В частности, они не верили в быструю практическую осуществимость проекта по освобождению атомной энергии [9, 201]. Надо отметить, что и А. Эйнштейн вначале придерживался идеи о том, что наука должна быть вне морали. В 1932 году, отвечая на вопрос ирландского писателя Мэрфи, он в довольно резкой форме дал характеристику соотношения этики и науки. Здесь для лучшего понимания рассуждений Эйнштейна целесообразно ввести нумерацию аргументов. «1. Практическая философия означала бы философию поведения. 2. Я не считаю, что наука может учить людей морали. Я не верю, что философию морали вообще можно построить на научной основе. Например, Вы не могли бы научить людей, чтобы те завтра пошли бы на смерть, отстаивая научную истину. Наука не имеет такой власти над человеческим духом. 3. Всякая же попытка свести этику к научным формулам неизбежно обречена на неудачу. В этом я полностью убежден. 4. Содержание научной теории само по себе не создает моральной основы поведения личности» [145, 165]. 140 Как видим, ранний Эйнштейн вначале противопоставлял мораль (этику) науке. Но через 18 лет его суждения были уже не столь резки. Процитируем вновь аргументы Эйнштейна, используя на этот раз круглые скобки. «(1) Если мы условимся считать некоторые этические утверждения фундаментальными, то остальные утверждения можно будет вывести из них, если исходные предпосылки сформулировать с достаточной точностью. Подобные этические предпосылки играют в этике такую же роль, какую в математике играют аксиомы. (2) Мы знаем, что между этическими аксиомами и научными аксиомами не существует особого различия. Истина – это то, что выдерживает проверку опытом» [145, 322–323]. Таким образом, в аргументах (1) и (2) наука и этика не противопоставляются, а, наоборот, сближаются, сравнивая аргумент 3 с аргументами (1) и (2), мы видим, что их трудно согласовать друг с другом. Если между этическими и научными аксиомами нет особой разницы, то тем самым тезис 3 о несводимости этики к научным формулировкам теряет свою убедительность. В 1951 году Эйнштейн в письме к М. Соловину разъясняет свою позицию (номера аргументов теперь дополним штрихами). «1` То, что мы называем наукой, преследует одну – единственную цель: установление того, что существует на самом деле. 2` Определение того, что должно быть, представляет собой задачу, в известной степени независимую от первой; если действовать последовательно, то вторая цель вообще не достижима. 141 3` Наука может лишь устанавливать логическую взаимосвязь между моральными сентенциями и давать средства для достижения моральных целей, однако само обоснование цели находится вне науки. По крайней мере, это мое мнение» [145, 564–565]. Как видим, ранний Эйнштейн резко противопоставляет науку и мораль (этику), аргументы 1–4. Поздний Эйнштейн отчасти склонен не выводить этику за пределы науки, аргументы (1) и (2). Но сомнения не покидают его. В аргументе 1` задача науки сужается до требования установить то, что существует на самом деле. Но как понимать это «что существует на самом деле? Существуют люди с их намерениями, предпочтениями, программами. Разве наука не изучает, что может быть и какими средствами достижимо потребное будущее. Но будущее не вместить в рамки формулы, что существует на самом деле». В аргументе 2` Эйнштейн вполне справедливо отмечает независимость задач по определению того, что есть, и того, что должно быть. На наш взгляд, Эйнштейн здесь близок к различению гипотетико-дедуктивных и прагматических наук, хотя решающего шага к такому различию он и не делает, вероятно, из-за двух отмечаемых им оснований: нельзя указывать, что должно быть, аргумент 2`, и дать в науке обоснование целей, аргумент 3`. Несколько старомодно Эйнштейн обращается к этике с абсолютным требованием, что должно быть. Но этику как науку отнюдь не обязательно редуцировать именно к этому требованию. Этика ведет поиск ответов на вопросы следующего порядка: что может быть? Что я должен делать, чтобы достигнуть возможного? В целом же, подводя итог нашего краткого аналитического обзора отношения А. Эйнштейна к этической 142 стороне научной деятельности, надо заметить, что, по его мнению, моральные качества выдающейся личности порой имеют большее значение для судеб цивилизации, чем ее чисто интеллектуальные достижения. Чрезмерные претензии естествознания и точных наук на достижение абсолютной истины во всех сферах бытия, по мнению Эйнштейна, ограничиваются моральными принципами и целями научной деятельности. Ведь наука сама по себе стремится только установить то, что существует на самом деле, то есть сущее, а не должное, и поэтому «само указание цели находится вне науки» [145, 565]. Подобные мотивы духовных изысканий отчетливо просматриваются в творчестве одного из крупнейших физиковтеоретиков XX столетия В. Гейзенберга. Размышляя над особенностями современного научно-технического прогресса, он пришел к выводу, что человек своей активностью создал парадоксальную ситуацию в познании и практике. Если в прошлом (XVIII–начало XIX в.) техника, основанная на классическом естествознании, была продолжением естественных органов человека и в силу этого обозримой и понятной человеку как с точки зрения опредмечиваемых в ней целей, так и ожидаемых от нее практических результатов и выражала безусловный прогресс в освоении природы, то в настоящее время с усложнением технических систем теряется однозначное соответствие между целями, средствами и результатами, техника может порождать следствия, которых никто не ожидал [33, 298–300]. И, более того, когда техника становится средством в борьбе враждующих социальных групп, возникают серьезные опасения за судьбы человеческой цивилизации. «Вероятно, недалеко то время, – писал Гейзенберг, – когда в процессы развития техники будет полностью вовлечена 143 и биология … опасность превзойдет тогда все, чем грозит даже атомное оружие» [33, 313]. Надо сказать, что великий ученый оказался прав. Расширение научной деятельности, особенно в период, названный глобализацией, привело к тому, что человек повсюду имеет дело не с естественной природой, а с искусственно созданным миром. Наглядно эта ситуация проявляется в современном естествознании, которое в отличие от классического имеет дело не с природным объектом самим по себе, а с соотношением человека к миру, природа исследуется постольку, поскольку она подлежит человеческому вопрошанию [5, 301]. Вместе с тем могущество современной науки, неоднозначные возможности практического использования научных результатов подвели ее к опасному рубежу, когда жизнь и смерть всего человечества могут зависеть от небольшой группы людей. Поэтому ученый должен, особенно в кризисных ситуациях, делать моральный выбор. «Право ученого вести научные исследования по своему усмотрению вовсе не абсолютно, поскольку это право подвержено различным прямым и косвенным ограничениям со стороны общества, в большинстве случаев направленных на то, чтобы поставить под свой контроль не столько сами открытия, сколько их использование», – отмечал американский химик Р. Рутман [39, 130]. Как видим, перед современным ученым во весь рост встают извечные вопросы о связи истины и человеческих ценностей, соотношении целей научного творчества и смысла человеческого бытия, обойти которые в сложной и драматической динамике атомного века просто невозможно. В. Гейзенберг еще в августе 1946 года, выступая перед студентами Геттингенского университета, говорил, что 144 некритическое отношение к вопросу «кому и для каких целей служит научное знание?» может привести ученого в положение, которое Шиллер выразил в таких словах: «Горе тем, кто дарит небесный факел слепым: он им не светит, но может только сжечь и испепелить города и страны» [33, 30]. Таким образом, «самосознание науки», начиная особенно со второй половины ХХ столетия, характеризуется переориентацией в сторону гуманистических ценностей. Все большее число ученых приходит к убеждению в том, что наука должна служить обществу, осуществлять свою цивилизаторскую миссию по отношению ко всему человечеству. При этом если ранее поиски оснований гуманистических ценностей ограничивались сферой «природной гармонии», как правило, в отрыве от социального контекста развития самой науки и поэтому носили достаточно абстрактный характер, то в настоящее время эти искания все более «заземляются» и прямо связываются с необходимостью принятия во внимание той моральной ответственности, которая возлагается на современного ученого за результаты его деятельности. Время «стратегии проб и ошибок», которой наука руководствовалась длительное время, ушло в прошлое. Как подчеркивает В. Лукьянец, в контексте мегаколлайдерного взаимодействия человека с миром сверхвысоких энергий такая стратегия превращается в аналог игры под названием «русская рулетка». Участнику этой игры предоставляется право экзистенциального выбора, то есть подчинение «его величеству случаю» [75, 6]. Новое же понимание целей и задач науки изменяет не только отношение к результатам и способам их получения, но заставляет ученых обращаться к философским вопросам, касающимся самых глубинных основ бытия. «В поисках параллели к вытекающему из атомной физики уроку об 145 ограниченной применимости обычных идеализаций, – писал Н. Бор, – мы должны обратиться к совсем другим областям науки, например, к психологии, или даже к особого рода философским проблемам; это те проблемы, с которыми столкнулись уже такие мыслители, как Будда и Лао Цзы, когда пытались согласовать наше положение как зрителей и как действующих лиц в великой драме существования» [10, 35]. Следует отметить, что современная философия, по определению самих философов, переживает своеобразный кризис. Ставится даже вопрос о необходимости разработки новой формы философии [27, 160–165]. Так, по мнению болгарского философа Петко Ганчева, становление пластов и уровней новой глобальной культуры происходило за счет слома региональных и национальных культур. В результате этого духовная культура современной цивилизации не нашла концептуального ядра принципов, методов и ценностей, которые могли бы конституировать всю систему культуры и цивилизации в условиях глобальных проблем, вызовов и угроз. Этим ядром и должна стать новая форма философии [27, 164]. Стержнем, или осью, этой формы будет «прагматический, социально-культурный и гуманитарный аспект и уровень анализа», включающий подходы, принципы и категориальный аппарат, преобразующий философию в глобальную моральную теорию [27, 164]. Особую актуальность связь моральных принципов с конкретными науками приобрела на рубеже ХХ–ХХI вв. Научные открытия в области физики, химии, биологии заставили вновь заговорить о профессиональной этике и ответственности ученых. Надо сказать, что обсуждение в рамках самих конкретных наук социальных и этических вопросов стало характерной чертой постнеоклассической науки. Ни у кого не 146 вызывает сомнение то, что современная наука обладает поистине жюль-верновским футурологическим потенциалом. Ученые считают, поскольку человек занимает в порядке природы особо выделенную в ней позицию, поскольку только он познает природу, то и может, используя свои познания, успешно манипулировать природными частями и предметами, приспосабливая их к своим целям. При опоре на современные технологии человек начинает мнить себя Космиургом, строителем мира, который он может перекраивать на разные лады в соответствии со своими потребностями. Но человек сам является частью природы и не может заменить ее полностью искусственной средой, хотя и небезуспешно пытается сделать это. В результате природа мстит ему учащающимися катастрофами, глобальными изменениями климата и другими необратимыми явлениями, подрывающими саму основу его существования как вида. Мы уже много знаем о том, к каким последствиям приводят открытия в области ядерной физики, но еще не представляем, каким образом отразятся на нашей жизни внедрение в практику нанотехнологий, эксперименты с человеческими генами и т. д. Например, применение нанотехнологий наряду с обещаниями радужных перспектив для человечества может иметь негативные последствия. В проведенном Бюро по социальной оценке техники при германском бундестаге экспертном исследовании были рассмотрены не только научно – технические, но и этические и социальные аспекты. В частности, в нем отмечалась опасность проникновения трудно регистрируемых наночастиц в легкие или даже через клеточные мембраны. Возможными местами осаждения наночастиц в человеческом организме являются носовая полость, трахея, бронхи, легкие и т. д. Некоторые ученые считают, что проник- 147 шие в человеческий организм наночастицы могут повлиять даже на нейтронные процессы головного мозга [37, 35]. Пути распространения наночастиц и наноматериалов, полученных в результате имеющихся или возможных приложений нанотехнологий и попадания их в человеческий организм, – это работа на соответствующих предприятиях или потребление воды, осадки и продукты питания. Все это выводит наноэтику на первый план не только этических, но и вообще самых разнообразных, в том числе и специально научных дискуссий в области нанотехнауки. Каковы условия реализации наноэтики? Философы считают, что это, во–первых, наличие научно-инженерного сообщества, гарантирующего моральную ответственность в сфере профессиональной деятельности; во-вторых, развитие сознания (самосознания) ученых и инженеров, что достигается через систему образования; в-третьих, существование социальных структур, которые бы обеспечивали условия для моральной ориентации ученых и инженеров [37, 37]. Начало ХХI века наряду с наноэтикой поставило на повестку дня проблему возможности угрозы человеческому бытию, которую может породить грядущая практика экспериментирования, в ходе которой человек по своей воле будет искусственно воспроизводить в земных лабораториях физические процессы, ответственные за такие события галактического масштаба, как взрывы сверхновых, нейтронных и кварковых звезд, сверхмощные гамма-всплески, возникновение черных дыр. Ученые считают, что в ХХI веке. кваркотехнологии будут играть в практике преобразования субъядерного мира такую же роль, какую ныне в преобразовании мира живой материи играют генноинженерные сверхтехнологии [75, 4]. 148 Научно-технологическая практика, ориентированная на овладение кладовой сверхвысоких энергий, неудержима. Поставив под человеческий контроль ядерные процессы, бушующие в недрах обычных звезд, эта практика устремилась в мир процессов, энергия которых фантастически превосходит энергию, высвобождаемую при взрыве термоядерных бомб. Коллективный субъект этой практики усматривает ее философский смысл в обретении власти над миром сверхвысоких энергий, бушующих на самых глубинных уровнях фундаментальной структуры материи. «Большой взрыв», который положил начало глобальной эволюции нашей Вселенной, символизирует энергетический горизонт, к которому мчит нас сегодня практика создания и использования все более мощных мегаколлайдеров. Мегаколлайдерный прорыв в область кварк-лептонной физики, несомненно, является поступком сообщества физиков мегаколлайдерщиков. Безусловно, данный эксперимент будет способствовать дальнейшей разгадке тайн возникновения и эволюции вселенной. Однако морально-этический смысл этого эксперимента еще не ясен, поэтому нетрудно понять, что запуск Большого адронного коллайдера возлагает на физиковмегаколлайдерщиков гигантскую морально-этическую ответственность за судьбу планеты Земля со всей ее флорой и фауной. Поэтому, по мнению В. С. Лукьянца, чрезвычайно актуальными становятся такие морально-этические вопросы: Не окажутся ли трагичными и долговременными последствия практики применения кварко-технологий для человека? Что означает грядущий прогресс этой практики для нашей планеты со всей ее флорой и фауной? 