Н. Благов. В войну в тыловой опустевшей России

Н. Благов. В войну в тыловой опустевшей
России...
Рамиль Сарчин 2
«В войну в тыловой опустевшей России…»
В Андреевке Коле Благову пришлось пережить самые трудные в жизни его односельчан
годы – войну. Чтобы полнее воспроизвести атмосферу того времени, предоставим слово
его другу-ровеснику – Эриксону Михайловичу Рыбочкину:
«Самое главное, что помнится в нашей с ним жизни в Андреевке, – это военное лихолетье.
О войне мы узнали, сидя на лужайке у сельсовета, когда собралось все село и
председатель сельсовета зачитал обращение Молотова. Этим же вечером 22 июня первой
заголосила Анна Савинова, а за ней и другие, мужья которых уже получили повестку.
Наутро их провожали. И с тех пор практически каждый день из деревни уходила
полуторка с мужьями, сыновьями для отправки на фронт. Провожали их, как правило, за
околицей. Это была исключительно тяжелая картина. Некоторые жены и матери
настолько прилипали к своим мужьям и детям, что их приходилось силой отрывать от
них.
Война с первых дней втянула нас в труд не по возрасту. Уже на второй день войны мы с
детской наивной радостью самым серьезным образом подгоняли лошадей для комиссии,
которая отбирала их для фронта. В общем, лет с десяти до двенадцати от зари до зари мы
выполняли, в основном, подсобную работу. А с двенадцати лет были втянуты и в
основную. В этой работе мы как-то быстро взрослели, умнели, становились мудрее. Эта
мудрость передавалась нам от наших стариков оставшихся, женщин, родителей, которые
проявляли исключительные чудеса трудолюбия и изобретательности. Отсутствие обуви
быстро научило нас плести лапти. С десяти-одиннадцати лет каждый из нас умел насадить
себе косу, вбить ее, наточить. Прекрасно косили сено и хлеба! Много сотен, а может,
тысяч километров за годы войны мы отшагали по полям за плугом, бороной, сеялкой. Мы
стали как-то в войну чувствительней, сострадательней, потому что к нам в деревню из
Ленинграда, из других городов приезжало много эвакуированных. Мы их привозили сами
из Чердаклов на лошадях. И они, претерпевшие голод, знали цену хлеба… Вот так вот
было у нас в войну».
По справедливому замечанию поэта С. Викулова, война для Благова – «самое горькое, но
и самое яркое впечатление жизни». Поэтому в своем творчестве Благов то и дело
возвращался к воспоминаниям о ней. В поэтическом сознании автора она воспринимается
как «глубокая печаль», с детских лет усвоено, что «нет на земле ничего горше, чем
народная трагедия» (Г.И. Коновалов). Война не обошла стороной никого, обожгла
каждого:
Была война.
И если не за тело,
Так за душу,
Кого ни погляди,
Война своим слепым огнем задела,
Оставив пепел холода в груди.
Но страшных картин самой войны в стихотворениях Благова почти нет. Непосредственно
о войне, пожалуй, лишь одно стихотворение – «22 июня» (1952), где:
Металась, обжигаясь, бронь борзая.
И, мушкой чью-то жизнь
подкараулив,
Солдаты на завянувшей траве,
Здесь обменявшись пулями,
Уснули,
К Берлину головой
И головой – к Москве.
Абсолютное же большинство стихотворений – о «трагической памяти войны, памяти о
погибших или израненных телесно или духовно» (В. И. Чернышев). Например,
стихотворение «Памятник» (1962). Оно возникло после одной из рабочих поездок Благова
по селам Ульяновской области. Поэт признался жене в том, что нет ни одного населенного
пункта, где бы ни было памятника погибшим на войне: «Дворов-то всего двести, а
погибших больше четырехсот». Возмущал Благова тот факт, что все памятники
стандартны, «на одно лицо».
