ГЛАВА II ОПРАВДАТЕЛЬНЫЙ ВЕРДИКТ Мои родители двоих

ГЛАВА II
ОПРАВДАТЕЛЬНЫЙ ВЕРДИКТ
Мои родители двоих детей иметь не собирались. Вернее, так. Мама категорически
отрицала такую возможность. Ей было вполне достаточно одного сына Саши, а отец
покорно с ней соглашался. На самом деле, он втайне мечтал о том, чтобы у сына была
младшая сестренка, сам мне потом об этом рассказывал. Но… Слишком много было этих
«но». Поэтому, когда врач вынес маме знаменательный приговор «Вы беременны!» ― мое
появление на свет оказалось под большим вопросом.
И мне кажется, что вопрос этот ставился примерно так.
― Ну подумай сам, Коля, ― тихо, но веско говорила мама отцу. ― Какой может
быть ребенок! Мы все живем в тесноте, в одной комнате: мать, мы с тобой, наш Саша, а ему
уже семь лет. Четыре человека! А будет пять! Как сельди в бочке! Мне придется уйти с
работы. Твоей зарплаты на всех нас не хватит. Мы не будем спать ночами. Что это за
жизнь?!
Отец не отвечал, отводил глаза, тяжело вздыхал и поджимал губы. Да, все мамины
доводы были неоспоримыми. Но он так хотел дочку!
Я представляю, что этот разговор происходил в жаркий летний день на Тверском
бульваре. Родители любили прогуливаться по нему в тени старых вязов, дубов и лип.
Невысокая, миловидная, очаровательно-женственная мама шла с папой под руку. На
ней было элегантное синее платье, привезенное из Парижа. Мама работала в
Минвнешторге, часто бывала за границей и свой гардероб пополняла только в тамошних
модных магазинах. Невиданный шик по тем временам! У нее был отличный вкус, она умела
и любила одеваться и всегда прекрасно выглядела. Интригующую строгость ее облику
придавали оригинальные каплевидные очки: у мамы было слабое зрение.
Отец, сотрудник Главного управления пожарной охраны МВД, всю жизнь носил
офицерскую форму. Она ладно сидела на его спортивной фигуре и подчеркивала отличную
военную выправку. К тому же, в начале 60-х форменный китель на мужчине выглядел столь
же эффектно, как стильное импортное платье на женщине.
Статный офицер и строгая модница. Еще вполне молодые: маме тогда было тридцать
семь, отцу ― немного за сорок. Мои родители были красивой парой.
Они знали это и любили появляться на людях вдвоем. Но сейчас вряд ли испытывали
удовольствие от того, что притягивали взгляды прохожих. Моя решительная заявка на
существование в этом мире здорово прибавила им забот!
― А что твоя мама говорит? ― насупившись, спрашивал отец.
― Ну, ты же знаешь: она нам не поможет.
Моя бабушка Леля по материнской линии была из старой московской
интеллигенции. Университетское образование, знание языков, грамотная речь, любовь к
чтению… Сдержанная, аккуратная, чуточку высокомерная, она всегда ходила в строгом
платье с белым кружевным воротничком. Работала архивистом в МВД, на досуге
занималась переводами. Ее покойный муж, отец моей матери, был солистом Большого
театра. А сестра Муся, мамина тетя, ― актрисой театра Вахтангова. Бабушка не раз с
гордостью упоминала об этом!
Она высоко ценила свой статус интеллигентной образованной «московской дамы».
И после того, как дочь вышла замуж, видела себя только в этой роли. Работа, чтение Гёте в
подлиннике по вечерам и посещение театра в выходные составляло всю ее жизнь. Ничего
больше для себя она не хотела. И, как могла, сторонилась беспокойной жизни семьи дочери,
которая уже несколько лет разворачивалась у нее на глазах.
А может быть, причиной ее замкнутости послужила личная трагедия, пережитая в
войну?.. Кроме дочери, моей мамы, у бабушки был еще и сын Борис. Дядя Боря ушел
добровольцем на фронт. И погиб под Берлином в последний день войны от шального
снаряда. Мама рассказывала, что, получив известие о гибели сына, бабушка долго не могла
оправиться от горя…
― Ну ты же знаешь: она нам не поможет.
Мама сказала это бесстрастно. Просто привела еще один довод в пользу аборта.
Ее можно было понять.
Человеческие силы не беспредельны, хотя и принято к месту и не к месту
высокопарно утверждать обратное. И каждый человек более или менее определенно
представляет, какой груз ответственности он может на себя взять. Где тот предел, за
которым любое его усилие будет работать только на износ.
Правда, не все об этом задумываются. Может быть, поэтому иногда и совершают
невозможное...
Моя мама свой предел знала. У нее было слабое здоровье. Ее покойный отец,
талантливый оперный тенор Иван Дубинин, годами пил горькую. Причем так охально, что
с похмелья продавал даже ботиночки своих детей! Семья голодала. Жили Дубинины в той
же комнате, которую я видела во сне, где прошли мое детство и юность. Это была
коммунальная квартира на втором этаже старинного московского дома № 8 по улице
Качалова, ныне Малой Никитской. Напротив дома стоит величественное здание
знаменитого Храма Большого Вознесения у Никитских ворот. В этом храме Пушкин
венчался с Натальей Гончаровой, там служил священником мой прапрадед… Так вот. Когда
в доме совсем было нечего есть, бабушка Леля брала детей за руки, и они шли в церковь.
