инквизитор

ИНКВИЗИТОР
Темное, почти черное небо, закрытое плотным покрывалом облаков, низвергалось
тугими струями дождя (низвергаются собственно сами струи, а небо их извергает),
беспощадно хлеставшего по лицу (раз уж конкретика – струи дождя, то корректнее будет
написать «хлеставшими»). От вездесущих капель (капли и струи это разные вещи) не
было укрытия, разве что на нижней палубе, где располагались каюты пассажиров и членов
экипажа. Но сейчас практически все свободные от вахты люди (матросы смотрелись бы
удачнее) суетились на верхнем ярусе, отчаянно борясь со стихией, стремившейся во чтобы
то ни стало наказать человека, посмевшего бросить ей вызов. Ветер гудел в снастях
большого дирижабля, упорно продвигающегося на запад. Матросы, юрко сновали по
скользкой от воды палубе, перебегая от одного борта к другому, четко следуя указаниям
кормчего.
Брат Симеон, мертвой хваткой вцепился в перила, опоясывающие надстройку на
корме дирижабля, отчего пальцы рук онемели от перенапряжения. Но монах не ослабил
хватку, а продолжал держаться за хлипкую опору, неистово молясь, чтобы старая,
потемневшая от времени древесина выдержала. Причина боязни послушника
могущественного «Ордена Чести» была проста. Он терпеть не мог летать. Причем фобия,
которую в себе обнаружил легат элитного отряда святой инквизиции еще в юном
возрасте, со временем переросла в состояние близкое к помешательству. Стоило только
брату Симеону ступить на палубу, как у него тут же начинали подгибаться колени и к
горлу подкатывал предательский комок. И так продолжалось до тех пор, пока под ногами
вновь не оказывалась твердая земля. Сколько не пытался монах бороться с ненавистным
недугом, любые попытки заканчивались крахом.
Другое дело - корабль, как ни парадоксально это звучало. На море легат ощущал
себя вполне спокойно. А вот в воздухе… в воздухе, узнай кто-нибудь, что происходит в
подобные моменты с беспощадным врагом грешников и еретиков аббатства святого
Иеронима, его, несомненно, подняли бы на смех братья по вере, навеки заклеймив
позорным прозвищем, от которого не отмыться сотней подвигов. Приходилось терпеть.
Периодически сглатывая вязкую слюну, да постоянно поправляя глубокий капюшон
дождевика, срываемого резкими порывами ветра с наголо бритой головы монаха. В эти
моменты брата Симеона охватывал дикий ужас, потому что приходилось буквально
отрывать одну руку от перил. Но он держался, несмотря на жуткие страдания. Внизу, в
одной из кают, дожидались своего часа десяток его братьев, и не приведи Господь, ктолибо из них заметит или ненароком услышит от экипажа о странном страхе командира.
Тогда – конец. О дальнейшей карьере можно забыть, несмотря на былые заслуги перед
Орденом. Потому что слугам Господа неведом страх. Страх – это слабость, а слабость –
неуверенность в своих силах и, следовательно – вере. В подобном случае исход один:
изгнание. А этого легат допустить никак не мог. Оставалось непрестанно молиться и
уповать на провидение, внутренне надеясь на милость. Кто бы мог подумать. (запятая,
вместо точки) Он - карающий меч Господний, человек, умудрившийся за каких-то пять с
лишним лет достигнуть сана аббата и (можно без «и») боится? Увы – это было выше его
сил. Взгляд аббата мельком стрельнул в сторону капитана дирижабля, не заметил ли он?
Но тому было не до монаха. Спуск с вершины горы, где находилось больше похожее на
крепость аббатство, являлся делом довольно сложным. Закрывавшие обзор плотные
облака, нещадно хлещущий дождь и резкие порывы ветра требовали пристального
внимания капитана и слаженности экипажа. Иначе в несколько мгновений летающая
крепость может превратиться в груду бесполезного хлама, навеки упокоившись на
морском дне.
Оставалось недолго. Каких-то двадцать минут. Но для брата Симеона, как он
требовал к себе обращаться, вне зависимости от ранга, короткий отрезок времени
показался целой вечностью. Но (повтор) оно того стоило. Скоро эта круговерть
закончится и ему предстоит работа.