«Памятник», как и многие произведения, созданные во второй половине 40-х – начале 60х гг. XX века («Жестокая память» А. Твардовского, «Памятник» Б. Слуцкого, «Провожали
меня на войну…» Ф. Сухова, «Памяти товарища» В. Соколова и др.), проникнут
интонацией реквиема. Сюжет благовского «Памятника» прост: в благодарность
погибшему на войне герою люди воздвигли ему памятник, на открытие которого «из
дальней деревеньки» привезли его мать. На вопрос, узнает ли она в гранитном памятнике
своего сына, вырывается:
Живого разве мыслимо из камня?
А так похож.
Известно – возмужал…
Да если б сын,
Да встретил мать глазами –
Да разве б он на месте устоял!
С. Викулов писал: «Трудно, да и нет нужды комментировать такие строчки. Можно
исписать целые страницы, а больше, чем сказано поэтом, так-таки не сказать» (С.В.
Викулов).
Память о войне настолько сильна, что она врывается в стихи, казалось бы, совсем
далекого, иного содержания. Показательно в этом плане стихотворение «Сенокос» (1958),
созданное по мотивам одноименной картины А. А. Пластова. Картина благовского
сенокоса, воссозданного с присущими для стиля поэта сочными, яркими красками, в
конкретных образах, детально, перекликается с зарисовками сенокоса в «Доме у дороги»
А. Т. Твардовского. Они, обрамляя сюжет поэмы, «подчеркивают возвращение жизни на
свой вечный круг» (М. Ф. Пьяных). Подобную жизнеутверждающую функцию выполняет
картина сенокоса и в произведении Благова.
Полнота жизни в «Сенокосе» проступает в эпитетах «травы сильные, золотая пора», в
метафоре «разнотравья орда золотая», олицетворении «Травы, по-детски дрожа, // Стихли,
теплые соки глотая». Автор дает картину крупным планом. От его поэтического взгляда
не ускользает даже пыльца, которой «прожелтели» птицы. Образы наделены большим
динамизмом. Энергия жизни передана в многочисленных глаголах, деепричастиях.
Разгул жизни, отличающий описание налившихся соком трав, передается и образу
косаря: «Перед ним только ветер летает один, // Дышит в спину ему полдеревни». Сила,
заключенная в косаре, передана не только с помощью лексических, но и фонетических
средств. Густая звукопись отличает строки:
Рдеют плечи еще не в загаре.
Это в нем до разгула охочая кровь
Растревожилась, как на пожаре.
В процитированных строках отчетливо выделяются звуки ж, з, р, акцентирующие, на наш
взгляд, мотив разгула жаркой крови, полнокровной жизни.
Думается, не случаен и выбор размера. Ритмическую основу стихотворения составляет 34-стопный анапест – достаточно «тяжелый», «полновесный» размер. Его неспешная,
основательная поступь в стихотворении призвана, по нашему представлению, передать
значительность изображаемого, полноту бытия, богатырство косаря.
Стихотворение «Сенокос» характеризует автора как человека, бесконечно влюбленного во
все сущее, считающего жизнь самой высокой ценностью
для человека. Наверное,
Благов мог бы повторить слова своего земляка, художника А. А. Пластова о своей картине
«Сенокос»: «Я, когда писал эту картину, все думал: ну, теперь радуйся, брат, каждому
листочку радуйся, – смерть кончилась, началась жизнь».
Непосредственно ощущаемые образы реальной действительности, рисующие картину
сенокоса в благовском произведении, поворачиваются иными гранями в свете прямого
авторского сопоставления косаря с отцом:
– Ты не помнишь? Таким же ведь был до войны
Твой отец, что с войны не вернулся.
Так звучит в стихотворении мотив памяти о войне. Иную смысловую роль начинают
выполнять слова древняя, слава, схватка, орда золотая, татарники, первоначальная
функция которых – создание картины сенокоса. Благодаря им, память о войне недавней
оборачивается прапамятью, хранящей в сознании автора большой исторический опыт
народа.
