Вступление Главным содержанием внутренней духовной жизни

Вступление
Главным содержанием внутренней духовной
жизни и творчества А.С.Хомякова стали философские
проблемы
бытия.
современником
«роковых
Алексей
многих
минут»
Степанович
политических
мира,
поэтому
и
был
социальных
творчество
катастроф,
поэта
насыщено
глубокими раздумьями о корнях бытия, о том, какое место занимает
человек в этом мире, в чём его предназначение. В этом отношении
А.С.Хомяков считал себя учеником Ф.И.Тютчева. Славянофил как-то
сказал, что он «не знает других стихов, кроме тютчевских, которые
служили бы лучшим образцом». И действительно, хомяковские
пейзажные
зарисовки,
подобно
поэзии
Ф.И.Тютчева,
обычно
вырастают в философский этюд. Природа в его лирике одушевлена,
её состояния тождественны состояниям человеческой души.
В поэзии А.С.Хомякова, занимающей одно из ключевых мест в
его творческом и научном наследии, постижение природного бытия
становится
открытия
важнейшим
им
мира
путем
в
самопознания
целостности
его
лирического
«я»,
онтологических,
культурфилософских и социально-исторических оснований.
Цели нашей работы состоят в том, чтобы:
─ показать всю мощь и силу жизнепорождающей стихии природы
духовной поэзии А.С.Хомякова;
─ проследить взаимосвязь природного мира, мира бытия с самыми
сокровенными
гранями
лирического
переходящую в таинственное Богообщение.
переживания
человека,
Основная часть
Пейзаж органично входит у А.С.Хомякова в сферу его
психологической, интимной поэзии, отражая тончайшие нюансы
лирического
переживания.
Именно
такими
предстают
перед
читателем образы природы в стихотворении «Молодость» (1827). Оно
построено как романтическое, дерзостно-восторженное воззвание
лирического
героя
к
природной
–
небесной
и
земной
-
беспредельности: «Небо, дай мне длани // Мощного титана!».
Личностное оказывается здесь в органичном взаимопроникновении со
вселенским. В порыве религиозно-мистического озарения герой
ощущает свою равновеликость природному мирозданию, что на
уровне
поэтики
художественного
пространства
отражается
в
переосмыслении реальных пропорций картины мира:
Я схвачу природу
В пламенных объятьях;
Я прижму природу
К трепетному сердцу…
Мощь жизнепорождающей стихии природы, причастной своим
«вечным бореньем» и «пламенной жизнью» вечности, становится
вместилищем страстных сил бурлящей юности. Мотив неустанно
движущейся жизни создает здесь необычную для поэтической
традиции динамическую перспективу видения земного и особенно
небесного бытия, где «звезды в синей тверди // Мчатся за
звездами…». Динамика микро- и макрокосма запечатлена здесь в
энергии стиховой ткани: в подвижном ритме коротких строк, яркой
цветовой гамме, а также в звуковой инструментовке – с явным
преобладанием открытых напевных гласных и сонорных согласных:
Небо, дай мне длани
Мощного титана:
Я хочу природу,
Как любовник страстный,
Радостно обнять.
Жажда наполнить душу живительными ритмами бытия Божьего
природного мира подчас рождает в стихотворениях Хомякова желание
стереть грани в отношениях личности и мироздания. Так, в
стихотворении «Желание» (1827) развитие лирического переживания
сопряжено с устремленностью героя к «перевоплощению», участному
«вживанию» в многообразные лики природы – от небесных светил до
«стеклянной зыби» земных вод. В сопоставлении со стихотворением
«Молодость», проявления природы здесь более разнообразны. Они
выражены в движениях как страстных, бурных, так и в плавно
скользящих,
умиротворенных,
что
на
лексическом
уровне
стихотворения передается богатством семантического потенциала
глагольных форм: «разлиться в мире», «с солнцем в небе течь»,
«скользить по плещущей волне», «буйным ветром разыграться»,
«пространство неба обтекать»…
В более позднем «Ноктюрне» (1841), органично вписывающемся
в
традицию
медитативной
лирики,
развитую
в
творчестве
В.А.Жуковского, Ф.И.Тютчева, постигается глубинная диалектика
«роптанья» и мудрого покоя природы, которая, проецируясь на законы
душевной жизни, художественно раскрывает единство земного и
небесного,
человеческого
и
природно-космического.
В
системе
характерных для романтизма образов и ассоциаций – «неба как
моря», «бездны небесной и бездны морской», тишины, «далекого
берега» – прорисовываются грани сокровенного общения лирического
«я» с дремлющим ночным космосом. Венцом этого общения
становится обретение душой детской чистоты и открытости горнему
миру, что привносит в нее духовное трезвение и сосредоточенность,
способность
приблизиться
к
незамутненному
преломлению
Божественной первозданности: «Вечное небо гляделось бы в ней // Со
всеми звездами…».
