Двое из-за бугра
advertisement
Двое из-за бугра Роман Глава 1 1 Возраст Джона Кукса на глаз определить было весьма непросто: за сорок, за пятьдесят, за шестьдесят?.. Был он подтянут, отлично одет, лицо имел точёное, аскетическое; волосы, обильно простроченные сединой, были расчёсаны на пробор и слегка поблёскивали; от него неназойливо распространялся нежный аромат. Кукс занял своё место за письменным, отделанным чёрной кожей, столом из алюминия ровно в половине десятого и прикурил гаванскую сигару от зажигалки, которая, пока источался огонь, наигрывала гимн героев Вьетнама. Гимн этот начинался словами: «Нет для нас преград, мы всё преодолеем…» Когда от сигары стал подниматься дымок, в дверь кабинета без стука вошёл человек в мешковатом пиджаке. Голова его, необременённая растительностью, напоминала приличных размеров тыкву. Человек под мышкой держал две синие папки. Это был Отто Бремер, заместитель Кукса по оперативной части. Немалые годы назад оба они служили в отряде «пёстрых беретов», особо секретном и созданном для выполнения особо деликатных операций – убрать, скажем, президента какой-нибудь африканской или островной республики, расположенной в Тихом океане, выкрасть из гарема любимую наложницу арабского шейха, путём шантажа принудить босса наркобизнеса пахать на американскую разведку. Ну, и так далее, и тому подобное. Словом, работы хватало. И риска хватало. Теперь же сидевший в кресле за столом был начальником внешней разведки, подразделения, о котором знал лишь президент и узкий круг приближённых к нему чиновников, а Отто Бремер опять ходил в заместителях. Кукс вяло подумал, глядя на соратника своего пристально и с прищуром: «Хоть бы штаны погладил, что ли… Немец по крови, а такой неухоженный. И жена есть, но что от неё толку – тоже рохля несуразная!». Впрочем, о штанах разговор затевался (в доверительной форме) не раз, однако толку было чуть. «И новые штаны можно купить…» Кукс вздохнул, поскольку ещё раз понял, что отрадных перемен в облике заместителя не предвидится. Начальник уже хотел отрешить себя от навязчивой темы, но опять к ней вернулся, не пересилился: «Он же богатый. Награблено немало. В Камбодже, кажется (уже забыл!) банк втихую взяли с верными ребятами, потом делали вид, что роют носом землю в поисках наглых грабителей, и не нашли, конечно. Потом ещё с индийского магараджи миллион чистыми слупили. Отдал ведь без колебаний, и даже прослезился, потому как «пёстрые береты» нашли в джунглях белого слона (священного) и вернули его по назначению – хозяину». Кукс деликатно отодвинул синие папки и спросил заместителя: – Про Индию-то вспоминаешь хоть иногда? Отто Бремер огладил руками круглый свой живот и заколыхал телом в беззвучном смехе: – Забавное было приключение. Не знаю, какую цель преследовала тогда высокая политика. Но мы своё урвали. … Операция протекала в такой последовательности. Сперва званых гостей во дворце именитого сановника (у его дочери был день рождения) с помощью подкупленных слуг накачали снотворным, подбавленным в вино и яства, потом священного белого слона – главного участника празднеств и торжественных церемоний штата, отраду и утеху богатого хозяина – с помощью погонщиков накрепко стреножили канатами и призвали врача, тонконогого, в полотняных шортах, пробковом шлеме и в модных очках, загораживающих почти целиком его мелкое лицо. Тонконогий заикался от страха, потому как ему было популярно растолковано лукавыми легионерами, что на данный момент речь идёт о разведочно-диверсионном мероприятии особого назначения, и недюжинное это событие может даже иметь в скором времени звучание мирового масштаба. На месте же, в полевом госпитале, с незадачливого эскулапа была взята подписка о неразглашении тайны пожизненно. Позже выяснилось, что полупьяные солдаты под командованием ещё более пьяного лейтенанта выдернули из кабинета не ветеринара, как предписывалось инструкцией, а зубодёра. Его выволокли из госпиталя силком, пообещав по дороге, что предстоящее дело обещает деньги, славу, а может, и медаль, которую вручает сам президент при большом стечении народа. Ошеломлённому доставленному, вывезенному срочно на джипе к месту событий, было приказано немедля влить в задницу слона зелье; тот порылся в саквояже, тряскими руками нашарил шприц почти с литровой порцией зеленоватой жидкости и с помощью Отто Бремера всадил иголку в дряблую и шишковатую кожу. – Вот и порядок! – сказал Джон Кукс, стоявший несколько в стороне. – Теперь вяжите его, ребята. Через брюхо и спину священного животного были продеты широченные ремни с начинкой из стальных прутьев, изготовленные по специальному заказу в мастерских Пентагона, и застёгнуты пряжками. Предстояло, кроме того, такой же ремень, длинный, пристегнуть вдоль спины, и ещё у хобота и под хвостом. «Пёстрые береты» работали сноровисто, уже радуясь успешному завершению этого хлопотного и необычного задания, но радость их была преждевременной: священный слон издал трубный звук, выражающий ужас и муку, из-под хвоста его под немалым напором вдруг ударила струя жидкости и сшибла с ног докторишку, который укладывал инструмент. Тот повалился на спину и стал, будто жук, насаженный на иглу, сучить ногами. Он был обильно облит испражнениями и напоминал недолепленную из глины скульптуру. – Взлетаем! – скомандовал Кукс, сохранивший присутствие духа. Священное животное гудело, как пароход, севший на мель. Из кустов с тревожным гомоном посыпались птицы. Погонщик, который стоял возле хобота, взлетел вверх, будто камень, выпущенный из пращи, и зацепился штанами за сук на самой вершине дерева. – Взлетаем! – опять приказал Кукс, поскольку шум был опасен и, конечно же, нежелателен. Стояла глухая ночь, но ведь рядом деревни, а тамошний народ мог с минуты на минуту проснуться. Огромный военный вертолёт зачихал мотором и взмыл вверх, поддев крюком ремень, опоясывающий священного дристуна, и уже потянул немалый груз, приподнял его над землёй метров на десять, но тут кто-то вспомнил, что докторишка валяется на траве, придавленный говном. Кукс хотел было лететь по назначению (обстоятельства складывались тревожно и надо было поспешать), но раздумал и велел присесть, чтобы забрать недотёпу, который, как полагал командир, расколется при первом же допросе и выдаст всех с головой. Доктор тонко постанывал и выплёвывал вонючую жижу. Пострадавшего подхватили за локти и кинули смердящее тело неаккуратно. Дверь захлопнулась, и отряд из двенадцати человек приступил к завершению этой странной диверсии. В салоне разом установился такой запах, что многих вырвало. На медика во избежание дальнейших неприятностей накинули джутовый мешок, а чтобы не задохнулся, для рта и носа Отто Бремер кинжалом прорезал большую дыру. Однако эта придумка не выручила – запах, казалось, ещё усилился и ударил густой волной, потому как с бедолаги текло, он, к тому же, пытался освободиться от мешка, шевеля плечами, порывался встать и тем самым усугублял обстановку. Отто Бремер слегка стукнул по мешку кулаком в том месте, где, предполагалось, была голова нежеланного пассажира, и тот на долгое время затих. Лететь было недалеко, миль двадцать от силы – к старым конюшням, где когда-то, ещё в колониальные времена, английский чиновник, лорд, кажется, разводил породистых лошадей. Утром на место весьма срочно доставили ветеринара. Он объяснил суть стратегической ошибки: вместо снотворного животному было влито в недозволенном количестве слабительное, оттого и случился конфуз. А зубодёр не виноват: что было в саквояже, то он и использовал. Такой вот расклад. Ну а после было довольно просто: Кукс и Бремер явились к магарадже и навесили тому лапшу на уши: дескать, искали в джунглях потерянный самолёт и увидели слона необычного окраса, слышали, мол, стороной, что эта особь священная и составляет ни много ни мало гордость всего государства. Ну, короче, миллион свой они получили. Наличными, между прочим. Вручая деньги, магараджа хитро улыбался и повторял: – Странная была ночь. Странная. Гости мои спали, я спал. А слон ушёл. Странная была ночь. Погонщик с дерева свалился и рёбра сломал. Странная была ночь. Погонщик на суку висел, а слон ушёл… Кукс и Бремер поняли, что магараджу уже прижали по другой линии, где-то он крупно подсел и потому безропотно выложил долллары. Они ни сразу, ни после не доискивались причин такой уступчивости – своё взяли, на том и конец. – Веришь, нет, – сказал Бремер и неловко умостил свой обширный зад в кресло сбоку стола и раздумчиво надул дряблые щёки. – Мне с неделю после того полёта в глотку ничего не лезло: что ни съем, всё назад выворачивало. А зубодёр, ты слышал поди, малость виханулся: ему всё чудилось, что от жены дурно пахнет, от детей и даже от цветов, которые он лелеял. И даже от телефона. Лечили его посильно. Не знаю, вылечили или нет. Нас ведь потом из Индии срочно перебросили. Жалко мужика, конечно: обговнялся с ног до головы. Кому расскажи, никто ведь не поверит, что такое бывает. Да потом друзья-приятели пару поддали: при встречах отворачивались и зажимали носы. Почёрному шутили. Вот и дошутились. «Стареем! – подумал Кукс, пристально оглядывая заместителя. Голова почти что голая, тройной подбородок, глаза выцвели, стали вроде бы стеклянными, как у козла. – Стареем. Отто работает толково, дотошно и обстоятельно, однако то и дело поговаривает об отставке. И мечту имеет оригинальную – собирается купить на берегу океана, и обязательно в устье реки, ферму, чтобы сообрудить бассейн и разводить крокодилов…» Хозяйство такого плана Отто видел на Кубе, и ему этот промысел понравился: сравнительно недорогой в содержании и весьма в итоге прибыльный – крокодилова кожа (из неё шьют особо дорогую обувь, сумочки для дам большого света, портфели для министров и прочую мелочь) устойчива в цене и пользуется спросом. Короче, бизнес хоть куда. «Страеем! – рассуждал про себя Кукс. – Пора и мне, наверное, лам, что ли, разводить. А может, осьминогов? Это будет выглядеть весьма оригинально…» – Ты слышал, Отто, кто-нибудь разводит осьминогов? – Не слышал. А зачем их разводить? – Не знаю, вот пришло в голову… – Занятие, конечно, оригинальное, но, считаю, бесприбыльное. Японцы, например, жемчуг выращивают. Однако и здесь перспектив не просматривается – рынок затоварен. Вот соболя, к примеру, выращивать или чёрных лис… Даже, имею в виду лис, голубых вывели где-то под Новосибирском. Это в России город есть такой. – Слышал. Только климат у нас не тот – для соболей и голубых лис. – Климат у нас не тот, верно. Джон Кукс, заложив руки за спину, подошёл к окну и принялся разглядывать ухоженную полянку перед домом. Трава, подстриженная недавно, отдавала лаком, по аллее, обсаженной акациями, шла высокая негритянка, сквозь её белую блузку проглядывали тяжёлые груди, круглые, точно яблоки, и даже на вид тугие. Негритянка несла несколько на отлёте плоский атташе-кейс, отделанный по углам жёлтым металлом под золото. Металл весело и ярко отблёскивал на солнце. На негритянке была предельно короткая юбка, обнажающая стройные ноги. Ядрёный её зад вихлялся соблазнительно и несколько даже вульгарно. «Чья-то секретарша, – прикинул Кукс и почувствовал мужское томление. – Сегодня позвоню Розите, давно не звонил. Не мешало бы и мне иметь такую секретаршу. Розита всё-таки вяловата в постели…» – Так докладывать? – Бремер снова раздул щёки и задумчиво посопел. – Ну что, твои агенты готовы? – С одной стороны, вроде и готовы… – А с другой? – Вроде и не совсем. С языком неувязка. Акцент остался, да и другое всякое… – Ты конкретно, пожалуйста. – В России простые люди, да и не только простые, матерятся. Таков у них обычай. – И что? – Не доходит до наших ребят смысл многих выражений. – Например? – Например, «в крестовину мать». Что такое крестовина и при чём здесь мать, прости ты меня, грешного? – Действительно, при чём здесь мать?.. А крестовина что такое? – Никто того не знает. – Да-а… – У нас эксперт есть по русскому языку – Питер Воронцов, князь по происхождению, эмигрант в третьем поколении. – Знаю я его! – Князь с младых ногтей воспитан в чисто национальном духе, православный по вере. В его семье традиции чтут. Традиции, значит, чтут, и родной язык он знает досконально. – Это понятно! – Знает досконально. И даже он не умеет чётко объяснить ряд оборотов, употребляемых в России повсеместно. Ну, например, «хрен с горы». Хрен – понятно. Но почему он с горы? – Действительно, почему с горы? – Вот именно. Или ещё: «нам всё до тусклой лампочки». «По фене ботать», опять же… – Это ты всё к чему? – А к тому, что наши агенты должны быть во всеоружии, иначе могут попасть впросак из-за зряшной мелочи. Питер Воронцов бессилен. Мы ему порекомендовали как можно чаще вращаться среди туристов из России. Он вращается добросовестно, но толку от этого мало, к тому же он всерьёз боится стать алкоголиком. Ему говорят: отхлынь, парень, на полштанины. Лучше скажи, где тут кабаки подешевле, веди, показывай, выпьешь с нами, не брезгай компанией… – А почему на полштанины, а не на полную? – задумчиво спросил самого себя Джон Кукс. – Я тоже думал об этом. Может, они теперь в связи с перестройкой и, значит, нехваткой тканей шьют укороченные брюки или, может, юбки даже на манер шотландцев. – Может быть… Русские и раньше изобилия не знали, теперь и вовсе нищенствуют. Лозунги выдвигают дерзкие, а топчутся на месте. Но я полагаю, – сказал Кукс, – наши ребята нахватаются этого мусора в процессе операции? – Так-то оно так, но ведь наш стиль – работать без осечек, – Отто Бремер с шумом выпустил воздух. Кукс ощутил запах дешёвых конфет, которые заместитель теперь имел привычку употреблять, потому что вот уже год миновал, как он бросил курить. Сквозь широкое окно сильно и щедро ударило вдруг утреннее солнце. Последние дни накрапывали дряблые дожди, воздух наполнился влажной истомой, какая бывает перед грозой. Она и собиралась, гроза: где-то далеко над самым горизонтом просверкивали молнии, похожие на ветки оголённых деревьев, невнятно бормотали громы, однако стихии угомонились, и вот сегодня наконец прояснило. С этого дня наступит жара, которая тяжелит голову. Свет дробился на паркете кабинета, рябил, и казалось, будто под ногами течёт желтоватая река. Кукс ещё раз прикурил потухшую сигару, встал с кресла и пошёл закрывать шторы. По аллее, теперь в обратном направлении, опять спешила негритянка, уже без чемоданчика. Груди её, не обременённые бюстгалтером, призывно колыхались. За негритянкой бежал пуделёк, чёрный, похожий издали на большой цветок. Пудель бежал вприпрыжку, и уши его поднимались и опадали. Начальник внешней разведки опять почувствовал мужское томление, потому слишком резко задёрнул шторы и опять сел на своё место, придвинул к себе синие папки в кожаном переплёте, мягкие на ощупь. – С кого начнём, дорогой Отто? – Всё равно. Кукс медленно, даже с некоторой торжественностью, вынул из футляра тиснёной кожи очки без оправы, воздел их на нос и пошевелил губами. – Итак, Вилли Кросби, он же Пётр Никифорович Верёвкин, тренер по самбо из города Тула. Кличка – «Бык». На самом деле бык… На фотографиях в профиль и анфас, приклеенных к личному делу, было зафиксировано широкое лицо с квадратной челюстью, настолько тяжёлой, что она, казалось, клонила голову к груди. Глаза были маленькие, стылые и пристальные. «Такому лучше не попадаться на узкой тропинке!» – подумал Кукс и стал водить по строчкам тонким мизинцем с ухоженным ногтем. – Год рождения, – читал начальник вслух, – 1961. Рост – 189 сантиметров, вес – 102 килограмма. Не тяжеловат? – По комплекции и вес. Ни грамма жира, тренирован отлично! – ответил Бремер и подался вперёд, готовый изложить подробности. – Я его с шестнадцати лет знаю, приметил в одном провинциальном цирке, он из семьи потомственных акробатов. Отец, мать, братья и сёстры этим ремеслом промышляли. По проволоке ходили, гирями перекидывались, и всякое такое. Отец грузовик спиной поднимал. И всякое такое. Кукс, шевеля губами, читал дальше, уже про себя, и ноготь его проворно бегал по бумаге. – А вот здесь, наверно, опечатка. Написано: «Зафиксированных половых связей 375,5». Непонятно… – Всё понятно. Муж явился не вовремя и дело было сделано наполовину. Вилли и штаны не успел застегнуть. Вот и получилось пять десятых. – И что потом? Скандал? – Что потом… Штаны были застёгнуты, а что касается мужа, то он остался лежать в глубоком нокауте. – Рискованное похождение… – Молодой, здоровый, почему бы и не развлечься? Кукс пожал плечами. Жест этот означал: понятно, сами были молодыми и лихачили. – Ты в детали не зарывайся особо, – посоветовал Бремер, – тебе они ни к чему. – Они и ни к чему, конечно, но знать я кое-что должен. Обязан даже, – начальник придвинул к себе вторую папку, раскрыл её и нахмурил брови. – Метис, что ли? На мексиканца похож. – Родословная прослежена чуть ли не до четвёртого колена. Пути господни неисповедимы. Может, прадедушка с рабыней согрешил или прабабушка где-нибудь под пальмами густыми рабу отдалась. То не суть важно. – Но русские-то в основном блондины?.. – Это в основном. Всякие есть. И чёрные тоже есть. – Интеллигентно выглядит. Как его? Ага. Кларк Лейси. По легенде – Селиверстов Василий Петрович, автомеханик из Тулы. – Да, Василий Петрович. Кличка – «Пантера». Исключительно умный парень. Элита. Его роль в предстоящей операции – главная. Бык прицеплен к нему для прикрытия, Бык – телохранитель. – Понятно… – Вот ты сказал: интеллигентно выглядит. Он и на самом деле интеллектуал. Четырьмя языками владеет, – Бремер вознамерился было загибать пальцы, чтобы перечислить по порядку, какими языками владеет Василий Петрович Селиверстов, но Кукса подробности не интересовали и он от заместителя отмахнулся. – Дальше. Университетское образование, магистр философии. Склонен также к технике. Недаром аттестован как автомеханик. В случае чего навыки пригодятся. – В нашем деле всё полезное сгодится. – Это так, – сказал Отто Бремер, нежно поглаживая округлый живот. «Ведь сильный был, тренирован, строен, – думал опять Кукс, – и за короткое время чиновничества раздулся и огрузнел. Отпустить его, что ли, крокодилов разводить?» На этот свой вопрос начальник отдела ответить не успел, поскольку заместитель вознамерился изложить некоторые подробности из биографии Кларка Лейси – Селиверстова Василия – Пантеры: – Любопытная деталь, если позволишь… – Позволю. Время у нас ещё есть. – Любопытная деталь, повторяю. Кларк Лейси сам к нам пришёл и заявил, что повседневность, она, в сущности, пресная, он же имеет твёрдое намерение жить на пределе возможного и с детства готовил себя для разведки. Я тогда пошутил: вы, дескать, можете, например, организовать банду, чтобы грабить банки и всякое такое, и острых ощущений вам достанет до самой макушки. Он серьёзно ответил, вполне, знаешь, серьёзно: рассматривалась и такая возможность, но он парень законопослушный, к тому же, радеет о государстве, потому решил попробовать свои силы, так сказать, на переднем крае борьбы с коммунизмом и прочими врагами великой и процветающей Америки. Я ему, конечно, ничего не обещал, он меня понял и сказал: проверяйте, проверка эта нужна, неизбежна даже, а я погожу. – Начитался детективов, – сказал Кукс и привычным жестом, не глядя, положил сигару в пепельницу. – Молодо-зелено. Бремер отмахнул ладонью от лица дым, который сочился из пепельницы тонкими кудряшками, и покачал головой: – Может, и читал, но он серьёзно готовился к своей роли. Это, пожалуй, самый умный агент в нашей системе, его можно рекомендовать резидентом в любую страну. – Ты, будто мелкий торговец, нахваливаешь свой товар. – Нахваливаю с чистой совестью, потому что товар мой – наивысшего сорта. – Ну и слава богу! Я приму этих ребят завтра, вот так же поутру. Побеседуем. Напутствие последнее, надеюсь, им не помешает? – Не помешает, да и потом ведь и приятно отеческое наставление. – Принято. Ну, до завтра. 2 Двухпалубный теплоход «Уинстон Черчилль» поднял якорь в Лондонском порту. 5 апреля 1998 года. Закатное солнце, накалённое докрасна, стелило на воде дорогу кровавого цвета. В дымке размыто обозначались пригородные особняки, точками белели зажжённые фары машин, доносился слитой шум большого города. – Ночью заштормит, – сказал Кларк Лейси (Вася Селиверстов, он же Пантера) и положил на грудь себе раскрытую книгу. Он, одетый в спортивный костюм с лампасами, лежал под самым потолком тесного закутка, потаённого (на палубу вёл хитро замаскированный лаз, с публикой можно было смешаться, пройдя через капитанскую каюту, другого пути не было). – Заштормит, говорю, ночью. – Откуда знаешь? – лениво отозвался с нижнего яруса кровати Вилли Кросби (Петя Верёвкин, а также Бык). Он сожмуривал глаза и шевелил губами – разучивал русскую народную песню про Стеньку Разина. Бык тужился сообразить, с какой стати атаман бросил красивую девку, персиянку, в набежавшую, понимаешь, волну? И потом, вместо слов «из-за острова на стрежень» у него получалось «из-за острова на стержень». Пантера терпеливо (у него обнаружился плюс ко всему и педагогический талант) объяснял, что стрежень – это серединное течение реки, самое быстрое, а княжну разбойник бросил в набежавшую волну исключительно ради товарищества и для того, чтобы поднять пошатнувшийся авторитет в глазах разгульной братвы. – Видишь ли, – назидательным тоном вещал сверху Пантера, – они, то есть братва, роптали: «нас на бабу променял», вот он и показал им как можно нагляднее, что не променял. Такое вот положение. – Дурак! – меланхолично сказал Бык (Петя Верёвкин). – Пусть бы и другие набрали себе этих самых персиянок, кто мешал. Ну и плыви себе с бабами вперемешку, гуляй на здоровье. Как это по-русски: «А на чужой каравай рот не разевай». – Так легенда гласит, предание народное – бросил он её в набежавшую волну, а она плавать не умела. Бык (Петя Верёвкин) поворочался на своём неуютном ложе, и пружины матраса всхлипнули под его увесистым телом. Песня не шла на ум. Дело в том, что при посадке на корабль (поднимались они на палубу в толпе английских туристов) Петя положил глаз на одну молодуху с шикарным задом, обтянутым джинсами. «Вслед за таким задом, – поанглийски думал разведчик (Пантера запрещал даже думать по-английски!), – я бы земной шар обежал.» Возникло намерение помочь женщине нести чемодан (отличный повод для знакомства!), однако конспирация таких вольностей не позволяла, да и потом в затылок дышал Вася Селиверстов (Пантера), назначенный старшим группы. Так распорядился начальник отдела внешней разведки Джон Кукс по прозвищу «Кукс Железный». Их с Пантерой наверняка пасут мальчики (или девочки) службы контроля, и каждый промах эти люди возьмут на учёт и доложат в чёрном свете вышестоящему руководству, исключительно, порой, ради того, чтобы доказать: и нам, мол, не напрасно деньги платят, наши тридцать сребреников. Будь они прокляты! Пока Бык мысленно (поанглийски!) оценивал ситуацию, джинсовый зад затёрла толпа, лишь жёлтый чемодан короткое время мелькал где-то вверху, потом и его не стало видать. «Всё!» – с неподдельным огорчением подумал Петя Верёвкин и слышно засопел, осознав окончательно, что шанс упущен. Пантера легко и неслышно спрыгнул с верхних нар, нажал синюю кнопку – отрыл иллюминатор. Вода была кроваво-красной, солнце почти скрылось, лишь его краешек резко обозначался на горизонте. – Заштормит ночью, – сказал Пантера и поддёрнул спортивные штаны с олимпийскими лампасами. – Это уж как пить дать. – Откуда знаешь? – опять спросил Бык. Спросил лишь для того, чтобы поддержать разговор. – Закат нехороший. К ветру закат. Здесь было слышно, как о борт бьётся волна. Сквозь туман размыто проглядывали огни большого города. Огни были в радужных ореолах, подрагивали и проплывали мимо. Это были прощальные огни, дальше и впереди – лишь бесконечная темень океана. Печально и длинно прозвучал гудок – это «Уинстон Черчилль» прощался с портом, с Лондоном и с Англией. Путь предстоял не короткий по маршруту Италия, Турция, Греция, и в конце замысловатого круиза был обозначен Петербург, потом теплоход прямиком пойдёт обратно. Пантере и Быку было предписано в инструкции пребывать в секретном отсеке и не высовываться, а если и высовываться, то лишь в крайне экстремальных ситуациях, при пожаре, например, или при аварии после сигнала «спасайся, кто может!». И никак иначе. После посадки они явились к капитану. То был морской волк с внешностью из детских книжек: короткая бородка, широкое обветренное лицо, кривая трубканосогрейка, фуражка с крабами, останистая фигура. Он стоял посреди каюты, отделанной красным деревом, и лишь слегка, с величавой ленцой, повернул в их сторону голову. – Мы от Кукса, – сказал Пантера и поставил чемодан возле ног, рассчитывая, видимо, на короткую беседу. Однако капитан вроде бы ничего не слышал, молча подошёл к белой стене, притопнул ногой по полу и показал рукой: сюда. В стене теперь чернело круглое отверстие, нешироке, но пролезть в него не составляло проблемы. Капитан сунул Пантере в ладонь маленький фигурный ключ, чтобы открыть тайник при упомянутых выше чрезвычайных обстоятельствах. По узкой лестнице агенты спустились в свой закуток, чтобы коротать время вдалеке от посторонних глаз. Было, конечно, тесновато, но и присутствовал скупой комфорт: столик под низко подвешанной лампой, два кресла, кровать в два яруса, а за плотными занавесками, в углу – душевая. Конура имела форму треугольника. Четыре шага в длину, три – в ширину. – Крысоловка! – сказал Бык. – Ничего, мы здесь с пользой время проведём! – весело ответил ему Пантера, то бишь Вася Селиверстов. Он, не откладывая дела в долгий ящик, протянул Быку (Пете Верёвкину) двухтомничек в твёрдом переплёте. – Это что ещё? – Песенник. Питер Воронцов, князь, подчеркнул особо, что пьяные русские ни одну песню не доводят до конца – не помнят слов, ну а нам эти слова положено знаь. Вот и первое тебе задание – читай и бери в память. Мотивы я тебе после напою. Советую начать со «Стеньки Разина», потом заучишь «Под чинарой густой», ну а дальше про цыганку, которая прощалась со своим возлюбленным. … Когда Бык дочитал до конца о том, как влюблённые маялись под густой чинарой, как потом молодой джигит сулился осыпать старого козла золотою казной, коня давал в придачу, седло, – словом, по совести мужик поступил, а кончилась история совсем дурно, пала девица, пронзённая кинжалом, Бык рассуждал в таком разрезе: ну, взял бы старик, проживающий в бедной сакле (наверное, нечто вроде дома?), золото, коня, приклад к нему, ружье – и отвали в сторону, так нет, не взял ничего и бабу прирезал. На золотишкото любая побежит, другую бы присмотрел этот самый козёл и процветал бы себе до гробовой доски. Тёмный, злой и глупый, к тому же! Бык почувствовал въяве, как к его груди приставляют кинжал, и тут же облегчённо вздохнул, потому что вспомнил, что их путь не лежит на Кавказ. Своими сомнениями насчёт темноты седого мужа он поделился с Пантерой. Тот к вопросу отнёсся серьёзно и пояснил, поглаживая пальцем сутенёрские свои усики: – Видишь ли, у тебя мышление, типичное для цивилизованного прозападного человека. Ты, полагаю, так бы и поступил, будучи в преклонных летах: взял золото и нашёл новую красавицу, но у примитивных народов в обычаях другое: за измену – смерть. – Неинтересно живут! – сказал Бык, он же Петя Верёвкин. – Арабы неверных жён закидывают камнями, – добавил для пущего веса Вася Селиверстов и полез к себе с намерением вздремнуть. Бык тем временем читал про свидание с цыганкой ночью и на мосту. Всё ничего, но озадачили слова «на груди моей развяжет узел, стянутый тобой». «На хрена, – туго соображал Петя Верёвкин (соображал по-русски), – узел-то развязывать? И с узлом сойдёт.» – Ты спишь, Василий? – Нет ещё. – Вот тут такая строчка есть: «на груди моей развяжет узел, стянутый тобой». Непонятно мне… – Что тебе непонятно? – На хрена узел-то развязывать? – Ты меня удивляешь, Петро! Развяжет – а под узлом груди. Верёвкин был натурально ошеломлён простотой и очевидностью объяснения, он тотчас же зауважал напарника Васю за быстроту мышления и научную осведомлённость по всем неясным вопросам. «И ведь вправду: под узлом-то груди, очень нужная и обиходная женская прелесть. Как это я сам не допёр!» – Спасибо! – На здоровье. – Где и когда это ты наловчился? Для тебя небитых карт вроде и нет?! – Зад просидел над книгами. Русские смолоду меня интересуют. – Почему? – Народ нестандартный. Учёные мужи до сих пор силятся понять самую сущность русского характера и ничего у них не получается. Нация загадочная, она не примкнула вплотную к Европе, не примкнула и к азиатскому образу мышления, она сама по себе и во многом непредсказуема. Русский человек широк, добродушен, вместе с тем в критические моменты истории выказывает хватку и необычайную жертвеность. Ну и так далее. Тема обширная, можно сказать, неисчерпаемая. Но на первый случай, думаю, Петро, и этого достаточно. – Умный ты парень, – раздумчиво сказал Петя Верёвкин и почесал нос пальцами. Он внимательно оглядел напарника, отметил про себя мимоходно, что голова у Пантеры вполне обыкновенная («у меня голова больше!), а вмещает много разного и ещё вместит сколько надо. «Значит, – пробился к выводу Верёвкин, – кубатура тут ни при чём.» Вспомнилось к месту: в пацанью пору (рос Бык в пригороде Филадельфии) был