Память поэта бережно хранит образы женщин, лирические рассказы о судьбах которых в
его стихотворениях о войне занимают особое и важное место. Как верно не раз замечала
О. Н. Гладышева, «тема войны в творчестве Н. Благова в первую очередь связана с
женскими образами в его поэзии». То, что образы женщин в творчестве поэта являются
одними из ключевых, находит свое объяснение, как нам кажется, в следующем. Вопервых, обилие женских образов мотивируется личной судьбой поэта, детство и
отрочество которого прошли в женском окружении. Говоря о восхищении Благова
русскими женщинами и «благоговении» перед ними, С. Викулов пишет: «…и это вполне
понятно: уж кого-кого, а их-то, обездоленных и многострадальных, он, деревенский
мальчишка, знает, нагляделся на них в те страшные военные годы и наверняка не раз
наплакался вместе с ними. И, конечно же, помнит, насколько они жгучи и тяжелы – слезы
матерей по сыновьям, невест по женихам, жен по мужьям…». Во-вторых, образы русских
женщин были важными в творчестве авторов, стоящих у истоков формирования
поэтической личности Благова. Речь идет о Некрасове («Внимая ужасам войны…», поэма
«Русские женщины»), о Есенине («Письмо матери», «Письмо от матери», «Ответ») и о
Твардовском. В творчестве последнего «мать становится носительницей исторической
памяти народа» (М. Ф. Пьяных). Достаточно вспомнить знаменитый стихотворный цикл
поэта «Памяти матери». Наконец, женские образы занимали одно из центральных мест в
современной Благову литературе. Например, в поэме ровесника Благова В. Гордейчева
«Колыбель», в которой «почти символическим встает образ матери – простой русской
крестьянки, хранительницы народной нравственности» (П. С. Выходцев). Определяющее
место мотивы вдовства, материнского сиротства, столь характерные
для
поэтической системы Благова, занимают в творчестве С. Викулова («Когда сыновья на
войне…», «Не пришедшим с войны», поэма «Одна навек»), Ф. Сухова («Мать», «Бабье
лето»), В. Цыбина («Вдовы», «Последняя солдатка», «Письма», «Баллада о письме») и
многих других современников поэта.
Структурообразующую роль образы женщин выполняют в стихотворениях «Хоть нет
войны» (1953), «О чем горюешь, пигалица-птица…» (1957), «Трактористки войны» (1981),
«Было – не было» (1977), «Сад» (1961), «И только бы девчонке стать красивой…» (1961),
«Памятник», «Наша жизнь под жерлами орудий…» (1962), «Пленные немцы» (1964),
«Второе ненастье» (1965), «Свет лица» (1973) и других творениях Благова.
Как своеобразную лирико-драматическую дилогию, раскрывающую судьбу женщины во
время войны, можно рассмотреть стихотворения «И только бы девчонке стать
красивой…» и «Наша жизнь под жерлами орудий…». Общим в них является, во-первых,
тип повествования: рассказ ведется от лица субъекта, как бы дистанцированного от
происходящего. Во-вторых, следует отметить общность темы: и в том, и в другом
стихотворении действие связано с войной, хотя в стихотворении «Наша жизнь под
жерлами орудий…» драма героини происходит во время войны, а в «И только бы
девчонке стать красивой…» приходится на послевоенную пору. Наконец, оба
стихотворения построены на развертывании традиционного мотива вдовства.
Вдовство в военной и послевоенной стране – явление повсеместное. Этим, наверное,
объясняется начало стихотворения «Наша жизнь под жерлами орудий…», в обобщающей
форме выражающее судьбу всего народа, судьбу женщины во время войны:
Наша жизнь под жерлами орудий,
Будто пушкам сдали нас под суд.
На груди лишь собственные груди
Женщины бездетные несут…
В следующей строфе, повествующей о судьбе женщины, появляется мотив разлучницывойны, крадущей любовь. В стихотворении героиня сиротеет дважды: в первый раз –
разлука, связанная с проводами мужа на войну, во второй – «вечная» разлука. От тяжести
последней у женщины
…как звезды в лунное затменье,
Выросли веснушки на лице.
Удар от услышанной вести о смерти мужа оказался настолько тяжелым, что на
побледневшем от горя лице яснее выступили раньше менее заметные веснушки.
Боль разлуки, невозвратной потери обусловливает прямое «вмешательство» автора в
течение лирического сюжета. Острым публицистическим пафосом проникнуты строки о
героине стихотворения:
Это вам не стильная девица
С потяготой влипчивых шажков –
Тут любовь никак не повторится,
Тут вторых не надо мужиков.
