Стенограмма_Открытая лекция Дмитрия Белоусоваx

8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
Лошкарева. У нас уже пройден в этом цикле экватор. Впереди осталось не так
много лекций. И после прошлой футуристичной лекции, посвященной миру медиа:
Интернету, социальных сетей и так далее, нам захотелось немножко вернуться назад на
такую бренную землю и посмотреть, что же сейчас в контексте всех происходящих
событий происходит в экономике и в России, и в мире. Посмотреть на это с точки зрения
будущего, с точки зрения тех трендов, которые сейчас обозначались, и тех сценариев, в
которых дальнейшие события будут развиваться, и тех развилок, которые вы как лидеры
проектов агентств и не только должны видеть, чтобы эффективно реализовывать свои
проекты. Для этого мы пригласили (и мы крайне признательны ему) Дмитрия Рэмовича
Белоусова сегодня выступить с такой обзорной лекцией. Мы надеемся, что она будет
максимально для вас практичной и мы призываем вас быть активными к некому
интерактиву: давать обратную связь, обозначать наиболее интересные для вас зоны.
Формат у нас стандартный: вначале вступительная часть от лектора, дальше вы
сами уже модерируете по вопросам, как вам комфортно. Большое спасибо вам всем, что
пришли.
Белоусов. Часто говорят, что у нас наша страна – это одна из немногих стран, где
неинституционализирован поиск будущего, в отличие от Китая с его не слишком
понятными, но, несомненно, действенными мерами по долгосрочному развитию, что в
части закреплено в документах ЦК КПК. Там есть специальные институты, которые этим
занимаются в системе Академии наук и в системе КПК. В отличие от европейцев, у
которых это все имеет больше заклинательный характер, в отличие от айсбергообразных
(10% открыто, остальное закрыто) американских документов. Мы этим не занимаемся
вовсе. Это не совсем так. В России определенная культура на этот счет сложилась.
Причем она формировалась одновременно из двух направлений: с одной стороны,
деятельность началась с Минэкономики России, которое отвечало на вопрос господина
Фрадкова, (ныне, все, наверное, понимают, чем оно занимается сейчас): а что мы тут
напринимали в виде пакета стратегий, что это все значит? Через 3 года интенсивной
работы, где-то в 2004-2005 годах этот вопрос был задан. Где-то в ноябре 2008 года, вдруг
среди кризиса, была утверждена Концепция долгосрочного развития до 2020 года. Но
разрабатывалась она на 15 лет вперед. И тогда это был еще не ведомственный документ, а
действительно документ, в котором пыталось государство взаимодействовать с
экспертами, пыталось сказать, какое будущее оно хочет.
Там получилось все не очень хорошо, потому что бюрократический механизм,
конечно, любит сущее и старается такие вещи отсекать. Это все гибнет на стадии
согласовании. Тем не менее, заход был сделан. Но и, кроме того, (здесь представлен в
определенной мере результат этого всего) будущем интенсивно занимается Минобрнауки,
которое разрабатывает технологический прогноз. Причем в России впервые была
поставлена задача совмещения форкаста и форсайта. Традиционного форкаста, который
разрабатывается экспертами с применением методов или экспертного видения, или Бог
весть чего еще. И, в общем, он всем хорош, если делается квалифицированными людьми.
Кроме того, что совершенно непонятен конечным пользователям, зачем конечным
пользователям нужен тот список технологий, направлений развития или что-то еще,
которые какие-то эксперты нарисовали. Эксперты сами не отвечают за то, что
напридумывали, кроме того, что там почти всегда есть строчка, что надо и дальше
«заниматься долгосрочным прогнозированием». Понятно, любой эксперт, который этим
занимается, это и скажет.
С другой стороны, есть европейский, что интересно, он почти не пошел в Штаты. В
Европе, в Японии получил широкое распространение форсайт – организованное
взаимодействие государства, экспертов и участников технологического процесса. Сейчас
он уже в экономику пошел и в сферы общественной жизни. Начиналось все с технологий,
когда государство неким путем погружения друг в друга себя и участников (ученых,
1
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
бизнесменов) пытается понять, чем собираются заниматься ученые, поставить этих господ
бизнесменов в ситуацию, что ученые хотят заниматься вот этим, ученых загрузить тем,
что нужно бизнесу. Все это хорошо. Но в условиях нашей страны быстро выяснилось, с
одной стороны, что хорошо, если у бизнесменов горизонт планирования – 3-5 лет, а
дальше им просто все равно, но не планируют они дальше. Там рекорд был, когда в одном
из запросов выплыла как подводная лодка (в первом еще, в самом начале), что
электроэнергетики ждут термояда в 2025 году. Потом звоню: «Откуда у
электроэнергетиков такое глубокое видение?» – «Ну как, мы в конце опроса поставили, а
вдруг термояд, а они ответили, может быть, и будет». Понятно, что они 5 лет
просматривают, а дальше, что термояд, что вторжение инопланетян, что апокалипсис –
вне поля зрения. Но если им эксперты говорят, что термояд, мы против что ли, давайте не
будем обижать, напишем.
Во-вторых, господа ученые хотят заниматься всем. Быстро стало понятно, что раз
это делает Минобрнауки, значит, это будущие деньги, а поэтому надо застолбить все
темы, которые у нас есть. Рекорд тут поставила Академия наук. В одном из их документов
все технологические направления делились на 3 категории. Это направления, по которым
мы отстаем, и нужно дополнительное финансирование, потому мы отстаем и надо
догонять. Это направления, где мы находимся, в целом, на уровне и нужно
дополнительное финансирование, чтобы этот уровень превысить. И направление, на
котором мы лидируем, и нужно дополнительное финансирование, чтобы лидировать и
дальше. Не удалось мне найти. Действительно, люди сами от себя никогда не говорят, что
наше направление вообще никому не нужно в наше тяжелое время и мы отстали
настолько, что мы не понимаем, что там происходит. На индивидуальном уровне сколько
хочешь такого, а на уровне коллективного сознательного такого никогда не будет. И ФЦП
появляется в 2004-м или 2005 году. Лично вычеркивал создание российского 495-го
процессора. Кто помнит те времена, уже Pentium, Pentium II, а тут создание российского
495-го процессора сразу с отставанием на 10 лет. Нормально! Люди должны чем-то
заниматься.
Поэтому пришлось что-то с этим делать. И в России появилась специфическая
технология, о которой я сейчас буду говорить. Заранее скажу, что мы рассказывали нечто
подобное, мы отчасти это играли когда-то на Форсайт-флоте. То, что я говорю сейчас, это
такая немножко развернутая апдейт-версия того, о чем шла речь тогда. Это тоже
исследование того же самого Минобрнауки с теми же постановками, часть материалов
оттуда взята. Идеология там такая… Разумеется, в первую очередь я отвечаю за свою
часть – за экспертную. Сначала ученые формируют прогноз, начиная с выделения болееменее безусловных трендов, то есть те тенденции, которые мы видим на горизонте. Но
сейчас у нас горизонт – 2030 год и начинается пристрелка к горизонту 2040 года. Те
тенденции, которые мы видим, формирующиеся или сформировавшиеся, или которые
путем мозгового усилия, мы полагаем, они будут формироваться. Интересно, что горизонт
2030-й и горизонт 2050-й – существенно разные.
Понятно, что чем дальше мы идем, тем сильнее размываются текущие вещи,
связанные с финансовым дисбалансом: потребление, долги в Америке, производство и
сбережение в Китае. Это как-то, да решится. Зато по-настоящему встает проблема
климата. Правда ли у нас идет потепление, если идет, то почему? Это антропогенный
фактор или это климатический цикл многомиллионнолетний, там просто очередная
подфаза приходится на наше замечательное время, к чему это приведет и так далее. Чем
дальше, тем больше. В полный рост встают вопросы верификации игроков, их
долгосрочных программ. Здесь еще эта работа была только начата, мы собираемся
позаниматься этим. Встают вопросы, что может по большому счету произойти с
технологиями за пределами. Хорошо работают на горизонте 2020 года, 2025 года, 2030
года. На самом деле сейчас более-менее видны те технологические направления, которые
2
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
будут. Мы не можем угадать технологию. Кто мог сказать про какой-нибудь 3D-принтер.
В принципе, крупные направления финансирования более-менее видны. Можно ожидать,
что будут в ближайшей перспективе некие прорывы в энергетике в том или ином
направлении (сейчас я буду об это долго говорить). Потом чуть подальше тоже в ИКТ
новые материалы. И, наконец, на горизонте с конца 2020-х – начала 2030-х годов, видимо,
свое слово скажет биомед, причем скажет так, что мы все это почувствуем. Это просто в
силу того, что в этих сферах идет достаточно большое финансирование и
государственное, и частное. Это видно по структуре венчурного финансирования, по
тому, кто выходит на биржу с новыми фирмами, которые там начинают котироваться и
так далее, я уже не говорю о государстве. Поэтому если в сферу идут деньги, скорее всего,
что-то там произойдет – в сфере начинают работать инженеры, есть ожидания.
Гораздо более сложный вопрос, что будет происходить на горизонте 2050 года,
начиная с 2040-го. Там начинаются вопросы действительно на кончиках пальцев. К чему
может привести нынешнее технологическое развитие на фоне будущих вызовов? Тут уже
начинается искусство. Но пока мы говорим в поле 20-25-летнего прогноза, мы, в
принципе, можем спокойно работать в логике: основные тенденции, основные сценарии.
То есть тенденция – штука более-менее фиксированная, там неопределенность маленькая,
можно ее там оспаривать или можно говорить, что есть другая тенденция, которая побьет
эту.
Основные сценарии, в которые мы упаковываем неопределенности, связанные с
тенденциями. Вот это будет затухать, вот тут у нас есть черный лебедь, который может
нам всю картинку сломать, потому что дополнительно возникающий процесс. Потом мы
от этого аспекта идем с учетом позиций игроков к сценарным параметрам. И дальше,
учитывая ситуацию у нас, соответственно, можем говорить даже о количественных
расчетах и в конце о том, что делать.
Вот на самом деле главная задача моего выступления, главная тактическая задача –
показать эту схему. Потому что трудно сказать, насколько вам нужно будет работать со
всякими штуками, связанными с активным временем, с экзистенциальными вещами и
прочим. А такие простые вещи, связанные с долгосрочным анализом, с техниками должны
быть просто как один из элементов интеллектуального инструментария, скорее всего.
Итак, мировые тренды. Основные – геоэкономика, энергетика, демография, самый
интересный – это глобальное старение населения. Причем важно, что впервые этот
процесс захлестнул не просто отдельные регионы, но с разной интенсивностью почти
везде, кроме отдельных арабских стран и стран Африки, в том числе и в Китае – это
важно.
Сюжет с населением, с формированием нового среднего класса (на самом деле
ВТР) на фоне очень странного процесса, происходящего в развитых странах. Тоже мы об
этом поговорим. Расползание среднего класса и его переформатирование. Превращение
общества из структуры, которая держит средний класс, в такую как бы гантель: все более
тяжелый низ – новые бедные и все более тяжелый верх – новые богатые с истончением
среднего класса. Это очень интересный и очень важный процесс. Он, похоже, имеет некие
шансы зафиксироваться. Диффузии и перспективы передовых технологий. И, наконец,
вещи чисто с экономикой и с проблемами обороны.
Геоэкономика. Самое интересное, что сейчас происходит 2 процесса. Точнее, я бы
сказал один, но он многоликий. Мы привыкли мыслить, что общество такой русской
матрешкой. В развитых странах есть средний класс, который структурирует. Это лица,
имеющие достаточный капитал, человеческий или финансовый – любой, который
позволяет им заниматься и жить исходя из этого капитала. Здесь и квалифицированные
рабочие, у которых квалификация – человеческий капитал, и инженеры, и бизнесмены, и
офицеры. У кого человеческий, у кого финансовый, но он существует. Здесь у нас
пролетариат традиционный, который за станком крутит рукоятки, так и новый офисный.
3
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
У нас на Болотной произошла первая революция нового пролетариата. Посмотрите, это
классический марксовый пролетариат с отчуждением, у него отечества нет. Раз и возник
просто. А здесь у нас элита. Рента. Там своеобразное рентное поведение.
А сейчас мы неожиданно обнаружили, что к середине первых 2000-х начинается
преобразование вот в такую конструкцию. Вот сюда начинают скатываться в результате
деинструализации и вот сюда. Это новые богатые. Это на самом деле прямой результат
глобального процесса, когда у вас производство переносится в АТР, и, соответственно,
возникают вот эти. Но это не только мигранты. Понятно, это еще немецкие рабочие. И
возникают вот эти, которые в Америке собирают интеллектуальную ренту. Это поколение
доткомов. Мы смогли что-то изобрести, это что-то производят в Китае. Но нашего
капитала достаточно для того, чтобы жить не здесь, постоянно крутясь, а существовать на
проценты. Это очень странно. В свое время американцы за голову держались, потому что
новые молодые богачи ломали некие представления о том, как человек должен себя вести.
Потому что в 25 лет, в принципе, решены задачи, которые в норме он рисует 60-летним.
Некий общий процесс состоит в том, что внутри глобализации, если до середины
2000-х, до 2010-го, до этого кризиса глобализация вела к тому, что формировался
некоторый плоский мир более-менее, плоский, но неравномерный.
Баланс потребления и долг. Институты в Штатах и на Западе, производство и
сбережения – в Китае. Очень интересная конструкция, такая достаточно напряженная. И
на Западе еще и технологии на потребление массово. Результатом вскрытия этой
конструкции (еще началось до этого) стало постепенное формирование двух целостных
или нескольких, но мы пока видим две в России. Слабая попытка построить свою третью
целостную систему. В Штатах реиндустриализация, достройка индустриального этажа.
Нечто подобное уже декларировалось европейцами до кризиса с идеей задействовать
индустриальный потенциал Восточной Европы как относительно дешевый
индустриальный мотор для хай-тека. Заметим, что в Германии они производство
сохранили. Под все крики о постиндустриализме, в Германии нет крупнейших
экспортеров промышленных товаров, причем по всему спектру. Была идея часть
производства вынести в Польшу, в Чехию и так далее, укрепить индустриальный.
