Доклад № 2 (Байкальская весна)
реклама
ФОРМИРОВАНИЕ БЕЗОПАСНОСТИ В РАННЕМ ДЕТСТВЕ Написание этого доклада проходила для нас с О.М. очень мучительно по нескольким причинам: 1. Сначала нам показалось, что тема нашей конференции слишком проста и говорить то вроде не о чем 2. Оказывается психоаналитическая теория обходит это слово стороной и встречается оно не слишком часто ( хотя косвенно встречается везде) 3. Оказалось, что аспектов понятия «безопасность» очень много и на всех хочется остановиться, отсюда мучительная проблема выбора материала «Всегда, когда предпринимается попытка сформулировать основные потребности ребенка, мы слышим слова: “Детям необходима безопасность.” Временами нам кажется это разумным, но иногда закрадываются сомнения. Можно спросить, а что означает слово безопасность? Конечно же, родители, оберегающие детей сверх всякой меры, причиняют им страдание, точно так же, как родители, на которых нельзя положиться, приводят своих детей к запутанности и страху…… Если нам говорят только, что детям нужна безопасность, вы почувствуете, что в этом утверждении чего-то не хватает. Дети находят в безопасности, в защите нечто вроде вызова и стремятся показать, что они могут вырваться. Доведенная до крайности идея “защита — это хорошо” означала бы, что самым удачным местом для роста является тюрьма. Это было бы абсурдом. Конечно, свобода духа везде возможна, даже в тюрьме…………. Но люди должны жить свободно, чтобы жило воображение. Свобода есть существенный элемент, она раскрывает лучшее в людях. Тем не менее нам приходится признать, что некоторые не могут жить на свободе, потому что боятся и самих себя, и окружающего мира………….» Давайте поразмышляем над этими взглядами Д. Винникотта: Итак нарушение безопасности неизбежно как в случае возбуждающего объекта, так и в случае отвергающего объекта. От того и другого ребенок пытается вырваться. Если говорить об этом стремлении к свободе, которую он на самом деле не в состоянии выдержать, то она становиться недостижимым и опасным испытанием для его психики. отпечатки детского восприятия формируют рабскую психологию, заключая себя в тюрьму своей психической организации. Тюрьма фактическая заменяется внутренней темницей человека, из которой он не способен выбраться , так как силы разнонаправлены от желания. Эта внутренняя тюрьма приносит дискомфорт и ущербность, которую необходимо прикрыть и спрятать за власть, за мужа, за деньги и т. п. И человек стремиться к компенсаторной безопасности, но она только внешнее, а внутренняя тюрьма уносит его равнозначно в другую сторону. «Какую цель мы преследуем, когда растим детей? Мы надеемся, что каждый ребенок постепенно приобретет чувство безопасности. Внутри каждого ребенка должна созидаться вера во что-то; не только в то, что хорошо, но что надежно и долговечно или может быть подвергнуто риску и восстановлено после того, как было повреждено. Вопрос в том, как возникает чувство безопасности? Что приводит к такому благополучному положению дел, когда ребенок доверяет людям и вещам вокруг? Что формирует то качество, которое мы зовем уверенностью в себе? Является ли этот важный фактор внутренним, личным или это моральное обучение? Должен ли существовать пример, который нужно копировать? Необходимо ли обеспечить внешнее окружение, чтобы проявился желаемый эффект?............ Когда мы предлагаем безопасность, то делаем сразу две вещи. С одной стороны, благодаря нашей поддержке ребенок защищен от непредвиденного, от бесчисленных нежелательных вторжений и от мира, еще непонятного и неизвестного. А с другой стороны, ребенок защищен нами от его или ее собственных импульсов и последствий, к которым они могут привести…….. Вопрос, который нас здесь занимает — что происходит, когда устанавливается чувство безопасности? Я хочу сказать, что тогда начинается сплошная долгая борьба против защиты, так сказать, против безопасности, обеспеченной окружением. Мать, после начального периода защиты, постепенно допускает мир внутрь ограды, и теперь маленький ребенок-индивид набрасывается на любую новую возможность свободного выражения и импульсивного действия………. Со временем здоровые дети становятся способны сохранять чувство безопасности перед лицом открытой небезопасности, как в случае, например, когда родитель заболевает или умирает, когда кто-то ведет себя непорядочно, или когда по тем или иным причинам семья распадается………….. Детям все еще надо выяснять, могут ли они полагаться на своих родителей, и эти проверки