Мир Индиго
реклама
АЛЕКСАНДР НЕКЛЕССА МИР ИНДИГО. БЕСЕДА ПЕРВАЯ Дело не в предсказании, а скорее в управлении Джон фон Нейман Битва за будущее - Александр Иванович, что же происходит в мире? Кажется, постоянство изменений становится нормой нашей жизни, к чему все это ведет? - Человеческое сообщество пребывает в состоянии транзита. Разговоры о постиндустриальном и информационном обществе, конфликте цивилизаций и конце истории явились, в сущности, отражением начавшегося исторического перелома, причем сегодня масштаб происходящих и грядущих изменений представляются грандиознее, нежели это виделось лет двадцать или тем более тридцать лет назад. Наряду с национальным государством появляются иные – параллельные, альтернативные форм социальной и квази-государсвенной организации, устойчивые, институализированные конфигурации мировых связей. Другими словами, государственность сохраняется, но обретает новые исторические формы, как несколько веков назад исторической новацией явилось само национальное государство. На планете действуют влиятельные мировые регулирующие органы, страны-системы, на пороге правовой легитимации поколение социоконструктов, порожденных процессами субсидиарности и глокализации… Конструкция нового мира может быть также описана с позиций геоэкономической логики миростроительства. В условиях глобализации экономика претендует на специфическую автономию, выходя за пределы жесткого подчинения средствам национального регулирования. В свою очередь государство нередко ставит во главу угла проблемы конкурентоспособности, экономической эффективности, соучаствует в решении крупных хозяйственных проектов, обретая черты своего рода государства-корпорации. Подобная логика постепенно захватывает все большее число деятельных субъектов, распространяется на территориальные и отраслевые, профессиональные организованности внутри стран, обретающие черты своеобразных корпораций-государств. Общей чертой этих неополитических организмов является оптимизация экономической эффективности, сброс социальных обременений, взгляд на население аналогично позиции директората по отношению к служащим корпорации. По ходу дела и территориальные, и деятельностные кланы конкурируют между собой за возможность использовать государственный механизм, существенно трансформируя прежний режим его функционирования, так что подчас государство совершает акции вроде бы не вполне согласующиеся с генеральным вектором его интересов. - И как по-вашему это отражается на России? - Эти новации, конечно же, имеют отношение к современной России. Возникает даже вопрос: не явились ли события 1991 года начальным пунктом некой исторической траектории, стартовой позицией долгосрочного цикла социально-политической автономизации страны? Действительно, насколько Россия-РФ реально является целостным организмом, спаянным «властной вертикалью»? В какой степени и надолго ли интегрированы в российский космос Северный Кавказ? Дальний Восток? Калининград? Татарстан? Что произойдет с российской национальной корпорацией после вступления страны в ВТО? Корпорации-государства протееобразны и многолики. Их основой могут быть регионы, мегаполисы, госкорпорации и холдинги, другие деятельные организованности, соединенные в сложную, динамичную систему взаимоотношений как внутри страны, так и за ее пределами (регионы, столица, «газпромы», «силовики», «питерские» и т.п.), которые могут порою играть и вместе, но всегда за себя. Таким образом, суверенные планеты национальных государств раскалываются амбициозными игроками и деятельными сообществами на своего рода «астероидные группы», образующие вместе с другими аналогичными образованиями других стран и весей трансграничные, транснациональные констелляции. При этом возникает конкуренция за источники социальной гравитации сложных систем. Мне кажется, что социокультурная гравитация – это один из наиболее ценных и востребованных временем стратегических ресурсов общества. И я думаю, основная проблема современной России, России-РФ, кроется именно в дефиците такой энергии, энергии культуры, что грозит стране распадом и растворением в потоке перемен, охвативших, в сущности, весь человеческий космос. - Некоторое время назад Вы опубликовали книгу, посвященную, судя по названию, «людям воздуха»**, так кто же они? - В динамичном и нестабильном мире умножается не только число проблем, но также субъектов действия. «Люди воздуха» – новый амбициозный класс, заявивший о себе в последней трети прошлого века – иначе говоря, на волне «вступления в фазу новой метаморфозы человеческой истории» (Збигнев Бжезинский), «великого перелома» (Рикардо Диес-Хохлайтнер), «мировой революции» (Иммануэль Валлерстайн). В жизнь общества, однако, этот класс входил на протяжении всего транзитного столетия, принимая разнообразные личины, произведя на свет массу впечатляющих феноменов, которые теперь во многом определяют политический, экономический и культурный ландшафт США, Европы, Евразии. Сегодня «четвертое сословие» – движущая сила социальной динамики, творец геоэкономических и геополитических стратегий, держатель управленческих и интеллектуальных активов, оператор финансовых ресурсов и проектировщик информационно-коммуникационных технологий, плетущий смыслопроводящие сети Нового мира. Предтеча же, но одновременно внутренний оппонент людей воздуха, – сколь странным это ни покажется на первый взгляд – номенклатурный («административно-командный») новый класс. Иначе говоря, политическое сословие, делающее акцент не на личном обладании материальными ресурсами и даже не на непосредственной конвертации власти в собственность («термидорианство»), а на коллективном («корпоративном») прямом либо косвенном управлении ею. На подчинении себе тем или иным способом прежнего владельца и гегемона – исторического третьего сословия, порой ломая его об колено. Пришествие нового класса «технико-интеллектуальной бюрократии» и «касты организаторов» было предсказано еще Михаилом Бакуниным (1871-73 гг.), разрабатывалось Яном Махайским и Александром Богдановым, концептуально описано Милованом Джиласом. И проанализировано на примере СССР Михаилом Восленским как социальная реализация политической бюрократии, узурпирующей права пролетариата, – воспринимавшегося, по крайней мере, в генеральных течениях марксистской мысли, в качестве «законного» претендента на роль могильщика «марксовой» и «веберовой» буржуазии… Приходу к власти подобной административно-политической страты способствовали как турбулентное состояние общества, вызывавшее к жизни разнообразные нестроения и напряжения, так и глобальная экспансия цивилизации, совершившаяся