13 лекций о будущем
advertisement
18 апреля 2014 года Павел Лукша, профессор практики МШУ «Сколково» Кому принадлежит будущее? Меня зовут Павел Лукша. Я работаю в Московской школе управления «Сколково», являюсь членом Экспертного совета Агентства стратегических инициатив. Также возглавляю сетевую структуру, которая называется RF Group или по-английски ReEngineering Futures, а по-русски «Реинжиниринг будущего». Это отражение работы, которую мы с коллегами ведем активно уже последние 4 года, о двух вещах: о научении людей думать о будущем и о создании с ними карт будущего, которые позволят им с этим будущим активно работать, запуская проекты, осваивая новые практики и в этом смысле завоевывая то самое будущее, которому посвящена сегодняшняя лекция. Сегодня моя задача обсудить с вами, что собой представляет это самое будущее. Сначала я уйду в теоретические построения, которые нас потом приведут к очень практическим выводам. Основная тема: «Будущее коллективных субъектов». И третья большая тема – это будущее человечества как целого и то, что можно назвать общечеловеческим проектом: есть ли таковой, если есть, то где; чем он занимается, кто в него входит, являетесь ли вы его частью, можете ли вы стать его частью и так далее. Я сегодня поставлю два видеоролика: один в начале, другой в конце. Первый ролик достаточно известный, многие из вас смотрели фильм «Кабаре» и поняли, что название моей лекции отсылает, в том числе, к этому фильму. В фильме рассказывается о трех людях: одна женщина и двое мужчин. Один из них бисексуал, другой гомосексуалист. Они сидят в кафе, обедают. Это начало 30-х, Германия. И вот в этом сельском кафе происходит такая довольно эмоциональная сцена, которую я вам сейчас покажу, когда они сидят и обсуждают поездку в Африку. (Демонстрация видеоролика). Во-первых, интересный вопрос: кому же там принадлежит будущее в момент, когда они поют эту песню, что это за будущее, можно ли было в Германии начала 30-х сомневаться, что будущее принадлежит именно им, что конкретно у них не получилось и почему должно было получиться? Для начала, я думаю, мы разберемся с тем, что же такое будущее вообще. Я приведу несколько цитат, как говорят о том, кому будущее принадлежит. «Будущее принадлежит тем, кто верит в красоту своей мечты». «Будущее принадлежит тем, кто готовится к нему сегодня». «Будущее принадлежит тем, кто видит возможности до того, как они станут очевидны большинству». Эти цитаты – намеки на то, какое будущее нас волнует. Конечно, нас волнует не вообще будущее. Нас волнует будущее живых систем, сложных систем: обществ, государств, отраслей, мира как целого. Здесь как раз вопрос: «Что же за будущее?» Это тоже, как и фильм «Кабаре», два известных произведения, посвященных путешествиям в будущее. Одно – это «Назад в будущее». Тут очень плохо видно, поэтому трудно узнать, но, я думаю, вы догадаетесь. Второе – это «Футурама», где герои все время путешествуют в капсуле времени – то вперед, то назад. Они меняют какие-то события в прошлом, сталкиваются с последствиями этих изменений в будущем. В этом смысле мы все живем во времени, в котором нам кажется, что будущее, как и прошлое, является в каком-то смысле одновариантным. И в этом смысле говорят, что невозможно предсказать будущее, потому что будущее не определено для нас, мы не знаем всей информации, будущее где-то там. Для того чтобы понять, что такое будущее, ключевой концепт в вопросе «Кому принадлежит будущее?» – это само будущее. Надо разобраться с концепцией времени. Когда у известного физика Ричарда Фейнмана спросили, что такое время, он сказал: «Время – это часы». На самом деле, если мы будем думать о том, что такое время, 1 мы действительно придем к выводу, что в физическом смысле время – есть не что иное, как часы, то есть способ измерять то самое изменение, которое происходит в физическом пространстве. Календари, часы, а позднее физика создали у нас ощущение, что время – есть объективная, данная нам в ощущении, реальность. Этому сильно поспособствовал Ньютон. А позже, когда Альберт Эйнштейн ввел представление о времени как о четвертой координате пространственно-временного континуума, он окончательно закрепил идею о том, что время – это объективная характеристика. Можно двигаться вперед-назад по времени. Отсюда, собственно, все эти идеи про машины времени, про возможность отмотать время назад. Они появились примерно после того, как начались дискуссии о том, что такое время, и можно ли по нему перемещаться. С тех пор как эта идея была выдвинута, у нас прошел ХХ век. В рамках ХХ века физика пришла к выводу, что нельзя двигаться назад – в силу того, что есть эффект «стрелы времени». Об этом очень хорошо писал теоретик теории сложности Илья Пригожин. Рекомендую книжку, которая называется «Время, хаос, квант», где он как раз и разъясняет, почему в этом мире стрела времени при, казалось бы, эйнштейновских предпосылках, тем не менее, является для нас данностью. То есть мы не можем отмотать время назад. Даже если бы мы могли, там возникают временные парадоксы, которые еще и привели к идее о множественности вселенных. Тем не менее, время течет в одном направлении, мы идем вместе с ним. И наше изменение – есть это самое время. Есть два других человека, которые говорят о другом типе времени. И это то время, которое нас будет волновать. Именно в смысле этого времени мы и будем говорить о будущем. Один из них – это известный французский философ начала ХХ века Анри Бергсон, другой – известный математик и основатель такой дисциплины, как кибернетика, Норберт Винер. Они говорят о том, что второй тип времени – это время сложных систем, собственное время. И в смысле этого времени прошлое и будущее существуют только как представления, только как что-то, что есть в нашем сознании. Что-то, что мы помним (это прошлое), и что-то, что мы фантазируем (это будущее). Здесь может быть полезным ввести такое представление о том, что если смотреть на это собственное время систем, то можно вычленить разные типы систем. Некоторые из них являются очень удобными теоретическими конструкциями, которые математики и физики используют для того, чтобы объяснять разные концепции. Вот конструкция, которая в таком комиксовом представлении называется автоматом Тьюринга. Автомат Тьюринга – это структура, которая описывает самые разные типы информационных систем. И все информационные системы, так или иначе, сводимы к автомату Тьюринга. Это вычислительные машины, по сути дела. Автомат Тьюринга характеризуется тем, что он работает дискретно, от начала к концу. У него есть вот такие станции. И он идет по программным шагам. Если вы находитесь в этой точке, то что является будущим и прошлым автомата Тьюринга? Прошлым является вот это, а будущим является вот это. То есть те шаги в программе, которые этому автомату предстоит отработать, чтобы пройти до конца программы. Второй тип систем – непрерывные системы. Если у вас камушек находится на вершине горы, должен скатиться вниз и под действием силы трения там остановиться, у него будет эта траектория. Это будут два его состояния, между которыми он прошел. Тут стационарное состояние, и тут стационарное состояние. Невозможно отличить два состояния времени. В этом смысле камешек живет отсюда и досюда. Если мы возьмем маятник... Это другой тип непрерывно действующих объектов. Идеальный маятник – тот, который без силы трения. Он у нас будет качаться вперед-назад бесконечно долго. Его время представляет собой цикл. Он все время попадает в ту же самую точку, из которой он начал свое путешествие. Третий тип объектов тем, кто занимался математикой, я думаю, знаком. Это уравнение, которое описал Эдвард Лоренц. Это начало теории сложности, когда выяснилось вдруг, что все несводимо к двум предыдущим состояниям. Один вариант –все 2 в точку попадает и в ней останавливается, а другой – бегает по кругу. Лоренц сказал, что бывает такая ситуация, когда системы попадают в ограниченное пространство и находятся в нем очень долго, никогда не попадая в прежнее состояние. Например, атмосфера Земли, если ее рассматривать целиком как сложную систему, никогда не похожа на себя прежнюю. Или наше тело обладает комбинацией таких характеристик, что оно находится все время в диапазоне: температурные режимы и разные прочие – но при этом все время разные. И в этом смысле они – сложные системы, которые, с одной стороны, колеблются внутри ограниченного времени, с другой стороны, никогда их будущее не похоже на их прошлое. Напоминаю, мы разбираемся с тем, что же такое будущее для нас. Это известная многим модель Анохина, нашего знаменитого физиолога, нейрофизиолога, работавшего в 30-е гг... Я не буду ее разбирать. Но если коротко, то смысл следующий. Внутри сложной живой системы присутствует такая специальная функция – ожидание, что там будет происходить на следующем шаге. Это сделано для того, чтобы вся эта сложная система успела развернуться туда. Это примерно как вы играете в футбол, вы бежите не туда, где вы сейчас мяч видите, а туда, куда он, по вашему представлению, должен попасть. Или охотник пускает стрелу в оленя, где он должен быть. И только это позволяет системе справляться со сложной окружающей средой. Поэтому функция ожидания будущего и подготовки к нему внутри самой системы является критически необходимой для любой системы, для ее выживания. Понятно? В любой живой системе, в любой сложной системе должна присутствовать одновременно память о прошлом, чтобы мы учились на этом, и ожидание будущего как некая траектория, куда эта система собирается попасть, потому что она сейчас начинает готовить к этому ресурсы. Вы, например, сейчас прикидываете, что вам после этой лекции надо будет перекусить, потом купить продукты для дома и так далее. Какая-то часть вашего целого все эти намерения удерживает. А еще нужно подготовить отчет для того, чтобы переслать Ивану Ивановичу, чтобы получить деньги на следующий год и, следовательно, подготовиться в горизонте года к разным другим вещам. Это все одновременно присутствует в вашем «здесь и сейчас». Одновременно с тем, что вы испытываете какие-то ощущения в теле, вы слушаете меня и так далее. Ваше прошлое, будущее и настоящее одновременно присутствуют в вас. Есть разные учителя духовных практик, которые говорят, что надо сосредотачиваться на «здесь и сейчас». Это все правильно, надо сосредотачиваться на «здесь и сейчас», понимая, где мы здесь и сейчас находимся. Но одновременно с этим надо понимать, что в «здесь и сейчас» присутствует наше прошлое и наше будущее как неизбежные части нашего целого. Если говорить про будущее и про то, как его живые системы в себе удерживают... Кто-нибудь из вас рефлексировал, как вы водите машину или велосипед? И понимаете, что вы сможете проскочить, например, в эту открывшуюся зону между двумя машинами или сможете проехать между двумя людьми, если на велосипеде, и ни с кем не столкнуться. Вы знаете, как вы это делаете? Как? Реплика. Просто делаем. Реплика. Помолясь. Слушатель 1. Есть версия. Павел Лукша. Давайте. Слушатель 1. Я оцениваю динамику своего движения. Я оцениваю динамику изменения ситуации. И, соответственно, прогнозирую, где и как это сойдется. Если я это делаю правильно, то происходит запланированное мной будущее. Павел Лукша. Точно. Слушатель 1. Я проскакиваю. А если я где-то «накосячил», то для меня это неожиданность. 3 Павел Лукша. Но этот прогноз у вас... Вы же не вычисляете. Вы же на самом деле его скорее ощущаете и видите, да? Я сначала это заметил, когда водил велосипед. Потом обсуждал с людьми, у них похожий алгоритм. Это выглядит примерно так. Мы как будто бы проецируем себя вперед с теми размерами, габаритами, которые есть, в том месте, в котором мы хотим оказаться. И проецируем еще окружающую ситуацию. И мы смотрим: мы там не столкнемся? Этот прогноз – как мультик, который перед нами непрерывно разворачивается. Ровно этот алгоритм сделали ребята, которые ездят на велосипеде по улицам Кельна. Чтобы велосипедист не попадал в аварии, они надевают на голову шлем с лазерной указкой и проецируют изображение этого велосипеда, где он будет через секунду вперед. И водители могут видеть, что там сейчас появится велосипед, и тем самым среагировать на этот будущий велосипед. Для меня это очень хорошая метафора про то, что, когда мы переходим из пространства сложных механических или живых систем в коллективное социальное действие, мы обозначаем, что мы что-то хотим там в будущем или я хочу персонально. Но когда мы хотим вместе, то, чем больше нас, тем выше вероятность, что это случится. Потому что ресурсы можно объединить и, тем самым, контролировать переменные окружающей среды. А если все общество согласилось, то можно контролировать очень много переменных. В будущем коллективных субъектов эта договоренность о будущем и коллективный образ будущего играют очень важную роль как способ это будущее осваивать, потому что будущее в этом смысле есть сумма намерений, направленных на это самое будущее. И чтобы понять, кому принадлежит будущее (скорее всего, оно принадлежит субъектам разного масштаба) надо разобраться, что такое этот самый коллективный субъект. Коллективные субъекты для нас привычны. Мы постоянно в них находимся, с самого рождения и до смерти. Коллективный субъект, в котором мы рождаемся, – это семья. Потом мы ходим в коллективные субъекты: детский сад, школу и так далее. Любые организации есть разновидности этих самых коллективных субъектов, временно собирающихся, а потом разбирающихся. Есть ли настолько проработанная субъектность, что они осознают себя как целое, – открытый вопрос. Для некоторых из этих субъектов, несомненно, есть, причем с давних времен. Вот, например, воинские формирования. У них такая особенность, что они должны существовать и действовать как единое целое. Иначе, если они не действуют как единое целое, их просто уничтожают. Поэтому какая-нибудь македонская фаланга представляла собой очень качественно отработанную структуру, где каждый из воинов, несомненно, мог действовать отдельно от другого, но, тем не менее, они действовали так, как будто они представляют собой единый организм. Коллективные субъекты проявляются, например, в форме организаций, как я уже сказал. Допустим, мы говорим, что компания Google теперь читает наши данные, или компания Sony выпустила новую приставку. То есть, как будто бы это не отдельные люди делают, не команды, а это делает некоторый такой монстр, многоголовый, многоногий, действующий как единое целое, куда-то направляющий свою волю. Тем не менее, есть такая интересная вещь, что, когда обсуждают, есть ли этот коллективный субъект, почему-то выходит идея, что его на самом деле нет. Видимо, потому что ее обсуждают как раз