Е. Евтушенко Памяти В. Высоцкого Бок о бок с шашлычной

Е. Евтушенко
Памяти В. Высоцкого
Бок о бок с шашлычной, шипящей так сочно,
Киоск звукозаписи около Сочи.
И голос знакомый с хрипинкой несётся,
И наглая надпись: «В продаже Высоцкий…»
Володя, ах как тебя вдруг полюбили
Со стереомагами автомобили.
Толкнут прошашлыченным пальцем кассету –
И пой, даже если тебя уже нету.
Торгаш тебя ставит в игрушечке-«Ладе»
Со шлюхой, измазанной в шоколаде
И цедит, чтобы не задремать за рулём:
«А ну-ка Высоцкого мы крутанём».
Володя, как страшно мне адом и раем
Крутиться для тех, кого мы презираем.
Но, к счастью, магнитофоны
Не выкрадут наши предсмертные стоны.
Ты пел для студентов Москвы и Нью-Йорка,
Для части планеты, чьё имя галёрка,
И ты к приискателям на вертолёте
Спустился и пел у костра на болоте.
Ты был полуГамлет и полуЧелкаш,
Тебя торгаши не отнимут – ты наш.
Тебя хоронили, как будто ты гений –
Кто гений эпохи, кто гений мгновений.
Ты бедный наш гений семидесятых,
И бедными гениями небогатых.
Для нас Окуджава был Чехов с гитарой,
Ты – Зощенко песни с Есенинским яром.
И в песнях твоих, раздирающих душу,
Есть что-то от сиплого хрипа чинуши!
Киоск звукозаписи около пляжа…
Жизнь кончилась, и началась распродажа.
* * *
Е. Евтушенко
Вл. Высоцкому
Россия ахнула от боли, не Гамлета – себя сыграл,
Когда почти по доброй воле, в зените славы умирал.
Россия, бедная Россия, каких сынов теряешь ты?!
Ушли от нас навек шальные Есенины и Шукшины.
Тебя, как древнего героя, держава на щите несла.
Теперь неважно, что порою несправедливою была.
Тебя ругали и любили, и сплетни лезли по земле,
Но записи твои звучали и в подворотне, и в Кремле.
Ты сын России с колыбели, зажатый в рамки и тиски,
Но умер ты в своей постели от русской водки и тоски.
Пылали восковые свечи, и пел торжественный хорал,
И очень чувственные речи герой труда провозглашал.
Ах, нам бы чуточку добрее, когда ты жил, мечтал, страдал.
Когда в Париж хотел быстрее – в Читу иль Гомель попадал.
Теперь не надо унижений, ни виз, ни званий – ничего!
Ты выше этих низвержений, как символ или божество.
Но привередливые кони тебя умчали на погост.
Была знакомая до боли дорога чистых горьких слёз.
Иди, артист, судьба-шалунья теперь тебя благословит.
И сероглазая колдунья к тебе на Боинге летит.
Вся олимпийская столица склонилась скорбно пред тобой,
И белый гроб парит, как птица, над обескровленной толпой.
Но вот и всё. По Божьей воле Орфей теперь спокойно спит,
И одинокая до боли гитара у двери стоит.
* * *
«Погиб поэт – невольник чести»…
в который раз такой конец!
Как будто было неизвестно –
Талант в России – не жилец.
Да, был талант, талант Высоцкий.
Так оценил ХХ век.
Каким он был, твой сын Высоцкий –
Певец, артист и человек?
* * *
Будь ты проклят, день вчерашний – 25 июля!
Может, это всё неправда, может, просто обманули?
У таланта век недолог, а у гения – подавно.
Он ведь жил совсем недавно, а теперь висит некролог.
Добрый Бог обманут только иль тебя уговорили?
Он обязан жить был долго, что ж вы, черти, натворили?
* * *
В. Гафт
Всего пятак прибавил ты к той цифре 37.
Всего пять лет накинул к жизни плотской.
И в 42 закончил Пресли и Дассен,
И в 42 закончил жизнь Высоцкий.
Не нужен нынче пистолет, чтоб замолчал поэт.
Он сердцем пел, и сердце разорвалось.
У самого обрыва, на краю простора нет,
Поэтому и жизнь короткая досталась.
Но на дворе ХХ век – остался голос жить:
Записан он на дисках и кассетах.
И плёнки столько по стране, что если разложить,
То ею можно обернуть планету.
И пусть по радио твердят, что умер Джо Дассен,
И пусть молчат, что умер наш Высоцкий.
Что нам Дассен? О чём он пел – не знаем мы совсем.
