Я НЕ ВЕРНУСЬ

Я НЕ ВЕРНУСЬ
Йован Лиска
пьеса для камерной сцены
2013
Йован Лиска
[email protected]
+7-967-634-78-09
1
ИНТ. БОЛЬНИЧНАЯ ПАЛАТА ВЕЧЕР
На койке лежит ЛЕОНИД. Медицинские приборы отсчитывают размеренный
пульс. У окна, спиной к койке, стоит КИРИЛЛ. Из заднего кармана джинсовых
брюк выглядывает длинный конверт. На тумбе лежит мобильник, из него звучит
песня «Серебро» группы Би-2. Песня заканчивается словами «Не потерять бы в
серебре, её одну, заветную».
Кирилл отходит от окна, берёт мобильник в руку.
КИРИЛЛ. Я подумал, что тебе будет приятно услышать эту песню.
Удивительное свойство музыки. Я так много песен слышал, столько интересной
музыки. А эта песня, она ведь очень простая. Обычная такая песня. Но столько в
ней моей жизни. В эти звуки вплетены впечатления, заветные мгновения жизни.
Была вроде осень. Или лето. Но такая часть лета, которая сошла бы за осень. В
общем, было приятно, но сыро. Сырость тоже была приятная, но всё-таки
сырость. И если бы тогда, в тот день, мы не заблудились в лесу, нам было бы
наплевать на эту сырость. А так, нам было не всё равно. То есть мне лично эта
сырость запомнилась. Потому что трудно было не запомнить этих хлюпаний под
кедами. Не помню до каких пор я ничего не боялся и уверено шёл за тобой…
кажется, до тех самых пор, пока ты не сказал: «Я не уверен, но, кажется, мы
заблудились». Ты это признал, после трёх часов мотания по лесу. А ведь мы шли
в лес не для того, чтобы заблудиться. Пошли просто через лес к нашей
учительнице… уже не помню, как её звали… ну, надо же, совсем не помню. Тыто помнишь, я уверен. Но вот подсказать не можешь. Я даже не помню, на кой
чёрт мы к ней шли во время каникул. Вроде навестить хотели. Но заблудились.
И нас уже не испугало болото, в которое мы забрели. Терять нам было нечего,
уже и без болота мы вымокли насквозь. И тогда ты попытался научить меня
разводить костёр. Мне было очень обидно, что ты умел разводить костёр, а я
нет. Я до сих пор не понимаю в чём дело: почему я так же складываю дрова, так
же зажигаю спичку, но у тебя огонь разгорается, а у меня нет. Я ни одного
костра в своей жизни не развёл без кипы газет под хворостом. Тебе бумага была
не нужна. Ты гордо обходился без посредников. Подносил спичку к дровам, вот
и огонь. Мы тогда ещё не были лучшими друзьями. Но то, как ты разжёг костёр
в сырой траве, с мокрыми дровами - вызывало уважение. Мы сушили носки над
огнём. Ты спросил, какая музыка мне нравится. А я не знал как называется
песня, не знал, как называется этот жанр. Ничего не знал. Просто сказал: песня
про полковника. Ты рассказал, что эту песню поёт группа Би-2. И кроме этой
песни у них есть ещё куча доставляющих вещей. И ты прочитал стихотворение.
Так-то это песня «Серебро», но петь ты не умел, поэтому прочёл стихи из песни.
И я попросил тебя написать мне их при первой возможности. Ты написал потом
в тетради по алгебре. Я читал эти стихи и мне очень они нравились. Я их как-то
сразу выучил. Пушкина там, Фета твоего, я ни разу не рассказал на пятёрку. А
если бы меня попросили рассказать «Серебро», я бы так рассказал.. как ты тогда,
у костра! А теперь могу и спеть. Я и раньше напевал её, когда мы с тобой на
рыбалку ходили. Да, я её уже слышал тогда. Отыскал запись, пришлось за
кассетой ехать в соседний город. В нашем захолустье только Газманов и
Киркоров продавались. Помню, выпросил у матери денег на эту кассету, и
слушал её раз пятьсот. И на рыбалке напевал её. А ты не то, что не подпевал, ты
просил меня заткнуться. Не потому что тебе надоела эта песня, не потому что я
2
пою плохо. А я действительно плохо пою. Ты просил меня заткнуться, потому
что тебе было неприятно, что это песня мне нравится сильнее, чем тебе. Ты
ревновал меня к песне, друг. Так всегда было. Ты мне что-то советовал
послушать, мне это начинало нравиться, а ты потом говорил: «Что за дерьмо ты
слушаешь?». Признайся, что эта чёртова песня и тебе очень нравится.
Кирилл читает стихи из песни.
