Алекнене Алла Сергеевна - Женщины. Память. Война.

Алекнене (в девичестве – Ушкурова) Алла Сергеевна, 1927 г.р.
И - Здравствуйте!
Р – Здравствуйте!
И – Расскажите, пожалуйста, когда вы вспоминаете о войне, что Вы вспоминаете? Где Вы были
во время войны и что с Вами было?
Р – (Вздыхает). Ну, что с нами было. (Пауза) Ну, началась война. И мы должны были
эвакуироваться в город Воронеж, вот. Ну, и уже оставалось двадцать, двадцать минут, должны
были взорвать этот мост, не Блохина, а вот этот. А у нас на той стороне жила бабушка. Ну, и,
вот, отец поехал за этой бабушкой. Ну, и забрал ее и мы отправились. А здесь уже бомбили,
бомбили низко-низко самолеты немецкие, вот. И отцу дали лошадь (Вздыхает), потому, что
отец эвакуировал станки там, все и не успел на это, надо было семью забрать. И. вот, мы
отъехали, ну, буквально за Лезново. И нас немец обогнал. Понимаете, немец шел по
наполеоновской дороге, шел. Не по Смоленской шоссе, а по этой, куда Наполеон шел. И,
короче говоря, нас окружили, окружили и все - мы не могли дальше уехать. (Пауза)
А у нас в Витебске был домик и все. Ну и этот домик сожгли, говорят, что не бомбежка,
ничего. Ну, нам нужно было возвращаться, куда возвращаться оттуда. Мы приехали домой.
Домика не было, только сидела одна кошечка на печке. Да, все сгорело. И, вот, мы остались
такие нищие почти. Да, вот. Ну, и, вот, у меня в школе, когда я училась, у меня была подруга,
Соня Бранштейн. А она когда-то из Варшавы, когда, значит, та война была с немцами, значит,
очень многие сюда эвакуировались. И она, вот, училася в школе у нас, все, и мы с ней дружили.
И, вот, она рассказывала ужасы всякие. Да, говорит, вот, началась война и мы, наверное, не
уцелеем. Ну, и они тоже не успели эвакуироваться никуда. У них очень много – шесть человек
семья. Ну, и вот она, Соня, пришла ко мне, ну, и это рассказывает все, как, что. А потом, вдруг,
залетают, мы даже не поняли, кто это. Ну, в общем, белые повязки, это были полицаи уже,
полицаи обнаружили. Ну, буквально, быстро очень. Ну, и, вот, и нас с Соней схватили в гетто.
Вот, здесь было гетто, вот где театр, вот здесь вот видите?
Р – Ага.
И - Ну, и, это, всю семью, в общем, желтые эти повязки такие. Ну, и, это самое, но
единственное спасло меня, ну, когда мама бежала и кричит, это самое, мол, отдайте ребенка
мне, что я была у мамы вписана в паспорте. Ну, что, мол, я русская, но не еврейка. Это потом
только это все. И она побежала с этим паспортом. Ну, Соню, конечно, туда уже все, она там,
видимо, погибла. Ну, и с этим паспортом, показала, что, мол, имя, фамилия русская – все. Ну, и
меня сказочно отпустили, меня отпустили. Ну, и, вот, это самое, так я не знаю, судьба этой
Сони (Вздыхает).
1
Ну, а потом скитались, скитались, кушать нечего было. Отец, отец ушел в партизаны. Да, и,
вот мы, мы ходили, вот, был кожзавод, где этот, вторая школа, мост Блохина, там был
кожзавод. И там эти, раньше можно было сдавать шкуры. Вот, например, Вы держите
поросенка, а, эээ, убили его, то эту шкуру надо государству сдать. И там вот эти шкуры лежали
пластами. Ни соли не было у нас, ничего. И, вот, всех люди бросилися туда, за этими шкурами.
(Вздыхает) Ну, а они же жирные такие. Ну, вот, притащили, мама сняла верх соли этой, потом
эту мы соль промывали. Промывали, что там, чтоб посолить пищу. А эти шкуры мы потом, их
немножечко смолили и потом, вот так, ну, кусочек отрежут – и в суп. И это вот она так
скрутится вот эта кожичка. Ну, и, вот, таким образом. А островов же не было, мост взорвали.
Ну, и вот люди побежали, там была, осталось, не эвакуировано маслозавод там все. И, вот
приносили оттудова масло, там, то, другое. Ну, и вот так, вот так мы скитались. И мы четыре
раза линию фронта только пережили.
И – Это будучи в Витебске, да?
Р – Как?
И – Будучи в Витебске четыре раза линия фронта?
Р – Да, да, в Витебске. (Пауза) Ну, а потом, значит, ну, фронт все шел то, то, ну, все время бои,
бои были. Ну, пряталися, вот. Ну, и, вот, как мы уцелели, потом нас, нас в 44 году нас, немцы
приехали и всех погрузили в машины. И (Вздыхает), и погрузили нас на какой-то эшелон. Ну, и
сказали, что, значит, это, значит, куда-то нас повезут. Повезут, а мы, что мы могли, берут
женщины бабушку у нас. И, вот, нас отвезли. Ну, вот, тогда Литва была, считалася. Короче
говоря, город Олитус. Это был лагерь, лагерь, в общем, ой (Вздыхает). Ну, и нас поместили в
этот лагерь, такие нары, нары, там были. И, вот, это самое, обработали нас, шлангом прямо
всех, всех поливали, вот. И мы там, значит, были по какому то времени, вот я не помню. Ну,
чтобы, это самое, что, Вы, если вот, например, дети малолетние еще: детей отдельно, значит,
забирали. Если, мужчины, значит, отдельно. Ну, а старых, конечно, там была печь. И, там
сжигали. (Вздыхает)
Вот, и на наше счастье, там была женщина такая. Она врач. И, вот, она просто подсказала.
