А. Ю. Горбачев «ЛИШНИЙ» ПЕЧОРИН Авторское название

А. Ю. Горбачев
«ЛИШНИЙ» ПЕЧОРИН
Авторское название романа «Герой нашего времени» было несколько
иным: «Один из героев нашего времени». В нем подчеркнуто одиночество
центрального персонажа – «лишнего человека», а также его
противопоставленность эпохе. Эпоха же, как известно, является эвфемизмом
конкретно-исторической формы социума. В исходном лермонтовском
названии романа акцентировалась оппозиция «лишний человек» –
«нелишние люди», причем последние обозначались выразительно-безликим
концептом «мы», принявшим обличье притяжательного местоимения.
Предложенное издателем Краевским название «Герой нашего времени»
было более привлекательным для широкого читателя (т. е. для узкого круга
дилетантов, интересующихся изящной словесностью) и вместе с тем более
двусмысленным. Однако это название оказалось парадоксально удачным в
том смысле, что оно отразило естественные шероховатости первого в
русской литературе повествования о внутренней жизни человека.
Выводя на сцену образ «лишнего», Лермонтов, с одной стороны,
необыкновенно поднял его над остальными персонажами романа, с другой –
не сумел удержать своего героя на этой высоте. Аналогично обошлись
Грибоедов с Чацким и Пушкин с Онегиным. Русские писатели-классики,
открыв тип «лишнего человека», неожиданно для себя открыли ящик
Пандоры, содержимое которого грозило почетно упразднить литературу,
возвысив ее до философии. Отказ от такой чести тоже не принес гениям
литературы ничего хорошего: им пришлось отрекаться от своих лучших и
любимых героев, компрометировать и развенчивать их – и ради каких
ценностей? Ради того, чтобы отодвинуть художественную словесность от
благородного рокового предела и не спасти ее, а лишь обречь либо на
малоперспективное повторение пройденного, либо на стагнацию, на
медленное и верное сползание к развлекательности. Вот они, русские страсти
в их грандиозности и апокалиптизме. Вот он, триумф срывания всех и
всяческих масок на маскараде. Тот случай, когда Авраам обезглавил Исаака,
Сизиф был насмерть придавлен камнем.
«Странное сближенье»: Грибоедов, Пушкин и Лермонтов, первые
создатели образов «лишних людей», Икары мировой литературы, были
убиты, к тому же в молодом возрасте.
Лермонтов отдавал себе отчет в том, кому и в каком качестве
наследовал. Главный герой его главной книги – Григорий Александрович
Печорин фамилией перекликается с Онегиным, но это еще и перекличка
Лермонтова с Пушкиным и романа с романом: «Героя нашего времени» с
«Евгением Онегиным». Отчество Печорина – реверанс Александрам
(Грибоедову и Пушкину), а также намек на родство лермонтовского героя с
Чацким. Наконец, неслучайно имя Печорина. Оно открывает ряд
соответствий «гении литературы – их великие книги – «лишние люди»» и
представляет собой шифр, означающий: Грибоедов, «Горе от ума».
1
Как и других «лишних», Печорина соблазнительно представить жертвой
социума, не позволившего раскрыться могучему дарованию молодого
дворянина. Аргументация этой точки зрения учитывает контекст творчества
Лермонтова (написал немало вольнолюбивых стихотворений, в «Герое
нашего времени» сделал перекличку с собственной лирикой, особенно
оттенив мотив одиночества, и т. п.), а также, к примеру, туманный, но
многозначительный намек Печорина на обстоятельства, мешающие ему
реализоваться. Не забыт и авторитет Белинского, который восторженно
отнесся к образу Печорина.