Созвучен тютчевской лирике поэтический интерес А.С.Хомякова
к изображению переходных состояний природы, ассоциирующихся с
антиномиями душевного мира. На подобных параллелях строится в
его лирике ряд пейзажно-психологических элегий. В поэтической
миниатюре «Заря» (1825) аллегорическая пейзажная зарисовка этого
явления, промыслительно «поставленного Богом» в качестве «вечной
границы… меж нощию и днем», переходит в прямое обращение к
одушевленной
прозрение
природе,
неизбывной
содержащее
в
своем
религиозно-философское
трагизме
двойственности
человеческой сущности:
Заря! Тебе подобны мы –
Смешенье пламени и хлада,
Смешение небес и ада,
Слияние лучей и тьмы.
А в «Элегии» (1835) композиция и система пейзажных мотивов
примечательна оригинально найденным образом-олицетворением («И
землю
сонную
луч
месяца
целует»).
В
нем
запечатлен
психологический параллелизм предрассветной природы и переливов
душевных переживаний, в которых ночные тревоги и смятение,
порожденные удаленностью от Бога света, превозмогаются силами
света и открытием новых горизонтов духовного самоосмысления:
Готовая к борьбе и крепкая как сталь,
Душа бежит любви, бессильного желанья,
И одинокая, любя свои страданья,
Питает гордую безгласную печаль.
Пейзажные
образы
обретают
в
поэтическом
творчестве
А.С.Хомякова религиозно-философскую значимость, представая как
средоточие и выражение молитвенных импульсов лирического «я».
Пейзаж-молитва рисуется в стихотворении «Поэт» (1827),
образный ряд которого построен на соприкосновении вселенского,
звездного простора, преисполненного Божественным славословием
(«Все звезды жизнью веселились // И пели Божию хвалу»), и
человеческого
существования,
чающего
преодоления
своей
конечности. В планетарной, насыщенной философскими раздумьями
пространственной перспективе приоткрывается глубина религиозного
осмысления трагедийной отторгнутости земного греховного мира от
Божественного всеединства:
Одна, печально измеряя
Никем не знанные лета,
Земля катилася немая,
Небес веселых сирота…
Кульминацией
стихотворения
становится
настоянное
на
сокровенном Богообщении творческое озарение души художника,
способной, слагая «Богу гимн» и впитывая в себя тайну Его небесного
бытия, превозмочь сиротскую отчужденность земного от горнего: «И
дал земле он голос стройный, // Творенью мертвому язык».
Достигаемый
силой
художнической
интуиции
прорыв
к
созерцанию природы в ее первозданной, послушной Божественной
воле, «как в первый день творенья», целостности живописуется в
стихотворении «Степи» (1828). Стихотворения «Видение» (1840),
«Ночь» (1854), «Звезды» (1856) объединены изображением ночной
космической беспредельности. «Хоры звезд», подобных «лампаде
пред
иконой»,
«горящие…
бездны
синие»
образуют
сферу
таинственного соприкосновения лирического «я» с Творцом, с
гармонизирующими его внутреннее устроение ангельскими силами.
Сквозными становятся здесь формы прямого обращения к душе как
собственной, так и «спящего брата» – участника эстетического
переживания – с призывом к духовному трезвению:
И полный сил, торжественный и мирный,
Я восстаю над бездной бытия…
Проснись, тимпан! Проснися, голос лирный!
В моей душе проснися, песнь моя!
Образ ночи имеет в данном контексте и аксиологическую
окрашенность, воплощая не только природную бесконечность, но и
греховную помраченность внутреннего мира, запутавшегося в «сетях
ночных обманов» и жаждущего преображения «сердца дремлющей
мглы».
Высветление
Божественного
в
личном,
человеческом
осуществляется в стихотворениях А.С.Хомякова через углубление в
природу как в сокровенный текст Божьего послания человеку,
запечатленный
«Звезды»
в
значима
«мыслях»
в
этом
звездного
плане
мира.
«книжная»
В
стихотворении
метафорика.
В
пространстве «горнего мира», пройдя путь внутреннего очищения,
герой прозревает письмена евангельского свидетельства о Христе:
Ты вглядись душой в писанья
Галилейских рыбаков –
И в объеме книги тесной
Развернется пред тобой
Бесконечный свод небесный…
А
в
стихотворении
«По
прочтении
псалма»
(1856)
композиционный центр образует обращенный к человеку Божий глас,
который возвещает истинный смысл как «бесконечности небес»,
«утробы скал», так и земной человеческой стези: «Мне нужен брат,
любящий брата, // Нужна мне правда на суде».
