ухожу в армию

УХОЖУ В АРМИЮ
Уже почти два месяца мы ходили по лесам и полям Брянщины и Орловщины, копая
противотанковые рвы. Фронт приближался. Иногда мне казалось, что в сутолоке разных
дел и событий, связанных с войной, о нас могут забыть или спохватятся слишком поздно
и мы останемся здесь совсем одни, безоружные. Может быть, даже окажемся во
вражеском тылу. Но нас не забывали: время от времени к нам приезжал представитель из
Брянского обкома партии, привозил газеты, письма, сообщал новости. Правда, сводки о
положении на фронте были неутешительные, но все же мы находились в курсе событий и
не чувствовали себя отрезанными от внешнего мира.
Все чаще летали над нами вражеские самолеты, держа курс на Брянск. По ночам слышны
были глухие взрывы. В небе вспыхивали зарницы.
Однажды после работы Оля сообщила:
— Бабоньки, пришло распоряжение срочно возвращаться в Москву. Выйдем в
одиннадцать вечера, после ужина.
Наш последний переход мы совершали в темноте. В той стороне, где находился Брянск,
небо розово светилось. По мере того как темнота сгущалась, небо становилось все ярче,
пылая оранжево-красным заревом, и было похоже, будто среди ночи из-за горизонта вдруг
показалось солнце.
Когда ночью мы вошли в город, кое-где после бомбежки еще пылали дома, рушились
стены. Низко над Брянском стлался багровый дым.
На станции стоял эшелон, который должен был увезти нас в Москву. Пришлось долго
ждать, когда починят железнодорожные пути, разрушенные бомбами.
И вот мы едем. Лениво постукивают колеса, будто спешить некуда. Медленно уплывает
вокзал, освещенный заревом пожара. Проходит минут пять, когда мы слышим
раскатистые взрывы…
— Бомбят, — говорит тихо Лена.
Вскоре, уставшие, мы засыпаем, сидя в тесноте.
Ритмично стучат колеса, и кажется, что они говорят: «Е-дем в Моск-ву… Е-дем в Москву…»
Лена во сне что-то бормочет, потом, застонав, вскакивает и кричит:
— Стреляют!.. Бежим!.. Бежим!..
— Успокойся, Лена, мы в поезде.
Я осторожно усаживаю ее на место и глажу по спине. Сонная, она вздыхает и, медленно
опустив тяжелые веки, кладет голову мне на плечо.
Стучат, стучат колеса: «Е-дем в Моск-ву…»
На Белорусский вокзал поезд прибыл днем. Толкаясь, все высыпали из вагонов — вот она,
Москва! За два месяца бродячей жизни мы совсем отвыкли от городского шума, от гудков
машин, звона трамваев. Теперь, окунувшись в сутолоку города, обрадовались ей, нашей
Москве. И были благодарны за то, что она существует, что в ней по-прежнему кипит
жизнь.
Заполнив вагоны метро, шумно и возбужденно переговаривались. Все обращали на нас
внимание: загоревшие до черноты, запыленные, мы были похожи на чертей. Только зубы
да белки глаз резко выделялись на лицах. Москвичи разглядывали нас, строили
предположения.
— Это беженцы! Из Белоруссии! — уверенно заявляла полная дама в шляпе.
А мы смеялись. Нам было смешно слышать это и было весело оттого, что наконец-то мы
дома. Пусть думают, что беженцы. Пусть думают что хотят.
А мы — в Москве…
Вот и наш институт. Длинное приземистое здание с боковыми крыльями. И кирпичные
корпуса общежития. Все на месте, никаких изменений, если не считать того, что вместо
большой клумбы напротив главного входа в институтское здание теперь глубокая воронка
от бомбы. Стекла в окнах уже вставлены…
Сентябрь промчался быстро. Занятия, которые шли своим чередом, никого сейчас
особенно не интересовали, тем более что учебный год только начинался. Субботники,
воскресники.