к началу прошлого века («зональная глобализация»). Административно-политический класс пробуждается к жизни и деятельности режимом мобилизации, но утрачивает свои энергии в период умиротворения и благоденствия, переходя в чиновничье-бюрократическую ипостась. И одновременно претерпевает инволюцию к некой новой (но по существу премодернизационной, «азиатской») сословности. При этом номенклатурная элита, будучи поставлена – в особенности внешней конкуренцией – перед необходимостью эффективного решения одновременно политических и экономических задач, нуждается во все более изощренном умственном сопровождении. Что со временем в той или иной форме подводит к рычагам управления уже иную генерацию обладателей нематериальных активов – деятельных интеллектуалов или новый интеллектуальный класс. - Можно ли сказать, что приход к власти политической номенклатуры отражал кризисное состояние социальной среды, ее переходное состояние? - Действительно, ситуация на планете носила характер цивилизационного транзита. Она в значительной мере была обусловлена экономическими и политическими турбулентностями: модернизационной конверсией мироустройства; инновационнопромышленной революцией; завершением активной колонизации мира и введением в социокультурный оборот окраин прежней Ойкумены; наконец, массовым притоком, приростом городского населения. Нарастающие и непростые коллизии могут разрешаться двумя способами, охранительным и преадаптивным: • более или менее жестким контролем над развитием событий, с целью добиться кратковременного или долговременного упрощения ситуации – и даже ее консервативной или радикальной архаизации, пытаясь при этом создать некую, как сказали бы сейчас – «виртуальную», деятельную альтернативу, чтобы снять возникшую комплексную проблему, а заодно и ее предпосылки; • за счет резкого повышения уровня управления, что позволяет соотноситься на равных с нарастающим усложнением ситуации, одновременно используя потенциал кризиса как непростой ресурс развития самоорганизующейся системы. Очевидно, что и первый, и второй способ являются формами кризисного управления. Причем на практике рождаются управленческие формулы, в той или иной пропорции совмещающие оба алгоритма действия… Думаю, к этой дилемме мы еще по ходу разговора вернемся. Итак, сшивая социальную ткань, расползающуюся в условиях нараставших напряжений и беря ситуацию под жесткий контроль, страта правителей-управленцев объединяла в рамках синкретичных «воздушных» («партийных», «идеократических», «надправительственных») структур, в руках различных parteigenossen, администрацийи«орденов меченосцев»,политическое, идеологическое, экономическое доминирование. Административная номенклатура, обретая специфические поля деятельности, «реализует корпоративную систему интересов, согласованных в едином государстве». Меняя при этом формы организации общества и претендуя на тотальную, подчас тоталитарную власть. Либо взмывая на волне «великой депрессии» и опять-таки тем или иным образом перенося в лоно гражданского общества методы кризисного управления... В сущности, непрямое правление буржуазии, осуществляемое через посредство институтов публичной политики, с деградацией и крахом демократического механизма и соответствующих институтов приводит к фактическому отстранению ее от косвенного управления обществом – и управления вообще – при росте значения тех, чей доход не определяется прямым владением собственностью. - Но «воздушное сословие» XXIвека – это уже нечто иное? - Да, современные люди воздуха заметно отличаются от прòклятых отцов и детей бурлящих мятежей и переворотов первой половины прошлого века, породивших в ходе революции масс грандиозную историческую иллюзию мощи пролетариата и грядущей диктатуры этих масс (что, впрочем, карикатурно воплотилось в своеобразном диктате «массового общества»). Историческая практика между тем инициировала раздумья, поиск, опознание реального оппонента третьего сословия, произведя в ходе интенсивных интеллектуальных штудий такой, к примеру, перспективный феномен, как «марксизм без пролетариата». Но если не пролетариат, не буржуазия и не бюрократия, то тогда кто? Члены нынешней версии «воздушной», постбуржуазной страты, являются не потомками партийно-номенклатурной («азиатской» или «прусско-казарменной») и подсыхающей ветви могучего генеалогического древа судейских и литераторов – а, пожалуй, άобразцами «детей индиго», зачатых еще в горниле Славной английской, Великой американской и французской революций. А возможно и раньше, в ходе великой городской революции начала второго тысячелетия, утвердившей в правах эту привилегированную территорию третьего сословия, но породившей наряду с коммунальным правлением civilis также его боковую на тот момент ветвь: «дворянство мантии» – noblessederobe. Или, если взглянуть на ситуацию шире, – племя светских интеллектуалов, владельцев гуманитарных средств производства. Ставших через поколения инициаторами, к примеру, знаменитой «революции менеджеров». А их преемники оказались и зачинателями, и одновременно наследниками (столь сжались исторические сроки) транснационального контркультурного переворота. Густой замес европейского политического класса анализировал в свое время Макс Вебер, находивший в среде профессиональных политиков представителей различных социальных групп: клириков-клерков, интеллектуалов-грамматиков, знать, лишенную удельности, многочисленную прослойку патрициата-джентри, юристов-судейских, литераторов и журналистов – всей этой свиты силы, бессильной самой по себе, пока овеществленная в ходе постиндустриальной революции мысль не стала самостоятельной силой… Современные креативные интеллектуалы противостоят как буржуазии, так и номенклатуре, и массам. Разрушение лабиринта сословного строя утвердило в свое время свободу экономической и социальной активности в условиях политической демократии. Сегодня ее обильные плоды – особенно в технологическом и транснациональном измерениях – поддерживают и укрепляют самостоятельность и независимость деятельной личности. Правда, происходит это одновременно с утяжелением идолов «животного идеала», повсеместным распространением идеалов комфорта и безопасности, утверждаемых в универсальных правах обществом массового потребления. Другой составляющей новой социальной субстанции – не менее парадоксальным, но на сей раз уже для экономистичного сознания образом – является далеко не всегда очевидная, скрытая под гнетом обыденности глубинная ориентация того или иного деятельного субъекта не на бизнесperse, но на нечто иное. А именно – его трансэкономическое целеполагание, которое