Освободи дух
реклама
Освободи дух Каждый раз осень подкрадывается незаметно. Можно готовиться к ней сколько угодно, и все равно однажды утром вы будете на улице и поймете, что совершенно не ожидали настолько холодных порывов ветра, колкой мороси с неба и шуршащих желтых листьев. Это была первая осень, которую я встречал вдали от родного дома. И едва я спустился с поезда, Новый Орлеан разочаровал меня. Здесь не было ни холода, ни осенних листьев. В отличие от родной Канады, на побережье Мексиканского залива полыхало влажное тепло, тут же покатившееся по спине капельками пота. Неужели несколько лет я буду вынужден терпеть именно такую осень? Мне захотелось нырнуть обратно в поезд и унестись в прохладу родного городка, но я сумел удержать себя от необдуманного шага. Родители недоумевали, откуда у меня возникло желание забраться далеко на юг, покинуть родную страну ради обучения в отнюдь не самом престижном учебном заведении. Они недоумевали, но считали, что я сам способен отвечать за свои поступки. И я был благодарен за то, что они не стали мешать мне, не стали останавливать, когда я решил бежать. Да, это был обыкновенный побег. Банальный, я бы даже сказал, скучный. Обыденный. У меня в прошлом не осталось красивой романтической любви, не было проблем с законом, и я никогда не отличался жаждой знаний. Я просто пытался сбежать от себя самого. Меня никогда не любили в школе. В отличие от прочих парней я вел себя тихо, любил читать и отлично учился. В довершение моих недостатков, еще и сторонился их компании. Но что я мог с собой поделать, если вязы и дубы за школой привлекали меня куда больше, чем ругающиеся подростки, способные обсудить только прошедший матч или телешоу? И они ненавидели меня. За мою отстраненность, за мою исключительность, за собственное мнение. Знаю, я постоянно был предметом их разговоров, на меня сыпались насмешки и злые шутки. Если я пытался ответить, меня унижали с еще большим упорством. В классе всегда есть изгой, над которым издеваются жестокие дети. У нас им был я. Когда мы подросли, вчерашние драчуны гордо выпятили грудь и пошли гулять с девушками. Мне же, кроме учебы и внутреннего мира, гордиться было нечем, и противоположный пол редко замечал меня. Я смотрел вслед гуляющим парочкам и думал, что наверное, во мне и правда что-то не так. Если бы не моя сестра Келли, я бы совсем упал духом. На три года старше меня, она громко смеялась, каждую неделю гуляла с новым кавалером и ругалась, когда не слышали родители. Несмотря на все это, именно она была единственной, кто меня понимал. Мы могли часами беседовать, обсуждая устройство Вселенной или красоту крыла бабочки. Келли даже знакомила меня со своими подругами, но шумные и безмозглые девушки быстро разочаровали меня, а первый сексуальный опыт не принес никакого удовольствия. Она уговорила меня не бросать сочинение рассказов и даже послала их в несколько журналов – отовсюду пришли отказы, но я был благодарен ей за попытку. - Не отчаивайся! – заявила она тогда и решительно выкинула письма из журналов в мусорное ведро. – Тебе просто нужно набраться опыта. Я знал, что она часто плачет по ночам. Пишет стихи, которые никому не показывает. И подолгу в одиночестве гуляет среди вязов и дубов – когда никто не видит. Келли как бы приняла условия игры, стала такой, какой ее хотели видеть. Но она никогда не была счастлива. Может быть, именно поэтому она сказала «Беги отсюда!», едва я окончил школу. Может быть, именно поэтому я послушал ее. Новый Орлеан стал случайно точкой на карте, выбранной наугад. Родители давно откладывали деньги со своей закусочной мне на обучение и только пожали плечами, а Келли искренне пожелала удачи. Я бежал от города и от людей. Но прежде всего – от себя. Я сменил очки на линзы, не стал снова коротко остригать волосы и сменил строгие костюмы и брюки на джинсы с рубашками и свитерами. И купил билет до Нового Орлеана – в один конец. На самом деле, я чертовски удачливый парень. И в новом городе моя счастливая звезда работала на полную катушку. Я прибыл вечером, накануне занятий, но меня без проблем поселили в комнате с коренастым блондином Майком – мы учились на одном отделении. Он очаровал меня своей улыбкой, никогда не замолкающим голосом и терпением ко всем «причудам» - так он называл чужие желания. Глубокой ночью к нам на огонек, как она сама выразилась, зашла Фелиция, девушка Майка. Они были настолько похожи друг на друга и светлыми волосами, и заразительным смехом, что больше напоминали брата и сестру. Когда я сказал об этом, оба весело рассмеялись. А потом рассказали, что они на самом деле родственники, но все равно любят друг друга. Словно в подтверждение своих слов, они поцеловались со всей страстью, на какую только были способны их взрывные темпераменты. Это был отнюдь не первый сюрприз, которым поразил меня Новый Орлеан. На самом деле, главным оказался он сам. Уже в первую неделю я влюбился в узкие улочки Французского квартала, вихрь джаза и буйство жизни. Она кипела здесь, проникала сквозь запах болот, носилась по крови вместе с запрещенным алкоголем и металась между камней ненасытными звуками музыки. Впрочем, стоило удалиться от главных улиц, и можно было увидеть совершенно иной город. Тихий и созерцательный, отраженный в грусти блюза, искрящийся множеством звезд с небосвода. Я больше не скучал об утраченной осени. Она снова была здесь, пусть и немного иной. Университет Лойолы тоже превзошел мои ожидания: может быть, потому что я ничего не ожидал? Он располагался в верхней части города, напротив парка Одубон, куда мы частенько ходили после занятий. Само отделение английского языка, так любимого мною, стало именно тем местом, куда хотелось возвращаться. - Харт, ты ведешь себя как настоящий затворник! – заявил мне Майк после первого месяца нашей учебы. – Я думаю, тебе пора сходить вместе с нами на вечеринку. Внутри у меня все похолодело: я надеялся, что хотя бы в Новом Орлеане никто не будет требовать, чтобы я действовал согласно их представлениям. До этого все было отлично. Пока я гулял в одиночестве по городу или сочинял истории в полумраке своей комнаты, Майк и Фелиция ходили по многочисленным вечеринкам. В Новом Орлеане оба были такими же гостями, как и я: когда родители устроили скандал, узнав об их связи, брат с сестрой попросту сбежали, прихватив изрядную сумму денег. Но за месяц они успели познакомиться с половиной университета и узнать большую часть развлечений Нового Орлеана, явно не собираясь останавливаться на достигнутом. Только до этого они не настаивали, чтобы я ходил с ними. - Не думаю, что это хорошая идея, - сказал я. По лицу Майка было заметно, что он хочет возразить, но вмешалась Фелиция: - Пусть делает, что хочет. Не настаивай. А ты, Харт, скажи, если передумаешь. - Без проблем. Тем же вечером они направились к кому-то в гости, а я прогулялся по сумеркам Нового Орлеана. Мне нравилось наблюдать, как темнота постепенно обнимала камни, обрамленные старомодными колоннами, и балкончики из металла, увитые яркими цветами. На углу одной из улиц я бросил монетку уличному музыканту, и к небесам полетел блюз восходящего солнца. House of the Rising Sun, старая баллада, популяризированная Animals – в Новом Орлеане любят исполнять эту мелодию. - Спасибо, приятель, - с чувством сказал я. Чернокожий музыкант улыбнулся и слегка поклонился. Я сунул руки в карманы и отправился к нашему дому, решив заглянуть напоследок в лавку старины Резнора. Я познакомился с ним едва ли не в первом самостоятельном путешествии по Новому Орлеану. До сих пор считаю, что в этом однозначно был какой-то великий вселенский замысел. В любом случае, я частенько заходил в его лавку, и она стала вторым местом после факультета, куда мне хотелось возвращаться. Наполненная ароматами благовоний, она освещалась множеством свечей и бумажных фонариков, в свете которых темная кожа Резнора загадочно поблескивала. Пожалуй, только он сам мог разобраться в завалах собственного антиквариата, магических штук и просто того, что он называл «интересными вещами». Никогда нельзя угадать заранее, что Резнор сочтет интересным, так что я любил бывать в лавке. Иногда мы с ним садились на ступеньки магазина, и Резнор набивал трубку первоклассного табака с резким сладковатым запахом. Мы передавали ее друг другу и по тому, как кружилась голова, готов поспорить, табак был не обычным! Толкнув старую дверь, я очутился во влажной духоте свечей и благовоний. Входной колокольчик звякнул, и посетительница, находившаяся в магазине, оглянулась, на ее лице мелькнуло удивление. Как и я, она не ожидала увидеть кого бы то ни было еще. Но в следующий миг она приветливо улыбнулась и кивнула, после чего вернулась к корзине с какой-то мелочью, где с увлечением копалась. Все же я успел рассмотреть ее и невольно поразиться: ни разу не видел в Новом Орлеане когото, хоть отдаленно похожего на нее. Невысокого роста, она предпочитала темные цвета. И черные волосы ниспадали на такую же черную кофту, украшенную кружевом, бархатный корсет и пышную юбку, напоминавшую то ли о викторианских временах, то ли о цыганах. На пальцах девушки поблескивали серебряные кольца, одной рукой она держала шляпку, а другой нетерпеливо перебирала амулеты Резнора. Я смог понять, что ее кожа невероятно бледная, но