Говорит, знаете, что, будет после завтра комиссия и будут отбирать детей и, если Вы сможете
такое сделать, ну, очень можно было настоить табак, настоили табак, а потом, значит... А
бабушка у нас стала слепая во время войны. Ну, а немцы очень боялися болезней, трахома, да.
Говорит, смазывайте глаза, они будут воспаленные, все. Ну, и, вот, Жанна наша, вот, которая в
Москве живет…
И – Ваша сестра?
Р – Да. Она совсем ослепла. Воспалились у нее глаза. А, а у меня немного. А мне, что мне
сделали, чтобы… Я была такая черная, это самое. Такие волосы у меня вьющиеся были. Так
2
взяли, распороли подушку, чем-то намазали, каким-то раствором, сунули меня в эту подушку. В
общем, оттуда я вышла как папуас, чтоб я так не бросилась в глаза. Ну, после, как в гетто
попали, так боялись. Ну, и, вот, и вот, значит, комиссия. Вот, первую бабушку поставили. Да, и,
вот, немец с плеткой, да, подходит и спрашивает: «Что, матка?» А та говорит: «Трахома,
детки». Ой, ему, как сказали, что трахома, он этой плеткой всех - и бабушку, и меня, и маму, и,
эту, Жанну. Ага, стал: «Вэк, вэк, вэк, вэк». Значит, все, ну, и мы решили, что они, нас бы
сожгли, нас бы сожгли, потому что они очень боялися заразы, да. Ну, ну, и там, ну, комиссия
одно еще, там отбирали этих детей. Ну, нас не трогал, не трогали пока. Это мы так прожили на
этих нарах два, два дня. Два или три дня. Ну, уже ждали день, день, когда наступит уже, это,
ихняя кремация.
Да, ну, и, вот, это самое, а там какие-то стали приезжать на лошадях, какие-то мужчины, там
все. И, вот, это самое, они отбирали к себе на деревню рабов. Ну, они литовцы, ну, они это,
отбирали рабов, они на лошадях приезжали. (Пауза) И, вот, значит, это самое, мама каким-то
образом, это уже узнала, что, говорит, они берут, если Вы умеете что-нибудь делать
крестьянское, то они берут в рабы. Ну, а нас уже на учет поставили, что нас сжигать будут, да.
Ну, и значит, вот, потом, какой-то, ну, он хороший был, этот литовец. Он говорит: «А что Вы
умеете делать?» Ну, мама говорит: «Мы все умеем делать, сельскохозяйственные работы, все,
на деревне все». Да, а бабушка и говорит: «И я буду что-нибудь руками делать». Ну, и вот
таким образом, они уже назначили день, а мы уже ждем, что вот-вот немцы нас повезут уже в
эту (Вздыхает), в печку. И они, это самое, и он приехал, этот литовец. И он взял нас на повозку,
да, и увез в деревню, в деревню. Он по-русски разговаривал, все.
Ну, и вот поместили нас в такой, значит, сарай, а там, значит, навоз, в солому. Ну, они не
знали, что, что мы умеем делать и все. Да, и они, это самое, двое или трое суток мы там спали.
Потом, значит, маме он уже это, доить коров. У него коровы много было, богатый литовец,
много коров было. Мама пошла доить коров. Это было как раз осенью уже (Вздыхает), да. А у
меня спрашивает, а что, что девочка умеет делать. А я умела лошади, я очень любила лошадей.
И я умела запрягать лошадь. Но, у них иначе, как у нас. Ну, во всяком случае, я около этих
лошадей, чистила, все. Ну, а бабушка уже там что-то такое, перебирала лук, то, другое. А потом
она говорит: «А я умею жать». И вот ей дали серп, серп вот это и она пошла там пожать хлеба,
что-то. И вот ему понравилось, что мы работаем. И он нас уже переместил в сарай, где уже
земляной пол. Ну, там уже было, там уже хорошо, там земляной пол, там соломы нам дали. Ну,
кормил он, правда. Кормил молока и хлеба такого и картошку. Кормил он, не издевался. Да, ну,
и вот, и вот таким образом мы уцелели. Ну, а кто там остался, так возили, возили, в это, в эти
самые… Ну, которые поздоровее – тех в Германию, тех – в это самое. Ну, у детей кровь
забирали, вот.
3
Ну, и так мы, значит, там прожили, ну, наверное, два года там мы прожили у этого литовца.
Ну, и наступление пошло уже, линия фронта опять, опять фронт, все. Ну, вот пряталися,
пряталися, там за Неманом, вот там река Неман. Да, ну, и вот нас там уже наших, наших
встретили. Ну, и, значит, ну, интересовалися, как, почему, как туда попали русские туда, все.
Ну, с этим объяснением, вот. А потом, когда нас, значит, уже освободили, каким-то образом…
Да, отец у нас раненый был и он узнал о том, что мы где-то живы, где-то люди, ну, когда уже
наши пришли, стали возвращаться домой. А мы никак не можем поехать. Ну, что мы –
беспомощье, вот. И он, это самое… А папа у нас работал до войны начальник парка
механизации управления военностроительных работ, большая должность была. Да, и вот, когда
его ранили, ну, так он, это самое, стал уже допытываться, там искать семью. Вот по
Смоленской шоссе стоял столик, и, значит, на этом столике все адреса, фамилии, вот. Все
подходили, и, значит, смотрели. И, таким образом, отец нас нашел. Нашел у этого литовца. Да,
и вот так как он имел какое-то отношение к военному. А сюда нельзя было, а война то еще шла.
