неархив
реклама
Кардинал Йозеф Ратцингер. Служители вашей радости. Содержание I. ВСЕГДА ЕСТЬ ПШЕНИЧНЫЕ ЗЕРНА, КОТОРЫЕ ЗРЕЮТ В превратностях и упадке духа Сеятель Слова сегодня Признать близость Бога Быть пшеничным зерном Божиим II. ПРЕДАТЬСЯ ЕГО ВОЛЕ «Быть восхищенным» Огонь возрождающий Выйти из себя самого Не пропустить час Иметь мужество держаться у самого огня Возвещать радость III. ВСЕ ПРЕДАТЬ В ЕГО РУКИ Услышанная и исполненная молитва Молиться: путь для нас самих Священство и пророчество Что нам должно делать Утвердить царство мира Исполненные радости и ликования IV. БЕЗ НЕГО ВСЕ ТЩЕТНО По Слову Его Все отдать, чтобы все получить Полнота и единство V. СЛУЖЕНИЕ СВИДЕТЕЛЯ Бог ответил Что нужно, чтобы быть свидетелем? Что должен делать свидетель? Следовать за Христом Тебя поведут туда, куда не хочешь VI. ПО ПОВОДУ ДУХОВНОСТИ СВЯЩЕНСТВА Образ священника и его отражение в рассказах о призвании в Лк 5, 1-11 и Ин 1, 35-42 Духовность священства в Псалме 16 Два основных следствия из библейских текстов К ЧИТАТЕЛЮ Глава 1. ВСЕГДА ЕСТЬ ПШЕНИЧНЫЕ ЗЕРНА, КОТОРЫЕ ЗРЕЮТ Когда же собралось множество народа, и из всех городов жители сходились к Нему, Он начал говорить притчею: вышел сеятель сеять семя свое, и когда он сеял, иное упала при дороге и было потоптано, и птицы небесные поклевали его; а иное упало на камень и, взойдя, засохло, потому что не имело благи; а иное упало между тернием, и выросло терние и заглушило его; а иное упало на добрую землю и, взойдя, принесло плод сторичный. Сказав сие, возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит! Ученики же Его спросили у Него: что бы значила притча сия? Он сказал: вам дано знать тайны Царствия Божия, а прочим в притчах, так что они видя не видят и слыша не разумеют. Вот что значит притча сия: семя есть слово Божие; а упавшее при пути, это суть слушающие, к которым потом приходит диавол и уносит слово из сердца их, чтобы они не уверовали и не спаслись; а упавшее на камень, это те, которые, когда услышат слово, с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают; а упавшее в терние, это те, которые слушают слово, но, отходя, заботами, богатством и наслаждениями житейскими подавляются и не приносят плода; а упавшее на добрую землю, это те, которые, услышав слово, хранят ею в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении. Сказав это, Он возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит! Лк 8, 4-15 Народ еще, теснясь, обступал Иисуса, когда Он произнес притчу о сеятеле и зерне, но первые тени разочарования уже должны были постепенно овладевать толпой следовавших за Ним. Потому что притча говорит о слушающих и не слышащих, смотрящих и не видящих. Вероятно, уже в тот момент было ясно, что люди, толпой устремлявшиеся за Ним, в действительности не были Им удовлетворены; что в действительности они желали не Его, этого проповедовавшего и исцелявшего от болезней Мессию, милосердного к бедным и к слабым и тоже принадлежащего к их числу. Они хотели другого: героя, который вострубил бы и обратил в бегство врага, хотели чудесного царя, который сделал бы Израиль землей обетованной, своего рода краем райского изобилия в трансцендентном смысле слова. Вероятно, было уже ясно, что большинство шедших за Ним были только последователями, не имевшими ни корня, ни глубины и готовыми оставить Его при первой же опасности. В превратностях и упадке духа Притча произнесена в контексте первых признаков разочарования и уныния учеников. Потому что и сами ученики, те Двенадцать, которых Господь избрал, чтобы они были ближе всех к Нему, должны были спрашивать себя: что нам готовит будущее? Что станется с делом, которое ограничивается словами и отдельными чудесами? Как сможет произойти спасение Израиля, если Иисус будет и дальше заниматься только проповедью, произносить слова да время от времени исцелять какого-нибудь незначительного и не имеющего никакого влияния человека? Если небольшая группа Его приверженцев все больше будет таять? Если Он потерпит неудачу из-за все большего отвержения Его Вести и растущего противодействия облеченных властью? В этой обстановке противостояния, перед поднимающейся волной разочарования Иисус говорит о сеятеле, чей труд приносит хлеб, который кормит людей. Его действия, действие, от которого зависит жизнь людей, кажется предприятием, обреченным на провал. Слишком много препятствий для роста посевов: каменистая бесплодная почва, сорняки, бури — все угрожает его труду. Нужно вспомнить и о положении — часто почти безнадежном — израильского крестьянина, вынужденного растить свой урожай на земле, грозящей каждую минуту снова стать пустыней. И все же, каковы бы ни были усилия, предпринятые напрасно, всегда есть и зерна, которые зреют, дают колосья, преодолев все угрожавшие им опасности, и щедро вознаграждают за все труды. Этим намеком Иисус хочет дать понять, что истинно плодотворное в этом мире всегда зарождается незаметно. И Сам Бог, совершая Свое дело в мире, тоже подчинился этому закону. Он инкогнито вошел во время мира, под покровом бедности и слабости. А атрибуты Бога — Истина, Справедливость, Любовь — в этом мире суть ничтожные вещи, попираемые ногами. И тем не менее, благодаря им люди живут и мир существует, и если бы их не стало, не стало бы и его. И они выживают, тогда как то, что проявляло себя шумно и со властью, давно исчезло и забыто. Этой притчей Иисус хочет сказать Своим ученикам: то, что зарождается здесь, неприметно, в Моей проповеди, будет расти [и зреть] и тогда, когда все, занимающее сцену сейчас, давно уже отойдет в небытие. И правда, если мы сегодня оглянемся назад, то вынуждены будем констатировать, что история подтвердила правоту Господа. Великие империи той эпохи исчезли; их дворцы и сооружения покрыты пылью пустынь. Знаменитые и власть имевшие люди той поры забыты или изредка, как памятники древней славы, появляются в книгах по истории. Но то, что произошло в укромном месте в Галилее, то, что Иисус начал вместе с маленькой группой людей, бедных рыбаков, — осталось и присутствует сегодня: Его Слово не затерялось, оно и до сих пор провозглашается по всему миру. Слово созрело, несмотря на всю свою слабость и на силы, которые, по человеческим прогнозам, должны были его задушить. Сеятель Слова сегодня В сегодняшнем рукоположении снова возрождается призвание сеятеля. Молодой человек отдал себя в распоряжение Господа, чтобы быть сеятелем Слова. Поэтому притча Господа, слово поощрения, надежды и радости касается и нашего времени. Мы знаем, что и сегодня, а может быть, особенно сегодня, вера подвергается искушениям, осаждающим нас и пытающимся овладеть нами до такой степени, что мы спрашиваем себя: может быть, все напрасно? Как хрупкая сила веры может удержаться перед лицом мощи мира сего? Не будет ли она попросту раздавлена силами мирового атеизма? Не должна ли она отступить перед лицом техники, естественных наук со всеми их возможностями и открытиями? Не будет ли она вынуждена попросту сдаться перед эгоизмом и похотью, приобретающими такой размах, что их уже невозможно сдержать? И нам трудно удержаться, чтобы не спросить себя: есть ли еще сегодня смысл становиться священником, сеятелем Слова? Разве нет более многообещающих, выгодных, блестящих профессий для молодого человека, в которых он мог бы лучше развить свои дарования? Не является ли все это безнадежно устаревшим? Не осталось ли в прошлом то время, когда верующие ходили в церкви? Разве вы не видите, говорят люди, что все рассыпается, медленно, но верно; что вы защищаете дело, проигранное заранее? И это правда: Бог продолжает действовать через историю инкогнито. Он попрежнему скрывает Свою силу под покровом слабости. А подлинные Божественные добродетели: Истина, Любовь, Вера, Справедливость — по-прежнему позабыты и как бы бездейственны в этом мире. И однако, говорит нам притча, верьте, доверяйте: жатва Господня зреет! Каково бы ни было число «симпатизирующих», убегающих, когда, казалось бы, дело удалось; каковы бы ни были усилия, совершенные напрасно, Слово зреет и сегодня. И сегодня не пропадает труд тех, кто дерзает его провозглашать и жить им; кто дерзает противостоять [общему] течению гордыни, вожделения, попустительства. Так или иначе их зерно зреет в безмолвии. Ничто не тщетно. Незаметно для глаз мир живет потому, что в нем есть люди, которые верят, надеются и любят. Конечно, нередко может показаться, что священник — сеятель Слова — защищает проигранное дело; что он идет от неудачи к неудаче, подобно тому, что мы слышим в Послании Павла о том, как он из одной отчаянной ситуации попадал в другую. Но, так же как, несмотря на собственную слабость и на все испытания, Павел испытывал недоуменное восхищение Благостью Бога, исполнявшего оптимизма, неколебимой надежды и радости прямо посреди следующих одна за другой катастроф, так и священник может посреди всякого рода разочарований испытать глубокую радость от знания, что люди где-то в самой сердцевине своего существа живут его бедным служением, что весь мир живет именно этим. И что, невзирая на посев, иногда не оставляющий надежд, жатва Господня растет и зреет вопреки всему. Признать близость Бога В образе сеятеля Евангелие дает нам образ священника во всей хрупкости и величии его служения. Потому он является драгоценнейшим указателем на пути, на который сейчас вступает наш друг (рукополагаемый сегодня). В то же время он есть слово поощрения для всех нас, живущих в эпоху отказа от веры: потому это слово учит нас узнавать близость Бога в самом этом противостоянии и радоваться, зная, что, несмотря ни на что, благодаря нашей вере и нашей молитве, как бы они ни были ничтожны, жатва Божия в мире все растет, и невидимое сильнее того, что шумно и бросается в глаза. Но оно же и есть слово-предостережение, которое должно заставить нас задуматься. Потому что было бы слишком просто прочитать это Евангелие, довольствуясь тщательным разделением: мы, те, кто с Богом, — с одной стороны, а с другой — «другие», те, кто мешает Слову возрастать. Кто же эти «другие»? Мы вынуждены честно спросить себя, не относимся ли в очень большой степени к их числу и мы? Нам придется поразмышлять, чтобы понять, не из тех ли мы, о ком Иисус говорит как о не имеющих глубины, как о тех, кто подобен камню, на котором ничто не может пустить корни. Не из тех ли мы, кого Иисус называет флюгерами, кто неспособен оставаться на месте и дает течению времени себя унести, кто всегда зависим от общего мнения, от массы, кто спрашивает вечно, как «люди делают», что они «говорят» или «думают»; тех, кто не смог признать, что Истина превыше всего этого и ради нее стоит противостоять общему мнению? Не относимся ли мы к тем, в ком Слово заглушается терниями забот или удовольствий? А может быть, мы из тех, о ком Иисус говорит, что Слово не может в них проникнуть, потому что сатана уносит его; то есть из тех, кто больше не настроен «на одну волну» с Богом из-за того, что шум стал слишком оглушительным, чтобы можно было вслушаться в вечность, говорящую в безмолвии; и. кто в грохоте современного мира больше не в состоянии открыть слух Божественной вечности? Поэтому не должны ли мы всерьез задуматься о риске попасть в число людей, о ком Иисус говорит, что они прожили, не принеся плода, напрасно? Но плод зреет, говорит Господь, благодаря терпению остающихся на месте, какие бы ветры ни бушевали вокруг. Быть пшеничным зерном Божиим Есть и другая фраза в Евангелии, которую мы до сих пор оставляли в стороне, очень суровая фраза, находящаяся между самой притчей и ее разъяснением. Иисус говорит ученикам: «Вам дано знать тайны Царства Божия, а прочим в притчах, так что они видя не видят и слыша не разумеют». Довольно мрачные слова. Возникает впечатление, что в действительности сеятель Слова послан, чтобы ничего не достичь, чтобы потерпеть неудачу. На заднем плане как бы проступает здесь участь ветхозаветных пророков, судьба которых и в самом деле была отмечена провалом, поражением, бесполезностью их вмешательства перед лицом сильных мира сего — Иеремии, Исаии, у которого и взяты сами эти слова (Ис 6, 9). Чтобы понять это, нужно перейти от Евангелия от Луки к Евангелию от Иоанна, где есть такой стих: «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин 12, 24). А в главе 1 Христос назван Словом, Которое было в начале, Которое пришло в мир, но мир Его не принял; «а тем, которые приняли Его, дал власть быть чадами Божиими» (Ин 1, 12). Христос Сам есть Божественное пшеничное зерно, которое Бог заронил в глыбу этого мира. Христос Сам есть Слово вечной Любви, которое Бог сеет на земле. Он — пшеничное зерно, которому должно было умереть, чтобы принести плод. Когда через несколько минут мы будем совершать Евхаристию, мы будем держать в руках Хлеб Божий: Хлеб, Который есть Христос, Сам Господь; плод, который смерть умножила стократ, плод, ставший Хлебом всего мира. Так, для нас Евхаристический Хлеб — это знак Креста и в то же время знак великой и радостной жатвы Божией: он обращает наш взгляд назад, ко Кресту, к умершему пшеничному зерну. Но он обращает его и вперед, к Божественному брачному пиру, в котором будут участвовать многие народы, пришедшие с Востока и Запада, с Севера и Юга (см. Мф 8, 11); да, этот брачный пир уже начался здесь, в совершении святой Евхаристии, где людям всех рас и сословий дана благодать быть радостными сотрапезниками Божиими. Самое прекрасное и самое благородное служение для священника — это возможность стать служителем священной Трапезы, возможность