149 Не обречет ли практика применения кварко-технологий нашу планету на участь Атлантиды? [75, 45] Как видим, и в XXI веке перед учеными встают во весь рост извечные вопросы о связи истины и человеческих ценностей, соотношении целей научного творчества и смысла человеческого бытия. И надо сказать, что проблема моральноэтического изменения практики экспериментирования над миром сверхвысоких технологий тревожит сегодня не только гуманитариев, но и самих творцов естествознания. И первые, и вторые осознают, что революция в области субъядерной физики кардинально изменяет традиционное представление о положении человеческого бытия и глобальной эволюции Вселенной. Стремительно ускоряющийся прогресс субъядерной физики, углубляющий нестабильность, неопределенность, негарантированность человеческого бытия, возлагает на физиков ядерщиков гигантскую ответственность, что не может не тревожить их. Общее представление о нарастающих тревогах эпохи мегаколлайдерной революции можно получить, познакомившись с выводами комиссии, организованной руководством Центрально-европейского научного центра в составе шести ученых из Великобритании, Германии, Дании, Франции и Швейцарии специально для прояснения потенциальных опасностей, которые может породить практика экспериментирования на Большом адронном коллайдере [75, 6]. Гуманитарии XXI века все отчетливее осознают, что эксперименты на суперускорителях – это эксперименты не только над миром обычной физической материи. Такие эксперименты одновременно являются экспериментами над социокосмосом во всей его тотальности и диахронии. Имеет ли сообщество физиков-мегаколлайдерщиков право на такие эксперименты? Рисковать или нет жизнью всех землян – это 150 морально-этическая проблема, которую должны обсуждать абсолютно все граждане планетарного общества, а не только сообщество экспертов. Современные реальности обуславливают органическое единство таких разных феноменов, как биология и этика. Потребность в познании тайн живой природы, которая реализуется в биологической науке, заложена в самой природе человека. Инстинкт выживания, самосохранения как индивидуума, так и вида, стремление к здоровому и благополучному существованию направляют действия исследователей при проведении медицинских и биологических экспериментов. Для решения этих проблем человек должен постоянно обращаться к опытам не только на животных, но и экспериментировать с человеческим материалом. Без этого были бы невозможны открытия в области генетики, биохимии, нормальной и патологической физиологии, фармакологии, токсикологии, гигиены и других отраслей науки. Еще раньше Пастер, Бернар, Мажанди, Сеченов, Павлов, Кенон, Прочанин не сделали бы своих открытий, давших мощный толчок для развития современной биологии и медицины. В XX столетии подобные исследования приобрели огромные масштабы. А сегодня для научных целей, тестирования и обучения в мире ежегодно используется около десяти миллионов позвоночных [111, 30]. Кроме того, успехи наук медико-биологического комплекса, полученные на рубеже XX–XXI веков, породили множество новых проблем морального характера. Дошло до того, что человек начал распространять свой контроль на собственную эволюцию и стремится не просто поддерживать себя, но и совершенствовать и укреплять свою природу, опираясь на собственное понимание путей и способов достижения этих целей. Трансплантация органов животных 151 человеку, пластические операции, манипулирование со стволовыми клетками, попытки вмешаться в генетический код – вот далеко не полный перечень действий, обусловливающий актуальность соблюдения норм биоэтики. Термин «биоэтика» получил распространение в науке после выхода в свет книги В. Р. Поттера «Биоэтика – мост в будущее» [62, 19]. Появление данного научного направления явилось своеобразной реакцией на технологические и социальнополитические «вызовы» в сфере медицины и биологии. Практическая деятельность трансплантологов, реаниматологов, психиатров, биотехнологов значительно повысила возможности влияния на человеческий организм. Поэтому в современных условиях наряду со специальными знаниями в области медицины и биологии большое значение приобретают нормы и требования, предъявляемые к медработнику. Следует заметить, что традиции, обычаи, нормы и правила, регулирующие профессиональные действия врача, берут свое начало со времен Гиппократа. Сформированные естественным путем, они записывались в кодексы, а некоторые из них приобрели правовой статус. Медицинская профессия не может обойтись без определения профессиональных обязанностей. Но этого еще недостаточно. Необходимо критически подходить к существующим кодексам и нормам. К тому же наука не стоит на месте, время от времени «подбрасывая» материал для размышления относительно этичности применения все новых и новых медико-биологических технологий. Сначала это были споры относительно моральности пересадки органов от человека к человеку. Этические вопросы трансплантологии были связаны с моральным конфликтом между уважением к телу умершего, с одной стороны, и врачебным долгом перед людьми, нуждающимися в пересадке органов, с другой. 152 Известный американский хирург Томас Старцл, сделавший не один десяток операций по пересадке органов, в своей книге «Люди, собранные из кусочков. Мемуары хирургатрансплантолога» пишет: «Начиная с 50-х годов, я проделал тысячи операций и, каждый раз занося скальпель, испытывал внутреннее мучение оттого, что предстояло столь грубо вторгнуться в человеческое тело» [25, 43]. Современная медицина – это не только искусство врачевания, но и наука с развитой экспериментальной базой. Она не может обойтись без массовой практики клинических исследований. Поэтому этика клинических экспериментов в последнее время также приобретает большую актуальность. С одной стороны, использование новых лекарств может способствовать исцелению пациента, принимающего участие в эксперименте. Общеизвестны позитивные результаты клинических экспериментов, когда участвующие в них люди излечились или улучшили свое состояние, с другой стороны, как это часто бывает, целью подобных исследований не есть благосостояние больных, которые участвуют в эксперименте. В лучшем случае клинический эксперимент направлен на развитие медицинской науки, в худшем – на коммерческие интересы фармацевтических фирм. Таким образом, биологическая этика сегодня становится важным компонентом этико-духовных оснований человеческой цивилизации. Ее проблемы отличаются беспрецедентной сложностью и неоднозначностью, что требует от исследователя проявления высокого уровня профессионализма, развитого чувства меры и такта, большой ответственности. Если проанализировать только медико-биологический срез биоэтики, то можно сделать вывод, что даже в прикладном аспекте она затрагивает проблемы общечеловеческого значения. Речь идет 153 здесь о таких фундаментальных категориях, как жизнь и смерть, сущее и должное, природное и социальное. Как должен поступать ученый, чтобы иметь основания считать себя добропорядочным? В данном случае поднимается проблема границ регулятивной функции биоэтики, обуславливающая, – по определению Н. Киселева, – необходимость выбора: ограничиться контролем, запретами, кодексами и императивами или настраиваться на сложную и разнообразную работу, направленную на обеспечение поддержки и развития моральных принципов исследования? [62, 22] К числу проблем морально-этического плана, так или иначе затрагивающих современную науку, следует отнести и проблему соблюдения этических норм при разработке и использовании компьютерных систем. Дискуссии по этим вопросам начались еще в 70-х годах ХХ столетия. Первоначально этические аспекты компьютеризации были в сфере интересов профессиональных философов. Но в дальнейшем значительную роль в становлении компьютерной этики сыграли ученые и инженеры, занятые разработкой и применением компьютеров. Так Дж. Вайценбаум – ученый, известный своими работами в области искусственного интеллекта, предпринял попытку привлечь внимание к вопросам регуляции технического прогресса, касающимся, прежде всего, этически допустимых пределов применения компьютеров и уподобления человека машине. В 1976 году вышла в свет его книга «Власть компьютера и человеческий разум». В его книге повествуется о создании некой системы «Элиза», не «начиненной» медицинскими знаниями, однако успешно имитировавшей поведение психиатра, якобы беседующего с пациентом. Вайценбаум, подводя итог своему рассказу, приходит к такому выводу: замена врача компьютером была бы 154 аморальной, по его мнению, никто не обладает правом доверить машине принятие решений в тех сферах, которые связаны с межличностными отношениями. Современная вычислительная техника, безусловно, обладает большими возможностями. Но это не должно отвлекать внимание от возможных негативных последствий ее применения. И помнить об этом надо не только простым пользователям компьютерных сетей, но и тем, кто разрабатывает научно-технологическую базу для развития таких сетей. От того, как будут осознаваться и изучаться этикоаксиологические проблемы, связанные с проблематикой антропософской и социальной, во многом будет зависеть видение гуманитарных аспектов развития современных информационно-коммуникационных технологий. Завершая анализ осмысления этических аспектов развития и функционирования науки, отметим, что этика науки и техники сегодня является важным инструментом воздействия на ход научно-технологического развития общества. Но при этом необходимо помнить, что задача этической рефлексии заключается не в превентивном устранении конфликтных ситуаций, а в создании граничных общественных условий их рационального преодоления, которое должно происходить дискурсивно, с ориентацией на понимание. За последние десятилетия множество фундаментальных открытий науки и теоретических выводов из общественной практики воздействовало радикально на систему ценностей, отношений и структур человеческой цивилизации на всех уровнях – локальном, региональном и глобальном. В то же время современная наука не может быть нейтральной для вопросов духа. От этого зависит судьба всего человечества. Этический аспект приобретает особую актуальность в связи с новейшими открытиями в области физики, химии, биологии и оперативным 155 внедрением их в практику. Новые принципы научного познания, которые были открыты и обоснованы, в последние годы имеют более универсальный характер и относятся не только к соответствующей научной области, в которой они были сформулированы. Поэтому для современной науки важным является синтез знаний и философского осмысления в мировоззренческом и этическом смысле, что интегрировалось бы в целостную систему, в которой философия заняла бы место ядра духа, квинтэссенции культуры современной цивилизации. Раздел 2. Общественная оценка деятельности ученых и эффективность науки Достигнув статуса социального института и развинувшись в целостную систему, наука стала требовать соответствующего отношения со стороны общества. Сегодня ни для кого не является секретом тот факт, что наука является основой инновационного процесса. Инновация – это новое вместо старого. Она возникает как результат деятельности отдельных людей или единомышленников, имеющих собственное видение, понимание и восприятие реального мира, направленное на разработку, создание и распространение новых изделий, технологий, внедрение совершенных организационных форм производства и методов управления. Инновация – это способ удовлетворения общественных потребностей в научных решениях, способных обеспечить прирост полезного эффекта (а такие решения, как правило, основываются на научнотехнических и технологических достижениях). Поэтому в странах, являющихся лидерами научно-технического прогресса, наука и ученые пользуются широкой поддержкой со стороны государства и частных компаний, что проявляется в 156 совершенствовании организационных форм научной деятельности, оплате труда ученых, уважении к их статусу. Мы уже отмечали выше, какие меры по организации науки были проведены в США после окончания Второй мировой войны. В добавление к уже сказанному отметим, что глубокие изменения, которые произошли на мировой арене после Второй мировой войны, поставили на повестку дня проблему взаимодействия политической власти и науки. В этой связи в западных странах возникает сеть исследовательских организаций, которые начинают заниматься вопросами разработки внутренней и внешней политики. В США, к примеру, были открыты такие учреждения, как Брукингский институт, Гуверовский институт войны, революции и мира, центр стратегических и международных исследований Джорджтаунского университета [64, 15–16]. Аналогичная практика организации научно-исследовательской деятельности имела место и в других странах. Например, в Японии возникали так называемые «города идей», в которых работали и работают сегодня лучшие научные силы страны [136, 20]. Организация управления научной деятельностью, то есть воздействие на развитие науки с целью удовлетворения интересов общества, становится фактом современного этапа общественного развития. Управление любой сферой или областью как особый вид деятельности подчинено некоторым общим принципам управления, что нередко порождает попытки распространить господствующий в одной сфере способ на другие сферы жизнедеятельности общества. Особенно часты случаи некритического переноса методов и форм производственного управления на управление другими сферами, например, наукой. 157 Управление наукой имеет много общего со всеми видами социального управления вообще. Вместе с тем управление наукой отличается известным своеобразием, обусловленным творческим характером, научного производства, сложностью и известной свободой в выборе конкретных целей исследования, вероятностным характером успеха. Необходимость учитывать эти факторы особенно очевидна при организации управления современной наукой. Решение проблемы сочетания потребностей общественного развития и потребностей собственного развития науки приводит к выделению двух известных уровней управления, объединяемых общими рамками организации научной деятельности. Первый уровень – это проблемы организации всей науки. Превалирование общесоциальных требований, методов, форм и средств управления на этом уровне рассмотрения науки очевидно. Второй уровень – это проблемы организации и управления первичными научными коллективами: лабораториями, секторами, исследовательскими группами и т. д. Конечно, разделение этих уровней условно. Однако необходимо отметить, что оно в известной степени выражается в реально существующих схемах управления наукой и отражается на выборе соответствующих данному уровню рассмотрения принципов, методов и средств управления. Совершенно очевидно, что специфические проблемы организации отдельных научных коллективов и управления ими решаются исходя из иных оснований, чем проблемы национальной научной политики. Решение таких проблем, как оптимальная структура управления научными коллективами, разработка критериев оценки уровня руководства, вопросы 158 определения оптимального состава коллектива, систем контроля и оценки научной деятельности, проблемы стимулирования ученых и т. д., в значительной мере обусловлено особенностями производства научных знаний. Поэтому оно в большей степени является общим для всех стран, и достижения в решении этих проблем могут быть использованы в различных странах. Так, в частности, ряд принципов и способов управления, таких, как широкое развитие научной критики и самокритики, плюрализм мнений в науке, допущение альтернативности и параллельности в исследованиях, относительная свобода выбора проблематики и методики проведения научного поиска, порожден и проверен опытом развития самой науки. Однако совсем другое дело – решение проблем национальной политики управления наукой, например, таких, как выбор целей научных исследований, создание механизма связи науки и производства, проблемы финансирования и развития отдельных отраслей наук и т. д. Анализ проблем управления наукой на любом уровне требует рассмотрения многих факторов, характеризующих востребованность научных знаний со стороны общества, конкретных организаций, предприятий, компаний и фирм. При таком развернутом анализе проблем управления наукой становится очевидным, что выбор целей, принципов, методов и средств должен определяться такими объективными факторами, как уровень развития производительных сил, строение основного капитала, структура экономики, наличие свободных средств и рабочей силы, сложившаяся структура потребления и т. д. Вместе с тем различный уровень квалификации научных кадров, разнообразие научных интересов в их среде приводят к существенным отличиям в научной политике университетов, компаний и фирм. 159 Частные компании, как правило, сегодня имеют мощные научно-исследовательские центры. При этом руководители этих компаний выделяют время и создают условия для своих научных сотрудников, чтобы те занимались обширной научной проблематикой. Как писал в свое время известный в СССР популяризатор науки доктор физико-математических наук, профессор А. И. Китайгородский, во время посещения им компании «Дюпон» представитель администрации так охарактеризовал в своем рассказе распределение ролей научных сотрудников компании: «От не очень способных людей мы требуем выполнения четко определенных прикладных задач. Более способные работают над решением фундаментальных проблем, мы допускаем возможность неуспеха в научной деятельности такого рода. Относительно людей талантливых – генераторов идей – им предоставляется полная свобода, они могут заниматься чистой наукой, не имеющей отношения к делам фирмы. В разумных пределах это будет поощряться [61, 11]. Как видим, все более-менее состоятельные компании выделяют значительные средства не только на прикладные, но и на фундаментальные исследования в областях, которые близки их интересам. А такие гиганты, как «Дюпон», «Дженерал электрик», «Белл телефон», предоставляют право талантливым ученым заниматься тем, чем они желают заниматься. Например, компания «Дженерал электрик», начиная с 1990 года, наряду с прикладными проводит теоретические исследования, удельный вес которых в общем объеме научных работ в некоторых ее лабораториях достигает 50 % [50, 13]. Правда, поскольку талантливых не так уж и много, то чистая наука является довольно нечастым гостем в научных учреждениях, функционирующих в структурах компаний и фирм. 160 Центр тяжести чистой науки находится в университетах, где к ней относятся с большим уважением. Существует подобная система организации научных исследований не только из соображения достижения и поддержания определенного уровня престижности учебного заведения, но и потому, что это целесообразно из педагогических соображений. Дело в том, что наука для образования, особенно высшего, является основным источником знаний. А знания, как пишет философ В. Визгин, имеет одну особенность: оно обладает способностью наращивать свои возможности. Такими являются, например, объекты математического знания. Каждый математический объект можно аппроксимировать на двухслойную структуру, один слой которой фиксирует известное содержание данного объекта (то, что в нем уже открыто), а другой, направленный в неопределенность, отмечает все то, что может быть выявлено познанием. Таковыми есть не только объекты математики, но в принципе все объекты познания [20, 227–228]. Область высшего образования – одна из тех отраслей, которые уже давно имеют непосредственное отношение к науке. Приобретение новых знаний стало таким же необходимым условием воспроизводства высококвалифицированных специалистов, как и усвоение уже известного, устоявшегося. Максима современного технологического века гласит: все должно быть научным, научно обоснованным и научно проверенным [68, 60]. В этой связи корреляция между развитием научного познания и современным высшим образованием достаточно очевидна. В современных условиях влияние науки на высшее образование многообразно: изменяются содержание и цели образования, методы преподавания, представления о возможностях студентов и профессионализм преподавателей. 