у него приятель, звали его Джек, имеющий голову с воздушный шар. Если его хорошо надуть. Она, голова, торжественно завершала тощее тело на тонкой шее. А числился при том упомянутый Джек в дураках, к тому же был слюнявый и немытый с пелёнок. «Значит, – утвердился в мысли Бык ещё раз и окончательно, – велчна кумпола не имеет к умственному развитию никакого отношения.» – Тебе легче, для тебя картина ясная. – Ничего мне не ясно, Петро, ибо между теорией и практикой – дистанция огромного размера. И так случается. Нам придётся приспосабливаться к обстоятельствам и учиться на ходу. Другого не дано. Вася Селиверстов открыл потаённый иллюминатор, встал на цыпочки и долго глядел на воду, покрытую слепящими блёстками. – По моим расчётам, мы зашли в Тирренское море. Впереди – Сицилия и остановка в Палермо, потом и Рим. – Бывал я в Риме, – сказал Петя Верёвкин, несколько оживившись. – Там мы в одном злачном месте опасного хмыря брали. Не дался живым – стрелял. Какой-то чин полицейский, связанный с наркобизнесом. Втихаря рассчитывали взять, да не получилось, после из Италии едва ноги унесли, газеты шум подняли: до чего, мол, дошло – американцы хозяйничают на нашей замле, ну и прочее всякое. Шум оглушительный получился, дипломаты после с полгода напрягались, чтобы замять дело. И нам начальство перо куда положено вставило. Руководитель группы в отставку подал, вышибалой в кабаке работает. Разбитной мужик, умелый, но кое-кто позаботился о его судьбе, нигде не брали с подмоченной репутацией. – Как у тебя с частушками? – спросил Вася Селиверстов, не отрываясь от иллюминатора. – Порядок! Петя Верёвкин частушки разучивал с полным душевным удовольствием и запоминал их легко, напевал громко, перемежая слова разбойничьим посвистом. Пантера усердие напарника одобрял, но мечтал довести его выучку до полного совершенства. Под полным совершенством подразумевалось умение играть на гармошке, поскольку этот инструмент (особо так называемая «двухрядка») очень популярен в стране, куда они волею судьбы направляются. Ну и потом, гармонист весьма желаем в любой компании и при любом заметном событии – будь то свадьба или даже поминки. Князь Воронцов, натаскивающий агентов по части языка и обычаев. Говаривал с кривой усмешкой: они и на поминках поют. Сперва горюют, по ритуалу, потом пляшут, забыв начисто, по какому поводу сели за стол. Водка, она любого идиотом делает. – Частушки у них лихие! – сказал Петя Верёвкин и знакомо уже почесал пальцами нос. – Забористые. Вот эту я бы особо отметил. Петя откашлялся, подставив ко рту кулак, с видом оперной знаменитости, которую ждет сцена, и вывел густым басом: Мой приятель от тоски Выбил х… три доски. Вот так крепнет год от года Мощь российского народа. – Это они могут, – задумчиво сказал Вася Селиверстов. В его голосе не было ни одобрения, ни порицания в адрес коммунистического фольклора. – Могут… Да, – и обернулся на звук: это открывался круглый люк, хитро, заподлицо спрятанный ниже лампы. – Завтрак принесли, – сказал Петя Верёвкин и осторожно потянул на себя поднос с тарелками и бокалами, появившийся в чёрном проёме. Агенты ни разу не видели, кто их опекает – мужчина или женщина: лицо стюардессы (или стюарда) на свет не показывалось. Двое, спрятанные в тайнике, заказывали блюда через микрофон. Их молча выслушивали, молча доставляли просимое с точностью до минуты. Вася закрыл иллюминатор и подумал: «Сисистема Джона Кукса надёжна и безотказна». Он заказал невидимке русские газету, если их продают в киосках Палермо. Петя же попросил к обеду две порции виски, желательно шотландского. И холодного. Старший (Пантера, как уже было упомянуто) тягу соратника к спиртному внутренне не одобрял, но и смирился до поры с такой вольностью, понимая, что парень пьёт не столько от желания, сколько от скуки: эта гора мышц требовала движения, перемены и острых ощущений, связанных с разного рода опасностями. К тому же мимоходом Петя прочитал (конечно, по рекомендации Васи) книжку «Москва и москвичи» журналиста Гиляровского, и младшего агента заинтересовал один момент. Автор писал, что в молодости сминал пополам медные пятаки. Теперь Верёвкин неотрывно думал о том, сможет ли он смять пальцами этот самый пятак, наверняка толстый и тяжёлый. Дело в том, что с малых лет и до сей поры наш герой имел поистине болезненное желание быть первым в ристалищах, связанных с физическими усилиями (к усилиям умственного порядка его как-то не тянуло). Бывало, во дворе затеется игра – кто, к примеру, дальше прыгнет? – «Я дальше прыгну!» Или: кто сколько раз выжмет железяку, присмотренную на свалке. – «Я двенадцать раз выжму!» Ну и так далее. И прыгал дальше, и выжимал больше. Поражения же в самодеятельных соревнования переживались поистине трагически, даже порой температура поднималась и пот выступал на лбу. За неистребимое желание непременно отличиться был награждён кличкой – Чемпион. Кличка прилипла надолго, она была необидна, и потому Бык не лез драться, когда его так навеличивали. – Ты бы дал шифровку, – сказал Петя с некоторой робостью. – Чтобы нас хоть в Риме погулять отпустили – плесенью ведь покроемся в этой норе. – Ты сколько частушек разучил? – Хрен её знает, не считал… – Песен сколько разучил? – Тоже не считал… – Плохо, что не считал, но на данный момент ты сильно приблизился с среднестатистическому гражданину России и стран ближнего зарубежья. Материшься хоть и не по первой категории, но уже сносно. Остальному научишься по ходу операции. Теперь у нас в программе политика (хотя, на мой взгляд, никакой политики в наличии нет – как внешней, так и внутренней), и государственные деятели. А их, отмечу, немало – и разных по портретам и одинаковых по содержанию. Так что нора наша, друг мой, она полезная: никто нам не мешает здесь вплотную заниматься самообразованием. Пантера разгладил пальцем усики и с некоторым даже сочувствием поглядел на Быка – тот поникши сидел на своём топчане, мощные его руки были скрещены у живота. «Заскучал мужик!» – подумал агент номер один и сказал, поворачиваясь от столика вместе с креслом: –Хорошо, дам шифровку. Я в Риме не бывал, интересно будет с туристами побродить по городу – есть на что посмотреть, да и прикрытие лучше не придумаешь, в толпе затеряться легко. Бык же думал про своё: «На улицах всяких тряпичников навалом, лавочек не счесть, так что я русский пятак достану и сомну!» Ещё ему всенепременно хотелось найти джинсовую англичанку и познакомиться с ней ближе, как можно ближе! Так ведь не получится ничего такого – опять спрячут в этой яме, мать его за ногу! Петя сапко вздохнул, утешая себя тем, что затяжное безбабье когда-нибудь кончится и наступит лучезарная пора свободы, которая будет использована с полной отдачей. Пантера повернулся демонстративно, тем самым намекая, что исполнительность для преуспевающего шпиона имеет важнейшее значение. И потом он ведь старший группы, и потому не нуждается в советах, хотя и демократичен по натуре – не давит властью. Бы (Петя Верёвкин) горемычно вздохнул и сделал вид, что самым внимательным образом читает тягомотный роман под названием «Мать» русского писателя Максима Горького. Песни он запомнил (некоторые), и этого, на взгляд Пантеры (Васи Селиверстова) вполне достаточно. Было ещё раз повторено, что в российских компаниях под водочку и малосольные огурцы и кислую капусту песни только начинают, но не доводят до конца, потому что не знают слов. Немец, к примеру, тот во всём обстоятелен, и уж коли начал, то и обязательно порвёт ленточку на финишной прямой. Ну и другие нации, европейские имеется в виду, тоже склонны дойти по последней точки. Такие, значит, дела. Конечно, побродить по улицам Рима оно нелишне, но, как уже было подчёркнуто, Бык во что бы то ни стало возжаждал найти у нумизматов медный пятак русского производства, ещё лучше – семнадцатого или, на крайность, восемнадцатого века, и сплющить его пальцами на глазах у изумлённой публики. Ну а потом англичанка с жёлтым чемоданом и шикарным задом… Было, конечно, мало надежды познакомиться с этой женщиной, но при строгостях, которыми они окружены, до завершающей стадии корабельный роман довести не удастся, и от сознания предрешённой неудачи шпион за номером два заскучал нешуточно и даже впервые подумал о том, что напрасно погряз по уши в тёмных делах ведомства Джона Кукса. Повернись фортуна в другу сторону, играл бы он сейчас гирями на арене бродячих цирков и не учил бы русских матерков, не читал бы тягомотных романов и жил сам по себе – что хочу, то и ворочу. А что касается баб, то они – и загадывать нечего! – выстраивались бы в очередь, дожидаясь его благосклонности. Но, увы! – судьба играет человеком, как говорят в СНГ. А человек играет на гармошке. Пантера услышал вздох напарника. Так вздыхают коровы в хлеву, когда недокормлены, и спосил: – Роман-то добил? – Кончаю вот… – Ну и как? – Скучно… – Горький писатель неплохой, в общем-то, но и на старуху бывает проруха. Читай, пригодится. – Понял… Глава вторая Ранним утром агенты особого назначения из секретного ведомства Джона Кукса услышали протяжный гудок своего парохода, скрежет и звон якорных цепей, всплеск воды, почувствовали толчки, потом громадина остановилась, будто упёрлась во что-то мягкое. Короткое время судно раскачивалось на волне, потом стало слышно, как гомонит на верхних палубах публика, высыпавшая из кают. Это был Рим. Пантера нажал кнопку на белой стене, открыл иллюминатор. Солнце только выкатывало из-за океана, и мелкая рябь моря заискрилась, окрасилась киноварью. За синей дымкой, казалось, далеко, проступали контуры большого города. Там ещё кое-где колюче прокалывались непогашенные огни. Рядом, правее, качалась корма сухогруза, обнажая при качке огромный гребной винт, он блестел, отшлифованный работой, длинными переходами. – Рим, – сказал Вася Селиверстов. Петя Верёвкин ничего Васе не ответил, лишь засопел с печалью. – Вечный город! – Понял, я тут бывал в этом самом вечном городе… – И что? – А ничего. Баб, конечно, навалос, как и везде, кабаков навалом, а вино хреновое. Или только мне такое попадалось. – По музеям ходил? Петя посмотрел на Васю, недоумённо подняв скобами рыжеватые брови: не шутит ли человек? – Мне эти музеи до лампочки. – И почему до лампочки? – Там пылью пахнет. И в залах тишина какая-то неживая. – Значит, всё-таки бывал? – Пас одного, – ответил Петя Верёвкин и вздохнул, глядя в иллюминатор, за которым, словно усыпанное битым стеклом, колыхалось море. – Тот тоже музеи любил. Или делал вид, что любит. Потом меня перекинули срочно на другое дело и не знаю потому, пополнил ли тот очкарик свой культурный уровень. Может, и не дали ему самообразоваться. – Ну а сам-то ты не почувствовал тяги к прекрасному? – Как-то, знаешь, не успел почувствовать. Что там статуи да картины, я на очкарика пялился во все глаза, чтобы не упустить момента – вдруг у него встреча, вдруг он, понимаешь, сведения кому-то передать намерен. Ну, сам знаешь, как всё это происходит. – Имею представление, – ответил Вася Селиверстов и тоже уставился в иллюминатор. Там, за бортом, рассеивался синеватый туман, напитанный выхлопными газами и заводскими дымами. Уже явственно проступали дома и улицы, уходящие в глубь необъятного города. На дальнем причале шевелили длинными шеями краны – перетаскивали грузы из трюмов. Петя Верёвкин переломил себя, уже, было, смирился с неизбежностью прозябания в тесной и засекреченной норе, но в эту минуту скрипнул круглый люк, на столик, за которым они обедали, упал белый конверт. Вася Селиверстов посмотрел конверт на свет, зачем-то встряхнул его в руке и осторожно вытащил узкую бумажку с рядами цифр. – Шифровка! – с некоторой торжественностью сказал Вася. – Вспомнили про нас! И он полез в свой атташе-кейс, извлек, не глядя, оттуда книжку русского провинциального писателя Андрея Шаперина, которого никто не читал ни в России, ни в дальнем и ближнем зарубежье (автора выбрали исключительно в целях конспирации), раскрыл нужную страницу (книжка называлась «Сердце моё стучит в груди», издана она была малым тиражом и на личные средства упомянутого Шаперина, персонального пенсионера областного значения) и шевеля губами приступил к воссозданию текста. Петя Верёвкин громко дышал, заранее сердясь на начальство, и матерился порусски – доброго он ничего не ждал, он предугадывал общее направление инструкции: продолжайте, мол, прятаться как можно тщательнее и не высовывайтесь, пока не прикажут. Однако Вася ошибся: им предписывалось сойти на берег и не преследовать при том никакой цели, ориентироваться на время, отпущенное туристам для ознакомления с Римом. Это было приятно и неожиданно. Петя встал во весь рост и сладко потянулся, предвкушая приятные развлечения. Сперва, надобно, конечно, найти англичанку и дальше – по давно разработанному сценарию: Петя умел обхаживать женщин, да и сама его могучая стать звала слабый пол к немедленному сближению, а уж он-то никогда не обманывал трепетных надежд слабого пола. Вася тем временем всё шевелил губами, выискивая в книжке нужные слова, потом повернулся и сказал: – Рекомендована маскировка. Рекомендовано мне следовать с туристами, тебе же надлежит добраться вплавь до берега и там отдыхать как вздумается. Только, сам понимаешь, Петро – никаких вольностей. – Чего же не понять. – И по-русски ни слова! – Это трудно, привык уж, но постараюсь. – Молодец! – Вася достал из-под столика чемоданчик, открыл его и подал Пете сперва бороду, лохматую и широкую, будт лопата, потом дал ещё тельняшку, штаны плотной материи с множеством карманов и курточку. – Ты будешь моряком, отпущенным с корабля на берег для проминажа. Корабль твой называется «Чёрный лебедь», зафрахтованный Грецией, а приписан к турецкому порту. – А ты кем будешь? – Я буду битлом, музыкантом из бродячего оркестра, – Вася водрузил на голову (сделал он это весьма ловко) парик с длинными волосами, надел кеды без шнурков и сунул в рот сигарету. – Ну? – На педераста смахиваешь. Ещё изнасилуют. – Обойдётся. Мы ведь тоже кое-чему обучены и постоять за себя вполне даже можем! – Как это по-русски: «против лома нет приёма». – Если нет другого лома. Ну, в дорогу. Нырнёшь через иллюминатор, он открывается, вот, смотри. Вася нажал кнопку (она была спрятана под колпачком в изножье верхней кровати), и сперва с лёгким шорохом ушло стекло, потом съехала вниз часть стены и в итоге образовалось квадратное отверстие, способное пропустить наружу даже такого лба, каким был в натуре шпион Петя Верёвкин. – Понял? – Чего не понять. – Внизу, у самой ватерлинии, есть крючок. Толкнёшь его легонько вправо и всё встанет на место. До вечера, значит? На берегу Петя Верёвкин встряхнулся, будто пёс, замоченный обильным дождём, озираясь, расстегнул пряжки ремней толстого полиэтиленового мешка, пристёгнутого к груди, достал из него тельняшку, потрёпанную парусиновую курточку, натянул с усилием несколько узковатые брюки, надел тяжёлые ботинки, достал ещё пачку доллларов и сунул их в задний карман брюк, а мешок спрятал под камень, плоский, в белых рябинках и потому весьма заметный. Чуть правее, близко, кончалась граница порта, вода здесь стояла, не билась волной о берег, затянутая сплошь масляными пятнами, радужно блестевшими на солнце. От волос, чувствовал шпион Петя, пахло бензином, по телу, когда он вылез на берег, катились мутные капли свинцового цвета. Сейчас неплохо бы принять душ, да где его примешь. Впрочем, эта проблема разрешима – при отелях, предназначенных для бездельников, есть бассейны, там за плату можно искупаться на крайний-то случай. Было ясно, солнце поднималось жаркое, от моря исходил едва заметный парок, в порту кричали пароходы; кричали чайки, они то застывали в воздухе, то грузно падали на каменистый пляж и ходили с важной медлительностью, оставляя на гальке мокрые следы. Настроение рождалось преотличное, Петя сделал сальто, как, бывало, в цирке, постоял на руках, дрыгая ногами, на зубах тотчас же навязла блатная русская песня, разучиваемая под руководством Пантеры. Запомнился лишь один куплет, первый: Не живите вы, девки, на воле, – Приезжайте вы к нам в лагеря. Вам на воле цена три копейки, В лагерях вам дадут три рубля… У Верёвкина на данный момент была одна цель – найти медный пятак и сплющить его на глазах у изумлённой публики, – без зевак весь эффект потеряется. Шпион уже было двинулся навстречу приключениям, но вернулся – он забыл приклеить шкиперскую бороду, оставленную в мешке. Шёл Бык медленно, вразвалку. Было похоже, что на нём надет скафандр, потому что руки его были широко растопырены, обременённые мышцами, голова держалась высоко и с выражением дерзким. Этому человеку, налитому силой, временами чудилось, что под его ногами горбатится земля, и, естественно, каждому встречному было абсолютно ясно, что с этой глыбой связываться нет резона, что её надобно огибать далеко и по возможности круто, а в узком переулке робко прижиматься к стене, чтобы уступить дорогу. Петя в своё время потолкался в Риме с неделю, когда, как уже упоминалось, выслеживал очкарика и позже участвовал в перестрелке при попытке захомутать главу мафиозной семьи по прозвищу Джек-громила. Облик гангстера никак не соответствовал его мрачной репутации – то был худощавый красавец с томными глазами бездонной черноты, с ресницами киноактрисы, одетый шикарно и модно. Этот молодец в драке выказал обезьянью проворность, а когда всё-таки был прижат в угол, последнюю пулю пустил себе в рот, безнадёжно испортив пикантную внешность. Операция провалилась. Орлы из особой группы были названы начальством мокрыми курицами и понесли наказание разной степени строгости, на том и кончилось салонное танго. «Не живите вы, девки, на воле…» Песенка не уходила из головы, привязалась она, прилипла теперь надолго, навязалась, согласно опыту, дня на три, не меньше. По поводу этой мелкой и назойливой помехи Бык выматерился по-русски, впервые без прибалтийского акцента, и двинулся по улице в направлении центра, выискивая глазами мелкие лавчонки, в которых продают всё – от презервативов до подержаных автомобилей. У итальянцев таких лавчонок тысячи. Во время короткого пребывания в этой стране Бык прибился к убеждению, что здесь никто не работает, а все лишь торгуют. Он Италию как-то не полюбил – то ли не успел, то ли несколько пренебрежительное отношение к местному населению родилось в результате неглубоких наблюдений. Слишком уж суетливы ему показались ему как мужчины, так и женщины. И почему они разговаривать не умеют нормально? Кричат, размахивают руками попусту. Словом, лёгкий народец, несерьёзный. Петя сообразил, что на большой улице делать ему нечего, и через арку свернул на какой-то пустырь, заросший рыжей травой, дальше виднелся ряд одноэтажных домиков древней постройки, неухоженных, и попал в итоге по назначению – здесь торговцы густо сидели вдоль тротуарчика, разложив на потёртых ковриках немудрящий свой товар. И лавки здесь были в наличии, и тоже в большом количестве. Как и положено, вокруг нового клиента тотчас же зароилась бойкая пацанва, густо протягивающая руки за подачкой – просили денежек, сигареты, вытаскивали из-под рубах бутылки, предлагали выпить хорошее вино, но совсем дешёвое, предлагали также испить холодной воды из родника, освящённого на днях самим Папой. Дорогу загородила чернявая девица, она вся извивалась, будто кобра под звуки дудки, выталкивала напоказ громадные груди, которые, как мимоходом решил Бык, естественным путём никак не взлелеять. Значит этот соблазнительный предмет женского обихода бесстыдно надут и состоит из резины. Было показано жестом назойливой молодке, что в данный момент резина не занимает моряка, отпущенного на берег, что у него на данный отрезок времени совсем другие интересы. Бык остановился, приглядываясь к захудалым лавкам с облупленными вывесками, но нужной, где было бы сказано, что именно тут продаются старинные монеты, всё не находил. Тогда он показал пальцами окружающей его пацанве, галдевшей, словно вспугнутые птицы, что они ищет нумизмата, сказал по-итальянски – «сольди, э-э-э, доллар, франк, старый, да. Ещё, э-э-э, пьятак, да». Его поняли и поволокли в тёмный закуток. Бык сноровисто вытащил из заднего кармана деньги и переложил их в курточку: бережёного бог бережёт: эти сорванцы всё умеют, в том числе и лишать наличности. Наконец они шумной толпой достигли окошечка, за которым дремал носатый старик в боксёрском халате, глаза его были желты и усталы. – Монеты, – сказал Петя Верёвкин. – Старинные монеты. Ищу русский пятак, – он опять сделал пальцами кружочек. – Говори по-английски, – приказал лавочник. – Я понимаю английский, – и почесал грудь в пегом волосе. – Что тебе надо? – Русский пятак. – Эпоха? – По моим прикидкам, семнадцатый-восемнадцатый век. – Такого нет. – Покажи что есть! Старик высыпал на узкую доску под окном динар с дыркой, серебряный доллар с изображением Георга Вашингтона, японскую мелочь, белые и лёгкие пфеннинги времён Второй мировой войны, монгольские тугрики… Петя Верёвкин сразу обратил внимание на доллар – был он увесистый и толстый, но смялся в лепёшку в руке удивительно легко. Лавочник при этом растворил щербатый рот с выражением изумления и испуга, закачал головой: зачем товар портишь, он денег стоит! – Сколько? – деловито спросил Петя. – Ты не горюй, торговец. На тисочках аккуратненько выпрямишь. Маленьким молоточком. Мне русский пятак нужен. Шустрая пацанва была в восторге: – Браво, брависсимо, моряк! Ты очень сильный, ты можешь повалить наземь самого Рафаэля Монтекки. – Кто такой? – На этой улице он важный сильный господин и все его боятся. У Быка тотчас возникло намерение повалить этого самого Монтекки, но порыв был задавлен в целях конспирации. Он только заверил публику в том, что он бы и готов побороться с грозным Рафаэлем, однако сейчас ему некогда. Старику было заплачено десять долларов за порченый товар, было выяснено также, что в этом околотке никто старыми монетами не торгует, есть магазины с большим выбором, но они все располагаются ближе к центру и, значит, ближе к публике, способной покупать. Торговец посчитал совет моряка насчёт тисков и молотка здравым и спрятал выручку в ящичек под ногами. Разочарованный шпион побрёл к арке, сопровождаемый прилипчивой пацанвой, ожидавшей подачки за то, что они, во-первых, были зрителями действа, которое увидишь нечасто, и, во-вторых, встретили действо с восторгом. Петя уже приглядел лавочку, торгующую варёными макаронами с приправой, опять щедро выдал слегка озадаченному хозяину десятник и показал рукой на драную братву, тесно его обступившую: – Накорми всех досыта. Я вернусь и проверю. Он, конечно, не рассчитывал вернуться в этот закуток, где царили грязь и нищета. Размышлял, вышагивая к арке: «Ведь, в общем-то, Италия относится к числу стран если не процветающих, то весьма благополучных, почему же здесь столько голодных ртов и попрошаек? Ведь клянчить у прохожего копейку или сигаретку – занятие весьма унизительное. Впрочем, и в Америке нищеты достаточно». Вывод не назовёшь откровением, но он внёс в душу бородатого моряка некоторое равновесие: «Так, значит, Богом предписано, если он есть». Намерение было взять такси и двинуть к центру, где непременно есть русский пятак, сплющить который надлежало в целях поднятия духа. У входа в затенённую арку, где пахло грибной сыростью, его ждала давешняя дива с грудями, вполне сравнимыми с выменем коровы-рекордистки, она опять изгибаясь двинулась навстречу, улыбаясь притом хищно накрашенными губами. «Не живите вы, девки, на воле…» – песенка прихлынула опять в голову, и опять надолго. Петя остановился и сказал: – Мне некогда, красотка, я тороплюсь, понимаешь? Она не понимала и надвигалась на него. Полагая, вероятно, что перед её прелестями не способен устоять никто, даже этот бородатый бугай. – Как тебя зовут, красавица? Она ответила на ломаном английском: – Не будешь жалеть, мальчик… Я есть… отчень искусная в любви. И этот день ты запомнишь до гробовой доски. – Отвели на полштанины! – неожиданно для себя сказал Петя по-русски. Она не отваливала – надвигалась, слегка приподняв подол платья, демонстрируя полные загорелые ноги. Верёвкин вздохнул обречённо и достал из кармана перочинный ножик. Дива округлила глаза, удивляясь: а это, мол, зачем? Моряк засопел, лихорадочно размышляя: «А вдруг настоящие?» Он имел в виду груди. «А вдруг больно сделаю?» – и он, прижмурившись, ткнул ножичком в шикарный фасад черноокой дивы. Та по первости и не поняла, что затеял этот вахлак, но когда раздалось лёгкое шипение и правая округлость стала опадать с катастрофической быстротой, она вдруг завопила так пронзительно и так тонко, что у Пети проявилось дребезжание в ушах и он затряс головой, будто выскочил из воды. – Да ты что, милая! Потеря-то не из великих, такие титьки в любом киоске продают, это ж копейки. На вот тебе деньги, прикупишь новые и надуешь до отказа, такие большие надуешь, что и дорогу под ногами не увидать. Красотка орала пронзительно: – Он меня порезал, он бандит, хватайте его, люди, он нас всех перережет! «Пора сматываться!» – понял Петя. – Он убийца, посмотрите, люди, что он со мной сделал, садист! Петя Верёвкин стал медленно пятиться, озираясь, от этой фурии, готовый в нужный момент развернуться и дать тягу со всех ног: не дай господь, нагрянет полиция, тогда операция, задуманная с тонкой основательностью, провалится, и весьма, к тому же, позорно. Но озороватая мальчишечья компания из семей явно неаристократического происхождения была уже тут как тут. Некоторые держали в руках бумажные тарелки с макаронами, политыми соусом кровавого цвета. Горки макаронов на тарелках исходили парком. Пацанва была явно на стороне пришельца. Ребятишки корчились, подпригивали с выражением восторга, оорали и указывали на красотку, которая придерживала ладошкой место поражения – враз отощавшую грудь и печально отвисшее платье. Петя не понимал, о чём галдит уличная гвардия, но улавливал её настроение. Гвардия радовалась сокрушительному поражению самонадеянной шлюшки, радовалась её позору. Петя уже повернулся, чтобы удариться в бега, но тут услышал панические крики: Рафаэль, о! Рафаэль, о! Близко подбрёл в этот момент старичок с батожком. Длинное его лицо, обрамлённое бакенбардами, напоминающее какой-то овощ, было сперва бесстрастно, но потом, когда старичок услышал про Рафаэля, он мелко подпрыгнул на месте и закричал: – Синьор! Вам пора уходить – Рафаэль идёт, он не знает жалости, он силён, как слон, и ловок, как обезьяна, – старик кричал по-инглийски, точно определив национальность бородатого моряка. – Советую, и настоятельно, тотчас же бежать! Бык с величавой медлительностью повернулся в ту сторону, куда тросточкой указывал старик, и увидел гориллоподобного молодца в пиджаке песочного цвета и таких же брюках. Обращали также на себя внимание остроносые и до блеска начищенные штиблеты. Молодец почему-то носил феску, чёрную и с кисточкой. Под горбатым носом красовались ухоженные усики, чуть загнутые кверху, напомаженные и тоже блестевшие. Шёл Рафаэль вразвалку, длинные его руки болтались вдоль бёдер, увенчанные кулаками внушительной величины. Петя Верёвкин почувствовал, как ковь прихлынула к голове, и обречённо подумал, что, как всегда, не уйдёт и примет бой, несмотря на строжайшее предупреждение начальства оставаться в тени и вести себя в стиле законопослушного обывателя. «Сутенёр, – подумал Петя. – Мелкий ханыга, промышляющий чем бог послал. Такие готовы жрать собачье дерьмо, лишь бы хорошо за это платили.» Рафаэль остановился на некотором расстоянии и вынул из ножен, спрятанных под пиджаком, тонкий кинжал с загибом на конце. Раскорячился, зажав смертоносное оружие в правой руке, несколько откинутой в сторону, улыбнулся, точно оскалился. Верхняя его губа мелко подрагивала. Петя Верёвкин, штатный шпион, внутренне напрягся, готовый к роковой схватке, но внешне оставался спокойным. Он тоже улыбнулся, по возможности приветливо, и кивнул старику с тростью: переводи, мол. Тот кивнул, соглашаясь. – Ну, чего натопырился, парень, – сказал Верёвкин. – Титьку твоей даме проткнул,так она новую купит, больше. Я вот ей деньги редлагаю. Твой заработок не пострадает, ты же на таких, как она, бизнес делаешь. Занятие подоночное, конечно, но на другое ты, видать, не способен. В грузчики бы пошёл, что ли. Да вряд ли тебя возьмут в грузчики – начнёшь ведь таскать мешки да ящики не в ту сторону. Старик затараторил по-итальянски, почтительно склонив голову перед грозным Рафаэлем. Тот выслушал монолог молча и шумно забрал носом воздух. Старик тоже с почтительным поклоном обратился к Верёвкину с ответом. – Он говорит, сеньор, если ты тотчас не выложишь тысячу долларов за ущерб, нанесённый этой почтенной донье, – палец переводчика был направлен в сторону шлюхи, не отнимавшей ладони от ямы, образовавшейся в результате хулиганства пришельца, – он выпустит вам кишки и намотает их на кулак. – Передай этому козлу вонючему, что я могу очень просто сделать из него кастрата. Старик натурально всполошился при этих словах и испуганно вытаращился: – Вы рискуете жизнью, сеньор! – Переводи! Перевод последовал сбивчивый и с некоторыми интервалами. «Сеньор, как будет по-английски козёл. Ну и это… ещё и вонючий?» Петя ответил с весёлостью, потому что в нём закипел знакомый азарт, какой