пресуществлять и раздавать этот Хлеб Единства. Для него этот Хлеб тоже будет иметь двойное значение. Прежде всего, он будет напоминать ему о Кресте: в конечном счете, он и сам должен так или иначе стать пшеничным зерном Божиим; он не может довольствоваться произнесением слов или совершением внешних жестов; он должен отдать часть своей крови. Его судьба связана с Богом. О том, что это означает, мы слышали из Послания: это означает всевозможное противостояние и внешние неудачи; это означает также внутреннюю муку от того, что не соответствуешь требованиям, что не оказался на высоте задачи, от сознания, что не являешься на деле этим самым пшеничным зерном, и это, может быть, самое подавляющее и тяжелое — ничтожество того, что тобой сделано в сравнении с величием миссии. Тот, кто осознает это, поймет, почему священник каждый день перед префацией говорит: «Молитесь, братья, чтобы моя и ваша жертва была угодна Богу, Отцу всемогущему». И он оставит праздную болтовню, а вместо нее услышит призыв нести святое Божественное бремя во всей его требовательности. Но даже для священника пшеничное зерно напоминает не только о Кресте. И для него это знак радости Божией. Быть пшеничным зерном, служителем пшеничного зерна, Которое есть Сам Иисус Христос: вот что способно сделать человека счастливым в самой глубине его сердца. Благодать торжествует именно там, где слабость, как мы уже слышали из Послания Павла, который во всех бедствиях испытывает переполняющую его радость Божию. Не без смущения и благодарности священник обнаруживает, что его ничтожное слово вновь вызвало улыбку на устах людей, пришедших к последним часам своей жизни; видит, как благодаря его слову люди обретают в океане абсурда смысл, позволяющий им жить; и как люди с его помощью открывают славу Божию. Он видит, как Бог через него, столь слабого, совершает великие вещи, и счастлив оттого, что Бог удостаивает его, столь незначительного, такого сочувствия. И испытывая это, он одновременно понимает, что радостный брачный пир Божий, что этот плод, стократ умноженный, сам есть не только обетование будущего, но что это будущее — уже здесь, среди нас, в Хлебе, Который ему доверено освящать и раздавать. И он знает, что быть священником — это величайшее требование, но вместе с тем и самый большой дар, какой только может быть. Так мы понимаем, для чего Церковь вкладывает сегодня в уста священника после святого Причастия молитву, которую он каждый день читает в бревиарии, молитву ветхозаветного псалмопевца: «Пойду я к жертвеннику Божию, к Богу радости и веселия моего» (Пс 42, 4). Попросим Бога, чтобы он ниспосылал в нашей жизни, всякий раз, как это необходимо, отблеск этой радости; чтобы он даровал священнику, впервые приближающемуся сегодня к алтарю Божию, глубокое и чистое сияние этой радости. Да озаряет она его и тогда, когда он в последний раз приблизится к алтарю вечности, где Бог, как мы веруем, будет радостью нашей вечной жизни и нескончаемой молодости. Аминь. II. ПРЕДАТЬСЯ ЕГО ВОЛЕ Когда же приближались дни взятия Его [от мира], Он восхотел идти в Иерусалим; и послал вестников пред лицем Своим; и они пошли и вошли в селение Самарянское; чтобы приготовить для Него; но [там] не приняли Ею, потому что Он имел вид путешествующего в Иерусалим. Видя то, ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать. И пошли в другое селение. Случилось, что когда они были в пути, некто сказал Ему: Господи! я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел. Иисус сказал ему: лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову. А другому сказал: следуй за Мною. Тот сказал: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своиx мертвецов, а ты иди, благовествуй Царствие Божие. Еще другой сказал: я пойду за Тобою, Господи! но прежде позволь мне проститься с домашними моими. Но Иисус сказал ему: никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия. Лк 9, 51-62 Евангелие безоговорочного призыва показывает нам, Кто есть Иисус, в зеркале образа Илии Пророка «Здесь больше Илии!» То, что сказано этими словами, проясняется и раскрывается шаг за шагом. Иисус появляется здесь как Тот, Кто в пути, с «лицом, обращенным к Иерусалиму»; Он приближается к дням Своего «взятия». Поскольку Он предназначен быть «восхищенным» в Божественную славу и одновременно должен пребывать в этом мире видимым присутствием, Ему нужно призвать учеников следовать за Ним. Здесь следование за Иисусом имеет не тот общий смысл, который касается каждого человека и означает разделить свой путь с Господом; здесь «следовать» употреблено в особом смысле, предвосхищенном в Ветхом Завете Моисеем и Илией: в смысле служебного следования, преемственности в совершении определенной задачи, включенности в особую миссию. Поэтому речь идет о том, что позднее будет названо «апостольской преемственностью», священством Церкви. Вот почему это евангельское чтение, будучи именно текстом о Тайне Иисуса, является вместе с тем текстом о служении священства. Он говорит с нами сегодня, когда мы видим длинную историческую вереницу тех, кто услышал и принял этот призыв: сегодня, когда нас так задевают и проблема будущего, и призыв настоящего. Но вслушаемся в этот текст и прочитаем его шаг за шагом, наблюдая, каким образом на фоне образа Илии он дает проступить образу Иисуса, обращающегося к нам. «Быть восхищенным» Первое, что надо отметить, — это то, что Иисус приближается ко времени, когда Он «будет восхищен», как таинственно говорит Лука, вдохновленный Илией. В самом деле, что столь очевидным образом отличало фигуру Илии от всех других людей Божиих Ветхого Завета и ставило его рядом с Моисеем, а в каком-то смысле, может быть, и выше его, это как раз то, что он не сошел в преисподнюю, во мрак смерти, как другие люди, а был вознесен и остался живым в царстве живых. Это был человек, сохраненный для последних времен и, таким образом, ожидаемый в последний час. Евангельский текст действительно представляет Иисуса как Того, Кто восхищен. Но огненную колесницу, на которой Он возносится, видит не только Елисей: вся История устремила на нее взор (как мы слышали в чтении: «Воззрят на Того, Которого пронзили»). Однако колесница эта, по правде говоря, очень отличается от того, что могли вообразить себе люди, ожидающие чего-то драматического, какого-то необычайного знака от Бога. Вот стояния этой колесницы: Гефсиманский сад, Каиафа, Пилат, Крестный Путь, Голгофа. Вот каким образом восхищен Иисус. То, на чем Он возносится и входит, если можно так сказать, во врата Неба — это Крест, или, скорее, сила Его созидающей любви, которая нисходит вплоть до смерти и тем самым переступает границу между Небом и Землей. Его колесница — распятая любовь, а Крест несет на себе не только Илию, отныне он создан для всех нас. Мы можем дать вознести себя вместе с Ним в обетование жизни и в победу над смертью. Сравнивая Илию и Того, «Кто больше», понимаешь этот странный эпизод на горе Хорив, оставшийся непонятным для самого Илии, когда он открыл, что Бог — не в огне и не в буре, а в тихом веянии, в легком и едва уловимом знаке доброты и любви. Вот что еще грандиознее, чем буря Илии: новая колесница, которая уносит не только его, но всех нас Всем нам показано, как открывается затворенная дверь в жизнь; как человек может восходить ввысь, к Тому, Кто говорит: «В доме Моем обителей много». Огонь возрождающий Затем появляется второй факт: Иисус посылает впереди Себя двух «сынов громовых», Иакова и Иоанна, чтобы они приготовили жилье в Самарии, на пути в Иерусалим. Но поскольку самаряне отвергают Иерусалим, они не предоставляют крова пришедшим странникам. Для Иисуса вновь подтверждается, как в начале, что нет для Него «места в гостиницах». На этой земле Ему негде приклонить голову, повсюду он нежеланен. Об Илии сказано, что он трижды призывал огонь небесный на тех, кто противостоял ему и хотел его арестовать, чтобы огонь пожрал их. Это было одним из самых великих проявлений его могущества, этот огонь, который действовал по его повелению как сила суда. Поэтому и сыновья Заведеевы ждут — и справедливо, вроде бы — что Тот, Кто больше Илии, низведет огонь на Самарию и даст этому негостеприимному городу и его обитателям почувствовать Свой суд. Но и здесь ответ Иисуса совершенно иной. Чтобы понять его, нужно сопоставить этот текст с восьмой главой Деяний Апостолов, где Лука доносит до нас окончательный ответ Иисуса. После мученической смерти Стефана молодая христианская община вынуждена была бежать далеко от Иудеи. Она начала становиться Вселенской Церковью именно тогда, когда ей пришлось отправиться в неизвестные и затерянные края. И вот прибывают посланники, говорящие, что диакон Филипп приехал в Самарию, проповедовал там Слово Иисуса, и те, кто не принял земного Иисуса, теперь говорят Ему «да» и открываются Благой Вести веры. Исполненный радости, Филипп доносит в Иерусалим, что Самария приняла веру. Туда отправляется Иоанн, на этот раз вместе с Петром; они возлагают руки на новообращенных и передают им Духа Святого. Они дают Пятидесятнице повториться в этом месте, и именно это и есть огонь, которым отвечает Иисус: огонь Пятидесятницы, пламя Его преобразующего Слова, в котором заключена сила Его милосердия и обновления и которое открывает людей, до тех пор живших в несогласии друг с другом, ко взаимной любви, проживаемой во имя Его. Новый огонь — не истребляющий. Огонь, который Он хотел зажечь в мире, — это сила Святого Духа. Огонь происходит от Креста, он открывает сердца людей и дает им новую надежду, новый путь, новую жизнь. И, как мы уже говорили, каким хрупким кажется этот огонь по сравнению с силой истребления Илии, но насколько же он его выше! Потому что власть истреблять — невеликая вещь. Это очень просто. Подлинная власть — это способность созидать, давать жизнь, открывать сердца, преобразовывать. Вот огонь Иисуса, Его суд для новой жизни. Выйти из себя самого Отсюда мы приходим наконец к третьему пункту: к призыву следовать. Иисус встречает трех человек, и во всех ответах, как и в Его собственном, раскрывается, что значит «следовать», что значит «священство». Прежде всего, поразительно уже то, что человеку, приходящему к Нему и желающему за Ним следовать, он дает отрицательный ответ. Это значит, что следование за Иисусом — назовем спокойно вещи своими именами: священство — не есть что-то, что мы сами себе обеспечиваем. Его нельзя представлять себе как своего рода страховку на всю жизнь, обеспечение заработка, средство достичь социального положения. Нельзя просто выбрать его как нечто, в чем мы находим безопасность, дружбу и защиту, как личный замысел, согласно которому мы хотели бы построить свою жизнь. Это никогда не может быть средством к существованию, личным выбором. Правильно понятое священство невозможно ни взять на себя самому, ни стремиться к нему для себя. Оно может быть только ответом на Его волю, на Его призыв. Он всегда требует от нас, чтобы мы оставили своеволие, спонтанные идеи самореализации, идеи о том, что мы могли бы из себя сделать и что хотели бы иметь, и чтобы мы сами отдались воле Другого и дали ей себя вести, в том числе и туда, куда нам не хочется. Там, где нет этой основополагающей воли отдаться воле Другою, чтобы стать с нею одним целым, дать вести себя туда, куда мы не рассчитывали идти, — там мы не вступили по-настоящему на путь священства, и оно, скорее всего, закончится самыми плачевными результатами. Священство предполагает мужество, позволяющее сказать «да» воле Другого, ответить на призыв Другого и, конечно, все больше утверждаться в уверенности, что, отдавшись этой воле, мы не уничтожены, не сломлены, но что, какими бы ни были помехи на которые наталкиваются внутри нас принятые нами предложения, только так мы проникаем в истину нашего подлинного существа. Потому что так мы ближе к себе самим, чем когда привязаны к себе. Следовать за Иисусом, сказать «да! я здесь, я готов» — всегда Пасхальное событие, потому что оно связано со взятием креста и следованием, с выходом из самого себя, с сопротивлением чисто эгоистическим привязанностям, с проблемой личного воздаяния; оно имеет отношение к свободе, которую нам дает прыжок в неизвестность воли Другого, неизвестность, которая, по сути, есть нечто самое знакомое и близкое нам. Мы знаем это благодаря Кресту и Воскресению: именно воля и могущество в действительности несут мир и нас. Не пропустить час Второй человек, встречающий Господа, приводит возражения, которые, безо всякого сомнения, разумны. Он хотел бы похоронить отца, а заодно заняться своими личными делами, чтобы спокойно привести их в порядок и лишь затем передать кому-то другому. Только тогда он вернется к Иисусу. Но кто знает, когда это будет! Останется ли в нем еще сила, чтобы подняться и следовать за Иисусом? Здесь мы ясно видим, что ответ на призыв Иисуса превыше всего и требует полной отдачи. Другими словами: что он должен стоять на первом месте и что он охватывает все наше бытие в целом. Нельзя довольствоваться тем, что отдашь часть себя, часть своего времени и своей воли. Действуя таким образом, мы не отвечаем на призыв, столь великий, что это требование действительно заполняет жизнь только тогда, когда оно принято полностью. Но это означает как раз то, что приходит минута, когда Иисус Христос зовет, и нельзя медлить, рассчитывая так: «Да, я хочу, но сейчас это для меня слишком опасно. Прежде я должен сделать то-то и то-то». Можно пропустить этот момент своей жизни и из-за подобных оговорок упустить ее