люди из англосаксонской традиции. А у них как-то принято считать, что если это не личность, не человек, то там ничего и нет. Так исторически сложилось. Вот, посмотрите на эту кружку. Видите? Вроде похоже, что там сова на кружке, а на самом деле просто так пятна сложились. Они говорят примерно вот так и про корпорации. Если мы ее разберем, мы не обнаружим ничего иного, как отдельно действующих людей, договоренности между ними через контракты. Поэтому не надо нас 4 тут вводить в заблуждение. Никаких коллективных субъектов и не бывает. Бывают только отдельно действующие люди. Хочу вас расстроить, коллеги. По этому же основанию вас тоже нет. Если мы возьмем отдельного человека, каждого из нас, сидящего здесь, то мы выясним, что мы есть не что иное, как набор клеток. Причем не только, как традиционно нас учили, принадлежащих нашему организму (мышечных, нейронов и так далее), но 90% нашего тела, вернее, по геному 90% нашего тела составляют бактерии, которые с нами совместно живут в организме. Это отдельные организмы, существующие в нас, живущие колониями и на самом деле непрерывно договаривающиеся с нашим телом через химические обмены. И вот Scientific American, который 1,5 год назад выпустил журнал про это, задают вопрос: «Кто вообще контролирует процесс?». Если нарисовать человека, это будет такой облачный человек, состоящий из этих бактерий. Это будут бактерии. Это будет не то, что мы привыкли считать собой. И они на нас влияют, точно так же, как и мы на них. В этом смысле мы есть не что иное, как фикция договаривающихся между собой колоний и клеток. В том же смысле, в котором не существует коллективных субъектов. Поэтому я предполагаю, что коллективные субъекты все-таки существуют, и мы постоянно являемся их частями. Кто-то включен в них и носит их на себе, а кто-то надевает их на себя и снимает с себя. Соответственно, нам знакомы такие характеристики коллективных субъектов, как, например, коллективное бессознательное, которое больше всего, конечно, прошито в культуре, в символах, в тех снах, которые к нам приходят. Даже в тех телесных знаках, которые мы посылаем друг другу. Мы их считываем и не понимаем. Но мы точно понимаем, что этот человек, например, тут стоит явно не с добрыми намерениями. Все это мы читаем. И это есть базовые протоколы, которые нас связывают вместе. А поверх них существует коллективное сознание, которое периодически проявляется. Например, когда мы собираемся как группа. И те из присутствующих, кто работает с группами и добивается того, что группа вдруг начинает работать как единое целое и выдавать какой-то продуктивный результат, работают с пробуждением этого коллективного сознания, которое вдруг начинает себя демонстрировать. А потом, как мы знаем, распадается, рассасывается, исчезает. Когда мы просыпаемся, нам надо восстановить понимание «где я, с кем я, что я здесь делаю, сколько я вчера выпил, и когда мне нужно идти на работу, сколько сейчас времени...». Примерно так же коллективный субъект периодически должен себя вспоминать. Например, когда он пишет стратегии, инструкции и разные другие нормативные документы, которые позволяют людям включиться в культуру, включиться в процесс коллективной деятельности и его осуществлять. Форсайты, в которых некоторые из вас участвовали, – это разновидность такого рода коллективного сознания, которое работает на то самое коллективное действие. Если говорить, как вообще собираются эти коллективные субъекты наиболее продуктивно, никто не знает об этом больше, чем военные, потому что они сборкой коллективных субъектов занимаются много тысячелетий. Вспомним, что делает воинский отряд единым: форма, общие цвета, естественно, общий язык, общая история, которую они прошли вместе. Форма, музыка, под которую они идут, или барабанный бой. Ритм. Ритм – это очень важная история, которая объединяет людей, настраивает их друг на друга. Почему в военном деле так важна маршировка? Потому что коллективные субъекты, которыми являются воинские единицы, должны синхронизироваться друг с другом и действовать как единое целое. А для этого их нужно на телесном уровне синхронизировать. И поэтому военные так настойчиво и много маршируют под музыку. А дальше, когда синхронизировались, можно давать им раздельные команды, и они уже будут их выполнять как единое целое. Теперь вопрос: как индивиды соотносятся с коллективными субъектами? Известный антрополог Леви-Стросс описывает, что в древнем племени не было отдельной 5 личности. Личность – это явление уже ближе к нашему времени. А там, в племенах, была часть целого, которое представляло собой племя. Каждый из людей мыслил себя как рука, нога этого племени, другая часть тела. И в этом смысле не сильно переживал, если ему нужно было умереть ради племени. Он понимал, что он опять в каком-то виде в этом племени переродится. В этом смысле люди как части этого коллективного субъекта находились в нем непрерывно. Но с тех пор прошло много времени. И люди постепенно стали отслаиваться от коллективных субъектов, в которых они находились. И сейчас мы распределяем наше время на коллективных субъектов по часам. Мы говорим, что со стольки до стольки я в семье, со стольки до стольки я на работе, в организации, со стольки-то я хожу в свой гольф-клуб. О чем это говорит? Это говорит о количестве ресурса, внимания, усилий и всего остального, что я вкладываю в то, чтобы этот коллективный субъект существовал на мне в течение этого времени. А когда я себя из него вынимаю, он продолжает без меня существовать, где-то. И на мне – фоново. Конечно, эти коллективные субъекты существуют в великом множестве и разнообразии. И многие из них как-то друг с другом соотносятся. Нам всем хорошо знакома эта реальность. В ней нет ничего такого, к чему мы не привыкли. Просто нужно понять, что мы все время существуем в коллективных субъектах, и коллективные субъекты через нас существуют в мире. И в этом «лесу» есть государство, общественные институты, социальные движения, семьи, роды, бизнесы, бизнес-ассоциации и так далее. Все это – разновидности коллективных субъектов, каждый из которых является живой системой, проектирующей свое будущее и удерживающей свои намерения. И им в этой коллективной экосистеме нужно сосуществовать, не поубивать друг друга, потому что каждая из этих систем способна и на контрпродуктивные отношения, а не только на продуктивные. А когда мы говорим о контрпродуктивных отношениях, таких отношений бывает довольно много. Например, коррупция в системе охраны общественной безопасности. Или когда, допустим, врачебная система начинает работать не на то, чтобы охранять здоровье граждан, а на то, чтобы поддерживать саму себя, свой институт, защищать себя. В том числе они начинают порождать болезни. Часть из них изобретается врачами для того, чтобы оправдать свое существование. К первой части относится, например, такое заболевание как синегнойная палочка, которая является очень большой проблемой именно в госпиталях, где люди, у которых случаются ожоги, от нее и гибнут. А второй тип заболеваний – это, например, синдром рассеянного внимания, который на самом деле создан для того, чтобы прокормить огромную фармацевтическую отрасль, и предписывает бедным деткам эти вещества. Они чем-то помогают, но вопрос в том, что болезнь состоит не в этом. Вот эти контрпродуктивные отношения начинают работать против системы. И эти коллективные субъекты оказываются не просто в экосистеме. Они оказываются в своего рода вложенных отношениях друг с другом. Подобно тому, как часть тела мы можем проследить до того, что у нас есть отдельная клетка, клетка есть часть органа, орган есть часть большой системы нескольких органов, а это составляет собой человеческое тело. Примерно так же у нас, например, семья – часть сообщества, проживающего на данной территории, а сообщество, проживающее на данной территории, составляет собой страну, а страна составляет собой часть человечества. И каждый раз, обсуждая будущее каждой из этих систем, мы должны задавать себе вопрос: является ли оно продуктивным или контрпродуктивным по отношению к надсистеме? Потому что у нас случаются вот эти самые дисфункции институтов. Это то, про что я уже рассказал. Я тут намекаю на то, что, может быть, некоторые из вас, кто не знаком с этими авторами, после лекции посмотрят на них. Вот очень интересный автор – Иван Иллич. Несмотря на свое русское имя, он по происхождению американо-португалец. 