От мыслей о предстоящем деле, легат почувствовал приятную дрожь в теле.
Организм постепенно насыщал кровь адреналином, в мышцах чувствовалось приятное
телу покалывание. Скоро…
- Отче! – голос капитана вырвал аббата из объятий ощущений и вернул к
реальности.
Нацепи(в) на себя маску человека, которому порядком все надоело, брат Симеон
взглянул на командира судна.
- Скоро прибудем, отче, - в голосе капитана читалось почтение, но опытный монах
четко уловил нотки презрения (не очень удачно получилось – как в голосе одновременно
могут звучать и почтение и презрение? Это две абсолютно противоположные эмоции.
Однако, понятно, что хотел этим сказать автор, поэтому предлагаю заменить на что-то в
духе «капитан старался придать голосу почтительный тон, однако опытный монах чётко
уловил нотки презрения»).
Аббат величественно кивнул и отлип от перил. Пошатываясь при каждом шаге,
брат Симеон спустился с мостика, направившись в каюту к остальным братьям (повтор).
Капитан пренебрежительно приподнял верхнюю губу, глядя в спину удаляющегося
монаха, возмущенно фыркнул, сплюнув на палубу. Но (на) этом недовольство иссякло, и
он вернулся к исполнению прямых обязанностей:
- Шевелитесь обезьяны! – голосом, не уступающим по мощи латунному горну,
гаркнул капитан на матросов. – Или вы хотите кормить рыб, чертовы дети? Живее!
Порвем паруса – нам каюк. Боцман!
За спиной широкоплечего шкипера возник силует (силуэт), превосходящий его по
габаритам в несколько раз.
- Дуй вниз, проконтролируй этих обормотов, - распорядился капитан, намекая о
расчете, отвечающего за клапаны давления и крылья. – Не дай бог переборщат с
давлением – нас размажет. Усек?
Боцман молча кивнул и исчез. Спустя несколько секунд, отборный мат верзилы,
уже доносился из-под палубы, где располагались другие члены команды. Шкипер
многозначительно ухмыльнулся. Старина Луцио знал свое дело.
Тем временем аббат добрался до каюты, которую занимал вместе с остальными
братьями.
Отворив дверь, он тихо проскользнул внутрь, осматривая полутемное помещение.
Из соображений безопасности, монахи не стали зажигать лампы, дабы те не попадали на
пол во время спуска, и горящее масло не послужило причиной пожара. Братья собрались
посередине каюты, расположившись за большим дубовым столом. Спуск был недолгим –
всего около часа, если позволит погода - можно и потерпеть. Тем паче мебель в
помещении тщательно прибивалась к полу, исключая возможность получить травму во
время бури. В центре стола тускло поблескивала восковая свеча, надежно закрепленная в
специальной нише, едва освещая лица присутствующих. Симеон закрыл дверь, заглянув в
глаза каждого из воинов Ордена.
Многих он знал еще с момента основания.
Казалось бы, десять лет прошло – сущая мелочь, по сравнению с вечностью, но как
они изменились. Из бывших забитых послушников скромного аббатства на севере некогда
цветущей Италии, они превратились в силу. Кто знал, что спустя пару лет, после того как
разверзлись небеса, заливая Европу непрекращающимся дождем. (запятая вместо точки)
Они останутся чуть ли не единственными людьми, выжившими в затопленной стране. Что
послужило причиной потопа – никто даже не догадывался. Многие списывали это на гнев
Господен, другие на приход сатаны, но факт остается фактом. По истечении нескольких
лет, от Италии остались лишь воспоминания. Первой пала Сицилия, затем Венеция,
вскоре высокая вода добралась и до Рима. А вместе с тем и до Ватикана, навеки
похоронив под толщей воды красоту и величие оплота Христианства. Люди (в) панике
стремились на север, к горам, ища укрытие от вездесущей влаги, которая вдруг из блага
превратилась в смерть. Сырость, плесень, болезни и вечный запах тлена преследовал их
по пятам, пока наконец слабые не оступались (скорее сдавались), гибнув под натиском
воды.
Жителям предгорий повезло больше. Привыкшие к постоянным капризам природы,
они собрали нехитрые пожитки, устремившись наверх. Туда, где не (не – лишнее) вода не
доберется до Святых гор.