КИРИЛЛ:
«Я не вернусь
Так говорил когда-то
И туман глотал мои слова
И превращал их в воду
Я всё отдам за продолжение пути
Оставлю позади
Свою беспечную свободу
Припев:
Hе потерять бы в серебре
Её одну
Заветную...
Кирилл некоторое время сидит в задумчивости.
КИРИЛЛ. Мы мечтали собрать свою группу. Почему мы только мечтали? Что
нам мешало сделать это? Думаешь дело во мне? Да, в то время у меня не было
денег на ту же гитару. Впрочем, должны ведь оставаться некоторые мечты
неосуществлёнными. У нас таких… слишком много. Мы мечтали
путешествовать на байках. Потом мечтали путешествовать на машинах. Мы
становились старше, и мечты наши становились более близкими. Казалось, вот
она, заветная - остаётся только сделать шаг. Но сделать этот шаг было не просто.
Да, наши мечты становились благороднее. В 10-м классе ты хотел стать великим
фармацевтом и изобрести средство от СПИДа. Я бы следовал за тобой, хоть и не
был таким способным химиком, как ты. Я мечтал стать биологом. Уверен,
вместе мы многое смогли бы сделать. И много жизней спасти. Ведь ты всем
сердцем любил химию, я всей душой был предан биологии. Мы бы придумали и
средство от рака. И много чего ещё. Я продолжаю мечтать. Но ты умираешь,
потому что мы не исполнили свои заветные мечты. Мы не сделали ничего для
этого. Я стал юристом, пополнил собой бесчисленную армию офисного
планктона. Ты стал торговцем. Великий химик стал мелким бизнесменом в
провинциальном городке. И кого мы спасли? Ты всё жизнь боялся, что не
способен даже обеспечить своего ребёнка. Говорил, что вам с Юлькой ещё рано
об этом думать, что на «двушку» ещё не заработал. Вот и ничего после тебя не
осталось. И никого, кроме меня рядом нет. И ни одной жизни мы не спасли. Ни
одной жизни. Ни одной мечты не исполнили… всё прошло зря. Ты почти мёртв,
а у меня остались только свои собственные мечты. Наши общие ты уносишь с
собой. Увозишь их в лодке Харона на неведомый мне берег. Где ты сейчас? На
середине реки? Слышишь ли ты меня?
Пауза
КИРИЛЛ. Ты для меня всегда был не просто лучшим другом, а… старшим
братом, отцом. Ты был мудрее меня. Я тебе доверял, учился у тебя. Ты был
3
главным. Не в том смысле, что я подчинённый, а ты начальник. Просто ты чаще
бывал прав. Кто прав, тот и главный. Меня это не беспокоило. Меня это
радовало. Ты старше меня. Может быть, поэтому я относился к этому
нормально. Не знаю, мне кажется, в дружеских отношениях всегда есть главный
и не главный друг. Взять, например, Стаса и Саню – наших одноклассников.
Очевидно же, что Стас главный. И это вовсе не умаляет достоинств Сани.
Притом Саня чувствует, знает, что он не главный. А Стас этого не знает. Он
просто главный и всё. Как ты. Ты же не пытался навязывать мне своё мнение,
ничего не заставлял меня делать. Мы просто шли в поход - сорок километров в
гору. Потому что ты предложил пойти с таким видом, что если я откажусь, то ты
больше никогда не предложишь. То есть если бы я тогда отказался, ты бы
сказал: слабак. Может и не сказал бы, но подумал. А я бы обязательно понял,
что ты так подумал. Слабаком быть не хотелось. «Что нам сорок километров,
конечно пошли». А так не хотелось. Это же надо встать в пять утра, чтобы дойти
до вечера. Но придумывать отговорки было бесполезно. Просто, чтобы я не
придумал, ты бы сказал: «А, ясно!». И это бы означало, что тебе действительно
всё ясно. Тебе бы сразу стало ясно, что я придумываю отмазки. Ведь ты меня
приучил к тому, что нет ничего важнее, ничего более срочного, чем провести
время в компании друзей. Ты не говорил это прямым текстом, конечно. Но я это
понимал. Все это понимают. Это закон. И когда нарушаешь этот закон, теряешь
друзей. Ничего не может быть важнее звонка от друга: «Здорова! Завтра
отличная погода для рыбалки, поехали! Ты как, поедешь?» И это не вопрос. Это
констатация факта. Не важно, что у тебя завтра единственный выходной, у тебя
были планы, ты хотел съездить в «ОБИ» купить дрель и наладить, наконец, эту
чёртову дверь в прихожей. Не важно, что ты хотел встретиться с одной
симпатичной девушкой, с которой познакомился сегодня в универе. Всё это не
важно. Завтра ты встаёшь в полчетвёртого утра, готовишь бутерброды в дорогу,
налаживаешь удочки и едешь на рыбалку.