6 Католический священник, работавший в Латинской Америке и с трудными детьми – в Северной Америке. Он написал несколько книжек. Одна из них рассказывает о том, почему школы не выполняют своей функции. Она называется, можно так назвать, «Расшколивание общества». Реплика. «Освобождение от школ». Лукша. Точно. «Освобождение от школ». А вторая называется «Медицинская Немезида». Это про медиков. Он показывает, как, в общем-то, ради хороших предпосылок что-то задумав, через некоторое время общественные институты начинают выдавать очень контрпродуктивный результат. И в этом и состоит та самая штука, которую обозначают кризисом, когда говорят: «Образование зашло в кризис». Образование зашло в кризис в том смысле, и только в том смысле, что оно становится контрпродуктивным для целей общественной системы. И тот же самый вопрос, коллеги, можно обратить к тому вопросу, как мы с вами, действуя в своих организациях (в общественных организациях, в странах, в семьях), работаем на нашу самую большую верхнеуровневую надсистему, в которую, так или иначе, упаковываются все наши действия. То есть, как мы все работаем на человечество. Выясняется, что на самом деле чудовищно сложно думать про работу на человечество. И нужно ли вообще? До какого-то момента времени и не нужно было, потому что человечество как целое, не сталкивалось с пределами роста. Пределы роста – это когда мы вдруг выясняем, что мы как целое так распространились на планете, что начинаем создавать заметные эффекты нашего существования в окружающем мире, которые начинают уже влиять на наше собственное будущее. Мы стали способны уничтожить себя разными способами. В частности, один из этих способов был придуман в середине ХХ века. Это атомная бомба, которых понаделали в великом количестве. Другой способ просто возник как результат развития индустриальной цивилизации. Экологический кризис. Многие слышали про великое пластиковое пятно в Тихом океане. Оказывается, сейчас уже возникло второе пластиковое пятно поверх того. В Тихом океане плавает огромное количество, сотни миллионов тонн пластикового мусора, который собирается со всей акватории Тихого океана. Там такая воронка, затягивающая в себя все. Вода потом уходит вниз, а мусор остается на поверхности. Растет, растет, растет. Вот такая же воронка есть в Индийском океане. И там сейчас начало собираться второе такое великое пластиковое пятно. Это проблема, может быть, более опасная, чем история с Фукусимой, например. Пластиковые пятна закрывают огромную часть акватории мирового океана там, где воспроизводится планктон. А планктон – во-первых, является легкими планеты. Именно он в первую очередь, а не леса. А во-вторых, он является базовым питанием для всего, что живет в океане. Он – основа пищевой цепи. И поэтому если планктон не воспроизводится, то у нас в океане вдруг неожиданно нет ни китов, ни рыбы, ничего остального, потому что все закрыл пластик. И пока нет способа с этим справиться. Ни один коллективный субъект под названием «страна» не может договориться с другим, потому что, типа, это не наша ответственность. А себя мы не хотим ущемлять ради целого. И с великим пластиковым пятном в Тихом океане не могут справиться ровно поэтому. Китай же не хочет ограничивать свой экономический рост ради того, чтобы экология где-то в Тихом океане улучшалась. Поэтому, на мой взгляд, нужны процессы, помогающие договариваться на том системном уровне, как минимум, на котором существует проблема. И колонизация будущего, присвоение будущего производится не нами индивидуально, а коллективными субъектами, которые через нас вырабатывают этот самый образ будущего и которые потом с помощью нас начинают его воплощать. 7 Если вообще, из общетеоретических соображений посмотреть, что же нужно человечеству, как любому субъекту, то человечеству, в первую очередь, нужно оформить самого себя. Я сейчас поясню, что это означает с точки зрения проектов, которые реально реализуются. Дальше мы с вами можем понять, кто сейчас берется за эти проекты, а кто нет. Первое, надо оформиться. Второе, надо разобраться со своими проблемами. Человечество сейчас начинает вдруг себя оформлять как целое, понимать угрозы своему существованию и управлять своим развитием, то есть своей трансформацией в некоторые новые качества. Спрашивается: на ком этот проект (человечество) сейчас размещен? Есть предположение, что как минимум три типа организаций его держат. Первый – это религии, которые обладают тем самым свойством наднациональности. Это самые большие, самые длинные объединения во всей истории человечества. Ни одна страна не сумела продержаться так долго, как мировые религии. Их роль в трансформации несопоставима ни с чем, что делает кто-либо другой. Вторые два типа структур возникли уже в ХХ веке. Один – это международные управляющие структуры бюрократического характера. Квазимеждународное правительство. Типа Организации Объединенных Наций. И структуры, которые занимаются конкретными мировыми проблемами, например, экологией. Типа «Гринпис». Я полагаю, что в этой карте не хватает игроков. Я полагаю, что они там будут появляться. И те, кто на самом деле хранит этот проект как целостное, еще пока не возникли. Поэтому я здесь ставлю знак вопроса. Исходя из этого списка целей, мы с вами можем сказать, что же могло бы входить в общечеловеческий проект. Первое и главное. Вообще-то говоря, для человечества все равно, как проведены границы, и есть ли они вообще. С позиции человечества, самое главное, чтобы мы как целое существовали. В этом смысле мир во всем мире – это первый и главнейший элемент общечеловеческого проекта, потому что если война может довести все до динамики самоуничтожения или такого разделения, что человечество как целое не возникает, тогда это явно не часть общечеловеческого проекта. Поэтому пацифизм, дорогие коллеги, является первой предпосылкой общечеловеческих проектов. Вторая предпосылка очень смешная. Ближе всего она, конечно, к той программе, которую реализовывали большевики в начале ХХ века. Уравнение. Но не уравнение на самом деле, потому что уравнение как принудительная операция оказалось неэффективным, а именно инклюзивность, то есть возможность включить всех, кто готов включаться. Это очень сложно, потому что мир любит делиться, например, на