Пал Турин, Генуя, Верона.
Взбесившиеся воды великой По затопили альпийские долины. Но вода не дошла до
вершин. И люди остались здесь. Вскоре горы заселили выжившие и начался хаос. От
нехватки еды и солнца по уцелевшим несчастным прошли несколько эпидемий,
выкашивая целые семьи, напоминая страшное время чумы, смертельным ураганом
прокатившееся столетие назад. И страшно подумать, чтобы (что, а не чтобы) было дальше
не возьмись за дело церковь. Вернее то, что от нее осталось. Служители, в основном
уцелевшие монахи из прилежащих монастырей собрались под длань отца-настоятеля
одного из святилищ в высокогорье, послушником которого являлся брат Симеон, едва
прошедший обряд посвящения.
Аббат Иероним не стал разбрасываться драгоценным временем, отведенным ему
Господом, и жестко принялся наводить порядок среди тех, кому удалось выжить. Попрошествии лет, он объявил себя Епископом, а вскоре – человеком обличенным властью,
данной ему Господом. Возражающих быстро устранили. Церковь принялась править на
жалких клочках суши, оставшихся после потопа.
Первой под нож пошла знать. Жирные, вонючие свиньи, способные только жрать и
утопать в грязи пороков были абсолютно бесполезны. Они не умели работать, привыкнув
за столько лет наживаться за счет других.
Их никто не стал защищать. Более того, церковь сама разрешила людям устроить
самосуд над власть предержащими, разом убив двух зайцев. Еще больше утвердиться в
глазах народа и убрать с дороги конкурентов, вздумайся кому-нибудь из них посягнуть на
господство. Настала эпоха диктатуры католической церкви.
С тех пор прошло чуть больше десяти лет. Люди быстро приноровились к новым
условиям. Будучи всегда существом сомневающимся, человек постоянно ищет защиты
или покровительства кого-то сильного и могущественного. А что может быть лучше
власти Господа Бога? Потому насчет пришествия к власти святой церкви особо не
роптали. Разве что те, кто хотел быть на ее месте. Но с ними было покончено.
Будучи умным человеком, его святейшество быстро понял, что такое количество
народу, который, несмотря на катаклизм прижился, да еще и стал усиленно размножаться,
им не прокормить. Чудом уцелевших угодий, еле плодоносящих из-за отсутствия солнца и
тепла, не хватало. Триста двадцать дней в году над головами лился дождь. И только сорок
пять тучи редели, изредка балуя человека редкими лучами солнца, едва пробивавшегося
сквозь плотное покрывало. Зато была рыба. Рыбаки, живущие на островах, опоясывающих
земли аббатства, регулярно пополняли запасы храмовников и прислуживающего люда. Но
этого было недостаточно.
Постоянные приливы и отливы, бури и сопутствующие им шторма не давали
постоянно выходить в море, отчего возможности собрать большой улов, к сожалению, не
было. Люди постепенно роптали, недовольство росло. Ведь свои потребности церковь не
ограничивала, в отличие от простых работяг, гнущих спину на монахов, заметно
прибавивших в количестве за последние годы. Маленькое аббатство превратилось в
довольно большую обитель, окруженную крепостными стенами и (с) городом внутри.
Чернь селилась вокруг крепости – вблизи редких угодий, рыбакам же отвели место на
островках, порой занимавших несколько сотен метров в окружности. Но и там люди
умудрялись жить, построив невиданные доселе дома из чего ни попадя, устремившиеся
вверх, подальше от вездесущей сырости. Люди быстро нарекли их муравейниками, за
поразительное сходство с прародителями этих гигантских сооружений, достигавших
порой двадцати, а иногда и тридцати метров в высоту. Как они стояли – остается загадкой,
но стояли. И там жили люди. Не один десяток и даже не сотня.
В один из таких муравейников и направлялся аббат Симеон с остальными
монахами:
- Пора, братья, - тихим голосом сообщил он собравшимся в каюте монахам.
Двадцать человек, двадцать пар преданных глаз, взирали на него, ожидая
последующего слова. Брат Симеон поправил портупею, с висящим на правом боку
револьвером. Левая рука, непринужденно легла на эфес ритуального меча –
отличительного знака легата Ордена, украшенного отполированной до блеска головой
льва.