выпадал всегда перед схваткой, и, как правило, удачной. «Этого я уложу за минуту!» Потом пришло твёрдое убеждение, что минуты для этого дегенерата многовато. «Ну, за полминуты, ладно», – умиротворил себя агент из конторы железного Кукса и поманил противника пальцем, подмигнув при этом: иди, мол, сюда, иди, милый! Когда же Рафаэль услышал, что он козёл плюс, к тому же, вонючий, большое его лицо сделалось серым, будто враз осыпалось пеплом, он прижал нож к бедру, присел на корточки и завертелся волчком, издавая при этом звероподобное рычание. Зеваки окаменели враз, предчувствуя кровавую драму, свидетелями которой они сейчас станут. Один паренёк с длинной шеей, худой и обдрипанный, ртом заглатывал воздух, выкатив глаза, сверкая белками. Он был похож на цаплю, только что заглотившую лягушку. Петя внимательно наблюдал за противником, понимая, что тот устрашает, рассчитывая, что заблудший бородач тотчас же ударится в панику и покажет спину. «Он турок или грек? – прикидывал между тем американский шпион (его смущал головной убор сутенёра). – Ишь, как старается!» Шлюшка, придерживая по-прежнему платье в том месте, где в резине образовалась дырка, вызвавшая роковые последствия, слегка постанывала, не отводя глаз от Рафаэля. Было ясно, что она его боится и вместе с тем обожает и надеется также, что её хозяин проявит себя во всём блеске. Верёвкину ужимки и прыжки этого турка или грека надоели, он сделал неуловимый рывок вперёд и ударил сутенёра тяжелым морским ботинком в челюсть. Звук был такой, будто где-то близко лязгнули рессоры грузовика, преодолевшего на полном ходу глубокую яму. Другая нога угодила в живот. Рафаэль захрапел, будто удавленник, захлестнувший на горле петлю, и мешком повалился на асфальт. Никто такого не ожидал, и по толпе прокатился вздох разочарования. Петя поднял феску, выхватил у парня, так и не проглотившего лягушку, тарелку с макаронами, вывалил её содержимое на искажённое болью лицо мелкого гангстера и сверху торчком поставил феску. Всё! Пора сматываться. Зрители были, спектакль состоялся. – Чао! – сказал Петя, вытирая руки о штаны, и не торопясь, не теряя достоинства победителя, валкой походкой направился в сторону большой улицы, где можно было поймать такси. В арке, где пахло затхлой сыростью, Петю догнал старичок, который вызвался быть переводчиком. Спешка досталась переводчику трудно – он прыгал по щербатому асфальту, словно подраненная птица. – Сеньор! – Слушаю, – Бык обернулся, цепко присматриваясь к окружающей обстановке, опасаясь, и не без оснований, что за ним пущен хвост, которому вменяется в обязанность докладывать в центр о делах и поступках подопечного. Слежки вроде бы не наблюдалось. – Слушаю. – Он будет жить? – дедок указал тростью в глубь двора, где скучились давешние зрители над телом поверженного громилы. – Кто знает… Но лечиться ему долго. – Да-а-а… Я многое видел в этой жизни, меня удивить трудно, но вы меня удивили. – Чем же? – Рафаэля ещё никто не бил так сильно и так быстро. – Уметь надо, папаша! – Да-а-а… Уметь надо. Советую, сеньор, как можно быстрее покинуть наш квартал во избежание, э-э-э, осложнений. – Давно понял. Чао! 2 Вечный город пропах горячим асфальтом и женскими духами, повсюду толкались праздные туристы, они, обвешанные фотокамерами, снимали всё и походя, не жалея плёнки. Потом эти фотографии будут аккуратно, в хронологическом порядке, разложены и подклеены в семейные альбомы для показа любознательным соседям и гостям. «то мы у Колизея, это мы в музее изобразительного искусства на фоне полотен Микеланджело, это мы подкрепляемся пиццей в забегаловке…» Ну, и так далее. Бык проехал полмира, но никогда не выступал в роли туриста и потому имел устойчивую неприязнь к богатым бездельникам, которые заполоняют Европу подобно саранче. Они суетливы, бесцеремонны и полны обывательской наивности, поэтому гиды беззастенчиво вешают им лапшу на уши пудами. Бык же в чужих странах был всегда при деле и всегда имел цель. Вот и теперь он проталкивался сквозь нескончаемый поток праздных зевак в поисках магазина, где есть русские пятаки. Он, правда, не забыл и про англичанку с весьма нехарактерным для этой национальности задом. Британские женщины, как правило, сухопары, чопорны и несговорчивы. «Может, – подумал мимоходом Петя-Бык, – она и не англичанка, потому как очень уж сексуальна, если глядеть на неё со спины.» Возле жёлтого дома с кариатидами Верёвкина остановила блондинка с длинными волосами и молча приподняла подол юбки. Она показала рукой на подъезд с резной дверью и сказала: – Моряк давно не видел женщин, я правильно говорю? – Правильно говоришь, – по-русски ответил Верёвкин и осёкся: инструкция предписывала забыть этот язык до высадки в Санкт-Петербурге. – Я не поняла, моряк! «Что они ко мне липнут сегодня?!» – с тоской подумал агент американской разведки и украдкой, профессионально, огляделся: нет ли поблизости второго Рафаэля. Устраивать драку на таком бойком месте означало полный провал долговременной акции против России, которая готовилась без малого три года и каждый шаг агентов был продуман до мелочек. – Я про что тебе толкую, – Петя с большим трудом перешёл на анлийский. – Через час я отплываю. Моя посудина ждать не станет. – Часа нам вполне хватит. – Тебе хватит, мне нет. Поищи, красотка, кого-нибудь другого. – Ты мне понравился – мощный мужчина. Я недорого возьму. – Ищи другого! – Жаль, моряк, мы бы славно провели время. – Мне тоже очень жаль, но капитан без меня поднимет якорь и уйдёт в море, потому как я не такая уж важная персона! Петя Верёвкин хотел продолжать, намереваясь ещё некоторое время позабавиться, но тут взгляд его упал на вывеску в следующем доме по левую руку: там был, в общем-то, красиво и весело изображён петух, стоявший на одной ноге и распахнувший клюв, чтобы прокричать зорьку. Гребень этой удалой птицы свисал набок и напоминал пилотку бравого солдата, надвинутую на самую бровь. В следующее мгновение Петя осенился догадкой: это был тот самый кабак, где они втроём пробовали взять гангстера от наркобизнеса и не взяли. «Интересно, интересно!..» Красотка, зарабатывающая на жизнь телом, была бесцеремонно отодвинута в сторону (позыва к игривому разговору американский шпион уже не имел), и Петя пошёл, неодолимо притянутый вывеской. – Ты импотент? – осведомилась вслед проститутка и презрительно сплющила губы. – Шляются тут всякие, жеребец кастрированный! Верёвкина эти слова не обидели, он даже кивнул покладисто: да, жеребец, да, кастрированный, – и устремился к избранной цели. … У бармена было странное лицо – плоское, как у каменного идола монгольских степей, и все части этого странного лица лишь обозначались: чуточный нос, смытый рот, подбородок скрывали складки на шее. лишь глаза за сильными стёклами очков казались непомерно большими и напоминали две сливы, прилепленные к блину. Голову, большую и с оттопыренными ушами, бармен держал с трудом, являя обликом своим и общим выражением ту часть человечества, которая страдает по причине собственной неполноценности. Петя проскользнул вдоль стойки, на короткое время задержался возле бармена, чтобы распорядиться – он заказал двойной джин и для начала жареную рыбу с картофелем, потом сел за столик в углу, откуда просматривалась входная дверь, и вытер платком лицо. На данный момент Верёвкина преследовали два неудобства: он не мог опять отвязаться от блатной песни «Не живите вы, девки, на воле», второе же неудобство состояло в том, что сильно чесался подбородок под небрежно приклеенной бородой. Когда бармен повернулся спиной, отмеривая питьё в стакан, шпион успел оттянуть бороду и почесаться. В зальчике была ещё молодая пара – тощая девица с длинной шеей и острым профилем, напоминающая общим обличием какую-то птицу, и молодой парень, в противоположность девице весь состоящий из округлостей – голова шаром, грудь шаром, толстые короткие руки, покрытые чёрной шерстью. Ещё над столиками летал жук внушительных размеров и гудел, будто самолёт, закрытый облаками. Здесь я вынужден буду несколько отвлечься от канвы повествования и оставить Верёвкина предаваться воспоминаниям о роковой схватке в кабаке, и перенесусь в ресторан под названием «Звезда Востока», содержал который бывший армянский советский писатель, представитель социалистического реализма, имеющий в партийных кругах репутацию несгибаемого большевика. Он десять лет назад написал в ЦК своей республики верноподданническое письмо. В письме, исполненном в стиле весьма возвышенном, говорилось о том, что Жорик Абрамян на данный момент весьма перегружен мыслями о жизненном пути и философских исканиях основоположника коммунистической идеологии Карла Маркса и имеет неодолимое желание побывать на могиле гения всех времён и народов, то есть в англии, чтобы глубже проникнуться трепетной любовью к основоположнику. В заключение Жорик твёрдо пообещал выдать вскорости роман в трёх частях (почему-то все длинные романы состоят именно из трёх частей!) и посвятить своё произведение зачинателям большевистского движения на своей достославной родине. Власти к просьбе начинающего классика отнеслись с пониманием, тронутые такой редкой просьбой, республиканский Союз писателей выделил будущему автору нетленного литературного полотна довольно щедрые по тем временам командировочные в фунтах стерлингов, и дерзновенного благословили на гражданский подвиг. Однако Жорик оказался в Италии, спрятался под крыло богатого дядюшки и из- под того крыла стал обличать советскую власть. На публичных выступлениях с рассказами о страшной действительности за железным занавесом Жорик научился даже плакать для пущей наглядности. Случалось, с ним плакали старые армянки, а одна весьма почтенная старуха княжеской фамилии впала сперва в обморок, а потом и в кому. За её жизнь боролись лучшие врачи, но она испустила дух со словами: «Моему народу нужен царь!» Этот эпизод несколько дней потрясал итальянскую политическую общественность, однако со временем популярность Жирика пошла на спад, потому как небогатая фантазия его истаяла и он стал писать в газету о том, как выглядит гора Арарат на восходе и закате солнца. Он пробовал поднять свою популярность трогательными излияниями о судьбе своей собаки по кличке Джек, особо умной и особо дрессированной, но погибшей, потому как кагэбэшники подослали гипнотизёра (до той поры Джек, как положено, не брал ничего из чужих рук, но в один прекрасный день под влиянием упомянутого гипнотизёра съел подброшенный кусок мяса и в судорогах сомкнул карие очи). Дядя, мудрый и изворотливый бизнесмен, смотрел сперва с одобрением за исзысками племянника, потом понял, что фонтан бесславно иссяк и предложил без обиняков заняться настоящим делом: подарил диссиденту ресторан, упомянутый уже нами. Сперва Жорик ощутил железную хватку конкурентов на своей шее, но, во-первых, хоть и весьма короткое время, но он был популярен, на него ходили смотреть, как, например, на редкого зверя в зоопарке или на кинозвезду, которая вышла замуж, то бишь вступила в законный брак с миллионером (в пятый раз, кстати, вступила в законный брак), впавшего в маразм (и это никого не удивляло, поскольку вышеозначенный миллионер родился аккурат в те поры, когда Наполеон бежал из Москвы). Итак, на первых порах диссиденту помогла несколько скандальная популярность, ну и, во-вторых, прожжённый дядя не дремал, поддерживаемый армянским землячеством. Ресторан «Заря Востока» медленно, но верно становился заведением весьма модным и популярным. В те минуты, как раз когда Петя Верёвкин по кличке Бык пил джин и хрустел пережаренной картошкой, в ресторане «Заря Востока» собралась богатая публика на презентацию итальяно-французского банка «Золотой дождь». Учредители нового финансового редприятия, как вещала реклама, имели намерение употребить капитал для того исключительно, чтобы подтянуть отсталые и бедные страны до уровня передовых и процветающих. Жорик Абрамян, польщённый вниманием отборной публики, решил блеснуть удалью и размахом (знай наших!) и заказал знакомому кондитеру по соседству двухпудовый торт, изображающий Эйфелеву башню и римский Колизей. Кондитер тужился над заказом полную неделю и выдал в итоге шедевр с продуманной и неэклектичной композицией, где упомянутую башню окружали стены древнеримского ристалища, а там, как известно из истории, гладиаторы поднимали руки над головой и кричали в толпу: «Идущие на смерть вас приветствуют!» или что-то в этом роде. Башня была полтора метра высотой, а Колизей полтора метра в диаметре. Таким образом ни французы, ни итальянцы не были обижены. Кондитер был, что ни говори, тонким дипломатом. Вернёмся теперь в кабачок «Весёлый петух», в котором, как уже подчёркивалось, американский шпион Пётр Тимофеевич Верёвкин пил джин и закусывал картошкой, несколько угнетённый двумя малыми помехами: мешала ему умиротворённо отдыхать наклеенная борода, под которой зудела кожа, и блатная песня о советских девках, которым бы не жить на воле, а не медля приезжать в лагеря. А в остальном было всё о’кей. Правда, несколько беспокоила ещё нежданная схватка с сутенёром, но ведь тот первый начал, а убегать прочь, поджав хвост, не в правиласх оперативного работника в подразделении Железного Кукса. «Авось пронесёт», – думал Верёвкин, рассеянно глядя на бармена, напоминающего лицом каменного идола из монгольских степей. Старик, опершись локтями о стойку бара, бездумно глядел на люстру в форме арфы и тёр пальцами виски: у него, видать, болела голова, и вообще он был не в настроении. Тот раз, когда в этом богоугодном заведении затеялась стрельба, здесь хозяйничал молодой и дюжий тип, кудрявый, с бакенбардами, пролегающими чуть не до подбородка (по оперативным данным, один из связных наркомафии). Бык намеревался спросить бармена о нумизматах, торгующих поблизости, и ублажить себя победой над русским пятаком эпохи Екатерины Второй. Пантера (Вася Селиверстов) рассказал в редкую минуту отдыха, что пятаки, особенно увесистые, медные, были в ходу на Руси, и что поэт Державин (был такой) написал льстивые вирши об императрице, и она одарила его деньгами. Гонорар, состоящий из медных монет, подвезли ко двору Державина на двух телегах, поскольку такой груз немыслимо растолкать по карманам. «Интересно, сколько же миллионов долларов уместилось бы на двух телегах?», – задал себе вопрос Верёвкин, но ответа не нашёл. Жара утомляла, и потому ни о чём думать не было желания. «Много доллларов уместится на двух телегах…», – равнодушно подумал Петя и принялся наблюдать за улицей, оплавленной солнцем. Там по-прежнему кишел народ – люди спешили куда-то в разных направлениях с такой скоростью, будто искали укрытия, подстёгиваемые сигналами воздушной тревоги. Джин горячим комом прикатил в желудок и разлил по телу тихую умиротворённость. Часы показывали половину одиннадцатого, и несложные дела можно было обладить без особой спешки. Петя ни сном ни духом не ведал, что несколько минут спустя попадёт в прескверную историю. Он не мог видеть отсюда, как поварёнок в накрахмаленном чепце отворил дверь кондитерской и выкатил на асфальт тележку с велосипедными колёсами, чтобы везти двухпудовый торт в виде, как уже было сказано, Эйфелевой башни, а также римского Колизея к служебному входу ресторана «Заря Востока», где акулы империализма выпили уже для зачина по бокалу шампанского в честь открытия банковского дома «Золотой долждь», а его владелец уже рассказал, смахивая платочком слезу, о судьбе любимой овчарки по кличке Джек, которая заглотила под давлением гипнотизёра от КГБ отравленный кусок мяса и сдахла в судорогах на глазах хозяина, натурально объятого ужасом. Да. Не ведал Петя и того, что к забегаловке, где он разогревался джином, катит туристический автобус, а впереди него, пугая рёвом сирены прохожих, мчится бронированный «линкольн» с юным шейхом арабского эмирата, расположенного в Северной Африке. Этот эмират славился на Востоке самым большим гаремом, и найти его на карте мог лишь географ предпенсионного возраста, то есть опытный. А Всевышний( или, скорее всего, Сатана) уже завязывал остросюжетную драму. Поверёнка, прижимающего тележку к бровке тротуара, обогнал автобус и остановился впереди, а сзади и в опасной близости, впритык, затормозил чёрный «линкольн». И занавес, что называется, открылся. …Петя, оттянув бороду, чесал подбородок, прикрываясь от досужих глаз плечом и испытывая при этом настоящее блаженство. Аккурат в тот момент дверь кабачка с шумом растворилась, и видимость заполнила шумная компания, возглавляемая молодым носатым парнем. В верхнем кармане его его шикарного пиджака, явно не фабричной работы, алела гвоздика, коротко постриженные чёрные волосы отливали бриллиантином. Его сопровождали огромный пёс, доберман-пинчер на серебряном поводке, и два дюжих телохранителя – чернокожие и с серьгами в ушах. Петя Верёвкин, что непростительно для шпиона его квалификации, сильно оплошал (и на старуху бывает проруха!): он не успел отнять пальцев от подбородка. Повеса мгновенно смекнул, что моряк, занимающий стол в углу, пошло маскируется, и дёрнул за петину бороду с такой силой, что она упала на пол. Повеса, как было уже сказано, наследник трона Абдель ибн Сулейман, в очередной раз вояжировал по Европе в сопровождении слуг и наложниц, компрометируя мусульманский мир, поскольку шлялся по шалманам и в изрядном количестве потреблял спиртное. Этот пьяница и развратник малое время назад учился в Англии и Америке, но образования не получил по причине богатства и распущенности. Дома, на родине, он, надо отметить, вёл себя вполне пристойно, поскольку боялся грозного отца, но на чужбине, презирая католиков и христиан, впадал в лихой разгул. Сулейман засмеялся громко и наступил на бороду модным ботинком. Засмеялись и телохранители, слабой улыбкой на выходку знатного посетителя ответил бармен, которому было известно из газет под рубрикой «Светская хроника» о похождениях этого наглого принца из далёкой и непонятной страны. Верёвкин шибко засопел, лицо его налилось краснотой, он, нагнувшись, вырвал бороду из-под каблука шального мусульманина, а поднявшись со стула, мрачно спросил по-русски: – Ты шутник, да? Наследный принц прижал руку к животу, откинул голову и опять засмеялся, довольный собой: – Я шутник и ты шутник, да? – Ты плакать не привык? – спросил опять Петя и, опрокинув стол (бармен крепко прижмурился при том, подсчитывая убытки), нанёс наглецу удар в челюсть такой силы и точности, что наследник доллларов и самого большого на Востоке гарема прокатился, лёжа на спине, по цинковой стойке, сшибая рюмки и бутылки, потом собрал в комок палас на полу, пробил головой звуковую колонку музыкального автомата и простёрся, наконец, в дальнем углу с раскинутыми руками. Свидетели успели заметить, что голова обладателя голубых кровей была вывернута градусов на сто восемьдесят, рот растворён до отказа и застыл в изумлённом оскале. Пострадавший вроде бы и не дышал. Дюжие негры зарычали разом, будто звери перед броском на обречённую жертву, но были уложены по порядку номеров в мгновение ока и лежали смирно, вроде бы даже спали, поскольку на их лицах, подернутых бледностью свинцового оттенка, покоилось умиротворённое выражение. Оскаленную собаку Петя ловко ухватил за все лапы и понёс на улицу, запинаясь за цепь, которая змеёй ползла следом, издавая мелодичный звон. Ученик кондитера с упомянутым тортом на тележке аккурат огибал по тротуару автобус, наполненный оживлёнными туристами. Гид как раз пригласил дорогих гостей заглянуть в типимчный римский кабачок, основанный, по его словам, ещё при Юлии Цезаре, под названием «Весёлый петушок», с тем чтобы глотнуть воздуха седой древности. Конечно, сказал гид, кабачок модернизирован, имеет потому довольно современный вид, продиктованный духом времени, однако прошу немного напрячь фантазию, и вы увидите за грубым столом колоритные фигуры римских плебеев, услышите стук деревянных подошв их сандалет о камни мостовой, почувствуете запах мяса, поджаренного на оливковом масле, увидите шумный пир при мерцающем свете факелов. Они пили красное вино и поднимали глиняные кружки в честь богов Олимпа. Этот красноречивый лгун знал, что дом, в котором располагался кабачок, построен лишь век назад, но бармен по уговору приплачивал ему малую толику из выручки, полученной от туристов, этим и объяснялась незапланированная остановка, и представитель фирмы, тощий очкарик, растекался небескорыстно. Ученик кондитера в высоком колпаке с оборками, как было уже сказано, решил обогнуть автобус и с великой осторожностью перевалил тележку с тортом на тротуар. Парень (ему было лет пятнадцать) торопился, чтобы представить товар точно в назначеное время. Краем глаза он увидел странную картину: из кабака, качаясь, вывалился здоровенный тип, по виду матрос, он держал за все четыре лапы огромного чёрного кобеля. Кобель лаял и пытался освободиться, вертел башкой, спина его бороздила асфальт. Детина поискал глазами, куда бы сплавить ношу, и тут дверь туристического автобуса открылась, и собака, опутанная цепью, прямым ходом полетела в салон, где публика готовилась к выходу, чтобы подышать вьяве воздухом древности. Чёрный доберман некоторое время лежал ошеломлённый, потом вскочил и, расталкивая напуганных до обморока женщин, ринулся по всем правилам к передней двери, чтобы обрести волю и покарать обидчика. Держак цепи в виде подковки при этом путём неисповедимым попал за воротник блузки молодой монахини, давшей обет пожизненной девственности, развалил одежду пополам, то же самое произошло с чёрной юбкой. Монахиня завизжала так пронзительно и на такой высокой ноте, что с крыш соседних домов попадали воробьи, в магазине обуви треснула витрина, а престарелая графиня Джулия Винчетти, осматривающая в тот момент выходные туфли акульей кожи, вдруг обрела слух в полном его объёме, поскольку раньше (и давно!) страдала хронической глухотой, полицейский же на углу, охраняющий частный банк, начал палить в воздух из пистолета большого калибра – ему почудилось, что включилась сирена тревоги и, значит, нагрянули бандиты, чтобы выгрести из сейфов весь оборотный капитал. Обо всём этом позже писали газеты. Монашка в чём мать родила выскочила из автобуса и побежала по городу, ближе к вечеру её поймали на заброшенной пристани пожарные, накинув ей на голову капроновую сеть, поскольку монахиня кидала в спасателей камни с удивительной ловкостью. Однако пора вернуться к событиям, в центре которых так неожиданно оказался шпион Петя Верёвкин. В тот момент, когда поварёнок из кондитерской огибал переднюю дверь автобуса с туристами, оттуда ничком вывалилась усатая мексиканка, жена богатого владельца недвижимостью. К слову сказать, он тоже путешествовал, но на другом конце земного шара, с молодой любовницей. Мексиканка, дама солидного сложения, упала на торт с Колизеем и Эйфелевой башней не по собственному почину, её повалил доберманпинчер, горячо любимый наследным принцем. По асфальту лужей разлился крем разных цветов и шибко запахло ванилью. Мексиканка долго и трудно поднималась с мягкого ложа, положение дамы усугублялось ещё и тем, что изящная тележка не справилась с нагрузкой, одно колесо её сплющилось и она закрутилась волчком. Накрахмаленный колпак, слетевший с головы поварёнка, напялился на морду собаки, и она тоже закружилась волчком с глухим лаем. Наконец головной убор упал на мостовую, где сидел и плакал поварёнок, доберман же попервости взял путь в кабачок, потом раздумал, вернулся назад и стал поедать торт большими кусками, что подчеркнуло в глазах сбежавшихся зевак его ничем не оправданное равнодушие к судьбе хозяина. Мексиканская дама, растопырив руки, стояла и не знала, что предпринять в первую очередь. С неё текло и падало. Мусорщик с соседнего двора стал обтирать пострадавшую старым халатом, выброшенным владельцем за ненадобностью. Возмутитель спокойствия Петя Верёвкин, сохраняя вид гуляющего моряка, расторопно зашагал прочь, оставив посреди опрокинутых столов три бездыханных тела. Только через квартал он заметил, что из кармана штанов у него торчит чёрная борода, подобранная впопыхах, и, оглянувшись, бросил её в сточную канаву. Он зашёл в магазин готового платья, размаячил продавцу, мешая английские и итальянские слова, что держит путь к знакомой девушке и имеет потому намерение приодеться. Покинул он магазин в приличном костюме, белой рубахе и даже при галстуке, которые в повседневности никогда не носил. Про русский пятак было временно забыто, но песня про девок, живущих на воле, не оставляла его даже в самые переживательные минуты. …Солнце садилось, и залив покрылся красной чешуёй. Петя Верёвкин, нагруженный джином весьма основательно (бутылку он прихватил с собой), без труда нашёл камень, под которым был спрятан непромокаемый мешок, аккуратно сложил одежду, пристегнул пряжки на животе и поплыл к своему пароходу. И горланил он при том во всю силу песню про девок, живущих на воле. Он старался отогнать прочь мрачные предчувствия, и это ему пока удавалось. Глава третья Бык первым делом ощутил шум в голове, сходный с шумом морского прибоя, а когда открыл глаза, то увидел крысу. Она сидела на обеденном столике, сугорбая, похожая общим обличьем на старую еврейку, и поедала мармелад с тарелочки. Она сидела на заднице, полная покоя и достоинства, будто отбывала повинную на званом ужине. Петя Верёвкин натурально изошёл яростью, поскольку с детства ненавидел эту неистребимую животину, которая наполняла подвалы и выгребные ямы в пригороде, в трущобах, где он провёл мятежное детство. «Застрелить, что ли?», – подумал поначалу Петя (пистолет по стародавней привычке лежал под подушкой), но это намерение было отвергнуто: пуля, выпущенная из ствола большого калибра, разнесёт незваную гостью на куски и опоганит, значит, тесную каюту. Это первое. И второе: на ствол надо навинтить глушитель, что наверняка вспугнёт наглую стерву. Шпион, затаив дыхание, стал ошаривать глазами помещение в поисках тяжёлого предмета, но поблизости нужного предмета не наблюдалось. На верхней постели с лёгким стоном заворочался Вася Селиверстов, и крыса с куском мармелада в зубах сперва со стуком упала на пол, а затем исчезла в какойто дыре. Шпион выругался и откинул одеяло, расстроенный тем, что охота не удалась. Петя дотянулся до термоса, налил кофе в чашку и малыми глотками выпил обжигающую жидкость до дна. И занялся самоанализом. Он предчувствовал, что вчерашние приключения повлекут за собой неизбежные последствия, грозящие в итоге, скорее всего, полной катастрофой. «Конечно, – думал Бык, – от сутенёра можно было уйти, если бы, дурак, не проткнул ножом надувную титьку. Ну, с бородой тоже. Свёл бы всё в шутку и мирно покинул бы кабак, так нет, распустил кулаки. Не дай бог, этот арабский щенок отдал концы! Негры-то встанут – дюжие ребята, а вот тот пижон, который оторвал бороду, слабак в натуре… Все они, богатые, слабаки, потому что смолоду растрачивают себя в систематических загулах… Вернусь в цирк или, на крайность, пристроюсь телохранителем к какому-нибудь боссу. Бог не выдаст, свинья не съест.» Из-под кровати Бык выволок наощупь непочатую бутылку джина и махом опростал полный стакан, чтобы поднять тонус и отбросить прочь чёрные мысли. Он не умел подолгу впадать в меланхолию, порешив однажды раз и навсегда, что истощающая тоска – удел хлюпиков, а он не хлюпик и не размазня. И посему – будь что будет. Вверху заскрипели пружины, опять послышался вздох, и Вася Селиверстов, представляющий интеллектуальную половину глубокого и долговременного проникновения американской разведки в самые тылы России, спрыгнул и ловко приземлился на травяной коврик близ напарника, представляющего, по замыслу хитроумных начальников, силу и напор малочисленного десанта. Пантера тоже потянулся первым делом к термосу, плеснул себе малость кофе, выпил, откинув назад черноволосую голову, и повернулся к Быку. – Доброе утро, Петро! – Доброе утро. Оно не совсем доброе, но всё равно – здравствуй. Что это у тебя, а? Под левым глазом Васи Селиверстова наливался чернотой больших размеров синяк, на нижней губе запеклась кровь. – Небольшое приключение. – Я же тебя предупреждал – обязательно попытаются изнасиловать. Зачем ты дурацкий парик напялил? В этом городе держи ухо востро. Зря вместе не пошли. – Вместе не рекомендовано. – Мало ли что там, – Бык показал пальцем за спину себе. – Эти умники придумают. Ну, и что? – Отмахнулся. – Молодец! Пантера ещё потянулся (под чёрной водолазкой обозначились литые мускулы) и открыл иллюминатор. Над Римом, благословенным Вечным городом, голубело безоблачное небо, и мелкая волна за бортом отдавала серебром, сперва проступали контуры порта, там, подобно гигантским жирафам, двигали пёстрыми шеями краны, вдоль берега бежал красный катерок, за ним по пенистому следу куда-то держала курс трёхпарусная яхта, вздымаясь и опадая на волне, улицы ещё кутались в редеющий туман. – Рассказывай, – сказал Пантера. – Нам друг от друга ничего скрывать не положено. Так гласит инструкция. – При чём здесь инструкция! Я и не думал от тебя таиться, теперь ведь у нас одна судьба. – Ты это верно заметил: судьба у нас одна. Петя налил себе ещё джина, выпил махом и закусил мармеладом, который давеча поглощала крыса. Повествовался Верёвкин кратко. Конечно, в горячке многие подробности не запали в память, но