богатых и бедных. В России это не такая сильная проблема. А в странах, где капитализм устойчиво существовал 200-300 лет, это серьезная проблема, потому что они между собой не разговаривают вообще. И друг друга они активно презирают, ненавидят. И классовая борьба ни разу не исчезла. Она есть. Она просто приобретает другие формы, но она остается. Второе. Расовые и этнические различия. Тоже очень серьезная проблема. Еще в середине ХХ века, например, в Европе были зоопарки, в которых в вольерах показывали черных девочек и кормили их бананами. И это считалось в порядке вещей. Уже после Второй мировой войны. Вы не поверите, но в этой же логике инклюзивности и способности удерживать продуктивное разнообразие очень важен проект под названием «феминизм». Напоминаю, прогрессивные большевики одними из первых разрешили женщинам работать, голосовать и все остальное. Швейцария ввела такое право позднее, чем Советская Россия. Я считаю, что если бы революция большевиков произошла в конце ХХ века, то у нас бы было самое прогрессивное законодательство в отношении геев и лесбиянок. Ровно по той же логике, по какой они ввели тогда это. 8 Инклюзивность, то есть возможность включать те группы, которые раньше были как бы социальными отбросами, но на самом деле очень продуктивны и могут обществу как целому давать вклад. Баланс верований. То есть я могу верить, но так, чтобы не разрушать других. Баланс языков и так далее. Третий элемент касается изменения отношений с природой. По большому счету, с природой мы обращались в течение этих 300 лет (вернее, наши предки) чудовищно безобразно. В конце ХХ века поняли, что надо что-то менять, но все больше похоже на лозунги. Типа, давайте все наши операции присыпем сверху зеленым порошком и сделаем вид, что они зеленые. Но у следующих поколений уже есть понимание, что это, конечно, не пройдет. Модели здесь все очевидны. Не буду их долго превозносить. Смысл в том, что нам нужна реальная экологизация, потому что иначе мы разрушим среду обитания, а другой у нас нет. И четвертое. Очень важный вопрос. Технологическая и культурная эволюции стали для нас инструментом... Скажем так, можно к ним относиться как к чему-то, что дано нам в ощущении. Кто-то это делает, и оно само все складывается. А можно, как в ХХ веке показала практика, запускать большие общечеловеческие проекты, каковым являлся космический проект или проект освоения ядерной энергетики, и так далее. Вот эти проекты состоялись. Сейчас, мне кажется, примерно в той же логике еще несколько проектов, может быть, не в общечеловеческом смысле, но явно в надстрановом, разворачиваются. Например, в области компьютерной индустрии, в области нейротехнологий, в области генетики. Это технологическая эволюция, направленная на решение общечеловеческих проблем. Чего нам не хватает? Нам не хватает направленной культурной эволюции. Она отсутствует сейчас по факту. В том смысле, в котором идет технологическая эволюция, ее практически нет. Максимум на это работают, например, Соединенные Штаты, разрабатывающие определенные культурные коды и целевым образом их имплантирующие через систему, в том числе масс-медиа. Есть совершенно замечательная книжка. Я, к сожалению, забыл ее название. Она рассказывает о том, как был создан специальный медийный проект по продвижению идей американской демократии. После Второй мировой войны его создала небольшая группа людей. Одним из лидеров была антрополог Маргарет Мид. Они как раз изучали, каким образом нацистская Германия неожиданно оказалась способна мобилизовывать «коллективного субъекта» и поднимать массу людей на какое-то совместное действие. На основе исследований они создали культурный код, который позволил также мобилизовывать людей на развитие демократии. Но практически никто больше таким не занимается. Японцы, кстати, экспериментируют. Но в целом это происходит в рамках работы на национальные задачи, как работа на транснациональные задачи – практически нет. Общечеловеческий проект пришел первый раз в начале ХХ века. И первым таким заходом была попытка его оформить в виде Лиги наций, Международной организации труда, общего языка, на котором смогут все говорить. Проект «эсперанто» вдохновлялся именно этим. Но очень многие оказались не готовы. Второй заход у нас был после Второй мировой войны. И этот заход продолжался 40 лет. Это две версии того, куда могло бы развиваться человечество. Одну из них возглавили США. Это был такой проект капиталистического, либерального, свободного, демократического общества. А вторую возглавил Советский Союз. И здесь были ценности: социальная защищенность, равенство и так далее. И в борьбе этих двух проектов и происходила главная напряженность большей части ХХ века. Кстати сказать, именно благодаря этим двум проектам возникло много прекрасных вещей, таких как интернет, который является в каком-то смысле прямым следствием 9 холодной войны и страха, что сейчас эти ракеты, которые на спине у медведя, полетят на этого орла. И космос, кстати, тоже не состоялся бы, если бы не было противодействия, потому что каждый из лагерей стремился продемонстрировать другому свое технологическое превосходство. С распадом Советского Союза произошла очень интересная вещь. Альтернативных держателей проекта человечества в какой-то момент вроде бы и не оказалось больше. Вот тогда, мы помним, Фрэнсис Фукуяма написал «Конец истории». Она про то, что раз Советский Союз закончился, значит, у нас нет больше никаких альтернатив либерализму и так далее. И примерно 15 лет, даже больше, люди так и думали. Но когда случился кризис 2008-го года, стало ясно, что что-то не так. Мы сейчас живем в удивительнейшем времени, когда ни одна из структур, ни одно из государств, ни одна из религий и других больших коллективных субъектов не может окончательно и тотально претендовать на общечеловеческий проект, не является его носителем и держателем. И в этом смысле будущее для нас открыто. И будущее принадлежит нам – тем, кто его в этой ситуации начинает проектировать и воплощать. Если мы допускаем в этом процессе возможность открытого диалога и свободного собирания коллективных субъектов, работающих на задачи общечеловеческого проекта. Есть шаги, которые явно будут проявляться и которые будут стоять перед человечеством как единым целым. Я обозначу как минимум два из них. Они нам очень важны. Первое – это та самая управляемая эволюция. Мы выходим в зону, где технологии начинают работать с нами самими. Нам не кажется уже ничем особенным, что мы принимаем лекарства для поправки здоровья. Через некоторое время нам не будет казаться, что мы немножко поправляем свой геном ровно для тех же целей. Через некоторое время нам станут привычны люди, которые ходят с кибернетическими протезами ровно для тех же целей. Или люди, которые будут себе для рабочих задач расширять функции памяти, мышления и всего остального. Мы постепенно начнем привыкать к идее, что отдельный человек не ограничивается теми границами, в которых его родила мать-природа. Мы уже оказались в этом процессе. Мы, вообще-то, уже глубоко в нем. Нас таких выпусти сейчас в первобытный лес – мы тут же погибнем, потому что привыкли работать со всей этой технической средой, которая нас окружает. Зато в ней мы суперэффективны. А если оттуда, из первобытного леса, вынуть человека и поместить сюда, он будет колоссально неэффективным. Он