могут продолжаться, пока дети не научатся сами обеспечивать безопасные условия для своих собственных детей, и даже дольше………. Очень характерно подростки проводят испытания всех мер безопасности и всех правил, предписаний и дисциплины. Обычно получается, что дети принимают безопасность как исходное предположение. Они понимают как должное раннюю родительскую заботу, потому что получали ее. Они носят с собой чувство безопасности, и эта черта постоянно подкрепляется через их испытание родителей, семьи, школьных учителей, своих друзей и самых разных людей, которые им встречаются. Обнаружив, что замки и засовы надежно заперты, они продолжают их отпирать и взламывать — они вырываются. Снова и снова они вырываются наружу. А иначе они сворачиваются калачиком на постели, заводят тоскливый джаз и ощущают тщетность всего……………… Здоровые дети в результате приобретают достаточно веры в себя и людей, чтобы возненавидеть внешний контроль любого рода; контроль сменился самоконтролем. В самоконтроле конфликт был проработан личностью заранее. Так что я понимаю это таким образом: хорошие условия на ранних этапах ведут к чувству безопасности, чувство безопасности ведет к самоконтролю, а когда самоконтроль становится фактом, навязанная безопасность становится оскорблением..» Это отрывок из работы Д. Винникотта «Разговор с родителями» и он показался нам хорошим началом для доклада, хорошим началом разговора на тему « Безопасности» Поразмышляем дальше: Итак, любое обретение новых возможностей собственного Я через идентификацию происходит посредством утраты функциональности объекта, при присутствии хорошего объекта в качестве защищающего переживания собственного я ребенка. Остановка в развитии происходит при отсутствии внутренней безопасности. Формирование постоянства я и объекта зависит от переживания присутствия функционального объекта, либо как удержание внешнего объекта, либо как интроекция. Нехватка доступных успокаивающих интроектов является основой для остановки в развитии. Базовая посылка английского врача-педиатра и психоаналитика Д.В.Винникотта состоит в том, что у каждого человека с самого рождения есть «Я», благоприятное развитие которого, как и развитие растения, зависит от питающего окружения. В середине прошлого века Д.В.Винникотт высказал свое, удивившее многих, мнение о том, что «младенцы сами по-себе» вообще не существуют, так как невозможно увидеть младенца без материнской заботы, и каждый, кто смотрит на маленького ребенка, на самом деле видит пару, объединенную отношениями нежности и заботы. Личность младенца, с его точки зрения, сначала – только потенциал, ядро, из которого можно развить себя, но только при поддержке заботливого окружения. Д.В.Винникотт категорически утверждает, что без достаточно хорошей заботы о младенце новая личность не имеет вообще никакого шанса. В понятие достаточно хорошей заботы он объединяет несколько качеств, черт, способностей построения отношений с ребенком, присущих обычным преданным своим детям матерям. Выражению обычная преданная мать Винникотт придает особенно важное значение, подчеркивая ценность для ребенка именно обычной, а не идеальной, сверх-заботливой или сверх-образованной матери, - обычной матери, которая живет и воспитывает ребенка в реальном мире с его радостями и горестями, ежедневными делами и заботами. Признавая ценность и важность личной жизни и ежедневной реальности для матери, Винникотт смягчает слова «хорошая забота» или «хорошая мать», добавляя к ним слово «достаточно». «Достаточно хорошая забота», «достаточно хорошая мать», - вот что нужно, по его мнению, ребенку для того, чтобы чувствовать себя в достаточной мере счастливым (ведь никто не может чувствовать себя абсолютно счастливым), в достаточной мере благополучным и защищенным для роста и творческого развития. Итак, что же предполагает достаточно хорошая забота достаточно хорошей матери? Чтобы ответить на этот вопрос, Винникотт, прежде всего, предлагает воспользоваться двумя словами, которые принято использовать без перевода с английского языка – холдинг и хэндлинг. Холдинг (от английского hold – держать, выдерживать, признавать и выносить) – это материнская способность идентифицироваться с маленьким ребенком, ставить себя на его место, и таким образом сопереживать ему, понимать его, поддерживать его слабое еще понимание самого себя и самооценку. Мать не может спросить младенца, почему он плачет, но она может понимать и утешить его, она может предложить ему именно то