пламя свечей мерцало так причудливо, что я не мог быть уверен. - Может быть, не стоит так откровенно пялиться? Я смутился и опустил глаза, так что мой взгляд уперся в носки маленьких сапожек незнакомки. - Извини, - пробормотал я. - Никогда не извиняйся за свои желания. Я осмелился поднять глаза и увидел, что она улыбается кончиками губ и внимательно смотрит на меня. Наконец, она пожала плечами: - Все же это было не очень-то вежливо. - Больше не буду, если тебе не нравится. - А чего хочешь ты сам? - Смотреть на тебя. - Тогда не спрашивай у меня разрешения. Она развернулась и снова увлеклась амулетами, оставив меня совершенно сбитым с толку. Я просто стоял и смотрел на необычную незнакомку, силясь вспомнить, зачем же пришел. Но без помощи появившегося Резнора мне бы это вряд ли удалось. - Старина Харт! Я уж думал, ты не придешь сегодня. Он появился из задней комнаты, вынырнул из-за огромной африканской маски, заполнившей собой половину прилавка. В полумраке старина Резнор походил на чернильное пятно с яркими белками глаз и такими же белоснежными зубами – улыбаться он любил. Я пожал плечами, пока не находя сил выдавить из себя членораздельный ответ. Но Резнор, кажется, его и не ждал. Он протянул девушке сверток: - Высококлассное зелье! Незнакомка благодарно улыбнулась и приняла сверток, а я не удержался: - Приворотное? Резнор расхохотался: - О нет, мальчик мой, это кое-что посильнее! Запрещенное зелье, которое мне посылает друг из Испании. - Зеленая фея, - мне показалось, глаза девушки тоже полыхнули изумрудами, - полынная горечь. - О, - только и смог сказать я. - Через неделю мы с сестрой устраиваем вечеринку. Приходи. Я кивнул, а незнакомка, так и не назвав своего имени, надела шляпку с вуалью и, прижимая к себе сверток, вышла из магазина, негромко стуча каблучками. - Похоже, ты ей понравился, старина, - Резнор, не переставая улыбаться, хлопнул меня по плечу. – Советую не пропустить вечеринку в доме Мейнардов. Остаток вечера мы просидели на ступеньках магазина, передавая друг другу трубку, набитую осенними ароматами, и Резнор рассказывал о незнакомке. Оказывается, ее знали все, кроме меня. В маленьком магазинчике между улицами Рампарт и Бургундии, где когда-то родился джаз, я повстречал Луизу Мейнард, эксцентричную и прекрасную владелицу огромного поместья на границе с болотом. Она делила его с сестрой Даниэль с тех самых пор, как в автокатастрофе погибли их родители, оставив дочерям внушительное наследство и дом, бывший когда-то плантацией. Говорят, чета Мейнардов купила его после того, как бесследно исчез прежний владелец, не менее эксцентричный молодой человек, хранивший в подвале выкраденные из могил кости. Обе сестры учились там же, где и я, но, как сказал Резнор, делали это больше из скуки, нежели тяги к знаниям. Бывало, они неделями не показывались на занятиях. Увлеченные мистикой и декадансом, сестры редко приглашали гостей – за исключением тех особых дней, когда устраивали вечеринки. - О, это что-то с чем-то! – мечтательно сказал Резнор. – Я был там только однажды, но вряд ли смогу забыть. В такие ночи в поместье не существовало ничего запретного: музыка, алкоголь, наркотики и множество уединенных комнат. Безумие и порочность, завернутые в эстетическую обертку из бархата и поэзии. Луиза не спросила моего адреса, но через два дня пришел конверт из шуршащей желтой бумаги, на которой значилось только мое имя. Когда я его раскрыл, выпал небольшой листок черной бумаги с прикрепленной изящной ленточкой алого цвета. Аккуратным почерком было написано, куда и в какое время следует приходить на вечеринку. Внизу стояла подпись: «М». Потребовалось несколько секунд, чтобы я понял, что она означает – Мейнард. Пока я изучал приглашение, которое едва уловим пахло болотом, в комнату вошли Майк и Фелиция, по лихорадочному блеску глаз которой я понял, что они уже хорошенько повеселились. - Что это у тебя такое? – спросил Майк, заметив бумагу в моих руках. Фелиция бесцеремонно выхватил ее и прочитала. Ее тонкие брови взлетели вверх, но в следующий миг она рассмеялась и легонько пихнула меня в бок: - Ай да Харти! Сидит дома, тихоня, а сам собирается повеселиться у Мейнардов! - Мейнарды? – переспросил Майк. Он подошел и тоже заглянул в приглашение. – Вот так раз! У меня внезапно появилось ощущение, будто залезают в мою личную жизнь, хотя на самом деле это было не так. Невольно захотелось оправдаться, будто в приглашении на вечеринку было что-то зазорное. - На днях я случайно встретил Луизу Мейнард в маленьком магазинчике во Французском квартале. - Так это она пригласила тебя? – спросила Фелиция. – Я учусь с ее сестрой, Даниэль. Хочешь, познакомлю? - Ну, если можно… Фелиция никогда не откладывала дела, которые были ей интересны. На следующий день она отловила меня во дворе университета после занятий и, взяв под руку, решительно направилась к парку через дорогу. Даниэль сидела на лавочке под огромным вязом и читала книгу. Прямые рыжие волосы были почти такими же длинными, как у сестры, и цвет в одежде она предпочитала тот же. Строгая черная рубашка, расстегнутая до самой груди, и черные штаны в высоких сапогах на шпильке. - Дорогая, отвлекись и познакомься с кавалером, которого твоя сестра пригласила на вечеринку. Девушка взглянула на нас поверх книги, но я так и не смог понять, какого же цвета ее глаза. Она явно ждала от меня каких-то действий, и я неловко протянул руку: - Харт. Я встретил вашу сестру случайно… - Знаю. Она говорила о вас. Даниэль. Девушка протянула руку ладонью вниз, и я торопливо взял ее, чтобы прикоснуться губами к атласной перчатке. Даниэль опустила книгу на колени, и я с любопытством посмотрел, что она читает, но на бордовой обложке не было названия, только узор из серебряных листьев. - Рада с тобой познакомиться, - сказала девушка. – Не опаздывай на вечеринку. Но и не приходи слишком рано, мы этого не любим. Было в ней что-то вроде холодного благородства. Как будто она родилась не среди болот Луизианы, а где-то в Англии в середине девятнадцатого века. Впрочем… может быть, не зря Резнор говорит, что болота иногда рождают удивительные вещи? Не только вещи, насколько я могу понять. Даниэль перевела взгляд на Фелицию: - Будем рады видеть и вас. Фелиция вспыхнула от удовольствия, но постаралась это скрыть и сбивчиво поблагодарила. Даниэль только кивнула, потом снова посмотрела на меня и углубилась в книгу. В отличие от сестры, она ни разу не улыбнулась. Оставшиеся дни я не мог думать ни о чем, кроме предстоящей вечеринки. Майк отнесся к мероприятию со сдержанным энтузиазмом, а вот Фелиция успела купить немыслимое белоснежное платье, расшитое перьями, и вуаль. - Ты похожа на труп, - заявил Майк. Фелиция только рассмеялась и убежала искать туфли. Меня же куда больше занимали мысли о том, что будет в таинственном доме. Хотя на самом деле – и я боялся признать это – меня волновали сестры Мейнард. Причем я сам не мог определится, которой из них отдавал предпочтение. В назначенный день я места себе не находил, ожидая, когда же наступит вечер и можно будет отправиться в поместье. Наконец, я вышел из дома, одетый в черное: мне казалось, сестрам это понравится. Такси пришло вовремя, и выглядывая из мутного окошка на горящие новоорлеанские улицы, я думал, что жизнь определенно прекрасна. Мы остановились за городом, перед великолепным особняком за высоким забором с коваными воротами, сейчас широко распахнутыми. Едва я вышел из машины, как заметил девушку, прислонившуюся спиной к створке ворот. Я не сразу узнал Даниэль в белом платье с пышной юбкой и оголенными плечами. - Я ждала тебя. Она отделилась от ворот и подошла. Ее губы прикоснулись к моей щеке в приветственном жесте, и я снова почувствовал аромат болота, только теперь к нему примешались сладковатые цветочные ноты. Взяв меня под руку, Даниэль повела по дорожке к дому, шурша подолом платья по камням. Окна поместья горели, оно выступало из сумрака в объятиях огромных дубов, сцепивших ветви над крышей. До нас доносились только смутные звуки музыки, над которыми без труда одерживало верх болото и стрекот насекомых. Моя прекрасная спутница не проронила ни слова, и я чувствовал себя немного неловко. Было что-то сюрреалистичное в этом поместье, болоте и наших фигурах, черной и белой, торжественно бредущих сквозь стелящийся туман. Кадр из старого фильма ужасов. Мы поднялись на крыльцо, и Даниэль распахнула дверь, легонько подтолкнув в спину. Прежде чем снова раствориться в ночи, она наклонилась к моему уху и шепнула: - Laissez les bons temps rouler. - Пусть текут хорошие деньки, - повторил я одними губами неофициальный девиз Нового Орлеана. Даниэль ускользнула во мрак, и я с запозданием подумал, что она, вероятно, приветствует каждого из гостей и проводит до поместья. Вероятно, этот ритуал доставляет ей удовольствие. Поместье было набито гостями. Весь первый этаж занимали люди, которые пили, курили, разговаривали и снова повторяли все по кругу. Кому надоедали подобные развлечения, удалялись на второй этаж. Стены, в основном, были задрапированы черной тканью, повсюду горели свечи, я не заметил ни одной электрической лампы. Разгоряченные тела людей впитывали благоухание неведомых цветов, они развлекались и предавались порокам. Заглянув на кухню, я увидел, что одна