не сможет здесь ничего сделать. И в этом смысле мы уже очень сильно отличаемся от того человечества, которое обитало в первобытном лесу. Мы уже на пути к постчеловчеству. И этот процесс будет все больше ускоряться. И второй очень важный вопрос. Когда мы выходим в эту зону, мы можем ставить вопрос: почему это человечество – только люди? Есть и другие разумные виды (например, дельфины, собаки, лошади, обезьяны), которые находятся на пути эволюции. И когда, например, биологи начинают с ними работать, допустим, обучая их символьной системе, выясняется, что они очень мотивированы включиться в это все. Им нравится. Они хотят туда пойти. Они хотят развиваться. И мы сейчас, как ни странно, впервые можем ставить серьезно вопрос о том, что можем банально дать им инструменты для этого развития. А дальше они сами решат, какую культуру, цивилизацию они захотят строить. Это будет их вопрос. Мы можем дать им речезвуковой аппарат, например, возможность общаться, в том числе с людьми и так далее. Мы выходим в ту зону технологий, где это становится вопросом 5-10 лет. Уже сейчас идут активные эксперименты в этой области. Даже наши коллеги в Политехническом музее собираются запустить такое мероприятие в следующем году, в 10 таком ограниченном формате. А в течение 10 лет, я думаю, будет прорыв. Уже есть попытки расшифровать язык дельфинов. Даже первые слова расшифровали. Вы представляете, какая колоссальная возможность. Вдруг выясняется, что мы не одни во вселенной. И те, кто рядом с нами, и есть наши соратники. И как мы можем друг друга обогатить. Сейчас вот это оформление человечества как целого и возможность каждого из нас поучаствовать в проекте под названием «будущее человечества» дает нам колоссальные возможности. И для того, чтобы в нем участвовать, не нужно быть очень большим. Не нужно пытаться строить города на Луне. Как я говорил где-то в середине лекции, то, как мы включаемся в субъект, определяется распределением нашего времени, наших усилий и нашего внимания. Поэтому если мы начинаем уделять внимание вопросам, работающим на человечество как целое, то мы уже часть этого общечеловеческого проекта. Спасибо. Андрей Стебенков. Павел, есть вопрос. Что же является главным признаком и фактором формирования субъекта? Субъектность – это что? В чем она проявляется, откуда появляется? Что делает кучку каких-то индивидов субъектом? Второй. Что из индивидуальных субъектов, из множества людей, делает как раз коллективного? Где та граница, где Павел Лукша говорит, что это не коллективный субъект, а просто толпа, а вот это коллективный субъект (команда, например)? Вот два таких взаимосвязанных вопроса: субъект вообще и коллективный субъект. Павел Лукша. Я не претендую на окончательную экспертность... Андрей Стебенков. Свой личный взгляд. Павел Лукша. Мне кажется, что эта история прописана. Она уже более менее ясна. В ней есть несколько вещей. Первое – есть способ коммуникации, то, что связывает. Например, некий специфичный язык, который позволяет этой группе эффективно друг друга понимать. Второе – это специализация. Группа не представляет собой аморфность. Она начинает из себя выделять специальные подфункции – или которые на себя берут индивиды, или в которые они начинают объединяться, в эту подгруппу и так далее. И третье, что очень важно – это общая цель. В какой-то момент революция вполне может породить на какое-то время из толпы коллективного субъекта. Когда он решит задачу, он разберется потом. Все будут говорить: «Я там делал что-то такое, сам не понял, что». Что касается вопроса, что субъекта делает субъектом. Субъекта субъектом делает согласованность его частей в процессе действия. Именно наличие некоторой внутренней согласованности. Конечно, надо выходить к новому словарю, потому слово «субъект» мы заимствуем из предыдущего разделения субъектно-объектных отношений. Вот у субъекта есть возможность действовать, а объект – это то, с чем взаимодействует et cetera. Но в каком-то смысле эта интенция и возможность ее реализовать, наверное, характеризуют субъекта как некоторую целостную систему. Андрей Стебенков. В этом смысле «субъектность» и «интернациональность» – близкие понятия? Павел Лукша. Близкие, да. На этом уровне начинается некоторый целенаправленный процесс, который нельзя атрибутировать просто взаимодействием людей или субъектов более низкого уровня. Когда он вдруг начинает действовать как целое, в этот момент можно говорить о субъектности. Слушатель 1. Я хотел уточнить. Есть несколько очень простых понятий. Я бы предложил так. Субъект – это та система, у которой есть восприятие целостности и поведение. В этом смысле толпа является, что называется, мгновенным субъектом. Достаточно вспомнить теорию Узенера о мгновенных богах. Для развития человечества, очень простенького, ощущение божественного возникало в тот момент, когда была угроза. 11 Тогда было понятно, что есть что-то сильное. Как только это исчезало, исчезало и ощущение, что есть что-то над нами. Та же самая ситуация с толпой. Толпа – отчетливый и мгновенный коллективный субъект, потому что у нее есть собственное восприятие (в частности, опасности) и общее поведение. И общие цели. Слушатель 2. У меня такой вопрос. К вопросу ограничения народонаселения, говоря о будущем. Если говорить утрированно, иногда выскакивает такая мысль, чтобы остался золотой миллиард и миллиард обслуживающего населения. Как вы к этому относитесь, к этой идее? Павел Лукша. А у кого проскакивает такая мысль? Слушатель 2. Комитет 300. Павел Лукша. Я понял. Смотрите, коллеги. Вопрос в том, что технологически мы имеем возможность двинуться в сторону такого баланса общественных отношений, который позволит прокормить необходимое количество населения. По крайней мере, 7 млрд., 8 млрд., 10 млрд. можно прокормить при определенных условиях. Парадокс заключается в другом. Некоторые люди говорят: давайте вернемся к более естественному образу жизни и так далее. Интересная штука, что мы попали в ту зону действия, где у нас уже нет возможности вернуться к естественному образу жизни. Если мы бы взяли и все пошли обратно в леса, посадили бы себе огородики на опушке леса, жили бы в избушке и так далее, для этого пришлось бы погибнуть примерно 19 из 20 людей. То есть, планета Земля может прокормить около 300-400 млн. человек. В том режиме, в котором производили пищу и прочие ресурсы в ранней аграрной цивилизации. А все остальное – есть наши способы промышленной организации производства, распределения пищи и других ресурсов, обеспечивающие наше коллективное выживание. И невозможно было бы обеспечить выживание такого количества людей уже сейчас. Поэтому мы находимся в положении, как я иногда это метафорически описываю, велосипедиста, который едет с горы с ускоряющейся скоростью. Каждый его следующий метр или 10 метров приводят его ко все более высокой скорости и неустойчивому положению. Выпустить, бросить руль нельзя, потому что упадешь, больно будет. Поэтому нужно катиться до тех пор, пока управляемо не скатишься на какое-то плато. И тут надо глядеть вперед. Слушатель 2. А где это плато? Реплика. На Марсе. Павел Лукша. «На Марсе», – говорят нам коллеги. Я думаю, что частично да. Но вопрос как раз не в том. На самом деле, с демографией не такая большая проблема. Там есть история про то, что демографически практически все страны выходят в зону урбанизации, в связи с чем они постепенно начинают выходить на плато. Уже практически нет стран, которые активно расширяются. Реплика. Еще есть. Павел Лукша. Но, грубо говоря, уже больше половины человечества находится в такой зоне. Слушатель 3. У меня такой вопрос. Если более низкоуровневые объекты, субъекты объединяются во что-то более высокоуровневое, например, страны объединяются в общечеловеческий проект, то каждая из них там займет, наверное, какоето место. Кому-то придется подвинуться, своими интересами ради этого общего проекта пожертвовать. Наверное, там должна быть какая-то конкурентная борьба. Павел Лукша. Или кооперация. Слушатель 3. Или кооперация. Но все равно кто-нибудь окажется хитрее. Павел Лукша. Это вы сейчас свою модель реальности мира рассказываете. А может быть, мир и не такой. 