- Через десять минут корабль закончит спуск.
Больше не говоря ни слова, аббат покинул каюту, последовав на мостик. Он знал
что ровно через пять минут, братья, в сотый раз проверив оружие, поднимутся вслед за
ним.
Выход нашелся как ни странно легко. Чтобы пресечь распри внутри общества, ему
нужно срочно найти врага. Любого… лишь бы направить гнев на него. И все разрешится
само собой. Чернь сама додумает то, что преподаст ей церковь – оплот веры и источник
силы. Люди верят, а значит и поверят во все (не очень красиво звучит. Мысль ясна, но
обыграть бы поизящнее).
Аббат хищно улыбнулся в ответ на возникшие в голове мысли.
На помощь пришло то, что несколько столетий назад позволяло спокойно пускать
кровь, не боясь ответственности за содеянное. Инквизиция.
На самом деле - очень просто кого-либо обвинить в колдовстве или уличить в
богомерзких деяниях, отдав его на съедение толпе. И как ни странно – получилось.
Человечество быстро забывает прошлое, стремясь спастись в настоящем и будущем, не
обращая внимания на то, что это уже было. Сотни невинно загубленных душ в подвалах
святой инквизиции. Люди, заживо сожженные на кострах, по мановению руки палача. Это
все было, но вернулось. С еще большей жестокостью и страданиями. Спасаясь от смерти,
потопа, голода, человечество постепенно теряло накопленные за долгие годы доброту и
сострадание. И чем дальше, тем явнее становясь подобно (подобны/подобными) зверям в
людском обличье.
Широко расставив ноги, брат Симеон занял место возле борта дирижабля, готовясь
в приводнению. Разом исчезли страх высоты, ушли недовольство погодой. Остались лишь
пустота в душе и ясность в голове, вытеснив посторонние мысли.
Несмотря на кажущуюся недалекость, сквозившую во внешнем виде аббата, брат
Симеон являлся человеком довольно умным и хитрым. Именно эти черты позволили ему в
свое время быстро взлететь по карьерной лестнице, когда еще никому неизвестный монах
пришел на аудиенцию к епископу с предложением создать Орден. Перепрыгнул через
голову, нарушив всевозможные инструкции, мигом поставив на кон не просто карьеру –
жизнь. И не прогадал. Его святейшество одобрил эту идею и Симеон утопил аббатство в
крови. Его верные псы, которых аббат отбирал лично, собирали страшную жатву,
регулярно пуская кровь разным слоям населения.
Сегодня был черед рыбаков. Вернее одного из многочисленных поселениймуравейников.
Зашипели клапана, сбрасывая давление внутри огромного баллона дирижабля.
Одновременно с обоих сторон корабля, в форме которого был выполнен дирижабль, в
стороны выпростались большие крылья, синхронно принявшиеся размахивать, тормозя
довольно тяжелое судно. Послышались крики – кормчий отчаянно материл боцмана,
заставляя того подгонять расчеты, отвечавших за крылья. Похожий на призрачного
Летучего Голландца дирижабль вынырнул из облаков, когда до земли оставалось не более
двухсот метров.
Глаз монаха тут же различил в пелене дождя горящие костры, опоясывающие
периметр огромного муравейника. В разные стороны от него в воду уходили
импровизированные причалы, куда рыбаки вытаскивали лодки на случай прилива.
Словно сказочное чудовище, муравейник светился сотней мерцающих огней,
маячащих от стремительно снижающегося корабля всего в несколько сотнях метров.
Их явно не ждали. Иначе захлопнули бы окна и двери, разделенных перегородками
входов и потушили причальные костры.
Улыбка монаха стала похожа на маску смерти.
«Сейчас начнется!»
Лихо развернув корму к сколоченному из разносортных досок и балок дому,
дирижабль плюхнулся в воду, подняв волну, окатившую стену до второго этажа.
- Вперед, - скомандовал аббат, ловко сбегая по шатким ступеням трапа.
Монахи устремились вслед за командиром.
- Брат Михаил, бери левый выход. Нунцио, правый. Я в центре!
Монахи быстро разделились на группы и ворвались внутрь.
- Ну, божьи дети, где у нас грешники?! – зычно прокричал в полумрак аббат и
хищно ощерился.