Параллельно запускались европейские технологические платформы, много что другого.
Из-за кризиса это не вполне получилось. И в этом, кстати, один из сюжетов украинского
кризиса, что укроптимисты полагают, что Украина может стать новым индустриальным
пригородом европейского города, и для этого очень нужен Донбасс, потому что там
заводы. А укроскептики справедливо или несправедливо указывают, что вряд ли у них
получится, потому что кризис и так далее, денег нет, где-то конкуренция, и понадобится,
скорее, рабочая сила. Эти самые заводы закроют. Поскольку донецким страшновато, когда
на них играют в рулетку, у них породило прямолинейное, но очень естественное желание.
Вокруг вот этой конструкции на это наложилась еще регионализация рынка
энергоносителей. Три года назад был первый доклад российского аналитического
агентства, которое обнаружило, что на самом деле рынки и нефти, и газа в силу
возникновения сланцевого газа и развития рынка СПГ на самом деле становятся не более
плоскими, а более региональными. Есть американский рынок нефти, базирующийся на
Латинской Америке, и теперь уже американский рынок газа, базирующийся на Канаде и
сланцевом газе в Штатах. Есть Африка, европейские отчасти как мезонином таким
энергетическим. Нефть Персидского залива – отчасти наша; газ Африки – отчасти наш.
Немножко Северного моря, но они его сожрали. И формируется такая энергетическая
конструкция вокруг Китая. На самом деле глобальность рынка энергоносителей
преувеличена и еще поезд идет в другую сторону. Теперь складывая 2+2, мы
обнаруживаем, что одновременно у нас идет и регионализация производства, и
регионализация глобальных рынков энергоносителей, и одновременно возникают сюжеты
с формированием макрорегиональных валютных союзов – это ВТР в первую очередь и
4
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
попытка стабилизировать евро. Отсюда можно сделать вывод, что очень длинный тренд
на этих слабых или уже не очень слабых сигналах. Очень длинный тренд, скорее, на
регионализацию внутри глобальной экономики, на формирование очень крупных
глобальных центров силы, которая сохраняет основные ключевые компетенции внутри
себя: энергетические, технологические, производственные и так далее. Отсюда, конечно,
вопрос: где здесь Россия? В свое время, еще в конце 90-х, о том, что процесс идет туда,
говорил Алексей Макушкин. Тогда он работал в российско-американской структуре,
обладающей такой прозрачностью, потом возглавил Аналитический центр при
Правительстве и сейчас он работает в ЦСР научным руководителем.
Самое интересное с энергоносителем. Там одновременно растут и инвестируются
целых два крупных пакета, которые могут сломать ситуацию. С одной стороны, это
традиционные
углеводороды,
сланцевая
революция,
добыча
тяжелых
и
трудноизвлекаемых нефтей (баженовская свита), газовых гидратов и так далее. Самое
интересное – это газовые гидраты, потому что японцам удалось добыть с год назад
первую опытно-промышленную партию. Проблема в том, что газовые гидраты – это
повсеместно распространенное сырье. Сейчас добыча даже в плане энергии, не то, что
денег, стоит дороже, чем вы получите от сжигания того, что получится. Но технологии на
месте не стоят, это может быть просто революция.
И вторая тема – это новая энергетика. Здесь в первую очередь весь комплекс
вопросов, связанных с нанофотоникой – с прямым преобразованием солнечного света в
электричестве на базе эффектов наномасштаба. Славу Богу, мы сейчас пытаемся
впрыгнуть на этот поезд, наша страна начинают соответствующую инициативу.
И создание супераккумуляторов. Проблема в чем? Понятно, есть годовой цикл,
причем он трансформируется – внезапно у нас возник второй пик. Раньше был один –
зимний, сейчас у нас еще летом – кондиционеры у всех. Но Бог бы с ним, зимой, летом.
Есть цикл внутри суток. Причем это все хорошо обсчитано энергетиками, куда все это
движется, когда включатся заводы, когда начинается бытовое потребление. Понятно, что
для того чтобы у нас не было блэкаутов каждый день или каждый месяц, мы должны
иметь (это все на фоне большого цикла) мощности, которые у нас выше годового цикла,
плюс выше суточного, еще с запасом. На этой картинке мы должны иметь где-то вот здесь
запас мощностей генерирующих и транспортных. Но если мы сможем срезать хотя бы вот
это (у нас будут электромобили, которые можно ночью заправить, сутки едите – у вас еще
половина останется, чтобы не застрять на дороге), то мы сможем вот эту часть, по крайней
мере, убрать. Вот эта штука тоже на самом деле неполная правда, потому что это
регулируется включением разных типов. Ключевая проблема – суточный цикл. Здесь вы
можете управлять мощностью в АЭС, здесь у вас мощности у ГЭС, а суточный цикл
только на запасах мощностей. Вы сможете половину убрать – это очень много. И тогда,
соответственно, меняется спрос на топливо, потому что суточный цикл на тепловых
станциях, на газе в значительной мере. АЭС для это плохо приспособлена, а ГЭС не
приспособлена вовсе. Это не разговор об удобстве жизни в новом мире, а разговор о
потреблении энергоносителей, это экономия, которая вызывает на самом деле снижение
спроса.
При всем этом должен сразу сказать, нефти хватит, ресурсов хватит, как и металла.
Но ресурсы становятся более дорогими. Хорошая новость в том, что норматив 30-летних
запасов сохраняется. То есть он будет весь обозримый период, у компании будет запас
нефти на 30 лет вперед. Выше считается избыточным. Но в 70-е годы был доклад о
пределе роста, что нефти всего на 30 лет осталось. Вот сейчас ее примерно на 30-35 лет,
только нефти гораздо более дорогой. Сланцевая нефть пока существует в основном на
дотациях и на том, что ни разу еще не произошло экологической катастрофы. Китайцы
начинают осваивать, у них нравы попроще. И проблем может в связи с этим больше в
сфере экологии. Но и все остальное. Есть огромные запасы битуминозных песков в
5
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
Канаде. Их можно добывать, есть там минимум два НПЗ. Но они рентабельны при
устойчивых ценах на нефть больше 100 долларов за баррель. То есть они сейчас уже
становятся рентабельными. Есть огромные запасы тяжелых нефтей, в том числе у нас в
стране. Есть не очень понятная, но перспективная технология с глубокими нефтями
(баженовская свита). Но это, мягко говоря, капиталоемко.
То есть хорошая новость, что нефти хватит, плохая новость про то, что это будет
дорогая нефть, судя по всему. Вот тут вот разговоры о том, что целый ряд граждан
прогнозируют цены (причем фиксированный доллар 2009-2010 годов) выше 100-120
долларов на 2035 год. При этом понятно, что все остальные граждане занимаются
энергоэффективностью. Причем это уже не тема развитых стран, которые перепихивали в
развивающиеся всякую черную металлургию и химию, это уже тема всех. Эластичность
экономического роста по энергии примерно у всех одинаковая. Тема с
энергоэффективностью более-менее у всех. У нас – чуть похуже. Но мы тоже на
генеральной последовательности.
Очень интересный побочный эффект, мой любимый, о коллективном безумии
европейцев. Они там боролись за декарбонизацию энергетики, а также против
«Газпрома», за то, чтобы сэкономить бюджет. В результате декарбонизации у них резко
возросли поставки угля из Америки в Европу, который высвободился в Штатах в
результате сланцевой революции. Это, на мой взгляд, выдающееся достижение
европейской демократии, просто надо в рамочку брать. Правда сказать, и технологии
сжигания угля сейчас резко продвинулись вперед в плане энергоэффективности и плане
сохранения зольных остатков. CO2 они все равно выбрасывают, но, по крайней мере,
зольные можно оставлять внутри этого агрегата.
И та же самая ситуация с обеспеченностью запасами металлов и с тем, что цены, в
принципе, подстраиваются под ожидаемые объемы добычи. На этом фоне у нас
разворачиваются процессы, о которых мы говорили. Меня попросили говорить, причем
тут Россия. Нам всегда казалось, что мы находимся вот здесь примерно. Но мы можем
немножко потеснить США и Китай и на базе наших энергетических преимуществ, и на
базе нашего хай-тека. Во многом ради этого на самом деле делались 90-е годы в 80-е. Мы
способны занять место между Европой и Китаем, над Китаем, производить то, что по
состоянию на 80-е, 90-е китайцы точно не могут, а мы там умеем делать самолеты,
реакторы, автомобили. В принципе, некоторые проблемы уж возникли тогда, господин
Еременко писал в неком трансе, что за 5 лет мы увеличили производство цветных
телевизоров, имея программу аж утвержденную ЦК на 10%, а китайцы, не имея никаких
программ, удвоили, вышли почти на наши показатели, через 5 лет превзойдут. Тем не
менее, Китай ведет свою технологическую революцию. Он эту нишу почти занял.
Одновременно Штаты пытаются производить свое, европейцы выдавливают или хотят
выдавливать китайцев вниз. Где мы и с точки зрения производства технологической
продукции и в силу роста энергоэффективности, где мы как источник сырья – вот это
главнейшие стратегические вопросы. Вот это экономический вызов – можно ли
попытаться влезть между Европой и Китаем? У Китая доля расходов на НИОКРы
постоянно растет. По состоянию в докризисный период доля высокотехнологического
экспорта по паритету (по паритету, потому что внутренние цены не сопоставимы) в Китае
почти линейно росла, в то время как в мире там все происходило очень-очень по-разному.
Заметим, что в Германии уровень устойчиво высокий, а у нас он устойчиво вот такой. И
одновременно в Китае фактически возник на глазах у изумленной публики довольно
приличных размеров венчурный рынок. Конечно, не как в Америке, но сопоставимый с
европейским. Китай – коммунистическая страна, если кто забыл. То есть это вдобавок к
государственным вещам, ко всему прочему, фактически вторые технологии. Тут очень
важный момент, потому что китайцы сами перед собой ставят задачу, они, правда, ее не
6
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
вполне решают: перейти от улучшенного копирования к производству полностью на
своей базе.
Улучшенное копирование (мой любимый пример) – это как китайцы получили
лучший в мире танк Type 99. Берется Т-72. Откуда берется, точно не знаем, мы им не
поставляли его. Обнаруживается, что хороший танк, неплохая подвеска, броня слабая,
особенно башня плохо забронирована, еще пушка дурацкая, ресурс – 10 тысяч выстрелов.
В мирное время столько не надо, а в военное – танк столько не проживет. Где-то крадется
лучшая в мире английская композитная броня «Чобхэм». Полностью переконструируется
башня под эту английскую бронезащиту. Низ оставляется наш, но только двигатель
немецкий, потому что у нас двигатель слабый – 900 лошадиных сил. Меньше тысячи
иметь неприлично в наше время. Запихивается немецкий двигатель. Берется английская
броня. Наша пушка разгоняется под новый боеприпас, раз в 10 снижается ресурс, зато
становится одной из самых мощных пушек в мире. Система управления оружием
поставлена американская, прочую электронику – с миру по нитке, в том числе и нашу. В
принципе, на основе такого «где украдем, где купим» получается вполне. Да, он не
прорывной, ни одного технического прорыва там нет. Вот введется «Армата» у нас,
кажется, мы весь мир обгоним. Но на текущий момент это едва ли не лучшая машина в
мире. В принципе, ничего там прорывного нет. Ребята понимают, что так жить нельзя. И
следующий рывок – это попытаться создать производство на базе полного цикла НИОКР,
даже полного цикла с учетом фундаментальной науки. Пока с этим у нас мало, что
получилось. Пока не очень получаются попытки скопировать что наш реактор, что
французский. Не получилась программа по созданию регионального пассажирского
самолета. И немедленно возникла тема сборки в Китае Superjet без всяких внутренних
проблем. Есть, правда, рывок в военной авиации. Но там не очень понятно, насколько он
на собственной базе, насколько – на базе утечки технологий от нас. Хотя рывок в этом,
несомненно, есть.
Второй крупный процесс – это то, что одновременно растет доля пожилых. Причем
этот процесс во всем мире. Очень важно, что этот процесс в Китае. Одна из основных
мировых тем – это что быстрее произойдет: Китай разбогатеет и сможет своих новых
пожилых за счет собственных ресурсов как-то поддерживать. Сейчас в Китае избыток
сбережений. Но результатом старой политики «одна семья – один ребенок» стало то, что
пожилых больше. На нее еще наложилась урбанизация. Они от этой политики отказались.
Но обнаружилось, что в условиях Шанхая, ровно как в условиях Нью-Йорка и Москвы
иметь второго ребенка малорентабельно, а третьего – сумасшествие. Скажу честно, я жду
четвертого, но я идиот. Базу они сами себе подкопали, когда еще могли иметь
многодетные семьи. В этой ситуации вопрос, что будет быстрее: Китай выйдет на
определенный уровень благосостояния или их накроют социально-демографические
проблемы, связанные со старением, до того. Это проблема не Китая, это проблема
остального мира, кто будет покупать чужие долги.
На этом фоне возникает проблема избыточного населения с высшим образованием.
Если производство размещено в Китае, если растет нагрузка пожилыми, то почему там
60% в Штатах или 90% в России, или 70% в Японии население должно иметь высшее
образование и что это значит, что 60-70-80% населения имеет высшее образование? Это
ресурс или это бремя? Ради Бога, это ресурс, но тогда должны давать образование,
которое по эффективности позволяет стране оторваться от того же АзиатскоТихоокеанского региона. Вы можете иметь большие социальные программы, если у вас
большая технологическая рента. Но тратим технологическую ренту на социальную жизнь
и живем. И большая проблема в том, что социальная рента начинает истончаться.