Ну, и в общем, короче говоря, он добился вызов. И, вот, была встреча, и вот таким образом
встретились.
Ну, и вот мы уже, значит, собрались ехать сюда, в Витебск. А такой Смирнов Иван Иванович
говорит: «Сергей Васильевич, Вы такой специалист, ну, что там у Вас все разбито. Нам еще
такие люди нужны здесь». И. вот там, значит, был такой завод сельскохозяйственных машин. И
этот завод сразу же переоборудовали, ну, еще делали это, и ракеты и то, другое, и, ракеты
тогда не были, ну, короче говоря, оружие. Ну, и вот отец… отца взяли, он считался военный,
завод. Ну, и, значит, нам дали маленькую комнатку, как ванная, нас пять или шесть человек. И,
вот, мы жили там. Ну, и вот, и уже значит, война, война уже подходу, 44-ый год, уже война,
значит, нет, еще, не окончилась. Ну, и здесь уже стала возвращаться советская власть, ну, в
Литву, она же была советская. Ну, и стали они возвращаться и все. Ну, и папа как такой
специалист, вот его через МВД, ну, там, значит… Приехал банк или был он там банк, короче
говоря, нужно было вскрывать эти сейфы, потому что они были русские, деньги конечно. Ну, а
у отца было разрешение. Да, на вскрытие этих сейфов. Вот он стал вскрывать эти сейфы, все.
Ну, там был главный бухгалтер, бухгалтер такой, да.
Ну, и вот, а я уже стала подрастать немножко, да. А он говорит: «Возьмите мою девочку к
себе в ученицы какой-нибудь». А он говорит: «А что она, а что она умеет делать?» А папа
говорит: «Она умеет даже на машинке, на арифмометре считать». А папа до войны, ну, работал,
у него арифмометр, ну, и этот, такая работа, нужно было сметы у нас составлять, да. Ну, вот,
посмотрел бухгалтер, что и, правда, я умею. Ну, а печатать, так там справочку я вначале
напечатала.
4
А почему я знала машинку, потому что папа ремонтировал и рассказывал там, что вот здесь
шестьсот деталей, вот эта деталь, эта деталь там что к чему относится. Вот, и меня приняли
работать. И я уже пошла работать. Давали карточки там, значит, да. И, вот, ну, я такая была
очень, ну, как сказать, ну, ну, воспитанная. Я ни с кем не ругалась никогда, да, ну, знаете,
семейный ребенок, да. И, вот, помню, печатала первую справочку, ну, потом, а этот главный
бухгалтер, он такой пожилой уже был. И, вот он дружил с отцом. Ну, а потом он меня уже
перевел в счетоводы. Я уже на арифмометре работала счетоводом, да. Ну, и здесь как раз
райком уже приехал, райком комсомола. Меня сразу приняли в, эээ, в это, в комсомол, вот. И
вот так мы, мы стали жить-поживать.
Ну, а потом так здесь окончилась война, и вот. А я уже работаю, иду и ничего не пойму. Ой,
идут люди целуются, все, обнимаются, ой, ой-ей-ей – конец войны. Ну, и вот окончилась война.
Ну, должно было празднование какое-то по поводу, три года было, ой, три дня. Ну, и вот так,
вот так мы дальше остались жить. Потом меня взяли в райком комсомола работать. Ну, и потом
я уже стала комсомольским работником. Я была в начале завсектора учета, а потом - отдел
школ и пионеров - я уже была. Ну, и вот, в тот год, мы стали жить. И, вот, помню, когда по
карточкам дали, там такие пайки давали, дали материала, потом еще платочек, что. И я первым
долгом принесла и подарила это бабушке. Бабушке, потому что ничего с одежды не было. А
ходили один ботинок немецкий, один русский, вот (Смеется).
Ну, а потом уже, вот. Ну, так вот отец работает на радиовоенном заводе. Он отливал, вот
ночью пойдет, какие там выходные были или что. И он отливал чугунок, например, сковороду
или еще что-нибудь. А у них тоже ничего не было, а у них был базары очень богатые. И вот они
привозили на рынок. Привозили сало, вот, творог, сыры, потом гусей. И, вот, мы с мамой уже
ходили, отец делает эти сковороды, а мы уже меняем на продукты. Ну, как-то жить нужно
было. Ну, и меняли на продукты. И вот так мы стали уже понемножку заживаться. Ну, а потом,
потом, ну, отец был, продолжал там жить, потом. Потом он переехал в Вильнюс, там воинская
часть его взяла. И я, и я тоже в райкоме там, вот я и вышла замуж, уже подросла, ну. Ну, вот,
вот, вот, такие, страшные вещи, конечно. (Вздыхает)
И – Скажите, пожалуйста, а сколько Вам лет было, когда война началась?
Р – Мне было лет тринадцать. (Пауза)
И – А с кем вот Вы остались? Семья Ваша из каких человек состояла?
Р – Состояла: бабушка, эээ, мама, эээ, потом уже папа, еще сестра, ну…
И – А сестра старшая была или младшая?
Р – Младшая.
И – А, сколько ей лет было?
Р – Ну, она была несовершеннолетняя еще. Ей было семь лет, наверное.
5
И – Ааа.
Р – В семь в школу нужно было ей идти, вот.
И – То есть, Вы сначала жили в Витебске, а потом, вот Вы говорили, что отец хотел Вас
вывезти за город, и он не успел или он Вас вывез, вот ему дали лошадь, Вы рассказывали.
Р – Да, да, вот, лошадь. Ну, и когда, значит, эту лошадь забрали немцы, сперва они ее
уничтожили…
И – А когда это случилось?
Р – А?
И – А, когда это случилось? Он Вас успел вывезти?