суть, оказавшись перед невозможностью наверстать упущенное. Есть час для призыва, час, когда перед нами встает выбор, и он даже еще важнее, чем то, что мы себе представляли, или чем то, что кажется само по себе абсолютно разумным. «Разумность» Иисуса и Его призыв — прежде всего. И мужество отодвинуть то, что нам кажется таким разумным, на второй план по отношению к более важному, есть решающее условие не только в первый момент, но постоянно, на всех этапах пути. Таково условие, позволяющее действительно стать близкими Ему. Иметь мужество держаться у самого огня Третий человек в этом евангельском отрывке тоже хочет покончить с делами, которые осталось обустроить дома Он тоже не отдает сразу все свое время, и ему сказано, как и другим: «Ты нужен Мне весь полностью». Священство не терпит ни утаенного для себя времени, ни разделенного сердца. Оно требует, чтобы человек отдал себя самого, а не только часть своего времени или способностей. Это снова возвращает нас к Илии, великому примеру, прекрасно резюмирующему все это. Елисей хотел бы стать его преемником; и Илия говорит ему: «Это трудно! Ты сумеешь им стать, только если сможешь остаться здесь, когда я буду восхищен, если сможешь остаться близко от огня». И Елисей смог. То, что мы слышим в призыве Иисуса идти за Ним, воплощает эти слова Илии в реальности: следование за Христом требует мужества держаться рядом с Его огненной колесницей, с огнем, который Он низвел на Землю, чтобы тот возгорелся. Существуют слова Иисуса, переданные Оригеном: «Тот, кто близко Меня близко огня». Тот, кто не хочет сгореть, в ужасе отшатнется. Согласие следовать за Христом предполагает мужество отдаться этому огню страстей, который есть вместе с тем спасительный огонь Святого Духа. Только если мы способны находиться рядом с этим огнем, если мы даем ему охватить нас, мы сможем возжечь его на земле, этот огонь жизни, надежды и любви. Суть призыва всегда в этом: в необходимости быть готовыми к тому, что огонь охватит нас, превратит в горящие угли сердца, пламенеющие силой Его Слова. Если мы прохладны и скучны, мы не сможем зажечь в этом мире огонь, не сможем принести силу обращения. Возвещать радость Но есть и другие слова: Иисус говорит: «Оставь мертвым погребать своих мертвецов, а ты иди благовествовать». Трудиться ради благ и вещей мира сего — по сути, значит заботиться о том, что мертво. «А ты оставь свои заботы о смертном в этом мире и иди возвещать радость» — вот подлинная суть призыва, который Господь обращает к тем, кому предстоит проповедовать Его Слово. Возвещать радость: не потому ли Павел называл служителей Евангелия «служителями радости»? Мы много говорим здесь о Страстях Иисуса, но именно из них рождается истинная радость. Огненная колесница Иисуса Христа открывает нам, что наша жизнь в этом мире — это не жизнь, идущая к смерти, вышедшая из небытия и в небытие возвращающаяся; но жизнь, которой с самого начала восхотела и идет к ней бесконечная любовь. Эту радость Господню мы обретаем тогда, когда даем Его Вести охватить нас пламенем. И когда мы ее обретаем, мы можем возжечь других, потому что становимся служителями радости в мире, подверженном смерти. Будем же просить Господа, чтобы в нас взошел этот свет, огонь Его радости. Будем благодарить Его за то, что всегда находились люди, готовые положить руку на плуг, не озираясь назад. Будем молиться о том, чтобы он находил много таких людей, отвечающих Ему безоговорочное «да», особенно в наше время. Попросим Его, чтобы Он дал нам мужество положить руку на плуг и стать служителями радости в этом мире. Аминь. III. ВСЕ ПРЕДАТЬ В ЕГО РУКИ Во дни Ирода, царя Иудейского, был священник из Авиевой чреды, именем Захария, и жена его из рода Ааронова, имя ей Елисавета. Оба они были праведны пред Богом, поступая по всем заповедям и уставам Господним беспорочно. У них не было детей, ибо Елисавета была неплодна, и оба были уже в летах преклонных. Однажды, когда он в порядке своей чреды служил пред Богом., по жребию, как обыкновенно было у священников, досталось ему войти в храм Господень для каждения, а все множество народа молилось вне во время каждения, — тогда явился ему Ангел Господень, стоя по правую сторону жертвенника кадильного. Захария, увидев его, смутился, и страх напал на него. Ангел же сказал ему: не бойся, Захария, ибо услышана молитва твоя, и жена твоя Елисавета родит тебе сына, и наречешь ему имя: Иоанн; и будет тебе радость и веселие, и многие о рождении его возрадуются, ибо он будет велик пред Господом; не будет пить вина и сикера, и Духа Святаго исполнится еще от чрева матери своей; и многих из сынов Израилевых обратит к Господу Богу их; и предъидет пред Ним в духе и силе Илии, чтобы возвратить сердца отцов детям, и непокоривым образ мыслей праведников, дабы представить Господу народ приготовленный Лк 1, 5-17 Услышанная и исполненная молитва «Услышана молитва твоя», — говорит архангел Гавриил Захарии, возвещая ему рождение сына, Иоанна Крестителя. Мне кажется, что эта фраза может стать для нас предметом многих размышлений. Рождением этого сына, открывающего новую эру, эру спасения мира, исполняются молитвы человека Это ответ на призыв человека, вознесенный ко Господу. Молитва не теряется в пустоте; но это и не психотерапия, позволяющая нам сосредоточить наши психические силы, чтобы уравновесить их. Это не фикция, служащая чем-то вроде духовной гимнастики и успокоительного средства. Молитва имеет дело с реальностью. Ее слышат и исполняют. Бог — Тот, Кто обладает властью, способностью, волей и терпением выслушивать человека. Он так велик, что существует и для тех, кто мал. И хотя у мира есть свои определенные законы, он не может избежать той власти любви, которая есть власть Бога Бог может отвечать. Мы можем сделать еще один шаг и сказать, что всякое действие Бога — это ответ на просьбу человека, высказанную в молитве. Но это не значит, что Бог ведет Себя как большой начальник, который хочет, чтобы его просили, прежде чем что-то дать. Нет, речь здесь о чем-то более глубоком: врата мира могут открыться для Него и пространство мира может существовать для Его действия на наше благо и через посредство нас только там, где человек молится, где он превосходит самого себя, отдает себя, где он воспринимает Бога как реальность. Бог всегда рядом с нами, но мы не всегда рядом с Ним, как говорит Августин. Только когда мы живем в присутствии Бога, открывая Ему в молитве свое существо, Его деяние может быть по-настоящему действенным и в нас, и для нас. Молиться: путь для нас самих Есть здесь еще нечто, заслуживающее размышления: о чем Мог просить Захария в своей молитве? Он был стар, жена его — бесплодна Когда ангел предвестил ему рождение сына, он отклонил эту весть как что-то абсурдное, чего он не ждал от Бога, о чем здравый смысл не давал ему просить. Мы можем из этого заключить, что он уже давно перестал молиться о рождении сына, что он просил большего, более важного, того что Библия называет утешением Израиля и спасением мира. Очевидно, Захария был из числа тех, о ком Лука говорит, что он ждал утешения Израиля (см. Лк 2, 25). То же самое он говорит о Симеоне и о тех двоих, что шли в Эммаус. Будучи молод, Захария, без сомнения, просил в молитвах о сыне. Потом пришло время, когда он стал чувствовать себя самого менее важным, стал меньше заботиться о себе. Однако он не впал в уныние и безнадежность, как если бы мир его больше не касался и Бог стал ему безразличен оттого, что не исполнил его просьбу. Его жизнь стала свободнее и богаче. Он стал больше доверять Богу. Он просил Его о Божественном даре, о спасении Израиля, а через него, по Писанию, — о спасении мира. Думаю, что это может послужить для нас уроком молитвы; не только чтобы придать нам мужества в молитве, но и научиться искусству молиться. Бог благ, это несомненно; Он существует и для малого, и для малых. Поэтому мы, не стыдясь, можем обращаться к Нему с нашими маленькими личными заботами, которые так для нас важны и так тревожат нас. Но в то же время молитва должна стать путем для нас самих, путем, благодаря которому малопомалу мы учимся более широкому взгляду. Она не должна вести нас к тому, чтобы мы замыкались в своем эгоизме. Молитва должна делать нас свободнее, снижать наш интерес к самим себе и позволять нам большее значение придавать Богу. Именно здесь мы касаемся самой квинтэссенции молитвы: просить Бога о спасении мира даже сегодня; доверять Ему, даже сегодня; только Он может принести миру спасение. Когда мы отказываемся от этой убежденности, когда думаем, что сами должны пытаться спастись, когда мы больше не доверяем Богу или отводим Ему место только в нашей частной жизни, мир становится неуправляем и неисцелим. Все предать в Его руки, учиться молитве и дерзать молиться на протяжении всей жизни — вот к чему должны вести нас эти слова Писания. Захарию можно было бы определить одним словом: это человек молитвы; поэтому он человек веры, а значит, и надежды. Иначе говоря, Захария не довольствуется верой в то, что, возможно, где-то существует высшее Существо, о Котором он ничего не знает и Которое никак Себя не проявляет. Напротив, он верит, что Бог — это Бог, то есть что мир Ему небезразличен и что он не выпускал его из рук. А это значит, что мы должны открыть мир Ему, потому что Он хочет и может действовать, даже если делает это иначе, чем мы представляли себе в молитвах. Он поступил иначе, чем ждал от Него молодой Захария и совсем по-другому, нежели он ждал от Него в старости. Это было настолько по-другому, что Захарии пришлось стать немым, чтобы вновь научиться языку Бога. Священство и пророчество Если мы в своих размышлениях попытаемся понять, какого рода человеком был Захария, первое, что следует принять во внимание, — это его священство. Жена его — тоже дочь Аарона; поэтому Иоанн Креститель тоже был священником. Священство и пророчество взаимно не препятствуют друг другу; по воле Божией последний пророк Ветхого Завета и великий пророк Нового Завета был священником. Мы видим единство Божественного действия; здесь оно проявляется в единстве пророческой и священнической функций. Поэтому священство не является прежде всего совокупностью действий; оно касается нашего существа (бытия), предписывает определенный образ жизни. У Захарии это явно: он человек, который общается с Богом, верует в Него, доверяет Ему и неустанно вместе с Богом борется во всех перипетиях своей жизни, твердо держась Его во всех своих невзгодах. Когда мы сегодня противопоставляем священство и пророческую функцию (священство — как представляющее устойчивую институционализацию и пророческую функцию — как представляющую свободу, созидание, обновление); когда противопоставляем культ и социальное действие (культ — как нечто, являющееся только помпой, к которой привязан человек, а социальное действие — как означающее якобы освобождение и обновление мира), мы очень далеки от того, что открывается в этом отрывке. Только пророчество, нисходящее от Бога, от Его «инициативы», может быть поистине Божественным. И напротив, священство подлинно только тогда, когда оно возвещает преобразование мира силой молитвы, значимость которой выше значимости всех наших действий, потому что она обнимает весь мир при условии, что мы видим его и соприкасаемся с ним в Божественной перспективе. Вот почему подобные антагонизмы обманчивы и не дают нам правильно понять ни священство, ни пророчество. Конечно, и в Ветхом Завете присутствует некая выродившаяся и опасная форма священства, так же как есть выродившиеся формы пророчества В Ветхом Завете лжепророчество подвергается не менее жестоким разоблачениям со стороны пророков, чем священство. Священство приходит в упадок, когда видится только как средство зарабатывать на жизнь, когда становится всего лишь работой, которая обеспечивает нам определенное положение, когда Бог становится орудием на службе у нас. Тогда это карикатура и препятствие к распространению Нового Завета и Вести Иисуса Христа. Это искушение существовало во все времена Нет антагонизма между священством и пророчеством; есть антагонизм между лжесвященством и лжепророчеством, с одной стороны, и истинным священством и истинным пророчеством — с другой. Видимый под таким углом, этот евангельский текст гораздо более убедителен, чем если бы он вынуждал нас отбросить одно из двух, чтобы потом хвалиться, что избрали что следовало. Так текст предлагает вызов совести. В древнем ритуале рукоположения во священство была такая тревожная фраза: Sat periculosum est! («To, на что вы решаетесь, крайне опасно!») Действительно ли мы осознали это в своей жизни? Ясно ли мы видим, что может быть «опасно» ежедневно и непосредственно, «профессионально» иметь дело с Богом, потому что может статься, что близость Бога обернется для нас чем-то банальным? Тревога, которую мы испытываем при мысли, что такое может с нами случиться, — это постоянно возобновляемое приглашение к смирению веры и к авантюре служения. Мы должны быть людьми, которые молятся, людьми, которые верят, людьми, которые надеются. Что нам должно делать Если сущность священника предшествует его действию, слова ангела приносят ответ на вопрос: что мы, священники, должны делать? Действия Иоанна для нас являются в высшей степени священническими, они резюмируют священничество и пророчество Ветхого Завета, которые объединены окончательно в новозаветном священстве. Суть новозаветного священства открывается в этой связи. То, что мы должны делать, сказано в нескольких словах: «представить