с развитием истории и цивилизации обретает под ногами почву и выходит за пределы круговорота повседневности. Позиция капиталистов как социальных устроителей была привычна для системных организаторов экономических операций, которые apriori проектируют сложные торговые и производственные схемы. И свойство это естественным образом являлось их классовым преимуществом. Однако исключительность подобного положения вещей подверглась сомнениям и коррозии в постиндустриальную эпоху, когда возникла необходимость в заметно иной стилистике действий: быстром принятии нестандартных решений, многофакторном анализе комплексных проблем, оперативном управлении «воздушными» активами, конкретности и персонализации экспертизы. Что, надо сказать, качественно отличает постсовременные операции от прежней системы оказания интеллектуальных услуг – из-за очевидного падения эффективности обобщенных, легко отчуждаемых прописей, а также их прикладных расшифровок сословием советников-консольери. В итоге стала нарастать конкуренция промышленных/индустриальных скреп денежного строя и интеллектуального/человеческого капитала, иных нематериальных активов. Или, фигурально выражаясь, состязание «основных фондов» и творческой, непросто организованной и соответствующим образом действующей амбициозной личности. А культурная специфика, особое качество цивилизации Большого Модерна – внутренний, личностный суверенитет, оказался источником спонтанной ремиссии осознания своего высокого достоинства и тяги к внешней автономии. И как следствие – нового витка антропологической и общественной трансформации, очередного зигзага перманентной человеческой революции – т.е. можно сказать, что historyisaperennialhumanrevolution*. Но при этом и кризисность исторической ситуации в условиях подобного социального транзита заметно возросла. Человек-суверен, расстающийся с психологией «подданного» и «гражданина», действующий, вкупе с порождаемыми им же антропологическими констелляциями, как транснациональный персонаж, как существо свободное, а в пределе суверенное по отношению к сложившимся структурам земной власти, – умножающийся и одновременно уникальный результат новейшей истории. Место обитания людей воздуха – сложный социальный текст, их действия направлены к достижению нового порядка, повышая, таким образом, градус критичности всей социосистемы. Прежние и переходные формы бытия являются объектом настойчивой критики, ибо истинное место обитания эфирной генерации расположено, в сущности, извне: они постоянно ощущают присутствие в обществе неовеществленного до времени аттрактора как, хотя и призрачное, но родное, родовое обетование. - Так, значит, буржуазия все-таки отправится со временем на свалку истории? - Историческая тенденция проявилась в постепенной утрате «классической» буржуазией контроля над организационно-деятельностным проектированием общества, когда интеллектуальное производство становится ведущей движущей силой. Основной торг происходит сейчас между сторонниками охранительной версии кризисного управления миром и инициаторами дальнейшей акселерации социального транзита. Уйти в историческую тень означает утратить позицию движущей силы общества, его гегемона. Впрочем, дважды простреленное веком третье сословие также знает различные формы своего исторического воплощения: e.g. буржуазия торгово-финансовая и буржуазия промышленная – достаточно разные представители одного класса, несущего гены мастеров системных операций. Более того, аналогично взаимопроникновению новой полифоничной культуры и касты национальных управленцев, финансовые операторы в союзе с «судейскими» стали классовыми мутантами и кентаврической ветвью новой эволюционной страты, выстраивая динамическую конструкцию универсальной хрематистики – «виртуальных финансов»: управленческих по сути денежных потоков, автономных по отношению к основным фондам и материальным ресурсам в целом. По-своему реализуя, таким образом, пришествие постиндустриализма и раскрывая виртуальные потенции Нового мира. В наши дни энергичная «мыслящая страта» проявляется во весьма различных ипостасях – технократии и экспертократии, эфирократии и профессиональной элиты, национальных лидеров и международной бюрократии, транснациональных менеджеров и системных операторов, меритократии и культурной олигархии, интеллектуального или критического класса. Вся эта множественность лиц и позиций стягивается/сопрягается групповым мышлением и поведением, то есть – определенной классовой корпоративностью. Мозаика страты складывается из элементов амбициозной и творческой номенклатуры, динамичных представителей предыдущего гегемона и новой породы, призванной к жизни изменившимися обстоятельствами века. Эта субкультура сегодня активно вторгается на мировой рынок со своим призрачным товаром: символическими деньгами и культурным капиталом, многочисленными производными глобальной биржи и инновационными сценариями политических или военных акций, формулами долговой топологии и методологией нестандартных воздействий, идеологией массовых СМИ и наполнением элитного эфира. Люди воздуха успешно оперируют привычной для них нематериальной субстанцией знания, образования, пропаганды и другими клонами социогуманитарных технологий: искусством геоэкономики и геополитики, современного управления и стратегирования. И идеалами; но идеалы стоят порой слишком дорого, прорывая границы денежного строя. Основания новой культуры таятся не в прошлом, не в замкнутых лабиринтах истории: динамичная культура hominesaeris – арена битвы за будущее, борьбы за мерцающий образ, социальные основания и версии прочтения, за небесные миражи и горизонты земель, лежащих по ту сторону очередной высотной границы. Государство-корпорация - О революции менеджеров было модно говорить где-то в шестидесятых годах прошлого века, но за последние десятилетия тема вроде бы приутихла. Казалось, что революция кончилась, а на самом деле все гораздо интереснее: она родила новый класс? - Давайте проследим, как это произошло. Горизонт революции менеджеров состоял в том, что управленец, технократ – а заодно и финансовый оператор, постепенно (а не радикально, как в случае с политической бюрократией) перенимали бразды правления у собственника, идя на вынужденные тактические/стратегические соглашения и компромиссы, но все же начиная при этом «свою игру». Параллельно происходил процесс относительной и абсолютной девальвации бухгалтерской стоимости и «аппаратной части» предприятий при росте значения нематериальных активов и ресурсов. Причем на смену управленцу прежнего типа – администратору-технократу – приходит человек, уделяющий