Аксиологически весомая динамика философского пейзажа
прочерчивается в «Вечерней песне» (1853) - поэтическом молении
героя о прозрении своего пути, нераздельного и неслиянного с путями
пребывающего в неустанном движении «солнца святого» и горней
Вселенной в целом: «Господи, путь наш меж камней и терний, // Путь
наш во мраке…Ты, свет невечерний, // Нас осияй!..». В стихотворении
же «Старость» (1827) в подвижном образе мира, «воспрявшего из
колыбели», звезд, «стройно полетевших в небесной синей высоте»,
обозревается разомкнутая в вечность панорама вселенской истории,
внутренне подобная исканиям «утомившейся в обманах» души:
Придет ли час, когда желанья
В ее замолкнут глубине
И океан существованья
Заснет в безбрежной тишине?
Пейзажные образы в лирике А.С.Хомякова выводят и на
осмысление
духовно-нравственных
и
эстетических
аспектов
художественного творчества, его почвенной сердцевины, поэтически
переданной в стихотворении «Две песни» (1831):
…то песнь родного края
Протяжная, унылая, простая,
По
принципу
притчевого
параллелизма
построено
стихотворение «Жаворонок, орел и поэт» (1833), где «надоблачный
размах крыл» небесных птиц являет духовную высоту художника в
отношении постигаемого им мироздания. Во «Вдохновении» (1828)
образная ассоциация поэта с растущим «средь Аравии песчаной»
древом,
которое
источает
«росу
благоуханья»,
когда
«рука
пришельца… его глубокой раной просечет», – служит утверждением
подлинного
творчества
как
жертвенного
подвига,
ведущего
к
катарсическому просветлению сердца творца. А в стихотворении
«Труженик» (1858) элегические картины крестьянского труда, образ
преодолевающего утомление и соблазняющие мечты о «дубравах» и
«звонком
ручье»
пахаря
подготавливают
во
взволнованный
лирический монолог поэта, молитвенно обращенный к Богу и
заключающий осознание императива труднического, самозабвенного
отношения к Божьему миру и ко внемлющим художественному слову
людским душам:
Не брошу плуга, раб ленивый,
Не отойду я от него,
Покуда не прорежу нивы,
Господь, для сева Твоего.
Образ природного космоса становится у А.С.Хомякова и ядром
гражданско-патриотической
лирики,
являя
свою
бытийную
укорененность в глубинах национального духа.
Стихотворение
«Ключ»
(1835)
построено
на
развернутом
метафорическом уподоблении и рисует Россию в образе «тихого,
светлого», потаенного до определенного исторического рубежа
животворящего
суждено,
как
ключа,
верит
которому
поэт,
велением
переродиться
Высшего
в
Промысла
полноводную
реку,
утоляющую «духовную жажду» многих «чуждых народов». Лирическое
«я» проявляется здесь в его проникновенном обращении к стихии
родной земли как прообразу скрытых от «людских страстей»
«кристальных глубин» души,
которые он стремится сберечь от
внешних бурь. Величие и просветляющая сила патриотического
чувства выражается здесь в одическом стиле, мажорной цветовой
гамме, выдержанной в серебряно-лазурных и солнечных тонах:
И солнце яркими огнями
С лазурной светит вышины,
И осиян весь мир лучами
Любви, святыни, тишины.
Раздумья о значительности будущей исторической миссии
России как центра православного славянства наполняют пейзажные
образы в стихотворениях «Мечта» (1835), «Киев» (1839). В первом из
них циклические законы бытия природы, проявляющиеся, в частности,
в движении небесного светлила, ассоциируются с ритмами истории и
прозрениями духовного кризиса западноевропейской цивилизации:
«Ложится тьма густая // На дальнем Западе, стране святых чудес…».
Именно в христианской культуре «дремлющего Востока» поэт
усматривает
залог
торжества
«пламенного
светила»
веры,
просвещающего «мертвенный покров» механистичной цивилизации.
Культурно-исторический и даже политический смысл обретает
целостная пейзажная картина в стихотворении «Киев» (1839). Мощь
этого национального природно-культурного единства подчеркивается
изображением беспредельности географического пространства – от
«Киева над Днепром» до «старого Пскова» и «верха Алтая», от
«Ладоги холодной» до «Камы многоводной»… Осмысление судеб
западных земель Украины («Братцы, где ж сыны Волыни? // Галич, где
твои сыны?») сквозь призму притчи о блудном сыне привносит в
поэтическое раздумье о «святом лоне» Отчизны напряженнодраматические ноты:
Пробудися, Киев, снова!
Падших чад своих зови!
Сладок глас отца родного,
Зов моленья и любви…
Заключение
Таким образом, природный мир в поэзии Хомякова явился
средоточием сокровенных граней лирического переживания, интуиций
об исторических судьбах России на перекрестии Востока и Запада. В
многообразии земных и небесных пейзажей, в художественном
взаимопроникновении конечного и беспредельного поэт-мыслитель
провидел пути Божественного преображения тварного естества, его
приобщения к вечности. Природное бытие, запечатленное в синтезе
элегически-напевных и одических, ораторских интонаций, образует у
Хомякова и сферу таинственного Богообщения, и пространство, где
развертывается
масштаб
ищущей
религиозно-нравственной,
культурно-исторической мысли лирического «я».