Господу народ приготовленный» (Лк 1, 17). Думаю, что все мы — каждый по-своему — можем поразмышлять о том, каким образом это сделать. Сам текст дает ориентиры, из которых я хотел бы выделить несколько. Первое, что здесь сказано, — священник должен вести человека к Богу: пробуждать веру, выводить из безразличия или отчаяния, чтобы своей верой придавать другим мужество видеть Бога в этом мире и в жизни как реальность. Мир может жить и существовать только так. Но есть здесь и нечто другое, трудновыразимое. В экуменическом немецком переводе мы читаем: «возвратит непокорных к праведности». По-гречески же: apeitheis en phronesei dikaion, что можно перевести и так: «приведет неверующих к мудрости праведных» (к образу мыслей праведных). А в конце концов можно было бы перевести: Он приведет непокорных к правому образу мыслей. Все это здесь содержится. Но в этом открывается нечто чрезвычайно важное, а именно то, что вера — не фантазия, которую мы прибавляем к реальному опыту и которая становится частью нашего духовного багажа, а бунт — желание действовать самому, «построить лучший мир» — присущ безумцу, не понимающему, что он такое и что такое мир. Вера — не смутная философия, а путь, ведущий к пониманию, к объективности, к восприятию действительности во всей полноте. Я думаю, нам следовало бы набраться мужества и вновь признать, что в вере находится объективность, мудрость, внимающая истинному языку этого мира. Разве наше бытие не говорит нам, что мы не сами себя создали, что мы не можем себя создать сами; что мы все зависим друг от друга и все вместе — от того, что нас превосходит? Если мы бодрствуем сердцем, то, несмотря на всю сумеречность мира и наши собственные уловки, мы сможем понять, что этот загадочный Другой, открывший Свой лик в Иисусе Христе, — не опасный демон, а Бог Живой, Который нас любит и пришел ради нас. Вера — это путь, ведущий нас к настоящей объективности. Мы будем нравственными и верующими людьми, только если не станем довольствоваться следованием любой великой идее, но будем размышлять над тем, что такое настоящая объективность, и если нам достанет мужества держаться ее простоты. Это и было одной из великих задач Иоанна Крестителя в его эпоху, в противовес экзальтации освободительных движений, того времени, приведших к полному разрушению Иерусалима, к его исчезновению на карте почти на две тысячи лет, он вдохнул мужество простоты и объективности; он дал людям силу хранить разумное терпение, устремив взгляд на Бога. Утвердить царство мира Итак, мы приходим к другим весьма интересным словам этого текста: он, Иоанн, призван возвратить сердца отцов детям (Лк 1, 17). Иными словами: он пришел с миссией мира. На самом деле, это миссия каждого священника. Место для Бога есть только там, где царит мир. Иоанн призван утвердить или, по крайней мере, помочь утверждению мира в семьях, мира между поколениями и на этой основе — мира с Богом. Но как рождается мир? Не из манифестаций и речей, еще менее того — из актов насилия и морализма, отделяющегося от основ объективности и разрушающего фундамент нравственности. Любой народ может полностью разрушиться изнутри, безо всякой внешней войны, когда теряет способность примиряться и жить в мире, когда больше не верит в силу добра и признает лишь язык власти, то есть язык разрушения. Священнику предназначено быть посланником мира, сообщать людям мужество, необходимое для примирения. Он может делать это, только если сумеет открыть их сердца, чтобы их коснулась безмерная милость Самого Бога. Я всегда вновь и вновь глубоко поражаюсь тому, что предпоследнее прошение «Отче наш» — «Прости нам долги наши», единственное, которое Господь снабдил комментарием и одновременно — требованием: «как и мы прощаем». Если вы не прощаете друг другу — как Отец простит вам? Но в нашем тексте речь идет прежде всего о другой стороне, собственно человеческой: первичная ячейка всякого человеческого общежития — это семья. Именно в ней мы должны учиться важнейшим отношениям, существующим в человеческом сообществе, и способности к отношениям с Богом. Благодаря ей жизнь в любви может превзойти антагонизм личных различий и создать подлинную общность. Именно через семью поколения должны учиться понимать друг друга. Способность любого народа жить в мире связана с сохранностью семьи. Если семья больше не объединяет мужчину и женщину, старших и младших, то все отношения превращаются в борьбу всех против всех Как раз по этой причине помощь, которую родители оказывают детям, — предварительное условие мессианского мира. А разрушение семей — один из вернейших знаков антихриста, который, якобы принося освобождение и мир, на деле разрушает всякий мир. Знатоки поставили вопрос кто же должен пойти навстречу другому — родители детям или дети родителям? Конечно, можно долго об этом спорить. Но я думаю, что если мы правильно читаем Евангелие и знаем его ветхозаветную предысторию, становится ясно, что и те, и другие, обе стороны должны обратиться и вновь и вновь находить в себе мужество верить в Бога. Для них это единственный способ понять и принять друг друга. Только в обращении сердец к Богу может родиться сила для приятия друг друга, доверие к людям, способность любить их и выносить их различия. Исполненные радости и ликования В завершение я хотел бы сказать несколько слов еще об одной фразе этого текста, также из слов ангела: «И будет тебе радость и веселие, и многие о рождении его возрадуются» (Лк 1, 14). Когда Иисус приближается, рождается радость. Лука, евангелист, так тщательно составивший свое Евангелие и Деяния Апостолов, никогда не терял из виду эту путеводную нить. Последняя фраза этого евангельского текста действительно говорит нам: когда ученики увидели Господа возносящимся, они возвратились с великой радостью (см. Лк 24, 52). В Деяниях Апостолов Лука возвращается к этому: они единодушно принимали пищу в веселии и простоте сердца (Деян 2, 46). Итак, увидев Господа восходящим на небо, они ушли с радостным сердцем. Говоря по-человечески, они должны были бы скорее исполниться тревоги. Но нет. Тот, кто не только смотрел на Господа со стороны, тот, чье сердце было тронуто Учителем, кто принял Распятого, кому ведома благодать Воскресения, тот должен быть исполнен радости. Слушая эти слова, мы понимаем, насколько мы еще далеки от Господа, далеки от момента, которым Лука заканчивает свое Евангелие. Попросим Господа тронуть наши души и даровать нам Свое Присутствие, чтобы и к нам можно было применить эти слова: радость великая исполнит тебя, и многие возрадуются. Аминь. IV. БЕЗ НЕГО ВСЕ ТЩЕТНО После того опять явился Иисус ученикам Своим при море Тивериадском. Явился же так: были вместе Симон Петр, и Фома, называемый Близнец, и Нафанаил из Каны Галилейской, и сыновья Зеведеевы, и двое других из учеников Его. Симон Петр говорит им: иду ловить рыбу. Говорят ему: идем и мы с тобою. Пошли и тотчас вошли в лодку, и не поймали в ту ночь ничего. А когда уже настало утро, Иисус стоял на берегу; но ученики не узнали, что это Иисус. Иисус говорит им: дети! есть ли у вас какая пища? Они отвечали Ему: нет. Он же сказал им: закиньте сеть по правую сторону лодки, и поймаете. Они закинули, и уже не могли вытащить сети от множества рыбы. Ин 21, 1-6 Редко в библейском тексте столь осязаемо присутствует пасхальная радость учеников Иисуса, как в тексте о Его явлении на берегу Тивериадского озера. Свежесть утра на побережье Галилейского моря дает нам ощутить нечто от утренней радости рождающейся Церкви, где все есть начало, надежда. Огромное озеро, воды которого сливаются на горизонте с голубизной неба, становится образом будущего, открывшегося для Церкви, где небо и земля соединяются друг с другом; утешенные и исполненные надежды, мы можем дерзнуть пуститься в плавание по водам грядущих времен, потому что Иисус на берегу и Его Слово сопровождает нас в пути. По Слову Его Евангелист перемешал друг с другом исторические образы, которые он представляет нашему взору, и дал полную «фреску» Церкви, в которой соединены обетование и грядущий путь. Среди этого множества граней я хотел бы попытаться рассмотреть по крайней мере две. Прежде всего есть встреча с Иисусом, следующая за долгой ночью бесполезного труда. Иисус стоит на берегу озера, Он уже прошел через воды времени и смерти: теперь Он — на берегу вечности и оттуда видит Своих. Это — часть тайны Воскресшего; здесь мы видим смирение Божие: Он просит людей вступить с Ним в сотрудничество. Он нуждается в них. Господь просит нас отправиться в путь ради Него, стать ловцами человеков ради Него. Он просит доверять Ему и действовать по Его указаниям. Он ждет, чтобы мы приняли Его Слово более серьезно, чем свои собственный опыт и знания. Он просит жить и действовать по Его Слову. И тут происходит нечто любопытное. Когда ученики возвращаются, Иисус уже не нуждается в их рыбе. Он уже приготовил пищу и зовет учеников обедать; теперь Он — хозяин, приглашающий их к трапезе. Этот факт одновременно и полон тайны, и легко расшифровывается. Хлеб — это Он Сам: «Я есмь хлеб жизни». Он — умершее пшеничное зерно, приносящее плоды стократно и обогащающее всех людей до конца времен. Его Крест, на котором Он Сам Себя предал, — это чудесное умножение хлебов, Божественная победа над искушением дьявола соблазнить людей хлебом земным и тем, что сенсационно. Только любовь может осуществить истинное умножение хлебов. Количественные, материальные дары при разделении уменьшаются. Любовь же растет тем больше, чем больше отдает себя. Иисус — и хлеб, и рыба, погрузившаяся в воды смерти ради нас. Так этот завтрак, предлагаемый Иисусом на границе времени и вечности, становится намеком на Евхаристию. «Придите, обедайте», — говорит Он, давая нам переступить границу времени и смерти. Все отдать, чтобы все получить Вот первый образ Церкви: прежде всего, Церковь — это евхаристическая община. В ней на опыте проживается то, что ново и что как раз и отличает Церковь от всех других сообществ. Бог приближается к нам. Бог отдает Себя нам. Он становится нашим хлебом, так, что мы начинаем по-настоящему жить Им Время и вечность взаимно проницают друг друга; то, что сильнее смерти, вторгается во время. Мы принимаем пищу, которая не подвержена риску смерти и превратностям становления; пищу, которая пребывает и вводит нас в неизменное. Мы становимся общиной только благодаря Евхаристии, Пасхальной тайне пшеничного зерна, Которое умерло. Но что все это означает? И как это происходит? Для правильного ответа на этот вопрос практического свойства парадокс, который мы только что отметили, кажется мне крайне важным. Сначала Иисус просит у учеников еды; чтобы ответить на эту просьбу, они должны отправиться и действовать по Его Слову. Но, когда они возвращаются, оказывается, что дающий — Он. Это внешнее противоречие — вовсе не недостаток логики со стороны рассказчика, я значит, недостаток логики Самого Господа. Наоборот, оно раскрывает внутреннее измерение Евхаристии и внутреннее измерение христианской жизни. Речь совершенно не идет о какой-то тактике, чтобы испытывать людей: сначала дайте, а потом получите что-то взамен. Речь идет о чем-то гораздо большем: о внутренней закономерности, от которой невозможно отказаться и в которой есть множество аспектов. Я вкратце скажу лишь о нескольких. Когда Иисус обращает к ученикам Свою просьбу, они еще не узнают Его. Они должны дать еды какому-то голодному незнакомцу. И, только научившись этому жесту, взращивающему в них милосердие, они становятся восприимчивы к новой пище, к другому хлебу, которым делается для нас Бог во Христе. Социальная сторона Евхаристии не есть нечто добавочное по отношению к ней: она есть пространство, без которого Евхаристия не может действовать. Нечто подобное произошло во время умножения хлебов: прежде всего мальчик должен был отдать драгоценное даяние своей матери; затем каждый лично должен был разделить то, чего, казалось, едва ли достаточно для одного человека. Именно так совершилось умножение хлебов. И именно так оно совершается вновь и вновь. В этом есть нечто очень глубокое: ученики, отправляющиеся ловить рыбу для Иисуса, должны, по сути дела, отдать себя самих. Только тот, кто отдает себя, открывает, что ему уже все дано, что на самом деле он лишь дает de tuis donis ас datis («от Твоих даров и даяний»), из того, что сам получил Прежде чем получить дар Божий, мы должны отдать себя, В конечном счете все исходит от Бога. Однако дар Божий не может достичь нас, если мы прежде не были щедры. В конечном счете, все есть благодать, потому что самое важное в этом мире — жизнь, любовь Божия — не могут быть созданы нами, это дар Божий. Только отдавая себя, мы оказываемся вознаграждены; только следуя за Христом, мы свободны; только принося жертвы, мы получаем то, чего никоим образом не заслуживаем. Так, через эту простую историю, проясняется вопрос, который со времен Реформации порождал страстные разногласия в христианском мире. Все отдать и все получить — это не два отдельных, несовместимых действия, а действия, как мы здесь видим, взаимно переплетающиеся. Поэтому первая, главная истина — та, что жертва Христова единственна и достаточна для всех нас. Нужно сказать, что мы можем присутствовать при ней только как получающие, и было бы самонадеянно думать, будто мы что-то добавляем. Но в то же время — и в этом нет противоречия — Его жертва дарует нам благо только если мы все оставим и все отдадим Христу. Тот факт, что жертва Христова дана нам в жертве Церкви, ни в чем не уменьшает