парочка устроила эротический массаж прямо на столе. Я не рискнул пробовать абсент, который лился рекой, и предпочел вино. Блуждая по первому этажу, я то и дело поглядывал на входную дверь и роскошную лестницу наверх, ожидая, когда увижу одну из хозяек дома. Луизу я нашел быстрее, чем ожидал. Она сидела на диване в самом дальнем и темном углу огромной гостиной, беседуя с каким-то мужчиной. Я не хотел мешать и собирался уйти, но Луиза успела меня заметить и поманила рукой. - Рада, что ты пришел к нам. Губами она коснулась моей щеки тем же движением, что и сестра. Даже в скудном свете этой части комнаты я смог увидеть, что на ней маленькое черное платье, бархат и кружево, и длинные черные перчатки. В руках Луиза держала стакан с зеленоватой жидкостью. Грациозно сев на прежнее место, она представила меня спутнику: - Дэмиен Кросби, поэт. Харт, студент отделения английского языка. Мы обменялись рукопожатиями, и я смог разглядеть нового знакомого. На вид ему было не больше, чем мне, тоже в черном, с изящной розой в петлице. Густые темные волосы, бледная кожа и совершенно черные глаза, которые вместе с усмешкой создавали жутковатое впечатление. - Отделение английского языка… может быть, вы тоже пишите стихи, мистер Харт? - Предпочитаю прозу. - Не дурно. Обязательно дайте почитать что-нибудь из своего. - Непременно. Лично у меня читать стихи этого Кросби не возникло никакого желания. В нем было что-то притягательное – именно это пугало. - Ах, что же ты пьешь эту гадость! – воскликнула Луиза, увидев у меня в руках бокал вина. – Думаю, нужно что-то более подходящее. - Ты об абсенте? Луиза презрительно поморщилась, покачав своим стаканом. - Это пойло носит такое гордое название, - сказала она, - только не имеет ничего общего с настоящим абсентом. Его ты отведаешь позже. А сейчас… как насчет виски? - Он не дурен, - Кросби приподнял стакан, в котором наполовину растаявшие кубики льда лежали в янтарной жидкости. Я пожал плечами: по большому счету, мне было совершенно все равно, что пить, ко всем алкогольным напиткам я равнодушен. Луиза потянулась - так что я смог во всей красе увидеть плавные изгибы ее тела – и достала из-за дивана почти полную бутылку виски. Я поставил на стол бокал из-под вина и взял первый подвернувшийся стакан. - Предлагаю тост, - провозгласил Кросби. – За то, чтобы наши сны всегда становились реальностью! Я и Луиза присоединились, и я сделал несколько порядочных глотков, осушив почти половину стакана. Горьковатый комок виски бухнулся в желудок, и внутри разлилось тепло. Я едва удержался от того, чтобы не зажмуриться, как довольный кот. - Так вы думаете, наши сны так легко могут стать настоящими? С удивлением я понял, что вопрос принадлежит мне самому. Луиза улыбалась, прикрыв глаза, и, кажется, не слушала нас. Кросби усмехнулся: - Разумеется. Реально то, во что мы верим. Поверьте в свой сон, и он станет для вас реальностью. - А если я вижу зеленое солнце и красную траву? Вряд ли они станут такими, если я всего лишь захочу. - Мы видим только то, что хотим видеть. Поверьте, что трава красная, и вы увидите ее именно такой. - Интересная точка зрения, - я допил виски, и встрепенувшаяся Луиза тотчас снова наполнила мой стакан. - Твоя очередь тоста, - сказал Кросби. - Гм… за то, чтобы дни вина и роз длились как можно дольше! Он широко улыбнулся, и наши стаканы соприкоснулись друг с другом. На этот раз я выпил его только до половины. Кросби прикрыл глаза и с чувством продекламировал: - Как быстротечны дни вина и роз: Из сумрачной мечты Бежит наша тропа, и исчезает В глубине мечты. Вы любите Доусона, Харт? - Кое-что. - Мое любимое – стихи к Цинаре. Вы знаете, что они посвящены двенадцатилетней девочке? О! Доусон был влюблен в нее и ждал, когда она повзрослеет, чтобы взять ее в жены. А та выросла и быстренько выскочила замуж. Не за нашего незадачливого поэта, разумеется. Не имею ни малейшего понятия, сколько времени мы просидели вот так, обсуждая жизнь, ее смысл, алкоголь и поэзию. Кросби прочитал несколько собственных стихов, они и вправду оказались хороши. Луиза тоже прочитала одно, и я вполне искренне восхитился. Чем больше виски было внутри меня, тем более размытыми становились предметы вокруг. Я понимал, что впервые в жизни, кажется, пьян, но это почему-то не волновало меня. - Как все глупо! – воскликнула Мейнард. Кросби улыбался и смотрел на свет свечи сквозь виски в стакане: - О чем ты, милая Луиза? - О том, что мы сейчас здесь сидим. О мире. О жизни. - Мы весьма забавные и глупые создания. - Тогда зачем вообще существуем? - Может быть, чтобы отыскать смысл этого фарса под названием жизнь. Мне эти разговоры не нравились. А может, в крови было слишком много алкоголя. - Думаю, пора подняться наверх, - сказала Луиза. Изящно поднявшись с дивана, она приняла предложенную Кросби руку. Я сидел на полу, скрестив ноги, и до изящества девушки мне было далеко. Более того, едва я поднялся на ноги, мир предательски покачнулся, так что пришлось ухватиться рукой за маленький столик, чтобы не рухнуть. - Кажется, мне надо на воздух, - пробормотал я. Луиза кивнула: - Там есть балкон. Мы будем ждать тебя наверху. Я ничего не ответил и направился в ту сторону, куда указала девушка. Мир отчаянно качался, и мне стоило больших усилий держаться на ногах и не упасть на кого-нибудь из гостей. Дверь балкона оказалась не заперта, и это было прекрасно, потому что вряд ли я мог справиться хотя бы с простейшим замком. Вывалившись на балкон, я почти упал на перила, и содержимое моего скромного ужина низверглось в луизианское болото. Некоторое время меня выворачивало наизнанку, пока внутри не осталось ничего, кроме пустоты. Обессиленный, я сполз вниз и сел на пол балкона, уткнувшись лицом в каменные перила. Они приятно холодили и прогоняли остатки тумана в голове. Однажды Келли пришла домой с какой-то из вечеринок совершенно пьяной. Я помню нахмуренного отца и плотно сжатые губы матери. Но больше всего мне запомнилась сама Келли, буквально упавшая на кровать и заплетающимся языком говорящая, что это был «удачный вечер». На меня это произвело такое впечатление, что потом я долго даже не притрагивался к алкоголю. В этом доме подобное правило казалось по меньшей мере не уместным. Дверь балкона раскрылась, но я не сделал попытки подняться на ноги и даже не открыл глаза. Может быть, не прошенные гости уйдут? Но вместо этого я услышал шелест, и к моему лицу прикоснулись прохладные пальцы. - Я всегда говорила, в виски нет ничего хорошего, - услышал я голос Даниэль и почувствовал в ее словах улыбку. Не веря своему слуху, я раскрыл глаза, но передо мной и правда сидела рыжеволосая Мейнард. - Может быть, я умер и это Рай? – спросил я. - Рай только начинается. Она взяла меня за руку и поднялась, потянув за собой. Я не был уверен, что уже способен на подобный подвиг, но оказалось, мои дела обстоят куда лучше, чем я предполагал. Голова немного кружилась, и я чувствовал остатки опьянения, но двигался уверенно. Даниэль повела меня мимо гостей. Большая часть из них находилась примерно в том же состоянии, что и я некоторое время назад, но веселье продолжалось и шло полным ходом. Несколько людей в черном пытались танцевать под рваные ритмы странной музыки, а я пожалел, что не успел увидеть всех чудес этой вечеринки. Впрочем, когда я заметил огромного питона среди пустых бутылок, то подумал, что может, все и к лучшему. Мы поднялись по широкой деревянной лестнице, и она поскрипывала под нашими ногами. На самом верху пришлось обойти какого-то подростка: вальяжно развалившись на верхних ступеньках, он в затяжку и с видимым наслаждением курил. - Луиза с Кросби, она говорила, что будет ждать меня, - сказал я. - Знаю. Мы идем к ним. - Тогда могу я ненадолго отлучиться в ванную комнату? Даниэль кивнула и оставила меня перед небольшой дверью, указав в конец коридора: - Мы будем там. Приходи. Я кивнул и вошел в небольшую ванную, заперев за собой дверь. Беглого взгляда в зеркало над раковиной оказалось достаточно, чтобы понять: зашел я не зря. Мутное лицо с растрепанными волосами и покрасневшими глазами – вот так красавец! Я торопливо умылся, отыскал расческу и попытался пригладить непослушные волосы. Их я унаследовал от матери, как она сама говорила. В школе их длинна никогда не превышала сантиметра-двух, так что я не волновался, но теперь они отросли уже сантиметров на пять и лежать не хотели совершенно. Сделав все, что мог, я почувствовал себя куда лучше, да и отражение в зеркале стало более приятным. Я все равно походил на Эдварда Руки-ножницы, но уже не настолько безумную его версию. Вздохнув, я обратил внимание на то, что занавеска ванной плотно прикрыта. Это всегда раздражало, и я, не раздумывая, распахнул ее. К моему удивлению, ванная оказалась не пуста: почти до краев ее наполняла мутная вода темно-красного цвета. Может, сестрам Мейнард уже сотня лет, и они поддерживают молодость за счет крови невинных людей, которых приглашают на вечеринки? Только весь народ, который я видел, уж никак не походил на воплощение невинности. Я опустил руку, желая ткнуть пальцем в воду, но передумал. Решительно тряхнув головой, я вышел из ванной. Если питон в гостиной не вызвал моего удивления, то вряд ли это удастся ванной с какой-то гадостью. Комнату, указанную Даниэль, я