Растут доходы. Причем, что возрастная каторга 20-64 начинает загибаться, причем
отнюдь не за счет молодых. На этом фоне главный сюжет текущего периода – будет ли
технологический рывок и какой он будет. С одной стороны, технологический рывок всем
7
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
нужен. Он нужен развитым странам, в первую очередь Штатам, для того чтобы создать
этот самый запас ренты. И за счет этого жить, как сейчас, с большим объемом социальных
гарантий, с распространением на новых американцев всякого Медикейд и всего такого
прочего, всех хотелок, да еще с формированием собственных производственных систем. И
еще вдобавок с регулируемым военным преимуществом: где хотим, там и имеем. И
вообще это круто. Он нужен Китаю по вышеописанным причинам, плюс – по
неописанным. У них чуть больше собственных проблем, которые из мировых трендов не
решаются, типа транспортной доступности, типа разработки истощенных природных
ресурсов и так далее. С другой стороны, любой кризис – это кризис доверия и кризис еще
не преодолен. Кризис очень сильно ударил как раз по венчурному финансированию, по
финансированию крупных проектов. Вдобавок в Штатах дважды провалились крупные
проекты по выходу из кризиса за счет технологического рывка. Первое создание зеленых
технологий не дало такого эффекта. Второе, в военной продукции создание массового
дешевого истребителя F-35. Он получился не шибко массовым, а, главное, не дешевым. И
это несколько дискредитирует саму идею. И вызывая к жизни второй необычный
сценарий, что выход из кризиса будет происходить на базе улучшающих инноваций, а не
на базе технологического прорыва. Пока это не базовый сценарий, но в голове его иметь
надо. Это, соответственно, набор развивающихся технологий. Технологии старой волны:
добыча природных ресурсов, добыча битуминозных песков, вылавливание СО2 и
выбросов. Это та волна, в которую уже сделаны большие инвестиции, в которой мы
просто ждем результатов. Разного рода смарт-процессы: биомедицина, экологические
вещи. Но это новые вещи, где могут произойти прорывы, тоже нано-: энергетика,
нетрадиционная энергетика и так далее. Опять-таки умная техника – все на стыке
находится. Здесь интересно, что в структуре венчурного финансирования выделяются 2
ядра: ИКТ и biotechnology. Но сразу же за ними идут industrial energy, medical device и так
далее. То есть на самом деле есть инвестиции достаточно массовые и не только
технологически прорывные вещи, типа biotechnology того же или software. Но и
улучшающие инновации. Это очень интересные. Причем это уже не первый год. Это
достаточно интересный процесс. И он, возможно, дает подобного рода возможности для
вот этих идей о том, что не прорыв, а улучшающие инновации.
Это набор технологий. Интересно, что одной из основных дискуссий, в том числе
дискуссий при разработке технологического прогноза, существует ли универсальная
повестка дня или существует набор повесток дня разных субъектов. То есть по жизни мы
имеем единую мировую науку, глобальную научно-технологическую систему или мы
имеем набор национальных систем, просто нам кажется, что она глобальная в силу
эффектов усреднения? На самом деле вопрос до конца не решен. Но мы видим на самом
деле, что есть такие три класса. Это Штаты и Германия, которые пытаются создать некий
набор, связанный с формированием нового индустриального ядра (это очень странный
набор), и, возможно, Япония – вот она где-то на стыке. Это Англия в чистом виде, а
Франция и Япония с оговорками. Это некий поиск позиции вне хоть и высокого, но
индустриальной парадигмы, вот это креативной отрасли, инноваторской для жизни. То
есть попытка то ли быть вынесенной постиндустриальной платформой для чужих
индустриальных проектов, то ли попытки вообще играть вне этой игры. Трудно сказать, и
трудно сказать, насколько успешно. И что интересно, Китай одновременно
индустриальный, он пытается решать еще свои собственные проблемы типа устойчивой
ресурсной базы, использования потенциала океана и тому подобное. У них национальная
система приоритетов довольно сильно расходится с глобальной, хотя там нельзя сказать,
что кардинально.
Первый из проблемных вопросов – это насколько мы готовы к новой
технологической волне. С одной стороны, есть проблема Китая и на рынке оборонной
8
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
продукции. В принципе, возможно на рынке гражданских самолетов, на рынке реакторов.
Пока у них, слава Богу, не получается, но.
С другой стороны, мы можем быть твердо уверенными, что на рынке оборонной
продукции рано или поздно, то есть уже есть, по мере производства оружия нового
поколения (истребителя F-35 и так далее) возникнет продукция из наличия, примерно
соответствующая нашей по технологическому уровню. Потом возникают новые
стандарты де-факто: это сетевые войны, умные боеприпасы, безлюдные войны. То же
самое со всем остальным. Насколько мы к этому готовы? Насколько мы готовы к
глобальной технологической гонке за реактором нового поколения?
И, наконец, следующая большая гонка – это новое материаловедение. Это не
только вокруг нано-, хотя, конечно, нано- – очень важная штука. Это и вокруг новой
химии. Тут сильный рывок получился у американцев в силу дешевого газа. То есть у них
дешевый газ наложился на их технологические заделы. Они абсолютно не парятся с тем,
что у них газ дешевле, чем на мировом рынке. Там две парадигмы, о которых мы
говорили. Очень важный момент, что для США и Германии важно, чтобы технологии
были непереносимыми при разумных затратах в ВТР. Отсюда, в принципе, локальный
биомед, особенно медицина. Если у вас персонализированная медицина, вы на месте
получаете диагноз, на месте – лекарство. Просто исключаете китайскую и индийскую
фарму из цикла. Или всякие капиталоемкие штуки, когда вашим конкурентам: «Давайте,
ребята, создавайте, нанотех прямо сначала, прямо с метрологии, с чистых веществ,
давайте-давайте, можете начинать». Мы, правда, уже лет 20-30 этим занимаемся, но
никогда не поздно начать. Попытки термояда и так далее. Мы работали с
авиастроителями, они очень сильно напрягаются по поводу некоторых наших контрактов
по продажам, например, в Китай лицензии на производство современных самолетов. То
есть там продажа лицензии на Су-27. Главная проблема, что туда ушло новое крыло. У
Китая не было заделов аэродинамических. Они не смогли выйти за пределы тех
технологий, которые передавались им в период 60-х годов, их обсасывая и обтачивая.
Сейчас они получили от нас крыло Су-27 – и сделали один рывок. Пожалуй, что получат
крыло Су-35, которое очень сильно еще доработано аэродинамически. Это там большая
математика, не все вопросы решаются тупым компьютерным перебором. Нужна
нормальная математическая наука с соответствующими заточками, экспериментальная
база и так далее. В общем, здесь есть определенные риски того, что китайцы смогут
вырваться на базе вот этих ключевых компетенций.
Следующий момент – переход к рискам безопасности. Ключевой момент – это на
самом деле взаимодействие трех процессов. С одной стороны, у нас идет переход
гегемонии от старого лидера (Штаты) к новому (Китаю). Но все это, с одной стороны, на
фоне того, что мы, они или мир не готов воевать на самом деле. С другой стороны, как-то
этот вопрос решать надо.
Вторая тема – это то, что все это на фоне наличия целого ряда замороженных, но
неурегулированных конфликтов. Но классика здесь – постсоветское пространство. Весь
Кавказ – это, по сути дела, серия замороженных конфликтов. В Грузии или внутри
Грузии. Армяно-азербайджанский. Это приднестровская тема. Просто на наших глазах
вскрылся, казалось бы, совсем давно замороженный, почти урегулированный крымский. И
мы видим, как здорово замороженный конфликт может уметь размораживаться. И на этом
фоне резко возрастает, особенно для нашей страны, риск того, что замороженные
конфликты будут полем, на котором реализуется конфликтный потенциал других стран.
Если мы не готовы схватиться напрямую, то гораздо проще схватиться на какой-нибудь
площадке, которую не жалко. Но сейчас создана такая площадка в виде Украины,
несомненно. До этого времени такой площадкой, конечно, была Центральная Азия. Вывод
американских войск из Афганистана. Мы уже видим в Ираке, во что это может
превратиться. А в Центральной Азии собственного конфликтного потенциала, в основном
9
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
социального, еще до фига. А стабилизировать придется нам. И все это на фоне того, что
идет распространение предварительных технологий. Мы имеем потенциал контроля
только над ядерными. В то же время ни над кибертехнологиями такого контроля, видимо,
в принципе, быть не может, ни над биомедицинскими. А что те, что эти обладают
замечательной возможностью. Их можно применять в серой зоне, в ситуации, где
конфликт уже есть, а войны еще, кажется, нет. А мотивы для этого будут возрастать, судя
по всему.
Мировые сценарии. Соответственно, для Штатов цель – сохранить центр
добавленной стоимости, желательно сохранить институциональное лидерство и долговое
давление – в принципе, сохранить нынешнюю ситуацию. Для Китая переход к модели
инвестиционного роста – значит обеспечить интеграционный процесс Юго-Восточной
Азии, потому что ресурсов критически не хватает для такого рода развития. И включить в
процесс среднеазиатский ресурс. И есть некий проект ЕС – очень слабо представлен –
это примерно идти дорогой Америки, но самим. Сейчас украинский процесс, один из
моментов, что он палит вот эту возможную сцепку через нас, что, в принципе, красивый
вариант, когда ЕС работает с Китаем, а мы по середине, потому что мы не против ни того,
ни другого, лишь бы эти страны корректно вели себя по отношению к нашим партнерам.
Возникновение очага конфликта на Украине блокирует взаимодействие Европы с нами,
через нас – с Китаем. Соответственно, вот этому проекту становится легче. Не мы одни,
боюсь, такие умные.
Озвучивался целый ряд красивых идей: многовалютный мир, нефтяной меридиан, в
Китае формирование собственной энергетической базы макрорегиональной, Великий
шелковый путь – единственное, там возникали проблемы с нами, потому что мы сами
хотим замкнуть этот транзит. Но вот Индокитай, мы со времен Примакова российскоиндо-китайский пытались решать.
Отсюда два больших, если говорить чисто об экономике, сценария. Сценарии
разрабатывались довольно давно. Мы говорили про вероятность кризиса в 2017 году,
сейчас, скорее, он сдвигается на 2018-2019 годы. Слишком медленно формируется
пузырь, не успеет вскрыться. Вернее, успеет, но не так быстро. Это ситуация, когда, грубо
говоря, за счет большого количества денег на базе высоких долгов государства и малой
независимости банков стимулируется экономический рост, с ним – технологическое
развитие. Вопрос «Какое?» мы оставляем на следующие кадры. В этой ситуации мы все
вместе успеваем получить накапливаемые дисбалансы раньше, чем возникают новые зоны
роста. Поэтому сначала происходит еще одно крушение, а потом уже, возможно, удастся
собрать урожая большие мешки с этого инфляционного финансирования.
Второй вариант. Мы сейчас смещаемся за время с прошлого парохода от
инфляционного восстановления в сторону сценария финансовой реструктуризации, малые
темпы роста, меньшее финансирование технологических проектов и в целом экономики.
Мы угадали, что скоро будет небольшой кризис и большой уже в 2020-х годах. Пока еще
не до конца понятно. Возможно, еще базовым сценарием является инфляционный.
Неопределенности здесь связаны с реакциями экономики на действия субъектов:
пойдет ли быстрый подъем, удастся ли получить инфляционный рост и так далее. С
другой стороны, это первая вилка, которая формирует два экономических сценарий.
Вторая вилка неопределенности связана с первой технологической волной, которая на
наших глазах формируется – это будет ли новая энергетика (кстати, похоже, что нет) и
новое энергосбережение на фоне проникновения ИКТ. Соответственно, если мы замыкаем
большие деньги на просто технологические успехи у новой энергетики, мы получаем
ситуацию инфляционно-технологического прорыва или глобальный образ США. Если мы
получаем ситуацию, когда денег много, но с НИОКРами не очень, получается
(оказывается, что так и есть) на фоне того, что идет явный сдвиг баланса в сторону
использования новых углеводородов, использования gas to liquids, coal to liquids,
10
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
технологии для Китая, мы получаем очень выгодную картинку для России энергетической
инфляции, вложений в Арктику. Когда мы за большие деньги занимаемся в основном
улучшающими инновациями в энергетике, Россия имеет природную ренту, довольно
дорогие энергоносители. И на более поздний период возникают мощные стимулы к
энергосбережению. Но это все уже там реализуется чуть попозже. В сценариях
финансовой реструктуризации мы получаем либо вариант «глобальная Япония», когда
глобальная экономика в стагнации, но из нее постоянно разведка ищет выход за счет
интенсивных технологических инноваций, либо получаем сценарий «плохо-плохо», когда
мир стоит, и низкие глобальные темпы роста накладываются на то, что потенциала для
инноваций нет. Потому что новая волна ИКТ, новые материалы слишком далеко,
слишком пока риски высоки, а с энергетикой не получилось.
Сейчас мы находимся, скорее, вот в этом сценарии. Есть вероятность вот этого. В
общем, наиболее вероятен вроде бы вот этот. Надо сказать, он для России был наиболее
комплементарен, хотя у нас возникли наши собственные проблемы, которые нам мешают
в нем развиваться. Но примерно если заниматься раскладкой всей этой ситуации во
времени, то возникают возможности дорожных карт и возможности перекладки из одного
сценария в другой.
Теперь о технопессимизме. Есть некие странности. Более всего мне бы не хотелось
быть таким романтиком, что сейчас там как-то, но будущее настолько прекрасно, что оно
просто нас захватывает своим великолепием. Хорошо, будем считать, что технологии
развиваются, будем считать, что в мире не будет крупной войны и есть деньги. Но давайте
посмотрим на то, как технологии влияют на устройство общества, в котором мы живем.
Господин Агамирзян в свое время на достаточно такой закрытой и серьезной тусовке – на
подготовке Стратегии 2020 – сказал, что, в принципе, для того чтобы в мире развивать все
ИКТ нужен миллион человек. Это меньше, чем в России в машиностроении занято. И
программное обеспечение, и контент, и железки, за исключением, быть может, высокой
науки. Достаточно миллиона. Хорошо, может быть, он ошибся, может быть, миллион,
может быть, два. Понятно, что порядок первого миллиона. Биотех примерно устроен так
же. Там классические производственные технологии, если без дураков и если
технологическая база 60-х годов, которая у нас попадается на наших родных заводах,
перейти к чему-то более адекватному, это тоже десятки миллионов. Искусственно низкие
во многом технологии в сельском хозяйстве тоже дают возможность интенсификации.
Короче говоря, хорошо. Но что такое мир, в котором реально из 7 миллиардов разной
занятости заняты 1-2-2,5? А остальные где? Что означает общество, в котором нет
целесообразной занятости для более половины населения? Как оно устроено? Как эта
ситуация рефлектируется? Что она означает во взаимодействии между занятыми и
избыточными?