утешение, которое ему нужно именно в этот момент. Ребенок, с его нуждами, желаниями и эмоциями как бы присутствует во внутреннем мире матери, она даже не думает о нем специально, конкретно и постоянно, она просто знает о нем и его переживаниях (конечно, если только она не слишком занята, расстроена или рассержена: тогда она может не выдерживать своего ребенка и в отчаянии кричать ему: «Ну что тебе надо?! Что ты кричишь?!»). Хэндлингом (от английского hand - «рука» и handling - «умение обращаться») Винникотт называет важную часть холдинга, а именно умение матери просто физически держать своего ребенка на руках и практически ухаживать за ним. Может казаться, что быть на руках у взрослого не так уж необходимо для младенца – например, он может быть в своей кроватке или в манеже, - но, по мнению Винникотта, только на руках у взрослого ребенок может начать понимать, что такое «Я», и что такое «не-Я», другой человек. Быть на руках у мамы – это начало «персонализации» ребенка, понимания себя как персоны со своими собственными ощущениями, формами и движениями. Там, где начинаются руки мамы – там мои границы, - так чувствует младенец. Кроме того, руки мамы спасают маленького ребенка от слишком быстрой и сильной атаки на него разных «не-Я»: слишком яркий свет, или слишком непривычная температура, или неожиданный звук. Научиваясь понимать, что такое «не-Я» через заботливые мамины руки, он становится более адаптивным к другим «не-Я» - как живым людям, так и предметам и явлениям. Благодаря холдингу и хэндлингу у матери развивается способность быть «первым зеркалом ребенка» (идеи о роли матери как первого зеркала ребенка появились у Винникотта под влиянием работ французского психоаналитика Жака Лакана). Когда младенец смотрит на лицо матери, он может увидеть себя, свои собственные чувства, переживания, радости и боли - это отражается на ее лице: если ребенок взволнован – она взволнована, если он счастлив – она счастлива… Если мать слишком занята чем-то еще, ребенок, глядя на нее, увидит только ее чувства, и не сможет понимать себя в этот момент. Винникотт часто говорил о том, что младенец, скорее всего, чувствует себя «неинтергированно», имея разорванные представления о себе, так как мать в реальной жизни не может всегда думать только о ребенке, а значит, на ее лице не будут постоянно отражаться только его чувства и переживания. Младенец как бы собирает себя из зеркальной мозаики своих отражений, присматриваясь к своей матери. Достаточно хорошая мать, с точки зрения Д.В.Винникотта, - это та мать, которая рядом, заботлива и заинтересована ребенком, словом, дает ребенку достаточно возможности видеть свое отражение в зеркале ее лица для того, чтобы со временем он понял, кто он, какой он, и стал активно и заинтересованно рассматривать окружающий мир. По мнению Винникотта, ребенку, чтобы творчески смотреть на мир, надо быть самому сначала замеченным. Еще одна важная способность становится доступной матери благодаря холдингу. Это способность матери придавать смысл бессмысленному лепету младенца. Мать видит самые мимолетные движения, взгляды младенца, слышит звуки, которые он издает – и может, как никто другой, понять и сказать вслух о том, что беспокоит, или что радует малыша («О! Ты совсем мокрый и замерз! Ты хочешь на ручки!», «Да, да! Тебе нравится эта кашка! Какая вкусная кашка!»). Заботливая мать как бы говорит за ребенка то, что он мог бы сказать (и скажет, когда научится говорить) о себе сам. Она делает это неосознанно и постоянно, готовя ребенка к тому, чтобы думать, общаться и понимать себя и других с помощью речи. Эта способность матери позволяет ребенку сначала быть абсолютно зависимым от нее (почти так же, как он был зависим и связан с ней в своем внутриутробном периоде, когда он ничего не знал об этом мире, его тревогах и отношениях). Затем он, набирая силы в понимании себя, взаимодействии с «неЯ» и стараясь отвечать своей матери, становится все более и более понятным не только для нее, но и для других людей, и становится относительно зависимым от способности матери понимать его без слов (он может, например, уже указать «У!», или позвать «Мама!», или даже потребовать «Дай!»). А затем (около двух лет) ребенок становится все более и более независимым от необходимости непосредственной заботы мамы – он уже может успокоить себя сам, развлечь себя сам, и даже покормить себя сам (например, отыскав на полу оброненный кем-то кусочек печенья), а так же потребовать все это от других людей (или – наоборот – предложить им). Такая забота о самом себе и о других становится возможной благодаря опыту воспоминаний о материнской нежности и заботе (как мама это делала для меня – я могу делать для себя и других). Наиболее трудной задачей в развитии человека Д.