Р – Нет. Я же рассказывала. Мы отъехали только около Лезново.
И – Ыгы.
Р - А немец шел по другой, по Наполеоновской, не по Смоленской шоссе, а по другой.
И – Так, значит, сначала Вы были с отцом, да?
Р – Да.
И – А когда Вы расстались с отцом, куда он исчез.
Р – В партизаны.
И – А когда это случилось? Вот, когда Вас в Лезново остановили?
Р – Ну, когда, когда нас здесь уже отец связался, ну, будучи в Витебске. Ну, и все же это было
тайно. Ну, и вот он ушел.
И – То есть, когда Вы уже вернулись в Витебск, обратно, да?
Р – Да, да, да, да.
И – А, кто отцу лошадь дал, чтоб он Вас вывез?
Р – Как?
И – Кто отцу дал лошадь, чтобы он Вас вывез?
Р – Ну, отцу лошадь, я расскажу. Значит, эта лошадь… Отцу, когда эвакуировали в тыл, ну, все
эти уже, поездов не хватало, и людей, и все. Так ему достался только лошадь, а он вот в
воинской части, там, где мы, работал. Досталась ему лошадь. Он должен был семью, бабушку
забрать, на той стороне бабушка жила.
И – С одной стороны моста, да? А Вы жили с другой стороны моста?
Р – Да, мы здесь жили.
И – Ага.
Р – Да, и, ну, это самое. И вот поэтому мы опоздали, а так мы бы, конечно же, до Воронежа
доехали, а потом мы дальше в Барнаул должны были ехать.
И – Вы опоздали на поезд, да?
6
Р – Да, да. А вот когда, значит, уже, ну, вернулася власть советская наша, вот, отцу была
большая неприятность из-за этой лошади. Но хорошо, что он все документы сохранил, и у него
сапоги, а он снял подушку и в сапоги, значит, вложил все эти документы, то, что он был
начальник парка механизации, все. И, это самое, и то, что он вот эту лошадь, потому что не
верили, не верили. Что Сталин сказал: «Мои люди были со мной». А кто, значит, был у немцев,
значит, это уже не его люди. И, и даже притесняли.
И – А как притесняли?
Р – Ну, в оккупации, что были в оккупации.
И – Ыгы.
Р – Да, ну, и вот, когда, значит, отец представил эти документы, все, так они, значит, мол, а
лошадь. Эта лошадь потому что была государственной, все. Люди головы ложили, а Вы о
лошади вспоминаете! Так он предоставил документы и все, значит, это, что все немцы забрали,
все. (Вздыхает) Ну, в общем, вот так.
И – Это что неприятности были из-за того, что он документы о лошади предоставил?
Р - Нет, о том, что без лошади.
И – А, что кто-то помнил об этой лошади еще после войны, прошло столько лет?
Р – Потому что это все, эээ, с эвакуации вернулись. И всем нам нужно было документы. Да, вот
такое, вот такое было. Так вот единственное что это спасло отца, что были документы, вот.
И – А расскажите, вот, о Вашей жизни в Витебске до того как Вас угнали в Литву, как Вы
попали в Литву. Как Вы здесь жили?
Р – Ну, как мы жили. По-всякому жили.
И – Где Вы жили?
Р – Мы жили, вот, где была, вот где, вот дом, Стенная площадь, вот здесь мы, в этом там,
значит, дома большие кировские. Ну, там маленькая комнатка, такая, ну, буквально. Как жили?
Вот так и жили. Где что достанем, где чего-то…
И – А мама не работала в это время?
Р – Нет. Мама вообще не работала.
И – Ыгы.
Р – После потом уже она работала, вот.
И – А кто продукты искал?
Р – Ну, вот меняли, меняли, что-то такое, вот. Были хорошие, вещи, вот, у отца шуба была
беличья такая. Шубу эту поменяли, да, на, эээ, на продукты. Ну, вот.
И – Это что-то отдавали из тех вещей, которые Вы брали с собой, когда вот ехали и Вас
остановили в Лезнове?
Р – Да, да, да.
7
И – А здесь ничего у Вас ничего не осталось в Витебске?
Р – А здесь ничего.
И – А кто занимался, вот, обменом, поиском продуктов, тогда, в то время?
Р – Как?
И – Кто искал продукты? Мама? Папа?
Р – Все мы, все мы.
И – А что удавалось находить? Что тогда ели?
Р – Ну, там, значит, на ту сторону, на лодке переплывали, эээ, крахмальный завод. Вот
привозили крахмал этот, потом, подсолнечное масло, эээ, в ведрах. Ну, потом, что еще. Ну, а
потом уже, а ели, что хочешь ели: и эту, и шелуху, и крапиву, и... (вздыхает)
И – А у Вас здесь были друзья в Витебске? Вы общались во время, вот в это время общались с
друзьями, со знакомыми? Ходили в гости к ним, может быть?
Р – Во время войны? (Усмехается) Никаких гостей…
И - А вот Вы говорили, Вы общались со своей подружкой Соней. Как Вы с ней познакомились?
Р – А она училась.
И – Ыгы.
Р - Когда началась война, вернее у них война, в Варшаве очень много, ну, когда, короче говоря,
я даже не знаю, как там было, но в общем, очень много поляков и евреев – всех эвакуировали
сюда, вот в Беларусь и Россию. И, вот они остались, отец ее бухгалтер был, он работал. А
Соня, она пошла в школу, учиться, вот, мы в одном классе с ней учились, вот тут. И, вот, она
рассказывала ужасы, как...
И – А что она рассказывала Вам?
