Борисеева

Борисеева Е.А.
БГУ, Минск
МИФОЛОГЕМА АГАСФЕРА В ЛИТЕРАТУРЕ ЭПОХИ
ПОСТМОДЕРНА
Процесс постижения другого, чужого сознания, диалог, точкой
отсчета которого является момент принятия инаковости как данности –
становится одной из фундаментальных проблем гуманитарной мысли ХХ
века. В работах М. Бахтина, М. Бубера, Э. Левинаса, С. Аверинцева идея
диалога обретает экзистенциальное звучание (существование как со-бытие
с Другим), диалог оказывается оправданием человеческого бытия, диалог
становится целью и смыслом экзистенции. И именно мифологема, далекая
от завершенности и определенности, становится благодатной почвой, где
в процессе встречи двух сознаний, Своего и Чужого, «вечный образ»
обретает новую жизнь. Так происходит в литературном процессе ХХ-ХХI
веков и с мифологемой Агасфера. Интерес к фигуре Вечного жида,
странника, которому открыты все эпохи и страны, активизируется как со
стороны изящной словесности, так и со стороны литературоведения. К
образу Агасфера в своем творчестве обращаются Хорхе Луис Борхес
(Аргентина),
Пер Лагерквист (Швеция), Габриэль Гарсиа Маркес
(Колумбия), Ромен Гари и Жан д’Ормессон (Франция), Стефан Гейм
(Германия), Лев Дугин (Россия) и Александр Шойхет (Израиль). Причем
если, например, С. Гейм, Л. Дугин и А. Шойхет выносят имя Вечного
странника в название романов, не оставляя читателю сомнений, о ком
пойдет речь, Борхес в новелле «Город бессмертных», Г. Гарсиа Маркес в
романе «Сто лет одиночество» и Р. Гари в романах «Пляска ЧингизХаима» и «Чародеи» используют мифологему Агасфера как одну из
составляющих образ героя.
В традиционной версии агасферовского сюжета доминирует мотив
наказания за жестокосердие, проявленное к Христу. На современном этапе
литература расставляет акценты согласно мировоззренческим принципам
эпохи постмодерна, актуализируя в фигуре Агасфера его неоднозначность
(он несет в себе проклятие как обреченный на изгнание и, в то же время,
благодать как свидетель евангельских событий и провозвестник Второго
Пришествия),
незавершенность
(мотив
«вечных
странствий»),
«ускользающая идентичность» (Агасфер каждый раз предстает в новом
обличье), инаковость (Вечный жид всегда и везде чужой, его странность и
чужеродность ощущается всеми, хотя подчас он и демонстрирует чудеса
перевоплощения), «эпистемологическая неуверенность», которая и
оказывается главной причиной скитаний Агасфера (конституирующая
черта этого образа, по Гейму, «душевное беспокойство»: «установленный
порядок вещей неминуемо должен, как ему кажется, подвергаться
сомнению и время от времени переделываться» [1, с. 258]. В романе
Л. Дугина Агасфер обречен оставаться свидетелем кровавой истории
человечества с времен римских императоров, дарующих своему народу
зрелища расправы с христианами, до концлагерей ХХ века, где устроители
«нового порядка» «удостоверяют» богоизбранность евреев
газовой
камерой. Главная цель, оправдывающая его бесконечные странствия, –
понять замысел Божий. Принимая посыл Христа «подумать», Вечный жид
оказывается собеседником Мессии и в поисках ответа вступает на путь
«блуждания» во времени и пространстве. И в этом плане Агасфер является
двойником Христа, провоцирующим, ставящим под сомнение разумность
установленного миропорядка (романы С. Гейма и Р. Гари).
Странствуя по странам и эпохам, Агасфер второй половины ХХ века
в своей разноликости воплощает «нестабильную идентичость» как
характерную особенность современного сознания. В романе С. Гейма
Агасфер – и падший ангел, и апокрифический евангелист, и молодой
любовник, и английский сэр, и проповедник из Голландии, и солдат,
осужденный на смертную казнь за дезертирство.
Меняя облики, «вечный странник» обречен оставаться всегда и везде
чужим, но при этом его личная история вплетается в историю той или
страны, той или иной нации «здесь и сейчас», делая его сопричастным
трагедии пугачевского бунта и восстанию в Варшавском гетто, ужасам
гражданской войны в России и расправам с инакомыслием в странах
бывшего соцлагеря. Причем все авторы детализируют обстоятельства
пребывания Агасфера, тщательно воссоздавая антураж той или иной
исторической эпохи.
Являясь связующей нитью между прошлым, настоящим и будущим
(не случайно, действие романа А. Шойхета отнесено в далекое будущее),
мифологема Агасфера, мотив его вечных странствий, оказывается
наиболее адекватной формой для создания образа автора-демиурга,
творящего собственный мир. В романах Г. Гарсиа Маркеса и Р. Гари,
Л. Дугина и А. Шойхета Вечный жид становится писателем,
воплощающим в тексте свою модель бытия. Так, в романе Р. Гари
«Чародеи» мотив «вечных скитаний» Фоско Дзага, реализует идею
«вездесущности» и «всеведения» и является одним из способов игры в
автора ХVIII века, открыто утверждающего свою власть над
повествованием. По собственному признанию автора, он хотел раскрыть в
образе Дзага «определеннный тип беллетриста, который проносится сквозь
века и единственной заботой которого является его литература…» [2,
с. 294].