161 Необходимо отметить, что акцент на соединение исследовательской деятельности и обучения формировался исторически. Например, в лицее Аристотеля формировался тот клад учености, который остался после смерти учителя достоянием школы. В конце XVIII– начале XIX в. в европейских университетах формируются научные школы, что было обусловлено недостаточной подготовленностью студентов к исследовательской работе. Науковеды уже тогда обращали внимание на это, считая в числе основных причин возникновения таких школ стремление к получению нового знания, его практическому приложению, к передаче знаний от одного поколения к другому. В процессе исторической эволюции школ изменялись их цели и задачи, главным из которых было стремление к тому, чтобы не только передать определенную сумму знаний, но и научить ставить и разрешать научные проблемы. Научная школа – это содружество людей, сформировавшееся под эгидой личности – ученого-лидера, имеющего свои цели, темы для разработок. Нет лидера – нет школы. В научной школе выдвигаются гипотезы, концепции, теории. Здесь не боятся дискуссий, оппонентов. Здесь есть (должно быть) создано все для свободы творчества. Лидером школы обязательно является настоящий работающий крупный ученый, обладающий большим авторитетом и разносторонним творческим мышлением. Учитель должен быть тонким психологом, так как от него во многом зависят атмосфера, в которой работают исследователи, микроклимат в школе, привлекательность в общении, ибо, как говорили древние, ничему нельзя научиться у человека, который не нравится. Ученый должен обладать способностью порадоваться за ученика, открыть ему дорогу. «Не забывайте, – говорил 162 Резерфорд, – что многие идеи ваших мальчиков могут быть лучше ваших собственных и никогда не следует завидовать большим успехам ваших учеников» [77, 22]. Ученики и коллеги вспоминали об ученом, как о добром человеке. Они восхищались его необычайным творческим способом мышления, вспоминали, как он с удовольствием говорил перед началом каждого нового исследования: «Надеюсь, что это важная тема, поскольку существует еще так много вещей, которых мы не знаем» [84, 378]. Следует сказать, что возникновение и развитие научных школ, как и развитие науки в целом, в значительной мере определяется отношением со стороны государства и общества к этой важной сфере общественной жизни, а также тех организационных форм, в которых функционирует наука. Имеется в виду уровень финансирования и создания условий для работы ученых, а также наличие (или отсутствие) свободы творчества, наличие (или отсутствие) стремления к обюрокрачиванию научной деятельности. Считается, что наука может эффективно функционировать при условии ее финансирования 6–8 % от ВВП. И во многих странах это понимают. Некоторые страны так называемого третьего мира отчисляют на развитие науки до 12 % своего валового внутреннего продукта. К сожалению, украинская реальность пока далека от такого внимания к науке. Из года в год наблюдается такая закономерность: параллельно с сокращением ВВП сокращаются и ассигнования научных и опытно-конструкторских работ. В 1991 году они составляли 3 % ВВП, в 1992 – 2 %, а только за 1993 год сократились до 0,7 % [104, 7]. «Голодный паек», как назвал это явление президент НАНУ академик Б. Патон, урезается с каждым годом. Так, несмотря на обещанные на науку 1,7 % валового внутреннего 163 продукта в бюджете 2000 года, номинальные объемы государственного финансирования на эти цели в соотношении к ВВП составили 0,34 % [98, 12]. В то же время, как подчеркивает Б. Патон, интеллектуальный капитал нации – это не просто сумма достижений ярких личностей. Это сложный, многоуровневый феномен, требующий поддержки со стороны общества и государства. Общими усилиями мы должны стараться его сберечь и развить, а главное – эффективно использовать [94, 7]. Надо сказать, что сокращение бюджетных ассигнований на науку вызвало негативные процессы в этой важной сфере общественной деятельности, что проявилось в первую очередь в резком сокращении численности научных кадров. Например, в 1998 году Указом Президента Украины «О сокращении расходов Государственного бюджета Украины на 1998 год» ассигнования на науку сокращались на 25 % [125, 8]. Далее последовало постановление Кабинета министров о сокращении штата НАНУ на 5,2 % [97, 12]. В итоге, если в 1990 году в Украине на 70 тыс. населения приходилось 75 научных работников, то в 1998 году – 40, для сравнения в США – 78 [97, 12]. Отток научных кадров проходил в двух направлениях: 1) уход из науки и занятие другим видом деятельности; 2) эмиграция и работа в научных учреждениях других стран. Только за полтора года – со средины 1993 до конца 1994 года – из Украины выехало более 50 тысяч научных работников. В 1995–1997 годах страну покинули около 200 докторов наук, половина из которых (53 %) работали в организациях Министерства образования, 16 % – Министерства здравоохранения, 12 % – институтах Национальной академии наук. Подавляющее большинство из них выехали в Россию (43 %), 164 остальные – в США (13 %), Германию (4 %), Израиль (2 %), Австралию (1 %) [23, 15]. Аналогичные пропорции характеризуют и распределение миграционных преференций кандидатов наук [23, 15]. Выехавшие за рубеж ученые приносят славу чужой науке, а чем занимаются те, кто остался? Директор одного из научно-исследовательских институтов ответил так: «сначала в институте работало 200 сотрудников, потом их осталось 100, потом – 50, сейчас осталось шесть. Что могут сделать те, кто остался? Ничего. Все, кто мог что-то делать, давно разбежались кто куда» [112, 14]. Кризис, охвативший науку, вызвал деградацию инновационной деятельности. Только за три года, с 1990 по 1993 г., на три четверти сократился выпуск новых образцов технологического оборудования, на одну треть – приборов и средств автоматизации, не находили внедрения большинство научных и технических проектов и разработок [104, 7]. Наполеон писал, что «гибель армии» – это беда, «гибель императора» – это двойная беда, но «гибель интеллекта нации – это полная катастрофа». Украина, по мнению экспертов, сейчас находится на грани подобной национальной катастрофы. Причем именно в такое историческое время, когда интеллектуальный запас государства является не только решающим фактором прогресса, но и просто необходимым условием ее существования [127, 12]. Многочисленные факты свидетельствуют о коренном изменении во всем мире структуры общественного производства в пользу необычайного возрастания роли интеллектуального труда. В США за 80 лет двадцатого столетия число лиц интеллектуального труда выросло с 5,5 млн человек до 48,3 млн, что составило 51 % занятого населения. Не отстают от этого процесса и другие страны. В 1987 году люди 165 интеллектуального труда составляли среди занятого населения: во Франции – 34 %, в Великобритании – 26 % [127, 12]. Парадоксальность ситуации в украинской науке заключается в том, что наряду с оттоком кадров происходит их старение. По выражению президента НАНУ академика Б. Патона, Национальная академия наук Украины превращается в подобие собеса, поскольку ее базовое финансирование выделяется исключительно на зарплату, которая не является стимулом для занятия научной деятельностью [98, 12]. Размеры финансирования науки и заработной платы научных работников достаточно адекватно отражают их социальный статус. Например, если отечественный сотрудник научно-исследовательского института, который проучился 15, а то и 20 лет, получает небольшое вознаграждение за свой труд, то и статус его не идет ни в какое сравнение со статусом, скажем, представителя среднего бизнеса или среднего государственного чиновника. Если взять, к примеру, положение науки и ученого в США, то там в общественном сознании наука и ученый окружены ореолом уважения. По уровню доверия, которым пользуются среди американцев различные социальные институты, наука прочно на протяжении уже многих лет занимает второе место после здравоохранения. Интересным есть то, что крупный бизнес в этой стране занимает по этому показателю шестое место, а политика стоит аж на десятом. Внимание к науке в США делает ее одной из самых эффективных в мире. Показателем этого есть то, что Соединенные Штаты возглавляют десятку стран, чьи ученые чаще других награждались Нобелевской премией. Присущая науке инфраструктура, ее финансирование, кадры, журнальная система – это часть имущества тех стран, где они сконцентрированы. «Необразованное» большинство и элита у 166 власти влияют на развитие наук в основном через доллар, евро, иену, рубль или гривну. Но так было не всегда. До ХХ столетия наука развивалась или в частных лабораториях, либо в университетах. Денег, обычно, не всегда хватало, но и давления в конкретных случаях исследователь на себя не ощущал. Теперь же наука превратилась в индустрию, и для удержания ее статускво необходимы большие средства. Поэтому чиновники вытягивают душу из ученых, чтобы те, так сказать, оправдывали эти затраты, создавая новые знания. Даже в Соединенных Штатах, где, как уже отмечалось нами, положение ученых и науки достаточно стабильное, бюрократический пресс имеет место. Прежде чем заниматься исследованием, ученый должен получить постоянное финансирование, а это непросто. Далее необходимо предоставлять отчет о своей работе каждый год. Чтобы отчет получился удовлетворительным с точки зрения рецензентов, надо публиковаться в самых престижных журналах, которые не в состоянии «обслужить» всех желающих. И искатели славы и достатка из различных научных центров нередко договариваются между собой и рецензируют друг друга. В каждом, даже небольшом, тематическом разделе науки формируется круг специалистов, осуществляющих перекрестное «опыление» при рецензировании рукописей по данной тематике. Эти же сотрудники отбирают доклады на конференции. Такая практика не только сдерживает научный рост молодых ученых, но иногда приводила и приводит к возникновению парадоксальных ситуаций. Как уже было показано выше. Вне сомнения, заорганизованность, чрезмерная опека со стороны бюрократических структур никогда не способствовали поступательному движению, особенно если это касается создания или открытия нового, неизвестного ранее. Как правило, бюрократия во все времена выступала оплотом консерватизма, 167 фактором, тормозящим общественное развитие. И уже поэтому бюрократический подход можно считать прямо противоположным инновационному. Для формирования бюрократических структур и направления мыслей их работников большое значение имеет идеализация иерархии. Иерархия полномочий, формирование структуры власти, выстроенной в виде пирамиды, породили представление о том, что субординация важнее аргументации. А это обуславливает необходимость «слегка подправить факты» реальной действительности, не беспокоить руководство информацией, не вписывающейся в его представление. Происходит мистификация бюрократического сознания, что в дальнейшем становится орудием обмана себя и окружающих. Такая мистификация сознания сопровождается отходом от реальности и обожествлением авторитетов, которые все в большей мере отождествляются с бюрократической структурой. Все это вызывает в бюрократическом сознании стремление к тотальному контролю всего и вся. Возможно сначала составление различных распоряжений, инструкций и других регламентирующих документов диктуется добрыми намерениями, стремлением обеспечить четкую реализацию каждым субъектом его функций независимо от его характера или настроения. Но неумолимая диалектика развития такого подхода среди бюрократических структур рано или поздно приводит к развитию формализма – как возможности не утруждать себя выбором альтернативных вариантов при принятии решений. Далее формализм находит новые возможности для подмены реального дела его видимостью. В этом воплощается характерное для бюрократии пренебрежительное отношение к сути решаемых проблем, к людям, с которыми приходится 168 иметь дело. Регламентация и контроль становятся фундаментом самоутверждения бюрократии. Относительно науки можно сказать, что именно бюрократия является главным препятствием на пути продвижения передовых идей, а иногда и присвоения их другими. Например, рецензенты не всегда пропустят революционную статью, так как «чужие» достижения могут понизить их рейтинг. В то же время часто могут дать «зеленый свет» серой статье близкого коллеги или его аспиранта, если она имеет внешние признаки добротного труда. Но обоюдная поддержка в деле публикаций – это еще полбеды. Значительно серьезнее дело обстоит тогда, когда дружественные связи ученых и редакционных коллегий становятся причиной запрета публикаций конкурентов даже после формального принятия в печать. Так случилось с индийскими экспериментаторами, которые открыли новый класс сверхпроводников – редкосноземельные борокарбиды. Сделав открытие, они послали статью в один из самых престижных американских журналов «Physical Letters». Здесь публикацию одобрили рецензенты из известной фирмы «Bell». Но группа ее ученых, работая очень быстро, воспроизвела результаты индийцев и пошла дальше. Только теперь индийским ученым разрешили опубликовать статью в журнале их мечты. Но поскольку исследователи компании «Bell» продвинулись значительно дальше, актуальность результатов исследования индийцев потеряла свою остроту и вскоре о первооткрывателях забыли [26, 38]. Научная деятельность специфична. Специалисты по управлению, анализируя работу многочисленных исследовательских коллективов, пришли к выводу, что деятельность последних тем успешней, чем больше они представляют единую команду, действующую под общим 169 руководством и по общему плану. Члены команды должны иметь разный опыт и межличностные характеристики, которые бы дополняли друг друга. Но в этой команде обязательно должен быть лидер, отличающийся внутренней активной потребностью работать с другими людьми, передавать им свой опыт и знания. Обладание организаторским талантом, умение создавать внутреннюю коллективную мотивацию – неотъемлемые черты лидера, который должен быть тонким психологом, так как от него во многом зависят атмосфера, в которой работают исследователи. Отсутствие чувства коллективизма, завистливость, неуважительное отношение к коллегам могут не только негативно отразиться на исследовательской работе конкретного ученого, но и поставить под сомнение первенство первооткрывателей и заслуженность их наград, как было с открытием структуры ДНК. Известно, что в 1962 году Дж. Уотсону, Ф. Крику и М. Уилкинсу за это была присуждена Нобелевская премия [117, 419–422]. Но широкой общественности не ведомо, что фактически спираль ДНК была открыта Розалинд Франклин, работающей в лаборатории Кинг-Колледжа в Лондоне. Один из ее друзей, оценивая ситуацию в лаборатории, писал, что Розалинд, которая всегда стремилась жить насыщенной интеллектуальной жизнью, любила поэзию, театр, дискуссии об экзистенциализме, оказалась в Кинг-Колледже среди чужих по духу людей. К тому же многих пугала ее недипломатичность и подчеркнутая самодостаточность. С первого дня пребывания в лаборатории Р. Франклин возникла взаимная неприязнь между нею и одним из руководителей – Моррисом Уилкинсом, (ставшим впоследствии лауреатом Нобелевской премии). В 1952 году Розалинд получила уникальные снимки одной из форм ДНК. Она пронумеровала один из них – он получил № 51 – и 170 спрятала его в стол. Ассистент Р. Франклин показал снимок руководителю лаборатории Уилкинсу. После этого Уилкинс стал еще более непримиримо относиться к Франклин, побуждая ее к уходу из лаборатории. К несчастью жизнь Розалинд оказалась непродолжительной. В апреле 1958 года в возрасте 37 лет она умерла. После этого М. Уилкинс, располагая снимками ДНК, подключив к работе американцев Дж. Уотсона и Ф. Крика, развернул бурную деятельность, присвоив себе все те достижения, которые были сделаны Р. Франклин в раскрытии таинств жизни [67, 54–60]. Конечным результатом этого стало получение Нобелевской премии. Необходимо сказать, что Ф. Крик и Дж. Уотсон в отличие от М. Уилкинса всегда признавали огромные заслуги Р. Франклин. Мы рассмотрели несколько примеров, отражающих негативное влияние бюрократических методов управления на науку вообще. Относительно отечественной науки и ученых следует заметить, что зарегулированность научных исследований, проявление административно-командной системы здесь проявлялось и продолжает проявляться в несколько измененном виде до настоящего времени. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть публикации в прессе. Одни названия говорят сами за себя: «На благо ли науке имитация кипучей деятельности?» [132], «Интеллекта становится меньше?» [47], «Фундаментальная наука становится роскошью» [121], «Геделю бы не поздоровилось. До конца ли логична система аттестации научных кадров?» [12], «Академия найди своего Галилея» [114], «Наука у нас уничтожается по плану?» [115], «Ученый и власть – близнецы-братья» [147], «Плюс докторизация всей элиты» [116]. К названиям добавим статистику и получим следующее: формально наука в Украине 171 есть, но результаты кипучей деятельности ученых не очень значительны. Поиск критериев объективной оценки качества работы конкретного ученого – одна из важнейших проблем во взаимодействии науки и общества, взаимоотношениях среди самой научной общественности, а также финансирования исследований. Простейшим критерием такой оценки является количество опубликованных трудов. Попытки ввести количественные критерии в оценку исследовательской деятельности имеют давнюю традицию. Известно, что половину всех трудов пишут 10 % ученых. Никто из ученых, получивших широкое признание, не имеет статистической производительности меньше чем 27 трудов, а среднее количество работ исследователей, известных всему миру и проживших 70 лет, равняется 200 [90, 21]. Но несовершенство количественного критерия оценки деятельности ученых вполне очевидно. Достаточно сказать, что число научных трудов двух выдающихся российских ученых – лауреатов Нобелевской премии академиков М. М. Семенова и П. Л. Капицы – значительно ниже, чем у многих научных сотрудников среднего уровня. В западной наукометрии как более объективный критерий в последнее время широко применяется индекс цитирования. Разработчиком такого метода был основатель Института научной информации США Юджин Гарфилд. Сорок с лишним лет назад он подошел к вопросу эффективности работы ученого следующим образом: во всех странах мира издается примерно 28 тысяч журналов. Никакой ученый не в состоянии даже просто пролистать все это. Поэтому надо выделить главное. По инициативе Ю. Гарфилда была создана база данных, содержащая 5693 журнала. Наиболее цитируемые 172 из них журналы США (39 %) и Англии (19 %). Далее следуют журналы Голландии (10 %), Германии (7 %), Швейцарии (3 %), Японии, Франции, России по (2 %). Украина представлена восемью журналами, и ее индекс цитирования составляет 0,12 %. Как видно, не густо [113, 12]. Кроме индекса цитирования журналов, есть еще один важный параметр определения эффективности научной деятельности – так называемый импакт-фактор. Это своеобразный коэффициент полезного действия журнала, отражающий количество ссылок на каждую статью. У самых популярных журналов мира уровень цитирования составляет от 37 до 40. Из наших журналов самый цитируемый «Физика низких температур» – более 2. Более-менее благополучно мы выглядим по таким направлениям: математическая физика, материаловедение, химия. Индекс цитирования научных публикаций в этих областях составляет около 2. В то же время неприглядно выглядят наши исследования в психологии, генетике, клеточной биологии, физиологии и демографии. Здесь индекс цитирования не дотягивает даже до 0,2. Ветеринария, зоология, питание опускают планку еще ниже – 0,1. Но истинной катастрофой в настоящее время выглядят наши медицинские исследования: хирургия, реабилитация, ортопедия, анестезиология, акушерство и гинекология находятся у черты 0,03–0,04. Абсолютный же рекорд падения дают стоматология, челюстная хирургия и офтальмология – 0,008. С трагическим положением медицинских наук может сравниться лишь положение в гуманитарных, где, по мнению некоторых экспертов, наблюдается «настоящая гуманитарная катастрофа». Право, криминология, психология, социология, политические науки дают индекс цитирования всего лишь 0,04– 0,02 [113, 12]. 173 Приведенные факты могут навести на вывод о том, что в большинстве научных направлений наши исследования не знают и не признают. Правда, правомерность подобного умозаключения может быть подтверждена только частично. Можно согласиться с тем, что многие прорывы отечественных ученых в различных областях научного знания остаются неизвестными для большинства их западных коллег. Но относительно непризнания этих открытий возникает множество сомнений. Дело в том, что украинские ученые вносили и продолжают вносить весомый вклад в развитие не только отечественной, но и мировой науки. Главной же преградой, стоящей на пути распространения информации об этих открытиях, является языковой барьер. С одной стороны, это незнание основного языка, на котором проходит большинство международных научных конференций мирового уровня и осуществляется обмен информацией между учеными. Средством коммуникации сегодня, как известно, стал английский язык. К примеру, в Германии опубликовать свою статью на немецком языке означает путь в неизвестность. Статистические исследования в этой стране показывают, что статьи, опубликованные на немецком, цитируются в шесть раз реже, чем статьи, написанные на английском. Поэтому большинство трудов немецких ученых в последнее время издается на английском языке. В целом же около 85 % научной литературы мира выходит на английском [90, 30]. Среднее цитирование англоязычной статьи составляет 3,7, что в несколько раз выше аналогичных показателей статей, написанных на русском (0,9), немецком (0,6), французском (0,5) и японском (0,5) языках [90, 30]. Страны, не желающие переводить научные труды своих ученых на английский язык, уже сегодня несут значительные потери. В первую очередь это 174 касается Франции и Японии, мировой рейтинг которых существенно уступает их реальным достижениям. Московские науковеды В. С. Арутюнов и Л. М. Стрекова в статье «О формировании единого языка научного сообщества» подчеркивают: «Неполноценное владение английским языком сужает творческие возможности современного человека в любой сфере деятельности, сознательно ставит ее в неравноценное положение по сравнению с англоязычными коллегами. Английский сегодня является единственным языком, обеспечивающим, благодаря наличию качественных переводов, доступ практически до всего мирового культурного наследия. Поскольку международный выбор в пользу английского уже сделан, наши национальные амбиции никак не смогут повлиять на дальнейшее развитие событий. Единственный шанс преодолеть преимущество англоязычных стран в языковой сфере – это предоставление изучению английского языка такого же фундаментального статуса, который в свое время имела латынь» [90, 30]. Для украинской науки существенным фактором, кроме проблемы английского языка, вызывающим ее международную изоляцию, становится также и отказ от русского. Поскольку ранее ученые бывшего СССР общались между собой на русском языке, обеспечивающим им выход в мир, вряд ли будет целесообразно немедленно отказываться от этого языка, во всяком случае, до тех пор, пока не будет в достаточной мере освоен английский. Сегодня у многих ученых вызывает обеспокоенность то, что перевод только на украинский язык, даже при условии создания собственной научной терминологии, резко сузит выход на мировую науку. Относительно украинской научной терминологии следует сказать, что ее разработкой должны заниматься специалисты, работающие в конкретных 175 областях науки, а не «фахівці-мовознавці». Именно ученые, представители конкретных научных направлений, способны с пониманием сути дела выработать профессиональную терминологию, соответствующую требованиям современного уровня развития языковой культуры. Здесь необходимо всегда помнить, что современному историческому процессу присущи две тенденции: к всеобщему контакту культур, с одной стороны, и к этнокультурному сохранению их идентичности, с другой. Наука как элемент культуры испытывает на себе влияние обеих этих тенденций. Во-первых, ученый работает на достижение истины, которая, как известно, не имеет национальных, расовых, классовых или иных оттенков. В истории науки были примеры нарушения этого принципа (Д. Бруно, Г. Галилей, Лавуазье, Н. Вавилов). Следовательно, ученого в данном контексте можно рассматривать как интернационального работника, поскольку он трудится ради достижения истины, а значит, на все человечество. Но одновременно ученый обязан думать и о своем долге перед государством, в котором он живет и работает. Если бы все ученые были космополитами, мы вряд ли выстояли бы в годы тяжких испытаний, связанных с войной 1941–1945 годов, и наступившего после ее окончания периода «холодной войны». В свою очередь, государство должно создавать соответствующие условия для труда, быта и отдыха научных работников. Наш ученый, увы, по этим показателям занимает одно из последних мест в мире, в то время как его интеллект, эрудиция и трудолюбие ценятся в других странах. Сегодня украинских физиков, математиков, биологов, специалистов в области компьютерной техники можно встретить в университетах США, Канады, Европы, России. 176 Ранг украинской науки хотя и неплохой, но оснований для радужных перспектив пока нет. Для повышения этого рейтинга необходимо на протяжении многих лет проводить целенаправленную научную политику, базирующуюся на финансовой поддержке со стороны государства. Как уже было сказано, финансирование украинской науки поставило ее на грань выживания. Это вызвало не только значительный отток научных кадров в другие материально более выгодные сферы деятельности, но и снизило интерес к научной деятельности среди перспективной и талантливой молодежи. Если, к примеру, корпорация-производитель электроники в США заинтересована в подготовке кадров высокой квалификации, то она, как правило, требует от правительства и конгресса разворачивания соответствующих государственных программ. Одновременно эта компания начнет сотрудничество с ведущими университетами, склоняя их к проведению исследований в нужном направлении. В свою очередь, государство предоставляет весомые налоговые льготы спонсорам, поощряя их дополнительно в деле поддержки системы подготовки элитных кадров. К сожалению, такая система пока еще не подходит Украине. Проблема заключается в том, что гражданское общество у нас еще не сформировано. Соответственно нет и достаточно разветвленной инфраструктуры общественнополитических связей. Это означает, что государство обязано брать на себя значительную часть усилий, направленных на поддержание и развитие системы подготовки элиты. Проблема подготовки национальной научной элиты в Украине очевидна. И первым шагом к реализации этой задачи может стать создание нескольких мощных научно-учебных центров, в которых были бы сконцентрированы все самые 177 лучшие интеллектуальные силы нации (типа Оксфорда, Кембриджа, Гарварда). Таким центрам должны уделять внимание ведущие политики, бизнесмены, ученые. Для того чтобы более полно использовать интеллектуальный потенциал страны, может быть, следует провести «инвентаризацию реального научного потенциала ведущих вузов и научноисследовательских учреждений» с тем, чтобы шире использовать продуктивность ученых так называемых провинциальных университетов и НИИ, где также могут быть яркие и талантливые личности. Особую актуальность в настоящее время приобретает проблема омоложения научных кадров и оснащенности рабочего места ученого современным оборудованием и материалами. Статистика показывает, что в отечественных лабораториях оборудование на 70 % 50-х годов ХХ ст., 70–75 % докторов наук – люди преклонного возраста. Но сделать сегодня что-нибудь весомое в науке, не располагая новейшим оборудованием, а оно стоит очень дорого, десятки, сотни тысяч, а может и миллионы долларов, очень трудно, практически невозможно. На одном энтузиазме в век высоких технологий далеко не уедешь. К тому же мы живем в условиях рыночной экономики, а рыночные отношения и энтузиазм – вещи несовместимые. За все нужно платить, поэтому если мы хотим жить в развитой стране, то обязаны вкладывать средства в науку. Также наши ученые должны иметь достаточную языковую подготовку, чтобы серьезно и систематически работать с иностранной литературой для обмена информацией и импорта в Украину передовой научной мысли. Таким образом, государственная политика на ниве науки должна быть направлена на совершенствование организации научного процесса, реконструкции и модернизации научных коллективов. Создавая гарантии общественного престижа и 178 достойного уровня жизни для ученых, отстаивая свободу научного творчества и защиту интеллектуальной собственности, государство обязано адресно поддерживать ученых высокой квалификации и талантливую молодежь, создавая для этого гибкую систему доплат, дифференцированных государственных стипендий, ассигнований на стажировку, в том числе и за границей. Государство должно законодательно защитить отечественную науку, выделяя из госбюджета на финансирование фундаментальных исследований, независимо от рыночной конъектуры не ниже 2 % от ВВП (сумма, не угрожающая существованию науки) [2, 53]. Существенным фактором в реализации данной задачи является формирование социального заказа на исследование актуальнейших проблем развития и внедрения новейших технологий, привлечение к их решению политиков, бизнесменов, руководителей предприятий. Для этого надо общими усилиями избавляться от бюрократических препятствий, чрезмерной опеки и контроля за деятельностью ученых, широко используя опыт других стран. Раздел 3. Наука и технологическая безопасность В наше время человек становится творцом и свидетелем роста могущества цивилизации, ее способности оказывать влияние на все процессы в мире. Еще совсем недавно мы говорили о научно-технической революции как о периоде, который характеризуется изменением отдельных промышленнотехнологических эпох, а сегодня не прекращающиеся научнотехнологические трансформации становятся неотъемлемой составной частью современного этапа цивилизационного развития. Этот процесс и сопутствующие ему явления глобального влияния, начиная с 90-х годов ХХ столетия, 179 приобретают все больший динамизм и получили название глобализации. Уже сегодня проявляются как позитивные, так и негативные последствия глобализации. К первым относятся расширение инновационного капитала, развитие мировой науки, передача «know how» и знаний, рост транспортных и коммуникационно-информационных сетей, повышение жизненного уровня населения. Так, например, глобализация финансовых рынков в результате применения информационных технологий дает возможность ежедневно перемещать 1,5 триллиона долларов США. Благодаря улучшению технологий и снижению в результате этого цен на телефонные разговоры, время международных переговоров в мире превысило в среднем за 1 год 100 млрд минут (почти 20 минут на каждого жителя Земли) [14, 33]. Однако чем дальше, тем отчетливее обозначаются и негативные явления глобализации. Начинается жесткий политический и военный перераздел мира применительно к жизненно важным интересам ведущих держав. Проявляются территориальные посягательства отдельных государств на часть дефицитных природных ресурсов. В бедных странах происходит концентрация экологически опасных производств и обнищание населения, перераспределяются потоки инвестиционных капиталов не в пользу