отыскал без труда. Она расположилась в дальнем углу коридора, точно рядом с окном. Дверь осталась приоткрытой, из-за нее раздавались негромкие звуки мелодии. Gloomy Sunday, если не ошибаюсь. Красивая песня, сочащаяся грустью. Большую часть комнаты занимала огромная кровать, где расположились сестры Мейнард: голова Даниэль лежала на коленях Луизы, тонкие пальцы гладили рыжие локоны. Кросби тоже был здесь, сидел в кресле под темным окном. Повсюду горели свечи, а в воздухе стоял запах пачули: легкий, немного терпкий, как аромат сказочного леса в полнолуние. Я не сразу понял, что поет сама Луиза. - Это оригинальная версия песни, - закончив, она посмотрела на меня, ее пальцы продолжали гладить волосы сестры. – Позже был дописан еще один куплет, чтобы она не была настолько мрачной. Я кивнул: история песни была мне отлично знакома, ее рассказывала Фелиция. Подругу Майка всегда привлекали темные и метущиеся личности искусства. Лежавшая до этого неподвижно Даниэль, шевельнулась и посмотрела на меня: - Ты когда-нибудь курил опиум, Харт? - Ни разу. Даниэль соскользнула с постели и подошла к углу комнаты, где стоял маленький столик. Она выкатила его на середину комнаты, и я увидел сосуд из серебра, лампу, ножнички рядом с ней, спички и длинную трубку из бамбука, серебра и, кажется, терракотового чубука. - Настоящий опиум достать практически невозможно, - Даниэль подожгла лампу. – Но мои родители были изысканными любителями. Они наладили поставки откуда-то из Индии, и теперь в наших подвалах скопился запас на несколько лет. Никогда раньше я не видел, как курят опиум, и даже не подозревал, как это происходит. Поэтому большая часть быстрых движений Луизы и Даниэль остались мне не понятны. Пока, наконец, они не протянули мне трубку. - Вот так, - Луиза показала, как правильно держать ее над лампой. – Опиум нельзя курить, как табак, он не тлеет и не дымится. Просто испаряется, становится паром. Я глубоко затянулся, опиум запузырился, и тонкий аромат цветов смешался со вкусом жареных каштанов. Кросби зашевелился в кресле и очутился рядом с нами. Кожа плотно обтянула его скулы, когда он глубоко затянулся. Тонкой иголкой Луиза пошевелила опиум в крохотном углублении трубки. - Учись читать, что пишет бессловесная любовь. Голос Кросби, цитировавшего на этот раз Шекспира, стал расслабленным и будто бы заторможенным. То ли и на него наконец-то подействовал выпитый за вечер алкоголь, то ли он попросту предпочитал наркотики. Мы передавали трубку по кругу, пока, наконец, от порции опиума не осталось ничего, кроме темного осадка. Даниэль убрала его, и мы повторили все сначала – и снова бархатный дым наполнил наши легкие. - Закрой глаза, - посоветовал Кросби. Не раздумывая долго, я последовал его совету. Внутри меня царил потрясающий покой, в каждой клеточке тела, в каждом пальце, в каждом волоске. Не нужно никуда спешить, нет смысла бежать. Спокойствие и покой - только тогда можно почувствовать жизнь. Только так можно прикоснуться к Раю. - Можно еще? – услышал я собственный голос. - Нет, мой милый. Лучше кое-что иное. Кто это сказал? Луиза? Или Даниэль? Я не мог понять. Только услышал шелест платья и почувствовал, как холодная ладонь одной из сестер берет меня за руку. Не хотелось расставаться с величественной темнотой внутри меня, но с сожалением я был вынужден сделать это и открыть глаза. Даниэль выскользнула из комнаты, едва не сбив подолом стоявшую у порога свечу. Луиза тянула меня в ту же сторону. Я бросил быстрый взгляд на Кросби, но он, кажется, уснул. Они повели меня по большой лестнице, но потом сразу же свернули за нее. Освещая путь свечой, Даниэль открыла небольшую дверцу, и мы начали спуск в темноту по крутым ступенькам подвала. Впереди плыла Даниэль, в белом платье, больше похожая на привидение, позади Луиза, положив руку мне на плечо. Где-то в середине бесконечной лестницы она начала напевать красивую песню на незнакомом мне языке, но я решил не спрашивать. - Может быть, тут живут чудовища, - сказала Даниэль, когда ее ноги коснулись земляного пола подвала. Она заскользила между стен, поджигая свечи, которыми были уставлены многочисленные ниши, и через минуту я мог рассмотреть рядом со свечами засушенные цветы, небольшие черепа и бутылки с зеленоватой жидкостью. В густом воздухе стоял аромат болота, цветов и тлена. Луиза подошла к одной из ниш и провела пальцем по гладкой поверхности черепа. Я не мог разобрать, настоящий он или это просто бутафория. Кончик пальца Луизы обвел пустые глазницы, выемку носа, и девушка повернулась ко мне: - Тебе нравится наша тайная комната? - Очень необычно. - Тебе ведь нравится, - Даниэль прижалась ко мне сзади, ее дыхание щекотало ухо. – Почему ты не признаешь? - Я… Неожиданная близость одной из сестер спутала мысли - или виной тому был опиум. Но я попросту не мог соображать, когда каждой клеточкой спины чувствовал Даниэль. Это продолжалось недолго, и рыжеволосая Мейнард отошла от меня. Вместе с Луизой она достала три пустых стакана, на треть наполнила каждый абсентом. Они положили сверху каждого ложечки с сахаром, и Луиза сосредоточенно налила воду сквозь все три. - Люди так часто бояться своих желаний, - Даниэль взяла два стакана, один передала мне, другой оставила у себя. – Им кажется, в них есть что-то постыдное и непристойное. Но на самом деле, жизнь дана для того, чтобы мы исполняли свои желания. - За желания! – провозгласила тост Луиза. Стаканы стукнулись друг о друга, и я залпом осушил свой. Абсент ожег горло, пощипал язык, после чего я наконец-то ощутил горький вкус полыни. Не успел я разобраться в своих ощущениях, как Луиза вручила мне новый стакан с мутным ядом. - Это вовсе не тот напиток, который предлагается остальным, - сказала она. – Там пойло. А тут настоящее зелье, то самое, что достает для нас Резнор. Из Испании, где, как известно, абсент никогда не запрещали. Мы приберегаем его для особых случаев, для себя. - Почему же позвали меня? – я чувствовал легкое опьянение и еще какие-то странные ощущения. Но вопрос не давал мне покоя. Даниэль не стала наливать третий стакан. Она взяла бутылку и отхлебнула из нее. Я поразился, насколько глубокий зеленый цвет у абсента, какие рыжие волосы у Даниэль, и насколько огромны ее глаза. Они будто стали ярче, объемнее. Они заставляли меня дрожать. - Потому что ты особенный, - сказала Луиза. – Не такой, как другие. Ты видишь то, что скрыто от глаз простых обывателей. И ты можешь услышать собственные желания. Большинство слишком боится их. Даниэль отдала бутылку Луизе и достала из ниши шкатулку, показавшуюся мне просто огромной. Из нее выскользнуло несколько исписанных листов, и я узнал почерк. - Это мои рукописи! Луиза отдала бутылку мне, но я даже не обратил на это внимания, уставившись на свои рассказы в руках Даниэль. - Их принесла Фелиция, - пояснила рыжеволосая Мейнард. – Мы читали их на болоте в полнолуние. - Зачем? - Слова врут. Люди врут. Художественная проза всегда откровенна. Было что-то категорически неправильное в этом утверждении, что-то, в любой другой момент вызвавшее мой горячий протест. Но в душном подвале, после абсента и опиума, среди свечей и запаха разложения, фраза Даниэль показалась мне едва ли не самым разумным, что я слышал за всю жизнь. Реальность странным образом исказилась… а может быть, я всю жизнь блуждал среди кривых зеркал, и теперь наконец-то набрел на единственное прямое. - Твоя проза темна и страстна, - сказала Луиза. – Почему ты сам боишься быть таким? - Но разве это я? - Не смотри в зеркало. Почитай свои истории. Где ты? Я сжимал бутылку абсента, как будто это был единственный мостик с реальностью, который нельзя упустить, а Даниэль читала один из моих последних рассказов. Небольшая история о безумии и гениальности, поэзии и чудовищах. Голос Даниэль был густым и сладким, он окутывал меня, забирал с собой в тот мир, который я создал своими словами. Я слушал собственный текст и понимал, о чем говорили Мейнард: в моей истории я видел тот мир, который мне хотелось видеть, а не тот, который упрямо навязывали. - Наши желания - это все, что у нас есть, - прошептала Луиза, не перебивая сестру. - Наши желания - наша единственная правда. С их помощью мы строим реальность. Она встала у меня за спиной и начала массировать плечи, плавными и уверенными движениями. Ее прикосновения вызывали то ли легкую дрожь, то ли мурашки, которые побежали по всему телу. Я прикрыл глаза, отдавая себя во власть рук Луизы и голоса Даниэль. - «И каждый день, когда я смотрю на мир, то вижу сладковатую осень и прикосновения сумерек. Потому что это мои зеркала - мои иллюзии, которыми я с радостью окружил себя». Даниэль закончила читать, и я открыл глаза. Наверное, нет ничего плохого, если я подчинюсь собственным желаниям, выстрою свою мораль вместо надежно спеленавшей меня. Я отдал бутылку Даниэль, а сам обернулся и обнял Луизу. Она не сопротивлялась. Только прижалась ко мне, когда я целовал ее, гладила мое тело, скользя по нему ладонями. В какой-то момент я понял, что меня обнимают уже не две, а четыре руки, и по телу пробежала дрожь возбуждения. - Это прекрасно, не правда ли? Кто из них сказал это, Луиза или Даниэль? Я не мог разобрать. Да это и не имело значения: важны только их руки, их губы, их тела. В какой-то момент Луиза отошла