Высоцкий пел о жизни нашей скотской.
Он пел, о чём молчали мы, себя сжигая, пел.
Свою большую совесть в мир обрушив,
По лезвию ножа ходил, вопил, кричал, хрипел
И резал в кровь свою и наши души.
И этих ран не залечить и не перевязать.
Вдруг замолчал, и холодом подуло.
Хоть умер от инфаркта он, но можем мы сказать:
За всех за нас он лёг виском на дуло.
* * *
В. Солоухин
Хоть в стенку башкой, хоть кричи не кричи,
Я услышал такое в июльской ночи,
Что в больничном загоне, не допев лучший стих,
После долгих агоний Высоцкий затих.
Смолкли лучшие трели, хоть кричи не кричи.
Что же вы просмотрели, друзья и врачи?
Я бреду, как в тумане, вместо компаса – злость.
Отчего, россияне, так у вас повелось?
Только явится парень неуёмной души,
И сгорит, как Гагарин, и замрёт, как Шукшин.
Как Есенин, повиснет, как Вампилов, нырнёт.
Словно кто, поразмыслив, стреляет их влёт.
До свидания, тёзка, я пропитан тобой,
Твоей рифмою хлёсткой, твоей жёсткой судьбой.
Что там я – миллионы, а точнее – народ
Твои песни-знамёна по жизни несёт.
Ты был совесть, и смелость, и личность, и злость.
Чтобы там тебе пелось и, конечно, пилось.
В звоне струн, в ритме клавиш ты навеки речист.
До свиданья, товарищ, народный артист!
* *
Л. С. Б.
Нет, Володя, не верю, ты не мог умереть!
Это бред! Это ложь! Это зла круговерть!
Под огнём, над обрывом ты боролся за нас.
– Где вы, волки? – кричал, мы твердили, – сейчас…
Нам потери знакомы: Пушкин, Харес, Гумилёв,
Пастернак и Платонов, Мандельштам и Рубцов,
Маяковский, Есенин, друг твой – Вася Шукшин.
Был Микоэллс расстрелян. Список незавершим.
Из столетья в столетье вас хоронят тайком.
Высылают, поносят, песню бьют каблуком.
Список тянется дальше, и спасти не смогли.
Виктор Хаара и Галич – вот предтечи твои.
Евтушенко не влезет на трон твой пустой.
Он пытался уже… правда, трон был другой.
Весь иззябший, простывший, и в ненастье ты пел.
Постоять на краю – нас прости – не успел…
Если сердце большое, – боль свирепствует в нём,
Значит, боремся, бьёмся, значит, любим, живём!
Мы клянёмся: продолжим все отрезки пути.
Кто-то всё-таки должен через пули пройти.
* * *
С. Романьков
Как мало постоял он «на краю»,
Как зыбко в этом тексте слово «мало».
Ему бы петь, хрипеть бы песнь свою
О том, что всем нам и ему мешало.
Как сжат, как горек, страшен некролог.
Как тесно в нём земле, боям, Шекспиру.
Бессмысленным словам, о, как я мог
Вонзить в наш быт разящую рапиру?
Куда ж, куда ж вы, кони, занесли?
Ведь только в песне вас кнутом стегали,
А вы по краешку по самому земли
Рванули и его не удержали!
На струнах замерли бессмертные стихи,
Оделись в траур все деревья леса.
Он спит, и сны его легки.
Его баюкают Москва, Париж, Одесса.
* * *
А. Вознесенский
Певец
Не называйте его бардом,
Он был поэтом по природе.
Меньшого потеряли брата –
Всенародного Володю.
Остались улицы Высоцкого,
Осталось племя в «Леви Страус»,
От Чёрного и до Охотского
Страна неспетая осталась.
Всё, что осталось от Высоцкого,
Его кино и телесерии
Хранит от года високосного
Людское сердце милосердное.
Вокруг тебя за свежим дёрном
Растёт толпа вечноживая.
Так ты хотел, чтоб не актёром,
Чтобы поэтом называли.
Правее входа на Ваганьково
Могила вырыта вакантная.
Покрыла Гамлета Таганского
Землёй есенинской лопата.
Дождь тушит свечи восковые…
Всё, что осталось от Высоцкого
Магнитофонной расфасовкою
Уносят, как бинты живые.
С такой душевной перегрузкою
Ты пел Хлопушу и Шекспира,
Ты говорил о нашем, русском
Так, что щипало и щемило.
Писцы останутся писцами
В бумагах тленных и мелованных.
Певцы останутся певцами
В народном вздохе миллионном.