этих стран. В этой связи перед многими странами, к которым относится и Украина, встала задача обеспечения своей научно-технологической безопасности, связанной с оптимизацией техносферы, составными которой являются техника и технология. Сегодня Украина, по существу, превратилась в рынок сбыта низкопробной продукции и источник дешевой рабочей 180 силы не только для высокоразвитых в технологическом отношении государств, но и для таких стран, как Китай и Турция. Кроме того, вследствие непоследовательной политики руководства страны, ее экономика начала трансформироваться в сторону увеличения доли низкотехнологической продукции, энерго-, материалоемких и экологически опасных отраслей производства. Так, за последние два десятилетия удельный вес машиностроения в общем объеме производства сократился более чем в два раза, товаров легкой промышленности – в 7,5 раза. За этот же период доля металлургии в общем объеме промышленного производства увеличилась с 9,4 до 30,4 %, Известно, что в нашем экспорте преобладает продукция низкой степени технологической переработки. Удельный вес такой металлургической и минерально-химической продукции в общем объеме валютных поступлений достиг 55 %, а средне- и высокотехнологической продукции – только 12 %. Эти показатели в пять раз ниже, чем в промышленно развитых странах и соответствуют структуре экспорта латиноамериканских государств в середине 80-х годов прошлого столетия [40, 24]. Результатом нерациональной хозяйственной политики, которая проводилась в последнее время, стало и то, что экологическая ситуация в современной Украине – одна из опаснейших в мире. Так, на каждого жителя здесь ежегодно приходится почти 150 кг токсических веществ, загрязняющих атмосферу, около 100 куб. м сточных вод, сбрасываемых в водоемы, и 500 тонн твердых отходов. Кроме того, вследствие Чернобыльской катастрофы оказались загрязненными радионуклидами более 12 % пахотных земель [14, 34]. Своеобразной реакцией на экологическое неблагополучие вместе с другими негативными проявлениями в 181 социальной сфере стало обострение демографического кризиса в стране. Так, на протяжении последнего десятилетия смертность среди населения возросла на 25,4 %, а рождаемость снизилась на 39,4 %. Главными причинами такой ситуации специалисты считают понижение жизненного уровня большинства населения, вызванного закрытием предприятий по причине их нерентабельности, состояние окружающей среды, образ жизни и уровень медицинского обслуживания. Особенно это относится к тем, кто проживает в небольших городах и сельской местности. Сельские жители, к примеру, сегодня испытывают, без преувеличения, значительные материальные трудности [7, 17]. То, что Украина по эффективности производства, институциональному развитию и общему уровню конкурентоспособности отстает не только от развитых стран, но и от многих постсоветских республик, создает риски и опасности. Ведь страна по своему геополитическому положению является своеобразным трансформатором энергии и культур между Востоком и Западом, Севером и Югом. В этой связи перед Украиной стоит задача поисков новых форм и методов адаптации национального экономического и политикоправового пространства к современным требованиям реализации международных отношений с тем, чтобы обеспечить гарантированную защиту национальных интересов, социальную направленность внутренней политики даже при неблагоприятных условиях развития внутренних и внешних процессов. Важным звеном реализации такой стратегии является создание конкурентоспособной инновационной экономики, основанной на наукоемких производствах [99, 31]. Следует отметить, что в 2005–2006 годах в Украине активно началась работа, направленная на ликвидацию ее критического отставания от передовых экономик с целью 182 повышения экономической конкурентоспособности на основе инновационной модели [13, 33]. Но в последующее время эта работа не имела необходимого продолжения. Поэтому Украина, несмотря на высокие темпы экономического роста, достигнутые в 2000–2007 годах, так и не сократила своего отставания от передовых стран. По рейтингу, составленному Мировым экономическим форумом в 2008 году, Украина, занимая 73-е место среди 131 государства, значительно отставала по многим показателям от 12 новых членов ЕС (кроме Болгарии и Румынии), а также и от некоторых стран СНГ (России, Казахстана и Узбекистана) [99, 33]. Наличие серьезного отставания Украины в сфере международной конкурентоспособности не может не приводить к мысли относительно необходимости консолидации общества вокруг идеи о как можно быстрейшем преодолении такого отставания с задачей вхождения в пределах осязаемой исторической перспективы в сообщество развитых стран. Надо сказать, что потенциал для решения данной задачи в стране имеется. Во-первых, несмотря на снижение рейтинга в глазах мирового сообщества, вызванного политической нестабильностью и непредсказуемостью внешней и внутренней политики, продолжавшейся на протяжении нескольких лет, Украина с приходом к власти новой политической силы постепенно восстанавливает свой авторитет на международной арене. Об этом свидетельствуют намерения и конкретные действия мировых финансовых и политических организаций к расширению деловых и политических контактов с нашей страной. Соответственно возникает возможность «конвертировать» заимствования таких субъектов международного сотрудничества, как, например, МВФ, в развитие промышленного сектора экономики. Одновременно можно было 183 бы направить гигантские средства, вывозимые собственными олигархами в офшорные зоны, на привлечение иностранных технологий в страну. Во-вторых, сами технологии в условиях мирового кризиса на мировом рынке подешевели в разы, и время для начала модернизации оказывается очень подходящим. В-третьих, глубина кризиса, переживаемого Украиной, побуждает к тому, чтобы признать курс прежних правительств ошибочным и переориентировать развитие с уклона на поощрение торгового сектора в сторону промышленного прорыва. Без превращения страны в промышленно развитую державу все разговоры о ее будущем высоком мировом статусе не имеют смысла. Для осуществления модернизации Украины важны не только и не столько технологические заимствования, но и организационно-политические преобразования. Более всего ей необходимы даже не поточные линии, конвейерные системы, новые корабли, программы, а те социальные инновации и правовые нормы, которые привели такие страны, как Южная Корея, Китай, Сингапур, к тем качественным скачкам, которые мы видим сегодня. Речь идет о повороте лицом к науке и об отказе от того стиля организации этого важного сектора общественной жизни, который сегодня вообще не нацелен на стимулирование инновационной деятельности как в области фундаментальных исследований, так и в сфере разработок, имеющих прикладное значение. Глобализация – это одновременно и возможность, и угроза. Ее выгоды становятся очевидными, доступными не только при наличии в стране финансовых ресурсов для закупок иностранных технологий. Это как раз самый простой метод продвижения к модернизации, не всегда приносящий успех. Нужно еще и знать, какие технологии покупать, ведь технологии 184 ценны только при возможности их прикладного использования, когда они опробованы, проверены и приспособлены к выпуску полезных и конкурентоспособных товаров. Следует иметь в виду и то, что не всякие технологии можно купить. Например, цена типовой производственной линии в электронике в 1965 году составляла 1 млн долларов. К 1980 году затраты на создание новых технологий в микроэлектронике резко возросли – стоимость этой линии поднялась до 50 млн долларов. В 70-е годы ХХ ст. в США и Японии были приняты национальные государственные программы создания субмикронных технологий для микроэлектронных изделий нового поколения. По этим программам на формирование новой элементарной базы из бюджетов США и Японии направлялись сотни миллиардов долларов. В настоящее время на НИОКР по микроэлектронике из бюджетов развитых стран выделяются огромные суммы [81, 106]. Очевидно, что никто из них не будет делиться подобными технологиями с Украиной. В свое время наша страна занимала одно из первых мест в мире по объемам выпуска тракторов. По качеству эта техника уступала зарубежной, но по соотношению цены и качества была вполне конкурентоспособной и экспортировалась. Сейчас тракторостроение в Украине свернуто. Наши машиностроители обращались к европейским фирмам с предложением организовать производство тракторов и другой сельхозтехники на базе украинских заводов, но получили отказ. Объясняется это тем, что современное сельхозмашиностроение тоже является высокотехнологическим и наукоемким. Поэтому новые европейские и американские тракторы и комбайны недоступны по цене средним фермерам. В США и Европе им выделяются из бюджета многомиллиардные субсидии на приобретение тракторов и комбайнов. В чем-то 185 схожая ситуация в авиастроении. Западные страны продают нам подержанные авиалайнеры, а собственный авиапарк с поддержкой государства обновляют. Самое обидное для Украины заключается в том, что если бы те деньги, которые сегодня вывозятся в офшорные зоны, вкладывались в отечественную экономику, их хватило бы на возрождение машиностроения, на строительство хороших дорог, на развертывание массовой жилищной ипотеки и подъем сельского хозяйства. Немало средств можно было бы инвестировать в развитие научно-исследовательской и опытноконструкторской деятельности, без чего невозможно обеспечить научно-технологическую безопасность сраны. Решение этой задачи, на наш взгляд, надо начинать с возрождения статуса и престижности фундаментальной науки. Правда, в последнее время расхожим становится мнение, что современная наука во все большей степени приобретает прикладной характер [85, 58]. В самом деле. Если взглянуть на историю науки Нового времени, то легко заметить, что длительное время она развивалась именно как фундаментальная наука. Дело в том, что природа человека непосредственно соотносится с его потребностями и интересами. Именно потребности и интересы являются внутренним побудителем активности человека, его целенаправленной деятельности. В свое время Г. В. Плеханов писал «Интерес, потребность – это великие, единственные учителя человеческого рода… Без потребностей человек не имел бы стимула к действию… Потребность есть точное мерило человеческого духа [96, 103–104]. Система потребностей развивается и содержит существенную иерархическую компоненту. К числу базовых относятся потребности витальные, социальные и идеальные. Витальные потребности обеспечивают 186 само биологическое существование человека. Социальные потребности есть потребности индивида входить в некоторые коллективы и «комфортно» себя чувствовать в них. Идеальные потребности – это потребности, прежде всего, в познании. Познавая действительность, человек стремится уяснить правила и закономерности, которым подчинен окружающий мир. Деятельность Коперника, Галилея, Кеплера, Декарта, Ньютона побуждалась почти исключительно стремлением к познанию, к постижению истины. Общество того времени совершенно равнодушно, а порой и враждебно относилось к деятельности одиночек, одержимых поиском истины. Ученые тратили на исследования собственные скудные средства либо средства меценатов разного рода. Опыты по разложению света Ньютон проделывал в своей квартире в Кембридже и пользовался призмой, купленной на собственные деньги. Ломоносов и Рихман исследовали атмосферное электричество с «громовыми машинами», построенными каждым у себя дома. Франклин для этой цели соорудил в своем доме в Филадельфии железный изолированный стержень. Гей-Люссак работал в сыром подвале и, чтобы уберечься от сырости, обувал деревянные башмаки [85, 59]. Подобные примеры можно было бы продолжать приводить до бесконечности. Но к середине ХIХ века положение начинает меняться. Получают распространение паровые машины в промышленности, парусники заменяются пароходами, железные дороги, а затем автомобили вытесняют лошадь, в начале ХХ века появляется аэроплан [129, 86–108]. Во второй половине ХIХ века возникают научные лаборатории и институты, время одиночек-энтузиастов в науке заканчивается, их сменяют научные коллективы. Именно симбиоз науки и техники и деятельность больших научных коллективов всего лишь за 187 столетие кардинальным образом изменили жизнь и быт сотен миллионов людей. Электричество и радио, холодильник и стиральная машина, телевизор и магнитофон, автомобиль и самолет, а в последнее время персональный компьютер и Интернет – все это сделало жизнь современного человека непохожей на жизнь его предков, живших в течение предшествующих тысячелетий. Но как этот научно-технический прогресс, в котором до последнего времени видели только благо, отразился на самой науке? В ХХ веке прагматичная полезность научного знания стала определяющим мотивом его получения: не любознательность, не стремление к истине, а прикладная ценность – вот чем направляются ныне исследования в области естествознания. Таким образом, современная наука все в большей степени приобретает прикладной характер, а научное открытие все больше вытесняется научным изобретением. Но и в самых разных областях фундаментальной науки в настоящее время идет интенсивная работа, сопровождающаяся бурными дискуссиями, ожесточенными спорами, выдвижением новых идей, моделей и концепций. Достаточно напомнить о таких областях фундаментальной науки, как эволюционная биология, генетика, космология, физика элементарных частиц, разработки в области теории струн и т. д. При этом вся эта активная деятельность, как подчеркивает Е. Мамчур, отнюдь не бесплодна [78, 61]. Достаточно вспомнить хотя бы о двух потрясающих открытиях, сделанных на рубеже ХХ и ХХI веков в биологии, – расшифровке генома человека и открытии стволовых клеток. В космологии таким открытием является феномен антигравитации, ответственный за ускоренное расширение нашей Вселенной (которое, кстати, также является очень крупным научным открытием самых последних лет). В 188 физике идет интенсивная теоретическая работа, связанная с построением ТОЕ (теории всего). В теоретической биологии ученые, опираясь на данные молекулярной биологии, выдвигают новые концепции происхождения видов, механизмов и моделей эволюции. В то же время и в биологии, и в космологии, и в физике элементарных частиц окончательное решение проблем пока не найдено. Но истина никогда не давалась ученым легко и быстро. Наука всегда, и во все времена находилась в поисках истины, и эти поиски всегда были очень непростым и нескорым делом, в чем можно убедиться, к примеру, насколько долгим был путь к пониманию природы света. Ньютоновская корпускулярная теория света, выдвинутая в конце XVIII века, продержалась до начала XIX века, когда блестящими теоретическими работами Т. Юнга и О. Френеля была обоснована волновая концепция света. К середине XIX века М. Фарадей и Дж. Максвелл доказали, что свет в своей волновой ипостаси представляет собой электромагнитные волны. Затем были открыты явления фотоэффекта, комптоновский эффект, явление люминесценции, которые, оказалось, невозможно объяснить в рамках волновой теории света. Была выдвинута гипотеза о том, что свет в своей корпускулярной ипостаси представляет собой поток фотонов – квантов света. И, наконец, уже в ХХ веке работами Н. Бора было обосновано, что свет имеет двойственную, корпускулярноволновую природу. Как видим из примера, понимание природы света заняло почти два столетия. Но никто не упрекал науку в том, что она слишком медленно продвигается или даже совсем умерла. Деление наук на фундаментальные и прикладные имеет принципиальное значение и в то же время носит исторический характер. С развитием познания раскрываются новые и более 189 фундаментальные принципы строения и эволюции материального мира, что ведет к их субординации. Это особенно наглядно выявило развитие естествознания в ХХ веке. В физике развитие квантовой механики привело к раскрытию новых принципов строения материи в ее глубинных основах, которые носят более общий характер, нежели представления, свойственные классической физике. Аналогичным образом и развитие современной биологии не является простой детализацией основных положений, выработанных в ее классический период развития. Достижения молекулярной биологии означают и раскрытие новых принципов строения и эволюции живых систем. Именно тем фактом, что как квантовая теория, так и молекулярная биология внесли изменения в сами основы знаний, и объясняется их колоссальное воздействие на научное мышление. История науки достаточно богата разработкой фундаментальных направлений исследования. Весьма существенно, что разработка практически каждой фундаментальной науки приводила к всплеску прикладных научных исследований. После того как были созданы основы классической механики – законы динамики материальной точки, – началось интенсивное ее применение в