Кирилл присаживается на край кровати, замечает, что ему что-то мешает.
Вытаскивает из заднего кармана брюк письмо. Смотрит на него, но безучастно,
думая о чем-то другом.
КИРИЛЛ. А в тот раз, когда ты мне сказал об этом… я имею в виду, когда ты
мне впервые сказал об этом… Мы были не на рыбалке. Ты просто вытащил меня
на тот ручей, где мы однажды пили пиво. Ещё в школе мы там пили пиво, и как
то этот ручей нам стал родным. И когда ты меня в тот день позвал поехать на
ручей, я почувствовал что-то странное. Мы там не были со школы, лет десять.
Непонятное чувство. В тот день у меня действительно были важные дела, но я
даже не заикнулся о них. Я почему-то понял, что надо обязательно ехать на
ручей. Мы, конечно, взяли пива. Точно такого же пива, как тогда. Мы даже не
задавались вопросом: «А какое пиво возьмём?». Просто взяли то самое, что пили
десять лет назад на этом ручье. И пиво это было так себе, честно говоря. И мы
это знали. Но взяли именно его, будто с другим просто не пустят на ручей. Мы
пришли. Ручей был уже не совсем тот, что раньше. Там паслись какие-то козы,
пришлось прогонять их палками. Один козёл боднул тебя и ты назвал его за это
козлом. И ты снова был прав. От ручья осталось совсем немного, он усох. Там
сидела эта дурацкая лягушка. Раньше этой лягушки там не было. Теперь пить из
ручья не хотелось. Но пиво в него мы всё равно положили. Мы ждали, когда оно
охладится… И ты рассказал мне это… для этого ты меня и позвал туда. Я не
понимал, что нужно отвечать, как нужно реагировать на то, что я услышал.
Просто не понимал, что сказать. Одно я понял точно. Я понял, что ты не
шутишь. С такими вещами не шутят. Мы молчали. Пиво охладилось, мы вынули
4
его из воды. Бутылки тут же покрылись маленькими капельками. Ты сравнил их
с утренней росой. Было очень красиво. Мы открыли пиво, из горлышка вышел
лёгкий дымок. Это тоже было красиво. Я спросил тебя: «И сколько тебе ещё…».
Я хотел сказать «осталось». Но не сказал. Потому что счёл, что это некрасиво.
«Осталось»… это слово уж слишком тоскливое, безвозвратное. А во мне всётаки теплилась надежда, что ты скажешь: «Брось. Я же пошутил». И я бы за это
ударил тебя в плечо, облил бы тебя пивом, послал бы к чёрту. Не от того, что я
бы расстроился. А от радости. Но ты ничего подобного не сказал. Ты ответил:
«Не много». Естественно пошёл дождь. Почему естественно? Ну, знаешь, всегда
в такие моменты идёт дождь. Так бывает в кино. К сожалению, тот день не был
фильмом. Всё было по-настоящему. Но дождь всё равно шёл. Очень сильный
дождь. Мы бежали по полю до ближайшего посёлка, вымокли до нитки.
Добежали до какой-то стройки… кстати там сейчас мэр города живёт… а тогда
мы там прятались от дождя. И нассали в недостроенном туалете. И там я понял,
что ты отчаялся. Не из-за дождя, понятное дело. И не из-за клещей, которых мы
нашли на себе. С клещами всё было в порядке. Понятное дело, почему ты
выглядел отчаянным. Ты тогда перестал быть главным, друг. Я понял, что ты всё
это время был главным, потому что верил в будущее, знал, как всё устроить, в
тебе были силы бороться за своё счастье. И ты готов был делиться своими
силами, идеями, энергией. А тогда я понял, что всё пропало. Потому что у тебя
не было будущего. И теперь я должен был внушить тебе то, что всё равно нужно
бороться за жизнь. Всё равно нужно жить. Я должен был взять на себя твою
роль. Но я не умел этого… Это чувство… как если бы на меня упала
железобетонная стена, за которой я прятался от ветра. И теперь я должен был
держать эту стену, чтобы она не раскололась от падения. Но дело не в этом. То
есть это не причина, почему мы вдруг перестали быть друзьями. О чём я
говорю?! Это вовсе тут не причём. Мы оставались лучшими друзьями ещё много
лет после этого. Ведь мы даже ни разу больше не возвращались к этой теме. С
тех пор – ни разу. И ты прекрасно себя чувствовал, был здоровее всех живых.