Второй момент – нечто происходит с самими лидерами. Мне, конечно, очень
нравится, что биомед и так далее. Но обратите внимание, 60-е годы и до них, начало 70-х,
сильным мотивом развития было движение к фронтиру, движение к горизонту, которое
породило нас сюда и все такое прочее, движение в Космос. То сейчас это некая попытка
выйти туда, где нас нет. Сейчас ключевая причина – это желание продлить жизнь, уйти от
страданий. То есть в первую очередь негативная мотивация, мотивация страха.
Важнейшей мотивацией для развития ИКТ является городское одиночество. Человеку
нужны вот эти примочки для того, чтобы хоть как-то хоть с кем-то общаться и, возможно,
чтобы процесс общения был максимально похожим.
Какие сдвиги в обществе маркируют эти процессы, что действительно с ними
происходит? Хорошо, возможно, видимо, радикальное продление жизнь до 120-ти лет, а
некоторые граждане говорят, что до 240-250-ти. Это означает резкое постарение
населения. Вопрос: это постарение касается всего мира или всех западных стран, или
только элиты географической или социальной? И как устроен мир, в котором разница в
11
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
биологической продолжительности в разы? Я не беру войны, эпидемии и так далее.
Средняя продолжительность жизни. «Не пей, Вася, до 70-ти проживешь». Когда Джон
имеет возможность прожить 120, а Махмуд – нет. Или Джон имеет возможность прожить
120, потому что он финансовый брокер, а работяга Смит – нет. То, что другое, это отнюдь
не радость. Что означает это с точки зрения рождаемости? Потому что важный стимул для
снижения рождаемости – продление жизни. У нас общество не тянет и нагрузку
пожилыми, и нагрузку молодыми. Что это означает просто с точки зрения развития? Не
только же «война – дело молодых, лекарство против морщин», но и наука и технологии –
тоже. 60-70-80-летним людям на черта им инновации? Если это мир. А если это элиты, то
как устроен мир, в котором ты проживешь 70 и занимайся инновациями в свои 30, а я – в
120, а ты мне изобрети таблеточку, чтобы я до 130-ти дожил. И как я буду заставлять его?
Что означает вот эта конструкция, когда, допустим, им удастся сократить
технологическую ренту с тем, что спрос на социальную поддержку в силу вот этого
сохранится в развитых странах. Либо мы блокируем вот это, либо это чисто элитная
забава, либо мы отказываемся от социальной поддержки или как? Как устроена эта
машина? Уже сейчас один из мемов, родившихся в профессиональной среде в ходе
кризиса, был, что последний счастливый пенсионер в Америке умер в день банкротства
Warner Brothers. Но это не совсем так. Хорошо, что мысль возникла.
Наконец, хорошо, глобальные противоречия растут. При этом институты замкнуты
на крупнейшего в мире должника, чего, кажется, не бывает. Не может должник управлять
экономическим процессом, где кредиторы занимаются по жизни, в принципе. При этом
мы не можем ни перестроить институт, потому что мы все в нем работаем, ни замерить
новые потенциалы через войну, ни решить противоречия через войну. Бреттон-Вудская
система – это послевоенная система, победитель объясняет всем остальным, как должен
быть устроен мир. Советскую систему звали, Советский Союз отказался. «Вольному воля,
спасенному рай». Мы решили тогда сами, как угодно.
Резкий рост локальных конфликтов – ответ на это. Давайте подеремся где-нибудь
не на бензоколонке, а где-нибудь на свалке. Размывание порога войны через применение
национального оружия, что-то другое? Вот некий набор вопросов, который стоит за этими
неопределенностями, и которые порождают, скорее, беспокойство, чем оптимизм.
На этой почве российские тренды. Внезапно мы обнаружили, что нам нужно 5,5%
экономического роста, а набираем мы только 4% в долгосрочной перспективе и 1-2% – в
краткосрочной. Причем эта конструкция связана с тем, что, с одной стороны, мы не
можем быстро наращивать экспорт уже давно просто в силу того, что экспорт
углеводородов требует растущего спроса. Энергоэффективность растет, новые
углеводороды выходят, факторы безопасности играют (история «Газпрома»). Оценка
металлов – такая же конструкция. С рынками машин и оборудования, например, там
нужен резкий рост конкурентоспособности. Со стимулированием, с потреблением мы
тоже дошли до некого тупика чуть попозже. И вопрос: насколько мы способны жить в
инфляционном мире? Ситуация, когда на энергоресурсы мы вышли на американский
уровень, правда, в Украине все как всегда еще хуже, ничего хорошего. А
энергоэффективность у нас вполне себе наша. Причем ситуация будет только хуже,
потому что по нефти мы выходим на платы, по газу мы имеем потенциал роста, но этот
потенциал связан с дорогими проектами. История «Газпрома» и «Штокман», во-вторых,
история с тем, как мы в этом году не проиндексировали тарифы «Газпрома», потому что у
них инвестпрограммы нет. Соответственно, у нас есть основания для роста заработной
платы из-за плохой демографии. А это в полный рост ставит вопросы эффективности.
Проблема производительности труда. У нас в рентных отраслях есть хоть какая-то
ценовая рента, у нас вроде бы добавленная стоимость на рубль еще выше, чем в Европе,
но в машиностроении примерно 40%-й разрыв вниз. В производстве одежды и обуви 20%й разрыв вниз. То есть металлургия, химия и так далее живет, жила (еще перед кризисом
12
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
мерили) на высоких мировых ценах. А во всех остальных мы вот сюда попадаем и
просаживаемся. Причем процесс только усиливается, с одной стороны, от плохой
демографии, дефицита труда, с другой стороны, из-за того, что мы, повышая зарплату в
госсекторе, как не повысить зарплату врачам и учителям. Мы создаем маркер для всех
остальных. Были замечательные беспорядки в Кузбассе. «Моя жена, вообще звать ее
никак, училка какая-то, стала получать больше меня, что за гадость здесь такая?»
Довольно трудно объяснить шахтерам, если тебе пропорционально повысить зарплату, то
уголь станет золотым.
Очень интересный момент, что низкая эффективность ведет к тому, что мы
пытались удержать конкурентоспособность за счет ценовых конкурентных преимуществ.
То есть мы продавали нашу продукцию в целом дешевле по соответствующим видам, чем
соответствующие виды иностранной продукции. Причем очень интересная картинка. У
нас есть статистика экспорта в тоннах и в долларах. Тонны станков. Идиотизм, конечно.
Но, во-первых, она общемировая, во-вторых, как разные станки, с другой стороны,
сравнивать. Короче говоря, в свое время в целом до кризиса был долгосрочный тренд к
тому, что у нас стоимость тонны экспорта, включая машиностроительные и прочие
(довольно дикая ситуация), в целом повышалась, в кризисы она упала, а отжиматься
толком не стала. Упала, не отжалась. Картинка с низкой эффективностью НИОКРов. В
принципе, по затратам на НИОКРы мы входим в десятку, у нас по ППС больше, чем в
Канаде и в Италии, имеем здоровенную численность занятых в разработке. В результате
имеем одни из самых низких среди развитых стран расходы на одного занятого.
Соответственно, обратите внимание, что в шкале «экспорт машин и оборудования» и в
«затраты по паритету» мы находимся в целом ниже генеральной совокупности. В целом
совокупность загибается сюда. Штаты, в общем, тоже находятся немного ниже. Но
обратите внимание, насколько выше нас в целом по эффективности, потому что у них
большая фундаментальная наука, оборонка и так далее. У нас тоже, в принципе, оборонка,
но мы довольно ясно ниже этой конструкции. Вот это оправдание реформы РАН на самом
деле. Не я ее придумал. Я ее показывал академикам, когда уже реформу приняли, поэтому
я не виноват, но тем не менее.
В этой ситуации у нас разомкнутая инновационная система, когда мы вкладываем
ресурсы бюджета на первых стадиях. В силу устройства нашей экономики поздняя стадия,
на которой собирается рента, происходит за пределами территорий. Потом мы
импортируем наши технические решения, наши же идеи в виде готовых образцов. В этой
ситуации, скажем прямо, что возможность наращивать финансирование технологий ради
технологий или инноваций ради инноваций исчерпана.
Сценарии. Глобальные США для нас дают сценарий встраивания в глобальной
цепочке. Это ситуация, когда много денег и технологическая революция.
Технологической ренты особенно нет. Но в мире идет волна инноваций, волна прямых
иностранных инвестиций, на которые мы можем отреагировать, влезая в соответствующей
цепочке. Поход в Арктику означает наличие технологической ренты, которой мы как-то
можем управлять, отсюда два варианта: либо сырьевое, либо мы можем эту ренту
пытаться задействовать для формирования новых центров компетенций как целевой
сценарий.
И ситуация: глобальная Япония, когда роста нет, а технологии в мире есть. И на
самом деле примерно такой же, как сценарий глобального застоя, когда ни того, ни
другого, он хуже – это принуждение к модернизации. В этой ситуации мы за счет
инноваций вынуждены будем адаптироваться к более жесткой ситуации, вынуждены
будем повышать эффективность улучшающих инноваций.
Технологии. Мы можем, в принципе, играть в локально-технологическое
лидерство. Это на то, что настроены программы Минобра. Это национальная хотелка, я
бы сказал. В принципе, возможен в собственном полюсе, не очень совместим со
13
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
встраиванием в глобальной цепочке, потому что никто нас на роль интегратора, если мы
встраиваемся, не ждет. Возможно в умном сырьевом, если мы достаточно аккуратно в
него влезаем. Целый ряд решений, мы можем только интегрировать чужие компетенции.
Догоняющее развитие в кооперации с лидерством возможно почти везде. Будут
только прямые иностранные инвестиции, которые кооперацию обеспечивают, поэтому
принуждение к модернизации. Нет инвестиций – нет кооперации.
Адаптация к мировому рынку, когда мы просто пытаемся, где-то вымаривая
неэффективно, где-то прилагая целесообразные усилия, пытаемся встроиться. Это либо
глобальные цепочки, либо принуждение к модернизации. Кстати, у принуждения к
модернизации технологический сценарий ровно один – то, что ресурсов нет.
Эта вся конструкция довольно легко выходит на количественный расчет. Здесь
приведены для собственного полюса и глобальных цепочек. Понятно, что собственный
полюс дает большие темпы. В нем мы разгоняемся до 5,5. Расчет довольно старый,
поэтому цифры неадекватные, разумеется. Дает нам необходимую динамику инвестиций
и всего такого. Тоже немножко скептицизм. Вроде бы инвестиции растут. Это
необходимое условие для роста, для модернизации и так далее. Ситуация роста
инвестиций дает нам производительность труда. И мы обнаруживаем, что нам надо
переобучить где-то примерно 20-30 миллионов человек, переместить между секторами в
первое десятилетие развития 10 миллионов. Поскольку у нас территория
специализированная, это часто означает еще перемещение между субъектами федерации.
Отсюда вопрос и к системе образования, и к жилищной системе, и, в принципе, к
социальной системе, потому что человек не должен воспринимать как личную
катастрофу, что его шахта закрылась. Одна из причин, почему шахтеры в Украине не
поддерживают повстанцев: «Да, мы работаем на плохих шахтах, мы знаем, что русские
эти шахты закроют (очередная взорвалась), потому что таких шахт быть не должно, а куда
мы денемся, мы – шахтеры». Если ты – генетический шахтер, то тут надо просто что-то с
мозгами делать, потому что вот так мы уже жить не сможем. Не только они, но и мы.
Просто у них уже такой предельно обнаженный вариант.
Соответственно, эта штука развертывается в систему дорожных карт. Мировые
технологии и мировая экономика воздействуют на нашу макрофинансовую систему,
бюджет и так далее. (Это все останется, не буду это все рассказывать, как кризис
воздействует и так далее). Эта штука в свою очередь может быть наложена на карту
технологического развития.
Меня просили рассказать про технологические проекты. Сейчас объявлено о новых
технологических инициативах по передовой производственной базе, что очень хорошо.
Единственное, важно, чтобы оно захватило модернизацию средних отраслей. Вне этого у
нас набор конкретных оформленных проектов существует в атомной энергетике. Это
комплекс проектов, целая группа по модернизации старых добрых ВВЭРов, либо их
развитие до супер-ВВЭРов, либо создание стандарта для экспорта. И параллельно
(довольно интересно) плавучие электростанции, малые реакторы для космических
кораблей. Вторая крупная группа – это гонка за реакторами на быстрых нейтронах. Тем
более, что у нас проблемы с ресурсной базой, которая осталась в Средней Азии, частично
в Украине в Жёлтых Водах. Правда, мы геологически не доисследовали нашу
собственную территорию, как всегда. Но, в общем, наверное, когда «Росатом» лезет в
ресурсную базу аж в Австралию, это все-таки некий перебор.
Развитие РБН, кажется, дает возможность всему миру, не только нам, решить
проблему с ресурсной базой. Там дополнительная добыча очень небольшая. Плюс они
малоотходные, что для нас, мягко говоря, актуально, особенно в связи, что мы
экспортируем реакторы, а по договорам мы должны отходы и себе забирать. Это отчасти
требование глобальной безопасности, потому что выделяющиеся материалы – конечно, не
атомная бомба, это в чем-то даже хуже – грязная бомба. Взорвал тонну тратила на 100 кг
14
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
отхода и загадил столицу врага. Дешево и вполне себе гадостно. Поэтому надо эти
отходы, особенно высокоактивные, себе забирать. В мире развернулась гонка. Основные
участники – мы и французы. И американцы, судя по всему, тоже. Они, кстати, довольно
закрыто себя ведут.
Авиакосмос. В принципе, тут все хорошо, если бы не ограниченный рынок. Потому
что крупные проекты по атомной энергетике – это в основном развивающиеся страны и
мы сами. Что думают о себе европейцы, сказать трудно, потому что там, на мой взгляд,
зеленое лобби – это уже просто безумие, что происходит. Люди, которые готовые на базе
борьбы против загрязнения углеродом, начать покупать уголь по концовке – это люди
очень сильные. Я не знаю, что от них дальше ждать, я их просто боюсь.