Р – Она рассказывала, как немец издевался над ними. Ну, вот, я не знаю, в каком это году было,
в 41-ом или в 40-ом году. Да, как он издевался, как он топил детей, детей топил немец, вот. Ну,
им как-то удалось, короче говоря, их освободили уже наши, наши освободили.
И – Ага.
Р - И, вот, они здесь уже жили в Витебске, и все. А, вот, потом они погибли, потому что они не
успели эвакуироваться никуда.
И – А что Вы чувствовали, когда она это рассказывала, вот страшно было слушать?
Р – Да.
И – Боялись, что такое может произойти здесь?
Р –Да, да, что мы уже не уцелеем, она говорила. Мы уже не уцелеем.
И – Она не верили в возможность того, что они могут выжить?
8
Р – Да, потому что их, ну, сразу сжигали, очень быстро, в течение, в течение несколько дней,
все. Немец, это уже полиция появилась. И, вот, евреев, чуть даже немножко похож на еврея, так
сразу.
И – А как? Просто хватали на улице?
Р – Да, да. Хватали на улице, приклеивали желтое пятно, ну, к спинам, вот. Били.
И – А как вот Вы рассказывали, что вы с ними попали, были у них в гостях, да и попали, вот,
Вас забрали вместе с ее семьей в гетто, да?
Р – Нет. Меня и Соню, вот прямо...
И – Ага.
Р - Она пришла к нам, ну, как вот в гости, ну, и вот, это самое, и меня и ее забрали, понимаете?
И – А никого дома из взрослых не было?
Р – Ну, только вот мама, мама, а потом она уже бежала и кричала, и все, чтобы…
И – А они сразу вас отдали или Вас сначала в гетто, Вы попали?
Р – Мы попали в гетто, ну, сколько там, день, наверное, я провела.
И – А что там, в гетто, в этом было? Как там люди жили?
Р – (Усмехается) Это страх, это ужас. Туда все время пригоняли, пригоняли, пригоняли.
И – И где они там жили, где, были там дома или что? Где люди? Или просто на улице, в какомто ограждении?
Р – Это было, значит, там около Двины, я даже не помню, Женечка, какие там, какие там дома.
Прямо на улице, кто мог с собой захватил там вещи, прямо на улице, вот, спали и все. Ну, а
потом…
И – Их там не кормили? Была возможность?
Р – Нет.
И – Была возможность выйти из этого пространства?
Р – Нет, все проволокой огорожено. И стояла охрана. Ну, и это так…
И – И долго их там держали?
Р – Ну, я не знаю сколько потом держали. Но, я дня два, я была, да. А остальные, ну, потом
рассказывали, уже страшно было и выходить, и все. Ну, вот это, немцы увозили, топили в
Двину прямо вот там. И куда-то они увозили…
И – А как местные жители к этому относились?
Р – А?
И – Местные жители как к этому относились?
Р – Все были под страхом, все боялись. Они, эээ, говорят, вот мы около Тулы, вот здесь,
говорят, это самое, возили прямо чуть ли не живьем там закапывать.
И – А не пытались люди помочь – еду передать или одежду? Или это было невозможно?
9
Р – Нет. Потому что, если ты начнешь, это самое, начнешь, то тебя тоже туда.
И – Понятно. И вот здесь вот, пока Вы были в Витебске, отец ушел в партизаны? А Вы знали,
дети знали, что отец ушел в партизаны, а мама?
Р – Все было под секретом.
И – Мама не говорила, не разговаривала с Вами об этом, да?
Р – Потому что, потому что нельзя даже было об этом сказать. Ну, вот, потому что, это самое,
(Пауза) ну, люди, знаете, всякие. Это сразу полицаи пошли служить Гитлеру, в немецкую
армию.
И – А много таких было, которые в полицаи пошли?
Р – Много, ходили в белых повязках.
И – А это были мужчины или женщины, или…?
Р – Мужчины.
И – Женщины не ходили?
Р – Женщин прямо не видно. Мужчины – белая повязка – это были полицаи.
И – А никто не спрашивал, где Ваш отец, из знакомых, может быть?
Р – Пытались, пытались, спрашивали.
И – И что Вы отвечали? Не знаем? (Усмехается)
Р – Пропал.
И – Ясно. А Вы с отцом, мама, не знаете, поддерживала какую-то связь, там письма, может
быть, передавали? Как мама узнавала, что с отцом?
Р – Ну, короче говоря, здесь, эээ, какой-то был госпиталь немецкий. И там, в этом госпитале,
ну, женщины пошли работать туда.
И – А Ваша мама не работала?
Р – Мама нет. Пошли работать, стирать белье, там все. А там были военнопленные, наши
военнопленные, ну, там они работали, вот. Так вот через этих военнопленных только кое-какие
связи были. А потом эти военнопленные, оба человека, это вот тетя там жила, она вот умерла
она, она узнала, как приводили человек, ее дочка увела в партизаны, она была. Ну, ее тоже нет в
живых уже.
И – А мама ничего не рассказывала Вам об отце?
Р – Как?
И – Вам мама ничего не говорила об отце, детям ничего не говорила?
Р – Нельзя было говорить.
И – А родители обсуждали между собой, вот, войну, что происходит?
Р – Да, конечно.
И – А Вы слышали это?
10
Р – Ну…
И – И что они обычно говорили?
Р – Ну, мама рассказывала, вот, как скитались, как торговались все.
И – А во время войны обсуждали там политику, власть советскую? Не обсуждали, ничего
такого не было?
Р – Ну, нет, это самое, не было, у нас нет этого, потому что, это самое. Ну, только очень, такая
обида была у нас, потому что, вот этот наш домик, ну, у нас пять комнат там было, все,
хороший домик такой и вообще, по всей улице. Что его не немцы сожгли, а его, у Сталина был
приказ, значит, отступать, и ничего не оставлять врагу.
