ФРАГМЕНТЫ ИЗ ПИСЕМ МАРИУСА БАУЭРА ИЗ РОССИИ
advertisement
ФРАГМЕНТЫ ИЗ ПИСЕМ МАРИУСА БАУЭРА ИЗ РОССИИ […] Берлин я уже давно проехал. Свежий утренний ветер прогнал спертый воздух спального купе, и по коридорам вагонов слоняются пассажиры и курят сигареты. Пейзаж пока никак не изменился, пасмурно, и всё выглядит мрачным и мокрым. Только странный покрой одежды немногих крестьян на полях, или телега, запряженная по-русски, напоминают, что я в России. Посреди ночи поезд остановился. […] И вот они стоят, настоящие русские, с плоскими лицами, длинными бородами, короткими, жесткими волосами, или, наоборот, с локонами, свисающими ниже плеч, кавказцы в белых овечьих бурках, высоких папахах и странных ботинках, евреи, хилые и щуплые, прячущие сгорбленные спины в длинные кафтаны и пощипывающие бороды длинными пальцами, крестьянки в высоких сапогах и коротких юбках. […] Москва, 11 мая 1896 г. Дорогой друг, […] Как я тебе, кажется, уже писал, деревья еще голые и всё выглядит по-зимнему. Еще носят зимние пальто и шубы, и это в мае! Остается надеяться, что это ненадолго, потому что в такую погоду о рисовании не может быть и речи. И все-таки я целый день на улице, и охотнее всего около или внутри Кремля. Я не знаю, с чем его и сравнить. В Константинополе нет такого великого множества церквей, хотя в общем виде города есть много сходства. Представь себе, что ты стоишь на берегу Москвы-реки (которая приблизительно такой же ширины, и так же петляет, как Сена в Париже); напротив тебя, над высокой набережной, большим кругом лежит та часть города, где находится Кремль. Она представляет собой нагромождение домов, в большинстве своем белых со светло-зелеными крышами, между ними возвышаются бесчисленные церкви, у каждой из которых множество куполов, разных цветов или полностью позолоченных. Есть такие, у которых купола чистого кобальтово-синего цвета, или зеленого, или серого, но все они увенчаны большими позолоченными крестами. В середине этого моря домов, впереди, стоит Кремль, окруженный высокой стеной из выветренного временем красного кирпича. По углам большие розовато-белые башни с высокими остроконечными крышами, а на равных расстояниях опять меньшие башни. Высоко над всем этим видны дворцы и церкви, нагроможденные друг на друга, так что один купол как бы расталкивает другие, все белого и розового цвета, над которым доминирует чистое золото, и рядом, чуть ниже, странный Собор Василия с кручеными куполами, пестро раскрашенными, и передо всем этим, глубоко внизу, вдоль подпорной стенки набережной, течет Москва-река. Если бы в Москве было столько же жителей, как в Константинополе или Каире, это был бы самый красивый город мира! Вот этого еще не хватает городу, но всё же население и движение на улице очень интересное и совсем другое, к чему привыкли в Европе. Улицы очень оживленные и кишат дрожками, замечательными двухместными экипажами, запряженными быстрыми лошадками, которые, кажется, никогда не устают. 1 Москва, 20 мая Дорогой друг, Недавно я был в опере, которая, как тебе известно, самая большая в Европе. Снаружи ничего особенного в ней нет, да и коридоры и лестницы простоватые и тесные, но зал поистине величественен. В нем пять ярусов, одинаково просторных, посредине, напротив сцены, императорская ложа, а рядом со сценой – ложи великих князей. Весь зал позолочен и обит красным атласом и бархатом, он самый красивый из всех, что я видел; ни парижская опера, ни венская, ни берлинская не производят такого сильного впечатления. Давали «Лебединое озеро», красиво составленный балет, и с хорошими декорациями. Присутствовало несколько великих князей и принцесс, а меж блестящих рядов дам в декольте и офицеров можно было видеть смуглые лица восточных князей. Там были сиамские принцы в красном бархате и в богато вышитых шапочках, и персы в мрачных черных одеждах, рядом с казачьими офицерами в ярко-красных кафтанах, на которых блестело серебро кинжалов; там были турки и афганцы; там сидел и Ли Хунчжан посреди нескольких китайцев в синих и красных шелках, и бухарский эмир с свитой, все в кафтанах из золотой парчи, с богатым, украшенным драгоценными камнями оружием и в величественных меховых шапках. На обитом бархатом парапете ложи покоились их руки со сверкающими драгоценными камнями, и с восточной важностью, неподвижно сидели они и смотрели на прыжки сотен балерин. […] Завтра будет великий день, день въезда в город. В газетах я прочитал прокламацию, изданную