ожидание чуда

ОЖИДАНИЕ ЧУДА
С Александром Москаленко я познакомился (как он любит говорить) ещё в
прошлом веке, в Центральном доме литераторов на презентации его книги
стихотворений «Вектор слова». Обычно я избегаю подобных мероприятий – из-за
обязательных неумеренных панегириков в адрес автора (зачастую –
незаслуженных) и долгого (зачастую – нудного) чтения автором же собственных
поэз. Но – был свободный вечер, слякотный февраль и надежда (почти к тому
моменту угасшая) услышать новый звук, интонацию, фразу от современного
поэта. Да и название книги было обязывающим и неординарным. К моему
удивлению, выступления Москаленко ждать пришлось довольно долго – читали
хорошие стихи его друзья (запомнились Ольга Татаринова, Татьяна Щербина
(недавно вернувшаяся из Франции), Александр Ерёменко, Ольга Иванова, Игорь
Болычев), славословия быстро пресекались самим Александром, атмосфера в
малом зале ЦДЛ была непринуждённой и какой-то неожиданно домашней и
тёплой – без скрытой зависти и подспудного соперничества, по крайней мере мне
так показалось. Повторюсь, – стихотворений виновника вечера я не только не
читал, но и был заранее настроен к ним довольно скептически – слишком много
графоманов с надутыми щеками развелось сейчас. Однако первые же строки
Москаленко показали, что они написаны настоящим поэтом, знающим, что и как
сказать, владеющим изощрённой техникой и, главное, сложной оригинальной
мелодикой – именно тем, что, казалось, было навсегда утрачено русской
литературой в чумное время постмодернизма.
После внимательного чтения книги «Вектор слова», я убедился в правоте
своего первого впечатления, настораживало, пожалуй, большое количество
научных и технических терминов, но, как ни странно, и они выглядели вполне
органично в стихотворениях Москаленко. Чувствовалось спокойное, уверенное
выстраивание и отстаивание поэтом нового поэтического языка и большой, ещё
до конца не выявленный, потенциал автора, который легко и непринуждённо
пишет о девушке, похожей в профиль на деепричастие, палеозойской графике
листа, трансцендентном непонимании основ, неевклидовом векторе слова,
сферическом объёме утра, энтропии любви, криволинейном замысле искусства
или рифмует: потом – протон, тамагочи – многоточий, хромосомы – невесомо,
бутылка Клейна – безыдейно, хлорофилла – вообразила, кварков – подарков.
Через некоторое время, неожиданно для себя, я понял, что с нетерпением жду
новых книг Александра Москаленко, что его стихи обладают несомненным
наркотическим действием – к ним хочется возвращаться и, перечитывая
заново, открывать новые смыслы и образы, о которых и не догадывался. Что-то
похожее в последний раз я испытывал от стихотворений Александра Ерёменко,
который, увы, давно не пишет.
Потом у Москаленко были книги «Аллюзии любви» и «Оглянись на небо». Что
удивительно, друг на друга совсем непохожие: автор ставил и решал в них разные
задачи – от исследования понятия и смысла любви до неизбежного поиска Бога,
и в то же время неуловимо похожие: виден рост и трансформация поэтических
взглядов и чувственного восприятия автором окружающего мира, не замкнутого в
рамках квартиры, России, планеты. Александр – поэт разомкнутых пространств.
К сожалению, обстоятельства сложились так, что несколько лет назад я уехал в
США, но, благодаря интернету, имею возможность и желание следить за
поэтической жизнью в России, поэтому мне было крайне интересно получить от
Александра Москаленко рукопись его новой книги с привычно вариативным
названием «Проблемы перевода». Скажу сразу – она мне весьма понравилась и,
смею, надеяться, не из ностальгических чувств.
Прежде всего обращает на себя внимание мелодическая составляющая
стихотворений: ведь как же надо модифицировать пять классических размеров,
чтобы они зазвучали так свежо и по-новому? Образно говоря, Москаленко –
человек-оркестр, играющий джаз. А как иначе определить его жанр, если он сумел
соединить несоединимое – и получить на выходе верлибр, скрывающий в себе
регулярное рифмованное стихотворение с несколькими пластами восприятия –
или многоуровневое регулярное рифмованное стихотворение, плавно
переходящее в верлибр?
Я всё же ухожу.
Не провожай меня,
музыка Иоганна Себастьяна.
Поверженные листья подлежат распаду.
Дождь становится стеклянным к исходу осени.
Унылая пора не поддаётся переосмысленью –
как траектория гусиного пера
при зыбком свете в полутьме осенней...
… Неевклидово пространство
переполнила вода.
В жидком маслянистом глянце
проплывают поезда
и увозят, вероятно, время в осень.
В кулаке – проездной билет.