И – Ыгы.
Р – И, вот, это рассказывали, мы же уехали, мы ж уехали, мы не видели, а там у кого дом
остался, сохранился, они рассказывали. Ну, такие активистки были, эти бутылки с горючим. И,
вот, они подходили к каждому дому обливали и зажигали. Ну, и вот, а у нас были ставни
закрыты, все. И, вот, говорит, подошла, такая, говорит, активистка, член партии она была, ну, и
она, значит, сожгла. А у нас в доме два поросеночка мы оставили, ну, не успели и все. Эти два
поросеночка сгорело. Потом у нас две колоды пчел было, огород был там хороший, ну, в конце
города мы жили мы. Да, и это все, когда мы вернулись, то эти поросята, в общем, сгорели и
обжарились. И пока мы здесь плакали, то, другое, курочки прибежали, которые головы, затылок
обгоревший, и украли, и украли у нас этих поросят. А их можно было скушать. Потом до нас
дошло, что это…
И – А кто украл?
Р – Ну, это уже такие, нашлись полицаи. Вот таким образом…
И – У Вас обида была вот на этот приказ, что люди сожгли.
Р – Да, да, да, да. Что ничего такого в политике, эээ, наш дом не имел значения. Стоял бы, пусть
бы стоял. Мы бы приехали, было б где жить. Потому что рядом вот берут дом, этот осталось,
потом еще там много домов, коллективные там, эти все целы, а этот вот взяли и подожгли.
И – Ага.
Р – Ну, и, конечно, и обидно, потому что там построено было все. (Пауза) Ну, а собственно
говоря, нам, нам ничего такого не сделала власть.
И – Ясно. Скажите, а вот Вы рассказывали про свою одну подругу, а и потом она погибла. А
других друзей у Вас не было?
Р – Как?
И – Других друзей у Вас не было. Вот, во время оккупации, общались с какими-нибудь
друзьями во время оккупации?
11
Р – Было. Почему, было. Они, потом они вернулись с эвакуации, да. Они успели
эвакуироваться. Вот, например, Сева Шустерван. Он сейчас в Израиле. Вот, мы учились тоже,
вот в одном классе. Они успели, потому что там дали ему трехтонку машину. И они посадили
всех своих и уехали. Они успели, вот. Вот это, вот эта врач Рая, Вы с ней не знакомы, нет. Ай,
Вы ходили.
И – Да, да, ага.
Р – Да. Вот эта Рая, она уже тогда была Шустерван (?). Ну, и, это самое, она должна вот- вот
родиться, да. Когда, значит, это им дали машину, и они это, эвакуировались, тоже в Воронеж
куда-то. И потом она родилась, прямо девочка эта, в эшелоне. А молока не было и сестре нужно
было где-то поискать молока. И, и она отстала от поезда. И увезли эту девочку. Ну, там была
бабушка, и вот этот Сева Шустерван был, да. И это пошла, пошла и опоздала. Она бегает,
бегает, метается, а это ж война идет. И, вот она, это самое. Но она добилась там от
комендатуры, там то, другое. А все под секретом, не разглашали, куда какие эшелоны идут.
И – Ну, она нашла свою дочку?
Р – Да, да, да. На пятые сутки…
И – Ааа.
Р – На пятые сутки. Эта Варя была без мамы.
И – Да. Скажите, а вот с другими детьми Вы общались? Вы играли? Как, как общение со
сверстниками происходило?
Р – Когда?
И – Во время войны, когда Вы еще в Витебске были.
Р – Ну, уже, уже не было почти никого.
И – Не было?
Р – Да. Были дети, которые эвакуировались из школ, вот. (Пауза) Иии так, и так старались
больше вот около, около родителей быть, что никаких, эээ…
И – А с немцами общались? Нет?
Р – Я только, вот когда (Пауза), когда у меня, это самое, лошадь забрали немцы, у меня был
красный берет одет, то немец схватил красный берет, и это, и сказал: «Коммунист? Коммунист?
А этот фарт тоже коммунист. Лошадь тоже коммунист». А почему лошадь, что они забрали ее,
и она им, это самое, ну, она же была по-русски, как обращаешься. То эта лошадь не понимала
теперь языка, и она перевернула ихную немецкую кухню.
И – Ыгы.
Р – Кухню с продуктами. Ну, и вот они ее… А у меня сняли, это самое, берет и сказали, что я
коммунист.
И – А что Вы чувствовали при этом?
12
Р – А?
И – А что Вы при этом чувствовали? Страшно?
Р – Ну, страх только, страх, вот.
И – Понятно. Скажите, когда вот в 44-ом году Вас уже повезли в сторону Литвы, это уже
поехали, повезли и Вас с мамой, и бабушку, и сестру, вчетвером? Да? Долго Вы ехали в
эшелоне?
Р – Ну, по-моему несколько суток. Эшелоны такие, значит, эшелоны, потом где-то
останавливались, какой-то с конины заваривали какой-то суп…
И – Вас кормили немцы, да?
Р – Да, немцы кормили. Пока мы не доехали до этого лагеря, они кормили. Было у нас у всех
расстройство желудка, было. Ну, суток трое, наверное, там.
И – А там были туалеты?
Р – Как?
И – Туалеты были в эшелонах или эшелоны часто останавливались?
Р – (Смеется) Какие там туалеты?
И – Не было. А как?
Р – Это был вот телятник такой, как для животных. И вот он, значит, закрывался, этот телятник,
ну, и вот, значит, немножко приоткроют, пописают, покакают…
И – И прямо так на ходу?
Многозначительное молчание респондента.
И – А ехали в основном, женщины вместе или все вместе?
