Моя бабушка - Дед Мороз.

Ершовой Полине Степановне, моей бабушке,
посвящается.
Моя бабушка – Дед Мороз.
Осень уже успела тронуть своим неизбежным тленом листву на деревьях и траву на земле. Всё
уже готово к зиме, всё её предчувствует. В это время года почему-то всегда посещает одна и та же мысль,
что механизмы жизни природы и человека необъяснимо схожи, что кем-то уже прописан вечный сценарий
расцвета, зрелости и увядания всего живого. У окна сидит старая женщина, осень которой уже давно
наступила. Она смотрит сквозь стекло своими выцветшими, но ещё не потухшими глазами. И иногда лицо
её как будто озаряется, и рельеф паутинок-морщин вдруг смягчается до неузнаваемости. Значит, снова моя
бабушка не здесь; снова она то в своей родной деревне, то на работе, которой отдала почти полжизни. И
больше всего тогда я люблю дремать на её кровати, слушая сквозь сон и урчание кошки, ей единственно
преданной, вереницу историй, бесконечно повторенных, как те далёкие, почти исторические люди из
бабушкиного детства и юности умели жить, любить, надеяться, сопереживать, сочувствовать и ещё много
таких «со…», несмотря на все беды и огорчения, что время прошлое кажется почти легендарным и
героическим, что бабушкины рассказы становятся подобны маленьким светлячкам, озаряющим тьму
веков, сквозь которую проступают тени и лица.
Есть женщины, закрывающие телом огонь пулемётов, есть женщины, жертвующие личным
счастьем ради карьеры, есть женщины, бороздящие космос, есть даже женщины – капитаны кораблей и
машинисты, т.е. машинистки, локомотивов. А ещё есть совсем другие женщины, которые своим
каждодневным трудом и старанием отчаянно и кротко толкают неподъемную махину жизни вперёд. К
таким женщинам и относится моя бабушка. У неё профессия самая обыкновенная – воспитатель, но всё же
самая необыкновенная для меня. Всю свою жизнь она потратила на заботу о чужих детях. Но когда я
говорю «чужие» бабушка делает вид, что не понимает меня. Вот и сейчас моя неутомимая Полина
Степановна помнит своих подопечных по именам и фамилиям. Педагогов на пенсии, как известно, не
бывает, поэтому бабушка очень переживает, когда узнаёт, что некоторые современные учителя или
воспитатели предают почти сакральный смысл своей работы-призвания, не видя в маленьких людях
личностей. У всего есть свой исток, первопричина: и у реки, и у ручья. Исток таланта моей бабушки – в
алтайской деревне со смешным названием Кособоково, там, где среди необозримых полей гуляют
сердитые ветры, где откуда ни возьмись вырастают горбики древних курганов, там, где ещё помнят, что
своенравный до ребячества Чарыш был судоходным. Моя бабушка – дочь своего времени, полного
скрытых препятствий и противоречий. На фоне всеобщей истории история нашей семьи – крупица в
больших песочных часах, но в том-то и дело, что кем бы эта история ни писалась, все перипетии, все
взлёты запечатлелись на биографии и моей семьи в том числе, оставив как будто слепки древних растений
на известняке. Но какой бы железной поступью ни шёл двадцатый век по судьбам обычных людей, по их
надеждам и чаяниям, делает честь моим далёким предкам, что они не сломились окончательно, не
озлобились. Не мне говорить, что то время не щадило никого, что тогда детям приходилось взрослеть не
погодам и, конечно, не иметь никого права на переходный возраст. Бабушка ещё помнит, как её отца
сослали в Нарым, как с войны он пришел без ноги, как они сажали картофельные очистки вместо
картофеля, как вязали носки для фронта, как писали на газетах вместо тетрадей в школе и как носили одни
валенки на десятерых. «Всё было…», - говорит бабушка, и глаза её вдруг становятся хрустальными. Нам,
современникам, не понять никогда, наверное, всего того мужественного аскетизма тех людей, как,
впрочем, не понять и всю ценность тех немногочисленных и простых радостей того времени. Много и
смешного, и трогательного она может рассказать. Бабушка вспоминает, как холодными сибирскими
вечерами любили они забираться на печь, слушая какие-нибудь страшные до озноба истории, а потом,
ночью, вздрагивать от каждого шороха. Как сами себе мастерили кукол из соломы и глины, проявляя
чудеса смекалки и сообразительности, потому что настоящих игрушек просто не имели. Она говорит, что
их жизнь просто преображали до неузнаваемости эвакуированные во время войны ленинградские учителя,
устраивавшие любительские спектакли для деревенской детворы, учившие их танцам и манерам. Бабушка
просто отстояла у родителей право учиться в школе, потому что они не хотели терять помощницу в
хозяйстве, а потом бегала туда босяком по снегу, т.к. валенки, то есть пимы, как мы их тут называем, были
слишком тяжёлыми. Уже тогда бабушка могла занять целую группу ребятишек, проявляя талант педагога,
придумывая какое-нибудь интересное занятие. Вот однажды она и открыла у себя дома «больницу» и
вообразила себя доктором, ведь тогда действительно свирепствовал конъюнктивит, и дети просто не могли
открыть утром глаза. Табачной крошкой посыпала она глаза своим пациентам как целебным порошком.
Крик, говорят, стоял оглушающий, и от гнева «больных» и их родителей бабуля спаслась, только
спрятавшись в укромное место. Но, о чудо, все страдающие утром выздоровели, реабилитировав, таким
образом, свою целительницу. Всю жизнь, мне кажется, в бабушке так и живёт та озорная деревенская
девчонка, которая и ведёт её по жизни. Уже работая воспитателем в Барнауле, она никогда не теряла того
внутреннего огонька, что в ней пламенел. Так легко ей было находить общий язык с детьми, на мой взгляд,
оттого, что и сама она в душе оставалась немного ребёнком, верящим в сказку и волшебство. А если
сказка, то, как в ней Дед Мороз может появиться через дверь, как обычный человек? И она каждый Новый
год в детском саду, пряча толстую косу под шапкой и облачалась в красно-белый костюм самого
любимого детского волшебника, появлялась в окне с огромным мешком подарков, срывая аплодисменты и
восторженно-удивлённый «ох» у самых требовательных зрителей, которые даже и не подозревали, что за
ватной бородой прячется улыбка их любимой Полины Степановны. Летом, на детсадовской даче (а тогда
детские сады выезжали на дачи), она, принимая на себя личину умудренного опытом деда-лесовика, вдруг
выходила из чащи, приводя в недоумение своих воспитанников. Однажды, проводя открытый урок перед
студентами и преподавателями педагогического училища, бабушка с ребятами наклеивала вырезанных из
бумаги птиц на вырезанное дерево. И когда работа была закончена, сказала: «Дети, прислушайтесь! А ведь
птицы наши ожили, запели!». И каково же было удивление и радость окружающих, когда за окном и
вправду послышался птичий щебет! Мне кажется, бабушкиной любви хватало сполна на сотню детей. Это
сейчас её руки дряхлы и ноги не слушаются, а раньше она могла всё или почти всё. Всё окупается во сто
крат, и всё по плечу, если идти по жизни любя. И вы даже не представляете, как выцветшие глаза этой
старой женщины преображаются, наполняясь каким-то совершенно особым внутренним светом, становясь
похожими на лучистые глаза той девочки из Кособоково, когда о ней вдруг вспоминает кто-то из бывших
воспитанников.