От подобных рассуждений один шаг до отождествления «лишнего
человека» с противниками самодержавно-полицейского режима, в частности,
с преемниками декабристов. А отсюда – еще полшага до обличений в адрес
«проклятого царизма». Безусловно, Россия тридцатых годов ХІХ века не
идеальна. Мало доблести соответствовать требованиям такого социума. Но
еще меньше – становиться в инфантильную позу ниспровергателя устоев, не
способного задуматься ни о том, насколько сложными являются
строительство и регулирование государственной машины, ни о
бессмысленности и беспощадности ее разрушения. У общественных устоев,
как правило, слабое здоровье и плохо отмобилизованные защитники, и
раньше всех об этом догадываются и на этом паразитируют бунтари. Однако
нетрудно спрогнозировать, что в среде революционеров неуживчивый
Печорин быстро бы заскучал и оказался, как и везде, «лишним». Ведь его
внутренняя жизнь и поведение представляют собой прежде всего вызов
человеческой природе и лишь затем – повод для поиска симптомов
общественного неблагополучия.
Лермонтов-прозаик гораздо менее склонен к однозначности выводов,
нежели Лермонтов-поэт. Понятно, почему: эпос сложнее лирики, он требует
мировоззренческой определенности и устойчивости, чего у молодого
писателя недоставало.
Сотканное из противоречий обширное пространство повествования
побуждает Лермонтова по-новому отнестись даже к тем проблемам, которые
уже были освещены в его стихотворениях. Автор «Героя нашего времени»
настолько внимательно прислушивается к миру своих персонажей, что среди
множества их голосов едва ли не теряет собственный.
Нарратологическая конструкция романа построена чрезвычайно
затейливо. Как оценивает главного героя его создатель? Послойно. Одна
точка зрения принадлежит повествователю – автору предисловия, но она,
несомненно, является маской, а не подлинной позицией Лермонтова. Далее
представлены мнения рассказчика, Максима Максимыча, прочих персонажей
и, наконец, исповедь Печорина, изложенная в его «Журнале». Стройного
хора они не образуют.
В своем великом романе Лермонтов почти пренебрег важной для него в
поэтическом творчестве ролью моралиста, предпочтя быть изобразителем,
психологом, любителем тайн и даже мистиком. Последняя из перечисленных
авторских ипостасей является неизбежным и выразительным маркером
2
зыбкости лермонтовского мировоззрения, что не могло не отразиться на
образе центрального персонажа.
Печорин становится «лишним» в первую очередь для автора романа.
Показав незаурядность своего героя и многоходовую замысловатость его
поступков, Лермонтов не запечатлел, как тот будет жить дальше с такой
экзистенциальной обремененностью, и отправил его в небытие. В итоге
«лишний человек» выглядит человеком без будущего. Но едва ли не в равной
мере – и без прошлого. Каким был Печорин в Петербурге, каковы истоки его
уникальной индивидуальности, как копились его разочарования, на чем
основывалось и как загустевало его отвращение к светскому обществу и
параллельно к человечеству – об этом произнесены лишь общие слова: «Моя
бесцветная молодость протекла в борьбе с собой и светом; лучшие мои
чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли».
Мы видим те же, что и у многих, вполне естественные трудности молодого
возраста, но как они выковали «героя времени», неясно.
Впрочем, о становлении «лишнего человека» Грибоедов сказал еще
меньше, а Пушкин хотя и больше, но на самых сложных стадиях этого пути
его палочкой-выручалочкой становилась фигура умолчания. Добавим, что
мировая литература даже в лице ее выдающихся представителей
благоразумно предпочла не приближаться вплотную к проблемам «лишних
людей». И дело тут не в слабости и не в недостатке дерзновенности гениев
художественной словесности: просто они не хотели отбивать хлеб у
философов, вернее, не могли считать его своим хлебом.
Не удивительно, что Лермонтов двигался в том же фарватере. Он
оставил дразнящий намек на возможную публикацию ранних глав «Журнала
Печорина» и, конечно же, обманул читательские ожидания. Что ж, примем за
должное романтическую недомолвку прозаика, изобразившего гибельный
конфликт, но утаившего его предысторию.
Однако любая недосказанность является непроясненностью, влекущей
за собой зигзаги в повествовании. В полном соответствии с этой
закономерностью Лермонтов вступает в игру с читателем, наподобие той,
которую ведет с персонажами романа Печорин, признавшийся: «…я никогда
сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому
что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться».