12 Слушатель 3. Вот мне хотелось бы вашу послушать. Что делать в такой хитрой кооперации, когда или твоя страна, или ты как человек займешь не то место, которое хотелось бы? Павел Лукша. Когда вы делаете проекты, вы любите людей, которые пытаются схитрить, обмануть вас? Слушатель 3. Нет. Павел Лукша. И я так думаю. Стараетесь не включать их в проект, да? Людей, которые неадекватно себя ведут, вы тоже стараетесь не включать. Допустим, у вас еще такая ситуация, что вам нельзя их исключить совсем. Они все равно рядом. Поэтому вы им так мягко начинаете готовить: коллеги, давайте не будем воевать, давайте будем дружить, давайте будем обмениваться, давайте будем учиться. Так мягонько их подтягиваете. Я имею в виду, если вы лидер проекта. Да? Вот у вас есть 200 человек в деревне, например, и вам всех надо включить. В этой модели, конечно, можно кого-то выгнать за околицу... Слушатель 3. Если вы лидер проекта. Но у нас же, получается, нет лидера. Или кто у нас лидер? Павел Лукша. Есть те, кто претендует на лидерство. Есть те, кто вообще провалил это лидерство. Претендующие на лидерство, конечно, стараются так себя вести. Это не всем нравится, не все согласны с этим. Они говорят: «А с чего ты решил, что ты лидер? Может, ты совсем не лидер. Ты посмотри, как ты себя ведешь». – «Хорошо. Я не лидер. Тогда ты проявляй качества лидера». Это открытая площадка. Общечеловеческий проект. И не только страны в нем участвуют. Разные типы субъектов. И социальные движения в чем-то более важны. Например, бизнесы и бизнес-ассоциации. Вот эти типы субъектов в чем-то более важны, чем нации, которые в какой-то момент собрались, и многие из них – довольно искусственные коллективы. Слушатель 4. У меня два коротких вопроса. Первый. Скажите, пожалуйста, считаете ли вы, что осознанность является тем качеством, которое позволит выйти в общечеловеческий проект? Павел Лукша. Считаю. Слушатель 4. И тогда второй вопрос, более технический. Является ли Интернет инструментом осознанности, повышения осознанности? Если не является, на какие инструменты вы бы предложили делать ставку в горизонте 10-15 лет? Павел Лукша. Интернет частично является инструментом повышения осознанности, частично является инструментом повышения неосознанности. Сейчас. Я считаю, что есть возможность разработать конкретные технологии, которые позволят превратить интернет в большей мере в инструмент повышения осознанности. Технологии, которые на это работают явным образом, известны примерно несколько тысяч лет. Их практикуют разные религиозно-духовные традиции. Их практикуют буддизм, православие. И другие замечательные традиции реализуют возможность развивать личную и коллективную осознанность и удерживать в этом предельные этические основания. Плюс к этому научный способ мышления и действия и та философия, которая за ним стояла, является тоже очень мощным инструментом. Я считаю, было три лидера: США, Европа (в первую очередь Германия) и Советский Союз. Япония потом подтянулась. Вот эти лидеры демонстрируют, как большие инженерные школы способны менять мир. Дальше вопрос: эти инженерные школы должны были бы развернуться и действительно работать с большими общечеловеческими проблемами. И где-то это началось. В частности, то, что делает MIT (Массачусетский технологический институт), их подразделение MIT Media Lab, то, что делает в Кремниевой долине такая структура, как Singularity University – это разворот как раз на то, чтобы «умныши» занялись, наконец, не придумыванием очередного гаджета, который они продадут богачам, а реальными 13 проблемами. Например, нехваткой питьевой воды в странах третьего мира, где требуется дешевая установка опреснения. Такие простые прикладные решения нужно выдавать. Сейчас в эту сторону идет разворот, и он очень важен. Я считаю, что если мы, например, занимаемся инженерным образованием, нам к этому тоже надо людей разворачивать в первую очередь. Александр Овчинников. Александр Овчинников, Академия Игропрактики. У меня вопрос к используемому слову «проект». Павел Лукша. Оно в кавычках. Александр Овчинников. Первый на уточнение. Это просто маркер идеи, что об этом надо особым образом думать? Или за этим стоит идея проектного подхода? И тогда насколько она, в вашем представлении, вшита? Может быть, это не общечеловеческий проект, а общечеловеческая мечта, идея? Проектирование – тяжелая форма. Она требует больших усилий для прописывания, промысливания, согласования. Она требует идею проектировщика, который держит общую сборную картину. Насколько проект и сама концепция проектного подхода про это? Или слово «проект» – в кавычках, просто маркер? Павел Лукша. Конечно, слово в кавычках, потому что, когда мы говорим о системах такого размера, мы не можем в них использовать те технологии, которые используются для систем меньших на несколько порядков. Но я считаю, что форсайт, например, как инструмент – это такой первый заход, очень примитивный, на попытку создать инструменты квазипроектирования в неоднородных системах, где нельзя в иерархии указать, что ты делаешь это, ты ответственный. И еще в голове невозможно одному человеку удержать все разнообразие ситуаций, связанных с проектом. Вот тогда надо переходить в какую-то другую коммуникативную ситуацию. А ее явно пока тоже не хватает. Я предполагаю, что она будет достроена в сети, в Интернете. И когда она полноценно будет достроена в Интернете, в этот момент появится по-настоящему «проектирование» вот этого уровня. Его сейчас только нащупывают. Слушатель 5. Можно еще реплику? Есть такое мнение: человечество так устроено, что общечеловеческий проект – это не дело рук людей. Почему? Потому что люди – умные, разумные, рациональные – не в силах контролировать свои эмоции. Более того, негативные эмоции для них ресурс. Допустим, русские, ненавидя американцев, запустили Гагарина в космос. Американцы, ненавидя русских, построили лучшую в мире систему производства видеофильмов. И так далее. А люди в принципе такие существа, что они не могут без ненависти, нетерпимости. Павел Лукша. Это предположение. Слушатель 5. И если делать такой проект, его надо изначально делать иррациональным. Романтики об этом говорят. Павел Лукша. Конечно. Будущее открывают рабочие и поэты. Кто такие рабочие? Рабочие – это те, кто руками делают. А поэты – это те, кто и придумывают и манящими образами, дудочкой крысолова, заманивают нас в будущее. А рациональные проекты, конечно же, не летают. Мы все это прекрасно понимаем. Точно так же, как мы можем с собой осознанно работать и обращать к себе внимание: какую эмоцию я испытываю, продуктивна ли она, может быть, я хочу ударить своего соседа, но это не продуктивная эмоция, потому что я сейчас остыну, и завтра я уже буду себя спокойно вести... И на уровне коллективных субъектов происходит та же самая динамика. В истории человечества был очень длинный период, когда коллективные субъекты воспринимали друг друга только как врагов. А что это означало практически? Практически это означало, что я член племени, мне в детстве, вернее, во время обряда инициации наносят татуировки, они четко меня идентифицируют. Дальше, если меня видит член другого племени, и я его вижу, каждый из нас должен попытаться убить другого, потому что это единственный способ взаимодействия с этим другим племенем. 