губернатором. В ней было сказано, что на улицах, по которым будет проходить процессия, в дома будет допускаться только та публика, которая имеет пропуска, выданные полицией. Полную ответственность за контроль несет хозяин дома. Двери, выходящие на улицу, закрываются в 12 часов ночи. Старший слуга дома должен иметь при себе ключ и находиться перед дверью. Входить и выходить могут только жильцы. Окна, через которые можно было бы попасть в дом, должны быть заколочены. На крышах никого не должно быть. Окна в мезонинах крыш будут опечатаны полицией. Напротив, окна второго этажа можно открыть, и можно стоять на балконах. Также строжайше запрещается выходить на улицу с тростью или зонтиком и держать в руках свертки. После 8 часов утра улицы будут перекрыты, и нельзя будет никуда уйти, может быть, до 3-4 часов пополудни. Промокшие насквозь, или испекшиеся на солнце, или замерзшие на ветру, и уж в любом случае полумертвые от голода и усталости, тысячи и тысячи людей застанут этот день. Остается надеяться, что погода будет хороша. Сейчас погода изменчивая, то дождь, то солнце. К тому времени, когда ты получишь это письмо, ты уже давно узнаешь из газет, каким был завтрашний день. 21 мая Всё позади! До сих пор в ушах стоит звон колоколов; до сих пор в глазах поток золота и серебра; до сих пор я вижу императора в волнах многоцветья, когда эти тысячи и тысячи людей обнажили голову и тысячи глоток кричали славу императору. Как же тебе хоть как-то рассказать, что я видел? Всё началось с потока багрянца; ряд за рядом проходили они, прекрасные кони; казаки в своих красных кафтанах и старинных шапках, на золоченых ремнях висели сабли в ножнах из 2 зеленого бархата в серебряной оправе, в руках подрагивали красные пики, серебряные вымпелы сверкали на солнце. Дефиле красного и золотого, и уже не верится, что на свете можно увидеть что-либо более прекрасное, но тут, сразу после них, появляются восточные князья, вассалы России, на замечательных лошадях. Это буйство красок и цветов, желтого и пурпурного, розового и золотого, зеленого, лилового, фиолетового, чепраки и сбруя лошадей из серебра и золота, блеск драгоценных камней, поток высоких султанов, так невообразимо красиво, что уже не кажется действительностью. Велик монарх, высылающий перед собой такую процессию восточной роскоши! За этим великолепием следовало верхом российское дворянство в вышитых золотом камзолах и треуголках с белыми перьями, затем толпа лакеев, сверкающих золотом, пажи с пучками белых и желтых страусиных перьев на голове, негры в великолепных розовых шелковых костюмах, за ними открытая золотая парадная карета, запряженная шестеркой гнедых лошадей в сверкающей сбруе, головы которых были украшены целыми букетами из белых перьев, далее камер-юнкеры в черном и золоте на богато убранных лошадях, и еще множество карет; одна за другой они проезжают мимо, в них сидят церемониймейстеры с длинными золотыми посохами и иностранные принцы; во все эти кареты впряжены лошади в великолепной сбруе, с белыми султанами из страусиных перьев, между пурпурными крышами карет сверкает золото – все это кажется процессией из сказки. А вот идут кирасиры в серебряных кирасах и в серебряных шлемах; как поток расплавленного серебра, как ручей через цветущее поле проходит процессия через людские массы; каждое движение сопровождается ослепительным солнечным блеском; и, когда эта сверкающая масса наконец прошла, появляется император, почти незаметный в лавине военных форм, едущей за ним. На великолепном белом коне едет он, несколько бледный, просто одетый, в синей военной форме с голубой перевязью и в папахе. Непосредственно за ним едут принцы и великие князья, а после них процессия из сотен генералов и офицеров, колыхание плюмажей и султанов, сверкание золота и красок, и вот вся толпа народу, это море голов, начинает кричать, махать шапками, и этот неистовый шум, и этот гул колоколов, и все это зрелище было ошеломляющим. Ликование, которое замирает по мере того, как император проезжает дальше, возобновляется с новой силой, когда проезжают императрицы; их кареты еще великолепнее и богаче, чем прежние, каждая запряжена восьмеркой белых лошадей, они тоже все с белыми перьями и сверкают золотом, затем еще и еще кареты, золото и перья, и принцессы в облаке вуали и горностая, и опять сверкание и блеск военной формы; бесконечное великолепие, море золота, которое все течет и течет по этим переполненным