Гораздо более интересный набор с авиакосмическими технологиями. Набор
улучающих инноваций, связанный с Superjet NG. С самим Superjet там были косяки,
связанные с самим процессов развития проекта. С NG мы, возможно, их преодолеем.
Следующий продукт МС-21. Но тут вопрос в том, что у него очень высокий технический
риск, потому что он сформирован вокруг нового двигателя, которого пока нет. Он
предусматривает то ли создание отечественного черного крыла, то ли активную работу с
Diamond в условиях нарастающих санкций, заметим мы. И при этом его параметры на
сегодняшний день, если он был бы сегодня, он был бы выдающимся. Он лучше, чем
существующие Airbus и так далее, его одноклассники. Но время на разработку идет. Что
сделает конкурент, сказать трудно. А с Superjet мы не только время потеряли. Он полетел
года через два, по-моему, чем должен был. У него получился перевес по массе, что
вызвало ухудшение экономических характеристик удельного расхода топлива. Не
произойдет ли то же самое с МС-21, учитывая, что технический риск тут выше. На
Superjet надо было французские двигатели посадить, известно какие. А тут надо новые
делать. Технический риск тут выше – это вопрос.
Доделываем ПАК ФА. Там все более-менее, если мы только потянем сам проект.
Что интересно, ударную версию ПАК ФА мы вынесли за пределы национальной
территории – мы ее делаем за индийские деньги для индусов и для себя. У них есть
соответствующий проект, комплектарный к нашему, – двухместный ударник.
С ПАК ДА пока слишком много непонятного. Но, судя по всему, мы можем тянуть
в авиапроме два крупных проекта. То есть это был Superjet и ПАК ФА. Возможно, будет
ПАК ДА и МС-21.
«Ангара» – это целый набор технологий. Недавно полетела.
Следующая крупная тема – это беспилотники. И гиперзвуковая авиация – это на
послезавтра. Проблема в чем? Проблема в том, что ситуация предельная по технологиям,
двигателям технологий, новым материалам и так далее. И что очень важно по ИКТ,
потому что в части военной авиации американская техника уже давно встроена в
глобальное информационное пространство, что дает просто им другие возможности. Там
уже не определяются возможности техники возможностями планерами, двигателями, всей
системы управления, разведки, передачи данных и так далее. А у нас с этим традиционные
трудности. И мы опять выстраиваем тему ПАК ФА вокруг того, какой у нас будет
замечательный самолетик. А проблема не в самолетике, а в том, чтобы работала вся
система сбора информации, доводки ее до пользователя, управление этой информацией,
сбор информации самими пользователями и обменом ей. Насколько нам удастся, сказать
трудно. Пока у нас с АСУ все не очень хорошо, скажем прямо.
ИКТ. Где-то хорошо с электронными госуслугами, где-то очень хорошо, потому
что возникли новые бизнесы, где-то возникли очень сильные проблемы, связанные с тем,
что мы пытаемся реализовывать крупные государственные проекты как такие
техноориентированные. Задача ГЛОНАСС – это, во-первых, обеспечить двадцать четыре
долгоживущих спутника, а во-вторых, обеспечить такой-то уровень позиционирования.
Обеспечить такой-то уровень продаж – этот вопрос только начал ставиться несколько лет
15
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
назад. В отличие от GPS, который стартовал примерно одновременно с нами, только
изначально выстраивался как проект для зарабатывания денег. Можно понять, кто
окажется успешным в этой ситуации.
Дальше, значит, выстраивается… Можно получить эффект от соответствующих
приоритетных направлений. Что интересно, в наших условиях… Нас долго ругали, что у
нас науки о жизни имеют маленький экономический эффект, а транспортные космические
системы, новые материалы – большой, как и энергетика. Но оно и понятно, потому что
науки о жизни у нас просто не коммерционализированы в значительной мере, в отличие
от зарубежных стран. А транспортные космические системы – это непосредственный
выход на рынок.
Соответственно, наверно, я вот этим примерно и закончу, времени осталось очень
мало. Наверно, тогда попрошу вопросы.
Муж. Я смотрю, здесь потенциалы роста, здесь целый квадратик был ТРИЗ. Очень
хотелось бы услышать ваши комментарии по этому поводу. Ну и квадратик вот ELTE
тоже у меня вызвал некоторые вопросы, потому что ELTE – это не наши технологии и так
далее. Если мы возьмем там посмотрим, сколько там наших технологий в этом ELTE, там
один процент, может быть. Всё остальное – это там «Эрикссон», ну и иже с ними. Вопрос
– почему вы здесь их привели как потенциалы роста? Спасибо.
Белоусов. Нет, это здесь просто поименован некий набор ключевых тем, элементов
такой повестки дня, что ли, крупной, о которой говорят в соответствующей сфере.
Поэтому, когда мы говорим об ИКТ, это вот этот примерно набор вещей. ТРИЗ – такая
отдельная немножко тема. Вот, поэтому есть просто тут, о чем идет речь и в чем
проблема, не более того. Адаптация зарубежной технологии в том числе. Здесь нет
разбивки, что здесь потенциал выше, здесь потенциал ниже. Здесь просто о чем говорят,
когда мы говорим об ИКТ.
Муж. И еще вопрос тогда сразу по поводу этого рисуночка, в том смысле что здесь
хотелось бы еще и деньги увидеть. В том смысле, что, допустим, нефть и газ – с точки
зрения денег там квадратик мог бы быть больше в сравнении там, я не знаю…
Белоусов. Да это конечно. Но с нефтегазом тут ключевая проблема в том, что одно
из основных усилий государства – это пытаться этих ребят переориентировать на… То
есть здесь, как там у… не помню уже, у Лукьяненко, да? – два слоя правды.
Первый слой правды: «а чё это у «Газпрома» столько бабок, а он даже, гад,
тракторы покупает не у нас, а у японцев»? Давайте мы напишем ПИРы, программы
инновационного развития, и их обяжем тратить определенный процент бабок на наше,
отечественное. В принципе, сделали, в принципе, да, это определенный стимул, бабки
пошли.
Второй слой – в том, что эти все ребята должны работать с зарубежными
инвесторами. Зарубежным инвесторам трудно объяснить, почему компания пользуется не
понятными глобальными решениями – там, бурит «Шлюмберже», если трактор, то
«Комацу», ну и так далее, – а какими-то, блин, российскими штуковинами. На самом деле,
это очень сильная вещь, потому что мы на этом чуть не убили в свое время ИКТ, потому
что мы даже для госнужд не могли… Там было внесено требование, что программа
должна соответствовать… То есть ИКТ у нас вырос на частном спросе, и сейчас мы
государственный пытаемся пристегнуть к нему. Хорошо это или плохо. Может, еще хуже
было бы, если бы там был государственный. Но одно время жалились просто чиновники,
что мы вот видим, что вот эта система лучше микрософтовской, или бог весть какой, но
мы ее не можем купить, потому что мы должны заполнить бумагу о том, что эта штука
имеет позитивную историю эксплуатации. А никакой истории эксплуатации нет, а у
микрософтовской – она уже десять лет на рынке, и сколько-то миллионов продано.
Нефтегаз – сплошь компании, которые либо квазичастные, – «Газпром», он
государственный или частный? – вопрос Бени Крика полиции, да? – либо по крайней мере
16
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
она хочет с мирового рынка брать финансирование, и тогда, я говорю, ты должен
объяснять, чего ты тратишь деньги на какие-то непонятные штуки, а не на вещи, понятные
инвесторам. Это проблема в том, что мы, на самом деле, не создали нашего собственного
длинного рынка капиталов. Был бы рынок, было бы с нашими инвесторами обращаться,
может, и проще.
Муж2. Дмитрий, спасибо большое за презентацию, у меня два вопроса. Первый
вопрос. Вот у вас был сценарий догоняющей модернизации, хотя вы про него подробно не
рассказывали. В принципе, на самом деле, любой сценарий в той или иной мере это
подразумевает. А вот есть ли какие-то бенчмарки, на которые нам сейчас стоит
ориентироваться? Понятно, что не во всех отраслях, но там в каких-то. То есть, например,
в области технологического развития или в том же самом вопросе о развитии рынка труда
с точки зрения мобильности. То есть есть ли какие-то иностранные примеры за последние
десять, двадцать, тридцать лет, которые были бы полезны для России в ближайшие пять
лет? Это первый вопрос.
А второй вопрос – по внутренней кухне вашей работы. Вот когда вы эти прогнозы,
сценарии рассказываете лицам, принимающим решения, насколько их приходится
ужимать или переделывать под ожидания или, наоборот, под… Грубо говоря, то есть как
корректируется реальный интеллектуальный продукт под задачи рассказа лицам,
принимающим решения? Если вообще можно на этот вопрос ответить, если это не
конфиденциально.
Белоусов. По-всякому. Это зависит, на самом деле, от того как встроена… Ладно,
давайте-ка я с первого начну. С первым так. С одной стороны, есть довольно такая
простая, формальная картинка того, что, чтобы нам удержаться на определенных
конкурентных позициях, – я, к сожалению, снял этот слайд, он был, – как нам надо
выходить на среднемировые или на среднеоэсовские параметры по ключевым удельным
затратам. Вот догоняющая модернизация, то, что нам надо за десять лет пробежать вот от
таких удельных затрат на вот такие. Где-то от снижения энергоемкости пресловутой и
производительности труда имени его дефицита, где-то замещения одних материалов
другими, и так далее. За этим во многом стоят действительно вещи, связанные с такими,
менее формальными. Ну вот как то, о чем вы начали говорить. Потому что, понимаете, не
то чтобы у нас рынок труда был. Вот у нас с трудом какая-то гораздо более сложная
история. Я говорю, что у украинцев она просто такая, она выведена до некоторого такого
утрированного предела, но она у нас есть. В свое время Тулеев жаловался, что «мне,
говорит, пришлось…» Не мне, правда; мне там рассказывал непосредственно человек,
которому. «Мне пришлось прогнать западного инвестора, – ну как прогнать, отказаться,
не морду набить, конечно, – немецкого, который мне предложил какую-то
супертехнологию добычи угля, только при этом мне надо уволить десять тысяч
шахтеров». Говорит: «Вот Междуреченск – это тридцать тысяч жителей. Вот десять тысяч
шахтеров с семьями – это как раз тридцать тысяч. Мне надо город закрыть. Куда я их
дену?»
Муж2. Это да. А вот с социальным оно по-другому. И насколько можно это
использовать?
Белоусов. Вот в том-то и дело, что вот непонятно, на самом деле. Потому что у нас
важнейший… До кризиса, сейчас у нас чисто финансовые вещи наложились, наложились
просто ошибки некоторые, но до кризиса очень сильный просто момент был то, что у нас
инвестиционный рост в производственных отраслях в значительной мере сдерживался на
региональном уровне, причем в основном не в силу воровства, или некомпетентности, или
еще чего-то, – там сколько хочешь, то есть некое количество историй, когда там
губернатор набил морду инвестору по пьяному делу, но основная причина не в этом.
Основная причина, когда приличные люди, губернаторы, честно говорят, что «а куда я их
дену? Что мне делать с высвобождаемыми рабочими?» И металлургическое производство
17
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
точно так же. В общем-то, небольшой заводишко, три с половиной тысячи, надо сжать до
девятисот. Но при нем поселок, и больше ничего там нет. Вот.
Сейчас вот мне там жалились на то, что где-то, дай бог памяти, какое-то место
такое… по-моему, чуть ли не на Валааме, закрыли филиал какого-то там типа вуза. «Да,
конечно, он был неэффективный, но ты понимаешь, что он давал возможность этим
местным получать хоть какое-то образование». Ну пусть едут за хоть каким-то
образованием в областной центр, блин. «Да нет, вот ты понимаешь, им важно там вот на
месте получать». Вот эта вот есть проблема, и не очень понятно, что с ней делать. Вроде
бы новое поколение, оно помобильней. Вот всё, что можно сказать на эту тему.
Может быть, что-то может решиться с регулированием рынка жилья, если ты
можешь на новом месте выкупить жилье в собственность и остаться. Долго арендовать и
потом… Аренда с выкупом. Вроде бы для людей очень важное значение имеет то, чтобы в
конце жизни остаться в своем жилье. Вот, но это вот один из основных вопросов. Я
говорю, что в какой-то момент ты начинаешь понимать, что есть вопросы, на которые
вот… Это тревожащий список про мировое развитие, но про наше-то тоже тут не вопрос
такой написать.
С ЛПРами, на самом деле, всё зависит от коммуникации. Вот там варианты от… В
принципе ЛПР, есть такая штука, что хочется иметь собственный. В принципе, в
нормальной ситуации это нормальная процедура защиты. То есть там у нас сценарий,
устойчив ли к платежному балансу, к тому, к этому. Важно, чтобы целевой сценарий
удовлетворял каким-то внутренним ожиданиям и хотелкам. Вот все хотят собственный
полюс там, вот, а что он будет означать, и так далее. Если бы не совпадал, то он был бы
каким-то другим. Вот вопрос всегда, вот есть набор глобальных сценариев, что мы в этих
условиях можем сделать. В предельном случае – ничего, мы вынуждены адаптироваться.
Но всегда там, вот где мы можем ну хотя бы локально прорваться, и что это будет
значить, и так далее.
Вот в свое время сопротивление вызвало, что вот мы тут вкладываем в
соответствии с мировой модой кучу денег в биотех –в биотех, фарму, вот это всё в
комплексе, – вот, а вы нам тут пишете, что это маленький эффект даст. Приходится
пояснять, что у нас просто отрасль так устроена, что там эффект не виден. Всякие там
гадкие транспортные и производственные технологии. Ничего, сейчас будет новая
инициатива производственная.
Поэтому вот этот диалог есть, это не очень критично.
Лошкарева. Коллеги задают: «Просьба пояснить, почему в картах нет
агротехнологий».
Белоусов. Потому что у нас в этой сфере довольно всё тяжело устроено. От
отсутствия, как сказать… Можно ответить анекдотом, что у советского ИКТ есть два
секрета: это уровень отставания от Запада и отсутствие других секретов. У советской
электроники, соответственно.
Если говорить серьезно, то проблема на сегодняшний день слишком далеко зашла.