на несколько шагов и с удовольствием наблюдала, как Даниэль занялась моей рубашку, с аккуратностью, доводившей меня до исступления, расстегивая каждую пуговицу. Когда одежда скользнула вниз, девушка провела кончиком пальца по моей груди: - А теперь смотри. И не вздумай шевелиться. Я знал, что на это надо посмотреть. Но каких трудов стоило держать себя в руках! Просто стоять и смотреть, как Даниэль подходит к Луизе, спускает ткань платья с ее плеча настолько, чтобы обнажить грудь. И ласкает ее, целует приоткрытые губы. Когда платье Даниэль прошелестело на пол, мне стало плевать на любые запреты. Я шагнул вперед, отдавшись во власть собственных желаний и двух сестер. И началась моя ночь без начала и конца. Я очнулся только утром. По слепящим лучам солнца, которые пробивались сквозь окно, сразу понял, что уже утро. Чуть больше времени ушло на то, чтобы вспомнить предыдущий вечер и безумную ночь, которая слилась для меня в единое пятно, расцвеченное двумя женскими телами и блеском свечей. Я решился открыть глаза и приподняться на кровати - на какой бы кровати я не лежал. Голова раскалывалась на мелкие кусочки, стены немедленно начали кружиться, но я сразу узнал обстановку. Это была комната сестер Мейнард, на втором этаже, куда я неведомо как попал. По крайней мере, об этом моя память никаких данных не сохранила. Так что пришлось просто довольствоваться тем фактом, что я здесь. На огромной кровати с балдахином рядом со мной лежала Луиза. Нагая, едва прикрытая одеялом, она еще спала. Я залюбовался изгибами ее тела, формами, казавшимися мне совершенными, даже выражением лица, в котором было что-то детское. Захотелось обнять ее, разбудить поцелуем, а потом долго заниматься любовью. - Извини, кажется, я разбудила тебя светом. Я поднял голову: у окна стояла Даниэль. Она пожала плечами: - Люблю по утрам впускать в комнату солнце. На ней была полупрозрачная накидка, ничуть не скрывавшая тела, в руках чашка, в которой, судя по аромату, был свежесваренный кофе. Мне захотелось сделать хотя бы один глоток, но вместо этого я сказал: - Может, продолжим ночь? - О нет, позволь хоть немного передохнуть! - тихонько рассмеялась она. - Тогда, может быть, угостишь меня кофе? - Без проблем. Будто яркая вспышка, мелькнуло воспоминание ночи о том, как я сжимал маленькую грудь Даниэль, а сама девушка целовала Луизу. - Тебе нехорошо? Даниэль присела на кровать и протянула мне чашку. С благодарностью я принял ее и покачал головой: - Нет, мне хорошо. Мне очень хорошо! Кофе приятно обжег горло и немного прояснил голову. Не так чтобы слишком, но я был рад и этому. Луиза пошевелилась на кровати, не открывая глаз, потянулась, будто кошка, и, наконец, села на постели. - Доброе утро. Вижу, я самая соня. - Харт уже пьет мой кофе, - сказала Даниэль. - Тебе принести? - Нет, спасибо. Лучше спущусь сама. Она выскользнула из кровати и, как есть, вышла из комнаты. Как я мог предположить, на кухню, которую я видел вчера вечером где-то на первом этаже дома. - Накинула б что-нибудь, - Даниэль покачала головой. - Не очень приятно знать, что на нее будут пялиться. - Кто? - В доме полно гостей, еще не успевших разойтись после вчерашнего. Я с удивлением глянул вслед Луизе, но она уже скрылась за дверью. После слов второй Мейнард мне стало несколько не по себе: в конце концов, разве я не еще один из подобных запоздавших гостей? Если я спал с хозяйками дома, это еще ничего не значит. - Может, - я замялся, - может, мне тоже стоит уйти как можно быстрее? - О чем ты? - Подумал, что тоже один из таких гостей. - Глупый! Я и Луиза надеемся, ты останешься здесь, как минимум, на все выходные. Только нужно выпроводить задержавшихся. Чтобы никто не мешал нам. Это было позднее утро субботы. И все время до куда более позднего вечера воскресенья я провел в обществе двух сестер. Впрочем, они рассказали, что на самом деле никакие не сестры: дом и фамилия принадлежат Даниэль, а Луиза - ее давняя подруга. Они привыкли считать друг друга сестрами. А все вокруг привыкли им верить. - На самом деле, кровь значит немного, - сказала Даниэль. - Куда важнее родство душ. Мы быстро распрощались с оставшимися гостями, многие из которых не совсем понимали, где они, а другие были не прочь остаться. Втроем мы быстро прибрались, и пока я и Даниэль оттаскивали мусор к помойке за оградой поместья, Луиза успела приготовить небольшой завтрак. Яичница, запах кофе и теплый аромат тостов - это воспоминания о доме, одни из тех немногих воспоминаний, которые я перебирал с удовольствием. Обычно это были воскресные утра, когда мать хлопотала у плиты, отец читал газету, на ощупь находя кофе на столе, а Келли ковыряла ложкой кашу, заявляя, что «есть эту гадость не будет». Во всем происходящем было что-то милое и домашнее - семейное. Было странно видеть не полумрак и свечи, а светлое помещение и плиту; не бархат и кружево на девушках, а короткий шелковый халат на Луизе и длинную футболку на Даниэль с улыбающимся флуоресцентным черепом на всю грудь. Сестры Мейнард не изменили только любимому черному цвету. - Я не видел среди гостей Фелицию и Майка, - заметил я и подложил себе в тарелку вторую порцию яичницы. Луиза пожала плечами: - Майка видела в начале вечера, но с большой бутылкой виски. Если она так и оставалась с ним, то не стоит удивляться, что больше он на глаза не появлялся. А Фелиция была с Кросби. - Кросби? - Ну да. Я видела их, когда мы вчера возвращались в комнату. При напоминании о событиях прошлой ночи я почувствовал нечто вроде смущения. И хотя мне было ясно, что сестры не видят в произошедшем ничего странного, мне было немного не по себе. Я постарался как можно быстрее сменить тему. - У тебя отличные тосты, Луиза. И яичница вышла чудесной. - Харт, ты паршиво говоришь комплименты, но я благодарна тебе за попытку, - она посмотрела на меня поверх стакана с соком, и я понял, что уйти от щекотливой темы не получится. – Тебе понравилось отдаваться на волю своих желаний? - Это было немного странно. - Тебе ведь понравилось? - Да. - Это самое главное. Взгляд Луизы наконец-то отпустил меня, и девушка вернулась к яичнице. Я не смог удержаться: - И мне понравилось отдаваться вам. - Я предпочитаю взаимный процесс, - улыбнулась Даниэль. - Но сначала, будь добр, доешь завтрак. Весь день мы занимались любовью втроем, на этот раз предпочтя огромную кровать с балдахином, разговаривали, по очереди слушая друг друга, и путешествовали по дому. Последнее, на самом деле, представлявшее показ дома сестрами, оказалось едва ли не самым увлекательным если не брать в расчет секс, разумеется. Мы находили множество удивительных вещей или самых обычных, но которые вызывали у нас причудливые фантазии. В старом сундуке со скрипевшей крышкой лежали куклы Даниэль, в которые она играла, когда была маленькой. Мы устроили маленькое импровизированное представление с их помощью, и Луиза не захотела возвращать их в сундук. Она заявила, что если хорошенько вытереть игрушки и постирать их платья, они будут очень даже привлекательными. Подоконник другой комнаты, которая открывалась крайне редко, был устлан трупиками мелких насекомых и крыльями бабочек. - Наверное, здесь слишком давно не открывали окон, - сказала Луиза. Они произвели на нас глубочайшее впечатление, и мы долго сидели в пыли на грязном полу, отчаянно чихая и не менее отчаянно рассказывая о своем прошлом. Как будто если не выложить именно сейчас и именно здесь свои Самые Страшные Тайны, они завладеют нашими душами и навсегда сделают своими пленниками. В ванной мы оставались особенно долго, потому что Даниэль предложила опробовать ее втроем. Признаться, этого я не мог представить даже в самых смелых фантазиях, но Луиза восприняла идею с энтузиазмом. Она скинула одежду и первой залезла в огромную чугунную ванную. Даниэль последовала за ней, и мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться. В библиотеке мы читали вслух стихи Верлена. В гостиной делали массаж друг другу, лежа на шикарном красном диване. В гардеробной мне завязали глаза шарфом и я прикасался к Луизе и Даниэль, не видя их, доверяя только осязанию. Девушки познакомили меня со своим питоном Дунканом, которого мы отыскали в большой вазе для цветов. Мне показалось, я Дункану не слишком понравился. Дома девушки предпочитали черные футболки, Луиза - длинные юбки, Даниэль - обычные джинсы. Но в одежде я видел их только вечером, когда стемнело, и мы вышли на веранду, чтобы полюбоваться ночным болотом. Днем они предпочитали обходиться без одежды. Сначала это казалось мне странным, но потом я понял, что в этом есть собственная прелесть и даже искренность. И Даниэль, и Луиза родились в Новом Орлеане, и обе долгое время жили в Европе. Первая училась там, вторая жила с семьей. Я не знаю, как именно они встретились, не думаю, что это важно. Их встреча была предопределена – так или иначе. А когда родители Даниэль погибли, она бросила учебу в Европе и вернулась домой, чтобы поселиться в родном доме с девушкой, которую всем представила как сестру. В эти выходные я видел, как улыбалась серьезная Даниэль. На самом деле, ее улыбка была настолько естественной, что было странно даже думать о том, что еще пару дней назад я не подозревал о ней. Мне нравились медные волосы Даниэль, ее ум и утонченность. Дочь потомков