исследованиях различных объектов и систем. Так возникли механика твердого тела, механика непрерывных сред, гидромеханика и ряд других направлений. Создание квантовой механики привело к стремительному успеху ее приложений и исследованиям молекул, твердого тела, электромагнитных процессов. Обширное поле приложений имеет генетика, начиная от генетики простейших организмов и до генетики человека. Рассматривая функционирование фундаментальных наук, следует подчеркнуть, что воздействие фундаментальной теории 190 на развитие познания не есть просто процесс выведения новых следствий из основных посылок теории. Каждая прикладная область исследования характеризуется своими специфическими понятиями и законами, раскрытие которых происходит на базе особых экспериментальных и теоретических средств. Понятия и законы фундаментальной теории служат основой для выбора направления и обоснования прикладных исследований. Более того, каждая фундаментальная наука оказывала существенное воздействие на всю систему мировоззрения своей эпохи, на выработку основных понятий философского мышления. Абсолютизация особенностей некоторых фундаментальных наук исторически приводила даже к появлению целых философских направлений. Так, разработка классической механики породила механистическое мировоззрение, которое в истории человеческой мысли сыграло, по определению С. Вайсберга «несомненно, героическую роль» [16, 134]. В основе представлений о природе познания энергетизма и механизма лежала абсолютизация законов и принципов термодинамики, их трактовка как начал всякого познания. Неопозитивизм 20–30-х годов ХХ века в своих утверждениях во многом исходил из абсолютизации основных особенностей квантовой механики и истории ее становления [118, 82–83]. В науке как особой области общественной деятельности знание всегда производилось ради знания, и потому его сущностным гносеологическим признаком является использование полученного знания для производства нового знания. Почти до середины ХХ столетия прикладное и фундаментальное в науке переплетались настолько плотно, что, как правило, эпистемологические последствия их самостоятельной реализации в деятельности ученых во внимание не принимались. Однако затем обличительные 191 особенности этих установок стали столь интенсивно закрепляться в коммуникативных и организационных структурах науки, что уже к концу ХХ столетия этот процесс привел к институциональному обособлению соответствующим образом ориентированных научных сообществ. При этом различия целевых установок стали все более явно проступать и в эпистемологических параметрах научно-познавательной деятельности таких сообществ. В качестве продукта человеческой деятельности концептом науки как системы является ее цель. Концепт науки как системы мы определим, если ответим на вопрос: зачем нам нужна наука, и какую роль она может сыграть для обеспечения научно-технологической безопасности страны? Нам представляется, что мы будем недалеки от истины, если скажем, что наука нам нужна для того, чтобы познавать мир и реализовывать на практике полученные в результате этого знания. При этом необходимо помнить, что нужны и отдельные науки, для того чтобы познавать отдельные части мира и соответственно применять имеющиеся знания в конкретных практических случаях. Фундаментальные и прикладные науки взаимно дополняют друг друга, и их взаимодействие лежит в основе развития научного познания в целом. При рассмотрении воздействия фундаментальных наук на развитие познания основное внимание обычно обращается на радикальные революционные преобразования в базовых моделях познания, стилей научного мышления и научных картин мира. Но зачастую остаются в тени вопросы о том, как становление новых направлений фундаментальных исследований воздействует на разработку соответствующих прикладных наук и каким образом 192 данный феномен может повлиять на достижение научнотехнологической безопасности страны. Целью фундаментальных (чистых) исследований является получение объективно-истинных знаний о природе. Это, по мнению многих исследователей, единственная и конечная цель фундаментальной науки [85, 61]. Изменение природных объектов и процессов в нужном для человека направлении – это цель прикладных исследований и технологических разработок. Можно ли сделать второе, не зная первого? Проиллюстрируем это на примерах. Так, есть мнение, что атомный проект явился приложением специальной теории относительности, и именно эта теория выступила источником соответствующих технологических изобретений [78, 63]. Хотя надо сказать, что к возможности получения атомной энергии помимо специальной теории относительности, вёл целый ряд экспериментальных открытий и изобретений. Это открытие и исследование закономерностей естественной радиоактивности (А. Беккерель, П. Кюри, М. Склодовская-Кюри), затем – искусственной радиоактивности (Ирен и Жолио Кюри), затем открытие явления тяжелых ядер – например, ядер изотопов урана под действием столкновения с нейтронами (О. Ган и Ф. Штрассмен) и, наконец, обнаружившаяся в процессе деления тяжелых ядер возможность получения цепных реакций. Но хотя исследования названных ученых проводились с использованием экспериментальной базы, тем не менее в своей работе они отталкивались от фундаментальных представлений о развитии и функционировании материального мира. Приведем другой пример. Генная инженерия, безусловно, выступает как непосредственное приложение молекулярной биологии. В проект “Геном человека” вкладывались большие финансовые средства. Объясняется это тем, что от этих 193 исследований ждали и ждут прорывов в медицине и в генной инженерии вообще. В генной терапии открываются возможности диагностирования и лечения тяжелых наследственных заболеваний, терапевтическое клонирование открывает возможность выращивать из стволовых клеток клонированного эмбриона, нужные для пересадки органы. В связи с продолжающимися работами по расшифровке ДНК организмов выявляются все новые возможности для получения генетически усовершенствованных растений и животных. При этом нельзя забывать, что работы по исследованию ДНК человека и других живых организмов представляют самостоятельный интерес и для теоретической, и для прикладной биологии. Для фундаментальной науки они ценны тем, что выступают источником данных для понимания законов эволюции. В целом же, на наш взгляд, довольно не просто провести ту грань, которая разделяет теоретическую и прикладную науку, поскольку они находятся в постоянном взаимодействии друг с другом. В процессе этого взаимодействия теория и практика взаимно обогащаются, их традиционная причинная связь может переворачиваться: уже не наука питает технологию, а технология ставит перед наукой задачи и сама выступает источником развития науки. К тому же, иногда исследования в одной области могут привести к появлению общей теории в другой. Например, Ч. Дарвин в “Происхождении видов”, прежде чем сформулировать теорию естественного отбора, наблюдал за тем, как человек занимается разведением животных и растений. Он заметил намеренное вмешательство в обычный ход воспроизводства ради улучшения или исключения определенных признаков. Эти наблюдения натолкнули ученого 194 на мысль, что определенные внешние факторы в дикой природе могут привести к схожим прогрессивным изменениям. Выдвигая свои аргументы, Дарвин исходит из наблюдений за селекционным разведением. В “Происхождении видов” он переходит от наблюдений к разработке учитывающих эти наблюдения моделей, а от них – уже к общей теории [8, 66 – 67]. Уже при поверхностном ознакомлении со стилем и методом исследовательской деятельности Ч. Дарвина можно проследить воздействие на него Мальтуса и Ламарка [8, 66]. В целом же для доказательства эволюции живых форм как биовидов Дарвин направляет весь арсенал накопленного биологией материала [8, 66]. Он интерпретировал полученную информацию с помощью признанных в то время теорий, пытаясь отыскать всему свое объяснение. Все вышесказанное имеет основополагающее значение для науки, поскольку показывает, что наблюдения и факты не свободны от влияния теорий, следовательно, возведение “стены”, отделяющей фундаментальную науку от прикладных исследований, вряд ли будет целесообразно. Мы изучаем вещи, задавшись некой целью, а значит, имея некие представления о чем-то. Поэтому очевидным есть то, что, работая в прикладных отраслях науки, ученые, так или иначе, обращаются к фундаментальным знаниям, отталкиваясь от них. В этой связи можно назвать Куна, который подчеркивал, что парадигма, в рамках которой творит наука, в периоды, как он выражался, “нормальной науки”, служит мощным фактором в определении направления работы ученых. Он также указывал на трудность сравнения парадигм, поскольку при истолковании фактов в свете той или иной парадигмы сами факты не могут быть свободны от возможных влияний. К тому же несхожие теории в равной мере могут согласовываться с фактами. Какую 195 же тогда из них выбрать? Одним из критериев может стать степень их соответствия фундаментальному знанию. Так, у Куна новые теории в периоды “нормальной науки” не выходят за рамки фундаментальной парадигмы [131, 164]. Развитие фундаментальных наук прямо не связано с запросами практики, но их опережающее развитие служит необходимой предпосылкой развертывания научнотехнического прогресса. В таком случае встают весьма ответственные вопросы: каковы источники и движущие силы развития фундаментальных наук? Мы уже отмечали, что движет в этом случае действиями человека его любопытство, внутренне присущий ему интерес, стремление переступить границы неизвестного. Можно сказать, что развитие фундаментальных наук направлено не только на познание окружающего мира, но и на возбуждение и удовлетворение одной из важнейших духовных потребностей человека, потребности познания, в структуру которой входит любопытство человека. Любопытство – это проявление живого интереса к жизни, и если оно движет жизнью, то оно также нуждается в своем развитии и культивировании. Подобные потребности человека не отягощены повседневными материальными и меркантильными интересами. “В фундаментальной науке, – пишет В. Вайскопф, – возникает объединение молодых людей, привыкших биться над необъясненными явлениями и находить новые решения связанных с ними вопросов. Они приучены работать в самых напряженных условиях, открыто соревнуясь с мировой научной общественностью” [17, 252]. В связи с этим представляются актуальными проблема обеспечения преемственности между различными поколениями ученых, сохранение научных школ, передача традиций и навыков исследований. Немаловажная роль 196 в решении этой задачи принадлежит и средней школе, которая обязана воспитать любознательную личность. Повышение уровня научно-технологической безопасности страны, как уже отмечалось выше, может быть достигнуто путем оптимизации техники и технологии. Техника – это совокупность средств, создаваемых для реализации процессов производства и обслуживания как производственных, так и непроизводственных потребностей общества. Главное предназначение техники – повышение производительности и безопасности трудовых процессов. Технология – это совокупность методов и процессов производства или предоставления услуг. Такие методы и процессы интенсивно развиваются путем эволюции технологий, обусловленным уровнем развития образования и науки. Общество, чтобы выстоять в современном мире, должно внедрять научные знания в технологическую инфраструктуру производства, способствовать развитию широкого спектра научно-технологических услуг. Современное производство базируется на интеллектуально-технологических комплексах, способных быстро трансформировать производственную сферу в соответствии с возможными изменениями рыночного спроса. И Украина с ее высоким научным потенциалом может занять передовые позиции в своем секторе как части единого международного рыночного пространства благодаря ориентации на наукоемкие товарные продукты и услуги. Это обеспечит ей получение интеллектуальной ренты, то есть позволит сделать реальный шаг к обществу знаний. Но это станет возможным лишь при условии эффективной инновационной и инвестиционной политики. Для этого необходимо не только создание условий для прихода 197 иностранных инвесторов, но и исключение оттока отечественных инвестиций. Главная проблема современной бюрократии во всем мире – проблема куда и как вложить имеющиеся ограниченные средства, чтобы обеспечить более или менее стабильное развитие общества, для чего нужно иметь какое-то представление о будущем как основе для принятия решений. Это относится также и к сфере научно-технической политики. Бюрократы, стремящиеся управлять наукой, хотят иметь ясное представление о том, что, как и с какими результатами делают ученые и инженеры, когда и какую прибыль ожидать от научных исследований и технических разработок. Инвесторы, в свою очередь, мечтают иметь объективные показатели для измерения продуктивности и креативности как отдельных ученых, так и научных коллективов, чтобы знать, на кого делать ставки и кому сколько платить. К сожалению, ни социология, ни экономика знаний, а еще раньше науковедение пока таких данных в достаточном объеме предоставить не могут. Поэтому, как показывают результаты анализа, проведенного специалистами Центра исследований научно-технического потенциала и истории науки им. Г. М. Доброва НАН Украины, мы ежегодно заказываем иностранным организациям научные исследования на сумму более 500 млн долларов США, то есть тратим почти в три раза больше средств, чем выделяется из государственного бюджета на развитие отечественной науки [14, 38]. Удельный вес затрат на научные исследования в расчете на одного научного работника в нашей стране в три раза меньше по сравнению с Россией, в 18 – с Бразилией, в 34 – с Южной Кореей и в 72 – с Соединенными Штатами Америки [14, 38]. Этот параметр, а не количество выплавленного чугуна и стали в настоящее время является одним из основных 198 механизмов, который может дать толчок для «реанимации» отечественной науки, обеспечения научно-технологической безопасности страны, продвижения ее в сообщество высокоразвитых в научно-техническом отношении государств. Современное общество иногда называют супериндустриальным. Такое общество отличается от других тем, что экономика, быт, сфера услуг, образование опираются на продукцию прогрессивных, передовых и высоких технологий. Всё это обеспечивает высокий уровень благосостояния (нет особой необходимости выпрашивать подачки у международных организаций, чтобы закрыть «бреши» в реализации собственных социальных программ), здравоохранения и образования граждан. Здесь, на наш взгляд, есть необходимость уточнить понятия «высоких» и «передовых» (прогрессивных) технологий и наукоемких продуктов. Высокими следует считать такие технологии и продукты, в издержках производства, конструирования и проектирования которых от 15 до 50 и более процентов всех расходов затрачивается на научные исследования и опытно-конструкторские разработки [107, 68]. Двадцать лет назад к высоким технологиям относили информационные и авиационные технологии, кораблестроение, биотехнологии, генную инженерию, нанотехнологии и т. д. [108, 60]. Естественно, что со временем этот список постоянно дополняется. Если внимательно вдуматься в приведенное выше определение высоких технологий, сразу же становится ясно, почему столь значительную роль играет наука в современных развитых странах и почему вторым по значимости приоритетом всех развитых и быстроразвивающихся стран является образование. В этой связи некоторые исследователи предлагают 199 новую типологию обществ, в основу которой положены позиция и роль науки, высшего образования, прогрессивных и высоких технологий в формировании национального богатства и благосостояния общества. Например, А. Ракитов предлагает все современные государства разделить на три типа [107, 68]. К первому типу он относит страны, имеющие высокоразвитую науку и высшее образование, позволяющие создавать и использовать передовые и высокие технологии, а на их основе – высококонкурентную и, особенно, наукоемкую продукцию, реализация которой на внутреннем и внешнем рынках даёт максимальный вклад (свыше 50 %) в формировании национальных бюджетов и обеспечивает благодаря этому быстрое развитие страны, рост национального благосостояния, повышение обороноспособности и усиление глобального политического влияния. Ко второму типу А. Ракитов относит государства, имеющие определенный научный и образовательный потенциал, позволяющий получать оригинальные, но в основном усваивать зарубежные научные достижения и стандарты высшего образования, способные подготавливать оптимальное число специалистов с высшим образованием для реальной экономики, социальной сферы и систем управления, а также создавать продукты и технологии, реализуемые, по преимуществу, на внутреннем рынке и на рынках менее развитых