Лермонтову интересно пускать читателя по ложным маршрутам (в ХХ
столетии данный прием станет самодовлеющим для Набокова). Едва мы
начинаем сочувствовать Печорину, как вскоре наш энтузиазм охлаждается
его очередной эскападой. Но только убедимся, что перед нами демонический
субъект – и опять следует переключение на волну сочувствия. Однако
каждое новое проявление печоринского демонизма («…есть минуты, когда я
понимаю Вампира…», – не без инфернального упоения признаётся «лишний
человек») подрывает веру в нравственную состоятельность героя.
Безусловно, иногда он оступается, но ведь и намеренно раз за разом
переступает черту, которая отделяет добро от зла.
3
Если попытаться подыскать род занятий, соответствующий натуре
Печорина, то, пожалуй, из него вышел бы хороший сыщик, достойный
предшественник Шерлока Холмса (а печоринского Ватсона зовут Вернер, он
глубже и проницательнее своего английского двойника и тоже врач). Но
Григорий Александрович о таком пути и не помышляет. А как в Тамани
выследил и разоблачил контрабандистов! Правда, на вопрос, зачем он это
сделал, внятного ответа не последовало. Им руководило чувство
справедливости? Однако всякий вершитель справедливости обязан
предусмотреть отдаленные последствия своей деятельности, чтобы,
искореняя одно зло, не породить другое, худшее. Печорин же лишил Янко и
его компаньонку преступного промысла в Тамани – но они будут заниматься
контрабандой на новом месте. Зато стало некому кормить старуху и слепого
(или умело прикидывающегося слепым – Лермонтову нравятся загадки и
недомолвки) мальчишку. «Герой времени» проломил дыру в их жизни и
исчез.
Врываясь в людские судьбы, Печорин часто рискует собой. Тем самым
он не только разгоняет застоявшуюся кровь, но и демонстрирует
высокомерное презрение к чуду бытия. Общественная польза от этого
получается далеко не всегда: в эпизоде пленения пьяного казака, например.
Но и здесь Печорин прежде всего участвует в срежиссированном им
мистическом эксперименте, а не заботится о справедливости и добре.
Аналогична и мотивировка участия Григория Александровича в Кавказской
войне: не ради служения царю и Отечеству, а от скуки.
Манера героя выводить на свет теневую суть человеческих душ часто
подталкивает окружающих к совершению неблаговидных поступков. Сами
виноваты? Конечно. Плюс негативный вклад, происходящий от
подстрекательства со стороны «лишнего человека». Правда, автор и главный
герой романа стараются побудить нас к мнению о том, что Печорин является
всего лишь катализатором зла, которое существует и без него. Но что ему-то
было нужно менять в чужих судьбах? А главное, зачем? Скуку развеять?
Силу свою показать? Так для этого имеются более достойные способы. Более
достойные, но менее изощренные – вот где вся соль. Изощренность затей и
поступков служит для Печорина знаком его особости, превосходства над
«тварями дрожащими». Поэтому отдают кокетством покаянные реплики
«героя времени» после одного из психологических экспериментов над Мери:
«А еще слыву добрым малым и добиваюсь этого названия!», накануне дуэли
с Грушницким: «…сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как
орудие казни, я упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, всегда
без сожаления…» и в иных ситуациях.
Рефлексия не приводит Печорина к выводу о необходимости ревизии
своего внутреннего мира на основе серьезной корректировки отношений с
окружающими. Так рефлектировать, переживать, действовать – и оставаться
в исходной точке разочарования, одиночества и отчаяния. Уметь надо.
Очевидно, герою нравится чувствовать себя отверженным. Появляется повод
для мести всем и каждому: контрабандистам, «водяному обществу»,
4
черкесам, женщинам, служаке Максиму Максимычу… Когда наивный
Грушницкий только попытался притвориться «лишним», Печорин разглядел
в этом карикатуру на себя и осквернение святого образа «мировой скорби». И
отомстил по высшему разряду: избавил Грушницкого от княжны Мери, а
затем и от жизни.