плантаторов, она была настоящей хозяйкой дома. Я не спрашивал Луизу о ее родителях, а она не хотела рассказывать, но мне кажется, в ней текла кровь не креолов, а кажун. Много раз в течение выходных ее глаза вспыхивали огнем таким жарким, будто на кострах в Аду. И каждый раз он увлекал меня за собой, как тогда у Резнора. Каждый раз я терял голову. Я любил их обеих. Вечером субботы мы вытащили на веранду плетеные кресла и расположились за небольшим столиком, слушая лягушек и сверчков, вдыхая аромат магнолий и болотной гнили. Луиза вытащила бутылку зеленой жидкости, и абсент занял место на столике. - Не хватает только опиума и Кросби, - сказал я. Луиза расставляла стаканы, ложки и сахар. Даниэль улыбнулась: - Первое мы не слишком любим, но можем обеспечить, если очень хочется. А второго я пока не хочу. - Какая тонкая психология. - Я же на психологическом отделении, не забывай. - Да, - кивнул я, - вместе с Фелицией. Я помню. - Только я предпочитаю клиническую психологию. Луиза успела закончить с приготовлениями и повернулась к нам: - Может, хватит об учебе? Я тоже могу рассказать о профессоре Деппле и его уроках графики. Но давайте лучше выпьем. На самом деле, я был не против послушать об уроках Луизы: ее картины, развешанные по всему поместью, мне очень нравились. Но вместо этого я присоединился к увлекательной процедуре поджигания сахара и размешивания получившейся карамели в зелени, ставшей мутной от влитой воды. - За болото! – сказала Даниэль. – И опаловое безумие абсента. Я и Луиза молча поддержали тост, и на секунду мне показалось, что наши поднятые бокалы с мутной жидкостью поймали отблески луны. Первые же глотки показались мне горькими, но следующие пошли куда лучше - Это горечь полыни, - сказала Луиза. - Она чем-то похожа на жизнь, такая же горькая, даже если добавить сахара и хорошенько развести водой. Я пожал плечами и поболтал абсент в стакане, наблюдая, как он бьется о стеклянные стенки. - Думаешь, наша жизнь настолько плоха? - Нет. Но мне доставляет удовольствие думать о ней именно так. Луиза сделала еще несколько глотков абсента. Я перевел взгляд на Даниэль: она сидела в соседнем плетеном кресле, забравшись на него с ногами, и держала стакан обеими руками. Наверное, она почувствовала мой взгляд, потому что улыбнулась кончиками губ и посмотрела на меня: - Удовольствие - это единственное, что имеет смысл, Харт. Все остальное - только декорации. - Но как же духовное развитие? Как… - Ты не понял, Харт. Удовольствие может быть не только телесным. И желание может быть не только плотским. Но когда ты следуешь собственным желаниям, настоящим желаниям, то получаешь удовольствие. Это и есть счастье. Наша задача в том, чтобы быть счастливыми. Чтобы доставлять себе удовольствие. Я не стал отвечать. Только глотнул абсента и задумался о своих желаниях. Раньше мне казалось, я отлично знал их, только окружающие никак не давали мне проявить их, показать себя таким, какой я есть на самом деле. Я хотел, но попросту не мог быть собой. Мои желания не имели никакого значения. А общество было сильнее меня, я не мог сопротивляться. Когда я закончил со вторым стаканом и приступил к третьему, то понял, что ошибался. На самом деле, мне никогда не хотелось узнавать собственных желаний: куда приятнее и надежнее подчиняться общепринятому мнению, но считать себя непризнанным бунтовщиком. Я боялся, но прикрывал собственные страхи тем, что не могу иначе. Люди всегда могут иначе. Но не всегда осмеливаются. - Какой же я дурак! - с чувством сказал я. - Ты понял, не так ли? - улыбнулась Даниэль. - Абсент многие ощущения делает необычайно четкими. Но мне кажется, ты понял еще раньше. Вчера. Может, погуляем? Я не сразу понял, о чем она, слишком приятной и волнующей казалась мысль о том, что я наконец-то осмеливаюсь быть собой. Тряхнув головой, я посмотрел на Даниэль. Она также сидела в кресле, поджав под себя ноги, ее глаза блестели, а волосы казались не просто рыжими, но красными. - Идем, Харт. Довольно интеллектуальных упражнений. Идем гулять. Я не заметил, как Луиза скользнула за спинку моего кресла, но почувствовал ее мягкие прикосновения. Она массировала мне плечи, а я улыбался и думал, что прогулка - отличная идея. Мы взяли с собой бутылку абсента и отправились на болото. Это было странное и волнующее путешествие, наполненное сумраком и грязью, ароматами гнили и двух женщин рядом со мной. Я чувствовал себя немного не в своей тарелке, а вот Даниэль и Луиза, похоже, были, как дома. - Однажды мне бы хотелось умереть в болоте, - сказала Даниэль. – Почувствовать, как оно обнимает и затягивает, наполняет гнилостной жижей рот, проникает вместо воздуха в легкие… Мы купались в лунном свете, снова пили абсент из горла, и мир вокруг казался нам странным и удивительным. Так я провел два дня, и только поздним вечером воскресенья отправился домой. Мейнард заказали для меня такси, и каждая из девушек одарили меня жарким поцелуем на прощанье. Вполне вероятно, в тот момент я был самым счастливым человеком в мире. Вернувшись в нашу комнату, я не нашел Майка, но это и не было удивительно. Я думал, что сразу усну, даже немного подремал в машине. Но едва я переступил порог комнаты, сон словно рукой сняло. Я сел за стол и открыл ноутбук: уже через пару минут я набирал текст нового рассказа, и хотя даже не представлял, о чем он будет, не сомневался в успехе. История не может получиться плохой, если тебя вдохновляют сразу две музы. Я писал до глубокой ночи, с радостью и предвкушением наблюдая, как из чистоты листа рождается новая история, обретает очертания и загорается собственными красками. С удивлением я понял, что пишу про себя. Но как бы ни был я увлечен, все равно задремал на стуле, положив голову рядом с клавишами. Меня разбудил Майк. Точнее, громкий хлопок резко раскрывшейся и не менее резко закрывшейся двери. - Харт! Ты здесь. Я вздрогнул и едва не упал со стула от неожиданности. Несколько секунд мне потребовалось, чтобы расправить затекшие плечи, сонно оглядеться и понять, что в комнату вернулся Майк. И вернулся с шумом. - Был у Мейнард, - пробормотал я. Но Майк вряд ли слышал меня. - Фелиция мертва, - сказал он. - Как? - Ее задушили. И выбросили тело на улицу. Она была только в белье. В белье и черном шелковом платке на шее. Майк задрожал, и я испугался, что сейчас он расплачется. Он сдержался. Только с усталостью и как будто бы безразличие опустился на кровать. - Меня позвали на опознание, - его голос казался безжизненным, как будто из него разом выкачали все эмоции. - Я только что из морга. Это она. - Что? – я никак не мог понять Майка. – О чем ты? - Черт возьми, Харт! Фелиция мертва! Все равно поверил я не сразу. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать то, что пытался сказать мне Майк. Куда больше потребовалось времени, чтобы это осознать. Никогда раньше смерть не касалась меня настолько близко: люди умирали от старости, но прочие смерти были где-то далеко и не со мной. Но не на этот раз. Я с трудом дождался утра. Всю ночь Майк говорил о Фелиции, рассказывал об их детстве, о том, как они жили. Он хотел все вернуть. Хотел что-то исправить. Я же хотел иного. И едва поднялось солнце, накинул куртку и вышел из комнаты. - Не бросай меня, Харт, - шептал Майк. – Не бросай меня сейчас. - Я скоро вернусь. Не имея ни малейшего понятия, где находится тот, кого я ищу, я отыскал ближайший телефонавтомат и позвонил в особняк Мейнардов. Трубку я держал долго и почти отчаялся, когда гудки внезапно прервались. - Да, - это была Луиза. Кажется, я разбудил ее. - Прости, что так рано. Мне необходим адрес Кросби. - Харт? Это ты? Как узнал наш номер? - Нашел в справочнике. Так где Кросби? - Ох, Харт, не самый удачный вопрос. - Черт, Луиза! - Кажется, он остановился в Windsor Court. Даже не попрощавшись, я повесил трубку и почти выскочил на дорогу, пытаясь поймать такси. Тормоза машины взвизгнули, и она остановилась передо мной. Из окошка показалась лохматая голова: - Парень, ты совсем сдурел? - Мне нужно в Windsor Court. Срочно. Говоря это, я уже усаживался на заднее сиденье такси. Водитель понимающе вздохнул и нажал на газ. До отеля мы действительно добрались очень быстро, и я оставил щедрые чаевые. Портье был не менее заспанным, чем прочие жители Нового Орлеана в такой час, но сообразил, чего я хочу. - Номер 404, - сказал он, пытаясь сдержать зевок. – Кросби остановился в 404. Я не стал дожидаться лифта и взлетел по лестнице на четвертый этаж. Поднял руку, чтобы постучать в номер, но дверь оказалась не заперта. Времени удивляться у меня не было, так что я просто вошел. Кросби сидел за огромным письменным столом в одной из комнат роскошных апартаментов. Впервые у меня мелькнула мысль, что у него может быть огромное состояние, а стихи – всего лишь хобби. Если сестры Мейнард называют его поэтом, это не значит, что все считают его таковым. Но перед ним действительно лежала стопка листов, исписанных мелким почерком с исправлениями. Рядом с листками лежал пистолет. - Привет, - сказал он, когда я вошел. Руки Кросби покоились на столе, по обе стороны от листов бумаги. Я остановился в нерешительности. - Гости должны быть позже, - продолжил он. - Ожидал кого-то? - На самом деле, нет. Но зрители всегда приятны. Особенно при последнем акте. Когда наконец-то