стран. Такие страны формируют свой бюджет, в основном за счёт доходов сырьевых отраслей (свыше 50 % поступлений в бюджет) и отчасти за счёт реализации продукции обрабатывающей и сельскохозяйственной отраслей (ниже 50 % поступлений в бюджет). Наконец, к третьему типу принадлежат страны, не располагающие современной наукой (или обладающие ею в 200 зародышевой стадии), не имеющие собственной системы высшего образования, вынужденные готовить специалистов высшей квалификации за рубежом, живущие за счет сырьевых ресурсов и продукции сельского хозяйства, а также отчасти за счет туристического бизнеса [107, 69]. Приложив такую типологизацию к Украине, можно сделать вывод: страна относится ко второму типу, правда, занимая в нем невысокие позиции. Её доходы, как уже отмечалось выше, формируются за счет производства и экспорта продукции, создаваемой на базе устаревших технологий. Поэтому уже сейчас самым рациональным, хотя и сверхамбициозным было бы сделать главной стратегической целью Украины продуманный, просчитанный, рационально обоснованный рывок к созданию в стране супериндустриального общества, тем более что пока сохраняются, хотя и сильно обескровленные, наука и отчасти соответствующие международным стандартам высшие учебные заведения, способные при должной поддержке обеспечить высококвалифицированными кадрами науку. Кроме того, в ряде секторов экономики ещё сохранился технологический потенциал (космос, радиоэлектроника, авиа – и судостроение, производство танков, электросварка и т. д.) [100, 16]. Поэтому технологический прорыв и даже опережение развитых стран в принципе возможно по многим направлениям. Но для этого, прежде всего, надо сохранить и радикально поддержать отечественную науку. Какие бы импортные технологии мы не получали, они не будут «завтрашними», ибо никто не желает плодить собственных конкурентов. А технологии сегодняшнего дня к моменту их запуска в производство с неизбежностью будут вчерашними. Поэтому прогрессивные и, особенно, высокие 201 технологии, а также создаваемые ими наукоемкие высококонкурентные товары так же, как инновационный сектор экономики, можно создать лишь на основе собственной науки, собственных опытно-конструкторских разработок, собственных технологических проектов. Для этого наука нуждается, прежде всего, в мощных инновациях. Современное развитие общественных структур характеризуется как построение общества, основанного на знаниях, опирающегося на науку. Соответственно, встают вопросы о путях и источниках развития науки, об основаниях и формах её включенности в разнообразные виды жизнедеятельности человека. В построении общества на знаниях важнейшее значение приобретают фундаментальные науки, образующие саму основу научного познания. Становление новых исследований фундаментального порядка, с одной стороны, знаменует научные революции и воздействует на развитие мировоззрения. С другой стороны, на базе фундаментальных наук происходит интенсивный расцвет прикладных наук, развитие которых непосредственно замыкается на разработке новой техники и новых технологий. Следовательно, перед нашей страной стоит задача использования всех имеющихся ресурсов для обеспечения поступательного развития как фундаментальных, так и прикладных областей науки. Это даст возможность спрогнозировать оптимальную траекторию преобразования существующей системы в качественно новую. Сегодня назрела практическая необходимость в принятии мер, направленных на совершенствование организационных структур института науки. Вместе с тем необходима прагматическая интеграция науки и производства на основе инновационных подходов и моделей. В этом смысле наука может выполнить свою миссию лишь при 202 наличии мощного научно-кадрового потенциала. Ибо ни научно-техническое оборудование, ни материальнотехническая база сами по себе не создают новых технологий, не гарантируют значительных системообразующих открытий. Здесь, как и во всех других сферах человеческой деятельности, кадры решают всё. Кадры же науки подготавливает система высшего образования. Казалось бы, нужно радоваться росту числа лиц, получающих ученые степени и звания, что характерно для нашего времени. Но среди ученых старого поколения это явление не вызывает особого восторга. Например, ещё несколько лет назад А. Рожен забил тревогу по поводу, как он это назвал «повальной моды», распространившейся во властных структурах на ученые степени и звания. Причем значительное количество кандидатских и докторских диссертаций, по утверждению А. Рожена, были написаны не их номинальными авторами, а наемными научными батраками. «Новые ученые» даже не читают того, что им написали за весьма умеренную плату «заробитчане-исполнители». А зря! Восклицает А. Рожен. «Научные рабы», которые пишут за богатых соискателей, чаще всего не утруждают себя изготовлением качественного продукта [116, 1 и 4]. Специалисты разных направлений в науке отмечают, что качество диссертационных работ в последнее время снизилось, и вполне естественно, что снизился и уровень науки. В период перехода к рынку результаты научных исследований перестали быть востребованными, а сама наука – престижной и высокооплачиваемой. Высококлассные специалисты подались в другие страны, где науку уважают, в науку, в свою очередь, потянулись те, кто не владея фундаментальными знаниями по специальности, не освоив методов и методики исследования 203 берутся (или же платят) за написание диссертации, которая в целом выражена по форме, выполнена по канонам, утверждённым ВАКом, но по значимости, как выразился А. Гальчинский, находится “на макулатурном уровне” [46, 14]. Надо отметить, что руководители государства отдают себе достаточно полный отчет в том, что часто количественные показатели роста специалистов с учеными степенями и званиями ухудшают и качественный состав сообщества ученых, и качество производимых ими исследований и разработок. В июльском 2011 года интервью для средств массовой информации министр науки и образования Украины прямо дал понять, что в Украине слишком много высших учебных заведений. К этому можно было бы добавить и непомерное количество аспирантур со специализированными советами. Подводя итог, скажем, что для реализации обеспечения научно-технологической безопасности страны необходимо широко внедрять во все сферы деятельности элементы современного научно-технического развития. А это станет возможным только при условии эффективной инновационной и инвестиционной политики, которая не только бы обеспечивала приход иностранных инвесторов, но и исключала отток собственных инвестиций. Значительная часть этих инвестиций должна направляться на реанимацию и ускоренное развитие отечественной науки, как фундаментальной, так и прикладной. В этом смысле можно сказать о конвергенции академического и технологического порядка знания. Академический порядок знания связан с переработанной теоретизацией и производством знаний в отличие от технологического порядка знания, направленного на поиск, упорядочение и использование уже имеющегося знания в прикладных целях. 204 В фундаментальной науке уже давно произошло разделение труда между теоретиками и экспериментаторами. Оно неизбежно, поскольку наука так далеко продвинулась в своих исследованиях вглубь материи, что нужны очень мощные экспериментальные установки для получения больших энергий, достаточных для того, чтобы исследовать всё более глубокие уровни строения и организации материи. Так же, как и теоретические исследования, экспериментальные работы имеют единственную цель – получение объективно истинных знаний о природе. Они – часть фундаментальных исследований. И именно то обстоятельство, что экспериментальное оборудование и проведение экспериментов в фундаментальной науке стали очень дорогими и нуждаются в больших финансовых вложениях, может повлиять на будущее фундаментальной науки. Разработка прикладных наук связана с решением практических задач и имеет в виду достаточно конкретные потребности практики. Здесь одними из основных проблем являются отсутствие эффективной связи науки и производства, низкий уровень научного менеджмента и, как результат, крайне незначительная доля высокотехнологической отечественной продукции. Одна наука вряд ли в состоянии изменить положение к лучшему. Улучшение ситуации возможно при условии реструктуризации экономически, включающей конверсию ресурсоёмких технологий, удвоение коэффициента их полезного действия, с ориентацией на более широкое применение обновляемых ресурсов. Параллельно необходимо интенсивно развивать инфраструктуру, создавать секторы, призванные поддерживать инновационное перевооружение производственной сферы, другими словами, формировать спрос на научные разработки, имеющие прикладной характер. 205 Немаловажную роль в стимулировании научной деятельности играет и кадровый потенциал. В современных условиях особо актуальной стала проблема обеспечения преемственности между различными поколениями ученых, сохранения научных школ, передачи традиций и навыков исследований. Сохраняются тенденции к «постарению» научных коллективов и к «вымыванию» молодежи из науки. Говоря о проблемах привлечения молодежи в науку, необходимо подчеркнуть, что в их решении следует руководствоваться не только и не столько количеством, как качеством. В этом смысле должна проводиться организационная работа по привлечению и удержанию в институтах Академии наук, высших учебных заведениях наиболее способных выпускников. В то же время надо помнить, что без старшего поколения невозможно осуществить основные институциональные функции науки. Как справедливо замечает В. И. Оноприенко, поколение долгожителей в науке в период трансформаций научных систем выполняет функцию некоего интегратора, аккумулирующего преемственность поколений в науке и сохранение традиций [91, 85]. Он же высказывает и опасение по поводу того, что это поколение может оказаться последним в истории отечественной науки, с которым связаны надежды на сохранение былых ресурсов своеобразной, но продуктивной в широком смысле слова научной системы [91, 85]. Таким образом, ситуация, сложившаяся в социальноэкономической сфере Украины, негативно влияет на обеспечение научно-технологической безопасности страны. Повышение уровня научно-технологической безопасности возможно при условии оптимизации техносферы. Для этого необходимо сконцентрировать значительные усилия в деле 206 возрождения научно-технологического потенциала, сконцентрировав внимание на развитии фундаментальных и прикладных наук, обеспечив их всем необходимым, включая финансы, оборудование, кадровый потенциал. 207 ЗАКЛЮЧЕНИЕ Итак, предметом нашего исследования была наука как форма общественной деятельности. При этом исходные проблемы формулировались достаточно просто: в чем состоят сущность научного знания и трактовка данного феномена в рассуждениях философов, каким образом научные знания находят свое опредмечивание, а наука обретает форму социального института, превращаясь со временем в составную часть производительных сил общества, отчего с наукой происходят странные мутации – она может служить не только во благо, но и во зло человечеству, какую ответственность несут ученые за результаты своих открытий, в чем проявляется роль науки на современном, глобализационном этапе развития общества? Специфика социально-философского подхода потребовала исследования предмета через выяснение его сущностных характеристик, наиболее общих, глубинных закономерностей, осмысленных сквозь призму его конкретноисторического развития. Очевидно, что многим, кто закладывал фундамент современной науки, возможности человеческого разума виделись в радужном свете. В эпоху Возрождения люди полагали, что разум победит суеверие, что жизнь можно и нужно изучать, а постижение мира позволит людям более успешно управлять своей судьбой. Об этой позитивной цели натурфилософии говорили Френсис Бэкон и Рене Декарт. В XVIII веке по мере расширения научных знаний наука начала выходить из натурфилософии, поскольку философию заботили вопросы теории познания, а не эксперименты. Наука же стала 208 оказывать активное влияние на общество, благодаря изобретению новых технических средств, что, в конечном итоге, привело к промышленной революции, а с ней и ко многим переменам в жизни общества. Роль науки была не однозначной: научные достижения несли людям как благо, так и вред. Тем не менее без стимулирования науки, внедрения результатов ее деятельности в практику не может быть и речи о поступательном развитии общества, о гарантиях относительно его экономической, технологической и военной безопасности. Современное развитие общественных структур все чаще характеризуется как построение общества, основанного на знаниях. Соответственно встают вопросы о путях и источниках развития науки, об основаниях и формах ее включенности в разнообразные виды жизнедеятельности человека. В построении общества на знаниях важнейшее значение приобретают фундаментальные науки, образующие саму основу научного познания. Становление новых исследований фундаментального порядка знаменует научные революции и воздействует на развитие мировоззрения. На базе фундаментальных наук происходит интенсивный расцвет прикладных наук, развитие которых непосредственно замыкается на разработке новой техники и новых технологий. В общие процессы развития включаются вопросы совершенствования социальных структур. Наконец, рассматриваемая линия развития замыкается на развитии человека, его потребностей, духовных и нравственных качеств. Все вышесказанное позволяет утверждать, что наука выступает как стратегический ресурс развития общества. В последнее время Украина, во многом не по своей вине, искусственно попала в сообщество технологически отсталых государств. Тем не менее технологический потенциал еще сохранился, поэтому технологический прорыв и даже 209 опережение развитых стран в принципе возможны. В современных условиях выживают те, кто мгновенно приспосабливается к нововведениям, используя возможности науки. Главные направления в решении данной проблемы были определены еще в 2003 году на интеллектуальном форуме, в котором приняли участие ведущие ученые, представляющие как фундаментальную, так и прикладную науку. Форум выделил ключевые вопросы, без решения которых на государственном уровне невозможно развитие интеллектуального потенциала общества. Среди них: создание благоприятных возможностей для развития молодых дарований; поддержка научных школ и центров, ученых, которые занимаются фундаментальной наукой, перспективными исследованиями, а также общественных организаций и фондов этого направления; создание условий для быстрейшего внедрения научных достижений в общественную практику; увеличение объемов финансирования на развитие приоритетных направлений науки и техники [11]. В XXI столетии одной из центральных задач, стоящих перед обществом, является разработка политики системной инновационной деятельности. В этой связи вектор стратегии предприятий, фирм или организаций должен быть чётко сориентирован на обеспечение собственных конкурентных возможностей, укрепление своих позиций на мировом и внутреннем рынках, достижение устойчивого развития и стабильного финансового состояния. Хочется надеяться, что правительство, представители деловых кругов, общественность не допустят закрытия науки. 210 Такова была общая логическая модель рассматриваемой нами темы. Ясно, что многие ее моменты не были, да и не могли быть охвачены. Причин тому несколько, но главные, как нам кажется, состоят в том, что множество аспектов реальности, о которых идет речь, существуют еще в зачаточном состоянии. К этому следует добавить и то, что всеохватная секретность, не позволяющая философу науки проникнуть в научную лабораторию, как и сложность анализа работы больших научных коллективов, обусловили недостаточную изученность социально-философских проблем, вставших перед наукой на рубеже XX–XXI веков. Тем не менее можно предположить совсем фантастическую (а может быть реальную) возможность овладения человечеством такими технологиями, материалами и процессами, которые будут изменять социальную сущность культурных феноменов. 211 Список литературы 1. Аванесов Г. А. Ядро кометы Галлея / Г. А. Аванесов, В. И. Мороз // Наука и человечество. Международный ежегодник. – М. : Знание, 1988. – С. 215–231. 2. Бар’яхтар В. Г. Підготовка наукової еліти – пріоритет державної освітньої політики / В. Г. Бар’яхтар, Ю. І. Горобець // Педагогіка і психологія. – 2006. – № 3. – С. 49–54. 3. Бернал Дж. Наука и общество / Дж. Бернал. – М. : Изд-во иностранной литературы, 1953. – 300 с. 4. Бернал Дж. Социальная функция науки / Дж. Бернал. – М. : Изд-во иностранной литературы, 1938. – 482 с. 5. Бернал Дж. Двадцать пять лет спустя / Дж. Бернал // Наука о науке. – М. : Прогресс, 1966. – С. 255–280. 6. Бережнов Е. В. Парадигма науки и тенденции развития образования / Е. В. Бережнов, В. В. Краевский // Педагогика. – 2007. – № 1. – С. 22–28. 