Нас постоянно куда-то «бросали»: то мы ездили на уборку овощей, то строили склады, то
рыли окопы, делали песчаные дорожки и рисовали зеленые деревья на аэродроме, чтобы
сверху летное поле было похоже на парк.
Мы втроем, Оля, Лена и я, посещали школу медсестер, организованную в институте,
совершали марши в противогазах, шагая по шоссе в студенческой колонне, а я, кроме
всего прочего, ходила еще и в дальние походы по лесам Подмосковья.
Однажды, в начале октября, я вернулась из очередного похода, длившегося два дня.
Переходя вброд лесную речку, я простудилась. Меня лихорадило.
— Ты что это такая красная? — встретила меня Оля, когда я вошла в комнату общежития.
Я устало опустила на пол рюкзак и повалилась на кровать. Не было сил даже раздеться.
— Горло болит… И голова…
Она быстро раздела меня, сунула мне под мышку термометр и, как всегда, принялась
ругать:
— Какого черта ты суешься в ледяную воду?! Ночью было минус три! Тоже мне —
умники! Если б действительно нужно было…
Оля не очень-то одобряла походы по лесу, считая, что сейчас это пустая трата времени.
Зато в школе медсестер она была одной из лучших: быстрое всех могла сделать любую
перевязку, наложить шину, перенести «раненого»…
Вынув термометр, она мрачно посмотрела на меня: оказалось — 38,2°.
— Ты полежи, — сказала Оля. — Я тебе чаю горячего дам. Хочешь?
Она поставила на плитку чайник, постояла возле меня, нахмурилась и вдруг сказала:
— Институт на днях эвакуируется в Алма-Ату… Ты как? Поедешь?
Я поднялась и села на кровати, глядя воспаленными глазами на нее. Теперь я вспомнила,
что, возвращаясь, заметила во дворе какую-то суматоху и беготню — в проходной
толпился народ, все куда-то спешили…
— Нет, никуда я не поеду!
Об отъезде из Москвы не могло быть и речи. Зачем же тогда все эти походы, школа
медсестер и прочее… Алма-Ата — это же тыл! Глубокий тыл… Конечно, для занятий
хорошо…
Оля молча кивнула, потом, посмотрев на меня пристально, сказала:
— Там, знаешь, некоторые уходят в женскую авиационную группу. Набор идет сейчас в
ЦК комсомола… У нас в комитете дают комсомольские путевки тем, кто умеет летать или
прыгать с парашютом…
Она замолчала, глядя на меня вопросительно и настороженно, а я, вскочив, стала
лихорадочно одеваться.
— Поедешь? — спросила Оля.
— Что ж ты сразу не сказала?! А ты, Оля? — спохватилась я.
— Меня не отпускают. Куда-то в другое место пошлют… С группой сандружинниц.
Она отошла к окну и теперь стояла спиной ко мне, делая вид, будто ее что-то
заинтересовало внизу, во дворе. Я поняла: сейчас решится наша судьба. Мне хотелось
быть вместе с Олей, по так не получалось…
— А Ленка? — спросила я.
— Ленка со мной…
— Значит, я без вас?..
Оля не ответила, все еще глядя в окно.
— Где она, Ленка? — спросила я тихо.
— Уехала на картошку. Послезавтра вернется.
— Ну… Я готова…
Одевшись, я уже стояла в дверях, готовая бежать в институт. Оля подошла ко мне.
Вероятно, она надеялась, что и я останусь с ними… Я виновато опустила глаза.
— Ну, лети, пилот! А то не успеешь… — И она хлопнула меня по спине, прощая измену.
А я, забыв о своем горле и температуре, помчалась в институт, боясь опоздать.
Ровно через час, раздав подругам свои вещи, я с небольшим узелком и комсомольской
путевкой ехала в центр, на Маросейку. Там, в ЦК комсомола, проводился набор девушеккомсомолок в авиационную группу, возглавляемую известной летчицей Мариной
Расковой.