Мы в свое время обсуждали эти темы. Действительно, есть развилка между
высокотехнологичным сельским хозяйством с, соответственно, развитием генной
инженерии, современной агротехнологии, добавок и так далее и тому подобное, то есть
ориентированных на массовый выход, или попытки, учитывая, что мы, так получилось, по
понятным причинам, что у нас резко снизилось, например, внесение удобрений за
последние годы, – точнее, за длительный исторический период, не за последние несколько
лет, – что мы могли бы попробовать пойти по пути «зеленого» сельского хозяйства. Но
пока на вот эти размышления просто нет заказчика реально. То есть вот такого рода
размышления есть. Для того чтобы был заказчик, должны быть субъекты, должны быть
инструменты организации технологических платформ, ну и какой-то кусок еще
государства, который этим занимался бы.
18
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
Вот рассуждения типа технологического радара, где он там… Потерял. На
рассуждения типа вот такого плана, в принципе, есть… Хотят тоже там глубокой
переработки зерна, в принципе есть заказчик – Минобрнауки, Минпромторга, они как-то
сцеплены там, есть субъекты, есть инструменты, технологические проекты,
технологические платформы и так далее. С высокими сельскохозяйственными
технологиями мы на эту тропинку почти не вставали. То есть вот то, что я писал, оно было
описано –и вот.
Да, есть там, в принципе, развилка. Да, товарищи. Минсельхоз, честно говоря,
занимается совершенно другими вещами: нам бы вот сохранить экспорт зерна, еще что-то
там.
Была тоже там близко к концу уже замечательная история. Внешнеэкономическая
стратегия, там расписано было, значит, торгпредствам: «Просьба сообщить, как
конкретное торгпредство конкретной вашей страны может способствовать выходу на
целевые параметры». А там экспорт мяса. В соответствующую страну. Экспорт свинины.
Торгпредство Российской Федерации в Саудовской Аравии докладывает, что никак не
может способствовать экспорту российской свинины в Саудовскую Аравию, поскольку
употребление свинины в Саудовской Аравии является уголовным преступлением, точка.
Телеграмма. Торгпредство Российской Федерации в Колумбии докладывает, что никак не
может способствовать, поскольку Колумбия сама является крупным экспортером
свинины. Буквально «Христофор Бонифатьевич, температуру воды за бортом измерить не
представляется возможным».
Там другая повестка: как сохранить позиции, что делать с избыточным населением,
как обеспечить воспроизводство стада и улучшение параметров. Что-то мы очень сильно
загнались. До технологических эксерзисов там еще, может, и несколько лет. Эта пора
обязательно наступит, но не завтра.
Лошкарева. И еще один вопрос из интернета тоже: «Просьба прокомментировать
динамику демографии на рынок труда в перспективе пять, десять, пятнадцать, двадцать
лет».
Белоусов. Как сказать, там ситуация довольно интересная. Значит, в принципе, в
перспективе пять-десять лет, при прочих равных, плохая демография будет вызывать
разогрев рынка труда и рост спроса на рабочую силу. Опять при прочих равных –
квалификация, инвестиции, которые снижают потребности, и так далее. Значит, вызывать
рост стоимости рабочей силы, а соответственно и стимулировать вытеснение,
стимулировать развитие нетрудоемких производств и борьбу за производительность
труда.
Очень интересный сюжет в краткой и среднесрочной перспективе с тем, что
одновременно регионы резко против наращивания безработицы и, с другой стороны,
компании за рост производительности труда. В результате мы такая странная страна, в
которой происходит переток занятых из эффективных секторов в неэффективные. Мы
говорим о миллионах высокоэффективных рабочих мест, а реально у нас занятость в
машиностроении, металлургии и так далее снижается, а растет в торговле и, по-моему, в
сельском хозяйстве, не помню. В торговле точно. Понятно почему: потому что регионы не
готовы иметь дело с кучей безработных, поэтому пускай он с лотка торгует, выращивает
там что-нибудь на участке, лишь бы только он чем-нибудь занимался. Поэтому у нас
компании высвобождают рабочих и работников, всё это поглощается рынком. У нас
довольно большая такая неэффективная занятость, но раскупорить ее довольно трудно.
Такая ситуация похожая, и это, соответственно, вызывает общий тренд или поддерживает
тренд роста цены труда и стимулирует борьбу за его производительность.
Такая штука будет продолжаться еще долго, с точностью до миграции. Украина
нам, в принципе, может эту ситуацию подпортить. Или наоборот, уж не знаю, как сказать
там. В принципе, на конце периода, в районе тридцатого года и так далее, если удастся
19
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
сохранить позитивный тренд на рождаемость, сохранить и резко усилить, то у нас сначала
будет довольно долгий рост нагрузки на экономику со стороны не только пожилых, но и,
соответственно, детей; где-то, соответственно, в тридцатых годах начнут эти
народившиеся поколения – сами посчитайте там, восемнадцать лет, – начнут эти
поколения, может быть, если сохранится тренд на рождаемость, – еще раз, если, – начнут
выходить на рынок труда, и там ситуация может быть поинтересней.
Но повторюсь, что простейшая картинка – что плохая демография, дефицит труда,
дополнительный рост заработной платы, стимул к росту производительности инвестиций,
потому что стоимость труда слишком высокая. А более богатая картинка – что при этом у
нас есть большой резервуар неэффективной занятости.
Муж3. Дмитрий, здравствуйте. Вопрос, здесь противоречие получается: с одной
стороны много шахтеров, с другой стороны не хватает людей.
Белоусов. С одной стороны у нас много шахтеров… Много шахтеров с точностью
до технологической базы, до инвестиции, да? С одной стороны у нас много шахтеров в
Междуреченске, с другой стороны у нас не хватает квалифицированных станочников в
Комсомольске-на-Амуре.
Муж3. Переучить шахтеров на станочников.
Белоусов. А они вот не хотят, понимаешь. Они боятся потерять жилье. Ты
приедешь в этот Комсомольск, будешь жить там, тратить половину своей зарплаты на
съемное жилье или на ипотеку, потом тебя через десять лет выпилят, ты останешься без
жилья, а может, еще с ипотечным кредитом. Они тебе скажут: «Ну его на фиг, я лучше
пойду Тулееву скажу, – или там имплицитно скажу, – чтобы он тут дурака не валял, чтобы
у меня была постоянная занятость в шахте. Да, это стремно, опасно, в общем, вовсе не так
денежно, как рисует широко распространенный миф, но эта работа у меня в натуре есть. И
идите вы к черту с вашими там этими». К тому же, понимаете, старого медведя новым
фокусам не научишь. Тридцати-сорокалетних – куда их переучивать по большому счету?
В нашей системе, да? А молодых, двадцатилетних – так там нужно другую систему
образования создавать. Но вообще нужно. Это правда.
Жен. Такая маленькая ремарка, ваш вопрос. Вот много говорили вы о
промышленности в других странах. Интересно, почему тогда у нас в федеральном законе
сейчас о промышленной деятельности вообще нет блока «Национальное производство»?
Белоусов. Что нет?
Жен. Нет блока национального производства. То есть нет в этом логики.
Белоусов. Подозреваю, что мы пока просто не умеем работать с ВТО и
Таможенным союзом одновременно. а) с ВТО, не то чтобы одновременно, б) с
Таможенным союзом. Там меры прямой поддержки запрещены, а как работать с
косвенными мы, в общем, только учимся.
Жен. Пишем, то есть принимать сейчас будем новый федеральный закон о
промышленной политике, который начнет работать через пять-десять лет, и там нет блока
национального производства. С такими прогнозами это вызывает недоумение.
И второй вопрос у меня связан вот с социалкой, с демографией, вот там по детству
мне интересно. Получается, продолжая Агамирзяна, нам надо один миллион талантливых
детей, для того чтобы они там вернули.
Белоусов. Вы не поняли. В мире.
Жен. Я понимаю, что их надо, да…
Белоусов. Агамирзян говорит, что в мире, вот для того чтобы развивать ИКТ в
мире, во всём, достаточно миллиона. Не то чтобы надо, а вот хватит миллиона.
Жен. Да, я поняла, я другую хотела логику провести. Вот то, что идет Англия,
Франция и всё остальное с точки зрения креативных индустрий, креатива и талантливых
детей. Вот, например, если анализируя развитие робототехники, в России сейчас порядка
тридцати тысяч детей так или иначе этим увлечены. При победах на олимпиадах наши
20
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
побеждают исключительно в креативных, свободных номинациях. Не надо ли нам в этом
отношении тоже рассматривать не только сырьевые, технологические и иные, но и
социальные инновации, связанные с новым поколением? Я как-то у вас не увидела; мне
кажется, здесь у нас достаточно серьезные перспективы.
Белоусов. Это штука интересная, просто, понимаете, сама тема социальных
инноваций очень сильно загажена (вот не хочу ругаться, да, как сказать светскими
сектантами). То есть в семидесятые, восьмидесятые, девяностые годы социальный
инноватор – это такой шибанутый интеллигент, который не очень отвечает за последствия
того, что он делает с детьми. Поэтому тема такая полутабуированная. Плюс сильно
нагадила ювенальная юстиция, потому что все вместе, друг на друга накладывать, вы
хотите отнять ребенка у родителя, вести с ним эксперименты, в результате вы получите
сумасшедшего, причем живущего не в семье, а в детском доме. Я утрирую, но понятно о
чем, да?
В принципе, тема есть, конечно. Мы в свое время писали на эту тему, которой мы,
может быть, будем заниматься на следующем витке, – это возможности и риски,
связанные с новыми технологиями в образовании и социальными аспектами. Потому что
перед образованием одновременно стоят три, вообще говоря, почти не совместимых
задачи. Или четыре.
С одной стороны… И это, кстати, дает нам этот наш замечательный тупик, в
котором мы пребываем, потому что это всё на диво быстро институционализировалось.
Значит, там этот вот бой лбами просто идет из-за того. Оно должно обеспечить
социализацию, человек должен уметь жить в обществе, представлять себе основные
коммуникационные коды, базовые мифы и так далее. Это так называемая воспитательная
функция, которую вы не можете изъять из образования, потому что иначе у вас начинают
детишки образовывать локальные сообщества. На Кавказе последствия ваххабитского
внешкольного воспитания мы уже получили; последствия казачьего, сибирского и так
далее – на подходе, что называется.
Второе, оно должно обеспечивать наличие богатых базовых знаний, для того чтобы
человек мог менять компетенции в течение всей своей жизни. То есть ты идеально, там,
когда мы говорим о том, что в Советском Союзе с середины пятидесятых годов, когда
снялись особо выдающиеся сталинские закидоны, у нас была классная система
образования, она была классная в том смысле, что хороший ученик получал – или мог
получить в хорошей школе – картинку мира, не противоречащую более или менее
знаниям современной науки. Вплоть до даже каких-то рассказов о ядерной физике. И в
силу этого у нас вот эти вот детишки из деревни становились ядерными физиками. В
натуре становились. Просто у меня из деревни дед вышел и стал генерал-инженером,
причем по авиамоторам, так вот, на минуточку. Проблема в том, что сейчас вы пойдите
объясните детишкам всякие суперструны, тонкости, связанные с манипуляциями генами,
и так далее. Вы неизбежно им рассказываете некоторую сказку, которая… в любом вузе
вам скажут, что это к тому, что думает об этом наука, не имеет ни малейшего отношения.
Белоусов. Сейчас, вот вторая задача – это вы должны сформировать картину мира,
дать универсальное образование, из которого человек может двигаться в любую сторону.
Для этого оно должно более-менее соответствовать научной картине мира, а там уже
языки разошлись.
В-третьих, оно должно обеспечивать наличие у ребенка компетенций, – вот здесь
уже возникает жесткий конфликт, да? – которые ему нужны для того, чтобы стать
профессионалом в определенной сфере. Здесь со школы это, скорее всего, все-таки
ошибка, слишком ранняя специализация – это, судя по всему, неправильно, но в вузе этот
ставят вопрос в полный рост. Противоречие между институтом и университетом.
Институтом, который готовит профессионала, и университетом, который учит универсала,
универсум.
Но
господа
бизнесмены,
которые
являются
и
крупными
21
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
налогоплательщиками, и спонсорами системы образования, говорят, что «идите вы к
черту с вашим обучением всему, вы учите конкретно эксплуатации станков или конкретно
инженерии, которая нужна вот нам для решения конкретных задач». И это имеет право на
существование вопрос, потому что почему мы должны пять лет потом доучивать
выпускника вуза? Какого черта, мы тратили уже деньги, да?
И в-четвертых, – что совместимо со второй задачей, но плохо совместимо с третьей
и первой, – вы должны сформировать эту самую креативную раскованность. Человек
должен там, понимаешь, мыслить этими самыми роботами, которые как червяк или еще
что-то, у него червяк и робот должны где-то там не в разных классах оставаться, не в
разных клеточках, а как-то в одну сводиться. А этому всячески мешает и
компетентностный подход, и набор базовых мифов отчасти, потому что там «вот туда
нельзя, сюда нельзя».
Ну вот так вот, да. Это, кстати, общемировая проблема, ей-богу. Обозначить ее
легко вот, что, взял да обозначил, а как решать – непонятно. То есть какие-то вещи
понятны первичные, какие-то не очень.
Жен2. Можно вопрос?
Белоусов. Да, кажется, можно.
Жен2. Вот в самом начале у вас там по презентации было то, что у России есть
возможность занять, скажем так, лидирующие позиции, плюс-минус, по сравнению с
США и Китаем. Меня вот интересует такой момент: как вот вообще вы видите
перспективу развития Сибири и Дальнего Востока? Потому что я так понимаю, что у
правительства нет четкого понимания, как они вообще будут развиваться. И если говорить
о ситуации в Забайкалье и на Дальнем Востоке, то там у нас, в принципе, зашли китайцы,
которым нужны от нас только ресурсы.
Белоусов. Как раз с Дальним Востоком и как раз у госруководства картинка
некоторая есть, и, надо сказать, довольно богатая. Там идея примерно… Я не говорю, что
эту идею можно реализовать, что получится, там риски и так далее, мы в реальном мире
живем. Значит, идея там – и, наверно, это правильно – это идея примерно двух шагов.