улицам. […] Москва, 27 мая Дорогой друг, Вчера царь был коронован. Три дня подряд по городу ездила роскошная процессия герольдов. На каждой площади и у важнейших церквей читали прокламацию, которую столпившийся народ слушал с непокрытой головой; когда герольд произносил последние слова, толпа взрывалась ликованием, и тогда начиналась толкотня и драка, ничего не было видно, кроме вытянутых рук, каждый хотел получить одну из цветных бумажек, которые разбрасывались над головами, и тогда процессия вновь с большим трудом выстраивалась; впереди шесть белых 3 лошадей, покрытых желтыми шелковыми чепраками, на которых были нашиты черные орлы, а на головах лошадей – пучки белых перьев; после них церемониймейстеры, с длинными золотыми посохами, а посредине ехали герольды в золотых парчовых маниях и в шляпах с большими перьями, на конях с великолепной сбруей; за ними ехали серебряные кирасиры, и эта красивая кавалькада ехала все дальше и дальше, и по всему городу объявлялось о коронации. Это напоминало Средние века, вообще говоря, все эти празднества имеют что-то от средневековья, и, конечно, можно сказать, что это нелепость, эти герольды, что император, который идет по улице в короне и со скипетром, уже не соответствует нашему времени, но все эти рассуждения теряют силу, когда видишь это великолепие и огромное богатство, тогда это уже не карточный король, а настоящий монарх, богоизбранный и поставленный над тысячами, и я тебя уверяю, что когда видишь, как император идет там, среди этих старых зданий Кремля, окруженный этим пышным блеском, то каким бы средневековым оно ни было, это зрелище, такое невообразимо красивое, то начинаешь проклинать наш цивилизованный век, в который даже монархи ходят в костюмах из магазинов готовой одежды. И на самом деле она средневековая, эта Россия. Когда я утром шел в Кремль, где будет продемонстрирована такая роскошь, я прошел мимо здания, где бедным раздавали хлеб и чай, и редко мне доводилось видеть более печальное и жалкое зрелище. Их были сотни, многие босиком и все в лохмотьях, и кто знает, сколько часов они там простояли, чтобы получить маленький кусок хлеба, который раздавался в честь торжества! Но давай я лучше тебе опишу, что я увидел в Кремле. Когда я подошел, ворота были закрыты для народа, который толпился перед большими дверями и вдоль высоких стен. Сотни карет с лакеями в старомодных ливреях из цветного бархата подвозили высоких гостей. Я вошел через одни из ворот вдоль рядов роскошно одетых зрителей, блестевших серебром, а на площади уже волновалось море придворных в странных костюмах. От дворца к церкви, где будет проходить коронация, и оттуда к другим соборам, и дальше, вокруг одной из частей внутренней территории Кремля, был сделан длинный помост, целая улица, которая была полностью покрыта ярко-красными коврами, и та же красная дорожка шла дальше по ступеням большой дворцовой лестницы, которая находилась прямо передо мной. И по этой красной лестнице стекала бесконечная река, пурпурная и изумрудная, фиолетовая и желтая, это спускались ряды восточных гостей, в светлых тюрбанах и золотых парчовых кафтанах с фиолетовым и оранжевым отливом, некоторые в лимонно-желтом с золотым оружием, или целиком в пурпуре и серебре, спускались китайцы в великолепных шелковых одеяниях, спадающих волнами, и турки в развевающихся бурнусах, и дамы, утопающие в перьях, с длинными шлейфами из тяжелого шелка, усыпанные сверкающими бриллиантами, о, это было великолепие, от которого у меня закружилась голова, и всё, что в этот день пришло на смену вчерашнему дню, стало еще только красивее! Куда бы я ни посмотрел, везде сверкало золото и сияли яркие цвета атласа и бархата, с крыльца стекала бесконечная река красок, некоторые дамы были в туалетах, которые я не могу описать, попытайся в своем воображении соединить самые яркие шелковые и парчовые ткани, белые перья, жемчуг, драгоценные камни, набрось это на белые плечи самых красивых женщин и попробуй получить представление об этой блистательной процессии, а посреди всего этого – сверкающие кирасы гвардейцев, золотые фалды лакеев, церемониймейстеры с золотыми посохами, короче, вся свита великого и богатого двора; и потом я оглядываюсь вокруг и вижу эти белые и розовые здания с золотыми куполами, в которых отражается разноцветье площади, вижу кресты, сверкающие на фоне голубизны неба, и слышу чириканье сотен ласточек, летающих над куполами и вокруг 4 переполненной