Образы, созданные Р. Гари и С. Геймом, Л. Дугиным и А. Шойхетом,
имеют ярко выраженное автобиографическое начало. Впрочем,
обстоятельства собственной жизни дают этим авторам право
отождествлять себя с Агасфером. С. Гейм и Р. Гари были вынуждены
долгое время жить в разных странах, творчество каждого отмечено
мультикультурализмом.
С. Гейм
оставался
«чужим»
и
в
капиталистической Америке, и в социалистической ГДР. В романе
Л. Дугина, хирурга-фронтовика, Агасфер – иерусалимский Храмовый врач,
спасающий жизни людей. В историю своего Агасфера А. Шойхет вводит
обстоятельства московского детства и юности 40-50-х гг. ХХ в.
Биографические детали, включенные Роменом Гари в образ «вечного
странника» Фоско (проживание на улице Бак в Париже, книга,
посвященная матери, впечатления детства), романист объясняет
стремлением «как можно ближе подобраться к этому персонажу».
Красочно описывая рождение творческой личности Фоско Дзага «посреди
древних русских дубрав», Гари на самом деле воссоздает картины своего
детства, прошедшего в окрестностях Вильно. Но при этом каждый из этих
авторов причудливо переплетает реальное и вымышленное. Так,
представление о России у Ромена Гари, в первую очередь, основано на
богатом литературном опыте, и рассказчик населяет леса своего детства
Бабой Ягой и Котом Ученым на золотой цепи, предсказывает отцу
Пушкина рождение знаменитого сына, деконструирует жанровый код
«романа воспитания», совмещая сюжет «Капитанской дочки» Пушкина и
факты из собственной биографии.
Тем самым в современных версиях Агасфера писатели, соединяя
мифологическое, историческое и личное, создают автофикцию (автором
понятия «autofiction» является французский писатель С. Дубровски) –
форму автобиографического повествования, характерную для литературы
эпохи постмодерна и определяемую как «прогнозирование самого себя в
вымышленном мире, где мог бы оказаться, но не находился в
действительности» [цит. по: 3, с. 16]. В «autofiction» факты личной
биографии автора становятся строительным материалом, включаемым в
мир воображаемого. Здесь писатель конструирует художественный
универсум, придумывая образ самого себя, причудливо переплетая
фактическое и фиктивное, автобиографическое и романное. Все это
согласуется с феноменом «реального вымысла», когда в своей самой
невероятной фантазии автор расставляет вешки, маркеры фактического,
помогая читателю соотнести
собственный опыт и тварный мир
художественного произведения.
Свободное совмещение реального и вымышленного в романах,
желание удостоверить вымысел, дать точную ссылку на несуществующее
следует рассматривать как проявление власти автора над художественным
универсумом, который является плодом его воображения: «…здесь я –
хозяин. Эти страницы принадлежат мне. Я говорю все, что мне
заблагорассудится, я творю что хочу, придумываю искренне и
самозабвенно, со скрупулезной верностью самому себе [4, с. 349]. Так,
Р.Гари в «Чародеях» соблюдает все традиционные условия пикарескного
романа: повествование от первого лица в форме мемуаров (геройрассказчик Фоско Дзага рассказывает историю своей семьи); широкая
панорама действительности с привлечением личных свидетельств
исторических деятелей эпохи, хотя правдоподобность этих заявлений
достаточно сомнительна; морально-философские сентенции, предметом
которых являются различные предметы и лица, в основе рассуждений
такого рода лежит собственный опыт рассказчика. А. Шойхет создает
фантастическое полотно о различных воплощениях Агасфера-Воина, где
пересекаются разновременные пласты от восстания Бар-Кохба против
римских легионов до апокалиптической картины будущего, где детям –
представителям разных наций даруется шанс начать заново историю
человечества.
В каждом из представленных романах образ Агасфера отменяет
однонаправленность мышления, разрушает рационалистические доктрины
и демонстрирует победу над Временем. Вечный странник становится
залогом надежды, вселяя веру в человека («Все можно поправить», –
отвечает скептически настроенному Люциферу Агасфер Гейма, веря в
возможность утверждения доброго начала в человеке). Причем, чем
глубже ощущение трагизма бытия у героев, тем сильнее надежда в их
душах: она позволяет «видеть в каждой проигранной нами битве цену
наших будущих побед». Для Агасфера рубежа ХХ-ХХI веков надежда,
являясь определяющим качеством человеческого бытия, придает смысл
существованию.
Отвечая насущным философско-эстетическим запросам, мифологема
Агасфера свидетельствует об извечной нацеленности человека на диалог
(вспомним С.С. Аверинцева: «мы призваны в общение»). Агасфер,
оказываясь точкой пересечения Своего и Чужого, Я и Ты, преодолевает
монологическую замкнутость современного сознания и
воплощает
мужество принятия Другого, Инакового.
Литература
1. Гейм, С. Агасфер. СПб., 2000.
2. Гари, Р. Чародеи. СПб., 2002.
3. Болдырева, Е.М. Автобиографический метатекст И.А. Бунина в
контексте русского и западноевропейского модернизма. Автореф.
…д-ра филол. наук. Ярославль, 2007.
4. Гари, Р. Чародеи. СПб., 2002.