Его дара; наоборот, он делает более видимым все величие Его Человечества: Бог действует по-человечески. Именно в самых величайших Своих тайнах Он полнее всего принимает и являет человеческую сущность. Но вернемся к евангельскому тексту. Мы сказали, что, размышляя над историческими образами, Иоанн воспринимает образы сущностного и неизменного. В образе Галилейского утра он дает нам увидеть образ Церкви, суть христианской жизни. Первый образ Церкви, данный нам, тут же связывается с Евхаристией, ее центром Церковь — это Евхаристическая община. Она образует единство с Господом. И вместе с тем открывается глазам бездна человеческой и Божественной истины, кроющейся в простых словах Воскресшего: «Придите, обедайте». Полнота и единство Но я хотел бы еще коротко упомянуть о втором аспекте образа Церкви, который, как мне кажется, этот текст раскрывает. Речь идет об удивительной истории со 153 рыбами. Можно быть уверенными, что Иоанн приводит эту цифру не из простой склонности к точным фактам. Его Евангелие, но еще больше — Откровение постоянно используют символику чисел, так что Отцы Церкви были правы, пытаясь отыскать зашифрованное значение, которое евангелист вкладывал в это число. Конечно, мы не можем решить наверняка, какое же из толкований правильно. Это как раз противоречило бы сути символического послания, стремящегося привлечь внимание к тому, что неопределимо в точных терминах. Но в какой-то степени можно остановиться на толкованиях, отвечающих внутренней направленности самого Евангелия, а значит, не вносящих ничего нового, но освещающих под другим углом то, что мы уже знаем Здесь мне кажутся убедительными два толкования. Одно из них, которое мы находим уже у Отцов Церкви, отмечает, что 153 — это число, кратное 17. Семнадцать же — это число народов, упомянутых Лукой в рассказе о Пятидесятнице. Это число означает целостность, полноту: как 17 народов в тексте Луки изображают Церковь всех народов, так и 153 рыбы говорят о величии Церкви Иисуса Христа, собирающей самых разных рыб и всем им дающей место. Это образ кафоличности Церкви, в которой есть много обителей и место для всех. Церковь многочисленных обителей, Церковь множества рыб — это прекрасный, но и требовательный образ. Ибо он означает, что изначальный замысел Бога о Церкви — это не местная община, а Вселенская Церковь в своей целостности и единстве. Вселенская Церковь — это не сумма общин, сливающихся друг с другом, чтобы быть более эффективными или еще по каким-то причинам, она существует с самого начала, и именно в ее лоне рождаются общины. Именно на это очень ясно указывает рассказ Луки о Пятидесятнице: Вселенская Церковь, Церковь всех народов, говорит нам святой Лука, существовала прежде общин. Сеть со 153 рыбами доносит до нас ту же истину, но только выраженную символическим языком Иоанна. Все это очевидно также, если задуматься над внутренним происхождением Церкви: Христос в Церкви вовсе не равен основателю какого-либо сообщества. Он основал ее отнюдь не как сообщество, как нам показывает современный экзегезис. Он основал ее не какими-то отдельными действиями, а Своим бытием, Своим существом пшеничного зерна, Которое умирает. Но отсюда следует и совсем иное отношение. Христос — не основатель сообщества, на волю которого при надобности ссылаются. Он — настоящий Источник Церкви через Евхаристию. Вот почему Церковь связана с Ним прежде всего не рядом юридических установлений, но несома Им в общности бытия. Павел говорит даже так: есть только один Избранный, но мы все — одно во Христе (см. Гал 3,26). Результат будет тот же, если мы взглянем и на внешнее происхождение Церкви: Церковь — не новое творение Христа. Со времен Авраама Народ Божий находится в пути, а Народ этот не может не быть одним и тем же. Благодаря Иисусу его границы просто расширились вплоть до краев земли и глубиной достигли глубин Троичной любви Божией. Тогда как Лука, рассказывая о первом появлении в начале общественного служения Иисуса, сообщает, что сеть прорывалась, Иоанн говорит: «И при таком множестве не прорвалась сеть» (21, 11). Сеть не имеет права прорваться. Церковь едина и должна представить место всем рыбам Иисуса Христа: Тело Распятого, пронзенное, но не сокрушенное, образует собой пространство нашего единства. По этому поводу можно было бы сказать многое. Прежде чем закончить, я добавлю еще одно толкование числа 153; оно имеет ту же смысловую направленность и предвосхищает следующий текст Евангелия. Мы обязаны им еврейскому эрудиту Роберту Эйслеру, заметившему, что 153 — это числовая сумма имени Симона (76) и слова «рыба» (77). Это толкование тоже намекает на единство и вселенскость Церкви; но оно более явно говорит об историческом образе этого единства Собственно единство Церкви — это всегда Иисус Христос, единственная Рыба. Но Он Сам связал Себя и единство Церкви с тем, кого Он назвал Петром, камнем На самом деле все это повествование заканчивается передачей Петру миссии пасти стадо Христово, которое едино и над которым он таким образом получает опеку в его единстве и целостности. Нельзя отделить Петра от Христа: лодка Петра стала кораблем Христа. Петр — удостоверяющий знак Христа. Если я хочу принять Христа, я должен принять конкретную общину единой Церкви, пастырем которой является Петр. Таков Пасхальный путь. Если мы хотим, чтобы Христос препоясал нас, если хотим исполнять не свою волю, а Его, мы должны принять Христа вплоть до этой конкретной реальности. Но то, что глубже — центр Откровения — неразрывно связано между собой. Потому что Бог конкретен и именно в конкретном Он показывает, что Он Бог. Попросим же Господа, чтобы мы пребывали в Его сети числом 153 и чтобы она не прорывалась. Попросим, чтобы Он помог нам позволить Ему препоясать себя и вести, даже если это против нашей воли. Попросим Его открыть нам глаза, чтобы мы тоже узнали Его и научились радостно исповедовать: это Господь! Аминь. V. СЛУЖЕНИЕ СВИДЕТЕЛЯ Тогда ученик, которого любил Иисус, говорит Петру: это Господь. Симон же Петр, услышав, что это Господь, опоясался одеждою, — ибо он был наг, — и бросился в море. А другие ученики приплыли в лодке, — ибо недалеко были от земли, локтей около двухсот,— таща сеть с рыбою. Когда же вышли на землю, видят разложенный огонь и на нем лежащую рыбу и хлеб. Иисус говорит им: принесите рыбы, которую вы. теперь поймали. Симон Петр пошел и вытащил на землю сеть, наполненную большими рыбами, кomopых было сто пятьдесят три; и при таком множестве не прорвалась сеть. Иисус говорит им: придите, обедайте. Из учеников же никто не смел спросить Его: кто Ты?, зная, что это Господь. Иисус приходит, берет хлеб и дает им, также и рыбу. Это уже в третий раз явился. Иисус ученикам Своим по воскресении Своем из мертвых. Ин 21, 7-14 Второе и третье чтения (см. Деян5, 27-32 и 40-41) третьего воскресенья Пасхального времени являются свидетельством Иисусу Христу, свидетельством Его Воскресения. Они не сообщают мысли учеников, поскольку в таком случае было бы неразумно представлять это свидетельство как волю Божию и противопоставлять ее воле человеческой. Было бы также совершенно бесполезно подвергаться за это свидетельство заключению в темницу и бичеванию. Кроме того, было бы абсурдно радоваться унижению, которое они публично перенесли, если бы за этим унижением не крылась высшая честь, честь Бога и Истины. Бог ответил Свидетельство только на словах не имеет большой цены; это может быть даже лжесвидетельство. Но когда к свидетельству страдания прибавляется свидетельство самой жизни, тогда вещи обретают совсем иной вес Апостолы свидетельствуют об Иисусе ценой своей жизни, потому что Он Сам есть Живущий, Он есть Жизнь, и в этом они совершенно уверены. Свидетельство обращено к Тому, в Ком они увидели Живущего. Таково основное содержание чтения этого дня: Бог ответил. Бог действительно есть Бог. Бог обладает властью над миром, над нашей жизнью и над смертью тоже. Бог есть Бог. У Него есть власть, и она — благость. Он дарит жизнь, истинную жизнь. Апостолы были исполнены радости, потому что знали это не только теоретически, но несли в себе как живое восприятие, запечатленное в их душе огненными буквами. Литургия Церкви хочет привести нас к переживанию этой радости, радости искупленных Мы принимаем ее в той мере, в какой воспринимаем Христа, в какой обретаем эту уверенность: Он жив, Он воистину воскрес. Итак, Апостольское и Евангельское чтения — это свидетельство Христу. Подлинный субъект этих текстов — Он, так же, как и нашей литургии. Но, направляя нас к Христу, сегодняшние тексты дают также образ свидетеля Христа. Что нужно, чтобы быть свидетелем? Что нужно, чтобы быть свидетелем? Первое основное условие ясным образом раскрывается в рассказе о рыбной ловле. Апостолы возвращаются к себе. На берегу они видят незнакомца. Ученик, которого любил Иисус, узнает Его: «Это Господь». Петр вскакивает, препоясывается и бросается в воду Ему навстречу. Вот первое условие для того, чтобы быть свидетелем Христа, — видеть Его и узнавать Его. Но как это может произойти? Любовь знает Его, говорит Евангелие. Иисус находится на берегу; сначала мы Его не узнаем, но слышим голос Церкви, говорящей: это Он. Нам самим предстоит отправиться в путь, искать Его, приближаться к Нему. В слушании Писания, в жизни Таинств, в личной молитвенной встрече с Ним, во встрече с теми, чья жизнь наполнена Иисусом, в разных переживаниях и опыте нашей жизни и во многом другом мы встречаем Его; Он ищет нас, и именно так мы учимся Его узнавать. Приближаться ко Христу многими путями и учиться видеть Его — это первая задача изучения богословия. Потому что по сути это изучение бессмысленно, если научные размышления не связаны с реальностью жизни. Но чем больше мы знаем Его таким, каков Он есть, тем больше слова Предания обретают для нас смысл, тем больше они служат нам путем к Нему, а от Него — к людям. Поэтому свидетель должен прежде всего, прежде, чем делать что бы то ни было, стать другом Иисуса Христа, если только он не хочет довольствоваться передачей чужих знаний, а хочет быть действительно свидетелем. Что должен делать свидетель? Но тогда встает вопрос: что должен делать свидетель? Евангелие дает нам три ответа, которые, по сути говоря, являются одним. Прежде, чем доверить Петру заботу о Церкви, Иисус спрашивает его: любишь ли ты Меня? Нужно, чтобы он любил Иисуса Затем Он говорит: паси овец Моих. Петр должен исполнять задачи пастыря. А под конец Он говорит: когда ты был молод, ты ходил, куда хотел. Теперь другой препояшет тебя и поведет. Отныне не твоя воля определит твой путь, а воля другого. И Петр должен следовать. Следовать за Христом — это часть служения ученика: это служение есть путь. Пасти Любить — пасти — следовать за Христом: этими тремя ключевыми словами Евангелие описывает апостольскую функцию, так же, как и священническое служение. Поскольку любовь — внутренняя мера всего остального, мы можем ограничиться более близким рассмотрением двух других главнейших актов. Слово «пасти» отсылает к ключевому периоду истории Израиля, когда избранный народ был прежде всего народом пастухов. В сегодняшнем Евангелии мы видим то же самое, но в новом свете: ученики, которых Иисус собрал на берегу Галибского озера, были рыбаками; и это стало той отправной точкой, из которой Он открыл их будущую задачу: «Отныне будешь ловить человеков», — сказал Иисус Петру в утро его призвания (Лк 5, 10). Из всех известных мне толкований этих слов наибольшее впечатление произвело на меня толкование св. Иеронима. Он говорит примерно вот что: когда рыбу вытаскивают из воды, ее лишают жизненной среды обитания. Она не может дышать и гибнет. Но с людьми, которые через крещение становятся христианами, происходит обратное. До этих пор мы были погружены в нечистые воды мира. Мы не могли видеть Света Божия. Мы не могли видеть величие мира. Наш взгляд был ограничен подводным мраком, обращен вниз, а жизнь погружена в смертный мир соленой воды. Но, выходя из крещалъных вод, мы начинаем видеть свет и действительно жить. Мне кажется, нетрудно сегодня увидеть обоснование такого видения. Жизнь без Бога и против Бога, какой бы легкой и свободной она ни казалась, на самом деле порождает лишь великую печаль и растущее недовольство. Человек ожесточается против общества, против мира, против себя самого и против других. Жизнь кажется ему неудавшейся, сам человек — словно ошибкой эволюции. Он потерял жизненную среду обитания, и все для него приобретает вкус соли, смерти и горечи. Человек предназначен дышать в бесконечности вечной любви; если же он не может этого делать, он оказывается заключенным во мраке. Как говорят Псалмы, только вера ведет нас на простор. Но что значит «ловить человеков»? Это значит: вытащить их на открытый воздух, ввести в безмерность Божию, в среду обитания, приуготовленную для них. По правде говоря, тот, кого отрывают от его привычек, всегда начинает с самозащиты, как это проницательно описал Платон в мифе о пещере. Тот, кто привык к жизни в глубинах моря, думает, что его лишают жизни, когда вытаскивают на свет Божий. Он влюблен в свой привычный мрак. Вот почему быть ловцом человеков — отнюдь не простое дело. Но нет ничего чудеснее и, говоря по-человечески, ничего красивее этого. Конечно, всегда будут и неудачные попытки. И все же провожать, вести людей к свету и простору — прекраснейшая из задач. Когда я начинал — тридцать пять лет назад — я боялся того, что может произойти. Но я очень рано на опыте прожил, насколько истинно обещание Господа