В.Винникотт считает переход от того, чтобы быть «объектом» чьей-то заботы, к тому, чтобы иметь с кем-то активные двусторонние отношения. Как начать не просто жить рядом с другими людьми, но и взаимодействовать с ними и воздействовать на них? «Жить, значит проверять» - сказал французский писатель и философ А.Камю. Д.В.Винникотт, в полном согласии с философом, считает, что младенец решает эту задачу через позитивную ценность деструктивности. Многие психологи, а также и каждый взрослый, которому удавалось наблюдать игру и домашнее поведение годовалого ребенка, замечали, удивительную повторяемость содержания этих игр: ребенок разрушает, выбрасывает, вытряхивает и разламывает. Его поведение с заботливым окружением в это время так же агрессивно и деструктивно: именно хорошую, любящую мать бьет и кусает младенец, именно любимого медвежонка - разрывает и грызет. Благодаря накопленному опыту разрушительности, ребенок понимает свою связь с миром, который зависит то него, но не разрушается окончательно от его действий и ошибок. Так ребенок получает очень ценный опыт того, как быть собой, считаясь с окружающими. Одновременно ребенок получает и опыт того, что и окружающее также может влиять на него, заявлять о себе, вторгаться в личное пространство ребенка, заботливо оберегаемое матерью. Во-первых, окружающее может давать ребенку переживания-открытия, когда контакт с внешним миром смягчается материнским вниманием, и ребенок встречает каждое явление, прошедшее через цензуру заботы матери, как новую и достаточно безопасную игрушку. Во-вторых, могут быть ситуации, когда внешний мир как бы «прорывается» через материнское окружение и полностью охватывает младенца, как волна, ласково лизавшая ноги вдруг накрывает с головой. Тогда, вместо того, чтобы играть с внешним миром и исследовать его, ребенок вынужден защищаться, избегая волнующей ситуации (например, ребенок тогда плачет, а потом, успокоенный мамой отвлекается или засыпает). В третьем же случае, который Д.В.Винникотт называет «экстремальным», вторжения окружающего мира становятся такими сильными, что нечто не может помочь ребенку «оставаться самим собой» - он слишком встревожен, слишком напуган, слишком наполнен стимулами внешнего мира, ему приходится не предъявлять себя миру, заявляя о своих нуждах, а приспосабливаться, спасаясь и защищаясь (так слишком взволнованный и озадаченный ребенок может на редкость «хорошо» себя вести в очень трудных ситуациях, а плакать при гораздо меньшей усталости или расстройстве). Глядя на пример своих заботливых родителей, ребенок сам начинает со временем заботиться о себе и о других, и именно это, по мнению Винникотта, является началом его жизни в социальных и культурных рамках, где люди живут, считаясь с другими людьми, решая свои задачи и взаимодействуя с другими. Однако такое «взрослое» взаимодействие будет невозможно без творческого освоения маленьким ребенком пространства между ним и матерью, названного Д.В.Винникоттом «переходным» пространством для личного, но обеспеченного поддержкой, творчества ребенка. Это то реальное пространство (на полу комнаты, в песочнице или в кроватке), которое освобождается матерью и ее действенной заботой и в котором ребенок остается сам по себе. Оставшись один без маминой заботы (даже если мама реально присутствует в комнате), ребенок придумывает сам помогающие ему, успокаивающие и защищающие фантазии, воплощенными в любимых вещах – плюшевых мишках, подушках, одеяльцах, которые помогают ребенку справиться с волнениями контакта с реальностью в отсутствии матери. Д.В.