Возмогай о Господе!» Из писем монаха Меркурия диакону

«Возмогай о Господе!» Из писем монаха Меркурия диакону
Николаю
Мир тебе о Господе, сущий отец дьякон!
После первого июня я наведался в свою пустыньку, где находилась моя
келейка, там было по-прежнему пока все спокойно. Прожил там около трех
недель, вздумалось мне переложить с одного места на другое дрова, лежащие
в дровянике, на них лежал у меня гроб и он стал мешать при начатой работе.
Я вытащил его и положил на верстачок с боку келии, вдруг опять пришел тот
человек (про которого я описывал вам в предыдущем письме), так же как и в
прошлый раз с двумя собаками и с винтовкой в руках. Вижу, что у него такое
же, как и прежде, ожесточенное лицо и ненавистное выражение глаз, взгляд
его вдруг устремился на лежащий на верстачке гроб, и вид гроба произвел на
него ошеломляющее впечатление: выражение лица и глаз мгновенно
изменилось, он торопливо проговорил:
– Это что такое?
Я, недоумевая о его вопросе, ответил:
– Не пойму, о чем ты спрашиваешь.
Он указал на лежащий гроб, спросил:
– Это ты для кого сделал?
– Для себя, – ответил я, – и уже давным-давно
– Ой, что это ты придумал? Живой человек сделал для себя гроб – это
разве можно?
- Для всех вас это кажется невообразимой странностью, – ответил я, –
но мы вот, монахи-пустынножители, заранее делаем для себя гробы, потому
что они напоминают нам о нашей смерти. В нашем Священном Писании есть
изречение: «Помни последняя твоя и во век не согрешишь». К тому же еще у
нас есть принудительное обстоятельство, поневоле заставляющееся
беспокоиться о последнем дне своей жизни.
Я рассказал ему один недавний случай. В Барганской пустыни у
схимонаха Серафима 40 лет лежал на чердаке его келии заранее сделанный
гроб, и впоследствии, уже перед смертью, он занес его в келию, в нем спал, в
нем и умер. А оставшиеся два его послушника, Павел и Василий, не
восприняли назидательный пример своего старца, особенно Павел, у него
была язва желудка, но к смерти он не готовился, и вдруг неожиданно умер…
Оставшийся Василий не смог ему сделать гроб, да его быстро и не
сделаешь в условиях пустыни, потому что каждую доску надо вытесать
топором. Так вот без гроба и похоронил своего друга, только лишь обложил с
боков и с верха длинными колотыми чурбаками и так засыпал землей
могилу.
Об изменившемся настроении моего слушателя можно было заключить
по выражению его лица и интонации голоса. Уходя от меня, он вытащил из
кармана куртки три конфеты и отдал их мне, сказав: «Скоро придет сюда
наше начальство: лесничий, лесовод и начальник лесхоза <…>, ты пока куданибудь на время уйди, чтобы они тебя не увидели, я заранее извещу тебя об
их приходе. Если желаешь, иди ко мне в дом, я уступлю тебе одну комнату,
живи в ней. Здесь начнутся повторные лесоразработки и будут продолжаться
не менее 4-х – 5-ти месяцев, келию твою я постараюсь сохранить, скажу им,
что здесь жил монах и ушел, и все, что тут осталось, я купил у него и теперь
это моя собственность. Я помогу тебе во всем, чем только смогу…»
Но – увы <…>: когда я пошел в город в начале июля, то увидел, что
через реку, которая не дает доступа ко мне, уже протянут стальной трос,
стало быть, через неделю или две на него нацепят подвесную тележку и на
мой берег приедет начальство для осмотра местности и маркировки леса...
Денежный перевод твой и посылку получил, о чем своевременно
известил тебя. М.
***
Мир тебе, боголюбивый отец дьякон!
У нас ныне была по здешнему суровая зима, выпадало много снега, и я
во весь этот период находился на своей высокой горе, не имея возможности
наведаться в город, и вот только лишь позавчера спустился и вышел к
автопроезду, и пятнадцать километров шел пешком до ближайшего
населенного пункта.
<…>
Но это внешнее обстоятельство для меня, конечно, было
благоприятным явлением – ибо это была плодотворная молитвенная пора,
потому что глубокий снег воспрепятствовал охотникам приближаться к
моему местожительству и я, во весь зимний период времени, находился в
абсолютном безмолвии при душевном спокойствии ради своего уединения,
что дало возможность к сосредоточенности при молитвенном трудничестве,
ради которого я вышел из мира и отмежевался от всех его соблазнов, чтобы
приобрести состояние чистой нерассеянной молитвы, за свое преуспеяние в
которой должен буду когда-то дать ответ Господу, когда книга моей
истекшей жизни, руками Ангела моего хранителя, будет положена перед
лице Творца и Создателя всего и всяческого.
Каждый день при окончании своего молитвенного правила я обычно
поминаю имена всех близких и знакомых мне людей: родственников по
плоти, духовных братьев во Христе, монахов-пустынножителей, наших
благодетелей, за счет которых я и подобные мне существуем, проживая в
пустыне; в том числе поминаю имена твоих родственников вместе с тобой,
какие значатся в присланных мне поминальных записях. Напоминаю, что не
ленись молиться и сам, потому что твоя молитва коренная, а моя пристяжная.
Привожу сравнение из былых времен, когда ездили на парах лошадей, из
которых одна, то есть ведущая, называлась коренная, а вторая – помогающая
ей – называлась пристяжная. Если только коренная лошадь везет, то и
пристяжная ей на помощь бывает, а если коренная не тянет, то пристяжная
одна ничего сделать не сможет. Так вот и в нашем деле: если ты будешь
молиться сам, то моя молитва будет тебе в помощь, как та пристяжная. Я коекогда могу помочь словом назидания, даже личным примером и, наконец,
собственной молитвой. Помни, что молитва – это наш долг, это наша общая
обязанность и дань Богу.
Писать на этом заканчиваю, бывай здоров, возмогай о Господе.
Меркурий