Сперва капитализировать регион, создав просто там набор нормальных рабочих мест,
городов, в которых можно нормально жить, за счет сырьевых и транзитных конкурентных
преимуществ. Там, еще недавно из Нерюнгри было выгодно возить уголь грузовиками.
Сейчас там железная дорога уже, но был период, когда мы уголь возили грузовиками, и
это было экономически оправдано. Потому что там чуть ли не лучший в мире. Вот,
поэтому, в принципе, на первой стадии реализовать конкурентные преимущества, которые
под рукой лежат; на второй – это накладываются задачи – попытаться разместить в
регионе производства, которые дополняют Китай или пользуются спросом в АТР,
образовательные системы, которые ориентированы на вот это, и так далее, и, возможно,
производства, ориентированные на спрос Зауралья, скажем так.
Вот в этой связи там очень просто обращает на себя внимание, что мы тот же
«Суперджет» делаем в значительной мере в Комсомольске-на-Амуре. Это интересно
отчасти потому, что «Суперджет», возможно, после того как загнулся проект «Ту-214»,
станет основой, если удастся договориться со всеми, может стать еще основой для
широкофюзеляжного среднемагистрального самолета, ориентированного как раз в
значительной мере на китайский рынок. Потому что у них там есть программа создания
мощной сети аэропортов… Ну как, у них проблема перемещения населения из глубины
территории в эту развитую прибрежную… С одной стороны сдвижение активности в
глубину страны, с другой стороны перемещение населения в прибрежную полосу. Для
того чтобы это делать, они развивают наземный транспорт и еще хотят к этому
авиационный подключить. Возить узкофюзеляжными – это пассажирокресло дорогое.
Поэтому хочется иметь широкофюзеляжный самолет, который летает не очень далеко, –
22
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
это специфическая китайская примочка. Перед ними стоит задача, перед остальными не
очень.
Вот, и таких вещей там набрать еще некоторое количество. То есть вот первая
стадия – это ресурсно-транзитное освоение, здесь же Транссиб, БАМ, создание этих всех
железнодорожных отводок на север от БАМа, на север от Транссиба, там вся вот эта,
развитие Севморпути. А вторая – это, развив территорию, попытаться на нее наложить
производство, которое либо удовлетворяет спрос АТР, либо удовлетворяет наш спрос,
либо куда могут проинвестировать те же китайцы, и мы там будем удовлетворять и их и
нашу потребность, и так далее. Насколько это получится – вопрос сложный, потому что,
действительно, на сегодняшний день там основные проекты – это природные, но, в
общем, это далеко не только так.
Гораздо более сложная, например, тема – это что делать со старопромышленными
регионами. Потому что туда надо заводить массовых инвесторов, в значительной мере
часто рассматривая заводы как браунфилды. И что делать со Средней Россией, которая в
значительной мере утратила качественное население, сельскохозяйственное в том числе, и
так далее. Если с Дальним Востоком у нас, по крайней мере, есть некий внятный набор
идей, которые могут привести к решениям и к результатам, то вот массовая модернизация
этой самой средней и старой промышленности – это вопрос гораздо более сложный. Вот
об этом мы говорили. И здесь некая надежда на новые производственные технологии.
О Дальнем Востоке речь пойдет – я недавно отказался от участия, просто надо
лекарство отвезти будет именно в это время мне другому человеку, далеко от Москвы, –
на «Форсайт-пароходе» в Якутии будет этот вопрос вовсю обсуждаться, АСИ там один из
соорганизаторов, если я знаю. Вот, чуть не поехал туда, так вышло.
Жен2. Вот смотрите, Забайкальский край. Это единственная в России территория,
где земли приспособлены для круглогодичного пастбища. Соответственно, у них
проблема в том, что у них нет рынка сбыта их мяса. Вот мне кажется, это на самом деле
абсурдно, да? Когда мы закупаем мясо у иностранных поставщиков. И при этом мы не
можем поддержать отечественного производителя, который выращивает, по сути,
баранов, овец, свиней и коров, при этом не на генномодифицированных кормах. То есть
вот что с этим делать? То есть это неправильная политика государства?
Белоусов. Здесь серия тупиков, в которой мы оказались отчасти с советского,
отчасти с новейшего времени. Во-первых, овцы, козы, коровы и бараны – это просто
разные темы. Большие мировые рынки есть свинины, и есть рынки говядины.
С говядиной проблема в том, что мы в советское время допустили грубую
технологическую ошибку. Мы сделали попытку опираться на универсальные
мясомолочные породы, в результате получилось, что они по выходу – ни мяса, ни молока,
что любой универсализм хуже каждого из решений. То есть как молочные они хуже
молочных пород, как мясные они хуже мясных, а еще всё это погружено в специфическую
социальную среду, которая – на тот момент, может, сейчас там всё улучшилось – не
позволяла принять современные технологии, потому что комбикорм будет украден, а
зоотехник сильно пьет. Еременко опять-таки писал о неслучайности такой стратификации;
правда, вроде бы в последнее время ситуация тут как раз улучшилась.
Поэтому с крупным рогатым скотом проблема номер один – это проблема полной
модернизации стада. Потому что там просто натурально заменить породы. И второе –
выращивание экологически, «зеленой» продукции. Ради бога, вы можете знать о том, что
у вас ни добавок, ни поле, на котором у вас там растует всякая люцерна, условно говоря,
что оно уже двадцать лет не знало удобрений, но вы должны в этом убедить покупателя.
Для того чтобы убедить, вы должны иметь сертификационные центры. Вы должны
выращивать эту дурацкую скотину в строгом соответствии с протоколами, уже давно в
мире выработанными. Тогда да, тогда вы живете в высокомаржинальном этом «зеленом»
сельском хозяйстве. Но это штука капиталоемкая, у нас этих сертификационных центров
23
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
толком нету, их там всего ничего. Создать можно, но насколько эти крестьянские
хозяйства готовы жить, готовы себя подставлять под постоянный контроль этих
технологических регламентов? Потому что без них вашу продукцию «зеленой» просто не
признают. Хотя вы можете мамой клясться, что у вас там всё по-хорошему.
Со свининой вопрос более простой. С «зеленым» там вопрос такой же; с породами
там, слава богу, всё нормально, выращиваются быстро, это идеально для мелкого и
среднего фермера, но зато мелкий и средний фермер уж точно не пойдет под контроль, и с
сертификацией у нас вот проблема опять, у нас сетки просто нету. Зато мы – правда, не в
Забайкалье, на юге России – понесли колоссальные потери от чумы свиней в восьмомдевятом годах. Забайкалья это, кажется, не коснулось, но надо иметь в виду, что по нам
это долбануло очень сильно.
В целом сетку сертификационных центров создавать будут, а дальше вот вопрос,
но это пол-истории. Вторая половина истории – это про то, насколько люди готовы
реально влезать в сети сбыта, в сети производства, контроля и так далее, которые
предусматривает «зеленая» сельхозпродукция. Иначе, я говорю, вы можете сами верить в
том, что у вас всё «зеленое».
Жен2. Нет, ну причем тут люди? Мне кажется, это должна быть со стороны
государства такая инициатива. Если мы сейчас говорим об импортозамещении,
правильно?
Белоусов. Государство не может запихнуть… Государство что может сделать: оно
может проинформировать, но информирует слабовато. Может стимулировать создание
сертификационных центров. Может, как эстонцы, стимулировать ИКТ в сельском
хозяйстве, чтобы фермер мог работать без заказчика. Но фермер принимает решение, что
он становится под этот контроль технических регламентов. И первое, что вам крестьянин
скажет, что «идите вы к черту с вашими этими регламентами, с соблюдением всех этих
технологий долбанных; я лучше получу в два раза меньше, на рынке продам или продам
заготконторе, неважно, только геморроиться не буду». Ведь правда же? У нас
производство «зеленой», – про «зеленую» свинину я просто не знаю, «зеленая» в смысле
непорченая технологически, с гринпунктом, – «зеленой» говядины – это крупные новые
бизнесы, куда приходят инвесторы. Обычно иностранные, иногда наши, просто фанаты.
Но это не существующие хозяйства. Вот человек решил работать, делать это
маржинальным бизнесом. Да, есть примеры, когда там не просто грин-говядина, а еще и
на свободном выпасе. Та вообще там типа супер. Но это человек фанат этого
производства. Примерно как студент МАИ решил фирму по беспилотникам открыть.
Теоретически можно, практически – это не каждый студент МАИ может, хоть там
государство объявило кучу конкурсов, иди да делай.
Муж4. С вашего позволения, следующий вопрос. Я бы хотел все-таки вот, по сути,
к теме вашего доклада, поскольку у вас указано, что вы будете говорить о технологиях
прогнозирования, а не столько о их результатах. Вот к технологиям два вопроса, один
такой на понимание. А вот такой ключевой показатель, как рост ВВП, а еще скорее как
темпы роста ВВП, вот его нормирование и вот это утверждение «вот это плохо, это
хорошо», вот оно из каких параметров складывается, откуда такое судьбоносное внимание
именно к этой цифири? Это первый вопрос.
А второй – в той мере, в какой, конечно, позволит формат, – об общей иерархии вот
этих прогнозов, которые у вас составлены. Вот как эти инструменты собраны в единый
пакет, как их связка у вас выстроена, и как она работает?
Белоусов. Просто первый вопрос проще. Там есть две похожих задачи. Первая –
это какой прирост ВВП, но ВВП – это просто национальный ресурс, который мы, хотим,
на одни тратим, хотим, на другие цели. Какой прирост ВВП нам нужен для того, чтобы
одновременно иметь оборонные расходы вот такие, расходы на НИОКР вот сякие, в
обозримые темпы модернизировать производственный аппарат с учетом вот такой
24
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
потребности. Оно тут не нарисовано, в принципе, это всё есть. С бедностью побороться,
типа там за десять лет не больше… удавить ее до десяти процентов, с неравенствами за то
же время, чтобы там не более чем десятикратный разрыв этот децильный, например. На
выходе вы получаете, на сколько у вас за этот период должен увеличиться ВВП.
Соответственно, сколько это в годовом выражении – ну это уже школьная арифметика.
Это чисто, понятно, что без учетов кризисов, просто это некий такой бенчмарк, примерно
относительно которого вы можете отсчитывать, что один процент – это нам мало, шесть –
вообще говоря, хватит, если только у нас перегрева не будет и мы себе шею на этом
прыжке не свернем, а пять процентов – вроде как это вот решает нашу задачу, там, пять –
пять с половиной. Строго говоря, там пять и два – пять и семь получалось. Вот это одна
задачка.
Это, кстати, вот этот вопрос был коллеги про диалог с начальниками. Вот, ребята,
мы хотим иметь –такой, разумный темп называю – те же пять процентов. Что это означает
с точки зрения роста накопления капитала, там, безработица, рынки труда, платежного
баланса. С чем это совместимо и с чем нет. Не означает ли это, например, что у нас
бюджет будет дефицитный. Или у нас платежный баланс развалится. Или какими
требованиями конкурентоспособности это оборачивается. Потому что рост инвестиций у
нас до сих пор шел с опережением роста спроса на импортное оборудование, например,
поэтому у вас вроде бы рост инвестиций – это хорошо, а разваливающийся платежный
баланс – как-то не очень. На этом вот, кстати, теория Гурвича о том, что нам нельзя иметь
более чем трехпроцентные темпы, потому что иначе у нас слишком быстро растет импорт,
в ситуации когда, из-за того что у нас сырьевая экономика, экспорт у нас растет медленно,
импорт в условиях быстрого роста рынков – быстро, поэтому у нас всё дестабилизируется,
будет скачок курса, инфляция, и там всё завалится. Поэтому давайте иметь
трехпроцентные темпы. Если вы хотите чего-то другого, расскажите, какими
структурными параметрами должна обладать та экономика, которая растет с теми
темпами, которые мы хотим или которые решают задачи. Это вот про нормативное,
почему и что это значит. Есть такая задача обратного отсчета, решается.
Про иерархию прогнозов. Там логика какая. Сначала в рамках трендов строятся
частные прогнозы, прогнозы типа демографический, прогнозы мирового уровня. Потому
что потом они корректируются, примерно там прогнозы мировой структуры мирового
энергобаланса, мировой структуры энергоносителей. Это просто оцифрованные тренды.
Потом на их основе, или смотря на них, мы строим качественный, а потом примерно
количественно определенный прогноз мировой экономики. Потом смотрим на
объективные тренды нашей экономики и, рассматривая прогноз мировой экономики как
задающей тренд…
Муж4. Темп роста экономики? Что значит «прогноз экономики»?
Белоусов. Прогноз – это прогноз роста и основных пропорций для глобальной
экономики. Нас в первую очередь интересует рост, динамика прямых иностранных
инвестиций вообще и сколько мы примерно можем отщипнуть, динамика долларовой
инфляции, потому что от нее цены на нефть и вообще много чего зависит, и процентных
ставок там, стоимости заимствования. Вот этот вот примерно всё. Качественно еще плюс
там технологическое развитие.
Переходя к нашей, от нашей нас интересуют даже не столько темпы роста как раз,
сколько структурные параметры: что это означает для машиностроения, что это означает,
вот эти темпы, для конкурентоспособности нашей продукции относительно импорта там
того и сего. Хотя темпы имеют значение, таки да. Соответственно, да, получаем
внутренние тренды и мировой прогноз. Могу, в принципе, даже отрисовать. Глобальные
тренды, оцифровка, глобальные сценарии, наши тренды, наши сценарии и расчеты.
Примерно вот так устроено. То есть у вас частные глобальные прогнозы есть здесь,
глобальные сценарии… Здесь забыл прогноз глобальной экономики. И этот прогноз
25
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
является наряду с нашими трендами, например демографическими, поскольку наша
экономика – это два с половиной – три процента от мировой, там как считать,
соответственно, наш рост, если мы на рынок нефти влияем сильно, на рынок реакторов
очень сильно, то динамика мировой экономики… мы не Америка, мы можем смело
считать, что он для нас просто задающий. Что, растем мы на три процента или на четыре с
половиной, ничего в мире от этого особенно не изменится, с точностью до цен нефть, там
можно так повнимательнее посмотреть на них. Это, значит, слава богу, потому что в
Америке так не пройдет.