Винникотт придает очень большое значение умению маленького ребенка быть «одиноким» (то есть самостоятельным, находящим интерес и поддержку в играх и игрушках) в присутствии матери. Он говорит о том, что именно с этого начинается настоящая самостоятельность и внутренняя свобода человека. Достаточно хорошая забота, по мнению Винникотта, означает также и умение заботящихся взрослых со временем предоставлять ребенку все больше и больше пространства для его собственных игр, фантазий, мнений и слов, - не так быстро, чтобы он чувствовал себя одиноким в бурном море внешнего мира, но и не так медленно, чтобы он ограничивал свою творческую активность, полагаясь во всем только на взрослых. Где же эта грань – слишком быстро или слишком медленно – Винникот полагает, что каждая пара мать-ребенок находит для себя. В этом и заключается смысл не идеально правильной, а достаточно хорошей заботы. Английский психоаналитик и один из основоположников детского психоанализа (другой, как известно – Анна Фрейд), Мелани Кляйн предложила рассматривать раннее развитие человеческой личности не с точки зрения психофизических изменений в развивающемся ребенке, а с точки зрения глубинных внутренних психоэмоциональных процессов, происходящих в душе человека с самых первых дней его жизни. Предложенная ею теория понимания душевной жизни, особенно душевной жизни младенца, может показаться «бездоказательной», «метафорической». Однако такая метафоричность, как способ «придания смысла» (следуя Винникотту, мы говорилось выше) сложным и непонятным вещам, оказалась чрезвычайно полезной именно там, где труднее всего добиться понимания: в наблюдении и психотерапевтическом лечении очень маленьких детей (включая младенцев) и пациентов с неразвитым чувством «Я» (включая пациентов с серьезными личностными расстройствами). Гипотезу Мелани Кляйн, которая легла в основу ее теории, можно описать так. Даже в ранние годы, фактически с первых дней жизни, дети переживают не только сексуальные импульсы и тревогу (как предположил З.Фрейд), но также сильные разочарования, крушения надежд и потери. Фактически речь идет о том, что личность по мере взросления становится в той мере развившейся, в какой она может переживать страдания и преодолевать разочарования и тревоги, а детство - есть период поиска, эксперимента и приобретения опыта переживания. Это может звучать странно и ранящее для взрослых, стремящихся сделать детство ребенка счастливым и беззаботным. О каких же потерях и разочарованиях говорит теория Кляйн? По мнению М.Кляйн, в момент рождения в этот мир, младенец не только и не только приобретает его, но и (и это очень важно!) теряет тот мир, в котором он с матерью был одним целым и который подчинялся ему полностью. Это болезненная потеря, и младенец тяжело переживает утрату своего всемогущества, надеясь еще долгое время вернуть себе способность полностью контролировать свою мать, которая все еще представляется ему идеальной – способной моментально отвечать всем его фантазиям и даже не показанным и неозвученным сигналам. Утрата ребенком всемогущества и единства с матерью сопровождается тревогой, исходящей от внутренних и внешних источников. Смена температуры воздуха в комнате или колики в животе, любая боль или дискомфорт, переживаются младенцем как нападение враждебной силы, «преследование». Тревога преследования с самого начала становится одним из определяющих факторов, влияющих на отношения ребенка к окружающему. Эта тревога возрастает в той мере, в какой он испытывает лишения и потерю чего-то. Конечно, заботливые взрослые могут окружить ребенка таким уходом, что он никогда не будет чувствовать себя лишенным их внимания. Но ведь существуют лишения и потери, которых нельзя избежать, ведь потеря чего-то сопровождает каждое человеческое приобретение: приобретение внешнего мира при рождении – лишение мира внутри матери, приобретение чувства насыщения – лишение способности желать пищу, приобретение умения есть ложкой – потерю кормление грудью, приобретение возможности самостоятельно ходить – утрату маминых рук и т.д. Эти потери, с разных и неожиданных сторон подстерегающие и преследующие маленького ребенка, становятся одной из причин тревоги, названной М.Кляйн параноидной тревогой. Заботящиеся взрослые могут усилить параноидную тревогу (например, своей непредсказуемостью или недоступностью – взбаломошностью, занятостью, нечувствительностью, равнодушием) или смягчить ее (пониманием, отзывчивостью, чувствительностью, постоянством), но они не могут полностью освободить ребенка от нее: ему со многим придется справляться и самому. Другая важная сторона раннего младенчества, порождающая тревоги ребенка связана с неспособностью ребенка увидеть и осмыслить окружающий мир целиком, с его разнообразием, деталями и нюансами. Даже самый первый же объект внешнего мира – мамина грудь может вызывать кроме удовольствия и утешения много тревог и волнений. Куда исчезает грудь и когда появится снова? Будет ли она добра ко мне и придет, когда я хочу есть, или будет злой, преследующей, закрывая мне рот, когда я хочу заявить о себе? Младенец не знает вначале, что грудь, или голос, или руки мамы, существуют не сами по себе, что все это – одна целостная мама, с ее телом, ее мыслями и чувствами. М.