Только однажды, когда ты не смог поехать на шашлыки из-за жуткой головной
боли, я понял, что это не отмазка. А действительно жуткая головная боль. И я
один из твоих друзей знал причину этой боли. Но я не спрашивал тебя: «Это изза этого… из-за того, о чём ты мне рассказал тогда?». Я не хотел слышать ответ.
Я верил, что всё прошло, как-то само собой рассосалось, что ли. Может, бывает
такое. И я не пытался узнать, бывает ли такое. Потому как знал, что… не бывает.
Ещё я не знал, можно ли это вылечить. Догадывался, что нельзя. Но не узнавал,
сколько это может стоить, если бы лечилось. Наверное, это была бы невероятная
сумма, которой у меня никогда не будет. И от этого я ещё чувствовал своё
бессилие. Абсолютное бессилие. Как если бы я держал тебя за руку над
пропастью, а рука бы вспотела, и силы бы кончились… И я бы знал, что я всё
равно тебя не смогу вытянуть, а значит ты умрёшь. Но держал бы тебя до конца.
Кирилл внимательно посмотрел на Леонида. Леонид лежит без движения.
КИРИЛЛ. Ты в последнее время стал невыносимым. И я уже забыл о том, что
причина может быть в опухоли головного мозга. Сейчас это кажется
естественным, но тогда я не понимал этого. Я не думал просто… не то чтобы я
забыл о том, что у тебя это в голове есть… но я много лет пытался об этом не
думать, зарыть это знание глубоко в подсознание… Поэтому я как бы забыл. И
мне казалось, что причина в твоей жене. Серьёзно. Я был уверен, что она тебя
так изменила. Я считал тебя подкаблучником… Любил ты её. Да, ты такой.
Глупый. Во всём остальном ты может быть и умным был. Но тут просто… не
понимал очевидного.
5
Кирилл ещё раз потеребил письмо.
КИРИЛЛ. Это тебе. Кто-то оставил в регистратуре. Без обратного адреса.
Наверное, она. Жена твоя. Медсестра сказала, что оставила девушка с короткой
стрижкой, худая… точно Юля. Дура. Как ты его прочтёшь?
Кирилл кладёт письмо на край тумбочки.
КИРИЛЛ. Не любила она тебя. Ей нужны были только твои деньги, твой
перспективный бизнес. Вот только не спорь. Да, сейчас не можешь меня послать
к чертям, как в прошлый раз. Вот смотри, сейчас ты не платёжеспособный – и
где она? Где она?! Я здесь, а её нет, дружище. Она сейчас ищет нового
спонсора… извини, не хотел тебе этого говорить, но… это обязательно надо
сказать, пока ты жив. Надо было сказать раньше, чтобы ты мне в морду дал. Но я
боялся. Боялся, что дашь мне в морду. И что назовёшь меня скотиной. А
сейчас… в общем, помнишь ты пришёл ко мне на юбилей? С ней ведь пришёл,
никто её не звал, а ты пришёл с ней. Сколько вы тогда уже были вместе? Год?
Два? Впрочем, не важно. Ты вообще ничего не помнишь, что было в тот вечер?
Ты вырубился ещё до полуночи. Ты никогда не умел пить. Я помог тебе
добраться до кровати. Положил тебя в зале. Гостей проводил. Сам тоже решил
идти спать… но перед сном захотел покурить. Я зашёл на кухню, но не стал
зажигать свет. Нормально было в комнате. Свет от уличных фонарей из окна
падал. А на подоконнике сидела она. Она сидела и курила. Она всегда курит,
когда выпьет. Ты знал? Я подошёл к ней и прикурил от её сигареты. Наши лица
были совсем близко. Мы ничего не говорили, ни слова. Мы просто начали
целоваться… а потом… надеюсь, ты понимаешь… Я ничего не мог поделать. То
есть мы с ней ничего не могли поделать. Мы хотели закончить вечер именно так.
И мы хотели это сделать именно на кухне. На этом подоконнике. Потом мы
выкурили ещё по сигарете. Молча. Нам просто было и очень хорошо, и очень
плохо одновременно. И мы оба понимали, почему нам очень хорошо. И
понимали, почему очень плохо. То есть, говорить нам было не о чем. Нечего
было обсуждать. Нам было очень стыдно. Нет… стыдно не то слово. Вот, плохо
- да, именно плохо. Она пошла спать к тебе. А я к себе в комнату. И сразу уснул.
Вот ведь никто тебя не просил приходить ко мне с ней. Как я её ненавижу… ты
извини, но я правда думал, что это она тебя так изменила. Можешь считать, что
я отомстил тогда. За тебя.
Кирилл снова начинает ходить по палате.