Обратно уезжаю налегке.
О звукописи можно и не говорить – ею Александр владеет в совершенстве:
ужель державе суждено; мы увядаем навсегда, становятся сквозными ветки; с
неба сыпется сонная стылая слизь; шипованными шинами шурша; раскаты
орудий на ржавых пространствах времён; и наступает пустота? И
настигает стая гончих; ивы стоят на откосе, склонив свои косы к воде;
российский импрессионизм; в неверном свете слюдяном тому свидетель;
расплёскивая перелеска плоскость – и всё это сделано настолько легко и
естественно, что не замечаешь работы автора. А, может, и нет её – этой трудной
работы – а есть талант, который просто пишет, как поёт (или поёт – как пишет)?
Далеко не каждый поэт способен к такой тонкой иронии и самоиронии, которая
для Москаленко естественна, как дыхание: я был когда-то симпатичен, //
печатью паспорта отмечен; Усама бен… (будь не ладен!); налёт косматых дум
о сумрачной России; белая овца босая; я никому не нужен – с галошами и без
галош… В его поэтическом горниле переплавляется всё и вся и получается
странный сплав-стихотворение с совершенно необычными характеристиками,
лишь иногда мелькнут аллюзии, такие как: по железной резьбе винта время
движется и не движется; я сегодня по шляпку вбитый в сумрачный лес – здесь и
Ерёменко, и Данте, и «Подмосковные вечера» – скажете эклектика, а вот и нет –
почитайте и поймёте, что автором получен оригинальный сплав, неразнимаемый.
Я ловлю себя на мысли, что в каждой новой книге Александр Москаленко
открывает новые горизонты познания не только и не столько для читателя, но, в
первую очередь, для себя – похоже, что ему скучно топтаться на найденной
земляничной поляне (а сколько их уже было!) – поэтому он идёт дальше, не
забывая, правда, использовать накопленные знания и умения. Поэтому, рядом с
ёлками, занозистыми, как императив Иммануила Канта соседствует
замедленная ветвь жасмина, наряду с флюоресцентной порой живут бессильно
голубые васильки, и, не взирая на каверны и лакуны, автор пьёт полумрак
листопада под запах древесной трухи. Такая вот у него траектория гусиного
пера получается!
А как вам ещё одна поэтическая находка – внедрение автором названия внутрь
стихотворения, очевидно, для того, чтобы не терялся темп восприятия?
Чувствуете дыхание XXI века с его вечным недостатком времени? Не отсюда ли
берёт начало лаконичность стихотворений и афористичность фраз Александра:
какие сны – такие времена; Байконур есть функция степи; я заточён в тюрьме
времён и дат, страна угрюма и дика под гнётом листопада, для культа
личности не требуется личность...
Кстати, хоть А. Москаленко и позиционирует себя как законченный лирик, но
живёт-то он в сегодняшней России, и пусть исподволь – а всё же прорываются в
его стихах гражданственные ноты: тут и боль за выброшенных на обочину жизни
людей – лети, история, как поезд – под откос; пока ещё гордиться нечем в
краю ржавеющих мечей; и горькое понимание причин происходящего в стране,
где кумир для людей – ржавый флюгер: мы – узники земного ада. // Мы сами
выстроили ад; и, несмотря на то, что на Спасской башне шестерни часов,
поскрипывая, двинулись назад и сколько лет власть меня пыталась обокрасть,
кирзовый в душе оставив след, поэт заявляет – Я уже никогда… Никогда не уеду
отсюда. // Мне уже никогда… Никогда не вернуться сюда – очевидно, потому,
что медленный дождь не спеша, но всё-таки – размывает державную спесь.
Мне кажется, что количество поэтических находок Москаленко породило новое
качество: его поэтика уже не развитие какой-либо литературной традиции, а
какая-то новая традиция, которую ещё только предстоит осмыслить.
Книга «Проблемы перевода» – попытка ответа на коллизии: поэт – время, поэт
– общество, поэт – язык, поэт – Бог, поэт – музыка, поэт – любовь. А это ведь
совершенно неподъёмная задача – перевести чувственные ощущения в слова и
звуки. Но если не ставить такой сверхзадачи, то, пожалуй, не стоит и браться за
перо, за пишущую машинку или теперь – за клавиатуру компьютера. Александр
Москаленко понимает это как никто другой, чеканно формулируя:
Проблемы перевода вечны.
Законы языка прочны.
Слова верны и безупречны.
Но переводы – неточны.
И как всё-таки замечательно, что ещё живёт в Александре предназначенный
небесам любознательный мальчишка, который, бежит между вечностью и
вечностью; как гальку бросает галактики, усердно считая круги на воде; и
пускает кораблики в вечность!
Владимир Шутов
Сан-Франциско