Кляйн полагает, что любовь и ненависть знакомы младенцу с самых первых дней и всегда существует взаимодействие, хотя и в различных пропорциях, между либидинозными и агрессивными импульсами. Периоды комфорта, свободы от голода, напряжения и тревоги чередуются с периодами лишения (внутреннего или внешнего происхождения – голод, боль или желание оказаться на маминых руках, например). Смена таких периодов создает для младенца равновесие любви, нежности и агрессивности. Это равновесие нарушается всякий раз, когда лишения, постигающие малыша, включают тревогу, желание освободиться от неприятных ощущений, спастись, усиливая агрессивные импульсы. Чтобы описать эти ранние, примитивные, агрессивные импульсы, М.Кляйн предлагает использовать понятие жадности. Встревоженный, агрессивный в своем крике и беспокойстве младенец жадно желает, чтобы «хорошая» мама, которая приносит комфорт и покой, полностью принадлежала ему. Чем более нарушено равновесие между нежными и агрессивными импульсами в ребенке, чем более он встревожен, обеспокоен, тем более он жаден и полон желанием «поглотить» мать, как она была поглощена им (с его точки зрения) в пренатальный период. Но собственные агрессивные импульсы, кусание, крик, опустошение материнской груди и истощение ее сил, по мнению М.Кляйн, приписываются младенцем самой матери, и младенец «подозревает», что мать также может быть сердитой, агрессивной и жадной. Так младенец в зависимости от смены его внутренних душевных состояний (покой и удовлетворение – тревога и агрессия) видит мать то исключительно «хорошей», то исключительно «плохой». Не имея еще возможности представлять мир интегрированно, целостно, младенец, по сути, имеет не одну, целостную мать, а ее неинтегрированные части – «хорошую» и «плохую». Поскольку мать для младенца становится прототипом всех значимых объектов, весь мир ребенка в ранним период его жизни делится на плохие и хорошие части. М.Кляйн предполагает, что младенец вначале жизни встречается с частичными объектами (частичная, вне самой мамы, грудь; частично, отдельно существующая, забота), и эти частичные объекты могут быть для него плохими или хорошими в зависимости от того, приносят они удовлетворение и удовольствие, уменьшая тревогу, или приносят отчаяние и усиление тревоги. Так та же самая грудь может быть хорошей, когда приходит к ребенку, мечтающему о ней для еды и утешения, или плохой – когда вдруг не вовремя исчезает или появляется «незванно». Справляться с внутренней тревогой ребенку помогает психический механизм проекции, позволяющий ребенку помещать в мать собственные «плохие» импульсы, как бы передавая тревогу и агрессию матери, которая, в силу своей зрелости, способна справиться с этими тяжелыми чувствами в своем внутреннем мире. Эта способность матери справляться и перерабатывать в своем внутреннем мире тревоги, проецируемые в нее младенцем, была описана английским психоаналитиком кляйнианского направления У.Бионом через понятие контейнирования. Удовлетворение и любовь, которые младенец испытывает во взаимодействии с «хорошей» матерью, заботящейся, кормящей, одновременно доверяющей и достойной доверия, помогают нейтрализации тревоги преследования и ослаблению чувств утраты, свойственных параноидно-щизоидной позиции. Физическая и душевная близость младенца к матери, к ее хорошей груди, раз за разом помогает ему преодолевать тоску по потерянному внутриутробному состоянию и укрепляет его доверие ко всем хорошим объектам. Хорошая грудь - как реальная, так и представляемая младенцем в его внутреннем мире - становится прототипом всех полезных и удовлетворяющих объектов, плохая грудь - прототипом всех внешних и внутренних преследующих объектов. Развиваясь, уже в младенчестве, каждый человек стремится к установлению равновесия между плохими и хорошими частичными объектами в их интегративном единении в целостные значимые объекты, объединяющие в себе различные качества и свойства. Этот синтезирующий процесс соединения чувства любви и ненависти дает старт следующему важному шагу в развитии и служит предпосылкой к росту новой тревоги, которую М.