КИРИЛЛ. Ну, какой ты стал? Ты перестал любить родину, друг. Ну как же? В
этой родине ведь не только пьянство, коррупция, и ненависть к ближним. В ней
больше того, что ты любишь. И пшеничные поля, и тяжёлые свинцовые тучи над
лесом, и запах осеннего клёна, и ледяная прохлада того ручья. Всё это тоже –
твоя Родина. Тебе не нравится, что они снова там не того выбрали? Или то, что
наркоманов в твоём подъезде становится всё больше? Может быть, тебе не
нравится клумба возле твоего дома? Знаешь, ты становился похожим на моего
деда. Он очень старый. Он сидит всегда перед телевизором и ворчит: «Говнюкичиновники, страну развалили, дороги разбитые, пенсия маленькая!». А у самого
знаешь, забор покошен. Сколько себя помню, приезжал к деду, а забор этот
всегда в полуподвешенном состоянии. И дом весь обшарпанный. И в огороде
чёрт ногу сломит. Вот его дом – его страна. Он её президент. Наводи порядок в
ней! Покажи, достоин ли ты того, чтобы о тебе кто-то заботился. Ну, скажи,
6
зачем ему дороги ровные, если у него на огороде бардак, в доме бардак? Значит,
бардак его устраивает. И делать ничего не надо. Мой дед ещё жив. А ты вот
умираешь. Наверное, потому что ты ворчал ещё пуще моего деда. Извини, но это
так. Что вдруг с тобой случилось, что из тебя полилось столько желчи? Господи!
Вот, кстати, про Бога ты мне весь мозг выел. Ты понимаешь, вера – это святое. И
не нужно в это лезть, не нужно. Какое тебе дело в какого Бога я верю? Если у
тебя нет никакой веры, борись с этим комплексом неполноценности сам. А ты матом. Ни с того, ни с сего. Как же дело было… лучше не вспоминать.
Неприятно было. Конечно, сейчас же не модно в Бога верить. Это же отстойно,
да? Спросишь человека: «Ты в Бога веришь?». А он весь покраснеет и не знает
что сказать. Правду или честно. И ведь не спрашиваешь, в какого Бога ты
веришь. А просто – веришь ли вообще? То есть спрашиваешь, по сути, – есть ли
в тебе Бог? Есть ли святость какая? Моральный закон соблюдаешь? А он
краснеет. А спросишь: «Смотришь порнуху?». Заулыбается, и спокойно так:
«Кто ж её не смотрит». А в Бога верить – стыдно. И ты меня упрекал в вере
моей. Называл дебилом за то, что я верю. А я такой дурак, да. Верил в то, что у
тебя всё пройдёт. Молился своему Богу, чтобы он оставил тебя живым. Да, я
молился. И мне не стыдно. Я молился, дружище. Когда вспоминал, что у тебя в
голове это дерьмо, я молился. Потому что я ничего больше не мог сделать. И
никто не мог. Ты бы сейчас сказал: «И что, помог тебе твой Бог?». Дело не в том
– помог, не помог. Я верил! И это главное. Я верил! Я надеялся. Я не гнил! Я
думал, из-за неё ты стал таким. Раньше ты не лез в святое. Мы могли с тобой
обсуждать серьёзные вещи. Когда же это произошло? Что вдруг случилось, что
ты перестал быть лучшим другом? Как вообще такое возможно? Раз – и всё. Был
друг и не стало. И вроде вот он, жив. У него есть телефон, на который можно
позвонить, услышать голос. Есть город, в котором он живёт. Всё есть, а друга
нет. Когда это случилось? Я не помню, сколько мы уже знакомы, но точно
помню – не общаемся два года. Но не все эти два года мы были не друзьями. То
есть какое-то время мы не общаясь, оставались-таки друзьями. Меня кто-то мог
спросить, есть ли у меня лучший друг, и я назвал бы твоё имя. Не задумываясь.
А потом, некоторое время спустя, я бы ничего не ответил. Ответить было бы
нечего. Когда это произошло? В день моей свадьбы? Тогда ты меня, конечно,
сильно удивил. Ты понимаешь, свадьба – очень важный момент в жизни
человека. Дело не в штампе в паспорте. Просто свадьба очень многое меняет. Ты
ничего не ответил, когда я написал тебе, что женюсь. Ничего. Я даже думал, что
сообщение не дошло до тебя. Но и звонить не стал. Мы же не общались. Но
сообщить было нужно. Мы же были лучшими друзьями. А ты ничего не ответил.