воздать уже на этой земле стократно за все, что принесено Ему. Конечно, не обходится без испытаний, но Господь исполняет обещанное (Мк 10, 29сл). Однако нам следует поразмышлять еще об одной вещи, главной в искусстве ловить человеков. В сегодняшнем Евангелии Иисус дает ученикам хлеба и рыбы. Эти два элемента символизируют Его Самого. Так же, как Он стал умершим пшеничным зерном, Он стал рыбой. Он Сам сошел в глубины морские. Вся Его жизнь стала исполнением знамения Ионы, потому что Он дал водной пучине поглотить Себя. Мы уже говорили, что свидетелем может быть только тот, кто отдает себя. Ловцом же человеков может быть только тот, кто становится «рыбой», как Иисус. Следовать за Христом Но так мы пришли к школе Христа Потому что просто, без образов, это означает следующее: сердце деятельности того, кто призван пасти, сердце пастырского служения — это школа Христа. Пастырь идет впереди, говорит нам Евангелие от Иоанна. Мы можем вести других, только если сами идем впереди. А впереди мы находимся и движемся вперед, только если следуем за Тем, Кто предваряет всех нас: за Иисусом Христом. По поводу Петра евангелисты делают нам различные указания, проясняющие, что значит «следовать за Христом». Один из самых замечательных эпизодов разворачивается сразу после исповедания веры Петра в рассказе, отмечающем собой начало истории его первенства. Пророчествуя о Своих Страстях, Господь объясняет, что такое Его Царство. И если перед этим Петр произнес слова, возвышающиеся над природным разумением, то теперь в нем со всей силой заговорили плоть и кровь. Ответ Иисуса полон непривычной жесткости: «Отойди от Меня, Сатана!» (Мк 8, 33). Петр захотел сам, заранее определить путь Иисуса. Следовать за Христом — значит не искать больше свой путь в одиночку; это значит предать свою волю, сделать своей волю Иисуса и действительно уступить Ему первенство в пути. Ясно виден и другой аспект нашего эпизода: Петр находится в море, Иисус на земле. «Услышав, что это Господь», Петр поспешно и решительно бросается в воду. Это перекликается с прекрасным эпизодом, в котором Петр сходит с лодки, чтобы идти навстречу Иисусу по воде. Пока он смотрит на Иисуса, он идет беспрепятственно. Но как только он переносит внимание на воду и ветер — начинает тонуть (Мф 14, 28-32). Путем, противостоящим силе тяготения, он может следовать только до тех пор, пока ведом новым и могучим тяготением близости Иисуса Христа, по Его Слову: «Мужайтесь, я победил мир» (Ин 16, 33). Здесь мы видим противостояние земного тяготения и благодати. Следовать за Иисусом Христом значит вступить на путь, идущий вразрез с естественным тяготением, с тяготением эгоизма, с поиском только того, что материально или доставляет максимум удовольствия, которое часто путают со счастьем. Школа Христа — это хождение по бурным водам, которое невозможно, если мы не находимся в поле притяжения любви Христовой, если наш взгляд не устремлен на Него, если нас не несет новая сила тяготения благодати, открывающая нас Истине и Богу; это путь, который мы не в состоянии пройти своими силами. Вот почему школа Христа — нечто большее, чем принятие определенной программы, чем симпатия и солидарность по отношению к Человеку, Которого мы берем за образец. Мы следуем не только Человеку Иисусу: мы следуем Христу, Сыну Бога Живого. Мы вступаем на Божественный путь. Куда же приводит путь Иисуса? К Воскресению, к пребыванию одесную Отца. Именно это имеется в виду, когда мы говорим о школе Христа. Всякое человеческое призвание находит здесь свое исполнение; именно здесь мы действительно приходим к цели, к нерушимому и полному счастью. Это единственная перспектива, объясняющая, почему Крест является частью этой школы (Мк 8, 34): нет другого способа достичь Воскресения, общения с Богом. Если мы хотим быть служителями и свидетелями Иисуса Христа, мы должны идти этим путем. Каждый отдельно взятый шаг обладает различной значимостью в зависимости от того, готовы ли мы пройти весь путь или ограничиваемся человеческими рамками частной программы. Чтобы прийти ко Христу, нужно иметь мужество перейти через воды, доверившись Его тяготению — тяготению благодати. Тебя поведут туда, куда не хочешь В конце этого отрывка мы находим неожиданный образ школы Иисуса Христа: «...прострешь руки свои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь» (Ин 21, 18). Речь, похоже, идет о смерти на Кресте, которую претерпит Петр вслед за Иисусом: его руки будут связаны и простерты. Ответ на вопрос, уже вставший во время пререкательства Петра с Иисусом после возвещения Страстей, здесь становится совершенно ясен. Петр должен отречься от своей воли. Больше не он решает. Другой препоясывает его. Когда я вспоминаю этот отрывок, мне на память всегда приходит деталь обряда моего рукоположения, пронзившая меня до самой глубины души. Тогда еще после помазания рукополагаемому связывали руки и этими связанными руками он брал чашу. Так руки, а через них как бы все ваше существо, оказывались связанными с чашей. В тот момент я вспомнил вопрос, который задал Иисус Иакову и Иоанну: «Можете ли пить чашу, которую Я пью?» (см. Мк 10, 38). Евхаристическая чаша — центр жизни священника — постоянно напоминает об этих словах. И руки, помазанные священным миром, тоже. Связанные руки — это выражение бессилия, отказ от всякой власти. Они — в Его руках, потому что держат чашу. В этом мы видим, что Евхаристия — это больше, чем церемония или литургия: это форма жизни. Мои руки связаны: я больше не принадлежу себе. Я принадлежу Ему, а через Него — другим людям. Школа Христа — это готовность быть связанным, дать окончательное обещание, точно так же, как Он навсегда и окончательно связал Себя с нами. На самом деле связанные руки — это открытые, простертые руки, как говорит Евангелие. Следование за Христом — это мужество принять окончательную связанность, безоговорочное «да». Только в полноте этого «да» мы можем целиком пройти путь, о котором сейчас говорим. И только весь путь целиком является подлинным путем. Невозможно отделить истину от любви. Попросим Господа дать нам глубже понять эту тайну следования за Христом. Попросим Его дать нам мужество сойти с лодки наших земных убеждений и земной нерешительности и ступить на воду. Попросим Его протянуть нам руку в нужный момент и ввести в Свою лодку. Поблагодарим Его за то, что Он призвал нас быть с Ним и слушать Его. Аминь. VI. ПО ПОВОДУ ДУХОВНОСТИ СВЯЩЕНСТВА Однажды, когда народ теснился к Нему, чтобы слышать слово Божие, а Он стоял у озера Геннисаретского, увидел Он две лодки, стоящие на озере; а рыболовы, выйдя из них, вымывали сети. Войдя в одну лодку, которая была Симонова, Он просил его отплыть несколько от берега и, сев, учил народ из лодки. Когда же перестал учить, сказал Симону: отплыви на глубину и закиньте сети свои для лова. Симон сказал Ему в ответ: Наставник! мы трудились всю ночь и ничего не поймали, но по слову Твоему закину сеть. Сделав это, они поймали великое множество рыбы, и даже сеть у них прорывалась. И дали знак товарищам, находившимся на другой лодке, чтобы пришли помочь им; и пришли, и наполнили обе лодки, так что они начинали тонуть. Увидев это, Симон Петр припал к коленям Иисуса и сказал: выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный. Ибо ужас объял его и всех, бывших с ним, от этого лова рыб, ими пойманных; также и Иакова и Иоанна, сыновей Зеведеевых, бывших товарищами Симону. И сказал Симону Иисус: не бойся; отныне будешь ловить человеков. И, вытащив обе лодки на берег, оставили все и последовали за Ним. Лк 5, 1-11 В течение последних 20 лет все мы много размышляли и спорили о священстве. Во всех этих дискуссиях оно открылось как нечто более живое, чем многие скороспелые аргументы, с помощью которых от него хотели избавиться как от ложного понимания сакрального, чтобы заменить его чисто функциональным служением во вполне определенное время. Постепенно более ясно проявились предпосылки, которые сначала, казалось бы, делали аргументацию неотразимой. Преодолев предвзятость, мы оказались также в состоянии прийти к более глубокому пониманию свидетельства Библии во внутреннем единстве между Ветхим и Новым Заветом, между Библией и Церковью, так что мы уже не зависим от воды водоемов, которая то вообще иссякает в гипотетических вопросах, то ссыхается до ничтожных остатков; мы вновь находим доступ к живой воде веры Церкви всех времен (см. Иер 2,13). Если я не ошибаюсь, в будущем встанет такой вопрос: как мы, в конце концов, читаем Библию? В эпоху создания Канона, который был как таковой учреждением и Церкви, и ее кафоличности, св. Ириней Лионский должен был прежде всего ответить на этот вопрос, затрагивавший саму возможность церковной жизни. Ириней почуял в свое время, что принцип приспособления христианства к злобе дня и Aufklärung (то есть того, что называют гнозисом), угрожавшим тогда самому фундаменту Церкви, влечет за собой разрушение Библии и разделение между Библией и Церковью. Это важнейшее двойное разделение является завершением внутреннего распадения Церкви на общины, где каждая оправдывает себя с помощью произвольного отбора источников. Разъединение источников веры влечет за собой распад общности и наоборот. Гнозис, пытающийся представить процесс разложения - разделение между Заветами, между Писанием и Преданием, между образованными и необразованными христианами - как нечто абсолютно разумное, представляет собой на деле феномен дезинтеграции. Напротив, именно единство Церкви являет единство того, чем она живет, и наоборот, она живая, только если черпает жизнь в целостности, в единстве многообразия между Ветхим и Новым Заветами, между Писанием, Преданием и практическим претворением Слова в жизнь верующими. Но как только мы подчиняемся логике разрушения, то оказывается, что и собиратъ-то нечего. Образ священника и его отражение в рассказах о призвании в Лк 5, 1-11 и Ин 1, 35-42 В качестве первого текста я выбрал отрывок из Евангелия от Луки (5, 1-11). Это прекрасный рассказ о призвании, в котором говорится, как Петр и его друзья по слову Господа второй раз отплывают на глубину озера после целой ночи безуспешного труда. улов, который они получают, так обилен, что сети почти прорываются: и именно тогда звучит призыв: ты станешь ловцом человеков. Я особенно люблю этот эпизод, в котором ощущается утренняя свежесть первой любви, начала, исполненного надежды и готовности; каждый раз, как я думаю об этом, я вспоминаю о ясности и свежести моего собственного начала пути - об этой радости в Господе, о которой говорит Псалом начала Мессы: «И пойду я к жертвеннику Божию, к Богу радости, веселящему юность мою» (Пс 42, 4 Вульг), к Богу, Чье Присутствие всегда и вновь оживляет радость юности, потому что Он - Сама Жизнь, а значит, источник истинной молодости. Но вернемся к тексту. Он сообщает, как люди стремятся к Иисусу, желая слышать Слово Божие. Он Сам находится на берегу озера; рыбаки вытаскивают из воды сети, и Иисус входит в одну из двух лодок, в лодку Петра, Он просит его отплыть от берега, а затем садится и начинает учить. Лодка Петра становится «кафедрой» Иисуса Христа. Потом Он говорит Симону: отплывите на глубину и закиньте сети. Рыбаки провели всю ночь в бесплодной ловле, и кажется неразумным снова отправляться ловить рыбу на восходе. Но Иисус уже стал для Петра чем-то таким важным, таким определяющим, что он может сказать: по слову Твоему я это сделаю. Слово Иисуса сделалось более реальным, чем то, что опытно представляется реальным и бесспорным Галилейская заря, свежесть которой, кажется, так и вбираешь, читая это описание, становится образом новой зари Евангелия, наступающей после ночи тщетных попыток, которыми всегда являются наше собственное действие и наша собственная воля. Когда затем Петр и его друзья возвращаются, их лодки полны; преизобилующие блага, которые они получили, даже едва не прорывают сети, и сохранить добытое им удается только вместе. Петр здесь проходит нечто гораздо большее, чем только внешний путь, и совершает руками нечто большее, чем просто какую-то работу. Это становится для него путем внутренним, значимость которого Лука подчеркивает, как бы обрамляя его двумя словами. Евангелист говорит, что перед рыбной ловлей Петр назвал Господа epistata, что значит приблизительно «Учитель», «Наставник» , «Равви». Но, возвращаясь, он падает перед Иисусом на колени и называет его уже не «Равви», а «Господи» (Kyrie); то есть использует Божественное имя. Петр прошел путь, ведущий от Равви к Господу, от Наставника к Сыну. И пройдя его внутренне, он становится способен ответить на призвание. Здесь явен параллелизм с Ин 1, 35-42, первом в четвертом Евангелии рассказе о призвании. Там говорится о том, как два первых ученика, Андреи и другой, чье имя не названо, приходят к Иисусу, пораженные словами Крестителя: вот Агнец Божий! Они ощутили как сознание собственной вины, которая следует из этих слов, так и надежду, которой является для грешника Агнец Божий, берущий грех мира, чувствуется, ощутили, насколько и то, и другое еще непрочно; как шатко еще их апостольское призвание. Они осторожно следуют за Ним, ничего не говоря; по-видимому, они еще не решаются с Ним заговаривать. Поэтому Он оборачивается и спрашивает их: что вам надобно? Ответ кажется еще неловким, слегка робким и стесненным: Равви, где живешь? Или, ближе придерживаясь оригинала, где пребываешъ? Где твое жилище, место обитания, чтобы мы могли пойти туда? По этому поводу нужно заметить, что слово «пребывать» - одно