самую суть он не упустил. Спина Пантеры, то бишь Василия Селиверстова, надолго закаменела – руководитель десанта взвешивал, какими последствиями грозит необузданность Пети Быка и можно ли избежать в этой ситуации провала. Он признался себе, что менять напарника не намерен, поскольку успел проникнуться к могучему недотёпе симпатией. Наверняка за ними установлено наблюдение. Мысленно Пантера уже сочинял в верха шифровку с оправдательными аргументами. Наконец он обернулся и, наморщив лоб, сел рядом с Верёвкиным, который после исповеди почувствовал облегчение, и по привычке рядового оперативника решил: пусть начальство ломает голову, а он лично человек маленький. Пантера зажал нос пальцами. – Н-д-а-а… – Думаешь, отошьют меня от дела, Василий? – Всё может быть. – Ну и хрен с ними! – в сердцах сказал Петя и хлопнул себя по колену ладонью. – Мне это… как по-русски? Ага, до лампочки! И вдруг вроде бы некстати засмеялся – вспомнил, как толстая мексиканка, растопырив руки, стояла посреди тротуара, а на носу у неё высился подобно утёсу высокий и острый кусок крема. Мексиканка визжала в ужасе, потому что чёрный доберман слизывал с её платья развалины Колизея и Эйфелевой башни, юный ученик кондитера, сидя рядом с тележкой, крестился и плакал, полицейский, прибежавший неожиданно оперативно к месту происшествия, поскользнулся на останках торта и рухнул спиной на мусорщика, который обтирал старым халатом пострадавшую. – Нам бы плакать, а ты ржёшь как жеребец. С чего бы это? – Вспомнил кое-что. А дальше – будь что будет. Как это по-русски?.. Куда кривая вывезет. – Будем ждать. Больше ничего не остаётся… …Ждать долго не пришлось: вместе с завтраком на подносе лежала бумага с рядами цифр. Пантера взял карандаш, достал из чемоданчика, как уже упоминалось, книгу пенсионера Андрея Шаперина (которую, как подчёркивалось, никто не читал, кроме жены и пьяного зятя, а книга называлась «Сердце моё стучит в груди»), и приступил, пренебрегая завтраком, к расшифровке текста. Петя Верёвкин засвистел носом в напряжённом ожидании. Директива гласила: «Изучаем доклады агентов внешнего наблюдения. Из каюты не выходить. Дальнейшие указания последуют». – Вот так, – сказал Вася Селиверстов и тяжело вздохнул. – Прощай, любимый город! – Ну и хрен с ним, с городом! – ответил Петя Верёвкин. Он пожалел только о том, что не достал русский пятак и упустил окончательно соблазнительную англичанку, напоминавшую фигурой мандолину. Пятак найдётся в России, если им суждено туда доплыть, а вот на мандолине уже не поиграть. Петя Верёвкин вздохнул по-бабьи тяжело, согнутым пальцем отёр глаза, которые с утра слезились, воспалённые от морской воды, и вдруг неожиданно даже для себя опять засмеялся: он явственно, будто в кино, увидел девицу – она, совсем голая, с пронзительным визгом, выпучившись, с распахнутым ртом, пересекала улицу и путалась при том в остатках чёрного платья, рвала на себе бусы, и янтарные шарики шустро раскатывались по тротуару. Девица двигалась размашистыми прыжками, будто кенгуру. Платье захлестнулось за фонарный столб, а девица воткнулась по самые плечи в урну для окурков. Василий Селиверстов посмотрел на Петю угрюмо и остро и подумал при этом порусски: «Дело пахнет керосином, а этот бугай смехом заходится беспричинно!». За себя Вася беспокойства не имел, он вынужден был защищать свою честь, поскольку такое уж стечение обстоятельств, а вот Петька мог, судя по его рассказу, избежать неприятностей, смириться с унижениями, однако не смирился, подвёл его темперамент и сознание непоборимости. Вслух Вася сказал: – Будем ждать. – А что нам ещё остаётся?! – Петя захватил в кулак квадратную свою челюсть и засопел. Это означало: он думает. Потом рука была опущена и тугое сопение прекратилось. Это значило – ничего путного не придумалось и пора приниматься за завтрак. – Ты бы мог не ввязываться в драки, огурцу понятно, – сказал Селиверстов с укором и посмотрел в иллюминатор, где мелкие волны блестели, будто подёрнутые фольгой. Пароход качался на волнах, из транзистора лилась ария из оперы «Риголетто» – «Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая…». А Пете Верёвкину с прежней навязчивостью шибануло в голову: «Не живите вы, девки, на воле»… С верхней палубы слабо доносился топот и шарканье множества ног – по всему видать, туристы снова ринулись терзать Вечный город, бражничать и развлекаться. Назад ближе к сумеркам они возвращались поодиночке, редко мелкими группами, и едва волочили ноги, поскольку так называемый активный отдых сровни тяжёлой работе. Петя Верёвкин малое время прислушивался к шумам наверху, потом прошёл в закуток, где была миниатюрная ванная, там умылся, поприседал для разминки, затем сел на кровать и раскрыл книгу под названием «Русские народные сказки», которую настоятельно рекомендовал прочитать всезнающий руководитель операции Вася Селиверстов. Вася же молча лежал на верхней шконке и, кажется, спал, потому что пружины под ним не скрипели. Спал или думал про то, как жить дальше. Петя пропел вслух про девок и тоже лёг. Он вло думал при том: «Ещё выпить, что ли?..». Но это крамольное намерение было решительно отставлено до лучших времён, к тому же он стеснялся напарника, не одобряющего бражничества. Петя заложил руки под голову – подушка была маловата – и пустился в воспоминания, связанные в основном с лихими вылазками за пределы Штатов, с поножовщиной, стрельбой и кулачными схватками. Ещё он вспомнил ласковую японку, с которой сблизился во время тренировок и учёбы в тайной школе ниндзя. Японка ласкала молча, прислуживала молча и уходила из номера гостиницы не попрощавшись, ускользала, будто нетленная, появлялась нежданно, желанная и покорная. Япония Пете нравилась – пёстрая страна, совсем не похожая на все другие, где довелось бывать. И японку далко, больше ведь её никогда не увидеть. Что ж, такова судьба. И гора Фудзияма у них там ничего себе. Правда, есть горы и повыше, но тут уже не важно, оно ведь всякий кулик своё болото хвалит. Сказки, которые пробовал читать Верёвкин, казались ему несколько странными: то дурак на печке ездит, то щуку из проруби тащит, и та щука непростая – всё может, что ни пожелаешь. Дурак-то дурак, а живёт без натуги и на царевнах женится. Отсюда мораль идёт: без мозгов жить вполне даже можно, и припеваючи к тому же. Петя хотел спросить у Пантеры насчёт такого положения вещей, выпяченных в русских сказаках с какой-то даже навязчивостью, но понял, что напарнику в данный момент не до сказок, и смолчал, прибиваясь к здравой мысли, что лучше всего на данный момент вздремнуть. Сперва допить бутылку, потом и поспать, чтобы обрести душевное равновесие. Так он и сделал, положась на судьбу. 2 За ужином шпионы молчали, потому как говорить было не о чем: они ждали решения начальства. Пантера, Вася Селиверстов, ел вяло и затяжно вздыхал да щупал пальцами синяк, который наливался зловещей синевой под правым глазом. Шишка напоминала спелую сливу, и Верёвкин не удержался, сказал назидательно: – Ты вот грамотный человек, а одного не знаешь, самого главного. – И чего же я не знаю? – Что бить надо первым, а уговоры, они ни к чему. Бей сразу, думай потом. – Ты вот бил первым… – Ну и что? – А думают за тебя теперь другие. – Пусть думают, за это им деньги платят. – Эвон как! – Только так. У меня, если ты успел заметить, рожа чистая, как у младенца, а ты весь расквашенный, будто носом землю пахал. Пантера задумался на короткое время и отвечать не стал, лишь вяло махнул рукой: давай, мол, закроем эту тему, всё одно не договоримся. Петя, дожёвывая бифштекс, кивнул Пантере: согласен, не договоримся, и последнее слово оставил за собой: – Сперва бей, потом думай, если время выпадает. С детства я эту истину усвоил. Случай такой был. Я ему говорю: «Джон, не я мяч тебе в окошко кинул, не я, Джон, стекло у вас разбил, ты уж мне поверь». А он бац мне кастетом в висок. Очнулся я в больнице. Ну, оклемался, иду домой, а он впереди, смотрю, вышагивает. «Джон, – говорю, – обернись». Оборачивается, значит. Я ему кирпичом в лоб. Тоже в больницу увезли. Дольше меня лежал, операцию делали. Тоже оклемался, но шибко заикаться стал. Вася слушал Верёвкина невнимательно и смотрел почему-то в потолок, будто там было записано недалёкое грядущее. Петя спросил на всякий случай: – Понял меня? Хитрого тут ничего нет, но знать полезно. Вася-Пантера ничего не ответил, смотрел по-прежнему в потолок и слегка шевелил губами – произносил так называемый внутренний монолог. Петя допил кофе из чуточной чашечки, заваренный по-турецки, густой и сладкий, и залёг на кровать, раскрыв книгу со сказками про русского дурака. Вася Селиверстов потёр лоб кулаком, глаза его на короткое время приняли осмысленное выражение и он сказал: – Дела наши хреновые, как ни крути. Судя по всему, держать нам путь обратно, и вполне легально – на самолёте. – Тутошние стюардессы как на подбор. Шикарные бабы! – весело отозвался Верёвкин и зевнул, с хрустом потянулся, захлопнул книгу. – Весело долетим. Вася Селиверстов сидел за столиком, подперев рукой подбородок, и выглядел в профиль вполне пристойно, у него было лицо киногероя, положительного, в фильмах о сексуальных маньяках, которые душили красивых женщин шнурком от ботинок. «Симпатичный парень, – подумал Петя Верёвкин. – Ему бы в актёры податься, а он в шпионы лезет…» Вася хотел было уже что-то сказать сердитое, но тут над столом открылась дверца, через которую подавали еду и всё прочее, и невидимая рука бросила газеты, свёрнутые рулоном. Петя Верёвкин осторожно стал разворачивать рулон и раскладывать почту по порядку. – Читай, может, и про нас есть пара-другая строк в рубрике «Происшествия». Найдёшь – почитай вслух. Лень вставать, да и не шибко я соображаю по-итальянски. – Тут не две строчки про нас, целые две колонки, мелко набранные. – Читай! – Вот тебе репортаж под заголовком «Драка в кабачке «Весёлый петух». – Название дурацкое, – сказал Верёвкин. – Мне казалось, что «Красный петух» правильнее, а он, оказывается, «Весёлый». Ну, хрен с ним, ты читай. – Так вот, тут написано следующее: «В нашей печати уже не раз сообщалось о шумных похождениях наследного принца Абдель ибн Сулеймана, этого богатого повесы, сына шейха отдалённого эмирата на севере Африки. Наследный отпрыск прославил себя многими приключениями и шутками сомнительного толка. Позавчера, например, в зоопарке он перелез через высокую решётку и попробовал прокатиться верхом на носороге по кличке Угрюмый Джек. Лишь чудом с помощью смотрителя, подоспевшего кстати и вовремя, подвыпивший удалец через запасные ворота был выпущен на главную аллею, иначе разъярённый Джек сплющил бы араба, как дорожный каток. Животное не могло успокоиться до вечера и потеряло в весе двадцать килограммов». – Лихой, однако, парень! – сказал Петя Верёвкин. – С такими замашками ему долго не жить. – Слушай дальше. «В прошлую субботу принц возжелал во что бы то ни стало затащить в свою постель знаменитую певицу Джулию Честертон, англичанку итальянского происхождения, которая давала концерт в одном из самых шикарных отелей столицы. Принц, будучи в подпитии, забрался на эстраду и стал уговаривать Джулию тотчас же поехать с ним, уверяя притом, что за сорванное театральное действо он заплатит шокированной публике, а исполнительнице подарит кольцо со знаменитым бриллиантом, который ювелиры называют «Отрадой Востока». Жених Джулии, вполне приличный молодой человек, врач, практикующий среди избранной публики, попробовал с достаточной степенью деликатности унять распоясавшегося юнца, но чёрные телохранители откинули жениха прочь. Тогда началась массовая драка, араба в итоге изрядно помяли и вытолкали прочь, наддав у порога пинка под зад, телохранителей же побили стульями. Общий ущерб, по подсчётам хозяина отеля, составил полтора миллиона лир, и этот ущерб должен будет возместить нежеланный гость, сотрясающий Рим уже не в первый раз.» – Без собаки был, значит, – сказал Петя, не поднимаясь с кровати. – Значит, правильно я проучил этого недоноска. А может, совсем пришиб? – Слушай дальше. «… А сегодня кутилу занесло в рядовой кабачок под названием «Весёлый петух». Посетителей было мало – двое молодожёнов, тонкая женщина и толстый мужчина, пили холодное пиво, спасаясь от жары, а ближе к двери, по свидетельству хозяина заведения Верджиния Мачетти, сидел бородатый моряк, заказавший двойную порцию джинна и рыбу с жареной картошкой. Мужчина, по описанию того же хозяина, имел вид весьма сумрачный. Часы показывали около одиннадцати утра, когда в кабак ввалился наследный принц с телохранителями и огромной собакой. Развязный молодой повеса по привычке не преминул пошутить – дёрнул моряка за бороду, оскорбив тем самым последнего действием, и возмездие не замедлило наступить: с удивительной сноровкой и силой моряк достал челюсть принца, тот взмыл в воздух, точно надутый дымом, смёл с бара бутылки, проехал на спине до кухни, где ударился головой о разделочный стол и опрокинул на себя бочонок с капустой провансаль. Он не поднялся, лишь тихо постанывал, заваленный капустой. Двух телохранителей бородач уложил рядком, и лица этих амбалов, удивительное дело, враз приобрели цивилизованный цвет, европейский, их африканское происхождение выдавали лишь толстые губы. Потом моряк ухватил кобеля за лапы и вышел вон. Всё произошло так быстро, что хозяин заведения не успел закрыть широко растворённый рот, и лишь спустя долгие минуты он его захлопнул, громко щёлкнув при этом вставными челюстями. Молодожёны, занимающие столик в затемнённом углу, тоже не ухватили события в полном объёме.» – Да-а… – Читай дальше и переводи! – Не ухватили, значит, события в полном объёме. Так… И дальше: «Комиссар полиции Маурио Альфредо Франческо, которому поручено расследование этого происшествия, с пристрастием и дотошностью, ему свойственной, допросил хозяина и молодожёнов из американского штата Алабама, но выявить что-нибудь важное не смог. Впрочем, одна деталь, и существенная, поразила комиссара: кабатчик уверял следственную группу, что моряк говорил по-русски. Почему именно по-русски и откуда примитивный тип, которым, несомненно, является Верджиний Мачетти, столь осведомлён? В ходе допроса выяснилось, что в молодости владелец «Весёлого петуха» воевал под Сталинградом в составе итальянской «Голубой дивизии», сформированной в своё время по приказу дуче Муссолини, был пленён, и три года копал ямы для сортиров лагерной охраны и посильно овладевал русским, особо же он поднаторел в русских матах, потому как охрана имела в обиходе два-три нормальных слова, как то: «айда обедать», «айда ужинать» или «айда по бабам», в остальном же, как уже упоминалось, катило сплошное сквернословие, составляющее самую глубинную суть общения. Так вот, когда бородатый амбал бил арабского повесу и его телохранителей, он кричал хрипло: «Я вас, козлов, на запчасти раскидаю!», «в крестовину мать!». (Это, как выяснилось позже, выражение, не подлежащее переводу.) Потом ещё кричал громко: «Не живите вы, девки, на воле», «Я тебя, сука, голым в Африку пущу!». А когда всё закончилось, тип сказал: «Ну вот, я им обломал рога». Когда принца выгребли из капусты, обнаружили: шея пострадавшего была вывернута почти на сто восемьдесят градусов, глаза не закрывались, остакленевшие и навыпучку, к тому же он, кажется, начисто лишился своего не столь уж богатого интеллекта, весь его словарный запас сузился до одной фразы «в крестовину мать», которую ему вбил кулаком таинственный бородач. Он её произносит многократно, без пауз, на русском языке и почти без акцента, как выяснили славянисты из Римского университета, приглашённые для консультации. Наследника срочно отправили на самолёте в Америку к тамошним нейрохирургам на излечение. С таким словарным запасом он не сможет управлять не только эмиратом, но и гаремом, который должен был достаться ему в наследство. Таковы факты. Комиссар Маурио Альфредо Франческо прессу, как известно, не жалует, он лишь бросил репортёрам, покидая «Весёлого петуха»: «Чёрные шутки всегда плохо кончаются», и в ответ на вопрос, будет ли найден дерзкий громила, ответил с присущей ему лапидарностью: «Думаю, найдём, если не опоздаем». Что означает это «если не опоздаем», никто не понял. В заключение стоит сказать, что власти заинтересованы в раскрытии этого преступления, поскольку речь идёт о нефтебизнесе, связанном с самыми высокими сферами». Вот и всё. Пока всё, – тихо сказал Вася Селиверстов, откладывая газету. Он вздохнул с печалью и потрогал пальцем усики. Петя Верёвкин тоже вздохнул – длинно, и налил себе джинна в бумажный стакан. – Попал я в переделку, брат, по уши увяз в дерьме. Начальство теперь, конечно, мечет икру, и мне не сдобровать, – он махом выпил из стаканчика, смял его, брезгливо скривил губы и, выбросив мокрую бумагу в мусорницу, махнул рукой. – А, да хрен с ними, с начальниками. Бог не выдаст, свинья не съест. Верно я сказал? Видишь, кое-что я запомнил, да наука теперь не впрок, зря напрягался. – Нечем мне тебя, Василий, и утешить. Да и себя тоже нечем. Я , признаться, привык к тебе, парень ты надёжный и жаль будет расставаться. – И мне жаль будет, можешь поверить. – Остаётся одно, Василий: ждать и надеяться, как написано в одном французском романе. Тут Петя Верёвкин заметил крысу, она высунулась из дырки, шевеля седыми усами, глаза её горели как угли. Крыса повела носом, принюхиваясь, и подалась вперёд. Петя нашарил под кроватью тяжёлый свой матросский ботинок и ловко метнул его в наглую животину. Крыса истерично пискнула и скрылась в утробе парохода. – Попал, кажется. Она, сука, утром мармелад ела, хотел пристрелить, да побоялся шум устроить. Бык пристально посмотрел на Пантеру и покачал головой, улыбнулся с выражением осуждающим: – Синяк-то плывёт у тебя, как нефтяное пятно на воде. Здорово они тебе врезали, а всё потому, что не первый начал. На ногах-то устоял после такой плюхи? – Устоял, не волнуйся, и троих помял крепко. – Молодец! А почему про тебя в газетах не пишут? – Я же не принцу шею свернул, я педерастов бил. Рядовой, в общем-то, случай, даже полицейская хроника такие события обходит как не заслуживающие внимания. – Понятно… И что будем делать? – Я же сказал: ждать и надеяться. 3 Джон Кукс, заложив руки за спину, стоял у окна и смотрел на парковую дорожку, покрытую жёлтым песком, и напряжённо думал. Угнетала его сегодня одна забота: как поступить с агентами, приготовленными с таким тщанием к засылке в российские тылы и теперь, кажется, засвеченными. Одно утешает: операция настолько засекречена, что о ней знают, кроме Отто Бремера, ещё от силы два-три человека. Доложить верхам об этой акции Кукс рассчитывал лишь после того, как парни внедрятся в российскую среду и займут прочное положение. Но, кажется, тщательно продуманный план неожиданно дал сбой, и виной всему непростительное для разведчиков такой выучки легкомыслие. Размахивать кулаками для разведчиков – последняя черта, за которой маячит провал. Разведчику положено сперва крепко думать, только потом действовать, по возможности решительно. Однако на этот раз всё получилось наоборот. Какое же принять решение? И, может быть, начать всё сначала. Интеллектуал по кличке Пантера может быть использован, поскольку не так засветился, как его прикрытие в лице агента по кличке Бык, этот недоумок. Так что, пожалуй, не всё ещё потеряно. Не всё, пожалуй. Джон Кукс растворил окно, со стороны ухоженного парка отрадно хлынул ветерок и принёс запах тёплой травы, цветов и нагретого песка, и ещё, кажется, пахло океаном, вроде бы даже слышался умиротворяющий шорох волны, набегающей на берег. Джону Куксу захотелось вдруг посидеть возле воды на мокром валуне где-нибудь в безлюдье. Посидеть, ни о чём не думая, глядя вдаль, туда, где в дымке стирается горизонт. «Старею, – подумал начальник оперативного отдела. – Душа покоя просит.» По жёлтой тропинке, как две недели назад, шла негритянка в белой блузке и чёрном жакете, ей мешала идти размашистым шагом узкая юбка, не закрывающая колен, и походка её была какая-то дёрганая, и потому груди её, похожие на две огромные груши, колыхались призывно и дерзко. За негритянкой опять бежал декоративный пудель, уши его вздымались и опадали. Кукс вспомнил последнее свидание с Розитой, которая, отдаваясь, вроде бы делала одолжение, она молчала, потом шла под душ и снова ложилась. Никакого удовольствия Кукс при этом, конечно, не испытывал, он вроде бы взымал налог, а она ему платила, смиряясь с неизбежностью. Кукс сердито закрыл окно и задёрнул шторы, отгораживаясь от соблазнов. Он был волевым человеком и умел сдерживать эмоции. Мысли его вновь легли в деловое русло. Он нажал кнопку и сказал в микрофон: – Бремера. Срочно! Бремер явился в обыденном своём обличье – рыхлый, неглаженый, к тому же и небритый. Он мягко сел в кресло перед столом и положил на колени себе папку с газетными вырезками. – Что нового? – сердито спросил Кукс. – Кое-что есть… – Только покороче! – Торопишься? – Тороплюсь прийти к определённому решению. – Понятно. Я с тобой солидарен – нам необходимо определиться чётко: да или нет. итак, по порядку. Сперва об арабе. В Вашингтонском военном госпитале, куда он поступил позавчера, хирурги в результате сложнейшей операции вернули его голову в нормальное положение, к тому же он стал моргать. Выяснилось ещё, что челюсть пострадавшего поломана в четырёх местах. – Он заговорил? – Заговорил, но весьма скупо – беспрестанно повторяет, как это?..Да! «Ф крестофину мать» и ещё «воньющий косёль». Питер Воронцов произносит это так: «в крестовину мать – вонючий козёл». Последнее звучит оскорбительно среди воровской российской публики и может вызвать поножовщину. – Ну, что ещё говорит этот арабский Цицерон? Бремер вздохнул и задумчиво потёр кулаком подбородок. – Увы, Джон, больше ничего он не говорит. Все, кто знает принца лично и бывал в его компании, единодушно свидетельствуют, что, будучи в добром здравии, этот молодой повеса не превосходил в области словарного запаса среднестатистического дрессированного попугая, теперь же непрыткий ручеёк иссяк напрочь. – Задница целая, на троне сидеть сможет. – Задница вроде не пострадала, так что вполне может. – Что ещё? – По свидетельству собственного корреспондента газеты «Вашингтон пост», комиссар итальянской полиции, которому поручено расследование, Маурио Альфредо Франческо, нашёл виновного – это боцман российского сухогруза «Плюрализм» некто Фёдор Краюхин. Он служил в военно-морском флоте, а демобилизовавшись, устроился в торговый и плавает вот уже пять лет. По совпадению он из того самого города Энска, куда держат путь наши агенты, чтобы осесть там надолго. Это, как ты помнишь, юг Сибири. – Помню, – рассеянно ответил Кукс. – Помню, как же. Что-то подозрительно быстро они нашли русского боцмана, – и долгая улыбка поломала его тонкие губы. – Ты знаешь, Отто, нам повезло! Бремер некоторое время сидел, отвесив нижнюю губу, потом вытер рот пальцами, как дурно воспитанный человек, и сказал, растягивая слова: – Не совсем тебя понимаю… Кукс встал с кресла и прошёлся по кабинету, потирая руки. – Это же удача, Отто! Прикрытие есть – русский, как его там? – Фёдор Краюхин. Корабль, на котором он служит, назывался сперва «Иосиф Сталин», потом «Михаил Горбачёв», а теперь перекрещён, он теперь «Плюрализм». Сухогруз. Водоизмещением… – Ничего этого не надо! При чём здесь водоизмещение и прочая мура? Надобно срочно отправить директиву нашей резидентуре в Италии, чтобы обратили самое серьёзное внимание на этого самого… – Кукс наморщил лоб и пошевелил пальцами. – Как его там?.. – Фёдор Евлампиевич Краюхин. Год рождения – 1961. – Да погоди ты! Значит, так. Следует раздуть это дело до вселенских масштабов, организовать показательный процесс с большим шумом в печати – в том духе, что вот, русский большевик, воспитанный на ненависти к западному образу жизни, выместил своё зло на арабском принце исключительно лишь потому, что принц мил, раскован и богат, а богатство для большевика ненавистно во всех его проявлениях, потому-то именно и пострадал благовоспитанный юноша. Вот в таком духе, причём срочно, сваргань директиву, зашифруй и направь по назначению. Всё ясно? Не впервой Отто Бремер подивился про себя иезуитской изворотливости Кукса и понял, куда гнёт шеф: шум вокруг русского боцмана отвлечёт общественность надолго, и итальянской полиции такой поворот событий тоже выгоден: не будет нужды копать глубже, поскольку козёл отпущения есть. Что же касается правосудия, то оно накрутит всё, что угодно. Возможно, в конце концов Краюхина этого самого и оправдают, но умно выстроенная драма может затянуться на годы. Купим репортёров, а у них о советской, а теперь русской угрозе в арсенале много готовых штампов. – Теперь понятно? – Вполне. – Обстоятельства сложились весьма удачно, вот и всё. Нам повезло, мой друг. Очень повезло! – Ну, а агентам что мы преподнесём? – В шифровке укажи, что оба понесли дисциплинарное взыскание, на них наложен к тому же денежный штраф. Ну, скажем, по пять тысяч долларов. – Мягкое наказание, по-моему, Джон. – Для начала сойдёт. Да и жалеть ребят стоит, ведь они надолго лишились родины и цивилизованного общества. – Это так… – Действуй. Под шифровкой агентам поставишь мою подпись. Читать не буду, некогда сегодня: через час у меня важная встреча, – Кукс, сощурившись, посмотрел на наручные часы и кивнул на дверь: можешь идти. Глава четвёртая Петя Верёвкин сердито пыхтел и беспрестанно вытирал полотенцем красное лицо. Со вчерашнего дня в тайнике захандрила вентиляция, воздух почти не поступал. Пантера написал капитану записку насчёт неисправности, и её, судя по всему, устраняли, потому что временами доносились через стенку невнятные голоса и звуки ударов – видимо, ремонтники роняли ключи или крутили гайки. – Вот козлы! – в который уже раз повторял Петя-Бык и тяжко вздыхал. Пот с него катился обильно и попадал в глаза. – Твой ход, – сказал Пантера – Вася Селиверстов. Шпионы почти сутки подряд, без сна и отдыха резались в дурака. Немудрящей, но захватывающей игре научил Быка Пантера, чтобы скоротать тягомотное ожидание и побороть гнетущее чувство неопределённости. Им надоело думать о том, какое решение примет вышестоящее начальство, в первую очередь Железный Кукс и хитроумный Отто Бремер. Проигравший платил десять центов. Петя Верёвкин терпел сокрушительное поражение и продул уже пять долларов. Неудача сердила его не на шутку – ведь он привык быть первым. – Думать надо, друг мой. Оно с виду просто, – не в первый раз наставлял Пантера. – Запоминай, какая карта у меня. Это самое главное. – Память у меня хреновая, наверно: пытаюсь усечь и тут же забываю. – А ты напрягись и не забывай, ты же разведчик, у тебя тренированная память. Должна быть тренирова… Пантера погладил усы и раскрыл рот от неожиданности: Бык медленно поднимался, в руке у него неисповедимым путём появился тяжёлый матросский ботинок, глаза Быка расширились и побелели, губы сплющились в ниточку. На всякий случай Пантера прикрыл ладонью затылок: ботинок был с подковками, круглый носок был закрыт стальным футляром. – Сиди тихо! – шёпотом сказал Петя Верёвкин. – А я её всё равно, курву, жизни лишу. – Кого это? Ботинок описал дугу. С такой скоростью, что Пантере почудилось, будто он разрезает воздух с лёгким посвистом. Следом раздался гром, со столика свалилась пепельница и рассыпалась на куски, с полки под потолком посыпались книги, расплескав страницы, в закутке невесть почему включился душ и шустро полилась вода. – Ты что это?! – Крыса. Опять ушла. Но я её всё равно достану. Она мармелад жрала у меня на глазах. Пантера вздохнул с облегчением – поначалу он всерьёз предполагал, что ботинок предназначался ему, и улыбнулся слабой улыбкой: – Ну что, ещё схватимся? Бык шибко надул щёки и с некоторой даже печалью покачал головой: – Какой толк, всё одно в дураках останусь. Ты хитрый мужик, и где только натаскался? А крысу я всё равно прибью – не на того нарвалась. – Не успеешь. Скоро нас отсюда вышибут. И с треском. Я лично в этом почти убеждён. – Всё может быть, – Бык опять надул щёки и рассеянно почесал нос. – Ты не переживай особо-то, место себе найдёшь, ты человек грамотный. Мне вот посложнее: у меня только сила, больше ничего. – Не расстраивайся, старина, – Пантера положил лёгкую свою руку на плечо соратника. – Я тебе помогу, у моего отца фирма, и место найдётся. С хорошей оплатой, между прочим. – Спасибо, друг. Буду иметь в виду. – Вот и хорошо. На верхней палубе туристы, судя по всему, опять пускались в путь, чтобы к вечеру вернуться на полусогнутых, вкусив в полной мере прелестей Вечного города. Бык вдруг возненавидел тех бездельников наверху, которым всё дозволено: ходить по улицам, жрать в ресторанах устриц, пить вино, смотреть стриптиз, купаться на шикарных пляжах и ни о чём не заботиться, при тугих-то кошельках. Вслух Бык сказал: – В крестовину мать! – Ты это о чём? – задумчиво осведомился Пантера. – Счас вот вылезу через секретную дыру и пойду развлекаться, пошли они все подальше – и твой Железный Кукс, и оловянный Бремер. И вообще, вся эта дурацкая затея – поезжайте, внедряйтесь. А на хрена внедряться?! В России, наверно, шпионов и без нас под завязку, пусть они и лютуют, а мы там лишние, я домой хочу! Пантера намеревался произнести монолог назидательного