14 Мы все враги. Вокруг нас враждебная среда. Внутри мы все друг друга любим, снаружи мы все враги. Потом постепенно стали учиться строить союзы, кооперироваться и так далее. Древние охотники не могли 2 часа находиться в одном помещении и не поубивать друг друга. Наши предки, встретившись вот так, сразу бы достали свои кремниевые топоры. Таков был протокол взаимодействия. И они бы, сидя у костра в своем племени обсуждали: ну, конечно, как можно сидеть в одной комнате с врагом. Это же невозможно. Он чужак, не из моего рода. Как я с ним буду сидеть в одной комнате и еще что-то обсуждать? Кто он такой? Он для меня враг. И сейчас мы точно так же говорим. Да, надо испытывать эмоции, надо сражаться. Конечно, из нашего нынешнего состояния коллективной осознанности мы все только так и можем это воспринимать, потому что сейчас другого и нет. Но кто нам сказал, что текущее состояние нашей коллективной осознанности и есть данное нам на веки вечные? Она меняется. Есть замечательные исследования. Например, о том, что на протяжении последних 10 тысяч лет количество убийств внутри популяции неуклонно снижается. Разных типов насильственных конфликтов. Мы учимся вести себя мирно по отношению друг к другу. Активно. И этот тренд. Реплика. Факты «в студию». Откуда? Я такого не знаю. Павел Лукша. Есть наш очень известный исследователь – Акоп Назаретян. У него есть об этом книга. Есть известный исследователь, который получил премию в прошлом году. Реплика. Сомневаюсь. Очень сомневаюсь. Павел Лукша. Посмотрите. Я сейчас не буду спорить. Они очень убедительно показывают. Реплика. Имеется в виду смертность от насильственных действий? Павел Лукша. Смертность от насильственных действий. Реплика. Внутривидовая агрессия снижается? Павел Лукша. Внутривидовая агрессия снижается. Они показывают это. Это действительно оказалось контринтуитивно. Говорили, посмотрите, кровавый ХХ век, сколько убийств. Ничего подобного. Оказывается, по проценту самое меньшее за всю историю человечества, с двумя мировыми войнами. Есть кто-нибудь, кто помнит этого автора, кроме меня? Реплика. Лоренца можно вспомнить. Павел Лукша. Не Лоренц. Книжка была издана два года назад. Стивен Пинкер. Слушатель 6. Могли бы вы назвать два – три проекта глобального уровня, которые имеет смысл сейчас обсуждать, и два-три проекта локального, регионального уровня? Павел Лукша. В России? Слушатель 6. Нет, не для России. Два–три глобального уровня, в целом для цивилизации. И два–три локального, регионального. Ну, например, для России. Павел Лукша. Я считаю, например, нужно обсуждать новый режим безопасности и протоколы взаимодействия в интернете в связи с тем, что поднял Сноуден. Я считаю, что нужно обсудить (и мы туда идем) новую конфигурацию системы образования в связи с тем, что полностью меняются правила игры на этих рынках. На самом деле, образование очень важно для будущего. Для меня. Это мое мнение, что совершенно точно актуально прямо сейчас. И третье, конечно, – это новая финансовая система. Но она сразу не сложится. Я думаю, что сейчас слишком рано для нее. Слушатель 6. Это глобальный уровень? Павел Лукша. Да, это глобальный уровень. Слушатель 6. А на локальном, региональном уровне? Павел Лукша. Дальний Восток. 15 Слушатель 6. А на глобальном уровне образование – это имеется в виду то, для кого глобальная проблема? Павел Лукша. На самом деле, таких проблем много. Например, большое пластиковое пятно – это реальная проблема. С ней пока еще никто не знает, что делать дальше. И есть несколько общественных движений, которые начинают находить решение. И нужно найти еще такое решение, которое будет технологически и смыслово адекватно. Реплика. Это же сырье, на самом деле. Павел Лукша. Точно. Но очень дорогое пока, насколько я понимаю. Его сложно вынимать из центра Тихого океана. Сейчас пластиковые бутылки даже дома не перерабатываются. А там это сырье еще хуже. Там уже взвесь на самом деле. Там не отдельные бутылки плавают. Реплика. Откачивать можно. Слушатель 7. У меня такой немножко шутливый вопрос. Там была такая временная шкала, где субъект сначала принадлежал к одному коллективному объекту (на работе), а потом он приходит и принадлежит уже семье. Допустим, я сейчас вот здесь, я принадлежу этому субъекту. Потом я попадаю домой и принадлежу уже тому субъекту. А если я попадаю домой, а мыслями я еще здесь, я где? Павел Лукша. На работе. Слушатель 7. Я какому субъекту принадлежу? Павел Лукша. Кстати сказать, это очень важный вопрос. Главная техника, которой не учат нигде, но которой необходимо учить, – это умение снимать с себя предыдущего коллективного субъекта и надевать следующего. Чтобы максимально присутствовать в том пространстве, в котором вы сейчас находитесь. Допустим, когда вы приходите домой, уж будьте добры ответственно быть дома, от и до, с семьей. А если вы с ней не пребываете, а пребываете мыслями на работе, у вас начинаются проблемы в семье. И на работе тоже проблемы начинаются. Умение надевать на себя коллективного субъекта и снимать его с себя – это такая отдельная большая работа, она, например, частично есть в тайм-менеджменте. Слушатель 7. Года три назад мы были с женой в кафе в Италии. И напротив сидели двое японцев или китайцев, не помню. И они сидят, каждый со своим гаджетом. Они вроде бы вместе, но они не вместе. Второй пример: я прихожу домой, дочь сидит здесь со своим гаджетом, сын и жена тоже. Вроде мы все дома, но в то же время мы где-то там. Реплика. Если вы в одной группе в «Фейсбуке», то все нормально. Слушатель 7. К сожалению, нет. Павел Лукша. Точно. Это, кстати, очень интересный тезис… До какого-то момента мы все могли быть только здесь и сейчас или в своих фантазиях. Либо я осознаю, что я нахожусь здесь и сейчас, в этом месте и в это время, либо я улетаю куда-то фантазиями, строю воздушные замки, вспоминаю, как мне хорошо было на Юге три года назад, и я не здесь и сейчас. И все эти психопрактики учат вернуться в «здесь и сейчас». Интернет создает нам ощущение «здесь и сейчас». Я же здесь и сейчас. Я же в компьютере присутствую. В интернете кто-то неправ, я ему это объясняю. Понимаете? Именно по этой причине в этом переходном периоде мы видим такую странную штуку, что собирается семья, и все сидят в своих гаджетах. Нельзя сказать, что они не присутствуют. Просто каждый присутствует в своей реальности. Этого будет еще больше. И нам надо к этому готовиться, учиться и работать с коллективным вниманием, с присутствием, с его проявлением, когда мы находимся в коллективных субъектах. Это одна из главных задач системы образования будущего. Точка. 16