приоритетное внимание даже не столько самому производству, сколько совокупной эффективности предприятия. Во многом связанной в наши дни со сложными схемами движения финансов, с образованием политических союзов, системных или клановых коалиций, эффективным использованием информации и культурного потенциала, а также других нематериальных активов. Иначе говоря, с управлением особыми формами капитала: интеллектуальным символическим, социальным, культурным, человеческим. Предприниматель сегодня действует в существенно иной среде, как мы привыкли ее называть, – «постиндустриальной». Крупный собственник сам по себе в качестве независимого кванта экономической материи сегодня, практически, не существует – он встроен в определенную властную инфраструктуру. Доминирование же в подобном кругу, взаимная конкуренция властных сфер есть многомерное пространство настоящей, хотя нередко не слишком видимой обществу и не столько экономической, сколько политической, по сути именно классовой борьбы, порой проглядывающей в перипетиях борьбы партийной. Или в прорехах актуальных событий самого разнообразного толка. Кроме того, специфический цех людей воздуха (занятый непосредственным политическим производством), привыкнув представлять власть, со временем начинает ее приватизировать как экономически перспективное поле деятельности и монополизировать операции с нею как функцию своего сословия. Но, в отличие от номенклатурного класса, благожелательно относясь к развитию напряжений в существующей политической конструкции и естественным образом следующему из этого факта институциональному кризису. В конечном счете, вместе с повышением искусства замысла и реализации стратегических операций, власть над социумом – то есть политическая гегемония – постепенно перетекает к представителям «воздушного» класса. Так что часы Нового времени сегодня фактически остановлены проектировщиками иной версии мировой судьбы. На наших глазах происходит историческая мутация правящего сословия. В ходе «восстания элит» динамичная страта, идя на сделки и соглашения, компромиссы и авантюры, последовательно приватизирует власть, причем власть всякую, а не только экономическую или политическую. Интеллектуалы, перенимая в управление практику, реализуют по мере сил способность быть доктринерами или метафизиками. Властвовать, все чаще означает держать первенство в индустрии мировоззрения, идейного и семантического производства. Новый «воздушный» класс, имплантируя ментальные и социальные коды, задавая нормы, целеполагание и смысл существования обществу, понимает власть как способ распоряжаться историей в ее произвольных конфигурациях. Здесь, кстати, истоки внутренней мощи «оранжевых» и иных цветных революций, безотносительно от внешней поддержки, которую, так или иначе, на деле получают все стороны. - Таким образом, люди воздуха конкурируют за историческое будущее одновременно и с номенклатурной бюрократией, и со «старой доброй буржуазией»… - Как правило, все же не одновременно. Для того и существует политика, сопрягающая в тот или иной момент общие конъюнктурные цели достаточно различных групп, определяя временные союзы и актуальные коалиции. Люди воздуха имеют много ипостасей. Но главное – это их роль лидера перемен, новой движущей силы истории, изменяющей и вытесняющей в ходе социальной трансформации прежний правящий класс. Мировая элита меняет сегодня не просто облик, но саму субстанцию политической гегемонии. Напомню, систему трехсословного общества сформулировали около тысячи лет назад епископы Адальберон Ланский и Герард Камбрейский. И примерно тогда же, может чуть позднее, заговорили о сословии четвертом, к которому относили ростовщиков, шулеров, алхимиков, лицедеев (представителей шоу-бизнеса, говоря современным языком) – людей, «выходящих за рамки», преступавших традиционные запреты. Когда-то, а точнее в XVI-XIX столетиях, третье сословие вело свою битву за будущее, за доминантные позиции, за право определять курс истории и вершить дела в меняющемся мире. И выиграло ее. Но сегодня мы видим, как заодно с прежним мироустройством уходит былое, практически тотальное доминирование классической буржуазии. Той буржуазии, которая была порождением индустриальной экономики, которая владела и владеет «основными фондами». Борьба за будущее не ограничена кругом политической гегемонии. Распоряжаться существенно меняющим облик экономическим хозяйством – а заодно и судьбой антропологических сообществ, как в национальной, так и глобальной геометрии, – стремится сословие административных и постиндустриальных олигархов, управленцев и стратегов. Переступая через очерченные прежней гегемонией пределы, каста интегрирует разнообразные виды интеллектуальной активности: от творческих и властных порывов, связанных с тем или иным проектом обустройства по-новому прочитанной Ойкумены, до утилизации культурных и ценностных катакомб глобального Undernet’a. От новаций в сфере традиционных видов производств до освоения необъятных предметных полей виртуальной вселенной. А уж что произрастает и еще произрастет на подобных «Елисейских полях», до поры не знает никто. Кроме самозванных землемеров, которые видят и расчерчивают, измеряют и приватизируют этот призрачный, необъятный Клондайк. А затем осваивает его. Прибыль начинает поступать из принципиально новых источников, а все «дымящее» отправляется в Китай, который на глазах превращается в мастерскую мира XXI века. Большой Китай, вместе со всей совокупностью Восточной Азии, начнет делать все материальное для всех. Делает Китай, а продает потребителю в той или иной форме – не всегда Китай. В США кукла Барби стоит 20 долларов, а в Киргизии – 2, хотя и та, и другая madeinChina, и упакованы они в одинаковые коробочки. Все же отметим, что и при этом ряд технических и технологических новаций – прежде всего новаций в военнотехнической сфере – остаются ареалом, очерченным «людьми воздуха» особым, запретным кругом. Хотя, если приглядеться внимательнее, их «воздушность» бывает весьма плотного свойства. Скажем, как у торнадо… По настоящему большие деньги сегодня не зарабатываются на предприятии или даже на рынке: они придумываются, организуются или крадутся. - «Придумывание денег» – в этом слышится нечто мистическое… В чем проявляется универсальность людей воздуха, к примеру, позиции и экспансия в той же экономике? - Весьма красноречиво об этом свидетельствует динамика доли материальных и нематериальных активов в таком интегральном показателе, как капитализация предприятия. Приблизительно до 80-х годов их движение носит достаточно схожий характер, но к концу века мы наблюдаем нарастающий, драматичный разрыв между соотношением физических и нематериальных активов в совокупной капитализации фирм. Уже на пороге нового миллениума по приблизительной оценке они достигали соотношения примерно 80% к 20%. И не в пользу материальных активов. Иначе говоря, компании могут обладать схожей бухгалтерской стоимостью (основными фондами, физическими активами), но при этом их рыночная стоимость (интегральная капитализация) будет разниться в разы и подчас чуть ли не на порядки. Чтобы «почувствовать разницу», сравним по этим параметрам, практически наугад, какую-либо автомобильную компанию и, скажем, фирму, производящую программное обеспечение… Причем подобный разрыв просчитывается по индексу капитализации не только объектов «новой экономики» (т.