характера о том, что, дескать, мы люди особые, нам суждено терпеть и строго выполнять указания центра, который своеволия не прощает. У Вашингтона длинные руки и они достанут дерзкого в любой точке планеты. Хотел сказать, но не успел. Оно, наверное, и хорошо, что не успел: Петя Верёвкин после скучной речи наверняка бы взбунтовался окончательно и вылез бы на волю искать пятак екатерининской эпохи и джинсовую англичанку. Как раз в тот момент, когда Пантера осмысливал своё выступление, открылось окошко и на столик упали газеты, свёрнутые рулоном. Петя Верёвкин, враз забыв о своём намерении покончить со шпионской деятельностью, азартно потёр руки: – А ну, переводи! Что там нового насчёт этого арабского ублюдка и прочего всего. Вот про твою драку с педерастами ни слова. А про меня наворочено семь вёрст до небес, и всё лесом. Так по-русски? Видишь, я кое-что запоминаю. Правильно сказал? – Правильно. Молодец! – Переводи! Пантера развернул газету, положил её на столик, разгладил и чуть прищурившись стал просматривать полосы. – Тэк… тэк… это нам неинтересно. Это нам ни к чему. Тэк… светская хроника, политические новости. – Чего тянешь, переводи. Пантера потянул носом воздух и сказал с нарочитой медлительностью: – По-русски говорят: торопливость нужна лишь при ловле блох. – Это я запомню. – Запоминай, пригодится, – ответил Пантера, не отрывая глаз от газеты. – Вот, нашёл! «Комиссар Маурио Альфредо Франческо, кажется, напал на след громилы. Им оказался русский боцман с сухогруза «Плюрализм» Фёдор Евлампиевич Краюхин. Хозяин кабачка «Весёлый петух» опознал его сразу и без колебаний. Молодожёны же из штата Алабама твёрдого ответа не дали, усомнившись в полном сходстве с ловким разбойником и не подписали протокол. Кроме того, команда судна, и его капитан в том числе, клятвенно утверждают, что боцман не покидал палубы с момента прибытия в порт, потому как следил за отгрузкой товаров, доставленных в Рим. Комиссар взял с подозреваемого подписку о невыезде и не арестовал его сразу, пока не проверит другие версии, которые намечены в плане расследования. Это пока всё, что мы имеем сообщить читателю. Так что советуем следить за событиями. Стоит подчеркнуть ещё раз особо, что следствие будет вестись тщательно и быстро, поскольку в этом заинтересованы нефтяные корпорации, они уже принесли шейху самые глубокие соболезнования по поводу трагедии в «Весёлом петухе». Они также выразили твёрдую уверенность в том, что наследный принц обретёт вскорости словарный запас в режнем объёме – ведь современная медицина, особенно американская, делает чудеса. Из светской хроники известно, что молодой и довольно интеллигентный араб читал даже стихи жемчужины Востока Омара Хайяма. Те, кто знает этого колоритного и доброго малого, вспоминают, что он любил повтрять слова великого поэта, сказанные когда-то в узком кругу: «Вот про меня говорят: ты – пьяница. Неправда, я лишь раз напился, с тех пор опохмеляюсь». Забавно, не правда ли?» – Ублюдок натуральный! – сказал Бык и ударил ладонью по столику. – Вот ублюдок! – Ты это про кого? – Да всё про того же. Жалею, что не добил, ложки бы дешевле стали. Так говорят русские? – Говорят… – Парня жалко, этого самого боцмана. Как его там? – Краюхин Фёдор Евлампиевич. – Вот, Краюхин. Ведь в тюрьме сгноят, макаронники, они на расправу скорые. – Да, парень в опасности. Тем более, что на Россию все зуб имеют по причине коммунистического прошлого, теперь уж по инерции зуб имеют, стереотип остаётся. – Надо как-то выручать мужика! – Как выручать? Тогда засветимся окончательно, и нам такого промаха не простят. Там, – Пантера воздел палец к потолку. – Мы бессильны, Петро. Наша задача – оставаться в тени, пусть события развиваются своим чередом. – Не нравится мне всё это! – Мне тоже не нравится, но что поделаешь – се ля ви. Такова жизнь, коллега. Бык засопел с надсадой, наливаясь гневным румянцем, и лишь махнул рукой, смиряясь: да, им в этой яме остаётся лишь таиться и ждать. «Сбежать, может, куда глаза глядят? Будь прокляты эти шпионские ужимки и прыжки. Можно на Гавайские острова рвануть или, например, в Тасманию. Есть где-то эта самая Тасмания, там, наверно, пальмы и разные бананы, там пышнотелые негритянки, солнце, море и прочие прелести… Вот вылезу через потайную дыру, доплыву до берега – и поминай, как звали!», – думал Петя Верёвкин, слегка раскачиваясь на кровати, он будто молился, испрашивая у Всевышнего благословения на подвиг. Пантера шуршал газетами, пробегая глазами заголовки, однако никакой информации относительно чрезвычайного происшествия в кабачке «Весёлый петух» больше не было. – Ты говоришь, Петро, что мексиканка села прямо на торт, не промазала? – Где ей промазать, таким задом можно Персидский залив перекрыть или, на крайность, Суэцкий канал: ядрёная бабища! – Монашка, говоришь, голяком по улице пустилась? – Натурально голяком, и верещала так, что у меня до сих пор зуд в ушах стоит. – Дела… – раздумчиво сказал Пантера и скупо при том улыбнулся. – Вот бы на плёнку все эти сценки засняь, сам бы Чарли Чаплин от зависти свой галстук съел! – Он бы жилетку сжевал, да и штаны тоже: я вот глаза прикрою, вижу всё в подробностях, и смех меня давит, удержу нет. – А Кукс поди не смеётся – яростью заходится. Верёвкин тяжело вздохнул и сник, наклонив голову к коленям: – Это уж верно, старик наш икру мечет, а Бремер наверняка не бреется теперь – в знак траура. Солнце клонилось к закату, вода за бортом облилась киноварью, звуки вроде бы пригасли, волна катилась чередом, острая и невысокая, дымы, испускаемые заводскими трубами, вроде бы поголубели и выталкивались вяло. Опять пробежал мимо красный катерок, он тянул за собой пенистый след и шибко тарахтел, подпрыгивая, будто поплавок на ветру. – Ну что, ужин закажем? – спросил Пантера. – Заказывай, – вяло отозвался Вася. У него не было аппетита. – Заказывай, всё одно жевать надо, чтобы форму не терять. А парня жалко. – Кого это? – А русского. – Не горюй: у него за спиной Москва, в обиду поди не даст. – Как его фамилия, этого русского? Пантера пошуршал газетой, нашёл нужную строчку и ответил: – Краюхин Фёдор Евлампиевич, боцман с сухогруза «Плюрализм». Он, этот Фёдор, в некотором роде наш земляк, из того самого города Энска, где нам предписано осесть. Удивительное совпадение, поистине, пути Господни неисповедимы! Пантера нажал кнопку на стене, отделанной зелёным пластиком, и продиктовал кому-то там невидимому меню на ужин. Вася шибко потёр колени руками, слегка прижмурился, слышно забрал воздух носом (он стеснялся) и сказал с заметной робостью: – Бутылку джина ещё – для разминки и с горя. Пантера задумчиво поводил губами, потрогал нос пальцами и нехотя добавил в микрофон: – Джин ещё. Бутылку. 2 Оставим наших героев до поры потеть над ужином – кондиционер всё ремонтировался – и позволим себе перенестись, так сказать, в иные сферы. События, вызванные чрезвычайным происшествием в кабачке «Весёлый петух» приобретали разворот и поистине мировую значимость. Американские газеты сообщали с заведённой обязательностью о том, что наследный арабский принц уже пьёт по утрам кофе, но словарный запас его, несмотря на титанические усилия врачей и психологов, пополняется туго. Вчера он произнёс странное слово «козьёл», лингвисты местного колледжа определили, что это русское слово и правильно оно произносится «козёл». Это домашнее животное, травоядное, мужская особь, и в преклонном возрасте, да и в пору зрелости, имеет бороду. Козлы водятся в Америке, да и в Арабских Эмиратах тоже. Это обстоятельство ещё раз и, пожалуй, неопровержимо свидетельствует о том, что расколол челюсть и свернул шею наследному принцу именно боцман с парохода «Плюрализм», приписанного к дальневосточному порту. Так что воздадим по этому поводу должное оперативности итальянского следователя Маурио Альфредо Франческо, который, по свидетельству коллег, долгое время не мог проявить себя и вот, наконец, его звезда воссияла и открылся путь для продвижения по службе. В газетах сообщалось также, что владелец ресторана «Заря Востока» Жорик Абрамян вновь обрёл разоблачительный темперамент, он уверен: и в Италии его достала длинная рука КГБ, о чём свидетельствует случай с тортом, смятым в лепёшку задом мексиканской наёмницы, продавшей душу коммунистической разведке за тридцать сребреников. Версия ещё не проверена, однако имеет под собой реальную почву. Достоин сожаления один печальный факт: владелец кондитерской уволил без выходного пособия своего ученика, который имел задание доставить пресловутый торт в ресторан и по случаю попал в прескверную историю, нанеся ощутимый убыток своей фирме. В защиту невинного парня поднялись профсоюзы пищевиков и выставили на улице пикеты с лозунгами оскорбительного свойства. Кроме того, неопознанный злоумышленник запустил в витрину кондитерской кирпич, который пробил стёкла и по нелепому совпадению пришиб наповал любимого хозяйского кота по кличке Пират. Пикетчики к вечеру были разогнаны полицией. Что же касается подозреваемого, то он по-прежнему твердит с угрюмым упорством, что ни сном ни духом не знает об арабском принце и тем более о кабачке под названием «Весёлый петух». Этот тип повторяет, что не покидал палубы сухогруза «Плюрализм», поскольку в его обязанности входило следить за разгрузкой товаров в римском порту, что города он совсем не знает, потому как приплыл сюда впервые. Следователь же Маурио Франческо имеет в руках веские доказательства и уверен, что попал в десятку с первого выстрела. Ну, судите сами: почему кабатчик, побывавший в сибирском плену, утверждает, что бородатый громила во время краткой схватки изъяснялся именно по-русски, и потом, откуда наследный принц с ограниченным интеллектом вдруг стал говорить на языке железного занавеса? А факты – вещь упрямая. Несколько репортажей в газетах было посвящено судьбе чёрного кобеля, с которым восточный вельможа не расставался. Телохранители (два негра), поверженные кулаком боцмана с сухогруза «Плюрализм», объяснили репортёрам, что доберманпинчер по кличке Султан был куплен в Англии щенком и от опеки молодого вельможи ничего путного не взял – был он избалован, кусал кого ни попадя и, как правило, без видимой причины, пил шампанское, виски, особо же любил кофейный ликёр. Когда же напивался, начинал выть басом, глаза его при том наливались кровью. В такие минуты его следовало обходить стороной. К тому же упомянутый доберман испытывал натуральное похмелье и по утрам требовал спиртного. Оно и понятно: с кем поведёшься, от того и наберёшься. Да. И дальше в том же духе. Но суть не в том. Римская полиция была натурально обеспокоена тем, что свирепый кобель бродит теперь по улицам города, и образ действий его непредсказуем. Мало ли что. Может детей напугать, может покусать кого угодно: зверь же, да ещё неопохмелённый. Последний раз собаку видели у портовых причалов, он был уже без цепи и, потеряв достоинство, рылся в мусорных контейнерах. Однако поймать его никак до сих пор не удаётся. 3 Пантера сказал, что они обречены кваситься в железной потайной клетке ещё, пожалуй, с полмесяца, если не больше, поскольку по программе предусматривается ещё ходка по Тиренскому морю с остановкой в Палермо, это Сицилия, а уж потом и Питер – конечная точка по воде. А там уж они почувствуют твёрдую почву под ногами – дальше поезда и самолёты, и жизнь неведомая, полная, наверно, крутых поворотов. Дальше будет видно. – Засиделись мы. Я скоро выть начну! – откликнулся Петя Верёвкин и привычно уже ощупал рукой ботинок, приткнутый под боком на кровати, с тем, чтобы в момент прихлопнуть крысу, наглевшую всё пуще: она уже вылазила даже днём, и с одной видимой целью – довести супротивника до белого каления. А ботинок так и не достиг цели. Бык разбил в каюте уже всё, что билось и ломалось, но успеха не имел. Вася Селиверстов (Пантера) эти судороги напарника терпел стоически, да и сам уже почувствовал охотничий азарт и заинтересованно следил за затяжным противоборством. Петя Верёвкин после сказок взялся изучать «Краткий англо-русский и русскоанглийский словарь уголовного жаргона». У русских блатных и ворья это называлось «ботать по фене». Начал Бык, как и полагается, с буквы «А». Он читал, пришлёпывая губами: арбуз, балда, вилок, жбан, тыква, чан. Это означало голову. «Ишь, сколько напридумывали всякого! – размышлял шпион с одобрением. – Так оно понятно: сидят за решёткой. Скучно сидеть-то, вот и закручивают колёса». – А что такое «жбан»? – Это, как я представляю, деревянная круглая посудина. – Ага, понятно. И спасибо. – Пожалуйста. Ты побольше запоминай – пригодится. – Стараюсь. – «Аристократ (марвихер) – вор-карманник высшей квалификации». А что такое марвихер? Пантера потёр щёку пальцем и наморщил лоб: думал. Потом пожал плечами: – Вот этого не знаю. «Ишь ты, и он не знает! Такое редко случается, чтобы на вопрос не ответил. А парень честный, врать не стал», – Бык откашлялся, уважительно посмотрел в сторону учителя, который тоже читал, и перелистнул страницу на букву «Б». Изучал он словарик с некоторым даже удовольствием, это было интересней сказок про дурака, который лежит на печке и женится на царицах. «Бабник (блудня, стеклорез) – лицо, осуждённое за изнасилование. Почему стеклорез?». Хотелось спросить у Василия, при чём здесь стекло, но спросить не осмелился: вдруг парень опять не знает, а конфузить его ещё раз не хотелось – из уважения. Пароход качало и баюкало – за бортом было ветрено и в заливе ходила круглая волна. Слушно кричали чайки, они летали низко, задевая крыльями воду, взмывали высоко, потом опять падали. «Штормягу чувствуют, что ли?», – Бык не знал морских примет и рассудил, что непогода его не касается, потому как пароход большой и не перевернётся. Значит, и в голову брать нечего. Над столом открылось окошечко, и чья-то рука, по виду мужская, волосатая, кинула газеты, свёрнутые трубочкой. – Это интересно! – оживился Пантера и стал разворачивать почту. Он разложил газеты на постели, пригляделся, какую читать первой, качнул головой и взял утреннюю, итальянскую (с некоторых пор он интересовался и русской прессой, запросил в специальной записке капитана судна носить всё, что имеет в наличии римская мэрия). – Та-ак. Посмотрим, что пишут. Бык уже дошёл до буквы «В» в словаре блатных жаргонов и отложил книжку в сторону: ему тоже было интересно, о чём там пишут. Жизнь взаперти для его деятельной натуры была, пожалуй, самым суровым испытанием за всю его мятежную карьеру. – Читай, Вася, – по-русски сказал Бык. – Переводи, чем макаронники озабочены на сегодняшний день? Макаронники ничем особенно озабочены не были. На первых полосах стояли выразительные снимки из ресторана «Заря Востока», где, как известно, состоялась презентация нового банка «Золотой дождь», было ещё довольно подробное интервью с владельцем новомодного ресторана Жориком Абрамяном, который без колебаний утверждал, что уникальный торт, предназначенный для торжества исключительного значения как для Европы, так и для Азии и Южной Америки, да и для всего мира, смят весьма объёмным задом мексиканской туристки по заданию русской разведки. Конечно, сказал Жорик Абрамян, мексиканка, может, и не виновата, она стала жертвой хитро расставленной ловушки, она, может быть, невинная жертва политической акции, но происки Москвы никак не повлияют на курс акций нового банка. Собака лает, а караван идёт. Так говорят у нас на Востоке. И ещё Жорик не удержался и прибег к ностальгическим мотивам – опять колоритно описал гору Арарат на восходе и закате. Сказал, что он вовсе не хочет обидеть хозяев страны, где нашёл приют и занялся бизнесом, но в Италии такой горы нет. Как ни горька правда, но она есть правда! – Это неинтересно! – сказал Петя. – Поищи ещё что-нибудь. – Потерпи. Жорик ещё сказал: «Именно к горе Арарат во время Всемирного потопа прибился ковчег Ноя и привёз каждой твари по паре. Ной не в Италию приплыл, но в Армению. Вот так-то!» Конечно, ни Пантера, ни Бык не могли знать, что дядя Жорика, искушённый делец и акула среди финансовых воротил, за это интервью всыпал племяннику по первое число и заявил при большом стечении родственников: этот человек полон советской тупости. Дядя заявил во всеуслышание и при свидетелях: «Ещё одно такое интервью, и ты выйдешь на панель побираться». – Это неинтересно! – А вот и интересное. Слушай. «Вчера поздним вечером комиссар полиции Маурио Альфредо Франческо, сопровождаемый двумя агентами секретной службы, явился на русский корабль «Плюрализм» с ордером на арест боцмана Краюхина. В наручниках подозреваемый был доставлен в одиночную камеру. Капитан судна Меренков заявил, что римские власти творят произвол и протест на самом высоком уровне неизбежно последует.» – Жалко мужика! – сказал Бык. – Ни за что ведь срок потянет. А они его засудят, макаронники, у них это просто. – У них это просто, верно ты сказал, – Пантера задумчиво потёр кулаком переносье и улыбнулся. – Подозреваю: здесь наши крутят. – Кто это – наши? – Разведка, конечно. – И для чего крутят? – Разжигают пожар, чтобы нас с тобой в дыму не было видно. Вот тут армянин в интервью говорит: «Конечно, и факт этот не подлежит сомнению: русский медведь оставил ясный след своей когтистой лапы, а боцман Фёдор Краюхин – агент КГБ. Россия имеет свои интересы в отсталых странах и не позволит свободному Западу вкладывать капитал в их промышленность». Ну, а дальше неинтересно, дальше он опять про свою овчарку, которая считала до пяти и знала некоторые буквы армянской письменности, и ещё – про гору Арарат, вполне священную. Чувствуется явно, что у этого самого Жорика поехала крыша. – Да хрен с ним. С армянином. Этого самого, как его?.. – Краюхина. – Вот именно. Краюхина жалко. Как бы это его выручить? – Об этом подумаем позже, сейчас не время. Бык ничего не ответил, только тяжело вздохнул. 4 По пути в Палермо ничего чрезвычайного не произошло. Бык изучал словарь жаргонных выражений, был проэкзаменован и сдал зачёт с оценкой «посредственно». Для разбега оно и ничего, стоит после потереться среди русского сброда (а такое общение было запланировано), и остальное приложится по ходу дела. Сказки про Ивана-дурака тоже были изучены, матерщина (она давалась Быку отчего-то сравнительно легко) тоже была, можно считать, позади, осталась по укороченной программе революционная литература – роман Максима Горького «Мать». Читал книгу Бык весьма натужно, и как заведённый, с интервалом в два часа, спрашивал, вздымая руки к потолку: – Ну на хрена мне это?! – Ты по легенде восемь классов кончил. В Калуге, так? – Ну, так. – Потом ты физкультурный техникум кончил? – Ну, кончил. – Значит, и «Мать» читал. Во всяком случае долже был читать, ясно? – Ясно. … До Палермо, повторим, ничего чрезвычайного не произошло, если не считать охоту Быка: он ещё три раза бросал ботинок в крысу, которую он навеличивал горбатой стервой, но результаты были плачевны. Был разбит ещё один плафон, три фужера и оцарапано ухо Пантеры, потому что тот не успел отклониться, когда ботинок, пущенный с устрашающей силой, кувыркаясь, просвистел над столом, за которым напарник листал толстенный том историка Сергея Михайловича Соловьёва, и с громовым стуком ударился о дверь, ведущую в душ. Показалось даже, что от удара содрогнулось судно, вздыбленное на крутой волне. Пантера прижал тотчас же ладошку к уху и сморщился, от лба до подбородка на его лице обозначился красный след от шнурка. – Извини, пожалуйста – не подрассчитал я! Ухо главного шпиона на глазах расползалось, точно блин на сковородке, оно увеличивалось как по толщине, так и по объёму. – Прости! – Ты бы не отвлекался на мелочи, – назидательным тоном сказал Пантера, ощупывая ухо. – У тебя много работы. И серьёзной. – Мало меня учили, да?! Целых два года язык зубрил, а теперь ты ещё насел с Ваней-дураком и с этой старухой, которая в революцию ударилась. На хрена старухе революция?! – Быку, когда он читал «Мать», почему-то чудилось, что он стоит у зажжённой свечи и слушает монотонную молитву за упокой. Книга усыпляла и было в ней много непонятного, но он не спрашивал старшего и мудрого ни о чём – надоело спрашивать. А крыса – она повышала тонус, поскольку будила охотничий азарт, присущий пещерным предкам. – Читай, времени у нас мало! – Читаю… А крысу я всё одно прикончу. – Только голову мне не разбей, это инструкцией не предусмотрено. – Постараюсь… 5 Крысу Бык так и не прикончил, хотя плохо спал ночами – бдительно караулил хитрую тварь, но всякий раз или промахивался, или же опаздывал в заключительной стадии операции. Он порушил в тайнике всё, что билось и ломалось. Но тщетно. Пантера стоически терпел выходки битюга Пети Верёвкина и лишь постанывал, когда смертносное орудие с громоподобным шумом в очередной раз отбивало добрый кусок краски на железных перегородках. Дыру, из которой вылазила горбатая сволось, Бык замуровал деревянной пробкой, обломив ножку стула, но супротивница нашла другой ход и смертельный поединок продолжался. За день до конечной точки туристического вояжа Пантера ещё раз перечитал инструкцию, которая гласила: «В Санкт-Петербурге при наличии солнечной погоды следовать на ближайший пляж и найти женщину, молодую блондинку, которая будет лежать под розовым тентом близко к воде. На животе её будет лежать рябой камешек. Пароль: «Скажите, мадам, сколько времени на ваших золотых?». Ответ: «Золото нынче носить опасно, молодые люди!». Женщина затем назовёт адрес, где приготовлено всё для поездки дальше по маршруту Калуга – Тайбинский леспромхоз и город Энск, предназначенный для длительного оседания. Если же погода выпадет ненастная, женщина в джинсовых брюках будет ждать у входа в Эрмитаж (вторая колонна справа). Под мышкой будет держать популярный в России журнал «Огонёк». Пароль тот же. Примечание: при встречах со связником вы должны обязательно присутствовать оба, иначе операция провалится». В Питер «Уинстон Черчилль» прибыл ранним утром 5 мая 1997 года. Было туманно и моростно. Шёл мелкий дождь. Шёл он вяло и нескончаемо, тучи, чёрные, бежали чередой и низко. Пантера долго глядел в иллюминатор и зябко поводил плечами. – Что там? – Там дождь и холодно. Русские говорят: «В такую погоду хороший хозяин собаку во двор не пустит». Петя Верёвкин, сидя на кровати, внимательно рассматривал ботинок, который, считай, полмесяца метал в коварное животное. Обувь имела такой вид, будто в ней было совершено кругосветное путешествие. «Загубил вещь! – расстроился Петя. – Пригодилась бы ещё, а теперь хоть, значит, выбрасывай». И осенился запоздало: «Надо было оба кидать попеременке, а я, недоумок, один кидал!». Его почему-то не радовало, что вот сейчас они наконец ступят на сушу и пустятся в долгое путешествие. Зато Пантера был деятелен и весьма оживлён: он всё глядел в иллюминатор, хитро спрятанный под козырьком, глядел неотрывно и, подобно спортивному комментатору, частил словами: – Город этот основал великий русский император Пётр Первый, ему, видишь ли, нужен был выход к морю для торговли и развития флота. Деятельный был человек, он отвоевал у шведов эти места и сказал: «Все флаги будут в гости к нам»… Да. Петя-Бык тоже заглянул через плечо напарника и ничего путного там не увидел: стекло было сплошь забито дождём, а дальше была вода, тоже серая, ещё дальше был серый морок. И ничего больше. – Пётр Первый, между прочим, имел рост за два метра. Очень деятельный человек. – Насчёт деятельности ты уже говорил. Ему бы в баскетбол играть. – Он был серьёзный человек, на его плечах была империя, и он хотел её возвысить. – И возвысил? – В основном – да. Но он рано умер. – Жалко, что рано умер. Петя сел на свою кровать и хотел порадоваться тому, что они, считай, на месте. Он не мог долго понять, что же его угнетает, и наконец осенился: меланхолия навалилась не без причины. Не взяты два важных рубежа – не смят пятак и не убита крыса. Вот сейчас они покинут этот унылый застенок, а крыса останется благоденствовать, курва. – Ты, Петя, про английский язык забудь: мы теперь россияне. – Понятно. Бык искал, чем бы утешить себя. И утешил, потому как вспомнил: они в России, и екатерининский пятак тут наверняка отыщется. – Ты инструкцию читал? – Ещё в Вашингтоне читал, а что? – Пляж отменяется. Связная будет ждать у Эрмитажа. – Понял. – Собирайся. – Понял. Глава пятая Не станем томить читателя лишними подробностями, не станем рассказывать о том, как двое из-за бугра встречались под дождём со связной – она топталась у входа в Эрмитаж; как ездили потом в Калугу, чтобы посмотреть, где работал тренером по борьбе Петя Верёвкин и автомехаником Вася Селиверстов, как они потом вернулись в Питер и в кассе взяли билеты транзитом с пересадкой в Новосибирске. На перроне перед посадкой Пантера отлучился на несколько минут и вернулся с книжкой в дешёвом переплёте и несколько даже торжественно вручил её Быку. То был роман «Мать». – Ты же не дочитал, вот в вагоне и дочитаешь. – Да я и так в курсе: старуха вступила в большевистскую партию! – Читай! Умным будешь выглядеть и отвлечёшься, ты ведь чуть связную не закадрил, падок ты на баб! – Соскучился, чего там. – Вот и отвлечёшься. – Ладно… Всё-то ты помнишь, и всё у тебя по полочкам разложено. – Мне по долгу службы предусмотрительность предписана. Впрочем, и тебе тоже. – Оно понятно… Пантера пренебрёг инструкцией, где рекомендовалось проделать путь до Новосибирска в общем вагоне, изображая социальные низы российского общества – он взял билеты в купейный. После утомительного лавания в секретном кармане парохода, толчеи в Калуге и скудной пищи в дешёвых столовых (хотя дешёвых стооловых не было – кормили дорого и плохо) им надо было набраться сил, поскольку они теперь в чужом мире, пугающе незнакомом и, кажется, суровом. Пантера выдал Быку последнюю директиву: – Слушать и молчать! Говорить буду я! – Понял. Перед двоими из-за бугра стояла теперь одна и главная задача – слиться с российской массой, раствориться в ней, подобно насекомым, обладающим мимикрией. Сложная, конечно, задача, но другой не существовало. Пантеру особо беспокоил напарник Петя Верёвкин. он заглядывался на женщин, провожал их глазами с такой тоской, будто отбывал каторгу лет двадцать, и на острове, где даже скудную похлёбку раздавали охранники мужского пола. … Едва разведчики заняли свои места и не успели ещё спрятать чемоданы, в купе бочком протиснулся мужик в зелёной курточке, скупо поздоровался, бухнул свой подержанный рюкзак на нижнюю полку, достал из кармана бутылку с пробкой из газеты, свёрнутой трубочкой, и торжественно поставил на столик, только потом он сел и натужно вытолкнул из себя воздух. – Думал, опаздываю. Оказывается, у меня часы, бля, вперёд шпарят на целый час. Пить будем? Вася Селиверстов ответил за двоих: – Не хочется, спасибо. – Не хочется или не можется, косить и резать? Пантера заметил себе, что надо запомнить это – «косить и резать» – и на досуге добраться до смысла странного присловья. А незнакомец продолжал: – У меня, бля, приятель есть, ампулу каку-то в задницу вшил, чтобы, значит, не пить. Полтора лимона за операцию отвалил, косить и резать, а всё одно хлещет, – из кармашка рюкзака странный малый достал замусоленный стакан, налил малую толику, растворил рот, запрокинул голову и заглотил порцию без закуски, потом сморщился и утёрся рукавом. Снял вязаную шапку с бобончиком и положил её на полку. – Я ему: на хрена платил такие деньги, если тяга в тебе, понимаешь, неистребимая. Выходит, деньги на ветер бросил? А я, говорит, чтоб, бля, жену убаюкать, а деньги всё одно не мои – тёща дала. А вы куда путь держите, молодцы? Последний вопрос насторожил Быка и он засопел. Пантера деликатно толкнул его коленкой, дескать, не топырься, привыкай, и ответил неопределённо: – Путешествуем… – Это хорошо – путешествовать, коли богатенькие, – отозвался незнакомец и стал выкладывать из рюкзака закуску, расстелив на столе мятую бумагу. Выложил он добрый кусок сыра, пару яиц, солёный огурец, головку лука. У этого парня была необычная внешность: большая квадратная голова, слегка скособоченная, похожая на плохо сколоченный почтовый ящик, толстые негритянские губы и маленькие белёсые глаза под лохматыми ресницами. Голова, казалось, чудом держится на тонкой кадыкастой шее. На нём была, похоже, форменная курточка (Пантера позже узнал, что такие курточки носят в России монтажники), вытертые джинсовые штаны и тяжёлые ботинки. – Докуда путь держите? – До Новосибирска. – Ну, я раньше выскочу, на Урале. Меня, кстати, Володей зовут. – Василий, Петро. – Оч приятно. Так я это к чему, косить и резать? А к тому, что вы, может, тоже при ампулах, хе? – Без ампул мы, просто не хочется. – Редко встречаются мужики, которым не хочется, тем более в дороге. Может, с грошами туго? Так у меня гроши есть, плучил на производстве. Со скрипом, но выдали. Тамошние ребята уже три месяца ни хрена не получают. Я ещё бутылку имею, эту в такси из горла пригубил – терпежу не было: вчера дерзко выпили по случаю моих проводов. А сёдни колосники горят, спасу нет. Пантера опять велел себе запомнить насчёт колосников. Позже он выяснил: это значит – человек страдает сильным похмельем. А вот насчёт косить и резать, тут застолбило: даже тонкие знатоки устной русской речи лишь пожимали плечами – мусор, мол. Язык без костей, мало ли что смолотит. Поток слов, исходящих от