площади, похожей на цветочную поляну, а открытые трибуны кажутся клумбами тюльпанов и гиацинтов… Но вот внезапно грохочет пушка и звенит первый удар колокола Ивана Великого, трубят фанфары. Будто ветер дует по Кремлю, так волны перекатываются по разноцветной людской массе, и вновь стекает река по красным ступеням, сначала пара сотен церемониймейстеров в черном и в золоте, с золотыми посохами, они идут попарно, потом уже другие цвета, не знаю, как их и назвать, и вдруг раздается ликование и музыка, и там, высоко, посреди шелеста туалетов, появляется императрица-мать, в облаке горностаевого меха и кружев, сверкая бриллиантами, а позади нее вереница фей, чьи длинные серебряные и парчовые шлейфы несут пажи, и, под большим золотым балдахином с развевающимися перьями, императрица медленно следует, со своей блистательной свитой, в коронационный собор. Появляется второй балдахин, еще больше предыдущего, полностью золотой с желтым, по верхней кромке его трепещет плюмаж из белых, черных и оранжевых перьев, и вновь приближается бесконечная процессия дам в пурпурном и белом, все эти цвета уже невозможно различать, и всё стекает и стекает вниз по лестнице; дворец кажется ящиком фокусника, который извергает все новые и новые чудеса, это похоже на процессию каких-то птиц, попугаев, павлинов, или как если бы опустошили все сокровищницы мира, это шествие царицы Савской или сказочной феи. Еще сильнее звучат фанфары, еще громче ликование, когда там, посреди моря красок, появляется императорская чета и великие князья и княжны, и медленно, покачиваясь, большой балдахин движется по переполненной площади, и вся процессия исчезает в темном зеве церкви, где у входа стоят священники в золотой парче с золотыми коронами, усыпанными драгоценными камнями. Наступает покой на несколько часов, и, пока в церкви идет коронация, в интерьере из чистого золота, я покидаю свое место и отправляюсь в буйство великолепных туалетов, в это столпотворение красок, по ярко-красному полу, и вот я прошел по этой парадной лестнице, вдоль рядов багряных казаков, и побывал в передней этого волшебного дворца, в зале с золотыми дверями, где серебряная гвардия неподвижно стояла вдоль стен, и когда я, обернувшись, окинул взглядом эту большую площадь, окруженную четырьмя белыми церквями с золотыми куполами, по которой разлито это шелестящее великолепие и восточная роскошь, то Кремль показался мне величественным бальным залом. Но, наконец, двери церкви вновь открываются, и вновь гремит этот великанский концерт колоколов, и, в то время как с одной стороны императрица-мать с большой свитой придворных дам медленно удаляется во дворец, и эта пышная процессия чинно поднимается по пурпурным ступеням, и это безумство красок медленно исчезает в дверях розового дворца, из других ворот собора появляется процессия императора, и тут я увидел то, что никогда не забуду. Я стоял у входа в Архангельский собор, а в нескольких метрах от меня ждали священники. Они были в мантиях из золотой парчи, в лиловых бархатных шапках, и держали в руках золотые чаши; в середине стоял патриарх, тоже в золоте и в золотой короне, сверкавшей цветными драгоценными камнями, и вот совсем близко от меня, покачиваясь, посреди облака золота и перьев, прошел большой балдахин; над золотым его парапетом подрагивали плюмажи, и, посреди толпы носильщиков, рядом с императрицей, сверкающей серебром и жемчугом, шел, нет, плелся молодой император, с бледным узким лицом, согнувшись под огромной бриллиантовой короной, прижав к груди сверкающий скипетр и державу, опустив плечи под весом горностаевой накидки, на которой висела тяжелая цепь с бриллиантами; с 5 трудом тащил он золотую парчовую мантию, поддерживаемый под руки вельможами. Это было ужасное зрелище, это был не монарх, осознающий свое величие, который царственно являет себя своему народу, это был человек, не только согбенный под тяжестью золота и драгоценных камней, но и под еще более тяжким гнетом своей немыслимых размеров империи. Беспомощно он огляделся вокруг и позволил подвести себя к священникам, и, когда патриарх случайно уронил кропило, он устало махнул скипетром, мол, хватит, и медленно проследовал дальше, – жертва своего народа и, несмотря на всю роскошь, заслуживающий сожаления. […] Москва, 1 июня Дорогой друг, Я с удовольствием написал бы тебе восторженное письмо о типичном народном гулянии, но его трагичное завершение заставляет меня ограничиться