Р - Все, все вместе, и женщины, и дети.
И – И как это, нормально все воспринимали. Но, то есть, как отношение к этому было, что
приходится так на ходу?
Р – (Усмехается) Потому что было, такой был страх, и это, что мы не думали о чем, только… А
бомбят же, а сверху бомбят эти эшелоны. Это то наши бомбят, то, то, то немцы бомбят. Там
вообще не пойми, не разбери. Вот летит самолет и прямо с автоматов: «Та-та-та-та-та». Потому
что прячешься. Ну, не раздевались, годами не раздевались, даже, так в одежде.
И – А мылись как?
Р – А?
И – А мылись? Как мылись?
Р – (Усмехается) Как мы мылись? У нас была чесотка. Тут чесотка вот такая. Где там мыться
было? Чесотка, ну, и вот, помню, достали где-то патаж. Ну, и, говорят, очень помогает этот
патаж, которым варят мыло. И вот как помазали здесь. Ужас, ужас. Раны появились.
И – Это еще в Витебске было? До отъезда.
13
Р – Да, да, значит...
И – То есть, вот мыла не было, щеток зубных не было?
Р – Не было, каких щеток зубных? Ой, что Вы?
И – А как стирали? Просто вот так в воде? Или не стирали вещи свои?
Р – Ни где мы не стирали, так, так ходили. И у меня как раз началась менструация, да,
Женечка…
И – И как Вы этот вопрос решали, вот с женскими, гигиеническими средствами?
Р – (Пауза) А никак, как придется…
И – А у Вас, когда война началась, у Вас уже были менструации?
Р – Нет, началась…
И – Во время войны? И как Вы к этому отнеслись? А мама объяснила, что к чему?
Р – Ну, мама объяснила, но дело в том, что, ну, ничего, там были одни или две там пары
штанишек, вот с такими латиками большими. Так, где текло, в речке в какой-нибудь помоешь,
вот. Это, это вот страх был.
И – Тяжело переносили менструации?
Р – Как?
И – Менструации тяжело переносились?
Р – Ну, конечно, потому что, это самое, вот летят, летят, летят, а кто летит? То ли немцы летят,
то ли наши уже летят? Небо все в прожекторах, когда летят. И мы уже тогда прячемся (Пауза)
в такие бункера поделали, эээ, и туда вот, в бункер. Ну, бабушка наша все Богу молилась,
верующая такая была. Ну, как то нас, (Пауза) уцелели мы…
И – Вот вы говорили, вот когда попали в Литву уже, в лагерь, и вы говорили, что там была
печка, там сжигали старых. А вы тогда понимали, что там старых сжигали или вам объяснили?
Р – Это мы уже потом.
И – Потом?
Р – Да.
И – А Вас… Ясно.
Р – Ну, так мы прослышали, что вроде отбирают, а куда?..
И – Ыгы
Р – Куда отбирают? Ну, то что детей отбирают, и что забирают кровь, потом, эээ, мужчин и
женщин трудоспособных в Германию. Ну, а старых, как это вот, ну, а мы как попали в эти
самые, с трахомой, так нас должны были сжечь. Это просто счастье, вот эта женщина сказала
тогда, вот, нас бы сожгли. А как там они жгли, говорят, везли, он еще живой, а его сразу…
И – Это люди, которые вокруг, там были, это рассказывали?
Р – А?
14
И – Это Вам кто рассказывал? Люди, которые уже там жили в это время? Или кто Вам говорил?
Р – Ну, да, потом рассказывали…
И – В этом лагере, да?
Р – Да. Ну, и вот, когда, вот мы обратились вот это, к этим, ну, в органы безопасности, что, ну
это, мы же малолетки, несовершеннолетние, чтобы оплатили нам все. То там ответили: «Это
была территория Советского Союза». Это Литва, город, и мы не подлежим… А то, что они над
нами издевались ...
И – Ясно. А вот эта женщина, которая сказала, что Вам табак надо делать раствор и глаза
промывать, чтобы не сожгли, а где табак брали?
Р – Как?
И – А где этот табак Вы брали?
Р – Ну, я не знаю. Мужчины дали, у кого было… Махорка, махорка!
И – А Вы жили в самом лагере, да?
Р – Да.
И – А как там? Что там было? Вот что там было? Что там за жизнь была? Вас кормили? Где Вы
спали?
Р – Были нары.
И – Ыгы.
Р – Деревянные нары, нары, без окон они, сквозняки были. И, это самое, ну, в этих нарах, а
потом, а кормить, они, значит, кухня приезжала сюда немецкая. И вот этот суп они, очередь
стояла и вот, это самое, раздавали этот суп. Суп, кипяток, и что они еще давали, по-моему,
хлеба и не давали. Так было.
И – Ыгы.
Р – А суп этот был из конины.
И – И долго Вы там жили? Сколько Вы были, в этом лагере?
Р – Ну, наверное, трое суток.
И – Ыгы.
Р – Трое суток, вот, пока не, не приехал этот уже литовец. А там до нас уже люди жили, жили и,
вот, они частично там рассказывали…
И – А чем люди занимались в этом, в этом лагере? Вот чем они занимались каждый день?
Р – Сидели, да и все.
И – Общались?
Р – Ну, видите, эээ, очень боялись, боялись, что вот эти полицаи подслушивают и, это самое,
ну, если поговорят там тихонечко где-нибудь, и все.
И – А о чем говорили обычно?
15
Р – (Пауза) Ну, ждали когда, когда кончится война.
И – Надеялись выжить? Или боялись смерти? Какие были надежды? О чем думали?