Недолго думая, он ударил ногой в первую попавшуюся на пути дверь и выстрелил
в темноту. Раздался женский визг. Следом глухой стук упавшего на пол тела. Не
удосуживаясь посмотреть в кого он попал, аббат молча пошел дальше, призывно махнув
рукой сопровождавшим его братьям. Монахи тут же рассыпались по комнатам,
переворачивая там все вверх дном. Они ничего не искали, просто поднимали панику среди
беззащитных и безоружных людей.
Брат Симеон поднялся по скрипучим ступеням на следующий этаж, по очереди
врываясь в каждую комнату. Вскоре дом наполнился криками и гамом, вперемешку со
стрельбой и плачем.
Это была лотерея. Любой непонравившийся аббату или же любому (повтор) из
послушников, тут же попадал в разряд грешников и отправлялся на корабль. В среднем
набиралось человек пять-десять, не считая десятка два (двух десятков) трупов
(появляющихся) по мере продвижения монахов вглубь. Этаж следовал за этажом.
Оставалось немного. Всего Симеон насчитал тринадцать. Обычно монахи редко доходили
до самого верха, но сегодня аббат был в ударе. Бесцеремонно отталкивая попадающихся
на пути насмерть перепуганных людей, легат поднимался по лестнице, внимательно глядя
по сторонам. Что он искал – неизвестно. Что-то, вернее, кого-то… неугодного.
Внезапно аббат остановился перед потемневшей дверью. Подав знак следующим за
ним братьям, монах прислушался. За дверью явно что-то происходило. Не дожидаясь
окончания возни, Симеон ударил окованным железом сапогом по полотну, срывая с
петель преграду, и коршуном влетел внутрь.
Остановившись в центре помещения, аббат замер, оглядываясь. В углу маленькой
комнатушки, на импровизированном матраце из гнилой соломы сидел молодой человек,
затравленно взирая на «вошедших». Торчащий в стене светильник, выполненный из
свернутой несколько раз проволоки, венчал маленький свечной огарок, едва освещая и без
того убогую комнату. В нос резко ударил запах давно немытого тела. Брезгливо
поморщившись, аббат подошел к пареньку и приподнял за подбородок голову стволом
револьвера. Заглянув в глаза жертве, монах постоял несколько секунд, всматриваясь в
глаза, выражающие взгляд побитой собаки полностью подчиняющейся воле хозяина.
Коротко взмахнув свободной рукой, аббат резко ударил того по лицу и толкнул ногой в
грудь. Парень упал, оставшись лежать без движения.
«Овца, - пренебрежительно подумал монах. – Безмозглая, паршивая овца. На такую
и патрона жалко».
Еще раз пнув безвольно лежащее тело, Симеон развернулся на каблуках и
направился в выходу. Внезапно его внимание привлек странный звук, отдаленно
напоминающий всхлип. Монах замер в нерешительности. Через несколько секунд звук
повторился, хотя не так отчетливо. Но он был.
Симеон, знаком указал сопровождавшему его брату Серафиму на лежавшего парня
и неторопливо принялся ходить по комнате, прислушиваясь. Спустя несколько минут звук
вновь дал о себе знать, но теперь монах был уверен, что идет он откуда-то снизу.
Внезапно, аббат резко нагнулся и уцепился рукой за одну из неотесанных досок,
которыми был устлан пол комнаты. Та легко поддалась и спустя секунду взору монаха
открылась ниша с лежащей в ней молодой девушкой. К груди она прижимала какой-то
шевелящийся сверток. Нагнувшись, аббат ухватил девушку за волосы и потянул на себя,
не обращая внимания на крик боли жертвы (лучше просто – на крики боли).
- А-а-а-а! – раздался крик за спиной монаха, утонувший в грохоте выстрела.
Не отпуская волос, Симеон резко развернулся и увидал лежавшего на полу в луже
собственной крови парня. Рядом стоял, держа еще дымящийся револьвер, брат Серафим.
Аббат судорожно сглотнул, увидев зажатый в руке молодого человека нож, после
перевел взгляд на монаха.
- Спасибо, брат, - рассеяно кивнул Симеон.
Серафим ничего не ответил, лишь слегка поклонился, выражая почтение старшему.