е. преимущественно по NASDAQ), но и в среде достаточно традиционных корпораций (сиречь, по индексу Dow Jones). Вышесказанное означает, что привычная экономическая пирамида переворачивается. А складывающаяся одновременно на планете непростая энергетическая ситуация не отменяет, а лишь усугубляет ситуацию. Индустриальное производство, промышленный «хард» (аппаратная часть, инженерные технологии) постепенно превращаются в своего рода придаток, видимую вершину айсберга современной экономики. Перефразируя известного философа: «очевидную, слишком очевидную». В то же время основная стоимость все чаще концентрируется в сфере нематериального производства, где действуют существенно иные производственные схемы и операторы. И люди, управляющие этим «софтом», в возрастающей степени определяют доходность, капитализацию, а, главное, – стратегическое будущее бизнеса. Соответственно и деньги сегодня в возрастающей степени производятся не на фабриках, а в сфере нематериальных активов. Доходность же предприятий планируется в «четырехмерной геометрии», т.е. с определенным временным лагом, величина которого косвенно отражает амбиции проектного замысла, а также комплексный расчет рисков, дисконтную траекторию чистых денежных потоков (freecashflowtoequity) и т.п. Сегодня, в принципе, можно капитализировать и продавать предприятия с нулевой и даже отрицательной доходностью. Например, в сфере СМИ. Ибо, как мы уже обсуждали ранее, помимо финансового капитала, все более заметную роль приобретают другие виды человеческой практики, имеющие собственный экономический вес, хотя вроде бы и не относящиеся непосредственно к хозяйственной деятельности. Для России их роль в активах корпораций – столь очевидная ныне ситуация! Так, к примеру, социальный капитал – это, слегка упрощая проблему, сумма связей, поддержек и партнерств, которыми обладает любая солидная бизнес-группа. Дефицит же данной составляющей может привести – и на практике приводит – к весьма серьезным проблемам… Даже финансы переживают транзит от той или иной материальной субстанции к нематериальной форме экзистенции, сохраняя при этом полноту древней и могучей силы денег – своего рода «квантовой механики» социальной вселенной. Что же касается «алхимического» характера современной финансовой системы и методах рефлексивного управления ею, то об этом немало говорилось и писалось еще в прошлом столетии. - Новому классу, как и всякому классу нужна если не партия-организатор и рулевой, то какая-то организационная форма, связывающая их именно в единый социальный слой. Что связывает между собой людей воздуха? - Некогда то, что объединяло людей в устойчивые социальные структуры, называлось кастовостью. Затем сословностью, потом классовым чувством. Как будет опознаваться новая форма разделения людей в ситуации с постиндустриальным классом – поживем, увидим. Сегодня в единый слой – помимо предметной сферы деятельности и социального целеполагания – их связывает (на уровне межличностной коммуникации) общность стиля мышления, ценностных идеалов, образования. И, возможно, – классовая симпатия. Симпатия глубинное понятие, употреблявшееся в свое время алхимиками, кстати, одними из первых представителей «четвертого сословия». Обозначает эта категория не только эмоциональное состояние, но метафизически обоснованные гармоничные сочетания, совпадения по внутреннему целеполаганию и соучастию в едином, как сказали бы сейчас, мегапроекте. Таким образом, выстраивается гибкая, неформальная инфраструктура реализации властных решений, осуществляющая – под эгидой мыслительных навигаторов – процесс превращения крови и свинца в золото. В настающем настоящем Нового мира некоторые эффективные предприятия, кстати говоря, так и организуются по типу симпатии основных компаньонов и распадаются с разрушением такой гармонии. Это своего рода пластичный «холдинг людей», сумма их формальных и неформальных контрактов, причем подобная деятельность эффективна еще и потому, что оперирует она развитым индустриальным и постиндустриальным инструментарием – механизмами и технологиями, финансами и информацией, организационными и иными средствами. Конечно, для организации практики в соответствующих масштабах технические и финансовые активы по-прежнему важны, но важны также ресурсы социальные, интеллектуальные, символические, культурные. Сумма же обладания ресурсами и активами определяется универсальным интегралом – уровнем капитализации предприятия, какие бы формы оно ни принимало. А основными десигнатами оказываются стратегическая устойчивость и перспективы роста. Феномен, обладающий признаками трансэкономического целеполагания, я нередко называю амбициозной корпорацией, учитывая, что для слишком многих новаций нет пока адекватных понятий и лексем. Так что термином «амбициозная корпорация» можно сегодня обозначать и возникающие государства-корпорации, и более традиционные глобальные мультикультурные корпорации, и неформальные клубы различных пропорций и уровней компетенции, религиозные и квазирелигиозные сообщества, разнообразные этнические диаспоры, а также иные группы влияния, включая, например, трансформеры транснационального движения альтерглобализма… Одновременно к этой же типологии тяготеют разнообразные криминальные структуры, наконец, – организации террористические, выстраивающие алгоритмы деятельности по собственным правилам глобальной игры за будущее. И порой, будучи не в состоянии конструктивно менять реальность, они в прямом смысле подрывают ее. В предельной форме амбициозная корпорация – это гибкая организованность, манипулирующая и манипулируемая (образуя тем самым канал эффективной обратной связи), преследующая неодномерные цели, обладающая неординарным целеполаганием, динамичная, неоднозначная, сложная по композиции, транснациональная по составу и географии приложения усилий, критичная по отношению