* * *
А. Вознесенский
Обложили его, обложили…
Не отдавайте гения, немочи!
Россия, растерзанная от подлости,
Знает, кто он, и знает, чей он –
Врубите Высоцкого!
Врубите Высоцкого настоящего,
Где хрипы, и Родина, и горести,
Где восемнадцать лет нам товарищем
Был человек отчаянной совести.
Земля святая, его хранящая,
Запомнит эту любовь без измен.
Врубите Высоцкого настоящего!
Немногим дано подниматься с колен!
Ты жил, играл и пел с усмешкою,
Любовь российская и рана.
Ты в чёрной рамке не уместишься,
Тесны тебе людские рамки.
Твой последний сон не запрятали
На престижное Новодевичье,
Там Христос окружён пилатами,
Там победы нет, одни ничьи.
Там Макарыча зажали меж сановников.
Не истопите баньку вы…
Ты туда не ходи на новенького,
Спи среди своих на Ваганьково.
Я к тебе приду просто-запросто,
Не потребует вохр пропуска.
Уроню слезу – будет слеза пропуском,
На могильный холм брошу горсть песка.
Не могу понять я больше,
Что за странная нынче пора?
Почему о твоей кончине
Мы узнали из-за бугра?
Не Америка плачет – Россия,
Русь рыдает о кончине твоей.
В кровь изранены души босые
Самых лучших её сыновей.
* * *
Никита Высоцкий
Пророков нет в Отечестве моём,
А вот теперь ушла и совесть.
Он больше не споёт нам ни о чём,
И можно жить не беспокоясь.
Лишь он умел сказать и спеть умел,
Что наших душ в ответ дрожали струны,
Аккорд его срывался и звенел,
Чтоб нас заставить мучиться и думать.
Он не допел, не досказал всего,
Что было пульсом и в душе звучало,
И сердца разорвалось от того,
Что слишком долго отдыха не знало.
Он больше на эстраду не взойдёт
Так просто, вместе с тем и так достойно.
Он умер! Да! И всё же он поёт,
И песни не дадут нам жить спокойно.
* * *
Юрий Верзилов
О певце ни стихов, ни заметок
Не отыщешь в газетном столбце,
Мой редактор глотает таблетки
И вздыхает, и мрачен в лице.
Не податься ль куда на вакантное?
Понимает, не глуп, старина,
Почему у могилы в Ваганьково
Сорок суток дежурит страна.
Стыдно старому думать, что скоро
Каждый и без печати поймёт,
Что не просто певца и актёра
Так чистейше оплакал народ.
Мало ль их, что играют играючи,
Что поют и живут припеваючи.
Нет! Ушёл надорвавшийся гений,
Расколовший наши сердца,
Поднимающий трусов с коленей
И бросающий в дрожь подлеца.
Как Шукшин, усмехнувшись с экрана,
Круто взмыл он в последний полёт.
Может, кто-то и лучше сыграет,
Но никто уже так не споёт.
Уникальнейший голос России
Оборвался басовой струной.
Плачет лето дождями косыми,
Плачет осень багряной листвой.
На могиле венки и букеты
О народной любви кричат.
А газеты? Молчат газеты!
Телевизоры тоже молчат.
Брызни, солнышко, светом ярким,
Душу выстуди крик совы!
Вознесенский прекрасно рявкнул!
Женя, умница, где же Вы?
Подлость в кресле сидит, улыбается,
Славу, мужество – всё поправ.
Неужели народ ошибается,
А дурак политический прав?
Мы стоим под чужими окнами,
Жадно слушаем, рот разинув,
Как охрипшая совесть России,
Не сдаваясь, кричит о своём.
* * *
А. Абдулов
На 9-й день после похорон
В друзьях богат он был, на всех хватало
Его надёжной дружеской руки,
Вот о врагах он думал слишком мало.
Охота кончена, он вышел на флажки.
Таганка в трауре, открыли доступ к телу.
К его душе он был всегда открыт.
С ним можно было просто, прямо к делу,
И вот таким он будет не забыт.
Шли, опершись на костыли и клюшки,
С женой, с детьми, не смея зарыдать,
И кто-то выговорил всё же: «Умер Пушкин –
Ведь не хватало смерти, чтоб сказать!»
Мы, взявшись за руки, стоим перед обрывом,
Земля гудит от топота копыт,
А он в пути смертельном и счастливом,
И вот таким не будет он забыт.
Мы постояли по-над пропастью, над краем,
Где рвётся нить, едва её задеть.
И этот день – днём памяти считаем,
А также каждый следующий день.