Архипова А.С., Радченко Д.А., Титков А.С. (РАНХиГС, Москва

Архипова А.С., Радченко Д.А., Титков А.С.
(РАНХиГС, Москва)
Фольклорная реакция на санкции и антисанкции 2014-2015 годов в России
База данных современных фольклорных текстов, созданная в рамках проекта
«Мониторинг актуального фольклора», позволяет отслеживать «низовую», вернакулярную
реакцию на актуальные политические события, затрагивающие, по каким-либо причинам,
интересы значительной части жителей России.
В докладе будет рассматриваться реакция на санкции против России введенные
западными странами в 2014 году, и ответные санкции (запрет на ввоз продуктов) в 20142015 годах.
В течение первой недели санкций, с 24 по 30 марта 2014 г., каждый третий пост в
блогосфере обсуждал подобную ситуацию. Контрсанкции августа 2014 г. вызвали еще
большую реакцию: в первую неделю с 4 по 10 августа 2014 г. дискуссия поднимается на
первое место в рейтинге блогосферы: 42 % постов обсуждают сложившуюся ситуацию (По
данным [Пульс блогосферы 2015). В течение всего «санкционного года» количество постов,
реагирующих на сложившуюся проблему, колебалось от 5 до 21 %, поднимаясь вверх при
каждом новом витке санкций.
Реакция на санкции и антисанкции проявляется в двух основных формах, которые
условно мы назовем «лоялисткий» и «оппозиционный дискурс». Для одного из дискурсов
характерно гипертрофированное возложение вины на представителей «враждебного
Запада» (прежде всего, Обаму и Меркель). Те, кто вовлечен в дискурс второго типа,
приписывает ответственность правительству собственной страны. В нашей статье мы
сосредоточимся, в основном, на формах и типах «лоялистской» реакции, а вторая,
«оппозиционная реакция» будет только упоминаться для сравнения. (Третья,
«пренебрежительная», проявляется, прежде всего, в жанре анекдотов, где она составляет
существенную долю от общего массива).
Мы покажем, что в основе «лоялисткого дискурса» при ответе на санкции лежит
символическая агрессия. Далее мы рассмотрим разные формы подобной символической
агрессии и их распространенность в зависимости от двух ключевых параметров: первый –
это режим вовлеченности – кто и как является субъектами подобных практик, а второй
параметр – собственно степень агрессии при воспроизведении символического ответа.
Сначала мы сфокусируемся на речевых конструкциях, возникающих как
клишированный ответ на ситуацию с санкциями и построенный по модели «Наш ответ X».
Клише как тип вернакулярной речевой реакции помогает говорящим определить
актуальную ситуацию, сведя ее к одному из типов, известных из предыдущего культурного
опыта. В терминах ван Дейка [ван Дейк 1979] клише такого типа программируют
социальное пространство вокруг нас. Другими словами, речевые клише типа «наш ответ X»
подсказывают говорящим и слушающим, что мы имеем дело с политическим
противостоянием между «нашими» (СССР, Россией) и западными политиками
(Чемберленом, Гитлером, Рейганом и др.), в котором западная сторона (пресуппозиционно)
выдвигает некоторую угрозу, а «наша» отвечает не нее.
Определение ситуации с помощью клише еще не означает, что мы занимаем
позицию одной из сторон. Клише может использоваться как в буквальном значении,
означающем солидарность с «нашей» стороной, или в ироническом, подразумевающем
неадекватность «нашего» ответа.
Анекдот как форма вернакулярной реакции отличается от речевых клише более
выраженной интенциональностью: речевое клише может «проскользнуть» в разговоре или
письме помимо нашей воли, анекдот рассказывается целенаправленно, с учетом
собеседника и аудитории. Другими словами, говоря о «нашем ответе X», мы всего лишь
отмечаем сложившееся политическое противостояние между «нашими» и «западными»
политиками/явлениями и не обязательно поддерживаем одну из сторон (хотя и в этом
случае позиция говорящего может быть понятна из контекста, как, например, в
приведенном выше объявлении о скидках). Анекдот, как правило, предполагает
высмеивание и/или солидарность с одной из сторон.
Наш анализ опирается на корпус текстов «санкционных анекдотов»,
распространявшихся в период с 1 марта 2014 г. по 31 марта 2015 г. Корпус составляет 150
уникальных единиц (то есть без учета вариантов одного сюжета): 113 текстов – посвящено
санкциям, 24 - контрсанкциям, 13 – ситуации с импотозамещением. Стоит оговорить, что
сейчас, после полутора лет «войны санкций», число антисанкционных анекдотов
значительно выросло.
Собранный корпус текстов можно разделить на три основные группы.
Группа I: Тексты, позитивно окрашенные по от ношению к текущей российской
политике, декларирующие военную силу России и мощность ее ресурсов: В анекдотах этой
группы нередко постулируется идея о том, что в силу российской, не всегда позитивной,
специфики, любые европейские методы борьбы с Россией будут «пробуксовывать».
Группа II: Тексты, скептически настроенные по отношению к текущей российской
политике. Эти анекдоты декларируют, что основной удар санкций и ответных санкций
России придется не по власти и не по международному сообществу, а по массовому
российскому потребителю:
Группа III: Тексты, декларирующие подчеркнуто пренебрежительное отношение к
санкциям. В анекдотах этой группы утверждается, что россияне не пострадают от санкций
потому, что (а) они пережили и не такие испытания; (б) санкции малозначимы для среднего
россиянина:
Далее перед нами стоит задача показать, анекдоты какой группы пользователи
активнее копируют в социальных сетях.
Рассматривая названные и другие, более сложные, формы фольклорной реакции, мы
обнаруживаем, что в течение 2014-2015 гг. наблюдается дрейф от форм вербального
обозначения и защиты границ к текстам и практикам, связанным с символической
агрессией против оппонента. Предсказуемо, наиболее распространенными оказываются
тексты, связанные с наименьшим уровнем внешней агрессии. В основном, это анекдоты, не
содержащие прямой адресации оппоненту и обсуждающие (осмеивающие, оскорбляющие)
его в рамках группы «своих». Задача таких текстов – проведение границы между «своими»
и «чужими». Гораздо менее распространены тексты и практики, связанные с высоким
уровнем агрессии (прямой пейоративной адресацией) или публичностью (размещением
текстов, адресованных оппоненту, в публичном пространстве, символическим
уничтожением противника). Допустимо сказать, что распространенность таких практик
находится в обратной зависимости от степени их агрессивности: анекдоты об Обаме
рассказывают или копируют десятки тысячи людей, тогда как количество тех, кто
размещает пейоративные надписи на своих автомашинах или вывешивает объявления,
запрещающие ему пользование каким-либо сервисом, вероятно, на порядок ниже. В свою
очередь, количество людей, готовых выходить на митинги с плакатами, содержащими
прямую адресацию к Обаме или сжигать его чучело, вряд ли превышает несколько сотен.
Отстраивание границы оказывается намного более социально приемлемым актом,
чем эксплицитная защита от их нарушения, и тем более – атака, символически выходящая
за пределы этих границ в пространство «чужого». При этом наиболее агрессивные практики
и тексты обладают наибольшим мобилизационным потенциалом: в силу того, что такие
явления происходят в публичном пространстве и являются нарушением нормы, они
становятся материалом для новостных сообщений. Здесь, напротив, наблюдается прямая
зависимость: чем сильнее текст или практика нарушает норму, тем вероятнее, что она будет
растиражирована медиа.