Р – Ну, надежды, что наши вернуться, конечно, что. Ну, а потом уже, когда уже стал подходить
фронт, уже здесь вот Витебск там, Орша. И, это самое, ну, Литва же не далеко. И слышна
канонада, так эти, старые люди, так к земле прислушивались ухом, прямо, говорит, похоже, что
канонада близко, что близко фронт идет.
И – А в этом лагере были люди из разных стран? Или это в основном были белорусы?
Р – Ну, я даже не знаю, кто там, кто там был. Нет, других стран не было там, только, видно, вот
здесь вот…
И – Славяне?
Р – Белоруссия, вот Россия, там.
И – Ага.
Р – Вот там с этого, со Пскова очень много, с Великих Лук, вот от тудова. Это у них считался
перевалочный лагерь, перевалочный и они, вот…
И – А, в основном, были славяне? Или были люди разных национальностей, и евреи? Или никто
не знал?
Р – Ну, евреев не было уже, евреев не было там. Был один врач, Белкин такой, но он не в лагере,
а потом в этом, уже папа с ним познакомился, в этом Олитусе. Так он уцелел сказочно, у
литовцев он уцелел, он прятался в туалет, вот в туалет, трубочку такую проделал, и это, ну, от
немцев, потому что это... А потом у него девочка, а жена, по-моему, погибла. А девочку
воспитывал литовец…
И – А он еврей был?
Р – Да, Белкин, еврей был. Вот Белкин этот уцелел, вот, как это. Мама рассказывает, что,
говорит, это, рассказывал он, как он в туалете, когда немцы, доложили уже полицаи, что уже
здесь где-то евреи живут, да. Ну, и он выходил только ночью, ну, …
И – А кто его кормил? Как он ел?
Р – А?
И – Что, его кормил кто-то?
Р – Ну, вот, кормили его, как врач, он помогал литовцам, потому что литовцы не все были
плохие. Литовцы, они более-менее так. Ну, так, вот, лечил.
И – А если кому-то нужна была медицинская помощь в этом лагере? Немцы помогали? Была
какая-то больница, может быть? Нет? Сами, все сами?
Р – Ну, сами, в основном…
И – А беременные женщины были в лагере?
Р – Даже не знаю я…
16
И – Ну, ясно. Скажите, а вот Вы говорили, что Вас в подушку, разрезали подушку и Вас туда.
Это для чего было?
Р – Это чтобы, когда комиссия будет, ну, чтоб у меня такой вид не был. Потому что мы на том
году, этим летом были, ну, а я такая черная, загорелая. Ну, ну, так вот, я говорила, значит, про
подушку…
И – А что подушка сделала? Что изменилось?
Р – А что изменилось? Все, вся, вся, все перо влезло мне в голову, да, и, вот, как папуас, как
папуас была. А у меня были косы, косы такие, длинные волосы, они распущенные, ну, точно,
папуас. А тогда вот это можно было сделать, вот это. Но, они даже до меня не дошли. Они
сразу, что, матка, спросил. А бабушка говорит: «Трахома, детки». И на Жанну посмотрели, что
у нее глаза, вот, гнойные, все. И он как схватил плетку, как начал всех, вот, но до меня не
дошло, вот…
И - Ага. А, вот, Вы этого хотели, чтоб думали, что у Вас трахома, чтоб Вас не трогали, да? Или
для чего?
Р – Чтобы нас, это самое, да. Но мы не знали, что они сжигать будут.
И – Ааа.
Р – Если б мы знали, мы бы, конечно… Вот это главное, вот комиссия, чтоб нас не разлучили.
И – Да. Понятно.
Р – Чтобы нас не разлучили и чтобы мы остались вместе с бабушкой, с мамой…
И – А кто, вот, у Вас главный был? Вот, мама или бабушка? Кто все решал относительно
семьи?
Р – Ну, бабушка, в основном. Бабушка.
И – А, вот, Вы говорили, что мама услышала, что приехали литовцы рабов набирать, да? И для
этого она свободно могла уйти или для этого они сами в лагерь приехали?
Р – Они сами приезжали, их очень много приезжало. Потому что вот они знали, что прибыл
эшелон, ну, и рабы, ну, и они собрались на территорию. Там вышка, там охрана, было все. Ну,
и вот они, когда уезжали, ну, они смотрели. Ну, маме там вот кто-то подсказал, знаете как, как
женщина…
И – И кто решил, что Вам нужно, что Вы хотите вот пойти к этим литовцам в рабы? Мама, или
как, вместе все?
Р – Ну, наверное, бабушка. Ну, спасались, спасались, спасение, скорее спасение, что мы будем
живы, останемся.
И – И там…
Р – Итак повезло, что не в эту, в печку.
И – А литовец один был, один брал, для своей семьи, рабов, ну, работников?
17
Р – Нет. У него семья, большая семья у него, четыре коровы, лошадей много очень голов.
И – Ага.
Р - Но он все равно кормил, кормил, и, вот потом, когда папа вернулся, он знал его. И папа
даже благодарил, что, это все.
И – А, вот, расскажите. Вот мама пришла и сказала, что мы все умеем по хозяйству делать, да?
А Вы же в городе жили, откуда мама умела? Или потому что у Вас огород свой был?
Р – У нас был свой огород, а мама вообще, бабушка из деревни…
И – А откуда Вы умеете лошадь запрягать? Кто Вас научил?
Р – Ааа, лошадь, а я не помню.
И – А у Вас была своя лошадь?
Р – Не было. А! Тогда, еще до войны, ну, нас всегда отправляли в деревню. Ну, детей, чтобы
побыли в деревне, все. Ну, и вот, и я вот почему-то очень любила, любила лошадь. Вот, мы там
были, в деревне с мальчишками, девчонками. Вы там много так написали?
Р – Да. Но я сей час остановлюсь…
18