Кляйн назвала депрессивной. Это слово подчеркивает печаль и вину, которую может испытывать, подрастая, ребенок, понимающий теперь, что его агрессия и неудовлетворенность, в случае их появления, направляется на весь любимый объект, а не только на его «плохие» части, и теперь весь целостный любимый объект (а не только его ненавистная, преследующая, плохая, часть) может быть поврежден или даже разрушен деструктивными импульсами ребенка. В течение первых нескольких месяцев жизни состояния интеграции чувств в душе ребенка кратковременны, ограничены тревогой преследования и процессами расщепления, однако по мере увеличения опыта синтеза, опыта доверия хорошим объектам вне и внутри себя, развивается и способность видеть мир целостно и находиться в депрессивном состоянии, что, собственно, и означает рост интеграции внутреннего мира личности, ее взросление. По мере того, как происходит сближение различных аспектов объекта - любимых и ненавидимых, хороших и плохих, по мере того, как эти объекты становятся целостными персонажами, ребенок начинает замечать реальные отношения людей в реальном мире, с удивлением обнаруживая, например, что мать и отец это любящая друг друга пара; с болью и разочарованием он начинает понимать, что их отношения не зависят от его фантазий, что они развивались до него, до того как он стал считать их своей частью, и будут развиваться после того, как он поймет, что он - отдельная от них личность. Когда ребенок ощущает, что его деструктивные импульсы направлены против целостного объекта, любимого и воспринимаемого им как личность, происходит сильный рост чувствадепрессивной вины, а вместе с ним нарастает стремление оберегать и восстанавливать поврежденный его деструкцией объект. Признание в объекте личности и, соответственно, признание собственной личности, означает отделение, сепарацию, а значит, с точки зрения младенца, и утрату объекта, который ощущался ранее как часть самого себя. С другой стороны, получив осознание личности матери и благодаря механизму проекции и раннему опыту «зеркальных отношений» с любимым объектом, ребенок подозревает о грустных переживаниях сепарационной утраты у самого объекта. Таким образом, депрессивная вина среди множества оттенков печали несет в себе и первичные ранние истоки способности ребенка сочувствовать, сопереживать другому человеку. Важным результатом признания ребенком целостности любимого объекта становится стремление к восстановлению, репарации, поврежденных объектов, когда вина, боль утраты и забота превращается в репарационном порыве в конструктивную попытку альтруистического свойства. Ребенку становится доступны чувства сопереживания, сочувствия и раскаяния, рождающие способность к сотрудничеству и модификации любви. Любовь представляет собой уже не просто благостное чувство удовлетворения потребностей, как это было в первые дни жизни младенца, - она приобретает множество форм: благодарность, восхищение, радость, нежность... Время этих прогрессивных изменений, связанных с появлением депрессивной вины, осознания целостности объекта, стремлений к репарации и сотрудничеству, с расширением спектра любви к объекту, названо М.Кляйн депрессивной позицией. В это время становится очевидной огромная значимость для развития личности, для ее полноценного взросления, благоприятность внешнего мира, наличия в нем достаточного количества любимых и доступных интроекции объектов, способных укрепить внутренний мир ребенка. Опираясь на «поддержку» внутренних объектов, используя опыт того, как мать утешала и заботилась о нем, ребенок начинает сам заботиться о себе, и дарить заботу в отношениях с другими. Теперь он не только находит утешение и комфорт в отношениях со взрослым, высвобождаясь от тревог, «сливая», эвакуируя их во взрослого, но и сам становится способным дарить утешение и сотрудничать, отчасти удерживая и перерабатывая дискомфорт и фрустрацию в своем внутреннем мире. Способность ребенка находиться в депрессивной позиции еще очень уязвима и зависима от возраста ребенка, а также величины дискомфорта и фрустрации. Однако и для взрослого человека свойственны колебания между позициями, которые также зависят от величины фрустрации, дискомфорта и стресса, в которых пребывает человек. Значительные для данного человека фрустрации вызывают тенденцию к регрессированию к шизопараноидной позиции с ее спасительными для психики механизмами расщепления, проекции и эвакуации тяжелых переживаний. При снижении уровня стресса зрелая личность становится способной вновь вернуться к депрессивной позиции. Построив свой доклад на младенческом периоде развития ребёнка, мы думаем, что обсуждение его может помочь понять поведение пациента любого возраста, который находиться в терапевтическом кабинете и нуждается в заботе и безопасности.