к прежней формуле общественного устройства и собственному состоянию, полагающаяся на некий солидный и статусный объект Старого мира, транслирующая его намерения и мотивации, но готовая перерезать связующую пуповину. Полифоничные суверены-корпорации проявляются преимущественно в действии, а не в оргструктурах, социальных текстах или ярлыках. Так что ряд ситуаций и процессов современного мира приобретает практически анонимный характер, образуя своего рода виртуальные криптографические миры, что, кстати, лишний раз указывает на дефектность привычной социальной картографии, неполноту сложившегося в прошлом категориального аппарата и теоретических схем политологии. - В чем все-таки специфика «государств-корпораций»? - Национальные государства на практике, defacto, не являются ныне единственными субъектами международных связей – появляются международные регулирующие органы, страны-системы, прочие интегрии и футуристические транснациональные связности. Одновременно происходит делегирование суверенитета не только «вверх», но и «вниз», по оси субсидиарности, автономизации. А также племя отверженных: несостоявшихся государств, государств-изгоев, государств-банкротов, квази-государственных образований… Да и сам термин международные отношения (inter-national relations) становится теперь по-своему уязвимым. Одновременно и нынешние геоэкономические организованности не являются чисто экономическими структурами: экономика в современном мире во многом выполняет управленческие, властные функции, а политические власти в свою очередь участвует в решении сугубо экономических задач. И то, и другое нередко осуществляется за пределами национальных территорий. Иначе говоря, складывающееся мироустройство напоминает чем-то слоеный пирог: над прежней государственностью выстраивается транснациональная конструкция, которая хотя и привязана к определенным географическим ареалам, но имеет собственное оригинальное целеполагание. В результате на планете образуется сложноподчиненная система социальных пространств, соединенных нитями делегированного суверенитета, властных проекций, ресурсных потоков и неорентных платежей. В элитных группировках национальных государств, погруженных в подобную среду, соприсутствуют группы с весьма различными интересами и целями. Их интересы, порой антагонистичные в рамках национальных границ, могут в то же время совпадать с целями сообществ, обитающих в иных ареалах. Подобные группы сливаются в космополитичные молекулы новых организованностей, картографию которых на сегодняшний день едва ли можно внятно формализовать: динамичность и неопределенность являются их основными, чуть ли не генетическими свойствами. Причем состояние неопределенности – это, по-видимому, не просто постиндустриальный барьер, то есть некоторая транзитная ситуация, которая со временем будет так или иначе преодолена. Возможно, динамичный статус и есть основное, определяющее качество Нового мира. Именно поэтому инновационные формулы правления, скорее всего, будут тяготеть к методам управления турбулентными процессами, динамическим хаосом. Кризис привычной, национально-государственной формы мироустройства, основанной на идее коалиций и баланса интересов, проявляется на сегодняшний день во впечатляющей попытке удержать рассыпающуюся политическую ситуацию путем выстраивания «мировой властной вертикали». Но этот же кризис предопределил интерес к альтернативным формам социополитической организации. При этом отсутствие общепризнанного категориального аппарата для фиксации феноменологии постсовременности приводит к многочисленным разночтениям социального текста и прочим нестыковкам. Так, понятие «империя» вроде бы предполагает некое «всемирное огораживание», проведение черты между цивилизацией и варварством; в этом смысле империя приближается к понятию глобального города и восходит, конечно, к Риму. Сейчас молекулярность городской среды начинает замещаться «социальной плазмой», однако мы по инерции употребляем слово «империя» применительно к заметно иным, инновационным формам мироустройства и типам управления. Не предполагающим, к примеру, непременного военного или административного присутствия на имперской территории. И хотя в случае США, основного местоблюстителя чина глобальной регулирующей державы, налицо как раз целенаправленное выстраивание опорных точек с неопределенным международно-правовым статусом – перманентно находящихся в боевой ситуации низкой интенсивности – будущее скорее за системами опережающего (преадаптивного) динамического контроля, нежели за превентивными, пусть и динамичными, механизмами поддержания status quo. И других форм статичного равновесия, пасификации. Пассионарные субкультуры - У российской политической элиты сегодня в моде идея превращения оффшорной олигархии в национальную буржуазию, а чиновничества – в высокоэффективный аппарат государственного управления. Судя по тому, что Вы говорите, мы вновь мыслим в какойто другой плоскости и ставим задачи, которые жизнь отменила… - Здесь главный вопрос о характере нашей элиты, но, прежде чем поговорить об этом, нужно понять реальное место страны на геостратегической карте мира, в том виде, в каком эта конструкция складывается в начале третьего тысячелетия. Из верно прочитанной ситуации становятся понятными ключевые проблемы, а из них, в свою очередь, – степень соответствия формулируемых задач и совершаемых деяний вызовам времени. Если говорить совсем коротко, в мире выстаивается сегодня некая замкнутая глобальная конструкция, на нижнем этаже которой находится добыча природных ресурсов, чуть выше – промышленное освоение этих ресурсов, далее – производство интеллектуального сырья, еще выше – высокотехнологическое производство. Над этим производственным комплексом возводится финансовая надстройка, которая аккумулирует процентную дань, и, наконец, на самом верху находится «штабная экономика», которая устанавливает правила игры, одновременно создавая планетарную эмиссионно-налоговую систему и осуществляя масштабное управление рисками. Эмиссионную в виде фактической мировой резервной валюты, а налоговую в форме глобальной дани, выплачиваемой значительной частью государств в рамках системы перманентного глобального долга. - На такой карте место России в целом понятно… - Да, к началу XXI века Россия заняла место среди стран-производителей природного сырья и полуфабрикатов, так что основу богатства страны сейчас составляет природная рента и ее модификации. Упрощению экономического и социального статуса можно найти много объяснений. На протяжении XX века в стране происходило последовательное «выпалывание» современной