7. Бєленок О. А. Поселенська диференціація як чинник соціальної нерівності в Україні / О. А. Бєленок // Український соціум. – 2006. – № 1. – С. 17–24. 8. Бобровский П. П. Место и роль эволюционной идеи в биологии / П. П. Бобровский. – Киев : Высшая школа, 1973. – 179 с. 9. Бор Н. Избранные научные труды / Н. Бор. – М. : Наука, 1971. – Т. 2. – 675 с. 10. Бор Н. Атомная физика и человеческое познание / Н. Бор. – М. : Иностранная литература, 1961. – 152 с. 212 11. Борн М. Физика в жизни моего поколения / М. Борн. – М. : Иностранная литература, 1963. – 536 с. 12. Брюхович Е. Геделю бы непоздоровилось. До конца ли логична система аттестации научных кадров / Е. Брюхович // Зеркало недели. – 1999. – 20 ноября. 13. Бубенко П. Чому гальмуються інноваційні процеси в Україні / П. Бубенко, В. Гусєв // Економіка України: науковий журнал. – 2009. – № 6. – С. 30–38. 14. Буравльов Є. Науково-технічна безпека України в контексті глобалізації / Є. Буравльов, В. Стогній // Вісник НАНУ. – 2005. – № 3. – С. 32–40. 15. Бэкон Ф. Сочинения : в 2 томах / Ф. Бэкон. – М. : Мысль. – 1978. – Т. 2. – 572 с. 16. Вайсберг С. Мечты об окончательной теории / С. Вайсберг. – М. : Едиториал УРСС, 2004. – 256 с. 17. Вайскопф. Физика в ХХ столетии / Вайскопф. – М. : Атомиздат, 1977. – 270 с. 18. Вайнгардт П. Отношение между наукой и техникой: социологическое объяснение / П. Вайнгардт // Философия техники в ФРГ. – М. : Прогресс, 1989. – С. 131–161. 19. Вернадский В. И. О научном мировоззрении. О науке / В. И. Вернадский. – Дубна : Изд. центр «Феникс», 1997. – 557 с. 20. Визгин В. Знание как мир / В. Визгин // Науковедение. – 1999. – № 2. – С. 227–228. 21. Волков Г. Н. Социология науки / Г. Н. Волков. – М. : Политиздат, 1968. – 327 с. 22. Волков Г. Н. Истоки и горизонты прогресса. Социологические проблемы развития науки и техники / Г. Н. Волков. – М. : Политиздат, 1976. – 135 с. 213 23. Ворона В. Вісім років у складі НАН України. Академічна наука України сьогодні / В. Ворона // Соціологія, теорія, методи, маркетинг. – 1998. – № 6. – С. 5–24. 24. Воронцов-Вельяминов Б. А. Лаплас. / Б. А. ВоронцовВельяминов. – 2-е изд., доп. и перераб. – М. : Наука, 1985. – 288 с. 25. Врач, собирающий людей из кусочков // Эхо планеты. – 1992. – № 30. – С. 43. 26. Габович О. Гіркі плоди фальсифікації у науці / О. Габович // Вісник НАНУ. – 2003. – № 3. – С. 37-42. 27. Ганчев П. Глобализация цивилизации и необходимость новой формы философии / П. Ганчев // Вопросы философии. – 2008. – № 10. – С. 160–165. 28. Гайденко П. П. Эволюция понятия науки (XVII– XVIII вв.): формирование научных программ Нового времени / П. П. Гайденко. – М. : Наука, 1987. – 447 с. 29. Гегель Г. Феноменология духа / Г. Гегель. – М. : Наука, 2000. – 495 с. 30. Гегель Г. В. Энциклопедия философских наук : соч. в 3 томах / Г. В. Гегель. – М. : Мысль, 1974. – Т. 1–3. – 1618 с. 31. Гегель Г. В. Наука логики : соч. в 3 томах / Г. В. Гегель. – М. : Мысль, 1972. – Т. 3. – 371 с. 32. Герц Г. Р. Принципы механики, изложенные в новой связи / Г. Р. Герц. – М. : АН СССР, 1959. – 386 с. 33. Гейзенберг В. Шаги за горизонт / В. Гейзенберг. – М. : Прогресс, 1987. – 368 с. 34. Гейзенберг В. Физика и философия / В. Гейзенберг. – М. : Наука, 1990. – 400 с. 214 35. Гоббс Т. Избранные произведения / Т. Гоббс. – М. : Политиздат, 1964. – 504 с. 36. Голубев В. Работы Н. Е. Жуковского в области теории крыла и винта самолета / В. Голубев // Авиация нашей Родины. – М. : Военное издательство Министерства обороны СССР, 1955. – С. 489–495. 37. Горохов В. Г. Наноэтика: значение научной, технической и хозяйственной этики в современном обществе / В. Г. Горохов // Вопросы философии. – 2008. – № 10. – С. 33–49. 38. Горохов В. Г. Научно-техническая политика в обществе незнания / В. Г. Горохов // Вопросы философии. – 2007. – № 12. – С. 65–80. 39. Григорьев В. И. Наука и техника в контексте культуры / В. И. Григорьев. – М. : Изд-во Ун-та дружбы народов, 1989. – 160 с. 40. Гринев Б. В. Инновационные перспективы Украины / Б. В. Гринев, В. А. Гусев, В. В. Редько. – Харьков : Изд-во НТК Института монокристаллов; изд-во «Гимназия», 2003 – 73 с. 41. Гудожник Г. С. Научно-технический прогресс: сущность, основные тенденции / Г. С. Гудожник. – М. : Наука, 1970. – 271 с. 42. Гудінг Д. Світогляд. Для чого ми живемо і яке наше місце у світі? / Д. Гудінг, Д. Леннокс. – Київ : УБТ, 2003. – 416 с. 43. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. Введение в феноменологическую философию / Э. Гуссерль // Вопросы философии. – 1972. – № 7. – С. 136–176. 215 44. Даллмар Ф. Глобальная этика: преодоление дихотомии «универсализм» – «партикуляризм» / Ф. Даллмар // Вопросы философии. – 2003. – № 3. – С. 13–29. 45. Декарт Р. Рассуждение о методе / Р. Декарт. – М. : АН СССР, 1953. – 656 с. 46. Драган О. «Липовый» рассадник? Ликвидировать! / О. Драган // Зеркало недели. – 2003. – 27 сентября. 47. Зербино Д. Интеллекта становится меньше? / Д. Зербино // Зеркало недели. – 1997. – 2 августа. 48. Епископов Г. Л. Социологические проблемы современной научно-технической революции / Г. Л. Епископов. – М. : Высшая школа, 1982. – 104 с. 49. Иванова Н. Я. Социально-культурные функции естественных наук (гуманистический аспект) / Н. Я. Иванова. – Киев : Наукова думка, 1977 – 168 с. 50. Иванова З. П. Научно-техническая революция в США / З. П. Иванова. – М. : Экономика, 1971. – 159 с. 51. Кант И. Метафизические начала естествознания / И. Кант. – М. : Мысль, 1999. – 1712 с. 52. Канке В. А. Основные философские направления и концепции науки. Итоги ХХ столетия / В. А. Канке. – М. : Логос, 2000. – 320 с. 53. Капра Д. Дао физики / Д. Капра. – М. : СП(б) «Орис», ЯНА-ПРИНТ, 1994. – 304 с. 54. Карнап Р. Философские основания физики / Р. Карнап. – М. : Прогресс, 1971. – 390 с. 55. Кедров Б. М. Ленин и революция в естествознании ХХ века / Б. М. Кедров. – М. : Наука, 1969. – 395 с. 56. Кедров Б. М. Классификация наук. Прогноз К. Маркса о науках будущего / Б. М. Кедров. – М. : Мысль, 1985. – 543 с. 216 57. Келле В. Ж. Проблема уровней теории в социологии науки / В. Ж. Келле // Об уровнях социологической теории. – М. : Изд-во Московского ун-та им. М. В. Ломоносова, 1970. – С. 35–39. 58. Кенэ Ф. Избранные экономические произведения / Ф. Кенэ. – М. : Соцэкгиз, 1960. – 360 с. 59. Кеплер И. О. шестиугольных снежинках / И. Кеплер. – М. : Наука, 1983. – 192 с. 60. Кириллин В. А. Страницы истории науки и техники / В. А. Кириллин. – М. : Наука, 1986. – 511 с. 61. Китайгородский А. И. Плодотворно? Выгодно? / А. И. Китайгородский // Литературная газета. – 1985. – 18 августа. 62. Киселев М. Філософські та світоглядні аспекти біологічної етики / М. Киселев // Вісник НАНУ. – 2001. – № 11. – С. 16–25. 63. Киселев Н. Н. В гармонии с природой / Н. Н. Киселев – Киев : Изд-во политической литературы Украины, 1989. – 126 с. 64. Кобринская И. Н. «Мозговые тресты» и внешняя политика США / И. Н. Кобринская. – М. : Политиздат, 1983. – 68 с. 65. Коновалов В. М. Инновационная сага / В. М. Коновалов. – Москва; Санкт-Петербург; Киев: Изд-во «Вильямс», 2005. – 224 с. 66. Копнин П. В. Гносеологические и логические основы науки / П. В. Копнин. – М. : Мысль, 1974. – 568 с. 67. Корнєва Р. Квіти запізнілі / Р. Корнєва // Вісник НАНУ. – 2003. – № 6. – С. 54–60. 68. Кохановский В. П., Основы философии науки : учебное 217 пособие для аспирантов / В. П. Кохановский, Т. Г. Лешкевич, Т. П. Матяш, Т. Б. Фахти. – Ростов-наДону : Феникс, 2004. – 608 с. 69. Кримський С. Наука як феномен цивілізації / С. Кримський // Вісник НАНУ. – 2003. – № 3. – С. 7–20. 70. Кудрявцев П. С. Курс истории физики / П. С. Кудрявцев. – М. : Просвещение, 1982. – 448 с. 71. Кузнецов Б. Г. Идеи и образы Возрождения (наука XIV– XVII вв. в свете современной науки) / Б. Г. Кузнецов. – М. : Наука, 1979. – 280 с. 72. Кузнецов Б. Г. Современная наука и философия: пути фундаментальных исследований и перспективы философии / Б. Г. Кузнецов. – М. : Политиздат, 1981. – 183 с. 73. Лилли С. Люди, машины и история. История техники, научных открытий и изобретений в ее взаимосвязи с социальным прогрессом человеческого общества от зарождения земледелия до наших дней / С. Лилли. – М. : Прогресс, 1970. – 430 с. 74. Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодернизма / Ж. Ф. Лиотар. – М. : Институт экспериментальной социологии: СПБ «Аматейя», 1998. – 160 с. 75. Лукьянец В. Этическая парадоксальность фундаментальной науки коллайдерного века / В. Лукьянец // Практична філософія. – 2009. – № 3. – С. 3–13. 76. Лукьянец В. С. Наука нового века. Гуманитарные трансформации / В. С. Лукьянец. – Киев : ПАРАПАН, 2008. – С. 8–37. 77. Ляхович Е. Личность и культура / Е. Ляхович // Alma mater. – 1991. – № 3. – С. 15–23. 218 78. Мамчур Е. А. Нет, она будет жить / Е. А. Мамчур // Вопросы философии. – 2008. – № 5. – С. 61–66. 79. Маркс К. Капитал / К. Маркс. – М. : Политиздат, 1970. – Т. 3. – 1083 с. 80. Мелещенко Ю. С. Наука и производительные силы / Ю. С. Мелещенко // Социальные проблемы науки. – М. : Наука, 1974. – С. 62–86. 81. Модернизация России в контексте глобализации // Мировая экономика и международные отношения. – 2010. – № 3. – С. 105–117. 82. Моисеев В. Крылатое имя / В. Моисеев. – Киев : Изд-во “Дніпро”, 1974. – 262 с. 83. Мотрошилова Н. В. Методологические проблемы и уровни исследования науки и научного знания / Н. В. Мотрошилова // Социологические проблемы науки. – М. : Наука, 1974. – С. 20–61. 84. Мусский С. А. 100 великих нобелевских лауреатов / С. А. Мусский. – М. : Вече, 2004. – 480 с. 85. Никифоров А. Л. Фундаментальная наука в XXI веке. Фундаментальная наука умирает? / А. Л. Никифоров // Вопросы философии. – 2005. – № 5. – С. 58–61. 86. Ницше Ф. Сочинения: в 2 томах / Ф. Ницше. – М. : Мысль, 1990. – Т. 2. – 580 с. 87. Новейший философский словарь. – 2-е изд. перераб. и доп. – Минск : Интерпресс сервис книжный дом, 2001. – 1280 с. 88. Новиков И. Д. Как взорвалась вселенная / И. Д. Новиков. – М. : Наука, 1988. – 176 с. 89. Норман Г. Э. Карл Поппер о ключевых проблемах науки XX века / Г. Э. Норман // Вопросы философии. – 2003. – № 5. – С. 96–102. 219 90. Онопрієнко В. Міжнародний рейтинг української науки / В. Онопрієнко // Вісник НАНУ. – 2005. – № 5. – С. 20– 31. 91. Оноприенко В. И. Поколения в науке: взгляд социолога / В. И. Оноприенко // Социс. – 2007. – № 4. – С.75–85. 92. Оствальд В. Великий эликсир / В. Оствальд. – М. : Земля и фабрика, 1923. – 221 с. 93. Парыгин Б. Д. Научно-техническая революция и личность / Б. Д. Парыгин. – М. : Политиздат, 1978. – 240 с. 94. Патон Б. Наша робота стане важливим кроком в єднанні потенціалів влади та української інтелектуальної еліти / Б. Патон // Вісник НАНУ. – 2003. – № 4. – С. 6–7. 95. Платон. Сочинения : в 3 томах / Платон. – М. : Мысль, 1971. – Т. 3. – 687 с. 96. Плеханов Г. В. Избранные философские произведения / Г. В. Плеханов. – М. : Госполитиздат, 1956. – Т. 1. – 450 с. 97. Подолян Л. Национальная академия на голодном пайке / Л. Подолян // Зеркало недели. – 1998. – 19 сентября. 98. Подолян Л. Горе от мозгов / Л. Подолян // Зеркало недели. – 2000. – 15 апреля. 99. Полунєєв Ю. В. Технологія економічного прориву: конкурентність країни та визначення стратегічних орієнтирів / Полунєєв Ю. В. // Демографія та соціальна економіка. – 2008. – № 2. – С. 29–41. 100. Поплавська Ж. Інноваційний процес в Україні: реалії і можливості / Ж. Поплавська, В. Поплавський // Вісник НАНУ. – 2003. – № 6. – С. 12–20. 220 101. Поппер К. Открытое общество и его враги / К. Поппер. – М. : Феникс; Культурная инициатива, 1992. – Т. 1. – 448 с. 102. Попович О. Феномен бюрократії у контексті науковотехнічного та інноваційного розвитку / О. Попович // Вісник НАНУ. – 2003. – № 6. – С. 36–47. 103. Пуанкаре А. О науке / А. Пуанкаре. – М. : Наука, 1983. – 560 с. 104. Путем радикальных экономических реформ. Доклад Президента Украины об основных принципах экономической и социальной политики // Голос Украины. – 1994. – № 195. – С. 5–35 105. Пышнов В. Н. Е. Жуковский – отец русской авиации / В. Пышнов // Авиация нашей Родины. – М. : Изд-во Министерства Обороны Союза ССР, 1955. – С. 480– 489. 106. Радунская И. Предчувствия и свершения / И. Радунская – М. : Изд-во «Детская литература», 1984. – 367 с. 107. Ракитов А. И. Наука, образование и супериндустриальное общество: реалистичный проект для России / А. И. Ракитов // Вопросы философии. – 2009. – № 10. – С. 60–69. 108. Ракитов А. И. Информация, наука, технология в глобальных исторических изменениях / А. И. Ракитов. – М. : Идея-Пресс, 1998. – 358 с. 109. Рассел Б. История западной философии / Б. Рассел. – М. : Феникс, 1959. – 992 с. 110. Ратников В. С. Історія та філософія науки / В. С. Ратников, З. Ю. Макаров. – Вінниця : Нова книга, 2009. – 416 с. 221 111. Рєзніков О. Проблеми етики при проведенні експериментальних медичних і біологічних досліджень на тваринах / О. Рєзніков // Вісник НАНУ. – 2001. – № 11. – С. 30–33. 112. Рижов В. Галузева наука – скарби на смітнику / В. Рижов // Дзеркало тижня. – 2003. – 9 квітня. 113. Рожен А. Скажи индекс цитирования твоих статей и я скажу, какой ты ученый / А. Рожен // Зеркало недели. – 1999. – 13 ноября. 114. Рожен А. Академия, найди своего Галилея / А. Рожен // Зеркало недели. – 2000. – 15 апреля. 115. Рожен А. Наука у нас уничтожается по плану / А. Рожен // Зеркало недели. – 2000. – 26 февраля. 116. Рожен А. Плюс докторизация всей элиты / А. Рожен // Зеркало недели. – 2003. – 27 сентября. 117. Самин Д. К. 100 великих научных открытий / Д. К. Самин. – М. : Вече, 2005. – 480 с. 118. Сачков Ю. В. Фундаментальные науки как стратегический ресурс развития / Ю. В. Сачков // Вопросы философии. – 2007. – № 3. – С. 76–89. 119. Сайт-инфо. // Сегодня. – 2002. – 5 сентября. 120. Симаков К. В. Концепция реального времени В. И. Вернадского / К. В. Симаков // Вопросы философии. – 2003 – № 4 – С. 88 – 100. 121. Слуцкий Ю. Фундаментальная наука становится роскошью / Ю. Слуцкий // Зеркало недели. – 1998. – 30 мая. 122. Сноу Ч. П. Две культуры. Сборник публицистических работ / Ч. П. Сноу.– М. : Прогресс, 1973 – 141 с. 123. Стёпин В. С. Теоретическое знание / В. С. Стёпин. – М. : Прогресс – Традиция, 2000. – 743 с. 222 124. Сухов В. В. Ливермор: Мундир вместо мантии / В. В. Сухов. – М. : Политиздат, 1988. – 78 с. 125. С чего всё началось? Вначале была струна? // Тайны Вселенной. – М. : Бук – Хаус, 2006. – С. 93–100. 126. Сытник К. Ещё один удар по фундаментальной науке, возможно последний / К. Сытник // Зеркало недели. – 1998. – 22 августа. 127. Тарапов И. «Гибель императора» – ничто в сравнении с «гибелью интеллекта нации» / И. Тарапов // Зеркало недели. – 1998. – 13 июня. 128. Тарєлкін Ю. П. Методологія наукових досліджень / Ю. П. Тарєлкін, В. О. Цикін. – Суми : Вид-во СДПУ ім. А. С. Макаренка, 2010. – 196 с. 129. Тейлор М. Книга Гиннеса об авиации: рекорды, факты и достижения / М. Тейлор, Д. Мандей. – Минск : БЕЛ АДИ, 1997. – 228 с. 130. Титмонас А. К Вопросу о предпосылках институализации науки // Социологические проблемы науки / А. Титмонас. – М. : Наука, 1974. – С. 158–173. 131. Томпсон М. Философия науки / М. Томпсон. – М. : ГРАНД ФАИР – ПРЕСС, 2003. – 304 с. 132. Трахтенберг И. На благо ли науке имитация кипучей деятельности? / И. Трахтенберг // Зеркало недели. – 1997. – 29 ноября. 133. Ударная программа американской науки // За рубежом. – 1989. – № 33. 134. Федотова Н. Н. Глобализация и образование / Н. Н. Федотова // Философские науки. – 2003. – № 4. – С. 5–22. 135. Фейнман Р. Характер физических законов / Р. Фейнман. – 2-е изд. – М. : Наука, 1987. – 160 с. 223 137. Фоллат В. Цукуба. – Японская фабрика идей / В. Фоллат Цукуба // За рубежом. – 1985. – № 13. 137. Франк Д. Философия науки / Д. Франк. – М. : Мигель, 1960. – 232 с. 138. Фуко М. Археология знания / М. Фуко – Киев : Никацентр, 1996. – 206 с. 139. Хайдеггер М. Вопрос о технике / М. Хайдеггер // Новая технократическая волна на Западе. – М. : Прогресс, 1986. – С. 66–74. 140. Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления / М. Хайдеггер – М. : Республика, 1993. – 447 с. 141. Хейнман С. А. Научно-техническая революция сегодня и завтра / С. А. Хейнман – М. : Политиздат, 1977. – 328 с. 142. Хокинг С. Краткая история времени. От большего взрыва до чёрных дыр / С. Хокинг – М. : СП (б) «Амфора», 2001. – 96 с. 143. Цапенко И. Элементарная эпоха науки / И. Цапенко // Мировая экономика и международные отношения. – 2005. – № 8 – С. 19-32. 144. Шрейдер Ю. Этика – компонент методологии науки / Ю. Шрейдер // Alma mater. –1991. – № 7. – С. 67–72. 145. Эйнштейн А. Собрания научных трудов: в 4 т. / А. Эйнштейн. – М. : Наука, 1967. – Т. 4. – 600 с. 146. Энджел Л. Стрела Зенона, механика Ньютона и неравенства Белла / Л. Энджел // Социальные и гуманитарные науки. Реферативный журнал. – 2003. – Серия 3. – С. 46–52. 147. Яцков В. Ученый и власть – близнецы-братья / В. Яцков // Зеркало недели. – 2002. – 6 апреля. 224