Тем временем Симеон оправился от шока и переключился на новую жертву,
которой оказалась, видимо, жена погибшего. Свертком было не что иное как младенец,
которого она, видимо, решила спрятать от посланников Ордена. Не удалось.
Оторвав младенца от матери, аббат не глядя протянул его монаху:
- Убей…
- Неееет!!! – закричала мать, пытаясь встать на ноги, тут же упав от удара ногой в
живот (но тут же упала).
Больше не говоря ни слова, Симеон поволок, все также держа за волосы, отчаянно
брыкавшуюся девушку к выходу.
Тем временем брат Серафим развернул вонючие тряпки, в которые был завернут
кричащий младенец. Это оказалась светловолосая девочка, вмиг успокоившаяся, едва
монах приблизил к ней лицо. Милое существо несколько раз тихонько всхлипнуло и вдруг
улыбнулось беззубым ротиком, потянув ручки к носу Серафима. От неожиданности монах
отшатнулся, но вскоре опять приблизил малышку к себе, внимательно разглядывая
младенца. Что-то остро защемило в груди. Удивившись резко участившемуся дыханию,
монах вдруг понял, что не сможет. Он на многое был способен, но ребенка…
Однако обрушить на себе гнев аббата, было еще страшней.
Обшарив комнату, монах отыскал какие-то обмотки, заново спеленал ребенка и
вышел с ним из комнаты. Никто не обратил внимания на сгорбленную фигуру в сутане,
незаметно проскользнувшую на улицу. Достигнув побережья, монах аккуратно положил в
стоящую на привязи лодку маленькое существо, лопочащее какую-то белиберду,
оттолкнул лодку от берега, осенив себя крестом.
- Если есть Бог на свете – выживешь. Прости…
После чего развернулся и зашагал к кораблю.
***
- Господь прощает тебе, дочь моя, - тихим голосом прошелестел епископ. - Но
помни, если еще раз ты позволишь себе подобные деяния, он покарает тебя. Ибо заповеди
его - священны.
- Да, святой отец, - промолвила дородная женщина, оставшаяся на исповедь после
мессы.
- Ступай, - епископ, в прошлом аббат Симеон, с трудом подавил зевок и занялся
изучение (изучением) состоянием ногтей на руках.
Ежемесячные исповеди, которые ему полагалось проводить среди прихожан,
согласно сану, вызывали у него откровенную скуку. Но от этого никуда не денешься.
Люди – стадо. А стаду нужен пастух. И если пастух безграмотен, то оно быстро
разбежится или уйдет к другому. А этого допустить он никак не мог.
Прошло уже пять лет, как бывший легат, а ныне Епископ самопровозглашенного в
прошлом аббатства, принимал участие в подобных мессах, вещая проповедь среди
многочисленных прихожан. О своем кровавом прошлом он благополучно забыл,
наслаждаясь властью и вседозволенностью. Хотя иногда скучал по тем временам, когда
они совершали лихие набеги на поселения, отлавливая новых жертв для костра или
палачей.
От вялотекущих мыслей его отвлек скрип ведущей в исповедальню двери. Епископ
приосанился. Не хватало прихожанам видеть его в подобном состоянии.
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа, Аминь. – Симеон осенил себя знамением и
отворил зарешеченное окошко. – Слушаю тебя…
- Святой отец, простите меня, я грешна, - раздался возле уха томный девичий голос,
отчего у любителя молодых тел, сдавило внизу живота.
С трудом сглотнув слюну, епископ ответил:
- Какое деяние ты совершила, дочь моя?
- Еще не совершила, отче, но думаю, что способна его совершить.
- И какое же?..
- Прелюбодеяние, святой отец, - томно вздохнула девушка, вновь повергая
Симеона в пучину страстных мечтаний.
- Это смертный грех, дочь моя, - выдавил из себя священник, заглядывая в окошко.
Лица девушки не было видно из-за глубоко натянутого на голову капюшона. Но голос…
Этот голос не мог не завлекать. – Ты уверена дочь моя, что можешь и главное, хочешь его
совершить?
- Да… - девушка приблизилась к окошку, и Симеон вдруг отчетливо увидел
оголенную грудь. – Я не могу иначе…
- Хо…рошо… - у епископа перехватило дыхание. Девушка явно провоцировала его
и пришла сюда именно за этим. – Иди в верхнюю часовню и молись, молись, чтобы это
желание ушло от тебя к Сатане, заставившего тебя ступить на этот путь. Иди!..