Подобные авторские отступления от основного хода сюжета подчеркивают силу
пережитого персонажем и сопереживаемого автором – человеком, разделившим трагедию
своего народа и свято хранящим память о ней.
Тяжесть потери усиливается тем, что вдовство оборачивается мотивом нереализованного
материнства:
Только вот когда они остынут,
Груди с белым проклятым огнем?!
В нереализованном материнстве достигает пика враждебность войны жизни. Война
лишает женщину возможности реализовать свое основное жизненное назначение, тем
самым как бы убивая и ее. Поэтому женщина в стихотворении сравнивается со своим
мертвым мужем: она так же «постоянна, // Как, убитый, постоянен он».
Авторская мысль о враждебности войны жизни положена в основу и стихотворения «И
только бы девчонке стать красивой…». С первых же строк выявлен характер тех
отношений, в которых находятся война и женщина. Их полярная противоположность
дана через соотнесение того и другого начала с понятием красоты. Естественное желание
«девчонки» – «стать красивой». Война же дана как нечто ненавистное красоте:
…пушки, сплюнув смазку, пробасили:
А вот на красоту вам,
Вот война!
Эти строки подчеркивают вековечную несовместимость смертоносной войны и
жизненной женской сущности.
Персонаж стихотворения – девчонка на пороге жизни, не осознающая еще ее драматизма.
Оттого-то ей «всхлипень сладко» «петь по-вдовьи». Мотив вдовства, едва заявленный
лишь как характеристика манеры исполнения песни, мгновенно овладевает сюжетом
стихотворения, и вот перед читателем уже не девчонка, а женщина, переживающая
лучшую пору своей жизни – любовь.
В стихотворении «И только бы девчонке стать красивой…» дан иной, чем в «Наша жизнь
под жерлами орудий…», вариант любви. Если там любовь узаконена, то здесь
представлена «незаконная», с точки зрения брачных отношений, любовь. Отметим, что
Благов был не одинок в изображении «подобной» любви. Эта проблема легла в основу
стихотворения В. Цыбина «Последняя солдатка». И у Цыбина («Идет она, // Стеснительна
по-русски»), и у Благова («Пошла, // стыдясь окошек, // Как нагая») звучит связанный с
«незаконной» любовью мотив стыда, лежащий в основе национального характера русской
женщины. Ритмическую основу обоих стихотворений составляет 5-стопный ямб,
передающий общность поэтической интонации, настроения.
Поэтичность строк благовского стихотворения, посвященного описанию любящей и
любимой женщины, создается различными лексическими средствами поэтической
образности: любовь возвышенно названа песнью, портрет персонажа создается с
помощью сравнения:
И не было на песнь ее управы!
Навстречу шла без тропок, без дорог,
С улыбкой никла перед ним, как травы,
Когда меж ветел хлынет ветерок.
Кроме того, процитированные строки отличаются богатой инструментовкой: красота
любви передана красотой звучания текста, его музыкальностью. Это достигается путем
фонетических переливов звукосочетаний: тре-тро-дор-рог-ред-тр-вет-вет-тер-рок.
Но мотив вдовства, предваряющий строки о любви, даже эмоционально светлым стихам
придает трагическое звучание. Одной строкой – «Вдова в притухшем приживалась
взгляде» – автор передает не только душевное состояние персонажа, но и характеризует
пору первых послевоенных лет в стране, в которой от постоянного видения горя людей,
потерявших своих близких, сиротели даже те, кто горечь утраты по счастливой
случайности не познал. В процитированной строке дан вариант вдовства «до вдовства»,
так как «еще и не любившая», незамужняя «девчонка», которую характеризует этот стих,
не могла быть вдовой. Если вспомнить, как «всхлипень сладко было ей <…> петь повдовьи», то окажется, что вдовство, по мысли поэта, дано русской женщине изначально,
заложено в ней генетически. Поэтому героиня оказывается вдовой не только «до
вдовства», но и «без вдовства», так как война отняла у нее саму возможность быть
замужней. В таком варианте вдовство оказывается еще более страшным явлением.