социальной культуры, сложных схем жизни общества, начатков самоорганизации и пассионарных личностей. В итоге образовался мир, лишенный искр гениальности и плохо совместимый с глобальной революционной ситуацией. Когда же исчезла разделявшая Восток и Запад стена, то в России наиболее динамичной частью общества оказались люди, привыкшие действовать «поверх барьеров»: различные сегменты прежнего правящего слоя, консольери, цеховики, полу и прямо криминальная субкультура. В итоге мы получили собственный элитный коктейль – поколение «П» – из представителей спецслужб, их многочисленной, разветвленной агентуры и в той или иной степени криминализированной субкультуры. При всем различии этих людей, есть у них одно общее свойство – это «люди тени», воспитанные в духе морального релятивизма и психологии «подполья»… - Однако криминальной элита не может быть долго, даже явные корыстолюбцы, приходя к власти, ищут благообразности… - Элита вообще и политическая элита, в частности, не может быть криминальной, ибо она мыслит метафизически. Криминализируясь, элита перестает быть таковой, поскольку утрачивает контроль над смыслами. Ведь ее главная задача – стратегическое управление обществом, т.е. искусство рождать смыслы, образы будущего для себя и тех, кого она ведет. И при этом квалифицированно действовать в предложенных историей обстоятельствах. Карл Манхейм в свое время писал: «Существование элиты определяется не жаждой власти отдельных индивидов, а общественной потребностью в исполнении стратегических функций особо квалифицированными людьми». Например, коррупция – это не взяточничество, или, точнее не только и не просто взяточничество, коррупция – недопустимое расширение пространства рыночных операций, то есть внутреннее разрушение социального текста и личности, приватизация общественного блага. И одновременно специфичная, примитивная – рефлекторная система управления, присущая ситуационному сознанию. Деградировавшая личность не в состоянии улавливать ритмы истории и создавать целостное, долгосрочное целеполагание, она блюдет шкурные интересы, видя в политике лишь интригу, и в результате проигрывает игрокам с «длинной волей», иным жизненным горизонтом и стратегией. Я как-то уже признавался, что меня, да и не меня одного, с некоторых пор не оставляет ощущение оскудения и истощения миростроительных энергий страны, распространяющегося в ней торжества «животного идеала». Тот же Карл Манхейм отмечал: «человек (а мы можем добавить: общество – А.Н.), для которого не существует ничего, помимо его непосредственных обстоятельств, не является человеком». Или, быть может, сейчас уместнее вспомнить слова Гоголя: «Бесчестное дело брать взятки сделалось необходимостью и потребностью даже и для таких людей, которые и не рождены быть бесчестными. Знаю, что уже почти невозможно многим идти противу всеобщего теченья». Дефицит смыслов и личностей – критическое обстоятельство для обитания в Новом мире. В России же подобная ситуация, усугубляемая коррупцией душ и социального текста – равно его последующей симуляцией (привычные «потемкинские деревни») – проявилась с отчетливой остротой: и в сфере государственного управления, и политической философии, и стратегической мысли… - Как Вы думаете, отчего все это происходит с Россией? Какое-то поразительное постоянство у нашей страны – вновь и вновь переживать несчастья и потрясения. А ее правящие слои, кажется, вновь и вновь наступают на те же самые грабли. - Как российская, так и советская политическая организация общества представляет амальгаму азиатских и европейских социальных кодов, что проявляется в характере управленческой модели. Попыткам модернизации (в условиях отсутствия развитой городской, коммунальной культуры), к примеру, нередко сопутствует тенденция закрепощения основной массы населения: правления Петра I и Екатерины II – яркие примеры подобной двойственности... Революция начала ХХ века, став акселератором интенсивной, но редуцированной индустриальной модернизации – совершавшейся на фоне революции масс и роста городского населения, футуристического порыва и взлета научно-технической мысли – закрепила, в конечном счете, преобладание азиатских структур управления: гегемонию номенклатурного класса. Это обстоятельство в значительной мере предопределило крах второй российской модернизации – постиндустриальной, проявив конфликт между прежним номенклатурным и востребованным историей постиндустриальным классом, приспособленным к усложнененным структурам мира. Проблему кризиса компетенций можно было разрешить двумя способами: сменив состав правящего класса, влив в него свежую кровь, либо понизив общий уровень среды, демонстрировавшей к этому времени кумулятивный эффект развития городской культуры, модернизации страны и социализации публичных благ. В конце концов, в той или иной степени были реализованы оба варианта… Итак, в России-СССР во второй половине восьмидесятых годов на арену выходила – в различных обличьях – генерация людей, эклектичная по составу, по предмету своей деятельности, но которую, в целом, можно было бы охарактеризовать как прообраз российского постиндустриального класса. Но к власти шли также другие группы. Постиндустриальная страта, уже тогда изломанная и частично коррумпированная, тем не менее, достаточно быстро нащупала путь к рычагам власти, однако взять ее в руки так и не сумела, сдав другой пассионарной группе, основой деятельности которой стала «трофейная экономика» и разнообразные схемы перераспределения природной ренты. Короткий горизонт планирования, свойственный данной группе и некоторые другие обстоятельства предопределили постиндустриальную контрреволюцию и социальную деградацию на большей части территории страны. Модернизация была, как я говорил, редуцированной, и в момент срыва стали очевидны ее огрехи, прежде всего – отсутствие в стране гражданского общества. Были выпущены на волю духи неоархаизации общества, да и связь времен различных регионов государства распалась, но регионы и люди, их населяющие, не существуют отдельно от страны. А как хорошо известно, уровень системы тесно связан с состоянием ее слабейших компонентов… Затем, по мере развития кризиса, власть в значительной мере перешла в руки специфического управленческого сословия. Впрочем, тему мы уже затрагивали. Правящее сословие не склонно повышать градус сложности российского социума, развивать институты гражданского общества внутри страны и выступать в качестве реального субъекта стратегического замысла вне нее. Ибо все эти действия ведут к непосильному усложнению и высокой подвижности социального текста. В итоге мы