Последние слова, Симеон буквально выкрикнул, не в силах сдерживать порыв.
Дверь слегка скрипнула, неизвестная соблазнительница покинула исповедальню.
Симеон несколько минут глубоко дышал, успокаивая дыхание. После встал,
оправив сутану, и величественно двинулся к выходу из храма, направляясь в место, куда
(которое) указал недавней посетительнице.
Поднявшись в часовню, епископ отворил дверь, легко повернувшуюся на отлично
смазанных петлях, и вошел внутрь, предусмотрительно заперев засов. Последнее что
помнил Симеон – это легкое дуновение ветра от скользнувшего мимо тела, после чего
сознание провалилось в пустоту от удара по голове.
Сознание вернулось внезапно. Симеон даже не сразу понял что произошло. После
того как мысль, разом пояснившая ситуацию в которую попал епископ, его охватила
злоба. Симеон попытался встать и… не смог. Он не чувствовал тела. Ни рук, ни ног. Даже
шея, казалось, не слушалась хозяина. Единственное, чем он владел – глаза. Епископ
попытался сместить взгляд в сторону. Это удалось с большим трудом, так как голова
лежала неподвижно.
Внезапно возле него раздался смех. Женский, тонкий поначалу, постепенно
перерастающий в хохот.
- Не переживай, сладенький, - елейным голоском произнесла девушка. Симеон
узнал ее. Это она соблазняла его в исповедальне и так предательски заманила в ловушку.
- Кто ты? – с трудом ворочая языком, спросил епископ.
- Я? А разве ты меня не узнаешь? Хотя, откуда, - загадочно ответил незнакомка.
- Отвечай! Где я, что со мной? – потребовал епископ.
- Ты в часовне, сладкий, - промурлыкала девушка. – А с тобой… ну, смотри.
Симеон вдруг почувствовал, как неведомая сила державшая голову, вдруг исчезла,
и он вновь ощутил свободу. Но это только показалось. Стоило ему повернуть голову, как
она безвольно упала набок. Мышцы не держали. Совсем. Спустя секунду епископ
скользнул взглядом по полу и заметил руку. Свою руку. От увиденного Симеона сковал
ужас. Его рука больше не была единым целым с телом. Вернее она не была полностью
отделена от туловища, но вырвана из сустава, оставшись держаться лишь на тонких нитях
сосудов и связок. В районе кисти вены были вскрыты, однако кровь не хлестала ручьем, а
медленно, капля за каплей сочилась из раны, стекая на пол. Рядом горела черная свеча,
нещадно коптившая черными языками едкого дыма, стоявшая на границе какой-то линии.
Спустя мгновение, епископ понял что линия – это кровь. Его кровь! Симеону вдруг стало
плохо. Он дернул головой, да так и остался лежать, смотря на руку.
- С твоей головой тоже самое, - невинным голосом сообщила девушка. - Как и со
второй рукой и ногами, и гениталиями.
Незнакомка щелкнула пальцами, голова епископа вернулась на место.
- Не переживай, мой хороший. Пока линия круга не разорвана, ты не умрешь. Ты
спрашивал кто я? Я скажу тебе… я та, за которой ты и твои прихвостни постоянно
охотятся, убивая невинных людей. Та, которая совершает богомерзкие деяния. Доволен?
- Ты… ты… - епископ поперхнулся. Ужас сковал ему глотку. – Ты…
- Что? Не существую, ты хочешь сказать? Да, ты прав. Для тебя – нет. Сегодня и
никогда. Скажу по-другому. Я – твоя смерть. Я та, чьи мать и отец двадцать лет назад
умерли от твоей руки. Дольше всех мучилась мать. Над ней сначала надругались твои
палачи, а только потом сожгли. Чтоб наверняка…
- Но…
- Тссс, молчи, - холодный палец прижался к его губам, - ничего не говори. Я знаю,
что ты хочешь сказать. Я ведь тоже должна была умереть, но твой послушник пожалел
меня. Видимо не у всех твоих церберов умерла душа. Он отправил меня в плавание… в
лодке. Ребенка… КОТОРОМУ БЫЛО ВСЕГО ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА!