И в день свадьбы ты мне позвонил. Друг, ты мне позвонил в день свадьбы. Я так
обрадовался. Я обрадовался, понимаешь? Это было очень важно для меня - ты
позвонил! Я думал: вот теперь всё в полном порядке. Теперь всё хорошо! Но что
ты мне сказал? Это же уму непостижимо. В день свадьбы! Ты позвонил и
попросил меня одолжить тебе лодку. И ни слова о свадьбе. Просто: «Слушай, я
тут в сплав собрался, а лодка прохудилась. Можешь одолжить свою?». Чёрт
возьми! Ты не звонил год! И в день свадьбы попросил лодку. При этом у тебя
были деньги на лодку, я уверен. Ты чёртов бизнесмен! Почему ты позвонил в
день моей свадьбы и попросил эту дебильную лодку? Что за просьба? Это чтобы
позлить меня? Ты специально позвонил с такой просьбой, чтобы позлить меня.
Может быть, с тех пор я уже сомневался, называть ли тебя другом. Может быть,
это произошло в тот день. Это уже после, я встретил тебя на улице и мы даже не
поздоровались. То есть сделали вид, что не увидели друг друга. Прошли мимо. И
всё. Вот тогда совершенно очевидным стало, что мы больше не друзья. Это
очень странное чувство. Это не похоже на разочарование. Нет такого чувства,
7
будто меня предали. Ничего подобного. Всё как-то совсем просто. Был друг и
превратился в знакомого.
Кирилл машинально что-то перебирает на тумбочке, берёт в руки, кладёт на
место. В руках снова оказывается письмо.
КИРИЛЛ. Да, кстати… я вспомнил одну вещь. Важную вещь. Ведь мы с тобой
почти никогда не ссорились. В смысле, когда мы дружили, мы никогда не
ссорились. Это было лишь однажды. Ты наверно и не помнишь. Я тогда уехал в
Москву. И я решил уехать туда навсегда. Но ты мне говорил, что я вернусь. Это
было очень обидно. Ты не представляешь, что это для меня значило. То есть ты
сомневался во мне. Просто сомневался, не верил в меня. Когда уезжаешь с таким
грузом в чужой город, тяжело вдвойне. Ведь мы как-то хотели вместе уехать. И
вдруг ты говоришь, что я вернусь. А я не хотел возвращаться больше всего на
свете. Вот зачем ты тогда так сказал? Это вместо того, чтобы поддержать меня.
Ведь я тебе не говорил так, когда ты поехал к… забыл её имя… твоя первая
любовь-то… как же её… ты с ней по переписке в интернете познакомился вроде.
Так вот, ты поехал к ней, хотел остаться там. И я тебе не говорил: «ты всё равно
вернёшься». Мы в тот момент оба верили, что ты не вернёшься. И оба знали, что
всё-таки вернёшься. Просто молчали. Иногда, чтобы дать силу для веры, нужно
умолчать о правде. А знаешь, почему ты вернулся? Потому что знакомство по
интернету – это не серьёзно. Наверное, ты приехал и увидел там чудище какоенибудь. Да, не как на аватарке. Хотя, как знать… Ты никогда не рассказывал об
этой поездке… то есть о важном не рассказывал. Заливал про какие-то музеи,
про красную площадь, про ботанический сад. Но ничего не желал рассказывать
про неё. Ведь ты туда к ней ездил, а не по музеям гулять. Ты вернулся. И я был
рад. Но посочувствовал тебе. Я понимал, конечно, что у тебя что-то случилось.
Просто, когда ничего в жизни страшного не происходит, человек хоть иногда
улыбается. А рядом с тобой даже произносить слово «улыбка» не хотелось. А я
всё равно был рад, что ты вернулся. Ведь любовь… проходит. А дружба… чёрт
возьми, получается, что и дружба проходит. Я так испугался в тот раз, что мы
больше не будем друзьями. Ну, когда ты сказал, что я вернусь из Москвы. Я
страшно обиделся. Да, обижаться на друзей низко, не достойно. Это понятно. Но
я ничего не мог поделать. Обида – не заноза. Её не вытащишь ведь только
потому, что это мерзко. Пусть ты оказался прав, я вернулся… но от этого было
ещё обиднее. Я уже тогда повзрослел, набрался амбиций, поэтому хотелось хоть
иногда самому оказаться правым. Мы тогда не разговаривали полгода, наверное.
И я очень испугался, что я по своей глупости потерял друга. Я ведь тогда тебе
наговорил много гадостей из-за своей обиды. А мне за гадости ещё и стыдно
бывает. Не было ещё такого, чтобы я не стыдился за совершённые гадости. А
гадости я совершал часто. Страшнее всего было то, что ты не совершал таких
гадостей, за которые нужно было стыдиться. Это было ужасно не справедливо.
То есть я сидел, мучился от обиды и стыда, а ты ничего такого никогда не
испытывал. Хорошо, что тебе тогда понадобились деньги, и ты первым позвонил
мне. Я был очень рад, хоть ты и попросил у меня 60 тысяч рублей в долг. Да ещё
с просьбой не расспрашивать на что именно тебе не хватает. Я был рад. Мы
сразу встретились, я отдал тебе деньги, мы выпили пивка и разошлись по домам.