пассажира. Раздражал Быка: он не мог понять, придерживаясь европейских стандартов, с какой стати этот мужичок так разошёлся. Быку часто по долгу шпионской службы доводилось ездить в поездах. Встречались, конечно, и говорливые, но темы были скупо очерчены: перекидывались в основном насчёт погоды, и не дальше. А этот уже выложил, что у него деньги есть. И всякое такое. Быку втемяшилось, что перед ними типичный кагэбэшник, и, судя по его ужимкам и прыжкам, спец невысокого полёта – так, шавка, и подпущен он к ним, чтобы на первый случай отвлечь внимание, а оперативники толкутся сейчас где-нибудь в тамбуре и ждут сигнала, чтобы приступить к действию. Явилась унылая мысль, что они в капкане, было ещё обидно, что быстро распознаны и тонко замысленной операции положен конец. Бык уже примеривался, с какого края начать рукопашную. Этого болтуна с головой в форме ящика он задавит одним махом. А дальше что? Дальше, как всегда, действовать по обстановке. Пантера почувствовал, что коллега его напрягся, готовый к действию, и опять легонько толкнул его коленкой: успокойся, всё идет как надо. Третий в купе опять налил себе четверть стакана на глазок и выплеснул водку в широко растворённый рот, будто на улицу выплеснул и даже глазом не моргнул. Хрустнул солёным огурцом и продолжал частить свою речь, то и дело вытирая толстые губы пальцами. На его подбородок приткнулось огуречное семечко. – Вот вы спрашиваете (никто не спрашивал!), почему я, сам уральский, оказался в Питере. Интересно, правда? Скажу почему. Я специалист по турбинам, а они тут, – он ткнул пальцем за спину себе. – Не в самом Питере, бля, а в районе электростанцию пускали, а турбина одна никак не фурычит. Полгода тыкались-мыкались, косить и резать, а она, бля, не фурычит. Кого только не звали, вот и до меня достучались – прознали, что есть такой наладчик. Не хотел ехать, начальство заставило. Я приехал – и сразу условие: десять лимонов на карман, и я пущу машину, будет работать как часы. Обладили условия, я просидел три дня – слушал, как она дышит и почему не набирает полных оборотов. Ить допёр, нашёл болезнь. Там мелочь была, а мелочь и не замечают. А у меня котелок варит! – наладчик Володя с Урала притронулся кулаком к виску и показал тем самым, какая часть тела у него варит. Пантера же запомнил слово «фурычить» и наметил себе выяснить как-нибудь его смысловое значение. Позже выяснил: фурычить – значит работать. Не фурычит – значит, понятно, не работает или плохо работает. – Один пить как-то не привык. Составьте компанию, ребята! – Может, попозже и составим компанию, – ответил Пантера. – Ближе к вечеру. – О! лады. Я счас тогда сосну малость, а к вечеру рванём как след, косить и резать. это ты правильно сказал, – наладчик вытащил из рюкзака стёганую курточку, зимнюю, проворно разложил её на полке, под голову сунул вязаную шапку, лёг и сразу же засопел, слегка прихрапывая. – Спокойной ночи, – сказал Пантера и рукой поманил Быка в коридор – объясниться. В эту минуту состав зазвенел сцепками, электровоз впереди длинно промычал и тронулся. Сквозь стёкла, запятнанные дождём, размыто и незнатко проступили контуры вокзала, потом пошли дома помельче и скоро потянулись дачные пригороды в сосновых борах. Рядом тускло блестели рельсы, они то пропадали из видимости, то появлялись вновь и близко, потом, замедляя ход. Прошёл встречный поезд, замельтешели окна с едва обозначенными пассажирами – они суетились перед конечной остановкой. Пантера посоветовал Быку вести себя спокойно и по возможности ничему не удивляться, поскольку Россия – страна особая, и народ в ней особый, не сравнимый, пожалуй, ни с каким другим. – Ты их не меряй своей мерой, – сказал Пантера. – Они долгое время были на отшибе от Европы и Америки, у них свой уклад и характер. Понял? Ты приучи себя к мысли, что, к примеру, попал на другую планету, и на той планете, к примеру, живут мужики с рогами и бабы с хвостами. Понял? – Понял. А мы, значит, безрогие? Пусть, значит, и они удивляются. – Ты рог свой, допустим, под шляпой спрятал. Русские говорят: молчание – золото. И ещё они говорят: молчи – и за мудреца сойдёшь. Всё понял? – Исключительно всё. Наладчик Володя не раскачивался после сна – вскочил шустро, помотал головой, пригладил пятернёй смятые паклей волосы, придвинулся к столику и вытащил из рюкзака бутылку. – Гляди, орлы, что тут написано – «Горбачёвская». У нас его Меченым зовут. Поднял всё дерьмо наружу и в дерьме же утонул. Странный парень. Бабка моя где-то вычитала, в Библии. Там, вроде, мол, давно занесено: появится, мол, на свет человек с отметиной и напустит смуту. Оно и напустил, бля! У вас так же говорят? – Примерно, – ответил за двоих Пантера. – Везде одинаково говорят. – Оно так, – согласился Володя. – Пару бы стаканчиков ещё спроворить, а? Счас обернусь. – Пока новый знакомый бегал за стаканами, Бык открыл свой чемодан, новый и богатый, врученный вторым связником в квартире на Невском, и достал полиэтиленовй мешок, набитый всякой всячиной. Из пакета он извлёк плоскую бутылку с перцовкой и с некоторой торжественностью водрузил её на столик. – Вот вы спрашиваете, как я живу, – сказал Володя уже в дверях, прижимая к животу два стакана, мытых под краном. Никто его ни о чём не спрашивал. – Хреновато живу, но по сравнению с другими – терпимо: халтура перепадает, то да сё. Перетаптываюсь, одним словом. А вы как живёте? – Как все… – Ну, понятно. Судя по закуске, которую вы тут разложили, забогатели, видать? – Было дело. Наверно, ненадолго, – сказал Пантера и отметил про себя, что питерская резидентура опять дала промах, набив их чемоданы дорогим новьём и дорогой жратвой. На таких вот мелочах и погореть можно. – У нас один хрен с горы как раз перед моим отъездом дубу дал. Ить старик, бля, а туда же. На девятом этаже жил. Ведь вот как изловчился. Балконы рядом, он доску проложил и ночью к соседке под одеяло. Ей нравилось, она пускала. Ну вот. Накануне дождичек прошёл, доска-то осклизла, старик с верхотуры и сверзился, когда, значит, привычный маршрут осваивал. Так старуха его хоронить отказалась, я с ребятами могилу копал от производства: бабник этот у нас работал на заводе, мастером вроде. И поминали вскладчину. Пантера про себя отметил, что надо бы после, при удобном случае и при близком знакомстве, поинтересоваться у бывалых россиян, что значит выражение «дать дубу». Володя тем моментом поставил на-попа спичечный коробок, придвинул к нему стакан и налил водки ровно по срезу коробка. – Учитесь, пока жив – это ровно сто грамм без булды. А вот так, – он положил коробок на ребро, – будет пятьдесят, и у кумы не спрашивай. Как в аптеке на весах, ажур полный, косить и резать. И второй случай у нас, да. Парень рыбалкой увлёкся. Как пятница, он к вечеру, уже собранный, с удочками на озере. С ночёвкой, конечным делом: какая рыбалка без костерка да без ухи под это дело… Володя постукал себя по горлу согнутым пальцем, и получился этакий булькающий звук. Наглядно и выразительно. Даже Бык понял, что эта самая уха особо сладка под выпивку. Вообще же Бык на первых порах в российской повседневности осваивался плоховато. В его голове вроде бы с мучительной медлительностью крутились жернова, перемалывая малодоступную информацию. На пароходе ему казалось, что всё обойдётся, но натура выглядела весьма сурово – поток слов, исходящий от этого губатого, давил и пригибал. Каждую его фразу приходилось расшифровывать с большой натугой. Петя вскорости понял, что ему действительно лучше молчать – он только кивал и глупо скалился, чувствуя рядом настороженную ногу Пантеры. А Володя, слегка завеселев, частил своё: – С ночёвкой, значит. Жена ворчит, конечно, но понимает, что мужицкую утеху надобно терпеть, чтобы, значит, не будить зверя. Да. Соберёт снастишки, харч скупой в рюкзачок и поцелуй напоследок: не горюй, Манюша, вернусь в целости и сохранности. На улице оглядится подробно – и шасть в подъезд к сочной бабёночке. Переспит с ней, бля, четь по комедии, а утром на базарчик, окуня там или сорожки прикупит с килограммчик – и домой. Все довольны, все смеются. Да ить сколь верёвочке ни виться, а концу быть. Жена Маня встречает соседку, ну и погоревала: мой, мол, опять на рыбалку поспешил, уёму ему нету. А бабы, бля, всё знают: он, грит, на сухопутье рыбалит, в сороковой квартире. Маня туда по горячему следу. И точно: рыбалит парень с Машиной отдалённой подружкой. Ну, скандал, конечно. А мужика приятели замучили: кто, бля, ни встретит, тот про рыбалку через подъезд. Сперва шутейно отвечал, после, значит, уже и с обидой, до драк в итоге дело докатилось. Уехал парень, город покинул и с женой развёлся – дорыбачился, одним словом. И такое бывает. Ну что, ещё по одной, чтобы, значит, дома не журились. А жизнь, ребята, сами видите: чем дальше, тем страшнее. Эти московские козлы доведут нас до ручки, по миру пустят. Да и так почти что довели… Володя опять стал приставлять спичечный коробок к стаканам, вид у него при этом был весьма сосредоточенный. Он покосился на кусок варёной колбасы – его легкомысленно вытащил из чемодана Пантера, и спросил: – Почём брали? Здесь больше килограмма. Пантера на секунду смешался, проклиная питерского резидента, который закупал продукты, и, толкнув коленкой Быка – тот уже наливался нехорошим румянцем, промямлил: – Что-то тысяч десять, по-моему… – От даёт! Баба, наверно, брала? Избалован ты, видать, семейной жизнью и цен не знаешь. Тыщ на сорок этот кусок тянет. – Я холостой, – сказал Пантера и скромно потупился. – Значит, любовницу посылал. Оно верняк. – Может быть. – Ладно, – сказал Володя, – это дело пятое. Наша планида приятная – закусить, верно? – Верно! – Пантера почувствовал облегчение: слава богу, гора с плеч, и покосился на Быка, готового к боевой схватке, вполне уверовавшего, что перед ними кагэбэшник, подсаженный для того, чтобы на время отвлечь и усыпить бдительность. Его по-прежнему грызла тревожная мысль о том, что где-то в тамбуре или соседнем вагоне не смыкает глаз группа захвата, готовая по первому намёку губатого болтуна навалиться с наручниками. Бык сопел и тяжело переступал ногами, готовый к роковой и, может быть, последней схватке. У Володи глаз оказался острым, он покосился на Быка, пережёвывая кусок колбасы, и потому спросил невнятно: – Ты это чего? Шпионы сперва не поняли, к кому обращён вопрос и чем, собственно, интересуется попутчик. Колбаса наконец была благополучно прожёвана, и Володя вполне явственно произнёс, указывая на Верёвкина пальцем: – Чего это он? – Ты это про что? – Тужится он, будто рожать собрался. Живот прихватило, может? У меня где-то таблетки есть, помогают. Я тоже, ребята, если откровенно, животом маюсь, на корпус пробивает, особо когда с похмелья. – Не надо таблеток, – ответил Пантера. – Он вполне здоров. – Парень крепкий на вид, амбал, с таким шутки плохи, кулаки-то у него, вишь, с трактирный чайник. Время в России, можно отметить, голодное, а он вполне даже справный, аж лоснится. – Тренированный, – опять ответил Пантера. – Следит за собой. – Оно и видать, – Володя притронулся рукой к бутылке на столике. – Вот этого поменьше – и никаких тренировок. На работе погорбатишься – вот тебе и тренировка. Послезавтра, ребята, я вам постараюсь столб показать – он стоит на границе Европы с Азией. Днём проезжать будем. – Это интересно… – Что, ещё по одной. Да на боковую – отсыпаться. К дому надо форму обрести: моя не любит, когда от меня разит, как из пивной бочки. Заведётся, встречу испортит. Я счас за постелями смотаюсь. Вернулся Володя с бельём, сложенным стопочкой, желтоватым и сырым. – От, косить и резать! Туда ехал – семь тысяч платил за комплект, а счас уже десять тысяч содрала. Я, грит, цены не назначаю, ты, грит, с претензиями по начальству вышагивай – до самого министра, он приказы пишет. Дорого – спи на собственных костях, оно и полезно, это, грит, вроде массажа. Один тут ехал, физкультурник, и ей такого изложил по порядку. Наверно, пропился и рубли в кармане не шуршали. Разбирайте, ребята. Вам ещё рано, наверно, а я залягу. Глава шестая 1 Когда попутчик Володя уютно засопел на верхней полке, Пантера повёл Быка в тамбур, и они провели там нечто вроде оперативки. Согласились оба, что начинается самое главное – общение с широкой русской публикой, и что это общение чревато неожиданностями. И ухо надобно держать востро, ни на секунду не теряя бдительности. Пантера признался, что он как руководитель операции допустил промах с колбасой. Отсюда вывод: цены надо знать и ценами интересоваться. Поскольку в России всё меняется калейдоскопически: вот, к примеру, две недели назад постель в поезде стоила семь тысяч, теперь же десять. Ну и так далее. Пантера записал в маленькую книжечку блошиным почерком непонятные слова и выражения, услышанные от губастого типа – «меня это не колышет», «косить и резать», «амбал», и объяснил попутно Быку, что «бля» это вовсе не вводное слово, а ругательство, означающее презрительное отношение к женщине лёгкого поведения. Володя, его фамилия была Сидоренко, что называется вошёл в режим: спал, потом вскакивал, будто уколотый шилом, тряс головой и спрашивал одинаково: – У нас осталось? Пантера доставал из-под стола бутылку и, держа её за горло двумя пальцами, будто ядовитую змею, молча наливал по норме почти полный стакан (сто семьдесят пять граммов), водка выливалась в широкий рот, будто в пещеру, с лёгким бульканьем, и Сидоренко опять залезал наверх и засыпал сном праведника. Говорил обязательно: – Я вам, ребята, столб покажу, который отделяет просвещённую Европу от дикой Азии. Но столб Володя проспал, да и шпионы не почувствовали никаких перемен – за окном по-прежнему проплывали великолепные уральские пейзажи, полные особой красоты и своеобразия. В них была неведомая мощь и суровость. Бык смотрел часами, не отрываясь, и удивлялся по-детски, когда видел электровоз на крутом изгибе дороги, ему тогда казалось, что они едут как бы задом наперёд – так петляла дорога между гор. Володя Сидоренко однажды проснулся необычно рано, увидел, что под столом у них ничего не осталось, и сразу ушёл, вернулся с тремя бутылками, приобретёнными, видать, в ресторане. – Ну, тяпнем на посошок! Ребята вы хорошие, мы приятно провели время, а мне скоро выходить – в городе Златоусте. Слухали про такой? Не слыхали, конечно! Мастеровой город, по металлу спец. И давно основан. Выпил он на этот раз немного, сославшись на то, что жена Клавдия обязательно усечёт, сколько выпил – она по запаху научилась определять с точностью плюс-минус пятьдесят граммов. Ну а немножко можно. С друзьями, мол, сердечными прощался и всякое такое. – Вам, ребятки, ещё сутки трястись. Две бутылки вам хватит? Могу ещё прикупить, если что. Для хороших людей не жалко. Пантера сказал, что до Новосибирска им две бутылки вполне хватит и что беспокоиться не стоит. Володя прижмурился и наморщил лоб, потом ста загибать пальцы. – Перво-наперво, телеграммы я не давал, значит, Клавдия встречать не припрётся. Второе. Надо будет в универмаге ребятишкам подарки прикупить, скажу, мол из северной столицы на горбу пёр. Не всё ли равно, где купить. Сейчас везде тряпья и всякого прочего заморского дерьма навалом. Этикетки сорву. Клавдии духов куплю в какой-нибудь хитрой таре и подороже которые. Соседка щётку просила приобрести, круглую. Когда, значит, в Питере, считай, полвека назад побывала, видела такие щётки. Ими, грит, ванную удобно пемоксолью оттирать. Стал бы я искать такую щётку, бля. Что-нибудь и ей прикуплю – для утехи. Скажу: за щётками давка и дают их только в валютных магазинах, а я долллар, например, отродясь в руках не держал. Та-ак. Вроде бы всё? Дак всё. Ну, примем за здоровьице и за расставаньице. Приняли – за здоровьице и за расставаньице. – Ты, Вася, записал бы мой адресок на всякий пожарный случай. Мало ли что. Мелькать мимо будете, не пропустите. Клавдия пельменей сварганит, ну и по стопке найдётся. Да и помогу чем могу, если что. Пантера сделал улыбку самую приветливую из набора, отрепетированного перед зеркалом, и вынул из кармана записную книжку, кивнул: диктуй. Володя наказал ещё перед тем, как назвал адрес: – Мой подъезд сразу узнаете, он без козырька – козырёк прошлый год отвалился внезапно и собаке ноги отдавил. И ещё одна примета – на первом этаже ступеньки щербатые, в темноте не споткнитесь. – Не споткнёмся, мы глазастые, – сказал Пантера. – Ну, добро. Записывай… 2 Несколько перегонов ехали одни. Бык обшарил купе в поисках подслушивающего устройства, но нашёл только три пустых бутылки – они тревожно и нежно звенели, когда поезд притормаживал на крутых поворотах или же ускорял ход. Некоторое время сидели тихо, глядя в окно, где проплывали равнины с озёрами, похожими издали на серебряные доллары, деревеньки, негустые и тихие. Босые детишки прощально махали вслед и весело подпрыгивали. Потом опять потянулись сосновые леса и берёзовые колки, а дальше были лысые горы в сером камне. Казалось, что этому простору не будет конца. Быку вдруг стало неуютно в этом чужом мире, он вздохнул и сказал скорее для себя, чем для напарника: – Как там перебивается боцман Краюхин? Пантера достал из внутреннего кармана кожаной куртки маленький транзистор, переданный питерским резидентом, – механизм особой ёмкости, часть шпионского снаряжения, служивший одновременно и передатчиком. – Рим послушаем, – сказал Пантера. Рим в числе прочего сообщил, что нефтяные акции упали на полпункта, что в порту загорелось португальское судно, что африканская партия единства намерена в парламента ЮАР поставить на повестку дня закон об отмене смертной казни, что над скандинавскими странами опять появились летающие тарелки, а Россия никак не может управиться с Чечнёй – там стреляют и опять есть существенные потери с обеих сторон. Бык толкал Пантеру локтем в бок и спрашивал в который уже раз: – Ну, что там?! Пантера лишь пожимал плечами: ничего, мол, существенного пока. И следует, значит, потерпеть. Был елозил на скамейке. И вот, наконец, диктор затараторил о том, что сейчас последует сообщение чрезвычайной важности. «Следователь криминальной полиции Маурио Альфредо Франческо намерен инкриминировать русскому боцману сухогруза «Плюрализм» ещё и политическое преступление. Следователь, исходя из предварительных данных, подозревает, что Краюхин причастен к заговору с целью убийства папы Римского, а его подвиг в кабачке «Весёлый петух» был задуман как отвлекающий манёвр для полиции, в то время как роковой акт должен был совершиться с помощью подручных, когда папа будет служить торжественную литургию на городской площади. Альфредо Франческо предполагает, исходя из предварительных наметок, что у боцмана было по крайней мере три-четыре подручных снайпера, обученных в школе КГБ и заброшенных в Рим под видом туристов. Дознание продолжается. Боцман Фёдор Евлампиевич Краюхин продолжает утверждать, будто ни сном ни духом не знает ни о кабачке «Весёлый петух», ни об арабском принце, которого, кстати, выхаживают американские хирурги. Есть известие о том, что богатый повеса повернул голову на несколько градусов и прибавил к словарному запасу ещё три или четыре русских матерка. Это и есть главное доказательство причастности именно Кремля к широко задуманной акции.» Следующее сообщение диктор советовал отнести к курьёзам. Он сообщил, что арабский доберман-пинчер, собственность наследного принца, был привечен бездомным римлянином, известным в низах под кличкой «Бородавка». Этот старый пропойца научил кобеля делать представления в людных местах. Бродяга играет на скрипке, а доберман собирает в шляпу подаяния, притом, замечено, нешуточно сердится, когда к толпе зевак примыкают русские туристы. Кобель сразу дыбит шерсть и обнажает клыки. После того как Пантера перевёл напарнику эти радионовости, Бык, оглаживая колени, сказал с неподдельной тоской в голосе: – Жалко парня! – Это кого? – А Краюхина Федю с «Плюрализма». Ведь заклюют макаронники. – Нас прикрывает разведка, я так понимаю, – ответил Пантера, – но, по-моему, через край хватили. Это уже политическое шоу, и хреново разыгранное. Это уж наверняка итальяшки перестарались, а наводка, уверен, исходила от нашей фирмы. – Жалко парня! – повторил Бык с безысходностью в голосе. – Замаринуют неповинного, ежу понятно, косить и резать! Пантера про себя подумал с отрадой, что товарищ его быстро притрётся к российской действительности, обомнётся, против ожидания, если сам не заметил, как повторил присловье Володи Сидоренко. – Я так думаю, Петро: помурыжат они его, да и отпустят. Для серьёзного обвинения, если копнуть поглубже, оснований нет. и наверняка найдутся любители копнуть именно поглубже. Да и русские, полагаю, дремать не станут. Большая игра, и ставки велики. Эти утешительные рассуждения, кажется, не убедили Быка, Верёвкина Петю: он шибко тёр руками колени. Он не верил мудрому руководителю операции, потому как хорошо знал закулистые стороны своего непростого ремесла. Но горевать ему не дал новый пассажир, усатый дюжий старик – он протиснулся в купе боком, кивнул им скупо и сел за столик. Пиджак старика, почитай, до поясного ремня был увешан орденами и медалями, которые, когда он совершал резкие телодвижения, мелодично звенели. Такой же звук издавали пустые бутылки под столом. Старик снял фуражку военного образца, кинул её на скамейку, рядом притулил маленький рюкзачок, детский по виду, и расчёской, наскоро, прибрал на голове седую шевелюру. Этот человек, по всему было видать, не намерен был общаться – он, подперев ладонью подбородок, стал смотреть в окошко. Тяжёлое и большое его лицо украшали усы, маленькие карие глаза были сердиты и насторожены. Дышал он запалисто. Видимо, спешил и опаздывал к поезду. Багажа, кроме полупустого рюкзачка, при нём не было. Только старик уселся, в купе появилась проводница, пожилая и грудастая баба приличных габаритов. Она подбоченилась в дверях и укоризненно покачала головой: – Ты куда, старый, попёрся! Я ж тебе сказала: у тя билет общий, а ты сюда залез. Иди на своё место, в шестой вагон. Я ж тебе сразу сказала! Старик вдруг вздыбил усы, имея на лице весьма свирепое выражение, и рявкнул таким густым и представительным голосом, что у проводницы подогнулись ноги: – А ну шасть отсюда! И чтоб я тебя больше здесь не видал. Я тебе тоже сказал: мне ехать три перегона всего, и никому я не помешаю иди с глаз! Распустились, понимаешь! Иди, пока под зад не дал, жаба! Проводница, разбитная и нагловатая, несколько смешалась попервости от такого напора, но уступать не собиралась: – Я счас старшого позову, он тя с милицией отсюдова выставит, очень даже просто. – Зови хоть самого президента, я его хоть отматерю по первое число, душу отведу. Шасть отсюда, кому сказал! Я ить нервный ещё с фронтов Великой и Отечественной – вдарить могу, кому сказал! Проводница постояла ещё, чтоб окончательно не потерять престижа, и медленно закатила дверь. – Так-то лучше, – угрюмо сказал старик. Лицо его налилось детским румянцем. Он разгладил усы обеими руками, достал из кармана пиджака платок, несвежий, утёр пот со лба. – Вот Сталин. А что Сталин? Бывало, по радио услышишь: ага, очередное снижение цен. Старик приосанился, округлил рот и рокочущим басом, от которого, кажется, выгнулось вагонное стекло, произнёс: – Чулки женские, вязаные – на тридцать процентов, овёс развесной шелушёный – на двадцать процентов, яйца куриные (их, правда, никогда в магазинах не было, яиц то есть) – на пятнадцать процентов. Сам Левитан читал. Так оно мороз по коже и, конечно, радость всенародная – опять облегчение нам. Вот. А нынче што? От галдят бесперечь: мы реформы производим. А ты вот, – кривой палец старика упёрся Быку в грудь, – имеешь понятие, какие реформы они производят? Чем дальше, тем, выходит, страшнее. Вот те и реформы. По глазам вижу, тоже не понимаешь, хоть и рожу твою разнесло до предела возможности. Сытый, да? Вишь, кожан напялил. Воруешь поди. Да оно так и есть – воруешь, с честной получки такой кожан не справишь, нет! Бык от такого напора слегка ошалел, к тому же он понимал речь наполовину. Он откинулся спиной к стенке и наморщил лоб, стараясь уловить суть происходящего. Выручил Пантера – он почувствовал, что назревает скандал, потому что Бык по темпераменту своему не потерпит к себе столь фамильярного обращения. К тому же палец старика, не убранный, всё ещё торчал у горла напарника, будто ствол пистолета. Ситуация грозила выйти из-под контроля, поэтому Пантера, как факир, неуловимо и ловко вытянул откуда-то бутылку «Русской» и поставил её на стол. Бутылка блестела, точно умытая. Она была даже с виду весьма весёлая, она звала к миру и дружбе. – Мы не воруем, папаша, – сказал Пантера вкрадчиво, – мы зарабатываем. Мысленно он опять помянул недобрым словом питерского резидента, снарядившего их в плавание по бурному морю российского бытия. – Чего нам делить, папаша? Выпьем по малой, оно и легче жить станет. Старик убрал палец от горла шпиона номер два, вздохнул тяжело, посмотрел на бутылку искоса и сурово: – Я этим зельем не утешаюсь, это вы, молодые, утешаетесь. Она у нас, – он постучал по бутылке чугунным ногтем, – на все случаи жизни. Я не пью, не-ет! Сама пора трезветь-то. Сама пора. Пьяных-то нас они и крутят как хотят. Убери это дерьмо! Пантера так же ловко убрал «Русскую», но старика в покое не оставил, потому что Бык дышал уже со свистом, тяжко, готовый, чего доброго, и ударить. С него станется. Пантера спросил: – По какому случаю в парадном виде? Простите, как звать-величать? – Сидор Поликарпович! – По какому случаю награды на груди, Сидор Поликарпович? – Во! Он спрашивает! Какое сёдни число? – Так, десятое мая, по-моему. Год тысяча девятьсот девяносто восьмой. – Во! А День Победы когда празднуется? – Простите, глупость сморозил. Откровенно сказать, Пантера не знал, когда празднуется День Победы. – Простите ещё раз! – Во! Он забыл, потому что вам теперь всё едино: за здравие и за упокой пьёте одинаково. Лишь бы причина в наличии имелась. А нет причины – за просто так пьёте. Россию уже и пропили, считай, мать вашу так! А что вам Сталин дался, все его пинают, кому не лень. Порядок в стране был, а теперь бардак натуральный! – За что награды, Сидор Поликарпович? – опять вкрадчиво спросил Пантера. Он старался сбить старика с накала, но безуспешно старался. – На кажном перекрёстке Сталин. Он и такой, он и сякой, немытый и нечищенный. А бывало, Левитан. Мороз по коже: обувь мужская – на тридцать процентов, мясо говяжье – на двадцать процентов, крупа пшённая – на пятнадцать процентов. И так далее, в том же духе. Душа пела. И порядок был. Попробуй, например, на работу припоздниться – полной меркой тебе отпустят, догонят и ещё дадут: знай порядок. А теперь что? Спрашивают: почему к станку не встал? А тёщу хоронил. Две недели без малого тёщу оплакивал да водкой до ушей наливался, козья морда! Пантера отметил про себя, что надо бы запомнить выражение «мать вашу так» и почему именно говорят «козья морда», и опять повторил сладко, будто обращаясь к избалованному ребёнку: – Награды за что, Сидор Поликарпович? – Конечно, у его, у вождя всех народов и времен, кулак каменный был – даст по сопатке, искры врозь и густо. Зато и порядок был. Железный, понял? Бык сопел, всё пуще накаляясь, Пантера толкнул его ногой, призывая к спокойствию, но больше не стал домогать старика вопросами: понял, что монолог подобного содержания он произносит уже и не в сотый раз, что Сидора Поликарповича прочно и надолго застолбило, и сбить его с проторённой тропы не представляется возможным. Новый попутчик дыбил свои усы, глаза его, карие и круглые, как у птицы, остекленели. – Бывало, сам Левитан: носки шерстяные вязаные – на двенадцать процентов, молоко сгущённо в банках – на пять процентов… Душа пела. Сидор Поликарпович выпустил положенное количество пара, сбил давление и внезапно замолк. Дышал он тяжело и шарил по столу руками, как слепой в поисках потерянных спичек. – А вы в курточках кожаных? И где мильёны взяли? То-то же оно, глаза лазоревые, брови хмурые. Да чего там! Сидор Поликарпович махнул рукой с усталой вялостью и отворотился к окну, где всё ещё проплывали уральские предгорья в пихтаче и соснах. Проплывали взлобки в серых камнях, проблёскивали витые речки. Бык подышал ещё натужно, успокоился вроде и вышел из купе – от греха подальше. Пантера вытянул ноги и сделал вид, что дремлет, прибаюканный стуком колёс, но исподволь ждал новой вспышки, продолжения страстного монолога насчёт Сталина, Левитана (кстати, кто такой Левитан?) и про носки шерстяные вязаные. Однако новой вспышки не последовало – старик глядел в окошко и хмуро молчал. Проехал он на самом деле два полустанка, потом взял свой хилый мешок, а когда проталкивался мимо Пантеры, сказал: – А награды, чтоб ты знал, за бои, за ударный труд. У тебя таких наград никогда не будет, потому что ты дорогой кожан носишь. Да и не нужны они тебе, ордена да медали. Они тебе как корове седло. Так проживёшь, на чужом горбу проедешь. Теперь вас таких – хть пруд пруди. А Сталина не трогайте, не ваш он – наш он, мать вашу так! Поезд на Энск шёл поздно вечером, и шпионы провели в Новосибирске полный день. Пантера взял на себя смелость (он не без оснований опасался наружного наблюдения) сделать маленькое послабление – пообедать в ресторане. Он рассудил логично: коли старик в