наблюдаем – что, в общем-то, несложно было предсказать – симптомы возрождения монотонных управленческих кодов и причудливые реинкарнации элементов прежней, иерархичной и статичной культуры (ср. выстраивание пресловутой «властной вертикали»), созидая ли при этом подобие выхолощенного «Союза ССР» (USSRabridged), или предъявляя симулякр «нового российского империализма». То же относится к сужению, упрощению пространства публичной коммуникации. Симптоматично, что факт революции 1991 года и ее последствий не получил культурной верификации. Но, таким образом, на повестку дня вновь встает вопрос о роли российского постиндустриального класса. - Россия продолжает крестный путь? И куда же он ее приведет? - После исторического прорыва оболочки застоя (брежневской «стабильности», столь неуместной в эпоху революционных перемен на планете) и двух последующих десятилетий внутренних потрясений, у России-РФ – нового государства, с иным геополитическим контуром и геоэкономической картографией – так и не сложились общенациональная корпорация, обладающая исторической и культурной идентичностью, равно как и полифоничное гражданское общество. А вместо интеллектуальной и моральной реформации мы наблюдаем социальный технократизм, «политический технологизм», культурный редукционизм и соответствующие им представления о «мыслящей России». Демонстрируемый сегодня правящим сословием прагматизм есть оборотная сторона острейшего дефицита культурного капитала, заставляющего в поисках идентичности обращаться к самым различным источникам, включая попытки одновременного воспроизведения противоречащих друг другу социальных и культурных матриц. Присутствует в этом коктейле и столь заметная сегодня тенденция идеализации советского периода, связанная с опытом 90-х годов и присутствием у рычагов власти социальной группы, избежавшей в свое время запуска механизма люстрации, стремящейся к исторической легитимации обретенного статуса… У России-РФ нет национального «смыслового каркаса» – вместо него обществу предлагается лоскутное одеяло, отражающее мировоззренческую и социальную эклектику. Отсутствует и позитивное проектирование исторической судьбы, что, конечно же, не исключает определенных замыслови масштабных политических интриг правящего слоя, в том числе сопряженных с глобальным контекстом. Дело тут, скорее, в уровне рефлексии, нежели в ее изощренности. Внутри страны по-прежнему, хотя и глуше, слышны разговоры об экономических и административных реформах, о выборочных «национальных проектах», удвоении ВВП, борьбе с инфляцией, повышении зарплат (сброшены с «корабля современности», кажется, лишь «догонялки» Португалии). Что, однако же, не приводит на практике ни к сокращению высокого уровня смертности, ни к ликвидации резкого разрыва в уровнях доходов населения, ни к росту его социальной активности. В итоге Россия сегодня экономически используется, но культурно все более отторгается доминирующей на планете цививилизацией североатлантического мира. Вместе с тем параллельно с прежней практикой и социальной ментальностью в стране возникает каркас нового социального организма. Сегодня в среднесрочной перспективе становится вероятным разделение России на: • государственность-А, являющуюся островом транснационального архипелага, предоставляя ее руководителям право на присутствие в элитном кругу. Подобное государство-корпорация (в геоэкономическом понимании термина), строится из совокупности систем управления десятка олигархических картелей, прежде всего в сфере газо- и петроэкономики и систем их обслуживания (но также на других производственных и ресурсных основаниях), соединенных в социально-политическую связность под зонтиком новой национальной управленческой конструкции; • и государственность-Б: социальную, административную – обеспечивающую функционирование привычных, общенациональных, однако уходящих в прошлое, ветшающих институтов и увядающих ветвей власти. Все это, однако, вполне вписывается в стремительно меняющееся поствестфальское мироустройство, основанное на принципах динамичной иерархии и глобальной безопасности. - Но ведь новому классу недостаточно просто организоваться, сплотиться, надо стать конкурентоспособным, владеть широким спектром постиндустриальных управленческих концепций и технологий. В чем заключается принципиальная новизна всего этого аппарата, а также схем организации и управления бизнесом? - Принципиальная новизна – во взгляде на постсовременную социальную реальность как на динамическую субстанцию, склонную к фазовым переходам и бифуркационным ситуациям, или, несколько сгущая краски, как на перманентную турбулентность. А основная стратегическая проблема, определяющая успех или провал предприятия, – в каком регистре необходимо действовать: эффективно приспосабливаться к сложившимся обстоятельствам либо проводить системную преадаптацию к вероятной будущей ситуации. Важных же особенностей инновационных оргдеятельностных схем несколько – вопервых, внимание, придаваемое сегодня антропологическим структурам, комплексным темам и нематериальным активам. Во-вторых, предпочтение, отдаваемое сетевому и проектному принципу формирования социоструктур. В третьих, динамичное развитие самой формулы нематериальных активов, а также иная (и множественная) скорость социального времени. В четвертых, выстраивание деятельности с учетом логики «турбо-» или «казино-» экономики, где проигрыши заранее планируются, но сама игра ведется с позитивным результатом, а генеральной целью является занятие и системное освоение той или иной (желательно уникальной) ниши… Осознание нелинейной природы мира ведет к развитию и оперативному применению на практике соответствующих методологий/технологий знания и действия. Все это востребовано сегодня в политике, бизнесе, военном искусстве, в других сферах человеческой деятельности. Здесь за последние десятилетия произошли интересные и революционные события. Но давайте о научных и прикладных достижениях в области управления, которые взял на вооружение постиндустриальный новый класс, поговорим в следующий раз – это самостоятельная и большая тема… Беседовал Олег Банных Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором. **А.И. Неклесса. Homines Aeris. Люди воздуха, или Кто строит мир / Библиотека журнала «ИНТЕЛРОС». – М.: Институт экономических стратегий, 2005. – 224 с. *История есть перманентное обновление человека (англ.). http://www.intelros.ru/intelros/biblio_intelros/budushhee-kakpredchuvstvie/1404-mir_indigo__i.html http://www.intelros.ru/intelros/biblio_intelros/budushhee-kakpredchuvstvie/1405aleksandr_neklessa_mir_indigo_beseda_vtoraja.html