И я почувствовал себя счастливым. Я тогда понял, что ко мне вернулся мой
лучший друг. За эти полгода многое изменилось. Ты стал сутулым каким-то,
продал машину. И даже жил уже в другом районе. В плохом районе. Я тогда
подумал, что это из-за каких-то проблем с бизнесом. Не то, чтобы я так подумал,
я был в этом уверен. Поэтому ничего ни не расспрашивал. А сейчас вот я стал
сомневаться, а вдруг всё это из-за чего-то другого? И зачем тебе понадобились
8
60 тысяч от меня? Ты ведь никогда в жизни не занимал. Всё было наоборот
обычно. Интересно… только сейчас мне действительно стало это интересно. Но
ты уже никогда не ответишь. Какая странная, непредсказуемая болезнь. Никогда
не знаешь, как она себя поведёт. Почему ты в коме? Ведь мог жить понастоящему, а потом резко взять и умереть. А вот так, лежать, как кактус…
кактус, потому что ты не бритый. Да, у тебя растут волосы. Ты жутко
выглядишь, друг. Страшная болезнь. И главное не понятно от чего она
появляется. Может от экологии? А от чего ещё? Наверно ты тоже так думал. Как
ты ненавидел все эти заводы, радиацию, загазованность. И меня приучил. А ты
знаешь, что даже на самых высоких вершинах Гималаев загазованность такая,
как в центре мегаполиса? Смотрел в одной передаче – теплый воздух с газами
поднимается из городов и задерживается в холодной атмосфере в горах. Так-то.
Нигде от этого не скрыться. Нигде.
Кирилл садится на стул рядом с кроватью. Смотрит на письмо, будто удивился,
что оно у него в руке.
КИРИЛЛ. Может прочитать тебе это? Хотя, тут ведь личное. Тем более от жены.
С другой стороны, как ты тогда узнаешь, что здесь написано, если я не прочту?
А вдруг что-то важное, да? Хотя, что твоя жена может сказать важного?
Кирилл достаёт письмо из конверта.
КИРИЛЛ. Пойми, я не из любопытства. Старшая медсестра сочла нужным
передать его мне. Она сказала, что за последние три дня к тебе никто не
приходил. Поэтому… разреши мне прочесть тебе это чёртово письмо. Кстати,
оно было вскрытым сразу, это не я. Наверное, твоя жена не изволила запечатать
его…
Кирилл читает письмо про себя. Удивляется с первых строк.
КИРИЛЛ. Слушай, дружище, это не от Юльки. Какая-то Анна пишет… Анна,
Анна… постой, постой… точно! Анна! Так её имя. Эта та самая девушка, к
который ты ездил в Москву? Это она, дружище! Стоп! А почему… о, нет! Всё
понятно. Вот почему твоей жены тут нет, да? Письмо пришло к тебе домой и
Юлька его прочла. Поэтому оно вскрыто. Да, друг, попал ты. Хотя тебе уже всё
равно, наверное. Да и что тут может быть такого написано, чтобы Юлька
обиделась настолько, чтобы не прийти к умирающему мужу? Блин… даже не
знаю, как теперь читать это. Вообще не мог предположить, что это от неё.
Слушай, это же твоя первая любовь, с ума сойти. Ты ради неё в Москву ездил.
И… я так понимаю, что-то пошло не так… да уж, это очень личное письмо.
Кирилл кладёт письмо на тумбу. Молча сидит. Смотрит на письмо. Потом на
друга.
КИРИЛЛ. Я прочту. Ведь ты, наверное, ждал этого письма все эти годы. Не
знаю, переписывались ли вы в сети… Почему-то мне кажется, что ты не говорил
с ней с тех пор. Сколько лет прошло? Господи… Как же я рад за тебя! Перед
тем, как уехать в Москву, ты рассказывал о ней, как о единственном чуде, в
которое ты готов был верить, и которое случилось в твоей жизни. Ты
превратился в невероятного романтика. А ведь до неё ты так красиво мог
говорить только о природе, о химических процессах и силе искусства. Не
9
представляю, какой должна быть женщина, чтобы свести тебя с ума. Юля, она
не такая, мы оба это знаем. Не понимаю, зачем ты вообще на ней женился.
Кирилл берёт письмо в руки.