вагоне занёс их в число современных русских богатеев, значит можно и даже должно держать марку. Кормили в ресторане дорого и плохо. Обслуга была груба и нагловата. Пантера с присущей ему мудростью новое испытание безропотно стерпел, но Бык едва не сорвался – он норовил дать промеж глаз мордатому официанту, который на упрёк в плохом качестве котлет (они были наполовину с хлебом) ответил через губу: – Никто вас сюда не звал, по своей воле припёрлись. Пантера сделал Быку строгое внушение и посулился даже чуть чего доложить шифровкой в центр о его необузданности, а она не к лицу разведчику высокого ранга. Старший потребовал ещё, чтобы роман Горького «Мать» был непременно дочитан и досконально изучена книга блатных слов и выражений, был изложен также в неласковой форме упрёк в том, что забыты русские сказки, а их надобно знать хотя бы в общем виде. Бык упрёки счёл, в общем-то, справедливыми, однако сказал, что не что не понимает, почему торжествует всегда дурак в этих самых сказках и непременно в итоге становится царём. Может, и в жизни у них здесь так? Пантера несколько смешался при последних словах напарника и ответил невнятно, что, может, оно так и есть, но чтобы убедиться в непреложности этого положения, надо пожить и всё увидеть своими глазами. Из ресторана они вышли голодными и подкрепились шашлыками на улице, которыми торговал чернявый мужик с носом в форме турецкого ятагана и с телячьими влажными глазами. От мангала поднимался ядовитый дым. Шашлыки не прожёвывались, они катались во рту, будто резиновые шарики, и не имели вкуса. На этот раз Бык благоразумно смолчал, но выплюнул неподатливое мясо в ближайшую урну. До вечера они сидели в скверике на Красном проспекте, неподалёку от оперного театра, и наблюдали здешнее общество. Пантера счёл, что это весьма полезное занятие – созерцать жизнь и делать выводы. Публика, в общем-то, выглядела небедно, особенно много было хорошо и со вкусом одетых женщин, они проходили мимо и будоражили растленные воспоминания Быка, Пети Верёвкина. Он уже прикидывал, что в тот же час, когда они обретут пристанище, заведёт всенепременно шикарную любовницу. Можно и двух завести – сил хватит, денег тоже, поскольку их операция носит стратегический характер и обеспечивается на самом высоком уровне. На скамейку вдруг подсел мужичок в засаленной курточке и почему-то в шапке. У него была тонкая длинная шея и маленькое лицо цвета застарелой меди. Он сел на самый краешек скамьи и покосился на шпионов, имея выражение голодной собаки, прогнанной со двора. Долго молчал, потом сказал хрипло: – Мужики, вы не выручите? – В чём проблема? – спросил Вася Селиверстов, Пантера. – Дык колосники горят, опохмелиться бы. Хоть на стаканчик наскрести бы, вон там жёлтый киоск, на разлив есть, полторы тыщи стакан. Оно бы и ничего… – А бутылка сколько стоит? – Дык по-разному. Самая дешёвая – восемь пятьсот. Пантера достал бумажник и кинул на скамейку десять тысяч единой бумажкой. Мужичок сгрёб десятку с проворством необыкновенным, сунул её в карман засаленного своего лапсердака и затравленно повертел головой, похожей на шляпку гвоздя: не видел ли кто, что он нежданно сподобился – приобрёл капитал, о котором ещё и минуту назад не помышлялось. Пантера криво улыбнулся, подумал о том, как мало надо человеку для полного счастья, и сказал: – Ступай, гаси колосники. – Ой, спасибочки, гражданин хороший! Оно и правильно: мир не без добрых людей. Я мигочком! Сдачу принести? – Не надо сдачи. – Так я мигочком! Мужик бежал к жёлтому киоску шатко, будто матрос по палубе в разгар штормяги, его кидало и подбрасывало, но кривые и тонкие его ноги отмеряли метры чётко по азимуту, да и цель была близка. Вернулся он к скамейке в считанные минуты, сел с маху. Дышал запалисто, а в руке уже держал стакан, с которым, видать, не расставался. Горло бутылки мелко подрагивало, билось о край стакана, издавая звон. – Я, гражданин хороший, сдачу на беляш себе оставил – поем малость погодя. Вот и проживу день-то. А у меня семья была, честь по порядку, кот был Мурзик. Забавный такой. Собака его во дворе напужала, так он на тополь влез, а обратно на землю никак не может. Так я тополь спилил, чтоб его таким манером выручить, эх-хе-хе! – Сам ты Мурзик! – сказал Бык. Мужик не понял, осуждают его или ему сочувствуют. На всякий случай ответил: – Может, так оно и есть… Мурзик я. Шпионы пересели на другую скамейку, потому что от мужика сильно пахло чем-то кислым. Пантера долго молчал – думал о том, что часть человечества, пусть малая, неизбежно обречена и не составляет никакой ценности. Это отходы. Жизнь отсеивает слабых. Они, слабые, есть везде – и в благополучных странах, и в тех, которые сострясают политические и социальные бури. Подумал так и сразу забыл о российском бродяге, услаждающем себя водкой. «Сегодня, – рассеянно подумал ещё Пантера, – я сделал его счастливым. Но дождётся ли он такого счастья завтра? Вряд ли. А зачем мучиться, разумней покинуть этот мир тихо и бесславно. Эту потерю никто не заметит…» Бык елозил на скамейке, жадными глазами провожая женщин, которые проходили мимо. Мучился парень, и Пантера позвал его прогуляться по городу. 3 Билеты до Энска они опять приобрели в купированный вагон. Ехать, правда, было недолго – всего ночь, однако Пантера теперь уже не опасался внешнего наблюдения, тем более плацкартный от купированного мало чем отличался. Места свои шпионы заняли ещё до посадки, когда вагон был пустой. Проводница – опять толстая и опять сумеречная – буркнула, что постелей не будет, потому как коммунальщики забастовали и не стирают. Пантера поинтересовался, почему же бастуют эти самые коммунальщики? Проводница воздела руку к потолку, в другой руке она держала веник, и часто задышала, округлив глаза: – Ты што, сёдни на свет народился или из другой державы припёрся? Не платят коммунальщикам уже четыре месяца. Вот ты скажи, – веник упёрся Пантере в грудь, – куды эти самые деньги деваются? За хлеб я, например, плачу. Ну и другое что. Маргарин там или американскую ляжку от курицы. Ну и прочее, чтоб, значит, прокормиться. Плачу. Даром никто не даст, так? – Так, – ответил Пантера, слегка отстраняясь от веника. – Во! А где они, деньги? Нету их, куда деваются? Никому не известно. Да и деньги несерьёзные, мятые да рваные, для сортира только и годятся. Но и таких нету, – проводница опустила веник к ноге и закончила тираду словами: – Ни хрена вам не сделается и без постели, откормленные вы, как хомяки, зад до костей не промнёте. Матрасы дам, если захочете. Да они на верхней полке, сами возьмёте. «Российский сервис в полном объёме!», – подумал Пантера, Вася Селиверстов, и позвал Быка занимать места согласно купленным билетам. Они были опять вдвоём, поэтому старший группы слегка проэкзаменовал младшего. Бык урывками, но домучил роман «Мать», а словарь уголовного жаргона осилил лишь на букву «Б», за что получил молчаливое нарекание. – И чем кончился роман? – Старуха, – ответил Бык, смиренно сложив на колени ладони, – пошла в революцию вслед за сыном. А сына арестовали. Ответ в общем и целом был одобрен. – Только на хрена старухе революция? – спросил Бык и туго посопел. – Так хотел автор, – туманно ответил Пантера и тоже подумал: «На хрена старухе революция?». – Ну а что у тебя с блатным жаргоном? – Я же сказал, на букве «Б» ещё. Сложно это запомнить. – Например? – Например, банг. Дальше – драп, дуд, мотяк, пахтач, песок, сарай, смаль, смолка, трава… – И что сие означает? – Гашиш означает. Пантера немного поразмышлял, качая ногой и разглядывая тусклый блеск новых ботинок, потом сказал назидательно: – Ты запоминай что-нибудь одно. Так запоминай: банг – гашиш. Точка. Банда фикосная – ювелирный магазин. Точка. Остальное усвоишь по ходу дела и будешь в общем и целом, как они говорят, по фене ботать. – Что это значит? Я до буквы «П» ещё не скоро доберусь… – Это значит – владеть уголовным жаргоном. У тебя, допустим, спрашивают: «По фене рубишь?». Ты отвечаешь: «Рублю». Значит свой. Понял? – Понял. Шпионы долго молчали, глядя в окно. Там, на перроне, народ ещё не кучился, пассажиры просачивались с вокзала тонкой струйкой, не обременённые ношей. До отправления оставалось тридцать минут, у вагона негусто переминались провожающие. Наступал тот момент, когда уходиь ещё неудобно и сказать уже нечего. Бык упрямо следил за секундной стрелкой электрических часов, висевших на зел1ном фронтоне. Стрелку сперва мелко сотрясало, будто она умела сомневаться – прыгнуть дальше по циферблату или погодить. После сотрясения следовал рывок на одно деление, потом она замирала и опять тряслась. Пантера достал из кармана записную книжку в чёрном кожаном переплёте и бисерным почерком занёс выражение, услышанное возле шашлычного мангала, – «как фома хером смёл». Занёс с намерением со временем и путём окольного допроса какогонибудь разбитного россиянина выяснить суть. И ещё он записал себе на памятку выражение, которое тоже услышал возле шашлычника с глазами печальной тёлки, – «в огороде бузина, в Киеве дядька». Что это означает и к чему привязывается в разговоре? На этот вопрос, конечно же, не было ответа. Пантера заметил за окном на перроне возникшую вдруг толчею и судорожное шевеление – там к составу приближалась странная компания человек из десяти, пожалуй, обвешанная сумка великаньих размеров. Это были дюжие мужики, они тащили клажу сноровисто и привычно. Среди них была одна женщина, высокая и худая, она волокла сумку, снабжённую колёсиками. «Что это? – гадал Пантера. – Может, цыгане кочуут? Или беженцы из стран ближнего зарубежья?». О беженцах в библиотеке разведцентра было прочитано немало статей и коротких заметок. Бежало в Россию в основном так называемое русскоязычное население, вытесняемое из Прибалтики и республик мусульманского толка местными сепаратистами. «Это интересно. Может, и к нам в купе сядут. Два места пока свободных.» Как в воду глядел: вскоре в их купе протиснулась женщина, она заволокла свою пузатую, рябой расцветки сумку, задевая колени шпионов, упала, запыхавшись, на скамейку рядом с Быком и сказала напарнику, который растопырился в дверях, обвешанный грузом как ишак: – Из-за тебя, кулёма, чуть не опоздали, бля! Вон уже отправление дали, а ты всё шаперился. Успеем, успеем. Вот успели! Так ведь и надорваться недолго. – Ничего, ты девка жилистая, – сказал из прохода напарник, дюжий парень в джинсовом костюме и белых кроссовках. – Ты давай устраивайся, потом уж я протолкаюсь. Ребята, – обратился он к шпионам, – вы ей помогите кладь наверх закинуть, а потом уж и я к вам проберусь. Бык легко закинул багаж женщины на полку в торце купе и сел, поджав ноги, чтобы освободить проход. Женщина покачала головой и подняла брови, выражая удивление. – Ну и бугай! Я этот мешок от земли оторвать не могу, а он вишь как! Там, – она указала пальцем вверх, – не пух лебяжий, там пуды. И откуда такие берутся? Ну и здоров! – она в подробностях оглядела Быка и ещё покачала головой. – Ну и бугай! – Сонька! – сказал парень из прохода. – Подбери ноги, я людям мешаю. Он протиснулся в купе, с видимой натугой побросал сумки на полку и тоже сел, отдуваясь. – Ну, как ни мучилась, померла спокойно. – Кулёма ты, Жорка, всё равно! – Ладно, Сонька, успокойся. Я к ребятам загляну – посмотрю, как устроились, а ты тут сгоноши пожрать да выпить. Попутчики приятные попались, с ними и ради знакомства помалу пригубим. Да и за успех не мешает. – Иди. – Я быстро обернусь. Бык опять полез в багажную полку, теперь уже выгребать из завала клажу Сони – она сказала, что у неё припасены продукты и прочее всё. Женщина эта сноровисто пошарила руками по своеё пузатой сумке. Шарила она почему-то с закрытыми глазами. Пантера заметил, что пальцы её, длинные, были унизаны кольцами – золото с камнями и без камней. На ней была тоже кожанка, уже потёртая, но ещё вполне ходовая, вельветовые брюки в обтяжку и красные туфли без каблуков. Бык рядом уже громко задышал, потому что попутчица была со всех сторон ничего себе – черноволосая, бровастая, с большими тёмными глазами, под мохеровым свитером мышиного цвета были заметны округлые груди немалых размеров. Вскоре на столике появилась пузатая бутылка коньяка, потом колбаса, нарезанный сыр и банка солёных огурцов. Соня бровями показала Быку: чего сидишь, распечатывай. Бык не заставил себя долго ждать – банку он аккуратно вскрыл рукой, бутылку – зубами. Соня долго смотрела на него удивлённо, потом сказала с некоторым даже восхищением: – Ну, ты даёшь! И откудова такие берутся! Она протянула шпиону банку шпрот. – А вот эту лапой своей не откроешь, хе. Нет, и не пробуй, поранишься. Бык достал из кармана перочинный ножик с перламутровой ручкой и в мгновение ока ровненько срезал крышку, поставил шпроты на столик с долей торжества: я, мол, и вот так могу. – Ну, даёт! Ты откудова такой ловкий, а? – Мы из Калуги, – сказал Пантера. – И куда? – В Энск, потом дальше. – И куда дальше? – В Тогучинский лесхоз, там работать будем. – Чего это вас туда прёт? Нынче немодно пуп рвать задарма. – Почему же это задарма? – А зарплату не платят. – Почему не платят? – А хрен его знает. Никто на это не ответит. Бардак, только и всего. Где Жорка-то? Жорка появился тут же – улыбчивый и с гитарой, присел рядом с Соней и провёл пальцами по струнам, гитара отозвалась густым и печальным звуком. Жора оглядел снедь, устало вытянул ноги и погладил живот. – Жрать хочу. А ты, Соня, молоток. – Рада стараться. А ты, я заметила, всегда голодный. – Давайте знакомиться! – предложил Жора. – Звать как меня, вы уже в курсе, а фамилия моя – Привалов. А это Соня Молоткова по прозвищу «Молоток». Она баба шустрая и своя в доску, при ней можно материться, она сама другой раз такое загнёт, что не всякий мужик так сможет. Шпионы тоже отрекомендовались. Пантера повторил, что они сами из Калуги, раньше жили в Прибалтике с родителями, а когда русских стали прижимать. Они оттуда и рванули. – Что же они так против русских попёрли? – спросил Жора и опять тронул струны. – Мы оккупанты, видишь ли. Из свинарников их вытащили, заводы понастроили и теперь лишние. – У всех русские виноваты. На них всю жизнь мантулили и в дерьме оказались, – сказала Соня Молоток и закурила сигарету. – Ну, мужики, прошу закусить и выпить. Глава седьмая Пантера стоял в коридоре вагона, теснимый ежеминутно пассажирами, которые зачастили умываться, потому что поезд прибывал на станцию назначения – в город Энск, откуда надлежало по плану, после короткого пребывания, ехать в Тогучинский лесхоз, осесть надолго, на годы, а может, на десятилетия, – кто знает, как сложатся обстоятельства? Пантеру посетила грусть. Он впервые подумал о том, что романтические его устремления, навеянные книгами о выдающихся разведчиках, завели далеко и что теперь юношеским иллюзиям приходит конец, впереди напряжённые будни в чужой стране и ставка высока – сама жизнь. Шпион вспомнил отца, крупного бизнесмена, живущего с матерью и сестрой в Вашингтоне, вспомнил любимую девушку – голубоглазую Марию, весёлую и беззаботную, вспомнил университетских друзей… Мимо проплывали скучные пригороды, было множество труб, испускающих чёрный дым; проплывали терриконы – островерхие, бурого цвета, приземистые домишки, обсаженные старыми тополями. Солнце ещё не взошло, с гор вяло, клочьями сползал туман. Сквозь полуоткрытое окно туго пробивался ветер и бил по лицу. Ветер приносил незнакомые запахи. Позже Пантера узнает, что город пахнет коксом и железной окалиной. Из купе протиснулась Соня Молоток, заспанная. На её щеке был красный рубец, набитый за ночь молнией от куртки, которую она, ложась поздней ночью, подложила под голову. Соня поправила руками волосы, спадающие на пелчи, сказала с хрипотцой: – Доброе утро. Любуешься? А нечем любоваться у нас. Пантере, Васе Селиверстову, эта женщина понравилась: у неё, он сразу отметил, был мужицкий склад ума, она умела постоять за себя, это чувствовалось сразу. Вечер они провели весьма содержательно, и многое из разговоров узналось. Соня и Жора представляли прослойку мелких бизнесменов, которая народилась недавно, и пока процветают. Они, Соня и Жора, называют себя челноками или коробейниками. Эти самые челноки или коробейники закупают товар подешевле, продают подороже и снуют не только по городам и сёлам России, но и по так называемым странам СНГ, то есть по бывшим республикам бывшей советской империи, достигают и Восточной и даже Западной Европы. Одно время было весьма выгодно ездить в Югославию, потому что на первых порах разрушительной перестройки в Союзе великом жратва была сравнительно дешёвой, а в Югославии – дешёвые тряпки, и был, значит, резон, мотаться туда. Теперь такого резона нет: жратва в России подорожала. Теперь сгонять в Польшу или Германию ещё есть малая выгода, ну а дальше ездить дорого, да и на взятках таможенникам растрясёшься изрядно. Везде совать надо – большим чинам и малым. Но пока выгодно, а что будет дальше, хрен его знает. К тому конкуренция, да и отобрать шмотки могут, потому и ездят гурьбой, и ребята подбираются боевые – им палец в рот не клади. А власти? Что власти, их нет – властей, потому как в стране полный и безусловный кавардак. Пантера жадно впитывал информацию. Но неожиданно стал мешать разговору Бык – Петя Верёвкин. Он, погрузневший от коньяка и водки, беспрестанно хватал Жору за коленки и просил спеть под гитару песню «Не живите вы, девки, на воле, приезжайте вы к нам в лагеря…». Жора терпеливо объяснял, что такой песни не знает. Через минуту, однако, всё начиналось сначала. – Спой!.. – Не знаю. – Спой! – Не знаю. Потом Бык стал допрашивать русских бизнесменов о том, где достать, и по возможности срочно, медный пятак екатерининской эпохи. – Достаньте, ребята. За ценой не постою! Жора пообещал похлопотать насчёт пятака и заверил клятвенно, что просьбу хорошего человека обязательно выполнит. Пантера вынужден был толкнуть Быка локтем под рёбра, и только тогда тот успокоился и благоразумно замолчал и лишь временами окидывал Соню призывным взглядом. Женщина принимала эти взгляды доброжелательно и с пониманием. «У них всё сладится, – подумал Вася Селиверстов. – Они найдут общий язык.» Хорошо это или плохо, покажет будущее. Выяснилось, что Соня Молоткова с напарницей имеют киоск на привокзальной площади и торгуют всякой всячиной. Мучают налоги, да и шакалы базарные тиранят – своё трубеют, кусочники! – Я пока не плачу никому! – сказала Соня Молоток. – Но грозятся лавку спалить, козлы. Пока выворачиваюсь… *** – Такие вот дела, – сказала Соня и прикрыла зевок ладонью. – Не выспалась я, какой сон без постели, да и гульнули изрядно. Хочешь опохмелиться? У меня коньячок припасён, вчера заначила – мужикам ведь всё мало, они бы и до последней бутылки добрались. Пантера от выпивки отказался: не резон, мол, скоро приедем. – оно и верно, – сказала Соня. – Дома уж и поправимся, я у вокзала живу, ко мне и нагрянем. – Мы в гостиницу хотели… – Зачем гостиница, у меня и перетопчетесь, зачем тратиться понапрасну, места у меня хватит – три комнаты имею. Вдвоём с отцом живём. – Неловко как-то стеснять тебя… – Какое ещё стеснение – люблю гостей, с людьми-то веселее как-то. Привыкла. – Ну что ж. Раз уж настаиваешь… – Рада буду. Это я честно. – Спасибо тебе, Сонечка. – Вот и поладили, значит. 2 Бык взвалил на плечо Сонину увесистую сумку и, расталкивая пассажиров, пошёл к перрону. Суетливая вагонная мелкота плющилась у стен и разбегалась прочь при виде мощного и угрюмого мужика, который, словно ледокол, дробил и сминал рабкую публику. Лицо Быка не сулило ничего доброго, губы сжаты в ниточку, глаза – стылые и стеклянные. Соня пристроилась за широкой спиной великодушного дамского угодника и качала головой весьма одобрительно: – Ну и бугай. И откудова такой взялся? Пантера на этот вопрос, конечно, не мог ответить. Разве что объяснить популярно, что Петя Верёвкин числится в боевиках засекреченного хозяйства Железного Кукса. А что, если и вправду рассказать, что они засланы в глубокие тылы России для подрывной работы? Вот будет потеха! Интересно, побежит Соня докладывать кому надо сразу или маленько погодя? Эти несложные мысли слегка позабавили Пантеру и он слабо улыбнулся. *** В сумеречном коридоре они не рассмотрели человека, открывшего дверь, к тому же, тот сразу удалился, не сказав ни слова. – Это отец, – пояснила Соня. – Он в таёжном руднике работал, железо добывал для отечества. Вышел на пенсию и ко мне нагрянул нежданно, теперь у телевизора сидит дни и ночи да водку пьёт. Две бутылки в день – это норма, иногда выше нормы набирает. Я, дескать, нагорбатился, теперь отдыхаю. Знакомая врачиха сказала, что у него вполне может покатиться крыша. Пока не катится, крепкий он. Всё это Соня произнесла скороговоркой и весьма равнодушно. – Его, я поняла, со своего понятия не своротишь – пусть живёт, как хочет, он не мешает. Располагайтесь, ребята. И без стеснения, пожалуйста. Вы мне нравитесь, и я к вам с душой, честное слово! Будьте как дома. Пантера украдкой заглянул в комнату слева по коридору, откуда невнятно доносилась музыка. тем перед японским телевизором с большим экраном в кресле сидел мужчина. Уши его, оттопыренные и величиной со средних размеров блюдца, напрочь загораживали видимость. Сразу и вполне естественно у гостя возникла мысль: «И как он с такими ушами в забой спускался, наверняка сшибал по пути рудные и нерудные залежи…». Пока Бык и Пантера поочерёдно и с приятностью тешились под душем, Соня Молоток сообразила завтрак – поджарила картошки, распечатала консервы – шпроты, кильку в томате, выставила солёные огурцы – мелкие и в пупырышках, особого засола, ну и прочую разнообразную снедь, которая заняла сплошняком, разложенная по тарелкам, немалых размеров крулый стол в горнице, застеленной большим ковром бордового цвета. Шпионы заметили про себя и одновременно, что симпатичная хозяйка даже по европейским стандартам живёт весьма зажиточно – стены просторной комнаты были заклеены дорогими обоями под бархат, над столом, низко, висела хрустальная люстра, был ещё массивный диван – кажется, натуральной кожи, тяжёлые стулья красного дерева. Слегка пахло дорогими духами и ещё чем-то неуловимо приятным. – Извините, – сказала Соня. – Я тут сгоношила на скорую руку, вы же голодные. Потом отлучилась куда-то и вернулась с двумя бутылками коньяка. – Надо поправиться. Не знаю, как вы, но я болею после вчерашнего, у меня тяжёлое похмелье. Сейчас бренди в моде, но всё же лучше, по-моему, армянское питьё. – Армянский коньяк Черчилль пил ежедневно, – сказал Пантера. – А он в этом знал толк. Бык при упоминании английского премьера вспомнил пароход, свои похождения, дюжую мексиканку, облепленную тортом, и засмеялся. Он тут же понял, что смех его не к месту, и заткнул рот кулаком. Пантера же галантно поклонился Соне и сказал с долей торжественности: – Спасибо душевное. Завтрак наш на самом высоком уровне. Так и в ресторанах не кормят. Когда усаживались за стол, Бык деликатно осведомился: – А папа твой, он что? Он это?.. Он что?.. – Он компании не любит, к тому же сейчас «Санта-Барбара» начинается, кино такое. То ли мексиканское, то ли аргентинское. Ну да один хрен, тягомотина. Не пойму, в натуре, как такой марафон артисты выдерживают, я бы померла от скуки, как осенняя муха. Всякую хрень теперь покупают за границей, охмуряют люд напропалую. Кому-то, бля, от этого польза, а? – Телевидению польза, – сказал Пантера. – Меньше работать. – Может, оно и так… – Так и есть. – Приступаем? – спросила хозяйка и высоко подняла рюмку. – За приятное знакомство, значит? – За приятное знакомство! – почти хором ответили американские шпионы. – Дай бог, не последнюю. – Дай бог! 3 Шли они по улице слегка разомлевшие и в хорошем настроении. День выпал весёлый, солнечный, и со всех сторон приятный. На тополях сбочь улиц распустился молодой лист, лаково блестевший. Было и шумно, и многолюдно, и суетно. Соня после коньяка и сытой еды была говорлива и раскована – она настояла, чтобы гости посмотрели город, не последний, как она выразилась, в России: у нас, мол, есть на что посмотреть и чем гордиться. Они шли рядком по тротуару, отгороженному от шоссе, кудрявой чугунной решёткой, шли тихим шагом – торопиться было некуда, – и внимали, брали на памятку пространные объяснения, узнав много полезного. Ветер катал по асфальту серую пыль, под ногами гоношились воробьи, важно расхаживали голуби, названивали трамваи, густо двигались легковые машины и стелили над улицей сизый дым. Соня Молоткова обращала на себя внимание сильной половины рода человеческого – мужчины долго оглядывались на неё и делали призывные улыбки. Быку эти улыбки не нравились, и он по привычке шумно забирал воздух носом и посапывал. На Соне была бархатная жилетка, весьма откровенно подчёркивающая её ядрёные груди и тонкий стан, джинсы облегали длинные ноги. Она вызввающе густо накрасила губы, подвела брови, и чёрные её глаза смотрели с некоторой дерзостью, тоже призывно. – Этот дом у нас знаменитый, – Соня показала рукой налево. – Выстроен ещё в тридцатые годы и исключительно для начальства. Дворянское гнездо, одним словом. Потолки высоченные, а в квартирах футбол гонять можно. Купеческий размах. Начальство у нас нестеснительное и в заботах о народе начисто иссохло. Со всех трибун об этой заботе неустанной галдели. Всё к коммунизму звали, теперь никуда не зовут – заткнулись. Но скоро что-нибудь ещё придумают и опять станут о всеобщем благе заботиться. Иначе они не могут. Домы был большой, какой-то даже грузный и недавно, видимо, подновлённый, окрашенный в классическом стиле – зелёное с жёлтым. Несколько арок вели во двор, замкнутый с четырёх сторон на манер крепости. – Дом основательный, – сказал Пантера. – На Западе толстосумы тоже о народе заботятся. Оно везде так. Язык-то без костей и бумага всё терпит. – На Западе открыто говорят: да, есть богатые, есть бедные. Но каждый может стать богатым – вертись, кумекай, кто тебе не даёт. У нас же все были равны – только одни вкалывали без передыху, другие бражничали да блядовали и учили нас жить праведно. – Какое у тебя образование, Соня? – спросил Пантера, Вася Селиверстов. – Как-то всё забываю спросить. – Я физкультурный техникум закончила, в школах работала, потом вот в мелкую коммерцию ударилась – отец для разгона денег дал, он не пил тогда, рубли на книжку складывал. Мать давно померла, второй раз отец не женился, ну и скопил кое-что. Одному-то много ли надо. – И сколько дал для разгона? – А это коммерческая тайна. Вот на хрена, растолкуй ты мне, вы в лесхоз направляетесь? Убей, не пойму. Займитесь бизнесом, пока не поздно, ловите миг удачи. Я бы помогла на первых порах на ноги встать и опериться, да и вы бы мне помогли за себя постоять, а? – Стоит подумаь, наверно… – Очень даже стоит! А вот, – Соня опять показала налево, – наш краеведческий музей. Не люблю музеев, там пылью пахнет, чучела стоят ободранные, молью побитые. И сюда ни разу не заходила. Правда, когда в третьем классе, кажется, училась, нас водили сюда экскурсией. Я из первого зала, где флора и фауна родного края, сбежала, потому что у меня мелочь на порцию мороженого в кармане звенела. Перед широкой резной дверью стояли две старинные пушки стволами врастык, вывеска была – золотые буквы на чёрном фоне, на которой излагалось назначение официального заведения. Бык огладил стволы пушек, засунул руку в их тёмное нутро и недоумённо пожал плечами: – Тут это… как его… Забито чем-то, а? Пантера, Вася Селиверстов, вроде бы крадучись, на цыпочках, обкружил грозное оружие времён монгольского ига и тихо пощупал стволы, пытаясь засунуть руку поглубже, однако в жерла пушек были забиты железные шары. – Уже не выстрелишь! – с долей разочарования сказал Бык, Петя Верёвкин. – А ить стреляли поди и убивали даже. А на вид несерьёзные штуки, игрушки. Соня присела на решётку, огороаживающую скверик перед музеем, закурила длинную сигарету от зажигалки и улыбнулась несколько задумчиво. Во рту её сухо блеснул золотой зуб. – Недавно ещё стреляли. Не знаю, правда или нет, но был, говорят, случай. В позапрошлом году, кажется. И рассказала: – Мужик один, во-он пятиэтажка напротив, жёлтая, пришёл к любовнице, она его вытурила – то ли другого принимала, то ли ссора случилась, хрен их поймёт. Да. Мужик в ярость ударился, взял две пачки пороха, он охотник и недалеко живёт. Взял, значит, пороху, зарядил эти пушки, честь по комедии, вместо ядер кирпичи сунул. Ну и стрельнул в направлении её окон. Один кирпич в газетный киоск угадал, другой собаку пришиб. Цель не была взята. Гром, конечно, публика сбилась. Милиция нагрянула, разве без неё обойтись. Спрашивают: «Ты что, парень, обалдел разве – пальбу устроил в людном, понимаешь, месте?!». А он: я, говорит, эту суку прищучу! Суд был, честь по комедии. Взгрели мужика за хулиганство, ну а пушки железом забили, чтобы никто больше не пальнул. – Значит, заряд был слабый, – задумчиво сказал Петя Верёвкин. – А попасть вполне можно. – Пьяный был, – сказала Соня. – Где уж ему попасть. Ну, пошли дальше? Пантера сел рядом с женщиной, тоже закурил сигареты и сощурился – он целился на окна пятиэтажки, подумал, что попасть в цель вполне можно, если малость постараться. Он обратил внимание на скверик. Вдоль дороги ровным строем стояли молодые берёзки, похожие на церковные свечи. Откуда-то