Показательно, что в «Журнале Печорина» нет ни сочувствия убитому,
ни раскаяния убийцы. Многое повидавший Вернер – и тот ужаснулся, за что
был заочно удостоен демагогического упрека от приятеля: «Вот люди! все
они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают,
советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, – а
потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел
смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже
самые добрые, самые умные!..»
Красивые эти слова звучат слишком общо и не могут служить
оправданием артистически спланированного убийства. Обличая других,
Печорин в щадящих выражениях отзывается о себе, причем уклоняется от
употребления слова «я». Куда внезапно ускользнула продекларированная
«тягость ответственности»? И сколь избирательной оказалась пресловутая
рефлексия Григория Александровича!
Могут возразить: во время поединка «лишний человек» неоднократно и
безрезультатно давал шанс «нелишнему» повести себя добропорядочно, и в
конце концов Печорину пришлось убить соперника, иначе бы тот убил его.
Опустим вопрос о том, зачем главный герой устроил заведомо тщетные
поиски благородства в душе пошляка Грушницкого, и сосредоточимся на
кардинальной проблеме, которую Достоевский обозначил как «преступление
и наказание».
Да, в ситуации дуэли Печорин вел себя подобающе. Однако ситуация
дуэли вписана в гораздо более широкий и значимый контекст под названием
ее величество человеческая жизнь. Ценность человеческой жизни – с ней
мало считается главный герой романа, и не только в случае с Грушницким.
Печорин мог отказаться от дуэли, и это была бы не чрезмерная плата за право
не попасть в число убийц. Он ведь гордился тем, что не разделял
предрассудки своей эпохи, так неужели ему был жгуче необходим дуэльный
пропуск во врата дворянской чести? Опять же: по одну сторону – дворянская
честь, сконцентрированная в условностях дуэльного кодекса, по другую –
ценность человеческой жизни. Выбор за Вами, Григорий Александрович.
Что он выбрал, известно. Но не дворянская честь и не дуэльный кодекс
им двигали, а демон покрупнее. «Первое мое удовольствие – подчинять моей
воле все, что меня окружает…» – отозвался об этом демоне Печорин и,
заметим, симптоматично не поскупился на местоимения, относящиеся к его
персоне. И продолжил: «А что такое счастие? Насыщенная гордость. Если б я
почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив…»
Жажда власти, наполеоновский комплекс – вот то, что роднит Печорина с
отвергаемой им толпой. Лермонтов явно дискредитирует его как «лишнего»,
5
низводя сложнейший образ до того уровня художественной доступности, на
котором гроздьями расположены «двуногих тварей миллионы».
Убийство Грушницкого – самая серьезная авторская компрометация
«лишнего человека», пусть и облеченная чуть ли не в ореол доблести.
Интуиция беллетриста подсказала Лермонтову замаскировать губительные
для Печорина последствия его злодеяния перетасовкой сюжетных линий,
реверансами в сторону героя и т. д. Однако интуиция гения повелела
создателю эпохального романа выдать ту правду, которую позже в
акцентированном виде раскрыл Достоевский в романе «Преступление и
наказание».
Гибель Грушницкого бумерангом ударила по Печорину. Он, и без того
живший «из любопытства», то вступает в опаснейшие отношения с
черкесами, то впадает в мистический ступор, то ищет неведомо чего в
Персии (здесь автор тревожит дорогую для него тень Грибоедова) и на
обратном пути умирает. Апатия героя и его разочарование в жизни столь
инфернальны, что его не волнует даже судьба «Журнала». В итоге роковой
вопрос Печорина: «…зачем я жил? для какой цели я родился?..» повис в
пустоте, оставшись свидетельством бурных, но не слишком плодотворных
поисков смысла жизни.
03. 10. - 2000 г. – 09. 11. - 2014 г.
6