Голос девушки сорвался, она закашлялась.
- Смотри! – над головой епископа склонилось лицо незнакомки.
Левую половину прекрасного лика покрывали страшные шрамы. От лба, до шеи
девушки шли глубокие борозды и ямки, делая его похожим на перепаханную плугом
землю.
- Видишь? Я спрашиваю, видишь?!
- Ыыыы, - слова не выходили из мигом пересохшего горла священника.
- Это чайки… голодные, страшные твари, способные сожрать даже собственный
хвост. Они клевали меня. И не только лицо. Я бы умерла, не попадись на пути рыбачья
лодка. Меня спасли рыбаки из другого селения. И вряд ли бы выходили, не додумайся
один из них отвезти меня к чернокнижнику. Для жертвы. Вы видимо не знаете, что те,
кого вы называете чернь, стадо, овцы, давно уже вам не верят. А ходят лечиться к людям,
которые не имеют ничего общего с церковью. Потому что знают цену вашей религии. Вы
страшнее дьявола. Нет! Вы еще хуже… но неважно.
Он спас меня. Выходил и обучил всему, что знал сам. А умирая, рассказал, кто я на
самом деле, потому что смог это прочесть. Не спрашивай где, - предупредительно
крикнула ведьма. – Твоим скудным мозгам этого не понять. И вот я здесь. Я пришла к
тебе, чтобы вершить над тобой страшный суд.
- Ты… не можешь… - прохрипел Симеон. – Я… я… служитель церкви,
помазанник… Божий. Я…
- Да ну? – ехидно захихикала девушка. – А ты, значит, можешь? Нет, дорогой. Я
могу. За себя, за тех кого ты замучил в подвалах. За твою кухарку, которую ты грязно
имеешь, а потом бьешь ногами. За них… за всех… Но прежде чем ты сдохнешь, я верну
тебе все. Боль, а потом…
Голос сместился за голову лежащего в центре круга распятого епископа. Спустя
мгновение, девушка принялась читать нараспев какое-то заклинание. Голос ее звучал все
громче и громче, пока, наконец, не достиг порога, срываясь в истерику. Вскоре до уха
Симеона донесся какой-то неясный гул. Через несколько минут гул усилился, постепенно
заполняя собой помещение часовни. Девушка щелкнула пальцами, и голова епископа
вновь упала на бок. Глаза священника различили едва заметные белесые силуэты,
постепенно заполнявшие собой комнату. Их становилось все больше и больше, пока в
глазах не зарябило от наплыва мерцающих в вечернем свете теней.
- Познакомься, милый, - рассмеялась девушка. – Это все, кого коснулась твоя рука.
Все, кто умер безвинным и оттого не ведающий покоя, пока твоя гнилая душа тлеет в
теле. И теперь пришел их черед. А тем временем те, кого вы заставляли служить вам,
словно рабов, будут жечь и крушить твою обитель. Обитель зла, а не Веры, как считают
некоторые! Прощай!
- Подожди! – к епископу вдруг вернулся голос. – Послушай, не надо! Ну, я прошу
тебя, не надо! Я дам тебе все! Слышишь! Все! Сто…!
В этот момент в сознание Симеона ворвался ураган. От дикой боли, пронзившей
каждую клеточку тела, стало невыносимо. Епископ дико заорал, пытаясь сдвинуться с
места, повинуясь рефлексам. Но так и остался лежать безвольной куклой. А в это время
призраки окружили его; каждый потянул к нему белесее (белесые) руки, проникая в
беззащитное тело. Сначала один, потом еще, еще и еще! Боль достигла апогея! Епископ
каждой клеточкой ощущал все страдания, которые когда-то испытывали убиенные им
люди много лет назад. За все годы!
Симеон захлебывался криком, пока не сорвал голос.
Спустя несколько минут на вершине часовни вспыхнул ослепительно белый свет,
затем раздался взрыв, разнося на кусочки высокую башню. Но этого никто уже не видел.
Монастырь горел, вокруг сновали обезумевшие люди, разрывая на части попадавшихся
им монахов. И никому не было дела на одинокую фигуру, медленно двигающуюся к
воротам крепости. Или, может, не могли видеть (или, может, они просто не могли её
увидеть)? Кто знает?..