фактами. Когда я вспоминаю смешные сцены и гротескные забавы этого праздника, передо мной каждый раз встают роковые события, которые погрузили всю Москву в траур. Ты, конечно, уже читал об этом в газетах, и, хотя в официальном сообщении пока говорится о сравнительно немногих погибших и раненых, в действительности это количество очень велико, и должно быть около 3000 погибших! Полумиллиону человек должна была быть роздана приятно украшенная кружка, наполненная орехами и конфетами, а также колбаска и сайка с царским вензелем. Все это было завернуто в красивый платок, на котором был изображен Кремлевский дворец. При раздаче этих гостинцев и произошла трагедия. Давка, должно быть, была ужасная. Мужики придавливали к земле женщин и детей и топтали своими ножищами. Это была уже не давка, а убийство, и очевидцы рассказывают ужаснейшие вещи, например, слуга моего дома вынужден был спасаться, перелезая через кучу из, наверное, тридцати трупов. Пожарные целый день возили трупы на телегах, и даже ломовые телеги для переездов были задействованы для перевозки гор трупов. К счастью, я ничего этого не видел, это произошло рано утром; я видел, как ездили эти телеги, но не знал, какой ужасный груз они перевозят! Но давай я тебе расскажу и о празднике, на котором, несмотря на погибших, народ гулял с большим удовольствием. […] Были также настоящие русские вещи, например, народные скоморохи с приклеенными длинными белыми бородами и в париках, действительно очень смешные, которые проделывали разные забавные штуки. На небольших трибунах казаки исполняли свои странные песнопения, сопровождаемые ударами в бубен, женщины и мужчины плясали «Камаринскую», русский народный танец. Но самым забавным были, наверное, большие бочки с пивом, к кранам которых люди присасывались гроздьями, как мухи, а многие забирались наверх, макали свои кепки в пиво и высасывали их; земля вокруг бочек превратилась в густую кашу, в которой почти полностью вязли рыбацкие сапоги; куда ни пойти, везде можно было увидеть что-то другое, а вокруг всего этого шума, дрожа за горячим воздухом, находились гигантские переполненные трибуны. Многое из этого необъятного 6 праздника напоминало мне тысячу и одну ночь, и, если я теперь буду читать в заметках чтонибудь вроде «и празднества продолжались много дней», я всегда буду вспоминать те дни. […] Москва, 6 июня […] Мне осталось пробыть в Москве всего несколько дней, и перед отъездом в страну турок я еще раз посещаю все места, которые были мне интересны. Я прохаживаюсь по оживленным улицам, посреди толпы русских в черных кепках и красных или вышитых рубахах и высоких сапогах, женщин в ярких цветных юбках, с милыми платочками, повязанными на голове, священников в выцветших длинных рясах, с длинными волосами и бородами, элегантно одетых дам и парижских фатов, персов в развевающихся черных кафтанах и в папахах, казаков в цветных нарядах с великолепными кинжалами на ремне и саблями в фиолетовых бархатных ножнах, и нищих в грязных лохмотьях, босиком, с большими мешками на спине, бухарцев в пестрых шелковых халатах и в ярко-белых тюрбанах или в маленьких вышитых тюбетейках, и в необычных сапогах, и китайцев в синем и черном шелке, а посреди улицы проносятся тройки, дрожки и переполненные трамваи-конки. Я обхожу рынки, где бедняки и буйные мужики толкаются перед лавками и кричат, а продавцы фруктов сидят на корточках перед воротами, маленькие мальчики балансируют бутылками желтого лимонада, а на столиках разливают квас; на площадях я вижу сверкающие полки кирасиров или черкесов в красной форме. Я еще раз в полной мере наслаждаюсь церквями, которые иной раз напоминают индуистские пагоды, и их странными куполами, серыми, которые блестят, как матовое серебро, зелеными и синими, будто из бархата, и большими, пламенно золотыми; вновь протискиваюсь внутрь, в эти таинственные помещения, где свет свечей отражается в золоченых стенах и загорается искрами в бриллиантах и рубинах Богородиц, где алтари уходят ввысь, как домá, и сделаны из чистого золота, где висят серебряные венцы, и золотые солнца на шестах, и пурпурные занавески вдоль колонн, где в мрачных проходах горят золотые лампады с цветными огоньками, и священники в золоченых одеяниях бормочут перед распятием. […] Да, Москва красива; молодая весенняя зелень уже бросает тень на аллеи красивых парков, в садах цветут фруктовые деревья и каштаны, а палящее солнце превращает «третий Рим» в город Востока. 7