Соответственно, мы получаем наши сценарии, наши расчеты, которые потом
декомпозируются по отраслям и так далее, там декомпозиция всяческая.
Декомпозируются по отраслям, там эффекты считаются, и так далее. И в мире нас
действительно, в общем, по большому счету больше интересует глобальный ВВП, потому
что это некий просто показатель интенсивности развития. У нас нас больше интересует,
честно говоря, декомпозиция. То есть на ВПП не смотреть как-то дико, но гораздо
интереснее, что там с отраслями, что там с инвестициями, что с платежным балансом и
так далее.
Муж5. Скажите, пожалуйста, три, по вашему мнению, самых опасных для России
глобальных риска и три внутренних.
Белоусов. Долгосрочных или текущих?
Муж5. Долгосрочных.
Белоусов. Долгосрочный глобальный риск – это потеря позиций в мировой
экономике. Я в свое время, где-то года два назад, попал на довольно дурацкое
мероприятие в РАГСе, Академии госслужбы, когда они уже объединились с
Гайдаровским институтом и с АНХ. У них там в рамках январской конференции, помоему, имени Гайдара презентовали какой-то европейский доклад о том, как классно
развивалась Европа. Типа «Европейский союз – десять лет процветания». А уже вовсю
шел там какой-то двенадцатый год, какое там к чертям процветание. Или одиннадцатый.
Вот, и я им сказал, что, в принципе, стратегически у нас проблема одна, такая же как и у
вас: нам нет места, возможно… нам надо бороться, скажем так, за место в мировом
разделении труда. Вот главная проблема в этом – что сомкнутся ножницы американской
науки и хайтека, может быть, и европейского, немецкого хайтека и китайского лоутека и
каких-нибудь ресурсов там, неважно. Вот, а мы будем где-нибудь там бегать туда-сюда,
продавать нефть, газ по чуть-чуть. С соответствующими последствиями для экономики.
Второе – это то, что мы вынуждены решать вот эти задачи в условиях того, что для
нас кончилась, похоже, мирная, бесконфликтная пауза. То есть даже если нам удастся
договориться сейчас с американцами, урегулировать украинский кризис, всё будет как два
года назад, «как при бабушке», – чего, конечно, не будет, – мы по-любому оказываемся
втянутыми, например, в кризис в Центральной Азии, который почти неизбежен. То есть
мы будем вынуждены решать все эти задачи в условиях, когда то тут, то там у нас
неопределенные, возможно, высокие внешние риски. Потому что Средняя, Центральная
Азия – это место, где мы не можем не стабилизировать ситуацию, потому что иначе ее
придется стабилизировать где-нибудь у нас в Поволжье. Лучше все-таки в Центральной
Азии.
И третье – это вот то, о чем говорила коллега, – то, что нас захватывает
общеевропейская социальная, трудно обозначаемая – я ее даже не выписывал – проблема,
связанная с кризисом в системе образования, с падением мотивации к образованию, с
падением мотивации к труду и так далее. У нас мы все проблемы с тем, что,
действительно, есть проблемы с квалификацией выпускников, склонны на ЕГЭ всё
списывать, что отчасти правда, отчасти нет, но, в принципе, точно такие же проблемы,
процессы идут в целом в европейском мире и так далее. Очень интересные опросы, что
порог снижения интереса к образованию раньше находился на уровне девятого-десятого
26
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
класса школы, или колледжа, – ну и ладно, человек заканчивает, выходит, кому
интересно, продолжает, ну в конце концов, – сейчас он снижается до пятого-шестого. А
это уже проблема, потому что мы к этому просто не готовы. Мы все, что мы, что они.
Скорее всего, это проблема не только и не столько внутренняя, хотя мы, в общем,
сделали всё от нас зависящее, чтобы словить эту «торпеду», мы не упустили ни одного
шанса ее не словить, но проблема эта скорее глобальная, во всяком случае европейская, и
она где-то вон там, в одной нише с европейским оверградуэйшеном; с тем, что понятно,
что они теряют позиции в индустриальной экономике, не очень понятно, приобретая ли их
в постиндустриальной, и что это значит; с тем, что белый боится смерти и так далее
впервые. В общем, нас накрывает какая-то непонятная социокультурная волна, которая
идет точно негативно, но не очень понятно, как устроена. Как мне кажется.
Внутри страны первая и главная проблема – не буду оригинален, это платежный
баланс. Потому что мы оказались в дурацкой ситуации, когда мы чрезмерно зависим от
внешнего рынка и от внешнего рынка капиталов. Мы свою модернизацию, нам
существенно нужны даже не только прямые иностранные инвестиции, например деньги на
поддержу банковской системы. Американцы, вводя санкции против капиталоемких
энергетических компаний и некоторых банков, они знают, что делают, сволочи, честно
говоря. И с другой стороны – от импорта. То есть у нас и в советское-то время
производство качественной продукции в значительной мере базировалось на импорте
оборудования. В свое время для меня была потрясением книжка Барятинского про Т-72.
Там было расписано, сколько и каких импортных станков обеспечивало производство
массового, недорогого мобилизационного танка. Американские, западногерманские
расточные и так далее. Это советское время. С каким-никаким станкостроением и так
далее. И сейчас для нас ситуация такая, что в среднесрочной перспективе для нас
модернизация – это в значительной мере импорт компетенций. Причем либо мы их
импортируем вместе… Ну вот есть классический пример.
На «Синаре» производят пресловутую «Ласточку». Там начиналось с того, что на
ремонтный завод завели «Сименс», который сказал, что «идите вы в болото, мы сейчас
нашу технологию поставим и всё будем делать сами» типа. Обнаружилось, что есть две
проблемы: одна сверху – что власть требует локализации, а другая снизу – что, знаете ли,
оно не едет в наших условиях. «Синара», оно в Екатеринбурге, там, понимаешь, холодно
зимой. Туда и лед набился, туда конденсат пробил, и оно, сволочь, не работает. И
пришлось там создавать конструкторские отделы, дальше – больше, в результате поезд
практически переконструирован, в значительной мере, причем корпус производится в
Воронеже, что-то там даже продувают, электродвигатель тоже в значительной мере у нас
делается, если уже не целиком, не знаю. А одновременно мы пытаемся делать свое, это
вот там есть завод. Только получается, что мы свое вынуждены делать из импортных
компонентов, как «Суперджет». Это как в Ан-148 российской добавленной стоимости
больше, чем в «Суперджете». Вот то же самое, в синаровской «Ласточке» российской
добавленной стоимости больше, чем в нашем локомотиве.
Но в любом случае у нас модернизация очень сильно завязана на импорт – что
компетенций, что оборудования, что и того и другого вместе. А это делает наш рост очень
неустойчивым. Это проблема номер один.
Проблема номер два – социально-демографическая. То, о чем мы начали говорить,
вот эта вот тема, что мы пытаемся вести модернизацию. Почти нет примеров, когда в мире
бы был длительный устойчивый рост в ситуации, когда снижается численность трудовых
ресурсов. Это не проблема арифметики даже. Тоже вернусь к академику Еременко, гуру,
прямо скажем, вот он обратил внимание, что ряд рабочих мест в крупных экономиках
должен… есть низкостатусные места. В сельском хозяйстве, в коммуналке, в
строительстве. Которые по идее должны замещаться за счет именно прироста, за счет тех
27
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
ресурсов, которые втягиваются, за счет новых трудовых ресурсов. В Китае это люди из
деревни, которые приходят, они там проходят определенную цепочку.
В Советском Союзе мы быстро росли, пока у нас был приток людей из деревни в
города. Когда деревенский парень, причем испытывающий страшное давление – понятно,
в колхозе была жизнь далеко не сахар, а в городе, даже на низших ступеньках лестницы,
существенно лучше. Если он попадал по набору на стройку какого-нибудь Днепрогэса,
условно, завода, чего угодно, – мало того что он оказывался не в колхозе, что уже
неплохо, через некоторое время барачного жилья он уже становился рабочим,
соответственно, получал жилье уже получше, получал возможность пойти в техникум, и
лет через десять он, глядишь, или квалифицированный рабочий, а то и инженер. А то там
дополнительные всякие возможности, связанные со службой в армии, в органах и так
далее и тому подобное. Социальный лифт. Но изначально он проходил через нижние вот
эти ступеньки.
Уже в Советском Союзе возникли проблемы, связанные с тем, что, когда мы
откачали этот ресурс из села, мы начали как бы на село ногой наступать, и уже там
началась откачка низкоквалифицированных и низкомотивированных кадров, отсюда
производственный алкоголизм и так далее и тому подобное. Заодно мы очень сильно
обескровили село. А сейчас мы вынуждены вообще заниматься модернизацией,
заниматься попыткой прорыва в ситуации, когда у нас прироста трудовых ресурсов,
которые, в частности, займут эти низкостатусные места, просто нет. Сейчас мы миграцией
закрываемся. Вот, и их, в общем, толком нет. Есть некая надежда на неэффективную
занятость, но там опять-таки вопрос переселения по стране, жилья и так далее и тому
подобное.
А это первый слой неприятностей, потому что второй слой – это вопрос
мотивационный. Насколько люди мотивированы к изменениям, насколько люди
мотивированы к участию в индустриальном проекте, к движению по этой лестнице и так
далее. Потому что там уже не только не мотивированы к миграции внутри страны, пусть
даже там откроют какие-то перспективы для детей. Понятно, что жители неслучайно не
мотивированы, там есть, понятно, риск потерять жилье. Ты останешься еще в съемной
квартире, или там в ипотечный тебя закроют, туда, куда тебя заманивали, а здесь уже всетаки работа, какая ни есть, и пусть она останется. Но сильно не мотивированы к работе в
производственном секторе.
Вот мы с ОАК работали, одна из проблем там – нанять молодых на производство
«Суперджета» и ПАК ФА. Там накупили, наставили достаточно крутых, говоря
молодежным языком, этих обрабатывающих центров, роботизированных, все дела. Это не
работа в телогрейке кувалдой, отнюдь. Это работа лучше офисной, это возможность
подняться как-то внутри этого, образование получить и так далее. Всё равно молодежь
предпочитает мало получать в офисах, без перспективы роста, – это уже двухтысячные
годы, уже закрылась эта возможность сделать себе карьеру внутри компании быстро, они
уже пролетарии, – но всё равно лучше сидеть около ксерокса в каком-нибудь там филиале
чего-нибудь, чем (Просто это выглядит колоссальной личностной катастрофой) стать,
извините за выражение, рабочим. Хоть там оператором обрабатывающего центра, хоть
кого угодно. Работал, блин, белым воротничком, а стал даже не синим, а дерьмом просто,
в глазах сверстников. Уже одного этого хватит на то, чтобы нам самим себе свернуть
шею.
И третий момент – то, что мы внутренне не готовы к приоритезации, скорее.
Причем ни в каком смысле. С одной стороны, ну и самое простое, тоже работа что с ОАК,
что с железнодорожниками, что вот с наукой и технологиями показывает, что корпорации
– что формальные, что неформальные, там, научная корпорация, да? – они не готовы к
высвобождению, к снятию ярлычка приоритетного у заведомо тупиковых тем. Таким
классическим смешным примером является пример с неудачей размещения «Вертолетов
28
8 лекция из цикла «13 лекций о будущем» (Открытая лекция Дмитрия Белоусова)_18 июля
России». Там инвесторы не поняли, почему, когда государство немножко добавило денег
и всем было известно, что надо размещаться на рынке, почему они чуть ли не удесятерили
количество приоритетных для себя направлений. То есть у нас наши вот вертолеты на тот
момент готовы были заниматься всей повесткой дня мирового вертолетостроения – только
на наших ресурсах, на минуточку. Ровно как Российская академия наук. Она готова брать
деньги чуть ли не на всё мировое научное меню.
С одной стороны мы не готовы закрывать направления, с другой стороны мы, в
общем, не очень готовы к прорывам. У нас не просто истории успехов нет, у нас нет
особенно, к сожалению, внутренней готовности вот сделать свое. Понимаешь, я вот в
гараже там сделал что-то, не знаю, а я там буду в мире первым. Нет, вот давай лучше
сделаем вот как они.
Это иногда до смешного доходит, когда мы не хотим обсуждать национальную
технологическую повестку дня. «Слушай, давай сделаем общемировую». Слушай, но
общемировая – это повестка дня Японии и Америки, с их демографическими проблемами,
с их биотехом, понимаешь? Проблема продолжительности жизни, старения и так далее.
Мы не знаем, как решать транспортные проблемы северов. Почему это не является
приоритетом, а борьба со старческими болезнями, извините, является? Почему борьба с
простудой не является, ну уж извините, а вот… при всём уважении к синдрому
Альцгеймера, к больным и так далее, ничего против не имею никого, но почему это так?
«Ну вот, блин, это все-таки мировой приоритет, а чё, мы тут вот своё, понимаешь…» И
это, в общем, на всех уровнях, к сожалению.
И, кстати, об этом же говорил в свое время Салтыков. Он сейчас входит в жюри
экспертовского конкурса национальных инноваций, забыл уже, как он называется. Они
говорили, что, на самом деле, прямо вот таких инновационных решений было одно время
очень много, когда, видимо, запас был, и сейчас, в общем-то, не так уж много, чтобы люди
тут что-то принципиально новое придумывали. Да, мы это не умеем поддерживать, и мы
не умеем коммерционализировать, мы не знаем точно, что с этим делать, и так далее, но
нельзя сказать, чтобы у нас по стране бегала толпа инноваторов, которая хотела бы не
сделать копию чего-нибудь американского или европейского, концептуально копию, а вот
там чего-нибудь свое придумать.
И боюсь, что это проблема не только институтов и не только их. Что это, в общем,
легко не лечится. Это, наверное, проблема институтов, но боюсь, что не только и что это
легко не лечится. А это означает, что у нас будет с высокой вероятностью всё равно
сохраняться вот эта ситуация «разорванный низ». Что мы будем делать задачки под спрос
со стороны других игроков, с высокой вероятностью, если не удастся переломить эту
ситуацию.
Вы хотели негатива, я его вам дал.
Лошкарева. Окей, Дмитрий, спасибо вам большое за три часа уделенного вам
времени.
Белоусов. Да ради бога.
Лошкарева. Спасибо.
29