должно выстрелить ружье, так долго висевшее на стене. Он прищурился: восходящее солнце светило точно ему в глаза. Небрежно взял лежавший на столе пистолет, покрутил его в руках, ловя лучи солнца. Я не мог оторвать взгляда от блестящего ствола, но не хотел отступать. - Ты убил Фелицию. - Да. Она сама этого хотела. А мне было необходимо посмотреть еще один рассвет. Кросби поднял пистолет и с откровенной скукой посмотрел на меня. - Ты не влюблен, Харт, если не хочешь умереть со своей возлюбленной. Он поднял пистолет к виску и нажал на курок. Я вздрогнул от резкого звука выстрела и на секунду прикрыл глаза. Когда я снова их открыл, обмякшее тело Кросби развалилось на стуле, голова его была запрокинута, и я не стал на нее смотреть. Листы на столе, сложенные в аккуратную стопочку, теперь разлетелись, верхний был усеян кляксами крови. Может быть, ее капли были и на моей собственной одежде, но подобные мелочи меня не интересовали. Я задрожал и попятился назад, не в силах оторвать взгляд от алых клякс – они расползались по буквам, впитывались в листы бумаги. Они походили на капли краски. Не помню, как я выходил из отеля. Не помню, как взял такси и почему приехал именно к особняку Мейнард. Перед глазами стояли письменный стол, тело Кросби с откинутой головой и кровь повсюду. Ее как будто становилось все больше, куда больше, чем было на самом деле. - Харт? Я очнулся, когда услышал голос Даниэль. Тряхнув головой, огляделся и понял, что сижу на земле у изящных ворот Мейнардов, обхватив колени. Передо мной стояло такси, на котором, кажется, приехала Даниэль. Ее лицо под вуалью от маленькой шляпки было удивленным. - Ты пришел к нам, Харт? Почему Луиза тебя не пустила? - Я… кажется, я не стучал. Даниэль нахмурилась и обернулась к таксисту. Она расплатилась, и машина взвизгнула шинами. - Пойдем, Харт. Я взял ее протянутую руку, маленькую и изящную, в черной атласной перчатке. Мне до сих пор казалось, что все происходящее не реально, если не сон, то очень на него похоже. Когда же я проснусь? В какой момент уснул? Даниэль провела меня к поместью и толкнула не запертую дверь. В гостиной сидела Луиза и на маленьком столике раскладывала карты Таро. Она подняла голову, когда мы вошли. - Я нашла его у ворот, - объяснила Даниэль. Она отпустила мою руку, и я почувствовал себя беспомощным и незащищенным. - Кросби мертв, - сказал я. – Вчера он убил Фелицию. Луиза нахмурилась, а Даниэль ушла в другую комнату и вернулась с небольшим стаканом чего-то желтого. Она протянула его мне: - Выпей. Тебе сразу станет легче. В стакане оказалось что-то крепкое, но Даниэль была права: это помогло. Настолько, что уже через пару минут я смог внятно рассказать о том, что произошло в номере Кросби, и о его причастности к смерти Фелиции. Девушки слушали меня молча, только Даниэль все больше хмурилась. - Не стоило оттуда убегать, - сказала она, когда я закончил. – Портье в любом случае тебя запомнил. - Но никто не может утверждать, что это сделал я! Пистолет был в руках Кросби. - Да. Но с тобой наверняка захотят поговорить. - Мне бы этого не хотелось. - Без проблем. Оставайся здесь, никто не сможет тебя найти, если не захочешь. Я с радостью принял это предложение. Было бы неплохо вернуться в город за своими вещами, но покидать поместье без лишней необходимости было выше моих сил. Я только позвонил Майку и сбивчиво сказал о том, что уезжаю из города на некоторое время. Я повесил трубку прежде, чем он успел что-нибудь сказать. - На самом деле, Кросби был прав: Фелиция сама пожелала умереть, - сказала Луиза. Я удивился: - Откуда ты знаешь? - Мы были с ними в тот вечер, после твоего ухода. Говорили, что нельзя сопротивляться собственным желаниям. Кажется, после нашего отъезда они восприняли эту мысль слишком серьезно. Даниэль и Луиза купили мне кое-какую одежду, так что я ощущал себя вполне комфортно. К тому же, в поместье со мной были две очаровательные девушки. И когда они уходили на занятия или в город, я любил забираться в подвал, зажигать свечи и пить что-нибудь крепкое. Тогда я мог признаться хотя бы себе, что остаюсь здесь вовсе не потому, что чего-то боюсь. Мне было плевать на Кросби и полицию. Но мне нравилось поместье, нравилось ни о чем не заботиться и любить обеих девушек. Их, кажется, вполне устраивало положение вещей. - У меня для тебя отличная новость, Харт! Даниэль положила передо мной письмо. Прежде чем читать его, я поднял глаза на девушку: - О чем ты? - Читай. Это было письмо из журнала «Невероятные истории», где сообщалось, что мой рассказ им подходит, и будет опубликован в двенадцатом номере. - Но я ничего не посылал. - Я посылала. - Мой рассказ. - Да. Издательству тоже понравились твои тексты. Они заинтересованы в романе. Я смотрел то на письмо, то на Даниэль и не мог поверить в то, что мои слова, все те слова, которые я писал на бумаге, могут быть интересны кому-то, кроме меня самого. - Я же говорила, ты талантлив, - Даниэль улыбнулась. - Наш мальчик наконец-то станет писателем? Видимо, Луиза услышала наш разговор или его часть. Она вышла с кухни, потягивая коктейль, на ней было только белье и чулки. - Ты хочешь заняться обсуждением этого события? – Даниэль оглядела подругу с ног до головы. - Я хочу заняться поэзией. Она протянула Даниэль стопку листов, а сама устроилась рядом со мной. Я глотнул коктейль из ее стакана, но не понял, из чего же он состоит. Луиза не считала нужным объяснять: она прижалась ко мне и потягивала тягучую жидкость через тонкую трубочку. А Даниэль стояла перед нами и читала стихи. Прочитанные страницы она отпускала, и листы летели вниз, ложась у ее ног. Я заметил, что на первых из них темно-бурые кляксы. И я помнил этот почерк. - Кросби… это листы Кросби… - И что с того? – улыбнулась Луиза. – Он уже мертв, ему не нужна поэзия. - Где вы взяли эти листы? - У него, разумеется. Вызвали его призрак и потребовали последние стихи. - Что? - Ох, Харт, не будь так серьезен! Эти листы лежали у него в номере и никому не были нужны. Кроме нас. Даниэль читала стихи, и я не мог не признать, что они действительно хороши. Наполненные странными образами и великолепными рифмами. У этого парня был талант, были деньги, были женщины… но почему-то он предпочел все уничтожить. - Все мы рано или поздно умрем, - сказала Луиза в тот день, когда я пришел к ним. – Кросби предпочел сам выбрать, как именно. Когда Даниэль дочитала стихи, и последний листок скользнул к ее ногам, она присоединилась ко мне и Луизе. - Ты должен закончить роман, Харт, - сказала она, пока я водил пальцем по ее руке. - Да, конечно. Только текст остался на ноутбуке в моей комнате. - Вернись за ним. Кажется, наступил момент, когда пора собрать вещи и окончательно поселиться у нас. Тем же вечером девушки буквально вытолкнули меня из дома, заявив, что не стоит больше тянуть. Они заказали такси, и в сгущающихся сумерках автомобиль подъехал к кованым воротам. Даниэль проводила меня до такси, дав пару напутствий. - Только не задерживайся, - сказала она, - иначе мы начнем веселье без тебя. - Веселье? На сегодня назначена вечеринка? - Конечно. Только для нас троих. Я удивленно приподнял бровь и хотел спросить, что же такого я забыл, но Даниэль приложила палец к моим губам. - Это Новый Орлеан, Харт. Каждый день здесь какой-нибудь праздник или фестиваль. - Может быть, присоединимся к общему веселью в городе? - Завтра. А сегодня возвращайся быстрее, и ночь снова будет принадлежать нам. Разумеется, после таких обещаний я не стал задерживаться. Поцеловав Даниэль на прощанье, залез в машину и сказал ехать как можно быстрее. Надо отдать ему должное, со своим делом таксист справился быстро и даже предложил подождать меня, пока я соберу вещи. Это было весьма кстати, потому что я и сам хотел попросить о чем-то подобном. Напевая под нос мелодию, услышанную на улице, я буквально взлетел по лестнице. В комнате меня ожидал неприятный сюрприз в виде Майка. Я надеялся, что не увижу его сегодня. - Харт? – лицо Майка вытянулось в удивлении. – Ты вернулся? - Не совсем. Только за своими вещами. Я буду жить в поместье Мейнард. - Ах, с этими стервами… Я распахнул шкаф и без лишних колебаний вывалил ворох своей одежды на кровать. Разгладить я успею и потом, так что начал просто запихивать всю груду в большую сумку, которая лежала в дальнем углу комнаты. С ней я приехал в Новый Орлеан. - Не советовал бы тебе так говорить о них, - сказал я. – Иначе может получиться не слишком симпатичный синяк под твоим глазом. - Кто же мне его сделает? Ты? Какая чувствительность! – Майк фыркнул. – Ты спишь сразу с обеими? Ах, как молодец! - С чего такой тон, Майк? - Они познакомили Фелицию с Кросби. На их вечеринке она увлеклась этим поэтом. Между прочим, убегать из его комнаты тем утром было не очень умно с твоей стороны. Я взял небольшой пакет и ушел в ванную, где смахнул немногочисленные тюбики и зубную щетку. - Я испугался, - громко ответил я. – Этот парень признался в убийстве Фелиции и пустил пулю себе в висок. Замерев, я прислушался к реакции Майка, но ответом мне была только тишина. Я рассказал этому парню, кто убил его подружку, а он даже не отреагировал! С недоумением я вернулся в комнату: Майк продолжал сидеть на своей кровати, лицо его выражало только усталость. - Ты не удивлен? - А ты думал, я начну