из самых значительных в Евангелии от Иоанна. «Придите, и увидите!». Это соответствует концу рассказа о призвании Нафанаила, которому Господь сказал: «Увидишь более сего» (1, 50). Приход уже подразумевает, что человек увидит нечто; только приходя, мы оказываемся в поле зрения Христа и видим вместе с Ним. Действительно, над местом Его пребывания открыто небо, сокровенное пространство Бога (1, 51); и человек находится там во Свете Божием. «Придите, и увидите!» - это перекликается также с причастным Псалмом Церкви: «Придите, и увидите, как благ Господь» (Пс 33, 9). Только приходя, можно увидеть. Желание открывает глаза Как когда-то, в раю, вкус к запретному открыл глаза нашим прародителям, открыл столь трагически, так вкус к истинному, напротив, открывает глаза на благость Бога. Увидеть можно, только придя туда, где Иисус пребывает. Это невозможно, если не дерзнуть прийти. Иоанн замечает: «Было около десятого часа» (1, 39), то есть поздний час, в который обычно ничего не предпринимают; однако он становится часом, в который происходит решающее событие, которое нельзя отложить на потом. Некоторые апокалиптические толкования видели в этом часе последний час. Тот, кто приходит к Иисусу, вступает в окончательное, в конец времен; он касается Парусии, уже присутствующей реальности Воскресения и Царства Божия. Итак, мы видим, приходя: у Иоанна это выражено таким же образом, как и у Луки. После первых слов Иисуса оба ученика назвали Его «Равви». Когда они приходят в себя после встречи с Ним, Андрей говорит своему брату Симону: «Мы нашли Христа» (1, 41). Идя к Иисусу, оставаясь подле Него, он прошел путь от Равви к Христу, он научился видеть в Наставнике, Учителе Христа, а этому можно научиться, только находясь рядом Так мы замечаем внутреннее единство, существующее между третьим и четвертым Евангелием: и в том и в другом достаточно слова Иисуса, чтобы Апостолы решились идти с Ним. И в том, и в другом они, следуя Его слову, переживают определенный опыт, и каждый раз внутренний путь совершается одним и тем же образом: они приходят и благодаря этому видят. Что касается нас, то, конечно, мы уже начали свой путь, исповедуя вместе с Церковью Сына Божия, но прийти «по слову Твоему», прийти туда, где Он пребывает, это и для нас условие, необходимое, чтобы увидеть лично. А только тот, кто видит сам, кто верит не просто понаслышке, может призывать других. Прийти, дерзнуть в ответ на Его слова - это и сегодня, и всегда необходимое условие апостольства, призвания к священническому служению. Нам всегда нужно будет спрашивать Его: где живешь? И всегда нужно будет идти туда, где Он живет, выходя из самих себя. Нам всегда нужно будет по Его слову закидывать сети, даже когда это кажется абсурдным. Речь идет о том, чтобы всегда видеть Его слово как нечто более достоверное, чем то, что таковым считается: статистика, техника, общественное мнение. У нас часто будет возникать ощущение, что мы уже достигли десятого часа и что встречу с Иисусом можно отложить на потом. Но именно этот час и может быть часом Его Присутствия. В этих двух рассказах есть и другие общие моменты. У Иоанна оба ученика откликаются на призыв, слыша слова об Агнце. По всей видимости, они научены и знают, что они грешники. Поэтому для них это не малопонятная религиозная формула, а слова, потрясающие их. И потому, что они это знают, Агнец являет для них надежду и они идут за Ним. Когда Петр возвращается со своей чудесной рыбной ловли, происходит нечто неожиданное. Он не бросается обнять Иисуса, чтобы поблагодарить Его за успешное дело, как можно было бы ожидать; он припадает к Его коленям Он не приближается к Нему, чтобы обеспечить успех, а хочет удалить Его от себя, потому что исполнен страха перед силой Божией. «Отойди от меня, Господи, ибо я человек грешный!» (5, 8). Открывая Бога, человек признает себя грешным, и он действительно знает себя, только когда признает это. Тогда он становится подлинным. Только человек, знающий, что он грешен, и понявший всю чудовищность греха, может понять призыв Иисуса: «Обратитесь и веруйте в Евангелие» (Мк 1, 15, греч.). Без обращения невозможно идти к Иисусу и к Евангелию. По этому поводу можно упомянуть парадокс Честертона, очень верно рисующий эту ситуацию: святого можно узнать по тому, что он знает, что греховен. Исчезновение чувства Бога в наши дни выражается исчезновением чувства греха, и наоборот: потеря этого знания о себе удаляет человека от Бога. Не впадая в ложную педагогику страха, мы должны были бы все же вновь признать истину речения: Initium sapientiae timor Domini («Мудрость начинается с истинного страха Божия»). Нам нужен этот страх, чтобы научиться подлинной любви и понять, что значит, что Он нас любит и что нам дано Его любить. Этот опыт Петра, Андрея и Иоанна - основное условие апостольства, а значит, и священства. Возвещать обращение - первое слово христианства - может только тот, кто сам познал его необходимость и благодаря этому понял величие благодати. Мы ясно видим, как среди самых главных элементов духовного пути апостольства выделяется таинственная структура Церкви и священнического служения. Если крещение и исповедь соответствуют опыту греха, то тайна Евхаристии - призыву «придите и увидите», вхождению в жилище Божие. Она является пребыванием Иисуса среди нас в том смысле, о котором раньше невозможно было и предположить. «И увидите»: Евхаристия - это место, где исполняется обещанное Нафанаилу о том, что он увидит «небо отверстым и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих» (Ин 1, 51). Иисус обитает и «пребывает» в Жертве, в акте любви, которым он предается Отцу, и Своей любовью, заменяющей нашу, предает Ему и нас Причастный псалом, говорящий «вкусите и увидите», содержит и такие слова: «Кто обращал взор к Нему, те просвещались» (Пс 33, 6); причаститься Христу - это причаститься истинному Свету, Который просвещает всякого, приходящего в мир (см Ин 1, 9). Рассмотрим и еще один момент, общий для обоих рассказов. Изобильный улов прорывает сети. Петр и его товарищи не могут справиться с этим. Затем нам говорится, что они позвали товарищей, бывших в другой лодке, помочь им вытащить сети. Когда они сделали это, обе лодки наполнились так, что стали тонуть (Лк 5, 7). Призыв Иисуса есть одновременно и призыв к единению, к syllabestai, как говорит греческий текст, к сотрудничеству, к солидарности и взаимопомощи, к объединению обеих лодок. То же самое мы находим у Иоанна. Андрей не может не сказать о своем открытии, вернувшись после беседы с Иисусом. Он приводит к Нему своего брата Симона, тот приводит Филиппа, который, в свою очередь, зовет Нафанаила (Ин 1, 41-45). Призвание ведет к солидарности. Оно ведет к образованию группы учеников и побуждает передавать другим то, что получено. В каждом призвании непременно содержится и человеческое начало: братство, поддержка и поощрение другого. Размышляя над своим путем, каждый из нас поймет, что вспышка света Божия не проникла в него непосредственно, но нужно было, чтобы каким-то образом другие люди стали посредниками, подтолкнули его. Конечно, призвание прочно, только если человек не довольствуется верой, полученной из чужих рук: «такой-то и такой-то мне сказал»; будучи ведомы и поощряемы братьями, мы находим Самого Иисуса (Ин 4, 42). Обе эти вещи необходимо связаны одна с другой: с одной стороны, вести других, обращаться к ним со словом и передавать то, во что сам веришь, с другой - давать возможность им самим «прийти и увидеть». Мне кажется, что по этой причине нам нужно было бы выказать гораздо больше мужества в образе нашего поведения с другими и не пренебрегать необходимостью следовать примеру других. Такое сотрудничество является частью человеческой стороны веры, одной из ее составляющих. Оно должно давать возможность созреть личной встрече с Иисусом. В этом смысле важно не только вести и приводить кого-либо ко Христу, но и дать возможность понять, каково собственное особое призвание человека, даже если эта особенность совсем не та, что мы предполагали. У Луки эти идеи расширены до общего видения Церкви. Сыновья Зеведеевы, Иаков и Иоанн, названы Koinonoi Симона, что, по всей вероятности, следует переводить как его «компаньоны». Это значит, что все трое представляют собой как бы маленькое сообщество рыбаков, некий кооператив, в котором Петр - глава и первый собственник. Иисус сначала называет эту группу «Koinonia» (община), сообщество Симона (Петра). Но в момент призвания мирское ремесло Петра превращается в образ будущей и новой реальности. Сообщество рыбаков становится общением в Иисусе. Христиане образуют собой общину этой лодки рыбаков, объединенных чудом благодати, которая дарит им богатства моря после целых ночей безнадежных попыток. Объединенные в этом даре, они останутся таковыми и в миссии. Святой Иероним дает прекрасную интерпретацию этою названия «ловцы человеков», точно соответствующую внутренней метаморфозе ремесла в видение будущей реальности. Святой говорит, что вытаскивать рыб из воды значит лишать их жизненной среды, обрекать на смерть. Однако вытаскивать человеков из вод мира сего значит высвобождать их из гибельной среды и беспросветной ночи, чтобы дать воздух и небесный свет. Это значит перенести их в среду, где можно жить и которая есть одновременно свет, позволяющий видеть истину. Жизнь есть свет, потому что именно истина, которая одновременно и любовь, питает человека, самую глубину его существа. Конечно, человек, погруженный в воды мира, не сознает этого. Именно поэтому он отказывается от того, чтобы его вытащили. Он, можно сказать, считает себя обычной рыбой, обреченной вне воды умереть. И действительно, смертельная опасность есть. Но эта смерть ведет к истинной жизни, к той, где человеку действительно удается стать самим собой. Быть учеником - значит дать поймать себя Иисусу, Который Сам есть таинственная рыба, сошедшая в глубины вод мира, вод смерти. Он дает Себя поймать, чтобы мы оказались в Его руках и нашли в себе мужество позволить вытащить себя из вод наших привычек и комфорта. Иисус стал ловцом человеков, потому что Сам спустился в пучину Страстей. Ловцом может быть только человек, отдающий себя, как Он. Но прийти к этому можно, только ступив в лодку Петра, только вступив в общение с Петром. Призвание - не частное дело, это не способ продолжать под свою ответственность дело Иисуса. Пространство его - вся Церковь в целом, которая может существовать только в общении с Петром и, таким образом, - с Апостолами Иисуса Христа. Духовность священства в Псалме 16 Второй текст, который я хотел бы рассмотреть, - это один ветхозаветный текст, Псалом 16 (15); ведь я очень дорожу единством Библии. Самые старшие из нас читали стих 5 этого Псалма в момент пострижения, в момент посвящения в сан, как своего рода ключевые слова к тому, что над ними совершалось. Каждый раз, как я перечитываю этот Псалом (теперь он включен в повечерие четверга), я вспоминаю о том, как я тогда пытался понять через этот текст смысл церемонии, к которой готовился, чтобы участвовать в ней сознательно. Этот стих чудесным образом просветил меня; и до сегодняшнего дня он остается для меня ключевым словом к тому, что означает священство и как его надо проживать. Вульгата переводит этот стих так: Dominus pars hereditatis meae et calicis mei. Tu es qui restitues hereditatem meam mihi («Господь есть часть наследия моего и чаши моей»). Это делается языком, по сути, совсем мирским, в совершенно прагматическом контексте, по всей видимости, еще вовсе не богословском, языком земельной собственности и разделения земель, бытовавших в Израиле, как это описано в книге Иисуса Навина и в Пятикнижии. Из этого распределения земель между племенами Израиля колено Левия, священническое колено, было исключено. Оно не получило никакой земли. Именно ему принадлежат слова: «Сам Господь есть удел его» (Втор. 10, 9; Ис Нав 10, 33). «Я [Господь] часть твоя и удел твой» (Числ 18, 20). В первую очередь речь идет об абсолютно конкретном законодательстве, касающемся средств к существованию: израильтяне живут тем, что дает земля, выделенная им; земля - их материальный источник существования. Через передачу земельной собственности каждый получает, так сказать, свою долю в жизни. Но источник доходов для священника - не аграрный труд на принадлежащей ему земле. Даже материально его единственный ресурс - Сам Господь. То есть, говоря конкретно, он живет от той части, что берет от жертвы и от других культовых приношений, от того, что приносится Богу, с Которым он связан как служитель Божественного культа. Здесь мы видим два вида материальных ресурсов, которые приобретают более глубокий смысл, если мы поместим их в русло израильской ментальности в целом. Для израильтянина земля - не только надежное средство к существованию: она есть средство участия в обетовании Божием, данном Аврааму; она представляет собой участие человека в этом даре, дающем возможность жить избранному Богом народу. Таким образом, земля - это одновременно гарантия участия в личной власти Бога над жизнью. Левит же земли не имеет, в этом смысле он беззащитен; у него нет земных гарантий. Он исключительно и непосредственно зависит от одного Господа, как говорит Псалом 22 (ст. 11). Если благодаря земельной собственности существование оказывается несколько отделенным от Бога, по крайней мере внешне, и предлагает что-то вроде автономной «страховки», то в той форме жизни, какую ведет левит, это невозможно. Один Бог является непосредственным