набежал лёгкий ветерок. Листья на берёзках дрогнули и тихо зашелестели. Соня покачала ногой в изящной туфельке красного цвета и сказала: – Коммунальщики здесь старые тополя выкорчевали и вот насадили эту прелесть, – она показала рукой, где теперь растёт эта самая прелесть. – Сперва старики ворчали: тополя, мол, на комсомольских воскресниках закапывали, зачем красоту рушите без согласия широкой общественности. Потом вроде помирились. Ничего получилось, ладно. Бык стоял напротив, уперев руки в бока и похотливо оглядывая женщин, проходящих мимо. Женщины ему нравились. Ему всё нравилось. День был тёплый, ясный. Не было суеты, присущей большому городу. Звенели трамваи, притормаживая на остановках, слюдянисто отблёскивали стёкла на пузатых витринах магазинов… К Быку приткнулся пьяный мужик, в шляпе, надвинутой на уши, пиджак его был на плечах испачкан извёсткой – видимо, где-то тёрся о стены, чтобы устоять, из-под шляпы паклями торчали слежалые волосы ржавого цвета. Мужик, лет сорока по виду, ткнул Быка пальцем в грудь и разлепил спёкшиеся губы: – Сюшай, земляк… это. Сигаретку уделишь? Сюшай, Христос звал нас… это… К доброте, понимаешь, а? Бык захмурел, но слегка спятился, потому что Пантера строго глянул на него, взывая к благоразумию. Пьяный, шаркнув ботинками, тоже сдвинулся вперёд и опять ткнул Быка скрюченным пальцем: – Сюшай, ты богатенький, да? А я вот пропился вдрызг. Раз пошла такая, понимаешь, пьянка, режь последний огурец. Сама пора мозги туманить, потому как жисть вконец поломатая. А? Ты не находишь. Тебе, видать, всё до фени. Я лично за мировую революцию – повторную. Да здравствует свободный пролетариат. Счас сшибу на похмелку – и вперёд. А? Соня Молоток легко, даже изящно, поднялась с решётки, отряхнула джинсы рукой, взяла алкоголика за шиворот, сунула ему в рот сигарету и коленкой слегка дала под зад: – Чего пристал, ханыга? Этот парень тебя враз на запчасти раскидает, шагай себе в сторону моря. Мужичок, утомлённый водкой, не выказал никаких эмоций и безропотно пошёл, вихляясь. Спина его, выгнутая корытцем, выражала вселенскую скорбь, он запинался о шнурки ботинок, которые расхлёстывались по асфальту. Соня опять села рядом с Пантерой и сказала, утираясь белым платочком, пахнущим дорогими духами: – Дальше, – и показала кулаком куда-то в сторону, – неинтересно: там заводы и плохо пахнет. Назад пойдём. Они гуськом пересекли улицу и по левой её стороне двинулись назад. На другой стороне улицы была тень, густая и чёрная. Слегка пахло весенней прелью. Посреди тротуара вдруг возродился невесть откуда давешний пьяница, он разом прилип к Быку, скосоротился и прикрыл белёсые глаза, напрягая мысль. Спросил, растягивая слова: – Ты, земеля, за кого голосовал? Да я и так догадываюсь – за Ельцина, потому как морду наел, спасу нет, как наел, тебя ведь легче перепрыгнуть, чем обойти. Забогател на наших невзгодах, рази не так, а? Бык осторожно отодвинул согнутой рукой вялое тело и чихнул – от мужика тугой струёй исходил кислый запах застарелого перегара. «Давно водку хлещет», – подумал Бык по-английски и тут же сторожко глянул на Пантеру, поскольку вспомнил о жестоком запрете даже думать на родном языке. Пантера этой оплошности напарника не заметил – он стоял рядом с Соней и улыбался вполне благодушно, ему было интересно наблюдать за тем, как соратник справится с нестандартной ситуацией. Мордобой исключался, оставалось лишь прибегнуть к слабому физическому воздействию. – Меня, если хошь, тут кажный знает, – алкоголик величаво приосанился и постучал себя кулаком возле сердца. – Я Вася Хорошилов, ясненько тебе? Мне любой на похмелку десятку даст, ясненько, а? Я правым крайним был в «Буревестнике» и голы забивал только так. Хорошилов слегка присел, отодвинулся на шаг и лягнул правой ногой, шелестя по асфальту развязанными шнурками: изобразил, значит, полную и безусловную победу родного «Буревестника». – Ширь-пыр, и два-ноль в кармане, усёк? – бывший футболист наморщился, вспоминая с натугой, с чего начался разговор. И опять плотно надвинулся на Быка. – Так ты за кого голосовал? За Ельцина, по глазам вижу. Значит, предал народные массы, как пить дать! А нам Пиночет нужен. Но Пиночета и прочих Муссолини в избирательных списках не было, потому, земеля, я и на участок не пошёл – какой резон одного козла на другого менять, усёк? – Усёк! – мрачно ответил Бык и достал из кармана бумажник. – Сколько тебе надо на похмелку? – Дак если на пузырь, то двадцатник. Мы с Федькой Краюхиным напару играли. Федька, в газетах писалось, теперь в римской тюрьме баланду хлебает. Или там вроде макароны в моде. Двадцатник и хватит. Я отдам. Ты адресок мой запомни. Первая Отвальная, дом шешнадцать. Хошь, в паспорте прописку посмотри. Я без обмана, усёк? – Усёк! Погоди, ты говоришь, с Краюхиным играл? – Ну да. Он, значит, по правому краю шуровал, я, значит, по левому. Чемпионами были как-нибудь, это я без булды. Потом Федьку на флот взяли. Такое дело. Теперь в Италии гниёт. Парень смирёный и непьющий. Мухи не обидит, а тут вдруг какому-то арабу скулу с места сдвинул основательно. Федька – парень здоровый. – Адрес повтори. – Первая Отвальная, шешнадцать. У меня свой дом, с матерью живу, жена в сторону моря рванула. Не развелись ещё, но к тому идёт, с пьяницей разве счастья нагуляешь? Никак не получается. Поистине пути Господни неисповедимы – вот и Фёдор Краюхин выплыл. Наверно, этот самый Хорошилов пригодится когда-нибудь. Адрес Бык запомнил. Он порылся в бумажнике: – Похмеляйся. – Всё. Возьму счас пузырь, зайду к знакомому, тяпнем по малой, и я завязал! – Хорошилов вдруг обнаружил, что ботинки его расхристаны, и нагнулся, чтобы тотчас же завязать шнурки. Бык сунул в мятый пиджак бедолаги деньги и махнул рукой попутчикам – пошагали, мол, дальше осматривать достопримечательности этого славного города. Соня Молоток шла чуть впереди и молчала, потому что рассказывать пока было не о чем. Слева тянулись стандартные пятиэтажки с магазинами внизу, по правую руку были старые разлапистые тополя, где-то в густой листве вяло чирикали воробьи, по тротуару важно и медленно бродили голуби и с шумом взлетали из-под самых ног. Соня повернулась к ним лицом, попятилась, будто экскурсовод в музейном зале, и широко развела руки, заговорив распевно и чуть кокетливо: – А сейчас будет у нас Театральная площадь с фонтаном, который никогда не работает… И тут же слегка присела, ошеломлённая: фонтан работал, он бодро исходил струями, а вокруг ореолом дрожала радуга. Фонтан в форме огромного фужера, похоже, металлического, располагался ровнёхонько посередине довольно обширной площади, выложенной квадратными бетонными плитами. В торце площади, отдалённо, был виден театр, исполненный в классическом стиле, покрашенный в жёлтое и с колоннами, на коньке крыши была статуя женщины – муза в длинном одеянии и с протянутой рукой. Соня вынула из сумочки платок и утёрла лицо, она была поражена и растеряна: – Уезжала – тут бардак был, вокруг этой дурацкой посудины гора мусора прела, я там видела даже двуспальную кровать с панцирной сеткой, а теперь, вишь, чисто и вода льётся. Чудо в решете! Наверняка большое начальство нагрянет. – Может, губернатора ждут? – спросил Пантера и тоже утёрся платком. ………………………………………………………………………………………………………………………………………… …………………………………………………………………………………………………………………………………………………… …………………………………………………………………………………………………………………………………………………… – А красиво вода играет! Всегда бы так, а? И в воздухе свежесть присутствует. С чего бы это, ить годами молчал. С самого начала, правда, когда театр открывали, побрызгал для блезира и заткнулся, а тут на тебе, раздухарился, родимый, во славу Отечества. Тьфу ты – ну ты, ноги гнуты! Гляди, народу сколько скучилось. А как же – событие недюжинное. Но самое главное чудо было впереди: когда шпионы, сопровождаемые Соней, подошли поближе к чаше, окружающей фонтан кольцом, оторопело увидели на бетонном бордюре пожилого мужчину с круглым бабьим лицом и при седой бородке, похожей на мыльную пену. Мужчина натурально рыбачил, он был при удочке и, прищурившись, насторожённо, следил за синим поплавком, который взмывал и прыгал на неспокойной воде. За спиной рыбака перетаптывалась густая толпа любопытствующих. – Я про что? – не впервой, видать, повторял мосластый парень, голый по пояс, рубаха его, на манер фартука, была завязана рукавами вперёд поверх чёрных штанов. Парень сверкал белками больших и широко растворённых глаз.– Так я про что… Про то, что у этого деда крыша сползла. Я ему: кто же, папаша, у фонтана рыбу удит? А он мне: в газете читал, по радио передавали, что депутат городского собрания, какой-то там, как его фамилия, подзабыл... Папаша, – парень слегка тронул рыбака за плечо, – ты мне, значит, напомни? – Христофоров Кузьма Лаврентьевич, – с натугой и неохотно ответил удильщик. Ответил, похоже, тоже не впервой. – Так вот! – подхватил парень с азартом и громко, поощрённый вниманием. – Этот, значит, Христофоров вякнул с трибуны городского собрания, что его фракция (какая там фракция, хрен поймёшь!) сулится твёрдо и непреклонно запустить воду и к тому же нашпиговать эту лужу ценной рыбой – хариус, ленок и прочая. Чтобы, значит, пенсионер, там, или другой гражданин, свободный на данный момент от производительного труда, разгрузился полезным отдыхом и подкормился заодно. Ты их только послушай, папаша, они назавтра посулятся сюда кита запустить, чтобы, значить, его отседова всем городским скопом на сушу вытягивать, хе! Они те нагородят – семь вёрст до небес, и всё лесом. Они нам уже лет семьдесят мозги пудрят, зараньше перед нами зори коммунизма маячили, нынче, бля, одна чернота прёт. А как твоя фамилия, глупый? Это я для того спрашиваю, чтобы знать, над кем потеху иметь. – Галперин я, Матвей Иванович, – ответил рыбак тихим голосом. – Ты вот шустришься тут, а я газетам верить привык. И Христофоров, если хочешь знать, человек при авторитете. Сказано – сделано, понял? – Ты безнадёжный! Парень подёргал себя за волосы на затылке, вздохнул с заметной тяжестью и косолапо отступил, расталкивая любопытствующих. Кинул напоследок, круто развернувшись: – Разве что гондон выловишь, это может случиться. Вполне может. Сумеречный морщинистый человек, в годах уже, с лысиной шоколадного цвета, выказал догадку: – Может, нажива не та? – На что ловишь, папаша? – оживилась толпа. – На червя, само собой. – Когда червя копал? – Сёдни поутру, а что? – А то, – наставительным тоном произнёс лысый и поковырял в носу. – Червя во мху держать надо, дня, может, три, а то и боле, тогда он, червя то есть, вытрется и вкус другой имеет – рыба на такого червя в очередь стоит. Ты кошелёк сшей, мохом его набей, и наживу – туды. Порядок будет, – лысому мысли давались трудно, он пузырями надувал щёки и мелко сучил ногами – будто месил глину. Вроде бы из ниоткуда возник весёлый человек в пляжной кепке с длинным козырьком и в шортах, ноги его, тонкие как лапша, были кривоваты и в пегом волосе. Общим обличьем и статью он напоминал несъедобный гриб, засохший на солнечной поляне. Он был весьма деятелен и говорлив. Рыбак был опять отвлечён от поплавка. Человек в шортах объяснял громко, что удить надобно обязательно на опарыша, а достать опарышей весьма просто, стоит лишь на трамвае доехать до мясокомбината, там у проходной стоит бабка Анисья и продаёт этих опарышей с утра до заката. Два рубля – полная баночка из-под майонеза. Стоит только сесть на трамвай – и тревоги нет. Очень даже просто. Рыбак этот дельный совет слушал молча, лишь медленно качал круглой головой, кепчонка его густо осеребрилась водой, откинутой фонтанными струями. Бык наблюдал действо возле городского чуда внимательно и недоумённо – он не понимал существа недюжинных событий. Пантера улавливал происходящее тоже неглубоко, но сильно старался не упускать деталей. А Соня смеялась, не разжимая губ, и вздымала плечи, прижимая кулак к глазам, которые слезились. – Ну, дают, – говорила Соня. – Ну, дают! Рядом с Быком стоял дебелый мужик с огромной бородой срыжа, похожей на доску, у мужика было тугое брюхо, на согнутом локте он держал черный пиджак. – Слышь, – мужик тяжело двинулся ближе и наступил Быку на ногу. – Слышь-ко, если в энтой посудине (на фонтан было указано пальцем) засолить, к примеру, огурчиков или там капусту, население обеспечится на зиму? Мужик внимательно осмотрел водомётное сооружение, покряхтел и сощурился. – Пожалуй, что на всех хватит. Может, помалу, но хватит. Грешно, конешным делом, думать, но и самогону хватить должно. Бык несколько даже затравленно поглядел на Соню, спрашивая глазами: что, мол, делать с этой глыбой – он мне на ногу наступил, и больно наступил, бегемот! Соня неопределённо поводила ладонью: потерпи, не дёргайся, он же нечаянно, такой уж неугрёбистый. – Кержак! – шепнула Соня. – Кто такой – кержак? – заинтересовался Пантера. – Это национальность – кержак? – Потом объясню. Бык оторопело заметил: когда господин кержак говорил, борода его с лёгким шорохом ударялась о грудь. – Двинулись, что ли, ребята? Да, наверное, пора было и в самом деле двигаться, потому как для рыбака, похоже, наступил роковой момент: в круглую чашу, наполненную до краёв, вдруг посыпалась пацанва, налетевшая подобно орде невесть откуда. С вороньим гомоном ребятишки, не раздеваясь, падали с бетонного парапета, вздымая волну: грех ведь не искупаться в такую пору, да ещё в самом центре города. Рыбак вытянул наживу и стал сворачивать удочку. – Ты утречком пораньше приходи, – посоветовали рыбаку некоторые сочувствующие, – на зорьке оно самый клёв. Если газета не соврала, то на уху спроворишь – себя накормишь и старухе твоеё перепадёт. Ты не расстраивайся и опарышей прикупи, правильно тебе тут советовали, ты народ слушай. 4 По пути домой Соня Молоток растолковала как могла, откуда есть и пошли кержаки, о которых давеча спросил Вася Селиверстов. В семнадцатом, если не ошибиться, веке в русской церкви произошёл раскол, и те, кто придерживался старой веры, подверглись гонениям и потому расползлись по закраинам, чтобы спрятаться. А Сибирь, она обширная, тайга глухая и всякое такое. Здесь и селились. Обо всё этом Соня Молоток где-то и когда-то читала и потому представление имеет весьма смутное. – У меня, по-моему, книжонка завалялась протопопа Аввакума, как раз об этих делах. Возьми да вникни, коли ты такой обстоятельный, – сказала она и весьма игриво ударила Васю Селиверстова острым кулаком меж лопаток, выказывая тем самым, что она не прочь зайти и дальше: этот красивый и статный мужчина ей явно был по нраву. – А рыбачил тот старик вполне серьёзно? – спросил Вася-Пантера. – Старый дурак! Они все такие, им всю жизнь лапшу на уши вешали, а они всерьёз принимали. Написано – значит, так оно и сесть. – Странно… – Вася пригладил пальцем усы и пожал плечами. Петя Верёвкин шёл за ними несколько сзади, он видел, чт Соня явно липнет к напарнику и потому сердился – он, известно, любил быть первым. Да и потом, тоже известно, женщины к нему благоволили, угадывая в нём мощного самца. 5 Когда хозяйка достала из сумки связку увесистых ключей, Вася Селиверстов со свойственной ему наблюдательностью обратил внимание, что на площадке все двери были железные и окрашены разнообразно – коричневые, чёрные, голубые и даже нежнорозовые. – Чего это кругом железо у вас? – осведомился Вася, дожидаясь, когда Соня справится с многочисленными запорами. – А чего не понять – воров боятся. Потрошат квартиры только так! Я за эту коробку, – Соня постучала по двери кулаком, – поллимона отдала. Мне фирма ставила. У меня всё обыкновенно, по стандарту. Ну, а другие – кто на производстве ловчит, кто сам варит. Повсякому. Вот тут один в нашем доме, компьютерщик, на заводе работает, так тот, бля, дверь материться научил, во! – Как это – материться? – А просто: к замку стоит притронуться – и польётся на тебя густо и отборно. Сама ходила удостовериться. Подпили как-то с ребятами, ну и нагрянули. Замок только ткни – и получишь своё. Басом, да громко: «Куда, сука, лезешь, счас глаз на анализ возьму, на запчасти раскидаю…», – ну и всё остальное в полном объёме. Забавно! На мужика в суд подавали. Бабка, по соседству живёт, то ниже, то ли выше. Пенсию получила, одинокая, между прочим. Теперь пенсию по четыре месяца задерживают, потом кидают старикам, будто кость, в Москве уже обглоданную… Да на радостях отоварилась помалу – пару яичек, картошки-моркошки, маонез, ну и прочее всякое. Устала, старость не радость, спиной на дверь-то навалилась, ну и получила своё. Яйца разбила с перепугу. Сметана у неё вроде ещё была в бутылочке. И сметане хана. Старушка по натуре настырная – в суд заявление отнесла: так и так, убыток получился, да и моральный урон к тому же понесла, муж, мол, покойный даже по глубокой пьянке такое не выдавал, а тут – на тебе, и не за здорово живёшь. Другой сосед собаку купил, особо породистую, денег отдал немало. Собака замок только понюхала и с испугу поносом до смерти изошла. А тот на суде дурачком изошёл: я, говорит, вовсе и не учил её, дверь-то, материться, сама научилась в результате общей паскудности. Штрафом малым отделался, и всего-то! Соня, наконец, отперла свою квартиру, а когда они вошли в темноватый коридор, показала ещё засов – пудовую железяку крепостных размеров, который оборонял квартиру изнутри и приводился в действие на ночь. – Хрен откроют! – с заметной гордостью сказала она и вздохнула, махнув рукой. – И не такое теперь взламывают, исхитряются, суки! Сварочный аппарат портативный, в портфель входит, чик-чик – и дырка. Есть случаи. В квартире было три комнаты – две по левую сторону и одна в торце. Пантера крадучись заглянул в первую дверь, откуда лилась громкая речь, перемежаемая музыкой – там работал телевизор, и опять увидел закаменелую спину с заметной ложбиной посерёдке и красноватые уши, подсвеченные солнцем. И ещё раз с оторопью подумал о том, как человек с такими ушами поворачивался в забое: наверняка при каждом неудобном телодвижении уши сшибали породу и нерудные материалы. На человеке была байковая пёстрая рубаха, рядом с креслом стояла наполовину выпитая поллитровка, на её горлышко был надет стакан, который нежно позвякивал, когда человек переступал ногами. Дверь Пантера миновал на цыпочках, чтобы не мешат телевизионному маньяку вникать в действо, протекающее на экране: любая страсть достойна уважения. … Соня сразу же обзаботилась по хозяйству, занялась снедью и пошла на кухню, Бык, Петя Верёвкин, посопел, тужась принять решение, потом поплёлся вслед за хозяйкой, скорее всего, с целью застлбить место в постели: не спать же в одиночку при наличии такой симпатичной женщины! Пантера понимал напарника, но, к своему удивлению, почувствовал, что испытывает ревность. Соня вернулась быстро и, похоже, сердитая на Быка, который лапал её беззастенчиво. Он налился краснотой и дышал запалисто. – Да отстань ты! Прилип, как банный лист, давит и давит! Отстань, я мигочком… Она вышла в коридор и кому-то позвонила, то и дело подхихикивая, потом опять ушла на кухню и вернулась с подносом, уставленным тарелками с холодной закуской: там была колбаса, нарезанная тонко, салат из огурцов с луком, селёдка, шпроты, ну и прочее всякое. Бык опять захмурел, холодные закуски на данный момент его не интересовали, он сильно возжелал хозяйку, и от намерения своего – обладать женщиной тотчас же или чуть позже – отступать не собирался. Соня покачала головой, глядя на Быка с добродушной укоризной, как на шаловливое дитя, и сказала, поправляя волосы рукой: – Ты меня не лапай, дорогой, не дамся. Подруге брякнула, счас заявится, она мужиков любит. Вообще-то, у меня пельмени в холодильнике есть, но пельмени попозже, неохота варить. Мы счас быстренько забутуемся, а потом видно будет. – По-моему, так и этого вполне достаточно, – Пантера провёл рукой над столом и сделал вежливую улыбку: всё у тебя, милая, как в лучших домах Лондона. – Стараемся для дорогих гостей! – Соня лукаво, с намёком, подмигнула Пантере и поставила поднос на резную табуретку, прикидывая, куда растолкать тарелки. Подмигнула Соня вместе с тем весьма интимно, с явным намёком, и у Пантеры неожиданно колыхнулось сердце. – Ну, двигайтесь, мужики, выпьем да подкрепимся. Торопиться сегодня некуда. Сегодня мы, значит, расслабляемся со всеми вытекающими последствиями. – И какие ожидаются проследствия? – спросил Бык и тяжело вздохнул: ему не понравилась норовистость хозяйки, и к такому обращению со стороны слабого пола он не привык. Он, чтобы успокоиться, рассудил про себя: дальше оно видно будет. – Ну, гостюшки дорогие и нежданные, выпьем за сердечную встречу! Или погодим малость: подруга должна подскочить. Да вот она и тут как тут – недалеко живёт. Вот и она. Пойду открою. Подругу звали Дарьей. Это была большая женщина с грудями выдающейся величины, с крутыми бёдрами и молочно-белым лицом, на котором живо и весело выделялись глаза светло-лазоревого цвета, каким бывает небо в ясные дни. На ней был тонкий свитер мышиного цвета и короткая юбка, из-под которой выглядывали мощные ляжки. Бык при виде этой женщины растворил рот, как сельский дурачок при виде ярмарочного балагана. Дарья по очереди сунула мужчинам руку, сложенную лодочкой, холодную и мягкую, отрекомендовалась, слегка приседая при этом: – Дарья. А фамилия моя – Сироткина. Мы с Сонькой вместе торгуем. Этот? – она показала мизинцем в сторону Быка. – Этот. Томится товарищ. Давно, видать, без женского общества, так ты окружи его вниманием, подруга. – Окружим! – Дарья прижала кулак к накрашенным губам и придвинула стул, садясь. – Он у меня к утру поди угомонится. – Ещё чего! – возмутился Петя Верёвкин. – Ещё чего! – Она тебя запросто обратает, – сказала Соня. – Запросто. – Это мы ещё посмотрим! Дарья подвинула к себе рюмку коньяка и повернулась к Соне: – А у меня тоже гости. – Что за гости? – Да с Алтая ребята. Муку привезли и ещё кое-что по мелочи. Гречка, семечки, постное масло. Масло хорошее, возьмём у них. – Возьмём обязательно! Пантера тоже придвинул к себе пузатую рюмку и деликатно покашлял, чтобы привлечь внимание. Соня поняла его и приподняла подбородок. Пантера, как мы уже упоминали мимоходно, получил отличное воспитание, рос в весьма благополучной семье и потому испытывал на данный момент некоторое смущение по той причине, что, во-первых, хозяйка не представила гостям своего папашу, и, во-вторых, не пригласила его к столу. В кругах, где довелось вращаться Пантере (в весьма высоких кругах, надобно отметить особо), такое пренебрежение к самому близкому родственнику, главе фамилии, сочли бы кощунством. Такой образ действий может привести к потере наследства. Эта мысль тут же окоротилась догадкой, что, может быть, и, скорее всего, наследовать-то нечего. Соня ещё раз подняла подбородок, дожидаясь от гостя слов, которые он собирался сказать. Она уже держала рюмку у лица, готовая выпить. – Я к чему, Сонечка… Как-то оно неловко: мы тут пируем, а отец твой один. И как его зовут. Позвать бы его в компанию. Неловко как-то… – Зовут его Серафим Иванович, а приглашать его бесполезно: сейчас «СантаБарбара» на экране. Отец, между прочим, все серии помнит. Удивительно! – Их уже, наверно, двести прокрутили, серий-то? Или больше? – Дарья вяло посмеялась и ткнула Быка рукой в плечо. – Здоровый бугай. Необъезженный ишшо, неизработанный! – Давайте вздрогнем по малой, у меня уже рука рюмку держать устала. За встречу, значит, и дай бог не последнюю! – сказала Соня. – Я домой не пойду сегодня, Сонька. У тебя останусь. Там напьются гости мои, обслюнявят только, не в первый раз, я уже знаю… – Оставайся, места хватит. А насчёт отца, Василий, дорогуша, не кручинься: оторви его от кресла, натурально глотку перегрызёт. Нравится – пусть зенки пучит. Мне лично так надоело его уламывать… – Ты ночью глухой телевизор смотри по шестой программе, – присоветовала Дарья, разглаживая руками ядрёные свои груди. – Там такое показывают, захлебнуться можно! Трахаются в разных позах, проклятые капиталисты, и хоть бы что. А дерутся – страсть! В челюсть ему вмажут, он задницей окно высадит, рухнет на карачки со второго этажа – и опять боксёрскую стойку принимает. Нашего бы «скорая» увезла, бездыханного и ногами врастык, а этому ничего. Здоровые, потому что хорошо питаются и пьют интеллигентно. – Насчёт траханья мы без капиталистов квалификацию имеем, – ответила Соня, блеснув золотым зубом, и зевнула в кулак. Про позы тоже понятие имеем… Она махом, запрокинув голову, осушила рюмку и подмигнула Васе Селиверстову с явным намёком. Пантера засмущался… – Так вы откуда, мужики? И куда? – Дарья подцепила вилкой кружок колбасы и почему-то долго держала его на весу, рассматривая, потом стала медленно жевать, шумно забирая носом воздух. Она посмеивалась с лукавым кокетством, косясь на Быка, который сосредоточенно мазал на хлеб красную икру, чтобы попробовать ради любопытства, потому что об икре он слышал и читал даже, но есть её не доводилось. В Америке, да и в Европе тоже, икру выставляли на стол исключительно в богатых домах. Гости деликатно смолчали, за них ответила Соня-Молоток. – Залётные, – сказала она, убирая рукой волосы со лба, – говорят, из Прибалтики. Потом вроде обитались в Калуге. По-моему, темнят. Нам-то, Дашка, до лампочки. Поверим на слово. Ребята вроде ничего, тем и будем довольствоваться. Проницательность хозяйки несколько покоробила Пантеру, но он благодушно улыбнулся и кивнул: так, мол, оно и есть – из Прибалтики, и в Калуге жили, он (Пантера указал пальцем на Быка) тренером работал, я автомеханик по специальности, прошу любить и жаловать. И он с осуждением посмотрел на товарища, который, не спросясь и не дожидаясь тостов, беззастенчиво наливал себе в стакан коньяк. Губы его, замокревшие, были обмётаны икринками. Бык этот осуждающий взгляд уловил и не повёл бровью. – Напиться хочу! – сказал он. – Устал. Да дорога длинная была. если питья не хватит, сбегаю. «Бунт на корабле! – подумал глава группы. – Это весьма опасно!» *** На подоконнике тихо шуршал транзистор – видимо, на радиостанции был короткий перерыв, потом хрипловатый женский голос стал вещать местные новости, после новостей, как полагается, следовал проноз погоды. Местные синоптики обещали хорошую погоду без дождей с температурой до двадцати градусов тепла. Потом было сказано, что давление будет падать, а влажность не изменится. Эта невинная информация вдруг шибко озлила и озадачила Быка, он встрепенулся и упёр палец в сторону хозяйки: – Ты вот мне растолкуй популярно, почему у вас никогда влажность не меняется? От самого Питера прём напрямки и влажность не меняется. Соня-Молоток рассеянно пожала плечами и прикрыла зевок ладошкой. – Он шутит, – сказал Пантера. – Он шутник по натуре. Дарья почесала нос кулаком и засмеялась, колыхнув грудями: – Нужели уже нализался? Такой большущий – и нализался! Слабак, выходит? Бык, однако, насчёт влажности был озадачен всерьёз: почему это она нисколько не меняется на огромных просторах, а по идее ей надо бы иногда и меняться – для разнообразия. – И везде, к тому же, область пониженного давления, понимаешь. Почему давление-то везде пониженное: от Питера и до Сибири, а? Соня-Молоток опять зевнула и опять пожала плечами. Она встала, налегла телом на Пантеру, дотянулась до подоконника и выключила транзистор: – В России кругом теперь пониженное давление, понял? Ты пей, если тебе сегодня нализаться хочется. Налей ему, Дарья. – Так он упьётся, а мне что делать? Сны про светлое будущее смотреть? Он ещё поди и храпит, как загнанный жеребец. Не люблю, когда мужик рядом пузыри пускает. Ну да хрен с ним – пусть питьём тешится. Пантера судорожно и сердито толкал коленкой своего напарника, чтобы тот немедленно унялся, а нога того, толстая и твёрдая, как бревно, никак не откликалась на призывы – парень гнул своё с унылым упрямством: тема с влажностью и низким давлением закрылась, зато появились новые – он вспомнил о пятаке екатерининской эпохи, который ему сулился непременно достать Сонькин знакомый, а потом стал настырно интересоваться, кто знает с начала и до конца слова песни про девок, которым не рекомендовано жить на воле и лучше приезжать в лагеря, потому как на воле им цена в три копейки, а в лагерях же они ценятся гораздо дороже. Следом родилась непристойная идея принести к столу Молоткова-старшего. Можно даже, если подкожилиться, принести зараз и вместе с телевизором. Это трудно, но возможно. Бык не забывал при этом систематически и неустанно накачиваться коньяком. Пантера запаниковал не на шутку, поскольку, как думал глава десанта, пьяная выходка подчинённого могла в итоге привести к провалу операции, подготовленной со всей тщательностью, на которую только была способна фирма Железного Кукса… Положение спасла расторопная и догадливая Дарья: она обняла Петра Верёвкина за плечи и ласково потянула в соседнюю комнату: – Пойдём, родименький, ночевать, завтра нам работать. Пойдём, родименький! Уже в дверях Верёвкин приостановился, с шумом забрал в себя воздух, будто бегемот, вынырнувший из воды, вытянул руку и показал, что давление всё-таки должно меняться, и для наглядности покачал ладонью – от низкого до высокого и наоборот. И влжность тоже должна меняться, иначе жить нельзя. И обещал ещё принести Молотковастаршего к столу завтра, принести вместе с креслом, обязательно и непременно.