Стояли на паперти. Сердобольные прихожане помогали Христа ради. Тем семья моего
беспутного деда и спасалась.
Иван Дубинин умер от запоя в конце тридцатых где-то в Казахстане, во время
гастролей…
Для мамы те голодные времена и пьянство отца даром не прошли. С годами у нее
развилась хроническая гипертония, всю жизнь ее мучили головные боли. Они отнимали так
много сил…
― Николай, двоих детей я не подниму, ― сказала она.
Да, похвастаться крепким здоровьем она не могла, но была умницей, каких мало. В
трудные годы войны училась в Институте иностранных языков имени Мориса Тореза и
окончила его с отличием. Потом стала работать переводчиком в министерстве внешней
торговли. В начале карьеры мама владела двумя иностранными языками ― английским и
немецким. Но продолжала усердно учиться, совершенствоваться ― занималась на вечерних
курсах. И уже через пару лет свободно разговаривала не только на пяти европейских
языках, но еще и на сложнейшем японском!
Она была талантливым лингвистом, моя мать. И сумела стать в Минвнешторге
незаменимым специалистом.
― И потом, ― продолжала нажимать мама на отца, ― ты подумал, каково в таких
условиях будет твоему сыну? Саше нужно немецким заниматься, музыкой! Или ты хочешь,
чтобы он рос, как деревенский недоумок?
Она была достойной дочерью «московской дамы». Высокомерное отношение к
«глубинке», сельским жителям, деревенскому быту, простой русской речи впитала,
наверное, с молоком матери. Природная сдержанность и хорошее воспитание не позволяли
ей проявлять это в отношениях с людьми. Но с отцом она, когда ей было нужно, не
церемонилась. Он был родом из деревни.
Отец молчал, о чем-то напряженно думая.
Она подняла на него глаза:
― А меня тебе не жалко?
― Валя!.. ― Голос отца дрогнул. ― Не говори так!
Боже мой, женщина! Она знала, как разговаривать с мужчиной, который ее
боготворил! Я потом не раз слышала эти слова, обращенные к отцу, и каждый раз он
начинал виновато суетиться. Защитный рефлекс на вечный мамин риторический вопрос у
него не выработался до конца жизни.
Мама была для отца счастливой звездой, драгоценностью, божеством. Солнцем,
которое озарило его обделенную войной, службой, скупым спартанским бытом казарм и
общежитий молодость. Преображением его жизни, которое, как он думал, не должно было
случиться.
Он родился в деревне Васильевка Саратовской губернии, в Поволжье. Его отец
погиб на Первой мировой, оставив осиротевшими жену и троих детей. С той трагической
потери и началась длинная полоса невзгод семьи Платоновых. Революция, гражданская
война, продразверстка и военный коммунизм, три страшных голодных года в Поволжье…
Мать отца, бабушка Аня, билась за жизнь своих детей на скудной земле маленького
хозяйства изо всех сил. Но у нее плохо получалось, да и не могло получиться в тех условиях,
без крепкой мужской руки. Отец рассказывал мне, как годами начинал каждый день с того,
что ходил с младшим братом Сашей побираться по дворам. Как, уже подростком,
надрывался на случайных работах. Как трудился в колхозе: выплаты за трудодни
обеспечивали «прожиточный минимум» ― кусок хлеба и стакан молока в день.
Положение дел однажды резко изменила его старшая сестра, тетя Наташа, моя
вторая мама. Как только подросла и получила удостоверение сельсовета, она уехала в
Москву, устроилась дворничихой и перевезла мать и братьев в предоставленную ей
крохотную комнатушку. Бабушка Аня стала подрабатывать нянькой в московских семьях.
Нужда отступила от Платоновых, жить стало полегче. Братья быстро огляделись в Москве
и поступили в пожарно-техническое училище.
С тех пор на долгие годы отец оторвался от семьи, а жениться все не было времени:
как только окончил училище, грянула война. Он прошел ее всю, от Москвы до Берлина. И
дядя Саша тоже. Бог хранил братьев Платоновых.
Вернувшись после войны в Москву, отец поступил на службу в Московскую
пожарную охрану. Жил в общежитии: не хотел стеснять мать и сестру. О возможности
личного счастья не думал. Он всегда и прежде всего был человеком долга, воином,
защитником. Потом стал отличным службистом ― офицером-инженером в МВД.
Наверное, он запрещал себе думать о любви. Или сильно сомневался: возможна ли она в
его суровой судьбе?..
Но ведь Любовь с нами не спорит. Наши сомнения, представления, убеждения ее не
интересуют. Просто однажды она приходит и заполняет собой всю жизнь. И мир вокруг
озаряется ярким счастливым светом!