гарантом его жизни; даже земная, материальная жизнь держится на Нем. Там, где больше нет богослужения, основание его жизни рушится. Поэтому жизнь левита - это одновременно привилегия и авантюра. Его исключительное и непосредственное место обитания - это присутствие Бога в Его святилище. Мне кажется важным заметить вот что: терминология стихов 5 и 6 совершенно явно имеет отношение к идее приобретения земли и вручения жизни, и иным образом применяет ее к колену левитов. Это означает, что Псалом 16 - песнь священника, говорящая о физическом и духовном центре его жизни. Тот, кто молится этим Псалмом, имел в виду не только то, что предписывал закон, то есть внешнее отрешение от благ и жизнь, поддерживаемую служением Богу и зависящую от Него в смысле средств к существованию, он пережил эту реальность в ее глубочайшей сути. Он одухотворил Закон, превзошел его, приближаясь ко Христу именно через осуществление его духовной сути. Для нас в этом Псалме важно то, что, с одной стороны, речь идет о священнической молитве, а с другой - мы видим здесь внутреннее самопреодоление Ветхого Завета, в направлении ко Христу; мы видим движение Ветхого Завета к Новому, а в этом единство истории спасения. Жить не собственностью, а литургией для того, кто молится этим Псалмом, значит жить рядом с Богом, строить свое существование во внутренней устремленности к Нему. Ханс Иоахим Краус справедливо замечает, что Ветхий Завет представляет нам здесь начаток мистического общения с Богом, строящегося на основе особых прерогатив левитов. Господь стал, таким образом, «землей» человека молитвы. Следующие стихи показывают, как это становится каждодневной реальностью: «Всегда видел я пред собою Господа» (ст. 8). Благодаря этому человек молитвы живет в присутствии Бога, он постоянно находится пред Его лицом. Следующие слова - вариация той же мысли: «ибо Он одесную меня». Идти вместе с Богом, знать, что Он рядом с тобой, общаться с Ним, смотреть на Него и знать, что Он на тебя смотрит, - вот в чем заключается истинная суть этой левитской прерогативы. Так Бог действительно становится землей, уделом жизни человека. Так мы живем и «пребываем» рядом с Ним. Здесь псалом перекликается с тем, что мы отметили у Иоанна. Быть священником - значит идти к Нему и таким образом учиться видеть и пребывать в Его жилище. Два следующих стиха помогают нам лучше понять, как все это возможно. Молящийся здесь восхваляет Господа за вразумление, за то, что Он «учит» его даже ночью. Используя это выражение, и Септуагинта, и Вульгата явно намекают на физическое страдание, «учащее» человека Такое учение понимается здесь как акт восставления, с тем чтобы поистине стать человеком, а это никогда не обходится без страданий. Слово «учение» имеет здесь более общее значение пути человека к спасению, этапы преображения, благодаря которым мы, будучи глиной, уподобляемся Богу. Внешняя наказующая палица заменяется страданием жизни, через которое Бог ведет нас и приводит к жизни подле Себя. Все это также напоминает великий Псалом Слова Божия, Псалом 119 (118), который мы часто читаем в течение недели на литургии дневного часа. Он строится вокруг основы существования левита: «удел мой, Господи» (ст. 57; см. ст. 14). Кроме того, здесь встречаются в разных вариантах мотивы, с помощью которых Псалом 16 (15) толкует утверждение: «Уставы Твои - советники мои» (ст. 24). «Благо мне, что я пострадал, дабы научиться уставам Твоим» (ст. 71). «Знаю, Господи, что суды Твои праведны, и по справедливости Ты наказал меня» (ст. 75). Так мы понимаем всю глубину мольбы, которая, подобно рефрену, сопровождает весь Псалом: «Научи меня уставам Твоим!» (ст. 12, 26, 29, 33, 64). Когда жизнь действительно укоренена в Слове Божием, Господь становится нашим Советником. Библейское слово - не какой-то далекий и общий текст; оно непосредственно входит в мою жизнь. Оно устраняет исторические расстояния и обращается лично ко мне. «Господь мне советник»; моя жизнь постепенно становится Его Словом. Мы видим, как исполняется стих: «Ты указал мне путь жизни» (Пс 16,11 Вульг.). Жизнь перестает быть смутной загадкой. Мы узнаем, что значит жить. Жизнь раскрывается и становится радостью среди всех трудностей воспитания. «Уставы Твои были песнями моими», говорит Псалом 119 (118), ст. 54; и нечто созвучное - Псалом 16 (15): «Возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой» (ст. 9); «полнота радостей пред лицем Твоим; блаженство в деснице Твоей вовек» (ст. 11). Если мы таким образом ориентируем чтение Ветхого Завета и если видим Слово Божие как почву жизни, мы встречаем Того, Кого вера именует живым Словом Божиим. Мне кажется не случайным, что этот Псалом в ранней Церкви стал пророчеством великого восстановления, описанием Нового Давида и Священника Вечного, Иисуса Христа. Научиться жить вовсе не значит овладеть какой-то определенной техникой; это значит преодолеть смерть. Тайна Иисуса Христа, Его Страстей и Его Воскресения, сияет огнем, когда Страсти Слова и Его нерушимая сила жизни становятся опытом. Поэтому, конечно, нет необходимости добавлять что-либо по поводу присущей нам духовности. Быть на милости ближнего, без земли, полностью зависеть от Бога - удел священника. Не без причины рассказ о призвании из Лк 5, 1-11, который мы рассматриваем вначале, заканчивается словами: «И оставили все, и последовали за Ним» (ст. 11). Без этого акта доверия нет священства Призыв следовать за Христом невозможен без этого знака свободы и отказа от компромисса. Я хочу сказать, что целибат в той мере, в какой он является доказательством жизненной надежды на грядущую землю и семейство, обретает все свое значение и становится практически необходимым, чтобы доверие и отданность Богу сохранялись и конкретизировались. Это означает, что требование целибата влияет на весь образ жизни. Он не может обрести полноту смысла, если человек остается при этом подчиненным законам собственности и правилам игры общественной жизни. Особенно он недолговечен, если мы не делаем свою близость к Богу, пребывание рядом с Ним центром своего существования. Псалом 16 (15), как и 119 (118), - явное указание на необходимость постоянного размышления над Словом Божиим. Действительно, только так Слово может стать для нас прибежищем. Мы слышим отзвук общинного аспекта литургической молитвы, необходимо являющейся ее частью, когда читаем в Псалме 16 (15), ст. 5, выражение «чаша моя», означающее Господа. Согласно ветхозаветному стилю это ссылка на чашу, используемую в праздничные дни для совершения культового жертвоприношения, или же на чашу участи, чашу гнева и спасения. Молясь, священник Нового Завета может увидеть в ней ту чашу, благодаря которой Господь стал нашей землей в самом глубоком смысле: Евхаристическую чашу, где Он отдает Себя нам, становясь нашей жизнью. Жизнь священника в присутствии Бога конкретно выражается как жизнь в Евхаристической тайне. Евхаристия - это земля, ставшая нашим уделом, и мы можем сказать о ней: «Межи мои прошли по прекрасным местам, и наследие мое приятно для меня» (ст. 6). Здесь напрашиваются два важных замечания. Два основных следствия из библейских текстов а) Единство Заветов Мне кажется, особенно важно в этой священнической молитве Ветхого и Нового Заветов уловить и воспринять внутреннее единство обоих Заветов, единство библейской духовности и ее существеннейших выражений. Это тем более важно, что одной из главных причин кризиса образа священника явилось разделение Ветхого и Нового Заветов и то, что их связь воспринималась только в контексте напряженности и противостояния между Законом и Евангелием. Само собой, служители Нового Завета не имели ничего общего с функциями священства Ветхого Завета. Представление священства как возвращения к Ветхому Завету казалось даже опровержением католической идеи священства. Говорили, будто христология указывает на стирание границ между священным и мирским, а также отрицает всю историю религий и идеи священства. Повсюду, где в образе священника Церкви можно было показать связи с Ветхим Заветом или с символическим наследием истории религий, это казалось как бы знаком того, что Церковь оказалась в стороне от замысла Христа, и как бы аргументом против предлагаемого ею образа священника. Тем самым мы были отрезаны от всего направления библейской мысли и человеческого опыта в целом и выброшены в мир, судорожный христомонизм которого на самом деле разрушал сам библейский образ Христа. В то же время это было связано с тем, что и Ветхий Завет пытались сконструировать как антагонизм между Законом и пророками, отождествляя закон с культовой стороной и священством, а пророков - с критикой культа и чистой этикой человеческого общения, находящей Бога не в храме, а в ближнем. Тогда в культе оставалось видеть лишь одно законничество и перед его лицом определять пророческую набожность как веру в благодать. Таким образом, Новый Завет оказывался отнесен в область антикультового, в область чисто человеческих отношений, и все последующие попытки вернуться к священству не могли привести ни к какому убедительному и плодотворному результату. Конфронтация со всем этим клубком мыслей еще в самом начале, и ее следует продолжать. Тот, кто читает Псалом 16 (15) со всеми созвучными ему, в частности, со 119-м, не может не сознавать, что желание противопоставить культ и пророков, священство и пророчество или христологию в их сути попросту бесплодно. Потому что этот Псалом - и священническая, и пророческая молитва одновременно. В нем мы видим во всей чистоте и глубине пророческую набожность в форме священнической. И поэтому речь идет и о христологическом тексте тоже. Уже в самом начале христианство видело в нем молитву Иисуса Христа, которую Он возобновляет ради нас, чтобы мы могли снова и снова читать ее вместе с Ним (см Деян 2, 25-29). Псалом пророчески выражает новое Священство Иисуса Христа и показывает, как священство Нового Завета, начинающееся от Христа и от Него исходящее, продолжает - и должно продолжать - существовать в единстве всей истории спасения. Так нам легче понять, каким образом Господь не нарушает, но исполняет Закон и по-новому передает его Церкви, как Он действительно «вознес» его, сделав выражением благодати. Ветхий Завет принадлежит Христу, а во Христе - нам. Вера может жить только в единстве Заветов. б) Священное и мирское Я подошел ко второму замечанию. Новая оценка Ветхого Завета должна также позволить нам преодолеть отказ от священного и мистификацию профанного. Конечно, христианство - это закваска; священное не есть нечто строго очерченное и закрытое, оно динамично. Священник должен следовать заповеди Христа: «Идите, научите все народы» (Мф 28, 19). Но эта динамика миссии, эта открытость и внутренняя широта Евангелия не могут быть выражены в формуле: идите в мир и станьте миром сами! идите в мир и утверждайте его в его обмирщенности! Истинно как раз противоположное. Священная Тайна Бога, горчичное зерно Евангелия не отождествляются с миром; они предназначены к тому, чтобы пронизать собой весь мир. Поэтому нам следует вновь обрести мужество исповедовать священное, мужество исповедовать особую идентичность христианина, не для того, чтобы ограничивать, но чтобы преобразовывать и быть действительно исполненными динамизма. Эжен Ионеско, один из основоположников театра абсурда, выразил это в интервью 1975 года, где говорил со страстностью человека нашей эпохи, который ищет и жаждет. Приведу несколько фраз. «Церковь не хочет потерять свою клиентуру, она хочет завоевать других клиентов. В этом есть своего рода секуляризация, которая поистине печальна». «Мир потерялся, Церковь теряется в мире». «Кюре наивны и посредственны [разумеется, он сказал бы то же и о епископах!], счастливы быть "только" людьми, такими же, как все посредственные люди, сторонники левых, мелкие буржуа. В одной церкви я слышал, как священник сказал: "Будем веселы, пожмем друг другу руки! Желаю Вам веселого дня!". Скоро для причастия, для хлеба и вина, установят бар и будут "принимать" сэндвичи и божоле. Это кажется мне невыразимо глупым, духовности здесь нет и близко. Братство - это не посредственность и не панибратство. Нам нужно то, что вневременно; и что такое религия без священного? Нам не остается ничего прочного. Все переменчиво, а ведь мы нуждаемся в скале». В этом контексте мне вспомнились несколько трогательных фраз из недавней пьесы Питера Хандке «По деревням»: «Мы никому не нужны; мы никогда никому не были нужны. Наши дома, стоящие в пустоте, подобны изгороди отчаяния... Мы не на неверном пути, а просто вне всякого пути... Как человечество заброшено, как заброшено!». Я думаю, что если мы прислушаемся к голосам людей, которые живут в сегодняшнем мире в полноте сознания, со всем своим страданием, своей любовью, для нас станет невозможно служить этому миру с рутинной озабоченностью. Мир нуждается не в одобрении, а в преобразовании; он нуждается в радикальности Евангелия. Кардинал ЙОЗЕФ РАТЦИНГЕР "КАМНИ ЖИВЫЕ" Перевод с французского: Юлия КУРКИНА Редактор: Людмила МЯЛИНА Издательство св. Петра, Санкт-Петербург 2002 e-mail: [email protected] К ЧИТАТЕЛЮ Нам очень важно знать ваше мнение о прочитанном. И нам очень важно знать, какие стороны вашей духовной жизни нуждаются в прояснении и углублении. ПИШИТЕ НАМ! НАШ АДРЕС: 198005, Санкт-Петербург, 1-я Красноармейская, 11 Высшая католическая духовная семинария «Мария - Царица Апостолов» e-mail: [email protected] Религиозно-просветительское издание Серия «Духовная жизнь», вып. 3