бегать по комнате и орать, Харт? Мне известно, что он виновен в смерти Фелиции. В его комнате был дневник, где этот псих все описал. Теперь многое становилось ясным. Я полагал, что всем: и Майку, и полиции, и мне. Может быть, Кросби и был психом, но не мне его судить. Я запихнул пакет из ванной в карман сумки, положил ноутбук сверху и огляделся в поисках вещей, которые мог забыть. Майк продолжал говорить, уставившись перед собой. - Ты не представляешь, Харт, как это паршиво: узнать, что убийца уже мертв. Что не ты наказал его, что его вообще никто не наказал. Он сдох, ощущая собственное превосходство. Полиция признала, что дневник подлинный и махнула рукой и на дело Кросби, и на дело Фелиции. Они радостно отправились по домам, а тело этого психа – в морг. Мне же пришлось идти на кладбище и смотреть, как тело Фелиции, моей любимой Фелиции, опускают в землю и закапывают. Она мертва, а я ничего не могу сделать. И этот чертов псих уже успел убить себя сам. - Хватит, Майк! – я взгромоздил сумку на плечо. – Если хочешь знать, Фелиция сама хотела смерти. Кросби не написал в дневнике об этом? Она согласилась, сама согласилась. Майк посмотрел на меня со странным выражением лица. - Врешь, - четко сказал он. - Нет. Пусть тебе и сложно в это поверить. Мейнард были с Кросби и Фелицией тем вечером, до смерти твоей сестры. Она сама захотела умереть. Последовать на ту строну вместе с Кросби. - Что? Ты хочешь сказать, Мейнард были там? - До того. Поэтому я знаю, о чем говорю. Мой тебе совет, Майк: смирись с тем, что Фелиция выбрала не тебя. А теперь мне пора. Думаю, завтра я приду в университет. Он ничего не ответил, и я спустился вниз. Таксист курил рядом с машиной. Увидев меня, он выкинул сигарету и предложил помочь с сумкой. - Быстрее обратно? – улыбнулся он, когда мы сели в машину. - Да. Впрочем, нет. Я хочу насладиться ночью. Мы ехали через Новый Орлеан, и я слышал музыку и шум веселья. Мне нравилось ощущать его где-то рядом, знать, что завтра мы, может быть, тоже станем его частью. Последние недели в поместье захватили меня, и не возникало желания думать о чем-то еще, кроме нашего чудесного болота, аромата цветов, легкости абсента и шелка кожи двух девушек. - Думаю, теперь можно прибавить скорости. Таксист с пониманием улыбнулся, и скоро мы уже остановились перед поместьем Мейнард. Расплатившись, я донес сумку до дома и бросил ее в прихожей. В доме царила тишина, а это могло значить только одно: девушки уже отправились в спальню. Это действительно было так: без одежды они уже расположились среди вороха простыней, когда зашел я. - Не помешал? - Ты же знаешь, Харт, что не можешь помешать, - Даниэль откинула назад роскошные рыжие волосы. – Раздевайся и иди сюда. - Может, принести немного абсента? - О, чудесная идея! Там внизу еще осталась пара бутылок. - Я быстро. Наверное, счастье – это когда тебе просто хорошо. Когда ты воплощаешь свои желания и не думаешь о морали, которая тебе, на самом деле, чужда. Так я думал, пока спускался в подвал, продолжая напевать что-то вполголоса. Отыскать абсент оказалось несколько хлопотнее, чем я думал: пришлось зажечь едва ли не все свечи и обыскать подвал, пока я нашел не распечатанное изумрудное зелье. Луиза любила мистику и всегда говорила, что мы должны прислушиваться к интуиции. И сейчас она подсказывала о неуловимых изменениях, неясном беспокойстве. О том, что я пока не мог увидеть, но ощущал какими-то неопределенными органами чувств. Последние ступеньки лестницы я преодолел почти бегом и застыл на пороге комнаты. Даниэль и Луиза сидела на кровати, смотря на Майка. Он застыл в дальнем углу спальни и направил пистолет на сестер. - Майк, - я постарался, чтобы мой голос не дрогнул, - что ты делаешь? Опусти пистолет. - Я купил его в ту ночь, когда возвращался с опознания Фелиции. Думал, что найду того, кто убил ее, и выпущу ему мозги. Кросби оказался хитрее. Но не только он виновен! Вы двое были там. Вы двое советовали ему сделать это. - Каждый волен делать то, что считает нужным, - сказала Луиза. - Так вы говорили Кросби, да? Вот он и воплотил свои чертовы желания! Вам стоило держать рот на замке. Ему нужен был виновный. Тот, кого он мог бы пристрелить сам. Я с осторожностью сделал шаг к Майку. Он даже не посмотрел в мою сторону. - Не двигайся, Харт. Рука Майка лежала на спусковом крючке. Следующие три события произошли почти одновременно, с разницей в доли секунд: все мы соображали быстро. - Фелиция сама хотела умереть, - сказала Луиза. Майк нажал на курок. Я швырнул в Майка абсент, который все еще сжимал в руках. Бутылка разлетелась на мелкие осколки, обдавая все вокруг фонтаном зеленых брызг. Майк пошатнулся, и пистолет выпал из его руки. Как ни странно, сознания он не потерял, только стоял, пошатываясь, и смотрел перед собой, не замечая ничего. Наконец, он медленно посмотрел на меня и, не прибавив ни слова, вышел из комнаты. Я не стал его останавливать. - Я позвоню в больницу, - сказал я. – Где телефон? - Не надо, Харт. Она мертва. Даниэль не смотрела на меня. На ее руках лежало хрупкое тело Луизы, на груди которой расползлось алое пятно. Остекленевший взгляд девушки уставился куда-то вверх, на белоснежный полог кровати, сейчас усыпанный алыми каплями. - Нет, - сказал я. Пальцы Даниэль провели по шее Луизы, как будто хотели прикоснуться, почувствовать последнее тепло. Руки Даниэль обхватили плечи подруги и начали укачивать безжизненное тело. Она пела простую песенку, которую я слышал много раз, колыбельную. Она убаюкивала Луизу, как будто та видела кошмар, а теперь снова уснула, и Даниэль охраняет ее сон без сновидений. - Уходи, Харт, я тебя очень прошу, - Даниэль убрала с лица Луизы прядь волос, испачканную в крови, закрыла ее глаза. – Ты ничем не можешь помочь. Позволь нам побыть вдвоем. Я смотрел и не мог поверить. Видел кровь на груди Луизы, но это казалось мне дурным сном наваждением, навеянным абсентом, опиумом, бессонницей… чем угодно! Только бы это не было правдой. Но ни абсент, ни опиум, ни даже бессонница не могли выкинуть подобной шутки. Они были откровенны, не затуманивали разум. Перед моими глазами ясно горели капли крови на пологе кровати. Руки Даниэль, укачивающие безжизненное тело. Приоткрытые губы Луизы, как будто она удивилась или хотела закричать - но не успела. Холодная бледность ее тела. Развороченная грудь. Пистолет все еще лежал у кровати - в брызгах абсента, испачканный в вечности. - Каждый раз, когда ты закрываешь глаза, - напевала Даниэль, - я хочу прикоснуться к ним губами. Чтобы снова ощутить тебя. Я понимал, что мне лучше уйти. Знал, что больше никогда не увижу сестер. Кое-что появляется в нашей жизни лишь на краткий миг счастья. И исчезает. Навсегда. Я прочистил горло: - Надеюсь, ты не будешь… - Нет. Я отдам ее тело болоту. А сама уйду. Я не смогу остаться в этом доме. - Понимаю. До свидания, Даниэль. - Прощай, Харт. И не забывай слушать собственное сердце. Я поцеловал ее губы, на которых застыло несколько капелек крови Луизы. Потом наклонился и прикоснулся к холодным губам самой Луизы. Во всем этом было что-то неправильное. Истории не должны заканчиваться вот так. Мы верим, что будем жить вечно. Я остановился только однажды, в дверях спальни, чтобы оглянуться и еще раз – последний – посмотреть на мертвую Луизу и укачивающую ее на руках Даниэль. - Каждый раз, когда ты закрываешь глаза… В коридоре меня ждала сумка с вещами, которые я даже не успел разобрать. Несколько секунд я стоял на нижней ступеньке лестницы и смотрел на нее. Нужно забрать. Нужно уходить. Я тряхнул головой и спустился в подвал. Здесь еще оставался абсент, и я уселся на землю, скрестив ноги, в центре мертвого дома. Я пил горькую жидкость из горла и слушал, как приглушенный голос Даниэль напевает колыбельную. Спи, милая Луиза, спи. И пусть тебе снятся только красивые сны. Как быстротечно время вина и роз. Я пил, пока в бутылке не осталось абсента на самом дне. Тогда я закинул ее в дальний угол подвала и поднялся на первый этаж. Взял сумку с вещами и вышел во двор. Я не остановился, чтобы вдохнуть так любимый мною запах болот. Не остановился, чтобы посмотреть на дом. Даже поравнявшись с Майком, который сидел на дорожке, я не оборачивался. Потому что знал, что иначе не смогу уйти. Он сидел, пропитанный абсентом, сжимал рукой колени и не зажженная сигарета в его пальцах дрожала. Он поднял голову, чтобы посмотреть на меня. - Что же я сделал? - То, что хотел. Я вытащил из кармана зажигалку и кинул ее Майку. Он не поймал, и она упала к его ногам. Я не сомневался, что он поднимет. Абсент процентов на 70 состоит из спирта, так что постарайся, Майк, чтобы твои движения были неаккуратны. Я шел в Новый Орлеан пешком, и чем ближе подходил к центру, тем громче звучало веселье Бурбон-стрит. Но я свернул, углубившись в узкие улочки, шагая по хрустящим конфетти. Я знал, что еще вернусь в поместье, но ничего больше не найду. И знал, что раз за разом буду возвращаться на болота. Чтобы вдыхать запах гнили и звать Луизу и Даниэль. Надеясь, что они снова придут ко мне. - Сыграй, парень, - я кинул пару монет сидящему музыканту. – Сыграй так, чтобы мне стало чуточку легче. И к мутному небу Нового Орлеана взлетела хрупкая мелодия. Плач саксофона запутывался в звездах и осколками сердца падал к моим ногам.
