О дивный новый мир

О ДИВНЫЙ НОВЫЙ МИР
(лучший репортаж, тема «Своими глазами»)
Иду по широкому коридору, справа и слева – невыносимо чистые стены из стекла; вектор
мыслей колеблется от «ух ты, как круто» до «черт, я же как будто голый». Вдруг вижу
движущуюся мне навстречу с огромной скоростью лавину мальчиков и девочек в возрастном диапазоне от шести до шестнадцати. «Hi!» - кричат, кажется, абсолютно все, но, слава
богу, не разом – наверное, только это в конечном счете и спасает меня от глухоты и слегка
кафкианского помешательства. Кривовато улыбаюсь в ответ, пытаюсь выдавить из себя
что-то похожее, получается плохо. «Your eyes are very beautiful», - мило замечает девочка
постарше, которую я встречаю уже в конце лавины. Чувствую, что немного краснею,
насколько возможно трезво оцениваю привлекательность девочки, пробую вспомнить
хоть одну английскую фразу, подходящую для подобной ситуации, но тут вдруг понимаю,
что у меня нет ни vocabulary, ни времени. «Онли айз?» - нагловато кричу в итоге и стараюсь убежать, вслед себе слышу вроде бы не потерявший ни капли счастливого обаяния
смех. К черту все, ай эм рашн – универсальная отговорка на всякий случай.
Все происходит в Ковентри, городе на юге Британии, а конкретно – в школе Blue Coats,
традиционно одном из лучших учебных заведений страны. Я очень кстати тоже в синем –
пусть на мне не плащ, а всего лишь толстовка – униформа Сводного Детского Симфонического Оркестра Волгоградской области, коллектива, в составе которого я и оказался так
далеко от, собственно, Волгоградской области. Далеко в очень многих смыслах, и все эти
смыслы чувствуются сразу. По тому нагоняющему страх стеклянному коридору я бежал
за недостающими инструментами – на концерт поставили не все ударные, дирижер, после
где-то третьего моего ультиматума послал меня в какую-то комнату, где «может быть,
есть что-то». Найдя пункт назначения, я сначала подумал, что сплю, потом – что хочу
остаться в этой комнате с «чем-то» навсегда. Добродушный старичок в – опять синем –
свитере, похожий на артиста Джима Бродбента, выдал мне все, что нужно (кажется, даже
больше), предварительно разрешив обстучать все имеющиеся барабаны (я даже названия
некоторых не знал, и это после семи-то лет обучения) и сфотографироваться со всеми в
целом и с каждым в отдельности. Мы со старичком пожали друг другу руки, вроде бы обменялись шутками про почему-то французов и разошлись, в общем, друзьями. Только потом, на концерте, когда он же вышел произносить пафосную космополитическую речь, я
понял, что это был не завхоз, как я уверенно думал все это время, а директор; спасибо, что
все-таки не Джим Бродбент.
После стеклянного коридора и невероятного ассортимента музыкальных инструментов в
средней – если по русской системе – школе, главным культурным шоком стали аплодисменты. За границей хлопают по-другому – обязательно ждут секунд пять после окончания
произведения и только потом устраивают овации. То ли затем, чтобы убедиться, что это
действительно конец, то ли затем, чтобы показать, что бурные – нет, правда, каждый раз
именно такие – аплодисменты устраиваются процессу, а не факту его завершения. Или
вот, например, у нас в репертуаре есть пьеса, где оркестр периодически должен имитировать кошачье мяуканье. В России бесполезно просить помощь зала; в Британии даже просить не надо – первые два раза зрители смеются, на третий перехватывают инициативу, и
все – дальше их уже не остановить, эти люди страшнее футбольных фанатов.
Дело не в том, что, после посещения да хотя бы британской школы, туда – да хотя бы в
саму школу – хочется переехать. На самом деле, нет, не хочется, и плакатный патриотизм
тут ни при чем. Просто слишком много тоже вредно. В этот дивный новый мир окунаешься с головой – и лишь потом, вынырнув, понимаешь, что все это время страшно хотел сделать – и делал – сплошные глупости; за них должно быть, наверное, стыдно, но ведь нет
же. Хорошо там, где нас нет, - но еще лучше там, где мы есть всего неделю.
Между двумя концертами – на всех нас не хватает, показывают в два приема, - чаепитие.
С опозданием подхожу к тетеньке, разливающей чай, наблюдаю, как мой друг, патологически разумный человек (пару дней спустя он будет костерить меня за то, что я сказал
встреченному в Fish and Chips англичанину, что «Волгоград из вери дэнджероус сити»),
вместо соответствующей просьбы по поводу напитков, требовательно расспрашивает
бедную женщину про русскую прозу и почему-то еще про Конан Дойла. Прерывая их беседу, чувствую себя почти супергероем. Тетенька – она точно не «не та, кем кажется», обрадованная внезапным избавлением, выдает мне бумажный стаканчик с напитком –
только, говорит она, «it's very hot». Решаю воспользоваться русским народным способом –
попросить себе второй стакан, чтобы вставить в него первый. «Аh, - улыбчиво отвечает
тетенька, - I understand!» Убегает, через десять-пятнадцать секунд возвращается со вторым стаканом кофе. Пользуясь ее незнанием русского, громко ругаюсь, улыбаюсь и отхожу в сторону, на всякий случай всучив образовавшееся лишнее питье первому встречному. Подхожу к группе молодых людей, абсолютно искренне кричу, что «Квин из мач беттер, зен Путин!», по их взглядам понимаю, что лучше ретироваться.
После второго концерта надо было опять пройти туда-обратно по тому чертовому стеклянному коридору. Возвращаясь назад, опять встречаю лавину любителей здороваться, но
хотя бы гораздо меньше объемом. Ловлю чернокожего мальчика в очках за руку. «Дую
ноу, вот из балалайка?» - спрашиваю уже, кажется, в тридцатый раз за день. «Матрьошка?» - прерываю его недоуменное качание головой. На второй вопрос тоже отрицательный ответ. «Водка?» - по отработанной схеме задаю третий вопрос, наблюдаю за появлением блеска внезапного озарения в иностранных глазах. Объясняю товарищу, помогавшему тащить ударную установку, про свое социологическое исследование знания англичанами русских культурных кодов – все предшествующие этому двадцать девять раз
были до мелочей такими же. Высвободившийся из моей хватки мальчик перед уходом
грустно добавляет, что «vodka is very bad», тем самым срывая заготовленную для него тираду про то, что наши народы хоть в чем-то братья.
Выйдя на улицу, пытаюсь отыскать ту красивую девочку, что отпустила по поводу моих
глаз комплимент. Хочу сказать ей, что она ангел, что я хочу на ней жениться как только
российское законодательство мне это позволит, что я даже имени ее не знаю, и это очень
печально, а, с другой стороны, зачем ангелам имена, - но ее нигде нет. Пытаюсь убедить
себя, что на самом деле она просто мне привиделась.
Всеволод Колмаков