КИРИЛЛ. Прости меня, я прочту тебе. Будем считать, что я не читаю, а помогаю
тебе прочесть. Это всё, чем я могу тебе помочь сейчас. У неё очень красивый
подчерк. Жаль ты не видишь. Это тебе не электронные сообщения. Невероятный
подчерк. Очень чистый и ровный. Такой, знаешь, стабильный. Кстати, тут на
листе… следы… будто на бумагу что-то капало. Понимаешь, да? Это она не чай
пролила. И не под дождём писала. Слушай, в общем:
Кирилл читает письмо:
КИРИЛЛ. «Здравствуй, Лёня! Пишет тебе Анна. Я уже давно не видела тебя в
сети. Я писала тебе на электронную почту, но ты не ответил. Я подумала, что ты
уже завёл новый электронный ящик, а из социальных сетей просто ушёл, что
меня не удивило. Я была поражена тем, что ты не только всё это время меня
помнил, но и продолжал любить. Не смотря даже на то, как я жестоко с тобой
обошлась. Всю жестокость своего поступка я осознала только теперь, когда
узнала, что ты сделал ради меня. Я узнала это от отца. Он мне только вчера
рассказал, что это ты меня спас. Он также рассказал, что вы с ним неплохо
ладите, что ездили вместе на сплав, проплыли на одной лодке всю Оку, когда у
меня удачно прошла первая операция. Потом ты пропал куда-то. Узнав об этом,
я долго плакала. И только сегодня смогла сесть за письмо. Твой новый адрес мне
сказал отец. Ты не подумай, что я решила написать это письмо только лишь
потому, что ты оплатил моё лечение. Дело в том, что в тот раз я обошлась с
тобой жестоко именно потому, что чувствовала, что ты способен пожертвовать
собой ради моего спасения. А я не хотела этого. Я знала, что ты человек с
величайшим чувством достоинства. Я знала, что ты самый великодушный,
честный, добрейший человек. За это я тебя и полюбила. После того, как ты
уехал, не было и секунды, чтобы я не думала о тебе. Но поступить иначе я не
могла. Я сказала, что ты не в моём вкусе, что я не люблю тебя, что наше
знакомство было величайшей ошибкой. Всё это лож. Ты ведь понимаешь, что я
так говорила только потому, что не хотела ломать тебе жизнь. Ты достоин
большего, такой человек как ты не должен губить свою жизнь рядом с
обреченной на смерть. Я тогда была уверена, что жить мне осталось не больше
года. Я даже не думала, что это можно вылечить. То есть я знала, что есть какаято баснословная сумма, за которую можно меня вылечить. Но этой суммы у
меня не было, и искать её мне было негде. И я не хотела, чтобы ты мне помогал.
Я не хотела, чтобы ты совершал безумные поступки ради ничего не обещающего
лечения. Но ты всё равно это сделал. Даже после того, как я тебя изгнала из
своей жизни. Я только недавно вернулась из Швейцарии, лечение шло очень
долго. Врачи сделали всё, что могли. Но я всё равно уже не такая, какой ты меня
видел тогда. То есть если бы ты сейчас посмотрел на меня, то разлюбил бы…
хотя ты не такай, конечно. О чём это я… ты потратил на меня кучу денег, просто
для того, чтобы я жила. Просто чтобы я жила, даже не зная того, что я безумно
тебя люблю. Прости меня, за то, что я не приехала сейчас к тебе. Мне очень
трудно передвигаться. Несмотря на мастерство врачей, я теперь прикована к
инвалидному креслу. Понятно, что теперь я не самая привлекательная девушка,
и врядли тебе будет приятно видеть меня в таком виде… да, ещё. Я лысая.
Волосы ещё не отросли. Мне вскрывали череп, чтобы вырезать эту гадость. В
общем, и это ещё не всё. У меня парализована половина лица, и левая рука не
10
двигается. Поэтому прости меня за следующую просьбу… Да, прости, ты ведь и
так уже сделал для меня невероятно много. Ты меня спас. Я жива, благодаря
только тебе. Но, прости меня за такие слова: жизнь мне будет в тягость, если ты
не позволишь мне увидеть тебя, поблагодарить, глядя в глаза, подержать твою
руку. Как тогда, в ботаническом саду. Ты взял меня за руку. Это было счастьем.
Я была так счастлива, ты даже представить себе не можешь. Я хочу ещё раз
почувствовать это счастье. Позволь мне это. Прошу тебя, умоляю, вернись!
Вернись хоть на несколько часов. Вернись!»
Письмо в руках Кирилла дрожит. Письмо падает на пол. Кирилл вытирает лицо
рукавом рубахи. Встаёт, не спеша идёт к окну. Монитор жизненно важных
параметров отображает сердцебиение размеренным сигналом. Кирилл подходит
к окну, смотрит сквозь стекло в ночное небо.
Монитор жизненно важных параметров выдаёт сплошной сигнал.
Затемнение.