Так и случилось с отцом, когда он познакомился с мамой. Их брак стал для него
началом абсолютно новой жизни. Из пропахшего ваксой офицерского общежития он
шагнул в уютный, тщательно выстроенный мирок интеллигентной московской семьи
Дубининых. И остался в нем навсегда.
Он преклонялся перед матерью, перед ее красотой, образованностью, талантом. Ее
слово было для него законом. Ее просьбы исполнялись им беспрекословно. Ее недомогания
становились для него бедой, за которую только он один был в ответе. Так было всегда, я
тому свидетель.
Но там, на Тверском бульваре, когда мама сказала ему о своей беременности и
повела речь об аборте, ― он вдруг в один момент изменился! Он не перечил ей, нет! Но и
не уступал. Может быть, впервые в жизни.
Он молчал. Он мучительно размышлял. Мое появление на свет было для него такой
же непреложностью, что и выполнение полученного воинского приказа. Можно сказать,
что отец его получил. Откуда ― свыше или из глубин своего внутреннего существа ― для
него было неважно. Отец знал одно: «Девочка должна появиться на свет!» Почему именно
девочка, а не мальчик, он не мог себе объяснить. В те времена не было УЗИ, врачи не
определяли пол будущего ребенка!
Отец просто знал. Мысленно он уже держал меня на руках. И должен был каким-то
образом сохранить в этой истории всех своих любимых людей. Всех вместе ― не
обделенными, целыми и невредимыми: и меня, и маму, и брата Сашу.
Он искал выход.
Он должен был меня отстоять.
― Надо Наташе сказать, ― вдруг твердо сказал отец. Даже не твердо, а жестко. Это
было на него совсем не похоже. Он всегда очень бережно и ласково обращался с мамой.
Она остановилась, изумленно посмотрела на него. Он ответил ей спокойной,
уверенной улыбкой человека, который все решил и теперь точно знает, что нужно делать.
― А что это изменит? ― Мамин вопрос прозвучал нервозно. Еще в начале разговора
она почувствовала глухое сопротивление отца, а теперь и вовсе его не узнавала.
Что изменит? Это изменило все!
Папа говорил: его спасли две женщины ― мать и сестра. Их необыкновенное
трудолюбие. Их самоотречение ради любимых мальчишек. Их исконное, идущее от земли,
истинно русское чувство родства: «Своих не отдам!». Вот они-то уж точно были не из тех,
кто задумывается о пределе своих сил и возможностей! Разве не к ним он должен был
обратиться в той пиковой ситуации?
Он вспоминал слова тети Наташи: «Не нужно мне ничего для себя. День и ночь буду
работать ― но братьев на ноги поставлю!» Так и случилось. Отец и дядя Саша теперь
строили собственные жизни, а она осталась одна. Отец знал: сестра очень хотела иметь
детей. Вышла замуж, но неудачно, суженый оказался пьяницей. Она решительно подала на
развод. Потом началась война, на которой погибли все женихи, что, возможно, были
уготованы ей судьбой. Тетя Наташа жила в заботах о стареющей матери, братьях,
племянниках. И мечтала излить нерастраченную материнскую любовь на маленького
родного дитя, которое безраздельно принадлежало бы только ей одной. Она признавалась
в этом отцу.
― Ты родишь девочку, и сестра заберет ее к себе, ― просто ответил отец.
Мама открыла от удивления рот.
― Девочку?!
― Ну да, Валя! Да! ― легко засмеялся отец. ― Я это знаю! Ну, или чувствую:
называй, как хочешь! У нас будет девочка! И пусть она первое время поживет у Наташи!
― Как?.. А потом?! ― Мама никак не могла прийти в себя.
Отец перестал улыбаться и посмотрел ей в глаза:
― А потом посмотрим.
Он понимал, что в этом «потом» он уже ничего не сможет сделать по-своему, оставит
решение за женой. Но у него будет девочка, любимая дочка! И не важно, где она будет
жить: на улице Качалова или на 11-й Парковой. Неважно, в каком московском доме он
реализует свое отцовство. Она будет, и это решало все.
Мама, наконец, все поняла. Об аборте речи нет. Она родит девочку. Ее дочь будет
жить у своей родной тети. И это снимает все вопросы, которые ее волновали.
Она снова посмотрела на отца. И снова встретила его спокойный, уверенный взгляд.
Вот ее мужчина. Настоящий, сильный, любящий. И она носит под сердцем его дочь. Разве
эту чудесную картину можно испортить, разрушить счастье?..
― Нечего там смотреть! ― неожиданно для себя воскликнула она. ― Пусть Наташа
поможет, а как дочь подрастет, заберем ее обратно!
И здесь отец сказал то, что во многом определило жизнь, которую мне предстояло
прожить в родительской семье, на улице Качалова.
― Когда дочь к нам вернется, все заботы о ней я возьму на себя. А ты будешь
заниматься Сашей. Согласна?
Мама улыбалась: она была согласна.
Вот так мне был вынесен оправдательный вердикт, а заодно и обещано, что я стану
папиной дочкой.
В назначенный срок я появилась на свет в знаменитом роддоме имени Грауэрмана
на Новом Арбате.