Особую группу в стихотворениях о женских судьбах составляют лирические
произведения о судьбах матерей. «В образе русской матери, – писал В. Кочетков, – в ее
повседневном молчаливом мужестве, в ее самопожертвовании и готовности «послужить
миру» с наибольшей четкостью определил Николай Благов свой нравственный идеал, свое
понимание настоящего в жизни».
Среди произведений о судьбах матерей особой болью пронизано стихотворение «О чем
горюешь, пигалица-птица…». Восторженную характеристику дал ему поэт С. Викулов:
«Трех сыновей благословила на правый бой русская женщина. Кончилась война, а они не
возвращаются. Не один – т р о е <…> И однажды, по привычке, а может, по забытью,
…бочком пробравшись как-то в магазин,
она купила кремову рубашку,
мол, вдруг да из троих-то, хоть один…
Простые слова: «вдруг да из троих-то…». Но какая в них глубина материнского горя!
Потом умирает и сама она – эта мать-несчастливица. Изба ее обросла бурьяном, окна
крест-накрест забиты досками. Но…
…целый день одна, воркуя глухо,
там в темноте голубушка живет.
Душа покойной, верится старухам,
вернулась это и осталась – ждет.
Надо ли говорить, сколь народен и сколь трагичен этот поэтический образ?! Даже и
умерев – ждет.
Вечное ожидание…»
Соглашаясь с С. Викуловым, хотелось бы посмотреть, как «сделано» стихотворение,
благодаря чему достигается его пронзительное звучание.
Рассказ об осиротевшей матери обрамляется строками, обращенными
к «пигалицептице». Точка соприкосновения двух миров – природного и человеческого – материнство.
Но если для птицы материнство счастливое, так как:
Твоим пушинкам белоклювым спится
Спокойно под навесом камыша;
На кочке, охраняемой осокой,
Твое гнездо никто не разорит, –
то для матери-человека оно полно лишений.
В создании рассказа о трагической судьбе матери Благов прибегает
к
излюбленному композиционному приему народной песенной поэзии – параллелизму.
Этот прием построения произведений известен самым ранним произведениям фольклора.
Как правило, он основан на сопоставлении явлений в жизни человека и природы. У
Благова параллелизм основан не на сходстве, а на контрасте: счастливому материнству
птицы противопоставлена трагическая судьба потерявшей сыновей матери. Антитетичный
параллелизм Благова призван передать «сквозную» мысль поэта о противоестественности
войны.
Естество матери сопротивляется такому положению вещей, когда у нее отнимается право
на материнство: «вдруг да из троих-то хоть один». Нежелание матери верить в гибель
своих сыновей, мужество, с которым она переносит тяжесть утраты, вызывают у автора
преклонение. Экспрессивная окрашенность поэтической речи особенно наглядно
прослеживается в использовании при описании матери слов с уменьшительноласкательными флексиями: старушка, бочком, голубушка.
Материнство понимается поэтом как «щедрое обилие души и плоти, как готовность к
дарам и жертвам. Именно в этой безоглядной самоотдаче и заключена для поэта тайна
жизни и тайна России». Мать способна не только даровать жизнь, но и оберегать человека
на протяжении всей его жизни, утверждать его в ней, «укоренить человека в его истории»
(Н.Ю. Тяпугина). В стихотворении «Я зову тебя, мама…» (1955) поэт, обращаясь к
матери, пишет:
Подыми,
Подыми в моей памяти
Город сказок из палых руин.
Пусть под небо опять вознесутся
Пузыри золотых куполов,
И в притихшее сердце польются
Слезы гуслей из дальних веков.
……………………………………
Научи меня снова,
Как жить.
Образы женщин в стихотворениях с ведущей темой войны определяют своеобразие
произведений этой тематической группы. В них поэтом дается «тыловая» война, война
глазами женщин, через их трагические судьбы. Определяющими оказываются мотивы
памяти, вдовства, материнского сиротства. Эти мотивы служат для выражения идеи
враждебности войны любому проявлению жизни. В таком понимании тема войны
возводится в разряд «вечной» темы противостояния жизни и смерти.